Короткие рассказы
Короткие рассказы
Дмитрий Евгеньевич Алябьев
Короткие ироничные рассказы.
Имена героев вымышлены, сюжетам придана гротескность, чтобы прототипы рассказов не узнали себя и не стали мстить автору.
Автор – геофизик. Любит путешествовать.
Фото на обложке из личного архива.
Дмитрий Алябьев
Короткие рассказы
Глава первая: Побочный эффект
Прекрасный принц
Хилая старушечка госпожа Алекс бедно жила со своей избалованной болонкой в однокомнатной квартирке на Планерной. Считала копейки до пенсии, донашивала последнюю одежду, подозревала в дурных намерениях племянников, которым должна была отойти квартирка после ее смерти.
И представьте, вдруг однажды утром из почтового ящика вместе с ворохом жалких рекламных листков ей в руки вываливается толстый конверт, украшенный иностранными золотыми гербами, с настоящими печатями из сургуча, которыми теперь даже бандероли на запечатывают. Поглядела госпожа Алекс изумленно на печати, а на них выдавлен вздыбленный единорог, крест и королевская корона. Забыла, что собиралась в магазин, купить пятьдесят грамм докторской колбаски для болонки. Пошаркала стоптанными ботами к себе обратно на третий этаж.
Заперлась, разделась, понесла тяжелый золоченый конверт в комнату. И все с ахами, изумленными вздохами, рассуждениями, что, наверное, ошиблись адресом. А адрес-то тот самый, и фамилия ее, только вот откуда письмо, неразборчиво написано латиницей, но не по-немецки, это точно. Открыла конверт, развернула гербовый лист с водяными знаками – письмо по-русски. Стала читать над столом, сильно дрожа от волнения.
Боже мой! Оказывается, какой-то иностранный принц из Кронбурга, о котором она даже никогда не слыхала, увидел ее однажды в киноленте и влюбился без памяти! Хотел жену и детей сразу бросить и ехать к ней, но не позволили. А теперь он король и свободный шестидесятитрехлетний вдовец в полном расцвете сил и мчится к ней на дипломатическом самолете со всей своей свитой и половиной королевского двора, чтобы пасть к ее ногам, просить руки, увезти в увитый плющем родовой замок, вокруг которого огромный розарий, трехсотлетний парк и все прочее.
Тут видит госпожа Алекс, на полу лежит большая цветная фотография ее жениха, наверное из конверта выпала. Могучий, довольно свежий чернобородый король в военном мундире стоит на фоне знамен, горностаевая мантия спадает с золотого эполета, через грудь наискось – красная орденская лента вся в бриллиантовых звездах, а на густых волосах с легкой проседью – божишко ты мой! – золотая королевская корона! В руках он бережно держит портрет госпожи Алекс, уже в возрасте, и так, будто это и есть самое у него драгоценное. Да-да-да, вспоминает старушечка, верно, верно, снималась она когда-то в молодости в кино у одного распутного режиссера.
И вдруг – звонок в дверь. Госпожа Алекс всегда подскакивала от своего резкого звонка. Села на стул, потому что ноги отказали после всей этой неожиданной кутерьмы. Позвонили второй раз. Пошаркала открывать, а сама думает, старая дура: "Лишь бы не пенсию принесли. Лишь бы еще какая-нибудь весточка от него".
И точно! На темной заплеванной лестничной площадке стоят мужчины в черных фраках и белых жабо. Холодно в подъезде, но пальто где-то сняли, чтобы предстать перед ней в самом официальном виде. И у всех ордена, кресты, медали, но поплоше, чем у ее кавалера.
Самый представительный выступил животом вперед, представился герцогом:
– Мы к вам с важнейшим государственным поручением. Позвольте, сударыня, войти.
Госпожа Алекс помчалась в комнату со всех ног, чтобы корки и блюдца убрать со стола. Злая болонка проснулась, растявкалась, но те даже не взглянули на нее, а прошествовали толпой по тесному коридору. В комнате выстроились в две шеренги по ранжиру: в центре специальный полномочный посол-герцог, он же канцлер, по бокам – генеральный консул и вице-консул. Три камергера королевского двора, не в мундирах, но при регалиях, один с седыми бакенбардами. За ними сопровождающие лица.
Старушонка даже перепугалась, забилась за этажерку с пыльными безделушками.
Канцлер раскрыл адрес алого бархата со свисающей печатью:
– Мы присланы его величеством самодержавным королем Кронбурга, Верхней и Нижней Бомбардии, герцогом Голдштатским, престолохранителем Франции и прочих подвластных королевств и герцогств, дабы уведомить вас, что его величество прибудет сегодня вечером, дабы просить вашей драгоценной руки и в случае вашего милостивого согласия короновать вас на…
Тут госпожа Алекс грохнулась в обморок от счастья, так как давление у нее после семидесяти пошаливало.
Какая тут началась паника!
– Как можно быть таким бесцеремонным! – кричали перепуганные камергеры на канцлера – Нам придется отвечать!
Тот, отшвырнув свои ордена вместе с лентой, дрожа от страха и обливаясь потом, тянул госпожу Алекс под мышки к постели.
– Немедленно поднимите ей ноги! – кричал присутствующий в посольстве лейб-медик.
Консул перехватил за туловище, какой-то фельдмаршал поддержал за ноги. Госпожу Алекс водрузили на кровать с панцирной сеткой, подняли ноги в нитяных чулках, подсунули подушку.
– В этой стране имеются квалифицированные врачи?! Соберите консилиум академиков! – вопили всполошенные камергеры – Вы понимаете, что с нами будет, если она скончается?!
– Скорее сделайте что-нибудь!
– Откройте окно! Воздуха!
Фельдмаршал махал над лицом госпожи Алекс надушенным платком. Лейб-медик готовился к уколу.
– Нашатырю!
Госпожа Алекс вздрогнула и поднесла костлявую руку к носу. Над ней склонились взволнованные государственные лица. Приоткрытый глаз старушки наполнилнился мутной слезой, и вялая капля поползла по виску. Она робко улыбнулась
– Скорее все выйдите! Здесь душно! – шепотом засуетился полномочный посол и канцлер.
– Как вы себя чувствуете, мадам? – обратился к ней лейб-медик.
Но она не слышала, шевеля скелетными пальцами в такт проносившемуся у нее в голове вихрю великолепных, счастливейших мыслей.
– Я знала… Я всю жизнь знала…
Все внимательно вслушивались в ее слабую речь.
– Я с самого детства была уверена, что все именно так и произойдет, – проскрипела старая кошелка.
Расставание
(после Франсуазы Саган)
Вечером того же дня она позвонила ему:
– Как ты живешь без меня, любимый?
– Улаживаю свои парижские дела.
– ?
– Ты, наверное, догадывалась, что до тебя я жил с одной… женщиной. Она собиралась выйти за меня замуж и прожить со мной всю жизнь, но сегодня я сказал, что люблю другую, а с ней мы расстаемся. Она попыталась меня удержать, потому что любит меня. Тогда я повалил ее на пол и каблуками растоптал ей лицо, потом схватил за шиворот и выкинул вон с лестницы.
–Боже! Что ты говоришь?!
– Я шучу, дорогая. На самом деле все было гораздо прозаичней и еще более жестоко, потому что, я тебе не сказал, она глупая и совершенно беспомощная. Но теперь мои дела почти улажены и я практически свободен.
– Любимый, приезжай скорей. Каждый день разлуки для меня – настоящее несчастье.
Кот
Роскошная молодая женщина в мягком халате с меховой оторочкой полулежала на резном диванчике в каминном зале собственного особняка. Она пила кофе сервированный на маленьком антикварном столике и смотрела на огонь. Каминный экран был отодвинут, ее лицо и обнаженные ноги чувствовали тепло открытого пламени.
В зале было два высоких решетчатых окна от пола до потолка, и поток теплого воздуха от кондиционера слегка шевелил невесомые шторы.
Было позднее утро. На улице в розовом солнечном свете падали редкие, очень легкие снежные хлопья. С трудом можно было разглядеть, что в саду еще горят низкие фонари. На одном, испорченном, нахлобучена высокая снежная шапка.
В зале, со стороны черной лестницы, тихо появился хозяин этого дома – огромный кот песочного цвета с темным носом и бровями. Ночью он бродил по особняку, вылезал на улицу через специальный лаз в боковой двери, обходил свой сад, возвращался, подходил к своей миске на кухне. А утром, прежде чем завалиться спать где-нибудь на кресле или коврике на теплом полу, он обязательно приходил ласкаться к женщине.
У кота был крутой нрав. С обитателями задней части здания: поваром, горничной, охраной, он, в общем-то ладил и иногда терся об их ноги. Правда, если кто-нибудь не замечал его присутствия, проносясь мимо, он вцеплялся когтями и кусал за лодыжку.
Но мужа хозяйки он ненавидел по-настоящему – за командные нотки в голосе и попытки наглой фамильярности. А может, тот был просто ему несимпатичен. Его он кусал жутко, до кости, так что прокушенные сухожилия приходилось лечить месяцами.
В приличном доме кота за такие дела давно бы удавили, но мужчина, кстати городской прокурор, был трусоват и даже в минуту бешенства не смел его прикончить. Причем, как ни странно, у всех прочих покусанных чад и домочадцев своенравный кот пользовался уважением и искренней любовью.
Он прошел в комнату и, сев перед огнем, стал умываться. Женщина с удовольствием смотрела на его мощное тело и плавные, сильные движения. Даже под густой шерстью угадывались крепкие мышцы и широкая грудь. Вылизывая подушечки передней лапы, он на короткое время выпустил непомерно длинные коричневые когти, и женщина, глядя на них, поежилась и внутренне присмирела.
Кот перестал вылизываться и прямо направился к ее диванчику. Остановился – куда бы прыгнуть, и послышалось его глухое, грубое урчанье. У женщины этот булькающий звук вызвал блаженную улыбку, и она слегка похлопала себя по бедру, приглашая прыгать к ней. Кот прыгнул на диван, потерся об ее живот и замурчал совсем громко, на весь зал, а она стала гладить его от головы до основания хвоста, удивляясь, какой он все же большой.
Кот терся мордой о ее руку, женщина ласкала его. Потом он отошел в ноги, уютно, и в то же время величественно, лег, повернувшись к ней хвостом, а головой к камину.
Тут в дверь вбежал муж: в распахнутом пальто, с портфелем, при галстуке. Его туфли застучали по мраморной плитке как копытца пони. Он наклонился над ее диванчиком
– Пока, дорогая, я побежал на службу – проговорил он ласково, но в спешке.
Женщина поцеловала его в губы и сказала:
– До вечера, милый.
Она старалась не потревожить кота, привалившегося к ее ногам.
– И Чуча с тобой лежит – сказал муж со скрытой неприязнью.
– Он не Чуча.
Ну, пока. Я помчался.
– Беги, мое сокровище.
И муж, стуча каблуками, выскочил в парадные двери, за которыми ждал его служебный "мерседес" с мигалкой.
Кот повернул морду с крепко зажмуренными глазами. Невозможно описать отразившиеся на его физиономии презрение и гадливость, которые он испытал в момент прощания супругов: усы топорщились, брови были сжаты так, что на лбу появились морщинки.
– Не ревнуй, Бонифаций – сказала она, приподнимаясь на локте и погружая руку в густую кошачью шерсть. Порывисто погладила его и почесала за ухом, зная, что эту бесцеремонность он простит неразумной женщине.
Печаль
Знаменитый в кругу друзей рыбак господин Хариус достиг больших высот в области своих увлечений. Рыбу ловил самозабвенно, даже можно сказать, с артистизмом. На тысячные спининги, катушки, плетенки и прочие дорогие снасти денег не жалел. Для зимней рыбалки сам мормышки изготавливал! Отливал их, обтачивал, шлифовал, полировал, навострял крючки. И уж если водилась рыба в реке или озере, обязательно брал с нее дань, так что в поездке без ухи или жареной щуки никогда его спутники не оставались. Виртуоз!
Заслуженным уважением в коллективе пользовался увлеченный и неутомимый мастер рыбной ловли, опытный и удачливый господин Хариус. Одно только его печалило – не было у него сына, продолжателя славного отцовского дела, которому он мог бы передать весь свой богатейший накопленный опыт и отлично отлаженное рыболовное оборудование: резиновую лодку, ледобур, бахилы, ящики, тубусы, коробочки, кофры с тройничками, карабинчиками, блеснами, вертлюжками и прочим бесценным наследством. Некому было завещать уникальные рецепты подкормок и ароматизаторов для наживки, некому показать уникальные уловистые места в любимых водоемах и обучить всем нюансам поплавочных проводок.
Жены, которых периодически с треском выгонял господин Хариус, будто сговорившись приносили ему девок: здоровых, толстомордых, плечистых, все как одна в папашу. Но не было сына, продолжателя отцовской линии, который довел бы дело рыбалки до недосягаемого совершенства и повсеместно прославил гордую фамилию Хариусов.
Все свои неприятности, всю незадавшуюся семейную жизнь и бестолковщину собственного существования несчастный господин Хариус связывал с одной своей трагической неудачей – не было у него достойного последователя, готового подхватить из слабеющих родительских рук заветный отцовский спининг.
Часто сидел одинокий господин Хариус в своем чуланчике, где было аккуратно сложено его рыболовное снаряжение. Машинально перебирал руками фидеры и попперы, твистеры и воблеры, обводил невидящим устремленным в себя взором развешенные по стенам штекерные и нахлыстовые удилища, подсачеки и жерлицы. Думал тягостную думу о том, что жизнь – тщета и сплошное разочарование. "О, почему одни девки?", горестно стенал невыносимо страдающий господин Хариус: "Кому все это достанется?" – и большая слеза сползала по его мясистой щетинистой щеке.
Решительная женщина
Элегантная госпожа Бобчинс была образцом деловой женщины: стройная, узкобедрая, решительная. У нее были серо-голубые льдистые глаза и прямые, выкрашенные в желтый цвет волосы. В разговоре остроумна, находчива и мила, но если хотела, то могла ответить твердо и даже грубо, поэтому окружающие обычно старались с ней ладить. Стиль одежды определялся ее должностью директора: никаких брюк, строгая юбка, пиджак-жакет, минимум косметики, папка вместо сумочки. Походка стремительна и упруга.
Она была на равных со многими представителями финансово-промышленных кругов, куда был заказан путь ее мужу-пьянице. И тем удивительней казалось, что она так страдала от его постоянных измен.
Очень многие мужчины, ухаживающие за ней на официальных раутах – банкиры, магнаты, чиновники, с которыми она вела дела своего предприятия, – приглашали сходить с ними вечером в ресторан. Но она знала им цену. Для нее они не могли сравниться с бывшим альпинистом и геологом, за которого она вышла замуж. Его борода затмевала всех модных кутюрье с их дорогим шармом.
Но как же он ее унижал! Это просто не лезло ни в какие ворота! Среди его любовниц были толстые базарные торговки и плечистые сучкорубы с карельских лесозаготовок, непотребные девки с силиконовыми задницами и оперные примадонны бальзаковского возраста – господин Бобчинс предпочитал пышные формы. Он занимался распутством с собаками и свиньями, с резиновыми куклами и даже иногда ловил алкоголиков в подворотнях, но никогда не могла его привлечь ни одна бизнес-леди. Подобное отвращение он питал разве что к мертвым старушкам не первой свежести. Впрочем, он жалел свою супругу и был по-своему к ней даже привязан.
"Но в чем же дело?" – мучилась вопросом несчастная госпожа Бобчинс. И вот однажды утром, когда муж ушел в свою убогую контору, она записала на автоответчик матерное послание всем, кто вздумает побеспокоить ее по поводу работы, и выкинула сотовый телефон в окно. Затем она отправилась в парикмахерскую возле Казанского вокзала и сделала там вульгарнейшую химическую завивку, мгновенно став похожей на тупую овцу.
Потом пошла на вещевой рынок и прямо там, в закутке у вьетнамцев, поменяла свой деловой костюм "от Дюпон" на цветастое ситцевое платьишко с рюшечками на груди. С обувью над ней подшутили торговцы и под видом последнего крика европейской моды вручили молодежные кроссовки, похожие на лапы монстра. В руки сунули пакет с ее старыми вещами и из издевательства дали посмотреться в зеркало.
Последний раз госпожа Бобчинс так неловко себя чувствовала, когда в ее кабинете по ее приказу двое охранников засовывали паяльник в зад одному недобросовестному должнику, полному седому мужчине. Но, как и тогда, она заставила себя улыбаться, и с удовольствием отметила, что в толпе кто-то похлопал ее по попке.
Дома она легла на тахту перед телевизором и упорно просмотрела мексиканский сериал, хотя ее просто распирало от гадливости и презрения к главным героям.
Настал вечер. Стемнело. Пришел с работы подвыпивший муж и завозился в прихожей.
Не спеша, с обворожительной улыбкой она вышла к нему.
– Котик мой, – сказала госпожа Бобчинс, когда ее супруг оправился от легкого обморока – Сокровище мое, я решила стать домохозяйкой и готова уехать с тобой хоть на край света или даже в твой заполярный Батагай, лишь бы ты был счастлив, ну и я, конечно, то же.
И через три дня они с двумя чемоданами вылетели в Якутск в самом радостном настроении.
Дружба
Подвыпивший господин Урия наблюдал в окошко флигеля, как у задней калитки сада остановился портшез с восемью носильщиками и небольшой охраной. Парчовая занавеска откинулась быстрым взмахом, и из маленькой кабинки в калитку воровато юркнул его друг и начальник господин Давид.
Стараясь побыстрее укрыться от любопытствующих взоров, господин Давид заспешил по узкой дорожке между персиковых деревьев в сторону флигеля, где его дожидался господин Урия. Полы его золотого халата развевались, мели пыль, мелькали туфли с загнутыми носками. Выражение лица у господина Давида было самое похабное, а блудливую улыбку не могла скрыть даже густая борода.
Он вбежал в маленькую комнатку, убранную коврами.
– Приветствую, ваше величество – несколько развязно поздоровался господин Урия, вставая навстречу с двумя полными чашами в руках.
– Для тебя я – дорогой друг. Наедине называй меня "дорогой друг" – взволнованно и чересчур доброжелательно запротестовал господин Давид.
– Но… шайтан… как-то неловко.
– Ничего-ничего, ведь мы же друзья и делимся друг с другом самым сокровенным.
Господин Давид был в сильном половом возбуждении и, блестя масляными глазками, оглядывал комнату.
– Не желаете ли чашу вина? Я тут без вас выпивал в одиночестве.
– Потом. Куда мне бежать? Где наша голубка?
– По коридору, вторая дверь налево – отворачиваясь сказал господин Урия.
После того как господин Давид умчался сексовать жену господина Урии, тот уселся на мягкий пуф возле низкого накрытого столика, залпом выпил полную до краев чашу красного вина, закусил соленым инжиром. Из витого серебряного сосуда налил себе еще и стал прислушиваться к приглушенным возгласам и стонам эротического происхождения, доносящимся из дальних комнат. По грустному опыту он знал, что любовные игры господина Давида длятся не менее часа.
Иногда слышался неприличный звук вроде пуканья или хлюпанья, иногда звонкий поцелуй или женский смех. Его молодой супруге явно начали нравиться такие визиты.
При этой мысли господин Урия накатил еще одну чашу, взглянул в окно на скучающих возле калитки носильщиков и откинулся головой на подушки.
Разбудило его ласковое потряхивание за плечо.
– Друг мой, дорогой мой друг, как она хороша! Как свежа, юна! Какое обольстительнейшее создание! – говорил с доверительной улыбкой сидящий рядом с ним господин Давид.
Шкодливая торопливость исчезла, он снова обрел царственную вальяжность и благодушие. Лишь борода была растрепана и замусолена.
– Налей-ка мне чашу.
Господин Урия быстро приподнялся и налил из кувшина своему начальнику.
– А когда вы мне все-таки свою царицу приведете? – нерешительно спросил он.
– Но, дружище, я ведь и так все для тебя делаю. Назначил недавно великим визирем.
– Я думал, мы друзья.
– Да на что тебе царица? она пожилая, грубая женщина.
– А я бы ее так отсношал… мстительно заметил господин Урия.
Господин Давид досадливо крякнул, допил вино и стал собираться.
– Может еще по черепушечке? – спросил господин Урия, указывая на пустые чаши.
– Не могу. В семь пленарное заседание кнессета. Тебе бы тоже следовало там быть – ответил господин Давид, величественно разглаживая бороду.
– Чалму не забудьте.
Тот надел чалму и вдруг хлопнул себя по лбу.
– Чуть не забыл!
Голос господина Давида стал торжественным и раскатистым.
– Специально в твою честь я учредил новый орден – произнес он, гордо выпячивая грудь – В связи с юбилейным, сотым посещением твоей дорогой супруги награждаю тебя золотой Звездой Давида!
С этими словами он порылся в карманах и приколол к халату господина Урии довольно увесистую шестиконечную брошь, украшенную изумрудами.
– Я тебе благоволю! Гордись царской дружбой.
– Премного благодарен, ваше величество – вяло сказал господин Урия, трогая пальцем впаянные в золото зеленые камешки.
Но господин Давид в это время уже торжественно шествовал через сад к своему портшезу.
Страшный сон
Под утро, когда небо за окном просветлело, но еще не окрасилось нежно-розовыми цветами приближающегося солнца, госпоже Глобус приснился леденящий душу кошмар. Будто бы она – маленькая восьмилетняя девочка, нежно любимая родителями, ожидающая от жизни только счастья, и вдруг на нее напала злобная грязная ведьма и превратила в немощную старуху со вспученным животом и пораженными артритом дряблыми ногами.
Госпожа Глобус вздрагивая от испуга села в своей одинокой постели и расширенными от страха глазами тупо уставилась в окно. От переживаний у нее тряслась голова, и седой мышиный хвостик ночной косички щекотал увядшую кожу на спине, где синими шишками выступали острые позвонки. Мутная слеза привычно выкатилась из гнойного уголка воспаленного глаза и капнула на сморщенную как сушеная груша щеку.
"Какой ужас, как это было страшно!" – бормотала в полусне испуганная щупленькая старушка. Легла, по-детски натянула на голову одеяло и повернулась на другой бок, чтобы, не дай бог, кошмарный сон не привиделся снова.
Африканский воробей
Пестрый африканский воробей по имени господин Гопс суетился и чирикал в гуще кустарника колючей акации, приноравливаясь вить гнездо в связи с приближающимся сезоном размножения. Он уже вплел несколько травинок в развилку между ветвями и теперь, в восторге чувств, прыгал по тонким прутьям, разглядывая со всех сторон фундамент будущего семейного жилища, мечтательно представляя в нем толстенькую воробьиху, окруженную голыми орущими птенцами.
И в этот момент холодок зловещего предчувствия сжал его трепещущее сердце, и маленькое тельце ослабло в истоме безотчетного ужаса. Господин Гопс замер на ветке, не сделав очередного прыжка, от страха не в силах даже чирикнуть или повертеть головкой. Он лишь повел глазками в ту сторону, откуда накатила на него волна оцепенения, и встретился взглядом с зелеными, чистыми глазами змеи.
Большие, выпуклые глаза с вертикальной щелочкой зрачка были прозрачными и глубокими как… Господин Гопс никогда не видел такой многозначительной и бездонной глубины. Они были как ночное небо, как даль над весенним морем во время птичьего перелета, и сердце господина Гопса наполнилось испуганным, радостным восхищением перед совершенством смерти.
Сетчатая морда змеи качнулась, мелькнул и исчез быстрый язычок, и упругое тело на дюйм продвинулось вперед.
Казалось бы – самка мелкого зеленого удавчика ловит воробьев. Но для господина Гопса, завороженно глядящего в змеиные глаза, она казалась самым страшным, самым могущественным и самым прекрасным существом.
Смотреть в ее глаза, находиться так близко от нее, владеть ее вниманием, может быть даже слиться с ней было самым значительным, что произошло в жизни господина Гопса. Он испытывал восторженный экстаз, забыв даже о своей погибели.
А тугое змеиное тело тем временем дрогнуло и скользнуло еще немного вперед, коснувшись ветки, на которой сидел маленький цветной воробей.
Сладостный ужас и освобождение от смерти, гибельная истома и восторг приобщения к сокровенному – вот какие сильные чувства заполнили последние минуты жизни пойманного господина Гопса, когда он в упор глядел в прозрачные глаза змеи, уже видя колышущуюся, живую зелень радужной оболочки.
"О мое божество, еще хотя бы минуту глядеть вот так, глаза в глаза, а что дальше – не важно – думал испуганный, влюбленный воробьишка господин Гопс, когда самка удавчика еще чуть-чуть двинулась и почти коснулась желтыми губами его клюва – Сейчас это произойдет… Сейчас… Я уже готов".
Перед ним распахнулась бледно-розовая бездна. Ам…
Даже в змеиной пасти, еще живой, но уже наполовину заглоченный, господин Гопс не стал биться лапками и крылышками. До конца остался он верен своей странной возлюбленной, до самого последнего момента, когда горловые мышцы змеи сдавили его в тугом мешке, пропихивая все дальше в тесную глубину.
Свобода
Кто из деловых партнеров господина Ананасиса мог бы заподозрить, что под личиной алчного и опытного капиталиста скрывается затаившийся на время лирик, а в груди самодовольного и наглого председателя совета директоров мощного холдинга, бьется нежное романтическое сердце.
Могли ли энглизированные чада господина Ананасиса, которым гувернантка с безупречным оксфордским произношением читала "Ветер в ивах", предположить, что их папаша в нежном возрасте слушал русские сказки о мертвой колдунье, живущей на лесном погосте в срубе без окон, без дверей, стоящем на высоких еловых пнях как на курьих лапах. Или, еще хлеще, древние былины о зловещей седовласой ведьме, скачущей по сарматской степи во главе бешеной девичьей конницы.
И что уж говорить о кровожадных пиратах, жестоких индейцах и черных людоедах с островов Арафурского моря. Стивенсон, Купер, Лондон – это яд; просто пагуба для не окостенелого детского воображения.
Впрочем, нравы этих персонажей хоть как-то вписывались в повседневную жизнь преуспевающего бизнесмена, но вот всплывшая из глубин памяти во время деловых переговоров строчка из Блока или, еще хуже, Ходасевича, порой могла стоить предприятию господина Ананасиса до десяти процентов упущенной прибыли.
Жена однажды что-то заподозрила, когда супруг на ее глазах подал милостыню нищей старушке, но это теперь не важно.
И все-таки время пришло. К шестидесяти годам господин Ананасис наконец решился со всей неистовой силой разорвать золотые путы скаредного миллионера, и предстать перед окружающими в своем истинном обличии беззаботного авантюриста и смелого путешественника с тонкой душевной организацией.
Стадвадцатиметровая океанская яхта с командой, обслуживающим персоналом и двумя гарвардскими приживальщиками для игры в покер достались господину Ананасису за полцены. В порту приписки на Мальте судно было переименовано в "Золотую акцию", за что, встреться господин Ананасис в открытом море с головорезами Флинта, у всего экипажа могли быть крупные неприятности.
Пиратские костюмы для официантов шились от "Армани". Капитану пришлось вдвое увеличить жалованье, чтобы тот согласился называться шкипером, отпустил бороду на пятьдесят сантиметров и ходил на вахту исключительно с черной повязкой на глазу и парой пистолетов.
Внешность своего корабля господин Ананасис менять не стал. Стилизацию современной яхты под каперский флиб-бот не мог себе позволить даже он. Но внутренняя отделка преобразилась кардинально. Полгода две дизайнерские конторы трудились над интерьером кают, переделывая гостевые салоны под крют-камеры, матросские кубрики с парусиновыми койками, обустраивали открытый гальюн под фор-штевнем. И результаты получились впечатляющими: на каждой стилизованной под дерево балке на камбузе или в трюме имелась латунная бирка с названием престижной фирмы-производителя, принайтованные вдоль фальшбортов чугунные корабельные пушки отлитые по спецзаказу кричали о богатстве и солидности их владельца. Возле них были живописно развешены сверкающие хромом абордажные крючья. Да что пушки – достаточно было заглянуть в каптерку и взять в руки простую швабру, чтобы почувствовать непревзойденную эргономику и авторский вкус талантливого дизайнера.
Свой кабинет главаря господин Ананасис обставлял собственноручно. Закупал чучела хищных рыб и львиные шкуры, заказывал на антикварных аукционах обитые медью деревенские сундуки, указывал на стенах места для китобойных гарпунов, ржавых сабель и мушкетов. Завозил дорогую старинную мебель.
Не забывал и про комфорт: в подвесных потолках скрывались кондиционеры, за потайной дверью в его командирской спальне имелся вполне современный санузел с джакузи, биде и маленьким бассейном. Над покерным столом, за которым господин Ананасис теперь проводил время в компании своих, тоже костюмированных, приживалов, была устроена вытяжка для сигарного дыма, и на расстоянии вытянутой руки имелся удобный бар-холодильник в виде бочонка рома, чтобы не ждать лишний раз прислугу.
С переделкой судна следовало торопиться. На следующую весну было заказано весьма дорогое и чрезвычайно романтичное сафари в Кении по хемингуэевским местам. Потом отдых на багамском курорте. А еще через два месяца, грандиозная охота на австралийских акул – любимейшее занятие настоящих пиратов, как гарантировала всемирно известная туристическая фирма.
Революция
Господин Мак-Манус лежал в инвалидной коляске на веранде своей полковничьей дачи и глядя полуслепыми глазами через решетчатые окна в летний яблоневый сад грезил старческими воспоминаниями.
Он был щуплый старикашечка, ветхий как облетевший одуванчик. Когда он шевелил беззубой челюстью, его длинный небритый подбородок то поднимался к самому носу, то падал вниз, разлепляя синие губы. Скрюченные пальцы рук похожие на членистые лапки насекомого неподвижно лежали на замусоренном крошками пледе прикрывающем ноги.
Все чаще в грезах господину Мак-Манусу приходила его героическая молодость которую он провел на войне, самом достойном и увлекательном занятии мужчин.
… Только что была смята римская черепаха и толпа рабов вооруженная топорами, древними пиками, кухонными ножами ворвалась в боевые порядки дрогнувшего легиона. Потери рабов были чудовищны, но люди, чья жизнь на невольничьем рынке в Бриндизи ценилась не дороже половины динария за голову, рвались вперед видя вблизи свои жертвы. Закачавшись упал серебряный орел, впереди кучились спины и медные затылки бегущих легионеров.
– Кровь и смерть! – ревел в восторге бородатый сотник, бывший гладиатор – Вот те, кто вешал нас за ребра как свинину. Теперь они в наших руках! Кровь и смерть!
Пятнадцатилетний господин Мак-Манус споткнулся об обернутый алым плащом изрубленный труп, подобрал свое копье с самодельным древком и бросился в гущу резни…
Его слегка качнуло когда внучка решила переставить инвалидную коляску ближе к столу. Полная круглолицая шаркающая тапками женщина в неряшливом халате принесла обед. С равнодушием ветеринара ставящего клизму коровам на индустриальной ферме она стала терпеливо совать в рот господину Мак-Манусу ложкоу с манной кашей.
– Мы построили гражданское общество! – отчаянно отбиваясь прошамкал он старый партийный лозунг.
– Ешь, не вертись.
– Кровь и смерть!
Внучка вздохнула:
– Думали до весны не доживет, а теперь уже лето к концу – пробормотала она про себя.
– Мы построили…
– Ешь уже – ему сунули в рот полную ложку.
– Столько благовоспитанных людей зря порезали – сердито проворчала толстуха – Может сейчас моя Верка в Смольном институте бы училась, а у меня десяток горничных было, если б не вы.
Она вытерла ему подбородок вонючей кухонной тряпкой, откатила от стола коляску, забрала миску и ушла за чаем.
"Чем же в тот день все закончилось?", силился вспомнить господин Мак-Манус- "Бестолковая девка!". Он пожевал измазанными кашей губами собираясь с мыслями – "Ах да, мы гнали их по Аппиевой дороге…".
Мечты
Из кормового трюма еще не успели вытащить все тюки с шелком, а с носа купца уже потянуло дымком и шарившие там пираты стали быстро вылезать на палубу.
– Ну кто там не утерпел?! Через полчаса здесь будет пекло как в аду – крикнул с рулевого мостика чернобородый господин Барбос в красном кафтане с капитанского плеча – Быстрее тащите барахло в шлюпки!
Океан был удивительно спокоен, лазурно чист до самого горизонта и плавно покачивал с борта на борт погибающий корабль. Возле бизань-мачты десяток пиратов в измазанных кровью матросских рубахах кололи пленных и переваливали тела через разбитый ядрами фальшборт.
– А не зря мы прошли проливом старого Дрейка – весело крикнул широкий как краб шкипер, волоча по палубе сундук с серебром.
– Такой шопинг, а ты идти не хотел – со смехом отозвался господин Барбос – Но кто так рано запалил матросский кубрик? Повесить того мало! – заорал он, глядя на поваливший из люка дым.
Очередная шлюпка груженая мебелью, мешками, рундуками, ворохом тряпья отвалила от борта и сидящие на веслах пираты, весело скалясь, взяли курс на стоящую в полумиле шхуну.
Возвращавшийся от трапа шкипер взошел на мостик и, запыхавшись, хлопнул по плечу атамана:
– Теперь-то тебе хватит денег на небольшой коттеджик под Гринвичем?
– На домик с балкончиком и мезонином может и хватит, а вот на участок с розарием, большим газоном, прудом с лилиями – придется еще попотеть.
– Грандиозные у тебя планы. Мне бы простую ферму с пестрыми коровками.
– Пестрые коровки! Я хочу чтоб мои дети в элитном колледже учились, а моя матушка чтоб по утрам чай пила в собственной гостиной.
– Культурный ты человек, господин Барбос.
– Эй, малый – крикнул атаман молодому пирату несущему на животе ящик с севрским фарфором – Отложи-ка для меня эти чашки, да смотри не поколоти. Так и вижу себя гуляющим по светлой лужайке под ручку с образованной юной женушкой на каком-нибудь изящном пикничке под Уимблдоном.
– Я там видел неплохие парчовые гардинки для спальни – вставил шкипер.
– Где?!
– Уже в шлюпку запихали.
– Помнут, засранцы – расстроился господин Барбос, сжимая рукоять абордажной сабли.
– Слышишь, атаман – крикнул с полубака тощий седой кок с обрубком вместо руки – Тебе канарейку в клетке не надо?
– Волоките в шлюпку, там рам разберемся.
"Действительно, облезлый старый попугай на плече, это то как-то не комильфо" – задумчиво бормотал господин Барбос теребя бороду.
Гражданин
В отдаленной колонии на самом краю Римской империи в городе Кучкино на улице Посейдона в квартале для бедноты жил грязный и абсолютно нищий раб господин Парнас.
Это был тихий щуплый человек с чахлой бородкой, маленькой плешью и глазами больной собаки. Целыми днями без перекуров и обедов он спокойно и усердно трудился месильщиком глины в горшечной мастерской своего хозяина и за двадцать пять лет непорочной службы достиг немалого профессионализма в своем занятии. Ночью он вместе со своими коллегами гончарами, такими же неимущими рабами, спал в ветхом сарайчике пристроенном к задней стене мастерской, на широких нарах сколоченных из корявых жердей и прикрытых для комфорта сухой травой нарванной на ближайшем пустыре. Утром перед работой и вечером после трудового дня все обитатели сарайчика дружно хлебали брюквенную баланду из общего котла, были всем довольны и не мыслили для себя другого существования.
Но к несчастью наступили времена, когда безмятежная жизнь города Кучкино была грубо потревожена и даже потрясена до самого основания. Дело в том, что проживающий в столице великий юпитероподобный император Рима решил продемонстрировать бесчисленным подданным свой божественный демократизм, гуманность, приверженность общечеловеческим ценностям и издал указ, согласно которому все население империи уравнивалось в правах не зависимо от места прописки и социального происхождения, так что даже презренные и угнетаемые рабы получали римское гражданство и могли делать что им заблагорассудится. Такая реформа, позже названная в сенате Перестройкой, действительно рисует образ императора как божества доброго и великодушного, хотя и не столь мудрого и дальновидного, сколь это требуется для такой ответственной должности.
Через пару месяцев высочайший указ на специальной фельдъегерской галере был доставлен в Кучкино и зачитан трибуном с возвышения на городской площади при большом скоплении недоуменно молчащего народа.
Потрясающая весть мгновенно облетела все Кучкино от дорогих особняков до самых гнилых закоулков и вызвала такой энтузиазм у новоявленных свободных граждан Рима, какой даже не могли себе представить респектабельные городские обыватели.
Господин Парнас сверкая голыми пятками несся по улице Посейдона к Центру во главе компании радостных гончаров, размахивал флагом враждебной Парфии и визгливым голосом злобно кричал антиправительственные лозунги. На площади Правосудия они задержались, чтобы сбросить с постамента и расколоть мраморную статую государя императора, после чего вместе с быстро возрастающей толпой освобожденных граждан двинулись громить здания городской администрации.
Последовавшие за этим события, оставшиеся в истории города как ночь большой Резни или праздник Свободы, как кому запомнилось, могут быть проиллюстрированы любым описанием разграбления поверженного города, которым овладела толпа кровожадных дикарей. Дорогое вино текло по улицам полноводными ручьями, сливаясь в канализационные решетки, золото, драгоценности, дорогие одежды раскрепостившиеся граждане вырывали друг у друга из рук, тут и там вспыхивала поножовщина, женщин насиловали прямо на тротуарах, не успевших спрятаться богатеев вешали в дверях их домов. Везде слышались угрозы и проклятия в адрес Рима, императора и законов. Каждый измазанный кровью пьянчуга кричал славу демократии, свободе и гуманизму.
Через неделю вакханалия стала понемногу стихать. Вызванная из приграничной крепости когорта легионеров заняла центр города и зажиточные граждане стали возвращаться из своих загородных усадеб, где они скрывались во время беспорядков.
Проголодавшиеся и хмурые с похмелья гончары, среди которых был побитый и присмиревший господин Парнас, пришли к окнам особняка своего хозяина, винились, катались в пыли, просили прощение за то, что ослепленные зловредной пропагандой господина Парнаса, разграбили дом и изнасиловали всех его жильцов. Униженно умоляли взять их обратно на работу.
Владелец горшечной мастерской, полный добродушный римлянин, довольный, что все так благополучно закончилось, простил своих неразумных холопов, хотя и распорядился всех кастрировать на всякий случай. Взял всех обратно на прежние должности и даже пообещал обращаться к ним "господа", впредь не называть их свиньями, а только гражданами, и говорить всем "вы".
Через месяц все совсем успокоились, и только маленький желчный господин Парнас, замешивая колотушкой глину в большом корыте, все никак не мог забыть свое гражданское достоинство и ворчал под нос:
– Почему же один император распоряжается всеми нашими финансами? Я тоже хочу свою долю от нефтесестерций. Когда же мы начнем делить государственную казну? Римляне мы, или дерьмо собачье? – за что был не раз нещадно бит рабами сослуживцами как злостный болтун и провокатор.
Падение
Падение королевского дома Магнусов произошло стремительно и трагично, и вовсе не по тому сценарию, что написала ему демократическая чернь.
В середине двадцать первого века в сильной европейской стране жизнь древнего королевского рода была превращена в недостойное шоу из сферы туристического бизнеса. Жители назывались подданными ее величества лишь из чувства глумления над опустившейся монархией. Распустившийся охлос мог ожидать от своей декоративной королевы максимум – истерической выходки со скандальным отречением от престола. Замечательное было бы представление, наверняка с привкусом интимной истории, где средства массовой информации блестяще доказали бы любознательной публике, что королевская семья – такие же свиньи, как и самые простые люди. Но вышло иначе.
Внук шутействующей королевы, молодой кронпринц, по традиции получивший военное образование в кадетском корпусе, собрал в старом замке Лис золотую молодежь королевства: офицеров гвардейских корпусов, потомков аристократических семейств. Всех значимых представителей дворянских родов, согласившихся явиться по его приказу, и объявил о монархическом заговоре с целью отмены республики, устранения парламента, низложения престарелой королевы и возведении на трон самого кронпринца.
Возражавших оказалось на удивление мало. Поднявшие на смех заговорщиков двое членов верхней палаты парламента были немедленно лишены всех титулов и, хихикая себе под ноги, удалились при полной тишине в зале. В старинном соборе замка архиепископ дрожащими от волнения руками возложил на голову молодого короля похищенный из музея золотой венец, после чего присутствующие офицеры были возведены в рыцарское достоинство вновь учрежденного ордена замка Лис и принесли клятву верности монарху.
Все произошедшее было настолько неожиданно, выглядело так несерьезно, но при этом так соответствовало настроениям присутствующих, что при выходе из замка новоявленные рыцари шли молча, не обмениваясь мнениями о только что случившемся событии.
Тем не менее, заранее проигрышный заговор стал неожиданно бурно развиваться. У монархического восстания, о котором на следующий день написали во всех газетах, оказалось на удивление много сочувствующих. Три гвардейских полка полным составом заявили о переходе на сторону мятежников. Некоторые офицеры армейских корпусов в открытую примкнули к заговору. Старая королева уединилась в летней резиденции и не смотря на требования премьер-министра хранила молчание.
Премьер и силовые министры правительства не знали что делать – не начинать же гражданскую войну из-за мальчишеской выходки избалованного юнца. Демократические подданные наслаждались скандалом в благородном семействе. Никто не верил в серьезность происходящего предполагая, что происходит очередное костюмированное представление разыгранное для удовольствия народа, пока недели через две низложенная старая королева не приехала в замок Лис, где под охраной лейбгренадеров пребывал ее внук.
Крепостные стены древнего замка давно растрескались, обвалились, и были превращены в туристическую достопримечательность, лишь цитадель с королевским штандартом на флагштоке выглядела по прежнему грозно и внушительно. Кортеж остановился перед подъемным мостом. Пожилая королева вышла из сверкающего лаком стилизованного кабриолета на газонную траву. Ее обступила небольшая свита. К ним толпой устремились корреспонденты с телекамерами и фотоаппаратурой.
Не обошлось без обязательного в таких случаях идиота, желающего попасть в теленовости. Некий эксцентричный хам вдруг сорвал с себя одежду и в голом виде устремившись к королевскому шествию попытался растолкать сопровождающих и плюнуть королеве в лицо. За это по демократическим законам полагалось два месяца исправительных работ на благо местного муниципалитета. Но тут один из охраняющих мост гвардейцев с расстояния полсотни метров выстрелил и попал идиоту в бок, так что из выходного отверстия на траву вылетели обрывки сочащихся кровью внутренностей. Тот упал и проскользив по газону затрепетал в конвульсиях. И тут лейбгренадеры на мосту открыли огонь из карабинов по толпе журналистов.
За стенами замка запела труба. Десяток гвардейцев в старинных черных мундирах и киверах выбежали из ворот и присоединились к часовым ведущим огонь на мосту. Оставшиеся в живых корреспонденты бросая телекамеры помчались к разворачивающимся на парковочной стоянке автомобилям.
Так восстание перешло в решительную стадию.
В столице батальон мятежников захватил парламент. Расстрельная команда десятками выводила народных избранников во внутренний дворик за библиотекой, ставила к стенке и казнила именем короля без зачтения приговора. Еще один штурмовой отряд захватил левое крыло здания адмиралтейства, но в центральный корпус проникнуть не смог, получив отпор со стороны частей столичного гарнизона. На центральной площади демонстрация республиканцев, возглавляемая несколькими спасшимися членами парламента, была рассеяна пулеметным огнем из бронетранспортера мятежников.
Премьер-министр, бежавший из столицы и укрывшийся в подземном бункере стратегического командного пункта, вызывал все возможные подкрепления из частей расквартированных на военных базах.
– Авиацию! Дайте нам авиацию! – кричал он по телефона начальнику генерального штаба, требуя поднять в небо все военно-воздушные силы страны.
Впрочем, заговорщиков оказалось гораздо меньше, чем представлялось вначале. К вечеру очаги восстания были локализованы верными республике войсками и подавлялись один за другим. Небольшая бронированная колонна мятежников, которую молодой король вел из замка Лис на столицу, была разгромлена мощным ударом стратегической авиации. Захваченная часть адмиралтейства превращена в руины огнем танковых орудий. Здание парламента стерто с лица земли. Так что утро следующего дня страна встречала свободной от монархической заразы.
Что же касается ничтожных, но как оказалось весьма опасных остатков самодержавия в лице престарелой низвергнутой королевы обвиняемой в причастности к заговору, то приговором военного трибунала с ней решено было покончить в духе старинного ритуала: с эшафотом посреди городской площади, плахой с топором, командой палачей и толпой любопытных.
Те зрители, кто из первых рядов мог рассмотреть лицо старушки перед казнью, утверждали, что она презрительно оглядывала толпу и самодовольно улыбалась.
Знаменитый путешественник
Знаменитый путешественник-одиночка, первопроходец и рекордсмен господин Гопкинс главной целью своей жизни поставил выяснять такие вещи, как: помрет ли человек, если, например, голым заберется но Джомолунгму, или все-таки не помрет? Или – сожрут ли его крокодилы, если он бросится к ним в болото?
И выяснил мужественный господин Гопкинс, что лично его они не сожрут. И на Джомолунгму он залезть может, и на льдине жить, и в океане плавать, и прочее, прочее, прочее.
Зимовал он с эвенками в тундре, попивая чемергес из голубики. В Сахаре туареги подвергли его обрезанию каменным ножом, похожим на зазубренный колун. В Америке он так стосковался по человеческой пище, что в Йелоустонском парке пошел с кинжалом на медведя. Завалил его на парковочной стоянке возле мотеля, с рычанием терзал, засовывая в окровавленный рот горячие куски нутряного сала, пил желчь из пузыря, сыто посасывал кишки.
Где бы он не появлялся, везде совершал подвиги.
В Гамбии женился на туземке и жил с ней в полной гармонии в ветвях раскидистого платана, пока жестокий местный патер, сказав, что это шимпанзе, насильно не забрал ее в зоопарк. Господин Гопкинс тяжело переживал семейную драму, но вскоре принял участие в гонках вокруг света на надувных лодках "Нырок" и единственный доплыл до финиша. А потом повторил свой путь на лодке "Алмега" Пермского завода, но это уже для души.
И еще много, много замечательного сделал в жизни великий господин Гопкинс, но всегда возвращался домой, в Москву, где в Бирюлево у него была маленькая, захламленная сувенирами двухкомнатная квартирка в хрущевской пятиэтажке. От метро до нее минут двадцать надо было ехать на троллейбусе. Не очень приятное занятие, особенно вечером, когда все возвращаются с работы. А потом еще идти от остановки до дома.
И однажды, когда господин Гопкинс сошел со своего троллейбуса вместе с несколькими старухами, женщинами, какими-то усталыми мужичками, он увидел безобразную картину: прямо перед остановкой, у всех на виду, стоял пьяный и нагло писал на фонарный столб. Но у кого хватит смелости сделать ему замечание?
– Эй, ты что там делаешь? – шумнул на него мужественный господин Гопкинс, проходя мимо.
Но тут случилось возмутительное. Пьяный из озорства скосил струю и обдал брюки господина Гопкинса чуть не по самый пояс. Господин Гопкинс остановился, посмотрел на свои брюки. Потом, с выражением странной скорби, на пьяного. Тот тем временем потряс, и спрятал в ширинку с оборванными пуговицами. Они посмотрели друг на друга, и пьяный повернулся, чтобы уйти. Но тут мужественный господин Гопкинс налетел на него сбоку и стал кулаками колотить его по затылку, по лбу, пинать коленями под зад! Под зад! лягать его в пах!
– Вот тебе, гад! Гад! Будешь знать! – кричал в исступлении господин Гопкинс – Получай! Не смей больше ссать где попало!
Пьяный, отбиваясь, махал руками и случайно попал грязным ногтем в глаз господину Гопкинсу. Но что тому какая-то царапина, когда он столько раз проваливался в бездонные пропасти и вырывался из зубов акул?! Господин Гопкинс дубасил пьяного, колотил, пока тот не закрылся руками и не начал пятиться.
Господина Гопкинса стали успокаивать женщины, сошедшие с другого троллейбуса. Держали его за рукава, и одна совала в нос ватку с нашатырем. Он то рвался у них из рук, то выкрикивал угрозы в след пьяному.
В общем, он не ударил в грязь лицом и на этот раз, но все же чем-то ему этот подвиг не понравился. В своих мемуарах он даже не стал его упоминать.
Эмансипация
(после "Льва мисс Мери")
Третий батальон отдельной Феминистической бригады штурмовал городок Бенкендорф, что сразу за переправой, на правом берегу Рейна.
Похожие на наглую подростковую шпану феминистки в хаки, касках, с тяжелыми винтовками в тонких руках перебежками продвигались от дома к дому закидывая гранаты в подвалы. Там, где фашистки оказывали сопротивление, их глушили громоздкими базуками или вызывали танк и дело двигалось быстро и ритмично.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71519551?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Дмитрий Евгеньевич Алябьев
Короткие ироничные рассказы.
Имена героев вымышлены, сюжетам придана гротескность, чтобы прототипы рассказов не узнали себя и не стали мстить автору.
Автор – геофизик. Любит путешествовать.
Фото на обложке из личного архива.
Дмитрий Алябьев
Короткие рассказы
Глава первая: Побочный эффект
Прекрасный принц
Хилая старушечка госпожа Алекс бедно жила со своей избалованной болонкой в однокомнатной квартирке на Планерной. Считала копейки до пенсии, донашивала последнюю одежду, подозревала в дурных намерениях племянников, которым должна была отойти квартирка после ее смерти.
И представьте, вдруг однажды утром из почтового ящика вместе с ворохом жалких рекламных листков ей в руки вываливается толстый конверт, украшенный иностранными золотыми гербами, с настоящими печатями из сургуча, которыми теперь даже бандероли на запечатывают. Поглядела госпожа Алекс изумленно на печати, а на них выдавлен вздыбленный единорог, крест и королевская корона. Забыла, что собиралась в магазин, купить пятьдесят грамм докторской колбаски для болонки. Пошаркала стоптанными ботами к себе обратно на третий этаж.
Заперлась, разделась, понесла тяжелый золоченый конверт в комнату. И все с ахами, изумленными вздохами, рассуждениями, что, наверное, ошиблись адресом. А адрес-то тот самый, и фамилия ее, только вот откуда письмо, неразборчиво написано латиницей, но не по-немецки, это точно. Открыла конверт, развернула гербовый лист с водяными знаками – письмо по-русски. Стала читать над столом, сильно дрожа от волнения.
Боже мой! Оказывается, какой-то иностранный принц из Кронбурга, о котором она даже никогда не слыхала, увидел ее однажды в киноленте и влюбился без памяти! Хотел жену и детей сразу бросить и ехать к ней, но не позволили. А теперь он король и свободный шестидесятитрехлетний вдовец в полном расцвете сил и мчится к ней на дипломатическом самолете со всей своей свитой и половиной королевского двора, чтобы пасть к ее ногам, просить руки, увезти в увитый плющем родовой замок, вокруг которого огромный розарий, трехсотлетний парк и все прочее.
Тут видит госпожа Алекс, на полу лежит большая цветная фотография ее жениха, наверное из конверта выпала. Могучий, довольно свежий чернобородый король в военном мундире стоит на фоне знамен, горностаевая мантия спадает с золотого эполета, через грудь наискось – красная орденская лента вся в бриллиантовых звездах, а на густых волосах с легкой проседью – божишко ты мой! – золотая королевская корона! В руках он бережно держит портрет госпожи Алекс, уже в возрасте, и так, будто это и есть самое у него драгоценное. Да-да-да, вспоминает старушечка, верно, верно, снималась она когда-то в молодости в кино у одного распутного режиссера.
И вдруг – звонок в дверь. Госпожа Алекс всегда подскакивала от своего резкого звонка. Села на стул, потому что ноги отказали после всей этой неожиданной кутерьмы. Позвонили второй раз. Пошаркала открывать, а сама думает, старая дура: "Лишь бы не пенсию принесли. Лишь бы еще какая-нибудь весточка от него".
И точно! На темной заплеванной лестничной площадке стоят мужчины в черных фраках и белых жабо. Холодно в подъезде, но пальто где-то сняли, чтобы предстать перед ней в самом официальном виде. И у всех ордена, кресты, медали, но поплоше, чем у ее кавалера.
Самый представительный выступил животом вперед, представился герцогом:
– Мы к вам с важнейшим государственным поручением. Позвольте, сударыня, войти.
Госпожа Алекс помчалась в комнату со всех ног, чтобы корки и блюдца убрать со стола. Злая болонка проснулась, растявкалась, но те даже не взглянули на нее, а прошествовали толпой по тесному коридору. В комнате выстроились в две шеренги по ранжиру: в центре специальный полномочный посол-герцог, он же канцлер, по бокам – генеральный консул и вице-консул. Три камергера королевского двора, не в мундирах, но при регалиях, один с седыми бакенбардами. За ними сопровождающие лица.
Старушонка даже перепугалась, забилась за этажерку с пыльными безделушками.
Канцлер раскрыл адрес алого бархата со свисающей печатью:
– Мы присланы его величеством самодержавным королем Кронбурга, Верхней и Нижней Бомбардии, герцогом Голдштатским, престолохранителем Франции и прочих подвластных королевств и герцогств, дабы уведомить вас, что его величество прибудет сегодня вечером, дабы просить вашей драгоценной руки и в случае вашего милостивого согласия короновать вас на…
Тут госпожа Алекс грохнулась в обморок от счастья, так как давление у нее после семидесяти пошаливало.
Какая тут началась паника!
– Как можно быть таким бесцеремонным! – кричали перепуганные камергеры на канцлера – Нам придется отвечать!
Тот, отшвырнув свои ордена вместе с лентой, дрожа от страха и обливаясь потом, тянул госпожу Алекс под мышки к постели.
– Немедленно поднимите ей ноги! – кричал присутствующий в посольстве лейб-медик.
Консул перехватил за туловище, какой-то фельдмаршал поддержал за ноги. Госпожу Алекс водрузили на кровать с панцирной сеткой, подняли ноги в нитяных чулках, подсунули подушку.
– В этой стране имеются квалифицированные врачи?! Соберите консилиум академиков! – вопили всполошенные камергеры – Вы понимаете, что с нами будет, если она скончается?!
– Скорее сделайте что-нибудь!
– Откройте окно! Воздуха!
Фельдмаршал махал над лицом госпожи Алекс надушенным платком. Лейб-медик готовился к уколу.
– Нашатырю!
Госпожа Алекс вздрогнула и поднесла костлявую руку к носу. Над ней склонились взволнованные государственные лица. Приоткрытый глаз старушки наполнилнился мутной слезой, и вялая капля поползла по виску. Она робко улыбнулась
– Скорее все выйдите! Здесь душно! – шепотом засуетился полномочный посол и канцлер.
– Как вы себя чувствуете, мадам? – обратился к ней лейб-медик.
Но она не слышала, шевеля скелетными пальцами в такт проносившемуся у нее в голове вихрю великолепных, счастливейших мыслей.
– Я знала… Я всю жизнь знала…
Все внимательно вслушивались в ее слабую речь.
– Я с самого детства была уверена, что все именно так и произойдет, – проскрипела старая кошелка.
Расставание
(после Франсуазы Саган)
Вечером того же дня она позвонила ему:
– Как ты живешь без меня, любимый?
– Улаживаю свои парижские дела.
– ?
– Ты, наверное, догадывалась, что до тебя я жил с одной… женщиной. Она собиралась выйти за меня замуж и прожить со мной всю жизнь, но сегодня я сказал, что люблю другую, а с ней мы расстаемся. Она попыталась меня удержать, потому что любит меня. Тогда я повалил ее на пол и каблуками растоптал ей лицо, потом схватил за шиворот и выкинул вон с лестницы.
–Боже! Что ты говоришь?!
– Я шучу, дорогая. На самом деле все было гораздо прозаичней и еще более жестоко, потому что, я тебе не сказал, она глупая и совершенно беспомощная. Но теперь мои дела почти улажены и я практически свободен.
– Любимый, приезжай скорей. Каждый день разлуки для меня – настоящее несчастье.
Кот
Роскошная молодая женщина в мягком халате с меховой оторочкой полулежала на резном диванчике в каминном зале собственного особняка. Она пила кофе сервированный на маленьком антикварном столике и смотрела на огонь. Каминный экран был отодвинут, ее лицо и обнаженные ноги чувствовали тепло открытого пламени.
В зале было два высоких решетчатых окна от пола до потолка, и поток теплого воздуха от кондиционера слегка шевелил невесомые шторы.
Было позднее утро. На улице в розовом солнечном свете падали редкие, очень легкие снежные хлопья. С трудом можно было разглядеть, что в саду еще горят низкие фонари. На одном, испорченном, нахлобучена высокая снежная шапка.
В зале, со стороны черной лестницы, тихо появился хозяин этого дома – огромный кот песочного цвета с темным носом и бровями. Ночью он бродил по особняку, вылезал на улицу через специальный лаз в боковой двери, обходил свой сад, возвращался, подходил к своей миске на кухне. А утром, прежде чем завалиться спать где-нибудь на кресле или коврике на теплом полу, он обязательно приходил ласкаться к женщине.
У кота был крутой нрав. С обитателями задней части здания: поваром, горничной, охраной, он, в общем-то ладил и иногда терся об их ноги. Правда, если кто-нибудь не замечал его присутствия, проносясь мимо, он вцеплялся когтями и кусал за лодыжку.
Но мужа хозяйки он ненавидел по-настоящему – за командные нотки в голосе и попытки наглой фамильярности. А может, тот был просто ему несимпатичен. Его он кусал жутко, до кости, так что прокушенные сухожилия приходилось лечить месяцами.
В приличном доме кота за такие дела давно бы удавили, но мужчина, кстати городской прокурор, был трусоват и даже в минуту бешенства не смел его прикончить. Причем, как ни странно, у всех прочих покусанных чад и домочадцев своенравный кот пользовался уважением и искренней любовью.
Он прошел в комнату и, сев перед огнем, стал умываться. Женщина с удовольствием смотрела на его мощное тело и плавные, сильные движения. Даже под густой шерстью угадывались крепкие мышцы и широкая грудь. Вылизывая подушечки передней лапы, он на короткое время выпустил непомерно длинные коричневые когти, и женщина, глядя на них, поежилась и внутренне присмирела.
Кот перестал вылизываться и прямо направился к ее диванчику. Остановился – куда бы прыгнуть, и послышалось его глухое, грубое урчанье. У женщины этот булькающий звук вызвал блаженную улыбку, и она слегка похлопала себя по бедру, приглашая прыгать к ней. Кот прыгнул на диван, потерся об ее живот и замурчал совсем громко, на весь зал, а она стала гладить его от головы до основания хвоста, удивляясь, какой он все же большой.
Кот терся мордой о ее руку, женщина ласкала его. Потом он отошел в ноги, уютно, и в то же время величественно, лег, повернувшись к ней хвостом, а головой к камину.
Тут в дверь вбежал муж: в распахнутом пальто, с портфелем, при галстуке. Его туфли застучали по мраморной плитке как копытца пони. Он наклонился над ее диванчиком
– Пока, дорогая, я побежал на службу – проговорил он ласково, но в спешке.
Женщина поцеловала его в губы и сказала:
– До вечера, милый.
Она старалась не потревожить кота, привалившегося к ее ногам.
– И Чуча с тобой лежит – сказал муж со скрытой неприязнью.
– Он не Чуча.
Ну, пока. Я помчался.
– Беги, мое сокровище.
И муж, стуча каблуками, выскочил в парадные двери, за которыми ждал его служебный "мерседес" с мигалкой.
Кот повернул морду с крепко зажмуренными глазами. Невозможно описать отразившиеся на его физиономии презрение и гадливость, которые он испытал в момент прощания супругов: усы топорщились, брови были сжаты так, что на лбу появились морщинки.
– Не ревнуй, Бонифаций – сказала она, приподнимаясь на локте и погружая руку в густую кошачью шерсть. Порывисто погладила его и почесала за ухом, зная, что эту бесцеремонность он простит неразумной женщине.
Печаль
Знаменитый в кругу друзей рыбак господин Хариус достиг больших высот в области своих увлечений. Рыбу ловил самозабвенно, даже можно сказать, с артистизмом. На тысячные спининги, катушки, плетенки и прочие дорогие снасти денег не жалел. Для зимней рыбалки сам мормышки изготавливал! Отливал их, обтачивал, шлифовал, полировал, навострял крючки. И уж если водилась рыба в реке или озере, обязательно брал с нее дань, так что в поездке без ухи или жареной щуки никогда его спутники не оставались. Виртуоз!
Заслуженным уважением в коллективе пользовался увлеченный и неутомимый мастер рыбной ловли, опытный и удачливый господин Хариус. Одно только его печалило – не было у него сына, продолжателя славного отцовского дела, которому он мог бы передать весь свой богатейший накопленный опыт и отлично отлаженное рыболовное оборудование: резиновую лодку, ледобур, бахилы, ящики, тубусы, коробочки, кофры с тройничками, карабинчиками, блеснами, вертлюжками и прочим бесценным наследством. Некому было завещать уникальные рецепты подкормок и ароматизаторов для наживки, некому показать уникальные уловистые места в любимых водоемах и обучить всем нюансам поплавочных проводок.
Жены, которых периодически с треском выгонял господин Хариус, будто сговорившись приносили ему девок: здоровых, толстомордых, плечистых, все как одна в папашу. Но не было сына, продолжателя отцовской линии, который довел бы дело рыбалки до недосягаемого совершенства и повсеместно прославил гордую фамилию Хариусов.
Все свои неприятности, всю незадавшуюся семейную жизнь и бестолковщину собственного существования несчастный господин Хариус связывал с одной своей трагической неудачей – не было у него достойного последователя, готового подхватить из слабеющих родительских рук заветный отцовский спининг.
Часто сидел одинокий господин Хариус в своем чуланчике, где было аккуратно сложено его рыболовное снаряжение. Машинально перебирал руками фидеры и попперы, твистеры и воблеры, обводил невидящим устремленным в себя взором развешенные по стенам штекерные и нахлыстовые удилища, подсачеки и жерлицы. Думал тягостную думу о том, что жизнь – тщета и сплошное разочарование. "О, почему одни девки?", горестно стенал невыносимо страдающий господин Хариус: "Кому все это достанется?" – и большая слеза сползала по его мясистой щетинистой щеке.
Решительная женщина
Элегантная госпожа Бобчинс была образцом деловой женщины: стройная, узкобедрая, решительная. У нее были серо-голубые льдистые глаза и прямые, выкрашенные в желтый цвет волосы. В разговоре остроумна, находчива и мила, но если хотела, то могла ответить твердо и даже грубо, поэтому окружающие обычно старались с ней ладить. Стиль одежды определялся ее должностью директора: никаких брюк, строгая юбка, пиджак-жакет, минимум косметики, папка вместо сумочки. Походка стремительна и упруга.
Она была на равных со многими представителями финансово-промышленных кругов, куда был заказан путь ее мужу-пьянице. И тем удивительней казалось, что она так страдала от его постоянных измен.
Очень многие мужчины, ухаживающие за ней на официальных раутах – банкиры, магнаты, чиновники, с которыми она вела дела своего предприятия, – приглашали сходить с ними вечером в ресторан. Но она знала им цену. Для нее они не могли сравниться с бывшим альпинистом и геологом, за которого она вышла замуж. Его борода затмевала всех модных кутюрье с их дорогим шармом.
Но как же он ее унижал! Это просто не лезло ни в какие ворота! Среди его любовниц были толстые базарные торговки и плечистые сучкорубы с карельских лесозаготовок, непотребные девки с силиконовыми задницами и оперные примадонны бальзаковского возраста – господин Бобчинс предпочитал пышные формы. Он занимался распутством с собаками и свиньями, с резиновыми куклами и даже иногда ловил алкоголиков в подворотнях, но никогда не могла его привлечь ни одна бизнес-леди. Подобное отвращение он питал разве что к мертвым старушкам не первой свежести. Впрочем, он жалел свою супругу и был по-своему к ней даже привязан.
"Но в чем же дело?" – мучилась вопросом несчастная госпожа Бобчинс. И вот однажды утром, когда муж ушел в свою убогую контору, она записала на автоответчик матерное послание всем, кто вздумает побеспокоить ее по поводу работы, и выкинула сотовый телефон в окно. Затем она отправилась в парикмахерскую возле Казанского вокзала и сделала там вульгарнейшую химическую завивку, мгновенно став похожей на тупую овцу.
Потом пошла на вещевой рынок и прямо там, в закутке у вьетнамцев, поменяла свой деловой костюм "от Дюпон" на цветастое ситцевое платьишко с рюшечками на груди. С обувью над ней подшутили торговцы и под видом последнего крика европейской моды вручили молодежные кроссовки, похожие на лапы монстра. В руки сунули пакет с ее старыми вещами и из издевательства дали посмотреться в зеркало.
Последний раз госпожа Бобчинс так неловко себя чувствовала, когда в ее кабинете по ее приказу двое охранников засовывали паяльник в зад одному недобросовестному должнику, полному седому мужчине. Но, как и тогда, она заставила себя улыбаться, и с удовольствием отметила, что в толпе кто-то похлопал ее по попке.
Дома она легла на тахту перед телевизором и упорно просмотрела мексиканский сериал, хотя ее просто распирало от гадливости и презрения к главным героям.
Настал вечер. Стемнело. Пришел с работы подвыпивший муж и завозился в прихожей.
Не спеша, с обворожительной улыбкой она вышла к нему.
– Котик мой, – сказала госпожа Бобчинс, когда ее супруг оправился от легкого обморока – Сокровище мое, я решила стать домохозяйкой и готова уехать с тобой хоть на край света или даже в твой заполярный Батагай, лишь бы ты был счастлив, ну и я, конечно, то же.
И через три дня они с двумя чемоданами вылетели в Якутск в самом радостном настроении.
Дружба
Подвыпивший господин Урия наблюдал в окошко флигеля, как у задней калитки сада остановился портшез с восемью носильщиками и небольшой охраной. Парчовая занавеска откинулась быстрым взмахом, и из маленькой кабинки в калитку воровато юркнул его друг и начальник господин Давид.
Стараясь побыстрее укрыться от любопытствующих взоров, господин Давид заспешил по узкой дорожке между персиковых деревьев в сторону флигеля, где его дожидался господин Урия. Полы его золотого халата развевались, мели пыль, мелькали туфли с загнутыми носками. Выражение лица у господина Давида было самое похабное, а блудливую улыбку не могла скрыть даже густая борода.
Он вбежал в маленькую комнатку, убранную коврами.
– Приветствую, ваше величество – несколько развязно поздоровался господин Урия, вставая навстречу с двумя полными чашами в руках.
– Для тебя я – дорогой друг. Наедине называй меня "дорогой друг" – взволнованно и чересчур доброжелательно запротестовал господин Давид.
– Но… шайтан… как-то неловко.
– Ничего-ничего, ведь мы же друзья и делимся друг с другом самым сокровенным.
Господин Давид был в сильном половом возбуждении и, блестя масляными глазками, оглядывал комнату.
– Не желаете ли чашу вина? Я тут без вас выпивал в одиночестве.
– Потом. Куда мне бежать? Где наша голубка?
– По коридору, вторая дверь налево – отворачиваясь сказал господин Урия.
После того как господин Давид умчался сексовать жену господина Урии, тот уселся на мягкий пуф возле низкого накрытого столика, залпом выпил полную до краев чашу красного вина, закусил соленым инжиром. Из витого серебряного сосуда налил себе еще и стал прислушиваться к приглушенным возгласам и стонам эротического происхождения, доносящимся из дальних комнат. По грустному опыту он знал, что любовные игры господина Давида длятся не менее часа.
Иногда слышался неприличный звук вроде пуканья или хлюпанья, иногда звонкий поцелуй или женский смех. Его молодой супруге явно начали нравиться такие визиты.
При этой мысли господин Урия накатил еще одну чашу, взглянул в окно на скучающих возле калитки носильщиков и откинулся головой на подушки.
Разбудило его ласковое потряхивание за плечо.
– Друг мой, дорогой мой друг, как она хороша! Как свежа, юна! Какое обольстительнейшее создание! – говорил с доверительной улыбкой сидящий рядом с ним господин Давид.
Шкодливая торопливость исчезла, он снова обрел царственную вальяжность и благодушие. Лишь борода была растрепана и замусолена.
– Налей-ка мне чашу.
Господин Урия быстро приподнялся и налил из кувшина своему начальнику.
– А когда вы мне все-таки свою царицу приведете? – нерешительно спросил он.
– Но, дружище, я ведь и так все для тебя делаю. Назначил недавно великим визирем.
– Я думал, мы друзья.
– Да на что тебе царица? она пожилая, грубая женщина.
– А я бы ее так отсношал… мстительно заметил господин Урия.
Господин Давид досадливо крякнул, допил вино и стал собираться.
– Может еще по черепушечке? – спросил господин Урия, указывая на пустые чаши.
– Не могу. В семь пленарное заседание кнессета. Тебе бы тоже следовало там быть – ответил господин Давид, величественно разглаживая бороду.
– Чалму не забудьте.
Тот надел чалму и вдруг хлопнул себя по лбу.
– Чуть не забыл!
Голос господина Давида стал торжественным и раскатистым.
– Специально в твою честь я учредил новый орден – произнес он, гордо выпячивая грудь – В связи с юбилейным, сотым посещением твоей дорогой супруги награждаю тебя золотой Звездой Давида!
С этими словами он порылся в карманах и приколол к халату господина Урии довольно увесистую шестиконечную брошь, украшенную изумрудами.
– Я тебе благоволю! Гордись царской дружбой.
– Премного благодарен, ваше величество – вяло сказал господин Урия, трогая пальцем впаянные в золото зеленые камешки.
Но господин Давид в это время уже торжественно шествовал через сад к своему портшезу.
Страшный сон
Под утро, когда небо за окном просветлело, но еще не окрасилось нежно-розовыми цветами приближающегося солнца, госпоже Глобус приснился леденящий душу кошмар. Будто бы она – маленькая восьмилетняя девочка, нежно любимая родителями, ожидающая от жизни только счастья, и вдруг на нее напала злобная грязная ведьма и превратила в немощную старуху со вспученным животом и пораженными артритом дряблыми ногами.
Госпожа Глобус вздрагивая от испуга села в своей одинокой постели и расширенными от страха глазами тупо уставилась в окно. От переживаний у нее тряслась голова, и седой мышиный хвостик ночной косички щекотал увядшую кожу на спине, где синими шишками выступали острые позвонки. Мутная слеза привычно выкатилась из гнойного уголка воспаленного глаза и капнула на сморщенную как сушеная груша щеку.
"Какой ужас, как это было страшно!" – бормотала в полусне испуганная щупленькая старушка. Легла, по-детски натянула на голову одеяло и повернулась на другой бок, чтобы, не дай бог, кошмарный сон не привиделся снова.
Африканский воробей
Пестрый африканский воробей по имени господин Гопс суетился и чирикал в гуще кустарника колючей акации, приноравливаясь вить гнездо в связи с приближающимся сезоном размножения. Он уже вплел несколько травинок в развилку между ветвями и теперь, в восторге чувств, прыгал по тонким прутьям, разглядывая со всех сторон фундамент будущего семейного жилища, мечтательно представляя в нем толстенькую воробьиху, окруженную голыми орущими птенцами.
И в этот момент холодок зловещего предчувствия сжал его трепещущее сердце, и маленькое тельце ослабло в истоме безотчетного ужаса. Господин Гопс замер на ветке, не сделав очередного прыжка, от страха не в силах даже чирикнуть или повертеть головкой. Он лишь повел глазками в ту сторону, откуда накатила на него волна оцепенения, и встретился взглядом с зелеными, чистыми глазами змеи.
Большие, выпуклые глаза с вертикальной щелочкой зрачка были прозрачными и глубокими как… Господин Гопс никогда не видел такой многозначительной и бездонной глубины. Они были как ночное небо, как даль над весенним морем во время птичьего перелета, и сердце господина Гопса наполнилось испуганным, радостным восхищением перед совершенством смерти.
Сетчатая морда змеи качнулась, мелькнул и исчез быстрый язычок, и упругое тело на дюйм продвинулось вперед.
Казалось бы – самка мелкого зеленого удавчика ловит воробьев. Но для господина Гопса, завороженно глядящего в змеиные глаза, она казалась самым страшным, самым могущественным и самым прекрасным существом.
Смотреть в ее глаза, находиться так близко от нее, владеть ее вниманием, может быть даже слиться с ней было самым значительным, что произошло в жизни господина Гопса. Он испытывал восторженный экстаз, забыв даже о своей погибели.
А тугое змеиное тело тем временем дрогнуло и скользнуло еще немного вперед, коснувшись ветки, на которой сидел маленький цветной воробей.
Сладостный ужас и освобождение от смерти, гибельная истома и восторг приобщения к сокровенному – вот какие сильные чувства заполнили последние минуты жизни пойманного господина Гопса, когда он в упор глядел в прозрачные глаза змеи, уже видя колышущуюся, живую зелень радужной оболочки.
"О мое божество, еще хотя бы минуту глядеть вот так, глаза в глаза, а что дальше – не важно – думал испуганный, влюбленный воробьишка господин Гопс, когда самка удавчика еще чуть-чуть двинулась и почти коснулась желтыми губами его клюва – Сейчас это произойдет… Сейчас… Я уже готов".
Перед ним распахнулась бледно-розовая бездна. Ам…
Даже в змеиной пасти, еще живой, но уже наполовину заглоченный, господин Гопс не стал биться лапками и крылышками. До конца остался он верен своей странной возлюбленной, до самого последнего момента, когда горловые мышцы змеи сдавили его в тугом мешке, пропихивая все дальше в тесную глубину.
Свобода
Кто из деловых партнеров господина Ананасиса мог бы заподозрить, что под личиной алчного и опытного капиталиста скрывается затаившийся на время лирик, а в груди самодовольного и наглого председателя совета директоров мощного холдинга, бьется нежное романтическое сердце.
Могли ли энглизированные чада господина Ананасиса, которым гувернантка с безупречным оксфордским произношением читала "Ветер в ивах", предположить, что их папаша в нежном возрасте слушал русские сказки о мертвой колдунье, живущей на лесном погосте в срубе без окон, без дверей, стоящем на высоких еловых пнях как на курьих лапах. Или, еще хлеще, древние былины о зловещей седовласой ведьме, скачущей по сарматской степи во главе бешеной девичьей конницы.
И что уж говорить о кровожадных пиратах, жестоких индейцах и черных людоедах с островов Арафурского моря. Стивенсон, Купер, Лондон – это яд; просто пагуба для не окостенелого детского воображения.
Впрочем, нравы этих персонажей хоть как-то вписывались в повседневную жизнь преуспевающего бизнесмена, но вот всплывшая из глубин памяти во время деловых переговоров строчка из Блока или, еще хуже, Ходасевича, порой могла стоить предприятию господина Ананасиса до десяти процентов упущенной прибыли.
Жена однажды что-то заподозрила, когда супруг на ее глазах подал милостыню нищей старушке, но это теперь не важно.
И все-таки время пришло. К шестидесяти годам господин Ананасис наконец решился со всей неистовой силой разорвать золотые путы скаредного миллионера, и предстать перед окружающими в своем истинном обличии беззаботного авантюриста и смелого путешественника с тонкой душевной организацией.
Стадвадцатиметровая океанская яхта с командой, обслуживающим персоналом и двумя гарвардскими приживальщиками для игры в покер достались господину Ананасису за полцены. В порту приписки на Мальте судно было переименовано в "Золотую акцию", за что, встреться господин Ананасис в открытом море с головорезами Флинта, у всего экипажа могли быть крупные неприятности.
Пиратские костюмы для официантов шились от "Армани". Капитану пришлось вдвое увеличить жалованье, чтобы тот согласился называться шкипером, отпустил бороду на пятьдесят сантиметров и ходил на вахту исключительно с черной повязкой на глазу и парой пистолетов.
Внешность своего корабля господин Ананасис менять не стал. Стилизацию современной яхты под каперский флиб-бот не мог себе позволить даже он. Но внутренняя отделка преобразилась кардинально. Полгода две дизайнерские конторы трудились над интерьером кают, переделывая гостевые салоны под крют-камеры, матросские кубрики с парусиновыми койками, обустраивали открытый гальюн под фор-штевнем. И результаты получились впечатляющими: на каждой стилизованной под дерево балке на камбузе или в трюме имелась латунная бирка с названием престижной фирмы-производителя, принайтованные вдоль фальшбортов чугунные корабельные пушки отлитые по спецзаказу кричали о богатстве и солидности их владельца. Возле них были живописно развешены сверкающие хромом абордажные крючья. Да что пушки – достаточно было заглянуть в каптерку и взять в руки простую швабру, чтобы почувствовать непревзойденную эргономику и авторский вкус талантливого дизайнера.
Свой кабинет главаря господин Ананасис обставлял собственноручно. Закупал чучела хищных рыб и львиные шкуры, заказывал на антикварных аукционах обитые медью деревенские сундуки, указывал на стенах места для китобойных гарпунов, ржавых сабель и мушкетов. Завозил дорогую старинную мебель.
Не забывал и про комфорт: в подвесных потолках скрывались кондиционеры, за потайной дверью в его командирской спальне имелся вполне современный санузел с джакузи, биде и маленьким бассейном. Над покерным столом, за которым господин Ананасис теперь проводил время в компании своих, тоже костюмированных, приживалов, была устроена вытяжка для сигарного дыма, и на расстоянии вытянутой руки имелся удобный бар-холодильник в виде бочонка рома, чтобы не ждать лишний раз прислугу.
С переделкой судна следовало торопиться. На следующую весну было заказано весьма дорогое и чрезвычайно романтичное сафари в Кении по хемингуэевским местам. Потом отдых на багамском курорте. А еще через два месяца, грандиозная охота на австралийских акул – любимейшее занятие настоящих пиратов, как гарантировала всемирно известная туристическая фирма.
Революция
Господин Мак-Манус лежал в инвалидной коляске на веранде своей полковничьей дачи и глядя полуслепыми глазами через решетчатые окна в летний яблоневый сад грезил старческими воспоминаниями.
Он был щуплый старикашечка, ветхий как облетевший одуванчик. Когда он шевелил беззубой челюстью, его длинный небритый подбородок то поднимался к самому носу, то падал вниз, разлепляя синие губы. Скрюченные пальцы рук похожие на членистые лапки насекомого неподвижно лежали на замусоренном крошками пледе прикрывающем ноги.
Все чаще в грезах господину Мак-Манусу приходила его героическая молодость которую он провел на войне, самом достойном и увлекательном занятии мужчин.
… Только что была смята римская черепаха и толпа рабов вооруженная топорами, древними пиками, кухонными ножами ворвалась в боевые порядки дрогнувшего легиона. Потери рабов были чудовищны, но люди, чья жизнь на невольничьем рынке в Бриндизи ценилась не дороже половины динария за голову, рвались вперед видя вблизи свои жертвы. Закачавшись упал серебряный орел, впереди кучились спины и медные затылки бегущих легионеров.
– Кровь и смерть! – ревел в восторге бородатый сотник, бывший гладиатор – Вот те, кто вешал нас за ребра как свинину. Теперь они в наших руках! Кровь и смерть!
Пятнадцатилетний господин Мак-Манус споткнулся об обернутый алым плащом изрубленный труп, подобрал свое копье с самодельным древком и бросился в гущу резни…
Его слегка качнуло когда внучка решила переставить инвалидную коляску ближе к столу. Полная круглолицая шаркающая тапками женщина в неряшливом халате принесла обед. С равнодушием ветеринара ставящего клизму коровам на индустриальной ферме она стала терпеливо совать в рот господину Мак-Манусу ложкоу с манной кашей.
– Мы построили гражданское общество! – отчаянно отбиваясь прошамкал он старый партийный лозунг.
– Ешь, не вертись.
– Кровь и смерть!
Внучка вздохнула:
– Думали до весны не доживет, а теперь уже лето к концу – пробормотала она про себя.
– Мы построили…
– Ешь уже – ему сунули в рот полную ложку.
– Столько благовоспитанных людей зря порезали – сердито проворчала толстуха – Может сейчас моя Верка в Смольном институте бы училась, а у меня десяток горничных было, если б не вы.
Она вытерла ему подбородок вонючей кухонной тряпкой, откатила от стола коляску, забрала миску и ушла за чаем.
"Чем же в тот день все закончилось?", силился вспомнить господин Мак-Манус- "Бестолковая девка!". Он пожевал измазанными кашей губами собираясь с мыслями – "Ах да, мы гнали их по Аппиевой дороге…".
Мечты
Из кормового трюма еще не успели вытащить все тюки с шелком, а с носа купца уже потянуло дымком и шарившие там пираты стали быстро вылезать на палубу.
– Ну кто там не утерпел?! Через полчаса здесь будет пекло как в аду – крикнул с рулевого мостика чернобородый господин Барбос в красном кафтане с капитанского плеча – Быстрее тащите барахло в шлюпки!
Океан был удивительно спокоен, лазурно чист до самого горизонта и плавно покачивал с борта на борт погибающий корабль. Возле бизань-мачты десяток пиратов в измазанных кровью матросских рубахах кололи пленных и переваливали тела через разбитый ядрами фальшборт.
– А не зря мы прошли проливом старого Дрейка – весело крикнул широкий как краб шкипер, волоча по палубе сундук с серебром.
– Такой шопинг, а ты идти не хотел – со смехом отозвался господин Барбос – Но кто так рано запалил матросский кубрик? Повесить того мало! – заорал он, глядя на поваливший из люка дым.
Очередная шлюпка груженая мебелью, мешками, рундуками, ворохом тряпья отвалила от борта и сидящие на веслах пираты, весело скалясь, взяли курс на стоящую в полумиле шхуну.
Возвращавшийся от трапа шкипер взошел на мостик и, запыхавшись, хлопнул по плечу атамана:
– Теперь-то тебе хватит денег на небольшой коттеджик под Гринвичем?
– На домик с балкончиком и мезонином может и хватит, а вот на участок с розарием, большим газоном, прудом с лилиями – придется еще попотеть.
– Грандиозные у тебя планы. Мне бы простую ферму с пестрыми коровками.
– Пестрые коровки! Я хочу чтоб мои дети в элитном колледже учились, а моя матушка чтоб по утрам чай пила в собственной гостиной.
– Культурный ты человек, господин Барбос.
– Эй, малый – крикнул атаман молодому пирату несущему на животе ящик с севрским фарфором – Отложи-ка для меня эти чашки, да смотри не поколоти. Так и вижу себя гуляющим по светлой лужайке под ручку с образованной юной женушкой на каком-нибудь изящном пикничке под Уимблдоном.
– Я там видел неплохие парчовые гардинки для спальни – вставил шкипер.
– Где?!
– Уже в шлюпку запихали.
– Помнут, засранцы – расстроился господин Барбос, сжимая рукоять абордажной сабли.
– Слышишь, атаман – крикнул с полубака тощий седой кок с обрубком вместо руки – Тебе канарейку в клетке не надо?
– Волоките в шлюпку, там рам разберемся.
"Действительно, облезлый старый попугай на плече, это то как-то не комильфо" – задумчиво бормотал господин Барбос теребя бороду.
Гражданин
В отдаленной колонии на самом краю Римской империи в городе Кучкино на улице Посейдона в квартале для бедноты жил грязный и абсолютно нищий раб господин Парнас.
Это был тихий щуплый человек с чахлой бородкой, маленькой плешью и глазами больной собаки. Целыми днями без перекуров и обедов он спокойно и усердно трудился месильщиком глины в горшечной мастерской своего хозяина и за двадцать пять лет непорочной службы достиг немалого профессионализма в своем занятии. Ночью он вместе со своими коллегами гончарами, такими же неимущими рабами, спал в ветхом сарайчике пристроенном к задней стене мастерской, на широких нарах сколоченных из корявых жердей и прикрытых для комфорта сухой травой нарванной на ближайшем пустыре. Утром перед работой и вечером после трудового дня все обитатели сарайчика дружно хлебали брюквенную баланду из общего котла, были всем довольны и не мыслили для себя другого существования.
Но к несчастью наступили времена, когда безмятежная жизнь города Кучкино была грубо потревожена и даже потрясена до самого основания. Дело в том, что проживающий в столице великий юпитероподобный император Рима решил продемонстрировать бесчисленным подданным свой божественный демократизм, гуманность, приверженность общечеловеческим ценностям и издал указ, согласно которому все население империи уравнивалось в правах не зависимо от места прописки и социального происхождения, так что даже презренные и угнетаемые рабы получали римское гражданство и могли делать что им заблагорассудится. Такая реформа, позже названная в сенате Перестройкой, действительно рисует образ императора как божества доброго и великодушного, хотя и не столь мудрого и дальновидного, сколь это требуется для такой ответственной должности.
Через пару месяцев высочайший указ на специальной фельдъегерской галере был доставлен в Кучкино и зачитан трибуном с возвышения на городской площади при большом скоплении недоуменно молчащего народа.
Потрясающая весть мгновенно облетела все Кучкино от дорогих особняков до самых гнилых закоулков и вызвала такой энтузиазм у новоявленных свободных граждан Рима, какой даже не могли себе представить респектабельные городские обыватели.
Господин Парнас сверкая голыми пятками несся по улице Посейдона к Центру во главе компании радостных гончаров, размахивал флагом враждебной Парфии и визгливым голосом злобно кричал антиправительственные лозунги. На площади Правосудия они задержались, чтобы сбросить с постамента и расколоть мраморную статую государя императора, после чего вместе с быстро возрастающей толпой освобожденных граждан двинулись громить здания городской администрации.
Последовавшие за этим события, оставшиеся в истории города как ночь большой Резни или праздник Свободы, как кому запомнилось, могут быть проиллюстрированы любым описанием разграбления поверженного города, которым овладела толпа кровожадных дикарей. Дорогое вино текло по улицам полноводными ручьями, сливаясь в канализационные решетки, золото, драгоценности, дорогие одежды раскрепостившиеся граждане вырывали друг у друга из рук, тут и там вспыхивала поножовщина, женщин насиловали прямо на тротуарах, не успевших спрятаться богатеев вешали в дверях их домов. Везде слышались угрозы и проклятия в адрес Рима, императора и законов. Каждый измазанный кровью пьянчуга кричал славу демократии, свободе и гуманизму.
Через неделю вакханалия стала понемногу стихать. Вызванная из приграничной крепости когорта легионеров заняла центр города и зажиточные граждане стали возвращаться из своих загородных усадеб, где они скрывались во время беспорядков.
Проголодавшиеся и хмурые с похмелья гончары, среди которых был побитый и присмиревший господин Парнас, пришли к окнам особняка своего хозяина, винились, катались в пыли, просили прощение за то, что ослепленные зловредной пропагандой господина Парнаса, разграбили дом и изнасиловали всех его жильцов. Униженно умоляли взять их обратно на работу.
Владелец горшечной мастерской, полный добродушный римлянин, довольный, что все так благополучно закончилось, простил своих неразумных холопов, хотя и распорядился всех кастрировать на всякий случай. Взял всех обратно на прежние должности и даже пообещал обращаться к ним "господа", впредь не называть их свиньями, а только гражданами, и говорить всем "вы".
Через месяц все совсем успокоились, и только маленький желчный господин Парнас, замешивая колотушкой глину в большом корыте, все никак не мог забыть свое гражданское достоинство и ворчал под нос:
– Почему же один император распоряжается всеми нашими финансами? Я тоже хочу свою долю от нефтесестерций. Когда же мы начнем делить государственную казну? Римляне мы, или дерьмо собачье? – за что был не раз нещадно бит рабами сослуживцами как злостный болтун и провокатор.
Падение
Падение королевского дома Магнусов произошло стремительно и трагично, и вовсе не по тому сценарию, что написала ему демократическая чернь.
В середине двадцать первого века в сильной европейской стране жизнь древнего королевского рода была превращена в недостойное шоу из сферы туристического бизнеса. Жители назывались подданными ее величества лишь из чувства глумления над опустившейся монархией. Распустившийся охлос мог ожидать от своей декоративной королевы максимум – истерической выходки со скандальным отречением от престола. Замечательное было бы представление, наверняка с привкусом интимной истории, где средства массовой информации блестяще доказали бы любознательной публике, что королевская семья – такие же свиньи, как и самые простые люди. Но вышло иначе.
Внук шутействующей королевы, молодой кронпринц, по традиции получивший военное образование в кадетском корпусе, собрал в старом замке Лис золотую молодежь королевства: офицеров гвардейских корпусов, потомков аристократических семейств. Всех значимых представителей дворянских родов, согласившихся явиться по его приказу, и объявил о монархическом заговоре с целью отмены республики, устранения парламента, низложения престарелой королевы и возведении на трон самого кронпринца.
Возражавших оказалось на удивление мало. Поднявшие на смех заговорщиков двое членов верхней палаты парламента были немедленно лишены всех титулов и, хихикая себе под ноги, удалились при полной тишине в зале. В старинном соборе замка архиепископ дрожащими от волнения руками возложил на голову молодого короля похищенный из музея золотой венец, после чего присутствующие офицеры были возведены в рыцарское достоинство вновь учрежденного ордена замка Лис и принесли клятву верности монарху.
Все произошедшее было настолько неожиданно, выглядело так несерьезно, но при этом так соответствовало настроениям присутствующих, что при выходе из замка новоявленные рыцари шли молча, не обмениваясь мнениями о только что случившемся событии.
Тем не менее, заранее проигрышный заговор стал неожиданно бурно развиваться. У монархического восстания, о котором на следующий день написали во всех газетах, оказалось на удивление много сочувствующих. Три гвардейских полка полным составом заявили о переходе на сторону мятежников. Некоторые офицеры армейских корпусов в открытую примкнули к заговору. Старая королева уединилась в летней резиденции и не смотря на требования премьер-министра хранила молчание.
Премьер и силовые министры правительства не знали что делать – не начинать же гражданскую войну из-за мальчишеской выходки избалованного юнца. Демократические подданные наслаждались скандалом в благородном семействе. Никто не верил в серьезность происходящего предполагая, что происходит очередное костюмированное представление разыгранное для удовольствия народа, пока недели через две низложенная старая королева не приехала в замок Лис, где под охраной лейбгренадеров пребывал ее внук.
Крепостные стены древнего замка давно растрескались, обвалились, и были превращены в туристическую достопримечательность, лишь цитадель с королевским штандартом на флагштоке выглядела по прежнему грозно и внушительно. Кортеж остановился перед подъемным мостом. Пожилая королева вышла из сверкающего лаком стилизованного кабриолета на газонную траву. Ее обступила небольшая свита. К ним толпой устремились корреспонденты с телекамерами и фотоаппаратурой.
Не обошлось без обязательного в таких случаях идиота, желающего попасть в теленовости. Некий эксцентричный хам вдруг сорвал с себя одежду и в голом виде устремившись к королевскому шествию попытался растолкать сопровождающих и плюнуть королеве в лицо. За это по демократическим законам полагалось два месяца исправительных работ на благо местного муниципалитета. Но тут один из охраняющих мост гвардейцев с расстояния полсотни метров выстрелил и попал идиоту в бок, так что из выходного отверстия на траву вылетели обрывки сочащихся кровью внутренностей. Тот упал и проскользив по газону затрепетал в конвульсиях. И тут лейбгренадеры на мосту открыли огонь из карабинов по толпе журналистов.
За стенами замка запела труба. Десяток гвардейцев в старинных черных мундирах и киверах выбежали из ворот и присоединились к часовым ведущим огонь на мосту. Оставшиеся в живых корреспонденты бросая телекамеры помчались к разворачивающимся на парковочной стоянке автомобилям.
Так восстание перешло в решительную стадию.
В столице батальон мятежников захватил парламент. Расстрельная команда десятками выводила народных избранников во внутренний дворик за библиотекой, ставила к стенке и казнила именем короля без зачтения приговора. Еще один штурмовой отряд захватил левое крыло здания адмиралтейства, но в центральный корпус проникнуть не смог, получив отпор со стороны частей столичного гарнизона. На центральной площади демонстрация республиканцев, возглавляемая несколькими спасшимися членами парламента, была рассеяна пулеметным огнем из бронетранспортера мятежников.
Премьер-министр, бежавший из столицы и укрывшийся в подземном бункере стратегического командного пункта, вызывал все возможные подкрепления из частей расквартированных на военных базах.
– Авиацию! Дайте нам авиацию! – кричал он по телефона начальнику генерального штаба, требуя поднять в небо все военно-воздушные силы страны.
Впрочем, заговорщиков оказалось гораздо меньше, чем представлялось вначале. К вечеру очаги восстания были локализованы верными республике войсками и подавлялись один за другим. Небольшая бронированная колонна мятежников, которую молодой король вел из замка Лис на столицу, была разгромлена мощным ударом стратегической авиации. Захваченная часть адмиралтейства превращена в руины огнем танковых орудий. Здание парламента стерто с лица земли. Так что утро следующего дня страна встречала свободной от монархической заразы.
Что же касается ничтожных, но как оказалось весьма опасных остатков самодержавия в лице престарелой низвергнутой королевы обвиняемой в причастности к заговору, то приговором военного трибунала с ней решено было покончить в духе старинного ритуала: с эшафотом посреди городской площади, плахой с топором, командой палачей и толпой любопытных.
Те зрители, кто из первых рядов мог рассмотреть лицо старушки перед казнью, утверждали, что она презрительно оглядывала толпу и самодовольно улыбалась.
Знаменитый путешественник
Знаменитый путешественник-одиночка, первопроходец и рекордсмен господин Гопкинс главной целью своей жизни поставил выяснять такие вещи, как: помрет ли человек, если, например, голым заберется но Джомолунгму, или все-таки не помрет? Или – сожрут ли его крокодилы, если он бросится к ним в болото?
И выяснил мужественный господин Гопкинс, что лично его они не сожрут. И на Джомолунгму он залезть может, и на льдине жить, и в океане плавать, и прочее, прочее, прочее.
Зимовал он с эвенками в тундре, попивая чемергес из голубики. В Сахаре туареги подвергли его обрезанию каменным ножом, похожим на зазубренный колун. В Америке он так стосковался по человеческой пище, что в Йелоустонском парке пошел с кинжалом на медведя. Завалил его на парковочной стоянке возле мотеля, с рычанием терзал, засовывая в окровавленный рот горячие куски нутряного сала, пил желчь из пузыря, сыто посасывал кишки.
Где бы он не появлялся, везде совершал подвиги.
В Гамбии женился на туземке и жил с ней в полной гармонии в ветвях раскидистого платана, пока жестокий местный патер, сказав, что это шимпанзе, насильно не забрал ее в зоопарк. Господин Гопкинс тяжело переживал семейную драму, но вскоре принял участие в гонках вокруг света на надувных лодках "Нырок" и единственный доплыл до финиша. А потом повторил свой путь на лодке "Алмега" Пермского завода, но это уже для души.
И еще много, много замечательного сделал в жизни великий господин Гопкинс, но всегда возвращался домой, в Москву, где в Бирюлево у него была маленькая, захламленная сувенирами двухкомнатная квартирка в хрущевской пятиэтажке. От метро до нее минут двадцать надо было ехать на троллейбусе. Не очень приятное занятие, особенно вечером, когда все возвращаются с работы. А потом еще идти от остановки до дома.
И однажды, когда господин Гопкинс сошел со своего троллейбуса вместе с несколькими старухами, женщинами, какими-то усталыми мужичками, он увидел безобразную картину: прямо перед остановкой, у всех на виду, стоял пьяный и нагло писал на фонарный столб. Но у кого хватит смелости сделать ему замечание?
– Эй, ты что там делаешь? – шумнул на него мужественный господин Гопкинс, проходя мимо.
Но тут случилось возмутительное. Пьяный из озорства скосил струю и обдал брюки господина Гопкинса чуть не по самый пояс. Господин Гопкинс остановился, посмотрел на свои брюки. Потом, с выражением странной скорби, на пьяного. Тот тем временем потряс, и спрятал в ширинку с оборванными пуговицами. Они посмотрели друг на друга, и пьяный повернулся, чтобы уйти. Но тут мужественный господин Гопкинс налетел на него сбоку и стал кулаками колотить его по затылку, по лбу, пинать коленями под зад! Под зад! лягать его в пах!
– Вот тебе, гад! Гад! Будешь знать! – кричал в исступлении господин Гопкинс – Получай! Не смей больше ссать где попало!
Пьяный, отбиваясь, махал руками и случайно попал грязным ногтем в глаз господину Гопкинсу. Но что тому какая-то царапина, когда он столько раз проваливался в бездонные пропасти и вырывался из зубов акул?! Господин Гопкинс дубасил пьяного, колотил, пока тот не закрылся руками и не начал пятиться.
Господина Гопкинса стали успокаивать женщины, сошедшие с другого троллейбуса. Держали его за рукава, и одна совала в нос ватку с нашатырем. Он то рвался у них из рук, то выкрикивал угрозы в след пьяному.
В общем, он не ударил в грязь лицом и на этот раз, но все же чем-то ему этот подвиг не понравился. В своих мемуарах он даже не стал его упоминать.
Эмансипация
(после "Льва мисс Мери")
Третий батальон отдельной Феминистической бригады штурмовал городок Бенкендорф, что сразу за переправой, на правом берегу Рейна.
Похожие на наглую подростковую шпану феминистки в хаки, касках, с тяжелыми винтовками в тонких руках перебежками продвигались от дома к дому закидывая гранаты в подвалы. Там, где фашистки оказывали сопротивление, их глушили громоздкими базуками или вызывали танк и дело двигалось быстро и ритмично.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71519551?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Дмитрий Алябьев
Тип: электронная книга
Жанр: Юмористическая проза
Язык: на русском языке
Издательство: Автор
Дата публикации: 10.01.2025
Отзывы: Пока нет Добавить отзыв
О книге: Короткие ироничные рассказы.