Дожить до рассвета
Дожить до рассвета
Милана Абрамович
Девочка из иной реальности сбегает на планету Земля в поисках спокойной жизни. Но, как известно, судьба – та ещё насмешница.
Милана Абрамович
Дожить до рассвета
Пролог
– Лили, это правда?
Все смотрели на меня и ждали ответ. Вам знакомо чувство, когда прохожий спрашивает дорогу до ближайшего магазина, и мозг тут же выходит покурить, захватив с собой мусорный пакет с нужной информацией? В таком случае, мы друг друга поймем.
Говорят, лучшие истории выходят у авторов, которые верят в то, что пишут. Чтобы не оступиться, нужно было привыкнуть к красивой сказке. Я жила, с каждым днем уверенно обновляя вырезанные на сердце строки. Реальность и вымысел постепенно сливались в одно целое, а заданный вопрос стал почти неразрешимым. Родители? Нет-нет, сирота, давно, не помню. Дом? То тут, то там, теперь здесь. Диагноз – глупый маленький ребенок. Ничего не знаю. Разве неправдоподобно?
– В чем смысл этого разговора? – и мысленно: – Бессовестная. Всю страну на уши поставила и хоть бы покраснела! Вот вернёмся – так оттаскаю, дорогу сюда забудешь.
– Позвольте, но не каждый день увидишь, чтобы всякие «мерзавки» из одной реальности в другую перескакивали. Мало того, ребенок умудрился выжить и вклиниться в общество. Оставить ее без права голоса было бы просто… – из-под тёмных губ вырвался бархатный смешок. – Нечестно.
Старшие шутку оценили. Родители иронии пока не понимали и, судя по выражению лиц, не пробовали. Желания возвращаться к ним так и не появилось. Слишком приятной была прохладная невозмутимость опекунов. Из общей картины выбивался только ошалевший Брат. Положение лишнего его явно напрягало. Чтобы хоть как-то обозначить свое присутствие, он спросил:
– А как ты вообще в наш мир пролезла?
Опять немая сцена. Мелькнуло воспоминание о самой первой ночи. Тогда все так же спорили, с перерывами на тишину, во время которой мне даже удавалось вставить пару слов. Как-как. Черные дыры надо научиться зашивать. И вообще, почему ученым можно другие измерения ради интереса изучать, а другим даже в поисках спасения нельзя? Беженцев Земля больше не принимает? Эти вопросы всплывали каждый раз на протяжении года в ответ на очередную волну тревоги и успели поднадоесть. Я крутила их в голове, словно мантру, оправдываясь перед прилипчивым страхом, и теперь впервые по-настоящему устала. Пришла пора наконец вспомнить все сначала и поговорить.
Сначала. А какое начало они хотели услышать? Сознание восстанавливало события сумбурно и неохотно. Крик отчаяния на руках акушерки? Первые шаги, слова, азбуку, кровавый террор, побег, новую жизнь? Последняя мысль стала глотком свежего воздуха. Дальше воспоминания поддавались легче.
Глава 1
Осторожный вдох, медленный выдох, и я наконец решилась открыть глаза. Судя по всему, мир попался трехмерный. Открывшийся впереди пейзаж напоминал видеоигру, популярную лет двести назад: узкий переулок, зажатый между двумя высокими строениями, какие-то контейнеры, коробки – все совершенно плоское, будто лишенное текстуры. Не то чтобы некрасиво, но до тошноты непривычно.
Дышать было вполне комфортно, сердце работало, веки то и дело резко закрывались, через мгновение возвращаясь на место. Со лба свисала и щекотала нос черная пружинка челки. Я опустила голову и осмотрела тело. Конечностей достаточно, хотя как помню из старых записей исследователей иных реальностей, на фотографии какой-то местной девушки кожа выглядела гораздо темнее моего подобия не до конца застывшего гипса. Это ничего, главное – чтобы ничего не барахлило. Для проверки решила сделать танцевальный жест одной из рук. Сначала все шло хорошо, и вдруг район сгиба пронзила острая боль. Очевидно, теперь так делать нельзя. Слишком мало направлений. Ну, и прекрасно. Никогда не любила эти танцы. Следом стоило проверить ноги, сделать шаг или что-то в этом роде. Правая послушно поднялась. Весь груз ответственности за равновесие перешел на левую. Казалось, кто-то схватил меня за плечо и потянул вниз. Я чисто инстинктивно растопырила руки и быстро поставила ступню чуть впереди себя. Отлично. Теперь оставалось успокоиться и подтянуть вторую.
То ли поспешила, то ли неправильно повернулась, но в следующую секунду щеку поцеловал асфальт, а ладони, колени и почему-то глаза будто сжигал невидимый огонь. О чем вообще думала, твое ж высочество? Ты и дома самостоятельно с места двинуться не могла, а здесь целая вселенная, о которой ученые до сих пор данные собирают. Дура! Самонадеянная, безответственная.
Из-за контейнеров послышался шум, словно мимо проехала какая-то техника. Я притихла, внимая каждому шороху. Долго лежать тут было нельзя. Хорошие люди на дороге не валяются. Помучавшись еще какое-то время в попытках подняться, мне наконец удалось вернуться на ноги, медленно, но верно добраться до ближайшей стены и ухватиться за нее.
Впереди через дорогу возвышалось очередное здание. Кое-где на тротуаре и траве лежали кривые пятна белой массы. От каждого шага, они хрустели и прилипали к подошвам. Походило на снег, только какой-то неправильный, некачественный. Людей по улице ходило немного. Все одеты как попало, кто почти гол, кто как на северный полюс собрался. Погода словно смеялась над нами. Солнце то согревало недоумков в майках, то пряталось за тучи, уступая место до колючего холодному ветру. Последний иногда настолько забивал легкие, что приходилось закрывать рот ладонями. Несколько раз я останавливалась, цепляясь за фонарные столбы, чтобы не свалиться в грязь. Во время таких перерывов все ближе и ближе, как неопытный маньяк, к сознанию подкрадывались сомнения и даже сожаления о побеге. Они будто бы догоняли со спины, пробегая по ней стаей мурашек, лезли противным морозом сквозь ткань туфель вместе с водой из луж и в итоге растворялись в голосе рассудка. Здесь меня никто не знал. Все худшее осталось позади. Но сердце, похоже, считало иначе и на каждую новую мысль отвечало гулким грохотом. Руки тоже поддерживали панику зябким тремором. Ко всему прочему стал урчать живот. Хоть один орган в этом теле еще помнил о действительно важных вещах. Пришла пора раздобыть еду.
Вдоль дороги выстроился взвод голых деревьев, роняя тени на изогнутые перила скамеек. У поворота виднелось что-то вроде вагончика с полосатой крышей. В одной из его стен вырубили большое окно, под которым висела картина-меню. Краска немного облупилась, проведя тонкие трещины по изображениям и линиям символов около них. Взгляд привлек бутерброд с нарисованной на хлебе зверушкой. За прилавком стояли две женщины. Та, что помладше заметила меня, натянула на лицо доброжелательное выражение и заговорила.
Первые звуки речи точно впились в сердце тупыми иглами отчаяния. Язык больше походил на бессмысленное бормотание, из которого получилось вычленить только старопыльный глагол «помогать» и веселенькое «трам-пам», так что я просто показала на картинку.
Последовал понимающий кивок. Немного пошелестев бумагой, девушка упаковала заказ и протянула руку. Подождала, постучала пальцем по знакам. Ну, штрих с кренделем и что? Видя мое недоумение, она закатила глаза и указала на баночку с кучей монет. А, да, положено меняться. С собой из ценного остались только браслет и душа. Я стянула первый с запястья и положила на прилавок. Бриллианты подмигивающе-соблазнительно сверкнули на свету.
Женщины переглянулись. Младшая снова попыталась заговорить, но коллега ее одернула. Взяла оплату, надкусила ободок. Тот, конечно, прогнулся. Старшая поджала губы, посмотрела на меня как на игольное ушко, куда никак не пролазит непослушная нитка, и наклонила голову вперед.
На мой кивок она пожала плечами и отдала пакет. Но тут вмешалась молодая – выдернула браслет и стала что-то со злостью шептать. Началась перепалка.
Слушать этот бред быстро надоело. Я подобрала еду, потихоньку отошла за вагончик и со всей возможной скоростью двинулась туда, где деревья скопились в полноценный батальон. Села на одну из лавок, откусила бутерброд. Правда, «откусила» – это сильно сказано. Сначала руки промахнулись мимо рта. Потом, когда хлеб таки попался в зубы, из-под него потянулся сыр свежести старой резины и повис желтым мостом, не желая рваться на части. Жалкое вышло зрелище. Благо, прохожие не обращали на меня того внимания, от которого стоило бы отбиваться.
Когда с ужином наконец было покончено, небо стало совсем темным, а усталость чересчур заметной. Я отряхнула снег и легла, покрепче прижавшись к доскам.
По ощущениям, не прошло и секунды, как по векам ударил наглый белый луч. Сквозь шторку жмурящегося презрения и пелену света вырисовалась полноватая фигура. Надо мной стоял человек в синем костюме с маленькой надписью на правой части груди и золотым украшением на предплечье. Шапка, тоже украшенная чем-то блестящим, съехала на пушистые седые брови. Мужчина отвел фонарик в сторону и произнес:
– Девочка, ты… (трам-ла-пам)?
Судя по интонации, это был вопрос. Но что ответить, я решительно не соображала. Старик долго смотрел на меня, а потом снова заговорил:
– Девочка, (трам-пам) надо …(что-то). Я должен… (слово похожее на глагол "идти". Ну и иди своей дорогой, чего пристал?) потому что … (снова какой-то набор звуков)!
На этот раз фраза прозвучала утвердительно, а значит придумывать ответ вежливость не заставляла. Но мужчина вытянул руку и снова чего-то ждал. Похоже, меня хотели куда-то увести. Ага, сейчас, носки перешью и бегу! Идея бежать, кстати, была заманчивой, но в моей ситуации неподходящей.
От очередного порыва ветра захотелось сжаться в комок. Я потерла ладони друг о друга, с сожалением поглядывая на запястья. Украшений больше не осталось, как и надежды на завтрак. Нарушитель покоя все еще мозолил глаза. Уходить он явно не собирался, а позвать стражу уже не получится. Я вздохнула, встала и небрежно повела кистью, веди мол. Мужчина встрепенулся и поманил за собой.
Здание, куда мы пришли, одним своим видом затягивало в трясину тоски, несмотря на солнечную окраску стен, к которым конвоем подвели компанию черных стульев. Одинокая лампа под потолком судорожно брызгала светом на заваленный бумагами стол, за которым сидел молодой парнишка лет двадцати. Завидев нас, он чуть приподнял кисть над столом и, зевнув, задал вопрос. Старик ответил. Завязался диалог, ни слова из которого разобрать не получилось. Пару раз люди замолкали, смотрели на меня, щелкали пальцами, и, не дождавшись ответа, опять продолжали перебрасываться бессмысленными эмоциональными звуками. В конце концов мне разрешили сесть. Усталость же приказала лечь и прикрыть глаза.
Голоса вскоре стихли, наступили долгожданные тишина и спокойствие. Как вдруг кто-то совершенно бесцеремонно коснулся моего плеча. Это уже переходило всякие границы. Я вскочила на ноги, с непривычки завалилась на бок и схватилась за стену. Уже порядком надоевший дед опять стоял напротив.
– За тобой… (идти?). Ты… (трам), – сказал он и показал на мужчин у двери.
Их было двое. Один лениво прислонился к стене и накручивал на подрумяненный шрамами и мозолями палец прядь длинных угольно-черных волос. Бледное, почти мраморное лицо оживлял только насмешливый взгляд изумрудов-глаз. Голубые, припудренные ласковым спокойствием глаза второго я разглядела, только когда он убрал за ухо мягко вьющийся пепельный локон, оправил на хрупком запястье рукав шелковой блузы, обернулся и обратился к старику:
– Благодарю. Это… (ну вы поняли, тарабарщина).
Мой старый-новый знакомый в словаре не нуждался, так что просто кивнул и наконец ушел. Чуть-более-молодой-новый незнакомец посмотрел на меня.
– Здравствуй, солнце. Не бойся, не обидим. Ты не против поговорить?
Его речь была понятна, но счастье притупилось недоверием. Язык не походил на тот, с помощью которого изъяснялись местные, а звучал скорее, как мой родной. Только проще, без лишних виньеток вроде артиклей. Никогда не разговаривайте с неизвестными. Ладно.
– Кто вы?
– Друзья. Меня зовут Рафаэль. А он – Азар.
Тот, кого назвали Азаром наконец отпустил измученную прядь и слегка кивнул мне в знак приветствия.
– Милиционер не сказал, как тебя зовут.
– Ли…ли…– я замялась. Старику точно не нужно было знать имя, а вот насчет новоиспеченных «друзей» терзали сомнения. Придумать псевдоним времени и соображения не хватило. Какие имена вообще считались нормальными для этой страны?
– Лили? – уточнил Рафаэль
Предположение немного рассмешило. Насколько же должно обеднеть воображение, чтобы один и тот же слог повторялся два раза подряд? И разве полноценное слово могло звучать так коротко? Хотя, помнится, один здешний автор однажды заявил, будто «простота – жена искусства», или что-то в этом роде, и, если «Лили» здесь считалось именем, я бы с удовольствием сменила настоящее. Рафаэль расценил улыбку как утвердительный ответ.
– Очаровательно. И еще кое-что. Ты здесь одна?
– Нас трое. А может и четверо, если тот дед еще не ушел.
– Да, но милиционер сказал, что нашел тебя одну на улице.
– И что?
– Просто немного странно, что ты не пошла домой. Что-то случилось?
– А мне некуда… то есть… – я замолчала, потянулась рукой ко рту, промахнулась, едва не ткнула пальцем в глаз, сжала кулак у груди, мысленно выдавая себе пощечины, и, не найдя другого ответа, пробормотала: – Как бы, дома тут нет. Ну, вообще он есть, но не мой, а хочется свой. И спать, – само вылетело у меня, – тоже хочется.
– Прости, что потревожили твой сон, но нам нужно срочно тебя забрать отсюда.
– Имеет смысл задавать вопросы «зачем» и «куда»?
– Смысла нет. Он мертв. Мы его убили.
– Азар.
– Ego sum paenitet, meus amor
, но у нас часики тикают, – тот постучал пальцем по линии запястья. – Выбора у тебя, как и у нас, кстати, тоже нет. Теперь, когда мы все в одной лодке, предлагаю плыть.
С этими словами он махнул в сторону двери, и та послушно открылась. Смысл упираться тоже слег под дулом уговоров, так что я отпустила ставшую почти родной стену и более-менее ровно дошла до выхода. Но стоило занести ногу над порогом, как земля резко уехала в сторону, и мир провалился в пустоту.
– Тише-тише, – Рафаэль подхватил меня под руки. – Здесь все выглядит немного странно, но мы упростили пространство как смогли.
И правда. Глазу стало гораздо привычнее. Границы материи размылись, цвета стали менее однозначными. Еще не родная пятимерная реальность, но что-то близкое. Где-то вдалеке или прямо над ухом раздавались неразборчивые фразы, гулко стучали невидимые молоточки, шуршал несуществующий ветер. И в то же время противно давила абсолютная мертвая тишина. Кромешная мгла то ослепляла, то мерцала мягким призрачным светом. В пространстве мы были не одни. По бокам, над и под нами словно в отражении сотен зеркал появлялись, проходили мимо и исчезали едва различимые фигуры. Одна из них оглянулась в нашу сторону, притормозила и выскочила из-под стекла. Пред нами предстал тощий парень с шевелюрой, цвет которой мог бы заинтересовать отряд пожарных. Часть лица почему-то смазалась, будто размокла под дождем.
– Аза-ар, – проскрежетал он, – явился не запылился. Привезли свежее мяско, я погляжу. Так и до герцога скоро дослужишься. Рафи будет тобой доволен. Да, Рафи?
Азар рванулся вперед и сгреб беднягу за шиворот.
– Еще раз так обратишься к нему и.
– Рыжий, давай не при детях, – попросил Рафаэль. – Лучше позови Гавриила. Нужно осмотреть девочку.
– Кого-кого? – спросил Рыжий, поглядев на него. – Ах, да, конечно! – он расплылся в невинном оскале и на выдохе протянул: – Куда уж мне обращаться к таким вершинам.
– Тебя к ним пнуть? – осведомился Азар.
– Не утруждайся. Позвал минуту назад. Идет уже.
– Отлично. И приведи рожу в порядок. А то как пожеванный.
– Помят и избит суровой реальностью, – вздохнул Рыжий, не двинув ни одним мускулом. Кожа продолжала плавно подтекать к жилистой шее, точно плавленый воск. Иногда старший втягивал носом воздух, точно простуженный, тогда следом на место подползали и части лица. Только для того, конечно, чтобы слазить обратно.
Тут компания снова пополнилась. Своим вниманием нас почтил еще один статный мужчина. По виду – лет сорока с лишним. Выбрит гладко. Правда, не брюнет, да и словом так просто не обзовешь. Одарил каждого мимолетным морозным взглядом и сходу спросил:
– Общий понимает?
– Да.
– Опа! – воскликнул Рыжий. – Делаем ставки, господа, лорг
или вактаре
. Ставлю на лорга, а то придется подчищать всю ее летопись. Еще и перстень красивый дадут, девчонке, на радость.
– Что ж, дитя, – Гавриил чуть склонил голову, без особого интереса разглядывая общую маленькую проблему. На строгом, но совершенно незапоминающемся лице нарисовалась улыбка, которая наверняка задумывалась теплой и располагающей, но совершенно не подходила под прохладные серебристые глаза. – Твоя персона нас несколько заинтересовала. Не волнуйся. Это указывает лишь на вероятность того, что ты несколько неординарный человек, и наделена силами, которыми, ради безопасности окружающих следует держать под контролем, используя исключительно во благо. К какому именно типу «несколько неординарного» тебя отнести мы вычислим по количеству душевных струн. Много времени анализ не отнимет. Вактаре, хранителям листов и порядка, соответствует максимальный набор для смертных – пять. Лоргам, санитарам ошметков, – тройка. Существуют также вэксты
, более известные как мутанты, но общим наречием они владеют редко. Здесь вопросов нет?
Я молчала, раздумывая, как правильно отвечать в таких ситуациях. Старшие наблюдали за моей реакцией с терпением, которое могут выковать только века монотонной работы. Впрочем, Рыжий все-таки не удержался и, размяв длинные пальцы до хруста, пожаловался:
– Ой, как меня раздражают эти шоковые состояния. Хуже истерики, за ней хоть понаблюдать интересно.
Не существуй инстинкт самосохранения, я бы обязательно фыркнула. И это говорят о той, кто продержалась в незнакомом мире целый вечер. Шок, между прочим, накрывает тех, у кого неполадки с адаптацией. У кого-у кого, а у меня вопросы только с психикой. Плюс легкая неопределённость с местом в жизни. Пренебрежительный тон обидел еще сильнее и заставил открыть рот:
– Извините, конечно, но никакого состояния нет. Просто мне кажется, простите за такое предположение, что Вы оговорились. У любого порядочного мага должно быть минимум семь главных струн. Иначе ему не хватит энергии не только на то, чтобы выпустить ее наружу в виде, так называемого волшебства, но и на простое существование.
Старшие посмотрели на меня. В выражении лиц читалось что-то, отчего хотелось отмотать время назад и пережить момент по-другому. В идеале молча. Новое желание – забиться под плинтус, – перебил сдержанный вопрос Гавриила:
– Откуда такие познания?
Я смутилась, но решила ответить честно:
– В мультике видела, – и на всякий случай пояснила: -"Квантовая анатомия для самых маленьких".
– Мультике? – задумался рыжий.
– Сказка с живыми картинками, – подсказал Рафаэль. – Сейчас люди так развлекаются. Забавное изобретение, на самом деле. Иногда в сюжете даже истина проскальзывает.
– Сказка – ложь, да в ней намек, – заключил Рыжий. – А что, казни уже не в моде?
– Мультики лучше, – пожала плечами я. – В толпе стоять не надо.
– Даже людям нравятся красивые числа, мистиков сияние не пугает – сказал Гавриил, снова натянув маску обаяния, благо тут же снял и продолжил серьезнее: – Нет, дитя, я не оговорился. В твоём родном пространстве максимальное количество – пять струн. Вам достаточно. Так же, как в двухмерной реальности сложным существам хватит и четырех.
Пока он объяснял Рафаэль и Азар несколько раз переглянулись, точно подружки, готовые промывать на досуге новые косточки. Рыжий демонстративно зевнул:
– Ой, все! Колыхнули болото. Открывайте форточку, господа, и выходите по одному. Не забивай себе голову, – обратился он ко мне. – Вряд-ли доживешь до эпохи, когда вам эти знания пригодятся. Просто стой и не двигайся, пока смотрим. Это почти не больно.
– Почти? Тогда могу и задвигаться.
– Что поделать. Жизнь боль. Терпи и улыбайся.
– Он шутит, – отмахнулся Гавриил. – Просто замри на минуту. Готова?
Не дожидаясь моего ответа, он провел рукой по воздуху. Вслед за движением потянулась серебристая пленка. Я слегка наклонила голову вниз и едва не отшатнулась. Тело, с которым мы едва успели сработаться за этот день, теперь было соткано из блестящих бесцветных нитей. В месте, где, по идее, располагалось сердце, они скручивались в беспорядочный клубок, из которого в разные стороны расходились пять наиболее тугих и прочных «струн».
– Значит все-таки вактаре.
– Разве у них бывают голубые глаза? Я думал только карие. Реже с примесью.
– Тогда лорг?
– Стар как мир, а что за дурень! – сплюнул Рыжий. – Это с пятью струнами? Думай, что мелешь. Девчонка явный вактаре по природе. И вообще, может вы, такие красавчики, абсолютника изловили. У них, кажется, светлее радужка бывает.
– К чему спор? Так или иначе ее ждет подготовительный период. Не пройдет – отправим на проверку.
– Бред! Она ж помрет, как только амулет наденет.
– Почему? Энергии пяти струн хватит, как минимум на первые полгода до посвящения. После мастер узами поддержит. А если и не выживет, ну, – Рафаэль плавно повел плечом, – что поделать? Все они смертны.
– А минута уже прошла?
Все замолчали и уставились на меня так, будто видят в первый раз.
– В смысле, двигаться можно?
Гавриил вздохнул и еще раз махнул рукой. Нити исчезли.
– Что ж. Выходит, Братство ждет пополнения. Теперь второй вопрос. Кто возьмёт ее под опеку? Родственных уз не заметно. Скорее всего, малышка – сирота.
– Сирота! – воскликнула я, пожалуй, слишком радостно для такой новости, и тут же со всей серьезностью закивала: – Да-да. Сирота. Давно, с детства. Никого не помню. Вообще.
Гавриил кивнул. Основательно так. Сначала мне, потом коллегам. Рыжий облизнулся.
– Ну, тут очевидно. Раф и Ази. Кто нашел, тот и хозяин. Если их отправили на поиски, то уже и на местах хранителей закрепили.
– Органы опеки нарисовались! – возмутился Азар. – У нас итак дел как ступеней с круга до розы, а теперь ещё и в воспитателей играть? И зачем она нам? Отправьте в нормальную человеческую семью, всем же лучше.
– Нельзя ее в человеческую. Она, если до тебя не дошло, не человек, не лорг и даже не мелкий вэкст.
– Да хоть бы рептилоид. Мы тут при чем?
– Сказал же, вас выбрало Начальство.
– Только чтобы забрать и привести сюда. О большем речи не шло.
– Рафаэль, – переключился Гавриил, – неужели, ты бросишь дитя на произвол судьбы?
– Вот только не надо давить на жалость, – вступился Азар, выпрямляя спину. – Объясните, с какой стати мы должны с ней возиться? Почему на именно нас повесили малую?
– Потому что Начальство так решило. Это приказ, ясно тебе?
– Пасмурно!
– Азар, – Рафаэль положил руку ему на плечо. Тот притих, вновь чуть ссутулился, но все ещё зло глядел на коллег.
Я слушала перепалку, теребила кружево на воротнике и думала. В общем то думать было не о чем, здесь всё опять решалось без моего участия. И это не ощущалось бы проблемой, если бы не один факт: идти ночью непонятно куда и побираться решительно не хотелось. Где это видано, чтобы ребенка таскали из дома в дом как котенка в надежде пристроить в семью за ненадобностью. Топить меня, похоже, пока не собирались, но губы все равно начинали подрагивать от обиды. Дом. Хорошее слово, теплое. Там всегда можно поспать. Да и старшие выглядели как те, у кого гости не держат кинжалов под подушкой. Осталось только попроситься на постой.
– А если, – отчего-то полушепотом предложила я, – побуду у вас пару дней, как будто на испытательном сроке? Вы даже не заметите, что рядом есть кто-то еще, честно-честно. Могу даже какую-то работу выполнять или… Не знаю. Все, что нужно.
Все снова обратили внимание на меня. Потенциальные родители переглянулись. В глазах Азара читалось недоумение, которое, стоило ему посмотреть на Гавриила, сменялось нескрываемым раздражением. Казалось, они продолжали спорить. Немой сейм оживляла странная вибрация в районе затылка, будто под самым ухом включили радио, но до мозга звук не доходил. Веселее всего было наблюдать за Рыжим. Сначала он водил головой, словно следил за игрой в теннис. Потом вздохнул, как вздыхают рабочие, отпахавшие суточную смену. Затем снова осклабился, обнажив ряд острых зубов. Наконец Рафаэль кивнул:
– Да будет так.
– Превосходно. Жду результат через полгода, – сказал Гавриил, кивнул остальным и исчез. Рыжий пожал плечами и ушел следом.
– Ну, что отведем мелочь домой? – спросил Азар, искоса глянув в мою сторону.
– Не выбрасывать же, – по тонким губам Рафаэля прокатилась милостивая усмешка. Он взял нас обоих за руки и ступил в пустоту.
На этот раз я даже не потеряла равновесие. Мир вернул простое обличие. Мы стояли в небольшой, отделанной темным деревом прихожей. Ноги утопали в пушистом красном ковре, стены украшали зеркала и картины в золотых рамках, а посреди комнаты начинался вираж винтовой лестницы.
– Добро пожаловать, что ли. Тебя поселить на первом или втором этаже?
– Там, – я ткнула пальцем в потолок. – Если можно, конечно.
– А с лестницы не свалишься?
– Вы боитесь за лестницу или за меня?
– Я боюсь за ковер, – ответил Азар.
– А я боюсь, что девочка заснет прямо в прихожей, а мы опоздаем на работу, – Рафаэль довольно похоже спародировал друга, постучав пальцем по запястью. – Часики все еще тикают.
Мы поднялись наверх и прошли по коридору в одну из комнат. Здесь было пустовато. В противоположную стену впивалось большое круглое окно, под которым приютился такой же круглый плетеный диван. Из украшений – пара цветочных горшков, свисавших прямо с потолка на тонких цепочках.
– Как-то так. Располагайся. Вот, – Рафаэль протянул мне непонятно откуда взявшийся вязанный плед. – Не смеем больше тебя тревожить. Сладких снов.
Сны той ночью нельзя было назвать сладкими. Крики, неразборчивый шепот, отчаянные попытки запереть комнату, битое стекло, пламя, пожирающее гобелен и эта отвратительная издевательская ухмылка.
Примечания:
[1]Прости меня, моя любовь (лат.).
[2] Lorg – находить; тот, кто ищет (гэльский).
[3] Vactare – хранитель, освобожденный (швед.).
[4]V?xt – растение (швед.)
Между первой и второй промежуток не большой
Дверь с легким пристуком закрылась. За стеной после короткой паузы послышались кроткие шаги, а следом осторожный скрип дивана. Рафаэль отпустил ручку и направился к лестнице. Азар шёл рядом, то и дело поглядывая на него, но пока молчал. Говорить сейчас было нельзя, он это знал. Понимал по тому, как замерзали в задумчивом оцепенении нежно-голубые глаза. Понимал и просто осторожно вёл под руку, спасая от встречи с углами и порогами, пока мысли не оставят в покое своего хозяина.
Покинув подъезд, старшие ступили в пустоту, а из нее на лестницу подземного перехода. Желтые столбы поддерживали тонкий навес с потертым рядом тусклых ламп. По перрону рассеялась кучка озябших людей с пухлыми сумками. Электричка распахнула дребезжаще-беззубые пасти дверей, приглашая пассажиров на посадку в прогретую теплым светом глотку.
Из-под подуставших от глухого стука колес просочился, выскользнув на платформу, маленький ящерообразный дух. Так и оставшись незамеченным никем из смертных, он мигнул всей пятерней алых глазенок, прокрался и забился под скамейку.
Щелчок пальцев в сторону камер. Неосторожный толчок – мать обернулась на едва не потерявшегося заспанного сына, схватила того за рукав. Краткая остановка у нужного окна – девушка вспомнила о важном звонке. Мелочи, но в будущем и они играли важную роль.
Напоследок легкий пинок – ящерка покатился по воздуху, пролетел мимо окна машиниста. «Не спать». Рафаэль усмехнулся.
– Как думаешь, он плотоядный? – шепотом спросил Азар.
– Сейчас проверим. Дай-ка руку, во имя науки, – ласково обвив его запястье тонкими пальцами, попросил Рафаэль.
– Сердце надо? – уточнил он. Повинуясь жесту, подошел ближе.
– А у тебя есть?
– Уже у тебя.
Ящер перебарахтался обратно на платформу, встряхнулся волной от макушки до кончика хвоста, на миг задрал голову, опустил и снова заковылял под лавку. Поезд лязгнул дверьми. Тронулся.
На ладони, пожертвованной во имя науки, показался потрескавшийся диск печенья. Рафаэль поманил призрака к себе. Тот смерил его подозрительным взглядом одного из глаз. Потом второго. Повернул всю пятерку, дернул носом и подлетел ближе. Когтистые лапки вцепились в протянутые руки. Из широкого рта выскользнула раздвоенная лента языка и лизнула угощение, слегка зацепив кожу. Старшие наблюдали.
Подумав еще немного, ящер вновь мигнул, уставился на кормителей и наконец, все так же продолжая пялиться исподлобья, потянулся, схватил еду и шмыгнул прочь, пока не отобрали. Азар растер следы слюны кончиками пальцев.
– Видимо, я не вкусный, – сказал он.
– Плохой вкус тут только у него.
Призрак тем временем скатился с перрона прямо на рельсы и, принюхавшись, прижался к ним, распластавшись как желейный коврик. Рафаэль чуть склонился и с напускной театральностью в шепоте спросил:
– Чего это он?
– Притворяется противопехотной миной, – в тон ответил Азар.
Тот уткнулся ему в плечо. Ящер обернулся на тихий шелест смеха и с подозрительностью тибетской лисицы воззрился на старших. Мигнул, резко отвернулся и пошлепал дальше подметать шпалы призрачным брюхом.
– Дух-малютка не лишен рассудка. Не то что мы, – все еще улыбаясь промолвил Рафаэль. Поправил Азару задравшийся воротник и наконец встретился взглядом с парой потеплевших на свету изумрудов. – Я знаю, что делаю, Ази. Не нужно.
– Но я мог бы. Только скажи. Если ты переживаешь, что.
– Он не то чтобы настаивал. Полагаю, сам пока не знает, что делает. Здесь скорее вопрос к Начальству. В любом случае это не такой уж плохой вариант. Я мог бы взять её под опеку.
– Хранителем?
– Вроде того. Это сработало бы как небольшой якорь. Здесь, в Яви. Может, меньше станут вызывать.
– Я боюсь за нас.
– За вактаре отвечать не нужно.
– После смерти. Но сейчас у нас в квартире живое существо.
Рафаэль вновь опустил глаза.
– Думаешь?
Азар не думал.
– Нет-нет, конечно, – принялся уверять он, словив его за руку, – мы с тобой справимся. Вместе. И не с таким справлялись. Да и я то и дело хотел, – сказал и поправился: – Думал, – и добавил смято: – Хоть это странно, мы не люди, впрочем, ты знаешь, – взгляд улетел в сторону, зацепился за мягкий кивок и вернулся с новой порцией тепла. – Но она могла бы стать новой точкой давления для них. И ты, – голос сбился в восхищенный выдох, но тут прикрылся рассудительной интонацией, – так ценишь свободу. Не будет ли наш якорь в тягость?
– Не думаю, что маленькая девочка сумеет отнять у нас то, за что мы воевали веками, – заметил Рафаэль. – Скорее наоборот, мы могли бы ей показать иную, чуждую многим людям жизнь. Постепенно, когда придет время. К тому же, – он немного помедлил, прислушиваясь к эху недавних размышлений, и безмятежно повел плечами, – мы ведь не знаем. Может понравится, – бледные пальцы скользнули по чёрной пряди Азара, укладывая ту ему за ухо. – Попробуй с ней подружиться.
Тот перетерпел волну мурашек, прильнул щекой к его руке, легко коснулся ее губами.
– Только не волнуйся, – прошептал он. А затем, полюбовавшись ответной улыбкой, спросил: – Домой?
Призрачный нос добрался до последней освещенной шпалы, все пять глаз вдруг дрогнули. Сдвоенные зрачки перекатились к линии век и уставились в небесную высь – ящер насторожился.
Вязкий треск столкнул за собой невидимую бочку с пушечными ядрами. Небо расцарапали цветные коготки фейерверка. Они подскочили чуть выше древесных крон, выдохлись и разорвались искристыми облаками, отражаясь и засыпая сладким сном в тепле пар голубых и зеленых глаз.
Рафаэль склонил голову, положив ее Азару на плечо. Тот привлек его к себе, обнял со спины.
Сивые облака собрали остатки блесток и унесли их прочь, оставляя взгляду только ювелирное золото мелкой звездной пыли.
***
Глубокий бархат неба разрезала желтая ухмылка тонкого месяца. Промерзший за зиму лес тянулся ввысь, точно пытаясь коснуться его макушками самых высоких и узловатых сосен. Ржавые рельсы улеглись вдоль них, лишь смутно, как призрак прошедшей юности, припоминая пульсирующий звук колес. Длинный ряд перегородок шпал перемежался с полосками подрастающей молодой травы.
Прямо на одной из них стояла смуглая женщина. Черные глаза, томно прикрывшись ресницами, замерли, устремив тяжелый, полный древней, такой же ржавой и никому ненужной печали взгляд далеко вперед, где пути пожирал ночной мрак. Легкий ветер, по неосторожности своей, то и дело потягивал края темной шали. Тонкие струны лунного света поглаживали золотистые линии татуировок.
Стояла она так уже довольно давно, наслаждаясь щемящим одиночеством. Но даже если бы кто-то и дежурил поблизости, вряд ли заметил бы ее присутствие. И еще менее вероятно посмел спрашивать, откуда та взялась. А уж когда у нее спиной так же неожиданно появился мужчина, наверняка бы покинул пост и вышел на пенсию.
Почувствовав чужое присутствие, женщина опустила веки.
– Новости?
– Вактаре. Отдал под опеку. Что здесь?
– В пятимерном ЧП. Кто-то перешёл в нашу.
– Кто-то?
– Струны дергаются, – длинные матовые ногти поправили шаль. – А мы отчего-то нет.
– А есть повод?
Молчание. Мужчина ждал. Луна полюбовалась своим отражением в серебре его глаз и пуговиц пальто, а затем, точно застеснявшись, скрылась за облаком.
– Bell’? – позвал он. А не получив никакой реакции, повторил: – Валь, – снова вытерпел паузу и наконец потребовал: – Вельзевул.
– То-то же, – промурлыкала она, наконец открывая глаза. Печаль смылась и выветрилась из них, под едва уловимый взмах ресниц. – И почему тебе так не нравится называть меня полным именем?
– Время сберегаю.
– У нас его хватает. Ничего серьезного в линиях судьбы на ближайшее не вижу, но лучше проверь.
– Ближайшее – это сколько?
– Год, полгода. Может, полтора. Дальше – мрак, – она протянула последнее слово в тягучий шепот и поежилась. – Уже поговорил с Константином о вактаре?
– Это риторический вопрос, светская беседа или трата моего сбереженного за века времени?
– Это флирт, раздражение или иная попытка проявить эмоции? – в тон спросила Вельзевул, чуть повернув голову, и бросила через плечо: – Звони.
Свет экрана спугнул тени. Те отползли подальше. В чат улетело сообщение. Пришел ответ. Снова тьма.
– Что будем делать с пятимерным?
– Снимать тела и бегать, – старшая цокнула языком, вновь слегка подтянув шаль. – С камертоном решать надо.
– Мы уже обсуждали. Риск стал меньше?
– Чаши сравнялись. Не соберем – не решим проблему с энергией из пятерки. За батарейкой следить не сложно, а вот без инструментов…
Короткая пауза. Шорох. Смуглые плечи и шаль скрылись под поданным из темноты позади пальто. Кивок. Тишина. Только далеко-далеко, за кулисами леса, мрака и расстояния, тронулся и застучал колесами, выпуская в воздух горячий дым, старый тепловоз.
***
На скамейке сидел мужчина. Длинные каштановые волосы, стянутые на затылке канцелярской резинкой, поблескивали под сладко-карамельным шариком фонаря. По шее бежали сверкающие искорки от металлической цепочки, подвеска которой сейчас пряталась под одеждой. Пальто, так удачно скрывавшее следы мела на рукавах и брюках, наискосок перетягивал ремень забитой тетрадями кожаной сумки. В синих от беспорядочных чернильных записей пальцах трепетала белым мотыльком тонкая сигарета.
Медовую лужу света на асфальте лизнула высокая тень.
– Закурить не найдется?
– Не курю, – ответил тот, выдыхая серое облачко. – И Вам не советую, – а затем, подняв на подошедшего подуставший взгляд блестящих карих глаз, добавил: – Но службу сослужу.
– Братство ожидает пополнение.
– Добре. Ребенок?
– Девочка.
– Добре, – снова кивнул он, продолжая пытливо и уже немного раздраженно вглядываться в лицо собеседника. Тот с ответом не замедлил.
– Берешь ее в подмастерье.
Раздражение скрылось за дымом, а, когда тот растворился в воздухе, сменилось старательно подавляемой растерянностью.
– А Рома?
– Она сильнее. Проблем с родителями не предвидится.
– А с узами? У нас нет гарантий, что они завяжутся, особенно сейчас, когда я уже занят.
– Об этом тебе стоит беспокоиться только в меру своих возможностей. Остальное возьму на себя.
Карие глаза снова скрылись за теплым сизым облаком, согревая нос. В наручных часах, выглянувших из-под пальто, отразились две серебряные капли. Тень склонила голову.
– Константин?
Тот провел пальцем под ремнем сумки, как если бы он давил сильнее незаметного.
– Гавриил, я… я не знаю. Все это слишком… Вам не кажется…
– Не кажется. И тебе не должно. Иллюзии не лежат в арсенале моих инструментов.
Где-то на соседней улице проехал автомобиль. Константин молчал, разглядывая обгрызенную огнем сигарету. Алые крапинки угольков подобрались к ногтям почти вплотную. Гавриил дождался, пока стихнет эхо мотора, и продолжил чуть тише:
– Я проведу проверку. Более тщательную, нежели в прошлый раз. Года нам хватит, чтобы дать наиболее точную оценку ее способностей, выдать прогноз и просчитать риски. Твоя задача на ближайшее время – находиться поблизости. Дальнейший план будет вынесен на обсуждение позже. Что по поводу Ромы, избавляться от него смысла не наблюдаю. Легкие дружеские эмоции не помешают.
Константин едва слышно хмыкнул. Тут же кашлянул, швырнул окурок на землю, придавил подошвой.
– Понял, принял, – на выдохе сказал он. – Что-то еще?
– Ступай.
Кивнув в очередной раз, Константин хлопнул по коленям, встал и, подняв на прощание ладонь, исчез.
Серебро блеснуло в одной из ближайших витрин и тут же погасло. Гавриил перевел взгляд на окурок, послал мысль. Не получив отклика, включил телефон, написал сообщение. С минуту смотрел на неизменное слово «недавно», выдохнул через ноздри, набрал номер.
***
В гостиной раздался звонок. Рафаэль поднял трубку, помолчал, дождался пока связь прервется, опустил её к груди. Азар прикрыл его руку своей и вдруг, чуть сжав ее, с беспокойством спросил:
– Холодно?
– Ничего. Накину этот.
– Сейчас принесу.
Он спустился с подоконника в комнату, пропал в темноте. Через пару минут, вернулся с шелковым пыльником в руках, укрыл плечи Рафаэля. Тот, не покидая объятий, обернулся.
– Ази.
– Не бойся, не съем. Может, уже проснётся, когда придёшь.
Голубые глаза чуть затуманились. Старший прислушивался.
– Кошмары, – шепнул он. – Что-то она пережила?
Азар заглянул сквозь потолок и слегка качнул головой.
– Ничего. К утру пройдут. На рассвете все проходит, – он бережно пригладил складку на пыльнике. – Только не переживай.
Рафаэль кончиком носа коснулся его щеки и, вдохнув, сладко прикрыл глаза. А затем покрепче сжал телефон и исчез.
Ветер невидимой пеленой проскользнул по улице, тронул голые ветви и сунулся в открытое окно. Старая рама чуть вздрогнула.
Азар поднес к груди опустевшие от объятий руки. Холод острой болью прошил кости от пят до макушки, пробежавшись по коже тревожным трепетом. Узы щиплющими прожилками стянулись у солнечного сплетения. Мимо обледеневшего взгляда пронеслась жуткая ржавая цепь воспоминаний, со звоном отчаяния избивая душу каждым темным звеном. Нет.
Все будет хорошо. Он скоро вернётся. Совсем скоро. Все будет хорошо. Больше не нужно сражаться. Давно не нужно.
Со второго этажа донеслась едва уловимая человеческим слухом возня.
И правда кошмары. Может научиться играть колыбельную? Что там детям надо? Должны были ноты какие-нибудь заваляться. Рафи понравится, если.
Потирая затекшую шею, старший прошёлся вдоль книжных полок, высматривая названия музыкальных сборников.
Что-то Бах совсем потрепанный. Переписать что ли? Ария. Отлично для скрипки. Изящна, нежна, безмятежна. Рафи. Рафи напевал как-то в.
Азар схватил сразу несколько сборников, бросил их на диван, а сам бросился на кухню искать чернила или ручку.
Он вернётся. Конечно, вернётся. Совсем скоро. Утром. Где-то на рассвете.
***
В зале было не протолкнуться. Кто шелестел размашистыми свитками длинной в Панамериканское шоссе с пробками чисел на каждой красной строке. Кто позвякивал золотистыми приборами. Кто просто переговаривался с соседом о проблемах насущных.
Никого из высших, впрочем, не наблюдалось. Все свои, знакомые третьего лика. И те не в полном сборе. Значит, не так важно.
Рафаэль кивнул каждому, с кем умудрился встретиться взглядом в поисках своего места. По пути его окликнули.
Хозяином сильного голоса, приправленного тоном почти мальчишечьей запальчивости, был широкоплечий старший расположившийся во главе стола, с которого он как раз решил убрать ноги, обутые в высокие кожаные сапоги. Непослушные волосы цвета соколиного глаза спадали чуть ниже ушей и то и дело лезли перекрыть выразительные темные брови.
Приветственно вскинув ладонь, Рафаэль прошел к своему стулу и, откинувшись на спинку, обернулся к окну, снова канув в омут отвлеченных мыслей. Из всей той путаницы, что творилась в его разуме, автор по-настоящему поняла только одно замечание – если удалось привести Михаила, значит собрание на долго не затянется.
Что всегда хорошо, а сегодня еще лучше. Потому что странный, тянущий холод пробирал даже здесь, точно где-то во вселенной открыли форточку в еще более морозное пустое ничего, чем то, что, по чьей-то довольно старой теории, царило в космическом вакууме. Терпеть это дольше получаса, при всем уважении к идеологии, не хотелось никому.
Двери затворились. Гул смолк.
– Мент родился, – бросил мысль Михаил. Рафаэль прикусил губу. Остальные, вроде, ничего не заметили.
Гавриил не пролетел, но прошел к своему месту. Взгляд его пробежал по свиткам, завис на секунду у окна и упал на стол.
– Изложите общее положение дел.
Старший, сидевший у самого выхода, в неуверенности оглядел коллег, кашлянул, пошелестел свитком и, не встретив возражений, начал вещать. Проблемы в пятимерном, переход по реальностям, инородная энергия, дисбаланс. Очень важно, интересно и все такое. Михаил покосился на пепельные локоны. Чуть прищурился, моргнул, и, словно бы любуясь видом за окном, послал новую мысль:
– Узы новые?
– Нет, стираю «Лаской».
– Колись, не кури, где заразу подцепил?
– Нам с Ази девочку дали под опеку. Вактаре, насколько можно судить.
– Так их вообще нельзя… А, дошло.
– … несмотря на тот факт, что портал закрыт… Что у вас происходит?
Все присутствовавшие обернулись. Михаил покачал головой, выветривая случайную улыбку. Рафаэль облокотился на стол, упершись носом в сложенные пальцы.
– Общая молитва.
– Я сейчас засмеюсь.
– Спаси и сохрани.
Михаил кашлянул, прикрывшись рукой. Гавриил вновь посмотрел на него.
– Какие-то вопросы?
Тот выпрямился, встряхнул волосами и, все еще улыбаясь, поднялся с места.
– Вообще-то, да, – с некоторым вызовом в тоне начал он. – Положение дел шаткое. За кристаллом кто-то следит?
Воздух в зале прямо-таки завибрировал от устало-раздраженных глазозакатываний, вдоховыдохов и прочих проявлений хорошенько настоявшейся терпеливости. Сквозь бурю волнений доплыл вопрос Рафаэля:
– За тебя молиться?
– Спасет и сохранит, – все так же бессловесно откликнулся Михаил, продолжая говорить: – Так что? Какие новости со стороны?
Гавриил на мгновение опустил веки, точно отгораживаясь от брызг несанкционированного шторма.
– Кристалл – не наша забота. За ним следят коллеги, и ответственность лежит исключительно на них.
– По-твоему, это правильно?
– Михаил, – вмешалась одна из старших, – ты этот вопрос поднимаешь при каждом удобном и каждом неудобном случае. Ты прекрасно знаешь причину такого решения. Известна тебе и позиция Начальства…
– Эта позиция лишает нас возможности выносить точные прогнозы, вычислять статистику, в принципе контролировать ситуацию и делать еще кучу всего умного с подобающе умными названиями из тысячи длинных слов, как будто одного нам не хватило выше серафимов…
– Мы говорим про равенство. У нас нет кристалла, у них – доступа к тонким материям из-за недостатка струн…
– Ты говоришь о справедливости, Рагуил, – с улыбкой поправил ее Михаил. – Как и всегда, что делает тебе честь, молодец, так держать. А я сейчас говорю про логику. Про безопасность, если хотите. Хотите вы безопасности? Так почему бы ее не обеспечить? Береженых берегут, в конце концов. А у коллег наших сейчас на роли хранителя потерпевший в аварии. Как мы можем быть уверены в его работоспособности? Как мы можем сваливать на него, немощного, столько работы особенно сейчас, когда от камертона остались одни обломки, а в соседней вселенной едва ли не война. Или что там. Я не слушал. Почему хотя бы на время не разделить обязанности? А уравнять весы можно и другими путями. Не знаю пока, какими, ну да найдутся среди нас и более светлые умы.
Гавриил смотрел на него. Смотрел не то с жалостью, не то с пониманием, не то еще с какими эмоциями, названий которых он не учил, хотя и прекрасно сознавал стоявшие за ними, но пока далекие от языка и широкой публики мысли. Смотрел, подбирая соус для очередного успокоительного кляпа, что помог бы выиграть время, еще немного времени. Смотрел, пока не заметил маленькую вспышку фонарика на телефоне. Сообщение. Время.
– Возможно, однажды все будет иначе, – сказал он, едва заметно, почти внутренним зрением, взглянув в сторону Рафаэля. – Со временем все принимает иной облик. Однако на данный момент прошу меня извинить. Время. Персональные задачи всем присутствующим известны. Собрание можно считать завершенным.
И, сказав это, вышел.
Зашелестели голоса, зашептали бумаги. Девятый вал стал мерно вытекать в открытые двери. Рафаэль соскользнул со стула, легким бризом промелькнул мимо них, и, оказавшись за спиной Михаила, наконец молвил без телепатии:
– Возможно, однажды не спасет. Лучше заранее сохраниться.
– Возможно, однажды он перестанет меня затыкать, – отозвался тот, сгребая со стола забытые свитки. А затем, добавил косовато: – Все они перестанут.
– Только без революции.
– Сказал Рафаэль! – фыркнул Михаил.
– Не лучшее сравнение, – возразил он, снова по привычке присев на край подоконника. – Как минимум, я был не один, а других это не касалось. Начальство не всегда благосклонно.
Михаил подобрал последний чертеж, вскинул голову, сдувая с лица непослушную прядь, и свысока оценив порядок в зале, придвинул на место, зацепившись носком сапога за ножку, последний стул.
– Возможно, мне тоже стоит обзавестись другом на стороне, – усмехнулся он, сминая бумагу в букет измучанных вееров. Вздохнув, посмотрел на друга, поджал губы, вскинул брови, и, всучив как ни в чем не бывало собранный мусор, хлопнул того по плечу: – Привет ему.
Едва не покачнувшись от такой дружелюбности, Рафаэль улыбнулся, проводил его взглядом до дверей и уставился на «подарок».
Сжечь? Жаль. Мгновение – по воздуху, закружившись изящной невесомой лентой, полетели хрупкие мотыльки. Холод посеребрил им тонкие крылышки. Замерзшие пальцы подтянули пыльник, пригладили складку. Время возвращаться. Время.
Глава 2
Солнечные зайчики скакали по стеклу ваз, прятались в капельках воды на листьях. Дом окутала полусонная тишина. Я выпуталась из пледа и вышла в коридор. Все двери были заперты, на стук никто не отзывался. Спуститься оказалось тяжелее, но вопреки опасениям, и лестница, и ковер, и даже кости остались целы. Высокая арка впустила меня в гостиную. По габаритам она превосходила все ранее виденные комнаты. У стен теснились огромные книжные шкафы, один угол, как горбатый кривоногий дракон, охранял рояль цвета жаркой безлунной ночи, другой – состарившийся до сыпучих тещин в кирпичах камин. На диване за кофейным столиком расположился Азар. Перед ним лежали какие-то бумаги разной степени древности, которые тот увлеченно изучал. Не смотря на неподдельный интерес к делу, мой приход не оставили незамеченным.
– Какие люди. Тебе чего?
– А где Рафаэль? – спросила я, прижавшись к углу арки, будто она могла оказать хоть какую-то поддержку.
– Да его ещё ночью вызвали по какому-то срочному де-твою ж! – Азар схватил салфетку и промокнул чернильное пятно. Я перебрала все возможные темы для продолжения разговора, забраковала их все и, все еще цепляясь за лаковую древесину, чуть слышно предложила помощь.
– Помочь? – оценивающий взгляд старшего прокатился по телу прохладной волной. – С чего бы?
– Ну, – я поджала губы. Действительно, зачем люди вообще сотрудничают? И толку сейчас от девчонки, которая, можно сказать, вчера только на ноги встала? Однако какая-то шибко альтруистичная часть меня замолкнуть не разрешила. – Просто подумала, что Вам будет легче…
– Подумала она, – фыркнул тот, комкая неудачную страницу. Жалобный хруст бумаги скрасил молчание. Мятый шарик полетел в камин. Азар размял пальцы, вздохнул, снова глянул на меня и кивнул на место рядом с собой. – Ладно, валяй. Только смотри, испортишь…
– Перед Вами аккуратность во плоти! – можно было наконец пройти дальше порога и примоститься на краешке дивана. Наши локти случайно соприкоснулись. Я вздрогнула, кашлянула и поспешно прижала руки к ребрам. Рукав зацепил ручку, и та упала на колени, оставив на юбке синюю полосу.
– Оно и видно, – сказал Азар, но, заметив красные следы на щеках, сжалился: – Начальство с тобой. Запоминай, значит. Это, – он показал на ветхий, пожелтевший от времени сборник, – ноты. Старые совсем, долго не сохраню. Нужно перенести в новую тетрадь один в один как в оригинале. Вот.
Азар положил передо мной чистый линованный лист. Мы принялись за работу. Писать было не удобнее, чем засыпать в постели Прокруста с горохом под лопаткой и котом у носа. Совершенно непонятно, под каким углом держать стержень, куда деть лишние пальцы. Я украдкой изучила положение кисти соседа и попыталась повторить. Выходило все еще как у пьяной курицы в преддверии девятого вала, но хотя бы бумага перестала скрипеть. Молчание тем временем выкрутило чувство неловкости на максимум, от стеснения уже начинало подташнивать.
– А можно глупый вопрос? – спросила я, в поисках хоть одной причины для глубокого вдоха.
– А давай лучше умный.
"А давай без давай", – подумалось мне, пока подбирался более вежливый ответ.
– Зачатки наглости есть. Это радует.
Мы посмотрели друг на друга. Бледная маска безразличия на секунду треснула, обнажив игривое самодовольство. Очень смешно. Что еще интересного он успел узнать? А в конце концов, чего стоило ожидать в такой компании?
– А мысли читать нехорошо.
– А мне не положено быть хорошим, – Азар отложил ручку, немного подул на листок, подложил промокашку и перевернул страницу. – Так чего спросить хотела?
– А зачем Вы сами все это пишете? В смысле, разве, ну, – в голове каруселью завертелись варианты подходящих слов, – таким как… Вам обязательно заниматься всякими бытовыми вещами?
– В этом мире вообще мало что обязательно, если хочешь знать. Просто, как тебе, ребенку объяснить? – он откинулся к спинке дивана и задумался. В темных изумрудах блеснул и тут же захлебнулся солнечный луч. – Когда живешь уже не одну тысячу лет, надоедает быть всемогущим, всеведущим, да и в целом быть. Хочется найти какую-то отдушину, что-то простое, человеческое, пусть и бесполезное в глобальном смысле.
– Для Вас это музыка? – голос спустился до шепота в страхе спугнуть откровение.
– Ага. Конечно, во все времена она была разная, но всегда несла в себе что-то родное. Она как препараты – лечит и может вызвать привыкание. А какой восторг, когда люди придумывают новые инструменты! До сих пор помню, как взял в руки свою первую скрипку. В веке шестнадцатом это было.
– В 1529 году
, если быть точнее, – поправил мягкий голос.
– Рафи! – просиял Азар. – Не замучали тебя?
– Не успели, – отозвался тот, бросил на подоконник шелковый пыльник, облокотился о спинку дивана и склонил голову, разглядывая ворох ветхой макулатуры. – Что пишете?
– «Ария» Баха. Рассыпается совсем. Ли решила помочь. А та скрипка, кстати, долго держалась. Хороший мастер этот Анрюха.
– Не слушай его, – подмигнул мне Рафаэль. – Антонио он нахваливал чаще.
– Ясное дело, он же учеником Кольки был. Да и брал я у него уже сам. Но на запястье то струна от твоего подарка. И живая, главное, до сих пор.
– Ну, если сравнивать ее с мастером или твоей верой в новые бренды, то да, пациент скорее жив, – усмехнулся Рафаэль, потрепал меня по голове и спросил: – Еще не завтракали?
Азар моргнул.
– А ее нужно кормить?
– Ох, уж эти человеческие штучки, – деланно драматично вздохнула я.
Столик заняли кружки с чаем и тарелка, на которой небольшой горкой лежали бутерброды с колбасой и сыром. На мгновение меня заморозило недоумение. Никто не принес ни приборов, ни салфеток, ни даже колокольчика. Как нужно было понять, что теперь-то можно есть? Старшие тем временем все говорили и говорили о чем-то, известном лишь им:
–…Сказал, атома нашего там не будет, ибо ему, знаете ли, пространства жалко, да бедняжки-подчиненные перепугаются. А честно ли, что только одна сторона артефакт бережет, – никого волновать не должно. Начальство, мол, одобрило. Так Миша с ним едва не поругался.
– Ну, отчасти он прав, – сказал Азар. Отпил чай, сглотнул так, будто пробовал давно забытый или вовсе новый деликатес, сморщился и оставил кружку. – Валя даже к нашему хранителю на ровном месте придирается, а так еще жарче будет.
– Главное, чтобы нас эти выборы не коснулись, – поглаживая фарфоровый ободок кончиком длинного ногтя, произнес Рафаэль.
– Не переживай, золотце, мы – те еще кретины, – с неожиданной заботой успокоил Азар. – В их глазах, по крайней мере. Да и неприкосновенность никто не отменял. Мелочь, ты чего сидишь? Горячо, разве?
Последняя фраза прилетела в мой адрес. Я помотала головой, убрала руки с коленей и все-таки ухватила кружку за ручку.
После завтрака мне вручили колючку на палочке, которую нормальные люди называют расческой. По задумке, она должна помогать с волосами, но ситуация стала только хуже. Кудри просто спутались в один большой клок, а часть и вовсе намоталась на агрегат. Рафаэль некоторое время наблюдал за моими мучениями, но в конце концов не выдержал.
– Давай помогу, – он взял расческу, смочил под краном и принялся распутывать клок. – Они у тебя сами так вьются?
– Наверное, – протянула я, морщась от неизбежной в таких случаях боли. Стоило соврать или пока разведать обстановку? Вот было бы смешно, если бы меня раскрыли на такой идиотской мелочи. Но его локоны тоже шли легкой волной, так что я решила оставаться честной пока это возможно. – Не контролирую. А это нормально, что они так делают?
– Да, конечно. У многих такое бывает. Особенно у тех, кто тесно связан с колдовскими практиками. Скорее всего это последствия проявления магии.
«Или перехода в другое измерение», – подумала я. Раньше выглядело по-другому.
– А может и просто генетика. В любом случае, это тоже очень мило, скажи Ази?
Азар, все это время любовавшийся далеко не мной, моргнул, сменил точку внимания, согласился и напомнил про какое-то расписание, от которого мы такими темпами рисковали отклониться.
– Уже сегодня и отправим? – спросил Рафаэль.
– А куда ее деть? Пусть топает, знакомиться с себе подобными.
– Куда топает? – испугалась я.
– В Братство, солнце. Ази предлагает отвести тебя в штаб Братства вактаре, осмотреться, – Рафаэль отпустил мои волосы и осмотрел результат. – Что думаешь?
Еще полчаса возни с новой одеждой: комбинезон и рубашка оказались, что называется, на вырост, – нет, ну честное слово, кто придумал эти маленькие пуговицы? – и можно было выдвигаться. В этот раз обошлось без провалов в пустоту – старшие решили, что дорогу мне стоит запомнить.
Мы миновали трамвайные пути, прошли через парк со скульптурой задумчивого дяди на скамье и спустя пару кварталов остановились у высокого непролазного забора. Рядом с кованными воротами блестела маленькими окнами башенка охранного поста. На стук внутри что-то зашевелилось, а затем, кряхтя и пыхтя точно неисправный утюг, навстречу нам вывалился приземистый сторож. Он подтянул штаны, кашлянул и, подслеповато разглядывая незваных посетителей, поинтересовался:
– Чего надобно?
– Привел новую ученицу. Подготовительный период.
– Эта что-ль? – сторож придирчиво осмотрел меня с головы до ног, поправляя козырек фуражки. – Глазенки мне ее не нравятся. Не нашенские.
– Гавриил приказал распределить к вам.
– Тц! Ну, коль приказано, да не будет отказано. Проходь-те сюды.
Ворота, протяжно взвыв петлями, отворились, открывая обзору пятиэтажное здание. Оно вырастало из земли как безголовый Сфинкс, вытянув вперед два крыла. Его нельзя было назвать очень уж старым. Хотя серый кирпич местами и прятался от солнца под розовато-зеленой порослью, а стекла окон помутнели около рамы, напоминая линзы очков для совсем безнадежных глаз, зато углы выступов и бетонные колонны у самого входа крошится еще не начинали. Прошлый век максимум. Двор вокруг, засаженный пока пустоватыми каштанами и яблонями по бокам от дороги, выглядел немного свежее. Сейчас кроме нас здесь никто не бродил. Мы следовали за сторожем к ступеням, когда Рафаэль решил уточнить:
– Здесь я тебя оставлю. Дорогу запомнила?
Сердце почему-то бешено заколотилось. «Вот так и идти? Совершенно одной? Без охраны? И как себя вести?» – задавать эти вопросы было стыдно и, наверное, странно, но ощущение создавалось такое, будто я могла опозорить всю королевскую семью и страну заодно. Опыта общения со сверстниками у меня не набралось от слова совсем. О чем вообще они обычно говорят, чем увлекаются? Особенно здесь, в тройке. Так еще и дети здесь учились не простые, а некие таинственные вактаре. Что вообще нужно делать, чему нас станут учить, я не имела ни малейшего понятия.
– Нервничаешь?
– С чего бы?
– Хэй, – Рафаэль потрепал меня по плечу. – Мы тебя в обиду не дадим. Знаю, не самое приятное чувство – вливаться в новый коллектив, привыкать к обстановке. Никогда заранее не понять, как тебя примут и примут ли вообще. Но если чересчур переживать о будущем, можно упустить ниточку настоящего и потеряться. А если волноваться о мнении окружающих, можно потерять собственное. Так что просто поступай как знаешь. И если это кому-то покажется неправильным, не расстраивайся. Просто твой мир отличается от их. А потому законы в ваших реальностях не могут быть одинаковыми. Изменишь мир – изменишь и путь. Не меняй его по чужой прихоти. Сотвори его таким, каким задумано, хорошо?
Он говорил совершенно серьезно, но в глазах сквозила теплая снисходительная улыбка. Не слова, но сам тон голоса успокаивал и обнадеживал. Почему? Зачем он тратил время и запасы философского пафоса? То есть, наверное, так и нужно делать, когда кто-то из близких не в духе, но ведь мы друг другу никто. И откуда взялся этот дурацкий ком в горле?
Сторож тем временем потянул на себя ручку дверей и махнул проходить. Рафаэль остановился у ступеней, проводил меня взглядом до порога и скрылся из виду.
Сперва показалось, что я по ошибке заглянула в лесную чащу. Зеркальный потолок подпирали малахитовые стволы деревьев, где-то вдалеке шумела вода, пели невидимые птицы.
– Шо стоим? – сторож вошел вслед за мной. – Так. Стал-быть ступай в приемную, на втором. Ступай, значится, и сиди. Ежели заблудисся – нюни не распускай. Я вечарком обход делать буду, авось и найду. Все. Давай, вперед и с песней.
С этими словами он, прежде чем я успела задать какой-либо вопрос, скрылся за дверью. Холл пустовал, и нового проводника не предвиделось. Сверху, правда, долетали отзвуки голосов, эхо шагов и будто бы треск фейерверков. Лестниц было две: на левую и правую сторону. Обе, словно малахитовые змеи, сбросив хвост ступеней на пол плавным полукругом, ближе к потолку начинали виться вокруг стволов-колонн, продолжаясь в отражении. Перилла дизайнеры тоже нормальными оставить не смогли – выгнули волной, выковали металлические листья.
Добравшись до площадки второго этажа, я двинулась вдоль коридора, придерживаясь за стену кончиками пальцев, наверное, на случай, если она решит уехать. Долго идти не пришлось – уже четвертая дверь порадовала табличкой «Приемная».
Здесь уже был человек – смуглая девушка, лет шестнадцати. Пышные каштановые волосы блестели в солнечном свете и струились на шлейки кислотно-желтого топа, едва прикрывавшего живот. Она сидела, закинув ногу на ногу, и с напускным безразличием подпиливала ногти. Челюсти непрестанно двигались, пахло перченой мятой.
– Здравствуйте, – пролепетала я.– А Вы тоже кого-то ждете?
– О-о-о! – протянула она, сделав страшные глаза. – Заюш, не кого-то, а чего-то. Казни.
– Правда? А за что? – спросила я, просвечивая ответ через детектор сарказма. Кажется, он замигал.
– Прикинь, перед тобой – самая опасная преступница тысячелетия. Наряду с Чикатило, Фишем, Дамером и прочими, кто смел пилить ноготки во время задания. А ты че? Не замечала тебя раньше.
– А меня и не было. Только сейчас привели.
– А! Новенькая, – дошло до нее. – Ё-мое, заюш, да ты влипла. Всех нормальных мастеров к весне разобрали. Хотя, – она задумчиво прикусила кончик пилки. – Там еще Константин остался, он ничего такой, милашка. Если Ромка подвинется, то тебя можно будет классно пристроить. А вот рогатого лучше за милю обходить. Маразматик редкос… Зда-асьте, – пропела девушка, глядя в сторону дверей.
В Приемную зашла еще одна женщина. На вид не больше сорока, но манера держаться набавляла еще пару десятков.
– Катенька, – с порога накинулась она, грузно опустив на стол пухлую сумочку, – ну, что это такое? Ну, почему на тебя постоянно жалуются? Вот не хочется же тебя ругать, такая девушка хорошая, а ведешь себя как девица, честное слово, ой. И чего тебе неймется? Ну маечку можно же подлиннее надеть, хоть не замерзнешь и вопросов не будет. Вот возраст ваш, я все понимаю, хочется быть красивой, взрослой, но глупые вы дети такие, мамочки-мамочки рОдные. Ой! – она на секунду перевела дух, заметила меня. – Ой, а кто это у нас такой хорошенький? Вот Катенька, посмотри, как хорошо-то в рубашечке. Еще бы юбочку, ну да вы, молодые, сейчас другую моду носите. Ты к кому, деточка? Уж не новенькая ли наша? Катька тебя тут попугать не успела? Она девочка умная, общительная, ну вот взбалмошная, вишь. Ну ты не переживай, подружитесь. Глядишь, в подмастерье возьму, под крылышко.
Я мысленно помолилась всем богам об обратном, а она сменила курс на ногти и изъяла пилочку. Катя состроила мне гримасу и тут же изобразила чистейшую невинность.
– Да они неправильно поняли, Анна Юрьевна! Там руну надо было в древесине чертить, а кинжал дома остался.
– Ну так хальсбанд тебе на что? И вообще, взрослая уже девочка, скоро в мастера пойдешь, учись пальцами выводить. Сложно, конечно-конечно, а кто обещал легко? Не буду ж я за тобой повсюду бегать. Так, – приостановилась Анна, снова вспомнив обо мне. – Тебя, заинька, надо в группу. Катенька, мы с тобой только через полчаса встречаемся. Я пока кофейку, ну, то есть дела поделаю. А ты бы рассказала малютке чего-нибудь. Вспомни себя подготовишку, как не понимала ничего. А то пока Константин Сергеевич придет, да объяснит, да отведет. Все-все, идите-ступайте тихонечко.
Катя отлепилась от кресла, подхватила меня под локоть и, напоследок чавкнув жвачкой, вывалилась из кабинета. По коридору пролетело звучное эхо хохота.
– Жесть, скажи? – продолжая смеяться так, будто услышала лучшую в мире шутку, пропищала она. – И так каждый раз. Фуф! За нашу долгую жизнь! Не ссы, тут не все такие разговорчивые, только мне повезло. Так, – переключилась Катя, вынимая телефон, – короче, где ты есть?
– Какой философский вопрос. Здесь, наверное.
– Смешно. Зай, диктуй чего-нибудь, мне тебя надо в чаты добавить с мастерами и без, в группу с новостями и так далее.
Телефон – изобретение почти такое же полезное как зубы. Но ни то, ни другое отчего-то с рождения не выдают. Замешательство отпустило достаточно быстро, чтобы выкрутиться и предложить:
– А давай лучше твой номер запишу?
Я отвернула рукав рубашки и под диктовку начертила временную татуировку. Катя ее проверила, надув из резинки белый пузырь, кивнула и потянула меня к лестнице.
У ступеней, прислонившись спиной к прутьям, теперь сидел мальчишка. На коленях, дрожа от шустрых движений стержня, лежала примятая тетрадь. Увидев нас, он встрепенулся и, сунув ручку за ухо, решил докопаться:
– Кот, слышь, ты в Навь в августе едешь?
– Ну, на яблочный, где-то, а тебе какое дело?
– Давай поменяемся? Не, ну… ну, ля, Котяра, реально очень надо, – взмолился тот, когда Катя, закатив глаза, зашагала дальше. – Там нож надо забрать новый и домовому я подачек с осени не оставлял. Ну что тебе стоит? Позже скатаешься. У меня даты на сентябрь только. И за шоколадку. Две!
Но мы уже ушли далеко вверх. Мне даже стало жалко того домо-жителя, или как его там, брошенного, обозвали. Но упрашивать за него было неловко.
Четвертый этаж ничем не отличался от предыдущих. Все те же двери-гвардейцы на каждые пару метров. За одной из них что-то прерывисто трещало. Когда мы проходили мимо звуки на миг стихли и вдруг взорвались какофонией звона и грохота. Я подпрыгнула от неожиданности, едва не сбив Катю на пол. Та даже не поморщилась, только прыснула. В комнате тоже паники никто не поднял. Вместо этого строгий голос велел спуститься за метлой.
– Это что там?
– А? Да чистку, походу, учат. Сложная тема, реально. Как и все восстанавливающие формулы. Стой, – скомандовала Катя, вскидывая руку. Навстречу нам стремительным шагом шла еще одна девушка. – Зай! Ну че там?
– Волколаки – суки, – заявила та, комкая салфетку в бордовых пятнах. – Где дежурный?
– Так че с ними? – допытывалась Катя. – В Навь кинули?
– Какое! Лоргам сдали. Они двинутые в край. Ах ты ж опять! – "Зай" вытерла кровь под носом и согнувшись убежала к лестнице.
Катя многозначительно вскинула брови и потянула меня дальше, к повороту. Щербатую от окон стену грело солнце. За стёклами виднелся внутренний двор, где среди деревьев и обособленных компаний скамеек плевался брызгами высокий фонтан.
Коридор все обрастал дверями и новыми людьми. Мимо прошла женщина в рабочем комбинезоне, держа перед собой клетку с маленьким человечком, голое тело которого скрывала длинная, позеленевшая от плесени борода. Тот сидел на корточках и то колотил по железным прутьям, то цеплялся за них, пытаясь просунуться в щель. На пластиковой бирке маркером указали: «Банник обыкновенный. Ленинский район. Выскочка. Навь». Пробежал мальчишка, прокатив за собой маленькую тележку со звенящими пробирками, судя по картинкам, медицинскими. Компания ребят на углу в один голос упрашивала одного из них, чей нос издалека походил на каплю томатного соуса, сходить к дежурным.
Наконец Катя затормозила, открыла один из кабинетов, сунула туда голову, а затем, убедившись в чем хотела, и меня.
– Вот, короче. Располагайся. Тут уже и Сестра с Братом какие-то тусуются. Твои ровесники, походу, – сморщившись, оценила она. Затем оглянулась в коридор, потянулась в карман, достала жвачку, сунула в рот. – Короче, заюш, затупишь или еще что – я на связи. Давай, удачи.
Парт сюда принести пожалели, у окна стоял только один пошарпанный стол. Две стены занимал огромный шкаф с книгами, коробками, колбами и банками. Пол кто-то исцарапал угловатыми рисунками, похожими на буквы неизвестного алфавита, и забросал подушками, на двух из которых примостились «ровесники». Брат сидел по-турецки, склонившись над телефоном, где методично кого-то избивал. Сестра, закручивая в тонкий жгут край кофты, поглядывала за игрой через плечо. На мой приход она подняла голову, тряхнула косичками и снова отвернулась.
Чтобы скрыть смущение хотя бы от самой себя, пришлось тщательно осматривать ближайшие полки. Тут кроме прочего стояли две бутыли. В одной покоились сушеные грибы. В другой замариновали какую-то ящерицу, чей мутный глаз теперь упирался в стекло. Названия на обложках пусть и написаны были на знакомом общем, особой ясности в происходящий сюр не вносили: «Теория рунной чистки», «Энергетический баланс при обнулении», «Абсолютизм и его последствия». Часть корешков и вовсе изрисована непонятными линиями и крючками. От беспомощного созерцания стеллажа меня спас приход взрослого. Тот поспешно собрал в хвост длинные волосы цвета пыльного каштана, закатал рукава рубашки и осмотрел свою маленькую армию.
– Доброе, дети. Так, среди нас новенькие? Лили, полагаю?
– Константин Сергеевич, а она опять без своего шнурка пришла, – наябедничал Брат, пряча телефон в карман. – Надо его из косички сделать.
– А тебя надо запихать в рот ранаре
, – обиделась Сестра. – Я принесу. Завтра, честно-честно.
– Напиши мне это на двери кабинета. Буду ежедневно перечитывать, – отозвался Константин. – Ладно, начинаем. Для начала повторим, а Лили послушает и запомнит, что такое листы. С чувством, с толком, с расстановкой, поехали.
Сестра толкнула соседа по подушке. Тот поднял глаза в потолок, опустил взгляд на ладони и стал показывать:
– Представляем торт, – протянул он, рисуя в воздухе квадрат. – Это наш мир. Слои теста – это ва-ри-ан-ты реальностей. Мы тусуемся в одной из них. Перелезть на слой ниже нельзя – раздавит. А… а про повыше Вы ничего не говорили, Константин Сергеевич, – в растерянности рассматривая руки заметил Брат.
– Пропусти пока.
– Ну, а, значит, крем между тестом мы называем листы. Туда никто, кроме вактаре ходить не может. Даже старшие. И поэтому…
– И поэтому мы – крутые, – встряхнув косичками перебила Сестра.
– Нет, – Брат ударил себя по коленям, – не так! И поэтому мы за них отвечаем. За них и за всех, кто там живет. Надо всякие струны чистить, зверюшек тамошних лечить и тех, кто наружу лезет – выскочек всяких и… ну и все. Вот, – закончил он.
– И? – решилась спросить я. – Как же туда ходить?
– Для этого, – отозвался Константин Сергеевич, – существует полезнейшая вещь. По-умному, – он прошел к шкафу, вынул оттуда холщовый мешочек, в котором что-то звонко звякнуло, – называется хальсбанд. По-простому – амулет, а со шведского – ожерелье.
– Фу! – прокомментировала Сестра. Брат тоже скривился.
– Как ты могла заметить по реакции будущих коллег и сотоварищей, – усмехнулся Константин, – носить его первое время противно. Но необходимо. Это как играть на гитаре. Сначала пальцы в кровь, а позже привыкаешь.
– Я не привыкну! – буркнул Брат. – От него тошнит. И вообще, если я не хочу быть этим… кал-лекой? Ну, вообще, даже вактаре быть не хочу?
– Вот подрастешь, наберешь баллов, выйдешь из-под опеки мастера – иди куда глаза глядят. А то представь, поедешь с пацанами на шашлыки в лес, кувыркнешься в листовую дыру и поминай как звали. Или вот игоша на запах припрется, ты что делать будешь? Шампурами фехтовать? Учись, – наказал Константин тоном, к которому в дополнение отлично подошел бы несерьезный подзатыльник, – раз выпала возможность. За спиной не носить. Итак, Лили, тебе как новенькой разрешаю выбрать орудие пытки первой, – он развязал мешок и протянул нам.
Внутри оказались всего-навсего бесформенные металлические пластины с просверленными дырками. Я коснулась ближайшего и тут же отдернула руку. Хальсбанд завибрировал, уколол пальцы током. Голова закружилась так, будто меня только что ссадили с карусели.
– Да, – с пониманием кивнул Константин, – сначала так. А в будущем придется надеть и носить не снимая. Так и живем. Пробуй еще, – он встряхнул мешком. Амулеты зазвенели, пересыпаясь ближе к краям. – Взять нужно обязательно.
Сглотнув подступивший ком, я натянула рукав до пальцев и сжала край пластины через одежду. В костяшках будто сломались маленькие иглы.
– Ты на ладонь положи, – посоветовала Сестра. – И спину выпрями, а то струны – вот так, – она взялась за кончики косичек и закрутила их к ушам. – Кривятся. Правильно, Константин Сергеевич?
Проще говоря, началось учение. Или мучение, кому как повезло. Общими усилиями удалось-таки уложить хальсбанд в руку. Оставшееся время мы пробовали сжимать его в кулаке, прикрывать другой кистью и ходить нормальным шагом, не заваливаясь на посленовогодний манер. Из хорошего – я действительно привыкла к головокружению с постоянной вибрацией. Настолько, что перестала замечать и их, и мир вокруг заодно. А потому очень удивилась, когда, сойдя с намеченной линии, налетела на Константина. Тот словил меня как раз перед тем, как дверь, открываясь, познакомится с новой ученицей поближе. Словил и наконец отобрал мерзкий амулет. Обзор прояснился, разрешая разглядеть посетителя.
Он был высок, смугл, с такими острыми чертами лица, точно его кромсал неумелый скульптор. Тонкие пряди волос падали на сухие угловатые плечи, укрытые темно-зеленым плащом, от которого едва уловимым шлейфом тянулся аромат хвои и древесной смолы. Голову, как высокая корона, украшали ветвистые оленьи рога. Входя, гость даже слегка пригнулся, чтобы не задеть ими перегородку.
– God dag
, – поздоровался он. – Прошу простить мое вторжение, однако Вас, Константин, требуют в Смотровую.
– Здравствуйте, магистр Хальпарен, – в один голос протянули одногруппники. Я в растерянности кивнула.
– В наших рядах пополнение, – заметил тот, пряча левую руку в карман, будто спасая ее от неожиданного холода.
– Как видите, – подтвердил Константин, похлопав меня по плечу. – Ладно, идем. Киньте, – обратился он к нам, – кулоны на место и захлопните кто кабинет, добре?
Двери за ними закрылись. Дети переглянулись, как по свистку бросили амулеты под ноги и метнулись в коридор. Благо, меня не закрыли. Но оставили одну. Я оглянулась на бардак, поджала губы, взяла какой-то листок с учительского стола, собрала на него железки и ссыпала в мешок. Возможно, стоило догнать новых знакомых, но чем дольше это мысль крутилась в голове, тем сильнее хотелось ее прихлопнуть. В конце концов, они сами убежали, не пожелав даже толком познакомиться. В то время как на запястье чернел номер более взрослой, а значит, скорее всего, очень интересной подружки, разговор с которой клеился чуть лучше.
Ключ торчал в замке. Заперев кабинет, я развернулась и уставилась на противоположную стену с немым вопросом. Куда деть это добро Константин не сказал. Стена, как не удивительно, тоже предпочла отмолчаться. Только где-то в соседних комнатах стучали шаги, свистели птицы, ворчали звери, трещали фейерверки да позвякивало стекло. Логика подсказывала, что хорошо было бы найти Смотровую и оставить вещи хотя бы у порога. И поскольку она мне пока ни разу не изменила, я двинулась к лестнице, разглядывая таблички.
Ни на одной из ближайших заветного слова не оказалось. Коридор оборвался перекрестком. Налево пойдешь – спустишься в холл, направо пойдешь – в темноте потеряешься. Окон в этом рукаве прорубить не додумались. Пространство вплоть до очередного поворота расщедрилось только на одинокую, но непривычно высокую дверь. Подойдя ближе, я переложила мешок под мышку и встала на носочки, всматриваясь в блестящую надпись.
Вещи выскользнули и со звоном шлепнулись на пол. Пришлось опять кланяться силе гравитации, помянув перед этим всю пятерку измерений.
За углом послышался хлюпающий звук, будто кто-то отчаянно боролся со слезами. Сквозь мрак коридора на меня пялилась пара мутно-белых широко посаженных глаз. Они блестели совсем невысоко, будто их обладатель стоял на четвереньках, но из-за темноты тела было не видно. Я подобрала мешок и осторожно протянула руку навстречу.
– Эй, друг, с тобой все в порядке?
Снова хлюпанье. Глаза придвинулись ближе.
– Мне показалось, ты плачешь. Не бойся. Вот, – я вытащила пачку салфеток и подала в темноту.
– Что Вы тут делаете, фрекен?
Я обернулась и чуть не ткнулась носом в плащ Хальпарена. Тот смотрел на меня сверху вниз и в закоулке сознания мелькнул страх, что его рога сейчас могли бы съехать мне на голову. Я отскочила назад и оглянулась на коридор. Глаза исчезли.
– Кого ищем?
– Тут кто-то плакал, хотела помочь. И еще вот, – я показала на мешок, – надо отдать Константину Сергеевичу.
Вещи магистр проигнорировал. Вынул из кармана звонкую связку ключей и, немного повозившись, открыл дверь. Здесь тоже было темно. По щелчку выключателя в кабинете загорелась лампа, поливая светом золотую табличку на двери. Витиеватые буквы складывались в прозвище, которое сейчас бы мы назвали фамилией
, Hj?lparen
, с таинственной «A.» перед ней.
– Ваш пункт назначения этажом ниже, – прокомментировал он, оглядывая коридор. – Не боитесь одна во мраке бродить?
– Мрак мне пока ничего не сделал, чтобы стать угрозой. К тому же, я не одна, а с Вами.
– А меня не боитесь?
– А надо?
Хальпарен смотрел на меня. Радужка глубоко посаженных глаз переливалась то ли медью, то ли чистым золотом. Уголки губ неуверенно дрогнули, но все-таки застыли в прежнем положении.
– Это на Ваше усмотрение. Амулеты, – чуть помедлив, добавил он, – можете оставить на мое попечение.
Я послушалась, промямлила какую-то благодарность и пошла обратно, к лестнице. Плакать больше никто не собирался, хотя пару раз тишину прерывали смутные шорохи.
Примечания
[1]Год появления одного из самых ранних изображений скрипки в итальянской живописи – картина Гауденцио Феррари "Мадонна апельсиновых деревьев".
[2] R?nare – разбойник, грабитель (швед.).
[3]Добрый день (швед.).
[4]До XX века почти все граждане Швеции, за редким исключением, не имели фамилии. Вместо нее могли использовать имя матери, отца или красивое название из окружающей природы (прозвище). Хальпарен родился в 19 веке.
[5]Параклет (швед.).
Время очень не любит, когда его убивают
Тик-так. Тик-так. Миг. Два. Три. Два, миг – три. Двадцать три. Т-р-р-рень! Т-р-ре-ень!
Голова раскалывалась как после хорошенькой пьянки. Во рту, как ржавчиной разъело. Константин подтянулся на локтях, ругнулся – очки слетели с дивана, соскочили на пол, – и подслеповато уставился на часы. Тик-так. Полчаса до восьми. Хорошо. Значит не его.
7:31. За стеной дребедень. Т-р-рень!
– Давыключитевыэточертовонезнаючто! – крикнул он, самым злым из арсенала забитых простудой голосов.
Тук-тук-тук. Суетливый звук шагов избил слух мерным маятником. Щелчок. Голос Ольги надиктовал информацию про организацию, спросил, чем же она может им помочь? Тишиной хоть раз за эту ночь! Или что сейчас? Сквозь полоски жалюзи виновато выглядывала иневато-синеватая серость. А, может, где-то и солнце. Навь его знает. Что угодно. Как и всегда с ноября по март в лучшем случае. Холодно времени, вот и все.
7:34. Отлепившись от дивана, Константин подобрал очки, заткнул их за ворот рубашки, одернул ее, как бы напоминая сидеть поприличней бомжеватого мешка из-под картошки, и выбрался на свет соседней комнаты.
Ольга, потирая веки, чем размазывала и без того широко растушеванные серебристые тени, стояла над сковородкой и, прижимая телефон к уху так, чтобы пружинистый провод не вляпался в скворчащий жир, поминутно давила мычащее «угу». Зевнув, переложила трубку в другую руку и, прожевав деловитое «всехорошо-отличнохорошегодня», бросила ее на место.
– Ты тут и спал? – спросила она, взъерошив себе ежик каштановых волос, отчего те встали дыбом.
– Ближе было, – пробормотал он, почесывая лицо. Синяки, впрочем, уходить не спешили.
– А утро все недоброе?
– Утреннее, – заспанно кивнул Константин, засыпая кофе в засаленную кружку.
– Ты, Кость, гляжу, совсем бессмертный, – бросила она, собирая яичные скорлупки так, словно искала там иглы. – Расписание, как леший составлял.
– Будь моя воля, выбрал бы смерть. А пока дай кофе выпить спокойно. Мне еще тетради проверять.
– Мне б твой тайм-менеджмент. Ни на что времени нет, чес-слово. Ох-ты ж, блин.
– Чего? – спросил Константин, отхлебнув. Ольга уже листала чат, продолжая тыкать лопаткой в дрожащее месиво на сковороде.
– В Ленинском банника нашли, – сообщила она. Помолчала, слушая трески масла, поправилась: – А. Кто-то уже пошел, отбой.
– А что волколаки? Я вчера так и не понял.
– Что-что… – поморщилась Ольга, закидывая жидковатый омлет на хлебный квадрат. – Бред, чес-тебе сказать. Раньше максимум пара волчат за неделю объявятся, а вчера как полезло двенадцать штук. Подмастерья гуляли возле «Скалы» – шум услышали. Там жесть, но живые все, мастеров позвали, всех к утру вот в метро загнали, ну, вот час прошел, считай, как все перекрыли. Вот вродь, щас держат там, команды ждут от Ордена и наших, а шебе жвонит хто-т, – заметила она, откусив бутерброд. Константин перевернул телефон.
7:45. Абонент тут же сбросил. Экран показал один пропущенный от А. Хальпарена. Следом вылетело облачко с текстом. «Доброго…прошу…Смотровую…».
– Магистрам чего-то надо. Подойду. Так что вчера, говоришь?
– Да, может, мы что проморгали. Навь их знает, короче, не забивай голову. М! – заявила Ольга, проглатывая последний кусок. На ее экране высветилось очередное сообщение. – Все, полетела. Мои пришлепали. Давай.
7:49. Залпом залив в себя остатки кофе, Константин, облизнулся и вылетел вслед за ней.
***
Чай обжигающей слюдой лизнул нёбо и едва не соскоблил кожу в горле. Без сахара.
– Что кривишься? Аль болит что?
Хальпарен перекривился в любезную улыбку и опустил чашку на блюдце.
– Доброе утро, магистр.
Елисей Всеславович бросил пальто на вешалку, оставшись в извечном бордовом кафтане, пригладил жидкую седину назад к затылку, снял очки, щурясь протер линзы и подсел за стол.
– Анечка чайку накипятила?
– Угощайтесь.
– Ранёхонько ты подскочил сегодня. Вести есть какие?
Рассказывать о странном ощущении, предчувствии лесного качества, так и пищавшего в подсознании невидимым тревожным комаром, Хальпарен уместным, конечно, не счел. Вестей и впрямь было довольно.
– Волколаки, магистр, …
– Слыхал, – отмахнулся он. Вновь оседлал нос верной парой очков и принялся просматривать бумаги. Резные браслеты постукивали друг о друга, аккомпанируя каждому движению. – Орден передал, думаю вот, выслать кого. Костька нынче по утру гуляет, со сменой учебной? Шестой класс в своей школке, кажись, уже ведет.
– Смею заметить, магистр, что Константин в последнее время несколько перегружен….
– Не треснет. Там проклятье наслано, он по этим занятиям, поглядит, недолго, не о чем там думы думать. Кликни.
Хальпарен сомкнул губы, отставил чашку, взялся за телефон. Набрал и тут же сбросил. Сам не понял почему. Решил писать. Елисей наблюдал за ним поверх линз.
– В Навь ехать думаешь?
Взгляд в экран. Календарь, рабочий стол, калькулятор, рабочий стол, заметки, рабочий стол, панель инструментов. Довольно. Надо отвечать. Палец зажал кнопку. Телефон лег около блюдца.
– Если в моем присутствии здесь нет необходимости…
– То ты звонил так?
– Письмо отправил. Он в пути…
– Люди звонки выдумали, а ты все голубями, – Елисей с улыбочкой покачал головой. – В Нави сезон новый, лес ото сна отходит, сам знаешь. Хорошо б оно было, коль бы проведал. Входите-входите, милости просим.
Порог перешагнул, едва не зацепив подлетевший на тяге любопытства огонек, Константин.
– Утро добрейшее, – поздоровался он, кивая. – Вызывали?
– Здрав будь, Костенька, подмога твоя нужна. С волками этими, слышал, что вчера повыскакивали? Откуда-не-пойми, так поглядеть бы, кажись, проклясть мог кто. Наши там пока трудятся, держат, следят, но пару подмастерий уже назад выслали, так что гляди, поспешай. Много их. Хорошо бы в ближайший час уж прибыть.
– Не получиться. У меня подготовишки. Новенькую приводят. В полдень можно. Только Вы мне все равно кого пошлите. Забыть могу.
– Ну, ступай-ступай. Кликнем, как что, – прокряхтел Елисей, уже выписывая что-то на листке. – На вот еще, отнеси весточку, там все ладно будет. Ступай-ступай.
***
7:57. Небо немного прояснилось. На записке значилось.
«Барьер, руны снять. Мастеров отозвать. Сам не приду. Звонить командору Ордена. Ищите колдуна.»
Е. В.
8:00. Забежал к Ольге. Передал.
– Что они серьезно снимать ничего не будут? – крашенная бровь потянулась вверх. – Ты ж свободен. Посмотрел бы. Может, там расколдовать можно.
– Я Константин, а не Кипелов. Свободен буду только к обеду и то, потом смена – у моих диктант по программе. А так-то, может, Орден сам что придумает и расколдует. Они на связи, как я понял. Братство не до конца руки умыло.
Ольга пожевала язык, открывая список чатов. Хмыкнула.
– Слышь, там подготовишка какая-то уже из приемной убежала, – сообщила она в наигранном шоке подтянув на лоб уже обе брови. – Лови скорей.
8:07. Он влетел в класс, собирая волосы, закатал рукава и оглядел комнату. Ага, а вот. Белоснежка. Смотрит, как волчонок. Сидит одна. Неприкаянная.
– Доброе, дети. Так, среди нас новенькие? Лили, полагаю?
Кивнула. Ладно. Дети-дети. Ведем урок, а там посмотрим.
***
Елисей все разбирал бумаги. Разбирал, кряхтел, сопел, покашливал, бормотал и комментировал, словно бы самому себе, не слишком заботясь о том, что собеседника больше интересовала пустота ящиков и, что самое печальное, отсутствие в них сахара.
Добравшись до списка подмастерий для практик в Нави, тот сменил тему на извечный вопрос с территориями.
– Время мы тратим, – говорил он. – В пустую дети просиживают, а коли б изб поналадили, да зверье это потеснилось в Дремучую какую…
Ни ответа, ни реакции не последовало. Годы плесков пустого и порожнего порядком забили слух и теперь даже искать слова по карманам Хальпарен перестал. Что возразить? Что никакое «зверье» тесниться никуда ни за какие блага не станет? Что, заикнись кто про очередную стройку, лес каждого члена Братства лично пожрет? Было. Слушал кто? А покачать головой уже, простите, возраст не позволяет. Усталость скрипами доконала.
– Коль бы ты с отцом побеседовал…
Тут Хальпарен все-таки позволил себе скривится. Сам-то он, когда уже отправится со своим беседовать?
Не рады ему здесь. На кой отец сюда пристроил? В Нави ещё не плохо. Если Дядька, как его звать повелось, носа на наши территории не кажет. И унизительное же это слово "дядька". Царём бы величали, солиднее. Если и «графа» когда-нибудь спустят до подобного. Лучше в изгнание. Скитаться себе по миру, скрываясь от глаз каждого живого и неживого, смертного и старшего. Чудо, а не существование. Как раз то, о чем ты всегда мечтал, min k?ra m?stare
. Или все-таки следом за ней, на лист? Поспать всегда приятно, в особенности, когда это навсегда.
Елисей продолжал вещать:
– Да и ты, наконец. Взял бы ты себе на душу кого. Отец поглядит, авось и в Дремучей порядки устроит, чтоб твое подмастерье не заплутало где, а там…
Вежливый кивок. Подумает, мол, обязательно, отличное предложение, шикарный совет, благодарность так и пышет. Скоро и кивков будет мало, придется слушать лекции. С женитьбой и детьми, говорят, тоже самое. Да кто станет звать это… Кто его вообще станет звать? Ну его. Надо больно.
– Магистр, – из приоткрытой двери показался стриженный ежик волос. Ольга прижимала к уху телефон. – Стая разбушевалась. Лорги опасаются вмешательства полиции. Наши барьер сняли и совсем ушли. Мелочь покоцали. Надо б решить уже. Лечить кто будет или?
– Кликни Костьку, – бросил Елисей Хальпарену. Детям ничего не сделается. Пусть мчит. Давай, скорёхонько.
Тот прикрыл глаза, встал, кивнул Ольге и покинул Смотровую.
Покинул и впрямь скорёхонько, но не сказать, чтобы с песней. Уже в коридоре, словно мертвец из-под порога, вылезло и прицепилось странное ощущение. Будто бы подозрение, созревавшее с утра, искупалось в крови и теперь упитанным москитом с пропеллером жужжало над душой. На лестнице еще не так заметно, но уже на подходе к кабинету оно настойчиво взвывало к патриотизму, предлагая развернуться и прямо отсюда пехом шагать к Шведской границе, не собирая вещей и игнорируя больное колено. Впрочем, колено ныло противнее и тянуло, если не помереть, то хотя бы выпить чего-то травяного. С сахаром.
Здесь что-то не то. Очень похоже
. Стук. Поворот ручки. Толчок двери.
Скопившееся под сердцем тревожное предчувствие разорвалось осколочной петардой и отдало больным, колючим тремором в левую руку.
Два океана. Две глубокие до пустынной, потерянной синевы печали. Одной ли печали? Любопытства. Потревоженная ресницами случайная капля выплыла из транса камланий прямо на снег мраморной кожи, подернутой тенью волос.
– God dag, – с усилием вымолвил Хальпарен, на нервах вернув-таки дань подбитому москиту-патриоту. Впрочем, тут же спохватился, собирая те крохи выдержки, что еще не улетели в бессрочный отпуск. А чего я? Сказать про Смотровую? А.
Глупый разговор, и вот они в коридоре. Молча шли под суетливый лепет несуществующих птиц – идея, пришедшая по молодости и до тошноты опостылевшая к нынешним дням, а также Купальский подарок Братству в качестве благодарности за прием под кров. Впрочем, может, Константин что и спрашивал. Он не слышал.
Подумаешь позже. Сейчас нет времени.
***
В Смотровой был только Елисей.
– Прибыл, – отчитался Константин. – Куда ехать?
– Никуда уж. Стой над картой и следи по этим, как их – он махнул на мониторы. – Сможешь же что поглядеть, вызнать?
– По энергетической отдаче можно вычислить примерный узел, от силы которого накладывалось проклятие. Проще говоря, обратка практику пойдет – найдем его. Так же? – неуверенный взгляд на Хальпарена. Тот же свой отвел.
– Решили уничтожать?
– Ты их, никак, жалеть собрался? – Елисей с сочувственной усмешечкой глянул на него поверх очков.
– Там двенадцать вэкстов, – спокойно, точно просто констатируя известные факты, сказал он. – Двенадцать человек будут уничтожены просто потому что попались под влияние проклятия, а наши даже не потрудились никого лечить. Даже не собирались. Я правильно понимаю, магистр?
Тот развел руками.
– Бери себе, коль желаешь. С Орденом покумекай и бери. Пусть по Нави бегают, по Дремучей. А я уж извольте, рук за свои годы довольно намарал, чтоб на каждую муху врачей высылать. Иль, думаешь…
– Не думаю. Благодарю за откровенность, магистр. Константин.
Хальпарен кивнул обоим и вышел вон.
День с каждой его минутой словно бы подгнивал, становясь все менее приятным. Магнитные бури какие что ли? Отчитывать Елисея – надо додуматься, раньше бы он и слова ему не сказал. И что такого? Смерти не видел? Знакомился ведь и с чужой, и едва ли не со своей. Нервы это все. Колено еще всю неделю болит. Неудивительно, что вымучен. Надо бы уже отваров выпить да успокоиться, а то, как мальчонку на качелях носит.
Снова остановка. Около кабинета кто-то был. Аромат вереска, так уютного до ностальгии по детству, сейчас вновь нагнал в руки неконтролируемую дрожь.
– Что Вы тут делаете, фрекен?
Та вздрогнула и обернулась, прижав к груди маленькую пачку салфеток. Из темноты послышался шустрый от испуга, но сбивчиво-неуклюжий топоток на четыре конечности. Выскочка. Словят. Сейчас много кто на местах. Не в первый раз. Хальпарен обернулся к двери, незаметно оцарапав ладонь краем ключа, чтобы снять судорогу. И когда тут наконец отремонтируют освещение?
Бледное личико почти светилось в темноте. Девушка неловко наблюдала за ним из-под кружева черных кудрей.
Глядит так. С любопытством. Неужели не боится?
– А надо? – спросила она. Кончик вздернутого носа припудрился румянцем.
Улыбается, вы подумайте. Вещи-вещи. Вот они подготовишки. Сначала-то ответственности, что у Сизифа, а как подрастут, так лови их по лесам и кабакам. Или как их. Клубам. Лишь бы похвалиться, что аспида обнулил, а когда на листах работа – ищи-свищи. Мы такими были разве? Да были, конечно. Но как-то получше были. Иди, кто тебя держит-то? У самого дел.
Закрыв дверь, он еще долго прислушивался к тихим шагам за стеной, пока эхо не утонуло в бездне расстояния.
Елисей прав. Нужно в Мольвактен. Срочно. Нужно понять. Понять вдали от вопроса.
Потер веки, выгоняя из глаз иллюзорную синеву.
Кто ты такая? Кто ты, и почему я так боюсь тебя?
Или не боюсь? Или не тебя?
Опустил пальцы к губам. Вспомнил. Бред.
***
9:15. Линии и цифры, поминутно сменяясь, пачкали экран. Константин потянулся за второй сигаретой. Ничего интересного.
9: 16. Стук. Катя, обнимая коробку с камнями для рунных заготовок, толкнула дверь спиной.
– Елис… – кисло начала она, но тут же осеклась и воскликнула: -Константин Сергеевич! А почему Вы не с Ромой? Или вы не пошли еще? А можно я с вами пойду? Можно? Мне Анна Васильевна не разрешила, сказала там дрянь.
– Куда пошли? – не понял тот.
– Так это, – говоря, Катя смахнула вещи на столе куда-то в сторону, оставила коробку, и, убирая волосы за ухо, подскочила к карте, с выражением эксперта вглядываясь в линии. – К волкам этим. Ромыч сказал, что вы пойдете их разбирать. Он уже поехал, вроде. Я его на входе словила, так сказал. Хотела пойти, думала Ан-Васильна тоже захочет, а она, как всегда. Можно я с вами?
– Рома к волколакам поехал?
– Ну типа.
В университете объясняли, что материться при детях непедагогично. Но и цензурных выражений Константин не придумал. Закусил язык. Зажал опцию отслеживания узлов уз, ввел имя. Синяя точка засветилась ровно на станции метро «Пушкiнская».
9:17. Проглотив потоки ругани, он обнажил запястье и, не спуская глаз со старых отцовских часов, на выдохе отпустил внутренний зажим нити. Со стороны это выглядело обычным расслаблением во время какой-нибудь медитации, разве что во время духовных практик вам редко сверлит затылок. Но вот для него мир разделился надвое. Цифры на часах слились в странное время: двадцать девять, отзеркаленная шестерка, три. Ничего не разобрать, пока не отойдешь.
Катя соображала быстро.
– Хотите, напишу ему? Хотя у него мэ-бэ уведомления того, как всегда.
9:17. Ничего не ответив, он вышел прочь.
23:23. Он остался. Катя растеряно посмотрела ему вслед.
9:17. Вылетела в коридор.
– Катерина, домой! – бросил он.
23:23. Линии пока оставались в покое, изредка смещаясь в районе кинотеатра. Дверь захлопнулась – повезло, никто и не заметит.
– Катерина идет с Вами, – отбила та, даже не глянув в его сторону. Столб исходящих сообщений на экране рос как пена в бутылке с газировкой, куда только что бросили шипучую конфету.
– Катерина!
– Вы мне не мастер! – вскинулась она, рукой цепляясь за угол, чтобы не улететь на повороте.
– Константин?
9:18. Тот беспомощно поднял взгляд к потолку, крутанулся на каблуках и притормозил, продолжая переступать с ноги на ногу. Катя ойкнула.
– Вы должны быть в Смотровой, – заметил Хальпарен, подходя.
– Я там, – Константин обнажил запястье с часами. – У меня Рома.
Блеснуло золото. Кивок в сторону.
– Идемте.
9:18. Он вывел их на лист и пошел впереди. Константин метнул Кате злобный взгляд. А когда та вернула его с процентами, ускорил шаг, хоть так оставив ее позади.
Если что и было бесценного в дружбе с младшим магистром, так это его немногословность, а вместе с ней и отсутствие лишних вопросов, особенно тогда, когда дело касалось подмастерий.
Правда, распространялась эта замкнутость и на другие комнаты чертогов его разума. Например, откуда эта способность прекрасно ориентироваться в однообразном пейзаже мира листа? Полезной, как ни что другое, особенно в ситуациях, требующих быстро, без пробок, стен и лишних глаз добраться до нужного места, ею не владел даже Елисей. Ходили слухи, будто бы после изгнания он провел годы, блуждая среди пуфалунов, едва ли хоть раз выйдя в Явь. Впрочем, попытки обсудить и эти слухи старательно сменялись на бесконечное множество светских тем. А подобрать ключ к откровениям не удавалось никому, да и, если быть честными до конца, никто, даже Константин, особо и не пытался.
Чем бы не подкреплялось его умение, подвести оно до сих пор не посмело ни разу, а потому уже через несколько минут Хальпарен подал знак на выход.
***
У самых дверей их уже встречали.
– Рома! – воскликнула Катя. Перепрыгнула через схлопнувшиеся турникеты, скользнула на подошве и врезалась к нему в обьятия. Тот немного покачнулся. Заметил взрослых, отпуская, похлопал ее по плечу, состроил виновато-неловкое выражение и почесал бритый висок. Толстовка его была потрепана, желтые буквы NIRVANA кое-где покраснели от пятен. Шарики пирсинга, на удивление, остались на месте сторожить бровь.
– Мастер, – поздоровался он, – Вы с магистром? А я тож с командором. Круто, да?
Лорг, крепко сложенная женщина с собранным в хвост каре синих волос и мелким шрамом на углу губы подошла следом. На черной коже плеч куртки блестели отличительные заклепки Ордена.
– Олеся Алексеевна! – узнал знакомую Константин, протягивая руку. Та с размаху крепко пожала ее. Хальпарен склонил голову.
– Командор.
– Магистр.
– Олеся Алексеевна, – начал Константин, – Вы простите…
– Брось, – отмахнулась та, – нормальный парень, помог эту шмаль в тоннель загнать.
– Там перекрыто?
– Ну, как те-сказать, сделали, конеш, но не по красоте. Там вагон перевернули. Не спрашивай, – поморщилась она. – Сама не знаю.
– Итоги развития кинематографа, полагаю, – сказал Хальпарен. – Пояса?
– Тухлый номер. Слишком много блохастых для «шкурных» делишек. Тут другим чем промышляли, а вот чем конкретно…
Она щелкнула языком. Константин кивнул.
– Пройдемте посмотрим. Ром, ты что?
– Я норм, – живо отозвался тот. – Бодр и полон…
Трескучий рык, угрожающий резкий окрик, щелчок, визг и возня перебили его. Олеся махнула головой, приглашая следовать за ней.
Перрон был пуст. Поддерживавшие потолок колонны исцарапали. Хороводы фонарей на них посыпали пол стеклянной крошкой. У самого зеркала на углу виднелась строительная стремянка. Вся компания спустилась по ней на пути и прошла во мрак тоннеля.
Там, поблескивая черной кожей курток и гроздьями массивных перстней стояли лорги. В руках одних – автоматы, явно с серебряными пулями. У других – кнуты и потрепанные пояса, какие, что в древние времена, что по сей день накидывают на любых оборотней, в попытках вернуть им человеческое обличие.
Еще дальше, в густом вареве тьмы пузырились, мигая, желтые точки бешеных глаз. Лохматые силуэты нервными волнами сновали от стены к стене, не смея выступить на свет. Когда же кто-то храбрости набирался и высовывал морду чуть ближе к людям – тут же получал по ней чем повезет и, поскуливая, возвращался помешивать шуршащую кашу шорохов.
Навстречу выскочил парень с маленьким кружком портативной колонки.
– Музыка не подходит, командор. Ни скрипка, ни колокола. Ни черта.
Олеся сплюнула.
– А колеса пробовали? – предложила Катя.
– Да черта с два они прыгать станут, не дрессированные. Хоть ты сразу головы руби.
Хальпарен скривился и собирался ответить что-то в тон выражению лица, но Константин дважды хлопнул его по плечу. Осенило.
– Топор в пень воткнуть могли, – сказал он. – Заговоры на природу самые легкие. Здесь скверов выше крыши.
– У меня с собой, – тут же среагировал Хальпарен, протянув ему старые карманные часы. Тот схватил их, дал Кате.
– Возьми, – скомандовал Константин, – и беги в ближ…
Вой волколаков и новая трель в голове не дали договорить. Челюсти свело от боли.
– Ну и как я его, по-Вашему, узнаю?
– Увижишшшш, – выдавил Константин, с усилием открывая глаза. – Главное – не потеряй часы, поняла? Быстро.
Катя унеслась.
– Входы перекрыты, – заметила Олеся.
– Покажет хальсбанд, – отмахнулся Константин, потирая затылок. Делиться на три ему приходилось редко.
Отмахнулся и замахнулся. Из тьмы выскочило сразу несколько волков.
***
9:53. Один прыгнул прямо на него. Олеся влетела между ними, подставив пасти локоть. Дала зубам впиться в куртку. Потянула вниз. Схватила за загривок. Вывернула тому голову вверх. Повалила. Волк выкрутился, вскочил на лапы, бросился на нее.
Рома взялся за хальсбанд, разрезал воздух угловатой руной, послал ее в лохматую тень. Шерсть вспыхнула. Тут же погасла. Магия вактаре тут была бессильна.
Хальпарен стянул его за плечо, вышвырнул прочь из тоннеля, сложил жест. Ладони его загорелись зеленью. Свет выхода загородила полупрозрачная пелена энергетического барьера. Не сбегут.
23:23. Она давно миновала кучу машин Ордена у входа в метро и бежала так, как только могла, едва не кашляя от сипа. Пень должен был быть где-то поблизости.
9:59? Вактаре стояли у самого выхода на свет, прижавшись к стене. Возмущенный Рома по одну сторону, взрослые по другую. Мрак впереди бурлил хаосом боя. Блеск ножей и зубов, ошметки кожи и шерсти. Убивать лорги пока не смели – была надежда. Константина тошнило от перенапряжения. Ноги подкашивались. Хальпарен держал его под локоть, не давая упасть, а свободной рукой подкармливал энергией барьер. Вмешиваться не смел, хотя лицо и выдавало желание броситься на помощь. Не понятно только, кому именно.
23:23. Потянуло мерзкой, грязно-тающей промозглостью. Где-то здесь. «Ближе к площадке» – попросил он. Катя вздрогнула, услышав голос – за то недолгое время, что ей посчастливилось поработать с Константином, привыкнуть к неожиданным командам в голове она не успела. Вздрогнула, но тут же собралась, бросилась в сторону. «Правее, еще немного».
10:? Олеся, снова словила волкалака за шкирку, извернулась, пнула сапогом в бок, отбросив в сторону. Тот тявкнул, скрючившись, упал, зарылся мордой в рельсы. Хальпарен заметно скривился. Странные методы.
23:23. «Стой!» Оклик был лишним. Не заметить топор в осиновом пеньке мог только слепой к сути вещей. Обычный человек, проще сказать. Она дернула рукоять. Ничего не вышло. Лезвие вошло по самую проушину. Но в Братстве знали все – с упрямством и напором этой девушки можно было расколупать проход в Китайской стене при помощи одной только алюминиевой ложки. Катя встряхнула волосами, уперлась ногой в древесину и стала рвать его с двойным усердием, иногда расшатывая из стороны в сторону. Еще немного.
– Не рви им пасти, черт тя-дери! – заорала Олеся кому-то из подчиненных, удерживая нового волка. – Придуши!
10:? Константин почувствовал, как исчезла поддержка и вцепился в ступень стремянки, чтобы не свалиться.
На путях вырос рогатый силуэт. Золотые глаза вспыхнули двумя волчьими огоньками. Он взмахнул руками. Поднялся ветер, будто предвестник новой электрички. С бурчащим треском вспучился бетон, выпуская из-под себя извивающиеся ленты лозы. Щупальца зелеными змеями за какой-то миг оплели весь тоннель и сползлись за спину Хальпарена. Тот слегка прищурился, больше из привычки, чем для дела, и, точно отряхивая грязь, вскинул кисть.
Новый порыв подхватил плащ. Растения резкими стрелами ринулись вперёд, рассекая сумрак. Раз! Одного из волков обхватило за брюхо. Другого стреножили. Третьему преградили путь. Четыре! Стебли срослись плотным куполом, скрыв всю стаю в живую клетку. Лорги замерли, переглядываясь.
Изнутри ударили. Барьер выстоял, не качнувшись. Кто-то свистнул.
Хальпарен, не без нарочитой грации, обернулся.
– Можете заканчивать, – любезно разрешил он. – Травы в умелых руках безопасны.
По тоннелю пронесся гулкий звон металла. Его эхо заполнило весь тоннель, разбилось о стены и оборвалось глухим ударом, точно кто-то над самым ухом разрубил колодку. Константин опустился на корточки, закрывая голову.
23:23. «Все. Молодец. Сфотографируй место и беги сюда» – прошептал он. Топор стал чернеть так быстро, словно рукоять поливали невидимыми чернилами. Катя в испуге и отвращении бросила его на землю.
10:10 Из-под зеленых завитков вместо колючих игл шерсти просвечивалась светлая, хоть и исшитая рваными царапинами человеческая кожа.
***
Людей унесли к машинам. Топор сложили в контейнер. Лоза понемногу отползала обратно под бетонный покров.
– А сразу так сделать было нельзя? – тихо поинтересовался один из лоргов.
– Предпочитаю не вмешиваться без лишней необходимости, – в неожиданном даже для автора порыве общительности пояснил Хальпарен.
– Неплохо бы научить тому же ваших подмастерий, – заметила Олеся.
– Олеся Алексеевна, – вступилась Катя, которую та только что похвалила за помощь с топором. – Вы поймите…
– Не надо за меня объясняться, – прервал ее Рома. – Я и сам могу. Дурак, знаю. Знак "У" мне на лобовое табло – ученик, ушлепок, убийца. Простите, командор. Опилки достану.
– Меня, – поморщилась та, – куда больше волнует щепетильный, назовем его в Вашем стиле, магистр, вопрос с волколаками. Ваши с Костей подставленные плечи чутка разнятся с подачками Всеславича.
Тот как ни в чем не бывало любовался архитектурой станции.
– Воля магистра была исполнена, Константина и подмастерий здесь не было, а я лишь пришел передать наводку на практика, наславшего проклятие, – сказал Хальпарен, незаметно протянув изящно зажатый меж пальцев конверт. – Верно?
Делать так он ужасно не любил. Как и обращаться на «Вы» вместо такого приятного «ты». Как и многое другое, что в этой стране считалось правильным. Но годы и выгода так или иначе принуждают принять новые нормы, так же как Олеся приняла слова и подачку «к сведению».
– Всего доброго.
***
10: 35. Около лестницы в переходе вактаре остановились. Хальпарен снял с плеча, спрятанный под плащом мешок.
– Это что, амулеты? – спросил Константин.
– Новоприбывшая Вам просила передать.
– Опа! – воскликнул Рома, снова оживившись. – Новенькую приволокли? Что за зверь?
– Девочка, – ответила Катя. – Лили зовут.
– Лиля?
– Ли-ли, – исправила она. – На второй слог ударение. Так в доках пишут. Я за ней, кста, присматривать буду. Заторможенная, но, вродь, адекватная. Можно что-то прикольное вырастить. А если ей еще и мастер хороший, – на этом слове мельком глянула на Константина, – попадется, то и на задания к ним пристраиваться хвостиком.
– Реально. Че все к нам, да к нам. Лучше тогда уже ассорти собирать. А номерок-то взяла? Я, блин, не у всех сегодня успел.
23:23. Комната пуста. Линии погасли. Пульсирующая точка пускала вокруг себя цветные круги, хотя посчитать траекторию обратки можно и самому, на месте. Но скоро мог вернуться Елисей. Детей выслать что ли?
– Потом познакомишься, – поторопил Константин, заметив Олесю на ступенях, и кивнул на прощание: – Магистр.
***
Все ушли. Кто в сквер, кто в Орден, кто куда. Один Хальпарен никак не мог оторвать взгляда от золотого диска за темными клочьями облаков.
Лили. Черная лилия. А глаза и правда грустные.
Он опустил веки.
Это все их радио, безвкусные песни.
Примечания
[1]Мой дорогой мастер.
[2]Песня «Что-то не то» Немного нервно.
Глава 3
– Иль не сказал я – да? Иль нет приказа? К чему вопрос такой?
– Боюсь быть опрометчив. Будь сказано вам не во гнев, видал я, что после казни часто правос… Парво… Павро…– я поднесла книжку под самый нос и вгляделась в буквы.
– Правосудье, – подсказал Рафаэль.
– Вот оно самое. Раскаивалось в…
– Нет, погоди. Произнеси правильно.
Я подняла глаза в потолок и вздохнула. Вот уже который день шли мои уроки английского, заплетак языкался, а Шекспир то и дело ворочался в гробу. Впрочем, мое заявление об участи драматурга старшие оспорили: душа, по крайней мере, чувствовала себя прекрасно. Не сказать, что это как-то придавало сил, но учить было нужно и оставалось только завидовать терпению опекунов. Легко им говорить! Наизусть эти стишки выучили.
Начался уже четвертый месяц, а до самостоятельного и независимого члена общества, который мог бы, например, в одиночку ходить в магазин, готовить и пользоваться стиральной машиной, мне еще предстояло дорасти. Из успехов – ноги уже почти не цеплялись одна за другую, хотя Рафаэль периодически подхватывал меня на лестнице за секунду до. Подчерк тоже стал более разборчивым, палочки уже можно было отличить от кружочков, и я пристрастилась переписывать ноты для Азара. Один раз даже решила сочинить свою мелодию, начертила такие же значки, расставила их по всему листу и оставила подарок на рояле. Музыкант почему-то посмеялся и играть не стал.
Потолок не подарил особого сочувствия. Взгляд вернулся в книгу. Буквы тонули и растекались по залитой солнцем странице, мысли и вовсе залегли на пустынном дне сознания без всякой надежды всплыть на поверхность.
– Пра-во-су-дье, – прочитала я по слогам. – Раскаивалось в том.
– Хорошо сказано, – заметил Азар. Все это время он дремал, положив голову на колени Рафаэля, только изредка поправляя произношение. – С чего люди вообще взялись судить других, когда у каждого как минимум одна своя правда? О каком правосудии может идти речь, когда среди них нет единого эталона? Да даже мы просто ведем людей, их историю и судьбы по определенному пути, подталкивая на нужные по замыслу поступки и решения. И никто ведь с полной уверенностью не может заявить правильно оно или нет. Это просто жизнь, такая, какая есть.
– Ты же знаешь, многим тяжело жить без четко обозначенных законов. С ними спокойно и понятно. Можно обосновать поступки и эмоции на основе общепринятых принципов морали. Например, сказать, что сердишься на человека потому, что он поступил «плохо», а не потому, что тот совершил нечто противоречащее ожиданиям и установкам.
– Но есть же люди, которые поступают плохо даже по общим нормам и их оправдывают, – не поняла я.
– Любое имя можно очистить, если подобрать правильную щетку – сказал Рафаэль. – К тому же, чаще всего выбирают ту правду, которая удобна. А удобнее всего – не решать.
– По крайней мере самостоятельно. Приятно, наверное, когда не нужно думать самому. Когда тебя направляет некий лидер, как мама ведет за ручку в детский сад. И неважно куда, остальные тоже идут, значит там хорошо.
Клуб философов распался под пронзительную телефонную трель. Я подала трубку старшим.
– Слушаю … Чт. Куда? … Я занят! – рявкнул Азар и отбросил мобильник с таким отвращением, будто это был ядовитый паук.
– Требуют? – спросил Рафаэль.
– Не обращай внимания. Без меня разберутся, – Азар осторожно положил голову ему на плечо, закрыл глаза и тихо попросил: – Почитайте ещё.
Почитать не удалось – на этот раз позвонили Рафаэлю. Тот ответил, выслушал и, не сказав ни слова, сбросил.
– Ази?
– Хм?
– Видимо, не разберутся.
– И до тебя докопались?
– Это Вельзевул, – Рафаэль задумчиво вертел телефон между средним и большим пальцами. – Она со мной редко общается. И ещё реже обращается по имени.
Азар болезненно скривился. Я неловко коснулась плеч опекунов, закрыла книжку и встала.
– Пойду на учебу. Буду дома к вечеру. Как думаете, успеете вернуться?
– Боюсь, нет. Но очень постараемся. Возьми ключи, на всякий случай.
После занятий я спустилась в библиотеку, поджидая Катю. Наши дома оказались довольно близко друг ко другу, так что мы то и дело сталкивались на улице. Сестра подметила, что вокруг меня никогда не собиралось компании и предложила ходить вместе, чтобы «ты, мелочь, не потерялась».
Местечко тут было приятное. Настоящий город с небоскребами шкафов, где ютились тихие обитатели – книги. Те, которые спрятали в переплете целые фабрики Steinway & Sons и Mengaschini, а из-за персонажей страдают деревья и офисные работники. И те, что в свое время украли читательскую душу и навсегда заточили ее меж особенно проникновенных строк, подчёркнутых карандашом и заклеенных цветной закладкой. Пылились и сборники стихов, где за лепестками роз, грязью гроз и пролитой с любовью кровью толком не разглядишь мысль. А также карты, документы, учебники. Один из них – «Краткая история Братства: от племенных шаманов до Шведской унии. Том первый», – расположился со мной на кушетке.
Оказалось, быть вактаре не так уж и приятно. Участь волшебников из мультиков была приятнее хотя бы тем, что они способны колдовать направо и налево огненные шары, когда только вздумается. Даже придворные в моем королевстве могли в любой момент сдвинуть вещь с места, не касаясь оною или сотворить еще какой-нибудь примитивный трюк. Здесь такие вольности не прокатят. Каждый шаг вактаре контролируется Братством и должен служить, как и упомянул Гавриил, во благо. Непонятно только чье.
Некоторые формулы и вовсе работают только на листе. Но так как долго держаться там тяжело, особенно начинающим, а тренироваться необходимо, был заключен договор с вэкстами, согласно которому ученики могли посещать так называемые зоны, где граница между слоями истощилась.
Вот отсюда стоило начать записывать. Я вытряхнула содержимое сумки в поисках чистого кусочка бумаги, вынула из-за уха, как носила теперь по примеру Рафаэля, огрызок карандаша и принялась конспектировать. «Документ о сотрудничестве с хранителями зон был подписан в … г. до Р. Х. на территории современной Швеции. В каждой стране локализации они назывались по-разному. Так, к примеру, у кельтов вактаре отправляются в сиды, у славян в навь, у арабов в ахират, и т.д. При входе необходимо предъявить пропуск – хальсбанд…».
Дочитать о подобном явлении я не успела – чьи-то ладони закрыли мне глаза. У Кати наконец закончились практики. Оставив книги на столе, мы поспешили к выходу. Сторож уже почти запер дверь. Увидев нас, он засопел, но выпустил на волю и скрылся в коридоре.
Парк пожелтел от закатного солнца. Теплый ветер играл с волосами, трепал алые флажки на фонарных столбах, шумели листьями кудрявые кроны каштанов. Я провожала глазами разномастных прохожих и краем уха слушала рецензию подруги на Собратьев.
– …Ромка вообще молодец. Он и с подмастерьем главного магистра дружбу водит, и со старшим там каким-то знается, и вообще. Вот познакомишься с ним – увидишь. У нас пока как бы ничего серьезного. Так, гуляем, все дела. Но, если тебя к нему на пару возьмут, то будешь моим личным шпионом. А что? Константин Сергеевич наставник классный. Сама надеялась, что буду с ним учится, но потом меня забрала Анна Юрьевна. А я теперь даже рада. Прикольная женщина. Не ругается почти, так, нудит иногда. Знает, как жестко приходится подмастерьям и без блевотного препода, вроде Хальпарена. Говорят, он наполовину леший. А как по мне, так наполовину олень. Может возраст сказывается, нет для него ничего современней, чем древние саги и руны
– третья сотка скоро, вроде как. Профессионал, конечно, тут не спорю. Его из Скандинавского Братства изгнали, баллы скинули, а он еще полторы тысячи с нуля набрал. Че там стряслось, правда, не знаю, но на ушко нашептали, что с ученицей был инцидент. Девки, сама знаешь, на что думают, но чет не особо верится. Проще выжить в схватке с ранаре, чем подобрать ключи к его сердечку…
– Ключи! – я закрыла глаза и потерла переносицу, презирая все миры от тройки до тысячи (возможность существования последних волновала в последнюю очередь).
– Вот только не говори, что ты их забыла.
– Тогда наслаждайся тишиной.
– А дома никого? – она выслушала обещанную тишину. – Слушай, может этот пень еще не ушел? Попросим пропустить, вряд ли ты первая растяпа в истории Братства.
Мы вернулись к будке и постучали. То ли сторож уже ушел, то ли старательно игнорировал назойливых подмастерий. Катя со злости пнула ворота. Те, извиняясь, взвизгнули и поддались. Мы переглянулись. Значит, успели вовремя.
Двор пустовал. Мрак коридора встретил нас довольно равнодушно. Шум фонтана разбавлял напряженную тишину, а вот птицы умолкли. Катя то и дело оглядывалась по сторонам, цепляясь за мой рукав после каждого шороха. Когда мы дошли до врат в мир знаний, она уже почти повисла у меня на локте.
– Ты чего, темноты боишься?
– Во-первых, не боюсь, во-вторых не ее, а того, что может быть в ней. Заметила, что птицы не поют?
– Ну, деревья, по крайней мере, растут. И мы плечом к плечу… а у певцов антракт сейчас, наверное. Ночь все-таки, – я дернула ручку, но у дверей сегодня случилась незапланированная забастовка. – Запер, зараза.
– Ага, соловьям – привет. Ночь у них. А, Навь с вами! Дай эту дрянь сюда. Сильная и независимая женщина разберется.
Сильная и независимая женщина принялась дергать дверь. После пары неудачных попыток она вытащила из прически шпильку и принялась тыкать ею в скважину. Спустя еще десяток минут мучений, независимая женщина закатала джинсы и сняла с крепления на голени маленький ножик, которым принялась ковырять проем, выслушивая мои неуклюжие советы в поддержку морального духа.
Но даже эти старания оказались тщетны. Я не выдержала и тоже стала ковырять замок, уже представляя прелестную ночевку на улице и дальнейшей встречи с кем-нибудь из знакомых того старика в форме, когда Катя внезапно перехватила мою руку.
– Стой! Идея есть. Ты помнишь на каком столе вещи оставила?
– Ну, возле шкафа в углу, секция там про…
– Короче, – перебила она, – стой тут и не дергайся. Попробую зайти через лист, все забрать и назад. Это пара минут буквально.
Катя отпустила меня, отступила в сторону, прищурилась и повела рукой по воздуху. Потом, будто уловив невидимую ниточку, сжала кулак, шагнула вперед и исчезла. Удивляться уже давно было нечему. Оставалось только ждать в гордом одиночестве, рассматривая двор сквозь пока незакрытые окна. Угольки костра на горизонте тлели все с меньшей и меньшей уверенностью. Где-то вдалеке ворчали моторы автомобилей. Уставшие за день глаза произвольно закрылись, оставив сознанию только едва уловимый терпкий запах скошенной травы.
– Миссия провалена, Ваше величество.
Сердце ударилось о грудную клетку с такой силой, словно намеревалось вырваться и вылететь в окно, но вместо этого рухнуло в бездонную пропасть. Я отскочила от стены, оборачиваясь запнулась о собственную лодыжку, рухнула на пол и, не обращая внимания на боль, подняла голову, готовясь к худшему. Рядом стояла согнувшаяся то ли в поклоне, то ли от приступа неконтролируемого смеха по негласным заветам дружбы Катя. Она посмотрела на меня, истерически взвизгнула и повалилась на колени, продолжая хохотать, задыхаться и пищать:
– Тебя… в-в футбольную команду. Так эффектно падать… надо у-уметь.
Более-менее успокоившись, Катя помогла мне встать.
– А ты меня почему величеством назвала? – на всякий случай уточнила нервная часть меня.
– В смысле? Да по приколу. Нам сегодня, – поморщившись добавила Катя, поправляя волосы, – как-то несказанно не везет. Там блоки стоят, ну, стена такая из плюща и руна, прям на струнах нарисованная. Охраняют, придурки старые. Было бы что! Коллекцию новых земель с замками Ольшанским…
Она запнулась на полуслове, оглядываясь. Где-то неподалеку послышался тихий всхлип.
– Это ты ревешь или я реву?
Прежде чем последнее «ву» слетело с губ, снова раздалось хлюпанье. Катя мотнула головой в сторону коридора и схватила меня за локоть. То ли мрак сгустился сильнее скромных возможностей человеческого глаза, то ли одолел нашу психику и довел обеих до слуховых галлюцинаций, но рядом никого не было. Вернулись мыслишки о том, чтобы вернуться к пыткам упорного замка, но высвободить руку не удалось. Моя спутница будто окаменела и цеплялась за нее с силой железных щипцов для ковки оружия. На молчаливый протест она только шикнула и опять уставилась в темноту. Я уже открыла рот, чтобы возмутиться, когда наконец увидела причину паники.
В полуметре над землей мерцали два знакомых мутно-белых овала. Вглядевшись повнимательней, получилось различить очертания тела малыша. Он действительно стоял на четвереньках, широко расставив тонкие передние конечности, и, чуть наклонив непомерно большую голову набок, разглядывал незваных гостей. Я улыбнулась:
– Привет, дружок. Ты чего здесь совсем один? Мы тебя напугали, да?
– Ты двинутая?! – Катя дернула мою многострадальную рубашку. – Заткнись и не рыпайся, если жить хочешь.
– Ты из-за этого крошки?
– Этот крошка нас сейчас потреплет немножко. Вот, – подруга вручила мне нож, а сама потянулась в карман, приправляя голос драмой, достойной детективного сериала. – Надо сваливать сию же секунду.
– Так мне сваливать или не рыпаться? – я взяла нож двумя пальцами. – И что мне с этим делать?
– Тц! Ну, можешь в него кинуть. Так, сейчас медленно отступаем. Когда скажу «беги» – беги.
Существо внимательно наблюдало за нашей суетой и не двигалось до тех пор, пока мы не стали пятиться. Тут оно весело всхлипнуло и под глазами растеклась линия очаровательных жемчужин зубов. Еще шаг, ближе. Кажется, ему очень нравилась такая игра. Чем дальше, тем быстрее он полз вперед, неуклюже переставляя непропорционально длинные ручки и ножки. Катя продолжала рыться в кармане, не отрывая взгляд от «крошки». Наконец ей удалось вытащить горстку каких-то бусин, две из которых выскользнули из кулака и покатились в сторону. Вся наша троица остановилась.
– Отвлеки его, – пафосно прошептала неудавшаяся повелительница бисера и, согнув колени, но не оборачиваясь ни на секунду, потянулась за потерянным добром.
Я вспомнила про нож и, следуя инструкции, кинула его вперед. Железка, не пролетев и метра, с лязгом упала на пол. Судя по всему, что-то пошло не так – чуда не произошло. Лицо подруги не выразило ни сожаления, ни удивления.
– Не, ну, ты дура? – без какой-либо интонации спросила она.
Существо посмотрело на нож, подняло голову на нас и оскалилось веселее прежнего. Кате наконец удалось подобрать сбежавшие бусинки и выпрямиться во весь рост. Она перехватила мое запястье и швырнула в преследователя весь набор блестящих шариков. Те вспыхнули, взорвались на лету и коридор окутали плотные цветные облака какого-то порошка с едким запахом специй. Над ухом раздался крик «Бежим!», и мы рванули прочь от трижды проклятой библиотеки. Пришла моя пора цепляться за Катю. Она тащила меня вперед, а я старалась не споткнуться, считая и контролируя каждое движение.
Легкие сдали едва мы двинулись с места. Каждый шаг отдавался предательским эхом в коридоре и где-то внутри черепной коробки. Позади шлепали босые ноги. Всхлипы сменились на визгливый смех. Коридор и не планировал заканчиваться, только пару раз вильнул в сторону, ведя нас в тупик или узкие щели меж стенами. Топот за спиной сменился на звенящий скрежет, перемещаясь к потолку. Поднять глаза у меня не хватило духу, а вот Кате это не составило труда. Она затормозила как раз вовремя, чтобы не влететь прямиком в объятия спрыгнувшего с потолка «крошки». Видимо, тому надоело играть в догонялки, насколько мне известно, бегать по стене в этой игре не разрешается. Хотя улыбочка никуда не пропала, даже стала шире. Драться с таким жизнерадостным созданием совершенно не хотелось. Подруга тоже не хотела портить ему настроение, а потому прежде чем он бросился к нам, дернулась наискосок, влетела в ближайший кабинет, втянув меня следом, захлопнула дверь и прижалась к ней спиной. Дерево дрогнуло, будто в него кинули мяч для боулинга. Раздался скрип когтей с перерывами на хлюпанье и смешки.
– Чего встала? Тащи стул какой-нибудь, – Катя отчаянно сопротивлялась толчкам со стороны коридора.
Я огляделась. Стул —конечно, очень полезная вещь. Но хозяева этой комнаты считали иначе. Зал шел неровным полукругом, на полу выжжен замысловатый рисунок, потолок, исписанный непонятными символами, уходил высоко вверх, прерываясь на узкие окошки. Посреди комнаты без какой-либо опоры висела стеклянная столешница, в поверхности которой отражались синие огоньки, парившие по комнате. Стен практически не было видно из-за книжных шкафов и сервантов, заполненных всякой всячиной: от бумаг и колб с сушеными цветами, жидкостями и порошками, до резных шкатулок и костей различных габаритов и форм. Я принялась таскать книги и коробки к дверям, чтобы хоть чем-то забаррикадироваться от ошалевшего обитателя Братства. Скоро Катя смогла присоединиться ко мне. Параллельно мы решили искать телефон или что-то подобное чем можно было бы вызвать подмогу.
Около очередного шкафа в углу лежали то ли бесформенный мешок, то ли коробка. По пути к ним под ногой что-то чавкнуло, будто подошву окунули в лужу. Ночная мгла уже порядком надоела. Я высыпала содержимое ближайшей колбы на пол и отловила в нее один из огоньков. Импровизированный фонарь пролил свет на истинную сущность вещей. К горлу подступила рвотная масса.
На полу лежало тело сторожа. Конечности неестественно изогнуты, от живота осталось только неразборчивое месиво. Перед глазами мелькнула огненная вспышка. За спиной раздается истошный вопль. Сверкают и угасают чьи-то до слез знакомые пустые глаза. Кисть пронизывает острая боль. По белому мрамору течет алая струйка. И только пламя, пламя, пламя…
– Лили! Ну же! Давай, малая, подъем, – Катя сидела рядом и трясла меня за плечи. Голос ее дрожал. – Ну не дури! Нам выбираться отсюда надо.
– И как ты предлагаешь это сделать? – спросила я. Тошнота еще не отступила, но следовало хотя бы сесть для приличия, а то как раненая под небом Аустерлица. Тьфу!
– Очнулась! – воскликнула она и оставила мои плечи в покое. – Тебя из-за сторожа так шибануло? Я не разглядывала, конечно, но, по ходу, это ырка постарался.
Как бы в подтверждение ее слов, в дверь ударили, книжные баррикады слегка осыпались. Катя бросилась их поправлять, бормоча под нос что-то о лешем и прочих сказочных персонажах. Страх сменился раздражением. Шел уже невесть какой час ночи, а мне до сих пор не дали лечь в постель. Пора было заканчивать эти дурацкие шутки.
– Кот, ты вроде собиралась валить отсюда. План есть какой или придумать?
– Вообще-то, есть вариант, но тебе не понравится.
– Мне не понравится, если мы останемся тут до утра. Или навечно. В качестве изуродованных призраков.
– Не быть нам призраками. Мы ж вактаре. А вариант такой. Я сейчас выхожу на лист и зову мастера. А ты остаешься тут и ждешь нашего возвращения. План надежный как советы сиаре
. Вопрос в том, доверяешь ли ты мне.
Предаваться размышлениям моральных сил не оставалось. Я махнула рукой, мол, иди на все свои измерения. И она ушла. В другую реальность. Известную мне в той же степени, что и природа вышеупомянутых таинственных сиаре с их советами.
Монстр за дверями все еще уныло царапался и хихикал как припадочный. Я рассмеялась ему в ответ. Получилось не очень натурально, скорее карикатурно истерически. Сторож тоже никак не отреагировал на попытку в актерство. Ну и черт бы с ним, как здесь выражаются. Кстати о чертях и их коллегах. Я подтянула и прижала к себе колени, стараясь унять дрожь где-то под ребрами, родившуюся при мысли о том, что скажут Рафаэль и Азар, когда узнают, какой балаган был устроен моими стараниями этой ночью в Братстве.
В аккомпанемент невеселым мыслям где-то в стороне раздался всхлип. В следующий момент будто в романтической комедии наши взгляды встретились. Спрашивать, как этот гений пролез в кабинет, наверное, было невежливо. Однако я поинтересовалась. Весьма витиеватым выражением, украденным у Азара, за что можно было бы легко схлопотать, находясь в другой компании, но малыш ничего не понял, а потому не обиделся. Только моргнул и подполз ближе. И еще ближе. И еще.
Я подобрала внушительный учебник, лежащий поблизости, и попыталась заговорить с настойчивым поклонником, но в горле пересохло. Тот в свою очередь остановился, улыбнулся и протянул ко мне костлявую переднюю конечность. Стоило бы стукнуть по ней тяжелой книжкой, но страх сломать мелкому руку перевесил. А потому я не нашла ничего лучше, чем сунуть том ему в растопыренные пальцы и отъехать по паркету назад настолько далеко, насколько возможно.
Крошка слегка обалдел от неожиданного приступа щедрости и уставился на подарок. Потом поднял мутные кристаллы белков на дарительницу, скуксился. Ни в чем невиноватая книга полетела в стену и ударилась о шкаф. Мелкие безделушки с оглушительным звоном поскакали на пол блестящим водопадом. Вот так и делись увлечениями с другими. Несчастный получатель скорее всего не умел читать или не изголодался по новым знаниям так же, как по свежей крови. Он двинулся вперед. Я сжалась в комок.
Чья-то сильная рука обхватила меня за талию. В воздухе между нами точно огромный щит вспыхнула кружевная вязь огненных нитей. Тело нападавшего прилипло к ней, обмякло и с неприятным звуком шлепнулось на землю.
– Вы в порядке, фрекен? Он Вас не тронул? – прозвучал над ухом учтивый голос Хальпарена. Дождавшись пока я покачаю головой, магистр продолжил: – Погодите минутку. Стоит завершить дело.
С этими словами он потряс свободной рукой, освобождая кисть, на которой показался веревочный браслет с металлической подвеской в виде охотничьей стрелы. Мастер захватил ее в кулак, уколол палец и повернул наконечник.
Древко засияло, как если бы внутри него разожгли зеленый костер. Безжизненная масса останков дернулась, сверкнула, растеклась по полу и тут же испарилась, словно вода, вылитая на горячие угли. Хальпарен отпустил подвеску, встал и подал руку, помогая подняться. Затем окинул меня внимательным взглядом блестящих желтых глаз и, убедившись, что все в порядке, вывел из кабинета.
– М…Мастер? Там сторож… у-умер.
– Тонко подмечено. Правда, теперь он не сторож, а всего лишь куча плоти и блеклых воспоминаний. Думаю, труп не обидится, если мы предоставим ему пару минут на рефлексию.
Мы молча шли по опустевшему слегка потрепанному когтями и следами взрывов бисера коридору. Птицы все еще не желали петь. А может и чирикали временами, я этого не слышала. В ушах звенел какой-то невидимый, но очень назойливый комар. По щеке потекла крохотная капелька. Нет, никто, естественно, не плакал. Просто вода какая-то. Странные эти ваши трехмерные организмы.
Желтый свет фонарика преломился в глазах магистра, будто собираясь посоревноваться в яркости оттенка. К нам с гулким топотом спешили две фигуры.
– Ли! – воскликнула Катя. Секунда – и от крепких объятий едва не хрустнули кости. – Ты как? Живая?
– Все-все нормально. Мастер вовремя прибыл. Вы… Вы простите пожалуйста. Мне очень-очень жаль, честно. Я ключи забыла, а Катя помочь хотела, она не виновата. Мы не хотели, чтобы так получилось.
– Да ну что ты, – затараторила Анна Юрьевна. – Главное живая-здоровая. Мы уже так переживали, мамочки рОдные! Ума не приложу, откуда этот гаденыш взялся.
– Многовато углекислого газа на кубометр, – скривился Хальпарен.
– Да я уж и опекунов ее позвала, на всякий случай. Говорят, новости такие… ой, уж не знаю, что и делать.
– Так как все силы уже потрачены на переживания и приложение ума, то оставшиеся вопросы мы будем выяснять, только после того как дети отправятся по домам. В том числе и причину появления этого ырки в стенах Братства.
– И не только этого, – отозвался глубокий, но резковатый голос. Старшие ожидали у лестницы. Азар допечатал сообщение, спрятал телефон в карман и продолжил: – За последние четыре месяца ситуация становится только хуже. Мы пока не связывались ни с лоргами, ни с вэкстами – сообщений из зон не было, но происшествий от простых встреч со смертными до несчастных случаев прибавилось.
– Вы сказали, несчастных случаев? Кого-то ранили?
– Убили, – вздохнул Рафаэль. Соскользнул с перилл, жестом подозвал меня. – Этим утром перешли еще две души. Супруги. Выжил только их сын. Он из ваших, сумел защититься, но… причину такого наплыва мы пока не выяснили, – он выудил из кармана платок, промокнул ту непонятную капельку. Я еще раз вытерла щеку кулаком.
– Очевидно, обострение перед Купальской ночью, – предположила Анна.
– Очевидно, конец мая теперь – самое время для обострений, – фыркнул Хальпарен.
– Что бы это ни было, надо проверить лист.
– Я догадался, Анна Юрьевна. Благодарю за неоценимый вклад. Теперь, когда все эксперты высказали свое авторитетное мнение, предлагаю увести молодых дам и взять на себя бремя обязательств. Хорошо бы успеть убрать труп до того, как начнутся практики.
Это было лучшее предложение из всех, что я услышала за сегодняшний день. Обижаться на манеру Хальпарена не было никакого желания. Вообще, мечта сейчас была только одна – лечь в постель и не вставать ближайшие пару лет. Ну, или хотя бы до обеда. Бархатная сажа глубокой летней ночи сменилась на прохладную пустоту, едва я коснулась рук опекунов.
Примечания
[1]Песня «Корень мандрагоры» Сплин.
[2] Siare – видящий (швед.).
Есть в графском парке черный пруд
В глубине Нави был пруд. Самый обычный, даже неприметный, если вы привыкли подмечать только вещи, заметные каждому. А если не привыкли замечать вовсе, то наверняка и не знали бы о существовании крохотного черного зеркала в пушистом ободке мха и дырявой раме грузных старинных дубов.
Однако навьи стороной его обходили не из невнимательности. Место это считалось дурным. Тревогу посеяли времена, когда лес еще не огородили неприступным забором и тогда еще сухую поляну украшали маленькие домики на прокуренных травяным дымом ножках, бывшие жители и нынешние просто обитатели которых вросли носами в потолки, хотя должность главной Бабушки Яги уже числилась занятой. Но как повадились люди деревья прямо по берегам Смородины без разрешения рубить, Дедушка, он же Дядька – главный хозяин лесной наш, не на шутку рассердился. Все под воду ушло. Предупредил так. Правда, другие редкие избушки остались нетронуты. Позже они стали попросторнее. Некоторые вэксты живут в них по сей день, а вот вактаре все-таки рубят окна и ставят печи – неуютно, мол.
Но то пугало стариков. Молодых же отвадило отсюда то, что заповедный уголок облюбовал себе когда-то шведский граф, сын головонаклонного, то бишь многоуважаемого Дядьки-лешего, чьё имя произнести было сложнее, чем закрутить язык кельтским узлом. Только потому, конечно, что узлов тех тут никогда не видали.
Прибыл этот граф в те нехорошие годы, когда крестьян еще не раскрепостили, а страну поделили. Прибыл, но сразу никому не приглянулся – больно страшно выглядел. Это сейчас он плечи расправил, а тогда как увидишь его, тощего, угрюмого, едва ли на отца своего похожего, словно бы из-под подпола вытащили, пожевали да свиньям под ноги сплюнули, так и не подступишься. Горе у него было, говорили. Большое горе и не одно. Дядька его годами не трогал, но как мать умерла – стал, вроде как, ее волю исполнять. Навьи – народец добрый, понимающий. Принять приняли. А только понять не вышло – языка сразу не знал. Ни на мове, ни по-русски, ни еще как. Учить пришлось.
Но не все к нему сразу потянулись. А потому всё, что братец у него был, который в чаще этой с рождения жил. Старший. Пущевиком звать. Тому, как ветками разросся, Дремучую, то бишь дикую часть Нави по ту сторону реки, под контроль дали, а пока отец за границей жил, так и другую часть, к воротам, что ближе. И все бы хорошо, но нрав у него по сей час под стать гнили грибной. Никому покоя не давал – то тропы спутает, то птенцов или мышат каких из гнезд на обед повытаскивает, а то и вовсе баловаться начнет да терновник колючий прямо на главную площадь протянет, не вырубишь. Дядьке жаловались, конечно, но у него свои причуды, больно детей своих любит. Но вот однажды во время разбоя очередного – Дуб главный хотел ради забавы сором всяким оплести вместо цепи золотой, вдруг на графа наткнулся. Так тот руки вскинул. Что отсек, что выкорчевал. А потом глазами сверкнул, сам лозу из-под земли пустил. За пару минут каких назад загнал. И мало того, что загнал, так еще и барьер поставил – несколько столбов по линии берега выросли, а на них руны. Их теперь каждую весну дорисовывают.
С тех пор сам взялся за частью ворот следить. За «Мольвактеном», как он говорил. Язык, между прочим, выучил, сам стал помощь предлагать. А к нынешним дням уже все знали: беда или непонятность какая – Хальпарена звать надо. Тот и совенку из дупла выпасть не даст, и Лихо Одноглазое с опушки выпроводит.
Там его и в Братство приняли, в избушках вактаре жить разрешили. Он одну из них занял, но едва ли когда-то в ее стенах ночевал. Все в глуши бродил, нигде-то его не словишь, нигде-то он не задерживался. То в топях тень его кто заприметит – тень есть, а следов не оставит, не любят навьи, когда траву топчут. То в закутках заросших травы расплетает – светлячки у рогов его кружатся, на плечах сидят, вот и видно. То у Смородины с Жевжиком сидит – молча чаще всего, Жевжик рыбу ловит да назад выпускает, граф наблюдает, веселье такое. А то, что реже, и на Главную площадь заглянет – с Баей у Дуба словом-другим перекинуться. Бая все мурлычет, правда, но, как и все кошки, прекрасно его понимает. Если хочет.
И только то и дело захаживал к тому пруду. Захаживал и подолгу, точно один из тех древних дубов, молча глядел на мягкий блеск лесного мориона.
Вот и теперь стоял. Голову склонив набок, руки сложив за спину. Слушал. Думал.
Однажды он хотел тут утопиться. Утопить себя. Утопить воспоминания. Утопить боль.
Пруд тела так и не взял. Зато вобрал столько слез, сколько нашлось за блеском золота. Вобрал в себя всю память, плотно похоронив на вязком дне. Возможно именно из-за них пруд стал таким чёрным. Лишь кое-где расцветая крохотными светлыми пятнами – нежными белыми лилиями.
Он любил эти цветы, но едва ли когда-то посмел прикоснуться к их лепесткам. Это казалось чем-то неправильным, приблизься хоть на шаг ближе – и они станут темнее самых жутких дней в его жизни, рассыплются хлопьями и канут во мрак, на дно пруда. Цветы всегда были чем-то особенным. Всегда отмечали собой важные моменты. Особенно лилии.
Лилии росли в саду их старого дома. Мать собирала их в букеты, приносила в дом. Маленьким, он отвлекался от уроков и исподтишка смотрел, как она подрезает им стебли, ставит в кувшин на столе, а потом, погладив его по голове – рожки тогда еще едва проглядывали из-под волос, – выходила за водой. Тогда можно было стащить с кухни пару хлебцев.
Цвели они, когда он стал мастером. Первая подмастерье – Ингрид, шла рядом почти вприпрыжку и щебетала о том, как попросит служанок вышить их на новом форменном плаще в память о таком знаменательном дне. А он тогда смеялся, мол, будет в ее жизни еще столько знаменательного, что хватит и на тысячи букетов после. Смеялся, вы подумайте. Первая подмастерье. Первая и последняя.
Потом он не видел их несколько лет. На листе цветов нет – один плющ и тот не совсем растение, так, ковер на струны, вибрации смягчить. Не видел никого и ничего, пока отец Елисея не уговорил. Старшим тогда до него дела не было. Времена тяжёлые приближались. Впрочем, когда они были лёгкими?
Лилии красовались на сколотой фарфоровой чашке с водой, которую ему вынесла слепая старушка из тогда еще нетронутой деревни. Хотел он зайти к ней и на обратном пути, но нашел лишь обугленную трубу печки. Печи горят плохо. Он не любил огонь. А в те годы возненавидел вовсе.
Появлялись они на марках конвертов, содержимое которых он почти никогда не хранил. По крайней мере в бумаге. От мыслей избавиться труднее.
Он забывал то, что так важно помнить, но слишком хорошо помнил то, что так хотел забыть.
Особенно последний раз. Тогда ими пах отвар. Ими и еще чем-то. Воды Смородины клокотали в крохотном котелке, вздыхая туманными парами. Он помнил каждый завиток. Каждое слово разговора. И синие глаза сиаре
. Не глядевшие прямо в душу, нет. Они владели душой. Это они заметили его у пруда. Если бы не эти глаза, он бы уснул на дне. И был всплеск, и была тьма. День первый.
Спрятав продрогшие плечи под зелеными складками материнского плаща, он слушал бурю. Бурю, которая долгие годы бушевала в его сердце, а теперь будто бы ненадолго вылилась под пальцы видящего и стала предсказанием: ранней весной он найдет то, чего желает, но не ожидает. Ужасная формулировка. Всегда какой-то отвратительный подвох.
С одной стороны, сиаре не врут. Только вот ничего он больше не желал. Не хотел быть мастером, не хотел быть вактаре, да и просто быть особо не хотел. Потеря и годы изгнания выбили из него любую любовь к людям и жизни. Одно сочувствие да понимание. Но никак не желание.
А вот пришла она. А она ли это? И так ли это важно? Нужно ли магистру, графу, нужно ли ему это тепло? Ничтожный цветок в петле пальто. Зачем? Для галочки? Нужен ли ему вообще хоть кто-то теперь? Раньше был. Раньше, когда никто не пришёл, не помог, не выслушал, не поддержал. Раньше, когда ему был нужен весь мир, а миру он был совершенно не нужен. Сейчас он и сам в праве не приходить, не помогать, не слушать. Сейчас безразличие мира стало взаимным. Нет. Никто не нужен. Ничего не нужно. Ничего кроме спокойствия. А спокойствие нарушили.
В ответ этим мыслям Хальпарен почти скривился.
Непонятно ещё что она из себя представляет. Девочка-девочка. Сколько это ей? Выглядит больно молодо. Больно вот именно. Что может из себя представлять ребёнок в? Да каком бы то ни было возрасте. Ничего ещё не видела, ничего еще не знает. Много чести думать столько о том, кто и думать еще не научился. Возможно, если бы не разговор с сиаре, читай абсолютная глупость, он бы и не заметил её глаза. Голубые у вактаре. И что? У Ингрид серые были. У абсолютников любые бывают. Эка невидаль. Сказал бы отец. Тьфу, какой отец. Не настолько стар, чтобы отцовскими фразами. Если вот так в пруд смотреть, так и вовсе, больше тридцати не дашь. Тридцати этих конечно никуда и не заберёшь, особенно с колена проклятого. Надо трав выпить.
С другой стороны, прошу понять, что в тот день у него опять болело колено, а потому светлых мыслей о мире ожидал бы только самый верный в мире пес. Не всегда он рассуждал так мрачно. Пруд помнил и редкие улыбки, когда навьи приносили ему на порог избушки охапки черемши или лепешки камышового хлеба в благодарность за помощь или просто так. А бывало, и когда приходили письма от тех далеких знакомых, кто знал его давно и уважал до сих пор. Помнил, и расцветал новыми светлыми бутонами. Что до сиаре, одно условие держалось крепко уже который век. Он давно ничего не ожидал.
Впрочем, нет. Еще кое-что. Одно чувство, которое все-таки поддавалось пониманию. Пожалуй, стоит назвать это любопытством. Она не испугалась. Не скривилась, даже не удивилась. Скорее.
Хальпарен прищурился, разглядывая мотылька на краю лепестка, попытался подобрать верную мысль.
«Восхитилась»? Будто бы чересчур. Впрочем, все это суета сует. Но действительно, любопытно. Ни его, ни ырку. Мотылек улетел. Ырка. Он и думать о нем забыл. Найдется. Может, кто-то его уже. М-да. Вечером назад. Константин просил помочь. Совсем устал.
***
Когда он вернулся в Братство, в коридорах повисла приятная тишина. Никого. Кроме, разве что сторож, кажется, где-то на главном входе щелкал замок. Оно и к лучшему, работать не помешают.
Константин оставил записку с делами. Для начала: рунные заготовки – маленькие бруски дерева или камешки с нанесенным рисунком. Сделать, разложить, пересчитать, заполнить документы.
Писал он всегда пером, не нравились ему ручки. Удобно, но неинтересно. Подчерк будто бы совсем другой, некрасивый сразу.
Не все камни и деревяшки подходили для рун, даже из тех, что подмастерья уже отобрали. Опытный глаз магистра все-таки лучше отбирал подходящие. Те, где струнной энергии накопилось достаточно. Потом наносился рисунок. В будущем их, к примеру, удобно активировать разом по нескольку штук, вместо того, чтобы чертить каждую отдельно.
Дела шли быстро. Он в свое время не один ящик такими наполнил. Femton, sexton
. Тут Хальпарен приостановился, прислушался. Шум какой-то? Сторож наверняка. Двери нормально закрыть ему не судьба. Без стука.
Sjutton, arton
, позвонить в аптеку, надо еще. Опять удары. Нет, в самом деле, чем нужно болеть, чтобы так стучать? Выйти, что ли? И без того противным считают. В аптеку значит.
Последний камешек улегся в шкатулку. Хальпарен провел кончиком пальца по краю, пересчитывая заново. Вот и стихло все. Аптеку. Тьфу ты! Какую аптеку? Это, sjukhus
, больницу или как ее, у них кровь.
Крышка плотно защелкнулась, выпустив напоследок маленькое облачко искристой пыли. Сверху налип листок с пометкой. Теперь оставалось только дописать.
За стеной послышался далекий неуверенный оклик.
Не разобрал. Птицы?
На бумагу слетела чернильная капля.
Что-то неладно.
Он отложил перо, вышел в коридор.
Никого. Один шум. Кажется, около библиотеки. Или Смотровой?
Визг. Хальпарен стянул плащ с двери, на ходу набрасывая его на плечи. Нехорошее предчувствие тонкой ниточкой тянуло во тьму.
Обходным будет быстрее. Через кабинет Елисея.
Грохот. Звон. Дикий крик.
Толкнул дверь. Ырка. Девушка. Секунда. Резкий жест. Вспышка руны дагаз. Следом щит. Он на коленях, а у груди копна черных кудрей.
И вновь этот вереск. Шампунь с ним, похоже. На этот раз не пугал. Подготовишка – «Ли-ли, на второй слог ударение…», чуть повернула голову. Узнала его голос. Вздохнула. Сердечко трепетало крохотным мотыльком. Ну, тише-тише, вот уже и нет никого.
Руну дагаз он хорошо подобрал, ырки огня боятся, да и просто свет не жалуют. Рисовать, разве что, долго, но годы практики уже набили ему руку. Набили и отбили. Потом прошла короткая процедура обнуления. Жаль таких выскочек, если честно. Их едва ли удается вылечить, только так, вытаскивать энергию струн и возвращать листам. Он встал, подал Лили руку и, тенью обогнув осколочные горы на полу, вывел в коридор. Тот походил теперь на жертву революционеров. Хальпарен незаметно мотнул головой. О другом лучше подумать.
Вот нехорошо получилось так, за талию. Не тактично. А как иначе? Не за локоть же, так и вывернуть, а то и, простите, оторвать. Спросить бы кого, как стоит, да некого. Главное – не пострадала. И все-таки труп.
– М-мастер? – тихонько позвала Лили, глянув на него снизу-вверх. Вздернутый носик блестел от нервных слез. – Там сторож у-умер.
Да неужели? Завидую, от всей души завидую. Не ему за собой останки оттирать.
Он что-то ответил. Вроде бы даже красиво вышло. Не то что бы ему так уж пекло покрасоваться перед спасенной принцессой, конечно. Это так, привычка и природное остроумие. Не более. Мы-то понимаем.
Впереди свет надрывали силуэты. Чуть дальше на ступенях стоял Азар. Хальпарен встретился с ним взглядом. Что-то ему эта сцена напоминает. Так хорошо напоминает, аж тошнит.
Началась болтовня. А уже не просто тошнило, но и в груди жутко потянуло. Сердце опять или что? И все болтают и болтают, сколько можно? И болтают главное всякую чепуху. Возможно отвечал он не слишком вежливо, но жалеть об этом получалось плохо. Ну какое, скажите на милость, обострение в мае, в самом деле? Кого теперь в мастера набирают, а главное, кого они потом учить собрались? Тех, кто потом ырку обнулить не в состоянии?
Хотя бы Лили все это время стояла молча. Только раз прикрылась ладонью и зевнула. Да. Довольно.
– …предлагаю увести молодых дам…
Она закивала, согласились и другие. Потом дала Кате себя обнять, помахала ей вслед. А затем вновь глянула на него. Вроде бы что-то сказать хотела. Но тут же исчезла – старшие увели. В Братстве остались только он и Анна.
– Ступайте и Вы, – сказал тот.
– Да что ж Вы, магистр, сами тут будете стены мыть? Я бы помогла, сейчас вот Оленьке наберу, а там и еще кого. Быстро управимся.
– Утро вечера мудренее, – прервал Хальпарен, искренне надеясь, что произнес выражение правильно. – Завтра пораньше придете. Было бы неправильно лишать сна тех, кто в нем так нуждается, не правда ли? – а заметив, что с ним все-таки собрались спорить, добавил, склонив голову: – Доброй ночи.
***
Кабинет выглядел странно спокойно, даже нереально. Существовал ли он на само деле? Быть может, все вокруг – лишь сон? Если так, то череда снов. От кошмара к сладкой сказке и по кругу.
Плащ улетел на стол, едва не сбросив на пол чернильницу. Пара бумаг со стопки спланировала на пол. Хальпарен опустился в кресло и уперся локтем в стол, потирая лоб.
Утром придется рассказывать про сторожа. «Мастер, там сторож…». Мастер.
Мастер?!
Хальпарен замер. Просидел так с минуту, а затем с полным отчаянного раскаяния вдохом на «ф-ф-ф» закрыл лицо руками.
Черт подери.
А ведь ей нужен мастер. Скоро будет нужен.
Лес тебя храни.
Примечания
[1]Пятнадцать, шестнадцать (швед.)
[2]Семнадцать, восемнадцать (швед.)
[3] Госпиталь (швед.)
Когда мы все засыпаем, куда мы отправляемся?
Темная ночь. Только девочка в замке не спит. Та в постели под кровом теней тихо книгу читает. Высоко над землёй, в комнате без дверей, с одним только окном. Трудно, конечно, тем, кто не видел никогда миров иных, помимо родного, представить спальню её, да и башню, да и реальность в целом, но, подобно тому, как мы всегда упрощали знания до человеческих, доступных пониманию слов, так поступим и теперь, для удобства детей наших, желающих видеть и пруд, и русалку, в нем сидящую. А потому повторим и да не будет более вопросов и размытых линий измерений, не подчиняющихся описаниям. А будет девочка, высоко во тьме, без дверей, но при окне, да с книгою в руках.
Книгу эту дала ей служанка. Обычно принцессе читали только учебники. История уже подходила к концу. Потерянный мальчик вернулся домой. Совсем взрослый, с новыми друзьями и мешком сокровищ за спиной. А главное – целый и невредимый.
"Мать ласково погладила сына по голове" – пишет неизвестный, возможно даже не слишком уважаемый за свои слова, к чему бы это не привело, автор.
Она тянется, осторожно проводит рукой по собственной макушке. Должно быть, приятно.
Хорошо, когда в книгах все понятно объясняют. Вот, как обниматься, до неё пока не очень доходило. Но люди, а иногда даже и зверушки, так делали, когда хотели кого-то успокоить или показать свою любовь. Выходит, это тоже, наверное, очень мило. Непонятно только, почему ей так нельзя. Никогда. Даже если очень надо.
Коленка очень болела. От боли все дрожало, сами собой наворачивались слезы. Она подняла глаза, хотела пожаловаться родителям, но поджала губы – на лицах рябило раздражение.
– Уведите.
Потом были только спины, удаляющиеся прочь.
Подошли учителя. Помогли встать, оправили платье. Ничего не произошло.
Плакать – неправильно. Взрослые не любят.
Стук. За долю секунды книга оказывается внутри подушки, а глаза плотно закрыты. Раз. Раз-ДВА-три, раз, два, три. Поваренок! Путь свободен – все ушли на всенощную службу. Пора бежать.
Заткнув подушку с книгой внутри за пояс, она тихонько соскальзывает с постели и, держась стены, пробегает к окну. Решетка на нем довольно узкая, но ей удается протиснуться и повиснуть снаружи. Резкий, колючий ветер бьет в бок, оттягивая сорочку. Внутри что-то шевелиться, но светиться сейчас ни в коем случае нельзя. Длинные темные волосы спасают ее от лишних глаз, а кожа почти сливается с белым камнем башни. Края тени от крыши как раз касаются кончиков чулок. Никто не заметит. Никто не узнает.
Балкон внизу чуть шире. Можно спрыгнуть, а можно промахнуться и полететь вниз. Падать не страшно, к боли она привыкла. Страшно будет позже, когда придется объяснять учителям причину каждого перелома, как происхождение каждой монеты в казне. Лучше сразу умереть. Может, тогда ругать не станут?
Вниз смотреть нельзя. Она и не пытается. Наоборот, жмурит глаза. Это быстро. Как вспышка костра, как выстрел, как взмах, как хлесткий щелчок. И.
На миг захватывает дух, а затем колени, руки и слегка подбородок бьются об пол. Зубы больно стучат друг о друга. Подушка немного выручает. Хоть бы не вышло лишних ран. Утром можно упасть с постели или по дороге куда-нибудь, на всякий случай. Кружится голова, но сейчас нет времени.
Секунда – и она на площадке. Лестница изящным танцем нисходит в большой холл. Со стены глядит портрет. Там нарисован папа. Ну, то есть, конечно, сказать "папа" так просто нельзя. Он король. Как-то раз забылась. Она тогда сшила игрушку.
– Пап, смотри!
Стража свела оружие.
Он закрыл глаза, сжимая губы. Учитель обернулся к ней.
– Как правильно говорить? – напомнил он. Та опустила голову.
– Ваше благоразумие, – тихо поправилась она, уводя игрушку за спину. Советник посмотрел на неё.
– Вы собирались что-то сказать? – уточнил он.
– Нет, – шепнула она, – просто. Просто так.
Он кивнул учителю. Тот увёл её.
– Леди не стоит говорить просто так. Человеку в принципе, не стоит говорить слишком много.
Тогда она просто немножко застеснялась, что папе неинтересно посмотреть на игрушку. Не очень хорошую, кривую, лохматую от ниток, но все-таки настоящую, сшитую, где-то даже, как ей показалось, забавную. Она бы даже с удовольствием подарила ее. Но папе почему-то не понравилось. Учитель объяснил, что это правильно, ведь взрослым не важны игрушки. А потом, вечером, спросил:
– Король пожелал узнать откуда вы набрались таких слов?
– Что Вы имеете ввиду?
– Кто вам рассказал про слово папа. Мы не преподавали Вам ничего подобного.
Это был сын одной из служанок. Она услышала раньше у него, подумала, что так можно, но ей забыли сказать.
Мальчика казнили. Это почему-то считалось правильным.
Осторожно оглядываясь, на носочках пробегает она к новому ряду ступеней и, вскочив на перила, скользит ниже. Вообще-то, правильно, конечно, идти пешком, но сейчас её никто не видит, даже Бог Струн, если верить писаниям, а неверие приравнивалось к вещам незаконным, спит. Спускается прямо в подвалы, которые обычно старалась избегать – слишком страшные звуки доносились оттуда.
Сейчас ей надо на кухню, в коморку за одним из буфетов, где лежат фартуки, колпаки, маски. Там её ждут.
Она невольно, но слабо и сжато, будто кто-то все-таки может это увидеть, улыбается. «Ждут» – хорошее слово. Приятное. И служанка эта очень хорошая. Не боится ее, не ругает, не гонит и не отворачивается сама. Той будто все равно, есть у принцессы чудище внутри или нет. Та всегда рада видеть ее, а когда получается, готова и угостить чем-то вкусным, будь то горячий и прямо-таки мокрый от масла хлеб с солью или сушенные ломти овощей при мысли о которых собираются слюнки. Та всегда разрешала и смеяться, и плакать, и сидеть на полу, и бегать, и болтать ерунду, и даже играть с привезенными для ужина зверушками. Забавные, лупоглазые и большеротые существа с любопытством нюхали ладони, кувыркались по столу, шлепаясь на пол, чем еще больше веселили. Жаль только, что жить у них выходило не дольше пары часов до ужина. И все же то было ее любимое место. Там всегда, в отличии от башни, было тепло и светло. Жаль только, что тревожно. Ничего еще, когда наказывали бы одну ее, но другим всегда везло на казнь, если не хуже.
Нельзя ей туда ходить. Никуда нельзя. Она опасная. Для всех, для королевства, для родителей, да и для себя. Маленькое чудище, не пойми, зачем рожденное и кому нужное. Чудище маленькое, а проблема большая.
Вот и последний поворот. Улыбка становиться смелее. Хочется даже подпрыгнуть от радости предвкушения. Но кое-что заставляет приостановиться.
Дверь открыта. На полу тянется половик жаркого света. Прямо посреди него, точно жженое пятно чернеет выпавший ключ. Почуяв недоброе, она поджимает губы, осторожно поднимает его, но тут замирает снова.
Голоса. Грубые, расчетливые, строгие и многочисленные. А между ними мольба. Робкая мольба, плачущая мольба, надрывная мольба, шепчущая и воющая. А главное – знакомая.
Вдали видны тени. Много теней. Сердце, кажется, срывается с вен и летит куда-то далеко, обливаясь жгучей кровью. В носу щиплет. Нет. Нет-нет-нет!
Беззвучный выдох, почти в себя. Спокойно. Сглатывая и сжимая сальную рукоять ключа, как маленькое оружие, она тихо, точно невесомое насекомое, на носочках крадется ближе.
Может, это не то. Может, это шутка поваров. Может, кто-то напился и теперь гуляет тут, пока.
Снова голос. Она вжимается в горбы булыжника. Хочется ругаться, но трудно подобрать слова. Смотреть не хочется, но трудно отвести взгляд.
У камина, остроконечной полосой перекрывая свет, стоит советник. Солдаты хрустят сапогами по осколкам посуды. Служанка на полу.
Что-то спрашивают. Что-то отвечают. Она не слышит. В ушах точно вату жгут. А внутри и вовсе.
Говорят, проклинать – нехорошо. Желать зла и мучительной смерти – неправильно. Мечтать о том, как кого-то долго и жутко наказывают за то, что они сделали – нельзя.
Она сжимает зубы. Ногти неслышно царапают металл.
А это хорошо? Это правильно? Можно?! Можно по-вашему?!!
Она ничего не делает. Ничего не может. Ничего не может, а так хочет. А советник все говорит и говорит. А потом ждет. А потом снова говорит. Складывает короткий свиток. Смотрит на солдата, а тот с издевательской ухмылкой поддевает служанку за шиворот и острой пикой протыкает ей глазное яблоко, вырывая его прочь.
Жуткий вопль. Ключ вылетает из рук. Кувырком и с блеском он летит прямо на плиты. Звон. Подскакивает. Ещё. С металлическим скрежетом скользит по полу и, врезавшись в промежуток меж камнями, замирает. Замирает ключ. Замирает сердце. Замирают звуки. Только эхо летит вперёд. Касается ушей, заставляет обернутся.
В печи падает уголек. Огонь, плюнув искрами, вспыхивает. Алый свет падает на пустые глазницы. Под ними кровь. А под кровью гримаса. Над ней, выше лица. На них ужас. Внутри жжётся. Скребется и выворачивается. Она вздрагивает, сгоняя голос в голове.
Бежать.
***
Она вскрикнула, свалилась с кровати. Плед запутал её, едва не задушив.
Тишина. Никого. Комната с цветами, огромный свитер на стуле, как неловкий монстр из шкафа, глиняная чашка-мухомор на тумбочке, гирлянда бумажных стрекоз под потолком. Все хорошо.
Она кое-как приподнялась на руках, не в силах поднять взгляд от пола. По потертым полосам паркета поскакали крупные капли. Капли, которые щипали глаза, противно путались в волосах, холодными червями ползли по шее, избивали дрожащие пальцы.
Нет. Не хорошо.
Это все глупый ырка. Глупый, голодный до крови малыш. Он все испортил. Ей ведь почти перестали сниться эти сцены. По крайней мере, каждый день. А теперь опять.
Раздался тихий стук. Она вздрогнула, стала махать руками, чтобы подсушить глаза.
– Ли? – позвал ласковый голос. – Можно войти?
Промычав что-то, та вжалась спиной в стену, подтянула к себе колени и уставилась на них, не смея поднять голову.
Дверь отворилась, впустив Рафаэля.
– Мы услышали шум, – пояснил он, разглядывая комнату с порога. – У тебя все хорошо?
– Да, – после тяжёлой на глоток паузы пискнула она, снова поджимая губы. Такой простой вопрос, а так тянет на слезы.
Рафаэль переступил порог, слегка притворив дверь.
– Плохой сон?
Черные кудри пощекотали колени. Это был не кошмар. Это была её жизнь. Но сказать опекуну хоть что-то мешали годы молчания.
Вот только ему это было и не нужно.
– Иди сюда, – нежно молвил Рафаэль, протянув руки. Лили замотала головой, забиваясь ещё глубже в угол.
– Не любишь обниматься? – спросил он, осторожно подходя. – А как любишь?
Из поджатых губ вырвался рваный всхлип. Она спрятала мокрое лицо в колени. Она не знала. Она ничего не знала.
Едва слышный шелест вздоха тронул пепельные локоны. Рафаэль осторожно подступил ближе и мягким пухом опустился на пол перед диваном. Сложил на него руки, склонил голову и наконец, подумав, полуприлег, рассматривая чернь за окном. Молчание. Где-то вдалеке пышными, бархатными взмахами подметал крыши сонный ветер.
– И звезды слушают меня, лучами радостно играя, – нараспев произнес он. А затем, не отводя от них взгляда, кивнул Лили: – Догадаешься, кто автор?
– Ты?
Тот улыбнулся.
– Поэт был русский. Тезка моего друга. Он много чего написал.
– Ты его знал?
– Мне нравилось, как он говорил о вещах, что не привычно описывать вслух. О чувствах, о тучах, о нас и, – смешок, – о парусах, что ищут бурю.
Тут Рафаэль немного помолчал, прислушиваясь. А, должно быть, уловив, что хотел, опустил взгляд и повел плечом.
– Знаешь, когда мне страшно или грустно, я тоже ухожу искать у мира нечто похожее на то, что твориться на душе. В конце концов, после самой страшной бури наступает самый спокойный штиль. После самого тяжёлого дня приятнее всего лечь в постель. После всего самого темного наступает самое светлое. И так всегда. Бури сменяются на штиль. А штиль на бурю.
– Надоели эти бури, – пробормотала Лили почти самой себе.
– Тьма не так плоха, как кажется. Смотри, – изящный взмах пальцев, – видишь, звёздочки?
Наконец подняв голову, Лили послушно глянула в окно. Сквозь пелену стекла и перистую грязь облаков виднелись два или три сахарных кристалла.
– Красивые.
– Разве были они видны при свете солнца? А ведь кому-то так важно их увидеть. Кому-то так нужно посмотреть на хоть одну звезду, которая изменит всю его жизнь, но, если ему постоянно будет светить солнце, он никогда её и не увидит. Навсегда останется тем, кем был. Мир потеряет гения.
– И все равно "солнце" как ты решил заметафорить, лучше тени.
– А когда солнце летом греет слишком жарко, тебе наверняка понравится тень. Да и без света теней бы попросту не существовало. И в свете есть тень, и в тени есть свет. Всегда есть что-то хорошее в плохом и плохое в хорошем.
Лили тихонько вздохнула. Она много слышала подобное и прежде, но никогда ей не разрешали по-настоящему думать об этом. Рафаэль наконец взглянул на нее.
– Ты ведь и так это знаешь, – усмехнувшись, продолжил он. – Просто иногда забываешь. Главное помнить. Помнить о бурях, о штилях, об их важности и неделимости. Помнить о звездах и тенях. Помнить о том, как они необходимы и о том, что нужно сделать, чтобы их получить. Тогда будет легче. Немного. Но все же.
Плед сполз с плеч и теперь висел на локтях, как маленький ребёнок, что прячется за спину родителя. Лили сидела, закручивая его уголок в тонкий жгутик усерднее, чем когда-либо учила уроки. Усталый, а от того бессмысленно пустой взгляд почти перестал дрожать мокрым серебром. Рафаэль не стал ее касаться, лечить. Сон – лучшее лекарство для нее. Пока что. Пока она не готова. Только сказал напоследок:
– Когда будет грустно – смотри на звезды, на солнце. А, – в тонких пальцах как бы невзначай появился шелковый платок, – если их нет – на себя. Ты ведь тоже солнышко. Пылинки звезд бегут по твоим венам, твои струны полны их света. Помни об этом. Или хоть изредка вспоминай.
Сказал и направился к выходу. Так странно и пусто показалось вдруг. Будто чего-то не хватило.
– Рафаэль?
Он обернулся, мягко придержавшись за ручку. Лили снова натянула плед к подбородку.
– А ты вот… ну… – едва шевеля губами, пролепетала она. – А вот… ты любишь… ну, обниматься?
Улыбка в который раз осветила его лицо.
– Люблю, – кивнул он.
– Даже если не надо?
– Даже если совершенно необязательно.
– И это не плохо?
– По-моему, это просто замечательно.
Все это совершенно не укладывалось у нее в голове. Почему, раз это просто замечательно, ей ничего подобного никогда не разрешали? Зачем запрещать что-то хорошее?
Он ждал. Она выдергивала пух ниток из пледа. Он – совершенно спокоен. Она – частично разбита. Разбита, но еще жива.
– А можно… ну, если можно, конечно, ну, то есть, ну, – начала она, почти покусывая вязанный шов, – … если вот вдруг ты любишь и это не плохо, то может, можно тебя чуть-чуть немножко обнять?
Зубы все-таки впились в петельки. Последняя надежда колкими искрами поджигала на лице смущенный румянец. Спрашивать о таком было непростительно. Но не спросить – еще хуже. Мгновение. И ответ:
– Конечно, солнце.
Удивительный ответ. Ответ, на который она очень надеялась, который долго ждала, но никогда не слышала, а потому не знала, как себя вести дальше. А потому еще сильнее прильнула к стене.
– Только я не очень…
Она замялась. "Знаю"? Какой нормальный человек не знает, как обниматься? "Понимаю?" Хуже. "Умею"?
– У меня не очень хорошо получается.
Рафаэль, кажется, просто не умел не усмехаться.
– Все с опытом, – заметил он.
Она кивнула, опять поджимая губы. Подумала, не слишком осознавая, с чего начать, и протянула руки, как несколько минут назад сделал Рафаэль. Тот вернулся, опустился на колени и наконец обнял.
Лили замерла, едва не съежившись. Затем чуть нахмурилась, размышляя, и тоже положила ладони на спину опекуна. После чего подумала еще – голова опустилась ему на плечо. Так правильно?
Рафаэль бережно погладил черные кудри, собирая тревогу на пальцы, точно трепетные вибрации со струн на флажолетах. Лечить он умел хорошо. В этом была его, если выражаться официально, основная специальность. Лечить, успокаивать, помогать. Умел, но что важнее любил, несмотря на последствия. Усталость кажется сущим пустяком, когда кто-то после чувствует себя лучше.
А так и получалось. Лили уткнулась носом в его локоны. Правильно-неправильно, но очень приятно и, почему-то, немножко смешно. Так бы и сидеть целую вечность.
Но тут спохватилась. Вечность, наверное, нельзя. А сколько можно? Может, хватит?
Она отстранилась, зачем-то кивнула.
– Благодарю.
Тот, оставив руку у нее на плече, заглянул в глаза.
– Точно справишься сама?
Она вновь закивала.
– Если вдруг, – все-таки добавил он, – я буду очень рад тебе помочь, ладно?
А дождавшись новой череды кивков, попросил искать его в соседней комнате и затворил за собой дверь. Лили посмотрела на ладони, на свитер и кружку, на оставленный в одиночестве плед. Обернулась на окно. Туда, откуда ей все еще подмигивала пара-тройка сахарных звезд.
В учебниках говорилось, что все они куда-то летят. Куда? А главное, зачем? Что они оставили на месте взрыва? Что ищут? Может, дом? Как я?
Она свернулась калачиком и натянула плед на макушку. Тепло. Тепло и хорошо. Наконец-то.
Примечания
Название главы – песня «Burry a friend» Billie Eilish
Глава 4
– Нет, ну, ты только посмотри на это!
– Да вижу. Ну, не бесись. Хочешь, пластырем заклеим?
– Да иди ты, – Катя отвернулась и спрятала глаза за ладонь.
– Куда? За пластырем? – уточнила я. Какая все-таки беда, когда у девушки сломался ноготь. Казалось, сверни она шею – страданий выкипело бы меньше. И ладно, если в обычный день, но приспичило же ему треснуть на практике за несколько часов до вечеринки по случаю ночи Ивана Купалы. Которая, конечно, в итоге перейдет в типичные подростковые посиделки с известными неизменными атрибутами, но перспектива испортить чинное начало ущербным маникюром настроения не поднимала. Нужно было срочно исправлять положение и душевное равновесие подруги.
Я порылась в ящиках. На тумбочке выстроились в ряд суперклей, салфетка и лак. Несколько нехитрых манипуляций, проведенных ради аккуратности в основном самой страдалицей по моим инструкциям, и вскоре ноготок спасли, а Армагеддон перенесли на более удачный день. Катя уже научила меня пользоваться липким блеском для губ, который только вчера попался вместе с новым номером детского журнала про фей, помогла замазать щеки и нос красными румянами, приправив это дело белыми крапинками, пародируя шляпку мухомора, и уже подкрашивала ресницы, подпевая голосу Кобейна, когда в домофон позвонили.
– … Приди, весь в грязи, пропитанный известью, таким, каким я хочу, чтоб ты стал. Как раньше, как друг, как старая память
…Да кому там неймется?! – тушь рухнула на стол и покатилась в никуда. Хозяйка побежала открывать. Из прихожей слышалось шуршание пакетов и неразборчивая, но вполне дружелюбная речь.
В следующую минуту в комнату ввалился полноценный пехотный взвод. Часть народа я видела в Братстве, часть узнала по Катиным рассказам. Всё это были наши будущие коллеги и все, к счастью или нет, старше меня минимум на пять лет.
Показался среди них и тот самый Рома – третья по популярности тема разговоров. По сути, ничего примечательного, парень как парень. Ну, высокий, виски выбриты, металлические шарики пирсинга бровь с двух сторон охраняют. Ну, тоже тащится по Нирване – пришел в подписанной футболке. А так, с виду, пыль второй серости. Поздоровался себе со всеми, отдав честь, вальяжно сел на кровать и вклинился в переброску локальными шутками.
Участь самого младшего в компании и приятна, и неудобна одновременно. Из хорошего – вошедшие девушки издали дружное "у-у-уй" и принялись на все лады умиляться. И зачем люди втягивают воздух, видя что-то очаровательное? Из обидного – я не всегда понимала, почему они смеются, о чем говорят и кого упоминают.
Гости принесли колоду карт. Я правил не знала и первые пару партий просто наблюдала. Затем осмелела и присоединилась. Выложив в первую же минуту картонку с большой буквой «Т», чтобы не раздражала, вызвала усталый вздох Кати и продолжила игру под ее контролем.
– Жаль в этом году сократили время, – пожаловалась одна из девушек. – Ничего не успеем.
– Да вообще обнаглели, – согласно закивала другая. – Там весь кайф только пойдет. Давайте вообще ничего проводить не будем, тогда. Смысл?
– Могли и отменить, – заметила самая старшая. – Ситуация в Братстве, сами понимаете. Да тот же майский выскочка. Мне моя мастер уже жаловалась, сколько замять перед семьёй сторожа пришлось.
– Вы реально верите, что там был ырка? – внезапно спросил Рома.
– Елисей мне тело показал, – подал голос кто-то у стены. – Там без вариантов, типа. По опыту знаю.
Этим кем-то оказался худощавый рыжий парень, с самого прихода не проронивший ни слова. Говоря, он натянул потрепанный полосатый свитер до разбитых костяшек и почесал красноватый от веснушек нос, точно добавляя себе уверенности.
– Не, Петь, ну, ты смотри, – упёрся Рома. – Мог и на Хальпарена наткнуться, а тот его и чикнул. Все-таки именно магистр труп нашел. А что там за заклинания такие, что раньше ни на одну муху не срабатывали, неизвестно.
– Мастер ни за что бы не убил его просто так! – возразила я. – И вообще, у тебя нет ни одной улики, чтобы кого-либо обвинять.
– Этот леший на всякое способен, – заметил кто-то под одобрительные смешки.
– Мастер? – поморщился Рома. – С чего это он мастером стал? Ты ж еще не посвященная.
– И что с того?
– Ну, вообще-то мастером можно называть только того, кто тебя учит. Это вроде как узы создает на уровне струн. Ты так хотя бы к Хальпарену лично не обращалась?
– Обращалась. Он меня не поправлял. С чего такое табу на обычное слово?
– Ну ладно, – Рома замялся. – А про слова ты потом поймешь. Малая еще.
– Нам бы уже выдвигаться потиху, – сказала самая старшая из девушек, помахав телефоном. – Кто куда вообще? По машинам, в смысле.
– Петух, мы к тебе, – заявил Рома, проведя пальцем по комнате на слове "мы", отмечая людей. Катя, попав в его компанию, чуть выпрямилась.
– Твой допотопный зверь ещё фурычит? – усмехнулся один из парней. – Смотри, чтоб доехали такой толпой.
– Сказал водитель кобылы! – хмыкнул Петя. – Твоему хваленому Мустангу в полях наших только что пастись. Пошли! – позвал он и, хлопнув себя по коленям, встал.
Места в Тате, как ласково называл ее хозяин, было не то чтобы мало, но явно недостаточно для семерых. Проблему решила Катя, которая, как следует попрепиравшись с Петей, скомандовала мне и ещё одной миниатюрной Сестре сесть на колени ребят постарше, а в случае непредвиденных ситуаций, нырять на пол. Пока мы играли в своеобразный тетрис, Рома на переднем сиденье мучился с радио. Наконец двери захлопнулись. Петя ухватился за руль, придирчиво оглянулся на нас:
– Штраф делим как счёт, пополам, – предупредил тот. Отвернулся и добавил: – Срок в идеале тоже.
Колонки перестали шипеть, музыка пролилась в салон, всплесками вылетая из открытых окон. Как бы ни старались свихнувшиеся китайские шпионы, но испортить нам настроение никак не могли. Солнце, кстати, если и вправду вставало сегодня не там, где надо, то садилось привычно на западе
, просочившись в промежутки между розоватыми зданиями.
Вскоре город остался в зеркалах заднего вида, а после и вовсе растворился в рапсовых полях. Несколько раз мы встречали вторую машину с остатками компании. И каждую такую встречу, я мысленно соревновалась с ними по скорости. Стоило бы попросить Петю вдавить педаль газа поглубже, но сквозь шум ветра, мотора и голосов слышно ничего не было, а подтянутся поближе – невозможно. И так каждая кочка норовила выкинуть меня в окно.
Спустя ещё несколько песен, десяток полей и дюжину тракторов, впереди показалась деревня. Основная дорога уводила прочь от трассы, превращалась в две протоптанные борозды и поднималась на холм к лесу, где стоял наш пункт назначения – одинокий коттедж, огороженный металлическим забором. Мы проехали к нему, припарковались на поляне рядом с другими машинами и вывалились на волю.
– А что с мелкой? – забеспокоился кто-то.
– В мешок и за плечи, – ответила Катя, закатив глаза. – Ща, тут все продумано. Заюш, смотри, – обратилась она ко мне, – короче, мы сейчас все уходим на припудренную часть. Ты пока посиди тут где-нибудь, в машине. Как народ разогреется, кто-нибудь из наших за тобой заскочит, проведет. О’кей? Петь, оставь ей ключи.
– Ага, чё ещё ей оставить? – возмутился тот. – Это, типа, не игрушки. Пусть на улице ждет, не помрёт. И вообще, знаете, чего скажу? Не пустит вас никто с участка. Типа, преподы не тупые, знают, чё мы тут устроить можем.
– Тогда так, – перестроилась Катя, хватая меня за плечо, – посадим ее под забором, где вода начинается, помните, там в прошлом году баламутень ночью выполз, так прутья погнул. Ли в эту дырку сто процентов пролезет. Оставим ее рядом, а потом тихонько заберём с собой. Все. Идите, а я доведу. Лет-с гоу!
Минуту спустя я сидела в траве, представляя себя тигром на охоте. Не по-детски, ясно дело, просто от скуки. Эта девушка уже взрослая, ее даже на вечеринки берут. Пусть и в качестве сюрприза на продолжение банкета.
На таких мероприятиях мне бывать еще не приходилось, но это ничего. Катя все покажет, всему научит, поможет разговориться с людьми и вообще в одиночестве не оставит. Надо же продемонстрировать Роме, как хорошо она ладит с детьми. И заодно услышать от этого самого дитяти восхищение ее взрослостью, читай – крутостью.
Территория отсюда виднелась неплохо. На украшения Братство денег не пожалело. Повсюду развесили гирлянды цветов и лент, небо заслоняли цепи крохотных лампочек. Я пока не особо понимала, для чего людям вообще нужны эти электрические колбы. Вот огонь – другое дело. Живой, трещит приятно и не отключат в самый неподходящий момент. Кострище тут тоже имелось, прямо посреди поляны, но дрова пока не трогали. А вот запах дыма пощипывал ноздри. И не только дыма, но и чего-то жаренного. По берегу и склону холма, где сверкало сапфировым глазом огромное озеро, сновали ребята: таскали ящики с квасом, подключали колонки, проверяли звук. Музыка то разогревала воздух, то затухала, рвалась и скрипела, вызывая недовольные возгласы.
Другие вактаре возились с лохматыми венками: расставляли свечи вдоль ободков, подпаливали, и с должной осторожностью опускали на серебристый шелк лесного зеркала. Капли огненного золота медленно тонули в холодной ртути воды, отплывая все дальше и дальше к пунцовой ленте горизонта.
Катя рассказывала, что плетут их все, даже те, кто не особо понимает смысл действия. А смысл был. Кто-то, конечно, так пытался узнать свою судьбу, посмотреть про суженного и прочий бред. В Братстве же их использовали как защиту. Пламя, мол, струны прогревает, а ароматы трав полезны для листовых, дома которых совпадают с земными водоемами. Вот понюхают мяты раз в год и потом здоровые. Логика, отлитая годами из руды суеверий.
В голову пришла гениальная идея: выловить один и посмотреть, что будет. Или хотя бы проследить, чтобы никакая лягушка магию не утопила. Я потихоньку встала на четвереньки, как самый настоящий кот, отползла к деревьям, а там уже поднялась на ноги. По моим расчетам, до края берега отсюда было всего пару минут пробежки.
Вдруг подошва ступила на что-то мягкое. Я отскочила и уставилась на заросли.
– Ай! Тц! – сказал куст. – С-с-с! Ляха муха, какого ты тут бродишь?
Из листвы показались рыжие вихры, а следом и недовольный Петя.
– А ты чего тут? – ошалела я.
– Какая разница? – Петя осматривал берег. – Иди на место, Котяра скоро припрется.
– Я с тобой хочу. Мне интересно.
– Тебе нельзя, – отмахнулся он. – Ты маленькая. Иди назад, кому сказал.
– Одной по лесу? Мне нельзя. Я маленькая.
Петя скрипнул зубами, фильтруя потоки мата, и, так ничего и не выдав, двинулся в противоположную от озера сторону, глубже в лес. Я вприпрыжку побежала за ним, забыв про венки. Каждый раз проходя мимо особо густых кустов, он останавливался, приподнимал листву палкой и, не найдя сокровищ, снова шел дальше. Допытываться, что именно мы искали было еще бесполезнее, чем ругаться на зависший компьютер – тот хотя бы жужжит в ответ. Ясно, что не туалет – участок выглядел слишком цивилизованным.
Вдруг Петя замер, вглядываясь в заросли. В карих глазах мелькнуло что-то от азарта, что-то от страха, щепотка недоверия и наконец ликующее торжество, спустившееся в довольную улыбку.
Впереди искрился огонек. Деревья и трава вокруг укрылись туманным шелком его света и расступались, оставляя место для поляны. Посреди нее, сквозь кружево папоротника тянулся к небу золотой цветок. Сродни лилии, лепестки которой то вились, загибаясь к стеблю, то стелились по сторонам, он напоминал звезду, готовую исполнить любое желание за возможность освободиться и вернуться домой. Чем ближе воздух подбирался к бутону, тем гуще собиралась дымка, тем ярче она сверкала, укрывая истинную красоту от посторонних.
– Хорошенький, – оценила я. – Как ароматическая свечка.
Петя облизнул губы, воровато стрельнул глазами по сторонам и потянулся в карман.
– Значит вот что, – сказал он, вынимая на свет маленькую бутылочку с чем-то вроде вишневого сока внутри, – ты стоишь тут. Типа, застыла и никуда. Шаг влево, шаг вправо – минус нога, доходит? Чуть что странное или типа того – вали к участку. Вопросы?
– Две штуки, – я подняла указательный и средний пальцы. – Насколько странным должно быть это "типа того" в сравнении с тем, что вы, как вактаре, видите каждый день? К примеру, цветок-лампочка – это единица, а вон та девушка, похожая на лису в платке – троечка?
В следующий момент я уже смотрела не в профиль, а в затылок – так быстро Петя повернул голову. Впереди у деревьев действительно стояло существо. Белое платьице покрывало скрюченное волосатое тельце, длинные мохнатые лапы прижались к груди. Нервно моргая, оно пялилось на нас выпученными белыми глазами над длинным носом, но пока не двигалось с места. Если мне правильно запомнился справочник по мелким выскочкам, это была кикимора домашняя.
– И второй вопрос, – продолжила я, перечеркивая поле перебежками взглядов, – как бежать, если шаг по условию задачи равен вычитанию ноги? И ещё кое-что. Мои кеды нашли на земле хорошую палку. Если надо – могу подарить.
Петя вытащил из второго кармана перочинный ножик, протер лезвие окровавленными пальцами, не отрываясь от милой гостьи нашей скромной вечеринки.
Так как палка даже даром оказалась никому не нужна, я присвоила ее себе. Обхватила двумя руками – оружие было, как и положено всякому оружию, близким по весу к тяжести его предназначения, – и пошла ближе к Пете. Тот что-то шепнул и опустил глаза – выскочка пропала. Кружась и оглядываясь, мы ступали по хрустящему валежнику ближе и ближе к цветку.
В кустах что-то шевельнулось. Петя дернул головой, толкнул меня, замахнулся ножом. Кикимора прыгнула на него, повалив на землю. Я отползла прочь, вернулась на ноги, хватаясь за дерево и бросилась Брату на помощь – вцепилась в платье, потянула назад.
Выскочка ощетинилась, выпустила одну добычу и, извернувшись, бросилась на другую. Я пискнула и пригнулась, уворачиваясь от лап. Петя, все еще лежа на траве, пнул Кикимору под колено. Та споткнулась, упала, едва не задев меня, и взвыла, соскребая когтями валежник. Взвыла и тут же крякнула, обнажив клыки.
– Цветок! – воскликнул Петя, оттаскивая ее за лодыжку.
Кикимора вырвала ступню и ударила ею в конопатое лицо. Вскочила на корточки и пружиной кинулась на Петю. Тот был готов. Кувыркнулся в сторону, замахнулся ножом, целясь в противницу. Она словила его за запястье, надавила, укладывая на спину. Оба покатились по земле. Петя выронил оружие, зато словил кончик шнуровки и, во время очередного поворота накинул ее на лохматую шею. Сунул веревку в зубы, затянул.
– Рви, дура! Кову шкажав? – прорычал он, не глядя на меня. Выскочка продолжала брыкаться и драть траву.
– Ты же ее задушишь! – попыталась вступиться я.
Из ответной реплики получилось вычленить только слова: «быстро» и «мать». Кикимора заверещала и едва не сбросила Петю со спины. Ничего не оставалось кроме как бежать к цветку, сжать пальцами стебель.
И замереть.
Он был теплый. Мало того, в глубине, словно бы из-под корней пробивалась мягкая пульсация как от огромного сердца. Разве растениям положено качать кровь?
Позади снова послышался разъяренный приказ вперемешку с уязвленным тявканьем. Я сжала кулак, зажмурилась и потянула.
Сначала брызнул горячий сок. Потом раздался гул, а следом удар, точно мощный порыв жаркого ветра. Затылок ударился о землю. В глаза посыпались искры.
Вообще-то, я любила огонь. Одна из стихий, на которые можно смотреть вечно, если не забывать подкидывать дров. Он завораживает, манит, но близко не подпустит. Красен, как мак, но пляшут в нем и иные цвета. Да нет, не мак. Папоротник. Лилия. Нет, я его ненавидела, боялась и избегала. Всего одна искра и вскоре смертельное танго кровавых языков охватывает родную страну. Ненавистную страну. Но даже темные реки не возместят пролитых слез. Месть? Нет, ни в коем случае. Всего лишь стечение обстоятельств. Выкинь это из головы. Да, брось в костер. Сожги раз и навсегда. Пусть горит. Гори же, ночь. Гори, гори ярким пламенем. Сожги этот уголь, все до самой последней звёздочки. Оставь только пепел. Да, пепелище не тронь. Позже из него возродиться новый мир. Мир, который мы снова предадим огню, чуть только он окрепнет и встанет на ноги. Ибо ничто не вечно, кроме пламени, сжигающего само себя изнутри. Нет, нельзя давать ему столько свободы. Он убьет все живое, все, ради чего горел и дарил тепло. Убьет мир, где родился и умрет сам. Нельзя уничтожить все под корень. Останется только пустота. Из пустоты нельзя создать новую вселенную. Да, нужно уничтожить. Нужно стереть все, что мешало расти, всколыхнуть пыль и превратить ее в искры вечного огня, чтобы больше не ступать по ошибкам, крови, грязи. Чистый, горячий, светлый путь. Гори. Вейся в алом танце на сером пепле прошлых дней. Гори. Нет, одумайся. Дай щепкам тлеть. Дай дыму дойти до небес, и они услышат. Дым стелется по земле и гарь окутала ее. Что делать? Что я могу сделать?
– Лили! Ли-ли! Подъем!
– Кот, пусти, ты ее душишь.
– Вставай, страна огромная!
– Так, разошлись. Принесите воду.
По векам забегала жирная точка света. Спустя пару усиленных морганий вокруг нее прорезались очертания телефона, пальцев, а следом и лица Константина Сергеевича. На лбу чувствовалось что-то мокрое. По ушам и шее ползали холодные капли, а в горле точно драли овощной теркой. Я кашлянула и сморщилась.
Константин убрал фонарик и велел принести новую тряпку. Рома подал бутылку кваса. Продолжая, как дурочка, хлопать глазами, я села, прислонившись спиной к мягкому ковру на стене, и в растерянности оглядела комнату. Катя прогнала всех посторонних и как раз захлопнула дверь за последним из зевак. Петя бинтовал руку, сидя за кухонным столом, заваленным бумажными стаканчиками, посреди которых покоилась коробка с лекарствами. Рома подсел ко мне на кровать, откручивая крышку. Пара глотков и щеки немного остыли, голос и разум потихоньку возвращались на пост.
– Что…ик! Кхм, – спросила я, прикрыв рот кулаком.
– Ты в обморок ляснулась, – пояснил Рома.
– Что-то пошло не так?
– Все, – буркнул Петя. Перекусил бинт, спрятал кончик повязки и поднял глаза на меня: – Ты хоть загадала что-нибудь?
– А надо было?
– Ясно, – бросил он, закрывая аптечку.
– Вот чего ты сейчас психуешь? – накинулась на него Катя, отжимая новую тряпку. – Сам, главное, накосячил, а теперь огрызается.
– Кот, – перебил Рома, – у тебя опять октябрьская революция под носом.
Катя утерла кровь над губой и встряхнула волосами. Петя, не глядя на нее, подтолкнул аптечку к краю стола.
– Ниче я не психую. Просто надо было, типа, не тупить, а нормально с корнем выдернуть, чтобы он не вспыхнул и суеты не навел. Или тварь эту палкой по башке лупануть, а не стоять, типа, как дура.
Катя хлестнула его тряпкой по спине. Рома подорвался с места.
– Народ-народ! – воззвал он, примирительно вскинув руки. – Товарищи! Мы, беларусы, – мирные люди. Ну, подумаешь, малая не разобралась. Подготовишка как-никак. Что с нее взять? Петро, оторви ваты на благо общества, – попросил Рома, похлопав Брата по плечу. Катя неохотно села. – А что до цветка… Да леший с ним! Его вообще трогать нехорошо. А то бы за ним знаешь какие толпы бегали?
– Леший наш, может, с ним и не будет, – подал голос Константин, отложив телефон, где все это время с кем-то переписывался, – а старшему магистру стоит стебелек привезти на осмотр.
– Мастеру? – скривился Петя. – Константин Сергеевич, можно, типа, не надо? Он опять со мной разговаривать будет.
– Елисей Всеславович – дед страшный, – согласился Рома, закончив колдовать над носом Кати, которая теперь походила на сома с парой коротких ватных усов, – заболтает хуже Баюна. Давайте договоримся как, а? Вы ж наш Брат, все-таки.
– И самый лучший препод, – добавила Катя.
– Да-да, – внесла свой веский вклад в разговор я, все еще баюкая полупустую бутылку.
– Как самый лучший Брат и препод, так и быть промолчу про незаконное приглашение подготовишки. Но, так как ты, Петя, мало того, что наткнулся на выскочку, а еще и упустил ее, то, пусть искать эту мелочь станут вряд ли, Братству придется анализировать что именно привело к ее появлению. И не нужно быть сиаре, чтобы связать это дело с цветком, энергию которого вы так неудачно выпустили впустую.
– Кстати о неудачах, – спросил Рома, – а в деревне кипишь не поднялся, случайно?
– Я тебя умоляю, – фыркнула Катя, поправляя вату. – Если мы заметили только когда у некоторых, вроде меня, давление подскочило, то люди вообще ни сном, ни духом.
– Но если цветок работает, почему за ним никто из местных не пошел? – не поняла я.
– Вот ты бы поверила, что у тебя в лесу под носом растет трава, которая желания исполняет?
– Да.
– Ну, таких меньшинство, – выкрутился он. Закрыл аптечку, поставил на полку и, отряхивая руки о штаны вздохнул: – Ля, это ж теперь убирать все…
– Давайте народ позовем, – предложил Константин и, хлопнув по коленям, встал. – Лили, ты уже с нами?
– Да, но, – уперлась я, прижимая бутылку к груди, – почему тогда никто из вактаре за ним не пошел? Ну, кроме нас?
Константин снял с вешалки кожанку, накинул на плечи.
– Просто у Пети еще со времен подготовки закрепился один недостаток – банальное нежелание изучить базу своего дела. И он не знает, как опасно лишний раз тормошить то, что породил лист. И поэтому я, как самый лучший препод, посоветую ему прийти домой и перед сном полистать «Теорию струн» вместо сказок для разнообразия. Все. Значит, – сказал он, взмахнув ключом от машины, – вы остаетесь под присмотром Анны Юрьевны, а я доставлю наш нелегальный груз производителям. Лили, ты адрес дома знаешь?
Мы ушли, оставив позади недоумевающую толпу. В салоне серого «Шафрана» пахло лавандой, пылью на креслах и пластиком. Из радиоприемника доносился знакомый голос. Азар, кажется, по-свойски звал этого музыканта Луи. Тот пел что-то про солнце и новый шанс
. Слова летели мимо ушей. Очень хотелось спать.
Константин разбудил меня у подъезда, попрощался и проводил взглядом до дверей. Я вызвала лифт, ужаснулась отражению в зеркале, кое-как пригладила кудри. Ожоги могли сойти за продолжение румян, а вот объяснения насчет испачканного комбинезона пока в голову не пришли. Вряд-ли стоило выдавать старшим все подробности прошедшей ночи. Хотя, скорее всего, они и так узнали бы, не от меня, так от коллег. Просто очень уж не хотелось тревожить их по пустякам.
С первыми звуками звонка замок щелкнул, дверь самостоятельно отворилась. В углу у входа в комнату собралась компания, способная привлечь внимание любого с первого взгляда с помощью всего одного участника – бледного полупрозрачного мужчины в парадном, но слегка подгнившем костюме. Призрак парил в полуметре над ковром, руки закованы в кандалы, цепь от которых держала на вид совсем молодая девушка с очень усталым выражением черных глаз. Она беседовала с моими домочадцами, то и дело дергая пленника, когда тот отлетал слишком далеко. Планы на отдых провалились одновременно с унылым звоном металла – гости обратили внимание на новое действующее лицо.
– Душу продаете? – поинтересовалась я.
– Нет, просто показываю.
– Красивая.
– Уж что-что, а ей бы стоило продать, – призрак глядел на неумелую торгашку с долей отвращения. Лесть на построение дружеской атмосферы не сработала. – Так хотя бы увидит мир после смерти.
– Ты у меня сейчас никакой мир не увидишь, – пообещал Азар.
– Но-но! Я не маг какой-нибудь вонючий. Мне положено еще судиться и…
– Не волнуйся. Все будет. Если понадобиться, лично возьму тебя под опеку на ближайшую сотню лет.
– Плохой из тебя опекун, если из-за приключений вашей девчонки вся Правь на ушах стоит. Мне твоя коллега уже нажаловалась.
– Плохие у тебя перспективы на будущее, если вы так поладили, – пришла моя очередь дышать паром. – А такой длинный язык, лучше держать за зубами, а то глядишь, отрежут.
– Товарищи, давайте снизим градус. На улице пока достаточно тепло. Разжигать костры нет никакой необходимости, – заметил Рафаэль.
– Вот и выйди на эту свою улицу, если не нравится.
Прежде, чем кто-либо успел отреагировать, я бросилась к наглецу. В ладонях закололо, голова гудела, в глазах сверкнули огненные искры, свет на секунду потух. Взвизгнула цепь. Рука словно бы прошла сквозь облако ледяного пара, которое тут же полыхнуло белым пламенем и разорвалось пополам. Призрак заорал.
Неведомая сила оттянула меня назад. Пальцы остыли. Гул умолк. Зрение пришло в норму, обрисовав неприятную картину – от души остались только ошметки бесцветного тумана, железо обуглилось. Немой пейзаж дополняли удивленные взгляды старших.
– М-да… Походу, придется его еще дней сорок подождать, – гостья меланхолично скрутила кандалы и кивнула в мою сторону: – А она у вас точно вактаре? Где взяли?
– С улицы, – с выученной невозмутимостью заявила я.
– А струн сколько?
– Пять, – пожал плечами Азар. – Но мы предполагаем абсолютизм. Что? – спросил он, не выдержав переполненный воспоминаниями взгляд. Гостья помахала пальцем:
– Пацана того помнишь? У которого мастер с кем-то из наших сделку заключил случайно. Похожее поведение. Вы бы спросили, мало ли. А то еще кого назад в могилу пнет, души переворошит, макабр будем успокаивать. Нам и так проблем хватает в последнее время.
– Извини.
– Начальство с ним. Засчитаю за выходной. А, может, в следующий раз и вовсе кого другого отправят. Он меня порядком задолбал за вечер. Кстати об этом. Без обид, Рафаэль?
– Не беспокойся. Это просто люди, – ответил он таким тоном, будто весь вечер мы говорили о погоде и этой дурацкой недопотасовки никогда не было. – Спокойной ночи.
«Отлить бы в эту ночь хоть каплю твоего природного спокойствия и, может, даже галактики замрут на мгновение, забыв о суматохе вечного вальса» – так поэтично сложились мои мысли. В ответ на них Азар согласно усмехнулся. Впрочем, тут же опомнился.
– Так, теперь мелкая. А-м. Надо, наверное, какую-то беседу провести или в угол поставить? Ты как считаешь? – спросил он Рафаэля. Тот пожал плечами.
– Только лишние нервы тратить. Не важно, что стряслось, важно чтобы утряслось. Ум на месте, пусть опыта набирается.
– Мне тоже лень, – согласился Азар и махнул мне. – Иди спать, мелочь безопытная. Время недетское.
Примечания
[1] Песня «Come as you are» Nirvana
[2] Песня «Californication» Red Hot Chili Peppers.
[3] Песня «Ride Into The Sun» Lou Reed.
Банда аутсайдеров
– Ты хочешь его красть или нет?
– Я уже ничего не хочу. Я хоч…твою мать!
– Шухер!
Четыре тени бросились прочь.
– Пётр, Роман, Екатерина, Лили, – продиктовал строгий голос. – Аварийную остановку организовали живо.
Кто-то пискнул, послышалось шипение. Рыжий парень вскинул голову к потолку и притормозил, стянув за рубашку чернокудрую девочку. Смуглая девушка постарше попыталась словить его за шиворот, но он вырвался, схватил и её за локоть и постучал себе кулаком по виску.
Последний из бежавших, с выбритыми висками и солдатским фонарём в руках крутанулся на пятках.
– Ольга Дми-итриевна, – как нельзя радостнее протянул он, – добрый вечер! Вы так поздно. Вот есть ещё в Братстве ответственные люди! Заработались, наверно? Может, разойдемся по домам миренько, Вы отдыхать, мы домашку делать? Мы люди все занятые.
– Как это ты здорово придумал, – с недокрученой интонацией восхищения, ни капли которого на лице не проступило, отозвалась та. – Конечно, пойдём. Только давайте-ка сначала в Смотровую заглянем, да посмотрим, как там дела, вдруг ещё какие чертенята лазать повадились?
– О-ольга Дмитриевна… – снова начал Рома, но прикусил язык – длинный серебристый ноготок указал на дверь.
– Шустро, сказала.
Сейчас пора оставить абзац, чтобы описать неудавшихся героев. Рома сжал зубы, неловко зашипев, глянул на друзей и пошёл первым. Думал он о том, как обидно не быть автором сценария. Шаг-шаг-стук-стук. Катя последовала за ним, гадая, заметят ли мастера драную сумку с выпученным боком, которую она так старательно спрятала под повязанной на бедра кофтой. Шаг-шаг-тук-хлоп. За ней, хвостиком поплелись Лили и Петя. Лили мечтала обо всем и сразу, а последний потер веснушчатые россыпи на носу.
– Ты раньше вякнуть не могла? – шикнул он.
– Я вспоминала слово "шухер", – тихонько объяснила Лили, раздумывая, стоит уже обижаться или пока рано. – Не мог нормальное слово придумать?
Тот закатил глаза. Катя ткнула его локтем. Рома оглянулся, состроив гримасу, и кивнул на Ольгу. Та переписывалась в чате мастеров.
– Ну, все, сбегутся сейчас, – буркнул Петя, уже представляя трехчасовое насилие ушей в исполнении своего до смерти милосердного мастера.
Вот на полу засияла синяя полоска отражений парящих за стеной огоньков. Дверь Смотровой распахнулась.
– Магистр! – удивилась Ольга, останавливаясь у порога. – Вы здесь?
– Вечер добрый, – произнес Хальпарен, даже не подняв глаз от книги «Сны и влияние потустороннего». Но вместо шутки о том, что ей все снится, спросил: – Могу полюбопытствовать о цели визита?
Константин, уже практиковавший знания из той книги над тетрадями своих учеников, вздрогнул, покидая аудиенцию с Морфеем.
– Товарищи? – попытался что-то сообразить он, потирая щеку, только что отлепленную от страницы. – Чего вам? Не спится?
– Мастер, магистр, тут такое дело, пустячок чистой воды, – тут же включился Рома. – Понимаете, нам позарез понадобился тот цветок. А чтобы не смущать Братьев и Сестёр в дневное время суток, решили прийти за ним тогда, когда народу в Братстве поменьше.
Врал он складно, говоря практически чистую правду. В общем-то, это и была правда, за исключением пары невероятно важных уточнений, которые к делу будто бы и не относились. Например, того факта, что цветок был нужен именно Пете, а вместо случайности был план, придуманный коллективно в квартире Кати:
– … для дела, – отмахнулся он на вопрос Лили. – Я, типа, ждал этого Купалья сколько, а тут, блин… ай все, короче, забейте.
– Так давайте его украдем, – просто предложила Катя.
– Под покровом ночи! – поддержал Рома.
– Вы дебилы, зачем? – сморщился ему Петя. Но на лице друга уже появилась та самая ухмылка, с которой и начинается все самое интересное.
А также утаены были и несколько незначительных деталей. Например, про то, как Рома уронил Лили, перекидывая ту через забор:
– Держишься? – ответственно уточнил он.
– А? – не услышала она.
– Давай!
Она перевалилась на ту сторону и шлепнулась куда-то в кусты.
– Рома, – с громким шепотом одернула его Катя, – ты сломал нам ребёнка!
– Вернём в магазин! – не уступив в театральности, оправдался тот, уже разматывая веревку.
– Ай, – тихонько прокомментировали из кустов.
Ну и наконец не решился рассказать про то, как собственно цветок был получен:
– А Лили на шухере.
– Это как?
– Скажешь слово "шухер", – содержательно объяснил Петя, в то время как Катя уже кралась вдоль стены, точно так же, как видела в компьютерной игре про шпионов. Даже зависая, будто загружая программу.
Все же остальное было правдой. При том самой чистой. Напоследок в битву вступила Лили, как можно шире раскрыв голубые глазки.
– Мастер, – на этом слове тот слегка опустил веки, прикрыв губы пальцем. Она же продолжила: – Но мы правда не хотели ничего плохого. Просто он очень нужен…
Петя незаметно дёрнул чёрный завиток кудрей, а Рома встрял на помощь:
– Для навьих. Мы обещались. Клятва. По глупости. В камешки проиграли. Но не сложно же? Отдадим цветок кому надо и все, дела как не было. Братству-то он не нужен особо. Уже глянули явно, что хотели?
– А сигнализация у нас в отпуске или я что-то не понял? – все ещё пытаясь соображать, что было, сами понимаете, ошибкой, попытался дознаться Константин.
– Сторож спит. А остальное почему-то не помешало.
Вот здесь и заканчивается наша история, которая даже не начиналась. Повинные и очень, пусть без шляп у носков обуви, сожалеющие стояли у порога. Ольга чистила зубы языком, выжидая приговор. Константин разминал глаза, бегая взглядом по участникам действия. Хальпарен искоса наблюдал за ними. Затем опустил книгу и наконец заговорил:
– Вы прекрасно исполнили свою работу, Ольга Дмитриевна, однако волноваться не стоит. Ради общего спокойствия, смею предложить выделить на завтра выходной от камланий с амулетами для одних и практик для других. Вопросы с навьими и листами оставьте на моих плечах. А пока, будьте так любезны, вернуть экземпляр на положенное место. После можете быть свободны, благодарю.
Ольга вытянула руку перед Катей. Та, собрав губы трубочкой и вскинув брови, чтобы казаться невозмутимой и одновременно возмущенной до жути, встряхнула волосами, вынула из сумки сверток в форме небольшой банки, и вернула. Под стук каблуков сверток тут же покинул Смотровую.
Петя потер шею.
– Магистр, – позвал он, – Вы, типа, это, насчёт навьих, типа, не беспокойтесь. Мы так, ну, типа, сами, как-нибудь.
Тот не без игривости, заметной только тем, кто знал его не первый век, дёрнул уголком губ.
– Премного благодарен, что соизволили освободить меня от лишних хлопот. Надеюсь, в будущем и пленять не придётся.
– От души, Брат, – накинул еще искренности в беседу Константин. – Правда, tacks?mycket
.
Хальпарен все-таки оттянул уголок на этот раз в мягком подобии улыбки и кивнул.
– Доброй ночи.
На коридоре Константин, вышедший проводить детей и заодно немного проверить голову, уже немного подключил сознание к разуму и проанализировал ситуацию. Сделав кое-какие выводы, он постарался быть строгим:
– Чтоб никому, поняли?
Рома сжал губы ниточкой, провел сложенными пальцами вдоль, застегивая невидимую молнию. Остальные покивали.
– И как ты с навьими придумал?
– Ольга бы не прикопалась. А Хальпарена уговорить чуть что проще, сами знаете.
Константин вскинул брови и потянулся в карман, вынул пачку сигарет.
– Сваливали бы поскорей, – посоветовал он, сунув сигарету меж зубов. – Пока ещё кого уговаривать…
– Пётр!
Тот сморщился, как от незамеченной горошинки черного перца в супе, которую не посчастливилось раскусить. За спиной показался Елисей Всеславович.
Казалось, даже голос его был бородат. Причём бородат прямо с того дня, как магистр изволил явиться на свет и произнести свой первый звук. И звуком этим явно было мудрое наставление мамкам и нянькам.
А рядом с ним серой тенью Гавриил. С душой, закрытой на все замки, даже те, которых нет. Одним своим присутствием, заставлявший всех постыдиться присутствия собственного, ведь присутствовать следует так, как положено, а всем – вовсе не положено.
Иными словами, самый приятный дуэт стоял прямо перед ними, призывая желание поискать форточку. И выйти в нее подобру-поздорову.
– Вот какие-нынче-то дети пошли, ты мне скажи. Коли надобно на заре куда явиться, так то мы брезгуем, сил не найти, а как впотьмах шастать, так хлебом их, неслухов не корми. И дома же им неймётся.
Ещё один факт о Гаврииле – он не любил отклоняться от плана. А обсуждать неразумное поколение он не планировал. Планировал он сказать следующее:
– Ты услышал. Мы будем ожидать.
И с этими словами исчез.
Елисей Всеславович указал рукой на место, где только что стоял старший с готовностью поучать всех и все, пока не останется в этом мире недалеких. Или не останется никого вовсе.
– Вот, полюбуйтесь, как у союзников наших что ни день, а работа все кипит, закипает, идёт и спорится без сучка, без задоринки: скажут – сделают, прикажут – ожидают. Вот и держится наш мир на оси, не валится, а коли валится, так подымается, а коли и долго подымается, так и крутится все ж таки, вертится. А все почему? Порядок есть у них, порядок, закон, послушание. А у нас что? Птица, рыба, борщ – вот тебе. Думали мы, вот прислушаемся к молодым, вольностей дадим, дыхание второе Братствам дадим. Так нет же, задыхается. Не правление, а самоуправство, да к тому ж у каждого свой царь из головы да повыходит и на остальных поглядывает – как повадится один ночами лазать, куда ни попадя, другой за ним следом уже гонится.
Петя, наученный привычкой, молча смотрел в пол, не смея саботировать новый поток мысли своего мастера. Только на последних словах едва сдержался, чтобы не переглянуться с девочками. Остальные же следовали его примеру, сдерживаясь уже от того, чтобы не начать нетерпеливо ерзать, покачиваться или вздыхать. Но вдруг им на помощь в дверях, заслоняя свет полной луны показался Хальпарен.
– Магистр, разрешите обратиться.
– Чего тебе надобно? – нехотя поинтересовался старче.
– Поступил вопрос по поводу практика, наложившего заклятие на топор.
– Важное что?
– Практик – парень с третьего курса Ордена. Теперь вэкст. Силы получил посредством мутации струн из-за пагубного влияния листовой дыры в районе дачного дома. Наложил случайно, планировал провести ритуал на своем псе, пытался вылечить. В проступке сознался сам. Орден постановил высшую меру наказания. Я предложил дождаться вашего решения.
– Ну и дарма! Пусть делают, что положено. Негоже нам нос сувать во всякую щель.
– Елисей Всеславович! – внезапно забеспокоился Рома. – Подождите! Это ж наш знакомый. Мы ж с ним еще травы летом собирали. На чай.
– Это который щенка того подобрал себе? – вспомнила Катя. – Которого на дороге сбили.
– Силы можно отобрать, – заметил Константин. – Я позвоню дяде, он мог бы провести операцию на струнах…
Посторонним могло бы показаться, что они обмениваются случайными фразами. Но внутри каждого из посвященных складывалась полноценная и очень неприятная картинка.
– Способности мага можно развить и обернуть в нашу пользу, – сменил курс Хальпарен. Но Елисея ни одна из дорог не интересовала.
– Нечего мне магов лишних разводить. Не овощи сажаете, тут счёт на жизни человеческие и на мир наш с Правью идёт. Сказано было им снизить волнения у людей, значит помочь нужно. Вот расплодятся чародеи, вы что делать с ними станете? Школы им отдельные строить, в собрания, союзы собирать, а то и в страну новую? Общество слоить, законы перемалевывать, науку перекраивать? Надо вам оно? Когда Братство да Орден собирали, знаете сколько трудов положено было, чтобы только свет наш подстроить да подготовить. Не знаете, вам лишь бы просто все да по-хорошему. А не выйдет хорошо пока как надо не будет налажено. А уж дядьку твоего, Костенька, и вовсе на самый крайний случай тревожить следует. Тебе все игрушки, просто все, тут один помог, тут другой прикрыл. А о последствиях… да, что я тебе сейчас говорить-то уже буду. Который год тебе уже твержу, как матами на Домового. У меня нынче часу пустого нет. Старшим подмога требуется, в Прави струны подлатать. Меня не будет долго, может статься, а вы тут со своими дурнями желторотыми. Да из-за его игр людей чуть не сгрызли, а вам лишь бы плакаться.
– Это несправедливо! – воскликнула Лили. – Он же хотел, как лучше!
– Ты, внучка… – начал было Елисей, но тут его прервал Хальпарен.
– Магистр, не могли бы мы продолжить нашу беседу в Смотровой? Детям следовало бы возвращаться домой. В такое время даже молодой разум за словами не следит.
– Я проведу, – помог ему Константин и, словно утка-мама, собрав всю четверку перед собой поспешил спасти их от жизненного опыта.
***
Отпустив их к лестнице, он было побрел назад. Однако возвратиться в кабинет просто так не смог – в коридоре хранилища его остановил странный звук.
Кто-то пел. Если, конечно, восторженный ор во всю глотку можно назвать пением. Впрочем, громкость истового веселья помогала различить слова.
Не покидай людей, постыдная мечта!
А дальше текста я не помню ни черта.
И после бала мастер хочет на покой.
А я устало съем еще блинов с икрой…
На блины с икрой Константин как раз и подошел. Подошел и встал как лист перед травой.
– Что за…
В банке на месте скрюченного гербария золотисто-алой лилии покачивалось существо. На тонком тельце стебля выросла голова, из которой точно экстравагантная причёска взъерошенного панка торчали алые лепестки. Узкие, как два надреза кровавые глазки ничем не отличались от такого же тонкого рта и задорно глядели на вактаре, двоясь в отражениях на стекле. Руками ему служили лепестки, которыми тот помахивал, то ли разгоняя воздух, то ли помогая себе петь, то ли пытаясь парить.
– Блины! – радостно пояснило оно. – Хорошее блюдо для тризны. Помянуть, сам знаешь. У тебя есть блины?
– У него есть вопросы, – Хальпарен появился позади так же внимательно, но безо всякого удивления или интереса разглядывая существо.
– На все ответы должны быть вопросы, – согласился сам с собой цветок и тут же встрепенулся: – А пиво у вас есть? Покой с пивом, что странно, не рифмуется, а я тут вяну, между прочим.
– Что вы делаете? – прищурилась проходившая мимо Ольга.
– Между прочим – вяну, – повторил цветок. – Из прочего: парю, пою, хочу пить. И блинов. Со сме-та-ной.
– С икрой, – поправил Константин.
– Кому говорю – не рифмуется!
– Он живой?! – Ольга выглядела растеряннее некуда.
– Он живой?! – пропищал цветок, в притворном ужасе встряхнув листьями.
Почуяв очередной свист закипающей драмы, Хальпарен двинулся прямо к шкафу.
– Предоставьте это мне.
– Предоставьте это мне, – аристократично выпрямив стебель, повторил цветок с неприкрытым шведским акцентом. За что, а может и за все остальное в прошлом или будущем, его сию минуту прикрыли плащом и вынесли прочь.
***
Дети пнули дверь и высыпались на улицу. Мокрый от недавнего дождя асфальт неуклюже чмокал под подошвами.
– Старый маразматик! – выдавила Катя, встряхнув волосами.
– Можно пойти в Орден, – спрыгивая по ступенькам на одной ноге, предложила Лили.
– Не успеем, – отозвался Рома. – Да и не пустят. Можно и позвонить кому из знакомых там, а смысла по нулям. Мы – шпана мелкорезанная, не услышат.
– То есть тебе не хватило? – резонно поинтересовался у него Петя.
Тот закинул голову наверх, вглядываясь в бесконечную тьму, и втянул воздуха.
– Нет, не хватило. Мне вообще, понимаешь, жизни! Жизни не хватает! Всё такое пустое, черствое, тусклое, – говоря он шаркал ногой по попадавшимся лужам на каждое слово, раскрашивая асфальт мокрыми пятнами – Ничего интересного не осталось! Прах.
Катя шла рядом, сжимая ремень сумки.
– Мы все изменим, – сказала она. – Вот увидишь.
– Красиво говоришь, сказал глухонемой слепому на «Посмотрим». Что мы изменим?
Ответил и тут же оказался обрызганным по колено
– Э-а! – ошалело вскрикнул он, отскакивая в сторону. – За что?!
– За то, что дурак, – как ни в чем не бывало отозвалась Лили, покачиваясь на носках. – Ещё раз скажешь так – утоплю в луже, будешь до весны лежать, а потом тебя найдёт медведь и съест.
– Поддерживаю, – сказала Катя. – Так и надо.
– Э! – обалдел Петя. – Мадамы, вы але? Ром, давай того отсюда, а?
Но тот только махнул головой.
– Пойдемте. Я бы поел. От твоих конфет, Ли, одни воспоминания.
Следующие полчаса они пытались найти круглосуточный магазин. Потом долго бродили между рядами, пялясь на гудящие холодильники, точно на произведения искусства в Эрмитаже.
– И что им там обсуждать? – самой себе возмущалась Катя, лишь бы хоть чему-то возмутиться.
– Планы на будущее, – объяснил Рома, лишь бы хоть что-то кому-то объяснить. – Может Хальпарен его в чем-то убедит. Его самого лорги слушать не станут, а вот Елисея может быть.
– А кто такие эти лорги? – Лили с разбегу проскользила мимо них по плитке. Не удержалась, шлепнулась.
– Союзники наши, – продолжил объяснять Рома, протягивая руку. – Инквизиция. Ловят и уничтожают навьих. Выскочку через четыре месяца уже руны не берут, струны у него твердеют, потом он навьим считается. Ну и вот его либо в Навь, либо к этим на зачистку, – вернув подругу на ноги, он снова заинтересовался холодильником. – Сырок что ли взять?
– И зачем только они их уничтожают? – пробормотала Лили, разглядывая разноцветный отряд молочных коктейлей с персонажами мультиков.
– Ну, – включился Петя, возвращаясь с бутылкой фруктового пива, – типа, струнной энергией они пользоваться не умеют, типа, как мы, да и вообще, типа, магию всю такую в шею гонят, да и навьих тоже, так что лешего этого нашего, типа, сильно слушать не будут, хотя он, типа, авторитет какой-то заслужил… не знаю короче, не лезу. Ну, короче они, типа, работают со своими вещами. Так, типа, под рукой что есть.
– Соль, иконы и вода выпрут нечисть навсегда, – поддержал, взмахнув зеленой блестящей упаковкой, Рома. Посмотрел на свой трофей, подумал. – Не, сырок все-таки не хочу.
– Я спросила не чем, а зачем, – Лили поднялась на цыпочки и потянулась. -Можете коктейль достать?
– С ежом? – пачку сунули в корзину. – Ой, зай, не спрашивай. Я тоже такая спросила одного чела, ну, говорю короче, смысл вот от их работы, а он такой: «Странно знать, что ты можешь убить какую-то дрянь и не убивать ее».
– Странно вредить, когда ты можешь этого не делать. Зачем давать людям знание о существах, которых они не могут принять?
– Но им дали, значит так нужно.
– Это что ж вы за книжку-то обсуждаете такую? – умильно спросил старческий голос позади.
В пяти шагах от них, пряча в целлофановый пакет пачку соли стояла закутанная в алый шерстяной платок старушка с корявой тростью на опору.
– Фэнтэзи, бабушка, – успокоила Катя, – фэнтэзи.
– От любит молодежь страхи всякие, – покачала головой та и прошла вперед, прихрамывая.
Продавщица усталым взглядом оскорбила всю корзину, молча прокляла каждого из покупателей и указала на отсутствие взрослых.
– Я взрослая, – обиделась Лили.
– Восемнадцать есть?
– Нет, – честно ответила она, а когда Рома болезненно зажмурился, пояснила: – Мне много. А восемнадцати нет.
Петя молча показал водительское удостоверение.
Еще минута – желтый свет черканули четыре тени. Ступени у спуска в парк оккупировали. Колонки магазина захрипели новую песню. Бутылки зашипели. Душный аромат мокрого асфальта перебила химическая фруктовость.
– Дай попробовать, – Лили наблюдала за пузырьками, точно за медузами в аквариуме. Но Петя отмахнулся.
– Пей свой коктейль.
– Ах так?! И вот какое общество вы собираетесь строить, если даже Сестре глоток опыта не даете, просто потому что она кажется младше? О каких переменах говорить если даже наше поколение… – в следующую секунду она замолкла – бутылка оказалась у нее, на удивление, в руках. – Вот так бы сразу.
– Так мы ж тебе, типа, не просто так не даем, – заметил Петя, подобрев от протянутой навстречу пачки молочного коктейля. Лили же, глотнув, сморщилась.
– Хуже только жизнь. Дайте свои, эти красивее.
– Зай, крепкий, – предупредила Катя, поправляя смазавшуюся помаду кончиком ногтя. – Выдохни в сторону.
– Спаиваем ребенка, – покачал головой Рома.
Лили отпила и у него, пожевала язык и прижала кулак к губам. Затем убрала руку и облокотилась на бетонные перила с таким выражением, будто давно познала эту жизнь и в руках у нее не молочный коктейль, а полупустая фляга егермейстера или чего-то еще жутко серьезного.
Минута тишины на тридцать шесть секунд. Раз-два-три.
– Я не ребенок, – повторила она странным тоном крутой девушки из боевиков. Погрызла трубочку и добавила: – Мне много лет. Просто восемнадцати нет.
– Взрослость это не про цифру в паспорте, – Петя решил соревноваться за место эпичного героя с кобурой на поясе. – Это про то, как ты себя ведешь, про долг хоть какой-то.
– Какие у тебя там долги? – со скептичной и даже высокомерной насмешкой встряла Катя.
– Ой, посмотрите, блин, много она понимает. Та ля, за мелочь хотя бы. Типа, еще домой нести ее потом вместе с этой, блин, ответственностью перед опекунами. А вам лишь бы поржать.
– А ты в свои восемнадцать сильно преисполнился.
– Я в твои шестнадцать уже понимал, что нечего лезть куда не надо. Типа, мастера вообще, жизнью за каждый наш проступок рискуют. Магистры и вообще, типа, вообще. И если говорят, блин, значит что-то знают.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71510479?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Милана Абрамович
Девочка из иной реальности сбегает на планету Земля в поисках спокойной жизни. Но, как известно, судьба – та ещё насмешница.
Милана Абрамович
Дожить до рассвета
Пролог
– Лили, это правда?
Все смотрели на меня и ждали ответ. Вам знакомо чувство, когда прохожий спрашивает дорогу до ближайшего магазина, и мозг тут же выходит покурить, захватив с собой мусорный пакет с нужной информацией? В таком случае, мы друг друга поймем.
Говорят, лучшие истории выходят у авторов, которые верят в то, что пишут. Чтобы не оступиться, нужно было привыкнуть к красивой сказке. Я жила, с каждым днем уверенно обновляя вырезанные на сердце строки. Реальность и вымысел постепенно сливались в одно целое, а заданный вопрос стал почти неразрешимым. Родители? Нет-нет, сирота, давно, не помню. Дом? То тут, то там, теперь здесь. Диагноз – глупый маленький ребенок. Ничего не знаю. Разве неправдоподобно?
– В чем смысл этого разговора? – и мысленно: – Бессовестная. Всю страну на уши поставила и хоть бы покраснела! Вот вернёмся – так оттаскаю, дорогу сюда забудешь.
– Позвольте, но не каждый день увидишь, чтобы всякие «мерзавки» из одной реальности в другую перескакивали. Мало того, ребенок умудрился выжить и вклиниться в общество. Оставить ее без права голоса было бы просто… – из-под тёмных губ вырвался бархатный смешок. – Нечестно.
Старшие шутку оценили. Родители иронии пока не понимали и, судя по выражению лиц, не пробовали. Желания возвращаться к ним так и не появилось. Слишком приятной была прохладная невозмутимость опекунов. Из общей картины выбивался только ошалевший Брат. Положение лишнего его явно напрягало. Чтобы хоть как-то обозначить свое присутствие, он спросил:
– А как ты вообще в наш мир пролезла?
Опять немая сцена. Мелькнуло воспоминание о самой первой ночи. Тогда все так же спорили, с перерывами на тишину, во время которой мне даже удавалось вставить пару слов. Как-как. Черные дыры надо научиться зашивать. И вообще, почему ученым можно другие измерения ради интереса изучать, а другим даже в поисках спасения нельзя? Беженцев Земля больше не принимает? Эти вопросы всплывали каждый раз на протяжении года в ответ на очередную волну тревоги и успели поднадоесть. Я крутила их в голове, словно мантру, оправдываясь перед прилипчивым страхом, и теперь впервые по-настоящему устала. Пришла пора наконец вспомнить все сначала и поговорить.
Сначала. А какое начало они хотели услышать? Сознание восстанавливало события сумбурно и неохотно. Крик отчаяния на руках акушерки? Первые шаги, слова, азбуку, кровавый террор, побег, новую жизнь? Последняя мысль стала глотком свежего воздуха. Дальше воспоминания поддавались легче.
Глава 1
Осторожный вдох, медленный выдох, и я наконец решилась открыть глаза. Судя по всему, мир попался трехмерный. Открывшийся впереди пейзаж напоминал видеоигру, популярную лет двести назад: узкий переулок, зажатый между двумя высокими строениями, какие-то контейнеры, коробки – все совершенно плоское, будто лишенное текстуры. Не то чтобы некрасиво, но до тошноты непривычно.
Дышать было вполне комфортно, сердце работало, веки то и дело резко закрывались, через мгновение возвращаясь на место. Со лба свисала и щекотала нос черная пружинка челки. Я опустила голову и осмотрела тело. Конечностей достаточно, хотя как помню из старых записей исследователей иных реальностей, на фотографии какой-то местной девушки кожа выглядела гораздо темнее моего подобия не до конца застывшего гипса. Это ничего, главное – чтобы ничего не барахлило. Для проверки решила сделать танцевальный жест одной из рук. Сначала все шло хорошо, и вдруг район сгиба пронзила острая боль. Очевидно, теперь так делать нельзя. Слишком мало направлений. Ну, и прекрасно. Никогда не любила эти танцы. Следом стоило проверить ноги, сделать шаг или что-то в этом роде. Правая послушно поднялась. Весь груз ответственности за равновесие перешел на левую. Казалось, кто-то схватил меня за плечо и потянул вниз. Я чисто инстинктивно растопырила руки и быстро поставила ступню чуть впереди себя. Отлично. Теперь оставалось успокоиться и подтянуть вторую.
То ли поспешила, то ли неправильно повернулась, но в следующую секунду щеку поцеловал асфальт, а ладони, колени и почему-то глаза будто сжигал невидимый огонь. О чем вообще думала, твое ж высочество? Ты и дома самостоятельно с места двинуться не могла, а здесь целая вселенная, о которой ученые до сих пор данные собирают. Дура! Самонадеянная, безответственная.
Из-за контейнеров послышался шум, словно мимо проехала какая-то техника. Я притихла, внимая каждому шороху. Долго лежать тут было нельзя. Хорошие люди на дороге не валяются. Помучавшись еще какое-то время в попытках подняться, мне наконец удалось вернуться на ноги, медленно, но верно добраться до ближайшей стены и ухватиться за нее.
Впереди через дорогу возвышалось очередное здание. Кое-где на тротуаре и траве лежали кривые пятна белой массы. От каждого шага, они хрустели и прилипали к подошвам. Походило на снег, только какой-то неправильный, некачественный. Людей по улице ходило немного. Все одеты как попало, кто почти гол, кто как на северный полюс собрался. Погода словно смеялась над нами. Солнце то согревало недоумков в майках, то пряталось за тучи, уступая место до колючего холодному ветру. Последний иногда настолько забивал легкие, что приходилось закрывать рот ладонями. Несколько раз я останавливалась, цепляясь за фонарные столбы, чтобы не свалиться в грязь. Во время таких перерывов все ближе и ближе, как неопытный маньяк, к сознанию подкрадывались сомнения и даже сожаления о побеге. Они будто бы догоняли со спины, пробегая по ней стаей мурашек, лезли противным морозом сквозь ткань туфель вместе с водой из луж и в итоге растворялись в голосе рассудка. Здесь меня никто не знал. Все худшее осталось позади. Но сердце, похоже, считало иначе и на каждую новую мысль отвечало гулким грохотом. Руки тоже поддерживали панику зябким тремором. Ко всему прочему стал урчать живот. Хоть один орган в этом теле еще помнил о действительно важных вещах. Пришла пора раздобыть еду.
Вдоль дороги выстроился взвод голых деревьев, роняя тени на изогнутые перила скамеек. У поворота виднелось что-то вроде вагончика с полосатой крышей. В одной из его стен вырубили большое окно, под которым висела картина-меню. Краска немного облупилась, проведя тонкие трещины по изображениям и линиям символов около них. Взгляд привлек бутерброд с нарисованной на хлебе зверушкой. За прилавком стояли две женщины. Та, что помладше заметила меня, натянула на лицо доброжелательное выражение и заговорила.
Первые звуки речи точно впились в сердце тупыми иглами отчаяния. Язык больше походил на бессмысленное бормотание, из которого получилось вычленить только старопыльный глагол «помогать» и веселенькое «трам-пам», так что я просто показала на картинку.
Последовал понимающий кивок. Немного пошелестев бумагой, девушка упаковала заказ и протянула руку. Подождала, постучала пальцем по знакам. Ну, штрих с кренделем и что? Видя мое недоумение, она закатила глаза и указала на баночку с кучей монет. А, да, положено меняться. С собой из ценного остались только браслет и душа. Я стянула первый с запястья и положила на прилавок. Бриллианты подмигивающе-соблазнительно сверкнули на свету.
Женщины переглянулись. Младшая снова попыталась заговорить, но коллега ее одернула. Взяла оплату, надкусила ободок. Тот, конечно, прогнулся. Старшая поджала губы, посмотрела на меня как на игольное ушко, куда никак не пролазит непослушная нитка, и наклонила голову вперед.
На мой кивок она пожала плечами и отдала пакет. Но тут вмешалась молодая – выдернула браслет и стала что-то со злостью шептать. Началась перепалка.
Слушать этот бред быстро надоело. Я подобрала еду, потихоньку отошла за вагончик и со всей возможной скоростью двинулась туда, где деревья скопились в полноценный батальон. Села на одну из лавок, откусила бутерброд. Правда, «откусила» – это сильно сказано. Сначала руки промахнулись мимо рта. Потом, когда хлеб таки попался в зубы, из-под него потянулся сыр свежести старой резины и повис желтым мостом, не желая рваться на части. Жалкое вышло зрелище. Благо, прохожие не обращали на меня того внимания, от которого стоило бы отбиваться.
Когда с ужином наконец было покончено, небо стало совсем темным, а усталость чересчур заметной. Я отряхнула снег и легла, покрепче прижавшись к доскам.
По ощущениям, не прошло и секунды, как по векам ударил наглый белый луч. Сквозь шторку жмурящегося презрения и пелену света вырисовалась полноватая фигура. Надо мной стоял человек в синем костюме с маленькой надписью на правой части груди и золотым украшением на предплечье. Шапка, тоже украшенная чем-то блестящим, съехала на пушистые седые брови. Мужчина отвел фонарик в сторону и произнес:
– Девочка, ты… (трам-ла-пам)?
Судя по интонации, это был вопрос. Но что ответить, я решительно не соображала. Старик долго смотрел на меня, а потом снова заговорил:
– Девочка, (трам-пам) надо …(что-то). Я должен… (слово похожее на глагол "идти". Ну и иди своей дорогой, чего пристал?) потому что … (снова какой-то набор звуков)!
На этот раз фраза прозвучала утвердительно, а значит придумывать ответ вежливость не заставляла. Но мужчина вытянул руку и снова чего-то ждал. Похоже, меня хотели куда-то увести. Ага, сейчас, носки перешью и бегу! Идея бежать, кстати, была заманчивой, но в моей ситуации неподходящей.
От очередного порыва ветра захотелось сжаться в комок. Я потерла ладони друг о друга, с сожалением поглядывая на запястья. Украшений больше не осталось, как и надежды на завтрак. Нарушитель покоя все еще мозолил глаза. Уходить он явно не собирался, а позвать стражу уже не получится. Я вздохнула, встала и небрежно повела кистью, веди мол. Мужчина встрепенулся и поманил за собой.
Здание, куда мы пришли, одним своим видом затягивало в трясину тоски, несмотря на солнечную окраску стен, к которым конвоем подвели компанию черных стульев. Одинокая лампа под потолком судорожно брызгала светом на заваленный бумагами стол, за которым сидел молодой парнишка лет двадцати. Завидев нас, он чуть приподнял кисть над столом и, зевнув, задал вопрос. Старик ответил. Завязался диалог, ни слова из которого разобрать не получилось. Пару раз люди замолкали, смотрели на меня, щелкали пальцами, и, не дождавшись ответа, опять продолжали перебрасываться бессмысленными эмоциональными звуками. В конце концов мне разрешили сесть. Усталость же приказала лечь и прикрыть глаза.
Голоса вскоре стихли, наступили долгожданные тишина и спокойствие. Как вдруг кто-то совершенно бесцеремонно коснулся моего плеча. Это уже переходило всякие границы. Я вскочила на ноги, с непривычки завалилась на бок и схватилась за стену. Уже порядком надоевший дед опять стоял напротив.
– За тобой… (идти?). Ты… (трам), – сказал он и показал на мужчин у двери.
Их было двое. Один лениво прислонился к стене и накручивал на подрумяненный шрамами и мозолями палец прядь длинных угольно-черных волос. Бледное, почти мраморное лицо оживлял только насмешливый взгляд изумрудов-глаз. Голубые, припудренные ласковым спокойствием глаза второго я разглядела, только когда он убрал за ухо мягко вьющийся пепельный локон, оправил на хрупком запястье рукав шелковой блузы, обернулся и обратился к старику:
– Благодарю. Это… (ну вы поняли, тарабарщина).
Мой старый-новый знакомый в словаре не нуждался, так что просто кивнул и наконец ушел. Чуть-более-молодой-новый незнакомец посмотрел на меня.
– Здравствуй, солнце. Не бойся, не обидим. Ты не против поговорить?
Его речь была понятна, но счастье притупилось недоверием. Язык не походил на тот, с помощью которого изъяснялись местные, а звучал скорее, как мой родной. Только проще, без лишних виньеток вроде артиклей. Никогда не разговаривайте с неизвестными. Ладно.
– Кто вы?
– Друзья. Меня зовут Рафаэль. А он – Азар.
Тот, кого назвали Азаром наконец отпустил измученную прядь и слегка кивнул мне в знак приветствия.
– Милиционер не сказал, как тебя зовут.
– Ли…ли…– я замялась. Старику точно не нужно было знать имя, а вот насчет новоиспеченных «друзей» терзали сомнения. Придумать псевдоним времени и соображения не хватило. Какие имена вообще считались нормальными для этой страны?
– Лили? – уточнил Рафаэль
Предположение немного рассмешило. Насколько же должно обеднеть воображение, чтобы один и тот же слог повторялся два раза подряд? И разве полноценное слово могло звучать так коротко? Хотя, помнится, один здешний автор однажды заявил, будто «простота – жена искусства», или что-то в этом роде, и, если «Лили» здесь считалось именем, я бы с удовольствием сменила настоящее. Рафаэль расценил улыбку как утвердительный ответ.
– Очаровательно. И еще кое-что. Ты здесь одна?
– Нас трое. А может и четверо, если тот дед еще не ушел.
– Да, но милиционер сказал, что нашел тебя одну на улице.
– И что?
– Просто немного странно, что ты не пошла домой. Что-то случилось?
– А мне некуда… то есть… – я замолчала, потянулась рукой ко рту, промахнулась, едва не ткнула пальцем в глаз, сжала кулак у груди, мысленно выдавая себе пощечины, и, не найдя другого ответа, пробормотала: – Как бы, дома тут нет. Ну, вообще он есть, но не мой, а хочется свой. И спать, – само вылетело у меня, – тоже хочется.
– Прости, что потревожили твой сон, но нам нужно срочно тебя забрать отсюда.
– Имеет смысл задавать вопросы «зачем» и «куда»?
– Смысла нет. Он мертв. Мы его убили.
– Азар.
– Ego sum paenitet, meus amor
, но у нас часики тикают, – тот постучал пальцем по линии запястья. – Выбора у тебя, как и у нас, кстати, тоже нет. Теперь, когда мы все в одной лодке, предлагаю плыть.
С этими словами он махнул в сторону двери, и та послушно открылась. Смысл упираться тоже слег под дулом уговоров, так что я отпустила ставшую почти родной стену и более-менее ровно дошла до выхода. Но стоило занести ногу над порогом, как земля резко уехала в сторону, и мир провалился в пустоту.
– Тише-тише, – Рафаэль подхватил меня под руки. – Здесь все выглядит немного странно, но мы упростили пространство как смогли.
И правда. Глазу стало гораздо привычнее. Границы материи размылись, цвета стали менее однозначными. Еще не родная пятимерная реальность, но что-то близкое. Где-то вдалеке или прямо над ухом раздавались неразборчивые фразы, гулко стучали невидимые молоточки, шуршал несуществующий ветер. И в то же время противно давила абсолютная мертвая тишина. Кромешная мгла то ослепляла, то мерцала мягким призрачным светом. В пространстве мы были не одни. По бокам, над и под нами словно в отражении сотен зеркал появлялись, проходили мимо и исчезали едва различимые фигуры. Одна из них оглянулась в нашу сторону, притормозила и выскочила из-под стекла. Пред нами предстал тощий парень с шевелюрой, цвет которой мог бы заинтересовать отряд пожарных. Часть лица почему-то смазалась, будто размокла под дождем.
– Аза-ар, – проскрежетал он, – явился не запылился. Привезли свежее мяско, я погляжу. Так и до герцога скоро дослужишься. Рафи будет тобой доволен. Да, Рафи?
Азар рванулся вперед и сгреб беднягу за шиворот.
– Еще раз так обратишься к нему и.
– Рыжий, давай не при детях, – попросил Рафаэль. – Лучше позови Гавриила. Нужно осмотреть девочку.
– Кого-кого? – спросил Рыжий, поглядев на него. – Ах, да, конечно! – он расплылся в невинном оскале и на выдохе протянул: – Куда уж мне обращаться к таким вершинам.
– Тебя к ним пнуть? – осведомился Азар.
– Не утруждайся. Позвал минуту назад. Идет уже.
– Отлично. И приведи рожу в порядок. А то как пожеванный.
– Помят и избит суровой реальностью, – вздохнул Рыжий, не двинув ни одним мускулом. Кожа продолжала плавно подтекать к жилистой шее, точно плавленый воск. Иногда старший втягивал носом воздух, точно простуженный, тогда следом на место подползали и части лица. Только для того, конечно, чтобы слазить обратно.
Тут компания снова пополнилась. Своим вниманием нас почтил еще один статный мужчина. По виду – лет сорока с лишним. Выбрит гладко. Правда, не брюнет, да и словом так просто не обзовешь. Одарил каждого мимолетным морозным взглядом и сходу спросил:
– Общий понимает?
– Да.
– Опа! – воскликнул Рыжий. – Делаем ставки, господа, лорг
или вактаре
. Ставлю на лорга, а то придется подчищать всю ее летопись. Еще и перстень красивый дадут, девчонке, на радость.
– Что ж, дитя, – Гавриил чуть склонил голову, без особого интереса разглядывая общую маленькую проблему. На строгом, но совершенно незапоминающемся лице нарисовалась улыбка, которая наверняка задумывалась теплой и располагающей, но совершенно не подходила под прохладные серебристые глаза. – Твоя персона нас несколько заинтересовала. Не волнуйся. Это указывает лишь на вероятность того, что ты несколько неординарный человек, и наделена силами, которыми, ради безопасности окружающих следует держать под контролем, используя исключительно во благо. К какому именно типу «несколько неординарного» тебя отнести мы вычислим по количеству душевных струн. Много времени анализ не отнимет. Вактаре, хранителям листов и порядка, соответствует максимальный набор для смертных – пять. Лоргам, санитарам ошметков, – тройка. Существуют также вэксты
, более известные как мутанты, но общим наречием они владеют редко. Здесь вопросов нет?
Я молчала, раздумывая, как правильно отвечать в таких ситуациях. Старшие наблюдали за моей реакцией с терпением, которое могут выковать только века монотонной работы. Впрочем, Рыжий все-таки не удержался и, размяв длинные пальцы до хруста, пожаловался:
– Ой, как меня раздражают эти шоковые состояния. Хуже истерики, за ней хоть понаблюдать интересно.
Не существуй инстинкт самосохранения, я бы обязательно фыркнула. И это говорят о той, кто продержалась в незнакомом мире целый вечер. Шок, между прочим, накрывает тех, у кого неполадки с адаптацией. У кого-у кого, а у меня вопросы только с психикой. Плюс легкая неопределённость с местом в жизни. Пренебрежительный тон обидел еще сильнее и заставил открыть рот:
– Извините, конечно, но никакого состояния нет. Просто мне кажется, простите за такое предположение, что Вы оговорились. У любого порядочного мага должно быть минимум семь главных струн. Иначе ему не хватит энергии не только на то, чтобы выпустить ее наружу в виде, так называемого волшебства, но и на простое существование.
Старшие посмотрели на меня. В выражении лиц читалось что-то, отчего хотелось отмотать время назад и пережить момент по-другому. В идеале молча. Новое желание – забиться под плинтус, – перебил сдержанный вопрос Гавриила:
– Откуда такие познания?
Я смутилась, но решила ответить честно:
– В мультике видела, – и на всякий случай пояснила: -"Квантовая анатомия для самых маленьких".
– Мультике? – задумался рыжий.
– Сказка с живыми картинками, – подсказал Рафаэль. – Сейчас люди так развлекаются. Забавное изобретение, на самом деле. Иногда в сюжете даже истина проскальзывает.
– Сказка – ложь, да в ней намек, – заключил Рыжий. – А что, казни уже не в моде?
– Мультики лучше, – пожала плечами я. – В толпе стоять не надо.
– Даже людям нравятся красивые числа, мистиков сияние не пугает – сказал Гавриил, снова натянув маску обаяния, благо тут же снял и продолжил серьезнее: – Нет, дитя, я не оговорился. В твоём родном пространстве максимальное количество – пять струн. Вам достаточно. Так же, как в двухмерной реальности сложным существам хватит и четырех.
Пока он объяснял Рафаэль и Азар несколько раз переглянулись, точно подружки, готовые промывать на досуге новые косточки. Рыжий демонстративно зевнул:
– Ой, все! Колыхнули болото. Открывайте форточку, господа, и выходите по одному. Не забивай себе голову, – обратился он ко мне. – Вряд-ли доживешь до эпохи, когда вам эти знания пригодятся. Просто стой и не двигайся, пока смотрим. Это почти не больно.
– Почти? Тогда могу и задвигаться.
– Что поделать. Жизнь боль. Терпи и улыбайся.
– Он шутит, – отмахнулся Гавриил. – Просто замри на минуту. Готова?
Не дожидаясь моего ответа, он провел рукой по воздуху. Вслед за движением потянулась серебристая пленка. Я слегка наклонила голову вниз и едва не отшатнулась. Тело, с которым мы едва успели сработаться за этот день, теперь было соткано из блестящих бесцветных нитей. В месте, где, по идее, располагалось сердце, они скручивались в беспорядочный клубок, из которого в разные стороны расходились пять наиболее тугих и прочных «струн».
– Значит все-таки вактаре.
– Разве у них бывают голубые глаза? Я думал только карие. Реже с примесью.
– Тогда лорг?
– Стар как мир, а что за дурень! – сплюнул Рыжий. – Это с пятью струнами? Думай, что мелешь. Девчонка явный вактаре по природе. И вообще, может вы, такие красавчики, абсолютника изловили. У них, кажется, светлее радужка бывает.
– К чему спор? Так или иначе ее ждет подготовительный период. Не пройдет – отправим на проверку.
– Бред! Она ж помрет, как только амулет наденет.
– Почему? Энергии пяти струн хватит, как минимум на первые полгода до посвящения. После мастер узами поддержит. А если и не выживет, ну, – Рафаэль плавно повел плечом, – что поделать? Все они смертны.
– А минута уже прошла?
Все замолчали и уставились на меня так, будто видят в первый раз.
– В смысле, двигаться можно?
Гавриил вздохнул и еще раз махнул рукой. Нити исчезли.
– Что ж. Выходит, Братство ждет пополнения. Теперь второй вопрос. Кто возьмёт ее под опеку? Родственных уз не заметно. Скорее всего, малышка – сирота.
– Сирота! – воскликнула я, пожалуй, слишком радостно для такой новости, и тут же со всей серьезностью закивала: – Да-да. Сирота. Давно, с детства. Никого не помню. Вообще.
Гавриил кивнул. Основательно так. Сначала мне, потом коллегам. Рыжий облизнулся.
– Ну, тут очевидно. Раф и Ази. Кто нашел, тот и хозяин. Если их отправили на поиски, то уже и на местах хранителей закрепили.
– Органы опеки нарисовались! – возмутился Азар. – У нас итак дел как ступеней с круга до розы, а теперь ещё и в воспитателей играть? И зачем она нам? Отправьте в нормальную человеческую семью, всем же лучше.
– Нельзя ее в человеческую. Она, если до тебя не дошло, не человек, не лорг и даже не мелкий вэкст.
– Да хоть бы рептилоид. Мы тут при чем?
– Сказал же, вас выбрало Начальство.
– Только чтобы забрать и привести сюда. О большем речи не шло.
– Рафаэль, – переключился Гавриил, – неужели, ты бросишь дитя на произвол судьбы?
– Вот только не надо давить на жалость, – вступился Азар, выпрямляя спину. – Объясните, с какой стати мы должны с ней возиться? Почему на именно нас повесили малую?
– Потому что Начальство так решило. Это приказ, ясно тебе?
– Пасмурно!
– Азар, – Рафаэль положил руку ему на плечо. Тот притих, вновь чуть ссутулился, но все ещё зло глядел на коллег.
Я слушала перепалку, теребила кружево на воротнике и думала. В общем то думать было не о чем, здесь всё опять решалось без моего участия. И это не ощущалось бы проблемой, если бы не один факт: идти ночью непонятно куда и побираться решительно не хотелось. Где это видано, чтобы ребенка таскали из дома в дом как котенка в надежде пристроить в семью за ненадобностью. Топить меня, похоже, пока не собирались, но губы все равно начинали подрагивать от обиды. Дом. Хорошее слово, теплое. Там всегда можно поспать. Да и старшие выглядели как те, у кого гости не держат кинжалов под подушкой. Осталось только попроситься на постой.
– А если, – отчего-то полушепотом предложила я, – побуду у вас пару дней, как будто на испытательном сроке? Вы даже не заметите, что рядом есть кто-то еще, честно-честно. Могу даже какую-то работу выполнять или… Не знаю. Все, что нужно.
Все снова обратили внимание на меня. Потенциальные родители переглянулись. В глазах Азара читалось недоумение, которое, стоило ему посмотреть на Гавриила, сменялось нескрываемым раздражением. Казалось, они продолжали спорить. Немой сейм оживляла странная вибрация в районе затылка, будто под самым ухом включили радио, но до мозга звук не доходил. Веселее всего было наблюдать за Рыжим. Сначала он водил головой, словно следил за игрой в теннис. Потом вздохнул, как вздыхают рабочие, отпахавшие суточную смену. Затем снова осклабился, обнажив ряд острых зубов. Наконец Рафаэль кивнул:
– Да будет так.
– Превосходно. Жду результат через полгода, – сказал Гавриил, кивнул остальным и исчез. Рыжий пожал плечами и ушел следом.
– Ну, что отведем мелочь домой? – спросил Азар, искоса глянув в мою сторону.
– Не выбрасывать же, – по тонким губам Рафаэля прокатилась милостивая усмешка. Он взял нас обоих за руки и ступил в пустоту.
На этот раз я даже не потеряла равновесие. Мир вернул простое обличие. Мы стояли в небольшой, отделанной темным деревом прихожей. Ноги утопали в пушистом красном ковре, стены украшали зеркала и картины в золотых рамках, а посреди комнаты начинался вираж винтовой лестницы.
– Добро пожаловать, что ли. Тебя поселить на первом или втором этаже?
– Там, – я ткнула пальцем в потолок. – Если можно, конечно.
– А с лестницы не свалишься?
– Вы боитесь за лестницу или за меня?
– Я боюсь за ковер, – ответил Азар.
– А я боюсь, что девочка заснет прямо в прихожей, а мы опоздаем на работу, – Рафаэль довольно похоже спародировал друга, постучав пальцем по запястью. – Часики все еще тикают.
Мы поднялись наверх и прошли по коридору в одну из комнат. Здесь было пустовато. В противоположную стену впивалось большое круглое окно, под которым приютился такой же круглый плетеный диван. Из украшений – пара цветочных горшков, свисавших прямо с потолка на тонких цепочках.
– Как-то так. Располагайся. Вот, – Рафаэль протянул мне непонятно откуда взявшийся вязанный плед. – Не смеем больше тебя тревожить. Сладких снов.
Сны той ночью нельзя было назвать сладкими. Крики, неразборчивый шепот, отчаянные попытки запереть комнату, битое стекло, пламя, пожирающее гобелен и эта отвратительная издевательская ухмылка.
Примечания:
[1]Прости меня, моя любовь (лат.).
[2] Lorg – находить; тот, кто ищет (гэльский).
[3] Vactare – хранитель, освобожденный (швед.).
[4]V?xt – растение (швед.)
Между первой и второй промежуток не большой
Дверь с легким пристуком закрылась. За стеной после короткой паузы послышались кроткие шаги, а следом осторожный скрип дивана. Рафаэль отпустил ручку и направился к лестнице. Азар шёл рядом, то и дело поглядывая на него, но пока молчал. Говорить сейчас было нельзя, он это знал. Понимал по тому, как замерзали в задумчивом оцепенении нежно-голубые глаза. Понимал и просто осторожно вёл под руку, спасая от встречи с углами и порогами, пока мысли не оставят в покое своего хозяина.
Покинув подъезд, старшие ступили в пустоту, а из нее на лестницу подземного перехода. Желтые столбы поддерживали тонкий навес с потертым рядом тусклых ламп. По перрону рассеялась кучка озябших людей с пухлыми сумками. Электричка распахнула дребезжаще-беззубые пасти дверей, приглашая пассажиров на посадку в прогретую теплым светом глотку.
Из-под подуставших от глухого стука колес просочился, выскользнув на платформу, маленький ящерообразный дух. Так и оставшись незамеченным никем из смертных, он мигнул всей пятерней алых глазенок, прокрался и забился под скамейку.
Щелчок пальцев в сторону камер. Неосторожный толчок – мать обернулась на едва не потерявшегося заспанного сына, схватила того за рукав. Краткая остановка у нужного окна – девушка вспомнила о важном звонке. Мелочи, но в будущем и они играли важную роль.
Напоследок легкий пинок – ящерка покатился по воздуху, пролетел мимо окна машиниста. «Не спать». Рафаэль усмехнулся.
– Как думаешь, он плотоядный? – шепотом спросил Азар.
– Сейчас проверим. Дай-ка руку, во имя науки, – ласково обвив его запястье тонкими пальцами, попросил Рафаэль.
– Сердце надо? – уточнил он. Повинуясь жесту, подошел ближе.
– А у тебя есть?
– Уже у тебя.
Ящер перебарахтался обратно на платформу, встряхнулся волной от макушки до кончика хвоста, на миг задрал голову, опустил и снова заковылял под лавку. Поезд лязгнул дверьми. Тронулся.
На ладони, пожертвованной во имя науки, показался потрескавшийся диск печенья. Рафаэль поманил призрака к себе. Тот смерил его подозрительным взглядом одного из глаз. Потом второго. Повернул всю пятерку, дернул носом и подлетел ближе. Когтистые лапки вцепились в протянутые руки. Из широкого рта выскользнула раздвоенная лента языка и лизнула угощение, слегка зацепив кожу. Старшие наблюдали.
Подумав еще немного, ящер вновь мигнул, уставился на кормителей и наконец, все так же продолжая пялиться исподлобья, потянулся, схватил еду и шмыгнул прочь, пока не отобрали. Азар растер следы слюны кончиками пальцев.
– Видимо, я не вкусный, – сказал он.
– Плохой вкус тут только у него.
Призрак тем временем скатился с перрона прямо на рельсы и, принюхавшись, прижался к ним, распластавшись как желейный коврик. Рафаэль чуть склонился и с напускной театральностью в шепоте спросил:
– Чего это он?
– Притворяется противопехотной миной, – в тон ответил Азар.
Тот уткнулся ему в плечо. Ящер обернулся на тихий шелест смеха и с подозрительностью тибетской лисицы воззрился на старших. Мигнул, резко отвернулся и пошлепал дальше подметать шпалы призрачным брюхом.
– Дух-малютка не лишен рассудка. Не то что мы, – все еще улыбаясь промолвил Рафаэль. Поправил Азару задравшийся воротник и наконец встретился взглядом с парой потеплевших на свету изумрудов. – Я знаю, что делаю, Ази. Не нужно.
– Но я мог бы. Только скажи. Если ты переживаешь, что.
– Он не то чтобы настаивал. Полагаю, сам пока не знает, что делает. Здесь скорее вопрос к Начальству. В любом случае это не такой уж плохой вариант. Я мог бы взять её под опеку.
– Хранителем?
– Вроде того. Это сработало бы как небольшой якорь. Здесь, в Яви. Может, меньше станут вызывать.
– Я боюсь за нас.
– За вактаре отвечать не нужно.
– После смерти. Но сейчас у нас в квартире живое существо.
Рафаэль вновь опустил глаза.
– Думаешь?
Азар не думал.
– Нет-нет, конечно, – принялся уверять он, словив его за руку, – мы с тобой справимся. Вместе. И не с таким справлялись. Да и я то и дело хотел, – сказал и поправился: – Думал, – и добавил смято: – Хоть это странно, мы не люди, впрочем, ты знаешь, – взгляд улетел в сторону, зацепился за мягкий кивок и вернулся с новой порцией тепла. – Но она могла бы стать новой точкой давления для них. И ты, – голос сбился в восхищенный выдох, но тут прикрылся рассудительной интонацией, – так ценишь свободу. Не будет ли наш якорь в тягость?
– Не думаю, что маленькая девочка сумеет отнять у нас то, за что мы воевали веками, – заметил Рафаэль. – Скорее наоборот, мы могли бы ей показать иную, чуждую многим людям жизнь. Постепенно, когда придет время. К тому же, – он немного помедлил, прислушиваясь к эху недавних размышлений, и безмятежно повел плечами, – мы ведь не знаем. Может понравится, – бледные пальцы скользнули по чёрной пряди Азара, укладывая ту ему за ухо. – Попробуй с ней подружиться.
Тот перетерпел волну мурашек, прильнул щекой к его руке, легко коснулся ее губами.
– Только не волнуйся, – прошептал он. А затем, полюбовавшись ответной улыбкой, спросил: – Домой?
Призрачный нос добрался до последней освещенной шпалы, все пять глаз вдруг дрогнули. Сдвоенные зрачки перекатились к линии век и уставились в небесную высь – ящер насторожился.
Вязкий треск столкнул за собой невидимую бочку с пушечными ядрами. Небо расцарапали цветные коготки фейерверка. Они подскочили чуть выше древесных крон, выдохлись и разорвались искристыми облаками, отражаясь и засыпая сладким сном в тепле пар голубых и зеленых глаз.
Рафаэль склонил голову, положив ее Азару на плечо. Тот привлек его к себе, обнял со спины.
Сивые облака собрали остатки блесток и унесли их прочь, оставляя взгляду только ювелирное золото мелкой звездной пыли.
***
Глубокий бархат неба разрезала желтая ухмылка тонкого месяца. Промерзший за зиму лес тянулся ввысь, точно пытаясь коснуться его макушками самых высоких и узловатых сосен. Ржавые рельсы улеглись вдоль них, лишь смутно, как призрак прошедшей юности, припоминая пульсирующий звук колес. Длинный ряд перегородок шпал перемежался с полосками подрастающей молодой травы.
Прямо на одной из них стояла смуглая женщина. Черные глаза, томно прикрывшись ресницами, замерли, устремив тяжелый, полный древней, такой же ржавой и никому ненужной печали взгляд далеко вперед, где пути пожирал ночной мрак. Легкий ветер, по неосторожности своей, то и дело потягивал края темной шали. Тонкие струны лунного света поглаживали золотистые линии татуировок.
Стояла она так уже довольно давно, наслаждаясь щемящим одиночеством. Но даже если бы кто-то и дежурил поблизости, вряд ли заметил бы ее присутствие. И еще менее вероятно посмел спрашивать, откуда та взялась. А уж когда у нее спиной так же неожиданно появился мужчина, наверняка бы покинул пост и вышел на пенсию.
Почувствовав чужое присутствие, женщина опустила веки.
– Новости?
– Вактаре. Отдал под опеку. Что здесь?
– В пятимерном ЧП. Кто-то перешёл в нашу.
– Кто-то?
– Струны дергаются, – длинные матовые ногти поправили шаль. – А мы отчего-то нет.
– А есть повод?
Молчание. Мужчина ждал. Луна полюбовалась своим отражением в серебре его глаз и пуговиц пальто, а затем, точно застеснявшись, скрылась за облаком.
– Bell’? – позвал он. А не получив никакой реакции, повторил: – Валь, – снова вытерпел паузу и наконец потребовал: – Вельзевул.
– То-то же, – промурлыкала она, наконец открывая глаза. Печаль смылась и выветрилась из них, под едва уловимый взмах ресниц. – И почему тебе так не нравится называть меня полным именем?
– Время сберегаю.
– У нас его хватает. Ничего серьезного в линиях судьбы на ближайшее не вижу, но лучше проверь.
– Ближайшее – это сколько?
– Год, полгода. Может, полтора. Дальше – мрак, – она протянула последнее слово в тягучий шепот и поежилась. – Уже поговорил с Константином о вактаре?
– Это риторический вопрос, светская беседа или трата моего сбереженного за века времени?
– Это флирт, раздражение или иная попытка проявить эмоции? – в тон спросила Вельзевул, чуть повернув голову, и бросила через плечо: – Звони.
Свет экрана спугнул тени. Те отползли подальше. В чат улетело сообщение. Пришел ответ. Снова тьма.
– Что будем делать с пятимерным?
– Снимать тела и бегать, – старшая цокнула языком, вновь слегка подтянув шаль. – С камертоном решать надо.
– Мы уже обсуждали. Риск стал меньше?
– Чаши сравнялись. Не соберем – не решим проблему с энергией из пятерки. За батарейкой следить не сложно, а вот без инструментов…
Короткая пауза. Шорох. Смуглые плечи и шаль скрылись под поданным из темноты позади пальто. Кивок. Тишина. Только далеко-далеко, за кулисами леса, мрака и расстояния, тронулся и застучал колесами, выпуская в воздух горячий дым, старый тепловоз.
***
На скамейке сидел мужчина. Длинные каштановые волосы, стянутые на затылке канцелярской резинкой, поблескивали под сладко-карамельным шариком фонаря. По шее бежали сверкающие искорки от металлической цепочки, подвеска которой сейчас пряталась под одеждой. Пальто, так удачно скрывавшее следы мела на рукавах и брюках, наискосок перетягивал ремень забитой тетрадями кожаной сумки. В синих от беспорядочных чернильных записей пальцах трепетала белым мотыльком тонкая сигарета.
Медовую лужу света на асфальте лизнула высокая тень.
– Закурить не найдется?
– Не курю, – ответил тот, выдыхая серое облачко. – И Вам не советую, – а затем, подняв на подошедшего подуставший взгляд блестящих карих глаз, добавил: – Но службу сослужу.
– Братство ожидает пополнение.
– Добре. Ребенок?
– Девочка.
– Добре, – снова кивнул он, продолжая пытливо и уже немного раздраженно вглядываться в лицо собеседника. Тот с ответом не замедлил.
– Берешь ее в подмастерье.
Раздражение скрылось за дымом, а, когда тот растворился в воздухе, сменилось старательно подавляемой растерянностью.
– А Рома?
– Она сильнее. Проблем с родителями не предвидится.
– А с узами? У нас нет гарантий, что они завяжутся, особенно сейчас, когда я уже занят.
– Об этом тебе стоит беспокоиться только в меру своих возможностей. Остальное возьму на себя.
Карие глаза снова скрылись за теплым сизым облаком, согревая нос. В наручных часах, выглянувших из-под пальто, отразились две серебряные капли. Тень склонила голову.
– Константин?
Тот провел пальцем под ремнем сумки, как если бы он давил сильнее незаметного.
– Гавриил, я… я не знаю. Все это слишком… Вам не кажется…
– Не кажется. И тебе не должно. Иллюзии не лежат в арсенале моих инструментов.
Где-то на соседней улице проехал автомобиль. Константин молчал, разглядывая обгрызенную огнем сигарету. Алые крапинки угольков подобрались к ногтям почти вплотную. Гавриил дождался, пока стихнет эхо мотора, и продолжил чуть тише:
– Я проведу проверку. Более тщательную, нежели в прошлый раз. Года нам хватит, чтобы дать наиболее точную оценку ее способностей, выдать прогноз и просчитать риски. Твоя задача на ближайшее время – находиться поблизости. Дальнейший план будет вынесен на обсуждение позже. Что по поводу Ромы, избавляться от него смысла не наблюдаю. Легкие дружеские эмоции не помешают.
Константин едва слышно хмыкнул. Тут же кашлянул, швырнул окурок на землю, придавил подошвой.
– Понял, принял, – на выдохе сказал он. – Что-то еще?
– Ступай.
Кивнув в очередной раз, Константин хлопнул по коленям, встал и, подняв на прощание ладонь, исчез.
Серебро блеснуло в одной из ближайших витрин и тут же погасло. Гавриил перевел взгляд на окурок, послал мысль. Не получив отклика, включил телефон, написал сообщение. С минуту смотрел на неизменное слово «недавно», выдохнул через ноздри, набрал номер.
***
В гостиной раздался звонок. Рафаэль поднял трубку, помолчал, дождался пока связь прервется, опустил её к груди. Азар прикрыл его руку своей и вдруг, чуть сжав ее, с беспокойством спросил:
– Холодно?
– Ничего. Накину этот.
– Сейчас принесу.
Он спустился с подоконника в комнату, пропал в темноте. Через пару минут, вернулся с шелковым пыльником в руках, укрыл плечи Рафаэля. Тот, не покидая объятий, обернулся.
– Ази.
– Не бойся, не съем. Может, уже проснётся, когда придёшь.
Голубые глаза чуть затуманились. Старший прислушивался.
– Кошмары, – шепнул он. – Что-то она пережила?
Азар заглянул сквозь потолок и слегка качнул головой.
– Ничего. К утру пройдут. На рассвете все проходит, – он бережно пригладил складку на пыльнике. – Только не переживай.
Рафаэль кончиком носа коснулся его щеки и, вдохнув, сладко прикрыл глаза. А затем покрепче сжал телефон и исчез.
Ветер невидимой пеленой проскользнул по улице, тронул голые ветви и сунулся в открытое окно. Старая рама чуть вздрогнула.
Азар поднес к груди опустевшие от объятий руки. Холод острой болью прошил кости от пят до макушки, пробежавшись по коже тревожным трепетом. Узы щиплющими прожилками стянулись у солнечного сплетения. Мимо обледеневшего взгляда пронеслась жуткая ржавая цепь воспоминаний, со звоном отчаяния избивая душу каждым темным звеном. Нет.
Все будет хорошо. Он скоро вернётся. Совсем скоро. Все будет хорошо. Больше не нужно сражаться. Давно не нужно.
Со второго этажа донеслась едва уловимая человеческим слухом возня.
И правда кошмары. Может научиться играть колыбельную? Что там детям надо? Должны были ноты какие-нибудь заваляться. Рафи понравится, если.
Потирая затекшую шею, старший прошёлся вдоль книжных полок, высматривая названия музыкальных сборников.
Что-то Бах совсем потрепанный. Переписать что ли? Ария. Отлично для скрипки. Изящна, нежна, безмятежна. Рафи. Рафи напевал как-то в.
Азар схватил сразу несколько сборников, бросил их на диван, а сам бросился на кухню искать чернила или ручку.
Он вернётся. Конечно, вернётся. Совсем скоро. Утром. Где-то на рассвете.
***
В зале было не протолкнуться. Кто шелестел размашистыми свитками длинной в Панамериканское шоссе с пробками чисел на каждой красной строке. Кто позвякивал золотистыми приборами. Кто просто переговаривался с соседом о проблемах насущных.
Никого из высших, впрочем, не наблюдалось. Все свои, знакомые третьего лика. И те не в полном сборе. Значит, не так важно.
Рафаэль кивнул каждому, с кем умудрился встретиться взглядом в поисках своего места. По пути его окликнули.
Хозяином сильного голоса, приправленного тоном почти мальчишечьей запальчивости, был широкоплечий старший расположившийся во главе стола, с которого он как раз решил убрать ноги, обутые в высокие кожаные сапоги. Непослушные волосы цвета соколиного глаза спадали чуть ниже ушей и то и дело лезли перекрыть выразительные темные брови.
Приветственно вскинув ладонь, Рафаэль прошел к своему стулу и, откинувшись на спинку, обернулся к окну, снова канув в омут отвлеченных мыслей. Из всей той путаницы, что творилась в его разуме, автор по-настоящему поняла только одно замечание – если удалось привести Михаила, значит собрание на долго не затянется.
Что всегда хорошо, а сегодня еще лучше. Потому что странный, тянущий холод пробирал даже здесь, точно где-то во вселенной открыли форточку в еще более морозное пустое ничего, чем то, что, по чьей-то довольно старой теории, царило в космическом вакууме. Терпеть это дольше получаса, при всем уважении к идеологии, не хотелось никому.
Двери затворились. Гул смолк.
– Мент родился, – бросил мысль Михаил. Рафаэль прикусил губу. Остальные, вроде, ничего не заметили.
Гавриил не пролетел, но прошел к своему месту. Взгляд его пробежал по свиткам, завис на секунду у окна и упал на стол.
– Изложите общее положение дел.
Старший, сидевший у самого выхода, в неуверенности оглядел коллег, кашлянул, пошелестел свитком и, не встретив возражений, начал вещать. Проблемы в пятимерном, переход по реальностям, инородная энергия, дисбаланс. Очень важно, интересно и все такое. Михаил покосился на пепельные локоны. Чуть прищурился, моргнул, и, словно бы любуясь видом за окном, послал новую мысль:
– Узы новые?
– Нет, стираю «Лаской».
– Колись, не кури, где заразу подцепил?
– Нам с Ази девочку дали под опеку. Вактаре, насколько можно судить.
– Так их вообще нельзя… А, дошло.
– … несмотря на тот факт, что портал закрыт… Что у вас происходит?
Все присутствовавшие обернулись. Михаил покачал головой, выветривая случайную улыбку. Рафаэль облокотился на стол, упершись носом в сложенные пальцы.
– Общая молитва.
– Я сейчас засмеюсь.
– Спаси и сохрани.
Михаил кашлянул, прикрывшись рукой. Гавриил вновь посмотрел на него.
– Какие-то вопросы?
Тот выпрямился, встряхнул волосами и, все еще улыбаясь, поднялся с места.
– Вообще-то, да, – с некоторым вызовом в тоне начал он. – Положение дел шаткое. За кристаллом кто-то следит?
Воздух в зале прямо-таки завибрировал от устало-раздраженных глазозакатываний, вдоховыдохов и прочих проявлений хорошенько настоявшейся терпеливости. Сквозь бурю волнений доплыл вопрос Рафаэля:
– За тебя молиться?
– Спасет и сохранит, – все так же бессловесно откликнулся Михаил, продолжая говорить: – Так что? Какие новости со стороны?
Гавриил на мгновение опустил веки, точно отгораживаясь от брызг несанкционированного шторма.
– Кристалл – не наша забота. За ним следят коллеги, и ответственность лежит исключительно на них.
– По-твоему, это правильно?
– Михаил, – вмешалась одна из старших, – ты этот вопрос поднимаешь при каждом удобном и каждом неудобном случае. Ты прекрасно знаешь причину такого решения. Известна тебе и позиция Начальства…
– Эта позиция лишает нас возможности выносить точные прогнозы, вычислять статистику, в принципе контролировать ситуацию и делать еще кучу всего умного с подобающе умными названиями из тысячи длинных слов, как будто одного нам не хватило выше серафимов…
– Мы говорим про равенство. У нас нет кристалла, у них – доступа к тонким материям из-за недостатка струн…
– Ты говоришь о справедливости, Рагуил, – с улыбкой поправил ее Михаил. – Как и всегда, что делает тебе честь, молодец, так держать. А я сейчас говорю про логику. Про безопасность, если хотите. Хотите вы безопасности? Так почему бы ее не обеспечить? Береженых берегут, в конце концов. А у коллег наших сейчас на роли хранителя потерпевший в аварии. Как мы можем быть уверены в его работоспособности? Как мы можем сваливать на него, немощного, столько работы особенно сейчас, когда от камертона остались одни обломки, а в соседней вселенной едва ли не война. Или что там. Я не слушал. Почему хотя бы на время не разделить обязанности? А уравнять весы можно и другими путями. Не знаю пока, какими, ну да найдутся среди нас и более светлые умы.
Гавриил смотрел на него. Смотрел не то с жалостью, не то с пониманием, не то еще с какими эмоциями, названий которых он не учил, хотя и прекрасно сознавал стоявшие за ними, но пока далекие от языка и широкой публики мысли. Смотрел, подбирая соус для очередного успокоительного кляпа, что помог бы выиграть время, еще немного времени. Смотрел, пока не заметил маленькую вспышку фонарика на телефоне. Сообщение. Время.
– Возможно, однажды все будет иначе, – сказал он, едва заметно, почти внутренним зрением, взглянув в сторону Рафаэля. – Со временем все принимает иной облик. Однако на данный момент прошу меня извинить. Время. Персональные задачи всем присутствующим известны. Собрание можно считать завершенным.
И, сказав это, вышел.
Зашелестели голоса, зашептали бумаги. Девятый вал стал мерно вытекать в открытые двери. Рафаэль соскользнул со стула, легким бризом промелькнул мимо них, и, оказавшись за спиной Михаила, наконец молвил без телепатии:
– Возможно, однажды не спасет. Лучше заранее сохраниться.
– Возможно, однажды он перестанет меня затыкать, – отозвался тот, сгребая со стола забытые свитки. А затем, добавил косовато: – Все они перестанут.
– Только без революции.
– Сказал Рафаэль! – фыркнул Михаил.
– Не лучшее сравнение, – возразил он, снова по привычке присев на край подоконника. – Как минимум, я был не один, а других это не касалось. Начальство не всегда благосклонно.
Михаил подобрал последний чертеж, вскинул голову, сдувая с лица непослушную прядь, и свысока оценив порядок в зале, придвинул на место, зацепившись носком сапога за ножку, последний стул.
– Возможно, мне тоже стоит обзавестись другом на стороне, – усмехнулся он, сминая бумагу в букет измучанных вееров. Вздохнув, посмотрел на друга, поджал губы, вскинул брови, и, всучив как ни в чем не бывало собранный мусор, хлопнул того по плечу: – Привет ему.
Едва не покачнувшись от такой дружелюбности, Рафаэль улыбнулся, проводил его взглядом до дверей и уставился на «подарок».
Сжечь? Жаль. Мгновение – по воздуху, закружившись изящной невесомой лентой, полетели хрупкие мотыльки. Холод посеребрил им тонкие крылышки. Замерзшие пальцы подтянули пыльник, пригладили складку. Время возвращаться. Время.
Глава 2
Солнечные зайчики скакали по стеклу ваз, прятались в капельках воды на листьях. Дом окутала полусонная тишина. Я выпуталась из пледа и вышла в коридор. Все двери были заперты, на стук никто не отзывался. Спуститься оказалось тяжелее, но вопреки опасениям, и лестница, и ковер, и даже кости остались целы. Высокая арка впустила меня в гостиную. По габаритам она превосходила все ранее виденные комнаты. У стен теснились огромные книжные шкафы, один угол, как горбатый кривоногий дракон, охранял рояль цвета жаркой безлунной ночи, другой – состарившийся до сыпучих тещин в кирпичах камин. На диване за кофейным столиком расположился Азар. Перед ним лежали какие-то бумаги разной степени древности, которые тот увлеченно изучал. Не смотря на неподдельный интерес к делу, мой приход не оставили незамеченным.
– Какие люди. Тебе чего?
– А где Рафаэль? – спросила я, прижавшись к углу арки, будто она могла оказать хоть какую-то поддержку.
– Да его ещё ночью вызвали по какому-то срочному де-твою ж! – Азар схватил салфетку и промокнул чернильное пятно. Я перебрала все возможные темы для продолжения разговора, забраковала их все и, все еще цепляясь за лаковую древесину, чуть слышно предложила помощь.
– Помочь? – оценивающий взгляд старшего прокатился по телу прохладной волной. – С чего бы?
– Ну, – я поджала губы. Действительно, зачем люди вообще сотрудничают? И толку сейчас от девчонки, которая, можно сказать, вчера только на ноги встала? Однако какая-то шибко альтруистичная часть меня замолкнуть не разрешила. – Просто подумала, что Вам будет легче…
– Подумала она, – фыркнул тот, комкая неудачную страницу. Жалобный хруст бумаги скрасил молчание. Мятый шарик полетел в камин. Азар размял пальцы, вздохнул, снова глянул на меня и кивнул на место рядом с собой. – Ладно, валяй. Только смотри, испортишь…
– Перед Вами аккуратность во плоти! – можно было наконец пройти дальше порога и примоститься на краешке дивана. Наши локти случайно соприкоснулись. Я вздрогнула, кашлянула и поспешно прижала руки к ребрам. Рукав зацепил ручку, и та упала на колени, оставив на юбке синюю полосу.
– Оно и видно, – сказал Азар, но, заметив красные следы на щеках, сжалился: – Начальство с тобой. Запоминай, значит. Это, – он показал на ветхий, пожелтевший от времени сборник, – ноты. Старые совсем, долго не сохраню. Нужно перенести в новую тетрадь один в один как в оригинале. Вот.
Азар положил передо мной чистый линованный лист. Мы принялись за работу. Писать было не удобнее, чем засыпать в постели Прокруста с горохом под лопаткой и котом у носа. Совершенно непонятно, под каким углом держать стержень, куда деть лишние пальцы. Я украдкой изучила положение кисти соседа и попыталась повторить. Выходило все еще как у пьяной курицы в преддверии девятого вала, но хотя бы бумага перестала скрипеть. Молчание тем временем выкрутило чувство неловкости на максимум, от стеснения уже начинало подташнивать.
– А можно глупый вопрос? – спросила я, в поисках хоть одной причины для глубокого вдоха.
– А давай лучше умный.
"А давай без давай", – подумалось мне, пока подбирался более вежливый ответ.
– Зачатки наглости есть. Это радует.
Мы посмотрели друг на друга. Бледная маска безразличия на секунду треснула, обнажив игривое самодовольство. Очень смешно. Что еще интересного он успел узнать? А в конце концов, чего стоило ожидать в такой компании?
– А мысли читать нехорошо.
– А мне не положено быть хорошим, – Азар отложил ручку, немного подул на листок, подложил промокашку и перевернул страницу. – Так чего спросить хотела?
– А зачем Вы сами все это пишете? В смысле, разве, ну, – в голове каруселью завертелись варианты подходящих слов, – таким как… Вам обязательно заниматься всякими бытовыми вещами?
– В этом мире вообще мало что обязательно, если хочешь знать. Просто, как тебе, ребенку объяснить? – он откинулся к спинке дивана и задумался. В темных изумрудах блеснул и тут же захлебнулся солнечный луч. – Когда живешь уже не одну тысячу лет, надоедает быть всемогущим, всеведущим, да и в целом быть. Хочется найти какую-то отдушину, что-то простое, человеческое, пусть и бесполезное в глобальном смысле.
– Для Вас это музыка? – голос спустился до шепота в страхе спугнуть откровение.
– Ага. Конечно, во все времена она была разная, но всегда несла в себе что-то родное. Она как препараты – лечит и может вызвать привыкание. А какой восторг, когда люди придумывают новые инструменты! До сих пор помню, как взял в руки свою первую скрипку. В веке шестнадцатом это было.
– В 1529 году
, если быть точнее, – поправил мягкий голос.
– Рафи! – просиял Азар. – Не замучали тебя?
– Не успели, – отозвался тот, бросил на подоконник шелковый пыльник, облокотился о спинку дивана и склонил голову, разглядывая ворох ветхой макулатуры. – Что пишете?
– «Ария» Баха. Рассыпается совсем. Ли решила помочь. А та скрипка, кстати, долго держалась. Хороший мастер этот Анрюха.
– Не слушай его, – подмигнул мне Рафаэль. – Антонио он нахваливал чаще.
– Ясное дело, он же учеником Кольки был. Да и брал я у него уже сам. Но на запястье то струна от твоего подарка. И живая, главное, до сих пор.
– Ну, если сравнивать ее с мастером или твоей верой в новые бренды, то да, пациент скорее жив, – усмехнулся Рафаэль, потрепал меня по голове и спросил: – Еще не завтракали?
Азар моргнул.
– А ее нужно кормить?
– Ох, уж эти человеческие штучки, – деланно драматично вздохнула я.
Столик заняли кружки с чаем и тарелка, на которой небольшой горкой лежали бутерброды с колбасой и сыром. На мгновение меня заморозило недоумение. Никто не принес ни приборов, ни салфеток, ни даже колокольчика. Как нужно было понять, что теперь-то можно есть? Старшие тем временем все говорили и говорили о чем-то, известном лишь им:
–…Сказал, атома нашего там не будет, ибо ему, знаете ли, пространства жалко, да бедняжки-подчиненные перепугаются. А честно ли, что только одна сторона артефакт бережет, – никого волновать не должно. Начальство, мол, одобрило. Так Миша с ним едва не поругался.
– Ну, отчасти он прав, – сказал Азар. Отпил чай, сглотнул так, будто пробовал давно забытый или вовсе новый деликатес, сморщился и оставил кружку. – Валя даже к нашему хранителю на ровном месте придирается, а так еще жарче будет.
– Главное, чтобы нас эти выборы не коснулись, – поглаживая фарфоровый ободок кончиком длинного ногтя, произнес Рафаэль.
– Не переживай, золотце, мы – те еще кретины, – с неожиданной заботой успокоил Азар. – В их глазах, по крайней мере. Да и неприкосновенность никто не отменял. Мелочь, ты чего сидишь? Горячо, разве?
Последняя фраза прилетела в мой адрес. Я помотала головой, убрала руки с коленей и все-таки ухватила кружку за ручку.
После завтрака мне вручили колючку на палочке, которую нормальные люди называют расческой. По задумке, она должна помогать с волосами, но ситуация стала только хуже. Кудри просто спутались в один большой клок, а часть и вовсе намоталась на агрегат. Рафаэль некоторое время наблюдал за моими мучениями, но в конце концов не выдержал.
– Давай помогу, – он взял расческу, смочил под краном и принялся распутывать клок. – Они у тебя сами так вьются?
– Наверное, – протянула я, морщась от неизбежной в таких случаях боли. Стоило соврать или пока разведать обстановку? Вот было бы смешно, если бы меня раскрыли на такой идиотской мелочи. Но его локоны тоже шли легкой волной, так что я решила оставаться честной пока это возможно. – Не контролирую. А это нормально, что они так делают?
– Да, конечно. У многих такое бывает. Особенно у тех, кто тесно связан с колдовскими практиками. Скорее всего это последствия проявления магии.
«Или перехода в другое измерение», – подумала я. Раньше выглядело по-другому.
– А может и просто генетика. В любом случае, это тоже очень мило, скажи Ази?
Азар, все это время любовавшийся далеко не мной, моргнул, сменил точку внимания, согласился и напомнил про какое-то расписание, от которого мы такими темпами рисковали отклониться.
– Уже сегодня и отправим? – спросил Рафаэль.
– А куда ее деть? Пусть топает, знакомиться с себе подобными.
– Куда топает? – испугалась я.
– В Братство, солнце. Ази предлагает отвести тебя в штаб Братства вактаре, осмотреться, – Рафаэль отпустил мои волосы и осмотрел результат. – Что думаешь?
Еще полчаса возни с новой одеждой: комбинезон и рубашка оказались, что называется, на вырост, – нет, ну честное слово, кто придумал эти маленькие пуговицы? – и можно было выдвигаться. В этот раз обошлось без провалов в пустоту – старшие решили, что дорогу мне стоит запомнить.
Мы миновали трамвайные пути, прошли через парк со скульптурой задумчивого дяди на скамье и спустя пару кварталов остановились у высокого непролазного забора. Рядом с кованными воротами блестела маленькими окнами башенка охранного поста. На стук внутри что-то зашевелилось, а затем, кряхтя и пыхтя точно неисправный утюг, навстречу нам вывалился приземистый сторож. Он подтянул штаны, кашлянул и, подслеповато разглядывая незваных посетителей, поинтересовался:
– Чего надобно?
– Привел новую ученицу. Подготовительный период.
– Эта что-ль? – сторож придирчиво осмотрел меня с головы до ног, поправляя козырек фуражки. – Глазенки мне ее не нравятся. Не нашенские.
– Гавриил приказал распределить к вам.
– Тц! Ну, коль приказано, да не будет отказано. Проходь-те сюды.
Ворота, протяжно взвыв петлями, отворились, открывая обзору пятиэтажное здание. Оно вырастало из земли как безголовый Сфинкс, вытянув вперед два крыла. Его нельзя было назвать очень уж старым. Хотя серый кирпич местами и прятался от солнца под розовато-зеленой порослью, а стекла окон помутнели около рамы, напоминая линзы очков для совсем безнадежных глаз, зато углы выступов и бетонные колонны у самого входа крошится еще не начинали. Прошлый век максимум. Двор вокруг, засаженный пока пустоватыми каштанами и яблонями по бокам от дороги, выглядел немного свежее. Сейчас кроме нас здесь никто не бродил. Мы следовали за сторожем к ступеням, когда Рафаэль решил уточнить:
– Здесь я тебя оставлю. Дорогу запомнила?
Сердце почему-то бешено заколотилось. «Вот так и идти? Совершенно одной? Без охраны? И как себя вести?» – задавать эти вопросы было стыдно и, наверное, странно, но ощущение создавалось такое, будто я могла опозорить всю королевскую семью и страну заодно. Опыта общения со сверстниками у меня не набралось от слова совсем. О чем вообще они обычно говорят, чем увлекаются? Особенно здесь, в тройке. Так еще и дети здесь учились не простые, а некие таинственные вактаре. Что вообще нужно делать, чему нас станут учить, я не имела ни малейшего понятия.
– Нервничаешь?
– С чего бы?
– Хэй, – Рафаэль потрепал меня по плечу. – Мы тебя в обиду не дадим. Знаю, не самое приятное чувство – вливаться в новый коллектив, привыкать к обстановке. Никогда заранее не понять, как тебя примут и примут ли вообще. Но если чересчур переживать о будущем, можно упустить ниточку настоящего и потеряться. А если волноваться о мнении окружающих, можно потерять собственное. Так что просто поступай как знаешь. И если это кому-то покажется неправильным, не расстраивайся. Просто твой мир отличается от их. А потому законы в ваших реальностях не могут быть одинаковыми. Изменишь мир – изменишь и путь. Не меняй его по чужой прихоти. Сотвори его таким, каким задумано, хорошо?
Он говорил совершенно серьезно, но в глазах сквозила теплая снисходительная улыбка. Не слова, но сам тон голоса успокаивал и обнадеживал. Почему? Зачем он тратил время и запасы философского пафоса? То есть, наверное, так и нужно делать, когда кто-то из близких не в духе, но ведь мы друг другу никто. И откуда взялся этот дурацкий ком в горле?
Сторож тем временем потянул на себя ручку дверей и махнул проходить. Рафаэль остановился у ступеней, проводил меня взглядом до порога и скрылся из виду.
Сперва показалось, что я по ошибке заглянула в лесную чащу. Зеркальный потолок подпирали малахитовые стволы деревьев, где-то вдалеке шумела вода, пели невидимые птицы.
– Шо стоим? – сторож вошел вслед за мной. – Так. Стал-быть ступай в приемную, на втором. Ступай, значится, и сиди. Ежели заблудисся – нюни не распускай. Я вечарком обход делать буду, авось и найду. Все. Давай, вперед и с песней.
С этими словами он, прежде чем я успела задать какой-либо вопрос, скрылся за дверью. Холл пустовал, и нового проводника не предвиделось. Сверху, правда, долетали отзвуки голосов, эхо шагов и будто бы треск фейерверков. Лестниц было две: на левую и правую сторону. Обе, словно малахитовые змеи, сбросив хвост ступеней на пол плавным полукругом, ближе к потолку начинали виться вокруг стволов-колонн, продолжаясь в отражении. Перилла дизайнеры тоже нормальными оставить не смогли – выгнули волной, выковали металлические листья.
Добравшись до площадки второго этажа, я двинулась вдоль коридора, придерживаясь за стену кончиками пальцев, наверное, на случай, если она решит уехать. Долго идти не пришлось – уже четвертая дверь порадовала табличкой «Приемная».
Здесь уже был человек – смуглая девушка, лет шестнадцати. Пышные каштановые волосы блестели в солнечном свете и струились на шлейки кислотно-желтого топа, едва прикрывавшего живот. Она сидела, закинув ногу на ногу, и с напускным безразличием подпиливала ногти. Челюсти непрестанно двигались, пахло перченой мятой.
– Здравствуйте, – пролепетала я.– А Вы тоже кого-то ждете?
– О-о-о! – протянула она, сделав страшные глаза. – Заюш, не кого-то, а чего-то. Казни.
– Правда? А за что? – спросила я, просвечивая ответ через детектор сарказма. Кажется, он замигал.
– Прикинь, перед тобой – самая опасная преступница тысячелетия. Наряду с Чикатило, Фишем, Дамером и прочими, кто смел пилить ноготки во время задания. А ты че? Не замечала тебя раньше.
– А меня и не было. Только сейчас привели.
– А! Новенькая, – дошло до нее. – Ё-мое, заюш, да ты влипла. Всех нормальных мастеров к весне разобрали. Хотя, – она задумчиво прикусила кончик пилки. – Там еще Константин остался, он ничего такой, милашка. Если Ромка подвинется, то тебя можно будет классно пристроить. А вот рогатого лучше за милю обходить. Маразматик редкос… Зда-асьте, – пропела девушка, глядя в сторону дверей.
В Приемную зашла еще одна женщина. На вид не больше сорока, но манера держаться набавляла еще пару десятков.
– Катенька, – с порога накинулась она, грузно опустив на стол пухлую сумочку, – ну, что это такое? Ну, почему на тебя постоянно жалуются? Вот не хочется же тебя ругать, такая девушка хорошая, а ведешь себя как девица, честное слово, ой. И чего тебе неймется? Ну маечку можно же подлиннее надеть, хоть не замерзнешь и вопросов не будет. Вот возраст ваш, я все понимаю, хочется быть красивой, взрослой, но глупые вы дети такие, мамочки-мамочки рОдные. Ой! – она на секунду перевела дух, заметила меня. – Ой, а кто это у нас такой хорошенький? Вот Катенька, посмотри, как хорошо-то в рубашечке. Еще бы юбочку, ну да вы, молодые, сейчас другую моду носите. Ты к кому, деточка? Уж не новенькая ли наша? Катька тебя тут попугать не успела? Она девочка умная, общительная, ну вот взбалмошная, вишь. Ну ты не переживай, подружитесь. Глядишь, в подмастерье возьму, под крылышко.
Я мысленно помолилась всем богам об обратном, а она сменила курс на ногти и изъяла пилочку. Катя состроила мне гримасу и тут же изобразила чистейшую невинность.
– Да они неправильно поняли, Анна Юрьевна! Там руну надо было в древесине чертить, а кинжал дома остался.
– Ну так хальсбанд тебе на что? И вообще, взрослая уже девочка, скоро в мастера пойдешь, учись пальцами выводить. Сложно, конечно-конечно, а кто обещал легко? Не буду ж я за тобой повсюду бегать. Так, – приостановилась Анна, снова вспомнив обо мне. – Тебя, заинька, надо в группу. Катенька, мы с тобой только через полчаса встречаемся. Я пока кофейку, ну, то есть дела поделаю. А ты бы рассказала малютке чего-нибудь. Вспомни себя подготовишку, как не понимала ничего. А то пока Константин Сергеевич придет, да объяснит, да отведет. Все-все, идите-ступайте тихонечко.
Катя отлепилась от кресла, подхватила меня под локоть и, напоследок чавкнув жвачкой, вывалилась из кабинета. По коридору пролетело звучное эхо хохота.
– Жесть, скажи? – продолжая смеяться так, будто услышала лучшую в мире шутку, пропищала она. – И так каждый раз. Фуф! За нашу долгую жизнь! Не ссы, тут не все такие разговорчивые, только мне повезло. Так, – переключилась Катя, вынимая телефон, – короче, где ты есть?
– Какой философский вопрос. Здесь, наверное.
– Смешно. Зай, диктуй чего-нибудь, мне тебя надо в чаты добавить с мастерами и без, в группу с новостями и так далее.
Телефон – изобретение почти такое же полезное как зубы. Но ни то, ни другое отчего-то с рождения не выдают. Замешательство отпустило достаточно быстро, чтобы выкрутиться и предложить:
– А давай лучше твой номер запишу?
Я отвернула рукав рубашки и под диктовку начертила временную татуировку. Катя ее проверила, надув из резинки белый пузырь, кивнула и потянула меня к лестнице.
У ступеней, прислонившись спиной к прутьям, теперь сидел мальчишка. На коленях, дрожа от шустрых движений стержня, лежала примятая тетрадь. Увидев нас, он встрепенулся и, сунув ручку за ухо, решил докопаться:
– Кот, слышь, ты в Навь в августе едешь?
– Ну, на яблочный, где-то, а тебе какое дело?
– Давай поменяемся? Не, ну… ну, ля, Котяра, реально очень надо, – взмолился тот, когда Катя, закатив глаза, зашагала дальше. – Там нож надо забрать новый и домовому я подачек с осени не оставлял. Ну что тебе стоит? Позже скатаешься. У меня даты на сентябрь только. И за шоколадку. Две!
Но мы уже ушли далеко вверх. Мне даже стало жалко того домо-жителя, или как его там, брошенного, обозвали. Но упрашивать за него было неловко.
Четвертый этаж ничем не отличался от предыдущих. Все те же двери-гвардейцы на каждые пару метров. За одной из них что-то прерывисто трещало. Когда мы проходили мимо звуки на миг стихли и вдруг взорвались какофонией звона и грохота. Я подпрыгнула от неожиданности, едва не сбив Катю на пол. Та даже не поморщилась, только прыснула. В комнате тоже паники никто не поднял. Вместо этого строгий голос велел спуститься за метлой.
– Это что там?
– А? Да чистку, походу, учат. Сложная тема, реально. Как и все восстанавливающие формулы. Стой, – скомандовала Катя, вскидывая руку. Навстречу нам стремительным шагом шла еще одна девушка. – Зай! Ну че там?
– Волколаки – суки, – заявила та, комкая салфетку в бордовых пятнах. – Где дежурный?
– Так че с ними? – допытывалась Катя. – В Навь кинули?
– Какое! Лоргам сдали. Они двинутые в край. Ах ты ж опять! – "Зай" вытерла кровь под носом и согнувшись убежала к лестнице.
Катя многозначительно вскинула брови и потянула меня дальше, к повороту. Щербатую от окон стену грело солнце. За стёклами виднелся внутренний двор, где среди деревьев и обособленных компаний скамеек плевался брызгами высокий фонтан.
Коридор все обрастал дверями и новыми людьми. Мимо прошла женщина в рабочем комбинезоне, держа перед собой клетку с маленьким человечком, голое тело которого скрывала длинная, позеленевшая от плесени борода. Тот сидел на корточках и то колотил по железным прутьям, то цеплялся за них, пытаясь просунуться в щель. На пластиковой бирке маркером указали: «Банник обыкновенный. Ленинский район. Выскочка. Навь». Пробежал мальчишка, прокатив за собой маленькую тележку со звенящими пробирками, судя по картинкам, медицинскими. Компания ребят на углу в один голос упрашивала одного из них, чей нос издалека походил на каплю томатного соуса, сходить к дежурным.
Наконец Катя затормозила, открыла один из кабинетов, сунула туда голову, а затем, убедившись в чем хотела, и меня.
– Вот, короче. Располагайся. Тут уже и Сестра с Братом какие-то тусуются. Твои ровесники, походу, – сморщившись, оценила она. Затем оглянулась в коридор, потянулась в карман, достала жвачку, сунула в рот. – Короче, заюш, затупишь или еще что – я на связи. Давай, удачи.
Парт сюда принести пожалели, у окна стоял только один пошарпанный стол. Две стены занимал огромный шкаф с книгами, коробками, колбами и банками. Пол кто-то исцарапал угловатыми рисунками, похожими на буквы неизвестного алфавита, и забросал подушками, на двух из которых примостились «ровесники». Брат сидел по-турецки, склонившись над телефоном, где методично кого-то избивал. Сестра, закручивая в тонкий жгут край кофты, поглядывала за игрой через плечо. На мой приход она подняла голову, тряхнула косичками и снова отвернулась.
Чтобы скрыть смущение хотя бы от самой себя, пришлось тщательно осматривать ближайшие полки. Тут кроме прочего стояли две бутыли. В одной покоились сушеные грибы. В другой замариновали какую-то ящерицу, чей мутный глаз теперь упирался в стекло. Названия на обложках пусть и написаны были на знакомом общем, особой ясности в происходящий сюр не вносили: «Теория рунной чистки», «Энергетический баланс при обнулении», «Абсолютизм и его последствия». Часть корешков и вовсе изрисована непонятными линиями и крючками. От беспомощного созерцания стеллажа меня спас приход взрослого. Тот поспешно собрал в хвост длинные волосы цвета пыльного каштана, закатал рукава рубашки и осмотрел свою маленькую армию.
– Доброе, дети. Так, среди нас новенькие? Лили, полагаю?
– Константин Сергеевич, а она опять без своего шнурка пришла, – наябедничал Брат, пряча телефон в карман. – Надо его из косички сделать.
– А тебя надо запихать в рот ранаре
, – обиделась Сестра. – Я принесу. Завтра, честно-честно.
– Напиши мне это на двери кабинета. Буду ежедневно перечитывать, – отозвался Константин. – Ладно, начинаем. Для начала повторим, а Лили послушает и запомнит, что такое листы. С чувством, с толком, с расстановкой, поехали.
Сестра толкнула соседа по подушке. Тот поднял глаза в потолок, опустил взгляд на ладони и стал показывать:
– Представляем торт, – протянул он, рисуя в воздухе квадрат. – Это наш мир. Слои теста – это ва-ри-ан-ты реальностей. Мы тусуемся в одной из них. Перелезть на слой ниже нельзя – раздавит. А… а про повыше Вы ничего не говорили, Константин Сергеевич, – в растерянности рассматривая руки заметил Брат.
– Пропусти пока.
– Ну, а, значит, крем между тестом мы называем листы. Туда никто, кроме вактаре ходить не может. Даже старшие. И поэтому…
– И поэтому мы – крутые, – встряхнув косичками перебила Сестра.
– Нет, – Брат ударил себя по коленям, – не так! И поэтому мы за них отвечаем. За них и за всех, кто там живет. Надо всякие струны чистить, зверюшек тамошних лечить и тех, кто наружу лезет – выскочек всяких и… ну и все. Вот, – закончил он.
– И? – решилась спросить я. – Как же туда ходить?
– Для этого, – отозвался Константин Сергеевич, – существует полезнейшая вещь. По-умному, – он прошел к шкафу, вынул оттуда холщовый мешочек, в котором что-то звонко звякнуло, – называется хальсбанд. По-простому – амулет, а со шведского – ожерелье.
– Фу! – прокомментировала Сестра. Брат тоже скривился.
– Как ты могла заметить по реакции будущих коллег и сотоварищей, – усмехнулся Константин, – носить его первое время противно. Но необходимо. Это как играть на гитаре. Сначала пальцы в кровь, а позже привыкаешь.
– Я не привыкну! – буркнул Брат. – От него тошнит. И вообще, если я не хочу быть этим… кал-лекой? Ну, вообще, даже вактаре быть не хочу?
– Вот подрастешь, наберешь баллов, выйдешь из-под опеки мастера – иди куда глаза глядят. А то представь, поедешь с пацанами на шашлыки в лес, кувыркнешься в листовую дыру и поминай как звали. Или вот игоша на запах припрется, ты что делать будешь? Шампурами фехтовать? Учись, – наказал Константин тоном, к которому в дополнение отлично подошел бы несерьезный подзатыльник, – раз выпала возможность. За спиной не носить. Итак, Лили, тебе как новенькой разрешаю выбрать орудие пытки первой, – он развязал мешок и протянул нам.
Внутри оказались всего-навсего бесформенные металлические пластины с просверленными дырками. Я коснулась ближайшего и тут же отдернула руку. Хальсбанд завибрировал, уколол пальцы током. Голова закружилась так, будто меня только что ссадили с карусели.
– Да, – с пониманием кивнул Константин, – сначала так. А в будущем придется надеть и носить не снимая. Так и живем. Пробуй еще, – он встряхнул мешком. Амулеты зазвенели, пересыпаясь ближе к краям. – Взять нужно обязательно.
Сглотнув подступивший ком, я натянула рукав до пальцев и сжала край пластины через одежду. В костяшках будто сломались маленькие иглы.
– Ты на ладонь положи, – посоветовала Сестра. – И спину выпрями, а то струны – вот так, – она взялась за кончики косичек и закрутила их к ушам. – Кривятся. Правильно, Константин Сергеевич?
Проще говоря, началось учение. Или мучение, кому как повезло. Общими усилиями удалось-таки уложить хальсбанд в руку. Оставшееся время мы пробовали сжимать его в кулаке, прикрывать другой кистью и ходить нормальным шагом, не заваливаясь на посленовогодний манер. Из хорошего – я действительно привыкла к головокружению с постоянной вибрацией. Настолько, что перестала замечать и их, и мир вокруг заодно. А потому очень удивилась, когда, сойдя с намеченной линии, налетела на Константина. Тот словил меня как раз перед тем, как дверь, открываясь, познакомится с новой ученицей поближе. Словил и наконец отобрал мерзкий амулет. Обзор прояснился, разрешая разглядеть посетителя.
Он был высок, смугл, с такими острыми чертами лица, точно его кромсал неумелый скульптор. Тонкие пряди волос падали на сухие угловатые плечи, укрытые темно-зеленым плащом, от которого едва уловимым шлейфом тянулся аромат хвои и древесной смолы. Голову, как высокая корона, украшали ветвистые оленьи рога. Входя, гость даже слегка пригнулся, чтобы не задеть ими перегородку.
– God dag
, – поздоровался он. – Прошу простить мое вторжение, однако Вас, Константин, требуют в Смотровую.
– Здравствуйте, магистр Хальпарен, – в один голос протянули одногруппники. Я в растерянности кивнула.
– В наших рядах пополнение, – заметил тот, пряча левую руку в карман, будто спасая ее от неожиданного холода.
– Как видите, – подтвердил Константин, похлопав меня по плечу. – Ладно, идем. Киньте, – обратился он к нам, – кулоны на место и захлопните кто кабинет, добре?
Двери за ними закрылись. Дети переглянулись, как по свистку бросили амулеты под ноги и метнулись в коридор. Благо, меня не закрыли. Но оставили одну. Я оглянулась на бардак, поджала губы, взяла какой-то листок с учительского стола, собрала на него железки и ссыпала в мешок. Возможно, стоило догнать новых знакомых, но чем дольше это мысль крутилась в голове, тем сильнее хотелось ее прихлопнуть. В конце концов, они сами убежали, не пожелав даже толком познакомиться. В то время как на запястье чернел номер более взрослой, а значит, скорее всего, очень интересной подружки, разговор с которой клеился чуть лучше.
Ключ торчал в замке. Заперев кабинет, я развернулась и уставилась на противоположную стену с немым вопросом. Куда деть это добро Константин не сказал. Стена, как не удивительно, тоже предпочла отмолчаться. Только где-то в соседних комнатах стучали шаги, свистели птицы, ворчали звери, трещали фейерверки да позвякивало стекло. Логика подсказывала, что хорошо было бы найти Смотровую и оставить вещи хотя бы у порога. И поскольку она мне пока ни разу не изменила, я двинулась к лестнице, разглядывая таблички.
Ни на одной из ближайших заветного слова не оказалось. Коридор оборвался перекрестком. Налево пойдешь – спустишься в холл, направо пойдешь – в темноте потеряешься. Окон в этом рукаве прорубить не додумались. Пространство вплоть до очередного поворота расщедрилось только на одинокую, но непривычно высокую дверь. Подойдя ближе, я переложила мешок под мышку и встала на носочки, всматриваясь в блестящую надпись.
Вещи выскользнули и со звоном шлепнулись на пол. Пришлось опять кланяться силе гравитации, помянув перед этим всю пятерку измерений.
За углом послышался хлюпающий звук, будто кто-то отчаянно боролся со слезами. Сквозь мрак коридора на меня пялилась пара мутно-белых широко посаженных глаз. Они блестели совсем невысоко, будто их обладатель стоял на четвереньках, но из-за темноты тела было не видно. Я подобрала мешок и осторожно протянула руку навстречу.
– Эй, друг, с тобой все в порядке?
Снова хлюпанье. Глаза придвинулись ближе.
– Мне показалось, ты плачешь. Не бойся. Вот, – я вытащила пачку салфеток и подала в темноту.
– Что Вы тут делаете, фрекен?
Я обернулась и чуть не ткнулась носом в плащ Хальпарена. Тот смотрел на меня сверху вниз и в закоулке сознания мелькнул страх, что его рога сейчас могли бы съехать мне на голову. Я отскочила назад и оглянулась на коридор. Глаза исчезли.
– Кого ищем?
– Тут кто-то плакал, хотела помочь. И еще вот, – я показала на мешок, – надо отдать Константину Сергеевичу.
Вещи магистр проигнорировал. Вынул из кармана звонкую связку ключей и, немного повозившись, открыл дверь. Здесь тоже было темно. По щелчку выключателя в кабинете загорелась лампа, поливая светом золотую табличку на двери. Витиеватые буквы складывались в прозвище, которое сейчас бы мы назвали фамилией
, Hj?lparen
, с таинственной «A.» перед ней.
– Ваш пункт назначения этажом ниже, – прокомментировал он, оглядывая коридор. – Не боитесь одна во мраке бродить?
– Мрак мне пока ничего не сделал, чтобы стать угрозой. К тому же, я не одна, а с Вами.
– А меня не боитесь?
– А надо?
Хальпарен смотрел на меня. Радужка глубоко посаженных глаз переливалась то ли медью, то ли чистым золотом. Уголки губ неуверенно дрогнули, но все-таки застыли в прежнем положении.
– Это на Ваше усмотрение. Амулеты, – чуть помедлив, добавил он, – можете оставить на мое попечение.
Я послушалась, промямлила какую-то благодарность и пошла обратно, к лестнице. Плакать больше никто не собирался, хотя пару раз тишину прерывали смутные шорохи.
Примечания
[1]Год появления одного из самых ранних изображений скрипки в итальянской живописи – картина Гауденцио Феррари "Мадонна апельсиновых деревьев".
[2] R?nare – разбойник, грабитель (швед.).
[3]Добрый день (швед.).
[4]До XX века почти все граждане Швеции, за редким исключением, не имели фамилии. Вместо нее могли использовать имя матери, отца или красивое название из окружающей природы (прозвище). Хальпарен родился в 19 веке.
[5]Параклет (швед.).
Время очень не любит, когда его убивают
Тик-так. Тик-так. Миг. Два. Три. Два, миг – три. Двадцать три. Т-р-р-рень! Т-р-ре-ень!
Голова раскалывалась как после хорошенькой пьянки. Во рту, как ржавчиной разъело. Константин подтянулся на локтях, ругнулся – очки слетели с дивана, соскочили на пол, – и подслеповато уставился на часы. Тик-так. Полчаса до восьми. Хорошо. Значит не его.
7:31. За стеной дребедень. Т-р-рень!
– Давыключитевыэточертовонезнаючто! – крикнул он, самым злым из арсенала забитых простудой голосов.
Тук-тук-тук. Суетливый звук шагов избил слух мерным маятником. Щелчок. Голос Ольги надиктовал информацию про организацию, спросил, чем же она может им помочь? Тишиной хоть раз за эту ночь! Или что сейчас? Сквозь полоски жалюзи виновато выглядывала иневато-синеватая серость. А, может, где-то и солнце. Навь его знает. Что угодно. Как и всегда с ноября по март в лучшем случае. Холодно времени, вот и все.
7:34. Отлепившись от дивана, Константин подобрал очки, заткнул их за ворот рубашки, одернул ее, как бы напоминая сидеть поприличней бомжеватого мешка из-под картошки, и выбрался на свет соседней комнаты.
Ольга, потирая веки, чем размазывала и без того широко растушеванные серебристые тени, стояла над сковородкой и, прижимая телефон к уху так, чтобы пружинистый провод не вляпался в скворчащий жир, поминутно давила мычащее «угу». Зевнув, переложила трубку в другую руку и, прожевав деловитое «всехорошо-отличнохорошегодня», бросила ее на место.
– Ты тут и спал? – спросила она, взъерошив себе ежик каштановых волос, отчего те встали дыбом.
– Ближе было, – пробормотал он, почесывая лицо. Синяки, впрочем, уходить не спешили.
– А утро все недоброе?
– Утреннее, – заспанно кивнул Константин, засыпая кофе в засаленную кружку.
– Ты, Кость, гляжу, совсем бессмертный, – бросила она, собирая яичные скорлупки так, словно искала там иглы. – Расписание, как леший составлял.
– Будь моя воля, выбрал бы смерть. А пока дай кофе выпить спокойно. Мне еще тетради проверять.
– Мне б твой тайм-менеджмент. Ни на что времени нет, чес-слово. Ох-ты ж, блин.
– Чего? – спросил Константин, отхлебнув. Ольга уже листала чат, продолжая тыкать лопаткой в дрожащее месиво на сковороде.
– В Ленинском банника нашли, – сообщила она. Помолчала, слушая трески масла, поправилась: – А. Кто-то уже пошел, отбой.
– А что волколаки? Я вчера так и не понял.
– Что-что… – поморщилась Ольга, закидывая жидковатый омлет на хлебный квадрат. – Бред, чес-тебе сказать. Раньше максимум пара волчат за неделю объявятся, а вчера как полезло двенадцать штук. Подмастерья гуляли возле «Скалы» – шум услышали. Там жесть, но живые все, мастеров позвали, всех к утру вот в метро загнали, ну, вот час прошел, считай, как все перекрыли. Вот вродь, щас держат там, команды ждут от Ордена и наших, а шебе жвонит хто-т, – заметила она, откусив бутерброд. Константин перевернул телефон.
7:45. Абонент тут же сбросил. Экран показал один пропущенный от А. Хальпарена. Следом вылетело облачко с текстом. «Доброго…прошу…Смотровую…».
– Магистрам чего-то надо. Подойду. Так что вчера, говоришь?
– Да, может, мы что проморгали. Навь их знает, короче, не забивай голову. М! – заявила Ольга, проглатывая последний кусок. На ее экране высветилось очередное сообщение. – Все, полетела. Мои пришлепали. Давай.
7:49. Залпом залив в себя остатки кофе, Константин, облизнулся и вылетел вслед за ней.
***
Чай обжигающей слюдой лизнул нёбо и едва не соскоблил кожу в горле. Без сахара.
– Что кривишься? Аль болит что?
Хальпарен перекривился в любезную улыбку и опустил чашку на блюдце.
– Доброе утро, магистр.
Елисей Всеславович бросил пальто на вешалку, оставшись в извечном бордовом кафтане, пригладил жидкую седину назад к затылку, снял очки, щурясь протер линзы и подсел за стол.
– Анечка чайку накипятила?
– Угощайтесь.
– Ранёхонько ты подскочил сегодня. Вести есть какие?
Рассказывать о странном ощущении, предчувствии лесного качества, так и пищавшего в подсознании невидимым тревожным комаром, Хальпарен уместным, конечно, не счел. Вестей и впрямь было довольно.
– Волколаки, магистр, …
– Слыхал, – отмахнулся он. Вновь оседлал нос верной парой очков и принялся просматривать бумаги. Резные браслеты постукивали друг о друга, аккомпанируя каждому движению. – Орден передал, думаю вот, выслать кого. Костька нынче по утру гуляет, со сменой учебной? Шестой класс в своей школке, кажись, уже ведет.
– Смею заметить, магистр, что Константин в последнее время несколько перегружен….
– Не треснет. Там проклятье наслано, он по этим занятиям, поглядит, недолго, не о чем там думы думать. Кликни.
Хальпарен сомкнул губы, отставил чашку, взялся за телефон. Набрал и тут же сбросил. Сам не понял почему. Решил писать. Елисей наблюдал за ним поверх линз.
– В Навь ехать думаешь?
Взгляд в экран. Календарь, рабочий стол, калькулятор, рабочий стол, заметки, рабочий стол, панель инструментов. Довольно. Надо отвечать. Палец зажал кнопку. Телефон лег около блюдца.
– Если в моем присутствии здесь нет необходимости…
– То ты звонил так?
– Письмо отправил. Он в пути…
– Люди звонки выдумали, а ты все голубями, – Елисей с улыбочкой покачал головой. – В Нави сезон новый, лес ото сна отходит, сам знаешь. Хорошо б оно было, коль бы проведал. Входите-входите, милости просим.
Порог перешагнул, едва не зацепив подлетевший на тяге любопытства огонек, Константин.
– Утро добрейшее, – поздоровался он, кивая. – Вызывали?
– Здрав будь, Костенька, подмога твоя нужна. С волками этими, слышал, что вчера повыскакивали? Откуда-не-пойми, так поглядеть бы, кажись, проклясть мог кто. Наши там пока трудятся, держат, следят, но пару подмастерий уже назад выслали, так что гляди, поспешай. Много их. Хорошо бы в ближайший час уж прибыть.
– Не получиться. У меня подготовишки. Новенькую приводят. В полдень можно. Только Вы мне все равно кого пошлите. Забыть могу.
– Ну, ступай-ступай. Кликнем, как что, – прокряхтел Елисей, уже выписывая что-то на листке. – На вот еще, отнеси весточку, там все ладно будет. Ступай-ступай.
***
7:57. Небо немного прояснилось. На записке значилось.
«Барьер, руны снять. Мастеров отозвать. Сам не приду. Звонить командору Ордена. Ищите колдуна.»
Е. В.
8:00. Забежал к Ольге. Передал.
– Что они серьезно снимать ничего не будут? – крашенная бровь потянулась вверх. – Ты ж свободен. Посмотрел бы. Может, там расколдовать можно.
– Я Константин, а не Кипелов. Свободен буду только к обеду и то, потом смена – у моих диктант по программе. А так-то, может, Орден сам что придумает и расколдует. Они на связи, как я понял. Братство не до конца руки умыло.
Ольга пожевала язык, открывая список чатов. Хмыкнула.
– Слышь, там подготовишка какая-то уже из приемной убежала, – сообщила она в наигранном шоке подтянув на лоб уже обе брови. – Лови скорей.
8:07. Он влетел в класс, собирая волосы, закатал рукава и оглядел комнату. Ага, а вот. Белоснежка. Смотрит, как волчонок. Сидит одна. Неприкаянная.
– Доброе, дети. Так, среди нас новенькие? Лили, полагаю?
Кивнула. Ладно. Дети-дети. Ведем урок, а там посмотрим.
***
Елисей все разбирал бумаги. Разбирал, кряхтел, сопел, покашливал, бормотал и комментировал, словно бы самому себе, не слишком заботясь о том, что собеседника больше интересовала пустота ящиков и, что самое печальное, отсутствие в них сахара.
Добравшись до списка подмастерий для практик в Нави, тот сменил тему на извечный вопрос с территориями.
– Время мы тратим, – говорил он. – В пустую дети просиживают, а коли б изб поналадили, да зверье это потеснилось в Дремучую какую…
Ни ответа, ни реакции не последовало. Годы плесков пустого и порожнего порядком забили слух и теперь даже искать слова по карманам Хальпарен перестал. Что возразить? Что никакое «зверье» тесниться никуда ни за какие блага не станет? Что, заикнись кто про очередную стройку, лес каждого члена Братства лично пожрет? Было. Слушал кто? А покачать головой уже, простите, возраст не позволяет. Усталость скрипами доконала.
– Коль бы ты с отцом побеседовал…
Тут Хальпарен все-таки позволил себе скривится. Сам-то он, когда уже отправится со своим беседовать?
Не рады ему здесь. На кой отец сюда пристроил? В Нави ещё не плохо. Если Дядька, как его звать повелось, носа на наши территории не кажет. И унизительное же это слово "дядька". Царём бы величали, солиднее. Если и «графа» когда-нибудь спустят до подобного. Лучше в изгнание. Скитаться себе по миру, скрываясь от глаз каждого живого и неживого, смертного и старшего. Чудо, а не существование. Как раз то, о чем ты всегда мечтал, min k?ra m?stare
. Или все-таки следом за ней, на лист? Поспать всегда приятно, в особенности, когда это навсегда.
Елисей продолжал вещать:
– Да и ты, наконец. Взял бы ты себе на душу кого. Отец поглядит, авось и в Дремучей порядки устроит, чтоб твое подмастерье не заплутало где, а там…
Вежливый кивок. Подумает, мол, обязательно, отличное предложение, шикарный совет, благодарность так и пышет. Скоро и кивков будет мало, придется слушать лекции. С женитьбой и детьми, говорят, тоже самое. Да кто станет звать это… Кто его вообще станет звать? Ну его. Надо больно.
– Магистр, – из приоткрытой двери показался стриженный ежик волос. Ольга прижимала к уху телефон. – Стая разбушевалась. Лорги опасаются вмешательства полиции. Наши барьер сняли и совсем ушли. Мелочь покоцали. Надо б решить уже. Лечить кто будет или?
– Кликни Костьку, – бросил Елисей Хальпарену. Детям ничего не сделается. Пусть мчит. Давай, скорёхонько.
Тот прикрыл глаза, встал, кивнул Ольге и покинул Смотровую.
Покинул и впрямь скорёхонько, но не сказать, чтобы с песней. Уже в коридоре, словно мертвец из-под порога, вылезло и прицепилось странное ощущение. Будто бы подозрение, созревавшее с утра, искупалось в крови и теперь упитанным москитом с пропеллером жужжало над душой. На лестнице еще не так заметно, но уже на подходе к кабинету оно настойчиво взвывало к патриотизму, предлагая развернуться и прямо отсюда пехом шагать к Шведской границе, не собирая вещей и игнорируя больное колено. Впрочем, колено ныло противнее и тянуло, если не помереть, то хотя бы выпить чего-то травяного. С сахаром.
Здесь что-то не то. Очень похоже
. Стук. Поворот ручки. Толчок двери.
Скопившееся под сердцем тревожное предчувствие разорвалось осколочной петардой и отдало больным, колючим тремором в левую руку.
Два океана. Две глубокие до пустынной, потерянной синевы печали. Одной ли печали? Любопытства. Потревоженная ресницами случайная капля выплыла из транса камланий прямо на снег мраморной кожи, подернутой тенью волос.
– God dag, – с усилием вымолвил Хальпарен, на нервах вернув-таки дань подбитому москиту-патриоту. Впрочем, тут же спохватился, собирая те крохи выдержки, что еще не улетели в бессрочный отпуск. А чего я? Сказать про Смотровую? А.
Глупый разговор, и вот они в коридоре. Молча шли под суетливый лепет несуществующих птиц – идея, пришедшая по молодости и до тошноты опостылевшая к нынешним дням, а также Купальский подарок Братству в качестве благодарности за прием под кров. Впрочем, может, Константин что и спрашивал. Он не слышал.
Подумаешь позже. Сейчас нет времени.
***
В Смотровой был только Елисей.
– Прибыл, – отчитался Константин. – Куда ехать?
– Никуда уж. Стой над картой и следи по этим, как их – он махнул на мониторы. – Сможешь же что поглядеть, вызнать?
– По энергетической отдаче можно вычислить примерный узел, от силы которого накладывалось проклятие. Проще говоря, обратка практику пойдет – найдем его. Так же? – неуверенный взгляд на Хальпарена. Тот же свой отвел.
– Решили уничтожать?
– Ты их, никак, жалеть собрался? – Елисей с сочувственной усмешечкой глянул на него поверх очков.
– Там двенадцать вэкстов, – спокойно, точно просто констатируя известные факты, сказал он. – Двенадцать человек будут уничтожены просто потому что попались под влияние проклятия, а наши даже не потрудились никого лечить. Даже не собирались. Я правильно понимаю, магистр?
Тот развел руками.
– Бери себе, коль желаешь. С Орденом покумекай и бери. Пусть по Нави бегают, по Дремучей. А я уж извольте, рук за свои годы довольно намарал, чтоб на каждую муху врачей высылать. Иль, думаешь…
– Не думаю. Благодарю за откровенность, магистр. Константин.
Хальпарен кивнул обоим и вышел вон.
День с каждой его минутой словно бы подгнивал, становясь все менее приятным. Магнитные бури какие что ли? Отчитывать Елисея – надо додуматься, раньше бы он и слова ему не сказал. И что такого? Смерти не видел? Знакомился ведь и с чужой, и едва ли не со своей. Нервы это все. Колено еще всю неделю болит. Неудивительно, что вымучен. Надо бы уже отваров выпить да успокоиться, а то, как мальчонку на качелях носит.
Снова остановка. Около кабинета кто-то был. Аромат вереска, так уютного до ностальгии по детству, сейчас вновь нагнал в руки неконтролируемую дрожь.
– Что Вы тут делаете, фрекен?
Та вздрогнула и обернулась, прижав к груди маленькую пачку салфеток. Из темноты послышался шустрый от испуга, но сбивчиво-неуклюжий топоток на четыре конечности. Выскочка. Словят. Сейчас много кто на местах. Не в первый раз. Хальпарен обернулся к двери, незаметно оцарапав ладонь краем ключа, чтобы снять судорогу. И когда тут наконец отремонтируют освещение?
Бледное личико почти светилось в темноте. Девушка неловко наблюдала за ним из-под кружева черных кудрей.
Глядит так. С любопытством. Неужели не боится?
– А надо? – спросила она. Кончик вздернутого носа припудрился румянцем.
Улыбается, вы подумайте. Вещи-вещи. Вот они подготовишки. Сначала-то ответственности, что у Сизифа, а как подрастут, так лови их по лесам и кабакам. Или как их. Клубам. Лишь бы похвалиться, что аспида обнулил, а когда на листах работа – ищи-свищи. Мы такими были разве? Да были, конечно. Но как-то получше были. Иди, кто тебя держит-то? У самого дел.
Закрыв дверь, он еще долго прислушивался к тихим шагам за стеной, пока эхо не утонуло в бездне расстояния.
Елисей прав. Нужно в Мольвактен. Срочно. Нужно понять. Понять вдали от вопроса.
Потер веки, выгоняя из глаз иллюзорную синеву.
Кто ты такая? Кто ты, и почему я так боюсь тебя?
Или не боюсь? Или не тебя?
Опустил пальцы к губам. Вспомнил. Бред.
***
9:15. Линии и цифры, поминутно сменяясь, пачкали экран. Константин потянулся за второй сигаретой. Ничего интересного.
9: 16. Стук. Катя, обнимая коробку с камнями для рунных заготовок, толкнула дверь спиной.
– Елис… – кисло начала она, но тут же осеклась и воскликнула: -Константин Сергеевич! А почему Вы не с Ромой? Или вы не пошли еще? А можно я с вами пойду? Можно? Мне Анна Васильевна не разрешила, сказала там дрянь.
– Куда пошли? – не понял тот.
– Так это, – говоря, Катя смахнула вещи на столе куда-то в сторону, оставила коробку, и, убирая волосы за ухо, подскочила к карте, с выражением эксперта вглядываясь в линии. – К волкам этим. Ромыч сказал, что вы пойдете их разбирать. Он уже поехал, вроде. Я его на входе словила, так сказал. Хотела пойти, думала Ан-Васильна тоже захочет, а она, как всегда. Можно я с вами?
– Рома к волколакам поехал?
– Ну типа.
В университете объясняли, что материться при детях непедагогично. Но и цензурных выражений Константин не придумал. Закусил язык. Зажал опцию отслеживания узлов уз, ввел имя. Синяя точка засветилась ровно на станции метро «Пушкiнская».
9:17. Проглотив потоки ругани, он обнажил запястье и, не спуская глаз со старых отцовских часов, на выдохе отпустил внутренний зажим нити. Со стороны это выглядело обычным расслаблением во время какой-нибудь медитации, разве что во время духовных практик вам редко сверлит затылок. Но вот для него мир разделился надвое. Цифры на часах слились в странное время: двадцать девять, отзеркаленная шестерка, три. Ничего не разобрать, пока не отойдешь.
Катя соображала быстро.
– Хотите, напишу ему? Хотя у него мэ-бэ уведомления того, как всегда.
9:17. Ничего не ответив, он вышел прочь.
23:23. Он остался. Катя растеряно посмотрела ему вслед.
9:17. Вылетела в коридор.
– Катерина, домой! – бросил он.
23:23. Линии пока оставались в покое, изредка смещаясь в районе кинотеатра. Дверь захлопнулась – повезло, никто и не заметит.
– Катерина идет с Вами, – отбила та, даже не глянув в его сторону. Столб исходящих сообщений на экране рос как пена в бутылке с газировкой, куда только что бросили шипучую конфету.
– Катерина!
– Вы мне не мастер! – вскинулась она, рукой цепляясь за угол, чтобы не улететь на повороте.
– Константин?
9:18. Тот беспомощно поднял взгляд к потолку, крутанулся на каблуках и притормозил, продолжая переступать с ноги на ногу. Катя ойкнула.
– Вы должны быть в Смотровой, – заметил Хальпарен, подходя.
– Я там, – Константин обнажил запястье с часами. – У меня Рома.
Блеснуло золото. Кивок в сторону.
– Идемте.
9:18. Он вывел их на лист и пошел впереди. Константин метнул Кате злобный взгляд. А когда та вернула его с процентами, ускорил шаг, хоть так оставив ее позади.
Если что и было бесценного в дружбе с младшим магистром, так это его немногословность, а вместе с ней и отсутствие лишних вопросов, особенно тогда, когда дело касалось подмастерий.
Правда, распространялась эта замкнутость и на другие комнаты чертогов его разума. Например, откуда эта способность прекрасно ориентироваться в однообразном пейзаже мира листа? Полезной, как ни что другое, особенно в ситуациях, требующих быстро, без пробок, стен и лишних глаз добраться до нужного места, ею не владел даже Елисей. Ходили слухи, будто бы после изгнания он провел годы, блуждая среди пуфалунов, едва ли хоть раз выйдя в Явь. Впрочем, попытки обсудить и эти слухи старательно сменялись на бесконечное множество светских тем. А подобрать ключ к откровениям не удавалось никому, да и, если быть честными до конца, никто, даже Константин, особо и не пытался.
Чем бы не подкреплялось его умение, подвести оно до сих пор не посмело ни разу, а потому уже через несколько минут Хальпарен подал знак на выход.
***
У самых дверей их уже встречали.
– Рома! – воскликнула Катя. Перепрыгнула через схлопнувшиеся турникеты, скользнула на подошве и врезалась к нему в обьятия. Тот немного покачнулся. Заметил взрослых, отпуская, похлопал ее по плечу, состроил виновато-неловкое выражение и почесал бритый висок. Толстовка его была потрепана, желтые буквы NIRVANA кое-где покраснели от пятен. Шарики пирсинга, на удивление, остались на месте сторожить бровь.
– Мастер, – поздоровался он, – Вы с магистром? А я тож с командором. Круто, да?
Лорг, крепко сложенная женщина с собранным в хвост каре синих волос и мелким шрамом на углу губы подошла следом. На черной коже плеч куртки блестели отличительные заклепки Ордена.
– Олеся Алексеевна! – узнал знакомую Константин, протягивая руку. Та с размаху крепко пожала ее. Хальпарен склонил голову.
– Командор.
– Магистр.
– Олеся Алексеевна, – начал Константин, – Вы простите…
– Брось, – отмахнулась та, – нормальный парень, помог эту шмаль в тоннель загнать.
– Там перекрыто?
– Ну, как те-сказать, сделали, конеш, но не по красоте. Там вагон перевернули. Не спрашивай, – поморщилась она. – Сама не знаю.
– Итоги развития кинематографа, полагаю, – сказал Хальпарен. – Пояса?
– Тухлый номер. Слишком много блохастых для «шкурных» делишек. Тут другим чем промышляли, а вот чем конкретно…
Она щелкнула языком. Константин кивнул.
– Пройдемте посмотрим. Ром, ты что?
– Я норм, – живо отозвался тот. – Бодр и полон…
Трескучий рык, угрожающий резкий окрик, щелчок, визг и возня перебили его. Олеся махнула головой, приглашая следовать за ней.
Перрон был пуст. Поддерживавшие потолок колонны исцарапали. Хороводы фонарей на них посыпали пол стеклянной крошкой. У самого зеркала на углу виднелась строительная стремянка. Вся компания спустилась по ней на пути и прошла во мрак тоннеля.
Там, поблескивая черной кожей курток и гроздьями массивных перстней стояли лорги. В руках одних – автоматы, явно с серебряными пулями. У других – кнуты и потрепанные пояса, какие, что в древние времена, что по сей день накидывают на любых оборотней, в попытках вернуть им человеческое обличие.
Еще дальше, в густом вареве тьмы пузырились, мигая, желтые точки бешеных глаз. Лохматые силуэты нервными волнами сновали от стены к стене, не смея выступить на свет. Когда же кто-то храбрости набирался и высовывал морду чуть ближе к людям – тут же получал по ней чем повезет и, поскуливая, возвращался помешивать шуршащую кашу шорохов.
Навстречу выскочил парень с маленьким кружком портативной колонки.
– Музыка не подходит, командор. Ни скрипка, ни колокола. Ни черта.
Олеся сплюнула.
– А колеса пробовали? – предложила Катя.
– Да черта с два они прыгать станут, не дрессированные. Хоть ты сразу головы руби.
Хальпарен скривился и собирался ответить что-то в тон выражению лица, но Константин дважды хлопнул его по плечу. Осенило.
– Топор в пень воткнуть могли, – сказал он. – Заговоры на природу самые легкие. Здесь скверов выше крыши.
– У меня с собой, – тут же среагировал Хальпарен, протянув ему старые карманные часы. Тот схватил их, дал Кате.
– Возьми, – скомандовал Константин, – и беги в ближ…
Вой волколаков и новая трель в голове не дали договорить. Челюсти свело от боли.
– Ну и как я его, по-Вашему, узнаю?
– Увижишшшш, – выдавил Константин, с усилием открывая глаза. – Главное – не потеряй часы, поняла? Быстро.
Катя унеслась.
– Входы перекрыты, – заметила Олеся.
– Покажет хальсбанд, – отмахнулся Константин, потирая затылок. Делиться на три ему приходилось редко.
Отмахнулся и замахнулся. Из тьмы выскочило сразу несколько волков.
***
9:53. Один прыгнул прямо на него. Олеся влетела между ними, подставив пасти локоть. Дала зубам впиться в куртку. Потянула вниз. Схватила за загривок. Вывернула тому голову вверх. Повалила. Волк выкрутился, вскочил на лапы, бросился на нее.
Рома взялся за хальсбанд, разрезал воздух угловатой руной, послал ее в лохматую тень. Шерсть вспыхнула. Тут же погасла. Магия вактаре тут была бессильна.
Хальпарен стянул его за плечо, вышвырнул прочь из тоннеля, сложил жест. Ладони его загорелись зеленью. Свет выхода загородила полупрозрачная пелена энергетического барьера. Не сбегут.
23:23. Она давно миновала кучу машин Ордена у входа в метро и бежала так, как только могла, едва не кашляя от сипа. Пень должен был быть где-то поблизости.
9:59? Вактаре стояли у самого выхода на свет, прижавшись к стене. Возмущенный Рома по одну сторону, взрослые по другую. Мрак впереди бурлил хаосом боя. Блеск ножей и зубов, ошметки кожи и шерсти. Убивать лорги пока не смели – была надежда. Константина тошнило от перенапряжения. Ноги подкашивались. Хальпарен держал его под локоть, не давая упасть, а свободной рукой подкармливал энергией барьер. Вмешиваться не смел, хотя лицо и выдавало желание броситься на помощь. Не понятно только, кому именно.
23:23. Потянуло мерзкой, грязно-тающей промозглостью. Где-то здесь. «Ближе к площадке» – попросил он. Катя вздрогнула, услышав голос – за то недолгое время, что ей посчастливилось поработать с Константином, привыкнуть к неожиданным командам в голове она не успела. Вздрогнула, но тут же собралась, бросилась в сторону. «Правее, еще немного».
10:? Олеся, снова словила волкалака за шкирку, извернулась, пнула сапогом в бок, отбросив в сторону. Тот тявкнул, скрючившись, упал, зарылся мордой в рельсы. Хальпарен заметно скривился. Странные методы.
23:23. «Стой!» Оклик был лишним. Не заметить топор в осиновом пеньке мог только слепой к сути вещей. Обычный человек, проще сказать. Она дернула рукоять. Ничего не вышло. Лезвие вошло по самую проушину. Но в Братстве знали все – с упрямством и напором этой девушки можно было расколупать проход в Китайской стене при помощи одной только алюминиевой ложки. Катя встряхнула волосами, уперлась ногой в древесину и стала рвать его с двойным усердием, иногда расшатывая из стороны в сторону. Еще немного.
– Не рви им пасти, черт тя-дери! – заорала Олеся кому-то из подчиненных, удерживая нового волка. – Придуши!
10:? Константин почувствовал, как исчезла поддержка и вцепился в ступень стремянки, чтобы не свалиться.
На путях вырос рогатый силуэт. Золотые глаза вспыхнули двумя волчьими огоньками. Он взмахнул руками. Поднялся ветер, будто предвестник новой электрички. С бурчащим треском вспучился бетон, выпуская из-под себя извивающиеся ленты лозы. Щупальца зелеными змеями за какой-то миг оплели весь тоннель и сползлись за спину Хальпарена. Тот слегка прищурился, больше из привычки, чем для дела, и, точно отряхивая грязь, вскинул кисть.
Новый порыв подхватил плащ. Растения резкими стрелами ринулись вперёд, рассекая сумрак. Раз! Одного из волков обхватило за брюхо. Другого стреножили. Третьему преградили путь. Четыре! Стебли срослись плотным куполом, скрыв всю стаю в живую клетку. Лорги замерли, переглядываясь.
Изнутри ударили. Барьер выстоял, не качнувшись. Кто-то свистнул.
Хальпарен, не без нарочитой грации, обернулся.
– Можете заканчивать, – любезно разрешил он. – Травы в умелых руках безопасны.
По тоннелю пронесся гулкий звон металла. Его эхо заполнило весь тоннель, разбилось о стены и оборвалось глухим ударом, точно кто-то над самым ухом разрубил колодку. Константин опустился на корточки, закрывая голову.
23:23. «Все. Молодец. Сфотографируй место и беги сюда» – прошептал он. Топор стал чернеть так быстро, словно рукоять поливали невидимыми чернилами. Катя в испуге и отвращении бросила его на землю.
10:10 Из-под зеленых завитков вместо колючих игл шерсти просвечивалась светлая, хоть и исшитая рваными царапинами человеческая кожа.
***
Людей унесли к машинам. Топор сложили в контейнер. Лоза понемногу отползала обратно под бетонный покров.
– А сразу так сделать было нельзя? – тихо поинтересовался один из лоргов.
– Предпочитаю не вмешиваться без лишней необходимости, – в неожиданном даже для автора порыве общительности пояснил Хальпарен.
– Неплохо бы научить тому же ваших подмастерий, – заметила Олеся.
– Олеся Алексеевна, – вступилась Катя, которую та только что похвалила за помощь с топором. – Вы поймите…
– Не надо за меня объясняться, – прервал ее Рома. – Я и сам могу. Дурак, знаю. Знак "У" мне на лобовое табло – ученик, ушлепок, убийца. Простите, командор. Опилки достану.
– Меня, – поморщилась та, – куда больше волнует щепетильный, назовем его в Вашем стиле, магистр, вопрос с волколаками. Ваши с Костей подставленные плечи чутка разнятся с подачками Всеславича.
Тот как ни в чем не бывало любовался архитектурой станции.
– Воля магистра была исполнена, Константина и подмастерий здесь не было, а я лишь пришел передать наводку на практика, наславшего проклятие, – сказал Хальпарен, незаметно протянув изящно зажатый меж пальцев конверт. – Верно?
Делать так он ужасно не любил. Как и обращаться на «Вы» вместо такого приятного «ты». Как и многое другое, что в этой стране считалось правильным. Но годы и выгода так или иначе принуждают принять новые нормы, так же как Олеся приняла слова и подачку «к сведению».
– Всего доброго.
***
10: 35. Около лестницы в переходе вактаре остановились. Хальпарен снял с плеча, спрятанный под плащом мешок.
– Это что, амулеты? – спросил Константин.
– Новоприбывшая Вам просила передать.
– Опа! – воскликнул Рома, снова оживившись. – Новенькую приволокли? Что за зверь?
– Девочка, – ответила Катя. – Лили зовут.
– Лиля?
– Ли-ли, – исправила она. – На второй слог ударение. Так в доках пишут. Я за ней, кста, присматривать буду. Заторможенная, но, вродь, адекватная. Можно что-то прикольное вырастить. А если ей еще и мастер хороший, – на этом слове мельком глянула на Константина, – попадется, то и на задания к ним пристраиваться хвостиком.
– Реально. Че все к нам, да к нам. Лучше тогда уже ассорти собирать. А номерок-то взяла? Я, блин, не у всех сегодня успел.
23:23. Комната пуста. Линии погасли. Пульсирующая точка пускала вокруг себя цветные круги, хотя посчитать траекторию обратки можно и самому, на месте. Но скоро мог вернуться Елисей. Детей выслать что ли?
– Потом познакомишься, – поторопил Константин, заметив Олесю на ступенях, и кивнул на прощание: – Магистр.
***
Все ушли. Кто в сквер, кто в Орден, кто куда. Один Хальпарен никак не мог оторвать взгляда от золотого диска за темными клочьями облаков.
Лили. Черная лилия. А глаза и правда грустные.
Он опустил веки.
Это все их радио, безвкусные песни.
Примечания
[1]Мой дорогой мастер.
[2]Песня «Что-то не то» Немного нервно.
Глава 3
– Иль не сказал я – да? Иль нет приказа? К чему вопрос такой?
– Боюсь быть опрометчив. Будь сказано вам не во гнев, видал я, что после казни часто правос… Парво… Павро…– я поднесла книжку под самый нос и вгляделась в буквы.
– Правосудье, – подсказал Рафаэль.
– Вот оно самое. Раскаивалось в…
– Нет, погоди. Произнеси правильно.
Я подняла глаза в потолок и вздохнула. Вот уже который день шли мои уроки английского, заплетак языкался, а Шекспир то и дело ворочался в гробу. Впрочем, мое заявление об участи драматурга старшие оспорили: душа, по крайней мере, чувствовала себя прекрасно. Не сказать, что это как-то придавало сил, но учить было нужно и оставалось только завидовать терпению опекунов. Легко им говорить! Наизусть эти стишки выучили.
Начался уже четвертый месяц, а до самостоятельного и независимого члена общества, который мог бы, например, в одиночку ходить в магазин, готовить и пользоваться стиральной машиной, мне еще предстояло дорасти. Из успехов – ноги уже почти не цеплялись одна за другую, хотя Рафаэль периодически подхватывал меня на лестнице за секунду до. Подчерк тоже стал более разборчивым, палочки уже можно было отличить от кружочков, и я пристрастилась переписывать ноты для Азара. Один раз даже решила сочинить свою мелодию, начертила такие же значки, расставила их по всему листу и оставила подарок на рояле. Музыкант почему-то посмеялся и играть не стал.
Потолок не подарил особого сочувствия. Взгляд вернулся в книгу. Буквы тонули и растекались по залитой солнцем странице, мысли и вовсе залегли на пустынном дне сознания без всякой надежды всплыть на поверхность.
– Пра-во-су-дье, – прочитала я по слогам. – Раскаивалось в том.
– Хорошо сказано, – заметил Азар. Все это время он дремал, положив голову на колени Рафаэля, только изредка поправляя произношение. – С чего люди вообще взялись судить других, когда у каждого как минимум одна своя правда? О каком правосудии может идти речь, когда среди них нет единого эталона? Да даже мы просто ведем людей, их историю и судьбы по определенному пути, подталкивая на нужные по замыслу поступки и решения. И никто ведь с полной уверенностью не может заявить правильно оно или нет. Это просто жизнь, такая, какая есть.
– Ты же знаешь, многим тяжело жить без четко обозначенных законов. С ними спокойно и понятно. Можно обосновать поступки и эмоции на основе общепринятых принципов морали. Например, сказать, что сердишься на человека потому, что он поступил «плохо», а не потому, что тот совершил нечто противоречащее ожиданиям и установкам.
– Но есть же люди, которые поступают плохо даже по общим нормам и их оправдывают, – не поняла я.
– Любое имя можно очистить, если подобрать правильную щетку – сказал Рафаэль. – К тому же, чаще всего выбирают ту правду, которая удобна. А удобнее всего – не решать.
– По крайней мере самостоятельно. Приятно, наверное, когда не нужно думать самому. Когда тебя направляет некий лидер, как мама ведет за ручку в детский сад. И неважно куда, остальные тоже идут, значит там хорошо.
Клуб философов распался под пронзительную телефонную трель. Я подала трубку старшим.
– Слушаю … Чт. Куда? … Я занят! – рявкнул Азар и отбросил мобильник с таким отвращением, будто это был ядовитый паук.
– Требуют? – спросил Рафаэль.
– Не обращай внимания. Без меня разберутся, – Азар осторожно положил голову ему на плечо, закрыл глаза и тихо попросил: – Почитайте ещё.
Почитать не удалось – на этот раз позвонили Рафаэлю. Тот ответил, выслушал и, не сказав ни слова, сбросил.
– Ази?
– Хм?
– Видимо, не разберутся.
– И до тебя докопались?
– Это Вельзевул, – Рафаэль задумчиво вертел телефон между средним и большим пальцами. – Она со мной редко общается. И ещё реже обращается по имени.
Азар болезненно скривился. Я неловко коснулась плеч опекунов, закрыла книжку и встала.
– Пойду на учебу. Буду дома к вечеру. Как думаете, успеете вернуться?
– Боюсь, нет. Но очень постараемся. Возьми ключи, на всякий случай.
После занятий я спустилась в библиотеку, поджидая Катю. Наши дома оказались довольно близко друг ко другу, так что мы то и дело сталкивались на улице. Сестра подметила, что вокруг меня никогда не собиралось компании и предложила ходить вместе, чтобы «ты, мелочь, не потерялась».
Местечко тут было приятное. Настоящий город с небоскребами шкафов, где ютились тихие обитатели – книги. Те, которые спрятали в переплете целые фабрики Steinway & Sons и Mengaschini, а из-за персонажей страдают деревья и офисные работники. И те, что в свое время украли читательскую душу и навсегда заточили ее меж особенно проникновенных строк, подчёркнутых карандашом и заклеенных цветной закладкой. Пылились и сборники стихов, где за лепестками роз, грязью гроз и пролитой с любовью кровью толком не разглядишь мысль. А также карты, документы, учебники. Один из них – «Краткая история Братства: от племенных шаманов до Шведской унии. Том первый», – расположился со мной на кушетке.
Оказалось, быть вактаре не так уж и приятно. Участь волшебников из мультиков была приятнее хотя бы тем, что они способны колдовать направо и налево огненные шары, когда только вздумается. Даже придворные в моем королевстве могли в любой момент сдвинуть вещь с места, не касаясь оною или сотворить еще какой-нибудь примитивный трюк. Здесь такие вольности не прокатят. Каждый шаг вактаре контролируется Братством и должен служить, как и упомянул Гавриил, во благо. Непонятно только чье.
Некоторые формулы и вовсе работают только на листе. Но так как долго держаться там тяжело, особенно начинающим, а тренироваться необходимо, был заключен договор с вэкстами, согласно которому ученики могли посещать так называемые зоны, где граница между слоями истощилась.
Вот отсюда стоило начать записывать. Я вытряхнула содержимое сумки в поисках чистого кусочка бумаги, вынула из-за уха, как носила теперь по примеру Рафаэля, огрызок карандаша и принялась конспектировать. «Документ о сотрудничестве с хранителями зон был подписан в … г. до Р. Х. на территории современной Швеции. В каждой стране локализации они назывались по-разному. Так, к примеру, у кельтов вактаре отправляются в сиды, у славян в навь, у арабов в ахират, и т.д. При входе необходимо предъявить пропуск – хальсбанд…».
Дочитать о подобном явлении я не успела – чьи-то ладони закрыли мне глаза. У Кати наконец закончились практики. Оставив книги на столе, мы поспешили к выходу. Сторож уже почти запер дверь. Увидев нас, он засопел, но выпустил на волю и скрылся в коридоре.
Парк пожелтел от закатного солнца. Теплый ветер играл с волосами, трепал алые флажки на фонарных столбах, шумели листьями кудрявые кроны каштанов. Я провожала глазами разномастных прохожих и краем уха слушала рецензию подруги на Собратьев.
– …Ромка вообще молодец. Он и с подмастерьем главного магистра дружбу водит, и со старшим там каким-то знается, и вообще. Вот познакомишься с ним – увидишь. У нас пока как бы ничего серьезного. Так, гуляем, все дела. Но, если тебя к нему на пару возьмут, то будешь моим личным шпионом. А что? Константин Сергеевич наставник классный. Сама надеялась, что буду с ним учится, но потом меня забрала Анна Юрьевна. А я теперь даже рада. Прикольная женщина. Не ругается почти, так, нудит иногда. Знает, как жестко приходится подмастерьям и без блевотного препода, вроде Хальпарена. Говорят, он наполовину леший. А как по мне, так наполовину олень. Может возраст сказывается, нет для него ничего современней, чем древние саги и руны
– третья сотка скоро, вроде как. Профессионал, конечно, тут не спорю. Его из Скандинавского Братства изгнали, баллы скинули, а он еще полторы тысячи с нуля набрал. Че там стряслось, правда, не знаю, но на ушко нашептали, что с ученицей был инцидент. Девки, сама знаешь, на что думают, но чет не особо верится. Проще выжить в схватке с ранаре, чем подобрать ключи к его сердечку…
– Ключи! – я закрыла глаза и потерла переносицу, презирая все миры от тройки до тысячи (возможность существования последних волновала в последнюю очередь).
– Вот только не говори, что ты их забыла.
– Тогда наслаждайся тишиной.
– А дома никого? – она выслушала обещанную тишину. – Слушай, может этот пень еще не ушел? Попросим пропустить, вряд ли ты первая растяпа в истории Братства.
Мы вернулись к будке и постучали. То ли сторож уже ушел, то ли старательно игнорировал назойливых подмастерий. Катя со злости пнула ворота. Те, извиняясь, взвизгнули и поддались. Мы переглянулись. Значит, успели вовремя.
Двор пустовал. Мрак коридора встретил нас довольно равнодушно. Шум фонтана разбавлял напряженную тишину, а вот птицы умолкли. Катя то и дело оглядывалась по сторонам, цепляясь за мой рукав после каждого шороха. Когда мы дошли до врат в мир знаний, она уже почти повисла у меня на локте.
– Ты чего, темноты боишься?
– Во-первых, не боюсь, во-вторых не ее, а того, что может быть в ней. Заметила, что птицы не поют?
– Ну, деревья, по крайней мере, растут. И мы плечом к плечу… а у певцов антракт сейчас, наверное. Ночь все-таки, – я дернула ручку, но у дверей сегодня случилась незапланированная забастовка. – Запер, зараза.
– Ага, соловьям – привет. Ночь у них. А, Навь с вами! Дай эту дрянь сюда. Сильная и независимая женщина разберется.
Сильная и независимая женщина принялась дергать дверь. После пары неудачных попыток она вытащила из прически шпильку и принялась тыкать ею в скважину. Спустя еще десяток минут мучений, независимая женщина закатала джинсы и сняла с крепления на голени маленький ножик, которым принялась ковырять проем, выслушивая мои неуклюжие советы в поддержку морального духа.
Но даже эти старания оказались тщетны. Я не выдержала и тоже стала ковырять замок, уже представляя прелестную ночевку на улице и дальнейшей встречи с кем-нибудь из знакомых того старика в форме, когда Катя внезапно перехватила мою руку.
– Стой! Идея есть. Ты помнишь на каком столе вещи оставила?
– Ну, возле шкафа в углу, секция там про…
– Короче, – перебила она, – стой тут и не дергайся. Попробую зайти через лист, все забрать и назад. Это пара минут буквально.
Катя отпустила меня, отступила в сторону, прищурилась и повела рукой по воздуху. Потом, будто уловив невидимую ниточку, сжала кулак, шагнула вперед и исчезла. Удивляться уже давно было нечему. Оставалось только ждать в гордом одиночестве, рассматривая двор сквозь пока незакрытые окна. Угольки костра на горизонте тлели все с меньшей и меньшей уверенностью. Где-то вдалеке ворчали моторы автомобилей. Уставшие за день глаза произвольно закрылись, оставив сознанию только едва уловимый терпкий запах скошенной травы.
– Миссия провалена, Ваше величество.
Сердце ударилось о грудную клетку с такой силой, словно намеревалось вырваться и вылететь в окно, но вместо этого рухнуло в бездонную пропасть. Я отскочила от стены, оборачиваясь запнулась о собственную лодыжку, рухнула на пол и, не обращая внимания на боль, подняла голову, готовясь к худшему. Рядом стояла согнувшаяся то ли в поклоне, то ли от приступа неконтролируемого смеха по негласным заветам дружбы Катя. Она посмотрела на меня, истерически взвизгнула и повалилась на колени, продолжая хохотать, задыхаться и пищать:
– Тебя… в-в футбольную команду. Так эффектно падать… надо у-уметь.
Более-менее успокоившись, Катя помогла мне встать.
– А ты меня почему величеством назвала? – на всякий случай уточнила нервная часть меня.
– В смысле? Да по приколу. Нам сегодня, – поморщившись добавила Катя, поправляя волосы, – как-то несказанно не везет. Там блоки стоят, ну, стена такая из плюща и руна, прям на струнах нарисованная. Охраняют, придурки старые. Было бы что! Коллекцию новых земель с замками Ольшанским…
Она запнулась на полуслове, оглядываясь. Где-то неподалеку послышался тихий всхлип.
– Это ты ревешь или я реву?
Прежде чем последнее «ву» слетело с губ, снова раздалось хлюпанье. Катя мотнула головой в сторону коридора и схватила меня за локоть. То ли мрак сгустился сильнее скромных возможностей человеческого глаза, то ли одолел нашу психику и довел обеих до слуховых галлюцинаций, но рядом никого не было. Вернулись мыслишки о том, чтобы вернуться к пыткам упорного замка, но высвободить руку не удалось. Моя спутница будто окаменела и цеплялась за нее с силой железных щипцов для ковки оружия. На молчаливый протест она только шикнула и опять уставилась в темноту. Я уже открыла рот, чтобы возмутиться, когда наконец увидела причину паники.
В полуметре над землей мерцали два знакомых мутно-белых овала. Вглядевшись повнимательней, получилось различить очертания тела малыша. Он действительно стоял на четвереньках, широко расставив тонкие передние конечности, и, чуть наклонив непомерно большую голову набок, разглядывал незваных гостей. Я улыбнулась:
– Привет, дружок. Ты чего здесь совсем один? Мы тебя напугали, да?
– Ты двинутая?! – Катя дернула мою многострадальную рубашку. – Заткнись и не рыпайся, если жить хочешь.
– Ты из-за этого крошки?
– Этот крошка нас сейчас потреплет немножко. Вот, – подруга вручила мне нож, а сама потянулась в карман, приправляя голос драмой, достойной детективного сериала. – Надо сваливать сию же секунду.
– Так мне сваливать или не рыпаться? – я взяла нож двумя пальцами. – И что мне с этим делать?
– Тц! Ну, можешь в него кинуть. Так, сейчас медленно отступаем. Когда скажу «беги» – беги.
Существо внимательно наблюдало за нашей суетой и не двигалось до тех пор, пока мы не стали пятиться. Тут оно весело всхлипнуло и под глазами растеклась линия очаровательных жемчужин зубов. Еще шаг, ближе. Кажется, ему очень нравилась такая игра. Чем дальше, тем быстрее он полз вперед, неуклюже переставляя непропорционально длинные ручки и ножки. Катя продолжала рыться в кармане, не отрывая взгляд от «крошки». Наконец ей удалось вытащить горстку каких-то бусин, две из которых выскользнули из кулака и покатились в сторону. Вся наша троица остановилась.
– Отвлеки его, – пафосно прошептала неудавшаяся повелительница бисера и, согнув колени, но не оборачиваясь ни на секунду, потянулась за потерянным добром.
Я вспомнила про нож и, следуя инструкции, кинула его вперед. Железка, не пролетев и метра, с лязгом упала на пол. Судя по всему, что-то пошло не так – чуда не произошло. Лицо подруги не выразило ни сожаления, ни удивления.
– Не, ну, ты дура? – без какой-либо интонации спросила она.
Существо посмотрело на нож, подняло голову на нас и оскалилось веселее прежнего. Кате наконец удалось подобрать сбежавшие бусинки и выпрямиться во весь рост. Она перехватила мое запястье и швырнула в преследователя весь набор блестящих шариков. Те вспыхнули, взорвались на лету и коридор окутали плотные цветные облака какого-то порошка с едким запахом специй. Над ухом раздался крик «Бежим!», и мы рванули прочь от трижды проклятой библиотеки. Пришла моя пора цепляться за Катю. Она тащила меня вперед, а я старалась не споткнуться, считая и контролируя каждое движение.
Легкие сдали едва мы двинулись с места. Каждый шаг отдавался предательским эхом в коридоре и где-то внутри черепной коробки. Позади шлепали босые ноги. Всхлипы сменились на визгливый смех. Коридор и не планировал заканчиваться, только пару раз вильнул в сторону, ведя нас в тупик или узкие щели меж стенами. Топот за спиной сменился на звенящий скрежет, перемещаясь к потолку. Поднять глаза у меня не хватило духу, а вот Кате это не составило труда. Она затормозила как раз вовремя, чтобы не влететь прямиком в объятия спрыгнувшего с потолка «крошки». Видимо, тому надоело играть в догонялки, насколько мне известно, бегать по стене в этой игре не разрешается. Хотя улыбочка никуда не пропала, даже стала шире. Драться с таким жизнерадостным созданием совершенно не хотелось. Подруга тоже не хотела портить ему настроение, а потому прежде чем он бросился к нам, дернулась наискосок, влетела в ближайший кабинет, втянув меня следом, захлопнула дверь и прижалась к ней спиной. Дерево дрогнуло, будто в него кинули мяч для боулинга. Раздался скрип когтей с перерывами на хлюпанье и смешки.
– Чего встала? Тащи стул какой-нибудь, – Катя отчаянно сопротивлялась толчкам со стороны коридора.
Я огляделась. Стул —конечно, очень полезная вещь. Но хозяева этой комнаты считали иначе. Зал шел неровным полукругом, на полу выжжен замысловатый рисунок, потолок, исписанный непонятными символами, уходил высоко вверх, прерываясь на узкие окошки. Посреди комнаты без какой-либо опоры висела стеклянная столешница, в поверхности которой отражались синие огоньки, парившие по комнате. Стен практически не было видно из-за книжных шкафов и сервантов, заполненных всякой всячиной: от бумаг и колб с сушеными цветами, жидкостями и порошками, до резных шкатулок и костей различных габаритов и форм. Я принялась таскать книги и коробки к дверям, чтобы хоть чем-то забаррикадироваться от ошалевшего обитателя Братства. Скоро Катя смогла присоединиться ко мне. Параллельно мы решили искать телефон или что-то подобное чем можно было бы вызвать подмогу.
Около очередного шкафа в углу лежали то ли бесформенный мешок, то ли коробка. По пути к ним под ногой что-то чавкнуло, будто подошву окунули в лужу. Ночная мгла уже порядком надоела. Я высыпала содержимое ближайшей колбы на пол и отловила в нее один из огоньков. Импровизированный фонарь пролил свет на истинную сущность вещей. К горлу подступила рвотная масса.
На полу лежало тело сторожа. Конечности неестественно изогнуты, от живота осталось только неразборчивое месиво. Перед глазами мелькнула огненная вспышка. За спиной раздается истошный вопль. Сверкают и угасают чьи-то до слез знакомые пустые глаза. Кисть пронизывает острая боль. По белому мрамору течет алая струйка. И только пламя, пламя, пламя…
– Лили! Ну же! Давай, малая, подъем, – Катя сидела рядом и трясла меня за плечи. Голос ее дрожал. – Ну не дури! Нам выбираться отсюда надо.
– И как ты предлагаешь это сделать? – спросила я. Тошнота еще не отступила, но следовало хотя бы сесть для приличия, а то как раненая под небом Аустерлица. Тьфу!
– Очнулась! – воскликнула она и оставила мои плечи в покое. – Тебя из-за сторожа так шибануло? Я не разглядывала, конечно, но, по ходу, это ырка постарался.
Как бы в подтверждение ее слов, в дверь ударили, книжные баррикады слегка осыпались. Катя бросилась их поправлять, бормоча под нос что-то о лешем и прочих сказочных персонажах. Страх сменился раздражением. Шел уже невесть какой час ночи, а мне до сих пор не дали лечь в постель. Пора было заканчивать эти дурацкие шутки.
– Кот, ты вроде собиралась валить отсюда. План есть какой или придумать?
– Вообще-то, есть вариант, но тебе не понравится.
– Мне не понравится, если мы останемся тут до утра. Или навечно. В качестве изуродованных призраков.
– Не быть нам призраками. Мы ж вактаре. А вариант такой. Я сейчас выхожу на лист и зову мастера. А ты остаешься тут и ждешь нашего возвращения. План надежный как советы сиаре
. Вопрос в том, доверяешь ли ты мне.
Предаваться размышлениям моральных сил не оставалось. Я махнула рукой, мол, иди на все свои измерения. И она ушла. В другую реальность. Известную мне в той же степени, что и природа вышеупомянутых таинственных сиаре с их советами.
Монстр за дверями все еще уныло царапался и хихикал как припадочный. Я рассмеялась ему в ответ. Получилось не очень натурально, скорее карикатурно истерически. Сторож тоже никак не отреагировал на попытку в актерство. Ну и черт бы с ним, как здесь выражаются. Кстати о чертях и их коллегах. Я подтянула и прижала к себе колени, стараясь унять дрожь где-то под ребрами, родившуюся при мысли о том, что скажут Рафаэль и Азар, когда узнают, какой балаган был устроен моими стараниями этой ночью в Братстве.
В аккомпанемент невеселым мыслям где-то в стороне раздался всхлип. В следующий момент будто в романтической комедии наши взгляды встретились. Спрашивать, как этот гений пролез в кабинет, наверное, было невежливо. Однако я поинтересовалась. Весьма витиеватым выражением, украденным у Азара, за что можно было бы легко схлопотать, находясь в другой компании, но малыш ничего не понял, а потому не обиделся. Только моргнул и подполз ближе. И еще ближе. И еще.
Я подобрала внушительный учебник, лежащий поблизости, и попыталась заговорить с настойчивым поклонником, но в горле пересохло. Тот в свою очередь остановился, улыбнулся и протянул ко мне костлявую переднюю конечность. Стоило бы стукнуть по ней тяжелой книжкой, но страх сломать мелкому руку перевесил. А потому я не нашла ничего лучше, чем сунуть том ему в растопыренные пальцы и отъехать по паркету назад настолько далеко, насколько возможно.
Крошка слегка обалдел от неожиданного приступа щедрости и уставился на подарок. Потом поднял мутные кристаллы белков на дарительницу, скуксился. Ни в чем невиноватая книга полетела в стену и ударилась о шкаф. Мелкие безделушки с оглушительным звоном поскакали на пол блестящим водопадом. Вот так и делись увлечениями с другими. Несчастный получатель скорее всего не умел читать или не изголодался по новым знаниям так же, как по свежей крови. Он двинулся вперед. Я сжалась в комок.
Чья-то сильная рука обхватила меня за талию. В воздухе между нами точно огромный щит вспыхнула кружевная вязь огненных нитей. Тело нападавшего прилипло к ней, обмякло и с неприятным звуком шлепнулось на землю.
– Вы в порядке, фрекен? Он Вас не тронул? – прозвучал над ухом учтивый голос Хальпарена. Дождавшись пока я покачаю головой, магистр продолжил: – Погодите минутку. Стоит завершить дело.
С этими словами он потряс свободной рукой, освобождая кисть, на которой показался веревочный браслет с металлической подвеской в виде охотничьей стрелы. Мастер захватил ее в кулак, уколол палец и повернул наконечник.
Древко засияло, как если бы внутри него разожгли зеленый костер. Безжизненная масса останков дернулась, сверкнула, растеклась по полу и тут же испарилась, словно вода, вылитая на горячие угли. Хальпарен отпустил подвеску, встал и подал руку, помогая подняться. Затем окинул меня внимательным взглядом блестящих желтых глаз и, убедившись, что все в порядке, вывел из кабинета.
– М…Мастер? Там сторож… у-умер.
– Тонко подмечено. Правда, теперь он не сторож, а всего лишь куча плоти и блеклых воспоминаний. Думаю, труп не обидится, если мы предоставим ему пару минут на рефлексию.
Мы молча шли по опустевшему слегка потрепанному когтями и следами взрывов бисера коридору. Птицы все еще не желали петь. А может и чирикали временами, я этого не слышала. В ушах звенел какой-то невидимый, но очень назойливый комар. По щеке потекла крохотная капелька. Нет, никто, естественно, не плакал. Просто вода какая-то. Странные эти ваши трехмерные организмы.
Желтый свет фонарика преломился в глазах магистра, будто собираясь посоревноваться в яркости оттенка. К нам с гулким топотом спешили две фигуры.
– Ли! – воскликнула Катя. Секунда – и от крепких объятий едва не хрустнули кости. – Ты как? Живая?
– Все-все нормально. Мастер вовремя прибыл. Вы… Вы простите пожалуйста. Мне очень-очень жаль, честно. Я ключи забыла, а Катя помочь хотела, она не виновата. Мы не хотели, чтобы так получилось.
– Да ну что ты, – затараторила Анна Юрьевна. – Главное живая-здоровая. Мы уже так переживали, мамочки рОдные! Ума не приложу, откуда этот гаденыш взялся.
– Многовато углекислого газа на кубометр, – скривился Хальпарен.
– Да я уж и опекунов ее позвала, на всякий случай. Говорят, новости такие… ой, уж не знаю, что и делать.
– Так как все силы уже потрачены на переживания и приложение ума, то оставшиеся вопросы мы будем выяснять, только после того как дети отправятся по домам. В том числе и причину появления этого ырки в стенах Братства.
– И не только этого, – отозвался глубокий, но резковатый голос. Старшие ожидали у лестницы. Азар допечатал сообщение, спрятал телефон в карман и продолжил: – За последние четыре месяца ситуация становится только хуже. Мы пока не связывались ни с лоргами, ни с вэкстами – сообщений из зон не было, но происшествий от простых встреч со смертными до несчастных случаев прибавилось.
– Вы сказали, несчастных случаев? Кого-то ранили?
– Убили, – вздохнул Рафаэль. Соскользнул с перилл, жестом подозвал меня. – Этим утром перешли еще две души. Супруги. Выжил только их сын. Он из ваших, сумел защититься, но… причину такого наплыва мы пока не выяснили, – он выудил из кармана платок, промокнул ту непонятную капельку. Я еще раз вытерла щеку кулаком.
– Очевидно, обострение перед Купальской ночью, – предположила Анна.
– Очевидно, конец мая теперь – самое время для обострений, – фыркнул Хальпарен.
– Что бы это ни было, надо проверить лист.
– Я догадался, Анна Юрьевна. Благодарю за неоценимый вклад. Теперь, когда все эксперты высказали свое авторитетное мнение, предлагаю увести молодых дам и взять на себя бремя обязательств. Хорошо бы успеть убрать труп до того, как начнутся практики.
Это было лучшее предложение из всех, что я услышала за сегодняшний день. Обижаться на манеру Хальпарена не было никакого желания. Вообще, мечта сейчас была только одна – лечь в постель и не вставать ближайшие пару лет. Ну, или хотя бы до обеда. Бархатная сажа глубокой летней ночи сменилась на прохладную пустоту, едва я коснулась рук опекунов.
Примечания
[1]Песня «Корень мандрагоры» Сплин.
[2] Siare – видящий (швед.).
Есть в графском парке черный пруд
В глубине Нави был пруд. Самый обычный, даже неприметный, если вы привыкли подмечать только вещи, заметные каждому. А если не привыкли замечать вовсе, то наверняка и не знали бы о существовании крохотного черного зеркала в пушистом ободке мха и дырявой раме грузных старинных дубов.
Однако навьи стороной его обходили не из невнимательности. Место это считалось дурным. Тревогу посеяли времена, когда лес еще не огородили неприступным забором и тогда еще сухую поляну украшали маленькие домики на прокуренных травяным дымом ножках, бывшие жители и нынешние просто обитатели которых вросли носами в потолки, хотя должность главной Бабушки Яги уже числилась занятой. Но как повадились люди деревья прямо по берегам Смородины без разрешения рубить, Дедушка, он же Дядька – главный хозяин лесной наш, не на шутку рассердился. Все под воду ушло. Предупредил так. Правда, другие редкие избушки остались нетронуты. Позже они стали попросторнее. Некоторые вэксты живут в них по сей день, а вот вактаре все-таки рубят окна и ставят печи – неуютно, мол.
Но то пугало стариков. Молодых же отвадило отсюда то, что заповедный уголок облюбовал себе когда-то шведский граф, сын головонаклонного, то бишь многоуважаемого Дядьки-лешего, чьё имя произнести было сложнее, чем закрутить язык кельтским узлом. Только потому, конечно, что узлов тех тут никогда не видали.
Прибыл этот граф в те нехорошие годы, когда крестьян еще не раскрепостили, а страну поделили. Прибыл, но сразу никому не приглянулся – больно страшно выглядел. Это сейчас он плечи расправил, а тогда как увидишь его, тощего, угрюмого, едва ли на отца своего похожего, словно бы из-под подпола вытащили, пожевали да свиньям под ноги сплюнули, так и не подступишься. Горе у него было, говорили. Большое горе и не одно. Дядька его годами не трогал, но как мать умерла – стал, вроде как, ее волю исполнять. Навьи – народец добрый, понимающий. Принять приняли. А только понять не вышло – языка сразу не знал. Ни на мове, ни по-русски, ни еще как. Учить пришлось.
Но не все к нему сразу потянулись. А потому всё, что братец у него был, который в чаще этой с рождения жил. Старший. Пущевиком звать. Тому, как ветками разросся, Дремучую, то бишь дикую часть Нави по ту сторону реки, под контроль дали, а пока отец за границей жил, так и другую часть, к воротам, что ближе. И все бы хорошо, но нрав у него по сей час под стать гнили грибной. Никому покоя не давал – то тропы спутает, то птенцов или мышат каких из гнезд на обед повытаскивает, а то и вовсе баловаться начнет да терновник колючий прямо на главную площадь протянет, не вырубишь. Дядьке жаловались, конечно, но у него свои причуды, больно детей своих любит. Но вот однажды во время разбоя очередного – Дуб главный хотел ради забавы сором всяким оплести вместо цепи золотой, вдруг на графа наткнулся. Так тот руки вскинул. Что отсек, что выкорчевал. А потом глазами сверкнул, сам лозу из-под земли пустил. За пару минут каких назад загнал. И мало того, что загнал, так еще и барьер поставил – несколько столбов по линии берега выросли, а на них руны. Их теперь каждую весну дорисовывают.
С тех пор сам взялся за частью ворот следить. За «Мольвактеном», как он говорил. Язык, между прочим, выучил, сам стал помощь предлагать. А к нынешним дням уже все знали: беда или непонятность какая – Хальпарена звать надо. Тот и совенку из дупла выпасть не даст, и Лихо Одноглазое с опушки выпроводит.
Там его и в Братство приняли, в избушках вактаре жить разрешили. Он одну из них занял, но едва ли когда-то в ее стенах ночевал. Все в глуши бродил, нигде-то его не словишь, нигде-то он не задерживался. То в топях тень его кто заприметит – тень есть, а следов не оставит, не любят навьи, когда траву топчут. То в закутках заросших травы расплетает – светлячки у рогов его кружатся, на плечах сидят, вот и видно. То у Смородины с Жевжиком сидит – молча чаще всего, Жевжик рыбу ловит да назад выпускает, граф наблюдает, веселье такое. А то, что реже, и на Главную площадь заглянет – с Баей у Дуба словом-другим перекинуться. Бая все мурлычет, правда, но, как и все кошки, прекрасно его понимает. Если хочет.
И только то и дело захаживал к тому пруду. Захаживал и подолгу, точно один из тех древних дубов, молча глядел на мягкий блеск лесного мориона.
Вот и теперь стоял. Голову склонив набок, руки сложив за спину. Слушал. Думал.
Однажды он хотел тут утопиться. Утопить себя. Утопить воспоминания. Утопить боль.
Пруд тела так и не взял. Зато вобрал столько слез, сколько нашлось за блеском золота. Вобрал в себя всю память, плотно похоронив на вязком дне. Возможно именно из-за них пруд стал таким чёрным. Лишь кое-где расцветая крохотными светлыми пятнами – нежными белыми лилиями.
Он любил эти цветы, но едва ли когда-то посмел прикоснуться к их лепесткам. Это казалось чем-то неправильным, приблизься хоть на шаг ближе – и они станут темнее самых жутких дней в его жизни, рассыплются хлопьями и канут во мрак, на дно пруда. Цветы всегда были чем-то особенным. Всегда отмечали собой важные моменты. Особенно лилии.
Лилии росли в саду их старого дома. Мать собирала их в букеты, приносила в дом. Маленьким, он отвлекался от уроков и исподтишка смотрел, как она подрезает им стебли, ставит в кувшин на столе, а потом, погладив его по голове – рожки тогда еще едва проглядывали из-под волос, – выходила за водой. Тогда можно было стащить с кухни пару хлебцев.
Цвели они, когда он стал мастером. Первая подмастерье – Ингрид, шла рядом почти вприпрыжку и щебетала о том, как попросит служанок вышить их на новом форменном плаще в память о таком знаменательном дне. А он тогда смеялся, мол, будет в ее жизни еще столько знаменательного, что хватит и на тысячи букетов после. Смеялся, вы подумайте. Первая подмастерье. Первая и последняя.
Потом он не видел их несколько лет. На листе цветов нет – один плющ и тот не совсем растение, так, ковер на струны, вибрации смягчить. Не видел никого и ничего, пока отец Елисея не уговорил. Старшим тогда до него дела не было. Времена тяжёлые приближались. Впрочем, когда они были лёгкими?
Лилии красовались на сколотой фарфоровой чашке с водой, которую ему вынесла слепая старушка из тогда еще нетронутой деревни. Хотел он зайти к ней и на обратном пути, но нашел лишь обугленную трубу печки. Печи горят плохо. Он не любил огонь. А в те годы возненавидел вовсе.
Появлялись они на марках конвертов, содержимое которых он почти никогда не хранил. По крайней мере в бумаге. От мыслей избавиться труднее.
Он забывал то, что так важно помнить, но слишком хорошо помнил то, что так хотел забыть.
Особенно последний раз. Тогда ими пах отвар. Ими и еще чем-то. Воды Смородины клокотали в крохотном котелке, вздыхая туманными парами. Он помнил каждый завиток. Каждое слово разговора. И синие глаза сиаре
. Не глядевшие прямо в душу, нет. Они владели душой. Это они заметили его у пруда. Если бы не эти глаза, он бы уснул на дне. И был всплеск, и была тьма. День первый.
Спрятав продрогшие плечи под зелеными складками материнского плаща, он слушал бурю. Бурю, которая долгие годы бушевала в его сердце, а теперь будто бы ненадолго вылилась под пальцы видящего и стала предсказанием: ранней весной он найдет то, чего желает, но не ожидает. Ужасная формулировка. Всегда какой-то отвратительный подвох.
С одной стороны, сиаре не врут. Только вот ничего он больше не желал. Не хотел быть мастером, не хотел быть вактаре, да и просто быть особо не хотел. Потеря и годы изгнания выбили из него любую любовь к людям и жизни. Одно сочувствие да понимание. Но никак не желание.
А вот пришла она. А она ли это? И так ли это важно? Нужно ли магистру, графу, нужно ли ему это тепло? Ничтожный цветок в петле пальто. Зачем? Для галочки? Нужен ли ему вообще хоть кто-то теперь? Раньше был. Раньше, когда никто не пришёл, не помог, не выслушал, не поддержал. Раньше, когда ему был нужен весь мир, а миру он был совершенно не нужен. Сейчас он и сам в праве не приходить, не помогать, не слушать. Сейчас безразличие мира стало взаимным. Нет. Никто не нужен. Ничего не нужно. Ничего кроме спокойствия. А спокойствие нарушили.
В ответ этим мыслям Хальпарен почти скривился.
Непонятно ещё что она из себя представляет. Девочка-девочка. Сколько это ей? Выглядит больно молодо. Больно вот именно. Что может из себя представлять ребёнок в? Да каком бы то ни было возрасте. Ничего ещё не видела, ничего еще не знает. Много чести думать столько о том, кто и думать еще не научился. Возможно, если бы не разговор с сиаре, читай абсолютная глупость, он бы и не заметил её глаза. Голубые у вактаре. И что? У Ингрид серые были. У абсолютников любые бывают. Эка невидаль. Сказал бы отец. Тьфу, какой отец. Не настолько стар, чтобы отцовскими фразами. Если вот так в пруд смотреть, так и вовсе, больше тридцати не дашь. Тридцати этих конечно никуда и не заберёшь, особенно с колена проклятого. Надо трав выпить.
С другой стороны, прошу понять, что в тот день у него опять болело колено, а потому светлых мыслей о мире ожидал бы только самый верный в мире пес. Не всегда он рассуждал так мрачно. Пруд помнил и редкие улыбки, когда навьи приносили ему на порог избушки охапки черемши или лепешки камышового хлеба в благодарность за помощь или просто так. А бывало, и когда приходили письма от тех далеких знакомых, кто знал его давно и уважал до сих пор. Помнил, и расцветал новыми светлыми бутонами. Что до сиаре, одно условие держалось крепко уже который век. Он давно ничего не ожидал.
Впрочем, нет. Еще кое-что. Одно чувство, которое все-таки поддавалось пониманию. Пожалуй, стоит назвать это любопытством. Она не испугалась. Не скривилась, даже не удивилась. Скорее.
Хальпарен прищурился, разглядывая мотылька на краю лепестка, попытался подобрать верную мысль.
«Восхитилась»? Будто бы чересчур. Впрочем, все это суета сует. Но действительно, любопытно. Ни его, ни ырку. Мотылек улетел. Ырка. Он и думать о нем забыл. Найдется. Может, кто-то его уже. М-да. Вечером назад. Константин просил помочь. Совсем устал.
***
Когда он вернулся в Братство, в коридорах повисла приятная тишина. Никого. Кроме, разве что сторож, кажется, где-то на главном входе щелкал замок. Оно и к лучшему, работать не помешают.
Константин оставил записку с делами. Для начала: рунные заготовки – маленькие бруски дерева или камешки с нанесенным рисунком. Сделать, разложить, пересчитать, заполнить документы.
Писал он всегда пером, не нравились ему ручки. Удобно, но неинтересно. Подчерк будто бы совсем другой, некрасивый сразу.
Не все камни и деревяшки подходили для рун, даже из тех, что подмастерья уже отобрали. Опытный глаз магистра все-таки лучше отбирал подходящие. Те, где струнной энергии накопилось достаточно. Потом наносился рисунок. В будущем их, к примеру, удобно активировать разом по нескольку штук, вместо того, чтобы чертить каждую отдельно.
Дела шли быстро. Он в свое время не один ящик такими наполнил. Femton, sexton
. Тут Хальпарен приостановился, прислушался. Шум какой-то? Сторож наверняка. Двери нормально закрыть ему не судьба. Без стука.
Sjutton, arton
, позвонить в аптеку, надо еще. Опять удары. Нет, в самом деле, чем нужно болеть, чтобы так стучать? Выйти, что ли? И без того противным считают. В аптеку значит.
Последний камешек улегся в шкатулку. Хальпарен провел кончиком пальца по краю, пересчитывая заново. Вот и стихло все. Аптеку. Тьфу ты! Какую аптеку? Это, sjukhus
, больницу или как ее, у них кровь.
Крышка плотно защелкнулась, выпустив напоследок маленькое облачко искристой пыли. Сверху налип листок с пометкой. Теперь оставалось только дописать.
За стеной послышался далекий неуверенный оклик.
Не разобрал. Птицы?
На бумагу слетела чернильная капля.
Что-то неладно.
Он отложил перо, вышел в коридор.
Никого. Один шум. Кажется, около библиотеки. Или Смотровой?
Визг. Хальпарен стянул плащ с двери, на ходу набрасывая его на плечи. Нехорошее предчувствие тонкой ниточкой тянуло во тьму.
Обходным будет быстрее. Через кабинет Елисея.
Грохот. Звон. Дикий крик.
Толкнул дверь. Ырка. Девушка. Секунда. Резкий жест. Вспышка руны дагаз. Следом щит. Он на коленях, а у груди копна черных кудрей.
И вновь этот вереск. Шампунь с ним, похоже. На этот раз не пугал. Подготовишка – «Ли-ли, на второй слог ударение…», чуть повернула голову. Узнала его голос. Вздохнула. Сердечко трепетало крохотным мотыльком. Ну, тише-тише, вот уже и нет никого.
Руну дагаз он хорошо подобрал, ырки огня боятся, да и просто свет не жалуют. Рисовать, разве что, долго, но годы практики уже набили ему руку. Набили и отбили. Потом прошла короткая процедура обнуления. Жаль таких выскочек, если честно. Их едва ли удается вылечить, только так, вытаскивать энергию струн и возвращать листам. Он встал, подал Лили руку и, тенью обогнув осколочные горы на полу, вывел в коридор. Тот походил теперь на жертву революционеров. Хальпарен незаметно мотнул головой. О другом лучше подумать.
Вот нехорошо получилось так, за талию. Не тактично. А как иначе? Не за локоть же, так и вывернуть, а то и, простите, оторвать. Спросить бы кого, как стоит, да некого. Главное – не пострадала. И все-таки труп.
– М-мастер? – тихонько позвала Лили, глянув на него снизу-вверх. Вздернутый носик блестел от нервных слез. – Там сторож у-умер.
Да неужели? Завидую, от всей души завидую. Не ему за собой останки оттирать.
Он что-то ответил. Вроде бы даже красиво вышло. Не то что бы ему так уж пекло покрасоваться перед спасенной принцессой, конечно. Это так, привычка и природное остроумие. Не более. Мы-то понимаем.
Впереди свет надрывали силуэты. Чуть дальше на ступенях стоял Азар. Хальпарен встретился с ним взглядом. Что-то ему эта сцена напоминает. Так хорошо напоминает, аж тошнит.
Началась болтовня. А уже не просто тошнило, но и в груди жутко потянуло. Сердце опять или что? И все болтают и болтают, сколько можно? И болтают главное всякую чепуху. Возможно отвечал он не слишком вежливо, но жалеть об этом получалось плохо. Ну какое, скажите на милость, обострение в мае, в самом деле? Кого теперь в мастера набирают, а главное, кого они потом учить собрались? Тех, кто потом ырку обнулить не в состоянии?
Хотя бы Лили все это время стояла молча. Только раз прикрылась ладонью и зевнула. Да. Довольно.
– …предлагаю увести молодых дам…
Она закивала, согласились и другие. Потом дала Кате себя обнять, помахала ей вслед. А затем вновь глянула на него. Вроде бы что-то сказать хотела. Но тут же исчезла – старшие увели. В Братстве остались только он и Анна.
– Ступайте и Вы, – сказал тот.
– Да что ж Вы, магистр, сами тут будете стены мыть? Я бы помогла, сейчас вот Оленьке наберу, а там и еще кого. Быстро управимся.
– Утро вечера мудренее, – прервал Хальпарен, искренне надеясь, что произнес выражение правильно. – Завтра пораньше придете. Было бы неправильно лишать сна тех, кто в нем так нуждается, не правда ли? – а заметив, что с ним все-таки собрались спорить, добавил, склонив голову: – Доброй ночи.
***
Кабинет выглядел странно спокойно, даже нереально. Существовал ли он на само деле? Быть может, все вокруг – лишь сон? Если так, то череда снов. От кошмара к сладкой сказке и по кругу.
Плащ улетел на стол, едва не сбросив на пол чернильницу. Пара бумаг со стопки спланировала на пол. Хальпарен опустился в кресло и уперся локтем в стол, потирая лоб.
Утром придется рассказывать про сторожа. «Мастер, там сторож…». Мастер.
Мастер?!
Хальпарен замер. Просидел так с минуту, а затем с полным отчаянного раскаяния вдохом на «ф-ф-ф» закрыл лицо руками.
Черт подери.
А ведь ей нужен мастер. Скоро будет нужен.
Лес тебя храни.
Примечания
[1]Пятнадцать, шестнадцать (швед.)
[2]Семнадцать, восемнадцать (швед.)
[3] Госпиталь (швед.)
Когда мы все засыпаем, куда мы отправляемся?
Темная ночь. Только девочка в замке не спит. Та в постели под кровом теней тихо книгу читает. Высоко над землёй, в комнате без дверей, с одним только окном. Трудно, конечно, тем, кто не видел никогда миров иных, помимо родного, представить спальню её, да и башню, да и реальность в целом, но, подобно тому, как мы всегда упрощали знания до человеческих, доступных пониманию слов, так поступим и теперь, для удобства детей наших, желающих видеть и пруд, и русалку, в нем сидящую. А потому повторим и да не будет более вопросов и размытых линий измерений, не подчиняющихся описаниям. А будет девочка, высоко во тьме, без дверей, но при окне, да с книгою в руках.
Книгу эту дала ей служанка. Обычно принцессе читали только учебники. История уже подходила к концу. Потерянный мальчик вернулся домой. Совсем взрослый, с новыми друзьями и мешком сокровищ за спиной. А главное – целый и невредимый.
"Мать ласково погладила сына по голове" – пишет неизвестный, возможно даже не слишком уважаемый за свои слова, к чему бы это не привело, автор.
Она тянется, осторожно проводит рукой по собственной макушке. Должно быть, приятно.
Хорошо, когда в книгах все понятно объясняют. Вот, как обниматься, до неё пока не очень доходило. Но люди, а иногда даже и зверушки, так делали, когда хотели кого-то успокоить или показать свою любовь. Выходит, это тоже, наверное, очень мило. Непонятно только, почему ей так нельзя. Никогда. Даже если очень надо.
Коленка очень болела. От боли все дрожало, сами собой наворачивались слезы. Она подняла глаза, хотела пожаловаться родителям, но поджала губы – на лицах рябило раздражение.
– Уведите.
Потом были только спины, удаляющиеся прочь.
Подошли учителя. Помогли встать, оправили платье. Ничего не произошло.
Плакать – неправильно. Взрослые не любят.
Стук. За долю секунды книга оказывается внутри подушки, а глаза плотно закрыты. Раз. Раз-ДВА-три, раз, два, три. Поваренок! Путь свободен – все ушли на всенощную службу. Пора бежать.
Заткнув подушку с книгой внутри за пояс, она тихонько соскальзывает с постели и, держась стены, пробегает к окну. Решетка на нем довольно узкая, но ей удается протиснуться и повиснуть снаружи. Резкий, колючий ветер бьет в бок, оттягивая сорочку. Внутри что-то шевелиться, но светиться сейчас ни в коем случае нельзя. Длинные темные волосы спасают ее от лишних глаз, а кожа почти сливается с белым камнем башни. Края тени от крыши как раз касаются кончиков чулок. Никто не заметит. Никто не узнает.
Балкон внизу чуть шире. Можно спрыгнуть, а можно промахнуться и полететь вниз. Падать не страшно, к боли она привыкла. Страшно будет позже, когда придется объяснять учителям причину каждого перелома, как происхождение каждой монеты в казне. Лучше сразу умереть. Может, тогда ругать не станут?
Вниз смотреть нельзя. Она и не пытается. Наоборот, жмурит глаза. Это быстро. Как вспышка костра, как выстрел, как взмах, как хлесткий щелчок. И.
На миг захватывает дух, а затем колени, руки и слегка подбородок бьются об пол. Зубы больно стучат друг о друга. Подушка немного выручает. Хоть бы не вышло лишних ран. Утром можно упасть с постели или по дороге куда-нибудь, на всякий случай. Кружится голова, но сейчас нет времени.
Секунда – и она на площадке. Лестница изящным танцем нисходит в большой холл. Со стены глядит портрет. Там нарисован папа. Ну, то есть, конечно, сказать "папа" так просто нельзя. Он король. Как-то раз забылась. Она тогда сшила игрушку.
– Пап, смотри!
Стража свела оружие.
Он закрыл глаза, сжимая губы. Учитель обернулся к ней.
– Как правильно говорить? – напомнил он. Та опустила голову.
– Ваше благоразумие, – тихо поправилась она, уводя игрушку за спину. Советник посмотрел на неё.
– Вы собирались что-то сказать? – уточнил он.
– Нет, – шепнула она, – просто. Просто так.
Он кивнул учителю. Тот увёл её.
– Леди не стоит говорить просто так. Человеку в принципе, не стоит говорить слишком много.
Тогда она просто немножко застеснялась, что папе неинтересно посмотреть на игрушку. Не очень хорошую, кривую, лохматую от ниток, но все-таки настоящую, сшитую, где-то даже, как ей показалось, забавную. Она бы даже с удовольствием подарила ее. Но папе почему-то не понравилось. Учитель объяснил, что это правильно, ведь взрослым не важны игрушки. А потом, вечером, спросил:
– Король пожелал узнать откуда вы набрались таких слов?
– Что Вы имеете ввиду?
– Кто вам рассказал про слово папа. Мы не преподавали Вам ничего подобного.
Это был сын одной из служанок. Она услышала раньше у него, подумала, что так можно, но ей забыли сказать.
Мальчика казнили. Это почему-то считалось правильным.
Осторожно оглядываясь, на носочках пробегает она к новому ряду ступеней и, вскочив на перила, скользит ниже. Вообще-то, правильно, конечно, идти пешком, но сейчас её никто не видит, даже Бог Струн, если верить писаниям, а неверие приравнивалось к вещам незаконным, спит. Спускается прямо в подвалы, которые обычно старалась избегать – слишком страшные звуки доносились оттуда.
Сейчас ей надо на кухню, в коморку за одним из буфетов, где лежат фартуки, колпаки, маски. Там её ждут.
Она невольно, но слабо и сжато, будто кто-то все-таки может это увидеть, улыбается. «Ждут» – хорошее слово. Приятное. И служанка эта очень хорошая. Не боится ее, не ругает, не гонит и не отворачивается сама. Той будто все равно, есть у принцессы чудище внутри или нет. Та всегда рада видеть ее, а когда получается, готова и угостить чем-то вкусным, будь то горячий и прямо-таки мокрый от масла хлеб с солью или сушенные ломти овощей при мысли о которых собираются слюнки. Та всегда разрешала и смеяться, и плакать, и сидеть на полу, и бегать, и болтать ерунду, и даже играть с привезенными для ужина зверушками. Забавные, лупоглазые и большеротые существа с любопытством нюхали ладони, кувыркались по столу, шлепаясь на пол, чем еще больше веселили. Жаль только, что жить у них выходило не дольше пары часов до ужина. И все же то было ее любимое место. Там всегда, в отличии от башни, было тепло и светло. Жаль только, что тревожно. Ничего еще, когда наказывали бы одну ее, но другим всегда везло на казнь, если не хуже.
Нельзя ей туда ходить. Никуда нельзя. Она опасная. Для всех, для королевства, для родителей, да и для себя. Маленькое чудище, не пойми, зачем рожденное и кому нужное. Чудище маленькое, а проблема большая.
Вот и последний поворот. Улыбка становиться смелее. Хочется даже подпрыгнуть от радости предвкушения. Но кое-что заставляет приостановиться.
Дверь открыта. На полу тянется половик жаркого света. Прямо посреди него, точно жженое пятно чернеет выпавший ключ. Почуяв недоброе, она поджимает губы, осторожно поднимает его, но тут замирает снова.
Голоса. Грубые, расчетливые, строгие и многочисленные. А между ними мольба. Робкая мольба, плачущая мольба, надрывная мольба, шепчущая и воющая. А главное – знакомая.
Вдали видны тени. Много теней. Сердце, кажется, срывается с вен и летит куда-то далеко, обливаясь жгучей кровью. В носу щиплет. Нет. Нет-нет-нет!
Беззвучный выдох, почти в себя. Спокойно. Сглатывая и сжимая сальную рукоять ключа, как маленькое оружие, она тихо, точно невесомое насекомое, на носочках крадется ближе.
Может, это не то. Может, это шутка поваров. Может, кто-то напился и теперь гуляет тут, пока.
Снова голос. Она вжимается в горбы булыжника. Хочется ругаться, но трудно подобрать слова. Смотреть не хочется, но трудно отвести взгляд.
У камина, остроконечной полосой перекрывая свет, стоит советник. Солдаты хрустят сапогами по осколкам посуды. Служанка на полу.
Что-то спрашивают. Что-то отвечают. Она не слышит. В ушах точно вату жгут. А внутри и вовсе.
Говорят, проклинать – нехорошо. Желать зла и мучительной смерти – неправильно. Мечтать о том, как кого-то долго и жутко наказывают за то, что они сделали – нельзя.
Она сжимает зубы. Ногти неслышно царапают металл.
А это хорошо? Это правильно? Можно?! Можно по-вашему?!!
Она ничего не делает. Ничего не может. Ничего не может, а так хочет. А советник все говорит и говорит. А потом ждет. А потом снова говорит. Складывает короткий свиток. Смотрит на солдата, а тот с издевательской ухмылкой поддевает служанку за шиворот и острой пикой протыкает ей глазное яблоко, вырывая его прочь.
Жуткий вопль. Ключ вылетает из рук. Кувырком и с блеском он летит прямо на плиты. Звон. Подскакивает. Ещё. С металлическим скрежетом скользит по полу и, врезавшись в промежуток меж камнями, замирает. Замирает ключ. Замирает сердце. Замирают звуки. Только эхо летит вперёд. Касается ушей, заставляет обернутся.
В печи падает уголек. Огонь, плюнув искрами, вспыхивает. Алый свет падает на пустые глазницы. Под ними кровь. А под кровью гримаса. Над ней, выше лица. На них ужас. Внутри жжётся. Скребется и выворачивается. Она вздрагивает, сгоняя голос в голове.
Бежать.
***
Она вскрикнула, свалилась с кровати. Плед запутал её, едва не задушив.
Тишина. Никого. Комната с цветами, огромный свитер на стуле, как неловкий монстр из шкафа, глиняная чашка-мухомор на тумбочке, гирлянда бумажных стрекоз под потолком. Все хорошо.
Она кое-как приподнялась на руках, не в силах поднять взгляд от пола. По потертым полосам паркета поскакали крупные капли. Капли, которые щипали глаза, противно путались в волосах, холодными червями ползли по шее, избивали дрожащие пальцы.
Нет. Не хорошо.
Это все глупый ырка. Глупый, голодный до крови малыш. Он все испортил. Ей ведь почти перестали сниться эти сцены. По крайней мере, каждый день. А теперь опять.
Раздался тихий стук. Она вздрогнула, стала махать руками, чтобы подсушить глаза.
– Ли? – позвал ласковый голос. – Можно войти?
Промычав что-то, та вжалась спиной в стену, подтянула к себе колени и уставилась на них, не смея поднять голову.
Дверь отворилась, впустив Рафаэля.
– Мы услышали шум, – пояснил он, разглядывая комнату с порога. – У тебя все хорошо?
– Да, – после тяжёлой на глоток паузы пискнула она, снова поджимая губы. Такой простой вопрос, а так тянет на слезы.
Рафаэль переступил порог, слегка притворив дверь.
– Плохой сон?
Черные кудри пощекотали колени. Это был не кошмар. Это была её жизнь. Но сказать опекуну хоть что-то мешали годы молчания.
Вот только ему это было и не нужно.
– Иди сюда, – нежно молвил Рафаэль, протянув руки. Лили замотала головой, забиваясь ещё глубже в угол.
– Не любишь обниматься? – спросил он, осторожно подходя. – А как любишь?
Из поджатых губ вырвался рваный всхлип. Она спрятала мокрое лицо в колени. Она не знала. Она ничего не знала.
Едва слышный шелест вздоха тронул пепельные локоны. Рафаэль осторожно подступил ближе и мягким пухом опустился на пол перед диваном. Сложил на него руки, склонил голову и наконец, подумав, полуприлег, рассматривая чернь за окном. Молчание. Где-то вдалеке пышными, бархатными взмахами подметал крыши сонный ветер.
– И звезды слушают меня, лучами радостно играя, – нараспев произнес он. А затем, не отводя от них взгляда, кивнул Лили: – Догадаешься, кто автор?
– Ты?
Тот улыбнулся.
– Поэт был русский. Тезка моего друга. Он много чего написал.
– Ты его знал?
– Мне нравилось, как он говорил о вещах, что не привычно описывать вслух. О чувствах, о тучах, о нас и, – смешок, – о парусах, что ищут бурю.
Тут Рафаэль немного помолчал, прислушиваясь. А, должно быть, уловив, что хотел, опустил взгляд и повел плечом.
– Знаешь, когда мне страшно или грустно, я тоже ухожу искать у мира нечто похожее на то, что твориться на душе. В конце концов, после самой страшной бури наступает самый спокойный штиль. После самого тяжёлого дня приятнее всего лечь в постель. После всего самого темного наступает самое светлое. И так всегда. Бури сменяются на штиль. А штиль на бурю.
– Надоели эти бури, – пробормотала Лили почти самой себе.
– Тьма не так плоха, как кажется. Смотри, – изящный взмах пальцев, – видишь, звёздочки?
Наконец подняв голову, Лили послушно глянула в окно. Сквозь пелену стекла и перистую грязь облаков виднелись два или три сахарных кристалла.
– Красивые.
– Разве были они видны при свете солнца? А ведь кому-то так важно их увидеть. Кому-то так нужно посмотреть на хоть одну звезду, которая изменит всю его жизнь, но, если ему постоянно будет светить солнце, он никогда её и не увидит. Навсегда останется тем, кем был. Мир потеряет гения.
– И все равно "солнце" как ты решил заметафорить, лучше тени.
– А когда солнце летом греет слишком жарко, тебе наверняка понравится тень. Да и без света теней бы попросту не существовало. И в свете есть тень, и в тени есть свет. Всегда есть что-то хорошее в плохом и плохое в хорошем.
Лили тихонько вздохнула. Она много слышала подобное и прежде, но никогда ей не разрешали по-настоящему думать об этом. Рафаэль наконец взглянул на нее.
– Ты ведь и так это знаешь, – усмехнувшись, продолжил он. – Просто иногда забываешь. Главное помнить. Помнить о бурях, о штилях, об их важности и неделимости. Помнить о звездах и тенях. Помнить о том, как они необходимы и о том, что нужно сделать, чтобы их получить. Тогда будет легче. Немного. Но все же.
Плед сполз с плеч и теперь висел на локтях, как маленький ребёнок, что прячется за спину родителя. Лили сидела, закручивая его уголок в тонкий жгутик усерднее, чем когда-либо учила уроки. Усталый, а от того бессмысленно пустой взгляд почти перестал дрожать мокрым серебром. Рафаэль не стал ее касаться, лечить. Сон – лучшее лекарство для нее. Пока что. Пока она не готова. Только сказал напоследок:
– Когда будет грустно – смотри на звезды, на солнце. А, – в тонких пальцах как бы невзначай появился шелковый платок, – если их нет – на себя. Ты ведь тоже солнышко. Пылинки звезд бегут по твоим венам, твои струны полны их света. Помни об этом. Или хоть изредка вспоминай.
Сказал и направился к выходу. Так странно и пусто показалось вдруг. Будто чего-то не хватило.
– Рафаэль?
Он обернулся, мягко придержавшись за ручку. Лили снова натянула плед к подбородку.
– А ты вот… ну… – едва шевеля губами, пролепетала она. – А вот… ты любишь… ну, обниматься?
Улыбка в который раз осветила его лицо.
– Люблю, – кивнул он.
– Даже если не надо?
– Даже если совершенно необязательно.
– И это не плохо?
– По-моему, это просто замечательно.
Все это совершенно не укладывалось у нее в голове. Почему, раз это просто замечательно, ей ничего подобного никогда не разрешали? Зачем запрещать что-то хорошее?
Он ждал. Она выдергивала пух ниток из пледа. Он – совершенно спокоен. Она – частично разбита. Разбита, но еще жива.
– А можно… ну, если можно, конечно, ну, то есть, ну, – начала она, почти покусывая вязанный шов, – … если вот вдруг ты любишь и это не плохо, то может, можно тебя чуть-чуть немножко обнять?
Зубы все-таки впились в петельки. Последняя надежда колкими искрами поджигала на лице смущенный румянец. Спрашивать о таком было непростительно. Но не спросить – еще хуже. Мгновение. И ответ:
– Конечно, солнце.
Удивительный ответ. Ответ, на который она очень надеялась, который долго ждала, но никогда не слышала, а потому не знала, как себя вести дальше. А потому еще сильнее прильнула к стене.
– Только я не очень…
Она замялась. "Знаю"? Какой нормальный человек не знает, как обниматься? "Понимаю?" Хуже. "Умею"?
– У меня не очень хорошо получается.
Рафаэль, кажется, просто не умел не усмехаться.
– Все с опытом, – заметил он.
Она кивнула, опять поджимая губы. Подумала, не слишком осознавая, с чего начать, и протянула руки, как несколько минут назад сделал Рафаэль. Тот вернулся, опустился на колени и наконец обнял.
Лили замерла, едва не съежившись. Затем чуть нахмурилась, размышляя, и тоже положила ладони на спину опекуна. После чего подумала еще – голова опустилась ему на плечо. Так правильно?
Рафаэль бережно погладил черные кудри, собирая тревогу на пальцы, точно трепетные вибрации со струн на флажолетах. Лечить он умел хорошо. В этом была его, если выражаться официально, основная специальность. Лечить, успокаивать, помогать. Умел, но что важнее любил, несмотря на последствия. Усталость кажется сущим пустяком, когда кто-то после чувствует себя лучше.
А так и получалось. Лили уткнулась носом в его локоны. Правильно-неправильно, но очень приятно и, почему-то, немножко смешно. Так бы и сидеть целую вечность.
Но тут спохватилась. Вечность, наверное, нельзя. А сколько можно? Может, хватит?
Она отстранилась, зачем-то кивнула.
– Благодарю.
Тот, оставив руку у нее на плече, заглянул в глаза.
– Точно справишься сама?
Она вновь закивала.
– Если вдруг, – все-таки добавил он, – я буду очень рад тебе помочь, ладно?
А дождавшись новой череды кивков, попросил искать его в соседней комнате и затворил за собой дверь. Лили посмотрела на ладони, на свитер и кружку, на оставленный в одиночестве плед. Обернулась на окно. Туда, откуда ей все еще подмигивала пара-тройка сахарных звезд.
В учебниках говорилось, что все они куда-то летят. Куда? А главное, зачем? Что они оставили на месте взрыва? Что ищут? Может, дом? Как я?
Она свернулась калачиком и натянула плед на макушку. Тепло. Тепло и хорошо. Наконец-то.
Примечания
Название главы – песня «Burry a friend» Billie Eilish
Глава 4
– Нет, ну, ты только посмотри на это!
– Да вижу. Ну, не бесись. Хочешь, пластырем заклеим?
– Да иди ты, – Катя отвернулась и спрятала глаза за ладонь.
– Куда? За пластырем? – уточнила я. Какая все-таки беда, когда у девушки сломался ноготь. Казалось, сверни она шею – страданий выкипело бы меньше. И ладно, если в обычный день, но приспичило же ему треснуть на практике за несколько часов до вечеринки по случаю ночи Ивана Купалы. Которая, конечно, в итоге перейдет в типичные подростковые посиделки с известными неизменными атрибутами, но перспектива испортить чинное начало ущербным маникюром настроения не поднимала. Нужно было срочно исправлять положение и душевное равновесие подруги.
Я порылась в ящиках. На тумбочке выстроились в ряд суперклей, салфетка и лак. Несколько нехитрых манипуляций, проведенных ради аккуратности в основном самой страдалицей по моим инструкциям, и вскоре ноготок спасли, а Армагеддон перенесли на более удачный день. Катя уже научила меня пользоваться липким блеском для губ, который только вчера попался вместе с новым номером детского журнала про фей, помогла замазать щеки и нос красными румянами, приправив это дело белыми крапинками, пародируя шляпку мухомора, и уже подкрашивала ресницы, подпевая голосу Кобейна, когда в домофон позвонили.
– … Приди, весь в грязи, пропитанный известью, таким, каким я хочу, чтоб ты стал. Как раньше, как друг, как старая память
…Да кому там неймется?! – тушь рухнула на стол и покатилась в никуда. Хозяйка побежала открывать. Из прихожей слышалось шуршание пакетов и неразборчивая, но вполне дружелюбная речь.
В следующую минуту в комнату ввалился полноценный пехотный взвод. Часть народа я видела в Братстве, часть узнала по Катиным рассказам. Всё это были наши будущие коллеги и все, к счастью или нет, старше меня минимум на пять лет.
Показался среди них и тот самый Рома – третья по популярности тема разговоров. По сути, ничего примечательного, парень как парень. Ну, высокий, виски выбриты, металлические шарики пирсинга бровь с двух сторон охраняют. Ну, тоже тащится по Нирване – пришел в подписанной футболке. А так, с виду, пыль второй серости. Поздоровался себе со всеми, отдав честь, вальяжно сел на кровать и вклинился в переброску локальными шутками.
Участь самого младшего в компании и приятна, и неудобна одновременно. Из хорошего – вошедшие девушки издали дружное "у-у-уй" и принялись на все лады умиляться. И зачем люди втягивают воздух, видя что-то очаровательное? Из обидного – я не всегда понимала, почему они смеются, о чем говорят и кого упоминают.
Гости принесли колоду карт. Я правил не знала и первые пару партий просто наблюдала. Затем осмелела и присоединилась. Выложив в первую же минуту картонку с большой буквой «Т», чтобы не раздражала, вызвала усталый вздох Кати и продолжила игру под ее контролем.
– Жаль в этом году сократили время, – пожаловалась одна из девушек. – Ничего не успеем.
– Да вообще обнаглели, – согласно закивала другая. – Там весь кайф только пойдет. Давайте вообще ничего проводить не будем, тогда. Смысл?
– Могли и отменить, – заметила самая старшая. – Ситуация в Братстве, сами понимаете. Да тот же майский выскочка. Мне моя мастер уже жаловалась, сколько замять перед семьёй сторожа пришлось.
– Вы реально верите, что там был ырка? – внезапно спросил Рома.
– Елисей мне тело показал, – подал голос кто-то у стены. – Там без вариантов, типа. По опыту знаю.
Этим кем-то оказался худощавый рыжий парень, с самого прихода не проронивший ни слова. Говоря, он натянул потрепанный полосатый свитер до разбитых костяшек и почесал красноватый от веснушек нос, точно добавляя себе уверенности.
– Не, Петь, ну, ты смотри, – упёрся Рома. – Мог и на Хальпарена наткнуться, а тот его и чикнул. Все-таки именно магистр труп нашел. А что там за заклинания такие, что раньше ни на одну муху не срабатывали, неизвестно.
– Мастер ни за что бы не убил его просто так! – возразила я. – И вообще, у тебя нет ни одной улики, чтобы кого-либо обвинять.
– Этот леший на всякое способен, – заметил кто-то под одобрительные смешки.
– Мастер? – поморщился Рома. – С чего это он мастером стал? Ты ж еще не посвященная.
– И что с того?
– Ну, вообще-то мастером можно называть только того, кто тебя учит. Это вроде как узы создает на уровне струн. Ты так хотя бы к Хальпарену лично не обращалась?
– Обращалась. Он меня не поправлял. С чего такое табу на обычное слово?
– Ну ладно, – Рома замялся. – А про слова ты потом поймешь. Малая еще.
– Нам бы уже выдвигаться потиху, – сказала самая старшая из девушек, помахав телефоном. – Кто куда вообще? По машинам, в смысле.
– Петух, мы к тебе, – заявил Рома, проведя пальцем по комнате на слове "мы", отмечая людей. Катя, попав в его компанию, чуть выпрямилась.
– Твой допотопный зверь ещё фурычит? – усмехнулся один из парней. – Смотри, чтоб доехали такой толпой.
– Сказал водитель кобылы! – хмыкнул Петя. – Твоему хваленому Мустангу в полях наших только что пастись. Пошли! – позвал он и, хлопнув себя по коленям, встал.
Места в Тате, как ласково называл ее хозяин, было не то чтобы мало, но явно недостаточно для семерых. Проблему решила Катя, которая, как следует попрепиравшись с Петей, скомандовала мне и ещё одной миниатюрной Сестре сесть на колени ребят постарше, а в случае непредвиденных ситуаций, нырять на пол. Пока мы играли в своеобразный тетрис, Рома на переднем сиденье мучился с радио. Наконец двери захлопнулись. Петя ухватился за руль, придирчиво оглянулся на нас:
– Штраф делим как счёт, пополам, – предупредил тот. Отвернулся и добавил: – Срок в идеале тоже.
Колонки перестали шипеть, музыка пролилась в салон, всплесками вылетая из открытых окон. Как бы ни старались свихнувшиеся китайские шпионы, но испортить нам настроение никак не могли. Солнце, кстати, если и вправду вставало сегодня не там, где надо, то садилось привычно на западе
, просочившись в промежутки между розоватыми зданиями.
Вскоре город остался в зеркалах заднего вида, а после и вовсе растворился в рапсовых полях. Несколько раз мы встречали вторую машину с остатками компании. И каждую такую встречу, я мысленно соревновалась с ними по скорости. Стоило бы попросить Петю вдавить педаль газа поглубже, но сквозь шум ветра, мотора и голосов слышно ничего не было, а подтянутся поближе – невозможно. И так каждая кочка норовила выкинуть меня в окно.
Спустя ещё несколько песен, десяток полей и дюжину тракторов, впереди показалась деревня. Основная дорога уводила прочь от трассы, превращалась в две протоптанные борозды и поднималась на холм к лесу, где стоял наш пункт назначения – одинокий коттедж, огороженный металлическим забором. Мы проехали к нему, припарковались на поляне рядом с другими машинами и вывалились на волю.
– А что с мелкой? – забеспокоился кто-то.
– В мешок и за плечи, – ответила Катя, закатив глаза. – Ща, тут все продумано. Заюш, смотри, – обратилась она ко мне, – короче, мы сейчас все уходим на припудренную часть. Ты пока посиди тут где-нибудь, в машине. Как народ разогреется, кто-нибудь из наших за тобой заскочит, проведет. О’кей? Петь, оставь ей ключи.
– Ага, чё ещё ей оставить? – возмутился тот. – Это, типа, не игрушки. Пусть на улице ждет, не помрёт. И вообще, знаете, чего скажу? Не пустит вас никто с участка. Типа, преподы не тупые, знают, чё мы тут устроить можем.
– Тогда так, – перестроилась Катя, хватая меня за плечо, – посадим ее под забором, где вода начинается, помните, там в прошлом году баламутень ночью выполз, так прутья погнул. Ли в эту дырку сто процентов пролезет. Оставим ее рядом, а потом тихонько заберём с собой. Все. Идите, а я доведу. Лет-с гоу!
Минуту спустя я сидела в траве, представляя себя тигром на охоте. Не по-детски, ясно дело, просто от скуки. Эта девушка уже взрослая, ее даже на вечеринки берут. Пусть и в качестве сюрприза на продолжение банкета.
На таких мероприятиях мне бывать еще не приходилось, но это ничего. Катя все покажет, всему научит, поможет разговориться с людьми и вообще в одиночестве не оставит. Надо же продемонстрировать Роме, как хорошо она ладит с детьми. И заодно услышать от этого самого дитяти восхищение ее взрослостью, читай – крутостью.
Территория отсюда виднелась неплохо. На украшения Братство денег не пожалело. Повсюду развесили гирлянды цветов и лент, небо заслоняли цепи крохотных лампочек. Я пока не особо понимала, для чего людям вообще нужны эти электрические колбы. Вот огонь – другое дело. Живой, трещит приятно и не отключат в самый неподходящий момент. Кострище тут тоже имелось, прямо посреди поляны, но дрова пока не трогали. А вот запах дыма пощипывал ноздри. И не только дыма, но и чего-то жаренного. По берегу и склону холма, где сверкало сапфировым глазом огромное озеро, сновали ребята: таскали ящики с квасом, подключали колонки, проверяли звук. Музыка то разогревала воздух, то затухала, рвалась и скрипела, вызывая недовольные возгласы.
Другие вактаре возились с лохматыми венками: расставляли свечи вдоль ободков, подпаливали, и с должной осторожностью опускали на серебристый шелк лесного зеркала. Капли огненного золота медленно тонули в холодной ртути воды, отплывая все дальше и дальше к пунцовой ленте горизонта.
Катя рассказывала, что плетут их все, даже те, кто не особо понимает смысл действия. А смысл был. Кто-то, конечно, так пытался узнать свою судьбу, посмотреть про суженного и прочий бред. В Братстве же их использовали как защиту. Пламя, мол, струны прогревает, а ароматы трав полезны для листовых, дома которых совпадают с земными водоемами. Вот понюхают мяты раз в год и потом здоровые. Логика, отлитая годами из руды суеверий.
В голову пришла гениальная идея: выловить один и посмотреть, что будет. Или хотя бы проследить, чтобы никакая лягушка магию не утопила. Я потихоньку встала на четвереньки, как самый настоящий кот, отползла к деревьям, а там уже поднялась на ноги. По моим расчетам, до края берега отсюда было всего пару минут пробежки.
Вдруг подошва ступила на что-то мягкое. Я отскочила и уставилась на заросли.
– Ай! Тц! – сказал куст. – С-с-с! Ляха муха, какого ты тут бродишь?
Из листвы показались рыжие вихры, а следом и недовольный Петя.
– А ты чего тут? – ошалела я.
– Какая разница? – Петя осматривал берег. – Иди на место, Котяра скоро припрется.
– Я с тобой хочу. Мне интересно.
– Тебе нельзя, – отмахнулся он. – Ты маленькая. Иди назад, кому сказал.
– Одной по лесу? Мне нельзя. Я маленькая.
Петя скрипнул зубами, фильтруя потоки мата, и, так ничего и не выдав, двинулся в противоположную от озера сторону, глубже в лес. Я вприпрыжку побежала за ним, забыв про венки. Каждый раз проходя мимо особо густых кустов, он останавливался, приподнимал листву палкой и, не найдя сокровищ, снова шел дальше. Допытываться, что именно мы искали было еще бесполезнее, чем ругаться на зависший компьютер – тот хотя бы жужжит в ответ. Ясно, что не туалет – участок выглядел слишком цивилизованным.
Вдруг Петя замер, вглядываясь в заросли. В карих глазах мелькнуло что-то от азарта, что-то от страха, щепотка недоверия и наконец ликующее торжество, спустившееся в довольную улыбку.
Впереди искрился огонек. Деревья и трава вокруг укрылись туманным шелком его света и расступались, оставляя место для поляны. Посреди нее, сквозь кружево папоротника тянулся к небу золотой цветок. Сродни лилии, лепестки которой то вились, загибаясь к стеблю, то стелились по сторонам, он напоминал звезду, готовую исполнить любое желание за возможность освободиться и вернуться домой. Чем ближе воздух подбирался к бутону, тем гуще собиралась дымка, тем ярче она сверкала, укрывая истинную красоту от посторонних.
– Хорошенький, – оценила я. – Как ароматическая свечка.
Петя облизнул губы, воровато стрельнул глазами по сторонам и потянулся в карман.
– Значит вот что, – сказал он, вынимая на свет маленькую бутылочку с чем-то вроде вишневого сока внутри, – ты стоишь тут. Типа, застыла и никуда. Шаг влево, шаг вправо – минус нога, доходит? Чуть что странное или типа того – вали к участку. Вопросы?
– Две штуки, – я подняла указательный и средний пальцы. – Насколько странным должно быть это "типа того" в сравнении с тем, что вы, как вактаре, видите каждый день? К примеру, цветок-лампочка – это единица, а вон та девушка, похожая на лису в платке – троечка?
В следующий момент я уже смотрела не в профиль, а в затылок – так быстро Петя повернул голову. Впереди у деревьев действительно стояло существо. Белое платьице покрывало скрюченное волосатое тельце, длинные мохнатые лапы прижались к груди. Нервно моргая, оно пялилось на нас выпученными белыми глазами над длинным носом, но пока не двигалось с места. Если мне правильно запомнился справочник по мелким выскочкам, это была кикимора домашняя.
– И второй вопрос, – продолжила я, перечеркивая поле перебежками взглядов, – как бежать, если шаг по условию задачи равен вычитанию ноги? И ещё кое-что. Мои кеды нашли на земле хорошую палку. Если надо – могу подарить.
Петя вытащил из второго кармана перочинный ножик, протер лезвие окровавленными пальцами, не отрываясь от милой гостьи нашей скромной вечеринки.
Так как палка даже даром оказалась никому не нужна, я присвоила ее себе. Обхватила двумя руками – оружие было, как и положено всякому оружию, близким по весу к тяжести его предназначения, – и пошла ближе к Пете. Тот что-то шепнул и опустил глаза – выскочка пропала. Кружась и оглядываясь, мы ступали по хрустящему валежнику ближе и ближе к цветку.
В кустах что-то шевельнулось. Петя дернул головой, толкнул меня, замахнулся ножом. Кикимора прыгнула на него, повалив на землю. Я отползла прочь, вернулась на ноги, хватаясь за дерево и бросилась Брату на помощь – вцепилась в платье, потянула назад.
Выскочка ощетинилась, выпустила одну добычу и, извернувшись, бросилась на другую. Я пискнула и пригнулась, уворачиваясь от лап. Петя, все еще лежа на траве, пнул Кикимору под колено. Та споткнулась, упала, едва не задев меня, и взвыла, соскребая когтями валежник. Взвыла и тут же крякнула, обнажив клыки.
– Цветок! – воскликнул Петя, оттаскивая ее за лодыжку.
Кикимора вырвала ступню и ударила ею в конопатое лицо. Вскочила на корточки и пружиной кинулась на Петю. Тот был готов. Кувыркнулся в сторону, замахнулся ножом, целясь в противницу. Она словила его за запястье, надавила, укладывая на спину. Оба покатились по земле. Петя выронил оружие, зато словил кончик шнуровки и, во время очередного поворота накинул ее на лохматую шею. Сунул веревку в зубы, затянул.
– Рви, дура! Кову шкажав? – прорычал он, не глядя на меня. Выскочка продолжала брыкаться и драть траву.
– Ты же ее задушишь! – попыталась вступиться я.
Из ответной реплики получилось вычленить только слова: «быстро» и «мать». Кикимора заверещала и едва не сбросила Петю со спины. Ничего не оставалось кроме как бежать к цветку, сжать пальцами стебель.
И замереть.
Он был теплый. Мало того, в глубине, словно бы из-под корней пробивалась мягкая пульсация как от огромного сердца. Разве растениям положено качать кровь?
Позади снова послышался разъяренный приказ вперемешку с уязвленным тявканьем. Я сжала кулак, зажмурилась и потянула.
Сначала брызнул горячий сок. Потом раздался гул, а следом удар, точно мощный порыв жаркого ветра. Затылок ударился о землю. В глаза посыпались искры.
Вообще-то, я любила огонь. Одна из стихий, на которые можно смотреть вечно, если не забывать подкидывать дров. Он завораживает, манит, но близко не подпустит. Красен, как мак, но пляшут в нем и иные цвета. Да нет, не мак. Папоротник. Лилия. Нет, я его ненавидела, боялась и избегала. Всего одна искра и вскоре смертельное танго кровавых языков охватывает родную страну. Ненавистную страну. Но даже темные реки не возместят пролитых слез. Месть? Нет, ни в коем случае. Всего лишь стечение обстоятельств. Выкинь это из головы. Да, брось в костер. Сожги раз и навсегда. Пусть горит. Гори же, ночь. Гори, гори ярким пламенем. Сожги этот уголь, все до самой последней звёздочки. Оставь только пепел. Да, пепелище не тронь. Позже из него возродиться новый мир. Мир, который мы снова предадим огню, чуть только он окрепнет и встанет на ноги. Ибо ничто не вечно, кроме пламени, сжигающего само себя изнутри. Нет, нельзя давать ему столько свободы. Он убьет все живое, все, ради чего горел и дарил тепло. Убьет мир, где родился и умрет сам. Нельзя уничтожить все под корень. Останется только пустота. Из пустоты нельзя создать новую вселенную. Да, нужно уничтожить. Нужно стереть все, что мешало расти, всколыхнуть пыль и превратить ее в искры вечного огня, чтобы больше не ступать по ошибкам, крови, грязи. Чистый, горячий, светлый путь. Гори. Вейся в алом танце на сером пепле прошлых дней. Гори. Нет, одумайся. Дай щепкам тлеть. Дай дыму дойти до небес, и они услышат. Дым стелется по земле и гарь окутала ее. Что делать? Что я могу сделать?
– Лили! Ли-ли! Подъем!
– Кот, пусти, ты ее душишь.
– Вставай, страна огромная!
– Так, разошлись. Принесите воду.
По векам забегала жирная точка света. Спустя пару усиленных морганий вокруг нее прорезались очертания телефона, пальцев, а следом и лица Константина Сергеевича. На лбу чувствовалось что-то мокрое. По ушам и шее ползали холодные капли, а в горле точно драли овощной теркой. Я кашлянула и сморщилась.
Константин убрал фонарик и велел принести новую тряпку. Рома подал бутылку кваса. Продолжая, как дурочка, хлопать глазами, я села, прислонившись спиной к мягкому ковру на стене, и в растерянности оглядела комнату. Катя прогнала всех посторонних и как раз захлопнула дверь за последним из зевак. Петя бинтовал руку, сидя за кухонным столом, заваленным бумажными стаканчиками, посреди которых покоилась коробка с лекарствами. Рома подсел ко мне на кровать, откручивая крышку. Пара глотков и щеки немного остыли, голос и разум потихоньку возвращались на пост.
– Что…ик! Кхм, – спросила я, прикрыв рот кулаком.
– Ты в обморок ляснулась, – пояснил Рома.
– Что-то пошло не так?
– Все, – буркнул Петя. Перекусил бинт, спрятал кончик повязки и поднял глаза на меня: – Ты хоть загадала что-нибудь?
– А надо было?
– Ясно, – бросил он, закрывая аптечку.
– Вот чего ты сейчас психуешь? – накинулась на него Катя, отжимая новую тряпку. – Сам, главное, накосячил, а теперь огрызается.
– Кот, – перебил Рома, – у тебя опять октябрьская революция под носом.
Катя утерла кровь над губой и встряхнула волосами. Петя, не глядя на нее, подтолкнул аптечку к краю стола.
– Ниче я не психую. Просто надо было, типа, не тупить, а нормально с корнем выдернуть, чтобы он не вспыхнул и суеты не навел. Или тварь эту палкой по башке лупануть, а не стоять, типа, как дура.
Катя хлестнула его тряпкой по спине. Рома подорвался с места.
– Народ-народ! – воззвал он, примирительно вскинув руки. – Товарищи! Мы, беларусы, – мирные люди. Ну, подумаешь, малая не разобралась. Подготовишка как-никак. Что с нее взять? Петро, оторви ваты на благо общества, – попросил Рома, похлопав Брата по плечу. Катя неохотно села. – А что до цветка… Да леший с ним! Его вообще трогать нехорошо. А то бы за ним знаешь какие толпы бегали?
– Леший наш, может, с ним и не будет, – подал голос Константин, отложив телефон, где все это время с кем-то переписывался, – а старшему магистру стоит стебелек привезти на осмотр.
– Мастеру? – скривился Петя. – Константин Сергеевич, можно, типа, не надо? Он опять со мной разговаривать будет.
– Елисей Всеславович – дед страшный, – согласился Рома, закончив колдовать над носом Кати, которая теперь походила на сома с парой коротких ватных усов, – заболтает хуже Баюна. Давайте договоримся как, а? Вы ж наш Брат, все-таки.
– И самый лучший препод, – добавила Катя.
– Да-да, – внесла свой веский вклад в разговор я, все еще баюкая полупустую бутылку.
– Как самый лучший Брат и препод, так и быть промолчу про незаконное приглашение подготовишки. Но, так как ты, Петя, мало того, что наткнулся на выскочку, а еще и упустил ее, то, пусть искать эту мелочь станут вряд ли, Братству придется анализировать что именно привело к ее появлению. И не нужно быть сиаре, чтобы связать это дело с цветком, энергию которого вы так неудачно выпустили впустую.
– Кстати о неудачах, – спросил Рома, – а в деревне кипишь не поднялся, случайно?
– Я тебя умоляю, – фыркнула Катя, поправляя вату. – Если мы заметили только когда у некоторых, вроде меня, давление подскочило, то люди вообще ни сном, ни духом.
– Но если цветок работает, почему за ним никто из местных не пошел? – не поняла я.
– Вот ты бы поверила, что у тебя в лесу под носом растет трава, которая желания исполняет?
– Да.
– Ну, таких меньшинство, – выкрутился он. Закрыл аптечку, поставил на полку и, отряхивая руки о штаны вздохнул: – Ля, это ж теперь убирать все…
– Давайте народ позовем, – предложил Константин и, хлопнув по коленям, встал. – Лили, ты уже с нами?
– Да, но, – уперлась я, прижимая бутылку к груди, – почему тогда никто из вактаре за ним не пошел? Ну, кроме нас?
Константин снял с вешалки кожанку, накинул на плечи.
– Просто у Пети еще со времен подготовки закрепился один недостаток – банальное нежелание изучить базу своего дела. И он не знает, как опасно лишний раз тормошить то, что породил лист. И поэтому я, как самый лучший препод, посоветую ему прийти домой и перед сном полистать «Теорию струн» вместо сказок для разнообразия. Все. Значит, – сказал он, взмахнув ключом от машины, – вы остаетесь под присмотром Анны Юрьевны, а я доставлю наш нелегальный груз производителям. Лили, ты адрес дома знаешь?
Мы ушли, оставив позади недоумевающую толпу. В салоне серого «Шафрана» пахло лавандой, пылью на креслах и пластиком. Из радиоприемника доносился знакомый голос. Азар, кажется, по-свойски звал этого музыканта Луи. Тот пел что-то про солнце и новый шанс
. Слова летели мимо ушей. Очень хотелось спать.
Константин разбудил меня у подъезда, попрощался и проводил взглядом до дверей. Я вызвала лифт, ужаснулась отражению в зеркале, кое-как пригладила кудри. Ожоги могли сойти за продолжение румян, а вот объяснения насчет испачканного комбинезона пока в голову не пришли. Вряд-ли стоило выдавать старшим все подробности прошедшей ночи. Хотя, скорее всего, они и так узнали бы, не от меня, так от коллег. Просто очень уж не хотелось тревожить их по пустякам.
С первыми звуками звонка замок щелкнул, дверь самостоятельно отворилась. В углу у входа в комнату собралась компания, способная привлечь внимание любого с первого взгляда с помощью всего одного участника – бледного полупрозрачного мужчины в парадном, но слегка подгнившем костюме. Призрак парил в полуметре над ковром, руки закованы в кандалы, цепь от которых держала на вид совсем молодая девушка с очень усталым выражением черных глаз. Она беседовала с моими домочадцами, то и дело дергая пленника, когда тот отлетал слишком далеко. Планы на отдых провалились одновременно с унылым звоном металла – гости обратили внимание на новое действующее лицо.
– Душу продаете? – поинтересовалась я.
– Нет, просто показываю.
– Красивая.
– Уж что-что, а ей бы стоило продать, – призрак глядел на неумелую торгашку с долей отвращения. Лесть на построение дружеской атмосферы не сработала. – Так хотя бы увидит мир после смерти.
– Ты у меня сейчас никакой мир не увидишь, – пообещал Азар.
– Но-но! Я не маг какой-нибудь вонючий. Мне положено еще судиться и…
– Не волнуйся. Все будет. Если понадобиться, лично возьму тебя под опеку на ближайшую сотню лет.
– Плохой из тебя опекун, если из-за приключений вашей девчонки вся Правь на ушах стоит. Мне твоя коллега уже нажаловалась.
– Плохие у тебя перспективы на будущее, если вы так поладили, – пришла моя очередь дышать паром. – А такой длинный язык, лучше держать за зубами, а то глядишь, отрежут.
– Товарищи, давайте снизим градус. На улице пока достаточно тепло. Разжигать костры нет никакой необходимости, – заметил Рафаэль.
– Вот и выйди на эту свою улицу, если не нравится.
Прежде, чем кто-либо успел отреагировать, я бросилась к наглецу. В ладонях закололо, голова гудела, в глазах сверкнули огненные искры, свет на секунду потух. Взвизгнула цепь. Рука словно бы прошла сквозь облако ледяного пара, которое тут же полыхнуло белым пламенем и разорвалось пополам. Призрак заорал.
Неведомая сила оттянула меня назад. Пальцы остыли. Гул умолк. Зрение пришло в норму, обрисовав неприятную картину – от души остались только ошметки бесцветного тумана, железо обуглилось. Немой пейзаж дополняли удивленные взгляды старших.
– М-да… Походу, придется его еще дней сорок подождать, – гостья меланхолично скрутила кандалы и кивнула в мою сторону: – А она у вас точно вактаре? Где взяли?
– С улицы, – с выученной невозмутимостью заявила я.
– А струн сколько?
– Пять, – пожал плечами Азар. – Но мы предполагаем абсолютизм. Что? – спросил он, не выдержав переполненный воспоминаниями взгляд. Гостья помахала пальцем:
– Пацана того помнишь? У которого мастер с кем-то из наших сделку заключил случайно. Похожее поведение. Вы бы спросили, мало ли. А то еще кого назад в могилу пнет, души переворошит, макабр будем успокаивать. Нам и так проблем хватает в последнее время.
– Извини.
– Начальство с ним. Засчитаю за выходной. А, может, в следующий раз и вовсе кого другого отправят. Он меня порядком задолбал за вечер. Кстати об этом. Без обид, Рафаэль?
– Не беспокойся. Это просто люди, – ответил он таким тоном, будто весь вечер мы говорили о погоде и этой дурацкой недопотасовки никогда не было. – Спокойной ночи.
«Отлить бы в эту ночь хоть каплю твоего природного спокойствия и, может, даже галактики замрут на мгновение, забыв о суматохе вечного вальса» – так поэтично сложились мои мысли. В ответ на них Азар согласно усмехнулся. Впрочем, тут же опомнился.
– Так, теперь мелкая. А-м. Надо, наверное, какую-то беседу провести или в угол поставить? Ты как считаешь? – спросил он Рафаэля. Тот пожал плечами.
– Только лишние нервы тратить. Не важно, что стряслось, важно чтобы утряслось. Ум на месте, пусть опыта набирается.
– Мне тоже лень, – согласился Азар и махнул мне. – Иди спать, мелочь безопытная. Время недетское.
Примечания
[1] Песня «Come as you are» Nirvana
[2] Песня «Californication» Red Hot Chili Peppers.
[3] Песня «Ride Into The Sun» Lou Reed.
Банда аутсайдеров
– Ты хочешь его красть или нет?
– Я уже ничего не хочу. Я хоч…твою мать!
– Шухер!
Четыре тени бросились прочь.
– Пётр, Роман, Екатерина, Лили, – продиктовал строгий голос. – Аварийную остановку организовали живо.
Кто-то пискнул, послышалось шипение. Рыжий парень вскинул голову к потолку и притормозил, стянув за рубашку чернокудрую девочку. Смуглая девушка постарше попыталась словить его за шиворот, но он вырвался, схватил и её за локоть и постучал себе кулаком по виску.
Последний из бежавших, с выбритыми висками и солдатским фонарём в руках крутанулся на пятках.
– Ольга Дми-итриевна, – как нельзя радостнее протянул он, – добрый вечер! Вы так поздно. Вот есть ещё в Братстве ответственные люди! Заработались, наверно? Может, разойдемся по домам миренько, Вы отдыхать, мы домашку делать? Мы люди все занятые.
– Как это ты здорово придумал, – с недокрученой интонацией восхищения, ни капли которого на лице не проступило, отозвалась та. – Конечно, пойдём. Только давайте-ка сначала в Смотровую заглянем, да посмотрим, как там дела, вдруг ещё какие чертенята лазать повадились?
– О-ольга Дмитриевна… – снова начал Рома, но прикусил язык – длинный серебристый ноготок указал на дверь.
– Шустро, сказала.
Сейчас пора оставить абзац, чтобы описать неудавшихся героев. Рома сжал зубы, неловко зашипев, глянул на друзей и пошёл первым. Думал он о том, как обидно не быть автором сценария. Шаг-шаг-стук-стук. Катя последовала за ним, гадая, заметят ли мастера драную сумку с выпученным боком, которую она так старательно спрятала под повязанной на бедра кофтой. Шаг-шаг-тук-хлоп. За ней, хвостиком поплелись Лили и Петя. Лили мечтала обо всем и сразу, а последний потер веснушчатые россыпи на носу.
– Ты раньше вякнуть не могла? – шикнул он.
– Я вспоминала слово "шухер", – тихонько объяснила Лили, раздумывая, стоит уже обижаться или пока рано. – Не мог нормальное слово придумать?
Тот закатил глаза. Катя ткнула его локтем. Рома оглянулся, состроив гримасу, и кивнул на Ольгу. Та переписывалась в чате мастеров.
– Ну, все, сбегутся сейчас, – буркнул Петя, уже представляя трехчасовое насилие ушей в исполнении своего до смерти милосердного мастера.
Вот на полу засияла синяя полоска отражений парящих за стеной огоньков. Дверь Смотровой распахнулась.
– Магистр! – удивилась Ольга, останавливаясь у порога. – Вы здесь?
– Вечер добрый, – произнес Хальпарен, даже не подняв глаз от книги «Сны и влияние потустороннего». Но вместо шутки о том, что ей все снится, спросил: – Могу полюбопытствовать о цели визита?
Константин, уже практиковавший знания из той книги над тетрадями своих учеников, вздрогнул, покидая аудиенцию с Морфеем.
– Товарищи? – попытался что-то сообразить он, потирая щеку, только что отлепленную от страницы. – Чего вам? Не спится?
– Мастер, магистр, тут такое дело, пустячок чистой воды, – тут же включился Рома. – Понимаете, нам позарез понадобился тот цветок. А чтобы не смущать Братьев и Сестёр в дневное время суток, решили прийти за ним тогда, когда народу в Братстве поменьше.
Врал он складно, говоря практически чистую правду. В общем-то, это и была правда, за исключением пары невероятно важных уточнений, которые к делу будто бы и не относились. Например, того факта, что цветок был нужен именно Пете, а вместо случайности был план, придуманный коллективно в квартире Кати:
– … для дела, – отмахнулся он на вопрос Лили. – Я, типа, ждал этого Купалья сколько, а тут, блин… ай все, короче, забейте.
– Так давайте его украдем, – просто предложила Катя.
– Под покровом ночи! – поддержал Рома.
– Вы дебилы, зачем? – сморщился ему Петя. Но на лице друга уже появилась та самая ухмылка, с которой и начинается все самое интересное.
А также утаены были и несколько незначительных деталей. Например, про то, как Рома уронил Лили, перекидывая ту через забор:
– Держишься? – ответственно уточнил он.
– А? – не услышала она.
– Давай!
Она перевалилась на ту сторону и шлепнулась куда-то в кусты.
– Рома, – с громким шепотом одернула его Катя, – ты сломал нам ребёнка!
– Вернём в магазин! – не уступив в театральности, оправдался тот, уже разматывая веревку.
– Ай, – тихонько прокомментировали из кустов.
Ну и наконец не решился рассказать про то, как собственно цветок был получен:
– А Лили на шухере.
– Это как?
– Скажешь слово "шухер", – содержательно объяснил Петя, в то время как Катя уже кралась вдоль стены, точно так же, как видела в компьютерной игре про шпионов. Даже зависая, будто загружая программу.
Все же остальное было правдой. При том самой чистой. Напоследок в битву вступила Лили, как можно шире раскрыв голубые глазки.
– Мастер, – на этом слове тот слегка опустил веки, прикрыв губы пальцем. Она же продолжила: – Но мы правда не хотели ничего плохого. Просто он очень нужен…
Петя незаметно дёрнул чёрный завиток кудрей, а Рома встрял на помощь:
– Для навьих. Мы обещались. Клятва. По глупости. В камешки проиграли. Но не сложно же? Отдадим цветок кому надо и все, дела как не было. Братству-то он не нужен особо. Уже глянули явно, что хотели?
– А сигнализация у нас в отпуске или я что-то не понял? – все ещё пытаясь соображать, что было, сами понимаете, ошибкой, попытался дознаться Константин.
– Сторож спит. А остальное почему-то не помешало.
Вот здесь и заканчивается наша история, которая даже не начиналась. Повинные и очень, пусть без шляп у носков обуви, сожалеющие стояли у порога. Ольга чистила зубы языком, выжидая приговор. Константин разминал глаза, бегая взглядом по участникам действия. Хальпарен искоса наблюдал за ними. Затем опустил книгу и наконец заговорил:
– Вы прекрасно исполнили свою работу, Ольга Дмитриевна, однако волноваться не стоит. Ради общего спокойствия, смею предложить выделить на завтра выходной от камланий с амулетами для одних и практик для других. Вопросы с навьими и листами оставьте на моих плечах. А пока, будьте так любезны, вернуть экземпляр на положенное место. После можете быть свободны, благодарю.
Ольга вытянула руку перед Катей. Та, собрав губы трубочкой и вскинув брови, чтобы казаться невозмутимой и одновременно возмущенной до жути, встряхнула волосами, вынула из сумки сверток в форме небольшой банки, и вернула. Под стук каблуков сверток тут же покинул Смотровую.
Петя потер шею.
– Магистр, – позвал он, – Вы, типа, это, насчёт навьих, типа, не беспокойтесь. Мы так, ну, типа, сами, как-нибудь.
Тот не без игривости, заметной только тем, кто знал его не первый век, дёрнул уголком губ.
– Премного благодарен, что соизволили освободить меня от лишних хлопот. Надеюсь, в будущем и пленять не придётся.
– От души, Брат, – накинул еще искренности в беседу Константин. – Правда, tacks?mycket
.
Хальпарен все-таки оттянул уголок на этот раз в мягком подобии улыбки и кивнул.
– Доброй ночи.
На коридоре Константин, вышедший проводить детей и заодно немного проверить голову, уже немного подключил сознание к разуму и проанализировал ситуацию. Сделав кое-какие выводы, он постарался быть строгим:
– Чтоб никому, поняли?
Рома сжал губы ниточкой, провел сложенными пальцами вдоль, застегивая невидимую молнию. Остальные покивали.
– И как ты с навьими придумал?
– Ольга бы не прикопалась. А Хальпарена уговорить чуть что проще, сами знаете.
Константин вскинул брови и потянулся в карман, вынул пачку сигарет.
– Сваливали бы поскорей, – посоветовал он, сунув сигарету меж зубов. – Пока ещё кого уговаривать…
– Пётр!
Тот сморщился, как от незамеченной горошинки черного перца в супе, которую не посчастливилось раскусить. За спиной показался Елисей Всеславович.
Казалось, даже голос его был бородат. Причём бородат прямо с того дня, как магистр изволил явиться на свет и произнести свой первый звук. И звуком этим явно было мудрое наставление мамкам и нянькам.
А рядом с ним серой тенью Гавриил. С душой, закрытой на все замки, даже те, которых нет. Одним своим присутствием, заставлявший всех постыдиться присутствия собственного, ведь присутствовать следует так, как положено, а всем – вовсе не положено.
Иными словами, самый приятный дуэт стоял прямо перед ними, призывая желание поискать форточку. И выйти в нее подобру-поздорову.
– Вот какие-нынче-то дети пошли, ты мне скажи. Коли надобно на заре куда явиться, так то мы брезгуем, сил не найти, а как впотьмах шастать, так хлебом их, неслухов не корми. И дома же им неймётся.
Ещё один факт о Гаврииле – он не любил отклоняться от плана. А обсуждать неразумное поколение он не планировал. Планировал он сказать следующее:
– Ты услышал. Мы будем ожидать.
И с этими словами исчез.
Елисей Всеславович указал рукой на место, где только что стоял старший с готовностью поучать всех и все, пока не останется в этом мире недалеких. Или не останется никого вовсе.
– Вот, полюбуйтесь, как у союзников наших что ни день, а работа все кипит, закипает, идёт и спорится без сучка, без задоринки: скажут – сделают, прикажут – ожидают. Вот и держится наш мир на оси, не валится, а коли валится, так подымается, а коли и долго подымается, так и крутится все ж таки, вертится. А все почему? Порядок есть у них, порядок, закон, послушание. А у нас что? Птица, рыба, борщ – вот тебе. Думали мы, вот прислушаемся к молодым, вольностей дадим, дыхание второе Братствам дадим. Так нет же, задыхается. Не правление, а самоуправство, да к тому ж у каждого свой царь из головы да повыходит и на остальных поглядывает – как повадится один ночами лазать, куда ни попадя, другой за ним следом уже гонится.
Петя, наученный привычкой, молча смотрел в пол, не смея саботировать новый поток мысли своего мастера. Только на последних словах едва сдержался, чтобы не переглянуться с девочками. Остальные же следовали его примеру, сдерживаясь уже от того, чтобы не начать нетерпеливо ерзать, покачиваться или вздыхать. Но вдруг им на помощь в дверях, заслоняя свет полной луны показался Хальпарен.
– Магистр, разрешите обратиться.
– Чего тебе надобно? – нехотя поинтересовался старче.
– Поступил вопрос по поводу практика, наложившего заклятие на топор.
– Важное что?
– Практик – парень с третьего курса Ордена. Теперь вэкст. Силы получил посредством мутации струн из-за пагубного влияния листовой дыры в районе дачного дома. Наложил случайно, планировал провести ритуал на своем псе, пытался вылечить. В проступке сознался сам. Орден постановил высшую меру наказания. Я предложил дождаться вашего решения.
– Ну и дарма! Пусть делают, что положено. Негоже нам нос сувать во всякую щель.
– Елисей Всеславович! – внезапно забеспокоился Рома. – Подождите! Это ж наш знакомый. Мы ж с ним еще травы летом собирали. На чай.
– Это который щенка того подобрал себе? – вспомнила Катя. – Которого на дороге сбили.
– Силы можно отобрать, – заметил Константин. – Я позвоню дяде, он мог бы провести операцию на струнах…
Посторонним могло бы показаться, что они обмениваются случайными фразами. Но внутри каждого из посвященных складывалась полноценная и очень неприятная картинка.
– Способности мага можно развить и обернуть в нашу пользу, – сменил курс Хальпарен. Но Елисея ни одна из дорог не интересовала.
– Нечего мне магов лишних разводить. Не овощи сажаете, тут счёт на жизни человеческие и на мир наш с Правью идёт. Сказано было им снизить волнения у людей, значит помочь нужно. Вот расплодятся чародеи, вы что делать с ними станете? Школы им отдельные строить, в собрания, союзы собирать, а то и в страну новую? Общество слоить, законы перемалевывать, науку перекраивать? Надо вам оно? Когда Братство да Орден собирали, знаете сколько трудов положено было, чтобы только свет наш подстроить да подготовить. Не знаете, вам лишь бы просто все да по-хорошему. А не выйдет хорошо пока как надо не будет налажено. А уж дядьку твоего, Костенька, и вовсе на самый крайний случай тревожить следует. Тебе все игрушки, просто все, тут один помог, тут другой прикрыл. А о последствиях… да, что я тебе сейчас говорить-то уже буду. Который год тебе уже твержу, как матами на Домового. У меня нынче часу пустого нет. Старшим подмога требуется, в Прави струны подлатать. Меня не будет долго, может статься, а вы тут со своими дурнями желторотыми. Да из-за его игр людей чуть не сгрызли, а вам лишь бы плакаться.
– Это несправедливо! – воскликнула Лили. – Он же хотел, как лучше!
– Ты, внучка… – начал было Елисей, но тут его прервал Хальпарен.
– Магистр, не могли бы мы продолжить нашу беседу в Смотровой? Детям следовало бы возвращаться домой. В такое время даже молодой разум за словами не следит.
– Я проведу, – помог ему Константин и, словно утка-мама, собрав всю четверку перед собой поспешил спасти их от жизненного опыта.
***
Отпустив их к лестнице, он было побрел назад. Однако возвратиться в кабинет просто так не смог – в коридоре хранилища его остановил странный звук.
Кто-то пел. Если, конечно, восторженный ор во всю глотку можно назвать пением. Впрочем, громкость истового веселья помогала различить слова.
Не покидай людей, постыдная мечта!
А дальше текста я не помню ни черта.
И после бала мастер хочет на покой.
А я устало съем еще блинов с икрой…
На блины с икрой Константин как раз и подошел. Подошел и встал как лист перед травой.
– Что за…
В банке на месте скрюченного гербария золотисто-алой лилии покачивалось существо. На тонком тельце стебля выросла голова, из которой точно экстравагантная причёска взъерошенного панка торчали алые лепестки. Узкие, как два надреза кровавые глазки ничем не отличались от такого же тонкого рта и задорно глядели на вактаре, двоясь в отражениях на стекле. Руками ему служили лепестки, которыми тот помахивал, то ли разгоняя воздух, то ли помогая себе петь, то ли пытаясь парить.
– Блины! – радостно пояснило оно. – Хорошее блюдо для тризны. Помянуть, сам знаешь. У тебя есть блины?
– У него есть вопросы, – Хальпарен появился позади так же внимательно, но безо всякого удивления или интереса разглядывая существо.
– На все ответы должны быть вопросы, – согласился сам с собой цветок и тут же встрепенулся: – А пиво у вас есть? Покой с пивом, что странно, не рифмуется, а я тут вяну, между прочим.
– Что вы делаете? – прищурилась проходившая мимо Ольга.
– Между прочим – вяну, – повторил цветок. – Из прочего: парю, пою, хочу пить. И блинов. Со сме-та-ной.
– С икрой, – поправил Константин.
– Кому говорю – не рифмуется!
– Он живой?! – Ольга выглядела растеряннее некуда.
– Он живой?! – пропищал цветок, в притворном ужасе встряхнув листьями.
Почуяв очередной свист закипающей драмы, Хальпарен двинулся прямо к шкафу.
– Предоставьте это мне.
– Предоставьте это мне, – аристократично выпрямив стебель, повторил цветок с неприкрытым шведским акцентом. За что, а может и за все остальное в прошлом или будущем, его сию минуту прикрыли плащом и вынесли прочь.
***
Дети пнули дверь и высыпались на улицу. Мокрый от недавнего дождя асфальт неуклюже чмокал под подошвами.
– Старый маразматик! – выдавила Катя, встряхнув волосами.
– Можно пойти в Орден, – спрыгивая по ступенькам на одной ноге, предложила Лили.
– Не успеем, – отозвался Рома. – Да и не пустят. Можно и позвонить кому из знакомых там, а смысла по нулям. Мы – шпана мелкорезанная, не услышат.
– То есть тебе не хватило? – резонно поинтересовался у него Петя.
Тот закинул голову наверх, вглядываясь в бесконечную тьму, и втянул воздуха.
– Нет, не хватило. Мне вообще, понимаешь, жизни! Жизни не хватает! Всё такое пустое, черствое, тусклое, – говоря он шаркал ногой по попадавшимся лужам на каждое слово, раскрашивая асфальт мокрыми пятнами – Ничего интересного не осталось! Прах.
Катя шла рядом, сжимая ремень сумки.
– Мы все изменим, – сказала она. – Вот увидишь.
– Красиво говоришь, сказал глухонемой слепому на «Посмотрим». Что мы изменим?
Ответил и тут же оказался обрызганным по колено
– Э-а! – ошалело вскрикнул он, отскакивая в сторону. – За что?!
– За то, что дурак, – как ни в чем не бывало отозвалась Лили, покачиваясь на носках. – Ещё раз скажешь так – утоплю в луже, будешь до весны лежать, а потом тебя найдёт медведь и съест.
– Поддерживаю, – сказала Катя. – Так и надо.
– Э! – обалдел Петя. – Мадамы, вы але? Ром, давай того отсюда, а?
Но тот только махнул головой.
– Пойдемте. Я бы поел. От твоих конфет, Ли, одни воспоминания.
Следующие полчаса они пытались найти круглосуточный магазин. Потом долго бродили между рядами, пялясь на гудящие холодильники, точно на произведения искусства в Эрмитаже.
– И что им там обсуждать? – самой себе возмущалась Катя, лишь бы хоть чему-то возмутиться.
– Планы на будущее, – объяснил Рома, лишь бы хоть что-то кому-то объяснить. – Может Хальпарен его в чем-то убедит. Его самого лорги слушать не станут, а вот Елисея может быть.
– А кто такие эти лорги? – Лили с разбегу проскользила мимо них по плитке. Не удержалась, шлепнулась.
– Союзники наши, – продолжил объяснять Рома, протягивая руку. – Инквизиция. Ловят и уничтожают навьих. Выскочку через четыре месяца уже руны не берут, струны у него твердеют, потом он навьим считается. Ну и вот его либо в Навь, либо к этим на зачистку, – вернув подругу на ноги, он снова заинтересовался холодильником. – Сырок что ли взять?
– И зачем только они их уничтожают? – пробормотала Лили, разглядывая разноцветный отряд молочных коктейлей с персонажами мультиков.
– Ну, – включился Петя, возвращаясь с бутылкой фруктового пива, – типа, струнной энергией они пользоваться не умеют, типа, как мы, да и вообще, типа, магию всю такую в шею гонят, да и навьих тоже, так что лешего этого нашего, типа, сильно слушать не будут, хотя он, типа, авторитет какой-то заслужил… не знаю короче, не лезу. Ну, короче они, типа, работают со своими вещами. Так, типа, под рукой что есть.
– Соль, иконы и вода выпрут нечисть навсегда, – поддержал, взмахнув зеленой блестящей упаковкой, Рома. Посмотрел на свой трофей, подумал. – Не, сырок все-таки не хочу.
– Я спросила не чем, а зачем, – Лили поднялась на цыпочки и потянулась. -Можете коктейль достать?
– С ежом? – пачку сунули в корзину. – Ой, зай, не спрашивай. Я тоже такая спросила одного чела, ну, говорю короче, смысл вот от их работы, а он такой: «Странно знать, что ты можешь убить какую-то дрянь и не убивать ее».
– Странно вредить, когда ты можешь этого не делать. Зачем давать людям знание о существах, которых они не могут принять?
– Но им дали, значит так нужно.
– Это что ж вы за книжку-то обсуждаете такую? – умильно спросил старческий голос позади.
В пяти шагах от них, пряча в целлофановый пакет пачку соли стояла закутанная в алый шерстяной платок старушка с корявой тростью на опору.
– Фэнтэзи, бабушка, – успокоила Катя, – фэнтэзи.
– От любит молодежь страхи всякие, – покачала головой та и прошла вперед, прихрамывая.
Продавщица усталым взглядом оскорбила всю корзину, молча прокляла каждого из покупателей и указала на отсутствие взрослых.
– Я взрослая, – обиделась Лили.
– Восемнадцать есть?
– Нет, – честно ответила она, а когда Рома болезненно зажмурился, пояснила: – Мне много. А восемнадцати нет.
Петя молча показал водительское удостоверение.
Еще минута – желтый свет черканули четыре тени. Ступени у спуска в парк оккупировали. Колонки магазина захрипели новую песню. Бутылки зашипели. Душный аромат мокрого асфальта перебила химическая фруктовость.
– Дай попробовать, – Лили наблюдала за пузырьками, точно за медузами в аквариуме. Но Петя отмахнулся.
– Пей свой коктейль.
– Ах так?! И вот какое общество вы собираетесь строить, если даже Сестре глоток опыта не даете, просто потому что она кажется младше? О каких переменах говорить если даже наше поколение… – в следующую секунду она замолкла – бутылка оказалась у нее, на удивление, в руках. – Вот так бы сразу.
– Так мы ж тебе, типа, не просто так не даем, – заметил Петя, подобрев от протянутой навстречу пачки молочного коктейля. Лили же, глотнув, сморщилась.
– Хуже только жизнь. Дайте свои, эти красивее.
– Зай, крепкий, – предупредила Катя, поправляя смазавшуюся помаду кончиком ногтя. – Выдохни в сторону.
– Спаиваем ребенка, – покачал головой Рома.
Лили отпила и у него, пожевала язык и прижала кулак к губам. Затем убрала руку и облокотилась на бетонные перила с таким выражением, будто давно познала эту жизнь и в руках у нее не молочный коктейль, а полупустая фляга егермейстера или чего-то еще жутко серьезного.
Минута тишины на тридцать шесть секунд. Раз-два-три.
– Я не ребенок, – повторила она странным тоном крутой девушки из боевиков. Погрызла трубочку и добавила: – Мне много лет. Просто восемнадцати нет.
– Взрослость это не про цифру в паспорте, – Петя решил соревноваться за место эпичного героя с кобурой на поясе. – Это про то, как ты себя ведешь, про долг хоть какой-то.
– Какие у тебя там долги? – со скептичной и даже высокомерной насмешкой встряла Катя.
– Ой, посмотрите, блин, много она понимает. Та ля, за мелочь хотя бы. Типа, еще домой нести ее потом вместе с этой, блин, ответственностью перед опекунами. А вам лишь бы поржать.
– А ты в свои восемнадцать сильно преисполнился.
– Я в твои шестнадцать уже понимал, что нечего лезть куда не надо. Типа, мастера вообще, жизнью за каждый наш проступок рискуют. Магистры и вообще, типа, вообще. И если говорят, блин, значит что-то знают.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71510479?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Милана Абрамович
Тип: электронная книга
Жанр: Русское фэнтези
Язык: на русском языке
Издательство: Автор
Дата публикации: 07.01.2025
Отзывы: Пока нет Добавить отзыв
О книге: Девочка из иной реальности сбегает на планету Земля в поисках спокойной жизни. Но, как известно, судьба – та ещё насмешница.