Главная страница | Книги о приключениях | Вольные: цена свободы

Вольные: цена свободы
Анжелика Николаевна Галецкая
Смерть Сиятельной оставила мир без путеводной звезды, а ее жрецов – на распутье: открыть людям правду и потерять власть или оставить все как есть. Молодой служитель церкви Шиан и девушка Милиа, сбежавшая от мужа-тирана – два потерянных человека, вынуждены объединить свои силы в борьбе против тьмы.
В то время как она подбирается ближе, а единственный, кто еще может спасти мир, скрывается, опасаясь за свою жизнь, герои должны столкнуться не только с внешними врагами, но и с собственными демонами.

Анжелика Галецкая
Вольные: цена свободы

Пролог
А в чьих сердцах искоренят любовь
да проснется ненависть.
(Книга Хора, Послание девятое)

Он опоздал.
Осознание этого возникло даже не от той тишины, что повисла здесь – густой, мертвой, а от чувства… Отвратительного чувства неизбежности, которое появилось задолго до того.
И он ничего не предпринял, даже догадываясь… Нет, зная о том, что грядет. До последнего не верил? Надеялся?
Или просто-напросто боялся?
– Ты опоздал.
Маар восседал, безмятежно болтая ногой, на толстой ветви усыпанного нежно-розовыми цветами древа канаго и поедая его плод. Сок – рубиновый, благоухающий, из которого по поверьям людей Праотец Дэон сотворил кровь – стекал по руке и капал вниз.
Кап-кап… На лицо Тэли, лежавшей на пушистом ковре мха. Прямо в широко распахнутые медово-золотистые глаза.
– Ну, что же ты молчишь, братец? – протянул Маар, слизнул с ладони сок и, отшвырнув огрызок, спрыгнул с дерева.
Бежать. Нужно было бежать. Вот только куда, если ты заперт с этим полоумным в одном мире и он может найти лишь по одному всплеску божественной силы? Брат лениво, не спеша, направился к нему, прекрасно понимая, что тому некуда деваться. Разве что…
Виар метнулся к распростертому телу под насмешливым взглядом Маара.
– Решил попрощаться с сестренкой перед смертью? – хищно оскалился тот, обернувшись.
Кончики пальцев закололо. В последний раз. Виар сорвал подвеску с шеи Тэли и… исчез.

Глава 1
И создал Праотец мир. И сотворил в нем людей.
И воспылал бог Маар – сын Дэона, ненавистью к
людям. И вскрыл нарыв на теле мира, хранивший
в себе грехи и пороки, всю грязь человеческих душ.
И, как гной истекает из раны, так и из разлома
исторглось чистейшее зло. Пал мир. Прогневался
Дэон и, запечатав источник, наказал Маару
охранять место до окончания времен. И ушел
Праотец, опечаленный гибелью своего творения,
призвав на его защиту дочь свою – Сиятельную
Тэли и сына – Виара, Бога Хаоса.
(Писание, глава первая)

Шиан спешил на собор. Покаянный час затянулся – желающих очистить души перед празднованием осеннего Сияния оказалось больше обычного. Да оно и понятно: кто же хочет предстать пред лицом Златокудрой Богини погрязшим в грехах, когда она вот-вот начнет источать свет своей благодати?
Жрец старался не зевать слишком уж откровенно, читая молитвы у алтаря, пока вереница верующих медленно двигалась мимо него. Ему было любопытно наблюдать за ними. Кто-то быстро отчитывался перед Пламенем, то ли спеша предоставить место следующему, то ли не считая себя таким уж грешником. Но были и те, кто долго и вдумчиво каялся. И уж совсем редкостью были прихожане, чьи души так сильно томились под гнетом грехов, что, освобождаясь от него, они плакали. О чем они исповедовались Тэли? Оправдывались ли?
На часовой башне, что высилась на противоположной стороне вымощенной светлым камнем площади, пестрой сейчас от нарядной толпы, пробило полдень. Сжав зубы, Шиан прибавил ходу, подтягивая левую ногу и выстукивая по истертому мраморному полу тростью мелкую дробь, едва слышную здесь за гомоном людей внизу.
К счастью, настоятель и сам задерживался, поэтому опоздание его никто не заметил. Он уселся на первом ряду, на скамье из черненого дерева с высокой спинкой, вытер украдкой пот, выступивший крупными каплями на лбу, и осторожно вытянул ноющую ногу перед собой.
Наконец, когда тихий ропот служителей почти пересек грань открытого возмущения, Фанир появился на пороге, но сам не вошел, пропуская кого-то вперед. Верховный жрец. Нутро внезапно ледяными пальцами сжала тревога. Неужели дело в …?
Энелис неспешно прошествовал к кафедре, но садиться не стал, несмотря на преклонный возраст. Шиан отметил его болезненный вид, трясущиеся, побитые старческими пятнами, руки, согбенные плечи. Когда он в последний раз почтил их своим визитом? Год назад? Меньше. И полугода ведь не прошло! Тогда Энелисс Прозорливый выглядел иначе. А сейчас… Словно оплывшая свеча, огарок. Перед ним стоял обыкновенный старик – от прошлого величия не осталось и следа. Прочистив горло и поприветствовав собравшихся, он заговорил:
– Думаю, каждый из присутствующих здесь догадывается о цели моего визита.
Жрец обвел подслеповатым взглядом служителей и с презрением выплюнул:

– Слухи. Они плодятся среди вас, множатся. Подрывая веру, подтачивая, будто гнусные черви!
Шиан напрягся и подался вперед. Ногу прострелила боль. Слухи? Он называет это слухами?
– Распространение ереси, потворство ей будет караться по всей строгости! Я… Я буду пресекать любые лживые поползновения на единство и крепость нашего верующего духа! И лично, – Энелисс закашлялся, утер сухие тонкие губы платком и, отдышавшись, ткнул узловатым пальцем в воздух, – слышите, лично прослежу за тем, чтобы ни одна крупица этой ереси не просочилась за стены храмов.
Шиан гулко сглотнул. Он боялся посмотреть на других служителей, страшился не увидеть в их глазах того, что сейчас чувствовал сам.
Верховный жрец покинул зал, возложив знак благословения на всех, а вперед вышел настоятель. Дальнейший собор прошел обыкновенно. Да Шиан особо и не вслушивался в тихий голос Фанира. Не мог себя заставить. И чуть не пропустил момент, когда народ потянулся к выходу. Он не без труда встал, опираясь на трость, и мельком взглянул на настоятеля у окна, а тот, перехватив его взгляд, поманил к себе.
– Шиан… – Фанир повернулся к нему боком, смахнул рукой пыль с широкого подоконника, поморщился и вытер ее о край белоснежного хитона. – Ты… ты ведь слышал, что сказал Владыка?
Шиан молча кивнул, а сердце пустилось вскачь, отдаваясь стуком в седых – не по возрасту – висках. Он уже понимал, к чему ведет настоятель – тот, кто знает его с младых ногтей, кто ему за все эти годы стал…
– Я пытался, – сказал он едва слышно, виновато отвел взгляд. – Я… Ты же знаешь…
– Говорите, как есть, – попросил служитель и приготовился к самому худшему.
Хотя… Как к такому можно быть готовым? Лишь бы не анафема… Лишь бы не утратить сан. Ох, Сиятельная, зачем он только тогда… Но откуда ему было знать, что все так обернется? Ведь он всего-то пытался пролить свет на истину, пугающую до одури правду. И ведь они все это знали. Все до единого! Но молчали.
– Нортгот.
– Ч-ч-что? – переспросил Шиан, тряхнув головой и чуть не потеряв опору.
– Нортгот. Это деревенька на севере, на границе с разломом.
– Рядом с Гневом Божиим? – с трудом проговорил служитель – язык вдруг стал неповоротливым и большим.
Фанир нервно облизнул губы и, наконец, посмотрел ему прямо в глаза:
– Там спокойно сейчас, не переживай. Будешь потихоньку восстанавливать местный храм. А там, глядишь, все наладится, забудется – вернешься.
– Но я ведь… Я же прав! – с досадой выпалил Шиан, стиснув черную ткань хитона в кулаке.
– Прав, не прав… Жизнь покажет. А пока… Прими свою судьбу со смирением и благодарностью Златокудрой Тэли.
Шиан вышел из зала последним. Вернулся в храм, замер у Пламени. Долго всматривался в танцующие языки ослепительно белого огня, до рези в глазах. Судьба? Сморгнул набежавшие слезы и шаткой походкой направился к незаметной дверце в левом притворе, под лестницей. Ход, тесный и темный, вывел к чреву башни. Здесь мрак отступал под натиском пары масляных светильников. Шиан поднялся на второй ярус и толкнул одну из шести одинаковых на вид дверей, узкую, но тяжелую – в детстве ему приходилось прикладывать огромные усилия, чтобы открыть ее. Вошел в келью и, прислонив трость к изножью, устало опустился на низкую кровать, устланную серым шерстяным одеялом. Огляделся. Стопка книг на подоконнике, ларь в углу со сменной ризой, белой, украшенной золотой вышивкой фелонью, в которую традиционно облачались по праздникам Сияния, и парой комплектов мирской одежды. Шиан уткнулся лицом в ладони и прикрыл глаза. Снова беда гонит его из дома. Как тогда, восемнадцать лет назад. Внутри жгло. Хотелось бороться, кричать, доказывать что-то… Выплеснуть свой гнев, обиду. Но он больше не девятилетний испуганный мальчик, а Владыка Энелисс – не его родной отец. Он это понимал, но принять не мог.
Вещи – вся его жизнь – уместились в паре кожаных, местами потертых, переметных сум, выданных казначеем. От него же Шиан получил котомку с припасами, стопку листов, чернильницу с пером и кошель – слишком легкий.
– До Осхо хватит добраться, – заметив недоуменный взгляд, пояснил тот, недовольно сверкнув глазами из-под густых бровей, – а там уже с помощью Сиятельной.
– С помощью Сиятельной?
– С голоду точно не помрешь, – пожал казначей плечами, – прихожане без хлеба не оставят.
Его провожали взглядами – слухи разнеслись быстрее, чем он ожидал: сочувствующими, смущенными, а кое-кто – и злорадными. Но ни один из служителей не дерзнул выказать слов поддержки, ни один не осмелился… Что? Пойти против решения Владыки? Обнародовать правду?
Шиан не стал прощаться с Фаниром. Не смог. А больше и не с кем было. Забрал на конюшне кобылку Вишню – самую смирную на вид, флегматично жующую душистое сено – и направил свои стопы к Северным воротам.
Вскоре и они оказались за спиной, а солнце, покрасовавшись еще немного на небосводе, начало ползти вниз, к лесу, видневшемуся на горизонте. Следовало успеть добраться до Пирима: нежити в предместьях Лидэна, в котором Шиан прожил почти двадцать лет, не водилось, но и ночевать под открытым небом он не привык. Так уж сложилось, что он не входил в число тех служителей, что периодически выезжали на требы в отдаленные деревни. А раз нужды такой не случалось, то и города он не покидал. Потому и путешествие его тяготило, пугало своей неизвестностью. Доберется ли в здравии? Примет ли его паства? Должно быть, люди это были отчаянные – а кто еще согласится по доброй воле жить рядом с Гневом Божиим?
Разлом. Им пугали непослушных детей. Да и взрослые старались лишний раз не упоминать, а если уж слетало с губ – искали взглядом знак Златокудрой Тэли, прося защиты. И теперь ему, Шиану, предстояло отправиться в те края.
* * *
Снег. Днем была оттепель и он, выпавший слишком рано, растаял, оставив под собой голую черную землю, одетую лишь в жалкие остатки пожухлой травы. Это хорошо… Хорошо, что снега нет, иначе бы Он заметил следы даже в темноте.
Хотелось выть от боли. Но тогда бы его услышали. Поэтому он полз все дальше и дальше, почти на ощупь, немо захлебываясь собственными слезами.
– Где ты, щенок?
Крик Его, клокочущий яростью, подгонял не хуже плети. Казалось, Он совсем рядом, вынырнет сейчас из густой тьмы ночного леса и… Нужно найти палку, хоть какую-то – далеко на четвереньках не уползти, а до рассвета осталось всего ничего. Потом будет слишком поздно – отец всегда был хорошим охотником.
– Где ты прячешься? А?
– А-а-а! А-а-а!
Шиан вздрогнул, едва не свалившись с лошади. Кошмар, это всего лишь кошмар. Надо же, он, замученный клопами в «Золотой подкове» и всю прошлую ночь ворочавшийся в постели, словно утка на вертеле, задремал прямо в седле! Так и расшибиться не долго… Служитель уселся поудобнее, перехватил выпавшие из рук поводья и поежился: крик, полный безумия, так до сих пор и стоял в ушах.
– А-а-а!!!
От неожиданности Шиан натянул поводья, и лошадь, послушная воле ездока, остановилась – вопль был настоящим! Реальным, отчаянным… Так бы кричал он сам тогда. Если бы мог. Сердце тревожно сжалось.
Он аккуратно сполз с Вишни, стараясь не наступать на больную ногу, и в растерянности замер, пытаясь разглядеть сквозь кусты лещины, облепившие дорогу с обеих сторон, хоть что-то. А что, если… Защитник или боец из него был никудышный, и если там ждет засада… Шиан сильно сомневался в том, что разбойники отпустят его лишь потому, что он служитель. Уже собрался вернуться в опостылевшее за эти дни седло, как стопы сами повели его туда, откуда еще мгновение назад доносился крик.
Кто-то нуждается в помощи. Здесь и сейчас. И раз уж никого более подходящего рядом нет, значит он, Шиан, страждущему и обязан помочь: не зря же столько лет изучал медицинские трактаты и прислуживал в Доме Утешения, лечебнице при храме. Все еще колеблясь, он свернул с дороги в сторону и стал продираться сквозь заросли орешника.
Подлесок оказался негустым: березы, осины и редкие ели стояли обособленно, словно красуясь. Здесь, в отличии от города, еще не увяло буйство осенних красок. Казалось, сама природа принарядилась к празднику Сияния в золото и багрянец, разбавленные малахитом пряно пахнущей хвои и мха.
Подобраться к месту украдкой, конечно же, не удалось. Пришлось карабкаться вверх по склону. Шиан, то и дело, поскальзывался на влажной листве, цепляясь за лошадь, которой, похоже, все было нипочем: ни бездорожье, ни чьи-то крики, от которых прошибает холодный пот. Наконец, запыхавшийся и нервно сжимающий в дрожащих пальцах поводья, служитель взобрался на вершину холма. И не успел он перевести дух, как увидел на обратной стороне его, в низине, человека, привязанного к дереву. Незнакомец – угрожающе огромный, будто бы отлитый из камня – сидел на земле, суча по прелым листьям босыми ногами и мотал головой, словно припадочный. Но самым страшным… самым ужасающим во всей этой ситуации был его взгляд – дикий, блуждающий. Как…
Шиан попятился назад и, если б не Вишня, непременно бы свалился кубарем со склона – он, соскользнув вниз, едва успел ухватиться за седельную сумку. Ногу некстати свело судорогой. Не спуская глаз с беснующегося пленника, служитель оперся о ствол дерева и сквозь боль, сжав зубы до ломоты в челюсти, стал разминать мышцу. А потом заметил то, на что сперва не обратил внимания: сразу за широкой спиной человека высился муравейник, насыпанный из сухих хвойных иголок. И по лицу его, искаженному безумием, по-хозяйски ползали трудолюбивые насекомые. Особенно много их было около ушей несчастного. Ох, Сиятельная, будь милостива к чаду своему…
На подкашивающихся ногах и не без лошадиной поддержки Шиан торопливо спустился вниз и, достав из седельной сумки нож, приготовился уже перерезать путы, но внезапно передумал: кто знает, как поведет себя незнакомец? Тогда он, покопавшись еще немного в собственных немногочисленных вещах, выудил оттуда маленький пузырек с льняным маслом. Руки ходили ходуном – то ли от страха, то ли от усталости вкупе с недосыпом. И потому залить масло бедолаге, постоянно дергавшему головой, в уши, липкие от меда, удалось далеко не сразу. Наконец, оттуда устремились наружу мертвые муравьиные тельца, а человек перестал кричать. Только тихонько всхлипывал и вздрагивал, прикрыв глаза. А вскоре служитель решился и освободить измученного пыткой пленника. Не бросится ли тот на него? На всякий случай отошел подальше, но мужчина так и остался сидеть под деревом.
В одних лишь кожаных штанах да тонкой рубахе ему, искусанному насекомыми, наверняка было холодно, но он словно и не замечал неудобств. Шиан нерешительно сжал рукоять ножа в ладони и подковылял ближе.
– Эй, господин… – протянув свободную руку, он с опаской коснулся плеча незнакомца. – Вы… Вы свободны.
Поначалу, казалось, тот не услышал служителя. Как долго муравьи пиршествовали в его ушах? Однако, чуть погодя, человек все таки открыл глаза и медленно, явно с трудом, перевел взгляд на Шиана. А потом… потом этот суровый и опасный на вид мужчина заплакал. Служитель, едва не надорвавшись, помог бедолаге встать и повел его, потерянного и молчаливого, в сторону дороги.