Главная страница | Шпионские детективы | Операция «Крепкий поцелуй»

Операция «Крепкий поцелуй»
Андрей Болонов
Агент Советского Союза. Супергерой по-русски
Он – лучший. Но и у него есть слабые места…
Петр Олейников:
1. Знает английский, французский, испанский.
2. Внимателен к мелочам.
3. Водит машины и самолеты всех типов.
4. Знает твой характер и мечты.
Звучит как блистательный любовник…
Но Петр – один из лучших агентов Советской разведки.
В августе 1961 года США разрабатывают план нападения на СССР. ЦРУ хочет выяснить, сможет ли Советский Союз нанести ответный удар. КГБ запускает операцию «Крепкий поцелуй» и забрасывает на Запад своего разведчика – обаятельного и бесстрашного Петра Олейникова.
Под видом американского журналиста Питера Грина он заводит дружбу с американской богемой, харизматичным Фрэнком Синатрой и обожаемой всеми Мэрилин Монро.
Благодаря влиятельным друзьям Петр входит в контакт с представителями высших эшелонов власти – Джоном и Робертом Кеннеди. Нашему советскому Джеймсу Бонду предстоит опаснейшая миссия: внести панику в американскую контрразведку, дезинформировав их о ядерном потенциале СССР…
Но даже у идеального суперагента есть слабость, о которой только и жаждут узнать враги…
«Это динамичная советская бондиана о разведчике-нелегале Петре Олейникове, ведущем двойную жизнь. Он, русский Джеймс Бонд, предпочитает не просто взболтать, но и перемешать как следует. Действует с иронией, с юморком, иногда полагаясь на авось и неоправданно рискуя, но всегда ставит милосердие выше справедливости. Его чуткое сердце всегда знает, кто друг, кто враг, а кто… Пытается быть и тем, и другим». – Чингиз Абдуллаев, писатель, президент ПЕН-клуба, Первый секретарь Союза писателей Азербайджана

Андрей Болонов
Операция «Крепкий поцелуй»

© Корявов Д., 2024
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024
* * *
Все события, персонажи, названия в настоящем киноромане вымышленные, а любые совпадения с реальными случайны
Август 1961 года в Потсдаме выдался грозовым.
Ослепительная вспышка молнии на мгновение выдернула из опускающейся на землю мглы сказочный силуэт старинной готической виллы.
Пробившиеся с оглушающим раскатом грома сквозь витражное окно разноцветные лучи-стрелы скользнули муаром по шелковому балдахину, покрывавшему старинную, резного дерева, кровать и высветили два сплетенных в страстном порыве обнаженных тела.
– Еще… еще… еще! – страстно шептали ее губы, ногти судорожно впивались и царапали в кровь его спину. – Целуй, целуй меня крепче!
Налетевший порыв ветра распахнул окно, еле тлевшие в камине дрова, глотнув свежего, наполненного дыханием грозы воздуха, озорно вспыхнули, и на каменных стенах таинственными призраками заметались тени от скользящих волнами тел…
Глаза ее сверкали, губы целовали нежно и страстно. Ее дыхание становилось все чаще и чаще… Еще… Еще…
– Да-а-а-а!.. – эхом заметался по углам комнаты ее стон.
* * *
– Да-а-а-а! Да! Да! – один длинный, два коротких… один длинный, два коротких… гудки локомотивов и речных судов, несущиеся со всех сторон Москвы, сливаются в единый, режущий до боли уши какофонический гул. По улицам бегут люди, крича и толкая друг друга, падая и поднимаясь, наступая на распростертые тела, – они пытаются протиснуться в узкие двери станций метрополитена. Но многие не бегут – осознавшие бессмысленность или просто любопытные и не подозревающие, что означают тревожные гудки паровозов, – они стоят, задрав головы, и завороженно смотрят вверх, в голубое прозрачное небо, где еще высоко, но быстро приближаясь к земле, оставляя за собой пушистый инверсионный след, виднеется маленькая черная точка. А левее – еще одна. И еще. И справа – три… Кажется, десятки белоснежно-кудрявых стрел проткнули небесный свод.
Где-то далеко, в районе Химок, первая стрела вонзается в землю – ослепительная вспышка, и через мгновение уже растет на месте падения огромный термоядерный гриб. Через секунду взрывается вторая ракета – уже ближе, за Белорусским вокзалом, потом на юге – в Капотне…
Из окна кремлевского кабинета видно, как стрела-молния бьет прямо в высотку на Котельнической – секунда тишины, словно ничего и не случилось, потом разом, будто по команде, во всех окнах высотки зажигается ослепительный свет и рвется, словно бумага, гранит стен – на месте здания-исполина вспыхивает еще одно солнце! Вода в Москве-реке вскипает, все вокруг – дома, мосты, машины, деревья – стальное, бетонное, деревянное – все мгновенно воспламеняется и тут же пожирается гигантским огненным шаром, раздувающимся во все стороны с невероятной скоростью. Раскаленный вихрь неумолимо приближается к окну…
* * *
Хрущев отшатнулся и задернул занавеску. За окном было тихо и спокойно: поблескивала в лучах заходящего солнца золотая звезда на шпиле Котельнической высотки, по набережной сновали автомобили и плыли по Москве-реке речные трамвайчики, заполненные веселой публикой.
– А ежели… ну… неправда это? – нервно мотнул головой Хрущев, все еще находясь под впечатлением привидевшейся ему апокалиптической картины, и с надеждой заглянул в глаза генерала Седова – начальника Главного разведывательного управления Генштаба Вооруженных сил СССР. – Ежели у американцев не в двадцать раз атомных бомб больше, а, Ваня?
– Сведения достоверные, получены от Арамиса.
– Арамиса? – переспросил Хрущев.
– Псевдоним завербованного нами высокопоставленного сотрудника в штаб-квартире НАТО в Париже. План нападения подготовлен Стратегическим авиационным командованием США: 179 целей в Москве, 145 – в Ленинграде, сотни по всей стране. И кое-кто в администрации Кеннеди убеждает его, что сейчас самое время нанести удар.
Хрущев вздрогнул:
– Почему сейчас?
– После полета Гагарина они понимают, что теперь у нас есть ракета, способная доставить атомный заряд в Америку. Единственное, что их останавливает, – это то, что они не знают, сколько у нас таких ракет и сколько у нас ядерных зарядов.
– Вот так и не знают? – недоверчиво ухмыльнулся Хрущев.
– Как сообщил Арамис, на это сейчас направлены все усилия ЦРУ – хотят понять, сможем ли мы нанести ответный удар, как говорится, «неприемлемого ущерба». Если б знали, то, думаю, уже б ударили.
Хрущев поежился и непроизвольно вновь выглянул в окно – высотка была на месте.
– И что ты предлагаешь? – нахмурился он.
– Ну… – замялся Седов, – ну, надо строить быстрее ракеты и, пока мы не нарастили наш ядерный потенциал, не допустить утечки о нашем отставании.
– Быстрее… нарастить… не допустить… – профыркал, передразнивая Седова, Хрущев. – Пока наращивать будешь – они нас в муку распотрошат! Какая-нибудь гнида точно найдется – выдаст им все наши секреты.
– Мы предпримем меры, повысим секретность, ограничим круг лиц… – залепетал Седов.
– Меры?! – побагровел Хрущев и тыкнул пальцем в увешанный орденами генеральский мундир. – Иконостас повесил, а башка – как ведро с болтами, одна дурь звенит! Ты хоть что-нибудь дельное можешь предложить?
Седов побледнел.
– Никита Сергеевич, разрешите мне? – подал голос сидевший в углу кабинета председатель Комитета государственной безопасности Александр Шалепин. – Есть у меня одна идея. Мы сейчас одну операцию по внедрению готовим, «Крепкий поцелуй» называется. В ближайшее время два наших агента, проходящие адаптационную подготовку в Потсдаме, будут направлены на территорию предполагаемого противника – в Западный Берлин…
– Ка-а-а-к? – удивленно взметнулись брови Хрущева.
– Как направлены? – не понял его Шалепин. – Так между Восточным и Западным Берлином границы ж нет, контроль на переходах формальный.
– Как… как операция называется?
Шалепин слегка стушевался и повторил:
– «Крепкий поцелуй»…
* * *
Олейников ласково провел рукой по растрепанным волосам Алены, нежно поцеловал ее вишневые губы и еле слышно выдохнул:
– Боже, как ты прекрасна.
Она крепко, вложив в объятия всю свою любовь, всю страсть, всю нежность и весь страх, прижалась к нему, дрожа всем телом.
– Ты мой… единственный, единственный и настоящий… – прошептала Алена. – Петя, Петенька. Я тебя очень…
Олейников прижал палец к ее губам, не дав ей договорить.
В изнеможении они упали на подушки, ныряя в бездну тишины, истомы, неги…
* * *
– Бесаме, бесаме мучо… – напел Шалепин. – Очень популярная сейчас песенка! Девчонка одна написала, из Испании – весь мир поет[1 - Bеsame mucho (с исп. – «Целуй меня крепче») – песня в жанре кубинского болеро, написанная в 1940 году мексиканской пианисткой Консуэло Веласкес; одна из известнейших песен XX века (источник – Википедия).].
– Бесы мучат? – хмыкнул Хрущев, опускаясь в кресло во главе стола.
– Бесаме мучо. Это пароль.
– Что еще за пароль?
– Контактный пароль ЦРУ – назвавшему его оказывается всяческое содействие со стороны любых американских официальных лиц, – пояснил Шалепин. – Был заготовлен для отхода их агента Томаса, пытавшегося осуществить диверсию у нас на ракетном заводе в Волжанске, чтобы помешать нам первыми запустить человека в космос. Томас был ликвидирован Дедалом…
– Кто такой?
– Еще один агент ЦРУ. Он и воспользуется этим паролем.
– То есть один американский агент ликвидировал другого американского агента? – удивился Хрущев.
– Дедал, его настоящее имя – Петр Олейников, на самом деле работает на нас. Американцы подозревали его в двойной игре, но ему вроде удалось убедить их, что двойную игру вел Томас, а он сам верой и правдой служит ЦРУ. Поэтому мы решили направить Дедала за рубеж для проведения специальной операции…
– Хрен вас поймешь, кто у вас на кого работает! – поморщился Хрущев. – А поцелуй-то тут при чем?
– «Бесаме мучо» переводится «Целуй меня крепче». Вот Дедал и предложил назвать операцию «Крепкий поцелуй».
– Балаган какой-то… – попытался встрять Седов.
– А мне нравится! – неожиданно поддержал председателя КГБ Хрущев. – А что? Зацелуем американцев в десны, чтоб не продохнуть им было! Так и в чем идея операции-то?
– Схитрим.
– Схитрим? – оживился Хрущев, на которого слово «хитрость» всегда производило магическое впечатление. Хрущев обожал авантюры и интриги, сам себя считал невероятно хитрым и всегда с радостью отзывался на предложение «схитрить» – об этом знали многие, включая Шалепина.
– Никита Сергеевич, – продолжил председатель КГБ, добавив в интонацию таинственности, – вы сказку про мальчика, который все «Волки! Волки!» кричал, помните?
– Это когда волки опосля и впрямь набежали, никто на помощь не пришел? – загорелись глаза Хрущева в предвкушении «хитрости».
– Вот именно! Столько раз соврал, что, когда сказал правду, никто ему и не поверил. И нам надо сделать так, что, когда будет утечка и ЦРУ узнает, сколько у нас на самом деле ракет и бомб…
Хрущев напрягся. Шалепин, чуть смягчив интонацию, продолжил:
– Ну… если вдруг. Если будет утечка реальной информации, надо сделать так, чтоб американцы в нее не поверили. Закружить заранее им голову враньем, чтоб они во всем только это вранье и видели – принимали б любую поступающую им информацию за дезу.
Хрущев хлопнул себя по коленям, вскочил и довольно потер ладошки:
– Когда?
– Дедал готов, – доложил Шалепин, – а вот его напарница… Думаю, еще пара недель – максимум месяц, и начнем.
– Поздно, – наморщился Хрущев. – Сам же говоришь: в любой момент информация потечь может. Да и обстановка по всему миру вон как накаляется: и в Азии, и вокруг Кубы, и в Германии особенно! Я Кеннеди[2 - Джон Фицджералд Кеннеди (c англ. John Fitzgerald Kennedy, известный также как JFK (Джей-Эф-Кей) или Джек; (1917–1963) – американский политический и государственный деятель, 35-й президент США (1961–1963) от Демократической партии.] сказал: уводите свои войска из Берлина. Не хочет, упирается. А границы там нет, народ туда-сюда шляется, бациллы капитализма заносит!
Неожиданно Хрущева понесло, видно было, что он сам себе «на больную мозоль наступил»:
– Что за хрень: живет такой немец в нашем секторе Берлина, а работать и развлекаться ездит к американцам! Или к французишкам с англичанами! Всеми благами социализма у нас пользуется: квартплата, цены на продукты, детские сады, а на работу – там, видите ли, платят больше – в Западный Берлин таскается! Киноленты из Голливуда этого там смотрит, газетки их буржуазные почитывает. А самое главное, тысячи… десятки… сотни тысяч восточных немцев уже к ним перебежало! Врачи, инженеры, ученые, как мухи на говно, поддались на их пропаганду и полетели… Ну ничего, мы им с товарищем Ульбрихтом такой подарочек подготовили – ахнут! Завтра же утром и ахнут!
– Завтра? – напрягся Шалепин. – Какой подарочек?
– А вот утром и узнаете! – потирая руки, хихикнул Хрущев, довольный очередной своей «хитростью». – Поэтому с вашим «поцелуем» откладывать нельзя. Сегодня ж ночью начинайте!
Шалепин хотел было возразить, что, мол, подготовка еще не закончилась, но Хрущев, разгоряченный своей пламенной речью, уже ничего не хотел слушать:
– Давайте, действуйте – зацелуем их в десны!
Шалепин вздохнул и вышел из кабинета. За ним, козырнув Хрущеву и неловко щелкнув каблуками, последовал и Седов.
Никита вернулся к своему креслу, сел и решительно нажал кнопку селектора:
– Соедините меня с Ульбрихтом!
– Одну минутку, Никита Сергеевич, – булькнул голос секретаря в селекторе.
Хрущев нервно почмокал губами, почесал за ухом, глянул на висевшую на стене политическую карту мира и, ловко скрутив своими коротенькими и толстенькими пальцами фигу, злорадно тыкнул ей в сторону Америки.
– Никита Сергеевич, – пропищал селектор, – Председатель Государственного совета Германской Демократической Республики товарищ Ульбрихт на линии…
* * *
Олейников дремал. Приподнявшись на локте, Алена слушала его тихое и ровное дыхание и с нежностью всматривалась в его спокойное лицо. На ее ресницах блеснула слезинка, жемчужинкой скатилась по щеке и, сорвавшись с подбородка, упала прямо на губы Олейникову. Петр открыл глаза.
– Ты почему не спишь? – удивился он.
Она не ответила. Упала на спину и стала рассматривать кружевные тени, устало отбрасываемые складками балдахина на потолок. Губы ее слегка подрагивали, глаза увлажнились, дыхание стало прерывистым, спотыкающимся.
– Аленка, что с тобой? – нежно погладил Петр ее по щеке.
Она вздрогнула, словно обожглась о его руку, и отодвинулась.
– Я дрянь… – прошептала она.
– Что ты говоришь, Аленушка? – удивился Петр.
Алена встала, запахнулась простыней, вытащила из пачки, брошенной на прикроватном столике, сигарету, слегка пошатываясь подошла к камину и, прикурив от дымящейся головешки, плюхнулась в кресло у огня.
– Я просто тварь, – пустив дым в потолок, жестко заявила она и, смотря прямо в глаза Олейникову, продолжила: – Ты ведь не знаешь меня, Петр, не знаешь. Я тварь и мразь. Я ведь предала тебя тогда…[3 - События описаны в книге А. Болонова «Двойное сердце агента» (ЭКСМО, 2024).]
Олейников встал, подошел к ней и сел рядом.
– Выпить хочешь? – спросил он. – У нас еще осталось шампанское. Или уже коньячку?
Она мотнула головой. Покрутила в руках сигарету, поднесла к губам… и, не затянувшись, швырнула ее в камин.
– Это было в прошлой жизни, Алена… – попытался взять ее за руку Олейников.
– Я много кого предала… – словно не слыша его, продолжала шептать Алена. – И себя тоже… Я всю жизнь жила не своей жизнью. И теперь живу. Я вру… Вру, вру, вру… Все время вру! Ради чего?
– Ради чего? – по-доброму улыбнувшись, переспросил Олейников. – Жизнь штука непростая. У каждого есть свой скелет в шкафу.
– И у тебя?
– И у меня…
– Я не верю, – твердо заявила она. – Ты просто меня успокаиваешь.
Алена закрыла лицо руками, плечики ее стали вздрагивать, простыня соскользнула вниз, обнажив янтарную грудь. Петр поправил простыню и, притянув Алену к себе, нежно погладил по волосам.
– Тебе плохо?
– Мне очень плохо… – всхлипнула она. – А я ведь просто хочу быть счастливой. Просто счастливой. Просто хочу того, что хотят все. И не могу понять: почему, почему все вокруг хотят заставить меня делать то, что я не хочу?
– Ну… каждый ведь хочет своего, Аленка. Желания людей так редко совпадают. И не надо думать, что люди должны оправдывать твои ожидания.
– А как же любовь? Ведь если любишь, исполняешь желания того, кого любишь. Ты делаешь, что ему нравится, он – что тебе.
– Нет, Аленочка, настоящая любовь – она не за что-то. Ты просто любишь и не ждешь ничего в ответ. И радуешься, что любишь. Иначе это не любовь, а… кооперация какая-то получается! – улыбнулся Олейников. – Ну и любовь-то, она тоже разная бывает. Мужчины и женщины, например… Любовь к Родине, любовь по крови…
– По крови?
– К родителям, к детям…
Алена задумалась.
– Скажи, а у нас с тобой что? – спросила она. – Кооперация?
– Ну…
– Не надо, не говори! – она закрыла ему рот ладошкой. – Только ты… ты не исчезай из моей жизни – никуда… никогда! Я не могу быть одна. Не могу! Мне так одиноко… Пожалуйста, не исчезай…
– Главное, чтобы ты сама никуда не исчезла, – улыбнулся Петр. – Как тогда, в Риге.
Алена махнула рукой и рассмеялась:
– Главное, чтоб сейчас не зазвонил телефон, как тогда, в Риге, и приятный женский голос…
Она не успела закончить фразу – словно насмехаясь над ее словами, затрезвонил телефон.
Олейников подошел к аппарату, снял трубку. Слушал, ловя обреченный взгляд Алены.
– Голос мужской, – вздохнул Петр, повесив трубку. – И до боли неприятный.
– Не уходи… – прошептала Алена. – Пожалуйста… ты же знаешь, я не могу быть одна…
Олейников молча обнял ее и стал одеваться.
* * *
Дождь почти закончился. Лишь одинокие капли изредка били в зеркальную гладь разлившихся по брусчатке луж, дробя отражения подсвеченных уличными фонарями очертаний старинной виллы на сотни калейдоскопических осколков. Но вот нарастающий рев мотора нарушил мерный перезвон капель, и упругие автомобильные шины беспощадно расплескали сказочную картинку.
К дверям виллы стремительно подкатил черный «Опель», спустя секунду скрипнула тяжелая дубовая дверь парадного входа, из него вынырнула темная фигура Олейникова и юркнула в приоткрытую дверцу автомобиля.
– Здравия желаю, – немного смущенно поздоровался сидевший за рулем «Опеля» майор Зорин.
– И тебе, Серега, не хворать, – ответил, пристраиваясь на пассажирском сиденье, Олейников и, заметив на отглаженной форме Зорина новенький орден Красной Звезды, присвистнул: – Ух-ты! Никак за Томаса?
Майор смущенно кивнул, суетливо достал свой любимый «Казбек», закурил.
– Меня Павел Михайлович прислал, – словно извиняясь, сообщил он.
– А я думал, тебе ночью просто выпить не с кем, – пошутил в ответ Олейников.
Зорин кисло улыбнулся.
– Документы и деньги не забыл?
Петр кивнул.
– Там – одежда, надо будет переодеться, – показал Зорин на лежащий на заднем сиденье сверток.
– А она? – посерьезнев, внимательно глянул Олейников на светящееся окно виллы, в котором виднелся силуэт Алены.
– Она – позже, – сухо сказал Зорин, включая передачу.
* * *
Черный «Опель» попетлял по ночным потсдамским улицам и притормозил у небольшого кафе, окна которого одиноко светились на фоне уснувшего города.
Зорин с Олейниковым вышли из машины и направились к входу. Майор решительно толкнул дверь с болтавшейся за стеклом табличкой на двух языках:

GESCHLOSSEN
ЗАКРЫТО

и вошел в кафе.
Петр оглянулся, убедился, что «хвоста» нет, и последовал за ним.
* * *
В кафе было пусто, лишь бармен за стойкой уныло тер полотенцем фужеры да за дальним столиком в углу, спиной к вошедшим, сидел человек в сером плаще. Услышав, как хлопнула входная дверь, он встал и обернулся.
– Павел Михайлович! – узнал генерала Плужникова Олейников и, широко улыбаясь, бросился в его объятия.
– Здравствуй, здравствуй, Петр! – по-приятельски похлопал тот по спине Олейникова. – Смотри, какой! Отъелся тут на немецких харчах.
Олейников смущенно заулыбался.
– Давай присядем-ка, Петр, – есть о чем поговорить.
– Это я уж понял, раз раньше срока встречаемся, – улыбнулся Олейников, опускаясь на стул, и, кивнув в сторону бармена за стойкой, усиленно натиравшего полотенцем пивной стакан, спросил: – Надеюсь, глухонемой?
– Капитан Клюев – наш сотрудник, – пояснил генерал. – Я тебе про него рассказывал еще в Москве. Будет содействовать в этой операции. Помнишь наш разговор?
– А как же! – улыбнулся Олейников.
– Вот и хотел вас познакомить лично, – сказал генерал и махнул рукой Клюеву: – Виталий, подойди поздоровайся.
Клюев подошел к столику и, буркнув «здравия желаю», пожал протянутую Олейниковым руку.
– Товарищ Клюев хоть и не разговорчивый, но блестяще владеет немецким, французским и английским языками, имеет дипломатический паспорт и открытые визы, так что может беспрепятственно передвигаться по всей Европе, – отрекомендовал его Плужников. – Ну, посмотрели друг на друга – и ладно. Иди, капитан, мы тут пока между собой потолкуем.
Клюев молча вернулся к барной стойке.
– Ну а ты, майор, чего стоишь-то? – как бы в шутку нахмурился генерал, взглянув на переминающегося с ноги на ногу Зорина, так и не решившегося присесть за их столик. – Неужто думал, что я тебя просто водителем вызвал? Садись и слушай. От тебя секретов нет – тебе тоже вариться во всем этом придется.
Зорин приосанился, быстро сел, бросив гордый взгляд на Олейникова, вытащил из кармана пачку «Казбека», извлек папиросину и щелкнул зажигалкой, намереваясь прикурить.
– Ну что, товарищи… – начал Плужников, потянувшись за брошенной на стол Зориным пачкой папирос.
– Вы ж бросили? – хитро улыбнулся Олейников.
– А, ну да… – вздохнул генерал, отодвигая пачку, и, взглянув на застывшую перед папиросой горящую зажигалку в руке Зорина, улыбнулся: – А ты кури, кури, майор, не стесняйся.
Но Зорин прикуривать не стал – неловко покрутив папиросу в руке, он спрятал ее назад в пачку и изобразил на лице абсолютную готовность слушать.
– Ну вот, Петр, – начал генерал, повернувшись к Олейникову. – Центр принял решение о немедленном начале операции.
– Сообразил, Пал Михалыч, раз вы из Москвы специально прилетели. Да и не просто ж так майор мне новую одежонку с барского плеча выдал.
– Понимаю, что подготовка еще не закончена…
– Я готов, товарищ генерал, – не дав договорить Плужникову, уверенно заявил Петр. – Материалы изучены, легенда усвоена, английский, как и был, в совершенстве, немецкий, французский, испанский – уровень вполне разговорный. Один вопрос: почему схема изменилась? Почему без Алены?
– Слышал, у вас с ней не только служебные отношения? – лукаво прищурился генерал. – Нет-нет, я не против, даже за, коли вы должны были по легенде изображать любовников, но все же, для понимания, это у вас больше для тела или для души? Как говорил Хемингуэй, изумительный, кстати, писатель: «Никогда не отправляйтесь в путешествие с теми, кого не любите».
– Ваш любимый Хемингуэй, Пал Михалыч, еще говорил: «На свете так много женщин, с которыми можно переспать, и так мало женщин, с которыми можно поговорить». Я ответил на ваш вопрос?
– Ответил… – задумчиво кивнул генерал. – Ну вот смотри… Ты-то в Америке уже бывал, а у нее, сам знаешь, опыта нелегальной работы за рубежом нет. Советскому человеку ведь непросто, впервой оказавшись за границей, вести себя естественно, не так ли? Я надеялся, что здесь в Германии, во время подготовки, она сумеет адаптироваться, но, к сожалению, результаты ее последнего психологического теста не очень хорошие. Внутреннее волнение, которое по мере адаптации должно было снижаться, почему-то напротив нарастает, причем чем ближе к началу операции – тем больше. И причину понять пока не можем.
Генерал придвинулся к Олейникову чуть ближе:
– Ты, кстати, ничего «такого» за ней не замечал?
– Нет, Пал Михалыч, ничего «такого» не замечал, – быстро ответил Олейников. – И мне кажется, не стоит отступать от заранее спланированной схемы.
– Рисковать, Петр, не имеем права. Неуверенность Алены может привести не только к ее провалу, но и к твоему – а значит, и всей операции.
– Я знаю, как подстраховаться, Пал Михалыч…
Зорин внимательно смотрел то на Плужникова, то на Олейникова, хотел было что-то вставить, но сдержался.
– Дело решенное, Петр. Пока будешь действовать в одиночку.
– Пока?
– Пока мы не поймем, что так ее беспокоит. Тогда и решим, – твердо сказал Плужников. – Ясно?
Олейников кивнул.
– Когда идти? – спросил он.
Генерал обернулся, глянул на скучающего «бармена» и почему-то чуть громче, чем говорил до этого, произнес:
– Идти надо прямо сейчас. Необходимо как можно скорее передать инструкции нашим нелегальным резидентам в Европе и в Америке. Пришло время активных действий. Тебе все понятно?
– Так точно, товарищ генерал, – ответил Олейников.
Плужников еще раз бросил взгляд на Клюева, достал из кармана бумажник, вынул четыре разноцветные банкноты, протянул Петру и громко, четко выговаривая слова, сказал:
– Ты знаешь, как их потратить.
* * *
У контрольно-пропускного пункта на мосту Глинике, отделяющем город Потсдам, расположенный на территории Германской Демократической Республики, от территории американского оккупационного сектора Берлина, поеживаясь от ночной прохлады, вяло прохаживался начальник караула – молоденький лейтенантик Советской армии.
Докурив папироску, он ловким щелчком сбросил окурок в темную, еще по-ночному свинцовую речную воду и уже пошел было к сторожевой будке, где дремали двое фельдфебелей погранслужбы ГДР, как вдали на Берлинерштрассе мелькнули фары.
Через несколько мгновений к КПП подкатил черный «Опель», открылось водительское окошко, выглянул Зорин.
– Здравия желаю, товарищ майор! – козырнул лейтенантик, вглядываясь в удостоверение Зорина.
– Майор Зорин, комендатура Потсдама, – представился тот и махнул в сторону Олейникова, развалившегося на соседнем сиденье: – А это – Питер Грин, корреспондент из Америки. Работал с нашими из «Комсомолки», вчера командировка закончилась, решили отметить это дело – ну и загуляли до ночи…
– Сдравий шелаю, товарисч! – расплылся в изящно сыгранной пьяной улыбке Олейников и протянул паспорт, держа его вверх ногами.
Лейтенантик посветил фонариком в лицо Петру и перевел луч на паспорт. Чтобы разглядеть перевернутую фотографию в документе, лейтенантик неуклюже наклонил голову, еще раз глянул на Олейникова, кивнул и обратился к Зорину:
– Одну минутку, товарищ майор, только в журнал запишу, – кивнул лейтенант и направился к будке.
В этот момент со стороны Берлинерштрассе донесся глухой рокот тяжелых моторов, и три грузовика с солдатами Национальной народной армии ГДР стремительно подъехали к КПП. Из кабины головной машины выпрыгнул обер-лейтенант и с ходу стал бросать резкие и сухие приказы посыпавшимся из машин солдатам. Из кузовов полетели на землю рулоны колючей проволоки, солдаты быстро и слаженно разматывали их и набрасывали на деревянные крестовины, преграждая въезд на мост.
Олейников присвистнул и, наклонившись к Зорину, прошептал:
– Сети ставят? На рыбалку, видать, приехали.
Навстречу «нежданным гостям» из будки в явном недоумении выскочили заспанные караульные. Лейтенантик, проверявший у Зорина с Олейниковым документы, подбежал к руководящему возведением заграждений обер-лейтенанту, козырнул, обменялся с ним парой фраз и тотчас вернулся к Зорину.
– Что случилось? – с волнением спросил майор.
– Народная палата ГДР приняла решение о запрете свободного перемещения между Восточным и Западным Берлином. Возводится инженерно-оборудованная государственная граница. Говорят, с нашим руководством согласовано.
Зорин нервно взглянул на Олейникова:
– Что же мне теперь с этим американцем делать-то? Ему домой надо.
– Не знаю, товарищ майор, – пожал плечами лейтенантик, возвращая документы. – Приказано никого не пускать.
– Так, может, давай этого, – Зорин махнул в сторону Олейникова, – последнего, пропустим, а?
– Не могу, товарищ майор, – извиняясь, развел руками лейтенантик. – Вон тот, обер ихний, наблюдает – потом все начальству настучит. Утром, говорит, инструкции будут: пускать – не пускать, кого и как.
Зорин чертыхнулся:
– Могли б предупредить…
– Чего-то не хочется мне тут до утра прохлаждаться, – шепнул ему Олейников, когда лейтенант отошел в сторону. – Будут – не будут пускать, хрен его знает. А меня там, надеюсь, уже томительно ждут, и опаздывать на романтическое свидание не очень-то красиво.
– Может, Павлу Михайловичу позвонить? – брякнул Зорин и осекся, сам поняв глупость своего предложения.
– Знаешь что… – оглянулся по сторонам Олейников, – ты тут машину постереги, а я по нужде отлучусь.
– В смысле? – не поняв, мотнул головой Зорин.
– На атасе постой! – с улыбкой пояснил Олейников. – Согласно анамнезу.
Олейников распахнул дверцу и, поймав на себе подозрительный взгляд немецкого обер-лейтенанта, демонстративно расстегнул ширинку и направился к кустам у реки.
* * *
– Я прождал его полчаса, – взволнованно докладывал Зорин, вернувшись в кафе к Плужникову, – он так и не появился из кустов. Я даже сам пошел по его следам, как бы по нужде…
– Черт! – стукнул кулаком по столу генерал. – Мне же сказали: до утра время есть.
– Товарищ генерал, – выглянул из подсобки Клюев, – звонят из нашей комендатуры: граница с Западным Берлином перекрыта.
– Вовремя звонят! – саркастически заметил Плужников.
– Говорят, немцы поторопились, – виновато, словно боясь, что гнев генерала перекинется на него, сообщил Клюев, – на несколько часов раньше перекрыли.
– На несколько часов! – фыркнул Плужников. – У нас тут каждая минута на счету.
Плужников вытащил папиросу из пачки «Казбека», понюхал ее, засунул обратно в пачку и взглянул на Зорина:
– Ну и что думаешь: где он сейчас-то?
Зорин растерянно пожал плечами.
* * *
Там, где секунду назад скользнул по воде луч прожектора, вынырнул Олейников. До Павлиньего острова, где начиналась американская зона оккупации, оставалось еще более ста метров. Лет двести назад король Фридрих Великий, по прозвищу Старый Фриц, возвел на этом острове замок, да непростой – строился изначально в виде руин, словно уже разрушенный какими-то варварами – и теперь его странные очертания, напоминающие кривые зубы громадного хищника, зловеще проглядывали в сумрачном небе.
Петр оглянулся на описывающий круги за его спиной сторожевой катер и, несколько раз глубоко вдохнув, погрузился под воду.
Последние метров двадцать, уже вынырнув, Олейников проплыл на спине, наблюдая, как сторожевой катер скрывается за изгибом реки. Наконец, почувствовав под собой землю, он встал на ноги и, стараясь не шуметь, выбрался на сушу. Олейников устал – река Хафель здесь весьма широка, да и большую часть пути пришлось плыть под водой. Петр сделал несколько шагов и в изнеможении опустился в густую траву. На мгновение он закрыл глаза.
И тут рядом с ним в траве что-то шевельнулось и ночную тишину прорезал душераздирающий крик: то ли испуганно закричал младенец, то ли завыло привидение. Олейников вскочил на ноги.
– Тьфу ты, – с облегчением улыбнулся он, разглядывая толстого павлина, невозмутимо копошащегося в зарослях. – Опять к дождю, что ли?
* * *
В комендатуре американского сектора Западного Берлина царила суета на грани паники. Надрывно звонили телефоны, пулеметами стучали телетайпы, под окрики офицеров сновали взад-вперед посыльные.
Военный комендант генерал Альберт Уотсон, словно восковое изваяние, неподвижно сидел в глубоком кожаном кресле и угрюмо смотрел в одну точку на потолке.
Двери его кабинета то и дело хлопали, на пороге возникали встревоженные офицеры и, нервно жестикулируя, докладывали:
– Господин генерал, со стороны Восточного Берлина идет установка бетонных и проволочных заграждений!
– Господин генерал, на территории Восточной Германии наблюдается активное передвижение колонн советских танков!
– Господин генерал! Четыре советские дивизии подошли к Берлину с запада и окружили его…
Но генерал лишь изредка кивал, безвольно махал рукой и продолжал в прострации разглядывать все ту же точку на потолке.
– Господин генерал, там к вам журналист рвется, – с опаской поглядывая на Уотсона, доложил вошедший в кабинет адъютант.
– Кто? – слегка качнув головой, переспросил генерал.
– Журналист.
– Пошли его к черту!
– Господин генерал, он настаивает. Говорит, что вы его обязательно примите. Его зовут Питер Грин.
– Ты не понимаешь, что сейчас происходит?! – рявкнул выведенный из себя Уотсон. – Мы в полдюйме от войны с русскими. Гони его в шею!
– Слушаюсь, господин генерал! – крутанулся на каблуках адъютант и уже в дверях тихо, остерегаясь новой вспышки генеральского гнева, произнес: – Только он зачем-то просил обязательно передать вам, что его любимая песня: «Бесаме мучо».
– Как ты сказал? – с удивлением поднял брови генерал.
– «Бесаме мучо» – его любимая песня.
– Зови немедленно!
* * *
Глубокая ночь спугнула с вашингтонских улиц последних прохожих, разогнала по парковкам и гаражам автомобили, задула огни в окнах домов, и лишь в Белом доме, в его западном крыле, все еще ярко пылал свет.
* * *
Игла легко пронзила кожу и нежно вошла в вену. Несколько секунд – и желтоватая жидкость, наполнявшая шприц, уже струилась по сосудам самого молодого за всю историю президента США Джона Фицджералда Кеннеди. Президент открыл глаза и с благодарностью посмотрел на доктора Джекобсона – странного субъекта с брюшком, со всклокоченными волосами, в очках с толстыми стеклами – ловко складывающего в маленький чемоданчик свои принадлежности.
– Спасибо, Макс, – выдохнул Кеннеди. – Благодаря твоему «коктейлю» я вновь чувствую себя прекрасно. Пожалуй, я и впрямь, как все, буду звать тебя доктор Неболит.
– Всегда к вашим услугам, господин президент, – поклонившись, хрипловатым голосом с небольшим немецким акцентом ответил Джекобсон.
– Для тебя Джек, просто Джек, – улыбнулся Кеннеди. – Меня так все близкие зовут. Старая традиция.
Президент оперся на стол и, слегка поморщившись от еще не отпустившей до конца боли в спине, медленно поднялся с кресла-качалки.
– Если вдруг тебя не окажется рядом… – Кеннеди бросил умоляющий взгляд на Джекобсона, – ну, на всякий случай… можешь дать мне хотя бы одну ампулу?
Джекобсон покачал головой:
– Я готовлю препарат вручную, прямо перед введением. Но…
Он порылся в своем чемоданчике и протянул Кеннеди пузырек с красной крышечкой, заполненный сине-белыми капсулами:
– Здесь семь капсул. Одну, максимум – две в день. Поможет на пару часов. И зовите сразу меня.
Кеннеди с благодарностью поглядел на доктора и спрятал пузырек в карман.
– Спасибо, доктор Неболит, – пожал он руку Джекобсону. – Меня ждут.
Держась за спину и пошатываясь, Кеннеди вышел из Овального кабинета, сделал несколько шагов по коридору, свернул за угол и остановился у дверей зала заседаний Кабинета министров. Собравшись с силами и глубоко вдохнув пару раз полной грудью, Кеннеди изобразил на лице уверенную улыбку и распахнул дверь.
* * *
– Прошу извинить за вынужденный перерыв, – бодро входя в зал заседаний, бросил Кеннеди участникам совещания, расположившимся вокруг массивного дубового стола, по форме чем-то напоминавшего громадный гроб.
Немного прихрамывая, хотя стараясь и не показать этого, президент прошел во главу стола. Опустившись в высокое кресло, он слегка поморщился от боли, что не осталось незамеченным для его брата Роберта – генерального прокурора США, сидевшего за столом по левую руку от вице-президента Линдона Джонсона. Подняв глаза, Джон поймал сочувствующий и в то же время слегка укоризненный взгляд брата и улыбнулся ему в ответ.
Затем повернулся к директору Центрального разведывательного управления Аллену Даллесу, стоящему возле большой карты Европы, висевшей на стене:
– Ну, на чем мы остановились?
– Господин президент… – пыхнув трубкой, начал было директор ЦРУ.
Но в этот момент Джонсон, бросив злобный взгляд на Даллеса, закашлялся, слишком рьяно – напоказ, и замахал рукой, разгоняя дым, которого было и не так уж много, затем демонстративно вытащил из кармана маленький ингалятор и, поморщившись, засунул его себе в нос.
– Господин президент, – проигнорировав демарш Джонсона, продолжил Даллес, еще яростнее попыхивая трубкой, – общая численность Вооруженных сил СССР превышает три миллиона человек, количество танков – больше, чем во всех остальных армиях мира вместе взятых. Я считаю, что ввязываться сейчас в войну с Советами…
– У нас, кажется, есть «Единый интегрированный операционный план»[4 - Единый интегрированный оперативный план (c англ. Single Integrated Operational Plan, SIOP), в США – комплекс оперативных документов, составляющих подробный регламент боевого применения ядерного оружия. SIOP являлся особо секретным документом, обновляется ежегодно.] или как он там называется! – перебил его Джонсон и резко повернулся к министру обороны Роберту Макнамаре: – И как докладывал в свое время господин министр обороны – у нас куча атомных бомб и боеголовок, мы легко можем стереть Москву с лица земли, не так ли?
– Так, – кивнул Макнамара и, поправив очки на переносице, с достоинством студента-отличника, спорящего с впадающим в маразм престарелым профессором, заметил: – У нас действительно более шести тысяч боеголовок с общей мощностью в миллион с лишним раз превышающей бомбу, уничтожившую Хиросиму. Но смею напомнить, что наша концепция «гарантированного уничтожения» предполагает исключительно ответные меры, а отнюдь не нанесение ядерного удара первыми.
– Какие же вы все трусы! – чуть ли не взвизгнул Джонсон. – Из-за вашей трусости кубинцы надавали вам по шее в заливе Свиней[5 - Операция в заливе Свиней (бухте Кочинос), или Операция на Плайя-Хирон, – военная операция по высадке на Кубе формирования кубинских эмигрантов, организованная в апреле 1961 года при участии правительства США с целью свержения правительства Фиделя Кастро, закончившаяся провалом.], из-за вашей трусости Хрущев вытер об вас ноги на переговорах в Вене[6 - Встреча Хрущева и Кеннеди в Вене состоялась 4 июня 1961 года. В начале переговоров Кеннеди сказал Хрущеву, что его интерес – обеспечение такого положения, при котором США и СССР могли бы жить в мире. Кеннеди признал ошибкой подготовку вторжения на Кубу. Хрущев объявил, что «мы войны не хотим, но если вы ее навяжете, то она будет». Кеннеди ответил: «Да, кажется, холодная зима будет в этом году» (источник – Википедия).] – и вот снова вы позволяете разевать пасть русскому медведю! Сегодня красные сожрут Берлин, завтра всю Германию, потом Францию вместе с этим неврастеником де Голлем[7 - Шарль де Голль (1890–1970) – французский военный, политический и государственный деятель, бригадный генерал. Во время Второй мировой войны стал символом французского Сопротивления. Основатель и первый президент (1959–1969) Пятой республики, призывавший к дружеским отношениям с СССР и единению Европы от «Атлантики до Урала».], Англию, всю Европу!
– Это не трусость, а разумная предосторожность, – возразил Даллес. – И если вы думаете, что и на этот раз война не затронет территорию США, то глубоко ошибаетесь. Русские умеют делать межконтинентальные ракеты! Неделю назад они продемонстрировали это в очередной раз – их космонавт Титов более суток кружил над Землей, пролетая в том числе и над нашими головами! А вы уверены, что на борту у него не было хотя бы одной бомбочки, которую он мог аккуратно «положить» прямо на Белый дом? Сегодня у нас нет точных данных ни о количестве ядерных боеприпасов у русских, ни о средствах их доставки. Не зная, чем они могут ответить, мы не можем планировать ядерный конфликт.
– Что лишний раз лишь подчеркивает слабость вашей работы, Даллес! – бросил ему Джонсон.
Даллес хотел было возразить, но президент остановил его жестом.
– Здесь я, пожалуй, соглашусь с господином вице-президентом, – прищурившись, посмотрел на директора ЦРУ Джон Кеннеди. – Непонятно, почему строительство стены оказалось для нас такой неожиданностью? Чем занимаются ваши люди в Берлине и в России? В последнее время качество, да и количество, поставляемой вами информации, Аллен, существенно снизилось. Очень сложно действовать вслепую. Подумайте об этом!
Бросив ненавистный взгляд на Джонсона, Даллес сел на место и яростно пыхнул трубкой, демонстративно послав клубы дыма в сторону вице-президента.
– Не имея информации, чем могут ответить русские, война с ними, тем более ядерная, – безумие, – подал голос Роберт Кеннеди. – Мы не можем рисковать миллионами жизней американцев даже ради Берлина.
– Неужели вы все утретесь этим плевком красных? – с презрением взглянув на брата президента, прошипел Джонсон. – Неужели позволите им построить эту стену в Берлине?
Джон Кеннеди помедлил, обвел всех присутствующих взглядом и тихо, но очень твердо произнес:
– Лучше стена, чем война.
* * *
Плюхнувшись на задний диван автомобиля, поджидавшего его у Белого дома, Даллес с удивлением обнаружил на соседнем месте генерала Холгера Тоффроя, своего заместителя и начальника разведывательного центра ЦРУ «Форт Фелисити» – «Дабл ЭФ».
– Доброй ночи, сэр! – поздоровался генерал.
– Надеюсь, причины вашей внезапной материализации в моей машине достаточно весомы, – еще не отойдя от учиненного ему разноса на совещании буркнул в ответ Даллес, раскуривая трубку.
– У меня чрезвычайно важная информация, – сказал Тоффрой, закрывая стеклянную звуконепроницаемую перегородку, отгораживающую их от водителя. Убедившись, что перегородка полностью закрылась и водитель их не слышит, Тоффрой продолжил: – Я хотел сообщить…
– Вам наконец удалось устранить Фиделя Кастро?[8 - Фиде?ль Алеха?ндро Ка?стро Рус (c исп. Fidel Alejandro Castro Ruz; 1926–2016) – кубинский революционер, государственный, политический и партийный деятель, руководивший Кубой с 1959 до 2008 года, на которого было совершено несколько сотен покушений, в том числе разработанных ЦРУ. Фидель Кастро скончался от естественных причин в возрасте 90 лет 25 ноября 2016 года, пережив большинство из тех, кто планировал его устранение.] – язвительно прищурился Даллес.
– Мы работаем и над этим. Но сейчас, мне кажется, есть более срочное дело: через час я вылетаю в Берлин.
– Вы читаете мысли, Тоффрой? – усмехнулся Даллес. – Или у вас стоит прослушивающая аппаратура даже в Белом доме? Я как раз намеревался поинтересоваться у вас, почему мы прохлопали действия русских в Берлине?
– Поэтому я и лечу туда. Несколько часов назад в нашу комендатуру в Западном Берлине обратился…
– Если вы про Богдана Сташинского[9 - Богдан Николаевич Сташи?нский (род.?1931) – агент советских спецслужб (МГБ СССР, а затем КГБ СССР), убивший лидеров украинского националистического движения Льва Ребета (1957) и Степана Бандеру (1959). В августе 1961 года Сташинский и его жена немка Инге Поль бежали в Западный Берлин накануне закрытия границы властями ГДР. Сташинский сдался полиции ФРГ, признался в двух убийствах и подробно рассказал об операциях советских спецслужб. Процесс над ним, прошедший в 1962 году, привлек широкое внимание к операциям КГБ за рубежом. Получив скандально мягкий приговор (восемь лет заключения), Сташинский отбыл его не полностью и был тайно освобожден в 1966 году. Власти ФРГ вывезли его за границу, вероятно, в США или ЮАР, где Сташинский поселился под новым именем и предположительно с измененной внешностью. Его дальнейшая судьба неизвестна.], – перебил его Даллес, – то я уже в курсе. Это, конечно, большая удача! В КГБ, думаю, уже все в панике. Один из лучших их агентов перебежал к нам и уже дал показания, что именно он ликвидировал Степана Бандеру!
– Да, сэр, я знаю, это – серьезный удар для русских.
– Но это просто везение, а отнюдь не результат вашей работы. И это вряд ли поможет объяснить, почему вы не знали заранее о начале строительства стены.
Тоффрой нервно куснул губу и продолжил:
– Сэр, я хотел сообщить вам не о Сташинском, а об объявившемся в Берлине человеке, который, как мне кажется, и поможет нам понять, почему не сработала наша агентура.
– Вот как? И кто же это?
– В нашу берлинскую комендатуру обратился Дедал.
– Дедал? – удивился Даллес.
– Он воспользовался документами на имя Питера Грина и его паролем содействия.
– При чем тут Питер Грин? Ведь эти документы…
– В том-то и дело! Документы на имя Грина и пароль для оказания содействия были заготовлены для чрезвычайного отхода Томаса. Да и о тайнике знал только сам Томас!
Даллес пыхнул трубкой, откинулся на сиденье и задумался.
– После того как Томас сообщил нам, что полет Гагарина состоится не раньше июня, он исчез, – продолжил Тоффрой. – Честно говоря, я думаю, что Томас, на которого мы возлагали такие надежды, на самом деле работал на русских.
– Да… – вздохнул Даллес, – это был колоссальный провал. Если б мы тогда не поверили переданной им информации, мы были бы первыми в космосе! Фон Браун[10 - Вернер фон Браун (1912–1977) – германский, а с 1955 года – американский конструктор ракетно-космической техники, один из основоположников современного ракетостроения, создатель первых баллистических ракет. Член НСДАП с 1937 года, штурмбаннфюрер СС (1943–1945). В США считается отцом американской космической программы.] мог запустить ракету еще в конце марта.
– Были технические риски, сэр.
– Были. Но он, да и Шепард[11 - Алан Шепард (1923–1998) – американский астронавт, совершивший первый суборбитальный космический полет. Второй человек в космосе после Ю. Гагарина.], были готовы пойти на них. Просто тогда мы были уверены, что у русских до начала лета ничего не получится.
Тоффрой поморщился, как от зубной боли.
– Сэр, я согласен: уроки нельзя забывать, но это все в прошлом. Меня сейчас больше интересует неожиданное появление Дедала и почему он воспользовался паролем и документами Томаса.
– Они что – братья-близнецы? На документах же есть фото…
– Мы не исключали, что Томасу придется воспользоваться гримом, поэтому все документы были бланковыми. К ним прилагались соответствующие печати, что позволяло вклеить любую фотографию.
– Похоже на игру советской разведки. Не исключаете?
– Я никогда ничего не исключаю, – твердо ответил Тоффрой и продолжил: – Хотя выглядит слишком уж нагло.
– Русские никогда не отличались скромностью, – усмехнулся Даллес. – Ну и в чем ценность этого Дедала, что вы готовы бросить все и мчаться в Берлин?
– Дедал сообщил, что обладает весьма важной информацией о советской агентурной сети в Европе и в Америке. В том числе он утверждает, что один из наших высокопоставленных сотрудников в Западном Берлине работает на КГБ. Если это так, то это может объяснить, почему мы узнали о строительстве стены лишь когда оно началось. С учетом нынешней обстановки эта информация чрезвычайно важна. Не говоря уж о возможности получить имена русских агентов по всему миру! Даже если это – игра русских, то, проанализировав информацию Дедала как дезинформацию, мы сможем понять многое.
Даллес, соглашаясь, качнул головой и добавил:
– Возможно, это даст шанс получить достоверную информацию об атомном потенциале Советов. Сейчас это необычайно важно…
* * *
Двери распахнулись, и шестеро рослых офицеров КГБ, пыхтя и потея, внесли в овальный зал заседаний Кремля огромный деревянный макет водородной бомбы.
Сидевшие вместе с Хрущевым за большим круглым столом руководители партии и правительства: члены Президиума ЦК Леонид Бережнев, ведавший «ядерными вопросами», Михаил Тусклов – главный по «идеологии», Дмитрий Истинов – председатель Комиссии Президиума Совета министров СССР по военно-промышленным вопросам и человек двадцать военачальников и представителей научно-технической интеллигенции, допущенных к высшим секретам страны, которых Бережнев любил называть «бомбовиками», кто с удивлением, кто с восхищением, а кто и с опаской уставились на водруженную посреди зала громадную конструкцию.
Хрущев вскочил из-за стола, с горящими от возбуждения глазами подбежал к макету и ласково погладил полированную поверхность бомбы.
– Мы решили возобновить испытания ядерного оружия, – хитро улыбаясь, сообщил Хрущев. – Пора показать империалистам, на что мы способны! Что там эти американцы имеют? Две, пять, ну десять мегатонн на один заряд. А мы жахнем водородную бомбу небывалой мощности – в сто миллионов тонн тротила! Пять тысяч Хиросим сразу!
Хрущев еще раз ласково похлопал бомбу по блестящему брюху:
– Красавица! И это, между прочим, уменьшенная копия.
– Товарищи! – неожиданно подал голос с места академик Цукеров, прерывая уже начавшиеся в зале аплодисменты. – А вы не считаете, что возобновление испытаний нанесет ущерб переговорам о разоружении? Создание такого оружия, способного в миг уничтожить сотни тысяч людей…
– Сейчас, Андрей Дмитриевич, идет борьба, – обратился к Цукерову Тусклов и замахал руками, чтобы осадить нарождавшийся гул в зале, – сражение, так сказать, не на жизнь, а на смерть между силами империализма и коммунизма. От исхода этой борьбы зависит будущее всего человечества. И ради нашей победы, ради светлого будущего мы готовы на любые жертвы – сотни, тысячи, миллионы!
Хрущев одобрительно кивнул Тусклову и, считая дискуссию закрытой, направился к своему месту.
– Такая арифметика неправомерна принципиально, – возразил Цукеров. – Мы слишком мало знаем о законах истории, будущее непредсказуемо, а мы – не боги. Мы должны исходить из конкретных нравственных критериев, которые категорически диктуют нам – не убий!
Хрущев побагровел, развернулся и подскочил к Цукерову.
– Знаете что, – быстро заговорил он, брызгая слюной и размахивая пальцем перед лицом академика, – предоставьте нам, волей-неволей специалистам в этом деле, делать политику, а вы делайте и испытывайте бомбы – тут мы вам мешать не будем и даже поможем. Мы должны вести политику с позиции силы – другого языка наши противники не понимают. Вот мы помогли избранию Кеннеди. Можно сказать, это мы его избрали в прошлом году. Мы встречаемся с Кеннеди в Вене. Эта встреча могла быть поворотной точкой. Но что говорит Кеннеди: «Не ставьте передо мной слишком больших требований, не ставьте меня в уязвимое положение. Если я пойду на слишком большие уступки – меня свалят!» Хорош мальчик! Приехал на встречу, а сделать ничего не может. На какого черта он нам такой нужен? Что с ним разговаривать, тратить время? Вы, товарищ Цукеров, не пытайтесь диктовать нам, политикам, что нам делать, как себя держать. Я был бы последний слюнтяй, а не председатель Совета министров, если бы слушался таких, как вы!
– В любом случае, Никита Сергеевич, – спокойно ответил Цукеров, – я остаюсь при своем мнении. И еще – на всякий случай хочу предупредить: никто никогда за всю историю человечества не взрывал такой мощности заряд. А что, если стомегатонный взрыв расколет земную кору или столкнет, например, нашу планету с орбиты, что приведет к гибели всего человечества, включая и социалистические страны?
Хрущев фыркнул, отмахнулся, но видно было, что эта мысль заставила его задуматься. Озираясь на зал, он вернулся на место, сел и вытер вспотевший лоб носовым платком. Вдруг лицо его озарилось – он нашел решение!
– А вот чтоб не раскололось ничего, Андрей Дмитриевич, – ехидно улыбнулся Хрущев, – возглавить эту работу мы поручим вам.
Цукеров хотел было возразить, но Хрущев резким жестом остановил его.
– И еще, – продолжил Хрущев, переводя взгляд на сидевших по другую сторону стола академиков Царева, Юнгеля и Чаломея: – Бомбу-то товарищ Цукеров нам сделает – я и не сомневаюсь, а вот как она до Америки долетит-то? Помнится, не так давно сам же товарищ Цукеров, который теперь радеет за разоружение, предлагал доставлять ядерные заряды торпедами с подводных лодок, но это не сработало. У американцев боеприпасов, конечно, пока более нашего будет, но мы, в отличие от них, люди не кровожадные, это они намереваются бить по мертвым, а нам и одного раза достаточно. Но как-то бомбу нашу туда доставить надо же, а, товарищи академики-конструкторы? Сколько у нас, товарищ Царев, ваших ракет на дежурстве стоит? По пальцам руки пересчитать можно? Сколько нам нужно времени, чтобы подготовить ракету к пуску? Сутки? Двое? Это уж некому запускать ракеты будет – всех к ядреной матери американцы разбомбят!
– Никита Сергеевич, – приподнимаясь со стула, обратился к нему Юнгель, – в настоящий момент мы заканчиваем испытания ракеты Р-16 на высококипящих компонентах, которая позволит постоянно нести боевое дежурство…
– Заканчивайте, заканчивайте, товарищ Юнгель, – осадил его Хрущев, – да побыстрее. Только учтите, что ракеты нам нужны надежные, которые на старте не взрываются! А то будет как в прошлый раз, когда ты своей ракетой на испытаниях сотню человек угробил.
Юнгель опустил глаза и молча сел на место.
– Да… – покачал головой Хрущев. – Нет у нас сегодня надежных ракет, чтоб до Америки долетели. Не справляются товарищи.
Истинов наклонился к сидящему рядом с ним Бережневу и ехидно зашептал ему на ухо:
– Сейчас Чаломея толкать будет, у которого Никиткин сынок работает.
Бережнев понимающе кивнул.
– Может, вы, Владимир Николаевич, поможете? – подтверждая догадку Истинова, тут же тыкнул пальцем в сторону академика Чаломея Хрущев. – Вы же малые ракеты неплохо делаете, вот пора и за большие взяться.
– Я бы с радостью, Никита Сергеевич, – ответил Чаломей, с видом победителя оглядывая присутствующих. – Но вот мощностей у меня таких, как у товарищей Царева и Юнгеля, нет, да и финансирования маловато.
– А с финансированием мы поможем, – дружелюбно улыбнулся Хрущев. – Что же касается мощностей, то забирайте под себя, например, КБ Месяцева – все равно бомбардировщики в нынешней войне ничего не значат. Сегодня все решают ракеты, только ракеты! И пора нам начать производить их, как сосиски!
* * *
– Как сосиски! – раздраженно хмыкнул Бережнев, плюхаясь в широкое плетеное кресло на веранде своей дачи. – Хорошо, что не как початки кукурузы.
– И КБ Месяцева – с барского плеча! – поддакнул Тусклов, суетливо накладывая сахар в стакан с чаем и помешивая ложечкой. – Хоть бы с Президиумом ЦК посоветовался. Американцы и ракеты, и бомбардировщики строят наперегонки, а нам, видите ли, теперь бомбардировщики и не нужны.
– Этот Чаломей вообще ни хрена в ракетах не понимает! – хрястнул по столу кулаком Истинов. – Мы запустили межконтинентальную ракету, запустили спутник, человека в космос отправили, а тут этот, «авиатор», как черт из табакерки, выскакивает и заявляет, что может делать ракеты лучше нас! В зародыше давить его надо было, клепал бы свои самолетики да ракетки для моряков, а теперь вот сынком хрущевским прикрылся и нас жизни учит!
– Да, много на себя берет Никита, много. Пора нам… – задумчиво сказал Бережнев и осекся, увидев вошедшую на веранду горничную, несшую на подносе рюмочки и запотевший хрустальный графин с зубровкой.
Горничная неторопливо продефилировала к столу, томными движениями расставила рюмочки, водрузила в центр композиции графин и, кокетливо поправив челку, спросила:
– Что-нибудь еще, Леонид Ильич?
Бережнев заулыбался.
– «Что-нибудь еще» – попозже, – сострил он.
Горничная улыбнулась, крутанулась на каблучках, дернула плечиком и так же неторопливо, как и вошла, удалилась.
Проводив масляным взглядом покачивающиеся бедра, Бережнев взял со стола графин, налил Истинову и задорно глянул на Тусклова: – Ну, что, Михал Андреич, по маленькой? Зубровочка, моя любимая.
Тусклов, подносивший стакан ко рту, вздрогнул и чуть не расплескал чай.
– А, ну да, – махнул рукой Бережнев, – ты ж не пьешь. Коммунист и святой в одном лице.
– Леонид Ильич, – обратился неожиданно появившийся на веранде офицер охраны, – к вам товарищ Семидольный.
– А вот это вовремя. Зови! – махнул Бережнев рукой. – Третьим будет.
– То есть ты все-таки согласился с моей идеей о Семидольном? – оживляясь, спросил Тусклов у Бережнева, когда офицер скрылся из виду.
– С какой идеей? – полюбопытствовал Истинов.
– Я, Михал Андреич, с твоими идеями всегда соглашаюсь, на то ты у нас и главный идеолог, – вставая, похлопал Бережнев по плечу Тусклова и, так и не ответив Истинову, а лишь подмигнув, пошел навстречу поднимающемуся на веранду с огромной дыней в руках Семидольному.
– Владимир Ефимович! – воскликнул Бережнев, широко распахивая руки для объятий. – Неужто дынька азербайджанская?
– Она самая, Леонид Ильич, – протягивая дыню и одновременно пытаясь обняться, расплылся в улыбке Семидольный. – Прямо из Баку.
– Ну, проходи, проходи, присаживайся, – широким жестом пригласил Бережнев Семидольного к столу, отбросив дыню прямо в руки появившемуся вновь, словно по мановению волшебной палочки, офицеру охраны. – А мы тут с товарищами чайком баловались, да вот решили, что пора и покрепче что-нибудь. Михал Андреич по идейным соображениям не пьет…
На этих словах Тусклов захлопал глазами и быстро допил свой чай.
– …а нам с товарищем Истиновым третий нужен, – закончил Бережнев.
Семидольный улыбнулся, пожал руки Истинову с Тускловым и взял протянутую Бережневым рюмку.
– Засиделся ты там в Азербайджане вторым секретарем-то, – по-отечески ласково глянул на Семидольного Бережнев. – Не пора ли в наши края возвращаться? Что думаешь?
Семидольный недоверчиво прищурился – Бережнев кивнул: мол, все всерьез. Тогда Семидольный молча поставил рюмку на стол, взял стакан, из которого Тусклов пил чай, перелил туда зубровку из рюмки, затем из графина дополнил стакан до краев и, резко выдохнув, осушил до дна.
– Ну вот – теперь вижу, что точно пора, – довольно пробасил Бережнев. – Наш человек!
* * *
Вырвавшись из паутины узких потсдамских улочек, черный «Опель» прибавил скорость и помчался по загородному шоссе, уже разогретому полуденным солнцем.
Зорин, одной рукой удерживая руль, второй вытащил из кармана пачку «Казбека», но, заметив завистливый блеск в глазах Плужникова, виновато вздохнул и стал заталкивать папиросы обратно в карман.
– Кури, кури! – махнул рукой генерал. – Скоро второй год, как я держусь, а все равно хочется. Хоть дымом твоим подышу.
– Павел Михайлович, – стеснительно поджигая папиросу, спросил Зорин, – а почему все-таки поменялись сроки и схема заброски?
– Я ж объяснил: Алена еще не готова, – удивился вопросу Плужников.
Зорин многозначительно улыбнулся и прошептал:
– Я ей, товарищ генерал, тоже не доверяю.
– Ну почему же? – прищурился Плужников. – Я как раз доверяю. Просто из Центра пришел приказ начать операцию немедленно, а Алена – пока не в форме. Когда прочитал ее рапорты о подготовке, я это почувствовал. Не могу объяснить почему, но интуитивно почувствовал. Все вроде хорошо, но какая-то внутренняя напряженность в текстах есть, потом это и тест психологический подтвердил. На всякий случай сейчас сам гляну на нее, но, думаю, интуиция меня не подводит.
– Вот и я о том! – воскликнул Зорин. – Не доверяю я этой творческой интеллигенции, особенно стихоплетам этим, как Алена. Вечно все из себя на нервах, то плачут, то смеются, руки заламывают, из всего драму делают, все у них на эмоциях – в любой момент предать могут.
– Ну чего ты так распалился? – покачал головой генерал. – Почему сразу предать? Предают чаще как раз люди эмоций лишенные, хладнокровные и расчетливые. Что касается Алены – она ведь не только стихи пишет, и весьма неплохие, кстати, – она и работать умеет, и с Петром ладит. Вот я и хотел, чтоб она ему подмогой была, но чувствую: пока не созрела, а значит, случайно ошибиться может, подставить его невольно. Подвергать Петра дополнительному риску не имею права, поэтому пусть пока работает один. А Алене, думаю, еще пару-тройку месяцев надо, чтоб обрести форму. Так что отвезешь ее в Москву…
– В Москву?
– Да, майор, в Москву. Сегодня как раз военный борт летит. Там с ней поработают специалисты-психологи.
– А вы?
– Прилечу чуть позже, у меня дела здесь еще.
– А почему сюда бы не вызвать специалистов? Почему не продолжить тут? Ну или хотя бы полететь позже вместе? Я бы мог и вам помочь с делами.
– Слушай, майор, – улыбнулся Плужников, – я понимаю, что здесь интереснее, чем в Москве. Но психологическое состояние Алены оставляет желать лучшего, и оно еще обострится после отъезда Петра. А мне почему-то кажется, что причина ее нервозности именно здесь, за границей. Так что давай, как это… приказы не обсуждаются.
«Опель» свернул с шоссе на узкую асфальтированную дорожку, стрелой прорезавшую вековую липовую аллею, промчался сквозь строй исполинских деревьев и подкатил к той самой старинной готической вилле, где сутки назад Олейников расстался с Аленой.
Плужников с Зориным вышли из машины. Майор дернул за шнур колокольчика у парадного входа – за дверью раздался мелодичный звон. Прислушались – в доме было тихо.
Зорин потянул за ручку двери – дверь легко распахнулась. Переглянувшись, они вошли внутрь.
* * *
– Ну и почему у нас дверь нараспашку? – осуждающе покачал головой Плужников, увидев спускающуюся по лестнице Алену в полупрозрачном ночном пеньюаре.
Зорин тут же стыдливо опустил глаза.
– А кого мне здесь бояться? – улыбнулась Алена.
– Бояться никогда и никого не нужно, – назидательно сказал Плужников, проходя в гостиную, – а вот осторожность проявлять надо всегда!
– Кофе будете, товарищ генерал? – улыбнулась Алена, приглашая гостей расположиться за столом. – Или чайку? По-нашему, покрепче?
– Эх, сейчас бы хорошо чайку да с кислыми яблочными дольками… – мечтательно произнес Зорин, стыдливо отводя взгляд от просвечивающей сквозь тончайший пеньюар стройной фигуры Алены. – Скоро под Москвой антоновка созреет…
– Да уж, здесь яблоки другие, – согласилась она и, заметив смущение Зорина, нарочно подошла к нему поближе. – Здоровенные, красные, все одинаковые, но совсем не пахнут, и вкус никакой!
– А мне кофейку сделай, пожалуй, – разглядывая дубовые балки на потолке, попросил Плужников. – Забористый у этих чертей кофе! Не то, что наш кофейный напиток «Бодрость» из цикория.
Привстав на цыпочки, отчего и так коротенький пеньюарчик взлетел до небес, обнажив изящные бедра, Алена грациозным движением достала с верхней полки пакетик с кофейными зернами, неторопливо засыпала их в кофемолку и, повернувшись к Зорину, стала томно вращать ручку. По гостиной поплыл пьянящий кофейный аромат. Зорин непроизвольно шмыгнул носом, и, не зная куда девать глаза, уставился на вращающуюся ручку кофемолки, точнее говоря – на тонкие элегантные пальцы Алены, украшенные невероятной красоты перстнем с крупным ярким рубином, игравшим огненными всполохами в лучах солнца, пробивавшихся сквозь занавешенное окно.
– Нравится? – заметив взгляд майора на перстень, подмигнула ему Алена. – Бабушка на память оставила. Хочешь посмотреть поближе?
И она протянула к нему руку, маня пальчиком. Зорин вспыхнул, Алена рассмеялась.
– А что до антоновки в Подмосковье, – медленно сказал Плужников, – то скоро у тебя такая возможность представится, Алена.
– В каком смысле? – удивилась она.
– В Москву полетишь.
– Как в Москву? – Алена перестала крутить кофемолку и в недоумении повернулась к Зорину: – Ты же сказал по телефону, что все просто откладывается и через несколько дней я должна оказаться там… на Западе… с Петром.
– Принято другое решение, – сухо ответил майор, все еще стараясь не смотреть на Алену.
– Что значит: «другое решение»? Как? Почему? – дрогнул ее голос.
Алена невольно сделала шаг к Зорину. Тот вскочил со стула, отпрянул и, нервно повысив голос, замахал руками:
– Ты… ты офицер разведки! Ты должна знать, что… как это… приказы не обсуждаются!
Алена повернулась к Плужникову.
– Товарищ генерал… – ее глаза увлажнились слезами. – Это же нечестно… несправедливо… Я должна быть там! Мне надо…
– Вот о чем я и говорил, – фыркнул Зорин. – Сразу в слезы, сразу истерика!
– Алена, – вздохнул Плужников, вставая и направляясь к выходу, – это действительно приказ. И так будет лучше и для тебя, и для Петра. На сборы есть несколько часов. Ровно в 19:00 майор заедет за тобой и отвезет в аэропорт. Полетите вместе.
Зорин распахнул перед генералом дверь.
– А кофе?.. – пролепетала Алена в надежде задержать Плужникова и, может быть, уговорить его изменить решение.
– В следующий раз, спасибо, – махнул рукой генерал и вышел. Зорин последовал за ним.
Губы Алены задрожали, очертания захлопнувшейся двери расплылись в ее заполненных слезами глазах. На улице заурчал мотор, зашуршали шины отъезжающего автомобиля. Алена не выдержала – со всего размаха швырнула кофемолку об дверь!
* * *
– Бац! – звонко ударила клюшка для гольфа по мячу, и тот, описав в воздухе замысловатую кривую, приземлился всего в паре шагов от заветной лунки.
Линдон Джонсон самодовольно улыбнулся, поменял клюшку на другую, предназначенную для завершающих ударов, и зашагал по лужайке к мячу. Профессиональные игровые поло и бриджи Джонсона яростно контрастировали с броским голубым костюмом, франтоватым желтым галстуком и в тон ему носовым платком, игриво выглядывающим из нагрудного кармана директора Федерального бюро расследований Эдгара Гувера.
– Материалов вполне достаточно, чтобы подпортить им веселую жизнь! – едва поспевая за размашистым шагом вице-президента, тараторил директор ФБР. – Фотографии, записи разговоров, письма…
Джонсон остановился у лунки и резко развернулся к Гуверу:
– Скажите, за что вы их так ненавидите?
На мгновение Гувер замялся, вглядываясь в холодные глаза вице-президента.
– А вы… разве нет? – испуганно выдавил из себя Гувер.
Джонсон выдержал паузу, сверля директора ФБР пронизывающим взглядом, и улыбнулся:
– У меня личные счеты. Этот сосунок украл мое право быть кандидатом в президенты на партийных выборах. Но вот вы? За что? Мне просто интересно…
– Ну… – неуверенно начал Гувер, – за всю историю Соединенных Штатов не было президента слабее. Провалил внешнюю политику, не может решить кубинскую проблему, заигрывает с Хрущевым, вместо того чтобы стукнуть кулаком по столу и показать, кто в мире хозяин. Он ни черта не смыслит в экономике – давит крупнейшие монополии, вместо того чтобы на них опираться. И вы прекрасно помните, как он победил на выборах! Всего четверть процента… – Гувер фыркнул, демонстрируя крайнее пренебрежение, – и то благодаря тому, что он предложил вам пост вице-президента. Техас, да все южные штаты голосовали за Кеннеди только потому, что вы были с ним!
Джонсон криво улыбнулся.
– Послушайте, Эдгар, – с легким раздражением в голосе сказал он, – я все прекрасно помню. Конечно, ваше досье на Кеннеди сыграло определенную роль в том, что он согласился выставить мою кандидатуру на пост вице-президента…
– Сэр, я отнюдь не собираюсь преувеличивать свою роль в вашем назначении и уж тем более принижать ваши заслуги, просто я, как патриот своей страны, крайне озабочен…
– Давайте без патетики, Гувер! – махнул рукой Джонсон. – Я никак не могу до конца понять вашей игры. Если вы их ненавидите, то легко могли сделать так, чтобы Джон Кеннеди не выиграл выборы. Отдали бы Никсону[12 - Ричард Никсон (1913–1994) – американский политический и государственный деятель, минимально уступил на президентских выборах 1960 года Джону Кеннеди. В 1968 году избран 37-м президентом США.] это ваше досье – и все.
Гувер хитро улыбнулся:
– В отличие от Кеннеди Никсон чист. Ну, или скажем так: пока чист. Его не за что прихватить. И вряд ли он предложил бы моему другу, коим я смею все-таки считать вас, стать вице-президентом.
– Откуда такая забота обо мне? – усмехнулся Джонсон. – Дружеские чувства? Не верю.
– Сэр, я уже тридцать семь лет занимаю пост директора ФБР и не планирую в отставку. Малюсенькую дилетантскую конторку по ловле воришек я превратил в мощнейшую, самую эффективную и профессиональную спецслужбу в мире! Я пережил пятерых президентов, не каждый из них любил меня, но каждый – глубоко уважал то, что я делал. А братишка нынешнего – Бобби, вдруг ставший моим начальником, даже не убирает ноги со стола, когда я вхожу в кабинет!
– Вы прекрасно понимаете, что я как вице-президент не в силах решить ваши проблемы.
– Как вице-президент – да… – согласился Гувер, и вдруг его взгляд стал жестким и холодным, таким, что Джонсон даже вздрогнул. – Но если Кеннеди уйдет, президентом Соединенных Штатов автоматически становитесь вы.
Джонсон закашлялся. Судорожно пошарив в кармане, он вытащил ингалятор и, засунув его себе в нос, сделал пару глубоких вдохов. Через несколько секунд приступ отпустил. Спрятав ингалятор в карман, Джонсон вынул из лунки флаг, размеренным шагом отошел к мячику и стал прицеливаться, слегка помахивая клюшкой.
– Если серьезно, – наконец молвил он, – ваших материалов, Эдгар, достаточно лишь для небольшого семейного скандальчика. Связь президента с Ингой Арвад[13 - Инга Мари Арвад (1913–1973) – датско-американская журналистка, имевшая романтические отношения с Джоном Ф. Кеннеди в 1941–1942 годах. В 1935 году она взяла несколько интервью у Адольфа Гитлера, а в 1936 году была его личным гостем на летних Олимпийских играх, проходивших в Германии. Этот факт вызвал у ФБР подозрения в том, что она была нацистской шпионкой.], с этой нацистской подстилкой, была слишком давно и уже, как вы помните, нами отыграна, а все, что вы накопали нового после выборов – проститутки, стажерки да секретарши, – вряд ли потянет на серьезную политическую склоку.
– Он католик, сэр. А для католиков прелюбодеяние – смертный грех.
– Католики тоже каются. И покупают индульгенции, кстати. А денег у его папаши да и у самих братишек Кеннеди достаточно, чтобы заткнуть рот любой газетенке. Вот если б удалось накопать что-нибудь серьезное…
– Например?
– Ну, например, – Джонсон кисло усмехнулся, – что президент работает на советскую разведку. Или доказать, что он связан с мафией…
Гувер хотел что-то вставить, но Джонсон отмахнулся:
– Знаю-знаю, вы не любите это слово и всем доказываете, что мафии не существует. Кстати, почему, Эдгар?
– Я действительно так считаю, – неохотно ответил Гувер.
– Ну, не хотите, не говорите. Бог с ней, с этой мафией! Как и с советской разведкой. Но нужен хотя бы секс-скандал настоящий, а не с секретаршей.
– Что вы имеете в виду?
– С публичной, с известной фигурой – например, с какой-нибудь кинозвездой, которую обожает и хочет каждый мужик в этой стране и к которой ревнует каждая баба. Тогда все воспримут это как личную измену.
– Вы неплохой психолог, мистер вице-президент, – таинственно улыбнулся Гувер. – И я думаю, это вполне возможно.
– Возможно что?
– Секс-скандал со звездой.
– Вот как! И с кем же?
– С Мэрилин Монро. Во время предвыборной кампании она моталась за ним из штата в штат, наплевав на контракты с киностудиями, их пару раз видели вместе в достаточно приватной обстановке…
– Все это слухи, Эдгар. Никакой фактуры нет.
– Будет, – уверенно сказал Гувер.
– Ну и прекрасно! – замахиваясь клюшкой, воскликнул Джонсон и с ехидной улыбочкой добавил: – Если вы еще докажете, что Монро связана с мафией… извините, с преступностью, и работает на КГБ, вы заслужите памятник при жизни.
– Памятник мне не нужен, сэр. Но когда вы станете президентом, я надеюсь, вы не забудете услугу, которую я вам оказал.
– Продолжайте работать, Эдгар. Вы же знаете, я всегда готов вас поддержать. Пока я не очень верю в удачу, но вот если накопаете факты, то тогда мы сразу… – Джонсон хитро улыбнулся, замахиваясь клюшкой, – бац – и в дамки!
Джонсон ловко толкнул мяч клюшкой, и тот медленно покатился точно к цели. Но когда мяч уже практически соскользнул в лунку, из нее, словно чертик из шкатулки, вылез здоровенный рогатый жук – мяч задел его и откатился в сторону.
– Если только нам кто-нибудь не помешает… – криво усмехнулся Гувер.
* * *
На сцене «Кэт-Кит-Клаб», одного из самых популярных кабаре Западного Берлина, визгливо и задорно гремел пестрый канкан.
Расположившийся за столиком в дальнем углу Олейников щелкнул пальцами и показал пробегавшему мимо официанту свой опустевший стакан. Тот с пониманием кивнул и уже через минуту вернулся с очередной порцией виски. Петр задумчиво глянул сквозь плескавшуюся в стакане янтарную жидкость на мелькавший на сцене калейдоскоп женских юбок и сделал большой глоток.
– Перешли на виски? – услышал он ироничный голос за спиной. – Неужели после возведения стены Советами водка здесь в дефиците?
Олейников обернулся – перед ним стоял лучезарно улыбающийся Холгер Тоффрой.
– Вживаюсь в роль, – не менее лучезарно улыбнулся ему в ответ Петр, жестом приглашая присесть за его столик. – В Берлине, конечно, надо пить шнапс. Но я теперь как-никак американский журналист, а они предпочитают виски.
– Похвально, мистер Грин, – продолжая светиться в улыбке, опустился в кресло Тоффрой. – Давненько мы не виделись… Лет десять?
– Одиннадцать, – поправил Олейников, – уже одиннадцать.
– Я совру, сказав, что вы совсем не изменились, – вглядываясь в Олейникова, усмехнулся Тоффрой. – Но вот глаза… Взгляд остался прежним.
– Что делать, – нарочито вздохнул Петр, – годы берут свое.
– Да… годы… – задумчиво протянул Тоффрой, оглядывая зал. – Вам, наверное, многое хочется рассказать мне про эти годы, не так ли?
– Не… не так… – отрицательно покачал головой Олейников и залпом допил виски. – Про годы я вам потом все напишу в деталях – готовый роман практически. Можете издать, только гонорар, чур, пополам. А сейчас мне нужно поведать вам нечто более душераздирающее…
* * *
– Алена! – распахнув дверь, которая, как и прежде, оказалась не заперта, в прихожую виллы вошел Зорин. – Нам пора в аэропорт!
Никто не отозвался.
Зорин заглянул в гостиную, осмотрел кухню, с нарастающим волнением поднялся на второй этаж и вошел в спальню – никого.
Холодок неприятной догадки пробежал по его спине, майор подскочил к платяному шкафу и распахнул дверцы – уныло качнулись голые вешалки, с насмешкой блеснули чистые полки, скрипнула приоткрытая дверца пустого сейфа.
Зорин в растерянности огляделся по сторонам, присел на краешек кровати и, достав дрожащими пальцами пачку «Казбека», закурил.
* * *
А на сцене кабаре в сопровождении небольшого оркестрика, с виртуозной небрежностью стуча по клавишам рояля пухлыми пальцами-сардельками, обильно украшенными яркими перстнями, и скалясь вспыхивающими в лучах софитов белоснежными зубами, зажигательно пел обаятельный чернокожий толстяк:
Hit the road Jack
And don’t you come back
No more, no more, no more, no more,
Hit the road Jack
And don’t you come back no more,
What you say?[14 - Проваливай, Джек, и больше не возвращайся никогда, никогда, никогда… Что ты сказал? (c англ.) – песня Перси Мэйфилда, впервые исполненная в 1960 году. Наиболее известна в исполнении Рэя Чарльза в 1961 году. Женский вокал принадлежит Маржи Хендрикс – сожительнице Чарльза и матери его ребенка. Песня построена на диалоге женщины, которая упрекает своего мужчину в том, что у него за душой ни гроша, и требует, чтобы он собрал свои вещи и покинул ее дом, и ответом мужчины, который обвиняет женщину в сварливости и обещает наверстать упущенное (источник – Википедия).]
Не переставая распевать, он периодически бросал клавиши и начинал то отбивать ритм, хлопая ладонью по такому же вороненому, как и он сам, полированному телу рояля, то, забавно подбрасывая фалды своего фрака, быстро и неожиданно ловко для своей комплекции крутился на винтовой табуретке, стреляя глазами-прожекторами во все стороны.

– И сколько их всего? – поинтересовался Тоффрой у Олейникова, который неожиданно прервал свой рассказ и с любопытством, переходящим в восхищение, взирал на зажигательного певца.
– Что? – не поворачивая головы переспросил Петр.
– Сколько всего человек в агентурной сети? – с легким раздражением в голосе повторил вопрос генерал.
– Точно не знаю, – пожал плечами Олейников. – Думаю, не один десяток. Вы любите джаз?
– Какой к черту джаз! – вспыхнул Тоффрой. – Во-первых, это не джаз, а во-вторых, мы здесь не для того…
– Тише, тише, – повернулся к нему Олейников. – Ну не джаз – так не джаз, не кипятитесь. Просто я не исключаю, что и в этом заведении есть кто-нибудь, кто работает на советскую разведку. Сюда же часто захаживают ваши вояки – прекрасное место для сбора информации и вербовки. Ведите себя естественней! И тише.
Тоффрой нервно оглядел зал – после слов Олейникова многие посетители да и официанты показались ему подозрительными.
– Давайте лучше выпьем! – предложил Петр, пододвигаясь к генералу поближе, поднимая одной рукой стакан с виски, а другой незаметно для окружающих протягивая Тоффрою банкноты, которые он получил от Плужникова. – Возьмите и быстро спрячьте в карман. Рассматривать будете дома. Здесь четыре купюры: марки, франки, фунты и доллары.
Тоффрой взял деньги, но в карман не убрал, а сжал в кулаке.
– Итак, – продолжил Олейников, – сеть агентов весьма широка, они хорошо законспирированы, так хорошо, что вы никогда бы не заподозрили никого из них. Они есть в правительствах и штабах, в научных и инженерных лабораториях, в ФБР и даже у вас в ЦРУ! Все ваши структуры давно изъедены молью, генерал. Кругом предатели и шпионы. Имен агентов я не знаю, мне были даны лишь выходы на резидентов: в Западном Берлине, Франции, Англии и США. Я дам вам ниточку, а вы, если потянете хорошенько, – распутаете весь клубок.
– Ну имена хотя бы этих четырех вы знаете?
– Нет. И упреждая следующий вопрос – в лицо я тоже никого не знаю, фотокарточек их не видел, но вот каждому из них была предъявлена фотография моей персоны – они сами опознают меня при встрече. Им я должен отдать эти банкноты: марки – в Берлине, франки – в Париже, фунты и доллары, как даже вам нетрудно догадаться, – в Англии и в США соответственно. На каждой купюре микрошифр с заданиями и инструкциями. Так что сделайте копии, а оригиналы верните мне.
– И что там за задания и инструкции? – спросил Тоффрой.
– Шифр на банкнотах мне неизвестен, – пожал плечами Олейников. – Но я знаю, что сеть планируется задействовать в крупномасштабной операции КГБ по дезинформации – убедить вас, что Советский Союз сильно отстает от США по количеству ядерных боеприпасов.
– Зачем это?
– Ну, поверив в свое ядерное преимущество, вы почувствуете безнаказанность и решите, например, в ответ на возведение берлинской стены нанести удар обычными вооружениями по Восточной Германии. СССР выступит в ООН, объявит вас агрессором и в глазах мировой общественности будет иметь право использовать свои войска. А когда советские танки войдут в Париж…
– В Париж? – ухмыльнулся Тоффрой.
– Вы думаете, они ограничатся Западным Берлином? – рассмеялся Олейников. – В Париж, мой генерал, в Париж! А также в Рим и, не исключаю, что в Лондон… Войск у них в Европе намного больше, чем у всех стран НАТО, вместе взятых. Вы замахнетесь ядерной дубиной, и тут-то Советы опубликуют истинную информацию – сколько у них по сусекам ракет припрятано. И когда вы поймете, что их ядерный ответ будет для вас неприемлем и откажитесь от нанесения удара, игра уже будет сыграна – вся Европа станет коммунистической!
Тоффрой напряженно слушал. В его глазах одновременно играли искорки и тревоги и недоверия.
– И еще, – продолжил Олейников. – Я знаю, что КГБ планирует в ближайшее время забросить на Запад под видом предателей-перебежчиков несколько новых агентов из СССР, которые подтвердили бы вам эту дезинформацию.
– Вас, например? – усмехнулся генерал.
Олейников рассмеялся:
– Как быстро вы меня раскусили! Ладно, верните мне банкноты, я ими хоть здесь в баре расплачусь или вон певцу этому замечательному чаевые дам.
И Петр потянулся было за банкнотами, но Тоффрой быстро сунул их в карман, подозрительно поглядывая на чернокожего певца, который, продолжая петь и пританцовывать, уже спустился со сцены и шел меж столиков в их сторону.
– Он что? Один из них? – съязвил Тоффрой.
– Ага, – расхохотался Петр. – Типичный русский парень из Сибири. Но, к сожалению, он абсолютно не укладывается в схему контактов с резидентами.
– Да? И какова же схема?
– В определенные даты я должен находится в том или ином городе. Резидент сам найдет меня и неким способом обозначит место и время встречи.
– Неким? Каким?
– Ну сегодня все было весьма банально – на улице ко мне пристал мальчишка, типа попрошайка, я дал ему пару монет, он схватил, буркнул, что какой-то дяденька ждет меня завтра на улице Курфюрстендамм, у церкви кайзера Вильгельма в два часа пополудни, и исчез.
– Завтра?!
– Ага, – кивнул Олейников, вовсю улыбаясь приближающемуся к их столику певцу. – Так что постарайтесь успеть организовать там ваше наблюдение. И не забудьте, кстати, до этого времени вернуть мне оригиналы банкнот.
Музыка стихла, когда чернокожий артист остановился прямо у столика Олейникова и Тоффроя. Зал разразился шквалом аплодисментов. Петр замахал руками официанту, показывая три пальца, и тот мгновенно принес три порции виски.
– Шикарная, шикарная песня! – восторженно воскликнул Олейников, жестом приглашая певца сесть к ним за столик. – Все-таки наша американская музыка лучшая в мире! Тем более в таком великолепном исполнении! Вы тут на гастролях?
– Завершаю тур по Европе, – улыбнулся певец, опуская свое неимоверно объемное тело на диванчик рядом с Тоффроем.
– Могу я предложить вам стаканчик виски? – улыбнулся в ответ Олейников.
– С превеликим удовольствием! – воскликнул певец, вжимая Тоффроя в подлокотник дивана.
– Как я понимаю, мы уже все обсудили. Так что я, пожалуй, пойду, – с трудом вырываясь из тисков, буркнул Тоффрой, встал и направился к выходу.
– Куда же ваш друг? – улыбнулся Олейникову певец и показал на полные стаканы на столе: – Три на двоих не делится.
– Мой друг очень торопится. Завтра ему предстоит романтическое свидание, и ему надо посоветоваться с мамой, как сделать так, чтобы свидание прошло незабываемо, – пояснил с улыбкой Олейников. – Что же касается того, что «три на двоих не делится», то я, хоть и не силен в арифметике, но догадываюсь: если удвоить заказ, то проблема решится сама собой.
И Петр еще раз махнул официанту, показывая три пальца.
* * *
На киноэкране загорелая рука крутанула ручку настройки радиоприемника – и над пляжем зазвучал бодрый «Танец маленьких лебедей». Самый крутой стиляга средь толпы отдыхающих, в невероятно модных черных очках, развалившись в шезлонге, вгляделся в морскую даль и с восхищением заметил:
– Красиво плывут…
– Кто? – поинтересовалась с соседнего лежака импозантная дама.
– Вон та группа… в полосатых купальниках…

Переполненный зал военной комендатуры Потсдама, где шла премьера привезенной из Москвы кинокомедии «Полосатый рейс»[15 - «Полосатый рейс» – советский художественный фильм, эксцентричная комедия, поставленная на киностудии «Ленфильм» в 1961 году режиссером Владимиром Фетиным.], взорвался бурным хохотом.
– Товарищ Плужников! – отчаянно крутя головой и пытаясь высмотреть в темноте фигуру генерала, шепотом позвал вошедший в зал Зорин.
На него зацыкали. Майор скользнул в проход и, пригнувшись, стал пробираться вдоль рядов. Очередная вспышка хохота – и Зорину удалось расслышать басовитый смех генерала. Спотыкаясь о ноги и извиняясь во все стороны, майор пробрался к Плужникову и присел на пол рядом с ним. Плужников, не отрываясь, смотрел на экран и от души хохотал.
– Товарищ генерал! – дернул Зорин за рукав Плужникова.
Тот опустил глаза и от неожиданности вздрогнул.
– Ты почему не в самолете? – с недоумением спросил он.
– Товарищ генерал, – прошептал Зорин, – Алена пропала…
* * *
Плужников с Зориным быстро шли по коридорам комендатуры.
– А в 18:40 она, предъявив швейцарский паспорт на имя Эльзы Рух, перешла в Западный сектор Берлина через КПП «Чарли»… – докладывал Зорин.
– Почему ж ты не изъял у нее документы прикрытия? – воскликнул Плужников, останавливаясь и бросая сердитый взгляд на майора.
Зорин заморгал глазами, не зная, что ответить.
– Ну да, я ведь тоже не изъял… – вздохнул Плужников и задумался. – Даже представить себе такого не мог.
– Я же говорил, товарищ генерал, гнилая творческая интеллигенция. Она не только паспорт, даже деньги из сейфа прихватила…
Плужников в сердцах махнул рукой.
– Павел Михайлович, я вот что подумал… – начал Зорин.
– Опасно, очень опасно… – словно не слыша майора, в задумчивости проговорил Плужников. – М-да… Не начавшись, получается, операция провалена. Надо срочно отзывать Петра!
– Товарищ генерал, – шепотом заговорил Зорин, – а что, если Олейников сам в курсе?
– В смысле? – переспросил генерал.
– Ну, если Олейников сам ее побег и организовал?! – выдохнул Зорин.
* * *
Разглядывая пестрые витрины магазинов, Олейников прошелся по бульвару Курфюрстендамм, глянул на «Полый зуб» – разрушенную колокольню церкви кайзера Вильгельма, которую, как память, так и не стали восстанавливать после войны, подивился паре модерновых зданий по бокам от нее, напоминавших по форме пудреницу и губную помаду (так их и прозвали местные жители), и, присев на скамеечке неподалеку от церкви, развернул газету.
Краем глаза Петр приметил припаркованный на противоположной стороне улицы «Мерседес» с двумя скучающими парнями в серых, явно пошитых в одном ателье, костюмах. Еще один тип из этого же «ателье» прогуливался вокруг костела и щелкал фотоаппаратом, настойчиво изображая из себя туриста.
Через пару минут один из «скучавших» в «Мерседесе» заметил долговязого худощавого человека, который, выйдя из метро, уверенно направился в сторону Олейникова. Заметил его и «турист», скрытно щелкнув пару раз фотоаппаратом.
Долговязый подошел к скамейке и что-то спросил у Петра. Тот кивнул, встал и, обмолвившись с незнакомцем парой слов, протянул ему банкноту.
«Турист» яростно защелкал фотоаппаратом.
Долговязый взял купюру, покрутил ее в руках и спрятал в бумажник. Олейников еще что-то спросил у него, долговязый кивнул, они попрощались и разошлись в разные стороны.
* * *
В столь поздний час на шоссе Палисад Бич Роуд, тянущемся вдоль побережья Санта-Моники, пригорода Лос-Анджелеса, было пустынно и тихо – так тихо, что можно было слышать шепот прибоя почти успокоившегося океана, доносимый легкими дуновениями ночного бриза. Словно накатила еще одна волна, прошуршали по асфальту шины, и к двухэтажной вилле, построенной в стиле испанских средневековых особняков, величественно подкатил длинный белоснежный лимузин, высветив фарами табличку с номером 625, прикрученную к глухой калитке в высоком каменном заборе, окружавшем виллу.
Из машины, преисполненный чувства собственного достоинства, появился одетый с иголочки водитель и, неторопливо обойдя лимузин, галантно распахнул заднюю дверцу. На тротуар выпорхнула пара девиц в кокетливых платьицах и, задорно щебеча и торопливо стуча каблучками, направилась к калитке. Водитель обогнал их, постучал условным сигналом в калитку – и та тут же распахнулась.
* * *
Дрожащие мужские руки отвернули красную крышечку пузырька и вытрясли на ладонь сине-белую капсулу. Секунда, две… сомнение… и на ладонь высыпалась вторая капсула – последняя в пузырьке.
Сидевший в шезлонге у бассейна на заднем дворе испанской вилы Джон Кеннеди посмотрел в пустой пузырек, поморщился от боли, вздохнул… и решительно отправил в рот обе капсулы, полученные им на крайний случай от доктора Неболита.
* * *
– Одну минуточку, леди! – остановил хихикающих девиц, как только они оказались во внутреннем дворе виллы, суровый охранник в строгом черном костюме. – Будьте любезны пройти досмотр и показать содержимое ваших сумочек.
– Брайан, Брайан… – раздался мягкий, но властный голос, и из темноты двора, укоризненно покачивая головой, вышел, завязывая пояс купального халата, эффектный темноволосый мужчина с черными густыми бровями. – Я же говорил тебе, что в моем доме появляются исключительно надежные люди, не требующие никакого досмотра.
– Но, мистер Лоуфорд… – попытался возразить охранник.
– Вау! – восхищенно взвизгнула одна из девиц, пухленькая и грудастая, толкая локтем свою подружку. – Это же Питер Лоуфорд! Кинозвезда!
– Мистер Лоуфорд, – продолжил охранник, – я просто выполняю свою работу, и господин президент может быть недоволен, если…
– Он будет недоволен, – прервал охранника Лоуфорд, переходя на злобный шепот, – если вы будете во всеуслышание его так называть, и еще больше будет недоволен, если у этих очаровательных барышень испортится настроение! А вы знаете, что бывает…
– Мистер Лоуфорд! – не дав ему договорить, бросилась к нему пухленькая девица. – Это же вы снимались в «Одиннадцать друзей Оушена»!
– Дорогуша, как тебя зовут? – самодовольно прищурился Лоуфорд, разглядывая ее пышную грудь.
– Юдит.
– Юдит, зови меня просто Питер, – улыбнулся Лоуфорд. – Пойдемте-ка скорее к бассейну – мой друг уже истосковался в одиночестве.
И, приобняв хохочущих девиц за талии, Лоуфорд увлек их в глубину сада.
Охранник вздохнул и направился к скамейке возле калитки, не заметив, как в слуховом окне на крыше соседней виллы блеснул объектив фотоаппарата и раздался едва слышимый звук сработавшего затвора.
* * *
Проплыв с десяток метров под водой, Джон Кеннеди вынырнул у самой кромки бассейна и фыркнул от удовольствия – боль уже отступила. И тут же прямо перед его глазами возникло улыбающееся лицо Лоуфорда, присевшего на корточки у кромки бассейна.
– А к нам гости, – подмигнул Лоуфорд, протягивая президенту стакан с виски. – Лола и Юдит. Между прочим, начинающие киноактрисы… – Лоуфорд обернулся и послал обнадеживающую улыбку стоящим у него за спиной девицам: – И, вполне возможно, будущие звезды Голливуда!
Кеннеди с любопытством обвел оценивающим взглядом слегка стушевавшихся девиц, взял из рук Лоуфорда стакан и приподнял его в приветствии.
– Приветик, крошки! – весело воскликнул он, сделав большой глоток. – Водичка сегодня чудесная – очень рекомендую!
Девицы переглянулись.
– А я купальник не взяла, – смущенно пролепетала Юдит.
– Может, у вас найдется что-нибудь? – поинтересовалась Лола и тут же осеклась, заметив сквозь прозрачную воду, что на Кеннеди нет купальных плавок.
– Милые барышни, – рассмеялся Лоуфорд, – когда вы станете суперпопулярными, купальники пригодятся вам для фотосессий на обложку журнала «Лайф», а сейчас не вижу смысла прятать под клочками материи ваши замечательные прелести.
И подавая пример, Лоуфорд сбросил с себя халат и, сверкнув загорелыми ягодицами, нырнул в воду.
Девицы еще раз переглянулись, хихикнули и, быстро скинув с себя всю одежду, с отчаянно-веселым визгом бултыхнулись в бассейн.
* * *
На стол директора ЦРУ упала пачка фотографий: вот Олейников на скамейке возле церкви кайзера Вильгельма читает газету, вот долговязый мужчина выходит из метро, вот Олейников разговаривает с ним, затем долговязый берет из рук Олейникова ту самую банкноту…
– Но это невозможно! – вскричал Даллес, откидываясь на спинку кресла. – Не далее как пару недель назад вы сами утверждали, что Рей Стоун – один из лучших наших сотрудников в Западном Берлине!
– Я был в нем абсолютно уверен, сэр, – сухо ответил сидевший напротив него генерал Тоффрой. – И пока у меня нет особых оснований доверять Дедалу.
– Однако факт остается фактом, – покачал головой Даллес. – На встречу Стоун пришел, явка сработала, пароль – тоже, банкноту с микрошифром он взял.
Тоффрой молчал, теребя пальцами подбородок.
Даллес встал из-за стола, прошелся по кабинету и, закурив свою любимую трубку, задумчиво уставился в окно.
– Вы установили наблюдение за Стоуном? – наконец спросил он.
– Пока ничего подозрительного, сэр. Честно говоря, я не очень верю…
– А что за текст на банкноте? – перебил его Даллес. – Удалось прочесть?
– Дедал утверждает, что ключ к шифру ему неизвестен, но задание резиденту как-то связано с операцией по дезинформации. Русские хотят убедить нас, что их ядерный потенциал намного меньше нашего. Я передал копию банкноты нашим специалистам, они работают, но пока результата нет.
– Ну и что вы планируете делать?
– До следующего контакта Дедала с резидентом КГБ в Париже еще три недели. Дедал хотел остаться до этой встречи в Европе, но я предложил, чтобы он приехал в Америку. Здесь я смогу организовать соответствующую проверку.
– Вы предложили? – удивился Даллес. – А если он исчезнет? Вы должны были привезти его с собой!
– Он не исчезнет, сэр. Если это игра русских, то он должен ее продолжить, а если он действительно работает на нас, то не исчезнет тем более. В любом случае зачем же демонстрировать ему мое недоверие? Я предложил ему немного отдохнуть, развлечься, сказал, что он это заслужил.
– И он легко согласился?
– Он согласился, когда я сказал, что ему стоит повидаться со своим стариком-отцом, который весьма неважно себя чувствует. Сегодня Дедал вылетает.
– И вы устроите ему проверку?
– Так точно, сэр. По форме «Doomsday»[16 - «Судный день» (с англ.).].
– «Doomsday»? – прищурился Даллес. – И даже включая…
– Да, сэр, – опередил его Тоффрой, – даже включая стадии «Ад» и «Рай».
* * *
– Заканчивается посадка на рейс авиакомпании «Пан Америкэн Ворлд Эйрвэйз», следующий до Лос-Анджелеса с промежуточной посадкой во Франкфурте… – гулко пронесся по залам западноберлинского аэропорта Темпельхоф голос диктора.
Олейников, помахивая небольшим чемоданчиком в руках, подошел к стойке регистрации и протянул паспорт и билет.
– Добрый день, мистер Грин, – заглянув в документы, приветливо улыбнулась ему дежурившая на стойке девушка. – Ваш багаж оформлять до Франкфурта или сразу до Лос-Анджелеса?
– До Лос-Анджелеса, солнце мое, сразу до Лос-Анджелеса! – одарил Олейников барышню ответной улыбкой и, поставив свой чемодан на багажную ленту и получив квитанцию, направился к выходу на летное поле.
Спустя мгновение двери центрального входа в аэропорт распахнулись, и по каменному полу звонко зацокали каблучки-шпильки.
– Будьте добры, один билет до Лос-Анджелеса через Франкфурт на сегодняшний рейс! – пробудил задремавшую было кассиршу запыхавшийся женский голос в окошке кассы.
Кассирша подняла блеклые глаза и сквозь зевок еле разборчиво пробурчала:
– Продажа билетов на этот рейс закрыта, регистрация уже закончилась.
– Что же делать? – всхлипнул женский голос. – Мне очень, очень нужно в Лос-Анджелес!
Кассирша неторопливо полистала расписание и наконец предложила:
– Через час рейс до Лондона, с пересадкой – в Нью-Йорк. Дальше уже как-нибудь доберетесь.
– Давайте! – быстро протянула в окошко деньги тонкая женская рука.
– Ваше имя, пожалуйста, – попросила кассирша, доставая бланк билета, и осеклась, уставившись на массивный, невероятной красоты рубиновый перстень, сверкнувший на пальце пассажирки.
– Эльза… Эльза Рух, – отдернула руку Алена, заметив изумленно-завистливый взгляд кассирши.
* * *
Самолет набрал высоту. Соседнее место было свободно, Олейников устроился поудобнее, закрыл глаза и уже было задремал, как сквозь накатывавшие волны сновидений до него донесся доброжелательно-бархатный бас:
– Позвольте теперь я угощу вас стаканчиком виски?
Олейников открыл глаза – с бутылкой виски в руках, сверкая белоснежными зубами, Петру улыбался тот самый чернокожий певец-толстяк, чье выступление так понравилось ему во время встречи с Тоффроем в кабаре «Кэт-Кит-Клаб».
– Джим, Джим Кинг, – протянул руку певец. – Тогда я не успел представиться – меня позвали на сцену, мы даже не допили наш виски.
Олейников улыбнулся в ответ и протянул руку:
– Ваше имя я видел на афише. Кинг![17 - «Кинг» с английского переводится как «король».] Вы и впрямь настоящий король… король сцены!
– Это мой сценический псевдоним, – слегка смутился Кинг. – Вообще-то мое настоящее имя Вандула Мзикубуба Зумакухле Мнгомитузулу, но, к сожалению, не все могут это выговорить.
Олейников рассмеялся, жестом приглашая Джима присесть рядышком.
– Питер Грин, журналист, – представился Петр.
– Во Франкфурт? – спросил Кинг, втискивая пышные телеса в очевидно узкое для них пространство между подлокотниками соседнего с Олейниковым места. – Или до конечной?
– До конечной, – улыбнулся Петр.
– Прекрасно! – обрадовался Джим, наконец-то усевшись в кресле, и показал на бутылку скотча: – А то бы я один не осилил…
Перед ними тут же возникла стюардесса.
– Попрошу вас, – сухо обратилась она к Джиму, – занять свое место в хвосте самолета!
– А в чем дело? – нахмурился Петр. – Насколько я знаю, правила дозволяют занять любое свободное место.
– Крошка, наверное, родом из Алабамы или Джорджии, – вздохнул, пытаясь встать с кресла, зажатый крепкими объятиями подлокотников Джим, – и привыкла, что в автобусах у них первые ряды только для белых.
– Джим, останься! – удержал его за руку Олейников и повернулся к стюардессе. – Вы, наверное, не знаете, что закон о сегрегации в транспорте был отменен еще пять лет назад? Я – журналист и думаю, что руководству вашей авиакомпании вряд ли понравится, если в газетах напишут о проявлении расизма на борту.
Стюардесса задумалась, фыркнула и, пренебрежительно глянув на Джима, удалилась с надменным видом.
* * *
– А что вы все так за него ратуете? – подозрительно нахмурился Хрущев, сидя задрав коленки, в ярко-красном надувном круге, покачивающемся на ласковых черноморских волнах. – Сначала Тусклов, теперь ты вот.
Плавающий вокруг него Бережнев (с неизменной для морских купаний белой кепкой на голове) отфыркнулся от ударившей в нос волны и выдал заранее подготовленный ответ:
– Молодежь в руководстве нужна, Никита Сергеевич, вы же сами говорили. Старики за пайки держатся, работать уже не могут. Вы их правомерно критикуете, но они в глаза критику принимают, а за глаза вас недолюбливают. Шепчутся между собой. Пока брожение в кипение не перешло, надо бы и ЦК обновить, и КГБ почистить. А он – идеальная кандидатура.
– Я ж его раньше как сына любил, – с обидой в голосе выдавил Хрущев, пытаясь подтянуть сползающие с первосекретарских ягодиц черные семейные трусы, – а он с фанфароном с этим – с Киреченко связался, каждый день к нему бегал, докладывал…
– Вы тогда часто отсутствовали, Никита Сергеевич, по заграницам ездили, важными международными делами занимались. А ему надо же было с кем-то в ЦК взаимодействовать? Вот он и общался с Киреченко, которого вы, между прочим, сами вторым секретарем ЦК и сделали.
– Хочешь сказать, я виноват? – вспыхнул Хрущев.
Бережнев чуть не захлебнулся от испуга.
– Да что вы, Никита Сергеевич, я не это имел в виду! Кто ж знал, что Киреченко так себя поведет? На первый взгляд – настоящий партиец, работать умеет, инициативен, грамотен – все мы ему тогда поверили.
– Да-а, зазнался тогда Киреченко, все кадры под себя подмял, – поморщился Никита. – Да и человечишка никудышный оказался. Помнишь, на охоте, я ему говорю: «Это я кабана застрелил», а он: «Мой выстрел, мой выстрел…»
– Я точно видел, Никита Сергеевич – ваш выстрел был. Прямо под лопатку! Снайперски!
Хрущев не сдержал самодовольной улыбки.
– Ладно, – уже благодушно буркнул он и махнул в сторону оборудованного на пляже навеса, возле которого нервно переминались с ноги на ногу двое охранников, – поплыли к берегу, а то эти, вон, изволновались. Ну а Семидольного вашего, так и быть – прощаю.
* * *
Виски сработало. Склонившись головами друг к другу, Олейников и Кинг подпевали в тон гулу самолетных двигателей:
Love me tender, love me true,
All my dreams fulfill.
For my darling I love you
And I always will…[18 - Люби меня нежно, люби по-настоящему, все мои мечты сбылись. Потому что я люблю тебя, дорогая и всегда буду любить (англ). «Love Me Tender» – песня на основе сентиментальной баллады, написанной поэтом В. Фосдиком и композитором Д. Поултоном в 1861 году. Версия, записанная в 1956 году Элвисом Пресли, входит в список 500 величайших песен по версии журнала «Rolling stone» (источник – Википедия).]
– И я буду любить всегда! – махнул рукой Джим и подернутыми то ли слезами, то ли пьяной поволокой глазами растроганно посмотрел на Олейникова: – Как ты говоришь? Согласно анамнезу?
В ответ тот кивнул.
– Надо запомнить, – сказал Джим, вздымая указательный палец вверх.
Олейников опять кивнул и тихонечко пропел:
– And I always will…
– Да… – выдохнул Джим, разливая остатки виски по стаканам. – Элвис Пресли – великий певец! Но я больше люблю Фрэнки.
– Синатру?
– Синатру. Помнишь, как по телевизору год назад Фрэнки спел эту песню?
– Это когда они дуэтом с Элвисом…
– Уважаемые дамы и господа! – прервал Олейникова голос из динамиков. – Через пятнадцать минут наш самолет совершит посадку в аэропорту Лос-Анджелеса. Просьба занять свои места и пристегнуть ремни безопасности…
– …когда они вдвоем с Элвисом пели? – продолжил Петр.
– Ну да, – кивнул Джим, рассматривая на просвет плескавшиеся в стакане виски. – Я, между прочим, с Фрэнки тоже не раз дуэтом пел…
– Да ладно! – удивился Олейников. – Вы приятели?
Джим гордо кивнул.
– Познакомить можешь? – придвинулся к нему Олейников. – Я давно мечтал взять у него интервью.
Джим, прищурившись, посмотрел на Олейникова:
– Тебя? С Фрэнки?
Петр кивнул. Джим выдержал паузу, улыбнулся своей очаровательной белозубой улыбкой, чокнулся с Олейниковым и залпом допил виски до дна:
– Да без проблем. Согласно анамнезу!
* * *
Раз пять попрощавшись с Джимом и наконец расставшись, Олейников вышел из весьма причудливого нового здания Лос-Анджелесского аэропорта, напоминавшего по форме то ли летающую тарелку, то ли огромного краба, и направился к таксомоторной стоянке.
– 8080, бульвар Сансет, – назвал он адрес, опускаясь на заднее сиденье мгновенно подкатившего такси.
За окном замелькали знаменитые лос-анджелесские бульвары. Миновав Сепульведу, такси свернуло на Санта-Монику и помчалось в сторону Беверли-Хиллс. Олейников прильнул к окну – он не был здесь почти двенадцать лет.
* * *
– Merda![19 - Дерьмо! (с итал.).] – злобно сплюнул Сэм Джанкано – загорелый, щуплый, лет пятидесяти с небольшим итальянец в черных очках и кричаще-модных плавках, швырнув за борт своей белоснежной яхты только что прикуренную сигару, и рявкнул, подзывая своего помощника: – Карлос! Где ты, твою мать?!
Из-за спины Джанкано как черт из табакерки выскочил здоровенный детина.
– Я шдесь, бошш! – с присвистом прошепелявил он, придурковато улыбаясь лишенным двух передних зубов ртом.
– Что это за хрень? – тыкнул пальцем в коробку с сигарами Джанкано. – Ты же знаешь, я курю только «Ромео и Джульетту»!
– Бошш, это «Ромео и Шульетта…» – залепетал Карлос. – Вот на коробке напишано.
– Я курю настоящую «Ромео и Джульетту»! Кубинскую! – вспыхнул Джанкано. – А не эту доминиканскую подделку. Принеси мне коробку из моей каюты!
Карлос исчез так же быстро, как и появился.
– Сигары – моя страсть, – продолжил прерванную вспышкой гнева беседу Джанкано, поворачиваясь к сидевшей напротив него Юдит, и, чтобы получше разглядеть ее пышно-манящие формы, стянутые грозившим вот-вот треснуть купальником вызывающе яркой расцветки, он приподнял черные очки, из-под которых блеснули колюче-серые, почти белесые глаза: – И несмотря на то, что Кастро отобрал у меня все мои гаванские казино, я по-прежнему курю только кубинские. А ты любишь кубинские сигары?
Юдит жеманно захихикала.
– Ладно! – махнул рукой Джанкано. – О чем они еще говорили?
– Да ни о чем… – еще подхихикивая, отмахнулась Юдит, но, столкнувшись с ледяным взглядом Джанкано, быстро и испуганно добавила: – Честное слово, мистер Джанкано! Мы искупались в бассейне, выпили и быстро разошлись по комнатам. Надо сказать, Джек прекрасный любовник.
– Джек? – удивился Джанкано.
– Все друзья его так зовут, мистер Джанкано, – пожала плечами Юдит, мгновенно преодолев испуг природной глупостью.
– Кого?
– Ну, Джона Кеннеди… Я его узнала, я видела его по телевизору. Господин президент разрешил мне тоже его называть Джеком.
– Идиотка! – выругался Джанкано и, покосившись на появившегося Карлоса с сигарной коробкой в руках, прошипел: – Я же предупреждал тебя никогда не упоминать президента.
– Но вы же сами спросили, мистер Джанкано…
– Дура какая! Что ты все заладила: мистер Джанкано, мистер Джанкано… Называй уж лучше Джеком.
– Хорошо, мистер Джек…
– Да не меня, дура! – Джанкано обреченно закатил глаза, вытащил из услужливо подставленной Карлосом коробки сигару, понюхал ее и, вставая, махнул рукой Юдит: – Пойдем лучше в каюту! Покажешь, какой Джек замечательный любовник.
* * *
На фоне зеленого буйства пышных елей и сосен, раскидистых пальм, устремленных в небо эвкалиптов и махровых акаций дерзко пламенела красночерепичная крыша старинного особняка. Вдоль дорожки, ведущей к дому, благоухали розы, мальвы и люпины, а вокруг просторной открытой террасы, окружавшей дом, в висящих на перилах резных деревянных ящиках желтели калифорнийские маки.
Пройдя по дорожке, засыпанной мелким гравием, Олейников подошел к особняку, огляделся и, стараясь ступать осторожно, чтоб не скрипнули ступеньки, стал подниматься по лестнице на террасу, в дальнем углу которой в ротанговом кресле-качалке он приметил неподвижную человеческую фигуру.
Петр сделал несколько бесшумных шагов и осторожно положил руку на плечо дремавшему в кресле человеку. Тот вздрогнул, резко обернулся и выбросил вперед лежавшую под газетой на коленях руку – в грудь Олейникову уперся холодный ствол револьвера! Сквозь длинную седую челку голубые, хоть и усталые, но волевые глаза пристально смотрели на Олейникова. Плотно сжатые губы, прямой нос, немигающий взгляд подчеркивали решимость. Боясь пошевелиться, Петр осторожно улыбнулся. И вдруг губы хозяина дома задрожали, на ресницах блеснула слеза, рука с револьвером упала на колени, и он еле слышно прошептал, словно выдохнул:
– Петенька…
* * *
Шикарная яхта Джанкано величественно вошла в лос-анджелесскую бухту Марина-дель-Рей и уверенно пришвартовалась у центрального причала.
– А когда я получу свои деньги? Вы ведь мне заплатите? Как договаривались? – капризно морща носик и на ходу застегивая платье, тараторила Юдит, семеня по палубе за Джанкано к трапу.
Джанкано, уже облаченный в элегантный белоснежный костюм, резко обернулся:
– Послушай, крошка! Никогда не задавай мне таких вопросов. Выполнишь задание полностью – получишь деньги. Но если будешь трепаться…
За спиной Юдит выросла угрожающая фигура Карлоса, он крепко обхватил ее шею рукой, и выскочившее из ножа острое как бритва лезвие прижалось к девичьему горлу.
Юдит испуганно вскрикнула. Джанкано посмотрел в ее широко распахнутые от ужаса глаза, усмехнулся и небрежно кивнул Карлосу. Нож тут же исчез.
– И я буду сниматься в кино с Мэрилин Монро и с Синатрой? – словно ничего и не произошло, вновь защебетала Юдит.
– Все-таки некоторые люди у нас такие дуры… – покачал головой Джанкано и, звонко хлопнув Юдит по заднице, подтолкнул ее к трапу: – Я же сказал – будешь! Давай, а то я на важную встречу опоздаю.
Юдит, с трудом балансируя на шпильках, сбежала по трапу, отправила Джанкано воздушный поцелуй и, вдохновленная, скрылась из виду.
* * *
– Когда-то этот дом, – рассказывал Олейникову отец, водя его по комнатам, – принадлежал кинозвезде Алле Назимовой…
– Назимовой? Она что – из России? – удивился Олейников.
– Из Ялты. Начинала, между прочим, у Станиславского во МХАТе, гастролировала в Европе, потом романтическим вихрем занесло в Америку. И, представь себе, стала тут звездой! Сначала театральной, а потом и в Голливуде! А в году так в двадцатом купила вот этот дом и открыла в нем салон, который назвала в собственную честь: «Сад Аллы». Тогда это место, представь себе, было одним из самых модных. Только все почему-то называли его не «Сад Аллы», а «Сад Аллаха» – наверное, так проще по-английски звучало. Здесь и Чарли Чаплин бывал, и Рудольф Валентино… Шаляпин, представь себе, гостил как-то. О вечеринках на этой вилле ходили легенды: говорят, на одну из них все дамы пришли одетыми лишь в драгоценности; в конце вечера, представь себе, все приглашенные голышом попрыгали в огромный бассейн… Жуть! Ну а потом Назимова стала стареть, звезда ее потихоньку закатилась, перед войной она дом этот и продала. Пару лет назад на него один банкир нацелился, хотел снести да офис себе построить, но я, представь себе, перекупил…
– Да… – причмокнул Олейников, – неплохо живут простые американские инженеры.
– Чегой-то ты меня к простым причисляешь? – улыбнулся отец. – Имя Алекс Олейникофф – это, считай бренд! На моих винтах здесь, представь себе, половина всех вертолетов летает.
– Ну, извини, извини, не хотел тебя обидеть.
– А ты и не обидел, – рассмеялся Алекс. – Просто проявил неосведомленность.
– Батя, скажи, а чего ты не женишься? Почему один-то? Вон хозяйство у тебя какое! Ты ж еще бодр и крепок, богат, умен… Нашел бы себе кого-нибудь!
Алекс остановился, взгляд его посерьезнел.
– По хозяйству мне домработница помогает, сейчас стол нам накрывает, – сказал он. – Да и «кого-нибудь» мне не надо. Мы ведь с твоей матерью венчаны были. А я вот взял и сбежал. Струсил тогда, в восемнадцатом, и сбежал. Всю жизнь каюсь. Оправдываюсь – мол, уезжать она сама отказалась, я ж звал ее, уговаривал. Да и не сказала она мне тогда, что тебя под сердцем носит… Писал я ей первые годы, звал приехать, да не сразу сообразил-то, что такие письма НКВД вряд ли пропустит. Я тогда стал ей просто открытки отправлять, с самолетами да вертолетами. Чтоб знала, что я жив. Не писал ничего, а просто открыточку выбирал с самолетиком покрасивее и отправлял раз в месяц.
– Я помню эти открытки, – улыбнулся Олейников. – Она их в шкатулке хранила, перебирала часто и плакала. Только мне ничего так и не сказала.
– Боялась за тебя, думаю. И мне ответить не могла. А когда ты тут в сорок пятом у меня первый раз появился да рассказал все – меня как обухом по голове. Я, представь себе, даже в Россию собрался ехать, к ней… А ты исчез, и я опять испугался. Грех на мне великий, Петенька, а через мой грех и твоя жизнь вся перекосилась.
– Пап, ну ты что? – обнял Олейников отца. – Просто так сложилось.
– Просто и непросто. Когда живешь не по-божески, все непросто складывается.
– Ладно, пап, прошлого не вернешь. Ты мне лучше скажи, что за проблемы-то у тебя? Зачем тебе револьвер, а?
Алекс улыбнулся.
– Да, представь себе, меня тут чуть не ограбили! – расхохотался он. – Знаешь что, пойдем-ка на террасу, там, думаю, уже стол накрыт. У нас сегодня энчилада[20 - Энчила?да (c исп. enchilada, дословно «приправленная соусом чили», «острый», «ярко-красный» по цвету соус) – традиционное блюдо мексиканской кухни. Энчилада представляет собой тонкую тортилью – лепешку из кукурузной муки, в которую завернута мясная или овощная начинка. Свернутые энчилады обжариваются на сковороде или запекаются под соусом (и иногда сыром) в духовой печи.] с ветчиной, сыром и сладким перцем, а еще кесадилья[21 - Кесадилья – блюдо мексиканской кухни, состоящее из пшеничной или кукурузной лепешки, наполненной сыром и другими ингредиентами.] с курицей. Домработница – мексиканка. Я все время прошу что-нибудь наше – огурчики засолить, картошечку с лучком пожарить, кулебяку с капусткой испечь… Но она, представь себе, ничего такого не умеет. Так что чем богаты. Поешь с дороги, а потом я тебе все и расскажу.
* * *
Сэм Джанкано нервно сглотнул. После морской прогулки и бурного секса есть хотелось страшно. Да еще и эти будоражащие аппетит ароматы. Хотя ресторан «Плимут Хаус» и был закрыт для других посетителей, кухня работала и запахи оттуда доносились головокружительные. Но сидевший за столиком с Джанкано человек в черных непроницаемых очках (еще и прикрывавший на всякий случай рукой лицо от любопытных взглядов услужливого официанта) от еды отказался, и Джанкано, уже выбравший в меню с пяток основных блюд и подумывавший о том, что же выбрать на десерт, был вынужден сообщить, что «тоже не голоден».
– Как я понимаю, наша встреча означает, что решение вы нашли? – сухо спросил человек в черных очках.
– У меня есть прекрасный план, – утвердительно кивнул Джанкано, с грустью глядя вслед удаляющемуся официанту.
– Страсть к обжорству и женщинам когда-нибудь погубит вас, мистер Джанкано, – заметив его взгляд, иронично ухмыльнулся незнакомец в очках. – Надеюсь, что ваш новый план практичнее предыдущих, и вы не будете снова предлагать заполнить ядовитыми парами радиостудию перед его выступлением, заразить воздух в его акваланге туберкулезной палочкой или подсыпать в обувь соли таллия, чтобы у него вылезла борода, и он, наконец, лишился всенародной поддержки.
– Вы правильно сказали, что страсть губит, сэр, и моя новая идея как раз на этом и основана.
– Излагайте.
– Сэр, наши интересы в этом деле полностью совпадают, но мне все-таки хотелось бы получить гарантии исполнения договоренностей с вашей стороны.
– Вы прекрасно знаете, кого я здесь представляю.
– Сэр, я испытываю крайнее уважение и к вам, и к вашему непосредственному начальнику, и к вашей организации в целом, но…
– Каких, к черту, вы еще хотите гарантий? – раздраженно дернулся собеседник Джанкано.
– Гарантий того, что, если нам удастся устранить Фиделя Кастро, а вам, как следствие, сменить режим на острове, я получу назад весь свой кубинский бизнес и бессрочную лицензию на все игорные заведения. И вы прекрасно знаете, что есть только один человек, который может дать такие гарантии.
– Вы имеете в виду?..
– Да, я имею в виду именно президента.
– Это все? – помолчав, спросил таинственный собеседник.
– Нет. Вы в курсе, что его братец Бобби решил объявить войну мафии?
– Мне кажется, что ваш тон становится слишком фамильярным, если не сказать наглым, – напрягся человек в очках.
– Отнюдь. Он не касается ни лично вас, ни вашей уважаемой организации. Но вы прекрасно знаете, что у меня есть все основания так говорить про семейку Кеннеди. Что президент, что его братец – они забыли, как их папаша Джозеф умолял нас помочь им в избирательной кампании. Ребятки забыли, что мы для них сделали! Джон не был бы сегодня президентом, а Бобби – министром юстиции, если б не мы. Так что пусть президент приструнит братишку – это тоже является частью нашей сделки.
Человек в черных очках задумался.
– Вы понимаете, что ни о каких письменных гарантиях речи быть не может? – наконец спросил он.
– В наших кругах принято верить на слово.
– Хорошо. Я передам ваше пожелание моему руководству, и мы подумаем, что можно сделать. Излагайте план!
Джанкано покрутил головой по сторонам и наклонился к собеседнику:
– Я слышал, некоторое время назад вам удалось захватить в Мексике и вывезти в США ближайшего друга и соратника Фиделя – некоего Хулио-Сесара Парра. Как я понимаю, сейчас он содержится в какой-то вашей секретной тюрьме…
* * *
– Черт, а он не так глуп, – выйдя после встречи с Джанкано из ресторана и сев в машину, задумчиво произнес генерал Тоффрой, снимая черные очки.
– Это вы мне, сэр? – переспросил его водитель.
– Тебе, тебе, – улыбнулся Тоффрой и скомандовал: – В аэропорт! Быстро в аэропорт!
* * *
Вечерело. С океана потянул легкий бриз, жара спала, и из сада на террасу пахнула умиротворяющим цветочным ароматом долгожданная прохлада.
Отец Олейникова отмахнулся от здоровенной, противно жужжащей мухи, которая все норовила сесть то на блюдо с фруктами, то прямо на тарелку Петра, и продолжил свой рассказ:
– Запаски, представь себе, у меня не было, я ее еще год назад пробил, все времени не было поменять. Костюм, пока возился с колесом, я весь перепачкал, в таком виде ехать на вечеринку было уже совсем неприлично. Бросил машину и пошел пешком к своему другу Тони – у него там рядом, в Инглвуде, маленькое кафе «Cheeky Chicken» – «Дерзкий цыпленок»…
– Ты меня водил туда.
– Да-да, помнишь, он делает прекрасные крылышки барбекю. Тони предложил свою машину – мне наутро надо было ехать во Фриско. А машина его, представь себе, стояла во внутреннем дворике…
– Куда ты и прошел через запасной выход, сел в его машину и поехал домой? – предположил Олейников.
– Ну да.
– Понятно, – улыбнулся Петр, – то есть «хвоста» ты сбросил.
– Что сбросил? – в недоумении переспросил Алекс.
Надоедливая муха села на стол прямо перед Олейниковым и стала нагло потирать лапки. Петр осторожно взял в руки бокал, медленно перевернул его и быстрым движением накрыл муху. Пойманное в ловушку насекомое забилось о стекло, издавая возмущенное жужжание.
– Думаю, за тобой следили, пап, – заключил Олейников. – А поскольку ты от них ушел незаметно, то они и не успели предупредить того, кто в это время обшаривал твой дом.
– Ты думаешь, это был не грабитель?
– Не знаю, пап, ты же сам сказал, что ничего не пропало.
– Ну да, представь себе, ничего! Я же его спугнул. Подъехал к дому – смотрю: тень в окне мелькнула. А домработница еще в обед отпросилась. Ну я монтировку в руки и пошел в дом… А он, представь себе, как сиганет в окно и через кусты – вон все цветы переломал, кабан!
– Ну ты револьвер и купил?
– Купил, – подтвердил отец.
– А зарядить забыл?
– Почему забыл? Я специально не заряжал, чтобы, не дай бог, кого не пристрелить. Я же так – попугать только…
Олейников покачал головой, встал из-за стола, прошелся по террасе и вошел в дом. Осмотрел гостиную, заглянул за развешанные по стенам картины, провел рукой под столом, встав на стул, пошарил рукой в плафонах люстры. В дальнем углу комнаты его внимание привлекла большая напольная ваза – настоящее расписное чудо, изящное произведение китайского искусства. Петр заглянул внутрь – так и есть! – на дне вазы был закреплен микрофон прослушки.
– Петр! – донесся с улицы голос его отца, перешедшего на английский. – Иди скорей! У нас гости.
Олейников огляделся по сторонам, размышляя, что бы ему сделать с микрофоном, но так и не найдя быстрого решения, махнул рукой и вернулся на террасу.
На лестнице, ведущей из сада, стояла милая девушка лет двадцати.
– Знакомься, это Элис Райт, моя очаровательная соседка и, представь себе, хоть и начинающая, но очень талантливая киноактриса, – радостно сообщил отец и добавил: – Она родом из Англии и, представь себе, окончила Лондонскую академию музыкального и драматического искусства!
Алекс повернулся к Петру и на мгновение замялся:
– А это Петр, мой…
– Питер Грин, журналист, – перебил отца Олейников, умоляюще взглянул на него и перевел взгляд на Элис: – Хочу вот интервью взять у такого известного авиаконструктора.
– Да… – грустно выдохнул Алекс, – журналист… мой знакомый… Питер он. А я его, представь себе, по старой русской привычке Петром и зову.
Олейников не отрываясь смотрел на Элис – она и впрямь была очаровательна! Тончайшие белокурые волосы в лучах закатного солнца кручеными нитями ниспадали на плечи, огромные, как океан, голубые глаза завораживали бездонной глубиной, маленькие изящные губки приветливо и одновременно таинственно улыбались.
Элис протянула Олейникову руку, и он слегка пожал ее, ощутив в душе какой-то легкий трепет.
– А у меня вот водяной насос сломался, – виновато, по-детски опустив голову, сказала Элис, – подвал затапливает.
– Опять! – всплеснул руками Алекс. – Милое дитя, я же вам говорил, там прокладка совсем износилась, я лишь временную поставил, надо новую купить.
– Я не успела… – беспомощно захлопала ресницами Элис.
– Ну, сейчас пойду посмотрю, – закряхтел, вставая, отец Олейникова.
– Ой, Алекс, мне так неудобно. У вас и так в прошлый раз после ремонта поясница неделю болела. Может, лучше Питер мне поможет? – стрельнув глазами в сторону Петра, спросила Элис.
– Конечно, – слегка смущаясь, согласился Петр.
Элис улыбнулась и пошла по тропинке к своему дому. Петр посмотрел на отца, тот доброжелательно кивнул. Взгляд Олейникова задержался на перевернутом бокале, под которым по-прежнему противно жужжало плененное насекомое.
– Я догоню вас! – крикнул он Элис, схватил стакан с мухой и, прикрыв его снизу тарелкой, чтобы пленница не вырвалась на свободу, бросился в дом.
Подбежав к вазе, в которой был спрятан микрофон, Олейников хитро улыбнулся и крикнул в вазу:
– Привет коллегам из ЦРУ!
Резким движением он вытряхнул муху прямо внутрь китайского чуда и быстро прикрыл горлышко вазы тарелкой. Муха возмущенно загудела, тыкаясь в стенки фарфоровой темницы. Петр приложил ухо к вазе – казалось, что внутри ревет на старте реактивный самолет.
Олейников удовлетворенно хмыкнул, представив себе вытянутые лица подслушивающих, и побежал догонять Элис.
* * *
Глубокой ночью на паспортном контроле международного аэропорта Нью-Йорка пассажиров почти не было. Сонный офицер иммиграционной службы лениво раскрыл протянутый изящной женской рукой швейцарский паспорт, бросил взгляд на имя «Rukh Elza», мельком сверил фотографию, шлепнул штамп и, сладко зевнув, вернул паспорт владелице.
Каблучки торопливо застучали по гранитному полу. Офицер проводил стройные ножки мечтательным взглядом и хотел уже вновь задремать, как вдруг что-то тревожное царапнулось в его памяти, он нервно покрутил головой и, схватив с полки прошитый суровыми нитками журнал, начал судорожно листать его. Наконец на одной из страниц офицерский палец уперся в написанное красными чернилами имя с тремя восклицательными знаками в конце:

ELZA RUKH!!! – to report, but don’t detain[22 - ЭЛЬЗА РУХ!!! – сообщить, но не задерживать (с англ.).]

Офицер сорвал с аппарата телефонную трубку и стал торопливо набирать номер.
* * *
– Ну вот, все работает, – захлопнул крышку насоса Олейников, стоя в закатанных брюках по щиколотку в воде в подвале дома Элис. – Но прокладку надо все-таки новую купить. Дренажную трубу я прочистил, так что вода скоро сойдет.
– Спасибо огромное! – захлопала в ладоши Элис и неожиданно чмокнула Петра в щеку.
Олейников смутился.
– Ой, вы порезались, у вас на пальце кровь, – испуганно вскрикнула она и, наивно хлопая ресницами, потянулась губами к руке Олейникова. – Надо скорее облизать – собачки всегда ведь раны зализывают.
Опередив Элис, Петр быстро сам сунул палец себе в рот и зачмокал, сделав «страдальческие» глаза. Элис рассмеялась.
– Пойдемте наверх, я перевяжу, – взяв Олейникова за руку, повелительно сказала она и направилась к лестнице.
Олейников вздохнул и покорно пошел за ней.
* * *
– Не знаю, как мне вас отблагодарить, – выдохнула Элис, увенчав повязку на пальце Олейникова игривым бантиком. – Хотите что-нибудь выпить?
– Спасибо, как-нибудь в другой раз, – немного смущаясь, сдвинулся чуть в сторону Петр от оказавшейся слишком близко к нему на диване Элис. – Алекс сказал, вы из Англии?
– Да, родилась в Ливерпуле, – кивнула она, поднявшись с дивана и направившись к массивному дубовому шкафу в углу гостиной. – Жила там, пока не поступила в Лондонскую академию музыкального и драматического искусства. Я всю жизнь мечтала сниматься в кино и, когда закончила академию, приехала сюда покорять Голливуд. Не очень пока получается – дают лишь небольшие эпизодические роли. А это дом моего дядюшки, он милостиво позволил мне пожить у него. Год назад дядюшка вдруг решил заняться виноделием, купил в долине Напа старое ранчо, разбил там виноградники и перебрался туда. Все считают его немного сумасшедшим, поскольку он утверждает, что его вина лучше французских.
Элис распахнула дверцу – шкаф был заполнен штабелями винных бутылок.
– У него тут целая коллекция: «Шардоне», «Пино Гри», «Зинфандель»… – читала названия на этикетках Элис. – Я, правда, ничего в этом не понимаю, да и пью очень редко. Только когда становится грустно, я позволяю себе взять у дядюшки бутылочку, выйти на террасу, зажечь свечку…
– Вам сейчас грустно? – тихо спросил Олейников.
– Грустно, – вздохнула Элис.
– Ну почему же? Насос работает, потоп устранен, вода в доме есть, – попытался пошутить Петр.
Элис закрыла шкаф и, вздохнув, села, поджав ноги, в глубокое кресло в дальнем углу гостиной.
– Мне, наверное, уже пора… – улыбнулся Олейников.
Элис не ответила, отвернулась к окну.
Петр встал и подошел к ней.
– Элис, я вас чем-то расстроил?
– Нет-нет, – поправляя упавшую на лоб длинную челку, ответила она и решительно встала с кресла: – Простите мне мою слабость. Вам действительно, наверное, пора.
– Надеюсь, мы еще увидимся, – слегка поклонился Петр, направляясь к дверям.
– Скажите, – остановила она его на пороге, – а вы пишите исключительно про авиаконструкторов?
– Ну почему же? – обернулся Олейников. – Я пишу обо всех интересных людях.
– Вот и прекрасно! В следующую пятницу в отеле-казино «Кал-Нева» будет шикарная вечеринка, там будет уйма интересных людей: артисты, режиссеры, продюсеры. Мне удалось достать приглашение. А пойти не с кем…
* * *
– Ну? – хитро подмигнул отец Олейникову, встретив его в саду, когда тот возвратился от Элис.
– Папа… – пристыдил его Олейников.
– Да я ничего, – пожал плечами отец. – Был бы помоложе, сам бы приударил. Хорошая она девочка, только одинокая – за все время ни одного парня рядом с ней не видел. Ну, пойдем, я тебе комнату приготовил.
– Пап, я – в отель, – покачал головой Петр.
Отец остановился, тяжело опустился на скамейку.
– Ну да, я понимаю… – выдохнул он.
Олейников сел рядом с ним, приобнял.
– Я тогда не спрашивал и сейчас не буду, – с легкой ноткой обиды сказал отец, глядя в глаза Петру. – Тогда, двенадцать лет назад, ты просил не говорить никому, что ты – мой сын… Ты ничего не рассказал про себя, лишь что мать назвала тебя Петенькой, – и каждый вечер перед сном я молился, шепча твое имя, а теперь… теперь тебя надо звать Питером Грином, и у меня нет ни твоего телефона, ни адреса, и я не могу даже отправить тебе открытку на Рождество! Ты появляешься на три дня, затем исчезаешь на долгие двенадцать лет, потом появляешься снова и вот опять исчезаешь. И все это время я не знаю, жив ты, что с тобой, где ты…
– Папа, поверь, я не могу иначе.
– Ну почему? Почему я не могу всем рассказать, что ты – мой сын? Почему я не могу похвастаться этим?
– Пап, пойми – у тебя могут быть проблемы.
– А мне плевать на мои проблемы!
– Но мне не плевать, пап. Я прошу тебя.
Отец задумался, помолчал немного и тихо спросил:
– Ты ведь не журналист, сынок, правда? Что у тебя за работа? Несколько месяцев назад в моем доме вдруг появляется странный человек в белой шляпе, приносит от тебя записку с просьбой купить медицинское оборудование и отправить его в Россию.
– Спасибо, спасибо за то, что ты сделал. Ты спас жизнь ребенка очень дорогого мне человека[23 - События описаны в книге А. Болонова «Двойное сердце агента» (ЭКСМО, 2024).].
– Да для меня главное было – получить весточку, что ты жив! Ради этого, представь себе, я готов отдать все: любые деньги, дом, мою ненужную жизнь…
– Папа, ну почему ненужную?
– Да потому, что я даже не могу хранить твою записку! Тот, в белой шляпе, не уходил – все стоял и ждал, ждал, ждал, пока она не догорела.
Олейников с жалостью смотрел на дрожащие губы старика.
– Папа, прости! – с трудом сдерживая слезы, сильнее прижался он к отцу.
– А может, ты шпион? – вдруг спросил отец. – Может, ты работаешь на КГБ?
Олейников отстранился и посмотрел отцу в глаза.
– Ладно, – махнул рукой тот, – все это ерунда. Кем бы ты ни был, просто запомни: я твой отец и люблю тебя. И еще, что я понял сам: большевики – это одно, а Россия – это другое. Правительства приходят и уходят, а страна остается. Люби свою Родину, будь в ладах со своей совестью и береги себя. Если с тобой что-нибудь случится, я просто не переживу.
Отец поцеловал Олейникова в лоб, встал, перекрестил его и, сгорбившись по-стариковски, побрел по дорожке в сторону дома, потом вдруг обернулся, подмигнул Петру и весело крикнул:
– А я, представь себе, почему-то уверен: мы очень скоро увидимся!
* * *
Речной трамвайчик миновал Лужнецкий метромост и, разгоняя громкими свистками кружившие по воде весельные лодки с отдыхающими, пошлепал по речной ряби вдоль набережной Нескучного сада.
Насупившийся Зорин оторвался от созерцания бурлящей за кормой воды и исподлобья глянул на Плужникова, по-детски радостно уплетавшего эскимо. Генерал соскреб зубами остатки шоколада с палочки, лизнул еще раз, потом, удовлетворившись ее отполированным видом, аккуратно завернул палочку в обертку из-под мороженого, поискал глазами урну и, не найдя, сунул скрученную обертку себе в карман.
Зорин взорвался:
– Товарищ генерал! Наша страна сейчас… весь мир под угрозой ядерной войны! А вы… вы… как вы можете так спокойно есть мороженое?!
– Тихо-тихо, – остановил его Плужников. – Ты чего орешь-то: «Товарищ генерал! Товарищ генерал!» Люди кругом. Ты меня сюда зачем позвал?
– Для конспирации, – поджав губы, буркнул Зорин. – У нас в конторе не поговоришь – никому теперь верить нельзя, одни предатели вокруг!
– Это ты кого же имеешь в виду? – прищурился генерал. – Сбежавшего к американцам Сташинского?
Зорин молчал, надувшись.
– Понятно, – вздохнул Плужников. – Тогда слушай. Первое: если «для конспирации», то на речном трамвайчике, тем более в такую жару, полагается либо мороженое кушать, либо «Буратино» пить, а не орать, называя меня по званию. Согласен?
Зорин нехотя кивнул.
На берегу показался до боли знакомый ему каскадный фонтан «Купальщица», где майор когда-то, еще молодой милиционер, в романтическом порыве принял за шпиона сотрудника КГБ, сорвав важную операцию. Зорин думал, что его если не расстреляют, то уж из органов попрут точно, но Плужников не только простил его, но и позвал работать к себе.
– И второе, – продолжил генерал. – Ты отличный сотрудник, прекрасный аналитик, с архивами классно работаешь, но ты не оперативник, не разведчик ты, у тебя подготовки соответствующей нет.
– Я четыре языка знаю! – воскликнул майор.
– Ни в какую Америку ты не поедешь, – резюмировал Плужников.
Зорин хотел сказать что-то еще, но, увидев строгий генеральский взгляд, осекся.
– А Петру я верю, – твердо сказал Плужников. – Только вот Алену, если честно, не понимаю. Пока не понимаю… Но тоже хочу верить. И тебе советую.
– Это приказ?
– Приказать верить или не верить во что-то – невозможно. Просто надо стараться понять истинные мотивы тех или иных поступков. А мы часто, вон как ты сейчас, сразу трактуем по-своему. Сбежала – значит, предала…
– Ну так это ж очевидно!
– «Очевидно» слово хитрое. «Оче» и «видно» – то, что видно очами. Но то, что мы видим, часто не отражает истинную суть происходящего.
– Это как же?
– Да вот так. Вот видишь ты: бежит по улице человек, торопится… и вдруг какой-то прохожий раз – и подножку ему ставит. Человек со всего размаха хрясть об асфальт! Что ты подумаешь о прохожем?
– Гад он.
– Вот. Но ты ведь просто видишь: «что» сделал прохожий и даже «как» он это сделал. Но этого мало. Надо знать, «зачем» он это сделал – только тогда поймешь истину. А если упавший человек – воришка и минуту назад украл у старушки кошелек, а прохожий это заметил и подножкой остановил вора? А?

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71380348?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes
Примечания

1
Bеsame mucho (с исп. – «Целуй меня крепче») – песня в жанре кубинского болеро, написанная в 1940 году мексиканской пианисткой Консуэло Веласкес; одна из известнейших песен XX века (источник – Википедия).

2
Джон Фицджералд Кеннеди (c англ. John Fitzgerald Kennedy, известный также как JFK (Джей-Эф-Кей) или Джек; (1917–1963) – американский политический и государственный деятель, 35-й президент США (1961–1963) от Демократической партии.

3
События описаны в книге А. Болонова «Двойное сердце агента» (ЭКСМО, 2024).

4
Единый интегрированный оперативный план (c англ. Single Integrated Operational Plan, SIOP), в США – комплекс оперативных документов, составляющих подробный регламент боевого применения ядерного оружия. SIOP являлся особо секретным документом, обновляется ежегодно.

5
Операция в заливе Свиней (бухте Кочинос), или Операция на Плайя-Хирон, – военная операция по высадке на Кубе формирования кубинских эмигрантов, организованная в апреле 1961 года при участии правительства США с целью свержения правительства Фиделя Кастро, закончившаяся провалом.

6
Встреча Хрущева и Кеннеди в Вене состоялась 4 июня 1961 года. В начале переговоров Кеннеди сказал Хрущеву, что его интерес – обеспечение такого положения, при котором США и СССР могли бы жить в мире. Кеннеди признал ошибкой подготовку вторжения на Кубу. Хрущев объявил, что «мы войны не хотим, но если вы ее навяжете, то она будет». Кеннеди ответил: «Да, кажется, холодная зима будет в этом году» (источник – Википедия).

7
Шарль де Голль (1890–1970) – французский военный, политический и государственный деятель, бригадный генерал. Во время Второй мировой войны стал символом французского Сопротивления. Основатель и первый президент (1959–1969) Пятой республики, призывавший к дружеским отношениям с СССР и единению Европы от «Атлантики до Урала».

8
Фиде?ль Алеха?ндро Ка?стро Рус (c исп. Fidel Alejandro Castro Ruz; 1926–2016) – кубинский революционер, государственный, политический и партийный деятель, руководивший Кубой с 1959 до 2008 года, на которого было совершено несколько сотен покушений, в том числе разработанных ЦРУ. Фидель Кастро скончался от естественных причин в возрасте 90 лет 25 ноября 2016 года, пережив большинство из тех, кто планировал его устранение.

9
Богдан Николаевич Сташи?нский (род.?1931) – агент советских спецслужб (МГБ СССР, а затем КГБ СССР), убивший лидеров украинского националистического движения Льва Ребета (1957) и Степана Бандеру (1959). В августе 1961 года Сташинский и его жена немка Инге Поль бежали в Западный Берлин накануне закрытия границы властями ГДР. Сташинский сдался полиции ФРГ, признался в двух убийствах и подробно рассказал об операциях советских спецслужб. Процесс над ним, прошедший в 1962 году, привлек широкое внимание к операциям КГБ за рубежом. Получив скандально мягкий приговор (восемь лет заключения), Сташинский отбыл его не полностью и был тайно освобожден в 1966 году. Власти ФРГ вывезли его за границу, вероятно, в США или ЮАР, где Сташинский поселился под новым именем и предположительно с измененной внешностью. Его дальнейшая судьба неизвестна.

10
Вернер фон Браун (1912–1977) – германский, а с 1955 года – американский конструктор ракетно-космической техники, один из основоположников современного ракетостроения, создатель первых баллистических ракет. Член НСДАП с 1937 года, штурмбаннфюрер СС (1943–1945). В США считается отцом американской космической программы.

11
Алан Шепард (1923–1998) – американский астронавт, совершивший первый суборбитальный космический полет. Второй человек в космосе после Ю. Гагарина.

12
Ричард Никсон (1913–1994) – американский политический и государственный деятель, минимально уступил на президентских выборах 1960 года Джону Кеннеди. В 1968 году избран 37-м президентом США.

13
Инга Мари Арвад (1913–1973) – датско-американская журналистка, имевшая романтические отношения с Джоном Ф. Кеннеди в 1941–1942 годах. В 1935 году она взяла несколько интервью у Адольфа Гитлера, а в 1936 году была его личным гостем на летних Олимпийских играх, проходивших в Германии. Этот факт вызвал у ФБР подозрения в том, что она была нацистской шпионкой.

14
Проваливай, Джек, и больше не возвращайся никогда, никогда, никогда… Что ты сказал? (c англ.) – песня Перси Мэйфилда, впервые исполненная в 1960 году. Наиболее известна в исполнении Рэя Чарльза в 1961 году. Женский вокал принадлежит Маржи Хендрикс – сожительнице Чарльза и матери его ребенка. Песня построена на диалоге женщины, которая упрекает своего мужчину в том, что у него за душой ни гроша, и требует, чтобы он собрал свои вещи и покинул ее дом, и ответом мужчины, который обвиняет женщину в сварливости и обещает наверстать упущенное (источник – Википедия).

15
«Полосатый рейс» – советский художественный фильм, эксцентричная комедия, поставленная на киностудии «Ленфильм» в 1961 году режиссером Владимиром Фетиным.

16
«Судный день» (с англ.).

17
«Кинг» с английского переводится как «король».

18
Люби меня нежно, люби по-настоящему, все мои мечты сбылись. Потому что я люблю тебя, дорогая и всегда буду любить (англ). «Love Me Tender» – песня на основе сентиментальной баллады, написанной поэтом В. Фосдиком и композитором Д. Поултоном в 1861 году. Версия, записанная в 1956 году Элвисом Пресли, входит в список 500 величайших песен по версии журнала «Rolling stone» (источник – Википедия).

19
Дерьмо! (с итал.).

20
Энчила?да (c исп. enchilada, дословно «приправленная соусом чили», «острый», «ярко-красный» по цвету соус) – традиционное блюдо мексиканской кухни. Энчилада представляет собой тонкую тортилью – лепешку из кукурузной муки, в которую завернута мясная или овощная начинка. Свернутые энчилады обжариваются на сковороде или запекаются под соусом (и иногда сыром) в духовой печи.

21
Кесадилья – блюдо мексиканской кухни, состоящее из пшеничной или кукурузной лепешки, наполненной сыром и другими ингредиентами.

22
ЭЛЬЗА РУХ!!! – сообщить, но не задерживать (с англ.).

23
События описаны в книге А. Болонова «Двойное сердце агента» (ЭКСМО, 2024).