Главная страница | Шпионские детективы | Огненный воздух

Огненный воздух
Александр Александрович Тамоников
Спецназ Берии. Герои секретной войны
Роман о военном времени, о сложных судьбах и опасной работе неизвестных героев, вошедших в ударный состав «спецназа Берии».
1944 год. В небе над Словакией фашисты проводят испытания нового образца реактивного истребителя. Однако во время полета двигатель отказывает, и опытная модель самолета падает в болото. Летчику и бортинженеру удается выпрыгнуть с парашютом. Узнав об аварии, советская контрразведка решает захватить упавшую машину и направляет в район крушения группу спецназа подполковника Максима Шелестова. Тем временем спасшегося бортинженера абвер планирует переправить в Германию вместе с его секретным отчетом об испытаниях. Узнав об этом, Шелестов без промедления предлагает товарищам дерзкий план…
«Эта серия хороша тем, что в ней проведена верная главная мысль: в НКВД Лаврентия Берии умели верить людям, потому что им умел верить сам нарком. История группы майора Шелестова сходна с реальной историей крупного агента абвера, бывшего штабс-капитана царской армии Нелидова, попавшего на Лубянку в сентябре 1939 года. Тем более вероятными выглядят на фоне истории Нелидова приключения Максима Шелестова и его товарищей, описанные в этом романе». – С. Кремлев
Общий тираж книг А. Тамоникова – более 10 миллионов экземпляров.

Александр Александрович Тамоников
Огненный воздух

© Тамоников А. А., 2024
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Глава 1
Мощный самолет, окрашенный в темно-зеленый цвет и с двумя двигателями под крыльями, все набирая скорость, несся по мокрой после ночного дождя взлетной полосе. Сегодня здесь, в Варнемюнде, отрабатывался взлет с ускорителями и полет на дальность с дополнительными баками для горючего. Новый реактивный многоцелевой самолет готовился к серийному производству. Его модификацию самолета-разведчика очень ждали на восточном фронте. Свист реактивных двигателей звучал иначе, чем звук винтовых. Обер-лейтенант Гайер полюбил эту машину за ее мощь, скорость. Несмотря на свою молодость, он был одним из лучших пилотов-испытателей в авиастроительной компании. И вот уже около месяца он испытывает новую машину, вылетая то в одиночку, то вместе с инженером Артуром Штернбергом, который снимал показания с приборов, выведенных с основных узлов на панель перед его креслом, установленным рядом с летчиком.
– Отрыв, – проговорил в микрофон летчик. – Набор высоты. Отключаю ускорители. Высота восемьсот, перехожу в горизонтальный полет по квадрату.
– Норма, – отозвался инженер. – Заканчивай горизонтальный участок, и набираем три тысячи.
Мерно гудели двигатели, ощущался свист воздуха в обтекателях. Инженер что-то записывал в своих формулярах, заполнял какие-то таблицы, посматривая на показания приборов. Сегодня появилась разница в показателях правого и левого двигателей на горизонтальном участке. Но когда самолет потянул вверх, когда пилот начал форсировать обороты, разница исчезала.
Сегодня программа полета была дополнена и проверкой работы новой фотоппаратуры самолета-разведчика. Полет над территорией рейха был закончен, и самолет вошел в воздушное пространство протектората Богемии и Моравии. Программа полета заканчивалась. Иногда приборы показывали не совсем те параметры, которые должны были фиксироваться на данном режиме полета, но с этим можно было разобраться уже на земле.
– Возвращаемся, Юрген, – неожиданно сказал в переговорное устройство инженер.
– Возвращаемся? А как же проверка «потолка»? Топлива еще много в дополнительных баках.
– Проблемы с правым двигателем. Нужно будет подумать на земле в лаборатории.
– Понял, герр инженер, – пожал плечами пилот, не чувствовавший разницы, которую улавливали датчики. – Выполняю.
Не прошло пятнадцати минут, как правый двигатель вдруг стал резко терять обороты, а потом приборы стали показывать повышение температуры. Инженер нервно кусал губы, а когда пилот снова попытался запустить двигатель, он буквально схватил его за руку.
– Нет, Юрген, не делай этого. Он может загореться. Температура критическая. Надо идти на вынужденную, иначе мы потеряем двигатель. Если он сгорит, то причину выхода из строя найти будет сложно.
– Левый! – нервно крикнул пилот.
Сбои начались и в левом двигателе. Самолет стал заметно терять высоту. Гайер начал лихорадочно искать внизу подходящую площадку, хоть чистое поле, чтобы посадить машину в планирующем режиме.
– Сброс! – крикнул ему инженер, и летчик сразу же нажал кнопку сброса топлива из дополнительных топливных баков.
– Высота две тысячи, герр инженер! Я не смогу посадить машину.
– Двигатель?
– Не запускается!
– Еще, Юрген, пробуй еще!
– Не запускается!
– Черт, прыгаем! – закричал инженер и принялся отстегивать привязные ремни.

Берия вошел в кабинет Сталина, как всегда испытывая двоякое чувство. Особенно в те минуты, когда «хозяин» был раздражен. Они были знакомы давно, вместе начинали борьбу с царизмом. И сейчас, в 1944 году, Лаврентий Берия оставался практически единственным из старых соратников Джугашвили, кто мог называть его по его революционной кличке Коба и на «ты». И все же следы прошлых равных отношений оставались сейчас не более чем данью традиции, привычки обоих. Может быть, Сталин позволял это Берии потому, что сам в какой-то мере тосковал о тех годах воодушевленной борьбы, великих свершений. Это потом, когда многие друзья и соратники оказались несогласными с идеями вождя, с его планами, они незаметно отходили в тень, а иногда и исчезали в лагерях. И Берия остался единственным из старых, кто принял все и горячо поддерживал. Не возражал, не критиковал, а реально предлагал продуманные и взвешенные пути решения того или иного вопроса. После начала войны голод на таких соратников был очень силен. Большей частью Сталина стали окружать послушные и практически безынициативные марионетки, боявшиеся его гнева, боящиеся собственных ошибок и сурового наказания. Берия хорошо видел, что Сталин по-прежнему старается окружить себя людьми по принципу прежде всего личной преданности, а уж потом компетентности.
– Ну что, Лаврентий, ты по-прежнему будешь настаивать, что новые немецкие самолеты с реактивными двигателями могут повернуть войну вспять?
– Нет, Коба, войну вспять уже ничем не повернуть! – уверенно сказал Берия, вспоминая, откуда Сталин взял это, ведь он никогда ничего подобного не говорил про поворот войны. – Я верю в наш народ, верю в нашу армию, в наших соколов и наших ученых. Фашизм обречен, он хватается за каждую новую разработку, если она способна дать практический результат в течение нескольких месяцев. Самолеты на реактивной тяге Германия не в состоянии производить в том количестве, которое необходимо, на их взгляд.
– Тогда что же? – желтые тигриные глаза Сталина смотрели выжидающе, скорее даже нетерпеливо.
– Если мы будем располагать информацией о том, как далеко продвинулись немецкие инженеры в этом направлении, то советская научная мысль сможет создать свои двигатели, превосходящие немецкие. Я верю в наших ученых!
– Значит, ты говоришь, что их реактивные самолеты трудно сбивать?
– Особенно новую модификацию самолета-разведчика Арадо Ar 234 «Блитц». Я отправляю группу разведчиков, Коба, которые уже выполняли сложные операции в тылу врага. Но одно дело захватить документы, а другое – целый самолет, который упал в болото. И пока в зоне падения самолета находятся и пилот-испытатель, и авиационный инженер, который был на борту во время этого испытательного полета. Эти люди нам тоже нужны, особенно инженер.
– Восточнее города Прешов, в долине реки Топля, – подходя к карте на стене, проговорил Сталин и ткнул пальцами с зажатой в них папиросой. Курить трубку Сталину запретили врачи еще в прошлом году.
– Да, это произошло там, – согласился Берия и с волнением подумал, что «хозяин» наконец согласился с его доводами и сейчас отдаст кому-то нужный приказ.
– Утром я подписал директиву. – Сталин вернулся к столу и, вытащив из большой красной папки лист бумаги, бросил его на стол перед Берией. – 1-му Украинскому фронту подготовить и провести наступление из района Кросно – Санок в общем направлении на Прешов, выйти на границу Словакии и соединиться со словацкими войсками. 2-му Украинскому фронту нанести удар с юга через Брашов и Сибиу в направлении на Клуж. Вся операция планируется на глубину девяносто – девяносто пять километров и продолжительностью пять суток.
– Мы успеем, Коба!
– Ты должен успеть, Лаврентий, – спокойно ответил Сталин и снова посмотрел Берии в глаза, как будто хотел подчеркнуть, что успеть должны не вы – не разведгруппа и те, кто готовит эту операцию по захвату самолета, а именно он – Лаврентий Берия. – Это наступление планировалось провести позже, но чехословацкое правительство обратилось к нам с просьбой начать раньше и помочь восстанию, помочь словацкой народной армии в освобождении своей страны.

Группа Шелестова ждала наркома в приемной его кабинета с часу ночи, но Берия все не возвращался с ближней дачи Сталина. Не было в приемной и Платова. Группа провела полночи в полном молчании, не зная, о чем думать, о том, какого рода им предстояла операция. Ясно было лишь одно: группу собрали экстренно, и снова придется входить в курс дела на ходу и включаться в операцию практически без подготовки. Наконец в три часа ночи в коридоре послышались негромкие торопливые шаги. Берия вошел в приемную, бросил фуражку на вешалку-стойку в углу и коротко приказал:
– Заходите!
Когда оперативники, повинуясь кивку наркома, уселись возле приставного стола для совещаний, Берия поднял трубку внутреннего телефона и кому-то коротко сказал: «Жду». В кабинете установилась тишина. Берия сидел за своим рабочим столом и перебирал какие-то бумаги у себя на столе. И делал он это, очевидно, без особой надобности. Обстановка была непривычной и напряженной. Оперативники не переглядывались, каждый был погружен в свои думы. Шелестов сидел прямой, сосредоточенный и смотрел в сторону окна. Буторин, сложив в замок пальцы рук на столе, смотрел на свои пальцы, чуть ими шевеля. Коган нахохлился, как черный ворон, и заметно злился. И только Сосновский выглядел равнодушно-ленивым. Он сидел, откинувшись на спинку стула, его руки безвольно лежали на коленях, а взгляд чуть скользил по настенным светильникам кабинета.
– Разрешите! – В открывшейся двери кабинета возник Платов, и почти все облегченно вздохнули. Оперативникам на миг показалось, что даже Берия вздохнул облегченно.
Платов прошел к столу, занял место рядом с Шелестовым за приставным столом и положил на стол черную папку.
– У меня все готово, Лаврентий Павлович, – повернув голову к Берии, доложил Платов. – Вы уже поставили задачу группе или это сделать мне?
– Твоя гвардия, ты и командуй, – проворчал Берия. – Я свое дело уже сделал.
– Он согласился? – быстро спросил Платов.
Берия только кивнул в ответ и, откинувшись на спинку кресла, стал смотреть на оперативников, видимо, пытаясь уловить все тонкости их настроения, когда они станут получать задание. Платов пружинисто поднялся, подошел к стене, на которой за занавеской находилась карта Восточной Европы. Он взял указку, но карту пока открывать не стал. Сейчас комиссар госбезопасности был похож на школьного учителя. Только его глубоко посаженные глаза совсем провалились и были очерчены черными кругами от хронической усталости и недосыпания.
– Германские ученые с 1939 года пытаются создать авиационные двигатели реактивной тяги, – начал Платов. – Им удалось далеко продвинуться в этом вопросе, но до массового строительства подобного типа самолетов конвейерной сборки им еще далеко. На фронтах уже появляются бомбардировщики, многофункциональные истребители и самолеты-разведчики с реактивными двигателями, но перелома в войне от этого ждать не приходится. И все же беспокоиться нам есть о чем, как и в вопросе создания фашистами оружия массового поражения. Мы должны получить исчерпывающие сведения о техническом продвижении немцев в этом вопросе.
Платов отодвинул занавеску и обвел указкой небольшой участок территории на востоке Словакии.
– Здесь, восточнее города Прешов, в долине реки Топля, во время испытательного полета совершил вынужденную посадку, а точнее, попросту упал в болото немецкий самолет-разведчик Арадо Ar 234 «Блитц». Экипаж в составе пилота и инженера-испытателя остался цел, выбросившись на парашютах. Самолет, по нашим данным, тоже цел, но он основательно завяз в болоте, и вытащить его оттуда не так просто. Немцы попытаются его достать и эвакуировать из прифронтовой зоны. По нашим сведениям, пилот не пострадал, а инженер-испытатель находится в госпитале.
– Наша задача? – спросил Шелестов.
– Разумеется, добраться до самолета, – без тени улыбки ответил Платов, – добыть техническую документацию, имеющуюся на борту или у инженера, ну и пилот с инженером нас тоже интересуют. Но это программа-максимум, так сказать.
– Они стянут туда войска, как только поймут, что советская разведка знает о происшествии и делает попытки захватить данные, – задумчиво проговорил Буторин, по привычке поглаживая свой седой ежик на голове.
– Могут не успеть, – вдруг сказал Берия и обвел пристальным взглядом всех присутствующих. Стекла его очков блеснули как-то особенно недобро. – Я этого не имел права вам говорить, но вы идете на такое дело, что знать должны. Сталин подписал директиву 1-му Украинскому фронту начать досрочно Восточно-Карпатскую операцию в зоне своей ответственности общим направлением на город Прешов. Согласно этому плану, двинутся войска и двух других фронтов.
– Да, спасибо, – кивнул Берии Платов. – Это очень важно вам понимать, товарищи. Ваша задача если не организовать работы по извлечению самолета из болота, то уж как минимум помешать немцам сделать это. А инженера и пилота неплохо было бы выкрасть и доставить к нам. Необходимую помощь вы получите от словацких товарищей. Движение Сопротивления там в самом разгаре. Более того, словацкое профашистское правительство потребовало ввода в протекторат немецких войск. Само же Сопротивление продекларировало намерение создать объединенную Чехословацкую Социалистическую Республику. Поэтому помощь вам там будет.
– Учтите, – снова заговорил Берия, – что район тяжелый. Прорваться через Карпаты, через защищенные перевалы не так просто. Но задача более серьезная в стратегическом плане. Прорваться за Карпаты и создать плацдарм для последующего развития наступления и освобождения братских народов Восточной Европы от нацистского порабощения. Что бы ни случилось, как бы ни повели себя словаки, как бы ни развивалось наше наступление, вы должны помешать эвакуации самолета, вы должны получить технические сведения. Вот ваша задача!
– Немцы держат в секрете падение самолета, – развел руками Платов. – Видимо, они пришлют в протекторат свою команду со своим офицером СД, который и займется охраной и извлечением из болота самолета. А пока…

Летняя ночь опускалась на город. Словацкий Прешов, как и большинство городов Восточной Европы, сдавшейся немецким нацистам практически без сопротивления, остался целым. Они не испытали ужасов войны, оккупации. Здесь не проходили кровопролитные бои. Чехословакия сдалась, подчинилась Берлину, создавшему здесь протекторат Богемии и Моравии. Да, сохранилась видимость самостоятельности, здесь даже не было войск вермахта, а были созданы свои, словацкие силы самообороны протектората, за порядком следила своя, словацкая полиция. Но это была лишь иллюзия мира и покоя. И то, что это была лишь иллюзия, чувствовалось во всем. Частые облавы на улицах посреди белого дня, ночные рейды по окраинным кварталам, когда солдаты врывались в квартиры и дома в поисках партизан и подпольщиков. Частые вооруженные стычки, стрельба, взрывы напоминали, что не все словаки смирились с порабощением. Есть еще в стране патриоты, которые готовы с оружием в руках, ценой своей жизни сбросить это ярмо захватчиков. И самым ужасным для жителей словацких городов было сознавать, что свои же земляки, которых оказалось немало, готовы, как дворовые псы, служить верой и правдой немцам за хорошее питание, за хорошее жалованье, за надежду выжить, подняться над согражданами, втоптать в грязь, убить любого, кто покусится на их раболепское подчинение нацистскому господину.
В Прешове не был установлен комендантский час. Фронт был еще далеко, и то, что Красная Армия наступала и гнала захватчика со своей земли, знали немногие. Нацистская пропаганда работала четко: Советский Союз вот-вот падет под мощными ударами вермахта, скоро немецкие части войдут в Москву, Петербург покорен и вымирает, потому что осмелился оказать сопротивление. И все же чувствовалось напряжение во всем. Совершенные формы улиц, некогда наполненные беззаботными обывателями, смехом и жизнью, сейчас выглядели угрюмыми и мрачными. Над мирным городом незримо тяготела мрачная фигура оккупанта.
Буторин еще немного постоял, прижимаясь в темной нише спиной к какому-то строению готического стиля. Он уже два часа пробирался по ночным улицам Прешова, прячась при появлении редких прохожих или патрулей в арках домов, под покровом густой листвы. Он двигался с осторожностью, словно тень, сливаясь с темнотой узких улочек. Пасмурное небо изредка пропускало лунный свет, и тогда разведчик подолгу находился в тени какого-нибудь здания в ожидании, когда природа снова опустит на город непроницаемую вуаль ночи. Обходить освещенные участки улиц, свет, падавший из окон квартир, удавалось. Если же такой участок улицы миновать окольными путями не получалось, Буторин выжидал, убеждался, что на улице не было прохожих, пересекал опасное место и снова растворялся в темноте.
Путь к явочной квартире был опасен тем, что был абсолютно незнаком. Изучить очертания улиц по карте – это одно. Пройти по этим улицам, вспоминая карту, сложнее. Для этого нужны особые навыки, нужен опыт, хорошая фотографическая память и умение ориентироваться в сложной ситуации, мгновенно принимать решение. Сейчас Буторин был в этом городе чужаком, но он должен в короткий срок стать своим, слиться с этим городом и его жителями настолько, чтобы перестать выделяться. Война безжалостна, она не прощает ошибок.
Разведчик остановился у перекрестка, где слышались шаги комендантского патруля. Он затаил дыхание, замерев под аркой старого дома. Шаги приближались. Несколько секунд – бесконечных, как вечность, – и патруль прошел мимо, не заметив затихшей тени. В такие минуты, если ты излишне эмоциональный человек, собственное сердцебиение кажется громче, чем чеканный шаг патруля. И чудится, что оно может выдать тебя.
Буторин медленно повернулся вслед уходящему патрулю, прислушиваясь к угасающему эху. Звуки удалялись, отдаваясь все слабее, пока не растворились в шелесте легкого ночного ветерка. Выждав немного, Виктор наконец ослабил руку, чувствуя, что ладонь стала влажной. Он отпустил рукоять пистолета и вытер ладонь. Еще несколько мгновений, чтобы убедиться, что опасность миновала, и он осторожно выглянул из своего укрытия. Огоньки окон слабым светом проблескивали сквозь толщу ночной темноты, придавая городу нечто тревожно-привлекательное.
Буторин выпрямился и быстро пересек улицу, ныряя в очередной переулок. Вот и цель – каменное здание с неприметной дверью. Можно было бы и ошибиться, но несколько характерных примет здания, которые были известны Буторину, позволяли не ошибиться. Выбитый кирпич в нижней части рельефной кладки, ржавый гвоздь от крепления когда-то к стене некой деревянной конструкции. И конечно же, разбитое наискось стекло крайнего левого окна на первом этаже и трещина в стекле была заклеена по всей длине полоской белой бумаги. Это окно и было нужно Буторину. Он постоял около двух минут, чтобы убедиться, что не является объектом чьего-то внимания, что никакой полуночник не сидит у открытого окна, глазея на пасмурное небо или пустую улицу. Город спит. Спит и человек за этим окном, а может, наоборот, ждет, не смыкая глаз. Ведь все контакты происходят ночью, чтобы жильцы не заметили чужаков.
Разведчик чуть потянул за раму окна, и она поддалась; так и должно быть, створка не заперта, чтобы не стучать в стекло и не привлекать внимания. Рука в темноте скользнула по подоконнику, и Буторин трижды стукнул по нему костяшками пальцев. Это был условный стук. Почувствовалось движение, и в темноте квартиры появился неясный силуэт человека.
– Что вам нужно? – спросил мужчина старческим голосом.
– Я почтальон, – ответил Буторин условной фразой. – Вы просили доставить вам телеграмму на дом.
– Я не жду никакой телеграммы, – ответил голос. – Я жду посылку с яблоками.
– Яблоки в этом году не уродились. Вас устроят груши?
– Да, только если они не кислые, – ответил мужчина и раскрыл окно пошире. – Забирайтесь через окно. У меня сегодня у соседей любопытные гости.
Буторин подтянулся на руках и легко взобрался в окно, которое хозяин поспешно закрыл и задернул занавеску. Квартира оказалась большой и хорошо обставленной. Неновая, но добротная мебель, картины на стенах, красивые светильники на стенах. Хозяин зажег свет и с улыбкой разглядывал гостя, наблюдая, как тот осматривается.
– Квартира принадлежала одному коммерсанту, который умер в больнице еще два года назад. Его жена продала квартиру и уехала в Прагу с новым мужем. Ну а мы купили ее в складчину для наших целей. Полиция и власти нас не тревожат, ведь я по документам полковник полиции в отставке. Документы надежные, а одинокий старик никому не интересен.
– М-да, проходят века, – глубокомысленно заметил Буторин, – а женщины не меняются. Только что похоронила мужа и уже улетела в другое гнездышко.
– Женщинам природой предназначено тянуться к сильному плечу, – философски заметил хозяин. – Кто-то должен ее содержать и кормить, защищать. Такова природа. Но что я вас разговорами потчую. Вы ведь устали с дороги. Может быть, хотите есть? А может, вам сливовицы налить?
Буторин посмотрел на хозяина квартиры с удовольствием.
– А вот это не помешало бы, – кивнул он с улыбкой. – А еще умыться бы.
…Утром хозяин ушел, и его не было весь день. Буторин часто подходил к окнам, выглядывая на улицу сквозь тонкую щель между занавесками. Прислушивался к звукам за входной дверью. Дом и улица жили своей жизнью: неторопливой, размеренной, настороженной. Половину ночи хозяин расспрашивал гостя о положении дел на восточном фронте, о том, что вообще творится в мире. Он слушал внимательно и только покачивал головой, видимо, большая часть новостей была для него удивительной.
По-русски Радек Машик, так звали хозяина конспиративной квартиры, говорил хорошо. По национальности он был чехом и несколько лет провел в России в составе чехословацкого корпуса во время бушевавшей там Гражданской войны. И сейчас, состоя в движении Сопротивления, он имел доступ к достоверной информации об истинном положении дел в мире, но истинная картина удивила даже его. Кажется, и в рядах Сопротивления информацию для рядовых членов все же дозируют.
Буторин не находил себе места, хотя понимал, что сейчас самое главное – информация. Без нее начинать что-то делать бессмысленно. Он один сможет гораздо меньше, чем разветвленная сеть коммунистического подполья, имевшая неограниченные контакты с населением, в административных кругах протектората и местных муниципалитетов. И все же ему не сиделось без дела. Группа разделилась, и каждый член группы занялся своей частью операции. Ее успех зависел от каждого. И все же сейчас от Буторина требовалось лишь терпение. Подпольщики принесут ему точную информацию, и потом уже предстоит действовать самому. Нужно найти самолет и оценить обстановку в месте его падения. И все же разведчик не сидел без дела, несмотря на то что был ограничен даже в пространстве.
А вечером Буторин увидел в окно, как к дому, переходя дорогу, двинулся старик Радек. На улице было малолюдно, почти не было машин. Все, кого разведчик видел в окно, были в основном, судя по одежде, рабочими, возвращавшимися домой с производства. Район был не самый престижный, видимо, чисто рабочие кварталы. «Может быть, поэтому по вечерам здесь так тихо, – подумал Буторин. – После тяжелого физического труда людям хочется отдыхать». Радек почему-то остановился на краю тротуара и стал ждать. Не прошло и минуты, как к мужчине подъехала на велосипеде девушка в белых гольфах, полосатой юбке и зеленом берете. Она ловко соскочила с велосипеда, придерживая юбку, и поцеловала Радека в щеку. Вскоре в коридоре послышались шаги, потом в двери повернулся ключ, и в квартиру вошел хозяин с той самой девушкой.
– Здравствуйте, – сказала тихо, но довольно жизнерадостно девушка и протянула Буторину руку. – Меня зовут Ольга, и я очень рада видеть советского человека здесь у нас!
Разведчик укоризненно посмотрел на Радека, но тот с улыбкой махнул рукой.
– Ничего страшного. Это моя племянница Ольга Балажова, а по совместительству и наша связная.
– Рад знакомству, – не выпуская из руки мягкую и нежную девичью ладонь, ответил Буторин. – Откуда вы так хорошо говорите по-русски?
– О, у меня очень много русских друзей. До войны я ездила и провела все лето в вашем «Артеке». Мы там готовили большое театрализованное представление для испанских детей. А потом я еще переписывалась с друзьями из Советского Союза. Я талантливая, – вдруг рассмеялась девушка. – Я знаю и русский, и немецкий, и даже немного испанский. Дядя говорит, что у меня талант к языкам, потому что я общительная свыше всякой меры.
Девушка продолжала болтать, почти не умолкая, но, надо отдать должное, делала это относительно тихо и не создавая в доме суеты. Она поставила на газовую плиту чайник, нарезала хлеба, достала из шкафа банку овощного рагу и немецкую банку консервированных сосисок.
– Ты лучше бы к делу переходила, – строго сказал Радек, но не смог сдержать улыбку. – Человек к нам не харчеваться прибыл, а по делу.
Девушка кивнула, продолжая улыбаться, сунула руку за шкаф и достала оттуда сложенную в несколько раз карту местности, охватывающую и сам Прешов, и все его пригороды. Расстелив карту на большом столе в гостиной, она взяла вязальную спицу и задумчиво почесала ею свой затылок. Получилось это у девушки очень забавно. Совсем как у школьницы, которая увидела, что заданная на дом задачка не такая уж простая. В груди у Буторина пробежала теплая волна. Какие бесстрашные девочки сражаются и на фронтах, и в Сопротивлении во многих странах. А ведь вчерашние школьницы. Им бы косички заплетать да на танцы бегать. Над книжками в библиотеках сидеть. А ведь сидели, и над правильными книжками сидели, раз встали в один строй со взрослыми в этой страшной беспощадной борьбе. И ведь читали девочки и книгу Этель Войнич «Овод», и о Спартаке читали. Читали и восхищались мужеством, бесстрашием и величием духа этих людей, патриотов, борцов. Слезы глотали и читали. И вот когда пришла на ее землю коричневая чума, она, не задумываясь, встала в один ряд со взрослыми, с мужчинами, чтобы доказать, что она тоже готова жертвовать всем и даже своей жизнью ради своего народа.
– Смотрите, Виктор, – Ольга обвела кончиком спицы участок на карте. – Вот здесь, в районе болотистых низин реки Топля, самолет и упал. Многие видели его падение, а мальчишки даже бегали смотреть, да только испугались в болота лезть. Там, говорят, у одного хозяина в деревне корова утонула. Но это точно он, потому что видели, как двое спускались на парашютах. Как вы и сказали.
– А местные власти как себя ведут? Оцепление не поставили в тех местах?
– Вроде бы нет. Вчера еще его не было, хотя поисковые отряды какие-то там лазили, объезжали округу.
– Немцев там не видели?
– Нет, вот кого точно там не было, так это немцев. Их вообще тут давно никто не видел. Только свои, словацкие подразделения самообороны протектората, полиция.
Буторин рассматривал карту. К сожалению, она не была топографической. Просто административная карта с дорогами, населенными пунктами, мостами и другими элементами хозяйства. Хотя, где лес, а где открытое пространство, понять было можно. Хотелось бы понять гораздо больше, ведь ему предстоит пробраться в эти места и самому увидеть самолет, руками пощупать, убедиться, что это именно то, что ищет группа. Немцев нет, но это не значит, что они не появятся. Самолет еще секретный. И надо придумать, как побыстрее попасть туда и не вызвать подозрений ни у кого, особенно у местных жителей и полиции.
– Оля, ты где сейчас служишь? – спросил Буторин, не отрывая глаз от карты.
– Оля, – повторила девушка и тепло улыбнулась. – Меня так никто не звал уже очень давно. Только там, в «Артеке» у вас. Только у вас, у русских, такие теплые производные уменьшительно-ласкательные формы от имен… Я служу в отряде дорожной службы. Ведаю технической документацией. Не инженерной, конечно, а так – накладные, поступления материалов, расход материалов, наряды на работы, сроки. И вся такая вот ерунда.
– А хвост, значит, торчит?
– Торчит, Виктор, только хвост и торчит, поэтому самолет и искали долго. Его только вблизи можно увидеть.
Буторину стоило больших трудов уговорить Ольгу не сопровождать его. Девушку было просто не остановить в ее горячем порыве помочь русскому товарищу. Но разведчик был непреклонен. Ольга уехала и за ночь приготовила Буторину рабочую ношеную спецодежду, крепкие ботинки, черный берет и тачку с небольшим набором дорожных инструментов. Кирка, две лопаты, ведро. В тачку на дно был насыпан песок, под которым укутанный в непромокаемый брезент лежал «шмайсер», офицерский «вальтер» и две ручные гранаты-лимонки.
Это была перестраховка. Буторин не успел толком изучить местность и город, чтобы соваться безоружным в надежде, что сможет уйти от преследования вооруженного патруля проходными подъездами, дворами и темными улицами пригородов. Ситуация в городе, конечно, не такова, чтобы в каждом видеть вражеского разведчика, но ожидать повышенного внимания к месту падения самолета уже стоило. А именно туда Буторин и направлялся сегодня.
До старого полуразрушенного дома на окраине села Вылы он добрался под утро незамеченным. Здесь ему предстояло переодеться, спрятать свою городскую одежду. В образе дорожного рабочего Буторин должен был дойти до нужного места, а там, согласно обстоятельствам, выполнить задачу. Увидеть самолет, убедиться в том, что это нужный группе объект. Ольгу, которая рвалась помогать и всячески участвовать в этой разведывательной прогулке, пришлось просто прогнать. Правда, девушка не обиделась, а отнеслась с пониманием и держала кулачки возле подбородка, пока Буторин строго-настрого ей приказывал даже близко не появляться в той местности. Она только с готовностью кивала и грустно улыбалась, пытаясь заверить Виктора, что будет послушной.
Какая же она девчонка, вздохнул разведчик, выглядывая на улицу. Молодчинка! Такое удобное место заприметила и посоветовала. Здесь и переодеться можно, и переждать, и до дороги добраться, минуя внимание сельчан. А там уже и дела никому нет, откуда тут появился рабочий. Надо ему что-то там ремонтировать, вот он этим и занимается. Спокойно, методично, без лишнего шума. По легенде, «рабочий» был глухонемым.
Буторин уже больше часа шел по дороге. В трех местах он останавливался, вынимая выбитый из дороги большой камень. Он вычищал посадочное место и укладывал камень назад, закрепляя его раствором, который замешивал в старом ведре. Дважды мимо проезжали на телегах местные крестьяне, равнодушно поглядывая на рабочего. По взглядам Буторин понял, что подозрения и интереса он не вызывает. Значит, он выглядит вполне буднично. Потом проехала машина с каким-то начальством, а недавно появились и полицейские.
Мотор мотоцикла стал слышен почти за полкилометра на открытом пространстве, но Буторин решил, что ему надо задержаться и изображать работу, когда мимо будут проезжать полицейские. Так надежнее, чем встреча с рабочим, который катит тачку в неизвестном направлении вдали от окраин города. Работа нашлась тут же, на небольшом мосточке, у которого покосился опорный столб в самом начале перил ограждения. Полиция подъехала, когда Буторин откопал основание столба, закрепил его и теперь засыпал ямку землей и утрамбовывал ее там. Полицейские проехали медленно, разглядывая рабочего, но так и не остановились. Надо было спешить, потому что путь впереди еще длинный и до ночи следовало вернуться назад. Вполне могла поступить новая важная информация и от подпольщиков, и от Шелестова.
До того места, откуда удобнее напрямик пройти по болоту к упавшему самолету, если верить Ольгиным сведениям, было не больше километра. Буторин прикинул свои возможности. Если он и дальше будет двигаться по дороге и имитировать ремонт при приближении кого угодно из словаков, пусть даже и не полицейских, то ему тут ковыряться в дорожном полотне до самой ночи. Появляться здесь завтра в том же виде и с этой дурацкой тачкой опасно. Любой здравомыслящий и облеченный определенными полномочиями человек заинтересуется тем, почему тут околачивается этот тип. Все выяснять нужно сегодня, с первого раза. Тем более что завтра все вокруг этого болота может быть уже оцеплено не только полицией, но и армейскими подразделениями. Возможно, что и не из состава сил самообороны протектората, а немецкими. Платов предупреждал о такой возможности. В Берлине не дураки, там прекрасно понимают, что Красная Армия наступает такими темпами, что в любой момент можно ожидать обрушения фронта, как, например, в Белоруссии или в Румынии.
Присев на ограждение очередного мостика на шоссе, Буторин закурил, прислушиваясь к звукам. Кажется, моторов не слышно, а вот повозку можно вовремя и не услышать. Открытых участков местности вокруг почти нет, издалека машину или повозку не заметишь. Значит, надо прятать тачку с инструментом где-то здесь и уходить вглубь леса и по краю болота выходить к самолету. Все символы, начерченные на его борту, и нумерация в памяти. Главное, убедиться, что это именно тот самолет. Сейчас это самое главное. Убедиться и уйти, доложить, передать информацию.
Старательно растоптав ногой пепел от сигареты и растерев в руке окурок, Буторин поднялся, прислушался в последний раз, а потом, схватив свою тачку за ручки, покатил ее в кустарник. Тачка тяжелая, на траве остается след. К завтрашнему дню он исчезнет, трава распрямится, но засечь его смогут уже сегодня. И Буторин вернулся и как мог расправил травинки на том месте, где катилось колесо тачки. Получилось неидеально, но след, по крайней мере, не бросался в глаза. Пройдя с тачкой еще несколько десятков метров, разведчик стал совершенно не виден со стороны дороги. Пышная крона деревьев, кустарник – все это скрывало человека от посторонних глаз. А потом Буторин увидел небольшую яму, видимо, оставленную несколько лет назад упавшим деревом, когда его корни выворотило весом дерева.
Он закатил в ямку свою тачку и принялся поспешно вооружаться. Все, теперь он уже не на глазах, и теперь оружие лучше иметь при себе. Без документов, толком не зная словацкого языка и изображая глухонемого, он рисковал однозначно попасть в камеру местного отдела полиции. А там уж контрразведка быстро сообразит, кто он и что тут делает. Так что если повезет, то можно будет вернуться за тачкой и продолжить дольше имитировать ремонтные работы. Рассовав пистолет с гранатами и запасными магазинами к автомату по карманам и за пояс, Буторин двинулся к болоту. Влажность чувствовалась во всем. Правда, ее еще не было под ногами, но буйная зеленая растительность говорила сама за себя. Несколько раз Буторину пришлось обходить участки, покрытые водой и болотной растительностью. Но это было еще не болото, а только признаки, что оно совсем рядом.
Конечно, Словакия – это не те места, в которых болота занимают огромные непроходимые участки. Это вам не тайга и не Карелия. Возможно, здесь можно найти такие участки, где провалиться удастся очень глубоко, даже с головой. Но все же здешние болота – это прежде всего просто переувлажненные участки почвы в пойме реки. Весной ее заливают воды разлившейся реки, летом подпитывают грунтовые воды и родники. Буторин чертыхнулся и перепрыгнул большую лужу. По скользкой грязи он проехал ботинком и все же едва не упал в грязь. И тут он услышал голоса. И совсем рядом. И если он слышал этих людей, то и они могли услышать его возглас. Услышали!
Кто-то громко стал звать какого-то Олеся, видимо, решив, что голос Буторина принадлежал его товарищу. Разведчик притих, стоя за деревом и озираясь по сторонам. Кто это, сколько их, в каком направлении двигаются? И тут до Буторина дошло, что он поскользнулся вовремя. Не будь этой заминки, и он через несколько секунд вышел бы к каким-то людям, которые сидели очень тихо. Нет, это не засада. Они просто кого-то ждали. Может быть, того самого Олеся, посланного на разведку, или за водой, или просто проверить путь через болото. А может, посмотреть, можно ли подойти к самому утопленному самолету.
Это были словаки в военной форме – значит, силы самообороны протектората. И раз они здесь, среди этих болот, то ищут они тоже самолет. Скрыться Буторину не удалось, хотя в какой-то момент он уже поверил, что уйдет, медленно пятясь. Так он смог бы обойти эту группу солдат и пройти дальше к тому месту, где мог торчать из воды хвост самолета. Но сделать это ему не удалось. Появившийся сбоку солдат с винтовкой в руках, видимо, и был тем самым Олесем.
Молодой мужчина с рябым после оспы лицом увидел незнакомца и дернул затвор винтовки, громко закричав, подзывая товарищей. Все, теперь уже затаиваться поздно, понял разведчик. Буторин почему-то решил, что там справа, куда он чуть не вышел, солдат мало. Интуиция и отсутствие шума, который производила большая группа людей, подсказали ему это и единственный путь к спасению. Таких групп может быть несколько, но не в одном же месте. Поиски могут идти очень активно, поэтому все, что ты делаешь, должно быть неожиданным для противника, непредсказуемым.
И Буторин, подняв ствол автомата, короткой очередью свалил словака и, не дожидаясь, когда тот упадет на землю, бросился вперед. На небольшой поляне было пятеро словацких солдат, включая и молодого лейтенанта. Группа, судя по расстеленной на траве холстине с продуктами, уселась перекусить. И уж опасения встретить тут врага у них не было. Услышав автоматную очередь, некоторые словаки вскочили, опешивший от неожиданности офицер даже не достал из кобуры пистолет. Положение у разведчика было не самое удачное. Офицер и двое солдат перед ним, причем солдаты успели схватить оружие, справа еще один в расстегнутом мундире и сидя на траве, четвертый разинул рот, держа в руках нож и каравай хлеба.
Самыми опасными были те, кто взял оружие, и Буторин сразу же одной очередью уложил обоих. В тот же момент справа на него бросился солдат. Он бы успел схватить Буторина за руки, отвести оружие, помешать стрелять. И тогда остальные напали бы и обезоружили русского разведчика. Но Буторин был готов к нападению. Он, еще стреляя, уловил боковым зрением метнувшееся в его сторону тело. И стоило только его автомату замолчать, как Буторин резко выбросил правую ногу в сторону, нанося удар боковой стороной стопы в коленную чашечку солдата. Тот вскрикнул и, не добравшись до своего противника всего на один шаг, согнулся, припав на одну ногу. И тут же русский ударил его наотмашь сбоку автоматом по голове и, когда словак упал на колени, выстрелил в него в упор.
Лейтенант наконец сумел вытащить пистолет из кобуры, но автоматная очередь прошила его грудь, а несколько пуль поразили и последнего словака, сидевшего возле импровизированного стола на траве. «Все, шутки кончились, – подумал Буторин, выбрасывая опустошенный автоматный магазин и вставляя полный. На ходу он еще раз оглянулся на результат своей работы. – Точно, это поисковая группа, и таких тут несколько. И они ищут самолет, потому что искать тут на болотах, кроме комаров, некого и нечего. А я уже нашумел. И меня уже услышали другие. Пусть не все насторожились и поняли, что тут могло произойти, но все равно спешить мне надо. Группа примерно обследует квадратный километр. Вряд ли солдат отправили больше. Речная пойма в этом месте не такая уж обширная. Может быть, еще пара групп есть поблизости, но пока оснований для беспокойства нет».
Буторин бежал по краю леса, и под ногами чавкала болотная жижа. Лес был густой, но сюда, ближе к влажной почве речной поймы, деревья становились и реже, и ниже. Местами из воды торчали лишь голые гниющие столбы вместо деревьев. Где-то были еще группы солдат, но здесь звуков голосов не слышно. Буторин торопился обследовать как можно большую территорию. Скоро вечер, скоро найдут убитых им солдат, и тогда начнется паника, и все вокруг будет перекрыто постами и патрулями, поднимут на ноги даже полицию. И тут он увидел то, что никак не вписывалось в общую картину болотистого ландшафта. Темно-зеленое инородное тело выпирало из-за тонких стволиков покореженных осинок. Кучи буро-черной земли комками высились вокруг неопрятно и нелепо. Самолет упал почти отвесно в болото, не проделав большущего коридора в жиденьком лесочке. Он, теряя крылья, сминая носовую часть, вошел глубоко в болотную жижу. И теперь только обломки и обрывки тонкого металла и кучи грязи говорили о том, что здесь произошло.
Он, родимый! Буторин осмотрелся и полез вверх по склону, цепляясь за траву и вылезшие из земли возле осыпей корни берез. Все правильно указала Ольга, молодец девочка! Теперь бы выбраться отсюда, доложить Шелестову и начать думать, что делать дальше. Немцев пока нет, словаки ищут своими силами, и на этом все может закончиться. Или нет? Буторин прижался к земле и замер, как только услышал звук мотора мотоцикла. Кто-то только что завел мотор и теперь чего-то ждал, подгазовывая. Людей не видно и не слышно, но впереди угадывалась проселочная дорога на краю леса.
Переходя торопливым шагом от дерева к дереву, Буторин добрался до края леса и присел на корточки за толстой березой. На траве у самой дороги стояли пять мотоциклов с колясками. На одном сидел солдат, надвинув на глаза большие очки. Рядом стоял офицер, который что-то втолковывал другому солдату. Но из-за треска мотоцикла, кажется, слова командира до солдата доходили слабо. Офицер схватился за голову и, махнув подчиненному рукой, отвел его в сторону к деревьям и стал что-то показывать на карте, извлеченной из полевого планшета. Солдат закивал и стал указывать рукой то в одну, то в другую сторону. Они находились от Буторина всего в пяти шагах, а мотоциклист сидел на своем тарахтящем и дымящем «звере» спиной в эту сторону. Ясно, поисковая группа, и офицер что-то увидел и что-то приказывал своим солдатам, а сам собирался отъехать. К начальству с докладом, что самолет найден? А солдатам он велел перекрыть подходы к болоту и никого не пропускать? Вполне возможно! Но главное сейчас – выбраться отсюда и как можно быстрее.
Нож в армейских ножнах Буторин примотал обычным бинтом к голени правой ноги под штаниной. Осторожно опустив руку, он вытащил нож и медленно выпрямился, прикрываясь стволом дерева. Офицер махнул рукой, и солдат бросился бегом в лес выполнять приказ. И как только Буторин увидел спину офицера, он тут же шагнул из-за дерева навстречу солдату. Перед ним мелькнули испуганные, расширившиеся от страха глаза, а потом он просто зажал врагу рот рукой и дважды ударил снизу вверх ножом под ребра. Солдат захрипел и стал сползать на землю по стволу дерева. Буторин отпустил его, а сам снова бросил взгляд на спину офицера. Не успеть! И стрелять нельзя! Но тут офицер, к счастью, остановился и принялся убирать в планшет сложенную карту. «А карта тоже пригодится, – подумал разведчик. – И треск мотоцикла кстати!» И больше не раздумывая, Буторин бросился вперед. Офицер даже не обернулся, не услышал звука шагов приближающегося человека. Буторин схватил его за горло сгибом локтя и опрокинул на подставленное лезвие ножа. Он не стал ждать, пока его жертва затихнет на траве, с хрипом выплевывая кровь. Разведчик подбежал к мотоциклисту, схватил его за голову, вздернув вверх подбородок, и одним движением перерезал ему горло, тут же отбросив с сиденья тело убитого на землю.
Вскочив на сиденье, Буторин набросил себе на шею ремень автомата, включил скорость и повернул ручку газа. Мотоцикл, выбрасывая из-под заднего колеса ошметки травы и рыхлую после дождя землю, развернулся почти на месте и понесся в сторону шоссе. Один поворот, развилка, еще поворот на грунтовой дороге, и тут впереди показался бронетранспортер. Буторин мгновенно повернул мотоцикл и понесся в сторону от дороги через кустарник к другой дороге, виднеющейся на опушке леса. Крест! Он хорошо видел на лобовой броне фашистский крест. Значит, успел, значит, немцы уже прибыли и скоро район блокируют, потому что самолет так просто не вытащить из болота. Это Буторин хорошо понял. Еще поворот. Стрельбы вслед не было. Или его не заметили, или приняли за своего, за словацкого военного. Теперь бы подальше уехать, спрятать мотоцикл и переодеться. «А ведь мне сегодня повезло, – усмехнулся Буторин, – крепко повезло!»

Глава 2
Открытый офицерский «Мерседес» остановился недалеко от деревьев. Немецкие солдаты бросили сигареты и молча собрались возле бронетранспортера. Молодой обер-лейтенант подбежал к легковому автомобилю и выбросил руку в нацистском приветствии.
– Штандартенфюрер! – поспешно стал докладывать офицер. – Это мотоциклы поисковой группы подразделения местных сил самообороны протектората. Угнан только один мотоцикл. Убит словацкий лейтенант и двое солдат. Остальных членов этой группы я задержал. Они находятся под охраной на опушке.
– Один мотоцикл? – переспросил офицер СД. – Хорошо. Покажите тела убитых. Как они погибли?
– Убиты ножом. Один из солдат был убит на опушке двумя ударами спереди, лейтенант ножом в спину в паре метров от мотоцикла, а водитель, как я полагаю, сидевший в момент нападения в седле мотоцикла, убит там. Ему перерезали горло, как я понимаю, тоже напав сзади.
Штандартенфюрер Арвед Юнге остановился и посмотрел на обер-лейтенанта. Невысокий, с тонкими чертами лица и внимательными глазами, Юнге умел смотреть так, что собеседник невольно начинал чувствовать себя виноватым. Не важно в чем, хоть во всех или только некоторых смертных грехах. Но главное, что в сложившейся ситуации он тоже виноват и это всем вокруг очевидно. Юнге снял фуражку и платком вытер высокий лоб с залысинами.
– Вы тела не трогали? – спросил он.
– Не трогали, штандартенфюрер. К телам подходил я, чтобы убедиться, что все мертвы. И еще подходили словацкий ефрейтор и один из солдат, которые обнаружили трупы. Но они не топтались на этом месте, а с испугу заняли круговую оборону за деревьями.
– Значит, все же натоптали, – кивнул штандартенфюрер и, надев фуражку, двинулся дальше.
Тела, очевидно, переворачивали. Они лежали не в таком положении, в котором их застала смерть. Солдат, прибывших на место происшествия, можно понять, ведь они хотели убедиться, что кто-то еще мог быть живым. Но если представить, как тела лежали изначально, как были нанесены удары, то можно понять, что действовал человек умелый, хорошо подготовленный. И двигался он вот оттуда, из-за крайних деревьев, где убил первого словацкого солдата. Сделал он это очень быстро, так быстро, что офицер, стоявший к нему спиной или двигавшийся к мотоциклу, чтобы уехать, не услышал его или не успел отреагировать, обернуться. Третий солдат, видимо, водитель мотоцикла, сидел за рулем, и мотор был включен. Из-за шума мотора он ничего не услышал, а убийца этим воспользовался. Да, кровь на груди и на коленях говорит о том, что ему перерезали горло как раз, когда он сидел на мотоцикле.
– Идите со мной, – позвал Юнге обер-лейтенанта.
Офицеры подошли к старой березе, и штандартенфюрер присел на корточки. Обер-лейтенант, не понимая, что они тут ищут, тоже на всякий случай присел рядом с представителем СД.
– Вы думаете, что он здесь стоял и ждал чего-то?
– Недолго ждал, – кивнул Юнге. – Ему просто повезло. Он пришел на звук мотоциклетного мотора. А тут всего трое. Ему нужен был мотоцикл, он хотел поскорее покинуть этот район, что в конце концов и сделал. Он спешил. Видите, вон там пониже, на склоне, следы? Он поспешно поднимался, чуть ли не на четвереньках.
– Кажется, мы его видели по дороге сюда, – хмуро сказал молодой офицер. – Впереди мелькнул мотоцикл, но я не придал значения, потому что не знал об этом происшествии.
– Сколько прошло времени? – усмехнулся Юнге, поднимаясь и отряхивая ладони.
– Не больше сорока минут. Если сейчас отправить посыльного, то…
– То вы все равно не получите никакого результата, кроме поднятого шума на весь этот район до самого города. Этот человек умен и опытен. Вы найдете мотоцикл на окраине города или не найдете его совсем.
– И никаких примет, – согласился обер-лейтенант. – Я не успел даже понять, во что он одет. Кажется, на голове у него был черный рабочий берет.
– Все правильно, и он был одет как рабочий. Например, дорожный рабочий. Видите вот этот след? Это след добротного подбитого медными гвоздиками рабочего ботинка. А значит, его могли видеть на дороге, возможно, он был там не один. Кто-то мог видеть, мог запомнить внешность, какие-то особенные приметы. Так что не будем суетиться. Спокойно начнем распутывать этот узел.
– Не понимаю вас, штандартенфюрер…
– Это с возрастом пройдет, – усмехнулся Юнге. – Этот человек, тот, кого я жду. Он уже здесь, он видел самолет. И он не уйдет. Или они не уйдут. Потому что они прибыли сюда специально за этим самолетом. Прибыли очень быстро, а значит, почти без подготовки. Зачем искать тех, кто сам придет в мои руки?

Рядиться в немецкую форму Сосновскому не советовал никто. Во-первых, слишком заметно для протектората, где нет немецких частей и подразделений. Представляться словацким офицером было тоже весьма глупо. Для этого нужно хорошо владеть языком, чтобы не вызывать подозрений. Но другого выхода, кроме как представиться немцем, у Сосновского не было. Немец, который прибыл сюда для выполнения задания командования? О прибытии таких эмиссаров всегда предупреждают, их ждут на месте и знают имя, фамилию и звание. А также принадлежность к определенной службе. Более того, рекомендуется таких посланников немецких штабов встречать и окружать заботой в рамках той миссии, с которой человек прибыл. Выдать себя за немецкого представителя можно, но лишь на очень короткий срок, пока кто-то не додумается связаться с Берлином и запросить сведения о прибывшем.
На то, чтобы найти мундир и подходящие документы, у Сосновского ушло всего два дня. С майором Вальдемаром Зигелем он познакомился на улице возле ресторана, где того совершенно случайно окатила из лужи проезжавшая машина. Армейские бриджи и сапоги выглядели ужасно. Не мог немецкий офицер войти в ресторан с такими мокрыми пятнами и грязных сапогах. Сосновскому повезло оказаться рядом в этот неприятный для немца момент, и разведчик сразу понял, что это удача и ее стоит использовать. Тем более что в лице майора было что-то общее с чертами самого Сосновского. Сухощавый, правильные черты, включая форму носа и разрез глаз, светлые волосы. И Сосновский пошел, что называется, ва-банк.
– Господин майор, в этой варварской стране стоит опасаться всего, даже проезжающей машины! – улыбнулся Сосновский.
– Проклятые славяне! – взорвался майор. – Я готов пристрелить этого водителя!
– Вам его теперь не догнать. Но если вы так настроены, я могу навести справки и по номеру машины узнать, в каком ведомстве она числится. Ах, да, – Сосновский развел руками и чуть склонил голову. – Прошу прощения! Как вы правильно заметили, в этой варварской стране можно подпортить не только внешний вид, но и потерять хорошие манеры. Позвольте представиться – Клаус фон Вельц. Представитель 4-го управления МИДа по делам протекторатов. Увы, сейчас меня никто представить вам не сможет, да и идти с вами в приличное место я бы не стал предлагать. Так что я сделал это сам.
– Вы правы, черт меня подери! Майор вермахта Вальдемар Зигель. Вечер пропал. Теперь надо найти машину и вернуться на квартиру, где я остановился, чтобы вычистить мундир и сапоги.
– Предлагаю другое решение, дорогой майор, – улыбнулся Сосновский. – Квартира, которую снимаю я, находится вот в этом доме, всего в двух шагах. Если вы позволите мне проявить чисто немецкое гостеприимство, я готов вам помочь привести себя в порядок. А потом мы с вами непременно как следует выпьем и обратимся к воспоминаниям. Я ведь не всегда служил по хозяйственным вопросам. Проклятое ранение на восточном фронте в прошлом году заставило меня перейти на службу, увы, гражданскую. Увы!
– Вы воевали? Где? – поинтересовался майор.
Чувствовалось, что немецкий офицер говорил с уважением. И не столько из-за того, что перед ним был человек, воевавший наверняка в чине офицера. Ведь приставка «фон» к фамилии означала дворянский род. А значит, этот человек был не меньше, чем старшим офицером на фронте. Ну а прекрасный немецкий язык незнакомца, чистый берлинский акцент не вызывали в том никаких сомнений.
Эту квартиру Сосновский снял у глухой бабки, позарившейся на приличную сумму денег на месяц вперед. Таких денег хозяйка не видела до этого никогда и поэтому никаких условий жильцу не выдвигала. Ну а когда Сосновский сказал, что и убирать, и стирать постельное белье намерен сам, женщина расцвела, как майская роза. В следующий раз она придет за деньгами через месяц, и вряд ли старая женщина сможет описать своего квартиранта. А появляться в этой квартире Сосновский больше не собирался.
Пока они шли с майором к дому, да и в квартире, где Сосновский предложил гостю чистый банный халат, щетку и горячий утюг, разговор шел о многом. По большей части майор рассказывал о том, что после госпиталя он прибыл в этот городок, потому что пытался найти одну женщину-немку, военного медика, которая работала там в госпитале. Она могла оказаться и в этом городе, и в других к востоку и юго-востоку от Праги. Те сведения, что имел о ней майор, были ненадежны и противоречивы. И пока майор чистил свой мундир, выложив на стол содержимое карманов френча, Сосновский успел заглянуть в его документы. Они устраивали его как нельзя лучше. Продержаться с ними пару недель можно было вполне. У майора был отпуск сроком на тридцать дней после излечения в госпитале. А то, что хозяйка или соседи обнаружат в квартире труп, – это не страшно. Этот майор был похож на Сосновского. Хозяйка вполне сослепу может заявить, что этот человек снимал у нее квартиру.
На следующее утро Сосновский с документами майора Вальдемара Зигеля в почищенной и старательно отглаженной форме начал поиск своей невесты Ханны Мельстах, которая была медиком и могла работать в одном из госпиталей. Именно госпитале, ведь Ханна была немкой и не могла работать в словацкой больнице. Только в немецком военном госпитале. А их в этом городке было три. Один в помещении старой клиники на улице Острованы, второй в старом парке на Терьяковце. Был и третий на окраине города, но в нем лечили только солдат. Там не было офицеров, и Сосновский рассудил, что инженера-испытателя авиационного концерна не станут лечить в солдатском госпитале.
Некоторое время Сосновский присматривался к госпиталю на улице Острованы со стороны. Какое здание, как выглядит больничный двор, какие порядки, как принимают раненых, насколько свободно гуляют выздоравливающие и насколько свободно можно войти в здание госпиталя. Охраны он не заметил, хотя несколько немецких солдат в форме все же на территории были. Оружия они не носили и занимались чисто хозяйственными делами. Несколько солдат появлялись в белых халатах поверх формы. Наверное, санитары. А потом Сосновскому бросилось в глаза, что санитарами в госпитале работали не только мужчины, но и женщины. Как правило, это были степенные фрау в возрасте около пятидесяти лет, которые ухаживали за больными старшими офицерами.
Михаил шел неторопливо, рассматривая здание госпиталя. Остановился у ворот, пропуская санитарный автобус, потом не спеша пересек двор. Двое солдат-санитаров вывели раненого с загипсованной ногой и усадили на лавку. Через минуту они, возвращаясь в здание, пройдут мимо Сосновского. Он остановился, достал сигарету и принялся лениво искать по карманам спички. Как и ожидалось, один из солдат остановился, щелкнув каблуками сапог:
– Могу я предложить вам, герр майор, спички?
– Благодарю за любезность, – кивнул Сосновский.
Прикурив, он выпустил струйку дыма вверх и протянул пачку сигарет солдату. После такого дружеского жеста солдат не сможет сразу уйти. Элементарная вежливость требует, чтобы он закурил с майором и постоял с ним поддержать беседу или ответить на вопросы, которые соизволит задать герр майор. Ведь он явно не лежал в этом госпитале. Значит, его что-то привело сюда. На лице солдата была написана готовность оказать новую услугу офицеру.
– Давно ты здесь? – кивнул на здание Сосновский. – Служба не тяготит?
Вопрос прозвучал двояко, и, значит, солдат будет сейчас оправдываться, почему он не на фронте, а околачивается здесь в тылу, таская больничные утки. Разведчик не ошибся. Солдат весь подобрался, явно погрустнел и доверительно заговорил, рассказывая свою историю. Ранен он был в прошлом году на восточном фронте. После тяжелейшей контузии ему противопоказаны любые физические нагрузки. Возвращаться в Германию, где у него никого нет, он не желал. На завод его не возьмут с таким диагнозом, а быть дворником не хотелось. Господин главный врач как-то рассказывал, что после победы всем немцам, кто воевал на восточном фронте, выделят земельные наделы здесь, на востоке. Есть чего ждать, а пока тот же главный врач устроил его в другой госпиталь санитаром. Хоть не демобилизовали из армии, оставили в нестроевых частях.
Сосновский смотрел на собеседника покровительственно, но в душе недоумевал. О каких наделах земли мелет этот человек, когда Советский Союз почти всю территорию страны освободил и гонит вермахт на запад. Наверное, этот солдат получает информацию от врачей, а раненые офицеры не хотят попасть на допрос в гестапо после того, как стали бы рассказывать всю правду о положении на востоке. Эх, ты, землевладелец-латифундист! И солдат, кажется, уловил что-то в отношении к себе этого майора и забеспокоился. Сосновский понял, что немцу хочется побыстрее закончить разговор, отделаться от этого офицера и уйти по своим делам. А может, у него и правда было много дел, которые он обязан сейчас закончить.
«А какого черта я буду беспокоиться за него, – с усмешкой подумал Сосновский. – Я спесивый боевой офицер, я недавно с передовой, и мне «море по колено» и «трава не расти». Как хочу, так и веду себя с людьми. Это вообще протекторат, а не рейх!» И он принялся со скучающим видом, покуривая, расспрашивать о том, какие раненые в последнее время поступают, есть ли летчики, а чтобы солдат не запомнил первые вопросы, он закончил разговор расспросами про молодую женщину-врача Ханну Мельстах. И стал ее описывать так, насколько запомнил ее описание со слов майора Зигеля. Солдат задумался, потом стал пожимать плечами – он явно не знал такой женщины.
«А про летчиков он мне так и не ответил, – отпустив наконец солдата, подумал Сосновский и окинул взглядом здание госпиталя. – Значит, надо войти туда и самому посмотреть. Не станут берлинского инженера класть в общую палату. Скорее всего, в одноместную или двухместную». Никто Сосновского не остановил в дверях. Да и шел он уверенно, хотя и не спешил. Старался показать себя хозяином положения. Он увидел, как сбоку появилась женщина в белом халате, она посмотрела на гостя, но не подошла и не стала задавать вопросов. Сосновский не спеша поднялся на второй этаж по широкой лестнице, решив, что на первом этаже, скорее всего, приемный покой, хозяйственные службы, а палаты для раненых на втором и третьем этажах.
И все же его остановили. Мужчина в пенсне, за которым прятались серьезные глаза, настоятельно потребовал ответа, что здесь делает господин майор. Пришлось снова излагать свою легенду в надежде, что солдат не подвел и в этом госпитале и правда нет никакой Ханны Мельстах. Врач отругал Сосновского за то, что тот ведет себя как контуженый. Достаточно обратиться в комендатуру города, и он получит сведения обо всех немцах, которые находятся временно или постоянно в этом городе. Там же, где господин майор, видимо, и сам вставал на учет, прибыв в Прешов. Продолжать разговор было уже опасно, потому что доктор был прав насчет комендатуры. Но на самом деле соваться туда было опасно. Там, скорее всего, уже знали майора Зигеля. А в любую минуту могут узнать и о том, что майор Зигель убит или пропал. Расшаркиваясь и благодаря за совет, Сосновский поспешил ретироваться. Но просто так уходить он не собирался и, расставшись со строгим доктором, все же подхватил под локоток одну фрау, судя по одежде, санитарку. Осыпав женщину комплиментами, он спросил, в какой палате может лежать немецкий инженер, который недавно пострадал при падении самолета. Сославшись на то, что он приехал из Берлина, как только узнал о несчастье, Сосновский умоляюще смотрел на женщину. Но фрау сделала удивленное лицо, а потом похлопала майора по руке, сказав, что у немцев проявление дружбы и братства в крови и она понимает молодого человека. Но у них в госпитале никакого инженера нет. Только господа офицеры.
Дружба, братство! Сосновский усмехнулся, пряча ненависть за улыбкой сострадания. Что ты, враг, знаешь о братстве, об истинной дружбе, о человеколюбии. Ты, пришедший подло и коварно на нашу землю, убивающий мирных жителей городов и деревень, топчущий плодородные поля, сжигающей сады? И советский народ показал тебе истинное значение этих понятий, сплотившись, встав плечом к плечу с оружием в руках. И не только мужчины, но и женщины, и дети! И гонят тебя, гонят со своей земли, гонят уже по Европе и загонят в конце концов в твое логово, где ты и подохнешь, ненавистный враг. И будут помнить твои потомки о том, что нельзя воевать с русскими!
Сосновский в форме немецкого офицера медленно шагал по коридорам госпиталя. Его строгая фигура, уверенность и холодный блеск в глазах не вызывали подозрений у раненых немецких солдат, офицеров и медицинского персонала. Он шел от палаты к палате, зачастую видел носилки и койки с ранеными, стоявшие прямо в коридорах. Он слышал стоны больных и крики отчаяния. Он проходил мимо молодых солдат с перевязанными конечностями, мрачных офицеров с обезображенными лицами и едва дышащих людей, чья жизнь уходила, словно вода сквозь пальцы.
Он видел медицинских сестер, ухаживающих за ранеными так, как если бы каждый из них был им дорогим человеком. Но великие страдания и злосчастия, переживаемые этими людьми, не вызывали у него даже малой толики сострадания. Под холодной маской немецкого офицера его сердце пылало ненавистью. Он думал о советских воинах, о своих товарищах, страдающих и сражающихся на передовой, о женщинах, детях и стариках, ставших жертвами этого жестокого врага. Воспоминания о сожженных деревнях и разрушенных городах, о мучениях, пронесенных через нашу землю, придавали ему сил для того, чтобы завуалировать, скрывать это кипящее в груди чувство. Каждое его движение, каждый взгляд были тщательно рассчитаны, отработаны годами работы в разведке. Он заставлял себя проявлять показное сострадание, спрашивая у врачей о состоянии пациентов, иногда останавливаясь, чтобы сказать несколько утешительных слов. Его речь была холодной, но в ней звучали ноты милосердия, необходимые для того, чтобы выглядеть для окружающих своим, вызвать доверие к его образу.
Итак, авиационного инженера-испытателя в этом госпитале не было. Это можно было считать установленным. Значит, оставался второй госпиталь для офицеров в парке на Терьяковце. Через час Сосновский был на месте. Он очень торопился, потому что понимал – его внимание, внимание постороннего человека к госпиталям и месту падения самолета многое объяснит немецкой службе безопасности. В СД и гестапо дураков не держат. Там прекрасно понимают, что советская разведка не оставит без внимания этот самолет и приложит все усилия, чтобы получить сведения о новых технологиях во вражеской авиационной промышленности. Советских разведчиков здесь будут ждать, а может быть, уже и ждут. И попасть в руки врага можно легко. Нельзя терять осторожность ни на секунду. Риск велик, но и задача, стоящая перед группой, важна как никогда.
Сосновский остановился на тротуаре, разглядывая здание, прятавшееся в тени старого парка. Видимо, до войны здесь было какое-то административное или учреждение культуры, может быть, даже небольшой театр. Красивый парк сохранил свой стиль и красоту. Ведь боев в городе не было. Вот она, внешняя оболочка видимого благополучия. Просто надо сдаться врагу, и ты уже чувствуешь себя человеком. Видимость свободы, видимость безопасности, видимость государства. И только свастики на стенах. Протекторат был формально автономной территорией, которую немецкое правительство считало частью великогерманского рейха. Автономия могла реализовать свои права только в соответствии с политическими, военными и экономическими потребностями Германии. Автономия осталась лишь на бумаге, Германия ее ограничивала, а в некоторых областях полностью устраняла.
Разведчик повернул голову. А вот это уже плохо, это уже совсем никуда не годится. Вот и первое осложнение в виде военного патруля. Патруль словацкий из состава сил самообороны протектората. Но кто знает, какие у него инструкции. Раболепие по отношению к германскому офицеру может и исчезнуть, если у них есть приказ искать советских разведчиков. Теперь нужно вести себя так, чтобы патруль не заподозрил неладное. Сосновский демонстративно достал сигареты, прикурил и, заложив руки за спину, задрал голову, любуясь роскошными кронами старых каштанов и платанов. Старинный кованый забор создавал впечатление вековой древности парка. Особенно сейчас, при тихой солнечной погоде начала осени.
Патруль приближался. Сосновский спокойно курил. Он же несколько минут назад продемонстрировал, что видел патруль, но ему как немецкому офицеру до этого патруля нет никакого дела. И вот шаги слышны уже совсем рядом. Шаги затихли. То, что патруль остановился рядом, не должно волновать немецкого офицера, это сквозило в позе, в выражении лица Сосновского. Что патруль предпримет? Или просто пройдет мимо? Нет, патруль все же остановился рядом.
– Господин майор любуется нашей природой? – раздался голос, произносивший немецкие слова с чудовищным акцентом.
Сосновский неторопливо повернулся и недоуменно посмотрел на офицера. Солдат, стоящих в паре метров, он даже не удостоил взглядом. «Интересно, хватит у них наглости проверить мои документы или тут что-то другое?» – подумал разведчик. Медленно поднеся руку к лицу, Сосновский двумя пальцами взял сигарету, сделал затяжку и вытащил ее изо рта, с небрежным изяществом выпустив струю дыма. Он посмотрел на лейтенантский погон офицера, потом его взгляд, ставший недоуменным, перешел на лицо.
– Лейтенант? – произнес с холодом одними губами, без всякой посторонней мимики Сосновский.
Офицер мгновенно вытянулся, щелкнул каблуками. Глаза стали напряженно-подобострастными. Он виновато наклонил голову и произнес снова, терзая слух Сосновского чудовищным акцентом.
– Я хотел предложить господину майору помощь, если вы ищете какой-то конкретный адрес и не знакомы с этим городом. Это мой долг офицера и союзника.
«Ах, вот оно что, – с иронией подумал Сосновский. – Союзника! Это ты, дружок, зря затеял. Почувствовал, что жареным запахло, думаешь, если союзник, то немцы тебя с собой заберут, кров дадут и безопасность обеспечат? Жизнь хочешь выторговать у них? Не выйдет! Тебя первым пошлют прикрывать отход частей вермахта, на убой пошлют союзников, чтобы немцы выбрались из горнила войны. Могут еще и артиллерией накрыть район вашей обороны, чтобы с вашей смертью досталось и русским. Ты еще этого не знаешь, лейтенант, а я уже знаю».
– Я соскучился на фронте по хорошей еде и красивой сервировке стола, – медленно произнес Сосновский. Я скоро уезжаю на фронт и хотел бы пообедать в приличном ресторане. Есть такие в этом городе?
И лейтенант с готовностью начал рассказывать, как пройти к ресторану «Карпаты» и какая там замечательная кухня. В конце рассказа он даже набрался смелости и предложил проводить господина майора до ресторана.
– Боже упаси, – поморщился Сосновский и небрежным движением кисти сделал знак, что он отпускает офицера. За ненадобностью.
Пришлось пройти всю улицу до конца, пока из поля зрения не исчез местный патруль. И только тогда Сосновский вошел в парк через одну из многочисленных арок. Он шел по дорожке среди деревьев, которых еще не коснулось дыхание осени.
Небольшой магазинчик в полуподвальном помещении навел Сосновского на хорошую мысль. Он вошел туда, осмотрелся, прикидывая, насколько бедный ассортимент сможет ему помочь в его деле. Из-за прилавка к посетителю вышел немолодой мужчина в фартуке и рубашке с засученными рукавами. Сильные волосатые руки, привычные к грубой тяжелой работе, вызывали доверие к продавцу, а может быть, хозяину магазинчика. Ассортимент скудный, но рядом с госпиталем, может быть, именно такой и нужен. Мужчина о чем-то спросил по-словацки, видимо, пытался выяснить, чего хочет господин офицер. Сосновский смотрел на полки с хлебом, булочками, фруктами, сладостями, сигаретами и местным вином. Были здесь в небольшом количестве и консервы. А под прилавком виднелись мешки и ящики с овощами. Отобрав несколько крупных душистых яблок и груш, Сосновский указал пальцем на пачки дорогих сигарет. Вполне сойдет для гостинца уважаемому человеку в госпиталь, решил он. Главное – внимание!
Прижимая к себе получившийся объемным бумажный кулек, Сосновский смело снова ступил на аллею парка. Вот и вход в госпиталь. Здесь все было несколько иначе, чем в предыдущем госпитале. Приемный покой был где-то с другой стороны здания, туда приходили санитарные машины с ранеными, а здесь, с этого фасада, все было чинно и прилично. И даже раненые, кому разрешалось вставать и гулять, проводили время на других аллеях, но не на этой у главного входа. Исключительно парадная часть парка для репортеров и визитов начальства, решил Сосновский. И поэтому тут было удивительно тихо. Как будто не было войны, как будто вражеский сапог не поверг армию этой страны, не захватил ее, насаждая свое, нацистское, человеконенавистническое. Сосновский замедлил шаг, поддавшись на минуту настроению. Слишком был велик контраст между почти мирным парком в этом городке, который послушно замер под пятой оккупанта, и тем парком, по которому Сосновский шел осенью 41-го года. Того страшного года, когда черные тучи нахлынули и затмили солнце, затопили все светлое и праздничное, что было в душе у каждого советского человека. Единственное, что тогда осталось в душах людей и в тылу, и на фронте – надежда на победу, горячее желание победить. Потому что каждый понимал: победа – это жизнь, поражение – смерть страны, смерть всех советских людей, которые не нужны были германскому нацизму, он хотел уничтожить всех и освободить место для своей нации.
Шелест листьев под ногами был единственным звуком в том осеннем парке 41-го года. Сосновский шел вдоль аллеи, погруженный в свои мысли о войне и мире. Вредная, бессмысленная война, которая унесла сотни тысяч жизней и унесет еще миллионы, разрушит семьи и до основания уничтожит города. Вся страна стонала под ударами врага, но кто-то должен был идти в это адское пекло, чтобы приблизить долгожданную победу. Михаил видел лица людей, с которыми приходилось работать. И не всегда это были лица мужественные, честные, не всегда это были лица людей, готовых отдать последнее и даже свою жизнь ради победы. Были среди этих людей и трусы, и предатели, и лицемеры. Но это не пугало Сосновского, он понимал, что победа будет и она будет именно за другими людьми – освещенными надеждой, жаждой свободы и справедливости. В их взглядах он находил ту энергию, которая поднимала, давала силы действовать, идти вперед, даже когда все казалось безнадежным.
Деревья, сбрасывающие листву, напоминали о быстротечности жизни. Один миг, и ты – этот золотой лист, бессильно падающий на землю. Но, как и в природе, падение – часть цикла. Мы снова поднимемся, будем сильными, и снова принесем свет истины в этот омраченный войной мир. Несмотря на то что зарождение германского нацизма происходило буквально на глазах Сосновского, работавшего перед войной в Германии, его вера в мир была незыблемой. Мир – это не просто отсутствие войны. Мир – это справедливость, доброта, взаимопонимание. Даже находясь в тылу врага, он знал, что борьба не напрасна. Ради мира, ради того, чтобы будущие поколения могли наслаждаться тишиной осеннего парка, а не шорохом снарядов. Ради этого он продолжал свою работу, настраиваясь на каждый новый день, как на бой за светлое, свободное будущее.
Тогда было пасмурно. Тучи сгущались на горизонте, но каждый сильный человек знает, что за ними всегда находится ясное небо. Надежда и вера всегда будут спутниками сильного волевого человека, спутниками, за которых он держится так же крепко, как за жизнь. И казалось, что каждый шаг по этому парку ведет дальше и ближе одновременно: ближе к цели и дальше от хаоса войны. Осенний парк расстилался перед ним поздним вечером мрачным ковром из желтых и красных листьев. Тихий шелест под ногами и холодный ветер, приносящий запах сырой земли, обволакивали душу, напоминая о доме и тех безмятежных вечерах, когда мир был славен и понятен. Здесь же, в тылу врага, каждый шаг был таким, словно делал его на краю пропасти и где каждую минуту его мог настигнуть враг.
Военные годы, работа в группе Шелестова закалили разум, научили быть внимательным и хладнокровным. Но даже здесь, в этом осеннем рае, мысли о войне не отпускали. Тонкая грань между жизнью и смертью, которая ощущается в каждом шорохе, в каждом движении ветра, заставляет задумываться о смысле всего происходящего. Враги вокруг меня – они тоже люди, такие же как и мы, и, может быть, у них тоже есть семьи, которые ждут их возвращения. Эта бесконечная цепь насилия и ненависти, кажется, никогда не оборвется. В голове звучали слова, которые когда-то он вычитал, изучая военную историю. Кажется, кто-то из древних мудро сформулировал: «Если хочешь мира – готовься к войне»[1 - Это латинское выражение Si vis pacem, para bellum (с лат. – «хочешь мира, готовься к войне»). Авторство приписывают римскому историку Корнелию Непоту (94–24 гг. до н. э.), содержится в его сочинении «Краткое наставление в военном деле».]. Но неужели это единственный выход? Неужели нельзя найти способ жить в мире, не используя силу? И чем больше Сосновский погружался в эти мысли, тем яснее понимал, что не может быть мира без справедливости. Война выжигает все человеческое, оставляя после себя лишь пустоту и разочарование.
В это суровое время особенно важен внутренний стержень, осознание, ради чего мы сражаемся. Мы не просто защищаем нашу землю, мы защищаем сам огромный идеал мира и свободы, ради которых стоит жить и бороться. Именно поэтому верится, что наши усилия не напрасны, что мир возможен и он обязательно придет. Лишь надо выдержать, пройти через все испытания, не забывая свои корни и идеалы, истинные ценности своего народа.
Не время, совсем не время сейчас думать о таких вещах. Сосновский отогнал воспоминания, внутренне собрался и снова превратился в холодного заносчивого немецкого офицера. Он вошел в прохладный вестибюль госпиталя и почти сразу столкнулся с миловидной грустной женщиной лет сорока в белом халате, которая за столиком у окна перебирала какие-то документы или карточки. В холле никого, а значит, можно попробовать пообщаться с этой медсестрой.
– Добрый день, фрау. – Сосновский улыбнулся обворожительной улыбкой мужчины, который привык добиваться своего. – Вы прекрасно выглядите. И это царство скорби и боли нисколько вас не портит, а даже создает ореол нимфы, вознесшейся над горестной обыденностью!
– О, господин офицер, вы так красиво говорите, – смутилась женщина. – Право, я не достойна таких возвышенных слов. Я просто медицинская сестра и делаю свое скромное и незаметное дело.
– Как вас зовут, милая? – осведомился Сосновский, поедая нежным взглядом женщину.
– Марта, господин офицер.
– Фрау Марта, вы несправедливы к себе! Вы делаете важное дело, очень нужное. Его никто, кроме вас, сделать не сможет с вашей добротой, с вашим состраданием, умением утешить и принять в себя чужую боль. Ведь сколько людей здесь ждут вашего внимания, вашего доброго слова, вашего взгляда. Скажите, в вашем госпитале лежит мой друг, инженер, который попал сюда, выпрыгнув на парашюте из самолета?
– О да, господин майор, герр Штернберг лежит у нас с переломом руки и многочисленными ушибами. Но к нему запрещено пускать посетителей. Таково указание главного врача госпиталя.
– Милейшая Марта, – голос Сосновского стал похож на мурлыкание мартовского кота, – неужели вы не сделаете исключения для лучшего друга господина инженера. Я просто передам ему фрукты, сигареты и привет из дома.
– Как, но ведь господин инженер не курит и не переносит табачного дыма!
– Конечно, мне ли этого не знать! – Сосновский как будто обрадовался тому, что Марта знает о таких мелочах. – Это не для него сигареты, а для других офицеров, что лежат рядом, чтобы согреть их дружеским словом и сигаретой. Это только подарок.
– Господин Штернберг лежит в отдельной палате, господин майор, с ним никого не разрешили селить в одном помещении.
Сосновский приложил палец к губам, призывая медсестру говорить потише. В коридоре появился высокий немец в белом халате. Он шел стремительной походкой. Врач окинул строгим взглядом холл, медсестру и незнакомого офицера рядом с ней.
– В чем дело, фрау Марта? – осведомился врач. – Вы же знаете, что посещение раненых строго запрещено.
– О, герр доктор! – Сосновский вздернул подбородок, боднув головой воздух в лучшем стиле военной элиты Германии. – Вы, безусловно, правы и не вините медсестру. Она пыталась меня удержать и убедить вполне настойчиво. Но здесь лежит мой друг, господин Штернберг, и я принес ему то, что может утешить его в тяжкие минуты. Тут только фрукты!
– И сигареты? – удивился доктор, но Сосновский был уже готов к этому.
– О, мой друг не курит! Это для поддержания хороших отношений с другими ранеными, это подарок для тех, кому мой друг сочтет возможным сделать приятное.
– И все же вам придется обратиться лично к главному врачу для разрешения посещения. Я провожу вас, если вы настаиваете!
– Не беспокойтесь, доктор! Увы, мой долг требует покинуть этот гостеприимный город. Меня ждут машина и фронт. Я солдат, дорогой доктор, и мое место там! Прощайте!
Козырнув, Сосновский повернулся и уверенным шагом двинулся к выходу, напряженно ожидая, окликнут его или нет. И насколько настойчиво его могут попросить задержаться. Но сейчас лучше уходить, потому что он и так уже основательно «засветился». Не стоит еще и «светить» документы майора Зигеля, которые так удачно ему попали в руки. На сегодня он узнал достаточно, а сейчас лучше уйти и подумать, что делать дальше и как добыть дополнительные сведения. Главное сделано, он узнал, что инженер Штернберг находится в этом госпитале. Следующий этап операции – похищение инженера и переправка его за линию фронта. У двери Сосновский успел бросить назад беглый взгляд и заметил, как доктор прижал к себе фрау Марту и его ладонь легла на ее округлую попочку.
«Поверил в мою «легенду»? – Сосновский в этом сомневался, быстро спускаясь по лестнице во двор и направляясь к воротам парка. – Стоит мне повторить визит и попробовать встретиться с инженером? По этой легенде не стоит. Но мне нужно увидеть его палату, узнать, куда выходят окна и какие еще помещения находятся рядом. Придется планировать похищение».
На лавке парка сидела девушка, которая держала в руках большое зеркальце и рассматривала в нем свои брови. И когда Сосновский поравнялся с ней, девушка выронила зеркальце, испуганно всплеснув руками. Разведчик тут же пришел на помощь, поднял зеркальце, но успел направить его так, чтобы увидеть окна госпиталя за своей спиной. Так и есть. Он не ошибся. Тот самый доктор стоял у окна и наблюдал за майором, который только что пытался пройти в палату к инженеру Штернбергу.
– Прошу вас, фройляйн. – Сосновский подал зеркальце его владелице, вскинул пальцы к фуражке и поспешил дальше к выходу.
«Значит, новый визит отпадает, – подумал он. – По крайней мере, в этом образе. Надо и теперь думать. Хм, Марта… А ведь это местная шлюшка. Скорее даже женщина, которая пытается как-то устроиться в этой жизни с помощью мужчин, не отказывая им. Знакомая психология. А сколько советских женщин растит сейчас детей без мужей, погибших на фронтах. А зачастую и не только своих. А сколько их работает на фабриках и заводах, стоит у станков сутками, помогая фронту? Не видели вы настоящего горя, не знаете, что такое настоящая беда, фрау Марта! Вы одна из тех, кто рукоплескал Гитлеру, кто восхищался факельными шествиями нарождающегося фашизма, кострам из сжигаемых книг мировой литературы. И про концлагеря вы не знаете, фрау Марта? А про Ленинград вы слышали?» Сосновского передернуло от брезгливой ненависти, но он был разведчиком, и эта работа требовала от него использования всех доступных средств и способов достижения цели.
Вечером, переодевшись в гражданский костюм, Сосновский занял позицию, с которой ему были видны два входа в парк. Марта появилась в половине девятого, когда разведчик уже отчаялся дождаться ее. Строгое платье, аккуратные ботиночки на ногах, берет, сумочка в руках. Марта подняла руку, чтобы поправить волосы. Изящные перчатки из черной кружевной сеточки мелькнули перед ее лицом. «А это хорошо, что она одна, – подумал Сосновский, отрываясь от угла дома. – Еще лучше будет, если она сейчас не пойдет к кому-то на свидание. Многие мужики сейчас падки на женское тело. Тем более такое доступное». Сосновский шел за женщиной минут пятнадцать, убедившись, что она никуда не спешит и ее никто не ждет. И тогда он перешел на другую сторону улицы, обогнал ее и на перекрестке возник перед удивленной фрау Мартой.
– Добрый вечер, – улыбнулся Михаил. – Мне почему-то показалось, что этот прекрасный теплый вечер преподнесет мне приятный сюрприз, и вот мне встретились вы!
– О, господин майор! – смутилась женщина. – Это так неожиданно! Я думала, что вы убыли на фронт, но вижу вас здесь.
– Мне приказано задержаться здесь по служебным делам, обворожительная фрау Марта! – уверенно проговорил Сосновский. – И потом поступит другой приказ. Возможно, я должен буду вернуться в Берлин.
– Я рада за вас, господин майор. – Женщина внимательно посмотрела в глаза собеседнику. – Видимо, ваша жена будет несказанно рада вашему возвращению.
– Увы, милая Марта, – Сосновский развел руками, – мой дом пуст и холоден. В нем нет женщины. Но не будем сейчас о грустном! Я встретил вас и хочу отблагодарить судьбу и вас лично за это счастье. Не согласитесь ли вы поужинать со мной? Я приглашаю вас в ресторан.
Сосновский не ошибся в своих расчетах. Взгляд женщины потеплел. И когда он галантно подставил ей свой локоть, Марта взяла его под руку, чуть сжав руку пальчиками. Он почувствовал этот намек через ткань пиджака. А потом был роскошный вечер, прекрасный ужин и хорошее вино. Марта смотрела во все глаза на красавца с таким восхитительным берлинским акцентом. Неженатого, которому она так симпатична. И этот человек так интересно рассказывал о Берлине, о своем коттедже в Бабельсберге. А как билось ее сердечко, когда майор в порыве симпатии клал свою сильную мужскую ладонь на ее руку, чуть сжимая женские пальчики. А потом прозвучала та самая фраза, за которую женщина отдала бы многое.
– Скажите, фрау Марта, – проникновенно глядя в глаза женщине, вдруг спросил Сосновский. – А если бы я позвал вас… вы бы поехали со мной? В Берлин?
Вечер заканчивался. Сосновский вышел вместе с Мартой на улицу под осенние звезды, которые были видны на небе из-за слабой освещенности города. Женщина смущенно опустила глаза, пауза явно затянулась. Сосновский полез в карман за сигаретами, но потом сунул их обратно и, протянув руку, слегка провел пальцами по щеке женщины.
– Вы позволите вас проводить, фрау Марта?
– Буду польщена, господин майор, – тихо ответила женщина.
– Называйте меня просто Вальдемар, – предложил Сосновский.
Он взял Марту под руку, и они пошли по улице. Редкие прохожие, освещенные окна. Изредка проезжали автомашины. Ничто не мешало молчать вместе. Молчать многозначительно. Сосновский прекрасно понимал, о чем думает его спутница. Он приложил к этому немало усилий. Разведчику нужно было, чтобы эта женщина добровольно передавала ему нужную информацию, стала своим человеком в госпитале. Он затевал опасную игру, ведь очевидным было уже то, что раненого инженера отгораживают от посетителей, от посторонних. Наверняка его охраняют и надолго он в этом госпитале не задержится. И было совершенно очевидным, что советских разведчиков здесь уже ждут. И сегодняшний визит неизвестного человека в военной форме и с погонами майора вермахта не ускользнет от внимания гестапо или СД, в зависимости от того, кто будет заниматься этим делом. И значит, вычислить контакты разведчика в госпитале смогут быстро. И тогда его возьмут! Значит, надо сделать так, чтобы о нем не знали, чтобы о нем не рассказали. А промолчать может только влюбленная женщина. Даже больше того, женщина, которая рассчитывает изменить свою жизнь, обезопасить свое будущее с мужчиной, в которого она верит, с которым она хочет связать свою нестабильную и беспутную жизнь. Пока она будет молчать, но недолго. И надо многое успеть сделать, пока Марта не начала давать показания против него.
Они остановились у неприметного дома, и тут женщина испуганно вздрогнула, когда под лестницей вдруг зашевелилась кошка. Шепнув Марте, чтобы она ничего не боялась, Сосновский снова взял ее под руку и повел вверх по лестнице. Женщина остановилась возле двери на втором этаже и долго не могла попасть ключом в дверной замок. Сосновский взял из ее рук ключи и открыл дверь. Было все понятно, не требовалось никаких вопросов и объяснений. Они вошли в квартиру.
Марта протянула руку к выключателю на стене, но Сосновский поймал ее за руку и прижал женщину к стене, он начал целовать ее лицо, шею, держа за руки. А Марта и не сопротивлялась, она возбужденно дышала, чуть откинув голову назад, подставляя свою шею под горячие властные мужские поцелуи. Сосновский отпустил ее руки, Марта почувствовала, как его пальцы сжали ее талию, потом рука поднялась выше и легла на грудь. Сосновский накрыл ее губы своими губами и стал целовать Марту долгим жадным поцелуем, сжимая ее грудь, поглаживая ее. Женщина чувствовала, как сильное мужское тело прижимается к ее покладистому телу, как руки мужчины уже скользят по ее бедрам, задирают подол платья, ласкают ее бедра. Она тихо застонала, когда пальцы Сосновского коснулись ее кожи между чулками и трусиками. Он резко прижал ее к себе, и Марта почувствовала его возбуждение.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71452966?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes
Примечания

1
Это латинское выражение Si vis pacem, para bellum (с лат. – «хочешь мира, готовься к войне»). Авторство приписывают римскому историку Корнелию Непоту (94–24 гг. до н. э.), содержится в его сочинении «Краткое наставление в военном деле».