Главная страница | Современная русская литература | Крепитесь, други!

Крепитесь, други!
Лина Серебрякова
Грозовые девяностые… помните? Разруха, стрельба, «новые русские». И политика. И дефолт. Как мы уцелели? Блестящий бизнес-проект объединил и крутых дельцов, и удачливых воришек, и обычных людей, застигнутых лихим временем. Даже преступление произошло – дерзкое, когда изначально известно – Кто, но совершенно неясно – Что?. Капля воды, отразившая весь мир.

Лина Серебрякова
Крепитесь, други!



Часть первая

В просторном зале кафе "Артистическое" играла негромкая музыка.
После давнего пожара, залитого потоками слез московской театральной богемы, помещение было восстановлено и стало еще краше, как это водится после всех московских пожаров. Особенно уютно бывало здесь зимой, в разгар сезона, когда герои театра и кино приходили запросто, разгуливали между столиков, проверяли произведенное впечатление, мелко оглядываясь по сторонам.
С известностью не шутят, ее несут как награду или крест, смотря по человеку…
Но и сейчас, летом, на склоне дня, артистическое кафе не пустовало. Свободные столики оставались лишь в середине зала, места возле окон, оркестра, укромные уголки за выступами и колоннами были полны особенной, присущей лишь этому заведению, узнаваемой в лицо публикой, и на эти лица хотелось смотреть и смотреть.
Известность – не шутка.
Близился вечер.
В зал то и дело входили пары и одиночки, окликали и подсаживались к знакомым, или пробирались в середину зала, чтобы занять столик для тех, кто явится позднее, но придет непременно. Все здесь были знакомы-полузнакомы друг с другом, все продолжали открытую, ни на мгновение не прерывающуюся, нервную богемную жизнь, полную скрытого труда и показного безделья.

Виктор Селезнев, ведущий артист труппы "Белая звезда", задумчиво смотрел на посетителей.
Он сидел за столиком близ музыкантов и ждал друзей. По обыкновению, на него поглядывали женщины, и он, тоже по обыкновению, вел с ними сладкую любовь взглядов, мгновенных либо долгих ударов затаенных, или откровенных, даже насмешливых, глаз.
Темноволосый, с острой косичкой на затылке, с почти сросшимися бровями, он был одет в черную рубашку и черные брюки, на шее пестрел красный платок, концы которого падали на грудь, приоткрытую до темнокудрявости, до пуговицы пристойности…
Подойти должны были двое: Вениамин Травкин, главреж "Белой звезды", и Толик, старый друг их обоих по училищу. На последнего возлагались два ответственных поручения.

Для нового сезона в театре ставилась современная пьеса-комедия из времен императрицы Екатерины Второй. Пьеса, разумеется, шумно-музыкальная, многолюдная, костюмная и, разумеется же, безумно дорогая для труппы полунищих актеров. Венька, главный режиссер, был также беден, но отличался везучестью, словно поплавок на воде. Ему случалось в последнюю минуту вывертываться из таких гробовых обстоятельств, когда никто уже ни на что не надеялся.
На это полагались и теперь.
Роль фаворита царицы, светлейшего князя Потемкина, Виктор, ведущий актер-любовник, рассчитывал, конечно же, взять себе. Ему казалось, что в присутствии Толика Веньке невозможно будет отказать в великой просьбе.
В этом состояла первая комиссия Толика.
Тому мешали отношения Виктора с первой звездой театра Натальей Румянцевой. Штормовая страсть между ними, стоившая ему развода с женой, улеглась еще зимой, к облегчению обоих, тем не менее, уже не любовники, но еще не друзья, они продолжали ревниво и подозрительно следить друг за другом почти с супружеской ревностью.
В последнее время стали замечать сближение Натальи с Травкиным. Соперничество таилось в обоих мужчинах, как огонь в зажигалке.
Были и другие причины. Театр! Все открыто, все больно!

…А, во-вторых, очередь платить по счетам была сегодня за Толиком, так как на прошлой неделе за него платил Виктор.
Ему уже принесли салат из огурцов и помидоров и графинчик с водкой, похожий на химическую колбу с золоченым ободком, но на всякий случай он ничего не трогал.
Первым появился Толик.
Он был не один. С ним была подруга, молодая девушка, по виду, цыганка – тонкая, смуглая, одетая в пеструю юбку из мелькающих лоскутов и странный наряд из цепочек, которые ниспадали от шеи к талии блестящей ниагарой, и сквозь которые едва просвечивал красно-синий шелк по-индийски короткой блузки.
Волосы ее струились по спине черными прядями.
Все повернули головы, пока эти двое шли к Виктору. Сам Толик, плотный лысеющий блондин, был полной противоположностью своей даме.
Виктор поднялся.
– Знакомься, – представил его Толик. – Виктор, мой друг, драматический артист.
– Очень рад, – наклонил голову Виктор.
Толик обнял за плечи девушку.
– А это Зора, самая юная артистка театра "Ромэн".
– Я счастлива, – она подставила щеку, и Виктор коснулся губами свежей кожи близ угольной родинки.
– Что будешь пить, Зора?– спросил Толик, когда все уселись.
– Ничего спиртного, – звучно произнесла она. – Апельсиновый сок со льдом.
– Почему? – улыбнулся Виктор. – Барон не позволяет?
– Может быть, – засмеялась она ярким ртом.
Официант принес сок. Мужчины выпили водки. Виктор смотрел на Зору. За этим столом он более подходил ей по внешности, чем ее невзрачный кавалер, и он слегка красовался перед нею.

Когда-то гордый и надменный,
Теперь с цыганкой я в раю.
И вот прошу ее смиренно,
Спляши, цыганка, жизнь мою.

– прочитал из Блока и с интересом добавил.
– А скажите, вы умеете плясать, как таборные цыганки, как Ляля Черная? Бить плечами, стоя на коленях и отклоняясь назад до полу? По большому счету, это самое зажигательное в цыганской пляске. Умеете? Или уже нет? Вы московская цыганка?
– Так? – она мелко потрясла плечами, и цепочки ее всколыхнулись, зазвенев.
– Браво! А гадать можете?
Она повернулась к Толику.
– Твой друг опасно любопытен. Погадать ему?
– Сначала мне, – усмехнулся тот.
На ее смуглом лице проступила серьезность.
– Не боишься?
Толик замешкался, но отступать было поздно, сам напросился. Он открыл обе ладони.
– Правую, левую?
– Сначала ручку позолоти, касатик. Без денег пустой обман, – она заговорила певучим распевом цыганской гадалки.
Толик достал десять тысяч, сущие пустяки по курсу 1997 года. Она взяла его левую руку и внимательно склонилась над нею. Толик напрягся. Видно было, что он не прочь отшутиться, дать обратный ход, но она уже "работала".
– Хочешь верь, мой золотой, хочешь не верь, тебя ожидает огромное богатство, – в ее голосе звучало неподдельный цыганский зачин. – Будешь ворочать большими деньгами, мой драгоценный, люди станут уважать тебя. Но прежде пройдешь через лихое испытание.
– Какое еще испытание? Когда?
– Скоро.
– Лучше не надо, – помотал он головой, посерьезнев.
– От судьбы не уйдешь, мой яхонтовый. Людям не доверяй, на себя полагайся. Все.
Наступило молчание. Мужчины подняли тост за ее здоровье. Толик поцеловал смуглую тонкую кисть девушки с тремя перстнями на пальцах. Потом мечтательно вздохнул.
– Чтобы сошлось по-твоему, мне нужен начальный капитал. Эх, бы я развернулся! У меня руки чешутся за собственное дело взяться!
– Какое дело? – пожал плечами Виктор. – Все давно схвачено. Другие управились раньше нас.
– Ты просто не в курсе, Витька. Именно сейчас пошла вторая волна, скопидомы-трудяги, черная кость. Это тебе не торгаши чужими шмотками, их не купишь-не продашь и никогда не разоришь. Потому что они начинают с нуля и сами, слышь, сами созидают все под себя. По кирпичику. Корневые мужики. А дел навалом, работай знай. В свое место можно встроиться в любой момент, было бы желание. И деньги для начала.
– Возьми кредит в банке.
– Если бы я знал, чем буду заниматься, то да, взял бы. Но я устроен так, что думаю и начинаю от денег, как танцор от печки. Никак не раньше.
Девушке стало скучно.
– Позолоти ручку, мой желанный, – повернулась она к Виктору.
Виктор тоже был не рад собственной затее, но делать нечего, пришлось подвергнуться. Он взглянул на Толика. Вторая купюра легла на стол. Свесив черные пряди, Зора склонилась над его ладонью и едва заметно вздрогнула.
– Сложная кривая судьба… Это рука преступника.
Виктор потемнел. Зора продолжала.
– Слушай внимательно. Как у великого таланта, у тебя гордая и безжалостная душа, драгоценный мой. Словно ястреб, ты способен взлететь выше всех, и, подобно ему же, брызнуть по ветру горсткой перьев. Очень, очень дерзкая рука, а судьба… вся в твоей душе.
Она с облегчением оттолкнула от себя крепкую ладонь Виктора.
Тот молчал. Зора обратилась к своему кавалеру.
– Я хочу танцевать.
Толик увлек девушку в танцевальный круг и долго водил медленными шагами, поглядывая в ту сторону. Он видел, как Виктор, словно взъерошенный боевой петух, понемногу успокоился, налил и выпил водки, как встал, приветствуя Вениамина.
– Пойдем отсюда, – попросила Зора.
– Скоро пойдем, – согласился он, продолжая наблюдать.
Беседа за столом была горячей, объяснение шло начистоту.
Толику всегда претили сильные страсти; он еще не придумал, как половчее вывернуться из острых обстоятельств, как вдруг Виктор, размахнувшись, ударил Веньку в челюсть. Тот грохнулся вместе со стулом, а Селезнев, размашисто шагая между столиками, скрылся за дверью.
Зал обернулся в их сторону. Толик замер на месте.
– Ну, погоди, – отряхиваясь одной рукой, шипел Венька, держась другою за скулу. – Духу твоего в театре не будет. Всё, всё.

Валентине Королёвой в этом году исполнилось тридцать четыре года.
Высокая, статная, с золотистой волной волос, кудряво прикрывавших широкий лоб, она выделялась в любом кругу царственной осанкой и особенной властностью серых, чуть удлиненных глаз под высокими бровями. Три года назад Валентина защитила великолепную кандидатскую диссертацию и возглавила отдел в институте, обойдя свою наставницу, добросовестнейшую Екатерину Дмитриевну.
Та уже давным-давно отработала мелкую доморощенную научную работу и с тех пор числилась и.о. завотдела. Числилась, числилась, да так и не воцарилась в кабинете на законных основаниях даже накануне пенсии, когда, по обычаю, дирекция либо прибавляет жалование кадровым сотрудникам, либо предлагает повышение.
Денег на это уже не было, финансирование института таяло стремительнее весеннего снега.
Вначале, как водится, сократили уборщиц, затем стали ужиматься в научных разработках, закрывая тему за темой. В длинных коридорах шестиэтажного здания мало-помалу появились расторопные молодые люди, за которыми несли ящики и коробки, набитые китайскими тряпками, пластиковыми бутылками, компьютерами; на их новых железных дверях запестрели наивные имена их частных фирм. Еще висели по этажам "Доски почета" с набором красных деревянных знамен, и звенел по утрам общий звонок на работу, но цветы на клумбе перед входом уже не высаживались, и занавески в вестибюле и конференц-зале сняли, как добрые времена, постирать да так и не повесили.
Лишь старая береза слева от входа да ее белоствольная молоденькая соседка сохраняли вселенский образ жизни, надевали зеленый наряд и сбрасывали желтый, подчиняясь солнечному и земному шествию времени.
Наконец, вместо одного свободного библиотечного вторника был введен единственный присутственный понедельник. Без войны и без чумы с наукой было покончено.

Вначале Валентина смотрела на все это с грустью, но без личной тревоги. Муж ее, Борис Королёв, предприниматель первой волны, держал в руках доходный автомобильный бизнес. Деньги, "мерседес", отдых на южных морях всей семьей, с близнецами-дочерьми, существовали в ее жизни как данность. Разве что квартира оставалась двухкомнатная, в кооперативном доме. Борис, не чуждый рынка недвижимости, присматривал двухэтажную в Крылатском, близ правительственных особняков, но не успел.
Весной прошлого года он был убит у подъезда своего дома.
Валентина ни с кем делилась своим горем.
Детей, взяв из колледжа, отправила на дачу вместе со свекром, приставила к ним помощницу. Отключила телефон. Следствию не помогала никак, сожгла бумаги и фотографии. Спустя пятнадцать месяцев, в августе этого года открыла собственное рекламное агентство "Каскад".
Помещение для агентства нашлось тут же, в своем институте.
Для него подошла бывшая лаборатория в четыре окна на втором этаже близ конференц-зала. После ремонта в ней возникли маленький кабинет с входом из общей комнаты, и рабочее помещение. Его постарались обставить по офисному, белыми столами и белыми телефонами, факсом, ксероксом, компьютером.
От светло-серых обоев, кремовых жалюзи, бестеневых световых подвесок в комнате держалось освещение мягкого солнечного полдня, а водопроводный кран и желтая раковина, доставшиеся от лаборатории, вместе с неожиданным удобством вносили в деловую обстановку приятную нотку смешного бытовизма. В кабинете же, кроме директорского стола, уместились два кожаных зеленых кресла, шкаф и пара стульев.
Все было новое, лучшее.
К владениям Валентины отошла и каморка внизу с наружной решеткой на окне, словно нарочно созданная для бухгалтерии "Каскада"; она находилась на первом этаже, возле темной лестницы без перил, соединявшей только два этажа.

Итак, четырнадцатого августа в середине дня Валентина сидела за столом в своем кабинете.
Суета с регистрацией, ремонтом и обустройством стоила немалых сил и денег, впереди маячила полная неизвестность. Множество прочитанных книг и пособий по рекламе сходились на непредсказуемости рекламного рынка, и, то есть, страха и риска будет предостаточно.
Подперев руками красивую голову, Валентина прислушивалась к разговору в общей комнате, глядя на стоящий у стены шкаф с застекленными полками, уже загруженный рекламными справочниками и подшивкой "Городской нови". Левая верхняя полочка с деревянной дверцей была заперта на ключ. Перегнувшись через свои бумаги, она повернула ключ и заглянула внутрь.
Пусто.
– Юра! – окликнула она.
Сотрудников поначалу набралось всего четыре человека. После самой Валентины второй, была, конечно, Екатерина Дмитриевна. Месяца два назад она, наконец-то, стала получать пенсию, свои кровные заслуженные деньги, на которые мечтала жить сама и поддерживать детей с внуками, как это обычно делалось. Ничтожность суммы потрясла ее.
Какой там отдых! Выжить бы!
Махнув рукой на обиды, она ухватилась за предложение Валентины как за спасательный круг и привычно настроилась на честный добросовестный труд.
Она же привела второго сотрудника, Юру, выпускника школы, не попавшего в МГУ этим летом. Он был сыном ее соседей по дому, и в глубине души Екатерина Дмитриевна корила себя за болтливое мягкосердечие. Однако, молодой человек, что называется, пришелся ко двору. Общительный, одаренный в технике, он вместе с Максимом Петровичем, третьим членом команды, помог приобрести и запустить все офисное оборудование.
А Максим Петрович, сорокалетний программист, худой молчаливый холостяк, перешел к ним из редакции газеты по собственному желанию.
Агентство рассчитывало собирать рекламу для "Городской нови", добротной газеты, широко известной и любимой в Москве. В редакции Валентине дали скидку в шестьдесят процентов, что означало завидную разницу между ценами для будущих клиентов и для самой газеты. Это предполагало неплохие прибыли.
Четвертой была Агнесса.

– Юра! – повторила Валентина, – Мы забыли о посуде. Надо бы купить чайный набор и рюмки. Об угощении тоже пора позаботиться.
На эти слова отозвалась Агнесса.
– Если никто не возражает, я куплю торт и чай.
– Купим на казенные все, что нужно, – ответила Валентина, переступая порог. – Идите вместе, вот деньги. Сегодня день рождения нашего агентства, пусть все будет, как у людей.
– Пожалуй, – согласилась Агнесса. Она только что протерла тряпкой свой стол и, любуясь, стояла посреди комнаты. – Замечательно получилось. Разве что стены пустоваты, живинки просят. Две-три картины – и все изменится.
– Картины? – Валентина подняла брови и тут же опустила, чтобы не заламывались морщинки и даже коснулась лба рукою. – Какие картины ты советуешь?
– Эстампы, акварели.
– Дорогое удовольствие, Агнесса, – осторожно заметила Екатерина Дмитриевна.
Она уже ревновала ее к начальству.
– Могу принести свои пейзажи, – предложила Агнесса.
Юра рассмеялся.
– "Стога сена в лунном свете" и "Вид старой колокольни".
– Юра! – одернула Екатерина Дмитриевна.
Агнесса улыбнулась.
– Может быть. Пошли?
И направилась к двери, стройная, легкая, с узлом каштановых волос, перетянутых тонкой шелковой косынкой

Агнессе Щербатовой Валентина доверяла больше, чем кому-либо из присутствующих.
Дружба их имела свою историю.
Давным-давно князья Щербатовы владели деревней, откуда происходила вся родня Валентины. В Москве ее предки жили с господами в особняке на Солянке, перестроенном со временем под квартиры; прабабушка Валентины, Ефросинья Никитична, двенадцатилетней девочкой была приставлена к маленькой княжне Насте и ее крошечному братцу для "народного духа".
Потом, через двадцать лет, когда возмужавший Георгий оказался в лагерях, то не сестра, а нянька Фрося ездила к нему в Мордовию. А к бабушке Насте, одинокой строгой женщине, Валечку возили в детстве на именины. Запомнились лепной потолок в ее комнате, причудливое разноцветное окно и большая картина, висевшая над диваном. На ней были нарисованы три бульдога и обезьяна, играющие в карты; мартышка, обернувшись, показывала пальчиком на свои карты, и смотрела с полотна человеческими глазами.
Человеческими… такое не забывается.
Еще запали в душу тяжелые альбомы с фотографиями офицеров в высоких барашковых шапках и красивых "принцесс" в шляпах и кружевных платьях.
В юности Валентина приезжала туда уже сама, чтобы вновь и вновь видеть картины, мебель, золотые вензеля на хрустале и фарфоре, разговаривать с умной старухой, и уже встречала там малышку Агнессу. Ее отцом был сын Георгия, поселившегося после фронта этажом ниже
Бабушка Анастасия Романовна была жива и поныне, бодра и ясна головой в свои восемьдесят восемь лет.

– Дзиннь…– на столе Валентины зазвонил телефон.
Люся, бухгалтер, звонила из каморки. Она не могла справиться с новым сейфом, толстостенным ящиком светлого металла с набором хитроумных круговых замков, и просила о помощи. Люся не была знакомой Валентины, за нее ручался сам Алекс.
– Максим Петрович! – позвала Валентина, – спуститесь вниз, разберитесь с сейфом, пожалуйста. Что-то мы, женщины, не ладим с техникой.
Она сконфуженно улыбнулась, как бы извиняясь за приказной тон, права на который пока не имела, и понимала это.
– А потом перетащите пальму из конференц-зала, – бойко встряла Екатерина Дмитриевна, но осеклась и вскоре смущенно появилась на пороге кабинета.
– Верно, Валечка? Живая зелень лучше всяких картин, так ведь?
Та кивнула. Пенсионерка ушла. В глазах Валентины мелькнула насмешка.
"Несладко подчиняться, дорогая Катюша? Так ли ты объяснялась, когда была и.о. завотделом? Как вспомнишь, так вздрогнешь, как говорится… Не забыть дать объявление в газету. С горсткой сотрудников много не наработаешь", – подумала одновременно и записала в календарь-памятку на столе.
Праздничный стол получился пестрым и вкусным.
Вино, сыр, маслины, соленая форель, торт. Забыли про вилки, не оказалось штопора. Наконец, с бокалами в руках встали вокруг стола. Валентина взяла слово.
– Дорогие друзья, – сказала она торжественно. – Сегодня открывается наше агентство "Каскад". В Москве свыше семисот тысяч фирм, но лишь один-два процента готовы дать рекламу. Такова мировая статистика. Так что легкого хлеба ждать не приходится. Кто эти клиенты, как их найти? Сплошной обзвон и быстрая учеба на марше, во время работы – вот наши козыри. Выпьем за удачу и талантливое трудолюбие!
– Ура! – закричал Юра.
Голос его гудел, как колокол.

К 1997 году огромное, цветущее дотоле хозяйство Москвы развалилось почти полностью.
Легли на бок заводы и фабрики, опустели научные институты, на улицах появились нищие, бродяги, даже бездомные дети. Такого не видели уже несколько поколений московских жителей. С телеэкранов неслись зажигательные речи новых вождей, а цены росли, доходы уменьшались, и не на что стало купить теплую обувь к зиме, обновку к лету.
Люди растерялись.
После же прошумевших обманов МММ, Хопра, Гермеса, после того как их зачинатели на голубом глазу посулили миллионам москвичей, этим доверчивым людям, золотые горы, соблазнили, обманули "малых сих" – население столицы совсем пало духом. Бессовестной болтовней оказывались и обещания депутатов, и обращения президента.
Слова демократия и реформы стали вызывать отвращение.
Ломилось на полках насмешливое заморское изобилие, а горожане, обобранные, без защитных сбережений, брошенные на произвол судьбы, сжимали беспомощные кулаки, грозя кому-то за кремлевскую стену.

Однако в обиженные записались далеко не все.
За семь лет окрепло новое поколение. Молодежь, ясноглазая, пробивная, засучив рукава, взялась за дело. Не в заводские стены пошла она и не в производственные цеха, нет-нет! там оказались редкие единицы, – но все внимание сместилось в коммерцию. Сотни банков стянули в Москву деньги со всей страны, тысячи обменных пунктов меняли их на доллары, и эти малознакомые зеленые бумажки с победной мощью утвердились в роли второй платежной единицы.
Стремительно обозначилось и невиданное торговое сословие.
Именно оно, от разноплеменных базарных челноков, одевших-обувших Россию в турецко-китайский ширпотреб, и до безукоризненно-гладких умельцев на компьютерных и прочих технологических нивах, стало вершить и править бал. Палатки, прилавки, зонтики, старушки с сигаретами и дешевым тряпьем опоясали станции метро и другие центры городского многолюдия.
Героем дня стал смышленый "новый русский".
Это для них, "новых русских", сияли витрины, безумствовала телереклама, крутилась бессонная ночная рулетка, для них же никогда не кончался рабочий день, гремели "разборки", взлетали на воздух дорогие иномарки.
Стольких заказных убийств, жадно повторенных всеми каналами ТВ, н столица еще не видывала!

На третий день после открытия через порог "Каскада" переступил прилично одетый молодой человек с дипломатом в руке.
Он прошел к Валентине, плотно затворив за собой дверь. После этого тихо и внятно предложил ей охрану агентства и назвал сумму услуги. Он был спокоен и доброжелателен, его визит не занял и двух минут.
– Вы будете платить нам каждый месяц, каждую третью пятницу. Если хотите, можем предложить также охрану ваших дочерей.
И ушел.
Валентина похолодела. Посидев в оцепенении, набрала номер телефона.
– Слушаю, – ответил мягкий баритон.
– Алекс, это я. На меня "наехали".
Он помолчал.
– Больше "не наедут".
– Алекс, они знают дочерей. Я боюсь.
– Я сказал. Успокойся.
Не поверив, она приготовила конверт с деньгами.

Алекс сидел в кресле, удобно положив ноги на выдвижной кожаный пуфик.
Он ждал сообщения.
В жаркий августовский день в помещении было прохладно, потолочный вентилятор мягко развеивал охлажденную струю внешнего кондиционера. Это не был главный офис. Эту просторную комнату, одну из длинного ряда номеров в прямом коридоре, выстланным голубым ковролином, на двадцать седьмом этаже тридцатиэтажного здания, Алекс, Президент совместной российско-американской Интернет –провайдерской Компании, снимал лично для себя.
Для тишины, одиночества, возможности собраться с мыслями. Посетителей здесь не бывало. От незваных гостей охраняли люди в форме, дежурившие у лифта на каждом этаже.
Главный офис Алекса находился в центре Москвы, в четырехэтажном здании, перестроенном из старой школы в соответствии со взглядами современной архитектуры на представительские запросы крупнейших фирм. Эта Компания, плод стремительных десятилетних сверх усилий его "лицейской" команды, не только прочно стояла на своих ногах, но и переплелась, пронизала, задействовала на себя области народного хозяйства, где требовались современная связь и специалисты мирового класса.
А где они не требовались?
Подобно живому организму, Компания разрасталась почти сама по себе, ветвясь, поглощая конкурентов, уже не требуя ни былых сверх усилий, бессонных вложений энергии и ума, ни романтических устремлений изменить мир, которые всегда предстоят первым крупным успехам.
Все давно было продумано и отлажено до мелочей. До скуки.

Сегодня, в воскресенье, сидя в своей "келье", и любуясь на закат, Алекс ждал сообщения, далекого от забот его Компании.
Краткого и положительного.
Полтора года назад он дождался его из сибирского региона, теперь настала очередь подобной же глубинки по соседству с первой.
Было тихо.
Час назад по коридору, шумя пылесосом, прошелся уборщик. Увидя снаружи двери ключ на брелке, обошел номер 27-19, стал убирать соседние помещения, все удаляясь, удаляясь, и затих совсем. После него стало будто бы еще тише.
И пышнее, и пламеннее разгоралось на западе яростное вечернее многоцветие, словно бы… Алекс улыбнулся, потеребил русую бородку… словно бы всемогущий Ярило посмеивался над бесплодным скопидомством энергосберегающего человечества.
Скосив глаза вправо, Алекс щелкнул пальцем по клавише Enter на клавиатуре. На мониторе, стоящем на особом столике, проявились объекты и началось движение их связей. Эти предприятия, словно ворох спичечных коробков, свалились ему в руки четыре года назад. Что там было? Заводы, шахты, ткацкие фабрики, молочные комбинаты, мазутная перегонка, еще и еще. Через год-другой, с помощью изучения местного миропостигания и собственных маркетинговых ухищрений, Алексу удалось опоясать их узами взаимных выгод.
Однако, расцвет самых захолустных из них начался лишь с приходом "своего" губернатора, который враз ущучил эти выгоды и придал им новые возможности.
Алекс смеющимся взглядом окинул хоровод на экране. Вот они, эти свежие узоры взаимной любви барыша и власти, вот какие горизонты открываются при властной поддержке!
Следующая мохнатая рука должна была помочь их соседям.
Ее-то Алекс и ждал. Далеко за древним Уральским хребтом выборное воскресенье уже прошло, светили звезды, подсчет голосов был в разгаре.
Наконец, телефон ожил.
– Шеф? – голос звучал с эхом, как бывает при дальней междугородней связи. – Докладываю: пятьдесят четыре процента голосов в нашу пользу. Даже больше, чем в прошлый раз. Управились за один тур.
– Как прошло?
– Лучше не бывает, Андреич, как по маслу.
– Ясно. Отбой, все свободны. Когда вылетаете?
– Еще разок проверим, дождемся сообщения в центральных СМИ и айда домой.
– Молодцы.
Вскочив, Алекс неслышно заходил по кабинету, смеясь глазами, ударяя кулаком правой руки о ладонь левой.
– О`кей! – тряхонул он обеими кулаками по воздуху, гася порыв, охвативший его от нешуточной удачи, потом, скрестив руки, прислонился в угол, образованный двумя окнами.
Закат разгорелся "во всю Ивановскую".
В знойном мареве лежала бескрайняя каменная Москва. Неясно различались сталинские высотки с их шпилями, "вставная челюсть" Арбата, одинокая телевизионная башня, мерцали и подрагивали, будто сквозь толщу воды, золотые купола храмов. Ближе, совсем внизу, по ниточке кольцевой автодороги бежали игрушечные машинки, а в длинном правом окне близко и плоско, точно географическая карта, синело и розовело, отражая небо, Химкинское водохранилище. На нем стояли белые пароходы.
И темнел лесами волнистый горизонт.
Устремив глаза на кромку леса, Алекс забарабанил пальцами по раме.
"И это уже легко, – вздохнул он. – Что же трудно? Что требует ежедневных одолений и сверх усилий, всей мощи ума и духа?"

Постоял, додумал мысль о том, что легкость жизни есть ловушка для дураков, и набрал номер сотового телефона.
– Второй? Я, Алекс. На нашей улице праздник, слышал, Костя? Опять выиграли с первого раза.
– А я и не сомневался.
– Почему же?
– Большие деньги не проигрывают, Алекс.
– Большие деньги и большая работа, Константин. Завтра подъедет Грач с ребятами, отметим победу в "Зубре".
– Как водится.

Виктор Селезнев сидел в вагоне метро.
Задумавшись, он развалился, широко расставил колени, устремив глаза прямо перед собой, не видя, не слыша ничего, не замечая даже, как бесцеремонно притиснул в угол дивана скромную пожилую женщину.
Он думал о себе.
Свершилось.
Его, драматического артиста, выгнали из труппы за драку. Вот так, Наташенька, не больше, не меньше. Что же теперь делать? Куда идти среди общей актерской безработицы?
В начале сезона! Проклятье!
Соседка его незаметно исчезла, на ее место плюхнулся молодой человек и, не глядя, подвинул Виктора. Тот словно очнулся от своих мыслей. Посмотрел направо, налево по вагону.
– Люди добрые, помогите беженцам, не хватает на обратный билет… – раздалось в конце его.
Виктор поморщился.

Молодой чернявый мужчина, с Кавказа либо Молдавии, с крепко спящим ребенком на руках, начал продвижение по вагону. Два-три человека сунули ему тысячу-другую, сущую мелочь, если учесть, что батон хлеба стоил три тысячи рублей. Другие смотрели с возмущением.
В газетах уже мелькали сообщения об этих людях, о том, что родители мажут снотворным губы детей, чтобы те, невольно приняв его, не просыпались от шума и вагонной толчеи.
По всему бывшему Союзу разнеслась весть, что в московском метро хорошо подают нищим, и на эту сердобольную жалость, словно мухи на гнилое мясо, слетелись убогие и калеки с юга, запада и востока. В мгновение ока развернулись подпольные сообщества по оргнабору и сбору милостыни, прокату инвалидных колясок и пятнистой полувоенной униформы, все безногие оказались воинами-афганцами, все малые дети – круглыми сиротами, все остальные – приезжими, обобранными на вокзале.
Невыносимо.
В конце концов, истерзанные обилием чужого горя, москвичи перестали вздрагивать, когда раздавалось знакомое "люди добрые", закрывали глаза, сидели в поезде с каменными лицами, из последних сил удерживаясь от добрых порывов.
Но не тут-то было!
Точно в битве не на живот, а на смерть, им противостояли такие ряды сплоченных обученных попрошаек, такие мастера наступать сапогом на слезную железу, что хочешь-не хочешь, а раз-другой в день каждый москвич отстегивал-таки из кармана свои кровные.
"Что же мне делать?»
Виктор проводил глазами выходящего "профессионала", на смену которому в другую дверь уже вкатывался на коляске безногий «афганец»
«Мне-то, мне-то как жить? Своих денег хватит месяца на три, а дальше?"
Он скосил глаза в газету, которую развернул сосед.
Сам он терпеть не мог, когда паслись в его чтиве, но эти две строчки будто сами прыгнули ему в глаза. "Рекламное агентство приглашает сотрудников" и телефон.
"Уж не податься ли мне в агенты?" – усмехнулся Виктор.

В свои пятьдесят семь Викентий Матвеевич был сед, румян и здоров на загляденье.
Будучи чемпионом района по метанию копья, он возглавлял спортивное движение в округе, проводил занятия на стадионе и даже подрабатывал в спортивном совете судьей на соревнованиях и районных спортивных встречах.
В юности он защитил диплом экономиста-промышленника и долгое время работал в одном закрытом Управлении, где разрабатывались средства безопасности личного состава внутренних войск.
Последней их разработкой, которую удалось внедрить в производство, были электрошоковые полицейские дубинки. Конверсия положила конец и Управлению, и его службе, а упомянутые дубинки, в опасении, что первыми их заполучат как раз те, против кого они назначались, отправились на дальние охраняемые склады.
Теперь он числился в безработных, исправно отмечался на бирже и года через два, а то и раньше, рассчитывал получить пенсию. Пока же в его обязанности входила помощь Валентине в воспитании детей.

Однако дни и мысли его, наравне с домашними и спортивными хлопотами, заполняло совсем иное.
Его страстью стала политика.
После всех потрясений, после смерти жены и сына, политика утешительно накрыла его с головой. Конечно, не та, которую проводят на дипломатических приемах премьеры и депутаты, но та, что отражается в таблицах и графиках валютных курсов и фондовых котировок. Для сведущих людей разноцветные кривые и колонки цифр говорят красноречивее всяких слов. Ни одно политическое, экономическое, финансовое издание – газеты, журнала, монографии не прошли мимо его азартного карандаша.
Вместе с Семеном Семеновичем, отставным майором из соседнего дома, они обсуждали мировые события, словно смотрели многосерийный приключенческий фильм с продолжением каждый божий день. О, политика, политика, живейшая из материй, узел пересечений всех страстей человеческих!
Для Викентия Матвеевича она стала мозговым центром.
Семен Семенович был человеком резковатым, выдерживать его суждения, да и просто общаться с ним было нелегко.
Он исповедовал державность, единоличную власть и могущественное государство. Развал великой Родины потряс и сокрушил неколебимые основы его офицерского мировоззрения, он скорбел душой и не прощал этого ни президенту, ни депутатам. Ни в какие политические объединения не входил, с гневом наблюдая распри и "словоблудие" внутри Госдумы, и все присматривался, и прислушивался.
Как офицер, он требовал "сильной руки".
"Если ты не занимаешься политикой – политика займется тобой!"
Эта изящная французская мудрость неожиданным образом вместила все, чему поклонялись друзья, и во славу чего совершались ими многочасовые прогулки по скверу, вокруг всех прудов с плакучими ивами, с ныряющими бронзовато-розовыми утками, которыми славился их северный округ.
И рассуждали, рассуждали, снисходительно посматривая на обывателей.
Когда же Валентина занялась бизнесом, Викентию Матвеевичу приоткрылся новый смысл его трудов. Он еще пригодится, мужчина в доме, своему семейству и ей, сверхзанятой в своем агентстве, он еще скажет решающее слово и спасет их в нужную минуту!

Каждый день к восьми часам Валентина приезжала на работу.
Что объединяет усилия сотрудников, заставляет вращаться колесики производства, особенно в самом начале?
Воля руководителя.
Нет слов, возможность заработать на жизнь, уцелеть в трудные времена есть главная самодвижущая сила, и все же стрела, летящая в цель – это направляющий посыл руководства. Если всегда открытой будет дверь ее кабинета, это настроит сотрудников на рабочий лад, если условия оплаты и состояние дел будут прозрачны для понимания, это взрастит доверие между членами команды и сплотит всех в дружную семью единомышленников.
Разве не так?
Другим ключом к успеху, по ее мнению, поначалу считалась учеба.
Как научный работник, Валентина знала цену информации. Библиотечка по рекламному менеджменту, собранная заранее, была доступна для всех и пополнялась самими сотрудниками, кроме того, еженедельно проводились обсуждения и деловые игры. Однако, испытав все, что предлагают зарубежные обзоры, пособия и курсы, даже посидев разок-другой на их лекциях, она с сожалением убедилась, что на российской почве чужие овощи не растут.
К сожалению.
Мировым капитализмом за сто пятьдесят лет были пройдены такие стадии и периоды, наработаны такие правила и приемы развития-выживания, о которых не прочтешь ни в одном научном труде. Почему? Да потому, что, подобно семейным устоям, они давно слились с общественным бытием и сознанием, ими пользовались с младых ногтей, "по умолчанию".
А мы … а у нас … ломаных-переломанных… что там говорить! Русскому человеку приходится исхитряться и применяться к тому, что досталось от наших строек-перестроек, сдвигов-подвижек, измышляя собственные ухватки, давно обретенные либо отброшенные мировым опытом.

Прошла неделя и началась другая.
Сделок не было. Становилось не по себе. Страх задувал в душу колючей вьюгой.
– Спокойно, – держалась Валентина. – Все в порядке. Идет первичное освоение материала. Работаем дальше.
Непрошенная "крыша" больше не появлялась, напрасно ждал ее синий конверт с деньгами. Хоть здесь просвет!
Вторым после нее организующим началом оказалась Екатерина Дмитриевна.
Она приходила чуть позже, в половине десятого утра, и обзванивала за день сотню фирм. Кто-то отказывался сразу, кто-то обещал через неделю, с кем-то она уже встречалась и провела переговоры, и так день за днем.
По ее впечатлениям, договор назревал.
Взялся за дело и ее муж, пенсионер-одуванчик, стал выискивать номера телефонов где попало, на столбах и заборах, и звонить, звонить, предлагая рекламу в газету "Городская новь". Его разнеживали приветливые голоса секретарш и то, что, не выходя дома, он целыми днями любезничал с молодыми женщинами.
Старичка увлекал сам процесс.

У него Юры были ясные мужские мозги.
Поначалу он хватался за самые крупные, заметные холдинги и корпорации, но быстро разобрался, бросил автомобильные салоны, шведские и японские компьютерные компании, выяснив, что, во-первых, их обслуживают иностранные агентства мирового класса, и, во-вторых, читатели "Городской нови" для них – слишком мелкая сошка, чтобы тратить расчетливые рекламные деньги.
И вообще, там предпочитали красочные фото шедевры в дорогих глянцевых журналах или целые газетные полосы в солидных финансовых изданиях.
Далее, Юра с удивлением открыл для себя, что бизнес сам по себе достаточно суховат, что он трудится и добивается успехов холодноватым расчетом, как сложный робот – от батарейки.
Не то человек.
С его жаждой и отчаянием он шарахает в "дело" всю энергосистему, словно фанат на стадионе, и превращает бизнес в азартную опустошительную игру. Осознав все это, Юра, современный молодой человек, перекрыл лишние расходы души, был ровен, весел и слегка отстранен.
Работал он напористо, гулкий голос его заглушал все звуки в комнате.
– Юра, потише! Ты не один, – хваталась за виски Екатерина Дмитриевна.
– Я не виноват, что у меня такой голос!
– Все равно тише.

Три раза в неделю в агентстве сидела Агнесса. И тоже звонила, звонила.
– Добрый день, – говорила она теплым мягким голосом, – вас приветствует газета "Городская новь". Мы готовы разместить рекламу вашей фирмы на очень выгодных условиях… Не желаете? Очень жаль. Всего наилучшего…– и сдвигала цветную полосочку на своем списке на строчку ниже. – Добрый день! Вас приветствует газета "Городская новь"…
– Не могу, – откинулась она как-то после сотого повтора. – Душа не выдерживает.
Екатерина Дмитриевна сочувственно откликнулась на этот вздох.
– Ах, Агнесса, как я вас понимаю! Словно в далекой юности, я вновь звоню мужчинам сама и вновь получаю сердечные раны. "Нет, нет, нет". Хоть плачь! В каждом звонке обманутая надежда.
Юра стоял в углу возле своего телефона и разминался после двухчасового сидения на стуле.
– Да что вы говорите, уважаемая Екатерина Дмитриевна? Неужели? – загудел он. – Раны юности… ах, как трогательно! Да при чем тут ваши надежды и переживания? Это бизнес, а не тропа любви. Узнайте сначала, кому мы интересны со своими предложениями, потом уж надейтесь. Нащупаем жилу, тогда и намоем золотого песочку.
– Тебе не страшно, когда ты звонишь? Вдруг откажут, вдруг пригласят? – улыбнулась Агнесса.
– Мне это в кайф, в удовольствие. Я с ними как пинг-понг играю. Да-нет, да-нет. То с девочками, то с ребятами.

Услыша разговор, из кабинета появилась Валентина.
Она была в светлом полотняном платье с золотистыми пуговичками, на клапане нагрудного карманчика виднелся лейбл французской фирмы. Она тоже звонила по телефону целыми днями.
– Верно, Юра, – присоединилась она к его словам. – Вначале нужно освоить рынок. Мы – продавцы рекламной площади, а сколько народу пройдет мимо, пока найдется покупатель!
– Они не продавцы, они "с`овечки". Им страшно, – засмеялся Юра.
– Вон он как с нами! – с тенью обиды заметила Екатерина Дмитриевна. – Молод еще так разговаривать.
– Он прав, Екатерина Дмитриевна. Нынче такие времена, что возраст уже не преимущество, если не научился делать деньги, – вновь согласилась с ним Валентина. – Нам всем надо измениться, чтобы преуспеть в нашем деле. Деньги платят за результат, а не за переживания.
Агнесса откачнулась назад вместе со спинкой стула.
– "Кто хочет только деньги, только деньги и имеет". Или не имеет. А я хочу понять. Что есть реклама? Чара, обольщение? Пока я вижу только нахальство и корысть. Поразить, перекричать, запасть в душу!
На эти слова Валентина насмешливо сузила глаза, и Екатерина Дмитриевна боязливо замерла, ожидая грозы.
– А этот ухмыляющийся мир вещей…– продолжала Агнесса. – Бедный человече! Против него вся мощь производства, науки, даже искусства. Продать, всучить, заставить думать по-своему! Вот отчего страшно.
Валентина бессознательно уперла ладонями в бока.
– С таким настроением ты никогда ничего не продашь, дорогая, – с высоты своего роста посмотрела она. – Хорошо, давай разбираться. Человечество живет трудом своих рук, мозгов и талантов. Так? И трудится неустанно… И вот кто-то что-то открыл, произвел, придумал, нашел. Так? И что? Как об этом узнать тем, кто заинтересован?
Валентина глядела слушателей.
– Ты не понимаешь, что такое реклама? Отвечаю. Это оповещение о результатах своей деятельности. Наглядное, быстрое, исчерпывающее. Разумеется, оно не лишено корысти и разных завитушек, потому что это реклама, а не научное сообщение. Согласна?
Агнесса отстраненно слушала. Валентина продолжала.
– Мы все играем на деловом поле. И ты не милостыню просишь, а делаешь клиенту заманчивое предложение для его же собственного блага. Его, его блага, поняла? Для расцвета его дела, – она повеселела от убедительности своих доказательств и рассмеялась. – Кто его, занюханного, приветит, если не мы? Кому он нужен со своими поделками? А мы его разрисуем, раскрасим, надушим и преподнесем покупателю. Так и настройся. Весело, уверенно, с улыбкой!
Екатерина Дмитриевна преданно внимала каждому слову, Юра смотрел в окно, почесывая висок.
Валентина снова обратилась к Агнессе.
– А пока у нас в душах сомнение да нищенское заискивание – ничего не получится. Ничего! Менять себя надо, на ходу, на марше, учиться торговать и торговаться. Нас этому не учили, да делать-то нечего. Посмотри, как Якубович торгуется у себя на "Поле чудес"! Пальчики оближешь. В общем, я уверена, что с этой мелочевкой мы справимся. Так ведь, друзья мои хорошие?
– Пожалуй, – примирительно улыбнулась Агнесса. – Рекламный бизнес как часть общечеловеческой деятельности и культуры.
– Как часть информации, – загудел Юра юношеским басом. – Любой живой организм – это узел получения и обработки ежемгновенных потоков информации. Иначе он не сможет принять решение. Температура, давление, свет, звук, химия…
Валентина опять поддержала юношу.
– Юра прав. А ты, Агнесса, дорогая, будь попроще. Здесь не нужны эти высоты.
Агнесса качнула головой.
– Невозможно, Валя. Русскому человеку нельзя без высшей идеи. С чем я выхожу к людям, к жизни: с протянутой рукой или с сотрудничеством? Ты права, да, оповещение… Назойливое, бестактное, к сожалению. Но высшее выражение рекламы – это весть! Вот уровень. Да, пожалуй. Можно работать.
– Уж и весть! – хмыкнул Юра. – "Покупайте таблетки "трамтатол!"
Агнесса улыбнулась. Зато Екатерина Дмитриевна осуждающе покачала головой.
– Для кого как, Юрочка, смотря по обстоятельствам. Если у кого ребеночек болен, и вдруг появляется лекарство… как же не весть? Еще какая благая…
При этих словах ресницы Агнессы дрогнули. Валентина, кинув на нее взгляд, ушла к себе.
Единственным, кто не принимал участия в разговоре, был Максим Петрович. Настоящей работы, ввиду отсутствия рекламных заказов, у него еще не было, он оформлял на компьютере бланки договоров и служебные письма, множил и складывал стопками на полке. Он был молчуном, но легким, таким, чье молчание никого не угнетало.

Наконец, чудо первой сделки произошло.
Екатерина Дмитриевна заключила маленький договорчик на рекламку о продаже кондиционеров, всего на восемь строк общей стоимостью в двести долларов или на миллион двести тысяч рублей, считая по безбожному курсу тех дней в шесть тысяч рублей за один доллар.
Вскоре у нее же случилась и вторая сделочка, не более первой, и пошло-поехало, пять мелких, но оплаченных заказов за неделю. Валентина платила двенадцать процентов от всей суммы, и этот миллион рублей, втрое превышавший пенсию, да к тому же полученный за работу, которой она нигде не училась, даже испугал женщину.
Как это возможно?
С деньгами в кармане потрясенная Екатерина Дмитриевна вышла из своей станции метро и прогулялась по универсаму, расположенному поблизости. Она всматривалась в сыры и колбасы, не те, что подешевле, как нынче выбирают пенсионеры, но те, которых хотелось именно ей, шедшей вдоль прилавков с мокрыми глазами. В топком унижении пенсионерства она, наконец-то, нащупала под ногами твердое дно.
Затем отличился Юра.
Его удача была крупнее.
Клиент сам пришел знакомиться в агентство, настороженно осмотрелся по сторонам, увидел чистоту, столы с телефонами, картины на стенах, пообщался с сотрудниками, послушал, как они разговаривают, и подписал договор на пятнадцать миллионов рублей с тем, чтобы его реклама выходила каждую неделю вплоть до Нового года. Речь шла об удивительном штанген-циркуле, инструменте небывалой точности, который делала бригада мастеров-золотые руки на остановившемся заводе.
Он расплатился наличными и ушел, а Валентина принялась суеверно обмахивать деньгами углы и столы своего агентства.
– На счастье, на счастье …

По первому объявлению пришло восемь человек.
Валентине понравились двое.
Виктор Селезнев, рослый красавец с почти сросшимися темными бровями, и румяная Александра, рыжекудрая девушка лет двадцати, уроженка подмосковной Тайнинки. В ней угадывалась терпеливая крестьянская сила.
Одетая в новое и модное, Валентина уверенно двигалась перед собравшимися в передних рядах конференц-зала. Она вполне усвоила тон хозяйки, отбросила порывы благотворительности и за свои лекции тоже брала деньги, не облагаемые налогом.
Сорок долларов с человека.
– Познакомимся, господа, меня зовут Валентина Сергеевна. Я генеральный директор рекламного агентства "Каскад". Мы продаем рекламные площади для газеты "Городская новь". От некрасивого слова "агент" мы отказались, наши сотрудники величаются "советниками". Итак.
Это, действительно, был первый набор со стороны, просто по газетному объявлению в "Городской нови". Валентине хотелось проверить привлекательность подобных приглашений, а заодно и отдачу от газеты, на которую они трудились.
Сработало удовлетворительно.
– В деловой Москве, – продолжала она, – помещаются почти миллион различных фирм. Целое море. Ваша задача – научиться в нем плавать и ловить свое счастье, – она ободряюще улыбнулась. – Совет первый: прежде чем набрать номер телефона, улыбнитесь и весь разговор ведите приветливо, с напором, сразу настаивая на общении именно с директором или президентом, потому что на этом уровне дела решаются сразу и почти всегда положительно, тогда как на всех остальных просто болтают.
Шурочка, Александра, смотрела на нее во все глаза.
Ах, как соскучилась она по таким платьям, туфлям на узорном каблуке, по дорогой, и поэтому чуть заметной косметике! А шарфик с кистями! Вокруг уныние и безнадежность, а здесь бодрость и ни тени сомнения! Шурочка окончила книготорговый техникум, постояла за прилавком в Мытищах, но бросила и вернулась к семейному делу, выращиванию на продажу цветов и овощей.
Сейчас, когда остался позади огородный сезон, она решила пойти на заработки.
Слушали внимательно, Валентина могла быть довольной. По лицам, глазам, по обносившейся одежде угадывались люди, давно потерявшие работу, отчаявшиеся и разочаровавшиеся.
– Совет второй: на переговорах умейте настроить и направить внимание клиента в нужное русло, к договору, к оплате. Войдя в кабинет, найдите, что похвалить: убранство, вид из окна, хоть стул, на котором сидите! Ах, мол, как удобно и приятно у вас!
Все засмеялись.
– Хвалите, хвалите, – с оживлением повторила она, – время трудное, у всех голод на ласку. Но не пережимайте, спрашивайте о его фирме, слушайте, кивайте. Директора обожают свои предприятия, они готовы выложить нам все свои проблемы, которые с готовностью решим мы, люди из рекламы. И вообще, имейте ввиду, что человек постоянно колеблется от уверенности к неуверенности, и неощутимо ищет опору. На это и ловите. Советуйте, настораживайте.

Скрестив на груди руки, Виктор смотрел на Валентину.
Что за бред несет эта красавица? При чем тут дешевые ужимки? Разве так делаются деньги? И кто она, эта женщина? Обворожительная хищница рекламного бизнеса или вдохновенная весталка от рекламы?
Чуткое артистическое ухо улавливало все переливы нежности, вкрадчивости, твердости, все недомолвки и умолчания.
"Паузы не удаются", – улыбнулся он. – Кто же она? Вот если бы с ней сойтись – о деньгах можно не беспокоиться… А деньгами здесь определенно пахнет".
– Ваши прошлые беды позади, – успокоительно журчали ласковые слова, – теперь все зависит от вас самих. Через три недели вы себя не узнаете, а через три месяца клиенты сами будут умолять принять от них деньги! Не верите? Напрасно. Вопросы есть?
– Есть, – негромко произнес Виктор. – Сколько можно иметь в месяц?
– Сколько заработаете, все в ваших руках.
Виктор добавил металла в голос.
– Точнее?
Валентина улыбнулась. Хорош! Побольше бы таких, жадных, агрессивных! Уж этот вытрясет из клиента всю душу вместе с деньгами!
– Точнее? – повторила она. – Две штуки баксов годится?
Серые глаза ее посмотрели весело и вызывающе.
– Годится, – усмехнулся он, давая понять, что оценил ее переход на современный молодежный язык.
Шурочка недоуменно похлопала ресницами.
– А зарплата у меня какая будет? – спросила она.
– Зарплата? – в тон ей ответила Валентина. – Никакой. Двенадцать процентов от суммы договора. В других агентствах дают семь-восемь процентов, решайте сами.
И в заключение добавила небрежно, раз и навсегда убирая пустые мечтания и недомолвки.
– Господа! Должна вас предупредить: не нравится – никто не держит, выбор у нас есть всегда. Надеюсь, это понятно. До завтра.

После ее ухода восемь человек медленно спустились по лестнице.
– Какое впечатление? какие мысли? – поинтересовался кто-то.
– Мягко стелет, да жестко спать…
– Дураков ищут.
– Надо попробовать, – Виктор задумчиво шагнул в вестибюль. – Не пропадать же деньгам.
– Конечно, – поддержала Шурочка. – Нам же сказали, что можно много заработать.
– Туфта все это. На работу не оформляют, стаж не начисляют, ни за что не отвечают. А вдруг не получится? Кто оплатит потерянное время?
– Риск невелик. Все к лучшему, никаких следов, – почему-то рассудил Виктор.
На следующий день в конференц-зал пришли только Шурочка и Виктор Селезнев.
– Вот и славно. Вас-то я и заприметила, – добродушно встретила их Валентина. – Пойдемте.
Она привела их в общую комнату.
– Знакомьтесь, это наши новые сотрудники. Виктор…
– …Селезнев. Вы меня не знаете, но вы меня еще узнаете, – представился он.
– … и Александра, Шурочка.
– Здравствуйте, – вежливо сказала та.
– Садитесь за свободные столы и слушайте, как разговаривают по телефону наши советники. Каждый из них уже нащупал свою нишу, ищите и вы. На столичном рекламном рынке для "Городской нови" могут одновременно топтаться хоть сто человек, и все будут сыты.
Виктор сел подальше от компьютера.
Шурочка опустилась возле телефона между Юрой и Екатериной Дмитриевной. Посмотрев на списки телефонов на их столах, Шурочка осторожно поднялась и на цыпочках прошла в кабинет.
– Валентина Сергеевна, а где взять такие списки?
Та мягко улыбнулась.
– Нигде. Базу данных, то есть названия фирм и номера телефонов, каждый находит, где может. Хоть в газете Экстра-М, вон на полке. Там же ознакомьтесь с бланками договоров, поучитесь их заполнять. Все будет хорошо, сейчас самый рекламный сезон.
– Я все должна делать сама? – на шурочкином лице отразилось недоумение.
Валентина посмотрела на нее с интересом.
– А как же, дитя мое? В том-то и прелесть нашей работы.
Двигая плечами, Шурочка вышла.
Виктор тоже поднялся с места, прошелся по мягкому ковровому полу.
– Ну и как здесь с доходами? – приглушенно спросил он, обращаясь больше к мужчинам, к Юре. – В самом деле, две тысячи баксов?
Юра рассмеялся.
– Теоретически, если крупно повезет. Но триста, пятьсот – достижимо.
– Не густо.
– А ты как думал?
– Это уже неважно.
– Мы – пролетарии от рекламы, – Юра поднял руки и сладостно потянулся, рывочками в каждую сторону. – Весь день на телефоне или в поездке, или на переговорах.
Виктор посмотрел на него с усмешкой.
– Согласно древне-римскому праву, пролетарии – это люди, живущие за счет государства, и не способные ни к чему, кроме воспроизведения себе подобных.
– Ух… – Юра не нашелся с ответом.
Виктор подошел к окну, дернул за шнурок и жалюзи разошлись, как занавес. Дернул на соседний шнурок, планки сошлись вновь. Екатерина Дмитриевна приветливо посмотрела на него.
– Вы – ученый, Виктор?
– Я драматический артист театра "Белая звезда". Временно не у дел.
– Очень приятно. Здесь собралось прекрасное общество. Агнесса у нас художник, я кандидат наук, Юра готовится в МГУ. Только в сложное историческое время можно очутиться в такой компании.
– В сталинской тюрьме вообще академики сидели, – пренебрежительно пожал плечами Виктор.
– Ну, при чем тут, – смутилась пенсионерка. – Сейчас все по-другому, все можно, достижимо, – зуд назидания не давал ей покоя. – Хочешь, иди в бизнес, хочешь …
– … не иди в бизнес, – продолжил, смеясь, Юра.
Она тоже засмеялась, но мысль свою не упустила.
– Сейчас время очень сложное, но исторически, повторяю, очень интересное. Вы – человек молодой, умный, у вас дело пойдет, сразу видно.
– А я и не сомневаюсь, конечно, пойдет, – разумеющимся тоном ответил Виктор, – как у любого мыслящего человека. Как у того мудреца из старой притчи на новый лад.
– Какой притчи? Расскажите.
Виктор обвел взглядом "зрительный зал".
– Всем интересно? – это было бы его входным билетом.
Все смотрели на него.
– Давай, давай, слушаем.
Он вновь прошелся по серому ковровому покрытию, сложил на груди руки и полуприсел на свой стол. С черной косичкой на затылке, в ботинках с металлическими шпорами и в красной рубашке он напоминал пирата из американского фильма

– Значит, так.
Жил-был один мыслитель.
Погруженный в глубокие думы, далекий от земной суеты, жил он в своей лачуге с семьей бедно и скудно. Окружающие уважали его за ум, за безусловную честность, но за его спиной пожимали плечами и стучали пальцем по лбу. Жена без конца корила его за нищету, в которой росли их дети.
Наконец, ему это надоело.
– Хорошо, – сказал он. – В течение пяти лет я займусь тем, что вы называете "делом", и покажу всем, что живу так не потому, что ни к чему не способен, а потому, что мне безразличны ваши игрушки.
Сказано-сделано.
Весь огромный, искушенный в размышлениях ум он развернул в сторону какого-то "бизнеса", отследил связи, причины и следствия, нашел людей… Дело расцвело, семья разбогатела, соотечественники избрали его почетным гражданином.
Прошло пять лет.
Во главе семейного предприятия встали подросшие сыновья, а сам мудрец, верный слову, вернулся к уединенным занятиям в тишине собственной библиотеки в глубине сада, убедившись, как просты и мелки дела земные в сравнении с высоким строем его дум.
Вот такая притча.

Виктор умолк, наслаждаясь впечатлением. Достал сигарету, постучал ею о пачку, нашарил в кармане зажигалку.
– Хорошая притча, – проговорила Екатерина Дмитриевна. – Как раз для нашего времени. Но тогда-то, наверное, легче было.
– Пулеметов не было? – рассмеялся Юра.
Екатерина Дмитриевна, не обижаясь, махнула рукой. Виктор с улыбкой наблюдал за ними.
– Свое "дело" раскрутить всегда нелегко, – продолжал Юра. – Для этого нужна смелость, самодостаточность, умение находить независимые решения.
– Наверное. Молодые сейчас всегда правы, – согласилась Екатерина Дмитриевна, чтобы не вступать в новые споры.
Неожиданно для всех подала голосок и рыженькая красотка Шурочка, сидевшая за Юрой.
– Молодец какой, мужчина этот. И свое доказал, и рот всем заткнул! – робея, отозвалась она. – Интересно, что у него в саду росло?
Юра оглянулся на нее и больше уже не отворачивался, развернув стул боком между их столами.
– Какие еще соображения? Кому еще понравился наш герой? – вопросил польщенный успехом Виктор.
– Трудно сказать, – мягко улыбнулась Агнесса. – Никто никогда не узнает, что потеряло человечество за те пять лет, что ум мыслителя занимал себя бизнесом.
Максим Петрович взглянул на нее и молча кивнул головой.
– Браво! – вскричал рассказчик и похлопал в ладоши. – Такого я еще не слыхал, вы первая. Какие еще мнения?
Мнений не было.

И тут Валентина, слушавшая его из своего кабинета, вышла из-за стола и прислонилась к дверному косяку, скрестив на груди руки. Виктор невольно окинул ее с ног до головы и снова поразился ее статному властному облику.
Вот если бы…
– Удивительно не то, что ему все удалось, а то, что он смог уйти, – заговорила Валентина, привычно размышляя над словами. – Невозможно оборвать процветающий бизнес, бросить, передать в другие руки. Успешный бизнес становится смыслом жизни, верно? Вы и сами знаете это, у большинства уже были прекрасные договора и хорошие деньги. Ведь так, друзья мои?
– Так, Валечка, так, – поддержала Екатерина Дмитриевна.
– Тоже необычное замечание, – проговорил Виктор, глядя ей в глаза.
Не отвечая, Валентина повернулась к нему спиной, скрылась в кабинете, подкрасилась и уехала на встречу с очередным клиентом.
Виктор тоже направился к двери.
– Покурить никто не хочет?
Желающих не нашлось. Он вышел в коридор.
Екатерина Дмитриевна обернулась к Агнессе.
– Вот и второй философ появился, под стать вам, Агнесса.
Улыбнувшись в ответ, Агнесса сдвинула цветную полоску на своих бумагах и набрала телефонный номер.
Зато недоуменно выпрямилась Шурочка. Как это? Разве не с нею пришел Виктор, разве не она самая молодая и красивая в комнате? Все права у нее, Александры, при чем тут какая-то Агнесса?

В коридоре Виктор прошелся из конца в конец мимо открытых и закрытых дверей, прочитал вывески, сунул голову в пустой конференц-зал, вернулся и вдруг заметил темную лестницу без перил, ведущую вниз.
Он стал спускаться.
На нижнем этаже было полутемно, отдаленно светлел выход в вестибюль, тупичок был захламлен и запущен, в торце его тускло отсвечивала железная дверь. Под лестничным уклоном он различил табурет и множество окурков.
Понятно.
Он опустился на табурет, чиркнул зажигалкой, но тут же пригасил ее.
Потому что в это время из вестибюля по коридору послышались шаги.       И какие! Виктор замер.
Будто сторожевой пес, он вытянул шею, потом неслышно отступил в полную темноту. Он слишком хорошо разбирался в походке, чтобы не принять эти меры. Еще в школе он мог идти за человеком, вживаясь в особенности его шарканий, покачиваний, подскакиваний, и в училище, и в театре не было равных ему по выразительной поступи его героев.
Походка приближающегося человека говорила о тюрьме, о веском положении, авторитете того, кому принадлежала!
Человек прошел мимо него к запертой двери и тихонько постучал. Тук, тук-тук.
– Открой, это Грач!
Дверь отворилась. Мужчина взял или отдал нечто заранее приготовленное, и отправился обратно к выходу.
Виктор стоял неподвижно.
Как только незнакомец пересек вестибюль, он покинул свое убежище и помчался по коридору. Едва хлопнула входная дверь, Виктор очутился у окна. Мужчина как раз огибал клумбу, прежде чем свернуть направо в переулок. Глаза его, прищуренные, "восточно-русские", скользнули по фасаду.
Виктор отпрянул.

Впустую работала пока одна Агнесса.
Но это не угнетало ее. Представив однажды напряженную работу земного человечества и свое место в ней, она нашла свое осознание, и это изменило ее голос на легкий и приязненный.
– Добрый день. Газета "Городская новь" рада приветствовать вас… – повторяла она.
И вдруг…
– Приезжайте, это интересно. Можете напечатать к юбилею Москвы статью о нашем Управлении?
– Какой объем вас интересует?
– Полстраницы.
Агнесса едва не ахнула. Полстраницы! Но статья, да заказная… как это согласуется с журналистской этикой? Допустимо ли это? Она пошла к Валентине. Та посмотрела на нее, как на сумасшедшую.
– Езжай, не раздумывая! Пять тысяч долларов! Я сделаю все, чтобы статья увидела свет!
– Но если они, допустим, отравляют реку своими отходами, а мы их расхваливаем…
– Агнесса, прекрати! – Валентина потеряла терпение. – Если строители хотят отрапортовать Москве о своих успехах за восемьсот пятьдесят лет – это их право! Тем более за деньги! Езжай сейчас же, пока зовут. Если будут сложности, позвони мне сюда или на мобильный. Удачи!
Волнуясь, Агнесса взяла с полки бланки договоров, калькулятор, листок с ценами на рекламу – прайс, как называли его, и закрыла за собой дверь. Спустилась в вестибюль, вышла, обогнула круглую, заросшую травой, клумбу и по левой стороне переулка вдоль бетонного забора направилась к перекрестку.
Ранне-сентябрьская жара сменилась прохладой, дул встречный ветер, дождевые тучи темнели над крышами домов.

Агнесса шел двадцать пятый год.
Стройная, с прекрасным выражением лица, "породой", столь редкостной в наше время, она без слов располагала к себе, а речь и улыбка лишь дополняли прекрасное впечатление.
Выпускница Строгановки, она считалась знатоком старинного народного костюма, умела шить и расшивать узорами, бисером, речным жемчугом, знала ручное ткачество и крашение, но, главное, в поездках по Руси и в архивах она собрала подлинные образцы и могла воссоздавать женские "справы" разных областей – сарафаны, рубахи, паневы, душегреи. Научная ценность этих работ привлекла внимание "Народного музея", где Агнесса была своим человеком, и который изредка покупал ее изделия. Деньги были скудные и почти не оправдывали ни сил, ни времени.
Мало кто мог заметить грусть в глазах молодой женщины.
Ребенок Агнессы был тяжело болен, и в облике ее уже проступала покорная горестная складка.
В метро было немноголюдно. Возле нее сидела молодая мама с дочкой и тихонько читала сказку "Кошкин дом". Внезапно в вагоне погас свет. Женщина замолчала.
– Мама, – спросила девочка, – а кошки видят в темноте?
– Видят.
– А читать могут?
Агнесса рассмеялась. С теплой душой поднялась наверх.

Управление, куда она приехала, помещалось в самом центре Москвы, в Большом Златоустинском переулке. Вход был отделан мрамором, внутри помещения, переделанного из старого жилого дома, все отвечало взыскательной художественности. На стенах широкого коридора висели живописные "портреты" церквей, зданий, мостов, инженерных сооружений, возведенных строителями этого Управления.
Все говорило о том, что дела идут, что здесь ценят хорошую работу и понимают свой вклад в московское градостроительство.
В кабинете начальника Управления, куда Агнессу провела молодая, деловая до кончиков пальцев, женщина-секретарь, сидели трое мужчин.
Двое из них разместились в ближнем конце длинного стола для совещаний, из-за другого, дальнего директорского стола, поставленного поперек длинного, поднялся навстречу ей сам начальник. Все мужчины были крепкими, загорелыми и веселыми. Их смех она услышала еще в коридоре.       Газета "Городская новь" лежала перед ними.
– Располагайтесь, – пригласил начальник. – Чай, кофе?
– Чай, – она свободно опустилась на массивный деревянный стул.
Он кивнул с одобрением и напористо заговорил.
– Мы рассмотрели предложение вашей газеты и решили не скромничать. Наши строители потрудились для столицы, как мало кто в городе. Слышали про кольцевую автодорогу? Мировой уровень строительства! А мосты! А Манежная площадь! Вот и пусть знает Москва своих героев. Вот они сидят перед вами. Берите у них интервью и сразу печатайте.
Агнесса отставила чашку.
– Следует прояснить одну неточность. Я не журналистка, и здесь для того, чтобы подписать с вами договор. Журналист придет к вам только после оплаты суммы договора, – она развела руками. – Такой порядок. Какой объем вам подойдет?
Мужчины весело переглянулись.
– Не вышло, Иваныч. Газета хитрее нас.
Агнесса молча смотрела на них. Неужели эти веселые люди, работяги-герои, хотели обвести ее вокруг пальца? Неужели они рассчитывали на бесплатную публикацию?
– Не расстраивайтесь, они шутят, – успокоил ее начальник. – Привыкли, понимаешь… Сколько стоит вся страница?
– Десять тысяч долларов.
Они снова переглянулись, быстро и деловито поговорили между собой, не переставая смеяться, и вновь обратились к ней.
– Заполняйте договор. Но, чур, это будет наша страница, с фотографиями и биографиями лучших людей, с поздравлением и обращением к руководству, правительству. Договорились? Гулять, так гулять! Через год сдадим кольцевую дорогу, лучшую в стране, тогда опять приходите. Да!
Он отодвинул ящик стола и бросил ей синюю тонкую книжечку.
– Здесь телефоны всех подразделений нашего Управления. Звоните и предлагайте такие статьи от моего имени, пусть не жадничают, юбилей города не каждый день бывает.
Он подписал оба экземпляра договора, привстал и протянул ей крепкую руку.
– Печать в бухгалтерии. Всего наилучшего. Рад был познакомиться.
В агентство Агнесса вернулась бледная от волнения, отдала договор и уехала домой. На следующий день по факсу пришла платежка, к концу недели на счет в банке поступили деньги, шестьдесят миллионов рублей.       Двенадцать процентов из них Агнесса получила на руки, семь миллионов рублей или более тысячи долларов.
Валентина могла торжествовать. "Процесс пошел".

В этом сентябре "День города" праздновался вместе с 850-летием Москвы. Праздник собрал на улицах невиданные тысячи народа. Такого давно не было.
Еще бы!
Шествия, представления, клоунады, сувениры, хлопушки, мороженое, напитки, гуляния, катание тройках, на воздушных шарах, даже лазерное шоу на Воробьевых горах – было на что посмотреть за порогом своего дома!
Агнесса пришла к Манежной площади с ребенком.
Данюшка сидел в коляске, пока они пробирались в центр города, потом слез и пошел пешком.
Строители сдали свой подарок в последнюю минуту, зато теперь это место оказалось желанным островком Москвы. Весь город устремился к затейливым лесенкам, переходам, фонтанам, к "речке", из которой поднялись бронзовые сказочные герои и четверка лошадей, вставшая на дыбы.
Самую доступную из фигур, на расстоянии прыжка от берега, "Старика с золотой рыбкой", тут же освоила детвора, и под ласками их ладошек рыбкина позолота исчезала на глазах.
И все это под стенами седого Кремля, невозмущаемая древность которого, казалось, не допускала живобурлящего соседства, но, допустив, стала еще внушительнее.
Держась за ее руку, Данюшка шел в толпе.
Мальчику исполнилось три года, он был умный и вдумчивый ребенок, но бледный и тихий, как стебелек. Гуляя с ним, Агнесса катила перед собой пустую коляску.
Молодежные ватаги с песнями бродили по саду, сидели в обнимку на скамейках, толкались у большого телевизионного экрана с оглушительными выступлениями "звезд". На их головах светились цветные обручи, антенны, очки, носы.
Народу было много, чистая молодая публика, никак не толпа.
Они остановились возле "золотой рыбки".
– Он как поймал ее, на червяка? – спросил Данюшка.
– Неводом. Помнишь?

Пришел невод с одною рыбкою,
Не простою рыбкою, золотою.

– А мы с дедушкой ловили на червяка.
– А кого вы ловили, помнишь?
– Ратанов. И карасей.
– Молодец.
– Сколько нужно червяков, чтобы поймать кита?
Вокруг засмеялись. Мальчик смутился и потянул мать за руку.
– Пойдем.
В это время, случайно или для потехи, кто-то, не очень трезвый, прыгнул в "речку". Отрезвев в потоке, стал взбираться к перильцам, ловкий, мокрый до нитки, в чистой белой майке.
Агнесса молча смотрела на загорелые молодые плечи, сильные руки.
– Куртка где? Где моя куртка? – кричал он.
Но куртка исчезла. С узорных перил свешивались сотни смеющихся лиц, а он все искал свою куртку.
– Хоть документы отдайте, черти, – взывал он.
Агнесса отвернулась.
– Пойдем на Красную площадь.

Но вход на площадь был перекрыт милицией. Там начинался концерт Лючано Паваротти, и пускали только по пригласительным билетам. Небо темнело, на башнях горели рубиновые звезды.
– Не устал, сынок? Садись, поехали домой.
Ребенок сел в коляску. В плеске веселой толпы они потихоньку направились к Охотному ряду.
Тверская улица была широка и полна гуляющих.
Люди двигались вверх и вниз, пели, останавливались возле пляшущих и плясали тоже. Молодые отцы несли детей на плечах. Под ногами гремели пластиковые бутылки, баночки из-под напитков, время от времени взрывались хлопушки.
Постояв на необычно свободной от машин Тверской, Агнесса вспомнила праздник Победы.

То было солнечное утро, девятого мая 1995 года.
Тверская была также пуста и широка, люди шли в одну сторону, к Садовому кольцу и дальше, дальше. Они с отцом спешили туда же. Георгий Георгиевич чуть прихрамывал, после ликвидации чернобыльской аварии что-то началось у него с сосудами на ногах, но двигался быстро. По главной улице столицы должны были пройти ветераны, те, кто не согласился с развалом великой родины, за которую они проливали кровь, не согласился с обнищанием народа-победителя, те, кто отверг показуху официальных торжеств.
– Идут, идут! – закричали вокруг.
То, что они увидели, было незабываемо.
Вдали, от Белорусского вокзала по улице от тротуара до тротуара двигалась темная громада с широким золотым блеском.
Народ побежал навстречу.
… Они шли под боевыми знаменами, с военным оркестром впереди, плечом к плечу, блистая орденами, пожилые седые люди в военной форме разных родов войск, шли небыстро и неостановимо, военачальники, рядовые, тысячи мужчин и женщин, ряд за рядом, сотни шеренг.
Народ ликовал.
– Слава победителям! Да здравствует Советский Союз! Генералу Варенникову слава!
Словно деревенские дети за оркестром, бежали москвичи по обеим сторонам, всматриваясь в лица.
Было жарко, солнце, принудительно лишенное облаков, светило немилосердно, позади колонны медленно двигались белые машины скорой помощи.
– И твой дед мог быть среди них, – сказал тогда Георгий Георгиевич, вытирая слезы…
Да, и ее дед, Георгий Щербатов, рядовой штрафного батальона, раненый в грудь и до конца дней своих носивший осколок вражеского железа, мог с полным правом пройти по главной улице своей Родины с высоко поднятой головой.
Оглядываясь на рубиновые звезды, Агнесса тихонько катила коляску к Китай-городу, на Солянку. И другие, более ранние события прошлых лет, на той же Тверской, всплыли в памяти.

1991 год.
Потеря денег, когда разом исчезли кровные трудовые сбережения в каждой семье, стала болезненным испытанием, словно исчезла подушка безопасности, смягчавшая неизбежные потрясения и крутые жизненные повороты.
Это было ужасно.
Но самым страшным стало прозрение людей во вдруг открывшейся бездне неопределенности и беззащитности. Оно напоминало потрясение христианского человечества после открытий Николая Коперника, когда вместо уверенности, что все идет к лучшему в этом лучшем из миров, людей пригнуло понимание затерянности Земли в необъятных просторах Космоса.
Пришлось подрабатывать.
В 1993 году она, выпускница Строгановки, зарабатывала шитьем. В магазине Трехгорки продавались дешевые военно-пятнистые лоскуты, из которых получались многокарманные охотничьи жилеты.
Деньги были скромными и трудными.
Однажды у кассы при виде суммы в двести тысяч рублей, Агнессу передернуло от отвращения: если это то, "ради чего" – противно.

В начале октября 1993 случилась та заварушка.
По пути в Трехгорку, куда вела дорожка мимо Белого Дома, она словно попала на фронт. На подступах было темно от войск. Серое, зеленое. Автоматы, каски, машины, частая пружинная проволока заграждения, узкая щель в ней для входа и выхода. Жалкие баррикады напоминали свалку металлолома, чернели потухшие с ночи костры, валялись грязные чашки, куски хлеба, сидели чумазые, бессонные люди, похожие на туристов, некрасивый злобный люд. Кровавые знамена, надписи "Смерть жидам".
Особенно безобразны были женщины.
"Ужасно, – она качнула головой, – конечно, гмыкающий Ельцин – пакость, но и это… не лучше".
Боевик в зеленом автобусе потянулся стряхнуть пепел в окно, и вдруг обрисовалась вся его заданность в этой железке.

На другой день началось.
Радио «Свобода», Би-Би-Си вели беспрерывные показы, а у нас, по обыкновению, царствовало молчание или балет. Потом показали по ТВ боевиков на первом этаже Останкино, похожих на кадры из «Звездных войн», тупое рыло вездехода в разбитой стеклянной стене.
По зову беспокойства Агнесса поехала в центр.
В вагоны метро тесно набились молодые люди, вниз по Тверской двигалась уже молодая толпа. Оказывается, Гайдар призвал готовых, но безоружных граждан к сопротивлению. "Отечество в опасности!" Шли весело, из окон и балконов дурашливо кричали девчонки.
На Агнессу оглядывались, кто-то заговорил.
У Моссовета дыбились уродливые "баррикады".
Трибуна, флаг, простачок Гдлян на помосте, веселая отмашка «Ельцин! Ельцин! Ельцин! Россия!». Все были настроены на драчку, ощущалась молодая эротика и стремление получить ее в акте драки.
И вера, вера в истукана Ельцина!
На Красную площадь протискивались сквозь такой же металлолом в Историческом проезде. У Спасских ворот и на всей площади было необычно темно. Под часами, родными с детства, у недремлющей надежи-башни, словно возле матери, теснился народ.
Курили. Пьяных не было.
По головам пробегал прожектор. Разговаривали, слушали приемник о битве у телецентра. Вот появилась женщина оттуда, ее слова о трассирующих пулях, о ползании на коленях.
Зачем она была там? Зачем здесь
А я зачем? – подумалось Агнессе.
Полночь. Бой часов. Ясно, холодно, далекая-далекая полная луна. Гайдар призвал бдить всю ночь.
Агнесса поехала домой.

Наутро телецентр был освобожден, все правители поддержали Ельцина, а в Белом доме заперлись депутаты во главе с Руцким и Хазбулатовым.
Поначалу их наказали отключением воды и света, отчего в зале заседаний замелькали свечи. Потом прошел слух о предстоящем штурме Белого дома.
Ужасно.
И она поехала, чтобы не сидеть в квартире и вообще не сидеть.
Мимо станций «Баррикадная» и «Улица 1905 года» поезда пролетали на скорости, по платформам спешили крепкие люди в бронежилетах и касках. По Грузинскому валу шла толпа. Добрались. И впервые в жизни увидели цепи автоматчиков в касках, шлемах, бронежилетах, услыхали щелчки винтовок, очереди из автоматов, бухание дальних орудий. Белый Дом был близко, флаг-триколор и красные флаги пестрели под солнцем.
– Вы находитесь в зоне обстрела, опасно для жизни. Просьба разойтись, – разносился голос из мегафона. – Вы находитесь в зоне обстрела…
Но куда! Народ ни о чем не думал.
По Белому дому уже лупили из БТРов, видны были кучные светлые взрывы на самом здании. Острое удовольствие владело всеми, все было полно наслаждения: каски, автоматы, бронежилеты, цепи военных, автобусы, кайф от взрывов, выстрелов, от грохота проезжающих БТР. На этот раз толпа оказалась разношерстная, за-Ельцин и противо-Ельцин, много пьяных и праздных, женщины за 40 лет.
Были и молодые, хорошие парни, были и другие, будто червивые, с гнильцой, не такие спелые и чистые, как вчера на Красной площади.
– Разойдитесь! – кричал ОМОН.
Молодой мужик истерически распахнул руки.
– Стреляй, гад! Меня в Афгане не убили, стреляй в меня!
ОМОН, двое, ударили его по спине прикладом автомата, ловко нагнули, избили. Агнесса впервые видела такое. После этого ОМОН стал наступать, теснить толпу подальше, вглубь улицы.
– Очистить площадь!
Огрызаясь, отходили. Два невысоких автоматчика увлеклись, далеко прошли в толпе.
– Вы, это, от своих-то не отрывайтесь… – негромко сказал кто-то, и те опомнились, дождались товарищей.
Грохот, грохот орудий.
Вот загорелся Белый Дом.
Сквозь дым заалели красные флаги на балконах, появились новые, повыше, но под общим полосатым. Балдеж, балдеж разливался над всеми участниками, жадность зрелищ, в которых тонет смысл, и всегда так, начиная с Французской революции. Теплое ясное солнышко равнодушно смотрело сверху, как будто небу земли не жаль
Какая-то женщина громко говорила-ругалась «за Ельцина».
– Вот он мужик, а вы бездельники и пьяницы.
Ей возражали, и она была довольна общим вниманием. Иностранный корреспондент лопотал что-то переводчице, к нему злобно подскочили.
– Возьмите себе этого Ельцина, вам он нравится.
И вновь выкрики.
– Ельцин – жидовская диктатура, вон она, с автоматами.
Начался пожар, черные клубы из Белого Дома.
– Теперь все. Задохнутся и выйдут, – с тем же удовольствием раздалось в толпе.
Тяжкие выстрелы, сухие хлопки снайперов, группы беседующих, пьяные. Жуют батоны, один купил пряник величиной с тарелку и ел его кусками, из коробки. Бойцовые, агрессивные, полные черного огня, стареющие бабы запели:
– Вставай, страна огромная…
Агнесса посмотрела на них.
– Женщины, не подначивайте. Мы с вами на войну не пойдем.
– Иди-иди… молодая, – но перестали.
День веско перевалился за середину, когда Агнесса сказала себе «хватит» и повернула прочь, к метро "Беговая", вдоль улицы, к мосту.       Навстречу плотно двигался оживленный народ. Шли уже с работы, радостные, любопытные, точно дети. Белый Дом тонул в дыму и был хорошо виден. На всех лицах держалось ожидаемое удовольствие, то самое, каким крепко надышалась за четыре часа она сама: каски, бронежилеты, стрельба, огонь и дым над Белым Домом.
Прошло несколько дней.
Белый Дом стал черным, весь в копоти.
Мятежники сели в Лефортовскую тюрьму. Говорили, там прекрасная библиотека. Хазбулатову полезно пройти через это, а Руцкого не вразумишь, узкий ограниченный мужичок.
…Праздничный салют застал их почти у самого дома. Остановившись, они стали смотреть на пышные огни в темнеющем небе.

Валентина решила наладить постоянный набор сотрудников.
Сама она уже никому не звонила, дела пошли хорошо, из чего следовал простой вывод, что руководитель обязан знать все тонкости своего дела, но заниматься исключительно общими задачами, которые кроме него не решит никто. Сюда входили и необходимость следить за бизнес-обстановкой вокруг рекламы, и освоение новых направлений, к примеру, сбор рекламы в цветные журналы, но, пожалуй, главнейшим было внимание к внутренней среде агентства, к сотрудникам, их взаимоотношениям, а также к способам поощрения и наказания.
Другие задачи подойдут.
Собранные в пучок, они получили порядковые номера по значимости, всего не больше десяти, и постоянно находились в поле ее внимания. И такая вполне рутинная работа принесла богатые плоды, прибыль заструилась на-удивление бойко.
"Дело" расцветало, как у того мудреца.
Свободная от черновых обзвонов, она посещала редакции газет и журналов, АРА (ассоциацию рекламных агентств), знакомилась, выведывала чужие рекламные идеи и секреты, много читала и готовилась к собственным лекциям в конференц-зале в сопровождении лучших рекламных продуктов в виде слоганов, плакатов, роликов. В серых глазах ее появились проницательность и оценка каждого, стоящего перед нею на расстоянии вытянутой руки, свойственные представителям крупного бизнеса.
По ее просьбе удрученный нехватками директор НИИ сдал ей и вторую комнату, большую и светлую, напротив, в том же коридоре.
Там уже грохотали молотки.

Но вначале Валентина пригласила к себе Агнессу.
Как хозяйку дома, ее задевала вежливая независимость сотрудницы. Ей хотелось как-то приструнить, связать ее, "иметь на посылках" эту потомственную "голубую кровь".
Та вошла спокойная, с мягким излучением в глазах.
– Прикрой дверь, садись. Как твои дела? Как малыш?
– Спасибо, все хорошо.
Валентина помолчала, потом сказала проникновенно.
– Я хочу тебе помочь, Агнесса, ты знаешь, как я к тебе отношусь. Надеюсь на взаимное понимание. Тебе известно, что дела наши (тьфу-тьфу-тьфу) на подъеме. Агентство расширяется. Скоро придут новые люди, с ними нужно будет работать, вводить в курс дела. Короче, нужен менеджер. Я даю тебе семьсот долларов зарплаты. Согласна?
Агнесса ответила не сразу.
– Это предполагает ежедневное присутствие в течение полного рабочего дня? – уточнила она.
– Разумеется. Могу добавить три процента от суммы каждого договора, заключенного новичками, да плюс твои двенадцать процентов с каждой собственной сделки. Это немало, на круг до двух тысяч долларов. Соглашайся.
Это были сказочные условия, Валентина не сомневалась в успехе. Подумав, Агнесса отказалась.
– Спасибо за доверие, Валя. Очень сожалею, но вынуждена отклонить твое прекрасное предложение. Для меня это невозможно. Извини.
Она поднялась.
В глазах Валентины что-то блеснуло.
– Как знаешь, – проговорила она холодновато. – Другая бы на твоем месте остереглась с отказом. Такие предложения с неба не падают. Учти. Второго раза не бывает. Смотри, пробросаешься…
С неловкой улыбкой Агнесса пожала плечами.
– Может быть.
Осененная новой мыслью, Валентина смотрела на нее с насмешливым интересом. В глазах ее словно искрились льдистые иголочки.
– Ты никогда не будешь богатой, Агнесса, – проговорила она с удовольствием и обворожительно улыбнулась.
Агнесса встревоженно взглянула на нее и вышла.
"Ускользнула, дворяночка…", – усмехнулась Валентина.

В этот день Агнесса осталась дома.
Данюшка просыпался рано, подобно всем детям не желая терять ни минуты утренней радости, и в ночной пижамке перелезал из своей кроватки к матери. Это были счастливые минуты для обоих. Так было и в этот вторник. Потом, после завтрака, они погуляли, зашли в магазин за продуктами, потом поднялись на этаж выше, к Анастасии Романовне и к матери Агнессы, Лидии Владимировне. Отца не было, он уехал в командировку. Здесь Данюшку накормили и уложили в постел.
Агнесса получила три часа чистого времени для ее шитья.
Когда-то в доме успели произвести капитальный ремонт-перестройку, после которых вместо просторных залов получились небольшие квартирки из одной-двух комнат с кухней.
"Успели" – потому что впоследствии ни о каких ремонтах уже не помышляли.В самой маленькой комнатке у Агнессы поместилась лишь швейная машина, многострочный солидный "Зингер", и платяной шкаф.
Зато был балкон.
Он выходил во двор к рослому тополю, с листвой которого можно было поздороваться, протянув руку. Сейчас, в дни осени, тополь светился чистым желтым цветом, отчего в комнате мерцал золотистый свет; за это ему прощался пышный летний снегопад, устилавший балкон толстой пуховой периной.
Не теряя времени, Агнесса села к машине.
Притачала красные лямки к сарафану, настрочила яркие полоски на подол, потом красным и синим шелком вышила цветы у выреза и проймы, и посадила в сердцевинку мелкие неровные жемчужинки. Обрывок подобного одеяния висел на стене, пришпиленный портновскими булавками прямо к обоям: эту ветхую, но подлинную справу она привезла из поездки по срединной Руси.
На этом свободное время кончилось.
К вечеру они вновь погуляли, и после этого, несмотря на дневной сон, ребенка сморила усталость. Он стал капризничать, не выпуская из рук маленького автобуса, подаренного сегодня бабушкой, в покрасневших глазах появились слезы. Агнесса отнесла сопротивляющегося малыша сначала в ванную комнату, потом в постель.
Уложила, укрыла, села рядышком.
– Баю-бай! Спи, глазок, спи, другой.
Мальчик успокоился.
– Мама, – сказал он. – Хочешь, я расскажу тебе сказку?
– Хочу. Сам сочинил?
– Сам. Однажды Утенок и Гусенок забрались в магазин, когда там никого не было. Побросали на пол все пакеты, разбили банки и убежали.
– Ой, как плохо сделали, – удивилась Агнесса
– Зато интересно. Теперь твоя очередь.
Агнесса задумалась.
– Хочешь про спящую царевну?
– Нет.
– А про лягушку-путешественницу?
– Расскажи про автобус.
– Нет такой сказки!
– А ты придумай!
Агнесса вздохнула, подумала и улыбнулась.
– Слушай. Жил-был на свете Маленький автобус. Вот поехал он по мосту, а мост крах! и провалился. Упал Маленький автобус в реку. А в реке жили крокодилы. Подобрался крокодил и цап его за бок! Зуб у него крах! и сломался. – Ой-ой, – закричал крокодил. – Я думал, он простой, а он железный. Не трогайте его, крокодилы!.. А Маленький автобус – тах-тах-тах – выбрался на берег и покатил домой.
Агнесса поцеловала засыпающего сына и отошла от кроватки.

На вечер у нее было намечено нечто очень важное.
Именно сегодня оно должно было получиться, сейчас, в тишине квартиры. Она протерла пол влажной тряпкой, расстелила коврик и села.
Мягко светилась на тумбочке прикрытая абажуром лампа. Поблескивала в полумраке деревянная резьба книжного шкафа, бережно сохраненного с прошлого века.
Многоуважаемый шкаф!
Это был он.
За его стеклами стояли старинные книги с дарственными надписями и пометами на пожелтевших страницах, книги друзей, дальних родственников, цвет русской мысли. Иногда в них встречались засушенные цветы и травы. Конечно, были и современные, и детские книжки.
Напротив шкафа отсвечивало старинное зеркало "на семь свечей".
Это означало, что при поднесении зажженой свечи в нем отражалось семь языков пламени. Оно было светлым, нисколько не помутневшим, лишь по уголкам, у скосов, разбежались черные паутинки. Сколько прекрасных лиц отразило оно на своем веку! Зеркало имело столик на четырех ножках в виде звериных лапок, покрытых когда-то позолотой.
Два пейзажа и автопортрет юной Агнессы украшали стены.
Тут же висел на плечиках новый, с иголочки, сарафан с жемчужинами внутри цветочков, которые она вышивала сегодня днем. Агнесса всегда вешала перед собой готовые вещи, чтобы полюбоваться на них и остыть, разлюбить, чтобы и сама работа остыла и не тянулась к ней.

Темой вечера была Валентина.
С некоторых пор Агнессу беспокоила явственная уязвимость ее перед властной хозяйкой "Каскада". Словно бы происходило вторжение в пространства души Агнессы, и она будто отступала все дальше и дальше. Стали задевать и оставлять болезненный след колкие замечания директрисы; а раскрытая дверь кабинета, из которой Валентина наблюдала сотрудников, действовала, словно поток уничтожающей власти.
С этой несвободой она и решила разобраться сегодня вечером.
Кто страдает, тот неправ.
Другая сторона пусть разбирается сама, если готова.

Когда-то давно, на первых курсах училища, ее познакомили с людьми, которые занимались йогой.
Это были удивительные занятия.
Кроме общеизвестных асан вроде наклона "поцелуй колено" и стойки на голове, исполнялись и другие, которые Учитель считывал, вызывая видимые только ему одному картинки; он и видел, и слышал в пространствах. В тех асанах участвовали сознание, дыхание, работа с болью в мышцах и связках, неизбежной в сложных позах. К последней фазе боль уходила, а исполнитель словно делался невесомым внутри себя.
Конечно, это была подготовка к работе "в духе".
Главное же место занимали беседы.
Учитель, доктор психологических наук, был мужчиной средних лет, с крупной головой, темными, словно пульсирующими, глазами, в которых часто светилось «горнее» нездешнее выражение. Он обладал способностью летать во времени, оказываясь то в будущем, то в прошлом, и видеть события сразу на множестве уровней. То, чем делился он по возвращении, поражало вселенской связью простого и сложного, непостижимого.
До сих пор Агнесса не только не смогла опровергнуть, но открывала глубже и глубже смысл услышанного ею в то время.
Но с самими людьми стали происходить перемены.
На удивление!
Кто-то отчаянно возненавидел Учителя всеми силами души и прекратил посещения, другие грозили ему расправой и слали возмущенные кляузы московским властям, третьи…
Это было что-то!
Эти люди пали ниц перед необъятностью этого человека. Неожиданно для него самого в них словно сработало пещерное обожествление "Неизвестной Силы". Страх объял души. Советам его стали следовать с суеверным трепетом, Его советам! Лица многозначительно вытянулись, погас смех, исчезла здоровая веселость и вкус к независимому размышлению.
И лишь один-два человека, пользуясь присутствием высочайше-развитого существа, встали на нелегкий путь самоусовершенствования.

Не сразу спохватилась и сама Агнесса.
Но едва ощутила тенёта зависимости и самоуничижения, принялась вытаскивать себя из них тем же способом, каким работала на занятиях.
Так поступила и сейчас.
– Валентина, – произнесла мысленно, сидя на коврике в восточной позе. – Валентина, Валентина.
"Проблема" пришла сразу, она созрела и просилась на волю. Сильное движение началось в душе, захватило все существо, расширяясь, словно виток урагана. Незримые тиски стиснули тело, душа оказалась в каменной тьме, будто перед несокрушимой скалой.
– Валентина, Валентина… – продолжала Агнесса.
Сквозь напряжение остро проглянуло и стало расти ощущение сущности Валентины, одной, все вобравшей черты, ранящей, словно рваная жесть.
– Валентина, Валентина…– смотрела Агнесса.
Вот забилась-загорелась острейшая точка. Все нападение, и присутствие Валентины, и жертвенное отступление Агнессы, словно две половинки, слились в единый вихрь, мучительный, жгучий и блаженный. Разве не так разрешаются противостояния, разве не это происходит в глубинах жизни?
– Валентина, Валентина… – в этот время дыхание мешало "работе", следовало одолевать на полувздохе.
Оно длилось, длилось.
Наконец, к светлеющим окнам, "первым петухам" все прояснилось. Умаляясь до точки, Валентина, пустая, словно рисованный человечек, стала удаляться, уменьшаться, пока не пропала из виду. А собственная сущность Агнессы, глубинные основы независимости таинственно и цельно сомкнулись вновь.
«Спасибо всем, кто научил меня работать».

Викентий Матвеевич вышел из квартиры и внимательно запер за собой дверь.
Сегодня он покидал дом во второй раз.
Он уже пробежал поутру свои пять километров вокруг прудов, размялся на снарядах школьного стадиона в двух шагах от их сквера, вернулся, приготовил завтрак девочкам и Валентине, всех проводил и теперь отправился за покупками.
В просторный холл на их этаже выходили три двери, одна из которых была опечатана. Там еще недавно проживала одинокая старушка, за которой ухаживали девочки, но летом она умерла. По словам Валентины, эту квартиру Розалия, ее подруга и председатель кооператива, могла бы устроить для них по окончании полугодового срока.
"Хорошо бы, – думал Викентий Матвеевич, – хорошо бы так получилось. Не дай бог оказаться на старости лет в моем положении. Конечно, я ни в чем не нуждаюсь и нужен семье, но девочки растут, а квартира так невелика".
Внизу на крыльце ему повстречалась другая соседка по этажу, Анна Стахиевна, моложавая женщина-врач. Она переехала всего года три назад, уже после смерти его жены. Сын ее жил отдельно, а она работала в больнице. Милая приятная женщина, к тому же доктор, это всегда удобно.
У нее тоже случилась беда, умерла ее болонка, но сын купил ей точно такую же, белую, звонкую, словно ту же самую.
Соседи поздоровались.
– Хорошо погуляли? – спросил он.
– Не спрашивайте, Викентий Матвеевич! Эти большие собаки прохода нам не дают, все норовят обидеть маленьких. Ходим, прячемся, будто краденые. Скажите на милость, зачем держать в квартирах таких волкодавов, а?
– Для охраны, – засмеялся он. – На улице небезопасно стало. Шалят, – и довольный старинным словом, он придержал для нее дверь и тихонько отпустил, чтобы дверь закрылась сама. Железную дверь с кодовым замком им поставили всего несколько недель назад.

После беседы с симпатичной женщиной Викентий Матвеевич зашагал легко и бодро.
Он сам следил за своим здоровьем.
Смерть жены, потом сына лишь на время качнули его душевную крепость. Он не видел Бориса, распростертого на земле с простреленной головой, не слышал выстрелов и крика. Вызванный телеграммой с дачи, он взял на себя все хлопоты, и уже не слагал их, оберегая Валентину, главную "пяту" дома. С девочками надо было работать не меньше, чем с целой спортивной школой.
Все остальное время он отдавал политике.
Что скажет Ельцин? "Да" или "Нет" третьему сроку?
Семен Семенович считает, что это неизбежно, если Россия объединится с Белоруссией и будет вроде как новая страна.
Невероятно.
А Черномырдин? В чем секрет его мощи? Боится ли он вотума недоверия Думы? И правда ли, что голос депутата стоит от восьми до десяти тысяч долларов?
Как противно! Не забыть обсудить эту гадость с Семеном Семеновичем.
Тут его мысли перескочили на другое. Успехи снохи удивляли его. Как она поднялась, как расцвела!
– Ты – "новая русская", Валя? – спрашивал он с уважением.
– "Новейшая", – улыбалась она. – Чувствуете разницу?
– Нет.
– Мы всего добиваемся сами, никому не должны и ни от кого не зависим.
– Преклоняюсь, – смеялся он.
Они ладили друг с другом.
И когда у нее кто-то появился, он запретил себе об этом думать. Главное сейчас – дети и собственное здоровье, потому что в неразберихе, которая накрыла страну, надеяться должно только на себя.
Да, на себя одного.

С заплечной сумкой он прошелся по скверу, любуясь золотой осенью и прудами, синевшими за пустырем.
Место это для жительства он выбирал сам лет тридцать тому назад, когда закладывались кооперативные дома в разных районах. Здесь была окраина, глинистые карьеры, но в планах благоустройства уже стояли эти пруды, и он поверил, купил квартиру, поселился с молодой женой и маленьким сыном.
Ах, время, время, куда ж ты несешься? Надо было иметь и дочку, и еще дочку, тогда бы не оказался без угла на старости лет…
Он спустился с пригорка, перешел шоссе, отделяющее сквер от мелкого, но удобного рынка, и стал подниматься к входу, когда рядом с ним незаметно возникли три молодых человека.
– Закурить не найдется?
И не успел он ответить, как страшный удар в лицо свалил его с ног. Он упал, но молодые руки подняли его и проворно, быстро-быстро, стали обшаривать карманы снаружи и внутри одежды.
– Прости, отец, иначе не можем. Опохмел нужен. Иди домой, не поминай лихом.
Ему нахлобучили кепку и отряхнули.
Со стороны казалось, что ребята помогли встать седому оступившемуся человеку. Прохожие шли мимо, мир полнился светлыми чудесами осеннего дня.
А он, потрясенный, онемевший от боли, с кровью во рту, не знал, что он и где. Наконец, добрался до дома, позвонил в соседнюю квартиру и свалился в постель. В сознании беспрерывно мелькали глаза, кулаки, яркая вспышка света.

Телефонный звонок раздался, когда Валентина проводила занятия с очередными новобранцами.
Пятнадцать человек сидели в креслах конференц-зала, глядя на оживленную модную женщину, обещавшую им новую жизнь. Ни тени сомнения не было в ее словах, лишь кипучий настрой на успех, на стремительную деловую жизнь, а вокруг царили безработица и разруха.        – Неужели? – думали и эти люди тоже, – неужели возможно жить так, как она обещает?
А Валентина ничего особенного и не обещала, просто она сама была преисполнена уверенности, и это лучше всех уговоров действовало на слушателей.
– Валентина Сергеевна, вас к телефону, – заглянула Шурочка, с улыбкой оглядела сидящих и подмигнула всем сразу.
– Извините, господа, – Валентина поспешила в кабинет.
– Алло, – деловито сказала в трубку. Вдруг лицо ее помертвело. – Викентий Матвеевич… какой ужас! Срочно еду. Екатерина Дмитриевна! Закончите занятия.
В машине ее трясло. Не месть ли это тех людей? Они же все про нее знают! Дочери, дочери… Страх сводил кожу на голове, волнами ходил по спине.
Свёкор лежал в постели с влажной салфеткой на лбу. Возле него сидела Анна Стахиевна. У Викентия Матвеевича был сильный жар, по лицу расплылся багровый синяк, левый глаз был закрыт. Из его путаных слов Валентина поняла, что это было "обычное" уличное ограбление, пьяный разбой, навряд ли связанный с ее делами.
"Те" не грабят.
У нее отлегло от сердца.

Успех в рекламе никак не давался Шурочке.
Клиентов настораживал ее простоватый подмосковный разговор, отсутствие высшего образование, которое считалось разумеющейся необходимостью. Ей даже сказали об этом прямым текстом, нахалы! Они вообще не считают за людей тех, кто без диплома, а рекламный агент для них – простой слуга…
К той железной двери Шурочка подошла случайно, просто шла мимо по своим делам. Над дверью и вывески-то никакой не было, но люди входили и выходили.
Денег у нее не было, иных способов заработать тоже.
"Была не была!"
И нажала на кнопку в переговорном устройстве.
– Кто вы? – спросил мужской голос.
– Газета "Городская новь", – с важностью ответила она.
– Минутку.
Ей открыл молодой, поразительно худой мужчина в сером свитере, очень просторном при его сложении. Лицо его было вытянутым и серым, глазные впадины глубоки, словно вдавленные. При виде его, Шурочка замерла на пороге.
– Входите, входите, – улыбнулся он.
Она решилась.
– Идите за мной, – сказал он и стал спускаться по крутой лестнице вниз, в подвал.
Они проследовали коридором с поворотами направо, налево. У стен теснились коробки, валялись обрывки бумаги, бечевки. У двери, к которой они, наконец, подошли, жались друг к другу, сидя на ящиках, три накрашенные девицы.
У Шурочки захолонуло сердце.
– Сюда, – перед нею распахнули дверь.
В большой комнате, куда она вступила, находились несколько человек.
При ярком подвесном освещении здесь было сумрачно от табачного дыма, который стелился в воздухе сизыми слоями, будто после взрыва. Само помещение было необычным, половина пола была приподнята наподобие сцены, и на ней за столом сидел молодой парень-кавказец. Голова, скулы, подбородок его были выбриты и синели наподобие копирки.
"Синий череп", – подумалось Шурочке.
Все остальные толпились внизу, тоже молодые, бритые, русские. Ощутимое холуйство, подобострастие, уголовная размазка плотно висели в воздухе вроде того же табачного дыма. Никогда не приходилось Шурочке ощущать это всей кожей, всеми мурашками на спине!
Ее провожатый был, однако, ровня "Синему черепу", он вскочил на возвышение и стал прохаживаться у того за спиной, держа руки в карманах. Грубый свитер болтался на нем, как на вешалке.
"Огородное пугало", обозвала его Шурочка.
Кавказец вопросительно посмотрел на нее.
– "Городская новь", газета, – она протянула визитную карточку.
Тот перевел взгляд на Худого. Тот усмехнулся.
– Предлагают объявления в газету.
– Ну?
– Товар и телефон. Большего не надо.
– Сколько?
– Если по одной строчке в течение полугода, то всего штука баксов.
– Зачем?
– Золотое дно.
– Золотая пуля.
– Брось ты…
"Синий череп" повертел в пальцах ее визитку, испытывающе взглянул на Шурочку.
У нее ослабели колени. "Мамочки родные… Господи помилуй!.. Скорее бы наверх, на волю…"
– Головой отвечаешь, – сказал он.
Они вручили деньги без договора и расписки, с текстом на клочке бумаги. "Худой" проводил ее мимо трех девиц, по-прежнему жавшихся друг к другу на ящиках, по коридору, вверх по лестнице к выходу. Выбравшись на белый свет, Шурочка опрометью кинулась прочь.

В агентстве она опрятно заполнила бланк, приложила записку, деньги и спустилась в бухгалтерию. Прикинув на калькуляторе, Люся сочувственно покачала головой.
– Ты ошиблась на четырнадцать долларов. Позвони, пусть доплатят.
Шурочка в испуге потрясла кудряшками.
– Ни за что. Я боюсь. Они ведь даже расписки не взяли.
– Тогда внеси от себя, из вознаграждения.
Шурочка помолчала. Четырнадцать долларов умножить на шесть тысяч рублей… ой-ой!
– Нет уж, лучше позвонить.
"Не звони, не звони!"– кричало предчувствие. Но четырнадцать долларов, это по курсу восемьдесят четыре тысячи рублей, такие деньги на дороге не валяются. За восемьдесят четыре тысячи сколько нужно горбатиться на грядках, стоять на рынке…
Она позвонила, сама не своя.
– Никаких доплат, – последовал жесткий ответ. – Так не делается. Ты посчитала, мы оплатили. Все. И чтобы наши материалы выходили в срок. Ясно?
Шурочка посидела молча, переживая эти слова и потерю денег, потом обо всем рассказала в комнате. Здесь каждый делился своими случаями для общего опыта.
– Да, – посочувствовала Екатерина Дмитриевна. – Ничего не поделаешь, проще внести эти деньги, чем связываться с "братвой". У них свои законы. Они так жестко-честны между собой, что за малейший обман убить могут. А как иначе? Там нет печатей, нет расписок.
Екатерине Дмитриевне нравилось внимание.
– Между прочим, так было между русскими купцами до революции. Били по рукам и все, сделка считалась заключенной, – продолжала она. – На многие тысячи рублей, а тогдашний рубль нечета нынешнему. Нарушил слово – тебя ославят на весь мир в книге несостоятельных должников с указанием причины, мол, злостный умысел или по уважительному, болезнь, мол. А как иначе? Доверие обманывать нельзя, на доверии жизнь держится.
Виктор выслушал молча, но подумал примерно то же. И еще он подумал о больших деньгах, о больших делах, которые проворачиваются в таких подвалах.
О больших, огромных деньгах думалось ему до самого вечера.

Два-три дня спустя Шурочку пригласили в мебельный салон.
– Вы меня убедили, – сказал в ответ на ее звонок молодой директор, – нам нужна реклама в такой газете. Приходите. Спросите Джони.
– Джони?
– Почему бы и нет? – и хорошим голосом объяснил, как доехать.
Шурочка взволновалась. Умные деловые люди будут слушать ее, смотреть на нее, при них придется считать сумму, скидку, наценку, заполнить бланк с печатью… ой!
– Хочешь, поедем вместе? – предложил Юра.
Он уже уступил ей место у окна и пересел в угол, чтобы видеть ее рыжие кудри-пружинки, нежную белую шейку, думать бог знает о чем, шаркая под столом ногами…

Но Шурочка уже сделал выбор. И выбрала не его. Виктора. Она сама прыгнула в его объятия. Уселась как-то раз прямо на его стол и смело растрепала его темные волосы.
– Голову мыл, Витек? Блестят, как шелковые.
Виктор не спеша выпрямился, тряхнул головой, развернул плечи.
– Я весь мылся, – протяжно ответил он и перехватил ее запястье. – Х0р0ша б0ярыня! – сказал на "0" и щекотнул пальцем розовую ладошку.
Она отдернула руку
– Ты на сцене первым… этим… героем… был, небось?
– Я везде первым героем, – и близко-близко заглянул в ее зеленые кошачьи глаза.
Вот и все.
Шурочка стала бывать в его квартире.
Вместе с нею воцарилась чистота, домашние соленья-маринады и несколько комнатных цветов в горшках. Такие же цветы появились и в агентстве. Дня через три Шурочка справила свой день рожденья. Она старалась во всю, чтобы Виктор твердо усвоил, что грех упускать такую хозяйку. Мясо с черносливом и морковкой, расстегаи с рыбой, зеленые, необыкновенной вкусноты салаты – все было щедрой рукой выставлено на угощение.
На Шурочку посмотрели другими глазами.
– Как ты готовишь такое мясо? А что добавляешь в тесто? Уксус в салате яблочный или винный? – наперебой выспрашивали женщины.
Виктор ел за двоих и похваливал.
Их сближение порадовало Валентину. Во всем мире служебные романы почитаются добрым знаком. В присутствии любовников повышается общее настроение, кипит и спорится работа, и словно в праздник, расцвечиваются улыбками самые хмурые лица и самые рутинные занятия. А где душевное здоровье, там и ценные идеи.
А где ценные идеи, там и успех!
И лишь бедному Юре достались сплошные терзания семнадцатилетней юношеской ревности.
– Хочешь, поеду с тобой? – повторил он.
Но Шурочка отмахнулась.
– Я сама. Подумаешь! Джони какой-то…

В переулок она приехала за полчаса до назначенного срока.
Было пасмурно, накрапывал дождь. Подновленные купеческо-замоскворецкие дома были заняты офисами и посольствами. Вдоль тротуаров стояли дорогие машины. У одной из них все время срабатывала сигнализация, оглашая воздух громкими воплями.
"Московские соловьи", – назвал их неизвестный шутник.
Мебельный салон "Фортуна" расположился на первом этаже хорошенького особняка. Как и все его соседи, он был свежевыкрашен в разные цвета с большим искусством, отчего вензеля и виньетки на фасаде, ступенчатые фризы под крышей и цокольные выступы у подножья верно служили его украшению, так же, как и скругленный внешний угол, обращенный к проулку. В дверях за порогом начинался салон, и там, у самого входа играли в карты на журнальном столике с перламутровым рисунком два охранника.
Они молча посторонились.
Шурочка вошла и оглянулась по сторонам.
Красота-а…
Таких вещей она еще не видывала. Полированный орех, карельская береза, итальянское желтое дутое стекло в створках сервантов, все узорно, гнуто, зеркально.
– Жить хочется среди такой мебели! – подумала она. – Надо сказать этому Джони, пусть порадуется.
Джони вышел к ней прямо в коридорчик, щуплый молодой блондин в темно-синем, в полоску, дорогом костюме. Не приглашая ее в кабинет, стоя в трех шагах, он посмотрел на нее долгим странным взглядом.
– А вы уже третья у нас, – объявил ровно, без выражения, – каждую неделю приходят от вас. Все разные.
Шурочка опешила. Ничего себе! Она умела постоять за себя и приготовилась к отпору.
– Зачем же вы приглашаете, если не хотите давать рекламу? – вскипела, готовясь к бою.
Он пожал плечами. Глаза его смотрели плоско и безжизненно.
– Какое мое дело! Договаривайтесь между собой сами. И газета ваша плохая, хуже нее не встречал.
Шурочка метнула в него зеленый презрительный взгляд, но Джони стоял расслабленно, словно отсутствовал.
– Дурак! – крикнула она.
Круто повернулась, вихрем пронеслась мимо резных шкафов и выбежала на улицу.

В агентстве снова рассказала обо всем, спросила, кто уже побывал в этом салоне? Никто. Пылая гневом, взяла лист бумаги, написала крупно "Джони-дурак! В "Фортуну" не звонить!"
И приколола на стенку.
Агнесса подняла голову.
– Судя по всему, Александра, это не простая фирма.
– А какая?
– Подсадная, – ответил Юра.
Шурочка повернулась к нему.
– Как это?
Агнесса опустила глаза и легонько отмахнулась пальцами.

Алекс плавно затормозил черный джип. Пробка. Впереди метров на сорок виднелись крыши машин, сзади быстро набиралось столько же. Пробки-пробочки, бессмыслица прогресса, для них теперь необходимо оставлять запас времени.
Он набрал номер на мобильном телефоне.
– Грач? Я, Алекс. Стою в пробке у Никитских ворот. Слушай, что за бред с этим Джони? Совсем спятил? В "Каскаде" он за дурака на стенке висит.
– Он на травку не крепок, Андреич.
– Разберись и доложи. Так. А как Второй?
В трубке помолчали.
– Гм… у него теперь собственная охрана.
– Она всегда была.
– Не такая… Тут другие дела, Андреич.
– Знаю. В фельдмаршалы метит.
– Как говорится, втемяшилось блажь, колом не выбьешь. Почему-де не доверяете, шифрами не делитесь, прибыль утаиваете… Ну, помнишь, что он выдавал в "Зубре" после третьей бутылки? Опасный мужик, Андреич. Но простой. Против своих не пойдет.
– Вы земляки, вам виднее. Остерегись. Все, поехал. Счастливо.

Вряд ли Валентина представляла себе, кем был Алекс.
Они познакомились в прошлом году, летом, на Селигере, в уединенном частном пансионате, куда Розалия отправила Валентину после всего, что произошло весной. Валентина уже не могла оставаться одна в квартире, стены, казалось, падали на нее, вновь слышала она выстрелы, крик…
Бесценна помощь друзей в трудную минуту!
И там, в лесном озерном краю, она понемногу пришла в себя.
Под бледным голубым небом стояла мудрая тишина. Пахло хвоей. Стволы высоких корабельных сосен были по-северному покрыты мхом и лишайником, даже с ветвей свисали зеленовато-серые кружева.
Валентине предоставили солнечную угловую комнату в два окна.

На веранде жили две ласточки. В гнезде, прилепленном к потолку, горласто верещали птенцы, а внизу, на подстеленном газетном листе, копились "продукты жизнедеятельности", куда их опрятно сбрасывали новорожденные голопузики. Родительские хлопоты ласточек были внятны Валентине. Покачиваясь поутру в кресле-качалке, расслабленным теплым сердцем наблюдала она их стремительные прилеты-улеты, разинутые навстречу им желтые клювы, в которые быстро-быстро рассовывался улов.
Ах, если бы ни о чем не думать!
Днем она уходила бродить по светлым озерным берегам, среди трав и цветов, в зное и запахах дикого лета, смотреть, покусывая еловые иголочки, на дальние зеленые холмы, или бездумно слушать чмокающий плеск волны, сидя в привязанной к столбику лодке, отмахиваясь от комаров ореховой веткой. Озеро сквозило мелкой рябью и словно струилось перед глазами.
Над головой белели пухлые облака, на их сизых ровных подошвах росли вверх озаренные ватные громады.
Нашлось и другое успокоение.
Молочно-зеленое поле льна. Волнующаяся под ветром ширь его напоминало море, сходства добавляли пятна светлых и темных оттенков. По окраинам поля краснели заросли вероники и конского щавеля, похожие на гречишные посевы, медово пахло земляничным листом. В травах и мхах возле шершавых, рыжих от лишайников, выветренных и прогретых солнцем валунов земляника цвела особенно густо.
Пустынно, тихо.
Валентина ложилась с краю льняного поля, смотрела то в бледное небо, то в частые рядочки высоких нежных стеблей и, словно в детстве, грезила о дальних странах, о морях-океанах. Это поле исцелило Валентину.
В этих прогулках она понемногу пришла в себя.
Не сказать, чтобы ужасное потрясение совсем поблекло в ее памяти… но общеизвестны свойства времени и пространства для любого горя.
Наконец, причесываясь как-то раз на веранде, увидела она в зеркале яркое голубое небо, солнце, блеск прохваченных лучами пышных золотистых волос и свое молодое свежее лицо с ямочками в уголках губ, спокойным взглядом серых глаз под высокими бровями…

Алекс наблюдал за нею издали.
Ему шел тридцать третий год.
Давнее школьное прозвище "Принц" еще не изменяло ему. Он был красив. В ясных глазах его держалась легкая проницательная усмешка, словно любого человека, впервые подходившего к нему, Алекс видел насквозь. Он занимал на этаже несколько комнат, охраняемых круглосуточно, иногда спускался к общему столу, изредка приглашал общество на старинную яхту.
Шуму от его людей не было, в их поведении угадывалась четкая молчаливая слаженность.
Далеко, на Красном море отдыхали трое его сыновей и жена.
Историю Валентины ему, разумеется, рассказали. Он присматривался к ней зорко и незаметно.

Он знавал Бориса Королёва.
Давным-давно, когда еще в стенах МГИМО Алекс, полный романтического служения компьютеризации, с жаром подступался с друзьями к основанию первой фирмы Internet Service Provider первого уровня, одного из будущих хребтов Интернета в России, Борис Королёв уже развернул рисковый автомобильный бизнес, укрощал недвижимость, мелькал на телеэкранах и модных тусовках. С бриллиантовым зажимом на галстуке, с гаванской толстой сигарой в пальцах и привычкой скашивать глаза, не поворачивая головы, он выглядел настоящим аристократом.
И действительно, его внимания жаждали пресса и женщины.
Алекс предпочитал кабинетную тишину.
И тогда, и сейчас, когда был Президентом совместной американо-российской Компании. Он создал собственный Аналитический центр, который следил ежедневно и еженедельно за новостями, телеконференциями, программными продуктами в мире; появление World Wide Web, Всемирной паутины, принесло новую волну населения в киберпространство его компании.
Как они работали!
Каким чистым огнем горела четверка единомышленников-"лицеистов"!       Как это вдохновляло, изматывало, лишало сна и нормальной человеческой жизни! Пришлось даже усадить перед монитором умненькую девочку, чтобы она специально выискивала в Сети анекдоты, сплетни и смешные случаи, потому что ничто так не освежает мышления, как искры юмора и дружный хохот.
Золотые времена!
В 1993 году он неожиданно стал хозяином еще целой кучи преприятий под общим названием "Параскева".
Но эта история всплывет сама в свой черед.

… Странное дело!
На Селигере, краю озер и лесов, в полубезлюдном частном пансионате Алекс ждал свою женщину.
Его женщина должна быть слегка старше него, царственно-независима, изыскана и современна… Дипломат по образованию, философствующий востоковед, он ждал свою Женщину, ровно ничего не предпринимая для этого.
"Сиди и раскрывай свои лепестки, пчелы слетятся сами"…
Сближение с Валентиной происходило медленно. На Селигере они едва перемолвились двумя-тремя словами, зато в Москве встретились тепло и непринужденно. Усмешка в глазах его растаяла, он понял, это – она.
Как и то, что эту женщину придется завоевывать каждый раз.

– О`кей! – сказал Виктор в телефонную трубку, записывая адрес фирмы. – Завтра к десяти утра я у вас. До встречи.
И, довольный собой, прошелся по "сцене".
Подергал "занавес" на окне, понюхал герани и оглядел присутствующих.
"Зал" был на месте.
Отсутствовала лишь Екатерина Дмитриевна, недавно произведенная в менеджеры. Теперь она пропадала на фирмах вместе со своими подопечными и уже заключила, счастливая старушка, несколько договоров.
Но бог с ней!
Виктору не терпелось развить на публике свои мысли, пришедшие в голову сию минуту, и услышать те, что придут при их изложении ему или другим, поскольку беседа умных людей сама по себе есть саморазвивающееся действо, способное к выходу на новые уровни образов и идей.
Молчать – вредно!
Надо иметь круг друзей, чтобы высказываться, не заботясь о предлоге.
– Вот… – начал он, – если спросить человека о его потаенной мечте, что ответит правдивый? Голубая мечта – кайф на островах. Прямо ли, косвенно, но все желания сводятся к блаженному безделью. Заработать и балдеть. Кто-нибудь против?
– А как же театр? – улыбнулась Агнесса.
Она была очень элегантна в белой блузе и черной короткой юбке; сочетались оба цвета в шелковом банте в черно-белую полоску, завязанном на груди у низкого выреза.
– Театр – это развлечение, – ответил Виктор, – это – когда надоест. Как и музыка, книги, даже любовь. В начале начал лежит богоравное бездействие зародыша, сохраняемое в глубинах памяти. К нему-то и стекает человек тысячью ручейков в течение всей своей жизни. Какие идеи?
На эти слова неожиданно возразил почти всегда молчаливый Максим Петрович. Он обернулся от компьютера и произнес с мягкой улыбкой, осветившей его некрасивое лицо.
– С Вашего позволения, простите, должен возразить, что в это суждение вкралась неточность. В глубинной памяти человека, действительно, сохраняется некая память. Однако не о бездействии. Напротив! Это ликование зарождающейся жизни, торжество воплощения духа и космического света. Именно они озаряют человека врожденной радостью и предчувствием свершений, а вовсе не память о неподвижности.
– Артисты не всегда сильны в точных знаниях, – съязвил Юра.
Виктор изогнул губы.
– Может быть. И все же, будь у нас деньги, мы бы здесь не сидели. Именно это я и хотел сказать. Есть возражения?
Агнесса привычно покачалась на откинутом стуле и негромко прочитала нечто стихотворное.

Предел всех стремлений, трудов и волнений
О, наконец-то, покой беззаботный!
Сом лупоглазый в тине болотной.

– Это чье? – спросил Виктор.
Она неопределенно улыбнулась.
В эту минуту дверь распахнулась.
Взволнованная, краснощекая Екатерина Дмитриевна с мокрым зонтом и в таком же мокром плаще, ворвалась в комнату и страстно заговорила с порога, снимая и встряхивая плащ и зонт.
– Ах, какой глупый случай произошел с нами на фирме! Подумать только! Ах, какая осечка! Ах, ах, никогда себе не прощу!
Овладев вниманием, она развесила одежду на вешалке, вымыла руки и встала поближе к директорскому кабинету.
– Ну, значит, сидим на фирме, ведем переговоры с одним клиентом, русским "французом". Их тех, что когда-то уехал, сейчас вернулся, торгует косметикой парижских Домов. Пьем чай, договариваемся о целой рекламной компании для его парфюмерии, тысяч на двадцать долларов. Неплохо для моей начинающей девочки? Среди последнего набора есть такие таланты! … Ладно, обговорили сроки, объемы. Все готово Подписываем. И вдруг…
Она взяла многозначительную паузу, укоризненно покачала головой.       Виктор чуть заметно улыбнулся.
– И вдруг я, балда, возьми да и спроси у него чисто по-матерински, как, мол, Эдинька, встретила вас Родина? Я-то хотела как лучше…
– … а получилось, как всегда, – вставил Юра известное, вмиг подхваченное, высказывание Черномырдина.
– Ну да, – не вникая, продолжала Екатерина Дмитриевна, – хотела показать новенькой девочке, как надо раскручивать клиента, а он… он как схватится за голову, чуть не слезами плачет. "Ой, плохо мне, плохо! Уеду, уеду! Зачем мне реклама, уеду, уеду!"… Вот так. Какая там рекламная компания… Насилу уговорили на несколько строчек. Вот незадача-то. Упустить такой договор! Сделку века! Своими руками… Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь.
После этого Екатерина Дмитриевна с сокрушенным видом уселась за свободный стол. Здесь, на старом месте, ей было уютнее, чем в комнате напротив, несмотря на хорошие деньги и должность малой правительницы.
Заслыша ее, из кабинета показалась Валентина.
– Всякое бывает, не печальтесь, – утешила она. – Наша Агнесса вчера одной фирме скидку дала в сорок пять процентов. Пожалела бедненьких.
– Им тоже нелегко, – спокойно посмотрела Агнесса.
Валентина величественно встала возле ее стола.
– Да не переживай ты за них, дорогая моя! Раз существуют, да в рекламу идут, значит, деньги у них есть, не пекись и не волнуйся. Ты вот одна на семью пашешь, а у них сколько народу? Наскребут как-нибудь и без твоей помощи.

Валентина разогналась было на строгое внушение, но Агнесса как-то не схватывалась, не досягалась . Вот она, здесь, а не ухватишь.
Что за странность?
– Если всех жалеть, по миру пойдешь, – заключила она, заглушая неясность. – Эмоции надо оставлять дома, в бизнесе не место дамской чувствительности.
Виктор поднял указательный палец.
– Остерегайтесь первых побуждений, они всегда благородны.
– Золотые слова, – благодарно улыбнулась Валентина. – Кто это сказал?
– Талейран.
– А кому? Наполеону?
– Как бы он посмел?! Фуше.
Шурочка смотрела на Виктора с восхищением.
– Какой ты умный, Витя!
– Аж противно, – добавил Юра.
– Что, что? – негромко переспросил Виктор.
Стало тихо.
– Что слышал…
– За такие слова…
– Морду бьют? Я и не то скажу. Ты не артист, ты попугай, у тебя за душой ничего своего нет. Ну, ударь, ударь! Получишь!
Виктор угрожающе поднялся, сделал шаг в его сторону. Женщины взвизгнули.
– Вы что, вы что! С ума сошли? Витя! Юра! Успокойтесь!
Екатерина Дмитриевна схватила юношу в охапку, вытолкала за дверь и ушла вместе с ним. Валентина стояла бледная, как полотно.
– Стыдно, Виктор! Или мало крови вокруг?
– Он сам напрашивался, я не виноват.
– Кто умнее, тот и виноват.

На следующий день пошел ранний октябрьский снег.
Хрупкая белизна покрыла тротуары, выступы домов, не опавшую листву на деревьях, совсем по-зимнему обозначила трещины на асфальте, черные не заметенные плеши и рисунки автомобильных шин. В воздухе сквозила свежесть и бодрость, необходимые для первой охоты.
Виктор подходил к невысокому особнячку шоколадного цвета. "Банкъ "Классикъ" было начертано литыми золотыми буквами, и также ясно отсвечивала золотом массивная дверная ручка. Но удлиненные окна с выпуклыми продольными обводами вдоль по фасаду, подчеркнутыми слоем снега, напоминали сейчас греческую трагическую маску, а сам трехэтажный домик, зажатый между высотными великанами, был похож на скорбного африканского пигмея.
Виктор прищурился.
"Идиоты. Я бы такому банку и копейки не доверил".
Пропуск ожидал его.
Через минуту, взлетев через ступеньки на второй этаж, он толкнул дверь в кабинет с табличкой "Связь с общественностью".

В тесноватом кабинете стояли два стола. Дальний был пуст, из-за ближнего поднялся навстречу лысоватый мужчина неопределенных лет, за тридцать или больше, в сером костюме, и протянул руку. Она была мягкая и влажная. Виктору захотелось достать платок.
– Вы пригласили меня, чтобы…– начал он известными словами.
– Да, да, – сбивчиво заговорил чиновник, – мы бы хотели дать рекламу, но я не знаю, когда именно. Все как-то не доходит… Дней через десять утвердят бюджет на следующий год, тогда мы определимся. Я сам ничего не решаю, как скажут, так и делаю.
Он словно извинялся и просил Виктора скорее разобраться, с кем тот имеет дело.
И Виктор разобрался.
Шестерка. Мелкая рыбешка среди акул банковского бизнеса. Раз и навсегда испугавшийся человек, который боится лишний раз поднять голову, чтобы не засветиться перед начальством.
"Я теряю время"– Виктор поиграл желваками.
– Вот, – продолжал тот, – сказали, сделай папки, я заказал. Разве плохо? Вот логотип, фирменный знак, все в цвете. Смотрите, как красиво. А им не нравится. И я виноват. Возьмите себе, пригодится.
Виктор перебил его.
– Вы не боитесь упустить шанс? Именно сейчас, когда банки средней руки кинулись в газетную рекламу, словно стая волков? Видели бы вы эти полосы, эти целые газетные страницы!
– В самом деле? Я не знал. С чем это связано?
– По большому счету, с правительственным кризисом, положением в стране, шаткостью валютного курса…– Виктор рубил и бросал горстями, как Цицерон.
– Но мы банк продовольственный, наши учредители работают на отечественном рынке и не подвержены…
– Все мы в одно лодке.
Тот словно покрылся серой пылью, встал и забегал по кабинету.
– Какие объемы они берут? Долларов на сто пятьдесят?
– Я же сказал, заказывают чуть не развороты, но, в среднем, не менее четверти газетной полосы за две с половиной тысячи долларов, четыре публикации подряд. Четырехкратное появление – закон для газеты, вы должны знать об этом.
Заготовка, заполненный бланк договора на такой объем уже лежал в его дипломате. На меньшее он не согласен, ему претят мелочи на двести долларов, с которыми носятся бабешки в агентстве!
Чиновник отрицательно потряс головой.
– Это невозможно! Десять тысяч! Таких денег мне не подпишут, – он придвинул к себе прайс-лист с расценками. – Мы закажем прямоугольнички величиной со спичечный коробок по двести долларов. Четыре раза, согласен.
Виктор молчал.
Он сидел с каменным лицом и держал паузу. "Не пережать бы"– отслеживал одновременно.
Серый человечек стал еще пыльнее. Не хотел бы Виктор оказаться на его месте! Но раз тот держится за свое кресло, пусть отвечает за связи с общественностью на полную катушку.
Эмоции надо оставлять дома.
– Значит, договорились, – заискивающе улыбнулся тот. – Четыре раза по 1/64-й части газетного листа. А что? Славная реклама, все видно.
– Управляющий вас не поймет, – нанес Виктор прямой удар. – Такой солидный банк и какой-то спичечный коробок…
– Полагаете? – потерялся тот, – что же делать?
И с перепугу, как храбрый заяц, соединился по телефону с секретарем. Из разговора Виктор понял, что управляющий – женщина.
Тот положил трубку.
– Пойдемте вместе, а? – бедняга стал просто жалок.
– Охотно. Она – красивая баба?
– Ух! Спросите что-нибудь полегче.

Они вышли в коридор, стали подниматься на третий этаж.
Виктор отключился, прикрыл глаза…
Через порог сановного кабинета он переступил стремительно и страстно, как Дон-Жуан и Наполеон в одном лице. Талант везде талант! Эту премьеру он играл за металл. Женщина слушала его молча, не прерывая, и словно пила отравленное вино его слов. Это была полноватая, прекрасно-ухоженная дама с умным, почти мужским лицом. Не давая опомниться, он подвинул ей заполненный договор.
Ее перо нацелилось в уголок для подписи.
– А если я хочу скидку в одиннадцать процентов? – медленно проговорила она.
– Я дал десять.
– А мне нужно одиннадцать, – она защищалась от него вздорной прихотью.
И тогда скупым движением он извлек из кармана бумажник с последней своей стодолларовой купюрой и бросил ее, заветную, словно козырного туза.
– Одиннадцатый процент! Подпись!
Она расписалась на договоре, и откинулась в кресле. Ее глаза, умело обведенные тенями, смотрели на него с неподдельным восхищением.
– Переходите к нам работать, – неожиданно предложила она. – Вы далеко пойдете. Нам такие нужны.
Он кивнул.
– Нам тоже, Но подумаю.
– Деньги получите в бухгалтерии. Наличными, в долларах. Расписки не надо.

Минут через сорок Виктор стоял перед Валентиной.
– Вы взяли банк? – всплеснула она руками.
Порывисто поднялась, поцеловала его в щеку и стерла душистым платком след от губной помады.
– Как вам это удалось? Расскажите, поделитесь.
Виктор поднял брови и любимым движением словно бы снял пенсне с переносицы.
– Не понял. Разве здесь пионерский отряд?
Она задержала на нем смеющийся взгляд и не вслух, про-себя ответила что-то.
С ощущением этого ответа спустился он вниз по темной лестнице в бухгалтерию, сдал деньги Люсе, получил свои тысячу с лишним баксов, и все это не упуская внутренней волны ее смеющегося взгляда.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=70896586?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.