Главная страница | Современная русская литература | Шаманский бубен луны

Шаманский бубен луны
Сания Шавалиева


80-е годы. Ася учится в девятом классе. Неожиданно в их квартире появляется чужая женщина и начинает у матери сватать отца. С этой минуты жизнь Аси наполняется неприятными событиями, яркими чувствами, неидеальными героями. Кажется, что у всех все хорошо, кроме нее.





Сания Шавалиева

Шаманский бубен луны





Глава 1


Во всем виновата луна

День, как всегда, начинался отвратительно. Отец будил привычной фразой, – запри за мной дверь, спать не ложись, выпей рыбьего жира. Ася босыми ногами бежала по тропинке половиков, за спиной отца ухала дверным засовом. На часах 6.20! Можно спокойно поспать минут пятнадцать. Нырнула с головой под ватное одеяло… Разбудил барабанный грохот – стучали в дверь.

Случилось то, чего всегда боялась: проспать, опоздать. Боялась огромной пирамиды подушек, которая постоянно рушилась с кровати на пол, боялась пить рыбий жир…Отец эту желтую маслянистую жидкость называл золотым запасом живота…

– Я же сказал не ложись, – упрекнул отец.

– А я и не ложилась, – соврала Ася.

– Я уже полчаса стучусь. – Не снимая валенок с резиновыми калошами, прошел на кухню, быстро вернулся, на пороге обернулся. – Не спи! Проспишь! – В ответ получил «обворожительную» улыбку.

Ася торопливо выскочила из подъезда, была уверена, что подруга ее заждалась. Каждое утро они встречались на перекрёстке и вместе шли в школу, но сейчас Веры не было. Может, проспала? Глянула на ее окна пятого этажа и вздрогнула от страха. Внутри стало больно, словно в груди разорвался шар с иголками. Остановилась, присмотрелась, все верно. На балконе курил незнакомый парень. Сидел на высоком ящике боком, ноги свесив за перила и спокойно стряхивал пепел с высоты, иногда бултыхал пятками, словно примерялся, как удобнее спрыгнуть. Затянулся, кому-то помахал сигаретой. Ася обернулась, увидела только сутулую спину удаляющегося старика. Кому этот смертник машет? Соседнему дому, кривым телевизионным антеннам, диким голубям. Легко вспыхивая огнями, вниз полетел окурок. Смертник задом крутанулся на крышке ящика, спрыгнул внутрь балкона, пропал в дверях.

Поняв, что Вера не торопится, Ася решила подняться.

Дверь открыл все-тот же незнакомец. Ася, не дожидаясь приглашения, переступила порог.

– Привет, – пропуская ее, сказал он с усмешкой.

В квартире стоял запах валерьянки, по углам была разбросана обувь, словно снимали на ходу, совершенно не заботясь о приличиях. В зале, на диване – какие-то тряпки, скомканная постель, ржавые гантели. На полу валялся фотоальбом, пара детских рисунков, на одном пейзаж – берег реки с высокими елями, на втором – семья, выстроившаяся полукругом на Земном шаре.

Ася почувствовала близкий запах табака, томатной пасты. Оглянулась.

Он стоял за спиной, настолько близко, что мог коснуться носом ее волос.

Пришлось отойти к окну и наблюдать оттуда. Большой ложкой он достал из банки щедрую горку кильки, аппетитно отправил в рот. Треугольник рыбьей черепушки, оставляя красно-масленую тропинку, скатился по подбородку на пол. Он наклонился, подцепил пальцами, съел. После второй ложки банка опустела.

Ася повернула в спальню Веры. Здесь тоже пахло табаком и томатной пастой. Не удивительно, балкон находился в этой комнате, поэтому дым сквозняком занесло внутрь, а на этажерке с книгами стояли еще две пустые жестянки с красно-синими этикетками.

Вера сидела за столом и на картон приклеивала веточки сушеной ромашки, серого мха, еще какие-то тонкие веточки и травинки – делала гербарий? Получалась неплохая имитация пейзажа. Глядя на бумагу, Ася удивилась кропотливой работе, знала, что подруга категорически не любила делать что-то своими руками. Обычно этим всегда занимался ее отец. Неожиданно на бумаге Ася заметила капли слез. – Неужели плачет?

– Вер, ты чего? – Тронула подругу за плечо, попыталась заглянуть в лицо. – В школу же опоздаем.

Верка нервно дернула плечами, это означало «отцепись».

Вот новость! Похоже, она и не собирается в школу. Что делать? Успокаивать? Идти одной? Если пробежаться, то можно успеть на первый урок.

– Вер. – И снова уловила за спиной резкий запах табака, томатной пасты. Обернулась. Заметила полную банку, довольную красную улыбку. – Ты кто такой, пожиратель кильки?

– Дрыщ.

Ася вздрогнула. Кто дрыщ? Она дрыщ?! Это он смеется над ней? В шестом классе ее однажды так обозвали. Самое обидное, что припечатал мальчик, который ей нравился. Мальчика звали Супня, после шестого класса он с родителями переехал в Берлин. Он уехал, а обида осталась.

– Всем дрыщам дрыщ! – добавил пожиратель кильки, словно припечатал сургучом.

Ася сжала губы: от таких заявочек захотелось дать ему в лоб. Да так, чтобы от сотрясения в его мозгах устаканилось вежливое и приличное. Он, наверное, думает, что от такой проникновенной грубости между ними создастся особая подростково-молодежная атмосфера. – Выкуси. Не люблю наглых, не люблю кильку, томатный соус, не люблю дрыщей! – Одарила его надменным взглядом. То же небось Вере сказал какую-нибудь гадость, вот она и плачет.

– Вер, – вновь затрясла подругу за плечо. – Вер, я пойду.

Вера вновь дернула плечами. Ну и фиг с тобой, подумала Ася. У каждого свой закидон.

– Есть хочешь? – спросил Дрыщ, показывая на пустую банку. – Там на кухне еще есть.

– Чего ты привязался?! – огрызнулась Ася.

– Да ладно, не кипишуй. – В его глазах было столько ласки и миролюбия, что Асе стало стыдно за свою несдержанность.

Вера догнала Асю на первом этаже.

– Я с тобой, – сказала она, пряча красные глаза.

– Что случилось? – Ася открыла дверь на улицу.

– У нас отец пропал.

– Как пропал? – остолбенела Ася и тут же получила закрывающейся дверью по лбу, показалось, что черепок с хрустом раскололся. – Черт! – схватилась она за голову.

Раньше бы Вера от души расхохоталась: охала, извинялась, стонала от удовольствия. Она всегда поражала Асю своей беспечной прямотой. А сегодня Вера вздрогнула, смутилась, будто испытала неловкость за дверь.

– Не больно? Осторожно! Дай посмотрю.

Ася, не ожидая такого внимания, отмахнулась.

– Ай! Сама виновата. – Хотя в чем она виновата? В том, что двери вдруг придумалось уравнять их боль. – Что с отцом?

– Вчера в шахте был обвал. Как раз в смену отца.

– Живой?

– Мы не знаем. Мачеха поехала на шахту. Вдруг что узнает. Это я виновата, – зашкворчала носом Вера.

– Ты что ли устроила обвал?

Вера отмахнулась.

– Папка не хотел идти на работу. Чувствовал что-то…– Я должна была его остановить, ведь сегодня третий день полнолуния!

Последнее время Вера бзиканулась на полнолуниях. Даже теорию вывела. Принцип был прост: если в это полнолуние не произошло беды – она обязательно приумножится к следующему. Эта была какая-то мистическая арифметика, которая чаще забывалась, но иногда, по странному стечению обстоятельств, срабатывала. Что-то вроде «Если я не надену сапоги, то обязательно будет дождь, если я не выучу уроки, то обязательно спросят» – иногда было вообще не понять, чего Вера боится больше, того, что ее спросят, или того, что она не выполнила домашку. С полнолунием Верин глубинный страх оказывался на вершине ее виновности, он становился священным. И тогда наступала беда всем. Вера плакала, читала сонники, обходила крышки колодцев, вела исключительно праведную жизнь. В эти дни Вера слышала, будто бы в дальних углах квартиры скрипели двери, попуская странных призраков. Возникало ощущение, что в этот момент она сходила с ума: зрачки расширялись, прожигали насквозь. На это было жутко смотреть.

Сегодня как назло снова совпало. Если бы не полнолуние, Вера бы оказалась спокойнее. Села бы в автобус до Нагорной, через полчаса доехала до конечной остановки, оттуда пять минут до управления шахты. Там на дверях наверняка уже висел список пострадавших. Красным карандашом очерчены имена, чьи судьбы пока неизвестны.

– Папочка! Лежит там под землей, – рисовала Вера тяжкую картинку отцовских страданий.

– Поехали на шахту, – предложила Ася.

– Мамка уже поехала, да и Дрыщ уже там был. В списках отца нет.

– Этот Дрыщ кто?

– Мой старший брат.

– Ты не говорила.

Вера пожала плечами, словно не произошло ничего особенного. В ее фотоальбоме мало фотографий: Вера в садике с трубкой телефона, Вера на фоне новогодней елки, подчеркнуто держит пальчиками юбку снежинки, Вера в белом фартуке, с белым бантом, с хвостатым букетом гладиолусов. Иногда попадались фотографии отца, мачехи. Остальных людей на фотографиях Ася не знала. То как Вера быстро переворачивала страницы, судя по всему она сама ничего о них не ведала или не хотела рассказывать.

– Ты выучила стихотворение Пушкина? – Вера неожиданно поменяла тему разговора, будто испугалась других вопросов о семье. Не надо вопросов. В ответ она начнет врать, придумывать или использовать романных персонажей, естественно проживших исключительно нелегкую жизнь. Обычно по дороге в школу Ася рассказывала про разных героев: Павла Корчагина, Анну Каренину, Катерину из «Грозы» или про других смельчаков, которые жили вопреки, на которых неизменно обрушивалась несправедливость. – «Он честно трудился, но его окружала клевета, лицемерие, вранье», – пафосно рассуждала Ася и искренне в это верила.

Вера была идеальным слушателем, но при этом все упорно низвергала. К литературе подходила логически, как к учебному предмету, школьной дисциплине, который надо выучить и сдать на оценку. Ее не интересовали глобальные задачи воспитания, внутреннего развития. Она запоминала перипетии в жизни героев и недопонимала их поступки. – Вот и зачем работать честно? Бла-бла-бла… во блага! Чтобы о тебе потом писали книги? Тебе не все равно, что будет после тебя? – Ася не знала ответа на Верины вопросы. Не знала, что будет после нее? Но одно знала точно, что после нее ее точно не будет. По сути Вера права, нехорошестей хоть отбавляй, и все равно, где-то внутри Аси жил фантом, который сопротивлялся Вериному эгоизму.

Дальше шли молча. Иногда Вера начинала что-то говорить, лепетать, впрочем, тут же замолкала. После третьего урока она пропала. Как назло, на перемене в класс зашла классный руководитель Вера Мамонтовна и поименно всех проверила. Когда Вера не ответила, классная обернулась к Асе.

– Мурзина, где Сковородкина?

– Не знаю, – стала вытягиваться Ася из школьной парты. Казалось, что за лето парты обмелели, словно усохли от неправильной стирки. Подростковые коленки упирались в столешницу, зад не умещался на скамейке. От неловких движений парта елозила по полу, гремела о соседние. Все понимающе смеялись.

– Сиди, сиди, – разрешила Вера Мамонтовна. – У меня объявление. Если кто-то хочет ехать на экскурсию в Пермь…– 9 «Б» взревел от восторга. Учительница дождалась, когда схлынет шум, добавила. – Едем в осенние каникулы. – И вновь нормальная реакция бэшников, которые готовы уйти пешком хоть на край света, лишь бы подальше от учителей и родителей.

Требуя тишины, учительница подняла руку.

– Едем на поезде, в Перми – три дня, две ночи. Экскурсия стоит пятнадцать рублей…

– У-у-у…– недовольно загудел класс, словно поезд уже отправился в путь.

Мать денег не даст, уверена Ася, это треть ее зарплаты. При таких условиях половина класса не поедет. Ася оглянулась на грустные и задумчивые лица одноклассников. Мысль «не дадут» читалась во многих глазах. Конечно, эти угрюмые решения не точные, но витали над всеми, кроме Веры. Она всегда откликалась первой. Покусывая кончик своей тонкой косы, ждала, когда учительница «галочкой» отметит ее фамилию. – Сковородкина едет, – громогласно сообщала учительница и прятала денежку в вязаный кошелек, а сам кошелек в недрах своей груди – надежнее сберкассы. С неизменным запахом пота оттуда же доставалась сдача.

Все стали задавать вопросы по поводу экскурсии, Аси смотрела в окно, на школьный двор.

Четырехэтажная школа №20 стояла на окраине города, у подножия горы. С правого боку располагалась спортплощадка с беговой дорожкой по периметру, само поле по диагонали делила тропа, которая вела к Татарскому поселку. Рядом – чудом уцелевший после набега местных жителей на пришкольный сад забор. Внутри сада громоздилась пустынная теплица – ржавые скелеты металла с зубастыми осколками стекол, в разбитых горшках памятниками торчали усопшие растения. Среди кустов смородины и виктории грустили одинокие астры и георгины, они тоскливо смотрели в небо, будто понимали, что жить им осталось недолго. По саду сновали ученики, скребли газоны тяжелыми граблями, таскали в дальний угол ботву. Учительница по «труду» показывала пятиклашкам как копать землю, сажать лук севок или сенчик.

Сквозь дыры в заборе были видны фигуры старшеклассников. Дымя сигаретами и бренча спичечными коробками они подсмеивались над мелкотой, собиравшей остатки спиленной яблони, путаясь в ее ветвях.

Школа широко расставленными окнами глядела на соседнюю четырнадцатую школу, маленькую, неказистую, но очень ухоженную и уважаемую. В холле на красном бархате стоял бюст Ленина. В двадцатой школе бюст снесли в первый день появления. Директриса восстановила: подкрасила, подклеила. Простоял на день дольше.

Директором четырнадцатой школы был высокий, подтянутый человек в золотых очках. Всех учеников он в школу принимал лично. Сидел за широким столом, а напротив него, млея от ужаса и повиновения, стояли родители с будущими первоклассниками.

– Ну-с, – удивлял директор нежным бархатным голосом, – извольте поведать кто вы, откуда вы?

Пока родители пылали ярким светом своих побед и достоинств, директор пальчиком наводил порядок на своем столе, выглаживал красный ворс скатерти, выстраивал книги в идеальную стопку, сдувал невидимую пыль.

Все, кто не попадал в четырнадцатую школу, шли в двадцатую. Ася училась в двадцатой. Насколько она знает, ее родители даже не пытались пройти отбор и, похоже, не подозревали, что он существует.

Директором двадцатой школы была Крюкова Риата Георгиевна. Невысокая, худенькая, молчаливая. И как будто бы терпеливая, но однажды так рявкнула на Асю, что Ася пожалела, что вообще в этот день пришла в школу.

Ася стояли перед домом Веры и межевалась, зайти или не зайти. Балкон пуст, окна наглухо зашторены. Поднялась на пятый этаж, позвонила. В дверном проеме появился Дрыщ, вытирающий руки кухонным полотенцем.

– Чего тебе? – фотогенично улыбнулся.

– Вера дома?

– Нет. Проходи.

– Зачем?

– Покурим на балконе.

– Отец нашелся? – строптиво отозвалась Ася.

– Нет пока. Ну так зайдешь?

– Нет.

– Почему?

– Имя у тебя дурацкое, – холодно заявила Ася и побежала по лестнице вниз…

И утром вновь: «Вставай, проспишь!»

Как Асе надоел этот формализм, из года в год сплошная пробуксовка. Правда, иногда попадались случайные фразы «сегодня мороз, одевайся крепко». В такие дни с удовольствием слушала утреннее радио: из-за непогоды женский голос отменял занятия: до 3-го, 6-го, 8-го классов. Когда Ася перешла в девятый, вьюга и непогода уже не играли роли. Приходилось дежурить в школе, провожать заблудших малышей по домам.

Ася закрыла за отцом дверь, поежилась от холода подъездного сквозняка. Под циферблатом челночил серебристый круг маятника, отчитывал секунды – миг-морг-миг-морг… На часах 6.33. Можно поспать… Как 6.33?! Получается, отец на самом деле барабанил почти пятнадцать минут? И вновь получилось отвратительное утро – из-за нее он опоздал на вахту. А почему из-за нее? Кто заставлял возвращаться, шел бы и шел на свою работу.

На раковине флакон с рыбьим жиром, новая пачка зубного порошка. У рыбьего жира отвратительный вкус дохлой рыбы. Отлила в раковину, – это для отца, притупить его внимательность.

Зубы надо почистить. Белый порошок сугробом налипает на мокрую щетку, во рту появляется оскомина, словно Ася усердно лизала стены, беленые известью. Что за дрянь? – присмотрелась к круглой картонной баночке. На крышке ветка с зелеными иголками, мелкими буковками подсказка – «эвкалиптовое масло», на вкус – жженый сахар с примесью мяты, хвойной смолы. Пришлось долго полоскать рот, бесконечное поросячье «хр-ррр, тьфу!».

На газу судорожно повизгивала крышка чайника. Как столб дыма, в потолок бил пар, расплывался серым пятном. Ася отключила газ, толсто намазала на хлеб масло, вдавила в сахарный песок, отряхнула неприлипший и невдавленный, сверху без стеснения ухнула смородинового варенья. Жухлые ягоды громоздились горкой, вяло кренились, отрывались. Пасла языком, ловила на лету, слизывала с клеенки с рисунком экзотических фруктов: ананасы, бананасы, все из мира фантазий.

Много времени на завтрак не тратила. Теплым чаем запивала бутерброд, судорожно напихивала портфель учебниками, параллельно осмысливала невыученные уроки: по истории – не спросят, домашку по математике сделала, русский – два упражнения из трех, а вот географию надо почитать перед уроком, если успеет конечно. Ася к урокам готовилась без напряжения, потому что безошибочно определяла алгоритм учителей. Обычно угадывала, а если случался прокол, то в дневнике появлялась двойка, которую потом приходилось нудно гасить двумя, тремя пятерками. Особенно непредсказуема был историчка (с легкой руки десятиклассников – Истеричка). Историчка-истеричка идеально угадывала, когда Ася не готова. По общей теме еще можно было как-то отболтаться, но учительница заставляла давать четкие определения вороху безумных слов: Что такое ленинизм, шовинизм, национализм, конформизм и еще куча непонятных …измов. Тут без подготовки никак – приходилось заучивать и заодно осмысливать. Зато потом на перемене, когда сидели на высоких подоконниках в коридоре, с удовольствием плевались «плю-плю-плюрализмом», отбивались «либерализмом». Все были уверены, что эти слова никогда никому не пригодятся и поэтому наполнялись учебным подростковым «пофигизмом».

На перемене невыученные проблемы всегда забывались, все время уходило на болтовню, короткие перебежки между классами. После третьего урока неслись на четвертый этаж в огромную столовую. Здесь всегда пахло сырыми овощами, сбежавшим молоком. От сквозняка на высоких окнах шевелились шторы, батареи с холодом не справлялись, эгоистично занимались только собой – собственным обогревом. Вдоль окон стояли ряды столов с прогнувшимися столешницами, окруженные скамейками, из которых обязательно торчали гвозди или деревянные щепы. Да и парты тоже премило цеплялись. Как девицы ни старались, беда подстерегала их на каждом шагу. Сколько старшеклассных слез было пролито из-за порванных колготок. Словив очередную щепу, девицы сбегали с уроков, волосом из косы штопали стрелки. И как бы ни старались, какими бы волшебными ручками не обладали, все равно ремонт был заметен. Родители жаловались директрисе, она в ответ предлагала не фасонить, а обратить внимание на простые чулки – тепло, крепко, дешево.

Ася потрясла колготками, на них уже три параллельных шва, еще зацеп – и будут похожи на рыболовную сеть. Лучше бы вместо рыбьего жира отец потратился на колготки. Но отца не уболтать. В его понимании рыбий жир гораздо полезней, особенно для подрастающих мозгов, и даже покажет на собственном примере: глотнет одну, нальет вторую столовую ложку.

Фу! какая гадость!

– Нам во время войны не хватало…

– Начинается, – вздыхает Ася от воспитательного тона. Теперь рыбий жир и не кажется таким противным. Выпил и забыл, а тут обваливается бесконечный гундеж, как перестук колес: дын-дын-дын! Вот мы… вот я… Советский союз – огромная страна, народу много и у каждого своя уникальная история, мы выжили, слушали родителей, и не отказывались пить рыбий жир…

– А чо мать не пьет? – перебивает Ася.

– Она уже взрослая, – отвечает отец.

– Удобно очень. Как мыть полы – Ася взрослая, а как пить рыбий жир – Ася маленькая.




Глава 2


Мать твою мать

Осень в Губахе наступала быстро: солнце куталось в облака, небо заплывало серо-синими красками, и вот уже хмурая мгла пугала настроением. Воздух мгновенно холодел, словно не было никакого лета.

Ася попыталась открыть дверь ключом, но поняла, что дверь закрыта изнутри на засов. Позвонила. Открыла мать, молча ушла в зал. Странно все это. Мать должна быть на работе. Ася стянула сапоги, бросила портфель на обувную полку и не снимая пальто прошла в комнату. Отец с матерью сидели на диване в противоположных сторонах, напротив в кресле сидела красивая женщина с бледно-голубыми глазами, кольцами химзавивки.

Лет десять назад Ася была в пионерском лагере на берегу реки Косьва. Рано утром дежурные вызвали на пост, где ее ожидал брат Саша. Позвал кататься на моторной лодке. В лодке были три женщины, одна девочка и лодочник. Девочку Ася знала, они были одного возраста. Девочка училась в четырнадцатой школе и откликалась на «пончик». Она идеально обладала всеми атрибутами для насмешек: толстая, в очках, сутулая, дылда. Но при этом хорошо дралась, дорого одевалась, ни с кем не дружила. Тут же, на лодочной скамейке был накрыт условный стол с охотничьими колбасками, открытыми консервами, красной рыбой. Тишину реки нарушали бесконечные тосты, байки, смех. Выяснилось, что так шумно и радостно праздновался день торговли. В памяти Аси сохранилось много моментов с того праздника. Но самым неприятным оказался тот, когда изрядно развеселившийся лодочник разогнал лодку. Она неслась на пяточке, высоко задрав нос. Пустые банки и бутылки катались по дну, пассажирки визжали, держались за борт.

– Ему больше не наливать! – орала одна, стараясь перекрыть рев мотора. Яркий рубин на перстне оттенял ее бледные опухшие пальцы. Грязные ногти, которыми она впивалась в доску скамейки, ломались.

В ответ смеялись, а лодочник в азарте закладывал очередной резкий вираж.

Первым из лодки выпал Саша, его сразу накрыл бурун. Лодка ушла далеко вперед, а Сашина маленькая голова поплавком качалась на волнах, глаза трезвые, будто и не пил. Он судорожно махал руками в холодной воде, отплевывался, пытался плыть. Следом в воду свалилась девочка, и сразу прыгнула женщина, видимо, мать.

Оставляя шлейф сизого дыма в тумане брызг, напуганный лодочник вернулся, подрулил к людям, заглушил мотор. Все в тревоге, лица напряжены, губы сжаты.

Первой стали вытаскивать девочку.

Лодку качнуло, чудом не перевернулась. Двое для противовеса ринулись на другой борт.

– Саш, помоги Надюше…

– Надюша, руку давай…

– Катенька… сюда садись…

В конце концов выбрались все. Ася разобралась, что девочку зовут Катя, мать – Надя или Надюша. Катю закутали в ватник. – Не больно? – постоянно спрашивала Надя у дочери. – Не больно, – отвечала та, а глаза переполнены страхом и ужасом. Один глаз прикрывала мокрая прядь, второй – с прыгающим взглядом, готовый разрыдаться. А может уже рыдал, но на мокром лице не видно.

Наде кинули на плечи большой газовый платок. Завернулись вдвоем с Сашей, выпили по стакану водки. Надя подняла со дна лодки полоску красной рыбы, сполоснула за бортом, откусила, остаток отдала Саше. Боялись, что замерзнут, но к водке добавилось солнце, оно работало вовсю, старательно выжигало речную влажность и свежесть.

Все сидели молча. Когда лодочник завел мотор, все одновременно вздрогнули, обернулись.

– Хорошо искупались? – лодочник пустил в небо струю дыма. – Только быстро.

Все дружно засмеялись.

Было понятно, что таким манером он пытался просить прощения. И у него получилось.

– Я не умею плавать, – призналась Надя.

– Брось заливать! – Хохот дружно перешел в истерику.

Асю повезли обратно в лагерь. Вода шла вдоль борта ровным тугим потоком. В небе висел жаворонок, заливисто прося мотор утихнуть, дать людям услышать его песню. На другом берегу от лагеря поднимались высокие ели, превращая гору в хвойную шапку – зеленью играли макушки, молодыми гусеницами светились шишки…

Ася узнала ту женщину, которая сидела в кресле, это была Надя или Надюша.

– Это твоя новая мама, – указала мать на Надю.

В ее голосе было столько злобы, что на душе стало муторно. Отец кашлянул, сжал ладони коленями.

– Знакомься! – Мать демонстрировала негатив, словно с удовольствием сильной стойкой женщины разрушала свое счастье.

– Чо болтаешь? – разозлилась Ася от непонятной ситуации. – Надое…

– Меня настоятельно просят отпустить отца, – перебила мать. Теперь вместо злобы Ася услышала грусть и усталость. – А я его насильно не держу.

И Надя, и отец молчали. Асе стало интересно, чем отец приглянулся этой особе. Между прочим, Надя довольно значимая фигура в городе, главная чего-то там в ОРСе (Отдел рабочего снабжения), а отец обычный шоферюга, да и старше ее лет на двадцать. Что их объединяет? Где пересеклись? Отец не похож на героя-любовника. Сидит трусливо, позорно ждет решения судьбы. Он казался слабаком в этой ситуации, позволял чужой женщине рушить его семью. На самом деле это подло – пользоваться такой стратегией. А может он и сам не знал, что Надя придет и начнет его настоятельно изымать из семьи. Почему бы отцу не закончить этот театр абсурда. Просто сказать: «Уходи!» – И все! Или это на работе отразится?

– Квартира моя! – в голосе матери булькнули слезы. – Катитесь оба. Без вас проживу! – И уставилась на Асю.

Это вдвойне больно. Ася-то тут при чем? Будто это она все затеяла.

– Ты уже однажды выгнала Сашку с Гульназ, теперь за нас взялась? – В следующую секунду Ася пожалела, что так резко высказалась.

Изображая улыбку, губы матери искривились. Она попыталась что-то сказать, но, видимо, пришла идея получше. Открыла дверцу в серванте, вытащила из аптечки первый попавшийся флакон с желтыми таблетками, опрокинула в рот. Мать не умерла только потому, что отец рванул с места, одной рукой схватил ее за горло, второй стал разжимать зубы. Мать, свернувшись калачиком на полу, брыкалась, царапалась, отец ерзал на коленях. Ася держала ее за ноги, руки.

Суть происходящего Ася помнит в деталях, но затруднится сказать, сколько времени весь это бред продолжался. После удара по затылку мать задохнулась, автоматически открыла рот. Сначала по щеке покатилась желтая жижа, за ней кашица полурастаявших таблеток.

Ася не особо верила, что мать хотела травануться, не такая уж она дура, – скорее напугать. Отец высказался, что она полная идиотка, и такой спектакль опасен для психики, она с ним не согласилась, утерлась подолом халата и заорала гостье выметаться. Выметаться было некому, кресло уже пустовало. Надя пропала тихо, без прощания и аплодисментов.

Ася больше не могла находиться с родителями в одной квартире. Выскочила в коридор и только тут поняла, что некуда идти. Раньше бы преспокойно отсиделась у Веры или укатила к брату на Верхнюю Губаху. Но Саша с Гульназ развелись, теперь у него другая, тоже такая же псевдо-Надя: пришла, забрала, отгородилась. По первости казалась терпеливой, кроткой, с размахом полководца дожидалась капитуляции. Полгода каждый вечер сидела у дверей, на полке для обуви. Ждала с работы. Проходить в комнату отказывалась, приглашение на чай и ужин не принимала, сидела тихо, как привидение. Саша домой не торопился – пьянки, развлечения, девки. Под утро приходил, гнал ее прочь. Она уходила в слезах, а вечером вновь сидела между сапогами и ботинками и уговаривала будущую свекровь ничего не рассказывать матери. Жутко боялась позора. Собственная мать не постесняется ремнем вернуть заблудшую дочь. Будет гнать от Губахи до Нагорной, через весь поселок, охаживая проклятиями и унижениями. Асина мать обещала никому ничего не рассказывать, а отцу обещала большее ее не пускать, но вечером вновь отворяла дверь, освобождала место. Потом за свое унижение новоявленная сноха отомстила по полной. После победы над Сашкой открыто объявила войну семье. Псевдо-Надя быстро рассорила мужа с родителями. Чего уж там наплела, неизвестно, но сработала на славу, сделала Сашку намертво чужим. У бывшей Сашиной жены Гульназ тоже своя жизнь: вышла замуж, родила двух девочек, говорят, стала пить.

Ася шла по тропинке через пустырь. Раньше здесь в раскатистых юбках малины стояли высокие стройные березы. В первые годы за пять минут можно было набрать стакан ягод – в тайгу ходить не надо. Между березами хозяйки тянули веревки, сушили белье. Со временем березы засохли, малина пропала, зато появился котлован для будущей школы.

У первого подъезда пятиэтажки дорогу заполонила толпа. Много женщин. Внутри круга тишина. На бордюре, скрестив руки, стояли две сплетницы. В основном, говорила одна, вторая поддакивала, кивала. Неожиданно их беседу прервал оркестр. В перерывах между ударами тарелок проскакивали слова: – голубое кримпленовое платье… – ба-бах! –…золотые серьги…– ба-бах! – всю жизнь копила…трое осталось…– ба-бах!… – кольцо-то зачем? Раскопают вандалы… – ба-бах!… Боже! Фотограф? … сын вон, с усами, в синей рубашке, настоящий богатырь.

Асе неловко подслушивать. Можно обойти толпу по газону, но тогда придется обгонять процессию, а это плохая примета. Ася никогда не верила в приметы, но сегодня струхнула, неосознанно добавилось Веркино полнолуние, может, она и права. Скорее всего придется брести за шествием до магазина «Восход».

Есть конечно другой путь – в обход дома, через задворки магазина. Иногда Ася с Верой так ходили в школу, старались избегать встреч с шаромыжниками, которые собирались у «Восхода». Здесь шантрапа покупала сигареты, встречалась, договаривалась. Кучковались по проспектам: «октябрьские», «ленинские», «правдинские», самыми отпетыми были «дегтяревские». На их улицу особо не заходили, знающие огибали, незнающие получали по балде. Сами же «дегтяревские» утверждались везде: устраивали стычки, заходили на чужую территорию. После очередной драки зачинщики быстро исчезали, их место занимали другие, и тоже устроив дебош, пропадали на месяц-полтора.

Как-то незаметно, само собой получилось, что «Восход» стал центром. Сюда же прилипала мелюзга… Это было удобно – подошел к толпе, поделился пачкой сигарет и сразу свой. Еще, наверное, была причина, почему мылились именно здесь: основной поток людей шел через эту площадь, можно случайно-неслучайно встретить любого, здесь же в тамбуре магазина можно было укрыться от непогоды. Единственный минус – тамбур был маловат, быстро наполнялся народом, пропитывался запахом дыма, так что покупатели, кашляя и задыхаясь, протискивались сквозь туман, гул толпы.

До восьмого класса с Асей учился Костя Сидоров. Порой, он реально казался придурошным. Рос телом, но не мозгами, наверное, они отсутствовали. Он срывал уроки, грубил учителям, рисовал на партах и стенах, водился только с хулиганами. Особенно был увлечен скороспелой Галиной Вишневской: щупал по углам, на физкультуре воровал белье, для чувственного созерцания Галининого подполья бросал зеркало на пол. Конечно же старался не только для себя, вовлекал других пацанов. Галина в слезах жаловалась родителям, учителям, директрисе. Мать Сидорова вызывали в школу, она приходила, и всем доказывала, что Вишневская сама виновата! провоцирует дитятку роскошными формами! Самое смешное, что формы у них были абсолютно одинаковыми. Мать Сидорова трубила на всю Губаху, что у заведующей детского сада, кандидата педагогических наук, не может быть такого дурного сына. И еще упрекала учителей, что у них нет подхода к детям.

Глядя на мытарства Вишневской Ася радовалась, что не такая пышная. Далеко не такая. Она бы точно сошла с ума от такого внимания.

Когда Вишневская убежала в другую школу, Костя расстроился, посчитал ее чокнутой. Читать так и не научился, словно боялся сдохнуть от учебы. По настоятельному требованию мамы, учителя дотянули его до восьмого класса. Потом Костя с дружками переместился в училище химзавода и в тамбур «Восхода». Естественно, Ася боялась этой многолюдной толпы, обходила кругами.

– Ася, Ася, – запело где-то рядом, и Ася остановилась. Нет не сама, какой-то внутренний тормоз застопорил движение. – Ася, Ася. – словно мед, просачивалось сквозь воздух.

Стараясь распознать направление, вслушалась, огляделась:

– Татьяна Сергеевна?!

Теплым днем Татьяна Сергеевна открывала окно и сидела в нем как сказительница в «Гостях у сказки». На подоконнике волшебного окна стояли кружка, чайник, сахарница. Время от времени старушка щипчиками ломала головку сахара, кропотливо собирала осколки в рот, запивала кипятком. Пила негромко, с внутренним урчанием, словно находилась в шкурке кошечки – мурлыканье спокойное, уютное, какое-то сытое.

Из окна первого этажа открывался вид на пригорок, – лопухи, отцветающие ромашки, землистые проплешины. На верхотуре пригорка – забор детского сада, стена веранды, голоса малышни. И над всем этим синее-синее небо, золотое солнце.

Татьяна Сергеевна – пенсионерка по инвалидности, у нее заметный горб, маленькая голова с остатками седых волос, тонкие ручки, ножки. Под густыми бровями ютились крохотные глазки, как хобот мамонта, над губами нависал длинный нос. Из носа торчали седые жесткие волоски. Старушка напоминала бледный полупрозрачный месяц. Ее еще можно было сравнить с полуистлевшим телом, выдернутым из склепа, но нет, такое гнусное сравнение никак не подходило к Татьяне Сергеевне. Странным образом, при всей дисгармонии тела, она выражала невероятную душевную красоту. Обладала способностью восторгаться пустотой, свежестью ветра, запахом сырой земли, щебетом воробья. Она бесконечно всех любила и обожала. Казалось, это был ангел, которого злой волшебник наказал телом горгульи.

Летом Татьяна Сергеевна открывала окно, это слегка освежало ее жизнь, а зимой, в морозы и снегопады, когда снег наваливал выше окон, она отогревала пальцем на стекле глубокие лунки и видела… только темно-синий провал, с отражением комнатной лампочки.

– Куда торопишься? – улыбнулась глазами старушка.

– Татьяна Сергеевна! Здравствуйте! Как ваша спина?

Спрашивать Татьяну Сергеевну, болеет ли она, было так же бессмысленно, как собирать в ладони капельки дождя. Старушка носила в себе несчетное количество болезней, от которых у других людей случались катастрофы и смерти. А она спасалась чудесными пророчествами и исцелялась добрыми мыслями. Непременно добрыми и позитивными.

– А что спина? – радостно воскликнула она. – Болит. Работа у нее такая.

– Хотите компресс?

– Асенька, ляля моя, никогда не откажусь.

Как удачно, порадовалась Ася.

– Асенька, а вот подними мне вон тот листик, – вдруг загорелась желанием Татьяна Сергеевна.

Увядший лист был похож на мышку. От ветра мышка покатилась по жухлой траве. Ася догнала, поймала за хвостик, передала старушке.

– Какая прелесть! – радовалась Татьяна Сергеевна, нежно скользила пальцем по «спине» мышки. – Ты моя ляля. Пи-пи-пи, – сказала мышка. Я малышка-шалунишка. Серым мехом ширк-ширк, голосочком пирк-пирк.

Пока старушка баловала лист-мышку детскими стихами Ася увлеченно собирала букет. К желто-красным листьям рябины добавляла кипрей, ромашку, лопухи. Получилась достаточно внушительная композиция цветов осеннего Урала.

– Красота, красота, – привычно повторяла Татьяна Сергеевна и крючковатым носом вдыхала запахи осени: рябина, земляника, подорожник. Все яркое, спелое, горьковатое, но уже приправленное тленом. – Теперь о лете можно забыть. Пятнадцать месяцев в году зима. А у нас в Крыму сейчас сажают тюльпаны. У них луковицы, как куриные яйца.

Кто осенью сажает? Осенью выкапывают. Ася уверена, что Татьяна Сергеевна оговорилась. Иногда такое бывает у старушек.

– Давай через окно. А то меня заперли.

Как только Ася спрыгнула на пол, на нее сразу набросилась шустрая мелкая собака. Ася взвизгнула.

– Екатерина Алексеевна вчера купила, – пояснила старушка. – Сегодня будем придумывать имя.

Щенок увлеченно кружил вокруг Аси, подпрыгивал, вставал на задние лапы.

– Ты ему нравишься, – улыбнулась старушка. – Со вчерашнего дня под диваном сидит. Похоже, привык. Да и как не привыкнуть. Кормят, поят, играют. Только Василий Сергеевич недоволен.

– А Василий Васильевич?

– Внучок счастлив.

Василий Сергеевич – это глава семейства. Молчаливый, кудрявый. Особо примечательно, что форму очков в точности повторяли кудряшки на голове. Когда Василий Сергеевич приходил с работы, Ася всегда сбегала домой. Знала, что он жутко не любил учеников жены, Екатерины Алексеевны, и ученики это чувствовали.

В целом, Василий Сергеевич был неплохим человеком: не пил не курил, не ругался, ходил на работу. Но по пустому холодильнику, простым чулкам, резиновым сапогам Екатерины Алексеевны, было понятно, что семья жила в нужде. Даже если соединить зарплату мужа, жены и пенсию Татьяны Сергеевны, получалось совсем плохо, особенно для городского жителя. В первую неделю месяца Екатерина Алексеевна шла на почту, платила за свет, квартплату, садик. Потом покупала рис, макароны, подсолнечное масло. Сомневаться, какую брать колбасу не приходилось, во-первых, в магазине была только ливерная, а во-вторых, даже на нее не хватало денег. Однажды Екатерина Алексеевна, настраивая домру, пожаловалась Асе, что Василий Сергеевич поменял нелюбимую работу на интересную. – А разве это плохо? – не поняла Ася. – На интересной платят на шестьдесят рублей меньше! – вздохнула от тупости ученицы Екатерина Алексеевна. И тут на домре визгливо лопнула струна, это она в сердцах ее перетянула.

Из чего же, из чего же, из чего же? Сделаны наши девчонки? – сыграла Екатерина Алексеевна на двух оставшихся струнах… – Из чего же, из чего же, из чего же? – сделаны наши мальчишки?

Три раза в неделю Асю ходила в музыкалку: в понедельник на сольфеджио, среда, пятница – на спецу, по домре. У Аси нет ни слуха, ни способностей, ходила в музыкалку только ради Екатерины Алексеевны. Сорок пять минут тренькала на домбре про капитана, который объехал много стран, грызла старые мозоли на подушках пальцев, болтала с учительницей. За четыре года учебы Ася так и не выучила эту пьесу, а у Екатерины Алексеевны не хватило духу Асю прогнать. Учительница всегда говорила еле слышно, не поднимая головы, как будто пела серенаду из глубины сердца. Каштановая челка лезла ей в глаза, она поправляла ее безымянным пальцем. Ноготь пальца был поврежден лопнувшей струной, рос половинкой, вторую часть заполнял красный рубец.

Екатерина Алексеевна имела стальные нервы, поэтому Ася приходила строго по расписанию и была здесь собой – бездарной, бесталанной, немузыкальной. У матери от Асиной бесперспективности нервы рвались в бисер. – У людей дети как дети! – тыкала она пальцем в Могучеву Елену. Елена с экрана телевизора радостно пела, как ей весело шагать по просторам. Детский хор поддакивал … по просторам… по просторам… – Могучева Елена –… И конечно запевать лучше хором… – Детский хор. – Лучше хором! Лучше хором!

Мать еще долго размазывала эту кашу, и надоела до такой степени, что однажды Ася парировала. – У всех матери как матери…Теперь уже Ася стояла перед телевизором. Ее палец сновал по экрану вверх-вниз за знаменитой певицей, которая душераздирающе страдала то на яхте, то на стадионе.

По лицу матери поняла, что ядовитая стрела дочери разорвала ее сердце в клочья…

Татьяна Сергеевна сидела на краю дивана и копалась в старых тряпочках для компресса: цветастые, серые, в полоску. Тут же стояли мрачные бутылочки со снадобьями.

Ася не видела разницы в лоскутах, но по оценкам Татьяны Сергеевны от цвета и размера зависел характер знахарства, его сила и энергетика. Сегодня выбрала обветшалую наволочку с выцветшими цветочками. Всю ту часть тряпки, которая придется на гребень спины, щедро промокнула жидкостью: запахло спиртом, купоросом, бензином.

Спина старушки походила на лист капусты: бледная, с кривым выпирающим позвоночником и острыми ребрами. Повязка легла парашютом, краями прилипла к груди, животу. От холода кожа покрылась мурашками.

Пока Ася накрывала спину пленкой, тянула дырчатую майку к пояснице, которая делала тело еще горбатее, собака радостно вылизывала Асе лицо. Язык у собаки горячий, шершавый. Бултыхался ремешком, оставлял на коже бесцветные слюни.

– Должно быть, ты не понимаешь, как это опасно? – погнала Татьяна Сергеевна собаку с дивана и тут же прочитала целую лекцию.

Теперь Ася узнала, что собаки являются переносчиками паразитов. Важно знать о стригущем лишае. Ася прекрасно его помнила, могла любому слить ощущения в подробностях. Потом пошел рассказ о паразитах. Самым агрессивным был эхинококк, его личинки образовывали в организме людей паразитарные кисты. Потом о раке. Потом о сердечно-сосудистых заболеваниях. Потом еще о каких-то кошмарных болезнях. Асе надоело это слушать, захотелось сбежать. И тут ей на радость пришла Екатерина Алексеевна, удивилась присутствию Аси.

– Пригласила через окно, – призналась Татьяна Сергеевна.

Наверное, Екатерина Сергеевна приготовилась поругать мать за неосмотрительность, но в присутствии ученицы сдержалась.

– Сейчас будем делать коктейль, – радостно объявила она. – Ася, ты любишь коктейль?

Ася честно призналась, что не знает про коктейль.

– Никогда не пила? – не поверила учительница.

Ах, значит его пьют? Хорошо хоть не брякнула, с чем его едят?

– Это так вкусно!

Кто бы сомневался!

– Сейчас сделаю. Мороженки купила. – Екатерина Алексеевна вытащила из сумки пять бумажных стаканчиков.

Честно говоря, Асю взбесило, как учительница обошлась с мороженым. Смешала с молоком, налила в кружку.

– Ну как? – По глазам видно, что Екатерина Алексеевна ждала Асиного восторга. А Ася чуть не плакала. Зачем надо было портить мороженое? Эти взрослые странные. А еще учительница! Ну вот повезло купить мороженое, быстро ешь, давись слюной, наслаждайся. Почему жизнь так несправедлива? Купить жесткое мороженое – это удача, а пить его растаявшим – это неудача. Мороженое в магазины привозили в деревянных коробах. Иногда во время перевозки мороженое таяло и тогда его никто не покупал. Зачем? Ведь это уже не мороженое. Сегодня четвертый день полнолуния, и, наверное, оно сказалось и на Екатерине Алексеевне.

В прихожей появился Василий Васильевич. Екатерина Алексеевна обрадовалась сыну, поцеловала, вручила стакан с коктейлем. Пока он наслаждался, помогла снять с плеч ранец.

С Асей он поздоровался голосом молодого мужчины, с бабушкой участливым и душевным. Непонятно, откуда у первоклассника столько внутреннего тепла и очарования. Он больше похож на ангела: кудрявый, белый, воздушный. Потом, может – да и наверняка израстется, – огрубеет, зачерствеет, поссорится с родителями. Около «Восхода», за пачку «Астры», «Беломорканала» его примут шестым, за «Мальборо» рангом выше. Потом станет хуже: восстановить прежние отношения с родителями окажется в сто раз сложнее. И все из-за обиды, порой пустяшной, порой неразрешимой. Не, с Василь Васильевичем такое не может произойти.

В дверь позвонили. Ася ожидала увидеть Василия Сергеевича. Но на пороге объявилась Вера.

– Я так и знала, что ты здесь! Здрасти, Екатерина Алексеевна, здрасти, Татьяна Сергеевна, привет, Василек. До свиданья, Екатерина Алексеевна. До свиданья, Татьяна Сергеевна. Пока, Василь Васильич.

Схватила Асю за руку, потащила на улицу.

– Я пойду, – попрощалась Ася.




Глава 3


Бубен

Вышли во двор, уселись на бортик пустой песочницы: щедро пахло кошками, собаками. У одной из стен валялась крышка от консервной банки, видимо ею и нацарапали на стене пакость «щекастого писуна». Трава вытоптана до земли. Слева от песочницы железная горка, сквозь ржу протекала полированная детскими задами серебристая струйка металла. В воздухе тихо гудела оса, видимо, заблудилась между двух серый домов или прощалась перед зимней спячкой.

Вера пяткой пригребала песок, притаптывала. Ноги у нее – что надо, длинные, ровные. Вера хорошела не по дням, а по часам. Но конечно, как полагается девочкам ее возраста, усиленно находила в себе изъяны, формировала комплексы: то зубы мелкие, то затянулся четвертый просвет. Ася про просветы не понимала, уточняла. Показывая, Вера просовывала ладошку между внутренних сторон ляжек. Ася надеялась, что это несерьезно.

– И долго еще сидеть?

– Торопишься?

– Есть охота.

Подбежала дворняжка, яростно завиляла хвостом.

– Ничего нет, – отодвинулась от нее Ася.

Собака молча улеглась рядом, положила голову на лапы. Глаза тоскливые, задумчивые. Видимо, желудок сыт, насыщалась обществом.

Где-то в окне громко забубнило радио. Деловой мужской голос сообщил, что сегодня в Москве были подведены итоги «Олимпиады-80»: «Тринадцать дней напряжённой борьбы внесли в таблицу мировых олимпийских рекордов десятки поправок, подтвердив еще раз высокий уровень Московской Олимпиады. Спортсмены увозили с собой не только множество свертков, коробочек – сувениров Олимпиады, а главное – незабываемые впечатления о Москве, о гостеприимстве советских людей, о дружбе с молодежью пяти континентов. Главные события разыгрались под металлической крышей спорткомплекса «Олимпийский». Все эти дни утреннее солнце сияло золотым блеском медалей для многих команд мира…» – тут звук убрали и успехи олимпиады пропали.

– Вер, долго еще?

– Обещалась скоро быть.

– Может, пришла уже?

– Как окна зажгутся, так и пойдем.

Ася подняла голову. В некоторых окнах свет уже горел. Хотя еще рано. Мать в это время экономила. Свет шел по счетчику, а газ бесплатно, – для освещения жгли конфорку, таким же макаром экономили спички.

Собака навострила уши. Чего это она? Было совершенно ясно, что смотрела она на горку, на ее площадку с перилами. Никак белка? Белка побежала вниз по краю косоуры, и выход ей был прямо на собаку. Спустилась – нос к носу. Остановилась, ошалела. Тут Ася не выдержала, засмеялась. Белка вздрогнула, собака подскочила, оба помчались в густоту сумрака. Пестрой гурьбой поднялись голуби, прилетела белая метка, словно с неба на землю брызнули каплей кислого молока.

Как бы не замечая двух девиц, на песочницу пришвартовались двое: мужчина со свисающим животом из-под майки, женщина в халате и тапочках. Пили, шушукались, чокались, – хорошо пошла! дай поцелую… – т-с-с… – да ладно ты! – девки услышат…– пошли они!

Первой не выдержала Ася, поднялась.

– Надоело.

– Свет! – заорала Вера. – Свет. Она пришла.

На звонок вышла черноглазая женщина, с тремя длинными косами, одна сзади, две через плечи на грудь. Одета в широкий балахон до пят, цветные вязанные носки. В руке держала трубку с длинным мундштуком, и эту трубку курила. Выглядела она, как шаманка из тундры. На гостей смотрела с любопытством, открыто, без всякого стеснения.

Она открыла дверь шире, дождалась, когда девчонки войдут в узкую прихожую. Трельяж завален газетами, журналами, края зеркал веером утыканы открытками, фотографиями артистов: Тихонов, Боярский, Збруев – Ася фамилии остальных не знала, хотя всех видела в кино. На самих стеклах переводные картинки немецких красавиц – вот эти точно на одно лицо.

Квартира никак не соответствовала образу черноглазой. По мнению Аси, здесь вместо бытовых вещей, должны присутствовать обереги, рога оленей, головы медведей, а посреди комнаты вовсе должен пылать священный огонь. Может и пылает, когда нет свидетелей. Ася глянула на потолок: белехонек, ни грамма копоти.

Женщина ушла в комнату и вернулась с огромным бубном. На внутренней стороне располагалась деревянная вертикальная ручка, с помощью которой шаманка держала бубен. На поперечине висели цветные нити с привязанными камешками, перьями птиц, клыками животных.

– Офигеть! – не сдержала восторга Вера.

Шаманка подняла бубен и ударила по нему колотушкой, проверила, цел ли звук, и только тогда протянула Вере. Ровно в тот момент, когда Вера взяла его в руки, черноглазая сложила руки в кулак, низко наклонилась. И видно, что поклонилась бубну.

– Во время сеанса твое место на бубне здесь. – Шаманка показала на еле заметную красную стрелу у края. – Не перепутай. Иначе унесет на другой край мира. А тебе нужен только дух тайги. Обод не трогай, тебе не зачем столько силы. Она пойдет с тобой? – кивнула шаманка на Асю.

– Да-да-да… – не совсем уверенно подтвердила Вера.

Своим вопросом шаманка вовсе отпугнула Асю. Действительно – сперва бы спросили, посоветовались. Вера поступила эгоистично, напела, что дескать надо подождать знакомую, забрать вещицу, а по итогу их встретила странная особа с бубном, теперь с ним ночью надо переться в тайгу!

Шаманка вытащила из кармана две змейки из переплетённых нитей, желтую завязала на руке Вере, красную – Асе.

– На гору поднимитесь, закройте глаза, где почувствуете силу, там и останавливайтесь. Лучше перейдите на южный склон. С луной не пререкайтесь, коленопреклонитесь. Она поможет осуществить духовное путешествие.

Ну а что?.. Сходил, коленопреклонил. Раз, два и обчелся! Это Вере надо найти отца. По крайней мере, постоянно об этом толдычит. А Асе-то зачем? У нее в доме… Ох! Еще утром все было в порядке, а после прихода Нади-разлучницы, словно вша завелась. Может, и вправду ударить в бубен? Но Ася уверена – не поможет. Пусть Вера чудит, оправдывает свои страхи и капризы. Последнее время она обросла приметами, как пенек ложными опятами: Вера съедала счастливые автобусные билеты, рисовала подковы на удачу, вытирала стол тряпкой, а не бумагой, при вранье за спиной скрещивала пальцы и еще много разных прелестей суеверия. Приметы не работали, за исключением пары случаев, кажется, когда увидела соседку с пустым мусорным ведром – и к вечеру мачеху увезли в больницу с аппендицитом.

Шаманка завернула бубен в мешковину, Асю угостила хлебом с маслом. Вообще, надо признаться, подкупила с потрохами… словно сказала, я все знаю: знаю, что голодна, вижу, не хочешь идти. Но поверь! Ничего чересчур не случится.

Хотелось бы верить!

Стали подниматься в гору. Прохладная темнота наводила тоску. Высокие резиновые сапоги оставляли узкие следы в мягком мху. Везде валялись сырые коричневые шишки, тугие и огромные, как чудовищные гусеницы в чешуе. На вершине густой ели запилила сухое «кра-кра-кра!» кедровка.

Ася вдыхала не просто воздух, а ощущение тайги, – всего много: рябины, малины, черники, грибов. Каждый запах под цвет, настроение, высоту. Летом одно с другим не перемешивалось, у каждого аромата своя формула обольщения. Но осенью все нежное и чудесное быстро улетучивалось, оставалось тяжелое сырое, земное. Через неделю на короткий срок придет позднее осеннее дыхание, и сразу явится зимнее, холодное. Ягодная красота окислится в хвойную накипь коры, и начнет постепенно вымораживаться льдинками с привкусом кислорода, металла, речного ила.

– Ну чего ты тянешься? – в который раз нетерпеливо обернулась Вера. Она уже перемахнула лощину, зацепилась за ствол сломанной березы, напугала ворон, одна в темноте порхнула ей в лицо.

– Давай чуть отдохнем, – захныкала Ася.

– Не хочу.

– Я хочу. По корням в сапогах неудобно.

– Опоздаем!

– Вер, а ты откуда знаешь шаманку?

– Она не шаманка, она Надежда Львовна, наша бывшая соседка. Жили на одной площадке, пока мама не ушла.

– Куда ушла? – Под ногой хрустнула ветка. Ася оступилась, приложилась коленом о землю. – Елки-палки!

Присела на камень, стала стягивать с правой ноги сапог. На черном глянце заметила глубокий порез. Сунула палец в дыру.

– Ну вот, порвала.

Теперь мать будет бодать за двенадцать рублей! В эту цену входили шик, блеск, красота резины! Надо попросить отца заклеить. Может, до зимы хватит.

– Хватить хныкать! – прибавила громкости Вера.

– Вер, я не поняла, куда ушла твоя мама?

– Туда, откуда не возвращаются.

Ася задумалась, таких мест, наверное, много.

– Я ее почти не помню. – Верино молчание ненадолго повисло во временной петле. – Только бледное лицо на подушке, как мятая бумага, фартук с мусором в кармане, большую, зеленую кастрюлю. Мать постоянно смеялась, из черпака пробовала суп, дула, остужала, давала мне. Суп всегда был гороховым…Пошли.

Ася горестно натянула сапог на ногу, притопнула. Все, можно идти. Взглянула на гору. Огромная луна боком лежала на вершине. Хотя где у луны бок? Ася вздохнула и испугалась своего вздоха, совсем старушечьего.

На последнем уроке географии учитель рассказывал про перигей – ближайшую к Земле точку, которую проходит Луна за полный оборот вокруг нашей планеты. «Но даже эта близость порой не может создать такую иллюзию большой луны, которую мы сможем наблюдать в ближайшие дни. Особенно она кажется большой в окружении деревьев, домов, гор. Луна, висящая посреди огромного небесного пространства, зрительно уступает в размерах той, которая находится в зените перигея». – По традиции, учитель географии преподавал астрономию, посвящал время звездам, галактикам, обязательно теплым и светлым. Черную дыру не любил, словно лично был с ней знаком.

Луна действительно выглядела потрясающе, но для этого не обязательно было тащиться ночью в гору, из Асиного окна вполне видно.

Меж тем ночь росла и крепла, наполняясь скрипучими, грустными звуками. В вышине печально стонали макушки, листва шепталась, полный диск луны увеличивался, перекрашиваясь из ярко желтого в голубовато-серый, и проливался на тайгу холодным стальным светом.

Где-то истошно залаяла собака, показалась, что не одна. Лай дробил блеклую тишину на части, рвал холодную ночь на куски. Неожиданно лай резко перешел в завывание и стон.

Обе испугались. Ася остановилась, Вера прижалась к ближайшей ели. Она смотрела на вершину горы, пытаясь понять, откуда идет звук. Голова прикрыта лапником, видна только светло- коричневая куртка. И вдруг Ася увидела на ее спине разные рисунки, которые менялись от дуновения ветра. Они были повсюду, обвисали по краям, уходили под локти, кривились на плечах. Рисунки и буквы были черно-кирпичного цвета с расплывчатыми краями. Читалось: «но», «ух», «зло». Ася смотрела не отрываясь, пыталась понять, что значат эти короткие слова.

Вера прижимала бубен к животу, ласково гладила сквозь мешковину, что-то бормотала. Обернулась к Асе, перехватила ее перепуганный взгляд.

– Чего вылупилась? Давай быстрее.

Лай стих. Где-то в вышине отвратительно заскрипели деревья, наполнили голову страхом. Сердце заколотилось, словно по нему били, как по куску висящего рельса. Скоро подъем закончится, после синего камня небольшой виток по просеке меж пик сухостоя.

Ася тронулась с места и все Верины тени тут же облепили ее. Казалось, они причиняли боль, проникали сквозь ткань, вонзались под кожу. На локте зависло «Э-о-э-у-а…», поползло по руке к пальцам, к земле, растворилось в туманной пыли. Ася чуть не заголосила от ужаса.

– Верка! – не сдержалась она, когда рваная змея букв упала ей на голову.

Вера вздрогнула, обернулась.

– Дура! Чего орешь? Напугала.

– На тебя змея прыгнула, – не совсем уверена произнесла Ася, понимая, что никакой змеи нет.

Вера перехватила взгляд подруги, словно отряхиваясь, дернула плечами.

– Да успокойся ты! Блин, зачем я тебя взяла?

Ася морщилась от скрипов, теней, но терпеливо догоняла.

Вера уже стояла на вершине Крестовой горы и, закрыв глаза, молчала. Чего это она? Ах, да! Шаманка так велела. Ася встала рядом. Задрав голову, смотрела на чистое звездное небо и не могла поверить в эту красоту.

Подготовка к ритуалу шла неспешно. Такое дело не требует суеты. Кажется, природа тоже притихла. Замерла, прислушалась. На вершине лесок хилый, сплошь сухостой, лишь кое-где виднелись рыхлые березы с одинокими желтыми листьями. От всего леса веяло чем-то чужим и опасным.

Вера вытаскивала бубен из мешковины. На лице ни одной эмоции, ни единый мускул не дрогнул. Негоже трусить, твердила ее суть.

БОМ!

Ася впервые слышала такой протяжный круглый звук.

Бум! Бум! Удары шли из глубины, издалека. Словно у них были крылья, и они собой заполняли все небо.

Бум! Бум! Бум!

Вера била по бубну без суеты, сплошным гулом. Получалось само собой, одновременно: ударяла, плакала, пошатывалась, поминутно трясла головой. Затянула нудное горлопение. Получалось неловко, плохо, зато честно, от души. Если бы сейчас из-за камня вышел Верин отец, черный от угольной пыли, с белыми зубами и зрачками счастливых глаз, Ася нисколько бы не удивилась, бросилась ему на шею. Обрадовалась, что подруге больше не надо сходить с ума, доводить себя до исступления.

Хоть бы никто не узнал, что они тут вытворяют!

Воздух продолжал наполняться энергией, уже вибрировал от переизбытка пассов, а заклинания, которые Вера произносила, все тянулись и тянулись. Как-то так получилось, что до какого-то момента Ася не особо вникала в смысл слов, но, когда Вера стало бесконечно требовать: «Зло, уходи!» – это звучало зловеще, словно летели тяжелые ядовитые стрелы. Вера кого-то проклинала, кому-то приказывала, строила, командовала.

«Каждому слову свое время. Можно рано начать, но попутав берега, поздно кончить!» – О чем это она?

Ася вырвала у Веры бубен. Та по инерции колотушкой пару раз ударила по воздуху, удивилась тишине, замолчала.

Повисла пауза. Было видно, как тяжело Вере вернуться в реальность.

– Отдай! – шатаясь, шагнула она к Асе.

– Успокойся!

Вновь повисла пауза. Подруги стояли друг против друга и кипели красными бычьими глазами, а уходящая луна забирала остатки света вокруг них.

Обратно бубен Ася несла сама. Путь домой был быстрым. Спуск занял минут двадцать. Почти бегом перескакивала корни, по дороге ругала себя. Скоро утро, рано вставать в школу. Опять будет засыпать на уроках. Сколько раз решала лечь пораньше, но каждый вечер находились поводы оттянуть сон. Вера догоняла, надсадно дышала в спину.

Вскоре показались коробки домов из серого бетона. Проспект Октябрьский, у Аси дом восемь, у Веры шестой. Быстро миновали автовокзал, кафе «Елочка», где работала мать. И тут Асю покрыл холодный пот. Она вспомнила о матери, о том, что случилось днем. Асе так хотелось все это забыть, и она забыла.

Попрощались, разбежались. Тяжело дыша, Ася поднялась по каменным ступеням, зашла в квартиру и тут же получила по голове. Сложно сказать, чем Асю били, скорее всего это было мокрое полотенце, завернутое жгутом, – тупая привычка матери. Вспыхнул свет. Мать замахнулась для следующего удара, но Ася перехватила петлю мокрого полотенца, дернула на себя. Это неожиданно оказалось легко, ведь Ася уже переросла мать на голову. Мать взвизгнула, кинулась с кулаками.

– Ты куда пропала? Я чуть со страха не умерла!

Защищаясь, Ася машинально ее оттолкнула. Ловя равновесие, мать сделала пару шагов назад и спиной пропечаталась о дверной косяк.

– Это ты так с матерью? – одновременно растерялась и удивилась она, потянулась забрать мокрое полотенце из рук дочери.

– Еще раз так сделаешь, пожалеешь! – предупредила Ася.

– Неблагодарная дрянь! – седые волосы встали дыбом. Она оправилась от шока и включила привычную машину родительских упреков. – Я скорую вызывала. Погибели моей хочешь?

Ася зашла себе в комнату, не раздеваясь, легла на кровать.

Мать, прислонившись плечом к высокому холодильнику, отравляла воздух гадкими словами. Кажется, напугала холодильник. Он содрогнулся всем корпусом и загудел так громко, что перекрыл ее визг. Она добавила, и он добавил. А потом и вовсе затарахтел автоматной очередью, забухал пушками… В окно без прелюдии забарабанил дождь, бил жесткими, металлическими струями. Распахнул форточку, швырнул в комнату аромат палых листьев, скорой глубокой осени. Прогрохотало, полыхнуло, мир на мгновение затянулся сырой пеленой, и в следующую секунду случился прорыв – Асю прорвало на слезы…




Глава 4


Глава 4

В тени серости школ

Ночная история с бубном очень впечатлила. Вроде пошла за компанию с Верой, а вернулась, напитанная энергией, новой силой. Когда возвращали бубен шаманке, не удержалась от вопроса, не опасно ли брать чужой? Шаманка рассказала про своего деда, настоящего шамана. Он всегда говорил, что духи любят всех, кто приходит к ним с песней, танцем или сказкой. Преподнес подарок – проси, что хочешь!

В комнату кто-то зашел. Мать или отец? Не важно. Не хотелось видеть обоих.

– Мусорка пришла! – Голос матери в приказном тоне.

Как ни странно, настроение у Аси не испортилось. Не почувствовала страха. Связка «мать сказала – дочка выполнила» нарушилась, оборвалась. Словно произошло перерождение взаимоотношений. В голове появилась новая система правил. Для Ася это было прорывом.

– Я с кем разговариваю?

– Сама вынесешь.

Громко хлопнула дверь.

Ура! Наши победили!

Зашел отец, позвал:

– Доченька!

Ася высунулась из-под одеяла.

– А ты чего не на работе?

– Так я это…упал, ребро сломал…

Неужели мать поколотила? – закралась шальная мысль. Мать в гневе страшна, в нее словно демон вселяется. Не… совсем беспредел, точно контуженная, отголоски бомбежек цехов, где она работала.

– Честно, упал. – Отец кажется догадался, о чем думала Ася. – Еще вчера утром оступился с фургона.

Как же хочется спать! На халат натянула пальто, голыми ногами наступила в сапоги. Б-р-р! Сырые. В дыре видна бледная кожа стопы. Схватила ведро, спустилась. В этот момент с улицы заходила соседка Клязьма со своей приблудной овчаркой и пустым ведром (Блин! ведро пустое! – плохая примета, день насмарку!). Клязьма работала в кафе «Елочка» посудомойкой, собирала отходы и подкармливала бездомных собак, кошек, мужиков. Сегодня овчарка, увидев Асю обезумила, встала на дыбы. Ася охнула, отскочила к стене, челюсти собаки замкнулись на пустоте, где секунду назад была Асина нога. Клязьма засадила овчарке хорошего леща, коленом прижала к стене и пропуская Асю, открыла дверь.

Ася, как сумасшедшая, помчалась к мусорке. Сегодня повезло, в очереди пять человек. Чем ближе к машине, тем отвратительнее запах. Особенно осенний: от бесконечных дождей и незрелых арбузов, сквозь щели бортов стекала гнилая жидкость и копилась на дороге зловонной лужей. Этим вонизмом было пропитана вся машина, брезент, которым укрывали мусор, женщина, которая принимала мусорные ведра на борт. Женщина одна и та же, на протяжении последних лет, а может, и веков. Казалось, что она никогда с машины не спускается, не снимает брезентовые рукавицы, не отпускает палку, которой выковыривает остатки мусора из ведра. Ася не замечала, чтобы женщина старилась, переодевалась. Всегда в рваной телогрейке, синем шерстяном платке, марлевой маске до глаз. Взгляд часто пьяный, равнодушный, но иногда пытливый, тоскливый.

Шел мелкий снег, у Аси здорово мерзли руки, голова. Надо было надеть перчатки, платок. Как всегда, именно перед Асей, женщине вздумалось навести в кузове порядок, она залезла на кучу мусора, стала раскручивать брезент прикрывая его. Ну почему это надо делать именно перед Асей? Вот ведь гадина! Ася перехватила дужку ведра обеими руками, стала пританцовывать. Когда порывом ветра из кузова понеслись обрывки газеты, с коричневыми кляксами, Ася не выдержала, наорала на мусорщицу. Удивительно, но она моментально отреагировала, словно с ней вступили в светскую беседу, радостно зацепила ведро за ручку, начала долго вытряхивать. Ася внимательно следила за дужкой ведра, если начистоту, то брезговала браться за то же самое место, где держалась мусорщица.

Ведро домой принесла двумя пальцами, дно уложила газетой, долго мыла руки, вспоминала, какие сегодня уроки? Вообще, какой сегодня день? Четверг? Так ведь Ура! Сегодня УПК (Учебно-производственный комбинат). Не надо тащить портфель, не надо делать домашку.

Запивая хлеб с маслом холодным чаем, Ася выглянула в окно. На перекрестке Веры не было, и тут в дверь позвонили. Вера впорхнула в квартиру, обняла Асю.

– Отец вернулся. Представляешь, вслед за мной. Прямо шаг в шаг. Все сработало.

– Поздравляю, – Ася с досадой глянула на порванный сапог, потащила с полки кеды. В кедах уже холодно, но не так сыро.

– Я вот тут подумала, – тараторила Вера, дожидаясь пока Ася зашнурует кеды, закроет дверь, повесит ключ на шею. – Я сама сделаю свой бубен.

– Зачем? – удивилась Ася.

– Мне надо. Давай зайдем к шаманке, я спрошу, как правильно делать.

– Без меня. Ладно?

– Вот всегда ты так! – с отчаянием крикнула Вера и заторопилась вперед.

– Ну подожди, – прибавила шаг Ася. – Ну успокойся. Ну вроде бы все наладилось.

– Все? – воскликнула Вера, разворачиваясь лицом к ней. Она порывалась что-то сказать и не могла. Не могла сказать про свое желание, видимо, оно было каким-то болезненным.

Ася развела руками.

– И поэтому я хочу бубен, – продолжила Вера. – И больше меня не отговаривай. Иначе поссоримся.

Ася кивнула и покорно поплелась за ней.

До УПК далеко, полчаса ходу. И все равно Ася с радостью туда ходила. Здание бывшей школы поражало ничем не истребимым ощущением домашнего уюта: пахло биляшами, компотом. В коридорах было тихо и свежо. В окне лестничной площадки осенним золотом горела береза.

УПК обеспечивал возможность старшеклассникам трех близлежащий городов: Новый город, Верхняя Губаха, Нагорная – получить рабочую профессию без отрыва от обучения в средней школе. Первые этажи были отданы под столярные мастерские, на втором разместился класс художников-оформителей, цеха швей-мотористок и швей-трикотажниц.

В начале учебного года Вера Мамонтовна собрала заявки на профессию. Мальчикам предлагалось: столяр, плотник, токарь, художник-оформитель. Девочкам: швея-трикотажница, швея-мотористка, художник-оформитель. Ася записалась на художника-оформителя, считала себя талантливой. Вера пошла в швеи-трикотажницы.

На восемь мест группы художников набралось двенадцать человек.

Инесса Сергеевна – мастер художников-оформителей (в УПК не было учителей) выставила натюрморт: чайник, кувшин. В кувшин воткнула сухой пучок осоки. Велела рисовать. На работу дала четыре часа.

Ася старалась. Она не имела понятия о построении, контуре, конструкции предмета. Рисовала как умела. Круглый чайник, чуть выше кувшин, тень от окна. Все делала как донес учитель по рисованию. А так как рисование не считался основным предметом, то ученики его не уважали и до кучи игнорировали учителя – заслуженного художника. Учитель что-то чертил на доске, а в классе стоял гул. Ася скорее видела, чем слышала, о чем говорил учитель.

Через четыре часа мастерица выставила на полу в коридоре все рисунки, велела выбрать достойный. Единогласно выбрали Асину работу. Она выделялась своей яркостью, законченностью, особенно на фоне других. Одна работа вообще походила на художества Остапа Бендера. Ася возгордилась. Мастерица фыркнула, потащила Асин рисунок в класс.

Просторная комната, на стене портреты классиков, с потолка свисали люстры, предательски высвечивали изъяны. Мастерица ходила вдоль доски и доказывала ученикам, как они неправы: – Дело в том, что носик у чайника ниже ватерлинии, тень крохотная, непонятно откуда идет свет, то ли с потолка, то ли от окна, штриховка персонального цвета предметов не отображает материал изделия, плюс к тому же эти две громоздкие фигуры, выпирающие из общей композиции, а эта глубокая космическая дыра между ними, да мы просто в ней разобьемся! Обратите внимание на эту осоку, висящую в воздухе! – Она волшебная? – этот вопрос был адресован Асе. Даже если бы она ответила, в общем грохоте хохота ее бы не услышали. – Ну и конечно, – продолжала порку мастерица – Грязь по всей работе. Радость следственному комитету (хохот), отпечатки по всей поверхности (истерика). – Самым оглушительным и разрушительным был смех девицы в полупрозрачной белой блузке. Ася сразу ее возненавидела.

– Общий вердикт, товарищи, – продолжала измываться Инесса Сергеевна. – Так рисовать нельзя. Это издевательство над искусством. Такие люди позорят коммунистическую партию, дискредитируют ее завоевания.

Ася не хотела позорить коммунистическую партию и поэтому в следующий четверг вслед за Верой зашла в мастерскую швей-трикотажниц и заняла свободную парту, на которой была установлена странная швейная машинка.

– Ты чего? – удивилась Вера. – Ты же на художника шла?

– Обломалась. Мне тут больше нравится.

– Варвара Сергеевна, у нас новенькая, – крикнула Вера в толпу девиц.

– Группа уже сформирована, – откликнулась невысокая, полноватая дама, в черном кримпленовом платье с рисунком огромной алой розы. Сердцевина цветка приходилась на пупок, а крайние листья обнимали зад.

– Варвара Сергеевна, – заступилась Вера за Асю. – Вам чо, жалко? Пусть будет. Машинка все равно пустует.

– Мне не нужны лишние штрипки, – возмутилась Варвара Сергеевна.

– А чего делать-то? – захныкала Вера. – Это моя подруга Ася Мурзина. Ну не понравилось ей у художников. Вы не берете. Куда ей теперь?

– Ну девочки, загрузили вы меня, – вздохнула мастерица. – Подождите, сейчас попробую решить.

Мастерица вышла из класса, а Вера начала экскурсию.

– У тебя машинка по штрипкам. А у меня первая, строчная. У меня будут карманы. Между нами оверлоки.

Варвара Сергеевна зашла в учительскую.

– Девушки, у меня лишняя. Кто заберет? – Со всех сторон раздались вздохи. Слышно было, как зашуршала бумага, зазвенели стаканы в подстаканниках, захлопали ящики письменных столов. – Ну что мне человека гнать на улицу?

– Господь с тобой! – ужаснулась седовласая женщина у окна, мастер швей-мотористок. – У меня плюс два. Пусть будет плюс три.

– Могу взять себе. – Мастер слесарей показал два пальца. – Или вон у Инессы Сергеевны не хватает двоих.

– Инесса Сергеевна, заберите Мурзину, – вкрадчиво попросила Варвара Сергеевна мастерицу художников. – Она кажется к вам записывалась.

– А, это та обиженка? Да ну ее. Какая-то травмированная с низкой мотивацией.

Мастер слесарей усмехнулся:

– Классика жанра. Надо сначала довести художника до дурдома, а потом делать из него гения.

– На что вы намекаете? – резко отреагировала Инесса Сергеевна. – Кого это довели до дурдома?

– Ван Гога…

Ася молчала всю дорогу, пока Вера не заговорила первой.

– Слушай, а это не Вовка Шилков? С кем это он?

На другой стороне улицы в тени осенних тополей шли двое. Он осторожно держал ее пальцы. Она, уткнувшись носом в широкий шарф, шла рядом. Из-под пальто постоянно мелькали стройные ножки в капроне и сапогах-чулках. Ветер трепал ее длинные светлые волосы, девушка поправляла, кокетливо улыбалась. Это была красавица, уже созревшая для любви и обольщения.

– Светка Светличная! – напрягла память Вера. – Из четырнадцатой школы.

И Ася сразу вспомнила ее заливистый смех, когда мастерица разбирала рисунок. Вспомнила, каким он был мерзким и отвратительным.

– Нич-чего себе. Шилков и Светличная? – ликовала Вера. – Твоя соперница!

– С фига ли?

– Ты ведь говорила, что Шилков тебе нравится.

– Никогда такой глупости не говорила. – Ася с чувством толкнула калитку. Было стыдно вспомнить Шилковские красные оттопыренные уши, сквозь которые просвечивал свет. Тень от ушей падала на ее рисунок и курьезно добавляла кувшину лопоухости…

Голос Варвары Сергеевны усыплял. Асю жутко клонило в сон. Она бухалась лбом об машинку, клевала носом, трясла головой и вновь засыпала. Сначала в УПК несколько дней шли теоретические занятия. Разбирали типы машинок, швейное производство, систему определения качества. Учили, чем трикотаж отличается от остальных тканей. Варвара Сергеевна ходила по классу и на примере материала формы учеников показывала ткани.

– Ваша форма пошита из шерсти. Это натуральная ткань. Сырье произведено природой. Вот кто у нас дает шерсть?

– Коза, баран… – неуверенно пошло по классу.

– Баранов сейчас мало, – хихикнула незнакомая девочка из четырнадцатой школы, – после восьмого все ушли.

– Без комментариев, – обрывала Варвара Сергеевна, – здесь вам не школа. Наказание суровое. Особые комментаторы будут оштрафованы. Вы все подписались под техникой безопасности. Может током ударить, пальцы пришить. Все изделия, которые вы здесь будете отшивать, пойдут на продажу в наш универмаг. А это деньги ваших родителей, соседей, родственников. Никому не хочется покупать заведомый брак. Учтите, как будете учиться, так и будете работать. Я понятно говорю?

– Я пойду в институт. Зачем мне ваша швейка?

– Деточка, – обернулась мастерица к будущей студентке. – В моей жизни редко попадались люди, которым удавалось жить по плану.

– А чем штраф будем платить? У нас кроме оценок ничего нет.

Сдержанный хохот не произвел на мастерицу никакого впечатления.

– После уроков можете остаться шить перчатки. Двадцать копеек за пару. За пару часов заработаете себе на колготки и конфетки. А теперь открывайте тетрадь и записывайте, что я буду говорить.

– Снова писать, в школе пишем, здесь пишем. Давайте сразу шить перчатки, – дружно возмутились девицы…

Варвара Сергеевна двинулась к учительскому столу.

– Мурзина! – грозно произнесла она.

Гам стих. Эпицентр внимания сосредоточился на Асе, спрятавшейся за машину. Уложив голову на локте, она преспокойно дрыхла.

– Мурзина, к доске!

Соседка через конвейерный стол толкнула Асю в бок. Ася вскочила. Стояла спросонок очумевшая, с четкой отметиной часов на лбу.

– К доске! –повелела мастерица и, оттянув подол кримпленового платья вниз, села на стул. – Отвечаем формирование и устройство трикотажных петель.

Ася побрела вдоль длинного стола, по которому передвигались отшитые заготовки – формирование и устройство трикотажных петель она знала, легко запомнились с прошлого урока. Когда они пришли учиться в УПК, Ася была уверена, что в первую очередь их заставят учить рабочий устав – как при вступлении в пионеры или комсомол: –…воспитание ребенка на принципах патриотизма, интернационализма, коллективизма, социальной справедливости и гражданственности, культурного, нравственного и физического развития. Или… Вступая во Всесоюзный ленинский коммунистический союз молодежи, обещаю придерживаться принципа «партия сказала: «Надо!»» – комсомол ответил: «Есть!»

– У меня создалось впечатление, что вы не готовы, – заявила мастерица.

– Трикотажная петля состоит из двух столбиков, объединённых дугой нити…

– Уважаю, – мрачно призналась мастерица и обратилась к классу. – Уважаю таких людей. Как вам это удается?

– Я старалась … – соврала Ася. Она не уловила повода для уважения, ждала подвоха. Ни в коем случае нельзя сорваться. После домашнего стресса сюрпризов не хотелось.

– Пять.

Странная она какая-то. Совсем не похожа на учительницу или мастерицу. Словно приходит не за зарплатой, а за коррекцией собственных школьный комплексов. В конце концов, это неплохое начало.

– У вас вопрос ко мне?

– Боже упаси!

После УПК Ася пошла не домой, а в музыкалку. Район был застроен двухэтажными бревенчатыми бараками. В одном из них находилась музыкальная школа. От обилия звуков ее можно было назвать музыкальной шкатулкой. Школу было слышно издалека: микс скрипок, валторн, баянов. Музыкальное восприятие начиналось с гигантских осенних тарелок-лопухов, в которых утопала тропинка к школе. Все кругом пело и громыхало, даже скрипучие ступени крутой деревянной лестницы напоминали клавиши рояля. Если ступить на середину, то получался усталый, протяжный звук, ближе к краю ступени цокали, но чаще молчали. Перила с балясинами отзывались детским ксилофоном. Двери закрывались дождливым шелестом арфы.

Ася вошла в школу, поднялась на второй этаж, прислушалась к классу, где они занимались с Екатериной Алексеевной. Тишина. Толкнула дверь. Екатерина Алексеевна сидела рядом с девочкой и показывала, как устроен гриф домры.

– До, до, до, – тихо подпевала, осторожно щипала струну, – а вот здесь ми, ре, фа… это си последней октавы, самый высокий звук, находится внизу, у голосника.

Девочка удивленно подняла голову. Она не понимала, почему самая высокая нота находится внизу, у дырочки.

Екатерина Алексеевна сыграла Турецкое рондо Моцарта. Считала рондо лучшим способом привлечь внимание ребенка к музыке, а главное, к домре. Домра на первый взгляд больше напоминала гигантскую деревянную ложку, на которой случайно оказались струны. Ну что на ней можно изобразить? Трень-брень-балалайка!

– Что? Домра? – это что за фигня? – понеслись вопросы, когда Ася с Верой сообщали всем, что поступили в музыкальную школу. – Мандолина, гитара? – Одноклассники изощрялись как могли. – Рояль круто, баян ничо, скрипка сойдет, но домра? – Вера огрызалась, Ася махнула рукой, честно говоря, у самой была такая же реакция.

Екатерина Алексеевна обожала свой инструмент, за сто пятьдесят рублей (две ее зарплаты) заказала у мастера персональную домру из розового дерева. На ощупь она была круглая, гладкая, теплая. На таком инструменте учились не играть, а любить музыку. Ребенок не виноват, что родители не умели слушать классику, в конце концов, для этого и существовали музыкальные школы. Каждый учитель мечтал найти гения, с ним бы работал персонально, с другими по расписанию, довели бы до выпуска, по пути наполнили шедеврами.

Вот такой же виртуозной игрой Екатерина Алексеевна когда-то подкупила Асю и Веру.

Четыре года назад Ася дожидалась Веру на крыльце школы. Подошла женщина в сером драповом пальто, тихо улыбнулась, начала заправлять волосы под серый берет. В этом жесте длинных пальцев было что-то грустное, мелодичное, словно попытка ухватить очарование момента, красоту осеннего звука.

– Девочка, ты из этой школы?

– Ага.

– Здравствуй. А не хотела бы учиться в музыкальной школе?

Никогда не собиралась, округлила глаза Ася.

Дверь открылась, крыльцо ожило нестройным оркестром школьников.

– Пошли. – Вера потянула Асю за портфель.

– Подожди. Нас зовут в музыкальную школу.

Толпа схлынула, Вера осталась.

– Зашибись! – пискнула Вера. – Чо будем делать?

– Учиться.

– Адью вам ручкой, мадмуазель. – По-клоунски присела Вера перед Асей. – Тебе этой школы мало?

– Ну это же совсем другое, – виновато объяснила женщина.

– Ну не знаю. – Вера пожала плечами и вздохнула. – Вам же талант нужен, или как это называется? Слух!

– Все верно. Пойдемте в школу, я вас как раз и прослушаю.

– Ну не знаю, – снова потянула Вера и созналась. – Мне лень. Да и талантов у меня всего один – ни-ка-кой называется!

– У тебя же отец играет на гармошке? – напомнила Ася. – Значит, у тебя есть талант. Ну по крайней мере должен быть… по наследству.

– У нас в семье по наследству только прыщи переходят.

– Не понравится, уйдете, – поспешно отреагировала женщина.

Талант у Веры проявился с первой секунды. Они стояли спиной к пианино и слушали ноты, которые проигрывала учительница. Потом надо было обернуться и по звуку определить, какую Екатерина Алексеевна сыграли. Вера четко услышала все звуки, подобрала на клавишах. Ася бесконечно долбила черные и белые перекладины, и все не могла взять к толк какие надо. Все напутала, переврала. Екатерина Алексеевну на Асю не рассердилась, она уже любила и боготворила Веру. Все под стать: длинные пальцы с ровными подушками, идеальной размер кисти – без лишних телодвижений, не надо елозить по грифу, только балет фалангами. Кисть, как сладкая гроздь винограда. Такой природной руке место в скрипачах. Но Екатерина Алексеевна об этом умолчала, она уже оберегала свою находку, свой самородок. Внутри все кипело, хотелось бежать в учительскую и орать, как ей повезло!

– А попробуй так, – Екатерина Алексеевна двигала, переставляла Верины пальцы на соседний лад, ближнюю струну. – Так! Молодец! А теперь возьми медиатор. Так… Ну не так же! Плавно, словно карандашом закрашиваешь солнце. Запомни, характерным приемом звукоизвлечения является тремоло. – И Екатерина Алексеевна сыграла Вальс цветов Чайковского.

За прошедших четыре года Вера музыкалку все-таки бросила. Екатерина Алексеевна сокрушалась, ходила к Вере домой, разговаривала с отцом.

– Ну хотите, я сама буду платить за обучение, если у вас вдруг нет денег.

Верин отец кряхтел, поглядывал на дочь. При чем здесь деньги? Рубль пятьдесят ему не в тягость, он готов платить и десять, и двадцать, лишь бы училась. Платье сшил с пайетками, кокошник соорудил, на домру смастерил чехол. Все честь по чести, учись дочка, не ленись. Вера легко освоила инструмент, победила в школьном конкурсе домристок, солировала с оркестром народных инструментов. Екатерина Алексеевна боялась наступить на тень Веры, так ее оберегала. А потом трах-бара-бах! У Веры случилась истерика, заперлась в комнате на крючок – орала, не хочу, не буду, не надо! Похоже, запал Веры оказался коротким, и она выгорела за два с половиной года.

Ася за три года учебы научилась из тонких школьных линеек вырезать медиаторы, на голенище валенка подтачивать идеальный скос, выучила три короткие пьески, и до сих пор учила песню про капитана, который объехал много стран, и главное, не научилась настраивать инструмент. Ее струны категорически не строились, бултыхались, как веревки на ветру.

– Чего так рано? – Екатерина Алексеевна испуганно глянула на часы. – Тебе еще сорок пять минут до урока.

– Ай! – махнула рукой Ася. – Тут от УПК два шага. Домой все равно не успею.

– Там в актовом зале начинается прослушивание к конкурсу Чайковского. Комиссия приехала из Перми.

– Без меня? – надула губы Ася. – А чего меня не взяли на конкурс?

От изумления Екатерина Алексеевна вылупила глаза, и чтобы не сказать что-то гадостное, глубоко закашлялась.

– Иди, иди. Я тоже скоро приду.

Ася заскользила по узкому коридору к лестнице. В ушах странно зашумело, и она увидела хилую девушку с потекшей на глазах тушью. Девушка с трудом поднималась с аккордеоном по узкой лестнице. Меха инструмента постоянно уплывали в сторону. Она их ловила, визгливо подтягивала, костяшками пальцев царапалась о деревянную стену. На верхней площадке путанно разминулись – одновременно вправо, влево, словно станцевали. В этот момент аккордеонистка идиотским взглядом таращилась на Асю, словно призывала ее перемахнуть через перила.

Дверь в зал предательски скрипнула. Ася проскользнула пару рядов и скоро заняла свободный стул у края.

– Песня невольниц «Улетай на крыльях ветра» из оперы «Князь Игорь». Исполняет Светлана Светличная.

Ася вздрогнула. Что, снова она?

– Седьмой класс фортепиано, руководитель Ираида Владимировна Горностай, – продолжила объявлять высоченная дама с ярко накрашенными губами. Она даже не поднималась на невысокий подиум, чтобы не задеть головой потолок.

Ася думала, что Светличная начнет играть на рояле, а она запела. Это был тот случай, когда мелодия с первых нот бальзамом легла на слух. Выразительная смесь восточной неги создавала настроение покорности, тоски по родине. Нежный тембр голоса, красота мелодии расцвечивали серость будней, словно на бетонных стенах распускались розы. Вот бы восхититься ею, поплыть следом, но предвзятость к Светличной мешала оценить ее по достоинству. К презрению тяжелым набатом добавилась зависть.

Когда Светличная закончила петь, жюри похвалило сдержанными аплодисментами. Рядом крикнули «Браво!». Кто такой смелый?! – обернулась Ася и увидела Шилкова, в глазах ураганный блеск и восхищение. Хорошо, что Ася не была в него влюблена, а то бы сейчас точно сгорела от ревности. Он так смотрел на эту «невольницу», что, наверное, обзавидовалась бы даже Джульетта.

– Ты чего здесь? – Ася локтем толкнула Шилкова в бок.

– Хор девушек из оперы «Аскольдова могила». Город Кизел! – объявила пианистка и стала ждать, когда Светлана уступит место группе школьниц в кокошниках.

– Как тебе? – сквозь Асю, громким шепотом обратилась Светличная к Шилкову. Он неуклюже подскочил. Громко затарахтел стул, сзади пикальнул девичий голос. Комиссия обернулась одним движением, заполонила упреками и претензиями «потише… выйдите… вы мешаете…».

Пропуская его, Ася поджимала ноги, кружила на стуле, пыхтела, ругалась. А они не слышали, одновременно хихикали, на цыпочках стремились к выходу, на свободу.

– Светличная, ты куда? – окликнула учительница. – Результаты я буду ждать?

Светличная притормозила у дверей.

– Ираида Владимировна, извините, я опаздываю.

Комиссия заулыбалась, будто услышала что-то приятное. Ну подумаешь какой-то там фестиваль Чайковского, когда тут –собственной персоной – безграничная любовь. Ее флюиды летали по залу, как молекулы броуновского движения, это не было электрическим током, в которое положительно заряженные частицы целенаправленно стремились в одну сторону – это был фейерверк.




Глава 5




Как гасить… известь?

На перемене класснуха подошла к Асе и напомнила про экскурсию в Пермь.

– Я не могу заказать билеты, пока все не сдадут деньги.

Уже целую неделю мать дулась на Асю. Первое наказание, которое свалилось на ее голову, – мать отказалась довязывать кофту. По Асиным меркам это было жестоко. Дело в том, что она придумала удачный фасон, рукава три четверти, расширяющиеся книзу, глубокий вырез, поясок. В школе разрешалось носить кофты только если видны белый воротничок и белые манжеты.

– Можно я не поеду, – скисла Ася.

– Нельзя. Ты подведёшь весь класс.

Класснуха, как радушная хозяйка, улыбнулась, кивнула. Ася тоже кивнула, но быстро, судорожно. Побежала по коридору в раздевалку. В глубине – под кучей навешанных курток и пальто – увидела Веру. Она сидела задумчивая, наматывая на палец кончик косы. На вопрос Аси вовсе не отреагировала – наверняка, увлечена бубном. Ну и плевать. Села рядом, обняла портфель. У матери сегодня выходной, где бы перекантоваться до вечера. Можно подавить харю в каком-нибудь из классов, математичка никогда не запирает свой кабинет, правда парты стали узкими, маленькими, вечно ноги свисают.

Подошла одноклассница Лариса Конева, высокая, красивая.

– Девчонки, мне вчера отец куртку достал по блату. – Чтобы доказать слова делом стала шарить по вешалке. – Где же она?

Ася двигалась за Ларисой следом. Не терпелось увидеть.

– Какого цвета?

– Голубая.

Ах-ха-ха! Голубая?! Разве можно делать куртки голубого цвета? Совсем непрактично. С первого взгляда по нагромождению коричневого-серого-черного, видно, что голубого нет. Пошли в следующие ряды восьмых, седьмых, шестых классов, дошли до малышни.

– Украли? – решила Ася. Еще можно предположить, что Лариса соврала. Была в ней такая червоточина. По-настоящему умела запудрить мозги. Однажды, когда не подготовилась к уроку, разнылась, будто вчера хоронили новорожденную сестричку – все поверили, собрали деньги, через Ларису передали матери. На очередном собрании класснуха выразила соболезнование семье Коневых и с ужасом узнала, что Ларисина мать ни сном, ни духом о трагедии. Она даже не была беременной и никаких денег не видела.

Но в этот раз Лариса не соврала. Куртка все-таки нашлась под ворохом других.

– Вот же! – Трясла комком ткани, вывернутым наизнанку с завязанными рукавами, застегнутым на все пуговицы изнутри. Эта была хитрость во имя спасения.

По очереди стали мерить.

На Вериной груди куртка застегиваться не желала. Пришлось Вере глубоко вдохнуть, при выдохе, пуговица пригрозила вылететь с «мясом»

– Хватит уже, порвешь уже, – испугалась Конева.

Ася в куртке смотрелась чуханкой, все висело и болталось.

– Тебе хорошо, – радостно соврала Лариса.

Снимать куртку не хотелось, настолько она была невесомой и мягкой, в ней было уютно, как под теплым брюшком матушки гусыни. Обычно нейлон шуршал, скрипел, стонал, а эта ткань была приятно-молчаливой. Постоять в такой пару минут уже счастье.

– Ишь разомлела. – Лариса сдернула куртку с плеч Аси, принялась отряхивать. – Еще вшей насажаешь!

Ася от такой грубости белой стала. Почувствовала острое раздражение, омерзение даже. Схватив свою куртку, потихоньку выскользнула на улицу, поежилась от холодного ветра. Над головой, словно гигантское око, глядело серое, мокрое небо, с черной маленькой тучей посередине.

Впереди торчал треугольник крыши общественного здания коксоваров, которое постепенно пропадало в тумане дождя. На афишах цветными красками мироточила индийская красавица. Слезы уже достигли рамы, поползли по стене, поплыли по асфальту. Дождь переименовал фильм «Зов предков в 306 предков, Зорро в Вор-ро». Рядом глупо бегал художник – пытался спасти витрину. Поспешно снимал афиши, переворачивал, чтобы дождь на них не попадал – и сам весь, с головы до пят – испачкался краской, что постепенно превращаясь в грустного клоуна.

Ася сидела на ступеньках лестницы и просматривала юмористический журнал «Чаян». В отличии от «Крокодила» он был меньше политизирован. Если символом «Крокодила» служил красный зубастик с вилами, которыми он атаковал буржуазную идеологию, то Чаян жалил скорпионом. Героями карикатур были «бывшие люди» – зажиточные и состоятельные граждане, священнослужители и успешные крестьяне. Карикатуристы часто обращались к сельскохозяйственной теме – проблемам в колхозах, сложностям в взаимоотношениях города и деревни. С точки зрения большинства нормальных людей, Ася сейчас поступала скверно… Она шарила по почтовым ячейкам соседей, выгребала журналы и читала тут же на лестничной площадке. Знала всю корреспонденцию: центральная «Правда», местный «Уральский шахтер», «Программа передач» – были практически в каждом ящике. «Огонек» выписывала только Антонина Макаровна, «Крестьянка» – в шестой, девятнадцатой квартирах, «Юный следопыт» – в третьей, «Вокруг мира» – в девятой. Половина ящиков пустовала, только иногда попадались письма или праздничные открытки.

Отец каждый вечер раскрывал широкие листы "Труда" и привычно засыпал. Вместе с его храпом по квартире витал запах типографской краски.

Ася все детство просила отца выписать «Мурзилку», «Веселые картинки», но дело в том, что отец финансово мог позволить только два издания: обязательные для советского человека «Труд» или «Правду» и второе на выбор. Отец выбирал программу передач – узкая полоска газетной бумаги, где один раз в неделю обещали мультики. Ася «Труду» радовалась больше, чем «программе», во-первых, по весу тяжелее, во-вторых, на последней странице иногда маячило хилое оконце юмора. Вырезала картинку, вклеивала в альбом, а все остальные газеты – никто не отменял ежегодную норму макулатуры для школьника – двадцать килограмм.

Ася вернула «Чаян» в узкий паз почтового ящика пятнадцатой квартиры, прошвырнулась по другим. «Правда», «Правда», «Правда», «Труд», «Известия», «Советский спорт», «Пионерская правда». Жаль, что в этом году никто из соседей не выписал «Пионер» – хороший журнал.

Когда открыла дверь в квартиру, в голове заклокотало от расстройства. Словно продолжая схватку с семьей, мать затеяла ремонт. В прихожей стоял запах извести, краски. Все вокруг завалено кистями, пустыми жестяными банками из-под сгущенки и сухого молока. Мать сидела на полу и колдовала над смесью извести и колора. Теперь две недели квартира будет похожа на поле боя после набега врага.

С кислой миной Ася перешагнула банки, проскользнула в свою комнату, прикрыла дверь, надеясь, что мать не заметит ее присутствия. Как же? Разве пропустит? Мать демонстративно распахнула дверь, села в проеме и давай мешать свои отвратительные смеси. Только и слышно шлепки, стоны, ругань. Слова все крепче и громче. Ася оглянулась. Мать держала жестянку на весу, а с нее на пол капало известковое молоко. Перелила в другую, принялась вымешивать палкой – у второй банки рваным кругом вывалилось дно. Горячая пушенка ухнула на пол, брызнула на шкаф, стены, халат матери. Мать ничего понять не может, принялась исследовать: крутит, вертит, щупает. Жестянки новые, только вчера с работы притащила. Да штоб тебя! – озверела она, когда закапала следующая.

«Хоть бы газету подстелила» – вздыхала Ася, наблюдая, как мать следами белит тропинку от прихожей к туалету, кухне, спальне, залу. Подсказать, так ведь взбеленится. Застелить нечем, на прошлой неделе сдала макулатуру. Обычно мать ремонтом занималась весной, а тут, понятно, что тут … это у матери от обиды мозги поплавились… теперь отцу придется двигать мебель, а Асе отмывать.

«Бах! Бах! Бах!» Зараза ядовитая! – переставляла мать банки, металась по коридору, ширила белую реку.

Ася поняла, что в этот раз известка оказалась свежей. Пол, наверное, сожрет и не заметит – ай-лю-лю, соседи здрасти, не хотите ли напасти?

У Аси от ужаса даже в голове бухнуло и закипело. Она выскочила в коридор, спустила на полуторный этаж, и ловя занозы от узких пазов деревянного ящика, стала выдергивать газеты. И даже не думала, что вдруг кто-то увидит. Опомнилась, когда хлопнула подъездная дверь – остались две последние квартиры на верхотуре. Раньше до них не дотягивалась, а теперь доросла. На ощупь – одна пустая, в другой есть газета. Грубо выдернула, из газеты вывалился конверт, шлепнулся на пол – звук одинаковый, как у шагов. Конверт лежал молча, а шаги приближались. Скоро будут здесь. Быстро подняла конверт, сунула не глядя, куда попало.

В общем, перепрыгивая через две ступени рванула домой, грохнула пачку газет перед матерью.

– Пол накрой.

Мать злорадно усмехнулась, стала в таз лить воду. Как вулкан Везувий, закипели камни, стали щедро разбрызгиваться по сторонам. Острое раздражение Аси прервал дверной звонок. И вовремя. Иначе бы сейчас прорвало на истерику. После такого выпада просить деньги точно бесполезно.

Ася дернула засов, впустила в дом соседку с четвертого этажа, и тут же заметила написанную ручкой цифру пятнадцать на полях газеты. Обомлела. Соседка сейчас точно сфотографирует свою почту. Но соседка недоверчиво уставилась на бардак в прихожей.

– Никак ремонт затеяла?

Мать двинула платок на затылок, тыльной стороной ладони утерла лоб.

– Известка зверь!

– Где брала?

– На картошку выменяла.

Ушли сплетничать на кухню. Сегодня кажется пронесло…

Сразу после звонка весь класс вошел в кабинет класснухи. Вера Мамонтовна проверяла тетради. По опыту знала, что после занятий несколько минут – время пустое. Пока рассядутся, перебухтят, переобуются, обменяются претензиями, домашками, тетрадками. Для классного часа необходим особый настрой, иначе все вкривь и вкось, как слякоть.

– Достаем дневники. Записываем. Марки ДОССАФ – пятьдесят копеек. Комсомольские взносы – две копейки. Марки в фонд мира – пятнадцать копеек. Итого шестьдесят семь копеек до понедельника.

Класс разорвал вздох недовольства.

– Мне что, на панель идти? – выдавила Лариса Конева.

– Конева, ты где такого набралась?

– Надоели ваши марки.

– Это не мои марки, а государственные. Мы должны помогать бедным странам, нашим братьям. Как вы советские дети можете так рассуждать? Короче, шестьдесят семь копеек в понедельник или по русскому за четверть тройка. Мурзина, тебя это касается особенно. Ты единственная не сдала за Пермь.

– Я не поеду, – замямлила Ася, – чего я там не видела. Мне брат рассказывал, что там смотреть нечего.

– Как это нечего? – изумилась класснуха. – А дворец пионеров, а цирк? Слоны, тигры.

Ася ответила неискренним сочувствующим вздохом. Она спиной чувствовала незримые и понятные взгляды одноклассников. Им, конечно, хорошо, они с матерью не ссорились.

После классного часа к Асе подошла Лена Скойгородова.

– Одолжить?

– Лучше не надо, – отказалась Ася. – Я просто не хочу, не хочу просто.

– Меня -то не обманывай. Ты же первая орала, что хочешь!

Фиг с ней с Пермью. Проживу. С марками беда. К Гульназ смотаться? Может, даст.

Ася стояла на автобусной остановке и дрожала от холода. Дырявые сапоги промокли еще с утра. В кармане последние двадцать копеек, за билет – пятнадцать. Если Гульназ не окажется дома, то возвращаться будет не на что. Подъехал автобус, Ася долго пыталась в него протиснуться. Толпа давила, пихала, уговаривала – двоим удалось проникнуть в нутро, боясь вывалиться наружу, тут же потребовали закрыть дверь. Оставшиеся толкачи подсобили дверям выправиться, отчаянно похлопали автобус по заду, словно отправили кобылку в поле. Пропустила еще два автобуса. Голодная, холодная поплелась домой.

Мать стояла на столе в зале, и усердно махала лыковой кистью по потолку. В этот момент она была похожа на высоченную статую Свободы. Тяжелые брызги извести длинной очередью летели в разные стороны и острыми стрелами красили окно, стекла серванта, экран телевизора. Газетами был укрыт только диван, все остальные газеты были кучей свалены в углу. И зачем, спрашивается, Ася все утро расстилала их по полу? Старалась упрятать бордюры, углы.

Мать опустилась со стола на табурет, на пол. Громко потащила стол по полу, грохот пошел такой, словно тарахтел застрявший в грязи трактор. Сначала известь в тазу пошла рябью, а потом стала выплескиваться через края. Помогая матери, Ася схватилась за стол.

– Я в спальню, а ты за полы, – бросила мать через плечо и вновь полезла на стол.

Пол основательно залит известью, словно красили не потолок, а именно его. Начался нескончаемый процесс вытирания, полоскания, выжимания. Ася долго кружила мокрой тряпкой на одном месте пока не проявлялись коричневые доски. Прозрачная вода быстро превращалась в молоко, сметану. Становилась настолько густой, что ею можно было вновь белить стены.

Мокрые шлепки кисти по потолку в соседней комнате придавали тишине какой-то зловещий смысл, будто хлестали младенца по щекам. Время от времени в воздухе трепетал фальшивый материнский фальцет: «Ай былбылым, вай былбылым /Агыйделнен камышы;(Ай соловей, мой соловей… В речке Белой камыши). Ася на корточках переступала навстречу «белой реке», бесконечно наматывая на тряпку отвратительное настроение. Это делало ее похожим на пловца, который барахтался в волнах и понимал, что скорее утонет, чем выплывет. Время от времени она меняла воду в тазу. Плотная вода уползала в дырку слива, а из крана легкой струей шла свежая волна, брызгала на дно тазика глухим эхом Асиных вздохов…на восьмом, девятом заходе они уже походили на крик о помощи. Проявление чистого пола замедлялось приглушенными телефонными звонками классной. Ася выныривала из глубины, дергала трубку и врала, что матери нет дома. Сейчас еще рано просить денег, сейчас Ася домоет пол, и может быть наступит материнская милость, и тогда, пожалуйста, сколько угодно говорите с матерью. Она не посмеет отказать учительнице, заодно с удовольствием пожаловаться на нерадивую дочь, упрекнет школу в плохом воспитании… Ася потянулась под трельяж, чтобы отключить телефон, и тут в комнате проявилась мать.

– Кто там постоянно звонит?

– Класснуха. – Ася оглядела пол. Вроде неплохо, местами пол просох белесыми кругами, стал словно иней на окнах, но матери наверняка понравится.

– Чего хочет? – Лицо сморщилось, известковые веснушки ринулись навстречу пигментным пятнам, на морщинах слились в полоски и реки.

– Пятнадцать рублей на экскурсию в Пермь.

– Еще не хватало…

«Кто бы сомневался!» – вздохнула Ася и вздрогнула от звонка.

– Да, да, здравствуйте…Ах, да, да в Пермь? Впервые слышу. Да она ничего не говорила. Конечно! Конечно…Завтра принесет.

Мать положила трубку на место и будто глотнув извести, ошалело закашлялась, огляделась, бормотнула что-то про заразу и сволочь, взяла кисть и снова полезла на стол.

– Там надо еще на марки, – задрала голову Ася.

– У отца проси. В Пермь она захотела! Вот ведь дрянь! Одни убытки. Да лучше бы я поросенка купила, откормила на мясо. Да от волка больше пользы, чем от тебя.

– От волка-то какая польза? – не удержалась Ася.

В Асю полетел солидный шмат извести. На чистом полу за ней появился пустой силуэт в ореоле брызг.

– Совсем ополоумела! Я два часа мыла!

– Еще помоешь. – И столько в этом голосе было презрения и отвращения, что Ася взорвалась.

– Да пошла ты…! – разоралась она. – Сама мой!

Мать словно с цепи сорвалась. Забыв о ремонте, ходила за Асей следом и говорила, и говорила. Впервые Ася поймала себя на мысли, что научилась не слышать.

Вечером подошла к отцу. Прячась за развернутой газетой, он сидел на диване и делал вид, что читает. Иногда просыпался, шумно встряхивал страницами и вновь дремал.

– Пап, – присела она рядом.

Отец вздрогнул, выглянул.

– Дай рубль, на марки.

– А мать чего?

– Меня класснуха задрала. Грозится оценку снизить.

– А мать чего? – скорее не спрашивал, а размышлял вслух. Потом встал, с сочувствующим вздохом, переступая банки с красками, прошел к черному шкафу в прихожей. Здесь висела его рабочая одежда, вся пропитанная запахом бензина. Аккуратно, слой за слоем, стал снимать с кривых гвоздей многочисленные пиджаки, фуфайки, брюки. Остановился на клетчатой рубахе с протертыми локтями, из кармана выудил два рубля, один отдал Асе, второй – вернул в карман.

– Матери не говори.

– Лады! – чмокнула отца в щеку.

Ася проснулась в таком состоянии, словно ее саму побелили снаружи и изнутри. Еще не открыв глаза, вслушалась в себя и поставила диагноз: руки ни к черту. О господи, как болят пальцы… На бледной коже уже проявились мелкие язвы. Своими неровными краями пока еще напоминали младенцев медузы, но дня через два разрастутся красными щупальцами по всей ладони и пальцам.

Вывалилась из постели на холодный пол, в одной ночнушке побежала в туалет. От свежей побелки в квартире сыро. За окном непривычно светло – выпал первый снег. Ася непроизвольно сравнила его с известкой. Словно и осени вздумалось навести в природе порядок – всю слякотную грязь застелила снежностью, лощинки подморозила льдом, битком набила снежинками. Самое время белыми комьями валять пузатых снеговиков с налипшими пятнами земли и листьев. После такой лепки на снегу оставались темные витиеватые дорожки, словно росписи гусиным пером.

Сорвала лист алоэ, морщась от холодного прикосновения, тихо застонала. Вязкая боль поползла от рук к сердцу и мешала сосредоточиться. Неожиданно Ася завыла пересохшим ртом. Пытаясь выдать слезу, опухшие веки дрожали, но покрасневшие глаза оставались сухими.

Мать ушла на работу, денег так и не оставила. Ася предполагала, что такое случится, но после звонка класснухи надеялась на чудо. Порылась в темнушке, вытащила пыльные бурки. Сегодня снег и это повод переобуться. Никто в школе не будет смеяться. Прежде большие бурки, купленные на вырост, вдруг оказались малы, кажется Ася и этому не удивилась, как будто уже заранее знала, что именно так и случится. Попыталась впихнуть ноги, нехотя вернула бурки в шкаф. В темной прихожей обулась в дырявые резиновые сапоги и вышла на улицу.

При утреннем свете первый снег легко превращался в тонкий лед. Ася разогналась и покатилась по дороге на прямых ногах. Вера уже ждала на перекрёстке. Отсюда она казалась слабой, неуклюжей, с тетрадкой в серой авоське.

Их-ха-ха! Подкатила, обняла, резко развернулась на каблуках.

– Ты чего такая счастливая? – Вера смотрела внимательно, глазами усталой учительницы.

– Зубы забыла почистить. – Одной ноге уже было холодно.

С неба падал солнечный луч, рассеивался так, словно кружил волчок и искал кого очаровать своей энергией, а смог только скользнуть по швейной машинке, стопке готового трико, маркерных листов.

– Ты чего так долго? – накинулась Вера на Асю. – Я уже в столовке была, там здоровские беляши.

– Ты иди. Я перчатки буду шить.

– Да ты чего? Мы же собирались за билетами.

В окно видна зеленая дверь кинотеатра. Под широким козырьком в очередь в кассу стояли три человека, двое смотрели афиши. Сквозь тусклые стекла с афиш глядели неожиданно живые, пронзительные глаза актеров. На одной – в дыму костра сидел старик с трубкой во рту, на другой – по небу парил безголовый всадник в длинном черном плаще.

– Не пойду.

– Говорят, «Дерсу Узала» клевый фильм. Япошкинский. – Вера добавила таинственным голосом. – От шестнадцати. – Поправила белый воротничок на своем синем платье. (В УПК разрешалась свободная форма одежды). Асе сделалось смешно от одной только мысли о том, что эта вольность в одежде разрешает вольность в мыслях.

– А про что фильм?

– Да старик какой-то крутой. С тиграми разговаривает.

Старик? Это Асю удивило. Тяжело вздохнула. Бессильно и отчаянно огляделась. Представила кадр из фильма: серебристая горная река неслась вдоль утесов дальнего берега. Утесы походили на безмолвные водопады, по берегу белел снег. Как щепка, в холодной воде бултыхался плот, на порогах вставал дыбом. Дерсу Узала уверенно управлял шестом. Руки, ноги, плечи, даже зад – все в действии ради спасения. Камера разворачивается, и зрители видят, что дальше поднимается горбатая гора, речные буруны выше человека. Еще секунда и река прочно утрамбует старика вместе с плотом в стену скалы. Конечно, Дерсу Узала победит.

– А сколько там серий?

– Две. – фыркнула Вера.

– Две дорого.

– По одной не продают! – расхохоталась Вера. – Бросай это грязное дело, я тебе займу.

– Не надо, – выдохнула Ася, подставила под лапку штрипку и надавила на педаль. Машинка заработала, под суетливой иголкой шустро побежала ткань.

Ася самонадеянно приготовилась сшить десять пар перчаток. Десять на двадцать, в итоге два рубля, на кино, марки, долг Вере за прошлый беляш.

Шить перчатки остались трое. Мастерица дала куски ткани, выкройку, ножницы. Выяснилось, что кроить перчатки надо самим. Ножницы оказались тупыми: усердно жевали ткань, в кровь раздирали свежие язвочки. Мастерица в ответ на жалобы предложила хорошие ножницы приносить из дома. Пришлось спасаться самостоятельно – замотала пальцы черными трикотажными лентами. В итоге удалось скроить пять пар перчаток, обстрочить на оверлоке. Принесла мастерице и уже приготовилась получить свой законный рубль и поняла, что обломалась. Мастерица приняла перчатки в большую стопку, записала в тетрадку и сообщила о правилах игры: для выплаты надо выполнить норму не менее ста штук, а выплата не раньше, чем через два месяца.

Ася вышла из УПК. У кинотеатра стоял дым коромыслом. Сначала она подумала, что кинотеатр горит, но потом присмотрелась и поняла, что накурила толпа стоявших за билетами. Козырек кинотеатра был устроен так, что дым под ним копился и уплотнялся никотиновой тучей, и никого это не бесило и не раздражало. Все прекрасно знали, что внутри еще хуже, после улицы следует получасовое ожидание в холле кинотеатра, медленное, как у лунохода, продвижение к кассе.

Тишина угнетала Асю. Но это была не окружающая тишина, это было одиночество внутри себя. Ася прекрасно видела, что вокруг люди, машины, все шумят, дышат, курят, разговаривают. Со всех сторон горами бугрился город, но сегодня он больше выглядел, как афиша чужого кино.

Грустные мысли изнуряли Асю. Она плелась домой, а в мозгу зрел план, как завтра прогулять школу. На площади обогнал Кизеловский автобус. Раздраженно перешагнула за бордюр. Через площадь было страшно ходить; автобусы, мотоциклы, люди двигались в одной куче. Чему там их учили в школе? Двигаться по тротуару. А где они? Тротуары? Только на проспекте Ленина.




Глава 6


Околесица

– Раскрой сердце и мир сам заговорит с тобой, – в пятый раз повторила старая волчица. – В тебе есть дар созерцании музыки, в тебе есть вера. Просто она спит. Она проснется, когда ты будешь топтать снег и готова будешь ее принять. Это произойдет. Неизбежно. – Потом шаманка понесла такую околесицу, что Асе захотелось выскочить из квартиры и бежать подальше, хоть на другую планету. Правда потом шаманка открыла глаза и извинилась, что напугала, затянулась длинной трубкой. К потолку потянулся удушливый дым с запахом горелых листьев. Это был не табак, по крайней мере, непривычный табак. Прикрыв один глаз, шаманка уставилась на Асю.

– Хочешь, скажу день твоей смерти?

Ася вздрогнула. «Нафига?»

– Хочу! – благоговейным голосом воскликнула Вера.

– Ша! – шикнула на нее шаманка. – Не кричи тут, иначе духов напугаешь. Твой день еще не определен, много ошибок делаешь.

Вера затихла.

– Духи подскажут правильный ответ, если будешь их слушать. Я научу тебя делать бубен, но он тебе не нужен. У тебя прекрасный музыкальный слух, будь добра слушать пение ангелов.

Ася с раздражением поднялась с дивана, пошла в прихожую одеваться.

Шаманка вырвала из ее рук дырявый сапог.

– У меня есть шикарный каучуковый клей. Импортный. Чехословацкий.

Ася никак не могла привыкнуть к резким переменам шаманки. Наверное, она перерождалась каждую минуту. То говорила совсем не то, что понимали обычные люди, то предлагала залатать сапог. Словно била по мозгам поленом.

Терпеливо ждали, пока шаманка готовила клей: из высокой бутылки на дно пробки от лимонада капала прозрачной вязкой жидкости, из мелкого фанфурика на кончике спички добавляла каплю черной смолы. Быстро замешивала, быстро промазывала сапог, соединяла, прижимала, нашептывала:

– Духи, обнажите сердца и направьте силы в объятия раны. Соедини все волю разумного, доброго, крылатого.

На Асю вновь нахлынули суеверные фантазии и разрослись до вершины айсберга, который вряд ли растает. Отчего шаманке шептать на сапог? Какие цели? Это будут крылатые сапоги, как сандалии бога Гермеса, с помощью которых он мог перенестись с Олимпа в любой конец света. Ася так испугалась своего воображения, что готова была убежать босой.

Видимо эта работа принесла шаманке удовольствие и облегчение. С чувством глубокого удовлетворения, она рукавом халата протерла глянец резины, протянула Асе. Шва практически не видно. Ремонт выдавали только два мелких неаккуратных подтека, отнюдь не мешавшие качеству сцепки краев.

– Эй! Сковырнулась? – услышала Ася голос Веры. – Обувайся.

Тихая улица городка встретила привычной бетонной серостью и вечерним освещением. У соседнего дома Вере приветливо помахал Сергей Бозин.

– Со школы? – улыбнулся он.

– С танцев, – огрызнулась Вера.

– Яблоко будешь?

– Испорченное? – Вера уже представила фрукт с хлюпкой гнилью до сердцевины, с пустотой, как у разбитого новогоднего шара.

– Ништяковское, – похвастался Сергей.

– Откуда такая роскошь? – отозвалась Вера.

– На свидание пойдешь со мной?

– Это за яблоко, что ли? Сам кушай. Тебе больше нужны витамины.

– Скажешь тоже… – сник Сергей. Рост – это было его ахиллесовой пятой, тяжким внутренним страданием. Недостаток роста он восполнял занятиями дзюдо и хамоватым поведением.

Почти все пацаны считали Веру красавицей. По мнению Аси, она была заурядной, не чета Свете Светличной. Вот она красотка – благородная, изящная. А Вера обычная, а Ася еще обычнее, особенно в высоких зеркалах их трельяжа. Там отражалась вполне тусклая девица с прыщами на лбу, пухлыми губами, голубыми глазами – может, голубые глаза и привлекали бы мужское внимание, если бы… ах, если бы рядом не было Веры. Несомненно, она гораздо интереснее пацанам, особенно ее нежные овалы, смуглая кожа, игривый, дерзкий характер. Ася не обижалась. Она настолько привыкла к Вере, что скорее не понимала пиетета пацанов, но здесь ее мнение было не в счет.

Сергей быстро догнал, перегородил им дорогу. Ветер трепал его короткие платиновые волосы. Он жмурился, улыбался и боялся отказа.

– Соглашайся.

– А ты не обнаглел? – Вера попыталась обойти Сергея.

– Я сегодня соревнования выиграл по дзюдо.

Вера недоверчиво уставилась на Сергея.

– Смотри! – И он показал руку. Костяшки двух пальцев были разбиты в кровь.

Увиденная картина заставила Веру притормозить. Она посмотрела на него, словно теперь он, поглощенный обрядом, бил в шаманский бубен.

– Да как же так? – потянулась она к ранкам, но не дотронулась, заиграла пальцами, словно сыпала оздоровительно, живительного порошка.

Сергей, почувствовав, что «обольстительная лапша» сработала, моментально превратился в магического черного красавца, ну в того, который сегодня на афише кинотеатра на черном коне возносился к небу.

– Я пойду, – попрощалась Ася.

Вера с Сергеем не обратили на ее слова внимания.

Ася помчалась к своему дому.

Когда Ася вошла в квартиру, мать вновь стояла, ожидая её, притулившись спиной к стене. И сразу стала рассказывать Асе, какая она дрянь. Это была такая бездна обвинений, что Ася тонула в бескрайнем океане тяжелых и липких слов. Они намертво приклеивались к телу, сковывали ноги, били по сердцу. И нельзя было открыть рот, чтобы ответить, он тут же наполнялся лавиной обратки. Страшная грязь жгла нос, глотку, сдавливала уши. Воздух кончался. Асе мучительно представила, что мать сейчас превратится в морское чудовище и утащит ее в ад земли.

После визита той тетки Нади, которая сватала отца, мать никак не могла успокоиться – нагоняла ужас не только на себя, но и на всю семью и особенно на Асю. Ася, заткнув уши, в сотый раз перечитывала учебник. Строчки на страницах дрожали, и как бы Ася ни старалась, как ни напрягала волю, ей не удавалось разобрать ни одного слова. Что хоть за предмет? Закрыла обложку. «Обществознание», 9-10 классы. Может, в мире больше порядка, чем за Асиной спиной.

Вылупилась в окно. Темно-синий осенний вечер одновременно и бодрил, и нежил. Ася увидела, как Вера и Сергеем дошли до соседнего дома, зачем-то развернулись и пошли обратно. Сергей видимо был в ударе и смешил Веру. Она неприлично громко хохотала на всю улицу. Без сомнения, Вере нравилось веселая болтовня. Никогда раньше Ася не замечала за ней такой способности. Вера откидывала голову назад, широко открывала рот, вздрагивала плечами, и в истеричном хохоте колотила кулачками Сергея по спине, отчего он чувствовал радость и силу. Он уже перестал робеть и казался остроумным и красивым. Он боксировал воздух, вскидывал ноги, уходил от «жесткого удара» – видимо он рассказывал, как сегодня победил. Было видно, как их обоих накрыло волной влюбленности. Хоть Ася и смотрела на них с высоты третьего этажа, но чувствовала, что они находятся гораздо выше ее, где-то в небесах недосягаемого счастья.

Мать продолжала долбить Асю снарядами воспоминаний. – Да я в твои годы в леспромхозе бревна таскала… родила сволочь…

Ася глянула на часы. Отец задерживается. Если он не придет в ближайшие минуты, Ася сбежит из дома. Да не сбежит, конечно. Куда она побежит? Отец поступал мудро, после работы шабашил, появлялся ближе к ночи, отдавал матери мятый рубль, быстро ел, сонно листал газету и шел спать.

В дверь позвонили, от неожиданности мать замолкла, закашлялась, словно подавилась собственными словами.

– Иди открывай!

Ася не шелохнулась, ни на первый, ни на второй, ни на третий звонок. С растущим напряжением вслушалась, как гремит засов, взмолилась, чтобы это был отец! И о счастье, это был он!

Как прошел вечер Ася точно не помнила. Быстро поели рисовой каши на молоке. На отцовское: – Как дела? – тяжело вздохнула. Врать и изворачиваться не хотелось.

– Мать жалуется, что ты не помогаешь, полы не моешь.

Ага. Значит, жалуется! Это хорошо. Понимает, что силы иссякли.

– Спокойной ночи, – отозвалась Ася.

– Видишь, видишь, какая дрянь! – хлопнула ложкой по столу мать.

– Спокойной ночи, – потемнел глазами отец. В руках он держал кружку с горячим чаем и вдыхал его аромат…

Ася ждала Веру на перекрестке, чтобы сказать ей, что сегодня в школу не пойдет. Впервые в жизни она совершала что-то страшное: она самовольно решила прогулять. Бывает такое предчувствие, вроде весь мир остается на месте, а ты как будто катишься в пропасть. Хватаешься, цепляешься из последних сил и понимаешь бесполезность суеты. И тогда, чтобы не совсем было страшно, закрываешь глаза перед неизбежным. Подошел старик, шамкнул красными, как открытая рана, губами. Он что-то спросил, а Ася испугалась.

– Чо така пуглива? – старик ладонью стер слюну. – Дерганна як ягняша.

Ася сжалась, заморгала.

– Вы что-то спросили?

– Где спрашиваю десятый дом?

– Вот там.

– А этот какой?

– Шестой. Тот восьмой, а следующий десятый.

– Я ж ентось с Владивостока приехал, – кивнул старик. – Про Владивосток слыхала?

– Да…В Москве 15 часов… во Владивостоке 22 часа, в Петропавловске-Камчатском – полночь… – промямлила Ася сигналы точного времени по радио.




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/saniya-shavalieva-22337695/shamanskiy-buben-luny-70469296/chitat-onlayn/?lfrom=390579938) на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.