Плутающие души
Плутающие души
Ник Иваза
Студенту Дмитрию Носкову, случайно оказавшемуся погребённым под строительным завалом, не суждено отправиться на небеса, верней, его душе, к Создателю. Свобода от законов физики Земли, плюс фактор любопытства, сподвигли к вольному перемещению по космосу, но… ненадолго. Заранее перипетии раскрывать – читать не интересно, а вкратце – приключился плен.
Из небольшой истории, родился… некий симбиоз сценария и повести, как наш герой попался к анимаучам, – те поместили в тело симидима, низшей расы, на Лютукрепусе, малоприветливой планете, к другим пленённым, из разных уголков Земли, времён. По климату – иные внешность, биология, а при техническом прогрессе – примитивный труд. И как заведено, раз влипнешь в ситуации – найдёшь друзей, врагов.
Но после смерти всех повторно помещали в искусственно взращённые тела.
В неволе жить – не для него, такая вот петрушка, – поди-ка отличи за гробом вымысел от правды.
Живи для души, борись от души!
Ник Иваза
Плутающие души
Глава 1
В свете утреннего солнца мягко колыхались шторы ветерочком приоткрытого окна.
В комнате, наполненной неестественной теплотой, молодой мужчина заботливо поправлял мальчику одежду: "Хорошо себя веди, учись, – того чуть за нос. – За свои поступки надо отвечать. На небе Бог всё видит".
"Всё-всё-всё?" – в наивной любознательности лепетал ребёнок.
"И даже, как ты сегодня плохо умывался". – "Пап, а ты не умрёшь?" – "Нет, не умру, а покину Землю". – "Как это?" – "Уйду в другой мир". – "И мама?" – "И мама, и ты". – "А когда?" – "Придёт время и узнаешь. Каждый из нас предстанет перед Отцом Небесным".
И растворялись видения в дымке пробуждения.
Молодой человек улыбчиво зевнул на улетучившиеся остатки прекрасного далёка и потёр заспанные глаза. Покривился: вставать неохота, – на ощупь у подушки пульт порыскал – панель включилась на стене. В новостной рубрике "Наука и техника" диктор помпезно сообщала об успешном запуске новейшего космического корабля, с увеличенной грузоподъёмностью и прочими достоинствами. Под россказни о миссиях к планетам в необозримом будущем пошлёпал в туалет. Во рту по-быстрому поширкал зубной щёткой, ладонью накидал на лицо воды, примял взъерошенный чернявый волос. Штаны, кроссовки, ветровку на футболку натянул, в рюкзак – пакет печенья, ноутбук и торопливо дверь защёлкнул за собой.
Пиликнул домофон, сощурился из темноты подъезда во двор, обляпанный юной листвой.
На лавке кладезь информации про всех: "Что-то ты сегодня поздно, Дима".
"Да не, баб Зин, нормально", – как мимолётное приветствие,
Путь преградила без намордника гора собачьих мышц. Натянут поводок, кобель внимательно на Диму: угрозы нет кормилице, намакияжено скрывающей немногие немалые годочки, – отвлёкся по нужде у кустика.
Оторопело юноша сторонкой, прямки пустая детская площадка, через песочницу – противный визг! – на голову прикопанной резиновой собачки наступил, детишками забытой. Макет пошарпанного истребителя перемахнуть недопроснулся – коленями упёрся в борт: да фиг с ним, – обошёл и в темпе к остановке…
Интеллигентного вида, слегка лысеющий типаж средних лет старательно выводил на планшете "Гравитация" и письмо одновременно появлялось на огромной панели – прекрасно видно из дальнего угла большой аудитории. Не по моде обвисающий серо-коричневый костюм выказывал правило "Наука – всё! Остальное – потом". Оторвавшись от планшета, задекламировал отрепетировано годами профессии: "Тема сегодняшней лекции "Гравитация и её проявления в различных условиях". То есть, как тела взаимодействуют при изменении каких-либо параметров…"
Беглый стук в дверь и в проёме показалась Димина голова: "Разрешите, Олег Вадимович?"
Вместо "Войдите", мотнул головой в сторону студентов: "Опаздываешь, Носков, давай скорей, – и переключился на специфичный в монолог: – Перейду к интересным деталям образования нейтронной звезды. При взрыве светило сжимается. Гравитация там увеличивается во много раз. Плотность становится запредельной, – изображая стискивание шара. – Атомы буквально слипаются…"
Под научные страшилки Дима прошмыгнул к задним столам и уселся с тихим: "Привет", – в сторону кучерявого соседа, похожим с ним по одежде.
Тот приглушённо выпустил тираду: "Здарова. Мы вчера в клубешнике зависали. Блин, там такая тёлка тусила, вся упакованная, при бабках. Тачила прокачанная". – "Может папик спонсирует". – "Не, не похоже". – "Она тебе сама это сказала?" – "Так давай сегодня туда – может удастся подкатить". – "Я на мели". – "Димыч, придумай что-нибудь". – "Отвали, Ёрш. Я и так должен…"
"Носков!" – одёрнул педагогично профессор.
"Аюшки!" – подскочил Дима.
"Очевидно, ты хорошо знаешь тему. Скажи, как проявляет себя гравитация на каменистых планетах?"
"Гравитация?.. – с интонацией недо. – Ну… она к себе буквально всё притягивает, даже молекулы друг с другом слипаются, и их не отдерёшь".
"Судя по твоему ответу, извилины у тебя слипаются. Придёшь ко мне в среду зачёт сдавать для их разлипания".
В аудитории разразился смех на спонтанный номер "юморины", и больше Димин собеседник заливался, на что преподаватель отреагировал: "А ты, Ершов, недалеко ушёл…"
После занятий студенты высыпались гурьбой на улицу, радостные в большинстве: вырвались из плена зубрёжки. Проходившие сокурсники мимо друзей, выдавали едкие реплики, типа "Носок сегодня в ударе".
А те, не обращая никакого внимания: "Надо кайфом заправиться. Я знаю, недалеко чел барыжит, у него сейчас дешевле". – "Блин, Витёк, я пустой". – "Не ссы, у меня чуток есть. Потом отдашь". – "Ну погнали…"
"Ну что, идёте?" – баскетбольный мяч крутя, лысый сверстник подошёл, повыше на три пальца, – на столько же Ершов пониже Димы.
"Слушай, не западло возьми шмотку, – рюкзак снимая, – через полчаса придём. Очень приспичило, – передавая, на возмущённый вид "ищи носильщика": – Пожалуйста".
В бывшей промышленной зоне, понемногу оживающей арендой бизнесовых закутков и притулившимися микроавтобусом, грузовичком, чётко на углу одного из домов стоял одинокий парнишка, с натянутым капюшоном на глаза. Он нервно озирался, сканируя пространство.
Ершов и Дима осторожно подошли: "Есть что-нибудь?"
Тот недоверчиво оценил подваливших и булькнул: "Фэнтэзи".
Пока происходил обмен деньги-товар, противоположно, шагов на пятьсот, из припаркованной легковушки вылезли двое с пакетом, собравшиеся попить пивка на соседние скамейки. А из-за угла другого дома, показались двое полицейских в форме патрульных, направившиеся к ним.
"Предъявите документики", – козырнули стражи порядка.
Раздосадовано корча лица, заседатели скамейки тайком показывали удостоверения, вполголоса: "Откуда вас принесло? Вы нам срываете операцию. Наркоконтроль, – и, возопив: – Берём!" – кинулись к шушукающейся троице.
"Менты!" – крикнул Капюшон, – ребята врассыпную.
Двое в штатском увлеклись погоней за Ершовым и Капюшоном, а патрульные, опомнившись, что тоже при исполнении, – за третьим.
Дима рванул к давно неремонтируемым строениям, в строительных лесах наполовину. Улепётывая со всех ног, вилянием, запутывая догонявших, пробегая глухие стены первых двух этажей, решил добраться до зияющих оконных проёмов третьего. Гимнастом схватившись за перекладину конструкции, подтянулся на второй ярус и, немного пробежав по хлипкому настилу, в удобном месте забрался на следующий. Здесь наблюдавшая бело-рыжая кошка в секунду дёру, присоединилась к "марафону". Ведь цель близка и Дима попытался проскочить по единственной доске перекрытия одного из пролётов. Но подгнившая древесина не выдержала юношеский вес и тело полетело вниз, попутно увлекая за собой мусор, приготовленные кирпичи для ремонта, сбивая проржавевшие крепления стоек, окутывая территорию тучей пыли.
"Кажись, отбегался… сухари суши", – одышкой страж порядка, глядя на торчащую из-под завалов руку.
А Дима в запале вскочил и понёсся дальше, оглядываясь на стоящих полицейских, замечая: на месте обвала с неба опускается какой-то необычный столб света. С лёгкостью минуя безлюдные участки вдоль полуразрушенных зданий, петляя через остовы домов, и убедившись: ни души, заскочил за угол ангара. Переводя дыхание, внимательно прислушиваясь, подозрительно ощутил отсутствие усталости. Спустя минуту цикличный скрип заставил одним глазом выглянуть: бомжоватый тип катил старую детскую коляску, набитую не хитрым скарбом.
"Эй, там ментов нет? – вполголоса на приблизившегося бродягу, – тот, продолжая путь, и бровью не повёл. Выйдя из укрытия, Дима попытался одёрнуть игнорщика: – Мужик, ты глухой? – однако рука прошла навылет. – Наркоту не принимал, а чудеса, – изумлялся. Попробовал ещё схватить – провал повторился. Судорожно переваривая случившееся, вернулся за ангар, в отчаянии стукнув по стене, но рука скрылась. Последовав за ней, Дима очутился внутри и в темноте беспрепятственно, сквозняком, возник с противоположной стороны сооружения, попутно шуганув за контейнеры бело-рыжую, с глазами-пятаками. – Опять она".
С надеждой возвращаясь к точке начала побега, увидел столпившийся народ вокруг фрагментов конструкций и мусора. Вблизи валялось его помятое тело, а на него, стоявшего рядом, никто и глазом. Он прозревал!: случилось непоправимое. Он – призрак, недосягаем для полицейских и остальных. Испуг спадал, и, сокрушаясь, побрёл бесцельно сквозь торопящихся людей, авто.
В закат, восход, без устали и сна, в обличье новоиспечённом, мир окружавший Дима созерцал. Младенцем развлекался: взобрался на высотку по углу, не утруждаясь, – движения конечностей, скорее по привычке. А на последнем этаже пронзил собой бетон, – среди железной арматуры замурован молоток – без жильцов, и мебели квартира.
Потом – до следующей сцены: в любви под одеялом ковырялась молодёжь. Не засмущался, не смутил и дальше.
Не задержался у застолья: два типа, средневозрастных, обжимали по полстакана беленькой и заплетающимся языком: "Давай за Люську". – "За неё не буду". – "Почему?" – "Она – стерва".
Просквозил в жильё пенсионерки. Та охала, трясущейся рукой перебирала "выставку" лекарств на столике.
Экскурсию подглядок завершил на лестничной площадке: взошёл на крышу. Свободой одарён отныне и худо-бедно контролировал движения среди трёхмерности физических объектов, не нарушал спонтанно их границы. Интуитивно: в наличии глаза и уши. Но… может быть другие органы?
И сиганул в газон по пояс перед лохматым пёсиком, обнюхивавшим "сообщения коллег" в траве.
Тот пулей отскочил, залаял – собачник дёрнул поводок: "Пошли, дурень. – Четвероногий не унимался на объект – на пятачке пустое место для хозяина. – Лохматик сбрендил", – того буксиром поволок.
А Дима одним шагом на поверхность. Дразня животное, подпрыгнул и увяз по горло – замер: "Вот сейчас отроюсь и будь здоров… товарищ Сухов".
А в разных концах города порой столбы света опускались и уносились в небо, не по физике Земли – новая материальность.
Ночной проспект кичился скидками в подсвеченных витринах. Глаз лёг на первый встречный супермаркет электроники, с недельной акцией "Купи две вещи по цене одной" и вторгнулся в стеклопакет. Один бродил по залам: совпало в нерабочие часы. Цена кусалась у линейки ноутбуков, – хвать – мимо. И не попишешь ничего, на выход через выход сквозь.
В автосалоне дорогие иномарки, коммерческие предложения наперебой. Понравилась модель, присел у облицовки, гладил, – рука плыла по форме кузова, не чувствуя прохладцу стали, тем паче перепад температур окружающей среды. Руль виртуально покрутил.
Подальше ювелирный магазин, – по логике не прикасался к украшениям, по-деловому руки за спину.
А в продуктовом торты поедал глазами.
Ночного клуба вывеска мигала, заевшим ритмом бухало из-за двери, и размалёванные девушки туда-сюда, – авось на страшненькую клиент созреет. По ходу разочаровавшись, не зашёл.
За городской чертой, в глуши, остатки ночи на траве, уткнулся в звёзды: "Почему?.."
Вот дом родной, мать, постаревшая в печали, и вещи по местам, – реальное кино, и для него нет роли.
"Прости меня мама", – Дима удалился, не в силах больше сострадать.
Перемещался над горами, – леса, луга – такая ширь: "Блин, как обалденно, и не думал, пока с Ершом тусил".
Ракета-зверь вдали пыхтела дымом и, перевёрнутой свечой, оторвалась. К ней на забаву прицепился, кузнечиком на шест, – и невесомость, и притяжение Земли сплелись.
"Спасибо, что подбросили", – включил автостопщика, отпрыгнув на ходу в самостоятельный полёт.
Дивился огням в ночном полушарии, синеве дневной половины, Луне, поодаль отдыхавшей бледным фонарём.
Прикоснулся к заковыристой геометрии искусственных спутников, – и мусор: "Ух!" – не увернулся от куска металла, – благополучно сквозь.
Неведомое манило, без горизонта, через астероиды, к гиганту Юпитеру, красавцу Сатурну. Тогда и шарик голубой растаял, и Солнце блёклой точкой стало.
"А что вы скажете, профессор?.. – когда во мраке прохождения пространства, в чередовании отдалённых светил звёздных систем, появились очертания двух бело-голубых фигур, в лазурно-фиолетовом ореоле, – успел изречь: – Привет", – и полоснувший яркий луч обездвижил Димину сущность…
Глава 2
Первые мгновения заполнились в глазах серым потолком. Примитивные шевеления пальцев присовокупились осознанием: "Что это всё значит?".
"С прибытием в рай, далёкий край", – особняком вовнутрь просочилась речь – внешне ушам порой передавались приглушённые похрюкивание, порыкивание, присвист.
"Ты кто такой?" – пролопотал оторопело: на него смотрела крупная лысая башка, – то ли радиация волосяной покров обрила.
"Что новенького в Тропсигале?"
"Э, где это я?" – первый пот, холодный.
"На Лютукрепусе".
"На каком, на хрен, ребусе? Что за чудилы?" – рассматривал вокруг "оживших" героев из комиксов, в робах вечереющей серости: дышащем полубрезенте, юджопеоре, как и на Диме. И все – одно лицо широких форм, прижаты уши, – лишь разнили на голый торс желтоватой мышечной плоти наросты, шрамы, индивидуально, "тройняшек-четверняшек".
У экземпляра, хмурого, – зеленоватость сероватых кожных пятен вкруговую, что карта островов.
Живая масса расхаживалась, копошилась у куилек, похожих на лежак, на толстых ножках и невысоким изголовьем. Промеж втесались шкафчики, по одному к стене, – имармисаны. По обе стороны ряды, казарменный барак напоминали на сорок мест, и Дима – крайний в своём ряду, хотя до окончания не заняты десяток, без принадлежностей для сна и малость провисающим настилом, два слоя тканевых полос решёткой.
Столы доканчивали планировку, а по противоположному – стена, внутрипостроечного помещения, в обозначениях чужих.
"Понятно… свежий. Смотрим".
Отполированный кусок металла явил Диме его новую сущность: "Красава!" – про себя, зрачками в фиолетовых чернилах из большеглазой темноты белков.
"Привыкнешь".
"Вновь прибывшим: я – Тирадив здесь!" – зычный баритон в системе Долби впился в Димин мозг.
"Крот – припроглоб кафоки… старший – без шуток", – сосед подшёптывал.
"Армейка или зона тут?" – на настороженность от неизвестности, прилив адреналина поднимал беспомощного на источник, в начале его ряда, но предпоследний от стены.
"Кому не ясно – объясню. Теперь отбой!" – так гаркнул припроглоб – поставил точку.
Секундой позже разовое кряканье, с обертонами колокола, подтвердило.
Помещение погрузилось в полумрак, наполнившись шорохом ворочающихся тел и отзвуками далёкого грохотания процессов атмосферных, то ли взрывных работ. У выхода брезжило дежурное освещение, периодически подмигивая: созрело на замену. Поверх ещё прямоугольник высвечивал голубоватым "
".
"Что за глюки? Эти уроды базарят, не разевая пасть", – гонял мысли Дима.
"Эй, новошкурники, хорош дудеть мозгами. Спать мешаете", – донеслось из глубины.
Повертев головой: "Ясно, пока не ясно", – и слабость плюс заставили спать…
Три раза крякнуло подмешанное колокольным, и: – "Подъём!" – раскатно в уши.
Коренастые туловища вяло оживали, издавая бормотания, и отправлялись по нужде, сбиваясь в очередь к двери сангигиенузла "
". А для ленивых постоять, покамест опереться задом, годились ямасепы – столы, четыре. К ним по две лавки – эпикази. Вся мебель из металлопласта, обшарпано прочна, – на сероватую печаль словечек нацарапать бы в довес.
"Чего там, провалились, что ли?" – "Ты под себя, коль невтерпёж". – "Жрать меньше надо бы, урод". – "А ты, беля, стройнец?"
Кто времени зря не терял, физиономию ополоснул сначала в соседней секции "
".
"Ноль-девять-четыре, один-ноль-один… один-один-один… в диапифер".
"Опять кинотеатр-Долби заработал", – в побудке Дима.
"Тебе сегодня угрожает лёгкий труд, – произнёс вчерашний знакомец. – Тебя как кличут?.. Сладков Евгений – я".
"Головка без продолжения, – про себя, а вслух: – Чего?" – в конфузе пребывал, инстинктом шевеля губами по-земному.
"Твой номерок один-один-один, – трогая свою нагрудную бирку с тиснёнными "
". – А настоящее имя есть?"
"Носок, – очухался, добавил: – Ещё недавно Димой был", – посмотрел на свою "
".
"Куилеку заправь, головка с продолжением", – и на выход.
Помаленьку разминая суставы, небрежно натягивал принадлежности: "Откуда базар сечёт чудило?" – и в отхожее местечко – восьмиместный "люкс", чернеющие псевдоунитазы седой древности в уровень пола, – свободных три. Штаны спустил, подальше от соседей, орлами заседавших, хапая "благовония": с ванилью, жжёная резина, – всяк рвотное и новичку. Из уритопа, не умывшись, побрёл, глаза – в затёртый пол, под миллиард шагов.
За отворённой дверью – плывущий шустро небосвод, укутанный в непробиваемую здешним солнцем дымку.
На всполошённой опомипьи, широкой мелкокаменистой площади, – периметром строения, высотностью одноэтажной, увенчаны приплюснутыми полусферами на обтекание гуляющему ветру. В лицо песчинки – жмурился на вывески: "
", "
", "
"… – оценил: бурым по бледно-жёлтому штрих код какой-то на помесь иероглифа, – синдуки штриглифами обозвал. Примерное предназначение отгадывал по типу входа и размерам: жилые – за спиной, откуда вышел сам, и справа. Левее спереди воротами зияли гаражные шесть секций "
". Длиннобазовый фургон покинул челоку и остановился невдалеке. Шесть колёс повышенной проходимости, маленькие окошечки придавали транспорту обаяние десантной машины. Десятка два, подобных Диме, залезали с хвоста. А командиру – отдельное место: крупный индивид, плечами шире и на голову выше, с ошейником, отростком на затылок прилипавшим, барственно усаживался рядом с водителем. И десант убыл за территорию, за остов въезда, с вывеской извне.
Забора нет, а вместо – валуны, булыжники, не частым махом нашлёпаны природой на песок до горных гряд на горизонте.
Спустя ещё машины выкатились, преимущественно с пассажирской начинкой. Для несведущих обстановка смахивала на массовое оставление в чрезвычайных ситуациях населённого пункта жителями, правда без пожитков. Тутошним же рисовалась картина "Исход на труд".
Живые цепочки заструились на холмы в пылевых порывах. Ноль-девять-четыре махнул головой: "За мной".
Поистине, траурная процессия прибыла в долину каменно-металлической всячины с обозначениями в штриглифах. Средь них красовались февамы – модели, в смеси карьерного самосвала и военного грузовика.
Отпочковалась кучка от омиерги, бригады, по совокупности специальностей разношёрстной. Направилась к горизонтально вытянутой полусфере крыши, – Дима согбенно замыкал хвост. Вошли в недораспахнутый ангар "
", с нагромождением внутри, рядами, металлических ящиков.
"Внимательно слушай сюда, симидимы!" – на прибывших таращился двойник с ошейником, в чистенькой робе, с "
" слева, но справа вроде герба.
Из-за его спины вышел "
", симидим с кванипером, как папка у начальника: "Эти капаметы таскаем туда, те сюда, а задние к выходу, – вторя свободной рукой направления. – Давай пошевеливайся".
Дима нехотя – за первый ящик и в развалку, с шестью подобными, принялся перетаскивать. Тело не своё и не послушное. Под молчаливый топот залезло в голову "Тяжело в ученье, легко в бою", муравей вспомнился, тащащий травинку больше тела.
Мысленная круговерть прервалась: "Стоп! Время мандуци!"
Обдавая пылью округу, заехал фургон, из набора утренней эвакуации. Изнутри открылась задняя дверь, – передвижная закусочная и симидим "
" вприсест у наклонной бочки, литров до двухсот, на металлических санях, и мини подиума пищевой посуды, бесцеремонно-желательно: "Чего стали? Налетай, – приговаривая: – В здоровом животе фоноса не водится".
Работяги по одному подходили, беря квадратный, серо-зелёный ломоть с ладонь – домепан и пукупру – полуквадратный котелок, подставляя под шланг, истекающий кашеобразным желе светло-коричневого цвета и отходили, рассаживаясь.
Дима последовал примеру: с лёгким тремором конечностей, поднёс ко рту, приняв запах содержимого, источавшее отдалённо букет сельдерея, корицы и кислоты. А домепан – местный хлеб походил на прорезиненный, безвкусный сухарь. Кое-как проглотив сей обед, напросился вывод, что мандуци – это русско-китайское слово.
"Пойдём заткнёмся ардипкой", – лениво симидим один другому, и грязную посуду – в кузов.
В углу от входа на капамете бак и три стакана из металла. Поочерёдно сдули пыль, подставили к отверстию у основания, нажали кнопку-клапан и заструилась прозрачная голубоватая жидкость, – не отрываясь выпили.
За процедурой терпеливо Дима наблюдал и следом повторил, – на вкус кислинка, горчинка?.. мизер – непонятно, но полегчало.
Уехала закусочная. Вальяжно посидели, прилегли, прикрыв глаза, – предмет на выбор.
С очередного понукания угрюмыми вернулись к монотонному процессу с ящиками. Уже в изрядной устали, беря верхний, Дима оступился, спровоцировав падение. Из отвалившейся крышки со звоном разлетались шестерёнки, втулки, прочие детали. Присутствующие поневоле уставились на добро.
К месту падения надвигался утренний крупняга "
": "Ты что же, сраный симик, портишь имущество Сачерсум, – и мощный кулак прилетел в Димин лоб. Почти киношное падение, отключка продолжились приподнятием тела за грудь. – Я из тебя душонку вытряхну и запихну обратно, покруче Тирадива, – и подбежавшему на шум "
", немного заспанному: – А ты, Гад, чего щёлкаешь? Следи за говном, либо сам…"
"Поскорей шевелись и аккуратней, либо сам капаметом станешь! – переключился Гад на виновника свары и заискивающе: – Сейчас, Эрит, исправим".
В полусознании Дима укладывал раскиданные железяки, думая, свалить с каторжной планеты.
На слышимую мысль последовал ответ, подслащённый грубым хохотом воспитателя: "С карусели не сбежать…"
Колонны трудяг плелись обратно в "
" к закату дня, безжизненный пейзаж одушевляя.
Дима проигнорировал вечерний приём пищи, замучено поправил отстегнувшуюся мотефу – простыня-покрывало кульмама – полимерный тюфяк со ступенькой встроенного подголовника, и распластался. Парой встряхов скинул со стуком новые арыпалы – серо-чёрные ботинки, как у всех, оголив напоказ болезненные потёртости окончаний ног. Участки повреждённой кожи зеленелись желтизной, с налётом тёмным из-за материала обуви, на глаз прочного, но с мягкостью – "благородная кирза". В плане модели – полусапоги: широкие металлические носы, гармошечка на щиколотке, ремешок. Один арыпал завалился-таки на бок, раскрывая секрет подошвы: пупырышки вдоль боков, низ – заострённая ёлочка-квадратик "танцуй – не падай". Даже куртку юджопеора не удосужился снять.
А большинство валялось по пояс оголённые – ой-ёй, не холодно для ненамеренной повседневной экспозиции мышечной массы.
"Как тебе первые впечатления: работа не пыльная?" – поинтересовался Сладков.
"В промзоне сдох и в ней воскрес", – буркнул Дима отрыжкой, от впечатления дневной кормёжки, смыкающимися веками обозревая потолок, с опухлостью на лбу.
"В каком смысле?"
"Это я так, о высоком", – и провалился в сон до отбоя.
Имармисаны по бокам загораживали лица рядом лежащих, – и соседи приподнялись на локти… Посмотрев на спящего, последовали примеру, оброняя в сердцах: "Звери, сразу на металл кинули".
Время текло на планете иначе: безымянные сутки двадцать пять часов на четыреста в году. Получается, Дима прибыл на Лютукрепус в шесть тысяч тридцать седьмом году на сто одиннадцатый день, и десяток-другой, последующих, не проявились чудесным разнообразием. Ровно солдат-новобранец, да зэка-первоход, познавал новое житие, не выделяясь.
В очередной вечерок народ заполнил акивро, святыню пищевую симидимов; толокся, обступив, с посудой чистой капаметы; вытряхивал из стопок перезвоном приклинившие донца; словца летели через одного, беря из стопки пабуджер – зашарпанный поднос, оттенков чёрно-матовых.
Строй возглавляли заправилы кафок у триескусты, – раздатка, ну, стойка барная, без всяких "Ё". Черёд скор – приближался Дима к ней. Ноль-восемь-девять решил предвторгнуться – не вышло: тут выдвинулось Димино плечо. Хитрец, со взглядом на припомню, отступил, но через пятого всё ж втиснулся в конец.
Один-ноль-три о пригвождённую скамейку шибанулся, в порыве голода подсесть. Нашлись, и "хор", и "запевала", над невезунчиком подтрунивать нещадно. Считай, на пике вечерок; в пукупры ремперки втыкались, – их перестук – ансамбль ложкарей.
Паломничество у триескусты не скончалось, – ноль-восемь-восемь: "Садик, с какого сачерсумства поздно?" – "Не отощаете. Кто властью недоволен?" – "Бог пропитания, прости засранцев! Накладывай уже". – "В штаны?"
Что пастырь наставлял он, знай свою работу. Один рычаг вниз поведёт – польётся крашенный раствор – анаглик. Другим выдавливалась, выгнеталась… коричневая муть: дрожаще обволакивала нечто… На вид личинки, черви, хлопья сажи, застывшие во времени – кусок природы древней, застигнутый стихиею врасплох. Археологию опустим. По-человечьи описать: крупа, лапша, фарш, упакованные в студень, ну и приправки с ноготок. Компот, стаканы, котелки, поднос – набор по времени на ужин. Про ложки, хлеб не позабыть на два ряда и по трое столов, умножь на шесть персон, но крайние полупусты. Там заседали одиночки, кто в ссоре с кем-то, опоздал. Еда уничтожалась сплошь базаром: и про начальство, кто заманался вкалывать, а третий на соседа гнал.
Но обязаловка для всех – в конце поклон отвесить ящику с посудой, грязной. Уже и гонор пропадал. Подопустело.
Дима, упав на кульмам, безразлично уставился в потолок. Но монотонность действовала на нервы: душа жива.
Сладков вертел фигурку лошади и приговаривал: "Ускачю я на этом коне вон долой".
Слева сосед "
" насупившийся встал, выдернул скульптурку и до уритопа.
Но Дима воткнул уставшие ступни в опепропеды – шлёпанцы и скорым шарком перед ним возник. Перехватив руку с отобранным, спокойно молвил: "Положи коника".
Судя по номеркам на бирках, почти старожил не ожидал такого поворота. Быстро придя в себя, уцепился свободной рукой за Димино горло.
Что двигало Димой? Царящая несправедливость, либо нервный срыв? Но почувствовав разницу по физическим возможностям не в пользу земного тела, мгновенно схватил душащую руку соперника и лбом стукнул в голову. Тот рухнул с грохотом, теряя фигурку. Новоиспечённый повергатель поднял, созерцая прежде недооценённую красоту животного, и положил на грудь опешившегося Сладкова.
Очухавшийся "
" ванькой-встанькой остервенело ринулся на Диму. Но прозвучавшая тирада "
", снимавшего куртку, "Кончай скубстись, уроды! Рассосались по куилекам, живо!", заставила изменить направление: попёрся до уритопа.
"Ничего музей, на Фаберже потянет", – улёгся, с вышедшим паром, Дима, лоб погладил.
"Спасибо. Сам вырезал, – потёр прожилки породы зеброй. – Теперь у тебя могут быть неприятности. Это – Буй, типа местный авторитет".
"Перебьётся, а что за курки в ошейниках в крайнем сарае тусуются?"
"Хомидимы, а мы – симидимы: расы нынче такие пошли".
Более внимая на Сладкова: "Во фишка, базарим и рта не раскрываем…"
"Отсутствие физической дикции восполнено внушением и телепатией направленного действия на конкретный объект. Версия лайт. Рот только для приёма пищи и дышать…"
"И ещё глотку перегрызть, – Дима на источник "
", буквально же сосед по поголовной нумерации и куилекам. – А ты чё, в местной библиотеке записан? Шпаришь инфу, прямо как мой препод".
"Обычное наблюдение. Я – Сергей Пухов, а ты – Димыч. – Подозрительный взгляд Димы подначил продолжение своеобразного пресс-релиза: – Утаивай мысли, ибо прочухают крамолу, кондалумить будут", – поглядывая на возвращающегося Буя.
"Продолжай соловей", – недавние драчуны позыркали сурово друг на друга.
"Ты – думаешь, а тебя только ленивый не слышит. Настрой дифлиак… орган такой, – руками на участки горла и затылка. – Размышляй в себя, как бы шторку опускай. Ну… или со стенкой разговаривай. Сосредоточься и тренируйся…" – сопровождая жестами, на первый взгляд придурка.
Сладков вмешался: "Он прав…"
Мирная беседа прервалась командой: "Отбой".
Дима переваривал прилетевшее, но переутомление склонило ко сну…
Глава 3
Обыкновенное утро дополнилось: "Один-один-один в Эпикрахор".
"Вот тебе бабушка и Юрьев день. Димыч, будешь со мной в омиерге", – обрадовался Сладков.
Дима кивнул и вклинился в строй, сосредоточено наблюдая транспортный марш рутинной развозки по объектам: – "Как устроиться на тачку?"
"Отличиться, – пожимал плечами Сладков. – Быть поближе к начальству".
"А… быть полезным зад лизать. – На горизонте появились цилиндрические башни, трубопроводы, отвалы из камней и песка. – Вот гадство… Ни кустика, ни жучка, и птицы не поют". – "Другая форма жизни, – и шарахнул на тоскливо лирический вывод Димы: – Мы такие породистые, что азотоводородистые!" – "На частушки потянуло?" – "Не надо печалиться, вся жизнь впереди". – "Щас… Надейся и жди… – озирая окрестность, – с моря погоды". – "Которого нет".
В сторонке шёпотом, пощипывая кожу на себе: "Что за мутант у нас пятнистый?" – "…Это Саф. Варёным кличут". – "Он ни того?" – "Нормально, – засучил рукав и на щадящие следы ожогов: – Химию возит. Несимидимный он". – "Это как?" – "Одиночка. Саф Синх – сикх из семнадцатого. Сварили в кипятке за отказ принять ислам при Великих Моголах в Делийском султанате". – "Фигня какая-то".
Дошли – встречала подоблезшим пограничником, приваренная на металлическом столбе, табличка: "
", в пределы агрегатов, бункеров и двух строений, собранных технологической цепочкой.
Приблизившись к насыпи, симидимы разбредались по рабочим местам.
Поодаль хомидим "
" напутствовал: "Сладкий, натаскай свежака".
Сладков обернулся, утвердительно кивнул, и, направляясь к транспортёру, прикололся: – "Золото собирать будешь. Хрут Зубатка надзиралец нормальный". – "Откуда кличка?" – "А, викинг из девятого…"
Ушатом информация – спотыкался мозг морщинами на лбу: "Чего девятого?" – "Века". – "Засланцы".
"Из своей Норвегии попёрся в Шотландию грабительствовать. Там и кончился. Короче, это – основная руда, – прикасаясь к камням на ленте, – а вот этот или тот – в сторону. Цвет имеет значение. Усёк? Я по соседству", – поднял правую ладонь и удалился.
Заскрежетал металл и лента поползла на бесконечные круги. Однообразные движения Дима воспринял проклятием, но со временем осмыслил в стиле Сладкова "Сию работу, да себе на пользу". Лицо сменялось гримасами от придурка до сидения на горшке при поносе. Бормотание в камень выглядели заклинаниями.
Сеанс прервался фразой: "Эй, чудило, поди сюда", – Буй внизу с ухмылкой.
Несостоявшийся заклинатель огляделся, не спешно спустился. Приблизившись к подзывале: "Чего надо?" – неожиданно получил кулаком в морду.
Димино тело отпрянуло, но устояло. Мотнув головой, словно собака шерстью от воды, успел отвести рукой направление второго удара и влепил сопернику в грудь ногой, запечатлев след арыпала. Тот согнувшись, попятился и злобно, из бокового кармана штанины, вытащил каменный тесак. Его взмахи достигли цели – жёлтая жидкость засочилась из Диминой руки.
Молчаливое побоище прервал истошный бас Хрута: "Вы чего, обезьяны, здесь устроили? По местам, упыри!"
По традиции никто не осмелился перечить – нападавший исчез, а Дима, держа рукой рану, побрёл к транспортёру, возбуждённо: "Боевик прямо какой-то. Ходи, оглядывайся".
Когда-то первый раз тому-сему наступит, – и новизна побольше удивляла, чем пугала.
День истекал под топот возвращающихся в жилой тевихор, территориально-административную единицу.
Дима по обыкновению распластался.
Сладков уставился: "Чего с рукой?" – и на пустующую куилеку Буя.
"Укус комара считается производственной травмой", – отнекался Дима, убирая с колена перебинтованную лоскутом руку.
"Буй злопамятный". – "Угу, – с прохладцей. – А что за шахтами находится?"
"Медицина, наука, заводы, штаб-квартира, наверно, – присоединился Пухов. – В рассудке не приходилось там бывать". – "Заводы-пароходы. А как добраться в те края?"
"Какие-то нехорошие вопросы пошли, – Сладков напрягся. – Ты чего задумал?" – "Просто интересно". – "Что с любопытной Варварой приключилось, не помнишь?" – "Эта… – размахивая руками, – которая чужие секреты?" – "Ага, вроде той". – "Похоже не тем инфу слила".
И перекличка ироничных фраз беседующей троицы прервалась отбоем.
От накопившихся впечатлений периодически появлялись сумбурные сновидения. Бывало, по-ребячьи бросает камни в хомидимов, они в погоню, а ноги ватные убегать. И тужась, из последних сил, ускориться: вот-вот схватят, – на минуту просыпался: "Тьфу, бред".
Или отталкивается от поверхности до серо-чёрных облаков, а невидимая рука обратно с силой – в падении нервно-суетное отыскать соломку. В общем кошмарики.
На ленивые утренние потягивания тел, хруст скелетов, да шарканье обуви Дима поэтично отреагировал в манере Сладкова: "Что день сулит мне настающий?" – "Песчаный карьер – два человека", – насладился откликом, – всё больше нравился дружественный юмор без похабщины.
Они втиснулись в строй, – и поползли змейкой живые цепочки страдальцев.
"Что же из вас делают? – обращался Дима к убегающим камням на ленте транспортёра, попутно продолжая тренироваться по части внушения и телепатии, – мимика выглядела естественней. Вращая белками, в оздоровительных целях, точнее применимо черняками, в секундной паузе приметил среди куч невдалеке идущего в его сторону Буя: – Вот неуёмный, опять припёрся, – выбранился. В обхват ладони выбрал природой отшлифованный плоский камень и – в карман – рванул на опережение. Обойдя по-скорому насыпи, вышел за спиной шагающего: – Ку-ку", – чем смутил малость.
Тот дёргано развернулся – драки не избежать.
После нескольких маханий руками Дима пропустил удар – из носа потекла жёлтая жидкость. Глядя на свои пальцы после утирания, загадочно произнёс: "Вот блин, опять желтуха прогрессирует… и у тебя, Буй, кажется такая зараза".
"Чего? Где?" – соперник отвёл глаза, себя осматривал, и мгновением из Диминого кармана получил удар камнем.
"Вот теперь есть", – жизнеутверждающе проговорил Дима на повергнутое тело.
С рассечённого лба медленно покатились капли жёлтого цвета.
Показавшийся силуэт хомидима остановил бой, обратив начинающих гладиаторов врассыпную. А остальное шло своим чередом.
Пролетело незнамо сколько дней. На утреннем выходе, взглянув на всё то же серое небо, Дима процитировал: "И ветерок не ласковый такой".
Пухов подыграл: "Буря мглою небо кроет".
Протоптанными дорожками обитатели в развалку двинулись навстречу безликим трудовым свершениям. Шагов за триста замыкающие три хомидима, три богатыря без жребия, разделялись на развилках, начальствовать в доверенные тевихоры.
Снаружи ангара воздушные потоки закручивали песок в беспрепятственно разгуливающие мини-торнадо по Эпикрахору. Даже сквозь шум работающих механизмов стены гулко подрагивали, передавая внутри вибрацию на то что движется и нет.
Чтобы не унывать, Дима, отсортировывая камни, играл в ромашку: "Это сюда, это туда", – и тренировался на меткость.
Неподалёку появился взбудораженный Сладков, перекричать округу: "Айда мандуцировать!"
Но Дима махнул рукой: "Догоню".
Оттопыренные от конструкций металлические листы, дирижируемые порывами ветра, импровизированно громыхали мембранами там-тамов. Добавлялись сольные партии лязга деталей, да трубного свиста второго плана. Под аккомпанемент авангардного природного оркестра, щурясь от витающей пыли, Дима пробирался к месту приёма пищи. Проходя большой бункер, едва успел услышать добавочно какой-то скрип, и масса руды посыпалась из жерла на голову.
Удар – темень в сознании и просветление в новой ипостаси, с инстинктом "Встань! Иди!" – душа поднималась из тела, погребённого под многотонным слоем камней.
Первоначально осмотрелся… на Буя, спешащего от бункера. С помыслами проклинать или благодарить, взошёл над местностью, где сумерками день, и движущиеся точки, периметры секторов. Стали ощущаться новые-старые навыки передвижения в пространстве, – и побоку непогода.
Пока длилось раздумье: "А что там дальше? – сверху, из-за стремглав несущихся облаков, появились знакомцы в их фирменной неоновой подсветке. Последнее: – Ё-моё", – и вспышка – онемение.
Точно на буксире поволокли душу за пределы атмосферы в черноту космоса. Но среди мерцающих звёзд высвечивалось играющее пятно. В приближении проявились контуры чудных строений, архитектурой большого замка. Свет в окнах и на стенах, обволакивал гладкий камень, паривший без опоры.
"Принимай скалолаза", – раздался голос.
И Дима странным образом очутился в небольшой, светло-серой, глухой комнате. Оковы паралича спали и на ум души, из закоулков памяти, вылезли предположения: "Когда-то это уже было. – Ощупывая мягкие непробиваемые стены, в надежде выхода, озарялся: – Это задница", – и бить ногами.
В него ответно изгибы молний вонзились ослепительно. Вздрагивание сущности сродни пытке электрическим током земного тела, но многократно сильнее, по методу "Подними мертвеца". Когда лучи растворились, ужас и муки сменились падением навзничь и затишьем.
Лежал, сидел, стоял, гоняя мысли, коротая время, пока откуда-то спокойный голос: "Дима Носков, вы не будете подвергнуты процедуре кондалума, из-за отсутствия вашей вины в уничтожении тела, имущества Сачерсум, наместницы Тирадива. Теперь вы покидаете Тропсигал. Великий Тирадив дарует следующую жизнь. Желаем здоровья".
Одна стенка исчезла и яркий, но мягкий, свет заполнил удивлённые глаза, затмив разум.
Главное помещение Крепартэмы, или Фабрики Возрождения, состояло из полсотни трёхметровых прозрачных цилиндров с мутной жидкостью в приглушённом ультрафиолете, опутанных шлангами, трубопроводами, датчиками. Один ряд заполнен человеческими телами, а параллельный безволосыми особями мужского вида, но без половых органов, покоящихся на разных стадиях роста. Невидимые обычному глазу, над последними зависли два моложавых индивида в бело-голубых комбинезонах, подчёркивающих стройные фигуры, поблёскивающих в лазурно-фиолетовом сиянии. Один держал шею покорного бедолаги в лохмотьях. Второй Диму ладонью за темя с силой воткнул в новое тело "На! Не высовывайся". Следом, в другую ёмкость, плюхнулся и нищеброд, с конвульсивными по очереди "Здрасьте! Приехали". Сигнализируя попискиванием, шланги-пуповины начали отсоединяться от туловищ, оседавших на дно, по мере слива раствора. А ритуалом омовения прошелестел короткий душ. Робот-манипулятор оторвал цилиндры от основания, снял прозрачные колпаки с "приготовленных блюд" и прошёлся сканером вдоль скрюченных поз. Появилась парочка, в защитных серебристых костюмах, но осязаемая по-обычному. "Акушеры-повара" – за руки за ноги новоиспечённых и те скользнули селёдкой на подъехавшие роботележки, издававшие некое прерывисто-ровное кряхтение. Процессия двинулась в следующее помещение с ярким освещением. Тела перегрузили на специализированные столы и манипуляторы, поколдовав иглоукалыванием, диагностикой, финализировали разрядами лучей признаки жизни.
И последняя точка – посвящение: напялили робу и под наркозом вывезли в монабитэрское жилище.
Металла профили перед глазами. Окошки невысокие, широкой полосой, повыше роста, на сумерки соседней крыше, кусочку серо-матовых небес: "По признакам живой. Пошевели-ка чем-нибудь… уже пойдёт, – Дима раскидывал умом. – Дежа вю, – и вяло отозвался на склонившихся Сладкова, Пухова: – И вы здесь".
"Что, прибыл из уроддома?" – "Раз узнаёт – симидимить будет".
"Вырубаем лекцию".
"Вселенское сознание им не подвластно и низкоуровневое форматирование памяти не по зубам. Только шапку смахнут, корректируя загрузочную запись, да пропишут основные инстинкты". – "Разлёгся здесь, зомби. У-у".
"Фу-у, – активней голос Дима. – Понеслись высокие материи по кочкам".
"Не дрейфь, – Сладков ладонью выставленной. – Я тоже шкуру поменял разок, примерно, по такому типу: самосвал переехал – лепёха получилась вещь, – вскинул большой палец в кулаке. – Наверху кондалубасили за порчу – всю душу повыматывали, мучители. Но моя хата с краю – возврат оформляю. А по мелочам здесь пришивают".
"Ты каким боком здесь вообще?" – "Из клинической вышел прогуляться: мотор барахлил".
"А ты на какой ракете примчался, Серый?" – "Машиной сбило". – "Видать хорошо подлетел, раз сюда добросило. Чем промышлял до этого?"
"Биофак во Владике пытался прикончить", – и тень тоски отразилась на лице Пухова.
"При Иване Грозном?" – "В девяностых двадцатого".
"А ты, философ?" – "Угадал. Филфак в восьмидесятых двадцатого… Одесса". – "Тогда на ваш фак, я – физтех в двадцатых двадцать первого, Екатеринбург… зёмы! – понеслись аккуратные ладонные шлепки. – Со стройки навернулся и к вам. Препод недорассказал, как работает гравитация. Наверху кто такие?" – "Сбежавшие, как и мы, но продвинутые. Тебя приволокли анимаучи. Выходят на промысел, пополнять Монабитэр". – "Анимаучи, сволочи, блин, к словесным интегралам не присобачусь. А на х… гемор с нами? Наштамповали бы роботов – полное послушание". – "Душевная игра – играть душами… пока непонятно". – "Сбежавшие-недобежавшие…"
И беседу задушевной троицы привычно прервал отбой. Но Дима по инерции нудел мозгами, нарвавшись на окрик: "Эй, свежаки, завязывай шариками крутить".
Вернулись на круги своя адаптация, ежедневная рутина, за исключением нового места работы, – пешком более получаса. Треть симидимов трудилась на третьем ливаоре – добыча руды – значит анорики. Из их числа к когорте "дятлов" присоединили Диму, выдалбливать отдельно ниши, проёмы, комнаты для технических нужд. А проходческая машина имелась: гудела в глубине. Преподавателя по местной грамоте от азбуки, где "МА-ША МЫ-ЛА РА-МУ", не предусмотрено. Начало-таки с вывесок по месту проживания, уже и разбирался в поголовной нумерации. Ноль-два-один – припроглоб анориков, определил ученика на общие работы: принеси-подай, подальше кидай. "Дятлы" со смилемарами фронтом откалывали породу, ногами откидывая упавшие куски. Вместо их погрузки в хамумету: тележку, кузовную, Дима больше уделял внимание: что за хреновина в руках и прочее? Однако со временем без энтузиазма слонялся: видно, посылали подальше с черноватым глянцем пылевого пота напряжённых лиц, – притомил с расспросами, и так-то жарковато.
"Аспикар одень. Шлёпай в чеферот, – проходивший припроглоб указал на свой нахлобученный шлем и начало червоточины горного массива. – Окутуты не забудь, – два растопыренных пальца на глаза и приподнятые защитные очки на козырьке. Не отстал: – Обуй херифы", – себе по руке и пальцем на экипировку "дятлов": прочные перчатки, непромокаемого пошива.
По сути, это – не шахта, а высокий широкий туннель. И относительно молодой: прошли в раскачку тройку километров, попутно намазывая скрепляющий раствор на арочные потолки.
Дима отправился выполнять указание на соблюдение техники безопасности. Посторонившись уезжающего февамы, не рискнул запрыгнуть на подножку и дошагал до широкой металлической двери, с отсутствием запоров. А за ней – арочный "апартамент", из монабитэрского набора мебели, по площади на полсотни персон, переодеться, перекусить, запылённый, где не ступала нога, не касалась рука. Взяв аспикар, из пяти свободных, без окутут, отряхнул, сдул пыль с родного серого окраса и постучал на прочность. Подурил, одевая противоположно повёрнутым, гибрид военного шлема и монтажной каски, и покинул душноватое помещение, большой склеп. Ну вылитый анорик.
К вечеру подружившееся трио было в сборе.
"Категорически не наблюдаю своего "лучшего друга", – повёл глазами Дима на свободный лежак возле Сладкова. А с дюжину практически всегда пустовало: недокомплект по уважительным причинам.
Тот буднично откликнулся: "Черевакается он".
"Растолкуй".
"На маталу засыпался, теперь кается… наркота…"
"Такие обычно долго не живут. Его там ещё менты в сороковых уложили. Уголовник".
"Прочистка мозгов от глупых мыслей – процедурка закачаешься. Впечатление незабываемое и восстанавливаешься долго", – вставил Пухов.
"Здесь и дурью промышляют? – удивлённо Дима и на мгновение затих, а про себя: – Подлянщик Ёрш".
"Всё как дома", – закидывая ногу на ногу, Сладков, и руки вверх.
"Как вы здесь не тупеете: ни кина, ни вина, и вообще, девчонок не секу?"
"В нынешнем статусе мы – девчонки и мальчишки, два в одном".
"Явные половые признаки отсутствуют. Надо разглядывать душу, а не тело. На Земле смотрели на жопу и грудь. От того и проблемы впоследствии с партнёршами у многих. Детским садом здесь не занимаются, тела в инкубаторе штампуют, модель зависит от статуса. Душу втискивают в стадии юношества, с основными рефлексами, пока молодой-тупой", – грузил суждениями Пухов.
"Вот ёлки зелёные, одна дырка на все виды отработанного топлива, – Дима в область своего паха. – Дома неправильно бы поняли. Всё. Хорош на сегодня. Силы покидают – кончаюсь я. Приятных кошмаров", – с улыбкой вытянулся в струнку и закрыл глаза.
И через некоторое время видит в полном свете сорокалетний человеческий персонаж среднего роста: лаченный зачёс отстукивает полированными туфлями неспешную поступь вдоль спящих. В размах рук колышутся расстёгнутые полы широкого чёрного костюма векового фасона. Дима в штанах, кроссовках и ветровке, поверх футболки, встал за ним, сверля сбоку шрам на щеке.
"Какого хрена докопался, фраер?" – не оборачиваясь, прокурено пробаритонил незнакомец и развернувшись, вышел.
Дима последовал наружу, наблюдая другую картину: знакомый крендель в неоновой подсветке пушинкой волочит за косу безвольную девушку, в коричневом сарафане, с оранжевым орнаментом, из соседнего жилища, не оставляя следов: "Эй, друг", – ему наперерез.
Но крендель сделал жест и ударная волна в грудь откинула Диму в кафоку.
Проснулся, с учащённым сердцебиением – вскочил, – в полумраке сонного царства, лишь редкое ворочание и звуки дыхания. Постепенно успокоившись, лёг и заснул.
Глава 4
Утром, неожиданно, из челоки напрямки ко второй кафоке, подъехали ювакуры. Пара минут и тело ноль-шесть-пять, с посеревшим лицом, на трайпон – носилки обзывались, исчезло в их фургоне. Толпа минутой молчания проводила отъехавший ритуально-медицинский транспорт и рассосалась по своим направлениям, обсуждая случившееся.
Дима со вчерашней бригадкой, в колонне на работу, задумался: "Плакать: товарищ умер или радоваться: закончились его мучения?" – но как-то всё тревожно.
Судили бывалые, глядя в затянутое небо: "Так-то Сия недолго морился перед линькой". – "Он из тринадцатого – не привыкать". – "Это цветочки – ягодки впереди, там". – "Ягодам не бывать: всегда одни цветы по кругу". – "Ладно о грустном – венки отменяются".
"Нам втирали Дарвина, и мы на верном пути. Эх, сейчас бы прошмыгнуться одним махом", – Дима окинул простор.
"А не пойти бы тебе в ваганимы?.. На них обычно не наезжают", – ноль-пять-шесть – язык без костей, вместо утренней зарядки.
Диме послышался намёк на недружественный посыл: "Куда, куда?" – что думать новичку: очередное незнакомое слово по части женской физиологии, либо низшей тюремной касты или прочих низменных моментов?
Ноль-шесть-два в прострации молвил: "Побудь плутающей душой, пока тело спит".
"То-то я смотрю, как-то "слабо" верхние реагируют, – не выдавая недавний сон, – жесть".
"Учись управлять сном, но с прогулками не переборщи".
Ноль-шесть-девять поспокойней, но в карман за словом не лез: "Чем отличается ночной гуляка от мертвяка, у?"
Ноль-шесть-два на облака: "…Тяжёлый вопрос…"
После вечернего приёма пищи, невдалеке от кафоки своей, на пустыре, сдаётся под фундамент, стянулась дружная компания, оседлала капаметы, – давно стояли без дела. И ластился по лицам дуновей; при освещении дежурном, на безмятежность и мечтам, ночных летучих насекомых бы, да звуков разных из травы.
"Там… пацаны, девчонки остались… – Сладков умиротворённо на темнеющую даль, с безвольно опущенными руками меж колен. – Толком ничего не успел сделать".
А Дима побалтывал ногами, упёршись руками по бокам, будто к соскоку готовился: "Как у тебя дела с подругами обстояли?" – "Одна нравилась". – "Ты с ней чики-чики зажигал?" – "У неё на меня игнор". – "Ничего, нагонишь". – "Возможно… каким образом?" – "Бежать".
"На пол тона тише. Кругом десики", – Пухов упёрся подбородком в задранные колени, объятые руками.
"Кто?" – переходя на шёпот.
"Стукачи в пальто".
"Как бежать? Куда бежать?" – ладонь Сладкова для подаяния ответа.
Димин палец вверх: "Фить!" – "Ага. В Тропсигал и обратно". – "Сколько вы уже здесь?" – "Здесь года не считаются – только количество шкур… сменяемых тел".
"Некоторым скоро на третье тысячелетие, – Пухов прищёлкнул языком. – Один мнит себя рыцарем, другой фараоном". – "Значит из психушки".
"Непохоже, – Пухов головой на бок. – Вон Крот… Наполеона в хвост и гриву, чего-то в деталях рассказывал". – "Крутой эксперимент по выращиванию идиотов". – "А с кем ты пашешь – "дятлы" вообще мясники".
На скепсис Димы Сладков: "Смерть не соврёт. Джак, из двенадцатого, – палач по профессии. Гате, из четырнадцатого, – каннибал по рождению. Рам, из тринадцатого, – поедатель трупов по религии". – "Как аппетитно. Хорошо перекусил до".
Пухов: "Кстати… ты, Димыч, – рекордсмен…Самая короткая шкура – стодневка".
Витала меланхоличная безнадёга: дыши – не рыпайся.
"Привет. Как жизнь симидимская?" – Сладков окликнул проходившего мимо ноль-семь-шесть.
"Как вольная саванна", – подошёл к компании.
"После царя зверей счастливый ходит", – подсуфлёрил Пухов.
"Знакомься, Чуквуэмека, африкашка, загрызенный львом, не загрызенная совесть".
"Чук". – "Димыч". – "Ты, как наш вождь племени, храбро сражаешься с не хорошими симидимами". – "Это он о чём?"
Сладков напомнил: "Буй…"
Но в вечерние посиделки нагло вклинился: "Отбой!"
Разбрелись в полутемноте, улеглись, судя по лицам, с тоской о земной жизни, кто не забыл.
Вслед ночи примчалось утро, – с пяти часов Дима ассистировал "дятлам".
"Где аспикар? Без башки хочешь остаться?" – ноль-два-один из-за спины одёрнул грубый тоном.
"Ща сделаю, – обернулся возмущённо-испугано-виновато, а отойдя, откинул синасико в глухом коротком шмяке, и не жалко: на ней третья, самая удобная, ручка из четырёх подсобных поперечных на металлическом черенке отломана. – Докопался, анорик по жизни".
"В глаз попал, по теме пашет", – ноль-пять-шесть уловил момент для перерыва, и остальные, когда припроглоб удалился.
"Златон говорит, "Копаюсь в шахте, у себя в Моравии, раз… слиток… выковыриваю, бац, сверху камень, тюк… встаю, отряхиваюсь, а башка сплющена в стороне", – завершил жестикуляцию сюжета ноль-шесть-девять, схлопнув ладони, и на бок. – Знает толк, без башки хаживать".
"И это тебе говорит знаток, – ноль-шесть-два палец вверх, – самый опытный".
"Ой, ой, у-у, – закривлялся ноль-шесть-девять, – не мы такие – жизнь такая… была".
"Э… папуасина… голов сто успел отмандуцить, пока самого на пальмовый лист не разложили?"
"А сколько ты наотсекал? Домахался, итальяшка, топориком, пока не снесли твой тупой кочан".
"Не возникай, Джак, – ноль-шесть-два в монашеских повадках гасил разрастающийся обмен "любезностями". – Не ради потехи же – Гате ради единения со Всевышним".
"Сохни, Рам… грязный индус… трупоедник, тошнит!" – отлаивался Джак.
Перепалка легко доходила до внутренних ушей на расстоянии: два проходивших анорика чуть шеи не свернули от интереса.
Дима смотрел-смотрел, но буднично: "Весёлые вы ребята, я гляжу, богатые биографии".
"А ты, невинное дитя, чем дышишь?" – Рам втискивал Диму в коллектив.
"Неудачно упал. Ща приду", – пошагал, отчасти впечатлённый историей.
Вдогонку слышался разбавленный смех Джака: "Башку береги, носить нечего будет… падун".
Отработав пару часов, Джак юморно взмолился: "О Господи, даруй нам отдых, – перекрестился. – Всё. Привал, – махнул рукой: – За мной".
Под небом разлеглись, расселись, молчанкой набираясь сил.
Дима смотрел в сторону, вдаль, на аккуратные насыпи безжизненной панорамы: "Чё там за ботва?"
Сосед передёрнул плечами, другой сплюнул: "Заброшенная выработка". – "Первый ливаор… тухлое местечко". – "Сыздавна двоих не досчитались". – "С концами… ". – "Вой странный… многие слышали". – "Дурной предвестник". – "И хомики туда не суются".
"Чё, и эти ссут?.. Гоните, сказители", – включил Дима "старого воробья": ишь привыкли над новичками подтрунивать.
Продолжили втыкаться "дятлы" в пласт породы, повыше твёрдости, – Джак: "Хорош. Задолбался. Раструхлявимся. Привал".
"Я – за!" – Рам окутуты поднимая, глазами радостными из тупика на выход с инструментами.
Гате: "Эй! Помощник!.. Стену размягчи".
Дима: "Чем?.. Лбом?"
"О… нормальная идея".
"Пойпемой ороси", – Рам на трубопровод с противоположной стороны.
От подковырок улучшалось настроение, – Джак: "На себя не лей – развалишься".
"Не учи отца рыбачить, – Дима присоединённый шланг подтянул, струю не рассчитал – от камня рикошетом брызнуло в глаза кофемолочнолипковатым: защитные очки-то не соизволил прицепить: – А-а!" – закрыл вслепую вентиль, бросил шланг, руками кожу растирал до чеферота угорелым: расступись народ!
"Рыбак", – и ржали проходившие анорики.
Под кран, спасительный, с ардипкой, минут на пять, – моргал веками, желтеющими зеленцой, равно кисти рук намывал, рот прополаскивал от горечи кислотной…
Напротив чеферота распределительный энергоблок, дверь на засове. В стене, из трубок слева капал конденсат, рубильник – справа, с помощью него замыкающий ноль-семь-ноль одарил мраком ливаор.
Анорики с работы возвращались. Привычным делом – маски-шоу: лица негроидной расы и светлая макушка, прямиком в перинип, под тёплые струи смывать усталость, превращаться в чистокровного симидима, предвкушая вечернюю кормёжку. И голые задницы: стесняться-то нечем, поблёскивая каплями конденсата, шлёпали арыпалами за чистой одеждой по кафокам.
По три комплекта с личными бирками висели в каждом имармисане. Но Димин пуст – отправился голыш отыскивать костюмчик в инделют.
В больших машинах столь ритмично юджопеоры исполняли сальто в пене. А горки чистого – в углах напротив: штаны, надстройка до полукомбеза, куртка, достаточный функционал карманный продумано пристёгивались вместе. Полкучи перелопатил, первый найден, облачился: сыроват. Другой комплект ещё минуток …цать, родные единички на поясе штанов и орденской планкой на куртке: "Ну хва пока", – в обнимку шасть. Но путь-то был не долог: нога поехала – на влажный пол затылком бац и ни полслова – минута забытья. Открылись веки, с растёками "косметики" пойпемы, такими же руками лоб пощупал – "красавчик". Хорошо, без очевидцев, – следов падения ноль, окромя гудящего черепа. Поднялся, пошагал, внимание пути.
В заевшей пластинке дом-работа выпадали положительные моменты, – считал сам Дима, на лице писались: слиняет в кузове февамы в Эпикрахор к Сладкову, покрасоваться лазутчиком-путешественником, минуя надзиральцев, и тем же рейсом обратно, зрачки на ветер, обводы клоунские: ожоги после размягчителя породы заживали. Сквозь пальцы "дятлы" посматривали на отлучки… пока: лишний раз под ногами не путался – при появлении работу догонял. Выстраивался некий баланс личного и общественного, как летописцы-математики для лёгкого процесса не хочешь хочешь дробили год лишь по декадам. Вот и сегодня, в сорокодневку "дятлования", с прямоугольным люкаброй, из ремонтной оснастки, подвешенным на поясе, прячась за валунами, перебежками добрался до заброшенного ливаора: "Тьфу ты", – главный вход завален.
Разбушевалась бицепсная масса и растащил нагромождение, протиснулся в проход. Люкабра осветил высокие арочные потолки с трещинами, выемками. Отвалившиеся камни, лоскуты одежды, примятую оцарапанную пукупру прах времени слоями покрывал. На стенах символы, обрывки кабелей. Гуляло эхом шарканье подошвы. Порою слышался вой приглушённый, – подсвистывал сквозняк, наверное.
Задравши голову, и не заметил – споткнулся о булыжник мордой в пыль. Люкабра кувырнулся под истошное, беззвучное для пещеры: "Сука!" – подсветив криво выцарапанное, выше пола: "Адъ! Б?гите!".
За диверсанта впрямь сойдёт: измазанным лицом заворожённо уставился на надпись. Приподнявшись, охая на ушибленное колено, взял люкабру, – благо тот не пострадал в антиударном корпусе, и настороженно осмотрелся. Шагая дальше, свернул в ответвление – пахнуло сыростью. На стенах застывшие подтёки, но и местами сочилась жидкость, бликуя в свете мутной бирюзовостью.
Следующий проём вывел в широкий коридор… Сбоку громоздился перекошенный металлический шкаф, подвергшийся суровому воздействию когда-то. По пути обрезки труб и прочих предметов. За спиной раздался характерный стук упавшего камня – напрягся, повернулся, посветил – никого…
Внимание привлекла массивная дверюга, с лишайными разводами на треть, химических образований грязно-бурых. Без прелюдий попробовал открыть – никак. Поставил люкабру и невдалеке отряхнул кусок арматуры.
Поддевал, корячился так-сяк – дверь не сдавалась: "Ладно. Потом", – аккуратно приставил импровизированный ломик и, прихватив путеводный прожектор, отправился дальше.
От однообразия пейзажа завернул в очередной рукав и бац: две грязные кости. Присев на корточки, брезгливо шевельнул поднятым камушком находку – под стать руки, ноги.
В предосторожности осветил направления – внимал следующей: продолговатое полуметровое устройство: разъёмы, штуцеры наружу, внутрь: "Вонючие кракозябры, – протирая оцарапанную поверхность с символами мельче, крупнее. – Местный букварь надыбать бы".
И постепенно свет тускнел: "Э… только не сейчас, – на кнопки тык – понизил мощность: не проверял зарядку на поход. – Надо вертаться", – предполагая другим ответвлением попасть на основной коридор.
Будто со свечой плутал средь тайны древних подземелий. Нашёл костей поболее, в разброс, частей скелета разных: "И здесь мясокомбинат, – постоял, почтил память и двинулся дальше. А луч тем временем слабел – ускорил шаг – нехоженые закутки, и нервно: – Блин, – конца и края не видать дороги. – Шкафулик, ты мой дорогой, ну наконец-то. – Фонарь потух – кромешный мрак накрыл – рукой слепца касался стен, по памяти шажочком, ловя малейший звук желаемого неба. – Давай родной, – щипали руки в слизи. – Кажись, здесь был", – по запаху прохода, и стук глухой раздался за спиной.
Повесил на бок сдохшее светило: "Малёха зренья кошака бы", – на ощупь семеня, втыкался головой, плечами, не вписываясь в повороты, ногами запинался обо что-то.
И с горем пополам на выход, в ночное зверем из норы: "Фу! Без путеводца и не разгрестись". Встряхнулся, озираясь, а ночи-то – хоть глаз коли, считай, не вылезал из первого ливаора, но люкабру спрятал в булыжниках, недалеко от места работы. А добраться до постели незамеченным – пародия на крадущегося хищника – симидим на цыпочках!..
По факту подобие ночного зрения с рождения имелось: на сумрачной планете за века глазищи научились выхватывать в темноте мизерный процент контуров, – у Димы ещё не разработалось.
Тяжёл подъём, – на утреннее тормошенье друга: "Чего тебе?"
"Дуй на ковёр к Дугласу… и умойся".
Обитатели покинули кафоку и Дима в камутал. Вдоль стен ряды кранов, – покапывала пара, – у крайнего пристроился, пред зеркалом: "Да-а…" – башка, одежда – вылез из одного места и не почистил перья, и под струю, по шею намываться.
Ступил без стука на порог в жилище хомидимское, поменьше остальных: по численности-то не ахти – предметы мебели размером боле, облагороженней. Под потолком закос под герб: шар огненный, копьём проткнутый насквозь. Под ним, ну… с метр, на полу, большая кисть руки головку лысую сжимает, глазёнки закатились вверх, – знать, муки ада высечены в камне.
Массивный хомидим расположился рядом, впрямь знаковый ансамбль беспощадности. Ноль-девять-шесть – он главный, навстречу тяжело ступал: "Где был вчера?" – слетел монументальности налёт.
"Да блин… приспичило, пошёл покакать к штольне, оступился, свалился, долго вылезал", – серьёзное сказание.
"Куда свалился?.. Ты у меня до следующей шкуры будешь срать дальше Тропсигала, из говна не вылезая, – по росту свысока, авторитету должностному, сверлил в упор.
Вошёл кулак под дых, тараном, и Дима просто отлетел матрасом, на разность категорий весовых. Дыханье спёрло, но поднялся, насилу мысли закрывая, обидчику влепить, хоть чем-нибудь.
"Сквозуй до уритопа, чтобы тот сверкал, и видел я твоё же отраженье в нём. Бегом! – Понизил тон, вытягивая губы: – Выблёвок симидимский… тьфу".
Отхожее местечко; окошко приоткрыто – не спасало: при перемене ветра навевался в кафоку "парфюм", неповторимый. Куда ж без этого, тем более аншлаг на ежедневье: утро, вечер.
Дима морщился на псевдоунитазы: "Дольче Габбана… – и неуклюже ворзопая присохшие испражнения люмой – пористой прямоугольной насадкой на арматуре, брезгливо смахивал в отверстия: – Козлина", – после воспитательной беседы ощутимо ныла плоть: по телу "грузовик промчался".
После восьми притащился на работу. Анорики на передышке восседали на камнях. Сладков и Пухов в их числе: осваивали вентиляцию, светильники, дренаж.
"Ну, как там?" – первым делом Чук.
"Нормуль… – махнул, не глядя на Монабитэр. – Хвалили, отпустили. А не там… – загадочно кивая на заброшенный забой, – такая хрень…" – поведал про вчерашние блуждания.
"Наличие наскальной славянской письменности при гуманоидном интернационале разных эпох – вопрос конечно интересный. И где её автор?" – Сладков поглаживал затылок.
"Особо строптивых отправляют в богедельню, – но видя немой вопрос на сморщенном Димином лбу, Пухов добавил: – В бокс генетических деяний для разработки новых существ, типа на пожизненное".
"Вот "далматинцу" это не грозит, – Чук на черноватые пятна на лице у ноль-шесть-ноль, – невдалеке с булыжником передвигался еле. – Ходячая кончина с двадцаткой на размен".
"Да-а… Двадцать жизней – целая вечность", – с прострацией в глазах Сладков.
"Отпуск в санаторий обеспечен", – побалтывал стопой Пухов.
"На хрена?" – вникал Дима.
"Амда – копт-христианин, из двенадцатого. В Эфиопии не сошлись мнениями с мусульманами – зарезали. Теперь не лезет никуда, в общем, послушник. Дадут на орбите поболтаться без пресса чутка, типа рай, и к дому обратно", – подкидывал камушек Сладков.
"Это называется… слово такое… вождям вместо аспикара нахлобучивают…" – Чук трёс рукой, память застоявшуюся расшевеливал.
Дима внимательно разглядывал доходягу: "Переинкарнация".
"Во. Оно самое. Ходит, зудит, что он раб божий".
"Мы все здесь такие – рабы", – Дима опустил голову.
"Вот блин, на Земле всю жизнь пялились в небо. И такая удача – проинспектировать космическое пространство…" – Сладков кинул камушек в какую-то выбранную цель.
"Раз! И теперь нас пялят, инспекторы", – Дима хлопнул тыльной стороной правой руки о левую ладонь в злом сарказме глаз.
На просматриваемой местности, невдалеке, пылил фургон, до боли знакомый. И за версту для бывалых вызывал встревоженность, но хорохорились. Почти бесшумно подкатил: весь-то транспорт на электротяге. Минуту ожидал. Вышли два ювакура, бессменные ноль-семь-два и ноль-восемь-пять, с прохладцей потягивались.
"Пятновыводители пожаловали", – перебирал два камушка в ладони Пухов.
Амда оставил в покое булыжник, ещё больше "одалматинился" – испуг неподдельный. Знатоки своего дела под локти довели доходягу до фургона, игнорируя окружающих – работа такая.
"Бим, Бом бим-бом, бим-бом, бим-бом", – тряс виртуальный колокольчик Чук – намёком ритуал: чьё-то время пришло?
"Вот два брата от рассвета до заката – Бим и Бом, синасико, трайпон", – подсочинил Сладков.
"А-я-яй. Под белы рученьки меня вели, – хреновая попытка пения у Димы. – На воронке рекламы не хватает".
Сладков очерчивал воображаемые полосы: "Оказываем помощь на дому – Рожденье Смерть Ремонт телесный".
"Да-а. Старость надо уважать", – Пухов.
Захлопнулись двери; транспорт тронулся издавая лёгкое подвывание вблизи, временами скрипы корпуса, а громче потрескивание каменной мелюзги под колёсами.
"…Хотите анекдот? Собрались два интеллигента и раздолбай. Последний говорит, спорим на пузырь…"
"Бездельники, на мандуци!" – окрик надзиральца шахты ноль-шесть-семь, прервал начало Диминого празднословия.
Но и продолжения не было: чего-то юмор не пошёл. Зато очертания следующего фургона, маячившего меж камней, разрядили атмосферу. Шебуршание, хруст подъезжавших колёс сменились на приветствия.
Бессменный садисер – раздатчик пищи, поласковей Садик, и водитель – в одном лице, из кузова, не очень напрягаясь, нёс оквадраченную ёмкость, литров на пятьдесят. Поставил у большого валуна, одёрнул занавес: подвешенный брезент, в выдолбленной нише. Навес и постамент очистил и водрузил ношу.
Первым подошёл надзиралец, и тихо: "Привёз?"
"Ща капумы поменяю", – понёс пустышки к машине. Вернулся со второй полной. Забрал грязные леупоки – взамен чистые.
"Свежак?" – выбрал из десятка, подставил к отверстию, на кнопку-клапан, – заструилась она самая, прозрачная голубоватая.
"Из священных глубин, владений Красного Дракона. – Пока хомидим делал глотки, с лукавым прищуром: – Хреново выглядишь".
"Тело близилось к закату", – без смущения, – малая бугристость кожи – возраст.
Садик незаметно сунул что-то в руку пьющего: "Чао, хавать будешь?"
"Насыпай", – Бао Чао, бывший симидим две шкуры назад, принимал шутки от некоторых, не скурвился, но по должности держал дистанцию, руководствуясь мудростями прошлой китайской жизни.
Садик на пабуджере принёс пукупру, два куска домепана и пять кубиков зокрефы, с пол пальца каждый – чуток прессованный, копчённый фарш цвета беж с пористыми прожилками, мясо для избранных. Чао забрал и удалился за камни, в одиночестве уплетать угощение.
Подтягивались полулениво симидимы.
"Светило выруби", – Чук забывчивому Диме.
Тот с кивком: "Угу, – погасил оснастку, поправив недоподтянутый ремень амуниции, с аппетитом: – Ща", – присоединился к "пикнику".
Сегодня ветер баловался не очень – не пришлось трапезничать в духоте чеферота. И стар, и млад облюбовали камни, долой аспикары, с молчанкой и болтливостью. А набив животы, стекались к поилке, скидывая использованные пукупры в специальный капамет.
"Эй, Мюнхаузен, ковыляй сюда", – Чук в толпу.
"На каком основании лютукрепусного отрока посмели обозвать?" – Дима по-сладковски, на подтверждении догадки известных ассоциаций прекрасного далёка.
"Пушечным ядром разорвало… в шестнадцатом", – откликнулся Сладков.
"В натуре немец", – Пухов.
"Гитлер капут", – Дима подошедшему ноль-семь-восемь.
"Сей персонаж ему неизвестен", – подначивало Сладкова в силу оставшихся знаний регулировать исторические нестыковки.
"Всё равно… пусть знает наших, – отпил ардипки. – По такому поводу покрепче бы чего-нибудь".
После недолгих заговорщических переглядок Мюнхаузен исчез ненадолго; Чук увёл компанию подальше, из-за валуна следил за посторонними…
"Лекарство от печали", – гонец достал из-за пазухи кукалиг – металлический приплюснутый сосуд – ну конечно фляжка!, но для химии. Наружу из кармана леупок, обдул, с напёрсток разливал содержимое.
Первым Дима осторожно посмотрел на зеленовато-бурый раствор и солидностью конферансье: "Ну, скрасим, так сказать, наше беспросветное бытие. За лося, – влил в себя и сразу поперхнулся, кашляя, с глазами на выкат: – Звери. – И пока по кругу расходилось принесённое: – Чё за отрава?"
"Аналог сукебри", – констатировал Пухов.
"Тово… не ослепнем?"
"Только оглохнем… от шибанутых… – Чуку глоток вошёл с икотой, – вопросов".
"И не расслабляйся: производство, хранение, приобретение, сбыт, употребление, – загибал пальцы Пухов, – карается… карается УКа… статью не помню. Короче, под хомидимские молотки".
"Опытный?"
"При сухом законе водярой барыжил. На одну степуху не покайфуешь".
"Да я им ручонки ссаные пообломаю, – Димина голова поплыла. – Хомики козлы! Своё очко будете драть!" – пошатываясь, ораторствовал.
"Ясно, не алкаш".
Друзья успокаивать: "Хорош, десики кругом, запалишься. Давай к рабочему месту".
Сегодня Дима, положено экипированный, трудился у эксопета, в должности подсобника оператора, который восседал в объятиях мощного трубного каркаса с толстой бронёй над головой, привычно управляя механизмами. Громадина на гусеницах, грохоча в иллюминации фар, настойчиво вгрызалась в камень. Двум февамам удавалось едва разъехаться и развернуться. По очереди, пристраиваясь к транспортёру, вывозили измельчённую породу. Амакиверы рулили с важностью наездника крутой кобылы. Дима подчищал, закидывал упавшее на движущую ленту, поправлял разматывающийся, из без того изношенный, шланг на барабане агрегата, подсоединённый к гибкому трубопроводу вдоль стены у пола, подающий жидкость для орошения резцов, буравчиков, смягчения породы.
Подняв очередной камень, с отчаявшимся тоном: "Задолбало всё это!" – метнул в барабан. Ответно, из образовавшейся трещины, струя ударила в лицо кофемолочнолипковатым, однотонно окрашивая метателя.
Проходческая машина остановилась и раздались крики: "Гаси быстрей! – оператор ноль-семь-ноль вылез, осматривая место происшествия с досадным: – Старьё менять надо".
Дима, моментом трезвея, побежал к выходу. Недалеко, на открытом пространстве стояли рефидромеги – цистерны, на подпорках. Он перекрыл вентиль и выдохнул, являя собой представителя расы с иным цветом кожи.
Кажется всё в округе остановилось, – рядом симидимы почтили минутой молчания, затем улыбки, кто-то ржал с призвуками ослиного: "И-а", – почти под аплодисменты.
Подскочил к соседнему резервуару под обильный душ из шланга технической ардипкой, служившей прибивать в ливаоре пыль. Пощипывало тело: химический ожог. Снял аспикар с окутутами, херифы, – глаза, пол черепа и кисти рук не пострадали.
До конца дня делал трезвый вид для глазеющих и под остатки местного алкоголя отошёл ко сну, – сомкнув глаза, расслабляясь… попытался попасть на какой-то объект – анимаучи шуганули.
Проснулся с бесконтрольным выкриком: "Сука, круглые сутки дежурят чоповцы. Засада!" – и отключился.
Глава 5
За девять перевалило. Из жерла ливаора, вслед за февамой, в развалку растекались запылённые трудяги, уступая дорогу въезжающей машине для нанесения закрепляющего раствора на потолок и стены.
"Во! И садисер припёрся".
"Кто?"– тормознуто Дима: после вчерашнего настроение не ах.
"Усиленное питание скота. Надо личико почистить", – Пухов отошёл к импровизированному умывальнику, крану на рефидромеге.
На выдачу выстраивалась очередь: "Садик, какая нынче отрава?"
"Сбалансированное питание для малышей-плохишей", – парировал изображающий земного бармена, небрежно орудуя шлангом над обеденной посудой.
"Не любишь ты свою расу". – "Это не баба". – "А ты ещё помнишь, что такое женщина?!" – "От них одни беды". – "И обеды".
Дима воротил нос: "Это – не садисер, это – садист. Такой дряни, наверно, даже в тюрьме не дают. Ё, не могу привыкнуть".
"Земля… как много в этом звуке
Для сердца русского слилось!
Как много в нем отозвалось!" – задумчивый Сладков молитвенно перед наполненной пукупрой.
"Ага. Витамином дабл ю тридцать восемь от поноса и золотухи", – глотающий Пухов.
Дима, скинув грязную посуду, подошёл сзади к Садику: "Сколько лошадей под капотом?"
"Чё?" – возмущённо.
"Мощность какая?" – взглядом профи.
"С Тропсигала башкой упал? Камантивра – зверь, – уязвлёно гладя ладонью кузов. – Мини-реактор".
Дима почесал нос, якобы виноват: унизил транспортное средство, и продолжил, глядя на бак в полсотни литров: – "Девяносто пятый льёшь?"
"Охлаждёнка".
Рукой дотронулся: "Ай! – обдувая пальцы. – Давно рулишь?"
"Вторую шкуру, – подозрительно на горячий возвратно-поступательный резервуар от радиаторов и собеседника-мазохиста.
"Интересная работка".
"Лучше, чем с хомиками на хвосте", – уже с бравадой, головой на надзиральца.
"Вакансии есть?" – "Чё?" – "Места свободные". – "А… так просто не попасть – заслужить надо". – "Как?" – "Чем сгодишься – тем и родишься. Понравишься Дугласу – возможно…" – "Это вряд ли". – "Всё. Э, голодающие!.. Пукупры вертайте в зад!"
Цистерновая камантивра припылила. То с чем пожаловала, – подтёками, хроническими, на боках, причалила месозена к месозене – приваренными лестницами, руку протяни. Амакивер ноль-восемь-шесть – без верхней половины защитного костюма: приспущена, подвязана на поясе, – и собственная "тигрово-леопардовая шкура" напоказ. В херифах вскарабкался на ливаорную ёмкость и настежь люк. Прыжочком перелез на камантивровую. Отстёгнутую от фиксатора, торчащую трубу, "Г" с носиком, поворотил к отверстию. Переливал привоз, – успокоительная мутотень для дремлющих: анорики на час гнездились: песочек – тело, песочек – тело, меж камней, юджопеоры скомканы под головами.
Садик отъехал привычным маршрутом, петляя меж скалами, на плоскогорья, песчаники. Спокойно посматривал на вечно бегущее, почти всегда плотное, серо-желтоватое месиво облаков, пока не шмыгнул носом, – на пяток километров, разносимый ветром круглосуточный вонючий букет, примерно хвои, кондитерки, по земной ассоциации, напоминал о приближении к Паредеке. Из-за холма нарисовался тевихор – промышленный мини-городок – комплексы строений, без намёка на территориальное движение, лишь дымили местами разнокалиберные трубы. По периметру шли обтекаемые конструкции. В разветвлении к разным частям промзоны фургон направился к модульному зданию из четырёх закрытых ворот. На фасаде скромно красовались синдуки, без перевода, по запаху, означавшие приёмную пищеблока, – к последним подкатил. С полминуты передышки, ворота, пропитанные вековой вонищей, отъехали. Заразличались ароматы в колдовстве местной кухни над рецептурой. Припарковавшись в просторном диапифере, раскрыл боковую дверь кузова. Подъехавший на онуконвере симидим выудил бочку и отвёз к двоим товарищам, перетаскивающим на промывку и капаметы с пищевой утварью. У дальней стены, по паре, куковали в простое платформы-прицепы и похожие фургоны.
Из-за них появился хомидим ноль-семь-один, местный надзиралец: "В Фианирид за сырьём".
Садик послушным кивком развернулся спиной и поменялся в настроении… не выдавая радости, на камантивре выскользнул в заданный тевихор. В пути, с небольшой возвышенности, открылись взору дугообразные марши прозрачных крыш со специфичным освещением земных полосок утреннего солнца, синевы чистого неба, оттенков спектра, яркости. Пашня под стеклом на равнине квадратных километров – сказочное царство в извечной планетной мгле. Меж строениями, издалека, будто в борозде редкими жуками, ползали робоплатформы. Стражником цветастого хозяйства выступал высокий крепкий забор, убегающий волнистыми линиями вдоль, где в малой отражательной способности перепадало красок и ему. Угол периметра, аккуратно сведённый под небольшой радиус, в итоге выдавал квадратно-скруглённое, вытянутое "О", а в стойке – стройное "Л". Садик ехал вдоль стены – сплошной двусторонний обтекатель на барханчиках, в заигрывании ветра и пыли. Повернул к возвышающейся покатой крыше, прямо на забор, хотя дорога уходила дальше. Остановился, протрубив сигналом в стиле "трам-папарам". Часть ограждения начала задираться козырьком и камантивра вкатилась не в город-сад, а в закрытый диапифер. Из квадратного жерла стены, с транспортёра, выплёвывались фасованные тюки на симидима, складировавшего на поддон. На другого, в отдалении, подобной технологией капумы с жидкостным сырьём. Напротив ритмичной суеты стоял транспорт посерьёзней: поболе фургон и прицеп набивались онуконверами складской продукцией. Не сведущему в местной писанине на маркировке, по упаковке определялся тип товара: сыпучий и не очень. Садик, бросив железного коня под погрузку, исчез среди штабелей. В углу вокруг позыркал, вынул из-за пазухи хомидимскую оснастку, ошейник с обломанным креплением. Одной рукой приноровил, другой мягко пробарабанил пальцами по стенке. Ответно высунулся свёрток – спрятал.
Прислонился к отверстию и вполголоса: "Как ты там? – и на отзывное женское "Потихоньку, помаленьку, а ты?": Кажется скучаю". – "Кажется или?.." – "Точно. Честное симидимское". – "И я" – "Спасибо, – рукой обнимая пазуху с подарком. – Хоть на миг забыться".
За послышавшимся мужским "Садик, ты где?" потеряшка, с "Целую, линяю", подальше от "переговорной" юркнул и вышел к погрузочной: "Чёго стряслось?.."
Отправился с заказом, – остался позади Фианирид. Дороги-то, примерно на две трети, терпимо-ровные – местами узковатые, – пришлось обочину "понюхать", пропуская громоздкого собрата. Автопоезд, из серии "На складе", дребезжа, кометой, горбоносой, проплывал, заваливая хвост пылищи.
Амакивер, без спальни дальнобой, рукою: с уважением коллеге, – торжественно звучала по планете взаимная симфония "Фа-фа".
А ветер на Садика, в бок – со встречки дробью рикошет, по кузову вся каменная мелочь. Мотнул тот головою, сожалея: не перестроился, – и дальше полетел. Спустя минуток десять, содрогнувшись пару раз, фургон недолго прокатился и застыл. В испуг глазищи поскакали по чём где можно и нельзя. Потыкав кнопки, вылез под капот, руками шурудить, – обжегшись, послюнявил испачканные кисти. Обход вокруг, заглядывал под низ: царапанный поддон – спасенье от камней, и гофра – от песка защита… прощупывал узлы на подозрении.
"Ну что же ты, родной… твоя болячка… не молчи", – по-братски на фургон, в заботе облицовку протирая.
Присел на придорожный камень сосредоточено минут на пять, сморкаясь, утираясь, оставляя, усы рисованы в "красу".
Привстал, в руках марая тряпку… ткнул старт – завёлся – чудеса – ожили индикаторы, мигая. Чтоб не спугнуть удачу, не дыша, прикрыл капот. Так тронулся, смелея, обороты набирал.
В Паредеку вернулся, ожидая у ворот.
Через пролёт, крадучись тяжело, выруливал поосновательнее прежних транспорт: прицепа – два и спальник – дальнобой с обвесом, но не хром: приспособления, запчасти для дороги долгой. Заглядываясь на него, Садик преодолел положенный заезд и снова под капот.
Ноль-семь-один: "Чего копаешься, чумазик… мандуци вывозить пора?!"
"Твоих слов "ласковых" железный конь не понимает… пожалуйста, Дит, не гони".
"Ну ладно уж, чинись… но поскорей… ишь, конский металлург нашёлся".
Приёмный диапифер опустел, ремонтнику на вдумчивый покой. И часа не прошло, отправился с прицепом…
Вот контуры Монабитэра и обитателей глаза, встречали жаждуще, – шутя всерьёз: "Спаситель от голодной смерти появился".
Он без затей до нужной точки долетел, через в служебный вход врулил машину – сквозной предбанник с воротами, откинутыми козырьком.
Рука набита – шустро кинул шланги на тромедек – с дозаторами, аппарат. Туда-сюда, лишь оставалось преобразить, в колпак и фартук, внешность – служитель продуктовой сферы, но…
Над выходом прямоугольный металлопласт высвечивал семнадцать сорок две – просрочено начало ужина: для первой кафоки в семнадцать.
Выстукивали ремперки в пукупрах активно громкую "морзянку".
Носы просовывали второкафокники: "Скоро вы там?" – "Не нажрутся".
Вторгались некоторые, не дожидаясь последнего из первой.
На каждое жилище выпало минут по двадцать, вместо тридцати, плюс ноль-семь-семь, дежурный страдиар, лез под руку, для хомидимов подбирая порции, – Садик вспотел – присел. Слипались веки на опорожнённую посуду последних едоков.
Зевнувший Дима потянулся за ямасепом: так разморило, и не откинуться: на эпиказе нет же спинки, – повертевшись: "Э, ботаник, чего не приволочь куст из Фианирида?"
У стен, инверсно входа, цветенье разномастно – ручной работы каменные чаши лишайник-плесень стлавши покрывал.
Их Пухов орошал ардипкой: "Ага. Попробуй проберись – запретка. Да и совсем не климат".
"Ну… значит выведи породу… по типу аленький цветочек".
Сладков: "Мысля?… Плантацию втихую зафигачить и за валюту втюхивать… красавцы". – "Э-э, вам бы лишь бы всё продать, а подарить?!" – "Кому?" – "Муму".
С тем и ушли до куилек валяться.
И это не конец: коль на другом конце Монабитэра, и образ жизни выбран особнячий, – не грех питаться в кафоке своей. И побогаче рацион – трактуй дискриминацией по расе? А что не съешь – не покусаешь над выходом у хомидимов: металл презренный циферблатился пятиугольно. Вниз главным остриём – конец началом: отсутствовало двадцать пятое число, – двумя нулями обходилось на рассветы налево ходом стрелок. Для длинной часовой по контуру при каждом пятом изумрудилось одно число. Минутная – короткая, попутные деления – четыре, из голубого минерала прижимались к центру безымянными, – пофантазируй сторонами света.
Но до рассвета далеко: перевалило за девятнадцать, – их вечеря, пожалуй, затянулась. Дежурный страдиар "на огонёк", – из уритопа Дуглас, поправляясь, выползал: "Мурло, тебя что, звали?" – "Так это… Дуглас… может подубрать?" – "Вали пока".
Закрылась дверь и гогот разлетелся по углам.
За длинным ямасепом, единственным, тела дышали жаром на голый торс, хрустя, сжимались мощью кулаки.
"За упокой и здравие поднимем. Наш брат по времени вернётся в строй, – взгляд дружный перешёл на куилеку, – как непорочная, заправлена струною, пыль антикварная скопилась кое-где.
Подняли леупоки, синхронно запрокинув жидкость в рот. И фукали, переводя дыханье.
"А стоит поменять, наверно, куилеку". – "И мотефу, кульмам". – "Ага".
Повтор не первый – Дит из кукалига по кругу разливал: на восемь порций булькался сукебри: "Тост за Великих, Сачерсум и Тирадива, дарующих жизнь вечную, хвала!" – и у него повылезали пятна, по-мухомористому разукрас.
Один за трезвость – ноль-пять-три, анаглик бултыхал: "Ты что же, приготовился на линьку?" – "Мы все там будем, а потома здесь". – "Болезнь коварная, как и названье… аллергия".
Эрит: "На симидимов".
Ржакой заливались, а Дит ощупал кожу лба и щёк.
"А что амакиверы… кто запрет таскает?"
"Фиг масло, вот диомихи мутят. Чего?.. Пока не знаю точно", – ртом набитым.
Злобивыми бровями Дуглас: "Пораскидать их надо, упырей".
"Тебе бы только раскидать, – анаглик отпивая, трезвенник, – а омиерга сработана".
"Незаменимых нет. Чего ты, Лео, впрягся?"
"Они – неповторимые спецы и гайки подзакручивать не надо. Давно ли сам… – глаза на номерок висевшей куртки, – из шкуры симидимской вылез?" – в пукупре с горкой очередная исключительность: полоски красновато-жёлтые, бороздки для ломания, – спокойно грицапоцу взял и нагловато захрустел.
"Разворковался, больно языкаст. Поприкуси. Мож хочешь к ним обратно?"
"Насрать с фумавуна февамой. Тобой не назначался".
Один-ноль-шесть: "Завязывай собачиться, лучше наливай".
"Не влезай, миротворец", – тёмно-лимонистая морда главного.
"Моя хата кромсать и штопать".
Мгновение – подскочили Лео, Дуглас – руками через ямасеп до горла обоюдно.
"Стоять!" – Дит.
Рукоприкладства не случилось: под локти растащили петухов. Глядишь, осиротел бы их Монабитэр. Еда раскидана, посуда – наглядно руководство наперезаседалось. Ни с места только один-ноль-шесть и ноль-один-четыре, – чуть отклонились, не мешать.
Ещё раз ноль-семь-семь просунул нос, за двадцать на часах.
"Исчезни!"
Дверь захлопнулась, погасло освещенье…
И утром не случилось-то подъёма из-под палки: эмоций буря хомидимов из вчера переродилась климатической волной в сегодня, за два часа положенных проснуться. За окнами шипело, завывало, не приколоченным носило по округе, по стенам молотя, напрашиваясь в гости.
Ушами симидимы навострясь к извне: "Сегодня праздник". – "Накрылся выходной". – "А завтра жоп: на аварийку всех". – "Печаль, остались без жратвы". – "Возможно, но не факт".
"Пабам-тык-бух!" – чего-то посрывало – пред бурей сдался подуставший материал, вибрациями в перепонках.
Почему-то зацепились двое – один рукой за подбородок башку другому отжимал, пытаясь пальцем и до глаза дотянуться. Соперник вынужден в повёрнутой гримасе, "высокомерной", того за шею гнуть. Но первый вдруг из буквы "Г" под ноги бросился, – так дёрнул их, что с грохотом свалил, накинувшись душить. Второй, из-за перешедшей инициативы, осваивал приём на отгибание башки, руки попутно, – с себя рывком душащего и на него налечь. Но напоролся на согнутые колени, – перевалился через них. Боролись лёжа на боку, кряхтя, рыча, не позволяя приподняться, взгромоздиться друг на друга. "Ковёр" пропитывался потными телами, слегка зеленоватого отлива. Обступили зрители возню: за своего болели подначкой и подсказкой, – на победителя оценка расходилась.
Вмешался Крот: "Завязывай полы мусолить, – не возымел эффект, повысил тон: – Завязывай!"
Те вроде нехотя, но расцепились: и подустали знать борцы с взаимоненавистью поугасшей.
Из уритопа Дима расшаркивался опепропедами, костюмчик поправляя. Окинув шум: да хрен-то с ними, – на ложе плюхнулся опять: "Чего там, бурю делят?"
"Товарищеский матч, финны против шведов", – Сладков бездельем время рядом заполнял.
"На что играли?"
"Эти обычно на национальный суверенитет, – закинул руки за голову. – Финн из семнадцатого, Сымман, бежал в Россию, чтобы в шведскую армию не загребли, на нас переть. Шведы отловили, запытали, ради забавы наглушняк".
"Второй пытал?"
"Не. Швед Мальте в следующем веке объявился. Просто шведы финнов лет пятьсот плющили. Теперь возвратка", – мечтательно на не касающиеся предания старины глубокой.
Раскучковался контингент по интересам. Впрямь мини казино открылось: задействованы два стола пока.
В ладонях потных перетасовка граней, из лёгкого металла: "И-ях!" – костяшек стукотня.
Вперебивку по жилищу напоминала буря: ну вы, впустите же, я здесь.
Не до неё: заруба в пике: "Ну ё баля", – не оправдал бросок.
"Смотри сюда, криволапый", – удачливей соперник.
Не доставало алкоголя, табака. Прогнозы. Проигравший долг отдаст.
И Диме надоело вдруг валяться, осматриваясь: "Шашки есть?"
"Здесь классика. А ты чего хотел?"
Пожал плечами: "В дурака".
"Не практикуется. Во что играл?"
"По сетке шутер, драйвер".
"Забудь. Живые только игры – ловкость рук".
Пересидели, переждали в "бомбоубежище" поверх, – поближе к темноте ослабла непогода. Из диапифера монабитерского приволокли кураснут. Отмандуцировать сухой паёк, для вида покривлявшись, за обе щёки не составило труда: желе-консервы в вакууме, сухомятка. Ардипка на запивку, к сновидениям, пролёживать бока…
Глава 6
На утрене имеющийся транспорт шпиговался живой массой. Пригибаючись по салону, с диванчиками тощими по сторонам, по двое плюхались на гладкий коричневый полимер обивки, сереющий потёртостями из-за спин, и больше ягодиц. Треть дожидалась второй волны отправки. шестерых оставил Дуглас: Монабитэр тож пострадал: свой тевихор поближе телу – процессом лично заправлял. Предметы пластика, металла валялись далеко в пути, – в поездке из окошек Дима смотрел их рваные края: не церемонилась вчерашняя погода, не защитила горная гряда. Сквозь заметённые участки амакивер вёл камантивру – чутьё и память – навигатор. Гружёная карета пробиралась в промашках колеи, накатов, вверх-вниз, ухабы измеряя, камни, на испытание подвески, – потряхивало и качало синхронно кислых пассажиров. Сродни их лиц пейзажец простирался – на спор в причудливости форм художественный глаз изюминку отыщет.
Двухчасовой пробег и вот промышленно-жилая крепость, по-русски – частокол: воздушное крыло на тройку метров ввысь. Минуту ожидали, его створ расступился: невидимый привратник пропустил. Для симидима – территория запрета – особый случай: въехали, – и что? Поваленные мачты, трубопровод пробитый: и в пару мест высвистывался пар. Резервуар солидный ногами набок вверх, продавленные крыши, контейнер-перевёртыш, ангар на перекосе: напор был знать велик – крепления сдались… Ну не Армагедон – к разбору приступили; строительная техника пришла.
Мелькнула в витраже конструктивизма, меж зданий, в переходе, фигура в облегающем костюме. Хватило Диме оценить: манеры женственны – заколотилось сердце бесконтрольно: "Или привиделось?.." – не раз выискивал повторно, но тщетно: рыбка уплыла.
"Бездельник, эй, чего замёрз?" – одёрнул Диму надзиралец ноль-пять-три.
Не до него: из головы не выходило – пространный взгляд: лом перетаскивать давай. По сути, он трудился страдиаром – как правило, так дыры затыкали: уборщик, грузчик, где-то подсобить, считай, посыл на алфавит.
"Ну… кислородка вроде в норме", – солянка из спецов водила носом, оценивать ущерб, материал, залипнуть предстоит насколько, с добавкой фишек монтажа. По очереди лапали всезнайки полупрозрачный кванипер с документацией. Не без скубстись, пожалуйста, всё правки амбалистыми пальцами вбивали – с планшетного экрана, чуть до локтя, плясала геометрия фигур.
Протяжный визгом резака вокруг переполнялось; ловились зайчики прыг-скок сварной дугой; в падении набат металл металлом камертонил; подъезд бульдозер расчищал, по камню скрябая – по нервам; подъёмный кран стук-звяк – отрыв: негабарит переносил; взялись за дело самосвалы погром вчерашний вывозить.
С дневной кормёжкой задержали, – роптали работяги, а надзиралец их баюкал разнообразнейшею карой. Так день на вечер променяли, усталости поднахлебавшись, словесной скупостью обогатив Монабитэр. Мандуци поклевали кое-как, щепоткой фраз дежурных обойдясь.
На сон-дорожку Дима вяло: "Загнали нас в цивильную дыру. Чё за объект?" – "В Инселапе приблуды электронные штампуют".
"Ага", – накрылся с головой и засопел.
Второй день эмчеэсил и та же канитель: подай да принеси. Послушно притворился – момент не упустил: шмыг за угол, да брысь и вдоль холодно-вычурной архитектуры. На следующий стиль нарвался: четыре этажа стеклянной мути, концепт сойдёт на центр развлечений – вход небольшой закрыт – подёргал… по ощущениям: створ герметичный и ни намёка на признаки движений. Почапал дальше, аллеей, замощённой камнем, по ситуации, пренебрегая: лежачую нормаль в диагональ; цеха по сторонам.
Местами перескакивая мусор: "Вот страдиарам крупно подфартило".
Везде предупреждающие знаки, где надо выпирали пояснения: синдуки отрисованы под вязь. Но Диме по-большому незнакомы – их грамотой владели технари: им полагалось. Попутно появился со спины писк-визг пульсирующий тихо, – везла конструкционные скелеты афтока: телега-автомат… плелась. Запрыгнул на подвоз, – не выдержал и трёх минут такого темпа – соскок, к строениям продолговатым, – за стенами подзавывал ритмичный скрип. На автоматике закрытые ворота, – подсказывал над ними светофор.
В походе минул час – и ни души, – какое заблуждение: Лео: "Ты чё, говнюк, здесь позабыл? – смотрел: не проучить ли в назидание, как волку за флажки не заходить, но обошлось: – Вали отсюда. Увижу раз – на кондалум подзасвистишь. Бегом!" – погонщиком сопроводил.
Шли, встречно преодолевая, без характерного напряга, стандартный ветреный поток, трепавший парусную мелочь, на изоляции обшивку, отогнутую кое-где.
"Откуда он узнал, собака? – для самовольщика загадка. – Когда линял – никто не видел. Наверно камеры?" – глазами исподволь.
На быстрый шаг минут пятнадцать строительное поле битвы. И снова тяжести, обед и снова… а к вечеру не чуял ног. Обратно в камантивре покемарил. Был поздний ужин и на боковую хлоп.
Случился сон: он на орбите.
"О!.. ваганимчик… слышь, вальни".
"Отстань – пускай себе гуляет. Сейчас я завалю тебя", – для анимаучей забава: манёвры лёгких тел в пространстве, один в другого целил шаром, растёкшимся волнами света. При попадании не увернувшийся совсем отбрасывался искривлённым от удара, – но форма возвращалась без вреда, и потерпевшему черёд на эстафету, жонглировать притянутым снарядом. При промахе тот улетал, вообще из вида исчезал, и странно как-то возвращался – невесть откуда. Плотный звук сопровождал, не резал уши: лились уханье, свист, бум размашистым диапазоном, – акустика – с земною не валялась. У новичка, дух испустившего, зараз повторный шок случиться от анимации хай-тек в валянии дурака – бесспорно то: лишь тихо только в морге.
Не в руку сон – сумбур сюжетный. Остатками, минуты три, владел на утреннем подъёме. Не хотелось расставаться – шанс в понимании, чем дышится душе поглубже меж миром плоти и астрала.
Опять горбом гнуть под присмотром: "Гадство… Хоть вешайся", – ярился каторжанин.
На привыкай не поменять от переменчивости мест – по расписанию работа, дом, кормёжка.
Почти всегдашний разговор на сумерки: запредисловил Дима без запала: "Какие подвиги насовершали трудовые?" – "Отстой голимый… под охраной в оранжереях перебрасывали хлам…" – "Шаг влево, вправо и пиф-паф?" – "Угу". – "Такая же байда". – "…Хотели… за травкой прошвырнуться – обломись".
На куилеках всё зевали – с тем поглотила их дрыхня…
В четвёртый день аврала полным ходом приличный диапифер возрождали. Эх, ветерок гулял: в порывах отставшие фрагменты колебались. Ноль-три-один, диомих, альпинистом на искривлённую опору взгромоздился. Привычно пробирался, без опаски, по поперечине: на поясе катушка, иначе вуркала – лебёдка. Закарабинив трос, попёрся дальше, – пытался срезать быстро инструментом свисающий кривой кусок металла. Под ним, суком прогнившим, обломилось полсекции, а трос – на уцелевшей. И маятником удалец сорвался – ударившись о балку, отключился: головушка, конечности обвисли, – спорхнул и аспикар прощальным взмахом. Внимание привлекли при общем шуме крик раздирающий, тревожный грохот. Народ, как по команде, обернулся: вверх животом раскачивалось тело. И воскрешением бы не грозило: внизу торчащая же арматура. Застыл немой вопрос: что делать?.. Всеобщее затишье и лишь ветру конструкция в остатке подпевала по миллиметру скрипом, неохотно к последнему пристанищу склоняясь. Кто по наитию искал глазами предмет любой для помощи, спасения. Другие – в ожидании падения. Водил руками жалко надзиралец: в утиль списали преждевременно ноль-три-один.
На груду лома стелется солома: ремень, валявшийся в страховочной оснастке, Дима пулей застегнул. Хватая трос, прикинул: не короткий, опорная кран-балка уцелела, но рельсы вдоль на том участке просыпавшейся кровлей перекрыты. Рукой подать до тела бедолаги, примерно так, пятнадцать… десять метров. Затем на крюк, простой грузозахватный, подъёмного устройства петлю набросил – другую на себе замкнул – дал знаком диомиху с дистанционным пультом.
И ноль-четыре-ноль соображая, орудовал подъёмом, положением.
На поводке взбирался зверем Дима на пирамиду из узлов, аппаратуры в крыле, тотальной порчи избежавшем и, поспешая, ринулся с обрыва.
Ух! понесли качели – при заходе чертили по песочку ягодицы, по ходу шлифанули железяки: "Бля-муха", – трос длиннее оказался.
Попытка раз – пронёсся мимо цели. Прочувствовал проблему оператор: двигун рывком поёрзывал на балке – поправили на глаз отвеса точку.
И недруги болели за удачу – поболее на развлечение.
"Фу", – исполнялся дубль два и в струнку раскинулся на уголок для пресса.
Без виража уткнулся в трос бедняги, мал опыт – обхватил его ногами. От боли – не до боли – стиснул губы: костюм не спас от членоповреждений. Но приспускался, – уж вдвоём висели, как если бы ярмом на шее больного старого жирафа, – при том от дополнительной нагрузки, остатки поперечины кренились.
Перецепился Дима карабином, товарища от вуркалы в потугах избавляя: "Зараза, тварь, собака", – никак демонтажу не поддавалась, ведь точно стянет за собой в могилу обоих с высоты, десяток метров.
И видно ребятишки доигрались: уставшая конструкция валилась – в покойники двоих определили – живые врассыпную – снова грохот! О Ангел мой, того-сего хранитель, момент – успел разъединить фиксатор – отстыковались, полетели – следом лавина из металла накрывала. Не смог на пирамиде заземлиться дуэт воздушных "любителей-гимнастов" – в обратку маятник сработал: в рой пыли над обломками качнулись и снова на возврат, пока всем миром не довели до состояния покоя.
Ноль-три-один спустя вручили ювакурам на попечение. Подозревались сотрясенья, ушибы тела, переломы – с просвечиванием разберутся.
Отхрамывал подальше Дима, – до крови отпечатки тросов, подтёрлась ткань на ягодицах: травмоопасный спорт – крылатые качели.
"Устроили здесь цирковой показ! Жить надоело?" – крыл вдогонку Лео.
Поглаживал, слюнил болячки Дима: "Вот почему нельзя со Сачерсукой на площади перепихон устроить?.. Угушеньки, советами затрахнут. В мозган дубовый формулу втыкаешь?"
Завис начальник и, не дожидаясь, герой почапал в сторону работы. Увы, теперь: угрозы не помогут.
Оставшаяся публика с опаской вертела долго головами крышу – в процессе убаюкались нервишки; сошёл-таки на нет лихой денёчек.
По возвращении, почистив перья, и, отужинав, друзья по-свойски утешали: "Вот отгадай загадку: "В Монабитэре из всех задниц – один найдётся оборванец"…" – "Очко бо-бо?" – "Столбняк замучил".
Старался Дима не присесть в пустую. Спал на боку, с переворотом в охах.
До выходного допозднища разгребались. Слушок, что сачерсумская простава намечалась, трудягам настроение поднял.
И правда, вечеря всеобщая случилась с официальным алкоголем в акивро. Но там-то распивать не стали – по кафокам сукебри разнесли.
На ямасепах леупоки в ряд – армейский строй. Главнокомандующим разливал один-ноль-семь – следили все, и якобы за недолив роптать пытались. Но мастер дело знал: по-нашему заточен на гранёный. И вздрогнули, растягивая пайку по глотку.
А проигравшие сегодня вне игры: ноль-девять-семь, ноль-девять-восемь сопротивлялись до конфликта – при общем порицании смирились – отлипнули: закон-то нерушим.
"А знаешь ты, что щас употребляешь?" – "Ну и". – "Голимый ацетон". – "Да ладно". – "Точняк, наполовину правда". – "К синюшным дома приписали бы".
Принюхавшийся Дима: "Есть немного. А я-то думал: что напоминает?" – "Кончину на Земле, а здесь по кайфу". – "Чем дальше в лес, тем интересней".
Ведущий вечеринки разливальщик: "Эй! Тишина!.. И так…"
"Эй, Себа, покороче", – доброжелательно нетерпеливый выпить Крот.
"…За хреновизм и пыжество в борьбе, проявленные с нечистью погодной, один-один-один вознаградим… – всеобозрением на красной ленте понёс белую висюльку: вертикаль на жирной точке и зонтик над последней: поперечина дугой. – Орденом Святого Симидима. – На шею встающего Димы повесил: – Оп! Носи".
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=72089077?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Ник Иваза
Студенту Дмитрию Носкову, случайно оказавшемуся погребённым под строительным завалом, не суждено отправиться на небеса, верней, его душе, к Создателю. Свобода от законов физики Земли, плюс фактор любопытства, сподвигли к вольному перемещению по космосу, но… ненадолго. Заранее перипетии раскрывать – читать не интересно, а вкратце – приключился плен.
Из небольшой истории, родился… некий симбиоз сценария и повести, как наш герой попался к анимаучам, – те поместили в тело симидима, низшей расы, на Лютукрепусе, малоприветливой планете, к другим пленённым, из разных уголков Земли, времён. По климату – иные внешность, биология, а при техническом прогрессе – примитивный труд. И как заведено, раз влипнешь в ситуации – найдёшь друзей, врагов.
Но после смерти всех повторно помещали в искусственно взращённые тела.
В неволе жить – не для него, такая вот петрушка, – поди-ка отличи за гробом вымысел от правды.
Живи для души, борись от души!
Ник Иваза
Плутающие души
Глава 1
В свете утреннего солнца мягко колыхались шторы ветерочком приоткрытого окна.
В комнате, наполненной неестественной теплотой, молодой мужчина заботливо поправлял мальчику одежду: "Хорошо себя веди, учись, – того чуть за нос. – За свои поступки надо отвечать. На небе Бог всё видит".
"Всё-всё-всё?" – в наивной любознательности лепетал ребёнок.
"И даже, как ты сегодня плохо умывался". – "Пап, а ты не умрёшь?" – "Нет, не умру, а покину Землю". – "Как это?" – "Уйду в другой мир". – "И мама?" – "И мама, и ты". – "А когда?" – "Придёт время и узнаешь. Каждый из нас предстанет перед Отцом Небесным".
И растворялись видения в дымке пробуждения.
Молодой человек улыбчиво зевнул на улетучившиеся остатки прекрасного далёка и потёр заспанные глаза. Покривился: вставать неохота, – на ощупь у подушки пульт порыскал – панель включилась на стене. В новостной рубрике "Наука и техника" диктор помпезно сообщала об успешном запуске новейшего космического корабля, с увеличенной грузоподъёмностью и прочими достоинствами. Под россказни о миссиях к планетам в необозримом будущем пошлёпал в туалет. Во рту по-быстрому поширкал зубной щёткой, ладонью накидал на лицо воды, примял взъерошенный чернявый волос. Штаны, кроссовки, ветровку на футболку натянул, в рюкзак – пакет печенья, ноутбук и торопливо дверь защёлкнул за собой.
Пиликнул домофон, сощурился из темноты подъезда во двор, обляпанный юной листвой.
На лавке кладезь информации про всех: "Что-то ты сегодня поздно, Дима".
"Да не, баб Зин, нормально", – как мимолётное приветствие,
Путь преградила без намордника гора собачьих мышц. Натянут поводок, кобель внимательно на Диму: угрозы нет кормилице, намакияжено скрывающей немногие немалые годочки, – отвлёкся по нужде у кустика.
Оторопело юноша сторонкой, прямки пустая детская площадка, через песочницу – противный визг! – на голову прикопанной резиновой собачки наступил, детишками забытой. Макет пошарпанного истребителя перемахнуть недопроснулся – коленями упёрся в борт: да фиг с ним, – обошёл и в темпе к остановке…
Интеллигентного вида, слегка лысеющий типаж средних лет старательно выводил на планшете "Гравитация" и письмо одновременно появлялось на огромной панели – прекрасно видно из дальнего угла большой аудитории. Не по моде обвисающий серо-коричневый костюм выказывал правило "Наука – всё! Остальное – потом". Оторвавшись от планшета, задекламировал отрепетировано годами профессии: "Тема сегодняшней лекции "Гравитация и её проявления в различных условиях". То есть, как тела взаимодействуют при изменении каких-либо параметров…"
Беглый стук в дверь и в проёме показалась Димина голова: "Разрешите, Олег Вадимович?"
Вместо "Войдите", мотнул головой в сторону студентов: "Опаздываешь, Носков, давай скорей, – и переключился на специфичный в монолог: – Перейду к интересным деталям образования нейтронной звезды. При взрыве светило сжимается. Гравитация там увеличивается во много раз. Плотность становится запредельной, – изображая стискивание шара. – Атомы буквально слипаются…"
Под научные страшилки Дима прошмыгнул к задним столам и уселся с тихим: "Привет", – в сторону кучерявого соседа, похожим с ним по одежде.
Тот приглушённо выпустил тираду: "Здарова. Мы вчера в клубешнике зависали. Блин, там такая тёлка тусила, вся упакованная, при бабках. Тачила прокачанная". – "Может папик спонсирует". – "Не, не похоже". – "Она тебе сама это сказала?" – "Так давай сегодня туда – может удастся подкатить". – "Я на мели". – "Димыч, придумай что-нибудь". – "Отвали, Ёрш. Я и так должен…"
"Носков!" – одёрнул педагогично профессор.
"Аюшки!" – подскочил Дима.
"Очевидно, ты хорошо знаешь тему. Скажи, как проявляет себя гравитация на каменистых планетах?"
"Гравитация?.. – с интонацией недо. – Ну… она к себе буквально всё притягивает, даже молекулы друг с другом слипаются, и их не отдерёшь".
"Судя по твоему ответу, извилины у тебя слипаются. Придёшь ко мне в среду зачёт сдавать для их разлипания".
В аудитории разразился смех на спонтанный номер "юморины", и больше Димин собеседник заливался, на что преподаватель отреагировал: "А ты, Ершов, недалеко ушёл…"
После занятий студенты высыпались гурьбой на улицу, радостные в большинстве: вырвались из плена зубрёжки. Проходившие сокурсники мимо друзей, выдавали едкие реплики, типа "Носок сегодня в ударе".
А те, не обращая никакого внимания: "Надо кайфом заправиться. Я знаю, недалеко чел барыжит, у него сейчас дешевле". – "Блин, Витёк, я пустой". – "Не ссы, у меня чуток есть. Потом отдашь". – "Ну погнали…"
"Ну что, идёте?" – баскетбольный мяч крутя, лысый сверстник подошёл, повыше на три пальца, – на столько же Ершов пониже Димы.
"Слушай, не западло возьми шмотку, – рюкзак снимая, – через полчаса придём. Очень приспичило, – передавая, на возмущённый вид "ищи носильщика": – Пожалуйста".
В бывшей промышленной зоне, понемногу оживающей арендой бизнесовых закутков и притулившимися микроавтобусом, грузовичком, чётко на углу одного из домов стоял одинокий парнишка, с натянутым капюшоном на глаза. Он нервно озирался, сканируя пространство.
Ершов и Дима осторожно подошли: "Есть что-нибудь?"
Тот недоверчиво оценил подваливших и булькнул: "Фэнтэзи".
Пока происходил обмен деньги-товар, противоположно, шагов на пятьсот, из припаркованной легковушки вылезли двое с пакетом, собравшиеся попить пивка на соседние скамейки. А из-за угла другого дома, показались двое полицейских в форме патрульных, направившиеся к ним.
"Предъявите документики", – козырнули стражи порядка.
Раздосадовано корча лица, заседатели скамейки тайком показывали удостоверения, вполголоса: "Откуда вас принесло? Вы нам срываете операцию. Наркоконтроль, – и, возопив: – Берём!" – кинулись к шушукающейся троице.
"Менты!" – крикнул Капюшон, – ребята врассыпную.
Двое в штатском увлеклись погоней за Ершовым и Капюшоном, а патрульные, опомнившись, что тоже при исполнении, – за третьим.
Дима рванул к давно неремонтируемым строениям, в строительных лесах наполовину. Улепётывая со всех ног, вилянием, запутывая догонявших, пробегая глухие стены первых двух этажей, решил добраться до зияющих оконных проёмов третьего. Гимнастом схватившись за перекладину конструкции, подтянулся на второй ярус и, немного пробежав по хлипкому настилу, в удобном месте забрался на следующий. Здесь наблюдавшая бело-рыжая кошка в секунду дёру, присоединилась к "марафону". Ведь цель близка и Дима попытался проскочить по единственной доске перекрытия одного из пролётов. Но подгнившая древесина не выдержала юношеский вес и тело полетело вниз, попутно увлекая за собой мусор, приготовленные кирпичи для ремонта, сбивая проржавевшие крепления стоек, окутывая территорию тучей пыли.
"Кажись, отбегался… сухари суши", – одышкой страж порядка, глядя на торчащую из-под завалов руку.
А Дима в запале вскочил и понёсся дальше, оглядываясь на стоящих полицейских, замечая: на месте обвала с неба опускается какой-то необычный столб света. С лёгкостью минуя безлюдные участки вдоль полуразрушенных зданий, петляя через остовы домов, и убедившись: ни души, заскочил за угол ангара. Переводя дыхание, внимательно прислушиваясь, подозрительно ощутил отсутствие усталости. Спустя минуту цикличный скрип заставил одним глазом выглянуть: бомжоватый тип катил старую детскую коляску, набитую не хитрым скарбом.
"Эй, там ментов нет? – вполголоса на приблизившегося бродягу, – тот, продолжая путь, и бровью не повёл. Выйдя из укрытия, Дима попытался одёрнуть игнорщика: – Мужик, ты глухой? – однако рука прошла навылет. – Наркоту не принимал, а чудеса, – изумлялся. Попробовал ещё схватить – провал повторился. Судорожно переваривая случившееся, вернулся за ангар, в отчаянии стукнув по стене, но рука скрылась. Последовав за ней, Дима очутился внутри и в темноте беспрепятственно, сквозняком, возник с противоположной стороны сооружения, попутно шуганув за контейнеры бело-рыжую, с глазами-пятаками. – Опять она".
С надеждой возвращаясь к точке начала побега, увидел столпившийся народ вокруг фрагментов конструкций и мусора. Вблизи валялось его помятое тело, а на него, стоявшего рядом, никто и глазом. Он прозревал!: случилось непоправимое. Он – призрак, недосягаем для полицейских и остальных. Испуг спадал, и, сокрушаясь, побрёл бесцельно сквозь торопящихся людей, авто.
В закат, восход, без устали и сна, в обличье новоиспечённом, мир окружавший Дима созерцал. Младенцем развлекался: взобрался на высотку по углу, не утруждаясь, – движения конечностей, скорее по привычке. А на последнем этаже пронзил собой бетон, – среди железной арматуры замурован молоток – без жильцов, и мебели квартира.
Потом – до следующей сцены: в любви под одеялом ковырялась молодёжь. Не засмущался, не смутил и дальше.
Не задержался у застолья: два типа, средневозрастных, обжимали по полстакана беленькой и заплетающимся языком: "Давай за Люську". – "За неё не буду". – "Почему?" – "Она – стерва".
Просквозил в жильё пенсионерки. Та охала, трясущейся рукой перебирала "выставку" лекарств на столике.
Экскурсию подглядок завершил на лестничной площадке: взошёл на крышу. Свободой одарён отныне и худо-бедно контролировал движения среди трёхмерности физических объектов, не нарушал спонтанно их границы. Интуитивно: в наличии глаза и уши. Но… может быть другие органы?
И сиганул в газон по пояс перед лохматым пёсиком, обнюхивавшим "сообщения коллег" в траве.
Тот пулей отскочил, залаял – собачник дёрнул поводок: "Пошли, дурень. – Четвероногий не унимался на объект – на пятачке пустое место для хозяина. – Лохматик сбрендил", – того буксиром поволок.
А Дима одним шагом на поверхность. Дразня животное, подпрыгнул и увяз по горло – замер: "Вот сейчас отроюсь и будь здоров… товарищ Сухов".
А в разных концах города порой столбы света опускались и уносились в небо, не по физике Земли – новая материальность.
Ночной проспект кичился скидками в подсвеченных витринах. Глаз лёг на первый встречный супермаркет электроники, с недельной акцией "Купи две вещи по цене одной" и вторгнулся в стеклопакет. Один бродил по залам: совпало в нерабочие часы. Цена кусалась у линейки ноутбуков, – хвать – мимо. И не попишешь ничего, на выход через выход сквозь.
В автосалоне дорогие иномарки, коммерческие предложения наперебой. Понравилась модель, присел у облицовки, гладил, – рука плыла по форме кузова, не чувствуя прохладцу стали, тем паче перепад температур окружающей среды. Руль виртуально покрутил.
Подальше ювелирный магазин, – по логике не прикасался к украшениям, по-деловому руки за спину.
А в продуктовом торты поедал глазами.
Ночного клуба вывеска мигала, заевшим ритмом бухало из-за двери, и размалёванные девушки туда-сюда, – авось на страшненькую клиент созреет. По ходу разочаровавшись, не зашёл.
За городской чертой, в глуши, остатки ночи на траве, уткнулся в звёзды: "Почему?.."
Вот дом родной, мать, постаревшая в печали, и вещи по местам, – реальное кино, и для него нет роли.
"Прости меня мама", – Дима удалился, не в силах больше сострадать.
Перемещался над горами, – леса, луга – такая ширь: "Блин, как обалденно, и не думал, пока с Ершом тусил".
Ракета-зверь вдали пыхтела дымом и, перевёрнутой свечой, оторвалась. К ней на забаву прицепился, кузнечиком на шест, – и невесомость, и притяжение Земли сплелись.
"Спасибо, что подбросили", – включил автостопщика, отпрыгнув на ходу в самостоятельный полёт.
Дивился огням в ночном полушарии, синеве дневной половины, Луне, поодаль отдыхавшей бледным фонарём.
Прикоснулся к заковыристой геометрии искусственных спутников, – и мусор: "Ух!" – не увернулся от куска металла, – благополучно сквозь.
Неведомое манило, без горизонта, через астероиды, к гиганту Юпитеру, красавцу Сатурну. Тогда и шарик голубой растаял, и Солнце блёклой точкой стало.
"А что вы скажете, профессор?.. – когда во мраке прохождения пространства, в чередовании отдалённых светил звёздных систем, появились очертания двух бело-голубых фигур, в лазурно-фиолетовом ореоле, – успел изречь: – Привет", – и полоснувший яркий луч обездвижил Димину сущность…
Глава 2
Первые мгновения заполнились в глазах серым потолком. Примитивные шевеления пальцев присовокупились осознанием: "Что это всё значит?".
"С прибытием в рай, далёкий край", – особняком вовнутрь просочилась речь – внешне ушам порой передавались приглушённые похрюкивание, порыкивание, присвист.
"Ты кто такой?" – пролопотал оторопело: на него смотрела крупная лысая башка, – то ли радиация волосяной покров обрила.
"Что новенького в Тропсигале?"
"Э, где это я?" – первый пот, холодный.
"На Лютукрепусе".
"На каком, на хрен, ребусе? Что за чудилы?" – рассматривал вокруг "оживших" героев из комиксов, в робах вечереющей серости: дышащем полубрезенте, юджопеоре, как и на Диме. И все – одно лицо широких форм, прижаты уши, – лишь разнили на голый торс желтоватой мышечной плоти наросты, шрамы, индивидуально, "тройняшек-четверняшек".
У экземпляра, хмурого, – зеленоватость сероватых кожных пятен вкруговую, что карта островов.
Живая масса расхаживалась, копошилась у куилек, похожих на лежак, на толстых ножках и невысоким изголовьем. Промеж втесались шкафчики, по одному к стене, – имармисаны. По обе стороны ряды, казарменный барак напоминали на сорок мест, и Дима – крайний в своём ряду, хотя до окончания не заняты десяток, без принадлежностей для сна и малость провисающим настилом, два слоя тканевых полос решёткой.
Столы доканчивали планировку, а по противоположному – стена, внутрипостроечного помещения, в обозначениях чужих.
"Понятно… свежий. Смотрим".
Отполированный кусок металла явил Диме его новую сущность: "Красава!" – про себя, зрачками в фиолетовых чернилах из большеглазой темноты белков.
"Привыкнешь".
"Вновь прибывшим: я – Тирадив здесь!" – зычный баритон в системе Долби впился в Димин мозг.
"Крот – припроглоб кафоки… старший – без шуток", – сосед подшёптывал.
"Армейка или зона тут?" – на настороженность от неизвестности, прилив адреналина поднимал беспомощного на источник, в начале его ряда, но предпоследний от стены.
"Кому не ясно – объясню. Теперь отбой!" – так гаркнул припроглоб – поставил точку.
Секундой позже разовое кряканье, с обертонами колокола, подтвердило.
Помещение погрузилось в полумрак, наполнившись шорохом ворочающихся тел и отзвуками далёкого грохотания процессов атмосферных, то ли взрывных работ. У выхода брезжило дежурное освещение, периодически подмигивая: созрело на замену. Поверх ещё прямоугольник высвечивал голубоватым "
".
"Что за глюки? Эти уроды базарят, не разевая пасть", – гонял мысли Дима.
"Эй, новошкурники, хорош дудеть мозгами. Спать мешаете", – донеслось из глубины.
Повертев головой: "Ясно, пока не ясно", – и слабость плюс заставили спать…
Три раза крякнуло подмешанное колокольным, и: – "Подъём!" – раскатно в уши.
Коренастые туловища вяло оживали, издавая бормотания, и отправлялись по нужде, сбиваясь в очередь к двери сангигиенузла "
". А для ленивых постоять, покамест опереться задом, годились ямасепы – столы, четыре. К ним по две лавки – эпикази. Вся мебель из металлопласта, обшарпано прочна, – на сероватую печаль словечек нацарапать бы в довес.
"Чего там, провалились, что ли?" – "Ты под себя, коль невтерпёж". – "Жрать меньше надо бы, урод". – "А ты, беля, стройнец?"
Кто времени зря не терял, физиономию ополоснул сначала в соседней секции "
".
"Ноль-девять-четыре, один-ноль-один… один-один-один… в диапифер".
"Опять кинотеатр-Долби заработал", – в побудке Дима.
"Тебе сегодня угрожает лёгкий труд, – произнёс вчерашний знакомец. – Тебя как кличут?.. Сладков Евгений – я".
"Головка без продолжения, – про себя, а вслух: – Чего?" – в конфузе пребывал, инстинктом шевеля губами по-земному.
"Твой номерок один-один-один, – трогая свою нагрудную бирку с тиснёнными "
". – А настоящее имя есть?"
"Носок, – очухался, добавил: – Ещё недавно Димой был", – посмотрел на свою "
".
"Куилеку заправь, головка с продолжением", – и на выход.
Помаленьку разминая суставы, небрежно натягивал принадлежности: "Откуда базар сечёт чудило?" – и в отхожее местечко – восьмиместный "люкс", чернеющие псевдоунитазы седой древности в уровень пола, – свободных три. Штаны спустил, подальше от соседей, орлами заседавших, хапая "благовония": с ванилью, жжёная резина, – всяк рвотное и новичку. Из уритопа, не умывшись, побрёл, глаза – в затёртый пол, под миллиард шагов.
За отворённой дверью – плывущий шустро небосвод, укутанный в непробиваемую здешним солнцем дымку.
На всполошённой опомипьи, широкой мелкокаменистой площади, – периметром строения, высотностью одноэтажной, увенчаны приплюснутыми полусферами на обтекание гуляющему ветру. В лицо песчинки – жмурился на вывески: "
", "
", "
"… – оценил: бурым по бледно-жёлтому штрих код какой-то на помесь иероглифа, – синдуки штриглифами обозвал. Примерное предназначение отгадывал по типу входа и размерам: жилые – за спиной, откуда вышел сам, и справа. Левее спереди воротами зияли гаражные шесть секций "
". Длиннобазовый фургон покинул челоку и остановился невдалеке. Шесть колёс повышенной проходимости, маленькие окошечки придавали транспорту обаяние десантной машины. Десятка два, подобных Диме, залезали с хвоста. А командиру – отдельное место: крупный индивид, плечами шире и на голову выше, с ошейником, отростком на затылок прилипавшим, барственно усаживался рядом с водителем. И десант убыл за территорию, за остов въезда, с вывеской извне.
Забора нет, а вместо – валуны, булыжники, не частым махом нашлёпаны природой на песок до горных гряд на горизонте.
Спустя ещё машины выкатились, преимущественно с пассажирской начинкой. Для несведущих обстановка смахивала на массовое оставление в чрезвычайных ситуациях населённого пункта жителями, правда без пожитков. Тутошним же рисовалась картина "Исход на труд".
Живые цепочки заструились на холмы в пылевых порывах. Ноль-девять-четыре махнул головой: "За мной".
Поистине, траурная процессия прибыла в долину каменно-металлической всячины с обозначениями в штриглифах. Средь них красовались февамы – модели, в смеси карьерного самосвала и военного грузовика.
Отпочковалась кучка от омиерги, бригады, по совокупности специальностей разношёрстной. Направилась к горизонтально вытянутой полусфере крыши, – Дима согбенно замыкал хвост. Вошли в недораспахнутый ангар "
", с нагромождением внутри, рядами, металлических ящиков.
"Внимательно слушай сюда, симидимы!" – на прибывших таращился двойник с ошейником, в чистенькой робе, с "
" слева, но справа вроде герба.
Из-за его спины вышел "
", симидим с кванипером, как папка у начальника: "Эти капаметы таскаем туда, те сюда, а задние к выходу, – вторя свободной рукой направления. – Давай пошевеливайся".
Дима нехотя – за первый ящик и в развалку, с шестью подобными, принялся перетаскивать. Тело не своё и не послушное. Под молчаливый топот залезло в голову "Тяжело в ученье, легко в бою", муравей вспомнился, тащащий травинку больше тела.
Мысленная круговерть прервалась: "Стоп! Время мандуци!"
Обдавая пылью округу, заехал фургон, из набора утренней эвакуации. Изнутри открылась задняя дверь, – передвижная закусочная и симидим "
" вприсест у наклонной бочки, литров до двухсот, на металлических санях, и мини подиума пищевой посуды, бесцеремонно-желательно: "Чего стали? Налетай, – приговаривая: – В здоровом животе фоноса не водится".
Работяги по одному подходили, беря квадратный, серо-зелёный ломоть с ладонь – домепан и пукупру – полуквадратный котелок, подставляя под шланг, истекающий кашеобразным желе светло-коричневого цвета и отходили, рассаживаясь.
Дима последовал примеру: с лёгким тремором конечностей, поднёс ко рту, приняв запах содержимого, источавшее отдалённо букет сельдерея, корицы и кислоты. А домепан – местный хлеб походил на прорезиненный, безвкусный сухарь. Кое-как проглотив сей обед, напросился вывод, что мандуци – это русско-китайское слово.
"Пойдём заткнёмся ардипкой", – лениво симидим один другому, и грязную посуду – в кузов.
В углу от входа на капамете бак и три стакана из металла. Поочерёдно сдули пыль, подставили к отверстию у основания, нажали кнопку-клапан и заструилась прозрачная голубоватая жидкость, – не отрываясь выпили.
За процедурой терпеливо Дима наблюдал и следом повторил, – на вкус кислинка, горчинка?.. мизер – непонятно, но полегчало.
Уехала закусочная. Вальяжно посидели, прилегли, прикрыв глаза, – предмет на выбор.
С очередного понукания угрюмыми вернулись к монотонному процессу с ящиками. Уже в изрядной устали, беря верхний, Дима оступился, спровоцировав падение. Из отвалившейся крышки со звоном разлетались шестерёнки, втулки, прочие детали. Присутствующие поневоле уставились на добро.
К месту падения надвигался утренний крупняга "
": "Ты что же, сраный симик, портишь имущество Сачерсум, – и мощный кулак прилетел в Димин лоб. Почти киношное падение, отключка продолжились приподнятием тела за грудь. – Я из тебя душонку вытряхну и запихну обратно, покруче Тирадива, – и подбежавшему на шум "
", немного заспанному: – А ты, Гад, чего щёлкаешь? Следи за говном, либо сам…"
"Поскорей шевелись и аккуратней, либо сам капаметом станешь! – переключился Гад на виновника свары и заискивающе: – Сейчас, Эрит, исправим".
В полусознании Дима укладывал раскиданные железяки, думая, свалить с каторжной планеты.
На слышимую мысль последовал ответ, подслащённый грубым хохотом воспитателя: "С карусели не сбежать…"
Колонны трудяг плелись обратно в "
" к закату дня, безжизненный пейзаж одушевляя.
Дима проигнорировал вечерний приём пищи, замучено поправил отстегнувшуюся мотефу – простыня-покрывало кульмама – полимерный тюфяк со ступенькой встроенного подголовника, и распластался. Парой встряхов скинул со стуком новые арыпалы – серо-чёрные ботинки, как у всех, оголив напоказ болезненные потёртости окончаний ног. Участки повреждённой кожи зеленелись желтизной, с налётом тёмным из-за материала обуви, на глаз прочного, но с мягкостью – "благородная кирза". В плане модели – полусапоги: широкие металлические носы, гармошечка на щиколотке, ремешок. Один арыпал завалился-таки на бок, раскрывая секрет подошвы: пупырышки вдоль боков, низ – заострённая ёлочка-квадратик "танцуй – не падай". Даже куртку юджопеора не удосужился снять.
А большинство валялось по пояс оголённые – ой-ёй, не холодно для ненамеренной повседневной экспозиции мышечной массы.
"Как тебе первые впечатления: работа не пыльная?" – поинтересовался Сладков.
"В промзоне сдох и в ней воскрес", – буркнул Дима отрыжкой, от впечатления дневной кормёжки, смыкающимися веками обозревая потолок, с опухлостью на лбу.
"В каком смысле?"
"Это я так, о высоком", – и провалился в сон до отбоя.
Имармисаны по бокам загораживали лица рядом лежащих, – и соседи приподнялись на локти… Посмотрев на спящего, последовали примеру, оброняя в сердцах: "Звери, сразу на металл кинули".
Время текло на планете иначе: безымянные сутки двадцать пять часов на четыреста в году. Получается, Дима прибыл на Лютукрепус в шесть тысяч тридцать седьмом году на сто одиннадцатый день, и десяток-другой, последующих, не проявились чудесным разнообразием. Ровно солдат-новобранец, да зэка-первоход, познавал новое житие, не выделяясь.
В очередной вечерок народ заполнил акивро, святыню пищевую симидимов; толокся, обступив, с посудой чистой капаметы; вытряхивал из стопок перезвоном приклинившие донца; словца летели через одного, беря из стопки пабуджер – зашарпанный поднос, оттенков чёрно-матовых.
Строй возглавляли заправилы кафок у триескусты, – раздатка, ну, стойка барная, без всяких "Ё". Черёд скор – приближался Дима к ней. Ноль-восемь-девять решил предвторгнуться – не вышло: тут выдвинулось Димино плечо. Хитрец, со взглядом на припомню, отступил, но через пятого всё ж втиснулся в конец.
Один-ноль-три о пригвождённую скамейку шибанулся, в порыве голода подсесть. Нашлись, и "хор", и "запевала", над невезунчиком подтрунивать нещадно. Считай, на пике вечерок; в пукупры ремперки втыкались, – их перестук – ансамбль ложкарей.
Паломничество у триескусты не скончалось, – ноль-восемь-восемь: "Садик, с какого сачерсумства поздно?" – "Не отощаете. Кто властью недоволен?" – "Бог пропитания, прости засранцев! Накладывай уже". – "В штаны?"
Что пастырь наставлял он, знай свою работу. Один рычаг вниз поведёт – польётся крашенный раствор – анаглик. Другим выдавливалась, выгнеталась… коричневая муть: дрожаще обволакивала нечто… На вид личинки, черви, хлопья сажи, застывшие во времени – кусок природы древней, застигнутый стихиею врасплох. Археологию опустим. По-человечьи описать: крупа, лапша, фарш, упакованные в студень, ну и приправки с ноготок. Компот, стаканы, котелки, поднос – набор по времени на ужин. Про ложки, хлеб не позабыть на два ряда и по трое столов, умножь на шесть персон, но крайние полупусты. Там заседали одиночки, кто в ссоре с кем-то, опоздал. Еда уничтожалась сплошь базаром: и про начальство, кто заманался вкалывать, а третий на соседа гнал.
Но обязаловка для всех – в конце поклон отвесить ящику с посудой, грязной. Уже и гонор пропадал. Подопустело.
Дима, упав на кульмам, безразлично уставился в потолок. Но монотонность действовала на нервы: душа жива.
Сладков вертел фигурку лошади и приговаривал: "Ускачю я на этом коне вон долой".
Слева сосед "
" насупившийся встал, выдернул скульптурку и до уритопа.
Но Дима воткнул уставшие ступни в опепропеды – шлёпанцы и скорым шарком перед ним возник. Перехватив руку с отобранным, спокойно молвил: "Положи коника".
Судя по номеркам на бирках, почти старожил не ожидал такого поворота. Быстро придя в себя, уцепился свободной рукой за Димино горло.
Что двигало Димой? Царящая несправедливость, либо нервный срыв? Но почувствовав разницу по физическим возможностям не в пользу земного тела, мгновенно схватил душащую руку соперника и лбом стукнул в голову. Тот рухнул с грохотом, теряя фигурку. Новоиспечённый повергатель поднял, созерцая прежде недооценённую красоту животного, и положил на грудь опешившегося Сладкова.
Очухавшийся "
" ванькой-встанькой остервенело ринулся на Диму. Но прозвучавшая тирада "
", снимавшего куртку, "Кончай скубстись, уроды! Рассосались по куилекам, живо!", заставила изменить направление: попёрся до уритопа.
"Ничего музей, на Фаберже потянет", – улёгся, с вышедшим паром, Дима, лоб погладил.
"Спасибо. Сам вырезал, – потёр прожилки породы зеброй. – Теперь у тебя могут быть неприятности. Это – Буй, типа местный авторитет".
"Перебьётся, а что за курки в ошейниках в крайнем сарае тусуются?"
"Хомидимы, а мы – симидимы: расы нынче такие пошли".
Более внимая на Сладкова: "Во фишка, базарим и рта не раскрываем…"
"Отсутствие физической дикции восполнено внушением и телепатией направленного действия на конкретный объект. Версия лайт. Рот только для приёма пищи и дышать…"
"И ещё глотку перегрызть, – Дима на источник "
", буквально же сосед по поголовной нумерации и куилекам. – А ты чё, в местной библиотеке записан? Шпаришь инфу, прямо как мой препод".
"Обычное наблюдение. Я – Сергей Пухов, а ты – Димыч. – Подозрительный взгляд Димы подначил продолжение своеобразного пресс-релиза: – Утаивай мысли, ибо прочухают крамолу, кондалумить будут", – поглядывая на возвращающегося Буя.
"Продолжай соловей", – недавние драчуны позыркали сурово друг на друга.
"Ты – думаешь, а тебя только ленивый не слышит. Настрой дифлиак… орган такой, – руками на участки горла и затылка. – Размышляй в себя, как бы шторку опускай. Ну… или со стенкой разговаривай. Сосредоточься и тренируйся…" – сопровождая жестами, на первый взгляд придурка.
Сладков вмешался: "Он прав…"
Мирная беседа прервалась командой: "Отбой".
Дима переваривал прилетевшее, но переутомление склонило ко сну…
Глава 3
Обыкновенное утро дополнилось: "Один-один-один в Эпикрахор".
"Вот тебе бабушка и Юрьев день. Димыч, будешь со мной в омиерге", – обрадовался Сладков.
Дима кивнул и вклинился в строй, сосредоточено наблюдая транспортный марш рутинной развозки по объектам: – "Как устроиться на тачку?"
"Отличиться, – пожимал плечами Сладков. – Быть поближе к начальству".
"А… быть полезным зад лизать. – На горизонте появились цилиндрические башни, трубопроводы, отвалы из камней и песка. – Вот гадство… Ни кустика, ни жучка, и птицы не поют". – "Другая форма жизни, – и шарахнул на тоскливо лирический вывод Димы: – Мы такие породистые, что азотоводородистые!" – "На частушки потянуло?" – "Не надо печалиться, вся жизнь впереди". – "Щас… Надейся и жди… – озирая окрестность, – с моря погоды". – "Которого нет".
В сторонке шёпотом, пощипывая кожу на себе: "Что за мутант у нас пятнистый?" – "…Это Саф. Варёным кличут". – "Он ни того?" – "Нормально, – засучил рукав и на щадящие следы ожогов: – Химию возит. Несимидимный он". – "Это как?" – "Одиночка. Саф Синх – сикх из семнадцатого. Сварили в кипятке за отказ принять ислам при Великих Моголах в Делийском султанате". – "Фигня какая-то".
Дошли – встречала подоблезшим пограничником, приваренная на металлическом столбе, табличка: "
", в пределы агрегатов, бункеров и двух строений, собранных технологической цепочкой.
Приблизившись к насыпи, симидимы разбредались по рабочим местам.
Поодаль хомидим "
" напутствовал: "Сладкий, натаскай свежака".
Сладков обернулся, утвердительно кивнул, и, направляясь к транспортёру, прикололся: – "Золото собирать будешь. Хрут Зубатка надзиралец нормальный". – "Откуда кличка?" – "А, викинг из девятого…"
Ушатом информация – спотыкался мозг морщинами на лбу: "Чего девятого?" – "Века". – "Засланцы".
"Из своей Норвегии попёрся в Шотландию грабительствовать. Там и кончился. Короче, это – основная руда, – прикасаясь к камням на ленте, – а вот этот или тот – в сторону. Цвет имеет значение. Усёк? Я по соседству", – поднял правую ладонь и удалился.
Заскрежетал металл и лента поползла на бесконечные круги. Однообразные движения Дима воспринял проклятием, но со временем осмыслил в стиле Сладкова "Сию работу, да себе на пользу". Лицо сменялось гримасами от придурка до сидения на горшке при поносе. Бормотание в камень выглядели заклинаниями.
Сеанс прервался фразой: "Эй, чудило, поди сюда", – Буй внизу с ухмылкой.
Несостоявшийся заклинатель огляделся, не спешно спустился. Приблизившись к подзывале: "Чего надо?" – неожиданно получил кулаком в морду.
Димино тело отпрянуло, но устояло. Мотнув головой, словно собака шерстью от воды, успел отвести рукой направление второго удара и влепил сопернику в грудь ногой, запечатлев след арыпала. Тот согнувшись, попятился и злобно, из бокового кармана штанины, вытащил каменный тесак. Его взмахи достигли цели – жёлтая жидкость засочилась из Диминой руки.
Молчаливое побоище прервал истошный бас Хрута: "Вы чего, обезьяны, здесь устроили? По местам, упыри!"
По традиции никто не осмелился перечить – нападавший исчез, а Дима, держа рукой рану, побрёл к транспортёру, возбуждённо: "Боевик прямо какой-то. Ходи, оглядывайся".
Когда-то первый раз тому-сему наступит, – и новизна побольше удивляла, чем пугала.
День истекал под топот возвращающихся в жилой тевихор, территориально-административную единицу.
Дима по обыкновению распластался.
Сладков уставился: "Чего с рукой?" – и на пустующую куилеку Буя.
"Укус комара считается производственной травмой", – отнекался Дима, убирая с колена перебинтованную лоскутом руку.
"Буй злопамятный". – "Угу, – с прохладцей. – А что за шахтами находится?"
"Медицина, наука, заводы, штаб-квартира, наверно, – присоединился Пухов. – В рассудке не приходилось там бывать". – "Заводы-пароходы. А как добраться в те края?"
"Какие-то нехорошие вопросы пошли, – Сладков напрягся. – Ты чего задумал?" – "Просто интересно". – "Что с любопытной Варварой приключилось, не помнишь?" – "Эта… – размахивая руками, – которая чужие секреты?" – "Ага, вроде той". – "Похоже не тем инфу слила".
И перекличка ироничных фраз беседующей троицы прервалась отбоем.
От накопившихся впечатлений периодически появлялись сумбурные сновидения. Бывало, по-ребячьи бросает камни в хомидимов, они в погоню, а ноги ватные убегать. И тужась, из последних сил, ускориться: вот-вот схватят, – на минуту просыпался: "Тьфу, бред".
Или отталкивается от поверхности до серо-чёрных облаков, а невидимая рука обратно с силой – в падении нервно-суетное отыскать соломку. В общем кошмарики.
На ленивые утренние потягивания тел, хруст скелетов, да шарканье обуви Дима поэтично отреагировал в манере Сладкова: "Что день сулит мне настающий?" – "Песчаный карьер – два человека", – насладился откликом, – всё больше нравился дружественный юмор без похабщины.
Они втиснулись в строй, – и поползли змейкой живые цепочки страдальцев.
"Что же из вас делают? – обращался Дима к убегающим камням на ленте транспортёра, попутно продолжая тренироваться по части внушения и телепатии, – мимика выглядела естественней. Вращая белками, в оздоровительных целях, точнее применимо черняками, в секундной паузе приметил среди куч невдалеке идущего в его сторону Буя: – Вот неуёмный, опять припёрся, – выбранился. В обхват ладони выбрал природой отшлифованный плоский камень и – в карман – рванул на опережение. Обойдя по-скорому насыпи, вышел за спиной шагающего: – Ку-ку", – чем смутил малость.
Тот дёргано развернулся – драки не избежать.
После нескольких маханий руками Дима пропустил удар – из носа потекла жёлтая жидкость. Глядя на свои пальцы после утирания, загадочно произнёс: "Вот блин, опять желтуха прогрессирует… и у тебя, Буй, кажется такая зараза".
"Чего? Где?" – соперник отвёл глаза, себя осматривал, и мгновением из Диминого кармана получил удар камнем.
"Вот теперь есть", – жизнеутверждающе проговорил Дима на повергнутое тело.
С рассечённого лба медленно покатились капли жёлтого цвета.
Показавшийся силуэт хомидима остановил бой, обратив начинающих гладиаторов врассыпную. А остальное шло своим чередом.
Пролетело незнамо сколько дней. На утреннем выходе, взглянув на всё то же серое небо, Дима процитировал: "И ветерок не ласковый такой".
Пухов подыграл: "Буря мглою небо кроет".
Протоптанными дорожками обитатели в развалку двинулись навстречу безликим трудовым свершениям. Шагов за триста замыкающие три хомидима, три богатыря без жребия, разделялись на развилках, начальствовать в доверенные тевихоры.
Снаружи ангара воздушные потоки закручивали песок в беспрепятственно разгуливающие мини-торнадо по Эпикрахору. Даже сквозь шум работающих механизмов стены гулко подрагивали, передавая внутри вибрацию на то что движется и нет.
Чтобы не унывать, Дима, отсортировывая камни, играл в ромашку: "Это сюда, это туда", – и тренировался на меткость.
Неподалёку появился взбудораженный Сладков, перекричать округу: "Айда мандуцировать!"
Но Дима махнул рукой: "Догоню".
Оттопыренные от конструкций металлические листы, дирижируемые порывами ветра, импровизированно громыхали мембранами там-тамов. Добавлялись сольные партии лязга деталей, да трубного свиста второго плана. Под аккомпанемент авангардного природного оркестра, щурясь от витающей пыли, Дима пробирался к месту приёма пищи. Проходя большой бункер, едва успел услышать добавочно какой-то скрип, и масса руды посыпалась из жерла на голову.
Удар – темень в сознании и просветление в новой ипостаси, с инстинктом "Встань! Иди!" – душа поднималась из тела, погребённого под многотонным слоем камней.
Первоначально осмотрелся… на Буя, спешащего от бункера. С помыслами проклинать или благодарить, взошёл над местностью, где сумерками день, и движущиеся точки, периметры секторов. Стали ощущаться новые-старые навыки передвижения в пространстве, – и побоку непогода.
Пока длилось раздумье: "А что там дальше? – сверху, из-за стремглав несущихся облаков, появились знакомцы в их фирменной неоновой подсветке. Последнее: – Ё-моё", – и вспышка – онемение.
Точно на буксире поволокли душу за пределы атмосферы в черноту космоса. Но среди мерцающих звёзд высвечивалось играющее пятно. В приближении проявились контуры чудных строений, архитектурой большого замка. Свет в окнах и на стенах, обволакивал гладкий камень, паривший без опоры.
"Принимай скалолаза", – раздался голос.
И Дима странным образом очутился в небольшой, светло-серой, глухой комнате. Оковы паралича спали и на ум души, из закоулков памяти, вылезли предположения: "Когда-то это уже было. – Ощупывая мягкие непробиваемые стены, в надежде выхода, озарялся: – Это задница", – и бить ногами.
В него ответно изгибы молний вонзились ослепительно. Вздрагивание сущности сродни пытке электрическим током земного тела, но многократно сильнее, по методу "Подними мертвеца". Когда лучи растворились, ужас и муки сменились падением навзничь и затишьем.
Лежал, сидел, стоял, гоняя мысли, коротая время, пока откуда-то спокойный голос: "Дима Носков, вы не будете подвергнуты процедуре кондалума, из-за отсутствия вашей вины в уничтожении тела, имущества Сачерсум, наместницы Тирадива. Теперь вы покидаете Тропсигал. Великий Тирадив дарует следующую жизнь. Желаем здоровья".
Одна стенка исчезла и яркий, но мягкий, свет заполнил удивлённые глаза, затмив разум.
Главное помещение Крепартэмы, или Фабрики Возрождения, состояло из полсотни трёхметровых прозрачных цилиндров с мутной жидкостью в приглушённом ультрафиолете, опутанных шлангами, трубопроводами, датчиками. Один ряд заполнен человеческими телами, а параллельный безволосыми особями мужского вида, но без половых органов, покоящихся на разных стадиях роста. Невидимые обычному глазу, над последними зависли два моложавых индивида в бело-голубых комбинезонах, подчёркивающих стройные фигуры, поблёскивающих в лазурно-фиолетовом сиянии. Один держал шею покорного бедолаги в лохмотьях. Второй Диму ладонью за темя с силой воткнул в новое тело "На! Не высовывайся". Следом, в другую ёмкость, плюхнулся и нищеброд, с конвульсивными по очереди "Здрасьте! Приехали". Сигнализируя попискиванием, шланги-пуповины начали отсоединяться от туловищ, оседавших на дно, по мере слива раствора. А ритуалом омовения прошелестел короткий душ. Робот-манипулятор оторвал цилиндры от основания, снял прозрачные колпаки с "приготовленных блюд" и прошёлся сканером вдоль скрюченных поз. Появилась парочка, в защитных серебристых костюмах, но осязаемая по-обычному. "Акушеры-повара" – за руки за ноги новоиспечённых и те скользнули селёдкой на подъехавшие роботележки, издававшие некое прерывисто-ровное кряхтение. Процессия двинулась в следующее помещение с ярким освещением. Тела перегрузили на специализированные столы и манипуляторы, поколдовав иглоукалыванием, диагностикой, финализировали разрядами лучей признаки жизни.
И последняя точка – посвящение: напялили робу и под наркозом вывезли в монабитэрское жилище.
Металла профили перед глазами. Окошки невысокие, широкой полосой, повыше роста, на сумерки соседней крыше, кусочку серо-матовых небес: "По признакам живой. Пошевели-ка чем-нибудь… уже пойдёт, – Дима раскидывал умом. – Дежа вю, – и вяло отозвался на склонившихся Сладкова, Пухова: – И вы здесь".
"Что, прибыл из уроддома?" – "Раз узнаёт – симидимить будет".
"Вырубаем лекцию".
"Вселенское сознание им не подвластно и низкоуровневое форматирование памяти не по зубам. Только шапку смахнут, корректируя загрузочную запись, да пропишут основные инстинкты". – "Разлёгся здесь, зомби. У-у".
"Фу-у, – активней голос Дима. – Понеслись высокие материи по кочкам".
"Не дрейфь, – Сладков ладонью выставленной. – Я тоже шкуру поменял разок, примерно, по такому типу: самосвал переехал – лепёха получилась вещь, – вскинул большой палец в кулаке. – Наверху кондалубасили за порчу – всю душу повыматывали, мучители. Но моя хата с краю – возврат оформляю. А по мелочам здесь пришивают".
"Ты каким боком здесь вообще?" – "Из клинической вышел прогуляться: мотор барахлил".
"А ты на какой ракете примчался, Серый?" – "Машиной сбило". – "Видать хорошо подлетел, раз сюда добросило. Чем промышлял до этого?"
"Биофак во Владике пытался прикончить", – и тень тоски отразилась на лице Пухова.
"При Иване Грозном?" – "В девяностых двадцатого".
"А ты, философ?" – "Угадал. Филфак в восьмидесятых двадцатого… Одесса". – "Тогда на ваш фак, я – физтех в двадцатых двадцать первого, Екатеринбург… зёмы! – понеслись аккуратные ладонные шлепки. – Со стройки навернулся и к вам. Препод недорассказал, как работает гравитация. Наверху кто такие?" – "Сбежавшие, как и мы, но продвинутые. Тебя приволокли анимаучи. Выходят на промысел, пополнять Монабитэр". – "Анимаучи, сволочи, блин, к словесным интегралам не присобачусь. А на х… гемор с нами? Наштамповали бы роботов – полное послушание". – "Душевная игра – играть душами… пока непонятно". – "Сбежавшие-недобежавшие…"
И беседу задушевной троицы привычно прервал отбой. Но Дима по инерции нудел мозгами, нарвавшись на окрик: "Эй, свежаки, завязывай шариками крутить".
Вернулись на круги своя адаптация, ежедневная рутина, за исключением нового места работы, – пешком более получаса. Треть симидимов трудилась на третьем ливаоре – добыча руды – значит анорики. Из их числа к когорте "дятлов" присоединили Диму, выдалбливать отдельно ниши, проёмы, комнаты для технических нужд. А проходческая машина имелась: гудела в глубине. Преподавателя по местной грамоте от азбуки, где "МА-ША МЫ-ЛА РА-МУ", не предусмотрено. Начало-таки с вывесок по месту проживания, уже и разбирался в поголовной нумерации. Ноль-два-один – припроглоб анориков, определил ученика на общие работы: принеси-подай, подальше кидай. "Дятлы" со смилемарами фронтом откалывали породу, ногами откидывая упавшие куски. Вместо их погрузки в хамумету: тележку, кузовную, Дима больше уделял внимание: что за хреновина в руках и прочее? Однако со временем без энтузиазма слонялся: видно, посылали подальше с черноватым глянцем пылевого пота напряжённых лиц, – притомил с расспросами, и так-то жарковато.
"Аспикар одень. Шлёпай в чеферот, – проходивший припроглоб указал на свой нахлобученный шлем и начало червоточины горного массива. – Окутуты не забудь, – два растопыренных пальца на глаза и приподнятые защитные очки на козырьке. Не отстал: – Обуй херифы", – себе по руке и пальцем на экипировку "дятлов": прочные перчатки, непромокаемого пошива.
По сути, это – не шахта, а высокий широкий туннель. И относительно молодой: прошли в раскачку тройку километров, попутно намазывая скрепляющий раствор на арочные потолки.
Дима отправился выполнять указание на соблюдение техники безопасности. Посторонившись уезжающего февамы, не рискнул запрыгнуть на подножку и дошагал до широкой металлической двери, с отсутствием запоров. А за ней – арочный "апартамент", из монабитэрского набора мебели, по площади на полсотни персон, переодеться, перекусить, запылённый, где не ступала нога, не касалась рука. Взяв аспикар, из пяти свободных, без окутут, отряхнул, сдул пыль с родного серого окраса и постучал на прочность. Подурил, одевая противоположно повёрнутым, гибрид военного шлема и монтажной каски, и покинул душноватое помещение, большой склеп. Ну вылитый анорик.
К вечеру подружившееся трио было в сборе.
"Категорически не наблюдаю своего "лучшего друга", – повёл глазами Дима на свободный лежак возле Сладкова. А с дюжину практически всегда пустовало: недокомплект по уважительным причинам.
Тот буднично откликнулся: "Черевакается он".
"Растолкуй".
"На маталу засыпался, теперь кается… наркота…"
"Такие обычно долго не живут. Его там ещё менты в сороковых уложили. Уголовник".
"Прочистка мозгов от глупых мыслей – процедурка закачаешься. Впечатление незабываемое и восстанавливаешься долго", – вставил Пухов.
"Здесь и дурью промышляют? – удивлённо Дима и на мгновение затих, а про себя: – Подлянщик Ёрш".
"Всё как дома", – закидывая ногу на ногу, Сладков, и руки вверх.
"Как вы здесь не тупеете: ни кина, ни вина, и вообще, девчонок не секу?"
"В нынешнем статусе мы – девчонки и мальчишки, два в одном".
"Явные половые признаки отсутствуют. Надо разглядывать душу, а не тело. На Земле смотрели на жопу и грудь. От того и проблемы впоследствии с партнёршами у многих. Детским садом здесь не занимаются, тела в инкубаторе штампуют, модель зависит от статуса. Душу втискивают в стадии юношества, с основными рефлексами, пока молодой-тупой", – грузил суждениями Пухов.
"Вот ёлки зелёные, одна дырка на все виды отработанного топлива, – Дима в область своего паха. – Дома неправильно бы поняли. Всё. Хорош на сегодня. Силы покидают – кончаюсь я. Приятных кошмаров", – с улыбкой вытянулся в струнку и закрыл глаза.
И через некоторое время видит в полном свете сорокалетний человеческий персонаж среднего роста: лаченный зачёс отстукивает полированными туфлями неспешную поступь вдоль спящих. В размах рук колышутся расстёгнутые полы широкого чёрного костюма векового фасона. Дима в штанах, кроссовках и ветровке, поверх футболки, встал за ним, сверля сбоку шрам на щеке.
"Какого хрена докопался, фраер?" – не оборачиваясь, прокурено пробаритонил незнакомец и развернувшись, вышел.
Дима последовал наружу, наблюдая другую картину: знакомый крендель в неоновой подсветке пушинкой волочит за косу безвольную девушку, в коричневом сарафане, с оранжевым орнаментом, из соседнего жилища, не оставляя следов: "Эй, друг", – ему наперерез.
Но крендель сделал жест и ударная волна в грудь откинула Диму в кафоку.
Проснулся, с учащённым сердцебиением – вскочил, – в полумраке сонного царства, лишь редкое ворочание и звуки дыхания. Постепенно успокоившись, лёг и заснул.
Глава 4
Утром, неожиданно, из челоки напрямки ко второй кафоке, подъехали ювакуры. Пара минут и тело ноль-шесть-пять, с посеревшим лицом, на трайпон – носилки обзывались, исчезло в их фургоне. Толпа минутой молчания проводила отъехавший ритуально-медицинский транспорт и рассосалась по своим направлениям, обсуждая случившееся.
Дима со вчерашней бригадкой, в колонне на работу, задумался: "Плакать: товарищ умер или радоваться: закончились его мучения?" – но как-то всё тревожно.
Судили бывалые, глядя в затянутое небо: "Так-то Сия недолго морился перед линькой". – "Он из тринадцатого – не привыкать". – "Это цветочки – ягодки впереди, там". – "Ягодам не бывать: всегда одни цветы по кругу". – "Ладно о грустном – венки отменяются".
"Нам втирали Дарвина, и мы на верном пути. Эх, сейчас бы прошмыгнуться одним махом", – Дима окинул простор.
"А не пойти бы тебе в ваганимы?.. На них обычно не наезжают", – ноль-пять-шесть – язык без костей, вместо утренней зарядки.
Диме послышался намёк на недружественный посыл: "Куда, куда?" – что думать новичку: очередное незнакомое слово по части женской физиологии, либо низшей тюремной касты или прочих низменных моментов?
Ноль-шесть-два в прострации молвил: "Побудь плутающей душой, пока тело спит".
"То-то я смотрю, как-то "слабо" верхние реагируют, – не выдавая недавний сон, – жесть".
"Учись управлять сном, но с прогулками не переборщи".
Ноль-шесть-девять поспокойней, но в карман за словом не лез: "Чем отличается ночной гуляка от мертвяка, у?"
Ноль-шесть-два на облака: "…Тяжёлый вопрос…"
После вечернего приёма пищи, невдалеке от кафоки своей, на пустыре, сдаётся под фундамент, стянулась дружная компания, оседлала капаметы, – давно стояли без дела. И ластился по лицам дуновей; при освещении дежурном, на безмятежность и мечтам, ночных летучих насекомых бы, да звуков разных из травы.
"Там… пацаны, девчонки остались… – Сладков умиротворённо на темнеющую даль, с безвольно опущенными руками меж колен. – Толком ничего не успел сделать".
А Дима побалтывал ногами, упёршись руками по бокам, будто к соскоку готовился: "Как у тебя дела с подругами обстояли?" – "Одна нравилась". – "Ты с ней чики-чики зажигал?" – "У неё на меня игнор". – "Ничего, нагонишь". – "Возможно… каким образом?" – "Бежать".
"На пол тона тише. Кругом десики", – Пухов упёрся подбородком в задранные колени, объятые руками.
"Кто?" – переходя на шёпот.
"Стукачи в пальто".
"Как бежать? Куда бежать?" – ладонь Сладкова для подаяния ответа.
Димин палец вверх: "Фить!" – "Ага. В Тропсигал и обратно". – "Сколько вы уже здесь?" – "Здесь года не считаются – только количество шкур… сменяемых тел".
"Некоторым скоро на третье тысячелетие, – Пухов прищёлкнул языком. – Один мнит себя рыцарем, другой фараоном". – "Значит из психушки".
"Непохоже, – Пухов головой на бок. – Вон Крот… Наполеона в хвост и гриву, чего-то в деталях рассказывал". – "Крутой эксперимент по выращиванию идиотов". – "А с кем ты пашешь – "дятлы" вообще мясники".
На скепсис Димы Сладков: "Смерть не соврёт. Джак, из двенадцатого, – палач по профессии. Гате, из четырнадцатого, – каннибал по рождению. Рам, из тринадцатого, – поедатель трупов по религии". – "Как аппетитно. Хорошо перекусил до".
Пухов: "Кстати… ты, Димыч, – рекордсмен…Самая короткая шкура – стодневка".
Витала меланхоличная безнадёга: дыши – не рыпайся.
"Привет. Как жизнь симидимская?" – Сладков окликнул проходившего мимо ноль-семь-шесть.
"Как вольная саванна", – подошёл к компании.
"После царя зверей счастливый ходит", – подсуфлёрил Пухов.
"Знакомься, Чуквуэмека, африкашка, загрызенный львом, не загрызенная совесть".
"Чук". – "Димыч". – "Ты, как наш вождь племени, храбро сражаешься с не хорошими симидимами". – "Это он о чём?"
Сладков напомнил: "Буй…"
Но в вечерние посиделки нагло вклинился: "Отбой!"
Разбрелись в полутемноте, улеглись, судя по лицам, с тоской о земной жизни, кто не забыл.
Вслед ночи примчалось утро, – с пяти часов Дима ассистировал "дятлам".
"Где аспикар? Без башки хочешь остаться?" – ноль-два-один из-за спины одёрнул грубый тоном.
"Ща сделаю, – обернулся возмущённо-испугано-виновато, а отойдя, откинул синасико в глухом коротком шмяке, и не жалко: на ней третья, самая удобная, ручка из четырёх подсобных поперечных на металлическом черенке отломана. – Докопался, анорик по жизни".
"В глаз попал, по теме пашет", – ноль-пять-шесть уловил момент для перерыва, и остальные, когда припроглоб удалился.
"Златон говорит, "Копаюсь в шахте, у себя в Моравии, раз… слиток… выковыриваю, бац, сверху камень, тюк… встаю, отряхиваюсь, а башка сплющена в стороне", – завершил жестикуляцию сюжета ноль-шесть-девять, схлопнув ладони, и на бок. – Знает толк, без башки хаживать".
"И это тебе говорит знаток, – ноль-шесть-два палец вверх, – самый опытный".
"Ой, ой, у-у, – закривлялся ноль-шесть-девять, – не мы такие – жизнь такая… была".
"Э… папуасина… голов сто успел отмандуцить, пока самого на пальмовый лист не разложили?"
"А сколько ты наотсекал? Домахался, итальяшка, топориком, пока не снесли твой тупой кочан".
"Не возникай, Джак, – ноль-шесть-два в монашеских повадках гасил разрастающийся обмен "любезностями". – Не ради потехи же – Гате ради единения со Всевышним".
"Сохни, Рам… грязный индус… трупоедник, тошнит!" – отлаивался Джак.
Перепалка легко доходила до внутренних ушей на расстоянии: два проходивших анорика чуть шеи не свернули от интереса.
Дима смотрел-смотрел, но буднично: "Весёлые вы ребята, я гляжу, богатые биографии".
"А ты, невинное дитя, чем дышишь?" – Рам втискивал Диму в коллектив.
"Неудачно упал. Ща приду", – пошагал, отчасти впечатлённый историей.
Вдогонку слышался разбавленный смех Джака: "Башку береги, носить нечего будет… падун".
Отработав пару часов, Джак юморно взмолился: "О Господи, даруй нам отдых, – перекрестился. – Всё. Привал, – махнул рукой: – За мной".
Под небом разлеглись, расселись, молчанкой набираясь сил.
Дима смотрел в сторону, вдаль, на аккуратные насыпи безжизненной панорамы: "Чё там за ботва?"
Сосед передёрнул плечами, другой сплюнул: "Заброшенная выработка". – "Первый ливаор… тухлое местечко". – "Сыздавна двоих не досчитались". – "С концами… ". – "Вой странный… многие слышали". – "Дурной предвестник". – "И хомики туда не суются".
"Чё, и эти ссут?.. Гоните, сказители", – включил Дима "старого воробья": ишь привыкли над новичками подтрунивать.
Продолжили втыкаться "дятлы" в пласт породы, повыше твёрдости, – Джак: "Хорош. Задолбался. Раструхлявимся. Привал".
"Я – за!" – Рам окутуты поднимая, глазами радостными из тупика на выход с инструментами.
Гате: "Эй! Помощник!.. Стену размягчи".
Дима: "Чем?.. Лбом?"
"О… нормальная идея".
"Пойпемой ороси", – Рам на трубопровод с противоположной стороны.
От подковырок улучшалось настроение, – Джак: "На себя не лей – развалишься".
"Не учи отца рыбачить, – Дима присоединённый шланг подтянул, струю не рассчитал – от камня рикошетом брызнуло в глаза кофемолочнолипковатым: защитные очки-то не соизволил прицепить: – А-а!" – закрыл вслепую вентиль, бросил шланг, руками кожу растирал до чеферота угорелым: расступись народ!
"Рыбак", – и ржали проходившие анорики.
Под кран, спасительный, с ардипкой, минут на пять, – моргал веками, желтеющими зеленцой, равно кисти рук намывал, рот прополаскивал от горечи кислотной…
Напротив чеферота распределительный энергоблок, дверь на засове. В стене, из трубок слева капал конденсат, рубильник – справа, с помощью него замыкающий ноль-семь-ноль одарил мраком ливаор.
Анорики с работы возвращались. Привычным делом – маски-шоу: лица негроидной расы и светлая макушка, прямиком в перинип, под тёплые струи смывать усталость, превращаться в чистокровного симидима, предвкушая вечернюю кормёжку. И голые задницы: стесняться-то нечем, поблёскивая каплями конденсата, шлёпали арыпалами за чистой одеждой по кафокам.
По три комплекта с личными бирками висели в каждом имармисане. Но Димин пуст – отправился голыш отыскивать костюмчик в инделют.
В больших машинах столь ритмично юджопеоры исполняли сальто в пене. А горки чистого – в углах напротив: штаны, надстройка до полукомбеза, куртка, достаточный функционал карманный продумано пристёгивались вместе. Полкучи перелопатил, первый найден, облачился: сыроват. Другой комплект ещё минуток …цать, родные единички на поясе штанов и орденской планкой на куртке: "Ну хва пока", – в обнимку шасть. Но путь-то был не долог: нога поехала – на влажный пол затылком бац и ни полслова – минута забытья. Открылись веки, с растёками "косметики" пойпемы, такими же руками лоб пощупал – "красавчик". Хорошо, без очевидцев, – следов падения ноль, окромя гудящего черепа. Поднялся, пошагал, внимание пути.
В заевшей пластинке дом-работа выпадали положительные моменты, – считал сам Дима, на лице писались: слиняет в кузове февамы в Эпикрахор к Сладкову, покрасоваться лазутчиком-путешественником, минуя надзиральцев, и тем же рейсом обратно, зрачки на ветер, обводы клоунские: ожоги после размягчителя породы заживали. Сквозь пальцы "дятлы" посматривали на отлучки… пока: лишний раз под ногами не путался – при появлении работу догонял. Выстраивался некий баланс личного и общественного, как летописцы-математики для лёгкого процесса не хочешь хочешь дробили год лишь по декадам. Вот и сегодня, в сорокодневку "дятлования", с прямоугольным люкаброй, из ремонтной оснастки, подвешенным на поясе, прячась за валунами, перебежками добрался до заброшенного ливаора: "Тьфу ты", – главный вход завален.
Разбушевалась бицепсная масса и растащил нагромождение, протиснулся в проход. Люкабра осветил высокие арочные потолки с трещинами, выемками. Отвалившиеся камни, лоскуты одежды, примятую оцарапанную пукупру прах времени слоями покрывал. На стенах символы, обрывки кабелей. Гуляло эхом шарканье подошвы. Порою слышался вой приглушённый, – подсвистывал сквозняк, наверное.
Задравши голову, и не заметил – споткнулся о булыжник мордой в пыль. Люкабра кувырнулся под истошное, беззвучное для пещеры: "Сука!" – подсветив криво выцарапанное, выше пола: "Адъ! Б?гите!".
За диверсанта впрямь сойдёт: измазанным лицом заворожённо уставился на надпись. Приподнявшись, охая на ушибленное колено, взял люкабру, – благо тот не пострадал в антиударном корпусе, и настороженно осмотрелся. Шагая дальше, свернул в ответвление – пахнуло сыростью. На стенах застывшие подтёки, но и местами сочилась жидкость, бликуя в свете мутной бирюзовостью.
Следующий проём вывел в широкий коридор… Сбоку громоздился перекошенный металлический шкаф, подвергшийся суровому воздействию когда-то. По пути обрезки труб и прочих предметов. За спиной раздался характерный стук упавшего камня – напрягся, повернулся, посветил – никого…
Внимание привлекла массивная дверюга, с лишайными разводами на треть, химических образований грязно-бурых. Без прелюдий попробовал открыть – никак. Поставил люкабру и невдалеке отряхнул кусок арматуры.
Поддевал, корячился так-сяк – дверь не сдавалась: "Ладно. Потом", – аккуратно приставил импровизированный ломик и, прихватив путеводный прожектор, отправился дальше.
От однообразия пейзажа завернул в очередной рукав и бац: две грязные кости. Присев на корточки, брезгливо шевельнул поднятым камушком находку – под стать руки, ноги.
В предосторожности осветил направления – внимал следующей: продолговатое полуметровое устройство: разъёмы, штуцеры наружу, внутрь: "Вонючие кракозябры, – протирая оцарапанную поверхность с символами мельче, крупнее. – Местный букварь надыбать бы".
И постепенно свет тускнел: "Э… только не сейчас, – на кнопки тык – понизил мощность: не проверял зарядку на поход. – Надо вертаться", – предполагая другим ответвлением попасть на основной коридор.
Будто со свечой плутал средь тайны древних подземелий. Нашёл костей поболее, в разброс, частей скелета разных: "И здесь мясокомбинат, – постоял, почтил память и двинулся дальше. А луч тем временем слабел – ускорил шаг – нехоженые закутки, и нервно: – Блин, – конца и края не видать дороги. – Шкафулик, ты мой дорогой, ну наконец-то. – Фонарь потух – кромешный мрак накрыл – рукой слепца касался стен, по памяти шажочком, ловя малейший звук желаемого неба. – Давай родной, – щипали руки в слизи. – Кажись, здесь был", – по запаху прохода, и стук глухой раздался за спиной.
Повесил на бок сдохшее светило: "Малёха зренья кошака бы", – на ощупь семеня, втыкался головой, плечами, не вписываясь в повороты, ногами запинался обо что-то.
И с горем пополам на выход, в ночное зверем из норы: "Фу! Без путеводца и не разгрестись". Встряхнулся, озираясь, а ночи-то – хоть глаз коли, считай, не вылезал из первого ливаора, но люкабру спрятал в булыжниках, недалеко от места работы. А добраться до постели незамеченным – пародия на крадущегося хищника – симидим на цыпочках!..
По факту подобие ночного зрения с рождения имелось: на сумрачной планете за века глазищи научились выхватывать в темноте мизерный процент контуров, – у Димы ещё не разработалось.
Тяжёл подъём, – на утреннее тормошенье друга: "Чего тебе?"
"Дуй на ковёр к Дугласу… и умойся".
Обитатели покинули кафоку и Дима в камутал. Вдоль стен ряды кранов, – покапывала пара, – у крайнего пристроился, пред зеркалом: "Да-а…" – башка, одежда – вылез из одного места и не почистил перья, и под струю, по шею намываться.
Ступил без стука на порог в жилище хомидимское, поменьше остальных: по численности-то не ахти – предметы мебели размером боле, облагороженней. Под потолком закос под герб: шар огненный, копьём проткнутый насквозь. Под ним, ну… с метр, на полу, большая кисть руки головку лысую сжимает, глазёнки закатились вверх, – знать, муки ада высечены в камне.
Массивный хомидим расположился рядом, впрямь знаковый ансамбль беспощадности. Ноль-девять-шесть – он главный, навстречу тяжело ступал: "Где был вчера?" – слетел монументальности налёт.
"Да блин… приспичило, пошёл покакать к штольне, оступился, свалился, долго вылезал", – серьёзное сказание.
"Куда свалился?.. Ты у меня до следующей шкуры будешь срать дальше Тропсигала, из говна не вылезая, – по росту свысока, авторитету должностному, сверлил в упор.
Вошёл кулак под дых, тараном, и Дима просто отлетел матрасом, на разность категорий весовых. Дыханье спёрло, но поднялся, насилу мысли закрывая, обидчику влепить, хоть чем-нибудь.
"Сквозуй до уритопа, чтобы тот сверкал, и видел я твоё же отраженье в нём. Бегом! – Понизил тон, вытягивая губы: – Выблёвок симидимский… тьфу".
Отхожее местечко; окошко приоткрыто – не спасало: при перемене ветра навевался в кафоку "парфюм", неповторимый. Куда ж без этого, тем более аншлаг на ежедневье: утро, вечер.
Дима морщился на псевдоунитазы: "Дольче Габбана… – и неуклюже ворзопая присохшие испражнения люмой – пористой прямоугольной насадкой на арматуре, брезгливо смахивал в отверстия: – Козлина", – после воспитательной беседы ощутимо ныла плоть: по телу "грузовик промчался".
После восьми притащился на работу. Анорики на передышке восседали на камнях. Сладков и Пухов в их числе: осваивали вентиляцию, светильники, дренаж.
"Ну, как там?" – первым делом Чук.
"Нормуль… – махнул, не глядя на Монабитэр. – Хвалили, отпустили. А не там… – загадочно кивая на заброшенный забой, – такая хрень…" – поведал про вчерашние блуждания.
"Наличие наскальной славянской письменности при гуманоидном интернационале разных эпох – вопрос конечно интересный. И где её автор?" – Сладков поглаживал затылок.
"Особо строптивых отправляют в богедельню, – но видя немой вопрос на сморщенном Димином лбу, Пухов добавил: – В бокс генетических деяний для разработки новых существ, типа на пожизненное".
"Вот "далматинцу" это не грозит, – Чук на черноватые пятна на лице у ноль-шесть-ноль, – невдалеке с булыжником передвигался еле. – Ходячая кончина с двадцаткой на размен".
"Да-а… Двадцать жизней – целая вечность", – с прострацией в глазах Сладков.
"Отпуск в санаторий обеспечен", – побалтывал стопой Пухов.
"На хрена?" – вникал Дима.
"Амда – копт-христианин, из двенадцатого. В Эфиопии не сошлись мнениями с мусульманами – зарезали. Теперь не лезет никуда, в общем, послушник. Дадут на орбите поболтаться без пресса чутка, типа рай, и к дому обратно", – подкидывал камушек Сладков.
"Это называется… слово такое… вождям вместо аспикара нахлобучивают…" – Чук трёс рукой, память застоявшуюся расшевеливал.
Дима внимательно разглядывал доходягу: "Переинкарнация".
"Во. Оно самое. Ходит, зудит, что он раб божий".
"Мы все здесь такие – рабы", – Дима опустил голову.
"Вот блин, на Земле всю жизнь пялились в небо. И такая удача – проинспектировать космическое пространство…" – Сладков кинул камушек в какую-то выбранную цель.
"Раз! И теперь нас пялят, инспекторы", – Дима хлопнул тыльной стороной правой руки о левую ладонь в злом сарказме глаз.
На просматриваемой местности, невдалеке, пылил фургон, до боли знакомый. И за версту для бывалых вызывал встревоженность, но хорохорились. Почти бесшумно подкатил: весь-то транспорт на электротяге. Минуту ожидал. Вышли два ювакура, бессменные ноль-семь-два и ноль-восемь-пять, с прохладцей потягивались.
"Пятновыводители пожаловали", – перебирал два камушка в ладони Пухов.
Амда оставил в покое булыжник, ещё больше "одалматинился" – испуг неподдельный. Знатоки своего дела под локти довели доходягу до фургона, игнорируя окружающих – работа такая.
"Бим, Бом бим-бом, бим-бом, бим-бом", – тряс виртуальный колокольчик Чук – намёком ритуал: чьё-то время пришло?
"Вот два брата от рассвета до заката – Бим и Бом, синасико, трайпон", – подсочинил Сладков.
"А-я-яй. Под белы рученьки меня вели, – хреновая попытка пения у Димы. – На воронке рекламы не хватает".
Сладков очерчивал воображаемые полосы: "Оказываем помощь на дому – Рожденье Смерть Ремонт телесный".
"Да-а. Старость надо уважать", – Пухов.
Захлопнулись двери; транспорт тронулся издавая лёгкое подвывание вблизи, временами скрипы корпуса, а громче потрескивание каменной мелюзги под колёсами.
"…Хотите анекдот? Собрались два интеллигента и раздолбай. Последний говорит, спорим на пузырь…"
"Бездельники, на мандуци!" – окрик надзиральца шахты ноль-шесть-семь, прервал начало Диминого празднословия.
Но и продолжения не было: чего-то юмор не пошёл. Зато очертания следующего фургона, маячившего меж камней, разрядили атмосферу. Шебуршание, хруст подъезжавших колёс сменились на приветствия.
Бессменный садисер – раздатчик пищи, поласковей Садик, и водитель – в одном лице, из кузова, не очень напрягаясь, нёс оквадраченную ёмкость, литров на пятьдесят. Поставил у большого валуна, одёрнул занавес: подвешенный брезент, в выдолбленной нише. Навес и постамент очистил и водрузил ношу.
Первым подошёл надзиралец, и тихо: "Привёз?"
"Ща капумы поменяю", – понёс пустышки к машине. Вернулся со второй полной. Забрал грязные леупоки – взамен чистые.
"Свежак?" – выбрал из десятка, подставил к отверстию, на кнопку-клапан, – заструилась она самая, прозрачная голубоватая.
"Из священных глубин, владений Красного Дракона. – Пока хомидим делал глотки, с лукавым прищуром: – Хреново выглядишь".
"Тело близилось к закату", – без смущения, – малая бугристость кожи – возраст.
Садик незаметно сунул что-то в руку пьющего: "Чао, хавать будешь?"
"Насыпай", – Бао Чао, бывший симидим две шкуры назад, принимал шутки от некоторых, не скурвился, но по должности держал дистанцию, руководствуясь мудростями прошлой китайской жизни.
Садик на пабуджере принёс пукупру, два куска домепана и пять кубиков зокрефы, с пол пальца каждый – чуток прессованный, копчённый фарш цвета беж с пористыми прожилками, мясо для избранных. Чао забрал и удалился за камни, в одиночестве уплетать угощение.
Подтягивались полулениво симидимы.
"Светило выруби", – Чук забывчивому Диме.
Тот с кивком: "Угу, – погасил оснастку, поправив недоподтянутый ремень амуниции, с аппетитом: – Ща", – присоединился к "пикнику".
Сегодня ветер баловался не очень – не пришлось трапезничать в духоте чеферота. И стар, и млад облюбовали камни, долой аспикары, с молчанкой и болтливостью. А набив животы, стекались к поилке, скидывая использованные пукупры в специальный капамет.
"Эй, Мюнхаузен, ковыляй сюда", – Чук в толпу.
"На каком основании лютукрепусного отрока посмели обозвать?" – Дима по-сладковски, на подтверждении догадки известных ассоциаций прекрасного далёка.
"Пушечным ядром разорвало… в шестнадцатом", – откликнулся Сладков.
"В натуре немец", – Пухов.
"Гитлер капут", – Дима подошедшему ноль-семь-восемь.
"Сей персонаж ему неизвестен", – подначивало Сладкова в силу оставшихся знаний регулировать исторические нестыковки.
"Всё равно… пусть знает наших, – отпил ардипки. – По такому поводу покрепче бы чего-нибудь".
После недолгих заговорщических переглядок Мюнхаузен исчез ненадолго; Чук увёл компанию подальше, из-за валуна следил за посторонними…
"Лекарство от печали", – гонец достал из-за пазухи кукалиг – металлический приплюснутый сосуд – ну конечно фляжка!, но для химии. Наружу из кармана леупок, обдул, с напёрсток разливал содержимое.
Первым Дима осторожно посмотрел на зеленовато-бурый раствор и солидностью конферансье: "Ну, скрасим, так сказать, наше беспросветное бытие. За лося, – влил в себя и сразу поперхнулся, кашляя, с глазами на выкат: – Звери. – И пока по кругу расходилось принесённое: – Чё за отрава?"
"Аналог сукебри", – констатировал Пухов.
"Тово… не ослепнем?"
"Только оглохнем… от шибанутых… – Чуку глоток вошёл с икотой, – вопросов".
"И не расслабляйся: производство, хранение, приобретение, сбыт, употребление, – загибал пальцы Пухов, – карается… карается УКа… статью не помню. Короче, под хомидимские молотки".
"Опытный?"
"При сухом законе водярой барыжил. На одну степуху не покайфуешь".
"Да я им ручонки ссаные пообломаю, – Димина голова поплыла. – Хомики козлы! Своё очко будете драть!" – пошатываясь, ораторствовал.
"Ясно, не алкаш".
Друзья успокаивать: "Хорош, десики кругом, запалишься. Давай к рабочему месту".
Сегодня Дима, положено экипированный, трудился у эксопета, в должности подсобника оператора, который восседал в объятиях мощного трубного каркаса с толстой бронёй над головой, привычно управляя механизмами. Громадина на гусеницах, грохоча в иллюминации фар, настойчиво вгрызалась в камень. Двум февамам удавалось едва разъехаться и развернуться. По очереди, пристраиваясь к транспортёру, вывозили измельчённую породу. Амакиверы рулили с важностью наездника крутой кобылы. Дима подчищал, закидывал упавшее на движущую ленту, поправлял разматывающийся, из без того изношенный, шланг на барабане агрегата, подсоединённый к гибкому трубопроводу вдоль стены у пола, подающий жидкость для орошения резцов, буравчиков, смягчения породы.
Подняв очередной камень, с отчаявшимся тоном: "Задолбало всё это!" – метнул в барабан. Ответно, из образовавшейся трещины, струя ударила в лицо кофемолочнолипковатым, однотонно окрашивая метателя.
Проходческая машина остановилась и раздались крики: "Гаси быстрей! – оператор ноль-семь-ноль вылез, осматривая место происшествия с досадным: – Старьё менять надо".
Дима, моментом трезвея, побежал к выходу. Недалеко, на открытом пространстве стояли рефидромеги – цистерны, на подпорках. Он перекрыл вентиль и выдохнул, являя собой представителя расы с иным цветом кожи.
Кажется всё в округе остановилось, – рядом симидимы почтили минутой молчания, затем улыбки, кто-то ржал с призвуками ослиного: "И-а", – почти под аплодисменты.
Подскочил к соседнему резервуару под обильный душ из шланга технической ардипкой, служившей прибивать в ливаоре пыль. Пощипывало тело: химический ожог. Снял аспикар с окутутами, херифы, – глаза, пол черепа и кисти рук не пострадали.
До конца дня делал трезвый вид для глазеющих и под остатки местного алкоголя отошёл ко сну, – сомкнув глаза, расслабляясь… попытался попасть на какой-то объект – анимаучи шуганули.
Проснулся с бесконтрольным выкриком: "Сука, круглые сутки дежурят чоповцы. Засада!" – и отключился.
Глава 5
За девять перевалило. Из жерла ливаора, вслед за февамой, в развалку растекались запылённые трудяги, уступая дорогу въезжающей машине для нанесения закрепляющего раствора на потолок и стены.
"Во! И садисер припёрся".
"Кто?"– тормознуто Дима: после вчерашнего настроение не ах.
"Усиленное питание скота. Надо личико почистить", – Пухов отошёл к импровизированному умывальнику, крану на рефидромеге.
На выдачу выстраивалась очередь: "Садик, какая нынче отрава?"
"Сбалансированное питание для малышей-плохишей", – парировал изображающий земного бармена, небрежно орудуя шлангом над обеденной посудой.
"Не любишь ты свою расу". – "Это не баба". – "А ты ещё помнишь, что такое женщина?!" – "От них одни беды". – "И обеды".
Дима воротил нос: "Это – не садисер, это – садист. Такой дряни, наверно, даже в тюрьме не дают. Ё, не могу привыкнуть".
"Земля… как много в этом звуке
Для сердца русского слилось!
Как много в нем отозвалось!" – задумчивый Сладков молитвенно перед наполненной пукупрой.
"Ага. Витамином дабл ю тридцать восемь от поноса и золотухи", – глотающий Пухов.
Дима, скинув грязную посуду, подошёл сзади к Садику: "Сколько лошадей под капотом?"
"Чё?" – возмущённо.
"Мощность какая?" – взглядом профи.
"С Тропсигала башкой упал? Камантивра – зверь, – уязвлёно гладя ладонью кузов. – Мини-реактор".
Дима почесал нос, якобы виноват: унизил транспортное средство, и продолжил, глядя на бак в полсотни литров: – "Девяносто пятый льёшь?"
"Охлаждёнка".
Рукой дотронулся: "Ай! – обдувая пальцы. – Давно рулишь?"
"Вторую шкуру, – подозрительно на горячий возвратно-поступательный резервуар от радиаторов и собеседника-мазохиста.
"Интересная работка".
"Лучше, чем с хомиками на хвосте", – уже с бравадой, головой на надзиральца.
"Вакансии есть?" – "Чё?" – "Места свободные". – "А… так просто не попасть – заслужить надо". – "Как?" – "Чем сгодишься – тем и родишься. Понравишься Дугласу – возможно…" – "Это вряд ли". – "Всё. Э, голодающие!.. Пукупры вертайте в зад!"
Цистерновая камантивра припылила. То с чем пожаловала, – подтёками, хроническими, на боках, причалила месозена к месозене – приваренными лестницами, руку протяни. Амакивер ноль-восемь-шесть – без верхней половины защитного костюма: приспущена, подвязана на поясе, – и собственная "тигрово-леопардовая шкура" напоказ. В херифах вскарабкался на ливаорную ёмкость и настежь люк. Прыжочком перелез на камантивровую. Отстёгнутую от фиксатора, торчащую трубу, "Г" с носиком, поворотил к отверстию. Переливал привоз, – успокоительная мутотень для дремлющих: анорики на час гнездились: песочек – тело, песочек – тело, меж камней, юджопеоры скомканы под головами.
Садик отъехал привычным маршрутом, петляя меж скалами, на плоскогорья, песчаники. Спокойно посматривал на вечно бегущее, почти всегда плотное, серо-желтоватое месиво облаков, пока не шмыгнул носом, – на пяток километров, разносимый ветром круглосуточный вонючий букет, примерно хвои, кондитерки, по земной ассоциации, напоминал о приближении к Паредеке. Из-за холма нарисовался тевихор – промышленный мини-городок – комплексы строений, без намёка на территориальное движение, лишь дымили местами разнокалиберные трубы. По периметру шли обтекаемые конструкции. В разветвлении к разным частям промзоны фургон направился к модульному зданию из четырёх закрытых ворот. На фасаде скромно красовались синдуки, без перевода, по запаху, означавшие приёмную пищеблока, – к последним подкатил. С полминуты передышки, ворота, пропитанные вековой вонищей, отъехали. Заразличались ароматы в колдовстве местной кухни над рецептурой. Припарковавшись в просторном диапифере, раскрыл боковую дверь кузова. Подъехавший на онуконвере симидим выудил бочку и отвёз к двоим товарищам, перетаскивающим на промывку и капаметы с пищевой утварью. У дальней стены, по паре, куковали в простое платформы-прицепы и похожие фургоны.
Из-за них появился хомидим ноль-семь-один, местный надзиралец: "В Фианирид за сырьём".
Садик послушным кивком развернулся спиной и поменялся в настроении… не выдавая радости, на камантивре выскользнул в заданный тевихор. В пути, с небольшой возвышенности, открылись взору дугообразные марши прозрачных крыш со специфичным освещением земных полосок утреннего солнца, синевы чистого неба, оттенков спектра, яркости. Пашня под стеклом на равнине квадратных километров – сказочное царство в извечной планетной мгле. Меж строениями, издалека, будто в борозде редкими жуками, ползали робоплатформы. Стражником цветастого хозяйства выступал высокий крепкий забор, убегающий волнистыми линиями вдоль, где в малой отражательной способности перепадало красок и ему. Угол периметра, аккуратно сведённый под небольшой радиус, в итоге выдавал квадратно-скруглённое, вытянутое "О", а в стойке – стройное "Л". Садик ехал вдоль стены – сплошной двусторонний обтекатель на барханчиках, в заигрывании ветра и пыли. Повернул к возвышающейся покатой крыше, прямо на забор, хотя дорога уходила дальше. Остановился, протрубив сигналом в стиле "трам-папарам". Часть ограждения начала задираться козырьком и камантивра вкатилась не в город-сад, а в закрытый диапифер. Из квадратного жерла стены, с транспортёра, выплёвывались фасованные тюки на симидима, складировавшего на поддон. На другого, в отдалении, подобной технологией капумы с жидкостным сырьём. Напротив ритмичной суеты стоял транспорт посерьёзней: поболе фургон и прицеп набивались онуконверами складской продукцией. Не сведущему в местной писанине на маркировке, по упаковке определялся тип товара: сыпучий и не очень. Садик, бросив железного коня под погрузку, исчез среди штабелей. В углу вокруг позыркал, вынул из-за пазухи хомидимскую оснастку, ошейник с обломанным креплением. Одной рукой приноровил, другой мягко пробарабанил пальцами по стенке. Ответно высунулся свёрток – спрятал.
Прислонился к отверстию и вполголоса: "Как ты там? – и на отзывное женское "Потихоньку, помаленьку, а ты?": Кажется скучаю". – "Кажется или?.." – "Точно. Честное симидимское". – "И я" – "Спасибо, – рукой обнимая пазуху с подарком. – Хоть на миг забыться".
За послышавшимся мужским "Садик, ты где?" потеряшка, с "Целую, линяю", подальше от "переговорной" юркнул и вышел к погрузочной: "Чёго стряслось?.."
Отправился с заказом, – остался позади Фианирид. Дороги-то, примерно на две трети, терпимо-ровные – местами узковатые, – пришлось обочину "понюхать", пропуская громоздкого собрата. Автопоезд, из серии "На складе", дребезжа, кометой, горбоносой, проплывал, заваливая хвост пылищи.
Амакивер, без спальни дальнобой, рукою: с уважением коллеге, – торжественно звучала по планете взаимная симфония "Фа-фа".
А ветер на Садика, в бок – со встречки дробью рикошет, по кузову вся каменная мелочь. Мотнул тот головою, сожалея: не перестроился, – и дальше полетел. Спустя минуток десять, содрогнувшись пару раз, фургон недолго прокатился и застыл. В испуг глазищи поскакали по чём где можно и нельзя. Потыкав кнопки, вылез под капот, руками шурудить, – обжегшись, послюнявил испачканные кисти. Обход вокруг, заглядывал под низ: царапанный поддон – спасенье от камней, и гофра – от песка защита… прощупывал узлы на подозрении.
"Ну что же ты, родной… твоя болячка… не молчи", – по-братски на фургон, в заботе облицовку протирая.
Присел на придорожный камень сосредоточено минут на пять, сморкаясь, утираясь, оставляя, усы рисованы в "красу".
Привстал, в руках марая тряпку… ткнул старт – завёлся – чудеса – ожили индикаторы, мигая. Чтоб не спугнуть удачу, не дыша, прикрыл капот. Так тронулся, смелея, обороты набирал.
В Паредеку вернулся, ожидая у ворот.
Через пролёт, крадучись тяжело, выруливал поосновательнее прежних транспорт: прицепа – два и спальник – дальнобой с обвесом, но не хром: приспособления, запчасти для дороги долгой. Заглядываясь на него, Садик преодолел положенный заезд и снова под капот.
Ноль-семь-один: "Чего копаешься, чумазик… мандуци вывозить пора?!"
"Твоих слов "ласковых" железный конь не понимает… пожалуйста, Дит, не гони".
"Ну ладно уж, чинись… но поскорей… ишь, конский металлург нашёлся".
Приёмный диапифер опустел, ремонтнику на вдумчивый покой. И часа не прошло, отправился с прицепом…
Вот контуры Монабитэра и обитателей глаза, встречали жаждуще, – шутя всерьёз: "Спаситель от голодной смерти появился".
Он без затей до нужной точки долетел, через в служебный вход врулил машину – сквозной предбанник с воротами, откинутыми козырьком.
Рука набита – шустро кинул шланги на тромедек – с дозаторами, аппарат. Туда-сюда, лишь оставалось преобразить, в колпак и фартук, внешность – служитель продуктовой сферы, но…
Над выходом прямоугольный металлопласт высвечивал семнадцать сорок две – просрочено начало ужина: для первой кафоки в семнадцать.
Выстукивали ремперки в пукупрах активно громкую "морзянку".
Носы просовывали второкафокники: "Скоро вы там?" – "Не нажрутся".
Вторгались некоторые, не дожидаясь последнего из первой.
На каждое жилище выпало минут по двадцать, вместо тридцати, плюс ноль-семь-семь, дежурный страдиар, лез под руку, для хомидимов подбирая порции, – Садик вспотел – присел. Слипались веки на опорожнённую посуду последних едоков.
Зевнувший Дима потянулся за ямасепом: так разморило, и не откинуться: на эпиказе нет же спинки, – повертевшись: "Э, ботаник, чего не приволочь куст из Фианирида?"
У стен, инверсно входа, цветенье разномастно – ручной работы каменные чаши лишайник-плесень стлавши покрывал.
Их Пухов орошал ардипкой: "Ага. Попробуй проберись – запретка. Да и совсем не климат".
"Ну… значит выведи породу… по типу аленький цветочек".
Сладков: "Мысля?… Плантацию втихую зафигачить и за валюту втюхивать… красавцы". – "Э-э, вам бы лишь бы всё продать, а подарить?!" – "Кому?" – "Муму".
С тем и ушли до куилек валяться.
И это не конец: коль на другом конце Монабитэра, и образ жизни выбран особнячий, – не грех питаться в кафоке своей. И побогаче рацион – трактуй дискриминацией по расе? А что не съешь – не покусаешь над выходом у хомидимов: металл презренный циферблатился пятиугольно. Вниз главным остриём – конец началом: отсутствовало двадцать пятое число, – двумя нулями обходилось на рассветы налево ходом стрелок. Для длинной часовой по контуру при каждом пятом изумрудилось одно число. Минутная – короткая, попутные деления – четыре, из голубого минерала прижимались к центру безымянными, – пофантазируй сторонами света.
Но до рассвета далеко: перевалило за девятнадцать, – их вечеря, пожалуй, затянулась. Дежурный страдиар "на огонёк", – из уритопа Дуглас, поправляясь, выползал: "Мурло, тебя что, звали?" – "Так это… Дуглас… может подубрать?" – "Вали пока".
Закрылась дверь и гогот разлетелся по углам.
За длинным ямасепом, единственным, тела дышали жаром на голый торс, хрустя, сжимались мощью кулаки.
"За упокой и здравие поднимем. Наш брат по времени вернётся в строй, – взгляд дружный перешёл на куилеку, – как непорочная, заправлена струною, пыль антикварная скопилась кое-где.
Подняли леупоки, синхронно запрокинув жидкость в рот. И фукали, переводя дыханье.
"А стоит поменять, наверно, куилеку". – "И мотефу, кульмам". – "Ага".
Повтор не первый – Дит из кукалига по кругу разливал: на восемь порций булькался сукебри: "Тост за Великих, Сачерсум и Тирадива, дарующих жизнь вечную, хвала!" – и у него повылезали пятна, по-мухомористому разукрас.
Один за трезвость – ноль-пять-три, анаглик бултыхал: "Ты что же, приготовился на линьку?" – "Мы все там будем, а потома здесь". – "Болезнь коварная, как и названье… аллергия".
Эрит: "На симидимов".
Ржакой заливались, а Дит ощупал кожу лба и щёк.
"А что амакиверы… кто запрет таскает?"
"Фиг масло, вот диомихи мутят. Чего?.. Пока не знаю точно", – ртом набитым.
Злобивыми бровями Дуглас: "Пораскидать их надо, упырей".
"Тебе бы только раскидать, – анаглик отпивая, трезвенник, – а омиерга сработана".
"Незаменимых нет. Чего ты, Лео, впрягся?"
"Они – неповторимые спецы и гайки подзакручивать не надо. Давно ли сам… – глаза на номерок висевшей куртки, – из шкуры симидимской вылез?" – в пукупре с горкой очередная исключительность: полоски красновато-жёлтые, бороздки для ломания, – спокойно грицапоцу взял и нагловато захрустел.
"Разворковался, больно языкаст. Поприкуси. Мож хочешь к ним обратно?"
"Насрать с фумавуна февамой. Тобой не назначался".
Один-ноль-шесть: "Завязывай собачиться, лучше наливай".
"Не влезай, миротворец", – тёмно-лимонистая морда главного.
"Моя хата кромсать и штопать".
Мгновение – подскочили Лео, Дуглас – руками через ямасеп до горла обоюдно.
"Стоять!" – Дит.
Рукоприкладства не случилось: под локти растащили петухов. Глядишь, осиротел бы их Монабитэр. Еда раскидана, посуда – наглядно руководство наперезаседалось. Ни с места только один-ноль-шесть и ноль-один-четыре, – чуть отклонились, не мешать.
Ещё раз ноль-семь-семь просунул нос, за двадцать на часах.
"Исчезни!"
Дверь захлопнулась, погасло освещенье…
И утром не случилось-то подъёма из-под палки: эмоций буря хомидимов из вчера переродилась климатической волной в сегодня, за два часа положенных проснуться. За окнами шипело, завывало, не приколоченным носило по округе, по стенам молотя, напрашиваясь в гости.
Ушами симидимы навострясь к извне: "Сегодня праздник". – "Накрылся выходной". – "А завтра жоп: на аварийку всех". – "Печаль, остались без жратвы". – "Возможно, но не факт".
"Пабам-тык-бух!" – чего-то посрывало – пред бурей сдался подуставший материал, вибрациями в перепонках.
Почему-то зацепились двое – один рукой за подбородок башку другому отжимал, пытаясь пальцем и до глаза дотянуться. Соперник вынужден в повёрнутой гримасе, "высокомерной", того за шею гнуть. Но первый вдруг из буквы "Г" под ноги бросился, – так дёрнул их, что с грохотом свалил, накинувшись душить. Второй, из-за перешедшей инициативы, осваивал приём на отгибание башки, руки попутно, – с себя рывком душащего и на него налечь. Но напоролся на согнутые колени, – перевалился через них. Боролись лёжа на боку, кряхтя, рыча, не позволяя приподняться, взгромоздиться друг на друга. "Ковёр" пропитывался потными телами, слегка зеленоватого отлива. Обступили зрители возню: за своего болели подначкой и подсказкой, – на победителя оценка расходилась.
Вмешался Крот: "Завязывай полы мусолить, – не возымел эффект, повысил тон: – Завязывай!"
Те вроде нехотя, но расцепились: и подустали знать борцы с взаимоненавистью поугасшей.
Из уритопа Дима расшаркивался опепропедами, костюмчик поправляя. Окинув шум: да хрен-то с ними, – на ложе плюхнулся опять: "Чего там, бурю делят?"
"Товарищеский матч, финны против шведов", – Сладков бездельем время рядом заполнял.
"На что играли?"
"Эти обычно на национальный суверенитет, – закинул руки за голову. – Финн из семнадцатого, Сымман, бежал в Россию, чтобы в шведскую армию не загребли, на нас переть. Шведы отловили, запытали, ради забавы наглушняк".
"Второй пытал?"
"Не. Швед Мальте в следующем веке объявился. Просто шведы финнов лет пятьсот плющили. Теперь возвратка", – мечтательно на не касающиеся предания старины глубокой.
Раскучковался контингент по интересам. Впрямь мини казино открылось: задействованы два стола пока.
В ладонях потных перетасовка граней, из лёгкого металла: "И-ях!" – костяшек стукотня.
Вперебивку по жилищу напоминала буря: ну вы, впустите же, я здесь.
Не до неё: заруба в пике: "Ну ё баля", – не оправдал бросок.
"Смотри сюда, криволапый", – удачливей соперник.
Не доставало алкоголя, табака. Прогнозы. Проигравший долг отдаст.
И Диме надоело вдруг валяться, осматриваясь: "Шашки есть?"
"Здесь классика. А ты чего хотел?"
Пожал плечами: "В дурака".
"Не практикуется. Во что играл?"
"По сетке шутер, драйвер".
"Забудь. Живые только игры – ловкость рук".
Пересидели, переждали в "бомбоубежище" поверх, – поближе к темноте ослабла непогода. Из диапифера монабитерского приволокли кураснут. Отмандуцировать сухой паёк, для вида покривлявшись, за обе щёки не составило труда: желе-консервы в вакууме, сухомятка. Ардипка на запивку, к сновидениям, пролёживать бока…
Глава 6
На утрене имеющийся транспорт шпиговался живой массой. Пригибаючись по салону, с диванчиками тощими по сторонам, по двое плюхались на гладкий коричневый полимер обивки, сереющий потёртостями из-за спин, и больше ягодиц. Треть дожидалась второй волны отправки. шестерых оставил Дуглас: Монабитэр тож пострадал: свой тевихор поближе телу – процессом лично заправлял. Предметы пластика, металла валялись далеко в пути, – в поездке из окошек Дима смотрел их рваные края: не церемонилась вчерашняя погода, не защитила горная гряда. Сквозь заметённые участки амакивер вёл камантивру – чутьё и память – навигатор. Гружёная карета пробиралась в промашках колеи, накатов, вверх-вниз, ухабы измеряя, камни, на испытание подвески, – потряхивало и качало синхронно кислых пассажиров. Сродни их лиц пейзажец простирался – на спор в причудливости форм художественный глаз изюминку отыщет.
Двухчасовой пробег и вот промышленно-жилая крепость, по-русски – частокол: воздушное крыло на тройку метров ввысь. Минуту ожидали, его створ расступился: невидимый привратник пропустил. Для симидима – территория запрета – особый случай: въехали, – и что? Поваленные мачты, трубопровод пробитый: и в пару мест высвистывался пар. Резервуар солидный ногами набок вверх, продавленные крыши, контейнер-перевёртыш, ангар на перекосе: напор был знать велик – крепления сдались… Ну не Армагедон – к разбору приступили; строительная техника пришла.
Мелькнула в витраже конструктивизма, меж зданий, в переходе, фигура в облегающем костюме. Хватило Диме оценить: манеры женственны – заколотилось сердце бесконтрольно: "Или привиделось?.." – не раз выискивал повторно, но тщетно: рыбка уплыла.
"Бездельник, эй, чего замёрз?" – одёрнул Диму надзиралец ноль-пять-три.
Не до него: из головы не выходило – пространный взгляд: лом перетаскивать давай. По сути, он трудился страдиаром – как правило, так дыры затыкали: уборщик, грузчик, где-то подсобить, считай, посыл на алфавит.
"Ну… кислородка вроде в норме", – солянка из спецов водила носом, оценивать ущерб, материал, залипнуть предстоит насколько, с добавкой фишек монтажа. По очереди лапали всезнайки полупрозрачный кванипер с документацией. Не без скубстись, пожалуйста, всё правки амбалистыми пальцами вбивали – с планшетного экрана, чуть до локтя, плясала геометрия фигур.
Протяжный визгом резака вокруг переполнялось; ловились зайчики прыг-скок сварной дугой; в падении набат металл металлом камертонил; подъезд бульдозер расчищал, по камню скрябая – по нервам; подъёмный кран стук-звяк – отрыв: негабарит переносил; взялись за дело самосвалы погром вчерашний вывозить.
С дневной кормёжкой задержали, – роптали работяги, а надзиралец их баюкал разнообразнейшею карой. Так день на вечер променяли, усталости поднахлебавшись, словесной скупостью обогатив Монабитэр. Мандуци поклевали кое-как, щепоткой фраз дежурных обойдясь.
На сон-дорожку Дима вяло: "Загнали нас в цивильную дыру. Чё за объект?" – "В Инселапе приблуды электронные штампуют".
"Ага", – накрылся с головой и засопел.
Второй день эмчеэсил и та же канитель: подай да принеси. Послушно притворился – момент не упустил: шмыг за угол, да брысь и вдоль холодно-вычурной архитектуры. На следующий стиль нарвался: четыре этажа стеклянной мути, концепт сойдёт на центр развлечений – вход небольшой закрыт – подёргал… по ощущениям: створ герметичный и ни намёка на признаки движений. Почапал дальше, аллеей, замощённой камнем, по ситуации, пренебрегая: лежачую нормаль в диагональ; цеха по сторонам.
Местами перескакивая мусор: "Вот страдиарам крупно подфартило".
Везде предупреждающие знаки, где надо выпирали пояснения: синдуки отрисованы под вязь. Но Диме по-большому незнакомы – их грамотой владели технари: им полагалось. Попутно появился со спины писк-визг пульсирующий тихо, – везла конструкционные скелеты афтока: телега-автомат… плелась. Запрыгнул на подвоз, – не выдержал и трёх минут такого темпа – соскок, к строениям продолговатым, – за стенами подзавывал ритмичный скрип. На автоматике закрытые ворота, – подсказывал над ними светофор.
В походе минул час – и ни души, – какое заблуждение: Лео: "Ты чё, говнюк, здесь позабыл? – смотрел: не проучить ли в назидание, как волку за флажки не заходить, но обошлось: – Вали отсюда. Увижу раз – на кондалум подзасвистишь. Бегом!" – погонщиком сопроводил.
Шли, встречно преодолевая, без характерного напряга, стандартный ветреный поток, трепавший парусную мелочь, на изоляции обшивку, отогнутую кое-где.
"Откуда он узнал, собака? – для самовольщика загадка. – Когда линял – никто не видел. Наверно камеры?" – глазами исподволь.
На быстрый шаг минут пятнадцать строительное поле битвы. И снова тяжести, обед и снова… а к вечеру не чуял ног. Обратно в камантивре покемарил. Был поздний ужин и на боковую хлоп.
Случился сон: он на орбите.
"О!.. ваганимчик… слышь, вальни".
"Отстань – пускай себе гуляет. Сейчас я завалю тебя", – для анимаучей забава: манёвры лёгких тел в пространстве, один в другого целил шаром, растёкшимся волнами света. При попадании не увернувшийся совсем отбрасывался искривлённым от удара, – но форма возвращалась без вреда, и потерпевшему черёд на эстафету, жонглировать притянутым снарядом. При промахе тот улетал, вообще из вида исчезал, и странно как-то возвращался – невесть откуда. Плотный звук сопровождал, не резал уши: лились уханье, свист, бум размашистым диапазоном, – акустика – с земною не валялась. У новичка, дух испустившего, зараз повторный шок случиться от анимации хай-тек в валянии дурака – бесспорно то: лишь тихо только в морге.
Не в руку сон – сумбур сюжетный. Остатками, минуты три, владел на утреннем подъёме. Не хотелось расставаться – шанс в понимании, чем дышится душе поглубже меж миром плоти и астрала.
Опять горбом гнуть под присмотром: "Гадство… Хоть вешайся", – ярился каторжанин.
На привыкай не поменять от переменчивости мест – по расписанию работа, дом, кормёжка.
Почти всегдашний разговор на сумерки: запредисловил Дима без запала: "Какие подвиги насовершали трудовые?" – "Отстой голимый… под охраной в оранжереях перебрасывали хлам…" – "Шаг влево, вправо и пиф-паф?" – "Угу". – "Такая же байда". – "…Хотели… за травкой прошвырнуться – обломись".
На куилеках всё зевали – с тем поглотила их дрыхня…
В четвёртый день аврала полным ходом приличный диапифер возрождали. Эх, ветерок гулял: в порывах отставшие фрагменты колебались. Ноль-три-один, диомих, альпинистом на искривлённую опору взгромоздился. Привычно пробирался, без опаски, по поперечине: на поясе катушка, иначе вуркала – лебёдка. Закарабинив трос, попёрся дальше, – пытался срезать быстро инструментом свисающий кривой кусок металла. Под ним, суком прогнившим, обломилось полсекции, а трос – на уцелевшей. И маятником удалец сорвался – ударившись о балку, отключился: головушка, конечности обвисли, – спорхнул и аспикар прощальным взмахом. Внимание привлекли при общем шуме крик раздирающий, тревожный грохот. Народ, как по команде, обернулся: вверх животом раскачивалось тело. И воскрешением бы не грозило: внизу торчащая же арматура. Застыл немой вопрос: что делать?.. Всеобщее затишье и лишь ветру конструкция в остатке подпевала по миллиметру скрипом, неохотно к последнему пристанищу склоняясь. Кто по наитию искал глазами предмет любой для помощи, спасения. Другие – в ожидании падения. Водил руками жалко надзиралец: в утиль списали преждевременно ноль-три-один.
На груду лома стелется солома: ремень, валявшийся в страховочной оснастке, Дима пулей застегнул. Хватая трос, прикинул: не короткий, опорная кран-балка уцелела, но рельсы вдоль на том участке просыпавшейся кровлей перекрыты. Рукой подать до тела бедолаги, примерно так, пятнадцать… десять метров. Затем на крюк, простой грузозахватный, подъёмного устройства петлю набросил – другую на себе замкнул – дал знаком диомиху с дистанционным пультом.
И ноль-четыре-ноль соображая, орудовал подъёмом, положением.
На поводке взбирался зверем Дима на пирамиду из узлов, аппаратуры в крыле, тотальной порчи избежавшем и, поспешая, ринулся с обрыва.
Ух! понесли качели – при заходе чертили по песочку ягодицы, по ходу шлифанули железяки: "Бля-муха", – трос длиннее оказался.
Попытка раз – пронёсся мимо цели. Прочувствовал проблему оператор: двигун рывком поёрзывал на балке – поправили на глаз отвеса точку.
И недруги болели за удачу – поболее на развлечение.
"Фу", – исполнялся дубль два и в струнку раскинулся на уголок для пресса.
Без виража уткнулся в трос бедняги, мал опыт – обхватил его ногами. От боли – не до боли – стиснул губы: костюм не спас от членоповреждений. Но приспускался, – уж вдвоём висели, как если бы ярмом на шее больного старого жирафа, – при том от дополнительной нагрузки, остатки поперечины кренились.
Перецепился Дима карабином, товарища от вуркалы в потугах избавляя: "Зараза, тварь, собака", – никак демонтажу не поддавалась, ведь точно стянет за собой в могилу обоих с высоты, десяток метров.
И видно ребятишки доигрались: уставшая конструкция валилась – в покойники двоих определили – живые врассыпную – снова грохот! О Ангел мой, того-сего хранитель, момент – успел разъединить фиксатор – отстыковались, полетели – следом лавина из металла накрывала. Не смог на пирамиде заземлиться дуэт воздушных "любителей-гимнастов" – в обратку маятник сработал: в рой пыли над обломками качнулись и снова на возврат, пока всем миром не довели до состояния покоя.
Ноль-три-один спустя вручили ювакурам на попечение. Подозревались сотрясенья, ушибы тела, переломы – с просвечиванием разберутся.
Отхрамывал подальше Дима, – до крови отпечатки тросов, подтёрлась ткань на ягодицах: травмоопасный спорт – крылатые качели.
"Устроили здесь цирковой показ! Жить надоело?" – крыл вдогонку Лео.
Поглаживал, слюнил болячки Дима: "Вот почему нельзя со Сачерсукой на площади перепихон устроить?.. Угушеньки, советами затрахнут. В мозган дубовый формулу втыкаешь?"
Завис начальник и, не дожидаясь, герой почапал в сторону работы. Увы, теперь: угрозы не помогут.
Оставшаяся публика с опаской вертела долго головами крышу – в процессе убаюкались нервишки; сошёл-таки на нет лихой денёчек.
По возвращении, почистив перья, и, отужинав, друзья по-свойски утешали: "Вот отгадай загадку: "В Монабитэре из всех задниц – один найдётся оборванец"…" – "Очко бо-бо?" – "Столбняк замучил".
Старался Дима не присесть в пустую. Спал на боку, с переворотом в охах.
До выходного допозднища разгребались. Слушок, что сачерсумская простава намечалась, трудягам настроение поднял.
И правда, вечеря всеобщая случилась с официальным алкоголем в акивро. Но там-то распивать не стали – по кафокам сукебри разнесли.
На ямасепах леупоки в ряд – армейский строй. Главнокомандующим разливал один-ноль-семь – следили все, и якобы за недолив роптать пытались. Но мастер дело знал: по-нашему заточен на гранёный. И вздрогнули, растягивая пайку по глотку.
А проигравшие сегодня вне игры: ноль-девять-семь, ноль-девять-восемь сопротивлялись до конфликта – при общем порицании смирились – отлипнули: закон-то нерушим.
"А знаешь ты, что щас употребляешь?" – "Ну и". – "Голимый ацетон". – "Да ладно". – "Точняк, наполовину правда". – "К синюшным дома приписали бы".
Принюхавшийся Дима: "Есть немного. А я-то думал: что напоминает?" – "Кончину на Земле, а здесь по кайфу". – "Чем дальше в лес, тем интересней".
Ведущий вечеринки разливальщик: "Эй! Тишина!.. И так…"
"Эй, Себа, покороче", – доброжелательно нетерпеливый выпить Крот.
"…За хреновизм и пыжество в борьбе, проявленные с нечистью погодной, один-один-один вознаградим… – всеобозрением на красной ленте понёс белую висюльку: вертикаль на жирной точке и зонтик над последней: поперечина дугой. – Орденом Святого Симидима. – На шею встающего Димы повесил: – Оп! Носи".
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=72089077?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Ник Иваза
Тип: электронная книга
Жанр: Героическая фантастика
Язык: на русском языке
Стоимость: 199.00 ₽
Издательство: Автор
Дата публикации: 11.06.2025
Отзывы: Пока нет Добавить отзыв
О книге: Студенту Дмитрию Носкову, случайно оказавшемуся погребённым под строительным завалом, не суждено отправиться на небеса, верней, его душе, к Создателю. Свобода от законов физики Земли, плюс фактор любопытства, сподвигли к вольному перемещению по космосу, но… ненадолго. Заранее перипетии раскрывать – читать не интересно, а вкратце – приключился плен.