Главная страница | Книги о приключениях | Мирный воин

Мирный воин
Андрей Сажин
Это книга о военной службе на стыке веков в 1999-2001 годах в период контртеррористической операции в Чечне. Книга разделена на 2 части. Первая часть рассказывает о тяготах военной службы в Екатеринбурге, дедовщине в обычных военных частях, из-за которой главный герой попадает в госпиталь, где удаётся послужить помощником хирурга и санитаром в реанимации. Помогает оперировать раненых воинов и знакомиться с смертью. После череды приключений в своей части, в которую все же приходиться вернуться. Чтобы навсегда распрощаться с дедовщиной Андрей пишет рапорт на отправку в Чечню. Вторая книга описывает подготовку и службу в батальоне связи 46 ОбРОН непосредственно в мятежной республике в качестве линейщика, телеграфиста и истопника в ППД, который находится в аэропорту "Северный" города Грозный.

Андрей Сажин
Мирный воин
Молва мирного воина.

Я – армия из одного человека.
Каждый, кто рядом со мной, может пасть, если я опущу руки.
Я, и только я отвечаю за то, как будут расти и развиваться мои дети.
Я, и только я буду отвечать за свои действия перед лицом Творца.
Я беру на себя ответственность за всё то, что произойдёт во дне грядущем.
Я, и только я несу ответственность за своё поведение перед лицом того, кто появляется на моём пути, ибо каждый, кто попадается на моём пути – послан Творцом, что бы научить меня чему-то.
Только на Творца полагаюсь я, ибо у него нет рук иных, кроме двух моих.
Я – армия из одного человека.
Каждый, кто рядом со мной, может пасть, если я опущу руки.
И взявшись за руки, никто из нас не падёт, ибо все мы едины, созданные Творцом.
И пока мы держимся за руки, мы сотворяем.
И моя свобода выбора – это моя ответственность за себя, за детей, за Родителей.
И я всё сделаю для того, чтобы руки мои были во власти Творца.
И Творец есть в моём сердце, пока оно бьётся, а когда оно перестанет биться, то стук его продолжится в сердцах, окружающих меня.
Только на Творца полагаюсь я, ибо у него нет рук иных, кроме двух моих.
Я – армия из одного человека.
Каждый, кто рядом со мной, может пасть, если я опущу руки.
И, взявшись за руки, никто из нас не падёт, ибо все мы едины, созданные Творцом.
И пока мы держимся за руки, мы сотворяем.
Да будет так, во веки веков.


Предисловие.
Не могу точно сказать, что именно это знакомство и этот разговор подвигли меня к написанию  автобиографических эпизодов службы на Кавказе в период контртеррористической операции, но он крепко засел у меня в памяти. И по прошествии 20 лет я периодически вспоминал о нём и задумывался над словами моего тогда нового знакомого об описании службы в армии и всего, что происходило в тот период в моей душе.
– Тебе полегчает, Андрюша. Я тебе точно говорю. После Афгана я накопил тяжёлый груз на душе, который причиняет мне острую боль,  но когда я начал писать, мне полегчало.
Моего нового знакомого зовут Александр Сафронов. Соруководитель молодёжного литературного объединения Омского отделения Союза российских писателей.


Он оказался соседом. Жил в соседнем подъезде недавно построенного дома. Квартиру в этой пятиэтажке купили мои родителями для того, что бы я мог продолжить обучение на втором курсе в Омском Государственном техническом университете. Живя в общаге, с учёбой у меня, как-то не складывалось. Постоянные пьянки, драки, амурные дела… – всё это способствовало моей деградации (так считали  родители, но не я). Было решено приобрести квартиру недалеко от университета на родительские сбережения и мои «боевые», которые я привёз из армии. Купили квартиру в новом районе на левом берегу, в новостройке. Но, после «общажной жизни»,  пребывание в двухкомнатных апартаментах мне показалось довольно пресным, хотя ко мне иногда заглядывали друзья и соседи по общаге, чтобы попить пивка и «поболтать».
В тот Новогодний вечер ко мне никто не приехал. Толик обещал навестить, но так и не появился, и мне стало нестерпимо скучно. Скуки добавляло то, что я решил отдохнуть от пьянок и совсем не пил в тот вечер. Чтобы хоть как-то себя отвлечь, я решил прогуляться и вышел во двор дома, который оказался совсем пустым.  Уличного освещения толком не было и где-то там, на Правом берегу Иртыша, было видно, как запускают праздничный салют.
Тут хлопнула дверь соседнего подъезда, и на улицу вышел мужчина средних лет и, так же как и я, начал любоваться салютом, который из-за далёкого расстояния казался совсем игрушечным. В процессе созерцания праздничного действа мы незаметно приблизились друг к другу на некоторое расстояние и мужчина вдруг меня спросил:
– Любуетесь салютом?
– Скучно стало, вот и решил прогуляться.
– Ну, правильно! Не всё же за столом сидеть!
Так и познакомились. Впоследствии, с Александром мы даже сдружились и вели философские беседы под рюмочку, рассказывали о своей жизни, я пел под гитару.  Однажды он меня спросил:
– Прости за не совсем корректный вопрос. А тебе не хотелось бы написать о своей службе в Чечне?
– Не совсем приятно об этом вспоминать. Хорошего вообще нет ничего. Зачем прошлое  бередить?
Как-то я рассказал Александру один-единственный эпизод из армейской жизни, когда наш батальон следовал эшелоном в Грозный. В вагоне стояла невыносимая духота. Я напросился в наряд, чтобы была возможность побыть в тамбуре и, чтобы хоть немного, подышать свежим воздухом. Видимо, этот рассказ очень впечатлил Александра.
Он стоял на своём:
– Мне кажется, что у тебя это бы здорово получилось! Эта история с душным вагоном!
Да что я там рассказал такого-то?! Обычные будни армейской жизни. И описал всё в пару предложениях, не вдаваясь в подробности. Но Александра эта история зацепила. Что поделать, человек тонкого душевного устройства, поэтическая натура. Одним словом, писатель!
– Предложение, конечно, интересное, но мне нужно подумать.
– Я же вижу, как тебе тяжело держать всё в себе! Выплесни это на бумагу. Тебе полегчает, Андрюша. Я тебе точно говорю! После Афгана я накопил тяжёлый груз на душе, который причиняет мне острую боль,  но когда я начал писать, мне полегчало.  Я не говорю начать прямо сейчас, но ты подумай. Хорошо? Попробуй освободиться от этого.
По прошествии многих лет я понял, что Александр оказался прав. Тяжёлые воспоминания об армии являются тем грузом, от которого необходимо избавиться для улучшения качества жизни. Своеобразная  терапия, даже если пишешь «в стол». Поэтому не судите строго…


Призывной пункт и знакомство с армией.
В Армию  особо идти не хотелось, но и увиливать от призыва я не собирался. Тем более что я самостоятельно забрал документы из ТюмНГУ, потому что учёба в нём показалась совершенно не моим занятием. Когда ректор увидел оценки в  зачётке (без троек) спросил:
– Может, передумаешь?
– Нет. Я уже документы в Омск подал на радиотехнический, – соврал я.
На самом деле  в Омск никакие документы не подавал. С 13 лет я занимался пожарно-прикладным спортом и вёл подготовку к поступлению в Екатеринбургское пожарное училище. Моей мечтой было стать курсантом этого училища. Но ей не суждено было сбыться. Меня забраковали на медкомиссии. Якобы сколиоз. Но сейчас у всех сколиоз! Какого чёрта! Мои друзья Андрей и Игорь поступили, а я остался ни с чем. Спустя 20 лет Игорь мне рассказывал, что он разговаривал с людьми, которые сидели тогда в комиссии. Не взяли меня из-за конфликта в руководстве между областями. Короче, надо было кого-то забраковать. Выбор пал на меня. Вот так, какой-то дядя решил, что он может менять мою судьбу. Кстати, это не единственный раз, когда кто-то менял ход моей жизни, но об этом изложу потом. Я лишился самого дорогого, что у меня на тот момент существовало: мечты стать пожарным. Мне уже было, в принципе, всё равно каким нелюбимым делом теперь заниматься. Была правда надежда на то, что возьмут в училище после армии, но после службы от военной формы меня просто тошнило. Так что, как говорится, не судьба…
А тогда подумал, послужу, а там видно будет. Конечно, я был наслышан о беспределе, который в армии творится. «Да когда это было то?» думал я. Сейчас другое время, мир меняется. Армия, наверное, тоже. Авось пронесёт! Не пронесло…
В армию я хотел уйти со своим призывом, но осенью 98го повестка не пришла и я, чтобы не терять времени, отучился на права категории В, С. В мае пришла долгожданная повестка из военкомата. Мне пришлось договариваться с военкомом, чтобы отправку перенесли на день, потому что у меня был экзамен по вождению в городе. Военком любезно мне предоставил возможность сдать на права.
Инструктор по вождению на экзамене пару раз «перетрухнул» от моих манёвров и, по окончании движения нашего Газ 53, со строгим видом сказал:
– Не сдал! На пересдачу придёшь…
– Я не смогу прийти на пересдачу,  – прервал его я.
– Это почему же? – удивился инструктор.
– Я завтра в армию ухожу!
– У тебя должна быть повестка! Ну-ка покажи!
Я показал ему повестку. Там значилось, что к завтрашнему дню родная армия меня ждёт с распростёртыми объятиями.
– Чёрт с тобой! В Армии ездить научат! Иди, сдал!
– Сдал? – ещё пока ничего не понимая переспросил я.
– Сдал, сдал. Иди…
Тюменский «обезьянник» представлял собой огороженный забором призывной пункт  с неким подобием плаца, столовой и расположением. Печальное зрелище. Весь день призывники находились на улице, сбивались в стаи и сидели на сумках, ожидая своей участи.  В расположение  нас запускали только поспать на трёхэтажных деревянных нарах без матрасов и подушек, а с утра выгоняли на улицу. Туалеты «деревенского» типа с тем лишь отличием, что «посадочных» мест было несколько. Жуткая вонь. Уборки они не видели, наверное, со времён постройки. Были призывники, которые наотрез отказывались ходить «по большому» в эти туалеты,  один терпел более недели, пока «покупатель» в часть не забрал.
Контингент, оказавшийся на призывном пункте, был разношёрстным и меня неприятно удивил. Встречались откровенные урки, бритые наголо, в пацанских спортивных костюмах и неизменным атрибутом  «нормального пацана»  кепкой восьмиклинкой.  Один такой персонаж явно выделялся из основной массы «гопников». Держался уверенно и надменно, презирающий взгляд. Собрал вокруг себя кодлу такого же содержания, как и он сам.  Лицо мне его очень напомнило ящерицу. Тело было нескладным, высоким, зауженным в плечах и с широким тазом, хотя и плотного, почти упитанного сложения. Любой конспиролог или эзотерик сказал бы: «Это рептилоид в обличии человека». Пожалуй, я с ними соглашусь. Впоследствии он меня удивил своим интеллектом и хищным нравом. Увидев его в первый раз, у меня проскочила мысль: «Не дай бог с таким в одну часть попасть!» Как вы думаете, что произошло потом?
Приём пищи в столовой призывного пункта мне особенно запомнился. Многие даже не ели, потому что есть там было особо и нечего. Подавали некое подобие горохового супа. Расписывать я его не буду, потому что знающие люди мне сказали, что я сильно перегибаю палку, описывая этот шедевр армейской кулинарии. Хлеб дали, и на том спасибо!
В установленное время посещений ко мне наведались друзья,  волею судеб оказавшиеся в Тюмени. Они пронесли водку, что категорически запрещалось. Но был способ, который давал возможность  выпить на территории сборного пункта. Делалось это просто. Бралась 2-х литровая баклажка «Спрайта», оттуда выпивалось примерно пол-литра газировки, а вместо неё заливалась бутылка водки. Получался напиток, который можно было вполне сносно потреблять без закуски. Посидели, выпили, повспоминали прошлое, погоготали. После ухода посетителей, обитателей «обезьянника» выстроили в шеренгу и один из офицеров начал определять по глазам, кто выпил. Я не «спалился», а кого-то попался. О дальнейшей судьбе залётчика я ничего не знаю, но меры приняли, потому что я видел, как его уводили в жерло штаба нашего призывного пункта.
По «обезьяннику»  ходили слухи, что есть такие части, в которые ни в коем случае не стоит попадать, потому что там происходит полный беспредел. Одна такая часть была в Елани, покупатель из которой приехал набирать себе команду. Меня научили: чтобы туда не забрали, на перекличке нужно промолчать,  а позже подойти к офицеру призывного пункта, который был  из Ноябрьска, откуда призвали меня (не мог же он земляку отказать!), и попроситься у него в «нормальную часть», поближе к дому, что и было сделано.
– Ладно, что-нибудь придумаем,  – пообещал офицер, переспросив фамилию.
Слово он своё сдержал. Я попал в роту обеспечения лётной эскадрильи в/ч 3732 внутренних войск. Нас построили и повели на вокзал. Передо мной шёл тот самый пацан-рептилоид…
Наша часть, в которой мне предстояло служить, стояла непосредственно в Екатеринбурге. После КПП открывался огромный плац, по правую сторону которого располагался штаб учебной части и РМТО (рота материально-технического обеспечения), у КПП, перед плацем сама трёхэтажная учебка, где я проходил КМБ и Доподготовку. Слева от плаца Дом Культуры , чуть дальше столовая, а за плацем наша лётная эскадрилья. Из письма домой: «…мы ведь лётчиками считаемся, хотя только охраняем 7 вертолётов, 2 из которых в рабочем состоянии. На остальные, чтобы починить, пока нет денег…».


По приезду в часть мы обязаны были сдать гражданскую одежду и получить форму. Вокруг вновь прибывших, как стервятники, слетелись военнослужащие других, старших призывов и уже начали делить гражданку между собой, ещё не снятую с молодых.
Когда нас, молодых, повели в солдатскую столовую, со всех сторон в нашу сторону понеслось шипение «Духи! Вешайтесь!». Это был сильный психологический ход. У меня пробежал неприятный холод по спине. Вновь прибывшие затравленно оглядывались, а после приёма пищи, когда нас рассадили в Ленинской комнате (комната боевой подготовки и досуга) «рептилоид» стал испугано, в полтона, заговорщически говорить.
– Пацаны! Пацаны! Нам нужно всем держаться вместе! Нельзя поодиночке, только вместе. Если мы будем поодиночке, из нас отбивные сделают. Только вместе!
Всю его гражданскую спесь, надменность, крутизну как рукой сняло. Такого испуганного взгляда я не видел у него больше никогда. Я отметил в нём присутствие явных лидерских качеств и про себя с ним согласился: « Пожалуй, он прав». В принципе, его правоту признали все и дали слово, что в любой ситуации будут приходить на выручку, но на деле оказалось далеко не так. Оратор почти сразу нарушил свою клятву.
На исходе первого дня нас подстригли наголо и направили в некое подобие бани с отбитым кафелем  и колониями грибов на нём. Стены были полностью облупленными. Мы переоделись в новенькую пятнистую форму. В Ленинской комнате промаркировали ее, подшили подворотничками и шевронами Уральского округа (ящерицей в короне) на правую руку и флагом России на левую. Ящерица мне понравилась. Было похоже на эмблему каких-то специальных войск. Впоследствии я понял, что у каждого военного округа, из семи существующих, имеется своя эмблема. У Уральского  – была ящерица в короне.


Сразу напомнило сказку «Хозяйка медной горы». Военный, построивший нас, тоже уверял, что мы попали в сказку. У них тут как в лагере, даже лучше. Эта новость немного успокоила, хотя чуть позже стало ясно, что лагерь он имел в виду исправительный, а не пионерский. С горем пополам намотали портянки.  Когда выдавали сапоги, я назвал 44й размер. Примеряя их, мне показалось, что они жмут, и я попросил на размер больше. Они оказались ну очень большими, но менять повторно я уже не рискнул, чувствуя на себе недобрый взгляд офицера, выдававшего обувь. Побоялся.  Впоследствии я об этом часто жалел, особенно на ФИЗО  (ФИЗкультурное Образование). Сапоги болтались и чтобы они не болтались, мне приходилось подкладывать в них бумагу. Но увеличенный размер обуви очень мешал ходить гуськом и выполнять всякие хитромудрые армейские упражнения,  из-за чего я не смог блистать своей физической подготовкой. Поэтому утренняя физ. зарядка меня, да и не только меня, очень сильно изматывала. Старослужащие откровенно издевались над нами, и им доставляло явное удовольствие смотреть на то, как мы бегаем и отжимаемся до рвоты.
В первый же день один из старослужащих взял меня с собой в столовую. Наверное, он это сделал из желания показать обстановку и рассказать, как нужно действовать, когда кому-нибудь из старых приспичит попить пивка или поесть жареной картошки. Делали это исключительно после отбоя, чтобы не увидел дежурный офицер, который при обнаружении такого рода неуставных занятий, мог наказать всю роту строевой или физической подготовкой. Зайдя в  столовую, старослужащий залихватски свистнул и прокричал:
– Гриня! Где мой ужин!
Из глубины варочной вынырнул солдат призыва 8-2 (осень 1998 года) и безропотно подал сковороду жареной картошки и двухлитровую бутылку  с пивом. Старослужащий передал её мне и сказал:
– На, неси.
Я схватил двухлитровку за горлышко  и понёс.
– Куда! Стой! – мат я опустил. – Чё, на гауптвахту захотел? Спрячь!
Спрятав бутылку под моим кителем, мы вышли из столовой и проследовали в расположение.
Надо сказать, что такого количество мата, как в армии,  я до этого  никогда и нигде не слышал, и у меня поначалу «вяли уши». Но как говорится: «Человек-скотина такая! Ко всему привыкает».  Привык и я. Да, что греха таить, сам стал его употреблять направо и налево.
Через некоторое время старослужащие собрали ребят нашего призыва с явными лидерскими качествами и кто на вид был понаглее, среди которых и был наш человек-рептилоид,  Старослужащие объяснили им, что времена, дескать меняются, сейчас за молодыми старичкам смотреть недосуг, и, мол, вы назначаетесь «шерстяными»: будете «шерстить», то есть носить дедушкам спиртное, деньги и сигареты. А где они будут всё доставать, это им до «фонаря». Есть город, где можно украсть, выпросить, что-нибудь продать и так далее, и есть ваш призыв, который следует также доить, унижать и наказывать. С этого момента наш рептилоид преобразился и окрылился. Его змеиное лицо перестало излучать страх и зажглось рептильным счастьем. Понятно! Попал в свою стихию! С ним в часть приехали пару блатных из его свиты. Они взяли инициативу в свои руки и рьяно принялись за дело, помня заветы «старых» товарищей, не оставлять синяков, потому что за это можно было и в дисбат попасть.  Для достижения желаемых целей в ход пошли самые изощрённые способы издевательств и избиений людей своего призыва. Били и качали с особым усердием, выбивая сигареты, деньги и послушание.
Надо сказать, что курево было не так-то просто достать. Несмотря на то что солдату была положены полпачки «Примы» без фильтра в день, зачастую старшина почему-то забывал об этом и выдавал сигареты в лучшем случае раз в неделю. И когда он их давал, в роте случался праздник. Не приходилось упрашивать своих товарищей оставить покурить, стрелять у  военнослужащих других подразделений или, ещё того хуже, докуривать бычки. Ситуацию с табаком усложняло ещё то, что дедушки под вечер должны были получить подписанную сигарету с фильтром, то есть сигарету, на которой нужно написать,  сколько ему, дедушке, осталось служить до дембеля, что бы он ни забыл, болезный. Вот «шерстяные»  и следили, чтобы у дедушки  к вечеру под подушкой была подписанная сигарета, вынуждали других и бегали сами в город, в самоволку, чтобы там пострелять  у гражданских. Не всегда удавалось «шерстяным» осуществить ежедневные подношения в виде вкусностей, подарков и подписанных сигарет. И если это происходило, то «качалась» вся рота. Попадали все, включая черпаков и «опальных» дедушек, слабохарактерных или провинившихся. Арсенал физических и моральных унижений заслуживает отдельной главы.

Кач.
И так, методы физического и психологического воздействия во внутренних войсках Российской армии образца 1999 года на вновь прибывшего для прохождения военной службы воина:
Физические методы:
Команда «Вспышка с тыла!», «Вспышка с фронта!», «Вспышка справа!», «Вспышка слева!». В просторечье «С тыла!» или «С фронта!» – команда, при которой боец обязан упасть на землю лицом вниз, прикрывая голову руками, вытянув ноги в сторону предполагаемого взрыва. Зачастую применялась совсем в неподходящих местах, для того чтобы солдат упал в грязь и весь испачкался.
«Упор лёжа принять» – воин должен стать в упор лёжа, для выполнения отжиманий. «Делай раз» – боец  прижимается грудью к полу, «делай два» солдат встаёт в исходное положение. «Полтора»  – воин должен зависнуть в среднем положении. В таком положении заставляли стоять по несколько минут. После таких упражнений мышцы на руках забивались. Об их росте и развитии не могло идти и речи. Нередки случаи деградации мышц.
«Приседания» – аналогично с отжиманием, только прокачивались уже ноги. «Делай раз»  – полный присед, «делай два»  – исходное положение. Иной раз приходилось приседать по сотне раз, а то и больше. Часто  группой, выстроившись в одну линию и обнявшись.
«Сушим крокодильчиков». Боец должен встать ногами на дужку армейской кровати с одной стороны и руками держаться за дужку с другой стороны. Получался мостик наоборот. Использовалась после отбоя, когда все были в кроватях. Данная команда могла действовать до тех пор, пока постель под военнослужащим полностью не намокала.
«Сушим паучков». Применялась к обладателям спальных мест первого этажа двухэтажных кроватей. Нужно было зацепиться за сетку верхней кровати руками и ногами и так висеть, пока мучитель не сжалится.


«Лося!»  – солдат обязан приложить руки ко лбу ладоням кнаружи, в виде лосиных рогов и сесть в полу приседе, чтобы приказавшему было удобней пробивать с колена лоб. Надо ли говорить о том, что у многих бойцов были переломаны кости на ладонях и вырастали  болезненные шишки на лбу. Кроме того, существовал «музыкальный лось» – это когда боец садится в полуприседе, медленно сводит руки ко лбу и проговаривает фразу: «Вдруг, как в сказке, скрипнула дверь…», и после удара: «…всё мне ясно стало теперь!». Были и другие лоси, но я их уже не помню.


Фанеру к осмотру! Обычно это делалось в строю. Старослужащий проходил по шеренге военнослужащих и методично каждому бил в грудь. Однажды мне после таких экзекуций проломили ребро чуть выше сердца. На утреннем осмотре я сказал сержанту, что сломал ребро и что при дыхании оно щёлкает. Тут же был поднят на смех.
Наказание табуреткой. Удар табуреткой по голове, чаще в лоб или чуть выше, но также прилетало и в другие части тела.
Избиение дужками от кроватей. Естественно, такие методы оставляли синяки, но в роте, после КМБ (курс молодого бойца) уже никто медосмотры не проводил.
Избиение кулаками, обмотанными вафельным полотенцем. Применялось на КМБ и учебке для того, чтобы не оставлять следов на теле. Потому как там проводили ежедневный медицинский осмотр.  При обнаружении синяков, кровоподтёков, ссадин, их обладатель должен был написать объяснительную с какой-нибудь околесицей, про то, как при подъёме упал с кровати, зацепился за тумбочку, наступил на швабру и далее в таком духе. Правду излагать было нельзя, потому что тут же записывали в «стукачи».
Моральные методы:
Если записали в «стукачи», то с таким солдатом никто не должен был общаться. Тем более не иметь никаких дел. Ослушавшиеся, как правило, наказывались. Это одно из самых изощрённых наказаний. Такой социальный вакуум вряд ли кто выдерживал. Подвергнутые данной репрессии срывались в СОЧ (самовольное оставление части), потому что пережить такую социальную блокаду обычный человек не в состоянии. И такой случай у нас в роте был. Парень по незнанию, в чем-то там признался одному из офицеров, за что был наказан данным методом. Долго не выдержал. Через неделю убежал в СОЧ.
«Один!» – бойцы молодого призыва, все как один, должны бросить все дела и «подорваться»  к отдавшему команду. Отдавший приказ выбирает понравившегося солдата и отдаёт ему какое-нибудь поручение. Остальные разбредаются по своим делам.
«Расскажи сказку». Военнослужащий должен изложить стихотворение похабного содержания о том, как женщины ждут дедушку дома для сексуальных утех и что у него все дороги открыты и там ещё какая-то ахинея. За незнание стихотворения начинался жёсткий кач (отжимания, приседания).
Наведение порядка в расположении. Этот особый вид морального издевательства над личным составом. Порядок можно было наводить бесконечно. Данную процедуру мой рациональный ум отказывался принимать как данность. Ну, хорошо. Я ещё могу понять эту радость перфекциониста, когда все кровати и тумбочки выравнивают по ниточке, а сама постель, с заправленным на ней армейским одеялом, напоминает идеальный параллелепипед из-за отбитых, с применением спецсредств, кантиков на сгибах. Того и гляди, порежешься.





Но мне никогда и ни за какие коврижки не понять, зачем взбивали пену из хозяйственного мыла в день ПХД (Паркохозяйственный день проводился по субботам), которую потом растирали щётками по расположению, предварительно выставив все кровати на улицу! Подушки и  полотенца  – всё должно быть одинаково. И, ведь, как назло, перфекционизмом страдали все офицеры и сержанты. Когда сержанту что-то не нравилось, можно было перевернуть постели, растолкать кровати и заставить военнослужащих снова наводить порядок.



А если командиру казалось, что в расположении чисто, но всё равно хотелось кого-то наказать, то можно было приказать дневальному принести пару-тройку вёдер воды и  вылить их на «взлетку». Пусть «духи» собирают! Но даже когда пол был вымыт просто идеально, то всё равно чисто было совсем недолго, из-за постоянных передвижений солдат и офицеров в расположении из роты на улицу и обратно. Через час можно было опять  мыть «взлётку», чем и пользовались сержанты. На уборке в течение дня можно было просто «помереть».



Наведение порядка на плацу. Наверное, все уже знают, что выравнивание сугробов зимой, вырезание снеговых кубов и складывание их в одну линию, а летом вычерпывание луж лопатами или окрашивание травы – это норма в армии.  К подобным глупостям я привыкал очень долго.
Игнорирование офицерами части случаев неуставных взаимоотношений между солдатами.  Многие офицеры считали, что иерархия в подразделении должна была устанавливаться сама собой. Мешать этому не стоит. И это ничего, если рядовой дедушка посылает на три буквы сержанта первогодку. Они же мужики! Сами разберутся. Только непонятно, как будет командовать при выполнении боевой задачи такой сержант своим отделением или взводом, где его никто ни во что не ставит. С военной точки зрения, данное обстоятельство ведёт к разложению дисциплины и создаёт угрозу выполнения приказа. К счастью, офицерами, пускавшими всё на самотёк, были не все. Были и понимающие пагубность дедовщины, особенно в военное время.
Конечно, существовали ещё и другие виды морального  и физического воздействия на новобранца (про оскорбления и обыски я уже молчу). Всего и не упомнишь. Видимо, всё это разнообразие наказаний и издевательств скрашивало скучный быт недалёких солдат и сержантов, имеющих интеллект, приблизительно равный армейской тумбочке.


КМБ.
На третий день нас, вновь прибывших,  построили и сообщили, что мы до присяги в течение месяца будем проходить КМБ (курс молодого бойца).  И для его прохождения отправляемся в учебную часть, которая находилась через плац, в здании учебного корпуса, где вместе с нами, солдатами из лётной эскадрильи, проходили КМБ бойцы из других частей Уральского военного округа. Там мы постигали азы армейского искусства. В первую очередь это правильная намотка портянок и подшивание подворотничков, а также строение автомата, его сборка, разборка и чистка, строевая подготовка и зубрёжка устава караульной  и военной службы.


От лётчиков к нам были приставлены сержанты из нашей части. Одного я хорошо запомнил. Сержант Марченко. Он меня сразу невзлюбил. Я так подозреваю из-за того, что мне удалось поступить в институт, хоть и ушёл с первого курса. Типа, слишком умный! Подавляющее большинство солдат было с  девятью классами образования, а один вообще с четырьмя! Очень много призывников с условками или шли в армию, чтобы не попасть в тюрьму. А тут? Смотри-ка ты, с института к нам пожаловали! Количество придирок,  издёвок  и оскорблений от него  было не счесть.
– Я тебе такую службу устрою, что ты у меня в СОЧ убежишь! – не раз повторял сержант ( по иронии судьбы через несколько месяцев сам подался в СОЧ, потому что замаячила перспектива попасть в дисбат из-за неуставных взаимоотношений.)
На мой взгляд, это была банальная зависть. Но ничего не поделаешь. Мне пришлось терпеть. Скрипя зубами, я нёс службу как только мог и умел, превозмогая физическую усталость, тычки и пинки со стороны Марченко. Поначалу даже старался. Но к сожалению, не обходилось без ошибок и просчётов, которые Марченко незамедлительно прилюдно осмеивал. Вокруг меня создавался образ эдакого недотепы-косячника. И некоторые солдаты в это поверили, начинали подтрунивать надо мной сами. Но «косячником» я был не единственным. Был такой парень Горгуль, звали Эдиком по-моему. Спортивный, крепкий , иногда подтупливал, но это делали все поначалу. Но «шерстяные» обратили на него внимание и начали издеваться и смеяться над ним. Пару раз он давал своим обидчикам головокружительной сдачи, потому что, похоже, на гражданке боксом занимался. Но «блатных» это не останавливало. Издевательства не прекращались. По окончании КМБ он написал рапорт о переводе, и, на мой взгляд, правильно сделал.
На КМБ я заметил у себя упадок умственных и физических способностей. Я был не в состоянии запомнить строчки из устава, которые мы были обязаны знать, чтобы они отскакивали от зубов. Это странно, ведь в школе и ВУЗе учился я хорошо. Не знаю, с чем это связано: то ли от плохого питания, то ли от ударов по голове, но ни дедушкины сказки, ни устав упорно не хотели запоминаться. Я всё постоянно забывал, за что неоднократно был «прокачан». Но ещё больше  меня удивили мои физические способности. Когда я  готовился к поступлению в пожарное училище, то мог  подтягиваться  на турнике двенадцать раз, а то и больше. Но когда нас загнали на турник на КМБ,  я подтянуться всего четыре!  Я был просто шокирован! Не понимал, что со мной происходит. Как так получилось, что я смог подтянуться всего четыре раза. Что это за чудеса наоборот?
Ещё у меня понизился иммунитет. Заболело ухо, видно, простудил где-то. Раньше такого никогда не было. Ухо сильно болело, и я им ничего не слышал. Было такое ощущение, что туда попала вода и со страшным хрустом и болью переливалась внутри.  Это мешало службе. Я не слышал сержантских команд, за эту «неслыханную»  наглость был бит неоднократно, ну а когда осмеливался переспрашивать, то жутко бесил сержантов. Со стороны, наверное, было довольно забавно наблюдать. Они орут, надрываются, а я прохожу мимо как ни в чём не бывало. Охреневший дух в общем. В санчасть меня всё равно не пустили. Не положено по сроку службы. Через некоторое время ночью в ухе что-то треснуло, и оттуда потекла сукровица. На подушке образовалось смачное кровавое пятно. Боль исчезла и мне сильно полегчало. Слух постепенно вернулся, но не до конца.
Конечно многие проблемы, возникшие у меня, я в первую очередь связываю с питанием. Постоянно хотелось есть. Чувство голода нарастало с каждым днём. То, что давали в столовой, вряд ли можно было назвать едой, да и порции молодым специально выдавались маленькие. Другое дело, если попал в наряд. Была возможность принимать пищу отдельно от роты, и ты не был скован временными рамками. Также, если одной порцией не наелся, имел возможность пройти через раздачу ещё раз.
Те, кто питались с ротой, не успевали съесть свою порцию. Особенно те, кто стоял в строю сзади и проходил раздачу последний. Им вообще на еду оставалось меньше минуты. После команд сержанта «Рота, закончить приём пищи!» и «Встать! Относим посуду» жевать строго запрещалось. Поэтому и без того скудный обед оставался недоеденным. Некоторые старались спрятать хлеб по карманам и таким образом вынести его из столовой. Это считалось очень серьёзным проступком. Из-за такого «несуна» вся рота качалась, пока «несун» уплетал целую булку хлеба, взятую у хлебореза специально для этой цели.  Однажды у нас половина роты вынесла  хлеб в карманах. Кормить каждого целой булкой было не реально. Сержант построил роту и приказал вытряхнуть весь хлеб из карманов прямо на «взлётку». На взлётке образовалась дорожка из хлеба. Сержант приступил к своим поучениям:
– Что? Мамкины пирожки вышли уже?  – орал он, – Жрать захотели? Я вас отучу таскать хлеб из столовой. А ну, сожрали всё быстро!
Рота стояла в нерешительности.
– Ну! Я кому говорю!
Большинство бросилось подбирать хлеб с пола и пихать себе в рот. Через несколько секунд «взлетка» была чистая, а весь хлеб исчез в желудках голодных солдат. Не дёрнулись только «шерстыные». Перед обедом я наблюдал, как они уплетали пряники.  Сержант явно не ожидал такого поворота. Видя всё это, он покачал головой и развёл руками:
– Ну, ребята! Я прям не знаю, что с вами делать! – и ушёл.  Через несколько минут вся рота помирала на ФИЗО.
Вкус чая в солдатской столовой был особенным. Бойцы шептались, что напиток имел странный привкус, потому что в него добавляли бром, чтобы ослабить влечение к противоположному полу. Какой противоположный пол? Тут бы с ума не сойти! Не знаю, насколько правду рассказывали про бром, но офицеры нам говорили, что он вроде как запрещён.
В целом КМБ прошло без особых эксцессов. С горем пополам зазубрили устав,  научились маршировать, приняли присягу, после чего  благополучно были отправлены в свои части. В нашем случае через плац.


Допа.
Возвращение в роту не сулило духам ничего хорошего. Спасало только то, что по традиции при возвращении в своё подразделение после КМБ у нас была «Золотая десятка» – десять дней, в течение которых старослужащие не должны были нас трогать. По их окончании мы вкусили все прелести армейской жизни в полном объёме, со всеми её тяготами и лишениями. Однажды, после отбоя, когда уже видел десятый сон, я неожиданно проснулся от резкой боли в животе. Оказывается, нашёлся «деятель», который решил проверить у духов пресс. То, что все крепко спали, его не останавливало.
К счастью, моё пребывание в Роте было недолгим. Около десятка человек, в числе которых я, были отправлены обратно в учебку в роту КАО (командиры автоотделений) на сержантские курсы и курс доподготовки водителей для военнослужащих, имевших права. Курсы длились два с половиной месяца для «допы» и три месяца для молодых сержантов. На самом деле из этого обучения мы не вынесли ровным счётом ничего. Занятия хоть и были, но мы постоянно на них страдали ерундой. Ни военной теории, ни практики вождения и устройства автомобиля. Ничего этого не было. Я попал в автовзвод роты КАО. Будущие сержанты находились с нами. И занимались тем же, чем и водители. Ходили в наряды по столовой, автопарку, КПП, по роте. Наводили порядок в расположении, в парке, на плацу. Постоянно были какие-то работы, где круглое носили, квадратное катали, как и принято в нашей армии. Ночью тоже не давали отдохнуть, поэтому постоянно хотелось спать. Пару раз производилась идеологическая работа с личным составом. Нас заводили и рассаживали  в актовый зал, и рассказывали  о важности уставных взаимоотношений и т.д. Освещение было приглушенным, и это способствовало сну. «Шерстяные» следили за тем, чтобы никто ни спал. Раздавали тычки и пинки тому, кто осмеливался «долго моргать». Но спать хотелось всем, и засыпали даже «шерстяные». Когда «долгое моргание» начинало носить повальный характер, от ораторствующего офицера звучали команды бодрящего характера: «Встать! Сесть! Встать! Сесть!» и так несколько раз, пока все не просыпались.

Из письма домой:
«…у нас в части началась комиссия, которая будет до первого ноября. Ходит полковник, всё проверяет, орёт на наших командиров, которые, в свою очередь, отрываются, известно на ком. Однажды полковник зашёл в наш класс и начал проверять наши знания. Они оказались нулевыми. Это и понятно. Всё время мы работали: или копали от забора до обеда, то песок таскали с места на место. Короче, чем только не занимались. Поэтому на учёбу просто нет времени…».
У нас на «доподготовке», кроме летунов и ментбата, в основной своей массе были солдаты из спецназа. О том, что они просто ненавидели остальные рода войск, а себя считали элитой, говорить не приходится. Но у нас в «допе» это никак не проявлялось, потому как парни не видели смысла доказывать своё превосходство тем, с кем совместно тянули солдатскую лямку. По виду они были совсем обычные: ни роста, ни мускулатуры, но злости в них было хоть отбавляй. Про то, что у них твориться в части порой рассказывали такие вещи, что мой мозг отказывался в это верить, хотя, мне кажется, они, конечно, и привирали нередко.
В учебке было запрещено обращаться к старшине за выдачей утерянной вещи. Пуговица, кокарда, ремень, сапоги, и даже бушлат. Всё это при утере солдат должен был доставать сам. А где же это всё взять, если на улицу не пускали. Мелкие кражи в роте цвели буйным цветом.  Скорее всего, это и создавало атмосферу недоверия между бойцами, особенно разных взводов, потому что брать лучше не в своём, а то можно было нарваться на наказание всему взводу при обнаружении пропажи.
Кстати, о доверии к сослуживцам. Однажды на хозработах, когда мы в очередной раз что-то таскали, у «допы» выдалась свободная минутка, и курсанты стояли и курили в курилке перед учебкой. Я в очередной раз выцеливал, к кому можно было «присоседиться», так как своих сигарет у меня не было дня четыре. Мой выбор пал на паренька из спецназа золотыми передними зубами, (сейчас уже не вспомню, как зовут, пусть будет Антоха), который стоял поодаль от всех, ближе к медблоку. Я стрельнул у него «Приму», и мы разговорились о солдатских буднях,  зашли в подъезд медблока. Я заметил, что в процессе диалога мой собеседник начал сникать и через некоторое время, как заревёт навзрыд! Я опешил. Хорошо, что перед этим мы зашли в закоулок, где нас никто не видел!
– Антоха! Что случилось?  – испугался я.
– Ты не представляешь, как я от этого устал! – причитал сквозь всхлипы солдат, – Боже! Когда всё это кончится!
Я, как мог, пытался его утешить. Прижал его, рыдающего, к плечу и хлопал по спине.
– Успокойся. Скоро учебка кончится, и всё забудется, как страшный сон – подбирал аргументы я.
– Ты не понимаешь! Учебка кончится и мне придётся возвращаться туда, в часть!
– Ну, ну. Перестань. Скоро придёт новый призыв и станет полегче. Нужно немного потерпеть, совсем немного.
Видно, мои уговоры на него подействовали, и он начал успокаиваться. Сквозь всхлипы меня попросил:
– Ты только не говори никому, что я тут  разрыдался!
– Не переживай, всё будет нормально. Не скажу.
С этого времени мы немного сблизились, но это продолжалось недолго.  До наряда по столовой.
В этот наряд попали я, Антоха, «шерстяной» Самохвал и ещё парни с «допы». Всё шло замечательно, но был один нюанс. Очень хотелось жрать. Дело в том, что пища в нашей столовой имела практически 0 калорий, как в «Кока-Кола Zero». Не знаю, как повара умудрялись так готовить, но вместо мяса в похлёбке плавала свиная шкура с щетиной, каша на воде. Еды всегда не хватало. Постоянно мучил голод. А доедать за другими нельзя после приёма пищи. Это табу. Уже ближе к ночи я стоял на приёмке грязной посуды  и сваливал объедки в бочку для отходов. И про себя разорялся, как можно было такую драгоценную пищу так просто выкидывать. Держался я долго, но тут мне попалась нетронутая порция картофельного пюре и я, не выдержав, слизнул полпорции прямо с тарелки (такими они были маленькими). Кто-то из наряда это заметил, и незамедлительно настучал Самохвалу. Удивительно! Хоть стукачество было под запретом, но на «духов» стучать было можно, потому что это ещё не люди, а «людские заготовки»!  Двойные стандарты, понимаешь! Куда без них в наше время!
Самохвал незамедлительно отреагировал:
– Что? Жрать полюбил? Сейчас я тебя накормлю!
Где-то раздобыл огроменную порцию пюре.  Всем нарядом усадили меня перед ней. Я отказывался её есть, упирался, чувствовал подвох.
– Ну, давай, Голод! Жри!
– Не буду! Это из помойной бочки ты взял!
– Нет! Не с бочки. Там на кухне взял! Жри давай!
Очень хотелось есть и тарелка, стоящая передо мной, затуманила мой разум, который не смог разобраться, что Самохвал врёт мне прямо в глаза.  Впоследствии оказалось, что все об этом знали, включая Антоху. Все внимательно наблюдали за действом.
Я с жадностью накинулся на еду.  Через несколько секунд, когда значительная часть порции была у меня в желудке, Самохвал с издёвкой спросил:
– Ну как помои? Нравятся? – и еле освещаемую столовую (освещение было выключено, пробивался луч света из варочной) взорвали раскаты гогота. Ржали все, включая Антоху. Его золотые зубы блестели в темноте отражённым светом. Ну, Антоха! Такого удара в спину я не ожидал. Ладно они! Но ты то куда? Ведь мог же предупредить!
Он побоялся Самохвала, видно, услужение «приблатнённому» оказалось дороже нашей дружбы. Я сорвался с места и побежал в тёмный закоулок, для того чтобы вырвать, то что я съел. Как я не старался, но организм совершенно не хотел упускать то, что в него попало. Два пальца в рот не помогли. Вышла только малая часть. Вокруг меня ходил Самохвал и причитал:
– Ну, ты чё! Ну, ты чё…, – было видно как он испугался, что мне стало плохо.
Поэтому друзей в учебке я больше не заводил.
Вскоре выяснилось, что у меня недостаток веса и мне положена дополнительная порция на обед и ужин. Кроме меня было ещё несколько ребят с истощением и повара были проинструктированы офицерами, чтобы нас как следует кормили.  Они с презрением кидали нам дополнительный кусок хлеба на раздачу и цедили сквозь зубы:
– На! Жри, Голод!
Вес упорно не хотел набираться, но стало немного полегче. Голод уже не так долбил, но про взвешивание как-то все забыли и повара, пользуясь моментом, сократили нам порции. Ну вот, опять же? Чего им стоило дать дополнительно кусок хлеба? Нет. «Дух» должен быть голодным! Точка!
Перед отправкой на сельхозработы я случайно засандалил себе занозу от деревянных перил на лестничном марше в средний палец, когда поднимался в расположение. Поначалу не придал этому значения, потому что заноза была ну просто мизерная. Но через некоторое время палец стал набухать и побаливать и к моменту отправки на картошку за город, отёк уже был заметен. Я наивно полагал, что всё заживёт само, да и в лазарет не пускали. По приезде на картошку нас поселили в деревенском концертном зале и после этого мы целый день провели в поле. Палец стал меня серьёзно беспокоить, начала распухать рука. Ночью я не смог уже спать. Болела вся конечность  и лимфоузлы в подмышке. Палец пульсировал, было жутко больно. Становилось легче, когда, лёжа на кровати, поднимал руку вверх и так её держал. Всю ночь не спал и когда боль становилась невыносимой, периодически поднимал конечность вверх, чтобы ослабить боль. Утром на построении осмотр  проводил военный медик в чине офицера.
– У кого-нибудь жалобы какие есть?
– Товарищ капитан! Палец болит!
– А ну-ка покажи.
Я подошёл и показал ему свою опухшую руку.
– Так! – сказал военврач, внимательно разглядывая мою конечность. – Срочно в Госпиталь! Панов, поставишь его в наряд по кухне, а вечером отправишь в госпиталь, когда уазик придёт. В гнойное отделение!
Так я попал в военный госпиталь внутренних войск города Екатеринбурга. Меня сразу отправили на операцию. Таких, как я, с опухшими конечностями, перед операционной выстроилась целая очередь.  Пока я в ней стоял, то от криков, раздававшихся в операционной, делалось очень жутко. Операцию делали на живую, без обезболивания. Не было анестезии, что-то там с поставками. Когда я вошёл мне, без всяких прелюдий, разрезали палец насквозь мимо кости и вставили резинку для дренажа гноя. Не буду описывать свои мучения, но наорался я здорово. После операции я почувствовал небольшое облегчение.  Меня  обкололи разного рода препаратами и температура спала. Я смог, наконец-то, нормально поспать.
Несмотря на то, что здесь все были больными, дедовщины тут тоже хватало, но всё же на порядок меньше. В отделении был старшина, назначавшийся из выздоравливающих, которых гонял «духов» на уборку и по мелким поручениям. Но вобщем обстановку можно было оценить как «лафа».  Когда с утра «духи» «отлетали» уборку, были процедуры, и можно было посмотреть телек в коридоре. Но лежать  дедам было скучновато, поэтому «кач» и «лоси» были тут неизменными атрибутами.

Запомнился один случай. В госпитале давали концерт раненым. Нас молодых погнали для массовки туда. Девчонки пели, плясали, потом желали здоровья воинам чеченцам и раздавали подарки. Я чувствовал себя неловко. Ведь я не воевал. После концерта я отнёс подарок безногому воину, лежащему в нашем отделении. И у меня осталась шоколадка, которую я намеревался съесть. Зайдя в палату, я разломил её пополам и поделился с соседом по палате. Мы умяли шоколад в пару секунд. Спустя некоторое время в палату ворвался парень постарше призыва и начал что-то искать. Уж не понимаю, как он про шоколад узнал, чуйка у него что ли? Когда обнаружил у меня обёртку от шоколада, ударил меня под дых:
– Тебя делиться никто не учил?
Я, корчась от боли, вопросительно посмотрел на соседа по палате. Сосед молчал…
И ещё в копилку дедовщины. Тот парень без ног, которому я относил подарок, потерял их на войне. Был уважаемым всем отделением и обладал непререкаемым авторитетом. Где-то я провинился, а может, просто ради развлечения он скомандовал:
– Лося!
Сложно описать бурю эмоций, которая пронеслась во мне. Ослушаться я не смел. Раздумывал, что же делать? Ведь он был без ног, и я мог просто уйти. А ещё лучше «вломить». Стоп! Нельзя. Он же инвалид. Кто я буду после избиения калеки? Оглянувшись вокруг, я понял, что сделают со мной другие, если я его ослушаюсь. Пауза затянулась.
– Лося! – ещё громче потребовал безногий.
Я приложил здоровую руку  ко лбу и нагнулся над ним. Он взялся за поручни у себя над кроватью и треснул мне со всей дури в лоб, а дури у него хватало, уж поверьте! Он довольный рухнул на кровать. Было неприятно. Сейчас, спустя годы, я его смог  бы понять. Потеряв ноги, ему нужно было какое-то утешение, какое-то признание в том, что он в этой жизни всё ещё что-то значит, ведь армия забрала главное, что может быть у человека, здоровье и его ноги. Но тогда я его не понял, А подумал: «Вот сука! Уже и ноги потерял, а всё туда же! Дедуля бл…!».
Через неделю предстояло вынимать резинку. Было также очень больно. Инфекция добралась до сухожилия. Мне  рекомендовали разрабатывать палец, что бы он мог сгибаться. Ещё через неделю меня выписали обратно в учебку (в её медчасть), потому что начали прибывать раненные из Дагестана и Чечни и госпиталь нуждался в койко-местах. В санчасти палец долго не заживал, болел и доставлял кучу проблем,  да и лечение уже не то. Поплевали, посмотрели и всё! Свободен! Так и выписали в учебку недолеченным. Ну а в учебке меня, конечно же, ждали коллеги по несчастью:
– Что это, мы одни будем «втухать»? Ты, я смотрю, в госпитале совсем расслабился. – разорялся мой сосед по кровати из спецназа. – Иди тоже сержантов подшивать.
Я отказался. Завязалась небольшая потасовка. Сосед задел мой недолеченный палец, что причинило мне жуткую боль. Я заорал. Сквозь лейкопластырь обильно на пол потекла кровь. Это испугало соседа. Он молниеносно выдрал из своего матраса кусок ваты, вручил его мне со словами:
– Не ори! На, приложи!
«Ну вот и отмазался!,» –  подумал я, корчась от боли.
Палец  долго не заживал, потому что его нельзя было мочить, но сержантов это не интересовало, и мне приходилось мыть пол вместе со всеми. Хотя я и пытался разрабатывать палец, но сухожилие так и не удалось заставить полноценно работать.
Был у нас такой сержант Дмитриев. Мелкий, но лютый, спасу нет! Гонял курсантов как «сидоровых коз», при этом с охотой раздавал всем пинки и тычки. Как-то после очередной умопомрачительной, я бы сказал, фееричной физзарядки, на следующее утро у меня на голени появился огромадный синячище с кровоподтёками. Гематома была с ладонь.  Наверное, ударился об какую-нибудь железку в процессе занятий и не обратил внимание. За время несения службы нервная система поняла, что я на её сигналы никак не реагирую должным образом и отключилась.  Боль я практически не чувствовал.  На осмотре этот ужасный синяк увидели и доложили сержантам. Те, пригласив меня в каптёрку, устроили мне «кач», пытаясь выяснить, кто же из них наградил меня таким произведением искусства.
– Кто тебя бил!
– Да на зарядке, видимо, об столб ударился.
– Врёшь! (Мат опущен). Не мог ты так звездануться сам. Явно кто-то помог. Говори кто!
– Да не помню я, – после получаса приседаний уже начинаю чувствовать, что рассудок мой поплыл.
– Значит, помнил! Давай вспоминай! Делай раз! Делай два!
-Да не помню я, товарищ сержант! Никто не помогал.
– Пока не скажешь, будешь качаться.
И тут я понял, что с меня живого не слезут, если кого-нибудь не назову. Уже как в тумане сказал:
– Это сержант Дмитриев, но это не точно.
– Дмитриева сюда!  – Проорал дневальному один из моих палачей,  открывая дверь каптёрки.
Дмитриев появился в дверях, спустя несколько секунд.
-Чё у вас тут?
– Ты его бил? Ну-ка покажи ногу!
Я продемонстрировал гематому. Дмитриев аж присвистнул.
– Ого! Да хрен его знает, пацаны, может и я. Всех не упомнишь…
Было решено отправить меня с офицерских глаз в санчасть на недельку, пока не заживёт. Так я «загасился» от солдатской службы ещё на месяц. Потому что с лазарета меня опять отправили в госпиталь, о дальнейшем пребывании в котором я изложу позже, потому как это достойно отдельного рассказа.
Когда я вернулся из госпиталя, полон сил и «нежелания» служить, то Самохвал решил меня «опустить» совместно с сержантом  Дмитриевым.  Сначала Дмитриев заставил меня «драить очки», потом Самохвал крикнул своих сподручных с нашей эскадрильи Волкова и Черных, и они решили окунуть меня  головой в унитаз. Данные персонажи меня просто ненавидели за то, что я прохлаждался в санчасти и госпитале,  и,  по их мнению, постоянно «гасился»,  пока они тянули службу.  Втроём они схватили меня и потащили  к «Очкам». Я яростно сопротивлялся и отбивался. В какой-то момент мне удалось встать на ноги. С ног меня опять сбили и понесли дальше. Моя нога каким-то образом оказалась между одним из нападавших  и бетонной перегородкой. В процессе борьбы нападавший навалился на мою и так зажатую ногу. Я почувствовал резкую боль и заорал. Противники слегка опешили и бросили меня на пол. Наша схватка начала приобретать ну очень шумный характер, и продолжать её уже не имело смысла, так как можно было привлечь внимание офицерского состава. Конечно, все участники поединка были удивлены, включая меня. Откуда  столько силы появилось? Трое вполне здоровых парня со мной не смогли справиться, хотя я считался слабаком. Таким образом, мне удалось уйти от позора. До сих пор мне кажется это каким-то чудом.
Приближался день выпуска. Наш курс должен был совершить марш, как подведение итогов учёбы. Всю «доподготовку», двадцать восемь человек, погрузили в автобус и вместе с десятью грузовиками колонной двинулись в сторону Тюмени в в\ч 6715 менбат, захватив с собой какое-то оборудование, ящики, кровати матрасы и т.п. По ходу марша курсантов по очереди сажали за руль грузовиков и давали порулить с десяток километров. Вот собственно ради этого  десятка километров нас мучили три месяца в учебке.  Из письма домой:

«…20-го числа у нас был марш. Ездили в Тюмень за якобы ценным имуществом. Нас разделили на 5 смен. Я оказался в третьей, и мне досталось ехать на ЗиЛ-131 почти 50 км. Больше всех. В марше участвовало около десяти машин, половину из которых вели курсанты.



Вести грузовик понравилось, хотя я им вилял по всей ширине дороги. Инструкторов даже удалось попугать. На перекрёстке с уклоном пришлось остановиться. Когда начал трогаться – покатился назад. Хорошо, что инструктор вовремя дёрнул ручник. Хотел было меня покрыть матом, но когда узнал, что за весь курс я сел в машину в первый раз (у некоторых уже было по пять выездов) , успокоился. В Тюмени поселились в в\ч 6715. Ну там и бардак!!! Долгоиграющий ремонт везде, на зарядку личный состав не соберёшь. Каждый день ходят в патрули, в общем, расслабляются. А кормят вообще классно. Хлеб всегда свежий. Масло вкуснее нашего раз в десять. Жалко, что мы там были всего сутки.
Загружали ценное имущество. Стулья из кинозала, солдатские бляхи, ремни, рукавицы, пианино, целый духовой оркестр и куча разного хлама типа «старая мебель». Наши курсанты этим воспользовались. У многих появились новые рукавицы и ремни. Я ничего не брал, т.к. меня устраивали свои вещи.
Обратно ехали также долго. Через каждые 10 км останавливались, у кого-нибудь что-нибудь ломалось. Обед нам устроили такой, что все курсанты крыли армию трёхэтажным матом. Дело в том, что мы брали с собой походную кухню, а нам выдали по одной консерве и булке хлеба на четверых. Комбат сказал, что если бы варили обед, то потеряли бы очень много времени, а так перекусили и поехали дальше. Все наши сухпайки, которые должны были нам достаться с тушёнкой, сгущёнкой, сухарями и чаем офицерский состав съел сам, причём за всех курсантов. Остатки увезли по домам. Вот мы поклевали холодных консервов, закусив чёрствым хлебом, и материли их. А они наш обед ещё и водкой запивали, включая водителя автобуса, который вёз курсантов. Короче, маршем довольных нет. Особенно из ребят пятой смены. Им машину вообще вести не удалось, хотя экзамен им засчитали…Первоклассные водители получились, ничему не научились. Некоторые даже не знают, где карбюратор расположен…»
Сногсшибательный финал! Уже в тюменском менбате я начал думать о том, что скоро придётся возвращаться в эскадрилью, где меня ждала «махровая» дедовщина.  И в какой-то момент я понял, что нужно что-то делать. Но что? Я пока не знал.




Госпиталь.
За время службы в госпитале города Екатеринбурга я оказывался три раза. Когда загремел туда с гематомой , это был уже второй раз. Нашими медиками из лазарета было решено, что образование таких гематом, непонятно откуда берущихся, это очень плохой признак, то ли с кровеносной системой что-то не то, то ли с головой беда какая. Поэтому  я был сдан в госпиталь от греха подальше. В госпитале, после проверки  всех моих мыслимых и немыслимых анализов, врачи не выявили в здоровье никаких серьёзных отклонений. Начмед и, по совместительству, реанимационный хирург, видя, как я порхаю во время утренней уборки по отделению, однажды подошёл ко мне и сказал:
– Послушай, боец. Не хочешь послужить санитаром в реанимации? У нас сейчас много работы, с Кавказа раненых везут. Санитаркам нашим помощь нужна. Пойдёшь?
Я особо не думал. Сразу согласился. Перспектива находиться всё время в отделении с дедами меня не радовала. И любая возможность быть подальше от дедов для меня была приемлема. Дело в том, что ко всем прочим прелестям жизни в отделении прибавилась ещё одна проблема. В наше отделение «сердобольные» горожане начали приносить наркотики. Ну, видно, кореша носили тем, кто из местных. Жить с нарками было прям не очень, не сказать, что они кололись и зверели. Нет. Просто видеть всё это, а тем более стоять на шухере, пока они себе вгоняют дозу в вену, для меня было сильным моральным потрясением. Нередки случаи, когда нарки садили на иглу других, так сказать, «интересующихся». Вот и у нас в палате лежал парень из спецназа со сломанной ногой . Неудачно спрыгнул с БТРа. Перелом  случился со смещением, поэтому после операции его положили навытяжку (привесили гири к ноге). Лежать навытяжке занятие очень неприятное и довольно скучное. Ни встать, ни сесть, ни в туалет сходить. Требовался уход со стороны. Нужно было еду принести, утку или судно. Всё это потом  убрать. Вот я и ухаживал за ним. Думаю, скорее всего,  это и сыграло роль в моём назначении санитаром,  потому  что я не был брезглив и не вертел носа от чужих экскрементов. Так вот.  Мне довелось наблюдать за процессом, когда парень навытяжке согласился уколоться и ему «всандалили» первую дозу. Сам я стоял на шухере и видел, как его накрывает волнами. Он ещё комментировал своё состояние, пока совсем кайф не поймал. Я всё не мог взять себе в толк: как он согласился на такое? Нормальный ведь парень, и в жизни все будет нормально. Скоро домой. Подумаешь, нога поломалась! Скучно ему, видите ли, стало! Дурак!
Вот от такого кошмара я и сбежал в реанимацию. Первый, с кем я там встретился, это был санитар-срочник Сергей. Видел я его не в первый раз, встречался с ним, когда передавал термоса с едой из столовой для тех. кто лежал в реанимации. Серёга был очень накачаным, почти квадратным, чуть ниже меня ростом.  Я про себя подумал: «Вот это боров!». Но у меня даже и мысли не было, что это тоже срочник! Вот это сюрприз! Он же меня загоняет здесь!
Серёга оказался парнем очень спокойным. Вся эта армейская ботва, что надо дрюкать тех, кто слабее, ему была по барабану. Относился он ко мне как к равному. Познакомил меня с гражданской  санитаркой, женщиной лет 60ти, которая провела мне экскурсию по реанимационному блоку и рассказала о моих обязанностях. Их оказалось много. Во-первых, это ежедневная уборка коридоров  и помещений. Во- вторых, подготовка операционного блока непосредственно к оперативному вмешательству, а также его уборка после самой операции. В третьих, подача пациента на операционный стол, его надёжное фиксирование, чтоб под наркозом ногой не отпинал оперирующих. В четвёртых помогать хирургу готовиться к операции: поливать его руки специальным дезинфицирующим раствором,  надевать ему спец халат с завязками сзади,  и напяливать на него хирургические перчатки, потому что он не должен ни к чему прикасаться, чтобы не подцепить микробов. Абсолютно всё должно быть стерильно. Присутствовать на самой  операции мне разрешили немного позже, после небольшого зачёта. На операции нужно было подавать требующийся инструмент, но не весь. Операционная сестра подавала тампоны, спирт, скальпели, зажимы и всякую мелочь , а санитары  – инструмент покрупнее: зубило, молоток, дрель, пилу и банки с фурацилином. Специальной осветительной лампой регулировали свет, чтобы он попадал в рану.
Я был особо проинструктирован насчёт крови. Чтобы в операционной не было ни единого пятнышка. Белые кафельные стены тоже нужно было мыть.  Ну и, конечно же, все кровавые простыни,  и одежда, которые оставались после операции нужно было обязательно замочить в холодной воде с хлоркой на ночь, потом их развесить для сушки, после  собрать и передать в прачечную. Работа оказалась не из лёгких. Серёга помогал и постоянно подсказывал и объяснял, как можно сделать что-то лучше. Отдохнуть на ночь меня отправляли в отделение, но Серёга сказал, что можно ночевать в реанимации. Кроватей свободных хватало. Так как мне в своём отделении появляться не хотелось, то я со временем полностью здесь обосновался, только кушать приходилось ходить в своё отделение, и то не всегда.
Само реанимационное отделение представляло из себя широкий коридор, по левую сторону были ординаторская, сестринская и санитарная комната, по правую реанимационная палата и пост медсестры. За поворотом коридора находились два оперблока. Плановый и экстренный. Они были идентичны, и каждый представлял собой три смежных комнаты: самая большая это непосредственно операционная и две поменьше предоперационная и комната подготовки к операции. В конце коридора реанимационного блока находились штанги с верёвками, на которых мы сушили бельё. После всех трудов можно было отдыхать в сан комнате. В ней, кроме унитаза, была ванная, в которой замачивалось бельё,  и кушетка, на которой можно было посидеть и покурить. Шкаф.  Большую часть свободного времени мы с Серёгой проводили там.  Персонал к нам был доброжелателен. Кроме офицеров хирургов и санитарки, были пару медсестёр, помогавших хирургам на операциях и дежуривших в отделении и медбрат Иван. Он был помощником анестезиолога. Весь персонал работал полный рабочий день до семи, а потом расходился по домам. После семи оставались только дежурная сестра, когда была необходимость дежурный врач,  и мы с Сергеем. Заводили уборку, стирали и мыли пол цивилизованно, не руками, как это принято в армии, а шваброй. Выносили бачок  с операционными отходами на улицу. Нередко мы заканчивали работу после отбоя, в общем, трудились как пчёлки.
В воскресенье был выходной, и тётя Валя не приходила, но работы у нас хватало. Помню, я как то размышлял. Вот круто им всем (медперсоналу) день отработали и по домам. Выходные есть. В конце месяца зарплата.  А мы? И деньги не получаем, и  ишачим допоздна больше всех. Как-то это всё не правильно. Но, на самом деле, положением своим я был доволен.
Операции проходили не каждый день, но иногда их могло быть несколько в день. Порой занимали оба оперблока и мы с Серёгой просто разрывались, чтоб всё успеть. Непосредственно на операцию меня позвали не сразу, через некоторое время, чтобы я попривык к виду крови. Через некоторое время одна из медсестёр меня спросила:
– Крови не боишься? На операцию пойдёшь?
– Не, не боюсь,  – после всего того, что я пережил в армии, вид крови меня действительно не пугал.– Пойду. Хотелось бы поприсутствовать, помочь. Почему бы и нет!
– Хорошо. Только если плохо будет,  сразу не убегай. Предупреди, чтобы тебя заменили.
Но свои возможности я слегка переоценил. Ждать операции, чтобы показать свою способность работать на ней,  долго не пришлось. В дверях операционной за моими действиями наблюдала тётя Валя. Поначалу было всё хорошо. Я подавал нужный инструмент, поправлял свет в рану. Сейчас уже не помню, что была за операция. Когда я сделал всё, что от меня требовалось, я отошёл к окну, чтобы не мешать, вдруг почувствовал, что кружится голова и меня стало подташнивать. Видимо, я побледнел, потому что операционная сестра спросила:
– Что, плохо?
Я кивнул потому что говорить не мог.
– Валя! Замени солдатика, пусть отдохнёт!
В предоперационной мне всучили ватку с нашатырём и мне моментально полегчало. Через пару минут я уже был готов ринуться в бой снова. Операция подходила к концу, но я всё равно старался чем-то помочь тёте Вале. Моё рвение было оценено хирургом-начмедом и я был допущен к операциям.
Через какое-то время работы в реанимационном отделении медсестра, которую звали Оля, подошла ко мне и сказала:
– Тебя будут готовить к выписке. Долго держать тебя в госпитале нельзя. Но если хочешь продолжить работу, ты должен найти у себя какую-нибудь болячку. У тебя есть?
– Надо подумать. А сколиоз подойдёт? У меня сколиоз. Из-за него в училище пожарное не взяли.
– Отлично.  Пойдёшь на приём в терапевтическое отделение и пожалуешься , что болит позвоночник. И сделай страдальческое лицо, а то светишься весь!
С коллективом реанимации я сработался. Наверное, медсёстры мною были очень довольны, раз не хотели отпускать. Я всё так и сделал, как посоветовала Оля. Нацепил на себя грустное лицо, пошёл к терапевту и неистово жаловался на позвоночник. Похоже, я переиграл, сестра терапевтического отделения, женщина в возрасте, погладила меня по голове и сказала:
– Потерпи сынок, сейчас Врач придёт.
Когда врач пришёл, он меня выслушал и назначил лечебную физкультуру. Это гарантировало мне как минимум две недели в госпитале.  Тут я вспомнил про свой больной палец, который не сгибался, показал его тоже. Врач посоветовал его разрабатывать и назначил парафиновые ванны. В это время (мы находились в процедурном кабинете) одному парню делали перевязку. У него был огромный чирией на заднице. Ему меняли лейкопластырь. Получается, что его положили в госпиталь всего лишь  из-за чирья на жопе! Неужели так можно было? Во мне кипело возмущение, потому что я их стараюсь не замечать, а кто-то здесь из-за них прохлаждается! С чиряками я мучился давно.
– А можно мне тоже? – поинтересовался я у медсестры, делающей перевязку.
– Что у тебя? – спросила сестра.
– То же самое.
– А ну показывай!
Я послушно спустил штаны. На мягком месте красовался ещё недозревший чирей. Врач удивлённо качал головой:
– Ну и ну! Как тебя в армию-то взяли? Весь больной!
Серёгу тоже готовили к выписке. У него должна была пройти комиссия о признании его негодным к военной службе. Серёга рассказал, что у него астма, и загремел в армию по нелепой ошибке. При дыхании его лёгкие действительно посвистывали, это было слышно, но Серёгасказал, что ротный ему не верил, говорил, что он «гаситься» и косит. Однажды во время приступа Серёга подошёл к ротному и сообщил, что задыхается. Где-то достали ингалятор. Командир был уверен, что Серёга им не умеет пользоваться, но когда увидел, как он ловко с ним управляется, то тогда поверил и отправил в госпиталь. Серёга здесь пребывал давно и уже месяца три работал санитаром. Комиссия прошла удачно и пришло время нам расставаться. Было немного грустно. Мы сдружились и понимали, что больше, скорее всего, никогда не встретимся, но Серёга был счастлив. Он скоро будет дома. Долго не прощались.
На замену Серёге подыскали парня моего призыва. Виталик Гусев. Служил в музыкальной роте рядом с нашей учебкой.  Был очень подвижным и жизнерадостным. Всё схватывал на лету, не ленился и работал добросовестно. С ним тоже хорошо было трудиться.
Медбрат Иван, которого я уже упоминал, был наподхвате у анестезиолога. На операциях он тоже иногда присутствовал, и одна из его обязанностей была следить, чтобы в операционной всегда была закись азота. По другому её называли веселящий газ. Это та маска, которую надевают на пациента для того, чтобы он отключился. Маска имела прозрачную трубку, которая уходила в специальный аппарат, смешивающий кислород с закисью азота в регулируемых пропорциях. Конечно, в пациента вводится ещё специальное лекарство в вену через катетер, но закись азота действует почти мгновенно, пациент очень быстро засыпает и ничего не чувствует. Однажды этот Ваня менял баллоны с кислородом и закисью азота. И, оказывается, любил, знаете ли, вечерком, послеоперационного дня, пока никто не видит, разок другой «пыхнуть» этим NO5, прямо из маски. Так как мы с Виталей производили уборку операционных помещений, заметили это:

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71526550?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.