Главная страница | Контркультура | Период полураспада. Том 1: Общество

Период полураспада. Том 1: Общество
Константин Михель
Кирилл рассказывает свою историю знакомства с непонятной и противоречивой женщиной, давая показания в следственном изоляторе. Ему вменяют терроризм, государственную измену и другие "грехи".
За год до этих событий, он подписывает контракт и отправляется на службу в армию, чтобы подготовиться к возможному обострению, защитить близких и страну. В это время в непризнанной республике Рензя, субъекте Синей Федерации, проходят политические события на фоне местных выборов – через год, после неудачных протестов в основной части страны.
Кирилл знакомится с новыми людьми и пытается разобраться в происходящем. Когда он встречает Марину, она удивляет его и захватывает внимание. Её взгляд на мир ему незнаком, а для неё это знакомство слишком неприятно.
Маргинальный роман о постсоветской действительности.

Константин Михель
Период полураспада. Том 1: Общество

Благодарность
«Спасибо» всем, кто читает работу! Вдвойне буду благодарен, если увижу ваш отзыв!

Отдельное «спасибо»: Кусаке Собачкиной, моей Радости – за ваше время и бесценные советы в обсуждении.

Также благодарю всех, с кем обсуждал волнующие темы: кружок, друзей и Евгения Пашкевича.
«Спасибо» Фромму, Платонову, Гюго – моим наставникам.

Предисловие
Здесь должен быть отрывок из книги Натальи Варлей «Канатоходка». Заглавие "Наша «серая совковая» жизнь". Модерация ЛитРеса не пропускает её в использование, хотя отрывок доступен бесплатно всем. Можете ознакомиться отдельно:
https://www.litres.ru/book/natalya-varley/kanatohodka-29416779/chitat-onlayn/?page=5 (https://www.litres.ru/book/natalya-varley/kanatohodka-29416779/chitat-onlayn/?page=5)
В полной версии книги, когда доработаю чистовик, она будет или сразу в ЛитРес, или в версии моей книги на личном сайте.

Её благополучная семья
В центре опрятной, жалкой на радость и выдохшейся комнатки, на полу с потёртым, почти погибшим, старым тёмным ковром, сидела маленькая девочка в розовых колготках и кофте не по размеру. Маленькие ручки прятались от жизни и неуверенности внутри оберегающих рукавов. Там девочка сжимала волнение, чтобы его не было видно – чтобы на вид быть светлее, чем кажется. Всё-таки детские силы ещё не были полными, выросшими – она старалась собой и, если бы была умнее, жаловалась бы на природу, что не дала ей быстрого роста для скорейшей свободы. Поэтому, она лишь ждала, когда вырастет – потому томно проживала время. Его занимали редкие утренние зелёные мультики и малопонятные вечерние передачи. Для друзей было много места в душе, только никто не спешил его занимать – так и пустовало с одной мамой и редкой на прогулки девочкой из соседнего двора.
Где-то на кухне этой бедной однокомнатной панельной квартиры занималась ужином её, уставшая тяжёлой работой, мама. Средних лет и больших сил красивая женщина, что старалась воплотить человека для общества – совсем немодная для этого времени задача. Да и получалось, откровенно, не «хорошо» – как могла. С кухни пахло вкусным и ожидаемым, а также противными вздыхающими сигаретами.
Перед девочкой, у стены, на деревянной старой тумбе стоял чёрный пузатый квадрат-телевизор. Давно уже стемнело, но в комнате не горел свет – хватало цветастого изображения экрана и небольшой жёлтой полоски из кухни. Совсем скромно давала свою крохотную полосочку жёлтая уличная лампа, перекрытая деревом. Вдалеке, за небольшой аллеей, спешили по делам машины и ездили старые громоздкие автобусы.
– Мам, скоро? – спросила девочка.
– Да, потерпи ещё, – чуть давясь недовольством, ответила мама. – Почти! Потерпеть минуту не можешь даже! Откуда в тебе! Прошу же!
Девочка заглушила в себе обиду попыткой понимания, давно готовой неинтересной конструкцией, и отвлеклась обратно. На экране быстро сменялись картинки: об очередном, определённо важном, товаре рассказывал диктор тяжёлым голосом; объявляли новые передачи; мультяшные персонажи предлагали «очень вкусные и яркие» зелёные товары. Девочке неинтересны были эти новомодные квадратные компьютеры, зелёная газировка, платье из новой коллекции и дорогие заграничные духи – зачем? Ей было интересно только смотреть на обёртку этого, как в кружащий калейдоскоп: на картинки – яркие привлекающие образы, которые вереницей сменяют друг друга. Коммерческая реклама была для всех участников в новинку и поэтому, за неимением опыта, каждый «рекламщик» старался привлечь более ярким образом. Доходило даже до абсурда, когда и рекламируемого товара-то не показывали – песенка или сценка только в конце связывалась с товаром через знак. Зато образ был и запоминался, а это и было самым важным, чтобы человек подсознательно знал о товаре, когда будет возможность его купить. Этим и привлекало девочку показываемое месиво идей – она смеялась неожиданной глупости или вскрытому гениальному моменту.
Интересное было время: бедное, яркое, контрастное – такова была новая свобода. От развития, человечности и хорошего чувства. Дети и другие глупые смеялись ей, а имеющий хоть немного разума сокрушался и тихонько плакал дома, вздыхая от тоски и горести Родины.
После рекламы начался новостной репортаж: сводки предвыборных событий; государственные дела; выступления кандидатов и их важные обещания; международная реакция и их проблемы. В конце пятиминутного блока показывали необычное: мальчика. Светлый, радостный, немного испуганный – он сидел уютно, рядом с красивой женщиной. Это был не простой ребёнок – сын своего отца, героя «перелома». Президент Федерации улыбался мальчику и важно пожимал ручонку:
– Он у вас будет героем! – важно заявил президент Цюнен. – Вас мы не забудем. Да. Как и весь синий народ, как и все люди земли! Мы сейчас строим основу, да. Чтобы новое поколение жило свободно и радостно: в мировой семье, а не как раньше. Демократично, понимаете? Вот наша главная цель – дети! Да. За них погибли хорошие люди. Долго шли.
– Спасибо вам, господин Цюнен, – смущалась молодая мать. По прекрасному лицу проскользнула печаль, и она быстро утёрла слезу. – Всё ещё тяжело. Но ничего! Будем жить!
– Будем! И на радость детям строить страну. Спасибо вам, и вашей семье. Да.
Девочка прилипла к экрану, выжидая радостно мальчика. Ведущая новостей деловито сообщила, что после этой встречи Президент уехал на встречу с какими-то важными людьми.
Незаметно из кухни вышла мама.
– Что ты там увидела уже? – уставши спросила мама. – Очередная предвыборная реклама? Ерунда же. Как обычно, наобещают всего, а потом наворуют.
– Мальчик! Красивый такой!
Внимательно посмотрев на экран, женщина недовольно заворчала и стала искать пульт:
– Что ты смотришь? А? Ну сколько раз просила тебя, не смотри ерунду! Не надо это смотреть! Этих вот! Нет там красивых – одно уродство! Уродство, поняла? Это они! Да когда ты уже поймёшь! Таким нельзя радоваться!
Подавившись обидой, девочка зарыдала:
– Мама, прости! Я не знала… Я не знала!..
Мать тяжело вздохнула, чтобы подавить накатившее от усталости раздражение, и решила приобнять родное. Она села на диван и расставила руки. Девочка всем телом прижалась ответно, как к жизни, ко взрослым коленям, и детски плача спросила:
– Мама, ты не злишься?
От маминой одежды привычно пахло сигаретами. Прижимая маленькую головушку, мать ответила:
– Нет. Я на тебя не злилась – на тех, кого показывали. Они плохие. А ты мне приносишь только радость и иногда шалишь.
– А почему они плохие?
– Почему? – спокойно спросила женщина. Она уже хотела спать и потому раздражение проходило быстро. – Это сложная история. Помнишь, я про твоего папу рассказывала? Вот. Поэтому мы так и живём: одни с тобой, вдвоём.
– А-а, – пытаясь быть взрослой, ответила девочка. Она не понимала ещё полноценно, но знала, что, если это плохие люди, мама что-то сделает и они не смогут навредить.
– Но ничего. Мы есть друг у друга – как-нибудь проживём.
Поправляя светлую маленькую причёску, умиляясь единственной семье, мать приобняла девочку и встала.
– Посиди пока. Я скоро приду, хорошо?
Девочка кивнула, проводила взглядом маму и отвернулась к экрану.
Кончалась реклама на другом канале – значит, будет что-то. Взяв в руки небольшую куклу, девочка начала с ней возиться и ждать. Сначала появился образ мигающей жуткой головы, затем зазвучали тяжёлые нотки, появилось несколько фотографий-картинок – это была одна из политических передач.
За круглым небольшим столом сидело трое человек. Важный и довольный складывающейся жизнью человек, выхватываемый камерой по центру, начал:
– Приветствуем вас, наши дорогие зрители, на передаче «Один на один». Предвыборная гонка в самом разгаре. Вы ждали – мы сделали. Да, сегодня у нас столкнутся один на один два главных претендента. К нашему сожалению, не напрямую – сегодня они представлены своими главами штабов. Слева у нас – Дмитрий Юрьевич Узелков. Бывший майор рабочей армии, писатель, публицист – сейчас возглавляет штаб Любова от рабочей партии, – ведущий на несколько секунд замолчал, чтобы дать аплодисменты, усатый седой мужичок слегка кивнул головой. – Справа – Аркадий Павлович Гуценко. Экономист, автор ряда научных работ, бизнесмен – возглавляет штаб Цюнена от демократической партии, – и снова аплодисменты, полноватый мужчина, к тому же помоложе противника, тоже кивнул. Ведущий повернулся к мужчине слева. – Дмитрий Юрьевич, начнём с вас. Скажите, почему Любов сам не пришёл к нам в эфир сегодня? Мы рады были бы встретить его в студии. Разве плохая?
– А с чего бы ему приходить? – спросил с простодушной усмешкой в ответ Дмитрий Юрьевич. От улыбки слегка подёргивались густые седые усы. – Если Цюнен не хочет – зачем нам-то идти? Любов всегда готов, если вы об этом. Никто не бегает. Мы сами неоднократно звали на дебаты, были инициатором. Но. Только открытые. И в прямом эфире. Это вы лучше у другого своего гостя спросите – не к нам такие вопросы. К террористам, видите ли, Цюнен может ездить, а с противником дебатировать – боится. Куда угодно бегает, лишь бы не выходить. А почему? Боится проиграть, скорее всего – вот и весь секрет. Мы и официально, от партии, запросы подавали. Полгода ждём ответа. Он же ни разу в Думу не пришёл. Невозможно нигде его поймать. Что это вообще за правитель такой, что от своего же народа бегает? Боится выступать?
Не давая провести передачу ведущему, с правой стороны, предвкушая ответ, начал толстый мужичок:
– Президент человек занятой. Это вам не читать по бумажкам и до смертельной старости сидеть во власти. Страна у нас большая. Много дел. Вот сейчас, допустим. Что ему, бросить наших синих солдат? Что имеет больший эффект: спасение тысяч наших синих солдат в горячих областях или дебаты? Лично для меня тут выбор очевиден. По-моему, и для любого, хоть немного думающего, человека тоже. Президент делает всё, что от него зависит и, повторю, он очень занятой человек. Это вы и ваша партия могла уничтожать тысячи, десятки тысячи, миллионы собственных же людей, не думая. Лучших людей. Мы на такое пойти не можем, да и не хотим. Мы спасаем жизни, а не губим. Нам некогда носиться с вами, как с писанной торбой.
– Разъезжать на концерты он время находит. Выступать в Зелёном Парламенте – тоже. Видели мы все, как он «работает». В поте лица работает, особенно ногами на подтанцовке, когда…
– А Любов не выступает? – вызывающе прервал толстячок. – Да и сложно это вообще «выступлением» назвать – даже пару слов нормально связать не может!
Усатый оскорбился и начал даже думать, как бы едко так ответить, при этом глубоко сомневаясь: а стоит ли.
– Аркадий Павлович, расскажите, что это за переговоры? – перебил ведущий, закончив тему.
– Переговоры… – переключился толстячок. – Прямо сейчас президент Цюнен находится на переговорах с лидерами вооружённых формирований. Обсуждает прекращение огня, обмен пленными, освобождение заложников. Это сложный вопрос. Другая сторона, вы знаете, требует многого. Надо искать общие точки, компромисс…
– То есть, Рензю объявят независимой? – спросил ведущий, переходя сразу к делу, обрывая обтекаемые формулировки, чтобы зрители не скучали.
– Нет. Скорее всего, нет. Как я уже сказал, нужно будет найти компромисс, который удовлетворит обе стороны. Признать независимость – мы не можем пойти на такую меру. Даже если бы и хотели: нас не поймут и не поддержат граждане. Мы не можем бросить наших синих людей. Вы же знаете, там большое количество синего гражданского населения…
– Ага, знаем мы как вы компромисс ищете. Делегатов их кто сейчас держит в Миргороде? Взяли, значится, дипломатов, посадили под замок, и поехали на переговоры – честно всё, да, неплохие переговоры. И с боевиками теперь обсуждать – под дулом автоматов. А что обсуждать? Как они тысячи наших сограждан убили? Сколько гражданских полегло от их зверств? Расскажите лучше народу про это, не молчите. И что, так просто спустить это? Будто им закон не писан? Вот она, ваша власть: лояльную куклу взять хотите, простив по-тихому «грешки». Да вы спросите любого офицера здесь – как вообще так можно? Разве не захотят они за товарищей отомстить? Надо суд, а не договариваться. Все знают, как вы договариваетесь: люди гибнут, а вы выгоду не упустите.
– Выгоду? Извините, а это вчера началось? Не было, что ли, что ваша же рабочая партия, со всей полнотой власти, годами закрывала глаза на национальный вопрос? Не вы ли перемешивали всех без разбора там, не думая о последствиях? Не ваша ли партия создала всю эту ситуацию? Нет? А мы сейчас разбираем за вами – и ещё получаем за это? Это уже ни в какие рамки приличия. «Справедливо» – ничего не скажешь. Собственно, как и всегда. Убивать, наказывать, сажать – это для вас привычные слова и меры. Миллионы людей загубили? Загубили. Конечно, там тысяча-две – роли не сыграют уже. А для нас всё сыграет, – толстячок взял со стола небольшой стакан и отпил.
Девочке стало совсем скучно это смотреть – показалось даже, что начала засыпать. Встала, переключила канал, другой – такая же ерунда. Вернула прежнюю нудную скуку и легла с огорчением назад.
Борьба умственных борцов продолжалась. Это была грязная игра, где побеждал не правый, а кто более опытен в обсуждениях на публику. Публику глушили яркие образы, и та в давящем восторге дарила без совести аплодисменты колким ударам и едким словам – только форме. Один человек явно преуспевал, представляя наступающие перемены – и потому был сильный. Он откидывал отжившее на будущую свалку, вместе с живущими там людьми, и шёл вперёд – за это ему и аплодировали.
– Вы на жалость только не давите. О людях вы думаете – расскажите это тем, кого вы без работы оставили, на улицу выкинули, кто голодает сейчас. Расскажите жертвам бандитов. Чему вы улыбаетесь? Разгул преступности – это шутка? Вы и вся ваша компания – прислуживаете зелёным. Вам никакого дела нет до людей здесь. Да и вообще! Вам продать это всё нужно. А заказчики известны – это фонд Мерзоса. Он вас спонсирует, ваш штаб весь. На него вы и работаете, уничтожая прошлое, что наши деды с таким трудом завоёвывали…
– Мерзос? Что это за теории заговора? С чего вы это взяли?
– Да вы откройте Рабочую Газету вчерашнюю. Там всё и написано. По цифрам, с фактами.
Пропустив неудобное, толстячок взбодрился и заново перешёл в наступление:
– И что это вообще значит, что мы на зелёных работаем? Это вы как раз и принесли эту зарубежную заразу. Сотни лет стояла синяя земля, развивалась, пока вы со своим рабочим идолом не пришли. Совсем чужим для нас – что история и доказала, – усатый мужчина попробовал что-то вставить, что легко подавилось и замолкло: – Да-да, не отнекивайтесь! Это ваше! Карл ваш, знаменитый – это кто был? Зелёный. Зелёный! Так что не нужно тут говорить про зарубежные связи – не от вас. Страну всю развалили, всякую чушь проверяли. Безумие! Хватит уже с нас ваших экспериментов! Всего пару лет как освободились – дайте нам уже восстановиться. Через десять-пятнадцать лет Синие станут современной, мощной экономикой. Может быть, и лидером станем на континенте – возможности все есть. И, кстати, первые шаги уже сделаны – осталось только процессы наладить.
– Современная экономика? Лидер? Бросьте врать! Не будете вы ничего этого делать. Продадите страну – и всё. Как и делаете уже, – седой мужичок выглядел очень взволнованным.
– Опять то же самое. Хватит, говорю вам. Не вам с вашей человеконенавистнической иностранной идеологией говорить нам о том, как и что делать. Мы сами разберёмся, что делать в нашей стране. Не понимаете – так не мешайте и смотрите. Мы уже насмотрелись на вас – дайте людям поработать, исправить за вами.
– Да вы уже её продали! Да и что вы сделаете? Вот, хотя бы, разве не вы попытались выборы отменить через Думу? Что? Конкуренции побоялись?
Мгновенно расслабившись, как будто потеряв интерес к победе, да и вообще всякое желание, толстячок продолжил спокойно:
– Мы ничего не боимся. Народ знает за кого голосовать и сделает правильный выбор. Точно не за тех, кто миллионы собственных граждан уничтожил. Вы только вдумайтесь: миллионы. У меня такая цифра просто не укладывается в сознание, а ведь я постоянно с цифрами работаю. Это же сколько людей – у нас сейчас всего около десяти миллионов!
– Ладно, давайте оставим, – прервал их ведущий. – От вашего общения, знаете, такое ощущение, будто и ведущий не нужен. Вы тут и без меня прекрасно справляетесь.
– Да почему не нужен? Нужен, – проговорил Аркадий Павлович, пузатый. – Вы делайте своё дело – мы тут немного вошли, так скажем, в дискуссию.
– Это приятно, что нужен. Тогда буду работать, – улыбнулся ведущий. – Тогда, Аркадий Павлович, вам следующий вопрос. Вот вы так говорите про партию, прошлое нашей страны, и так далее – разве вы сами не были в РПРС?
– Был. Конечно, был. И этого не скрываю. А как ещё? Как ещё, ответьте мне, можно было занять хорошую должность? Продвинуться по службе? Это не мой выбор был – приходилось. Все так делали. И даже так, я делал всё, чтобы спасти её. Разве не разрабатывали мы проекты для Скрючёва?.. И записки отправляли из Министерства. Тогда я ещё верил, как и многие, что систему можно спасти. А это мертворождённое, ненастоящее. Такое исправить нельзя.
– Не смешите людей, – прервал его усатый и седой. – Спасти вы систему хотели. А разваливал Содружество кто? Вы с Цюниным и разваливали! Контора вся ваша! Вам заплатили – вот вы и разваливали. И сейчас это делаете, под диктовку «оттуда»! Мы всё это знаем – смотрите в Рабочей Газете, там всё написано.
Пузатый мужичок зарядился недовольствием и ответил:
– Не нужно врать. Я тогда не работал с Цюниным. Как Скрючёв отказался от проектов, я решил уйти из политики…
– А зачем вернулись? – неожиданно спросил ведущий.
– Как «зачем»? Попросили хорошие знакомые. Не бросать же в беде.
– Большая «беда»: страну продавать… Карманы набивать себе – какая трагедия!
– Послушайте. Что вы заладили «продавать»-«продавать»? У вас доказательства есть? Почему вы наговариваете?
– Есть! Вы Рабочую Газету откройте! Там всё написано.
– Рабочая Газета ваша лжёт! И лгала людям десятилетиями. Оголтелая пропаганда это, а не источник. У нас не было и нет цели продать страну – это видят все. Мы лишь хотим честные выборы сделать, которых нашей стране больше столетия не хватает. Вернуть людям свободу! Права человека! Хватит нас уже мучать. Отстаньте. Дайте людям жить. Вам мало было полторы сотни лет мучить синий народ?
Седой мужчина хотел было возразить, но его перебил ведущий, смотря в камеру:
– Похоже, наше время заканчивается. Было интересно слушать сегодняшних гостей. Надеюсь, в следующий раз к нам придут сами кандидаты. В этой студии. Один на один. В следующую пятницу, вечером – ждите. Сейчас наши гости пожмут друг другу руки, – ведущий протянул руку между противниками, и они обменялись рукопожатием. Камера начала отъезжать и тухнуть.
Через несколько секунд появилось название передачи, что означало, что она кончилась. После этого началась реклама. Появилась яркая картинка, как в мультике: нарисованный магнитофон противно зазвучал, совсем взорвался и из него посыпали маленькие недовольные таким существом рабочие человечки. Они разбудили большого человека, мужчину, лежащего рядом на кровати – тот не хотел, но встал и недовольно везде смотрел. Зазвучала музыка, а затем и голос диктора:
– Если у вас в холодильнике не стало продуктов! По всем каналам телевизора идёт одна и та же программа! Если по почте вам стала приходить всего одна газета! И вы больше не можете ездить за границу! То, это значит, наступило светлое завтра!
В комнату устало вошла мама девочки.
– Ну, что там? – спросила она слегка уставшим голосом.
– Что-то скучное долго, дяди спорили. А потом мультик был! Про дядю! Там человечки прыгали!
– Понятно, – без интереса ответила мама. – Надоели они уже с этим. Поскорей бы всё закончилось… Никак страну оставить в покое не могут – всё делят…
Женщина села в небольшое кресло у самой двери. Девочка встала и села рядом.
– Устала… – протянула мать. – А ты, собаченька моя? Всё приходишь, и ложишься рядом…
Мать протянула руку и погладила светлую детскую головку. Девочка с пролетающими детскими годами всё больше походила на неё – чем немного огорчала. Женщина хотела бы увидеть другое наследие в ней. Только большие голубые глаза выдавали отцовское, оставленное ей напоследок. Маленькие голубые глазки и собственная былая военная форма в шкафу – всё, что осталось ей от любви и гордости молодости. Ещё десять лет назад она верила в прошлые заслуги и хотела стать им щитом – теперь, глядя на военную форму, доставая её иногда из шкафа, женщина горько чувствовала разрушенную родину и тихо плакала себе одна, пока дочь не видела. Армия пришла в упадок, да и вообще жизнь стала непростой и очень бедной.
Несколько секунд мать сидела молча, а затем, подумав, встала:
– Пойдём. Прогуляемся немного. Проветримся. Весь день, наверное, просидела здесь, бедная.
– Там темно, – озадаченно ответила девочка. – Ты же сама запретила гулять, когда темно.
– С мамой – можно. Мама у тебя ого-го, ведь! Мы ненадолго. В магазинчик сходим, он же здесь рядом совсем. Тебе уже и спать пора – надолго не пойдём, обещаю, – тепло улыбнулась мама, чем и покорила девочку. – Вставай. Сейчас найдём что тебе надеть – надо потеплее, не ноябрь месяц уже. А то простудишься, потом в садике всех перезаражаешь.
– Хорошо, – улыбнулась девочка.
Через несколько минут сборов, и девочка, и мать, были готовы. Мать взяла большой серый шарф и аккуратно повязала его вокруг шеи девочки, заботливо поправляя – для красы.
– Это же твой, – удивилась девочка.
– Так не заболеешь. Он большой и греет, – ответила мать.
Выключили телевизор, свет, и вышли насовсем, оставив горевать пустую холодную квартиру.
В ярком розовом цветастом пуховике, несколько поношенном, потому что девочка донашивала вещи за кем-то ещё, она выглядела немного нелепо на фоне мамы: раздутая и яркая – контраст для серого, панельного и бедного времени. Мама одела тёмное старое пальто – уже совсем не модное, но всё равно не переставшее быть красивым, несмотря на долгие годы службы. Куплено оно было ещё в рабочие времена – когда по службе её отправили на границу.
Вышли они не просто так. Девочка это знала и грустила себе от немочи потом. В последний год мама девочки очень пристрастилась к алкоголю. Всё тяжелей становилось жить – как тут не станешь? Сначала для скорейшего расслабления и лучшего сна. Ведь если не поспать хорошо, то не отдохнёшь, да и вообще печально станет совсем. Без отдыха не будет и сил. Мать думала так: «А как идти на работу, когда нет сил?». Она знала, что алкоголь действительно имеет такие свойства, но это если подходить к нему с контролем, с мерой. Для меры не оставалось места: это очень тяжело, когда бедно. Никакие разговоры о свободе не дают чувства достоинства, чего не хватало обедневшим. Мать презирала себя, знала всё это, и всё равно пила – чтобы вставать, не дать маленькой жизни погибнуть. Одинокой матери не видно было ни грамма той свободы, о которой говорят с телевизора разные известные имена – она проклинала их и ненавидела за ложь, прикрывающую воровство. Чувствуя каждый день тяжесть происходящего, она не могла отпустить озлобление, что в ней росло – это тоже толкало к стакану. Злоба выливалась на дочь, и горькая обида на себя толкала вдвойне. Несчастный круг замыкался собой. Может быть, ей стало бы легче, будь с кем поделиться – она была одна. Ни друзей, ни семьи – кто-то умер, кого-то просто не было в жизни. Только маленькая дочь.
Сидя на кухне, выпивая стаканы, мать вспоминала прошлое, рассказы своей семьи, и что сейчас? Теперь её могли вышвырнуть с работы за любой проступок, могли задержать зарплату, могли отдать продуктами, да и просто чья-нибудь пьяная голова легко решится ограбить или даже убить последнее ей важное. Могла ли она что-нибудь с этим сделать? Ответить? Может быть, устроить войну против всего света, применив единственные знакомые ей навыки? Куда ей, матери-одиночке с маленьким ребёнком даже без своего жилья. Не было у неё ни прав, ни свобод, кроме одной: работать или остаться на улице.
Вот и сейчас мать, закончив с готовкой, хотела побыстрей уснуть. Чтобы проснуться завтра и, едва опомнившись, уже оказаться на работе. Чтобы затем прийти домой, сделать домашние дела, и снова повторить процесс, без которого ей было тяжело ходить на работу. Раньше она бы к этому времени могла уже получить квартиру – это уже сняло бы часть тяжестей. Теперь же государство всячески старалось снять с себя все те авторитарные обязанности, чтобы дать людям свободу выбора и возможностей: хочешь – заработай и покупай; не хочешь – не покупай. Видимо, она недостаточно хотела.
Жалкая неполная семья вышла на тёмную улицу. Было прохладно. Вечером, в эту осеннюю пору, всегда быстро холодает. Приближался май – скоро зима.
Небольшой магазинчик, даже лучше было бы назвать это «ларёк», находился через двор от их дома. Как и в других подобных «наживных» торговых точках, там предлагали товары до самого позднего вечера – были бы деньги и удача продавщицы не попасть на негодяев.
Как об этом говорили иногда:
«Сейчас век раздолья – не то, что каких-то ещё пять-десять лет назад.»
Даже самая маленькая точка буквально ломилась от товаров, а сколько было импортных! Такого выбора в рабочем государстве не было.
По крайней мере, так думали, а жили другим. Выбор был доступен тем, у кого есть деньги – совсем далёкая реальность от большинства. Если раньше была проблема «некуда потратить заработанные деньги», то теперь «не на что купить». Возможно, это и была одна из принесённых свобод: от потребления и жизни. Низкую цену держали только на самые ходовые товары, чтобы совсем не умерли и огорчились. За одним из них женщина и вышла.
В соседнем дворе играла другая девочка, вместе с родителями. Мать с дочкой подошли к ним.
Двор был печально запущенным, как и вся оставшаяся общественная жизнь: ржавеющие качели с полупленной краской; старая песочница, заросшая отсохшей травой; небольшая старая детская горка; маленький синий лаз в виде дуги. Это всё, что было между домами, остальное – трава, дороги и небольшие стоянки для недоступных автомобилей. Многим знакомы такие дворы: кому-то из детства, кому-то из юношества, кому-то по ностальгирующим фотографиям.
Сначала дома строили, чтобы расселить людей, но территорию ещё облагораживали, потом перестали и это делать – экономия. А сейчас, спустя несколько лет после «перелома», тем более этим администрация не занимается – кто спросит?
– Привет, Наташка, – весело сказала мама девочки. – Чего вы так поздно? Гуляете?
– Здарова. Да так, Надька захотела. Встала в позу, ну ты знаешь, и давай конючить: «хочу на улицу, пошли-пошли». Я ей говорю «время уже не детское, спать пора», да и вообще – сама знаешь. А она чуть ли не в истерику. Сказала Володьке, вот и вышли. С ним поспокойнее. Сейчас ещё немного постоит, замёрзнет, и пойдём – так всегда. Зато спать будет как убитая. А ты сама чего так поздно?
– В магазин вышла.
– В «Ослик»?
– Да.
– А-а, – понимающе ответила женщина. Не было секретом или стыдом, что там продаётся и «зачем».
– Купить забыла, блин. А мне завтра нужно будет – так чтоб ещё раз не ходить, – мать сказала это так, будто оправдывалась. Она не хотела говорить напрямую, человечно стыдясь бессилия и обстоятельств, но это было так очевидно, что и не приходилось.
Пока две женщины разговаривали, муж одной из них молча наблюдал за своей дочкой. Ему неинтересно было включаться в разговор: «пусть бабы сами разговаривают». А две девочки, на радость друг другу, уже уселись и начали качаться на качелях. Качаться было некомфортно, и шум от проржавевшего бедного железа был сильный – он стонал по молодости на весь двор, да никому не было важно.
Вдруг, мать растерянно проговорила:
– Не взяла! Забыла – вот ворона!
– Что «не взяла»? – переспросила другая женщина.
– Деньги не взяла… Доча, – позвала она девочку. – Пойдём…. Пойдём быстренько домой, я деньги забыла.
– Можно я покачаюсь? – жалобно спросила девочка, останавливая качели.
– Ну, какое? Посмотри как поздно. Как я тебя одну оставлю?
– Да брось, – сказала другая женщина. – Ты же быстро. Мы присмотрим. Всё равно ещё минут десять простоим – не меньше. Я же знаю свою поганку.
– Мам, можно? – радостно спросила девочка.
Мать на несколько секунд задумалась.
– Ладно, я быстро! Спасибо, – проговорила она и быстрым шагом направилась к дому.
– Можешь ещё поиграть, мама разрешила, – сказала девочке другая женщина. Девочка снова начала качаться.
Мать убежала в малосемейное здание, торопясь вернуться. Она волновалась за дочку, как за самое ценное. Девочка качалась свободно и радовалась, что ненадолго стала не одна, да и мама была веселее.
Через минуту, раздался хлопок. Он был короткий и глухой, выбивающий уверенность и сознание. В секунду в домах выбило стёкла. Затем непродолжительный, но очень сильный грохот. Улицу накрыло пыльным облаком. Начался кашель, крики, сигнализация. Девочка от страха упала с качели и закрылась руками.
Через несколько секунд паралич прошёл и стало нужно что-то делать.
– А-а! – в панике завизжала женщина. – Надя! НАДЯ! СТОЙ НА МЕСТЕ! НАДЯ!
К ней в пыли присоединился кашляющий мужской голос:
– НАДЯ, ДОЧЕНЬКА! ВИКА!
Через ещё несколько секунд семья воссоединились.
– Всё в порядке?! – в панике спросила женщина. – Не ушиблась? Не порезалась? Валера, что это?! ЧТО ЭТО, БЛЯТЬ?!
– Не знаю. Ничего не видно… – только и ответил мужчина. Он кашлял и волновался бессилием. – Под горку. Идём все под горку!
Девочка почувствовала, как чьи-то руки подхватывают её и тянут в сторону. Не понимая и боясь, она поддавалась и шла. Всех осмотрели – никто не пострадал и все боялись. В испуганном обсуждении прошло время. Через минуту пыль осела. За одним из домов шёл оранжевый дым. Это был дом, где жила девочка с мамой. Девочка этого ещё не понимала. Она вообще ещё ничего не понимала.
– Это не наш ли? – спросила другая женщина.
– Нет. Наш дальше, – ответил мужчина. – Это…
– А… как же… – женщина испуганно посмотрела на чужую дочь, застыв от ужаса и непонимания: что делать.
Девочка откашлялась, увидела оранжевый столб дыма и побежала маленькими ножками на испуг.
– СТОЙ! – крикнула ей вслед женщина, но не побежала за ней, она сама держала свою дочку. – Валера, хватай её!.. Держи, ну!
Мужчина опомнился от шока и побежал вслед за девочкой.
– Мама! МАМА! – кричала девочка и вбежала в ещё не осевшее облако пыли.
Мужчина вбежал за ней и не нашёл. Долго он кричал и звал её. Не нашли девочку и спасатели, что разбирали завалы. Множество трупов и раненных достали. Мать умерла, её красивое пострадавшее тело несложно было опознать. Девочка исчезла, стала сиротой и начала страдать сама собой.

Глава 1
«Тот, кто становится пресмыкающимся червём, может ли затем жаловаться, что его раздавили?»
Иммануил Кант
«Вместо веры – ложь.

Вместо сердца – грош.

Вместо тёплых звёзд -

Холод чёрных дыр.

Тонет в грохоте,

Дышит похотью

За твоим окном

Дивный Новый Мир.»
Время Жатвы, «Дивный Новый Мир»
Тусклый безразличный к делам писк домофона провожал спину выходящего человека. Он был рад летнему дню, да и вообще обретённой жизни.
Всё было хорошо с кошкой, она не умерла, и ничья мелочная воля не посмела выгнать одинокое существо. Зато на удивление была добрая, что подхватила ответственность, следила за лежанкой, мыла пластиковую посуду и давала поесть. Существо сладко спало в утренней дрёме и потому не противилось лёгким поглаживаниям, что с должной радостью передавал мужчина. Он вложил в эти движения и тёплую ласку, и щипучую тоску, и понимающую страдающую любовь. Мужчина даже сделал фотографию, переслав в секретную беседку.
Теперь же он шёл к последнему месту в этом городе. Хотелось бы, конечно, встретиться с родными, дать знать о живом себе – это бы, к сожалению, обрекло их на ненужную горечь и слёзы. Когда будет возможность, он передаст через товарищей «весточку» – тогда у них не останется никакого выбора, кроме как принять решение.
Остановился по дороге, втянул в себя летний аромат цветов из придомового живого полисадника, и пошёл цельно. Нужно было идти на остановку, чтобы поехать в центр. Там он сдастся и приведёт в движение следующий шаг.
Посреди вытоптанной тропинки он оглядел дом, в который больше года назад пришёл в первый раз, оглянулся для осторожности и интереса. Рядом начинали строить очередной панельный дом, огородили забором и кран старательно ждал, чтобы подносить плиты, выстраивая день за днём новое жильё на обогащение застройщика. Уложенной дорожки от остановки как не было, так и нет. Одна жалкая пустынька растягивалась на сдавленной техникой и спешащими людскими ногами земле. На заклеенной объявлениями и расписанной невежеством остановке уже стояли люди. Час пик утренней давки прошёл, но и сейчас кое-кто неспешно брёл из брошенной на день спальни «в город».
Нужно было просто ждать первое, что приедет без сроков: приходи и жди милости перевозчика. Расписание здесь было, по факту, утерянной технологией более развитой цивилизации. На место планированию и счёту, пришло беспредельство и быстрый хаос рынка. Поэтому как рынок порешает, так и приедет автобус. «Решения» все здесь и ждали, каждый день.
Через десять минут на остановку подтянулись ещё пара человек, а откуда-то из-за домов, у самой лесополосы, за которой город уходил пригородом в далёкий пыльный континент, развернувшись, выехал автобус. Маленький «большой вместительности» симпатяга, закупленный недавно, и ставший несмущающейся моделью гордости для многочисленных новостей. И мэр города перерезал в нём ленточку, и по местным сайтам разнеслись фотографии, и некоторые чудики в транспортных сообществах поздравили горожан. В общем, ездил он уверенно и роскошно.
Забравшись внутрь, оплатив, пассажиры двинулись в путь-дорогу. Мужчина смотрел в окно на плывущий мимо район и волновался переменам.
Спальные окраины ничем не радовали глаз: где земля не трогалась спецтехникой, вырастала сухая колючая трава, замирая на летние месяцы, и кое-где ссыхались доходяги-саженцы, запущенные сразу же после снятых фотографий о субботнике. Места были неприглядные, а серость панелей подчёркивала знойная подавляющая жара, которой зря подставлялся любой неудачный проходящий.
Центральные «парадные» улицы и один из «спальников» разделял заброшенный станкостроительный завод, тянущийся вдоль неиспользуемой ж/д ветки. Давний ненужный заводской забор давно обзавёлся лазами, и внутренности, что не смогли разграбить, со временем стали модной точкой для фотографий. Иногда, бывало, из ниоткуда брался охранник. Возможно, что и ненастоящий, и прогонял людей с территории. Обычно же, труп промышленного гиганта был открыт просмотру почти каждого горожанина и гостя, где лишь немногие могли видеть гнетущую суть за разрушающейся былинной формой.
В полдень буднего дня автобус едва ли наполнялся наполовину. Погода располагала: незачем томиться в металлической душной коробке, когда можно добраться с большей прохладой и радующей теплотой под солнцем. Цветы жизни, что не знали о происходящих событиях и находились с головой в очаровательном омуте детства, хотели радостно гулять, живо общаться, свободно бегать и всячески жить. Им не хотелось тратить даже томные секунды на остановку и ожидание, сидеть себе и тухнуть – эта грустная участь для них ещё не в пору, поэтому и радостная. Других, кто мог бы и хотел тут быть, было намного меньше, чем тех, кто утром и вечером наполнялся в похожие «банки» – и ехал, куда было «нужно». Даже если бы кто и захотел поехать, чаще было быстрее дойти пешком, чем дожидаться автобус – так и садились на собственное авто даже для поездки в двести метров.
Перед путепроводом автобус остановился на светофоре. Внизу, моляще прогудев, спешил работать на кошелёк владельца товарный состав. Прорезав тягучее летнее пространство, тем самым обозначив себя для жизни, он торопился доставить разные незаметные для большинства вещи – да и вообще непонятно что, и всякую ерунду.
В маленький динамик просочились блудные и неинтересные объявления:
«Дорогие пассажиры. Пожалуйста, оплачивайте проезд – на линии работает контроль.»
«Министерство Обороны проводит набор на службу по контракту. Разовая выплата в размере …, стабильная оплата, льготы для членов семьи. Требования. Возраст: от восемнадцати до шестидесяти пяти лет. Без медицинских противопоказаний.»
Молодой мужчина в непримечательном летнем пальто внимательно слушал сидевших впереди мужчин, с непонятной улыбкой смотря в окно. Он радовался свету и теплу, как брошенному и важному – долгожданному, за долгие прошлые холодные дни. Так свободно, без напряжения и волнующих минутных дел – он давно не был. Поэтому и радовался, пока позволял редкий момент.
За окном проскальзывали знакомые, хорошо украшенные, стены домов на сетках центральных «исторических» улиц. Отдельные дома уже показывали внешнюю ухоженность и, иногда, украшения. В них шуршала буднично жизнь, не замечая привычно моментов красоты. Шаурмичные, кафе, техникум, торговый центр – навевало воспоминания.
Рядом сидения пустовали – кроме его, и два на ряду впереди. Там общались и заняты были этим, потому не думали о другом или что слушают. А мужчина сидел и слушал, как детской шаловливой забаве.
– Вообще? – спросил первый мужчина.
– Да не понимаю я ничего, – огорчённо ответил другой. – Что тут неясного? Я что ни читал: то одно, то другое – подумал, что хуйня какая-то. Где тут что – хуй разберёшь. Не верю уже ничему. Поэтому я на работу ходил, на шашлыки – один хуй подохнем. Раз умный, то ты мне и расскажи.
– Ладно, проехали. Я тебе каналов накидаю, мне сын накидал. Там узнаешь. Я кратко: постояли они под Суровым – и выбили нас. Гнали почти до границы, еле остановили – говорят, прям на убой кидали. Ужас, что тогда было.
– Ну я это видел. И чё? Ну, остановили? Потом дальше шли, вроде?
– Шли, шли, да обосрались. Рензенцы выебали наших и ушли в оборону. А у нас как обычно: пацанов так кидают, в ямы садят, сверху пиздят только, друг на друга стрелки кидают – и хуй знает, что делать. По новостям то подходим, то уходим, где-то наступаем, а потом за село бои идут по несколько месяцев.
– Понятно, – мрачно заметил второй. – Да, проблемы есть. Может, Дорогин увидит, да сделает что-то. Армию надо тряхнуть уже. Иначе нас так все и будут ебать. А хватит уже. Мы в Гражданскую навоевались так.
– В Гражданскую мы тогда быстро ещё справились. А тут – какой месяц уже?
– Месяц… И вправду, а какой? – спросил второй мужичок.
– Уже девятый идёт. Как с апреля начали. Уже декабрь – лето.
– Девять месяцев, ебать их в рот… – думал второй мужичок. Он поправил пакет и кепку. – Как жизнь-то идёт… Летит, прямо. А мы не молодеем… Почти год уже.
– Почти год. И ни конца, ни края. У меня сын уезжать собирается в Фиолетовую Республику. И меня зовёт. И вот клянусь: не хочется. Думаю иногда: может, соберутся всё-таки, да возьмут Суровый? Закончат это. А потом читаю каналы и пиздец накатывает. Они там наших ребят перемалывают ни за хуй.
– Так иди контракт подпиши – и воюй.
– Ага, с моим артритом? И с другими болячками после прошлой войны?
– Да, – улыбнулся второй мужичок. – С этим не повоюешь! Я, вот, думаю, что не так оно просто: это, если подумать, дорого. Ты видел какие там зарплаты сейчас? В наше время не было. Это же куча денег… Да и не платят налоги-то. Не так это просто, наверное. Я думаю, что они скоро соберутся – и закончат. Готовят что-то – должны готовить. Может быть, это и план какой-то. В любом случае, надо делать что-то. Терпеть Рензю уже нельзя: там же много было историй, когда синих ребят просто на улицах нацики избивали, к боевикам отвозили – да и убивали. А что они в начале года заявили? С чего начали? Не с погромов ли? Или что, отдать всё это зелёным? Так это вторая Гражданская будет. Поэтому, как идёт – пусть хоть так.
Первый мужчина провёл рукой по думающей иногда голове:
– Да если бы так… Знаешь, я и сам верю, что что-то думают они. Не могут же не понимать, к чему идёт – надо порядок наводить. Кончать этот беспредел. Я сам ещё одну Гражданскую не хочу. Мы тогда молодые были – пиздец, что там был. Время было… м-да. Хотя, и сейчас тоже проблемы. На работе непонятно что: то ли будет что, то ли нет – может с оборонки заказы пойдут. Сижу и думаю: будет в следующем месяце зарплата или нет. В магазин заходишь, смотришь на цены – снова выросли… Младшего еле в универ отдал, только на платное прошёл – а платить-то надо… Вот и думаю. Что там, что здесь. Кончали бы поскорее.
Первый мужчина неожиданно замолчал, вылив тяжёлые гнетущие мысли из себя – в первое место, куда было можно. После этого почувствовал себя легче и как-то даже живее, даже дышать стало проще. Второй вздохнул, теперь ему надо было что-то делать с этим эмоциональным грузом, и у него были свои заботы, своя жизнь. Он с нажимной энергией проговорил:
– Да-а, время нелёгкое. Но наладится, Мишка – где наша не пропадала! Что-то думать будем. А если сунутся сюда эти уёбки – так мы их по старой памяти выкинем.
– Дай Бог, дай Бог! – улыбнулся первый.
Автобус подъезжал к центральному парку. Мужчина, что подслушивал себе на тихую радость, встал, обошёл разговаривающих мужчин, и встал у двери, взявшись за протёртый поручень.
Поручень в некоторых местах обклеили изолентой, да и вообще был он в других местах поживший – его недавно списали из Миргорода, и город закупил такие для обновления скудного автопарка. Машины ещё были на ходу, да и выглядели новее, а главное: легко можно было перерезать «красную ленту» и получить политические очки. Да, со ступеньками; да, такие в столице уже десять лет как не ездят, но всё равно: обновление и благая на вид новость. И всяко лучше даже такая старенькая, худенькая техника, чем то, что ездило чуть ли не с первых лет «независимости».
Стоя у двери, мужчина думал о жизни и удивлялся переменам. Ещё полтора года назад совсем не так представлял он своё грядущее будущее. На самом деле, не так уж много мужчина и думал – и всё было мимо. Он не думал, что в войне всё окажется совсем иначе и настолько неправильно, некрасиво. Мужчина готовился к ней, это не было неожиданной новостью – открытием стала её форма и открытия, что случайно ему узнались. Теперь, проезжая хорошо знакомые улицы, просматривая близкие места, он чувствовал себя иначе – очень необычное чувство. Как будто и не он ехал – в его воспоминаниях почти исчезла «тень» его прошлого. Сравнивая прошлое, мужчина чувствовал точно, что сейчас настоящий и живёт, как хотелось, что смог обрести важное и нужное каждому человеку.
С чувством внутренней жизни и правильности, мужчина впервые вышел и заметил соратника, который был здесь ещё до его рождения. Отлитая память и одно из мест споров. На широкой длинной площади, где давно заложенная земля обросла неуютным асфальтом и безликой каменной плиткой, небольшой горой стояла историческая фигура – Волгин. Его масштабный, широкий силуэт высился почти на десяток метров: огромная глыба гипса и бронзы стояла на бетонно-мраморном основании. Старая, специально не чищенная – от печали по неуважению даже бронза стала зеленеть – такая же возмущающая, как и его личное жгучее присутствие для истории. Он был и оставался символом для немногих чудаков, кто выбирал тропу справедливости жизни – самую сложную. Рукой Волгин указывал на памятник уже новее – «независимости». Высокая, почти в два десятка метров высотой, облицованная гранитом стела за небольшой десяток лет стыдно потрескалась и начала осыпаться, оголяя дешёвый бетон. То ли от строгого взгляда фигуры напротив, то ли от всего горя, что выпало на эпоху её символа – она уже несколько лет стояла, окружённая аварийным забором. Ежегодно граждан кормили новостями о реконструкции и обновлении, а забор стоял себе на месте и старел, вместе с отваливающимися кусками мрамора символической стелы.
Сейчас мужчина видел это иначе. Внутренне он усмехнулся грустной исторической иронии – трагикомичному спектаклю жизни, картину которой видел перед собой столько раз, но заметил и почувствовал только сейчас.
Ещё раз бросив благодарный, и даже благоговейный, взгляд потомка, мужчина развернулся и пошёл в сторону от главной дороги и парка: не было времени гулять, да и желания ещё раз проходить там не находилось. Сейчас нужно было пройти несколько небольших кварталов старого города: он хотел взглянуть на них перед тем, как сделает задуманное, а парк и так получит свои взгляды, фотографии и восхищение.
Проходя по знакомой дороге, мужчина с радостью вспоминал как убегал здесь от хулиганов, что на него напали в парке. Тогда его спасло чудо: находящийся рядом знакомый человек, что ненавидел его больше других – и спасший его. Тогда жизнь была легче и глупее. Почти через год здесь шёл уже другой человек в свете дня, а не красивым опасным вечером – как тогда.
Мужчина прошёл мимо памятника тыловым работникам и внутри себя поблагодарил, с любованием: через их волю и решимость ковалась победа на далёких рубежах в тёмные времена грубого творения истории, в годы старой Гражданской Войны. Памятник был в виде женской и мужской фигур: женщина держала шестерёнку в руках, в жалкой грязной рабочей одежде, а тощий мужчина что-то писал на измятом потрёпанном листе. Это был союз рабочих и интеллигенции: нужный и правильный – скульптор хорошо передал лишения и горящие будущим глаза. Славный оказался городом, стоящим на передовом крае истории: решительно поддержавший новую рабочую власть. Рабочие выступили единым фронтом и помогали все годы, что шла кровопролитная страшная война за будущее надломленной и готовой страны.
Он проходил мимо улочки, по которой шёл со своим спасителем. Забавным оказалось, что пункт помощи бездомным – узловая точка подпольной сети – был в одном доме от опорного пункта полиции. С другой стороны, и в полиции были свои люди – нужно ли сильно осторожничать.
Проходя через старый уставший дворик, мужчина трогал деревья и жил. Ему нравились подобные «устаревшие» спокойные места, которых почти не осталось в его родном городе: столица была развита для денег, а не души. Здесь ещё встречалось иное: центральные улицы, несколько минут от исторического центра, а во дворах двухэтажных домишек развешано бельё на старых металлических потрескавшихся перекладинах, пёстрые и ухоженные придомовые клумбы с разнотравьем, дорожки с побитым временем чёрным асфальтом, самодельные деревянные всякие лавочки – всё это душевное богатство без людей вокруг. Будто этот двор жил другой жизнью: медленной, спокойной и скрытой – без людей и проблем. Не той же самой, что была в квартале от него, на главной улице: бешенной больной лихорадкой. Близкие улицы походили на частых людей: родные и знакомые, а натура у каждого совсем своя и разная.
Ощутив чужбину, мужчина шёл и радовался всякой человеческой мелочи. Всему, что раньше казалось естественным: и тянущемуся на белый свет росточку, и оставленному камешку, и молодым для блага побегам. Всё было таким близким и родным – в который раз окунулся он в сожаление за других людей, что не замечают бытового великолепия жизни. Ему хотелось упасть, обнять всё это и плакать от красивого счастья жизни. Сейчас было не то время, поэтому он шёл и лишь утирал живые слёзы.
Подходя к зданию опорного пункта полиции, мужчина остановился на потрескавшейся от времени бетонной ступеньке, посмотрел назад. Хотелось окинуть свободу и взять с собой как большую решимость.
Жаркий день вступал в свои права, прогоняя утреннюю прохладу. Шёл январь – вместе с ним и лето. Часть природы уходила на летнюю спячку, пережидая зной – более выносливая, радовалась теплу и цвела. Мир горел разнотравьем и многоцветием. Жизнь готовит его несчастным страдальцам на скупую радость заранее, зимой, для облегчающего взрыва весной – сейчас самое время радоваться перед летней спячкой. Вдохнув мир, мужчина преисполнился и улыбнулся довольному чувству.
На стене висела непримечательная глупая табличка: на синем фоне белыми буквами выводились безжизненные большие слова «УПРАВЛЕНИЕ ВНУТРЕННИХ ДЕЛ», а ниже поменьше «АДМИНИСТРАЦИИ РАБОЧЕГО РАЙОНА г. СЛАВНОГО». Это ещё были понятные словосочетания, хотя раньше висела простая табличка «МИЛИЦИЯ». Мужчина знал по опыту родного города, что можно пойти ещё дальше и написать нечто такое: «ГУВД по г. СЛАВНОМУ АДМИНИСТРАЦИИ РАБОЧЕГО РАЙОНА» – полная неясность незнакомцу. Так что, «спасибо»: хоть как-то понятно.
Открыв дверь, его сразу же встретил дежурный полицейский за стеклом. На маленьком лице недлинные вьющиеся волосы казались длинными и неправильными. Дежурный спросил:
– Вам куда?
Вошедший мужчина окинул небольшое помещение, откуда можно было только выйти или зайти дальше: через глухо закрытую металлическую дверь. Немного растерявшись, он остановился в проходе: не каждый день посещаешь такие заведения – большинство времени, наоборот, думаешь «как бы зайти не пришлось». Через несколько секунд собрался и, взяв на вооружение улыбку, подошёл ближе к дежурному.
С небольшим наблюдаемым весельем мужчина молча рассматривал стенды на стене. В секции «ИНФОРМАЦИЯ» висел с десяток листов в мелкий текст: что-то неизвестное, тяжело читаемое и пугающее самим своим существованием – такое, что познавал ум либо очень пытливый, либо настолько же отчаянный.
– Гражданин? – повторил дежурный, осматривая «посетителя».
Справа от стенда «ИНФОРМАЦИЯ» – то есть, на стене справа от окна – был «РАЗЫСКИВАЕТСЯ». Среди фотороботов и реальных фотографий, он быстро нашёл нужный. Странно и волнительно было его видеть здесь, особенно лично.
– Здравствуйте, – начал парень, улыбаясь. – Подскажите, а куда мне обратиться насчёт разыскиваемого человека? У вас здесь висят такие грозные лица, аж жуть берёт. И я одного из них знаю.
– Кого? – спросил дежурный без особого интереса и кого-то подзывая к себе рукой.
– А-а. Вам можно сказать? – мужчина картинно замялся. – Знаете, такое говорить как-то неудобно…
– Гражданин, уходите не мешайте работать.
– Да нет… я… В общем, это вы меня ищете. Вон – я на одном из фотороботов, – мужчина указал в сторону. – В жизни я красивее, но и там неплохо!
– Вы продолжаете шутить? Уходите, пока я не разозлился и не арестовал вас на сутки. И будем тогда реально разбираться: вы там или не вы.
– Честное слово: я. Не шучу! – мужчина чуть пролез в окошко с волнующимся лицом.
– Так! Это не смешно. Уходи давай.
– Да блин, – мужчина отошёл, аккуратно достал листок и протянул его через окошко дежурному. – Видите? Одно лицо же. Я это. Сдаюсь!
Дежурный задумчиво упёрся взглядом, растерявшись от неизвестного сценария жизни, вслепую взял трубку:
– Миха, подойди сюда. Фигня какая-то, – и положил. Дежурный опустил листик и посмотрел на «посетителя»: – Вроде, реально похож…
Что смущало дежурного – это обстоятельства происходящего. Ещё ни разу за десять лет его службы не случалось такого, чтобы обвиняемый в терроризме и государственной измене сам приходил и сдавался. Такого он не просто не встречал ни у себя, ни у коллег – такой сюжет в кино даже если бы выдумали, сказали, что сценарист придумал ерунду. А здесь – реальность. Мозг дежурного просто отказывался верить. Особенно учитывая, сколько было в его службе случаев неумелых шуток и откровенно сумасшедших людей.
В комнатку зашёл ещё один полицейский. Высокий, тучный, с тёмными короткими волосами и торчащим пивным пузом.
– Что такое?
Не поворачиваясь, дежурный отвечал:
– Пришёл тут один. Говорит, он в розыске. Вот, – дежурный протянул бумажку. Другой принялся её разглядывать и иногда посматривать на человека за стеклом: он или не он.
– Кравченко… – протянул полицейский. – Знакомое что-то. Привлекался?
– Нет. В первый раз! – честно ответил мужчина.
Мышление шло медленно и неуверенно. Будто бы слыша ход ленивых заспанных мыслей, мужчина сказал:
– Да я это. Я! Видимо, вот почему говорят «полиция плохо работает». К вам приходишь сдаваться, а вы и не верите. Ужас. Заставляете ждать. А у вас даже кондиционера нет – жара…
– Ты поговори тут! – бросил дежурный.
– Да, вроде, реально он, – проговорил второй полицейский. – И чего он пришёл?
Дежурный перевёл взгляд на посетителя:
– И зачем ты пришёл?
– Как зачем? – удивился мужчина. – Сдаваться! Вы же меня ищите!
– Логично, – заключил дежурный. Он повернулся ко второму: – И чё делать с ним?
– Берём его, – ответил полицейским спокойным ровным голосом, как будто это касалось выбора обоев дома.
– Эй, ты! Заходи внутрь и стой на месте! Руки вверх держи – и спокойно чтобы, понял?! – бросил дежурный, резко повернувшись и выкинув руку вперёд, как будто это могло остановить кого-то от испуга. Он нажал кнопку, чтобы открылся замок металлической двери, а сам начал выбираться из-за стола.
– Так точно, – мужчина улыбнулся и прошёл внутрь. Он получил, что было нужно.
* * *
Душная маленькая комнатка с потрескавшейся краской на стенах и унылыми кушетками по бокам давила бедностью и наплевательством. С потолка свисала маленькая груша-лампочка, которая, на жаль живущим, тускло освещала окружение. Слева от входа в эту конуру был голый туалет и старый, видавший всякое неприятное, умывальник ещё с рабочих времён, а с противоположной стороны – старый деревянный столик и над ним деревянная полка с металлическими кружками. От окружения хотелось скучать и выйти поскорее – система наказания работала ещё в самом начале и угнетала.
На одной из застеленных матрасом нижних кроватей сидел молодой мужчина. Он прислонился спиной к прохладной освежающей стене и облегчался.
Всего в шаге от его двухэтажной кровати стояла такая же, в нижней части которой находился ещё один мужчина, постарше. Он лежал на спине, смотря на сокамерника, и слушал, внимательно подложил руку под голову.
Рассказ был в самом разгаре: о ране в туловище.
– … накрыло нас.
– Читал, что рензенцы вас за городом накрыли. Вроде бы, колонной вы ехали. Кто ж колонной едет сейчас?
– Не успели даже до деревни доехать! – рассказывал мужчина. – Нашу «бэху» обстреляли. Я тогда вышел, думал поссать, отошёл немного. И тут такое. Я к нашим, те ответный огонь ведут – полная каша.
– М-да, – недовольно отозвался сокамерник.
– По дороге и зацепило. Почти сразу они ещё из ракетки ебанули по нашей машинке. Упал, короче, в траву куда-то. Ну, думаю, всё, пизда – уже кому только не молился. Меня там наша пыталась в чувство привести.
– «Наша» – в смысле, наша?
– Да. Наша, – кивнул мужчина. Он хитро добавил: – Из солдат.
Сокамерник довольно кивнул, понимая, что дальше расспрашивать не нужно.
– В общем, пыталась они меня тянуть, а я понимаю, что кровища хлещет. Понимал я тогда, вообще, не очень – сам понимаешь. Но что-то понимал! Так вот попробовал встать. Отшучивался ещё. А про себя думаю: «всё, пришла пизда тебе, Кирилл Алексеевич». Там ещё со стороны ренцев подмога была или что. Я как услышал, говорю «уходи, пацанов вытаскивай». Сам-то я куда уже. Думал, там и останусь. Стрелял только в ответ, как мог – чтобы наших прикрыть. Она ушла, а я – остался.
– И взяли, да?
– Да. Патроны кончились. Думаю, сейчас кончать будут. А они ёбнули разок и в багажник засунули, – мужчина усмехнулся. – Повезло, что людокраду попался.
Сокамерник думал в стену и спрашивал:
– И как оно там?
– Сам как думаешь? Читал, думаю.
– Читал, – подтвердил сокамерник.
– Вот так оно там и есть.
– Разное пишут.
– Многое правда. Что не правда, то недалеко. Всё, что хорошее об условиях – можешь выкинуть, и не ошибёшься, – ответил мужчина.
– Понятно, – сказал сокамерник, безразлично не поворачиваясь. – Много за тебя взяли? Должно быть много – ты же известный.
– Не так много. Я успел документы выкинуть перед тем, как забрали.
– И не посмотрели, что там рядом с тобой лежало? – удивился сокамерник.
– Они спешили уехать – не смотрели вокруг. Сам понимаешь, там ещё две «бэхи» на подходе были – и это я знал. Они-то не знали: сколько и чего на подходе. Забрали меня и поехали сразу. Я в багажнике и отключился.
– Повезло, – то ли к боевикам, то ли к отключке, сказал сокамерник. – Сколько в итоге заплатили?
– Не знаю, – усмехнулся мужчина. – Меня по позывному выкупали.
– А ты не спрашивал?
– Нет, а зачем?
– Так, интересно просто. Меня не выкупали никогда. В нашем мире потребления, это как степень качества.
– Так цена качество не показывает, – продолжал улыбаться мужчина.
– Не показывает всегда. Иногда – показывает, – ответил сокамерник. – Ладно, покажи хоть боевую награду свою.
Встав с койки, мужчина снял душную мокрую майку и оголил бок, на котором растянулся ещё свежий шрам.
Дверь в камеру недовольно затрещала и открылась. Среднего роста, уставший и выросший надзиратель у двери громко выдал:
– Кравченко, на выход!
– Зачем? – спросил мужчина.
– За шкафом! К следователю. Бегом давай.
Спустив ноги, мужчина быстро зашнуровал грязные кроссовки и довольно пошёл к выходу, разминаясь.
– Вот и времечко моё подошло. А ты – не волнуйся, – сказал он сокамернику. – Скоро всё будет, надеюсь. Скоро…
Вышел из камеры, знающе встал к стене и убрал руки за голову, пока надзиратель закрывал за ним металлическую дверь.
– Иди, дальше по коридору, – пренебрежительным тоном сказал надзиратель, указывая вправо.
– А руки? Сегодня без наручников?
– Хочется? Могу и надеть.
– Это же нарушение… как его… не помню закон… – надзиратель потянулся за наручниками. – Ладно! Ладно. Как-нибудь усмирю желание, – с улыбкой ответил мужчина, идя дальше и, довольный отсутствием натирающего металла, пошёл дальше.
– Ты повыделывайся ещё. Будешь потом каждый раз ходить. И в камере надену, чтобы за языком научился следить. Можешь дошутиться, что мы тебе массаж устроим – посмотрим, как смешно будет.
– Да что вы, – отступающего проговорил мужчина, – я же шучу просто. Шутка, Джоук – как говорят фанаты зелёных. Вай соу сириус – ха-ха-ха, – надзиратель усмехнулся в ответ. – Тоже этот фильм видели?
– Нет. В интернете как мем видел.
– Ого, – удивился мужчина. – А вам не запрещают?
– Есть маленько, – только и ответил надзиратель.
Они подошли к небольшой комнате, возле которой стоял другой надзиратель: высокий, крепкий и, как будто, не понимающий.
– Кравченко? – переспросил надзиратель у двери.
– А кто ещё? – спросил первый надзиратель. – Саня, давай открывай. Сейчас Романов придёт – выдрючит нас, что подозреваемый ещё не в кабинке. Ты же знаешь. Я и так из-за тебя постоянно получаю.
Надзиратель у двери быстро развернулся и начал копошиться в ключах. Первый подначивал и хитро жаловался:
– Саня, блин, давай быстрее, ну. Уже минуту как подозреваемый должен в кабинке сидеть. Ты же должен был до этого открыть.
Мужчина понял, что первый надзиратель просто подшучивает над своим сослуживцем.
– Да я ключ ищу… Нахера они вообще столько ключей вешают вместе? Ищи потом…
– Какой ключ, Саня? Какой ключ?! Блин, он идёт уже, слышишь? Тихо, – сказал надзиратель окружающим, опустив руку в знак молчания. – Вроде, шаги. Да?
– Да нет никаких шагов – прикалываешься? – возмутился второй надзиратель.
– Кравченко, слышишь шаги? – спросил первый надзиратель.
Помолчав несколько секунд, мужчина подумал и решился подыграть для большей забавы:
– Слышу, вроде. Кто-то идёт, да. Точно идёт. Тяжёлые шаги.
– Бля!.. – в панике сказал другой надзиратель. – Где этот ключ?!.. Бля…
– Саня, ты чего ругаешься? Да ещё и при подозреваемом – не положено. Устав нарушаешь? А если он нажалуется? Блин, Саня, я из-за тебя не хочу писать объяснительную… Это же объяснительная!
– Да чё вы смеётесь… – обиженно проговорил крупный надзиратель, щёлкнул замок. Он выпрямился, зашёл внутрь и спокойно сказал подозреваемому: – Проходи.
Как будто не было всей сценки, надзиратели успокоились и включились в будничный режим схемы.
– Кравченко, иди вперёд, – сказал первый надзиратель, оставшись у открытой двери.
Пройдя внутрь небольшой светлой комнаты, мужчина оглянулся и стал думать, как жить дальше. Другой надзиратель приставил его головой к стене, чтобы подозреваемый не думал и вспомнил, что двигаться сейчас опасно. Здесь надо замереть и слушаться правоохранительных органов, а не жить и думать.
«Да и вообще, лучше все пусть так делают – проще», – думал второй надзиратель.
Комнатка эта была разделена выкрашенной белой металлической решёткой чуть меньше, чем пополам. С одной стороны находился старый деревянный стол с несколькими ящиками, стул. С другой – деревянная лавка под окном. Почему-то со «свободной» стороны, где стоял стол, было больше места, а вот другая часть вмещала в себя только маленький проход между лавкой и решёткой. Скупо и с намёком на мягкость правосудия.
Надзиратель подошёл к решётке и открыл дверь.
– Заходи.
Мужчина зашёл внутрь, сел и расслабился с удовольствием. Надзиратель посмотрел на это зря и закрыл за ним дверь. Пошёл на выход лучше.
– Когда будет следователь? – спросил мужчина вдогонку надзирателю.
– Скоро, – ответил он.
– А что делать, если в туалет захочу?
– Скажешь следователю.
– А если раньше?
– Если раньше – потерпишь, – ответил надзиратель и вышел из комнаты, а дверь за ним важно закрылась.
Просидев несколько минут, мужчина не тратил зря интерес и осматривал помещение. Он хотел посмотреть в окно, но оно было с матовым стеклом, а открывающаяся прозрачная форточка была маленькая. Из неё тянуло лёгкие прохладные нотки, а потная спина их довольно ловила и выделяла эндорфина прямо в мозг. Надо было больше, да и интересно посмотреть на мир – здесь комнатка была маленькая и быстро стала известной.
Посидел, подумал и, наконец, решился, встал на деревянную скамью и попробовал выглянуть: видно только небо и крышу старого жилого панельного дома, что стоял напротив. Нужно было повышать ставки и становиться на подоконник. Мужчина несколько раз нажал, убедился, что тот не прогибается и взобрался. Затем попытался просунуть голову между решёток, чтобы выглянуть побольше. Голова была шире, чем позволялось, поэтому из затеи ничего не вышло и кончилось. С такой позой мужчина смог разглядеть вершину забора с «колючкой» изолятора и почти всё здание напротив: панельная пятиэтажка с облупившейся яркой краской на плитах и широкими чёрными полосами на стыках – скупая и гнетущая детство массовая действительность.
В «подглядывающей» позе его и встретил невысокий мужчина средних лет и такой же средней комплекции – как оказалось, следователь. Мужчина был поглощён процессом, что не заметил, как дверь в кабинет открылась и кто-то вошёл внутрь.
– Развлекаетесь? – тихо и безучастно, как будто это привычное, спросил следователь. Из коридора послышался смех, затем дверь закрылась.
Обернувшись, мужчина картинно испугался и быстро слез.
– Сейчас, я… блин, наследил… – проговорил он, смотря на неважные тёмные следы его ботинок, пометившие пластиковый подоконник. Мужчина начал их вытирать руками, затем кофтой.
– Блин… – торопился и нервничал.
В это время следователь молча и совершенно спокойно подошёл к столу, положил бумаги, сел и начал внимательно раскладывать принесённые документы. Он не обращал внимание на суету от подозреваемого – хватало своих дел и мыслей.
– Всё, убрал. Извините, – сказал мужчина, как бы извиняясь, и сел для эффекта.
Следователь медленно достал очки из кармана, расправил дужки и надел глазной прибор. Затем смочил пальцы слюной и пролистал несколько страниц.
– Кравченко, да?
– Кирилл Алексеевич. Всё так, – подтвердил мужчина. Он играючи добавил: – Так сказать, усы, лапы и хвост!
– Кирилл Алексеевич… – задумчиво повторил следователь, читая документы. – Меня звать Игорь Александрович Романов. Приятно познакомиться.
Следователь говорил это сухо и формально. Кирилл смотрел на него через решётку и ответил:
– Обстоятельства, знаете. Можно было и приятнее, конечно.
Пропустив это, может даже и не слушая, следователь продолжил:
– Ну, рассказывайте, Кирилл Алексеевич.
– Эм… – замялся Кирилл. – А что рассказывать?
– Как «что»? Всё. С начала. Да хоть что-нибудь. В нашем деле всё может помочь… – проговорил так же следователь, совсем не отрываясь от бумаг. – Вот, написано: «Пришёл сам с повинной.».
– Как? – переспросил Кирилл. – Прямо так и написано?
– Так. Вот здесь и написано, – следователь поднял глаза от бумаг. – Хотите сказать, что не было такого?
– Было, – честно ответил Кирилл.
– Так чего вы это… как её… – следователь чуть нервно качал пальцем, – комедию тут разыгрываете? Верю, хорошо получается, – после этого следователь говорил буднично и скучно: – Но лучше не нужно – у нас здесь лучше сотрудничать. Думаю, вы понимаете, что дальше можно идти подозреваемым, а можно свидетелем – это мне решать. Решать по итогу нашего разговора – и ваших показаний. Что же сейчас? Пока что не вижу, чтобы вы шли навстречу следствию. Вы знаете, кто не идёт навстречу закону? Подозреваемые. Свидетели, как раз, идут куда нужно и правильно, – он на секунду остановился и впервые посмотрел внимательно на опрашиваемого, – Что-то вы во мне подозреваете, Кирилл Алексеевич. Может, вы сколький тип?
Подняв брови от удивления и напора, Кирилл согласился:
– Честное рабочее: обманывать не буду! Приказ понял. Привожу в исполнение!
Следователь несколько секунд ещё смотрел в глаза подозреваемому, а затем перевёл взгляд снова на бумаги.
– Написано, что служили. В пехотной части…
– Служил.
– Участвовали в боевых действиях. На САО, получается?
– Так точно, – осторожно подтвердил мужчина.
– Похвально, что участвовали. И как?
– Тяжело, – только и ответил Кирилл.
– На фронте всегда тяжело. Я тоже был – не сейчас, в своё время, конечно. Во время Гражданской. Тяжёлое было время… Вам сейчас проще – телефоны, дроны, интернет…
– На войне никогда не проще, – тяжело усмехнулся Кирилл.
Следователь продолжал, не заметил возражения.
– … Тогда государства не было, как такового. А сейчас есть. Всё у вас есть: и поддержка государства, и техника, и платят – что ж так всё идёт-то… Но это ладно, – следователь говорил медленно, как будто проговаривал текст. – Получается, в армии служили.
– Да.
– В боевых действиях участвовали.
– Так. Всё верно. Служил, получил ранение, был в плену.
– Это я знаю, – скучающе ответил следователь. – Это всё не то, что надо. Расскажите, чего не знаю. Вы же зачем-то пришли – это и рассказывайте.
– Пришёл, – подтвердил мужчина.
– Так рассказывайте. Только без этой вашей шутливости – сейчас решается вопрос вашей свободы и будущего. Думаю, с такими-то обвинениями – что там… Вот, читаю: государственная измена, терроризм, организация преступной ячейки – это уже тянет на солидный срок. Думаю, если бы всё было так, вы бы не пришли… Так, хотя бы с этого начнём. Написано, что у вас есть подруга… Марина Кудрецова – расскажите о ней, – следователь отложил бумаги. – Вы же служили вместе, да? Она очень необычная девушка, судя данным следствия.
– Служили. А чем вас Марина интересует? Симпатичная? – подшутил Кирилл.
– О ней есть странная информация и несостыковки в показаниях от Олешкова и Голованова – тоже ваши сослуживцы, – пропустил следователь шутку. – Эта Кудрецова исчезла – вы же знаете? Как сквозь землю провалилась – как раз тогда, когда и вы исчезли. Странное совпадение – очень даже. Может, вы вместе и ушли? Незадолго до исчезновения, несколько камер вас зафиксировали в Миргороде. Вы исчезли почти на два месяца, никому ничего не сообщили, а теперь здесь, пришли сами – это выглядит странным.
– Я прятался… По поводу того, что нас видели с Мариной – так всё и было, – как будто нехотя, рассказывал Кирилл. – Мы виделись тогда. Марина приехала после того, как узнала, что меня выкупили… Мы несколько дней провели вместе, гуляли по городу.
– Какие у вас с ней отношения? Дружеские? Романтические?
Кирилл удивился вопросу и поднял от этого брови:
– Романтические, – усмехнулся он. После этого продолжал с навевающими воспоминаниями и какими-то ещё мыслями: – Нет. Только дружеские… Это как будто было несколько лет назад, а даже двух не прошло… Ладно. Я понял ваш запрос, – Кирилл остановился и задумался. – В первый раз мы встретились… это ещё до службы было… Я даже тогда не знал, что это была Марина…
На несколько секунд Мужчина отвернулся куда-то в сторону. Как будто он смотрит… на нас?
Кирилл мысленно проговорил:
– Та история для него. А для вас я расскажу ещё и другую: как рождается война.
* * *
В просторной «правильной» трёхкомнатной квартире на фоне играл очередной модный реп-исполнитель. Иногда это был один из зелёных, иногда из синих, но пытающийся копировать стиль зелёных. Весь текущий народ сидел в самой большой комнате: зале. Кто-то на диване, кто-то на стульях у стола, кто-то на креслах, кто-то на полу. В этой комнате было много людей, больше двух десятков. В свете фиолетовых огней дым, где-то от сигарет, где-то от испарителей, растянулся мистически и дурманил голову атмосферой. Вместе с воздухом, голову кружили и напитки, бутылки от которых стояли повсюду. Под стать этому был и внешний вид квартиры: невыразительный, глянцевый, ровный и из него от спокойствия хотелось часто просто уйти. В таких местах неуютно было оставаться одному с душой, как и о чём-то мечтать – тревога за нарушения съедала всё желание жить, и потому здесь было чисто и аккуратно – не сейчас, а в дни без вечеринок. Кто здесь сейчас собрался, никто из них не жил – ни здесь, ни душевно. Они потребляли и были этому рады. Поводом стали проводы – не все об этом знали, да и вообще было не важно.
– Я ему и сказала: тронешь меня – полетишь со службы. Номер твой и ФИО запомнила, камера всё зафиксировала и сохранилось в облако. Так он сразу руки опустил. Сказал: «гражданка, будьте в следующий раз осторожней», – рассказывала светловолосая молодая девушка. – Эти пидоры всё время как за шкуру опасность, так с уважением, как положено. Останешься с таким наедине – отпиздит, как родную. Самое опасное, с такими встретишься вне службы – вроде, иногда и человек даже. А как служба – так другое.
Ей оживлённо комментировали:
– Да уёбки они! Ничего в них человеческого! Нахуй мусоров!
– Да! Менты нам не кенты!
– Это ты про Озёрную, да? Что в прошлом году была? – спросила девушка с ярко-розовыми волосами.
– Да. Я же тут и рассказываю, как мы на митинге тогда были. Столько народу было – ужас. Как будто весь Миргород собрался.
– Мы тоже там были! У меня ещё фотки остались, я выкладывала. Мы там с Машей и Кэт на фоне этих космонавтов стоим, а сзади них ещё машины со щитами. Мы перед ними рейв-ивент устроили. Подключили колонку, Кэт принесла, и как давай зажигать.
– Да чё ты пиздишь! – встрял парень из дальнего угла квартиры. – Была на митинге! Ага! Пиздит она, не слушайте!
– Ты ебанутый? Ходила! У меня фотки есть! Чекни мою ленту!
– Ага, ходила! Ты приехала, походила немного, сфоткалась на фоне, сториз записала с колонкой и поехала домой на такси, – все в квартире засмеялись. – Ты ещё в сториз из такси выкладывала. Или скажешь, что не было? Чё ещё скажешь чекнуть?
– И чё? Какая разница? Я же вышла!
– Ага. Ес-ес – поверили. Расскажи этот булшит другому. Те, кто вышли, уже не выйдут. Нормально вышли и стояли. Позёров тоже хватало – ну и фак ю. Какой поинт так выходить вообще?
– Окей, ребят, брейк. Давайте не будем – и так тошно от новостей, – оборвал спор другой темноволосый парень в чёрной и очень свободной кофте, бывшей на несколько размеров больше нужного. Хотя неизвестно ещё, что бросалось больше в глаза: его одежда или причёска с двумя синими локонами. Он вышел с пластиковым стаканчиком на середину комнаты и говорил давяще с делом, кто-то даже сделал чуть потише музыку: – Нам всем тогда было тяжело. Видели видосы как людей крутили, как избивали, как там люди сидели в СИЗО по сорок человек, как потом за стаканчики сажали, за другую хуйню. Это прям рили тяжело было. Споров нет. У меня лично друг уехал из-за уголовки – чуть не сел ни за что. Давайте сойдёмся на том, что Дорогин боялся и мы его почти победили. В следующем году выборы будут – надо дело закончить и освободить политзаключённых… Энивей, сегодня мы собрались не для этого. Сегодня чилим! Мы же здесь не на политическом стриме. Сегодня мы друга нашего провожаем, – все посмотрели на блондина, сидящего в середине дивана у стены. – Киря, за тебя!
В ответ, блондин улыбнулся и, взяв стаканчик со столика, поднялся сам и ещё выше стаканчик.
– О-о! – начался гвалт.
Все торжественно подняли разную посуду. Блондин с улыбкой отпил из картонного стаканчика и благодарно кивнул. Гвалт через несколько секунд стих и общение вернулось в прежнюю фрагментарную форму: маленькими кучками худого интереса. Одни обсуждали несправедливые посадки за оскорбление чувств верующих, другие недавно вышедшие игры, третьи научно-популярные новинки. Просто и непринуждённо кончилось бурлившее возмущение «несправедливостью», с головой и пальцами занимавшее – если судить по их профилям в социальных сетях. Игры, книги, нелепые и пикантные подробности жизни оказывались интереснее, как и любое влекущее отвлечение, чтобы совсем не жить. Если политика и становилась предметом отвлечения, то для статуса и подтверждения «свой».
Те, кто не вписался в крохотные группы, проглядывали отдельно социальные сети и улыбался проходящей жизни. Никто не замечал своего давящего одиночества компании, ведь были в кругу таких же людей, где всегда можно начать смотреть смешные картинки и переписываться, и иначе тратить время для Смерти.
Два приятеля сидели на полу.
– Я тебе в лс скинул, – сказал с улыбкой один из тех, кто «сидел в телефоне». – Чекни.
Другой свернул игру, быстро открыл беседку с приятелем. Сообщением была намеренно искривлённая картинка с несколькими парнями в спортивных костюмах и масках, выглядящими опасно, и надпись «Шли нахуй тех, кто рядом».
– Рили, – только и ответил другой, даже не улыбнувшись, и вернулся к игре.
Через несколько минут матч в игре закончился и второй, обернувшись к первому, сказал:
– Нагнул детей, – показал он экран со счётом.
– Жёстко, – ответил первый, на секунду отвернувшись от смешных картинок в ленте новостей. Он не рассматривал показанный счёт и ответил «правильной» дежурной фразой.
Рядом с этими двумя парнями сидела группа из трёх человек в креслах, тоже в телефонах.
– Ого, достроили новую школу. Она же ещё с «гражданки» стояла, – сказал Кирилл.
– Покаж, – сказал друг возле него. – Неплохо так построили. Не зелёная, конечно, но для «синюшки» вообще бомба.
– Да ну, обычный синюшный колхоз, – сказала третья, глядя на экран.
– Чего «колхоз»? – спросил Кирилл. – Нормально же выглядит.
– Это – «нормально»? Рили? – спросила девушка. – Ты же сколько раз был у зелёных – не видел, как нормально строят? Там грейт, а это – кринж. Реально. Зачем ты вообще эту помойку смотришь? Одна пропаганда. Давай я тебе нормальные каналы покидаю.
– Видел я твои каналы – поносом нас поливают постоянно.
Девушка завелась:
– Опять ты. Сколько раз проходили. По делу же пишут. А здесь? Написали, что у нас уровень бедности увеличился, а? Что инфляция большая? Что пенсии низкие? Ты же знаешь, как у нормальных стран… Лучше бы про дата-майнеров читал – вот там прогресс. Видел, что новый сезон «Игры престолов» раскопали? Говорят, в Старом Мире был популярным.
– Да ерунда там тоже – однобоко, – ответил Кирилл, пропуская последний вопрос. – У нас не только плохое происходит. Хорошее тоже есть. Вот про школу эту. Иногда про людей пишут со всей страны – интересно.
Снова девушку вовлекал привычный спор, и она, не найдя возможности и желания избежать, продолжала:
– И что? Про людей они пишут – кринж. А что люди беднеют – об этом не будем?
– Про уровень бедности тоже пишут. Эта тема сложнее, чем просто «у нас есть бедные» – они и у зелёных есть. Там вообще кучи бездомных на улицах – у нас такого нет.
– Послушай, что у других – мне не интересно. Я живу здесь и мне интересны проблемы этой страны.
– А мне не нравится только негатив читать. У нас не всё так плохо, как об этом в либеральных каналах пишут. Проблемы есть, да – об этом и говорят, и прогресс есть. Может, лет через пять и выйдем на стабильное развитие. Ты знала, что мы республики входящие поднимаем? Промышленность своя начинается, технологии раскапывают и начинают восстанавливать, что с рабочего времени было – и планы дальше есть. Города красивее с каждым годом – совсем не те же, что были десять лет назад. Посмотри на панорамах – небо и земля. Миргород вообще красивый стал, современный – гораздо удобнее и чище, чем тот же Глорихилл.
– Ещё раз повторю: что там у зелёных – меня не волнует, – волнующе говорила девушка и думала, как бы сильнее продавить позицию. – А что воруют – тоже нормально? Что с этим за десять лет сделали?
– Так это люди воруют, – возразил Кирилл. – Случаи выявляют и людей сажают. После перелома Содружества плохая совсем ситуация была, а потом «гражданка» ещё – была полная разруха. Я читал, что коррупция ещё в рабочее время была. Это у нас годами складывалось – за несколько лет не исправить.
– Захотели бы – исправили.
Кирилл вызывающе усмехнулся и решил продолжать в другой линии, более гибкой:
– Как ты это видишь?
– Не делай вид, будто не знаешь. Всё давно известно. Надо сменить этих уродов наверху – всю эту дорогинскую клику жуликов и воров.
– Хорошо. Допустим, это бы сработало. Как ты видишь решение такой задачи? Что? Президента поменять? Переворот устроить? Как? Потому что, я не понимаю, как можно в один момент сменить всю верхушку власти в стране.
– Чайлдплей какой-то. Ладно, я объясню тебе, как ребёнку. Там, в общем-то, всё просто. Надо чтобы на следующих выборах голосовали не за Дорогина, а за других. Лучше за единого кандидата от оппозиции. И следить за вбросами – например, я пойду волонтёркой как наблюдательница. Если мы едино проголосуем, то всё получится. Ты же знаешь, что большинство ненавидит Дорогина – надо не дать им возможность фальсифицировать выборы.
– Допустим. А что, если не получится?
– Тогда надо выходить на протест.
– И что, получилось с вашим митингом на Озёрной?
– В тот раз нет, но… – начала девушка и запнулась исторической слабостью.
Увидев момент, Кирилл подхватил давно готовые аргументы и перешёл в давящее привычное наступление:
– Не понимаю: вы как начинаете объяснять, так ещё больше неясно становится. Сделать как по закону вам мешают, а отстоять закон вы не можете, сколько раз пытались – зачем тогда делаете? Не видишь здесь проблему? Если продолжать, то идти дальше, раз закон не работает. Не перебивай – дай закончить, я же тебя не перебивал. Так вот, а что дальше митингов? Переворот. Это ящик Пандоры. Сколько у нас религиозных радикалов в подполье в средне-континентальных районах? Недобитые террористы ещё с «гражданки» – в той же Рензе. Олигархи тоже захотят что-нибудь переделить. Получается, снова гражданская война? Если развивать твои взгляды в что-то логичное – это война. За такое – нет, «спасибо». Мне такого не надо. Я хочу, чтобы и мама, и сестра, и Надя, и вы все – не знали войны, жили мирно. Пусть где-то проблемы, где-то подождать надо, где-то подсветить проблему – всяко лучше, чем война. Поэтому лучше подожду – прогресс, всё-таки, есть. И это, заметь, несмотря на то, как нам зелёные мешают с политическим давлением, санкциями. Да, у нас куча проблем: коррупция, кумовство, обман, правовые проблемы, с судами – я это знаю. Но то, что вы предлагаете мне нравится меньше. Ты меня извини, конечно, но это неправильно совсем желать своим родным войны и смерти… На словах это всё красиво, и я верил, мой отец верил, меня с детства этому учили. А всё равно я не могу это принять – это неправильно. Ты извини, если задел где-то. Не хотел обидеть – думал много. Да и вообще, не нравятся мне эти разговоры, волнуюсь – надо подышать, – сказал Кирилл, взял пачку сигарет и вышел, не дожидаясь ответа. Это был не первый такой разговор, и не последний. Каждый раз он заканчивался подобным образом, что выбивало Кирилла из собственного чувства и расстраивало. Даже если бы в этот раз он дождался ответа, то не узнал бы что нужно делать, поскольку после неудачных выборов протесты, неудача, снова выборы, протест – и всё, слепая удача. Беззубые протесты были лучше войны, и хотя бы этим нравились – такая позиция выглядела наивно и жалко.
Кирилл прошёл через несколько групп, попутно достав сигарету, вышел в безлюдную и простую вторую комнату, и зашёл на балкон. С открытием пластикового ровного окна ему в лицо сразу же дало прохладной свежестью вечернего осеннего воздуха. Балкон был на торце дома, на первом этаже, скрывшись за палисадником стареньких крупных деревьев и разросшихся доживающих кустов. Напротив, стоял небольшой магазинчик, где местные «завсегдатаи» закупались дополнительным алкоголем и другой мелкой потребностью. Кроме горячительного, можно купить ещё: батончики, шоколадки, даже жалкие дешёвые игрушки – минимальная детская каприза для принятия пьянства и всякой остальной нелюбви к жизни.
Доставая сигарету, Кирилл думал продолжение разговора:
«Может стоило сказать? Да нет, не послушает – никогда не доходит. И там проблемы. Сколько ни говорил – не видят… Так говорят, будто там рай земной, а у нас ад или ещё чего хуже… Хотя, иногда так прямо и говорят. У нас, хотя бы, нет куч бездомных на улицах, дворовых банд, стрельбы в таких масштабах… Даже дедушка, что там живёт – тоже Федерацию поносит… У них там вообще медицина вся платная – это нормально для них. Есть деньги: здравствуйте. Нет: проваливай. Нищих сколько, а делают вид, будто нет. У нас, худо-бедно, ещё есть помощь для всех. Её бы улучшать, а не делать платной, как они предлагают, развивать что есть. Есть у них и хорошее – не слепо же брать, думать надо… Вообще, может, нам их вариант не подходит? А они говорят «там это, там то». И здесь прогресс есть. Со временем, думаю, и в демократии будет лучше.»
Он докуривал сигарету и неосмысленно смотрел в мутное, затянутое печальными облаками, небо.
– СТОЙ! СТОЙ, СУКА! – крикнул кто-то за домом.
Внезапно, из-за угла дома, вынырнула высокая светловолосая девушка, посмотрела назад, потом обернулась и увидела маленький огонёк сигареты, а вместе с ним и Кирилла. Она в один миг оказалась рядом и невежливо подняла руки, хватаясь за окно.
– Можно? – задыхаясь и начиная залезать, спросила она. Кирилл чуть отодвинулся, бросив сигарету в спящую темноту, и подтянул девушку за руки.
Девушка залезла и, быстро удивлённо рассмотрев, сменила взгляд на холодный, смотрела так прямо в глаза – как будто он мешал или уже мысленно предал.
– Ты чего?.. – спросил удивлённо Кирилл. Девушка молча открыла дверь балкона и самостоятельно ушла в комнату. – Стой…
Он не успел пойти за ней: следом, на улице, появилось несколько мужчин в форме.
– Эй! Молодой человек, девушку тут не видел? – спросил, задыхаясь, один из полицейских.
Кирилла чуть передёрнуло неожиданностью и он, как мог, спокойно ответил:
– Да… Она в другую сторону побежала… Туда! – он показал влево, в противоположную сторону дома. – Только что была – под балконами пробежала. Блондинка, вроде, да? Она тут за углом чуть постояла – и рванула потом.
– Давай, Миша, погнали, – сказал всё тот же полицейский и двое побежали за другую сторону дома.
Докурив сигарету, Кирилл затушил окурок в пепельницу, закрыл окно и тревожно вернулся обратно. Он волновался за нежданную гостью, а также друзей – неизвестно, что она могла сделать с такими ненавидящими жизнь глазами.
В комнате всё так же играла музыка, горел слабый фиолетовый свет. Кирилл подошёл к одной из приглашённых подруг, которую он лично знал очень мало.
– Девушку не видела? Из той комнаты выходила, – он указал на вторую комнату. – Блондинка.
– Да хэзэ, – пожала плечами девушка и растянулась догадливой улыбкой: – Вродь, не. А чё такое? Поссорились? Не знала, что ты токсик.
Улыбнувшись для приличия шутке, он ответил:
– Нет, ничего. Всё нормально.
Хотел спросить другую и увидел сам инородный комок в углу комнаты. Блондинка сидела там, внимательно следя за окружением и волнуясь собой. Она следила так, будто ожидала опасность с любой стороны. Девушка явно ощущала себя здесь лишней. Вместе с раздражённым страхом, на её лице тяжёлой печатью лежало отвращение. Несмотря на сильную отдышку, по всему напряжённому телу было ясно, что единственное желание этой девушки «уйти скорее».
– Ушли? – спросила блондинка, когда подошёл Кирилл.
– Да. Сказал им, что ты побежала в другую сторону.
Девушка понятно встала и молча пошла к выходу.
– Подожди, – мягко остановил её Кирилл за руку. Он хотел отдыха заинтересовавшей его гостье, да и узнать её, хотя бы немного. – Посиди ещё здесь. Если поесть хочешь или пить – скажи, я принесу. Можешь здесь хоть до утра оставаться – тебя никто не выдаст, многим всё равно.
– Я пойду, – твёрдо сказала девушка.
– Расскажи, хотя бы, что случилось-то? Если помощь нужна, я могу помочь – у меня есть возможности.
– Для тебя же будет лучше не знать, – упрямо и твёрдо ответила девушка, пытаясь уйти.
Кирилл встал перед ней:
– Как тебя, хотя бы, зовут?
– Зачем? – спросила блондинка. Она смотрела на него с едва скрываемой злобой и раздражением.
– Чтобы я знал, кому помог. Вдруг, про тебя в новостях напишут.
– Не твоё дело, – ответила незнакомка и, оттолкнув с силой Кирилла, вышла из квартиры. Он решил ей больше не мешать.
«Чудачка какая-то… Ладно, помог и помог – не могу же я её насильно тут удерживать. И всё же…» – подумал он, закрыл за незнакомкой дверь и вернулся к друзьям.
* * *
– Дальше? – спросил следователь.
– Ничего, – ответил Кирилл. – Вернулся к друзьям, а после двенадцати, как все порядочные люди, мы выпили по стакану молока, разошлись по домам и легли спать.
– Снова шутишь? Я же предупреждал: лучше не надо.
– Тут – да. В остальном – чистая правда.
Следователь перевёл взгляд на бумаги.
– Дежурный! – прорычал он. В комнату вошёл один из тех двух надзирателей. – Скажи там, чтобы кофе принесли. Я тут надолго.
– Понял, – ответил надзиратель и вышел.
Следователь внимательно посмотрел на Кирилла.
– Почему ты соврал, отвечая сотрудником?
– О чём? – удивился Кирилл. – Я всё честно рассказывал. Вроде…
– О том, куда девушка побежала.
– А-а, – облегчённо проговорил Кирилл. – Так откуда мне знать, что это настоящие полицейские, а не маньяки какие-то – мало ли, кто форму купил в магазине. Они не представились, корочки не показали – всякие могут быть. Человеку была нужна помощь – я и помог. А как бы вы поступили на моём месте, когда за молодой девушкой гонятся двое взрослых мужчин? По-моему, у любого здорового человека может быть только одна реакция. Я так и поступил.
– Дача ложных показаний – это преступление…
– Какая дача ложных? Подбежали ко мне два мужика, я им ответил. Я свидетелем тогда был? Подозреваемым? Нет. Обычное гражданское лицо, а что при исполнении – это они должны были мне рассказать. Значит, показаний не давал. Просто вопрос, просто ответ – ничего более.
– Хитёр, – проговорил следователь, не улыбаясь и никак эмоционально не меняясь. – Откуда такая грамотность? В юридическом не учился…
– В интернете сижу, – ответил Кирилл. – Там и не такое есть. Для ознакомления эти вещи лучше каждому почитать.
– Вам лучше ничего не читать, – тихо ответил следователь.
В комнату снова вошёл надзиратель и принёс картонный стаканчик с кофе.
– Спасибо, – сказал он надзирателю. Тот поставил стаканчик и вышел.
Следователь поднял стаканчик и, жадно понюхав кофе, едва заметно улыбнулся.
– А потом что было? – спросил он, отпив из стакана и поставив его на стол.
– Что «что»? В армию пошёл, служил – у вас же написано в деле должно быть. Что тут даже рассказывать…