Главная страница | Научная фантастика | Неандертальский параллакс. Гибриды

Неандертальский параллакс. Гибриды
Роберт Джеймс Сойер
Fanzon. Роберт Сойер. Образы будущегоНеандертальский параллакс #3
Завершение трилогии «Неандертальский параллакс» – победителя премии «Аврора».
Понтер Боддет и его возлюбленная, генетик Мэри Воган, разрываются между двумя мирами, пытаясь найти способ наладить свои невозможные, на первый взгляд, отношения. С помощью запрещенной неандертальской генной инженерии они планируют зачать первого ребенка-гибрида – символ надежды на объединение двух версий реальности. У них есть возможность редактировать генотип ребенка так, чтобы не возникли никакие патологии.
Тем временем, пока Земля Мэри борется с коллапсом планетарного магнитного поля, ее руководитель, загадочный Джок Кригер, обратил взор, полный зависти, на нетронутый Эдем, которым является мир неандертальцев. Что может совершить человек, яростно о чем-то мечтающий, когда в его руки попадут новейшие революционные технологии?
«Прекрасное сочетание истории любви, социального эксперимента и экотриллера завершает потрясающую серию». – Booklist
«Автор лучше всего проявляет себя, когда размышляет о природе мира. В основе книги лежит утопический/антиутопический активный и жестокий дискус. В конце концов, он заставляет вас думать». – The Globe & Mail
«Герои и ситуации увлекают и вызывают интерес, как эмоциональный, так и интеллектуальный. Автор хорошо справляется с использованием точки зрения неандертальцев, чтобы дать нам, пещерным людям, повод задуматься о том, как мы загрязнили собственное гнездо». – San Diego Union-Tribune
«Картина неиспорченного мира неандертальцев очаровательна, и автор поднимает провокационные вопросы. Роман заставляет задуматься и поставить под сомнения наши устаревшие взгляды». – Publisher Weekly
«Научная фантастика имеет давнюю традицию исследовать наших родственников-гоминидов. Но лишь немногие из таких работ демонстрируют ту степень серьезного исследования и плодотворной изобретательности, которую Сойер привносит в свою трилогию. В целом, это антропологическое творение достойно пера Урсулы Ле Гуин». – Science Fiction Weekly
В мире людей коллапсирует планетарное магнитное поле Земли. Новые исследования показали, что религиозные убеждения, присущие Homo Sapiens, скорее всего являются всего лишь особенностью строения мозга. Параллельные миры людей и неандертальцев познают культуры друг друга и ищут общий язык. А Понтер Боддет и Мэри Воган пытаются понять, как им построить семью, в условиях таких разных мировоззрений, не пожертвовав своими жизнями. И, кажется, находят такой способ…

Роберт Сойер
Неандертальский параллакс. Гибриды
Ллойду и Ивонн Пенни,
замечательным человеческим существам

Fanzon. Роберт Сойер. Образы будущего

Robert J. Sawyer
HYBRIDS
(Neanderthal Parallax, #3)

Copyright © 2003 by Robert J. Sawyer

Перевод В. Слободяна


© В. Слободян, перевод на русский язык, 2025
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

От автора
Нейтринная обсерватория Садбери, шахта «Крейгтон» корпорации «Инко», Лаврентийский университет (включая Группу нейробиологических исследований) и Йоркский университет существуют в действительности. Однако все персонажи книги – целиком и полностью плод моего воображения. Они не имеют никакого сходства с людьми, которые на самом деле занимают те или иные посты в этих или иных организациях.

Межмировой «Кто есть кто»
Барасты (homo neanderthalelnsis):
Понтер Боддет – квантовый физик (поколение 145)
Жасмель Кет – старшая дочь Понтера (147)
Мега Бек – младшая дочь Понтера (148)
Адекор Халд – квантовый физик (145)
Лурт Фрадло – партнёрша Адекора, химик (145)
Даб Лундай – сын Адекора (148)
Бандра Толгак – геолог (144)
Гарб – партнёр Бандры (144)
Хапнар – старшая дочь Бандры (146)
Дрэнна – младшая дочь Бандры (147)
Вессан Леннет – генетик (144)
Лонвес Троб – изобретатель (138)

Глексены (Homo Sapiens):
Мэри Воган – генетик, «Синерджи Груп»
Кольм О’Кейси – проживающий отдельно муж Мэри
Джок Кригер – директор «Синерджи Груп»
Луиза Бенуа – физик, «Синерджи Груп»
Рубен Монтего – штатный медик на шахте «Крейгтон»
Вероника Шеннон – нейробиолог, Лаврентийский университет
Кейсер Ремтулла – генетик, Йоркский университет
Корнелиус Раскин – генетик, Йоркский университет

Вера в Бога часто указывалась как не только величайшее, но и полнейшее из всех различий между человеком и низшими животными.
    Чарльз Дарвин, «Происхождение человека»[1 - Перевод М. М. Филиппова, цит. по изд.?1903 года. (Прим. пер.)]

И потом учтите, бог вовсе не бесконечен, как утверждают католики. Он действует в радиусе шестисот метров, на краях он приметно слабеет.
    Карел Чапек, «Фабрика абсолюта»[2 - Перевод В. Мартемьянова. (Прим. пер.)]

Род человеческий по-прежнему делится на два вида: склонное к «созерцанию» меньшинство и чуждая ему масса, да посредине некая прослойка из гибридов.
    Джон Голсуорси, «Сдаётся внаём»[3 - Перевод Н. Вольпина. (Прим. пер.)]

Глава 1
Мои дорогие американцы и все люди этой версии Земли. С огромным удовольствием я обращаюсь к вам этим вечером с моей первой речью в качестве вашего нового президента. Я хочу поговорить о будущем нашего вида гоминид, вида, известного как Homo sapiens – люди мудрости…

– Мэре, – сказал Понтер Боддет, – для меня большая честь представить тебя Лонвесу Тробу.
Мэри привыкла думать о неандертальцах как о расе крепышей – «коренастых шварценеггеров», как их окрестила «Торонто Стар» из-за невысокого роста и чрезвычайной мускулистости. Поэтому она испытала шок при виде Лонвеса Троба, тем более на фоне Понтера Боддета.
Понтер принадлежал к неандертальскому поколению 145, то есть ему было 38 лет. Его рост был метр и семьдесят три сантиметра – выше среднего для мужчин своего вида, а его мускулатуре позавидовал бы любой бодибилдер.
Лонвес Троб же был одним из немногих ныне живущих представителей поколения 138 – то есть дожил до совершенно невообразимого возраста 108 лет. Он был костляв, хотя по-прежнему широкоплеч. У всех неандертальцев была светлая кожа – это был народ, приспособленный к холодному климату, – но у Лонвеса она стала практически прозрачной, так же, как и немногие сохранившиеся у него на теле волосы. И хотя его голова демонстрировала набор стандартных неандертальских особенностей – низкий лоб, надбровная дуга с двойным изгибом, массивный нос, квадратная челюсть без подбородка, – она была совершенно лишена волос. Понтер, в отличие от него, обладал светлой шевелюрой (как и у всех неандертальцев, разделённой пробором ровно посередине) и густой светлой бородой.
И всё же самой поразительной особенностью двоих неандертальцев, стоящих перед Мэри Воган, были глаза. Радужки Понтера были золотистыми; Мэри обнаружила, что способна смотреть в них, не отрываясь, бесконечно долго. А радужки Лонвеса оказались сегментированными, механическими: его глаза были шариками полированного металла с сочащимся из-под центральной линзы синевато-зеленоватым свечением.
– Здравый день, учёный Троб, – сказала Мэри. Она не протянула руки – у неандертальцев такого обычая не было. – Для меня честь познакомиться с вами.
– Не сомневаюсь, – ответил Лонвес. Он, конечно, говорил на языке неандертальцев – так как он был у них только один, то никак не назывался, – но его имплант-компаньон переводил речь, воспроизводя английские фразы через внешний динамик.
И то был всем компаньонам компаньон! Мэри знала, что Лонвес Троб сам изобрёл эту технологию во времена своей молодости, в году, который народ Мэри называл 1923-м. В признание тех благ, которые принесли компаньоны народу неандертальцев, Лонвесу Тробу было подарено устройство с полностью золотой лицевой панелью. Компаньон был вживлён на внутреннюю сторону левого предплечья – левши среди неандертальцев были редки. В отличие от него, имплант Понтера имел лицевую панель из стали и рядом с аппаратом Лонвеса выглядел довольно дешево.
– Мэре – генетик, – сказал Понтер. – Во время моего первого посещения их версии Земли она доказала, что я генетически принадлежу к виду, который они называют неандертальцами. – Он протянул руку и взял ладонь Мэри в свою широченную лапищу с короткими пальцами. – Более того, это женщина, которую я люблю. Мы намерены в ближайшее время вступить в союз.
Взгляд механических глаз Лонвеса упёрся в Мэри; выражение его лица было невозможно прочитать. Мэри непроизвольно перевела взгляд на окно своего офиса на втором этаже старого особняка в Рочестере, штат Нью-Йорк, который занимала «Синерджи Груп». За окном серая поверхность озера Онтарио уходила за горизонт.
– Ну-у, – сказал Лонвес или, по крайней мере, так его золотой компаньон перевёл резкий звук, который он издал. Но его тон тут же смягчился, и он перевёл взгляд на Понтера. – А я-то думал, что это я много делаю для налаживания межкультурного взаимодействия.
Лонвес был одним из десяти выдающихся неандертальцев – великих учёных и талантливых деятелей искусств, – которые прошли через портал с той Земли на эту, чтобы помешать неандертальскому правительству разорвать связь между двумя мирами.
– Я хочу поблагодарить вас за это, – сказала Мэри. – Мы все – все сотрудники «Синерджи». Явиться в чужой мир…
– Это было то, чего я меньше всего от себя ожидал, в моём-то возрасте, – ответил Лонвес. – Но эти плоскоголовые идиоты из Серого совета! – Он с отвращением покачал головой.
– Учёный Троб собирается сотрудничать с Лу, – сказал Понтер, – чтобы выяснить, возможно ли построить квантовый компьютер того типа, что построили мы с Адекором, с помощью оборудования, которое …как это у вас говорится? – которое вы серийно производите.
«Лу» – это доктор Луиза Бенуа, по специальности физик элементарных частиц; неандертальцы не способны произносить фонему «и», хотя их компаньоны добавляют её, когда воспроизводят английский перевод.
Луиза спасла Понтеру жизнь, когда много месяцев назад он впервые появился в этом мире, переброшенный из своей подземной вычислительной камеры в соответствующую точку на этой Земле – прямиком внутрь заполненной тяжёлой водой сферы детектора Нейтринной обсерватории Садбери, в которой работала Луиза.
Когда во время своего первого визита Понтер внезапно заболел, Луиза, вместе с Мэри и врачом Рубеном Монтего, оказалась на карантине и получила возможность подробно расспросить Понтера о неандертальских достижениях в области квантовых вычислений, так что было вполне естественно, что именно ей поручили попытаться воспроизвести эту технологию. И это была весьма приоритетная задача, поскольку достаточно большой квантовый компьютер был ключом к наведению мостов между вселенными.
– И когда же мы познакомимся с доктором Бенуа? – спросил Лонвес.
– Прямо сейчас, – произнёс женский голос с заметным акцентом. Мэри обернулась. Луиза Бенуа – красивая брюнетка двадцати восьми лет, длинноногая, белозубая и с безупречной фигурой – стояла в дверном проёме. – Простите за опоздание. Пробки просто убийственные.
Лонвес слегка склонил свою древнюю голову набок, очевидно прислушиваясь к объяснениям, которые давал компаньон по поводу перевода последних трёх слов, но, столь же очевидно, остался в полном недоумении относительно их смысла.
Луиза вошла в помещение и протянула Лонвесу свою бледную ладонь.
– Здравствуйте, учёный Троб! – сказала она. – Рада с вами познакомиться.
Понтер склонился к Лонвесу и что-то прошептал ему на ухо. Лоб Лонвеса пошёл волнами – это выглядит достаточно необычно, когда такое делает неандерталец с волосами на бровях, но в исполнении облысевшего столетнего старика это казалось форменным сюрреализмом. Однако он всё же протянул руку и осторожно пожал Луизину ладонь, словно касаясь чего-то неприятного.
Луиза улыбнулась своей фирменной улыбкой, которая, правда, не произвела на Лонвеса особого эффекта.
– Это великая честь для меня, – сказала она и посмотрела на Мэри. – Я не была так взбудоражена с тех пор, как познакомилась с Хокингом!
Стивен Хокинг посещал Нейтринную обсерваторию Садбери – это была непростая операция, если учесть, что детекторная камера располагается в двух километрах под землёй и в 1,2 километра по горизонтали от ближайшего подъёмника.
– Моё время чрезвычайно ценно, – сказал Лонвес. – Приступим к работе?
– Конечно, – согласилась Луиза, всё ещё улыбаясь. – Моя лаборатория дальше по коридору.
Луиза пошла к двери, и Лонвес двинулся следом. Понтер придвинулся ближе к Мэри, и по неандертальскому обычаю, ласково лизнул её в лицо, однако Лонвес, не оборачиваясь, произнёс:
– Боддет, за мной.
Понтер расстроенно улыбнулся Мэри, пожал плечами в знак извинения и последовал за Луизой и великим изобретателем, закрыв за собой тяжёлую деревянную дверь.
Мэри подошла к своему столу и принялась наводить порядок в бумагах, которыми он был завален. В своё время она бы… что? Взревновала? Занервничала? Она не была вполне уверена, но наверняка ей было бы не по себе от того, что Понтер проводит время в обществе Луизы Бенуа. Как Мэри случайно узнала, работающие в «Синерджи» мужчины Homo sapiens за глаза называли Луизу «Эр-Эль». Она в конце концов спросила Фрэнка из группы обработки изображений, что эта аббревиатура значит. Он смутился, но всё же объяснил, что это расшифровывается как «Роскошная Луиза», и Мэри при всём желании не могла с этим поспорить.
Но теперь она совсем не беспокоилась насчёт Понтера и Луизы. В конце концов, неандерталец любит её, Мэри, а не фигуристую франко-канадку, а большая грудь и чувственные губы у барастов, похоже, находятся не на первых местах в списке привлекательных женских черт.
В этот момент раздался стук в дверь. Мэри вскинула голову.
– Войдите, – сказала она.
Дверь распахнулась, открыв взгляду Джока Кригера – высокого и худого седовласого мужчину с причёской, которая всегда напоминала Мэри о Рональде Рейгане. И не только ей: тайным прозвищем Джока среди сотрудников, наподобие Луизиного «Эр-Эль», было «Гиппер»[4 - The Gipper – прозвище Джорджа Гиппа, знаменитого игрока в американский футбол, умершего молодым в 1920 году; Рональд Рейган снялся в роли Гиппа в фильме 1937 года Knute Rockne, All American, после чего прозвище «Гиппер» приклеилось к нему до конца жизни. (Прим. пер.)]. Мэри полагала, что каким-то прозвищем они наградили и её, но пока ни разу его не слышала.
– Здравствуйте, Мэри, – сказал Джок глубоким хриплым голосом. – Есть минутка?
Мэри шумно выдохнула.
– И далеко не одна, – ответила она.
Джок кивнул:
– Как раз об этом я и хотел поговорить. – Он вошёл и уселся на стул. – Вы закончили работу, для которой я вас нанял: нашли метод, позволяющий безошибочно отличить неандертальца от любого из нас.
Так и было – и метод оказался до неприличия прост: у Homo sapiens двадцать три пары хромосом, тогда как у Homo neanderthalensis – двадцать четыре.
Мэри почувствовала, как учащается пульс. Она знала, что эта работа мечты с её до неприличия большим окладом была слишком хороша, чтобы ей позволили продержаться на ней долго.
– Жертва собственной гениальности, – попыталась пошутить она. – Но, как вы знаете, я не могу вернуться в Йоркский университет – не в этом учебном году. Двое сезонных преподавателей – один из которых – жуткий отвратительный монстр – забрали мои курсы.
Джок вскинул руки:
– О, я вовсе не хочу, чтобы вы вернулись в университет. Но я и правда хотел бы, чтобы вы кое-куда съездили. Понтер скоро возвращается домой, не так ли?
Мэри кивнула.
– Сейчас он приехал для того, чтобы принять участие в каких-то встречах в ООН и, конечно, чтобы привезти Лонвеса сюда, в Рочестер.
– Так вот, почему бы вам не отправиться с ним, когда он будет возвращаться? Неандертальцы очень щедро делятся с нами своими знаниями о генетике и биотехнологиях, но ведь всегда есть чему поучиться. Я бы хотел, чтобы вы остались в их мире подольше – скажем на месяц, – и попытались узнать как можно больше об их биотехнологиях.
Мэри ощутила, как её сердце возбуждённо забилось.
– С превеликим удовольствием.
– Очень хорошо. Не знаю, правда, как вы там устроились в плане проживания…
– Я жила у партнёрши партнёра Понтера.
– Партнёрши партнёра… – повторил Джок.
– Ага. Понтер состоит в союзе с мужчиной по имени Адекор – ну с которым они вместе создали квантовый компьютер. Адекор одновременно состоит в союзе с женщиной по имени Лурт, химиком по специальности. И когда Двое порознь – то есть когда неандертальские мужчины и женщины живут отдельно, – я живу в доме Лурт.
– Ах, – сказал Джок, качнув головой. – А я-то считал, что в «Молодых и дерзких»[5 - The Young and the Restless – американская «мыльная опера», впервые вышедшая в эфир в 1973 году и продолжающаяся до сих пор. (Прим. пер.)] запутанные семейные отношения.
– О, это-то просто, – улыбнулась Мэри. – Джек Аббот был женат на Никки, урождённой Никки Рид. Это было после того, как она побывала замужем за Виктором Ньюманом – после первых двух раз, но до третьего. Но потом Джек женился на…
Джок замахал руками:
– Хорошо, хорошо!
– Так вот, как я сказала, Лурт, партнёрша Адекора – химик, а неандертальцы считают генетику отраслью химии – что, если подумать, так и есть. Она сможет свести меня с нужными людьми.
– Отлично. Так что, если вы желаете снова побывать на той стороне, то нам пригодилась бы информация, которую вы соберёте.
– Желаю ли я? – сказала Мэри, пытаясь совладать с возбуждением. – Католик ли Папа?
– Был в последний раз, когда я проверял, – ответил Джок, сдержанно улыбнувшись.

Глава 2
И, как вы увидите, сегодня я буду говорить только о нашем будущем – о будущем Homo sapiens. И не только потому, что моя речь – это речь американского президента. Нет, дело не только в этом. Дело в том, что в данном случае наше будущее никак не связано с будущим неандертальцев.

Корнелиус Раскин боялся, что эти ненатурально реалистичные кошмары никогда не прекратятся: проклятый троглодит кидается к нему, бросает на пол, увечит. Каждое утро он просыпался весь в поту.
Бо?льшую часть того дня, когда Корнелиус сделал ужасное открытие, он провёл, свернувшись в постели клубком и обхватив себя руками. Несколько раз начинал звонить телефон – как минимум один раз это наверняка звонил кто-то из университета, чтобы поинтересоваться, где он, чёрт возьми, шляется. Но он в тот момент был совершенно не в состоянии ни с кем разговаривать.
В тот же день вечером он позвонил на факультет генетики и оставил сообщение на голосовой почте Кейсер Ремтуллы. Он всегда ненавидел эту женщину и ненавидел её ещё больше сейчас, когда с ним сотворили такое. Но он сумел совладать с голосом, чтобы сказать, что заболел и несколько дней не сможет выйти на работу.
Корнелиус внимательно следил, не появится ли в моче кровь. Каждое утро он тщательно прощупывал шрам на предмет протечек, регулярно измерял температуру, чтобы убедиться, что его не лихорадит. Его часто бросало в пот, но температуры не было.
Он всё ещё не мог по-настоящему поверить – не мог осознать случившееся. Немного болело – но боль уменьшалась с каждым днём, и кодеиновые таблетки хорошо помогали: слава богу, их в Канаде отпускают без рецепта. Он всегда держал в доме запас и поначалу принимал их по пять штук за раз, но потом вернулся к одинарной или максимум двойной дозе.
Впрочем, помимо приёма болеутоляющего, Корнелиус совершенно не знал, что делать. Он определённо не мог обратиться к своему врачу – да и к любому другому врачу тоже. От врача его увечье никак не скрыть – и кто-нибудь обязательно разболтает. А Понтер Боддет был прав – на такой риск Корнелиус пойти не мог.
Наконец, ему удалось собрать достаточно сил, чтобы доползти до компьютера. У него был старенький Пентиум-90 никому не известного производителя, купленный ещё в аспирантуре. Для набора текстов и чтения почты машина вполне годилась, но лазать по Интернету он предпочитал с работы: у Йоркского университета были широкие выделенные каналы, тогда как дома он мог себе позволить лишь медленный диалап от местного провайдера. Но ответы ему были нужны прямо сейчас, так что приходилось терпеть безумно медленную загрузку страниц.
Это заняло двадцать минут, но в конце концов он нашёл, что искал. Понтер вернулся на эту Землю с надетым на него медицинским поясом, среди инструментов которого был каутеризационный лазерный скальпель. С помощью этого прибора спасли жизнь самому Понтеру, когда его подстрелили возле здания ООН. Наверняка точно так же…
Корнелиус почувствовал, как все его мускулы непроизвольно сжимаются при мысли о том, что с ним произошло.
Его мошонку вскрыли, предположительно, с помощью лазера, и…
Корнелиус закрыл глаза и проглотил подступивший к горлу комок, не давая желудочной кислоте подняться по пищеводу.
Каким-то образом – может быть, даже голыми руками – Понтер вырвал тестикулы из его тела. А потом, должно быть, снова воспользовался лазером, чтобы срастить края разреза.
Корнелиус лихорадочно обыскал всю квартиру в поисках удалённых частей своего тела в надежде, что их удастся снова вернуть на место. Но после нескольких часов поисков, с лицом, залитым слезами гнева и отчаяния, он, наконец, смирился с неизбежным. Понтер либо спустил их в унитаз, либо унёс их с собой. В любом случае они утрачены навсегда.
Корнелиуса душила ярость. Ведь они заслужили то, что он с ними сделал. Эти женщины – Мэри Воган и Кейсер Ремтулла – стояли у него на пути. Им доставались его должности, его бессрочный контракт просто потому, что они – женского пола. Это у него был докторская степень из Оксфорда, господи боже ты мой, но ему не дали повышения, потому что Йоркский университет, видите ли, «исправляет исторически сложивший дисбаланс» в своём кадровом составе. Его поимели, и за это он показал им – главе факультета, пакистанской курице и этой сучке Воган, получившей должность, которая была по праву его, – каково это, когда тебя имеют.
Зар-раза, подумал Корнелиус, в очередной раз ощупывая мошонку. Она сильно опухла – но была пуста.
Твою же ж мать!
* * *
Джок Кригер вернулся в свой офис, располагавшийся на первом этаже особняка «Синерджи Груп». Его большое окно было обращено на юг, в сторону пристани для яхт, а не на север, в сторону озера Онтарио; особняк находился на тянущейся с востока на запад косе в районе Рочестера под названием Сибриз.
Специальностью Джока была теория игр; он учился у Джона Нэша[6 - Джон Форбс Нэш-младший (1928–2015) – американский математик, специализирующийся в области теории игр, дифференциальной геометрии и изучении уравнений в частных производных. Лауреат Нобелевской премии по экономике 1994 года за «Анализ равновесия в теории некооперативных игр», а также единственный человек, удостоенный премии по экономике памяти Альфреда Нобеля и Абелевской премии.] в Принстоне и тридцать лет проработал в корпорации RAND, что была наилучшим для него местом. Финансируемая Военно-воздушными силами, она была в годы холодной войны основным американским мозговым центром, где исследовали различные аспекты возможного ядерного конфликта. И по сей день, слыша аббревиатуру M.D., он думал не о врачах[7 - M.D. – англ. medical doctor или лат. medicinae doctor – доктор медицины, стандартное добавление к имени врачей в англоязычных странах. Уточнение требуется потому, что «доктором» называется любой человек, имеющий научную степень Ph.D. – примерный аналог кандидата наук. Megadeath, или мегатруп, – единица измерения потерь при ядерном ударе. (Прим. пер.)], а о megadeath – миллионе жертв среди гражданского населения.
Пентагон рвал и метал по поводу того, как проходил первый визит Неандертальца-прим – первого неандертальца, провалившегося из их реальности в нашу. История о живом пещерном человеке, появившемся в никелевой шахте в Северном Онтарио, казалась очевидной газетной уткой в одном ряду с сообщениями о встрече с инопланетянами или йети и тому подобной чепухой. К тому времени как американское правительство – впрочем, и канадское показало себя не лучше – начало воспринимать эту историю всерьёз, о Неандертальце-прим уже узнала широкая публика, так что ситуацию стало невозможно взять под контроль и засекретить.
И внезапно появились деньги – какие-то от Службы иммиграции и натурализации, но в основном от минобороны – на создание «Синерджи Груп». Это название придумал какой-то политик; Джок назвал бы её Barast Encounter-Repetition Emergency Task-force[8 - Группа быстрого реагирования на повторный контакт с барастами. (Прим. пер.)] или BERET. Но название и дурацкий логотип с переплетающимися мирами были утверждены ещё до того, как к нему постучались с предложением возглавить организацию.
Однако выбор теоретика игр в качестве руководителя был не случаен. Очевидно, что, если контакт когда-либо восстановится, интересы неандертальцев и людей (Джок до сих пор пользовался этим словом, по крайней мере в мыслях, для обозначения настоящих людей) будут различны, и поиск наиболее благоприятного исхода, возможного в данных обстоятельствах, – это, собственно, и есть теория игр.
– Джок?
Джок обычно держал дверь офиса открытой – как и положено хорошему менеджеру, не так ли? Политика открытых дверей. И всё же он вздрогнул, увидев заглядывающее в неё неандертальское широкое лицо с надбровьем и бородищей.
– Да, Понтер?
– Лонвес Троб привёз из Нью-Йорка какое-то коммюнике. – Лонвес и девять других знаменитых неандертальцев, так же как и Тукана Прат, неандертальский посол, большую часть времени проводили в штаб-квартире Объединённых Наций. – Вам известно об экспедиции к Соответствующему Месту?
Джок покачал головой:
– Есть планы открыть между нашими мирами большой постоянно действующий портал, который находился бы на поверхности земли, – объяснил Понтер. – По-видимому, ваши Объединённые Нации приняли решение, что этот портал должен соединять их штаб-квартиру и соответствующее место моего мира.
Джок нахмурился. Что происходит, почему он должен узнавать новости от неандертальца? Впрочем, он ещё не смотрел сегодняшнюю почту – возможно, ему прислали имейл. Разумеется, он знал, что вариант с Нью-Йорком рассматривается. По мнению Джока, тут всё было до предела просто: новый портал, очевидно, должен находиться на американской земле, а размещение его на площади здания ООН – технически на международной территории – несколько успокоило бы остальной мир.
– Лонвес говорит, – продолжал Понтер, – что они планируют переправить группу представителей Объединённых Наций на другую сторону – на мою сторону. Мы с Адекором должны будем отправиться с ними на остров Донакат – наш аналог Манхэттена – для осмотра местности; экранирование любого квантового компьютера сколько-нибудь значительного размера от солнечного и космического излучения и фоновой радиации для предотвращения декогерентности – очень серьёзная задача.
– Понял. И что?
– Ну я и подумал: может быть, вы тоже захотите поехать? Вы руководите институтом, задача которого – налаживание отношений с моим миром, но вы ещё ни разу его не видели.
Джок несколько растерялся. Ему и так было немного не по себе от присутствия двоих неандертальцев в его «Синерджи Груп»: слишком уж они смахивали на троллей. Он не был уверен, что хочет оказаться в населённом ими мире.
– Когда это будет?
– После того, как в следующий раз Двое станут Одним.
– Ах да, – сказал Джок, пытаясь сохранить дружелюбный тон. – То, про что Луиза говорит «Фи-еста!».
– Ну это гораздо больше, чем просто праздник, – уточнил Понтер, – хотя в ходе этой поездки вы его не увидите. В любом случае вы присоединитесь к нам?
– У меня много работы, – ответил Джок.
Понтер улыбнулся своей противоестественно широкой улыбкой:
– Вроде отсутствие интереса к тому, что находится за соседним холмом, характерно для моего народа, а не для вашего. Вы должны посетить мир, который изучаете.
* * *
Понтер вошёл в офис Мэри и прикрыл за собой дверь. Он обхватил её своими массивными руками, и они крепко обнялись. Потом он лизнул её в лицо, а она поцеловала его. Однако после этого им пришлось расцепиться, и Понтер, тяжело вздохнув, сказал:
– Мне уже скоро возвращаться.
Мэри попыталась с серьёзным лицом кивнуть, но, похоже, ей не удалось до конца подавить улыбку.
– Что смешного? – спросил Понтер.
– Джок попросил меня поехать с тобой!
– Правда? – переспросил Понтер. – Это же здорово! – Он на секунду замолк. – Но, конечно…
Мэри кивнула и махнула рукой:
– Знаю, знаю. Мы будем видеться только четыре дня в месяц. – В мире Понтера мужчины и женщины живут по большей части отдельно друг от друга: женщины – в центральных частях поселений, мужчины – на их окраинах. – Но мы по крайней мере будем в одном и том же мире, и у меня там будет полезное занятие. Джок хочет, чтобы я в течение месяца изучала неандертальские биотехнологии – столько, сколько успею.
– Отлично, – сказал Понтер. – Чем больше культурного обмена, тем лучше. – Он коротко взглянул в окно на озеро Онтарио, вероятно задумавшись о предстоящем путешествии. – Значит, нам нужно отправляться в Садбери.
– Двое станут Одним только через десять дней, не так ли?
Понтеру не требовалось консультироваться с компаньоном, чтобы убедиться в правильности этой цифры. Его партнёрша Класт умерла от лейкемии два года назад, но с дочерями он также мог видеться только тогда, когда Двое становятся Одним. Он кивнул:
– А после этого я уезжаю на юг – в моём мире к месту, которое соответствует штаб-квартире Объединённых Наций. – Понтер никогда не говорил «ООН»; неандертальцы так и не изобрели фонетического алфавита, и концепция обозначения по первым буквам была им совершенно чужда. – Там будут строить новый портал.
– Ах… – сказала Мэри.
Понтер поспешно вскинул руку:
– Но я не поеду на Донакат, пока Двое не перестанут быть Одним, и, разумеется, до следующего раза я вернусь.
Мэри ощутила, как её энтузиазм начинает слабеть. Умом она понимала, что между их с Понтером встречами будет проходить двадцать пять дней, даже если она навсегда поселится в мире неандертальцев, но к этому нужно было привыкнуть. Как бы ей хотелось, чтобы нашлось решение, какое-нибудь, в каком-то из миров, решение, благодаря которому они с Понтером могли бы всегда быть вместе.
– Если ты возвращаешься со мной, – сказал Понтер, – то мы, наверное, поедем в Садбери вместе. Меня обещала подвезти Лу, но…
– Луиза? Она что, тоже отправляется?
– Нет-нет-нет. Но она послезавтра едет в Садбери к Рубену. – Когда они все вместе находились на карантине, у Луизы Бенуа и Рубена Монтего случился роман, который продолжился и после его снятия. – Кстати, – сказал Понтер, – раз уж мы все четверо будем в Садбери, можно бы было вместе поужинать. Мне так нравились барбекю у Рубена…
* * *
На этой версии Земли у Мэри Воган были два дома: она снимала квартиру в Бристоль-Харбор здесь, в окрестностях Рочестера, а также ей принадлежала квартира в кондоминиуме в Ричмонд-Хилле, северном предместье Торонто. В этот второй дом они и направлялись сейчас с Понтером – три с половиной часа на машине от штаб-квартиры «Синерджи-Груп». По дороге, сразу после съезда с хайвэя в Буффало, они остановились поесть в KFC – Kentucky Fried Chicken. По мнению Понтера, то была самая вкусная еда в мире – мнение, которое Мэри, с некоторым ущербом для своей талии, разделяла. Специи – продукт жаркого климата, изначально призванный маскировать вкус не слишком свежего мяса; народ Понтера, населяющий высокие широты, никогда свою еду ничем особенно не приправлял, так что комбинация из одиннадцати различных трав и специй была на вкус не похожа ни на что из того, что он ел раньше.
Во время поездки Мэри проигрывала CD-диски – её раздражало искать новую радиостанцию каждый раз, когда они удалялись от прежней. Она начала со сборника «Лучшие хиты» Мартины Макбрайд, а сейчас они слушали Come On Over Шанайи Твейн. Мэри любила большинство песен Шанайи, но терпеть не могла «Женщину во мне», которой не хватало её фирменного напора. Она всё надеялась как-нибудь собраться и прожечь собственный CD с этим альбомом, но без этой песни.
Они летели по шоссе, музыка играла, солнце садилось – в это время года оно садится рано, – и Мэри задумалась. Отредактировать CD-диск проще простого. Отредактировать жизнь трудно. Конечно, в её прошлом было всего несколько моментов, которые она хотела бы вычеркнуть. Изнасилование, разумеется, – неужели это было всего три месяца назад? Кое-какие финансовые неудачи. Плюс горсточка реплик, сказанных невпопад.
Но вот как насчёт её брака с Кольмом О’Кейси?
Она знала, чего Кольм от неё захочет: чтобы она заявила перед лицом Церкви и Господа, что её брака на самом деле никогда не было. Именно в этом и состояла церковная процедура аннулирования брака: в опровержении, в отрицании того, что брак когда-либо имел место.
Понятное дело, что когда-нибудь Церковь отменит свой запрет на разводы. Пока Мэри не встретилась с Понтером, у неё не было особых причин для того, чтобы свернуть отношения с Кольмом официально, но теперь она действительно хотела их завершить. И она должна была выбирать между лицемерием – процедурой аннуляции – и отлучением в наказание за развод.
Какая ирония: католик может избавиться от любого греха, просто исповедавшись в нём. Но если тебя угораздило выйти замуж не за того человека, то простого пути назад нет. Церковь желает, чтобы вы оставались вместе, пока смерть вас не разлучит – если только вы не готовы лгать о самом факте своего брака.
Но, чёрт возьми, их с Кольмом брак не заслуживал того, чтобы вот так вот его стереть, вымарать, вычистить отовсюду.
Ну да, она не была на сто процентов уверена, когда принимала его предложение, и сомневалась, когда отец вёл её к алтарю. Но первые несколько лет их брака были хорошим временем, и когда всё испортилось, это произошло лишь из-за изменений в их целях и интересах.
В последнее время было много разговоров о Большом Скачке, когда у людей впервые появилось подлинное самосознание около 40?000 лет назад. В жизни Мэри был свой Большой Скачок, когда она осознала, что её желания и карьерные устремления вовсе не должны смирно сидеть на заднем сиденье позади желаний и устремлений её законного супруга. И с этого момента их жизни разошлись – теперь их разделяли целые миры.
Нет, она не хочет отрицать свой брак.
Из чего следует…
Из чего вместо аннуляции следует развод. Конечно, нет такого закона, согласно которому глексен – так неандертальцы называют Homo sapiens, – официально состоящий в браке с другим глексеном, не мог бы вступить в союз с барастом противоположного пола, но в будущем, вне всякого сомнения, такие законы появятся. Мэри всем сердцем желала стать партнёршей Понтера, и чтобы сделать это правильно, нужно наконец окончательно завершить её отношения с Кольмом.
Мэри завершила обгон, потом взглянула на Понтера.
– Милый? – сказала она.
Понтер едва заметно нахмурился. Для Мэри такое обращение было совершенно естественно, но Понтеру оно не нравилось из-за звука «и», который он сам был не способен произнести.
– Да? – ответил он.
– Мы ведь собирались переночевать у меня в Ричмонд-Хилле, помнишь?
Понтер кивнул.
– И, в общем, ты также знаешь, что юридически я до сих пор состою в союзе с… с моим партнёром здесь, в этом мире.
Понтер снова кивнул.
– Мне… мне нужно встретиться с ним, если будет такая возможность, прежде чем мы отправимся из Ричмонд-Хилла дальше, в Садбери. Скорее всего, за завтраком или за ланчем.
– Мне будет любопытно познакомиться с ним, – сказал Понтер. – Посмотреть, какого рода глексенов ты предпочитаешь…
CD-проигрыватель переключился на следующую песню: «Есть ли жизнь после любви?»
– Нет, – сказала Мэри. – В смысле, мне нужно встретиться с ним одной.
Она опять взглянула на Понтера и увидела, как его единственная на оба глаза бровь взбирается на надбровный валик.
– О!.. – сказал он, воспользовавшись английским междометием напрямую.
Мэри снова перевела взгляд на дорогу.
– Пришло время расставить всё по местам.

Глава 3
Я говорил это во время своей предвыборной кампании, и я говорю это снова: президент обязан мыслить масштабно – не только до следующих выборов, а на десятилетия и целые поколения вперёд. И сегодня я хочу поговорить с вами об этой дальней перспективе…

Корнелиус Раскин лежал на своей пропитанной по?том постели. Он жил в квартире на верхнем этаже в Дрифтвуде, самом заброшенном районе Торонто, – в своём «пентхаузе в трущобах», как он его называл, когда был в настроении шутить. Солнце светило в щель между потрёпанными занавесками. Корнелиус не завёл будильник – не заводил его уже несколько дней – и не находил в себе сил даже для того, чтобы перевернуться на бок и посмотреть на часы.
Но реальный мир очень скоро вторгнется в его жизнь. Он не мог вспомнить, какие именно пособия по болезни предусматривались его контрактом сезонного преподавателя, но, без сомнения, через некоторое количество дней университет, профсоюз, профсоюзный страхователь или все трое вместе потребуют с него больничный лист. Так что, если он не начнёт снова преподавать, ему перестанут платить, а если ему перестанут платить…
У него хватит денег на оплату аренды до следующего месяца, и, разумеется, первый и последний месяцы срока аренды он оплатил вперёд, так что в этой квартире он может оставаться до конца года.
Корнелиус подавил желание протянуть руку и снова ощупать мошонку. Их не было; он знал, что их нет. Он начинал смиряться с тем, что их нет.
Конечно, это можно лечить: мужчины нередко теряют тестикулы из-за рака. Корнелиус мог бы принимать тестостероновые препараты. И никто – по крайней мере, никто из его знакомых – не знал бы, что он их принимает.
Личная жизнь? Её не было с тех пор, как Мелоди бросила его два года назад. Он был раздавлен разрывом и даже в течение пары дней подумывал о самоубийстве. Но она была выпускницей Осгуд-Холла – юридического факультета Йоркского университета, она отработала практику и получила место ассистента в «Купер Джегер» с окладом 180?000 долларов в год. Ему никогда было не стать таким мужем – главой и опорой семьи, – какого она искала, а теперь…
А теперь.
Корнелиус смотрел в потолок, чувствуя, как деревенеет всё тело.
* * *
Мэри не виделась с Кольмом О’Кейси довольно давно, но выглядел он сейчас лет на пять старше, чем она помнила. Конечно, обычно, думая о нём, она вспоминала то время, когда они ещё жили вместе, когда собирались вместе выйти на пенсию и вместе поселиться в милом сельском доме на острове Солт-Спринг в Британской Колумбии…
Завидев Мэри, Кольм встал и склонился к ней для поцелуя. Она отвернулась, подставив щёку.
– Привет, Мэри, – сказал он, снова усаживаясь. В этом стейк-хаузе в обеденное время было что-то сюрреалистическое: благодаря тёмному дереву, светильникам под Тиффани и отсутствию окон здесь словно всегда был вечер. Кольм уже заказал вино – «Л’Амбьянс», их любимое. Он налил напиток в бокал Мэри.
Она устроилась поудобнее – насколько смогла – на противоположном от Кольма краю стола; между ними мерцал в стеклянном сосуде огонёк свечи. Кольм, как и Мэри, был немного полноват. Линия волос продолжила отступление, виски поседели. У него был маленький нос и такой же рот – даже по глексенским стандартам.
– В последнее время о тебе постоянно говорят в новостях, – сказал Кольм. Мэри, автоматически ощетинившись, собралась уже было ответить что-то резкое, но он остановил её жестом и продолжил: – Я рад за тебя.
Мэри постаралась сохранить спокойствие. Разговор и без лишних эмоций предстоит нелёгкий.
– Спасибо.
– И как оно тебе? – спросил Кольм. – Там, в неандертальском мире?
Мэри слегка пожала плечами:
– Всё так, как рассказывают по телевизору. Чище, чем у нас. Меньше народу.
– Хочу как-нибудь тоже там побывать, – сказал Кольм. Потом посерьёзнел и добавил: – Хотя вряд ли у меня будет случай. Не представляю, зачем бы они стали приглашать кого-нибудь с моей специальностью.
И это в самом деле было так. Кольм преподавал в Торонтском университете английскую литературу; предметом его исследований были пьесы, приписываемые Шекспиру, но авторство которых подвергалось сомнению.
– Никогда не знаешь, – сказала Мэри. Шесть месяцев своего саббатикала[9 - В североамериканской академической среде – годовой оплачиваемый отпуск профессора с бессрочным контрактом, который он получает раз в восемь лет. Обычно в течение саббатикала учёный принимает участие в исследованиях, интересных лично ему либо не получивших финансирования, пишет книги, путешествует или просто отдыхает. (Прим. пер.)] и их брака он провёл в Китае: она никогда бы не подумала, что китайцы могут интересоваться Шекспиром.
В своей области Кольм был почти так же знаменит, как Мэри – в своей: ни одна работа о «Двух знатных родичах»[10 - The Two Noble Kinsmen – английская пьеса, приписываемая Джону Флетчеру либо Вильяму Шекспиру. (Прим. пер.)] не обходится без цитирования Кольма. Однако реальный мир вторгся в их башни из слоновой кости очень рано. Как Йорский, так и Торонтский университеты устанавливают зарплату профессорам, исходя из их ценности на рынке труда: профессорам права платят намного больше, чем профессорам истории, потому что у них гораздо больше возможностей найти хорошее место вне университета. Точно так же в последнее время – в особенности в последнее время – генетики были ходовым товаром, в то время как специалисты по английской литературе за пределами учебных заведений не были нужны никому. У одного из друзей Мэри даже была такая подпись в электронных письмах:

Выпускник естественно-научного факультета спрашивает: «Почему оно работает?» Выпускник технического факультета спрашивает: «Как оно работает?» Выпускник экономического спрашивает: «Сколько оно стоит?» Выпускник факультета английской литературы спрашивает: «Вам добавить картошку фри в заказ?»

Статус Мэри как главной добытчицы в семье был лишь одним из источников трений. И всё-таки она внутренне содрогнулась, представив себе, что бы было, узнай он, сколько она сейчас получает в «Синерджи Груп».
Подошла официантка, они сделали заказы: стейк с картошкой фри для Кольма, окунь для Мэри.
– Тебе понравилось в Нью-Йорке? – спросил Кольм.
На полсекунды Мэри подумала, что он имеет в виду город Нью-Йорк, в котором в сентябре неудавшийся террорист прострелил Понтеру плечо. Но нет, разумеется, он имел в виду Рочестер, штат Нью-Йорк, – новое место работы Мэри и её место жительства на время контракта с «Синерджи Груп».
– Приятное местечко, – сказала она. – Окно моего офиса выходит прямо на озеро Онтарио, и я снимаю отличную квартиру в районе Фингер-Лейкс.
– Хорошо, – сказал Кольм. – Очень хорошо. – Он пригубил вина и выжидающе посмотрел на неё.
Мэри, в свою очередь, сделала глубокий вдох. В конце концов, это ведь она попросила о встрече.
– Кольм… – начала она.
Он опустил свой бокал на стол. Они были женаты семь лет; он наверняка знал, что таким вот тоном она вряд ли собирается сказать что-то приятное.
– Кольм, – снова сказала Мэри. – Я думаю, пришло время нам… завершить незаконченные дела.
Кольм наморщил лоб:
– Да? Я считал, что мы утрясли все подробности…
– Я имею в виду, – прервала его Мэри, – что пришло время сделать наш… наше расставание постоянным.
Официантка выбрала этот неподходящий момент, чтобы принести салаты: «Цезарь» для Кольма, зелёный салат с малиновым соусом для Мэри. Кольм отослал официантку, которая предложила к салату молотого перца, и сказал тихим голосом:
– Ты имеешь в виду аннуляцию?
– Я… думаю, я предпочла бы развод, – сказала Мэри ещё тише.
– Ох. – Кольм посмотрел в сторону, на незажжённый камин в дальнем краю зала. – Ох-ох-ох…
– Просто, кажется, пришло время, – сказала Мэри.
– Правда? – спросил Кольм. – Почему именно сейчас?
Мэри испытала сожаление. Если изучение Шекспира и оставляет какой-то след, то обычно это привычка видеть во всём движущие силы и скрытые смыслы: ничто не случается просто так. Но она не была уверена, как это правильно сформулировать.
Нет – нет, всё не так. По дороге сюда она прокручивала слова в голове снова и снова. Она не была уверена в том, как он отреагирует.
– Я встретила другого человека, – сказала Мэри. – Мы хотим попытаться устроить совместную жизнь.
Кольм поднял свой бокал и снова отпил вина, потом взял из принесённой официанткой корзинки кусочек хлеба. Имитация причастия; этот жест уже сказал всё, что необходимо. Но Кольм всё-таки подкрепил своё послание словами:
– Развод означает отлучение.
– Я знаю, – с тяжёлым сердцем ответила Мэри. – Но аннуляция кажется таким лицемерием.
– Я не хочу покидать Церковь, Мэри. В моей жизни и без этого достаточно потрясений.
Мэри не понравился намёк на то, что инициатором разрыва была она. Однако, возможно, он прав. Возможно, она обязана ему хотя бы этим.
– Но я не хочу делать вид, будто нашего брака никогда не было.
Это смягчило Кольма, и на мгновение Мэри подумала, что он собирается потянуться над льняной скатертью и взять её за руку:
– Я его знаю – этого твоего нового спутника?
Мэри покачала головой.
– Какой-нибудь американец, я думаю, – продолжал Кольм. – Вскружил тебе голову, да?
– Он не американец, – ответила Мэри, словно оправдываясь. – Он канадский гражданин. – А потом, поразившись собственной жестокости, продолжила: – И да, он вскружил мне голову.
– Как его зовут?
Мэри знала, зачем он спрашивает: не надеясь на то, что имя окажется знакомым, а из-за того, что, по его мнению, фамилия могла многое сказать о человеке. Если у Кольма и был недостаток, то состоял он в том, что Кольм был сыном своего отца, косноязычного твердолобого человека, делившего мир исключительно по этническому признаку. Несомненно, Кольм уже сейчас перебирал варианты возможных ответов. Если бы ухажёр Мэри оказался итальянцем, Кольм заклеймил бы его как жиголо. Носи он еврейскую фамилию, Кольм предположил бы, что у него куча денег, и сказал бы что-то насчёт того, что Мэри никогда не была по-настоящему счастлива замужем за скромным преподавателем.
– Ты его не знаешь, – ответила Мэри.
– Ты уже это сказала. Я хотел бы знать его имя.
Мэри закрыла глаза. Она наивно надеялась вообще избежать этого вопроса, но, разумеется, он обязан был рано или поздно всплыть. Она нерешительно ковырнула вилкой салат, а потом, глядя в тарелку и не в силах встретиться с Кольмом взглядом, произнесла:
– Понтер Боддет.
Она услышала, как его вилка резко звякнула о тарелку с салатом.
– Боже, Мэри! Неандерталец?
Мэри сама не поняла, как начала оправдывать Понтера, и тут же пожалела, что не смогла подавить рефлекторную реакцию.
– Он хороший человек, Кольм. Добрый, умный и любящий.
– И как теперь ты это делаешь? – спросил Кольм, но его тон был не так язвителен, как слова. – Снова играешь в «музыкальные имена»? И что там на этот раз, «Мэри Боддет»? Вы будете жить здесь или собираетесь поселиться в его мире, и…
Внезапно Кольм замолк и вскинул брови.
– Нет-нет, так не получится. В газетах писали. Мужчины и женщины в их мире не живут вместе. Господи, Мэри, ну и странный же у тебя кризис среднего возраста.
Ответы роились у Мэри в голове. Ей было всего тридцать девять, чёрт побери, – возможно, математическая «середина жизни», но совершенно точно не психологическая. И это не она, а Кольм обзавёлся новой парой сразу, как только они перестали жить вместе, хотя их отношениям с Линдой уже больше года как пришёл конец. В конце концов Мэри остановилась на ответе, к которому так часто прибегала за годы замужества:
– Ты не понимаешь.
– Вот уж что есть, то есть – не понимаю, – сказал Кольм, явно сдерживая голос, чтобы его не услышали за соседними столиками. – Это… это извращение. Он ведь даже не человек.
– Понтер – человек, – твёрдо ответила Мэри.
– Я видел, как на «Си-ти-ви» рассказывали о твоём открытии, – сказал Кольм. – У неандертальцев даже число хромосом другое.
– Это не имеет значения, – сказала Мэри.
– Чёрта с два! Пускай я всего лишь профессор английского, но я знаю, что это означает принадлежность к другому биологическому виду. И я знаю, что это означает, что у вас с ним не может быть детей.
Детей, мысленно повторила Мэри, ощутив, как зачастило сердце. Конечно, когда она была моложе, то хотела стать матерью. Но ко времени окончания аспирантуры, когда у них с Кольмом наконец-то появились какие-то деньги, их брак уже дал трещину. Мэри наделала в своей жизни немало глупостей, но ей, по крайней мере, достало ума не заводить ребёнка лишь для того, чтобы попытаться укрепить слабеющие узы.
А сейчас перед ней маячила большая жирная цифра 40; боже, да менопауза придёт, не успеешь оглянуться! И кроме того, у Понтера уже двое своих детей.
И всё же…
И всё же до этого момента, пока Кольм не сказал, Мэри ни разу даже мысль не пришла об их с Понтером совместных детях. Но Кольм был прав. Ромео и Джульетта были просто Монтекки и Капулетти; разделяющий их барьер был попросту ничем по сравнению с барьером, разделившим Боддета и Воган, неандертальца и глексенку. «Под звездой злосчастной»[11 - Шекспир, «Ромео и Джульетта», пер. Щепкиной-Куперник. (Прим. пер.)], куда там! В злосчастной вселенной, на злосчастной исторической линии.
– Мы с ним не говорили о детях, – сказала Мэри. – У Понтера уже есть две дочери – собственно, через полтора года он станет дедушкой.
Мэри заметила, как сощурились серые глаза Кольма, – должно быть, задумался о том, как можно настолько уверенно прогнозировать такие вещи.
– Цель брака – рождение детей, – сказал он.
Мэри прикрыла глаза. Это она настояла на том, чтобы подождать, пока не будет закончена аспирантура, – именно ради этого она села на таблетки, послав к чертям Папу с его предписаниями. Кольм никогда по-настоящему не понимал, что это было необходимо, что её учёба пострадала бы, если бы ей пришлось быть аспиранткой и матерью одновременно. И она знала его достаточно хорошо на том раннем этапе их брака и понимала, что бо?льшая часть бремени по уходу за ребёнком свалится на неё.
– У неандертальцев нет брака в нашем понимании, – сказала она.
Кольма это не убедило.
– Разумеется, ты хочешь выйти за него замуж. Тебе не понадобился бы развод, будь это не так. – Но потом его тон смягчился, и на какое-то мгновение Мэри вспомнила, что привлекло её в Кольме тогда, в самом начале. – Ты, должно быть, очень сильно его любишь, – сказал он, – если готова на отлучение ради него.
– Да, – ответила Мэри и потом, словно устыдившись сходства с тем, что она когда-то сказала перед алтарём, добавила: – Я очень его люблю.
Подошла официантка с заказанными блюдами. Мэри посмотрела на свою рыбу: весьма вероятно – последнее, что она съест в компании мужчины, бывшего её мужем. И внезапно ей захотелось сделать для Кольма что-нибудь хорошее. Она намеревалась твёрдо держаться своего решения получить развод, но он был прав – развод в самом деле означает отлучение от Церкви.
– Я согласна на аннуляцию, – сказала Мэри, – если ты этого хочешь.
– Хочу, – ответил Кольм. – Спасибо. – Секунду помедлив, он отрезал кусочек от своего стейка. – Я думаю, ни к чему тянуть. Можем начать прямо сегодня.
– Спасибо, – сказала Мэри.
– Но у меня есть одна просьба.
Сердце Мэри тревожно забилось.
– Какая?
– Скажи ему – Понтеру, – что наш брак развалился не из-за меня. Это не моя вина. Скажи ему, что я… что я неплохой, в сущности, человек.
Мэри потянулась над столом и сделала то, чего ранее не сделал Кольм, – коснулась его руки.
– Обязательно, – заверила она его.

Глава 4
Позвольте начать с замечания о том, что речь не идёт о противостоянии – мы или они. Не о том, кто лучше – Homo sapiens или Homo neanderthalensis. Не о том, кто смышлёнее – глексены или барасты. Скорее речь идёт о том, чтобы найти наши собственные сильные стороны, лучшие черты нашей собственной природы, и о том, чтобы делать вещи, которыми мы могли бы гордиться…

Сразу после ланча с Кольмом Мэри поехала домой за Понтером, который с видимым удовольствием смотрел на канале «Космос: Станция воображения» повтор классического «Звёздного пути». Понтер, разумеется, видел этот эпизод впервые, но Мэри его тут же узнала – напыщенный и наигранный «Пусть это будет полем последней битвы», в котором приглашённые звёзды Фрэнк Горшин[12 - Фрэнк Горшин (1933–2005) – американский актёр, известный своими яркими характерными ролями, в особенности ролью Загадочника в телесериале «Бэтмен».] и Лу Антонио[13 - Лу Антонио – американский актёр греческого происхождения, известный также как телережиссёр, сценарист и продюсер. Номинировался на премию «Эмми» и премию Гильдии режиссёров Америки.] разрывали пейзаж лицами, выкрашенными наполовину в белый, наполовину в чёрный цвет.
Они сели в машину Мэри и выехали в Садбери, куда планировали попасть часов через пять – как раз к ужину у Рубена Монтего.
Летя по четырёхсотому шоссе, Мэри вдруг нажала клаксон, а потом замахала рукой – их только что обогнал Луизин чёрный «Форд Эксплорер» с номером D2O – химическая формула тяжёлой воды. Луиза махнула в ответ и умчалась вперёд.
– По-моему, она превышает максимально разрешённую скорость, – сказал Понтер.
Мэри кивнула:
– Уверена, что ей не составит труда отговориться от штрафа.
* * *
Час проходил за часом; километры оставались позади. Шанайю Твейн и Мартину Макбрайд сменила сначала Фэйт Хилл, а потом Сьюзан Аглукарк.
– Я, наверное, не лучший источник сведений о католицизме, – сказала Мэри в ответ на комментарий Понтера. – Думаю, нужно познакомить тебя с отцом Калдикоттом.
– Что делает его лучшим источником, чем ты? – спросил Понтер, отрывая взгляд от дороги – езда по скоростным шоссе всё ещё была для него в новинку – и поворачиваясь к Мэри.
– Ну он рукоположен. – Специальным жестом – небольшим поднятием левой руки – Мэри теперь могла предотвращать гудок, издаваемый компаньоном Понтера, когда она и сама знала, что слово, только что произнесённое, ему не знакомо. – Посвящён в сан – собственно, это и делает его священником. Ну то есть частью духовенства.
– Прости, – сказал Понтер. – Я всё равно ничего не понимаю.
– В религии существует два класса людей, – сказала Мэри, – клирики и миряне.
Понтер улыбнулся:
– Так совпало, что я не способен произнести ни того, ни другого слова.
Мэри улыбнулась в ответ; ей нравилось его ироничное чувство юмора.
– Так вот, – продолжала она, – клирики – это те, кто прошёл специальную подготовку для выполнения религиозных функций. Миряне – простые люди, как ты или я.
– Но ты говорила, что религия – это система верований, этических и моральных принципов.
– Так и есть.
– Тогда все приверженцы религии должны иметь к ним равный доступ.
Мэри моргнула.
– Ну да, конечно, просто… видишь ли, исходные тексты могут по-разному трактоваться.
– Например?
Мэри задумалась.
– Ну, например, вопрос о том, оставалась ли Мария – мать Иисуса – девственницей всю свою жизнь. Дело в том, что в Библии есть упоминания о сродниках Господних. «Сродники» – это старинное слово, обозначающее братьев.
Понтер кивнул, хотя Мэри подозревала, что если Хак сразу перевёл «сродников» как братьев, то Понтер, вероятно, услышал какую-то бессмыслицу наподобие «“братья” – это старинное слово, обозначающее братьев».
– И этот вопрос так важен?
– Нет, думаю, этот – не особенно. Но другие, относящиеся к области морали, могут быть важны.
Они проезжали через Парри-Саунд.
– Какие, например? – спросил Понтер.
– Ну, к примеру, аборты.
– Аборт… это прекращение жизни плода?
– Да.
– А в чём моральная проблема?
– Ну в том, можно ли это делать. Убить нерождённого ребёнка.
– А зачем вам это может понадобиться? – спросил Понтер.
– Ну если беременность была случайной…
– Как можно случайно забеременеть?
– Ну ты знаешь… – Мэри оборвала себя. – Нет, думаю, ты не знаешь. В твоём мире поколения рождаются каждые десять лет.
Понтер кивнул.
– А менструальные циклы всех ваших женщин синхронизованы. Так что, когда мужчина и женщина сходятся вместе на четыре дня в месяц, это обычно происходит тогда, когда женщина не может забеременеть.
Понтер снова кивнул.
– Ну, в общем, у нас всё не так. Мужчины и женщины постоянно живут вместе и занимаются сексом в течение всего месяца. Случаются беременности, которых не ожидали и не планировали.
– Когда я впервые попал к вам сюда, ты мне говорила, что у твоего народа есть способы предотвращения беременности.
– Есть. Механические и фармацевтические.
Понтер смотрел мимо Мэри на залив Джорджиан-Бей.
– Они не работают?
– По большей части работают. Но не все их применяют, даже когда не хотят зачать ребёнка.
– Почему?
Мэри пожала плечами:
– Неудобно. Дорого. Для тех, кто не пользуется контрацептивными таблетками – необходимость… э… отвлекаться от процесса…
– И всё же создать новую жизнь и потом от неё избавиться…
– Вот видишь! – сказала Мэри. – Даже для тебя это моральная проблема.
– Разумеется. Жизнь бесценна – потому что конечна. – Пауза. – Ну так и что же ваша религия говорит об абортах?
– Что это грех, причём смертный.
– О. То есть ваша религия предписывает применять средства контрацепции?
– Нет, – ответила Мэри. – Это тоже грех.
– Но ведь это… я думаю, тут подойдёт ваше слово «чушь».
Мэри двинула плечом:
– Бог велел нам плодиться и размножаться.
– Это поэтому у вашего мира такое большое население? Потому что так велел ваш Бог?
– Думаю, это один из факторов.
– Но… прости меня, конечно, но я не понимаю. У тебя ведь был партнёр в течение многих декамесяцев, не так ли?
– Да. Кольм.
– И у вас с ним не было детей.
– Верно.
– Но ведь вы же наверняка занимались сексом. Почему у вас не появилось детей?
– Ну на самом деле я таки пользуюсь контрацептивами. Я принимаю таблетки – это комбинация синтетического эстрогена и прогестерона. И поэтому не могу забеременеть.
– Но ведь это грех?
– Многие католики это делают. Это дилемма для многих из нас: мы хотим быть послушны Богу, но должны принимать во внимание и практические соображения. Видишь ли, в 1968 году, когда весь западный мир становился гораздо либеральнее в вопросах секса, Папа Павел VI издал энциклику. Я помню, как родители обсуждали её в последующие годы; даже для них она стала неожиданностью. Она гласила, что каждый сексуальный контакт должен быть открыт для зачатия. Если честно, большинство католиков ожидали ослабления, а не усиления ограничений. – Мэри вздохнула: – Я лично сторонница контрацептивов.
– Это безусловно лучше, чем аборт, – согласился Понтер. – Но, предположим, ты всё-таки забеременела, не желая того. Предположим…
Мэри немного притормозила, давая соседней машине её обогнать.
– Что?
– Ничего. Прости. Поговорим о чём-нибудь другом.
Но Мэри уже поняла.
– Ты подумал про изнасилование, да? – Она пожала плечами, признавая, что тема непростая. – Тебе интересно, что моя Церковь ожидала бы от меня, если бы я забеременела в результате изнасилования.
– Я не хочу, чтобы ты лишний раз вспоминала об этом.
– Да нет, всё нормально. В конце концов, это ведь я завела разговор об абортах. – Мэри глубоко вдохнула, выдохнула и продолжила: – Если бы я забеременела, то по мнению Церкви я должна бы была родить ребёнка, пусть он и был зачат в результате изнасилования.
– И ты бы родила?
– Нет, – сказала Мэри. – Нет, я бы сделала аборт.
– Ещё один случай, когда ты отказываешься соблюдать предписания своей религии.
– Я люблю католическую церковь, – сказала Мэри. – Мне нравится быть католичкой. Но я отказываюсь передавать кому бы то ни было контроль над своим телом. И всё же…
– Да?
– Нынешний Папа стар и дряхл. Я не думаю, что он протянет долго. Его преемник может ослабить правила.
– Ах, – сказал Понтер.
Они ехали дальше. Шоссе повернуло прочь от Джорджиан-Бей. По обе стороны дороги появились скальные обнажения Канадского щита и островки соснового леса.
– Ты не задумывался о будущем? – спросила Мэри через некоторое время.
– Последнее время я только о нём и думаю.
– Я имела в виду наше будущее, – сказала Мэри.
– Я тоже.
– Я… ты только не обижайся, но я считаю, что мы должны хотя бы обсудить такую возможность: что, если, когда мне придёт время возвращаться, ты вернёшься вместе со мной? Ну то есть поселишься в моём мире постоянно.
– Зачем? – спросил Понтер.
– Ну здесь мы сможем быть вместе всё время, а не только четыре дня в месяц…
– Так-то оно так, – сказал Понтер, – но… но там у меня вся жизнь. – Он поднял свою массивную руку. – Да-да, я знаю, что твоя жизнь здесь, – быстро произнёс он. – Но у меня ведь ещё Адекор.
– Может быть… я не знаю… может быть, Адекор тоже поехал бы с нами?
Понтерова сплошная бровь немедленно взлетела на надбровье.
– А партнёрша Адекора, Лурт Фрадло? Она тоже с нами поедет?
– Ну она…
– А Даб, сын Адекора, который через год должен переехать жить к нему? И, разумеется, партнёрша самой Лурт, и партнёр её партнёрши, и их дети. И моя младшая дочь, Мегамег.
Мэри шумно выдохнула.
– Я знаю, я знаю. Это совершенно непрактично, вот только…
– Что?
Она сняла одну руку с руля и сжала его бедро.
– Понтер, я так сильно тебя люблю. Видеться с тобой только четыре дня в месяц…
– Адекор очень сильно любит Лурт, но тоже видится с ней только в эти дни. И я очень любил Класт, хотя наши встречи длились те же четыре дня. – Его лицо было бесстрастно. – Мы так живём.
– Я знаю. Я просто обдумываю возможности.
– А ведь есть и другие проблемы. Ваши города нестерпимо воняют. Я не думаю, что смогу выдерживать это постоянно.
– Мы могли бы поселиться за городом. Где-нибудь вдали от городов, от машин. Где-нибудь, где воздух чист. Мне неважно, где жить, если вместе с тобой.
– Я не могу оставить свою культуру, – сказала Понтер. – Как и бросить семью.
Мэри вздохнула:
– Я знаю.
Понтер несколько раз сморгнул.
– Хотел бы я… хотел бы я предложить решение, которое сделало бы тебя счастливой.
– Речь не только обо мне, – сказала Мэри. – А что сделало бы счастливым тебя?
– Меня? – переспросил Понтер. – Я был бы доволен, если бы ты встречала меня в Центре Салдака каждый раз, когда Двое становятся Одним.
– И тебе бы этого хватало? Четырёх дней в месяц?
– Мэре, ты должна понять: я и представить себе не могу чего-то большего. Да, в твоём мире мы проводили вместе много дней подряд, но когда я здесь, то очень скучаю по Адекору.
По выражению лица Мэри Понтер, должно быть, заключил, что его слова её огорчили.
– Прости, Мэре, – продолжил он, – но ты не можешь ревновать меня к Адекору, это совершенно неуместно.
– Неуместно! – воскликнула Мэри, но потом сделала глубокий вдох, пытаясь успокоиться. – Да, ты, конечно, прав. Я это понимаю – по крайней мере, умом. И я пытаюсь примириться с этим на уровне чувств.
– Если это для тебя что-то значит, Адекору ты очень нравишься, и он желает тебе только добра. – Понтер помолчал. – Ты ведь тоже ему этого желаешь, правда?
Мэри ничего не сказала. Солнце висело низко над горизонтом. Машина летела вперёд.
– Мэре? Ты ведь желаешь добра Адекору, правда?
– Что? – встрепенулась она. – О, конечно. Конечно.

Глава 5
Пять десятилетий назад мой предшественник в Овальном кабинете, Джон Фицджеральд Кеннеди, сказал: «Пришло время делать большие шаги – время для нового великого американского проекта»[14 - Слова, сказанные Кеннеди 25 мая 1961 года в речи, положившей начало американской программе пилотируемых полётов на Луну. (Прим. пер.)]. В то время я был простым мальчишкой из негритянского гетто в Монтгомери, но я прекрасно помню, как от этих слов у меня по спине пробежали мурашки…

Мэри и Понтер въехали в переулок, ведущий к дому Рубена Монтего, около семи часов вечера. И Луиза и Рубен ездили на «Фордах Эксплорерах» – несомненное свидетельство того, с усмешкой подумала Мэри, что они созданы друг для друга. У Луизы машина была чёрная, у Рубена – тёмно-бордовая. Мэри припарковалась, и они с Понтером подошли к парадной двери. Проходя мимо машины Луизы, генетик хотела было потрогать рукой капот, но она и так была уверена, что он уже давно остыл.
Рубен владел участком площадью в пару акров в Лайвли, крошечном городке неподалёку от Садбери. Мэри нравился его дом – двухэтажный, просторный и современный. Она позвонила в дверной звонок, и мгновением позже появился Рубен, из-за плеча которого выглядывала Луиза.
– Мэри! – воскликнул Рубен, сгребая её в охапку. – И Понтер! – сказал он, выпустив Мэри и обняв его тоже.
Рубен Монтего был подтянутым тридцатипятилетним мужчиной, чернокожим, с гладко выбритой головой. На нём была футболка с логотипом «Торонто Блю-Джейз»[15 - Профессиональный бейсбольный клуб.] на груди.
– Входите, входите, – сказал Рубен, впуская их в дом с прохладного вечернего воздуха. Мэри скинула туфли, Понтер – нет, потому что не носил обуви. На нём были неандертальские штаны, которые расширялись книзу, превращаясь во что-то вроде встроенных мокасин.
– Карантинное воссоединение! – объявил Понтер, оглядывая их маленькое сообщество. Так оно и было: они вчетвером оказались заперты в этом доме по приказу канадского Минздрава, когда Понтер во время своего первого визита на эту Землю внезапно заболел.
– Истинно так, друг мой, – ответил Рубен на заявление Понтера. Мэри огляделась. Ей очень нравилась здешняя мебель – органичное сочетание карибского и канадского стилей, повсюду тёмное дерево и встроенные книжные шкафы. Сам Рубен был довольно неряшлив, но его бывшая жена, очевидно, обладала отменным вкусом.
Мэри обнаружила, что, попав в дом, моментально расслабилась. Разумеется, сыграло свою роль то, что именно здесь зародилась её любовь к Понтеру, или то, что этот дом стал для неё надёжным убежищем, охраняемым офицерами федеральной полиции, всего через два дня после того, как Корнелиус Раскин изнасиловал её в кампусе Йоркского университета в Торонто.
– Сейчас для этого уже не совсем сезон, – сказал Рубен, – но ещё можно попробовать устроить барбекю.
– Да, пожалуйста! – согласился Понтер с большим энтузиазмом.
Рубен рассмеялся.
– Значит, договорились. Сейчас я всё приготовлю.
* * *
Луиза Бенуа была вегетарианкой, но не имела ничего против тех, кто ест мясо – и это было весьма кстати, потому что Понтер мясо обожал. Рубен положил на гриль три совершенно гигантских говяжьих пласта, а Луиза занялась приготовлением салата. Рубен постоянно сновал между грилем и кухней, помогая Луизе с приготовлениями. Мэри следила, как они работают бок о бок, время от времени словно невзначай нежно касаясь друг друга. У неё с Кольмом в первые дни их брака тоже было так; а потом стало казаться, что они вечно путаются друг у друга под ногами.
Мэри и Понтер предложили помочь, но Рубен сказал, что помощи не требуется, и скоро ужин был на столе, а все четверо расселись вокруг него. Мэри поразилась мысли о том, что она знает этих людей – троих самых важных людей в её жизни – всего три месяца. Когда сталкиваются миры, всё меняется очень быстро.
Мэри и Рубен ели свои стейки с помощью ножей и вилок. Понтер надел одноразовые обеденные перчатки, которые привёз с собой из дома; он просто брал мясо рукой и отрывал куски зубами.
– Это были поистине фантастические несколько месяцев, – сказал Рубен, похоже думая о том же, о чём и Мэри. – Для всех нас.
И это в самом деле было так. Понтер Боддет случайно перенёсся в эту версию реальности, когда его эксперимент с квантовыми вычислениями вышел из-под контроля. Оставшийся в своём мире партнёр Понтера Адекор Халд был обвинён в том, что убил его и избавился от тела. Адекор и старшая дочь Понтера Жасмель Кет сумели снова открыть межмировой портал на достаточное время для того, чтобы Понтер смог вернуться назад и оправдать Адекора перед трибуналом.
По возвращении домой Понтер сумел убедить Верховный Серый совет позволить им с Адекором попытаться открыть постоянный портал, что им довольно быстро удалось сделать.
Тем временем магнитное поле на этой версии Земли внезапно начало флуктуировать, по-видимому, в преддверии смены полярности. Неандертальская Земля пережила подобное событие совсем недавно, и оно протекало невероятно быстро: магнитное поле их Земли пропало двадцать пять лет назад и полностью восстановилось всего через пятнадцать лет.
Мэри, всё ещё страдающая от нанесённой изнасилованием психологической травмы, покинула Йоркский университет и присоединилась к команде Джока Кригера в только что организованной «Синерджи Груп». Однако на обратном пути в Торонто Понтер идентифицировал насильника Мэри – им оказался Корнелиус Раскин, который также изнасиловал Кейсер Ремтуллу, главу факультета и непосредственную начальницу Мэри.
– Несомненно фантастические, – согласилась Мэри. Она улыбнулась Рубену и Луизе: они были такой прекрасной парой. Понтер сидел рядом с ней; она взяла бы его за руку, не будь та затянута в дурацкую перчатку. Но между Рубеном и Луизой такого препятствия не было: Рубен сжимал Луизину руку и буквально светился от любви к ней.
В продолжение ужина они оживлённо болтали, сначала за главным блюдом, потом за десертом и фруктовым коктейлем и, наконец, за кофе (для троих Homo sapiens) и кока-колой (для Понтера). Мэри наслаждалась каждой минутой общения – но одновременно чувствовала грусть от того, что вечера наподобие этого, в обществе Понтера и их друзей, будут случаться нечасто – неандертальская культура устроена по-другому.
– О, кстати, – сказал Рубен, отхлебнув кофе, – одна моя знакомая из Лаврентийского постоянно просит меня свести её с вами.
В лаборатории Лаврентийского университета в Садбери Мэри провела первое исследование ДНК Понтера, подтвердившее, что он неандерталец.
Бровь Понтера приподнялась:
– Э?..
– Её зовут Вероника Шеннон, она постдок в тамошней группе нейробиологических исследований.
Понтер явно ожидал, что Рубен продолжит объяснения, но, поскольку он молчал, решил его подтолкнуть:
– Ка? – По-неандертальски это означало «да?».
– Прости, – сказал Рубен, – я просто не знаю, как это сформулировать. Ты ведь, наверное, не знаешь, кто такой Майкл Персингер?
– Я знаю, – сказала Луиза. – Читала статью про него в Saturday Night.
Рубен кивнул:
– Да, там была про него большая статья. Про него также писали и Wired[16 - Wired – ежемесячный американский журнал, посвящённый влиянию новых технологий на культуру, экономику и политику.], The Skeptical Inquirer[17 - «Скептический опросник: журнал науки и разума» – американский журнал, издаваемый Комитетом скептических расследований. Является международным, но не имеет формата научного журнала.], и Maclean’s[18 - Maclean`s – канадский журнал-еженедельник, количество читателей которого оценивается более чем в два миллиона. Публикует материалы на злободневные темы.], и Scientific American[19 - «Сайнтифик Америкэн» – старейший американский научно-популярный журнал о новых и инновационных исследованиях.], и Discover.
– Кто он? – спросил Понтер.
Рубен отложил вилку.
– Персингер – американский уклонист[20 - Имеются в виду американцы, уехавшие в Канаду, чтобы избежать призыва в армию во время Вьетнамской войны. (Прим. пер.)] из тех золотых времён, когда утечка мозгов происходила в обратном направлении. В Лаврентийском он работает много лет и изобрёл там прибор, который вызывает в человеке религиозные переживания путём магнитной стимуляции головного мозга.
– Ах, этот Персингер. – Мэри закатила глаза.
– Слышу в твоём голосе сомнение, – сказал Рубен.
– Это потому что я сомневаюсь, – ответила Мэри. – Это ведь всё чушь собачья.
– Я сам попробовал, – сказал Рубен. – Не с Персингером, а с Вероникой, моей знакомой. Она разработала систему второго поколения на основе исследований Персингера.
– И ты видел Бога? – насмешливо спросила Мэри.
– Можно сказать и так. Там определённо что-то было. – Он посмотрел на Понтера: – И потому-то ей нужен ты, дружище. Она хочет засунуть тебя в свою установку.
– Зачем? – спросил Понтер.
– Зачем? – переспросил Рубен, словно ответ был очевиден. – Потому что наш мир стоит на ушах по поводу того, что твой народ так и не изобрёл религию. Причём не то чтобы она у вас была, но потом вы от неё отказались, – за всю вашу историю вы ни разу даже не задумались об идее Бога или загробной жизни.
– Подобная идея стала бы – как вы это говорите? – плевком в лицо наблюдаемой реальности, – сказал Понтер. Потом посмотрел на Мэри: – Прости, Мэре. Я знаю, что ты во всё это веришь, но…
Мэри кивнула:
– Но ты – нет.
– Так вот, – продолжил Рубен, – группа Персингера считает, что нашла нейробиологическую причину существования у Homo sapiens религиозных верований. И моя знакомая Вероника хочет посмотреть, удастся ли ей вызвать религиозное переживание у неандертальца. Если да, то им придётся найти какое-то объяснение тому факту, что у вас нет религиозных мыслей. Но Вероника считает, что метод, который работает на нас, не сработает на тебе. Она думает, что ваш мозг отличается от нашего на каком-то фундаментальном уровне.
– Интересное предположение, – сказал Понтер. – Процедура не представляет никакой опасности?
Рубен покачал головой:
– Ни малейшей. Собственно, как раз на мне это и проверяли. – Он улыбнулся. – Огромная проблема для большинства психологических исследований состоит в том, что практически все подопытные – студенты-психологи с младших курсов, то есть люди, решившие изучать психологию. Мы знаем невероятно много об устройстве мозга людей этого типа, но очень мало о мозге людей в целом. Я познакомился с Вероникой в прошлом году: она обратилась ко мне по поводу набора подопытных среди шахтёров – совершенно иной демографической группы, чем та, с которой они обычно работают. – Рубен работал штатным медиком на принадлежащей компании «Инко» никелевой шахте «Крейгтон», в которой располагалась Нейтринная обсерватория Садбери. – Она предлагала шахтёрам за участие по паре баксов, но руководство «Инко» пожелало, чтобы до начала набора добровольцев я одобрил процедуру. Я прочитал работу Персингера, ознакомился с модификациями Вероники и прошёл процедуру сам. Магнитное поле там используется совсем небольшое по сравнению, скажем, с МРТ, на которую я регулярно направляю пациентов. Это совершенно безопасно.
– То есть она и мне заплатит пару баксов?
Рубен изумлённо посмотрел на него.
– Ну мне же нужно на что-то жить, – сказал Понтер. Но долго удерживать серьёзное лицо у него не получилось, и его прорезала широкая ухмылка. – Нет, Рубен, ты прав, компенсация меня не интересует. – Он посмотрел на Мэри: – А интересует меня шанс понять эту сторону тебя, Мэре, – то, что занимает такое важное место в твоей жизни и что я совершенно не способен постичь.
– Если хочешь больше узнать о религии, пойдём со мной к мессе, – предложила Мэри.
– С удовольствием, – ответил Понтер. – Но я также хочу встретиться со знакомой Рубена.
– Но ведь нам нужно в твой мир, – сказала Мэри немного раздражённо. – Двое скоро станут Одним.
Понтер кивнул:
– Действительно. И мы не хотим пропустить из них ни мгновения. – Он посмотрел на Рубена: – Твоей знакомой придётся принять нас завтра с утра. Это можно устроить?
– Я сейчас ей позвоню, – ответил Рубен, поднимаясь. – Уверен, что она землю носом рыть будет, лишь бы тебя ублажить.

Глава 6
Джек Кеннеди был прав: тогда настало время для всех нас сделать большой шаг вперёд. И такое время пришло снова. Ибо сильными сторонами Homo sapiens, которыми мы обладали с момента зарождения сознания 40?000 лет назад, было желание посещать новые места, путешествовать, желание видеть, что находится за следующим холмом, желание расширять свои территории и – говоря словами, ставшими популярными через четыре года после той речи Кеннеди, – смело идти туда, куда не ступала нога человека…[21 - «…to boldly go where no man has gone before» – фраза из заставки оригинального сериала «Стартрек» (1966–1969). (Прим. пер.)]

Понтер и Мэри провели ночь в доме Рубена на раскладном диване. На следующий день рано утром они явились в маленький кампус Лаврентийского университета и нашли комнату C002B – одну из лабораторий группы нейробиологических исследований.
Вероника Шеннон была худощавой белой женщиной около тридцати лет, с рыжими волосами и носом, который Мэри до знакомства с неандертальцами посчитала бы здоровенным. На ней был белый лабораторный халат.
– Спасибо, что пришли, доктор Боддет, – сказала она, тряся его руку. – Безмерно благодарна, что откликнулись.
Он улыбнулся:
– Можете звать меня Понтер. И не стоит благодарности – меня заинтриговала тема вашего исследования.
– И Мэри – я могу звать вас Мэри? – я так рада познакомиться с вами! – Она пожала Мэри руку. – Какая жалость, что меня не было в кампусе, когда вы приезжали сюда в прошлый раз, – я ездила на каникулы домой, в Галифакс. – Она улыбнулась, потом отвела глаза, словно смутившись. – Вы для меня что-то вроде героя, – добавила она.
Мэри непонимающе моргнула:
– Я?
– Среди канадских женщин-учёных не так много ставших знаменитостями. Ещё до того как появился Понтер, вы фактически нанесли нас на карту. Ваши работы по древней ДНК! Высший класс! Совершенно изумительно! Кто сказал, что канадская женщина не способна завоевать мир?
– Э-э… спасибо.
– Вы стали для меня образцом для подражания. Вы, Жюли Пейетт[22 - Канадская женщина-астронавт. (Прим. пер.)], Роберта Бондар…[23 - Первая канадская женщина-астронавт по специальности врач-невролог. (Прим. пер.)]
Мэри никогда и представить себя не могла в такой компании знаменитостей – Пейетт и Бондар были канадскими женщинами-астронавтами. Но, с другой стороны, она ведь побывала в другом мире раньше них обеих…
– Спасибо, – снова сказала Мэри. – Знаете, у нас правда не так много времени…
Вероника немного покраснела.
– Простите, вы правы. Давайте я объясню вам процедуру. Моя работа базируется на исследовании, начатом здесь, в Лаврентийском университете, Майклом Персингером в 1990-х годах. Базовая идея принадлежит не мне – но наука состоит в воспроизводстве результатов, и цель моей работы – подтверждение его идей.
Мэри оглядела лабораторию, которая оказалась обычной для университетов смесью сверкающего новейшего оборудования с оборудованием старым и потёртым, а также обшарпанной деревянной мебелью. Вероника продолжала говорить:
– Так вот, у Персингера было около восьмидесяти процентов успешных экспериментов. Моё оборудование принадлежит к следующему поколению – модификация того, которым пользовался он, и у меня процент успеха достигает девяносто четырёх.
– Надо же, как совпало, что такого рода исследования проводятся поблизости от портала между двумя мирами, – сказала Мэри.
Но Вероника замотала головой:
– О нет, Мэри, нет! Мы находимся здесь по той же самой причине, что и портал, – из-за никеля, принесённого сюда астероидом два миллиарда лет назад. Видите ли, в самом начале Персингера интересовал феномен НЛО: как так получилось, что летающие тарелки в основном являются сельским увальням с именами вроде Клит или Бубба где-нибудь в глуши.
– Ну, – сказала Мэри, – наклюкаться можно и в глуши.
Вероника смеялась дольше, чем, по мнению Мэри, шутка того заслуживала.
– Это так, но Персингер решил ответить на этот вопрос в соответствии с его буквальным смыслом. Конечно, ни он, ни я не верим в летающие тарелки, однако психологический феномен летающих тарелок безусловно существует: людям кажется, что они видят их, и Персингера заинтересовало, почему это обычно происходит под открытым небом в пустынной местности, когда вокруг никого нет. В Лаврентийском, разумеется, проводится масса исследований, связанных с геологией, и когда Персингер начал искать возможные причины для видений НЛО в сельской местности, горные инженеры предложили в качестве такой причины пьезоэлектрический эффект.
Хак, имплант-компаньон Понтера, пискнул несколько раз в знак того, что не понял некоторых слов, но ни Мэри, ни Понтер не стали прерывать Веронику, которая явно оседлала любимого конька. Однако она, по-видимому, подозревала, что термин «пьезоэлектрический» может оказаться незнакомым Понтеру, и поэтому объяснила его сама:
– Пьезоэлектричество – это генерирование электрического напряжения в кристаллах горных пород в результате их сжатия или деформирования. Такое происходит, к примеру, когда грузовик едет по каменистому бездорожью – классический сценарий встречи с НЛО. Персингеру удалось надёжно воспроизвести электромагнитный эффект этого типа в лабораторных условиях, и будьте любезны – с его помощью смог практически каждого заставить думать, что он видит пришельцев.
– Пришельцев? – переспросила Мэри. – Вроде бы речь шла о Боге.
– То же самое, только в профиль, – сказала Вероника, зубасто улыбнувшись. – Явления одной природы.
– Каким образом?
Вероника взяла с полки книгу: «Тайна Бога и наука о мозге: Нейробиология веры и религиозного опыта»[24 - Издана издательством «Эксмо» в 2013 году.].
– Ньюберг и Д’Аквили, авторы этой книги, выполнили сканирование мозга восьми тибетских буддистов во время медитации и нескольких францисканских монашек во время молебна. Разумеется, эти люди демонстрировали увеличенную активность в областях мозга, связанных с сосредоточенностью. Однако также наблюдалось уменьшение активности в теменной доле. – Она постучала пальцем по своему черепу, указывая местоположение. – Теменная доля левого полушария формирует образ вашего собственного тела, а правого – помогает вам ориентироваться в трёхмерном пространстве. Таким образом, коллективно обе части теменной доли ответственны за определение границы, за которой заканчивается ваше собственное тело и начинается внешний мир. Когда теменная доля берёт отгул, ощущения при этом точно такие, о каких рассказывают монахи – потеря ощущения себя, чувство единения с вселенной.
Мэри кивнула:
– Видела про это статью в «Тайме».
Вероника вежливо покачала головой:
– На самом деле в «Ньюсуике». Так вот, работа Ньюберга и Д’Акили прекрасно согласуется с работами Персингера и моей. Они обнаружили, что во время религиозных переживаний активизируется лимбическая система – а именно лимбическая система оценивает события как важные или неважные. Вы можете показать матери сотню младенцев, но отреагирует она лишь при виде своего собственного. Это потому, что лимбическая система пометила определённый визуальный раздражитель как важный. Ну и вот: когда лимбическая система возбуждается во время религиозных переживаний, все раздражители помечаются как чрезвычайно важные.
Именно поэтому религиозные переживания так тяжело описать другим: это как будто я говорю вам, что мой бойфренд – самый прекрасный мужчина на всём свете, и вы говорите: «ну да, ну да». А потом я открываю сумочку и показываю его фотографию и жду, что теперь-то вы увидите, да? Скажете: «О, да он и правда красавчик!» Но если я это сделаю, то вы ответите по-другому. Он несравненно прекрасен для меня, потому что моя лимбическая система пометила его образ как имеющий для меня особое значение. Но я не в силах передать эту пометку вам с помощью слов или изображений. То же самое и с религиозными переживаниями: сколько бы вам ни рассказывали о нём, о том, какое важное оно было и какое глубокое влияние оказало на всю последующую жизнь, вы просто не сможете ощутить того же самого, что и рассказчик.
Понтер слушал очень внимательно, то поджимая широкие губы, то вскидывая светлую бровь к гребню надбровного валика.
– И вы считаете, – сказал он, – что эта особенность, которой обладает ваш народ и которой лишён мой – эта религия, – связана с функциями мозга?
– Именно! – сказала Вероника. – Комбинация активности теменной доли и лимбической системы. Взять, к примеру, пациентов с болезнью Альцгеймера: люди, которые всю жизнь посвятили религии, часто теряют к ней интерес, когда заболевают. Так вот, первым делом болезнь Альцгеймера нарушает работу лимбической системы.
Она помолчала, потом продолжила:
– Уже давно известно, что так называемые религиозные переживания связаны с химией мозга, поскольку могут вызываться галлюциногенными препаратами – и именно поэтому такие препараты используются в ритуалах многих племенных культур. Также довольно давно мы знаем, что лимбическая система может играть одну из ключевых ролей: некоторые эпилептики с припадками, ограниченными лимбической системой, испытывают невероятно сильные религиозные переживания. К примеру, Достоевский был эпилептиком, и он писал о том, что во время припадков «прикасается к Богу». Святой Павел, Жанна д’Арк, Святая Тереза Авильская и Эммануил Сведенборг также, вероятно, страдали эпилепсией.
Понтер в этот момент опирался на угол книжного шкафа и, особо не стесняясь, слегка двигал корпусом из стороны в сторону, почёсывая спину.
– Это имена людей? – уточнил он.
Вероника на мгновение растерялась, потом кивнула:
– Мёртвых людей. Знаменитых религиозных деятелей прошлого.
Мэри сжалилась над Понтером и объяснила ему значение термина «эпилепсия». Тот никогда ни о чём подобном не слышал, и Мэри задумалась – внутренне содрогнувшись, как всегда при мыслях об этом, – а не вычистили ли неандертальцы предрасположенность к эпилепсии из своего генетического пула много поколений назад.
– Но испытать подобное можно и не будучи эпилептиком, – сказала Вероника. – Ритуальные танцы, песнопения и тому подобное независимо применялось в различных религиях по всему земному шару. Почему? Потому что размеренные, повторяющиеся, стилизованные движения тела во время подобных церемоний заставляют лимбическую систему пометить их как имеющие особое значение.
– Это всё хорошо, – сказала Мэри, – однако…
– Однако вы теряетесь в догадках, какое это имеет отношение к ценам на чай в Китае, не так ли?
Понтер выглядел совершенно растерянным, и Мэри усмехнулась.
– Просто метафора, – сказала она. – Она означает «к теме разговора».
– И ответ, – продолжила Вероника, – состоит в том, что сейчас мы достаточно хорошо знаем, как мозг формирует религиозные переживания, чтобы надёжно воспроизводить их в лаборатории… по крайней мере, у Homo sapiens. И я умираю от желания узнать, смогу ли я вызвать что-то подобное у Понтера.
– Моё собственное любопытство не смертельно, – улыбнувшись, ответил Понтер, – но тем не менее я тоже хотел бы его удовлетворить.
Вероника снова посмотрела на часы и нахмурилась:
– К сожалению, мой аспирант ещё не появился, а оборудование довольно капризно – его нужно калибровать ежедневно. Мэри, не могу ли я вас попросить?..
Мэри ощутила, как у неё напряглась спина.
– Попросить что?
– Провести предварительный прогон. Мне нужно убедиться, что моё оборудование работает нормально, прежде чем я смогу оценивать результаты, полученные с Понтером. – Она вскинула руку, предупреждая возражения. – С этим новым оборудование полный цикл занимает всего пять минут.
Сердце Мэри учащённо забилось. Это было нечто, к чему она не хотела бы применять научный метод. Как и недавно умерший и оплаканный Стивен Джей Гоулд[25 - Американский палеонтолог, биолог-эволюционист и историк науки, автор научно-популярных книг. Умер в 2002 году, после опубликования первой книги трилогии. (Прим. пер.)], она всегда верила, что наука и религия были – говоря его словами – «непересекающимися магистериями»: каждая из них важна, но не имеет никакого значения для другой.
– Я не уверена, что…
– О, не беспокойтесь, это не опасно! Напряжённость поля, которое я использую для транскраниальной магнитной стимуляции, всего один микротесла. Я вращаю его против часовой стрелки вокруг теменной доли, и, как я уже говорила, почти все люди – точнее, все Homo sapiens – в результате этого испытывают мистические переживания.
– Как… на что это похоже? – спросила Мэри.
Вероника извинилась перед Понтером и отвела Мэри в сторону от него, своего подопытного, так, чтобы неандерталец не слышал, что они говорят.
– Обычно при этом ощущают присутствие некоего мыслящего существа, стоящего рядом или позади, – сказала Вероника. – Однако конкретная форма переживания сильно зависит от индивидуальной предрасположенности подопытного. Посадите сюда уфолога, и он почувствует присутствие пришельца. Посадите баптиста, и он, скорее всего, узрит самого Христа. Те, кто недавно потерял близкого, могут почувствовать его дух. Другие говорят, что их касались ангелы Господни. Конечно, эксперимент проводится в полностью контролируемой обстановке, и подопытные осознают, что находятся в лаборатории. Но представьте себе, какой эффект это произведёт на наших друзей Буббу и Клита глубокой ночью у чёрта на рогах. Или когда вы молитесь в церкви, или мечети, или синагоге. Это реально может свернуть мозги набекрень.
– Я бы на самом деле не хотела…
– Прошу вас, – сказала Вероника. – Я не знаю, представится ли мне другой шанс проверить неандертальца – но сейчас мне нужно откалибровать аппаратуру.
Мэри сделала глубокий вдох. Рубен ведь лично подтвердил безопасность процесса, и, в конце концов, она не хотела подводить эту энергичную женщину, которая была о ней такого высокого мнения.
– Прошу вас, Мэри, – повторила Вероника. – Если мои прогнозы относительно исхода эксперимента сбудутся, это станет для меня огромным шагом вперёд.
Канадка завоёвывает мир. Ну как тут скажешь «нет»?
– Хорошо, – сказала Мэри без особой убеждённости. – Давайте попробуем.

Глава 7
Наша сила – в нашей жажде чудес, в нашем любопытстве, в нашем пытливом духе…

– Всё в порядке? – спросила Вероника Шеннон через наушник у Мэри в ухе. – Вам удобно?
– Всё хорошо, – ответила Мэри в маленький микрофон, прицепленный к блузке. Она сидела в мягком кресле в затемнённой комнате размером с совмещённый санузел. Стены, как она успела заметить до того, как выключили свет, были покрыты маленькими поролоновыми пирамидками, предположительно, чтобы подавлять внешние шумы.
– Отлично. Всё должно быть совершенно безболезненно – однако, если вы захотите прервать эксперимент, просто скажите.
На голове Мэри была надета конструкция, изначально, по-видимому, бывшая жёлтым мотоциклетным шлемом, с соленоидами по бокам на уровне висков. Шлем был подключён с помощью пучка проводов к стойке с оборудованием, стоящей у одной из стен.
– Окей, – сказала Вероника. – Начинаем.
Мэри думала, что услышит жужжание или ощутит покалывание за ушами, но ничего такого не было. Просто темнота, тишина и…
Внезапно Мэри почувствовала, как у неё напряглась спина и сгорбились плечи. Кто-то был здесь, в этой комнате, вместе с ней. Она не видела его, но чувствовала, как его взгляд буравит ей затылок.
Это смешно, подумала Мэри. Простое внушение. Если бы не все эти предварительные разговоры, она наверняка ничего не почувствовала бы. Это ж надо, на какую ерунду людям удаётся найти гранты. Это не более чем салонный фокус, и…
И вдруг она поняла, кто это – кто был с ней в этой комнате.
И это был не он.
Это была она.
Мария.
Мария.
Дева.
Матерь Божья.
Она не могла её видеть, не по-настоящему. Это был просто яркий-яркий свет, движущийся перед ней, – но такой свет, на который ничуть не больно смотреть. И всё же она знала, кто это, была уверена: чистота, покой, доброта, мудрость. Она закрыла глаза, но свет не пропал.
Мария.
Та, чьё имя она носит, и…
И тут Мэри-учёный вышла на первый план. Конечно, она видит Марию. Если бы она была мексиканцем по имени Хесус[26 - Хесус – Jes?s – по-испански Иисус. (Прим. пер.)] – она бы, наверное, увидела самого Христа. Будь её имя Тереза, она наверняка бы увидела Мать Терезу. Кроме того, они с Понтером говорили о Деве Марии не далее чем вчера, так что…
Но нет.
Нет, это не то.
Неважно, что говорит ей мозг.
Её разум знает, что этот свет – что-то другое.
Её душа это знает.
Это Мария, мать Иисуса.
А почему нет? – подумала Мэри Воган. Только потому, что она здесь, в университете, в лаборатории, внутри испытательной камеры?
Мэри всегда скептически относилась к сообщениям о происходящих в наши дни чудесах, но если чудеса и правда происходят, то, наверное, Дева Мария может появиться где угодно?
Ведь появилась же она в португальской Фатиме.
И во французском Лурде.
И в мексиканском Гуадалупе.
И во вьетнамском Лаванге.
Так почему не в Садбери, Онтарио?
Почему не в кампусе Лаврентийского университета?
И почему не для того, чтобы поговорить с ней?
Нет. Нет, следует воззвать к скромности здесь, в присутствии Богородицы. К скромности, по её примеру.
Но…
Но всё же разве это настолько бессмысленно – что Дева Мария является к Мэри Воган? Мэри побывала в ином мире, мире, не знавшем Бога-Отца, мире, не видевшем Иисуса Сына Божьего, мире, которого не касался Святой Дух. Разумеется, Марии из Назарета любопытно взглянуть на того, кто это совершил!
Чистое и простое присутствие сдвинулось влево от неё. Не прошло, а просто сдвинулось – паря, не касаясь земли.
Нет. Нет, здесь нет никакой земли. Она находится в подвале здания. Здесь нет земли.
Она в лаборатории!
И транскраниальная магнитная стимуляция воздействует на её мозг.
Мэри снова закрыла глаза, зажмурила их изо всех сил, но это ничего не изменило. Божественное присутствие никуда не пропало, она по-прежнему его чувствовала.
Чудесное, чудесное присутствие…
Мэри Воган открыла рот, чтобы заговорить со Святой Девой, и…
И внезапно её не стало.
Но Мэри ощущала подъём, какого не помнила со дня своего первого причастия после конфирмации, когда, в первый и единственный раз в своей жизни, она по-настоящему ощутила, как дух Христа входит в неё.
– Ну как? – спросил женский голос.
Мэри проигнорировала вопрос – грубое, незваное вторжение в её грёзы. Она хотела насладиться этим моментом, продлить его… хотя непередаваемое ощущение рассеивалось, словно сон, который ты пытаешься перевести в область сознательных воспоминаний, прежде чем он окончательно ускользнёт…
– Мэре, – произнёс другой, более низкий голос, – тебе нехорошо?
Она знала этот голос, голос, который она когда-то страстно желала услышать снова, но сейчас, в это самое мгновение, пока это мгновение длится, она хотела лишь тишины.
Но момент быстро проходил. Через несколько секунд дверь в камеру распахнулась, и свет – яркий, слепящий, искусственный – проник в неё снаружи. Вошла Вероника Шеннон, за ней следовал Понтер. Женщина сняла шлем с головы Мэри.
Понтер склонился к ней и своим коротким широким пальцем провёл Мэри по щеке. Потом убрал руку от щеки и показал Мэри – палец был мокрым.
– Тебе нехорошо? – повторил он.
Мэри только сейчас осознала, что у неё из глаз текут слёзы.
– Мне хорошо, – сказала она. А потом, осознав, что «хорошо» даже и близко не описывает то, что она чувствует, добавила: – Лучше всех.
– Ты плакала? – сказал Понтер. – Ты… ты что-то почувствовала?
Мэри кивнула:
– Что это было? – спросил Понтер.
Мэри глубоко вдохнула и посмотрела на Веронику. Эта женщина ей уже успела понравиться, однако Мэри не хотелось делиться своими переживаниями с прагматиком и атеистом, которая, конечно же, спишет всё на результат подавления активности её теменной доли.
– Я… – начала Мэри, сглотнула и начала снова: – Вероника, вы построили замечательный прибор.
Вероника расплылась в улыбке.
– Рада слышать. – Она повернулась к Понтеру: – Вы готовы попробовать?
– Конечно, – ответил он. – Если я смогу получить представление о том, что чувствует Мэре…
Вероника протянула шлем Понтеру и сразу поняла, что имеется проблема. Шлем был рассчитан на нормальную голову Homo sapiens – с высоким лбом, уплощённую в направлении от лица к затылку, с незначительным надбровьем или вовсе без него, голову, содержащую в общем случае немного меньший по размеру мозг.
– Похоже, вам он будет тесноват, – сказала Вероника.
– Давайте попробуем, – ответил Понтер. Он взял шлем, перевернул его и заглянул внутрь, словно оценивая его ёмкость.
– Может быть, если ты будешь думать о чём-нибудь маленьком… – сказал Хак, компаньон Понтера, через внешний динамик. Понтер бросил на левое предплечье сердитый взгляд, но Мэри рассмеялась. Идея о том, что «от мыслей голова пухнет», похоже, родилась не только на этой Земле.
Наконец, Понтер всё же решил попытаться. Он снова перевернул шлем, водрузил его себе на голову и начал тянуть его вниз, протискивая в него череп. Он действительно сидел очень плотно, но внутри была мягкая подкладка, так что последним усилием Понтер умял поролон достаточно, чтобы освободить место для затылочного бугра.
Вероника стояла перед Понтером, осматривая его, словно клерк LensCrafters[27 - Североамериканская сеть фирменных салонов оптики. (Прим. пер.)], подбирающий клиенту очки, потом немного поправила шлем.
– Вот так хорошо, – сказала она наконец. – Теперь повторю то, что уже говорила Мэри: это не больно, и если вы захотите прервать опыт, просто скажите об этом.
Понтер кивнул и тут же поморщился: задний край шлема врезался ему в затылок.
Вероника повернулась к стойке с аппаратурой. Она понаблюдала за дисплеем осциллоскопа, потом что-то подправила на панели управления.
– Какие-то помехи, – сказала она.
Понтер на мгновение растерялся, потом сказал:
– А, должно быть, мои кохлеарные импланты. Через них компаньон может общаться со мной без звука, если есть необходимость.
– Вы можете их отключить?
– Да, – ответил Понтер. Он откинул крышку компаньона и что-то сделал с открывшимися под ними управляющими штырьками.
Вероника кивнула:
– То, что надо, – помехи исчезли. – Она посмотрела на Понтера и ободряюще улыбнулась: – Ну, Понтер, садитесь.
Мэри уступила дорогу, и Понтер уселся в кресло спиной к ней.
Вероника вышла из испытательной камеры и жестом пригласила наружу Мэри. В камеру вела массивная металлическая дверь, и Веронике пришлось налечь на неё всем телом, чтобы закрыть; Мэри заметила, что кто-то прикрепил к двери бумажку с надписью «Чулан Вероники». Закрыв дверь, девушка прошла к своему компьютеру и принялась двигать мышкой и щёлкать клавишами. Мэри следила за ней с любопытством и через некоторое время спросила:
– Ну как? Он что-нибудь чувствует?
Вероника слегка пожала своими узкими плечами:
– Это невозможно узнать, если только он сам не скажет. – Она указала на подключённые к компьютеру колонки: – Его микрофон включён.
Мэри посмотрела на закрытую дверь камеры. Часть её надеялась, что Понтер почувствует в точности то же, что и она. Даже если он отбросит это всё как иллюзию – а он, без сомнения, сделает именно это, – по крайней мере, он будет способен понять, что происходит с теми многими, кто чувствовал присутствие чего-то сверхъестественного на протяжении всей истории Homo sapiens.
Конечно, он может ощутить присутствие пришельца. Кстати, странно: они с Понтером говорили о стольких вещах, но вот вопрос о том, верит ли он в инопланетян, как-то ни разу не возникал. Может быть, Понтеру как неандертальцу идея о жизни на других планетах так же чужда, как идея бога. В конце концов, какие бы то ни было свидетельства существования внеземной жизни полностью отсутствуют, по крайней мере, в той версии реальности, в которой живёт Мэри. Народ Понтера поэтому мог бы заявить, что вера в подобное – это ещё одно нелепое суеверие…
Мэри продолжала смотреть на закрытую дверь. И всё же, наверное, религия – это нечто большее, чем просто проделки нейронов, микроэлектрический самообман. Наверняка ведь…
– Ну всё, – сказала Вероника. – Отключаю питание. – Она подошла к стальной двери и с усилием открыла её. – Можете выходить.
Первым делом Понтер начал стягивать с себя тесный шлем. Он обхватил себя руками за голову и мощно потянул вверх. Устройство соскочило с головы, и он протянул его Веронике, а потом начал массировать надбровье, словно пытаясь восстановить в нём нормальное кровообращение.
– Ну и? – спросила Мэри, сгорая от любопытства.
Понтер открыл крышку Хака и что-то переключил, по-видимому, снова активируя кохлеарные импланты.
– Так как? – не отставала Мэри.
Понтер покачал головой, и на какое-то мгновение у Мэри вспыхнула надежда, что это тоже была попытка восстановить кровообращение.
– Ничего, – сказал он.
Мэри сама удивилась, насколько огорчило её это единственное слово.
– Ничего? – повторила Вероника, которая, наоборот, обрадовалась заявлению Понтера. – Вы уверены?
Понтер кивнул:
– Никаких зрительных эффектов? – продолжала Вероника. – Никакого ощущения чьего-то присутствия? Чувства, что за вами наблюдают?
– Вообще ничего. Только я, наедине со своими мыслями.
– И о чём же ты думал? – спросила Мэри. В конце концов, возможно, Понтер просто не смог распознать момент религиозного откровения.
– Я думал об обеде, – сказал Понтер, – думал, что мы сегодня будем есть. И о погоде, о том, на что похожа здешняя зима. – Он посмотрел на Мэри и, должно быть, разглядел разочарование на её лице. – О, и о тебе! – быстро добавил Понтер, по-видимому, чтобы подбодрить её. – Разумеется, я думал о тебе!
Мэри невесело улыбнулась и отвела взгляд. Опыт с одним-единственным неандертальцем, понятное дело, ничего не доказывает. И всё же…
И всё же то, что она, представительница Homo sapiens, имела первосортное, полномасштабное религиозное откровение, тогда как он, Homo neanderthalensis, просто думал о…
Формулировка непрошеной всплыла в её памяти, но она была максимально близка к правде.
Думал о том же, о чём думает каждый день.

Глава 8
В пытливом духе, заставившем наших древних пращуров распространиться по всему Старому Свету…

Вероника Шеннон, сцепив руки за спиной, ходила взад-вперёд по своей лаборатории. Мэри сидела на одном из лабораторных кресел; для Понтера пространство между металлическими подлокотниками другого такого же кресла оказалось слишком узким, и он примостился на краешке на удивление опрятного рабочего стола Вероники.
– Вы знаете что-нибудь из психологии, Понтер? – спросила Вероника, заложив руки за спину.
– Немного, – ответил Понтер. – Я занимался ею, когда изучал информатику в Академии. Это было – как вы это называете? – нечто, что я должен был изучать в комплекте с курсом искусственного интеллекта.
– Смежный курс, – подсказала Мэри.
– На самых первых занятиях курса психологии, – сказала Вероника, – нашим студентам рассказывают о Б. Ф. Скиннере.
Мэри кивнула; у неё тоже было введение в психологию.
– Бихевиоризм, верно?
– Верно, – ответила Вероника. – Оперантное научение: подкрепление и наказание.
– Это как дрессировка собак? – уточнил Понтер.
– Примерно, – сказала Вероника, останавливаясь. – Мэри, теперь прошу вас: не говорите ни слова. Я хочу услышать, что Понтер скажет без подсказки с вашей стороны.
Мэри кивнула:
– Хорошо, Понтер, – продолжила Вероника. – Вы помните свой курс психологии?
– Не особенно. Очень смутно.
Рыжеволосая исследовательница заметно погрустнела.
– Но я помню, – сказал Хак через внешний динамик своим синтезированным мужским голосом. – Или, точнее, в моей памяти имеется эквивалент учебника психологии. С его помощью я помогаю Понтеру выкрутиться, когда он попадает в дурацкое положение.
Понтер смущённо улыбнулся:
– Отлично! – воскликнула Вероника. – Тогда вопрос: каков наилучший способ закрепления желаемой модели поведения? Той, которую вы хотите не искоренить, а взрастить.
– Поощрение, – ответил Хак.
– Поощрение, точно! Но какого рода поощрение?
– Последовательное.
Вероника выглядела так, словно только что произошло нечто неизмеримо важное.
– Последовательное, – повторила она, словно это было ключом ко всему. – Вы уверены? Вы абсолютно уверены?
– Да, – ответил Хак; в его голосе прозвучали отчётливые нотки растерянности.
– Потому что у нас не так, – сказала Вероника. – У нас последовательное поощрение не является наилучшим способом внедрения модели поведения.
Мэри задумалась. Она наверняка знала правильный ответ, но не могла выудить его из-под наслоений последующих лет. К счастью, Понтер сам задал вопрос, которого ждала Вероника:
– И какой же способ считается наилучшим среди людей вашего вида?
– Периодическое вознаграждение, – победно заявила Вероника.
Понтер нахмурился:
– Вы хотите сказать, когда за желаемое поведение то вознаграждают, то нет?
– Именно! – воскликнула Вероника. – В точности так!
– Но это бессмыслица, – сказал Понтер.
– Ага, – согласилась Вероника, широко улыбнувшись. – Это одна из самых больших странностей психологии Homo sapiens. Но это истинная правда. Классический пример – азартные игры: если мы в игре постоянно выигрываем, нам становится скучно. Но если мы выигрываем время от времени, то может наступить игровая зависимость. Или вот как дети постоянно канючат у родителей: «Купи мне эту игрушку!», «Не хочу ложиться спать!», «Хочу в зоопарк!». Все родители терпеть не могут, когда их дети так делают, но те продолжают – не из-за того, что это всегда срабатывает, а из-за того, что это срабатывает иногда. Именно непредсказуемость исхода привлекает нас в игре.
– Это безумие, – сказал Понтер.
– Не здесь, – ответила Вероника. – В силу определения: модель поведения большинства не может быть безумием.
– Но… но ведь ясно же, что невозможность предсказать исход раздражает и нервирует.
– Вас, – с обаятельной улыбкой согласилась Вероника. – Но не нас.
Мэри, до этого момента заинтересованно следившая за дискуссией, вмешалась:
– Вероника, вы ведь явно к чему-то клоните. К чему именно?
– Всё, что мы делаем здесь, в моей группе нейробиологических исследований, подчинено одной цели: объяснению классических религиозных откровений. Однако существует огромное количество верующих, которые никогда в жизни не испытывали таких откровений, но, несмотря на это, всё равно веруют. Это большая дыра в нашей работе, отсутствующий элемент в подробном объяснении причин того, что Homo sapiens верят в Бога. Но вот он, ответ, – разве вы не видите? Именно психология поощрения – этот небольшой фрагмент программного обеспечения нашего мозга – делает нас восприимчивыми к вере в Бога. Если где-то и правда существует Бог, рационально мыслящие существа ожидали бы от него рационального, предсказуемого поведения. Но наш не таков. Иногда он будто бы оберегает некоторых людей, а в другой раз позволяет монахине упасть в открытую лифтовую шахту. В его действиях нет разумной системы, и поэтому мы говорим…
Мэри кивнула и закончила мысль за неё:
– Мы говорим «пути Господни неисповедимы».
– Именно! – воскликнула Вероника. – Молитва не всегда удостаивается ответа, но люди всё равно молятся. Но народ Понтера устроен не так. – Она повернулась к неандертальцу: – Не правда ли?
– Не так, – согласился Понтер. – Я и без Хака могу сказать, что мы ведём себя по-другому. Если исход невозможно предсказать, если закономерность не удаётся выявить, то мы отбрасываем такую модель поведения как бессмысленную.
– А мы – нет, – подытожила Вероника, потирая руки. Мэри вспомнила это выражение лица, словно говорящее: «Это достойно первой полосы журнала Science, не меньше», – такое же возникло на лице самой Мэри, когда ей удалось извлечь ДНК из хранящегося в Германии типового экземпляра неандертальца. Вероника пристально посмотрела на Понтера, потом на Мэри.
– Даже если закономерности нет, мы способны убедить себя, что за всем этим существует какая-то логика. Вот почему мы не просто выдумываем истории про наших богов – мы на самом деле в них верим.
Религиозная часть натуры Мэри оказалась задвинута в дальний угол, и учёный завладел ею безраздельно.
– Вероника, вы уверены в этом? Потому что если это так, то…
– О, я вполне уверена. Есть классический эксперимент – я пришлю вам ссылку. В нём две группы людей играют на доске с клетками в игру, правила которой им не объяснили. Изначально они знают лишь, что за хорошие ходы очки начисляются, а за плохие – нет. Так вот, одной группе игроков очки начисляли за ход в чёрные клетки нижнего левого угла доски, и, разумеется, сделав некоторое число ходов, игроки догадывались, как нужно играть, чтобы всегда выигрывать. Но второй группе игроков очки начисляли случайно: начисление очков никак не было связано с ходом, который они сделали. Но эти игроки также выработали систему правил, в соответствии с которыми, по их мнению, велась игра, и были убеждены, что, следуя этим правилам, они повышают свои шансы на успех.
– Правда? – удивился Понтер. – Я бы просто потерял к игре интерес.
– Не сомневаюсь, – сказала Вероника, широко улыбнувшись. – Но мы находим такую игру увлекательной.
– Или раздражающей, – добавила Мэри.
– Раздражающей, да! Что означает, что нас выводит из себя ситуация, когда в наблюдаемом явлении отсутствует какая-либо система. – Вероника посмотрела на Понтера: – Можно провести ещё один небольшой тест? Мэри, если не возражаете, я снова хочу вас попросить сохранять молчание. Понтер, вы понимаете, что я имею в виду, говоря о подбрасывании монетки?
Понтер ответил отрицательно, и Вероника продемонстрировала ему гагару[28 - Loonie – разговорное название монеты в один канадский доллар, по названию изображённой на ней птицы. (Прим. пер.)], которую выудила из кармана лабораторного халата. Когда Понтер понял, что имеется в виду, рыжеволосая исследовательница продолжила:
– Так вот, если я подкинула монетку двадцать раз и все двадцать раз она упала решкой, то каковы шансы, что она упадёт решкой в двадцать первый раз?
Понтер ответил не задумываясь:
– Один к одному.
– Именно! Или, как мы обычно говорим, пятьдесят на пятьдесят. Равные шансы.
Понтер кивнул:
– Так вот, Мэри, я уверена, что вы знаете, что Понтер абсолютно прав: не имеет значения, сколько раз подряд выпадала решка перед очередным подбрасыванием, если исходить из предположения, что монета внутренне однородна. Вероятность того, что в очередном подбрасывании выпадет решка, всегда пятьдесят на пятьдесят. Но когда я задаю этот вопрос первокурсникам на факультете психологии, большинство из них думает, что шансы на новое выпадение решки астрономически малы. На каком-то базовом уровне наш мозг склонен приписывать мотивацию случайным событиям. Вот почему даже те, кто никогда не испытывал ничего подобного тому, что вы, Мэри, сегодня испытали, видят руку Божью в том, что на самом деле попросту случайность.

Глава 9
В пытливом духе, который вёл нас за тысячи километров через Берингию, соединившую Сибирь с Аляской во времена ледникового периода…

Прежде чем отправляться к порталу, Мэри решила по-быстрому забежать в университетский книжный магазин. Она не взяла с собой из дому никаких книг – просто забыла, а в неандертальской вселенной ей, разумеется, не удастся найти чего-нибудь почитать.
К тому же, честно говоря, Мэри требовалось несколько минут наедине с собой, чтобы переварить произошедшее в лаборатории Вероники Шеннон. Так что она извинилась, оставила Понтера с нейробиологом и теперь торопилась по «боулинговой аллее» – узкому длинному переходу со стеклянными стенами между Главным и Учебным корпусами. Ей навстречу шла привлекательная чернокожая женщина. Сама Мэри никогда не отличалась особенно хорошей памятью на лица, но, судя по выражению лица идущей навстречу женщины, та её явно узнала, но мгновение спустя снова выглядела безразличной.
Мэри уже более-менее привыкла к такому. С начала августа её несколько раз показывали по телевизору – после того, как она подтвердила, что обнаруженный в Нейтринной обсерватории Садбери едва не утонувший человек – неандерталец. Так что она продолжила идти вперёд, пока её не осенило…
– Кейша! – воскликнула Мэри, оборачиваясь – чернокожая женщина уже успела миновать её.
Кейша тоже обернулась и улыбнулась ей:
– Здравствуйте, Мэри.
– Я едва не прошла мимо, – сказала Мэри.
Лицо Кейши стало немного виноватым.
– Я-то вас сразу узнала. – Она понизила голос: – Но мы не должны подавать виду, что знаем тех, с кем познакомились в Центре, если только они сами нас не узнают. Это часть политики по охране анонимности.
Мэри кивнула. Под «Центром» имелся в виду центр помощи жертвам изнасилований Лаврентийского университета, куда Мэри приходила за консультацией после того, что случилось в кампусе Йоркского.
– Как у вас дела, Мэри? – спросила Кейша.
Они остановились неподалёку от киоска «Тим Хортонс» с пончиками и кофе.
– У вас найдётся минутка? – спросила Мэри. – Угощу вас кофе.
Кейша взглянула на часы.
– Да, конечно. Или… или, может быть, лучше подняться наверх? Ну вы знаете – в Центр?
Мэри покачала головой:
– Нет. Нет, в этом нет необходимости. – Тем не менее она молчала, обдумывая вопрос Кейши, пока они шли десяток метров, отделяющий их от «Хортонса». А собственно, как у неё дела?
«Тим Хортонс» была единственной сетью, где Мэри иногда удавалось разжиться любимым напитком – кофе с шоколадным молоком, поскольку у них часто одновременно случались открытые упаковки шоколада и обычного молока. Она объяснила, что ей нужно, и ей сделали как надо. Кейша заказала яблочный сок, и Мэри расплатилась за них обеих. Они сели за один из двух крошечных столиков у стеклянной стены перехода: обычно здесь покупали кофе и тут же бежали дальше, не задерживаясь.
– Я хотела вас поблагодарить, – сказала Мэри. – Вы тогда были так добры ко мне…
Ноздря у Кейши была проколота крошечным гвоздиком с блестящим камешком. Она чуть склонила голову, и камешек сверкнул, поймав солнечный луч.
– Для этого мы и существуем.
Мэри кивнула:
– Вы спросили, как у меня дела, – продолжила она. – В моей жизни снова появился мужчина.
Кейша улыбнулась:
– Понтер Боддет, – сказала она. – Я читала про вас в «Пипл».
Сердце Мэри подпрыгнуло.
– В «Пипл» была статья про нас?
Кейша кивнула:
– На прошлой неделе. Удачное фото вас с Понтером в ООН.
Какой ужас, подумала Мэри.
– Понтер мне очень помог.
– Он планирует принять то предложение позировать для «Плейгёрл»?
Мэри улыбнулась. Она почти забыла про это; предложение поступило во время первого визита Понтера, когда они находились на карантине. Часть Мэри была бы рада похвастаться сложением своего мужчины перед теми красотками, от которых она натерпелась в школе, – футболисты, с которыми они встречались, рядом с Понтером смотрелись бы жалкими доходягами. В другой же её части щекотала самолюбие мысль, что Кольм уж точно не устоит перед тем, чтобы полистать журнал и узнать, что же у этого неандертальца есть такого, чего нет у него…
– Не знаю, – ответила Мэри. – Когда Понтер узнал об этом приглашении, он рассмеялся и больше о нём не упоминал.
– Ну если он когда-нибудь соберётся, – с улыбкой сказала Кейша, – я бы хотела экземплярчик с автографом.
– Без проблем, – сказала Мэри. И вдруг осознала, что и правда так думает. Она никогда не забудет о своём изнасиловании – как, наверное, и Кейша не смогла забыть о своём, – но сам факт, что она способна шутить о мужчине, позирующем голым для развлечения женщин, означало, что они проделали большой путь.
– Вы спросили, как у меня дела, – снова сказала Мэри и помолчала. – Лучше, – с улыбкой сказала она, протянула руку и положила ладонь на руку Кейши. – Лучше с каждым днём.
* * *
Допив кофе и попрощавшись с Кейшей, Мэри поспешила в книжную лавку, купила там четыре книжки в мягкой обложке и быстро вернулась в комнату C002B, чтобы забрать оттуда Понтера. Через главный холл они вышли на стоянку. Был прохладный осенний день, и здесь, в четырёхстах километрах к северу от Торонто, почти все листья уже опали.
– Дран! – воскликнул Понтер. – «Изумление!» – перевёл Хак через внешний динамик.
– Что? – переспросила Мэри.
– Что это такое? – спросил Понтер, указывая рукой:
Мэри взглянула в ту сторону, пытаясь сообразить, что могло привлечь его внимание, а потом рассмеялась.
– Это собака, – сказала она.
– Моя Пабо – собака! – заявил Понтер. – И здесь я тоже уже встречал собакоподобных существ. Но это! Такого я в жизни никогда не видел. – Собака и её владелица приближались к ним. Понтер склонился, уперев руки в колени, чтобы поближе рассмотреть маленькое животное, которое вела на поводке привлекательная молодая женщина. – Она похожа на колбасу! – объявил он.
– Это такса, – возмутилась женщина; она совершенно не растерялась при виде знаменитости, которую не могла не узнать.
– Это… – начал Понтер. – Простите, пожалуйста, это какая-то родовая травма?
Судя по голосу, женщина уже была на взводе.
– Нет, он такой и должен быть.
– Но ноги! Уши! Туловище! – Понтер выпрямился и покачал головой. – Собака – это охотник, – заявил он с таким видом, словно животное перед ним было насмешкой над всеми правилами приличия.
– Таксы – охотничьи собаки, – резко ответила женщина. – Их разводили в Германии, чтобы охотиться на барсуков. По-немецки порода называется дахсхунд: «дахс» – по-немецки «барсук». Видите? Их форма позволяет им преследовать барсука в норе.
– О, – сказал Понтер. – Э-э… простите меня, пожалуйста.
Женщина немного смягчилась.
– Вот пудели, – сказала она с презрительным фырканьем, – это действительно не пойми что.
* * *
По прошествии некоторого времени Корнелиус Раскин уже не мог отрицать, что чувствует себя как-то иначе – и что это началось значительно быстрее, чем он думал. Сидя в своём «пентхаузе в трущобах», он скармливал Гуглу запрос за запросом; его результаты улучшились после того, как он узнал, что в медицине кастрация называется орхиэктомией, и когда он начал целенаправленно исключать из выборки слова «собака», «кот» и «лошадь».
Раскин быстро обнаружил на веб-сайте Плимутского университета схему, озаглавленную «Влияние кастрации и замещения тестостерона на сексуальное поведение самцов», которая демонстрировала быстрое падение сексуальной активности у кастрированных морских свинок.
Но Корнелиус – человек, а не животное! Наверняка ведь то, что верно для грызунов, неверно для…
Прокрутив страницу, он обнаружил на ней работу исследователей Хейма и Харша, из которой следовало, что 50 % кастрированных насильников «прекращают демонстрировать сексуальное поведение вскоре после кастрации – схожий эффект обнаружен у крыс».
Конечно, когда он сам был студентом, феминистки в один голос утверждали, что изнасилование – это насильственное, а не сексуальное преступление. Но нет. Корнелиус, имея в этом деле совсем не праздный интерес, прочитал книгу Торнхилла и Палмера «Естественная история изнасилования: биологические основы сексуального принуждения», когда она вышла из печати в 2000 году. Базируясь на эволюционной психологии, книга обосновывала идею о том, что изнасилование – на самом деле репродуктивная стратегия, сексуальная стратегия для…
Корнелиус терпеть не мог думать о себе в таких терминах, но знал, что такова правда: для самцов, не обладающих достаточной силой и статусом, чтобы размножаться обычным способом. То, что он этого статуса был несправедливо лишён, ничего не меняло; факты были таковы, что статуса у него не было, и получить он его не мог – по крайней мере, в академических кругах.
Он по-прежнему ненавидел ту политику, благодаря которой его держали в чёрном теле. Эксперт по древней ДНК из него был не хуже, чем из Воган, – он работал в Оксфорде, чёрт подери, в Центре изучения древних биомолекул!
Это было несправедливо от начала до конца – как дурацкие «компенсации за рабство», когда людей, которые сами не сделали ничего плохого, просят отслюнить немалые деньги людям, чьи давно умершие предки безвинно пострадали. Почему Корнелиус должен страдать из-за половой дискриминации при приёме на работу, практиковавшейся поколения назад?
Он ненавидел всё это долгие годы.
Но сейчас…
Сейчас…
Сейчас же он просто злился и впервые за всё время, что Корнелиус мог вспомнить, кажется, держит свой гнев под контролем.
Нет сомнений в том, почему ярость теперь гораздо меньше душит его. Хотя так ли это? В конце концов, прошло не так уж и много времени с тех пор, как Понтер отстриг ему яйца. Мог ли Корнелиус почувствовать эффект так скоро?
Ответ, очевидно, был утвердительным. Продолжив шарить по Сети, он наткнулся на статью в газете «Нью таймс» из Сан-Луис-Обиспо с интервью Брюса Клотфелтера, который двадцать лет провёл в тюрьме за растление малолетних, прежде чем подвергнуться хирургической кастрации. «Это просто чудо, – сказал Клотфелтер. – На следующее утро я осознал, что проспал ночь без этих ужасных сексуальных сновидений, что мучили меня многие годы».
На следующее утро…
Господи, какой же у тестостерона период полураспада? Несколько нажатий клавиш, щелчков мышкой, и вот ответ: «Период полураспада свободного тестостерона в крови составляет всего несколько минут», сообщил один сайт; другой говорил о примерно десяти минутах.
Дальнейшие изыскания привели его на Геосити, на страницу человека, родившегося мужчиной и подвергшегося кастрации без гормональной терапии до или после операции. Он сообщал следующее:
«Четыре дня после кастрации… похоже, что ожидание зелёного света на светофоре и другие мелкие неприятности уже не так сильно раздражают меня…
Через шесть дней после кастрации я вышел на работу. День выдался чрезвычайно напряжённый… но я сохранял спокойствие до самого его окончания. Я уверен, что это следствие кастрации, и без тестостерона определённо чувствую себя лучше.
Через десять дней после кастрации я чувствую себя пёрышком, летящим по ветру. Мне становится всё лучше и лучше. Спокойствие стало для меня самым сильным эффектом кастрации, за ним следует снижение либидо».
Немедленный эффект.
Ощутимый эффект в течение суток.
Эффект, заметный через несколько дней.
Корнелиус знал – знал! – что мысль о том, что Понтер с ним сделал, должна приводить его в ярость.
Но ему было всё труднее испытывать гнев по какому бы то ни было поводу.

Глава 10
В пытливом духе, что заставил других наших предков храбро вести свои лодки за горизонт, открывая новые земли в Австралии и Полинезии…

Открыть новый межмировой портал в штаб-квартире Объединённых Наций хотели по одной весьма веской причине. Существующий портал находился в 1,2 километра по горизонтали от ближайшей точки глексенского подъёмника и в трёх километрах от ближайшего лифта на барастовской стороне.
На то, чтобы перебраться с поверхности этого мира на поверхность другого, у Мэри и Понтера ушло около двух часов. Сначала они надели каски и бахилы и спустились на подъёмнике в шахту «Крейгтон». На касках имелись встроенные фонарики и опускающиеся звуконепроницаемые протекторы для ушей.
Мэри взяла с собой два чемодана, и Понтер сейчас нёс их без видимых усилий, по одному в руке.
Большую часть пути они проделали в обществе пятерых горняков, которые вышли на один уровень выше того, на который спускались Понтер и Мэри. Генетик этому даже обрадовалась – ей всегда было не по себе в этом подъёмнике. Он напоминал о том, как они с Понтером спускались на нём в первый раз, и она, чувствуя себя ужасно неловко, пыталась объяснить ему, почему не смогла тогда ответить на его ухаживания, несмотря на свой очевидный интерес к нему.
Они вышли на уровне 6800 футов и начали долгий пеший переход к расположению нейтринной обсерватории. Мэри никогда особо не любила физические упражнения, но Понтеру сейчас приходилось даже хуже, чем ей, поскольку температура так глубоко под землёй постоянно держалась на уровне 41 градуса по Цельсию – невыносимом для неандертальца.
– Как же я буду рад снова попасть домой, – проговорил Понтер. – Снова на воздух, которым я могу дышать!
Мэри понимала, что он имеет в виду не враждебную атмосферу глубинной шахты. Понтер говорит о воздухе мира, где не жгут ископаемое топливо, запах которого терзает его массивный нос практически в любом месте этой Земли, хотя он и утверждал, что в сельской местности, к примеру у Рубена дома, его, в принципе, можно терпеть.
Мэри вспомнила песенку из телевизионного шоу, которое любила смотреть, когда была ребёнком:
Дышать!
Кутить!
Кто главный тут?!
Прощай, городской уют![29 - Песенка из заставки американского телесериала 1960-х «Зелёные просторы» (Green Acres) о семейной паре, переехавшей из Нью-Йорка в деревню. Муж, Оливер Дуглас, полон решимости начать новую жизнь в селе, тогда как его жена, Лиза, скучает по жизни в большом городе. Перевод по локализации канала СТС. (Прим. пер.)]
Она надеялась, что приживётся в мире Понтера лучше, чем Лиза Дуглас в Хутервилле. Но она ведь не просто покидает мир, населённый шестью миллиардами душ, и поселяется в мире, где живёт лишь сто восемьдесят пять миллионов… миллионов людей; она не может говорить про барастов «столько-то душ», потому что они не считают, что обладают таковыми.
В день, когда они уезжали из Рочестера, у Понтера было интервью на радио; на неандертальцев, где бы они ни оказались, всегда был высокий спрос в качестве гостей различных шоу. Мэри с интересом слушала, как Боб Смит с WXXI, местного отделения «Пи-би-эс», расспрашивал Понтера о неандертальских верованиях. Смит уделил немало времени неандертальской практике стерилизации преступников. И теперь, когда они брели по длинному грязному туннелю, эта тема вдруг всплыла в её памяти.
– Да, – сказала Мэри в ответ на вопрос Понтера, – ты держался отлично, но…
– Но что?
– Ну те вещи, которые ты говорил – про стерилизацию людей. Я…
– Да?
– Прости, Понтер, но я не могу этого принять.
Понтер посмотрел на неё. На нём была особая оранжевая каска, одна из тех, что руководство шахты заказало специально под форму неандертальской головы.
– Почему?
– Это… это бесчеловечно. Да, я думаю, именно это слово здесь к месту. Человеческие существа просто не должны творить такое.
Понтер некоторое время молчал, глядя на пустые стены штрека, покрытые металлической сеткой для предотвращения обвалов.
– Я знаю, что на этой версии Земли многие не верят в эволюцию, – сказал он наконец, – но те, кто верит, должны понимать, что процесс эволюции человека – как вы это называете? – забуксовал. Поскольку медицинские технологии дают возможность дожить до репродуктивного возраста практически каждому, перестаёт действовать… я не знаю, как это у вас называется.
– Естественный отбор, – сказала Мэри. – Конечно, я понимаю это; без селективного выживания генов эволюция невозможна.
– Именно, – сказал Понтер. – А ведь именно эволюция сделала нас теми, кто мы есть, превратила четыре изначальные, базовые формы жизни в то разнообразие сложных организмов, что мы наблюдаем сегодня.
Мэри пристально посмотрела на Понтера:
– Четыре изначальные формы жизни?
Понтер моргнул.
– Ну да.
– Какие именно? – спросила Мэри, подумав, что, возможно, она наткнулась-таки на признаки лежащего в основе мировоззрения Понтера креационизма: может быть, эти четверо – неандер-Адам, неандер-Ева, партнёр неандер-Адама и партнёрша неандер-Евы?
– Первые растения, животные, грибы и – я не знаю, как по-вашему – группа, включающая некоторые виды плесени и водорослей.
– Протисты или протоктисты – смотря кого спрашивать.
– Так вот, каждая из них возникла из первичного добиологического материала независимо.
– Вы нашли доказательства этого? – спросила Мэри. – Мы-то считаем, что жизнь в нашем мире возникла лишь однажды, где-то четыре миллиарда лет назад.
– Но эти четыре типа жизни настолько различны… – сказал Понтер, но потом пожал плечами: – Впрочем, это ты – генетик, а не я. Цель нашего путешествия как раз и состоит в том, чтобы встретиться с нашими специалистами в этих вопросах, так что не забудь спросить кого-нибудь из них и об этом тоже. Один из вас – не знаю, кто именно, – похоже, узнает от другого много нового.
Мэри не переставала удивляться тому, как неандертальская наука и наука её Земли умудряются не совпадать в таком количестве фундаментальных вещей. Но она не хотела уклоняться от более важной в данный момент проблемы, которая…
Более важной проблемы. Интересно, подумала Мэри, что моральную дилемму она считает более важной, чем базовый научный факт.
– Мы говорили о прекращении эволюции. Ты сказал, что твой вид продолжает эволюционировать, поскольку сознательно выпалывает плохие гены.
– «Выпалывает»? – недоумённо повторил Понтер. – А-а, сельскохозяйственная метафора. Да, ты права. Мы продолжаем улучшать наш генофонд, избавляясь от нежелательных признаков.
Под ногой Мэри хлюпнула лужа грязной воды.
– Я могла бы в это поверить – но вы стерилизуете не только преступников, но и их ближайших родственников.
– Конечно. Иначе нежелательные гены сохранятся.
Мэри покачала головой:
– И вот этого я не могу вынести. – Хак пискнул. – Вынести, – повторила Мэри. – Стерпеть. Примириться.
– Почему?
– Потому что… потому что это неправильно. У личности есть права.
– Разумеется, есть, – кивнул Понтер, – но и у вида тоже. Мы защищаем и улучшаем барастов как вид.
Мэри внутренне содрогнулась. И, похоже, не только внутренне, потому что Понтер сказал:
– Ты негативно отреагировала на то, что я только что сказал.
– Ну, – сказала Мэри, – просто в нашем прошлом многие слишком часто заявляли, что занимаются тем же самым. В тысяча девятьсот сороковых годах Адольф Гитлер пытался вычистить из нашего генофонда евреев.
Понтер слегка склонил голову, должно быть слушая, как Хак напоминает ему через кохлеарные импланты о том, кто такие евреи. Мэри представила, как миниатюрный компьютер говорит: «Ты помнишь – те, что оказались не такими легковерными и не поверили в историю об Иисусе».
– Почему он захотел это сделать? – спросил Понтер.
– Потому что ненавидел евреев, только и всего, – ответила Мэри. – Разве ты не видишь? Давать кому-то власть решать, кому жить, а кому умереть, или кто может продолжить род, а кто нет, – это играть в Бога.
– «Играть в Бога», – повторил Понтер, словно выражение показалась ему замечательно оригинальным. – Очевидно, такое понятие не могло прийти нам в голову.
– Но возможности для коррупции, для несправедливости…
Понтер развёл руками:
– Но ведь вы убиваете некоторых преступников.
– Мы – нет, – ответила Мэри. – В смысле, не в Канаде. В Америке – да, в некоторых штатах.
– Да, я слышал, – сказал Понтер. – Более того, я слышал, что в этом есть расовый подтекст. – Он посмотрел на Мэри. – Знаешь, ваши расы безмерно меня интригуют. Мой народ приспособлен к северным широтам, так что мы все живём примерно на одной широте, но на разной долготе – я так думаю, именно поэтому мы все более-менее одинаковые. Я правильно полагаю, что тёмный цвет кожи связан с адаптацией к жизни вблизи экватора?
Мэри кивнула:
– А те… как вы их называете? Эти штуки над глазами, как у Пола Кириямы?
Мэри понадобилось несколько мгновений, чтобы вспомнить, кто такой Пол Кирияма – аспирант, который вместе с Луизой Бенуа спасал Понтера, когда тот тонул в ёмкости с тяжёлой водой в Нейтринной обсерватории Садбери. Ещё пара секунд ушла на то, чтобы вспомнить название того, о чём спрашивает Понтер.
– Кожная складка, которая закрывает часть глаза у азиатов? Эпикантус.
– Точно. Эпикантус. Полагаю, что она защищает глаза от прямых лучей, но у моего народа есть надбровный валик, выполняющий ту же функцию, так что у нас подобный признак не мог развиться.
Мэри медленно кивнула, больше себе, чем Понтеру.
– Знаешь ли, в Интернете и в газетах всплывает множество слухов по поводу того, что могло случиться с другими вашими расами. Люди полагают, что… в общем, что с вашей практикой чистки генетического пула вы попросту вычистили другие расы.
– У нас никогда не было других рас. Хотя учёные и посещают местности, которые вы называете Африкой и Центральной Америкой, постоянно там никто не живёт. – Он поднял руку. – А в отсутствие рас у нас, очевидно, не могло быть расовой дискриминации. В отличие от вас: у вас расовые признаки коррелируют с вероятностью быть казнённым за серьёзное преступление, не так ли?
– Чёрных приговаривают к смерти чаще, чем белых, это правда. – Мэри не стала добавлять «особенно если жертвой был белый».
– Вероятно, из-за того, что у нас никогда не было подобного разделения, идея стерилизации целого сегмента человечества по произвольному признаку никогда не приходила нам в голову.
Им навстречу шли двое шахтёров. Они откровенно пялились на Понтера, хотя женщины здесь, должно быть, тоже были нечастыми гостями. Когда они прошли мимо, Мэри продолжила:
– Но даже в отсутствие видимых расовых различий должно существовать желание отдать преимущество своим родственникам перед теми, кто тебе не родня. Это родственный отбор, и он широко распространён в животном мире. Не могу представить себе, чтобы неандертальцы были исключением.
– Исключением? Вряд ли. Однако вспомни, что наши семейные отношения более… скажем так, более замысловатые, чем у вас и, если на то пошло, у большинства животных. Мы являемся звеньями бесконечной цепи партнёров и партнёрш, а поскольку в нашей системе Двое становятся Одним лишь на время, то у нас нет трудностей с установлением отцовства, которые так беспокоят ваш вид. – Он замолчал, затем улыбнулся. – Кстати, о ценах на чай в Китае: у нас вашу практику казни или лишения свободы на десятки лет считают более жестокой, чем наши стерилизация и судебный надзор.
Мэри понадобилось какое-то время, чтобы вспомнить, что такое «судебный надзор»: постоянный просмотр передач импланта-компаньона, так что всё, что поднадзорный говорит и делает, немедленно становится известным.
– Не знаю, – сказала Мэри. – Как я уже говорила, я практикую контрацепцию, которую моя религия напрямую запрещает, так что нельзя сказать, что я против любых способов предотвращения зачатия. Но… но не позволять невиновным людям размножаться – это неправильно.
– Ты готова принять стерилизацию самого преступника, но не его детей, братьев, сестёр или родителей в качестве альтернативы казни либо лишению свободы?
– Наверное. Я не знаю. При определённых обстоятельствах, возможно. Если приговорённый сам этого хочет.
Золотистые глаза Понтера удивлённо расширились.
– Ты готова позволить изобличённому лицу самому выбирать себе наказание?
Мэри почувствовала, как ёкнуло сердце. Было ли это канцелярское «лицо» попыткой Хака передать гендерно-нейтральное местоимение, существующее в языке барастов, но не в английском, или Понтер таким образом дегуманизирует преступника?
– Да, в ряде обстоятельств я бы дала преступнику возможность выбора из нескольких возможных видов наказания, – сказала она, вспоминая о том, как отец Калдикотт позволил ей самой выбрать себе епитимью, когда она исповедовалась в последний раз.
– Но ведь очевидно, – сказал Понтер, – что в некоторых случаях уместно лишь одно наказание. Например, за…
Понтер вдруг замолчал.
– Что? – спросила Мэри.
– Нет, ничего.
Мэри нахмурилась:
– Ты имел в виду изнасилование.
Понтер долго молчал, уперев взгляд в грязный каменный пол, по которому они шагали. Мэри подумала было, что обидела его предположением, что он настолько бестактен, что завёл разговор на такую чувствительную тему, но когда он наконец заговорил, его слова стали для неё полнейшей неожиданностью.
– На самом деле, – сказал он, – я имел в виду не изнасилование вообще. – Он посмотрел на неё, потом снова уставился в пол; фонарик на каске осветил мешанину отпечатавшихся в грязи следов. – Я имел в виду твоё изнасилование.
Сердце Мэри встревоженно затрепетало.
– Что ты имеешь в виду?
– Я… у нас, среди моего народа, не принято таить от партнёров секретов, и всё-таки…
– Да?
Он повернулся и посмотрел вдоль туннеля назад, словно желая убедиться, что рядом никого нет.
– Есть нечто, о чём я тебе не рассказал – о чём я не рассказал никому, кроме…
– Кроме кого? Адекора?
Но Понтер покачал головой:
– Нет. Нет, он тоже об этом не знает. Единственный, кто знает, – мой соплеменник по имени Журард Селган.
Мэри задумалась.
– Я не помню, чтобы ты упоминал это имя раньше.
– Я не упоминал, – сказал Понтер. – Он… он скульптор личности.
– Кто? – переспросила Мэри.
– Э-э… он работает с теми, кто хочет изменить свой… состояние своих мыслей.
– Ты хочешь сказать, психиатр?
Понтер наклонил голову, прислушиваясь к тому, что говорил Хак через кохлеарные импланты. Компаньон наверняка проделывал этимологический разбор предложенного Мэри термина; кстати говоря, «психе» – это ближайшая аппроксимация «души», доступная неандертальцам.
– Да, похожий специалист.
Мэри почувствовала, как деревенеет спина, но не замедлила шага.
– Ты ходишь к психиатру? Из-за моего изнасилования? – Она думала, он всё понял, чёрт его дери. Да, самцы Homo sapiens известны тем, что после изнасилования начинают смотреть на супругу другими глазами, задумываясь, а не было ли в случившемся доли вины женщины, не желала ли она этого втайне…
Но Понтер…
Она считала, что Понтер способен понять!
Некоторое время они шагали в молчании, освещая путь фонариками на каске.
Если задуматься, то Понтер и правда стремился узнать все подробности об изнасиловании Мэри. В полицейском участке он схватил запечатанный пакет с уликами по изнасилованию Кейсер Ремтуллы, разорвал его и обнюхал, что позволило ему идентифицировать насильника как одного из коллег Мэри, Корнелиуса Раскина.
Мэри взглянула на Понтера, на его массивный силуэт на фоне скальной стены.
– Я не виновата, – сказала Мэри.
– Что? – переспросил Понтер. – Да, я знаю.
– Я этого не хотела. Я не просила об этом.
– Да, да, я понимаю.
– Тогда зачем ты ходишь к… к этому «скульптору личности»?
– Я больше к нему не хожу. Просто…
Понтер замолчал, и Мэри снова посмотрела на него. Он склонил голову набок, слушая Хака, и через мгновение едва заметно кивнул – сигнал предназначался компаньону, а не ей.
– Просто что? – спросила Мэри.
– Ничего, – ответил Понтер. – Прости, что вообще заговорил об этом.
И ты меня прости, подумала Мэри. Они продолжали шагать сквозь тьму.

Глава 11
В пытливом духе, который тысячу лет назад привёл викингов в Северную Америку и который пятьсот лет назад гнал «Пинту», «Нинью» и «Санта-Марию» через Атлантику…

Добравшись до расположения Нейтринной обсерватории Садбери, Понтер и Мэри прошли через опутанные трубопроводами и заставленные огромные ёмкостями помещения к пультовой. В ней было пусто: прибыв на эту Землю в первый раз, Понтер разрушил сферу с тяжёлой водой – основную деталь нейтринного детектора, а работы по её восстановлению были прерваны повторным открытием портала и установлением контакта.
Они вошли в помещение над детекторной камерой и через люк в полу – эта часть маршрута была для Мэри самой неприятной – спустились по длинной лестнице на платформу, установленную в шести метрах над дном камеры. Платформа находилась вровень с краем деркеровой трубы – устойчивой к сминанию решётчатой конструкции, вдвинутой в портал с той стороны.
Мэри остановилась на краю туннеля и заглянула в него. Внутри труба была вдвое длиннее, чем снаружи, и на другой стороне она могла разглядеть жёлтые стены вычислительной камеры, находящейся уже на той версии Земли.
Они предъявили паспорта находящимся здесь канадским военным – Понтер получил такой, когда неандертальским эмиссарам было присвоено канадское гражданство.
– После вас, – сказал Понтер Мэри – деталь этикета, которую он подхватил уже здесь. Мэри сделала глубокий вдох и вошла в трубу, которая теперь, когда она оказалась внутри неё, была шестнадцати метров в длину и шести в диаметре. Проходя через середину её длины, Мэри увидела сквозь прозрачный материал трубы кольцо мерцающего синего света. Она также видела тени, отбрасываемые пересекающимися металлическими сегментами, которые не давали трубе схлопнуться. Снова глубоко вдохнув, Мэри быстро прошла сквозь плоскость разрыва, обозначенную синим свечением, ощутив, как по телу от груди к спине пробежала волна статического электричества.
И вот она уже там – в неандертальском мире.
Не выходя из трубы, Мэри повернулась назад, к идущему следом Понтеру. Она видела, как светлые волосы Понтера разлохматились при проходе через плоскость разрыва; как у большинства неандертальцев, в естественном состоянии его волосы разделялись пробором точно посередине его длинного черепа.
Убедившись, что он прошёл, Мэри повернулась и продолжила путь к краю трубы.
И вот они здесь, в мире, отпочковавшемся от мира Мэри 40?000 лет назад. Они оказались внутри вычислительной камеры, которую она видела с той стороны, – огромного помещения, заполненного рядами регистровых резервуаров. Квантовый компьютер, спроектированный Адекором Халдом для выполнения программ, разработанных Понтером Боддетом, был построен для факторизации чисел неизмеримо бо?льших, чем любые, факторизовавшиеся до сих пор; случившийся при этом прокол в иную вселенную был совершенно непредвиденным побочным эффектом.
– Понтер! – послышался низкий мужской голос.
Мэри вскинула голову. Адекор – партнёр Понтера – сбегал вниз по пяти ступеням, что вели из помещения пультовой.
– Адекор! – воскликнул Понтер. Он бросился ему навстречу, и двое мужчин обнялись, а через пару секунд разжали объятия, и Понтер повернулся к Мэри:
– Адекор, ты ещё не забыл Мэре?
– Конечно нет, – ответил Адекор, улыбаясь очень искренней широкой улыбкой во все зубы. Мэри попыталась изобразить подобную же искреннюю радость, пусть и поменьше размером.
– Привет, Адекор, – сказала она.
– Мэре! Ужасно рад тебя видеть!
– Спасибо.
– Но что привело тебя сюда? Двое ещё не стали Одним.
– Я знаю, – ответила Мэри. – В этот раз я приехала надолго. Я буду изучать неандертальскую генетику.
– Вот как, – сказал Адекор. – Уверен, Лурт тебе в этом поможет.
Мэри слегка склонила голову – хоть у неё и не было компаньона, к объяснениям которого она могла бы прислушаться. Была то простая любезность или Адекор напоминал, что ей понадобится помощь неандертальской женщины?
– Я знаю, – снова сказала Мэри. – Буду рада пообщаться с ней снова.
Понтер повернулся к Адекору:
– Мэре заедет ненадолго к нам, – сказал он, – чтобы взять кое-что, что ей понадобится для длительного пребывания. После этого мы вызовем транспортный куб, и он отвезёт её в Центр.
– Отлично, – ответил Адекор. Он посмотрел на Мэри, потом снова на Понтера. – То есть ужинать мы сегодня будем вдвоём?
– Конечно, – ответил Понтер. – Конечно.
* * *
Мэри полностью разделась – она уже не так стеснялась наготы в этом мире, где отсутствовали религии с навязанными ими табу, – и прошла процесс деконтаминации калибруемыми лазерами – когерентными лучами с такой длиной волны, что они проходят сквозь её плоть, уничтожая все инородные молекулы в её организме. В её родном мире похожие приборы уже использовались для лечения многих инфекционных заболеваний. К сожалению, опухоли состоят из клеток самого пациента, так что этот процесс не может излечивать рак, в частности лейкемию, забравшую жену Понтера, Класт, два года назад.
Хотя нет, не «забравшую». Это глексенский термин, эвфемизм, неявно подразумевающий, что она куда-то ушла, что было неправдой, по крайней мере, согласно воззрениям людей этого мира. Сам Понтер сказал бы, что она перестала существовать.
И не «жену Понтера». Неандертальский термин звучит как ят-дежа – «женщина-партнёр». Будучи в мире неандертальцев, Мэри всерьёз пыталась думать неандертальскими категориями – это помогало привыкать к различиям.
Лазеры плясали по телу Мэри, пронзая его насквозь, пока над дверью не зажёгся светящийся квадрат, сигнализирующий о том, что процедура завершена. Мэри вышла и принялась переодеваться в неандертальскую одежду, пока деконтаминацию проходил Понтер. Появившись в мире Мэри в первый раз, он заболел лошадиной чумкой – у всех Homo sapiens иммунитет к этой болезни, но у Homo neanderthalensis он отсутствует. Процедура деконтаминация гарантировала, что они не несут с собой бактерии Streptococcus equii или любые другие опасные микробы и вирусы; каждый проходящий через портал был обязан подвергнуться этой процедуре.
* * *
Никто не стал бы жить там, где жил Корнелиус Раскин, будь у него хоть какой-нибудь выбор. Дрифтвуд – опасный район, полный криминала и наркотиков. Единственный положительный момент для Корнелиуса состоял в том, что отсюда до кампуса Йоркского университета можно легко дойти пешком.
Он вызвал лифт и спустился на шестнадцать этажей в запущенный вестибюль своего дома. Всё же, несмотря ни на что, он чувствовал некую… нет, не любовь, конечно, это было бы слишком, но некую благодарность этому месту. В конце концов, жизнь в шаговой доступности от университета экономила ему затраты на машину, на оплату водительской страховки и разрешения на парковку в кампусе – или $93.50, которые он бы тратил на месячный проездной.
Сегодня был прекрасный день; на синем небе ни облачка. На Корнелиусе был коричневый замшевый пиджак. Он пошёл по дороге мимо круглосуточного магазинчика с решётками на окнах. В этом магазине была гигантская стойка с порножурналами и пыльными консервными банками. Здесь Корнелиус обычно покупал сигареты; к счастью, у него дома нашлось полблока «Дюморье»[30 - Канадская марка сигарет, названная в честь сэра Джеральда Дюморье, британского актёра, отца писательницы Дафны Дюморье. (Прим. пер.)].
Добравшись до кампуса, Корнелиус пошёл по дорожке вдоль здания одного из общежитий. Повсюду кишели студенты: некоторые всё ещё в футболках, другие уже в толстовках. Он подумал, что мог бы раздобыть тестостероновые заместители в университете. Он мог бы выдумать генетический проект, в котором они бы требовались постоянно. Ради этого одного стоило вернуться на работу, но…
Но в Корнелиусе и правда что-то изменилось. Во-первых, кошмары наконец прекратились, и он снова спал как убитый. Вместо того чтобы час или два лежать без сна, ёрзая и ворочаясь, злясь на всё, что в его жизни пошло не так, на все свои ошибки, на то, что в его жизни никого нет, – вместо того чтобы лежать и мучиться всем этим, он теперь засыпал, едва коснувшись головой подушки, крепко спал всю ночь и просыпался отдохнувшим и свежим.
Правда, какое-то время ему не хотелось вылезать из постели, но теперь он, похоже, справился с этим. Он чувствовал себя… нет, не энергичным, не готовым к ежедневной борьбе за выживание. Нет, он ощущал то, чего не помнил уже много лет, с летних дней своего детства, когда он был свободен от школы, от школьных забияк, от ежедневных тумаков.
Корнелиус Раскин ощущал покой.
– Здравствуйте, доктор Раскин, – произнёс бойкий мужской голос.
Корнелиус обернулся. Это был один из его студентов с курса эукариотной генетики – Джон, Джим… что-то вроде; парень говорил, что хочет преподавать генетику. Корнелиусу хотелось сказать несчастному дурню немедленно бросить эту идею; в наши дни в сфере образования нет хорошей работы для белых мужчин. Но вместо этого он выдавил из себя улыбку и сказал:
– Привет.
– Здорово, что вы вернулись! – сказал студент, удаляясь в противоположном направлении.
Корнелиус продолжил свой путь по дорожке между широким газоном с одной стороны и парковкой с другой. Разумеется, он знал, куда идёт: в Фаркуарсон-билдинг, где занимались науками о жизни. Но раньше он никогда не замечал, насколько забавно звучит это название: сегодня же он подумал о Чарли Фаркуарсоне, деревенском увальне, которого много лет играл Дон Хэррон сначала на радио CFRB, а потом в американском сериале Hee Haw[31 - Hee Haw – американское юмористическое развлекательное шоу с музыкой в стиле кантри.]. Корнелиус покачал головой; он всегда был слишком… слишком какой-то, подходя к этому зданию, чтобы такие праздные мысли просачивались на поверхность сознания.
Он шёл на автопилоте, его ноги шагали по знакомому до мелочей маршруту. Но внезапно, толчком, он осознал, что подошёл к…
Это место не имело названия, и даже в мыслях он не наделял его никаким именем. Но это было оно: две подпорные стены, смыкающиеся под прямым углом, далеко от фонарных столбов, прикрытые разросшимися кустами. Это было то место, где он прижимал к стене двух разных женщин. Здесь он показал Кейсер Ремтулле, кто на самом деле главный. И здесь же он отымел Мэри Воган.
Бывало, Корнелиус специально проходил мимо этого места, даже при свете дня, чтобы поднять себе дух напоминанием о том, что по крайней мере некоторое время он был боссом. Часто один только вид этого места вызывал у него бурную реакцию, но сейчас между ног ничего даже не шелохнулось.
Стены были покрыты граффити. Та же причина, по которой это место избрал Корнелиус, влекла сюда мастеров баллончика с краской и влюблённые парочки, желающие увековечить свои отношения, так же как…
Он давно их стёр, но когда-то, целые эпохи назад, их с Мелоди инициалы тоже красовались на этой стене, обведённые стилизованным мультяшным сердечком.
Корнелиус прогнал от себя это воспоминание, снова оглядел место и повернулся к нему спиной.
«Сегодня слишком хороший день, чтобы идти на работу», – подумал он, направляясь обратно домой. День казался ещё прекрасней и ярче.

Глава 12
В пытливом духе, который поднял в воздух Орвилля и Уилбура Райтов[32 - Изобретатели первого реально летающего аэроплана. (Прим. пер.)], Амелию Эрхарт[33 - Первая женщина-пилот, перелетевшая на самолёте Атлантику. (Прим. пер.)]и Чака Йегера[34 - Первый пилот, преодолевший звуковой барьер. (Прим. пер.)]…

Когда Мэри и Понтер вышли из здания Дебральской никелевой шахты, Мэри была потрясена тем, что снаружи темно, хотя по часам была ещё середина дня. Она посмотрела вверх и ахнула:
– Боже! Никогда не видела столько птиц!
Огромная туча пернатых пролетала над ними, в буквальном смысле затмевая солнце. Многие из них кричали что-то вроде «Кек-кек-кек».
– Правда? – удивился Понтер. – У нас это распространённый вид.
– Да я вижу! – воскликнула Мэри. Она продолжала вглядываться в небо. – Господи, – сказала она, разглядев розоватые тела и сине-серые головы. – Да это же пассажирские голуби!

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71516269?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes
Примечания

1
Перевод М. М. Филиппова, цит. по изд.?1903 года. (Прим. пер.)

2
Перевод В. Мартемьянова. (Прим. пер.)

3
Перевод Н. Вольпина. (Прим. пер.)

4
The Gipper – прозвище Джорджа Гиппа, знаменитого игрока в американский футбол, умершего молодым в 1920 году; Рональд Рейган снялся в роли Гиппа в фильме 1937 года Knute Rockne, All American, после чего прозвище «Гиппер» приклеилось к нему до конца жизни. (Прим. пер.)

5
The Young and the Restless – американская «мыльная опера», впервые вышедшая в эфир в 1973 году и продолжающаяся до сих пор. (Прим. пер.)

6
Джон Форбс Нэш-младший (1928–2015) – американский математик, специализирующийся в области теории игр, дифференциальной геометрии и изучении уравнений в частных производных. Лауреат Нобелевской премии по экономике 1994 года за «Анализ равновесия в теории некооперативных игр», а также единственный человек, удостоенный премии по экономике памяти Альфреда Нобеля и Абелевской премии.

7
M.D. – англ. medical doctor или лат. medicinae doctor – доктор медицины, стандартное добавление к имени врачей в англоязычных странах. Уточнение требуется потому, что «доктором» называется любой человек, имеющий научную степень Ph.D. – примерный аналог кандидата наук. Megadeath, или мегатруп, – единица измерения потерь при ядерном ударе. (Прим. пер.)

8
Группа быстрого реагирования на повторный контакт с барастами. (Прим. пер.)

9
В североамериканской академической среде – годовой оплачиваемый отпуск профессора с бессрочным контрактом, который он получает раз в восемь лет. Обычно в течение саббатикала учёный принимает участие в исследованиях, интересных лично ему либо не получивших финансирования, пишет книги, путешествует или просто отдыхает. (Прим. пер.)

10
The Two Noble Kinsmen – английская пьеса, приписываемая Джону Флетчеру либо Вильяму Шекспиру. (Прим. пер.)

11
Шекспир, «Ромео и Джульетта», пер. Щепкиной-Куперник. (Прим. пер.)

12
Фрэнк Горшин (1933–2005) – американский актёр, известный своими яркими характерными ролями, в особенности ролью Загадочника в телесериале «Бэтмен».

13
Лу Антонио – американский актёр греческого происхождения, известный также как телережиссёр, сценарист и продюсер. Номинировался на премию «Эмми» и премию Гильдии режиссёров Америки.

14
Слова, сказанные Кеннеди 25 мая 1961 года в речи, положившей начало американской программе пилотируемых полётов на Луну. (Прим. пер.)

15
Профессиональный бейсбольный клуб.

16
Wired – ежемесячный американский журнал, посвящённый влиянию новых технологий на культуру, экономику и политику.

17
«Скептический опросник: журнал науки и разума» – американский журнал, издаваемый Комитетом скептических расследований. Является международным, но не имеет формата научного журнала.

18
Maclean`s – канадский журнал-еженедельник, количество читателей которого оценивается более чем в два миллиона. Публикует материалы на злободневные темы.

19
«Сайнтифик Америкэн» – старейший американский научно-популярный журнал о новых и инновационных исследованиях.

20
Имеются в виду американцы, уехавшие в Канаду, чтобы избежать призыва в армию во время Вьетнамской войны. (Прим. пер.)

21
«…to boldly go where no man has gone before» – фраза из заставки оригинального сериала «Стартрек» (1966–1969). (Прим. пер.)

22
Канадская женщина-астронавт. (Прим. пер.)

23
Первая канадская женщина-астронавт по специальности врач-невролог. (Прим. пер.)

24
Издана издательством «Эксмо» в 2013 году.

25
Американский палеонтолог, биолог-эволюционист и историк науки, автор научно-популярных книг. Умер в 2002 году, после опубликования первой книги трилогии. (Прим. пер.)

26
Хесус – Jes?s – по-испански Иисус. (Прим. пер.)

27
Североамериканская сеть фирменных салонов оптики. (Прим. пер.)

28
Loonie – разговорное название монеты в один канадский доллар, по названию изображённой на ней птицы. (Прим. пер.)

29
Песенка из заставки американского телесериала 1960-х «Зелёные просторы» (Green Acres) о семейной паре, переехавшей из Нью-Йорка в деревню. Муж, Оливер Дуглас, полон решимости начать новую жизнь в селе, тогда как его жена, Лиза, скучает по жизни в большом городе. Перевод по локализации канала СТС. (Прим. пер.)

30
Канадская марка сигарет, названная в честь сэра Джеральда Дюморье, британского актёра, отца писательницы Дафны Дюморье. (Прим. пер.)

31
Hee Haw – американское юмористическое развлекательное шоу с музыкой в стиле кантри.

32
Изобретатели первого реально летающего аэроплана. (Прим. пер.)

33
Первая женщина-пилот, перелетевшая на самолёте Атлантику. (Прим. пер.)

34
Первый пилот, преодолевший звуковой барьер. (Прим. пер.)