Главная страница | Зарубежное фэнтези | Влечение вечности

Влечение вечности
Хлоя Гонг
Young Adult. Бессмертные боги Хлои Гонг
Новинка от Хлои Гонг, автора мирового бестселлера «Эти бурные чувства».
Увлекательное фэнтези, вдохновленное трагедией Шекспира «Антоний и Клеопатра». Интриги, сражения и романтика на фоне смертельных игр.
Бестселлер The New York Times! Более 30 изданий!

Ежегодно тысячи людей приезжают в Сань-Эр, чтобы посмотреть на игры. Это захватывающее зрелище, в котором может принять участие каждый. Убив восемьдесят семь человек, победитель получит несметные богатства.
После гибели родителей принцесса Калла Толэйми и вынуждена скрываться. Она планирует отомстить и свергнуть короля, своего дядю. Но только если она одержит победу в играх, то сможет встретиться с ним один на один и убить.
Бывший аристократ Антон Макуса едва сводит концы с концами. По вине короля его возлюбленная находится в коме. Ради ее спасения Антон должен принять участие в играх.
Когда начнется смертельная битва, Калле и Антону придется заключить союз. По крайней мере, на какое-то время, чтобы остаться в живых. Ведь когда между ними вспыхнут чувства, им придется решать: выжить любой ценой или умереть ради любви.

Для фанатов «Голодных игр», «Дивергента», «Королевской битвы» и сериала «Квантовый скачок».

«Захватывающе, ошеломительно, неотразимо! "Влечение вечности" – это шедевр азиатского футуризма, провокационное исследование себя и своей судьбы, роман, который сочетает в себе нежность "Крадущегося тигра, затаившегося дракона" с жестокостью "Голодных игр"». – Рика Аоки, автор книги Light From Uncommon Stars

ХЛОЯ ГОНГ – новозеландская писательница китайского происхождения. «Эти бурные чувства» – ее дебютная книга, моментально ставшая бестселлером The New York Times и сделавшая ее одной из самых успешных молодых писательниц на сегодняшний день.



Хлоя Гонг
Влечение вечности
Посвящается Лоре Крокетт.
Будь книгоиздательство битвой на арене, вы были бы моим самым надежным союзником
Ее разнообразью нет конца.
Пред ней бессильны возраст и привычка.
Другие пресыщают, а она
Все время будит новые желанья.
Она сумела возвести разгул
На высоту служенья и снискала
Хвалы жрецов.
    Шекспир. «Антоний и Клеопатра»[1 - Пер. Б. Пастернака.]
Chloe Gong
IMMORTAL LONGINGS
Copyright © 2023 by Chloe Gong

© Сапцина У., перевод на русский язык, 2025
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025



Глава 1
Живое существо, получив рану или перелом, вынуждено исцеляться. В ране свернется кровь, запечатав в теле человека его ци. Кость срастется, новые костные волокна затянут каждую трещинку. Вот и строения Сань-Эра, едва обнаружив какое-либо неудобство, спешат устранить его, выискивая каждую щель и усердно заливая ее лекарственными снадобьями. С верхних этажей дворца видны лишь нагромождения сооружений, составляющих города-близнецы, сцепленные вместе и служащие опорой друг другу: одни из этих строений соединяются с соседними на уровне земли, другие – только поверху. В королевстве Талинь каждому хочется жить в столице – в этих двух городах, притворяющихся единым целым, – и поэтому Сань-Эр застраивается все плотнее, тянется все выше, чтобы вместить всех желающих, маскируя полным отсутствием слаженности действий свой смрад и пороки.
Август Шэньчжи сжимает пальцы на балконных перилах и с трудом отводит взгляд от простирающейся до горизонта панорамы крыш. Смотреть ему следовало бы вниз, на базарную площадь, с оглушительным шумом бурлящую в стенах колизея. Три поколения назад Дворец Единства был возведен рядом с гигантским колизеем Саня – вернее сказать, встроен в колизей: северная сторона вознесенного ввысь дворца вросла в южную стену колизея, раздвинула камень своими башенками и балконами и плотно заполнила собой зазор. Из каждого окна с северной стороны открывается прекрасный вид на базарную площадь, но лучше всего она просматривается с балкона. Король Каса выходил сюда произносить речи – в те времена, когда еще появлялся на публике. Тогда площадь расчищали, и подданные короля собирались на единственном в пределах Сань-Эра клочке свободного пространства, чтобы поприветствовать своего правителя.
Подобного колизею места здесь больше нет нигде. Сань-Эр представляет собой небольшой выступ суши у края королевства, от земледельческих провинций Талиня его отделяет устремленная вверх стена, с остальных сторон омывает море. Но, несмотря на небольшие размеры, Сань-Эр, по сути, целый мир, населенный полумиллионом обитателей, соседство которых на каждой квадратной миле становится все более тесным. Узкие, как лазы, переулки между строениями оседают, земля под ногами вечно раскисшая, взмокшая от натуги. Проститутки и храмовые жрецы пользуются одними и теми же дверями, торчки и школьные учителя укладываются вздремнуть под одним и тем же навесом. Неудивительно, что колизей остается единственным пространством, недосягаемым для строителей и самовольных вселенцев: под бдительным оком правящих особ его не коснулось лихорадочное расширение, напирающее на его стены. Колизей могли бы снести и выстроить на освободившейся земле десять, а то и все двадцать новых улиц, втиснуть на них еще сотню жилых комплексов, но дворец не позволяет, а слово дворца – закон.
– Позволь мне отлучиться, чтобы задушить твоего дядю, Август. Он мне до смерти надоел.
В комнату входит Галипэй Вэйсаньна, эхо его голоса доносится до балкона. Говорит он, как всегда, отрывисто, резко, откровенно. У Галипэя редко возникает желание лгать, однако он считает своим первоочередным долгом непрестанно молоть языком, даже когда лучше было бы его придержать. Август поднимает голову, чтобы взглянуть на своего телохранителя, и корона сдвигается с места, косо съезжает влево. При дворцовом освещении красные камни осыпают обесцвеченные кудри каплями крови. Корона еле держится, достаточно дуновения залетного ветерка, чтобы металлический ободок слетел с головы.
– Будь осторожен, – ровным тоном отзывается Август. – В тронном зале на оскорбление Его величества смотрят с осуждением.
– Стало быть, полагаю, кому-то надлежит смотреть с осуждением и на тебя.
Галипэй выходит к нему на балкон и с привычной фамильярностью подталкивает корону на голове Августа, поправляя ее. Вид у него внушительный, рост высок, плечи широки, особенно в сравнении с гибкой отточенностью силуэта Августа. Облаченный, как всегда, в темные рабочие одежды, Галипэй выглядел бы частью ночи, будь ночь украшена пряжками и ремнями с подвешенным к ним разнообразным оружием, которое иначе не прилегало бы к плотной коже. От соприкосновения с его телом золоченые перила, на которые Галипэй кладет ладони, повторяя позу Августа, издают мелодичный звон, но этот звук сразу тонет в гомоне кипящей внизу базарной площади.
– Кто бы дерзнул? – буднично осведомляется Август. Это не похвала, а исполненная убежденности манера того, кому доподлинно известна высота его пьедестала, ведь он взобрался туда сам.
Галипэй издает неопределенный возглас. Он отводит взгляд от стен колизея, уже завершив поиск возможных источников угрозы и не найдя ничего из ряда вон выходящего. И теперь смотрит туда же, куда и Август, – на ребенка, пинающего мяч вдоль ближайшего ряда базарных прилавков.
– Я слышал, ты взялся за предварительное устройство игр. – Ребенок тем временем все ближе и ближе к балкону. – Что ты задумал, Август? Твоему дяде…
Август прокашливается. Галипэй преспокойно поправляется, хоть и закатывает при этом глаза:
– …твоему отцу, прошу прощения, в последнее время и так уже досаждает весь дворец. Если и ты разозлишь его, он вмиг от тебя отречется.
Теплый южный бриз, налетев на балкон, уносит звук скептической усмешки Августа. Он поддергивает воротник, пальцы скользят по шелку – ткань настолько тонкая, что приятно холодит кожу. Пусть король Каса засунет бумаги о признании его сыном хоть в шредер. Как скоро – неважно. Ухищрения последних нескольких лет, направленные на то, чтобы появились эти бумаги, – лишь первая часть плана. И далеко не самая важная.
– Зачем ты здесь? – в свою очередь спрашивает Август, переводя разговор. – Вроде бы Лэйда сегодня ночью вызвала тебя на подмогу.
– Она меня отпустила. На границе Саня все спокойно.
Август не высказывает мгновенно вспыхнувшие в нем сомнения, но хмурится. На дальней окраине Саня, прямо у стены, находится единственное, если не считать колизея, место, где население Сань-Эра может собраться и устроить беспорядки, толпясь вокруг гор мусора и выброшенной техники. Продолжается это недолго. Рассредоточившись, стража разгоняет толпу, а потом смутьяны или попадают на неопределенный срок в дворцовые застенки, или врассыпную удирают по лабиринтам узких улочек.
– Занятно, – говорит Август. – Не припомню, когда в последний раз накануне игр никто не пытался поднять мятеж.
Еще несколько шагов – и ребенок с мячом окажется прямо под ними. Не глядя по сторонам, эта девочка ведет мяч, лавируя между торговцами и покупателями, и топает поношенными башмаками по неровной земле.
– В этом году игры должны завершиться быстро – глазом моргнуть не успеешь. Желающих тянуть жребий почти не нашлось.
«Почти» Галипэя означает, что таковых нашлись сотни вместо обычных тысяч. Раньше, в те времена, когда два короля выплачивали из своей казны щедрый приз, игры были гораздо более значительным событием. Начало им положил отец Каса во время своего правления, и то, что зародилось как бой один на один не на жизнь, а на смерть, в конце концов превратилось в состязание с множеством участников, выплескивающееся далеко за пределы колизея: ареной для побоищ служил весь Сань-Эр. Когда-то смотреть, как искусные бойцы рвут друг друга в клочья на арене, было просто развлечением, чем-то далеким от обычных граждан. Теперь же игры – захватывающее зрелище, в котором может принять участие каждый, находка для королевства, кипящего на медленном огне всеобщего недовольства. «Не беспокойтесь, если ваши дети падают замертво, потому что из-за голода от них осталась одна пустая оболочка, – заявляет король Каса. – Не беспокойтесь о том, что ваши старики вынуждены спать в клетках, потому что другого жилья больше нет, или что мерцающая неоновая вывеска стрип-клуба в переулке напротив ночь за ночью не дает вам уснуть. Впишите свое имя в лотерею, убейте всего восемьдесят семь своих сограждан – и будете вознаграждены богатствами, превосходящими ваши самые смелые мечты».
– Значит, список составил он? – спрашивает Август. – Из всех восьмидесяти восьми везучих участников?
«Восемьдесят восемь – число удачи и процветания! – гласят рекламные плакаты игр. – Вы просто обязаны зарегистрироваться до того, как истечет срок, в течение которого у вас еще есть шанс войти в число наших высокочтимых участников состязания!»
– Его величество невероятно горд собой. С именами он разобрался за рекордно короткое время.
Август фыркает. Каса управился так быстро не из-за своей работоспособности. С тех пор как два года назад Август предложил ввести регистрационный взнос, время жеребьевки заметно сократилось. Казалось бы, с ухудшением условий в нынешние времена желающих бросить жребий в надежде на победу должно прибавиться, но жители Сань-Эра все сильнее опасаются, что игры – сплошное мошенничество и что победителя обманом лишат щедрого приза точно так же, как города-близнецы постоянно лишают их любых наград. И они недалеки от истины. Ведь и в этом году Август намудрил с жеребьевкой, чтобы внести в список одно имя.
Поморщившись, он отступает на шаг от балконных перил и старается расслабить шею, сбросить напряжение. Всего на два особых дня в году колизей, раскинувшийся перед его глазами, расчищают и вновь превращают в арену, для чего он и был когда-то построен. Но сегодня он все еще базарная площадь. Тесный, скученный мирок торговцев с едой, брызжущей маслом, мастеров по металлу, лязгающих лезвиями, и техников, занятых починкой громоздких компьютеров для перепродажи. Этими последними в Сань-Эре пользуются до самого последнего издыхания. Иначе не выжить.
– Август.
К его локтю прикоснулись. Удостоив Галипэя взглядом, Август смотрит в его серебристо-стальные глаза. В том, как Галипэй назвал принца по имени, без титула и звания, слышится предостережение. Август не принимает его к сведению, только усмехается. Эта быстрая дрожь губ почти не меняет выражения лица, но Галипэй осекается, застигнутый врасплох откликом, который видит от собеседника нечасто.
Август в точности знает, что делает. На краткий миг переключив внимание Галипэя, он решается на следующий шаг:
– Забери мое тело с балкона.
Галипэй открывает рот, чтобы возразить. От мгновенной растерянности он оправляется быстро:
– Может, все-таки бросишь скакать как…
Но Августа уже нет рядом: он впился взглядом в ребенка, рывком вбросился в него и сразу же открыл свои новые глаза. Ему приходится адаптироваться к изменению роста, на миг он теряет равновесие, а люди вокруг него вздрагивают от неожиданности. Они понимают, что произошло: вспышку при перескоке ни с чем не спутаешь, светящаяся дуга обозначает переход из прежнего тела в новое. Дворец уже давно объявил перескоки вне закона, однако увидеть их до сих пор можно не реже, чем то, как нищий утаскивает рисовую лепешку с прилавка, оставленного без присмотра. Цивилы, то есть простые граждане, уже научились отводить взгляды, особенно замечая вспышки рядом с дворцом.
Они просто не ожидали, что перескок совершит не кто иной, как кронпринц.
Август смотрит в сторону дворца. Его родное тело камнем валится на руки Галипэя, войдя в состояние стаза. Без энергии ци, присущей человеку, тело – не более чем пустой сосуд. Но сосуд, принадлежащий наследнику престола, – предмет баснословной ценности, и Галипэй, встретившись взглядом с черными как смоль глазами Августа на лице девчушки, одними губами шепчет угрозу придушить и его.
А между тем Август уже направляется в другую сторону, не оставив Галипэю выбора, кроме как яростно охранять тело, доставшееся ему, Августу, при рождении, не подпуская к нему никого даже на десять шагов и пресекая любые попытки вселения. У Августа сильная ци, и если его тело подвергнется сдваиванию, он с легкостью отнимет управление у незваного гостя: либо вынудит его найти другое вместилище, либо подчинит себе, заставив признать поражение. Когда дело доходит до сдваивания в чужих телах, в городах-близнецах не найдется ни единого сосуда, в который Август не смог бы вселиться, лишь бы этот сосуд был достигшим совершеннолетия, двенадцати или тринадцати лет, типичного возраста проявления генетически унаследованной способности к перескоку.
Повод для беспокойства – не столько то, что кто-нибудь может воспользоваться покинутым телом ради удовольствия или власти: со смутьянов станется вселиться в него, чтобы уничтожить в знак протеста, сбросившись с высоты здания до того, как принц успеет совершить обратный перескок.
Едва не столкнувшись с кем-то, Август вздрагивает и принимается лавировать в поисках наименее людного пути через базар. К внезапному обострению чувствительности всякий раз приходится привыкать: шум кажется более громким, цвета – особенно яркими. Наверное, в своем родном теле, то есть доставшемся при рождении, он слишком притупляет все чувства, и нормальными считаются как раз вот эти, обостренные. Чистильщик обуви отрывисто окликает его из-за прилавка и протягивает несколько монет, и Август просто подставляет ладошки и берет деньги, не совсем понимая почему. Должно быть, девчушка бегает по каким-то мелким поручениям. Тем лучше. Лишь немногим гражданам хватает сил на перескоки в детские тела, а это значит, что они наиболее надежны для быстрых и незаметных перемещений между зданиями в любом уголке Сань-Эра.
Не мешкая, Август покидает колизей и выходит на одну из главных улиц, служащих транспортной артерией, которая соединяет север Саня с югом. Прекрасно осведомленный об устройстве похожего на лабиринт города, он вскоре сворачивает с главной улицы на одну из менее людных и торопливо идет по ней под провисающими проводами, почти не морщась, когда с запотевших труб над головой срываются капли и падают за шиворот. Но холодная влага спустя некоторое время начинает раздражать кожу, и Август со вздохом входит в какое-то строение, решив продолжить путь не по улице, а по лестницам и запутанным внутренним коридорам. На его нынешнем теле ничто не указывает, кому оно принадлежит, – впрочем, само по себе отсутствие этих указаний уже многое означает. Нет ни меток, ни татуировок, следовательно, тело никак не связано с Сообществами Полумесяца.
– Эй! Эй, а ну-ка стой.
Неизменно покладистый Август останавливается. Пожилая женщина, окликнувшая его, – воплощение заботы: медлит перед дверью своего дома, придерживая у ноги ведро с водой.
– Где твои родители? – спрашивает она. – Район здесь нехороший. Он давно на примете у Сообществ Полумесяца. Смотри, как бы в тебя не вселились.
– Все уже улажено. – У девчушки высокий, нежный и мелодичный голосок. Вот только тон Августа излишне самоуверенный. Чересчур властный. Женщина замечает это, на ее лице отражаются подозрения, но Август уже продолжает путь. Следуя указаниям, нанесенным на стены краской из баллончика, он проходит по еще одному коридору и попадает в соседнее здание. Сквозь тонкие оштукатуренные стены слышатся приглушенные стоны. В этом районе полно частных больниц, заведений с далеко не стерильными инструментами и антисанитарными процедурами, и тем не менее поток пациентов в них не иссякает, потому что за свои услуги здесь просят гораздо меньше, чем в приличных местах Эра. Чуть ли не половина этих частных больниц наверняка замешана в незаконной торговле телами. Но… если где-нибудь исчезнет тело-другое, мало кому есть до этого дело настолько, чтобы выяснять причины исчезновения. И уж конечно, во дворце таких неравнодушных не найдется, что бы ни предпринимал Август.
Он сворачивает за угол. Атмосфера мгновенно меняется: сигаретный дым, скопившийся под низкими потолками, настолько густ, что сквозь него едва просвечивают тусклые лампочки. Сань – город мрака. Сейчас ночное время, но даже после восхода солнца улицы, вдоль которых вплотную одно к другому теснятся строения, окутаны тенями. Проходя мимо дверей, Август считает их: первая, вторая, третья…
В третью он стучит – детский кулачок легко проходит между металлическими прутьями наружной решетчатой двери. Вторая деревянная дверь открывается, на пороге вырастает мужчина вдвое выше Августа ростом, смотрит на него свысока и фыркает:
– Объедков у нас…
Август снова совершает перескок. Он знает: со стороны кажется, что все происходит мгновенно, быстрее световой вспышки, но ощущается перескок всегда медленно, будто продираешься сквозь кирпичную стену. Чем меньше расстояние при перескоке, тем тоньше эта стена, а с наибольшего расстояния из возможных, с предельных десяти шагов, он всегда чувствуется как преодоление целой мили твердого камня. Те, кто заблудился между телами, там и застревают, обреченные вечно скитаться в этом бесплотном пространстве.
Открыв глаза, Август снова видит перед собой девчушку – ее растерянно вытаращенные глаза ярко-оранжевые. Далеко не все в Талине умеют делать перескоки, и даже у многих обладателей нужного гена способности настолько слабо выражены, что они на это не решаются, опасаясь вторгнуться в чужое тело и проиграть в борьбе за управление им. Но, независимо от наличия генов перескока, в тело, содержащее ци единственной личности, в любой момент могут вторгнуться, особенно кто-нибудь вроде Августа. Девчушка сразу догадывается, что именно это с ней и произошло.
– Иди своей дорогой, – велит Август и закрывает внутреннюю дверь игорного притона. Люди в нем заметили вспышку и поняли, что в их вышибалу кто-то вселился. К счастью, Августа здесь ждут.
– Ваше высочество!
У хозяина игорного притона другое лицо, не то, что Август видел в прошлый раз, однако ясно, что это тот же самый человек. Тело можно сменить, а бледно-лиловые глаза хозяина остались прежними.
– Нашли ее? – спрашивает Август.
– Вовремя, вы как раз вовремя, – выпаливает хозяин притона, пропуская его вопрос мимо ушей. – Будьте так добры, следуйте за мной, принц Август.
Август идет за ним осторожными шагами. Это тело крупное, мускулистое. Идти он старается не слишком быстро, чтобы не потерять равновесие и не споткнуться. Сжимает кулаки, хмурится, огибая столы, за которыми играют в карты и мацзян, – места едва хватает, чтобы протиснуться между ними. Под подошвой что-то хрустит – очень может быть, что игла с наркотиком. Какая-то женщина за одним из столов тянется к его пиджаку – просто так, чтобы с удовольствием провести пальцами по качественной коже.
– Вот сюда. Снимки наверняка уже проявлены.
Хозяин притона придерживает дверь, Август входит и осматривается в свете красной лампы. На уровне его глаз натянуты крест-накрест тонкие бельевые веревки, увешанные фотографиями разной степени насыщенности оттенков. Хозяин протягивает руку, чтобы снять один из снимков с прищепки. У него дрожат пальцы, когда он отпускает пружинящую веревку и подхватывает фотографию в ладони. Но прежде чем протянуть ее Августу, он медлит, не сводя глаз с изображения.
– Что-то не так?
– Нет. Нет, ничего, – хозяин притона качает головой, прогоняя с лица сомнения. – Мы тщательно проверили все архивы вплоть до самых ранних. Перерыли все базы данных до единой. Это она, ваше высочество. Клянусь вам. Мы признательны вам за доверие и покровительство.
Август вскидывает бровь. Но в чужом теле ему это не удается, и тогда он указывает на снимок, и хозяин притона спешит отдать его. Кажется, будто вся фотолаборатория ждет, затаив дыхание. Даже вентиляторы перестают шуметь.
– Что ж, – говорит Август, – отличная работа.
Хотя лампочка над головой светит сквозь фильтр, искажая оттенки на снимке и размывая цвет глаз изображенного на нем человека, сомнений нет и быть не может. Женщина на фотографии сходит с крыльца какого-то здания, ее нос и рот скрыты под маской, руки затянуты в кожаные перчатки, тело в движении повернуто от объектива, но Август узнал бы ее где угодно. Она не из тех, кто способен бросить родное тело даже в самых сложных обстоятельствах. Щеголяя фигурой, которую она умудрилась сохранить, пять долгих лет она жила в этом городе прямо под носом у Августа.
– Ах, кузина! – говорит Август снимку. – Пора тебе перестать прятаться.
Принцесса Калла Толэйми наконец-то найдена.

Глава 2
С потолка срывается капля воды. Потом еще одна. Калла Толэйми бросает вверх негодующий взгляд, но от ее негодования капли падать ей за шиворот не перестают. Все, что она может, – сдвинуться на дюйм влево и сильнее вжаться в пыльную стену.
– Какого хрена так долго? – бормочет себе под нос Калла.
Она держится у подножия лестницы в своем доме, сторожит вход в коридор, а ее пальцы тем временем сплетают фенечку – браслетик из трех льняных ниток. Живет она в противоположном конце длинного извилистого коридора на нижнем этаже, в обшарпанной квартирке с тесными комнатами и мишенями для стрельбы из арбалета, приклеенными к дверям. Обычно ей и в голову не приходит высунуться наружу, в эти коридоры и на лестницы, где попрошайничают по углам или во весь голос несут всякий бред дети-сироты и бездомные, сидящие на корточках. Ни у кого нет причин задерживаться здесь, разве что понадобится перехватить кого-нибудь по делу у входа. Калла пинает ботинком какой-то камень в углу, приседает и замирает.
Сегодня как раз надо кое-кого перехватить по делу. Иначе любой заплутает в попытке отыскать ее квартиру. Вот она и ждет, а чтобы занять руки, плетет фенечку. Хмурый день освещен единственным светильником на стене, мигающая лампочка в нем того и гляди перегорит. Электросеть постоянно работает с перегрузкой. Жильцы крадут электричество из проводов и щитков точно так же, как крадут воду с помощью самодельных врезов повсюду, где трубы проходят под землей. Сань распространяет стойкий запах гнили и воровства – воняет от грязных луж, в которых мокнут мешки с мусором, от пластиковых тазов, оставленных в переулках, чтобы бродягам было куда испражняться. Чем ниже этаж, тем сильнее ощущается эта постоянная вонь. В квартиры наверху, возвышающиеся над городской линией горизонта хотя бы на дюйм, в определенное время суток залетает слабый, но свежий бриз с моря.
Мучения в Сань-Эре – не кара, а просто образ жизни. Любой ропот недовольства его жителей сразу же сливается с гулом местных предприятий. Города-близнецы постоянно укрыты одеялом шума, который не дает различить ничего конкретного, но ничего и не заглушает.
Услышав приближающиеся шаги, Калла перестает плести браслет и рывком вскидывает голову. Дом изобилует входами, попасть внутрь можно и с крыши, и из соседних комплексов, где часть наружных стен снесли ради удобства прохода на некоторых этажах. Но гонцы, которых посылают из дворца, не в состоянии толком ориентироваться на этих улицах – в этой клоаке непристойностей, замаскированной под большой город, в этой живущей, дышащей, бурлящей половине Сань-Эра. И они пойдут наземным маршрутом, будут щуриться, вглядываясь в полустертые метки у главных входов каждого жилого дома, протискиваться в переулки и постепенно спускаться на нижние уровни. Сегодня по городам-близнецам предстоит разнести восемьдесят восемь свертков, содержащих восемьдесят восемь браслетов. Один из них предназначен для Каллы, несмотря на то что в официальных бумагах об этом ничего не сказано.
– Что делаешь?
Какой-то мальчишка высовывает голову из-под лестницы, Калла бросает на него взгляд и морщится. Мальчишка весь в грязи, которая отваливается от штанов бурыми кусками. Пока он подступает бочком, со стороны входа наконец доносятся приближающиеся шаги. Калла щурится в приглушенном свете. Слишком стар. И тащит слишком много пакетов с покупками. Не посыльный. Отступив в сторону, она пропускает его к двери одной из квартир на нижнем этаже.
– Ты что, не знаешь? – Калла смотрит на мальчишку в упор. – Будешь слишком часто соваться в чужие дела, какое-нибудь божество влетит тебе в нос и отнимет у тебя тело.
Мальчишка хмурится:
– Это кто сказал?
– Не веришь мне? – Калла заканчивает плести браслет. – В провинциях богов так боятся, что друг на друга даже не глядят. Достаточно задать один неуместный вопрос – и все, коварное божество внедрится и погасит в тебе ци.
Она завязывает на конце браслета симпатичный бантик. Плетение из льняных ниток и даже просто выращивание льна – развлечение детей опять-таки из провинций. Рукоделие Каллы резко контрастирует с ее утонченным обликом: прямо подрезанной челкой, падающей на глаза, черной завесой волос длиной до талии, черной маской, которая прикрывает нижнюю половину лица и приглушает голос.
Принцесса Калла Толэйми в последнее время заметно изменилась, однако она носит все то же тело, что неожиданно, ведь выбор для легкого обмена у нее более чем богат. Без сытных дворцовых трапез она похудела – лицо заострилось, почти осунулось. С круглыми щечками она рассталась в первый же месяц, когда начала скрываться, и каждый раз, взглянув на себя в зеркало, ужасалась, замечая, что ее вид становится все более злодейским. Потом она рассудила, что могла бы и обратить себе на пользу новую внешность беглянки, решительно взялась за ножницы и отхватила зачесанные на лоб прямые пряди, оставив длину чуть больше, чем следовало, чтобы прикрыть глаза. С тех пор она подстригает челку лишь в тех случаях, когда она, отрастая, полностью закрывает обзор. Вероятность, что кто-нибудь узнает ее, есть всегда. Правда, небольшая, если вспомнить, как мало внимания люди уделяют лицам в городе, где эти лица постоянно меняются, но все-таки есть.
Разумеется, если верить заявлениям дворца, Калла мертва. Ее застигли перелезающей через стену в попытке сбежать в ту ночь. Правосудие свершилось, и теперь Сань-Эр может спать спокойно, зная, что принцесса-убийца не прячется в лабиринте его улиц. Кое-кто в Сообществах Полумесяца выступал с возражениями, спрашивая, почему тогда на церемонии похорон Каллы вынесли чужой труп и почему король Каса до сих пор так боится покидать дворец. Но Сообщества Полумесяца всегда сомневаются в том, что Дворец Единства правильно управляет королевством, впрочем, они составляют лишь незначительное большинство.
Мальчишка хмыкает:
– Ведешь себя не по-доброму.
– А что, разве я на добрую похожа? – Калла снова пинает ботинком камушек, и тот катится по грязному полу. За последний час мимо нее, старательно отводя глаза, прошла большая часть жителей этого здания, которые еще издалека оценили ее вид и решили лучше не нарываться на ограбление. – Твоим родителям надо бы отругать тебя за разговоры с незнакомыми людьми.
– Мои родители умерли.
Эти слова звучат равнодушно. Ни малейшего оттенка в голосе, никаких проблесков эмоций.
Калла вздыхает. И протягивает руку, предлагая мальчишке только что доплетенную фенечку вместе с монетой, вынутой из кармана куртки.
– Вот. Это подарок. Может, на самом деле я все-таки добрая.
Метнувшись вперед, мальчишка хватает фенечку и монету. И едва сжав добычу в кулаке, поворачивается и с ликующим визгом уносится за двери дома, спешит потратить деньги у какого-нибудь уличного лотка или в киберкафе. Стоило ему скрыться из виду, как снаружи доносятся другие шаги, приближающиеся с дальнего конца переулка. Эта поступь тише и легче.
Некое чутье гонит Каллу вперед, побуждает выглянуть за дверь. И как только она высовывает голову за порог, перед ней возникает парень и застывает, вцепившись обеими руками в сверток. Он рослый, но с виду не старше пятнадцати лет. В надежде избежать вселения злоумышленников в тела гонцов с целью продажи украденных у них ценных устройств на черном рынке, из дворца с такими поручениями обычно посылают подростков: пока они не достигли полной зрелости, вторгнуться в их тела трудно. Однако и этот план еще не гарантия успеха: любой целеустремленный вор способен отнять ношу у гонца-подростка, напав на него с ножом. Но никто и не считает действия дворца продуманными.
– Привет, – говорит гонец.
Калла усмехается. В этот момент преображается все ее лицо, подведенные глаза хищно щурятся. Она давно уже усвоила: чем жестче она улыбается, тем легче ей избежать случайного разоблачения. Выражению лица вовсе незачем быть искренним и теплым, ей не следует даже выглядеть довольной: главное – приглушить желтизну глаз, сияющих, как лампочка на предельной мощности. Разных оттенков желтого по всему Сань-Эру встречается достаточно, так что невнимательный взгляд они не остановят, но точно такой же цвет глаз, как у Каллы, есть лишь у одного человека, и это король. На протяжении жизни трех поколений отличительной наследственной чертой рода Шэньчжи из Саня и Толэйми из Эра был королевский желтый, оттеняемый кольцом оттенка жженой умбры, расходящимся от центра. Но теперь у Каса есть приемный сын Август, а у Каллы не осталось ни одного кровного родственника – с тех пор как погибли ее родители и престол Эра пал.
– Ах ты ж лапочка, – Калла протягивает руку за свертком. – Северная сторона, строение 3, квартира 117?
Парень опускает глаза, читает мелкий шрифт снаружи на свертке.
– Ну надо же, – отзывается он. – Все верно. Вот, держи.
Он подает ей сверток. Но расстояние между ними больше длины его вытянутых рук. Как обычно днем, в переулке сумрачно, и все же Калла, забирая сверток, внимательно вглядывается в лицо парня и силится различить его черты в тусклом свете. Странно, что он не смотрит ей в лицо. И не сводит глаз со своих ботинок.
Скользнув мимо свертка, пальцы Каллы сжимаются на запястье посыльного.
Тот сразу вскидывает глаза. Хоть освещение и оставляет желать лучшего, его хватает, чтобы глаза гонца блеснули, а Калла уловила этот серебристо-стальной блеск.
В Сань-Эре для таких глаз есть особое название. Наряду с королевским желтым цветом известен и другой, почти столь же бесславный, – серебро Вэйсаньна.
Калла сразу же выбивает из руки посыльного сверток, и он плюхается в ближайшую лужу. Парень не успевает опомниться, как она ударом валит его на землю и придавливает к ней, наступив ботинком ему на грудь.
– Ты кто такой? – яростно выпаливает она. Потому что это не подросток. Это один из потомков Вэйсаньна – единственного рода в городе, а может, и во всем королевстве, чьи доставшиеся от рождения тела неприступны для вселенцев, кем бы те ни были.
– Я? – сипло отзывается парень, то есть Вэйсаньна. – Принцесса Калла, лучше бы ты о себе побеспокоилась.
Калла замирает. Дыхание застревает у нее в горле, внутри все леденеет.
Она попалась. Кто-то все знает.
– Отвечай сейчас же, – требует она, – пока я не…
Ее кулак уже сжат, пальцы стиснуты так сильно, что суставы ноют от боли, натягивая грубую ткань перчатки. И тут в конце переулка появляется какая-то женщина – вздрагивает, увидев, что происходит впереди, перекладывает корзину с покупками из одной руки в другую.
– Что тут?..
– Стой! – кричит Калла, вскидывая руку.
Слишком поздно. Как только женщина подходит достаточно близко, яркая вспышка озаряет хмурый день, прочерчивая дугу от парня к ней. Калла не успевает проморгаться, чтобы избавиться от отпечатка вспышки, словно выжженного на сетчатке, а женщина уже влетает в строение и несется вверх по лестницам, бросив свою корзину с покупками. Надо же было кому-то из доброжелателей явиться сюда именно в этот момент.
– Что это было? – спрашивает с земли настоящий гонец. Он моргает, теперь глаза у него пурпурные.
Если в другие тела невозможно вселиться только в тех случаях, когда в них уже кто-то вторгся, Вэйсаньна рождаются будто уже сдвоенными, хотя на самом деле ци у них всего одна. И если сами они с легкостью способны завладевать телами других людей, завладеть в ответ ими не может никто, даже если Вэйсаньна полностью покидает родное тело, оставляя этот пустой сосуд валяться в состоянии стаза на земле. Королевская гвардия всецело состоит из Вэйсаньна, в дворцовой страже их большинство; благодаря такой защите королевская семья Саня с легкостью удерживает престол, устраняя угрозы для безопасности еще до их возникновения.
Калла вполголоса чертыхается, подхватывая упавший сверток.
– Купи больше оберегов. В тебя только что вселялись, – бросает она гонцу. И тоже взбегает по лестнице, на кратчайший миг успев увидеть, как Вэйсаньна исчезает в коридоре второго этажа, ведущем в соседнее строение. Почти весь Сань оплетен сетью проходов и коридоров, а стены, которые когда-то были обращены наружу, теперь служат перегородками между жилыми помещениями. Притормозив у очередной развилки, Калла снова замечает Вэйсаньна в одном из никчемных окон, каких полно на каждом этаже. Только эти окна и указывают на то, что когда-то прежде, до того как городские строения стали сливаться одно с другим, образуя единое целое, они находились на некотором расстоянии друг от друга.
– Эй! – рявкает Калла.
Вэйсаньна не сбавляет скорости, и Калла бросается в погоню, грохочет тяжелыми ботинками, врываясь на следующий этаж строения. Здесь многолюдно. Слишком много народу разглядывает товар в лавках, теснится, придирчиво изучая мясо, висящее на крюках. Калла держится поближе к витринам, надеясь обойти толпы по краю, но, угодив прямо в груду волос у парикмахерской, чуть не падает. С отвращением передернувшейся Калле остается лишь слиться с толпой в середине прохода и вполголоса выругаться, едва избежав столкновения с парой, несущей в починку громоздкий персональный компьютер.
Перескоками получилось бы двигаться гораздо быстрее, но Калла этого не делает – и не будет. Она просто не сбавляет шаг, прижимая локтем к телу мокрый сверток и не выпуская беглеца из поля зрения. Вэйсаньна будто дразнит ее. Каждый раз, когда ей уже кажется, что след потерян и неизвестный затерялся в слишком густой толпе покупателей или за спинами рабочих со стройки, несущих длиннющие доски, Калла снова замечает его впереди – на краткое, но достаточное время, чтобы последовать за ним вверх по лестнице или свернуть в следующий коридор. Торговые районы сменяются жилыми и наоборот, холодные каменные стены то расходятся, чтобы вместить лавки и склады, то придвигаются чуть ли не вплотную, высвобождая больше места для квартир. Все вверх и вверх, и она тоже взбирается, пока вдруг Вэйсаньна не появляется прямо перед ней и Калла не совершает рывок по лестнице – до нелепости крутой, почти вертикальной, с каждым прыжком одолевая по три ступеньки и ударившись о дверь наверху.
От дневного света она чуть не слепнет. Солнце светит неярко, но глазам все равно нужно время, чтобы приспособиться к нему после полумрака, и Калла поспешно прижимает ладонь к лицу, борется с подкатывающей тошнотой, пока не замечает свою цель у самого края крыши.
– Ты!..
Она хватает его за плечо, разворачивает лицом к себе, но это уже не Вэйсаньна. Женщина растерянно моргает, у нее блекло-красные глаза, затуманенные смятением. Проклятье. Вэйсаньна снова совершил перескок, а Калла даже не заметила. В какой-то момент погони он облюбовал новое тело и переселился в него.
– Что я здесь делаю? – запинаясь, спрашивает женщина.
– Напрасно ты вмешалась, – без всякого сочувствия отзывается Калла и указывает пальцем на дверь, ведущую к лестнице: – Иди туда.
Женщина меряет Каллу взглядом, за кратчайший миг пытаясь узнать ее по открытой половине лица. Но, не сумев, она отводит глаза и поспешно уходит, не нуждаясь в лишних предостережениях. Дверь на лестницу громко хлопает, эхо повторяет звук.
Калла срывает с лица маску и жадно хватает глоток воздуха.
«Принцесса Калла, лучше бы ты о себе побеспокоилась».
Калла испускает истошный вопль. Голуби, насестом которым служит ближайшая телеантенна, в испуге разлетаются. Если король Каса нашел ее, ей конец. Какие там игры. Какое правосудие. Вэйсаньна притащат ее куда велено и подставят ее шею под топор.
Единственный оставшийся голубь воркует так, будто упрекает Каллу, которая пинает мусор, усеивающий крышу. Здесь грязно, днем крыша служит площадкой для игр детям, а по ночам – пристанищем наркоманам. Выброшенные чайники и битые унитазы красуются посередине как главный элемент композиции; обломки каких-то деревянных конструкций и ножки пластиковых стульев, разбросанные вокруг, образуют подобие бордюра. Калла присаживается на корточки, однако усталые ноги не держат ее, и она просто садится, озабоченная своим настроением больше, чем грязью, которая испачкает ей штаны. Как и половина жителей города, воду она все равно ворует: вернувшись домой, она откроет краны и отстирает штаны в раковине дочиста – или до тех пор, пока трубы в коридоре не начнут трястись слишком заметно, вызывая подозрения у соседей.
Долгую минуту она просто сидит, пылая яростью, скрипя зубами и крепко сжимая в пальцах сверток. Потом, еле слышно выругавшись, она надрывает пластиковую упаковку и трясет ее до тех пор, пока оттуда не вываливается браслет. Гонец, хоть в него и вселился Вэйсаньна, в самом деле прибыл из дворца. Так сколько же народу уже знает? Почему ее допустили на игры?
Браслет легко застегивается у нее на руке, магнитная пряжка скрепляет два ремешка. Калла вытягивает руку, внутренне сжавшись в ожидании громкого сигнала, который раздается сразу же, как только включается экран. Примерно минуту экран остается серым, потом браслет издает зудящий звук, и серый фон сменяется голубым, с мигающим на нем курсором и цифрами от одного до девяти по нижнему краю.
– Как же мы до этого докатились? – бормочет Калла себе под нос. – До участия в играх наравне с голодными беспризорниками?
Это почти нечестно. Другим участникам игр не довелось взрослеть, постигая во дворце премудрости тактики и владения оружием. Они не тренировались неутомимо на протяжении пяти лет, скрываясь в тесной квартирке, не оттачивали безупречно убийственный удар. Состязаться с ними будет все равно что отбиваться от мошкары. Это соперничество не имеет смысла. У нее перед глазами высшая цель – победа и человек, к которому она сможет подобраться, когда ее восславят как победительницу игр.
Король Каса во дворце Саня. За последние пять лет он ни разу не выходил оттуда. И если он не явится сюда за Каллой и за своей смертью, значит, собственной рукой пригласит ее к себе.
Она проводит пальцем по верхнему краю браслета. Сбоку пустует гнездо для чипа – их раздадут с началом игр. Вставленные чипы вынимать уже не разрешается, и с точки зрения, преобладающей в Сань-Эре, извлечение чипа – самый банальный и скучный выход из игры. Выковырять чип или не проверять его каждые двадцать четыре часа – пожалуй, неплохой способ отказаться от участия, не лишившись при этом жизни.
Наконец Калла нащупывает кнопки – они тугие, упрямые, срабатывают не сразу. Левая передвигает желтый квадрат по цифрам, правая подтверждает выбор. Калла просмотрела немало отснятых во время игр материалов и записей с камер наблюдения по всему городу, чтобы знать, что ввести требуется ее личный номер, который у каждого жителя Сань-Эра свой. Двери в Сань-Эре открывают не ключами в замках, а личными номерами, доступ к банковским счетам обеспечивают те же личные номера. Там, где тело можно поменять в мгновение ока, выглядеть в точности как другой человек легко, но долго притворяться им невозможно. Ничто не может помешать Калле вторгнуться в тело какого-нибудь богатого члена государственного Совета, но в ту же секунду, как она попытается войти к нему в дом, ее поймают. В ту же секунду, как кто-нибудь посмотрит ей в глаза и заметит, что их цвет другой, ее песенка будет спета.
И кроме того, подолгу находиться в чужом теле при сдваивании рискованно. Если ци вселенца слабее, а исконный хозяин сосуда не победил его в борьбе и не вытеснил с самого начала, возникновение тревожных признаков – просто вопрос времени. Галлюцинации, как слуховые, так и зрительные, – видения призраков. Смешение воспоминаний – словом, два человека сливаются воедино. Заурядный обладатель генов перескока ни за что не станет засиживаться в чужом теле не только из опасения, что его разоблачат, но и чтобы это тело не стало причиной его смерти. Надо быть на редкость уверенным в себе человеком, чтобы считать, что совладаешь с кем угодно. И хотя Калле уверенности не занимать, едва ли она готова проверять ее на практике.
Браслет снова подает сигнал, наконец принимая ее номер. Номер ненастоящий, тем не менее он принят. Экран вспыхивает. Один раз. Второй. Третий.
12:00:02
12:00:01
12:00:00
Калла подхватывается, пинком отправив разорванную упаковку в кучу мусора. Ей нужен душ. Почему бы не позаботиться о чистоте перед тем, как ринуться прямиком в кровавую бойню.
* * *
Где-то в Сань-Эре Антон Макуса наконец получает свой браслет. Он сам виноват, что ему пришлось гоняться за посыльными чуть ли не по всем городам-близнецам, но все равно он беспричинно злится. Дорогу к жилью, зарегистрированному на его личный номер, они нашли, но его квартирка в Сане слишком тесна и захламлена. В ней гулко отдаются басы музыки, которую крутят в борделе тремя этажами ниже, так что он редко в ней бывает. Вдобавок в том районе держится стойкая вонь от близости к загрязненному каналу Жуби, разделяющему Сань и Эр.
Антон пинком закрывает дверь, с облегчением вздыхает и одновременно жмет кнопку на пульте, взятом с полки. Телевизор в углу оживает, стены начинают гудеть. Наконец-то он в надежном месте, вдали от посыльных из дворца, причем до того, как кто-то успел понять, что это чужое тело. Не очень-то это законно – отжимать тела у молодых банкиров и несколько дней кряду отвлекать их от работы. Рано или поздно кто-нибудь в банке заподозрит неладное, и в дверь этой шикарной квартиры в Эре вломятся королевские гвардейцы.
Но к тому времени Антона здесь уже не будет.
– Умоляю, воздержитесь от аплодисментов! – обращается он к пустой квартире. – Такую дозу обожания за раз мне не вынести.
Его голосу вторит эхо. Гостиная, простирающаяся перед ним, втрое больше его собственного жилья, к ней даже примыкает балкон. Это одно из самых больших жилых помещений во всех городах-близнецах – Антон точно знает, потому что он проводил исследования, прошерстил все имеющиеся архитектурные планы Сань-Эра за тот краткий период, пока строил планы ограбления богачей. Продолжалось это недолго: не в его натуре договариваться на черном рынке насчет сбыта краденых ценностей. Теперь он просто болтается без дела по всему Сань-Эру. А когда победит в играх, сможет вести жизнь вроде нынешней. Только после победы ему не придется прятаться по углам и гоняться за посыльными ради вшивого пакетика.
Антон распахивает двери на балкон. Зной снаружи почти осязаем, несмотря на быстро сгущающиеся сумерки. От него зудит кожа, он притупляет жажду удовольствий. Антону хочется надышаться воздухом самой вершины Сань-Эра, делая вид, будто все вокруг принадлежит ему, но если бы обмануть себя было так просто, тогда он давным-давно пал бы жертвой непроходимой глупости.
– Склонитесь передо мной! – провозглашает он в пустоту. Его голос затихает, выходка больше не радует. Трудно представить простирающуюся у его ног восторженную толпу, когда перед глазами лишь грязная крыша соседнего строения, заваленная мусором. В Эре на улицах попадается меньше сброда, дома не так жмутся один к другому. Здесь сосредоточены финансовые районы, банки, учебные заведения, компании, сотрудники которых имеют некое влияние на Совет или возможность нашептывать на ухо королю. Пять лет назад, когда трон Эра пал и произошло слияние Саня и Эра, местные жители особенно громко сетовали на то, что здешние улицы стали гораздо опаснее, наводненные правонарушителями из Саня, но поделать ничего не могли, ведь вся семья их правителей была убита, а король Саня присвоил принадлежащую брату половину государства, пользуясь правом, дарованным свыше. Дворец Неба, лишившийся правителей, снесли, на его месте построили жилые комплексы. В отсутствие его второй половины Дворец Земли был переименован в Дворец Единства.
Представление, устроенное Антоном, привлекло внимание троих мужчин на соседней крыше: рассевшись на корточках за низким пластиковым столом, они сжимают в руках игральные карты, изо рта свисают сигареты. Секунду мужчины глазеют на Антона, потом им надоедает, двое подносят ко рту пивные бутылки, а третий, помоложе с виду, сплевывает сигарету и делает похабный жест.
Победители никогда и не пытались жить по-королевски. Забрав баснословный выигрыш, они сбегают куда-нибудь в провинцию Талиня, подальше от назойливых взглядов и отчаявшихся знакомых, и всеми силами стараются забыть обо всем, что натворили во время игр, и обрести хотя бы толику гребаного мира и покоя. Если земледельцы направляются в другую сторону, бегут от голодной смерти из провинций в Сань-Эр, то богатый победитель не тревожится ни о чем, кроме крови на своих руках и мертвецов, голоса которых не дают ему покоя по ночам.
– А теперь переходим… новостям… дня…
Голос из телевизора в комнате заглушают помехи. Антон оборачивается, уже заранее недовольно скривив губы, но помехи почти сразу пропадают, телевизор ловит новый сигнал и переключается на выпуск новостей. Недовольство Антона мгновенно сменяется яростью. На экране возникает король Каса, унизанный драгоценностями и восседающий на троне. Он улыбается, его желтые глаза ярко блестят, и тогда Антон хватает с балкона горшок с каким-то растением, с силой швыряет его через всю гостиную и вдребезги расшибает экран. Пресыщенная физиономия короля Каса исчезает.
В квартире воцаряется тишина. Балкон окутан ночной темнотой. Теперь, когда телевизор разбит, пропал и основной источник света, и фоновый шум.
Антон взмахом руки отбрасывает со лба черные волосы. Вот будет морока наводить здесь порядок, но ведь это все равно не его дом. Попасть в эту квартиру было легко – с этим-то телом и его ресурсами. Все, что от него требовалось, – задержаться в коридоре, притворившись, будто он завязывает шнурок, пока банкир набирал на пульте у двери свой личный номер, и повторить то же самое на следующий день, чтобы заметить цифры, пропущенные в первый раз. Стоило Антону захотеть, он мог бы сразу же влезть в счета банкира или, может, связаться с его друзьями и попросить денег взаймы. Но при этом пришлось бы проходить слишком много уровней, общаться сразу с целой толпой людей и рисковать вызвать гнев Совета, если его разоблачат. Уж лучше полежать немного, съесть всю чужую еду, а потом перескочить в кого-нибудь еще. Деньги можно раздобыть и другим способом.
Антон смотрит на запястье.
06:43:12
До первой церемонии шесть часов. Времени достаточно, чтобы до начала успеть заполучить другое тело. Нынешнее слишком уж хилое, хоть и со смазливой мордашкой. Антон Макуса привередлив, когда речь заходит о телах, которые он занимает, собственный нарциссизм для него превыше всего. Он предпочел бы по-мужски красивое тело, подобное его родному, но на нет и суда нет. Лишь бы в целом внешность была привлекательной. Согласно условиям его изгнания дворец забрал его родное тело. Находить ему достойные замены – самое меньшее, что он теперь может делать.
Пейджер на поясе издает сигнал. Антон смотрит на него, повернув экран под углом.
– Да чтоб тебя…
«Сроки оплаты лечения пропущены. К следующей неделе счет должен быть оплачен полностью».
Сообщение из Северо-восточной больницы. И это далеко не первое предупреждение, которое ему прислали.
Его рука вдруг тяжелеет, как каменная, пока он отстегивает пейджер и крепко сжимает в кулаке. Неделя. Вполне достаточно, чтобы Антон собрал средства для человека, которого спасает. В Сань-Эре за неделю может пройти несколько жизней.
И все же ему стоит заскочить в больницу, отыскать лечащего врача и уговорить отложить еще на какое-то время последний срок оплаты счетов. Всем известно, как в больницах Сань-Эра спешат отключить оборудование и выставить пациента с черного хода, как только накопятся долги за лечение.
– Твою ж… – бормочет Антон. – Проклятье, проклятье… – Широкими шагами он снова выходит на балкон и снимает с руки браслет. Размахнувшись как можно сильнее, Антон зашвыривает и браслет, и пейджер на соседнюю крышу, привлекая внимание все тех же троих мужчин.
– Что за дела? – вопит один из них. Он встает. Роняет сигарету, торопливо подходит к краю крыши, чтобы подобрать браслет. В ночи проносится ветерок, раскачивает лампочки, свисающие с проводов, отбрасывает движущиеся тени на лицо мужчины. Густые пряди черных взлохмаченных волос падают ему на глаза, когда он выпрямляется.
Антон делает перескок. Это рискованно: от него до крыши и так уже десять шагов, а незнакомец стоит на некотором расстоянии от края. Но Антону не свойственно испытывать замешательство там, где пасуют другие. Для него перескок – все равно что бег, спринтерский рывок ци сквозь воздух и остановка в любой точке, где он пожелает.
Он открывает глаза. На губах улыбка – может, она началась еще до его прибытия, а может, он вызвал ее сам. Двое оставшихся за столом видели вспышку, вскрикнули и теперь вполголоса возмущаются бесцеремонным вселением. Антон любезно машет им рукой, потом надежно застегивает браслет на своем новом запястье и крепит пейджер на поясе. Мышцы у этого тела сильные и надежные. Толкая дверь, ведущую с крыши на лестницу, он делает вдох, и легкие расширяются так, словно он способен бесконечно вбирать в себя воздух.
– Монетки не найдется?
У подножия лестницы Антон на ходу сует руки в карманы. Нищие в большие строения не суются, ведь рынки патрулирует гвардия, а местные доносят о появлении попрошаек на жилых этажах. А улицы настолько узки, что стоит кому-то присесть на углу, как мимо уже не пройти. Так что тем, кому больше некуда идти, остаются лишь лестничные клетки и самые темные из коридоров.
– Держи, – Антон выгребает из кармана брюк все монеты, какие там есть, и бросает к ногам нищего. – Забирай все.
Он проталкивается через главные двери. В уши ударяет шум торговой зоны, визг бормашины у дантиста по соседству почти заглушает лавину благодарностей с лестницы. Антон шагает не останавливаясь, засунув руки в опустевшие карманы.
Наконец-то, наконец-то.
Впервые он попал в участники ежегодных игр короля Каса. Краденые личные номера он вносил в списки с тех пор, как отправился в изгнание, рисковал жизнью ради спасения того – вернее, той, – кого утратил. Она прикована к больничной койке и по прошествии семи лет все еще погружена в сон. Дворец в силах помочь, но Август делает вид, будто не получает сообщений от Антона. Король Каса в силах помочь, но не станет: пусть прозябают в грязи и нищете даже те, кто когда-то жил с ним под одной крышей.
Ловко стянув яблоко с ближайшего прилавка, Антон надкусывает его, а потом с силой швыряет обратно в лавку и попадает в настенный календарь под таким углом, что сбивает его с гвоздя. Хозяин лавки разражается гневным воплем, спрашивает у Антона, что на него нашло, но тот уже шагает прочь, высматривая очередное подобие порядка, чтобы его разрушить. Принц Август сделал все возможное, чтобы загнать Антона в самые темные городские закоулки, стереть память о нем, как о любом другом лице в Сань-Эре, будто ему и не принадлежала некогда немалая часть города.
Но Антон носит фамилию Макуса. И принадлежит к знатному дворцовому роду, не уступающему древностью самим Шэньчжи.
С ним, Антоном, так легко не разделаться. Мало того, он сам уничтожит любого, кто попытается.

Глава 3
Солнце заходит. Ночь усмиряет дневную духоту, еле уловимо освежает улицы. По темному переулку бредет горожанин, спотыкаясь на каждом шагу. Его имя Лусы, но никто его так не зовет. Начальство на заводе, где он вкалывает, рявкает на всех одинаково. Его жена больше не говорит. Дочь раньше звала его папой, кричала «баба!» на всю квартиру, только теперь ее нет в живых: после трех недель какой-то заразной хвори ее выкинули с больничной койки, потому что им стало нечем платить за лечение. Они даже до дома добраться не успели, когда она перестала дышать и остатки ци покинули ее тело, завернутое в белую простыню, украденную из больницы.
– Ну давайте!
Внезапный вопль Лусы разрывает тишину в пустом переулке. Он на грани помешательства. Боль в боку становится невыносимой, но в эти паршивые больницы он больше ни ногой. Его долги и так выросли до небес с учетом затрат на последние злосчастные дни его дочери. Все в этом городе лишь усиливает его боль: детский плач из-за соседской двери, сырость в коридорах, счета за жилье, которым нет конца.
Лусы не прошел отбор в игру. А это была его последняя надежда, и все же дворец даже в этом ему отказал.
– Возьмите меня! Да разве вам хоть когда-нибудь было дело до правил? – Он бросается вперед, спотыкается и плюхается на колени в грязную жижу.
Очередной раздраженный вопль Лусы звучит еще громче. Уж лучше бы Сань-Эр просто убивал своих жителей побыстрее. Вместо того чтобы гноить их заживо. Старики, которым больше некуда приткнуться, живут друг у друга на головах, как скот в загонах. Дети в школах дышат асбестом, в легких у них накапливается яд. Порой больные и увечные нарочно бродят по улицам во время игр, надеясь, что в них вселятся. Ведь во время игр участникам разрешены перескоки – за это полагается некоторое возмещение ущерба. Получившим тяжелые ранения бесплатно оказывают медицинскую помощь в больницах; тех, чьи тела подверглись уничтожению, щедро вознаграждают, а если при этом погибла их ци, деньги достаются членам их семей. Многие нарочно стараются попасть на глаза игрокам, жертвуют собой, чтобы спасти своих близких от голодной смерти. Каждый год мелкие телеканалы берут интервью у только что осиротевших детей, оставшихся в пустой квартире с небольшим вознаграждением. Трудно решить, завидовать им или сочувствовать.
– Вы меня слышите? – надрывается Лусы. – Вы меня…
И замирает. Кто-то появляется в поле его зрения. Ближайший фонарь в переулке освещает силуэт неизвестного, который подходит все ближе и ближе. Дворцовый мундир. Лицо в маске.
– Не дергайся, – бесстрастно произносит неизвестный.
Лусы пытается встать на ноги. Хоть он и просил о помощи, внезапно его сердце начинает учащенно биться, предчувствуя нешуточную опасность.
– Кто ты? – выпаливает Лусы. – Не подходи…
Вспыхивает слепящий свет.
Лусы поднимается, двигаясь спокойно и уверенно. Он больше не Лусы, его сознание оттеснено на второй план, слишком слабое, чтобы сопротивляться. Так что его тело круто поворачивается и уходит.
* * *
Калла толкает дверь закусочной «Магнолия», подныривает под турникет и смотрит на свой браслет, отсчитывающий время. Уже поздно, скоро полночь. Почти пора в колизей. Снаружи громко лязгает и грохочет Сань-Эр, вторгается шумом в открытые окна закусочной. Города-близнецы и не думают засыпать, несмотря на поздний час: в ресторанах выполняют заказы, работа борделей в самом разгаре, людские потоки по улицам движутся безостановочно.
Почти все улицы в Сане ведут к колизею, потому что к нему примыкает Дворец Единства, и упаси небеса доставить дворцу хоть какое-нибудь неудобство. Базар в стенах колизея – единственный в Сань-Эре, расположенный под открытым небом. Товары здесь предельно дешевые, еда – наименее полезная для здоровья, как это только возможно, и Калла даже близко к нему не подходит. Долгое время она обходила стороной эту часть города. И все эти годы от осознания, что король Каса совсем рядом, а она бессильна, у нее внутри жарко кипел гнев, вынуждая ее держаться подальше от дворца, пока не наступит день, когда она сможет раскрыть свои карты. Ей и в голову не приходило, что кто-то узнает ее так далеко от дворца. Наверное, ей следовало действовать осторожнее.
Вместе с тем она сомневается, что сама выдала себя.
– Илас! – Калла срывает маску, приглушающую голос, и зовет снова: – Илас!
Посетители закусочной почти не обращают на нее внимания. Внутри так же многолюдно, как и на улицах: старичье в майках дымит сигаретами и обливается потом, от которого грязный пол становится еще и скользким. В отдельных загородках у стен теснится безнадзорная школота, вопит, режется в карты. Только Илас в другом конце зала поднимает глаза. Захлопнув книгу учета, в которую до этого что-то записывала, она закатывает бледно-зеленые глаза и отходит от кассы.
– Могла бы и подойти, как нормальный человек. – Приближаясь, Илас затягивает узел передника, потом резким движением отводит со лба крашеную челку. Сегодня она красная, не сочетается с цветом глаз, но Илас из тех, кто нарочно надевает поверх шелкового платья кожаную куртку. Половина вещей в гардеробе Каллы позаимствована у Илас, так что они смотрятся как гармоничная пара в бордовых, на размер великоватых им плащах с подолами, болтающимися у колен. – Чего истеришь?
Калла сверкает беглой усмешкой.
– Истерю? Я? – Крутанувшись, она встает боком к Илас, забрасывает руку ей на плечо. Со стороны пожатие пальцев выглядит небрежным, но мгновенная гримаса боли на лице Илас выдает суровую реальность. – Да я ни разу в жизни не закатывала истерик. А где твоя подруженька? Мне надо кое-что обсудить с вами обеими.
Илас бросает взгляд на Каллу, вскинув подбородок, чтобы приспособиться к разнице в росте. Удивительно, как Калле удается оставаться незаметной в городе, где она на голову выше среднестатистического жителя. Илас ненадолго поджимает губы, словно задумавшись, то ли у Каллы и правда серьезное дело, то ли она разыгрывает сцену, но тем не менее ведет Каллу за собой. Толкает сначала кухонную дверь, потом еще одну, в тесную подсобку закусочной.
– Калла! – оживляется при их появлении Чами.
Калла отпускает Илас и закрывает за ними дверь подсобки. Усмешка с ужасающей быстротой покидает ее лицо, и кажется, что в подсобке сразу воцаряется холод.
– Сядьте, – приказывает Калла.
Чами озабоченно хмурит брови и молча садится обратно на свое место. Илас не спешит выполнять приказ – медленно подходит к Чами, присаживается на письменный стол и еле заметно качает головой в ответ на обращенный к ней вопросительный взгляд подруги. Прежде чем покинуть дворец в Эре, Илас и Чами состояли в свите Каллы. А через три года, когда Калла устроила бойню, из-за которой Эр умылся кровью, она появилась у них на пороге и попросила помощи. К тому моменту как разразилась резня, Чами Сикай и Илас Нюва уже давно вели комфортную жизнь рядовых граждан Саня. Состав свиты менялся часто, Дворец Неба охранялся далеко не так строго, как нынешний Дворец Единства. За три года, прошедших между уходом Чами и Илас и резней Каллы, в стенах дворца сменились сотни служащих, в том числе немало личных фрейлин Каллы. Никто не знал, что Илас и Чами были ее любимицами, поэтому никто из агентов короля Каса не являлся ничего разнюхивать у них – пока. Калла жила под именем Чами, не привлекая внимания, но пользуясь ее личным номером по мере необходимости. А настоящая Чами пользовалась личным номером Илас, ведь они все равно были неразлучны. Даже десять минут, проведенные порознь, грозили вспышкой ярости обеих.
– Мне нужен список всех, кто в последнее время спрашивал ваши имена, – заявляет Калла.
– А в чем дело? – Глаза Чами становятся неестественно огромными. Розовые радужки резко контрастируют с белками и особенно – с черной тушью, которой она подкрашивает нижние ресницы. Даже во дворце Чами выглядела настолько безупречно, словно в конце каждой ночи она аккуратно сворачивала снятый макияж, чтобы утром снова надеть его, оставшийся в целости и сохранности. – Ты взяла кредит?
Калла швыряет в нее маской, но Илас, выбросив вперед руку, перехватывает ее на лету, не подпустив к подруге. И окидывает Каллу возмущенным взглядом.
– Нет, – шипит Калла. – Какой-то Вэйсаньна нашел меня.
На лице Илас недовольство мгновенно сменяется ужасом, зеркально отображающим острый испуг, от которого у Чами невольно приоткрывается рот.
– Мы ничего не говорили, – опережает Чами вопрос Каллы. – И закусочная работала, как обычно. В нерабочие часы заходили только одни и те же несколько человек из Сообществ Полумесяца, в свои пересменки здесь бывали одни и те же посетители из числа бандитов. И конечно, никто не спрашивал…
Чами умолкает, повинуясь движению вскинутой руки Каллы. Та больше не смотрит на бывшую фрейлину: ее взгляд прикован к столу за ее спиной.
– Что это? – Калла делает шаг вперед, сощурив глаза. – Неужто компьютер?
Стук в дверь подсобки не дает Чами ответить. Одна из официанток закусочной заглядывает к ним, отчаянными жестами старается привлечь внимание Чами, и когда та с умоляющим видом переводит взгляд на Каллу, Калла вздыхает, отпуская ее.
– Я повторюсь, – говорит она, дождавшись торопливого ухода Чами. – Прошу, только не говорите мне, что это компьютер.
– Он дешевым был, – отвечает Илас, нажимая ногой кнопку под столом. Прямоугольный ящик оживает и принимается гудеть. Когда экран громоздкого монитора вспыхивает зеленым, звуки из ящика меняются – теперь он завывает на всю подсобку, да так громко, что посетители в зале наверняка слышат, что…
Шум смолкает. Калла бросает вилку, только что выдернутую из розетки, и сплевывает попавшую в рот прядь длинных волос. Весь Сань-Эр падок на то, что блестит. Бедняги почтальоны жалуются на засилье электронной почты, которую Калла не заводит, поскольку она преступница без имени, но даже если бы могла, с какой стати ей доверять свою корреспонденцию эфиру?
– Эй! – жалобно восклицает Илас. – Я же…
– Ты включала устройство передачи данных, – перебивает Калла. Сама она носит пейджер, лишь в такой степени позволяя техническим вышкам отслеживать ее. Повсюду в городах-близнецах снизились цены на мониторы большого формата; простые люди бросились покупать персональные компьютеры вместо того, чтобы ходить по киберкафе, которых полно на каждой улице, но Калла не думала, что Чами и Илас настолько безмозглы, чтобы поддаться общему поветрию.
– Там поймут, что Чами не зарегистрирована! Все же завязано на личный…
Дверь снова открывается, прервав ее. За долю секунды Калла успевает переключиться на усмешку, оскалив столько зубов, сколько может, но это просто вернулась Чами. Она бледна. В ее лице ни кровинки.
– Калла… – шепчет она. – Пожалуйста, выйди сюда.
Охренеть.
Калла хватает первый острый предмет, какой попадается на глаза – связку ключей, – и зажимает в кулаке. Во Дворце Неба ее учили использовать все, что есть под рукой. Ножи и стрелы, взрывчатку и снаряды, иногда даже огнестрельное оружие, когда удавалось раздобыть порох, несмотря на всю его редкость в Сань-Эре. Ее готовили на тот случай, если королевство вступит в войну с северным соседом и Калле придется возглавить одно из подразделений армии Талиня и двинуться маршем через провинции.
А она обратила все, чему научилась, против своих. И в этом виноваты они сами.
– Кто там? – спрашивает Калла у Чами, выходя следом за ней. – Гвардейцы? Лэйда Милю?
Чами беспомощно качает головой. Глава гвардии известна пристрастием то и дело менять тела, но неужели она явилась бы за Каллой лично?
– Я могла бы догадаться, но… ты и сама увидишь. Он спросил тебя, назвав по имени, и сказал, чтобы я не ломала комедию, когда я попыталась отвертеться.
Калла останавливается перед кухонной дверью. Ключи врезаются ей в ладонь.
– Ладно. Останься здесь. Если я закричу, сразу падай на пол.
Не успевает утихнуть сдавленный возглас Чами, как Калла выходит за дверь, напряженная и готовая к бою. На первый взгляд зал закусочной выглядит как всегда – дым, суета, беспорядок, стучат палочки для еды по керамическим чашкам, кружки со стуком опускаются на стеклянные столешницы.
А потом Калла замечает нечто необычное. В одной из дальних загородок сидит единственный посетитель, и его коротко стриженые на затылке волосы имеют неестественный для жителей Талиня цвет. Нужно качественное отбеливание и долгие часы работы с химикатами, чтобы добиться настолько светлых и блестящих белокурых волос. На территории Талиня, где о перескоках в чужие тела свидетельствует смена цвета глаз, темные волосы – константа, особенно на фоне разнообразия оттенков радужки.
Значит, дворцовое отродье, немедленно делает вывод Калла. Такое окрашивание волос по карману лишь высшей знати. Илас каждые несколько недель оттеняет челку краской нового цвета, купленной задешево, старики закрашивают седину темной краской низкого качества. Но частый и деликатный уход, необходимый для достижения идеального блонда с блеском, может позволить себе лишь тот, кто живет во дворце.
По мере приближения она отмечает и шелковую рубашку оттенка бургунди, и множество нефритовых колец на пальцах руки, которой незнакомец подносит к губам чайную чашку. Наблюдения, касающиеся деталей материального мира, редко оказываются однозначными в городе, где можно меняться телами по желанию. Но в этом случае деталей достаточно, чтобы вызвать у Каллы тревожные подозрения.
Не просто какое-то там дворцовое отродье.
Она приближается к его столику. Проскальзывает на диван. Сидящий напротив вскидывает глаза – они черные, с синим ободком, заметным только потому, что Калла знает о его существовании.
– Август, – ровным тоном произносит она и прячет связку ключей в карман. – Давно не виделись.
– Пять лет, – отвечает принц Август, ставя чашку на стол.
Насколько ей помнится, раньше его голос был не таким низким, а движения – почти вялыми. Порывшись в памяти, она, возможно, поняла бы, что это тело с неулыбчивым лицом принадлежит Августу с рождения, если не считать новых волос, но она не ожидала, что он явится к ней с таким сокровищем. Должно быть, его личный телохранитель ждет снаружи. Или в одном из тел по соседству, готовый встать на защиту Августа при малейшей угрозе его безопасности.
– Надеюсь, у тебя все было хорошо? – продолжает он.
Калла откидывается на спинку дивана, протянув руки по верху перегородки. Один раз ее застали врасплох – ладно. Но второго не будет ни за что. Перед ней Август Шэньчжи – типичный представитель золотой молодежи, зацикленный на одной цели – как бы взобраться повыше по дворцовой иерархической лестнице, неважно, по чьим трупам ради этого придется пройти. В подростковые годы они общались слишком мало, для того чтобы подружиться, но вместе провели достаточно дипломатических визитов, чтобы Калла усвоила манеру поведения кронпринца Саня, научилась выглядеть непринужденно в его присутствии и не компрометировать себя ничем.
– Бывало и лучше, – отвечает она. – И уж конечно, с жизнью наследника престола не сравнить. Как там Галипэй? Все еще влюблен в тебя?
Август прищуривается. Бросает короткий взгляд на ее браслет, который Калла и не пытается спрятать.
– Дерзость с твоей стороны – так говорить, когда я мог бы казнить тебя.
– Дерзость с твоей стороны грозить мне казнью, когда я сию же секунду могла бы выпустить тебе кишки.
Август вздыхает, тянется за чайником. Он наполняет чашку Каллы, но она и не думает притрагиваться к ней.
– А я-то надеялся, что со временем ты стала менее кровожадной.
Калла смотрит на него в упор и молчит. Если уж на то пошло, сейчас для нее не существует вообще никаких запретов.
Август постукивает пальцем по столу. От этого стука подрагивают чеки и тонкое, как бумага, меню, придавленные стеклянным пресс-папье.
– Неужели ты думала, что я не узнаю, что Чами Сикай зарегистрировалась для участия в лотерее? Или не вспомню, что она извинялась даже перед стеной, случайно наткнувшись на нее? Ты роешь себе могилу, кузина.
– Я рою себе могилу? – Калла наклоняется над столом, поставив локти на стеклянную столешницу. – Я же мертва, согласно заявлению Дворца Единства. Признаться, похороны прошли несколько скучновато, но к чести короля Каса следует отметить, что их показали по всем каналам. И даже если ты узнал имя Чами, при чем тут я? Может, просто моя бывшая фрейлина заинтересовалась играми, – она разводит руками. – Нет, моя могила осталась нетронутой. Тебя кто-то послал искать меня.
Единственный признак досады Августа – подрагивание резко очерченной скулы. Ответить он не успевает: к столику подходит официантка с блокнотом в руке, смахивая с носа муку.
– Вам что-нибудь?..
Калла мотает головой, и официантка спокойно воспринимает отказ. Потупив взгляд оранжево-карих глаз, она прячет блокнот в карман передника, заглядывает в чайник и уносит его, чтобы наполнить заново.
– Можешь не верить, – начинает Август, как только официантка оказывается достаточно далеко, – но я выследил тебя по собственной воле, а не по приказу дворца. В списке участников лотереи король Каса вряд ли узнал бы Чами. Он никогда не уделял внимания мелочам. – Август поднимает чашку и отпивает глоток. – Только я один и искал тебя, Калла. С тех пор как пал Дворец Неба.
Столько усилий, хотя он даже не был уверен, что она еще жива. Калла взгромождает ноги на стол. Август вздрагивает от неожиданности, но так же быстро оправляется и смотрит, как Калла складывает руки на груди и шуршит плащом, пристраивая ботинки поудобнее.
– А ты не боялся, что гоняешься за тем, чего нет? – спрашивает она.
– Я знал, что ты жива, – не задумываясь отвечает Август. – Иначе король Каса не заперся бы во дворце с того момента, как ты устроила ту маленькую, но кровавую бойню. Иначе он не боялся бы по-прежнему покидать дворец даже в сопровождении своей безупречной охраны. Может, ему и удалось обмануть все население городов-близнецов, но, по крайней мере, мне-то отдай должное.
Ожесточение в голосе Августа сквозит отчетливо. Он даже не пытается скрыть его.
– Ну и почему ты ему не доложил? – спрашивает Калла. – Прибеги к нему с доносом – наберешь еще очков как наследник.
– Потому что я рассчитываю на твою помощь.
Не сдержавшись, Калла фыркает. Расплетает сложенные на груди руки, тянется недоверчиво потыкать Августа пальцем, – в основном чтобы проверить, позволит ли он. Ее ноготь вонзается в мягкую, уязвимую плоть его руки. Может, Галипэй в теле одного из ближайших посетителей выдаст себя. И ринется к их столику, чтобы оттолкнуть ее, прежде чем Август успеет выразить недовольство хотя бы словом.
– И чем же я могу тебе помочь? – спрашивает она – издевательски, высокомерно. – Отцеубийством?
Молчание. Август и не думает возражать. Лишь неотрывно смотрит ей в глаза, словно в ее предположении нет ничего противоестественного. Калла сбрасывает ноги со стола и быстро выпрямляется.
– Твою ж мать. В самом деле?
– А чему ты удивляешься? – отзывается он и понижает голос: – Только не говори, что не за этим ты записалась на игры.
Само собой, за этим. Пять лет Калла Толэйми выжидала время, взращивала в себе ярость, которая теперь жжет ее изнутри. Ей осталось выполнить всего один пункт плана мести: снести с плеч голову короля Каса и швырнуть ее через весь колизей. Это видение согревает ее ночами, подталкивает вперед, даже когда она кажется самой себе бессильной и никчемной, просто еще одной шестеренкой, вращающейся в городах-близнецах, несмотря на всю власть, которой наделяет ее титул… или наделял.
Больше она уже не принцесса.
Этого она добилась, убив обоих своих родителей и усеяв пол тронного зала в Эре трупами их стражников. Она задумала уничтожить разом оба престола, стереть с лица земли весь королевский род. Для этого имелись все основания. Недовольство населения достигло пика. Каждую неделю у городских стен вспыхивали беспорядки. При первой же возможности народ Сань-Эра мог ворваться во дворцы и сровнять их с землей… она знала, знала, что это в его силах.
Калла усилием воли отгоняет от себя эти мысли, подавляет раздражение, вспыхивающее всякий раз, когда она вспоминает ту ночь. Она действовала недостаточно быстро. Король Каса поспешил под защиту сразу же, как только разнеслись вести об устроенной ею резне, понимая, что он следующий на очереди. Калле не осталось ничего другого, кроме как бежать, ускользнуть в глубину его города и затаиться в ожидании, пока королевская гвардия Саня вела поиски мятежной принцессы Эра. И вот теперь, очутившись в двух шагах от своего второго шанса, она просто не может позволить себе впасть в гнев, понимая, что уже не выплывет никогда. Слишком много времени она потратила на осмысление каждого жуткого порыва и его смягчение до приемлемого уровня. И когда придет время разобраться с нарывающими у нее внутри осколками, придется делать это одним махом.
– Кузен, – притворно и жеманно усмехается Калла, – если Каса отдаст концы, думаешь, ты сумеешь сесть на престол? Может, сейчас ты и наследник… – она тянется через стол, прикладывает ладонь к его щеке, – …но кровного родства между нами нет. Божественная корона может взять да и отвергнуть тебя. И если даже ты захватишь трон, Совет взбунтуется против твоего правления раньше, чем то же самое сделает народ.
Август отмахивается от ее руки. Явное раздражение отчетливее проступает на его лице. Это сейчас он Август Шэньчжи, а родился Августом Авиа в семье владельца резинового завода и его второй жены-портнихи. Все они перебрались во дворец, только когда сестра его отца вышла замуж за короля Каса – в то время Августу было восемь лет. Калла хорошо помнит это. Она, десятилетняя, присутствовала на отчаянно шикарной свадьбе, наряженная в кусачее платье, которое царапало шею.
Трагедия во Дворце Земли разразилась, когда Августу минуло четырнадцать. Сначала от болезни умер его отец. Потом его сводная сестра подхватила яису, а его мать покинула город, спрыгнув со стены навстречу смерти. С тех пор началось медленное восхождение Августа по дворцовой лестнице успеха. Он стал всеобщим любимчиком в кругу дальней родни и, что еще важнее, фаворитом короля Каса. Незадолго до того как восемнадцатилетняя Калла учинила резню в своей половине города, умерла и тетушка Августа, и овдовевший король, отказавшись от родных детей, объявил Августа своим наследником.
– Раньше корона еще никогда никого не отвергала, – говорит Август. Он изображает бесстрастность, но голос звучит напряженно.
– Да, – Калла вскидывает бровь. – Потому что ее всегда передавали потомкам одного и того же рода, со схожей фамильной ци. Для которой она и была создана.
Корона в Талине была всегда одна, несмотря на то что королевством правили два монарха. В настоящее время она находится во Дворце Единства, где именно – неизвестно, но явно на атласной подушке, в окружении стражи. На каждой коронации ее выносят для краткой примерки: если правитель законный и пригоден для трона, корона возлежит на его голове спокойно, если же правитель признан недостойным, корона бунтует и рассыпает искры. Всех приучили верить, будто это выбор высших сил, но Калла почти убеждена в существовании научного объяснения. Говорят, еще до короля Каса была одна попытка узурпировать власть. Один из членов Совета возглавил вооруженные силы мятежников и вместе с армией своей провинции ворвался во Дворец Земли. Но, едва опустив корону на собственную голову, этот член Совета рухнул на пол и умер на месте без какой-либо явной причины. Его армия разбежалась, его провинцию передали другому члену Совета. Правление законного короля благополучно продолжилось.
– Об этом не беспокойся, – заверяет Август. – Корона меня признает.
Калла снова поднимает бровь, но кузен стойко выдерживает ее прямой взгляд. Слишком уж он оптимистично настроен – для того, кто вознамерился нарушить многовековое право престолонаследования.
Подобно любому другому материальному объекту этого мира, корона содержит толику ци – гораздо меньше, чем требуется для создания человеческой души, но достаточно, чтобы поддерживать в короне дыхание жизни. Верующие утверждают, будто эта ци была наделена властью определять и решать, направляемой стародавними богами, чтобы находить в королевском роду того, кто наиболее достоин восседать на престоле Талиня.
Вероятнее всего, та же древняя магия, которая дарует способность совершать перескоки из одного тела в другое, сотворила и корону, неразрывно связанную с родами Шэньчжи и Толэйми. И разумеется, это означает, что достойным должен признаваться каждый потомок этих родов.
– И что? – все так же пренебрежительно продолжает Калла. – Ждешь, когда откинется Каса, чтобы забрать корону? Или дождаться не можешь, хочешь подмешать яду ему в чай?
Ее кузен качает головой.
– Нельзя, чтобы на меня упала хотя бы тень подозрения, – заявляет он. – Я хочу, чтобы убийство было совершено публично. Причем известным и явным виновником, возможно, находящейся в розыске принцессой, которая замыслила пробраться во дворец в качестве победительницы игр. В этом случае никто не обвинит меня в причастности к случившемуся, и я смогу сыграть преданного скорбящего сына. Как только тебя схватят, я взойду на престол и помилую тебя в знак благосклонности нового правителя. Неужели это не заманчиво?
– Нет, – отрезает Калла. – Я не желаю видеть очередного короля. Хочу положить конец любому королевскому правлению. И потом, ты заблуждаешься, думая, что тебе достаточно владеть короной, чтобы править. Даже если корона признает тебя, Совет все равно может отнять ее… – она щелкает пальцами, – вот так.
Лицо Августа озаряет не то чтобы улыбка, но ее подобие. Губа вздрагивает в мимолетном насмешливом удивлении. Как будто сама эта мысль, высказанная в его присутствии, позабавила его.
– Думаешь, мы жили бы так, как сейчас, если бы народ не верил в корону? – спрашивает Август. – Думаешь, в противном случае наше население до сих пор не восстало бы и не потребовало бы нового правителя? В нее верят, Калла. Она нужна людям как элемент порядка. Жаловаться и сетовать на короля они могут изо дня в день, но в них будет жить непоколебимая убежденность, что лучшего они не заслуживают, если так считает корона.
Дверь закусочной «Магнолия» издает звон, вваливается еще одна компания посетителей, и каждый задерживается у турникета, неверными пальцами набирая номер на клавиатуре. Почти задумчиво Август смотрит, как они набиваются в одну из загородок.
– Это относится и к Совету. Признание кого-либо короной – мандат на правление этой страной. Как только она окажется у меня на голове, ни один член Совета не посмеет сорвать ее. Отрицать это – все равно что отрицать сам Талинь. Если у меня нет права быть королем даже после того, как меня признала корона, значит, и у членов Совета нет права на их земельные владения. Ведь они дарованы королями, так? А королей выбирала корона.
Калла откидывается на спинку дивана и поджимает губы. Вновь прибывшие по соседству располагаются как дома. В усиливающийся и затихающий гул разговоров в закусочной вплетаются их возбужденные, визгливые голоса. Илас выходит в зал принять заказы, бросает настороженные взгляды на Каллу, но не вмешивается. Выслушав требования о нескольких порциях острых вонтонов и наскоро записав заказ, Илас возвращается на кухню.
– Ну хорошо, – говорит Калла. – Допустим, все остальное сложится. Но ты ведь можешь взять и оставить меня за решеткой после того, как я проверну это дело. Почему я должна тебе доверять?
– А почему бы и нет? – парирует Август. Он поддергивает рукава, подставляя руки выше запястий голубовато-белому свету. В этом холодном освещении остальные посетители закусочной имеют болезненный вид, признаки обычного для горожан недоедания становятся заметнее. Август же при всем старании не смог бы притвориться, будто недоедает. Только его черты лица приобретают выразительность и выделяется маленький шрам на запястье.
На одном дипломатическом приеме во времена их детства слуга разбил рядом с Августом вазу, осколки которой порезали ему руку. Резко обернувшись, король Каса спросил, в чем дело, но, вместо того чтобы выдать слугу, Август солгал – сказал, что ваза упала сама, а кровь, капающая у него с пальцев, – это пустяки. Каким бы порой холодным и занудным ни был Август, по натуре он не злой.
Если престол достанется ему, он будет править успешно. Хороших королей не бывает, но есть справедливые.
– А какие у тебя варианты, Калла? – негромко спрашивает Август. – Ты должна понимать, что другого способа совершить убийство правителя и остаться в живых не существует. Дворцовая стража схватит тебя сразу же, как только ты нанесешь удар. Ты сама подписываешь себе смертный приговор.
– Если иначе никак, – отзывается Калла, – я готова. Мой смертный приговор в обмен на свободу от правителей для Талиня.
– Тогда выслушай меня. Смертный приговор тебе вообще не нужен. У тебя есть я. После того как ты освободишь королевство, я освобожу тебя.
В этом обещании чувствуется нечто слишком удобное, чтобы быть правдой. Август всегда внушал подозрения излишней учтивостью. С одной стороны, она готова принять план кузена, но с другой – понимает, что слишком отчаянно жаждет спасения для Талиня, а отчаяние застилает взор рассудка. Прошло пять долгих лет, одиноких лет труда без гарантии успеха. А расставленная для нее здесь ловушка так вопиюще очевидна, настолько откровенно тревожна, что остается лишь гадать, вдруг Август и впрямь настроен искренне, потому что как можно рассчитывать обмануть кого-либо настолько прозрачным замыслом?
– Ты в таком выгодном положении драгоценного наследника Каса. – Ей необходимо услышать подтверждение от самого Августа. – Зачем тебе желать ему смерти?
– Ответ тебе известен, – непринужденно отвечает Август. – Когда-то у Сань-Эра было два наследника. Почему ты убила своих родителей?
Костяшки пальцев Каллы белеют. Ладони жжет при воспоминании о картах, побывавших у нее в руках в тот день пять лет назад, когда она во время бесцельных блужданий заглянула в командный пункт и нашла набросанные карандашом планы для войск, отправляемых в провинции. Сорвалась Калла не только по этой причине, но она определенно стала последней каплей.
Август кивает.
– Вот поэтому, – откликается он на молчание Каллы. – Я знаю тебя, Калла. На самом деле ты хочешь не того, чтобы монархия пала и была сожжена дотла, – ты желаешь, чтобы она прекратила существование в своем нынешнем виде. Хочешь свергнуть Каса. Наставники во Дворце Неба хорошие, в этом я не сомневаюсь. Наверняка тебе дали образование, в том числе с расчетом на хаос, который может возникнуть в период безвластия.
Калла устремляет на него ледяной взгляд:
– А может, хаос – как раз то, что нам нужно.
– Да ладно, – он снова теребит рукав. – Я же знаю, теперь ты повзрослела – по сравнению с восемнадцатилетней девчонкой, которая пыталась одолеть сразу оба дворца. У тебя были годы, чтобы осмыслить былые ошибки. Подумать о том, что именно ты могла бы сделать иначе в следующий раз. Допустим, ты бы преуспела. И что дальше? Разгул анархии в столице с населением двести миллионов человек? Отсутствие порядка в трехсотмиллионном королевстве? Только не говори мне, что я переоценил твои умственные способности.
Вот это Августу удается лучше всего – запускать пальцы кому-нибудь в голову глубже и глубже, пока его идеи не внедрятся в нее как наиболее верный план действий.
– Послушай, – требовательно продолжает принц Август, не давая Калле времени придумать саркастический ответ, – я предлагаю тебе будущее, где ты сможешь уйти с головой на плечах и получить то, чего хочешь – чего ты на самом деле хочешь, а не мимолетное подобие исполнения своих желаний. Накормленный народ. Открытый город без стены. Процветающее королевство. Ты родилась принцессой, ты можешь даже служить мне придворным советником, если захочешь. Но сначала я должен взойти на престол. Ты в деле?
Закусочная находится так близко от колизея, что они слышат, как по Саню прокатывается гул. Шум в переулке нарастает, толпы зрителей направляются к дворцу, спешат на Дацюнь – церемонию открытия игр. Эти игры – увлекательное зрелище как дома по телевизору, так и на трибунах арены. Неважно, что к концу этого зрелища восемьдесят семь сограждан будут убиты. Погибнуть от меча или из-за отказа правителя спасти от голодной смерти тех, кто особенно уязвим, – какая разница? В Сань-Эре столько гребаного народу, что человеческая жизнь – такое же простое и повсеместное явление, как таракан, который годится лишь на то, чтобы без жалости раздавить его и забыть.
Калла отворачивается от кузена, делает выдох, смотрит на свой браслет.
– Ты даешь мне выбор?
– Разумеется, – Август движением подбородка указывает на окна закусочной. Хотя там темно, хотя в переулке всегда темно, видно, что мимо окна движется толпа, и головы подскакивают за цветным стеклом, словно куклы в театре теней, которыми управляют небеса, дергая за ниточки. – Колизей ждет. Я не стану снимать тебя с участия в играх, но ты лишишься моей помощи. Некому будет следить за активностью твоего браслета, даже если ты не выходишь на связь каждые двадцать четыре часа. Некому будет избавлять тебя от соперников, вселяясь в их тела и сбрасывая их с крыш. Значит, вот что ты предпочитаешь – чтобы к концу игр на твоих руках осталось как можно больше крови?
А она и забыла, как ловко Август умеет разговорами добиваться своего. У Каллы невольно вырывается смешок. Игры начинаются. Ей, по сути дела, предлагают гарантированную победу. Если так, возможно, принять решение проще простого.
– Ладно, – коротко и просто соглашается она. Если понадобится, она всегда успеет пойти на попятную. И убить Августа, стоит ему только попытаться использовать ее, а потом списать со счетов.
– Хорошо. – Август достает из кармана рубашки маленький чип, держит его между пальцами. Не спрашивая разрешения, он бесстрастно берет Каллу за руку и поворачивает так, чтобы видеть пустое гнездо на ее браслете. Сунув в гнездо чип, он придерживает его, пока экран не издает сигнал. Ярко вспыхивает число 57.
– А вот и мой первый подарок тебе, – говорит Август, отпуская ее руку. – Давай добудь оружие и беги.

Глава 4
Последние полчаса до обратного отсчета Антон пьянствует.
Когда речь идет о его способности участвовать в играх, пьян он или трезв, значения не имеет. Покинув нынешнее тело, он избавится и от приятного тумана в голове, а с последствиями придется разбираться очнувшемуся хозяину тела.
Уже допивая стакан, он чувствует, как по его плечу скользят пальцы.
Антон замирает. Оборачивается в темном баре, щурится, вглядываясь в размытые серые и цветные пятна.
– Выпивкой угостишь? – спрашивает женщина. Ее лицо закрыто красной маской, и это самый большой лоскут ткани из всех, какие есть на ней.
– Может, в другой раз, – Антон ставит стакан и указывает в угол бара, где буйная компания шумит все громче: – По-моему, вот эти не откажутся.
С изящным поклоном женщина отходит. Другие проститутки у двери, понаблюдав за их разговором, вычеркивают Антона из числа возможных клиентов. Он просидел здесь довольно долго, выдавливая из себя дегенерата. Следующие несколько недель, или месяцев, или так долго, как продлятся игры, ему придется постоянно быть начеку. Запахивая куртку и расстегивая браслет, он блуждает взглядом по телам, попадающимся на пути к выходу.
Прямо перед ним на пол проливают выпивку. Антон ловко огибает лужу, состроив гримасу пошатывающемуся типу, содержимое стакана которого льется через край. По сравнению с другими местными обладателями таких же способностей нравственные принципы Антона строже, но это не мешает ему совершать перескоки, как заблагорассудится. В Талине люди не привязаны к своим телам. Или скорее тела – просто еще один актив, который можно получать в собственность: красть их, заимствовать, заботиться о них, как о квартирах или одежде.
У дверей Антон налетает на одного из проститутов, делая вид, будто споткнулся. И едва тот, пытаясь помочь, хватает его за руки, Антон сует в них браслет и перескакивает. Вспышка озаряет бар, вызывая возгласы у нескольких ближайших посетителей, но Антон уже выходит за дверь, придерживая новыми пальцами браслет и вытирая проступившую на лбу испарину. Удаляясь в ночи, он выглядит как любой другой мужчина, блуждающий по городу до начала игр.
Дворец неизменно провозглашает перескоки незаконными. Но обладать соответствующим геном – все равно что иметь чувство вкуса: не стоит рассчитывать, что люди не станут искать пищу повкуснее. Тех, кто попался на перескоках, штрафуют и сажают в тюрьму, но это не останавливает тысячи остальных, ежегодно меняющих тела. Совершившие преступление в чужом теле или утверждающие, что перед совершением преступления в них кто-то вселился, в итоге попадают в юридический водоворот и застревают в нем на столь долгий срок, что судьи в конце концов отчаиваются отыскать истинного виновника и приговаривают всех хоть сколько-нибудь причастных к тюремному заключению на год-другой исключительно на формальных основаниях.
Если что и отличает Сань-Эр, так это его неразбериха, путаница, неопределенность оттого, что люди сливаются и перемешиваются один с другим. Тело, доставшееся тебе при рождении, не твоя собственность. От тела можно избавиться, отделить его от своего «я». Тело принадлежит всем, кроме человека, который в нем родился, но если кто-то силен и обладает властью, то в вопросе о длительности обладания тем или иным телом его слово будет более веским.
Антон не соприкасался со своим родным телом с тех пор, как отправился в изгнание, но для него это мало что значит. Каждый унизительный эпизод, каждая мелкая травма, которую он перенес по милости Сань-Эра, намертво врезана в его память и благодаря этой памяти всегда остается при нем. Что хорошего в привязанности к единственному телу?
Переулок становится все уже, и Антон на следующей развилке выходит на более широкую улицу, направляясь к колизею. Голова теперь ясная, мысли так и носятся со скоростью тысяча миль в час. Под ногами ощущается пульсация, мерный и глухой ритм сердца Саня, бьющегося прямо под узкими, потрескавшимися тротуарами и грязными немощеными переулками. В колизее игроки будут появляться в разных обличиях, зная, что тело, в котором они вступят в игру, долго не протянет, если они хотят сыграть с наибольшей выгодой для себя. По привычке, не сознавая, насколько острые у него зубы, Антон прикусывает внутреннюю сторону щеки, но успевает разжать челюсти еще до того, как во рту появляется слабый привкус крови. Он проверяет браслет: до конца обратного отсчета остается минут пять.
Пульсация большого города набирает громкость. Ей вторит топот ног зрителей, которые извилистыми струйками стекаются к месту их скопления, к колизею, возвышающемуся рядом с дворцом. Несмотря на отсутствие барьеров или других заграждений, зрители держатся на почтительном расстоянии от центра колизея, так что сразу становится ясно, кто участвует в игре, а кто нет.
Лучше уж посторониться, чем стать случайной жертвой. Вдобавок при этом зрители могут делать вид, будто все это лишь увлекательное зрелище, забыв, что игроки входят в колизей, готовые порвать всех соперников до единого.
Начиная пробираться в центр арены, Антон сразу же поднимает глаза и внимательно осматривает дворцовые балконы с южной стороны колизея. Там тронный зал. Где-то там, наверху, принц Август наблюдает за играми. Антон чувствует это. Трудно сказать, известно ли бывшему лучшему другу, что задумал Антон, но как только участники выбраны, из списка их уже не вычеркнут. Впрочем, даже попытайся Август сделать это, Антон не удивился бы. В те годы, которые они провели вместе во дворце, принц Август был готов на что угодно, лишь бы добиться своего. Он был и лучшим другом, и самым жутким страхом Антона, который и доверял ему, как больше никому на свете, и не позволял себе утратить бдительность рядом с ним ни на секунду. Общаясь с Августом, Антон никогда не знал заранее, кто перед ним – толковый ученик, которому нужна помощь с домашним заданием по истории, или же холодный, расчетливый парень, однажды плеснувший на руку Антона кислотой только затем, чтобы попасть в лазарет одновременно с заболевшим членом Совета.
«Ты чего? – Антон вспоминает, как возмущенно шипел в тот раз. На его родном теле шрам остался на несколько месяцев. – Зачем ты так со мной?»
«Ради высокой цели, – ответил Август прямо, не допускающим возражений тоном. – Я должен добиться благосклонности короля Каса. Иначе о наших планах ухода можно забыть».
– Эй, это мое место!
От сердитого окрика Антон вздрагивает, разом возвращаясь в настоящее, по непривычному телу пробегает трепет напряжения. Он оборачивается и коротко вздыхает с облегчением, обнаружив, что кричат не ему, а другому игроку, стоящему поодаль. Звуки далеко разносятся в гулком пространстве колизея, поэтому кажется, будто спорят совсем рядом. Один из спорщиков толкает другого, и хотя под золотистыми прожекторами колизея Антон издалека не различает их лиц, негодующие вопли слышит отчетливо.
– Ты что, купил эту землю? Встань еще где-нибудь.
– Да я…
Игрок вскидывает руку. Зрители у входа застывают, готовясь увидеть преждевременную схватку, но потом еще три ближайших игрока издают предостерегающий крик, и первые двое, злобно зыркая друг на друга, находят каждый свое место на арене. Нигде не сказано, что с началом Дацюня игроки должны причинить друг другу вред. Но это же церемония открытия, первые минуты, когда разрешено убивать, и если победитель может быть лишь один, кто упустит возможность устранить соперников при первом же удобном случае?
Антон смотрит вниз. Его браслет начинает мигать, отсчитывая секунды последней минуты. Он ожидал наплыва чувств – нервозности, исступления, отчаяния. А им овладевает убийственное спокойствие, от которого немеют кончики пальцев и холодеют губы. Цель Дацюня – распределить чипы для браслетов и присвоить номер каждому из восьмидесяти восьми участников. Так проще всего фиксировать, кто кого убил, сообщать об участи игроков в видео, не трудясь запоминать их имена, личные номера или подробности биографии. «Номер Четырнадцать сегодня возглавляет турнирные таблицы благодаря виртуозному метанию топора, – монотонно вещает закадровый голос или же рекомендует: – В этой бойне стоит в первую очередь последить за действиями номера Тридцать Два». Камеры видеонаблюдения все видят, и даже если качество отснятых материалов паршивое, пленки доступны по запросу телесетей – при условии, что Лэйда Милю уже проверила их в дворцовом центре безопасности. Каждый канал старается пустить в эфир собственный репортаж, загоняя продюсеров до изнеможения и изощряясь вовсю, чтобы состряпать оригинальный сюжет из богатого и необработанного материала, который получает из дворца каждый вечер. Это ежегодное шоу жители Сань-Эра будут смотреть всегда – шоу, которому участники придают особую эффектность, стремясь совершать убийства прямо на камеру.
«Мы омерзительны», – думает Антон. Но тут уж ничего не поделаешь.
Слева от него вспыхивает еще одна ссора. На этот раз, повернувшись на шум, Антон видит с той стороны целую толпу, так что трудно даже определить, откуда исходят голоса, – они доносятся из темноты. Он начинает считать. Окидывает быстрым взглядом ближайшие и отдаленные группы. Согласно его браслету остается всего три секунды, пересчитывать заново уже некогда, но Антону кажется, что он не ошибся.
Игроков восемьдесят семь – вместе с ним.
Кого это угораздило не явиться на первое же действие представления? Неполученный вовремя чип означает немедленную дисквалификацию.
Браслет Антона вибрирует. На балкон тронного зала дворца выходят стражники. И синхронно переворачивают пакеты над ареной колизея, сбрасывая на нее, словно балласт, восемьдесят восемь мешочков одного и того же бежевого цвета.
И сразу же вокруг Антона вскипает людское море.
Игроки бросаются за мешочками. Отчаянно, безумно, со всех сторон, втискиваясь куда только могут, толкаясь и пихаясь там, где некуда пролезть. Единственным неподвижным островком остается Антон.
Он не шевелится. И наблюдает.
Один игрок, заметно массивнее остальных, неуклюже продирается к самому большому из мешочков, хватает его и прижимает к груди. Он влегкую раскидывает тех, кто оказывается у него на пути, ему рассекают руку клинком, а он все равно несется вперед к одному из выходов.
Антон срывает с руки браслет. Игроков предупреждают, чтобы не вселялись один в другого, но без особой надежды. Во время игр это разрешено, иначе игроки все равно будут нарушать запрет, и тогда дворец влипнет, вынужденный либо объявлять каждого участника игр преступником, либо ради развлечения народа смотреть на перескоки сквозь пальцы. И все же приходится прилагать старания, чтобы установить рамки для зрителей. Им объясняют, что перескоки опасны и что игрокам следует избегать их ради собственного здоровья, ведь об их здоровье дворец так печется. Предупреждают, что кого угодно может поразить недуг яису – в результате слишком быстрого и неоднократного входа в одно и то же тело и выхода из него. Если игрок слаб, возвращение в родное тело после множественных неудачных вселений – верный путь к выгоранию, когда возникновение болезни тела и закупорка в нем ци влечет неминуемую смерть. Еще больше неудовольствия доставляет дворцу вселение игроков в кого-нибудь из представителей аристократии. Проститутками и любителями азартных игр можно пожертвовать, особенно в сражениях во время игр, если их тела подверглись сдваиванию. Но если та же участь постигла знатную особу, Совет вынужден вмешаться, и это головная боль таких масштабов, что большинство игроков осмотрительно выбирают, в кого вселяться, хотя бы из заботы о собственном здравом рассудке.
Антон кидает свой браслет прямо по курсу убегающего игрока. И бросается в новое тело так резко и быстро, что почти не сомневается в том, что его выходка пройдет незамеченной, но тут вокруг раздаются протестующие возгласы, и он понимает, что при перескоке его вспышку все-таки увидели. Стыдоба. Пожалуй, следует радоваться уже тому, что его не выбили из перескока, о чем дворец предостерегает как о нормальном явлении и что чуть не убило Отту, до сих пор лежащую в коме. Но Антон уже понял, что в перескоке он сильнее всех не только на этой арене, но и в этих треклятых городах-близнецах.
– Повезет в другой раз, – кричит он через плечо, подхватывая в ладонь свой браслет. Он бежит, не теряя времени – ни на схватки, ни на то, чтобы поглазеть, как игроки набрасываются один на другого. Зрители возле арены отшатываются, освобождая ему дорогу, и Антон мчится напрямик к ближайшей улице, а потом делает крутой поворот.
И попадает в узкий переулок, по обе стороны которого теснятся парикмахерские. Местные жители не удивляются его неожиданному появлению. После окончания работы они или подметают полы в своих заведениях, или пристраиваются на хлипких пластиковых табуретках за низкими столиками, дуют на чай и не сводят глаз с экранов телевизоров в углу. Прямая трансляция игр вот-вот начнется, новостные каналы крутят все материалы с камер, какие им только удалось раздобыть.
– Эй, лови!
Молодой хозяин парикмахерской оборачивается на крик Антона и озадаченно хмурится. Но инстинктивно протягивает руки и ловит предметы, брошенные ему Антоном. И широко раскрывает пурпурные глаза, понимая, что ему кинули. К тому времени Антон уже в нем; он быстро моргает, приспосабливаясь к плохому зрению нового тела, и рывком пригибается, прячется за стойкой, чтобы не попасть на глаза массивному игроку, который уже начинает приходить в себя.
Антон рвет добытый мешочек. Сердце судорожно колотится, пока он роется в монетах, среди которых затерялся чип. По другую сторону стойки массивный участник игры поднимает крик. Встревоженный Антон украдкой выглядывает из своего укрытия, но похоже, тот игрок в его сторону даже не смотрит.
– Кто из вас это сделал? Кому хватило наглости?
Здоровенный игрок топает ногами, отчего пожилая дама неподалеку взвизгивает, а потом укоризненно прищелкивает языком. Не помня, что делало его тело все время, пока было захвачено вселенцем, игрок не может определить, куда была направлена чужая вспышка, если кто-нибудь ему не подскажет. Но никто не подсказывает. Хозяева других заведений только глазеют и молчат, помня, что ровно в полночь начнутся игры. По-прежнему прячась за стойкой, Антон продолжает рыться в мешочке. Массивному игроку возвращаться за новым чипом уже слишком поздно: все оставшиеся мешочки наверняка расхватали те, кто остался на арене и дрался за них. И даже если лишний чип игрокам ни к чему, монеты, насыпанные вместе с чипом в мешочек, им пригодятся. А этот участник будет выведен из игры. Ему бы радоваться, ведь шансов на победу у него все равно не было, и он хотя бы остался в живых.
Судя по реву ярости, который он издает, прежде чем умчаться, с этими доводами он явно не согласен.
Антон наконец нащупывает чип и испускает вздох облегчения. В переулке снова слышен приглушенный гул разговоров. Металлические полоски вынутого чипа отражают свет ламп над головой, сам чип выглядит чужеродно рядом с грубо отчеканенными монетами и осыпающимися нитками разорванной мешковины. Антон вертит браслет так и этак, пока не обнаруживает, что гнездо для чипа располагается вертикально в боковой стороне. Он вставляет чип в гнездо.
Экран вспыхивает белым, затем на нем появляется номер 86.
– Вот так, – бормочет вслух Антон и собирает содержимое мешочка. – Поиграем.
* * *
Заднюю дверь заело, плесень и сор, скопившиеся в углах, запечатали ее.
Калла упирается ботинком в косяк, потом изо всех сил вцепляется в дверную ручку обеими руками. Ее браслет закончил обратный отсчет и показал полночь несколько секунд назад. Остальные игроки скоро начнут рассеиваться по всему Сань-Эру. Калла сильнее дергает за ручку.
Когда дверь наконец поддается, от резкого движения Калла пробегает несколько шагов и ударяется о стену, шурша плащом.
– Это что еще такое? – Старик с ветошью в одной руке и трубкой в другой оглядывается через плечо, изучает того, кто выбил ему заднюю дверь. – Меня что, грабят?
– Нет, тебя монополизируют, – задыхаясь, отзывается Калла, сверкает улыбкой и спешит к нему. Отнимает у хозяина лавки ветошь и вместо нее кладет ему на ладонь крупную купюру. – Вот, возьми. Я прошу только закрыть лавку на пять минут.
Все, что связано с оружием, в Сань-Эре жестко регулируется. Это означает, что в городах-близнецах его можно приобрести лишь в трех лавках, предназначенных исключительно для гвардии и дворцовой стражи – в любой день, кроме первых двадцати четырех часов после Дацюня, когда эти лавки обслуживают восемьдесят восемь участников игр, если те предъявят браслеты, чтобы сделать единственную покупку. Если первая бойня вспыхивает во время Дацюня, то местом следующей становятся эти три оружейные лавки. Опять же, общеизвестно, что эти лавки зачастую объединяются с Сообществами Полумесяца, в периоды снижения выручки сбывая товар на черном рынке. И если игроки на полпути к финалу игр теряют свое единственное оружие, а потом у них откуда-то появляется другое, ведущие выпусков новостей воздерживаются от комментариев по поводу этих замен, соблюдая введенный дворцом этикет.
Старик подносит законное платежное средство Каллы к свету, хмыкает и задвигает прочную защитную решетку перед входом в лавку. Вскоре с переднего входа начнут рваться внутрь другие игроки, стекаясь к лавке по многочисленным переулкам и коридорам.
– Скорее, скорее, – подгоняет Калла, хлопая ладонью по столу.
Лавочник щурит блекло-серые глаза, поправляет кепку на голове.
– Какой у тебя номер?
– Пятьдесят семь.
– Браслет?
Калла демонстрирует ему запястье. Лавочник хмурится:
– Хм-м…
– Ну что «хм-м»? – передразнивает она на октаву выше. – Давай уже!
Наконец лавочник идет к шкафам, расставленным вокруг стола. По-прежнему неспешно он выкладывает одну за другой особые редкости. Простой кинжал или обычный меч не годятся для игр. Это зрелище требует изысков, оружия, от которого противник так просто не отобьется, если застигнуть его врасплох.
– Весь мой товар – гарантия быстроты нанесения глубоких ран, – объясняет лавочник. – Что тебя привлекает? Яньюэ дао? – Он подает изогнутое полумесяцем лезвие на деревянном древке с закрепленной на конце струящейся алой лентой. – У нас есть точная копия мифических… – он кряхтит, снимая с подставки тяжелые парные меч и саблю, – итяньцзянь и тулундао. Это если умеешь работать обоими сразу, потому что разлучать их я не стану. Или даже…
Сотрясая стол, рядом с клинками ложится гигантский боевой молот с рукояткой, отделанной золотом. Слишком шикарный. Слишком аляповатый.
Калла бросает взгляд на цифровые часы на полке.
– Как насчет узкого меча?
– Узкого? – лавочник хмурится чуть ли не оскорбленно. – Хочешь что-нибудь по?же?
– Дай мне самый узкий и острый клинок, какой у тебя найдется.
Он бормочет что-то себе под нос, осторожно наклоняется, сутулясь, чтобы заглянуть в очередной ящик. Еще несколько секунд, и он достает еще один меч, на этот раз такой узкий, что он кажется почти круглым прутом. Хозяин лавки поворачивает его, и когда металл бликует на свету, Калла убеждается, что клинок все-таки плоский, шириной не более дюйма, суживающийся к концу, обоюдоострый и пригодный для режущих ударов.
То, что надо. Калла протягивает руку, чтобы без лишних вопросов принять клинок.
– Уверена? Не очень-то он…
Защитная решетка содрогается. Сердце не успевает сделать удар, как Калла, стрельнув в сторону двери взглядом, выхватывает у лавочника меч, будто ее рука действует сама по себе. Решетка поднимается, в лавку вваливается неизвестный. Прежде чем он делает три шага от порога, Калла в выпаде глубоко вонзает клинок ему в живот. Потом поворачивает. И тянет в сторону, пока не вытаскивает из раны.
Игрок падает. Сначала о застеленный линолеумом пол ударяется с неприятным стуком его браслет, затем тело.
А Калла спотыкается, теряя равновесие.
Ради блага королевства. Ради блага королевства.
Она быстро спохватывается и упирается ладонью в стену, чтобы не угодить в лужу крови. Игрок таращится на нее тусклыми бледно-желтыми глазами. Если бы ему хватило проворства сбежать, тело просто оказалось бы брошенным. И превратилось бы в пустой, бескровный сосуд, рассеченный посередине, готовый к повторному использованию, когда его займет кто-нибудь другой, как только рана медленно затянется сама собой. Пустые сосуды умеют восстанавливаться, как растения умеют вновь давать побеги. Но если ци внутри тела умирает первой, тело следует ее примеру, быстро приобретает запах тлена, кожа обвисает на костях.
Лавочник вздыхает:
– Не первый год схватки вспыхивают здесь, в лавке, но лучше бы ты все-таки набрызгала поменьше.
Калла переводит взгляд на свой меч. Кровь стекла с него, оставив на лезвии еле заметное багровое пятно. Калла с трудом сглатывает вставший в горле ком и дышит глубоко и ровно, избавляясь от тяжести в груди. Лавочник ждет ответа, сохраняя на лице самое бесхитростное выражение, а она неотрывно глядит на него, стараясь таким способом убедить себя, что все по-честному, что ее поступок был единственно правильным и возможным.
– Так что лучше поторопись, – выпроваживает ее лавочник. – Давай через задний вход.
Калла никогда и не утверждала, будто она хорошая. И никогда не желала быть хорошей. Но в каждом уголке городов-близнецов она ищет именно это – знак, что Талинь способен хоть на что-нибудь хорошее. Каждый день, просыпаясь, она умоляет о том, чтобы все совершенное ею значило хоть что-нибудь, чтобы услышать от королевства – да, она права, если верит, что это благородно и достойно – проливать кровь, пока от нее ничего не останется, пока не исчезнет все до последней частицы, пока она не перестанет ощущать укол сомнений всякий раз, вонзая клинок и вытаскивая его из раны. После того как все кончится, придет покой. Должен прийти.
Калла сжимает пальцы на рукояти меча, хватает ножны и вылетает через заднюю дверь лавки. Каждая секунда на открытом пространстве – это секунда у всех на виду, грозящая разоблачением. Особенно теперь, когда вся толпа игроков совсем рядом…
В конце переулка она останавливается и старательно прислушивается. Потрескивает провод под напряжением. Гудит огромный вытяжной вентилятор какого-то завода. Кто-то рядом наблюдает. Рукава красного плаща Каллы обрезаны выше запястий; скрывать браслет она не удосуживается. Если она вступила в борьбу, то будет сражаться как полагается игроку.
Шорох наконец слышится вновь – сверху. Калла отшатывается и морщится, расплескав ботинками грязную лужу, однако уклониться от чужого меча еле успевает. Противница делает резкий разворот, на лице у нее застывший оскал, волосы собраны в два одинаковых пучка на макушке. Голубовато-белое сияние скользит по ее мечу, словно сквозь металл пробегает электрический ток. Едва устояв на земле, она готовится к новому удару, сгибает в коленях напряженные ноги.
Каллу тоже учили стоять так твердо, чтобы никто не смог сбить ее с ног. И воображать себя тяжелой, как гора. На первом же уроке ей объяснили, что уклоняться нельзя и что ее не будут учить больше ничему, пока она не усвоит, как не сходить с места и не сдавать позиции, какие бы сильные удары на нее ни обрушивались.
«Неужели ты не хочешь быть сильной? – спрашивали ее. – Неужели не хочешь быть непобедимой?»
«Хочу», – отвечала Калла. Двенадцатилетняя и заточенная на роль оружия. Четырнадцатилетняя, превращенная в боевую силу трона, не ведающую сомнений.
«Хорошо». В ее памяти все лица, увиденные в тренировочном зале, сливаются воедино – лица бывших военачальников и прочих отставных военных, пользующихся достаточным расположением во Дворце Неба, чтобы обучать юную принцессу. Проявлять к ней снисхождение они не удосуживались. И все говорили одно и то же. «Получай раны. Получай ожоги. Ты исцелишься и станешь смелее».
«Смелее? Я хочу быть сильнее».
«Сила – это сознательное усилие. Сначала ты станешь смелее, а уж потом и сильнее».
Ее готовили к войне. И она восстала, чтобы развязать войну против них.
Ее соперница делает выпад. Калле не нужно думать, чтобы вскинуть руку с мечом. Интуиция определяет то, как она действует, блокируя удары и отражая их.
– Трусиха! – шипит соперница. – Неужели на игры в этом году собрались все самые ничтожные слабаки Сань-Эра?
– Надеюсь, ты сейчас не меня имеешь в виду. – Калла бросает беглый взгляд через плечо. В данном случае быстрее всего было бы отступить. Ей надо найти проход…
Соперница наносит очередной яростный удар, и Калла, пошатнувшись, сжимает губы. Вряд ли есть причины демонстрировать такой пыл в самом начале игр. Тратить столько сил на первые поединки.
– Мерзко, – язвительно цедит соперница, – что все вы записываетесь на игры, хотя до них вам и дела нет. Только место занимаете и отвлекаете нас от…
Калла наносит удар с разворота, полоснув мечом по животу женщины. И наступает пауза, момент, когда раненая ахает и озирается по сторонам в поисках тела какого-нибудь цивила для перескока.
Но вокруг никого нет. Такие моменты, как этот, неизменно оказываются самыми захватывающими для зрителей во время игр. Особенно то, как потрясенно ахает игрок, поплатившийся за чрезмерную самоуверенность. Никто не регистрируется для участия в играх, будучи не убежденным, что у него есть шанс на победу, и никому не придет в голову считать, будто у него есть шанс победить, если он сомневается в своем умении совершать перескоки. Искусство перескока характерно для типажа, хорошо известного Сань-Эру: того, кто ищет легких путей и прямо-таки напрашивается, чтобы с него сбили спесь. Во время игр такое случается сплошь и рядом. Зрители приникают к экранам, сердце чуть не выскакивает у них из груди.
– Мерзко, – повторяет женщина, на этот раз шепотом, и Калла скрипит зубами. Еще один удар – проще не придумаешь. Красная линия возникает поперек горла женщины, и когда Калла опускает меч, мертвая участница игр падает на мокрую землю.
В переулке слышится гудение. Фонари на стенах мигают и гудят, привлекая светом стаи мелких летучих насекомых. Калла толкает труп ботинком, переворачивает руку. На экране вспыхивают две шестерки – еще один номер, который позднее вечером пополнит список потерь первого дня.
Одна из лампочек в переулке перегорает. Посмотрев на лужи, Калла замечает в воде свое искаженное отражение, подцвеченное алым от крови, сочащейся из ран убитой Шестьдесят Шестой. На мгновение у Каллы возникает мысль, что это еще одна соперница стоит у нее за спиной. Она вздрагивает и круто оборачивается.
Никого. Только камера на стене. Только Калла – длинные спутанные волосы обвились вокруг шеи, лицо и одежда забрызганы кровью. Панораму переулка вокруг нее искажает отраженный лужами мерцающий свет.
Она не похожа сама на себя. Вообще-то на себя она никогда и не походила.
Калла Толэйми, принцесса Эра. На троне она ни на что бы не годилась, зато с мечом в руке способна на все.

Глава 5
После полуночи, когда улицами городов-близнецов окончательно завладевает мрак, видимый фасад Сань-Эра сияет огнями квартир. Стена к северу от Саня высока, но не настолько, чтобы полностью загораживать здания на окраине города, каждое окно которых излучает свет и гудит подвешенным под ним кондиционером, вдобавок к шуму работающих плит и телевизоров, мерцающих в глубине комнат.
Панорама города выглядит беспорядочно, однако в столице нет ни единого здания, превышающего высотой четырнадцать этажей. Этажом больше – и разветвленные строения могут накрениться под собственной тяжестью и рухнуть.
Квартира Каллы – одна из немногих, в которых сравнительно тихо. В нее, уже придавленную и почти задушенную грузом верхних этажей, ведет последняя дверь в конце длинного, накуренного коридора, где на каждом шагу игорные заведения. Непрестанный стук костяшек для мацзяна, порождающий не такое эхо, как другие шумы, прокрадывается под дверь Каллы в самые неожиданные моменты. Порой, прикорнув на диване, она просыпается рывком, уверенная, что кто-то, стуча каблуками по гладким полам дворца, идет звать ее на тренировку.
Ее телевизор работает без звука. Сидя в спальне, Калла затягивается сигаретой и смотрит, как дым струйкой поднимается к крашеному, подернутому плесенью потолку и вьется под ним. В окно вливается свет, калейдоскоп неоновых отблесков, исходящих от разных источников снаружи: красного с золотом – от борделя на третьем этаже соседнего здания, темно-синего – от киберкафе на шестом этаже, разноцветными огнями вспыхивают вывески ресторанов, которых полно по соседству. Как ни странно, ночью Сань-Эр ярче, чем днем. Днем здесь, на улицах, отгораживающихся от солнечного света, царит унылый сумрак. Ничего, кроме блекло-серой мглы, которая сама по себе ничего не освещает.
Калла приподнимается на локте. А теперь на ее спальню обрушивается смех, доносящийся снаружи через закрытое окно. Что-то побуждает Каллу вглядеться сквозь стекло как раз в ту минуту, когда мимо плетется стайка подростков, подвыпивших и веселых: они болтают между собой, не удосуживаясь понизить голос.
Калла снова устраивается в постели, разгладив складку на простыне. Она и забыла, каково это – смеяться в компании, даже просто разговаривать с кем-нибудь, кроме Чами и Илас. Последние пять лет она проводила время в одиночестве, пока оно не становилось невыносимым, жила, не поднимая головы и не снимая маски. От своих бывших фрейлин она принимает лишь самое необходимое, чтобы выжить, но не рискует ни искать работу, ни как-то иначе участвовать в жизни городов-близнецов. Ведь перед ней стоит задача, намного превосходящая повседневные дела простого цивила, живущего в Сань-Эре.
Но порой она чувствует, как груз одиночества смещается, тяжело оседает у нее в груди. И словно холодными щупальцами вкрадчиво оплетает все, что есть у нее внутри. Не так настойчиво, чтобы причинить ей боль или заставить отбиваться. Но достаточно, чтобы служить вечным напоминанием: я здесь, с тобой я навсегда, не убежишь ты никуда.
Калла выбирается из постели, стряхивает с сигареты пепел и вызывает протестующее мяуканье у потревоженного кота. А когда она направляется в тесную гостиную, Мао-Мао спрыгивает с кровати и с урчанием бежит следом. Верхний свет Калла не включает и ориентируется благодаря мерцанию телеэкрана. Каждый предмет вокруг отбрасывает длинную тень: меч, прислоненный к стене у двери, апельсины и бананы на стеклянных полках в стенной нише. Едва Калла усаживается перед громоздким экраном, по-прежнему беззвучно показывающим новости, Мао-Мао сворачивается клубком вокруг ее щиколоток, не давая уйти еще куда-нибудь.
Калла вздыхает и опускает свободную руку, чтобы почесать его пушистую макушку. Чем дольше будут идти игры, тем опаснее станет возвращаться домой. Следующие несколько дней, пока игроки осваиваются, тревожиться незачем, но затем их начнут ежедневно пинговать, указывая в качестве ее местонахождения в том числе и эту квартиру, и когда это будет происходить все чаще и чаще, очутиться здесь в момент очередного пинга будет равносильно самоубийству. Как только очередной игрок узнает, где она живет, она не сможет спокойно приходить домой, даже если удачно избежит первой встречи, потому что рискует нарваться на засаду.
Три часа ночи. Обычно новости так поздно не передают, но сегодня особый случай. Все ведущие с оживленным видом перебирают карточки-шпаргалки и шевелят губами гораздо быстрее, без обычной нудной монотонности. Калла тянется к телевизору, чтобы прибавить громкость, и как раз успевает услышать: «…и Пятьдесят Семь, в данный момент наш лидирующий игрок».
– Что, простите? – вырывается у Каллы вместе с дымом. Она перестает почесывать кота, и Мао-Мао протестующе бодает ей ладонь. Морда и уши у него практичного темно-серого цвета, а остальная шерсть серовато-белая, вечно сбивающаяся в комки по всей квартире, потому что ему нравится ходить за хозяйкой по пятам и требовать ласки. Она подобрала его котенком на улице, когда только начинала прятаться. Вместе они проводили долгие часы, пока она метала ножи в стену, в итоге за несколько лет кот патологически привязался к ней.
– Да, в самом деле, – подхватывает второй ведущий, словно услышав возглас Каллы. – После завершения церемонии открытия, когда игроки рассеялись по обоим городам, из дворца сообщили первые результаты. С полным восторгом было воспринято известие о двадцати трех попаданиях в цель, десять из которых – заслуга номера Пятьдесят Семь.
Поперхнувшись при очередной затяжке, Калла поспешно выпускает дым через ноздри.
– Да чтоб вас! – кашляет она. – Отлично сработано, Август.
* * *
«С полным восторгом было воспринято известие о двадцати трех попаданиях в цель, десять из которых – заслуга номера Пятьдесят Семь».
Давно уже ночь, время очень позднее, но, несмотря на это, у включенного телевизора, выставленного экраном на улицу в парикмахерской на южной окраине Саня, собрались зрители. Антону больше нет хода в квартиру с шикарным телевизором, – который, впрочем, все равно уже разбит, каким и останется, будь даже Антон еще в теле хозяина квартиры, – поэтому он присоединяется к небольшой толпе у телевизора, стараясь не углубляться в нее и прикрыв рукавом браслет участника игр.
В новостях по-прежнему крутят относящиеся к играм записи с камер наблюдения. Гвардия всеми силами старается держать Сань-Эр в подчинении при помощи этих камер, однако у них есть единственный, но крайне досадный изъян: камеры не улавливают вспышку при перескоке в другое тело. И поскольку на долю Сообществ Полумесяца приходится большая часть преступлений в Сань-Эре, а участники их разветвленной сети особенно злостно совершают перескоки, нетрудно понять, почему столько случаев незаконной торговли, в том числе людьми, а также убийств остаются незамеченными для дворца.
Почему дворец до сих пор не удосужился заняться этой лазейкой, Антон понятия не имеет. Но, по крайней мере, видеоматериалы с камер находят применение во время игр как постоянный источник сведений о боевых действиях. Телесетям не приходится отправлять в город съемочные группы, ведь камеры и так установлены на каждом углу. Появление настоящей съемочной группы может даже вызвать недовольство во Дворце Единства, особенно если телесети начнут распространять материалы об играх, не просмотренные прежде бдительной Лэйдой. Так или иначе, зрители не готовы к съемке крупным планом: им нужны вот эти, зернистые, сделанные сверху, на которых каждый игрок превращается в собственный уменьшенный аватар. Благодаря этому Сань-Эру незачем отмечать, насколько он прогнил. Бойня как допустимый вид развлечения. Бойня как короткий путь к богатству.
Антон хмурится, проталкиваясь поближе к телевизору в парикмахерской. Как раз показывают повтор первого килла Пятьдесят Седьмой в оружейной лавке. В той же самой, куда Антон заскакивал недавно и прикупил луцзяодао – пару изогнутых полумесяцем ножей, которые теперь спрятаны у него под курткой. К тому времени как он зашел туда, кровопролитие, творящееся сейчас на экране, давным-давно закончилось.
Пятьдесят Седьмая выдергивает из раны меч. Во время поворота длинные волосы, хлестнув ее по лицу, обвиваются вокруг шеи, и хотя запись нечеткая, хотя цветовая насыщенность настолько низка, что изображение выглядит почти серым, видно, как ярко горят ее глаза неопределенного цвета.
Толпа вокруг Антона вполголоса переговаривается, обсуждает женщину на экране, потрясенная профессионализмом ее удара, завороженная быстротой ее движений. Однако Антон, стоя среди этих людей и не сводя глаз с экрана даже после того, как выпуск новостей переходит к следующему сюжету, вдруг осознает, что именно привлекло его внимание.
Номера Пятьдесят Семь не было на Дацюне. Такую участницу он бы наверняка запомнил. Даже если с тех пор она сменила тело, никто из игроков, которых он видел, не двигался так четко и точно, потому что в противном случае он сразу отметил бы ее как серьезную угрозу.
– Интересно, – бормочет он, выбираясь из толпы. Поддергивает воротник, взъерошив короткие волосы на затылке. Никто не удостаивает его даже взглядом, пока он скрывается в лабиринте улиц. – Очень интересно.
Стены Саня обступают его. Он находит дорогу в чахлых переулках, старается смотреть под ноги, когда поднимается по угловым лестницам, и еще осторожнее делает каждый шаг, когда спускается по ступеням, чтобы ненароком не споткнуться. Если бы не темнота, он избрал бы путь по крышам, перескакивая с одного строения на другое высоко над улицами, а не шагал по ним, тем более что в такой час люди из Сообществ Полумесяца сбывают наркоту и разбрасывают иголки, а Антон не горит желанием ввязываться в лишние драки, особенно если они не имеют отношения к играм.
После недолгой ходьбы ему попадается еще одно сборище. Любопытство побуждает его замедлить шаг. Эта горстка людей толпится в какой-то лавчонке, одном из сотен мелких заведений, которые теснятся по обе стороны улиц, работая бок о бок с другими подобными им. Но сейчас соседние лавки закрыты, а в этой горят лампы под потолком, и хозяин, стоя посередине на столе, что-то горячо втолковывает слушателям.
Антон невольно высматривает в толпе подходящее тело и снова готовится к перескоку, просто чтобы избавиться от надоевшего зуда. Потом его взгляд падает на хозяина лавки, который продолжает толкать речь, и хотя Антон не слышит ни единого слова, произнесенного этим мужчиной средних лет, он сразу замечает мерцание браслета.
В голову Антону приходит мысль получше. Обдумать ее он не удосуживается: как только решение принято, курс задан. Антону Макуса всегда нравилось нападать первым, это стремление неплохо служило ему с тех пор, как он себя помнит… впрочем, это еще ничего не значит. О своем детстве Антон помнит очень мало, а когда силится вспомнить, всплывают лишь отдельные смутные образы. Может, все воспоминания оттеснило в дальний угол горе. Или все дело в травме, и разум оберегает его от прошлого, потому что доступ к воспоминаниям о нем причинит еще больше боли. Антон не помнит, каким виделся ему дворец до того, как ему отвели отдельную комнату. Вообще не помнит первые восемь лет своей жизни, кроме размытых ощущений: как отец заседал в Совете, а его мать, дочь бывшего члена Совета, вышагивала по коридорам Дворца Земли так, будто все королевство принадлежит ей.
Род Макуса относился к верхам дворцовой знати. Однажды, когда отец Антона вывез семью отдыхать в их загородный дом в провинции Кэлиту, земледельческом регионе Талиня, которым он управлял, в дом ворвалась банда местных цивилов, вооруженных до зубов. Это самое раннее из воспоминаний Антона. И единственное из всех, которое играет яркими красками перед его мысленным взором – и родители, бросающиеся к Антону и в голос умоляющие его: «Беги! Беги! Прячься!», и кто-то из незваных гостей, трясущий стальным клинком, и убегающая пятилетняя Буира, и плачущая наверху, разбуженная шумом десятимесячная Хана. Тот момент – бесконечный, полный ужаса – единственная причина, по которой он до сих пор помнит лица родителей. Пока им наносили рану за раной, Антон был способен думать лишь об одном: если бы я мог перескочить в этого плохого человека, я остановил бы его. Я мог бы остановить любого, кто захочет сделать плохое. Если бы я только умел делать перескоки.
Теперь-то он понимает, что ничего бы это не изменило. Что врагов было слишком много. Его родители могли попытаться, хоть отчасти и утратили навык из-за нетерпимости дворца к перескокам, но сначала они старались спрятать его, а потом стало слишком поздно. В то время Антону было всего восемь лет. Он не мог ничего, кроме как затаиться под шкафом и смотреть, как гибнут его родители, как чужаки хватают Буиру и бегут наверх за Ханой. Почему его не стали искать, он не понял. Его видели, когда ворвались в дом, но по какой-то причине пощадили – то ли в суматохе вылетело из головы, то ли по возрасту он ни на что не годился. Прибывшие по экстренному вызову гвардейцы сказали, что его сестры исчезли бесследно. Предположительно, погибли, но более вероятно, что были проданы куда-нибудь в глухие районы Талиня для работы на фермах. Антон предпочитает считать их мертвыми. Эта участь кажется ему более легкой.
Никто так и не узнал, почему на его родителей напали и кто стоял за этим инцидентом. Членом Совета от Кэлиту просто назначили нового представителя знати, а Антона перевезли обратно во дворец, будто ничего не случилось. Сань-Эру было все равно. Правительству тоже. Даже членам Совета легко находилась замена, лишь бы королю Каса не пришлось признать причины, по которым провинциальные цивилы так возмущены его правлением.
Способность к перескоку у Антона проявилась в тринадцать лет. Она передается по наследству, так что он знал, что надо лишь подождать. Годы, предшествующие подростковым, он провел в лихорадочной деятельности, снова и снова пробуя, не проявится ли способность, пока это наконец не случилось однажды ночью.
И тогда он разошелся вовсю. Его, сироту, было некому упрекнуть или напомнить, что в высшем свете перескоки не приветствуются, и он пугал всех товарищей по учебе частотой своих переселений. Напугал даже лучшего друга, когда они вместе читали однажды скучным днем – вселялся в Августа Авиа без разрешения и снова перескакивал в собственное тело, но Август не стал его отчитывать. Только спросил, нашел ли Антон уже кого-нибудь, в кого не смог бы вселиться.
Вопрос был легким, ответы на него – очевидными все до единого. Возбужденные, нездоровые тела непроизвольно сопротивлялись попыткам вселения. Как и тела, которые подвергли сдваиванию, так что еще одна ци в них не помещалась. Вэйсаньна с их врожденным умением каким-то образом имитировать присутствие двойной ци. А все остальные – законная добыча, надо лишь как следует сосредоточиться.
Если судить по вспышкам смеха, хозяин лавки завершает речь. Переминаясь возле лавки, Антон замечает у него на поясе гоу – клинок с крюком на конце, весь в пятнах крови, словно его так и не почистили как следует после очередного применения. Естественно было бы предположить, что после пережитой в детстве трагедии Антон не выносит кровопролития. Однако кровь безвинна. Кровь – лишь последствие. Лучше пролить чужую кровь, чем дожидаться, когда прольют твою; лучше проявить власть и держать ситуацию под контролем – точнее, захватить власть и установить контроль.
Антон прислоняется к стене переулка. Он готовится. За семь лет изгнания он убедился, что неизменно выбирает наиболее легкий путь. А не самый достойный, не самый чистый и не самый грязный. Если ему представится шанс, он от него не откажется.
Совершив перескок, он открывает глаза после вспышки и видит, что стоит в окружении толпы. Его слушатели, внезапно отпрянув, ошеломленно моргают.
– Мои извинения, – произносит Антон. Голос звучит хрипло, непривычный к такому низкому тембру. – Вам, пожалуй, стоит отойти. – Он хватает клинок с пояса игрока и перерезает ему горло. Он чувствует, как быстро вытекает из тела кровь, но прежде, чем она успевает унести с собой его собственную ци, Антон снова делает перескок, вселяется в тело, которое оставил у стены, и возвращает хозяину прежнее, с зияющей раной на шее и кровью, хлещущей из рассеченной артерии. Зрители ахают – одни от ужаса, другие от восторга.
Антону не до их реакции, он уже убегает, но ищет взглядом ближайшую камеру видеонаблюдения, а когда находит, стучит пальцем по своему браслету игрока. Пусть знают, что это его работа, – на случай, если на телеканалах без вспышки перескока не сообразят, что к чему. Он хочет, чтобы этот килл приписали ему.
Хочет, чтобы дворец затрепетал.
* * *
Август идет на звуки телевизора, работающего у него в кабинете. И лишь ненадолго притормаживает, чтобы отряхнуть обувь, но даже после этого продолжает оставлять грязные отпечатки на сияющих мраморных плитах. Все равно дворцовая прислуга каждый день заново полирует полы. К завтрашнему дню вся грязь исчезнет бесследно.
Окно в его кабинете открыто. Когда он входит со щеками, раскрасневшимися от усилий, прохладный восточный ветер с далекого морского побережья воспринимается им как полная неожиданность.
Август берет с полки повязку для глаз.
– Спишь на работе?
Галипэй вздрагивает, резко выпрямляется на стуле. Рядом с ним сидит Август – вернее, его родное тело: светловолосая голова поникла, корона сбилась набок, будто он просто задремал.
– Я думал, что услышу, как кто-то приближается, – бормочет Галипэй и встает, – если, конечно, это не ты со своей призрачной поступью.
– А меня ты слышал?
Галипэй снова вздрагивает и мгновенно принимает боевую стойку – еще до того, как из-за угла появляется задавшая последний вопрос Лэйда. Она спускает дыхательную маску с подбородка, так что двое мужчин в кабинете видят по ее сжатым в тонкую ниточку губам, что она совершенно не в восторге.
– Я уже склоняюсь к мысли, что ты держишь при себе одного из худших Вэйсаньна, – говорит она Августу.
– И я, пожалуй, соглашусь, – отзывается Август.
– Позвольте! – возмущается Галипэй.
Его не слушают. Август надевает повязку на лоб, завязывая не слишком туго, чтобы она упала на глаза чужого тела сразу после того, как он бросит последний взгляд, необходимый, чтобы вызвать перескок. Когда он открывает глаза в собственном теле, Галипэй уже тянется к только что покинутому и стремительным захватом шеи отправляет его в нокаут прежде, чем его хозяин успевает толком прийти в себя. Потом быстро закидывает тело на плечо и уносит прочь из кабинета и из дворца, не дожидаясь приказаний.
– Что-то случилось? – спрашивает Август, оставшись с Лэйдой наедине. Он встает со своего места, разминает затекшие и онемевшие конечности родного тела. Теперь на нем чистая обувь, отполированная до блеска, без единой пылинки. Слушая эхо своих шагов, он медленно обходит круг по кабинету, ведет пальцем по письменному столу и книжным полкам. Здесь, в самой высокой башне замка, просторно, даже более чем.
– Мы собрали все потери. – Лэйда сует руки в карманы, шурша черным нейлоновым плащом. В темное она одевается, как и остальные стражники и гвардейцы, чтобы не выделяться в Сань-Эре, но, вопреки самой идее одежды как маскировки, Лэйда Милю носит вокруг темно-синих глаз темно-синюю подводку с блеском независимо от того, в каком находится теле. Когда им было шестнадцать лет, Август чуть не стал жертвой ее экспериментов: заметив в его глазах темно-синий ободок, Лэйда захотела выяснить, подчеркнет ли его оттенок переливчатая подводка.
С тех пор как в прошлом году скончалась ее мать и ее саму повысили, у Лэйды уже нет времени на глупости, как раньше, когда она хитростью добивалась, чтобы Август накрасил глаза. Нет на это времени и у Августа – впрочем, у него никогда и не было. Просто благодаря притягательности Лэйде не составляет труда добиться чего угодно от товарища по учебе, пусть он даже сам кронпринц Саня. Ей всего двадцать один год, как и Августу, но если знать расхожую у ее сверстников шутку о том, что Лэйда Милю с момента появления из материнского чрева раздает приказы, ясно, что дворцовая стража подчиняется ей беспрекословно, не дожидаясь ни малейшего проявления недовольства. Другие подразделения за пределами Сань-Эра возглавляют генералы, медлительные вооруженные силы рассеяны по всему Талиню с целью поддержания мира. А улицы и строения Сань-Эра не подходят для крупных формирований и боевых построений. В такой обстановке требуется быстро соображать и не стесняться нечестной игры, а Лэйде этих умений не занимать. Дворцовые стража и гвардия полностью подчинены ей, разбиты на небольшие отряды, и благодаря их донесениям она получает полное представление обо всем, что творится в городах-близнецах Сань и Эр.
А они отнюдь не процветают. Но в этом Лэйда виновата в меньшей степени, чем всемогущая бездарность, восседающая на троне.
– Ты слышал отчет, который мы опубликовали? С полуночи – двадцать три убитых.
Август садится на край письменного стола, упираясь в него руками. Галипэй возвращается, но вместо того, чтобы пройти в кабинет, мнется в круглой арке у порога, ковыряя завитки резьбы, которой она украшена.
– Ты выразилась таким тоном, будто мы дали ложную информацию, – напрямик заявляет Август. – Это так?
– Нет, – отвечает Лэйда. – Выбывших действительно двадцать три. – Она делает паузу. – Но если ты обратил внимание на цифры, которые называли в выпусках новостей, то лишь двадцать один случай был приписан игрокам. Думаешь, кто-нибудь заметит расхождение?
– Остальные вышли из игры добровольно? – спрашивает с порога Галипэй.
Лэйда сует руку во внутренний карман плаща. Достает пачку фотографий, и хотя предположение высказал Галипэй, она не удостаивает его ни единым взглядом, продолжая обращаться только к Августу:
– Можно, конечно, надеяться, что так подумает и весь Сань-Эр, но мы нашли тела этих двоих. Смерть обоих ни на одну камеру не попала. От болезни яису.
Август хмурится. Жестом просит дать ему снимки. Болезнь яису. По большому счету, перескоки все-таки опасны. Потерпи слишком много неудач в попытках вторгнуться в чужое тело – и твое собственное начнет выгорать изнутри, не в силах справиться с напряжением многократных выходов и входов каждый раз, когда тебя вышвыривают назад. Давно Август не слышал о таких случаях. После Отты – ни разу. Наверняка известны и другие, но никто не доводит их до сведения дворца, ведь официально перескоки запрещены. Люди просто мирятся с потерей. Если уж выросшую во дворце сводную сестру Августа не смогли спасти, у любого другого жителя Сань-Эра мало шансов выжить, как только начинается выгорание.
– Убийство? – гулким голосом предполагает Галипэй от двери. – Болезнь яису может быть кем-то вызвана.
Если убийца достаточно проворен. И вселяется в чужое тело, потом покидает его и сразу же вселяется обратно, пользуясь другими телами, оказавшимися поблизости, но всякий раз возвращаясь в одну и ту же жертву. И тогда ее тело, в котором заперта ци, вспыхивает и выгорает, обрекая жертву на смерть.
Лэйда наконец поворачивается к Галипэю и поджимает губы.
– Да, убийство, – подтверждает она. – Но…
– …но тогда почему трупы выглядят вот так? – заканчивает за нее Август. Взглянув на телохранителя, он коротко манит его пальцем, и Галипэй торопливо подходит. При виде снимков его серебристые глаза широко раскрываются, вбирая свет кабинета.
– Это же…
– Сыцанское приветствие, – подтверждает Лэйда. – Уму непостижимо. Откуда в Сань-Эре сыцани?
Локти разведены в стороны, кончики пальцев соединены, большие пальцы выпрямлены – получается треугольник. В любом учебнике, где говорится о войне Талиня с Сыца, уже во вступлении встретится изображение сыцанского приветствия – гордый жест нацеленного на завоевания воинственного народа. Вот только у обоих трупов на фото он выглядит кривым и неловким, потому что их руки сложили таким образом уже после смерти. На первом снимке обгорелый труп лежит в заднем помещении какой-то лавки. Помещение скудно обставленное, почти пустое, но по полу разбросана фольга в черных пятнах от выпаренного дурмана. В зависимости от своих предпочтений некоторые игроки сначала уносят добытые монеты в укромные места вроде этой лавки, до отказа накачиваются наркотой, а уж потом отправляются за оружием.
Второй снимок похож на первый. Обгоревший труп в помещении… какого-то завода, догадывается Август. Вокруг трупа – детали машин, искореженные пружины и сломанные рычаги, закинуть которые с глаз долой в дальний угол было, наверное, самым быстрым способом навести порядок.
– Даже если они проникли за городскую стену, – рассуждает Август, – откуда у них личный номер?
Лэйда хранит молчание. Галипэй хмурится все сильнее. Правила Талиня остаются незыблемыми с самой войны с Сыца: нет личного номера – нет хода в Сань-Эр. Два города потому и были обнесены стеной, что представляли собой последнюю крепость до того, как Талинь наконец победил в войне. Расположенный на юго-востоке королевства и похожий на карте на хвостик, Сань-Эр стал последним прибежищем целого народа в трудные времена, означал поражение его врагов, а теперь в этом отдаленном углу страны билось сердце Талиня. Раньше вдали от побережья имелись и другие крупные города, но, превращенные некогда в поле боя, они так и не оправились, а тяжелые потери и нерадивые чиновники усугубили их упадок. Со временем переселиться в новую столицу глубинке стало проще, чем заново отстраиваться и решать прочие задачи; если Сань-Эр развивался, строил новые заводы, изобретал новые технологии и устанавливал более совершенные вышки связи, остальные провинции словно деградировали, не сумев прекратить утечку рабочей силы. Слишком многие члены Совета уже сетовали на то, что в подчиненных им провинциях множатся города-призраки, – досадная трата ресурсов, хотя их здания можно было бы снести, а землю отвести под сельскохозяйственные угодья в соответствии с навыками, преобладающими у населения за пределами стен Сань-Эра.
Несмотря на готовность дворца воевать снова, Сыца не давала повода с тех пор, как проиграла предыдущую войну. Границы остаются неизменными, проходя посреди почти ненаселенной полосы земель между двумя государствами. Талинь занят своими делами, обратив на земледельческие провинции большую часть сил, ранее направленных на завоевания; Сыца начала расширяться в другую сторону, зализывая раны после того, как потратила столько ресурсов на тщетную попытку захватить Талинь.
Если эти погибшие и впрямь послание от Сыца, трудно даже вообразить, что могло спровоцировать такую перемену настроений.
– Так или иначе, – вдруг говорит Лэйда, забирая у Августа снимки и складывая их в стопку, – я послежу за тем, как будут развиваться события. Кому-нибудь предстоит известить короля, как только мы оценим масштабы угрозы извне…
По крылу дворца разносится барабанная дробь. Август, Лэйда и Галипэй застывают и машинально окидывают взглядом кабинет, отмечая все, что находится на виду. После сигнала герольдов поднимается суматоха, потом в кабинет вваливаются два королевских гвардейца и возвещают, что никаких опасностей не обнаружено.
Сразу же за ними входит король Каса.
Август переводит дух. И придает лицу приятное, жизнерадостное выражение человека, всегда готового угодить своему правителю.
– Август, – произносит король Каса. Его блистающее золотом одеяние безупречно, но лицо осунулось. В последние годы он стареет быстрее и с каждым днем выглядит все более изможденным. Глубокие морщины прорезают лицо в уголках его глаз и рта. Будь Август более терпеливым, он мог бы дождаться, когда его приемного отца не станет по естественным причинам.
Но терпение Августу не свойственно.
– Зайди ко мне после выпусков сегодняшних новостей.
Приказ отдан тоном, не допускающим возражений. Август склоняет голову.
– Да, конечно, – без запинки отвечает он. А когда стреляет взглядом в сторону, Лэйда беззвучно указывает на стол, куда выкладывала снимки. Август прокашливается и добавляет: – С вашего позволения, дворцовая стража обнаружила кое-что странное.
Король Каса закладывает руку за спину. Он щурится, и от этого морщины на его лице обозначаются гораздо отчетливее.
– Что именно?
– Случаи смерти от яису. Возможно, понадобится расследование…
Но король Каса уже идет к выходу.
– Разберись, – бросает он через плечо. – И сразу доложи.
Стража следует за ним. Герольды бьют в барабаны, возвещая приход короля в очередные покои дворца. Не проходит и нескольких минут после визита, как в кабинете вновь воцаряется тишина.
Невероятно.
Его величество уже пять лет не покидал пределов дворца, и теперь ничто не заставит его выйти отсюда. И никто не уговорит. Члены Совета от Эра управляют шестнадцатью провинциями Талиня к северу от реки Цзиньцзы, члены Совета от Саня – двенадцатью провинциями с южной стороны, ближней к обоим городам. В бассейне реки Цзиньцзы зародилась цивилизация Талиня – согласно историческим трудам, в те времена среди людей еще жили древние боги. За прошедшие века обильные разливы превратили земли по южному берегу реки в плодородные поля для влаголюбивых культур и заливные рисовые поля. Северный же берег оставался сухим, и это означало, что там поля пшеницы и других злаков, а также пастбища для скота зависели лишь от дождей тем больше, чем дальше располагались от реки. Раньше там же находились дворцы Талиня: Дворец Неба – на севере, Дворец Земли – на юге. Потом началась война с Сыца, и вся знать королевства стеклась в Сань-Эр в надежде на защиту. Дворец Неба заново отстроили в Эре, Дворец Земли – в Сане, а когда война закончилась, выяснилось, что переселяться обратно нет нужды, ведь можно поручить членам Совета держать под присмотром территорию, которой дворцы некогда правили, находясь непосредственно на ней, тем более что Сань-Эр расцвел, превратившись в метрополию Талиня. Короли Талиня стали королями Сань-Эра, а остальные провинции – не более чем добавочными ресурсами, которые города-близнецы могли выдаивать как им заблагорассудится.
Всего несколько лет назад, когда еще были живы родители Каллы, на совещаниях с Каса они обменивались отчетами о провинциях, которые получали от Советов, и сообща изучали положение дел в Талине. Теперь же члены Совета от Эра отчитывались непосредственно перед королем Каса, и обо всем, происходящем в двадцати восьми провинциях и двух городах, становилось известно тому, кто восседал на единственном престоле в отдаленном уголке королевства. Войска подчинялись военачальникам, военачальники были преданы членам Совета от провинций, а Совет склонялся перед королем Каса. Сокрушить такую власть невозможно, не сокрушив саму страну. В этом Август уверен. Система укреплялась так долго и пустила корни настолько глубоко, что единственным путем внедрения изменений к лучшему остается благополучный переход короны к новому правителю.
Август сжимает двумя пальцами переносицу. Пристальное внимание Лэйды и Галипэя он воспринимает как физическое ощущение. И вместо того чтобы повернуться к одному из них, встает лицом к окну, отыскивая взглядом то место, где вода делит столицу на Сань и Эр. Отсюда, с высоты дворцовой башни, эта линия отчетливо видна.
– Ты просматривал имена участников?
Лэйда застает его врасплох, неожиданно меняя тему. Август хмурится:
– Разумеется. Списки всех зарегистрированных я видел еще до начала лотереи.
– Значит, невнимательно смотрел. Взгляни, кому достался восемьдесят шестой номер.
Она вытаскивает из кармана громоздкий экран и передает ему. Август жмет левую кнопку, прокручивая список с конца.
88 – Декре Талепо
87 – Сай Люгу
86 – Сидар Яньшу
Августу кажется, будто внимательный взгляд Лэйды, остановившийся на нем, тяжелеет. Занимаясь делами дворца, она не упускает ни единой подробности. Вот и теперь ждет любой его реакции, наблюдает, определяя, лжет он во спасение или в самом деле находится в полном неведении. Лэйда не посвящена в его планы превратить Каллу в его оружие, поэтому он старается не проявлять излишнего легкомыслия. Иначе она может спросить, почему ему все равно, почему он так уверен, что все игроки, кроме одного, так или иначе погибнут.
– «Сидар Яньшу», – читает вслух Август и ждет, когда имя отзовется в памяти.
– Забыл письма, которые мы получали в прошлом году? – спрашивает Лэйда.
Август сразу же поднимает взгляд от экрана.
– Нет, – говорит он, и к нему приходит осознание. Это и ответ, и реакция. Нет, он не забыл. Нет, это полный абсурд.
– Личный номер краденый, – поясняет Лэйда. Ее тон не оставляет места сомнениям. – Это Антон Макуса.
Тем же номером он пользовался в прошлом году, пытаясь развести дворец на деньги. А когда его разоблачили, в тот же момент исчез, вернул себе невидимость изгнанника. Август невольно бросает взгляд на стену, где на обоях осталось прямоугольное пятно на том месте, где висел снимок в рамке, пока его не сорвали. От этого отпечатка в окружении выгоревших обоев – потому что кабинет находится в той части дворца, которая хорошо освещена солнцем, в отличие от остального Саня, – никак не избавиться, разве что сорвать со стен обои и сделать в кабинете ремонт, поэтому даже после исчезновения снимка на виду сохраняется его призрак. Август, Антон и Лэйда – грозное трио, вынашивающее планы преображения Талиня.
Еще до того, как Антон откололся от них.
– Убрать его? – спрашивает Галипэй.
Август бросает экран на свой письменный стол и обтирает руки, словно испачкался в склизкой грязи.
– Ничего, – сквозь зубы отзывается он. – Он не помешает. Ему не хватит возможностей, чтобы помешать. Не хочу привлекать к этому обстоятельству больше внимания, чем необходимо, а Антон ничего не добивается так, как внимания.
А еще он мастер перескока. И может стать достойным соперником Калле, которой необходима победа. Но ошибка уже допущена, Антон Макуса прошел жеребьевку, и теперь не остается ничего другого, кроме как позволить ему участвовать в играх и постараться сохранить самообладание, когда кто-нибудь прикончит его.
Прежде чем Лэйда успевает возразить, нечто огромное содрогается вдалеке так, что пол скрипит и шатается под их ногами. Август и Галипэй сразу кидаются к окну и вглядываются в ночь. Источник встряски легко заметить: взрыв охватывает целый район Эра, мерцающее пламя взметается высоко в небо и пожирает подброшенные в воздух ударной волной обломки строений.
Лэйда вздыхает. Она тоже подходит к окну, хоть и не спеша.
– Вот будет морока разбираться, – говорит она. – Остается лишь надеяться, что потери не из числа игроков окажутся настолько незначительными, что докладывать о них Совету не придется.
Август молчит. В этот момент он забывает обо всем остальном, даже о Калле Толэйми и Антоне Макуса, вступивших в качестве участников в игры короля. Слишком о многом предстоит позаботиться, прежде чем он сможет прийти к власти, – о многом, начиная с возможного вторжения чужестранцев, несущих городу смерть и разрушения.
Взявшись за раму, он захлопывает окно.

Глава 6
Если бы Калла не выросла во Дворце Неба в окружении карт и энциклопедий, наверное, она верила бы, что за краем Сань-Эра, там, где заканчивается суша, сменяясь морем, манит к себе путников другое королевство.
Она стоит высоко на утесах и смотрит на воду. Каждая волна обрушивает на камни безжалостный удар. Водяные фонтаны взметаются высоко над городом и осыпаются каплями и водяной пылью. Больше нигде в Сань-Эре у Каллы не возникает такое чувство, будто она могла бы прыгнуть с утеса, перелететь через зубчатые камни у его подножия, ножом вонзиться в воду, а затем плыть все дальше и дальше. Десять шагов влево – и она углубится в переулок, и ее снова будет окружать город Сань. Но пока она стоит здесь, она ощущает себя правителем этого нового королевства, завоевателем огромных непознанных земель.
Калла делает глубокий вдох и скрещивает руки на груди, борясь с ознобом. Вдоль остального побережья города-близнецы обустроили небольшие бухты, чтобы рыбакам было где выводить лодки в море, впрочем, далеко от берега никто не уплывает. Южнее Сань-Эра нет ничего, кроме пустоты. Дальние плавания чреваты полной потерей ориентации и всех шансов на возвращение домой. Самые отважные из странников Талиня утверждают, что в морских водах есть и другие островные государства, но если они и впрямь существуют, королевству от них нет толку. С точки зрения Талиня, наладить внешние отношения он может лишь в одном случае – обратиться на север, минуя земледельческие провинции и с кровопролитными боями прорвавшись в Сыца.
По спине Каллы пробегают мурашки. Она оглядывается через плечо.
Согласно утверждениям дворца, еще до того как на юго-востоке остались только Сань и Эр, которыми правил один род и два короля, у границы Эра сотни лет назад существовал и третий островной город. Третий король, который также владел некоторой частью территории Талиня, бежал с началом наступления Сыца. А потом этот монарх был поражен вмешательством свыше и признан недостойным править, но когда отказался покинуть престол, несмотря на повеление тамошних богов, весь город вместе с жителями погрузился под воду.
Калле всегда с трудом верилось в это. До наступления эпохи камер видеонаблюдения и электронных записей дворец мог искажать истину по своему желанию, и эта история о третьем городе, который когда-то находился где-то вдалеке, выглядит чересчур удобной, чтобы быть правдой. В отличие от остальных жителей королевства, Калла не верит даже в божественную волю. Если боги и существуют, тогда они воплощение жестокости, ведь допускают же они, чтобы Талинь вел такую жизнь, как сейчас. Изо дня в день, и конца этой жизни не предвидится.
Калла наконец отступает от края утеса. Возвращается в переулок, который приведет ее обратно в Сань, ныряет в тесный проход, и от решимости у нее сжимается все внутри. Медлить уже некогда. Ее план действий на сегодня почти такой же, как в предыдущие несколько дней, прошедших после Дацюня: держаться поближе к самым оживленным районам Саня, где она с наибольшей вероятностью отыщет других игроков. Несмотря на раннее утро, на улицах становится темнее по мере того, как она удаляется от окраины города и берега моря. Минуя ряд заводов, Калла морщится и зажимает нос, чтобы уберечься от едкой мешанины запахов. Где-то в подземельях грохочут они – станки, растягивающие и встряхивающие длинную лапшу, чтобы собрать ее в связки, работающие бок о бок с другими, производящими вешалки для одежды и резиновые вантузы.
– Поберегись!
Калла успевает пригнуться еще до того, как раздается крик, уворачивается от двоих мужчин, несущих стремянку. От заводского жара их обнаженные торсы все в поту. Есть в Сане узкие улочки, которые живут себе почти бесшумно и слышится на них со всех сторон лишь неизбежная симфония подтекающих труб. Другие похожи на целые планеты, где бурлит разнообразная деятельность. Свернув наконец на тихую пешеходную дорожку, Калла перестает зажимать нос и делает глубокий вдох. Запах не изменился к лучшему. В каждой грязной ямке скапливается вода, но лучше уж сырая гниль, чем мусорная вонь.
Калла смотрит на свой браслет игрока. Никаких сигналов. День Дацюня всегда проходит суматошно, а потом наступает затишье. Дворец делает это намеренно, чтобы усыпить бдительность игроков, прежде чем их местонахождение начнут отслеживать. В городских дебрях участники игры могут прятаться вечно, стоит им только захотеть, и поскольку никакой зрелищности в этом нет, раз в день каждому игроку отправляют сигнал тревоги, направляя его к ближайшему сопернику. Без такого ежедневного пинга они играли бы, полагаясь только на удачу, в надежде заметить где-нибудь на открытом месте промелькнувший браслет. И один раунд игры мог бы продолжаться годами. Калла следит за выпусками новостей, старается запомнить лица соперников, но почти все они меняют тела с головокружительной быстротой. Только Калла остается в прежнем теле, предпочитая не менять его, а прикрывать лицо маской.
Она поправляет маску, которая задерживает вздох, и от этого лицу становится жарко. В играх есть лишь одна цель. Уничтожить других игроков так быстро, как только получится, одержать победу, убить короля. Чем раньше она это сделает, тем быстрее наступит освобождение от нынешней ужасной жизни. Тем быстрее удастся облегчить эти всеобщие страдания, и они перестанут ежесекундно отзываться у нее в ушах.
Словно услышав, как она торопит события, ее браслет игрока вдруг начинает вибрировать на руке. Сердце Каллы ускоряет бег. Наконец-то. Ее так и подмывает сразу же с азартом ринуться с места, и она чуть было не забывает все, чему ее учили. Но ее тело умеет сохранять самообладание, мышечная память перебирает знакомую череду команд: сделай вдох, проведи проверку, определись с действиями. Она обтирает руку, перед тем как коснуться экрана, и глубоко вдыхает, успокаивая нервы запахами улицы. Игроков пингуют парами или небольшими группами, то есть этого не происходит, пока они не оказываются в пределах досягаемости один для другого. Дворец пристально следит за перемещениями браслетов, сигнал подают, когда игроки находятся не настолько близко, чтобы устроить засаду, но и не так далеко, чтобы пускаться в погоню без надежды на успех. У Каллы есть время. И она ждет, когда тело до мозга костей пропитается возбуждением предстоящей битвы.
«2 игрока поблизости. Выбирай».
Произвольное решение. Нажав цифру 1 внизу экрана, она оглядывается, оценивает обстановку. Слева от нее неприступная стена. Справа – еще одна стена, но в ней окно какого-то игорного притона.
«11 метров вверх».
Калла срывается с места. Упирается ногой в выступающий кирпич, влезает в окно и с глухим стуком спрыгивает на липкий пол притона, вызывая встревоженные крики у его посетителей.
– Не обращайте на меня внимания, – говорит она, посылая им воздушный поцелуй – в маске изобразить его непросто. – Я здесь мимоходом.
Покинув притон, она вылетает к главной лестнице строения и несется вверх по ней, прыгая через три ступеньки и грохоча ботинками. Одиннадцать метров отсчитаны, за первой же внутренней дверью обнаруживается оживленная торговая зона с лавками по обе стороны от прохода. Браслет Каллы вибрирует не переставая. Из-под падающих на глаза волос она изучает окрестности, стараясь предугадать нападение до того, как оно произойдет. Ничего из ряда вон выходящего не видно.
Ничего, кроме самой Каллы в кожаном плаще, с мечом в ножнах на боку – на нее глазеют покупатели в простых хлопковых рубашках на пуговицах.
– Ну где же ты? – еле слышно цедит Калла сквозь зубы, прикидывая на глаз расстояние от пола до потолка. Пожалуй, около двух метров. Ровные пол и потолок, безбалочные перекрытия. На сколько этажей вверх она поднялась? На шесть? Значит…
Калла мчится через торговые ряды, разыскивая другой выход. Минует лавку со сладостями. Магазинчик с лапшой. И наконец за прилавком мясника, который, хрястнув тесаком, врубается в свиную тушу, Калла замечает люк.
– Спасибо, воспользуюсь! – восклицает она, кидается к люку и поднимает крышку, кряхтя от натуги. Прежде чем мясник успевает ответить, Калла уже прыгает вниз и попадает в проход под торговой зоной. Торговцы хранят скоропортящийся товар здесь, в потоке настолько холодного воздуха, что руки Каллы моментально покрываются гусиной кожей. Она приземляется в окружении туш, свисающих с огромных крюков, и, чтобы сохранить равновесие, опирается ладонями о залитый кровью пол. По ее расчетам, кровь должна быть старой, уже засохшей, но, выпрямившись, она видит на ладонях яркие багровые пятна. Свежие.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71514847?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes
Примечания

1
Пер. Б. Пастернака.