Материнские хроники
Материнские хроники
Елена Герасевич
Эта книга о том, как я стала многодетной мамой, когда все было против: мои установки на карьеру, здоровье, врачи, окружение. О том, как непросто мне давалась семейная жизнь. О том, как я пришла к вере, которая теперь является фундаментом моего существования и дает силы двигаться дальше. О моих провалах и победах, открытиях и потерях.
Эта не учебник и не инструкция, а мой личный опыт. Но если какая-то мама, многодетная или не очень, молодая или опытная, почерпнет в ней что-то полезное и вдохновительное для своей души, то я буду считать свою задачу выполненной.
Елена Герасевич
Материнские хроники
Вместо предисловия
В юности я не любила и не хотела детей. Не буду углубляться в причины – так сложилось исторически. Появление первой дочери перевернуло сознание с головы на ноги. И хотя меня еще здорово штормило первое время, но процесс был запущен.
С рождением каждого ребенка с меня как будто бы слетало что-то наносное, липкое, мешающее жить. И теперь я невероятно благодарна Богу за всех детей, которых Он мне дал – они в буквальном смысле мое спасение!
Их шесть, но каждый из них – первый. Потому что все они разные, как стеклышки в калейдоскопе. Я с удивлением рассматриваю эти неповторимые рисунки, любуюсь их блеском и не перестаю удивляться – неужели это я их всех родила? Они не похожи на меня ни внешне, ни внутренне, но при этом в каждом я нахожу что-то свое родное.
Мой мир резко сузился с их рождением, а из-за специфики военной жизни мне несколько раз приходилось начинать все сначала, но именно дети всегда держали меня на плаву. Они – лучшие мои вдохновители! Каждый из них учил меня чему-то важному, раскрывал новые грани моей души и наполнял мое сердце любовью. И к Богу я пришла тоже через них, и на эту книгу вдохновили меня тоже они.
Они избавили меня от перфекционизма, отгрызая каждый день от него по кусочку, пока остатки не отвалились сами.
Они научили меня быть более терпеливой и смотреть на мир проще.
Они подковали меня в сдержанности и приучили к внимательности.
Благодаря им я избавилась от пустых притязаний и научилась слушать.
Они помогли мне пересилить тревожность и страхи.
Они показали, как многообразен мир и люди вокруг.
А еще они привели меня к Богу и показали, как надо любить – без условий и выгоды.
Они развернули меня лицом к себе.
Я смотрю на них с замиранием сердца, наблюдая, как великую тайну, их взросление и становление. Смотрю и отпускаю. Потому что мне это уже не принадлежит. И этим умением я тоже овладела с их помощью.
Нет, мои дети далеко неидеальны. Впрочем, и я сама вовсе не идеальная мать. Зато все честно.
Беременные истории
Женщина, когда рождает, терпит скорбь, потому что пришел час ее; но когда родит младенца, уже не помнит скорби от радости, потому что родился человек в мир (Ин.16:21)
В моей жизни были периоды, когда я выбирала между мытьем головы и горячим чаем, отдыхом и порядком в доме. Казалось, это время никогда не закончится, и я вечно буду спать ночью вполглаза и мыться в душе, периодически выключая воду – в её шуме мне постоянно чудился надрывный крик проснувшегося младенца.
Но прав был мудрец – все проходит. Дочери и сыновья уже спокойно обходятся без меня, а я могу заниматься любимым делом без отвлечения на сто детских почему, хотя все еще вздрагиваю от «скорой» или «пожарной», идущих в сторону нашего дома.
Мой общий стаж беременности и кормления грудью почти пятнадцать лет (4,5 и 9,4 соответственно), поэтому было бы странным, если бы я обошла данную тему стороной. Увы, не все было светло и радужно, но у меня нет цели кого-то напугать или вызвать негатив. Я всего лишь рассказываю о своем опыте, который закалил меня как мать, научил принимать самостоятельные решения и нести за них ответственность.
Тем не менее, я бы не рекомендовала читать мои «беременные» истории особо впечатлительным натурам, особенно тем, кто только готовится стать мамой. Ну или читать их с осторожностью. Ведь если так было у меня, это не значит, что так будет у кого-то еще. У каждого свой путь, свои кнуты и свои пряники.
Могло быть и по-другому, но было именно так
События из этой главы не относятся напрямую к материнскому дневнику, но без них не было бы и всего остального – ни детей, ни меня нынешней, ни этой книги.
Наше знакомство было сплетено из случайностей. В тот день я пошла в качестве «группы поддержки» с подругой, которой было страшно одной идти на свидание. Но ее парня поставили во внеочередной наряд и вместо рандеву мы попали на дискотеку.
Мой будущий муж тоже стоял в наряде и тоже во внеочередном, только в гардеробе дискотечного зала. Ну, подумаешь, наряд… Кому это мешало веселиться? На одном из «медляков» он подошел к моей подруге, а она ему отказала, сославшись на усталость (на самом деле он ей просто не понравился). Тогда он обратился ко мне: «Ну тогда пойдем с тобой что ли?»
Мне бы зацепиться за это «ну тогда с тобой что ли…», но так хотелось танцевать… Познакомились, разговорились. Он периодически отлучался «для несения службы», но возвращался, и мы снова танцевали и болтали.
Под конец вечера он куда-то пропал. Догнал нас с подругой, когда мы уже приближались к выходу из училища. Попросил мой телефон, который записал на сигаретной пачке. Ручка на морозе не хотела отдавать чернила, и номер пришлось выдавливать на рыхлом картоне. Мне все это показалось страшно несерьезным.
К тому же я забыла как его зовут. Полный провал! Не знаю, как бы я продолжала знакомство, если бы кто-то из друзей не окликнул его по имени.
Он все-таки позвонил через неделю и сообщил, что сейчас в аэропорту (улетал на каникулы) и я могу приехать его проводить. И я поехала. Не знаю, как моя мама тогда отпустила меня в ночь…
После его возвращения мы стали встречаться – то я ездила к нему в училище, то он приезжал ко мне домой. Однажды он приехал в то время, когда я раскатывала тесто на домашнюю лапшу. Молча засучил рукава и взял у меня скалку. Правда, этот кусок пришлось потом отдирать от стола, но сам поступок сразил меня наповал. А потом на одной из прогулок он, выходя из автобуса, подал мне руку. Как мало мне было надо, чтобы потерять голову!
Меня гипнотизировали его уверенность и напористость, его способность быстро принимать наилучшие решения. Он был старше меня всего на год, но казалось, что ему лет на десять больше.
Через полгода он попросил моей руки у моей мамы, даже не справившись о моем согласии. Его «гражданка» прочно обосновалась у нас дома, и я порой вынимала из шкафа его джемпер и утыкалась в этот запах носом как собака, тоскующая по хозяину.
Мы поженились через полтора года после знакомства. Даты бракосочетания и венчания тоже сплелись из случайностей, которые, как я теперь понимаю, вовсе не случайны. Дни свадьбы пришлись на единственный солнечный просвет в дождливом августе, и лишь злобные осы омрачали наше торжество. Над головой постоянно летали аисты и родственники шутили, что это неспроста. А венчание выпало на празднование иконы, которая «случайно» оказалась нашей венчальной иконой Богородицы.
Мы были молоды и счастливы с одними штанами на двоих и будущее казалось безоблачным. Про штаны, кстати, не фигура речи. Модные в 90-х джинсы-«пирамиды» мы купили на остаток от «свадебных» денег (на вторые нам не хватило) и носили по очереди. Мне, правда, везло больше, так как муж всю неделю был в училище, и вся модная радость доставалась мне.
Рождение мамы
В юности вокруг меня постоянно были дети: дома я периодически нянчилась с соседской малышней, пока их мамы сбегали в магазин, а в школе пионервожатила над подшефными октябрятами. Но при этом не могу сказать, что я их любила. Ну да играла, порой было даже весело, но не более того. О собственных детях я не мечтала никогда.
Однажды подружка позвала меня «на кашу». Ленка была старше на два года и, пока я заканчивала десятилетку, успела выйти замуж и стать мамой. Месячного младенца я увидела тогда впервые в жизни. Когда Ленка попросила подержать дочку, пока она сменит пеленку, у меня началась почти истерика. Я безумно испугалась, что могу нечаянно оторвать этому крошечному созданию какую-то часть её хрупкого тела или уронить её на пол. Я стонала: «Забери её быстрее иначе я её сломаю!». Мне было 17 лет и в тот момент я была уверена, что никогда не смогу полюбить детей.
К тому же меня всегда убеждали, что шансы родить здорового ребенка у меня крайне малы. Об этом я, кстати, предупреждала будущего мужа, но, кажется, он не придал моим словам никакого значения.
Известие о беременности я встретила с ужасом. Участковый гинеколог назначила мне кучу обследований, а после отправила в серьезный медицинский центр для дополнительной консультации. Тамошняя докторица, посмотрев результаты анализов, чуть не за руку повела меня к заведующей, чтобы уговорить на аборт.
Я не верила в Бога, но именно тогда впервые обратилась к Нему с просьбой, больше похожей на шантаж: «Господи, если Ты есть, то сделай, чтобы моя дочка была здоровой, доброй и хорошей!» Я не сомневалась, что у меня будет девочка.
Я тогда только перешла на третий курс института, умудрившись при этом завалить итоговый экзамен по французскому языку. Какой может быть экзамен, когда свадьба на носу? Осенью пересдам, думала я с оптимизмом.
Но какая теперь пересдача, когда надо ползти на очередное обследование, а тебя так мутит и шатает, что идешь словно в тумане?! Несмотря на выматывающий токсикоз, я все же как-то умудрилась пересдать ненавистный предмет, для чего месяц ездила к преподавательнице домой на дополнительные занятия.
Когда я пришла в деканат с хвостовкой, в которой стыдливо бугрились груди жалкой «тройки» (одной из двух за всё время моего обучения), то узнала, что исключена из списка курса за академическую неуспеваемость.
Не помню, как добралась домой. В голове только одна мысль – как сказать об этом маме? Я, замужняя женщина, больше всего на свете боялась признаться маме, что исключена из института. О муже я тогда даже не вспомнила.
Этим же вечером ко мне домой примчалась староста[1 - Лена Трофимова, если ты когда-нибудь прочтешь эти строки, прими мою запоздалую благодарность – ты меня тогда буквально спасла!] нашей группы и заставила написать объяснительную на имя декана с указанием причин несвоевременной сдачи, к которому приложила все мои справки. Меня восстановили на курсе только благодаря ее хлопотам.
Результаты очередных анализов не предвещали ничего ужасного, и врачи от меня отстали. Постепенно прошел и токсикоз. Я, наконец, смогла нормально есть, но мой организм согласился принимать почему-то только булочки с яблоками. Так и сидела на лекциях с целлофановым мешком, из которого под партой откусывала очередной кусок. «Пирамиды» перестали налезать на мой округлившийся живот, что необыкновенно обрадовало супруга – у него пропал конкурент.
Летнюю сессию я успешно сдавала по собственному графику, чтобы успеть до родов. Осталась политэкономия. В день сдачи я чувствовала себя не очень хорошо. Организм то ли тренировался перед родами, то ли сопротивлялся перед сдачей нелюбимого предмета нелюбимому преподавателю (о, бедные гуманитарии, скольких из вас придавило теорией рынка?).
Видимо, вид у меня был такой несчастный, что супруг отправился со мной. Он тоже сдавал госэкзамены, но у него как раз был свободный день. Никакие возражения с моей стороны не принимались.
Так мы и зашли в аудиторию – беременная студентка в сопровождении без пяти минут лейтенанта, хоть и «по гражданке». Супруг сел на «камчатке», а я, взяв билет, была готова сразу отдать его обратно и уйти – о содержании вопросов я имела весьма смутное представление.
Не помню, как я отвечала. Кажется, несла откровенную чушь. После преподаватель долго мне что-то объяснял, а я пыталась делать вид, что понимаю, о чем он говорит. Вдруг голос с «камчатки»:
– Товарищ преподаватель, разрешите вам возразить?
Я даже не пыталась уловить нить их дискуссии. На 15-ой минуте преподаватель что-то поставил мне в зачетку и закрыл ее. Остальные 15 минут он пытался мне ее вручить. Ха, не тут-то было! Супруг доказывал, что не зря провел время в военно-политическом училище. В момент, когда он набрал воздуха, чтобы продолжить интеллектуальный батл, преподаватель быстро поздравил меня с успешной сдачей экзамена, сунул мне в руки зачетку и вылетел из аудитории, сославшись на лимит времени. Напротив названия предмета стояла «4». И это было значительно больше, чем среднее арифметическое между моими знаниями и мужа. Но, как бы то ни было, сессию за третий курс я закрыла.
Схватки начались на следующий день в 5:30. Я спокойно сходила в душ, оделась, даже локоны накрутила. Где-то через час разбудила супруга со словами:
– Милый, вставай. У меня схватки начались. Пора.
Ответ был безупречен:
– Какие схватки? Еще полседьмого.
* * *
Тот день остался в моей памяти отдельными картинками, словно узор из калейдоскопа.
Вот мы сидим в ожидании «скорой» на скамейке. Муж взъерошен и так нервничает, что у него периодически трясутся руки. Я совсем не волнуюсь, ощущая себя полностью готовой к родам – я же столько всего прочитала про них!
Вот я уже в больничной сорочке захожу в палату. Моя родовая на первом этаже напротив небольшого холла. На улице такая жара, что плавится асфальт, поэтому окна в холле открыты настежь. За одним из них на небольшом каменном приступке повис супруг. Я периодически подхожу к нему, нарушая все правила стерильности и приличий.
Еще виток и стеклышки складываются в новый узор. Я лежу на кровати, мокрая от пота. Мне больно. За стеной слева благим матом орет роженица, попутно обещая засудить персонал, если что-то пойдет не так. Из-за ее криков и нарастающей боли я изрядно растеряла свое олимпийское спокойствие. Супруг, прочно угнездившийся около окна, пытается меня успокаивать и поддерживать, попутно любезничая с медсестрой.
Мне страшно. Хочется, чтобы хоть кто-нибудь был рядом. Заходит акушерка и ругается на меня за то, что я лежу, а не хожу. А у меня уже нет сил даже рукой двинуть.
Круть-верть, еще поворот колеса. Я на кресле. Как я на него попала? Мне кричат тужиться, и я стараюсь изо всех сил делать все правильно. Но на меня ругаются, что я все делаю не так. Грозятся позвать мужа, который до сих пор торчит у окна. Рычу: «Да хоть сантехника зовите, мне все равно!». Надо же, тужиться сил нет, а огрызаться – есть!
– Девочка! 22:10! – слышу голос акушерки и проваливаюсь в какую-то пустоту. Наверно надо было что-то говорить, благодарить, ну хотя бы смотреть на дочку, а я отключилась. Как в прострации, как будто все не со мною.
Летят стеклышки, кружатся в разноцветном хороводе…
Мужу, так и провисевшему весь день за окном, подносят новорожденную малышку, уже закутанную в одеяльце. А до этого ему показали её через дверной проем, и он на все родильное отделение кричал как любит меня, дочку, всех нас и какая я молодец!
Меня зашивают, но на волне эйфории от пережитых родов эта боль совсем игрушечная.
После приходит медсестра и подсовывает мне какое-то одеяло, а я никак не могу понять, что она хочет. А она мне:
– Дочку-то, дочку-то посмотри!
А там, в одеяле… Боже мой! Личико с кулачок, кожица как восковая… Я лежу, дура-дурой, и реву!
Медсестра мне:
– Чего слезы льешь, потрогай хоть!
А я боюсь! Еле-еле касаюсь ее лица и с удивлением выдыхаю: «Ой! Вот это да!».
* * *
Оставшуюся ночь я провела на каталке в коридоре. Меня бил жуткий озноб, хотя на улице в те дни даже ночью стояла невыносимая жара. Медсестра, увидев, как меня трясёт, принесла одеяло, а потом еще одно. Я согрелась, но уснуть так и не смогла. Хотя я, в общем-то, и не старалась. Даже в голову не приходило, что надо отдохнуть и выспаться. Так и лежала всю ночь с идиотской улыбкой от уха до уха. А между ними ни одной мысли, ни о будущем, ни о прошлом.
Медсестра все уговаривала меня поспать, но разве можно уснуть, когда где-то плачет дитё? И напрасно меня убеждали, что это не моя, что моя крепко спит.
В пять утра за мной пришла медсестра и я потопала до палаты. Сама. Как вспомню – так вздрогну. Сначала пешком в один конец длиннющего коридора, потом по лестнице на второй этаж, а потом то же расстояние до палаты. Ближе к концу пути я оглохла и стала задыхаться, но каким-то чудом все-таки добралась до кровати и повалилась на нее кулем. В ушах вата, в глазах фейерверк, дышать нечем, сердце бьется как сумасшедшее, возле кровати лужа крови.
Мне что-то вкололи, стало легче… Поменяли пропитанную кровью пеленку и приказали час не вставать. Через какое-то время в палату принесли дочку.
Наконец все системы организма пришли в норму, и я еле дождалась окончания положенного времени. Потом осторожно встала и подошла к пеленальному столику, на котором лежал клетчатый байковый сверточек.
Умом я понимала, что это моя дочь, но не более того. Я внимательно разглядывала ее припухшее личико, повторяя про себя выбранное имя: Надя, Надюша, Наденька, словно пробуя его на вкус.
Зачем-то решила ее распеленать и потрясенно разглядывала крохотные пальчики и пяточки, размером с подушечку моего большого пальца. Но мы все еще были словно по разные стороны стеклянной стены.
– Дочка… – тихо позвала я. – Надя…
Как же трудно мне было произнести это вслух! Слова казались чужими, механическими. Но то, что случилось потом я не могу объяснить до сих пор, потому что так и не нашла метафор, описывающих произошедшую перемену. Стена исчезла и во мне включилась мама.
Да, мне предстояло еще долго возрастать в своем материнстве, но я отчетливо запомнила ту близость и теплоту, которую ощутила от осознания, что это МОЯ дочь. В родовой я слышала, как врачи переговариваются куда меня определить – вместе с ребенком или отдельно (все-таки серьезные разрывы, большая кровопотеря и так далее). Но гинеколог твердо сказала: вместе. Низкий ей за это поклон, ведь тогда совместное пребывание с детьми было скорее новшеством, чем повсеместной практикой. Кто знает, включилось бы у меня эта материнская кнопка, если бы дочку приносили только для кормления.
Малышка закряхтела и приготовилась заплакать, и я попыталась запеленать ее обратно. Через несколько секунд поняла, что забыла порядок распеленывания и без помощи не справлюсь.
Попыталась взять дочку на руки, но поняла, что сил нет. Тогда положила ее подальше от края, чтобы она не скатилась со стола (ага, новорожденный младенец) и выглянула за дверь палаты в поиске кого-то из персонала. Коридор был пуст и тих. Шепотом позвала:
– Медсестра-а…
Тишина. Чуть громче, но все равно шепотом снова:
– Медсестра-а…
Откуда-то появилась бабка в медицинском халате и набросилась на меня с криком:
– Чё орёшь?!
Мычу, что в первый раз, мол, распеленала, а обратно не получается завернуть.
Она на меня:
– Вот идут рожать, а ничего не знают, делать ничего не умеют.
Не прекращая ворчать, медсестра подошла к пеленальному столику и в один момент превратила мою доченьку в аккуратное полешко. Напрасно я пыталась уловить порядок движений – её руки мелькали как молнии!
– Иди ложись, – грубо скомандовала она мне. – Я подам.
Когда я с кряхтением устроилась на скрипучей панцирной кровати, медсестра сунула мне под бок дочку. Я, конечно, теоретически понимала, как должен происходить процесс кормления, но на практике никак не могла пристроить грудь к малышовому ротику. Бабка, дергая меня за втянутый сосок разразилась новой порцией ворчания. В конце концов мое сокровище намертво присосалось к груди.
Я еще долго выводила медсестер из себя своим неумением пеленать (научилась только через 1,5 месяца) и дурацкими вопросами. А еще шокировала соседку по палате, когда держала дочку по нужде над раковиной (начиталась Никитиных). Но когда на выходных нам дали всего десять пеленок на два дня, критические замечания в мой адрес утихли.
* * *
В группе мужа мы были первыми, у кого родился ребенок (к тому же в аккурат перед самым выпуском) и через день супруг привел к окнам палаты половину взвода. Хотя это еще вопрос – кто кого привел. Выглянув из окна, я увидела обалдевших от счастья (и алкоголя) парней, которые во избежание падения стояли кучненько друг к другу и недружным хором кричали какая я молодец! Супруг же смотрел на меня глазами счастливого идиота и только улыбался, прижимая руки к сердцу.
А потом он пришел уже с лейтенантскими погонами – красивый, ладный и подтянутый. Огромный букет роз не разрешили передать в отделение, и он воткнул их в деревце под окнами.
После выписки началась домашняя суета, через пару дней уехали домой свекр и золовка, приехавшие из Беларуси на выпуск мужа, еще через неделю вышла на работу мама, а через месяц и супруг отправился к месту первой службы. Начались мои мамские будни…
Надейтесь, что девочки живучие…
Я уехала к мужу через три месяца после рождения Нади. Через год нашей жизни в военном городке мужа перевели в другую часть. Все вещи мы тогда собрали и упаковали за один день (благо коробки искать не пришлось – они всегда были неотъемлемой частью военного быта). А вскоре супруг и вовсе уволился из армии, так как не захотел вторично принимать присягу другого государства, и мы переехали обратно в Екатеринбург.
Я закончила институт, а едва Наде исполнилось три года, вышла на работу. Разлука с дочерью далась мне крайне тяжело. Чтобы мы обе не плакали по утрам, в садик ее отводил муж, а я уже забирала.
Несмотря на то, что изначально на работу я выходила без особого желания, потом так втянулась, что решила продолжить образование. Феерическое было время: идеи, проекты, наука, открытия! После диплома с отличием меня пригласили преподавать в институт, и я снова окунулась в круговерть любимой и яркой студенческой жизни, которой так сильно недобрала в свое время. На предложение мужа подумать о втором ребенке отвечала неизменно: «Тебе надо – ты и рожай!» После Нади я твердо решила, что в роддом больше не ходок!
Муж проработал в коммерческой организации год, где из-за «косяков» своего начальника лишился всех денег, которые мы копили на квартиру, и остался без машины. Сначала устроился в таможню, потом перевелся в милицию. Параллельно получил второе высшее образование.
О беременности я узнала в поездке – мы гостили у родственников в Бресте. Обратно до Екатеринбурга ехали на свежекупленной машине. Радио не ловило ни одну радиостанцию и из всей музыки у нас была единственная кассета «Дюны» (не помню даже откуда она взялась). Три с половиной тысячи километров под «Страну Лимонию» – удовольствие не для слабонервных!
Стоило мне приоткрыть хотя бы один глаз, начиналось дичайшее головокружение и тошнота. Не знаю, как я все это выдержала. К тому же под конец пути что-то случилось с желудком и домой я добралась практически в полуобморочном состоянии.
Мои занятия со студентами начинались только через полтора месяца. И все это время я пролежала пластом, вставая только, чтобы забрать дочку из садика. Не помню даже, готовила я что-то или нет. Мне больше никогда не было так плохо при токсикозе, к которому присоединились и другие болячки.
Но кроме всего прочего меня терзал страх, что моего сердца не хватит на двоих детей. Я и без этого переживала, что у меня не получается быть хорошей мамой. Постоянно виноватила себя за то, что разрываюсь между домом и работой, которая для меня гораздо привлекательнее, чем хозяйственные хлопоты.
Вторая беременность совпала с неофитским периодом воцерковления моей мамы. Кто через это прошел, тот поймет. С упорством бешеного барана я сопротивлялась любым попыткам затащить меня в храм. А мама предпринимала не менее яростные попытки для моего просветления.
Не знаю, чем бы закончилась эта битва, если бы не череда удивительных событий, которая в конце концов все-таки привела меня в Церковь. Начиная от знакомства с удивительным врачом-гинекологом – после моей мамы это была первая христианка, которую я встретила на своем пути. Она вела всю мою беременность, а потом стала крестной второй дочки. Но было еще одно событие, сыгравшее решающую роль в моей судьбе.
Было это уже почти перед родами. Шли последние недели Великого Поста, и в город привезли чудотворную икону Божией Матери «Чимеевская».
О чудотворных иконах я тогда имела весьма смутное представление. Мне это казалось каким-то диким язычеством. Мама несчетное количество раз уговаривала к ней съездить, но я все время находила убедительные причины, чтобы этого не делать. И вот приехала я на очередной прием к своему Врачу. Она не стала меня уговаривать. Она просто сказала: «Тебе НАДО». Я для вежливости покивала головой и, чтобы отвязаться, сказала, что сегодня обязательно попробую туда добраться.
И вот еду я обратно домой. Троллейбус полупустой и дорога идет как раз мимо храма, где эта икона находится. Подъезжаем к остановке, и я про себя загадываю: «Вот если сейчас в переднюю дверь зайдет женщина, то (так и быть) выйду». Троллейбус останавливается и в переднюю дверь входит женщина.
Я опять: «Ну вот если в среднюю войдет старушка, то уж тогда точно выйду». Через секунду входит старушка. Я тут же: «Ну вот если сейчас следом за нею войдет мужчина с ребенком, то я точно выйду». Входит мужчина с ребенком! А троллейбус все стоит! А я все сижу!
Потом снова говорю сама себе: «Ну вот если я досчитаю до двадцати, а троллейбус не тронется, то тогда уж ТОЧНО выйду!» Считаю очень медленно, а троллейбус все стоит! И тут случается что-то совершенно невообразимое. Я до сих не понимаю, как это произошло, но меня буквально вынесло из салона. В ту же секунду, когда мои ноги оказались на земле, двери троллейбуса закрылись, и он отъехал от остановки.
Делать нечего, пошла в храм. Захожу, а там темно, неуютно, всюду следы разрухи. Поднимаюсь наверх, оглядываюсь. Народу мало: одни на коленях, другие что-то читают, третьи просто так стоят, некоторые плачут.
«Вот больные», – подумала я, и твердым шагом направилась прямиком к иконе. Её я увидела сразу, и она мне не понравилась. Тем не менее я встала перед ней и четко сформулировала просимое: «Значит так. Первое. Пусть…» – и далее еще три пункта. Мне кажется, я даже пальцы загибала.
* * *
Через несколько дней я поехала рожать. И тут снова закрутилась череда странных событий. Перво-наперво меня увезли совсем не в тот роддом, в который были должны. И все это лишь из-за того, что у меня после одного плохого мазка был только один хороший, а не два. В приемном покое меня чуть с ног не свалил вопрос санитарки: «Ребенка-то оставлять будете?» Наверно у меня были ооочень круглые глаза. Я аж заикаться начала.
Прямо в родовой (у меня схватки уже были!) ко мне подошел какой-то долговязый парень в медицинском халате. В руках у него была анкета, но вопросы показались мне весьма странными. В конце он спросил мои данные и как-то сразу потух. Только спустя время я поняла причину этого угасшего интереса.
Дальше все было вполне банально и непримечательно. Ну если не считать, что в родах мне было практически не больно! Никто не верит. Говорят, что мне обезболивающее вкатили. А я говорю, нет! Мне действительно было не больно (и это было исполнение первой просьбы перед чудотворной иконой)! Памятуя о первых родах, я панически боялась повторения этих мучений, что отчасти было причиной нежелания иметь еще детей.
От удивления, что «уже все» я даже не сразу поняла, что Люба не закричала. Через некоторое время (как в тумане) раздался писк – как котенок плачет (у меня никто больше так тихо не плакал). Крик был слабенький, булькающий. Попросила приложить дочку к груди. Акушерка с нескрываемым раздражением и ворчанием (мол, чокнулись все со своим ранним прикладываем) плюхнула мне ее на грудь. Какое-то время резко дергала сосок, пыталась засунуть его в Любин ротик, но видя, что ничего не получается, унесла дочь.
Потом меня переложили на каталку и выставили в холодный коридор. Под одной простынкой. А у меня какая-то странная реакция после родов – меня трясет как при лихорадке. И зубы клацают как у скелета из кабинета биологии. Видимо это так срезонировало с каталкой на каменном полу, что через час сердобольная санитарка принесла мне одеяло. К вечеру меня привезли в палату. С ужасом увидела, что там только четыре койки и нет детских кроваток. На мой вопрос, а где ребенок, мне ответили ледяным молчанием.
Тяжело вспоминать этот кошмар. Пришедший наутро врач сказал мне, что состояние ребенка средней тяжести – двойное тугое обвитие пуповиной, смещение в шейном отделе позвоночника и хронический энтероколит. Дочка наглоталась околоплодных вод и кормить ее мне не принесут ни сегодня, ни завтра. Она под капельницей. Сказали сцеживаться и ждать. Попросила ее посмотреть – не разрешили. Так прошло три дня. Два раза мне разрешили ее навестить наверху. Уходила в слезах. На руки брать не дают, трогать только украдкой – на свидание пять минут.
На третьи сутки врачи решили поэкспериментировать и принесли Любу на кормление. Пустая трата времени. Дочка так и не проснулась. Педиатр, стоявшая все это время у меня над душой, сказала, что нам надо купить специальное лекарство для кишечника, которое стоило по тем временам огромные деньги. И у нее это лекарство есть. Я тут же срочно позвонила мужу, чтобы привез деньги. А он, объездив, всевозможные аптеки привез мне его в три или четыре раза дешевле. Отношениям с педиатром такой поворот пошел явно не на пользу.
В этот же день моя мама подошла к той врачихе (я очень уважаю врачей, но для этой у меня другого слова нет) с просьбой окрестить ребенка. Что там было! Эта мадама в бешенстве влетела в нашу палату, вызвала меня в коридор и на все отделение верещала, что у них тут стерильность, чистота и она не допустит, чтобы здесь болтались мужики в грязных балахонах! Дословно!
Да, про стерильность, думаю, надо сказать особо. Я только через месяц поняла КУДА я попала. И я могу только догадываться, какой в этом был Промысл Божий. Этот роддом был для рожениц без документов, для тех, кто не вставал во время беременности на учет, для отказниц, для тех, у кого были какие-то инфекции и пр. В коридоре, например, лежала мама, больная сифилисом.
Никогда и ни в одном роддоме я больше не видела такой грязи и таких огромных мокриц! Никогда более я не ела такой отвратительной баланды, как там (а я очень непритязательна в пище). Никогда и нигде больше я не слышала шум падающих в вентиляционной трубе мышей, которых травили этажом выше. Отсюда и этот вопрос в приемном покое и потухший интерес товарища с анкетой, который, как выяснилось потом, проводил социологическое исследование среди неблагополучных женщин. Вот в это царство чистоты и порядка священника и не пустили.
Потом приехала мама и сказала, что батюшка благословил мне окрестить Любу самой. Такое разрешается мирянину «ради страха смертного». Если человек не выживет, то он будет считаться крещеным. Мама передала мне святую воду и написала, что нужно сделать.
В ту же ночь от прилива молока разбарабанило грудь. Я сидела на кровати и с подвыванием качалась взад-вперед, вспоминая коров, которых в войну некому было их доить, и они мычали от боли. В таком виде меня и застал дежурный врач. Спросил, чего я реву, а я вывалила на него все, что накопилось за эти дни. Он молча меня выслушал, а потом долго мял мою каменную грудь, которую жгло огнем, и заставлял сцеживаться.
На следующий день по его настоянию Любу принесли на кормление. Она опять спала, но теперь я уже не терялась. Рядом никого не было, и я все сделала как надо. Когда дочку забрали, я почувствовала невероятное облегчение, словно камень упал с сердца.
А на следующее утро пришла та самая врачиха, которая орала на меня в коридоре. Поджав губы, сказала, что вчера был переломный момент и наступило резкое улучшение. Добавила, что теперь мне будут приносить ребенка для кормления регулярно, но после роддома мне надо готовиться ехать в больницу. Она хотела это сделать прямо сегодня, но там не было мест. Договорились, что я поеду через два-три дня.
Я сидела почти в трансе, а когда пришла мама, то, не стесняясь, орала ей через форточку на всю улицу чтобы она пошла к иконе (которую неожиданно (!) на один день привезли опять в город) и умоляла Её спасти мою дочь.
В больницу мы не поехали. Другая врач, оформлявшая нам выписку, сказала, что не видит резона в госпитализации. Все наши проблемы спокойно можно лечить в поликлинике, главное найти опытного педиатра.
А когда мы приехали домой, то муж и мама сказали, что врачи оценивали шансы на выживание Любы 50/50 и твердили только одно: «Надейтесь, что девочки живучие». Меня берегли и не говорили, что та горластая врачиха напророчила дочери отставание по всем показателям, вплоть до умственной отсталости. А волшебное лекарство оказалось ничем иным, как БАДом, запрещенным к тому же к приему грудными детьми.
* * *
В больницу мы все-таки попали, но через месяц и по другой причине – не заживал пупочек. Зато я впервые узнала от одной из мамочек как надо питаться, чтобы было много молока, и у меня с того времени больше никогда не было проблем с лактацией. После выписки мы окрестили Любу по полному чину.
Еще через несколько месяцев мы снова угодили в больницу после прививки: температура под сорок, судороги, нескончаемый крик и опять капельницы. Но оттуда мы фактически сбежали. Я не поняла, что это было. Какой-то зуд в душе. Мне НАДО было уйти. Я не понимала куда и зачем, но из больницы точно! Было утро субботы 8 августа. Я просто не могла усидеть на месте. Написала расписку, что забираю дочь и через час мы были дома. Меня пугали, требовали оставить ребенка в отделении, но я была уверена, что все делаю правильно.
Вечером уже по привычке собрались в храм. А там исповедь. Впервые в жизни я каялась в грехах. Старенький священник спросил, готовилась ли я к Причастию? А я и знать не знаю, как это – «готовиться». Батюшка посмотрел на меня внимательно и сказал: «Ну иди-иди, причащайся. Да в другой раз все-таки поготовься».
И мы причастились на следующий день – день памяти святого великомученика и целителя Пантелеимона! День, когда Господь пустил меня в лоно Своей Церкви. День, когда я поняла, что здесь мое место. Об этом я просила пресвятую Богородицу во второй своей мольбе.
А Любу я носила ко Причастию каждую неделю, невзирая ни на дождь, ни на ветер, ни на мороз, ни на болезни. Да, проблемы со здоровьем были и есть. Но оказались они не столь страшны, как мы ожидали. Врачи, читая анамнез, только пожимали плечами.
Первая дочь открыла в моем сердце любовь как таковую, а вторая помогла ей подняться. Диссертация, лекции и прочая суета потускнели перед проблемами маленького человека, которые пришлось решать в срочном порядке. И, чтобы я не расслаблялась, через 11 месяцев Господь быстренько послал мне третью дочку – чтобы любовь расцвела.
Мама, на что ты смотрела?
В 11 Любиных месяцев я поняла, что снова беременна. Сказать, что я была в шоке – не сказать ничего! Это означало, что надо бросать грудное кормление, как-то думать о размещении всех нас в 2-комнатной хрущевке, что-то решать с работой. На дворе был август 1998-го, дефолт со всеми вытекающими.
Где-то примерно в это же время под колеса мужниной машины бросился пьяный. Муж был не виноват, пострадавший остался жив и даже не покалечился, но машина была разбита. У суеверных автомобилистов есть примета, что с машиной, побывавшей в аварии, надо расставаться. Дорожное происшествие привело мужа к эпохальному решению: любимый фольксваген был продан, а деньги вложены в сад (дачу).
О, сколько нового узнали про себя мои родственники после этой покупки! Я кричала, что ноги моей не будет на этой даче, и я пальцем не пошевелю, чтобы им там помогать, короче, не нужно мне ваше Простоквашино!
Мама с мужем ездили в сад сами, а я честно отмазывалась от работы, пользуясь наличием крошечной дочки. Ну не деревенский я человек. Лес люблю, природу люблю, но созерцательно. Встать в 5.00 на утреннюю дойку для меня равносильно подвигу! Травмирующие воспоминания о прополке картошке в детские годы еще не затянулись в моей нежной и трепетной душе.
Но однажды… Сама не знаю, как это получилось, но меня все-таки уговорили туда не просто съездить, а даже остаться на несколько дней. Муж отбывал в командировку на неделю, друзья его тоже все были в делах и поэтому обратно смогли меня забрать только через трое суток. Как я поддалась на такую авантюру – до сих пор не понимаю.
Красный «Запорожец», купленный на остаток денег от покупки сада, вместил троих взрослых, двух детей (одну прямо в коляске), собаку породы колли и кучу барахла. Я тогда была уже где-то на половине срока.
По приезду моя мама, хлопоча и умиляясь, повела меня на экскурсию. Были показаны заросли огурцов, щедро натыканных в небольшой теплице через 40 см, и пампасы помидоров, уплотненные с такой же частотой. Одно меня порадовало – плантация садовой земляники. Предвкушая небывалое обжорство через неделю, я милостиво согласилась готовить на всех еду.
А потом были неработающая печка (вода закипала как раз к моменту раскисания картошки), ночь с тучами комаров (света нет, пластинки от комаров никуда не подключить), безумство собаки (ну не спалось несчастному животному на новом месте), мерзкое жужжание мух на рассвете и жуткий холод с утра (сады были разбиты на осушенных болотах).
После подъема я перво-наперво принялась наводить порядок в садовом домике: надраила полы, повыгоняла мух, перебила сонных комаров, завесила вход марлей, обязала всех снимать обувь перед входом и, наконец, спустила уже ползающее дитё на пол.
Закончив подвиги, решила выйти на огород. Типа, так и быть – помогу. После выдернутого вместо сорняка кустика семенной моркови и вытоптанного хрена меня прогнали прочь.
А дальше случилось что-то необъяснимое – на следующий день мне совершенно не хотелось уезжать. Меня окутала тишина, которой давно не было в моей жизни. Окончательный переворот в сознании произошел, когда я вернулась домой и ощутила себя жуком в спичечной коробочке. Наверху танцевали, внизу орал телевизор, справа ругались, не стесняясь в выражениях, а соседский мальчик слева отрабатывал удар мячом. Никогда раньше я так не реагировала на эти звуки. Будучи раньше фоном, они вдруг обрели самостоятельность, начали давить и угнетать.
Именно тогда у меня назрело твердое решение переехать из этой спичечной коробочки на волю, в свой дом. А между мечтами я окунулась в садово-огородную эпопею. Накупив гору книг, маниакально осваивала азы выращивания овощей и через неделю стала настоящим садоводом!
Но я не одна открывала для себя красоту Божьего мира, а со всеми тремя дочками (я абсолютно точно знала, что под сердцем у меня девочка). Хорошо, что мы могли приезжать только в будние дни. Иначе бы наши соседи ошалели от созерцания меня, несущейся к детям с разноцветной гусеницей в руке, а потом отслеживающей траекторию её движения. А мои длительные разглядывания каждой травинки, кустика могли бы их подтолкнуть к мысли, что я слегка не в себе. Как и мои ежеминутные крики: «Мам, а это что за трава? Мам, а этот цветок как называется? Мам, а это что за ерунда растет? Мам, мам, мам…». А после: «Дети, бегом сюда, вы не поверите какая красота тут живет!» (это я о земляной жабе). В тот год я впервые в жизни наелась клубники до отвала и впервые в жизни варила варенье.
А дома опять куча книг и энциклопедий. Но самый кайф я словила, когда меня однажды отпустили одну – кажется за зеленью. Я что-то там быстренько набрала, а потом просто сидела на скамеечке и наслаждалась тишиной и покоем.
Дошло до того, что я начала собирать рецепты консервирования! Один из них, подслушанный в автобусе и повторяемый вместо мантры до самого дома, до сих пор является хитом нашей семьи!
Не могу сказать, что я люблю слушать чужие разговоры, но уборочно-заготовительная тема заставила меня превратиться в слух. И было от чего – сидящие за мной женщины обсуждали вопрос переработки смородины, которой в тот год уродилось немеряно.
У меня не было ни ручки, ни листочка, чтобы записать услышанный рецепт и поэтому я как стишок повторяла его до самого дома! Картина маслом: я влетаю в квартиру (насколько позволяет «влетать» восьмимесячный живот), шевеля губами и что-то там бубня, бегу к столу, хватаю ручку с бумагой и начинаю что-то судорожно записывать. Все попытки близких заговорить со мной пресекаю энергичными взмахами свободной руки. Выгрузив рецепт из головы, плюхаюсь на диван и облегченно выдыхаю – миссия выполнима!
Я бы не стала так подробно описывать свои садово-огородные сдвиги, если бы они не были связаны с третьей дочкой. Наши предки издавна понимали, как важна для беременной женщины обстановка, в которой она носит дитя. Будущим мамам советовали смотреть на красивые вещи, слушать хорошую музыку и так далее. Считалось, что дети уже в утробе способны воспринимать прекрасное и доброе. Глядя на своих детей, и особенно на Веру, которая выбрала профессию ветеринара, я четко вижу это влияние.
* * *
Я плохо помню, как начались схватки (помню, только, что это случилось, как обычно, утром), как приехала в роддом, как пришла в палату. Помню, как меня ругали за то, что я очень медленно иду до родовой, потому что ребенок вот-вот родится. А вот сами роды не помню вообще. Они были очень быстрые и совершенно не выматывающие.
Надо сказать, что и сама беременность протекала у меня удивительно легко и практически без токсикоза. В первый день, когда мне стало очень плохо, я взмолилась Пресвятой Богородице, что, если можно, пусть у меня не будет токсикоза, потому что у меня совершенно нет сил. И на следующий день все неприятные ощущения как рукой сняло. Да, меня порой слегка мутило от резких запахов, но они мне и в обычном состоянии удовольствия не доставляют.
Уже к обеду моя малышка лежала рядышком, обмеренная и взвешенная, и нас определили в совместную палату, куда меня привезли почти сразу. В этот день пошел первый снег…
Дочка проспала все первые сутки. Напрасно врач уговаривала меня отдохнуть и набраться сил, напрасно объясняла, что ребенку совершенно нормально спать после родов, что малышка нуждается в отдыхе не меньше мамы. Я как маньячка вертелась около дочки, прислушиваясь к её дыханию.
Вера оказалась самым спокойным ребенком из всех. Первые полгода она только спала и ела, ела и спала. Обеспокоенная таким «странным» поведением, я поделилась своими тревогами с участковым педиатром. Удивленно вскинув брови, та спросила: «Мамочка, у вас нормальных детей до этого что ли не было?»
* * *
Через 19 дней после родов я угодила в больницу с маститом. Сейчас сложно сказать, что стало основной причиной болезни: то ли я застудила грудь, когда разгоряченная выскочила на балкон развесить белье, то ли неправильно кормила и сцеживала – молока было очень много, а сил не было совсем.
Ночью проснулась от ужасного озноба. Меня так трясло, что стучали зубы, и очень болела грудь. Еле заставила себя встать, выпила горячего чая. Измерила температуру – 39,8. После чая и жаропонижающего согрелась, но грудь стала болеть еще сильнее. Еле дождалась утра и позвонила своей куме, врачу-гинекологу, описав симптомы. Та сказала немедленно вызывать скорую и ехать в больницу.
В скорой сказали, что возьмут меня, но только без ребенка, мол, она большая уже, а если с ребенком, то только платно. Таких денег у нас не было. Пришлось идти на хитрость и звонить знакомому с машиной.
В больнице на меня накинулись, что я приехала с малышкой, а я что-то там промямлила типа «оставить не с кем». Впрочем, это было не такое уж вранье – мама днем уезжала в Москву сдавать госэкзамены (она закончила православный Свято-Тихоновский богословский институт), а муж тем же утром только-только вернулся из командировки. Да и не могла я его оставить с двумя детьми и новорожденным младенцем.
Мне было настолько тяжело, что я даже не отреагировала, когда Веру забрали в «детскую», а меня определили в отдельную большую палату для мам. Пришла врач, дала градусник, а на нем 41. На меня опять напустились, что я молчу, когда мне так плохо и тут же вкатили два укола.
Не успела я прийти в себя, как вошла то ли врач, то ли медсестра и приказала собирать вещи – меня переводили в другую палату. Оказывается, моя чудная спокойная девочка принялась так орать в детской, что переполошила всех малышей. Успокоить ее не было никакой возможности, и было решено положить нас вместе. В платной палате. Бесплатно.
Это были десять дней почти райской жизни! Я только спала, ела и ходила на процедуры. Единственной проблемой был электрофорез, для которого надо было топать в другой корпус. Как бы крепко Вера ни спала, как бы хорошо она перед этим ни поела, стоило мне отойти на несколько метров от палаты, как моя девочка просыпалась и принималась плакать. Я возвращалась, меня ругали, что дочь орет благим матом, а что я могла сделать? Ребенка же с собой нельзя брать, а я и так – и туда бегом, и обратно вприпрыжку.
Жалобы дошли до моего лечащего врача, и на третий день она зашла в палату как раз в аккурат перед тем, как мне надо было идти на очередную процедуру. Спросила: «В чем дело, почему дочь постоянно плачет?». Я говорю: «Вовсе не постоянно, а лишь когда я ухожу в другой корпус на лечение. Стоит мне скрыться за дверью, Вера тут же просыпается и успокоить ее могу только я».
Доктор ухмыльнулась и отправила меня на электрофорез, обещав присмотреть за спящим младенцем. Когда я вернулась, то увидела, как моя врач ходит по палате с Верой на руках и поет ей песни. Дочь молчала! Врач отдала мне ее со словами, что еще не видела такого привязанного к матери ребенка, но с тех пор стала каждый раз приходить в палату, пока я бегала в другой корпус, и нянчиться с моей крикуньей. И вообще относилась ко мне очень нежно, по-матерински. А я даже имени ее не помню…
Они совсем другие!
Первый год после Вериного рождения практически выпал из моей памяти. И хоть дочка была на редкость спокойной и уравновешенной девочкой, да и Люба уже достаточно подросла, а Надя и вовсе не доставляла никаких хлопот, я все равно, что называется, не вывозила.
Было сложно. Временами архисложно. Мне до сих пор стыдно за многие моменты, когда мои дети вместо нежной и любящей мамы видели мегеру, у которой нет ни ума, ни сердца. Вечная боль от совершенных ошибок со временем притупилась, но я все равно нет-нет да и думаю: «А вот если бы я тогда сдержалась, если бы справилась со своим раздражением и гневом…». Понимаю, что сослагательное наклонение тут бессмысленно, но пока я не до конца совладала с этими мыслями.
Я много шила и вязала, изобретая из вещей, которые нам часто отдавали на приходе, шикарные наряды для себя и дочек, игрушки и бытовые мелочи. Муж, чтобы нам как-то всем выжить, собирал алюминиевые банки и металлолом, а вечерами таксовал на личном авто. Череду запорожцев тогда сменил старенький «Москвич», а после него такая же пожившая «копейка». Примерно через год-полтора после Вериного рождения муж тоже начал ходить в церковь. А вскоре вернулся в армию. Это решение он принял после поездки на остров Залита к отцу Николаю Гурьянову.
В те годы у меня появилась мощная отдушина – клирос. Когда Вере уже достаточно подросла, чтобы ее можно было ненадолго оставить с бабушкой, мама стала по возможности отпускать меня по субботам с утра в храм. Вокальные данные у меня скромные, но любовь к церковному пению зародилась еще в юности. Собственно, именно она повлияла на мое воцерковление. Ноты я знала, а вот навыка многоголосного пения не было. Но пение в унисон не мешало получать удовольствие от служб, которые для меня были прежде всего отдыхом от рутины. К сожалению, счастье мое было недолгим – из-за духовных нестроений, случившихся на приходе, мы перестали ходить в тот храм, а потом и вовсе переехали в другой район в настоящий дом.
По документам он был не наш, но мы могли устраивать быт так, как считали нужным. Дом был старый и без удобств, но мне это тогда казалось такой мелочью, которую мы обязательно преодолеем. В тридцать лет вообще многое кажется простым и легким, особенно когда ты любишь то, что делаешь.
К моменту нашего переезда дети выросли и пошли в садик, и мне пришлось снова выходить на работу. Как и в случае с первой дочерью, этот шаг дался крайне сложно. На редкие вопросы из разряда «За мальчиком не собираетесь?» я отшучивалась, с ужасом представляя себе, как опять погружусь в эту круговерть. В те годы мне было так тяжело физически и эмоционально, что у Бога я просила только одного – чтобы пока не давал мне больше детей.
Сейчас, оглядываясь назад, я не понимаю, как умудрялась совмещать семью, хозяйство и две работы. Вторая появилась как-то вдруг, и я сама не поняла, как «прибилась» к Социальному отделу епархии (очередная цепь «совпадений и случайностей», иногда весьма забавных). Новое дело увлекало, но я не была готова бросить любимых студентов и около года разрывалась между преподаванием и социальной работой. В конце концов муж потребовал, чтобы я выбрала что-то одно, и я все-таки решила уйти из института.
Это была лукавая уступка. Я понимала, что при такой колоссальной нагрузке мне банально не потянуть защиту, которая к тому же требовала серьезных финансовых вложений. А без диссертации на кафедре меня никто долго держать не будет. А тут вроде, и неуспеха избежала, и мужа послушалась, заработав плюсик к «облико морале» православной жены и матери (сколько же мусора было тогда в моей голове!).
Новая работа захватила меня по самые уши, но я переоценила свои силы и, как следствие, через несколько лет выгорела. Я просила передышки и вразумления, и Господь послал мне сына. И я снова была рада возможности ничего не решать, а свалить все на беременность, которая помогла уйти с интересной, но изматывающей работы.
Впрочем, поначалу я здорово испугалась – а если моей любви не хватит на всех? А если родится мальчик, а я совсем их не понимаю? В том, что я ношу мальчика, я почти не сомневалась. Это удивительно, непостижимо и необъяснимо, но я всегда чувствовала, кто у меня под сердцем: дочь или сын.
Некоторые знакомые, приметив мой округлившийся животик, удивленно пожимали плечами, силясь понять, чего нам так неймется – на дворе очередной кризис со всеми вытекающими, а мы тут опять рожать вздумали. К счастью, таких было немного – верующие люди все-таки относятся к чадородию иначе.
* * *
После переезда я снова начала петь на клиросе в новеньком крохотном храме, который открылся рядом с домом. Служили там только раннюю литургию по воскресеньям и большим праздникам, но для меня и это было большим утешением.
Именно тогда сынок впервые меня удивил. Стоило мне взять фальшивую ноту (что для меня не такая уж и редкость), как я тут же получала ощутимый пинок изнутри. Регент подтрунивал надо мною, приговаривая, что хоть так я научусь петь верно.
На хоры надо было забираться по почти отвесной лестнице и после протискиваться через узкий люк. В конце моей беременности певчие начали устраивали шуточные пари: сначала о том приду я или нет, а потом пролезу ли я в этот люк или застряну.
Недели за три до предполагаемых родов они звонили каждый день с единственным вопросом: «Как дела?». На это я неизменно отвечала: «Еще не родила. Как рожу – так скажу». После литургии на праздник Петра и Павла все дружно сказали, что, если не рожу, чтобы на следующую службу даже носа не показывала – надоело им переживать за меня. Посмеялись и отправились по домам.
И вот сижу я вечером в кресле и довязываю свитер дочке. Из-за сильных отеков в последние месяцы я ходила с большим трудом и практически целыми днями сидела и вязала как одержимая – непреодолимая тяга к вязанию стала моим «беременным бзиком». Научилась вязать шапки, носки и варежки, о чем мечтала несколько лет. И когда мне осталось только собрать уже готовые детали, все и началось.
Но все было не так! Обычно схватки у меня стартовали неизменно в 5:30, а тут восемь вечера, да еще и воды отошли! Такого не было никогда. Я в полном смятении и страхе позвонила своему врачу, задав самый дурацкий в мире вопрос: «А может это не ОНИ?» На что она мне бодро сказала: «Вызывай скорую». Скорая приехала через 20 минут, а пешком до роддома было бы идти от силы минут пятнадцать. Из-за этого никак не хотели брать в машину мужа, но он еще тот жук – сумел уговорить.
А меня охватил панический ужас! Когда я зашла в родовое отделение, меня уже слегка потряхивало. А тут еще врач читает мою карту, в которой отсутствует отметка окулиста (а по мне и без врача видно, что проблемы со зрением нешуточные). Начинает меня ругать, а я рассказываю, как в прошлую беременность окулист кричала на меня, что я безответственная мать, если с такими проблемами еще и иду рожать, поэтому в этот раз визит к ней я проигнорировала. В конце концов доктор с моих слов записал мой глазной диагноз и отвел меня в палату.
Через время пришел другой дежурный врач и тоже начал меня ругать за попустительское отношение к своему здоровью. А я смотрю – доктор-то знакомый! Год назад по его приглашению я приходила в роддом для беседы с отказницей. Я возьми и брякни: «А мы с вами встречались, помните?» Он так смешно напрягся и даже, кажется, слегка испугался, пытаясь меня вспомнить. До меня дошла двусмысленность фразы и я, прыснув, напомнила ему про отказницу. Вздох облегчения! После этого он стал намного мягче и даже заботливее. А потом и вовсе сказал, что роды будет принимать сам.
Правда, то ли он переволновался, то ли перестраховался, но так сильно надавил на живот, что малыш буквально вылетел наружу. Сначала я услышала испуганный возглас акушерки: «Уф, поймала!», после его вопрос: «Ты меня видишь?» и только потом радостное: «Мальчик! Час-ноль-пять!»
Без лишних вопросов мне положили сына на грудь, и он мертвой хваткой вцепился в сосок. И вот если бы я сама своими глазами не видела его в тот момент, то вполне могла бы предположить, что мне подсунули чужого младенца. Все девчонки у меня рождались изящными крошками с длинными смоляными локонами, а сейчас у меня на животе возлегал натуральный блондин богатырского телосложения.
Было так жалко с ним расставаться, но мне обещали его принести еще раз после окончания всех необходимых процедур. Удивительно, но меня совершенно не трясло. Может все дело было в раннем прикладывании?
Не помню, как перелегла обратно на кровать в родовой, но помню минуты неописуемого блаженства, когда мне принесли маленький сверточек и сынок снова цепко взял грудь. Через полчаса медсестра пришла его забрать, а я чуть не со слезами стала умолять его оставить, словно у меня забирали его навсегда.
Наутро пришла неонатолог. Осматривает сына и вдруг говорит:
– А я думала, вы тогда пошутили.
– Не поняла, – отвечаю.
– Ну когда вы дочку рожали, я спросила, придете ли за сыном, и вы мне сказали, что непременно.
– Вы меня, наверное, с кем-то путаете, я очень давно рожала.
– Да, давненько. А лежали вы в этой же палате, только вот на той кровати у окна.
И в эту же минуту я вспоминаю, что да, действительно лежала в этой же палате у окна, и действительно на родовом столе бодро обещала прийти за сыном. Но как?! Ка это можно было запомнить?! Я даже лица врача не помню, при том, что она у меня единственная, а таких как я за эти годы у нее была не одна сотня.
На мои охи и ахи врач только улыбнулась и пожала плечами:
– Просто помню и все. И рада, что вы сдержали обещание.
* * *
Выписали нас домой вовремя, но с проблемой – кефалогематомой, которая возникла из-за стремительных родов. Из-за нее сын практически не спал ни днем не ночью. Я только спустя годы узнала, что малышей с такой проблемой нельзя укачивать. Но что я делала, когда сын начинал плакать? Разумеется, качала, из-за чего малыш «расходился» еще больше, а я никак не могла понять причину его надрывного крика.
К тому же первые полтора месяца его жизни совпали с нашим очередным переездом. Осенью дети должны были пойти уже в новую школу и мне надо было успеть собрать все вещи к сроку. Как я тогда не тронулась умом, упаковывая бесчисленные коробки на фоне бессонных ночей, – не понимаю. Кричал сын, кричала я, кричали дети. Вообще, кажется, что в то время кричали все вокруг.
Переезд принес бытовое облегчение. Я радовалась теплому туалету и воде из крана, пусть даже по часам. Но, самое главное, у нас появилась машинка-автомат, которую нам оставили прежние хозяева. Вот это был настоящий восторг! Я иногда «залипала» у окошка, не в силах оторвать взгляд от крутящегося в барабане белья. Но самое главное – это была НАША собственная квартира!
Несмотря на то, что в скором времени мы решили все медицинские проблемы, я по-прежнему периодически спала полулежа-полусидя с сыном на груди, потому что успокаивался он только в таком положении.
Мы пошли в новый храм, который занимал небольшое помещение в общежитии и был устроен более чем скромно. Мне там решительно ничего не нравилось, начиная от убранства и заканчивая священником. Но главной проблемой был сын. Стоило мне подойти к дверям, как он просыпался и принимался что есть мочи орать. Все прихожане уже посмеивались: «Услышали крик – значит Герасевичи пришли». Коля плакал почти все время, поэтому мы быстро подходили к помазанию или ко причастию и сразу покидали храм.
И вот как-то священник остановил меня и спросил, почему я не причащаюсь. И я ему вывалила сразу все: и про недосып, и про невозможность поститься и про то, что я не то, что каноны, а даже и утренние и вечерние молитвы не могу вычитать. Но была еще одна причина, которая может показаться смешной, но меня здорово сдерживала. Дело в том, что в храме было настолько тесно, что исповедь проходила чуть не вплотную к остальным прихожанам. Для моей гордой и мнительной натуры это было невыносимо.
Батюшка улыбнулся и сказал, что когда хор поет или кто-то читает, то даже близко стоящим людям ничего не разобрать, так что я могу не смущаться и приходить на исповедь. И я пришла. И увидела в батюшке такую простоту и любовь к людям, что от всего сердца попросила у него прощения за свою заносчивость. Именно тогда я впервые ощутила Бога не как Карающего Владыку, а как Любящего Отца.
На следующий день я причастилась и с того момента крики сына в храме прекратились раз и навсегда. И спать он стал, как и все дети, лежа в кровати, а не на мне. Нет, были и беспокойные ночи, но то, что я огребла за первые полгода больше не повторялось.
* * *
После переезда в отдаленный район я оказалась в социальном вакууме. Разумеется, я не была затворницей и раза три-четыре в год у нас бывали друзья (на праздники), но ходить в гости к многодетным или, еще того хуже, принимать их у себя ? это не для слабаков. Особенно когда живешь на краю географии. Поэтому помимо семьи мои контакты ограничивались редкими беседами по телефону с парой подруг и кратким общением с несколькими прихожанками после службы. Да, мои потребности в коммуникации невелики, но даже мне этого было катастрофически мало.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71467627?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
1
Лена Трофимова, если ты когда-нибудь прочтешь эти строки, прими мою запоздалую благодарность – ты меня тогда буквально спасла!
Елена Герасевич
Эта книга о том, как я стала многодетной мамой, когда все было против: мои установки на карьеру, здоровье, врачи, окружение. О том, как непросто мне давалась семейная жизнь. О том, как я пришла к вере, которая теперь является фундаментом моего существования и дает силы двигаться дальше. О моих провалах и победах, открытиях и потерях.
Эта не учебник и не инструкция, а мой личный опыт. Но если какая-то мама, многодетная или не очень, молодая или опытная, почерпнет в ней что-то полезное и вдохновительное для своей души, то я буду считать свою задачу выполненной.
Елена Герасевич
Материнские хроники
Вместо предисловия
В юности я не любила и не хотела детей. Не буду углубляться в причины – так сложилось исторически. Появление первой дочери перевернуло сознание с головы на ноги. И хотя меня еще здорово штормило первое время, но процесс был запущен.
С рождением каждого ребенка с меня как будто бы слетало что-то наносное, липкое, мешающее жить. И теперь я невероятно благодарна Богу за всех детей, которых Он мне дал – они в буквальном смысле мое спасение!
Их шесть, но каждый из них – первый. Потому что все они разные, как стеклышки в калейдоскопе. Я с удивлением рассматриваю эти неповторимые рисунки, любуюсь их блеском и не перестаю удивляться – неужели это я их всех родила? Они не похожи на меня ни внешне, ни внутренне, но при этом в каждом я нахожу что-то свое родное.
Мой мир резко сузился с их рождением, а из-за специфики военной жизни мне несколько раз приходилось начинать все сначала, но именно дети всегда держали меня на плаву. Они – лучшие мои вдохновители! Каждый из них учил меня чему-то важному, раскрывал новые грани моей души и наполнял мое сердце любовью. И к Богу я пришла тоже через них, и на эту книгу вдохновили меня тоже они.
Они избавили меня от перфекционизма, отгрызая каждый день от него по кусочку, пока остатки не отвалились сами.
Они научили меня быть более терпеливой и смотреть на мир проще.
Они подковали меня в сдержанности и приучили к внимательности.
Благодаря им я избавилась от пустых притязаний и научилась слушать.
Они помогли мне пересилить тревожность и страхи.
Они показали, как многообразен мир и люди вокруг.
А еще они привели меня к Богу и показали, как надо любить – без условий и выгоды.
Они развернули меня лицом к себе.
Я смотрю на них с замиранием сердца, наблюдая, как великую тайну, их взросление и становление. Смотрю и отпускаю. Потому что мне это уже не принадлежит. И этим умением я тоже овладела с их помощью.
Нет, мои дети далеко неидеальны. Впрочем, и я сама вовсе не идеальная мать. Зато все честно.
Беременные истории
Женщина, когда рождает, терпит скорбь, потому что пришел час ее; но когда родит младенца, уже не помнит скорби от радости, потому что родился человек в мир (Ин.16:21)
В моей жизни были периоды, когда я выбирала между мытьем головы и горячим чаем, отдыхом и порядком в доме. Казалось, это время никогда не закончится, и я вечно буду спать ночью вполглаза и мыться в душе, периодически выключая воду – в её шуме мне постоянно чудился надрывный крик проснувшегося младенца.
Но прав был мудрец – все проходит. Дочери и сыновья уже спокойно обходятся без меня, а я могу заниматься любимым делом без отвлечения на сто детских почему, хотя все еще вздрагиваю от «скорой» или «пожарной», идущих в сторону нашего дома.
Мой общий стаж беременности и кормления грудью почти пятнадцать лет (4,5 и 9,4 соответственно), поэтому было бы странным, если бы я обошла данную тему стороной. Увы, не все было светло и радужно, но у меня нет цели кого-то напугать или вызвать негатив. Я всего лишь рассказываю о своем опыте, который закалил меня как мать, научил принимать самостоятельные решения и нести за них ответственность.
Тем не менее, я бы не рекомендовала читать мои «беременные» истории особо впечатлительным натурам, особенно тем, кто только готовится стать мамой. Ну или читать их с осторожностью. Ведь если так было у меня, это не значит, что так будет у кого-то еще. У каждого свой путь, свои кнуты и свои пряники.
Могло быть и по-другому, но было именно так
События из этой главы не относятся напрямую к материнскому дневнику, но без них не было бы и всего остального – ни детей, ни меня нынешней, ни этой книги.
Наше знакомство было сплетено из случайностей. В тот день я пошла в качестве «группы поддержки» с подругой, которой было страшно одной идти на свидание. Но ее парня поставили во внеочередной наряд и вместо рандеву мы попали на дискотеку.
Мой будущий муж тоже стоял в наряде и тоже во внеочередном, только в гардеробе дискотечного зала. Ну, подумаешь, наряд… Кому это мешало веселиться? На одном из «медляков» он подошел к моей подруге, а она ему отказала, сославшись на усталость (на самом деле он ей просто не понравился). Тогда он обратился ко мне: «Ну тогда пойдем с тобой что ли?»
Мне бы зацепиться за это «ну тогда с тобой что ли…», но так хотелось танцевать… Познакомились, разговорились. Он периодически отлучался «для несения службы», но возвращался, и мы снова танцевали и болтали.
Под конец вечера он куда-то пропал. Догнал нас с подругой, когда мы уже приближались к выходу из училища. Попросил мой телефон, который записал на сигаретной пачке. Ручка на морозе не хотела отдавать чернила, и номер пришлось выдавливать на рыхлом картоне. Мне все это показалось страшно несерьезным.
К тому же я забыла как его зовут. Полный провал! Не знаю, как бы я продолжала знакомство, если бы кто-то из друзей не окликнул его по имени.
Он все-таки позвонил через неделю и сообщил, что сейчас в аэропорту (улетал на каникулы) и я могу приехать его проводить. И я поехала. Не знаю, как моя мама тогда отпустила меня в ночь…
После его возвращения мы стали встречаться – то я ездила к нему в училище, то он приезжал ко мне домой. Однажды он приехал в то время, когда я раскатывала тесто на домашнюю лапшу. Молча засучил рукава и взял у меня скалку. Правда, этот кусок пришлось потом отдирать от стола, но сам поступок сразил меня наповал. А потом на одной из прогулок он, выходя из автобуса, подал мне руку. Как мало мне было надо, чтобы потерять голову!
Меня гипнотизировали его уверенность и напористость, его способность быстро принимать наилучшие решения. Он был старше меня всего на год, но казалось, что ему лет на десять больше.
Через полгода он попросил моей руки у моей мамы, даже не справившись о моем согласии. Его «гражданка» прочно обосновалась у нас дома, и я порой вынимала из шкафа его джемпер и утыкалась в этот запах носом как собака, тоскующая по хозяину.
Мы поженились через полтора года после знакомства. Даты бракосочетания и венчания тоже сплелись из случайностей, которые, как я теперь понимаю, вовсе не случайны. Дни свадьбы пришлись на единственный солнечный просвет в дождливом августе, и лишь злобные осы омрачали наше торжество. Над головой постоянно летали аисты и родственники шутили, что это неспроста. А венчание выпало на празднование иконы, которая «случайно» оказалась нашей венчальной иконой Богородицы.
Мы были молоды и счастливы с одними штанами на двоих и будущее казалось безоблачным. Про штаны, кстати, не фигура речи. Модные в 90-х джинсы-«пирамиды» мы купили на остаток от «свадебных» денег (на вторые нам не хватило) и носили по очереди. Мне, правда, везло больше, так как муж всю неделю был в училище, и вся модная радость доставалась мне.
Рождение мамы
В юности вокруг меня постоянно были дети: дома я периодически нянчилась с соседской малышней, пока их мамы сбегали в магазин, а в школе пионервожатила над подшефными октябрятами. Но при этом не могу сказать, что я их любила. Ну да играла, порой было даже весело, но не более того. О собственных детях я не мечтала никогда.
Однажды подружка позвала меня «на кашу». Ленка была старше на два года и, пока я заканчивала десятилетку, успела выйти замуж и стать мамой. Месячного младенца я увидела тогда впервые в жизни. Когда Ленка попросила подержать дочку, пока она сменит пеленку, у меня началась почти истерика. Я безумно испугалась, что могу нечаянно оторвать этому крошечному созданию какую-то часть её хрупкого тела или уронить её на пол. Я стонала: «Забери её быстрее иначе я её сломаю!». Мне было 17 лет и в тот момент я была уверена, что никогда не смогу полюбить детей.
К тому же меня всегда убеждали, что шансы родить здорового ребенка у меня крайне малы. Об этом я, кстати, предупреждала будущего мужа, но, кажется, он не придал моим словам никакого значения.
Известие о беременности я встретила с ужасом. Участковый гинеколог назначила мне кучу обследований, а после отправила в серьезный медицинский центр для дополнительной консультации. Тамошняя докторица, посмотрев результаты анализов, чуть не за руку повела меня к заведующей, чтобы уговорить на аборт.
Я не верила в Бога, но именно тогда впервые обратилась к Нему с просьбой, больше похожей на шантаж: «Господи, если Ты есть, то сделай, чтобы моя дочка была здоровой, доброй и хорошей!» Я не сомневалась, что у меня будет девочка.
Я тогда только перешла на третий курс института, умудрившись при этом завалить итоговый экзамен по французскому языку. Какой может быть экзамен, когда свадьба на носу? Осенью пересдам, думала я с оптимизмом.
Но какая теперь пересдача, когда надо ползти на очередное обследование, а тебя так мутит и шатает, что идешь словно в тумане?! Несмотря на выматывающий токсикоз, я все же как-то умудрилась пересдать ненавистный предмет, для чего месяц ездила к преподавательнице домой на дополнительные занятия.
Когда я пришла в деканат с хвостовкой, в которой стыдливо бугрились груди жалкой «тройки» (одной из двух за всё время моего обучения), то узнала, что исключена из списка курса за академическую неуспеваемость.
Не помню, как добралась домой. В голове только одна мысль – как сказать об этом маме? Я, замужняя женщина, больше всего на свете боялась признаться маме, что исключена из института. О муже я тогда даже не вспомнила.
Этим же вечером ко мне домой примчалась староста[1 - Лена Трофимова, если ты когда-нибудь прочтешь эти строки, прими мою запоздалую благодарность – ты меня тогда буквально спасла!] нашей группы и заставила написать объяснительную на имя декана с указанием причин несвоевременной сдачи, к которому приложила все мои справки. Меня восстановили на курсе только благодаря ее хлопотам.
Результаты очередных анализов не предвещали ничего ужасного, и врачи от меня отстали. Постепенно прошел и токсикоз. Я, наконец, смогла нормально есть, но мой организм согласился принимать почему-то только булочки с яблоками. Так и сидела на лекциях с целлофановым мешком, из которого под партой откусывала очередной кусок. «Пирамиды» перестали налезать на мой округлившийся живот, что необыкновенно обрадовало супруга – у него пропал конкурент.
Летнюю сессию я успешно сдавала по собственному графику, чтобы успеть до родов. Осталась политэкономия. В день сдачи я чувствовала себя не очень хорошо. Организм то ли тренировался перед родами, то ли сопротивлялся перед сдачей нелюбимого предмета нелюбимому преподавателю (о, бедные гуманитарии, скольких из вас придавило теорией рынка?).
Видимо, вид у меня был такой несчастный, что супруг отправился со мной. Он тоже сдавал госэкзамены, но у него как раз был свободный день. Никакие возражения с моей стороны не принимались.
Так мы и зашли в аудиторию – беременная студентка в сопровождении без пяти минут лейтенанта, хоть и «по гражданке». Супруг сел на «камчатке», а я, взяв билет, была готова сразу отдать его обратно и уйти – о содержании вопросов я имела весьма смутное представление.
Не помню, как я отвечала. Кажется, несла откровенную чушь. После преподаватель долго мне что-то объяснял, а я пыталась делать вид, что понимаю, о чем он говорит. Вдруг голос с «камчатки»:
– Товарищ преподаватель, разрешите вам возразить?
Я даже не пыталась уловить нить их дискуссии. На 15-ой минуте преподаватель что-то поставил мне в зачетку и закрыл ее. Остальные 15 минут он пытался мне ее вручить. Ха, не тут-то было! Супруг доказывал, что не зря провел время в военно-политическом училище. В момент, когда он набрал воздуха, чтобы продолжить интеллектуальный батл, преподаватель быстро поздравил меня с успешной сдачей экзамена, сунул мне в руки зачетку и вылетел из аудитории, сославшись на лимит времени. Напротив названия предмета стояла «4». И это было значительно больше, чем среднее арифметическое между моими знаниями и мужа. Но, как бы то ни было, сессию за третий курс я закрыла.
Схватки начались на следующий день в 5:30. Я спокойно сходила в душ, оделась, даже локоны накрутила. Где-то через час разбудила супруга со словами:
– Милый, вставай. У меня схватки начались. Пора.
Ответ был безупречен:
– Какие схватки? Еще полседьмого.
* * *
Тот день остался в моей памяти отдельными картинками, словно узор из калейдоскопа.
Вот мы сидим в ожидании «скорой» на скамейке. Муж взъерошен и так нервничает, что у него периодически трясутся руки. Я совсем не волнуюсь, ощущая себя полностью готовой к родам – я же столько всего прочитала про них!
Вот я уже в больничной сорочке захожу в палату. Моя родовая на первом этаже напротив небольшого холла. На улице такая жара, что плавится асфальт, поэтому окна в холле открыты настежь. За одним из них на небольшом каменном приступке повис супруг. Я периодически подхожу к нему, нарушая все правила стерильности и приличий.
Еще виток и стеклышки складываются в новый узор. Я лежу на кровати, мокрая от пота. Мне больно. За стеной слева благим матом орет роженица, попутно обещая засудить персонал, если что-то пойдет не так. Из-за ее криков и нарастающей боли я изрядно растеряла свое олимпийское спокойствие. Супруг, прочно угнездившийся около окна, пытается меня успокаивать и поддерживать, попутно любезничая с медсестрой.
Мне страшно. Хочется, чтобы хоть кто-нибудь был рядом. Заходит акушерка и ругается на меня за то, что я лежу, а не хожу. А у меня уже нет сил даже рукой двинуть.
Круть-верть, еще поворот колеса. Я на кресле. Как я на него попала? Мне кричат тужиться, и я стараюсь изо всех сил делать все правильно. Но на меня ругаются, что я все делаю не так. Грозятся позвать мужа, который до сих пор торчит у окна. Рычу: «Да хоть сантехника зовите, мне все равно!». Надо же, тужиться сил нет, а огрызаться – есть!
– Девочка! 22:10! – слышу голос акушерки и проваливаюсь в какую-то пустоту. Наверно надо было что-то говорить, благодарить, ну хотя бы смотреть на дочку, а я отключилась. Как в прострации, как будто все не со мною.
Летят стеклышки, кружатся в разноцветном хороводе…
Мужу, так и провисевшему весь день за окном, подносят новорожденную малышку, уже закутанную в одеяльце. А до этого ему показали её через дверной проем, и он на все родильное отделение кричал как любит меня, дочку, всех нас и какая я молодец!
Меня зашивают, но на волне эйфории от пережитых родов эта боль совсем игрушечная.
После приходит медсестра и подсовывает мне какое-то одеяло, а я никак не могу понять, что она хочет. А она мне:
– Дочку-то, дочку-то посмотри!
А там, в одеяле… Боже мой! Личико с кулачок, кожица как восковая… Я лежу, дура-дурой, и реву!
Медсестра мне:
– Чего слезы льешь, потрогай хоть!
А я боюсь! Еле-еле касаюсь ее лица и с удивлением выдыхаю: «Ой! Вот это да!».
* * *
Оставшуюся ночь я провела на каталке в коридоре. Меня бил жуткий озноб, хотя на улице в те дни даже ночью стояла невыносимая жара. Медсестра, увидев, как меня трясёт, принесла одеяло, а потом еще одно. Я согрелась, но уснуть так и не смогла. Хотя я, в общем-то, и не старалась. Даже в голову не приходило, что надо отдохнуть и выспаться. Так и лежала всю ночь с идиотской улыбкой от уха до уха. А между ними ни одной мысли, ни о будущем, ни о прошлом.
Медсестра все уговаривала меня поспать, но разве можно уснуть, когда где-то плачет дитё? И напрасно меня убеждали, что это не моя, что моя крепко спит.
В пять утра за мной пришла медсестра и я потопала до палаты. Сама. Как вспомню – так вздрогну. Сначала пешком в один конец длиннющего коридора, потом по лестнице на второй этаж, а потом то же расстояние до палаты. Ближе к концу пути я оглохла и стала задыхаться, но каким-то чудом все-таки добралась до кровати и повалилась на нее кулем. В ушах вата, в глазах фейерверк, дышать нечем, сердце бьется как сумасшедшее, возле кровати лужа крови.
Мне что-то вкололи, стало легче… Поменяли пропитанную кровью пеленку и приказали час не вставать. Через какое-то время в палату принесли дочку.
Наконец все системы организма пришли в норму, и я еле дождалась окончания положенного времени. Потом осторожно встала и подошла к пеленальному столику, на котором лежал клетчатый байковый сверточек.
Умом я понимала, что это моя дочь, но не более того. Я внимательно разглядывала ее припухшее личико, повторяя про себя выбранное имя: Надя, Надюша, Наденька, словно пробуя его на вкус.
Зачем-то решила ее распеленать и потрясенно разглядывала крохотные пальчики и пяточки, размером с подушечку моего большого пальца. Но мы все еще были словно по разные стороны стеклянной стены.
– Дочка… – тихо позвала я. – Надя…
Как же трудно мне было произнести это вслух! Слова казались чужими, механическими. Но то, что случилось потом я не могу объяснить до сих пор, потому что так и не нашла метафор, описывающих произошедшую перемену. Стена исчезла и во мне включилась мама.
Да, мне предстояло еще долго возрастать в своем материнстве, но я отчетливо запомнила ту близость и теплоту, которую ощутила от осознания, что это МОЯ дочь. В родовой я слышала, как врачи переговариваются куда меня определить – вместе с ребенком или отдельно (все-таки серьезные разрывы, большая кровопотеря и так далее). Но гинеколог твердо сказала: вместе. Низкий ей за это поклон, ведь тогда совместное пребывание с детьми было скорее новшеством, чем повсеместной практикой. Кто знает, включилось бы у меня эта материнская кнопка, если бы дочку приносили только для кормления.
Малышка закряхтела и приготовилась заплакать, и я попыталась запеленать ее обратно. Через несколько секунд поняла, что забыла порядок распеленывания и без помощи не справлюсь.
Попыталась взять дочку на руки, но поняла, что сил нет. Тогда положила ее подальше от края, чтобы она не скатилась со стола (ага, новорожденный младенец) и выглянула за дверь палаты в поиске кого-то из персонала. Коридор был пуст и тих. Шепотом позвала:
– Медсестра-а…
Тишина. Чуть громче, но все равно шепотом снова:
– Медсестра-а…
Откуда-то появилась бабка в медицинском халате и набросилась на меня с криком:
– Чё орёшь?!
Мычу, что в первый раз, мол, распеленала, а обратно не получается завернуть.
Она на меня:
– Вот идут рожать, а ничего не знают, делать ничего не умеют.
Не прекращая ворчать, медсестра подошла к пеленальному столику и в один момент превратила мою доченьку в аккуратное полешко. Напрасно я пыталась уловить порядок движений – её руки мелькали как молнии!
– Иди ложись, – грубо скомандовала она мне. – Я подам.
Когда я с кряхтением устроилась на скрипучей панцирной кровати, медсестра сунула мне под бок дочку. Я, конечно, теоретически понимала, как должен происходить процесс кормления, но на практике никак не могла пристроить грудь к малышовому ротику. Бабка, дергая меня за втянутый сосок разразилась новой порцией ворчания. В конце концов мое сокровище намертво присосалось к груди.
Я еще долго выводила медсестер из себя своим неумением пеленать (научилась только через 1,5 месяца) и дурацкими вопросами. А еще шокировала соседку по палате, когда держала дочку по нужде над раковиной (начиталась Никитиных). Но когда на выходных нам дали всего десять пеленок на два дня, критические замечания в мой адрес утихли.
* * *
В группе мужа мы были первыми, у кого родился ребенок (к тому же в аккурат перед самым выпуском) и через день супруг привел к окнам палаты половину взвода. Хотя это еще вопрос – кто кого привел. Выглянув из окна, я увидела обалдевших от счастья (и алкоголя) парней, которые во избежание падения стояли кучненько друг к другу и недружным хором кричали какая я молодец! Супруг же смотрел на меня глазами счастливого идиота и только улыбался, прижимая руки к сердцу.
А потом он пришел уже с лейтенантскими погонами – красивый, ладный и подтянутый. Огромный букет роз не разрешили передать в отделение, и он воткнул их в деревце под окнами.
После выписки началась домашняя суета, через пару дней уехали домой свекр и золовка, приехавшие из Беларуси на выпуск мужа, еще через неделю вышла на работу мама, а через месяц и супруг отправился к месту первой службы. Начались мои мамские будни…
Надейтесь, что девочки живучие…
Я уехала к мужу через три месяца после рождения Нади. Через год нашей жизни в военном городке мужа перевели в другую часть. Все вещи мы тогда собрали и упаковали за один день (благо коробки искать не пришлось – они всегда были неотъемлемой частью военного быта). А вскоре супруг и вовсе уволился из армии, так как не захотел вторично принимать присягу другого государства, и мы переехали обратно в Екатеринбург.
Я закончила институт, а едва Наде исполнилось три года, вышла на работу. Разлука с дочерью далась мне крайне тяжело. Чтобы мы обе не плакали по утрам, в садик ее отводил муж, а я уже забирала.
Несмотря на то, что изначально на работу я выходила без особого желания, потом так втянулась, что решила продолжить образование. Феерическое было время: идеи, проекты, наука, открытия! После диплома с отличием меня пригласили преподавать в институт, и я снова окунулась в круговерть любимой и яркой студенческой жизни, которой так сильно недобрала в свое время. На предложение мужа подумать о втором ребенке отвечала неизменно: «Тебе надо – ты и рожай!» После Нади я твердо решила, что в роддом больше не ходок!
Муж проработал в коммерческой организации год, где из-за «косяков» своего начальника лишился всех денег, которые мы копили на квартиру, и остался без машины. Сначала устроился в таможню, потом перевелся в милицию. Параллельно получил второе высшее образование.
О беременности я узнала в поездке – мы гостили у родственников в Бресте. Обратно до Екатеринбурга ехали на свежекупленной машине. Радио не ловило ни одну радиостанцию и из всей музыки у нас была единственная кассета «Дюны» (не помню даже откуда она взялась). Три с половиной тысячи километров под «Страну Лимонию» – удовольствие не для слабонервных!
Стоило мне приоткрыть хотя бы один глаз, начиналось дичайшее головокружение и тошнота. Не знаю, как я все это выдержала. К тому же под конец пути что-то случилось с желудком и домой я добралась практически в полуобморочном состоянии.
Мои занятия со студентами начинались только через полтора месяца. И все это время я пролежала пластом, вставая только, чтобы забрать дочку из садика. Не помню даже, готовила я что-то или нет. Мне больше никогда не было так плохо при токсикозе, к которому присоединились и другие болячки.
Но кроме всего прочего меня терзал страх, что моего сердца не хватит на двоих детей. Я и без этого переживала, что у меня не получается быть хорошей мамой. Постоянно виноватила себя за то, что разрываюсь между домом и работой, которая для меня гораздо привлекательнее, чем хозяйственные хлопоты.
Вторая беременность совпала с неофитским периодом воцерковления моей мамы. Кто через это прошел, тот поймет. С упорством бешеного барана я сопротивлялась любым попыткам затащить меня в храм. А мама предпринимала не менее яростные попытки для моего просветления.
Не знаю, чем бы закончилась эта битва, если бы не череда удивительных событий, которая в конце концов все-таки привела меня в Церковь. Начиная от знакомства с удивительным врачом-гинекологом – после моей мамы это была первая христианка, которую я встретила на своем пути. Она вела всю мою беременность, а потом стала крестной второй дочки. Но было еще одно событие, сыгравшее решающую роль в моей судьбе.
Было это уже почти перед родами. Шли последние недели Великого Поста, и в город привезли чудотворную икону Божией Матери «Чимеевская».
О чудотворных иконах я тогда имела весьма смутное представление. Мне это казалось каким-то диким язычеством. Мама несчетное количество раз уговаривала к ней съездить, но я все время находила убедительные причины, чтобы этого не делать. И вот приехала я на очередной прием к своему Врачу. Она не стала меня уговаривать. Она просто сказала: «Тебе НАДО». Я для вежливости покивала головой и, чтобы отвязаться, сказала, что сегодня обязательно попробую туда добраться.
И вот еду я обратно домой. Троллейбус полупустой и дорога идет как раз мимо храма, где эта икона находится. Подъезжаем к остановке, и я про себя загадываю: «Вот если сейчас в переднюю дверь зайдет женщина, то (так и быть) выйду». Троллейбус останавливается и в переднюю дверь входит женщина.
Я опять: «Ну вот если в среднюю войдет старушка, то уж тогда точно выйду». Через секунду входит старушка. Я тут же: «Ну вот если сейчас следом за нею войдет мужчина с ребенком, то я точно выйду». Входит мужчина с ребенком! А троллейбус все стоит! А я все сижу!
Потом снова говорю сама себе: «Ну вот если я досчитаю до двадцати, а троллейбус не тронется, то тогда уж ТОЧНО выйду!» Считаю очень медленно, а троллейбус все стоит! И тут случается что-то совершенно невообразимое. Я до сих не понимаю, как это произошло, но меня буквально вынесло из салона. В ту же секунду, когда мои ноги оказались на земле, двери троллейбуса закрылись, и он отъехал от остановки.
Делать нечего, пошла в храм. Захожу, а там темно, неуютно, всюду следы разрухи. Поднимаюсь наверх, оглядываюсь. Народу мало: одни на коленях, другие что-то читают, третьи просто так стоят, некоторые плачут.
«Вот больные», – подумала я, и твердым шагом направилась прямиком к иконе. Её я увидела сразу, и она мне не понравилась. Тем не менее я встала перед ней и четко сформулировала просимое: «Значит так. Первое. Пусть…» – и далее еще три пункта. Мне кажется, я даже пальцы загибала.
* * *
Через несколько дней я поехала рожать. И тут снова закрутилась череда странных событий. Перво-наперво меня увезли совсем не в тот роддом, в который были должны. И все это лишь из-за того, что у меня после одного плохого мазка был только один хороший, а не два. В приемном покое меня чуть с ног не свалил вопрос санитарки: «Ребенка-то оставлять будете?» Наверно у меня были ооочень круглые глаза. Я аж заикаться начала.
Прямо в родовой (у меня схватки уже были!) ко мне подошел какой-то долговязый парень в медицинском халате. В руках у него была анкета, но вопросы показались мне весьма странными. В конце он спросил мои данные и как-то сразу потух. Только спустя время я поняла причину этого угасшего интереса.
Дальше все было вполне банально и непримечательно. Ну если не считать, что в родах мне было практически не больно! Никто не верит. Говорят, что мне обезболивающее вкатили. А я говорю, нет! Мне действительно было не больно (и это было исполнение первой просьбы перед чудотворной иконой)! Памятуя о первых родах, я панически боялась повторения этих мучений, что отчасти было причиной нежелания иметь еще детей.
От удивления, что «уже все» я даже не сразу поняла, что Люба не закричала. Через некоторое время (как в тумане) раздался писк – как котенок плачет (у меня никто больше так тихо не плакал). Крик был слабенький, булькающий. Попросила приложить дочку к груди. Акушерка с нескрываемым раздражением и ворчанием (мол, чокнулись все со своим ранним прикладываем) плюхнула мне ее на грудь. Какое-то время резко дергала сосок, пыталась засунуть его в Любин ротик, но видя, что ничего не получается, унесла дочь.
Потом меня переложили на каталку и выставили в холодный коридор. Под одной простынкой. А у меня какая-то странная реакция после родов – меня трясет как при лихорадке. И зубы клацают как у скелета из кабинета биологии. Видимо это так срезонировало с каталкой на каменном полу, что через час сердобольная санитарка принесла мне одеяло. К вечеру меня привезли в палату. С ужасом увидела, что там только четыре койки и нет детских кроваток. На мой вопрос, а где ребенок, мне ответили ледяным молчанием.
Тяжело вспоминать этот кошмар. Пришедший наутро врач сказал мне, что состояние ребенка средней тяжести – двойное тугое обвитие пуповиной, смещение в шейном отделе позвоночника и хронический энтероколит. Дочка наглоталась околоплодных вод и кормить ее мне не принесут ни сегодня, ни завтра. Она под капельницей. Сказали сцеживаться и ждать. Попросила ее посмотреть – не разрешили. Так прошло три дня. Два раза мне разрешили ее навестить наверху. Уходила в слезах. На руки брать не дают, трогать только украдкой – на свидание пять минут.
На третьи сутки врачи решили поэкспериментировать и принесли Любу на кормление. Пустая трата времени. Дочка так и не проснулась. Педиатр, стоявшая все это время у меня над душой, сказала, что нам надо купить специальное лекарство для кишечника, которое стоило по тем временам огромные деньги. И у нее это лекарство есть. Я тут же срочно позвонила мужу, чтобы привез деньги. А он, объездив, всевозможные аптеки привез мне его в три или четыре раза дешевле. Отношениям с педиатром такой поворот пошел явно не на пользу.
В этот же день моя мама подошла к той врачихе (я очень уважаю врачей, но для этой у меня другого слова нет) с просьбой окрестить ребенка. Что там было! Эта мадама в бешенстве влетела в нашу палату, вызвала меня в коридор и на все отделение верещала, что у них тут стерильность, чистота и она не допустит, чтобы здесь болтались мужики в грязных балахонах! Дословно!
Да, про стерильность, думаю, надо сказать особо. Я только через месяц поняла КУДА я попала. И я могу только догадываться, какой в этом был Промысл Божий. Этот роддом был для рожениц без документов, для тех, кто не вставал во время беременности на учет, для отказниц, для тех, у кого были какие-то инфекции и пр. В коридоре, например, лежала мама, больная сифилисом.
Никогда и ни в одном роддоме я больше не видела такой грязи и таких огромных мокриц! Никогда более я не ела такой отвратительной баланды, как там (а я очень непритязательна в пище). Никогда и нигде больше я не слышала шум падающих в вентиляционной трубе мышей, которых травили этажом выше. Отсюда и этот вопрос в приемном покое и потухший интерес товарища с анкетой, который, как выяснилось потом, проводил социологическое исследование среди неблагополучных женщин. Вот в это царство чистоты и порядка священника и не пустили.
Потом приехала мама и сказала, что батюшка благословил мне окрестить Любу самой. Такое разрешается мирянину «ради страха смертного». Если человек не выживет, то он будет считаться крещеным. Мама передала мне святую воду и написала, что нужно сделать.
В ту же ночь от прилива молока разбарабанило грудь. Я сидела на кровати и с подвыванием качалась взад-вперед, вспоминая коров, которых в войну некому было их доить, и они мычали от боли. В таком виде меня и застал дежурный врач. Спросил, чего я реву, а я вывалила на него все, что накопилось за эти дни. Он молча меня выслушал, а потом долго мял мою каменную грудь, которую жгло огнем, и заставлял сцеживаться.
На следующий день по его настоянию Любу принесли на кормление. Она опять спала, но теперь я уже не терялась. Рядом никого не было, и я все сделала как надо. Когда дочку забрали, я почувствовала невероятное облегчение, словно камень упал с сердца.
А на следующее утро пришла та самая врачиха, которая орала на меня в коридоре. Поджав губы, сказала, что вчера был переломный момент и наступило резкое улучшение. Добавила, что теперь мне будут приносить ребенка для кормления регулярно, но после роддома мне надо готовиться ехать в больницу. Она хотела это сделать прямо сегодня, но там не было мест. Договорились, что я поеду через два-три дня.
Я сидела почти в трансе, а когда пришла мама, то, не стесняясь, орала ей через форточку на всю улицу чтобы она пошла к иконе (которую неожиданно (!) на один день привезли опять в город) и умоляла Её спасти мою дочь.
В больницу мы не поехали. Другая врач, оформлявшая нам выписку, сказала, что не видит резона в госпитализации. Все наши проблемы спокойно можно лечить в поликлинике, главное найти опытного педиатра.
А когда мы приехали домой, то муж и мама сказали, что врачи оценивали шансы на выживание Любы 50/50 и твердили только одно: «Надейтесь, что девочки живучие». Меня берегли и не говорили, что та горластая врачиха напророчила дочери отставание по всем показателям, вплоть до умственной отсталости. А волшебное лекарство оказалось ничем иным, как БАДом, запрещенным к тому же к приему грудными детьми.
* * *
В больницу мы все-таки попали, но через месяц и по другой причине – не заживал пупочек. Зато я впервые узнала от одной из мамочек как надо питаться, чтобы было много молока, и у меня с того времени больше никогда не было проблем с лактацией. После выписки мы окрестили Любу по полному чину.
Еще через несколько месяцев мы снова угодили в больницу после прививки: температура под сорок, судороги, нескончаемый крик и опять капельницы. Но оттуда мы фактически сбежали. Я не поняла, что это было. Какой-то зуд в душе. Мне НАДО было уйти. Я не понимала куда и зачем, но из больницы точно! Было утро субботы 8 августа. Я просто не могла усидеть на месте. Написала расписку, что забираю дочь и через час мы были дома. Меня пугали, требовали оставить ребенка в отделении, но я была уверена, что все делаю правильно.
Вечером уже по привычке собрались в храм. А там исповедь. Впервые в жизни я каялась в грехах. Старенький священник спросил, готовилась ли я к Причастию? А я и знать не знаю, как это – «готовиться». Батюшка посмотрел на меня внимательно и сказал: «Ну иди-иди, причащайся. Да в другой раз все-таки поготовься».
И мы причастились на следующий день – день памяти святого великомученика и целителя Пантелеимона! День, когда Господь пустил меня в лоно Своей Церкви. День, когда я поняла, что здесь мое место. Об этом я просила пресвятую Богородицу во второй своей мольбе.
А Любу я носила ко Причастию каждую неделю, невзирая ни на дождь, ни на ветер, ни на мороз, ни на болезни. Да, проблемы со здоровьем были и есть. Но оказались они не столь страшны, как мы ожидали. Врачи, читая анамнез, только пожимали плечами.
Первая дочь открыла в моем сердце любовь как таковую, а вторая помогла ей подняться. Диссертация, лекции и прочая суета потускнели перед проблемами маленького человека, которые пришлось решать в срочном порядке. И, чтобы я не расслаблялась, через 11 месяцев Господь быстренько послал мне третью дочку – чтобы любовь расцвела.
Мама, на что ты смотрела?
В 11 Любиных месяцев я поняла, что снова беременна. Сказать, что я была в шоке – не сказать ничего! Это означало, что надо бросать грудное кормление, как-то думать о размещении всех нас в 2-комнатной хрущевке, что-то решать с работой. На дворе был август 1998-го, дефолт со всеми вытекающими.
Где-то примерно в это же время под колеса мужниной машины бросился пьяный. Муж был не виноват, пострадавший остался жив и даже не покалечился, но машина была разбита. У суеверных автомобилистов есть примета, что с машиной, побывавшей в аварии, надо расставаться. Дорожное происшествие привело мужа к эпохальному решению: любимый фольксваген был продан, а деньги вложены в сад (дачу).
О, сколько нового узнали про себя мои родственники после этой покупки! Я кричала, что ноги моей не будет на этой даче, и я пальцем не пошевелю, чтобы им там помогать, короче, не нужно мне ваше Простоквашино!
Мама с мужем ездили в сад сами, а я честно отмазывалась от работы, пользуясь наличием крошечной дочки. Ну не деревенский я человек. Лес люблю, природу люблю, но созерцательно. Встать в 5.00 на утреннюю дойку для меня равносильно подвигу! Травмирующие воспоминания о прополке картошке в детские годы еще не затянулись в моей нежной и трепетной душе.
Но однажды… Сама не знаю, как это получилось, но меня все-таки уговорили туда не просто съездить, а даже остаться на несколько дней. Муж отбывал в командировку на неделю, друзья его тоже все были в делах и поэтому обратно смогли меня забрать только через трое суток. Как я поддалась на такую авантюру – до сих пор не понимаю.
Красный «Запорожец», купленный на остаток денег от покупки сада, вместил троих взрослых, двух детей (одну прямо в коляске), собаку породы колли и кучу барахла. Я тогда была уже где-то на половине срока.
По приезду моя мама, хлопоча и умиляясь, повела меня на экскурсию. Были показаны заросли огурцов, щедро натыканных в небольшой теплице через 40 см, и пампасы помидоров, уплотненные с такой же частотой. Одно меня порадовало – плантация садовой земляники. Предвкушая небывалое обжорство через неделю, я милостиво согласилась готовить на всех еду.
А потом были неработающая печка (вода закипала как раз к моменту раскисания картошки), ночь с тучами комаров (света нет, пластинки от комаров никуда не подключить), безумство собаки (ну не спалось несчастному животному на новом месте), мерзкое жужжание мух на рассвете и жуткий холод с утра (сады были разбиты на осушенных болотах).
После подъема я перво-наперво принялась наводить порядок в садовом домике: надраила полы, повыгоняла мух, перебила сонных комаров, завесила вход марлей, обязала всех снимать обувь перед входом и, наконец, спустила уже ползающее дитё на пол.
Закончив подвиги, решила выйти на огород. Типа, так и быть – помогу. После выдернутого вместо сорняка кустика семенной моркови и вытоптанного хрена меня прогнали прочь.
А дальше случилось что-то необъяснимое – на следующий день мне совершенно не хотелось уезжать. Меня окутала тишина, которой давно не было в моей жизни. Окончательный переворот в сознании произошел, когда я вернулась домой и ощутила себя жуком в спичечной коробочке. Наверху танцевали, внизу орал телевизор, справа ругались, не стесняясь в выражениях, а соседский мальчик слева отрабатывал удар мячом. Никогда раньше я так не реагировала на эти звуки. Будучи раньше фоном, они вдруг обрели самостоятельность, начали давить и угнетать.
Именно тогда у меня назрело твердое решение переехать из этой спичечной коробочки на волю, в свой дом. А между мечтами я окунулась в садово-огородную эпопею. Накупив гору книг, маниакально осваивала азы выращивания овощей и через неделю стала настоящим садоводом!
Но я не одна открывала для себя красоту Божьего мира, а со всеми тремя дочками (я абсолютно точно знала, что под сердцем у меня девочка). Хорошо, что мы могли приезжать только в будние дни. Иначе бы наши соседи ошалели от созерцания меня, несущейся к детям с разноцветной гусеницей в руке, а потом отслеживающей траекторию её движения. А мои длительные разглядывания каждой травинки, кустика могли бы их подтолкнуть к мысли, что я слегка не в себе. Как и мои ежеминутные крики: «Мам, а это что за трава? Мам, а этот цветок как называется? Мам, а это что за ерунда растет? Мам, мам, мам…». А после: «Дети, бегом сюда, вы не поверите какая красота тут живет!» (это я о земляной жабе). В тот год я впервые в жизни наелась клубники до отвала и впервые в жизни варила варенье.
А дома опять куча книг и энциклопедий. Но самый кайф я словила, когда меня однажды отпустили одну – кажется за зеленью. Я что-то там быстренько набрала, а потом просто сидела на скамеечке и наслаждалась тишиной и покоем.
Дошло до того, что я начала собирать рецепты консервирования! Один из них, подслушанный в автобусе и повторяемый вместо мантры до самого дома, до сих пор является хитом нашей семьи!
Не могу сказать, что я люблю слушать чужие разговоры, но уборочно-заготовительная тема заставила меня превратиться в слух. И было от чего – сидящие за мной женщины обсуждали вопрос переработки смородины, которой в тот год уродилось немеряно.
У меня не было ни ручки, ни листочка, чтобы записать услышанный рецепт и поэтому я как стишок повторяла его до самого дома! Картина маслом: я влетаю в квартиру (насколько позволяет «влетать» восьмимесячный живот), шевеля губами и что-то там бубня, бегу к столу, хватаю ручку с бумагой и начинаю что-то судорожно записывать. Все попытки близких заговорить со мной пресекаю энергичными взмахами свободной руки. Выгрузив рецепт из головы, плюхаюсь на диван и облегченно выдыхаю – миссия выполнима!
Я бы не стала так подробно описывать свои садово-огородные сдвиги, если бы они не были связаны с третьей дочкой. Наши предки издавна понимали, как важна для беременной женщины обстановка, в которой она носит дитя. Будущим мамам советовали смотреть на красивые вещи, слушать хорошую музыку и так далее. Считалось, что дети уже в утробе способны воспринимать прекрасное и доброе. Глядя на своих детей, и особенно на Веру, которая выбрала профессию ветеринара, я четко вижу это влияние.
* * *
Я плохо помню, как начались схватки (помню, только, что это случилось, как обычно, утром), как приехала в роддом, как пришла в палату. Помню, как меня ругали за то, что я очень медленно иду до родовой, потому что ребенок вот-вот родится. А вот сами роды не помню вообще. Они были очень быстрые и совершенно не выматывающие.
Надо сказать, что и сама беременность протекала у меня удивительно легко и практически без токсикоза. В первый день, когда мне стало очень плохо, я взмолилась Пресвятой Богородице, что, если можно, пусть у меня не будет токсикоза, потому что у меня совершенно нет сил. И на следующий день все неприятные ощущения как рукой сняло. Да, меня порой слегка мутило от резких запахов, но они мне и в обычном состоянии удовольствия не доставляют.
Уже к обеду моя малышка лежала рядышком, обмеренная и взвешенная, и нас определили в совместную палату, куда меня привезли почти сразу. В этот день пошел первый снег…
Дочка проспала все первые сутки. Напрасно врач уговаривала меня отдохнуть и набраться сил, напрасно объясняла, что ребенку совершенно нормально спать после родов, что малышка нуждается в отдыхе не меньше мамы. Я как маньячка вертелась около дочки, прислушиваясь к её дыханию.
Вера оказалась самым спокойным ребенком из всех. Первые полгода она только спала и ела, ела и спала. Обеспокоенная таким «странным» поведением, я поделилась своими тревогами с участковым педиатром. Удивленно вскинув брови, та спросила: «Мамочка, у вас нормальных детей до этого что ли не было?»
* * *
Через 19 дней после родов я угодила в больницу с маститом. Сейчас сложно сказать, что стало основной причиной болезни: то ли я застудила грудь, когда разгоряченная выскочила на балкон развесить белье, то ли неправильно кормила и сцеживала – молока было очень много, а сил не было совсем.
Ночью проснулась от ужасного озноба. Меня так трясло, что стучали зубы, и очень болела грудь. Еле заставила себя встать, выпила горячего чая. Измерила температуру – 39,8. После чая и жаропонижающего согрелась, но грудь стала болеть еще сильнее. Еле дождалась утра и позвонила своей куме, врачу-гинекологу, описав симптомы. Та сказала немедленно вызывать скорую и ехать в больницу.
В скорой сказали, что возьмут меня, но только без ребенка, мол, она большая уже, а если с ребенком, то только платно. Таких денег у нас не было. Пришлось идти на хитрость и звонить знакомому с машиной.
В больнице на меня накинулись, что я приехала с малышкой, а я что-то там промямлила типа «оставить не с кем». Впрочем, это было не такое уж вранье – мама днем уезжала в Москву сдавать госэкзамены (она закончила православный Свято-Тихоновский богословский институт), а муж тем же утром только-только вернулся из командировки. Да и не могла я его оставить с двумя детьми и новорожденным младенцем.
Мне было настолько тяжело, что я даже не отреагировала, когда Веру забрали в «детскую», а меня определили в отдельную большую палату для мам. Пришла врач, дала градусник, а на нем 41. На меня опять напустились, что я молчу, когда мне так плохо и тут же вкатили два укола.
Не успела я прийти в себя, как вошла то ли врач, то ли медсестра и приказала собирать вещи – меня переводили в другую палату. Оказывается, моя чудная спокойная девочка принялась так орать в детской, что переполошила всех малышей. Успокоить ее не было никакой возможности, и было решено положить нас вместе. В платной палате. Бесплатно.
Это были десять дней почти райской жизни! Я только спала, ела и ходила на процедуры. Единственной проблемой был электрофорез, для которого надо было топать в другой корпус. Как бы крепко Вера ни спала, как бы хорошо она перед этим ни поела, стоило мне отойти на несколько метров от палаты, как моя девочка просыпалась и принималась плакать. Я возвращалась, меня ругали, что дочь орет благим матом, а что я могла сделать? Ребенка же с собой нельзя брать, а я и так – и туда бегом, и обратно вприпрыжку.
Жалобы дошли до моего лечащего врача, и на третий день она зашла в палату как раз в аккурат перед тем, как мне надо было идти на очередную процедуру. Спросила: «В чем дело, почему дочь постоянно плачет?». Я говорю: «Вовсе не постоянно, а лишь когда я ухожу в другой корпус на лечение. Стоит мне скрыться за дверью, Вера тут же просыпается и успокоить ее могу только я».
Доктор ухмыльнулась и отправила меня на электрофорез, обещав присмотреть за спящим младенцем. Когда я вернулась, то увидела, как моя врач ходит по палате с Верой на руках и поет ей песни. Дочь молчала! Врач отдала мне ее со словами, что еще не видела такого привязанного к матери ребенка, но с тех пор стала каждый раз приходить в палату, пока я бегала в другой корпус, и нянчиться с моей крикуньей. И вообще относилась ко мне очень нежно, по-матерински. А я даже имени ее не помню…
Они совсем другие!
Первый год после Вериного рождения практически выпал из моей памяти. И хоть дочка была на редкость спокойной и уравновешенной девочкой, да и Люба уже достаточно подросла, а Надя и вовсе не доставляла никаких хлопот, я все равно, что называется, не вывозила.
Было сложно. Временами архисложно. Мне до сих пор стыдно за многие моменты, когда мои дети вместо нежной и любящей мамы видели мегеру, у которой нет ни ума, ни сердца. Вечная боль от совершенных ошибок со временем притупилась, но я все равно нет-нет да и думаю: «А вот если бы я тогда сдержалась, если бы справилась со своим раздражением и гневом…». Понимаю, что сослагательное наклонение тут бессмысленно, но пока я не до конца совладала с этими мыслями.
Я много шила и вязала, изобретая из вещей, которые нам часто отдавали на приходе, шикарные наряды для себя и дочек, игрушки и бытовые мелочи. Муж, чтобы нам как-то всем выжить, собирал алюминиевые банки и металлолом, а вечерами таксовал на личном авто. Череду запорожцев тогда сменил старенький «Москвич», а после него такая же пожившая «копейка». Примерно через год-полтора после Вериного рождения муж тоже начал ходить в церковь. А вскоре вернулся в армию. Это решение он принял после поездки на остров Залита к отцу Николаю Гурьянову.
В те годы у меня появилась мощная отдушина – клирос. Когда Вере уже достаточно подросла, чтобы ее можно было ненадолго оставить с бабушкой, мама стала по возможности отпускать меня по субботам с утра в храм. Вокальные данные у меня скромные, но любовь к церковному пению зародилась еще в юности. Собственно, именно она повлияла на мое воцерковление. Ноты я знала, а вот навыка многоголосного пения не было. Но пение в унисон не мешало получать удовольствие от служб, которые для меня были прежде всего отдыхом от рутины. К сожалению, счастье мое было недолгим – из-за духовных нестроений, случившихся на приходе, мы перестали ходить в тот храм, а потом и вовсе переехали в другой район в настоящий дом.
По документам он был не наш, но мы могли устраивать быт так, как считали нужным. Дом был старый и без удобств, но мне это тогда казалось такой мелочью, которую мы обязательно преодолеем. В тридцать лет вообще многое кажется простым и легким, особенно когда ты любишь то, что делаешь.
К моменту нашего переезда дети выросли и пошли в садик, и мне пришлось снова выходить на работу. Как и в случае с первой дочерью, этот шаг дался крайне сложно. На редкие вопросы из разряда «За мальчиком не собираетесь?» я отшучивалась, с ужасом представляя себе, как опять погружусь в эту круговерть. В те годы мне было так тяжело физически и эмоционально, что у Бога я просила только одного – чтобы пока не давал мне больше детей.
Сейчас, оглядываясь назад, я не понимаю, как умудрялась совмещать семью, хозяйство и две работы. Вторая появилась как-то вдруг, и я сама не поняла, как «прибилась» к Социальному отделу епархии (очередная цепь «совпадений и случайностей», иногда весьма забавных). Новое дело увлекало, но я не была готова бросить любимых студентов и около года разрывалась между преподаванием и социальной работой. В конце концов муж потребовал, чтобы я выбрала что-то одно, и я все-таки решила уйти из института.
Это была лукавая уступка. Я понимала, что при такой колоссальной нагрузке мне банально не потянуть защиту, которая к тому же требовала серьезных финансовых вложений. А без диссертации на кафедре меня никто долго держать не будет. А тут вроде, и неуспеха избежала, и мужа послушалась, заработав плюсик к «облико морале» православной жены и матери (сколько же мусора было тогда в моей голове!).
Новая работа захватила меня по самые уши, но я переоценила свои силы и, как следствие, через несколько лет выгорела. Я просила передышки и вразумления, и Господь послал мне сына. И я снова была рада возможности ничего не решать, а свалить все на беременность, которая помогла уйти с интересной, но изматывающей работы.
Впрочем, поначалу я здорово испугалась – а если моей любви не хватит на всех? А если родится мальчик, а я совсем их не понимаю? В том, что я ношу мальчика, я почти не сомневалась. Это удивительно, непостижимо и необъяснимо, но я всегда чувствовала, кто у меня под сердцем: дочь или сын.
Некоторые знакомые, приметив мой округлившийся животик, удивленно пожимали плечами, силясь понять, чего нам так неймется – на дворе очередной кризис со всеми вытекающими, а мы тут опять рожать вздумали. К счастью, таких было немного – верующие люди все-таки относятся к чадородию иначе.
* * *
После переезда я снова начала петь на клиросе в новеньком крохотном храме, который открылся рядом с домом. Служили там только раннюю литургию по воскресеньям и большим праздникам, но для меня и это было большим утешением.
Именно тогда сынок впервые меня удивил. Стоило мне взять фальшивую ноту (что для меня не такая уж и редкость), как я тут же получала ощутимый пинок изнутри. Регент подтрунивал надо мною, приговаривая, что хоть так я научусь петь верно.
На хоры надо было забираться по почти отвесной лестнице и после протискиваться через узкий люк. В конце моей беременности певчие начали устраивали шуточные пари: сначала о том приду я или нет, а потом пролезу ли я в этот люк или застряну.
Недели за три до предполагаемых родов они звонили каждый день с единственным вопросом: «Как дела?». На это я неизменно отвечала: «Еще не родила. Как рожу – так скажу». После литургии на праздник Петра и Павла все дружно сказали, что, если не рожу, чтобы на следующую службу даже носа не показывала – надоело им переживать за меня. Посмеялись и отправились по домам.
И вот сижу я вечером в кресле и довязываю свитер дочке. Из-за сильных отеков в последние месяцы я ходила с большим трудом и практически целыми днями сидела и вязала как одержимая – непреодолимая тяга к вязанию стала моим «беременным бзиком». Научилась вязать шапки, носки и варежки, о чем мечтала несколько лет. И когда мне осталось только собрать уже готовые детали, все и началось.
Но все было не так! Обычно схватки у меня стартовали неизменно в 5:30, а тут восемь вечера, да еще и воды отошли! Такого не было никогда. Я в полном смятении и страхе позвонила своему врачу, задав самый дурацкий в мире вопрос: «А может это не ОНИ?» На что она мне бодро сказала: «Вызывай скорую». Скорая приехала через 20 минут, а пешком до роддома было бы идти от силы минут пятнадцать. Из-за этого никак не хотели брать в машину мужа, но он еще тот жук – сумел уговорить.
А меня охватил панический ужас! Когда я зашла в родовое отделение, меня уже слегка потряхивало. А тут еще врач читает мою карту, в которой отсутствует отметка окулиста (а по мне и без врача видно, что проблемы со зрением нешуточные). Начинает меня ругать, а я рассказываю, как в прошлую беременность окулист кричала на меня, что я безответственная мать, если с такими проблемами еще и иду рожать, поэтому в этот раз визит к ней я проигнорировала. В конце концов доктор с моих слов записал мой глазной диагноз и отвел меня в палату.
Через время пришел другой дежурный врач и тоже начал меня ругать за попустительское отношение к своему здоровью. А я смотрю – доктор-то знакомый! Год назад по его приглашению я приходила в роддом для беседы с отказницей. Я возьми и брякни: «А мы с вами встречались, помните?» Он так смешно напрягся и даже, кажется, слегка испугался, пытаясь меня вспомнить. До меня дошла двусмысленность фразы и я, прыснув, напомнила ему про отказницу. Вздох облегчения! После этого он стал намного мягче и даже заботливее. А потом и вовсе сказал, что роды будет принимать сам.
Правда, то ли он переволновался, то ли перестраховался, но так сильно надавил на живот, что малыш буквально вылетел наружу. Сначала я услышала испуганный возглас акушерки: «Уф, поймала!», после его вопрос: «Ты меня видишь?» и только потом радостное: «Мальчик! Час-ноль-пять!»
Без лишних вопросов мне положили сына на грудь, и он мертвой хваткой вцепился в сосок. И вот если бы я сама своими глазами не видела его в тот момент, то вполне могла бы предположить, что мне подсунули чужого младенца. Все девчонки у меня рождались изящными крошками с длинными смоляными локонами, а сейчас у меня на животе возлегал натуральный блондин богатырского телосложения.
Было так жалко с ним расставаться, но мне обещали его принести еще раз после окончания всех необходимых процедур. Удивительно, но меня совершенно не трясло. Может все дело было в раннем прикладывании?
Не помню, как перелегла обратно на кровать в родовой, но помню минуты неописуемого блаженства, когда мне принесли маленький сверточек и сынок снова цепко взял грудь. Через полчаса медсестра пришла его забрать, а я чуть не со слезами стала умолять его оставить, словно у меня забирали его навсегда.
Наутро пришла неонатолог. Осматривает сына и вдруг говорит:
– А я думала, вы тогда пошутили.
– Не поняла, – отвечаю.
– Ну когда вы дочку рожали, я спросила, придете ли за сыном, и вы мне сказали, что непременно.
– Вы меня, наверное, с кем-то путаете, я очень давно рожала.
– Да, давненько. А лежали вы в этой же палате, только вот на той кровати у окна.
И в эту же минуту я вспоминаю, что да, действительно лежала в этой же палате у окна, и действительно на родовом столе бодро обещала прийти за сыном. Но как?! Ка это можно было запомнить?! Я даже лица врача не помню, при том, что она у меня единственная, а таких как я за эти годы у нее была не одна сотня.
На мои охи и ахи врач только улыбнулась и пожала плечами:
– Просто помню и все. И рада, что вы сдержали обещание.
* * *
Выписали нас домой вовремя, но с проблемой – кефалогематомой, которая возникла из-за стремительных родов. Из-за нее сын практически не спал ни днем не ночью. Я только спустя годы узнала, что малышей с такой проблемой нельзя укачивать. Но что я делала, когда сын начинал плакать? Разумеется, качала, из-за чего малыш «расходился» еще больше, а я никак не могла понять причину его надрывного крика.
К тому же первые полтора месяца его жизни совпали с нашим очередным переездом. Осенью дети должны были пойти уже в новую школу и мне надо было успеть собрать все вещи к сроку. Как я тогда не тронулась умом, упаковывая бесчисленные коробки на фоне бессонных ночей, – не понимаю. Кричал сын, кричала я, кричали дети. Вообще, кажется, что в то время кричали все вокруг.
Переезд принес бытовое облегчение. Я радовалась теплому туалету и воде из крана, пусть даже по часам. Но, самое главное, у нас появилась машинка-автомат, которую нам оставили прежние хозяева. Вот это был настоящий восторг! Я иногда «залипала» у окошка, не в силах оторвать взгляд от крутящегося в барабане белья. Но самое главное – это была НАША собственная квартира!
Несмотря на то, что в скором времени мы решили все медицинские проблемы, я по-прежнему периодически спала полулежа-полусидя с сыном на груди, потому что успокаивался он только в таком положении.
Мы пошли в новый храм, который занимал небольшое помещение в общежитии и был устроен более чем скромно. Мне там решительно ничего не нравилось, начиная от убранства и заканчивая священником. Но главной проблемой был сын. Стоило мне подойти к дверям, как он просыпался и принимался что есть мочи орать. Все прихожане уже посмеивались: «Услышали крик – значит Герасевичи пришли». Коля плакал почти все время, поэтому мы быстро подходили к помазанию или ко причастию и сразу покидали храм.
И вот как-то священник остановил меня и спросил, почему я не причащаюсь. И я ему вывалила сразу все: и про недосып, и про невозможность поститься и про то, что я не то, что каноны, а даже и утренние и вечерние молитвы не могу вычитать. Но была еще одна причина, которая может показаться смешной, но меня здорово сдерживала. Дело в том, что в храме было настолько тесно, что исповедь проходила чуть не вплотную к остальным прихожанам. Для моей гордой и мнительной натуры это было невыносимо.
Батюшка улыбнулся и сказал, что когда хор поет или кто-то читает, то даже близко стоящим людям ничего не разобрать, так что я могу не смущаться и приходить на исповедь. И я пришла. И увидела в батюшке такую простоту и любовь к людям, что от всего сердца попросила у него прощения за свою заносчивость. Именно тогда я впервые ощутила Бога не как Карающего Владыку, а как Любящего Отца.
На следующий день я причастилась и с того момента крики сына в храме прекратились раз и навсегда. И спать он стал, как и все дети, лежа в кровати, а не на мне. Нет, были и беспокойные ночи, но то, что я огребла за первые полгода больше не повторялось.
* * *
После переезда в отдаленный район я оказалась в социальном вакууме. Разумеется, я не была затворницей и раза три-четыре в год у нас бывали друзья (на праздники), но ходить в гости к многодетным или, еще того хуже, принимать их у себя ? это не для слабаков. Особенно когда живешь на краю географии. Поэтому помимо семьи мои контакты ограничивались редкими беседами по телефону с парой подруг и кратким общением с несколькими прихожанками после службы. Да, мои потребности в коммуникации невелики, но даже мне этого было катастрофически мало.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71467627?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
1
Лена Трофимова, если ты когда-нибудь прочтешь эти строки, прими мою запоздалую благодарность – ты меня тогда буквально спасла!
Елена Герасевич
Тип: электронная книга
Жанр: Саморазвитие и советы
Язык: на русском языке
Издательство: Автор
Дата публикации: 25.12.2024
Отзывы: Пока нет Добавить отзыв
О книге: Эта книга о том, как я стала многодетной мамой, когда все было против: мои установки на карьеру, здоровье, врачи, окружение. О том, как непросто мне давалась семейная жизнь. О том, как я пришла к вере, которая теперь является фундаментом моего существования и дает силы двигаться дальше. О моих провалах и победах, открытиях и потерях.