Странствия Света
Иван Пустельга
«О грустном писать легче» – такую фразу услышал автор на одном литературном конкурсе. И тезисом этим был брошен ему вызов. Это сказка, но с преступными отпечатками горькой правды и шершавой обыденности, ошибок и заблуждений, обезвреженных добротой и порядочностью, вполне настоящими, так как автор поленился их выдумать.
Автор старался избегать описания жестокости и насилия, хотя эпоха мечей, волшебства и несуществующих чудищ располагает к этому едва ли меньше, чем наша. Доброта некоторых персонажей может показаться нереалистичной и сказочной, но она (как и некоторые чудесные встречи) имеет реальные прообразы, настоящий исток. Честное слово.
Иван Пустельга
Странствия Света
Глава 1
Глава 1. Разговоры в темноте
«Высушить одну слезу – больше доблести,
чем пролить целое море крови»
Джордж Байрон
– До чего ж прекрасный день сегодня!
Эти слова подарил миру его высочество Невейн, младший принц королевства Арнион, выглядывая из окна кареты, что несла его сквозь чащу леса, и не найдя в себе сил удержаться от возгласа восхищения и радости.
Давно он не видел такой дикой местности – с тех самых пор, как, спасая ручного медвежонка от его хозяйки, взялся доставить подрастающего малыша в горы. Но, пожалуй, о том приключении лучше рассказать отдельно, а пока остаётся надеяться, что читатель не выдаст автора, разболтавшего государственную тайну первому встречному. В конце концов, читатель теперь тоже в деле…
Однако вернёмся к нашему принцу. Наглядевшись на красоту проносящихся мимо лесов и свежих лугов, утолив чистотой природы свой неизъяснимый голод, он откинулся на свои подушки.
– И в такой хороший день меня везут на убой, – кисло произнёс он.
Бургомистр, который сидел напротив и справа от него, нахмурился.
– По-вашему, встреча с первейшей красавицей Северного Королевства подобна казни?
– Да. Если мне предстоит жениться на ней, – отвечал Невейн, с тоской глядя в окно.
Беззаботно и весело пели, порхая между ветками, птицы. Вся их возня и бесцельная суета скрывала в себе величие дикой необузданной жизни, её таинственную, нежную мощь, не истощённую в цепочке поколений и веков. Но почему же в его собственном образе жизни, претендующем на величие, он не мог отыскать того же дыхания вечности?
– Мне опасно туда ехать, – отвечал Невейн на предложение отца отправиться в путешествие к леди Эрин, «строгой, доброй и возвышенно прекрасной, достаточно серьёзной, чтобы тебя образумить, и слишком великодушной, гордой и честной, чтобы манипулировать кем-то». – Может резко понизиться уровень родного языка в крови. А это в свою очередь может привести к лингвистической коме…
– Слабое оправдание.
– Извини, что не получилось. Я старался. Пожалуй, это, и правда, звучит странно, но я очень дорожу нашим языком. В другой стране я буду, как летучая рыба. Она может пролететь в воздухе метров сто, задержав дыхание, но потом обязательно плюхнется в своё любимое море, чтобы надышаться родного кислорода, как я вдыхаю наш замечательный язык. И без него мне мир не мил!
– В твоём возрасте все мальчишки мечтают о приключениях и путешествиях, а ты так упрямо держишься за наш дом. Разве он не опостылел тебе?
– Ещё нет, – ответил Невейн весело. – Вряд ли меня ждут приключения при дворе тамошнего короля. Я повидал достаточно скудоумных придворных у нас, чтобы ехать за этим товаром за тридевять земель. Вот если бы меня выкрали пираты, и я, сбежав от них, возвращался домой через полсвета, тогда это можно назвать приключением.
Король в который раз за жизнь (или за день?) вздохнул, думая о Невейне. Что с ним будет? Как он выживет, если что-нибудь случится? На подступах к большой власти постоянно что-то случается. И никогда – хорошее.
Он не сможет схватить судьбу за хвост или за глотку, а без этого он обречён пасть первым. Этого король не мог допустить! Только этого, пожалуй, он боялся в своей жизни. Всеми силами он стремился закалить характер младшего сына, чтобы тот смог отстоять своё. Но слышал лишь беззаботный детский лепет. Когда ему придётся взрослеть, будет ли он, отец, рядом, чтобы поддержать в трудный час?
Вот о чём думал король, что руководило почти каждым его действием в отношении Нэви.
– К тому же, – продолжал Невейн, всё ещё светясь вдохновением, – я нужен здесь. Кто защитит вас с братьями в случае беды? Только я! – сказал он, гулко ударив себя в грудь, но, подумав немного, добавил тише: – Или, на худой конец, не помешает.
С Руаном, старшим братом, у них вышел более непринуждённый разговор.
– Ты же знаешь, я побаиваюсь смотреть в лица женщинам. Ещё влюбишься ненароком. Кто меня потом вылечит?
– Ха-ха! Ну ладно, не смотри, если получится. Но в случае леди Эрин ты можешь не волноваться. Влюбляйся сколько душе угодно – это будет только во благо.
– Я просто пытаюсь понять атмосферу, которую создаёт присутствие собеседника, – продолжал увлечённо свою мысль Невейн. – Через чувство.
– Я в очередной раз удивляюсь тебе, Нэви. С одной стороны, ты так всё раскладываешься по полочкам, как будто в носу поковырялся, дотянувшись до мозгов…
– Ещё чего! – проворчал младший брат. – Стал бы я раскладывать по полкам то, что наковырял в носу, даже будь это мозги.
– А с другой – ты ставишь акценты, которые непривычно ставить. Мы порой не замечаем, чем живём и чем дышим, а ты нам напоминаешь. На всё смотришь как бы с чистого листа. Хм. Не принимать всё как должное. Видеть многое в мелочах.
– Прости, что переворачиваю всё вверх тормашками…
– Может быть, мир уже был повёрнут вверх ногами до тебя, а ты его просто ставишь на место, м?
– Ну и ну. Непредвиденный аргумент! Мне нужно три дня и много, очень много еды, чтобы сформулировать ответ.
– Если б нас поколениями приучали ходить на голове, мы бы считали это нормой.
– Да уж, норма – как гулящая деваха.
– Ты где такие слова нашел?
– Лучше б ты спросил, где я нашел те слова, приличные синонимы которых я тебе только что предложил услышать в моей реплике.
– Я так обалдею с тобой! Фух! – выдохнул Руан, построив в уме все нагромождения смыслов, что Невейн изволил компактно упаковать в «свою реплику».
– А может, это уже случилось? Просто мы этого уже не знаем, – ввернул Невейн. – Например, когда люди впадают в старческий маразм, они забывают, что впали в него. И с мудростью так же: как только ты что-то понял, то забываешь наповал, что именно ты понял. Странно…
Он поджал губы, словно боялся, что какая-нибудь важная мысль вылетит через рот. Хотя непредвзятость требует, чтобы это фраза была написана в ином порядке: «что через рот вылетит какая-нибудь важная мысль».
– Подозрительное сходство, – продолжал он, немного смущённый и самым невинным образом расстроенный.
В конечном итоге, Невейна всё же уговорили заглянуть в гости в Северное Королевство «и ничего более», улучив момент, когда он начитался добрых, оптимистических книжек, закусив дегустацию художественных произведений целым противнем кексов, каждый из которых отличался от предыдущего, околдованный талантами королевской кухарки Сунны. Словом, когда он был опьянён безоблачным счастьем и утратил привычную осторожность.
Нэви (так с нежностью называли его старшие братья, которых было двое, Руан, средний сын, и первенец короля Ариануин, наследный принц; и так его могли называть друзья, которых у него ещё не было, но он им заранее разрешил) вздохнул. Он вырос среди книг и был в глубине души убеждён, что его ждут великие дела, ведь в сказках принцы всегда не соглашались меньше чем на подвиг. Однако, сравнивая повседневность с судьбами героев из книг, он всё явственнее ощущал свою бесполезность.
Может, жизнь пройдёт так же уныло, как у многих других, ограниченная невидимыми путами августейшего быта, наряженного в роскошные оболочки, но по сути незамысловатого и весьма приземлённого? Хотя, скажем по большому секрету, воспоминание о том медвежонке, о дерзком побеге трёх принцев – надежд государства на светлое будущее – в безумное и почти запрещённое приключение, согревало младшего принца. Почти запрещённое потому, что никто не ожидал от принцев такого нелепого поступка и соответственно не мог заранее его запретить. Пришлось это сделать задним числом, когда уже всё свершилось. За всё интересное всегда потом ругают, но это не страшно, так как наказание в гипотетическом будущем не вредит приключению, которое живёт всецело в настоящем мгновении, в неускользающем Сейчас.
Потому не удивительно, что он мог назвать поездку к будущей невесте долгой дорогой на каторгу. Однако судьбе, которая во все времена питала страсть к чудакам, – судьбе было угодно странным образом удовлетворить его нежелание ехать навстречу леди Кэверн, дабы окончить свой век в окружении заботливых родственников, благодатного безделья и очаровательной жены. Видно, судьба – известная любительница иронии – была искренне заинтересована в таком достойном оппоненте, как Невейн Камрин, младший принц королевства Арнион. Может быть, она даже сделала ставки на то, что сможет удивить вышеназванного молодого человека или же сама пребывала в томительном неведении по поводу того, как он выпутается из такой шутки.
Тот момент, когда, наверное, следовало начать смеяться, обозначил тупой звук вонзившейся в дверцу кареты стрелы. Она попала туда по той банальной причине, что Невейн беззаботно распахнул окно, представляя из себя такую мишень, которая так и просит стрелы, болта или даже ядра; а не попала она в цель по вине ветра, что качнул ветку, роковым образом отклонившую летящую стрелу. Она с шипением и гулким стуком, в которых как будто сквозила неистовая злоба и разочарование, вонзилась в самый край оконного проёма, раскроив древесину. В разные стороны смотрели занозы и щепки, как раскрывшиеся лепестки цветка.
– Тупая бездарность! – послышалось из кустов, откуда вылетела стрела. – За что я тебе плачу? Чтобы ты промахивался?
– Виноват, господин Нортингейл. Сейчас ещё раз…
– Идиот! Теперь он знает, кто хочет его убить. Ты бы ещё громче прокричал моё имя, чтобы и сам король за десять вёрст узнал, в чём тут дело!
Послышался харкающий звук, за которым последовал исполненный чувства плевок.
– Простите, сэр! Не расстраивайтесь так сильно. Всё равно вас бы сразу заподозрили! Вы единственный, кому невыгодна свадьба принца, а точнее – пакт с Северным Королевством. Было ещё двое с подобными убеждениями, но один из них, торговец с островами, благополучно и чрезвычайно эффективно съеден аборигенами одного из островов (он-де не знал, что у них главная валюта – это черепа врагов, не поддающиеся конвертации ни в золото, ни в драгоценные камни, ибо голова ничем другим не измерима). Эта новость ещё не успела дойти до наших широт (почтовый корабль затонул, а его экипаж теперь в казне какого-то туземного вождя) и обрадовать его наследничков. Другой же – барон, метивший в министры, но его скрутила множественная подагра и теперь минута покоя для него превыше всех богатств. К тому же принц ещё не ускользнул из наших лапок, так что не стоить печалиться раньше, чем мы потерпим неудачу, сэр.
Однако столь тщательный и красочный анализ событий не убедил другую сторону диалога.
– Воистину, – воскликнул звучный поставленный голос, до этого выражавший негодование. – Правду говорит пословица: глупость отлична тем, что способна погубить не только доброе начинание, но даже величайшее злодейство!
– А вот оскорблять нас не надо. Мы хоть и наёмники, но нам тоже бывает обидно. Или вы думаете, у нас нет чувства собственного достоинства?
– Вперёд! – заревел голос так, что повзлетали птицы с ближайших крон.
Принц тем временем с восхищением разглядывал стрелу. Ведь это первая в его жизни разбойничья стрела (хотя разбойников он видит не впервые)! Какое прекрасное и долгожданное начало приключения! Он живо возродил в памяти все вехи и ключевые повороты таких приключений, описанных в книгах, в его глазах являвшихся чем-то вроде путеводителей по интересной жизни. Его оглушат, свяжут, а потом кто-нибудь его спасёт, а в конце, пройдя долгий путь домой, все будут жить долго и счастливо. К тому же оптимизма добавляло то, что первая атакующая его стрела не стала одновременно и последней. В его книгах не было по-настоящему реалистичных (и коротких) приключений, начало и конец которых умещались в одну фразу.
Из кустов тем временем хлынула толпа мрачных молчаливых людей в отвратительного кроваво-пепельного цвета одеяниях. Это была классическая засада, устроенная по обе стороны дороги. Принцу пришлось броситься на пол и как раз вовремя: арбалетный болт влетел в окно и вонзился в стекло противоположной дверцы на уровне его головы. Подтянулся отряд сопровождения из хвоста процессии, и завязался бой. Звуки, которые доносились до ушей Невейна, напоминали злую пародию на оперу: здесь был и крайне немелодичный звон металла, и голоса, вместо арий выкрикивавшие проклятия, а аккомпанементом всему выступали крики птиц и шелест листьев, которых нежно касался лесной ветерок. Карета качнулась, когда в неё врезалось тело, отброшенное копытами напиравшей лошади.
А затем всё смешалось. Время исчезло. Чувства обострились. Мысли вознеслись к облакам, как клубы пара. Невейн робко выглянул из окна, и сердце его сжалось, когда он увидел истекающие кровью тела. В его мозгу возникли образы боли и напрасных страданий, что волнами проносились мимо и окружали его, как бурный океан – крохотный, полузатопленный приливом атолл.
Он содрогнулся и сжал пуговицу своей курточки.
– Вперёд! Гони! – прокричал капитан эскорта.
Кучер, пригибаясь под тучей шальных стрел и камней, выпущенных из пращи, послал лошадей в галоп. Отряд отступал следом за ними. В конце тащилась вторая карета, вся утыканная стрелами и напоминавшая подушечку для булавок. Внутри было темно и тихо. На дырявых стеклах застыли тёмные капли и разводы.
Они были беспомощны на этой дороге, зажатой лесами, словно тонкая бечёвка в волосатом кулаке. Стрелы чертили пространство и всё чаще находили для себя живую цель. В узком месте они представляли удобную мишень. Даже слепая атака издалека оказывалась успешной. Рой смертоносных росчерков волна за волной проносился над пыльным трактом, венчаясь короткими вскриками боли. За каретами тянулись следы колёс, к которым прибавилась вереница распластанных тел и брызги крови.
Впереди кто-то торопливо выкатывал валуны на повороте дороги. Колёса треснули, налетев с разгону на препятствие. Кучер рухнул на спины лошадей, но быстро вскочил и, видя, что к нему со всех сторон приближаются недоброго вида люди, побежал куда глаза глядят, продираясь сквозь кустарник. За ним послали погоню, но в подступавших сумерках ему удалось скрыться. Натерпевшись страхов в мрачном лесу, он в итоге выбрался к полям и на первом же постоялом дворе получил лошадь. Спустя три часа после нападения он предстал перед грозными очами короля.
Пока он выслушивал его сбивчивый рассказ, мощный отряд уже был в пути. Прибыв к месту нападения, они нашли наёмников и среди них барона Нортингейла без сознания, остатки сопровождения, – спящими на дороге в тяжелом забытьи. Принца среди тел не было. Сундук с подарками для леди Эрин – роскошные одеяния, кольца и браслеты, тривиальные груды золота – остался нетронут.
В карете Невейна они нашли маленькую книгу, пробитую насквозь арбалетным болтом, и капли крови на обложке. Книга была о морских приключениях и отважных пиратах. Остаётся признать, что хоть романтика приключенческих книг далека от обычной жизни, даже она при случае способна эту самую жизнь защитить. Её величество Судьба не гнушается никаким средствами, ведя своих любимцев по извилистым дорогам повести под названием Жизнь. Хотя любовь её часто напоминает обречённость, но даже обречённый порой выхватывает шанс оставить Зло, как гласит пословица, «без последней миски супа».
Накануне ночью
Обмотанная тканью «кошка» бесшумно зацепилась за подоконник, и стройная тень быстро вскарабкалась на балкон.
Двери в покои принца Невейна были беспечно распахнуты, занавески слегка колыхались от вечернего ветерка, а сам принц столь же беззаботно распластался на огромной кровати, заваленной книгами. Чем-то он напоминал великана, которого люди попытались обложить крепостными стенами, дабы заточить его в темницу, но принц и так был по уши пленён красотой, рождаемой словами, когда они чиркали о его мечтательный дух. Он был поглощён волнительным чтением: в книге шла жестокая борьба между Добром и превосходящими силами Зла.
Принц, конечно, убеждал себя, что, мол, дочитает до следующего цельного абзаца в конце страницы, а потом уж точно – всё. Надо спать, потому что завтра много скучных дел, которых никак не избежать, по той банальной причине, что он принц. Но эта уверенность была ложной и подпитывалась самоуверениями только для острастки. Слишком интересной и живой была книга, слишком податливым к её чарам принц Невейн. Глаза у него слипались, и он благополучно забывал данное себе обещание, и свеча тихонько таяла, стекая на стол, пока у него в душе разворачивался целый театр в миниатюре, с вечными страстями и бесконечной стойкостью героев ко всем бедам мира, страху, боли и своим собственным теням, что ложились на полотно повествования, сплетённое из деяний, отлитых в металле слова, точно тени облаков на простор равнины. Эти тени хрупкими клинками рассекали потоки света – та доброта и человечность, что герои книги в себе отчаянно искали.
Совсем другая тень, живая, а не книжная, – и куда более опасная, – незаметно проскользнула в комнату и затаилась в неосвещённом углу. Принц, опасаясь, что его засекут и, да простит читатель этот каламбур, потом ещё раз засекут, но иначе, за его ночные чтения, оставил зажженной только одну свечу, чтобы в случае тревоги её можно было быстро задуть. Он не заметил движения, не придал значения шороху шагов, решив, что это хрустнула страница в его ласковых руках. Пальцы не отпускали край страниц, как будто приключение готовилось сбежать от него.
Тень в углу тихонько достала из-за спины лук, приложила стрелу, потянула тетиву. Тетива скрипнула, но принц снова не обратил на это внимания. Однако он почувствовал, что на него кто-то смотрит. А возможно, уловил блеск глаз над чёрным шарфом, закрывавшим нижнюю часть лица. Он посмотрел туда, и на мгновение застыл от удивления, нерешительности и лёгкой паники. Смерть была совсем рядом, в нескольких шагах, на наконечнике стрелы. Он это ощутил быстрее, чем до конца осознал. Смотреть ей в лицо, хоть лица он и не видел, встретиться с ужасным ледяным взглядом – слишком тяжелое испытание для такого «слабого человека», как он себя называл за свою нерешительность. По привычке он прижал раскрытую книгу к груди, заслонив её руками от постороннего.
Это было так нелепо, что принц не знал, как ему быть. На него ещё ни разу не покушались, никому он не был нужен и почитался придворными чуть ли не дурачком и невеждой за своё равнодушие к власти. На это он беззлобно отвечал, что, будь он владыкой, то постарался бы превратить этот мир в рай земной – и не факт, что вселенная бы пережила такие жуткие метаморфозы, поэтому он лучше воздержится, чтобы старый добрый мир окончательно не рассыпался, как слишком тонкий кусочек халвы в чьих-нибудь неловких пальцах.
– Не мучай меня, стреляй скорее, – прошептал Невейн изменившимся голосом.
Горло ему сдавили невидимые тиски.
– Жаль, что я так и не дочитал книгу, и мне уже не узнать, чем всё кончится. Но с другой философской стороны, мы никогда не знаем, чем всё закончится в самом что ни на есть конце. Мир продолжает идти своим путём, продолжает жить, даже без нас. И это прекрасно!
Стрела не шелохнулась, устремлённая в лицо принцу. Он попытался представить себе, какие муки настигнут его через мгновение-другое, – и не смог. От этой неизвестности ему стало ещё противнее, и юноша постарался приободрить себя самого словами, заговорить свою слабость, свою беспомощность добычи в когтях хищника. Кровь бешено стучала в сосудах, рассылая эхо ударов под своды черепа.
– Что ты сделала со стражами у дверей?
Невейн не знал, как тень проникла в его покои, но почему-то решил, что это девушка. И не ошибся.
– Я их не тронула. А что?
– Сохрани им жизнь, прошу тебя. А я обещаю не кричать, не сопротивляться и не звать на помощь, если выпал бы такой шанс. Идёт?
Стрела дрогнула, и лук слегка распрямился, словно старый калека, подобравший, наконец, оброненную мелочь.
– Почему?
– Почему они должны жить? Это хорошие люди, порядочные, они немало повоевали за свою жизнь, защищая мир и всех нас. А неожиданная смерть в ночи ужасна.
Он заметно вздрогнул.
– Ты живёшь себе с миром в сердце, что-то прекрасное кружится в душе, словно маленький вихрь лепестков, первых в середине весны. И вдруг – всё ушло, и больше нет ничего, чем ты дорожил. Только холод земли и темнеющее, тлеющее сознание. Нет, это слишком ужасно! Пожалуйста, не обижай их.
Тень хмыкнула и, на секунду задумавшись, опустила лук.
– Ладно… Если это твоё последнее желание.
– Это моя просьба.
– Не унизительно принцу просить своего убийцу о снисхождении?
– Не может быть унизительным то, что искренне.
– Ты ещё глупее, чем о тебе говорят.
– Кто смотрит глазами, тот не видит сердцем.
– Если я оставлю тебе жизнь, это погубит моего единственного близкого человека, – продолжала тень мрачно.
Её взгляд задержался на одной из раскрытых книг, что лежала ближе всего к ней. Она прочитала имя издателя на форзаце, и какая-то мука промелькнула в её усталых глазах. Это не укрылось от внимания Невейна.
– Значит, у тебя тоже есть сердце, раз ты волнуешься о ком-то, кроме себя. Но теперь мне интересно, как одна жизнь может спасти другую. Что это за беда такая?
Тень в углу хранила молчание.
– Хоть я неважно знаю жизнь, я постараюсь понять, используя свою фантазию. Она у меня очень развитая, хотя окружающие трактуют этот мой талант менее лестными словами, которые они, конечно, не рискуют высказать вслух, но мне достаточно выражения лица, чтобы понять, что там кипит под крышкой котелка. Можешь мне рассказать, странная незнакомка. Меня не могут понять так же, как, наверное, не хотят понять тебя. Я постараюсь помочь тебе, хотя, по правде говоря, ничего не умею, а сражаться тем более. Тсс! Тихо. Кто-то идёт.
Не понятно, кому он посоветовал быть тише – молчаливой грозной гостье или самому себе. Послышались шаги, и кто-то остановился у двери, постучал. Не дожидаясь ответа, он открыл дверь, и Невейн тут же переместил свечу так, что она давала ещё меньше света в сторону того угла, где прятался враг. Его движение выглядело так, будто он хочет рассмотреть вошедшего, хотя прекрасно знал, что это один из стражей, охраняющих его покои и всё это крыло дворца.
– С кем вы говорили, ваше высочество?
– Простите, дружище, за беспокойство, я просто увлёкся чтением и сам не заметил, как бормочу строки вслух.
– Вам пора спать, ваше высочество. Король велел нам смотреть, что бы вы пребывали в хорошем самочувствии и не надрывались.
– Отчасти ты прав, Томми. Чтение – великий труд ума, а уму тоже надо отдыхать. К тому же, полагаю, что с утра, свежим и чистым взором, я больше научусь из книги, чем сейчас, когда мой внутренний взор слипается не меньше, чем физический. Доброй ночи! Я уже ложусь спать.
И он задул свечу, чтобы страж ненароком не зашел в комнату осмотреться.
Немного света звёзд и серебряного огонька луны проникало в комнату через распахнутые двери балкона. Страж заметил это глупейшее с точки зрения безопасности упущение и сделал было шаг в комнату со своим фонарём: сквозь квадратное решетчатое забрало и стекло пролился свет, раздвинув темень, устроенную Невейном.
Принц подал знак рукой, останавливая гвардейца.
– Я сам, Томми. А то я совсем разленюсь.
– Но ваше высочество…
Закрывая балконную дверь, страж обязательно встал бы между ним и опасностью. Этого нельзя было допустить! Сердце Невейна бешено колотилось, когда он с усилием пролепетал следующее:
– Должен же я чему-нибудь научиться, а? Как же я научусь, когда всё делают за меня другие? Иди с миром и не тревожься. Я разберусь.
Страж колебался мгновение, но принц не дал ему времени выбирать. Он сам поднялся с кровати и плотно закрыл двери балкона.
– Почему ты перед ним оправдывался? – тихо спросила незнакомка из своего угла, где в сгустившемся мраке сверкали её глаза. – Он как будто отчитывал тебя.
– Здесь нет недостатка уважения, а, поверь мне, только забота. Я постоянно влипаю в неприятности, хотя такой, как сегодня, ещё не было.
– Почему ты не выдал меня? У тебя было бы время сбежать.
– Я же уже толковал тебе об этом. Он служил на благо моей страны почти двадцать лет, каждый день рискуя жизнью. Этот риск кормит его семью, родителей и детей. Супруга его умерла, и то, что он держится, когда многие другие потихоньку спивались бы на обочинах подворотен, – в этом тоже есть своё величие, глубоко спрятанный героизм, вполне достойный оды. Сила добра определяется силой преодолённого зла. Если мы не замечаем того, с чем сражаются другие внутри себя, не значит, что ничего не происходит и мы можем быть беспечными с ними. Я ведь никого не кормлю и вообще не вполне уверен, зачем я нужен миру. Я – чистый лист, на котором ничего полезного не написано. Неуклюжий голубь в мире жестокосердных коршунов и слабых, но юрких воробушков, точно знающих чего хотят.
Упоминание птиц отвлекло девушку от мрачных дум о том, что убить этого человека с душой ребёнка с каждой минутой его болтовни всё сложнее. У неё словно подкашивались ноги или уходил воздух из лёгких.
Утром этого дня ей пришлось укрыться в какой-то подсобке. Накануне праздника весь дворец жужжал, как беспокойный улей, люди струились потоками по коридорам дворца, словно кровь в каменных жилах. Она пробыла весь день в своём укрытии среди мешков с тряпьём и старых пустых бочек с потёкшей по краям смолой. А вечером, привлечённая какой-то вознёй внизу, увидела в крохотном окошке свою цель. Принц копошился в королевском саду, усердно пытаясь залезть дальше вглубь куста. Там что-то билось и клевалось чёрным, как смола, клювом, а сверху с оглушительным призывным карканьем налетали две вороны. Их клювы метили в голову незадачливому принцу, но ветви куста, усеянного желтыми цветками, мешали им. Зато наёмнице ничего не стоило послать две или три стрелы ему в спину. С двадцати шагов она не могла промахнуться.
Мощный лук был натянут до предела, стрела готова сорваться в краткий полёт к беззащитному юноше. Но что-то заставило её убрать оружие. Возможно, она не была уверена, что это именно тот, кого ей приказали убить. Юноша соответствовал внешнему описанию, но по поведению был как будто мальчишкой. Он чертыхался, смеялся и отбивался от налетающих ворон одновременно.
– Дайте же мне вытянуть вашего птенца, черти бородатые! А не то слуги его быстро отсюда выдворят, но не в живом и здоровом виде, а самом что ни на есть окончательно мёртвом. Так уже бывало…
Воронёнок ускакал из цветочных кустов ближе к краю сада, где невысокая ажурная стена отделяла королевские клумбы от остальной части дворца. Принц пришел к выводу, что ему придётся оставить ситуацию как есть. Здесь было больше тени, и птенец мог не волноваться, что его здесь заметят (к тому же Невейн волновался за них обоих), разве что кто-нибудь подойдёт впритык. Вместо попыток захвата гостя он достал мешочек и зачерпнул оттуда полную горсть очищенных орехов, которую рассыпал в укромном месте у самой стены. Неизвестно, где принц отыскал молоток, который, конечно, ему никто не дал бы по своей воле и в здравом уме. Разумеется, он знал, что принцу не положено колоть орехи, но не мог поручить столь увлекательное занятие кому-нибудь другому.
– Ну вот, теперь вы хоть не помрёте с голоду.
Он поглядел ещё раз на пищу, к которой умные птицы не спешили подходить, и пробормотал про себя:
– Хотя если вы похожи на меня, то этого может быть чертовски мало.
И он покрошил им несколько печений с изюмом.
– Вот так-то лучше!
Отряхнув от крошек ладони – и заодно всего остального себя, он засунул руки в карманы и с довольным видом зашагал во дворец. Прежде чем исчезнуть из поля зрения затаившейся тени, он оглянулся, чтобы ещё раз убедиться, что временное пристанище ворон не заметно с того места, где постоянно ходили слуги. Вороны забавно вытянули шеи, видимо, изучая состав подношений, но листва невысоких яблонь почти полностью скрывала их движения.
Девушка опустила лук и задумалась, хотя сама не знала о чём ей тут думать. Отсветы благодатного детства, которого она никогда не знала, оставшегося чистым сквозь всю покрывавшую её грязь общества и кровавые пятна, – они вдруг возникли перед её мысленным взором, словно живые, в этом мальчишке, словно солнечные зайчики на грязной плесневелой стене. На какое-то мгновение она увидела в нём нестерпимую для неё самой уязвимость, но это, конечно, потому, что весь мир стоит за него горой. Она же была всегда одна. Сама выживала на вонючих, заплёванных улицах, где нет места таким вещам, как забота о ближнем, и где велась бесконечная грызня.
Она с усилием стряхнула оцепенение и покраснела от волнения, глубоко скрытого, как огонь вулкана, раскаляющий поверхность одинокого острова в океане. Что-то ныло в сердце, сковывая её движения и волю. Мягкая волна захлёстывала огрубевший разум, испытывая на прочность все уроки, которым она выучилась за недолгую тёмную жизнь, что держали её в надёжной пристани, точно якорь.
Перед глазами проплыла иллюзия мирной жизни, которой придерживались она и её приёмный отец, Роберт Кармайн, или Профессор, как звали его когда-то пираты. Какой ценой покупалась эта иллюзия, он не знал. Никто не знал во всём шелудивом мире! Некому было излить боль, скопившуюся в измученной душе. Сжав зубы, она сказала с колотящимся о грудь сердцем:
– Если я не убью тебя, то убьют меня.
– Значит, это плохие люди. Хорошие бы благодарили за сохранённую жизнь, – отвечал Невейн с грустной улыбкой. – А если они плохие, то я не могу тебя оставить им на растерзание.
– Почему? Возомнил себя святым?
– Нужно держаться за любую возможность сделать доброе дело. Иначе зачем я читал все эти книги о великих подвигах древних героев? Если мы ничего не почерпнём из добрых книг, значит, мы читали их зря, и для нас они исчезнут в прошлом. Королевская библиотека существует не напрасно, и я буду рад любой возможности доказать это отцу и братьям на деле. Я, как скряга, цепляюсь за свои книги, которых столько, что они заполнили бы эту комнату до потолка. Я жадный богач и мне немного стыдно, что это сокровище только моё. Впрочем, я отвлёкся. Ты останавливай меня, если я вдруг уйду в какие-нибудь непроходимые дебри философских размышлений.
– В книгах всё легко и просто… – сказала девушка, вздохнув.
– Добрая сила ведёт героев сквозь все невзгоды и трудности, но они черпают силы в себе, как и мы, люди. У книг есть заботливый автор, а у нас – вселенная, которая прокладывает нам путь, если мы ей доверимся. Благотворный кровоток мироздания струится в нас, если ум и сердца наши открыты и не цепляются за прошлое и будущее, если мы не похожи на безнадёжно забитый тромб.
– Доверие – слишком дорогая плата.
– Значит, она эквивалент чего-то очень ценного. Расскажи, что тебя тревожит.
В темноте раздался едва различимый вздох. Невейн был почти уверен, что это вздохнул не он.
Пока он искал, чем зажечь свечу, от волнения позабыв, что ничего подобного у него и нет: источник огня ему старались не доверять, официально по той причине, что он сын короля и не должен заниматься бытом самостоятельно, но скорее потому, что всякие нелепости и несуразности послушно следовали за ним, как стайка утят за своей мамашей. Огонь умножил бы степень риска. Отчасти поэтому рядом с его комнатой постоянно дежурили стражи – защитить Невейна не только от внешних опасностей, но и от его собственной рассеянности и задумчивости.
Он зажег свечу от углей, тлеющих в камине.
– Ну вот, теперь мы хоть сможем видеть друг друга. А то странно разговаривать в полной темноте.
Ворвался ветерок и тут же задул огонёк свечи. Скрипели распахнутые створки дверей, занавески потянулись внутрь комнаты, как будто стремились ощупать её в темноте. Принц снова зажег свечу и, прикрывая пламя ладонью, осветил то место, где пряталась его ночная гостья.
– Ушла, – прошептал он растерянно. – И унесла с собой свои раны, не дав их исцелить, если не мне, то по крайней мере моим книгам. Они на это способны, я точно знаю.
Невейн заглянул за край подоконника. Верёвка уходила в кромешный мрак, созданный тенями деревьев и других построек дворца. Всё было тихо, жизнь дворца замерла в сонном оцепенении. Спустя минуту внизу прошел небольшой отряд стражи из ночного патруля. Их фонари осветили площадку под балконом. Невейн, быстро смотав верёвку и спрятав абордажный крюк, вглядывался с непонятным даже ему самому волнением в углы и всё, что могло служить укрытием, в страхе, что её поймают и случится кровопролитие. Он чувствовал в ней родственную натуру, чистую душу, свет всего мира, заблудившийся в одном человеке, тогда как многих других он даже не касался. Свет в облаке, что вобрало в себя слишком много зла и боли и стало мрачной, непроницаемой тучей.
– Да пребудет с тобой вся доброта этого мира, дитя горестей, – прошептал принц.
Невейн заснул лишь под утро, одолеваемый безотрадными мыслями о совершенно постороннем человеке, который к тому же хотел его убить. Но это была лишь роль, навязанная Театром Жизни, а что таилось внутри, под всеми иллюзиями и видимостями, удобными масками – то были неведомые глубины. Он знал, что ничего не знает об этом. А потому ненависти не на что было опереться, раз не было убеждённости, что всё именно так, как видится, а не как-нибудь иначе.
Неизвестность не пугала, а вдохновляла, как удивляют и вдохновляют ребёнка самые простые вещи.
Оставим на некоторое принца Невейна, чтобы читатель немного отдохнул от его, возможно, напрягающей прямоты, и проследуем, презрев все приличия, за юной девушкой, что покинула дворец, дважды оставив принца в очень даже живом виде, и возвращалась в своё убежище, прячась в тенях, перелезая через стены, а порой карабкаясь по крышам домов. Она почувствовала себя в более уютной обстановке, только покинув «здоровую» часть Астена и очутившись в родных трущобах, грязных подворотнях, где почти не бывала стража. Её вполне могли схватить за прогулку в ночное время, с принадлежностями вора и луком за спиной. Компактное оружие, способное пробить кирпичную стену, вызвало бы ещё больше подозрений – оно было, так сказать, вдвойне преступным, потому что было вдвойне неприметным. А зажигательные и отравляющие стрелы упрятали бы её в тюрьму до конца жизни, которая стала бы чрезвычайно короткой, несмотря на её молодость.
Квартал бродяг встретил её знакомым удушливым запахом, букетом ароматов, сопровождавших каждый – свой вид греха, от поножовщины до пьянства. По обочинам валялись объедки и обрывки одежды с ограбленных бездомных, помои лились со вторых этажей на балконы первых, оставляя потёки, напоминавшие чем-то грязную бороду на подбородке.
Здесь выживал сильнейший, здесь она могла себя защитить, потому что здесь жизнь охранялась не хитроумными законами, а острыми клинками и быстротой движений, постоянной настороженностью и готовностью нанести ответный удар.
Дом, где она жила, стоял в тишине, погруженный во мрак. Она осторожно открыла дверь и прислушалась. Затем на ощупь достала лампу и зажгла фитиль. Ещё не увидев ничего определённого, она поняла, что в комнате кто-то есть, поставила фонарь на комод и сделала шаг в сторону от источника света, доставая лук.
– Не делай резких движений, девчонка. Это я, Роуборн.
Не отпуская рукоять оружия, она сказала ледяным тоном:
– Что ты забыл в моём доме?
– Ты не спрашиваешь, как я сюда попал, – произнёс он без вопросительной интонации. – Правильно. Не люблю глупых вопросов и сомнений в моём профессионализме. Хоть мне и было бы приятно, если бы ты хоть раз восхитилась моим мастерством.
– Тебе лучше проваливать, пока я не продырявила тебя. Жди ответа в назначенном месте.
– Я не могу ждать. Мы не можем, если ты понимаешь, о чём я, детка, наша послушная Ру.
Жутко и брезгливо было слышать уменьшительно-ласкательное сокращение её чудесного имени – он не мог узнать его честным путём, ведь оно было таким же сокровищем, как и сама немногословная и суровая любовь, узнанная ею в тех, кто этим именем её одарил, и оттого, казалось, сильнее сжимались тиски – из уст наёмного убийцы, который уже много лет преследовал её с трудом уцелевшую семью, так не похожую на обычные семьи, что дарованы изначально милостью судьбы. Её очаг был собран по кускам, из тех людей, что повстречались в пути и стали близкими не по зову крови, но по велению сердца. Не все из них остались рядом, но хоть судьба была жестока к ним, пинком отбросив по ту сторону закона, они были людьми чести. Она считала их подарком всё той же угрюмой судьбы, но в отличие от принца Невейна не имела склонности болтать о своих чувствах. Поэтому и мы не станем разглагольствовать на эту тему. Во все времена дела говорят больше любых слов, и остаются только те слова, что говорят об этих делах, нитях вечности, кои вплетаются в будущее и в жизнь других людей.
Скажем по секрету её настоящее имя: Эйруэн. Позволим себе сократить его до Эрин. Полное имя никто не знал, кроме приёмного отца, – оно было тайной сердца.
– Как там наш недалёкий принц, а?
– Мне не удалось подстеречь его.
– За целый день-то?
– Его не так легко найти. Дворец огромный. Я не могла просто расспрашивать прохожих, где мне найти младшего принца Арниона. Вид подозрительный.
– Да ну, ты красотка, когда помягче с гостями.
Её передёрнуло от этих слов. Это был всего лишь намёк, но достаточно прозрачный. Это значило, что гости придут, если она не справится с задачей и не выплатит долг.
– Твой папа достоин сочувствия, – продолжал наёмник. – Решил сделать благое дело – печатать книги, да забыл, что толпе достаточно просто нажраться, а книгами они разве только подтираться будут, что, конечно, слишком дорого. Интересно, он не задаётся вопросом, почему никто не приходит за долгом и процентами, которые ты, кстати, много раз просрочила и даже твои прекрасные навыки боя не помогают погасить должок. Такими темпами плохо затушенный костерок перейдёт в пожар, в котором многое может исчезнуть…
Эрин посмотрела на него с ненавистью, не видя лица и глаз, только расплывчатую тень, сидящую в любимом кресле Роберта Кармайна, исторгающую вкрадчивый голос, страшный голос человека, для которого нет препятствий и преград, сомнений, жалости. Он не думал, полумёртвая душа его кишела червяками страстей и низких желаний. Какой резкий контраст, подумала она. Ещё час назад перед ней сидел ребёнок на кровати, в замках из книг, и лепетал всякий вздор про свет вселенной. И теперь перед нею сжалась кольцами та же смерть с неподвижным взглядом змеиных глаз, что тогда грозила ему. Она поникла, кипучая энергия иссякла в её деятельной натуре. Так мороз становится ещё холодней, когда выйдёшь из тёплого дома.
– Где он?
– Наверху. С ним всё в порядке. Старик просто уснул. Я даже затушил его трубку, исключительно из заботы о тебе. А то вдруг что-нибудь загорелось в доме? Это я по доброте душевной, ведь долги не станут меньше с его смертью, а просто перескочат на тебя, как блоха с одной собаки на другую.
– Не смей его трогать.
– Пока не смею. Но всё меняется и зависит от тебя. Может, мне ещё раз спросить по поводу принца? Вдруг ты забыла правильный ответ.
– Я знаю только, что сегодня он выезжает в Северное Королевство. Он должен жениться на королеве.
– Ну и сведенья ты мне принесла! Секреты, которые знает полмира. Что-нибудь ещё, детка?
Она не могла извиняться за провал. Нет, никак не могла. Гордость, презрение к этим жалким людишкам, словоохотливым грязным тварям, от присутствия которых становилось душно и мерзко, – единственное, что было для Эрин отрадой.
Последовал театральный вздох, и наёмник сказал, как будто нехотя:
– Что ж, ты не совсем безнадёжна, я дам тебе второй шанс. Мы организуем засаду на дороге в Северное Королевство. Отряд стражей непомерно велик, но и у нас есть кое-какие силы. К тому же, сэр Нортингейл будет присутствовать лично. Я ему сказал о тебе, что у тебя есть потенциал. Ты будешь там и получишь ещё одну хрупкую возможность. Будешь прикрывать нас. Наши люди – личности отважные и не слишком боятся смерти или увечий, но стрелять так, как ты, им не под силу. Нету таланта, так сказать. Не их это призвание, поэтому пусть каждый делает то, у него хорошо получается. У наших будут арбалеты и топоры для ближней атаки, а ты будешь прикрывать с холма. Двести шагов тебе хватит.
Она ответила ледяным взглядом, полным ненависти затравленного зверя.
– Не терзайся так, детка. Всё идёт путём. Для тебя это конец страданий.
Он усмехнулся.
– Не пойми превратно, ты не умрёшь, а будешь щедро вознаграждена золотом и алмазами Нортингейла. Часть из них отсыпется нам, так сказать, за знакомство и заочное сводничество. Ну а тебе с папашей хватит ещё на одно прогоревшее книгоиздательство! Ха-ха! Вложить все деньги и во что – в книги! Даже слово какое-то противное: книга. Фу! Как будто вошь хрустит на зубах. Слюнтяйство да чернокнижие какое-то…
– Ты закончил? Убирайся, – спокойно оборвала она речь убийцы.
– Вижу, ты не возразила против утверждения, что наше общение для тебя страдание. Я разочарован, детка. Надеялся на уверения в вечной дружбе и партнёрстве. Я бы тебя с удовольствием взял… в своё партнёрство. До этого ты только крала и никого не шлёпала. Знаю, с непривычки бывает неловко, но это пройдёт. Поверь мне на слово. Поэтому я закрою глаза на то, что ты вернулась с пустыми руками. Ну, бывай, девчуля! Я нарисовал тебе место встречи на куске папиросной бумаги и положил под подушку твоему папе. Стрел возьми с запасом: нам предстоит попотеть. Да и тетиву прихвати запасную. А то вдруг порвётся от непосильной работы? Это тебе не «кошками» стрелять и не по факелам.
Он вышел на свет лампы. Тяжелый взгляд тонул в тенях под глубоко залегшими глазами. Массивная челюсть напоминала капкан. Он сделал беззвучный реверанс, означавший прощание, и наконец оставил девушку одну. Она молча присела, охватив колени и уткнувшись в них. Упавшие на лоб волосы скрыли её лицо, бесстрастное, бледное, как мел. Она прошептала слова, сказанные беспечным, растрёпанным, как воробей, принцем: «Я не знаю, зачем родился. Я – чистый лист, на котором не написано ничего полезного».
Занялось утро. Первый луч солнца прокрался сквозь щель между приоткрытой дверью и косяком, должно быть, такой же весёлый и тёплый, как и во всём остальном мире, несмотря на то, что заглянул в «больную» часть Астена. Он застал девушку спящей тяжелым сном у стены. Ветерок овеял нахмуренный лоб и ласково потрепал по волосам, словно утешая.
Эрин открыла глаза, вспомнила что-то и быстро поднялась наверх. Папа был на месте. Она прислушалась к его мерному посапывающему дыханию. Он мирно спал, ничего не зная о ночном разговоре. В этом она постаралась себя уверить. Он не должен знать, что крушение его мечты о хорошей жизни без забот для этой задиристой юной пиратки было куда более страшным, чем можно было предположить. Девушка горячо молилась, чтобы всеведущий луч ума её Профессора, умника и мудреца, самого мягкого и незлобивого в кругу благородных пиратов Роберта Корлесса, чтобы он и дальше обходил стороной этот мучительный вопрос. Непрактичный, рассеянный, чем-то похожий на того глупого и патологически доброго принца, пусть же он живёт в неведении. А она положит конец этой тёмной главе их жизни.
Всё должно закончиться сегодня, убеждала она себя, не зная, что это только начало, что ей не распутать узел путеводных нитей, который другие так легко разрубают клинком! Ей на такое не хватало злобы. Что-то в глубине её существа крепчало и поднимало голову, лишая шанса ненавидеть, опутывая по рукам и ногам, прокладывая один единственный путь, которым она могла бы идти.
Как сказал бы принц Невейн, если б что-то прознал о движениях и метаморфозах её души: «Когда настигает нас добрый рок, нам уже не отвертеться».
Немного успокоившись, Эрин приготовила завтрак – кашу с молоком и варёные яйца для себя и отца. Пока потихоньку закипал кофе, заполняя крохотную кухоньку, где проходили их трапезы, горьковатым ароматом бодрости, девушка поднялась наверх разбудить отца. С нежностью она глядела на несовершенное, заросшее бородой лицо своего Профессора с морщинистыми веками и нависающим, как утёс, мощным лбом.
Старик быстро очнулся, как будто и не спал вовсе, а только задремал. С беспокойным сердцем нелегко уйти в беззаботный мир сновидений. Он улыбнулся ей и, медленно вставая, похлопал по плечу.
В этом ободрении было столько понимания и сожаления, что Эрин почувствовала комок в горле.
– Никудышный из меня воспитатель, – сказал Роберт Кармайн, когда, покончив с завтраком, они принялись за кофе, и старик увидел на блюдечке пряник, который Эрин положила рядом с его чашкой.
Сама же она пила кофе без сладостей. Ей было всё равно. Еда не приносила той радости, какую должно испытать юным душам в безоблачную пору жизни, чтобы тем самым создать фундамент для испытаний в будущем. Фундамент, сотворённый из глупых мелочей, которые потом вспоминаются с теплотой и нежностью. И порой, когда мир меняется, только эти крупицы, извлечённые из памяти, помогают человеку продержаться один день, от которого иногда зависит вся будущая жизнь.
– Наш капитан доверил мне тебя. Он не хотел, чтобы ты страдала и рисковала жизнью рядом с ним. Прости, что я оказался тем единственным, кто нашел в себе силы покинуть море, чтобы позаботиться о тебе на суше, но не справился даже с простыми вещами.
– Я не пожелала бы другой семьи, кроме вас с капитаном. Суша не пугает меня, равно как не страшило и море.
У неё не было других родителей, кроме тех, что послал случай. Капитан Роберт вынес её из клубка интриг, буквально из под ножа убийцы, покрытую кровью настоящего отца, павшего от подлого клинка.
– Я рассказывал тебе, как однажды влюбился?
Он рассказывал, десятки раз, и каждый раз как будто снова проживал свой рассказ, полный раскаяния, сожалений и стыда.
– Я влюбился и позволил себя уговорить на один займ. На дом и карету с лошадьми. Представляешь? Карету! Вот до чего бывают глупыми влюблённые. Не видят развращённости, когда не желают видеть. И когда всё стало её, мы поехали к её родственникам, в Криэльн, познакомиться с будущей роднёй. Меня вышвырнули с порога, как какого-нибудь менялу, торгующего в разнос. И мне пришлось вернуться в Арнион, с огромными долгами за плечами, я потерял профессорскую должность, когда наёмники явились ко мне и устроили погром, я попал в тюрьму, откуда меня вызволил капитан. Разве не жалкая у меня жизнь? И не смешно ли, что всё это совершил не какой-нибудь зелёный юнец, а взрослый дядька с учёной степенью и с ещё одной на подходе.
– Это сделали не вы, а другие. Не ваша вина, что вы мерили их слишком порядочной меркой. Всё в порядке. Вы хороший человек, – мягко прошептала она. – Благодаря вам, я знаю, что в мире есть добро и порядочность. Я сберегу их любой ценой. Поверьте мне! Я люблю вас и благодарна за всё, что вы сделали для меня, хотя могли бы бросить на волю случая. Вы поступали от чистого сердца – и вам не в чем винить себя и просить у меня прощения. Давайте выпьем наше кофе, пока оно не остыло, и забудем всё, что огорчает нас, хотя бы на сегодня. Потом мне нужно будет уйти. Возможно, что дело затянется на несколько дней. Важное поручение одного господина.
– Что-то опасное?
– Ну что вы, отец, нет! Обычная почта в другую провинцию, для незаконнорожденного ребёнка.
Это немного успокоило старика, и глаза его засветились маленькой радостью и тихой надеждой. Переходя от глубоких дум и воспоминаний к насущным делам, мы нередко обретаем тот естественный, незамысловатый покой, какой не могут дать другие вещи, философии и религии. Думы без дела вянут, как цветки без корня, но мысль расцветает вновь, когда мы увлечены делами или даже только говорим о них.
И снова в настоящее
Невейн почувствовал, как дрожь от тупого удара прошлась по стенкам и переборкам кареты – «ещё одна стрела» – и как что-то, зашипев змеёй, вдруг с грохотом разорвалось. За каретой потянулся шлейф красноватого дыма: ветер и скорость несущихся лошадей относили его назад.
И тут карета налетела на баррикады, спешно воздвигнутые теми, кто был впереди. Из-за укрытия они посылали камни из пращей, не находившие целей, и стреляли из арбалетов. Вернее – попытались стрелять. Откуда-то издалека прилетела ещё одна разрывная стрела, и всю дорогу, препятствие и часть леса заволокло багровым туманом.
Невейн вдохнул частичку этого тумана и тут же закашлялся. Всё помутилось перед глазами, звуки битвы стихали, сердце гудело в груди.
Он выглянул в окно. Краснота медленно покидала белый свет, он стал различать кое-что, но звенящая темнота в голове не уходила, а продолжала разрастаться.
Тёмные росчерки рассекали дым, и бегущие силуэты нападавших валились на землю. Что-то мягкое стукнулось о дверцу кареты, и Невейн, отпрянув, с ужасом успел различить мрачное и грязное, бородатое лицо, искаженное пульсирующей болью, с закатившимися глазами, как будто заглядывавшими за спину, огромными мясистыми губами, которые беззвучно шевелились, безутешно (так подумал Невейн) пытаясь сказать что-то несвязное. Когда он сполз вниз, принц увидел, что у него из подмышки торчит древко стрелы.
Прошло не больше минуты – и всё стихло. Он остался один. Туман постепенно рассеивался, и принц выбрался из кареты, с ужасом разглядывая тела вокруг. Он подбежал к своим стражам, немногим уцелевшим, и увидел, что они живы и почти не ранены. Их усыпил этот загадочный туман.
А затем он сделал ещё один вдох, и перед глазами снова сгустились сумерки. Забвение сжало его слабеющий ум в стальные тиски. Прохладный и свежий лесной воздух не принёс облегчения.
Кто-то поддержал его под руку, прежде чем принц повалился на землю, и голос не дал лишиться чувств:
– Идём, принц Невейн. Быстрее! Они ещё здесь. В чащу, живо!
Он послушался этого таинственного голоса, в котором звучало столько тревоги за него, за Невейна, бесполезного принц, не спасшего пока мир, и столько холодной отстранённости, сквозь которую пробивалось сочувствие и непривычная нежность.
В этом голосе клокотала и кипела сама жизнь, не призрачная жизнь из книг, а шершавая и грубая, отпечатавшаяся в Настоящем рельефом всего трудного пути, что пришлось пройти, но – тем более прекрасная. И Невейн на какое-то мгновение прижался головой к хрупкому плечу, от которого повеяло чем-то родным, тёплым, бесконечно спокойным.
Это придало ему сил. Он послушно плёлся дальше через лес, держась за руку проводника, хотя никак не мог понять, кто это. Ответ кружился в голове, но память никак не могла ухватиться за него.
Они вышли на опушку, и принц начал сдавать. Мягкие пальцы больше не сжимали руку спасительницы, ноги заплетались, голова клонилась к груди.
Он привалился к ближайшему дереву и потерял сознание.
– Ладно, отдохни немного. Здесь нормально.
Его спасительница осмотрела позицию, снова достала лук и стала терпеливо ждать, напряженно вслушиваясь в малейшие шорохи. Прошло четверть часа, Невейн всхрапнул и встрепенулся, как синица, на которую просыпался снег.
– Где мы?
– Рядом с укрытием, – прошептала Эрин. – Продержись ещё немного, малыш. Мы почти на месте.
Они пошли дальше, и через триста-четыреста шагов тропинка привела их к полуразвалившемуся строению, старой, заброшенной часовне. Оно было ветхое, сквозь дыры в стенах проникал ветер, вынося мусор и прах. Часовня напоминала каменный доспех великана, разорванный и пробитый в бою, но сохранившийся вопреки тлетворному воздействию времени, не сумев однако сберечь то, что было внутри. Печальное зрелище открылось глазам принца. Замшелые камни. Ручеёк, что тихонько журчал у него под ногами, жалобно плескался, разбрасывая мелкие холодные капли, с большим трудом карабкаясь между разбросанных камней, точно вырванных из стен могучими руками в битве неведомых и давно исчезнувших колоссов.
В часовне горел крохотный огонёк. Стараясь не шуметь, принц подкрался к большому камню, за которым зиждился слабый свет. Его спутница бесшумно двигалась за ним следом, словно тень, но, когда они приблизились, отошла в сторону, укрывшись среди камней, где был хороший обзор.
Человек, которого Нэви увидел у костерка, выглядел таким же странным, как всё это строение, воздвигнутое посреди дикого леса, позабытое и никому не нужное, – хотя, возможно, в те времена, когда его камней впервые коснулся свет солнца, ещё не было никаких лесов, быть может, здесь бурлила жизнь, и голоса людей, обременённых целями и стремящихся к своим маленьким радостям, тревожили эти могучие стены. И каждый камень заботливо укладывали чьи-то руки, чьи-то умы чертили планы и образы конечного результата, кто-то глядел с восхищением на венец своего труда, кто-то приходил сюда с надеждой, болью, мечтой, по необходимости или искренне. А затем люди ушли, как дождевая вода уходит в сухую почву, и леса разрослись вновь, вернув земле дикий неухоженный облик, вновь соткав разорванную нить своей долгой, спокойной и почти вечной (если ей не сильно мешали) жизни, тянущейся от начала времён.
А возможно, что могло быть и другое объяснение такому странному, фантастическому творению, дерзкому и противоречивому, как и сам человек.
Однако сейчас сия обитель утратила свой пустынный унылый вид, так как сюда вторгся монах, к тому же не один, а с бутылью отменного вина, каковое он не скупясь то и дело отведывал. В паузах между глотками он весело и раскатисто пел, отбивая такт ногой, не знавшей усталости. Огонёк костра приплясывал на ветру, и казалось, что это пробудившиеся от векового покоя камни недовольно вздрагивают и негодуют от пьяного а капелла совсем уж неправильного монаха! И, возможно, свистом ветра в разломах стен старенькая, едва державшаяся часовня выражала своё неодобрение происходящему.
Монах вздрогнул от неожиданности, когда в свете костра перед ним как откровение возникла фигура Невейна, «без всякого предупреждения», подумалось ему, как будто о своём появлении можно заявить раньше, чем себя обнаружишь.
Монах остолбенел, бутыль замерла на полпути к пересохшей глотке, по подбородку стекали капли вина, маслянистые и тёмные, как кровь, в отблесках приглушенного света. Трещали, сгорая, сучья, проседали и распадались на части – мирная музыка созданного человеком уюта, безопасного уголка среди не знающих постоянства диких просторов, – а в мозгу выпивохи тем временем проносились удивительные образы, навеянные священными книгами и случившимся с ним принцем Невейном (мы позволим себе употребить это имя как наименование стихийного бедствия, каковым часто нарекали упомянутого принца дома, то бишь, должно писать: во дворце).
– Неужто ты ангел? – вопрошал он юношу, побитого, измученного, в изодранных лохмотьях, оставшихся от прекрасных одеяний, растрёпанного, как воробей, поплескавшийся в луже.
Видимо, под влиянием винных паров он не захотел замечать недостатки божественной картины, явленной его взору. Он впился в ясные глаза Невейна, полные благородства и какой-то почти женской мягкости, незлобивости младенца. Монах чуть было не уронил бутыль, настолько его поразило это зрелище, но вовремя спохватился, и вино, добавившее недостающих красок видению и мягко приглушившее то, что было лишним, к счастью (по мнению монаха) уцелело.
Даже когда «ангел» попросил воды и еды, неземной образ его ничуть не пострадал в глазах благодарного служителя Отца-Творца. А глоток вина, которым предложил себя угостить чудесный посланник, не только не унизил его, но наоборот, как будто возвысил пагубную наклонность, одолевавшую старого монаха, и немного успокоил его совесть, давно и напрасно требовавшую покончить с разгулом. Так Невейн невольно укрепил авторитет выпивки в глазах одного из своих подданных, хотя официальные летописи, несомненно, предпочли деликатно умолчать о таких неприглядных страницах истории Арниона. Факт этот сохранился только потому, что одна рукопись была в последний миг выхвачена из пламени печки, и это основная причина, почему читателю приходится с радостью или разочарованием её читать. Бумажный пепел, безусловно, избавил бы всякого любителя книг и от радости чтения, и от недовольства этим же, но о такой скучной определённости можно только мечтать, а это дело чрезвычайно опасное и требующее величайших мер предосторожности, как то: якорь, крепко-накрепко застрявший в настоящем мгновении на нержавеющей цепи.
Еда, тепло и неположенный ему по возрасту обильный глоток вина усыпили измученного принца, начисто стерев из его памяти разумную необходимость идти дальше, бежать от врагов, с большой долей вероятности идущих по следу. Невейн склонился у костра, убаюканный покоем и хотя бы слабым намёком на безопасность, и добрый служитель господа подставил ему своё плечо. С торжественным восхищением вглядывался он в безмятежное и нежное лицо юноши, и никому на всём белом свете неведомо, какие образы ему являлись. Однако даже сквозь мрак ночи, охваченной лихорадкой бури, сторонний наблюдатель заметил бы на покрасневшем, мясистом, веснушчатом лице монаха умиротворение, свет драгоценных воспоминаний, которых у него не было, но их навеяло присутствие мальчишки, отеческий порыв.
Причмокнув от удовольствия, он простодушно вознёс молитву небесам, не обращая внимания на гром и чёрные клубы туч, словно и они не могли остановить голос сердца на пути к Творцу.
– Возблагодарим же Провидение, которое свело наши пути, почерпнём силы из этого истока, что открылся нам, взглянем милосердно на тягучие водовороты прошлого и с чистым сердцем в весёлые стремнины будущего. Да пребудет с нами свет вечный в наших скитаниях и снах.
Неспешный глоток вина увенчал эти удивительные слова, не очень-то подходившие академическому священнику. Однако наш бродячий монах давно уже перестал быть академическим. Эту занозу он приберегал для тех, кто сам хотел её себе вонзить. Шишек, ссадин и заноз в запасах у старика было вдоволь, и он щедро делился этим добром, коли в том была нужда у ближнего.
– Ах ты, маленький заблудший чертёнок, – проворчал старик. – Нелегко тебе пришлось. Спи крепко да набирайся сил, малютка.
«Чертёнок» последовал этому мудрому совету. Вскоре и монах уснул, а лес продолжал жить своей напряженной полуночной борьбой, чередой ловушек и поражений, страхов и отчаянной отваги.
Пару раз к их убежищу приближались волчьи стаи, но тут же с воем убегали. Из-за нагромождения камней, в смутных тенях, за мирно спящими людьми следило какое-то существо, слишком ужасное, чтобы вступить с ним в бой, хотя и имевшее облик девушки, мягко очерченный в дымке предрассветных часов, расплывчатый и неясный. То и дело она оглядывалась на стену леса. И тогда тревога и смятение отражались на прекрасном бледном лице, но их сменяло сияние надежды, почти материнская радость, когда она глядела на юношу, посапывающего под боком у человека в рясе.
Костёр давно прогорел. Слабые струйки дыма поднимались над белым пеплом и угольками, оставшимися от сучьев и хвороста. Но рассвет уже близился.
Когда с первым лучом Невейн открыл глаза, их взгляды встретились, но лицо девушки наполовину скрывал тёмный шарф.
– Явь это или всё ещё сон… – прошептал принц.
С трудом поднялся он и добрёл до того места.
– Ты вернулась. Это ведь ты, да?
– Ты должен идти.
Девушка махнула рукой в чащу леса, в которую вползала едва различимая тропинка, усеянная причудливо разбросанными камнями, очевидно, обработанными людьми много веков назад и уложенными в тихую аллею, что вела к священному месту.
– Почему ты помогла мне? Как тебя зовут?
– Слишком много вопросов для человека, который завтра это имя забудет.
– Ну, память у меня не настолько плоха, – шутливо заметил Нэви. – Если тебе грозит опасность из-за меня…
– Хватит быть добрым! Это раздражает.
– Я ничего другого не умею. Прости.
Эрин не удержалась и улыбнулась. Но мимолётная радость покинула глаза девушки, свирепо сверкнувшие над чёрной тканью маски. Взгляд её впился в мрачные фигуры, возникавшие из сумрака, царящего между деревьев, – точно лес выпустил хищные когти.
– Поздно. Они здесь. Скорее – в часовню.
Невейн быстро разбудил монаха и, убедив его не задавать лишних вопросов, помог старику доковылять до руин.
– Как их много, – прошептал принц устало. – Оставь меня, – произнёс он тихо.
Эрин как будто не слышала его. Считала стрелы. Оценивала укрытия для обстрела и слабые места в их дряхлой крепости.
– Ты… много сделала для меня, чужого тебе человека. Меня могли растерзать те люди или эти, но ты сохранила жизнь, и крови нет на твоих руках. Это великое дело, поверь! Сейчас или потом – конец неизбежен. Но я не хотел бы, чтобы ты пострадала.
– Помолчи.
– Я говорю правду, потому что кое-что понял за прошедший день. Зачем так стараться ради незнакомца?
– Не знаю. Может быть, незачем. Считай, что это моя прихоть. Капризы бывают не только у королевских особ…
Убийцы остановились. Один из них указал на часовню и махнул рукой. За мрачным строем катилась небольшая тележка, прикрытая тряпьём, которую тащил осёл, а сзади придерживали двое наёмников. Тот, который сделал знак рукой, смело зашагал вперёд. В одной руке у него был щит, другой он придерживал связку верёвок, тянувшихся за плечо, где очевидно висел какой-то груз.
Он подошел так близко, что Эрин не могла больше ждать. Она пустила в него стрелу сквозь небольшую неприметную дыру в кладке. Но наёмник отбил её щитом – из всех, кого она знала, только Роуборн был настолько ловок, – а затем, мгновенно раскрутив небольшой шарик, который до этого держал за спиной, он швырнул его в ближайший к укрытию Эрин пролом в стене. Прогремел взрыв.
Волна тугого и горячего воздуха ударила по ушам, но осколки не задели лучницу. Она потянулась за второй стрелой и тут увидела то, что было в тележке. Фальконет. Миниатюрная пушка вроде тех, что она видела в детстве на пиратском корабле.
Гром и пламя вырвались из чёрного жерла, и орудие отлетело далеко к деревьям и перевернулось на бок, наехав на кочку.
Прыжок спас Эрин от прямого попадания, она осталась жива, но не могла встать, и прийти в себя, беспомощно шевелясь среди обломков в облаке пыли, точно насекомое в лютый мороз, таращась в пустоту, часто, непонимающе моргая. Голова разрывалась от гула в костях, как будто череп стал духовым инструментом.
Вдруг перед нею возникло перепуганное лицо Невейна, и она ласково потрепала его по волосам и нежно ущипнула за щёку, как ребёнка на прощание. Улыбнулась. Весь мир ушел в объятия тишины, остались только эти бледные глаза, ищущие надежду, что она жива и поправится, эти несуразные, слишком невинные черты лица – они, верно, никогда не искажались злобой и презрением, этот забавно нахмуренный лоб.
– Мой бесполезный принц, – прошептала она.
Образы стали затихать, мрачнеть: так к радостным аккордам фортепиано неожиданно добавляются низкие, холодные, мрачные тона, постепенно преобладающие над всем произведением.
Глаза девушки закрылись, слёзы сбежали по щекам – их впитала тёмная ткань шарфа. Невейн оцепенел от ужаса и как завороженный глядел на медленно сочащуюся из груди кровь, а затем снаружи донёсся сонм криков и лязг оружия. Ни один из убийц так и не вошел под сень старенькой часовни, ибо их заняло кое-что другое. Но принцу было всё равно. Весь мир, что он знал, сжался до одного лица, в котором он мечтал увидеть пробуждение жизни.
Невейн поднял её на руки и отнёс к монаху, с мольбой взглянул на того.
– Сделайте что-нибудь, святой отец. Можете вы помочь ей? Она спасла меня. Она… меня…
– Она ранена, – сказал монах озабоченно.
– Вы поможете ей? Спасите её, умоляю! Я жив только благодаря её доброму сердцу.
– Я постараюсь, малыш.
Рана булькала и извергала сгустки крови. Невейн тупо смотрел, как монах уверенно положил руки поверх окровавленных тонких ладоней; как закрыл глаза, погрузившись в себя; и как, подобно второй заре, полился в умирающую тёплый золотистый свет.
– Крови стало меньше, – взволнованно прошептал Невейн.
Волна сияния впиталась в место ранения.
Невейн прижал ухо к губам девушки, и радостная улыбка озарила его лицо впервые за неслыханно долгое время.
– Она дышит, святой отец! Она дышит… Вы совершили чудо.
И он с чувством обнял старика.
– Неположенное чудо, – усмехнулся священник. – В монастыре не обучают таким вещам. Это запретное знание, которое я усваивал и применял втихомолку, как вор.
– Если вы что-то и украли, то разве только смерть этого несчастного создания. Хотел бы я стать мошенником такого свойства, бог нас всех сохрани! Отдал бы за это корону, честное слово, хотя… она и так, к счастью, не моя.
Монах покачал головой.
– За такую кражу нас могут привлечь к ответу… например, те люди снаружи. У меня у старика такое предчувствие, что они на нас за что-то очень сильно обижены. Хотя наверняка утверждать не берусь. Просто… рясой чую.
– Ваша ряса сказала вам правду. Они хотят убить нас.
– Разве мы что-то натворили, пока я спал?
– Нет. Они мстят не за то, что сделано, а за то, что не сделано. За мою непролитую кровь.
– Эк! А чего ж они не идут поубивать нас?
– Этого я и сам не знаю. В принципе, по моим подсчётам мы уже должны быть мертвы или, как минимум в плену, – приободрившись, лепетал Невейн. – Надо посмотреть, что за бардак там творится на этот раз…
И он высунулся в одно из каменных окошек, проделанных архитектором по имени Время.
– Ладно уж, придётся взять на веру. Но ты мне объясни всё потолковее… потом. Когда у меня будет побольше вина, чем осталось сейчас в моём отощавшем бурдюке. Чтоб понять такое, понадобится три таких, не меньше. Так ряса говорит.
– Если мы выживем, добрый монах, у тебя будет вдоволь вина на всю твою – дай бог долгую – жизнь.
– Спасибо за щедрость, мой дорогой мальчик! Она греет мою грешную душу в час испытания.
Отвратительная симфония воплей на подступах к часовне сменилась чем-то невообразимым. Однажды Невейн видел картину, изображающую конец света, где посланные божеством всадники мучили и терзали людей: сейчас ему казалось, что та картина ожила, и её жуткие краски… зазвучали.
Понадобилось несколько секунд, чтобы осмыслить то, что там творилось, и рассмотреть за пеленой летящих кровавых брызг воина, охваченного небывалой яростью. Он узнал его по доспехам, хотя их сверкающая поверхность быстро алела. Своего самого старшего брата, Ариануина.
Так, наверное, могло бы выглядеть в древности божество войны, если бы скульптор искал натуру для композиции, запечатлевшей в камне злость и неистовство. Трудно было поверить, что там, снаружи бьётся его дорогой брат, Ари, добрый и отважный человек. Но видя врага и несправедливость, бесчинство сильных над слабыми, он терял самообладание, мудрость и крупицы милосердия. Ничто не могло его остановить, он не единожды бросался в такие авантюры, где храбрость граничила с безумством и беспечностью, таящими в себе равнодушие к очевидному поражению, леденящее кровь. Одному из таких случаев Невейн был свидетелем, оно не могло не пугать мальчишку. Он никак не мог найти себе место, зная, что таится под покровом безмятежности, как будто пропитавшей самый облик Ариануина, но на деле такой обманчивой. Этот покой был рождён глубочайшим презрением к смерти, и никто не мог понять, как наследный принц пришел к такому убеждению. Иногда Невейну казалось, что слова Ари не поспевают за его порывами, что он лишь оболочка для таинственной и злой силы, воспламеняющейся гневом от малейшей искры; что они лишь перчатка на какой-то разящей мстительной руке.
По тропинке приближался на лошадях отряд стражи в помощь Ариануину, но тот управился со своим делом куда быстрее, чем они добрались до часовни. Огромный двуручный меч вращался в его руках, словно тростинка, и, казалось, его сияющая поверхность покрылась ржавчиной в эти несколько секунд.
С врагами было покончено.
Не вложив меча в ножны, наследный принц направился в часовню. Невейн вздрогнул. Мозг его, не привыкший к стратегическому решению проблем, лихорадочно заработал, ища ответ на, вероятно, древнейший вопрос человечества, бесчисленное количество раз возникавший в одном и том же неизменном виде, – что делать?
Уверения в дружбе к раненому созданию, которое спасло его, едва не погибнув, не помогут. Он никогда не умел быть убедительным на словах. Они решат, что младший принц в духе своего мягкого характера поддался милосердию и снисхождению. Увы, они к этому привыкли. А значит, её допросят. Если Ариануин вообще не зарубит её на месте, приняв за врага.
Невейна пробрала мелкая дрожь от одной мысли об этом, хоть он и не мог представить всей бесчеловечности «поиска ответов» во время бесед с преступниками, так как его заботливо ограждали от подобных сторон жизни. Для него все ответы обитали в добрых книгах. Он был пушинкой, парящей в тёплых потоках восходящего воздуха, не ведая, что творится где-то там, далеко внизу, на грешной земле. Но книги, отраженный свет ушедших светил, не обделили своими лучами и злые облики жизни.
И тут принцу явилась сумасбродная мысль, что происходило не слишком часто, но не так уж и редко. Он повернулся к раненой незнакомке, лицо которой по-прежнему скрывала маска, как у разбойников в приключенческих книжках, и сказал:
– Ты согласна стать моей женой?
Ответом ему был изумлённый взгляд.
– Ответь, пожалуйста, быстрее. Мой старший брат надвигается.
– Ах… – выдохнула она и прижала ладонь к виску, как будто у неё заболела голова. – Что-то мне дурно. У меня галлюцинации…
– Нет, это не галлюцинации, а я, принц Невейн. Я предлагаю тебе руку и сердце. Мы в часовне, у нас имеется священник, а снаружи люди, которые помешают свадьбе, если успеют. У нас с тобой больше не будет шанса жить вместе. А я бы хотел. Это моё тебе обещание, искреннее и честное. Ты пожертвовала всем, чтобы уберечь незнакомого тебе человека; я же, признаться, не пожертвую ничем, кроме дурацких политических выгод, которые могли бы быть достигнуты с помощью простого уважения и дружбой людей, без необходимости с кем-то спать в одной кровати. Так, о чём это я? Ах, да. Приходится признавать, что от нашей свадьбы я выиграю больше, нежели ты, потому что обрету человека, который мне искренне симпатичен красотой и силой своего сердца. Ты же заполучишь всего лишь меня. Но я прошу тебя согласиться, потому что, хоть это звучит странно или обманчиво, но ты мне близка по духу. Я это понял, когда тебя ранили. Передо мной как будто разверзлась пропасть, перечеркнувшая мой путь в будущее. И всё это случилось раньше, чем я успел что-то осознать, быстрее и первее любой искусственной мысли.
Он перевёл дух, но затем, оглянувшись на дверь, захлёбываясь словами, торопливо продолжил:
– Пожалуйста, ответь «да», когда добрый монах нас спросит, готовы ли мы быть вместе до скончания века. Пожалуйста, живи. Добрые люди так уязвимы, а ведь на них держится этот мир, они вечно борются с ядом зла, проникшим в мир человечества, принимая удар на себя, поэтому… Вместе мы защитим друг друга, и я постараюсь сделать так, чтобы ты жила в радости, с покоем в сердце и улыбкой… Давай же, поторопись. А ты монах, читай свадебный ритуал, только покороче. Оставь самое главное: готовы ли вы оберегать друг друга в болезни и здравии, в счастье и горе…
– Благодарю, ваше высочество. А я боялся, что так и умру, ни разу никого не поженив и не изучив сокровенные и торжественные слова, что начертаны на камне, сплетающем дороги судеб. Наверное, некоторые вещи человек обречён понять, даже если пальцем для этого не пошевелит…
– Быстрее, святой отец. Они уже рядом.
– Да? Ну тогда…
Глоток вина вернул монаха из дебрей академических воспоминаний к не терпящей ожидания реальности, заодно «воскресив» из таинства забвения все нужные слова, которые прозвучали примерно так:
– Согласны вы, милые, чистые душой дети, жить вместе, заботиться и прощать друг друга, хранить и защищать мир, созданный вашим единством и крепкой дружбой, уважать важное и прощать остальное, беречь сокровенное и преодолевать зло в себе ради блага вашего союза?
– Да, согласен, – ответил за себя Невейн.
Но девушка молчала. Глубокая усталость отразилась в её осунувшемся лице. Сознание мутилось, и проводить столь важное событие в таком плачевном состоянии, конечно, было неправильно, но – как за эту ночь понял Невейн – жизнь не состоит из правильных вещей.
И принц пошел на хитрость. Наклонившись к девушке, он шепотом спросил: «Сможешь ли ты довериться мне, как я доверил свою жизнь тебе?».
В полуобморочном состоянии она кивнула и прошептала заветное «да».
Чуткий монах ничего не упустил и торжественно объявил, что они теперь навеки муж и жена.
Позже Невейн искренне удивлялся, откуда у него взялась вся эта дерзость в самый подходящий момент. Где она дремала все эти шестнадцать лет в целости и сохранности? У Невейна была волшебная привычка быстро забывать все свои прошлые проказы, иначе он бы уже давно знал, что наделён дерзостью в полной мере.
Ариануин ворвался точно в тот момент, когда священник произнёс роковую фразу, которой высшие силы соединяли навек младшего принца Невейна и таинственную девушку в маске.
Ари был страшен. Тяжелый двуручный меч в его руках готов был крушить всех и всё подряд. Он ринулся на новобрачных с боевым рёвом, который заглушил последние слова пьяного монаха:
– А теперь можете поцеловаться.
Так что счастливый жених лишился ниспосланного ему небесами и людскими законами права первый раз в жизни поцеловать девушку. Да и в придачу увидеть, наконец, её лицо, что было бы крайне желательно до свадьбы и совсем уж необходимо после неё.
Монах присел на ступеньки и, сочтя свой долг выполненным, принялся чествовать молодоженов и дегустировать содержимое своей запасной фляги, о которой он вспоминал только в тот момент, когда иссякал основной запас, с неизменной радостью первооткрывателя.
– За ваше здоровье и счастье!
К завываниям ветра, жуткому топоту стражи и весёлому позвякиванию кольчуги добавились, как ещё один инструмент для аккомпанемента, булькающие звуки и смачные глотки.
Страшный порыв воинственности, готовый смести всё, до чего дотянется полутораметровый меч, остановил дикий вопль Невейна:
– Она – моя жена!
В нём было столько вызова и одержимости, что Ариануин замер с раскрытым ртом, а откинутое забрало шлема захлопнулось. Возможно, свою роль сыграла обескураживающая нелепость этих слов. Они как будто прилетели из другого, абсурдного мира. Нэви женат? И на ком? На этой разбойнице?
На постижение данного факта требовалось как минимум трое суток беспробудного пьянства, а не те жалкие секунды, что были в его распоряжении.
Это утверждение так ошеломило бедного храброго рыцаря, что он, возможно, впервые за жизнь растерялся и не знал, что сказать или сделать.
– Она – моя жена, – повторил принц спокойно и твёрдо, наставив на брата ладонь, точно собираясь одной рукой остановить его натиск. – Я вступил в союз с нею по собственной воле и искреннему желанию, а потому я требую, чтобы твои стражники убрались из священного места и проводили нас в Астен как почётный эскорт. Ну, слышал ты меня?
– Не совсем. Что-то ухо заложило от сквозняков. Тут их полно. Видно, один надул тебе в мозги. А ну-ка…
– Стоять на месте! – рявкнул Невейн с такой злостью, какой брат никогда от него не слышал. – Отвали! Катись к чертям вместе со своим драным мечом. Поди почисть им нужник, ты, венценосный баран!
За всю жизнь, предыдущую и последующую, Невейн не был так зол и груб.
Ариануин уже готовился вырвать брата из лап пленителей и разорвать тех на части, а потом уже разобраться что к чему. Видя несправедливость, он впадал в такую ярость, что терял чувство страха и сомнения и шел напролом, сколько бы врагов не отделяло его от цели.
Сейчас же он, могучий воин и наследный принц, впал в ступор. Одна часть мозга, в которой Невейн оставался слабым беззащитным ребёнком, вступила в противостояние с другой, той, что опиралась только на зыбкое и мимолётное Сейчас, не имея надёжных, проверенных временем прецедентов. В эту часть сознания ворвались поистине ошеломляющие факты: что Невейн умеет ругаться, как скряга, которому не уступают цену на рынке; что он успел жениться ещё до прибытия в Северное Королевство пред очи прекрасной королевы Эрин; и, наконец, что его жена – эта девка, которая, судя по виду, давно не бывала по эту сторону закона.
Новизна ситуации выиграла им несколько секунд, в течение которых Ариануин усердно пытался понять, как соединить кусочки мозаики в одной событие, и не оказался ли он в каком-нибудь кошмаре, навеянном ненормированными возлияниями, каковым он предавался накануне со своими товарищами из числа ветеранов гвардейцев. Серьёзно обдумав эту мысль, он чуть было не зарёкся столько пить, но всё же в последний момент позволил себе допустить, что виной всему не пьянство, а какое-то странное стечение обстоятельств.
Невейну почти удалось невольно отвадить брата от разрушающей мозг выпивки куда быстрее и успешнее, чем сознательные попытки добиться того же результата. Конечно, ничего в итоге не изменилось, но это ощущение, призрачный намёк, осталось в памяти до поры до времени, как крохотная расселина, в которую альпинист вгоняет колышек, чтобы подняться выше.
– Не смей приближаться к моей супруге, – мрачно проскрипел Невейн, глядя на него исподлобья.
– А то что?
– А то я выйду из себя, и тогда тебе придётся туго.
Наследный принц онемел. Что с ним стало, с Нэви, за одну ночь?
– Неужто какая-то худосочная девчонка соблазнила тебя, вместо благородной и прекрасной во всех отношениях принцессы Эрин? А ты, как дурак, повёлся на её шантаж. Ну ничего. Я легко могу исправить это недоразумение. Она преступница, и я имею право убить её на месте. И никаких проблем.
– Одна всё же будет.
– Да?
– Напав на мою супругу, ты разобьёшь мне сердце, и я до скончания века буду ненавидеть и презирать тебя.
Ариануин вздрогнул. Он мог бы зарубить могучего врага, но растоптать что-то нежное, как полевой цветок… не решался. Боевой задор, неестественный и чрезмерный, потихоньку спал. Трезво оценив ситуацию, принц приказал взять обоих под стражу и проводить во дворец. Разумеется, им не разрешили путешествовать вместе.
Проехали ворота.
– Король ждёт тебя, Нэви, – произнёс Ариануин устало. – Только тебя и никаких невест. Для него это будет слишком, узнать, что его сын женился на уличной девке.
– Она хороший человек и обращайся к ней соответственно, – сказал младший принц.
– Пускай не показывается до завтрашнего дня. Утром король немного успокоится и с ясной головой рассудит, как быть. Если он увидит того, кто похитил его ребёнка, сейчас, то твой распрекрасный человек через пять минут лишится головы.
– Пусть тогда её отведут в покои рядом с моими и будут обходительны. Слышали? Обходительны!
На следующее утро выяснилось, что под покровом сумерек девушка скрылась, не потревожив патрулей.
Новость эту сообщил Невейну Руан, его старший брат, второй сын короля. Разговор случился в королевской библиотеке, куда младший принц всегда шел в смутные времена в поисках утешения и моральных сил.
– Я её повстречал в коридорах дворца, когда она уходила. Она была без маски и имела такой растерянный вид, что я почему-то сразу подумал: здесь замешан ты. Правда я ещё не знал, кто она такая и в какое приключение тебя втянула.
– Я втянулся и без её помощи.
– Может быть, оно и к лучшему, что ты не увидел её лица… – продолжал Руан задумчиво.
– Это ещё почему?
– Ну, как бы сказать помягче… У тебя обострённое чувство прекрасного…
– Звучит как болезнь, – проворчал Невейн.
– …а она так прекрасна, что от избытка чувств тебя мог хватить удар…
– Ну, спасибо. Очень ты меня этим утешил.
– Стараюсь. Вот, она оставила тебе письмо.
Невейн выхватил обрывок бумаги, точно от него зависела сама жизнь, и шепотом прочитал послание, написанное неуклюжим, как жерди забора, почерком:
«Я ухожу по своей воле. Не волнуйся за меня. Я в порядке»
Невейн долго молчал, уставившись в пол, пожевывая сухие губы. А потом сказал:
– Она – хороший друг. Это мой человек. Родственная душа.
Невейн никогда прежде не говорил так коротко. Видно, такая уж у него наступила пора в жизни, когда случается то, чего никогда не случалось раньше.
– С чего ты взял? По-моему, ты спешишь с выводами.
Для Руана мышление младшего брата представляло такую же загадку, как например замысловатые па танца на балу или расположение созвездий на небосклоне.
– Видишь эти скупые строки? Она не из тех, кто много говорит или изливает душу. Вопреки своей суровой сдержанности она почувствовала, что я буду беспокоиться, что стану подозревать вас. Мог же отец куда-нибудь нелюбезно её выпроводить так, что я не увидел бы её до конца своих дней? Он слишком серьёзен и категоричен в суждениях, но меня в серьёз не воспринимает. А она… ей было не плевать на меня. Она знала то, что могут знать лишь немногие, даже если сказать напрямую. Поэтому я и она всегда поймём друг друга и поможем в случае беды, и я дерзаю надеяться, что мы ещё встретимся.
В наступившей тишине ветерок трепал лепестки цветов, украшавших подоконник библиотеки.
– Жаль только, что я не узнал её имени.
– Вряд ли это помогло бы отыскать девчонку.
– Помню строки из одного стихотворения:
Коль вспоминаешь добро с тоской,
Знай – не погибло оно,
А живёт, не другими – тобой,
Отзываясь на имя твоё.
Без всяких угрызений совести Невейн цитировал самого себя.
– Безымянное чудо… как судно без якоря, – говорил он с нежностью. – Как мне защитить её, если я толком не знаю о ней ничего, ни имени, ни лица… Осталось только ощущение присутствия, за гранью познания.
– Ты – загадка, Невейн. Сколько я ни пытаюсь понять, что стоит за твоими словами и действиями, даже на один шаг не приблизился к цели.
– Ну, весь этот мир загадочен, – отвечал Невейн, смеясь. – Может, я просто более упрямая, крепче бронированная загадка?
– Да, пожалуй.
– Это великий дар – не считать, что мир тебе известен как твои пять пальцев и в нём не осталось неясностей, что он полностью укладывается в ячейки ожиданий и потребностей. Ты добр к миру, Руан. Это требует храбрости. Спасибо тебе за это.
– Я ничего не сделал, братец. Увы, я так мало могу. Даже родной отец едва терпит меня. Наверное, я безнадёжен.
– Человеку достаточно быть плодородной почвой для добра, любви и прекрасных чудес. Не всё зависит от нас. Но если ветерок вдруг забросит в нашу жизнь зёрнышко, мы будем готовы, даже не готовясь специально. Нарочно такие вещи не делаются. Да. Чудеса приходят ненамеренно, как… как чих или икота, например.
Невейн перевёл дух, тщательно исследуя свой мозг на предмет того, не забыл ли он впопыхах какое-нибудь важное или доброе слово.
Руан молчал, опустив глаза. Его одного Невейн смущал такими речами. Каждый раз разум восставал против этих беспечных слов, как будто они были сплошным обманом. И каждый раз эти мягкие наивные слова проникали в сердце сквозь незаметные трещинки, находя там отклик, смутный и робкий. Бесполезные, они обезоруживали, принося уют в закрытый на все замки мир принца Руана.
– Из нас троих, Руан, твоё имя единственное неподвластно уменьшительно-ласкательным сокращениям, которые могли бы лингвистически отразить любовь и нежность, краткость дистанции, нас разделяющей.
– Правда?
– Хотя, может быть, получится сократить до Ру? Или Рунни?
– Ну рискни.
– Пожалуй, я позволю себе отказаться от таких вольностей.
Наступило молчание, объяснявшееся тем, что Невейн ничего не говорил.
– О том, что ты просил накануне…
– А! Ты о книге «Пути Востока». Что мы знаем?
На эту книгу тогда взглянула его ночная гостья с милосердным сердцем.
– Автор умер лет триста назад, иллюстратор живёт в Летрэне, и, судя по всему, он в полном порядке. Дочери у него нет, ни настоящей, ни приёмной.
– А издатель? – вопрошал Невейн дрожащим от волнения и надежды голосом.
– Некто Роберт Кармайн. Сведения пока не полные, я напряг только половину сыщиков города…
– Спасибо, – вставил Невейн, восхищавшийся деловой хваткой Руана, равно как и безумной храбростью Ариануина.
Он придерживался уверенности, что без благодарности окружающих люди теряют веру в добро и важность своей помощи.
– Похоже, его обложили наёмники, посланные банком, который выдал ему займ на издание книг. Но долг давно выплачен. К тому же его обманули с условиями, не вполне законными в нашем государстве. А само дело погубили фанатики артезианцев. Примиряющая философия его книг плохо вязалась с религиозными крайностями их догматов.
– Он в порядке?
– Жил в трущобах, и девушка с ним. Его племянница или приёмная дочь, насколько я понял из донесений.
– А сейчас?
– Я взял его под крыло. Назначил архивариусом. У него страсть к заботе о книгах, уверен, вы поймёте друг друга. А банк образумился, как только я, чтобы сэкономить время, предложил передать этот вопрос наследному принцу по имени Ариануин. Они сразу согласились признать свою ошибку и подписали не глядя.
Невейн облегчённо выдохнул.
– Мне доложили, что вскоре после этого его дом сгорел в пожаре.
– Никто не пострадал, надеюсь?
– Дом был пустой. Все целы, и в соседних тоже.
– Ну, слава богу! Спасибо за это. За то, что все живы. Осталось отыскать ту девушку. Куда она может пойти, если теперь лишилась последнего пристанища?