Главная страница | Боевики | Ядовитая тропа

Ядовитая тропа
Александр Александрович Тамоников
СМЕРШ – спецназ Сталина
Самые интересные романы о сталинском спецназе – СМЕРШе.
В послевоенном Кенигсберге восстанавливаются разрушенные кварталы, возобновляют работу предприятия, спешат домой беженцы. Однако до настоящей мирной жизни еще далеко. В течение нескольких дней в городе обнаружено несколько тел со странными признаками: пальцы рук, мочки ушей и губы – черного цвета, как при обморожении. Но зима в этом году выдалась мягкая… Полковник СМЕРШа Семен Серабиненко предполагает, что это следы неизвестного яда. Кто-то отравил зернохранилище и убрал свидетелей. Похоже, в городе действуют диверсанты, и акция на складе зерна – это только часть их плана. Что дальше? Военный порт? Серабиненко не догадывается, что враг намного коварнее, чем кажется на первый взгляд…
«Смерть шпионам!» (СМЕРШ) – это короткое и беспощадное название носило особое подразделение НКВД, подчинявшееся И. Сталину. Созданное в годы войны, оно состояло из проверенных в бою, честных и бесстрашных офицеров Красной Армии. СМЕРШа боялись все – и фашистские лазутчики, готовящие диверсии в наших боевых порядках, и гитлеровские приспешники, действующие в глубоком советском тылу. Враг знал: если на его след напали бойцы сталинского спецназа, справедливого и скорого суда не избежать.
Романы серии «СМЕРШ – спецназ Сталина» – это каждый раз увлекательный динамичный сюжет и новые исторические знания, это экшен, написанный простым и понятным языком.
Общий тираж книг А. Тамоникова – более 10 миллионов экземпляров!
«Романы А. Тамоникова – о настоящих мужчинах, для которых понятия доблести, чести и долга – не пустой звук». – В. Колычев

Александр Тамоников
Ядовитая тропа


СМЕРШ – спецназ Сталина


© Тамоников А.А., 2024
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2025

Пролог
Декабрь сорок пятого
Военный округ Кенигсберг

Он остался один из группы. К сожалению, на территории города работала слишком большая группировка. И если бы только одна.
Тихоня с усилием потер виски. Нужно оставить сообщение для Центра там, где его обязательно найдут. Но открыто писать нельзя. Декабрь выдался в этом году на удивление теплым. Даже почки на деревьях начали набухать, как будто уже пришла весна. Тихоня посмотрел на свои руки. Пальцы начали чернеть еще вчера. В груди постоянно что-то булькало. Кружилась голова, и все время хотелось есть. Агент понимал, что жить ему осталось совсем немного. Задание, на которое послали их группу, не выполнено. Весь день он потратил на то, чтобы отправить сообщения в Центр. В городе работают минимум две ячейки по разным направлениям. Но он был уверен, что больше.
Его пасли уже два часа. Тихоня улыбнулся. Ну, давайте, родимые, подходите ближе. Он уже устал.
Тихоня открыл дверь комнаты, квартиры, которая считалась у них запасным жильем. Эх, жалко, что мало успел. Это была очень уютная квартирка, мебель пришлось, правда, вынести, она мешала, когда работала группа, для удобства они чертили план на полу мелом, а потом смывали его. Дом стоял на отшибе, в нем имелись две комнаты, гардеробная. Черный ход вел к ручью, по которому незамеченным можно дойти до центра и из центра города назад.
Тихоня закончил свои записи, завернул их в промасленную бумагу, потом в брезент и сунул в банку. А банку убрал в холодильник – обычный, не сильно приметный шкаф под окном. Задвинул за батарею банок с немецким вареньем. Вернется и найдет, хорошо. Квартиру он внес в реестр служебного жилья. Если найдут его записи, передадут в комендатуру. Это будет хорошо.
Тихоня выскользнул из дома и пошел по дороге, нутром чувствуя, что за ним идут.
…Его тело так и не нашли. Тела почти всех тех, кто шел за ним, похоронили в общей могиле как неопознанные.

Глава первая
Семен открыл глаза и с усилием потер виски. Сон ушел, но липкое ощущение, что ему смотрят в спину, осталось. Это ощущение, как маячок опасности, много раз выручало его на фронте. Но война закончилась. Во всяком случае, для большинства. Семен привык думать, что и для него тоже. Хотя знал, что для таких, как он, наступает не менее тяжелое время. Не надо думать, что с подписанием мирных соглашений оканчивается война. Нет. Особенно на новых территориях. Семен Серабиненко, полковник СМЕРШа, после ранения и контузии был списан. Но ввиду своих заслуг работал не на завалах или вербовочных пунктах, а в самом центре столицы Кенигсбергского военного округа недалеко от полуразрушенного Замландского вокзала, на котором все еще сияли огромные буквы с немецкой надписью «Нордбанхоф». Что было странным, обычно именно на вывесках и срывалась злость рядового состава. В здании, где сейчас работал Семен, во время войны размещался штаб гестапо. А сейчас там собрали все архивы и временно разместили отделение комендатуры города.
Задача Семена сейчас была, казалось бы, простая и скучная – просматривать тонны бумаг. Еще при нацистах сюда свозили документы со всей Западной Европы. Литовские, польские, эстонские, попадались даже венгерские. Не только современные. Попадались даже старинные закладные свитки. Фашисты, как сороки, тащили все, что блестит. Семен знал одиннадцать языков. Мог даже блеснуть греческим, но, как сам любил шутить, произношение у него было так себе. На всех остальных языках читал, писал и говорил свободно. Почти ничего не забывал, был внимателен, усидчив. Мог часами разбирать рукописные закорючки, которые порывались выкинуть, а потом оказывалось, что именно в этой записке с «закорючками» содержались очень ценные для военной комендатуры данные о том, где именно были заминированы каналы реки Прегель.
Внешне ничего не говорило о том, что полковник был ранен, разве что чрезмерная худоба. Время от времени лицо Семена серело, и казалось, что он переставал дышать. В такие минуты ему чудилось, что он буквально уговаривал свое сердце снова начать биться, а грудную клетку – расширяться, проталкивая воздух внутрь. В эти секунды он снова чувствовал себя придавленным бронеплитой из капонира Пятого форта. И черт же понес его туда в день штурма Кенигсберга. По приказу в тот день он должен был быть в другом месте. Но нет. Решил проверить свою догадку по поводу численности гарнизона и засады, которую готовили для штурмовиков. Когда ты в СМЕРШе, то гораздо важнее не умение следовать прямым приказам, хотя нарушение их во время войны карается смертью, а умение находить решение и принимать на себя ответственность. И если ты делаешь ход и побеждаешь – ты снова в команде. Если нет – то ты сам по себе и нарушил приказ.
Именно так в них воспитывали умение думать и побеждать в любой обстановке, в команде или сам по себе.
Полковник Серабиненко поймал в день штурма шпиона, который надеялся укрыться среди военного гарнизона Пятого форта и, воспользовавшись хаосом после взятия форта, прикинуться обычным пленным рабочим из соседнего поселка. В одном из казематов форта действительно держали пленных. Особо полезных, тех, чьи навыки могли пригодиться во время осады форта. Но немцы просчитались. Осады не было. Был стремительный, смертоносный и практически невозможный ни с точки зрения тактики, ни с точки зрения теории штурм. Наверное, будь Семен кем-то другим, он много раз прокручивал бы в голове тот день, думал бы, можно ли было что-то изменить. И не оказаться на пути взрывной волны. Не получить удар в грудную клетку и контузию. В СМЕРШ нет места размышлениям постфактум. Ты сделал свое дело – теперь у тебя есть новое дело.
Формально его списали, но в Центре дали понять, чтобы не расслаблялся, на пенсию еще рано.
Но на самом деле Серабиненко занимался любимым делом. Он разгадывал запутанные загадки прошлого. Все они были здесь, скрыты в этих бумагах. И кому, как не ему, найти в них важное. Описания лабиринтов дренажных систем и подземелий города. Схемы коммуникаций и подвалов. Все это было деталями мозаики, которые он сохранял у себя в голове. По старой памяти и вдруг когда-нибудь пригодится.
В тот день Семен вышел из дома и привычно пошел пешком на службу. Жил он в меблированной квартире-мансарде в очаровательном парковом районе в двух кварталах от комендатуры. Ему предлагали другое жилье, служебное, в здании бывшего банка, на той же улице, но Семену хотелось ходить пешком. С поднятой головой, не следя за небом.
Сослуживцы не знали ни о его прошлом, ни о его звании. Это был подарок от командира «Крымской розы», его отряда. Позывной Раглан. Большой привет историкам и знатокам Крымской войны. Для всех он был молодым лейтенантом разведки, чудом уцелевшим после гибели группы «Джет». Выглядел гораздо моложе своих лет. Худой. Движения то замедленные, то порывистые. Первым его заданием в Кенигсберге еще в сорок пятом было сопровождать экспедицию Пакарклиса, и именно тогда он и проявил себя. Спас молодого офицера, не дал ему соскочить с кузова грузовика и, ведомого черным пламенем войны, которое выжгло его разум, побежать в заминированный лес. Умело скрутил и на глазах у изумленных литовцев чуть придушил, чтобы уснул парнишка и перестал бежать на верную погибель. Шепнул на ухо: «Отдохни, братишка». Потом в старом замке Лохштед именно Серабиненко понял, что здесь испытывали химическое оружие. Поэтому снег вокруг замка был цвета разведенной горчицы, а трупы немцев, застигнутых смертью настолько внезапно, что некоторые из них еще держали в руках ложки и другие столовые приборы, могли быть опасны. Может быть – заражение. Может быть – заминированы подвалы или сами трупы. Сдвинешь такой, и до свидания, исследователь из Вильнюса и его группа ученых энтузиастов. Решение Серабиненко тогда принял так себе с точки зрения следа для истории и самого Пакарклиса, который орал на него потом в коридорах комендатуры, что он знает, что это все дело рук Семена и что бесценные сокровища, сложенные в подвалах замка, утеряны навсегда.
С точки зрения экспедиции профессора из Виленского университета все выглядело прескверно. Они приехали в замок, полный трупов. Спустились в подвал и нашли ящики с книгами. Спасли, сколько поместилось в кузов грузовика, в том числе и бесценное издание «Времен года» Кристиона Донелайтиса, литовского классика литературы, и множество других рукописей и документов. А на следующий день, когда группа снова поехала в замок, полная надежды провести новые исследования и найти новые сокровища, замок уже был окружен кольцом солдат с огнеметами. Пакарклис плакал, ругался, клял весь мир на трех языках. А Семен поймал себя на том, что, глядя на замок впервые, видит, как плачет камень. При высоких температурах кирпич, из которого были построены хозяйственные постройки Лохштедта, плавился и стекал вниз на землю как бурое стекло. Но тогда еще Семен не знал, что вспомнит эту историю позже.
Пакарклис тогда винил его в утере всех сокровищ мира, не зная, что ящики выгрузили из подвалов той же ночью, как только Семен передал шифровку Раглану через связного. И за них Серабиненко следовало приняться, когда он закончит со всеми документами, что сейчас окружали его.
Работы хватит до самой старости. А то, что теперь какой-то ученый объявил его своим смертельным врагом, да много их таких было. Привык.
Полковник шел привычной дорогой. На работу всегда в одно и то же время по одной и той же улице. Обратно – другим маршрутом, меняющимся раз в несколько дней без системы. Привычка. В день дважды не ходить одной и той же дорогой. Да и невозможно это было в послевоенном, пока еще не переименованном в Балтийск Кенигберге с его постоянными перекрытиями улиц. Пока еще не умер всесоюзный староста Калинин, и Балтийск казался самым очевидным названием.
Семен знал свой маршрут по минутам. Как и то, что в доме с обрушившейся аркой портала, которую сейчас разбирали солдаты, горельефы с каштановыми листьями были с другой стороны дома. С северной. Вот такой вот, казалось бы, обычный пустяк. Мало ли почему тяжелый камень с резным орнаментом оказался здесь. Но Серабиненко остановился.
– Что-то вы рано сегодня, – сказал Семен бойцам, разбирающим гору камней.
– Да вот зашибло кого-то. Что его понесло шастать по развалинам, непонятно, – сказал знакомый рядовой. Он дежурил на этом перекрестке каждые два дня.
Семен хорошо знал всех, кто работает на этом участке. За первую неделю он запомнил их всех в лицо.
Еще через месяц – по именам, кличкам, помнил привычки тех, кто часто стоял в карауле. Знал, что Антон – смешной рыжий парень – делал самокрутки из старых немецких марок. Что у рядового Алексея невеста в Крыму. Он берег ей банки с консервами и красивую чашку с анютиными глазками.
– Врача нашего убило. Что его сюда понесло, да еще и ночью, непонятно. Развалины же, да еще и огорожены. Не разобрано до конца. Зашел внутрь, и вот камнем и прилетело по голове, – пояснил подошедший молодой лейтенант, слово в слово повторив слова рядового.
Он закурил, а Семен, показав документы, хоть его и знали тут, но порядок есть порядок, подошел поближе к телу. Все вроде бы просто на первый и крайне невнимательный взгляд. Но. Тело явно двигали. Крови вокруг раны нет, значит, вытекла где-то в другом месте. Раны на голове, особенно прижизненные, сильно кровоточат. Семен обратил внимание на губы и руки убитого. Кожа па пальцах – черная, на кончиках и вокруг ногтей слезает. Как если бы при сильном обморожении. То же самое с губами и кончиками ушей. А зима в этом году была мягкая. Даже снег еще не выпал, хотя уже конец января. Семен посмотрел на камень, который аккуратно положили на тело убитого. Затейливая резьба в виде каштановых листьев. Еще интереснее. Чтобы успокоить самого себя, он встал и обошел здание. Да. Такой декор шел с другой стороны здания, он был прав. Значит, фельдшера убили, положили под балкон и добили камнем, чтобы скрыть след от удара в висок.
– Вызывайте наряд, – устало сказал он, напоминая себе, что у него тут другое дело. СМЕРШ – это не про бытовые убийства. СМЕРШ – это про другое.
Серабиненко закурил и посмотрел перед собой, привычно спрятав огонек в ладони. Нет, не простое это убийство. Не может быть простого убийства в городе, где практически каждый дом и каждая дорога окружены лентами, значит, еще не разминировано. Уходя, немцы заминировали все, что только возможно: дороги, дома, склады. Почти под каждым домом были бомбоубежища. И бесконечные лабиринты подвалов. Почти все, кто участвовал в штурме города, вспоминали, что в том аду, когда в воздухе висела кирпичная взвесь и от грохота было почти ничего не слышно, приходилось бежать на ощупь, просто двигаться вперед и буквально прорубать себе дорогу, не оставляя врага за спиной.
Враг был не только за спиной, но еще и под землей. Стреляли из подвалов, из амбразур бомбоубежищ, из окон… и никто не знал, кто может ждать за углом. Старик с гранатой или ребенок с «вальтером».
Семен тряхнул головой. Сегодня у него другая жизнь и другая задача. Чтобы понять ее, нужно представить, чем был Кенигсберг для Германии. Это не просто столица Восточной Пруссии. Город где-то там далеко. К исходу войны Кенигсберг был идеологической столицей Германии. И это тоже было еще не все. Как и то, что именно в Кенигсберг свозились ценности и произведения искусства со всей Европы.
Кенигсберг и вся область еще со времени строительства первой железной дороги стал крупнейшим транспортным узлом. А где сходится столько дорог, всегда будут шпионы. Те, кто будет собирать информацию, и не только для военной разведки. Именно в Кенигсберге еще с начала века были организованы несколько промышленных сообществ, которые на самом деле были штабами зарождающегося абвера – разведки фашистской Германии. Этот город даже сейчас, после войны, оставался сердцем многоголовой гидры разведки нацистской Германии, и ее головы только еще предстояло начать рубить.
Поэтому не может быть в этом городе случайных смертей. Особенно сейчас, когда готовится первая военная выставка на освобожденной территории. И эта выставка должна стать началом новой жизни Кенигсбергского военного округа. Формально можно сказать, что полковника Серабиненко списали. Сиди себе, перекладывай бумажки, болезный. Не нужен ты больше СМЕРШу. Только вот перекладывал бумажки он в самом центре города. В здании с очень страшной историей. И где, если держать уши открытыми, а голову холодной, можно было много всего услышать. Например, про то, что именно организация этой военной выставки трофеев и достижений может существенно ускорить официальное вхождение округа в состав РСФСР и его дальнейшее переименование. А это значит, новые силы, переселенцы, строительство нового города.
Тяжело боевому офицеру на бумажной работе, мог бы – взялся разгребать развалины, патрулировать. Семен успешно создавал видимость того, как сильно он расстроен тем, что вынужден торчать в кабинете. А сам слушал. Смотрел. Собирал всю возможную информацию. А ее было много. Очень много. И он отправлял ее в Центр. Скоро обещали прислать нового связного.
Докурив, молодой полковник вернулся к телу.
? Дежурный за патрулем побежал, – доложил ему рядовой, хотя мог бы и не докладывать.
По шинели сразу и не поймешь, кто перед ним. Но почувствовал, видимо, что важная шишка. Семен улыбнулся и кивком показал «вольно». А сам снова присел у трупа.
– Вы бы не сидели на земле. Грязно.
Видно, что молодой еще. И не в такой грязи сидели. Семен продолжил осмотр тела. Он был из династии врачей. Вопреки всему, карьера в медицине никогда не привлекала Серабиненко. Но часто, в детстве, он бывал и в анатомическом театре, да, не место для ребенка, но кто воспрепятствует детскому любопытству?
Оставался на лекциях деда. И на занятиях отца. Слушал, впитывал как губка и в юности уже очень хорошо разбирался в медицине, в строении человеческого тела, знал, кто такие Гааз и Пирогов. И именно те знания много раз на войне спасали жизни ему и его товарищам. Он умел правильно тампонировать. Знал, как наложить жгут так, чтобы потом не приходилось отрезать обескровленную и зараженную гангреной конечность. Знал, как движется кровь.
Первый осмотр подсказал ему, что труп явно криминальный.
Сейчас он мог сказать, что труп был не просто криминальный. Кто-то очень сильно хотел убить этого человека так, чтобы никто не заметил его как можно дольше. Списали просто на еще одного беднягу, которого засыпало обломками. Может быть, сунулся туда в поисках добычи, а нашел свою смерть.
Семен еще раз осмотрел руки трупа. Потом расстегнул ворот рубашки и обнажил грудь убитого. Тело покрывали пятна неясного происхождения.
Пока неясного.
– Синяки? Били его? – спросил крутящийся под рукой рядовой.
– Нет, это что-то другое, – с интересом сказал Серабиненко.
Патруль прибыл довольно быстро, Семен быстро для протокола выдал все свои наблюдения, и дальше уже он должен был проследовать на место службы. Чтобы оправдать опоздание, пришлось взять расписку у дежурного патруля. Обычная записка от руки на обороте бланка немецкой телеграммы. «Такой-то, такой-то в указанное время находился в обществе трупа на развалинах. Ждал патруль». Текст был, конечно, другим, более официальным, но Семен переделал его в своей голове, наверное, больше из пижонства, чем для развлечения ума.
Отдав записку дежурному, он поднялся к себе. Бывали в его жизни записки и поинтереснее. Например, однажды он опоздал на работу, потому что спасал лошадь. Наравне с людьми на завалах работали и лошади. Бедные истощенные животные, испуганные. Жалкие. Семен лошадей любил с детства. Да, он вырос в богатой семье. Непростой. И чтобы попасть в СМЕРШ, ему пришлось очень от многого отказаться. Но он хорошо помнил конюшню в доме дяди. И лошадей с их бархатными носами и умными глазами. С чуткими ушами. Помнил, как пахнет чистая конюшня. Помнил, как пахнут и выглядят ухоженные здоровые лошади.
Пегая кляча не понимала, чего от нее хотят, и, от страха рванув, провалилась в дыру: то ли лючок какой транспортный, то ли еще что. Неважно, доски прогнили, вот и попала в ловушку. Семен и еще двое солдат тащили бедное животное из ловушки, которая могла стоить ей переломанных ног. И Семен поймал себя на мысли, приходившей в детстве. Врут, что коммунисты не молятся. Все так или иначе на войне обращаются к богу или к высшим силам. Ну ладно. Почти все. Умные люди не верят, что за смертью пустота и конец. Семен не верил. И в тот момент он молился, чтобы ноги лошади были целые. Тогда не пристрелят. Выживет. Лошадь выжила, а начальство Серабиненко пополнило свою коллекцию удивительных рапортов. Записка от караула, который был рядом, была написана на обороте вышедшей из обихода после Победы дойчмарки.
Убийство не шло у него из головы. Вернее, даже не само убийство. Видел он убийства и страшнее, нет, Семен поймал себя на мысли, что постоянно думает, что могло оставить те пятна. И от чего еще чернеют кончики пальцев. Скоротечная гангрена? Обморожение отпадает, надо очень долго пробыть на льду, чтобы обморозить пальцы. Что-то тут было не то.
Просто выйти на обед вовремя и прогуляться вниз по улице до стоящего у реки напротив полуразваленного здания Королевского замка бывшего бассейна, где разместили прозекторскую, было нельзя. Все-таки опасное послевоенное время в городе, где все еще работают штабы абвера. И не надо обманывать себя, думая, что Победа была окончательной и бесповоротной. Еще долгое время никто не будет чувствовать себя в безопасности на этой земле. Что бы там ни говорили вербовщики, которые уже получили распоряжение работать по разрушенным войной колхозам для сбора населения и отправки людей в Кенигсберг и соседние города. Для разбора руин и поднятия производства нужна была рабочая сила. Нужны были молодые, уверенные в себе люди, жадные до жизни.
Серабиненко вышел на балкончик, который был у него в кабинете, и закурил. В каком-то роде, если бы его мысли сейчас подслушало начальство, то в лучшем случае его взяли бы на карандаш, а в худшем… он бы отправился, несмотря на все свои заслуги, разгребать завалы. В СМЕРШе была суровая дисциплина. Но некоторая инаковость и свободомыслие приветствовались. Давайте будем честны. Кто будет лучше воевать: тот, кто пойдет убивать ради Родины и Сталина, или тот, кому есть что терять в случае проигрыша? Почему именно отряды стройбата и штрафбата бились за каждый сантиметр земли с такой яростью, что их боялись даже очень хорошо вооруженные фрицы? Видел Семен, как однажды несколько штрафников буквально обратили в бегство румынских фашистов. А эти были зверями страшнее самих немцев. Финны, румыны, венгры, хорваты. Как бы они потом ни клялись в верности РСФСР, и идеалам коммунизма, и красному флагу, те, кто позволил себе такое, не имеют права ходить по земле. Всем, кому дали шанс искупить кровью свое прошлое, те, чьи родственники считались «врагами народа» и кто мог пойти на войну и получить шанс жить потом без клейма, воевали до последнего. Как и Семен. Сразу после прохождения обучения его, лучшего на курсе стрелка, вызвали в кабинет, где находились несколько высоких чинов. И объяснили, что рассмотрели его досье очень внимательно. И хоть и семья у него неблагонадежная: бабушка была из княжеского рода, немка, а дед так и вовсе неоднократно имел неосторожность высказываться против советской власти, родители пропали без вести (бежали в Париж), оставив его одного на попечении деда и бабки, у него есть шанс завоевать для своей семьи нормальную, советскую жизнь. Семен тогда понял. Пан или пропал. Если сейчас он начнет лебезить, спорить, то пополнит ряды штрафников или пойдет воевать обычным рядовым. И где-то там пропадет. Он вспомнил прищур деда, с которым тот смотрел в окно, когда по улицам его города маршировали солдаты Красной армии. И смог улыбнуться так же. Лихо и бесстрашно.
– А что? Разве умные люди с хорошими способностями не могут приносить пользу? Образование и высокий балл уже не ценятся? В целом, хороший стрелок, наверное, сможет и лопату неплохо держать.
И понял по тому, как блеснули глаза стоящего у окна и, казалось бы, не принимающего в беседе никакого участия мужчины, что попал в цель.
Так он попал в СМЕРШ. «Смерть шпионам». Особый отряд бойцов товарища Сталина. Псы войны. Их ненавидели. Но знали, если где-то появились подразделения со знаменитой аббревиатурой, то шпионам действительно смерть. И не только им. Так же попадут под раздачу и растратчики, и плохие командиры, те, у которых что ни день, то огромные потери, а сами они ходят в чистой шинели по заранее проложенным рядовыми понтонам. Чтобы ноги не замочили. Они были и карателями, и судьями, и солдатами. Найти и уничтожить. По законам военного времени суд предполагался только в том случае, если у них был на это приказ.
Серабиненко попал в «Крымский отряд», и сам товарищ Сталин предложил членам отряда взять позывные врагов России во время Крымской войны. Почему-то ему это казалось особой шуткой. Что сначала воевали против России, а теперь послужат ей во благо. Кроме командира Раглана, который знал о них все, остальные члены отряда знали только позывные и имена друг друга. Все остальное не имело значения.
Семен был настоящим книжным червем. Разведка была для него полем непаханой науки. Он читал все документы и донесения, до которых можно дотянуться, просиживал во всех возможных архивах ночами, и скоро Раглан понял, что этот парень найдет все, что нужно. Если где-то в какой-то писульке, указиловке значилось то, что им нужно, Сент-Арне (Серабиненко) найдет. И он находил.
Разведка во время войны и в довоенное время была… огромной сетью. Можно было смело сказать, что каждый второй моряк торгового судна, представитель экономических структур, властных, учебных заведений, любой мог быть шпионом. Все так или иначе писали донесения и письма на родину. Сотнями летели во все стороны письма «Дорогой дядя…», «Мой любимый муж…», «Отец…», по этим письмам, если их структурировать, то, как учили работать в разных школах разведки, можно было даже угадать ну если не учебное заведение, то страну точно. И вот она, ирония судьбы, школы абвера и СМЕРШа.
Внизу городская суета. Семен поймал себя на том, что от мыслей про утренний труп он как-то плавно перешел на продуктовый паек и то, что если удастся раздобыть сухарей и яичного порошка, то можно будет приготовить суп с тушенкой. Так себе бурда, конечно, без картошки и лука, но питательная.
А это ему сейчас и нужно, чтобы восстановиться. А хорошо бы найти шоколад. Горький, такой, как до войны был. Тонкие лепестки в золотой фольге. Да сойдет любой шоколад. Черный кофе из чашки с тонкими стенками, так чтобы кофейный завиток пара поднимался вверх и кусочек шоколада таял на языке.
«Отставить буржуйские замашки!», «На том и живем», – зазвучали голоса в голове.
«А у кого они не звучат после войны?» – сказал сам себе Семен. Рабочий день у него сегодня был короткий, есть задание прибыть к руинам Королевского замка через полтора часа. Идеально. Если бы полковник верил в знаки, то решил, что это знак. Потому что потом он может быть свободен и отправиться куда хочет. Например, к прозекторскую. Там служил его старый знакомый, не товарищ, нет. Просто знакомый. А если вы прослужили вместе хотя бы две недели и никого из вас не убили на войне и потом разошлись каждый в свою сторону и встретились после войны, то считай, что лучшие друзья.
«Старый знакомый» – Тамара. Военврач. Хотя выглядела она, наверное… Как те девушки на рекламных плакатах. Раньше такие висели в Гостином дворе или Елисеевском. Красивая до такой степени, что бойцы под ее руками воскрешали. Просто потому, что не могли себе позволить умереть, когда рядом была она, когда касалась лба прохладными пальцами, смотрела своими яркими синими глазами, казалось, прямо в душу и улыбалась так, что хотелось идти за ней на край света. Семен даже пошутил тогда, когда Тамара выходила его после очередного ранения, что она ангел, которого сослали на землю то ли на пенсию, то за невероятную красоту. Ой, какие плохие шутки для советского человека. Но Тамара поняла. Приложила палец к губам и достала из кармана своей гимнастерки крест на простой веревке.
Тамара, казалось, училась у знаменитого Пирогова, хотя по времени не могла. Но она умела делать почти невозможное. Если ранение было не глубокое и не осколочное, то она доставала пулю без разреза. Помогало знание человеческой анатомии, настолько хорошее, что она вела пулю по тому же входному отверстию.
В помещении прозекторской было холодно. Бывший бассейн был устроен очень интересно, можно сказать, что новаторски. Полуподвальное помещение, в котором было всегда прохладно, оборудованное сложной системой вентиляции так, что оттуда выходила вся влага и тела не разлагались раньше времени. И не пахло формальдегидом.
Тамару Семен нашел этажом выше в довольно просторном помещении дирекции бассейна, где она занималась составлением отчетов о вскрытиях, а ее помощник, хромой старик-рядовой, перепечатывал все то, что она записывала быстрым убористым почерком. Машинкой Афанасий Федорович владел виртуозно. Печатал с большой скоростью и без единой ошибки.
– Были бы пулеметчиком, цены бы вам не было, – восторженно сказал Семен, который, печатал гораздо медленнее.
– Пулеметчиков много. А я такой один, – отшутился Афанасий Федорович и поправил очки на длинной веревочке вместо дужек.
Сидели они на его лице плохо, но хотя бы подходили по зрению, это было видно по тому, что старик не морщил лоб и не щурился на бумаги, которые лежали перед ним.
– Зачем ты пришел? – спросила Тамара. – Сомневаюсь, что в гости.
– Труп из развалин в бывшем Амалиенау тебе привезли?
– А у нас есть другие прозекторские? Да, мне.
– Тебе ничего странным не показалось?
– Ты про синие пятна? Я еще не делала вскрытие, но пошли посмотрим.
Тамара понимала его с полуслова. Это было неожиданно приятно и волнующе. Как если бы они говорили на одном языке среди иностранцев.
Тогда еще Семен не знал, что нашел одного из самых верных помощников в этом деле.
– Пошли, покажу тебе кое-что.
Прежде чем они спустились в прозекторскую, Тамара достала какую-то папку. Как она ориентировалась в этой мешанине дел, понятно было только ей, но, видимо, была какая-то система.
– Итак. Мужчина среднего возраста, плотного телосложения. Не голодал. Видимых повреждений кожного покрова нет, что странно, прошел всю войну, считай, без единого ранения?
Тамара срезала одежду там, где ее нельзя было снять, не двигая тело, и начала осмотр, правильно поняв, что Семену данные хотя бы первичного осмотра нужны были сейчас.
– Умер, скорее всего, от удара по затылку. Был второй удар в левую височную долю, но он был нанесен явно посмертно, думали, видимо, что решат, что это случайность, несчастный случай. Посмотри, как нанесен удар в затылок. Это перелом основания черепа. Ударить так точно и с такой силой нужно уметь. Ювелирно, а!
Тамара восхищенно цокнула языком. Оборудования для более полного исследования у нее не было, старый морг Кенигсберга был погребен под развалинами здания после налета британской авиации, его даже не разбирали. Просто тела складывали в других местах. Хотя там наверняка можно было бы найти и хорошие инструменты, и оборудование. А тут что, пилы да тесаки, таким даже соскоб с кожи не возьмешь.
– Ты посмотри-ка, а? Ну какая красота. Думаю, что он медленно умирал от какого-то тяжелого отравления. Раньше были случаи отравления свинцом, ртутью, но все они протекали с другими симптомами. Тут что-то другое. Возможно, что сепсис, ткани отмирали постепенно. Другое, но очень интересное.
Она внимательно рассмотрела руки, пальцы и пятна на теле убитого в лупу. А потом, отложив инструменты, сняв перчатки и тщательно помыв руки, кивком подозвала Семена:
– Смотри, вот что я хотела тебе показать. Эти тела тоже привезли недавно и уже увезли в общие захоронения как невостребованные. Две немки. Мой предшественник написал, что они умерли своей смертью и от возраста, но хотя бы не поленился и сделал визуальный осмотр тел. В целом картина та же. Черные, словно обмороженные, кончики пальцев, губ. Пятна на лицах и на теле. Он предположил, что это следы разложения, если тела давно пролежали где-то под завалами. Но под завалами они не были, их нашли в порту, около Вальцевой мельницы. Пытались, видимо, украсть немного зерна. Согласно описанию, сильно истощены, и у них были следы плохо сросшихся переломов.
Семен кивнул:
– Понял. Слушай, если будут еще подобные тела, дай мне знать. Мой рабочий номер телефона вот. Но лучше не звони. Сможешь кого-то отправить ко мне с запиской?
– У меня только Афанасий Федорович, как-то стыдно мне будет гонять мальчонку, – рассмеялась Тамара, но кивнула: – Я поняла. И где найти, тоже поняла. Найду способ дать знать, если что-то найду, обязательно. Самой интересно. Попробую провести тесты, тут есть неплохой трофейный набор реактивов из больничного морга. Чудом уцелел. Я как увидела этот чемоданчик, чуть не заплакала, поняв, какое сокровище мне досталось.
– Не буду говорить, что другие женщины плачут при виде цветов, духов и платьев, ты уникальный ангел, – отозвался Семен.
– Да-да, – ответила Тамара и махнула рукой, указывая ему на выход. У нее было еще много работы и ненормированный рабочий день.
Семен подумал, что если получится где-то замолвить словечко, чтобы дали им хотя бы еще одного рядового в помощь, то попробует. Сложно работать в таких условиях.
Тамара сделала еще одно важное дело. Она дала ему описание тел с похожими следами под клятвенное обещание, что он вернет его через два дня.
По пути домой Семен размышлял, что может быть общего у всех найденных тел. Не думать Семен не умел. Даже засыпая, он анализировал все, что видел за день, позволяя себе перестать думать только за десять минут до того, как окончательно провалиться в сон. Командир Раглан часто говорил о том, что в разведке учат спать без снов. Это правильно, но только в том случае, если нужен быстрый сон для ясной головы. А если есть возможность поспать дольше, то лучше дать себе возможность увидеть сны. Потому что во сне мозг продолжает работать и может показать что-то: дать ответ на тот вопрос, на который не нашли ответа днем.
Как военному переселенцу первой волны Семену досталась не комната, а полностью меблированная квартира в мансарде старого двухэтажного дома. Вокруг дома был разбит яблоневый сад, во дворе сохранилась садовая мебель, и вся улица казалась слишком спокойной. Слишком похожей на старую открытку из тех, что были у его бабушки, которая очень любила курортные города на Балтийском море – Кранц и Пиллау и часто рассказывала маленькому Семену про них. Про изящные деревянные променады с подвешенными на длинных жердях фонарями, ветер раскачивал их, и если смотреть издалека, то казалось, в дюнах танцуют огромные светлячки. Еще тогда Семен думал, что если бы у него было много кораблей, то он бы прятал их где-то за дюнами… Ведь у них же не было таких бухт, как в Крыму? Как же тогда немцы прятали свои корабли… Со слов бабушки, старый Кенигсберг был какой-то сказочной страной. С замками, древними лесами, пряничными домиками и ажурными коваными мостами. Она рассказывала ему про плавучую биржу, на которой велись торги. Биржа плавала на плоту, приставая к разным причалам по реке Прегель, собирая биржевые ставки.
Семен лег на спину. Он не привык спать на такой ровной и мягкой кровати. Не привык к постельному белью со слабым ароматом фиалок. Не привык к тому, что у него есть окно, не заклеенное бумагой крест-накрест. Не привык к кошке. На войне тоже были животные, крысы в основном. Эта кошка, белая, словно снег, пришла к нему сама. Он открыл дверь в квартиру и сразу увидел ее. Кошка сидела в кресле, стащив с подголовья одну из подушек, и казалось, что она была в этой квартире всегда.
Сама квартира была однокомнатной, за небольшой перегородкой была туалетная комната с настоящим унитазом. А рукомойник был в комнате. Крошечная раковина, если бы Семен положил в нее обе ладони, они бы там не поместились. Но вода была. Тоже редкость для войны. Врач обязал Семена посещать больницу. Контузия была слишком сильной, временами Семен переставал слышать и видеть и проваливался в немилосердную тьму. Тяжелее всего было в этот момент не запаниковать и не начать метаться. А стоять на месте и ждать, когда пройдет. Семен начинал считать от ста до одного. И делал это половинками. Девяносто девять с половиной. Девяносто девять. Девяносто восемь с половиной… Девяносто восемь. Именно эти половинки и помогали ему выбраться из тьмы. Но в больнице, где он должен был теперь постоянно наблюдаться, была еще заведующая. Ирина. Она не была врачом, в прошлой, довоенной, жизни она была историком, заведующей историческим факультетом. Умная, цепкая, именно она подсказала Семену, как выбираться из этих приступов. Она же подсказала ему, что следует выбрать квартиру в маленьком доме, а не большом на несколько семей, чтобы были люди вокруг. Сказала, что люди будут мешать, и оказалась права. Сейчас он делил дом со старым инженером, тот сутками пропадал на Замландском вокзале, и это соседство вполне устраивало обоих.
Ирина дала Семену еще один ценный совет. Как сделать так, чтобы не чувствовал себя в этой квартире инородным элементом. Купить на черном рынке – другого рынка в городе пока еще не было – умывальный набор. Или просто тазик. Такой простой предмет домашней утвари – тазик…
Только она не знала, что Семен не чувствовал себя инородным, каким-то чужим в этом доме. Скорее наоборот. Все это, начиная от изящной мебели и патефона и заканчивая настоящими занавесками, а не обычными тряпками, было для него привычным и родным. Даже кресло-качалка. Ему казалось, что он снова в детстве, дома у своей бабушки. Даже книги в шкафу были теми же. Кант. Юнг. Надо же. Интересно. У всех немцев это обязательный набор? Семен тихо засмеялся, представив, как маленьким фрицам в школе на уроках выдавали тяжелые тома в качестве домашнего чтения. И тут же сам себя одернул. На войне самое плохое дело – смеяться над врагом.
Семен вытянул ноги и посмотрел на потолок, покрашенный светлой краской. И подумал, что, когда будет выходной, нужно будет найти возможность сходить в порт. У него был пропуск, разрешающий ему посещать все, в том числе и закрытые территории. Да, не все, но в порт он мог попасть.
Почему-то его туда тянуло. Тем более что тела немок были найдены там же…
Выходной у полковника был один раз в десять дней. Хотя с его медицинской картой ему полагалось два, но один день он тратил на работу на развалинах замка. Просто как обычный рабочий. Потому что ему хотелось что-то делать руками.
У Серабиненко была еще одна удивительная черта, которую отмечали все его условные друзья. В любом месте: окопе, блиндаже, в чужом городе, деревне или на явочной квартире он буквально за пару часов умел устраиваться с комфортом. И сегодня хотел сходить на рынок, купить хлеба, сухарей, если получится, то сухофруктов, хотя для него и было неожиданным то, что немцы хранили в подвалах яблоки и сохраняли их так, что можно было есть свежие яблоки даже после Нового года.
Утром у дверей его поджидал сюрприз.
– Афанасий Федорович, что же вы не позвонили! – удивился полковник, увидев, что на крыльце его ждал помощник Тамары.
Старик курил самокрутку и с удовольствием щурился, гладя на февральское солнце.
– Да зачем? Труп-то уже мертв. И у нас. А тут можно посидеть спокойно, никуда не торопясь. Сосед все равно сказал, что вы еще дома, да и Тамара Владиленовна просила подождать вас, сказала, что вы не любите резкие звонки.
Семен закатил глаза. Не любит звонки. Какая предусмотрительная. Да, ходило такое поверье, что контуженным нельзя звонить или стучать в дверь. Мало ли как они отреагируют на резкие звуки.
Но гораздо сложнее было бы найти хоть одного не контуженого или не раненого в окружении Семена.
– Что у нас нового? – спросил Семен, когда они вместе с Афанасием Федоровичем дошли до прозекторской.
Это было не скоро. Через час. По Кенигсбергу сейчас нельзя было пройти по прямой. Не было ни одной целой улицы, ни одной ровной. И приходилось ходить по проложенным деревянным доскам буквально над разломами, ямами от снарядов. Внизу можно было рассмотреть проложенные ранее коммуникации, часть были затоплены водой. Приходилось обходить огороженные пятачки там, где было еще не разминировано. Один раз они остановились, потому что услышали выстрелы, произведенные в воздух. Но оказалось, что это был залп во время похорон товарища. Небольшая братская могила появилась на пересечении двух улиц в сердце старого Кенигсберга. Интересно, каким все-таки будет его новое название. Нужно будет переименовать, как же иначе.
Рабочий был еще совсем молодым. Лет восемнадцать. Может быть, даже младше. Видимых повреждений на теле не было, предположительная причина смерти – утопление. Его утром нашел в порту патруль. Лежал лицом вниз, в воде. Со стороны могло показаться, что за ночь понтонный мост обледенел, и он, не удержав равновесия, упал в воду и ударился виском о жесткое металлическое крепление между понтонами.
– Чтобы так удариться, ему нужно было упасть вбок, понимаешь? – сказала Тамара.
Семен кивнул, рассматривая почерневшие губы и кончики пальцев рук. Пятна были не такими большими, как у предыдущего убитого, можно было сказать, что они появились недавно? Были совсем свежими? Темный ореол вокруг губ незнающий человек легко бы принял за возможное трупное окоченение или решил, что именно так выглядит утонувший человек.
Не так. И он не утонул.
– Нужно сделать анализ крови. Хоть какой-то. Я сделала, какие могла в этих условиях, пробы на различные яды. Но нет ни одного совпадения. Попробую еще проверить на токсины. Может быть, какие-то заболевания. Так. Делай что хочешь, но достань мне медицинский справочник. На любом языке, хоть на латыни, хоть на греческом.
Семен кивнул. На черном рынке за банку консервов можно было купить все что угодно. От противогазов и старинного фарфора до книг и кружевного белья. Кстати, именно на этом и попадались молодые офицеры. Желая удивить своих жен, оставшихся на родине, они первым делом в свои увольнительные находили ближайший к ним рынок и искали обновки. Хотели порадовать женщин, которые ждали их все эти годы. И меняли консервы на изящное белье, затейливые флакончики с неизвестными названиями. А потом, стыдливо пряча глаза, приносили их Семену. Чтобы понять хотя бы, что они купили. Чаще всего говорили «нашел». Нашел дома, нашел на улице. Только находили одно и то же. Мыло и сухие духи. И помады. Правда, пару раз выходили и конфузы, и в затейливых флаконах, украшенных цветным стеклом, оказывалось, например, рапсовое масло или сухие шарики нафталина.
Сами виноваты. Посещать черный рынок и рядовым, и офицерам РККА было категорически запрещено. И запрет, понятное дело, никто не соблюдал.
У Семена было официальное разрешение. Он искал книги, карты. И поэтому, как бывший агент СМЕРШа, а нынче служащий комендатуры, имел полное право посещать все рынки и развалы.
В первой точке, около Королевских ворот, Семену не повезло. Он прошел весь рынок, завел разговор с несколькими знакомыми букинистами, но ничего интересного для себя не обнаружил.
Хотя стоп.
Кройц-аптека. Старейшая аптека в городе! И здание неплохо сохранилось. Обрушилась только часть, выходящая во двор, и вылетело несколько окон. Может быть, там сохранились медицинские пособия? Ведь по старой традиции все аптекари умели готовить лекарства, а значит, должны были иметь под рукой справочники по болезням.
Семен отправился в аптеку. Она была недалеко от Королевских ворот, на той же улице.
Аптека встретила его темными провалами окон. Выбитая дверь была заботливо поставлена на место, но Серабиненко не стал ее трогать. Формально на территории еще не проверенных домов заходить можно было только под свою ответственность. Таблички «Разминировано» не было, но что мешало ему аккуратно все проверить? Семен полагался на свое чутье. Он влез через окно, при этом специально выбрал самое неудобное окно, боковое со стороны переулка, там, где его не сразу было видно. Еще и на втором этаже. Вряд ли, уходя и минируя дома, фрицы могли предположить, что кто-то полезет в такое неудобное окошко.
Света внутри хватало. Окна были вынесены взрывами. Семен стал искать. Он постоянно осматривал все вокруг, замирал, делая новые шаги, и не спешил, сначала осматриваясь и только потом шагая. И все равно не заметил этого пролома и с грохотом позорно провалился на первый этаж. Чудом ничего не сломал.
Но этого хватило для того, чтобы снова оказаться в привычной темноте и глухоте.
«Как не вовремя», – подумал полковник и зацепился за эту мысль как за спасательный круг. Надо же, как ему повезло в этот раз, приступ прошел буквально за несколько минут.
И он понял, что упал не в общий зал, а в кабинет провизора, и спасло его то, что упал он на кучу сваленной на диване одежды.
Тут же, в этом же помещении, стоял большой книжный шкаф. Семен улыбнулся уголком губ – идеально!

Глава вторая
– Какие сокровища! А еще там есть? – Тамара с такой нежностью гладила корешки книг, как будто бы ей принесли не книги, а самые дорогие, самые лучшие в мире драгоценности.
Семен улыбнулся:
– Разминируем, и я обязательно принесу тебе все, что найду там интересного. Давай посмотрим, есть ли в этих справочниках то, что нам нужно. Если будет что-то на языках, которые ты не знаешь, просто заложи страницы, я переведу… При нем были какие-либо документы? Личные вещи?
– Ты же понимаешь, что этим делом занимаешься не ты, а местное отделение НКВД? Хоть вы и соседи. Формально я не могу тебе передать вещи и документы убитого. Но я могу дать тебе их посмотреть, прежде чем отдам их бойцам. Сколько тебе нужно времени?
– Несколько минут, – спокойно ответил Семен.
Но вот что интересно. Документов при работнике порта не было. Вообще никаких. В тонкой клеенчатой папке лежали просто обрывки бумаги.
Семен кивнул. А вот это как раз по его части. Убийств, скорее всего, будет еще больше, все тела так или иначе находятся рядом с портом или на тропинках рядом с ним. Значит, нужно копать в той стороне.
Для всей России – в Кенигсбергском военном округе все хорошо. Почти земля обетованная. Всем, кто придет на пункт вербовки и получит документы на переселение, дадут дом, корову или козу, заплатят все долги, выплатят подъемные. Пока что первые переселенцы прибывали военными самолетами. Но уже был составлен план о том, как будут курсировать поезда с вагонами-теплушками. Рассчитано все, даже вес, который смогут взять с собой будущие жители области. Краем уха Семен слышал много о чем. Пока что первыми переселенцами были военные и их семьи. Правда, командование настойчиво рекомендовало брать только жен. Детей – только командирам. Для создания идеальной картины безопасной земли. Но все понимали, что Кенигсберг сегодня не место для детей. Даже для детей войны. Потому что сложно будет ребенку играть только на асфальте или брусчатке, а не копаться в снегу, а потом и на траве… Каждый день поступали донесения о том, сколько подорвалось, сколько человек потеряли конечности и остались инвалидами после взрывов. А еще грядущий голод – то, что он будет, все понимали, потому что запасов продуктов надолго не хватит. Нужно быстро начать что-то делать. Сажать, пахать, ловить рыбу. В Балтийском море, которое так же, как все вокруг, было заминировано. Водопровод пока еще работал на окраинах, а в центре – только в отдельных районах. Серабиненко не был инженером, но тех карт, что он видел, было достаточно, чтобы понять, что эта система проработает недолго. Потому что сложную сеть дренажных каналов, частично разрушенных бомбардировками, нужно поддерживать в рабочем состоянии. А для этого нужны точные планы и схемы инженерных коммуникаций. Их немцы либо забрали, либо спрятали. Семен не был идеалистом советской власти, хоть и был винтиком системы. И он понимал: тех инженеров, что у них есть, не хватит на то, чтобы восстановить город. Да и не будет пока такой задачи – восстановить.
Задача: подготовить плацдарм для штаба флота и оплота РККА на территории бывшей Восточной Пруссии. В случае возможного повтора военного сценария именно отсюда будут наноситься удары по Восточной Европе. И не только.
Брошенных домов было много. Людей на то, чтобы проверить все, – не хватало. Заселяли быстро, работали сутками.
Семен потер виски. Он прекрасно понимал, что таких как он, даже не спящих агентов, а скорее просто наблюдателей – бывших агентов в СМЕРШ не бывает – в городе много. Кто-то, может быть, занимается чем-то вообще не очевидным. Например, транспортом. Или, может быть, в госпитале появился новый медбрат… Кто знает. Но он работает на своем месте. И ему не нужно забывать про двадцать три отделения абвера только на территории Кенигсберга.
Сначала – собрать информацию. Подтвердить догадки. Провести разведку, собрать всю информацию и отправить Раглану.
Семен улыбнулся. И здесь они снова нарушили устав. Так получилось, что Борис Борисович стал для Серабиненко не просто командиром. Но еще и хорошим другом. Он поддерживал его, правда, поддержка заключалась в том, что Серабиненко попадал, пожалуй, во все самые опасные переплеты, которые только можно, но стоит отметить, что Борис Борисович неизменно оказывался всегда вместе с ним.
А сейчас пора было возвращаться к работе.
– Серабиненко!
Семен повернул голову в сторону выкрика. Формально – он сейчас находился на рабочем месте. Территориально – во внутреннем дворе комендатуры. Прямо перед ним стояли пять ящиков и одна бочка, полные бумаг. Их привезли из подвала Королевского замка, там находился известный на весь город ресторан «Блюдгерихт». «Кровавый суд» – если по-нашему. Так себе ирония. По легенде, ресторан располагался именно в тех подвалах замка, где раньше у рыцарей были пыточная и тюрьма. Во входной зоне ресторана стояли ради украшения интерьера неиспользуемые огромные бочки из-под вина. Вот именно в них и сложили документы и привезли сюда.
– Чем занят?
Третий зам коменданта Кенигсберга был человеком грубым, не очень образованным, но не глупым, скорее пустым. И предсказуемым. Как стенгазета. Прочитать его было очень легко. Обычный замполит. Кстати, так его и называли за глаза солдаты. Даже ходил буквой «Г», как конь в шахматах. Сначала шел по прямой, по своим делам, потом замечал что-то, что, с его точки зрения, было непорядком, делал крутой поворот и в несколько длинных шагов оказывался рядом с нарушителем. В данный момент нарушителем был полковник, который, по легенде, был лейтенантом, который стоял и бездельничал, как казалось. И явно находился не там, где он должен быть. Не у себя в кабинете или в архиве. В общем, если боец не бежит в атаку, значит, он не занят делом. Работать с такими Семен умел отлично. Самое главное для замполита – быть причастным к важному делу. Значит, нужно взять его за пуговку и посвятить в это самое важное дело.
? Работаю, товарищ капитан!
– Над чем?
– Дело крайней важности! Обнаружены доставленные из Королевского замка крайне важные документы, сложенные в крайнем беспорядке. Непорядок. Нужно срочно устранить и разобрать. Мы же с вами понимаем, как важно, чтобы все было в порядке?
Последнюю фразу Серабиненко произнес проникновенным голосом, быстро посмотрел наверх и так же быстро опустил глаза вниз. Что означало, что сверху очень пристально наблюдают за тем, чтобы тут у них внизу был порядок. А в этих бочках его явно не было.
– Молодец. Продолжай наблюдение. То есть работу.
– Так точно! Есть продолжать!
Серабиненко вытянулся, отдавая честь, насколько позволяли ранения грудной клетки, а потом, как только замполит скрылся из виду, кинул папку, которую он держал, в бочку. Но через секунду снова ее достал. И вместе с ней ушел в кабинет, так как согласно не самой стройной иерархии подчинения в действующем военном аппарате замполит был формально его начальником, и приходилось слушаться. А лучше просто не попадаться ему на глаза.
В кабинете он быстро открыл папку и стал читать документы на польском языке. А потом резко сбежал вниз, поймал двух рядовых и приказал опустошить бочки. Прямо там, на плиты во дворе. Имел полное право, так как в папке было личное дело мадам Бороковой. Известной дамы, основавшей в Варшаве школу разведки для женщин. Их основной задачей было наниматься машинистками в различные конторы. Работать, выходить замуж за тех, на кого им укажут, и передавать сведения. Саму мадам убили в сорок втором. А вот выявить всех ее «девочек» до сих пор не удалось. Был только один очень и очень слабый след. Случайно попалась одна из машинисток именно из этой, варшавской, школы. Подозревали, что были еще, и рассеялись они по всей Восточной Европе и не только. Изначально, кстати, идея женских школ разведки принадлежала британцам. И именно они первые начали внедрять шпионов в машинописные бюро. Но самыми лучшими машинистками до войны считались как раз польки. Работали они очень быстро, а денег им можно было много не платить. Очень часто девушки делали вид, что не знают никакого языка, кроме польского, на деле владели и русским, и немецким, и чаще всего – французским. Это и было зацепкой. «Шляпный салон мадам Мод». Попавшая в руки агентов СМЕРШа машинистка сдала французскую явку. Мадам Мод – это общий позывной. Для связи использовалась реклама шляпного салона.
В папке, которую держал Серабиненко, еще было дело француженки Мирей Мод. Хозяйки шляпного салона в Париже и по совместительству – агента абвера. Всего в папках было двадцать дел. Двадцать потенциально спящих агентов. Возможно, что большая часть из них мертвы или перевербованы. В том, что дела оказались в таком беспорядке, да еще и фактически в мусоре, не было ничего странного. Обычно так и делали. То, что было самым важным, что ты не можешь вынести и спрятать, нужно бросить на самом видном месте, как мусор. Тогда, может быть, пройдут мимо и не заметят. Повезло. Снова повезло, что Семен хорошо знал французский благодаря деду. Тот часто рассказывал, что в царской России французский был языком знати лишь потому, что был языком торговли. Слишком много торговых путей проходило тогда через Францию. И слишком много путешественников хотели посмотреть Россию. Эту огромную и загадочную для всей остальной Европы страну. Так Франция стала буквально прорастать в Российской империи. У деда Семена была своя теория заговоров. В частности, о том, что Франция, по сути, пыталась захватить Россию таким бархатным, мягким способом. И у нее это почти получилось. Ведь она заставила знать, приближенных к императору и его семью заговорить на своем языке и отодвинуть свой.
А язык врага нужно хорошо знать.
Семен знал. Теперь у него появился отличный повод выйти на связь с Рагланом. На руках у него документы, которые неплохо бы срочно передать. Все свои находки он очень удачно замаскировал найденной в одной из бочек описью картин итальянских мастеров эпохи Возрождения, украденных и перевезенных в Королевский замок из Флоренции. Вот этот список он и передал своему начальству, добавив, что это очень дорогие картины. Каждая стоит баснословных денег.
Таинственные трупы чуть было не вылетели у Семена из головы, когда он, словно ищейка, сидя на холодных плитах внутреннего двора, перебирал папку за папкой, откладывая те, что были ему нужны. Получилась внушительная стопка. Конечно, он не будет отправлять всю стопку Раглану в Центр. Список должен быть коротким и максимально выверенным. Только имена, клички, возможные места работы.
На такую работу обычно ставят двух или трех агентов. Один может ошибиться. Изначально в крымской группе было девятнадцать агентов. Осталось семь. Каждый просто брал на себя обязанности товарища, обычное дело во время войны. Во время войны все они стали взаимозаменяемыми.
Семен засел за работу. Если бы кто-то стоял снаружи здания, недалеко от развалин Штайндаммских ворот, на улице Генерал-Лицман-штрассе, то он бы не удивился тому, что в канцелярии комендатуры, расположенной в здании бывшего управления гестапо, а ныне это здание выбрало себе НКВД, горел свет в окнах, несмотря на то, что была уже поздняя ночь.
Семен собрал список. На это ему понадобилось четырнадцать часов практически непрерывной работы. Результат его работы мог уместиться в одном письме, которое и было отправлено по сохраненному каналу для связи в Севастополь, а оттуда – в Центр. Передавать такие данные по открытым каналам было нельзя, поэтому Семен зашифровал список в карте. Имея ключ, по названиям улиц можно было составить список с полными именами агентесс Варшавской школы, их позывными и адресами первого места работы, куда они должны были внедриться на момент сорок второго и сорок третьего года.
И то хлеб.
Спать Семен лег только после того, как письмо было отправлено, там же у себя в кабинете на крайне неудобном деревянном диване. Спать на таком ему было гораздо привычнее за последние годы, и, накрывшись шинелью, Серабиненко провалился в сон без сновидений. Но с одной мечтой – проснуться и выпить приготовленного в турке, по всем правилам, черного крепкого кофе с лимоном. Не желудевый или цикориевый суррогат. А настоящий. Черный. Какой был до войны.
– Дорога перекрыта, простите, товарищ лейтенант. – Знакомый рядовой развел руками, когда Серабиненко вечером следующего дня шел домой.
Семен прикинул на глаз, что слишком большой патруль для обнаружения обычного снаряда или любого другого беспорядка. Что-то случилось. Патруль – девять вооруженных солдат оцепили квадратом небольшой участок улицы, ведущей к парку Луизенваль. Все вооруженные, оружие держат на изготовку, готовые стрелять на любое движение.
– Что случилось?
– Не положено, – устало сказал рядовой.
Если бы он показал удостоверение, то никаких вопросов бы и «не положено». Но не сегодня. Потом. Сегодня все не так.
Серабиненко кивнул и свернул в переулок, он все равно узнает, что произошло. Первым делом, сразу после того как полковник перебрался на новое местожительство, он начал «обживаться». Собирал информацию, налаживал сеть знакомых. Там помочь перенести вещи в новый дом медсестре. Выпить разбавленного спирта из жестяной чашки за тех, кто не дождался Победы. Поэтому о том, что около парка на красивом кованом заборе ночью кто-то повесил мужчину среднего возраста, без документов, но с табличкой, на которой по-немецки было написано «предатель», он узнал где-то через полчаса.
А к вечеру уже знал, что на самом деле повесили человека, которого убили раньше. Его горло было сломано так, что так сломать его при удушении было невозможно. Это был очень хороший рассчитанный удар. А еще у него были точно такие же следы, как и на других трупах, найденных ранее. Только их было больше. Кому-то захотелось проверить реакцию патруля на работу немецкого ополчения, бойцов которого в городе еще оставалось немало.
– Ему оставалось жить буквально пару дней, – сообщила Тамара. – Я сделала вскрытие. Сердце, легкие, печень. Поражено все. Больше всего досталось гортани. Рассчитано все на то, что мы не будем делать вскрытие. Вроде бы как преступление на почве послевоенной вражды. Но очень сильное поражение. Легкие почти разложились! И гортань…
– А ты не купилась и сделала вскрытие, – почти с восхищением сказал Семен, глядя на Тамару.
Женщина устало потерла виски. Инструментов у нее тоже было не так много, так что пришлось изрядно попотеть, но Тамара полночи изучала справочники, которые ей принес Семен, и отобрала несколько статей с похожими поражениями тканей. И теперь она хотела убедиться, права она или нет.
– А как ты понял, что это наше тело?
Семен указал на табличку, которую принесли вместе с телом, – написано с ошибкой. Возможно, что специально.
Тамара покачала головой:
– Много вас таких, грамотеев, на мою голову.
Серабиненко сунул руку в карман шинели и достал коробочку, которую нашел в аптеке и сразу подумал о том, что Тамаре пригодится.
– Аспирин… «Байер». Настоящий. – Тамара сразу сунула коробочку в карман, а Серабиненко выложил из шинели пакет с яичным порошком, сухари и банку сгущенного молока.
– Если ты не спишь, то хотя бы поешь. Стране ты нужна такая, чтобы была более или менее на ногах.
Тамара фыркнула, как большая кошка, но еду приняла. И было видно, что ей приятна забота.
Семен же пошел домой, мысленно составляя список. Сложнее всего было сейчас с картой города. Для работы на улицах нужна карта. хотя бы составленная в голове. Но и тут фашисты даже после войны умудрились подложить ему свинью. Дело в том, что у Кенигсберга были две карты. Начиная с тридцать шестого года, как к управлению страной пришли фашисты, они переименовали часть улиц. Но почему-то эти карты во время войны были не особо в ходу. А в Кенигсберге очень сильной была партия элиты, которая продолжала пользоваться старыми картами. А после бомбардировок центра города карты стали не особо нужны. Но вот от карты городских коммуникаций Серабиненко бы не отказался. Так как был уверен в том, что все слухи о подземных ходах под рекой и между фортами слухами были только наполовину. Или даже меньше.
Еще три тела за два дня. Потом долгий перерыв в неделю. Ни у кого не было документов. Семен каждый вечер выходил на улицу. Просто бродил пешком, казалось бы, без цели, но на самом деле создавал в голове свою карту города, куда уходить, где можно затаиться, где какие схроны, где может быть засада. Понятными только одному ему знаками он отмечал проходы, убежища и безопасные переходы. Все это было важно для охоты, которую, возможно, придется устроить на днях, потому что именно затишье с телами как раз и заинтересовало Семена.
Кроме того, он работал в Кройц-аптеке. Все так же заходил через разобранный лаз со двора, проходил через подвал в основные помещения и выносил для Тамары справочники, лекарства, инструменты, которые ему удавалось найти. Подкупал, если можно было, так сказать. Афанасий Федорович, который служил им посыльным, передавая сообщения о новых телах или интересных моментах при вскрытии, которые обнаружила Тома, уже начинал в шутку ворчать о том, что пора наладить сообщение голубиной почтой.
– Ты там свою основную работу не забросил со всеми этими загадками? – спросил как-то раз вечером Афанасий Федорович Семена, когда тот снова «заскочил» на чай, чтобы перевести новые статьи с похожими симптомами, которые обнаружила Тамара. Таких статей было уже много, но каждый раз мимо.
Семен покачал головой. Он как раз читал увлекательную, с точки зрения любого патологоанатома, историю черной оспы и того, как почти невидимое поражение внутренних органов человека влияет на его поведение. То, что было, с его точки зрения, интересно Томе, он зачитывал вслух, переводя буквально на ходу.
– Еще немного, и я решу, что ты мною увлекся. Уж слишком хорошо ты знаешь, чем завлечь женщину, – рассмеялась Тамара, разгибаясь от стола и потирая ноющую поясницу. – Еще и кошку свою притащил.
Кошка, которой Семен так и не дал имя, в самом деле сейчас царственно сидела в единственном кресле в морге и шевелила хвостом. Семен принес ее Тамаре, когда понял, что кошка стала какой-то вялой, и испугался, что животное могло заболеть. Тамара, закатив глаза, сказала, что вот уж по кошкам она не специалист, но осмотрела и предположила, что кошка была просто голодной. Семен не слишком задумывался, чем ее кормить. Просто давал ей то же, что и ел сам. А тут вот, оказывается, отдельное питание надо.
– Да не может кошка есть сухари! Вот видишь, за те два дня, что ты мне ее тут оставил, она снова стала похожа на кошку.
Тамара подняла кошку с кресла и всучила Семену с видом, что нечего тут делать живому существу.
Полковник Серабиненко улыбнулся уголком губ, давая понять, что оценил шутку, и засобирался домой. Старый помощник Тамары был прав. Свою основную службу он сейчас в самом деле забросил, но на это были причины.
Первое ? дело действительно было интересное и по его линии.
Второе – Раглан ждал сообщения из Центра, продолжая работу на земле.
Третье – его работа сейчас позволяла относиться к ней с некоторым разгильдяйством. Ему принесли на анализ и разбор два ящика переписки. Нужно было найти, есть ли в этой переписке что-то касательно устройства казарм Кронпринц, количества гарнизона, внутреннего устройства, и почему-то нынешнее начальство Серабиненко очень интересовал бюджет казарм. То ли хотели прикинуть, смогут ли сами содержать что-то подобное, то ли пытались понять, не осталось ли что-то от золотой казны фюрера на территории казарм. Что было сущей ерундой, потому что гарнизоны Кенигсберга были полностью на обеспечении местной знати. С точки зрения правительства нацистов, это был еще один плюс Кенигсберга – большое количество очень богатой знати. А значит, можно заставить их финансировать армию. Это было особенно важно в конце войны, когда денег оставалось все меньше и меньше.
Знать платила налоги.
А Семен, который отлично умел быстро читать, давно пролистал все письма и отчеты, бегло просмотрев их на предмет искомых данных еще в первую неделю. Но так как писем было много, а его начальство считало, что если ты работаешь с бумагами быстро, значит, ты плохо и невнимательно их читаешь, Семен читал хорошо и внимательно, подробно составляя выписки. Так что можно было немного отвлечься на то, что было по-настоящему интересно.
Плюс он еще продолжал собирать данные о Варшавской женской школе разведки. В бочках из «Блютгерихта» попадались обрывочные сведения, которые он складывал в папку.
Хорошо, когда над головой не свистят пули, не звучит сигнал воздушной тревоги и можно спокойно заниматься своим делом, не боясь, что скоро придется бросить все и переносить штаб в другое место…
Семен тряхнул головой, прогоняя воспоминания. Почему-то сейчас ему вспомнился тренировочный лагерь. Тогда он очень боялся опростоволоситься. Сделать что-то не так и подвести Бориса Борисовича, который в него поверил. Тогда, в лагере, Семен еще ни разу не стрелял в человека. И сейчас он понимал, что от того, сможет ли он выстрелить, зависит его дальнейшая судьба в разведке. Ходили слухи, что им нужно будет казнить преступника. И у каждого будет свой преступник, и так далее и так далее.
На самом деле все оказалось гораздо проще.
Раглан вывел их на нулевую линию, где до первого эшелона и линии боевого соприкосновения оставалось совсем немного. Немцы всегда старались убирать тела погибших. Но иногда их было слишком много, а убрать трупы быстро под постоянным огнем нельзя. Советские солдаты стреляли в тела убитых. Патроны нужно было экономить, но на тот момент недостатка в боеприпасах у них не было. И тогда Семен понял, что сможет убить немца, потому что увидел дом. У самой линии. Обычный простой дом. Но там было окошко, теперь уже ослепшее навечно. И там, за разбитым стеклом, висела белая тюлевая занавеска, стояла герань. Почему-то горшок уцелел, и она еще цвела, несмотря на то что вокруг была зима, лежал снег, и Семен очень хорошо запомнил это. Полусгоревший дом, одной стены нет. И это окно. Тогда он понял, что будет рвать зубами за свою землю, за такие вот дома и тех, кто теперь навсегда останется в земле.
– Думай лучше о той жизни, что впереди, что дома тебя сейчас ждет. Сваришь картошки, чай заваришь. Потом можно и спать завалиться, – предложил Афанасий Федорович.
Они жили рядом, через две улицы. Старому рядовому досталась квартира попроще, на первом этаже, но зато с уютным палисадником. И он уже планировал, что посадит весной.
– Нет-нет. Просто вспомнил, с какой радостью и азартом Тамара пересматривает разные не самые приятные картинки в справочниках, – отшутился Семен.
Они шли по дороге, привычно уже кивали дозорным и показывали удостоверения и разрешения находиться на улице после наступления комендантского часа. Просто два солдата идут домой после долгого дня.
– Ты вот что. Не надумай там себе ничего. Тамарка ждет мужа, – неожиданно сказал Афанасий Федорович и добавил: – Каждый день про него говорит.
– Да, я знаю. У меня тоже есть невеста. В Крыму осталась. Вот немного все успокоится, и перевезу ее сюда, – и соврал и не соврал одновременно Серабиненко.
Невесты не было. Была молодая женщина, которую он любил и в которую верил. Верил, что когда-нибудь он в самом деле предложит ей переехать к нему. Но вряд ли. Она был молодым капитаном, шифровальщицей, и с ней он случайно пересекался всего пару раз.
Может быть, когда-нибудь Катерина и ответит согласием на его предложение, но до этого надо еще дожить. А вот про мужа Тамары он мог рассказать много. Но не расскажет никогда, потому что теперь дело мужа добровольной помощницы Серабиненко надежно спрятано под грифом «Совершенно секретно». Как и само тело предателя, которого расстреляли сразу после того, как удалось его поймать. Тот день Семен помнил очень хорошо. Знал он и о том, что у предателя было не меньше трех или даже четырех, если считать Тамару, жен в разных подразделениях и на разных фронтах. И много чего еще мог рассказать. Например, как один человек воровал целыми вагонами и перепродавал то, чем снабжали военных. Как уходили налево продукты, необходимое снаряжение и многое другое. Эту гнусь нельзя было даже сравнить с пауком, раскинувшим сети. Это было мерзкое подлое насекомое, раздавить которое было правильным делом.
А Тамара об этом никогда не узнает. Это был подарок для нее полковника, которого она спасла в госпитале, у постели которого сидела ночами. Он тогда хорошо ее запомнил. И смог пойти на небольшое должностное преступление, с молчаливого попустительства начальства. Имя жены предателя исчезло из всех документов. Благо расписались они уже во время войны, путаница в документах и все прочее. Скажут потом, что погиб на фронте или пропал без вести. Время лечит. Привыкнет.
А может быть, дело ей найдет какое поинтереснее. Не должна такая женщина всю жизнь копаться в трупах.
– Она же была хорошим врачом, кстати. Многие жизни спасла. Не знаешь, почему пошла в прозекторскую? Могла же в госпиталь, там бы и руки ее, и знания пригодились бы.
Афанасий покачал головой:
– Ранение. Тремор рук. Может только резать, а оперировать уже нет. Боится, что загубит кого. А когда ей заведование предложили, она отказалась. Сказала, что не может больше брать на себя ответственность за чужие жизни. Слишком многих не успела спасти на войне, да и хватило ей этого там. Но на самом деле не успела спасти всего одну. Между нами.
– Само собой.
– Девчонка у них была санитаркой. Тамара тогда была в Инкерманских штольнях в госпитале полевом. По ночам, чтобы не спать, они даже не садились, стояли все время. Вот девчонка там была одна, и она не рассчитала. Они же там знаешь как питались? Сахаром и вином. Другого ничего не было. А у нее болезнь была какая-то по крови. Нельзя ей было ни вино, ни сахар. А никто не знал, а она сама и не сказала. Тамара так и винит себя, что проглядела, говорит, что можно было эту болезнь определить и она бы заметила, врач-то опытный, а все больные вокруг другие были, она просто не успевала взгляд на своих кинуть. Так девчонка та и умерла. Во время очередного дежурства стоя просто осела на землю. Тамара подошла к ней, а она уже мертвая. И судя по тому, что она там увидела, уже была мертвая. Просто стояла у стеночки между столом и стенкой. И сразу и не заметили. Она в кому впала сначала, а потом умерла.
– Диабет. Он у всех практически, кто там был тогда, развился. В Инкермане, – вздохнул Семен. – Ладно. Бывай. Прав ты. Сварить картошки, выпить чая и спать. Да еще и за питанием кошки теперь нужно следить.
Афанасий кивнул, и Семен пошел домой.
Только еды у него дома, кроме шоколадки и сухарей, не было ни крошки. Все никак не успевал пойти паек получить или купить что-то. А уже давно было пора заняться своим здоровьем.
Тамара ругалась. Постоянно ругалась, когда он приходил и приносил им свою еду. Имеет право, в конце концов.
Был шоколад, его оказалось в Кенигсберге много. Консервов было гораздо меньше, а вот шоколада, марципанов и прочих сладостей сколько угодно и еще кое-что, от чего почему-то полковник часто ловил себя на том, что хихикает. Как мальчишка. У него в квартире была ванная. Самая настоящая. И туалет. Унитаз. Все было у этих фрицев. Все – кафель, унитазы, ванные, патефоны, выключатели, которые приводили Афанасия Федоровича в детский восторг. Простая такая вроде бы штука, а вот же. Практически во всех домах они были сделаны так, чтобы, войдя в помещение, не нужно было шарить рукой по стене. А одной рукой открываешь дверь, а другая сразу находит его на уровне руки внизу. Простая, но предельно упрощающая жизнь вещь.
Есть не хотелось. Спать тоже, хотя завтра утром он будет ругать себя за это. Семен заставил себя помыться, переодеться. Не ложиться на кровать в одежде, как он делал это в первые дни. Привести себя в порядок. Дать кошке кусочек сала.
Интересно. Жертв роднило то, что у них были очень спокойные лица. Может быть, они знали своего убийцу? Не было выражения ужаса. Ничего…
– Или они умерли много раньше… Отравление? Может быть, это все-таки какой-то неизвестный яд, – пробормотал Семен.
Но зачем убивать, особенно так, простых рабочих? У них не было доступа ни к чему секретному. Надо будет осторожно провести подробную проверку личности. Расслабился полковник. Сосредоточился на способе убийства, но не проверил жертв.
Семен закрыл глаза, еще раз вспомнил всех жертв. Ничего, казалось бы, примечательного. Но личные дела он не видел, только краткие выписки из дела, которые дала ему почитать Тамара. Официально он не может их запрашивать или просить показать, только если наладить с кем-то из военной полиции контакты. Личные связи всегда его выручали, но задействовать их будет выглядеть слишком странным. Привлечет внимание, которого сейчас ему не нужно. Сделать вид, что нашел похожие описания тел в каких-то документах?
Семен открыл глаза. Сон не шел. И вот тут ему пришел на ум замок. Конечно же, как он не подумал про замок. Немцы ставили эксперименты с ядами еще со времен Первой мировой войны. Правда, состав яда или газа из Лохштедта так и не узнали, не было на это времени, пришлось принимать экстренное решение и на случай ловушки все сжечь. Но документы были же. И часть из них лежит у него в сейфе.
Плюсом мансардной квартиры было еще и то, что из его окна можно было легко попасть на крышу. Конечно, не самый лучший и безопасный вид прогулок для человека с контузией и ранением грудной клетки, но Семен так уже делал. Да отчего-то стало душно в квартире, захотелось прогуляться, подышать свежим воздухом.
Полковник снова переоделся, отметил про себя, что нужно, наверное, раздобыть еще какой-то гражданской одежды. Отвык он от мирного слова «купить». Обменять, найти, раздобыть, но, с другой стороны, на новой земле еще будут с этим вопросом сложности, потому что пока еще тяжело понять, какие деньги будут тут в ходу. С одной стороны, конечно, советские рубли. Но и марки тоже были в ходу. Специальные. Их планировали пока выпускать для немецкого населения, которое по плану будет еще некоторое время жить в Кенигсберге и области. Нужно наладить производство, инженерное дело, коммуникации. Нужны работники порта. Талоны, понятное дело. Куда без них. Зарплата выдавалась в том числе и талонами.
Сложно. Гражданским, конечно, сложнее, чем военным. У них все-таки был и паек, и какое-никакое вещевое снабжение.
Но что-то удобное бы не помешало. Семен запахнул шинель и устроился на приступке трубочиста. Небольшая площадка рядом с трубой. Город вымер. Уличное освещение работало не на всех улицах, на многих горели аварийные уличные фонари. Это было планом коменданта, чтобы город с наступлением темноты не погружался во тьму. Так опаснее и страшнее. Словно тараканы могут вот-вот полезть из всех щелей ополченцы, шпионы, недобитки. Поэтому на улицах оставляли много света. Аэродром Девау спал, на его месте было черное пятно. Военный объект. А вот к Королевскому замку планировали подвезти авиационные прожекторы. Горел огнями порт. Невысокий дом Семена прятался в деревьях, и самого полковника поэтому не было видно на крыше. Даже когда он закуривал. Но зато хорошо были видны остальные дома, улицы. Движение на одной из крыш Серабиненко скорее почувствовал, чем заметил. Там тоже был человек. И он тоже просто стоял и курил. И, видимо, тоже заметил Семена. Потому что просто… помахал ему рукой. А потом, выкинув окурок, легко спрыгнул вниз. Вот и не было соседа.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71433376?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.