Главная страница | Короткие любовные романы | Превратности судьбы

Превратности судьбы
Евдокия Краснопеева
Ефроксия (Фро) Николаевна Виноградова, барышня из родовитого, но обедневшего дворянского рода. Девушка характера своенравного, весьма решительна, красива, неглупа, в меру образована. Проводит лето в подмосковном имении тетушки. И не ожидает, что вскоре чреда невероятных событий изменит её жизнь.

Евдокия Краснопеева
Превратности судьбы

Часть первая
Глава 1
– Григорий Александрович, ваша светлость… едем домой, – Прошка хватал барина за руки, пытаясь остановить его неуклонное движение в сторону ресторации. – Ведь проигрались в чистую. Рассердите старого графа… откажет Александр Львович в содержании…. Что делать будем?
– Батюшка… откажет …мне? – Бешкеков пьяно качнулся, наваливаясь плечом на слугу, – Никогда.
– Григорий Александрович…домой, Христа ради.
– Едем, Прохор, – молодой граф позволил погрузить себя в экипаж и проорал кучеру. – К мадмуазель Анжель, аллюр два креста!
– Отец родной, – взвыл холоп утробно, – не погуби!
– Не хочешь к Анжель, Прошка? Отчего?
– Барин, так денег ведь нету, проигрались вчистую.
– Что, совсем нет денег? Тогда давай к Рогозину, погоняй!
– Григорий Александрыч, Рогозин третьего дня как женился. Вы изволили гулять у него на свадьбе.
– Так я, Прошка, три дня как пьян?.. Скверно, брат, скверно.
– Да уж, чего хорошего, барин…
Прохор заботливо прикрыл хозяина полой плаща, радуясь, что пора бурной деятельности у него сменилась сонливостью. Он даже замурлыкал тихонечко, как будто убаюкивая неразумное дитя. Слуга на самом-то деле был немногим моложе своего хозяина, года на два-три. Недавние его вопли были призваны, чтобы умаслить буйного во хмелю Григория Александровича Бешкекова, единственного сына и наследника отставного штабс-капитана Преображенского полка – графа Александра Львовича Бешкекова.
– Прошка, – голос вроде бы заснувшего молодого графа был четок и полон суровости. – К ужину мне штоф водки, непременно.
– Какой ужин, батюшка? Уж светает.
Прохор прислушался к своему хозяину – ровное дыхание слетало с чуть приоткрытых губ, слегка очерченных отрастающими усами.
Хороши усы были у Гриши Бешкекова – черные и густые! А супротив белых волос на голове, казались необычайно интригующими. Сбрил! Отчихвостил за одну секунду – на спор. А уж, сбривши однажды, не пожелал отращивать вновь. Вот только во времена загулов, свершавшихся с неизбежным постоянством, граф брился редко; а эти злосчастные три дня, наверное, и умывался-то через раз. Потому как вид у него был помятый и несвежий.
Прошка вздохнул: не то беда, что голова пуста, а то беда – что упряма. Барин в своем затянувшимся веселье чуру не знает. А страдать ему – не в чем неповинному бедолаге. Не дале, как вчера, старый граф сказал тихо, но сурово:
– Прошка, шкуру спущу, ежели не привезешь Григория к вечеру.
Какое там! Уж и день целый прошел и новый занялся, а они все по друзьям куролесят. Прошка со злостью взглянул на кучера – широкоплечего, тучного Пафнутия – эвон, харя ненавистная, поди, и вздремнуть успел. А он три дня к ряду не спавши, не евши… Александр Львович с виду старик тихий, а норов у него крутой, военная косточка. Сказал «шкуру спустит», значит так и будет.… И сердит, сердит на сына графушка!.. Как бы чего похлеще не придумал, тогда содранная шкура даром Божьим покажется.
Размышления холопа прервались у ворот двухэтажного кирпичного особняка, не слишком роскошного, простых пропорций, безо всяких архитектурных излишеств.
Покойная графиня все пеняла мужу, дескать, дом похож на купеческую лавку, что на Дмитровке. На что супруг спокойно отвечал:
– Мы – не Пашковы, не Разумовские, чтобы во дворцах жить.
Прибеднялся граф, скромничал. До Пашковых с Разумовскими, конечно, далековато было, но состояньице Александр Львович имел вполне приличное. Не стеснялся запачкать своё имечко делами мануфактурными. Имел в Малороссии, откуда происходил родом, фабрики – суконную и экипажную, пополняя свое благосостояние трудами праведными. Не потому ли серчал на своего единственного сына Бешкеков, что не видел в нем способностей продолжить свое дело?
Прошка скорехонькой пташкой выпорхнул из экипажа, намереваясь взвалить хозяина на свои широкие плечи и волочить прямиком в его покои. Зря старался. Ворота чугунной ограды, окружающей дом, были заперты здоровущим замком, как будто в доме никого отродясь и не было.
– Открывай, анахфемы-ы-ы! – заорал Прошка, совсем озверев от препон, чинимых Судьбой.
– Не велено, – гукнули ему из темноты.
– Как не велено? Ты что, Ехфим? – Прохор узнал обладателя хмурого баса, – Григорий Александрович прибыли, собственной персоной.
– Граф велел персону везти в Охотничий домик на Воскресенку, покуда в себя не придет.
– Пусти, Ехфимка, хуже будет. Граф проспится, ужо тогда попляшешь.
– Это ко-о-о-гда он проспится, – разумно рассудил невидимый Ефим, – а Александр Львович – вот он, туточки! И прям сразу мне отпишет, ежели ослушаюсь его приказания.
– Ну, ты подумай, – взмолился Прошка, – куда мы поедем без отдыху, без вещей.
– Езжай, Проша. Там и отдохнете. А поутру раненько Манефа к вам отправится со всем подходящим имуществом.
– Ехфимушка-а-а, – Прошка прижал свое жалкое лицо к прутьям и заскулил. – Чаво я с ним там делать-то буду-у. Один! Он же меня угробит, когда поймет, что к чему-у-у…
– Твоя правда, парень. Осерчает Григорий Александрович дюже. А тут – ты! – Ефим загукал гулким хохотом. – Будет тебя заместо зайца гонять по лесу.
– Ы-ы-ы-й! Ы-ы-ы-й!
– Не вопи. На! – широкая грязная ладонь просунулась меж прутьев и ткнула мужику прямо в нос здоровенный кованый ключ.
Обрадованный Прохор метнулся к воротам.
– Не сюда, дурило, – осадил его Ефим, наконец, появляясь из тени причудливо постриженных тополей. – Манефа дала ключ от погреба. Опохмелишь барина, глядь, подобреет и не убьет сразу. Гы-гы-гы!
Проклиная свою судьбу, Прошка вскарабкался на облучок коляски и, саданув в бок Пафнутия, уже успевшего прихрапеть, разинувши рот большим мохнатым поддувалом, сказал печально:
– Погоняй, зараза. На Воскресенку.

Они тряслись по сонному городу неспешно. Пока клевавшего носом Проньку не посетила мысль. Да такая важная, что он, враз проснувшись, встряхнулся, как голосистый петух на зорьке, и зашипел Пафнутию на ухо свирепо:
– Ты чаво мочало тянешь, аспид? К теще на блины собрался? Погоняй, чертова кукла, шустрее.
– Чо ты, Пронька, всколыхнулси-и-и, – позевывал неторопко кучер. – Всё эт у тебе от гордыни. Понабрался с барином замашек-то. А чем тебе кичиться? Пуп ты на голом месте.
– Д-Д-дубина, – зашипел Прохор, заикаясь, – неуж, я из гордости? О нас с тобой забочусь. Не дай того Бог, проснется барин прямо счас?!
Пафнутий, замерев на мгновение, уцепился за кнут.
– Мать Пресвятая Богородица… – прошептал он растерянно. Видно, мысль, разбудившая Проньку, показалась кучеру еще ужасней, потому как через мгновение коляска мчалась, как на пожар.
– Вот так, друг милай, – Прохор тяжело вздохнул – не дай Бог оказаться меж двух разъяренных господ. – Пущай проснется уже на месте. Поди, назад вертать уж не прикажет.
Ихними молитвами Григорий открыл сонные глаза в аккурат, когда экипаж подъезжал к крыльцу ладноскроенной просторной избы, низенькой и коренастой.
Солнце перевалило заполдень, и все же припекало крепко.
Граф вышел из коляски и бросил взгляд налитых кровью глаз на своих слуг, стоящих у порога дома, вытянувшись во фрунт.
– Куда торопились? – нехорошо играя бровями, поинтересовался он. – Всю скотину загнали, того и гляди сдохнет.
Пафнутий кинулся к лошадям, бормоча:
– Так мы, барин, как Александр Львович велели…
– А-а…батюшка расстарался.… Поводи их, Пафнутий, а ты, Пронька, хоть наливки, что ли спроворь.
– Счас, ваша светлость, – залебезил Прохор, довольный, что страшного буйства, должно быть, не будет. – Счас и наливочки, и баньку.
– Зол на меня графушка, ох, зол… – Бешкеков опустился на траву, поводя тяжелой копной белоснежных, как будто седых волос из стороны в сторону. – В ссылку отправил. Как каторжника. А как же «не судите, да не судимы будете»?
Крупные слезы заструились по его щекам, оставляя грязные дорожки на запыленном лице.
– Срам, Бешкеков, срам! На кого похож? Грязный, псиной воняешь… одно слово – сволочь!
Он замолчал, впадая в оцепенение.
– Плохо дело, – зашептал скороговоркой Прошка. – Пафнутий, топи баню. Чую, беда будет.
Слуги бегали, как оглашенные мимо поникшей фигуры барина.
– Григорий Бешкеков – сволочь?! – взревел вдруг граф раненным медведем.
– Пафнутий, чтоб разом баня была, хоть сам в топку лезь, – бросил Пронька, подскакивая к хозяину. – Григорий Александрович, наливочки и закусить. – Он обхватил могучий торс барина, помогая подняться.
– Можжевеловой?
– Можжевеловой и смородинной, и вишневой…

После баньки, трескучей легким сосновым духом, граф оттаял. Сидел, завернувшись в холстяное рядно, и пробовал манефины наливочки вполне мирно. И даже скудную трапезу, собранную Прошкой наскоро, принял с философским спокойствием, поинтересовавшись неспешно:
– Ты что же, собачий сын, так теперь и будешь меня солониной и кислой капустой подчивать?
– Завтра Манефа приедет, барин, потерпите.
Григорий поскучнел лицом и огляделся, втягивая шумно ноздрями воздух.
– Плесенью пахнет, могилой…
– Да полно, Григорий Александрович, завтра все чертополохом обкурим, уберем, помоем. Пафнутий счас за вашу постель взялся, так что спать будете – кум королю! – сладко-о.
– Эх, Прошка, – перебил граф сладкоречивого холопа, – тоска! Тащи сюда Пафнутия и карты. Играть будем.
Прохор бабочкой скакнул в спальню графа и, толкнув толстую спину кучера, согнувшуюся под тяжестью перины, которую тот собирался волочить во двор, сказал печально:
– Пошли, играть будем…
– Ох, Господи, твоя воля…

Глава 2
– Я запретила тебе, Анета. Вести себя, как взбалмошному ребенку. Ты – барышня на выданье. – Агафоклея Алексеевна сурово сдвинула густые брови, и все её маленькое личико наполнилось краской гнева.
«Матерь Божья, – подумала в отчаянии Фро, – сейчас тетя сотворит что-нибудь страшное».
– Не сегодня-завтра сосватаю тебя за Тригорского, а ты лазаешь по деревьям, задираешь юбки выше колен, как дворовая девка…. Хороша супруга для генерала!
– Маменька, – Неточка не испугалась устрашающего вида родительницы. – Я не хочу замуж. А Тригорский стар, стар, стар!!
Девушка завизжала в голос, топая сафьяновыми туфельками, как козочка копытцами.
Фро пододвинулась поближе к сестрице. Анета такая импульсивная, может упасть и пораниться.
На Агафоклею Алексеевну сцена, разыгранная дочерью, не произвела должного впечатления. Мать 12-ти детей, она насмотрелась всякого. Что Неточка, её последнее, позднее дитя – девочка своенравная, она прекрасно знала. Госпожа Маркова отвернулась от визжащего дитя и произнесла громовым голосом, столь удивительным для хрупкого тела обладательницы:
– Настасья, отведи Анну Павловну в чулан, пусть посидит до вечера. А ты, Ефроксия, – дама живо повернулась к Фро, – отправляйся к себе и возьмись за пяльцы. Настя, проследи.
Агафоклея Алексеевна удалилась, царственно неся свою тщательно ухоженную и напомаженную голову. Тихий писк Фро: «Хорошо, тетя» не долетел до её ушей, но госпожа Маркова и не сомневалась в беспрекословном подчинении своим приказам.
После ухода maman в горнице сразу установилась тишина. Анета перестала визжать и улыбнулась сестре.
– Я тебя не выдала. Не то сидеть бы нам с тобой в одном чулане.
– Спасибо, дорогая, – Фро обняла сестру за талию. – Я не могу сидеть в запертом чулане, ты же знаешь. Я с ума схожу от страха.
– Ничего, – Неточка рассмеялась, – пореву пару часов в голос, и матушка сжалится.
– Наговорились? – Настасья, огромная баба с мощными плечами и тяжелой грудью, приблизилась к своим подопечным.
Девушки, отданные год назад под надзор этой бабе устрашающего вида после деликатной и умной мадмуазель Бенуа, испытали потрясение. Первое время они слезно умоляли Агафоклею Алексеевну не разлучать их с любимой гувернанткой, но она была неумолима. По её мнению, девиц, достигших 17-летнего возраста, учить было уже нечему. Настасья следовала за барышнями повсюду, как тень. И сегодняшняя ябеда, наверняка, была её рук дело.
– Веди, предательница, – Анета картинно заломила руки над головой, изображая отчаянье.
– Нета, я принесу тебе твои любимые лилии, – прошептала Фро на ухо сестре.
– А вы, Ефроксия Николаевна, ступайте наверх.
– Хорошо.
Ангельский голосок и скромно потупленные очи – Анета рассмеялась. Фро такая комедиантка! Ей бы на сцену, в театре представлять.
– Настя, зачем ты рассказала маменьке? – девушка решила немного поговорить со своей тюремщицей, поднимаясь по крутой лестнице на чердак.
Чулан для наказаний в имении находился на самом верху. Он был перенесен туда после того, как Иван, третий сын Марковых, наказанный на сутки, пробил дыру в паркете и подполом, выкопав довольно приличный лаз, выбрался на волю.
Агафоклея Алексеевна отнеслась к происшедшему спокойно.
– Молодец, – сказала она сыну. – Ум есть и силой Бог не обидел. Теперь посидишь на чердаке, может быть, крылья выдумаешь.

Павел Петрович Марков – отец всех многочисленных отпрысков – был тих и характером спокоен. Домашних дел, к коим причислял и воспитание детей, не касался вовсе, перепоручив все супруге. Поэтому Агафоклея Алексеевна, женщина властная по своему характеру, командовала в Шишкове, как генерал на плацу, всей челядью и детьми, с великаном-мужем в придачу, безо всякого стеснения. Немного она попритихла лишь после рождения Неточки.
Студеной зимой, когда она лежала в жаркой бане, мучаясь родами, Павел Петрович отправился на обожаемую им охоту – травить спящего медведя. Ушел сам, а принесли его на попоне, истекающего липким потом и плюющегося кровью.
Мишка, поднятый егерями, оказался на редкость злющим и проворным. В мгновение ока разбросал он всех подсобных людишек и, не обращая внимания на повисших по бокам собак, схватил барина в тиски.
Павел Петрович сражался стойко и медведя придушил голыми руками. А когда опомнившаяся челядь разняла сплетшийся клубок тел, барин был уже без сознания: мелко трясся и пускал изо рта струю крови, заливающую его мощную грудь и крутые плечи.
Неточка родилась аккурат, когда батюшка испустил последний вздох. Вот тут-то и оказалось, что Агафоклея Алексеевна любила мужа самозабвенно. Она сникла как цветочек, прибитый первым осенним морозцем. Но долго скорбеть ей не пришлось: одиннадцать сынов, крепких здоровьем, как покойный муж и беспокойных характером, как мать, требовали пристального внимания. Да и маленький пищащий комочек – доченька, единственная из всех Марковых внешностью напоминающая Виноградовых, материнскую линию, призывала встряхнуться и продолжать жить дальше.

Анета выросла, как и предполагалось, внешне очень похожей на мать. С такими же подвижными, черными очами; волосами более темными, чем каштановые матери, всей осанкой подтверждая наличие виноградовской крови. И характер у неё был соответственный. Уж не потому ли Агафоклея Алексеевна вознамерилась как можно скорее составить дочери приличную партию? Боялась, что строптивость прелестного чада станет общеизвестна.
Эти мысли, надо сказать, не приходили в хорошенькую неточкину голову. Она видела, по-наивности, в наставлениях матери проявление «тиранства». Девушка топала к месту наказания, бормоча в дородную спину, маячившую впереди:
– Подумаешь, порвала подол платья. Фро все так аккуратно зашила, что маменька сама ни за что бы не заметила.
Настасья была неумолима, и пыльный чулан принял свою очередную жертву.
Аннета враз расчихалась и принялась ругаться.
– Это maman нарочно запрещает здесь убираться, чтобы противнее было.
Потом, плюхнувшись на грязный пол, подобрав под себя ноги, девушка прочистила горло кашлем и принялась тихонечко выть. Голос её постепенно набирал силу и вскоре звенел во всех уголках господского дома.

– Ах! – вскрикнула Фро. Склоняясь над пяльцами. – Я бы не смогла выдержать этого концерта больше получаса, но тетя – совсем другое дело.
Она оказалась права. Агафоклея Алексеевна невозмутимо восседала в гостиной, попивая утренний кофе со свежеиспеченными ватрушками. Вскоре к ней присоединился Михаил – девятый по счету сын, который проводил это лето в Шишкове по настоянию матери.
Госпожа Маркова, как всегда категорично, заявила своим отпрыскам:
– Не для того я вас нарожала, чтобы проводить время без мужчины в доме. Будьте добры, летом вместе со мной и девочками – в Шишково. Хоть все разом, хоть по очереди.
Михаил лениво потянулся и, наливая себе кофе в фарфоровую чашечку, поинтересовался:
– Анета воет?
Мать кивнула головой, цепляя ещё одну ватрушку тонкими пальцами.
– Слышал, как вы её ругали, – сын вытянул длинные ноги, перегородив при этом чуть не половину комнаты. – Вы в самом деле, maman, собираетесь сосватать Тригорского?
– Чем плох? Будет генеральшей, а 52 года для мужчины – не возраст.
– Да он – грубая скотина, maman. Не далее, как вчера при мне хлестал девку по щекам, а она при этом держала уринник, в который он мочился. Вы думаете, наша Анета сможет смириться с подобным поведением? С её характером такой брак обречен на неудачу. Генералу пташку бы потише, побезобидней. Ему больше подошла бы Фро, ей Богу!
– Мишель, не называй сестру этим глупым именем, – мадам сухо поджала губы.
– А как мне её называть? С её именем – язык сломаешь.
– У меня имя тоже нескладное, – холодно напомнила Агафоклея Алексеевна.
Мишель весело рассмеялся:
– Вас я могу называть – maman. Вы сами называете её Зизи, – памятуя сестру, продолжил Марков. – Вообще непонятно, откуда взялось это имя.
Мать улыбнулась нежно. Её лицо, изборожденное морщинами, осветилось лаской.
– Когда я впервые увидела её, она лежала среди кучи маленьких подушечек, покрытая пологом из брюссельских кружев и тихо плакала. Неслышно, почти как муха: «З-и, з-и».
– Аскольд и Феофан называли её Евой, – имея в виду старших братьев-близнецов, продолжил свою мысль Михаил. – А мы с Аннетой называем её – Фро. Её имя, maman, дает простор воображению. Разве это не прекрасно?
Его гипотетический вопрос остался без внимания, Агафоклея Алексеевна уткнулась в вазочку с вишневым вареньем и замолчала, перекатывая косточки во рту. Госпожа Маркова глубоко задумалась. Результатом мышления оказался решительный плевок объеденных ягод и темпераментная речь.
– Ты глуп, Мишель, ежели считаешь Зизи безвольной. В роду Виноградовых никогда не было трусов.
– Ах, маменька, значит, Фро – исключение. Вспомните её панический ужас перед нашим добрым чуланом.
Агафоклея Алексеевна поморщилась и, нехотя, ответила:
– Это Николай виноват, – она говорила о своем брате. – Когда Марья Антоновна так и не смогла оправиться от родов и померла, он заболел мозговой горячкой. Крик ребенка приводил его в возбуждение. Он велел относить девочку в темную комнату, совсем одну, и запрещал подходить к ней, пока не утихнет. Одному Богу известно, чем все это могло бы закончиться. Я приехала весьма кстати и забрала Зизи с собой. До сих пор не устаю благодарить Бога за то, что надоумил меня отправиться к брату, хотя сама была на сносях и собиралась произвести Неточку.
Она тяжело вздохнула, вспомнив заодно и свалившееся вскорости несчастье.
– В одном ты прав, Мишель. Устраивать судьбу Зизи предстоит мне. Ума не приложу, что можно будет сделать в этом отношении…. Приданого я дать ей не могу. А Николай сейчас снова в печали. Одному Богу известно сможет ли он стать прежним.
Госпожа Маркова поднялась и забегала нервными шажками вдоль вытянутых ног сына.
– Даже при благоприятном его состоянии у меня нет уверенности, что он захочет заняться обеспечением будущего своей дочери. Иногда мне кажется, Николай даже не помнит о её существовании.
– Маменька, успокойтесь, – видя, что мать не на шутку разволновалась, Мишель поднялся и обхватил её за плечи. – У Фро одиннадцать братьев, а у них множество неженатых друзей и знакомых. Неужели мы не найдем для нашей тихонькой, безобидной сестренки жениха?
– Мишель! – Агафоклея Алексеевна всплеснула руками. – Я пытаюсь объяснить: Зизи не обладает той добродетелью, что ты её щедро награждаешь. Тебя ввели в заблуждение её невиннохлопающие глазки и плавность в движениях. Она просто немного хитрее Анеты и не спешит проявить свой норов.
– Вы в этом уверены?
– О! Подумай, Мишель, в окружении целой оравы сорванцов могла ли вырасти хрупкая фиалка?
Михаил задумался, он почувствовал долю правды в словах матери. Но тут же милое личико сестры, озаренное нежной, какой-то робкой улыбкой и лучащийся счастьем взор предстали в его воображении.
– Ваши слова, maman, кажутся похожими на правду. И все же я сомневаюсь.
– Вот тебе, на тебе! – Агафоклея Алексеевна засмеялась. – Как ты думаешь, дорогой, где сейчас Зизи?
– Вышивает в своей комнате, как вы велели.
– Идем.
Мать решительно потянула сына за обшлаг сюртука. Они поднялись на второй этаж и осторожно приблизились к двери светлицы. Там царила тишина. Михаил Павлович усмехнулся – маменька ошиблась. Сейчас он откроет дверь и увидит печальную Фро. Мишель резко дернул створки и невольно попятился. Комната была пуста, лишь в распахнутое окно лились звуки летнего полдня.
Агафоклея Алексеевна прошествовала к окошку и задумчиво посмотрела вниз.
– Я так и не смогла узнать, как ей удается отсюда выбираться. Даже Дмитрий, самый отчаянный из моих тройняшек, не решался отсюда спрыгнуть.
Мишель почувствовал себя одураченным и немедленно наполнился гневом.
– Уж в этом-то, маменька, я вам помогу разобраться. Причем, немедленно.
Он умчался легкой поступью, столь выгодно отличавшей всех Марковых при их атлетическом телосложении. Через мгновение Агафоклея Алексеевна услышала раскаты его несдерживаемого баса под сводами конюшни. Сын не обманул. Он притащил под окно к маменьке хлюпающего носом мальчишку. Михаил одной рукой держал за шкирку виноватого огольца, а в другой – легкую, узкую лесенку.
Итак, объяснялось все, действительно, просто.
– Степка! – госпожа Маркова чуть повысила свой не тихий голос. – Скажи Ивану, чтобы он тебя высек.
Вернувшись к матери, Михаил Павлович мрачно оповестил:
– Взяла Чалого и ускакала неизвестно куда. Без седла! Как простая крестьянка.
– Не драматизируй, крестьянка на лошади таких кровей – это нонсенс.
– Мaman! Почему вы не заперли её вместе с Анетой? Они всегда проказничают вместе.
– Потому, милый, – Агафоклея Алексеевна снисходительно улыбнулась, – что девочка боится темных помещений.
– Я вижу только один выход…. Нам нужно измыслить способ выдать Фро замуж.
– Вот и подумай, дорогой, что для этого нужно сделать.
– Как вы накажите Фро?
– Никак, – Агафоклея Алексеевна вновь улыбнулась. – Самое большое через час, Зизи будет у себя в комнате с прилежанием заниматься вышивкой. Я сделаю вид, что ничего не заметила.
– Господи, маменька, я не помню, чтобы вы были столь снисходительны ко мне или братьям.
– Девочек, мой милый, нужно лелеять.
– А как же Анета?
– Даю ей ещё полчаса для разрабатывания голосовых связок.

Глава 3
Бешкеков предался сну только утром. Всю ночь он гонял проигравшихся холопов купаться в Воскресенку.
Ночь была теплой, но бодрящая влага быстротечной речки и напитанный сыростью воздух, космами тумана выползавший из дремучего леса, раскинувшегося на несколько верст вокруг охотничьего домика, сделали свое дело: Прошка и Пафнутий не могли свести зуб на зуб. И когда заслышали храп графа, прикорнувшего прямо за столом среди рассыпавшихся карт, облегченно вздохнули.
– Помрет он. Долго не протянет, – зло сплюнув на пол, прошептал Пафнутий.
– Типун тебе на язык, анахфема, – заругался Прохор. – Молодой он еще, двадцатипяти годков отроду.
– Та… весь в деда пошел, – не унимался кучер, – тот тоже был гуляка первый и помер 30-ти годов. Правда, хоть детей нарожать успел. А наш-то, тьфу, беспутный. Одно только, что добрый… когда не пьяный…. Давай, поспим чудок, Проша. Не то, глядь, снова вскочит и блажить начнет.
– Жаниться ему пора, – зевая во весь рот, откликнулся Прохор. – Глядишь, блажь-то и пройдет.
Он притулился тут же, в горнице на узкой лавке, прикрыв лицо рукавом не слишком чистой рубахи. Что ни говори, когда Григорий Александрович в «веселье», времени следить за своим обличием совсем нету…
Пафнутий отправился к лошадям, и скоро из крепкого сарая, служащего конюшней, раздался могучий храп. Однако предаваться праздности кучеру удалось совсем недолго. Прошка поднял его через пару часов.
– Давай, Пафнутий, дуй в имение. Скажи Сомову: граф тута. Пусть снарядит харчей, да пару баб побойчее. Манефа старая уже, чтобы грязь тутошнюю разгонять.

Небольшое имение Ключово принадлежало некогда матери Бешкекова – Аглае Сегизмундовне. Приданое красавицы Грани, как называл её муж, было скромненьким. Скрипучий от старости дом и клочок земли, покрытый густым, неухоженным лесом – в общем, никакого толку Александр Львович, женившись на Ключевской, в нем не увидел. Оставив управляющего, домовитого мужика из местных по фамилии Сомов, благополучно забыл о своем новом приобретении. Небольшое оживление произошло, когда подрос Гриша. Летом Ключово оживало, принимая барыню с барчуком и многочисленной челядью. Еще позже был построен охотничий домик на берегу Воскресенки для потехи молодого барина, страстно полюбившего охоту. Много чего повидали стены избы веселого и разгульного, вот только сейчас, действительно, представляли собой место отбывания ссылки. Старый сторож, хранивший хозяйство в порядке, помер зимой, а Александр Львович не удосужился распорядиться о новом. То ли забыл в суетности дел, то ли не счел нужным.

Бешкеков проснулся ближе к полудню. Вернее сказать, слегка очнулся от пьяного дурмана, клубящегося в голове. Он быстро поднялся, расправив свое сильное тело одним мощным движением. Рядно, обвивавшее его торс, сползло, открывая дневному свету узкие бедра, мускулистые, длинные ноги.
– Пронька, одеваться, – скомандовал он привычно.
– Так, ваша светлость, все постирал. Не высохло.
– Что ж мне теперь, аки херувим порхать?
Хмуро сведенные брови графа дрогнули и он, неожиданно для слуги, захохотал.
– Можно и аки херувим, – поддакнул Прошка. – Все равно никого, окромя нас с вами, в округе нету.
– Найди хоть порты какие, чучело, раз ума не хватило задержаться дома, в Хлебенном до утра. Глядишь, батюшка с утра-то подобрел бы.
Нарядившись в серые груботканые портки, принадлежащие покойному деду Никифору, смотрителю охотничьего домика, которые Пронька отыскал, облазав сундуки, Григорий приблизился к накрытому столу, плотоядно облизываясь. Впрочем, удостоил он своим вниманием лишь сливянку, которую принял внутрь безо всякого почтения к своему благородному происхождению, то есть, осушив графин через горлышко. На закуску, состоящую из соленых огурцов, моченых яблок и хрустких груздей – все, что смог отыскать Прохор в просторном погребе – граф взглянул с отвращением.
– Прохор, ружье, – скомандовал Бешкеков.
– Зачем, ваш свет? – проглатывая слова, опасливо поинтересовался слуга, припоминая гулко хохотавшего Ефима.
– Уток стрелять.
– Какие утки, барин? Не сезон сейчас.
– Да? – Григорий качнулся, потеряв на секунду концентрацию. – Тогда собирай. – Он вытряхнул старательно разложенную снедь из глиняных мисок прямо на стол. – Собирай чашки.
– Зачем?
– Будешь кидать вверх, и кричать «кря!».
Нагруженные кухонной утварью, которая только попалась на глаза, они переправились на остров, расположенный посредине Воскресенки.
Граф приступил к стрельбищам по летящей мишени со всей серьезностью, как будто и впрямь охотился на уток.
Прохор сидел в кустах – ни жив, ни мертв. Он молил Бога, чтобы, плясавшее в руках барина, ружье не пальнуло невзначай в его сторону. Голос у мужика от страха сел и охрип так, что его отчаянное «кря», действительно, напоминало птичий крик.
Впрочем, волновался он зря. Бешкеков стрелял точно, и скоро вся посуда была благополучно перебита. После чего граф вновь впал в уныние и, развалившись среди кустов прибрежного тальника, сказал холопу:
– Проша, давай еще наливочки.
– Можть, хватит, барин? – робко заикнулся слуга.
– Цыц, – беззлобно ответил Григорий и добавил, – сюда тащи, шельма.

Глава 4
Фро бросилась на кровать и прикрыла голову подушкой. Голос Анеты, причитывающей на одной заунывной ноте, настигал её повсюду. Какое там вышивание! Иногда девушка любила посидеть с иголкой, если хотела сделать кому-нибудь подарок, например. На прошлое Рождество она подарила тете шкатулку, вышитую бисером. Такая миленькая получилась вещица. А все почему? Потому, что никто не стоял над душою и не заставлял, как сейчас. Фро покосилась на пяльцы. Конечно, если разобраться, эта задумка с расшитыми золотом купавками тоже весьма увлекательна. Можно заключить в рамку и подарить Мишелю. Будет похоже на настоящую картину.
Мишель относится к ней так бережно. Не будь он братом, можно и влюбиться. Фро вздохнула и натянула на голову еще одну подушку. Как тетя может терпеть этот жалобный стон?!
Нет, ей непременно нужно навестить Анету и подбодрить узницу.
Подскочив к окну, девушка распахнула створки и выставила на подоконник большую вазу с цветами – условный знак, по которому Степка, её маленький обожатель, придет на помощь.
Вскоре Фро кралась на цыпочках мимо гостиной, из которой доносился ленивый говор брата и, как всегда решительный, речитатив дорогой тети.
– Нета! С тобой все в порядке?
– Да-а-а, – не меняя тоня, пропела сестра.
– Ты хорошо себя чувствуешь?
– Да-а-а.
– Ты сорвешь себе голос, дорогая.
– Н-е-е-е-т…
– Сейчас привезу тебе целую охапку лилий.
– Фро, maman, на тебя рассердиться, – выпалила быстро Анета и вновь затянула жалобно, – Ой-о-ой!
– Я быстро обернусь. Она не заметит. Они завтракают с Мишелем и о чем-то серьезно разговаривают. Я не стала слушать, ведь это нехорошо.

Фро оседлала Чалого при помощи все того же Степки и улизнула тихонько, выведя скакуна через сад.
Так что не прав был Михаил, думая, что сестра уселась на неоседланную лошадь. Правда, вид её от этого приличней не стал. В Шишково отродясь не водилось дамских седел, и девушка сидела по-мужски, высоко взбив юбку, открывая стройные лодыжки в фиолетовых туфельках, подобранных в тон платью. Вначале Фро хотела ограничить свою поездку привычным прудом, недалеко от дома. Но воспоминания о страданиях любимой сестры, а скорее, ласковое солнце и теплый ветерок, делающие прогулку невообразимо приятной, подвинули её к более смелому решению. Она вспомнила, что недавно, катаясь вместе с тетей в коляске, они с Анетой приметили великолепное место: островок посреди речки, испещренный круглыми заводями, где распускали свои хрупкие, прозрачные лепестки цветы-звезды – так любимые Неточкой – лилии. Правда, это было ужасно далеко… Ничего, Фро стегнула Чалого, если постараться можно успеть.
Благородное животное помчалось, как ветер, и девушка смогла лицезреть вожделенные цветы гораздо раньше, чем рассчитывала. Ефроксия накинула уздечку лошади на прибрежный тальник, и быстро принялась раздеваться. Это не займет много времени – плавает она, слава Богу и всем братьям Марковым, великолепно. Девушка оставила только рубашку, уговорив свою совесть, что это будет вполне прилично – ведь не голая же она, в самом деле! – и погрузилась тихонечко в воду.
Чалый переступил ногами и обеспокоено фыркнул.
– Что ты, радость моя, – успокоила Ефроксия животное, посылая в его сторону ласковую улыбку. – Это совсем не опасно. Будь умницей и не затопчи мою одежду.
Фро плыла медленно, высоко вытягивая шею, чтобы поднятые кверху и заколотые косы не замочила вода. Ей не хотелось объясняться, отчего вдруг волосы промокли, находясь в комнате. Хотя… она ведь может сказать, что вспотела от чрезмерного усердия при вышивании…. Ефроксия засмеялась, представляя, как глупо краснеет и лепечет явную ложь. А тетя? Тетя, наверняка, ей не поверит.
Фро дернулась, почувствовав какую-то силу, толкнувшую её в сторону.
– Вот черт, – девушка попыталась взять прежнее направление, пролегающее к заветному оазису из цветов.
Невозможно. Внизу, куда опустились её ноги, нежелавшие подниматься на поверхность, что-то тащило её за изгиб острова с невероятной силой, что-то холодное и вязкое. Фро притонула, хлебнув порцию темной воды, а, вынырнув, закашлялась. Бросив в сторону берега напряженный взгляд, не увидела уже свою лошадь, скрывшуюся за зарослями ольхи и плакучей ивы. Впрочем, это было последнее наблюдение, которое себе позволила девушка. Теперь она сосредоточилась на борьбе с течением. Её больше не тащило вперед, но и не отпускало, а как бы покачивало на одном месте. Правда, с каждым новым толчком погружая все глубже и глубже. Фро сопротивлялась с холодной яростью: она не даст повода братьям усмехнуться, что простофиля Ефроксия утонула глупой курицей в небольшой речушке.
Мысль, что смерть её покажется Марковым намногим большим, чем глупое недоразумение, не пришла девушке в голову. И слава Богу! Иначе, рвения могло поубавиться от страха, и битва за жизнь была бы проиграна. А так, истратив почти все силы, она ступила дрожащими ногами на торчащую из крутого берега мокрую валежину. Скользкое бревно, невесть какими силами задержавшееся у края берега, покрякивало под её осторожными шагами, но все же не двигалось. Фро, преодолев расстояние, показавшееся длиною в десятки верст, потянулась скользкими руками к свисающим над водой гибким веткам вербы. Она захватила тонкую лозину двумя пальцами…. Слава Богу, спасена!
И тут недалеко ухнуло – и один, и второй раз! Казалось бы, ничего страшного, обыкновенный ружейный выстрел. Только не для напряженных нервов мадмуазель Виноградовой.
Фро рухнула в воду, с ужасом вновь ожидая губительного водоворота.
Вода обтекала её тело свободно и даже лениво.
Девушка рванулась вверх с восторгом в душе и осознала, что не может приблизиться к солнечному свету, зеленеющему сквозь толщу воды, ни на воробьиный шаг. Сорочка, сбившаяся за спиной в длинный хвост, намоталась на что-то корявое, рогатое и держала её крепко.
Ефроксия поняла, что тонет. Во второй раз! Но сейчас чувство, охватившее её, было ужасным: девушка испытала безысходность.
– Не будь мямлей, – попыталась она подбодрить себя, порываясь всплыть.
Напрасно! В голове зашумело от страха, и попытки освободиться приобрели оттенок конвульсий. Сознание начало меркнуть, но она все еще упрямо сжимала рот, хотя легкие превратилась в раскаленные болью мешки.
Лицо Анеты, размазанное по всей водной оболочке над головой, накрыло Фро, и губы сестры прошептали мягко, но внушительно:
– Сними её, Фро, сейчас же!
Она хочет, чтобы Фро разделась…
Конечно, Нета, это глупо – купаться в одежде…
Ефроксия сбросила бретельки с плеч и рванула ненавистную ткань руками. Больше она ничего не помнила. Сознание вернулось к ней позже, когда Фро, обхватив все то же бревно всеми конечностями, жадно вдыхала такой сладкий, упоительный воздух. Теперь она не торопилась покинуть свою, чудесным образом обретенную, пристань. Девушка пролежала на бревне вечность, пока не почувствовала себя способной к передвижению.
Фро ступала осторожно. Вцепившись в вербные ветки намертво, подтянула тело. И, лишь почувствовав под ногами твердую землю, взглянула в ненавистную воду под собой.
– Что, драгоценная моя? – спросила она сама себя, подавляя рвущийся из груди истерический смех. – Не хочешь попробовать ещё раз? Бог троицу любит.
Несмотря на свои слова, Фро с остервенением продиралась сквозь кусты вглубь острова. Сейчас никакая сила не заставила бы девушку ступить в воду ещё раз. Ефроксия нашла небольшую полянку, заросшую сочной травой и духмяными цветами. Она отдохнет здесь самую малость, обсушит волосы, наберется сил, а потто переплывет эту чертову реку снова.
Ведь хочет же она попасть сегодня домой?

Глава 5
Агафоклея Алексеевна слово свое, данное Михаилу в отношении Анеты, не сдержала. И не потому, что вдруг очерствела душою. Закрутилась барыня хозяйственными делами. Дворовые девки солили огурцы в огромных дубовых кадушках. Как же их оставить без присмотра? А потом подошло варенье из малины, томившееся больше суток в русской печи. Сахар был большой редкостью, поэтому Агафоклея Алексеевна готовила ягоды по-старинке, как бабка её и бабка её бабки. Получалось очень душисто и сладко. Изрядно умаявшись домашними хлопотами, барыня изволила откушать чаю и расположилась в гостиной у большого медного самовара.
Скучающий от безделья Мишель присоединился к maman. Они некоторое время прихлебывали ароматный напиток, настоянный на душице, в полном молчании. Потом Михаил поинтересовался:
– Анета не хочет чаю?
Осторожно опустив чашку на край стола, Агафоклея Алексеевна напряженно прислушалась. Господи, Боже мой, не зря чувствовала какое-то беспокойство, как будто не доставало чего-то главного. Теперь-то ясно в чем дело. В доме царила тишина!
– Когда она замолчала?
– Сразу, как вы распорядились выпустить её.
– Дело в том, милый, – госпожа Маркова уцепилась за колокольчик, – что я совершенно забыла про Анету.
Мелодичный звон потерялся меж комнат, а Агафоклея Алексеевна, не выдержав томительного ожидания, возвысила голос, отчего он был услышан даже на улице.
– Настасья!
Баба прибежала скорехонько, топая босыми ногами, как утка.
– Поднимись к Анне Павловне и приведи сюда.
– О, маменька, – протянул сын с содроганием, прислушиваясь к приближающимся быстрым шажкам, – не миновать сейчас бури. Пожалуй, пойду, почитаю.
– Что ты читаешь, Миша? – Анета живо вбежала в гостиную.
– Сочинение господина Пушкина, дорогая. «Цыгане» называется. Очень поэтично и романтично. Как раз для молоденьких дам…. С тобой все в порядке? Ты перестала голосить уже очень давно. Я думал, maman выпустила тебя.
– Ой! Я просто заснула в этом отвратительном чулане. Стыдно вам, маменька, забыли обо мне!
– Душенька моя, Неточка, – сладко запела мать, обнимая девушку за талию, – прости старую дуру.
– Что вы, maman , – закричала Анета сердито, – вовсе вы не старая и не дура.
– Агафоклея Алексеевна, матушка! – взволнованный конюх вбежал прямо на середину комнаты, что само по себе было удивительным событием, потому как каралось строго и незамедлительно.
– Иван? – в голосе барыни послышались железные ноты. – Как ты посмел войти сюда?
– Чалый вернулся, барыня, – Иван опустил вниз курчавую голову, но голоса не убавил. – Один!
Опять сюрпризы! Но Агафоклея Алексеевна славилась тем, что никогда не теряла головы. В трагические моменты она начинала мыслить четко и быстро.
– Настасья, поднимись к Ефроксие Николаевне, проверь, дома ли она. Да птичкой, толстая корова!
– Нет-у-у!!
Вой Настасьи заставил всех вздрогнуть, а Анета испугано всхлипнула.
– Всем молчать! – прикрикнула барыня строго. – Неточка, радость моя, куда собиралась Зизи?
– Она поехала на пруд, маменька. За лилиями для меня.
– Так, – Агафоклея Алексеевна поднялась; сомкнув руки в замок, громко хрустнула пальцами и продолжила все так же решительно. – Иван, собирай мужиков и сети.
– Ма-а-а-менька-а… – голос Анеты начал дрожать, – что вы подумали, маменька?
– Мишель, успокой сестру. Я поеду к пруду.

– Не думаешь же, ты, Миша, – сестра металась по гостиной раненой птицей, будто с Фро случилось что-то ужасное?
– Конечно, я так не думаю, Нета. Но maman права. Нужно искать Фро.
– Сетями? – девушка побелела лицом, приближаясь цветом к своему платью.
– Я поеду туда, – Михаил решительно направился к двери.
– Уж не думаешь ли ты, что я останусь здесь одна, в полном неведении?
– Тебе лучше остаться.
– Никогда, ни за что!
– Тогда дай мне слово, что не будешь всем мешать, закатывая истерики.
– Миша, Марковы не закатывают истерик, когда речь идет о жизни дорогого им человека.
Брат протянул сестре руку.
– Идем. Я очень беспокоюсь за Фро.

Взошла огромная, красная луна, и небо покрылось мириадами звезд. Надежды не было. Фро исчезла. Пруд избороздили сетями вдоль и поперек, но тела так и не нашли. Потом облазали все прибрежные кусты – ни следочка, напоминающего о девушке.
Агафоклея Алексеевна осунулась и без того маленьким лицом, становясь похожей на древнюю старуху. На бледном лице Анеты чернели глаза огромными, растерянными провалами. Михаил был мрачен. Они стояли на веранде, а вокруг толпилась их челядь, такая же возбужденная и растерянная. Все смотрели в пугающие, темные глубины ночи, как будто ожидая, что из мрака объявится пропажа.
– Всем спать, – приказала сухо Агафоклея Алексеевна, – продолжим поиски завтра.
Лишь оставшись одна, железная барыня опустилась на стул и уронила голову в ладони, как обыкновенная скорбящая баба.

Глава 6
Прошка набил наливками целую корзину со всей осторожностью, на что ушло немало времени. Конечно, он не собирается все это сразу предоставить барину. Спрячет корзинку в кустах, чтобы не мотаться на лодке через речку туда-сюда, а подаст один графинчик со стаканом – все чин чином. Он даже полотенце с собой прихватил, чтобы повесить на руку, как у человека в ресторации.
Все же, прав Пафнутий – добром это не кончится…
Прохор задумался на мгновение, переставая грести.
– Ну-ка, вертайся, милай! – Манефа махала с берега ему пухленькой ручкой.
Одетая в темный салоп, низенькая, круглая, она напоминала охапку прошлогоднего сена, подгнившую от сырости и оттого черную и рыхлую. Да она и была рыхлой и мягкой. Чего нельзя было сказать о её характере. Уж Александр Львович-то прекрасно знал, кого послать к непутевому сыну. Её природная въедливость начала проявляться сразу же, как только Пронька причалил лодку к берегу.
– И что это, ты, голуба, там спроворил? – баба сунула свой мясистый нос в корзину под прикрытое полотенце. – Так, друг сердешный, решил Гришеньку в гроб вогнать? Тащи все обратно!
– Нешто возможно барину сопротивляться, – ворчал Прохор, спускаясь обратно в погреб.
Хоть он и ворчал, а все же был рад старой чертовке. Уж она-то сладит с Григорием Александровичем, всенепременно.
Он втащил бабу в лодку. Старуха ойкала и хваталась за скамейку обеими руками, как только посудина чуть кренилась.
– Пошто потащились в такую даль? – свирепо поинтересовалась Манефа, лишь только почувствовала под ногами твердую землю.
– Барин пожелали уток стрелять.
– Дурень ты, Прошка. Сколь раз говорила, держать Гришеньку подальше от ружья, когда он во хмелю.
– Нешто его удержишь…
– Тряпка ты безвольная, – бубнила старуха, семеня вслед за своим провожатым. – Тебе ли в услужении у графа быть? Скажу Александру Львовичу, чтоб отправил тебя на конюшню, навоз возить. Самое тебе там место.
Она ткнулась носом во внезапно застывшую спину мужика.
– Чего стал?
– Нету…
– Чего нету?
– Барина нету. Вот туточки лежал, когда я за наливкой отправился, – глаза холопа испугано метнулись к быстрой воде.
Матерь Божья Всезаступница, спаси и сохрани! Ежели барин в воду полез и потонул? Старый граф на кусочки порежет; месяц будет резать, пока не помрет Прохор лютой смертью.
– Ваша светлость… – тихо вскрикнул Пронька.
Манефа ткнула сомлевшего мужика в бок.
– Ох, дурень, ну и дурень! Смотри – вот следы вглубь зарослей ведут, а не к воде. Пошли.
В самом деле, влажный песчаный грунт хранил свежие вмятины, вселяя надежду. Восприявший духом Прохор помчался по следам в припрыжку, оставив старуху далеко позади.
Манефа тихонько трюхала следом, часто останавливаясь и переводя дух. Её полное тело не любило жару и сейчас обливалось обильными ручьями пота. И мысли суетные наполняли седую голову.
«Хорошо, надоумилась подрядить Пафнутия, топить баню…»
Кучер только что прибыл из имения, и помогал двум девкам таскать снедь в погреб, при этом больше норовя ущипнуть за крутые бока. Манефа враз пресекла этот бедлам.
«О-хо-хо… нет порядка между людишками. За всем глаз да глаз нужен, не то, что раньше. У покойного Льва Афроныча каждый свое место знал и исполнял все справно и чинно. А сейчас – один бедлам…».
Старуха вновь во что-то уткнулась и подняла вверх свои выцветшие до белизны, но все так же зоркие, как в молодости глаза. Прошка стоял перед ней красный и растерянный, ну совсем, как новорожденный теленок.
– Ну?
– Григорий Александрович там не одни, – холоп кивнул в сторону ольшанных зарослей, – с бабой.
– Ты ещё и бабу ему приволок, – Манефа рассвирепела. – Мало своих вертихвосток…
– Не было никакой бабы. Откуда взялась, ума не приложу.
– Да ты не хлебнул ли лишку? – невнятный лепет мужика начал раздражать старуху. – Пусти, антихрист, сама гляну.
Бабка удивительно тихо для своего тучного тела заскользила между кустами, как будто ветерок зашуршал нежно по верхушкам желтых лютиков и красноголовых липучек.
Картина, открывшаяся перед старухиным взором, была однозначна своей простотой. Под смуглым телом графа едва угадывалось белокожее тело женщины. Любовники, уже закончившие, как видно, свои битвы, мирно спали, согреваемые лучами уже стареющего солнца.
Манефа вовсе не растерялась.
– Бери его, – кивнула она Проньке, подхватывая своего Гришеньку под правую мышку.
Вдвоем они подняли графа с его сладостного пьедестала и, не раздумывая более, потащили к лодке.
Через некоторое время Прошка, подумав, произнес:
– Что-то девка и не проснулась даже.
– Жива ли? – старуха немного всполошилась, но тут же успокоилась. – Дышала ровно. Должно быть, уходил её Гришенька своим упорством, умаялась.
Прошка подумал еще немножко и брякнул:
– А ведь девка-то раньше нетронутая была, ей-Богу.
Скользнув взглядом по чреслам своего воспитанника, Манефа вздохнула:
– Охо-хонюшки. На, снеси ей рубль. – Она обхватила графа обеими руками, чтобы не
уронить, и добавила. – Да быстрее, черт конопатый, чай, не молоденькая я.
Пронька вернулся на поляну. Девушка все так же лежала, раскинувшись, прекрасная в своей наготе и открытости. Прохор вложил в её ладонь рубль и сжал хрупкие пальчики, чтобы монета не выкатилась. Он ощутил своими грубыми пальцами нежную кожу и снова глубоко задумался.
Манефа встретила его появление сердитым взглядом.
– Ты что, голубь сизокрылый, аль без ног остался?
Мужик пропустил её грубость мимо ушей и, подхватывая барина с другого боку, бормотнул:
– Ладная такая и руки нежные, как у ребенка малого. Не девка это, Манефа Провна, а барышня какая-то.
– Ишь, удумал, – старуха фыркнула. – Барышни благородные дома сидят с мамками и няньками, а не шляются по лесам дремучим…. Язык за зубами держи, – строго наставляла она, – не твоего ума это дело.
– Я что, Манефа Провна? Я – ничего.
– Вот так-то, милай.
Под легкую перебранку граф Бешкеков Григорий Александрович был благополучно переправлен через реку и препровожден, сначала в дом для отдохновения после трудов, хоть не праведных, но приятных, а потом в баню для очищения телесного и духовного. Ибо, Манефа Провна взялась за наставление своего дитятка на путь истинный безотлагательно и рьяно.

Глава 7
Ефроксия почувствовала озноб, внезапно охвативший тело.
Вот глупость!
Она захлопала ладошкой вокруг себя, пытаясь отыскать одеяло. Рука запуталась в переплетении чего-то мягкого и непонятного. Девушка открыла глаза, с недоумением оглядываясь.
Ужасно! Должно быть, она опять заснула в саду…. Тетя будет сердиться, особенно, если платье сильно помялось.
Рука девушки метнулась поправить одежду и заскользила свободно по гладкой коже. Фро дернулась и задышала бурно приоткрытым ртом. События сегодняшнего дня промелькнули перед ней сумбурным потоком, громоздясь одно на другое беспрерывной чередой. Кровь отхлынула от лица, а потом вдруг гулко ударила в виски пронзительной болью. Ефроксия с трудом поднялась, ощущая усталость во всем разбитом теле. А после первых шагов ей показалось, что она склеена из фарфоровых кусочков и сейчас треснет по всем швам. Совсем как тетина любимая ваза, которую они с Анетой уронили на Рождество, а потом наскоро слепили заваренной мукой в надежде, что их шалость останется незамеченной.
Они ошибались. Да ещё как! Агафоклея Алексеевна наказала сестер строго. Не смотря на то, что девочки были слишком малы тогда, она посчитала их маленькую хитрость проявлением коварного лукавства и приказала бить их по ногам розгами. Все тайное становится явным рано или поздно – девочки усвоили этот урок раз и навсегда.
Фро ступила в воду бестрепетно. Пожалуй, попади она в омут сейчас – не стала бы сопротивляться. Она даже желала этого.
Как будто бы нарочно, ее переправа на другой берег прошла благополучно. Девушка ступила босыми ногами на отлогий склон, усыпанный белым песком, уже остывшим в свете вечереющего неба и слегка влажным от сырости, тянущей с реки.
«Бог хотел взять меня на небо чистой, – с тоской подумала Ефроксия, – а я воспротивилась его воле и была наказана».
Именно, это была Божья кара! Да и как можно назвать то потрясение, что ей пришлось пережить?..

Выбравшись из кустов на небольшую поляну, Фро в изнеможении опустилась на траву. Она отжала косы, облепленные щедро зеленой тиной, чувствую свинцовую тяжесть в теле и отупляющую мозг сонливость. Она провалилась в сон, едва донеся голову до земли…
Можно ли было назвать сном это внезапное отдохновение, больше похожее на обморок? Потому как во сне к нам приходят видения, а Фро не ощущала ничего…
Из транса её вывела режущая боль, разрывающая низ живота на части. Ефроксия закричала, но крик её потонул в чем-то влажном и теплом, накрывшем её испуганные губы. Она попыталась уйти от настойчивой боли, посещавшей тело в ритмичной последовательности, но ей не удалось шевельнуться под придавившей к земле тяжестью.
Постепенно смысл происшедшего дошел до возбужденного мозга, и девушка оцепенела от ужаса: она потеряла невинность. И что самое страшное, даже не знает с кем.
Мужчина мял её тело неистово; сильные пальцы бродили по всем закоулкам, не зная стеснения, а горячие губы терзали её рот лихорадочно и неутомимо.
Фро ощутила вкус сливовой настойки, исходившей от мужчины, терпкий, пропитанный кардамоном и имбирем. Тело, соединенное с ней в одно целое, перекатывающееся грудой сведенных в напряжении мышц, внезапно резко дернулось и обмякло, закрывая девушку почти полностью. Ефроксия решилась, было, открыть глаза, до сего момента плотно зажмуренные, но мысль, посетившая её, была столь устрашающа, что веки сомкнулись ещё крепче.
«Фавн! Лесной дух!». Кто же ещё мог оказаться посреди заросшего лесом острова, в полном уединении от мирской суеты?
Чувствуя, как теплое дыхание шевелит ее перепутавшиеся пряди, Фро лежала неподвижно. Дыхание было глубоким и ровным. Похоже, нечистая сила изволила предаться сну… ежели вообще способна спать…. Надо выбираться, не то он благополучно её придавит.
Фро осторожно пошевелилась и тут же почувствовала внутри себя нарастающее растяжение. Тело, только что расслабленное, вновь налилось силой. А возобновившиеся толчки стали глубже и сильнее. На этот раз все длилось дольше и совсем не собиралось прекращаться. Мускулистое тело сверху стало влажным и жаркий шепот у самого её уха, только что покрытого легкими поцелуями, был полон призывной неги.
– Что ж ты, милая, помоги мне…
Мужчина, теперь уже не было сомнения, что это именно человек, из плоти и крови, о чем-то просил её. Слов Фро не разобрала, только догадалась, что все ЭТО может закончиться быстрее. Фро подняла бедра, встречая очередное вторжение. Что ж, она действительно хочет, чтобы все это побыстрее закончилось.
Любовник стиснул её ягодицы и со стоном выдохнул:
– Да-а…
И в этот момент Ефроксия ощутила власть над сильным мужским телом, недавно таким чужим, пугающим, а теперь почти желанным. Чувство было таким новым и пьянящим, что девушка, забыв о саднящей боли, встречала каждый новый толчок трепетанием широко разведенных бедер.
А жаркий шепот, перемежаемый горячими поцелуями и легкими укусами, подстегивал, заставляя выгибать тело уже в каком-то горячечном упоении.
– Милая моя…красивая моя… душенька моя…моя…моя
Напряжение во вздернутых вверх бедрах закончилось неожиданно какой-то сладкой, тянущей вспышкой внутри – где-то, во всем теле, упоительно ёкнуло и растеклось жидким пламенем по жилам. Фро потрясенно всхлипнула и почувствовала вновь опустившуюся на неё тяжесть, расслабленную и умиротворенную. Чарующим ощущениям не дано было долго занимать душу Ефроксии.
Голос Агафоклеи Алексеевны громогласный и суровый прозвучал в ушах девушки колокольным набатом:
– Блудница!
Фро лишилась сознания второй раз за день…

Колючка чертополоха вонзилась в босую ногу, и Ефроксия торопливо заковыляла к кустам, где по её мнению должны были находиться лошадь и одежда. Платье лежало на том же месте аккуратной кучкой; башмачки высовывали заостренные носики из-под листа мать-и-мачехи…. Чалого не было. Лишь взрытая копытами земля говорила о некогда его присутствии. Фро даже не удивилась. Так и должно было быть. Этот ужасный день не мог закончиться благополучно. Девушка потянулась к платью и обнаружила нечто, зажатое в левой руке. Интересно, почему она не обратила на это внимание раньше? Даже плыла со сжатым кулаком…. Может быть, там что-то важное?
Ефроксия развела холодеющие пальцы и тупо уставилась на монету в своей руке. Хохот вырвался из груди неожиданно хриплый и горький. Цена её непорочности – кусок презренного металла. Подавляемый прежде страх от попрания основы нравственности обрушился на взлохмаченную, мокрую голову разом, доведя, наконец, весь ужас создавшегося положения до полного осознания.
Фро вытерла ладонями готовые пролиться слезы и сказала громко и зло:
– Я найду тебя и заставлю горько пожалеть.
Воспоминания о внезапно полученном наслаждении были изгнаны из сердца навсегда. Поддерживаемая бушующим в душе негодованием, Ефроксия бодро направила свои стопы к дому. Но вскоре решимость сменилась безмерной усталостью, и девушка еле волочила ноги по пропадающей в темноте дороге.

Глава 8
Лишь только краешек солнца позолотил небосклон, в Шишкове все пришло в движение. Агафоклея Алексеевна, как всегда собранная и безукоризненно одетая, руководила предстоящими поисками.
– Иван, бери троих – и в сторону тракта, лугами, под каждый кустик, в каждую ямку. Пелагея, ребятишки пусть обыщут дуброву. А ты, Миша, – она повернулась к сыну, – езжай в Коломну к исправнику. По дороге загляни к Лунгиным. Может быть, Зизи задержалась у Софочки.
Михаил согласно кивнул, но в его потухшем взоре Анета прочла приговор. «Мы ищем труп», – страшная мысль пронзила девушку. Она покачнулась и закричала отчаянно:
– Ефроксия!!
– Я здесь, Нета.
Слабый голос раздался из сада, и Фро предстала перед всем честным народом, растрепанная, пропыленная, с изможденным лицом.
– Чалый сбросил меня, – лепетала сухими губами Фро в звенящей тишине. – Я упала… долго лежала, потом пошла домой… заблудилась. Я всего лишь хотела немного покататься.
Напряженная тишина стала невыносимой. И тут Агафоклее Алексеевне, впервые за все прожитые годы, изменила выдержка.
– Ты просто решила покататься, – каким-то стеклянным голосом произнесла барыня и вдруг завизжала страшно. – Настасья, розги!
Розги? Ещё и розги! Ефроксия поняла, что этого ей не перенести. Глаза подернулись пеленой, девушка упала в пыль, погружаясь в спасительное небытие.
– Зизи, деточка моя… – тетушка испуганно охнула, и не в силах сделать шага на дрожащих от нервного напряжения ногах, опустилась в кресло. Тут же её голос властно загремел над оцепеневшими домочадцами. – Иван, быстро за доктором!
– Ещё чего! – сердитый голос няньки был ей ответом.
Настасья с невероятным проворством для своего тучного тела метнулась к девушке и сграбастала в свои мощные объятия, не хуже дюжего мужика приподнимая обмякшее тело.
– Сами справимся. Уж лучше бы приказали баньку истопить побыстрее.
Агафоклея Алексеевна потеряла дар речи от такого непочтительного обращения и, растеряно взглянув на сына, как будто ища у него поддержки, произнесла нерешительно:
– Да… конечно… баньку…
Анета очнулась от оцепенения, порожденного внешним видом сестры. Нет, не запыленное платье и порванные в клочья туфельки поразили её. Глаза Фро, очерченные синими полукружьями, потерявшие веселый блеск и живость, потрясли девушку. Она метнулась к няньке с желанием помочь. Но Настасья раскрылившейся наседкой отгородила от неё Фро, произнеся решительно:
– Вы, Анна Павловна, пошлите-ка за доктором. Вон, матушке совсем плохо.
Анета повернулась к maman. Агафоклея Алексеевна, побелев лицом, полулежала в кресле, дыша коротко и неровно.
Теперь в Шишкове воцарилось полное безобразие. Бабы заохали и сгрудились около барыни, махая у лица, кто передником, кто подносом, схваченным со стола, а кто просто грязной ладонью.
– Миша, сделай же что-нибудь, – Анета обратилась взором к брату.
Наличие Марковской крови всегда предполагало способности к решительным действиям, и Мишель не подвел. Он гаркнул почище сомлевшей маменьки.
– Всем молчать! Иван, за доктором, живо! Семен и Палашка – баню топить. Нета, есть у тебя нюхательная соль?

Фро пришла в себя, почувствовав холодную ткань на своем лице. Она разозлилась на свою беспомощность. Если дело пойдет так дальше, она превратится во вторую Софочку Лунгину, невероятно впечатлительную особу, которую вид обыкновенной мыши может привести в состояние недвижимого трупа, коим сейчас и прибывает госпожа Виноградова. Что о ней подумает Нета? А Мишель?
Ефроксия вырвалась из рук Настасьи, раздевающей её в предбаннике. Видно, нянька посчитала это самым подходящим местом для столь отвратительно грязного существа.
В баню уже натаскали воды, и весело затрещал огонь в печи. Скоро можно будет… очиститься?
Расстегнутое платье соскользнуло с плеч, открывая нагое тело.
Настасья, распрямившись во весь свой немалый рост, скомандовала остальным слугам:
– Все уходите.
Потом старательно подтянула упавший лиф и обхватила Фро за плечи.
– Садитесь, барышня, – ласково сказала баба, – сначала распутаем волосы.
Ох, нелегкое это было занятие! Если бы Ефроксие пришлось самой чесать эту свалявшуюся гриву, она повыдергала бы добрую половину. А Настасья старательно и неторопливо перебирала волосок к волоску, волосок к волоску, приговаривая нежно:
– Вот так, голубушка. И раз, и два; и раз, и два.
Расчесанные пряди сплошным потоком закрыли грудь и спину, а нянькины пальцы вернулись к одежде. Платье упало бесформенной лужицей на дубовые доски.
Фро направилась в дышащую теплом комнату. Нужного жара еще не было, но девушка не в состоянии была больше ждать.
– Кто же тебя так, милая?
Тихий возглас и печальный вздох заставили её оглянуться – скорбь и жалость светились в карих опечаленных глазах. Настя знает! Обо всем!
Шершавые пальцы коснулись плеч и груди осторожным движением – Ефроксия проследила их путь и залилась краской; её тело, заласканное ненасытным незнакомцем, хранило следы запретного действа.
– Не знаю, Настасья, – врать не было никакого резону. – Я уснула, а когда проснулась, было уже слишком поздно спрашивать имя… и сопротивляться тоже.
– А рассмотреть-то вы его успели?
– Нет, – косая улыбка исказила чумазое личико. – Я со страху зажмурилась, как глупая курица. А когда очнулась, его уже не было.
Скинув одежду, оставшись в одной исподней рубахе, Настя шагнула вслед за барышней и, намыливая хрупкое тело кусочком ароматного мыла, осторожно спросила:
– Что вы знаете, Ефроксия Николаевна, о плотских утехах?
Фро ответила ей долгим взглядом и произнесла с достоинством:
– Я – не дура, Настя.
Перед глазами совсем некстати пронеслись воспоминания раннего детства, когда она впервые обнаружила существование этих самых утех. Она только что видела непонятное, в полумраке конюшни, среди охапки душистого сена. Возможно, это какая-то новая игра?
Фро дождалась, когда Аскольд вышел наружу, вытряхивая из волос застрявшие травинки. Дернув брата за руку, поинтересовалась:
– Что ты там делал, Коля?
– Подглядывала, маленькая чертовка, – брат прищурился весело и потянулся, как сытый кот.
– Ты вел себя очень шумно, – попыталась оправдаться девочка. – Мне стало интересно.
– Это весьма приятное занятие, Ева. – Аскольд посерьёзнел лицом, – Но, ежели кто-нибудь предложит тебе так поиграть, ты должна ударить его коленом в пах.
Фро была осведомлена об этом варварском способе самообороны. Она поморщилась, Коля явно чего-то недоговаривал. Ведь Дуня не ударила его коленом, судя по внешнему виду, ей все происшедшее пришлось по душе. Девочка бегом направилась к сестре: надо посоветоваться с Анетой.
Нета выслушала её сбивчивый рассказ внимательно, а потом беспечно махнула ручкой.
– Это называется еть-ся.
– Ты уверена? Какое-то странное слово.
Нета пожала плечами: она уже сказала все, что думала по этому поводу и добавить ей нечего.
Ефроксия вернулась во двор.
Аскольд сидел на траве рядом со своим братом-близнецом, зачарованно наблюдая за его проворными пальцами. Феофан плел из лозы кругленькую корзиночку.
– Это называется еть-ся, – не думая долго, оповестила девочка о своих вновь приобретенных знаниях.
– Ева! – Аскольд даже подпрыгнул на месте. – Ты меня конфузишь! Так не говорят.
– А что же ты там делал, братец? – Феофан хитро взглянул в растерянные глаза. – Неужто, предавался лобови? По-моему, Ева права. Ты занимался в сарае именно этим. Как там, девочка, повтори?
Фро с готовностью распахнула рот.
– Ева!!
Отчаянный крик и крепкая ладонь, опустившаяся на губы, помешали ей.
– Мы вновь вернулись к нашему спору о душевной чистоте и воздержании.
Брат продолжал удерживать девочку за лицо и интенсивно потряхивал при каждом слове. По всему было видно, что он сердился. Фро почувствовала себя созревшей грушей, которая должна вот-вот упасть вниз, на землю.
– По-моему, речь идет о чести, – Феофан был суров.
Девочка укусила душащую ладонь и сердито выпалила:
– Не надо меня обижать. Я ничего не расскажу тете, даже если ты сделал что-то нехорошее, Коля.
– Вот, пожалуйста, – глаза Аскольда округлились. – Ты со своей ханжеской моралью внушишь девочке отвращение к плотской жизни. Ева, в том, что ты видела, нет ничего плохого. Этим занимаются двое – муж и жена….
Марков запинался, подыскивая слова, понятные десятилетней девочке. Неизвестно, чем мог бы закончится этот монолог, потому как сам оратор вконец запутался, только Фро перебила его.
– Значит, ты женишься на Дуняше, – сделало своё заключение дитя.
Аскольд опустил руку, отпуская сестру, и ласково улыбнулся.
– Иди, Ева, поиграй с Анетой.
Уходя, Фро услышала, как он тихо сказал Феофану:
– Наверное, в твоих речах есть доля правды.

Ефроксия вздохнула:
– Наверное, мне нужно знать больше.
– Когда у вас были последние «крови»?
– Пять дней назад.
– Это хорошо.
Выслушав практические откровения няньки, Фро пожала плечами, удивляясь сама себе – её не пугала вероятность стать матерью и покрыть позором седую теткину голову. Уж этого она не допустит! О чем она и сообщила растревоженной Настасье.
– Чой-то вы задумали, барышня, нехорошее.
– Топиться точно не буду. Отвратительное это занятие – тонуть. – Ефроксия засмеялась беспечно и весело, уж очень она постаралась. Если сильно напугать Настю, побежит к Агафоклее Алексеевне, как пить дать.
– Обращусь к Феофану, – продолжила Фро, прекрасно сознавая, что никогда этого не сделает. – Помогать заблудшим, оступившимся душам – его святая обязанность…. А, может быть, пойду к бабке Христе.
Упоминание старой ведьмы заставило Настасью быстро перекреститься.
– Окстись, милая, грех это.
– Как я поняла, у меня ещё есть время для решения. А, ежели даст Бог, все пройдет бесследно.
– Дай Бог, дай Бог! – истово закрестилась нянька, всем своим немалым бабским опытом зная, что нет худшей судьбы, чем родить в девках. Тем более, барышне-бесприданнице.
– Вот что, Настя, – Фро склонилась к бабе, – тетушке ничего не говори. Не за чем её тревожить.
– Напрасно вы это, Ефроксия Николаевна. Барыня помогла бы отыскать охальника. Ежели он человек благородный…
– А ежели нет? Ежели холоп простой?
Во время своей обратной дороги Фро обдумывала возможность отыскания своего любовника не для грядущей мести, а для совместной жизни и отказалась от этой мысли….Уж больно немудрящие у него были порты – из грубой холстины и на ощупь ветхие. Возможно ли девушке её кровей выйти замуж за грубого, неотесанного мужика? Пусть даже тетя и выкупит его вольную?.. Агафоклея Алексеевна почла бы это чистым бредом!
Что оставалось бедной Ефроксие Виноградовой? Ждать и уповать на Бога.

Глава 9
Граф сидел за столом, уставленном деревянными чашками, в персидском халате и мягких тапочках на босу ногу. Еда была самой простой: печеные яйца, творог с малиной, дышащая паром картошка, каравай и жбан с квасом.
Узнав, что от всей посуды остались одни черепки, Манефа всплеснула руками и принялась громко причитать.
Пришлось Григорию громко цыкнуть:
– Мамка, не вой! Куплю тебе фарфор немецкий, хочешь?
– Эва, – старуха громко всхлипнула, – скоро сам, как голь перекатная, а туда же – фарфор!!
– Что, мамушка? – Бешкеков пронзительно стрельнул взглядом на Прохора, отчего тот суетливо подпрыгнул, поспешая принести поднос с наливками. – Сердит на меня батюшка?
– Дюже сердит, соколик. Грозится наследства лишить.
– Неужто, я так плох? Манефа, чем я плох? – крупные слезы заструились по худощавым щекам графа.
– Гриша, сокол мой, – бабка присела рядом и бросилась обтирать лицо своему дитятку куском чистого рядна. – Хорош, всем хорош…. Только пьешь проклятую! – Она толкнула графин с рубиновой жидкостью.
– И только? Так я больше не пью. Смотри, Манефа, – он выбросил графин в открытое окно. – Бешкеков слово дает.
Радостная Манефа приклонила белокурую голову Гришеньки на свою мягкую грудь. И принялась оглаживать влажные после бани кудри.
Граф блаженно сомкнул веки, отдаваясь ласкающим шершавым ладоням. Он забормотал полусонно в, пахнущую отчего-то горькой полынью, грудь:
– Мамушка, сон мне чудный снился…. В лесу – дева с зелеными косами, телом прозрачна и чиста… на вкус сладкая. Любил её долго…русалка, должно быть. Женюсь на ней.
– Да, Гришенька. Да, сокол мой сизокрылый, – вторила его словам старая нянька, посылая остерегающий взгляд Прошке: не дай Бог, ляпнет чего не к месту.
– Приду к батюшке… ан – у меня невеста – водяного дочь.
– И впрямь, жениться бы тебе, Гриша.
Граф умолк, наваливаясь отяжелевшим телом на няньку.
Манефа шевельнула красноречиво бровями, и Прошка посунулся сметливо сбоку, цепляя барина за плечи. Перекрестив своего выкормыша, Манефа Провна на цыпочках прокралась к двери.
– Мамушка, – голос Бешкекова, сильный и ровный заставил её замереть у порога. – Ты не хлопочи тут. Жить тут не буду.
Он повторил свои слова и на следующее утро, когда с белым от тяжкого похмелья лицом, пил рассол из-под огурцов прямо из бадейки, отплевываясь смородинными листами и укропом.
– Жить тут не буду. Коли батюшка не желает меня видеть – Бог ему судья. Поеду в Коломну, к тетке.
– Ах, – заворчала Манефа, – уж то-то обрадуется Татьяна Юрьевна. Она и прошлым летом ходила кругами, как кот возля сметаны.
Несмотря на мучительную головную боль, Григорий нашел силы рассмеяться удачному замечанию старухи.
– Может и впрямь жениться? – граф вальяжно раскинулся на медвежьей шкуре, накинутой на диван. – Папенька доволен будет…. Взять дворяночку понеказистей, чтоб место свое знала.
– А как же Наташенька Агалакова? – Манефа подтащила к графу столик на пузатых ножках и в сердцах шваркнула на него тарелку со свежеиспеченными блинами.
– Княжна Наталья Алексеевна – птица не нашего полета, – протянул Бешкеков со странным выражением на смуглом своем лице, таким, что нянька озадаченно примолкла.
А Григорий продолжал, наливаясь сарказмом, как созревшее яблоко соком:
– На арфе играет, поет прелестно. Натура тонкая, можно сказать – поэтическая. И супруга себе подыщет, не иначе, как царских кровей. А нам бы кого попроще.
– Никак, она тебе отказала, Гриша? – ахнула осененная догадкой Манефа.
– Полный афронт, мамушка. Ну, оно и к лучшему. Мне ли бегать перед женой на журавлиных ногах?
– Да ты все ли ладно сделал?
– Даже на колено встал…
Граф вновь засмеялся, вспоминая, как Натали произнесла надменно своим чарующим голоском:
– Встаньте, граф. Ваша поза вызывает желание рассмеяться.
Даже пощечина не нанесла бы Бешкекову подобного унижения. Однако он сумел ответить ровно, даже с некоторой долей безразличия:
– Я рад, что сумел вызвать в вас желание улыбаться.
– Пафнутий, вертай вещи обратно. К Татьяне Юрьевне едем.
Распорядительный голос Манефы Провны заставил очнуться графа от наваждения.

Глава 10
Фро не могла уснуть. Она глядела в потолок, покрытый лунными блестками, совершенно ясными глазами. Нет, она не дрожала в преддверии грядущих страхов. Ефроксия, защищаясь от потрясения разума, решила быть практичной и решать проблемы по мере их возникновения. Поэтому, спать бы ей и спать безмятежной пташкой. Ан нет! Фро вновь повернулась на бок, вздыхая.
С Агафоклеей Алексеевной был восстановлен мир. Обе всплакнули, прося друг у друга прощения – так что упорно бодрствовать причин не было.
Фро покосилась на мирно спящую сестру. Нета перебралась к ней в светлицу решительно и бесповоротно, вообразив, что Ефроксия нуждается в опеке после пережитых волнений. Анета спала, перекинув косу, толщиной в руку, на грудь. Её, мягко угадываемые под кружевной сорочкой, груди вздымались мерно и ровно. Из-под головы выглядывал уголок книжки, которую Нета читала перед сном.
Ефроксия легонько шлепнула босыми ногами по полу, подкрадываясь к кровати, и осторожно потянула книгу к себе. Миша расхваливал эту поэму. Может быть, стоит прочесть?
Подойдя к окну, вгляделась в темень ночи. Расплывчатые тени, темно-синие, а порой фиолетовые царили в мире, превращая все в загадочное колебание и пугающие видения. Фро вздохнула: она ощущала себя призраком в развернувшемся перед глазами представлении театра полутеней.

Агафоклее Алексеевне тоже не спалось, ноги скрутило ломящей болью. Настасья хлопотала возле барыни, оборачивая ей икры горячими полотенцами. В ход были пущены и припарки из горчицы, и шерстяные чулки, а госпожа Маркова все охала красноречиво, вскидывая худенькие ножки на горку из многочисленных думочек. По правде говоря, мадам испытывала жгучее желание попинать кого-нибудь ногами. Это варварское желание смущало Агафоклею Алексеевну, считавшую себя лояльной помещицей, и оттого она охала ещё громче.
Верная Настасья заварила барыне сушеной малины и принесла чашку тягучего гречишного меду – испытанный способ облегчить суставные боли.
Агафоклея Алексеевна, попивая чай, немного расслабилась и, поглядывая в окно на светлицу дочерей, пробормотала:
– Зизи опять бодрствует.
– Не спит, матушка, – подтвердила Настя. – Третью ночь не спит.
Они обеспокоено воззрились на темный силуэт девушки, неясно различимый сквозь ткань от комаров.
– Доктор сказал – нервная усталость, испуг… – бормотала тетушка в размышлении, но слова её звучали пусто, как будто не имели никакого значения.
Настасья, прекрасно знавшая свою барыню, пододвинулась поближе и склонила голову к самым хозяйкиным устам. Она не ошиблась.
– Я боюсь, Настя, – жарко выдохнула Агафоклея Алексеевна. – Николай-то тоже сперва не спал неделями, а потом припадки начались. Боюсь за Зизи.
Вот теперь госпожа Маркова владела живой речью. Она сверлила прислугу лихорадочным взглядом, забыв о болях в коленях и не замечая, что целебный напиток льётся из наклоненной кружки прямо на постель.
– Доктор сказал – отдых, спокойная обстановка, – пробормотала девка, отбирая кружку из худеньких ладоней.
Агафоклея Алексеевна замерла, превращаясь в статую с вытаращенными глазами, потом глубоко вздохнула и произнесла громко:
– Дурак – твой доктор. Жалостное сюсюканье никогда не приносило пользы Виноградовым. Мне бы это раньше понять. Глядишь, и Коленька был бы здоров. Начинай завтра собираться, Настя. Для Зизи полезней будет хорошее веселье, хорошие танцы и хорошие кавалеры.
– Куда ж поедем?
Настасья в душе сомневалась в действенности такого лечения, но слова барыни её обрадовали. Девка сама искала повод предложить хозяйке что-то подобное. Правда, двигали Настасьей вполне практические соображения. Она была уверена, что Ефроксию Николаевну надо немедленно выдать замуж, чтобы прикрыть позор, пока он не обнаружился. Целых два дня девка ломала голову, как предложить барыне, не выдав тайну Фро. И уж, было, совсем решила чистосердечно признаться, а тут – вон как все хорошо обернулось. Благодаря доктору, а скорее, вопреки ему – ну да все равно!
– Поедем в Коломну. Татьяна Юрьевна сейчас там. Она большая затейница по части развлечений, скучать не любит. Мишель говорит, там собралось вполне приличное общество.

Известие о неожиданном отъезде привело Анету в восторг. Она щебетала без умолку, как сорока и норовила везде помочь, создавая ужасную суматоху.
Неважно чувствовавшая себя после бессонной ночи, Агафоклея Алексеевна не выдержала и взмолилась:
– Нета, душечка, съездили бы к Лунгиным. Повидались с Софочкой.
– О-о! – Анета враз загорелась новой идеей. – Можно мы пригласим её с собой в Коломну?
– Конечно.
– Превосходно! – девушка побежала резвой козочкой по ступеням, и её звонкий голосок жизнерадостно зазвенел, наполняя собой весь второй этаж дома. – Мишель! Мишенька!
Агафоклея Алексеевна весело улыбнулась, услышав протестующее бормотание сына. Мишель явно не изъявлял желания к утренним визитам.
– Слава Богу, теперь можно спокойно собраться, – она не сомневалась в способностях Анеты добиваться желаемого.
И впрямь, вскоре Михаил Павлович спустился в гостиную изыскано одетым, блистая белым кружевом сорочки.
– Мaman, мы решили поехать в коляске. Вряд ли Фро захочет скакать верхом.
– Мишенька, не торопитесь от Лунгиных, – рассеянно попросила Агафоклея Алексеевна. – Хлопот у меня много, девочки будут только под ногами мешаться, – и тут же забыла про сына, поворачиваясь к Настасье, – Поди, отправь Степана к Вавиловым. Пускай сей час же едет. Пусть скажет: скоро приедем. Да пусть там останется, поможет. С людишками-то у них плоховато.
Вавиловы были дальними родственниками покойного Павла Петровича. Давно обедневшие, они жили в своем большом доме в Коломне милостью госпожи Марковой. Агафоклея Алексеевна, памятуя, что муж её всегда был к старикам добр, выкупила заложенный дом и несколько человек челяди для супругов, чьи дети сгинули в водовороте жизни безо всякого следа.
Самсон и Рафаэлла Вавиловы сами не знали, куда подевались их двое сыновей и дочь. Слухов было много, по большей части самых невероятных. Агафоклея Алексеевна склонна была верить тому, что Иван и Игорь, так звали братьев-близнецов Вавиловых, запили горькую и опустились на самое дно общества. А вот куда подевалась Алина? Барышня воспитанная, чинная с хорошим голоском и кругленьким задорным личиком.
Однажды ранним весенним утром она покинула своих родителей, оставив на столе записку всего с одним словом, написанным большими печатными буквами поперек листа. «СКУШНО». Поговаривали, что виной тому заезжий поручик, красавец с черными усами и синими, как омут очами. Ухнула бедная, глупая Алина в их бездонную глыбь – и пропала.
Госпожа Маркова помогла отчаявшимся старикам, но, как женщина практичная, имеющая целую ораву детей, не могла себе позволить содержать еще один дом, в придачу со стариками. О чем она и оповестила супругов со свойственной ей прямотой.
– Самсон, вот тебе закладная на дом, кухарка, горничная и кучер, а уж как дальше жить – решай сам.
Вавиловым ничего не оставалось, как сдавать большую часть дома в наем, поделив просторные горницы перегородками на комнатки поменьше. Вначале, дело было больше смешным, чем полезным. Агафоклее Алексеевне многие тыкали в глаза, что родственники её занялись грязным делом, пороча дворянскую кровь. На что госпожа Маркова отвечала:
– Вы полагаете? А я так думаю: ежели в Москве такое совершить, чай, прибыли поболее будет, чем в Коломне.
Придерживаясь мнения, что «грязных» денег не бывает, а честь дворянскую на хлеб не намажешь, она поддерживала начинания стариков безоговорочно, и вскорости все благополучно утряслось и забылось. Вавиловы потихоньку обзавелись жильцами, испортив всю коммерцию ближайшей гостинице. Особенно оживленно становилось в городе, а стало быть, и у Вавиловых, когда приезжала княгиня Татьяна Юрьевна Бардина. Женщина не старая, рано овдовевшая, она превращала провинциальную жизнь в яркое, светское мероприятие.
Агафоклея Алексеевна справедливо полагала, что родственники найдут место для девочек и неё самой.

Глава 11
Фро встретила восторженный лепет Анеты со странным чувством. Вроде бы, она должна была радоваться предстоящим развлечениям; сперва она тоже весело ойкнула, но ту же взглянула на себя издали, как будто еще одна Фро сидела неподалеку и с застоявшейся желчью в душе поглядывала на ту, другую с презрительным снисхождением. Девушка растерялась и, пожалуй, немного испугалась. Не смотря на охраняемую строго тайну, она кое-что слышала о своем отце, которого и не помнила вовсе. Но мысль, что ей предстоит превратиться в дурочку, в такую, например, как блаженная Ольга, в грязную ладошку которой Фро всегда на Пасху вкладывала золотой, показалась глупой. Она громко рассмеялась, отметая свои страхи и сомнения.
Тетя хочет, чтоб она повеселилась? Прекрасно! Разве не о том мечтает сама Фро?
К Лунгиным Ефроксия собиралась уже почти в таком же восторге, что и Анета. Они перекликались о том, как им будет весело втроем в Коломне, не особо торопясь с туалетом, пока Михаил Павлович не постучал им в дверь и не сказал, что через 5 минут облачится в свой любимый халат и предастся блаженному безделью. Пришлось быстренько надеть розовые с малиновой отделкой платья, почти одинаковые по крою, и быстро бежать к коляске. Мишель, хоть и добр, но слов на ветер не бросает.
Михаил встретил сестер хмурым взглядом, хотя бычился больше по-обязанности. Барышни показались ему юными и прекрасными. Как на таких сердиться?
Анета прижалась розовой щечкой к плечу брата и весело пробормотала сквозь бивший из груди смех:
– Полно, Мишенька, не сердись.
Мишель вздохнул и повернулся к кузине. Слова, готовые выйти наружу, застряли у него в горле. Его как будто пронзило молнией. Темно-синие, почти черные – цвета созревшей смородины очи встретили его взгляд, затягивая и мешая мыслить. Никогда еще Марков так остро не ощущал над собой власть женского очарования. Он суетливо дернулся и нарочито громко рассмеялся, стараясь скрыть сумятицу своих чувств.
– Боюсь, в Коломне у меня не будет времени для развлечений.
– Отчего же?
– Придется охранять вас с дуэльными пистолетами наготове.
– Ой! – у Аннеты округлились глаза от беспокойства.
– Успокойся, Нета, – тонкие пальцы опустились на рукав черного сюртука. – Мишель не имел в виду ничего страшного. Он просто сделал нам комплимент. Верно?
Михаил Павлович нагнулся и приложил губы к прохладной ручке, туда, где заканчивалась кружевная митенка. Сделал это не приличествующее сухо. Припал жарко, со всем, внезапно охватившем его, желанием.
Ефроксия вспыхнула как маков цвет. Теперь она знала о поцелуях намного больше и смогла разобраться в природе свершившегося лобзания.
– Это мало напоминает братский поцелуй, – сказала она тихо, следя глазами за Анетой, которая со свойственной ей шумной подвижностью, устраивалась на сидении экипажа. – Какое милое дитя – наша Анета.
Поразившись справедливости замечания, Михаил подивился своей глупости. Совсем недавно он считал Ефроксию гораздо наивнее и тише Неты, а сейчас убедился, что перед ним не девочка, а вполне взрослая дама. Более того, он ощущал в ней способность противостоять мужскому превосходству, что задевало его гордость. Поэтому ответ его прозвучал несколько грубо.
– Ты ждешь от меня извинений?
– Да, черт возьми! Ведь ты – не перебравший наливки корнет, ты – мой брат. И я в праве требовать от тебя уважения.
–– О-о! Вы ссоритесь! – Анета капризно надула губки, поворачиваясь в их сторону.
–– Нисколько, дорогая, – голос Фро был беспечен, но глаза, устремленные на Мишеля, были холодны и ждали ответа.
– Прости меня. – Сказал Мишель, теперь уже точно зная, что не успокоится, пока не запустит свои пальцы в копну золотистых волос, собранных сейчас в немудреную прическу, и не растреплет их по белым плечам, которые будет покрывать поцелуями еще более горячими, чем тот, из-за которого разгорелся весь сыр-бор.
– Что ты будешь делать, ежели и впрямь окажешься в обществе перебравшего наливки корнета? – поинтересовался он уже вполне мирно, направляясь к повозке.
Фро заливисто засмеялась, откидывая голову назад, отчего мелкие пряди волос, легким пушком выбившиеся из прически, заколыхались, приковывая внимание.
– Тут впору ты, со своими дуэльными пистолетами!
– Не играй со мной, Фро, – голос Маркова был хрипл.
Даже неискушенная Анета расслышала в его словах угрозу. Она обхватила Ефроксию за талию и зашептала ей в ухо:
– Ты разозлила Мишеля.
Сестра в ответ строптиво мотнула головой, говоря нетерпеливым жестом, что все прекрасно осознает. Ефроксия впервые позволила себе говорить то, что придет ей в голову, а не то, что от неё ожидают. И, надо сказать, получала от этого истинное удовольствие.
Характер и нрав сестры не были секретом для Анеты, она обеспокоено вздохнула:
– Боюсь, маменьке это не понравится.
– Ты думаешь, он наябедничает?
Сестры шептались, забыв обо всем на свете, а Михаил Павлович, отдав распоряжение кучеру, расположился напротив и старательно делал вид, что ничего не слышит.
– Мы можем спросить его об этом.
Фро исподтишка бросила быстрый взгляд на кузена и успокоила Нету:
– Он ничего не расскажет.
– Ты уверена?
Шепот Анеты раздался очень громко, и Михаил перестал претворяться.
– Ты уверена? – повторил он вопрос, глядя насмешливо на Фро.
Глаза кузины загорелись ярким пламенем, в котором читался вызов.
– Да.
В другое время Марков непременно бы принялся читать нравоучения своим маленьким, глупым сестренкам, но только не теперь. Теперь он видел, по крайней мере, в одной из них пленительную женщину, умеющую очаровывать и восхищать.

Лунгины встретили гостей радушно. Напоили чаем на просторной веранде, окруженной со всех сторон раскидистыми кленами. В отличие от Шишкова, дом Лунгиных был окружен парком, содержащим различные породы деревьев. Эта маленькая страсть к коллекционированию флоры, передаваемая из поколения в поколение, привела к тому, что имение располагалось, чуть ли не в дремучем лесу.
– Порой мне кажется, что под окнами бродят медведи, – жаловалась Анете Софочка.
– Софи, нельзя быть такой трусихой, – уговаривала её подруга.
– А еще здесь жуткие комары, размером с собаку. Какое счастье, что эту зиму papa собирается провести в Москве.
– Да, Софи, прелестно! Представляю, как здесь скучно зимними вечерами.
Известие о предстоящей поездке в Коломну было встречено с восторгом. Полина Петровна Лунгина не долго думала над просьбой взволнованных девочек. Она вполне доверяла своей старой приятельнице – Агафоклее Алексеевне, считая её женщиной разумной, строгих правил. К тому же, Михаил клятвенно пообещал не спускать с барышень глаз.
– Он всюду будет таскать с собой дуэльные пистолеты, – шепотом оповестила Фро белокурую подругу и, заметив, что молочная бледность заливает тонкие черты Софочки, спохватилась. – Я пошутила, Софи, не бойся.
Господи, Фро совсем позабыла об ужасающей впечатлительности Софьи.
– Я возьму с собой палевое платье то, что тетушка сшила мне на Рождество, – быстренько сменила тему разговора Ефроксия, и через минуту они с увлечением принялись обсуждать свои туалеты.
Михаил зевнул, деликатно прикрывая рот ладонью. Он так и думал, что придется провести весь день, слушая про шляпки, ленточки и кружева. Читая на унылом лице господина Маркова покорность своей судьбе, Полина Петровна засмеялась.
– Мишенька, вы бы покатались по округе. День солнечный. Я вам лошадь хорошую дам.
– О-о! – Анета тут же оказалась рядом. – Мы тоже хотим покататься по округе. Правда, Фро? Софи?
– Вот видите, сударыня, – сокрушенно вздохнул Марков, – никуда мне от них не спрятаться.
В конце концов, все вновь погрузились в экипаж, уже вчетвером. И покатили под веселое цвирканье и переливы птиц, вольготно расположившихся в барском парке.
Когда лес был позади, кучер, повернув свою веснушчатую физиономию, бодро спросил:
– Куда едем, барин?
Михаил не успел и рта раскрыть. Анета живо повернула головку и затараторила:
– Иван, помнишь, мы ездили к старой генеральше. До-о-о-олго ехали. Там еще речка была.
– Да, барышня.
– Поедем туда, – Анета повернулась к спутникам. – Фро, помнишь, там было много-много лилий? Софи, там так прекрасно! Белые звезды среди зелени и мерцающей влаги…
– Поезжай, – кивнул Марков кучеру, соглашаясь.
Фро немного побледнела. Что ни говори, она была не готова вернуться в злополучное место. Конечно, она предполагала когда-нибудь посетить остров и предпринять кое-какие розыски. Но не ожидала, что свидание произойдет так быстро. Отказаться она не могла. Это выглядело бы странно, после того как они с Анетой мечтали побывать там. Ефроксия стиснула пальцы, призывая себя к спокойствию. Еще одно испытание? Что ж, ей не привыкать.
– Что с тобой? – тихо спросил Мишель, склоняясь к её лицу.
Досада охватила Фро: ей не удалось справиться со своими нервами. А тут ещё дружеское участие кузена! Мог бы просто позевывать в своем углу! Впрочем, Марков сидел рядом с Ефроксией и никак не мог забиться в далекий угол, потому как свободного места было мало. Фро испытывала сильное желание сделать какую-нибудь гадость брату. Возможно, несколько дней назад она ужаснулась бы таким мыслям и, непременно, долго бы молилась, обороняясь от происков лукавого. Только, теперь она находила в себе какую-то разрушающую силу, сопротивляться которой не было ни сил, ни желания.
– Я только хотела сказать Софье, что всем другим тканям предпочитаю бархат, – сладко пропела она, разводя в невинной улыбке губы.
Эта чарующая простота просветленного лица и широко раскрытые ангельские очи неизменно производили на Михаила впечатление, умиляя и обезоруживая его. Даже теперь, когда он осознавал, что сестра намеренно пользуется своим очарованием, он не мог сердиться. Её маленькая, чисто женская месть (хотя, видит Бог, он не находил ничего предосудительного в своем поведении и мог только теряться в догадках, чем не угодил кузине) показалась ему забавной. Мишель засмеялся и попросил сестру весело:
– Ради Бога, Фро, я и так уже достаточно наказан.
– О чем ты, Миша? – Анета, оторвавшись от обсуждения с Софи предполагаемых впереди красот, живо повернулась к брату.
– За сегодняшний день я 50 раз услышал слова «шляпка», – пояснил Марков, лукаво усмехаясь.
Тонкие софочкины черты залило пожаром смущения.
– Простите нас, Михаил Павлович, – пробормотала она едва слышно. – Мы вели себя, как глупые дети.
– Что с тобой, Миша?! – воскликнула Нета, отмахиваясь от лепета Софии, – Мы и раньше любили поболтать о туалетах, и ты никогда не был против.
– Михаил Павлович внезапно осознал себя зрелым мужем, – лениво протянула Фро, бросая рассеянные взгляды по сторонам.
Привлекая к себе внимание, Мишель крепко взял сестру за руку.
– Теперь я знаю, что ты можешь быть ядовитой.
– Тебя это пугает?
– Раньше ты была лучше.
– Просто образ глупой дурочки больше импонирует мужскому тщеславию.
– А, понимаю. Ты слишком много времени общалась с Аскольдом. Наш философ успел задурить тебе голову.
«Нехорошо так говорить о покойном брате!» – едва не закричала Ефроксия. Лишь присутствие Софочки заставило её ответить тихо и ровно:
– Тебе тоже не помешало бы более близкое знакомство с Колей. В его словах было много здравых и умных мыслей.
Лицо Михаила Павловича изобразило полнейшую скуку. Этого Фро не могла стерпеть.
– Глядишь, твое бесцельное времяпровождение наполнилось бы новым смыслом, – закончила она безжалостно.
Вот теперь Мишель разгневался.
– Ефроксия, не тебе судить о моей жизни!
– Барин, приехали, – голос кучера прозвучал вовремя, прерывая назревавшую ссору.
– О! Как чудесно! – выдохнули софочкины уста восторженно.
– Я хочу! Я хочу! – Анета проворной птичкой скакала по берегу. – Много, много! Целую охапку. Иван, достань мне.
Судорожным ознобом пробежались по спине Ефроксии воспоминания о желтой воде.
–– Нет. – Она произнесла это решительно и строго так, что все невольно взглянули на неё. – Мы не можем. Эта земля кому-то принадлежит. Мы опустимся до воровства.
– Что ты, Фро! Это всего лишь цветы, лилии. – Темные неточкины глаза были полны недоумения.
– Разве я не права, Мишель?
– Права, если придерживаться закона буквально.
– Ах, вот как! Хорошо, – Анета решительным шагом направилась к коляске. – Тогда мы не едем домой, пока не разыщем того, у кого можно испросить разрешения для такого сверхважного действа. Иди сюда, Софи!
– Вот глупо, – Михаил переводил взгляд с рассерженного, раскрасневшегося лица Анеты на решительное, побледневшее Ефроксии. По всей видимости, обе были настроены решительно. – Иван, ты не знаешь, чьи это владения?
– Нет, барин.
Марков прокашлялся и тихонько пододвинулся к надувшейся сестре.
– Анета, у кого же мы узнаем? Ведь не ехать для этого в Коломну. Тем более, что завтра, самое большее, послезавтра и так там будем.
– Хочу лилии!
– Милая Анета, – Софии тоже решила принять участие в переговорах, – сделаем так: проедем еще немного и спросим первого встречного. Если ничего не узнаем, поедем домой.
Софочка со своим тихим голосом и явной склонностью к дипломатии внесла некоторую ясность в дальнейшие действия. Все с облегчением погрузились в экипаж. Ехали ещё добрых полчаса, никого не встретив, и уже прониклись уверенностью, что придется ехать до самой Коломны. Но тут из пролеска вывернула груженная баулами и коробками карета. Экипаж был запыленный, заляпанный свежей болотной грязью, но легкий и изящный. Лошади шли ровно, красиво потряхивая головами, как будто не по разбитой глине, а по булыжной мостовой.
Марков велел кучеру остановиться и подождать пока экипаж поравняется с их коляской.
– Нета, ты все ещё хочешь лилий?
– Да.
Михаил улыбнулся.
– Тогда действуй.
Анна Павловна свирепо свела брови: негалантный мишенькин поступок рассердил её. Не миновать бы очередной ссоры, ежели бы не Софи. Девушка проворно выскочила на дорогу. Переговоры её с угрюмым, здоровенным кучером продолжались недолго. Софочка вернулась, смущенно поводя плечами.
– Похоже, совершенно не у кого испросить разрешения, – сказала она. – Имение Ключевских верст 20 отсюда, далеко. Правда, там, на речке есть охотничий домик, но он пуст. Сторож помер, а барин года два, как не приезжает охотиться.
Крупные слезы задрожали на загнутых к верху ресницах Анны Павловны, этого Михаил выдержать не мог.
– Это всего лишь цветы. Едем. Я натаскаю тебе целый воз лилий.
– Нет, – Анета несчастно шмыгнула носом. – Фро права: это воровство. Едем домой.
Ефроксия молчала. Услышанное от Софи известие подтверждало её смутные сомнения по поводу своего нечаянного любовника. Какой-нибудь холоп или беглый, а хуже того – тать, разбойник…. Остается только надеяться, что она не носит в себе дитя – плод нелепой случайности. Фро закрыла глаза и зашевелила губами – пусть Господь услышит её молитвы.

Глава 12
Бешкеков церемонно приложился к пахнущей духами ручке, слегка поморщившись: запах был чересчур сладок.
– Приехал. Неужто соскучился? – Татьяна Юрьевна прищурилась, вглядываясь в окаянную красоту племянника.
Слегка близорукая, она не считала возможным пользоваться лорнетом или, избави Боже, очками. А посмотреть-то было на что. Смуглое лицо графа, окруженное белыми, как будто выгоревшими на солнце, волосами привлекало своей неожиданностью. Чистые ярко-синие глаза подошли бы скорее наивному, любящему жизнь мальчику, если бы в них не светился живой ум и неприкрытая уверенность, граничащая с высокомерием. Нос был прямой, классической формы, только крылья его слегка расширялись, нарушая каноны римского совершенства. Губы были четко очерчены, а волевая складка твердого подбородка свидетельствовала, что натура у графа, без сомнения, не простая.
Густые ресницы женины затрепетали, скрывая на мгновение прекрасные своей глубиной и живостью взгляд. Татьяна Юрьевна хоть и считалась Бешкекову троюродной теткой, была старше его не многим больше трех лет. Рано овдовевшая, веселая она радовала глаз.
Григорий пригнулся к самому лицу родственницы и промолвил весело, опаляя нестеснительным взглядом:
– Я всегда знал, что греховная связь с тобой, душа моя, будет полна райского блаженства.
Княгиня засмеялась, отмахиваясь кружевным платочком, зная, что за словами племянника не стоит ничего, кроме обыкновенной светской болтовни.
– Все такой же. Вот за наглость тебя и люблю, душа моя.
Бешкеков непринужденно опустился на тонконогий стульчик и потянулся к чашке с кофе. Фарфоровая безделица утонула в его ладони почти бесследно.
– Боже мой, княгиня, заведете вы себе когда-нибудь приличную посуду? Из этой только мышь подчивать.
– Ах, Григорий, ты несносен! – Татьяна Юрьевна изволила нахмуриться и тут же неудержимо рассмеялась: Бешкеков уцепил весь кофейник и, не долго думая, отхлебнул, отбросив в сторону крышечку.
– Совсем другое дело.
– Когда бы я знала тебя меньше, Гриша, могла бы заподозрить в неучтивости. Даже в недостатке воспитания.
– Вот в этом, – граф лениво вытянул длинные ноги вдоль кофейного столика, – меня ещё никто не обвинял, ты – первая.
Он поскучнел лицом, сбросив маску беспечного шалопая, и княгиня пожалела о своих словах. С бесшабашным Бешкековым общаться было проще и приятнее.
– Где ты остановился?
– У Вавиловых. Смотрю, старики процветают. Дом полон, как гороховый стручок.
– Да.
Княгиня позвонила в колокольчик, и на зов явилась крепкая рыжеволосая девка, втиснутая в туго накрахмаленное платье и белый передник.
–– Унеси это, – кивнула Татьяна Юрьевна на кофейные принадлежности. – И принеси наливки.
– Ежели для меня, не стоит утруждаться – не пью. Вовсе. Слово дал.
– Съехались со всех имений, даже Тригорский притащился, – продолжил Бешкеков. – Делаю тебе комплимент, душа моя.
Княгиня зарделась от удовольствия и защебетала совсем, как молоденькая инженю:
– Представь, Агафоклея Алексеевна Маркова прибыла с дочками, а у родственников места нет. Пришлось ей в гостиницу ехать. Я смеялась от души. Непременно позову её к ужину. А девочки у неё – прелесть! Ты бы, Гриша, обратил внимание.
– Они согласны будут на приятную греховную связь?
– Избави Боже, Гриша! Барышни воспитанные, поведения примерного…
– Значит, скучны и глупы.
– Уж как бы то ни было, – Татьяна Юрьевна осердилась, – а к вечеру, чтоб был у меня! При полном параде.
– Ну их к черту, Таня! У нас славная компания подобралась. Кстати, Тригорский неплохо банк мечет. Проворный, черт.
– Ты имеешь в виду Адама Духовицкого, поручика Смолова и Лахтина? – Татьяна Юрьевна снисходительно улыбнулась. – Зря на них рассчитываешь. Все сегодня у меня будут.
– Душа моя, ты весь город решила собрать? Где принимать-то будешь? Здесь тебе не Москва – тесно.
– О! – княгиня живо поднялась и, уцепив Григория за сюртук, потащила решительно к окну. – Я так славно все придумала. Внизу откроем двери на веранду, и дальше – в сад. Повесим на деревья фонари. Танцевать можно будет в саду, а музыканты – на веранде. Как тебе?
– Не совсем удобно, но романтично.
– Что неудобно?
– Дамы подолы об траву запачкают.
Княгиня задумалась, но лишь на мгновение.
– Прикажу сбить деревянный настил, круглый и гладкий. Прямо сейчас. Извини меня, душа моя.
Татьяна Юрьевна заторопилась к двери, полная новых прожектов, а Григорий Александрович тяжело вздохнул: впереди вечер пустых разговоров и фальшивых улыбок.

Глава 13
Софи, Ефроксия и Анета сидели чинно рядком у стеночки на изящных стульчиках, обтянутых сафьяном с алыми розочками по полю. Их нежные платьица скромных пастельных тонов были просты и целомудренно украшены кружевами, закрывающими юную плоть от нескромных взглядов. Потупленные глазки и робкие улыбки на пухлых губках – все то, что и положено барышням на балах. Однако если кто-нибудь послушал, о чем шептались эти невинные губки, был бы немало удивлен, а то и шокирован.
– Мне нравятся вон те пшеничные усы, – поблескивая из-под тишка вороньими глазками, шептала Анета.
– Вон у той дамы такой сказочный туалет, – примечала Софочка, – алый, цвета свежей крови… так оттеняет её великолепную грудь.
– Если бы маменька разрешила нам открыть плечи и убрать кружева…
Фро тихонько засмеялась:
– Все кавалеры крутились бы подле нас, как мухи у меда.
На минутку забыв о своих, положенных приличиями, ролях, девушки склонили друг к другу головы и засмеялись, впрочем, не слишком громко. Их локоны, модно завитые и выпущенные на плечи, смешались: черные, тяжелые пряди Анеты, воздушные белокурые Софьи и золотые, с едва заметной рыжинкой Ефроксии.
Строгий взгляд Агафоклеи Алексеевны, сидящей подле таких же почтенных матрон, как она сама, заставил девушек выпрямиться и занять приличествующие позы. Но скованность их исчезла, уступая место природной веселости и живости.
Фро оглядела зал, полный пестрыми одеждами и подвела итог своим умозаключениям:
– Нынешние кавалеры имеют в виду сегодня хорошо поволочиться, – награжденные столькими братьями, сестры вполне были осведомлены о некоторых словах и понятиях, – и не имеют серьезных намерений.
Не вполне привыкшая к такой откровенности, Софочка слегка побледнела и вздрогнула, но все же вынуждена была согласиться:
– Наверное, Фро права. Они все толпятся около Татьяны Юрьевны и прочих замужних дам, имея в виду беспечный флирт.
– И совсем не обращают внимания на невинных барышень, – сердито закончила Анета.
– Что нам остается делать? – опасные искры заплясали в глаза Фро. – Развлекаться самим. Что ты говорила о пшеничных усах, дорогая?
– Они показались мне привлекательными.
Барышни взглянули разом на смазливого гвардейца с холеными усиками.
– Усы, действительно, ничего, – согласилась Фро. – Вот только он сейчас их сложит прямиком за корсаж княгини. А вон тот, не знаю, кто таков, с белыми волосами, примется их доставать оттуда.
Девушки не на шутку развеселились, представив эту скандальную сцену во всех красках. Лица их заискрились, привлекая внимание незнакомца, о котором они только что судачили. Он отделился от общей мужской группы и направился к барышням. Его невероятно синие глаза были неотразимы.
Анета почувствовала смятение и потупила очи, Софочка стиснула тонкие пальцы до боли и лишь Фро встретила незнакомца с любопытством во взгляде.
– Не имею счастия быть с вами знакомым. Вы позволите представиться?
Тихий вздох сорвался с бескровных софочкиных уст, а Анета просто не могла вымолвить ни слова.
– Новые знакомства нередко избавляют нас от скуки старых, – беспечно откликнулась Ефроксия.
Синие глаза изумленно дрогнули, заслышав философскую фразу из столь юных уст.
– Граф Григорий Александрович Бешкеков.
В этом чинном представлении Ефроксия углядела неприкрытую спесь и, неожиданно для себя, оскорбилась. Она распахнула широко глаза и вздернула вверх подбородок.
– Анна Павловна Маркова, – Фро коснулась локтя сестры, подбадривая; нельзя же выглядеть такой ошеломленной, – и Софья Львовна Лунгина. – Про себя упомянуть она не сочла нужным.
Темные глаза горели вызовом, готовые испепелить злосчастного графа.
Бешкеков счел забавным такое проявление горячности:
– Позволите ли вы танцевать с вами?
Фро с изумлением увидела перед собой протянутую ладонь. Впрочем, замешательство длилось недолго, она хотела танцевать. Граф повел девушку через всю залу в озаренный каретными фонарями сад. Ефроксия чувствовала себя немного скованно под сопровождающими их любопытными взглядами.
– Татьяна Юрьевна всех решила удивить сегодня, – сказал ровно Григорий более для того, чтобы успокоить даму. – Нынче будут играть только вальс. Его считают несколько вольным. Вы не находите?
– Мне нравится вальс.
Непринужденное пожатие плечами и беспечная улыбка – Григорий был заинтригован еще больше.
– Вы полагаете, барышне на выданье подобает так себя вести? – не скрыл он своего удивления.
Фро весело рассмеялась.
– Это ко мне не относится. Я не собираюсь выходить замуж.
– Отчего же?
– Я – бесприданница. Кто ж меня возьмет?
Губы Григория дрогнули в преддверии ответа, но легкие пальчики быстро коснулись его губ, запрещая.
– Нет-нет. Сейчас вы скажете: «Своим покорным и примерным видом возможно прельстить какого-нибудь старика».
Они кружились быстро-быстро, а как будто стояли на месте: беседа их была оживленной и занимала графа все больше.
– В этих словах есть доля правды, – попробовал он с укором урезонить девушку, которая, как расшалившееся дитя, позволяла себе свободу слов и действий.
– Увольте! – голос Фро был полон решимости. – Лучше – в монастырь.
Она даже отпрянула от своего кавалера, отчего чуть не упала, наступив на краешек своего платья. Бешкеков невольно притиснул ближе тонкую талию и коснулся губами кожи на нежном виске, и не торопился сдавать неожиданно завоеванные позиции, с интересом и некоторой опаской ожидая ответного хода этого невероятного создания.
«С таким-то норовом либо заорет во все горло, либо влепит по роже», – подумал он весело.
– Мишель прихватил с собой дуэльные пистолеты, – сообщили девичьи губы у самого его уха.
Чтобы дотянуться до органа слуха графа барышне пришлось привстать на цыпочки, и Григорий некоторое время крутил даму, держа полностью в своих объятьях: легкие туфельки просто оторвались от настила, пахнущего свежераспиленной сосной. Бешкеков рассердился. Он любил дам неглупых, с острым язычком и находил их общество приятным. Вот только молоденьким барышням такое совсем не к лицу!
– Тогда ему нужно стоять подле вас, держа их наготове, – сказал он сердито, отстраняясь на приличное расстояние.
Взглянув быстро ему в лицо, девушка внезапно вся изменилась. Губы её жеманно поджались, весь облик сразу стал глуповато-безликим. Она прошелестела тихо:
– Да, сударь. Конечно, сударь. Прелестно, сударь.
Все те слова, которые он привык слышать из уст робких, начинающих красавиц. Григорий растерялся. Пожалуй, он готов был просить извинений, и от этого рассердился еще больше на бессовестную девчонку.
– Скажите, наконец, мне ваше имя, – ядовито предложил он, – чтоб знать, как зовут столь невоспитанную особу.
Ответ, совсем уже непочтительный, был готов сорваться с уст Фро, но к счастью, музыка закончилась, и кавалер безмолвно повел её на место.
– Ежели желаете видеть идеал своих патриархальных представлений, потанцуйте с Софочкой, – посоветовала ему на прощание Фро сладкими устами. – Она и кошке-то «брысь» сказать не может. Вот только пугать её вам не советую, не то я сама прострелю ваш лоб дуэльными пистолетами Мишеля.
Бешкеков действительно пошел к Софи, как будто послушался наставлений ехидной барышни. Хрупкая ручка Софьи совсем потерялась в графской ладони.
Анета встретила сестру вопросительным взглядом, в котором читалось жгучее любопытство.
– Он тебе понравился, – заметила Фро, придвигая стул ближе к сгорающей от нетерпения девушке.
– Наверное, я влюблена, – с ужасом прошептала Анета. – Ах, почему он пригласил Софи, а не меня?
Ефроксия усмехнулась:
– Граф – человек любопытный – дойдет очередь и до тебя.
– У меня даже ноги дрожат… – Нета неотступно провожала взглядом мелькавшую в удалении пару. – Я с ним и говорить-то не смогу.
– Нета, – Фро сердито дернула сестру за рукав, привлекая к себе внимание, – ты кудахчешь, как глупая курица. Приди в себя. Это всего лишь мужчина.
– Ах, что ты говоришь! Ни у кого нет таких синих глаз. Они – как майское небо – светлые и чистые. А эта улыбка? Смотри, смотри, он наклонился к Софи и что-то ей сказал.
Поток восторженных слов не прекращался, Фро вздохнула и тряхнула сестру сильнее.
– Хочешь ему понравиться?
– Очень.
– Тогда не будь чересчур болтливой и не смотри на него глазами больного теленка.
– Разве такое возможно?
– Нета, представь себе, что ты разговариваешь с Мишелем. Не тогда, когда вы спорите, а когда мирно обсуждаете какую-нибудь книгу. Будь внимательна к его словам и открыта в своих поступках. Ему понравится твоя непосредственность и чистота мыслей. И все же, помни, что это не Миша: сокровенные мысли держи при себе…. Представь, что он – Миша и Феофан одновременно. Ведь ты немного робеешь перед Феофаном?
– Фро! – Анета приоткрыла рот от изумления. – Отчего ты все это придумала?
Ефроксия пожала плечами:
– Я думаю, ему понравится такое поведение, открытое с достоинством. Я поняла, что граф не любит равно бестолковых и самостоятельных барышень.
– Ой, ой, он идет! Ты потом мне все расскажешь.
Граф действительно приближался. Софочка рядом с его высокой и крепкой фигурой представлялась ещё более утонченной, почти прозрачной.
Ефроксия стремительно поднялась со стула. Она кожей почувствовала, что Бешкеков направляется именно к ней. В другое время она, возможно, и порадовалась бы такому предпочтению, но не сейчас. Ждущие неточкины глаза были направлены на вожделенный предмет обожания, и Фро сочла за лучшее испариться – вот только куда? Она поискала глазами Мишеля – он пришелся бы кстати. Но Маркова нигде не было. Её глаза наткнулись на Агафоклею Алексеевну. Рядом с тетей маячила чья-то широкая спина и, хотя обладатель был кривоног и явно тучен, Фро устремилась к ним с облегчением.
Рядом с тетей находился Тригорский.
Заиграли мазурку.
Фро, изобразив ангельскую улыбку и зардевшись от смущения, возможно и не притворного, вольно коснулась локтя теткиного собеседника.
– Генерал, – прощебетала она простодушно, – говорят, вы великолепно танцуете мазурку.
Глаза Агафоклеи Алексеевны округлились от возмущения, но все же она нашла в себе силы непринужденно рассмеяться:
– Иван Ильич, это моя племянница – Ефроксия. Простите её, она немного наивна по молодости лет. Ну, да я сама виновата, всегда хвалю какой вы знаменитый танцор.
– Охотно потанцую с вами, деточка.
Ефроксия ощущала за своей спиной передвижения Бешкекова, как будто бы смотрела на него глазами. Он раскланялся с Софочкой и повернулся в сторону Фро. Поэтому девушка была почти благодарна старику с ярко-малиновой, потной физиономией за приглашение.
Мазурка её немного успокоила. Круг танцующих был довольно плотен. Меняющиеся в фигурах кавалеры требовали некоторого внимания, поэтому Фро упустила из виду дальнейшее развитие событий и не могла понять – хватило ли у графа ума пригласить Анету на танец.
«Ежели, нет, сестра не на шутку расстроится. Придется её чем-нибудь утешить. Уговорить Мишеля устроить скачки? Для этого нужно будет вернуться в Шишково…».
Размышления Ефроксии были прерваны уже знакомым голосом, полным насмешки.
– Что это вы делаете?
Как ни странно, Фро сразу поняла, что он имеет в виду.
– Следуя вашему совету, – растянула девушка в искусственной улыбке губы, замирая в изящной позе, – пытаюсь заманить в сети старого мужа.
Фро повернула голову и краем глаза заметила бежевое платье Анеты. «Слава Богу, значит, он не такой уж грубиян». Её лицо осветилось искренней благодарной улыбкой, которую Бешкеков воспринял, как нанесенный исподтишка удар.
– Вы – красивы, – сказал он сердито.
Фро ответила суровым взглядом. Потом танец разделил их. Следующая их встреча была ожидаема Ефроксией с напряжением. Она началась с нравоучения.
– Будь вы воспитанной молодой барышней, вы бы поблагодарили меня за комплимент.
– Вы так это называете? Мне показалось, вы обругали меня.
Григорий смешался второй раз за вечер и оттого вновь рассердился.
– Ты ответишь за это, маленькая чертовка… – пробормотал граф себе под нос. Представляя, как будет терзать эти непокорные губы своими устами – жарко, сладко, упорно…

Глава 14
Бал закончился засветло. Внимание, привлеченное Бешкековам, к молодым дебютанткам превратилось в их триумф. Все непременно хотели с ними танцевать, и концу бала девушки не чувствовала своих ног от усталости.
Ефроксия благополучно протанцевала весь остаток вечера, их пути с графом больше не пересекались. Хотя она все время ощущала его присутствие, казалось, повисшее в воздухе.
Граф оказался прав: княгиня Бардина предпочла всем другим танцам вальс. Была всего лишь одна мазурка, а завершился вечер нескончаемым попурри. Ефроксия танцевала его с Тригорским. Голова у девушки кружилась, слегка поташнивало. Она мало понимала из того, что вещал ей генерал. Маска из восторженного внимания и благолепия намертво приросла к лицу Фро. Памятуя сердитые тетушкины наставления, с которыми Агафоклея Алексеевна обрушилась на племянницу в кратком перерыве между танцами, барышня иногда согласно кивала головой и робко тупила долу очи. Её не волновало, что производились эти действия не совсем к месту. Фро мечтала лишь о мягкой постели. Ей было по-настоящему дурно.
«Ефроксия Виноградова! – прикрикнула на себя девушка, когда поняла, что запросто может свалиться под ноги другим танцующим парам. – Возьми себя в руки!».
Генерал не заметил состояния своей дамы и остался доволен прошедшим танцем. Он слегка пожал безвольную руку девушки, прощаясь, и сердечно раскланялся с Агафоклеей Алексеевной.
В коляске Фро тяжело навалилась на восторженно щебечущую Анету и тут же заснула, успев лишь понять, что та танцевала попурри с Бешкековым, чему и была несказанно рада.
Агафоклея Алексеевна слушала дочь рассеянно. Граф, конечно, был холост, богат, и его внимание к Анете могло только радовать. Но госпожа Маркова радовалась другому. Она слышала ровное дыхание Зизи и была счастлива.
Михаил встретил их в гостинице. Взяв на себя обязательства по благоустройству временного жилища, он не смог попасть на прием к княгине, и был раздосадован, поняв, что бал удался на славу, и его сестры играли там не последнюю роль.
– Миша, – позвала его тихонько мать. – Зизи уснула. Отнеси её в постель.
– Если я сейчас встану, – зашептала громко Анета, – она упадет. Она всю дорогу на мне спит.
– С ней все в порядке? – подхватывая сестру на руки, обеспокоился Михаил.
– Она просто устала, как все мы, – прошептала Софочка в удаляющуюся мощную спину Маркова. Ах, как ей хотелось, чтобы это она заснула в экипаже, и её прижимал бы к груди Мишель.
Марков опустил Ефроксию на кровать и принялся сражаться с мелкими пуговками платья.
– Что это вы делаете, барин? – Настасья вплыла в двери грозной тучей. – Срам! Охальник!
Мощный тычок в спину заставил Мишеля покачнуться.
– Ты сдурела?!
Весомый кулак приближался к лицу Маркова, и он проворно отпрыгнул к двери.
– Ты что, Настя? Я не хотел ничего худого. Я помочь хотел.
– Вот и хорошо, барин, ступайте себе. Мы тут сами управимся.

Бешкеков покидал дом княгини Бардиной последним. Он поцеловал тетушке руку и, совсем было, собрался уходить. Но Татьяна Юрьевна поманила его на пухлую кушетку.
– Присядь, душа моя. Скажу тебе: я на тебя сердита. Мне было скучно! Ты приветил этих бескрылых пичужек, чтоб досадить мне?
– Что ты, Таня! Я серьёзно вознамерился жениться и оценивал рынок сбыта.
– Ах, как интересно! Расскажи.
Григорий весело засмеялся:
– Разве ты не устала? Ну-ну, не хмурься. Изволь, я поделюсь впечатлениями. Лиза Воронцова, без сомнения, хороша, но несколько уныла. И потом, богатые невесты с некоторых пор меня не прельщают. Софи Лунгина – чудо, как хороша! Тонкие черты, изящные – как слепленная из мрамора статуя, но слишком хрупка. Мне кажется, выносить и родить ребенка ей не по силам. Более всего мне подходит Анна Павловна Маркова. В ней живость и умеренность соседствуют в удивительной пропорции. Немного проста, как все юные барышни, но это и хорошо.
– Да-а, – княгиня понимающе улыбнулась, – славный материал, чтобы создать жену по своему вкусу. Но ты промолчал еще об одной барышне.
– Маленькая чертовка с золотыми волосами… – пробормотал Григорий сердито.
– Ефроксия Виноградова. Я заметила твое влечение к её плоти, – княгиня презрительно скривила губы. – Совсем бесстыдная девица. Что поделаешь – бесприданница! Готова всякому на шею повеситься.
За ханжески подобранными словами проблескивали тщательно скрываемые нотки ревности, которые Бешкеков заметил.
–Ты права, – граф лениво потянулся и взглянул родственнице прямо в раскосые глаза. – Я мечтал зарыться в пышные кружева, чтоб добраться до её сладкой груди; стиснуть губами сосок и пить нектар, пока тело её не затрепещет…
Слова лились дурманящим потоком, но глаза Григория были холодны, как осеннее небо.
Татьяна Юрьевна побледнела, отводя в сторону глаза.
– Как ты жесток, Гриша, – прошептала она тихо. – Ужели, ты никогда не простишь меня?
В очах Бешкекова полыхнул огонь. Вся светская легкость и беспечное остроумие, присущие ему прежде при разговорах с княгиней, слетели с графа, как луковая шелуха.
– Ты променяла мои чувства на красивую болтовню смазливого пустобреха.
– Я была глупа, Гриша, – на длинных ресницах затрепетали бисеринки слез.
Бешкеков поднялся стремительно, сожалея о своей горячей вспышке. Да что это он, в самом деле? Все было-было – и быльем поросло!
– Ну что ты, душа моя, – он похлопал тетку по плечу, – перестань. Прости меня. Я вспылил. Глупо предаваться прошлому. Я давно не сержусь на тебя. Забудь мою грубость, Таня.
– Да, – Татьяна Юрьевна справилась со своими слезами, громко пошмыгивая носом. – Нам лучше оставаться друзьями. А Ефроксию оставь в покое, у неё плохая кровь. Батюшка её – сумасшедший.
– Я и не примерял её в жены. Жить со своенравной, упрямой женщиной – все равно, что вести войну с турками. Вот в «любовь» я бы с ней поиграл охотно.
– Избави тебя Боже, Гриша. У неё 11 братьев нраву необузданного.
– Кузены, я полагаю?
– Да, но за пичужку свою стоят горой.
– Тогда уж, конечно, я её не обижу. Ты же знаешь, душа моя, мой кроткий нрав.
Граф удалился, а Татьяна Юрьевна сухо поджала губы: уж что-что, а характер Бешкекова она знала прекрасно. Поэтому решила самым ближайшим временем непременно переговорить с Агафоклеей Алексеевной и посоветовать побыстрее выдать племянницу замуж. За Тригорского, например. Всем известно его пристрастие к молоденьким барышням. Две первые жены отставного генерала были немногим старше Ефроксии. А на балу Иван Ильич остался девушкой доволен…
Княгиня решительно направилась в опочивальню. Настроение у Татьяны Юрьевны сделалось приподнятым. Все было решено! Не далее, как недели через три, она устроит брак Тригорского с Виноградовой. Так обработает генерала, он и вправду будет думать, что всю жизнь мечтал жениться на строптивой бесприданнице. Впрочем… княгиня находила, что Тригорский не догадывается о непростом характере своей будущей суженой. Да и сама Бардина не думала раньше, что девушка чем-то отличается от своих невинных, кротких подружек. Вот только глаза барышни нынче вечером были излишне ярки и нестеснительны, а походка, сродни царской. Это у Татьяны Юрьевны-то в доме!
«Зарвалась, деточка, вознеслась. Ну а мы её – мордой в грязь!»
Княгиня заснула с блуждающей улыбкой на устах. Грядущий день обещал ей много интересных дел.

Глава 15
Следующие две недели выдались немного скучными. Правда, Марковы посетили провинциальный театр, маленький и убогий, при виде которого возникала мысль – «возможно ли это зрелище называть театром?» Труппа была катастрофически бездарна, а примадонна настолько тоща и писклява, что напоминала уличную кошку.
Михаил Павлович попытался всех утешить сообщением, что это, скорее всего, бродячая труппа, почти балаган на колесах – скоморохи и только. Настроение все же было испорчено, и все дружно решили, что приобщаться к святому искусству впредь будут только в столицах.
Татьяна Юрьевна пышных мероприятий больше не проводила, довольствуясь приятными вечерами с приятными ей людьми, большую часть которых составляли офицеры и дворяне мужского полу. Впрочем, днями к ней наведывались пить чай помещицы и порой купчихи. Самым же желанным гостем княгини стал генерал Тригорский, с которым Татьяна Юрьевна долго беседовала и много смеялась.
Получалось, все светское общество, собравшееся в Коломне, проводило свое время нескучно. Исключение составляли молодые барышни, которых Бардина невзлюбила, ощущая в них угрозу своему единоличному правлению.
Фро не особо-то печалилась по этому поводу. Только не понимала, отчего тетушка продолжает оставаться здесь, не смотря на неудобные гостиничные комнаты. Ведь в Шишкове – куда как привольнее. Но, видно, причина у Агафоклеи Алексеевны была и основательная. Она часто отъезжала с визитами, оставляя девочек одних.
Что оставалось делать подругам? Только хандрить!
Ефроксия пыталась расшевелить скисшую Анету, придумывая различные игры и путешествия. Вот и сегодня она уговорила всех ехать кататься в березовую рощу, так красиво белеющую на окраине города.
Неточка сморщила свой хорошенький носик и капризно ответила, что поездка в экипаже – всего лишь поездка, ничем не лучше той, что они совершили вчера к речке.
Ефроксия обхватила сестру за талию и прошептала ей на ухо что-то, отчего щечки Анеты зарозовели и в глазах заискрились, было, потухшие в последнее время, звезды.
Поддержала Фро и Софочка. Она тоже считала, что прогулка на свежем воздухе полезнее никчемного сидения в пропахшей кислой капустой комнате.
– Осталось только уговорить Мишеля, – громко оповестила Фро подруг. – Это я мигом.
В последнее время Михаил стал более внимательным к Ефроксие. На все её предложения отвечал согласием и реже посещал княгиню, чтобы развлекать своих отверженных дам. Вот и теперь он, слегка поупрямившись, согласился на все.
Вскоре барышни ехали в коляске в накинутых поверх платьев плащах. Не смотря на тепло, было пасмурно, и с неба срывался небольшой дождь, похожий на просеянную сквозь сито водяную пыль.
Лошади цокали по размытой мостовой неторопливо, превращая прогулку в шествие. То и дело мимо экипажа проходили знакомые, коих насчитывалось довольно много, несмотря на кратковременное пребывание в городе. Девушки приветливо с ними здоровались, а с иными подолгу разговаривали. Что ж, прогулка выходила приятной.
– Смотри, Нета – граф, – Софочка толкнула подругу в бок, отчего та ойкнула тоненько и смешно.
Анета чуть не выпрыгнула из коляски.
Действительно, Бешкеков шел по мощеным дубовым доскам тротуара неторопливо, как человек, совершающий утренний моцион.
– Позови, позови его, Миша!
– Я не знаком с ним, Анета.
– Тогда ты, Софи!
Софочка в ответ залилась багровым румянцем, и стало ясно, что просить её о чем-либо бесполезно.
Бросив на сестру красноречивый взгляд, но, не решаясь просить, Анета жалобно пробормотала:
– Я не видела его целую вечность.
Марков свирепо сдвинул брови.
– Я чего-то не понимаю? – голосом, не предвещавшим ничего хорошего, поинтересовался он.
– Успокойся, Мишель, – засмеялась Ефроксия непринужденно. – Просто Анета вообразила себе, что немного влюблена.
– Ты что же, Анна Павловна, собралась забыть про Марковскую честь?
– Мишенька, – Анета воинственно подалась навстречу брату, – твои слова звучат двусмысленно и оскорбляют меня. Если ты возьмешь себе за труд подумать о том, что ты сказал…
Фро уцепилась за голову. Сейчас эти двое сцепятся, как два голодных пса над мозговой костью. Вон, и Софи это тоже понимает, уже побледнела, как полотно. Девушка высунулась из экипажа с риском вывалиться самым неблаговидным образом и окликнула графа, уже почти завернувшего за угол дома.
– Григорий Александрович!
Бешкеков, приблизившись к экипажу, весело раскланялся. Он не изъявлял особого желания к дальнейшему общению. Ефроксие пришлось взять все в свои руки.
– Вы не знакомы с моим братом? Мишель Марков.
При звуке этого имени губы графа дрогнули в мимолетной улыбке, он внимательно осмотрел весь экипаж. Взгляд его задержался на резной коробке, небрежно заткнутой под мышкой у Маркова. Григорий встретился глазами с Фро, приподнимая бровь. Невысказанный вопрос был очевиден. «Тот самый Мишель, с теми самыми пистолетами?».
Ефроксия покраснела с досады, но упрямо вздернула вверх подбородок, одаривая собеседника, ею же приглашенного к беседе, надменным взглядом.
Михаил выпрыгнул из коляски поспешно, смущенный глупой выходкой кузины. Граф может подумать, что его сестра не получила достаточного воспитания. Несколько суетливо Михаил Павлович протянул свою руку и пробормотал:
– Вот, собрались на прогулку. Не составите копанию?
Бешкеков пожал протянутую руку охотно и уверил, что весьма рад знакомству, а в обществе своем, к сожалению, должен отказать, потому, как просто не видит, куда бы мог присесть.
– Ну, это пустая проблема. Ежели желаете прокатиться в рощу, я могу сесть на облучок к Ивану.
– Это действительно то, о чем я подумал? – граф коснулся коробки, торчащей из-под мышки Маркова.
Мишель смутился.
– Проклятые девчонки, – так же шепотом ответил он. – Не могу им отказать, веревки из меня вьют.
– Что ж, – Григорий повеселел, – это должно быть забавным. Поедем.
Анета, настороженно наблюдавшая за ходом переговоров, и уверившаяся в их благополучном завершении, подала голос:
– Мишенька, если Софи будет добра и потесниться, Ефроксия может пересесть к вам, и тебе не нужно будет лезть к кучеру.
Фро готова была возмутиться. Ей совсем не хотелось изображать из себя начинку для пирога, но, поняв мотивы, движущие сестрой, промолчала. Перебралась на другую сторону беспрекословно и пробормотала тихонько, обращаясь к Софочке:
– Ты чем хочешь быть, корочкой или повидлом?
Софи заморгала ресницами быстро-быстро. Она не поняла аллегории, рожденной воображением Фро, и растерялась. «Повидлом» пришлось быть Анете. Войдя в экипаж, Бешкеков вежливо, но твердо попросил её сесть вместе с подругами, а сам устроился вместе с Марковым напротив.
Оставив экипаж у края опушки, гуляющие двинулись в глубь березняка, вдыхая влажный, парящий воздух.
Софочка с сомнением поглядывала на густую траву, влажнящую подол её платья.
– Может быть, погуляем по тропинке? – робко попросила она.
– Что ты, Софи! – черничные глаза Фро возбужденно поблескивали. – Мишель, вон там есть очень толстая береза.
Все двинулись в указанном направлении, а сама Ефроксия, ойкнув, метнулась назад к коляске.
– Я сейчас.
Наблюдавший с явным удовольствием живые перемены лица девушки, Бешкеков задержался, желая узнать, в чем дело.
Фро вернулась с папкой для рисования.
– У нас должна быть мишень, – пояснила она, вытаскивая лист, на котором было что-то нарисовано. – О! Вы действительно ей симпатичны. Портрет явно льстит.
Григорий склонился над рисунком и увидел свое лицо, награжденное мудростью, мужеством и лавровым венком в придачу.
– Чья же это рука?
Фро смутилась, осознав, что сказала лишнее.
– Мы все трое прекрасно рисуем, – пробормотала она.
Они отстали от своих спутников, и поэтому, заслышав выстрел впереди, одновременно вздрогнули: его сопровождал пронзительный женский крик.
– Это Софи, – догадалась Фро, – она очень чувствительна.
Тут же из подлеска выбежал Михаил Павлович с Софочкой на руках. Глаза девушки были закрыты, а лицо бледно. Анета бежала рядом, схватив подругу за безвольно мотающуюся руку.
– Господи, она страшно испугалась, – прокричала Нета. – У меня в ридикюле есть соль.
Бешкеков двинулся следом за стремительной процессией.
– Вы куда?
Граф безмолвно кивнул головой, показывая, что готов предложить свою помощь мадмуазель Лунгиной.
– Оставьте, вполне достаточно Мишеля и Анеты. – Ефроксия приблизила свое лицо к лицу графа и закончила шепотом, – мы ведь еще не стреляли.
– Я мог бы догадаться, – после минутного раздумья откликнулся Бешкеков, – что идея этой прогулки целиком ваша.
– Фро! – прокричал Михаил Павлович от коляски. – Я оставил там пистолеты.
– Я схожу за ними.
– Фро? Как любопытно. Я могу вас так называть вслед за вашим братом?
– Вы можете называть меня – Ефроксия Николаевна. Фро называют меня только близкие люди.
– Мы – уже друзья.
– Не уверена в этом.
– Хотите сказать, что не доверяете человеку, с которым гуляете в лесу в совершенном уединении?
– Вы склонны к насилию? Мне нужно опасаться? – девушка округлила глаза в притворном испуге.
– Этого никогда нельзя знать наверняка, – усмехнулся граф. – Я равно отрицал бы свое жестокосердие, будь виноватым и невинным.
Они подошли к столетней березе, и Фро промолвила, поднимая пистолеты:
– Я умею стрелять. Дмитрий научил меня, когда мне было лет пятнадцать.
– Ваш кузен?
– Да. Дмитрий Марков – отчаянная голова. – Ефроксия засмеялась. – Думаю, тогда я была в него влюблена.
Бешкеков нахмурился, вглядываясь в молодое лицо.
– Который вам год? – задал впрямую интересующий его вопрос, ожидая услышать в ответ жеманный отказ или глупое хихиканье.
– Скоро будет 19. Вы удивлены? Тетушка немного приуменьшает наш возраст, чтобы мы не прослыли старыми девами.
Григорий молчал в полной растерянности. Он впервые столкнулся с такой необычной барышней.
А девушка, между тем, продолжала:
– Вы тоже считаете мой возраст порогом старости?.. Анета моложе меня на год и четыре месяца…. Лучше оставим это, – предложила Фро, видя неловкость, охватившую графа. По крайней мере, она именно так расценила напавший на него столбняк.
– Скажите, граф, вам приходилось сражаться на дуэли?.. Наверняка. Какой самый верный выстрел, коли желаете смерти? В голову или сердце?.. – Эта тема тоже не нашла отклика у собеседника, и девушка рассердилась. – У меня такое чувство, что я разговариваю сама с собой!
– Простите, – Бешкеков, наконец, очнулся от растерянности, – вы всегда говорите, то, что думаете? – Лицо графа было серьезным и немного озабоченным.
Ефроксия на минуту задумалась, а потом тряхнула кудрями, разражаясь чудным смехом.
– Нет. Совсем недавно я была весьма склонна к притворству и лицемерию. Теперь я изменилась.
– Отчего?
Фро перестала смеяться и посуровела лицом, глаза ее превратились в загадочные омуты.
– Я поняла, что жизнь коротка, и глупо тратить её понапрасну.
– Вы или отчаянная кокетка, или безнадежная простушка, – только и смог ответить на это откровение граф.
– Вот как! – лицо Ефроксии запылало гневом. – Это притом, что я сказала вам правду!
Бешкеков надменно вскинул бровь, посылая в разгоряченное лицо спутницы, воистину, царский взгляд.
– Мне показалось, сударыня, вы намеренны браниться самым недостойным образом.
– Не желаю с вами разговаривать. Да и видеть вас не хочу!
Григорий на деле убедился, что демонстрировать дворянскую спесь умеет не он один.
Ефроксия удалялась с видом ледяной королевы, в некогда раскрасневшимся лице, не было ни кровинки.

Глава 16
После этой глупой ссоры Бешкеков не встречался с Ефроксией. Он слышал, что Тригорский зачастил к Агафоклее Алексеевне и терялся в догадках, кого же обхаживает старый генерал. Проводил время граф в блаженном безделии, иногда почитывая книги, а вечерами играл в карты со своими постоянными партнерами, от коих и черпал информацию о происходящем в городе. Более всего он наслышался восторгов по поводу Татьяны Юрьевны, о том, какая она красавица и «блестящая дама».
– Отчего ты не ходишь к ней, Григорий Александрович? – вопрошал Адам Духовицкий, с которым граф был более всего дружен. – Она спрашивала о тебе.
– Скучно, – откликался Григорий, имея в душе желание – возвратиться в Москву и повиниться перед батюшкой. В своем длительном прозябании он ожидал, когда желание, наконец, оформится в четкое намерение.
Юное лицо Духовицкого наполнилось огорчением, своей дружбой с графом он хотел произвести впечатление на коломенское общество.
Бешкеков улыбнулся, вспоминая свои честолюбивые замыслы в юные годы.
– Ради тебя, душа моя, – пообещал он, – буду сегодня у княгини.
– Не передумай, Григорий. Ты обещал, – простодушно обрадовался Адам.
– Непременно буду.
Но отправился к дому княгини лишь, когда сгустились плотные сумерки, рассудив, что вполне хватит краткого визита для поддержания реноме своего юного друга. До дома Бардиной было рукой подать, и Бешкеков мерным шагом, постукивая тростью по тротуару, устремился туда. Внезапно, темная фигура в накинутом наглухо плаще налетела на него, вывернув из-за угла вавиловского дома. Существо приглушенно охнуло и сделало попытку уклониться от его крепких рук. Но Григорий уже уловил тонкий аромат духов, несомненно, знакомых. Он потянул с головы незнакомки капюшон.
– Вы? Что вы делаете здесь в столь поздний час?
Тело женщины под его руками вздрагивало, как в лихорадке, а возбужденно горевшие глаза вызывали испуг. Графу показалось, что дама не услышала его вопроса, и он встряхнул её плечи.
– Ефроксия Николаевна, что вы здесь делаете?
– Была с визитом у троюродной бабки, – услышал он в ответ невнятное бормотание.
– То, что вы говорите, сударыня – сущая нелепица, – Григорий не ожидал услышать явную глупость.
Только один ответ в данной ситуации мог звучать убедительно: граф ожидал услышать, что за углом её ожидает кузен или, на худой конец, коляска с верным Иваном.
Дрожь девичьего тела усилилась, но прозвучавшие слова были наполнена неукротимой яростью.
– Не вижу причины, чтобы давать вам отчет в своих поступках.
«Да что это с ней?».
Зубы барышни постукивали, как в ознобе. Григорий прижал её локоть к своему боку и тихонько двинулся вперед, увлекая девушку за собой.
– Я провожу вас до гостиницы, – сказал он решительно и добавил мягко, – со мной вам нечего бояться.
Весь путь они проделали в молчании. Бешкеков стискивал руку спутницы крепко, ощущая, как постепенно она успокаивается. У дверей двухэтажного заведения, именуемого гостиницей г-на Арманьяка, девушка остановилась и проговорила, не поднимая глаз:
– Благодарю вас…. Дальше – я сама.
Слова упали холодными камнями, вызывая неосознанную тревогу.
– Ефроксия Николаевна, с вами не приключилось никакого несчастия? – невольно сорвалось с губ Григория.
Серьезное лицо девушки придвинулось ближе. Она смотрела долго и неотрывно, как будто изучая его черты, а потом ослепительная улыбка озарила её облик.
– Нет, что вы!
Бешкеков почувствовал рукой пожатие холодных пальчиков и смотрел в закрывшуюся за барышней дверь со смутным беспокойством. Эта странная встреча в темноте, странное поведение Ефроксии – сами по себе были невероятными, но не это тревожило графа…
Среди улыбающегося лица черничные очи были чужими, они не излучали свет жизни. Они казались опустошенными…
Григорий сделал это открытие, приветствуя Татьяну Юрьевну, глядя в её загоревшиеся от радости очи…

Глава 17
Фро солгала графу: она была обвешана несчастиями, как дворняжка репьями.
Все началось с раннего утра. Она не дождалась женского недомогания, должного посетить её сегодня. Впрочем, Ефроксия не очень обеспокоилась: «крови» у неё не отличались постоянством, и задержки в несколько дней были делом привычным.
Так что утро все же не сулило особых расстройств. Пожалуй, наоборот.
Анета, наконец, оправилась от своей влюбленности, и снова стала неистощима на выдумки.
Откушав чаю с черничными блинами, барышни, прихватив Мишеля, направились на прогулку. Вначале прошлись по городскому парку, покружили вокруг фонтанчика, рассыпавшего радужные брызги сквозь бившие лучи солнца. Потом направились к реке – и все это своими ногами.
Неточка решила, что интенсивная прогулка способствует обретению бодрости. Софочка была готова с ней спорить, но, привыкшая избегать конфликтов, промолчала. Впрочем, вскоре она была увлечена: Мишель предложил играть в рифмы. На каждый заданный вопрос нужно было ответить двустишием.
– Самая обаятельная дама нашего круга?
Задала Софи вопрос, на который Анета, не задумываясь, выпалила:
– Как не радоваться мне,
Я самая красивая в Коломне…
Очень много смеялись, а, придя на берег Коломенки, принялись играть в салки, совсем, как малые дети.
Фро обрела потерянную, было, с утра беспечность. Тучи начали сгущаться позднее. Первая мрачная тень налетела со стороны кузена. При возвращении домой, Мишель слегка задержал Ефроксию, давая сестре и Софье немного удалиться.
– Что бы ты сказала на возможность стать моей супругой? – спросил Марков прямо.
Его голос и выражение лица не давали усомниться в серьезности намерений.
Кровь ударила Фро в голову. Она даже отшатнулась, представив вдруг живо, как будто уже свершившуюся свадьбу и неизбежно следовавшее за этим разоблачение и возможный скандал.
– Нельзя, Миша, – вырвалось у неё испуганно.
– Отчего же? Я тебя люблю.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71413093?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.