Главная страница | Социальная фантастика | Фрунзе. Том 4. Para bellum

Фрунзе. Том 4. Para bellum
Михаил Алексеевич Ланцов
Фрунзе #4
Задумка «западных партнеров» по использованию против Союза своего «боевого хомячка» – Польши, провалилась. Равно как и мятеж националистов, не сумевших добиться отделения УССР. Но ничто на Земле не проходит бесследно. И Англия с Францией сделали нужные выводы, начав активно готовиться к новой фазе борьбы с растущей мощью Союза.
Наступал Interbellum – время активной подготовки к следующей серьезной войне. В том числе и посредством ослабления противников разного рода мероприятиями, включая факультативные локальные войны. Сопрягаясь с ударами по экономике и ключевым персоналиям, дабы максимально дезорганизовать подготовку к драке, саботировать ее и всячески затруднить иными способами.
Как на все это отреагирует Фрунзе? Справится в этой сложной военно-политической и экономической борьбе? Выживет ли? Ведь он теперь цель №1 для врагов Советской России и Союза.

Михаил Ланцов
Фрунзе. Том 4. Para bellum

* * *

Пролог
1928, ноябрь, 3. Нью-Йорк

Раннее утро.
По улице Нью-Йорка несся на безумной скорости 1928 Cadillac Series 341-A – прекрасный полноразмерный седан белого цвета. Мощный двигатель V8 рычал. Тормоза скрипели на поворотах. И в какие-то моменты даже казалось, что этот прекрасно собранный автомобиль попросту развалится из-за перегрузки.
Но обходилось.
За ним гналась полиция.
Несколько автомобилей и мотоциклов. Куда более легких и менее инертных, из-за чего кадиллаку оторваться никак не удавалось.
Наконец беглецы не выдержали и, выбив заднее стекло, открыли огонь из пистолетов-пулеметов. Знаменитых Tommy-gun. Буквально заливая всю дорогу за собой пулями.
Но автомобиль трясло и безбожно качало во время этой безумной гонки, из-за чего пули летели куда-то «в ту степь», плюс-минус выдерживая азимут. Больше задевая витрины, стены и вывески, да редких зазевавшихся прохожих, чем цели, к которым их отправили.
Преследователи тоже открыли ответный огонь, высунувшись из окон. Они также палили из пистолетов-пулеметов, но вместе с тем пытались бить и из автоматических винтовок BAR, и из самозарядных карабинов Remington.
Их тоже сильно болтало.
Даже, наверное, больше, чем кадиллак, так как более легкие автомобили имели меньшую инерцию и регулярно скакали, словно молодые козлики, на любых неровностях.
Впрочем, несмотря на всю бестолковую природу такой стрельбы, она приносила результат. Сначала один из полицейских автомобилей резко нырнул в сторону и врезался в стену. Его водитель оказался убит пулей и, заваливаясь в сторону, увлек руль за собой.
Потом упал мотоциклист.
И легковой автомобиль полиции, не успев его объехать, слишком высоко подскочил на «железке» мотоцикла. Отчего перевернулся, завалившись на бок, да так и проехал еще какое-то время. По инерции.
Но наконец удача улыбнулась и полиции.
Сам кузов кадиллака, как оказалось, был бронирован, поэтому пули его не брали. Да еще и спинки сидений имели дополнительное прикрытие.
А вот колеса – нет.
Когда одна из пуль 45-го калибра, выпущенная из пистолет-пулемета, разорвала покрышку, автомобиль как раз входил в поворот. Довольно крутой. И покрышка это была передняя.
Что привело к катастрофе.
Cadillac резко занесло. Он налетел на довольно высокий бордюр тротуара и сумел совершить дивный кульбит – почти что «тулуп» из фигурного катания, то есть, перевернувшись вокруг своей оси, рухнул крышей к преследователям.
С грохотом.
Первыми подскочили мотоциклисты.
Заглушив моторы и прислонив к стенке ближайшего дома своих «железных коней», они бросились к автомобилю, вокруг которого растекалась лужа бензина. Открыли державшуюся на одной петле излишне тяжелую дверцу. И начали вытаскивать пассажиров.
Всех подряд.
И живых, и мертвых. Тем более что после такого удара разобрать это было сложно. Люди или не шевелились, или делали это крайне вяло.
Вытаскивали и оттаскивали в сторонку.
Потому как в любой момент могла случиться беда и проскочить где-то искра от системы зажигания. Вряд ли, конечно, ибо аккумуляторная батарея во время такого кульбита вылетела из машины и, разбившись о каменную стенку, лежала в стороне. Но они действовали по инструкции. Мало ли. Вдруг внутри электрический скат или запасные аккумуляторы?
Подъехавшие автомобили «парковались» рядом с мотоциклами. И полицейские, высыпавшие из них, присоединялись к этой аварийной возне. А один побежал искать ближайший телефон, чтобы сообщить в участок о задержании.
Когда же приехали следователи, то лишь поморщились. Джон Дэвисон Рокфеллер, которого объявили в федеральный розыск под давлением Великобритании и Франции, оказался мертв. Разбил голову о стойку во время приземления. Федеральное правительство было вынуждено уступить давлению из-за рубежа и пообещать Лондону с Парижем головы тех, кто подозревался в развязывании Мировой войны.
Кризис в США, начавшись несколько раньше оригинальной истории, стремительно развивался, приобретая куда более гротескные формы. И многие из тех, кто сумел бы на нем заработать, не вмешайся Фрунзе, теперь испытывали определенные сложности. Вплоть до летальных…

Часть 1. Прожарка: Rare

– Я тоже явился в Париж с тремя экю в кармане. И вызвал бы на дуэль всякого, кто осмелился бы мне сказать, что я не могу купить Лувр!
– У меня есть пять экю!
    к/ф «Д`Артаньян и три мушкетера»


Глава 1

1928, ноябрь, 5. Саратов

– Мороз и утро – день чудесный. Чего ж ты трезв, мой друг прелестный?
– Шутите, Михаил Васильевич? – угрюмо спросил глава местной администрации.
– Неужели всю ночь потемкинские деревни строили?
– Хуже. Город. Целый потемкинский город, – мрачно пошутил собеседник.
– Случилось что? – убрав улыбку с лица, спросил нарком обороны.
– Уже который месяц сплю урывками.
– Скоро полегче станет. Держитесь. Думаете, я могу хорошо выспаться? Когда не работаю – загружен по общественной линии. Даже на отдыхе. Не говоря уже про дела домашние.
– Понимаю, – без всякого понимая в голосе отозвался визави.
– Не кисните. И если все нормально сделали – пойдете в отпуск. На пару недель. Отоспаться по-человечески. А ближайшим летом – на теплое море. На месяц. Всей семьей.
– А если окажется не все нормально?
– Тем более отоспитесь, – улыбнулся Фрунзе, широко оскалившись. – Шучу. Всю дорогу читал новый сатирический роман. Настроение отличное. Так что не обижайтесь. Ладно. Показывайте, что вы тут настроили…

Еще в 1926 году экспедиция геологов, отправленная Фрунзе, обнаружила газовое месторождение прямо на окраине Саратова. Просто он про него помнил, вот и отправил его «искать». Да, пришлось немного повозиться, проходя два водоносных слоя, но к этому были готовы. И на глубине около 450 метров ребята наткнулись на газоносный слой.
И сразу же все закрутилось-завертелось.
Строго говоря, переговоры Фрунзе начал еще раньше, с германской фирмой BASF. Так что подтверждение месторождения газа в этом месте стало сродни выстрелу стартового пистолета. Шутка ли: крайне дешевое, почти бесплатное топливо прямо рядом с городом в двести с гаком тысяч жителей. Да еще на берегу крупнейшей речной коммуникации региона, к которой также подходила железная дорога. О! Немцы оживились невероятно!
И вот – результат.
Пробурили нормальную скважину. Проложили от нее короткий трубопровод. Построили небольшое предприятие по очистке природного газа от серы и паров воды. Тепловую электростанцию с паровыми турбинами. Предприятие по синтезу аммиака с помощью процесса Габера – Боша. И предприятие, получающее аммиачную селитру, ради которой все и затевалось. И все работало за счет энергии сжигания этого самого крайне дешевого и доступного топлива.
Понятно – размах пока невеликий. Порядка двухсот тонн селитры в день. Дешевой селитры. Очень дешевой. Достаточно дешевой, чтобы сделать экономически оправданным ее применение в качестве массового сельскохозяйственного удобрения. И при увеличении масштаба производства этот эффект только усилится.
Параллельно уже функционировал небольшой заводик, который перерабатывал часть получаемого аммиака в азотную кислоту. И еще одно предприятие, преобразующее серу, взятую из газа, в серную кислоту. Что тоже нужно, важно и полезно, хоть и выступало побочным процессом.
При этом совокупно на всем этом комплексе предприятий работало не очень много сотрудников. Порядка полутора тысяч. Из которых добрая половина – немцы, выехавшие в Союз на заработки. Их предоставила BASF специально для того, чтобы не морочить голову с поиском и обучением подходящих рабочих.
На достигнутом никто не собирался останавливаться. Например, к 1930 году выпуск аммиачной селитры планировали довести до полутора тысяч тонн в день на данном предприятии. Еще большее расширение ожидало ТЭС. Под что в городе создавались перспективные производства.
На самом деле с газом возились не только в Саратове. Просто тут запустили первый в Союзе специализированный завод аммиачной селитры, производимой по новой технологии. Впрочем, таковым он должен был оставаться недолго. Михаил Васильевич старался воспользоваться моментом и максимально прокачать эту создаваемую едва ли не с нуля отрасль за счет немцев и их кризиса, из-за чего активы компании BASF в Союзе к 1930 году должны были существенно превысить таковые в самой Германии.

– Зачем столько аммиачной селитры? – на совещании, прошедшем неделю назад, задал вопрос Молотов. Он вообще часто спрашивал то, что многим было интересно, но спрашивать не хотели по какой-либо причине.
– Это хорошее сельскохозяйственное удобрение.
– Да. Но ведь крестьяне его не покупают. У них нет на него денег. Кроме того, они и не понимают, что с ним делать и зачем.
– А при чем тут крестьяне? Оно в первую очередь для военсельхозов.
– Но им столько не нужно!
– Не нужно. Пока. Мы же их расширяем.
– Но планы производства аммиачной селитры в несколько раз опережают ее ожидаемое потребление! Я специально проконсультировался. Планов и возможности поддержать это производство вводом достаточного количества новых военсельхозов у нас нет. И в ближайшие годы не будет. И куда избытки девать?
– Все верно, – кивнул Фрунзе. – Куда девать не секрет. Излишки охотно купят на мировом рынке. В Европе, особенно в районе Бенилюкса и Англии, все плохо с сельскохозяйственными угодьями, из-за чего там активно используют удобрения. Если наши окажутся дешевыми и доступными, то купят их. А они будут именно что дешевыми и доступными.
– А если не купят?
– То мы используем аммиачную селитру для изготовления взрывчатых веществ и применим для ускорения проходки участков. Как при прокладке железных дорог, так и каналов. Направленные взрывы творят чудеса.
– Так, может быть, сразу туда и направить?
– Обеспечение продовольственной безопасности для нас задача номер один. А вот все, что сверху… Вы ведь сами мне говорили, что стране нужно больше валюты.
– Все так… – покивал Молотов, и перешли к обсуждению сельского хозяйства.
Военсельхозы военными были лишь по форме ведомственного подчинения. И только из-за того, что иначе не получалось нормально их протащить, а потом еще и контролировать. Во всяком случае, изначально. В некоторой перспективе же их, конечно, передадут профильному ведомству, ибо армия из-за них и военстроев превращалась в своеобразную химеру, крайне перегруженную функционально. Государство в государстве с дублированием в том числе и хозяйственных функций. А это никуда не годилось, если, конечно, нет сильного противодействия и саботажа в правительстве…
Что в 1928 году в оригинальной истории начал разворачивать Сталин? Колхозы, то есть крохотные артели с очень небольшой площадью обрабатываемой земли и преимущественно ручным трудом. К 1940 году это привело к созданию 236,9 тысячи колхозов, между которыми делилось 150,4 миллиона гектаров пахотных земель. Эти примерно по 634 гектара на хозяйство.
Много это или мало?
Этой площади соответствует квадрат со стороной в 2,5 километра. Или округа небольшого села жителей в триста-четыреста. Ближайшая. Причем обрабатывалась она преимущественно вручную, так как тракторов на всех не хватало[1 - Тракторов произвели, конечно, побольше количества колхозов, но их бо?льшая часть была либо сломана (из-за нехватки запчастей и ремонтных мощностей), либо находилась в армии, либо на производстве. Сельскому хозяйству перепадали лишь жалкие крохи. Настоящая механизация села началась только при Хрущеве. При всем к нему негативном отношении ряд довольно позитивных процессов проходил именно при нем: тот же полет Гагарина в космос, как пример.]. И на нужды каждого такого колхоза хорошо если имелся один трактор в произвольном техническом состоянии. Обычно один на несколько окрестных колхозов. С автомобилями все было так же кисло. Даже несмотря на организацию МТС – автоколонн с грузовиками и тракторами, которые действовали в интересах сразу группы колхозов. Но их катастрофически не хватало.
Да и с конной механизацией беда. Первая мировая война и особенно Гражданская нанесли непоправимый ущерб поголовью лошадей. Выбив их до крайности. А «черный передел» 1917–1918 года максимально затруднил разведение этих животных в необходимых для села объеме. Что усугублялось армейскими потребностями. Ведь даже обычная стрелковая дивизия в 1939 году требовала по штату 6200 лошадей.
Масла в огонь подливало еще и то, что руководили всем этим прекрасным хозяйством «сталинских колхозов» люди, далекие от сельского труда и, как правило, ничего в нем не понимающие. Но зато с, так сказать, революционной сознательностью. Со всеми вытекающими и дурно пахнущими последствиями.
Иными словами, с хозяйственной, экономической точки зрения коллективизация 1928 года стала настоящей катастрофой для Союза. О чем много раз говорили и Рыков, и другие. Да, в какой-то мере она позволила решить вопрос с обеспечением товарным продовольствием и сельскохозяйственным сырьем. Но не за счет повышения эффективности труда, а из-за введенной параллельно новой фискальной модели. Один налог на оборот которой чего стоил[2 - Налог на оборот (составлявший 85 % и больше) ввели в 1930 году, и уже в 1932 году он составил 46 % поступлений бюджета, а в 1934-м – 64 %. Он позволял забирать почти все заработанное у рабочих и крестьян, оставляя им самый минимум для выживания.]. Из-за чего крестьяне к 1940 году были в основе своей загнаны в положение времен продразверстки[3 - Уровень жизни рабочих в 1940 году по доступности базовой продовольственной корзины ухудшился в 1,5–3 раза по сравнению с 1913 годом. Как беднейших, так и квалифицированных рабочих. В 1910-х средняя зарплата на рабочего на предприятиях Санкт-Петербурга составляла около 450 рублей в год, что позволяло купить около 802 кг говядины. Для высокой квалификации – до 1300 рублей и 2417 кг соответственно. В 1940 году средняя годовая зарплата рабочего там же составляла 4068 рублей, что позволяло купить только 339 кг говядины. Для квалифицированного – 7200 рублей и 600 кг соответственно. Для крестьян этот уровень падения жизни был еще сильнее. Не для всех, но для абсолютного большинства.]. Только упорядоченной, так что мотивация «персонала» в таких хозяйствах отличалась особенно «выдающимися» показателями.
Зачем это было сделано?
Не секрет.
Это стало грандиозным социальным экспериментом по трансформации мелких собственников – крестьян в пролетариат, то есть беднейших, неквалифицированных рабочих, которым, как известно, нечего терять кроме своих цепей. И которые оставляют после себя только потомство. В лучшем случае. Не самый благополучный контингент, но они являлись традиционными сторонниками левых взглядов, что позволяло бы очень сильно укрепить позиции ВКП(б) в стране, которая все еще была по своей сути правой[4 - Носителями правых взглядов в 1917 году были крестьяне, квалифицированные рабочие, служащие, ряд военных и так далее. Примерно 90–95 % населения, из-за чего левые, несмотря на благость своих идей, были вынуждены вести отчаянную борьбу за власть. А потом, захватив ее, держать мертвой хваткой. Этим же объясняется, что в 1991 году за «власть Советов» практически никто не вышел с оружием в руках. Даже те, кто причислял себя номинально к левым. Здесь очень важно не путать исторический запрос на социальную справедливость с лояльностью именно левых взглядов, да еще и за свой счет.].
Фрунзе на такие опыты был не готов.
Да и знал, что ничем хорошим это все не закончилось.
Он пошел другим путем…
В 1927 году в Советском Союзе числилось 25 миллионов крестьянских хозяйств, между которыми было разделено 112,4 миллиона гектаров[5 - В 1927 году эти хозяйства собрали урожай в 72,3 млн тонн зерна, из которых 11,3 млн тонн пошло в товарное зерно (16 %), а из него 2,09 млн тонн ушло на экспорт (18 % товарного зерна), принеся 842 млн рублей. Для сравнения, в 1931 году урожай был 69,5 млн тонн, в товарное ушло 22,2 млн тонн (32 %), а на экспорт – 5 млн тонн (22 % товарного), принеся 658,9 млн рублей (зерно на рынке сильно подешевело). Фрунзе же направил экспортные объемы продовольствия на внутренний рынок, выводя на экспорт лишь излишки (экспорт продовольствия в 1927 году мог обеспечить 5–6 млн дополнительных ртов). Параллельно наращивался нефтяной экспорт, оружейный и прочий для компенсации и профицита торгового баланса. Прирост же рабочих у него был не такой взрывной, как в оригинальной истории (с 1928 по 1932 год их численность выросла с 10,8 до 22,6 млн), так как на селе оставалось продовольствие, и массового бегства из него «за лучшей долей» не началось.]. Или по 4,5 гектара на хозяйство.
Да, мелкие хозяйства – это беда. Они, как правило, отличались низкой эффективностью из-за большого количества издержек и рисков. Однако эти 4,5 гектара крестьянская семья могла вполне адекватно обрабатывать своими силами, держа одну лошадь в складчину на несколько хозяйств. Иными словами, эта система могла работать сама по себе, будучи в целом устойчивой, хоть и не очень эффективной. И от правительства требовалось только сделать небольшой level up для повышения ее эффективности. Например, в форме лизинга[6 - Лизинг – схема, при которой что-то берется в аренду с правом выкупа после завершения контракта по остаточной стоимости.] внедрить мотокультиваторы, чтобы заменить и компенсировать недостаток тракторов и лошадей.
Кроме того, одной из фундаментальных целей Фрунзе являлось обогащение наиболее широких масс населения Союза. Просто для того, чтобы через это расширить рынок и простимулировать развитие экономики. Средства же для индустриализации он нашел более рациональным способом. Без ограбления рабочих и крестьян. Понятно, что в 1928 году этих методов еще никто не применял. И даже не придумали. Разве что отдельные эпизоды. А потому и творили черт знает что… точнее, вытворяли…
Для развития экономики требовались в первую очередь рабочие и товарная сельскохозяйственная продукция. Не просто рабочие, а квалифицированные ребята. От обычных «подай-принеси» толку немного, и нужно их довольно ограниченное количество[7 - Если, конечно, строить кошмар «экономического чуда Мао», которое чуть не похоронило Китай заживо.], то есть сгонять толпы крестьян на «стройки века» было безумием и непозволительным расточительством, пригодным, по сути, только для попила бюджетов. Ибо из-за таких вывертов и на селе получилась бы тяжелая просадка, и стройки по-человечески сделать не выходило. Строго говоря, все или почти все шло через одно место. Но оно и не могло не идти. Но это тема отдельная и крайне непростая. А вот вопросом товарного продовольствия занимались те самые военсельхозы, которые потихоньку и разворачивали.
Аккумулировали земли единым куском, хотя бы площадью с полсотни «сталинских колхозов». Ставили подходящей квалификации директора. К нему агронома и ряд других специалистов. Формировали автоколонну из тракторов, грузовиков и специальной сельскохозяйственной техники. Специально под него.
Возводили под все это постройки высотой в один-два этажа по блочной технологии. Той самой, которую применяли для строительства домов экономкласса в столице. Под персонал тоже строили несколько двухэтажных домов с нарезкой площади под квартиры и под комнаты общежития.
И начинали работать.
Самыми массовыми были, конечно, военсельхозы основного типа. В них, опираясь на методы травополья и прочие варианты многополья, выращивали пшеницу, овес, ячмень, сахарную свеклу, картофель, кукурузу, подсолнечник, фасоль, арахис, топинамбур, лен, коноплю и так далее.
Имелись и два специальных парниковых хозяйства. Но их пока еще не ввели в эксплуатацию. Слишком много возни, так как задуманы они под круглогодичный цикл. Строили пока.
Под Москвой находилось самое маленькое предприятие, которое разводило грибы. Шампиньоны на данном этапе. Но опытная работа велась по разным направлениям.
Кроме того, велась подготовка к закладке промышленных садов и созданию серии животноводческих предприятий. В первую очередь стойлового типа. Без выпаса. Отдельно обсуждался вопрос рыбоводства. Но до него руки пока не дошли. Руки и ресурсы. И действовала лишь небольшая группа, проводящая изыскания по тому, где лучше разместить пруды, какие, как и что в них разводить. Пчеловодство тоже не забыли. Но, как и с рыбоводством, прорабатывали тему лишь теоретически.
Всего пятнадцать действующих предприятий и семнадцать в стадии развертывания. И на будущий год их еще должно было прибавиться. Их развертывали по мере появления технических возможностей.
Немного.
Но зато толково оснащенные и организованные. По площади эти пятнадцать военсельхозов примерно были эквивалентны порядка тысяче «сталинских колхозов». По эффективности труда же превосходили их принципиально. На голову. Выигрывая и в объеме производимой продукции, и в ее себестоимости, и номенклатуре.
– Да… – произнес на том совещании Молотов, когда дослушал отчет по военсельхозам. – Впечатляет. Я понимаю, почему вы были против реформы Иосифа Виссарионовича. Но на такие предприятия мы всю страну будет переводить десятилетиями. Без механизации они не раскроются, а средств для механизации у нас немного. Во всяком случае, такой массовой[8 - Для нормальной механизации «сталинских колхозов» требовалось 3–4 млн тракторов, 5–6 млн грузовиков и 1–2 млн спецтехники. Приблизительно. Что на порядок превышало доступные ресурсы.].
– А зачем?
– Что зачем?
– Зачем нам всю страну на них переводить?
– Как зачем? – не понял Молотов.
– Эти предприятия нужны для формирования, так сказать, подушки безопасности. И расти эта подушка должна будет пропорционально развитию промышленности.
– Так промышленность растет! В том-то и дело!
– А как она растет? – улыбнулся Фрунзе. – Мы, конечно, строим новые заводы. Но военные заводы удвоили свою производительность труда за это время за счет личной ответственности и трудовой дисциплины[9 - В данном случае автор ориентируется на результат оптимизации 1942–1943 лет. По минимальному сценарию, так как ни голода, ни постановки к станкам женщин и детей не было, как и эвакуации с прочими бедами. При полном закручивании гаек по образцу ВОВ можно было бы надеяться на рост в 3–4 раза в столь благоприятных условиях. Но Фрунзе давил осторожно, опасаясь сломать.], из-за чего радикально сократился брак, простой и перерасход сырья с энергией. При этом расход сырья увеличился на восемнадцать, а энергии – на двадцать один процент. Персонал же вырос всего на один процент. И мы эту практику по осени начали распространять на остальные промышленные производства. Да, двойного прироста повсеместно это не даст из-за изначально невысокой гражданской дисциплины. Но две трети мы получим точно в перспективе ближайшего года.
– Да. Все так. Пока нас это спасало. Но мы создаем новые предприятия, и нужно их строить и дальше. А это увеличение количества рабочих. И, как следствие, рост расхода товарного продовольствия и сельскохозяйственного сырья.
– Дальше, Вячеслав Михайлович, предлагаю вам вспомнить, что произошло с Сестрорецким заводом.
– Реорганизация производства.
– Именно! – воскликнул Фрунзе. – Была самым тщательным образом изучена производственная логика. И изменена под конвейерный поток с перекрестным контролем качества. Закуплено и смонтировано современное оборудование. Подготовлен персонал. Хватило даже кратких курсов для большинства. Запустили. Откалибровали, убирая «бутылочные горлышки». Еще раз запустили. Еще раз поправили… И каков итог?
– Сильный прирост производительности.
– На пятьсот процентов! И даже больше! И это после того, как на нем ввели строгую трудовую дисциплину и личную ответственность! Людей же приросло всего на четырнадцать процентов. Правильная организация труда творит чудеса! Именно благодаря этой глубокой реорганизации завода нам удалось начать экспорт вооружений. И на этом зарабатывать. И то ли еще будет! Персонал ведь продолжает учиться и повышать квалификацию. Что в будущем позволит поднять нормы.
– И вы думаете, что так получится везде?
– Получится или нет – дело десятое. Но я считаю, что нужно пробовать там, где это имеет смысл. Впрочем, даже без этого у меня есть все основания считать, что введение личной ответственности и здоровой трудовой дисциплины повсеместно позволит нам увеличить эффективность труда на заводах если не вдвое, то минимум на треть, а то и на две. В целом. По стране. А потом начать в плане организации труда потихоньку «причесывать» заводы, повышая их эффективность. Стоит это мало. Сильно меньше, чем новые строить. Рабочих это увеличивает скромно. Так что запрос на товарное продовольствие будет расти с решительным отставанием от промышленного ВВП[10 - ВВП – внутренний валовый продукт. По сути, совокупная добавленная стоимость. Если нет значимой доли услуг или биржевых торгов, то ВВП позволяет довольно адекватно оценивать количественный рост экономики в области производства.]. А ведь этот рост даст нам те же мотокультиваторы и много дешевого топлива для них. Что, в свою очередь, поднимет продуктивность частных крестьянских хозяйств. Не так ли? Если раздавать все это в лизинг.
– Но мы строим и новые заводы! – заметил Томский.
– Вот поэтому я и вожусь с военсельхозами, – улыбнулся Фрунзе. – Рост численности рабочих идет. Не взрывной. На фоне наших ста пятидесяти миллионов те триста сорок тысяч рабочих[11 - Бо?льшая часть этих рабочих приехали из Германии, где нанимали безработных подходящей квалификации. Свои новые рабочие только учились.], которые добавились в текущем году – копейки. Но их нужно кормить. И армию нужно кормить. Для чего военсельхозы и нужны. Попутно выращивается различное техническое сырье для промышленности. Однако это не значит, что нам нужно пытаться всю страну переводить на эти рельсы. Крепкий крестьянин, живущий своим трудом со своей земли, – основа крепких тылов. Наших тылов. Ибо он порвет любого голыми руками за тех, кто ему это обеспечил.

Заводы строились.
Да. Много. Но к концу 1928 года все эти новые предприятия в основе своей либо работали, запустив лишь часть мощностей, либо вообще не успели нормально войти в эксплуатацию.
Благодаря фиатным деньгам внутреннего обращения, замаскированным под векселя[12 - Речь идет о промышленных и трудовых векселях, которые по своей сути были МЕФО и Оффа-векселя.], удалось очень неплохо высвободить обеспеченные деньги. И с их помощью привлечь в первую очередь германские ресурсы для строительства целых отраслей производства. Но эхо от этого всего только-только начинало сказываться.
Много во что вкладывались.
И в электрометаллургию, стараясь ее сделать ведущим методом в черной металлургии с опорой на каскады камских ГЭС с их почти бесплатным электричеством. И в станкостроение. И в строительство. И в газовую отрасль, открывающую обширные возможности для химической промышленности и обеспечения дешевой энергией регионов, отдаленных от ГЭС. И во многое другое. Но самым неожиданным для окружения Фрунзе стала нефть и производные от нее виды топлива. В этом вопросе, как и в военной промышленности, он был совершенно неудержим.
К 1926 году в СССР выпускался бензин четырех сортов, причем исключительно методом прямой перегонки. Это был бакинский и грозненский бензин 1–2-го сортов. Такой себе способ маркировки, тем более что они во многом пересекались. Да и качество их нередко плыло. Так что первое, что нарком сделал, – ввел более адекватную стандартизацию буквально каждой партии. По октановому числу, определяемому мотор-методом. С шагом в 10 единиц ±5. Например, Б40 было бензином с октановым числом 35–45. Для этих сортов установил цветовую маркировку бензина с использованием максимально дешевых, безопасных для двигателей красителей. Чем ниже октановое число, тем темнее был цвет.
Параллельно Михаил Васильевич отправлял геологоразведку к известным ему месторождениям. В те края. Он также почти сразу организовал НИИ нефти, в котором трудились такие светила, как Николай Дмитриевич Зелинский и Владимир Николаевич Ипатьев. И не просто от забора до обеда, а со вполне конкретно поставленными им задачами.
Сам же Фрунзе старался задействовать в этой области все, что только можно, из созданного, изобретенного и полезного. Например, термический крекинг нефти уже активно применялся. И, задействовав освоенные запасы Коминтерна, Михаил Васильевич заказал в Германии оборудование для постройки семи подобных НПЗ в долине Волги, чтобы удобнее перемещать нефть и продукты ее переработки. Что позволяло уже с конца 1928-го – начала 1929 года начать массовое производство бензина с октановым числом 70, открывая новые горизонты для АБТ-войск и авиации.
Зелинский и Ипатьев плотно занимались термическим риформингом, который бы позволил улучшать плохие бензины. Технологически же процесс был близок к крекингу. И в оригинальной истории его изобрели в 1931 году, так что идеи и без того витали в воздухе.
Параллельно Фрунзе пытался купить Эжена Жюля Гудри, который уже в 1927 году запатентовал и разработал технологию каталитического крекинга. И теперь обивал пороги Франции в поисках инвесторов.
В Союз он ехать не желал. Пока. И приходилось создавать ему условия, при которых у него просто не оставалось бы иного выхода. Например, совершить несколько ограблений с целью создания финансовых затруднений. И, сочетая разные формы скрытого давления, оказывать открыто материальную и моральную поддержку со стороны вербовщика.
В оригинальной истории Гудри смог только в 1930 году добиться строительства небольшого опытного завода, который в том же году и закрыли из-за высокой стоимости получаемого бензина. Из бурого угля он его делал, правда. Но это было неважно, так как Эжен вполне мог все адаптировать и к мазуту, что в итоге и сделал уже буквально через пару лет. А к началу Второй мировой войны так и вообще наладил выпуск бензина с октановым числом 100.
Для бензиновых ДВС это самое пресловутое октановое число являлось и является одним из краеугольных факторов, так как от него зависит стойкость бензина к детонации, то есть максимальная степень сжатия. И, как следствие, КПД и удельная мощность моторов. И чем больше в стране будет доступного бензина как можно большего октанового числа, тем лучше. Во всяком случае, в тех условиях.
Кроме того, Фрунзе строил два относительно небольших завода, выпускающих тетраэтилсвинец. Достаточно дешевое, хоть и ядовитое вещество, добавление даже 0,1 % которого в бензин повышало октановое число последнего на 10 единиц. Для авиации это было невероятно важно. Причем никаким ноу-хау тетраэтилсвинец не являлся. Он был известен с 1854 года, а с 1923 года применялся для улучшения топлива повсеместно. Массово. И в тех же США его лили буквально всюду.
Так или иначе, но к концу 1928 года в номенклатуре СССР числились бензины Б40, Б50, Б60, Б70 и АИ80. Последний считался авиационным из-за того, что в Б70 добавляли тетраэтилсвинец. В обычной жизни это было в целом не очень здорово из-за токсичности присадки. Но для авиации, по сути, без вариантов. А к 1932–1934 годам за счет ожидаемого введения предприятий термического риформинга и каталитического крекинга Фрунзе собирался сделать бензин типа Б70 самым низкооктановым в Союзе, то есть дешевым автомобильным топливом. Что открывало просто невероятные перспективы в плане развития автотранспорта.
В оригинальной истории по этому поводу в Союзе стали чесаться примерно в это же время. Но очень неспешно, задумчиво. Со всеми, как говорится, бурно вытекающими проблемами, ибо «тормоза» – это не те герои, которые спасут мир. Михаил Васильевич решил «спохватиться» пораньше. Не выступая при этом новатором от слова совсем. Ну разве что в отдельных деталях. Он просто шел в ногу со временем, потому как в тех же США в оригинальной истории как раз в середине 1930-х и достигли целей, которые он для себя поставил в развитии бензинов. По идее, при централизованном управлении можно было бы выйти на эти показатели пораньше, но низкий базовый уровень мешал. Да и естественных условий в Союзе для этого не имелось – основная масса населения ведь беднота. Если не сказать – голытьба. Ну а как иначе после Гражданской, которая кошмарным цунами прокатилась по стране? Что особенно усилилось в оригинальной истории после реформ 1928–1930 годов, из-за чего личный автотранспорт являлся в основном роскошью. Вот Фрунзе и стремился максимально расширить внутренний рынок, стремясь к максимальной прокачке благосостояния бедноты. Ибо без крепкого спроса все тлен. Идеи на хлеб плохо намазываются, даже самые благие. Особенно когда хлеб тоже испечен из благих намерений и красивых, правильных лозунгов.
В какой-то мере спрос можно стимулировать. И именно на стимулировании спроса была построена экономика начала XXI века. Но какой смысл уговаривать покупателя что-то купить, если у него на это попросту нет денег[13 - Эту проблему можно обойти через широкое кредитование потребления населения при предельно низкой ставке рефинансирования, чтобы обслуживать долг было дешево. Но Фрунзе с этим не хотел связываться, опасаясь обанкротить разом всю страну в случае войны или какого-то иного социально-политического потрясения.]? А доходы такие маленькие, что он эту покупку не сможет обслуживать. Самому бы выжить…

Глава 2

1928, ноябрь, 15. Москва

Скрипнула дверь.
Нарком обороны спокойно вошел в помещение. Прошел к столу и сел рядом с задержанным, напротив него. И произнес, покачав головой:
– Не понимаю я тебя.
– А должен? – нахмурился Махно, которого во время минувшей кампании на Украине взяли раненым.
– Ну а как же? Одно дело ведь делаем.
– Ой ли? – усмехнулся Нестор Иванович.
– А разве нет?
– Нет. Мы с тобой по разные стороны баррикад.
– Бей красных, пока не побелели. Бей белых, пока не покраснели. Так, что ли?
– Можно и так сказать.
– Ты разве не понимаешь, что это вздор? Красивый, но в корне мусорный лозунг.
– Может, и вздор, да весь мой, – нахмурился Махно.
– За что мы дрались в революцию? Я – за то, чтобы простые люди смогли вздохнуть. Будем честны, действительно хорошо жить они никогда не будут. Это детские иллюзии наивных дурачков или спекулянтов-балаболов. Но я стоял за то, чтобы у них было что поесть, что надеть, где жить. Чтобы из дремучести их вытащить. Если получится больше – отлично. Нет – даже это хорошо. И я сражался за это. Скажешь, что ты – нет? Ну что ты молчишь? Скажешь, что нет? Скажи. И плюну тебе в глаза. Ибо это будет ложью.
– Зачем тогда спрашиваешь?
– Затем, что вся эта красивая чепуха – идеология – лишь фантик для обертки реальности. Коммунизм… анархизм… либерализм… Разве это главное? По плодам их узнаете их. Не так ли? Важно не то, что ты говоришь, а что ты делаешь и зачем. Нет, конечно, хватает идиотов, которые дрались и продолжают драться за эти красивые фразы. И дохнуть. И убивать. Всей этой грязью прикрываясь для банальной борьбы за власть и грабежей.
– Думаешь, я не такой? – мрачно спросил Махно. – Слышал я, про меня разное болтали.
– Если бы ты был такой, не стал бы стал работать столяром, плотником и плетельщиком домашних тапочек. Тихо доживая свой век в нищете. Возможностей взять денег на борьбу с красными у тебя хватало. Там, в эмиграции. Почему не взял?
– Не хотелось.
– Много кому захотелось, а тебе нет? Самому не смешно?
– А пришел на Украину.
– Тебя туда вытащили. Я знаю, что ты уговаривал своих не лезть во всю эту историю. А когда стало ясно: все равно полезут, – решил возглавить, чтобы их не так много полегло. Разве не так?
– И что с того? – мрачно спросил Махно.
– Я хочу тебе предложить забыть все, что было. И занять должность в правительстве.
– Ты издеваешься? – с изумлением спросил Нестор Иванович.
– В тебе я уверен, как ни в ком ином. Не купят. Не скурвишься. Ибо псих. Такой же, как и я. Именно поэтому и хочу предложить должность главы госконтроля. Чтобы ездил по разным заводам, городам и селам да своими глазами смотрел, что там происходит. Кто где ворует и кому что нужно оторвать, чтобы это уже прекратилось.
– Нет, – твердо и решительно произнес Махно.
– Почему?
– Просто нет. Не хочу.
– Не хочешь помочь бороться с ворьем? Почему?
– Я же ответил – просто не хочу, – с усмешкой ответил Махно.
– Ну нет так нет, – чуть помедлив, произнес Фрунзе, вставая. Секунду постоял и направился к двери.
– Погоди, – окрикнул его Махно.
– Передумал?
– Ты же понимаешь, что это лишнее? – махнул Нестор Иванович в сторону следователя.
– Что это?
– Твой человек ведь сейчас нарисует какое-нибудь дело. И меня как воришку или разбойника шлепнут. Зачем весь это цирк?
– Шлепнут? Нет. Тебя просто опросят и отправят в госпиталь. Подлечат там. У нас появилось лекарство, которое вроде как от туберкулеза помогает. После чего посадят на пароход. Дадут немного денег на дорогу. И отправят в Париж.
– Как это? – удивился Махно.
– У меня перед тобой должок. И я его верну. Помнишь? Я ведь дал гарантии, которые через голову отменил Троцкий. Точно так же, как и в Крыму, когда его люди постреляли пленных, которым я обещал жизнь.
– Брешешь!
– Собаки брешут. А я говорю. Но еще раз сунешься с оружием против нас воевать – пристрелю. Ну или как там карта ляжет.
С тем и ушел.
Оставив изрядно озадаченного Махно наедине со следователем.
Особой надежды на успех не было. Нестор Иванович – сложный человек. Трудный. И между ними пролилась кровь. Так что довериться вот так он не мог. А если бы и согласился – Фрунзе не поверил бы.
Но как же было бы славно получить такого руководителя госконтроля. Таким, как Махно, Мехлис и иже с ними, в подобных структурах самое место. Неподкупные. Идейные. Энергичные. Таких только убить можно, чтобы скрыть воровство или какую мерзость. Но Махно поди убей. Еще неизвестно, кто кого зарубит или пристрелит. Уж что-что, а постоять за себя он умел. И в плен его взять раненого. Без сознания. Скорее чудом. Тачанка перевернулась, и он, ударившись головой, отключился на время.

Нарком направился к своему кортежу и продолжил свои рабочие разъезды. Планов у него на день еще имелось громадье. Весь расписан. Понятно, не впритык, а с некоторым разумным зазором. Но особенно не пошатаешься праздно.
Усмехнулся.
Молча.
Лишь лицо на несколько секунд перекосила гримаса.
Он вспомнил о том, как решил заглянуть в дневники Николая II. Минут десяти ему хватило, чтобы получить устойчивое отвращение к этому человеку. В этих записях было все, кроме того, что должно. Обеды. Встречи. Прогулки. Воспоминания о чтении вслух перед сном. Катание на санях…
Иными словами – муть всякая.
Для какого-нибудь дворника сойдет. Для монарха, который руководит огромной страной… кошмар! Встречи с чиновниками и крупными политическими игроками просто фиксировались как данность. Что, зачем и почему – оставалось за скобками. Дела? Он их вообще не касался в основном. В лучшем случае писал, что-де «кончил с бумагами» или как-то еще указав на свою непосредственную работу монарха.
Но больше всего Михаила Васильевича взбесили записи, касающиеся событий февраля – марта 1917 года. Монарху, судя по всему, не было никакого дела до происходящих в Петрограде событий. А сразу после отречения он испытывал облегчение и «хорошо спал», больше уделяя внимание уборке снега.
– Ну и м***к! – тогда прокомментировал этот фрагмент нарком в сердцах.
Фрунзе точно знал: Николай II Александрович много работал. Честно. Ответственно. Но… в дневнике отчетливо проступало его отношение к этой работе. Он ее явно тяготился и тянул лямку, стараясь как можно скорее убежать от нее и выбросить все «пустые» мысли из своей головы.
Смешно.
Больно.
Противно.
Один придурок просто ленился делать свою работу надлежащим образом, а им теперь разгребай. А сколько людей из-за него пулю получило? И потом его еще и канонизировали…
– Ох… – помотал головой Фрунзе.
Комментировать это даже в мыслях не хотелось. Ибо у него не умещался в голове подобный «абстракционизм», если говорить образами Хрущева. Разве что непечатными словами. Но куда это годится? Эмоции для анализа мало годятся.
Так он и добрался до следующего своего объекта. Небольшого НИИ, в котором Борис Павлович Грабовский с помощниками занимались созданием телевидения на электронно-лучевой трубке. Уже больше года трудились, опираясь на международный опыт и собственные наработки.
– Добрый день, – поздоровался он с руководителем этого НИИ в десятка полтора сотрудников.
– И вам доброго, Михаил Васильевич.
– Показывайте, как продвинулись. Вы ведь для этого меня приглашали?
– Один момент! Сейчас все будет. Прошу.
Короткая прогулка.
И вот перед ним открыта рама прямоугольной «коробки» каркаса, в центре которой вольготно разместилась маленькая электронно-лучевая трубка с диагональю сантиметров восемнадцать-двадцать. Навскидку. Слева от нее был смонтирован динамик. Справа – блок управления. Простенький.
Грабовский чуть-чуть поколдовал.
Его помощники засуетились.
Прототип телевизора включили, и, после того как он прогрелся, на нем оказалась монохромная картинка. В невысокой детализации. Но Михаил Васильевич узнал на ней Ивана Филипповича Белянского – одного из ближайших помощников Грабовского. Он махал рукой и улыбался.
А потом из динамика раздался его чуть искаженный голос:
– Как меня слышно?
– И где он находится? – поинтересовался нарком.
– В соседней комнате. Сигнал передается по проводам. Пока, – поспешно добавил Борис Павлович. – Приемник поставить несложно.
– Понимаю, – покивал Фрунзе.
– Питание от обычной бытовой сети.
– Славно…
Разговорились.
Борис Львович Розинг, который в 1911 году построил в своей лаборатории первый электронно-лучевой кинескоп, тоже был здесь. Не хватало только Владимира Козьмича Зворыкина, который пока не желал возвращаться из эмиграции. Но в целом коллектив подобрался очень интересный – увлеченные делом энтузиасты.
Что и дало свой результат.
В оригинальной истории первые серийные телевизоры с электронно-лучевыми трубками стали производиться только в 1934 году. Где-то через десятилетие после доминирования механического телевидения. Сначала начали производство немцы, потом французы с англичанами, и, наконец, в 1938 году – США. Здесь, кстати, Михаил Васильевич старался немцев привлекать. В частности, ту же компанию, которая в 1934 года сама запустила в серию первый такой телевизор – Telefunken. Как к разработке и выработке стандарта вещания, так и к строительству будущего завода по выпуску этих самых телевизоров.
Дорогих, понятно.
– 2820 рублей, – грустно произнес Грабовский.
– Пока так, но уверен, мы найдем способ снизить стоимость, – поспешил заверить Розинг, прекрасно понимая, что 2820 рублей при зарплате простого работяги в 60–70 рублей – это совершенно неподъемно.
Но лиха беда начало!
Тем более что ставить их в каких-то общественных местах, продавать состоятельным гражданам и выдавать в качестве наград правительство вполне могло себе позволить. Охватывая таким образом достаточно широкую аудиторию. Ведь главнейшим из искусств являлось кино ДО появления телевидения.
И если киноиндустрия Союза бурно развивалась, то из телевизионного мира он был выключен практически полностью. Что совершенно никуда не годилось. Программа «Радио в каждый дом» уже набирала обороты, чтобы как можно шире охватывать новостным и развлекательным контентом граждан Союза. А вот телевидение… оно еще даже толком и не родилось. Эмбриональное состояние. Но плод уже активно ворочался в животике и давал о себе знать.
Параллельно шли другие программы.
Тут и «Диафильм в каждый дом» со стремительно создаваемым перечнем диафильмов обучающего и развлекательного характера. И музыкальная программа, продвигающая первый в мире магнитофон, работающий на кассетах, аналогичных Stereo 8. Причем он был простой и дешевый. Базовая версия его стоила 45 рублей 40 копеек, а кассета – 2 рубля. Да, с зарплаты рабочему не купить. Но накопить за полгода-год вполне реально. Тем более что благодаря Фрунзе в Союзе активно продвигались программы лизинга и рассрочки. А это стимулировало спрос и «прогревало» предприятия.
На внутренний рынок, правда, поступало едва двадцать процентов всех производимых магнитофонов. Остальное уходило за границу по куда более существенной цене. Особенно автомобильные версии, питающиеся от бортовой сети транспортных средств. Это стало разом крайне модно – иметь в автомобиле кассетный магнитофон, из-за чего в это дело вкладывались инвесторы, строя в Союзе заводы: уже четыре больших для самих магнитофонов и десять – для кассет. В рамках сделки по продаже лицензий. Очень выгодных, даже с учетом роялти. Да и иностранные исполнители валом валили в Союз для записи своих композиций, звучавших на новомодных кассетах радикально лучше, чем на пластинках. Не отставали и студии звукозаписи, которые открыли в Союзе свои представительства, чтобы получать возможность всю эту волну обуздать.
– Кстати, Борис Львович, – обратился Фрунзе к Розингу, – а вы никогда не думали над тем, что кинескоп – прекрасное решение для различных научно-исследовательских задач.
– Не уверен, что вполне понимаю вас, Михаил Васильевич.
– Насколько я знаю, трубка Брауна, на основе которой построен данный телевизор, открыта давно. Кажется, в конце XIX века. И что изначально на ее основе был сооружен осциллограф.
– Это так.
– Так, может, развить это направление? Я уверен, что визуализация, – кивнул Фрунзе в сторону телевизора, – откроет нам новые горизонты. Начать, например, с запуска серийных советских осциллографов. Я могу путать, но мне кажется, что с ними дефицит и мы их закупаем за границей.
– Когда получается, – присоединился к разговору Грабовский. – Не всегда ведь продают.
– Вот и я о том. А мы, если сделаем годный, сможем открыто продавать. И не только осциллограф. Мало ли приборов можно сделать, что сильно бы выигрывали от визуализации? Да и вообще – нам нужно свое производство самых современных приборов.
– Это верно, – вполне живо откликнулся Розинг.
– Возьметесь?
– А как же телевидение? – несколько растерялся Борис Львович.
– А вы все равно первое время будете работать очень плотно вместе. Да и тут вы больше как консультант. Команда справляется. Но я не настаиваю. Вы сами решайте.
– Если только Борис Павлович не против. Вы ведь забираете у него ценного работника.
– Борис Павлович?
– Михаил Васильевич, – неловко улыбнулся тот, – я, конечно, этого не хочу. Но если бы не вы, всего этого, – махнул он рукой на телевизор, – не было бы. И дело, что вы предлагаете, стоящее. Так что я не смогу найти в себе сил возразить. Если Борис Львович возьмется, то пускай и делает. Я же со своей стороны это только поддержу.
На этом и сошлись.
Еще немного поговорили. И Фрунзе отправился дальше по своему рабочему марафону.

Вечером же, по возвращению домой, его ждал маленький сюрприз. Зашел в гости Яков Джугашвили со своей супругой Зоей.
Яков и чаще бы заезжал, но дела. Убежденный Михаилом Васильевичем, он уже год как учился на инженера-конструктора. И полностью отдавался делу. Тем более что Фрунзе волей-неволей сумел ему дать то, чего не давал отец, – выслушивание и принятие.
После смерти первой супруги, Екатерины Сванидзе, Сталин совсем оставил первенца, доверив его воспитание родственникам. Так что тот, по сути, вернулся в семью уже сложившимся человеком. И как нетрудно догадаться, имел очень сложные отношения с отцом и именно в пику ему он расписался с Зоей Гуниной – дочерью священника. Иосиф Виссарионович такой брак не принял и начал сына третировать. Дошло до того, что он даже довел Якова до попытки самоубийства. Тот себя тяжело ранил. Отец же после стал издеваться над ним, что, дескать, он шантажист и промахнулся специально, то есть, очевидно, тяготился Якова.
Фрунзе никаких подобных претензий парню не выкатывал. Принимал как есть. Выслушивал. И старался дать советы, но не более тех, что тот готов был услышать и принять, из-за чего изначальные скорее вынужденные визиты вежливости, чтобы проведать брата и сестру, превратились в довольно приятные встречи. Яков ценил это отношение к себе, найдя в Михаиле Васильевич приемного отца в куда большей степени, чем Василий и Светлана.
Семья у наркома вообще получилась внезапно большой. Кроме жены и мамы, у него имелось двое детей от первого брака, двое от второго и двое приемных. Что наполняло дом совершеннейшей гурьбой и весельем. Требуя определенного внимания. Ну и Яков, ставший, по сути, еще одним приемным сыном Михаилу Васильевичу. Не по документам, а по духу. Ну и другие родственники, каковых хватало.
– Я с ума сойду, – устало тронув лоб, прошептала мужу Любовь Орлова. Ведь ей приходилось руководить всем этим мини-балаганом на повседневной основе. Уделяя внимание каждому ребенку, а не только своим. Да, она была не одна. Ей помогала и теща, и две домработницы, и сам Михаил Васильевич по случаю. Но все равно – толпа.
Нарком же улыбнулся. Обнял жену. Поцеловал. Шепнул на ушко: «Держись любимая». И пошел в зал, к накрытому столу…

Глава 3

1928, ноябрь, 17. Москва

Польская кампания заставила Фрунзе довольно сильно пересмотреть свое отношение к вооруженным силам. Нет, конечно, отказываться от войск постоянной готовности он не хотел. Да и не было в этом никакого смысла. Они показали себя на пять с плюсом, то есть отлично. На голову превосходя обычные призывные контингенты.
Но их было мало.
Слишком мало.
Катастрофически мало.
Даже для противодействия столь несерьезному противнику.
Нет, если бы это была война СССР против Польши – одно дело. Но восстание на Украине открыло очень широкий фронт. И пришлось играть эту партию на грани возможностей. И если бы не удалось уничтожить украинских националистов прямо в эшелонах и на железнодорожных узлах, то ситуация бы у Союза вышла отчаянная. Слишком протяженный фронт поднимал вопрос о его контроле и своевременном купировании прорывов, обходов и прочих маневров. Тем более что националисты активно применяли международных наемников и банды разного пошиба с крайне специфической тактикой.
Промахнись Генштаб в своих расчетах при планировании – и все. Финиш. Пришлось бы проводить масштабную мобилизацию, грозящую тяжелыми испытаниями для экономики.
Мобилизации – это всегда удар по хозяйственной деятельности. Потому что из нее изымают наиболее трудоспособное население. И если можно ее избегать – ее надо избегать. А если проводить, то минимально. И «поднимать» только тех, кто не просто попался в маховик аппарата чиновников, а брать людей подготовленных и достоверно годных к службе.
Михаила Васильевича в этом плане немало смущало и то, что военкоматы за всю историю своего существования в России четкой работой не отличались. Он в свое время читал о том, как они чудили во время и Русско-японской, и Первой мировой войны. Да и потом. В том числе в годы Великой Отечественной, когда, кроме военной мобилизации, проходила и гражданская, где творился особый «цимес».
Причем, что примечательно, ни разу не получили по шапке. Ни за чудеса в Русско-турецкую, ни потом. Просто заговоренное ведомство. А туда он сам особенно и не совался, то есть работа их как была полностью развалена на 1925 год, таковой и оставалась в 1928-м. Ну немного причесалась, конечно. Но не критически, из-за чего Фрунзе, как государственника, мобилизация пугала безмерно. Проведешь ее так от души, с размахом, и без экономики останешься. И одно дело, если победишь. Как-то за счет победы можно будет сгладить этот кризис. А если проиграешь? Или вничью сведешь?
Вот то-то и оно.
Так что мобилизация мобилизацией, а ядром армии все-таки должны были оставаться профессиональные военные, то есть кадровые бойцы на зарплате, имеющие подходящие профессиональные знания и – что очень важно – опыт, который, как известно, без войны не получить.
И вот сейчас Михаил Васильевич сидел на очередном совещании, посвященном стратегии развития вооруженных сил. Погруженный в размышления.
Триандафилов делал доклад.
Он все правильно разложил по полочкам. Выделив главное.
Рядом нервно курил Свечин. Да и остальные выглядели напряженно. Доклад как-то не бился с эйфорией, которая витала в «высших эшелонах власти» после победы над Польшей и подавления украинского мятежа националистов.
Наконец пришел черед выступать с докладом самого наркома.
– Итак, товарищи, что было и что могло случиться – уже озвучили, – произнес он. – Я с этими докладами ознакомился раньше и могу только подтвердить – да, прошли по самой кромке. Но это былое. Главное – что нам дальше со всем этим делать?
– Восстанавливать старую, царскую призывную армию, – уверенно произнес Шапошников.
– Которая не смогла победить ни в Русско-японскую, ни в Мировую войну? А в Русско-турецкую обгадилась по полной программе и выиграла лишь потому, что османская армия оказалась в совершенном разладе?
Тишина.
Михаил Васильевич обвел взглядом присутствующих, вглядываясь им в лица. Пытался прочитать их эмоции и настроения. Дать слово тем, кто хочет высказаться. Но таких, увы, не наблюдалось. Ситуация сложная, и очевидного решения в ней не имелось. Во всяком случае, на их взгляд.
– Войска постоянной готовности полностью себя оправдали. Их, без всякого сомнения, нужно сохранить и развить. Но их мало. Нам нужно создать систему постоянного организованного резерва и офицерские штаты при них.
– В дополнение к территориальным и учебным? – спросил Свечин.
– Не совсем. Я предлагаю сделать так. Части постоянной готовности станут собственно армией. Учебные части оставить как есть. А территориальные части упразднить, создав на их основе народную милицию[14 - Милиция – это традиционное название военного ополчения, а не органов защиты правопорядка.]. Последняя станет организованным резервом, из которого мы будем комплектовать армию и выделять в случае необходимости части и подразделения для решения самостоятельных задач.
– Вы просто предлагаете переименовать территориальные части? – спросил Триандафилов.
– Никак нет. Гражданин призывается. Проходит учебку, сначала основную, потом – по первой военно-учетной специальности. И отправляется в запас, то есть домой. Однако если он желает, то может записаться в народную милицию. Это дело добровольное. В ней он будет регулярно посещать сборы, сдавать нормативы по боевой и физической подготовки, время от времени привлекаться к учениям и маневрам армейских частей, служить в гарнизонах на зарплате и так далее.
– Думаете, многие захотят? – грустно спросил Буденный.
– Еще конкурс устраивать будем. – усмехнулся Фрунзе. – Потому что гражданин, пока он состоит в народной милиции, будет получать ежемесячные денежные компенсации. Небольшие, но постоянные и заметные. Хоть и заметно меньшие, чем зарплаты. Скажем, рублей по десять. Будет получать налоговые льготы. Обретет приоритет при поступлении в учебные заведения на конкурсной основе. Льготное лечение. Раз в год будет получать компенсацию для приобретения униформы. Получит право на открытое ношение оружия и применение его для самозащиты и поддержания общественного порядка. Более того, после завершения двадцатилетней службы в рядах народной милиции будет окончательно уволен в запас, получив надбавку к пенсии. Ну и так далее. Тут можно подумать над сеткой и конкретным цифровым значением этих льгот. Я уверен – желающих будет хватать, и нам придется очень серьезно работать, отбирая кандидатов.
– И какой вы хотите развернуть штат народной милиции?
– А вот это нам с вами и нужно решить. Прикинуть, сколько мы сможем себе позволить, не надрываясь. И сколько нужно, исходя из международной обстановки. Заодно решить, что делать с учебными частями да военкоматами.
– А что вы с ними хотите делать? – несколько задумчиво спросил Свечин.
– У нас около 150 миллионов населения. Из них примерно половина – мужчины. Ну почти. Из которых что-то порядка трети подходят по возрасту для мобилизации, то есть порядка 25 миллионов. Ну хорошо – четверть, около 18 миллионов. Совсем возрастных и задействованных на важных производствах лучше не трогать. Где-то треть из них имеет боевой опыт либо Империалистической, либо Гражданской войны. А кто-то – обеих. Но сколько из них и в каком плане пригодны к войне – вопрос. Ведь времена были лихие. Случайных людей в армию заносило эшелонами. А нужны ли в армии «хлебушки» и прочие «мякиши»?
– Что вы имеете в виду? – нахмурился Свечин.
– Военные комиссариаты должны тщательнее отбирать призывной контингент. Не только по физическим данным, но и по психическим и морально-нравственным. Думаю, вы прекрасно понимаете, что если человек не хочет служить, то это потенциальный дезертир, перебежчик, саботажник и так далее. Зачем он в армии? А при 18 миллионах потенциальных резервистов, которых нужно либо учить, либо переучивать, уверен, выбор будет. Мы технически не в состоянии их всех прогнать через учебные части, приводя к единой норме базовой подготовки, даже за десять лет. И выбирать все одно придется.
– А морально-нравственный критерий отбора? Зачем он? – спросил Шапошников.
– У людей с оружием много искушений, поэтому давать его людям с дурными наклонностями – плохая идея. Через это мы будем плодить мясников и моральных уродов. Понятно, «томных девушек» произвольного пола в армию нет нужды призывать, но и откровенным садистам там не место.
– Если сделать возможным самоотвод, то много будет косить от призывной службы, – заметил Буденный.
– Это так. А значит, за службу должны идти какие-то плюшки. Например, занятие каких-либо руководящих постов разрешить только для тех, кто прошел службу. Или там разрешение на открытие дела выдавать только после службы. Если годен – то в обычных учебных частях. Если не годен или взял самоотвод – то удвоенный или утроенный срок в социально значимой профессии. Например, медбратом в больнице утки потаскать. Или еще чем заниматься. Плюшки эти должны быть, с одной стороны, значимы, а с другой – без них человек бы не чувствовал себя ущербным, живя обычной жизнью маленького человека. Кстати, возможность пройти службу вольноопределяющимся по военной или альтернативной линии должна, я думаю, сохраняться до окончания мобилизационного возраста, то есть, считай, до старости.
С этими доводами Михаила Васильевича в целом согласились все. Как и с теми, что нужно полностью реорганизовывать работу военных комиссариатов. Ведь им теперь предстояло проводить большую и социально значимую работу. Для чего решили и зарплаты поднять радикально, и личную ответственность внести, и ротации, с выводом из структуры военкоматов после трех-четырех лет службы. Да и комплектовать личный состав военкоматов из ветеранов армейских, вручая им разовый контракт в качестве увольнительного поощрения по службе. И так далее.
Ну и коснулись вооружения.
Армии однозначно требовалось если не самое лучшее оружие, то уже точно близкое к этому. И ее основой по задумке Фрунзе должны были стать механизированные соединения. Первоначально в формате сочетания моторизованной пехоты на грузовиках с танковыми частями. С дальнейшей пересадкой пехоты на бронетранспортеры и боевые машины пехоты при сохранении танковых компонентов. Причем танки сюда должны идти лучшие, а не мобилизационный шлак. Артиллерия здесь также должна быть переведена на различные подвижные платформы, став самоходной, то есть вывести из армии буксируемую артиллерию в полном объеме. Исключая минометы и подобные системы, но их можно скорее отнести к носимой или вьючной.
Особняком стоял армейский спецназ, такой как воздушно-десантные части, штурмовые инженерно-саперные, горная и морская пехота и так далее. Здесь требовалось действовать по ситуации. Все-таки много специфики, и не всю ее можно было удовлетворить на текущем уровне развитии науки и техники.
Общая парадигма – армия должна стать мобильным, бронированным кулаком.
С народной милицией такого, увы, прокатить не могло. Просто в силу того, что промышленность Союз, даже получившая boost в последние пару лет, все еще была довольно слабой. Да, в оригинальной истории Союз сумел только в 1945–1947 годах завершить моторизацию. Но это было возможно только благодаря сильнейшему перекосу экономического и промышленного развития, а также почти полумиллионному парку грузовиков, которые он получил по линии ленд-лиза и без которых на 1941 год пехота РККА имела очень ограниченную моторизацию.
И порываться прыгнуть выше головы, проведя сплошную моторизацию вооруженных сил, не было, по мнению Фрунзе, никакого смысла. С одной стороны, все эти грузовики остро требовались в народном хозяйстве. Особенно сейчас – на старте. Когда имелся пусть и маленький, но экономический эффект от каждого грузовика. С другой стороны, этого и не требовалось. Во всяком случае, в ближайшие лет десять.
Так что народная милиция должна была формироваться по схеме легкой пехоты. Ну почти. Потому как оставлять ее совсем без артиллерии и бронетехники не имело никакого смысла. Опыт боевых действий на Украине показал – даже один бронеавтомобиль может изменить ход боя целой роты, а то и батальона.
Что влекло за собой определенные выводы.
Так, например, вся буксируемая артиллерия будет переводиться сюда – в народную милицию. И механизироваться. Потому что таскать ее лошадьми – разорение для экономики.
Пехота должна будет передвигаться на своих двоих… колесах, то есть на велосипедах. Ибо выпустить один-два и даже три миллиона крепких армейских велосипедов не представлялось стратегической проблемой. А потом их еще и модернизировать можно относительно легко, оснастив планетарным редуктором с двумя-тремя скоростями.
А вот в качестве усиления здесь должны были идти отдельные подразделения, край – части АБТ. Развернутые на основе бронеавтомобилей и гусеничной техники. Причем тяжелые танки и самоходки сюда поставлять было бы перебором, ибо дорого. Требовалось скорректировать НИОКР и родить что-то вроде малого или среднего танка сопровождения для обеспечения устойчивости этих легких войск. Желательно малого танка. И безусловно, держащего основные противотанковые средства противника. Хотя бы до уровня 37–45-мм пушек.
Само собой, все, что можно, нужно унифицировать. Но и не усердствовать особенно, потому что легкая танковая платформа, разрабатываемая ранее в Союзе, подходила для этого достаточно условно. Слишком слабо защищенная. А повышение ее стойкости без изменения конфигурации корпуса выливалось бы в излишне большой вес. И, как следствие, цену. Ведь в эти годы стоимость танка складывалась примерно на 70 % из стоимости его корпуса, а тот в известной степени диктовался его массой. Броневая сталь стоила денег и немалых.
– Опять перемены? – усмехнулся Свечин после совещания.
– Не опять, а снова, – вернув улыбку, ответил Фрунзе.
– Не боитесь, что эти все метания приведут к трагедии?
– А разве тут есть метания? Генеральная линия на войска постоянной готовности сохранилась, лишь дополнилась. Изменения касаются только второстепенных структур. Да и там больше нужно навести в них порядок и придать им какой-то смысл. Ну, кроме формальной обязанности. По сути, территориальные части и выступали в роли народной милиции в этой войне.
– Так да не так. Территориальные части по сути своей – иные войска. И статус другой имели. И задачи. И способы дислокации да комплектования. Про мотивацию я и не говорю.
– Думаете, что народная милиция – плохая задумка?
– Почему же? Идея необычна и не лишена смысла. Но люди пойдут в нее ради выгоды. И в случае серьезной войны вряд ли будут заинтересованы крепко драться.
– А простые обыватели, не имеющие подготовки, будут заинтересованы?
– Они сражаются за свой дом.
– А если их дом далеко? – повел бровью Фрунзе. – Условностей в таких делах много.
– Да, но эти милиционеры будут по сути своей сражаться за деньги. Наемники. Как и войска постоянной готовности.
– А что вам не нравится в этом?
– Ну как же? Наемники славятся своей ненадежностью. Нет денег – нет наемника.
– Во-первых, Александр Андреевич, наемник – это любой человек, который получает за свой труд плату, то есть трудится по найму. Во-вторых, вы знаете другой разумный способ комплектации войска? Землю им за службу давать хотите? Или, может, в рекруты забривать? Или вы думаете, что человек будет крепко служить за спасибо? Единицы – может быть. Для остальных же любовь к Родине должна быть взаимной. Ибо если Родина тебя не любит, то твоя к ней любовь отдает каким-то мазохизмом. Не так ли?
– Умеете вы все перекрутить… – фыркнул недовольный Свечин.
– А что не так? В свое время Самуэль Джонсон сказал, что патриотизм – последнее прибежище негодяя. Но не в том смысле, что патриотизм – это что-то плохое. Нет. Это очень доброе и светлое чувство. Просто нам, как чиновникам и руководителям государства, очень важно не оказаться мерзавцами, которые спекулируют на нем ради своих грязных делишек. Как это сделать? Не секрет. Приветствовать патриотизм граждан. И отвечать на него встречным добрым чувством… и делом. Прежде всего делом, ибо какое же чувство без дела? Правильно – пустяшное, то есть делать так, чтобы любовь к Родине стала обоюдной. Думаю, что вы понимаете: заставлять людей драться и рисковать своей жизнью за спасибо вряд ли будет этой самой взаимной любовью. Ведь мы живем в материальном мире. И у мужчины есть семья и финансовые обязательства перед ней. Посему весьма паскудно оставлять семью такого честного защитника без средств к существованию, пока он отдает долг Родине. Ну или держать в черном теле, покуда этот мужчина готовится защищать свое Отечество.
– Вы, полагаю, меня не поняли совершенно, – покачал головой визави.
– Отчего же? Понял. Просто у нас в среде чиновников, в том числе военных, есть странная болезнь со времен царя Гороха – испытывать патологический страх перед платой за труд. Прикрываясь разной степени возвышенности тезисами. Но я думаю, что любой труд должен быть оплачен. Тем более такой рисковый. Не так ли?
Свечин лишь усмехнулся.
Скосился на Триандафилова. Тот пожал плечами и развел руками, дескать: «А что я?».
– Хорошо. Пусть так. Я с вами не согласен, но у меня нет аргументов. Нужно подумать. Внутреннее чутье мне говорит о том, что такой подход неправильный. И я не могу от него просто так отмахнуться.
– Тогда, как появятся аргументы, вернемся к обсуждению данного вопроса. А пока пообещайте мне, что не станете саботировать работу наркомата.
– Боже упаси! Михаил Васильевич, как вы подумать об этом могли? Обещаю, конечно. В конце концов, вы начальник, и вы ставите передо мной задачи. И то, как их нужно делать. В таких же делах это вообще пустое. Потому как вы правы – царская призывная армия себя не оправдала. При всей нашей ностальгии она была посмешищем. А другой альтернативы я предложить не могу. И, признаться, не хочу.
– А вот это очень зря. Я не тиран и не диктатор. Мне главное в этом деле – укрепление нашей обороны. Так что, если придумаете что-то интересное, обязательно предлагайте. Реализуем или нет – вопрос. Но из таких идей и складывается будущее. Мы ведь не хотим, как иные генералы, готовиться к прошедшей войне?
– Очевидно, нет, – расплылся в улыбке Свечин.
Остальные присутствующие тоже отозвались эмоционально. Эту присказку Фрунзе часто говорил. Наверное, слишком часто, из-за чего она уже жужжала в головах подчиненных, заставляя думать не о прошлом и настоящем, но и о будущем…

Глава 4

1928, ноябрь, 19. Москва

– Добрый день, – поздоровался Фрунзе, встречая своего гостя. – Проходите, проходите. Рад вас видеть.
Патриарх Петр прошел в прихожую. И, раздевшись, проследовал за хозяином жилища в комнату. К столу с чаем.
– Признаться, я сильно раздумывал, принимать ваше приглашение или нет, – произнес он, присев на стул.
– Понимаю, – улыбнулся нарком. – Но я рад, что вы отозвались.
– Почему вы пожелали встретиться вот так? Почему не в рабочем кабинете?
– А почему нет?
– Это выглядит странно. Мы ведь с вами не дружим и даже не приятельствуем.
– А зря. Добрые личные отношения в нашем деле только на пользу пойдут.
– Думаете?
– Уверен. Попробуйте вот это печенье. Супруга испекла. Что? Не нравится? М-да. Тогда я тоже не буду пробовать. Шучу, – улыбнулся Фрунзе и охотно откусил печенье.
– Шуточки у вас…
– Вы знаете, что произошло в Германии?
– Могу только догадываться. Безумие какое-то. Временная оккупация части германских земель под надуманными предлогами.
– Вы полагаете, что временная? – скептично хмыкнул нарком.
– Так полагают мои знакомые, проживающие в тех землях.
– Наивные чукотские валенки… – пожав плечами, прокомментировал это заявление Михаил Васильевич. – В сложившихся условиях сближение России, ох, простите, Советского Союза и Германии стало неизбежным. И грозит в горизонте десяти-двадцати лет появлением непробиваемого, просто ультимативного военно-политического и экономического объединения. Чего ни англичане, ни французы допустить не могут, из-за чего и устроили украинский мятеж вкупе с польским вторжением. Когда же стало ясно, что их задумка провалилась, – пошли ва-банк.
– На оккупацию Германии?
– На раздел. И заняли ее земли западнее Эльбы. Насколько мне известно, там в ближайший год будут создано два государства: Ганновер и Бавария, которые станут протекторатами Великобритании и Франции соответственно.
– А почему они пошли только до Эльбы? Почему они не стали оккупировать всю Германию?
– Потому что Райхсвер перешел в полном составе на восток. Ну и вмешались мы. Западный корпус РККА переброшен к Эльбе и сейчас срочно оснащается тяжелыми вооружениями. А по закрытым дипломатическим каналам мы дали понять: еще шаг восточнее – и война. Причем сами немцы в этой войне выступят на нашей стороне. Так что в сжатые сроки мы получим обстрелянных добровольцев с опытом Мировой войны на десятки дивизий. Это в дополнение к нашим силам. А легкие вооружения мы уже сейчас делаем в довольно неплохом объеме. Достаточном для того, чтобы в горизонте полгода-год развернуть очень внушительную группировку по Эльбе и перейти к полномасштабному наступлению.
– Ясно… – чуть помедлив, обдумывая слова, сказал Петр Полянский. – Бедные немцы. Если все так, как вы говорите, то их державу разорвут на три куска. Уже разорвали.
– А еще есть Швейцария и Австрия. Они тоже населены немцами.
– Да-да, безусловно. Но для чего вы мне это говорите?
– Что вы знаете о протестантах?
– Опять какой-то подвох?
– Чем протестанты отличаются от христиан и мусульман?
– От христиан? Они ведь тоже христиане.
– Вы правы, это вопрос с подвохом, – прищурился Фрунзе.
– Тогда не ходите вокруг да около.
– Так сложилось, что века с XVI наше отечество предпочитало договариваться с протестантами, оппонируя католикам. Что раз за разом заканчивалось для нас довольно плохо. Не знаете почему?
– Я весь внимание.
– По делам их узнаете их. Так ведь?
– Так.
– А кто у нас отец лжи?
– К чему вы клоните?
– В протестантской этике есть один фундаментальный момент, который отличает их и от христиан, и от мусульман, и от иудеев. А именно разрыв между делами и спасением. Добрые дела для них не являются важным компонентом спасения души. Достаточно веры. Иными словами, творить ты можешь все что угодно, главное – регулярно ходить в церковь и верить. Но, согласитесь, это крайне странно. Ведь если ты веришь в Христа и держишься его концепции Нагорной проповеди, то вряд ли будешь открыто и публично поощрять что-то, что ей принципиально противоречит. Тому же золотому правилу[15 - Золотое правило – общее этическое правило, которое можно сформулировать так: не делайте другим то, что вы не желаете для себя, и поступайте с другими так, как хотели бы, чтобы с вами поступили. Характерно не только для христианства, возникло уже в Античности, присутствует в индуизме, конфуцианстве и прочих.].
– Православные и католики тоже творят злые дела.
– Так и есть. Но одно дело, как ты делаешь гадость, прекрасно понимая, что это гадость и после смерти тебе придется за это все отвечать. И совсем другое – когда ты творишь подобные вещи, не считая это чем-то плохим. Масштаб, массовость и обыденность зла принципиально иная.
– В теории.
– И на практике тоже. Что мы знаем о протестантах? Они отличились в самой безумной охоте на ведьм[16 - Протестанты убили людей, обвиненных в колдовстве, несопоставимо больше католиков или православных.]. В вырезании коренного населения целого континента[17 - Здесь имеется в виду уничтожение почти всего коренного населения на территории США.]. В создании человеческих ферм для разведения рабов[18 - Человеческие фермы по разведению рабов практиковались в Новой Англии.]. В самой горькой и отчаянной работорговле. В создании концентрационных лагерей смерти для неугодного населения[19 - Первые концентрационные лагеря придумали англичане и применили задолго до нацистов.]. И так далее. Нет никаких сомнений – представители любых конфессий творят мерзости и гадости. Но тут какой-то просто уникальный случай. Я не говорю, что все протестанты – плохие люди. Я говорю о том, что этика и мораль их религии очень сильно напоминает скрытый сатанизм. По делам. И по тому, как эти дела совпадают с их словами.
– Я понял вас, – нехотя кивнул патриарх. – И да, что-то в ваших словах есть. Но к чему вы это говорите мне?
– В Германии в целом и в Восточной Германии в частности сейчас тяжелейший кризис. Коллапс, считай. Из-за разрушения экономических связей и логистических цепочек. Люди теряют средства к существованию. И они будут продолжать это делать. Я хотел бы, чтобы Русская православная церковь открыла на территории востока Германии благотворительные миссии. И, кроме непосредственной помощи населению, скажем так, не забывали про прозелитизм.
– Это… неожиданно…
– Для финансирования гуманитарных миссий будет создан специальный фонд, куда деньги станет вносить и советское правительство. Анонимно, разумеется. Официально это станет фондом помощи, собираемой православной общиной Союза. И, как вы понимаете, если деньги пойдут не туда…
– Зачем вам это? – после долгой паузы спросил патриарх, проигнорировав угрозу.
– Мы не можем отдавать восток Германии англичанам или французам. Запад Германии во многом будет поделен по конфессиональному признаку. Протестантский север отойдет Лондону, а католический юг – Франции.
– Я уже понял. Но как же коммунизм?
– Коммунизм выступает пугалом для Запада. Он слишком радикален. Да и в обозримом будущем любые попытки построения коммунизма обречены на провал. Для этого не готовы ни люди, ни средства. Если вы заметили, в рамках Союза мы тоже отходим от него в сторону более умеренной социал-демократии. Социал-демократия же в силу своей умеренности не дает подходящей идеологии. Достаточно яркой, чтобы заместить традиционные религии. Даже в горизонте пары столетий. Так или иначе, нам нужно будет находить компромиссы для взаимовыгодного сожительства с этими самыми традиционными религиями.
– Традиционными религиями? Не только с православием?
– Да. Советский Союз – многонациональная и многоконфессиональная страна. Кроме того, мы считаем, что сотрудничество с соседями выгоднее борьбы с ними. В том числе и с такими, которые уважительно относятся к религии. Например, мы сейчас ведем переговоры с мусульманскими духовными лидерами Ирана…
И дальше Фрунзе рассказал о проекте экономического сотрудничества, который Союз предложил шаху Реза Пехлеви.
В 1927 году Иран вернулся к идее строительства Трансиранской железной дороги от побережья Каспийского моря до Персидского залива. К этому времени в стране уже имелись железные дороги, но короткими участками в разных ее концах и общей протяженностью сильно менее тысячи километров. Причем еще и с разной колеей.
В 1924 году были попытки договориться с американской компанией Ulen. Но не срослось. В 1927 году за дело взялся международный синдикат Syndicat du Chemin du Fer en Perse, состоящий из американской компании Ulen and Company и германского промышленного объединения Konsortium f?r Bauausf?hrungen in Persien, образованного Philipp Holzmann, Julius Berger и Siemens Bauunion. И вроде бы все пошло…
Но грянул гром.
А именно кризис 1928 года. Сначала долговой кризис фактически парализовал работу американских строителей. Им стало резко не до Ирана, который ко всему прочему еще и платить своевременно не мог. А потом произошла оккупация Западной Германии, и из сделки выпал германский консорциум.
Строительство же дороги оказалось подвешенным в воздухе.
Тут-то Советский Союз и подсуетился.
Он выступил с предложением построить сначала железнодорожную линию от Баку до Тегерана через Решт и Казвин. А потом, во вторую очередь, от Тегерана к Персидскому заливу и, если потребуется, в другие регионы Ирана.
Реза Пехлеви в свое время утвердил закон, что финансирование строительства железной дороги возможно только из государственной казны. Дабы не влезать в международные кредиты, которых умудрились набрать его предшественники. Денег же у Ирана на эту роскошь не имелось. Во всяком случае, в моменте и в полном объеме. Союз предлагал ему создать совместное акционерное общество «Иранские железные дороги». Деньги и ресурсы на строительство должны будут поступать из Союза. Иран же потихоньку стал бы выкупать акции, переводя это акционерное общество в свою государственную собственность.
И никаких кредитных процентов.
Фактически форма оплаты в рассрочку. С нюансами, но не принципиальными.
В целом выгодное предложение. Особенно учитывая сложное положение Ирана. Но у Союза были свои условия. Тут и так называемая «русская колея», и закупка всего подвижного состава в Союзе, и запрет владения как прямо, так и через посредников акциями «Иранских железных дорог» гражданами каких-либо государств, кроме как Советского Союза и Ирана, из-за чего шах медлил. Видя в этом проекте стремление усилить влияние северного соседа у него в державе.
Ключом его политической программы было стремление к максимальному суверенитету Ирана. А подобные проекты ставили бы его страну в вынужденную экономическую зависимость от Союза. Просто в силу удобства транспортных коммуникаций.
Да, торговый оборот с северным соседом у Ирана увеличивался. Да, Союз уже не выступал как богоборческое государство и умудрился как-то примириться с духовенством, которое теперь не осуждало сотрудничество с ним. Но это-то и пугало Реза Пехлеви, из-за чего переговоры находились в подвешенном состоянии.
И хочется, и колется, и мама не велит.
Но Фрунзе не отступал.
Потому что видел в этом проекте массу стратегических выгод. Прежде всего, конечно, это увеличение торгового оборота с Ираном. В первую очередь ради приобретения его сельскохозяйственного сырья.
Дальше шел резон в виде прокачки собственной промышленности. В принципе, ее можно было «качать» и у себя. Но платить за этот проект Фрунзе собирался преимущественно трудовыми векселями, то есть, фиатными деньгами для внутреннего обращения. Инвестируя в промышленность Союза «воздух», обеспеченный только его авторитетом. А вот Иран должен был оплачивать рассрочку уже вполне себе натуральными товарами. Так что с точки зрения торгового и экономического эффекта этот проект выглядел очень и очень интересно. Во всяком случае, на стадии первоначальной прокачки обновляемой промышленности. Тем более что он позволял среди прочего вливать сельскохозяйственное сырье в развивающийся Волжско-Камский промышленный регион. Ведь эта железная дорога будет облегчать вывоз товаров к южному побережью Каспийского моря. А оттуда уже кораблями класса «река – море» можно было все дешево развозить по местам переработки.
Ну и наконец, через эту железную дорогу Фрунзе рассчитывал получить выход к сопредельным регионам. В тот же Ирак, в Афганистан, в Индию. Ну и железка, идущая в единой колее из Москвы к портам Персидского залива, также имела большое значение.
Конечно, имелись и иные, интересы: военные и политические. Но Фрунзе больше налегал на экономику и выстраивание взаимовыгодного сотрудничества. И открыто об этом говорил. Шах же пока не доверял, ища подводные камни.
А пока шли переговоры, Михаил Васильевич, еще в сентябре, инициировал проект реконструкции железной дороги от Ростова-на-Дону до Баку через Дербент и Владикавказ. Ее приводили в порядок, укрепляя насыпи с мостами, укладывали высокую плотность шпал и ставили тяжелые рельсы, то есть готовили к большому грузовому потоку.
Кроме того, начали изыскания для строительства железной дороги на север вдоль Каспия. От Махачкалы через Кизляр в сторону Астрахани и далее на Царицын[20 - В рамках борьбы с культом личности и общей ревизией многие переименования были отменены.] по правому берегу Волги. И дальше…
Шаху же, пока он думал и ломался, сделали дополнительное предложение – направлять в Союз своих людей на обучение. Это, кстати, тоже у Реза Пехлеви не вызвало восторга, так как он прекрасно понимал, какое сильное влияние обучение станет оказывать на его людей. С одной стороны да, ему остро требовались специалисты буквально во всех областях. А с другой стороны, он опасался того, что они будут скорее советскими специалистами с лицом иранца, чем его подданными.
Впрочем, представители Союза не настаивали и не давили, чтобы не спугнуть и без того «робкого» клиента. Тем более что, положа руку на сердце, принять большое количество учащихся по интернациональной программе вряд ли было реально. Во всяком случае, в нормальном объеме.
Образование Союза пока только разворачивалось под растущие нужды экономики. И с 1 января 1929 года должна была вступить в силу очередная реформа, которой требовалось время, чтобы ее успели претворить в жизнь.
Для развития реформы образования, начатой в 1919–1923 годах, была упорядочена и реорганизована вся структура обучения, которая теперь делилась на шесть ступеней: начальная, средняя, профессиональная и высшая школа, а также магистратура и докторантура.
Каждая – по четыре года обучения.
Первые две ступени обязательны и бесплатны. Причем не только для детей, но и для остального населения, которое должно, посещая вечерние школы и школы выходного дня, приводить свой уровень к определенному минимальному стандарту.
С плюшками за выполнение и санкциями за манкирование.
А вот третья и последующие ступени были платными, с конкурсным отбором. Любой желающий мог обратиться с заявлением предоставить ему бесплатное обучение. Но в этом случае после окончания курса такой желающий должен был отработать четыре года там, куда его поставит правительство, либо возместить стоимость обучения в тройном объеме, то есть оплатить затраты на него и упущенную выгоду от простоя «учебного производства».
Обучение шло постепенно. И на третью ступень, минуя вторую или первую, было не попасть. Допускалось домашнее обучение, но в этом случае требовалось подтвердить соответствие стандартам и последовательно сдать весь курс экзаменационной комиссии.
Это было очень важно.
Средней специальной школы было не миновать никак для тех, кто хотел идти выше. А она являлась, по сути, профессиональным училищем, в котором получали простую, прикладную профессию. Слесаря там, маляра и так далее.
Главная проблема заключалась в том, что вся эта в общем-то логичная система едва ли заработает с 1 января 1929 года. В том числе и потому, что для нее остро не хватало всего. От учителей и учебников до зданий и учебных комплексов. Строго говоря, готовность Союза к этой обновленной системе образования колебалась в районе 20–25 %. И это если не учитывать компетентность преподавательского состава[21 - В 1936–1938 годах в оригинальной истории решили провести аттестацию школьных учителей в РСФСР. Так, например, в Башкирской АССР ее прошли 52,8 %. Для 1928 года ситуация была еще более печальной.].
Но, несмотря ни на что, данная образовательная система вводилась. И в дальнейшем должна была продвигаться с упорством пьяного носорога, который, как известно, подслеповат, но при его живой массе это уже проблемы окружающих.
Фрунзе сумел это продавить.
Равно как и финансирование, которое удалось выделить благодаря более широкому использованию фиатных денег для внутренних промышленных задач. Так что пригласить иранцев поучиться в Союзе, конечно, пригласили. Но скрестив пальчики за спиной в надежде на отказ. Просто потому ситуация была не самой радостной.

Обсудив кратенько иранскую тему, в надежде на то, что патриарх по своим каналам как-то передаст на юг благость советских намерений, Фрунзе с ним распрощался. И, проводив, сам отправился в наркомат – на вечернее совещание. Скорее даже уже ночное, так как людей пришлось выдергивать на него после завершения командировки непосредственно перед утренним поездом, в которым они смогут отоспаться.
– Здравствуйте, граждане алкоголики, хулиганы, тунеядцы. Кто хочет сегодня поработать? – спросил Фрунзе, входя в кабинет, в котором его поджидал инженерно-технический коллектив Нижегородского артиллерийского завода. Нового предприятия, основанного в 1927 году и мал-мало запущенного в начале 1928 году.
– Товарищ нарком, – обиженным и каким-то растерянным тоном произнес их главный инженер.
– Да шучу я, шучу. Устал. Да что вы стоите? Присаживайтесь. Давно ждете?
– С четверть часа, – осторожно произнес главный технолог.
– Почти успел. М-да. Пробок на дороге нет, ан поди ж ты – кобылы иной раз так раскорячатся, что ни пройти ни объехать.
Сказав это, Михаил Васильевич выглянул из переговорного зала и отдал распоряжение доставить сюда чая и чего-нибудь к нему. Все-таки сидеть им придется долго.
Завод должен был осваивать производство 107-мм полевых гаубиц. И там уже даже дела потихоньку шли на лад. С тем, чтобы снять выпуск этого орудия с Обуховского завода[22 - Ряду предприятий также вернули исторические названия. Особенно это касалось таких уважаемых людей, как Обухов, который был основателем производства литой стали и стальных орудийных стволов в России. Затирать таких уважаемых людей «ради красного словца» посчитали неправильным и несправедливым.].
Но планы поменялись.
Анализ Польской кампании заставил сменить, а точнее – откорректировать парадигму военного и военно-технического развития. Эта война показала, что к большой войне не готов никто. И появилось время на развитие более интересных систем вооружения, а не прогон минимально рабочих схем максимальной серией.
– …так что, товарищи, вам предстоит разработать довольно уникальное и предельно противоречивое орудие. Оно должно быть пушкой, когда потребуется, и лупить далеко с хорошей настильностью. Когда потребуется – гаубицей, то есть иметь раздельно-гильзовое заряжание и большие углы возвышения. А если нужно, то и противотанковым орудием, а значит – легко и быстро наводиться широко по горизонту, ну и иметь не сильно большую высоту.
– Михаил Васильевич, вы меня простите, но вы ставите невыполнимую задачу, – прямо сказал главный инженер.
– Но вы даже не пробовали!
– Но вы же понимаете, что такую степень универсальности крайне непросто реализовать?
– А если вот так? – спросил Фрунзе и начал рассказывать им про конструкцию 122-мм гаубицы Д-30 с ее знаменитым лафетом в три лапы. Во время своей службы в Афганистане он неоднократно ее ремонтировал. В основном по мелочи. Так что устройство знал очень хорошо.
Он задумал взять ствол 107-мм полевой пушки «Колокольчик» и наложить ее на новый лафет. Для начала. Но лафет сделать с небольшим запасом прочности, чтобы можно было сделать ствол длиной не 36-го, а 41–42-го калибра. Несколько увеличенной прочности и с чуть большей зарядной каморой, чтобы разгонять 16,5-килограммовые снаряды до 730–750 м/с, против 650–670 м/с, то есть на деле получить помесь 107-мм пушки М-60 и 122-мм гаубицы Д-30.
Зачем?
Чтоб было.
А если серьезно, то выпуск относительно дешевых колесных тягачей открывал очень большие возможности для развития буксируемой артиллерии. В том числе и такой в какой-то мере универсальной, крайне полезной для народной милиции, которая в военных операциях будет преимущественно работать от обороны, то есть обеспечивать устойчивость.
Да и эффективное противотанковое средство, которое в случае чего сможет «лопать» практически все, что будет появляться на поле боя, тоже требовалось. На перспективу. Гонка АБТ вооружения времен Второй мировой войны наглядно показывала, как буквально за два – три года могли радикально измениться очень многие виды вооружения. Иной раз до неузнаваемости. И вместо того, чтобы аврально «тушить пожары», было бы неплохо подстелить соломку заранее.
И это не говоря о том, что такое орудие было бы очень приличным просто как гаубица или пушка. С досягаемостью даже больше чем у Д-30, хорошей скорострельностью и вполне действенным снарядом.
Почему не 122-мм калибр?
Потому что для буксируемой артиллерии он был как патент королевских мушкетеров, который, как известно, слишком значим для Атоса, но совершенно не имеет смысла для графа де ля Фер, то есть уже не так удобен, как 4 дюйма[23 - 107-мм пушка-гаубица на лафете, как у Д-30, выйдет на 25–30 % легче, чем 122-мм Д-30.], но еще не так действенен, как 6. Именно поэтому 122-мм калибр Фрунзе рассматривал только либо как формат легких полевых мортир, либо для самоходных систем.
Причем, как показала практика Польской кампании, наличие в полковой артиллерии и 76-мм легкой гаубицы, и 122-мм легкой мортиры, и 152-мм мортиры оказалось перебором. Фрунзе склонялся к тому, чтобы убрать 122-мм мортиру у пехоты, пустив ее на вооружение легких САУ.
Но это уже другая история.
Здесь и сейчас Фрунзе сосредоточился на трехлапом лафете. Пытаясь разъяснить и втолковать не только его идею, но и конструкцию присутствующим. Заинтересовавшимся им не только для новой пушки-гаубицы, но и для зенитных средств. Например, принятое на вооружение 88-мм/45 зенитное орудие «Фиалка» можно было бы ставить на такой лафет, радикально ускоряя время развертывания. И не только его, но и перспективное – длинноствольное – со стволом в 56 калибров, прототип которого немцы успели создать до осеннего кризиса. А потому оно вместе с документацией и специалистами теперь находилось в Союзе. А это была та самая знаменитая «ахт-ахт», что кошмарила танки союзников в годы Второй мировой войны…

Глава 5

1928, декабрь, 2. Нью-Йорк

Из-за окна донесся звук моторов. Скрипы тормозов. И хлопки дверьми.
– Что там, Джек? – спросил Морган.
Тот осторожно выглянул, стараясь не потревожить занавеску.
– Копы, – тихо буркнул он.
Потом подошел к радиостанции и вызвал внешний наблюдательный пункт, что разместился в соседнем доме:
– Арчи, что там у вас?
– Копы. Много, – тихо произнес голос в динамике.
Джек скосился на своего патрона с вопросительным выражением лица.
– Что смотришь? – процедил тот. – Работаем. Или не знаешь, зачем они явились?
– Может, попробуем поговорить?
– О чем? Хочешь их разжалобить? – усмехнулся банкир.
– Ну… в принципе, действительно, – чуть помедлив, согласился с ним визави. Произнес в рацию: – Работаем. – И, подхватив свой пистолет-пулемет, выглянул снова за шторку.
Осторожно.
Довольно большая группа полицейских настороженно шла вперед. Вооруженная как надо. И старавшаяся не сильно мелькать на прострелах со стороны этого дома.
Мгновение.
И из окна со второго этажа дома, что оказался у них за спиной, по ним ударили из Tommy-gun. С дюжину парней. Прямо заливая участок улицы пулями.
Полицейские заметались в поисках укрытий, уходя с линии огня. Но только они сумели это сделать, как по ним уже ударили с противоположной стороны. Вновь вынуждая бежать, метаться, пытаться укрыться. Как раз с тем самым временны?м зазором, чтобы первая группа сумела сменить опустевшие барабанные магазины.
Пара минут.
И тишина.
– Дело сделано? – отхлебнув из чашечки кофе, спросил Морган.
– Вроде положили всех.
– Хорошо. Про контроль не забудь. – А потом повернулся к другому своему спутнику и добавил: – Уходим. Видимо, это наше укрытие кто-то сдал.
– Кто-то свой?
– Хотел бы я знать, – покачал головой банкир.
– Не думаю, – встрял Джек. – Если бы кто-то из своих сдал, то про засаду бы сказал.
– Тоже верно, – кивнул Джон Пирпонт Морган. – В любом случае – этих подчистить. Здесь все сжечь. И уходим. В темпе. О стрельбе уже точно сообщили куда следует. А эти, – кивнул он в сторону окна, – на связь не выходят. Так что скоро тут станет не продохнуть от… хм… защитников правопорядка…
После случайной гибели Рокфеллера и нормального «проглатывания» этой новости Лондоном с Парижем руководство США решило просто избавиться от свидетелей. Чтобы лишнего не разболтали. Потому как нужно быть откровенно росгобельским кроликом, дабы даже подумать о том, будто вся эта братия, руководящая ФРС, провернула операцию «Мировая война» без согласия и известной поддержки правительства США.
Лондон с Парижем мало интересовало, как именно Белый дом накажет виновников. Главное, чтобы им списали долги.
Намек был понят.
И за оставшимися деятелями, причастными к известным событиям, началась простая и бесхитростная охота. За головами. К которой правительственные структуры США стали подключать гангстеров. По примеру Фрунзе, который в этой связи открыл настоящий ящик Пандоры.
В обычных условиях в Белом доме никогда бы не пошли на подобные меры. Но кризис, который потихоньку вызревал с самого окончания Первой мировой войны, не оставил им, по сути, шансов.
В чем он заключался?
В 1918 году для США закончились обширные промышленные заказы. Военные бюджеты стран, ранее закупавших в Новом Свете все, чего им не хватало для войны, резко сдулись. А тяжело пострадавшие экономики категорически сузили собственно европейские рынки сбыта, которых теперь не хватало даже для собственных товаров. И экономике США пришлось на это реагировать. Во всяком случае, ее финансовым воротилам, дабы сохранить норму прибыли, к которой они привыкли за годы войны.
Самым очевидным решением стала перекачка инвестиций из реального сектора в спекулятивный, то есть на фондовые рынки. Тем более что никаких рациональных механизмов защиты, позволяющих избежать этого перекоса, попросту не существовало.
Суть фондовых рынков заключалась в перераспределении средств между промышленными и сельскохозяйственными активами через акции-облигации-фьючерсы и прочие подобные инструменты. Очень действенный инструмент. Беда обычно случается, когда хвост начинает вилять собакой, то есть основные средства и финансовая жизнь замыкаются в виртуальном пространстве фондовых рынков.
Что и произошло.
Как следствие – уже к 1924–1925 годам реальный сектор экономики испытывал денежный голод, находясь в системной стагнации, характерной для дефляционного кризиса, то есть острой нехватки денежных средств. Ведь деньги – это кровь любой экономики, ну почти любой, исключая, пожалуй, натуральное хозяйство. В то время как на фондовых биржах кипела жизнь, из-за чего даже компании и крупные корпорации, что испытывали определенные финансовые трудности, пытались заработать деньги через биржевые спекуляции, вкладывая очень приличные средства, изымаемые ими же из реального сектора, в виртуальный.
Более того – появилось много состоятельных людей, сделавших состояние на бирже, с характерным запросом на красивую жизнь и дорогие, эксклюзивные товары. Что в известной степени и породило те самые «ревущие 20-е», которые больше походили на своеобразный танец на вулкане. И кстати, это касалось не только США, но и Старого Света, хоть и в меньшей степени из-за определенных депрессивных тенденций в экономике и хронической нехватки денег в принципе.
Почему?
Тут мы подходим к другому ключевому компоненту так называемой Великой депрессии. А именно к долговому кризису, который в известной степени Михаил Васильевич и усугубил, спровоцировав несколько более ранний и принципиально более масштабный кризис в США.
На заказах Первой мировой войны США сделали целое состояние и серьезно прокачали промышленность. Это факт. Но как это происходило?
Через инвестиции в расширение производства, которые производились на кредиты. А кредиты – это долги, главным свойством которых является необходимость их отдавать. Причем отдавать с процентами.
И если бы война продолжилась – заводы и фабрики достаточно легко бы отбили эти займы. Но война закончилась. Потребление производимой в США продукции резко и радикально сократилось. А федеральное правительство продолжило придерживаться принципа laissez-faire, то есть невмешательства в экономику. В том числе и потому, что оно само набрало долгов вагон и маленькую тележку, не имея для этого вмешательства ни желания, ни возможностей. Ситуация была настолько критической, что больше половины расходов федерального бюджета шло на обслуживание долга[24 - Долг федерального правительства США по окончанию Первой мировой войны составил более чем 24 млрд долларов, что в 10 раз больше, чем долг по итогам Гражданской войны 1861–1865 годов.] и выплаты ветеранам войны. На уровне штатов ситуация была похожей, во многом повторяя критическое положение федерального правительства. Эта ситуация с долгами была не только совершенно беспросветной, но и по-настоящему тотальной.
Банки, казалось бы, выиграли больше всех от этих пертурбаций. Они ведь жили с платежей по кредитным обязательствам, выдавая новые с полученных платежей по старым. Причем деньги они забирали через эти поступления из реального сектора и правительств разных стран, а вкладывали в виртуальный, который выглядел более привлекательным, из-за чего наблюдателям казалось, будто Уолл-Стрит съедает все деньги мира. Ведь именно сюда стекались, по сути, долговые выплаты и самих США, и Великобритании, и Франции, и Италии, и так далее.
Казалось бы – сказка.
Но их положение на деле являлось куда более шатким, чем можно было подумать. Почему? Потому что одно дело, когда тебе немного должен богатый и здоровый человек, способный достаточно легко закрыть долговые обязательства. И совсем другое дело, когда тебе должен критически много тяжело больной и в общем-то нищий человек.
И эти больные человеки начинали творить «чудеса», чтобы выкрутиться… чтобы выжить… не самые, надо сказать, адекватные…
Для компенсации своей долговой нагрузки правительственные структуры начали увеличивать налоги, из-за чего к 1928 году население платило вдвое больше налогов, чем в 1914 году. Что являлось крайне безрадостной темой. Ведь налоговая нагрузка традиционно ложится наиболее тяжелым бременем на тех, кто не может лоббировать свои интересы в правительстве, то есть на простых граждан.
Классика.
Увеличение налоговой нагрузки на население как напрямую, через индивидуальные налоги, так и косвенно, через фискальное давление на предприятия, позволяет краткосрочно решать проблемы правительства. Например, закрывать выполнение бюджетных обязательств в количественном выражении.
В среднесрочной же перспективе или – тем более – долгосрочной это приводит к таким проблемам, как снижение экономического роста, уменьшение объемов внутреннего рынка и так далее. Что, в свою очередь, ведет к уменьшению налоговых поступлений, которых становится недостаточно для выполнения бюджетных обязательств, и правительства, особенно недалекие или безответственные, запускают новый виток этого крутого пике. Вгоняя страну в фундаментальный и очень тяжелый кризис.
Но это с одной стороны чудили.
А с другой – компании реального сектора, в которых трудилось большинство жителей США, на фоне своих финансовых трудностей начали… хм… скажем так – оптимизировать свои расходы, то есть, ведя красивую и сочную жизнь тех самых «ревущих 20-х» и вкладывая большие средства в биржевые спекуляции, они сокращали зарплаты, увольняли сотрудников и вообще максимально снижали свои «издержки».
Как следствие, к крайне недалеким людям в правительстве, которые собственными руками душили свою страну, добавились не менее «гениальные» эффективные собственники крупного бизнеса, которые ловили момент и жили полной жизнью, из-за чего внутренний рынок, и без того находящийся после 1918 года в плачевном состоянии из-за обычного перепроизводства, вызванного окончанием войны, стал испаряться из-за стремительного падения спроса.
Деньги в стране были.
Факт.
И их было много.
Только они были не в реальном секторе и уж точно не у простых людей, из-за чего получилось как в той песенке: дескать, а у нас в стране все есть, а народу нехер есть.
И вот по этому шалману Фрунзе и ударил, «не дожидаясь перитонита».
Как?
Спровоцировал прекращение выплат ключевых европейских стран по своим долгам, из-за чего удар пришелся на банки, чего в оригинальной истории не было.
Эти регулярные поступления были достаточно большими для того, чтобы отказ от них привел к кассовым разрывам, то есть ситуациям, когда у организаций временно не имелось средств для выполнения своих финансовых обязательств. А у любого банка их всегда масса.
Хуже того – подобные печальные обстоятельства были в крайней степени усугублены тем, что население, узнав об отказе правительств Великобритании с Францией платить по долгам, свело дебет с кредитом и побежало в банки забирать свои сбережения. Как следствие – кассовые разрывы стали настолько частыми и масштабными, что федеральное правительство оказалось вынуждено реагировать. Начав возбуждать дела и проводить расследования, прекрасно понимая, что к чему. Но не реагировать на все это оно не могло из-за множащегося общественного возмущения.
Главной же бедой стало то, что из-за этих кассовых разрывов и острейшего дефицита операционных средств лопнул пузырь биржевых спекуляций. Ведь он, как и какая-нибудь иная финансовая пирамида, живет только в режиме игры на повышение. Этаких «растущих рынков». Фиктивно, разумеется, растущих, то есть в него нужно постоянно вливать деньги, и с каждым разом все больше и больше, чтобы этот симулякр мог существовать.
А тут деньги кончились.
Просто кончились
Раз – и все.
Едва ли не в течение недели.
Банки оказались не в состоянии выдавать новые кредиты под биржевые спекуляции. И растущий рынок стал стремительно сдуваться, так как был всецело виртуальным. И, мягко говоря, переоцененным.
Как следствие – банкротство или тяжелые убытки ключевых биржевых игроков. Массово. Эшелонами. Что повлекло за собой прекращение ими обслуживания своих долговых обязательств. А это уже ударило по банкам, запуская цепную реакцию. И ситуация острейшего дефицита операционных средств стала приобретать по-настоящему катастрофический характер. А банковская система США начала биться в агонии, увлекая за собой в этот прекрасный процесс всю остальную экономику. Включая финансовые обязательства федерального правительства, которому грозило в перспективе нескольких месяцев, край – года, полноценное банкротство.
Как несложно догадаться, «недалекие люди» в правительстве не хотели за все это отвечать. Потому что это в экономике они были двоечниками. А вот в умении прикрывать свою задницу и перекладывать ответственность на других – очень даже молодцы. Просто любо-дорого поглядеть.
Кто за все ответит?
Уж точно не они.
Вот охоту на банкиров и затеяли. Не на всех. А только на тех, кто так или иначе был причастен к «провоцированию Мировой войны». В первую очередь, конечно, за домами Рокфеллеров и Морганов. Но не только. Ведь долги нужно отдавать. А если отдавать некому, то и долгов вроде как нет. Тот самый «больной и бедный человек» решил, что избавиться от кредитора намного выгоднее, чем платить ему по своим совершенно неподъемным обязательствам. Так что в бегах к декабрю 1928 года был весь топ-50 банкиров США. Что, впрочем, никак не улучшало ситуацию в экономике Юнайтет Стейтс оф таки Америка. Вот вообще никак…
И, в отличие от оригинальной истории, тут кризис шел по радикально более тяжелому сценарию. В том числе и потому, что там первичный биржевой крах в конце октября 1929 года происходил на фоне сохранения определенного запаса ликвидных средств у крупных игроков. В том числе и потому, что банки США исправно получали выплаты от своих заемщиков в Европе. Что позволило отбить крах и даже как-то прокоптить около года. А это, в свою очередь, очень сильно смягчило падение.
Здесь же все буквально обрушались в пропасть. Складываясь как карточный домик. Да еще на фоне совершенно иного сценария в Европе. Не сулящего США ничего хорошего.
У Великобритании за годы Первой мировой войны долг вырос с 650 миллионов до 7,4 миллиардов фунтов стерлингов. И бо?льшая его часть была заимствована в США. Так, к 1934 году, несмотря на все выплаты и усилия Лондона, он был должен Вашингтону еще порядка миллиарда. С учетом реструктуризации и прочих чудес. И правительство Великобритании, как и правительство США, к концу 1920-х годов тратило порядка половины своих бюджетных доходов на обслуживание долгов.
Во Франции ситуация была еще острее.
У нее и долгов имелось на 1913 год вдвое больше, чем у Великобритании, и вышли они из войны хуже в плане набранных финансовых обязательств, из-за чего экономика лягушатников скрипела от непомерной долговой нагрузки, норовя обрушиться в любой момент. Чем и объяснялся довольно высокий градус пацифизма. Крепко и серьезно воевать с ТАКИМИ долгами выглядело сущим безумием.
И это только государственный долг. А ведь имелись еще и частные, которые в разы превосходили правительственные заимствования.
На этом Фрунзе и сыграл, обещая новую гонку морских вооружений. Для Франции это означало в 1926–1927 годах просто выбывание из клуба морских держав, то есть скатывания до уровня Дании или какого-то иного лимитрофа. Да и для Великобритании тоже катастрофу. США, кстати, также охотно пошли на купирование новой гонки морских вооружений, так как их федеральное правительство в эти годы едва-едва набирало денег на оплату экипажей кораблей и минимальное их обеспечение.
Теперь же Лондон и Париж, введя мораторий на выплаты по долговым обязательствам банкам США, вдохнули жизнь в экономику. Ведь они и сами, прекратив обслуживать долг, высвободили разом порядка трети своих бюджетных средств. Что позволило начать нормально финансировать и армию, и флот, и прочие структуры.
Про частный сектор и речи не шло. Там вообще началась песня. И многие крупные компании испытывали определенную эйфорию. Начав готовить экспансию на рынки Латинской Америки, которые еще в начале года крепко держали компании из США.
Да, конечно, взрывного роста пока не произошло. Слишком мало времени для эффекта. Но ситуация в этих ключевых державах Запада радикально изменилась. И финансовая, и прежде всего психологическая. Рыночный и бытовой оптимизм буквально стали захлестывать эти страны, придав обществу оживление.
О том же, как оживились военные, и вообще говорить сложно. Ведь на фоне стремительно растущей угрозы со стороны СССР у них появилось финансирование. Нормальное, вменяемое финансирование. Из-за нехватки которого те же французы очень многие образцы довольно интересной техники и разрабатывали крайне долго, и строили сильно ограниченными тиражами.
Союз тоже не стоял в стороне от этого праздника жизни.
Например, из-за критических проблем у американских нефтяных компаний, начавшихся осенью, стал стремительно расти экспорт советской нефти. Чего бы не получилось, если бы ключевые британские нефтяные компании не оказались связаны с Ротшильдами. В силу обстоятельств, вызванных долговым кризисом, часть из них оказалась убита, а остальные отправились в бега, потеряв контроль над ключевыми активами. Что спровоцировало дележ собственности, в некоторой степени парализовавший бизнес.
Вот в Союз и пошли танкеры.
Да и в остальных сферах сырьевого замещения Союз чувствовал себя неплохо. Шел уверенный рост экспорта, укрепляющий торговый баланс. Тем более что и германская промышленность из-за оккупации фактически ушла с рынков. Даже с тех, на которых она после поражения в Мировой войне все еще присутствовала.
Но это не главное. Куда важнее трудовая миграция, которая началась из бьющихся в лихорадке США. В первую очередь, конечно, инженерно-технических кадров и квалифицированных рабочих. В меньшую – разной интеллигенции, включая ученых. Ну и уход бизнесов. Куда уж без этого? Работать в условиях полного развала банковского сектора было крайне затруднительно.
Для того чтобы перехватить значимую часть этого потока, уходящего, разумеется, в Великобританию и Францию, Союзу требовалось выполнить три ключевых условия.
Прежде всего, доказать всему миру, что в нем нет коммунизма. И, что важно, он даже не намечается. Ибо коммунизм как идеология выступал пугалом на мировой арене в те годы похлеще всяких религиозных фундаменталистов XXI века. Во всяком случае, для людей с высокой профессиональной квалификацией, являвшихся в подавляющем большинстве сторонниками правых взглядов. Да, социал-демократия, к которой теперь официально шел Союз, все еще оставалась левой парадигмой развития. Но вполне подходящей для людей и правых взглядов.
Следом требовалось показать, что в СССР прозрачная и ясная система правил для бизнеса. А не то, что было в оригинальной истории, то есть людям нужно было увидеть – их тут не ограбят. И после событий 1917–1918 годов это было крайне важно. Национализация без компенсации, именуемая красивым словом «конфискация» или «экспроприация», была, по сути, обычным разбоем. С такой репутацией довольно сложно убеждать бизнесменов переводить свои производства в Союз.
Да, в 1926–1928 годах произошли сильные изменения в СССР. Да, изменилось законодательство. Да, появилась практика германских «концессий», которые стали, по сути, переносом бизнеса. Но… в общем, сложная тема.
Как говорится, ложечки нашлись, но осадочек остался.
И потребуются годы безупречной репутации, чтобы бизнесмены перестали косились на «советскую власть» как на обычного разбойника с большой дороги.
Третьим же компонентом – главным – являлись инвестиции.
Много инвестиций.
Промышленных, разумеется.
И под очень гуманный процент. А лучше вообще в рамках беспроцентной помощи.
Это было важно в том числе и потому, что российская, а вслед за ней и ранняя советская экономика отличалась критической нехваткой денег. Не просто где-то в отдельной отрасли, а вообще. Их тупо не было. В какой-то мере это напоминало дефляционный кризис США, но только на первый взгляд. К дефляционному кризису СССР перешел в ходе форм 1928–1930 годов и по иному сценарию[25 - Переход к дефляционному кризису произошел в СССР в 1928–1930-х годах за счет введения новой фискальной системы, начавшей изымать у предприятий свыше 85 % доходов. Этот подход не привел к немедленному коллапсу только из-за того, что в плане организации экономики был произведен переход к государственному капитализму корпоративного типа – концентрация абсолютной массы производственных мощностей в руках одной «корпорации». Подход спорный, но обладающий несомненным преимуществом – предельной концентрацией ресурсов. Это позволяет некоторое время стимулировать промышленное развитие. Но чрезвычайно узкий внутренний рынок, очень низкая трудовая мотивация, а также экономика, выстроенная в отрыве спроса от производства (например, нужны носки, а производят валенки), делает такую систему крайне неустойчивой и неспособной к долгосрочным конкуренциям с более гармонично выстроенными экономиками. Что и завершилось в 1991 году. Да, без измены не обошлось. Но она не смогла бы ничего изменить, если бы у Союза с экономикой все было хорошо.], из-за чего среди прочего Михаил Васильевич противился экономическим преобразованиям Сталина, которые, как метко отмечал Рыков, не имели никакого отношения к экономике и являлись сущей катастрофой.
Впрочем, сейчас речь шла про инвестиции.
Точнее, про их нехватку.
И это требовалось исправлять. Срочно исправлять. Чем Фрунзе и занимался. Влив за 1927–1928 год в Союз внебюджетных промышленных инвестиций[26 - В первую очередь за счет фиатных денег для внутреннего оборота, представленных в виде промышленных и трудовых векселей. Что было юридически формой своеобразного внутреннего займа, а фактически – еще одной валютой, которая использовалась в первую очередь для расчетов между юридическими лицами (предприятиями).] на сумму порядка 21 % общесоюзного бюджета. А сам бюджет Союза, по сравнению с оригинальной историей, удалось раздуть до 11,2 миллиардов[27 - Бюджеты СССР в оригинальной истории: 1925/1926 – 4245,5 млн рублей; 1926/1927 – 5877,4 млн рублей; 1927/1928 – 7319,5 млн рублей; 1928/1929 – 8830,4 млн рублей. Прирост бюджетных доходов с 7,3 до 11,2 млрд рублей за 1927/1928 год был обеспечен преимущественно повышением эффективности труда, борьбой с ОПГ и более грамотной и гибкой внешнеторговой деятельностью.] в 1928 году, не увеличивая налоговую нагрузку, то есть в инфраструктуру инвестиции оказались где-то на 2,3 миллиарда. И их в первую очередь вкладывали в строительство домов и дорог, что тянуло за собой очень много всего. В заводы напрямую тоже вкладывали, но едва ли пятую часть.
В принципе, не очень много. Можно было бы «нарисованных» денег вливать в промышленные инвестиции и больше. Но Михаил Васильевич осторожничал и старался вкладывать такие пустышки в создание новой инфраструктуры в соотношении 1 к 5 – 1 к 4 по отношению к бюджету. Чтобы ненароком не спровоцировать инфляцию – самую вредную и бесполезную вещь для развития промышленности.
Особняком стояли инвестиции, полученные через возврат части средств Коминтерна, которые в свое время выводили из разграбляемой страны. Вроде как на мировую революцию. На словах, разумеется. Впрочем, тут суммы выглядели достаточно скромно – в пределах 250–270 миллионов рублей.
Сюда же относились и различные материальные активы на сумму порядка 2 миллиардов, перемещенные в Союз из Германии в рамках релокации производств. А также 380 миллионов промышленных инвестиций, приехавших из Швеции и Чехословакии. Но все эти «подводные течения» не афишировались. В публичном же поле, буквально из каждого утюга вещали о бурно растущей экономике Союза.
Почему она росла?
Потому что социализм! Ну… точнее, социал-демократия, так как за риторикой следили очень тщательно. И упоминалось слово «коммунизм» в периодике СССР к концу 1928 года крайне мало. Ибо зачем дразнить гусей попусту?

Глава 6

1928, декабрь, 4. Париж

Сразу после возвращения из Москвы Шарль де Голль оказался настоящим изгоем в Париже. Да, формально наравне с Пилсудским он был одним из двух непобежденных командиров западной стороны во 2-й Советско-польской войне. Но положение их обоих на момент перемирия считалось отчаянным. И счет до их капитуляции шел если не на часы, то на дни. Так что никого во Франции их подвиги не впечатлили. Во всяком случае, официально. Полученные же от Фрунзе награды воспринималась едва ли не как публичное унижение, спровоцировав едва ли не травлю полковника[28 - В оригинальной истории его чин в это время был ниже, но здесь он получил повышение в ходе Польской кампании.] де Голля.
Все стало выглядеть настолько плохо, что в определенных кругах даже подняли вопрос об увольнении Шарля и высылке его колонии. Подальше от столичной публики. Но тут на выручку пришел Филипп Петен – человек, под началом которого еще в 1914 году служил Шарль еще молодым лейтенантом в 4-й пехотной бригаде. И который тащил офицера в команде наверх, считая его своим человеком. Более того, де Голль всячески демонстрировал лояльность и даже назвал в 1921 году сына в честь шефа.
Так что немудрено, что генерал воспринял этот открытый наезд на Шарля как удар по себе. Это ведь реликтовая классика политической борьбы – начинать атаку на крупную фигуру с ударов по ее людям, выбивая их и через это ослабляя «короля». Подготавливая тем самым «главное наступление» и обеспечивая его успех. Причем, если грамотно выбивать «свиту», обменивая ее на определенные тактические плюшки, можно потратить совсем немного средств для уничтожения политического противника.
Петен отрефлексировал.
Встретился с де Голлем для прояснения ситуации.
Долго разговаривал, после чего организовал его встречу с Раймоном Пуанкаре – премьер-министром и своим старым знакомым, с которым он поддерживал неформальное общение.
Снова пообщались, разбираясь в ситуации. Ведь Шарль с Филиппом сумели выработать довольно взвешенную стратегию наступления, и повернуть эту травлю как атаку отнюдь не на себя. Не требовалось ведь большого ума, чтобы понять, под кого тут копали, так как Пуанкаре стоял среди прочего за военной поддержкой Польши и в известной степени нес ответственность за ее поражение. Само собой, в лоб это не говорили, но имеющий мозги да услышит, что скрывается за обтекаемыми словами.
Следующая встреча, очень скорая, произошла уже с Полем Пенлеве – военным министром Франции в 1928 году, который получил порцию информации от обобщенной этой троицы. И воспринял уже наезд на себя.
Так что, когда они все вчетвером пришли к президенту Гастону Думергу, то имели весьма значимую мотивацию и единую, хорошо продуманную позицию. В известной степени спекулятивную. Потому что они заявляли, будто бы месье Frunzе сумел выставить в Польской войне французскую армию, которая в 1918 году «не остановилась в своем развитии». Причем фамилию произносили максимально на французский манер, совершенно игнорируя молдавское ее происхождение.
В этом же ключе подавали и все остальное.
Легкие советские танки у них получились концептуальным развитием Renault FT под советские, весьма скудные производственные мощности. Самозарядные карабины и легкие пулеметы – доведение до ума французских идей, заложенных в концепцию блуждающего огня и пулемет Chauchat Mle 1915. Ну и так далее. Куда ни ткни – отовсюду в обновленной РККА вылезала Франция.
Да и сам месье Frunzе подавался едва ли не как француз. Причем не забывали указать, что он сумел в ходе тяжелейшей Гражданской войны выиграть во всех делах, за которые брался. И было крайне опрометчиво слушать «байки» русской иммиграции, будто бы этот «генерал победы» ничего не стоит. Грубо говоря, их либо целенаправленно вводили в заблуждение, либо они пали жертвой веры примитивным оправданиям неудачников.
Это президента впечатлило.
В первую очередь потому, что де Голль сумел дать очень удобное и уместное объяснение успехов Союза в Польской кампании. Более чем подходящее на волне оптимизма и общего подъема во Франции, вызванного прекращением долговой кабалы. Дескать, расслабились. И как результат – «какие-то туземцы», используя старые наработки La belle France. Обидно, конечно. Но, понятно, и подогревает растущий всплеск национального подъема. Дескать, вон посмотри, какова мощь Франции, даже в руках таких неумех.
Как итог – президент лично и публично обласкал опального полковника, наградив его почетной наградой, произвел в чин бригадного генерала и назначил генеральным секретарем Высшего совета обороны.
Вместе с тем возвысился и его шеф – генерал Петен, который стал первым заместителем военного министра. А учитывая тот факт, что Поль Пенлеве не являлся профессиональным военным, пост, занятый Петеном, делал его фактическим руководителем военного министерства Франции.
Месяца с начали травли не прошло, как в газетах резко изменился тон оценок. И де Голль из проходимца и бестолочи превратился в национального героя Франции. В том числе и потому, что выбранная им стратегия «оправдания» пришлась по душе очень многим.
И вот он вновь сидел на заседании Высшего совета обороны.
И было совсем не скучно.
Перед Советом обороны стояли такие глобальные задачи, как определение главных угроз национальной безопасности и способов их парирования. Иными словами – где, с кем и как Франции, вероятно, предстоит сражаться.
На суше на европейском театре боевых действий главной угрозой получался Союз. После того как он фактически унизил военные элиты Франции в Польше, стало ясно – продолжение данного конфликта неизбежно. И к нему нужно готовиться. Более того, Фрунзе, выступавший лидером Союза, явно продемонстрировал, что политический аппетит у него отменный. На зависть многих.
Как с ним бороться?
Делать новые танки. Среди прочего.
После сокрушительного разгрома англо-французского танкового кулака под Минском весьма скромными силами АБТ Союза требовалось найти решение. И после очень непродолжительного размышления генералы пришли к вполне очевидным выводам по усилению броневой защиты и повышению могущества орудия.
Тут очень к месту оказалось и то, что в 1927 году завершилась разработка Renault NC-27, то есть варианта FT-17 с броневыми плитами толщиной 20–30 мм, расположенными под рациональными углами наклона, из-за чего в лобовой проекции у данного танка не имелось мест с приведенной броней меньше 28-мм.
Этого в целом было недостаточно для защиты от 76-мм легкой гаубицы Союза. Точнее, погранично. Но выход на 35–40-мм был несложен. Особенно сейчас – когда появились внятные бюджеты и политическая воля.
Орудие, правда, у NC-27 никуда не годилось. Оно ни пехоту поддержать не могло, ни танки Союза поразить. Разве что в борт и на малой дистанции. И прямо сейчас Высший совет обороны дебатировал на тему, чем этот танк вооружать. Разброс мнений получался колоссальным. Предлагали и 25-мм опытную пушку, представленную генералитету[29 - Здесь речь идет о ПТО Canon de 25 mm semi-automatique mod?le 1934, которое хоть и принято на вооружение в 1934 году, но было разработано и представлено французским генералам в 1926 году.], и 37-мм зенитное орудие[30 - В данном случае имелась в виду зенитная пушка Canon de 37 mm mod?le 1925, которая ставилась на французском флоте.], и 37–47-мм пушки Гочкиса[31 - Имеется в виду какое-то из легких морских орудий Гочкиса калибром 37–47 мм, разработанных на рубеже XIX–XX веков в качестве противоминных.], и многое другое.
– Месье, – не выдержал де Голль, уставший от пустых дебатов. – Не понимаю, отчего вы так сейчас ругаетесь? Вы разве не понимаете, что NC-27 – это временное решение? Поставим, что будет проще, из того, что более-менее подходит. И займемся созданием нормального, современного танка. Вы ведь, я надеюсь, понимаете, что в Москве прекрасно просчитают наш шаг и постараются его парировать новыми разработками?
– Да, но… – начал было один генерал, но скосился на своего усмехающегося оппонента, сидящего напротив, и осекся, замолчав. Де Голль зашел с козырей и сейчас душнить не имело никакого смысла – свои же задавят. В конце концов, новые танки – это новые бюджеты. Куда более интересные, чем на доработке уже существующей модели.
– Быстрейшая доработка NC-27 и запуск его в серию – задача номер один. Просто потому, что без него у Франции, по сути, и нет танков. Но, месье, нам куда важнее обсудить другое. А именно – как и что Франции потребуется после. Каким будет новый легкий кавалерийский танк, новый танк сопровождения пехоты, новый средний танк, новый тяжелый танк. А также о тех противотанковых средствах, какими нам следует вооружать пехоту. Ибо без них она перед бронетехникой совершенно беззащитна.
И генералы с увлечением занялись придумыванием новых танков. Исходя из своего понимания этого вопроса и доступных бюджетов. Тем более что с 1921 года уже шла разработка тяжелого танка B1, который позволял в теории получить инструмент надежного прорыва советской обороны. Про него вспомнили все и сразу. В оригинальной истории его из-за крайне скромного финансирования допиливали очень долго. Но здесь 1 декабря 1928 года его прототип уже прошел ходовые испытания и отправился на доработку. И доработка эта шла полным ходом. Так что, о чем поговорить, имелось в достатке.
Во всяком случае, наблюдавший за всем этим делом Шарль де Голль вполне был удовлетворен своим положением и занятием. Будет ли большая война с Союзом или нет – неясно. Но это и неважно. Важно только то, что французская армия к ней готовится, возрождаясь. И надо сказать, не только тут. Ибо в газетах на волне всеобщего оптимизма статей пацифистского характера поубавилось.
Более того, пошли попытки публичной дискуссии со статьей Муссолини. Дескать, ничего подобного, французская армия – главный гвоздь отгремевшей Мировой войны. И именно она показала себя лучше всего. Лучше немецкой и даже, прости господи, русской, которая выставлялась там чистым позорищем, что держало фронт только потому, что до нее никому не было дела.
Причем материалы эти в газетах шли не только с огульными обвинениями и громкими репликами спекулятивного характера. Но были и вполне трезвые аналитические обзоры. Где указывалось, сколько и каких войск стояло. Каких успехов они добивались. И многое другое…

Аналогичные комиссии и заседания шли по другую сторону Ла-Манша. Только англичане, в отличие от французов, больше были озабочены вопросами флота и авиации. Ведь в случае чего они могли отсидеться на острове. При условии недопущения десанта. А французы – нет. Так что в Париже все военные шишки бегали ужаленными ежиками, одержимые вопросами обновления армии. Сухопутной. А именно пехоты, танков, артиллерии и даже кавалерии… ну, в том виде, в котором они ее теперь видели. А успешное применение Москвой велосипедных отрядов и моторизованной пехоты при тотальном провале польской кавалерии заставило французов сильно пересмотреть свои взгляды на этот счет.
В Лондоне же медленно и явно с изжогой переваривали сведения о том, как советская авиация ударами по железнодорожным узлам развалила фронт наступления. Буквально парализовала. О том, как с одного налета оказался на довольно длительное время выведен из строя порт Данцига…
О!
От этого у англичан не просто болело. У них пылало. Ведь волей-неволей они проецировали это на себя и понимали, насколько они уязвимы.
Да и стремительное уничтожение советской авиацией самолетов Альянса подливало масла в огонь. Конечно, французы тоже на это обратили внимание. И также занимались самолетами. Но в куда меньшей степени, чем сухопутными войсками. Да и оценки лайми разнились с французскими. Они в наземной операции сводили успех РККА к определенным тактическим успехам и случайностям. Более того, обладая достаточно крепкими аналитиками, они пришли к выводу, что для Фрунзе кампания 1928 года была чистой воды авантюрой. И реально он не обладал ресурсами для не только достижения военного успеха, но и даже для крепкой обороны. Его ударные силы должны были раздергать и растащить по разным направлениям. Где их и ждал благополучный выход на вечное упокоение.
Но человек предполагает, а Бог располагает.
И в целом определенное везение позволило Михаилу Васильевичу «затащить катку». Более того, даже тылы уберечь от восстания.
Эти выводы заставляли крепко усомниться в том, что нужно было, так вот закусив удила, как французы, «качать» танки. И уж тем более не бегать в лихорадочных попытках найти способ для запуска в производство «советских водопроводных труб»: самозарядного карабина и легкого пулемета под патрон 6,5 ? 40. Собственно, англичане в сухопутном корпусе Войска Польского не состояли в хоть сколь-либо значимом числе, поэтому к этому советскому оружию продолжали относиться крайне скептично. Как и к очень многим решениям Фрунзе.

В Москве тоже не сидели без дела.
Просчитать реакцию Парижа с Лондоном было несложно. Тем более что агентурная сеть, оставшаяся после роспуска Коминтерна, не только жила, но и потихоньку развивалась. И бешеную активность того же французского генералитета прозевать было технически невозможно.
Да, подробности ускользали.
Да, многое оставалось под грифом «Секретно» и…
Но это не имело никакого смысла. Потому что сведения, известные французам, понятны. Выводы, которые они из них сделали, судя по характеру активности, также вполне очевидны. Если, конечно, не пребывать в блаженстве головокружения от успехов. Ну и реагировать как-то, чтобы не оказаться у разбитого корыта.
Это понимание уже к ноябрю 1928 года наблюдалось как у самого Михаила Васильевича, так и у всей шапки советского генералитета. В том числе и потому, что совсем уж дураков и случайных революционных генералов там не осталось. Вычистили.
Кто-то ушел сам, понимая – не справится, в том числе после прозрачных намеков и определенных компенсаций. А кого-то и ушли во время двух попыток государственного переворота. По осени прошлого года и в этом. Последняя, правда, попыткой считалась лишь номинально. Но заговор-то был. И оказался вскрыт, ибо Троцкий сдавал сразу и всех, совершенно не проявляя стойкости.
– И вы хотите отливать танки? – устало переспросил Фрунзе.
– Разумеется! – воскликнул Свечин. – Это ведь радикально упростит их производство и позволит их выпускать много и дешево!
– А стойкость к снарядам? Литая броня ведь при прочих равных в полтора раза хуже, чем крупповская, то есть катаная, с односторонней цементацией, и закалкой, опять-таки односторонней.
– Компенсируем увеличением толщин.
– В танке в среднем 70 % стоимости – это его корпус. А в стоимости самого корпуса больше половины – это дорогая высоколегированная броневая сталь. Если мы будем корпуса отливать, то вряд ли что-то выиграем по стоимости и времени работ. Потому что эти большие заготовки со сложной геометрией и относительно небольшими толщинами будет не так-то просто формовать. На выходе это нам даст вполовину более тяжелый корпус, для которого потребуется другая ходовая и прочее, то есть танк будет получаться примерно на 70–80 % тяжелее и где-то на 20–30 % дороже. Но быстрее, да. Возможно, даже существенно быстрее. И это без учета брака по литью. А он будет, и много, если отливать в землю.
– А где брать квалифицированных сварщиков и раскройщиков?
– А разве они нужны, если нормально организовать процесс?
– А как же иначе? На выпуске наших легких танков трудятся, наверное, лучшие сварщики Союза.
– Собирая их едва ли штучно? – улыбнулся Фрунзе.
А дальше поведал им то, что читал об организации труда у немцев во время Великой Отечественной, из-за чего, имея острейший дефицит в квалифицированных рабочих во второй половине войны, они вполне серийно производили танки с весьма сложными корпусами. Причем делали это дешево и качественно. Ну, само собой, с определенными коррективами, вносимыми с высоты XXI века.
– Основа хорошего сварного корпуса – это раскройка плит.
– Да, – кивнул Свечин. – Если будет стык плыть даже на миллиметр – уже беда.
– Значит, нам вот что нужно сделать. Ставим обычный рельсовый конвейер. Вдоль него – несколько ацетиленовых резаков. Рабочий подцепляет лебедкой заготовку с конвейерной тележки. Перемещает ее на рабочий стол. Выставляет по меткам. Резак двигается по направляющей. Угол реза задается наклоном резака. Глубина – скоростью движения головки. Баллоны с ацетиленом и кислородом сменные, на подвижной головке. Выставили все углы и размеры. Зажгли струю. Нажали кнопку. И резак с заданной скоростью пробежался, аккуратно отрезая плиту. Высокой квалификации, как вы видите, не требуется. Справится и осел. Достаточно строго следовать инструкции. Буквально пункт в пункт.
– А если нет?
– А если да? Что мешает найти ответственного рабочего, который будет выполнять инструкцию, а не заниматься самодеятельностью? Таких ведь много не нужно. Ну и неукоснительно карать за нарушение технологии.
– Квалификация все-таки нужна. Детали порой бывают причудливой формы.
– Так в чем проблема? Если деталь сложной формы, то разделить функционал между двумя и более резаками, имеющими специализированную оснастку. Один, например, режет пазы, второй – отверстия, третий – общую геометрию и так далее.
– А не много ли резаков?
– Много, но это полностью оправданно. При разделении труда можно достаточно легко организовать конвейер с хорошей производительностью и высокими допусками в точной раскройке плит. Совершенно немыслимыми, просто запредельными при ручной резке. Причем силами довольно скромной квалификации персонала. И на большой серии это скажется самым благотворным образом.
– Хорошо, – кивнул Свечин. – Тут вы, пожалуй, правы. Оптимизировать раскройку плоских плит довольно легко. Но сварка… Вы ведь понимаете, что сваривать толстые броневые плиты – та еще задача. Тем более закаленные. Это требует высокой квалификации сварщика. А таких у нас наперечет, и они нарасхват.
– Понимаю. Однако и эта задача тоже достаточно легко решается организационно. Смотрите. Если взять сварщика-новичка и натаскать его на сваривании одного шва в одних и тех же условиях для плит фиксированной толщины, то высокой квалификации ему не нужно. Берем новичка. Месяца два-три его мучаем, добиваясь получения стабильного навыка на фиксированной задаче через многократные повторения. И готово. А дальше просто организуем конвейер. Этот шов делает этот сварщик. Тот – второй. И так далее, закрепляя за каждым швов свой номер сварщика с личным контролем за его исполнением. И вуаля. Сварка с высоким качеством без нужды привлекать массу квалифицированных сварщиков.
– Это выглядит интересно, – согласился Свечин. – Но у сварных швов есть свои недостатки. Особенно если варить толстые плиты брони. Она ведь закаленная, да еще и цементированная с одного торца. Вы говорили про брак литья. А тут не будет брака? Швов, из-за чего танк станет рассыпаться, растрескиваясь.
– Ультразвуковой контроль, – пожал плечами Фрунзе. – У нас сейчас идут активные работы по гидролокатору. Здесь конструкция попроще. Сильно попроще. Обычный излучатель, приемник, преобразователь и зуммер. Включил и веди вдоль шва да слушай мелодику зуммера. Дефекты и аномалии он достаточно просто выявит. Кроме того, плиты можно и нужно собирать в шип. Чтобы, даже если появилась трещина, например от удара снаряда, корпус сохранял прочность и не расползался.
– Интересно. А этот прибор уже есть?
– Да. Опытный. Я его заказал для приемки легких танков. Еще вопросы? – улыбнулся нарком.
– При сварке закаленных плит они в этих местах отпускаются. Что создает ослабленные зоны.
– Так в чем проблема? Сваривать можно плиты до цементации и закалки. Это сильно проще. Даже в раскройке.
– Это как? – удивился Свечин.
– Свариваем корпус. Завершаем механическую обработку. Проверяем. Закрываем все отверстия заглушками с, допустим, асбестовым покрытием. Ставим краном корпус в контейнер на подушку с угольной пылью. Засыпаем сверху с горкой. Закрываем контейнер и помещаем в печь, где корпус танка с внешней стороны будет поверхностно насыщаться углеродом. Неспешно. Со скоростью 0,1 мм в час. Потом медленно даем остыть. Что совокупно уберет все остаточные напряжения после сварки. Потом помещаем в проходную индукционную печь. Поверхностно нагреваем. И толкателем сбрасываем в ванну с маслом. Потом еще раз в печь – чтобы убрать хрупкость и напряжения.
– И сколько же будет жрать такая печь? – спросил один из инженеров.
– Сложно сказать, – пожал плечами Фрунзе. – Может, где-то около 100 мегаватт-часов. Да, согласен, много. Но ее одной на весь завод хватит.
– А корпус не поведет при закалке?
– Может, и поведет. Пробовать надо, подбирая режимы. Кроме того, если снимать напряжения и нормализовать структуру перед закалкой, то вероятность перекоса не очень высока…
Так и беседовали. Причем сам Михаил Васильевич вот так развернуто вмешивался крайне редко. Обычно он ограничивался какими-то короткими замечаниями или наводящими вопросами. Стараясь, чтобы в мозговом штурме его подчиненные выступали не балластом. И, как правило, сделанных замечаний хватало.
Последнее время, правда, приходилось вмешиваться и навязывать свое видение вопроса чаще. В силу того, что работ предстояло много, и ждать, пока родится ежик естественным путем, было страшно.
Тут ведь в чем беда?
Французам в 1926 году предложили полностью разработанную 25-мм противотанковую пушку. При полной массе установки в 480 килограммов она пробивала с 600 метров 50 мм брони. Крайне неприятно. В оригинальной истории ее приняли на вооружение только в 1934 году, начав очень вяло производить лишь в 1935-м. В этой сборке истории завод Hotchkiss ее уже осваивал. И заказ был очень большой. Париж решил поставить в каждый пехотный полк по батарее таких установок. Очень уж болезненным ударом по самолюбию ему отозвалась Польская кампания.
Да, снаряд дохлый. И подбить таким даже легкий танк очень непросто. Однако ЛТ-10 им шился с 500 метров этой легкой ПТО просто в силуэт. Что совсем никуда не годилось. Вообще. И вынуждало Генштаб РККА пересматривать в какой-то мере концепцию развития АБТ-войск, а также ТТТ и ТЗ для научно-исследовательского процесса.
И если корректировать большую легкую и тяжелую платформы не требовалось, то с обычными легкими машинами намечалась масса боли. Особенно в области танков для народной милиции. Ведь их, с одной стороны, нужно было сделать максимально дешевыми, а значит, легкими. С другой – пригодными для полноценной поддержки пехоты даже в первой линии. С третьей – они должны стать партой для экипажей боевых машин собственно армии, из-за чего крошечные, люто забронированные аппараты с двумя членами экипажа не соорудишь.
– Беда… – покачал головой Триандафилов, глядя на вилку в общем-то противоречивых требований.
– Беда, – согласился с ним Фрунзе.
На инженеров и технологов, которые также участвовали в таких совещаниях, было больно смотреть. Общий их уровень не отличался какими-то выдающимися высотами. Да и своя школа только-только формировалась. А тут ТАКОЕ…
– Может быть, все-таки будем лить корпуса? – осторожно спросил Свечин после затянувшейся паузы. – Если их все равно цементировать и закалять после сборки. Не целиком. Из нескольких деталей, которые потом сваривать.
– Эти детали будут иметь сложную форму. Их будет намного сложнее обдирать и подгонять под допуски, чем плоские плиты, – чуть подумав, ответил Фрунзе. – Да и дефекты литья. Куда вы от них денетесь? Как их проверять? Тут ведь не шов. Тут целое большое изделие с произвольным количеством микротрещин, каверн и так далее. Чтобы брак привести к разумным объемам потребуется лить в подогреваемый кокиль. Сами понимаете – специфическая технология. И, в отличие от стволов орудий, которые так лили, тут сложная геометрия, и управляемая кристаллизация намного труднее достигается. А даже если мы это и сделаем, то у литых изделий нет механического улучшения структуры, подобного прокату. И такие детали все равно в 1,1–1,2 раза будут толще для сохранения защитных свойств. Так что овчинка выделки не стоит. Во всяком случае, при текущем развитии технологий.
– А разве не получится это компенсировать более удачными формами? Больше склонными к рикошету. Не плоскости, а изогнутые поверхности.
– Ну… – задумался Фрунзе.
В этих словах Свечина был свой резон.
Углубились.
И начали напряженно считать.
Изначальный расчет Михаила Васильевича был на то, что французы и англичане не придадут значения успеху Союза в Польше. Дикари же. Чего на них смотреть? И какое-то время легкая платформа сможет продержаться в оригинальном виде.
Но не вышло.
Обратили внимание, из-за чего теперь приходилось корячиться…

Глава 7

1929, февраль, 7, Подмосковье

Михаил Васильевич отхлебнул пива и скосился на дядю Митю, что бродил по танковому полигону в Кубинке как родной. Кто он и откуда – неясно. Но внимания на него не обращали даже сотрудники службы безопасности, подчеркнуто его не замечая.
Это наводило на мысли о каком-то местном старожиле. Если бы не внешний вид, сильно напоминающий Фрунзе одного персонажа из кино. Впрочем, сходство было условным. Он зацепился языком с этим в очередной раз проходящим мимо него странным «домовенком», и тот даже угостил его свежим пивом. Где он его тут достал – оставалось загадкой. Но настроение это подняло радикально.
Вторую неделю уже шла оттепель, и на дворе стояла откровенно мерзкая, промозглая погода. Этакие качели – то в небольшой мороз, то в небольшой плюс. А в промежутках либо снегопады, либо ледяной дождь, из-за чего танковый полигон представлял собой натуральный ад для любой техники. Иными словами – идеал для испытаний проходимости.
Вот как раз этим и занимались.
Большая легкая платформа представляла собой машину длиной 5,5 и шириной 3 метра в компоновке, всем своим видом напоминая помесь МТ-ЛБ с «Пантерой». Лобовые плиты имели толщину 40 мм, борта, корма и крыша – по 20 мм, днище и нижняя часть надгусеничных полок – 10 мм. Обе лобовые детали и верхняя часть борта были «завалены» под рациональными углами. А все остальное – нет. Защита выстраивалась по схеме удержания лбом малокалиберных противотанковых орудий, стреляющих обычными снарядами метров с пятисот и более. Борта же, корма и крыша должны были держать 12,7-мм «Браунинг», который очень вероятно поступит на вооружение потенциальному противнику. Современных для конца XX – начала XXI века бронебойных пуль у него пока еще не имелось и вряд ли в обозримые 20–30 лет появятся. Так что 20 мм выглядели вполне достаточной защитой на тех же 500 метрах.
Сзади имелась большая откидная дверца, по которой можно не только быстро выходить-заходить, но и закатывать что-то. Сверху, в задней части корпуса, – четыре прямоугольных люка, так-то аварийных, но вполне пригодных и для проветривания. Спереди – большой люк механика-водителя, который можно было открыть на марше.
Иными словами, машинка не представляла собой ничего удивительного. Во всяком случае, в глазах Фрунзе. Обычный бронированный тягач широкого профиля. Да еще с гусеницами, которые давали очень слабое давление на грунт, сильно расширяя область его применения.
И вот эта машинка перла по грязи.
Михаил Васильевич не без гордости смотрел на это.
Получилось ведь.
Практически с первого захода. Изначально, правда, он хотел тяжелый танк, но проблемы с технологиями заставили делать это. И он был если не счастлив, то близок к этому. Потому что невольно получал в руки аппарат, который и сам по себе очень хорош, и прекрасно подходит для создания разнообразной техники на его основе.
Первым делом, конечно, требовалось налепить БТР с БМП для нужд армейской мотопехоты. Уже существующий полугусеничный БТР вышел на проверку слабоват, не говоря уже о колесном. А дальше это различные САУ. Платформа позволяла перевести на гусеничный ход всю дивизионную и корпусную артиллерию в рамках концепции механизации РККА. А все, что будет сверху, отправится в народную милицию и в народное хозяйство. Так что машинка прямо радовала.
Фрунзе допил пиво из своей кружки.
Обернулся к дяде Мити за добавкой. Но тот, по своему обыкновению, пропал.
– Вот те раз… – покачал головой нарком.
– Что-то случилось, Михаил Васильевич? – спросил стоящий Триандафилов, всецело поглощенный испытаниями.
– А куда он делся? – спросил Фрунзе, указав рукой туда, где стоял странный гость.
– Кто?
Михаил Васильевич хотел было показать кружку, но ощутил, что ее в руках у него нет. Еще раз глянул туда, где стоял дядя Митя. Снег был не притоптан настолько, что никто бы и не предположил, что несколько минут назад здесь стоял кто-то. Да и вкус пива изо рта пропал…
– Отдыхать мне нужно больше, – покачал головой Фрунзе. – За последний месяц едва четыре часа на сон уходит в сутки. Уже мерещится всякое…
– Так тут, при полигоне, есть и банька, и где поспать сообразим, – включился начальник полигона.
Предложение выглядело соблазнительным. После этой промозглой сырости банька была бы очень к месту. Да и покушать чего горячего. Сделав себе специально небольшой передых, а то еще, как загнанный конь, упадет. Нарком, немного помедлив, ответил:
– Банька? Банька – это хорошо. Мест на комиссию-то хватит?
– Обижаете, Михаил Васильевич.
– Ну вели протапливать…
– Слушаюсь! – радостно гаркнул начальник полигона и начал отдавать распоряжения, потеряв всякий интерес к испытаниям. Испытания-то что? Приходят и уходят. Обыденность. А вот начальство в баньке попарить – дело. Может быть, звезд на погонах и не добавит, но сковырнуть тебя с теплого местечка при случае сильно затруднит, ежели все славно пройдет.
Сам же Фрунзе, глянув на слишком уж бодрое поведение БТ-Л на бездорожье, скомандовал:
– Авария! Срочный ремонт! Замена МТО!
И закрутилось.
Если легкий танк изначально создавался просто как платформа для семейства разной бронетехники, то БТ-Л – уже как модульная платформа, в которой все, что можно было сделать модульным и быстросъемным, таковым и сделали. Насколько это позволяли доступные технологии.
Приняв команду, «лягушка», которую сильно напоминал этот тягач, замерла. А к ней поспешила гусеничная «летучка» – штатная ремонтно-восстановительная машина на базе ходовой легкого танка.
Минуты не прошло, как началась движуха, за которой наблюдало высокое начальство. Да не издали, а заявившись под самый борт и осторожно, чтобы не мешать, следя за ходом работ.
МТО размещалось в БТ-Л в передней правой части корпуса и отгораживалось быстросменными композитными панелями с асбестовым «подбоем» для защиты экипажа и десанта от жары. Ну и шума поменьше. Да резиновые уплотнители по местам креплений, чтобы дребезжания меньше.
Простые винты-барашки и защелки-эксцентрики.
Раз-раз-раз.
И МТО обнажено, доступное для повседневного обслуживания и прочих работ.
Двигатель и КПП располагались одним модулем на единой раме. И крепились на ней же к посадочному месту.
Несколько минут. И воздуховод с коллектором вывода выхлопных газов отключен. Клеммы электропроводки сняты. Тяги управления двигателем и КПП отсоединены и демонтированы, чтобы не мешались. И сотрудник «летучки» приступил к откручиванию крепежных винтов сначала привода карданного вала, а потом и самого МТ-модуля.
Ни в коем случае не в «рукопашную».
Для этого у него на «летучке» стоял компрессор и был пневматический болтоверт со сменными насадками.
Пять минут, и готово.
На крыше БТ-Л изнутри имелся специальный профиль, за который ремонтник и зацепил небольшую ручную лебедку. Накинул с ее крюка тросики на монтажную раму МТ-модуля. И легко его приподнял с места, несмотря на внушительный вес. А потом, просто сдвигая по профилю ролик лебедки, передвинул чуть в сторону, куда он уже подогнал тележку.
Поставил на нее модуль.
И выкатил по плоскому полу БТ-Л наружу. Где подцепил крюком крана с «летучки» и закинул в кузов, взяв оттуда запасной блок. И продолжил дальше все то же самое, только в обратном порядке. Благо, что пневматические болтоверты радикально облегчали и ускоряли дело. Да и электрооборудование кое-какое имелось.
Фрунзе сверился по секундомеру.
Эта команда «летучки» уже набила руку и шла с опережением графика. Демонтировав модуль за девять минут двадцать семь секунд. Что было в известной степени рекордом или близко к этому. Понятно, что так да еще в нервической обстановке вряд ли кто-то сможет работать. В нормативы пока вписали полчаса. Но как там будет – вопрос. Нужна широкая практика. В любом случае из-за хорошо продуманной модульной конструкции эти все «приседания» проводились удивительно быстро. Особенно в глазах аборигенов. И да, они прекрасно понимали, что запасного МТ-модуля может под рукой и не оказаться. Но ремонтировать извлеченный из корпуса модуль без всяких неудобств на лужайке с полным доступом к узлам и агрегатам принципиально быстрее, чем возиться в стесненных условиях МТО. В крайнем случае даже вытащить модуль в десантное отделение – уже хлеб, если погода не способствует уличным работам.
Сам модуль также удивлял своей необычностью.
Прежде всего, это был V6 двигатель нового поколения от завода АМО. Их только-только начали выпускать. За счет перехода к ряду технических новинок и решений удалось поднять его мощность до 28 лошадей на литр рабочего объема, то есть до 184 лошадей в текущей конфигурации. Тут и впрыск в коллектор, и бензин Б70, и обширное использование алюминиевых сплавов как по корпусу, так и поршням, что позволило раскрутить двигатель до 3200 оборотов в минуту в пике. Понятно, на таких оборотах никто ездить не будет, но это было почти вдвое выше обычных моторов АМО предыдущего поколения – довольно тихоходных. Для 1928 года это был не то чтобы и уникальный показатель. Моторов с такой литровой мощностью в мире хватало. Понятно, не в массовых аппаратах и без такого сочетания конструктивных ноу-хау. Но именно они и обеспечивали этому мотору не только хорошую мощность, но и приличную живучесть.
Коробка передач тоже удивляла.
На заводе АМО к тому времени уже освоили крупносерийный выпуск планетарных демультипликаторов и реверс-редукторов. Вот Фрунзе и собрал из них пакет в едином чугунном корпусе и общим резервуаром масла.
А почему нет?
Понятно, их пришлось чуть доработать. Но минимально, из-за чего вся КПП представляла собой контейнер со сменными модулями, позволяющими собирать достаточно широкий диапазон вариантов. Конкретно в этом аппарате стояли только понижающие редукторы одинакового коэффициента, собранные гирляндой и покоящиеся на опорных подшипниках качения, роликовых.
Первый не имел строго зафиксированного корпуса, который проворачивался вокруг своей оси. В таком состоянии он выполнял функцию нейтральной передачи. Чтобы ее снять, нужно было «включить» первый фрикционный пакет – сталь по феродо в масле.
Раз.
И крутящий момент пошел от двигателя с максимальной редукцией оборотов, то есть включалась первая передача.
Продвигая тягу дальше по линейным направляющим, можно было включить второй фрикционный пакет. Тот стоял на первом модуле и выключал его, превращая в прямую передачу. Потом еще. И так до тех пор, пока последний редуктор не будет выключен, передавая теперь напрямую обороты двигателя. В данном случае КПП была собрана из четырех модулей-редукторов и имела пять скоростей, не считая нейтральной. А само переключение скоростей не требовало выжимания главного фрикциона, который использовался для аварийного отключения крутящего момента, то есть крайне эпизодически. Очень хотелось вместо него поставить гидромуфту, благо, что с 1908 года их довольно активно использовали в самых разных отраслях. Но за пределами Союза и с ней пока дела не задались. Однако Фрунзе не оставлял попыток сделать подходящую гидромуфту и применить, так как ее использование в роли главного фрикциона позволяло радикально поднять и без того хорошую проходимость аппарата, который бы, например, перестал глохнуть, упираясь в, скажем, слишком толстую каменную стенку. Ведь прямой механической связи между двигателем и ходовой больше не было.
Реверс в теории можно было реализовать и в рамках единой коробки. Корпус предусматривал установку ограничителя для линейной тяги и установку отдельного включателя для последнего модуля, так как подобную КПП собирались ставить много куда. Но этого не сделали. Планетарные реверс-редукторы поставили на каждое ведущее колесо, что позволяло включать их по отдельности, повышая маневр на месте. И ставили его не просто так, а в едином модуле с барабанными тормозами и бортовым фрикционом.
Из совсем уж нестандартных дизайнерских решений стало кресло механика-водителя с двумя плоскостями регулировки и откидной спинкой. А также достаточно продвинутая панель приборов, на самом видном месте которой – рядом со спидометром – располагался тахометр. Причем на большей части приборов была сделана цветовая маркировка значений: синяя, зеленая, красная. Отмечались таким образом пониженные, нормальные и повышенные значения. Чтобы минимально задумываться при управлении, не отвлекаясь попусту.
Десантное отделение имело кресла, расположенные спинкой к стене. Это позволяло не только вмещать людей, но и габаритные грузы укладывать на пол между ними. Ну и раненых эвакуировать при случае.
Данный аппарат в снаряженном состоянии имел массу порядка 10 тонн при водоизмещении в 14. Что позволило начать экспериментировать с его плавучестью, так как БТ-Л обладал очевидно положительным этим свойством. Грести можно было гусеницами. Медленно, но вполне допустимо. Тем более что это не требовало «корабельного носа». Со скоростями в 3–4 км/ч разницы особой нет и набегающая волна минимальна. Хотя уже существующую версию пришлось бы доводить до ума, оснащая приборами наблюдения, на крыше как минимум.
Для более тяжелых БТР и БМП, на которые планировали поставить небольшие башни с вспомогательным вооружением, придется, правда, мудрить. Там плавучесть будет нулевой или около того, то есть аппарат окажется в полупогруженном состоянии. Что уже будет требовать вывода воздухозаборника через устанавливаемую трубу, допустим полуметровую. Кроме того, потребуется клапан на выхлопную систему, чтобы туда вода не заливалась, и что-нибудь для наблюдения, например простейший перископ из призм, собранный в одном модуле с воздухозаборником.
Лишний цирк с конями. Да. Но вполне рабочий.
Можно было бы сделать как в СССР и увеличить корпус, заодно снизив его броневую защиту. Чтобы с запасом. Но водные прогулки не являлись для БТР и БМП основным способом перемещения. Это скорее приятный факультатив, и тут вполне имело смысл пойти на компромиссы ради повышения защищенности аппарата. Все-таки МТ-ЛБ в этом плане совсем никуда не годилась и пробивалась даже пулеметами основного калибра. Да, в борта[32 - В лоб пробивался с основного калибра бронебойными пулями.]. Но разве это дело? Какой смысл в таком бронировании? Чтобы отчитаться?
М-да.
Но все это некоторая перспектива.
Здесь же и сейчас это вообще не сильно требовалось. Куда важнее проверить основную рабочую платформу, которая, судя по всему, станет самой массовой в вооруженных силах Союза. Ну и заодно обкатать идеи построения модульных платформ. Чтобы потом экстраполировать опыт на остальную наземную военную технику, дополняя и развивая идею типовых платформ, которая и так уже вовсю использовалась.

Тем временем в Ферганской долине разворачивалась куда более остросюжетное событие. Можно даже сказать – драматическое.
К 1928 году в Средней Азии Союз сумел мал-мало разгромить басмачество, которое по своей сути было просто филиалом Гражданской войны. Затянувшимся. Басмачи и их лидеры в основной своей массе откочевали в Афганистан, Синьцзян и Иран. Хотя лояльные им люди в регионе оставались, выступая их глазами, ушами и опорной базой, в результате происходили эпизодические и довольно болезненные вылазки из-за кордона. По сути своей – классические набеги.
В оригинальной истории в 1928 году началась коллективизация, которую и в XXI веке в Средней Азии хорошо помнят и вспоминают. В основном матом, из-за чего масса недовольных резко увеличилась, и затихшая было Гражданская война в регионе возобновилась с новой силой.
В этом варианте истории коллективизация не велась. Однако и в полной мере лояльным регион пока еще не стал. Что усугублялось крупными силами басмачей, нависающими над границами, угрожая в любой момент выступить в набег.
Работая над этим вопросом, Артузов, как глава НКВД, решил провернуть довольно простую комбинацию. Завез туда, где это не вызвало бы никакого подозрения, вкусную приманку. А войска, прикрывающие границу, увел в рамках учений так, чтобы обеспечить Ибрагим-беку удобный и относительно безопасный коридор. Ведь подвижность частей вполне поддавалась просчету. И зная, кто где стоит, можно понять, кто куда успеет. За тем исключением, что Ибрагим-бек был незнаком с возможностями моторизованных войск. И тем, как быстро они могут перемещаться «по карте». Да и оценивал войска в известной мере по численности, привыкший к сложившейся в регионе военной практике.
Так что клюнул.
Он не мог не клюнуть на кучу оружия, которое сосредоточили для формирования в районе учебных частей и народной милиции. В перспективе. На деле-то ни того, ни другого пока не было. Просто завезли нужные запасы. Включая боеприпасы. И охрану им поставили весьма скромную. Символическую. Больше и не требовалось, если допустить, что со стороны границы их будут прикрывать армейские части.

Обветренное лицо лейтенанта осторожно выглянуло из-за камней. Так, чтобы оставаться в тени. Чуть помедлив, он так же осторожно достал бинокль и стал изучать крупный отряд неприятеля. Едва ли не бригада в полторы тысячи сабель.
Сам предводитель тоже хорошо был заметен. Вон – в богатой одежде в окружении телохранителей. Спокоен. Уравновешен. И явно доволен собой. Шутка ли? Сумел отхватить больше пяти тысяч самозарядных карабинов и три сотни легких пулеметов. Да, патрон слабоват. Но, учитывая выучку его людей, было известно, что куда-то в даль они все равно не стреляли. А вблизи такое оружие обладало подавляющим преимуществом в скорострельности и легкости. В общем, грех его было не попытаться отхватить. Тем более что удалось прихватить и по десять тысяч патронов к каждому стволу, из-за чего его конная бригада ели ползла, перегруженная честно награбленным.
– Достанешь? – тихо спросил армейский капитан стоящего рядом командира взвода ССО. Того самого, что порезвился в недавно отгремевшей 2-й Советско-польской войне, перебив командование одной из польских армий.
– Обижаешь.
– Что, прямо вот с первого выстрела?
– А почему нет? Если не станешь шуметь и дашь моему бойцу сделать первый выстрел, то достанет. Могу пари держать. Условия-то почти полигонные.
– Хорошо. Контрольное время – пять минут. Мы пока подготовимся.

Английский советник, находящийся поблизости от Ибрагим-бека, испытывал легкую эйфорию. Поначалу он опасался подвоха, но все более-менее значимые воинские контингенты РККА действительно находились далеко. Остальные же не представляли угрозы, будучи крайне немногочисленными.
Немного смущала рота штурмовиков. Но она была далеко и не выглядела чем-то опасным для такой массы басмачей. В городских условиях эти штурмовики, да, отличились. Но тут-то горы да степи. Не их среда обитания…
И тут Ибрагим-бек, что ехал чуть впереди, свалился с коня. Что-то сильно ударило его в плечо, и тот, не издав ни звука, рухнул или даже был выбит из седла.
А потом грянул выстрел. Какой-то непривычно громкий и хлесткий. Совсем не походивший ни на одну известную советнику винтовку.
Секунда.
И раздались хлопки. Приглушенные. Где-то за каменной грядой в пятистах метрах.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71369323?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes
Примечания

1
Тракторов произвели, конечно, побольше количества колхозов, но их бо?льшая часть была либо сломана (из-за нехватки запчастей и ремонтных мощностей), либо находилась в армии, либо на производстве. Сельскому хозяйству перепадали лишь жалкие крохи. Настоящая механизация села началась только при Хрущеве. При всем к нему негативном отношении ряд довольно позитивных процессов проходил именно при нем: тот же полет Гагарина в космос, как пример.

2
Налог на оборот (составлявший 85 % и больше) ввели в 1930 году, и уже в 1932 году он составил 46 % поступлений бюджета, а в 1934-м – 64 %. Он позволял забирать почти все заработанное у рабочих и крестьян, оставляя им самый минимум для выживания.

3
Уровень жизни рабочих в 1940 году по доступности базовой продовольственной корзины ухудшился в 1,5–3 раза по сравнению с 1913 годом. Как беднейших, так и квалифицированных рабочих. В 1910-х средняя зарплата на рабочего на предприятиях Санкт-Петербурга составляла около 450 рублей в год, что позволяло купить около 802 кг говядины. Для высокой квалификации – до 1300 рублей и 2417 кг соответственно. В 1940 году средняя годовая зарплата рабочего там же составляла 4068 рублей, что позволяло купить только 339 кг говядины. Для квалифицированного – 7200 рублей и 600 кг соответственно. Для крестьян этот уровень падения жизни был еще сильнее. Не для всех, но для абсолютного большинства.

4
Носителями правых взглядов в 1917 году были крестьяне, квалифицированные рабочие, служащие, ряд военных и так далее. Примерно 90–95 % населения, из-за чего левые, несмотря на благость своих идей, были вынуждены вести отчаянную борьбу за власть. А потом, захватив ее, держать мертвой хваткой. Этим же объясняется, что в 1991 году за «власть Советов» практически никто не вышел с оружием в руках. Даже те, кто причислял себя номинально к левым. Здесь очень важно не путать исторический запрос на социальную справедливость с лояльностью именно левых взглядов, да еще и за свой счет.

5
В 1927 году эти хозяйства собрали урожай в 72,3 млн тонн зерна, из которых 11,3 млн тонн пошло в товарное зерно (16 %), а из него 2,09 млн тонн ушло на экспорт (18 % товарного зерна), принеся 842 млн рублей. Для сравнения, в 1931 году урожай был 69,5 млн тонн, в товарное ушло 22,2 млн тонн (32 %), а на экспорт – 5 млн тонн (22 % товарного), принеся 658,9 млн рублей (зерно на рынке сильно подешевело). Фрунзе же направил экспортные объемы продовольствия на внутренний рынок, выводя на экспорт лишь излишки (экспорт продовольствия в 1927 году мог обеспечить 5–6 млн дополнительных ртов). Параллельно наращивался нефтяной экспорт, оружейный и прочий для компенсации и профицита торгового баланса. Прирост же рабочих у него был не такой взрывной, как в оригинальной истории (с 1928 по 1932 год их численность выросла с 10,8 до 22,6 млн), так как на селе оставалось продовольствие, и массового бегства из него «за лучшей долей» не началось.

6
Лизинг – схема, при которой что-то берется в аренду с правом выкупа после завершения контракта по остаточной стоимости.

7
Если, конечно, строить кошмар «экономического чуда Мао», которое чуть не похоронило Китай заживо.

8
Для нормальной механизации «сталинских колхозов» требовалось 3–4 млн тракторов, 5–6 млн грузовиков и 1–2 млн спецтехники. Приблизительно. Что на порядок превышало доступные ресурсы.

9
В данном случае автор ориентируется на результат оптимизации 1942–1943 лет. По минимальному сценарию, так как ни голода, ни постановки к станкам женщин и детей не было, как и эвакуации с прочими бедами. При полном закручивании гаек по образцу ВОВ можно было бы надеяться на рост в 3–4 раза в столь благоприятных условиях. Но Фрунзе давил осторожно, опасаясь сломать.

10
ВВП – внутренний валовый продукт. По сути, совокупная добавленная стоимость. Если нет значимой доли услуг или биржевых торгов, то ВВП позволяет довольно адекватно оценивать количественный рост экономики в области производства.

11
Бо?льшая часть этих рабочих приехали из Германии, где нанимали безработных подходящей квалификации. Свои новые рабочие только учились.

12
Речь идет о промышленных и трудовых векселях, которые по своей сути были МЕФО и Оффа-векселя.

13
Эту проблему можно обойти через широкое кредитование потребления населения при предельно низкой ставке рефинансирования, чтобы обслуживать долг было дешево. Но Фрунзе с этим не хотел связываться, опасаясь обанкротить разом всю страну в случае войны или какого-то иного социально-политического потрясения.

14
Милиция – это традиционное название военного ополчения, а не органов защиты правопорядка.

15
Золотое правило – общее этическое правило, которое можно сформулировать так: не делайте другим то, что вы не желаете для себя, и поступайте с другими так, как хотели бы, чтобы с вами поступили. Характерно не только для христианства, возникло уже в Античности, присутствует в индуизме, конфуцианстве и прочих.

16
Протестанты убили людей, обвиненных в колдовстве, несопоставимо больше католиков или православных.

17
Здесь имеется в виду уничтожение почти всего коренного населения на территории США.

18
Человеческие фермы по разведению рабов практиковались в Новой Англии.

19
Первые концентрационные лагеря придумали англичане и применили задолго до нацистов.

20
В рамках борьбы с культом личности и общей ревизией многие переименования были отменены.

21
В 1936–1938 годах в оригинальной истории решили провести аттестацию школьных учителей в РСФСР. Так, например, в Башкирской АССР ее прошли 52,8 %. Для 1928 года ситуация была еще более печальной.

22
Ряду предприятий также вернули исторические названия. Особенно это касалось таких уважаемых людей, как Обухов, который был основателем производства литой стали и стальных орудийных стволов в России. Затирать таких уважаемых людей «ради красного словца» посчитали неправильным и несправедливым.

23
107-мм пушка-гаубица на лафете, как у Д-30, выйдет на 25–30 % легче, чем 122-мм Д-30.

24
Долг федерального правительства США по окончанию Первой мировой войны составил более чем 24 млрд долларов, что в 10 раз больше, чем долг по итогам Гражданской войны 1861–1865 годов.

25
Переход к дефляционному кризису произошел в СССР в 1928–1930-х годах за счет введения новой фискальной системы, начавшей изымать у предприятий свыше 85 % доходов. Этот подход не привел к немедленному коллапсу только из-за того, что в плане организации экономики был произведен переход к государственному капитализму корпоративного типа – концентрация абсолютной массы производственных мощностей в руках одной «корпорации». Подход спорный, но обладающий несомненным преимуществом – предельной концентрацией ресурсов. Это позволяет некоторое время стимулировать промышленное развитие. Но чрезвычайно узкий внутренний рынок, очень низкая трудовая мотивация, а также экономика, выстроенная в отрыве спроса от производства (например, нужны носки, а производят валенки), делает такую систему крайне неустойчивой и неспособной к долгосрочным конкуренциям с более гармонично выстроенными экономиками. Что и завершилось в 1991 году. Да, без измены не обошлось. Но она не смогла бы ничего изменить, если бы у Союза с экономикой все было хорошо.

26
В первую очередь за счет фиатных денег для внутреннего оборота, представленных в виде промышленных и трудовых векселей. Что было юридически формой своеобразного внутреннего займа, а фактически – еще одной валютой, которая использовалась в первую очередь для расчетов между юридическими лицами (предприятиями).

27
Бюджеты СССР в оригинальной истории: 1925/1926 – 4245,5 млн рублей; 1926/1927 – 5877,4 млн рублей; 1927/1928 – 7319,5 млн рублей; 1928/1929 – 8830,4 млн рублей. Прирост бюджетных доходов с 7,3 до 11,2 млрд рублей за 1927/1928 год был обеспечен преимущественно повышением эффективности труда, борьбой с ОПГ и более грамотной и гибкой внешнеторговой деятельностью.

28
В оригинальной истории его чин в это время был ниже, но здесь он получил повышение в ходе Польской кампании.

29
Здесь речь идет о ПТО Canon de 25 mm semi-automatique mod?le 1934, которое хоть и принято на вооружение в 1934 году, но было разработано и представлено французским генералам в 1926 году.

30
В данном случае имелась в виду зенитная пушка Canon de 37 mm mod?le 1925, которая ставилась на французском флоте.

31
Имеется в виду какое-то из легких морских орудий Гочкиса калибром 37–47 мм, разработанных на рубеже XIX–XX веков в качестве противоминных.

32
В лоб пробивался с основного калибра бронебойными пулями.