Главная страница | Русское фэнтези | Госпожа графиня

Госпожа графиня
Лилия Орланд
Жестокий муж погиб, свалившись в реку. По закону вдова получает всё, но лишь спустя год. Это время ещё нужно прожить. Ведь родственники супруга желают отобрать огромное наследство.

Лилия Орланд
Госпожа графиня

Глава 1
– Всё хорошо, дорогая, мы почти приехали, – муж обернулся ко мне с ласковой улыбкой.
Но испугаться я не успела.
В этот момент истошно заржали лошади. Коляска дёрнулась, закрутилась, переворачиваясь с громким треском. Меня со всей силы приложило спиной о дверцу, выбивая из лёгких воздух. Швырнуло вверх и вбок, а затем выбросило наружу. Протащило по обледеневшей дороге и наконец оставило на обочине, лицом в грязи.
Лишь спустя долгие мгновения я вновь начала дышать. Воздух отдавал мокрой землёй, но мне он казался неимоверно сладким.
Надышавшись, я приподнялась на локтях, кряхтя от боли, которая выстреливала в каждом движении. Только бы не была сломана спина. Только бы не была сломана спина, как молитву повторяла я мысленно. Находиться во власти Гилберта, не имея даже возможности увернуться от удара… Вряд ли что-то может оказаться страшнее.
Слева шумела горная река. Я помнила, что там сильное течение и обрывистый берег. Поэтому благодарила богов, что задержали меня на обочине.
Впрочем, если бы я свалилась в воду и утонула – это тоже был бы не самый плохой исход. Смерть – своего рода освобождение. В свои двадцать два года я знала это точно. Вот только у меня не было возможности уйти таким способом. Гилберт почти всегда оставался рядом и цепко следил, чтобы я от него не ускользнула. Или оставлял со мной доверенного человека.
С трудом перевернулась на спину, выбираясь из подмёрзшей лужи. Это было лишним, ведь лёгкий плащ всё равно промок, распространяя холод по телу. Но ледяная корка, пробитая моим лицом, неприятно царапала щёку, и кровь затекала в рот. К тому же так я могла дышать более-менее свободно. Пусть каждый вдох и отдавался болью в грудной клетке.
Возможно, рёбра тоже сломаны.
Эта мысль была спокойной и отстранённой. Будто совсем меня не касалась. Я смотрела на далёкие и удивительно яркие звёзды. Их было так много. Мелкие сияющие жемчужинки на чёрном бархате неба.
Не самый плохой вид перед смертью.
И эта мысль далась мне спокойно. Наверное, пробирающий насквозь холод усыплял боль. Главное, чтобы Гилберт не успел меня найти. Тогда я смогу уйти спокойно. В тишине. Наедине со звёздами.
Даже не знаю, сколько я так пролежала, то проваливаясь в зыбкое забытьё, то выплывая из него. Человеческие голоса казались частью сна. Они раздавались из тумана, порождённого, скорее, моим угасающим сознанием, чем морозным вечером. Сначала они сливались в единый раздражающий гул, а потом вдруг раздробились на отдельные выкрики. Я даже начала различать слова.
Звали Гилберта.
Не меня…
Это не удивляло. В Дайн-холле ко мне относились, мягко говоря, неприязненно. Я бы рассмеялась, если б могла. Да меня здесь ненавидели лютой ненавистью. И при жизни старой графини, и после её смерти. Особенно после – ведь её титул отошёл мне, как жене наследника.
Если бы я свалилась с обрыва, юных леди Дайн это более чем устроило. Но судьба мне благоволила. Наверное.
– Госпожа графиня! – сквозь пелену я узнала голос Томаса, старого дворецкого. Единственного в имении человека, который относился ко мне с толикой симпатии. Разумеется, если рядом никого не было.
Я открыла глаза. Надо мной, заслоняя звёзды, склонилось морщинистое лицо, освещаемое желтым неровным светом фонаря.
– Госпожа графиня, слава богам, вы живы! – выдохнул дворецкий, всматриваясь в меня слишком пристально.
По отражающимся на лице старика эмоциям можно было догадаться, что выгляжу я так же, как себя чувствую. Очень плохо.
Если Томас и хотел сказать что-то ещё, ему не позволили. Почти сразу же оттолкнули в сторону. Мне снова заслонили звёзды. Правда, теперь надо мной склонилось другое лицо, которое сейчас я бы предпочла не видеть.
– Где Гилберт? Куда ты его дела, тварь? – зашипела золовка, почище какой-нибудь змеи. Ухватив меня за плащ, каждое слово она сопровождала встряской.
Я застонала, лишь чудом не теряя сознание от боли, пронзившей всё моё тело. Но Белла продолжала меня трясти, не замечая, что я на грани обморока.
– Где мой брат, гадина?! – требовала она невозможного.
– Леди Дайн, прекратите! Вы её убьёте! – чья-то твёрдая рука отстранила от меня золовку.
– Было бы, о чём сожалеть, – огрызнулась Белла, но отодвинулась в сторону, уступая место другому лицу, незнакомому.
– Графиня Дайн, я доктор Буллет, – сообщило лицо, а потом тоже спросило: – Где ваш муж? Что случилось?
Я бы пожала плечами, если б могла. Но тело задеревенело окончательно, лишая меня малейшей возможности двигаться. Поэтому я сделала то, что было мне под силу – снова перевела взгляд на звёзды.
Вряд ли когда-нибудь ещё увижу нечто, столь же прекрасное.
– Госпожа графиня… – вновь начал незнакомый мужчина, но его перебили.
– Доктор! Доктор Буллет, там следы на обрыве! Кажется, граф сорвался вниз! – прокричали издалека.
И я улыбнулась сквозь разбитые губы. Всё-таки высшая справедливость существует – больше Гилберт меня не коснётся.
А потом уплыла в благословенную темноту.

Глава 2
Пришла в себя я на знакомой кровати в хозяйской спальне Дайн-холла. Во время редких визитов к родственникам мужа мы останавливались именно в этой комнате. Правда, воспоминания о том, что здесь происходило раньше, не были приятными. Ведь Гилберт никогда и не стремился сделать мне приятно.
Напротив.
Он сам получал удовольствие лишь от моих страданий.
Я попыталась пошевелиться, но грудь и левую руку пронзила боль. Хотелось застонать в голос. Но я осмелилась лишь втянуть воздух сквозь зубы. Если Гилберт услышит, будет ещё хуже. Уж слишком он любит, когда я слаба и беззащитна. Тогда, по его же словам, мой муж получает особенно острое удовольствие.
Впрочем, ломать меня ему тоже нравится. Гилберт считает, что у меня слишком вольнолюбивый нрав, который необходимо укрощать. Я горько усмехнулась. На первую попытку побега я решилась через два месяца после свадьбы. Пока она так и оставалась единственной. Муж доходчиво объяснил, что в этой жизни я больше ничего не решаю. А он распоряжается мною так, как пожелает.
Осмелившись вдохнуть ещё раз, я почувствовала, как что-то сдавливает мне грудь. И запаниковала. Неужели Гилберт опять меня связал?
Несмотря на боль, завозилась в постели, пытаясь подняться. Тут же заскрипели половицы. Я замерла, но было поздно.
Он узнал о моём пробуждении.
Сердце отчаянно забилось. В горле встал плотный ком, давя зарождающийся вопль ужаса. Я знала, кого муж обвинит в происшествии на дороге. Ведь это из-за меня он выбрал открытую коляску в начале ноября. И из-за меня же сам правил лошадьми. Гилберт желал, чтобы я как следует замёрзла по пути. Поэтому выбрал для дороги платье с открытыми плечами и лёгкий красный плащ. Он вообще любит одевать меня в красное, утверждая, что этот цвет раскрывает миру мою порочную суть.
По задумке мужа я должна была замёрзнуть настолько, чтобы умолять его о снисхождении. А он уже решал бы: остановиться в тёплой гостинице, чтобы позволить мне доказать ему свою супружескую преданность, или продолжать путь, чтобы я окончательно продрогла.
Я знала, что моя непокорность раззадорит Гилберта ещё больше. Но ничего не могла с собой поделать. Выбирая простуду или очередное унижение, я предпочла болезнь. По крайней мере, в поместье она позволит мне оставаться в спальне и избегать общества его сестёр.
Половицы скрипнули совсем рядом, и балдахин отдёрнула мужская рука. Я привычно задержала дыхание, готовясь увидеть ухмылку мужа.
Но это был доктор Буллет.
Облегчение оказалось столь велико, что я, не сдержавшись, усмехнулась. Губа снова лопнула и закровила. Однако это было такой мелочью.
А вот доктор явно не ожидал подобной реакции. Он обеспокоенно всматривался в моё лицо.
– Как вы себя чувствуете, госпожа графиня? – Буллет осторожно взял меня за запястье, слушая пульс. – Может, чего-то хотите? Воды?
Только сейчас я ощутила, что во рту у меня настоящая пустыня.
– Да, пожалуйста, – прошептала пересохшими губами.
Доктор закончил считать пульс и скрылся из виду за балдахином. Обратно вернулся уже со стаканом зеленоватой прозрачной жидкости.
– Это травяной настой, – пояснил доктор, поднося стакан к моим губам. Увидев, что я не спешу пить, добавил: – Вам это необходимо, если хотите скорее выздороветь.
Доктор приподнял мне голову, чтобы было удобнее, и наклонил стакан. Жидкость слегка горчила, но хорошо утоляла жажду. Поэтому я выпила всё.
Буллет не выглядел отравителем. Скорее уж можно было ожидать яд из рук моих золовок. Да и я сейчас настолько беспомощна, что при желании со мной можно делать, что угодно.
Даже удивительно, что Гилберт ещё не воспользовался моим состоянием. Видно, ему самому не лучше.
Стоп. А почему в хозяйской спальне я, а не он?
Видно, отвар всё же оказал благотворное действие. Потому что я начала соображать здраво. Хотела задать вопрос, но пока не знала, как его сформулировать. Рассматривала белые бинты, сдавившие грудь и руку и уходящие под тёплое одеяло.
Доктор Буллет унёс стакан. И я испугалась, что он уйдёт совсем, так и оставив меня в неизвестности.
– Доктор… – прошептала встревоженно. Дыхание сбилось от страха.
Но он пока не собирался уходить. Снова присел на край кровати. Долго смотрел на столбик в изголовье, словно собираясь с мыслями.
А потом заговорил, по-прежнему не глядя мне в лицо.
– Нам удалось приблизительно восстановить ход событий. Тем вечером приморозило. Лошади поскользнулись, и коляску занесло на льду. Вам повезло… – доктор на пару мгновений замолчал, подбирая слова.
А я напряжённо молчала. Судя по затянувшейся паузе, мне действительно повезло.
– Вас выкинуло из коляски, прежде чем она упала с обрыва, – подтвердил доктор Буллет.
И всё же мне нужны были факты.
– Гилберт?.. – голос дрогнул, не позволив закончить фразу.
Доктор принял это за переживание о муже. Но он ошибся. Я волновалась исключительно за себя.
– Господин граф упал в реку. Вместе с коляской. Скорее всего, он погиб…
– Что значит «скорее всего»?
Меня начала злить манера доктора цедить слова, недоговаривая самое главное. Неужели нельзя прямо сказать: «Поздравляю тебя, Оливия, ты теперь вдова»?
Но доктор не спешил с поздравлениями. Наоборот.
– Тело вашего мужа так и не нашли. Поэтому у нас остаётся надежда. Хотя за прошедшие дни она и поубавилась.
Надежда…
Наши с доктором надежды явно не совпадали. Но меня зацепило другое слово.
– За прошедшие дни? Сколько я здесь лежу?
– Вы проспали три дня, – огорошил меня доктор Буллет. – Мы переживали за вашу жизнь. Но теперь всё будет хорошо. За пару недель вы восстановитесь. А через месяц сможете отплясывать на балах…
Доктор замолк, видимо, вспомнив, что мой муж «скорее всего» погиб. И на балах мне долго отплясывать не придётся. Ближайший год уж точно.
Снова скрипнули половицы. Раздались уверенные шаги, отвлекая меня от размышлений. Эту походку я знала.
Изящная женская рука отдёрнула полог балдахина, являя нашим взглядам Беллу. Она ласково улыбнулась доктору и пропела нежным голоском:
– Доктор Буллет, вы не могли бы оставить нас с милой Оливией наедине? Уверена, ей сейчас необходима родственная поддержка.
– Да, конечно, я распоряжусь, чтобы госпоже графине подали бульон. Вам нужно восстанавливаться, – он отечески похлопал меня по руке и ушёл.
Белла едва дождалась, когда за доктором закроется дверь спальни, а потом зашипела:
– Ну что, дрянь, ты довольна?
Я устало прикрыла глаза. Сил на пикировку с младшей сестрой Гилберта у меня не было.
Поэтому я миролюбиво произнесла:
– Мне жаль, что так получилось.
Но сделала только хуже.
– Что?! Тебе жаль?! – взвилась золовка. – Да ты только и мечтала, что избавиться от Гилберта и вести разгульную жизнь. Не удивлюсь, если выяснится, что ты сама всё и устроила!
– Это чушь! – жестокие слова ранили, но не слишком сильно. Видимо, уже привыкла к «любви» своих золовок.
Белла склонилась надо мной, прожигая злым взглядом. А я подумала, что она опять начнёт меня трясти, и приготовилась к новой порции боли. Поэтому скрип половиц показался мне поистине спасительным.
Белла тут же отпрянула от меня. И хмуро наблюдала, как служанка, присев в лёгком книксене, ставит на прикроватную тумбочку поднос с бульоном.
– Ну что ж, дорогая сестрица, я пойду. Тебе нужно подкрепиться, чтобы поскорее выздороветь и вновь радовать нас своим цветущим видом, – ласковым голосом произнесла Белла, лицемерно улыбаясь.
А потом снова склонилась надо мной. Я рефлекторно дёрнулась, переживая новый всплеск боли от резкого движения.
Теперь в улыбке Беллы появилось злорадство. Она сделала вид, что наклоняется, чтобы расцеловать меня в обе щёки. А сама зло прошептала:
– Тебе это не сойдёт с рук, Оливия. Даже не надейся.
А потом ушла. Я с облегчением выдохнула. Надеюсь, на сегодня родственные визиты закончены.
– Позвольте, я покормлю вас, госпожа? – черноволосая служанка поклонилась мне, прежде чем взять в руки миску с ароматным бульоном.
Я почувствовала его запах и поняла, что очень голодна. Впрочем, это не удивляло – я три дня ничего не ела. Да и перед отъездом из столичного дома осталась голодной. Гилберт лишил меня завтрака за то, что я посмела уронить щётку для волос, и разбудила его.
– Как тебя зовут?
– Кэти, – ответила служанка. – Если позволите, я буду прислуживать вам, пока вы выздоравливаете.
Я кивнула. Даже такое участие меня растрогало. В последние три года я редко видела доброту.
Кэти оказалась очень внимательной и осторожной. Она аккуратно подсунула мне под спину ещё одну подушку. И не пролила ни капли бульона, пока кормила. Хотя пить из ложки бульон, лёжа на спине, то ещё испытание.
– У вас есть ещё какие-нибудь пожелания, госпожа? – спросила служанка, собирая посуду на поднос.
– Спасибо, Кэти. Я хочу отдохнуть.
Это была правда. За пару часов бодрствования я безумно устала. К тому же разнылись ушибы. Доктор сказал, что серьёзных переломов у меня нет, только трещины в костях. И это настоящее везение. Да уж, наконец-то повезло мне, а не моему мужу.
Знаю, что грешно так думать. Но я не хотела, чтобы Гилберта нашли живым. Да простят меня боги…

Глава 3
Мои молитвы были услышаны.
Поиски продолжались почти две недели. Карету с застрявшими в постромках лошадьми обнаружили в первый же день, хотя их и отнесло течением. Но Гилберта или его бездыханное тело так и не нашли.
Я выздоравливала медленно, но верно. День ото дня чувствовала себя всё лучше. И хотя ещё накатывала слабость, уже могла вставать, самостоятельно посещать ванную комнату и подходить к окну.
По моей просьбе Кэти придвинула к нему кресло и оставляла тяжёлые портьеры раздвинутыми. Даже ночью. Чтобы я могла любоваться звёздами или наблюдать за работой садовника, убиравшего ветки с дорожек.
Всё же хорошо, что окна хозяйской спальни выходят на парк. Вид голых деревьев и пустынных аллей приносил умиротворение в мою истерзанную душу. Я боялась, что моего мужа найдут живым. Но с каждым днём этот страх слабел, сменяясь надеждой.
Дважды выпадал снег, но, продержавшись несколько часов, снова таял. Зима никак не могла вступить в свои права. И это отчего-то также внушало мне надежду на лучшее.
На то, что боги наконец проявят милосердие и подарят мне свободу и спокойную жизнь.
Золовки ко мне не приходили. Неутешительные новости приносил доктор Буллет. По крайней мере, поначалу он видел во мне безутешную вдову. Но постепенно его отношение ко мне начало меняться. Буллет стал задумчив, избегал встречаться взглядами, а если и смотрел, то подозрительно. Больше не присаживался на край кровати, чтобы поговорить о том, что происходит за дверями моей комнаты. Перестал рассказывать мне последние новости.
Я попыталась, взяв его за руку, расспросить о том, что случилось. Но доктор отдёрнул ладонь, будто прикоснулся к холодной скользкой змее.
Похоже, «милые сестрицы» успели настроить Буллета против меня. Надеюсь, он не решил, что я собираюсь его соблазнить. Белла та ещё выдумщица. Да и старшая Стелла не обделена фантазией. Могли напридумывать всяких мерзостей обо мне.
Стало грустно. Доктор мне нравился. Кроме него заботу обо мне проявляла только Кэти. Но и она стала какой-то заторможенной. Всё больше молчала и отводила взгляд.
– Выпейте отвар, госпожа графиня, – служанка, глядя в сторону, поставила на столик рядом со мной кружку с отваром.
Я так привыкла к нему за прошедшие дни, что бездумно поднесла к губам и сделала глоток. Однако на этот раз вкус отличался.
– Кэти, доктор Буллет велел сменить состав моего отвара? – я отвернулась от окна, чтобы видеть служанку. Но Кэти уже ушла. Дверь за ней захлопнулась, оставляя меня одну.
Я понимала, что это мелочные интриги моих золовок. Что они хотят лишить меня человеческого общения. И всё равно было больно.
Я взяла кружку и в несколько глотков выпила отвар.
Ничего, не страшно. Совсем скоро я выздоровею настолько, что смогу вернуться в столицу. В наш с Гилбертом дом, который теперь будет принадлежать только мне. Я уволю всех слуг, верных графу. Всех тех, кто молча наблюдал за тем, как муж издевается надо мной, унижает, лишает человеческого достоинства…
Мною овладела ярость.
Я ненавидела Дайн-холл и эту комнату. Ненавидела кровать и занавески, и столик с пустой кружкой.
Не осознавая, что делаю, я перевернула стол. Кружка упала на пол и разлетелась на десятки черепков. Я сорвала тяжёлые портьеры и начала остервенело топтать их босыми ногами. Один из черепков вонзился в ступню, и ткань окрасилась красным.
Рыча от боли и ярости, я прохромала к кровати. Рванула ненавистный балдахин, с удовлетворением слушая треск разрываемой материи. Схватила подушку и попыталась разорвать и её. Ничего не вышло. Пришлось подобрать черепок с острым краем. Я несколько раз вонзила его в подушку, представляя на её месте Гилберта и безумно хохоча.
По комнате закружились белые перья, словно снег.
– Вот видите, господин капитан, я же говорила, что наша золовка от горя повредилась умом.
Услышав голос Стеллы, я обернулась. В дверях стояли обе золовки и между ними высокий мужчина в жандармском мундире.
Ярость схлынула, будто её и не было. Я ощущала лишь опустошённость. Растерянно смотрела на представителя власти, который так же внимательно исследовал меня. От его цепкого взгляда не укрылись ни лихорадочный румянец, ни растрепавшиеся волосы, ни перекосившийся пеньюар.
Что только что со мной было? Откуда этот приступ дикой ярости?
Я не понимала.
Зато жандарм явно сделал свои выводы. Он опустил взгляд и вышел за дверь.
– Подождите! – я тоже бросилась к выходу, но створка закрылась перед самым моим носом. Раздался скрежет задвигаемого засова.
Что?! Меня заперли?
Ещё не веря в это, я дёрнула ручку. Потом заколотила в дверь.
– Откройте! Откройте немедленно!
Но по другую сторону было тихо. Золовки ушли и увели с собой жандарма. Я оказалась в западне.
Приезд офицера в Дайн-холл был понятен. Он расследовал происшествие и пропажу Гилберта. Я ждала этого визита, но не ожидала, что он случится в такой неудачный момент.
И что вообще на меня нашло?
Я обвела взглядом развороченную спальню. Все поверхности покрылись белыми перьями, напоминая снег. И сердце кольнуло нехорошее предчувствие.
Отвар! Вспомнила я, увидев черепки. Он был совершенно иным на вкус. Неужели Кэти что-то подлила в него? Или не Кэти?
Сразу же вспомнились все странности, которые я замечала в последнее время. И поведение доктора со служанкой, и взгляды золовок, и их слова жандарму.
Родственницы собираются выставить меня сумасшедшей? Но зачем им это?
Ответ на этот вопрос был простым. Сумасшедшая не может наследовать своему мужу. У сумасшедших нет вообще никаких прав.
Впрочем, у меня их и прежде не было.
Остаток дня я провела в кресле у окна, проваливаясь в вязкую дрёму. Вспышка ярости и визит жандарма забрали у меня все силы и надежду. Золовки не позволят мне жить своей жизнью. Я просто сменила тюремщика на двух тюремщиц.
Уже под вечер в спальню юркнула Кэти. Она зажгла свечи и начала бесшумно наводить порядок в комнате, словно боясь привлечь моё внимание. Но я на неё и не смотрела. Теперь мне было предельно ясно, что в этом доме я никогда не найду помощи и участия. И не важно, жив мой муж или мёртв. Для обитателей Дайн-холла я навсегда останусь ненавистной чужачкой, которая не заслуживает даже доброго слова.
Так же молча Кэти поставила передо мной поднос с обедом. Или это был ужин? Я не вникала. Да и есть не хотелось.
Ныло в груди. И не только из-за вновь растревоженных рёбер. Я тосковала по потерянной свободе, которую так и не успела обрести.
Через час служанка унесла так и не тронутый ужин. Дверь за ней закрылась. Я ожидала услышать звук задвигаемого засова, но вместо него за моей спиной раздались шаги и шелест платьев.
Я не сдержала любопытства и всё же обернулась, хотя собиралась сохранять хладнокровие.
Ко мне явились обе золовки. Несмотря на разницу в два года, они были удивительно похожи. Светлые волосы, такие же, как у Гилберта. Красивый овал лица. Синие глаза. Обе мои родственницы были красивы, но ещё более похожими их делало одинаково презрительное выражение лица.
– Удивительно, ты прожила здесь всего две недели, а уже успела превратить комнату в свинарник, – Стелла двумя пальцами достала из складки подшитого Кэти балдахина пёрышко и брезгливо сдула его на пол.
Белла, словно не желая отставать от старшей сестры, окинула взглядом спальню и тоже скорчила гримасу:
– Здесь даже присесть страшно, наверняка изгваздаешь подол в какой-нибудь мерзости.
Я промолчала. При появлении золовок поднялась из кресла и встала к окну. Даже не замечая, что делаю. Это был инстинкт выживания – не поворачиваться к хищникам спиной.
Они тоже демонстративно оставались на ногах.
– Поздравляю, – хмыкнула Стелла, – тебя признали невменяемой. Доктор Буллет всё подтвердил, и капитан Смос сразу подписал бумаги. Даже не захотел снова тебя видеть.
– Очень удачно ты попила отварчику, – гаденько захихикала Белла.
– Что вы мне подлили? – у меня сжались кулаки.
– Смола серебристого клёна, – Стелла пожала плечами, будто не видела в этом ничего особенного.
Серебристый клён был очень красивым деревом, со светлым стволом и листьями, на солнце сверкавшими серебром. Листья, кора и особенно смола обладали чрезвычайной токсичностью. Даже птицы избегали селиться рядом с серебристыми клёнами.
– Доктор принёс, – поделилась Белла. Её чрезвычайно веселило происходящее со мной. И золовка не скрывала своей радости.
– Как вы его уговорили?
Стоять становилось всё труднее. Боль от предательства и разочарование плотным колючим комком застряли в груди. Я нащупала за спиной подоконник и оперлась на него.
– Деньги, Оливия, всего лишь деньги, – Стелла взглянула на меня как на наивную дурочку, потом переглянулась с сестрой, и они обе захихикали. – Ну и ещё пришлось рассказать ему всю правду о том, какая ты на самом деле.
– Вы обе – настоящие монстры. Такие же чудовища, каким был и ваш брат, – процедила я.
Не надо и спрашивать, какие гадости насочиняли обо мне золовки. В этом они всегда были сильны.
Смеяться они тут же перестали.
– Я бы на твоём месте прикрыла ротик, – сквозь зубы посоветовала Белла. Её лицо исказила гримаса ненависти. Впрочем, именно это выражение и было истинным.
– Да, Оливия, тебе стоит быть повежливее с нами, – Стелла тоже стала серьёзной. – Твоя жизнь зависит от этого.
– Вы убьёте меня? – я решила выяснить всё сразу. Ни к чему тянуть.
Теперь Стелла, оглядевшись, присела на стул. Расправила складки на платье и лишь затем посмотрела на меня.
– Всё зависит от тебя, милая сестрица, – она выделила последние слова голосом. Так, что сразу становилось понятно – это лишь издёвка. Продолжила Стелла уже совсем другим тоном. Теперь она размышляла: – Скорее всего, наш брат погиб. Но по закону признать пропавшего человека мёртвым могут только через год. И всё это время старшей в роду будешь ты, Оливия, то есть теперь уже я, – Стелла вновь хмыкнула, – ты ведь сумасшедшая.
– И почему бы вам не избавиться от меня без этого фальшивого опекунства?
– Почему фальшивого? – Белла обиженно надула губки. – Всё по закону.
– Дело в том, – продолжила её сестра, – что может случиться всякое, и есть вероятность найти Гилберта живым. Мы никогда не понимали, что наш брат нашёл в тебе, но ты его любимая игрушка.
– Да, братец расстроится, если мы от тебя избавимся.
– Поэтому ты теперь будешь безвылазно жить в хозяйской спальне, как и полагается графине.
– Станешь сумасшедшим призраком Дайн-холла.
Обе сестры захохотали, словно Белла сказала нечто очень смешное. А у меня от ужаса закружилась голова. Я представила, как проведу остаток жизни запертой в клетке. Как золовки будут приводить сюда гостей и показывать им меня – неопрятную, растрёпанную, опустившуюся…
– Ну уж нет! – стоило представить, что меня ждёт, как откуда-то взялись силы для отпора. – Я буду кричать о том, что вы со мной сделали. Каждому, кто придёт в ваш дом, кто подойдёт к моей двери. Всем, кого увижу под окном или в парке!
Я так разошлась, что последние слова уже просто выкрикивала. В запале пропустила, как Стелла сорвалась с места и, подскочив ко мне, залепила пощёчину. Когда щёку обожгло болью, я замолчала, поперхнувшись словами.
Золовка несколько мгновений смотрела на меня, испепеляя взглядом, а затем вздохнула.
– Что ж, – жёстко произнесла она, – ты не оставляешь нам выбора. Раз не хочешь по-хорошему, значит, будет по-плохому.
Стелла развернулась на каблуках, так, что подол хлестнул по ногам, и резким шагом направилась к выходу.
– Ну и дура! – припечатала меня Белла и двинулась следом за сестрой.
Значит, то, что они собирались сделать со мной поначалу, это «по-хорошему»? Всё ещё держась за щёку, я подошла к креслу и без сил осела в него. Из глаз покатились слёзы. Я попыталась стирать их рукой, но вскоре бросила. И попросту расплакалась.
За что они так со мной? Я не сделала сёстрам мужа ничего плохого. Как и их матушке. Но они возненавидели меня сразу, как увидели. В первую же встречу дали понять, как относятся на самом деле.
И муж это привечал. Для него особым удовольствием было видеть, как расстраивают меня оскорбления его семейства.
Что же тогда будет «по-плохому»? Что придумали золовки?
Я была уверена, что мне это не понравится. Но даже не представляла – насколько.

Глава 4
Уснула я в том же кресле. Так выбилась из сил накануне, что не смогла заставить себя добраться до кровати. Да и какая разница? Что-то подсказывало мне, что впереди ждёт нечто похуже, чем ноющая поутру спина.
– Госпожа графиня, просыпайтесь, – меня разбудил голос Кэти.
Я открыла глаза. В комнате царил полумрак, а за окном ещё серело позднее зимнее утро. Я попробовала распрямиться и тихонько застонала. Спина действительно за ночь затекла. Всё же мои трещины только срослись, поэтому не стоит об этом забывать.
– Помоги мне встать, Кэти, – я протянула руку. И лишь когда служанка проигнорировала её, подняла взгляд.
Кэти была чем-то взволнована. Она носилась по комнате, открывала дверцы шкафов и тумбочек, вытаскивала из них вещи и складывала на кровать.
– Что происходит, Кэти? Отвечай! – мой голос заледенел. В груди поселилась тревога.
Служанка замерла, стоя ко мне вполоборота.
– Вам нужно бежать, госпожа, – пробормотала она, так и не повернувшись ко мне. – Вы здесь в опасности.
Я некоторое время смотрела на неё, ещё не соображая со сна. С чего бы Кэти мне помогать? Служанка на стороне моих родственниц. Она ведь принесла мне отравленный отвар. Или Кэти не знала, что в той кружке?
Сомнения зародились в моей голове. Теперь я уже не была уверена, что все в этом доме ненавидели меня и желали мне зла. Возможно, кто-то сочувствовал несчастной графине.
Но мне нужно было знать точно.
– Ты хочешь помочь мне, Кэти? – ожидая ответа, я смотрела на служанку. Мне не нравилось, что она по-прежнему не поворачивается ко мне. Смутное сомнение зашевелилось где-то на задворках мыслей, но спросонья они были заторможены и не успевали сложиться в слова.
К тому же Кэти кивнула головой и глухо произнесла:
– Да, госпожа графиня.
Это «да» заставило моё сердце подпрыгнуть и затрепыхаться от радости. Как же я была не права, как же я ошибалась!
– Спасибо, Кэти, – голос дрогнул. Меня переполняли эмоции.
Уже одного только намерения было достаточно, чтобы вызвать у меня слёзы счастья. Хорошо, что служанка продолжила складывать вещи. А я торопливо вытерла щёки. Совсем раскисла.
– Как ты поможешь мне сбежать? – голос всё-таки немного дрогнул, но я мысленно велела себе собраться. Сейчас не время.
– Я договорилась с Петером, это кучер. Его отправили менять обивку у кареты. Петер будет ждать у заднего хода. Он вывезет вас из поместья.
– Когда? – сердце неровно бухало в нетерпении. Неужели скоро я окажусь на свободе?
– Во время завтрака, чтобы госпожа Стелла и госпожа Белла не заметили.
Я бросила взгляд на каминные часы. Времени оставалось мало.
– Помоги мне одеться, – попросила я.
Действовать нужно быстро. С помощью Кэти я натянула на себя два тёплых платья, шерстяные чулки и меховые сапожки. Прежде я не путешествовала одна и не знала, будет ли моё слово и имя полноценной гарантией. Ведь у меня не было ни денег, ни украшений, чтобы заплатить за ночлег, еду или лошадей.
Гилберт постарался, чтобы я не имела привычки к самостоятельной жизни. А драгоценности надевал на меня сам непосредственно перед выездом.
Поэтому я постаралась натянуть на себя побольше тёплой одежды, вдруг придётся подолгу идти пешком. И попросила Кэти положить в саквояж каминные часы – пусть и тяжёлые, но их можно продать на ближайшей станции. Дальше вряд ли дотащу.
Спустя полчаса полностью одетая я вышла из хозяйской спальни Дайн-холла. В доме было тихо. Часть прислуги помогала с завтраком. Остальные отдыхали, пока хозяйки находились в столовой и не могли их увидеть.
Кэти проводила меня вниз по чёрной лестнице. У крыльца, как она и обещала, стояла карета. На козлах сидел кучер, закутанный в тёплый плащ. При моём появлении он даже не повернулся. Видимо, у них со служанкой, и вправду, всё было оговорено заранее.
– Спасибо, Кэти, – я повернулась к девушке и обняла её. – Обещаю, что позабочусь о тебе, когда доберусь до столицы и восстановлюсь в правах.
Служанка дёрнулась от меня и выронила саквояж, который шлёпнулся на крыльцо.
– Госпожа графиня, вам нужно поспешить, – странным голосом произнесла Кэти.
– Да, конечно, – она была права.
Мне нужно поскорее убираться из этого негостеприимного места. Позже я вернусь. И тогда мы с золовками побеседуем. Но эта беседа будет проходить уже по моим правилам.
Когда я села в карету, Кэти поставила на пол саквояж и сунула мне в руки небольшой мешок. Открыв его, я обнаружила ещё тёплый хлеб и термоколбу – новейшее изобретение учёных. Этот сосуд мог сохранять жидкость горячей долгое время. Даже зимой.
– Я налила сюда ваш отвар. Не забудьте позавтракать, – прошептала Кэти. Отстранилась от меня, не позволив снова себя обнять, и соскочила с подножки.
Дверца захлопнулась, оставляя меня одну в полумраке кареты, которая тут же тронулась с места. Я вздохнула. Надеюсь, всё пройдёт благополучно, и я смогу выбраться из Дайн-холла. Не хотелось бы остаться здесь, чтобы изображать сумасшедшего призрака поместья на потеху золовкам и их гостям.
Я подвинулась к окну и отодвинула занавеску. Проём оказался застеклён. Подобная предусмотрительность порадовала – не замёрзну. По крайней мере, пока не выберусь за пределы поместья.
Дом очень скоро скрылся за поворотом. За окошком замелькали тёмные стволы подъездной аллеи. Я задёрнула занавеску. Не стоит светить своим лицом. Мало ли кто может меня увидеть.
Пожалуй, нужно подкрепиться. Я не знала, как далеко едет кучер, и через какое время он меня высадит. Лучше быть ко всему готовой.
Я отвинтила крышку термоколбы и налила в неё отвар, порадовавшись, что Кэти решилась украсть для меня столь дорогое изобретение. Может, мне удастся выручить за неё на постоялом дворе лошадь с телегой?
Под ломтями хлеба обнаружились кусочки вяленого мяса. Я снова возблагодарила Кэти и богов, ниспославших мне её.
Копыта лошадей глухо стучали по мёрзлой земле. Поскрипывали колёса. А я, позабыв о манерах, жадно вгрызалась в хлеб и мясо, запивая свой завтрак отваром. То, что его вкус вновь отличается от привычного, заметила не сразу. Только когда меня начало резко клонить в сон.
– Кэти, – прошептала я, – как ты могла?
А затем карета погрузилась в темноту, в которую я провалилась с головой.

Глава 5
Просыпалась тяжело. Голова, больше похожая на камень, отказывалась подниматься с пола. С пола? Я всё же напрягла зрение и оглядела окружающее меня пространство. И действительно, я лежала на полу кареты, накрытая засаленной рогожей.
Кто-то заботливый, подозреваю, тот же, кто накрыл меня этой шкурой, подложил мне под голову саквояж. И теперь затылок ритмично ударялся обо что-то острое и твёрдое. Пошарив рукой, я обнаружила угол каминных часов. Всё-таки зря взяла их с собой.
Зато стало понятно, почему так раскалывается голова.
Я приподнялась на локтях, чтобы сдвинуться в сторону. И только в этот момент поняла, как сильно затекло всё тело. Сколько же мы едем? А в том, что карета всё ещё продолжает движение, сомневаться не приходилось. Моё транспортное средство продолжало раскачиваться и поскрипывать.
Кряхтя, как столетняя старуха, я откинула рогожу и с трудом забралась на сиденье. Голова кружилась от усилий и тряской езды. Пришлось посидеть некоторое время с закрытыми глазами, прежде чем отодвинуть занавеску и выглянуть в окно.
С губ сорвался сдавленный стон. Что происходит? За окном было белым-бело. Вокруг кареты вьюжили снежные хлопья, сквозь пелену которых можно было разглядеть деревья, густо покрытые снегом.
Мы ехали через лес. Самый настоящий лес.
Куда меня везут?
Эта мысль разбудила панику, дремавшую где-то в глубине. «Надо бежать! Надо бежать отсюда!» – билось в голове. Я толкнула дверь, но она не поддалась. Толкнула сильнее. Затем задёргала ручку, надавливая плечом на дверцу.
Бесполезно.
Меня заперли.
Стены кареты начали сжиматься, грозя задавить. Воздух резко закончился. Я покачнулась, переступая ногами. Под подошвами что-то хрустнуло. Я опустила взгляд. Новейшее изобретение учёных, термоколба разбилась на острые осколки.
Я пару мгновений смотрела на них, а затем завизжала что есть мочи и заколотила кулаками в стену кареты.
Долго кричать не пришлось. Хотя я слегка охрипла, прежде чем поняла, что карета останавливается. В этот момент мне стало страшно. Настолько, что я пожалела о своей истерике. Кто там за закрытой дверью? Сколько их? И что они со мной сделают?
Но было слишком поздно.
Снег снаружи заскрипел под чьими-то шагами. Я заозиралась в поисках оружия для защиты. Но внутри кареты находились лишь обитые тканью сиденья, рогожа и мой саквояж, который собирала Кэти.
Взгляд наткнулся на осколки термоколбы. Я натянула рукав плаща на ладонь и сжала в ней один из осколков покрупнее.
Снаружи лязгнул засов. Открылась дверь, являя моему взору незнакомого мужика, закутанного в плащ.
– Вы чего буяните? – рявкнул мужик, недовольно сверкая взглядом.
Но в его голосе мне почудилась растерянность. И это придало смелости.
Выставив перед собой осколок, я потребовала:
– Отвечай, кто ты такой и куда меня везёшь?
Мужик усмехнулся, отчего стал похож на разбойника с большой дороги – лохматая борода, кустистые брови, а под ними маленькие глазки. Ну чистый разбойник.
Я сглотнула. В горле пересохло от вновь нахлынувшего страха. Мужик вовсе не выглядел растерянным или смутившимся. Скорее, разозлённым. Похоже, я поторопилась с выводами.
Защищаясь, выставила перед собой осколок. Мужик лишь скосил на него взгляд и нахмурился.
– Вы, госпожа графиня, не балуйте, а то худо будет, – строго произнёс он.
– Ты меня убьёшь? – голос дрогнул. Но мне нужно было знать точно. Я устала бояться. Уж лучше сразу, чем ожидать неизвестно чего.
По верхней одежде я опознала в незнакомце кучера. Но успокоения это не принесло. Напротив. Теперь я считала, что его отправили завезти меня подальше и прикопать в лесу.
– У меня другой приказ, – буркнул Петер, явно уставший от этого разговора. К тому же на улице подмораживало. От холода меня уже била крупная дрожь. Или меня трясло от напряжения?
И всё же я чувствовала, что сейчас – мой единственный шанс узнать всю правду. Или я вытрясу её из этого мужика, или он меня придушит. Вон у него какие ручищи. Такими шею передавить ничего не стоит.
– Какой у тебя приказ? – приходилось цедить каждое слово. Просто потому, что голос так и норовил дрогнуть. А мне хотелось выглядеть уверенной.
Мужик тяжело вздохнул. Словно вёл диалог с неразумной. И сдался.
– Старшая леди Дайн велела отвезти вас в Дубки.
– Как в Дубки? – выдохнула я.
Надо сказать, кучеру удалось меня обескуражить. Тому, что приказ отдала золовка, я как раз не удивилась. Кто же ещё? Но вот то, что меня решили отправить в мою собственную усадьбу, унаследованную от бабушки…
Это настораживало.
Гилберт постарался, чтобы я не получала никакой информации о Дубках и своих людях. Я слишком плохо себя вела и не заслужила знать, что там происходило эти три года.
По мнению мужа, конечно.
– Госпожа графиня, – вмешался кучер в мои размышления. – Садитесь уже, если тронемся сейчас, к вечеру там будем. Или в лесу придётся ночевать, постоялых дворов больше не будет.
– Как давно мы в пути?
– Так уж четвёртый денёк, – добил меня кучер.
Я проспала больше трёх суток?! Чем же меня опоили?
Организм тут же вспомнил о естественных надобностях и потребовал их исполнения.
– Отойди! – забыв о страхе, велела я. – Мне нужно выйти.
– Зачем? – мужик загородил выход, схватившись руками за створки.
– Тебя это не касается! Отойди!
Организм уже не просто напоминал, он звонил во все колокола, предупреждая, что ресурс иссякает, и мне лучше поторопиться. Я толкнула мужика в грудь, и он посторонился. Думать об этом я уже не могла. Торопилась скрыться за деревьями, из последних сил переставляя ноги. Слава богам, снег был чуть выше щиколоток. Иначе конфуз случился бы прямо в сугробе на глазах у кучера.
– Госпожа графиня, не вздумайте бежать! – крикнул он мне вслед. – Замёрзнете! Да и стемнеет скоро!
Но я и сама это понимала. Боясь потерять карету из виду, присела за первым же кустиком. Провозилась со слоями тёплой одежды, но главное – успела.
Кучер ждал там же, у двери, и явно тревожился. Когда я вышла из леса, на его лице отразилось облегчение. Значит, не солгал. Убивать меня и правда не приказывали.
Настроение улучшилось. Будущее, ещё недавно видевшееся мрачным и пугающим, раскрасилось яркими красками.
Сбывались мои самые потаённые мечты.
Гилберта больше нет. Зато я снова начну жить в Дубках. Увижу людей, которые были для меня не просто слугами. Нет, они были друзьями. И остаются ими.
После замужества я не приезжала в свою усадьбу. Даже не представляю, как они там жили всё это время. Наверное, тяжко пришлось. Но я ничего не могла поделать. Моим имуществом, телом и свободой распоряжался муж.
Но теперь всё изменилось.
Стало неважным отстаивание своих прав, борьба с золовками. Через пару недель залютуют морозы. Метели занесут перевал снегом. И Дубки отрежет от остального мира. У меня будет время до весны, чтобы прийти в себя, восстановить здоровье и душевные силы.
Я даже была благодарна золовкам за подобный подарок. Они-то наверняка думают, что сделали мне плохо, отправив в глушь. Но я чувствовала себя почти счастливой. Ведь о поездке в Дубки последние три года мне оставалось лишь мечтать.
Дальше я ехала, изнывая от нетерпения. Даже просить еды у кучера не стала, хотя у меня сосало под ложечкой. А есть собранный Кэти провиант я опасалась. Может, она сонную настойку не только в отвар подлила.
День сменился сумерками. Мы подъезжали всё ближе. Я даже начала узнавать знакомые с детства пейзажи.
Наконец карета остановилась. Я чувствовала, как сильно забилось сердце в ожидании долгожданной встречи.
Проскрипел снег, лязгнул засов, и кучер распахнул дверцу. Я вышла наружу и огляделась. Вдалеке виднелись тёмные силуэты господского дома и флигелей, в окнах которых не мелькало ни одного огонька.
– Ты не мог бы подъехать ближе?
Страх смерти отступил, и я вновь вернулась к вежливому обращению. Теперь, когда моя цель была так близка, мне не терпелось скорее оказаться в тёплом доме. Напиться няниного отвара. Надеюсь, она ещё жива. К тому же в животе начинало подсасывать от голода.
И пусть до усадьбы оставалось меньше часа быстрой ходьбы, сейчас, по сугробам, я буду пробираться до самой ночи.
– Простите, госпожа графиня, – кучер тоже перестал походить на разбойника. И превратился в обычного мужика, уставшего от четырёх дней пути. – Дальше не могу. Снега много, и земля сырая – застрянет карета.
Я понимала, он прав. Почему вместо кареты не выдали сани на полозьях, тоже очевидно. Ведь тогда ещё не было снега.
Словно услышав мои мысли, подул ветер. А сверху снова посыпались белые хлопья.
Кучер встревоженно глянул на небо.
– Уж не обессудьте, госпожа графиня, я поеду. Снега много. Встряну ночью в лесу. Иль на перевале.
На заросшем лице отразилось беспокойство. И не зря. Перевал был непроходим в зимнее время. И кучеру явно не хотелось коротать долгие месяцы с ссыльной графиней в отрезанной от мира усадьбе.
– Поезжай, – улыбнулась я, хотя внутри всё сжималось от страха остаться одной на пустынной дороге в густых сумерках.
– Прощайте, госпожа графиня, – кучер вынес из кареты мой саквояж, поклонился и забрался на облучок. Раздалось торопливое цыканье. Лошади с заметным усилием развернули карету, уже слегка вязнущую в снегу. А затем отправились обратно по своим же следам.
Я осталась одна.
Темнело слишком быстро. Ветер усилился. Его порывы трепали плащ, бросая мне в лицо пригоршни колючего снега. Несмотря на слои одежды, я быстро промёрзла.
Нужно двигаться, иначе околею прямо здесь. Посреди снежного поля.
Дорогу замело давно. Ещё до моего приезда. Значит, никто не покидал усадьбу после начала снегопада. Это и неудивительно. У старого Венса всегда ныли колени на непогоду. Наверняка он предупредил экономку о грядущей метели.
Я подхватила саквояж, оказавшийся неожиданно тяжёлым. То ли из-за часов, то ли Кэти положила в него кирпичей. Возникла мысль оставить его прямо здесь, посреди снежного поля. Но я пожалела вещи. Кто знает, что стало с моей старой одеждой, которую пришлось оставить в Дубках после замужества.
Идти становилось всё труднее. Ветер почти сбивал с ног. Пару раз я даже падала в сугроб. Но снова поднималась. Понимала, если не встану – умру. Поэтому крепче сжимала ручку саквояжа и шагала дальше.
Снега прибывало. Сапоги вязли в сугробах. К тому же окончательно стемнело. Если поначалу я ориентировалась на силуэты домов, то теперь они растворились во тьме. Я шла наугад и молилась, чтобы не потерять направление.
Снег набился в сапожки и растаял. Холод пробирался под плащ, вместе со снежинками скатывался за воротник. Несущие саквояж руки онемели, несмотря на то, что я старалась регулярно их сменять.
Пришлось бросить вещи. Выбирая между саквояжем и жизнью, я выбрала жизнь. Стянула руками полы плаща и двинулась дальше. Стало самую чуточку теплее. Но ночью, в окружении метели, даже эта малость давала дополнительное время, чтобы добраться до тепла. А значит – надежду пережить эту страшную ночь.
Не знаю, сколько времени я брела в кромешной тьме. Практически наугад, потому что направление уже потеряла. Темнота и метель превратили всё в зияющую пустоту.
Я решила идти, покуда хватит сил. Всё, что у меня оставалось – это надежда.
Вдалеке справа раздался волчий вой, хорошо различимый даже сквозь завывания ветра. Я попыталась прибавить шаг. Но сугробы доставали почти до колена. Замёрзшие ноги с трудом передвигались.
Похоже, всё-таки пришла пора прощаться с жизнью. Было ужасно обидно, что я потеряла направление и свернула не туда. Наверное, сейчас я бреду к лесу. Прямо в пасти голодных хищников.
Внезапный удар в плечо заставил потерять равновесие и шлёпнуться в снег. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы осознать, что происходит. Голова гудела и кружилась.
Снова завыли волки. На этот раз ближе. Я заставила себя встать. Стиснула зубы и вслепую зашарила перед собой. Это был столб. Обледеневший, шершавый и толстый. Пара шагов влево, затем вправо и я нащупала второй.
Слёзы потекли из глаз. Ручейки замерзали на щеках и царапали кожу, но я их не вытирала.
Передо мной стояли столбы от ворот.
Это открытие вселило надежду. Всё-таки я выбрала верное направление. Я добралась. Прямо передо мной – усадьба. Осталось только дойти до дома.
Чуть подумав, я направилась к кухне. Этот флигель располагался ближе всех к воротам. Да и память подсказывала, что он был самым тёплым из всех усадебных построек. А всё, что мне сейчас необходимо – это тепло.
У кухни было всего две ступеньки. Я сумела преодолеть их, с трудом сгибая ставшие совершенно непослушными ноги. Крыльцо было защищено от ветра лишь с трёх сторон, но даже так стало немного теплее.
Окончательно воспрянув духом, я нащупала ручку входной двери и дёрнула за неё. Не поверив, дёрнула ещё раз. Она не поддалась.
Снова ощупав створку, я заледенела. Слёзы застыли на щеках. А надежда превратилась в прах.
На двери висел большой амбарный замок.

Глава 6
Как такое может быть? А где же Насья, наша кухарка? Она готовила в Дубках, сколько себя помню. И обитала здесь же, во второй, жилой половине флигеля.
Что же случилось?
Может, Гилберт урезал им содержание, и вся прислуга перебралась в одно помещение, чтобы экономить дрова? Но это даже звучало нелогично, ведь лес у них под боком. А кухня – самый тёплый из флигелей. Так почему он закрыт на замок?!
Мои рассуждения зашли в тупик. А может, я просто окончательно замёрзла. Да и на самом краешке сознания шевелилась ужасная догадка. Настолько ужасная, что я отказывалась в неё верить. Нет, в Дубках должны быть живые люди. Те, кто мне поможет, поддержит, с кем вместе мы проведём эту холодную и долгую зиму.
Ведь не могли же все они исчезнуть!
Не могли!
Нет!
Иначе и я исчезну, растворюсь в этой вьюжной морозной ночи. Нужно что-то делать. Причём немедленно. Решать – оставаться здесь и ждать, когда вернётся Насья, или же проверить другие флигели. Должны же где-то найтись люди.
Здравый смысл подсказывал, что не стоит бродить по усадьбе – бесполезно. Но в моём положении сдаться означало – умереть. И я решила проверить людскую, она всегда была полна народа. Да и располагалась недалеко, на другой стороне усадьбы, напротив кухни.
Когда-то я преодолевала это расстояние за считанные мгновения. Но сейчас – в кромешной тьме, по колено в снегу… Эта мысль уже не казалась такой удачной. К тому же у меня не было уверенности, что в людской кто-то есть.
Страшная догадка принимала всё более реальные очертания. Похоже, усадьба пуста. Здесь нет никого, кто бы помог мне. Я одна на многие вёрсты вокруг. И до весны никто не сможет преодолеть перевал. А значит, всё было напрасно. Я всё равно умру этой ночью.
Словно ответом на мои горькие мысли со стороны леса завыл волк. Ему тут же ответили товарищи. Вой был гораздо ближе, едва ли половина расстояния между опушкой и усадьбой. Они почуяли меня и идут сюда.
Ну вот и всё. Это конец.
Истерика накатывала волнами, грозя утопить меня в океане ужаса и боли. Как же страшно умирать так…
Я сползла по бревенчатой стене и в изнеможении опустилась на мёрзлые доски. Ну хоть снег сюда не долетал. Крыша крыльца была достаточно широкой. Похоже, мне повезло, и последние мгновения жизни я проведу не в мокром сугробе.
Я горько усмехнулась.
Сейчас как никогда отчётливо я понимала, что хочу жить. Очень сильно хочу.
Было так страшно вслушиваться сквозь метель и представлять, как волчья стая подступает всё ближе. Людей нет, ворота несут декоративную функцию, и ничто не помешает голодным хищникам подобраться ко мне. Сегодня их ждёт неплохой ужин…
Нет! Не хочу думать об этом! Слишком страшно.
Я прикрыла глаза и начала вспоминать своё детство. Те чудесные годы, что я прожила в Дубках. Сначала с бабушкой, а после её смерти со слугами, которые были для меня самыми родными людьми.
Я вспоминала нянюшку, которая пела мне колыбельные. Дородную Насью, которая пекла вкуснейшие пироги с творогом и ягодами. Для меня кулинария всегда казалась волшебством, потому что Насья не готовила, а творила.
Сколько времени я провела здесь же, на кухонном крылечке, играя и одновременно принюхиваясь к изумительным ароматам, сочащимся сквозь открытую дверь. А потом Насья выходила и звала меня:
«Барышня, пойдёте со мной за зеленью?»
«Пойду», – всегда с охотой отвечала я.
Мне нравилось смотреть, как люди возятся на огороде. Пусть пачкать руки мне и не разрешали, но всё равно я ощущала себя причастной к чуду сотворения.
Уходя, Насья всегда закрывала дверь на замок, а ключ прятала в щель между брёвнами.
«Зачем?» – каждый раз удивлялась я. У нас не было воров, да и все в усадьбе знали, где лежит ключ.
«Мне так спокойнее», – отвечала кухарка, ловко засовывая руку в щель.
Бабушка говорила, это оттого, что Насья в жизни многое повидала, вот ей и сложно верить людям. Я тогда не понимала, как это не верить людям, но принимала бабушкины слова.
Стоп!
Какая-то мысль мелькнула в мозгу и исчезла, смытая потоком тёплых детских воспоминаний. Кажется, что-то про ключ.
Ключ! Какая же я идиотка! Даже не догадалась проверить!
Вспыхнувшая ярким огнём надежда заставила немедленно действовать. Вот только подняться на ноги оказалось совсем не просто. Перестав двигаться, я окоченела. И теперь с трудом разгибала непослушное тело.
– Ну же, Оливия, – уговаривала себя шёпотом. – Просто проверь. А там уже и отдохнёшь. Либо в тёплой кухне, либо в тёплых желудках волков.
Звери тут же напомнили о себе. Судя по голосам, они находились уже совсем рядом. У меня почти не оставалось времени.
– Ну же! – я заставила себя подняться.
И, держась одной рукой за стену, двинулась к углу. Именно там, под самой крышей, и находился тайник для ключа. Только бы Насья перед отъездом не сменила свои привычки. Только бы мне повезло…
Чтобы добраться до щели пришлось привстать на цыпочки. В детстве я и вовсе не могла дотянуться. Рука в перчатке легко скользила по гладкому бревну, только пальцы ничего не чувствовали. Я слишком замёрзла.
«Всё-таки Насья не оставила ключа», – успела подумать я, как вдруг ладонь на что-то наткнулась. Что-то небольшое и твёрдое.
Одеревеневшие пальцы не смогли удержать находку. Она скользнула вниз, с металлическим звоном пропрыгала по доскам и затихла.
– Нет, – выдохнула я, чуть не теряя сознание от ужаса. – Пожалуйста, не теряйся. Ты не можешь исчезнуть, когда я так близка к спасению.
Волчий вой напомнил, что мне следует поторопиться. Я опустилась на колени и зашарила руками по полу. Но ничего не выходило. Пальцы окончательно лишились чувствительности. И сквозь зимние перчатки я совсем ничего не ощущала. Но и стянуть их оказалось делом непростым. Будто я превратилась в деревянный портняжный манекен – тяжёлый и неповоротливый.
Спасибо волкам, которые, радуясь скорому ужину, завывали на все лады. И страх заставлял меня превозмогать боль в окоченевших суставах и ползать по доскам, перебирая руками.
Ключ звякнул под правой ладонью, когда надежда уже почти угасла. Я сжала одеревеневшие пальцы, наверняка посадив с десяток заноз, но совершенно не почувствовав этого.
Металлический ключ колол холодом, но я была счастлива.
Придерживая его обеими руками, чтобы ненароком не уронить, кое-как вставила в скважину замка. Он покрылся ржавчиной и с трудом поддавался. Но волчий вой за спиной придавал мне сил. Обхватив замок одной рукой, второй изо всех сил провернула ключ. Чуть помедлив, словно нехотя, он поддался.
Ещё немного усилий, и я вытащила замок из петель. Из последних сил дёрнула ручку двери, и та открылась с протяжным скрипом.
За спиной раздалось грозное рычание. Хищники не были готовы расстаться с ужином. Молясь всем богам, я бросилась вперёд, одновременно захлопывая за собой дверь.

Глава 7
Снаружи раздался разочарованный вой. По дереву заскребли когти. А я разрыдалась от облегчения – всё позади. Теперь я в безопасности. Вытерев слёзы рукавом, я на ощупь нашла засов и задвинула его в пазы.
Во флигеле царил абсолютный мрак. Пахло сыростью и нежилым домом. Это помещение давно не протапливали. И здесь никто не появлялся.
Я сняла плащ, отряхнула его от снега, пока не растаял и надела обратно. Возможно, это мой единственный шанс согреться этой ночью, ведь я не представляла, как добыть огонь и растопить печь.
Согревая дыханием окоченевшие руки и сожалея о забытых снаружи перчатках, я смотрела в темноту перед собой. И совершенно не представляла, что теперь делать. Да, я спаслась от хищников на улице, но как быть с холодом внутри?
Ощупывая пространство перед собой, побрела вперёд. Наткнулась на стол, застеленный холщовой скатертью. Долго не думая, стянула её и накинула на себя. Та же участь постигла и плотные занавеси, отделявшие жилую часть флигеля.
Как луковица, укутанная слоями ткани, я нащупала кровать. И снова мне повезло – на ней оказался соломенный тюфяк и колючее одеяло. Больше искать ничего не стала. И так едва не падала с ног. Закутавшись во всё, что было, я свернулась калачиком и легла.
Несмотря на усталость и пережитый страх, уснуть не могла долго. Меня колотила крупная дрожь. Ныли растревоженные рёбра. К тому же снаружи разочарованно выли волки, уговаривая выйти и порадовать их ужином. Я не поддавалась. Сама в последний раз ела… уже и не помню когда. В животе требовательно заныло, но я заставила себя не слушать.
– Спи, Оливия, – приказала шёпотом, – тебе нужны силы, чтобы выжить.
Мне снился вой волков за окном, хищная улыбка Гилберта, тёплые руки доктора. Потом раздался шорох соломы, скрип половиц, и я открыла глаза.
Сердце забилось от привычного страха. И лишь спустя несколько долгих мгновений я поняла, где нахожусь. Выдохнула с облегчением, изо рта вырвалось облачко пара. Очень не хотелось выбираться из своего кокона, в котором было всё же теплее, чем в помещении.
Но сильно хотелось пить, живот сводило от голода. Поэтому я решительно откинула свои импровизированные одеяла и выбралась наружу. Холод тут же скользнул по рукам и лицу. Я несколько раз присела, подкидывая ноги и взмахивая руками, чтобы разогнать кровь. Кажется, стало немного лучше.
Что ж, пора приниматься за дело!
Зимнее солнце светило в единственное окошко, позволяя осмотреть мой новый дом. Я окинула флигель внимательным взглядом. Здесь мало что изменилось. Разве что износилось и отсырело.
Интересно, сколько уже усадьба стоит покинутой?
Флигель делился на две половины: жилую и кухонную. Сорвав ночью занавеси, я сделала пространство единым.
В кухонной части стоял стол, лавка и два табурета – всё потемневшее от сырости. У стены буфет с посудой. Ларь, в котором Насья хранила крупы. Кстати, надо будет позже спуститься в подпол, возможно, там что-нибудь осталось. У входа большой шкаф с нужной в хозяйстве утварью, рядом на гвоздях развешены инструменты, покрытые слоем ржавчины.
Почти четверть помещения занимала большая печь с лежанкой. Если мне удастся её растопить, то спать я буду в тепле. Тем более что в ящике у печи остались дрова и почти полная коробка спичек. Эта находка заставила меня возликовать.
Правда спички я почти сразу же отбросила, они отсырели и стали бесполезны. Но у Насьи наверняка сохранилось и огниво. Она вообще была до ужаса консервативна и в штыки воспринимала всякие «современные штучки», как кухарка называла новые изобретения.
Кресало и кремень нашлись на полке шкафа. Там же и мешочек с трутовыми грибами, к сожалению, тоже сырыми. Я долго думала, что же использовать вместо трута. И вспомнила, как ярко вспыхнула льняная рубаха одного из мальчишек, которую он сушил у костра. Имя мальчишки я давно позабыла, зато помнила, как влетело ему от матери. Мы все тогда получили ценный жизненный опыт.
Недолго думая, я отхватила ножом несколько полос от подола льняной сорочки. Мне тут щеголять не перед кем, тепло важнее.
Первая же искра зажгла полоску ткани. Лён ярко вспыхнул, пахнув в лицо жаром. Но не успела я возрадоваться удаче, как пламя погасло. И мне оставалось только растерянно смотреть на серые хлопья пепла.
К следующей попытке я подготовилась. Сложила в печь дрова. Одно поленце, потоньше, положила поперёк, почти у самой дверцы, остальные – на него, чтобы края нависали. По моим воспоминаниям, именно так делала кухарка. А пламя у неё разгоралось всегда с первого раза.
Под нависающие края сунула два куска бересты – всё, что нашлось в ящике для растопки. Причём кора была сыроватой, но я надеялась, что она быстро высохнет и разгорится.
Да и что ещё оставалось? Только надеяться на лучшее!
В ящике буфета я обнаружила связку восковых свечей. Насья предпочитала их масляным лампам, которые, по её мнению, слишком чадили. Тяжёлый, чугунный подсвечник нашёлся на полке шкафа. Правда, в единственном экземпляре. Но я подумала, что позже смогу поискать ему пару в других флигелях или господском доме. Наверняка там тоже много полезных вещей.
Сложив всё необходимое у печи, я опустилась на колени, обернула подол вокруг ног, тщательно заправив, и принялась высекать искры. В этот раз мне долго не везло. Я несколько раз меняла положение тела, то выпрямляя, то вновь сгибая затекшие ноги. Однако искры вспыхивали и гасли, отказываясь перескакивать на льняную полоску.
Промучилась я долго. Даже взопрела от усилий. Когда наконец лоскуток вспыхнул, я вскрикнула, не сдержав радости. Тут же сунула его к бересте, стараясь поднести как можно ближе и обжигая пальцы.
Берёзовые трубочки зачадили. Тёмно-серый дым туманными клочьями поплыл из печи. Но я не обращала на него внимания. Главное, чтобы дрова занялись. Когда наконец вспыхнула и береста, облизывая поленья языками пламени, я поздравила себя с маленькой победой. Теперь оставалось только молиться, чтобы разгорелись дрова.
Они понемногу занимались, но дым, который должен уходить в трубу, всё больше заполнял помещение. Когда поленья разгорелись, возмущённо потрескивая, кухню уже затянуло удушливым смогом.
Так ведь не должно быть!
Что я сделала неправильно?
Я бросилась к двери, отодвинула засов и с опаской приоткрыла створку. Крыльцо и снег возле него были вытоптаны волчьими следами. Убедившись, что сами хищники покинули усадьбу, я распахнула дверь.
В кухню хлынул свежий воздух, но вместе с ним и мороз. Дым по-прежнему отказывался уходить в трубу. Наверное, она засорилась. Неужели мне придётся держать дверь открытой, пока топится печь?
Перспектива не радовала. Что если звери решат вернуться? Тогда выбор у меня невелик: или задохнуться в дыму, или быть съеденной дикими зверями.
Пришлось спуститься с крыльца. Я тут же провалилась по колено. Похоже, снег шёл всю ночь. Надеюсь, Петер успел проскочить перевал, иначе ему придётся несладко.
Прямо, как мне сейчас.
Крыша была покрыта снегом. Труба больше напоминала снежную кочку в сугробе. И как её чистить?
На мягких звериных лапах подкрадывалось отчаяние. Я снова начала мёрзнуть и вернулась в дом. Дверь пришлось оставить открытой. Хотя это уже не слишком помогало. Флигель наполнился едким дымом.
Задвижку я заметила случайно, когда уже решила, что придётся перебираться в другой дом. Позже, вспоминая этот момент, всегда удивлялась, как сумела разглядеть её в дымном тумане. Да ещё и вспомнить, что это такое. Но тогда лишь радовалась и благодарила богов.
А ещё надеялась, что это сработает. Ведь прочистить трубу я точно не сумею.
Сработало!
Дым наконец начал уходить в трубу. Помещение постепенно очистилось, хотя запах гари ещё долго щекотал нёбо и заставлял кашлять. А в доме появилось тепло.
Я снова вышла на улицу, зачерпнула в чугунок чистого снега, не примятого лапами зверей, и поставила на плиту.
Подтащила один из тяжёлых табуретов к печи и села у огня с кружкой вкуснейшего кипятка. Блаженное тепло разливалось по телу. Клонило ко сну. Но заставила себя встрепенуться и встать. Мне нельзя засыпать.
Нужно подготовиться к следующей ночи.
Успеть нужно было многое. Забрать брошенный в поле саквояж. Проверить другие помещения. Но начать всё же я решила с ворот, представлявших собой брешь в единой стене ограды.
Не знаю, кто и зачем построил этот забор. Ведь когда я жила в Дубках, у нас не было необходимости отгораживаться от мира. Чужаки к нам забредали редко, да и звери прежде так не наглели. Усадьбу окружал скорее декоративный заборчик из штакетника.
Но сейчас я очень обрадовалась прочной ограде. Если сумею закрыть ворота, то волкам не будет ходу в усадьбу. А я смогу спокойно спать, не слушая завываний под окном.
В этот раз звери отступили. Но, кто знает, как они поведут себя следующей ночью. Не сумеют ли разбить окно, пытаясь добраться до желанной добычи. Я содрогнулась от этой мысли. Ну уж нет. Если я сумела добыть огонь, то сумею и сохранить свою жизнь.
Доживу до весны, когда откроется перевал. И отправлюсь искать людей.
У меня всё получится. Всё будет хорошо!
С этими мыслями я переворошила инструменты, выбирая подходящие. Остановилась на топоре и совке для золы. Больше чистить снег было нечем.

Глава 8
Недалеко от крыльца меня ждал приятный сюрприз. Мои перчатки. Видно, кожа всё же была не так хороша, как расписывал портной, раз голодные волки их бросили.
Правда перчатки были порядком покусаны и измусолены, но в моём положении привередничать не приходилось. Я и не стала. Отряхнула от снега и надела.
Настроение поднялось. Новая жизнь понемногу налаживалась. Я поудобнее перехватила свои инструменты и начала пробираться к воротам.
Снега нападало почти до колена. Каждый шаг давался с трудом. Но я упорно двигалась вперёд, решив ни за что не отступать. Да и как тут отступишь? Выбора-то у меня нет.
Створки ворот были распахнуты настежь. Не знаю, почему, покидая усадьбу, мои люди забыли её запереть, но такое положение заметно усложняло мне жизнь. Нет бы, оставить открытой калитку, тогда и чистить пришлось совсем немного.
Я кое-как добрела и остановилась меж раскрытых створок, перевести дыхание. Передо мной расстилалась белая равнина, вдалеке украшенная пятнами лесного массива, едва различимого под снегом, и пологими холмами.
Сама усадьба тоже располагалась на таком холме. А внизу, на другой стороне, текла река. Раньше текла. Сейчас я уже ни в чём не была уверена.
Всё пространство у ворот было испещрено волчьими следами. На столбиках желтели звериные метки. Эту территорию хищники уже считали своей. Но я собиралась с этим поспорить.
Бабушка завещала Дубки мне, и никому иному!
Поправив капор и плащ, я бросила топор, вооружилась совком и принялась за работу. Снег я отбрасывала за ворота, начав возле правой створки. Обледеневшие куски разбивала топором.
Очень скоро я согрелась. Потом мне стало жарко. Пришлось сбросить плащ и капор. Перчатки я решила оставить, надеясь, что они защитят меня от мозолей. Ладони и так горели.
Когда чувствовала жажду, прикладывала к губам снег, глотая совсем чуть-чуть влаги. И всё равно губы обветрились, в горле запершило. Через несколько часов заныла поясница, напоминая, как я непривычна к тяжёлой работе.
Не позволяя себе сдаваться, я упрямо сжала зубы и продолжила убирать снег. Вскоре одна из створок была полностью освобождена. Я чувствовала себя героиней легенды, победившей огромное чудовище. Но стоило бросить взгляд на гору накиданного мной снега, как восторг поугас.
Она оказалась не такой огромной, как мне представлялось.
И всё же правую створку уже можно было закрыть. Убедившись, что больше её ничто не держит, я дёрнула посильнее. Петли заржавели, натужно скрипели, жалуясь, что их беспокоят, и не хотели двигаться с места. Но я была настойчива. Раскачивала створку и толкала вперёд, пока она не закрылась.
Лишь после этого позволила себе немного передохнуть и отдышаться. А заодно определить, сколько времени осталось до сумерек. Именно тогда, как мне казалось, звери явятся за мной.
Почему-то в моих представлениях волки собирались именно ужинать. Даже не знаю, с чего я решила, что они избегают завтраков и обедов. Может, потому, что расстилающаяся передо мной белая равнина была неподвижна до самого леса. А ожидать от волков хитрой атаки сзади, со стороны реки, мне даже не пришло в голову.
И хорошо, что не пришло. Иначе я бы вообще не решилась выйти из дома.
Со второй створкой пришлось возиться дольше. Я устала. Вспотела, снова замёрзла и опять вспотела. Ладони жгло, несмотря на перчатки. Поясница уже отказывалась сгибаться. А ещё безумно хотелось есть.
Но я решила, что закрою ворота во что бы то ни стало. Иначе не смогу спокойно спать и выходить из дома. А потом уже отдохну и поем. Если найду что.
Вторую створку я закрыла перед самыми сумерками. Задвинула засов. Сил ни на что больше не оставалось. С трудом согнулась, чтобы подобрать инструменты и брошенный плащ. Решила, что вернусь домой, упаду на лежанку и буду спать. Даже поиск еды можно отложить на завтра. Обойдусь кипятком.
Но жизнь оказалась жестока.
И почему я удивилась этому? Ведь должна уже была привыкнуть за три года замужества.
Дрова в печи прогорели. Лишь красные угольки сияли в самой глубине. В ящике осталось всего два поленца. Я быстро кинула их в топку, надеясь, что жара хватит, и мне не придётся снова высекать искры.
К счастью, огонь не стал привередничать. Немного потрещав для острастки, начал облизывать мои последние дрова.
А я снова надела плащ и капор, натянула перчатки и отправилась добывать топливо.
На улице смеркалось. Если бы я не знала усадьбу как свои пять пальцев, вряд ли рискнула блуждать в поисках дров. Но ворота были закрыты. Хищников можно не бояться. Да и дровяник располагался рядом с людской, в двух-трёх десятках шагов от кухни.
Хотя в тот момент я не подумала, что прежде измеряла расстояние исключительно по расчищенным дорожкам. А сейчас всю усадьбу замело снегом.
У меня ушло не меньше получаса, прежде чем я сумела открыть дровяник. Внутри было темно и страшно. Я не знала, сколько дров здесь хранится, и не завалят ли они меня, если ненароком что-то задену.
Обругав себя, что не догадалась хотя бы захватить свечу, я вытянула перед собой руки и начала осторожно исследовать пространство. Первый ряд поленницы обнаружился через пару шагов. Я споткнулась об него и с трудом удержала равновесие, едва не рухнув лицом в дрова. Снова пришлось себя обругать, ведь видела в детстве, что дрова выбирают сверху вниз.
И всё же я испытывала облегчение. Дров в сарае было много. По крайней мере, в темноте поленница казалась бесконечной. Пообещав себе вернуться сюда при свете дня и оценить запасы, я набрала охапку поленьев и побрела обратно к дому.
В дровяном ящике моя добыча смотрелась сиротливо. За сегодняшний день я сожгла намного больше, чем принесла сейчас. А значит, придётся идти ещё. И не один раз.
Я огляделась. Раз в руках много не унесу, нужно придумать что-то для транспортировки. На глаза попался висевший на стене медный таз. Почему бы и нет? У него было достаточно широкое дно, чтобы не проваливаться в снег, и высокие бортики, чтобы поместилось побольше моей охапки.
Поместилось и правда много, с хорошей горкой, вот только тащить это оказалось безумно неудобно. Мне приходилось пятиться задом, склонившись до земли. И тянуть за собой тяжеленную махину, вес которой был больше моего. По крайней мере, так ощущалось. Иначе, почему каждый рывок давался мне с таким трудом, а таз сдвигался самую малость?
В очередной раз дёрнув его за собой, я потеряла равновесие. Нелепо взмахнула руками и повалилась в снег. Даже не пытаясь подняться, перевернулась на спину.
Из горла рваными хрипами вырывалось дыхание, образуя белые облачка пара. А из глаз потекли слёзы. Они замерзали и холодными ручейками затекали в уши и дальше лились по шее. Но я даже не пыталась их вытирать.
Я не смогу. Не выдержу. Не сумею выжить здесь одна.
Сверху на меня смотрело тёмное небо, издевательски подмигивая редкими звёздочками, что проглядывали сквозь бегущие тучи. Порыв ветра всколыхнул плащ, пробираясь под одежду. Разгорячённое движением тело начало остывать. Я почувствовала, что замерзаю, но не двинулась с места.
Мне было всё равно. У меня не осталось сил.
Я прикрыла глаза, чувствуя, как уплываю куда-то, где тепло и хорошо.
Волчий вой раздался будто над самым ухом. Я вздрогнула и открыла глаза. Неподалёку слышался жалобный скулёж. Волки жаловались друг другу на строптивый ужин, спрятавшийся за плотным деревянным забором.
«Надеюсь, калитка со стороны реки закрыта», – подумала я и тут же вскочила. Точнее приподнялась на локтях.
Я не знала, сколько ворот в этой ограде. Не представляла, когда и зачем её построили. И сколько входов в ней сделали. Возможно, прямо сейчас волки пролезают в какую-нибудь калитку, которую тоже забыли запереть.
Усталость резко отступила. Её сменил страх.
Я поднялась на ноги. Покачнулась, но устояла. Прислушалась к звериному рычанию и визгу. Похоже, волки обходили ограду по периметру в поисках входа. Вчерашняя неудача заставила их быть настойчивее.
Меня это тоже встряхнуло. Я резко выдохнула, схватилась за край таза и потащила его за собой. Оказывается, я была всего в десятке шагов от крыльца кухни.
Сейчас моя слабость и мысли о том, чтобы сдаться, казались постыдными. Ну уж нет! Не дождётесь!
Я подтащила таз к ступеням и начала бросать дрова к двери. Оттуда будет проще забрать. Вот только поиск еды снова придётся отложить на завтра. Я понимала, что ещё день-другой без пищи, и совсем ослабею. Просто однажды утром не сумею подняться, и тогда всё точно закончится.
Я пообещала себе, что при свете первым делом займусь поиском еды. И забралась в свою импровизированную постель. Конечно, на печи было бы теплее. Но у меня не осталось ни малейших сил, чтобы перенести туда тюфяк и все тряпки, которыми я накрывалась.
Завтра. Всё сделаю завтра. Сейчас и так тепло.
Проснулась я от металлического звяканья и долго не могла понять, где нахожусь. Всё тело болело и ныло. Голова кружилась от слабости. А в горле поселилось противное першение, заставляющее постоянно сглатывать и откашливаться.
Неужели я заболела?
Только этого не хватало!
Назойливое звяканье не прекращалось. Пришлось выбираться из своего тёплого кокона. В доме было прохладно. И это удивляло. Я ведь хорошо протопила печь накануне. В моём детстве кухня была самым тёплым флигелем. Зимой к Насье перебирался старый конюх, у которого в холода ныли суставы.
Под утро разыгралась метель. И теперь ветер завывал в печной трубе и игрался с заслонкой. Так вот от чего это звяканье.
Боги, заслонка!
Я забыла её закрыть, чтобы сохранить тепло. Ветер всё выдул, поэтому так холодно. Вполголоса ругая себя за глупость и неосмотрительность, которые совершенно недопустимы в моём положении, я побрела к печи. В устье чернели остывшие угли.
Прежде я даже не задумывалась, сколько всего необходимо для моего комфорта. А сейчас приходится думать о множестве мелочей сразу, чтобы просто выжить.
Хорошо, что дрова я вчера покидала к двери, а не бросила в снегу. Вряд ли сейчас у меня хватило бы сил тащить таз.
Чтобы растопить печь, я снова отрезала кусок сорочки. Подумала, что неплохо бы сменить одежду. Да и вымыться не помешает. Но это потом. Всё потом.
Сначала – тепло и еда. Живот сводило от голода, а ноги зябли на холодном полу даже в шерстяных чулках. Сапожки, которые я не догадалась вечером просушить, отсырели и не вызывали желания совать в них ноги. Я поставила их у печи, дав себе ещё одно обещание – помнить о таких мелочах.
Зато меня порадовали спички. Они просохли. И после двух осыпавшихся третья наконец загорелась. Огонь заплясал в печи, даруя надежду.
А я занялась поисками еды.

Глава 9
Мне повезло с первого раза. Едва я открыла ларь, в котором кухарка хранила крупы, как на глазах выступили слёзы.
От радости.
На дне ларя лежало несколько мешочков с крупами. Точнее то, что от них осталось. Материя была изгрызена мышами, которые, видимо, жили здесь после отъезда Насьи и до морозов. А потом нашли себе местечко потеплее, оставив мне немного еды.
Я нашла глубокую миску и начала пригоршнями ссыпать в неё свой будущий завтрак. Остатки мешочков откладывала сразу, потом пущу на растопку. А вот с крупой подсела поближе к окну. Отбирала мышиный помёт и сухих жучков и, морщась, складывая в отдельную кучку. К моему сожалению, она оказалась даже больше первой. На мгновение мелькнула мысль, варить, как оно есть. Но я прогнала её, брезгливо скривившись.
Ещё чего не хватало!
Выбросив сор в топку, я несколько раз промыла крупу. Хорошо, снега много. Всего-то и надо, поставить чугунок на плиту и подождать несколько минут, чтобы растаял.
Что буду делать, когда снег сойдёт, и я останусь один на один с колодцем, не хотела даже думать. Может, ещё не доживу до этого светлого дня. Зачем пугаться заранее?
Наконец я решила, что смыла с крупы всё лишнее. Разделила её на две части. Одну накрыла крышкой и убрала в буфет – на потом. А вторую пересыпала в чугунок и залила водой. Крупы было немного, с четверть чугунка, но воды я не пожалела. Налила доверху. Пусть будет крупяной суп, на дольше хватит.
Ещё бы хлеба. Горячего, румяного, с хрустящей корочкой. При одном воспоминании о Насьином каравае, рот наполнился слюной. Почему-то я вспомнила именно этот хлеб. Хотя Гилберт выписал повара из-за границы, и тот готовил изысканные блюда. На званые обеды к нам знакомые записывались в очередь.
Но ни одного блюда заграничного повара я так и не вспомнила, а Насьин каравай прямо стоял перед глазами. Даже аромат почувствовала.
В животе требовательно заурчало.
– Подожди, сейчас суп проверю, – собственный голос в тишине, разбавляемой лишь треском поленьев и шипением чугунка, прозвучал странно.
Как я выдержу здесь совсем одна? Не сойду с ума, лишённая возможности поговорить с живой душой?
Крупа была ещё твёрдой и хрупала на зубах. Я накрыла чугунок крышкой, накинула плащ и вышла на крыльцо. Казалось, в доме не хватает воздуха.
Небо было низким и хмурым. Из прорех в тучах то и дело срывались снежинки, обещая скорую непогоду. Я смотрела, как шевелятся от ветра ветви сосны. Единственного хвойного дерева в Дубках. Кажется, её посадили незадолго до моего рождения. Или даже после.
В отличие от окружавших усадьбу дубов, чьи голые ветви были лишь припорошены снегом, на сосне красовалась настоящая белая шуба. Очень красиво. И дереву тепло.
Я почувствовала, что сама уже замёрзла, и засобиралась обратно в дом. И так еле держусь на ногах от слабости. Но вспомнила, как няня заваривала кому-то сосновые иголки. Не помню, от какой хвори. Может, от простуды, может, нет. Но вряд ли сейчас мне это помешает. Да и какой-никакой вкус придаст горячему кипятку.
Разнообразия вкусов в моей новой жизни очень не хватало.
Одна из ветвей под тяжестью снега свесилась достаточно низко, чтобы я, перегнувшись через широкий деревянный поручень, могла ухватить за самый краешек. Подтянув её ближе, отломила. Тут же запахло душистой смолой, склеившей пальцы.
Улыбаясь, я вернулась в дом и чуть не выпрыгнула обратно на улицу. Котелок на плите громко шипел, едва не подпрыгивая, и плевался во все стороны горячей кашей.
Выставив перед лицом руку, я бросилась спасать свой завтрак. Не подумав, схватила чугунок рукой. И тут же взвизгнула от боли. Теперь мы подпрыгивали вместе с чугунком, синхронно шипели и плевались.
Кое-как отыскав в углу за печью ухват, я перетащила кашу на край плиты. А сама снова бросилась на улицу. Сжала в ладони горсть снега, плача от боли и собственной глупости. Ведь знала же, что горячо. Знала, но забыла.
На пальцах появились розовые пятнышки ожогов, а у меня – новый опыт. Сначала думать, потом делать. Уверена, это можно применить не только к горячей каше.
Пришлось отрезать ещё одну полосу сорочки, чтобы замотать пальцы. Спереди она смотрелась уже неприлично, зато сзади болтался длинный шлейф. Пора бы уже озаботиться купанием и сменой одежды. Хорошо, что я здесь одна. Некому морщить нос. Всё же уже несколько дней я не меняла платья и пахла, наверное, совсем не розами.
Пока каша остывала, я оборвала иголки с сосновой ветки и заварила в другом чугунке. Аромат хвои принёс в дом свежести. Есть захотелось ещё больше.
Всё! Терпение моё закончилось. Пусть крупа будет хрустеть. Больше ждать я не могу.
Осторожно, натянув рукав на ладонь, приподняла крышку. К моему удивлению, вместо жидкого супа чугунок почти до краёв был заполнен густой кашей. Пахла она не особо аппетитно. Да и выглядела не очень: серая разваренная крупа.
Обозвав себя привередой, я наполнила заранее приготовленную миску. Ложки нашлись только деревянные. Но так даже и лучше – не буду обжигаться.
Каша была некрасивой и несолёной. И раньше я наверняка брезгливо сморщилась, если бы мне подали такое блюдо. Но в моей новой жизни это был первый и самый вкусный завтрак. К тому же приготовленный своими руками.
Я только оставила в памяти зарубку, что соль всё-таки нужно поискать. Вряд ли во второй раз каша покажется мне столь же аппетитной.
Хвойный отвар тоже не отличался изысканностью, к тому же горчил. И всё же я выпила целую кружку.
Глаза после еды закрывались, но я уже знала, что следует дождаться, пока прогорят дрова, и закрыть заслонку. Копилка моего жизненного опыта наполнялась с безумной скоростью.

***
Каши мне хватило почти на три дня. И всё это время я в основном спала. Всё же умудрилась простудиться и заболеть. Организм был слабый, вялый и будто не мой. Я заставляла себя иногда подниматься, чтобы растопить печь или подбросить дров. А потом снова засыпала.
Впервые я болела так спокойно – в полной тишине. Без настойчивой помощи Гилберта, которая обязательно была завуалированным унижением. В последний раз мне пришлось принимать врача обнажённой, а затем лежать на сухом горохе – в качестве покаяния за своё распутство.
Я глубоко вдохнула и улыбнулась. Мне даже нравилось болеть вот так. Никто не дёргает. Не нужно ничего бояться. Только дрова заканчиваются, и завтра придётся снова идти в дровяник. А ещё доварить кашу и искать еду. Но завтра будет завтра. А сейчас в полной темноте под далёкий волчий вой (кажется, они наконец сдались и отступили от усадьбы) я погрузилась в сон.
Проснулась ранним утром. Я уже научилась определять примерное время по положению солнца за окном.
Первым делом мысленно проверила весь организм. Подвигала руками и ногами. Слабость ушла. Значит, болезнь отступила.
Я поднялась с постели и с удовольствием потянулась. Как же хорошо!
Кхм…
Даже знаю, чем сегодня займусь. Устрою себе наконец купание и смену одежды. Запашок от меня шёл уже специфический и стойкий.
Первым делом привычно закинула в печку оставшиеся дрова. Дождалась, пока разгорятся. Проверила заслонку и улыбнулась. Ничего ведь сложного, как оказалось. Затем оделась, подхватила таз и отправилась пополнять запасы топлива.
Во время моей болезни бушевала непогода. Я слышала, как выла метель. А сейчас воздух был морозным и прозрачным. Я вдохнула его полной грудью, наслаждаясь вкусом. Даже сугробы, уже выросшие выше колен, не испортили мне настроения. Оно у меня было деятельным и хозяйственным.
Я здесь почти неделю. Но ещё не исследовала остальные помещения. Да и кухню, в которой поселилась, до конца не осмотрела. Конечно, спешить мне некуда, но всё же хотелось бы оценить своё хозяйство.
Я ведь теперь полноправная хозяйка Дубков. Мне нравилось, как звучало это слово. Хозяйка усадьбы. Хозяйка своей судьбы.
Дубки – очень красивая усадьба. Расположена в живописном месте, над рекой Луговкой. Надеюсь, весной смогу полюбоваться её изгибами и заливными лугами, которые и дали ей название.
Да и строились Дубки с разумным подходом. Не только красиво, но ещё удобно и доступно.
Господский дом стоял в центре, почти на краю холма. От него начинался спуск к реке. По обе стороны шли хозяйственные флигели. По левую сторону – ремесленная, баня, дровяник и людская. По правую – склад, женский флигель (его для краткости называли «бабья») и кухня. Дальше – огород и сад. Позже попробую туда наведаться. Думаю, яблоки и мороженые будут съедобны.
Скотный двор и конюшня – чуть поодаль. Дедушка не хотел, чтобы низменные запахи тревожили мою бабулю. Мне это всегда казалось очень романтичным.
За скотным двором небольшая деревенька – полтора десятка домиков для семейных. Выпас для скота был на заливных лугах по берегам реки. Травы там хватало и для заготовки на зиму.
Душу наполнила светлая грусть. Я скучала по тем временам, когда бабушка была жива. Она бы точно не отдала меня замуж за Гилберта, даже если б я её слёзно просила. Бабуля хорошо разбиралась в людях. И таких, как граф Дайн, чуяла за версту.
Не то что мой опекун. Ему было всё равно за кого, лишь бы сбыть меня с рук.
Впрочем, это уже не имеет никакого значения. Мне теперь не о прошлом тосковать надо, а думать о будущем. И особенно о настоящем, от него многое зависит.
Пока шла к дровянику, точнее пробиралась, увязая в глубоком снегу, оценила свои возможности. За одеждой в господский дом будет непросто добраться. Зато людская, вот она – рукой подать. От дровяника с десяток-другой шагов.
Решено. Сначала исследую её.
Я дважды притащила дров, чтобы иметь запас и не отвлекаться. А потом побрела к людской. Снег быстро набился в сапожки и начал таять. Обувь, предназначенная для вычищенных дворниками городских тротуаров, не выдерживала испытания. Надеюсь, её хватит, пока я не найду что-то более подходящее для деревенской жизни.
Почти дойдя до людской, я замерла, огорошенная жуткой мыслью: а что, если флигель тоже заперт? Где искать ключ? И что теперь делать?
Обернулась. Обратно к кухне вела неровная тропинка, взрыхлённая подолами моей «капустной» одежды. И она была гораздо длиннее, чем те пять шагов, что оставались до людской. Всё равно почти пришла. Надо проверить флигель.
Я подошла к ступенькам и тщательно стряхнула снег с одежды. Не сразу поняла, что тяну время, боясь наткнуться на амбарный замок. Такой же, как висел на двери кухни.
А поняв – рассердилась. Сколько ни тяни время, всё равно придется глядеть правде в глаза!
Нарочито громко топая каблучками, преодолела обе ступеньки, и рассмеялась.
– Какая же ты трусиха, Оливия! – ласково, почти нежно выговаривала я себе. – Надо не бояться, а делать. Тогда всё будет получаться.
Дверь людской была закрыта на обычный засов. У меня возникло ощущение, что люди не собирались покидать усадьбу навсегда. Планировали вернуться. Почти уверена, что и на других флигелях не будет замков. Только Насья из-за своей вечной недоверчивости запирала кухню.
А ограду вокруг Дубков поставили от зверья и лихих людей. Вот только почему ворота не заперли? На этот вопрос ответа у меня не было.
Засов тоже слегка заржавел. Пришлось повозиться с ним, открывая. Я дёрнула дверь, и она отворилась с жутковатым скрипом.
В людской жили мужчины. Поэтому я прежде там почти не бывала и смутно представляла, что полезного смогу найти.
Этот флигель разительно отличался от кухни. И дело не в печи, что была совсем небольшой и без лежанки. И не в количестве лавок, стоявших у стен. Или полок, висевших на стенах.
А в том, что в людской царил жуткий беспорядок.
Перед отъездом никто и не подумал прибрать разбросанные вещи. И если бы я сначала зашла сюда, то решила, что люди покидали усадьбу в страшной спешке.
Прямо посреди помещения крест-накрест лежали пила и лопата. Будь сейчас не белый день, я бы наверняка споткнулась об эту композицию. А сейчас, чуть подумав, подняла оба предмета и приставила к стене у двери. Заберу. Чувствую, что пригодятся.
На лавке в углу были навалены какие-то тряпки. Целый ворох. Я сгребла всю охапку и поднесла ближе к окну. Это была одежда! Мужская одежда. Штаны, рубахи, свитер из грубой шерсти с высоким горлом. Вся одежда была мне велика и пахла сыростью, но она была у меня.
А больше всего меня порадовали валенки и драный тулуп! Некоторое время я просто прижимала их к груди и молча радовалась. Неужели мне теперь так мало надо для счастья?
Под лавкой я нашла два деревянных ведра, жадность заставила забрать оба, хотя они и были тяжелы для моих рук. В вёдра я запихнула всю найденную одежду, порадовавшись своей рачительности.
Ещё в людской я разжилась куском растрескавшегося коричневого мыла. Оно ужасно пахло. Я такого прежде не видела и не сразу поняла, что это. Сначала даже хотела откинуть его в сторону. Но смутная догадка заставила плюнуть на него и потереть пальцем.
– Мыло? – я одновременно удивилась и обрадовалась.
Конечно, я думала, чем буду сегодня мыться, но не ожидала такого жуткого запаха. Ладно, сейчас не время капризничать. Позже найду что-нибудь получше.
А ещё я обнаружила жестяную банку из-под печенья. Снаружи она была поцарапана и даже изгрызена, но мышам не удалось добраться до содержимого. Внутри перекатывалось что-то не слишком большое.
Чувствуя, как учащается сердцебиение, я принялась вскрывать коробку. Это оказалось непростым делом. Из-за коррозии крышка прилипла намертво. Я сломала ноготь, пальцы покрылись слоем ржавчины. Но азарт уже завладел мной, заставляя выяснить, что за сокровище там хранилось. Порывшись по полкам, и перебрав массу ненужных вещей, глиняных черепков, сухих веточек, осыпанных мышиным помётом, я наконец наткнулась на оставленное шило. Если б не уколотый палец, точно пропустила его среди такого количества всякого сора.
Если люди когда-нибудь вернутся в Дубки, я буду лично проверять порядок во всех флигелях. Неудивительно, что мыши чувствовали себя здесь как дома. Как вообще мужчины умудрялись находить нужные вещи среди такого беспорядка?
С шилом дело пошло легче. Я устроилась на полу, перевернула банку крышкой вниз и стучала по краю остриём, пока не отколола. На доски выкатился ком промасленной бумаги. А из него показался кусок белой слюды, в которой лишь спустя несколько мгновений я узнала сахар.
До того не ожидала его здесь увидеть.
Кто-то отколол кусочек с половину моего кулака от сахарной головы и спрятал своё сокровище в жестянке. А потом забыл. Или не нашёл в этом бардаке.
Я осторожно лизнула краешек. На языке осталась нежданная, невозможная, но такая потрясающая сладость. Я всхлипнула от наплыва эмоций. Маленький кусочек сахара теперь был и моим сокровищем.
А может, и не стану строго требовать порядка. Когда каждый знает, что и где у него лежит, в жизни нет места таким вот приятным сюрпризам.
В кухню все свои находки я перенесла за три раза. Устала жутко, но всё равно была очень довольна. Особенно радовал сахар, от которого я тут же отколола кусочек и добавила в сосновый отвар. Сделала глоток и рассмеялась.
С сахаром отвар превратился в настоящую гадость. Уж лучше по отдельности. Но эту кружку я упрямо допила до самого донышка.
После отобрала штаны с рубахой самого маленького размера и развесила сушиться у печи. Может, уйдёт запах сырости. Мне было просто жизненно необходимо вымыться и переодеться хоть во что-нибудь.
Затем набрала в вёдра и таз снега и поставила у печи, оттаивать. И ещё чугунок со снегом на плиту поставила, греться. Залью холодную воду кипятком, получится тёплая.
От своей сообразительности и хозяйственности я была в полном восторге. Даже начала напевать весёлую песенку, приплясывая в такт.
И пока готовилась моя купальня, я решила сварить кашу. Сразу после мытья и поем. Тем более у меня как раз крупа уже перебрана и промыта. Хорошо, что на потом оставила. Вот какая я умница. Уже не живу одним днём, научилась думать о будущем.
Достала из буфета миску, открыла крышку и уже приготовилась высыпать крупу в закипевшую воду. Вот только с ней что-то было не так. Бледно-серого цвета, разбухшая в половину миски, крупа издавала неприятный кислый запах.
Я точно помнила, что в первый раз такого не было. Из ларя я достала её сухой, а потом промывала. Наверное, зря. И что же теперь делать?
Запах отбивал всякий аппетит. Но пока другой еды у меня не было. И после недолгих раздумий я решила – варить то, что есть.
К тому же на дне буфета обнаружилось немного соли. Может, с ней будет вкуснее? Я решительно выложила крупу в кипящую воду, посолила и размешала ложкой.
Но меня всё же одолевали сомнения. А когда через пару минут кислый запах от чугунка усилился и наполнил кухню, сомнения переросли в уверенность – вряд ли это съедобно.
Находиться с кашей в одном помещении оказалось совершенно невозможно. Пришлось вынести её на крыльцо. И после проветрить кухню.
О том, как буду это есть, думать не хотелось. Попозже подумаю, когда время придёт.
А пока мне предстояло решить, как вымыться без ванны.

Глава 10
Из крупной тары у меня был таз и два ведра. Поразмыслив, я прибавила к ним черпак. Пригодится.
Таз поставила на пол перед печью. Налила в него немного горячей воды, чтобы ноги не мёрзли. Потом подтащила оба табурета и взгромоздила на них вёдра. А на краешке уместила кусочек мыла, замоченный в мисочке.
Неожиданно передо мной встал вопрос ещё более сложный. Как снять платья? Пуговки-то располагались на спине. С одеждой всегда помогали служанки. Мне и в голову не приходило, что без помощи я с этими платьями не управлюсь.
Ткань была плотной. Верхнее платье тяжёлым и узким в плечах. Почему я раньше не замечала, какую неудобную одежду ношу.
Покрутившись из стороны в сторону, я так и не сумела расстегнуть ни одной пуговки. Зато запыхалась и вспотела. Будто два раза за дровами сходила.
И что мне делать?
Не могу же я вечно ходить в этих проклятых платьях!
Бросила последний, прощальный взгляд на дорогую ткань, которую я выбирала сама, когда мне это ещё позволялось, и решилась. Достала из ящика ножницы и начала резать. Сначала верхнее, затем нижнее. С тугим и плотным корсетом пришлось повозиться, пока не догадалась, что разрезать нужно только шнуровку.
Без узкого лифа платья руки легко заходили за спину. И с каждой освобождённой петлёй становилось легче дышать. Наконец он упал на пол. Я стянула сорочку и осталась абсолютно голой.
Процесс раздевания занял много времени. Вода в вёдрах почти остыла, пришлось снова греть чугунок.
Ходить по дому обнажённой было непривычно. Воздух щекотал кожу и гнал по ней волны мурашек. Я подкинула в печь дров, чтобы стало теплее, и приступила к первому в новой жизни мытью.
Встала в таз. Горячая вода на дне грела ступни. В левое ведро опустила голову. Так, чтобы волосы полностью оказались под водой. Ещё и полила сверху из черпака. Затем слегка отжала, намылила и начала тереть, массируя кожу головы.
Только сейчас я до конца прочувствовала, насколько грязной была до этого момента. И как же приятно всё это с себя смыть!
Когда мне показалось, что волосы уже достаточно намылены, я снова опустила голову в ведро. И тщательно прополоскала. Вода стала мутной. Пришлось черпать из второго ведра и осторожно поливать сверху, стараясь, чтобы стекало в таз.
Не уверена, что смыла всю пену, но чистой воды осталось не так много. Поэтому я закрутила волосы на макушке и принялась за остальное.
Только когда купание было закончено, я сообразила, что у меня нет полотенца. Просто не подумала об этом.
И сейчас, стоя в тазу с остывающей водой, со стекающими по телу ручейками, я пыталась быстро вспомнить, есть ли у меня какая-нибудь чистая холстина. Любой кусок материи. Ну хоть что-нибудь…
Но ничего не было.
Совсем ничего.
Стирку я оставила на потом. Мои платья пришли в негодность. А найденная в людской одежда слишком пахла сыростью. Я ведь просушила лишь то, что собиралась надеть.
В общем, вытираться было решительно нечем. А одна лишь мысль, чтобы использовать для этого грязную одежду приводила в негодование. Нет уж, не для того я мылась.
Я выбралась из таза. Ноги тут же озябли на холодном полу. Сняла одно из вёдер, освобождая табурет, и поставила его ещё ближе к печи. Открыла дверцу и села перед ней, постелив под ноги платье.
Волосы сохли долго. Я медленно разбирала их пальцами, с досадой вспоминая, что гребня у меня тоже нет.
Впрочем, и терпения надолго не хватило. Волосы были ещё влажными, когда я заплела косу, замотала её на затылке и сколола. Позже досохнут.
Сначала я оделась.
Одежда оказалась мне велика. Но рубаху я заправила в штаны, а на них были завязки, которые помогали держаться на талии. В общем, своим новым нарядом я осталась довольна. Главное, что чистое. И даже лёгкий запах сырости меня смущал лишь поначалу. Потом привыкла и почти перестала замечать.
Вот без корсета я чувствовала себя странно. Даже дышалось иначе. Но мне понравилось. Это было похоже на мою новую жизнь – непривычно, но свободно.
Я улыбнулась своим мыслям и отправилась убирать беспорядок.
Несмотря на то, что я старалась проявлять осторожность, всё вокруг было залито водой. Сказывалось отсутствие опыта. Ничего, скоро научусь.
Воду на полу я вытерла остатками платья. А в тазу замочила одежду. Позже попробую постирать. В детстве я много раз видела, как этим занимаются прачки, а потом полощут в реке. Мне придётся довольствоваться лишь тазом. Но, раз помыться сумела, значит, и постирать смогу.
И вообще, после купания я чувствовала себя превосходно. Проснулся зверский аппетит, напоминая, что обед я тоже откладывала на потом. Вот только воспоминания о кислом запахе из чугунка немного сбили настрой.
Я утешала себя тем, что остывшей каша может стать лучше. Вот только это оказалось неправдой. Не стала.
Тем не менее, я положила немного в миску и, стараясь не дышать, попробовала. Но тут же выплюнула обратно. На вкус каша оказалась такой же гадкой. Есть её было невозможно.
Пришлось выбросить всё в сугроб и тщательно вымыть посуду. Во рту так и оставался неприятный привкус. Даже кружка соснового отвара не помогла. К тому есть хотелось всё сильнее.
Я достала своё сокровище и отколола кусочек. Сахарная сладость прошлась по языку и взметнулась к нёбу, замещая кислый вкус. Очень скоро от него не осталось и следа. Я прикрыла глаза от удовольствия.
В новой жизни у меня были лишь маленькие радости, но они приносили несоизмеримо больше, чем прежняя роскошь.
Оставшийся сахар я снова завернула в бумагу. Убрала в порядком покорёженную жестянку и спрятала в буфет. Я была очень экономной.
Но есть всё же хотелось.
То ли сахар запустил в организме мыслительные процессы, то ли на них благотворно повлиял голод. Но я вспомнила о подвале. И ведь собиралась проверить, но под массой дел, которые на меня навалились, совершенно забыла.
Дверца в подпол находилась на прежнем месте – под лежанкой. Насью пытались убедить, что это неудобно. Надо каждый раз сдвигать, чтобы открыть дверь. Но она оставалась при своём мнении – зато незаметно.
И оказалась права. Дверца не попадалась мне на глаза, вот я о ней и не вспоминала. Пока голод не заставил.
Сдвинуть тяжёлую лежанку оказалось непросто. Пришлось стянуть матрас и все мои «одеяла». И даже после этого я приподнимала одну сторону на пядь, делала несколько коротеньких шажочков в сторону и снова ставила на пол. Пока освободила дверцу, вспотела и запыхалась.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71098456?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.