Главная страница | Исторические приключения | Пластуны. Золото империи. Золото форта

Пластуны. Золото империи. Золото форта
Вадим Александрович Ревин (Колбаса)
Николай Зайцев
Новый исторический роман
В третей книге «Золото Империи» действие происходит в Санкт-Петербурге. Охраняя императорскую семью подъесаул Билый выходит на масонский заговор. Боевым топором и главным исполнителем покушения на императора является граф Суздалев. У Ивана Матвеевича личный мотив – его возлюбленная любовница императора. Казак и в этот раз остужает горячий нрав друга. Чтобы разорвать порочный круг и выйти чистыми из сложившейся ситуации, Билый также вступает в масонскую ложу и помогает Суздалеву предотвратить покушение на императора. Победа в схватке не обеляет офицеров. Их обвиняют в тяжком преступлении и отравляют в заточение Александрийский форт.
В романе показана русская масонская ложа, дно столичной жизни – воровские притоны, а также интриги высшего общества.
В книге «Золото форта» действие разворачивается в Александрийском форте, где главные герои граф Суздалев и казак Билый находятся в заключении. Они ждут решения по своей судьбе. Но молчание затягивается. Граф Суздалев решается на побег. Ему активно помогает баронесса Измайловская, бывшая возлюбленная императора. Казак Билый не соглашается на столь опрометчивый шаг, веря в свою звезду. Побег не удается, баронесса Измайловская гибнет на глазах графа Суздалева. Раздавленный и подавленный он уходит в себя и совершенно равнодушный выслушивает приказ о помиловании, где их разжалуют до унтер-офицеров и отправляют на Кавказ.

Николай Зайцев, Вадим Ревин (Колбаса)
Пластуны. Золото империи. Золото форта

Золото империи
С присягой вере и царю,
Присуду и родной державе
Вы службу верную свою
Несете под орлом двуглавым.
Пусть ваши семьи далеко,
Родные хаты и станицы,
Но чувство долга высоко
Под небом северной столицы.

Пролог
Солнечный диск, цепляясь теплыми лучами за редкие облака-барашки, медленно скатывался с небосвода.
Закат в эту пору в предгорной местности был по-особенному красив. Сочная темно-оранжевая краска разливалась по водам реки Марты и, казалось, разносилась течением по многочисленным ерикам и затонам. Вся живность, чуя приближение вечера, замирала в плавнях и зарослях чакана. Лишь изредка слышалась перекличка лысух и чирков, да чапура, охотясь на чабака, издавала свой типичный грубый хриплый крик, похожий на низкое короткое карканье.
Небесное светило, не торопясь, покидало свой небесный трон, бросая последние, но все еще яркие и теплые лучи на окрестности, словно проверяя, все ли в порядке там, на земле. Горные склоны, стоящие стеной по ту сторону Марты, отбрасывали тени на близлежащие леса и перелески. На дальних постах в недвижимый летний воздух потянулись струйки дыма. Казаки, несшие дозорную службу, готовили ужин: кулеш или шурпу – то, что быстро и сытно.
Со степи, нарядной в это время года, одетой в лазорево-сиренево-серебристые тона, доносилось громкое ржание пасущихся коней. Терпкий запах вольных просторов, замешанный на чабреце, полыни и конском кизяке, легким суховеем доносился до станичных угодий.
Станица Мартанская, расположенная на левом притоке реки Кубани, отдыхала после летнего рабочего дня. Девки да бабы с семенушниками в руках собирались небольшими группами, чтобы всласть полузгать семечки да обсудить все станичные новости. Казаки кто шел на станичный Майдан, побалакать за жизнь, послушать станичных стариков, кто, наладив снасти, отправлялся на реку Марту, порыбалить на вечерней зорьке. Малые казачата гуртовались, чтобы погонять «чижа». Мирная жизнь чувствовалась во всем. И в спокойствии, в котором пребывала станица, и в тихом течении реки Марты, обрамленной зоной широколиственных предгорных лесов, несущей не торопясь свои воды к матушке Кубани. Именно эта река и определила название для станицы. Название реки произошло от древнеадыгейского слова «амард» или «амарт» – «крутой склон (склоновая)».
Основана станица была в одна тысяча восемьсот шестьдесят четвертом году. До этого здесь был черченеевский (одно из племен адыгов) аул Псегуб. Во времена Кавказской войны большинство черченеевцев сопротивлялись русским войскам. А в ноябре одна тысяча восемьсот пятьдесят первого года генерал Григорий Рашпиль, заручившись поддержкой горцев – хамышеевцев (еще одно племя адыгов), провел экспедицию по принятию присяги на верность Российской империи черченеевцами.
Все черченеевцы, населявшие эти места, присягу приняли, один только аул Псегуб отказался. В наказание за свою непокорность весь поселок был сожжен русскими войсками. Через два года после основания в станице Мартанской была построена и освящена церковь во имя Михаила Архангела. В которой, спустя время и на радость самих станичников, настоятелем был определен отец Иосиф.
Билые – Марфа с Миколой да маленьким сынишкой Димитрием – не торопясь прогуливались по станичной улице. «Здорово живете», «Здоровэнькы булы» – то и дело слышались приветствия станичников. «Слава Богу, и вам того же», – отвечали Марфа с Миколой. Даже малой Димитрий, семенивший за батькой, останавливался, наклонял в ответ на приветствия свою голову и звонким детским голосом говорил: «Слява Богу!», делая акцент на характерное «г».
Незаметно семейство Билых вышло к берегу реки Марты. Хотелось уединения. Побыть друг с другом. Совместное житье с родителями да и строгие станичные правила не позволяли открыто показывать свои чувства. Солнце клонилось на закат, оставляя на воде золотисто-оранжевые блики.
Марфа, шедшая до этого чуть поодаль от Миколы, как того требовали традиции, обняла мужа руками и прижалась к его спине. Маленький Димитрий резво подбежал к берегу реки и, поднимая лежащие на песке ветки, стал бросать их в воду.
Казак, ощутив близость супруги, слегка отклонил голову назад. Марфа, прижимаясь к спине мужа еще сильнее, поцеловала его в плечо. Микола улыбнулся и закрыл на мгновение глаза. Затем, высвободившись из объятий жены, привлек ее к себе и страстно впился своими губами в ее губы. Казачка вся зарделась, сердце бешено застучало, из груди вырвался тихий стон.
– Коханый мой! – чувственно произнесла супруга, глядя на мужа томным взглядом. Казак тихо рассмеялся, лихо тихонько гикнул, дурачась, подхватил ее на руки и пошел к берегу, где играл с веточками сынишка – строя не то шалашик, не то крепостицу. Зайдя по щиколотку в реку, Билый опустил жену в воду. Черевички сразу намокли. Марфа засмеялась в легком волнении и, зачерпнув пригоршню воды, брызнула на Миколу. Тот ответил тем же, и через минуту оба, мокрые и радостные, вновь стояли обнявшись. Димитрий, не понимая своим детским разумом, что делают родители, но видя их настроение, подбежал, громко смеясь. Руки его сжимали тонкий надломанный стебелек камыша. На верхушке еще остался белесый пух соцветия.
Билый взял сына на руки, перехватился удобно и обнял жену, привлекая к себе. Так, в молчанье, они долго смотрели: на горы, лес, дальний пост, где нес дозорную службу односум Иван Колбаса, на реку Марту, качающую в своих водах оранжево-золотистые лучи солнца.
Марфа счастливо вздохнула, проникаясь моментом, прижимаясь к плечу Миколы, тихим, вкрадчивым голосом произнесла:
– Божечки ж мий! Яка красота! Блещить, як то золотые монеты сыплет! – В минуты волнения она переходила на родную каждому станичнику балачку.
Казак крепче прижал супругу к себе, коснулся губами ее темно-каштановых волос, пахнущих летом и степью, и глубокомысленно ответил:
– Не все то золото, что блестит.
В дуновении теплого ветерка, донесшего полынно-чаберный дух со степных просторов, послышалось конское ржание. Микола повернул голову в сторону степного шляха, ведущего до соседней станицы, где располагалось атаманское правление, а там и до самого Катеринодара. Верстах в двух над степью клубилось пыльное облачко, медленно продвигающееся в сторону станицы Мартанской. «Всадник, – мелькнуло в голове у Билого – Идет наметом, значит, срочные вести везет».
Облако пыли приближалось. Действительно, по шляху, ведущему от Атаманского войскового правления в сторону станицы, мчался всадник. Копыта коня так быстро мелькали, что казалось – животное скользит над землей, не касаясь ее. Человек размахивал правой рукой и что-то кричал. Но подъесаул Билый не мог разобрать в сливающемся с топотом копыт крике вестового, какое именно известие казак вез.
Всадник приблизился настолько, что среди клубов пыли уже можно было различить его фигуру. Это был Рудь, посланный накануне станичным атаманом в Атаманское войсковое правление. К бабке не ходи, Василь везет важное известие. И судя по всему, это донесение касалось его, подъесаула Билого, иначе вестовой прямиком направился бы в станицу и не подавал настолько отчаянные знаки, привлекая внимание.
– Вашбродь! Господин подъесаул! Дядько Микола! – донеслось отчетливо до слуха Билого. Марфа в легком напряжении еще крепче прижалась к супругу. Микола слегка отстранил ее и еле слышно ругнулся в сторону: «Ну, затараторил, шельма!»
Лицо его стало серьезным. Он вновь из любящего мужа и отца превращался в несгибаемого воина, готового к любым испытаниям.
– Микола, ридный, шо там?! – с волнением в голосе спросила супруга. – Неужто беда яка?! Вийна?
– Полно, Марфа! Какая война? – убедительно ответил Билый. – Беда по-иному выглядит, да и приходит иначе. Никак пакет важный с правления Василь доставил.
Хоть и был уверен подъесаул, что вряд ли Рудь скачет со сполохом, но внутренняя чуйка держала его в некотором напряжении. Микола, выждав мгновение, добавил:
– Сейчас и узнаем, с какими вестями односум вернулся!
Казак успокаивающе тронул жену за плечо и пошел навстречу всаднику.
Вестовой осадил коня, спешился, проворно спрыгнув.
– Господин подъесаул! – подбегая к Билому и отдавая честь, выпалил Василь.
– Оставь! Не на параде и не в строю, – остановил его прыть Микола и, кивнув на пакет в руках приказного, добавил: – Докладывай без формы, что там?
– Не томи, Василь, – прошептала Марфа.
– Пакет с войскового правления. Что там, не ведаю, но на словах намекнули, что вас касаемо! – отчеканил вестовой.
– Ясно! – ответил Микола и голосом, не терпящем возражения, добавил: – Так какого ты беса не к атаману прямиком, а ко мне?! – Выгоревшие на солнце брови его сурово сдвинулись.
– Так я, – замялся Василь, – вам сообщить сперва хотел! Я подумал, что так правильнее. Ведь вас касается же сообщение.
– Так я…. Сперва хотеть нужно приказ вышестоящего начальника исполнить, а не демагогию здесь разводить! – слегка повысив голос, сказал Билый. – Атаман пакет ждет, а ты здесь. Живо в станицу! Исполнять!
– Есть!
Приказной повернулся, щелкнув задниками ичиг. Быстрым шагом направился к своему коню. С ходу впрыгнул в седло, и через минуту его силуэт скрылся в клубе пыли.
– Доложи, что я буду через четверть часа! – выкрикнул Микола вслед удаляющемуся Василю.
– Шо там, Микола? Шо может быть? – спросила Марфа, когда Билый, поборов в себе негодование халатностью Василя, подошел к ней.
– Пакет срочный. Что в нем, неизвестно. Но каким-то образом касается меня, – спокойным, но серьезным голосом сказал подъесаул.
Марфа ойкнула, прижав ладонь к губам. На ее лице появились черточки неподдельного волнения.
– Ну, ну, сердешная! – попытался успокоить ее Микола. – Главное, что войны нет. Остальное ерунда!
Бабье сердце подсказывало, что неспроста тот пакет везет Василь атаману. Чувствовала перемены в их тихой, мирной жизни, и от этого тревожно становилось на душе.
– Бери малого на руки и идите до хаты, – распорядился Микола, вскакивая на коня. – Я хамылем до батьки. Узнаю, что да как.
Билый поцеловал наскоро супругу, взъерошил волосики на голове сынишки, развернулся и, слегка сгибая ноги в коленях – привычка пластунов, – помчался в станицу.

Василь, получив взбучку от господина подъесаула, пустил коня во всю прыть, стрелой домчался до станицы и, почти не сбавляя напора, сопровождаемый недоуменными взглядами станичников, пролетел на своем ахалтекинце до хаты станичного атамана, Ивана Михайловича Билого.
У хаты осадил коня:
– Тпрууу, чертяка скаженный!
Приказной, выпрыгнув резво из седла, накинул узду на плетень, и, наскоро отряхнув пыль с черкески, со всей силы постучал в ворота. Прислушался. Но кроме того, как сердце набатом било в груди, сначала ничего не услышал.
С минуту, показавшейся Василю вечностью, он стоял в ожидании, и вновь с силой затарабанил в дубовые доски, из которых были сделаны узорчатые ворота.
– Чего шумишь?! – раздался внезапно окрик.
Михась вздрогнул, увлеченный занятием – управлялся с овцами на базу, наконец-то услышав стук, воткнул вилы в стожок свежего пахучего сена и направился к воротам.
– Пакет срочный атаману! – ответил в запале Василь, прыгая чертиком не хуже своего нетерпеливого коня. Горячая и буйная пара была словно создана друг для друга.
– Ну заходь, раз срочный! – отворяя калитку, сказал, зевая, Михась. Утро не заладилось и сейчас хотелось завалиться в сено. И если бы не настойчивость друга, то непременно так бы и сделал.
– Чего сонный такой?! – с ходу спросил приказной, нетерпеливо толкая приятеля в грудь. – Спать надо ночью, а не хамылять по пластам!
– Не учи, – протянул казак, снова давя в себе зевок.
Василь Рудь и Михась Билый были почти одногодками и не раз по мальству вместе с другими станичными подпарубками то рыбалили в ериках Марты, то гоняли в чижа, а то просто шаландались по окраине степа от нечего делать, гоняя тушканов да байбаков.
Вместе учились в Министерском училище, открытом в первый год существования станицы. А после его окончания Василь Рудь, не проявлявший большого рвения к наукам, занялся обучением ремеслу коваля, Михась Билый, под нажимом отца, Ивана Михайловича, в ту пору уже занимавшего должность выборного атамана станицы, продолжил обучение, окончив, как и старший брат Микола, мужскую гимназию.
Жизненные пути бывших приятелей разошлись, но чувство братства, типичное в казачьей среде, связало их, как, впрочем, и других их сверстников, на всю жизнь.
Рудь заозирался, ища взглядом атамана на базу.
– Да у хати батько, иди ужо, – опережая немой вопрос Василя, сказал Михась. – Аккурат сейчас за бумагами сидит. Только постучи, прежде чем входить в хату. А то батько дуже не любит, когда без стука-то!
– Да знамо дело, – отмахнулся Василь. – Что я, совсем дурной – без стука к атаману соваться! Не впервой!
Вспомнилась ему история, когда выполнял Рудь свое первое поручение и на радостях, что справился быстрее, чем гадал, без стука вбежал в хату атамана.
Иван Михайлович как раз в этот момент кумекал над очередной цидулкой в атаманское правление. Василь и слова произнести не успел, как Билый, нахмурившись и стукнув своим пудовым кулаком по столу так, что опрокинул чернильницу, стоявшую у края, спустил на оторопевшего казака всех собак. Крепко запомнился ему этот случай. Мало того, так еще и дед Трохим, когда младший из рода Рудь вернулся домой, прочитал лекцию, оттянув своими костлявыми, но словно лещетки крепкими пальцами ухо Василя. «Сукин ты сын. Бисова душа, – по чем зря отчитывал дед внука. – Меня, старого казака, перед атаманом позорить! Шоб ты варился и воды три дня не было! Еще раз позволишь к начальству по панибратству, а не по форме докладывать, шкуру спущу!»
Крепко досталось тогда Василю. Урок был выучен. Поднявшись на крыльцо атаманской хаты, казак краем глаза увидел через открытое окно сидящего за столом атамана. Склонившись над листом бумаги, тот что-то писал, макая то и дело перо в чернильницу. Василь негромко, но так, чтобы было слышно, кашлянул и постучал в дверь. Иван Михайлович оторвался от своего занятия и посмотрел в окно. Цветастая ситцевая занавеска заколыхалась в легком дуновении ветерка. Через окно был виден участок база и сада.
– Входите, кто там! – властно сказал атаман.
Приказной оправил черкеску, подтянул пояс с кинжалом и, сняв запыленную папаху, вошел в хату. Перекрестившись на образа в красном углу, Василь поздоровался:
– Здоровенькы булы!
– Да слава Богу! Слава Богу! – ответил Иван Михайлович. – С чем пожаловал в такой час?! Михась! Слышь?! Принеси квасу! Друг твой упрел. Только обмороков мне не хватало.
Казак покачал головой, но на шутку не обиделся – батька он такой, за всеми все видит: пить действительно очень хотелось.
– Мигом! – донесся голос сына с база.
– Давай. Продолжай.
– Господин атаман! Ваше поручение выполнено! – отрапортовал Василь.
– Всё? – удивленно спросил старший Билый. Иногда молодежь его пугала – шума и возни много, а из-за чего – непонятно.
– Никак нет! – чеканя каждое слово и стоя навытяжку, доложил Рудь. – Пакет срочный для вас!
– Вот ведь скаженный! Так чего ты тянешь! – недоуменно выкрикнул Иван Михайлович. – Давай сюда скорее!
Приняв из рук вестового пакет, Билый с минуту вертел его в руках, то поднося к носу, словно принюхиваясь к тому, что лежало внутри, то смотря на него со стороны, вытянув руку. Пыхтел и даже покрякивал, задумчиво собирая густую бороду в пятерню. Затем, решившись, положил пакет на стол, взял нож и одним ловким движением вскрыл сургуч с оттиском войсковой печати.
Рудь, недоуменно наблюдавший за такими приготовлениями к важному делу, отмер, шелохнувшись.
– Эх, Василь, Василь, – не злобно проговорил атаман, – никак тебя жизнь не учит. Сначала о пакете доложить следовало, а уж затем о том, с чем я тебя посылал! – И, посмотрев в сторону обескураженного приказного, махнул рукой: – Та!
Через секунду, словно забыв о казаке, станичный батька снова взял пакет в руки и достал из него аккуратно сложенный лист бумаги. Рудь почувствовал, как заалели краешки ушей, и с усилившимся интересом стал наблюдать за всем, что происходило. Кто знает? Может, и он когда-нибудь так сядет в кресло.
Атаман пробегал глазами по листу бумаги, на котором ровными строчками красовался каллиграфически написанный шрифт. В конце письма стояла круглая войсковая печать – такая же, как была на сургуче. Иван Михайлович, читая, то слегка хмурился, то широко открывал глаза, а в конце письма его губы растянулись в довольной улыбке. Он разгладил усы, мельком глянул на казака и снова прочел все письмо от начала до конца.
– Ага! Так – то! Ай маладца! – раздавалось в тишине хаты.
Видно было по всему, что новости добрые. Василь стоял навытяжку, боясь задать вопрос. «Сколько бы ни продлилось, буду ждать!» – пронеслась мысль.
Иван Михайлович, дочитав, снова аккуратно сложил лист бумаги. Взяв в руки конверт, чтобы положить письмо внутрь, он удивленно крякнул и повернул бумажный склеенный сверток. Из него выпал еще один, сложенный так же, как и предыдущий, лист бумаги. Билый раскрыл лист, и вновь улыбка отразилась на его лице.
– Ай, да добрые ж вести привез ты, Василь! – хлопнув ладонями, воскликнул атаман. – Ох и добрые! – И, повернувшись к образам, истово перекрестился. – Слава Богу за всё!
– Дозволь, батько? – Дверь хаты отворилась, и на пороге возникла фигура старшего сына. Прежде чем появиться перед очами отца, Микола тщательно вычистил пыль с бешмета и шаровар и натер голенища ичиг. В руках он держал кувшин квасу и шепнул Василю, не разжимая губ: – Отомри. Пей.
Приказной принял кувшин и с благодарностью отошел в угол.
– Аааа, сынку! – радостно воскликнул Иван Михайлович. – Ну проходь, проходь! Хотя постой! Кликни за одним и Михася. Шоб опосля десять раз не повторять одно и то же. Да живей!
Что-то важное заметалось в воздухе. Птицей забилось в светлой комнатке. Миколе передалось волнение отца. Но судя по его настроению, вести, которые привез Василь, обещали быть добрыми. Подъесаул вышел на крыльцо и, повернувшись к базу, позвал брата:
– Михась! Батько кличет! Ходи до хаты!
– Так овцы же?!
– Живо стараться!
– Есть!
Михась положил охапку молочая овцам, отер рукавом бешмета пот со лба и нехотя пошел к хате. Кивком головы задал немой вопрос Миколе, тот, пожимая плечами, так же, не произнося ни слова, ответил, мол, не знаю, требует батька к себе – значит, надо исполнять.
Глава 1
Через минуту оба брата, перекрестившись на образа, стояли перед Иваном Михайловичем. Чуть в стороне так же, по стойке смирно стоял Василь. Глаза остекленели. Кувшин на лавке. Готов исполнять любой наказ. Только не выгоняйте – дайте послушать последние добрые новости.
Подъесаул, глянув на приказного, невольно улыбнулся, но тут же спрятал улыбку в кулак, делаясь серьезным. Момент требовал блюсти дисциплину. Да и отец выглядел слишком торжественным.
– Сынки.
– Батько, – эхом отозвался младшенький. Отец сердито свел брови, но слишком делано. Разулыбался.
– Ну шо, сынки! – начал Иван Михайлович. – Добрые вести пришли в нашу хату. Такие добрые, шо лучше и не бывает!
– Да уж не томил бы ты нас, – отозвался Микола. Сам думая: «Неужто крест пожаловали?»
Братья переглянулись и затем вдвоем посмотрели на Василя. Тот, заметив их взгляд, слегка помотал головой. Мол, нет, хлопцы, не знаю ничего, хотя и пытался ребус разгадать.
Иван Михайлович светился и пыхтел, как новый самовар. Взял в руки первое письмо и, смахнув на радостях слезу, прочитал вслух. Это был приказ войскового атамана о направлении подъесаула Билого Николая Ивановича, за особые заслуги, для прохождения службы в Собственном Его Императорского Величества Конвое сроком на три года, с определением во Второй Кубанский казачий эскадрон.
Лицо Миколы менялось при каждом зачитываемом отцом слове. За что?! За что такая честь?! Что он сделал такого?! Конечно, каждый казак мечтал о службе в Конвое с самых ранних лет. Но то были такие далекие несбыточные грезы, что проще было в Америку уехать и селиться там колонией. Может, так оно и будет? Может, Аляска ждет все же в конце жизненного пути? Надо же когда-то успокоиться. Да и поговаривают, шо золота там непочатый край. Золото Аляски, етить. Отпустит ли батько из станицы? Поймет ли?
Но тут новость громом обрушилась с неба, ошеломив казаков.
Еще одна мечта Миколы Билого становилась реальностью. В голове лихорадочно проносились мысли о предстоящих трех годах службы, о столичной жизни, о балах и императоре и о том, что его семья остается здесь. «Нужно не поддаться искушению, а трезво все обдумать», – сказал сам себе подъесаул, а вслух произнес:
– Радостно на душе. Слава Богу за все!
– Ладно, еще вернемся к этому. Более основательно, – спокойным голосом сказал Иван Михайлович и добавил, обращаясь к младшему сыну: – Теперь что касаемо тебя, Михайло.
– Меня? Я шо? Тоже в Конвой?
– Не дерзи. Сначала стань офицером и отличись! Пример есть с кого брать!
– Офицером, – хмыкнул младшенький и с долей ехидства подумал про себя: «Конечно! Нет ничего проще стать среди воинов, людей, закаленных постоянными стычками, то с горцами, то с другими врагами империи, офицером. Пустяк».
Однако Михась сдержал эмоции и удивленно посмотрел сначала на батьку, затем на старшего брата и вопросительно взглянул на Василя. Тот снова слегка приподнял плечи, мол, я-то тут при чем, ни сном ни духом, меня вообще здесь нет.
– Ты, Михайло, направляешься для зачисления в юнкерское училище, так как удостоен непосредственным начальством, – не менее торжественно произнес Иван Михайлович. – Срок обучения два года. А так как ты с аттестатом об окончании восьмилетней гимназии, то имеешь полное право поступать сразу же в старший класс. Но советую не торопиться и начать с младшего класса, как делают большинство. Такой мой отцовский наказ.
– Благодарствую, – сын поклонился.
А затем Михась от радости подпрыгнул на месте и, повернувшись к старшему брату, обнял его:
– Стало быть, вместе поедем! Братко, новость-то какая!
Микола спокойно отнесся к эмоциям брата. Знал по себе, что, вырвавшись из тихой станичной жизни в кутерьму жизни столичной, можно лихо попасть в такой омут, что и не выберешься из него.
– Ну, будя, – остановил он прыть Михася. – Ты радуйся, но рамки держи. На досуге еще потолкуем за жизнь станичную и за училище. Напутствие ты и мое получишь.
– Да уж будешь приглядывать за ним!
– Не сомневайся, батько.
– Да что я вам – дитя малое? Честь рода не запятнаю.
Михась слегка обиделся на слова брата, но виду особо не подал: «Пусть шо хошь думает брательник, а у меня свободная жизнь начинается!»
– Ну шо, сынки. Готовы?
– Когда выдвигаться, батько? – спросил Микола.
– Неделю на сборы даю, натешиться с женой, и про родителей чтоб не забыли! – распорядился Иван Михайлович, скупую смахивая слезу, все-таки двух сынов махом на три года службы отправлять. Атаман уже представил реакцию матери. – А там и в путь с Богом и ангелом-хранителем.
– Есть, – четко, как и подобает офицеру, ответил Микола.
– Понял, – сказал вчерашний гимназист Михась. Сна уже ни в одном глазу как не было. Да еще и приятель Рудь уже подмигивал вовсю, предчувствуя гулянку.
Через открытое окно со двора донесся звонкий смех Димитрия. Иван Михайлович обернулся и подошел к окну. Любил дед внука до беспамятства и баловал порой излишне. «Кровинушка наша! Наследник рода!» – радостно восклицал дед соседям, гордо прогуливаясь с внуком по станичной улице.
– Унучок, – ласково позвал Иван Михайлович внука. – А подь-ка до дида. Шось тебе дам.
Димитрий поднял голову, улыбнулся в ответ деду и, опираясь на руки, поднялся на крыльцо. За ним шла Марфа, готовая при каждом случае подхватить, если понадобится, сына. Отворив двери в хату, пропустила вперед ребенка, и тот, ловко перепрыгивая через порог, помчался к деду. Иван Михайлович подхватил любимого внука на руки и прижал к себе:
– Здоровеньки булы, унучок!
– Дидык мой!
– Твой, – добродушно хмыкнул атаман.
– Слява Богу! – громко крикнул Димитрий.
Дед довольно крякнул, оценивая, затем повернулся к красному углу.
– Шо мы первым робым, когда у хату заходым? – вопрошал он внука.
Димитрий с серьезным лицом сложил свои маленькие пальчики в крестное знамение и осенил, не торопясь, лоб, живот и плечи.
– Ай молодца! – воскликнул дед, довольный тем, как внук повторяет то, чему он его учил. – Прям как ты в детстве! – сказал он Миколе. И, повернувшись к столу, увидел все еще стоявшего в ожидании Василя и хмыкнул. – А за тебя-то, Василь, я совсем запамятовал на радостях! Свободен, казак. Спаси Христос. Иди до хаты, отдыхай!
– Есть! – бодро ответил казак, отдал честь, ловко повернулся через левое плечо и быстрым шагом вышел во двор. Через минуту за воротами послышался удаляющийся стук копыт. А затем разбойничий свист с лихим гиканьем. «Ну все, сейчас новость разнесется по станице!» – подумал старший Билый.
– А где мать-то? – спросил Иван Михайлович у снохи, опуская внука на пол. – Куда запропастилась?
– Да вона к шаберке пийшла, – ответила Марфа. – Сказала, что мигом обернется.
– Задерживается что-то. Вечерять пора бы, – добавил глава станицы. – Устал сильно, ноги не держат. Михась, беги за квасом опять. А то Рудь все вылакал, а у меня горло на радостях сводит.
– Зараз, батько!
– Да не беспокойтесь, тато, – сказала Марфа. – Я соберу живо на стол!
– Ну и добре, доченька. Спаси тя Христос! – по-отцовски сказал Иван Михайлович и перекрестился. – Постой, Михась! – оклик отца остановил младшего брата в сенях. – Ну что, сынки, – обратился атаман к сыновьям. – Стало быть, покидаете отчий дом? Засиделись, соколы? Не терпится? Признавайтесь!
– Как покидают?! – удивленно всплеснув руками, воскликнула Марфа.
– Потом расскажу, – сказал словно отрезал Микола. – Собирай на стол. Вправду в животе уже урчит.
Весть о том, что подъесаул Билый удостоился чести быть направленным в царский конвой, моментом облетела всю станицу. Конечно же, не без помощи Василя и деда Трохима, которому дорогой внучек, придя домой, тут же поведал о новости.
– Бери пример, а то будешь всю жизнь вестовым гонять! – с легкой досадой в голосе наставлял внука дед Трохим.
– Да кабы война! Вот там отличился бы!
– Ага, герой. Ретивый шибко! Рано тебе еще. Не всю науку жизни познал. Ишь, офицера на полях захотел получить, – сердито ворчал дед Трохим, но тут он лукавил. Потому что верил в внука и видел, чего тот достоин.
Станица загудела. Даже собаки стали звонче гавкать. Станичники радовались событию, как великому празднику. Не каждому казаку довелось служить в конвое его величества. Были этой чести удостоены единицы – лучшие из лучших. Такая честь если доставалась, то не только казаку, но и всей станице.
Как и полагается, устроили проводы, на которых гуляла почитай вся станица. Не поскупился Иван Михайлович на чихирь да закуски-разносолы всевозможные. Тосты за виновника торжества произносились без остановки. Песни с танцами продлились до полуночи. А на следующий день в хату атамана пожаловала делегация из пятерых стариков во главе с дедом Трохимом.
– Чем обязан такой чести, господа старики? – с уважением в голосе спросил Иван Михайлович после традиционного приветствия. – Проходьте в сад. Там прохладнее. Сейчас Наталья Акинфеевна чайку организует. Али шо покрепче?
Старики заволновались. Кому-то понравилась мысль, но пререкания на корню задавил их староста.
– Пришли мы к тебе, Иван Михайлович, по сурьезному вопросу, – ответил за всех дед Трохим, уполномоченный стариками быть в роли старшего. – Стало быть, «покрепче» отменяется.
– Добре. Тогда чайку с чабрецом и липовым цветом, – предложил Иван Васильевич и, обратившись к игравшей с Димитрием супруге, добавил: – Наталья, голубушка, сделай нам со стариками чайку да медка положи.
Наталья Акинфеевна, передав внука снохе, взялась заваривать чай.
– Мед в этом году на редкость тягучий и ароматный, – обращаясь к сидевшим на лавке под раскидистой липой старикам, заключил атаман. Те в ответ покачали утвердительно головами. Иван Михайлович, как водится, спросил за здоровье, за житье-бытье. Старики с удовольствием рассказали каждый о своем, не забыв упомянуть о радушии главы станицы.
– Так что вас привело ко мне, господа старики? – разливая чай в кисайки, вновь поинтересовался Иван Михайлович.
– Мы много времени у тебя не займем, атаман, – начал дед Трохим. – А суть нашего визита вот в чем. Миколе и почитай всей станице честь выпала в столице, в царском конвое служить. Сколько помню, из Мартанской только прадед Гамаюна такой чести удостаивался. Не каждому, стало быть дано. Служить в этом конвое почетно. Казак всю станицу, почитай, представляет. А для этого нужно казака и одеть, и обуть, и на доброго коня посадить.
Иван Михайлович, уважая традиции, слушал не перебивая, лишь догадываясь, к чему клонит дед Трохим.
– Так вот, мы своим стариковским советом посовещались и постановили, – продолжил дед Трохим, засунув ложку меда в рот и отхлебнув с кисайки горячего, душистого чаю. – Миколе твоему из станичного табуна самого лучшего коня выдать в подарок. Чтобы служил и честь станицы не уронил.
– Это вы, господа старики, никак за Кургана балакаете? – спросил Иван Михайлович, прищурив глаз.
– За него самого, – отозвался дед Трохим, а остальные старики утвердительно закивали седыми головами. – Сила в нем, выносливость, да и резвости не занимать. Всем коням конь. С таким не стыдно будет и рядом с ампиратором проехаться!
– Хороший конь!
– Вожак табуна!
– Племенной, шайтан!
– Ну что ж, – после недолгой паузы ответил Иван Михайлович. – Раз так, то будь по-вашему, деды. С честью Микола примет такой подарок от станицы и будет хранить, как зеницу ока. Потому что это больше, чем память. Это он Родину с собой увозит, станицу.
– Хорошо сказал, атаман, – закивали головой старейшины. Понравились им слова.
Провожая стариков, Иван Михайлович пожал руку каждому и обнялся по-православному троекратно. «Спаси вас Христос, господа старики. Мир хатам вашим», – напутствовал на дорогу дедов казак.
Марфа, узнав от Миколы новости, никак не хотела его отпускать, всплакнула украдкой в подушку. Но делать нечего. Такова судьба казачки. Казак на службе, казачке ждать его потребно. Свыкнется, не впервой.
Вечером, за трапезой, за которой собралась вся семья, Иван Михайлович, держа в руках пиндюрку с чихирем, произнес тост, в котором упомянул за свой род, овеянный славой, перечислив до седьмого колена предков. Затем сказал речь и за подвиги Миколы, благодаря которым тот удостоился чести служить, и напоследок сказал напутственное слово обоим сыновьям:
– Казацкое побратимство, сынки, крепче всего на свете. Это стержень, на котором стоит наш народ. Не забывайте об этом. Найди себе, сынку, верного товарища – и никакая людская сила тебя не возьмет. Так говорил мне ваш дед, Михайло Билый. Вот и вам желаю того же: чтобы в жизни станичной не потерялись, а товариществом верным обзавелись. В былые времена, – начал рассказывать отец притчу, – много у кого из казаков далеко за морем, в плену находились близкие им люди: друг, сестра, брат, отец, мать или невеста, и каждый казак охотно пренебрегал опасностью и даже отдавал свою жизнь за свободу своих дорогих и близких людей. Побратимство у казаков всегда находилось в большом почете. Народные рассказы сохранили много случаев о том, когда казак, отыскав своего побратима в неволе и не имея средств, чтобы его выкупить, шел сам на каторгу с тем, чтобы турок выпустил его побратима на волю. Каждый хозяин на это соглашался, потому что ему полезнее было иметь свежего, сильного мужчину вместо слабого, обессиленного невольной жизнью и трудом. В знак побратимства казаки менялись нательными крестами, а дальше у них все было совместное: они дарили друг другу лошадей, оружие и другие вещи. В походах побратимы, бывало, не съедят друг без друга куска хлеба; в боях же они сражались рядом и спасали друг друга от смерти или защищали своим телом. Очевидно, что побратимство давало казакам психологическую уверенность и силу. Если случалось, что кого-то из побратимов кто обижал или оскорблял, то второй сейчас же заступался за него; когда же побратима предательски убивали, то его приемный брат, оставшись живым, становился мстителем. Яркий тому пример – знаменитые побратимы Яков Шах и Иван Подкова. Перед казнью во Львове на ратушной площади, перед самой смертью Иван Подкова просил похоронить его по казацкому обычаю. Просьбу же выполнил его побратим – Яков Шах. Именно его казаки тайно похитили обезглавленное тело Подковы и перевезли его в Каневский монастырь. Где и похоронили. Сам Шах участвовал в молдавской авантюре своего побратима Ивана Подковы и после получения последним молдавского трона был избран казацким гетманом. Далее было несколько кампаний против турок, а затем, желая мести за смерть своего друга, Шах осаждает Будапешт. Город он не завоевывает, но ему выдают виновников пленения побратима Подковы. Когда их ему выдали, он их казнил. А потом повесил с табличками «Так наказывают вероломцев за невинно пролитую христианскую кровь». Такого непокорного и неуправляемого гетмана Варшава, конечно же, терпеть не могла и в одна тысяча пятьсот восемьдесят втором году его лишили гетманского чина, а в то время королевское влияние на Сечь было достаточно весомым, и сослали в Каневский монастырь. В этом монастыре он принял постриг и умер собственной смертью рядом с могилой своего верного казацкого побратима Ивана Подковы. Вот такая история, сынки. Крепче стали товарищество у казаков. Помните об этом и не сбивайтесь с пути истинного, какой бы леший вас ни соблазнял.
Иван Михайлович встал – за ним последовали Микола с Михасем, – осушил пиндюрку махом и, перекрестив сыновей, сказал:
– С Богом!
Спать легли поздно. Иван Михайлович долго сидел на крыльце, всматриваясь в темноту, окутавшую баз и сад. Наталья Акифеевна тихонько молилась у себя в комнате перед образом Пресвятой Богородицы. Молилась за сыновей своих.
Глава 2
Поезд мирно качнулся, останавливаясь полностью. Билый еще был во сне, из которого не хотелось выходить, сознание уже выходило из дремы, больше прокручивая воспоминания.
В последнюю ночь Марфа с Миколой долго не могли уснуть. Жена, чувствуя долгую разлуку, крепко обняв супруга, положила голову ему на грудь и молчала, временами тяжело вздыхая. Билый был уже мыслями в дороге. Настраивался. По-военному обдумывал то, каким будет путь до столицы. Вспоминал годы своей учебы в юнкерском училище. Димитрий сладко сопел в кроватке, сделанной из дерева дедом, Иваном Михайловичем.
– Значит, теперь надолго, – нарушив молчание, сказала Марфа.
– Что? – не понял тогда Микола. Он все еще пребывал в своих мыслях и не обратил внимания на вопрос супруги.
– Надолго уезжаешь, – с грустью в голосе повторила Марфа. – Сыночек без тебя расти станет.
– Не навсегда же. Пустое, Марфушка! Зачем сердце себе терзаешь? Ты – казачка и знаешь сама, что такой шанс выпадает не каждому. А три года быстро пролетят. Не заметишь, – пытаясь скрыть волнение в голосе, ответил Билый.
– Три года, – выдохнула жена.
– Вот именно. Ерунда какая! Три лета пройдет, и не заметишь пролетевшего времени.
– Как же, «не заметишь», вона сердце как волнуется, а ты еще не уехал! – приподняв голову, с легким упреком сказала Марфа.
– Ну, драголюба моя, давай без этих ваших бабьих штучек! В столицу еду, не на войну же! – твердым голосом оборвал супругу Микола, но, подумав о том, что завтра они попрощаются на целых три года, обнял Марфу и крепко поцеловал в губы. – Все будет хорошо, – постарался успокоить он супругу. – Бог не без милости, казак не без счастья, милая.
Марфа прильнула своими горячими губами к губам Миколы. Он ответил на ее поцелуй. И она часто задышала, впиваясь в губы все больше, отдаваясь душой и телом, чувствуя, что поцелуй может быть последним.
В жарком купе Билый, не открывая глаз, провел по губам пальцами. Из дремы по-прежнему не хотелось выходить.
Жена резко оторвалась от него, перенесла ногу через тело, уселась сверху. Посмотрела томным взглядом, и он, уже больше не думая о дороге, протянулся к супруге. Через тонкую ткань ночной рубашки почувствовал налитую женскую грудь. Мысли растворились в тумане желания; машинально помог снять ночнушку. В свете желтоокой полной луны обнаженная красота молодой женщины выглядела особенно привлекательно. Микола приподнялся и припал губами к груди Марфы. Та застонала, обхватывая руками голову супруга, и он, увлекая ее за собой, перевернул на спину. Сильные руки ласкали тело Марфы, вводя ее в исступление. Негромкий стон слетел с женских губ: «Коханый мой. Родной». Вокруг стояла пронзительная тишина, которая возможна лишь теплой южной ночью на кубанских просторах, и Микола с супругой были сейчас одни в этой тишине. Лишь луна стыдливо заглядывала в окошко своим круглым оком.
Тогда он проснулся с первыми петухами. Марфа уже не спала. Лежа рядом, она всматривалась в лицо спящего супруга, словно стараясь запомнить каждую его черточку. Микола улыбнулся ей, провел рукой по прядям ее волос и, прижав к себе, поцеловал.
– Пора вставать! – сказал он мягким голосом. Она нехотя, со вздохом поднялась и перекрестилась на образа, стараясь не смотреть в сторону кровати.
– Все будет ладно!
Марфа повернулась к нему и, посмотрев серьезным взглядом в глаза супруга, ответила:
– Дай Бог!
Дай Бог. Подъесаул резко распахнул глаза, мигом оценивая обстановку. Ничего не изменилось.
– Микола. Спал, что ли? – Продолжая покачиваться, теперь уже на мягком в красной обивке диване, повторяя такт остановившегося поезда, Михась радостно скалил крепкие белые зубы, свесившись с верхний полки. Глаза его возбужденно блестели, будущий юнкер наслаждался своей первой поездкой и не понимал, почему никто не разделяет его восторгов.
– Задремал, кажется, – вздохнув, сказал Микола, думая про младшего брата: «Дуреха», – поднялся, поправил папаху и вслух сказал: – Стоянка двадцать минут. Я до коня. Ты со мной?
Михась расцвел в радостной улыбке, дернулся, потом помрачнел, гася порыв:
– Батька сказал с поезда не сходить. До самой столицы чтоб из вагона никуда.
– Так со мной же, – опешил на миг Билый, поправляя черкеску. – Да и как он узнает?
Брат встрепенулся, но потом снова сник:
– Ни.
– «Ни», – передразнил Микола Михася и покосился на городских важных господ, представившихся купцами Смирновыми, соседей по купе. Выходило, снова конфуз. Ведь договорились же теперь только по-русски говорить. Старший мужчина поправил золотое пенсне и продолжил читать «Губернские приморские новости». Молодой человек, представленный племянником и первым помощником в магазине, взялся за соломенную шляпу, видно тоже собираясь выйти на перрон покурить в теньке тополей папироску. Чудной у него был полосатый жилет. В глаза сразу бросался. Из кармашка свисала серебряная цепочка часов. Приказчик, да и только. Сразу видно, торговое дело у купцов процветает.
– Жди тогда. Потом в ресторан тебя поведу. Чаю с лимоном отведаем.
Михась важно закивал, мамка, конечно, снеди всякой положила, как на всю станицу, однако в ресторан сходить надо – поучиться лишний раз манерам да на красивых городских дам поглазеть. Чудно выглядели, не в платках, бледнючие, будто знойного солнца не знавшие, упрятанные в кружева невесомых светлых, а то и белых платьев, – всем своим видом показывающие, что из другого мира. Сказочные лебеди, да и только. Об одной мысли о таких женщинах сердце начинало трепетать. Раньше так дыхание перехватывало, когда породистых кобылиц видел или стоял на краю утеса, любуясь чудесами природы.
Теперь радость жизни ощущалась в каждом миге, предвещая, что все самое таинственное и загадочное ждет впереди.
Стоило Миколе выйти из купе, как за ним следом шмыгнул и младший из Смирновых. Проскользнул вороватой тенью, поступью осторожной, чем немало подивил казачонка: откуда такая неблагородная походка? Из купцов богатых вроде – всю дорогу сидят напыщенными индюками, того и гляди за речью да за манерами. Но сообразить ничего далее не успел, так как купец бывалый, газеткой прошуршав, свернул листы и, прокашлявшись, вымолвил:
– Что же вы, Михаил, всё молчите. Рассказали бы, как в станице живете, чем у вас там молодежь занимается, как досуг проводите.
– Хорошо живем! – выпалил Михась и заулыбался, вспоминая родные степи, горы да реку бурную. – Молодежи у нас раздолье: дела сделал на базу, да в плавни.
– Что же вы там делаете? В плавнях-то?
– Так охотимся! – оскалился Михайло, не уточняя на кого: на горцев или кабанов. – Знатное, знаете, занятие получается, увлекательное, – добавил юноша, подумав. – Нам очень нравится.
– Знатное, – повторил задумчиво господин Смирнов, блеснув золотым песне. – В столицу едете впервые?
– Я – да, а брат мой нет, бывал там.
– Строгий он у вас, Михаил. Грозный. На службу?
– А куда ж еще! – оскалился привычно Михась. – Вы моего отца не видели. Вот он строгий и грозный. А Микола, то бишь, – казак смутился, поправляясь, – Николай Иванович не такой. Он справедливый, его в сотне все любят.
– А папенька ваш кто?
– Атаман станичный, – многозначительно сказал Михась, но на господина Смирнова магические слова не подействовали, так, промелькнуло по лицу что-то, то ли боль зубная, то ли пренебрежение – не понять.
– И конь у вас, Михаил, тоже есть?
– А мне не надо. В училище ни к чему. Там выдадут.
– Нет, значит, коня, – купец задумчиво постучал пальчиками по столу, выбивая дробь. – Поди, и рубля у вас нет, – вздохнул господин Смирнов. – Папенька, небось, серебрушку-то зажал сыночку? Трудно тебе, Мишенька, придется в столице, там барышню пряником не удивишь.
– Чегой-то мой батенька мне денег зажал? – обиделся юноша, вспоминая горсть золотых монеток в кошельке расписном – подарок родителей. – Не было в роду Билых никогда ни жмотов, не жидов!
– Ой ли? – улыбнулся купец.
– Вот тебе крест, – Михайло осенил себя двуперстными пальцами.
– Из староверов, значит. А что, Михаил, любишь ли ты загадки?
– Да кто их не любит.
– Хорошо отгадываешь?
– Умею, – буркнул Михась, теряя интерес к беседе: зацепили его слова мещанина кацапа, и не знал, как поступить, и брата, как назло, не было рядом, некому подсказать.
– Так спускайся, задам тебе загадку. Отгадаешь – дам серебрушку, не отгадаешь – ты мне. Дорога дальняя, отчего бы не развлечь себя? Или батька наказ какой дал? – испугался вдруг господин Смирнов. – Тогда конечно, Михаил, лежи, не тревожься. Да и деньги целее будут.
– На то наказа мне не было! – огрызнулся Михась, проворно с полки спрыгивая. – Говорите загадку.
– Да то на внимательность больше загадка. Надо шарик угадать, в каком наперстке.
– Всего-то? – Михась снова расцвел в улыбке: ни на память, ни на зоркий глаз жалоб никогда не было. Предупредить ли об этом господина купца? Или проучить хитрого кацапа?
– Всего-то, – сказал господин Смирнов, быстро доставая из саквояжа стаканчики. Показал шарик, положил под стаканчик, крутанул их хитро. Но Михась улыбнулся, четко видя, под каким шарик, запомнил и глаз не спускал.
– Угадаешь, где шарик, получишь рубль, нет – мне.
– Ладно.
– Ложи на стол монетку! – купец и сам из карманчика жилета высунул первым серебрушку и положил ее перед стаканчиками. Михась себя дважды не упрашивал, дело было беспроигрышным, и он действительно выиграл. Только купец попросил свой рубль отыграть, а потом и два, и три. И все время проигрывал, а когда его племянник в купе вернулся, вздыхал уже горестно:
– Везучий казак попался. Так и обыграет меня до столицы полностью. Не на что будет мануфактуру закупать. Остановиться не могу. Что делать? Ума не приложу. Дашь ли ты мне отыграться, Михаил? Сколько там уже?
– Много, – посочувствовал племенник, видя горку монеток.
– Девять рублей, – важно сказал Михась и добавил благородно: – Конечно, дам отыграться.
– Ну, тогда отгадывай шарик! – сказал купец и хитро улыбнулся.
Микола быстро приближался к теплушке с конями, которая располагалась в середине состава. Остро пахнуло свежем сеном, знакомыми горными травками и цветами. Как самое ценное, кони охранялись сменным караулом.
Пока шагал и ждал окончание проверки документов, вспоминалось…
…Провожать Миколу вышла почти вся станица. Отец Иосиф отслужил молебен, окропив святой водой всех присутствующих, братьев и сопровождающих, арбу, в которой должны были добраться до Катеринодара, казаков и коней, запряженных в нее.
Иван Михайлович, одетый по-праздничному, сказал напутственную речь. Внезапно раздалось громкое ржание. В центр круга, где стояли все станичники, дед Трохим вывел оседланного коня, держа его крепко под уздцы.
– Так это же Курган! – вырвалось непроизвольно у Миколы.
– Правильно кумекаешь, односум, – с хитрецой в прищуренных глазах сказал дед Трохим. – Догадываешься, по какой причине он здесь?!
– Неужто… – начал было подъесаул, но дед Трохим, зная наперед его ответ, оборвал его:
– Так, Микола. Так. Подарок тебе от нашей станицы. Казак без коня что воин без ружья!
– Спаси Христос, господа старики. Спаси Христос и низкий вам поклон, дорогие станичники! – склонив голову и поклонившись на четыре стороны и отдельно старикам, ответил Микола.
– Добрый конь под тобой, Господь Бог над тобой, казак! Служи верой и правдой государю ампиратору нашему. Так служи, шоб о станице нашей Мартанской лишь добрые слова балакали! – напутствовал дед Трохим от лица стариков Миколу, передавая Кургана в его руки.
Билый, приняв узду, потрепал слегка коня по загривку, прижался к его мокрой морде, словно говоря: «Все, брат, теперь вместе службу нести будем». Курган мотнул тяжелой головой, фыркнул, перебирая губами, и закивал, будто соглашаясь со сказанным его новым хозяином.
На колокольне станичной церкви зазвонили. Пора было выдвигаться. Подъесаул еще раз склонил голову перед станичниками, повернулся лицом к церкви, истово осенил себя троекратно крестным знамением и, надев папаху, подвел Кургана к арбе. Привязав узду к краю арбы, он вновь потрепал с любовью по загривку коня и шепнул ему в ухо: «Я скоро». Конь, прядая ушами, опять закивал головой, мол, хорошо, сунул морду в копешку, уложенную в арбу, и захрумкал аппетитно душистым сеном.
Микола подошел к матери под благословение. Наталья Акинфеевна поцеловала склоненную голову старшего сына и трижды перекрестила. За Миколой под благословение подошел и Михась. Затем оба брата попрощались с отцом, троекратно обнявшись. Иван Михайлович незаметно смахнул скупую слезу, накатившую от волнения к глазу, и, сдерживая волнение, произнес: «С Богом, сынки! Ангела Хранителя в дорогу».
Микола подошел к Марфе, держащей на руках малого Димитрия, взял на руки сынишку, поднял на вытянутых руках и затем крепко прижал к себе. Обнял супругу. Та же, как ни старалась, не смогла сдержать слез. Утирая глаза платком, взяла из рук мужа сына и перекрестила правой рукой супруга.
Братья вновь поклонились на четыре стороны стоявшим по кругу станичникам и перекрестились, обратив взоры к церкви.
– Пора! – сказал Микола, тронув брата за руку. Повернувшись, оба подошли к арбе. В провожатые вызвались Василь Рудь и окончательно оправившийся от ранения Гамаюн. Новые серебристые погоны сотника отблескивали в солнечном луче на плечах черной черкески. Приказ о повышении казака в чине вышел сразу же после того, как о его подвиге узнали в штабе войска. Но бюрократические дела позволили доставить приказ в станицу лишь совсем недавно.
Микола сел рядом с Гамаюном, который взялся управлять арбой первым, а Михась расположился рядом с Василем чуть позади.
– Трогай! – скомандовал Микола. Гамаюн присвистнул и дернул поводья. Кони нехотя двинулись вперед, перебирая ногами. Курган, привязанный к краю арбы, вздрогнул от громкого свиста и покорно пошел вслед.
Колокольный звон висел над станицей и окрестностями, пока арба с казаками не выехала на шлях, ведущий к соседней станице, а там и к столице Кубанской области – Катеринодару. Дьякон перекрестился и хамылем скатился с колокольни. Завтра снова вставать с петухами, чтобы отзвонить к заутрене, стало быть отдохнуть требует и тело, и душа.
Арба с казаками благополучно въехала в местечко Горячий Ключ, основанное в одна тысяча восемьсот шестьдесят восьмом году, где и заночевали вчетвером, определив коней на конюшню. До завершения Кавказской войны на его месте располагалось адыгское селение Псыфаба, что на адыгейском языке означает «горячая вода». Расстояние от Горячего Ключа до самой столицы Кубанского казачьего края было почти таким же, как от Мартанской, не считая пары верст. Наутро, накормив коней, казаки выехали в сторону Катеринодара и к вечеру определились в постоялом дворе в версте от города. Всю дорогу не смолкала беседа меж Билым и Гамаюном. Говорили неустанно, как будто хотели наговориться на век вперед. За былые подвиги, за жизнь, за предков своих. За разговором и путь короче, да и душе радостно. Михась с Василем спустя время заскучали. Говорить было не о чем. Днем одолевало солнечное тепло, потоками изливаемое с прозрачного небосвода, к вечеру мошкара да комары не давали покоя. Мысли сходились у обоих в одном русле. Побыстрей бы добраться до цели. Михасю не терпелось вдохнуть столичной свободной жизни, а Василь все говорил об Аксинье Шелест, к которой намеревался заслать сватов к Покрову.
В последнюю ночь на постоялом дворе в предместье Катеринодара Микола с Гамаюном не сомкнули глаз. Спать не хотелось. Говорили по душам. Билый, на правах старшего по чину, все давал наставления сотнику о том, как лучше организовать дозорную службу в станице. Сотник соглашался и временами вставлял свои соображения и видение того, как защитить станицу в случае нападения.
Наутро, наскоро перекусив, казаки отправились к железнодорожному вокзалу, благополучно преодолев городовые посты. Купить два билета на поезд до Санкт-Петербурга не представляло особых трудностей. По предъявлении документов, доказывающих то, что обладатель сих направляется для прохождения службы в СЕИВК, билеты выдавались без промедления. Отведя Кургана к специальному «лошадиному» вагону, подъесаул Билый с братом Михасем отнесли свои вещи в спальный вагон, соответственно купленным билетам, и снова вышли на перрон. Прощание было недолгим. Крепко обнявшись с Гамаюном, Билый притянул к себе Василя и, хлопнув ему по спине, сказал:
– Гляди, шоб мне без происшествий! Знаешь, о чем я?
Рудь кивнул в ответ и ответил четким, уверенным голосом:
– Будьте покойны, господин подъесаул!
– Я пригляжу, – добавил с металлическими нотками в голосе сотник. – У меня не забалует!
Билый улыбнулся в ответ. Знал, что с Гамаюном шутки плохи. «В добрые руки оставляю сотню свою», – мелькнуло в голове Миколы.
– Все, братцы, пора нам. А вам с Богом до дому до хаты добраться! – командным голосом сказал Билый.
– И вам с Ангелом Хранителем в дорогу! – ответил сотник.
Погрузка лошадей закончилась. Паровоз, заполнив перрон белым, густым паром, дал гудок – сигнал к тому, что пассажирам необходимо занять свои места. Микола с братом поднялись по ступенькам в свой вагон. Через окно в тамбуре еще раз помахали в ответ стоящим на перроне Гамаюну и Рудю.
Паровоз вновь дал гудок, на этот раз более длинный, запыхтел, зафыркал и, скрепя металлическими колесами о рельсы, медленно тронулся с места.
Вот она дорога. И чем дальше от станицы, тем больше тянет домой. Билый спрятал документы, кивнул часовому и прошел в теплушку.
Не хотелось уходить от Кургана. Да и конь соскучился: фыркал, дышал шумно в лицо – застоялся, простора хотелось ему, полететь пулей над землей. Микола похлопал верного друга по крупу, прижался лицом к шее, пробормотал:
– Вот и проведал тебя. Не скучай! – поправил холщовую торбу с овсом и вышел стремительно из теплушки.
Паровоз ухнул, выпуская понизу белые клубы – готов к дороге дальней, – и Микола прибавил шагу, торопясь в свой вагон. В купе было непривычно тихо. Купец в пенсне так же газетку читал. А Михайло сидел рядом с ним, смотрел в одну точку, натянутый, как стрела.
Племянник господина Смирнова радушно улыбнулся, завидя подъесаула, прилизывая пробор на голове. Сразу оценив обстановку, Микола коротко кивнул брату, позволяя ему дать короткое объяснение.
– Я Кургана проиграл.
Суровое лицо Билого расцвело в приветливой улыбке. Реакция казачьего офицера на новость ошеломила Михайло. Он уже представлял, как брат войдет в купе, услышит известие и начнет всех рубать и первого его же и раскроит пополам. Но подъесаул, улыбаясь еще больше, сел напротив господина Смирнова и протянул, глядя купцу прямо в глаза:
– Да ты шо. Моего Кургана?
Реакция казака насторожила купцов. Старший сердито поджал губы и начал в который раз сворачивать газету. Пенсне его, носимое скорее для форса, чем по необходимости, сверкнуло, поймав лучик знойного южного солнца.
– Вашего коня, господин подъесаул. Совершенно точно. И ничего смешного в данной ситуации я не вижу. Долг платежом красен, вам ли не знать! Никто вашего брата насильно играть не тащил. Или, может быть, вы не дворянин? И не знаете, что такое честь?
– Дворянин, дворянин, – успокаивающе закачал головой казак, поднимая руки, словно сдаваясь, и отстраняясь немного назад, – и про честь слыхивал. Как без этого. А позвольте узнать, что еще проиграл мой брат?
– Да всё, – выпалил Михась, чуть приподнимаясь со своего места. Но Микола остановил его резким взмахом открытой ладони.
– И курень батькин? – спросил как бы у него, а сам глаз так и спускал с купца. Тот еще больше стушевался, но быстро взял себя в руки, скрываясь за маской величия и презрения к станичникам.
– Нам ваша мазанка ни к чему. Денег немного хлопчик проиграл и коня вашего. Вот и вся мелочь.
– Приятная мелочь: породистый конь и годовые деньги. – Микола дружески кивнул брату. – Или, может, что-то осталось?
– Да все! – снова подсказал Михайло, пытаясь встать со своего места. – Не знаю, как получилось. Я же выигрывал!
– Ой, да с кем не бывает, – делано протянул Микола, отмахиваясь от него. – Позвольте, господа, узнать: уж не в очко ли вы играли без меня?
– Не в очко, – протянул купец настороженно.
– Как жаль. Любимая игра моя.
Поезд тронулся, перрон потянулся. Какая-то дама под зонтиком кивнула Миколе, улыбаясь. Казак отдал поклон ей в ответ.
– Так если деньги есть, то можно и в очко! – подсказал племенник, дергаясь всем телом, предвкушая, видимо, жирный куш.
– Красотка, – протянул Билый, кивая на девушку за окном. – Деньги есть. Куда без них. – Подъесаул вынул из скрытого кармана плотную пачку ассигнаций. – Во что вы там играли? Давайте продолжим, господа.
– В угадайку! – подсказал с готовностью племяш, ему тоже казалось, что с казаком будут проблемы, но, видно, таких деревенских простофиль еще поискать надо.
– В угадайку? – нахмурился Микола, не понимая. – Это как?
– В наперстки. Игра новая, заморская. Честная до невозможности. Потому что простая.
– Это где шарик надо угадать? – догадался казачий офицер и широко приветливо улыбнулся.
– Ага, – обрадованно протянул племянник.
– Слышал о ней, но не играл, – признался, с нарочитым сожалением вздохнув, Билый.
– Так давайте, – чуть ли не подпрыгивая на месте от радости, поправив пенсне, сказал дядя. – Может, коня своего отыграете назад.
– Придется рискнуть и Кургана и брата деньги вернуть, – сказал печально Микола. – Какой же я казак без коня? Уж лучше бы мне руки и ноги оторвало! И то потеря не такая была бы.
– Прости, братка, – прошептал Михась.
– Бог простит. Да и тебе как-то жить надо. Вот тут… – Билый принялся усердно слюнявить купюры, считая. Купцы завороженно смотрели на деньги. – …Полтораста рублей. Достаточно ли, чтобы отыграть долг? – Казак прищурился и посмотрел на старшего Смирнова. Тот медленно кивнул, продолжая не сводить взгляда с банкнот в зажатом жилистом кулаке подъесаула.
– Достаточно.
– Так крути.
Микола разжал кулак, и купюры веером медленно легли на стол. Господин Смирнов впервые за долгое время улыбнулся и притронулся к наперсткам. Показал, под которым лежит белый шарик. Племянник-приказчик его шумно выдохнул и приблизился к столу. Казак покосился на него. Михась старательно вытягивал шею, глядя сверху на действие, волнуясь – на щеках пятном выступил красный румянец, – до конца не понимая, что происходит, но чувствуя надвигающуюся катастрофу. Господин Смирнов виртуозно стал переставлять деревянные стаканчики и очень удивился, когда краем глаза заметил, что только двое смотрят за его быстрыми манипуляциями, а казак, продолжая улыбаться, не сводит с него глаз.
Руки замерли на столе.
– Отгадывайте. Где шарик?
Племянник Смирнова придвинулся еще ближе и засопел.
– Отодвинься, – попросил у него ласково Микола.
– Зачем? – не понял тот.
– Да надо, – протянул казак и внезапно резким движением выдернул из богатых ножен кинжал и, не замедляясь ни на секунду, с размаху пригвоздил руку господина Смирнова к столу. Купец, дико закричав, дернулся, разжимая пальцы. Выпущенный шарик покатился, прыгая, по столу.
– Да вот он, – радостно вскричал подъесаул.
– Сука, зарежу! – закричал фальцетом племянник и выдернул из кармана приличный складной нож. Михась повис у него сразу на руке, не давая раскрыть. Спесь господина Смирнова разом прошла, он уже другой рукой вытащил из саквояжа револьвер и выстрелил почти в упор в казака.
– Микола!
Грохнул выстрел, глуша всех в купе, и никто уже не слышал звона разбитого стекла. Ветерок вихрем влетел в замкнутое помещение. И заметался среди мечущихся фигур. А когда вылетал, то забрал с собой не только пороховые газы, но, конечно не без помощи подъесаула Билого, и племянника господина Смирнова. Проходящий поезд смел вылетевшую фигуру, унося вперед и бросая под колеса.
– Вот так, – пробормотал Микола, засовывая чужой револьвер за ремень. Посмотрел на купца, обмякшей тушкой прислонившегося к стеночке, и, сняв папаху, вытер пот.
Потом мельком глянул на ошарашенного брата.
– Упрел трошки, – подмигнул подъесаул брату. – Испугался?
– Ни.
– Правильно говорить «нет». В столицу же едем, братик. – И усмехнулся. – У паршивца револьвер добрый, а вот рука слабая, дрогнула.
В коридоре раздалась неистовая трель свистка. Билый, вспомнив, резким движением вытащил кинжал из пригвожденной руки, отер его о дорогой костюм – купец даже не пришел в себя. Из раны запульсировала алая струйка. «Всего-то раз ударил!» – удивился Микола и сказал брату:
– Вяжи. Сейчас появятся.
– Кто? – ошеломленно спросил Михась.
– Да, – подъесаул задумался, – все. Да и рану нужно чем-то зажать, а то сдохнет от кровопотери.
В дверь купе осторожно постучали. Братья уже справились и расселись по местам.
– Да-да, – откликнулся Билый.
Дверь осторожно приоткрылась, и в узкую щелочку заглянул человек в форменной фуражке. Не считая разбитого окна и лежащего на полу связанного пассажира, он также увидел чрезвычайно спокойно сидящих друг напротив друга казаков. Младший счастливо улыбнулся. Старший пригладил короткую бороду.
– Всё ли в порядке у вас, господа казаки?
– В полном, – подтвердил казачий офицер.
– До станции доедем без происшествий? Больше стрельбы не будет?
– Конечно, не будет, – подтвердил подъесаул.
– А там что?
– А там полиция. – Проводник решился и открыл дверь. – Может, господа чего-то желают?
– А можно, – начал Михась и затаил дыхание, – чая с лимоном?
– Сию минуту, – важно сказал проводник и поклонился.
Глава 3
Поезд медленно втянулся в вокзал, и на перроне заликовали люди, заволновались, замахали цветами, и неожиданно грянули медные тарелки и лихо забухал барабан, поддерживаемый оркестровыми трубами – кого-то очень важного встречали из первого класса.
Из купейных вагонов восторженно махали в ответ – пассажиры и встречающие радовались концу разлуки и встрече с близкими. Началась суета, люди заволновались, устремляясь в разные стороны, как обычно, не угадав с местами остановки нужных вагонов. Замелькали зонтики, перья на шляпках, улыбки на радостных лицах.
Лишь только в одном купе вместо окна была вставлена свежая некрашеная фанера. Люди косились, пробегая мимо этого места. Но особо не останавливались и не задерживались. Потому что серым островком на перроне среди всеобщего ликования и радужного солнца замерли глыбами городовые среднего оклада – три младших унтер-офицера: молодцы как на подбор, даже шинели трескаются на двухметровых фигурах, и на лицах строгих румянец такой, что туберкулез боится подойти. Возглавлял витязей титулярный советник, спесивый, резкий, худощавый господин, доходивший своим помощникам едва до груди. Выглядели очень настороженными и чересчур хмурыми в этом море всеобщей радости. Вот титулярный советник еще раз глянул на часы, потом на фанерное окно купе, которое точно остановилось напротив него, захлопнул крышку именных серебряных часов с благодарственной надписью от самого императора и решительным шагом направился к открывающемуся тамбуру. Зеленая дверь пронзительно заскрипела на несмазанных петлях, готовая впустить в себя полицейских.
Михась, который, проковыряв дырочку в фанере, видел движение на перроне и «настоящих» городовых в таком в большом скоплении, восхищенно воскликнул:
– Столица! А глянь, сколько золота вокруг, какая лепнина на столбах. Они что, мраморные? И что? Никто не ворует? Ой, красота. А кони где? Почему на перроне коней нет?! Господи, а барышни какие чистенькие да беленькие. Нам не пора выходить?!
Микола покосился на брата. Покачал головой. Парня переполняли эмоции.
– Вы не знаете, с кем связались! – процедил связанный купец на полу. Был он слаб от потери крови, но ядовит. – Вырежем вас и всю вашу станицу! Мамку, папку – всех! Кто там есть! Ответите за каждую каплю моей крови! За племенника моего любимого! Бугаи!!!
Подъесаул спокойно положил ногу, обутую в хороший добротный сапог, на лицо господина, слегка надавил, глянул на черный глянец кожи, удовлетворенно кивнул и под затихающий визг неудачливого крупье сказал:
– Ворота в столицу. Теперь, Михась, только держись. И обвыкайся быстрее.
– Да я же не в конец дурной, братка! Ты же меня знаешь! Не сумневайся! Не подведу!
Старший Билый покивал головой, думая о чем-то своем; вздохнув, сказал:
– Я не всегда смогу быть рядом. За многие действия тебе самому придется нести ответ. Будь осторожен. Следи за словами. В обиду себя не давай, но и промолчи лишний раз.
– С чего бы мне молчать? – обиделся младший брат. – Мы из Билых! Мы никогда не молчим!
– С того, – подъесаул снова вздохнул, – что молод ты больно и горяч. Да и по-русски говоришь через слово. Кумекаешь? Пока не избавишься от словечек, рта не раскрывай: не дозволяй смеяться над собой лишний раз.
– Всегда думал, что я по-русски говорю, – буркнул Михась, задумываясь на миг и, казалось, пораженный в самое сердце.
Микола не успел ответить – в дверь робко постучали.
– Да-да. Открыто.
Дверь резко распахнулась. В проеме стояли дюжие городовые. Чуть отодвинув одного в сторону, в купе протиснулся верткий титулярный советник. Билый покосился на серебристые узкие погоны полицейского и небрежно кивнул, поднимаясь и вскидывая руку к папахе.
– Подъесаул Билый. Честь имею!
– Титулярный советник Травкин! – вяло откозырял в ответ представитель закона. – Что тут у вас, господа казаки, произошло? Приготовьте документы для осмотра и, будьте так любезны, – полицейский слегка поморщился, – уберите ногу с лица господина…
– Извольте! – вяло ответил Билый, нехотя выполняя команду, и, усмехнувшись, подсказал: – Господина Смирнова.
«Чтобы москаль, пусть даже и в чине титулярного советника, командовал казаком! – возмутился про себя Билый. – Не было и не бывать такому!»
– Ну-ка, ну-ка, – титулярный советник присел возле извивающегося тела; купец старательно отворачивался от полицейских, словно это его могло спасти.
– Ба! – радостно воскликнул господин Травкин, распрямляясь. Теперь он сам на себя не походил: расцвел, с лица сползла маска стража порядка, очеловечился. Премилейшим человеком оказался. Билый подивился такой резкой перемене.
– Ба? – переспросил у него Микола и нахмурился. Иногда русский ему казался чудовищным языком и непонятным. Лучше бы на французский перешли. На лице его читался вопрос: «Что значит “ба”? Ба – бабушка, барин или баламут? А может, базар?! Типа развели тут базар, понимаешь ли, господа казаки». Непонятно.
– Знакомец мой.
– Ваш? – младший Билый отшатнулся. Новость ему не понравилась.
– Это Валя Сочинский! Мы за ним год гоняемся. Как же он так обломился на казаках-то?! Давайте скорее рассказывайте, что у вас произошло!
Подъесаула не надо было упрашивать дважды. Поездка с таким неприятным соседом, ему, признаться, надоела. И, не затягивая, он скоро описал, что произошло.
– Я пока допрашивать его стану, попрошу вас выйти на перрон и покурить. Дело не терпит отсрочки! Дорога каждая минута!
– Я не курю! – вставился наивно Михась.
Титулярный советник натянуто ему улыбнулся. Маска стража порядка снова стала на него налезать.
– Пошли, – подхватив брата под локоток, сказал Микола. – Только не задерживайте нас по времени долго. Служба.
– Это уж как придется, господин подъесаул. Как придется. – Господин Травкин развел руками. – У всех служба.
На перроне люди сновали, обтекая со всех сторон. По привычке всматриваясь в каждого, Микола подмечал чужие характерные движения, запахи, обрывки фраз. Пальцы крутили в руках папироску.
Михась поморщился.
– Что? – подъесаул кивнул ему, не понимая.
– Не люблю, когда ты куришь. Вонища! Как так можно?!
– Они легкие, – отмахнулся Билый. – То ли дело моя люлька была! Вот там самосад так самосад. Как затянешься, – начал Микола, поднося к папироске зажатую в губах зажженную спичку. Время остановилось. Глаза не смотрели на огонек. Глаза щупали толпу дальше, человека за человеком. Что показалось знакомым? Чье очертание так напрягло мозг и послало тревожный сигнал? Микола не чувствовал опасности, но резко осознал, как учащенно забилось сердце. «Ба, знакомец?» – подумал он на столичный манер. Но кто? Кто?
Внезапно глаза из толпы выхватили высокого статного господина в белой шляпе и таком же щегольском костюме. Характерно чуть прихрамывая, он поставленным офицерским четким шагом резко уходил с перрона и вот-вот должен был скрыться в глубине здания. «Суздалев?! Граф Суздалев?! Ваня?!» – в душе у Миколы что-то дрогнуло, и он пошатнулся, обжигаясь об огонек спички. Пришел в себя, затушил спичку, спрятал папироску в портсигар.
– Ну и добре! – воскликнул Михась.
Микола покосился на брата и ничего не ответил. Ничего «доброго» Билый в ситуации не увидел. Появление Суздалева на перроне могло быть чем угодно. Был Ваня охоч до юбок и ни одну не пропускал. Может, кого собирался встретить, но не удалось? Вот и расстроился и быстро исчез! Но странно как-то. Слишком быстро. И успел ли он среди этой толпы разглядеть Билого? Вряд ли.
Микола вздохнул. Своенравный граф отличался непростым характером еще в Плевне, где им вместе удалось поучаствовать в войне. Капризный и бестолковый, лез первым под пули, но был чистым и белым душой. «Кресты офицерам!» – кричал, когда перепьет шампанского, и этим все сказано. Зато солдаты его любили. Жаль их. Да его все любили. Такого не любить – грех. Такого друга Билый за всю жизнь больше не встречал. Интересно, как судьба сложилась? К Георгию тогда поручик был представлен за смелость и отвагу, сильно отличилась его батарея. А вот удалось ли получить?
Пронзительный гудок паровоза, невольно затянувшееся молчание. Микола посмотрел на брата, тот озорно скалился двум молоденьким гимназисткам, девушки прыскали со смеху, обмахиваясь веерами, и хитро поглядывали на молодого казака. И Михась старался как мог: раздулся петушком, того и гляди запоет.
А вот папенька девиц, напротив, был не рад. Уже начинал сопеть пухленькой свинкой и вытирать обильный пот из-под соломенного котелка.
Спас положение появившийся в тамбуре вагона титулярный советник Травник. Он помахал рукой казакам, привлекая внимание, и, ловко спрыгнув с подножки, направился к ним.
– Господин полицейский, – деловым голосом обратился к служителю закона старший из Билых, – если у вас более нет вопросов, разрешите откланяться. Нас с братом действительно ждут важные дела.
– Мне бы только пирожки забрать, – быстро вставился Михась, вспоминая об остатках маминой снеди. Его слова офицеры пропустили мимо ушей.
– Разумеется, господин подъесаул, – сказал господин Травкин. – Я закончил допрос Валюши Сочинского. Забираем в околоток. Будем там раскалывать! Молчит сердечный! Но у нас и не такие заговаривали. Оставьте свои координаты. Вдруг возникнут еще вопросы.
– Непременно, – живо ответил Микола. – Меня можно будет найти в офицерском собрании или непосредственно в здании офицерского общежития Собственного Его Императорского Величества Конвоя.
– Однако, – с легким удивлением в голосе произнес полицейский. – Ну, а вас, молодой человек, как можно будет отыскать в сем огромном городе?
– Николаевское юнкерское училище, – четко отрапортовал младший из Билых с таким гордым видом, что, казалось, он ехал не поступать в училище, а наоборот – закончив его и получив чин прапорщика, отбывал по месту службы.
– Что ж, – неизвестно чему улыбнувшись, скрестив пальцы и выпрямив руки, сказал полицейский. – Похвально. Похвально. Честь имею, господа. Не смею боле задерживать. Мы с вами еще должны встретиться. Но в более дружеской обстановке.
– Зачем это?
– За поимку Сочинского положено два червонца золотом, я также составлю рапорты по месту вашей службы с благодарностью от уголовного сыска. Честь имею!
– Честь имею, – вторил Микола, наклонив голову в ответ.
– С Богом, – выпалил Михась, от волнения забыв, что он не в станице. И, спохватившись, добавил, щелкнув задниками ичиг: – Честь имею.
Городовые вывели задержанного из вагона. Один передал вещи казакам. «Купец» щурился на солнце и зорко осматривал толпу, выискивая кого-то. Такое не укрылось от наблюдательного Миколы. «Может, племянника своего ищет? Так вылетел молодчик в окно пулей и, кажись, угодил сразу под проходящий поезд. Тут без вариантов!»
Городовой дернул «господина Смирнова» за рукав, приставил к его носу свой огромный пудовый кулак и пригрозил:
– Будешь канделябры выписывать, угощу так, что не возрадуешься!
Сочинский, будучи не робкого десятка и видавши на своем веку многое, снисходительно улыбнулся, всем видом показывая, что пешка королю не указ.
– Михась, здесь обожди, я насчет Кургана схожу. Выясню, когда коней отправлять будут, – обратился к стоящему в изумлении брату Микола.
– Шо? – ответил тот пространственно, рассматривая здание вокзала, барышень, разгуливающих в ожидании поезда под сенью солнечных зонтиков, грузчиков, пробегающих на полусогнутых ногах и кричащих с акцентом по-русски: «Пагажь!»
– Ты бросишь шокать?! – в сердцах вскрикнул старший брат. – Мы в столице. Тебе через день с преподавателями училища общаться, а ты все никак не отвыкнешь!
– Господин подъесаул, – раздался внезапно четкий голос. Перед Миколой как будто ниоткуда выросла фигура урядника, одетого в синюю черкеску и алый бешмет – повседневную форму казаков Собственного Его Императорского Величества Конвоя. Урядник стоял навытяжку, приложив руку к папахе.
– Урядник Суслов, посланный встретить вас и сопроводить до офицерского общежития.
Билый выпрямился и тоже отдал честь:
– Вольно, урядник. Что ж, встречайте и сопровождайте, раз послали.
В иной ситуации Микола поздоровкался бы с казаком по-братски, как и подобает казакам, как и заведено среди кубанских (черноморских) казаков, а судя по фамилии и фенотипу, урядник был «из своих». Но воинская субординация требовала неукоснительного соблюдения устава.
– Да, – добавил Билый. – Конь мой в лошадином вагоне, и брата нужно проводить до юнкерского училища. Он впервые в столице.
– Не извольте беспокоиться, господин подъесаул, – отрапортовал Суслов. – О коне позаботятся. Доставят по назначению. А брата вашего доставим в лучшем виде!
Микола слегка улыбнулся на это «в лучшем виде». Вспомнился случай в купе. «Уж куда лучше», – подумал мимолетно, а вслух спросил, смотря на стоявшего во фрунт урядника:
– Как звать-то тебя?
Тот, понимая, что офицер спрашивает, чтобы снять напряжение ситуации, слегка расслабил ноги, что не могло ускользнуть от глаз опытного разведчика-пластуна, и, смутившись, ответил:
– Николаем, ваше благородие.
– Стало быть, тезки, – почти по-отцовски заметил Билый, хотя урядник был всего-то лет на пяток младше. – А станицы какой будешь рожак?
Несведущему человеку был бы не понятен сей разговор, но для казаков это было традицией. Знать свой род и станицу предков было делом чести каждого, кто был рожден казаком.
– Суздальской станицы род наш ведется, господин подъесаул, – уверенно ответил урядник.
– Надо же, – удивленно ответил Микола. – Так мы еще и односумы почти. Слышь, Михась? Суздальской станицы урядник.
– Так то ж верстах в десяти от нашей Мартанской, – воскликнул младший Билый.
Урядник светился от радости. Встретить казаков с соседней станицы – все одно что побратима.
– Ну, Николай Суслов, – переходя на более строгий тон, сказал подъесаул, – сопровождай до пункта назначения. Только брата сначала определим.
Урядник мельком глянул на часы, висевшие у входа в здание вокзала. Те показывали без семи минут час пополудни. «Успеем в аккурат», – подумал он и указал рукой в сторону, где стояла двуколка:
– Прошу!
Разместившись поудобнее, насколько это позволяла повозка, братья переглянулись. Предстояла разлука. У каждого из них начиналась своя жизнь, полная новых переживаний и приключений. Никто из братьев не знал, да и не мог знать, насколько закрутит в ближайшем будущем водоворот событий эти две казачьи судьбы и куда этот водоворот выведет.
А пока кони, запряженные в повозку, мерно отбивали по булыжным улицам дробь копытами, везя своих седоков каждого к его цели путешествия.
Погоды в столице в это время года стояли замечательные. Солнце щедро насыщало воздух своими лучами. То тут, то там встречались прогуливающиеся по улице барышни, в пышных платьях и таких же пышных шляпах. Сопровождавшие их кавалеры были непременно одеты или в военные офицерские мундиры, или в костюмы, диковинные для взгляда молодого казака, вырвавшегося из провинциальной станицы. Михась смотрел не отрываясь и на людей, и на пробегающие мимо здания, и не мог наглядеться. Все ему казалось новым. Столичная жизнь все глубже завораживала его молодую душу. Все меньше ему хотелось думать о станице, где остались близкие и родные ему люди. «Вот она настоящая жизнь!» – мелькало в голове, бередя разум.
Старший же из Билых, в отличие от брата, предался воспоминаниям недалекого прошлого. Когда сам таким же неопытным, не знавшим ничего о жизни в огромном, как Санкт-Петербург, городе пешком добирался до здания того же Николаевского кавалерийского училища. И как уже через год, вкусив сполна прелестей столицы, он тосковал по родным плавням, реке Марте и бесконечному степному простору.
Глава 4
Двуколка свернула на Малый Измайловский проспект и, проехав квартал, остановилась у двустворчатых металлических ворот.
– Прибыли, господин подъесаул, – доложил урядник.
– Уже? – Михась очнулся и, кажется, только сейчас закрыл рот, прекращая созерцать величественную красоту.
– Вижу. Благодарю, – суховато ответил Билый. И, повернув голову к брату, спросил: – Нравится столица?
– Тут дворцы и дома бесконечные! Конечно, нравится. Рай, да и только.
Урядник кашлянул, скрывая улыбку. Билый снова посмотрел на младшего брата, смотрящего восторженным взглядом на свою будущую альма-матер. Затем перевел взгляд на здание училища. Нашел окно на втором этаже, где располагались учебные классы. Вновь накатили воспоминания.
В Николаевское кавалерийское училище принимались наиболее успешные выпускники кадетских корпусов: необходимо было иметь не менее девять баллов по наукам и восемь баллов за поведение. Михась к наукам был способен, и балл по знаниям в Катеринодарском кадетском корпусе, который он окончил прошлым летом, у него всегда был не ниже десяти. Но вот поведение у молодого казака выше восьмерки не вытягивало. Оставалось надеяться, что знания все же возьмут свое.
В Николаевском кавалерийском училище готовили офицеров как для регулярной кавалерии, так и для казачьих войск. В соответствии с этим юнкера делились на эскадрон и сотню: двести пятьдесят юнкеров в эскадроне, сто двадцать – в казачьей сотне. В эту сотню и должен был попасть Михаил Билый, конечно, если проходной балл будет соответствовать. Продолжительность обучения – два года. По окончании обучения юнкера выпускались корнетами в кавалерию. Курс обучения был двухгодичным, и его конечной целью была подготовка выпускников к полковой службе. Основными учебными предметами были тактика, военное дело, топография, управление, артиллерия, фортификация, право, гигиена и черчение, из общеобразовательных предметов преподавались Закон Божий, русский, французский и немецкий языки, математика, механика, физика, химия, история, экономика, государствоведение и психология. Существовала возможность сдать офицерские экзамены экстерном.
«У меня вышло, надеюсь, что и у брата получится», – подумал Микола, снова вспомнив об экзамене, который он сдал наряду с другими тремя однокурсниками раньше положенного срока.
– Все, Михаил, – впервые он назвал брата по-русски. – Вот здесь и пройдут следующие два года твоей жизни.
– Как?! – удивленно воскликнул младший. – А ты меня разве не проводишь?!
Урядник улыбнулся в кулак. Микола сделал вид, что не заметил.
– Пойми, Михаил, здесь так не принято, – голос Билого звучал по-отечески строго, но в то же время с нотками любви к младшему брату. – Это уже твой жизненный путь, который ты должен осилить сам, иначе с первых дней попадешь под насмешки сокурсников, и тогда пиши пропало.
Михась, нахмурившись, взял свои вещи и спрыгнул на землю.
– Подожди! – остановил его Микола. Ловко соскочив с повозки, он подошел к брату, крепко обнял его и так, чтобы было слышно лишь им обоим, сказал: – Не надувай губы. Сам поймешь потом, о чем я. И не забывай никогда: ты – КАЗАК.
Михась бросил вещи на землю, крепко обнял брата и похлопал по спине.
– Все, дорогой, тебе пора. – Микола, как бы ни хотелось постоять еще так, отстранил руками младшего брата, кивнув головой на ворота. – Представишься дежурному, он проводит.
Михась отворил калитку и вошел на территорию училища. Стоявший на посту, судя по всему, из учащихся второго года, проверил документы и, рассказав, как найти дежурного офицера, указал на центральный вход в здание.
– Я буду навещать, – крикнул Микола, когда калитка за младшим братом закрылась.
Он перекрестил вслед младшого, с минуту постоял, пока тот не войдет в здание училища, и, вскочив ловко в двуколку, распорядился по-свойски:
– Ну что, тезка, вперед, к цели!

Основным ядром Собственного Его Императорского Величества Конвоя были казаки Терского и Кубанского казачьих войск. Помимо казаков в Конвое также служили черкесы, ногайцы, ставропольские туркмены, другие горцы-мусульмане Кавказа.
Официальной датой основания Конвоя считается восемнадцатое мая одна тысяча восемьсот одиннадцатого года. Семнадцатого октября одна тысяча восемьсот тринадцатого года в битве при Лейпциге лейб-гвардии Казачий полк спас Александра I от плена, разметав в тяжелейшем бою кирасир Наполеона Бонапарта. Этот подвиг положил начало Собственному Его Императорского Величества Конвою. Черноморская сотня лейб-гвардии Казачьего полка послужила ядром будущего Конвоя.
Восемнадцатого мая одна тысяча восемьсот одиннадцатого года была сформирована лейб-гвардии Черноморская казачья сотня под командованием полковника А. Ф. Бурсака, в составе: штаб-офицер один, обер-офицеров три, урядников четырнадцать, казаков сто, лошадей строевых сто восемнадцать, столько же «подъемных».
В шестидесятых годах девятнадцатого столетия лейб-гвардии Кавказский эскадрон Конвоя был объединен с Черноморским дивизионом в лейб-гвардии 1-ю, 2-ю и 3-ю Кавказские казачьи эскадроны Собственного Его Величества Конвоя. Причем в каждом эскадроне назначено было быть двум третям кубанцев и одной трети терцев. Казачьи эскадроны формировались отдельно каждый из своего войска, и именовали их: Собственного Его Величества Конвоя лейб-гвардии 1-й и 2-й Кавказские Кубанские казачьи эскадроны и лейб-гвардии Кавказский Терский казачий эскадрон. Для комплектования Конвоя существовали особые правила: офицеры и казаки в него не назначались, а выбирались. Офицеры – из строевых частей, а казаки – из всех станиц Кубанского и Терского войск.
Именно по этой причине для подъесаула Билого стала полной неожиданностью весть о том, что он удостоился чести быть выбранным для прохождения службы в Конвое. Распоряжение вышестоящего начальства из Атаманского правления играло большую роль, но, по уставу, необходимо было заручиться поддержкой и согласием станичных стариков. И если старики были против выдвинутой правлением кандидатуры, то казаку отказывали. В случае с Билым комар носа не подточил. Старики, знавшие Миколу с малых лет, единогласно поддержали предложение атамана Кубанского войска о направлении подъесаула Николая Ивановича Билого для прохождения службы в СЕИВК.
Двуколка, подпрыгнув на булыжной мостовой, остановилась у белого здания, построенного в псевдорусском стиле. Это был дом Офицерского корпуса Его Императорского Величества Конвоя.
Подъесаул Билый ловко выскочил из повозки и осмотрел себя с ног до головы. Предстояло общение с непосредственным начальством, и необходимо было с первых минут показать себя образцовым офицером. Новая черкеска сидела на сбитой фигуре казака безупречно. Газыри отливали серебром в лучах полуденного солнца. Папаху, сшитую специально по столичным лекалам, как и полагается, Билый слегка сдвинул набок. Посмотрел на ичиги и слегка скривился. Достал из походной сумки ветошь. Через минуту довольный результатом подъесаул Билый был готов предстать пред очи командира.
Дежурный офицер проверил его документы и, убедившись, что они в порядке, попросил обождать. Микола не стал задавать лишних вопросов, боясь показаться нетерпеливым. «Обождать так обождать. Наше дело нехитрое», – сказал он сам себе и осмотрелся вокруг. Только теперь он заметил, что у главного входа стоит большая карета, запряженная восьмеркой лошадей. На козлах сидел недюжинного роста казак с окладистой черной бородой. На нем была черкеска алого цвета, папаха из черного барашка прикрывала бритую голову. Лошади время от времени покачивали головами и били копытами в нетерпении. На что казак незлобно осаживал их. Карета, инкрустированная по бокам золотом, словно горела под лучами солнца. Особенно выделялись царские вензеля, расположенные на дверцах. «Неужто сам император!» – задал немой вопрос подъесаул, глядя на дежурного офицера. Тот так же молча ответил легким кивком головы.
Микола еще раз направил свой взгляд в сторону, где стояла карета. Двери центрального входа отворились, и из здания вышли четыре казака, одетые так же, как и тот, что сидел на козлах. Казаки, образовав небольшой коридор, встали во фрунт и приставили ладони к папахам. Через минуту из дверного проема показалась фигура человека довольно высокого роста, одетого в повседневный мундир офицера Измайловского полка. Дежурный офицер, стоявший рядом с Миколой, вытянулся в струнку. Билый, заметив это, моментально опустил походную сумку на землю и замер по стойке смирно. «Да это же сам император Александр III! – Мысль молнией пронеслась в голове, и застучало бешеной пульсацией в висках. – Первый день в столице, и такая удача. Станичникам расскажи, не поверят». Видимо, на лице подъесаула проступила радостная улыбка от увиденного, так как стоявший рядом с ним офицер, глядя на него, слегка нахмурил брови. Билый подтянулся и стал серьезным.
Император бросил мимолетный взгляд в сторону, где стоял подъесаул с дежурным, и не торопясь впрыгнул в открытую одним из казаков дверь кареты. Конвойцы, оседлав своих коней, стоявших чуть поодаль, заняли места по сторонам кареты. Та, качнувшись на рессорах, сорвалась с места и через мгновение скрылась из виду.
– Прошу, господин подъесаул, вас ожидают, – прозвучал голос дежурного офицера.
Билый отдал честь офицеру и, взяв свою сумку, направился к центральному входу.
В парадной ему снова пришлось предъявить документы. На сей раз часовой более усердно рассматривал то, что было написано на листе бумаге, скрепленной войсковой печатью.
– Вам необходимо подняться на второй этаж, далее по коридору налево. Господин полковник вас ожидает, – четко, без запинки ответил часовой.
Билый быстро поднялся по лестнице и, пройдя по коридору, оказался у двери, на которой висела табличка: «Командир флигель-адъютант, полковник Ивашкин-Потапов Модест Александрович».
Еще раз бросив беглый взгляд на себя, Билый убедился, что все в порядке с внешним видом, снял папаху, негромко откашлялся и постучал в дверь.
– Войдите, – раздалось в ответ.
Микола отворил дверь и четким, чеканным голосом доложил:
– Господин полковник, подъесаул Билый прибыл в ваше распоряжение!
Полковник Ивашкин-Потапов повернулся к вошедшему, бегло осмотрел его с ног до головы и, видимо довольный тем, что увидел, подал руку:
– Что ж, Николай Иванович, слухами земля полнится. О ваших подвигах известно и в наших кругах. Похвально. Добрый офицер всегда находка.
Подъесаул от смущения не смог сразу справиться с волнением и, чтобы не поддаться искушению оценки его подвигов высоким начальством, приложил ладонь к виску и громко ответил:
– Рад стараться, господин полковник!
– Ну, ну, Николай Иванович, мы с вами не на параде, – охладил пыл подъесаула Билого полковник. – А что касаемо стараний, то здесь я с вами соглашусь. От нас, конвойцев, стараний требуется вдвойне, ибо ценность немалую – самого императора охраняем. Образно – золото империи, если хотите.
Выждав положенную в такие моменты паузу, Модест Александрович добавил, как бы между прочим:
– Кстати, вы, конечно, знаете, что император наш Александр Третий является шефом первого, второго и третьего Кавказских Казачьих эскадронов. А вы, насколько я осведомлен, направляетесь как раз во второй эскадрон. Будете служить под началом есаула Лотиева. Он и введет вас в курс дела. Все, что необходимо, получите у него. Как говорится, с Божией помощью. Не смею больше задерживать.
Подъесаул повернулся через левое плечо, щелкнул задниками ичиг и, чеканя шаг, вышел вон. «Орел, – оценил посетителя полковник. – На таких вот казаках и держится Русь-матушка».
Знакомство с есаулом Лотиевым прошло в теплой, почти дружественной обстановке. Тот оказался родом с самого Катеринодара. «Кубанский казак с примесью осетинской крови», – объяснил свою не совсем казачью фамилию есаул.
Сразу договорились в неофициальной обстановке обращаться друг к другу на «ты».
– На «вы» мы всегда успеем, – усмехнувшись своей белозубой улыбкой, сказал Лотиев.
– Нет, лучше уж на «ты», – улыбнувшись, ответил Билый, зная, конечно же, о том, что на «вы» казаки обращались обычно в двух случаях: к незнакомым людям и врагам.
– Ну что, Николай Иванович, осваивайся, желательно побыстрей, – по-приятельски сказал есаул, когда прощался с Билым. – После еще побеседуем, а сейчас, извини, служба.
Есаул надел папаху, сдвинул ее слегка набок и направился к выходу из комнаты Миколы. На пороге остановился, обернулся и произнес:
– Императорский конвой, в том числе и наш, казачий, во все времена отличался высоким искусством джигитовки. Казаки с горцами постоянно соревновались в меткости стрельбы на полном скаку, почти все могли при резком карьере схватить с земли платок, скакать стоя на седле и на скаку пролезать под брюхом лошади. Насколько я знаю, ты в джигитовке хорош. Неплохо будет, если покажешь. что умеешь. Это у нас уважают. Да, получи все необходимое по форме, сам знаешь где. Я распорядился. Честь имею!
– Честь имею! – эхом отозвался Билый.
Форма и вооружение кубанцев и терцев Конвоя были установлены по образцу гвардейских линейных казаков. А именно: парадный мундир – алая черкеска при белом бешмете, вицмундир – синяя черкеска при алом бешмете. Шапка (папаха) – черного барашка, с алым верхом, обшитым кавказским серебряным галуном с золотой полоской. Черкески – парадный мундир алый и вицмундир синий, обшитые кругом по борту, вокруг карманов и обшлагов на рукавах серебряным галуном. Напатронники зеленого бархата с подбоем из красного сафьяна, обшитые широким галуном кругом и внизу, в два ряда; кроме того, внизу напатронников вшит серебряный с черным шелком шнурок. Патронов шестнадцать, по восемь с каждой стороны груди, черного дерева, в оправе – с одной стороны из белой кости, с другой – серебряной с чернью и цепочками. Шаровары – синие с широким серебряным лампасом, обшивкой карманов и внизу узким серебряным басоном. Пояс – красного сафьяна, обшитый серебряным галуном в два ряда. К поясу серебряный с чернью набор в девять штук. Портупея для шашки черной шелковой тесьмы. На пистолете чехол алого сукна и внизу, на дуле, черного сафьяна; по швам обшитый кавказским галуном.
Все это подъесаул Билый получил на следующий день, как и комнату в доме офицеров. А через два дня ему посчастливилось получить первое задание – развод караула во внутренних покоях императорского дворца. У кабинета государя стояли всегда лишь унтер-офицер и два казака. И только во время приемов и балов в подъезд царя назначались из конвоя «для снятия пальто» семь нижних чинов. Ведя караул для смены по длинному коридору к кабинету государя, подъесаул Билый подметил, что все во внутренних покоях, куда бы ни бросил он взгляд, светилось богатством и роскошью, даже ручки на дверях были отделаны золотом. Все блестело и золотилось в этом дворце. Вспомнились слова Марфы в последнюю их прогулку к реке Марте: «Все блестит, как золото!»
«Да, Марфушка, – подумал про себя подъесаул. – Золото империи еще ярче блестит. Как ты там без меня, драголюба?»
Сменив караул и расположившись на отдых, Билый задумался. Руки его крутили папироску, но курить не хотелось. «Надо бросать! Который уже раз? Как в поход иду, так и бросаю. Стоп. А я в походе?»
Мысли лезли одна на другую: «Золото, золото. Эх, рвануть бы после окончания службы в неведанную Аляску. Вот там точно блестит золото. Говорят, в реках полно, само в руки затекает. Самородки с кулак. Люди врать не будут. – Микола посмотрел на свой огромный кулак и снова задумался. – Ваня Суздалев, дружок мой фронтовой. И зачем ты был на перроне?!»
Глава 5
В начале мая, когда улеглась по столице круговерть, ежегодно возникающая на Светлой пасхальной седмице, конвойцы устроили традиционные соревнования по джигитовке: неутихающий спор между горцами и казаками, кто быстрее и выносливее, бередил кровь и тем и другим.
– Лучше горца никто не может держаться в седле! – заявляли одни. – Мы рождаемся на седлах!
– Тю, – отвечали другие, подтрунивая. – Как вы, новорожденные, с них не падаете? Велико мастерство на седле родиться. Вы на них удержитесь при скачке.
Так незлобно подшучивая друг над другом, и горцы и казаки ежегодно показывали себя в упражнениях знакомой им с детства джигитовки.
Подъесаул Билый только что закончил очередное упражнение, промчавшись на Кургане стоя в седле, заслужив одобрительное улюлюканье горцев и аплодисменты родных кубанцев.
Он отирал круп Кургана от пота, когда к нему не торопясь подошел есаул Лотиев и, склонившись над ухом, заговорщическим тоном произнес:
– Завтра будь готов. Отправляемся на охоту вместе с ним! – При этих словах Лотиев поднял глаза вверх.
– Неужто с самим Богом?! – шуткой спросил Билый, делая испуганные глаза.
– Дошутишься у меня! Ясно, что с наместником.
Лотиев пропустил шутку мимо и добавил, не приняв шутливый тон:
– О месте действия, в целях особой безопасности, будет сообщено отдельно. Вопросы еще есть?
– Нет. Понял, – кивнув головой, ответил подъесаул. – Во сколько выдвигаемся? – Больше он не шутил, вмиг сделавшись серьезным.
– Я зайду за тобой, – тихим голосом сказал Лотиев и таинственно подмигнул.
Билый недовольно покосился на есаула.
– Да не дуйся, – по-дружески хлопнув по плечу, сказал тот. – Дело важное. Чем меньше людей знает, тем лучше. Это и для твоей безопасности тоже.
– Добре, – ответил Микола и повел Кургана в конюшню.
– Вот и хорошо.
Лотиев посмотрел товарищу вслед и, повернувшись, зашагал в сторону лоджии, где сидел великий князь, имевший слабость к джигитовке и всегда присутствовавший на подобных соревнованиях.
На следующее утро есаул постучал в дверь комнаты Билого без четверти четыре. Подъесаул не спал. Молча глядел в потолок. Услышав стук, открыл дверь и, мотнув головой, произнес:
– Проходи.
– Николай, – строго сказал Лотиев, – через час отправляемся в Брест-Литовский, а далее в Беловежскую пущу.
Билый удивленно раскрыл глаза.
– Ну а что ты думал? – задал вопрос есаул и тут же сам на него ответил: – Излюбленное место охоты всех императоров. Традиция, понимаешь.
Солнце поднималось в зенит, когда к поезду, прибывшему из столицы на вокзал города Брест-Литовск, подъехало несколько авто. Из вагона вышел сам император, казаки его Конвоя и несколько человек из свиты – флигель-адъютанты и пажи.
Из другого вагона показались две приятные особы женского пола, кокетливо переговаривающиеся между собой. К ним подошел один из пажей императора и, что-то сказав, указал на одно из стоящих авто. Сам государь с конвоем и свитой разместились в остальных авто, и вся процессия незамедлительно двинулась в путь. Путь лежал в излюбленное место охоты всех императоров Российских – Беловежскую пущу. Здесь была оборудована специальная поляна, названная Царской, с построенным еще при деде Александра III охотничьим домиком. Прибыв на место, государь первым вышел из машины и, подойдя к авто, где сидели дамы, открыл дверь и подал руку той, что была одета в светло-зеленое платье и такого же тона шляпу. Яркая шатенка с ослепительной улыбкой положила свою нежную ручку в тончайшем кружеве щелка в крепкую ладонь императора. И, продолжая кокетливо улыбаться, выпорхнула из машины, отправляясь к охотничьему домику. Государь проводил ее медовым взглядом. Сладко потянулся до хруста, зевнул и отмахнулся белоснежными перчатками от назойливой мошкары. Без особого удовольствия он помог выбраться из авто второй даме и, указав ей жестом в сторону домика, произнес:
– Извольте, сударыня, следовать за баронессой Измайловской. Ваши покои будут находиться через дверь.
– Да, государь, – тихо ответила девушка и, слегка зардевшись, быстрым шагом последовала за подругой.
Территория Беловежской пущи была излюбленным местом отдыха и охоты как отца правящего императора Российского, так и его деда. Любовь к охоте передалась и самому Александру III. Несколько раз в году, устав от дел государственных, он распоряжался о закладке поезда в этот заповедный уголок, куда отравлялся с ограниченным кругом людей, составлявших его окружение из свиты и казаков императорского конвоя. Порой в составе такой группы присутствовали и особы женского пола. Фаворитки во все времена были неотъемлемой частью тайной жизни государей российских. На это закрывали глаза их супруги, а некоторые приближенные из свиты даже использовали сие обстоятельство в своих личных, не без доли корысти, целях.
Беловежская пуща неоднократно переходила от одного государства к другому, но практически всегда являлась местом охоты высших сановных особ. С незапамятных времен здесь охотились киевские и литовские князья, польские короли, русские цари, всегда сберегавшие ее для своих охотничьих угодий. При отце настоящего императора Александре II охота на зубров была ограничена. Сам император, хотя и был страстным охотником, охотился в пуще только один раз – в одна тысяча восемьсот шестидесятом году. После этой охоты были введены более строгие меры по охране леса и лесных богатств. Для восстановления популяции благородного оленя с одна тысяча восемьсот шестьдесят четвертого года несколько раз завозили животных из Германии. Чуть позже Беловежская пуща перешла в собственность царской семьи в обмен на земли в Орловской и Симбирской губерниях. Формальным основанием к этому явилась забота о лучшем сбережении зубров. На деле же основной целью было дальнейшее обустройство пущи для охот. За короткий период наращивается численность животных, увеличиваются ассигнования на содержание егерской службы и проведение зимних подкормок. Для отдыха августейших особ строится охотничий замок в Беловеже. Именно в этот замок и должен был отправиться император со своими спутниками после завершения охоты.
На месте Царской поляны, куда прибыл император с приближенными, некогда простиралось болото. Со временем оно высохло и обросло деревьями. Примечателен был дуб, который вырос на его окраине. Казалось, что дерево запечатлело в себе прежний ландшафт. К этому дубу при Александре II был пристроен охотничий домик, который использовался в основном как столовая. С другой стороны поляны рос похожий дуб. Словно природа разлучила двух близнецов, предоставив им свободу.
Вместе с Лотиевым и Билым от конвойцев были откомандированы два урядника и три казака. Есаул, выполняя просьбу императора, распорядился о сервировке стола в обеденном зале. Урядник и казаки, взяв привезенные с собой столовые приборы, отправились в охотничий домик выполнять распоряжение казачьего офицера. Второй урядник остался при императоре для выполнения последующих поручений.
Флигель-адъютанты стояли вокруг венценосной особы и мирно беседовали. Изредка позволяя себе осторожные шуточки. Сдержанный смех указывал на то, что еще не время для веселья. Пока есаул Лотиев был занят с казаками, подъесаул Билый осмотрелся. Взгляд его упал на тот самый дуб, что рос на окраине поляны. Его кряжистый силуэт был характерен для дубов, растущих на открытом пространстве.
– Этому дереву, как и тому, у домика, «всего» 300 лет, а диаметр его ствола уже полтора метра, – произнес подошедший Лотиев, заметив, с каким неподдельным интересом Билый рассматривает дерево. – Такие богатыри не бывают слишком высокими, зато быстро «толстеют». Природный феномен, понимаешь.
– Господин есаул, – обратился по форме Билый, что могло означать лишь одно: все, что хотел сказать подъесаул, касалось непосредственно их прямой обязанности – обеспечения безопасности императора.
– Докладывайте, господин подъесаул, – тоже переходя на официальный тон, ответил Лотиев.
– Присмотритесь к дубу, – продолжил Билый. – У дуба три главных ветви. Место, откуда они расходятся, идеально для расположения стрелка. Обзор на поляну полный, и солнце большую часть дня светит именно с его стороны, что делает практически невозможным разглядеть того, кто мог бы устроить там секрет.
– Так, так, – с интересом заметил Лотиев. – Значит, вы предполагаете, что, возможно, кто-то решил избавить нас от государя? Вы понимаете всю важность того, о чем говорите?
Голос есаула звучал с металлическими нотками. То, что сейчас говорил его подчиненный, не укладывалось в рамки понимания реальности. Были слухи, что в столице появились некие силы, недовольные правлением династии Романовых в лице правящего императора. Но чтобы допустить покушение на него, здесь нужны неоспоримые факты.
– Более чем, – ответил подъесаул. – К тому же я не заявляю о непосредственном покушении. Я лишь сделал предположение, что при некоторых обстоятельствах это дерево может стать прекрасным местом для произведения выстрела.
– Слушай, Николай, – стараясь разрядить обстановку, переходя на товарищеский тон, сказал Лотиев. – Таких деревьев в этой пуще полно! И на каждом тебе будет мерещиться стрелок?! Уважаю твои природные инстинкты разведчика, но прошу, пока никаких предположений. Государь приехал отдохнуть от дел. Наша задача – обеспечить его покой. Понял?
– Так точно, господин есаул!
Есаул намеревался уже уходить, но вдруг оглянулся и произнес:
– Хотя знаете, господин подъесаул, чем черт не шутит, присмотритесь к этому дубу. Все возможно… Все под Богом ходим. Осмотрись кругом! Может, чего еще заметишь! Больно легко оставить секрет на таком заметном дубе. Любой может догадаться, кто понимает.
– Слушаюсь, господин есаул! – то ли всерьез, то ли с долей иронии над столичными замашками своего командира выпалил Билый.
– И знаешь что… – Лотиев не договорил. На поляне появилась баронесса в светло-зеленом платье. Глаза ее лукаво поглядывали на присутствующих. Полные губы приоткрылись в открытой улыбке. Такие женщины знают свою красоту, умеют ей пользоваться и становятся на век роковыми. Ее спутница шла чуть поодаль и держала в руках увесистый томик стихов. Она практически все время тупила глаза, не смея ни на кого смотреть.
– Баронесса?! Лизонька?! – Заметив любимую фаворитку, государь, стоявший в окружении пажей и флигель-адъютантов, повернулся в сторону и, не произнося ни слова, направился к дамам. Трое пажей дернулись было за государем, но он остановил их, подняв раскрытую ладонь. Подойдя к объекту своего внимания, император улыбнулся, обнажив ряд ровных белых зубов, и слегка наклонил голову. Дама перехватила зонтик от солнца в правую руку, а левую, облаченную в белую кружевную перчатку, протянула императору. Тот с достоинством, которое присуще лишь венценосным особам, принял протянутую руку в свою ладонь и лишь обозначил поцелуй, не касаясь губами перчатки.
– Решили украсить наше мужское собрание? Весьма похвально. Господа! Лизонька хочет нам спеть!
– О, mein Herz! Боюсь, я своим пением распугаю всех оленей!
– Но я-то, – ответил, многозначительно поднимая бровь, император, – главный зубр, останусь!
Дама в ответ улыбнулась с некоторой долей кокетливости и присела в реверансе. Ее спутница, оценив ситуацию, замедлила шаг и остановилась. Император пристроился рядом со своей фавориткой и, указав рукой, предложил даме прогуляться.
– Господа, – кивнул он свите. Те еле заметно щелкнул задниками сапог и лишь слегка отметились во фрунт.
Есаул Лотиев сделал знак стоящему невдалеке уряднику, и тот, незаметно для императора, не торопясь пошел вслед за ним, держась на некотором расстоянии.
Время от времени разговаривающие между собой пажи и флигель-адъютанты смотрели в сторону гуляющей парочки и оживленно обсуждали подружку баронессы, пряча улыбки в кулаки. Интересно заходил спор, достанется ли она кому-то из свиты или также разделит ложе с императором.
Подъесаул Билый, заручившись, как он считал, поддержкой есаула Лотиева, более тщательно осмотрелся по сторонам в надежде найти что-то, что могло хотя бы косвенно подтвердить его догадки.
Царская поляна впечатляла своей красотой. По преданиям, это было место с очень необычной историей. Обширная поляна в густой чаще возникла как минимум несколько столетий назад. Царской она была названа по причине того, что тут устроил охотничий пир король Речи Посполитой Станислав Август Понятовский. Потом поляна, пока не стала собственностью Российской империи и затем самой династии Романовых, превратилась в место проведения пиров и богатых штрек для других вельмож и их венценосных гостей. Внимательному взору подъесаула открывались заросли необычного вида черемухи, кусты шиповника. Деревья, росшие по периметру поляны, образовывали своеобразный природный котел, скрывающий саму поляну от посторонних глаз. Чуть далее за деревьями расположилось Татарское багно. Как свидетельствовали местные старожилы из егерей, в незапамятные времена отряды кочевников добрались и до этих мест. Они основали стоянку в непроходимых для враждебных им племен славян местах – на небольших островках, окруженных топким болотом. Со временем болото поросло кустарниками, но весной и осенью оно оживало.
Билый, привыкший с детства к причудам дикой природы, после душного Санкт-Петербурга вновь оказался в своей среде. Приглушенная столичной жизнью казачья чуйка вновь обострялась от вида всего этого зеленого великолепия, шума ветра в листве деревьев и переклички множества птиц, скрывающихся в густой растительности.
Именно эта казачья чуйка рождала чувство того, что должно произойти нечто особенное. Что-то первобытное вкрадывалось в душу подъесаула, обостряя инстинкты охотника. Но охотника не столько за зверьем, сколько за лихими людьми. То же самое первобытное, дикое присутствовало в нем в военных походах против враждебных горцев. Билый, обходя поляну по периметру, принюхивался к каждому дуновению ветра, прислушивался к каждому шороху листвы. Что-то не давало ему покоя, что-то бередило душу. Но он пока не знал, что именно. Незаметно для себя он дошел до того самого дуба, что стоял на окраине Царской поляны.
Дерево впечатляло своими размерами. Подъесаул обошел его вокруг, посмотрел наверх. На расстоянии примерно двух метров от земли ствол дерева делился на три, меньших по размеру. Ловко вскарабкавшись по сучкам, торчащим из коры, Билый оказался на небольшой площадке, образованной основаниями этих трех стволов. Присел, осмотрелся, затем прилег на площадку и посмотрел на поляну. Все и вся были как на ладони. Государь, увлеченный беседой с барышней, становился легкой мишенью, если бы кто-то именно в этот момент решил его убрать. Стоявшие на приличном расстоянии офицеры свиты, да и урядник, неотрывно следовавший за прогуливающейся парочкой, вряд ли смогли бы помочь императору и его спутнице. Осмотрев все и оценив обстановку, Билый так же ловко спрыгнул с дерева и, не торопясь, чтобы не привлекать лишнего внимания, отправился с докладом к Лотиеву. Боковым зрением казак заметил какую-то тень, метнувшуюся к соседнему кустарнику. Шелест листьев и дрожание веток подтвердили его догадки. «Олень? – пронеслось в голове. – А может… В любом случае нужно быстрее доложить сначала есаулу».
Билый прибавил шаг. Через минуту он уже был у охотничьего домика, где есаул отдавал очередное распоряжение казакам-конвойцам.
– Господин есаул, – обратился он к Лотиеву. Тот, поняв по интонации Билого, что разговор обстоит серьезный, коротко бросил одному из казаков: «Позже!» и подошел к подъесаулу.
– Говори, только так, чтобы не привлекать внимания, – полушепотом сказал офицер.
– Осмотрел поляну. Был у дуба. Место для стрельбы идеальное. Поляна вся как на ладони, – стараясь скрыть легкое волнение в голосе, отрапортовал Билый. – Да, и еще. Когда шел обратно, показалось, что кто-то в зарослях орешника был. То ли зверь какой, то ли…
– Тсс, – приставив палец к губам, остановил его Лотиев. – Я понял. Что, пластун, все же думаешь о худшем?
– Почти уверен, – ответил подъесаул. – Чуйка сработала. Место подходящее выбрано, из охраны ты да я да мы с тобой. Нужно быть начеку.
– Я сам доложу императору о твоих догадках, Николай, – взяв подъесаула под руку, сказал Лотиев и тут же, добавив металлические нотки к голосу, произнес: – Ну, смотри, если вдруг ощущение тебя подвело. Как ты говоришь? Чуйка? Так вот, не дай Бог, чтобы что-то пошло не так… Тогда не только чуйки лишиться можно, но и под фанфары загреметь, как прикурить дать.
Билый слегка смутился от последних слов есаула, но виду не подал.
– Вам, столичной жизнью избалованным, невдомек, а наше дело пластунское. Врага и унюхаем, и учуем, – усмехнувшись в ус, неслышно прошептал подъесаул.
Лотиев медленным шагом пошел навстречу возвращавшемуся к охотничьему домику со своей спутницей императору. Несколько пажей, внимательно следивших за разговором двух офицеров-конвойцев, проводили есаула взглядом. Один из флигель-адъютантов как бы невзначай пристально посмотрел в ту сторону, где рос дуб, и зачем-то глянул на часы.
Урядник, которому было поручено с казаками организовать стол в охотничьем домике, подошел для доклада к Билому. Подъесаул, выслушав подчиненного, распорядился оставить одного казака в домике для выполнения указаний государя, остальным быть недалеко от домика. Со стороны было видно, как император, поравнявшись с Лотиевым, недовольно махнул рукой, отослав свою спутницу в сторону, и указал жестом есаулу следовать рядом. Они направлялись к охотничьему домику. Удивление на лице Александра III сменялось недоумением. Незаметно оба подошли к открытым дверям домика, казак вытянулся в струнку и отдал честь. К Лотиеву и государю подошел один из пажей, видимо для того, чтобы выслушать дальнейшие распоряжения относительно охоты. Государь посмотрел на него и хотел было что-то сказать, как раздался скрежет и грохот, такой силы, что крышу охотничьего домика, развалив пополам, снесло к подножию векового дуба, к которому тот был пристроен. Упавшая тяжелая крыша подмяла под себя и казака-конвойца. Есаул Лотиев среагировал моментально, накрыв своим телом государя и увлекая его за собой на землю. Император почувствовал, как тело есаула обмякло и отяжелело на нем, на мундир потекла струйка крови. Стоявшего рядом с ними пажа отбросило взрывной волной, разорвав грудную клетку. Тело, как кусок мяса, с характерным звуком шлепнулось в густую траву. Раздался пронзительный женский крик, и сквозь него послышался приглушенный ружейный выстрел. Билый мгновенно среагировал и, оставив государя на попечение пажей и флигель-адъютантов, молнией метнулся к стоявшему на окраине поляны дубу. «Прав оказался. Ой прав, господин есаул. Только бы не было поздно», – пульсировала мысль в голове.
Государева свита подлетела к Александру III. В отличие от других пострадавших, император отделался парочкой царапин и испугом. Есаул Лотиев был мертв. Один из пажей наскоро осмотрел его. Помимо ранений от взрыва, на затылке есаула зияло круглое входное отверстие от пули. Казаку, стоявшему во время взрыва ближе всего ко входу в домик, крышей оторвало голову. Фаворитка государя билась в истерике – ее спутницу, находящуюся в момент взрыва в самом домике, взрывная волна переломила пополам, превратив в кровавое месиво.
– Где подъесаул Билый? – слабым голосом произнес государь.
– Не имею представления! – вытягиваясь во фрунт, ответил флигель-адъютант, незадолго до взрыва смотревший на часы.
– Найдите, – ответил император и добавил: – Срочно.
Микола присел и осторожно потрогал землю. Сразу что бросилось в глаза – это высокое почвенное разнообразие, которое создало благоприятную среду для стольких видов растений. Вдоль ухоженных тропинок росли привычные с детства стойкие кустики можжевельника, дальше виднелись кусты калины, и уже за ними начинался смешанный лес: ели, дубы и то и дело мелькали белые в крапинку стволы берез. Билый беззвучно скользнул в заросли и замер, оценивая обстановку. Если бы он решился стрелять в императора, то какое место подошло бы больше всего? Где бы он оставался невидимым, а сам все видел как на ладони? Отгоняя от себя грешные мысли – задумать же такое, стрелять в царя-батюшку! – подъесаул чуть приподнялся, проводя глазом невидимые пунктиры от охотничьего домика до возможных мест засад. Как ни крути, он залег бы у векового дуба: дерево чуть на возвышении, везде низкорослые кусты волчьего лыка, а чуть дальше и заросли раскидистой лещины. Единственный минус – далеко очень, надо быть отменным стрелком, чтобы выцелить и попасть. У него бы получилось наверняка. У хорошего опытного казака, привыкшего постоянно стрелять, – тоже. Раз двое смогли бы, значит, и третий бы осилил. Пока все заняты суматохой, надо проверить, не устроил ли кто лежанку под дубом.
Медленно, шаг за шагом по дуге Микола прокрался к месту возможной засады. Чуйка, как поплавок, подрагивала в сознании крохотным красным пятнышком. Обострило чувства от такой поклевки; почему-то зналось, что там, на другом конце крючка, может оказаться очень крупная рыба.
Ну, а достойным врагам мы всегда рады. Подъесаул потащил из ножен кинжал и замер, вслушиваясь и всматриваясь в место под дубом. Вдали, у охотничьего домика, раздавались приглушенные возгласы мужчин, пересекаемые звонкими нотками женского голоса. В деревьях мирно пели птички. Вот одна из них, вспугнутая, взлетела, захлопав крыльями. Билый тут же среагировал, цепко выхватывая взглядом место, и решительно заскользил вперед: неприметный холмик дернулся, и это оказалось достаточным для атаки. Теперь казак отчетливо видел человеческую фигуру на земле, укутанную в замысловатую накидку. То, что он изначально принял за сук суховея, оказалось хорошо замаскированной винтовкой. Медлить было больше нельзя ни секунды. Убить, предотвратить покушение, сорвать выстрел – стало основной целью и мыслью.
Но как ни бесшумно и быстро двигался вперед подъесаул, на какую-то долю секунду он замер перед замахом, потому его остановил спокойный голос стрелка:
– Иван Матвеевич, приготовьтесь меня подменить, если я снова промажу! Рука дрожит после контузии, – затем цареубивец резко повернулся, каким-то звериным чувством понимая опасность и что говорит не тому. И ни капли не испугавшись, при виде казачьего офицера моментально перевернулся на спину, выставляя вперед винтовку. «Иван Матвеевич?! Да ладно. Какое странное совпадение!» – мимолетно пронеслось в голове Билого, когда он уже прыгал на врага и отбивал дуло винтовки в сторону. Почему-то в голову пришла мысль о графе Суздалеве, того точь-в-точь так же звали, может повлияло его таинственное появление на перроне и быстрое исчезновение, поэтому так неожиданно всплыло не к месту. «Чертовщина какая-то. Померещится же такое!» Хоть и быстр был стрелок, резв и натренирован, но недостаточно, чтобы оказать сопротивление опытному казаку-пластуну – даже выстрелить не успел: кинжал легко вошел ему в грудину по рукоять, поражая в самое сердце. Машинально вытащив и вытерев лезвие о чужую накидку, Микола отрезал:
– Спи, – и, подхватив винтовку, резко перекувырнулся, выцеливая возможного врага в разных сторонах. «Что там за Иван Матвеевич?! А ну!!! Покажись!» Выстрел мог быть только один, не успел бы перезарядиться, но точно бы не оплошал, если бы появилась возможность.
Тонко запищала мошка у самого уха, но Микола не дрогнул. «Что же получается? В засаде два стрелка сидело? Они что, предвидели, что взрыв может быть неудачный? Стрелок-то точно офицер. Причем действенный, боевой, видно, что с окоп, с войны. Чуйка развита не меньше моего. Но кто же второй?»
Грохнул револьверный выстрел совсем с другой стороны, чем целился Билый. Папаху снесло, кажется, с головой. В ушах зазвенело набатом. Микола перекувырнулся и выстрелил. Быстро перезарядил; взводя затвор еще раз, прицелился в лещину, чувствуя, что второй номер стрелка цареубийцы уходит, бежит быстро, ломая сучья.
Подъесаул опустил винтовку. Почему не стал стрелять? Что-то остановило и удержало от рокового выстрела.
– Кто? Кто стрелял? – раздались голоса, и вскоре на поляну выбежало несколько офицеров из свиты императора и два унтера – урядники из Конвоя.
– Я, – Микола начал подниматься. Ему помогли крепкие руки. Потрогал голову: волосы мокрые от крови, но вроде цел. Это и урядник Сидорчук подтвердил, подавая папаху, предварительно засунув в нее палец:
– По касательной прошла! Целил в голову, а попал в папаху! Мазила! С такого-то расстояния! Видно, студентик какой! Небось еще и очкарик!
«Мазила? – почему-то усомнился про себя Билый. – А что, если у стрелка рука дрогнула в последний момент? Может, вспугнул кто?» Была еще одна смутная догадка, но верить в нее не хотелось.
Вслух сказал:
– Вряд ли студент. Офицеры это были. Причем оба толковые. Просто им не повезло.
– Не повезло, потому что казак их перехитрил! – воскликнул один из пажей.
– Не было здесь никакой хитрости, – сказал, вздохнув, Билый. Дальше он не стал ничего объяснять. Вряд ли его поняли люди, которые не жили в постоянном напряжении, где ложку трогаешь реже, чем приклад винтовки.
– Государь о вас справлялся! Срочно затребовал к себе.
– Заодно и доложите о новом происшествии, господин подъесаул!
– Непременно. Честь имею.
Билый отозвал двух урядников в сторону и попросил быстро осмотреть площадь по малому периметру. Другому приказал поднимать егерей с собаками. Но в душе он уже понимал, что второй номер стрелка ушел – тенью проскользнул мимо всех застав, потому что был опытным диверсантом и план отступления заранее продумал.
Император с непониманием смотрел на появившегося перед ним Билого, поднимая по очереди руки, чтобы паж как можно тщательнее вытер с охотничьего костюма чужую кровь.
Подъесаулу пришлось по второму разу доложить о своем прибытии. Александр III широко раскрытыми глазами смотрел на грудь казака. Он рассматривал медаль за русско-турецкую войну и тихо шептал:
– Не нам, не нам, а имени твоему…
Билый продолжал тянуться в струнку и молчал, ожидая приказа. К императору спешным шагом подошел молодой полковник, сделал знак, привлекая к себе внимание. Был допущен к уху и зашептал.
С каждым словом пажа государь отмирал и с интересом поглядывал на подъесаула. Полковник закончил и встал чуть позади рядом. Александр III пришел в себя и быстро заговорил:
– Я в вас не ошибся, господин подъесаул! – Не поворачивая головы, негромко сказал своему флюгер-адъютанту: – Дай часы. – Полковник немного замялся, но быстро отстегнул от кармашка большую луковицу золотых часов. Заискрилась на солнышке россыпь бриллиантов. – За верную службу, казак!
– Рад стараться! – привычно гаркнул Билый, не выказывая ни малейшей радости и восторга, но принимая награду из рук самого императора.
Тот кивнул:
– Знаю, рвешься в бой, рыть носом землю, и это весьма похвально. Но у меня на тебя другие планы. Сейчас мы будем ходатайствовать о твоем новом назначении на место погибшего есаула Лотеева. Но пока, – государь сделал многозначительную паузу, – вы будете выполнять мои личные поручения.
Билый напрягся. Ему и самому страсть как хотелось кинуться в погоню, начать раскручивать клубок заговора и наказать виновных. Подумать только! Поднять руку на императора: бомба и стрелки! Опытные офицеры! Хороший план со всеми стратегическими выходами. Кто-то опытный стоит за всем этим. Да и к тому же конвойная служба во дворце порядком наскучила. Хотелось чего-нибудь такого, от чего дух захватывало. Погоня, охота, вентирь…
И кто-то должен ответить.
Кровь закипела.
– Вижу ваше рвение, господин подъесаул! – одобрил государь. – Однако сейчас и без вас справятся! Есть более глобальное дело!
Микола весь напрягся. Что может быть важнее жизни императора?
– Надо доставить баронессу домой. Без лишнего шума. Справитесь?
– Так точно! – подъесаул козырнул.
– Лизочка очень напугана, – доверительно сказал Александр III. – Надо быть очень деликатным. – Мужчина вскинул подбородок, задавая немой вопрос. Микола еле заметно кивнул.
– Доставите баронессу Измайловскую по ее домашнему адресу.
– Есть! Разрешите выполнять?!
– Это еще не все. – Император поморщился. – Надо наведаться в сыскную управу. Встряхнуть всех следователей и сыскарей. У меня был доклад от их ведомства о возможном предстоящем покушении, но я к нему отнесся очень легкомысленно. Давай, казак! Рой. Или как у вас пластунов говорят – пластай?
Подъесаул еле заметно кивнул.
– Свободен. – Государь дал понять, что разговор окончен.
– Есть! – козырнул Билый и быстрым шагом направился к баронессе Измайловской.
Глава 6
Баронесса Измайловская все еще находилась в состоянии, близком к обмороку. Прострация сознания не давала ей четко понять, что именно произошло и где она находится. Заламывая свои худые руки, она нервно прохаживалась взад-вперед по Царской поляне. Со стороны несведущему человеку по меньшей мере было бы удивительно наблюдать сие поведение. Казалось, что баронесса беседует с кем-то невидимым глазу, активно жестикулируя.
Но подъесаул Билый, получивший задание от самого императора оберегать Измайловскую до прибытия в Санкт-Петербург, знал о причине такого ее поведения. Направляясь к ней, он в уме машинально обдумывал, каким образом лучше представиться в данный момент, учитывая состояние, в котором пребывала баронесса.
Проходя мимо охотничьего домика, точнее того, что осталось от него после взрыва, Билый бросил взгляд на накрытые брезентом тела четверых погибших. Рядом стояли в карауле два казака-конвойца. По полам черкесок, выглядывавших из-под брезента, подъесаул определил расположение тел Лотиева и урядника, погибшего самым первым. Бросив беглый взгляд на мечущуюся по поляне баронессу, Билый с легким негодованием мотнул головой, затем подошел к месту, где лежали тела, и знаком показал стоявшему тут же казаку, что хотел бы осмотреть погибших. Казак, отдав честь, сделал два шага назад, освобождая место подъесаулу. Билый, откинув брезент, припал на одно колено и склонился над телом Лотиева. Лицо погибшего есаула можно было узнать с большим трудом. И сам взрыв, и последующий выстрел превратили лицо бывшего начальника в одно кровавое месиво. Билый аккуратно повернул голову есаула в сторону от себя и внимательно осмотрел рану на затылке. Медленно провел пальцем по краям входного отверстия, осмотрел сгустки крови, оставшиеся на пальце, наклонился к голове убитого и зачем-то понюхал рану и под конец засунул в саму рану полмизинца. Вытащил палец, посмотрел на него внимательно, затем цокнул языком. В его глазах появился тот огонек, который присущ охотнику, вышедшему на след раненого зверя. Казак, стоявший рядом, с интересом наблюдал за тем, что делает офицер. Подъесаул поднялся, вытер палец платком, посмотрел на дуб, стоявший на окраине поляны, и, переведя взгляд на казака, каким-то отрешенным голосом произнес:
– Английская. Видишь ли, без контрабанды не обошлось. Тут кто-то дела крутит… – Микола задумался, особо не обращая внимая на собеседника. Да и важен ли тот был? Нет. Билый даже не заметил, что разговаривает вслух.
– Виноват, ваше благородие! – вытянувшись в струнку, отреагировал казак. – Не могу знать.
– Да нет, братец, – улыбнувшись в ответ, сказал Билый. – Тебе и не нужно. Главное, что я это знаю. Копать будет теперь легче.
– Так точно, господин подъесаул!
Казак, недоумевая, посмотрел на своего командира: «Який скаженный. Чертяка, да и только. Прости меня Господи!» Подъесаул, заметив это, приложил палец к губам, мол, рот держи на замке. Казак снова вытянулся в струнку и отдал честь.
Микола вновь встал на одно колено, расстегнул ворот бешмета и снял у себя с шеи ладанку – мешочек с частичкой родной земли и ладаном, который по традиции казаки брали с собой в походы. Казаки, стоявшие в карауле рядом, понимая, что сейчас будет происходить, сняли свои папахи и перекрестились. Билый ослабил тесьму мешочка и, взяв из него щепоть кубанской земли, набранной перед отъездом у станичной церкви, посыпал на тело Лотиева в виде креста. Губы зашевелились в негромкой молитве. Казаки перекрестились. Подъесаул проделал тот же ритуал и с телом погибшего урядника. Оба казака одобрительно, с нескрываемым уважением смотрели на то, что делает их командир. Дошедший с глубины веков от предков ритуал всегда исполнялся казаками над телом погибшего товарища. Лишь после этого он считался погребенным. Хоронить без погребения у казаков было сродни тому, как если бы окрестили без полного окунания.
Закончив с ритуалом, Билый поднялся, перекрестился, отряхнул полы черкески от налипших веточек и, завязав ладанку, вновь повесил ее на шею рядом с нательным крестом. Надел папаху – его примеру последовали и два казака охранения, – отдал честь погибшим односумам. Оба казака с благодарностью отвесили поясные поклоны подъесаулу, он ответил им, склонив лишь голову. С чувством исполненного долга Микола Билый направился к пребывающей в душевных терзаниях баронессе Измайловской.
Подойдя ближе, подъесаул услышал невнятное бормотание. Складывалось ощущение, что дама вела разговор сама с собой.
– Прошу прощения, сударыня, – голос Билого прозвучал негромко, но с нотками твердости. Офицер кашлянул, потому что в горле запершило от непривычного тихого тона.
Баронесса вздрогнула, будто очнулась ото сна, и посмотрела на казака.
– Разрешите представиться, сударыня, – продолжил Микола. – Подъесаул Билый. Приставлен к вам, дабы сопроводить вас беспрепятственно до самого дома.
– Это так мило. И кто соизволил обо мне побеспокоиться?
– Государь, сударыня.
– Как это любезно с его стороны: проводить до самого дома, – прозвучали эхом слова Измайловской. – До самого дома. А вы представляете, господин подъесаул – как вас? А, да, Белов…
– Билый, сударыня, – поправил Микола.
– Простите, Билый, – поправилась баронесса. – Представляете, а моя спутница больше никогда не попадет домой. Это так ужасно!
Баронесса вновь заломила руки и зашлась в беззвучном рыдании. Билый стоял, не решаясь что-то предпринять. Точнее, он даже не знал, что ему надлежало сделать именно в этот момент. Ему претило общение с дамами. Привыкший все решать шашкой и кинжалом, подъесаул казался совершенно беспомощным перед женской истерикой. «Да, это не наши казачки! – с сожалением подумал Микола. – Те если и позволяют себе всплакнуть, то без истерик и так, чтоб никто не видел».
– А казак! – вновь воскликнула Измайловская, вспоминая и передергиваясь. – Какой ужас! Ему оторвало голову. Совсем! Какая злая участь!
– Сударыня, – решительным тоном сказал подъесаул. Ему, как боевому офицеру, были чужды эти стенания. К тому же их нужно было прекращать. – Сударыня, – повторил Билый, – прошу прощения, умоляю вас успокоиться и проследовать за мной. Вам необходимо выпить чего-нибудь, что поможет вам вновь обрести крепость духа. Нам всем в данный момент это необходимо. К тому же подали автомобили. Нам следует поторопиться.
Баронесса промокнула платком свои красные, заплаканные глаза и отерла носик.
– Да, да, вы правы, господин подъесаул, – всхлипывая, ответила она. – У меня есть капли. Они помогут.
Подъесаул, вытянув руку, сделал полшага назад. Баронесса, переложив зонтик от солнца в левую руку, попыталась взять Билого под локоть. Тот, заметив ее движение, слегка уклонился, пропуская Измайловскую вперед. «Не хватало мне разговоров с императором из-за сей нервной особы. Ну уж нет, сударыня, как-нибудь без меня», – мысли Миколы работали в нужном направлении.
Император и его свита уже расселись по автомобилям. Уряднику и трем казакам отвели место в третьем авто, далее следовали Билый с баронессой, и в последнем автомобиле находились тела погибших. Из этических соображений тело спутницы баронессы решено было предать земле здесь же, оставив на попечение местных жителей. Рамки приличия не позволяли даже мертвое тело женщины везти рядом с телами мужчин. Будучи сиротой, она воспитывалась в доме Измайловских с детства. Родители баронессы, испытывавшие неподдельную любовь к детям и довольствовавшиеся, по причине невозможности более иметь детей, лишь единственным ребенком, охотно приютили дочь дальних родственников, которые погибли, будучи в путешествии по Аляске. Многих привлекали эти земли, не только первозданной природой, но и обилием золота, по словам очевидцев, россыпями лежащего по берегам рек. То ли лихие люди, то ли дикие звери, хотя, когда дело касаемо этого драгоценного металла, это в основе своей одно и то же, факт оставался фактом. Два истерзанных мертвых тела нашли в устроенном на скорую руку шалаше у небольшой речушки. Золота при убитых обнаружено не было. Из личных вещей лишь документы, удостоверяющие личность, зашитые предусмотрительно в подкладку нижнего белья. Известие в родное поместье, недалеко от Санкт-Петербурга, пришло через год после трагической находки. Так и оказалась маленькая девочка-сирота в семье своих родственников – баронов Измайловских, и нашла такой ужасный конец своей короткой жизни.
– Судьба жестока, – пустив слезу, произнесла баронесса Измайловская, прощаясь с телом своей названой сестры.
Путь до вокзала города Брест-Литовск и далее поездом до столицы занял более времени, чем обычно. Казалось, что за то время, пока вся группа добиралась до Санкт-Петербурга транспортом, можно было добежать или даже дойти пешком. Государь ехал в вагоне с флигель-адъютантами и пажами. Баронесса Измайловская, сопровождаемая подъесаулом Билым, в целях конспирации была размещена в другом вагоне. Микола еще на вокзале в Брест-Литовске распорядился и выставил охранение из урядника и трех казаков у купе императора. Слава Богу, до самой столицы добрались без происшествий. Прибыв на столичный вокзал, государь спешно покинул вагон и, сопровождаемый офицерами свиты и казаками собственного Конвоя, отбыл прямиком в Царское Село, оставив свою фаворитку на попечение бравого подъесаула Билого.
Всю дорогу до самой столицы подъесаул Билый то молчал, то разглядывал проносящиеся за окном купе пейзажи. «Красиво, конечно, но не наше. Не родное. Не Кубань-нэнька», – в такт стука колес отстукивали мысли в сознании. Перевел мимолетный взгляд на сидящую напротив него фаворитку императора и снова, глядя в окно, сосредоточился на своих мыслях. «Да и люди здесь… Что за люди. У нас, в станице, все просто, все открыто. Человеческая душа, как тот ветер степной, чиста и ароматна. А что здесь?! Куда ни посмотри, везде интриги, обман. Даже государь-император и тот против Закона Божьего идет, блудом не гнушается».
Микола вновь ненароком посмотрел на баронессу, и взгляды их встретились. Он смотрел на нее внимательно-строго, даже оценивающе. Она же, оправившись от перенесенного ею потрясения, ответила на его взгляд легкой улыбкой, в глазах загорелся тот самый огонек, который появляется у женщины, увидевшей очередной объект своего внимания.
«Ну что, баронесса, оттаяла? Ожила? Готова к новым подвигам? И, судя по твоему взгляду, очередной жертвой флирта ты выбрала меня?» – размышлял Микола, смотря как бы сквозь свою спутницу и пытаясь понять, что скрыто в душе у Измайловской. Вспомнилась супруга Марфа. Природная красавица, с темно-каштановыми густыми волосами, роскошной косой, живым, искренним взглядом вишневых глаз, сочными формами. Все-то в ней было настоящее, искреннее. Баронесса же была полной противоположностью Марфе. Неестественная бледность лица, такой же румянец на щеках, причудливый парик на голове и главное – это выражение ее светло-голубых, почти прозрачных глаз. Они были ненастоящими, каким-то безжизненными. Словно перед ним сидела не женщина, а кукла. Все в ней отдавало холодностью и фальшью.
Измайловская слегка смутилась от взгляда офицера, что на удивление выглядело вовсе не наигранным.
– Почему вы так на меня смотрите, господин подъесаул? – нарушила робко молчание баронесса.
– Прошу прощения, сударыня, задумался, – спохватившись, ответил Билый.
– О чем же, если вы позволите спросить? – спросила Измайловская.
– Извольте, – парировал Микола. – О семье своей. О родителях.
– Так вы женаты? – с легкими нотками разочарования отозвалась фаворитка.
– С Божией помощью, – заключил подъесаул.
– И как вам живется в ваших ста… ницах, правильно? – делано неуверенно задала очередной вопрос Измайловская. Она привыкла к особому вниманию столичных кавалеров и даже самого императора, что вела себя с ними кокетливо и порой даже неприступно. Ей нравилась играть всеми этими полковниками, гусарами, генералами. Но сидящий против нее офицер-конвоец был совершенного иного кроя. Скорее, он был для нее неприступной стеной. Впервые фаворитке самого императора не удавалось завладеть сознанием мужчины.
– Вы совершенно правы, сударыня. Станицы. А живем мы в них вполне стабильно. Я бы отметил, что жизнь не хуже столичной, а в некоторых случаях даже лучше, – искренне, без малейшего намека на ответ кокетливости Измайловской ответил Билый.
– И что же, – не унималась баронесса, – у вас и дети имеются?
– Как можно, сударыня? Дети – подарок Бога, а мы, казаки, Бога любим, и Он отвечает нам тем же. Стало быть, дети имеются, – сдержанно сказал Микола.
– По-вашему, мы Бога не любим? – без обиды в голосе спросила баронесса.
Подъесаула начинал утомлять этот бесплодный разговор.
– Я этого не сказал, – всем тоном давая понять, что не имеет более большого желания продолжать беседу, ответил Билый.
«Грубиян!» – еле сдержавшись, чтобы не высказать это вслух, подумала Измайловская.
Подъесаул вновь отвел взгляд от своей спутницы. За окном купе показались здания ремонтных мастерских, и через минуту поезд, издав протяжный сигнал, похожий на стон, качнувшись и слегка дернувшись, остановился на вокзале Санкт-Петербурга.
– Вот и столица, – то ли с долей сожаления, то ли устав от дороги произнесла баронесса. – Как быстро все закончилось. Очень печальная история. Вы не боитесь газетчиков, господин подъесаул?
– Нет.
– Как вам повезло. Скоро весь мир заговорит о покушении на русского императора. И замелькают фото. Не люблю быть на первой полосе. Хотя мне нравится блистать в обществе. – «Лизонька» кокетливо, но скорее привычно улыбнулась. – А чего вы боитесь?
Билый задумался. Баронесса жужжала на ухо надоедливой мухой.
– Ничего.
– А медведя?! – наигранно испугалась баронесса.
– Стреляешь ему в ухо из пистоля, и нет медведя. Чего его бояться? Сударыня, – стараясь больше не обращать внимания на сказанное Измайловской, сказал Билый, – прошу к выходу. Меня уполномочили сопроводить вас по месту вашего жительства. В целях безопасности прошу следовать моим распоряжениям и никоим образом не отходить от меня.
– Не слишком ли вы много на себя берете? – без тени недовольства спросила Измайловская.
– В данной ситуации нет! – ловко парировал подъесаул. – Я исполняю приказ императора. Посему еще раз убедительно прошу не отдаляться от меня ни на шаг.
Баронесса одарила Билого сладким взглядом и, слегка вильнув ягодицами, направилась к выходу из купе.
– Не извольте беспокоиться, господин подъесаул, буду рядом с вами, словно медом намазанная. Вы же любите мед? – кокетливо обернувшись, произнесла она.
Билый ничего не ответил и проследовал за своей спутницей. На перроне их встречал кучер, один из тех, что служили в парке его императорского величества.
– Господин подъесаул, – доложил он. – Император лично приказал доставить вас и баронессу к ее дому.
– Что ж, – опередив Билого, сказала Измайловская и вновь с долей кокетства посмотрела на Миколу. – Весьма любезно со стороны его величества.
Подъесаул, не забывая о наказе императора, осмотрелся по сторонам. Ничего подозрительного. Все как обычно. Пассажиры в ожидании поезда, грузчики, снующие непрестанно по перрону, парочка мелких воришек-карманников, промышляющих кошельками зазевавшихся пассажиров. Ничего, что могло бы создать ситуацию, опасную для фаворитки императора.
– Где вы оставили экипаж? – осведомился Билый. Шофер указал рукой в сторону. Метрах в шестидесяти, блестя черным свежим лаком, стояла роскошная открытая коляска. – Извольте, и, будьте добры, побыстрее.
Через пару минут все трое сидели в экипаже. Баронесса назвала адрес, и кучер, лихо гикнув, погнал по мостовой маститых жеребцов. На дороге то тут, то там встречались небольшие лужицы, что свидетельствовало о недавно прошедшем дожде. В летнем жарком воздухе зависла духота.

Время в дороге показалось подъесаулу вечностью. Добравшись до цели поездки, Билый, облегченно вздохнув, выбрался из экипажа. Открыв дверь коляски, он подал руку баронессе и помог ей выйти.
– Благодарю, – сухо обратился подъесаул к кучеру. – Вы свободны.
– Что ж… – начала было баронесса. Но не договорила. Рядом с ними, совсем близко, на расстоянии вытянутой руки, пронесся конный экипаж. Извозчик, с окладистой бородой, в сером сюртуке, как будто намеренно выбрал именно этот маневр, заехав колесом в небольшую лужу и обдав грязью платье баронессы и черкеску подъесаула.
Билый среагировал мгновенно. Такой обиды, еще и от простолюдина, он вытерпеть не мог. В несколько прыжков он нагнал экипаж и, ловко вскарабкавшись в него, схватил извозчика за руку, в которой тот держал короткий кнут. Выхватив кнут, Билый стал отчаянно хлестать бородача. То извивался, будто угорь, выкрикивая после каждого удара:
– Барин, не бей, виноват!
Подъесаул вкладывал в удар всю свою неприязнь к этому иногороднему для казака мужику. Почему-то вспомнились хохлы, нанимавшиеся в станице на сезонные работы. Устав или опомнившись, Билый бросил кнут и с силой дал извозчику тумака. Тот вскрикнул и закрыл голову от возможных дальнейших оплеух. Но больше тумаков не последовало. Билый на мгновение обратил взгляд на баронессу, о которой временно забыл, разбираясь с извозчиком. Она, вытащив платок из сумочки, пыталась безрезультатно оттереть с платья пятна грязи. Взгляд подъесаула упал за Измайловскую. В ее сторону спешным порядком шли два человека, обмениваясь короткими фразами и резко жестикулируя. Пластун сразу оценил степень опасности и, спрыгнув по-кошачьи с повозки, молнией метнулся к баронессе. Это и спасло ничего не подозревающую женщину. Один из нападавших уже протягивал руку к ее открытой сумочке, второй заходил сзади, отрезая таким образом путь отхода. Оба бандита так увлеклись нападением на беззащитную даму, что не увидели возникшего перед ними как будто ниоткуда казака в черкеске. Захват, ловкое движение, и первый нападавший уже лежал на мостовой. Второй, поняв, что настал момент спасать свою жизнь, во всю прыть уносил ноги к ближайшей подворотне. Баронесса, отскочив, будто лань, в сторону, от неожиданности вскрикнула. Где-то на соседней улице послышался свисток городового.
– Дернешься, сломаю руку, – рявкнул Билый, доставая из кармана шаровар ремешок из сыромятной кожи. Несколько движений, и нападавший, крепко связанный, исходил ругательствами в адрес казака.
Подъесаул склонился над трофеем и чуть слышно проговорил:
– Не заткнешься, сдам в каталажку. Будешь лежать тихо, поговорим.
Тот, скалясь по-звериному и с ненавистью вращая глазами, повиновался:
– Твоя взяла, казак.
– Господин подъесаул, – подскочив к Билому, воскликнула баронесса. – Я вам так благодарна! Так благодарна! Если бы не вы!..
– Не стоит, сударыня, – слегка остудил ее пыл подъесаул. – Вы у своего дома. Разрешите откланяться.
– Как?! Вы не зайдете?! – удивленно, с долей сожаления молвила Измайловская. – Я думала, вы сдадите этого бандита полиции и почтите меня своим посещением.
– Прошу простить, сударыня, – серьезным тоном, не требующим возражений, ответил Билый. – В другой раз. Дела государственной важности.
– Ну, если только государственной! – с легкой иронией произнесла баронесса. – Жаль. Вы многое потеряете, если не воспользуетесь моим приглашением.
– Возможно, сударыня. Но такова казачья судьба, – делая акцент на «казачья», произнес подъесаул.
– Что?! – не поняв смысла сказанного Билым, переспросила баронесса.
– Честь имею, сударыня, – ответила Билый, давая понять, что разговор окончен.
«Истинный грубиян! Фи!» – еле слышно произнесла Измайловская и, повернувшись, пошла к подъезду своего дома. Но Микола уже не слышал ее последних слов. Инстинкт охотника овладел им. Он присел перед лежащим на мостовой бандитом и, приподняв его голову за волосы, сказал:
– Через пять минут здесь будет городовой. Могу обеспечить тебе встречу с ним по полной программе. Есть выход. Ты даешь мне адрес вашей воровской малины, и я отпускаю тебя, слово офицера!
Бандит оскалился в улыбке и плюнул под ноги Билому. Микола резко опустил голову преступника о мостовую и снова, крепко держа за волосы, приподнял:
– Слушай сюда. Если сдашь малину, отпущу. Если нет, – при этих словах Билый достал из голенища ичиг нож и поднес его к горлу лежащего перед ним. – Рука не дрогнет! Слово казака!
Видимо, это «слово казака» подействовало на преступника убедительнее, чем слово офицера, он со страхом в глазах замотал головой и сразу выпалил адрес.
– Что? «Трезвый боцман»? Это ресторан у порта?
– Да. Там собирается весь воровской цвет. Сукой буду, правду говорю.
– Не врешь? – жестко спросил подъесаул. Тот в испуге замотал головой:
– Нет!
– Смотри! – Билый поднес к носу бандита увесистый кулак. Спрятав нож за голенище, Микола развязал ремень, освободив руки преступника:
– Бежать и на глаза мне не попадаться!
Тот подскочил и, не оглядываясь, скрылся в той же подворотне, что и его подельник, убежавший в том же направлении некоторое время назад.
На перекрестке улицы показалась фигура городового. «Этого нам сейчас как раз и не нужно», – пронеслась мысль в голове пластуна. Подъесаул повернулся в обратную от городового сторону и зашагал спокойным шагом прочь. Нужно было еще зайти в полицейский участок к Травкину.
Особого желания встречаться со следователем у Билого не было, тем более пришлось бы делиться с ним тем, что он узнал за последнее время. Но и титулярный советник, возможно, мог рассказать Билому нечто новое. Посему их встреча была неизбежной. «Ладно, поговорим, – подумал Микола, подходя к знакомому серому зданию. – Ведь не обязательно рассказывать Травкину все, что я узнал. Государь сказал: “Рой!” А “рыть” я привык в одиночку. Война план покажет».
Билый замер, пораженный в самое сердце – на краю улице стоял роскошный дорогой авто. «Не может быть!» Немного отмер, первое ошеломление от увиденного автомобиля прошло. Да, в парке императора стояла подобная адская машина, но здесь! Возле сыскного управления! Миколе поначалу даже показалось, что имперская свита его опередила и за каким-то интересом подкатила к зданию первой. Безумная мысль мелькнула и тут же исчезла: во-первых, нет никого из пажей, только часовые да свора мальчишек, мечтающих подойти поближе; во-вторых, много чести для сыскарей, чтобы к ним прикатывала императорская свита во главе с самим.
Было еще в-третьих.
Если в императорском парке адская машина стояла вся надраиваемая, пугающая своей чистотой, сверкающими в каждом лучике света хромом и серебром, с великолепным салоном из красной кожи, то здесь механический зверь стоял на приколе, весь запачканный свежей грязью: так, что даже куски глины и прелой листвы висели в поблекших спицах колес. Не было в ней никакой изысканности, словно использовали ее не для шика, а как средство передвижения.
– Чудны твои дела, Господи, – пробормотал, крестясь, подъесаул, думая о том, сколько в ней может скрываться лошадиных сил, и вжался в тень дома. На крыльце сыскного управления появился граф Суздалев. Это было так неожиданно, что Билый вновь остолбенел. Ваня ни на кого не глядел. Прикурил, посмотрел в луковицу золотых часов и быстрым шагом направился к машине. Часовой отдал честь, разогнал мальчишек, и машина резво покатила по брусчатке, заставляя редких прохожих останавливаться, а дам, как молодых, так и старых, знойно улыбаться водителю. Нацепив большие очки на лицо, Ваня промчался мимо казака, не заметив старого друга. Билый хекнул, думая: «Что-то ты часто мне стал попадаться везде, дружок. Тянет к другу так, что ли? Али земля маленькая? Странно все это», – и вошел в управление. Дежурный младший унтер-офицер проверил документы, спросил к кому. И Билый, не зная никого в этом заведении, кроме титулярного советника Травника, и не желая разговаривать с дежурным офицером, поясняя ему, для какой цели явился, спросил:
– Титулярный советник Травкин на месте?
– Так точно, господин подъесаул.
– Где я могу найти его?
– Вестимо где. На допросах. – Младший унтер смутился, Билый ему подмигнул. – Одну минуту, господин подъесаул. Сейчас вызову. – И принялся остервенело крутить ручку внутреннего телефона.
– Что? Лютует на допросах Травкин? – как бы невзначай спросил Микола, косясь на диковинку. В голове не укладывалось: а вестовой тогда зачем, если везде телефоны будут? С вестовым-то надежнее.
– Не то слово! Самый лучший дознаватель в управе. Всех колет.
– Похвально.
Унтеру удалось вызвать сопровождающего, сам Травкин не смог явиться, но ждал в кабинете. Дверь раскрылась при первом стуке. Казалось, титулярный советник ждал гостя, но на самом деле он снимал длинный кожаный фартук и прятал специфическую одежку в шкаф у входа.
– Никак казак пожаловал за своими деньгами? – радостно оскалился он, снимая также нарукавники. Был он сегодня не по форме, в белой рубашке, в черном жилете. Посмотрелся в зеркало, приглаживая проборчик – ни одна волосинка не выбилась из четкой прически. Микола вздохнул, ловя взгляд Травкина в отражении зеркала. «Хитер полицейский, делает вид, что прихорашивается, а сам наблюдает за реакцией казака».
Микола обвел взглядом кабинет: управа как управа. Что он, раньше таких не видел? Большой стол, покрытый зеленым сукном. Пара бумажек на нем да чернильница. Стулья вместо кресел – здесь, видно, никто не засиживался. Большой сейф за спиной. Рядом в полстены прикрытая карта.
– Гроши всегда нужны, – угрюмо сказал Билый. – Лишними не бывают.
– И то верно. – Травкин сюртук накинул на плечи и сразу к сейфу прошел. Забренчал ключами, открывая. – Сейчас квитанцию оформлю. Садитесь пока, господин подъесаул. Может, чаю?
– С лимоном? – недоверчиво уточнил Билый, присаживаясь.
– А то как же! И сахар вприкуску! – просиял титулярный советник в улыбке. Позвонил по телефону отдавая распоряжение вестовому.
– Тогда можно. Однако я больше здесь по делу.
– По какому? – Травкин вмиг стал серьезным. Не любил, когда кто-то просит у него помощи. Закон он для всех одинаков. А казак, видно, уже набедокурил, или братец его, вот и начинает издалека.
– Про покушение на императора уже знаете?
– Про какое? – побледнел сразу Травкин и завертел шеей в тугом воротничке – как казак смог так ловко прознать про дело всей его жизни? – привычно отвечая на вопрос вопросом.
– Про утреннее.
В кабинете повисла пауза. Муха, зажужжав, звонко ударилась в стекло большого зарешеченного окна.
– Нет. Давайте-ка по порядку.
– Обязательно, – кивнул подъесаул и примолк – внесли чай. На отдельном блюдце лимон. Дождался, когда вестовой, разложив всё, вышел, и быстро продолжил, скромно умолчав о своих заслугах.
– Слава Богу, император жив! – воскликнул Травкин.
Микола кивнул, заканчивая мысль:
– Поэтому меня и направили в сыскное, чтобы я мог побеседовать с чиновником, который уже предупреждал о возможном покушении на императора. Знаете такого? Я исполняю волю императора.
– Так это я, – запальчиво сказал Травкин, поднимаясь со стула и начиная бить себя кулаком в грудь. – Я этот чиновник! Я тот самый человек, что учуял такой заговор! А надо мной все смеялись! Крутили пальцем у виска! Я уже стреляться хотел!
– С кем? – попробовал сменить тему Билый. Он мог помочь от чистого сердца выстрелить во врага Травкина. Если господин полицейский попросит.
– В себя, конечно. Министерство не перестреляешь! Вот дело! – Титулярный советник достал из сейфа пухлый том и грохнул папку на стол. Положил на него маленькую раскрытую пятерню. И спросил внезапно: – А как вы, голубчик, вот так такие секретные новости первому встречному рассказываете?!
– Так то не секрет, – отмахнулся от него Билый. – К вечеру уже все газеты будут обсуждать. Тем более не первому встречному, а вам, господину титулярному советнику Травкину.
– Что? Никак слышали обо мне?! – заволновался полицейский.
Микола многозначительно поиграл бровями.
– Что? – Травкин опешил и сел. Губы его затряслись. – Неужто сам обо мне говорил?
Билый не ответил. Титулярный советник вытер пот на лбу. Ухнул. Раскрыл пухлый томик.
– Вы пейте чай. Я вам суть расскажу. Потом почитаете сами, я вас в комнатку заведу. А сам опять на допрос! Уж больно мне хочется снова поговорить! В нашем деле новый оборот!
– Благодарствую, – сказал Билый, доставая из голенища ичиг пластунский нож. Травкин побледнел. Микола взялся за лимон и очень удивился, что тот уже порезан. Спрятал обратно нож. Потом до него дошло, и он переспросил: – «В нашем деле»?
– Чувствую, что мы теперь как ниточка с иголочкой. Цель нас связывает одна – забота о жизни императора. Как вас зовут, господин подъесаул?
– Николай Иванович.
– Очень приятно. Александр Александрович. Привык больше к обращению Сан Саныч. Итак, любезный Николай Иванович, как ни странно, но все началось с нашего знакомства с Валькой Сочинским.
– С мнимого господина Смирнова? – удивился Билый.
– Именно. Он же Кедр, он же Валюха Шах, и коронован уже как Валя Сочинский. Известный рецидивист, занимающийся контрабандой товара на юге нашей империи.
– Очень познавательно, – скептически произнес Билый. – А при чем здесь покушение на императора? Не по зубам же орешек, даже такому известному рецидивисту, как Валюха Шах. – Микола не смог сдержаться от улыбки.
– А вот зря смеетесь! – обиделся Травкин. – Воры они везде! У них что уши, что руки – очень длинные. Банда Вальки Сочинского была незаменима в передаче курьерской почты и исполнении мелких поручений. Кстати, он и сейчас вез послание. Вот оно. – Травкин вытащил из досье лоскут материи. – Нашли в подкладе. Не желаете ли ознакомиться?
– А можно?
– Почему бы и нет, – хитро сказал господин полицейский и протянул кусок ткани. Микола разочаровано хмыкнул – исписана вся таинственными знаками.
– Шифр, – пояснил Травкин и с надеждой в голосе спросил: – Не знаком?
– Нет. Откуда вы все это знаете?
– Кое-что нарыл сам, кое-что мне поведал Валя Сочинский. Но не всё. – Глаза титулярного советника сузились. – А что, Николай Иванович, не желаете ли пройти со мной в кабинет допроса?
– Зачем? – удивился Билый.
– Поучаствовать в допросе!
– Нет уж, увольте, господин любезный Сан Саныч.
– А зря, – разочарованно выдохнул Травкин, обмякая на стуле. – Из Сочинского так и сыпется информация.
– Узнали, кому он вез послание?
– Узнал. – Полицейский замялся с ответом. – Но лучше бы не узнавал. Выдал на допросе Сочинский одну известную фамилию. Вот недавно допрашивал. Чист вельможа, как стеклышко. Ни к чему не причастен. С репутацией! Между прочим, георгиевский кавалер. Герой войны. Но никаких фамилий! – Травкин поднял руки. – Пока все сам по второму разу не проверю.
Микола кивнул, конечно, никаких фамилий, а сам подумал: «Значит, Ване все-таки дали Егория».
– Есть у Вали место особое, «малина» – сборище ворья. Вот туда бы наведаться! Половину перестрелять, а вторую половину взять в околоток да ко мне на допрос. А у меня уж запели бы петушки. – Травкин сладко улыбнулся. – И тогда всё, сударь мой! Считай, сразу выйдем на их господ, а там и заговор весь раскроем!
– Так в чем же дело? Место не знаете?
– Место знаю. – Полицейский вздохнул и повернулся к закрытой карте, раздвинул шторки. – Тут «малина» бандитская. В порту, в самом лучшем трактире «Трезвый боцман». Там наверху обычный ресторан, сам бывал не раз, а в подвалах настоящие катакомбы. Так что место я прекрасно знаю. Людей нет. – Травкин развел руками. – Что я буду там делать с одиннадцатью городовыми? Завтра жду подмогу со всех участков. Кстати, Николай Иванович, не желаете ли к нам присоединиться? Лишние руки нам не помешают!

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71023795?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.