Герои моего времени

Герои моего времени
Михаил Константинович Зарубин
Книга современного петербургского прозаика и публициста, лауреата российских и международных премий Михаила Зарубина «Герои моего времени» является произведением историко-биографического жанра. В ней автор вспоминает о своих друзьях, знаменитых деятелях Ленинграда – Санкт Петербурга. Вспоминая встречи с поэтом Б. Орловым, директором Кировского завода П. Семененко, руководителем Ленинграда В. Ходыревым, дружбу с артистами К. Лавровым, А.Толубеевым, с тренером В. Платоновым, писатель показывает, что при скоротечности бытия в нём есть незыблемые, не разрушающиеся в волнах реки времени духовно-нравственные опоры.

Михаил Зарубин
Герои моего времени

Пролог
Во все исторические времена служение человека Отечеству считалось делом почетным и достойным наград. В Царской России, в правление Екатерины Великой, было введено звание «Особо почетный гражданин России», которое во все последующие века, вплоть до сокрушения Российской империи, присваивалось гражданам за личные заслуги, совершенные на любом профессиональном поприще, удостаивались им люди всех сословий. Это звание сопровождалось Императорской грамотой и подписывалось правящим Монархом, в особых случаях оно было наследственным. Так государство благодарно отмечало своих подданных, так узнавало о своих героях. В наше время, обладающее мощными средствами коммуникации, мы, к сожалению, мало знаем о выдающихся современниках, совершающих каждодневные, негромкие подвиги, о людях, с радостью несущих бремя служения Родине, созидающих ее историю. Таковыми являются герои, о которых я рассказываю в настоящей книге. То, что они герои, – заявляю с уверенностью, так как знал и знаю каждого лично, так как многому у них учился и сейчас вспоминаю и ныне здравствующих, и уже ушедших своих друзей с огромной благодарностью. Не только за доброе ко мне отношение, но и за то, что, находясь с ними в незримой связи в своем земном бытии, могу объективно оценить и осмыслить это «мое» время, предопределившее и мою судьбу. Не претендуя на объемлющие биографии и творческие исследования, я постарался представить свих героев через литературно-исторические портреты в контексте того времени, в которое выпало нам сосуществовать не только на одной земле, но и в одном городе, быть участниками одних государственных, социальных, культурных событий.
«Герой нашего времени» – основополагающий и извечный сюжет русской литературы, стремящейся остановить время, осмыслить его, запечатлеть. Мои герои, которым случилось жить в конце ХХ – нач. XXI вв., в нелегкий период смены социальной формации, на рубеже тысячелетий, своими деяниями рассказывают о своем времени. А я не пожалел труда и сердца рассказать о них.

Кирилл Лавров. Времени тонкая нить, или Метамарфозы четвертой стены

Вступительное слово
История театра насчитывает не одно тысячелетие. Но каждый человек, у кого вспыхивает любовь к театру, как это случилось со мной, уверен, что такое происходит только с ним и только в данный счастливый момент. И, действительно, механизм такого чувства влечения имеет личностные особенности. Человеку присущ «инстинкт преображения», который удовлетворяется в большей степени в театре. Но, кроме того, в театре происходит претворение желаемого в действительное, мечты в реальность, происходит углубление времени и расширение пространства. То есть жизнь может выходить за свои реальные границы.
Когда поднимается занавес, кажется, падает какая-то зловещая стена, намеренно отделяющая человека от настоящего прекрасного мира, где трудные вопросы облекаются в понятные слова и в результате сценического действия решаются самые сложные проблемы. В театре, укрупняющем явления, проявляются бытийные взаимоотношения мира и человека, удовлетворяются эстетические потребности личности.
Я помню, с каким замиранием сердца всегда ждал, когда же вознесется занавес – эта четвертая стена сцены, и артисты, казалось только для меня, станут играть спектакль. «Четвертая стена» – термин сугубо театральный, это воображаемая стена между зрителем и актерами в традиционном трехсменном театре. Его ввел Д. Дидро, но более глубокую интерпретацию термин получил с появлением «театрального реализма», когда слом «четвертой стены», то есть воображаемой границы между зрителем и актером, ставился в задачу творческого коллектива, так как позволял зрителю погрузиться в происходящее на сцене, поверить в реальность постановки.
И основным тружеником на этом поприще «слома» всегда был актер. Мне посчастливилось видеть в работе и общаться в жизни с такими корифеями сцены, которые с неимоверным трудом разрушали эту стену тем, что не подделывались под персонажей, но подчиняли их своему творческому воображению, своему времени. Оставаясь независимыми от литературного образа, они убеждали зрителя в творческой первичности актерского искусства. У актера и зрителя складывались честные, доверительные отношения. И ни о какой «стене» между ними речи быть не могло.
По мере овладения профессиональными, техническими, историческими знаниями, просто жизненным опытом я понял, насколько справедливо высказывание театроведа начала ХХ века Н. Евреинова: «До сих пор думали, что Театр там, где его здание. Прошли тысячелетия, прежде чем люди узнали… что театр везде и всюду».
Действительно, в своей жизни и профессии я немало видел ситуаций, достойных театральных аналогий, а термин «четвертая стена» может быть оправданно применен во многих других сферах жизни. Например, в деятельности властей города, отгораживающихся непроницаемой стеной от жителей, которые настаивают, чтобы этой стены, как «четвертой» в театре, не было. Или в моей строительной специальности. Так и хочется сравнить с обманом в плохом театре действия строителей-разрушителей города, которые, наоборот, оставляют не разрушенной «четвертую стену» фасада здания и за ней воровски уничтожают остальные три. Или, наоборот, они заменяют «четвертую стену» фасада новоделом и заставляют нас верить, что это по-прежнему историческое здание.
В общем, увлекательны и непредсказуемы метаморфозы современной «четвертой стены». Используя этот метафорический образ, я пытаюсь отразить любовь к театру, познание которого происходило благодаря дружбе с коллективом великого БДТ. Исследовать свое время через общение с выдающимися петербуржцами Кириллом Лавровым и Андреем Толубеевым, чьи образы надолго хочется сохранить в памяти людей. Я решился приоткрыть завесу над происходящим в строительном мире, где, как и на сцене, бывают и поражения, и победы. Такой личной победой я считаю длительное удачное строительное сотрудничество возглавляемого мной 47-го Треста с Большим драматическим театром им. Г. А. Товстоногова. У нас оказалось несколько лет совместной истории, когда трест проводил работы по созданию нового студийного корпуса театра и жилого дома для артистов БДТ. Понятно, за эти годы накопилось много того, о чем хочется и нужно рассказать.
Помнится, накануне дня рождения Кирилла Лаврова я находился в театре и вместе с актерами обсуждал сценарий предстоящего торжества. Как всегда в таких случаях бывает, пошли воспоминания о юбиляре. Мне тоже было о чем рассказать. А в ответ услышал: —
Почему же Вы не напишете об этом? Это очень интересно, даже нам, работникам театра, хоть мы и видим Лаврова каждый день. А вот о его роли «строителя» в подробностях знаете только Вы, Михаил Константинович.
И я начал писать книгу. Сначала одну, потом вторую. В этом мне очень помогли специалисты театра В. Каплан, Е. Егоров, Л. Хабарова – от них я почерпнул сведения об истории русского театрального искусства, о выдающихся актерах, меценатах, режиссерах, театральных художниках, получал книги по теории и философии театра. Не осталась в стороне и моя семья. Жена Нина Андреевна зорко следила за тем, чтобы в своих воспоминаниях я не впадал в излишнюю патетику. Дочери Анна и Наталья помогли с поиском нужной литературы по истории Санкт-Петербурга. Не остались в стороне внуки Коля, Андрей, Миша, Паша. Очень хочу, чтобы внучка Сонечка, когда подрастет, с интересом прочитала эту книгу. Это о них в первую очередь я думаю, когда с душевной болью рассказываю в своих воспоминаниях о разрушениях старого города, который так хочется оставить потомкам и всем будущим поколениям в неприкосновенной величественной красоте. Это для них я хотел сохранить портреты великих, к сожалению, уже ушедших моих друзей – Кирилла Лаврова и Андрея Толубеева, – у таких людей есть чему поучиться нам всем. Это во имя них, еще малышей, я старался весь свой век на строительном и общественном поприщах, надеясь, что никогда не возникнет разобщающая «четвертая стена» между наследниками моей жизни и городом, в котором им посчастливилось родиться. И которому они, как и я, надеюсь, будут служить верой и правдой.

Глава первая. Встреча и прощание
Начало века. Конец апреля. Вновь пришла весна и все преобразила. Зимние тяжеловесные облака, которые неизменно на протяжении почти всех холодных месяцев нависали над городом, словно заботливые материнские ладони, согревали его, защищали от ледяного дыхания космоса, незаметно просветлели и, раскрывшись, исчезли. Наконец-то глубокое питерское небо показалось горожанам во всей своей неизбывной вдохновляющей красоте. На солнце смотреть в упор невозможно: слепит до слез. Как будто в одно мгновение выплеснулась из земли молодая, трепещущая на теплом ветру трава, сады и парки окрасились изумрудными оттенками новой жизни природы. Уже на всех деревьях появились блестящие, не боящиеся разгорающегося солнца листочки. Вишня расцвела первой, словно спешила первой утвердиться в своей красоте. Сирень пока медлит, но вот-вот вспыхнут ароматным разноцветьем и ее тугие гроздья…
Первая гроза отгремела. И ликующая радуга в свои широкие весенние объятия заключила и Васильевский остров, и Пулковские высоты, отстоящие друг от друга на десятки километров. Зримо дышит земля, это особенно хорошо видно на восходе солнца, когда белый пар, витиевато курясь, поднимается белыми струйками к небу и исчезает в вышине. Дышится легко. В такую пору мне всегда вспоминается родная Сибирь. Хочется поскорее в лес, к подснежникам… Таких подснежников, как у нас в Сибири, я не встречал нигде: они чем-то напоминают тюльпаны – белые, желтые, сиреневые. В последнюю свою сибирскую весну я нарвал маме огромный букет подснежников, принес домой и водрузил на стол – нежный их аромат перебил резкий лекарственный запах, плотно окружавший маму уже не один месяц. Я увидел радость в маминых глазах и запомнил ее такой на всю жизнь.
Но это было давно. А сейчас мой Петербург готовится к таинству белых ночей. К. сезону катерных прогулок по рекам и речкам. К длительным променадам вдоль парадного невского фасада, представляющего стройную цепь зданий, поднятых на мощные цоколи. Эта выверенная перспектива иногда искривляется округлыми текучими линиями вросших в нее площадей. В пышной, в основном трехэтажной застройке преобладают дворцы и особняки, монументальные общественные здания. Сладко от сознания, что старинный город весной молодеет, радуется. Многие окна в домах распахнуты, на подоконниках – цветы… И самому страстно хочется жить! И как в детстве кричать – здравствуй, весна! Весна – дарящая не только надежды, но и новые встречи.
* * *
С сыном Кирилла Юрьевича Лаврова, Сергеем и его женой Марией Ивановной я знаком давно. По необходимости мы общаемся друг с другом. Такая необходимость случилось и той весной: несколько дней подряд мы пытались договориться о встрече, но все как-то не получалось: то я не моту, то Сергею некогда. После безуспешных попыток решили: пусть приедет вместо меня Саша – мой помощник, в любое время, удобное Сергею, и они посмотрят, что надо сделать по нашей общей проблеме.
Мы оба порадовались, что нашли такое простое решение, пожелали друг другу здоровья и обязательной встречи после майских праздников.
Более двадцати лет я возглавляю организацию «47-й строительный Трест». Про таких говорят: «столько не живут, сколько он работает». По давней традиции всякий рабочий день начинаю с «производственной базы». Небольшая диспетчерская, где по утрам собираются снабженцы, механики, руководители строек и те, кто с вечера забыл что-то заказать. Короткий разговор, конкретная информация – и обстановка ясна: я уже знаю, что делать, где нужно вмешаться, кому помочь. В тот день на строительстве жилого дома по Турбинной улице случилась неприятность. При разбирательстве открылись и попутные проблемы, которые от меня скрывали. Пришлось повысить голос, убеждая и стыдя начальника участка, поэтому телефонный звонок услышал не сразу. Сообразив, что сигналит именно мой мобильник, еще не отойдя от трудного разговора, буркнул в трубку:
– Слушаю!
Трубка молчала.
– Слушаю, – уже спокойнее сказал я.
– Михаил Константинович, это Саша.
– Говори, Саша, по быстрее.
– Я позвонил Сергею Кирилловичу.
– Саша, не звонить надо, а ехать к нему!
– Мы договаривались сначала созвониться. Я так и сделал, звоню, а там большая беда.
– Что за беда, Саша? Ты можешь говорить яснее?!
– Умер Лавров… Кирилл Юрьевич.
Я сжал трубку, наверняка изменился в лице, потому что ко мне взволнованно подбежал мой зять Володя:
– Что с тобой? Тебе плохо?
Я, молча, поднялся, пошел к двери, распахнул ее. Мне не хватало воздуха.
Я знаю, люди вечно не живут, но почему смерть выбрала сегодня именно этого, дорогого мне человека? Зачем не подарила ему хотя бы еще одну весну?
Я сжал ладонями голову. Кровь пульсировала в висках, причиняя острую боль. Мысли беспорядочно набегали и тут же уносились, как тучи, подхваченные ветром. Прикрыв глаза, я склонил голову, так, казалось, было легче.
Не стало Кирилла Юрьевича Лаврова?! Не могу осознать до конца. Накатывают разные чувства: отчаяние, одиночество, вина, беспомощность, невозможность помочь, душевная боль, тоска. Все одновременно.
Можно поверить в любое чудо, даже надеяться увидеть подснежники в январском лесу – чего только не бывает в современном мире! Но осознать уход из жизни Лаврова – невозможно.
Двенадцать лет мы знали друг друга. Как же быстро они промчались… С трудом вышел на улицу, порыв ветра с залива сбросил с моей головы кепку и вернул меня в реальность: надо что-то делать! Сейчас в театре еще никого, поеду в офис. В машине вдруг подумал: а если Саша ошибся? Набрал номер Марьи Кирилловны, но она лишь подтвердила страшную весть. Вспомнился с горечью Маяковский: «И нету чудес, и мечтать о них нечего…»
Еще два дня назад разговаривал с Кириллом Юрьевичем по телефону. Голос на том конце провода звучал болезненно, слабо, очень это было не похоже на Лаврова… Я произносил какие-то общие, гладкие, как камешки, слова. Старался не показать свое беспокойство и сострадание. Как же я не почувствовал, что он уходит?!
Вдруг перед глазами возник недавно сыгранный им Понтий Пилат: по облакам, как по снежной дороге, вместе с Иешуа прокуратор уходит от нас туда, где нет ни времени, ни привычного пространства… Подумалось: «Вот и Кирилл Юрьевич ушел этой дорогой. И уже не вернется… Сколько же я впустую потратил времени, когда он был жив, о многом не успел с ним поговорить, не отважился спросить его о чем-то важном и самом главном…
Он привлекал к себе людей, сила его притяжения была огромной. В далеком 1972 году, в Сибири, увидев Лаврова в роли Башкирцева, я был покорен созданным образом, его волей, упорством, целеустремленностью. А за годы нашей дружбы, наблюдая в обычной, не киношной и не театральной обстановке, замечая и вдохновение, и усталость на его лице, я видел его таким, каким он был в молодости. Он всегда был мудр и несуетлив. Морщины изменили Лаврова, но каждый его узнавал. Фигура всегда была стройна и подтянута, он шагал широко, улыбался молодо и жизнерадостно.
Кирилл Юрьевич уникален во всем: в личной жизни, в работе. О его принципиальности ходили легенды. Лавров мог при всесильном хозяине города Г. В. Романове в одиночку встать и выступить против его директивы, поперек всем голосующим «за мудрое решение партии». И его слушали и соглашались, и поддерживали.
В годы «тотальной демократии» он нес огромную ношу – взвалил на свои плечи Большой Драматический Театр. И эта священная ноша не согнула Лаврова, до старости его отличала офицерская выправка, глубочайшая серьезность и собранность. Он любил свой театр, и чувство ответственности за него было сродни родительскому. Быть художественным руководителем – труднейшая, наверное, в его жизни роль. Мне повезло: несколько лет я находился рядом и наблюдал, как вдохновенно и мудро Лавров исполняет эту роль. Я узнал его таким, каким не знали ни завсегдатаи театра, ни кинозрители.
С радостью вспоминаю, что к моей первой книге «Я родом с Илима» он написал вступление «Что значит быть строителем». С подзаголовком «Предисловие друга». Я был растроган, понимая, что быть другом Лаврова – это удел немногих избранных! Значит, я чем-то заслужил его внимание, ведь настоящая дружба всегда избирательна, свободна и основана на взаимной симпатии…
Как я был благодарен ему за теплые слова предисловия! С какой гордостью показывал книжку родным и близким, открывая первую страницу со словами Лаврова: «Я в детстве мечтал стать моряком. Всю жизнь люблю роли, связанные с водной стихией. Но с тех пор, как знаю Зарубина, снимаю шляпу перед строителями».
Нет большей награды для меня, парнишки с Илима, чем такие слова! Правда, когда Лавров говорил их, было уже под шестьдесят. Странная вещь: разница в годах у нас была в двадцать лет, но я не чувствовал этого. Я много раз наблюдал, как его всегдашняя готовность внимательно выслушивать всех, кто бы к нему ни обращался, вдохновляла собеседников, а спокойная, доброжелательная речь, мягкая неторопливость в движениях остужали самых разгоряченных оппонентов. Можно возразить: актер что угодно сыграет! Но я думаю, нет, здесь не было актерства. Игру, даже сверхталантливую, наблюдательный собеседник почувствует моментально. А он всегда искренне хотел со всеми договориться, понять, и у него это получалось. Он не давал мне почувствовать себя младшим и менее опытным, чем он сам. Видимо, Лавров тоже понимал, что я в своей жизни насмотрелся всякого – как в советские времена, так и в теперешние…

«Кто и когда познакомил меня с Михаилом Константиновичем Зарубиным, сейчас и не вспомню, – написал тогда Кирилл Юрьевич. – Скорее всего, это было время, когда Большой драматический театр имени Г. А. Товстоногова, в котором я служу много лет, формировал благотворительный фонд. Мы распахнули двери перед руководителями различных организаций, любящих искусство сцены, и круг лиц, посвященных в закулисную, невидимую обычному зрителю часть нашей жизни, заметно расширился. Кто-то, как обычно бывает, довольно скоро исчез с нашего горизонта. Другие остались, вошли в число инициативных помощников. И даже больше – стали настоящими друзьями. Михаил Зарубин – строитель, руководитель известного в городе предприятия ЗАО “47 Трест” – среди них».
Да, знакомство с Лавровым были на удивление естественным, и казалось закономерным. Это случилось в начале 90-х… О том времени сейчас говорят сострадательно, с критическими интонациями, но мы и тогда жили, растили детей, учились, ходили в театры, строили дома, верили в будущее. Самое главное – мы работали и любили. И это помогало нам преодолеть все трудности…
..Огромная приемная заместителя председателя Плановой комиссии Ленсовета. Большое количество людей, даже при открытой форточке – духота. От голосов присутствующих – гул. Уйти нельзя: необходимо решить очень важный вопрос. Я со своим заместителем сижу у входной двери. Вдруг говор смолкает, все поворачиваются в нашу сторону, я оглядываюсь: в дверях – Лавров. Негромко со всеми поздоровался. Я пригласил знаменитого артиста сесть рядом со мной на свободный стул. Мы не были лично знакомы, но я все же спросил:
– А Вас-то что привело сюда, Кирилл Юрьевич?
– Что привело? – повторил он вопрос, как бы раздумывая над ответом, и смиренно ответил, улыбнувшись: – Нужда.
– Кирилл Юрьевич, меня зовут Михаил Константинович Зарубин, я управляющий Трестом № 47 «Кировстрой», – поспешил я представиться.
– Так это Ваш трест строит Кировский завод? – поинтересовался он, удивив меня своими знаниями.
– Уже не строит, – ответил я в тон своему собеседнику, и добавил: – Нужда.
То ли это объединяющее слово, то ли что-то еще заставило нас разговориться, и мы, словно два попутчика, затеяли беседу о делах строительных, театральных, пока меня не пригласили в кабинет руководителя. Видел ли я до этого Кирилла Юрьевича? Иногда. Встречал на разных партийно-хозяйственных активах, редко, как зритель, наблюдал на театральных подмостках, чаще – в кино. Всегда помню его Синцова в «Живых и мертвых», а еще раньше Лапина в картине «Верьте мне, люди», в свое время был восхищен Башкирцевым-Королевым в «Укрощении огня», потрясен Иваном Карамазовым – вспоминать можно многие роли. Этого актера знали и любили, по-моему, все в стране. Но наша тогдашняя встреча была вовсе не встречей артиста и поклонника, а разговором двух руководителей.
* * *
И опять возвращаюсь в тот страшный час.
…Весь день звонки: одни выражают соболезнование, другие любопытно расспрашивают о подробностях… В конце дня я решил ехать в театр. Сидим, молчим, убитые горем… Нам сообщают, что прощание с Кириллом Юрьевичем будет проходить в Леушинском подворье: гроб там будет находиться всю ночь… Завтрашние государственные похороны – дело сугубо официальное, но я все же хотел попрощаться с другом в уединенной обстановке… С женой и дочкой Наташей поздним вечером едем на улицу Некрасова, где находится подворье.
* * *
Будущий великий артист родился 15 сентября 1925 года в доме на Озерном переулке, как раз напротив храма Леушинского подворья. В этом храме венчались его родители, здесь же он был крещен последним настоятелем, протоиереем Феодором Окуневым, впоследствии принявшим мученическую кончину. Многие детские воспоминания Кирилла Юрьевича сохранились в его сердце и памяти, об истории подворья он рассказывал подробно, заинтересованно, я не раз бывал его слушателем. Вспоминая о Лаврове, нельзя не рассказать о его любимой, родовой церкви.
Подворье Леушинского женского монастыря было основано в Санкт-Петербурге по благословлению Иоанна Кронштадтского. Архитектурный проект по образцу древних ярославских церквей выполнил зодчий Никонов, известный мастер русско-византийского стиля, а 21 ноября 1894 года уже состоялось освящение. Первым настоятелем храма был протоирей Иоанн Орнаутский, племянник Иоанна Кронштадтского.
Храм Леушинского подворья был возвращен Церкви в июле 2000-го, и в том же году, 9 октября, на престольный праздник свершилась первая литургия в историческом алтаре Леушинского подворья, где столько раз служил отец Иоанн Кронштадтский. В храм вернулись великие святыни, уцелевшие в страшные годы гонений: выносной крест с мощами святого Иоанна Предтечи, намоленный образ игуменьи Таисии, икона Святой Троицы, написанная по преданию на части древа Мамврийского дуба, Свято-Крестовская икона Божией Матери, «Спас Плачущий»…
Последние годы Кирилла Юрьевича были тесно связаны с любимым храмом. С помощью Лаврова в стенах БДТ проходили традиционные Таисиевские концерты, открывавшие публике уникальный пласт русской духовной культуры. Ежегодно эти концерты собирали лучших мастеров культуры, объединяя их вокруг церкви, а для зрителей они становились событием не только культурно эстетическим, но глубоко духовным. В честь 110-летия основания подворья Кирилл Юрьевич подарил храму икону преподобного Сергия Радонежского, написанную в иконописной мастерской Троице-Сергиевой Лавры.
…Я стоял перед гробом и смотрел на родное исхудавшее лицо. Сколько дум передумал, сколько вспомнил… Боже, как странно, как нелепо звучит: «Умер Кирилл Лавров»… И не потому даже, что, как принято говорить о таких людях в официальных документах, – это «целая эпоха в отечественном кино и театре». Дело в другом: когда нас покидают такие личности, невозможно избавиться от ощущения, что место, которое они занимали в истории и жизни, так и останется навсегда пустым. Потому что заменить их просто некем…
Но в моей памяти Кирилл Юрьевич жив.

Глава вторая. Ваш Лавров
Сегодня я в гостях у Лавровых. Они пригласили меня посоветоваться, как поступить с окнами квартиры: менять их или не менять? Мы с Кириллом Юрьевичем в его кабинете. Валентина Александровна на кухне, готовит ужин.
Кабинет небольшой, но высокий, потолки, наверное, метра четыре. В углу – книжный стеллаж, кроме книг в нем иконы, различные фарфоровые статуэтки лошадок, собачек, обезьян и другой живности, всё, видимо, дорого сердцу артиста. Рядом старинный секретер из ценных пород дерева, на нем массивные старинные часы. На стене портрет хозяина, написанный маслом. Здесь он еще молодой, в темном костюме, в белой рубашке и строгом галстуке. Неизменно пронзителен добрый взгляд его лучистых глаз.
Интерьер кабинета прост. У окна круглый журнальный столик, на нем высокая настольная лампа. Кресло с цветочной обивкой, просторное и удобное. Многое меня здесь заинтересовало и восхитило. Смотрю во все глаза, запоминаю, так как уверен, что дома меня будут пристрастно расспрашивать об этой встрече.
Из окна живописный вид на Петровскую набережную, на замерзшую Неву, на ограду Летнего Сада…
– Можно картины писать! – вдохновенно произнес я.
– Можно, – улыбнулся Кирилл Юрьевич, – только я делать этого не умею…
Увидев, что по невскому льду идут люди, опять удивляюсь:
– Как им не страшно?
– Страшно, – это уже присоединяется к нам Валентина Александровна. – Кира, помнишь, как я по Неве возила Сережу на санках?
– Помню, Валя.
Он обнял ее за плечи, и мне подумалось: жаль, что рядом нет фотографа…
Любуясь ими, интересуюсь:
– Кирилл Юрьевич, не вижу Ваших книг на полках, ведь Вы могли бы столько рассказать людям. У Вас должно быть столько воспоминаний.
Он вздохнул:
– Книги нужно было писать раньше, хотя бы лет двадцать назад. После смерти Георгия Александровича мы оказались в трудной ситуации. Знаю немало примеров: театр терял лидера и сам разваливался. До книг ли? И сейчас: чем худрук ни занимается – только не основным ремеслом. Хотя наш театр федерального подчинения, большую часть средств получаем из госбюджета, но всё равно не хватает. Что-то приходится добывать и самим. В общем, опять на книгу нет времени… А гастроли? Они необходимы, и не только из-за дополнительного заработка: нужно российской глубинке часть души отдать. Но Вы правы, моя жизнь – длинная история, в ней много интересных событий, фактов, встреч – так что книжка, наверное, получилась бы. Но увы…
Радостно мне было слушать Лаврова не со сцены, беседовать не в рабочем кабинете в театре, а вот здесь, в его доме, за этим столом, когда знаменитого артиста можно о чем-то переспросить, что-то уточнить. Здесь он откровенен и свободен от забот.
– Кирилл Юрьевич, у меня две дочери и четверо внуков, все, что я делаю в жизни, я делаю для них. А Вы?
– Я соврал бы, сказав, что не хочу успеха своему ребенку! Очень хочу! Но не за счет других. Ни сына, ни дочку я никуда не пропихивал, пользуясь своим именем. Не умею, не научился, так что упрекать мне себя не в чем. Дети сами выбирали профессию. Но я радуюсь их успехам, горжусь ими…
Мы выпили водки, закусили, потом появился чай. Окна я посоветовал Лаврову заменить обязательно: современные окна стильные и удобнее – для глаза радость, и для хозяйки облегчение. Несколько раз вставал, начинал прощаться, но уйти почему-то не мог. Мы говорили о театре, об актерах, о родителях, о детях. По мере осмысления своих судеб пытались ответить на извечный вопрос – что же такое жизнь? Для чего мы живем?
Осмысление бытия, стремление к красоте, жажда гармонии присущи в большей степени переломным периодам истории, эпохам смут и войн. Жесточайшая война выпала на долю Лаврова, но нам обоим пришлось пережить переломавшие Россию новые смутные времена, которые тоже страшны. Если во время войны известны и враг, и способы борьбы с ним, то во время революционных преобразований человек оказывается перед личным выбором, остается ему надеяться лишь на помощь собственной души, которая на основе извечных законов человеческого существования и собственного опыта может подсказать правильный путь. Вспоминая попеременно с Кириллом Юрьевичем события наших судеб, мы пришли к выводу, что все-таки правильно поняли душевные подсказки, определив свой образ жизни стремлением к деланию добрых дел, к служению Родине, как бы она к нам ни относилась.
Лиричность в наш философский разговор вносила своим присутствием и мудрыми репликами Валентина Александровна. Казалось, сердечный магнит притягивал меня к этим двум людям, с ними мне было хорошо…
Кирилл Юрьевич, однако, разговорился, и я уже молча и вдохновенно ему внимал. Ни до, ни после не слышал я от Лаврова такого откровенного рассказа о себе.
– Мы с мамой жили в Ленинграде, а отец – в Киеве, там он работал в театре имени Леси Украинки. Я был обычным дворовым мальчишкой, и дрался, и хулиганил. Иногда мои «приключения» принимали опасный характер, и мама жаловалась в письмах отцу: «У Кирки не все в порядке! Попал в плохую компанию В том районе Ленинграда, где мы жили, сколотилась компания «серьезных» парней, дело у них доходило до воровства, даже до убийств… А мы, подростки, на них засматривались, перенимали повадки, наблюдали «взрослую жизнь». Что и говорить, блатная романтика в этом возрасте привлекает. Неизвестно, чем бы все это закончилось, но тут пришла общая беда – война. Мне исполнилось пятнадцать лет. Мама была директором интерната, и вместе с ее воспитанниками мы уехали в эвакуацию, в Кировскую область. Конечно, прежние проблемы тут же забылись! Пришлось работать, кормить семью. У меня ведь еще младшая сестра была, совсем маленькая, два годика. И бабушка. Потому-то я и остался недоучкой: возможности учиться в школе не было. Работал грузчиком в «Заготзерне», на реке Вятке. Работа тяжелая, но я был мальчишкой жилистым, выдержал.
– Неужели Вас удовлетворяла такая обычная, простая жизнь? – с любопытством прервал я его рассказ.
– Нет, конечно. Когда потом работал на военном заводе – страстно мечтал уйти на фронт. Я был уверен, что совершу героические подвиги, во всяком случае, выполню свой долг… Ходил в военкомат, как на работу, и, в конце концов, меня все-таки взяли! Но отправили не на фронт, а в специальную школу, где очень быстро, за один-два месяца готовили младших командиров. А дальше – военное училище, я выпускался из него как раз в день окончания войны! Получил звание старшего сержанта. И отправили меня служить на Дальний Восток, где я «оттрубил» пять лет…
– А потом? Как потом складывалась Ваша судьба? – подбодрил я его рассказ логичным вопросом. Очень мне хотелось, чтобы Лавров по быстрее подошел к повествованию о начале своей актерской карьеры.
– Дальше старшего сержанта я не пошел, хотя занимал офицерскую должность: был техником звена, обслуживал три самолета. Но главное – я самозабвенно увлекся самодеятельностью, очевидно, сработали гены. Самолеты отошли на второе место, на первое выдвинулся клуб, наши спектакли. Мое амплуа, разумеется, герой любовник.
Руководителем театра был некто Монахов – очень серьезный театральный человек. До войны он работал в Москве, в Камерном театре у Таирова: и артистом в массовках, и плотником, и монтировщиком был. Владел множеством профессий, но, кроме того, был необыкновенно талантливым человеком и очень много знал о театре. Вы бы видели, какие прекрасные мы делали декорации, при том, что каждый гвоздь и доска привозились к нам с Большой земли. Тамошние деревья невозможно использовать как строительный материал: они все изогнутые, корявые. Добывали какие-то коробки, ящики, красили их зеленкой, йодом, мягкие детали шили из марли. И в результате получалось красиво и эффектно. У меня даже фотографии сохранились тех лет.
– А когда же началась Ваша настоящая театральная жизнь? – нетерпеливо поинтересовался я.
– Аттестата зрелости у меня так и не было, хотя я окончил военное училище. Но все-таки отважно явился в Ленинградский театральный институт, на консультацию к профессору Леониду Федоровичу Макарьеву. Читал стихи Симонова. Был на подъеме, читал эмоционально. И профессор рекомендовал мне поступать. Но, узнав, что десятилетку я не окончил, посоветовал в первую очередь заняться средним образованием, а уж потом думать о специальном. Видимо, у меня стало такое кислое лицо, что профессор смягчился и сказал: есть еще один путь – просто пойти работать в театр.
Поначалу я попытался окончить школу. Накупил учебников, обложился ими, но через два дня понял: бессмысленное занятие, один не осилю.
В это время в Ленинград на гастроли приехал театр имени Леси Украинки, где работал мой отец. Зная все сложности и подводные течения актерской профессии, он был категорически против моего выбора. Надеялся, что я стану офицером, окончу академию, сделаю карьеру военного инженера. Займусь настоящим мужским делом, вместо того, чтобы каждый вечер «морду красить». Поэтому втайне от него я сразу пошел к главному режиссеру театра Константину Павловичу Хохлову, которого знал. Он прослушал меня и взял во вспомогательный состав труппы.
Так я попал в Киев.
Отец в то время разошелся с очередной женой и оставил ей квартиру. На двоих нам выделили в театре в качестве жилья гримёрку на втором этаже. А через год приехали выпускники школы-студии МХАТ, среди которых была и моя будущая жена Валя Николаева.
– Кирилл Юрьевич, расскажите поподробнее о своей жизни в Киеве. В этом благодатном городе и Ваша театральная судьба, думаю, должна была сложиться удачно.
– Любовь к Киеву осталась у меня в душе навсегда, хотя прожил я там всего пять лет. А как же была разнохарактерна и талантлива труппа театра! Всех семьдесят человек помню по именам. У нас сложилась замечательная компания: актеры Киянский и Франько, заведующий музыкальной частью Соковнин и я увлеклись рыбалкой. Ездили куда-то на пароходиках. Потом Франько купил машину, и мы на его «Победе» отправлялись километров за сорок-пятьдесят на днепровские лиманы, удили там рыбу. А музыкант Воячек, чех по национальности, смешной, бородатый, пожилой человек, был яхтсменом: соорудил парус на своей ветхой лодчонке, и мы на Трухановом острове занимались парусным спортом.
Помощник режиссера Николай Владимирович Питоев, разносторонний, незабываемый человек, заразил меня любовью к автомобилям. Он купил трофейный «Опель» и целыми днями чинил его. Я неплохо разбирался в технике и частенько помогал ему. С тех пор и стал бредить автомобилями. Я получал пятьсот двадцать пять рублей в месяц. Жена больше – шестьсот девяносто, поскольку у нее было высшее образование. Мы с ней года три экономили на всем, ели одни макароны – и купили, наконец, «Москвич-401», который тогда стоил девять тысяч («Волга» – шестнадцать, а «ЗИЛ» – сорок три тысячи, помню как сейчас). Переехав в Ленинград, в Большом драматическом театре им. Горького я оказался единственным обладателем автомобиля. Даже у Товстоногова и Копеляна еще не было машин…
Коллектив БДТ того времени был очень непрост. Там уже работали несколько больших артистов, и каждого окружала своя команда. Они воевали друг с другом, но, когда случалось событие глобальное (как, например, приглашение из Киева нового худрука Хохлова), мгновенно объединялись в общем неприятии его. Конечно, Константину Павловичу было нелегко справляться с этим «террариумом единомышленников», человек-то он был пожилой. Хорошо помню собрание, на котором одна артистка образно сказала Хохлову, что он уподобляется скверной хозяйке, у которой полный холодильник продуктов, а она еще выписывает какие-то «киевские котлеты». Одна «котлета», естественно, я, вторая – Валя Николаева. Вот такие были в ту пору отношения, трудные и непредсказуемые. Они продолжались до тех пор, пока в театр не пришел Георгий Александрович Товстоногов. Это, уверен, промыслительное и счастливое событие для БДТ. Он разгромил все группировки, многих работников вообще повыгонял из театра. И то, что я попал в обойму его актеров и находился в ней с первого до последнего дня, тридцать три года, – мое великое счастье и жизненный выигрыш.
– А как Вы оказались его преемником? – спросил я.
– Когда в 1989 году Товстоногова не стало, всеобщим тайным голосованием на должность художественного руководителя театра выбрали меня. Против был только один голос, мой собственный. При повторном голосовании против проголосовали уже двое: я и моя жена. Пришлось согласиться. Никогда в жизни не думал, что буду кем-то руководить, а тем более театром, который всегда вызывал у меня священный трепет! И неспроста, потому что здесь были великий актерский коллектив и великий режиссер, на порядок образованнее и талантливее нас всех. Я очень благодарен труппе за то, что после смерти Товстоногова она не разбежалась и ко мне отнеслась благосклонно, понимая все мои трудности и проблемы.
– А как Вы считаете, Кирилл Юрьевич, Вам удалось сохранить товстоноговский дух и творческий его почерк?
– У поколения, которое воспитывалось на спектаклях Товстоногова, есть сегодня ностальгические чувства. Что тут поделаешь! Нет Товстоногова – нет и его театра. Это надо понимать очень четко. Нет человека, олицетворявшего БДТ, с его эстетикой, манерой, отношением к жизни. В искусстве не бывает, что вместо одного творца приходит равнозначный ему другой и ставит точно такие же спектакли… Конечно, сегодняшний театр стал другим, но вот что для меня важно: мы наследуем от Товстоногова самое главное, не опускаемся до пошлости, не идем в хороводе коммерческих интересов. Мы по-прежнему играем только драматургию высокого класса, по-прежнему для нас главное – артист на сцене. Мы стремимся сохранить достоинство, несмотря на то, что сейчас это непросто. Все вокруг пустились в зарабатывание денег. А мы стараемся не повышать цены на билеты… Конечно, происходит инфляция, и мы вынуждены идти на компромиссы и жертвы, иначе просто не смогли бы свести концы с концами.
Считаю главной своей заслугой то, что после смерти Товстоногова сохранилась труппа. А ведь актеры могли разочароваться, уйти в другие театры: нет Товстоногова, нет и прежнего интереса. Годы без Георгия Александровича мы прожили достойно – не потеряв уважения к профессии и зрителям… В этом большую роль сыграл Темур Чхеидзе, поставивший на сцене БДТ «Коварство и любовь» Шиллера – знаковый спектакль, пользовавшийся у зрителей огромной популярностью.
– А что было общего у Товстоногова и Чхеидзе? Или это совсем разные художники?
– Они схожи в главном: обоим свойственна опора на актеров. Георгий Александрович был далек от амбициозной демонстрации каких-либо своих режиссерских приемов, хотя, когда смотришь его спектакли, понимаешь, что это сделано большим мастером. Стремление выразить свой замысел через актеров, напряженная работа с ними – вот это сближает творческий метод Чхеидзе с режиссерским стилем Товстоногова. Конечно, и разница существует. У каждого подлинного художника свой почерк. Чхеидзе дисциплинирован, мыслит логично, можно сказать, математически. Он всегда готов к репетиции, приходит в театр с уже приготовленной разработкой, знает, чего ему нужно добиться от актеров, четко видит цель.
На репетиции у Товстоногова иногда казалось, что он даже не прочитал пьесу. Это, конечно, было не так, это был его прием. Он любил на этом поиграть: мол, что вы мне подсунули, что это за пьеса? И начинал пояснять, работать… Очень ценил актерскую импровизацию: то, что мы приносили с собой на репетицию. Терпеть не мог, когда актер приходил, не продумав роль, ничего не мог предложить собственного.
– Должность Вас изменила? – спросил я.
– Я такой же, каким был в двадцать лет… Стал руководителем театра – ну и что? Отношения с коллегами остались прежними. В этом нет моей особой заслуги, просто так уж я воспитан. Никогда, даже в самые «звездные» часы, я старался не важничать, не заноситься. Хотя вижу, как некоторые артисты в таких ситуациях воспаряют прямо на глазах…
Стрелки на красивых старинных часах уже показывали начало нового дня. Сообразив, что задержался, я быстро оделся, и мы долго прощались, пока, наконец, за мной не захлопнулась гулкая железная дверь лифта.
Возбужденный, вдохновленный, помолодевший душой, я смело и бодро шагал по ночному городу. В насыщенном речной свежестью воздухе огни фонарей струили, казалось, густой, волна подобный свет, в его ряби дома становились похожими на театральные декорации. Троицкая площадь в этот час словно сама излучала свет, он поднимался ввысь и просветлял низкие ночные облака. А Нева, выплескивая свои волны на гранитные ступени, спускавшиеся к самой воде, как будто аплодировала этому световому волшебству.
После знаменательного для меня вечера наши встречи с Кириллом Юрьевичем и Валентиной Александровной стали довольно частыми. И сейчас слышу ее властный, предупреждающий голос – «Кира!» – если мы переступали определенную черту, сидя за рюмочкой «кофе». Когда она говорила, я весь подтягивался, как перед строгой учительницей. А Кирилл Юрьевич добродушно отшучивался: «Ну, Валя, мы по чуть-чуть»… Мне нравилось находиться рядом с ними: от них исходило тепло семьи. Наша дружба была продуктивной и обогащающей. Я много слушал и старался осмыслить услышанное, найти подтверждения словам Лаврова в литературе. Пытался понять: что же такое актер? И почему он так раним?
Вспомнилась статья Дидро «Парадокс об актере» (1773 г.), где философ размышлял о различии между правдой жизни и правдой искусства и говорил, что в условный художественный мир театра входит безусловное – живая человеческая индивидуальность актера. И актер должен перевоплотиться не в персонажа, а с помощью роли раскрыть самого себя, потаенные свои мысли и возможности. То есть стать воплощением искренности и правды. Как замечал Бернард Шоу, актеры – единственные на свете люди, которые не притворяются, что играют. А Г. А. Товстоногов вполне серьезно говорил, что «театр – это искусство правды, а его основная роль – достучаться до совести зрителя».
Кирилл Юрьевич объяснял все легче, даже шутливо:
– Человек, который всю жизнь актерствует на сцене, и в жизни от этого отказаться не может… Профессия накладывает отпечаток и на личность. Всё же замешано на «я», на моей душе, на моих нервах. Отсюда и обостренное чувство самолюбия, и комплексы, и обиды… В театре ко мне всегда хорошо относились. Это осталось и по сей день, несмотря на мою должность. Я тоже страдаю болезнью актерства – столько лет пробыл в этом вертепе, не мог не заразиться. Но поскольку моя молодость прошла в более здоровом обществе, не связанном с театром, – болезнь не фатальна. Может, поэтому так единогласно и проголосовали за меня, выбирая худруком…
Валентина Александровна с притворной досадой машет рукой: – театральные сплетни он узнает всегда последним, ни в каких коалициях и группах не участвует…
– Было несколько встреч в жизни, оказавших на меня большое влияние, – продолжал Лавров. – Прежде всего, с Константином Павловичем Хохловым в Киеве и его помощниками Николаем Алексеевичем Соколовым и Владимиром Александровичем Нелле-Влад. Да и весь театр Леси Украинки многому меня научил. Но главным стал, конечно, Товстоногов. Он был для меня и учителем, и образцом, и умным собеседником. И по сей день остается таким. Ну, а помимо нашего театра… Константин Михайлович Симонов, которого я узнал в последние годы его жизни. Юрий Павлович Герман: с ним познакомился, когда снимался в картинах по его сценариям: «Верьте мне, люди» и «Антонина». Незабываемое впечатление произвел на меня Виктор Петрович Астафьев. Мы виделись не часто, но активно переписывались: человек удивительной мудрости, принципиальности. Прошел всю войну солдатом-телефонистом, раненный-перераненный и физически, и духовно, но не потерявший веру в человека.
В начале весны Валентина Александровна заболела… У всех, кто ее знал, теплилась надежда – мол, все образуется, но она сгорела быстро, как свеча…
Казалось, мгновение прошло с того проникновенного вечера, когда мы втроем задушевно беседовали, а сейчас все изменилось, потому что не стало дорогого нам человека…
Похороны проходили в один из тех сырых и еще прохладных дней мая, когда деревья, словно в нерешительности, не спеша, высвобождают из клейких гнездышек почек крохотные зеленые листочки, и все вокруг наполняется долгожданным сладким родным запахом новой жизни. Но Валентина Александровна этого уже не видела…
В те трудные для Лаврова дни я старался быть рядом с ним, помогал ему в меру своих сил и возможностей. Бережно храню я это его откровенное признание:

«Дорогой Михаил Константинович! Хочу от всей души поблагодарить Вас за участие, которое Вы проявили в трудные для меня дни. Потерять человека, с которым вместе прожил сорок девять лет, – это очень тяжело… И как важно, что рядом есть друзья! Спасибо! Я очень ценю наши с Вами добрые отношения и верю в их продолжение.
Желаю Вам всего самого хорошего!
Спасибо за память о Валентине! Крепко обнимаю, Ваш Лавров».
По сей день повторяю в душе эти дорогие для меня слова: «Крепко обнимаю, Ваш Лавров!»

Глава третья. Театр и жизнь
Как строитель со стажем я знаю – зыбкость, ненадежность петербургских грунтов в центре старого города такова, что можно смело сказать: создатели Северной Венеции совершали подвиг, когда возводили дворцы среди непроходимых топей. И сегодня при всех современных технологиях – дело это остается рискованным. «На этот студень можно, конечно, поставить стакан, но что произойдет, если он станет вибрировать?» – спрашивает в своих лекциях один из главных знатоков этой проблемы профессор Санкт-Петербургского архитектурно строительного университета Рашид Мантушев.
Несмотря ни на что, неотложная надобность «поставить стакан» в своем дворике назрела и у БДТ. Кирилл Юрьевич Лавров в предисловии к моей книге «Я родом с Илима» так представил это событие: «Возникла проблема – надо было подумать о том, кто придет на смену нашим нынешним мастерам. При этом обучение будущих актеров нам представляется целесообразным только под крышей нашего театра, где сам воздух уже насыщен традициями и легендами, сами стены воспитывают, а это значит – необходима своя при театре студия.
И Зарубин взялся выстроить учебный корпус. Но где его разместить, где взять территорию под этот корпус? Театральным службам и без того не вздохнуть! И тогда был сделан такой изобретательный проект. В тесном пространстве между самим БДТ и общежитием вписалось здание со всем необходимым для учебного процесса, с гримерными, которым позавидует любая театральная труппа».
На словах все получается просто: Зарубин придумал, построил, большое ему спасибо. А как было на самом деле? Строить мы начинали вовсе не учебную студию. Театру надо было улучшать «жилищные условия», если можно так сказать, расширяться на пятачке своей же земли. В прежних стенах ему было тесно. От этой тесноты страдали артисты, театральные службы, зрители, проще сказать все. Я это сам видел. Так и понял свою задачу: надо найти возможность создать всем работникам театра надлежащие условия. Для этого требуется возвести новый корпус, подумать, как эффективнее распорядиться дополнительной площадью. А поскольку места мало, грунт плохой – думать и думать. Не сплоховать бы.
Я предполагал, что на этой стройке, как ни на какой другой, нас ждет множество проблем. Заказ был особый, заказчик – тем более. Правда, в моем любимом Петербурге для меня все особое. Может быть, потому, что из сибирских далей, где я родился и вырос, слово «Ленинград» звучало как название таинственной планеты. Сложность задачи не пугала, для ее решения у меня был никогда не подводящий метод, которому нас когда-то учили сибирские наставники: делать все на совесть, поскольку лишь такое строение стоит надежно, не разваливается. А начиная работу, необходимо собрать побольше информации о строительной истории места, назначенного под реализацию очередного проекта.
Спасибо литературным и музейным работникам театра, перед началом проектирования мне были предоставлены книги из театральной библиотеки и музея. История оказалась настолько интересной, что я увлекся: стал читать даже то, что, казалось, прямо к делу вроде бы не относится. Потом оказалось: очень даже относится! Нельзя браться за дело без любви к нему, без вдохновения. Многое из того, что мне, сибиряку, казалось неизвестным, петербуржцы-ленинградцы знают с детства. Но моя любовь к Ленинграду – Петербургу настолько велика, что я не оставляю надежды поделиться ею, если не со всем миром, то хотя бы с моими далекими сибирскими земляками. А они, конечно, истории БДТ не знают. Поэтому расскажу…
– Участок, на котором в 1876 году появился предшественник БДТ, принадлежал графу Антону Степановичу Апраксину, богатейшему человеку Санкт-Петербурга, владельцу знаменитого рынка, меценату, изобретателю, большому поклоннику искусств. Еще во времена императрицы Елизаветы Петровны эти земли были пожалованы за усердную службу одному из многочисленных представителей рода Апраксиных и переходили по наследству. Постепенно здесь строились и сдавались внаем торговые лавки. Рядом отводились площадки для «толкучего» торга. Так сложился на этих землях «Апраксин двор». Наиболее основательное развитие он получил при графе Степане Апраксине, который владел им больше полувека. После его смерти в хозяйстве случился страшный пожар, уничтоживший не только все строения двора, но и десятки окрестных сооружений.
Сыну, Антону Степановичу, досталось в наследство пепелище. Он был богат и сумел быстро восстановить потери. Человеком он слыл разносторонним, проектов у него было великое множество. В том числе и театральных.
Частный театр Апраксин разместил в специально отведенных для него помещениях торгового здания. Проект, выполненный Людвигом Францевичем Фонтана, утвержден Городской управой 15 января 1877 года. Автор сооружения был человек известный в Петербурге: с его именем связано строительство жилых домов на Дворновой набережной, Малой Конюшенной и в других местах, а также гостиницы «Европейская».
На этот раз Фонтана выступил и как предприниматель: арендовав у графа Апраксина землю, он выстроил театр на собственные средства. Хотя, по некоторым данным, Апраксин тоже внес часть денег. Фонтана специально совместил его с торговыми заведениями: чтобы представить театр «домашним», частные в столице тогда строить запрещалось.
Министерство внутренних дел защищало государственную монополию на публичные театральные зрелища. Попытка Фонтана и Апраксина представить новое заведение как концертный зал успеха тоже не имела. После длительной волокиты владельцы вынуждены были сдать свое строение в аренду дирекции Императорских театров.
Так детище архитектора стало пятым по счету государственным, или, как его назвали, «Императорским малым театром». Предполагалось, что он будет иметь собственную труппу, однако в течение трех сезонов на его сцене выступали только актеры Александринки, располагавшейся неподалеку. Так уж «повезло» театру, в отличие от других, он менял своих владельцев, свои официальные и неофициальные названия.
17 сентября 1895 года в театре на Фонтанке состоялся первый спектакль Литературно-артистического кружка. Организатором и основным пайщиком кружка, а потом и владельцем частного театрального предприятия стал еще один знаменитый российский гражданин – Алексей Сергеевич Суворин. Издатель крупнейшей Петербургской газеты «Новое время», журналист, драматург и общественный деятель. Его называли «королем прессы», «Ломоносовым книжного дела», он был признанным талантливым публицистом и литератором, удачливым коммерсантом и крупным издателем.
Как драматург Суворин известен благодаря пользовавшейся в свое время большим успехом драме «Татьяна Репина». Удачной оказалась и еще одна драма – «Медея», написанная в соавторстве с Бурениным.
В 1900–1901 годах здание театра на Фонтанке было переоборудовано на средства Суворина по проекту архитектора Александра Карловича Гаммерштедта. Появились роскошные лестницы, деревянные стропила над зрительным залом заменили металлическими фермами, «амосовское отопление» – на паровое. Но в ночь на 20 августа 1901 года по окончании строительных работ вспыхнул пожар, уничтоживший зрительный зал и сцену.
Как ни тяжел был удар, сразу приступили к восстановлению и капитальной перестройке театра. Да такой, что он стал лучше прежнего. Были сооружены новые боковые лестницы, а на центральном лестничном марше появились оригинальные в стиле модерн светильни киторшеры. В зрительном зале были ликвидированы отделявшие ложи от аванлож капитальные стены, придававшие залу подковообразную форму. Над партером устроено монолитное железобетонное перекрытие, подвещенное к металлическим фермам. Перестроена сценическая коробка. Артистические уборные, что за сценой, перенесены в другое место, а сама сценическая площадка увеличена вдвое. Убранство интерьеров восстановлено в стиле первоначального архитектурно-художественного решения. Росписи были выполнены по эскизам Гуджиери. Над входом – металлический козырек. В центре потолка – хрустальная люстра в виде трехъярусной корзины с бронзовым золоченым верхним поясом с акантами и пальметтами. Роспись плафона имитирует увитую зеленью ротонду с балюстрадой, населенную путти; «потолок» ротонды, к которому подвещена люстра, «несут» восемь богато орнаментированных рокайльной лепкой пилонов.
Я пишу об этом столь подробно не только для того, чтобы отдать дань таланту архитекторов и художников, мастерству и трудолюбию исполнителей – они достойны самых высоких похвал, – но еще и потому, что с этого времени театр приобрел вид, который сохраняется и сегодня.
Функциональная схема здания отличается ясностью и рациональностью. Основные помещения, расположенные строго симметрично относительно продольной оси, удобно связаны между собой, зрительская и сценическая группы пространственно разделены. До сих пор в театре сохранилась отделка 1901–1902 годов, которая, благодаря реставрационным работам, находится в хорошем состоянии.
Время суворинского театра закончилось в 1917, в канун революции, но не последняя была тому причиной. Дочь хозяина в результате конфликта оставила труппу, но так называемый «Театр союза драматических артистов» продолжал ставить спектакли до 1919 года, затем актерский коллектив распался окончательно. Однако Алексей Сергеевич Суворин передал потомкам главное – прекрасный дом на набережной Фонтанки. Не бросил в трудную годину, восстановил, улучшил. Надеюсь, придет время, и в память о Суворине на стене театра будет открыта мемориальная доска.
Новая история БДТ начинается 15 февраля 1919-го спектаклем «Дон Карлос» Шиллера. Первый театр советского драматического искусства замышлялся для революционного по накалу сценических страстей репертуара, масштабных образов, «великих слез и великого смеха». Рожденный в переломную эпоху, он должен был передать ее особое звучание, стать театром, как тогда писали, «героической трагедии, романтической драмы и высокой комедии». Главным его идейным вдохновителем стал Максим Горький, а председателем Директории – Александр Блок.
Театр всегда занимал особое место в сердцах россиян. Он был предметом гордости, отдушиной, утешителем. Именно игра русских, а затем советских актеров отличалась неподдельной душевностью, проникновенностью и достоверностью. Исторически так сложилось в России, что человек, отдающий себя сцене и носящий гордое звание артист, – это не просто носитель определенной профессии, это – просветитель, выразитель духовно нравственного замысла пьесы, для зрителей фигура почти мистическая.
Почему? Ответить на этот вопрос поможет высказывание Питера Брука: «Театр – это особая форма жизнедеятельности, в процессе которой человек постигает жизнь. Причем делает он это не на теоретическом уровне. Не на уровне идеологии, а конкретно и непосредственно. Поэтому театр – мир, в котором философия перестает быть абстрактной идеей и становится живым, непосредственным опытом». Именно за таким опытом зритель идет в театр, предполагая, что между ним и актером сложатся доверительные, честные отношения и не возникнет злополучная разделяющая зрительный зал и сцену «четвертая стена». И основной труд по выполнению этого условия ложится на плечи актера.
Театр, не раз повторял Лавров, – это, прежде всего, актеры. Именно на них приходит зритель, именно они должны донести до зрительного зала мысли драматурга, именно в них вкладывают труд мастера многочисленных театральных профессий: режиссеры, художники, композиторы, балетмейстеры, гримеры, парикмахеры, костюмеры, билетеры…
Как бы ни велик был вклад режиссера в создание спектакля, конечный успех постановки зависит, в первую очередь, от актера. Высокий уровень актерского мастерства способен глубоко раскрыть творческий замысел спектакля. Недаром ни один самый популярный драматург не может сравниться по степени популярности с актером, именно актеры становятся властителями дум общества, воплощая и символизируя театр.
Театр был всегда и в значительной степени остается сегодня искусством трагедии, восходящей к традиции древних религиозных мистерий. Такое действо обязательно подразумевало соучастие зрителя. Большие артисты умели мощью своего таланта, проникновенностью и искренностью исполнения роли преодолеть разрыв между сценой и зрительным залом, подчиняли зрителя 1 своим переживаниям. Но, как писал Вяч. Иванов в статье «Эстетическая норма театра»: «Соборность осуществляется в театре не тогда, когда зритель срастается в своем сочувствии с героем и как бы начинает жить под его личиной, но когда он затеривается в единомышленном множестве, и все множество единым целостным сознанием переживает подвиг героя, как имманентный акт в его трансцендентном выявлении». В БДТ были актеры, которые могли создавать такое «целостное ‘сознание единомышленного множества».
Когда я писал этот рассказ, ушел из жизни мой приятель, замечательный человек, артист высочайшего класса Андрей Юрьевич Толубеев. Мы были на «ты» друг с другом. Нас многое объединяло. Прежде всего, конечно, театр. Я любил Толубеева-актера. В нем, казалось, умножилась, обогатившись мастерством, мощная актерская энергетика, полученная от отца, непревзойденного мастера сцены и киноэкрана, народного артиста СССР Юрия Владимировича Толубеева.
Нас с Андреем связывал не только театр. Мы были членами Общественного совета города, вернее, он был, а я продолжаю работать. Смерть часто несправедлива и нелепа, а по отношению к таким людям, как Андрей, она несправедлива вдвойне. Больно даже писать в отношении него «был».
Помню расширенные заседания Общественного Совета, обсуждение регламента охранных зон в историческом центре города. Андрей прибегал к самому началу, запыхавшийся, с репетиций. При этом он никогда не уклонялся от обсуждений, не искал благовидных предлогов для отсутствия и не щадил себя, хотя было видно: устал! Мы сидели рядом, и в вялотекущий процесс то и дело врывался его эмоциональный голос. Он говорил, что нельзя отдавать центр города на разрушение, под строительство офисных зданий и магазинов, нельзя терять неповторимый облик Санкт-Петербурга – города Святого Петра. Святость города определяется и его названием, и его военным подвигом, и его великой духовной культурой. Облик города – это не только здания, но и его люди. Те, кто из поколения в поколение живут в центре города, кто создавал, защищал, восстанавливал его неповторимую атмосферу. Без людей центр города умрет. И я мысленно с ним соглашался. Действительно, без исторического центра в его традиционном понимании город превратится в безликую канализационно-отопительно-водопроводно мусоропроводную систему.
Наши дома рядом, у Исаакиевской площади, и иногда мы вместе шли пешком, то с заседаний Общественного совета, то из театра. Это были счастливые для меня минуты. Я превращался в слушателя.
Андрей говорил о своей книге, которую он тогда писал, о трудностях работы с компьютером, о нашем городе, да, в общем, обо всем, что его тревожило и волновало. Его многие узнавали, он отвечал на приветствия так, словно хорошо знал каждого из этих людей. Когда-нибудь придет пора, я напишу об Андрее. Было бы только время! Было бы только время…
* * *
Но сейчас рассказ о Кирилле Лаврове. Подхожу к главной части моего повествования. Пусть не упрекает меня читатель, что порою я отклоняюсь от заявленной темы, но эти отступления помогают мне найти путь дальнейшего рассказа, который отражает не только судьбу одного актера Кирилла Лаврова и театра, которым он руководил, но и образ времени, которым во многом определяется и наша жизнь. Память наша несовершенна, и мне хочется рассказать обо всем важном, что было в моей жизни. Мне повезло: я встретил прекрасных людей, общение с которыми, безусловно, обогатило меня, украсило мою жизнь, просветлило душу…
Об учебной студии, как я говорил, речь сначала не шла. Начиная предпроектную подготовку, я сразу обратил внимание на то, в каких условиях работают здесь люди. Когда аншлаг, в зале 1262 зрителя. Один к одному, Очереди в буфеты и туалеты, скученность, духота. Моя идея была проста: служебные помещения перенести в новостройку, а освободившуюся площадь использовать для улучшения комфорта зрителей. Мне хотелось, чтобы в антрактах люди могли за чашкой чая или кофе, не торопясь, обсудить увиденное на сцене или свободно, не в толпе, погулять по фойе.
Сейчас я понимаю – предложение не учитывало всей жизни театра, самых жгучих ее надобностей. Да и откуда мне было знать про всю жизнь? Я строил промышленные, жилые, социальные объекты. Но не театры. Да и сам я впервые попал в театр, когда учился в техникуме. Это был Иркутский драматический. Он мне показался настоящим храмом искусства. Поразил интерьер, какая-то особая театральная атмосфера. А само здание покорило незабываемой, сказочной, как мне показалось, архитектурой. Такими, уверен, и должны быть театры: притягательными внешне, уютными внутри. Потом мне посчастливилось побывать в качестве зрителя во многих других российских театрах, и от всех этих знакомств остались похожие впечатления: таинственности происходящего на сцене, праздничной приподнятости настроения, ощущения неизбывной красоты, которая проявлялась буквально во всем – в выразительности архитектурного решения здания театра, в технических и интерьерных особенностях зрительного зала, даже в помещении гардероба. С которого, как известно, и начинается театр…
В молодости я колесил в командировках по городам Сибири и Дальнего Востока. И почти в каждом городе обязательно бывал в театре. Новосибирский театр оперы и балета поразил огромными размерами. Махина! По замыслу проектировщиков, праздничные колонны трудящихся, проходя по площади со знаменами в руках, должны были вливаться в один из многочисленных подъездов театра и подниматься прямо на сцену, на которой могла разместиться вместе с демонстрантами и техника – машины, тракторы. Авторы предполагали построить самое грандиозное и самое современное театральное здание своего времени, и в значительной степени им это удалось.
А в Барнауле, на центральной площади города, торжественен и наряден Алтайский краевой театр драмы. Сейчас ему присвоено имя выдающегося писателя, кинорежиссера и актера Василия Макаровича Шукшина. В те же годы в моем родном Иркутске появился новый театр – музыкальной комедии. Архитектура легкая, ритмичная, под стать жанру…
Радует, что сибирские театры, как и петербургские, сохраняют свой внешний облик, обновляя лишь внутренние интерьеры. Хотя есть и востребованные временем изменения. Так, например, сегодня было бы удивительно видеть в БДТ, в левой части вестибюля, магазин «Шорные изделия Д. Андреева» (сбруя и упряжь для лошадей), а в правой – галантерейный магазин. В те давние годы многие художественные учреждения ради приработка сдавали помещения в аренду. Это было в порядке вещей. Но жизнь идет, порядки меняются. Раньше в театрах не было столько персонала, различных служб, мастерских, оборудования, без чего нельзя создавать современные спектакли. Да что говорить о мастерских, театр ХПХ века еще не знал режиссуры, объединяющей актерский ансамбль. Функции режиссера выполняли сами ведущие драматические актеры. Весь инструментарий Мельпомены – драматургия, режиссура, художественное оформление, освещение – зародившись по отдельности, сформировался как единое целое позже, вместе с совершенствованием актерского мастерства, в результате стремления актеров как можно полнее реализовать себя в постановке.
Я рассказал Лаврову о своем проекте. Он похвалил мою идею, вызвал директора театра Бориса Глебовича Контребинского и сказал:
– Пойдем, прикинем, что и как, на месте. На маленьком клочке земли, принадлежащем БДТ, расположены гараж, общежитие, сарай для декораций, мастерские и сам театр. Говорят, что когда-то в центре дворика имелся небольшой фонтан. Я же увидел рядом с мастерскими лишь худосочный тополь, а на месте фонтана – бак для мусора.
Шагами мы «разметили» новый будущий корпус. До сих пор помню лицо Лаврова, он был безмерно счастлив. Он давал указания, не осознавая того, что, по существу, это технические условия. Когда я начал говорить о расположении первого этажа, спросил меня с нескрываемым удивлением: «Как первый этаж? Он же закроет все входы и выходы из декорационных сараев на сцену. А работа мастерских? Нет, не годится. Надо думать». Мы долго еще о чем-то говорили, перебивая и дополняя друг друга. Лавров, казалось, был в кураже, и в конце разговора он, обняв меня, с надеждой сказал лишь одно слово:
– Спасибо!
Поныне бережно вспоминаю эту трогательную минуту. Но тогда я понимал, что мое предложение – это только идея, которую еще предстоит реализовать. Догадывался, сколько будет у этой идеи противников и злопыхателей, сколько убийственных стрел выпустят в нас в случае неудачи.
Наша организация совместно с дирекцией БДТ стала заниматься изыскательскими работами для нового корпуса пока на общественных началах, а Лавров – «выбиванием» денег под строительство.
Вспомним, это были 2000–2001 годы. Страна выходила из экономического разорения. Да, деньги в бюджете были – но только на самое необходимое. Да, новое строительство вели, но причем здесь театры? Театры, особенно провинциальные, находились практически на грани вымирания. Неумолимо падал престиж актерской профессии. Труппы оставались неукомплектованными, из театров массово уходили актеры-мужчины, мизерная зарплата не позволяла им содержать семьи. Притока молодых артистов не было. Зато возникало много-много других проблем… Такой была реальная жизнь.
На ремонт, на поддержание зданий, чтобы элементарно не развалились, денег не хватало, а здесь – новое строительство административно-хозяйственного корпуса! Ишь, размахнулись!
Верил ли я, что у Лаврова получится? Честно сказать, верил, но сомневался. В городе таких денег не было, а в федеральном центре… Не пойдет же он к Президенту, рассуждал я. А так хотелось, чтоб получилось!
А у нас первые скважины показали такое, чего ожидать я никак не мог Насыпные грунты здесь состояли из песка, супеси с включением гальки, гравия, кирпича. Следующий слой толщиной четыре метра – уже супеси с торфом, они обладают способностью значительно и неравномерно сжиматься под действием внешних нагрузок. Дальше идут пылеватые пески, стоит только нарушить естественный слой – и под действием динамических нагрузок они переходят в плывунное состояние. И лишь на глубине пятнадцати-шестнадцати метров от поверхности находятся суглинки, только здесь есть на что опереться фундаменту. Кроме того, близко грунтовые воды. А плюс к тому река Фонтанка активно принимает участие в названной проблеме. Ее уровень подвержен колебаниям, особенно заметным, когда сильный ветер гонит в реку воду из Финского залива.
То есть, отчет изысканий получился – хоть плачь.
После долгих споров, раздумий, привлечения специалистов остановились на варианте: фундаменты нужно выполнить с учетом геологических и гидрологических условий площадки, и, как сразу решили, на свайном основании. Сваи буронабивные, шестнадцать метров. И применять непременно щадящую технологию по отношению к существующим зданиям БДТ. Это стало тогда главной проблемой. Кому нужен новый корпус, если трещинами пойдут здания мастерских, декорационных сараев и, не приведи Господи, самого театра, стены которого и без того покрыты трещинами?
Печальных примеров тому, как при непродуманных действиях строителей возникают подвижки грунта, предостаточно. Город уже лишился исторических зданий, расположенных на Невском проспекте, 55 и 59. Трещины появились на фасадах дома номер 53. При строительстве гостиницы «Амбассадор» на проспекте Римского-Корсакова пришлось расселить и стоявший рядом дом номер 5, а дом под номером 3 перевести на режим постоянного наблюдения. В Капелле появились трещины при строительстве апартамент отеля в смежном корпусе. Театр музыкальной комедии дал трещины при строительстве галереи бутиков «Гранд Палас».
Очень много зданий старого города находятся в состоянии неустойчивого равновесия, как весы. Поэтому ни в коем случае нельзя, не проверив грунт, ломать здание: наш «студень» из-под рядом стоящего здания тут же перетечет в ослабленное место. Не нужно забывать, что это на самом деле плывун, жидкообразная масса, а не грунт в обычном понимании этого слова.
Многие дома в городе стоят на деревянных лежнях, которые за двести-триста лет окаменели в грунтовых водах. Когда рядом начинают рыть котлован, уровень воды опускается, дерево, соприкасаясь с воздухом, начинает гнить, и фундамент соседнего дома «плывет». Здания исторической застройки стоят стена к стене, поддерживая друг друга так, что нельзя снести один дом, не повредив стоящий рядом. Поэтому я уверен (да и любой, знающий грунтовую обстановку в городе строитель меня поддержит): в центре можно заниматься только реставрацией и реконструкцией старых зданий, а новые следует строить лишь за чертой исторического центра, на надежных грунтах. Те же грунты, что находятся в центре, при незначительном воздействии переходят из твердого состояния в сметанообразную или вязкую жидкость. Относительное благополучие старой застройки было обусловлено требованиями ограничения нагрузки, передаваемой от зданий грунтам: высота их по обязательным для всех строителей условиям не должна была превышать уровня карниза Зимнего дворца. И правило это неукоснительно исполнялось, но и при соблюдении этого условия печальной закономерностью для центра города стала деформация старой малоэтажной застройки.
Все это не давало мне покоя. Скоро я понял, что даже с использованием технологии буронабивных свай все может случиться. Не исключен наплыв грунта в скважину из-под рядом стоящего здания. Случилось же такое при строительстве гостиницы «Невский Палас», например, когда просели соседние здания. Я подобной ситуации боялся больше всего. Нынешние шустрые строители, работающие в центре старого города, часто на эту опасность попросту не обращают внимания, надеясь на авось. А то и вовсе не знают о ней, или знать не хотят. В результате мы можем вообще потерять историческую часть города – уникальную, между прочим, такой больше нет нигде в мире. Старых городов с памятниками исторической архитектуры много, но среди них нет пяти миллионного.
Кроме того, в Петербурге, относительно молодом, наиболее ценными считаются по международным стандартам именно изначальная планировка и «генетический код города». То есть соотношение ширины улиц с высотой зданий. В Венеции, с которой Петербург часто сравнивают, застройка тоже не менялась веками, но там живет всего шестьдесят тысяч человек да столько же туристов бывает.
Весь центр Петербурга признан ЮНЕСКО объектом всемирного наследия. Но это не помогает, дома исчезают, разрушаются намеренно или вследствие грубых, дилетантских строительных ошибок. Мы не должны допустить дальнейшего расширения этого варварского процесса, коммерческого отношения к городу и его истории. На эту больную тему мы часто говорили с Кириллом Юрьевичем во время изыскательских работ.
В защиту старого Петербурга Лавров сказал свое веское слово. Когда кто-то заявил, что в старом центре Петербурга вообще нельзя ничего строить и перестраивать, Кирилл Юрьевич возразил в том смысле, что живой город должен развиваться. Потому строить нужно, строить можно. Но – бережно и с умом. Так, чтобы не потерять его исторические и архитектурные ценности.
Добавлю от себя, что для этого, выражаясь образно, между городом и строителями, как между сценой и зрителями, не должно быть «четвертой стены», разделяющей мир формы и вселенную души. Но должно быть творческое единение, духовное родство, можно сказать, «любовные» взаимоотношения. Бережное отношение к городу воздастся сторицей, ведь не все в этой жизни исчисляется в твердой валюте. Вечная красота бесценна. И это должны научиться понимать «новые петербуржцы» (и от власти, и от бизнеса), не связанные кровными узами с великим городом, которые с варварским упорством рушат старый город.
Беда, которая в год нашей театральной стройки только еще намечалась, сегодня распространяется с угрожающей быстротой. Не успели, как следует разобраться, с чего это вдруг пошли опасные трещины по вечным, казалось, неколебимым фасадам Адмиралтейства и Исаакиевского собора, как та же порча в более тяжелой форме перекинулась на Юсуповский дворец, прошлась по многим другим, именитым и не очень, представителям старо петербуржской архитектуры. Почему?
По этому поводу имеются два основных и прямо противоположных мнения. Первое: срок пришел. Какого бы мирового значения архитектурные памятники ни были, они тоже дряхлеют и разрушаются. Кто-то даже попенял зодчему Захарову, что не на месте поставил Адмиралтейство и тем ускорил процесс старения здания. Не рассчитал, мол, что по происшествии двух веков прибрежные грунтовые воды подточат опору фундамента. Что и зафиксировали нынешние трещины как первые симптомы этой петербургской болезни.
Второе мнение: Петербург планировался, возводился разом, дальнейшее его расширение строго регламентировалось. И к середине прошлого века возможности пространственного роста в центральной части города с учетом зыбкости почв болотистой приневской равнины были, в основном, исчерпаны. Потому даже в советские времена центр города не трогали. Застраивались исключительно окраины. А вот нынешний коммерческий строительный бум бесцеремонно вторгается в старый город, отсюда все неприятности. Вывод: оставить исторические районы Санкт-Петербурга в неприкосновенности, иначе последствия будут необратимыми.
Есть и третье мнение, близкое к тому, о чем говорил нам тогда Лавров: внимательно, с самого их начала, следить, как отражаются строительные работы на близлежащих зданиях. Немедленно останавливаться, как только будет замечена опасность. Разумеется, надо бурить пробные шурфы, чтобы проверить грунтовые особенности участка, на котором будет сооружаться фундамент. То есть работать аккуратно. Необходимые приемы такой работы давно заложены в правила организации всякого строительства, и настоящий профессионал не может не быть работником аккуратным. Иначе тот самый строительный бум из созидательного превратится в разрушительный.
По одной из версий, Юсуповский дворец пострадал как раз от грандиозной стройки поблизости. Вернее, от поспешности, от той профессиональной неаккуратности, с которой она велась. А Исаакий, Адмиралтейство – от непродуманного выбора маршрута прокладки ближайших линий метро, как считают некоторые специалисты. И, кроме того, от основательных земельных работ во дворе монферрановского «Дома со львами» – дворца Лобановых-Ростовских.
Задача власти и всех горожан – спасти каждый дом, проводя гуманную реставрацию. Но таких примеров, к сожалению, мало. Архитекторы хвалят Новую Голландию, но ведь и там снесли все, что формально не считалось памятником, в том числе лабораторию Дмитрия Менделеева и опытный бассейн, а в нем испытывались модели первых российских судов. Скоро внутри Новой Голландии по неумолимому проекту появятся грандиозные новые здания, не связанные ни исторически, ни архитектурно с уникальным старинным ансамблем, и на их стеклобетонном фоне померкнет, потеряется изысканная по красоте арка Вален-Деламотта.
А новая сцена Мариинского театра?! Ради посредственного невыразительного новодела безжалостно были снесены крепкое, имеющее историко-культурную ценность здание Дворца культуры Первой пятилетки и часть старинного Литовского рынка. Очень жалко! Неравноценный обмен.
Все это имеет прямое отношение к нашей истории о строительстве маленького корпуса театра. Мы работали на одной из таких площадок в центре города, где строителям, как докторам, прописано в первую очередь чтить заповедь «Не навреди».
Среди множества трудностей, объявившихся при изыскательских работах, главной оказался подбор проектной организации. Два ведущих института – ЛенНИИ проект и Ленгражданпроект – наотрез отказались, ссылаясь на занятость. Причина на самом деле была в другом: денег не густо, а мороки много. Другие, менее «звездные» институты, тоже вежливо ушли в сторону.
Но мир не без добрых людей. Помогли инженеры, с которыми мы в свое время работали на оборонных объектах. Нашим помощником стала компания «Миньков, Герасимов и партнеры». По проекту получилась административная пристройка в виде трехэтажного здания на высоких опорах. На уровне партера запланировали разместить служебный вестибюль. Из него специально спроектированный проход вел в служебную часть театра и в пристройку, о которой беспокоился Лавров. На первом этаже разместили по проекту административные помещения. Благодаря этому попасть на этаж можно и по внутренней лестнице пристройки, и по проходу со стороны театра, и по реконструированной лестнице склада декораций. Удобно всем.
На втором этаже – кабинет руководителя театра, конференц-зал, театральное кафе. Все это вместе со старыми помещениями должно было стать единым пространством. Мастерскую главного художника и большую комнату отдыха разместили на третьем этаже. Ее предполагалось использовать и под бильярдную, о чем мечтали многие актеры. Тут же предполагалось сделать отдельные выходы на прогулочную террасу, с которой можно любоваться Фонтанкой. В основном здании театра благодаря такому решению освобождались бы дополнительные площади, а значит, появлялись и новые удобства для зрителей.
Учли вроде бы все запросы и требования. Но вот тут-то и выяснилось, что они могут в корне измениться. В конце 2001 года Кирилл Юрьевич добился выделения средств на строительство корпуса. Сработал авторитет знаменитого артиста и приближающийся праздник 300-летия города. Скоро был объявлен открытый конкурс на проектирование и строительство административно хозяйственного блока для БДТ. Так что нас вполне мог обойти какой-нибудь удачливый соперник, чьи идеи вдруг бы да и понравились жюри конкурса больше, чем наши. Это вовсе не исключалось.
Главное условие конкурсов, торгов, аукционов – одно: победит тот, кто назначит меньшую цену и меньший срок исполнения заказа. И никаким законом не предусмотрено наказание для тех авантюристов, которые могут победить в конкурсе, но качественно работы не выполнить. В этом-то и ущербность этой процедуры. Она не учитывает реальные возможности, уникальность, профессиональную одаренность или, наоборот, заведомую бездарность претендентов. Во многом благодаря такому примитивно-рыночному механизму и бандитствуют на городских стройках деловые ребята, готовые любой исторический шедевр переделать в доходный дом или, хуже того, полностью разрушить его и на освободившемся месте соорудить примитивный новодел, повредив при этом соседние творения великих зодчих.
Страшно представить, что ждет Петербург в ближайшие годы, если этот процесс будет продолжаться! Совершенно очевидно, что количественные изменения в архитектурном пространстве города неизбежно перейдут в качественные. Исчезновение старых построек стремительно размывает ту целостную архитектурно-пространственную среду, благодаря которой исторический центр Петербурга получил всемирное признание в качестве грандиозного градостроительного ансамбля, сохранившего внутри современного мегаполиса подлинный город XVIII-ХХ веков, блистательную столицу Российской империи. В этом его уникальность и, кроме прочего, привлекательность для туристов.
В некоторых случаях хотя бы скопированные с разрушенных зданий фасады новых построек напоминают об утраченных оригиналах. Ретивые строители, зная свое разбойничье ремесло, словно откупаются от горожан: вот вам ваша четвертая стена, любуйтесь фасадом, а дальше не заглядывайте, за тремя оставшимися стенами – наша территория, там мы делаем, что хотим. Еще хуже, когда на месте старинных особняков, часто связанных с именами известных исторических личностей, возникают примитивные современные конструкции из стекла и бетона, хамски выделяющиеся из ряда пока еще не тронутых соседних архитектурных шедевров. Некоторые из новаторских конструкций, возможно, прижились бы в новых районах. Но в Петербурге Пушкина и Достоевского им явно не место! Петербург интересен не только отдельными архитектурными памятниками или даже ансамблями. Они есть в большинстве крупных старых городов Европы и мира. А вот целостность исторического центра, сохранившего, несмотря на утраты военного времени, единую архитектурно-пространственную среду, фронтальную историческую застройку большинства кварталов, – это даже не редкость, это уникальность.
* * *
Труппа, созданная Товстоноговым, достойна этого города. Подобной ей, уверен, не было, нет и никогда уже не будет. Не в обиду другим петербургским театрам будет сказано. Я их тоже люблю, но товстоноговцы – лидеры отечественного сценического искусства. Это общеизвестно. Только мало кто знает, что не одни актеры-звезды делают театр, но и техники, помощники, администраторы, руководители различных служб, рабочие сцены, осветители, художники ит. д. Они тоже звезды, каждый в своем деле. Производственные мастерские и постановочную часть тогда возглавлял Владимир Павлович Куварин – его фамилия произносилась всеми с необыкновенным почтением. Главный художник – он же выдающийся профессионал по общему признанию в театральных кругах – Эдуард Степанович Кочергин. Или взять звукоцех, светоцех костюмерный, гримерный – да везде, что называется, «штучные» люди, таланты. Они во многом и создают этот необыкновенный театр-ансамбль, по сей день именуемый «товстоноговским».
По местоположению Большой драматический считается «неудобным» театром, от Невского и от ближайшей станции метро пятнадцать-двадцать минут ходу, рядом ни троллейбуса, ни автобуса. А зал всегда полон. У этого театрального дома на Фонтанке – фантастическая слава. И сейчас в Большой драматический ходят как в «товстоноговский». У него все та же, прежняя слава, как я бы сказал, «думающего, одухотворяющего театра». Он не стал другим, не поддался новой моде и не включился в псевдорыночные игры. Немалая заслуга в том Кирилла Лаврова. Великий артист согласился стать руководителем не только во имя сохранения легенды, но и для сбережения традиции. Он приглашал в БДТ режиссеров, актеров, которые казались ему мировоззренческие родными, и чаще всего угадывал «братьев по духу». Ноша, которую взвалил на себя Кирилл Юрьевич, была ох как тяжела. Он же личность творческая, а не администратор, не строитель, не хозяйственник, не воспитатель. Однако ему пришлось играть все эти роли, не считая роли художественного руководителя. И он, мастер во всем, справился и сделал главное – сохранил дух и традицию товстоноговского театра. И строительные его преобразования тоже были ради этого.
Весной 2002 года по результатам конкурса на эти работы наш 47-й Трест вышел победителем. При заключении контракта заказчик поставил цель: окончание строительства – май 2003 года. Успеть к 300-летию со дня основания города! Теоретически вполне нормальный срок. Смог же наш давний коллега Фонтана за два года построить этот театр. Но сколько воды утекло за сто с лишним лет, сколько появилось чиновников, сколько изобретено инструкций, правил, гипотетически необходимых нам. Сегодня для реализации любого строительного проекта надо прежде решить две большие проблемы. Это – согласование и экспертиза.
Знающие люди подтвердят: на то и на другое требуется больше усилий, времени и средств, чем на само проектирование и строительство. Дело, конечно, нужное, но оно превращено в бесконечную, чудовищную волокиту. Согласования и экспертизы, с учетом проектирования, порой в два раза превышают сроки самого строительства. Как здесь не вспомнить существовавший в СССР порядок, который предусматривал не больше трех месяцев на все формальности?!
Зная все про порядки сегодняшние, мы надеялись на удачу, на авторитет театра, на определенные связи. Только все равно, поскольку деньги шли из федерального бюджета и многие вопросы решались в Москве, дело затягивалось. И вопрос «почему?» обсуждался строителями на еженедельных совещаниях. Участвовал в них и Кирилл Юрьевич. Очень часто ему вместе со мной приходилось ходить по инстанциям, звонить, просить об одном: будьте любезны, рассмотрите побыстрее, не придирайтесь, пожалуйста.
Со всеми этими проблемами мы и вкатились плавно в ноябрь 2002 года, приступили к устройству фундаментов, контролируя каждый метр бурения, помня об особенностях «кисельного» грунта.
И вот тогда-то, когда работа, можно сказать, уже кипела, раздался тот самый звонок…
– Михаил Константинович, здравствуйте, это Лавров.
Сам, без посредников, секретаря или референта, Лавров позвонил мне впервые.
– Здравствуйте, Кирилл Юрьевич.
– Нам надо встретиться.
– Что-то случилось? – спросил я.
– Случилось. Когда Вы сможете быть у меня?
– Через полчаса, – ответил я.
Что же произошло? По незначительному поводу Лавров звонить не будет. Неужели опять проблемы с контрактом, как в самом начале строительства? Когда подписывали документы, никто не обратил внимания на пункт, который говорил, что производство работ нужно вести в «условиях действующего предприятия», вернее, мы, строители, не обратили внимания на это. Театр и «действующее предприятие» – понятия несовместимые, подумал тогда я. Никого не расспрашивал, ничего не уточнял. И ах как наказала меня самонадеянность!
Дворик театра, окруженный со всех сторон производственными помещениями, продукция которых идет в одну точку – на сцену, является сложным технологическим узлом. Закрытие его (дворика) полностью невозможно. Работы, связанные с шумом, а иногда и грохотом машин, исключены: днем два-три часа идут репетиции, а вечером спектакли. Что в остатке? Несколько часов. В ночное время действует закон о прекращении всех видов строительных работ с двадцати трех до восьми утра. Наверстать упущенное в выходные дни невозможно, есть утренние и вечерние спектакли.
В такое положение я попал впервые. Но всю ситуацию понимаю я, руководитель, а попробуй объяснить это рабочему – он пришел работать, ему нужна зарплата. Многое пришлось переделывать на ходу, Каркас здания мы запроектировали в монолитном железобетоне, но, учитывая сложившиеся обстоятельства, изменили на металлические конструкции, которые можно было изготовить на заводе, а здесь, на площадке, за короткое время смонтировать.
Только из-за нехватки времени было придумано много новшеств. Цель была одна – сократить время работы на площадке. И все равно мы его не выигрывали. Законы бытия: из пяти-шести часов не сделать шестнадцать. Сейчас, когда прошло столько лет, многое забылось, но тогда этот маленький дворик бурлил, что вулкан: там, как электрическим током, пробивали нервные взаимоотношения, там реплики и афоризмы звучали такие смачные – режиссеры позавидуют. Во многих схватках были неправы обе стороны. Мы старались решать конфликты, не доводя их до Лаврова, так сказать, в рабочем порядке. Но даже при этом оставались какие-то обиды и недоразумения…
По дороге в театр позвонил коллегам-исполнителям. Вроде бы никаких ЧП за прошедшую неделю не случилось. Что же могло послужить причиной этого звонка?
Увидев меня, Лавров поднялся, тепло поздоровался, усадил на диван, сам сел рядом. Разговор пошел, как всегда, с расспросов о здоровье, семье, делах в театре. Я терялся в догадках. Закурив и немного помолчав, Кирилл Юрьевич начал разговор на тему, о которой мы никогда с ним не говорили:
– Театральная труппа стареет, нужны новые кадры. Обучать молодежь нужно под крышей родного театра, где сам воздух уже насыщен традициями и легендами. Сами стены воспитывают. Моя мечта – создание студии. Сейчас такая возможность, на мой взгляд, появилась, а самое главное – есть руководитель.
Я молчал, ничего не понимая. Студия нужна, это понятно, но какова моя роль? – Михаил Константинович, я прошу Вас перепроектировать новое здание под театральную студию!
Он замолчал. Я, обомлев, тоже не мог вымолвить ни слова. В голове в надрывной схватке сцепились зловещие мысли: государственный контракт, экспертиза, сроки, нехватка денежных средств, согласится ли на пере проектирование мастерская, неизбежная остановка строительства…
Можно было, конечно, отказаться, можно было стать в позу, но ведь я строю не для себя, а для театра, руководитель которого – Лавров. Зная, уважая его, я не мог отказать. Вероятно, в возникшей проблеме есть и моя ошибка: продавливал свою идею, я не видел другого предназначения новых помещений. Надо исправляться.
– Кирилл Юрьевич, для меня услышанное настолько неожиданно… Но я согласен… Знаю лишь одно: такое кардинальное решение на «пальцах» не объяснить и не понять. Язык инженера – это чертеж…
– Спасибо! – лаконично ответил Лавров.
Сейчас могу признаться честно: начиная работать над новой задачей, я многого не знал. Потому пришлось снова учиться. Да, студия – это творческий коллектив, сочетающий в своей работе учебные, экспериментальные и производственные задачи. Студия – коллектив единомышленников. В прошлые времена студии возникали, главным образом, при крупных театрах. И либо развивали старые добрые традиции, либо занимались поисками новых путей и средств сценической выразительности. Большое распространение «студийность» получила в советское время. В этот период были созданы театр-студия им. Ермоловой, студии под руководством Ю. Завадского, Р. Симонова, Н. Хмелева, А. Дикого в Москве, С. Радлова в Ленинграде, ряд национальных студий. Студии часто подготавливали рождение новых театров. На такой основе возник, например, «Современник».
Еще раз поблагодарю работников театрального музея и литературной части театра за предоставленные мне уникальные книги, из которых я узнал, что еще в 1930 году перед руководством Большого драматического театра встал вопрос о необходимости подготовки собственных актерских кадров. И уже через год при театре организовали производственно-политехнические курсы, которые возглавил Евгений Иванович Чесноков. На основе опыта их годичной работы, осенью 1932 года при театре был открыт Государственный технологический техникум с четырехгодичным сроком обучения. Здесь учились будущие актеры и режиссеры. На первый курс приняли тридцать человек: шестнадцать юношей и четырнадцать девушек. Двое из них всю жизнь отдали БДТ. Это Людмила Макарова и Ефим Копелян.
Копелян – актер известный. Не только по театру, но и по советскому кинематографу. А вот подробности его актерской судьбы я узнал тогда впервые. В семье Копелянов любили искусство. Отец неплохо рисовал, два брата Ефима стали художниками. В детстве будущий знаменитый актер был уверен, что тоже станет художником. Или, может быть, архитектором. Окончив школу, приехал в Ленинград. Ему было 17 лет. Некоторое время поработав токарем на заводе «Красный Путиловец», поступил, как и собирался, в Академию художеств на архитектурный факультет. Будущее вроде бы определилось. Но однажды, чтобы немного подзаработать, Копелян пришел в массовку в БДТ… И остался здесь навсегда.
По совету одного из приятелей Копелян поступил в театральный техникум, но потом последовала затяжная полоса неудач: его постоянно хотели отчислить как проф непригодного. Спасла лишь общественная работа – он был председателем ученического комитета. На втором курсе – снова угроза отчисления. Но ему дали последний шанс: на экзамене сыграть в отрывке из пьесы Погодина «Мой друг». По ходу пьесы надо было петь песню. Мотив ее Копелян в нужный момент вдруг забыл. Но не растерялся и стал напевать «Марсельезу». Экзаменационная комиссия умирала от смеха.
Актерское мастерство в студии преподавал Константин Константинович Тверской. В 1933 году он был также главным режиссером и художественным руководителем БДТ. Педагог строгий и требовательный, он любил повторять студентам: «Пять я ставлю господу Богу, четверку – себе, ну а тройку – самому крепкому ученику». Но когда в конце второго курса стали объявлять оценки, Тверской сказал: «На сей раз я изменяю своему правилу и ставлю пять ученику!..» И назвал заслужившего небывалую награду: Ефим Копелян!
В 1935 году артист благополучно окончил техникум. Его сразу же пригласили в труппу БДТ. Первая роль на профессиональной сцене – кинооператор Бурков в спектакле «Не сдадимся». Пьеса рассказывала о знаменитой эпопее парохода «Челюскин».
* * *
Об истории театра я читал ближе к ночи, а днями и вечерами мы искали оптимальное решение поставленной Лавровым задачи. Иной раз он и сам делал пробные эскизы. И вот новый проект готов. Согласно ему первый этаж пристройки заняли репетиционный класс и два помещения раздевалок с душевыми и санузлами, на втором этаже – кабинет руководителя студии, учебный класс и еще одна раздевалка с душевыми. Третий этаж предназначался для административных помещений.
А все, что придумали раньше, – постараться забыть… Прощай, мастерская художника, прости, Эдуард Степанович Кочергин, – не судьба. Так и осталась мечтой бильярдная. И прочий, запланированный в первом проекте актерско-зрительский комфорт. Проблемы возникли тоже новые. Особенно по пожарной части. Но и их, в конечном счете, решили.
Рано или поздно все заканчивается. Прошел год, и в начале сентября мы вдвоем с Кириллом Юрьевичем вошли в новый корпус. Обошли все помещения, осмотрели медленно, наслаждаясь сложным запахом нового дома. Завтра – открытие студии, а сегодня – тишина, шума жизни пока нет. Наш корпус как будто замер с простертыми объятиями. Радостными молодыми голосами новая молодая жизнь ворвется сюда завтра утром… Мы вышли на открытую галерею третьего этажа. Светило солнце, осеннее, не греющее. Опершись о поручень балкона, молча, смотрели на Фонтанку. Лавров закурил.
Я блаженствовал. Считается, что осень вносит в нашу жизнь меланхолию, даже депрессию. А у меня наоборот, осень – пора осмысления, осознания значимости времени, в которое мне выпало жить, это период подготовки к новому этапу созидания. Если говорить о временах года по моей классификации, то получилось бы так: зима – для работы, весна – для любви, лето – для семьи, а осень – для души.
Ничто меня не волнует в природе так, как вид осенних красок. Невозможно выразить словами красоту сочетаний желтого с зеленым, красным, бурым, синим, оранжевым и далее по всему спектру, какие встречаются только в эти месяцы «природы увяданья». Желтый осенний лист медленно кружится в воздухе, ему доступны все стороны света, он больше не связан тяжестью родственных уз с деревом-родителем. Он свободен. По сути, и мы ведь живем и умираем по тому же физическому закону. Человеческая жизнь, как тихое облако, плывущее, пока ветер и небо позволяют ему плыть. Но и сочное яблоко, и полный жара костер, и далекая звезда, и пышный цветок – все они, умирая, оставляют след. Тонкую полоску света. Чуткой человеческой душе дано увидеть этот свет, порадоваться ему, запомнить мгновение красоты.
Мы с Лавровым продолжали молча смотреть на окружающий нас прекрасный мир Петербурга, зачарованно наблюдали, как по Фонтанке идут экскурсионные катера и теплоходы, заполняя воздушное пространство своими механическими шумами и тревожащей воображение музыкой, доносящейся из динамиков. Радовала мысль, что завтра подобной радостной музыкой новой жизни наполнятся и новые помещения нашего театрального комплекса. Почему-то не было грустно от мысли, что молодые артисты вряд ли когда-нибудь подумают и захотят узнать, как рождался этот корпус, кто его проектировал и строил.
А нужно ли знать? Главное, что он есть.
* * *
Незаметно день преломился, солнце миновало низкий зенит. Улицы затихали, лиловые сумерки, сгущаясь, наполняли город. Я понимал: закончилась пора, когда я мог каждодневно встречаться с Кириллом Юрьевичем, слушать его, советоваться с ним. За внешней сдержанностью этого выдающегося человека скрывался мощный интеллект, страстный темперамент, за красивой внешностью – яркая, разносторонне одаренная личность. Я понял, как нужно мне было общение с этим красивым, умным человеком, оно вдохновляло меня и в моей повседневной трудной работе, и в-минуты осознания собственной личности.
Лавров – герой нашего с ним времени. Он, как актер, обладая редким творческим даром, сумел отразить свою героическую эпоху, воплотить характеры честные, бескомпромиссные. Кирилл Юрьевич и сам был из той же, боевой крови и плоти, он жил жизнью своих героев. Или, наоборот, его герои облеклись в характер великого актера?
Когда я работал с ним по строительству, мне почему то часто и легко, до монологов или реплик, вспоминались его яркие роли руководителей. Казалось, что рядом со мной был не артист, а деятельный управленец, который точно знал, что и как нужно делать.
Я не чувствовал его возраста, потому, наверное, что он знал секрет – как до конца жизни оставаться молодым. Я был очарован Лавровым, авторитет его для меня – непререкаем. Причем это был неизбежный и неизбывный авторитет гениальной личности. Лавров всегда излучал внутреннее спокойствие, уверенность, обладая размеренным темпом речи и логичными суждениями, он располагал к себе любого собеседника и вызывал уважение.
Прощаясь, я сказал ему:
– Спасибо, Кирилл Юрьевич, за нашу совместную работу. Есть у меня добрая примета: если в конце строительства дома заказчик и строитель остаются друзьями, значит, задуманное получилось, и жить будет долго…
– Михаил Константинович, вот Вам моя рука, – он крепко обнял меня. – Поверь, ты мне очень нужен и сегодня, и завтра. Я всегда чувствовал твою искренность…
Мне хотелось продлить этот момент, потому что я понимал – это исторический день в моей жизни, такого больше не будет никогда. Душа моя ликовала. Взявшись за руки, мы повернулись к своему творению. По цвету оно сливалось с основным корпусом, задуманным Л. Ф. Фонтана. Я чувствовал, что Лаврову тоже не хочется расставаться. Словно родители, мы отправляли в дорогу свое дитя. Это было наше творение, которое мы отпускали в большой и трудный мир, надеясь, что судьба его будет счастливой.
Заканчивая рассказ о нашей совместной стройке с Лавровым, еще раз скажу, что это было время празднования 300-летия города. К. этому истинно историческому событию городским властям удалось в Петербурге сделать многое: возобновилось движение транспорта по прекрасному в своей обширности и величественности Троицкому мосту, завершилось строительство путепровода на проспекте Стачек. В новом, правда, весьма спорном виде предстала Сенная площадь, вернулись на свое место на Аничков мост отреставрированные кони Клодта, над аркой Главного штаба вознеслась помолодевшая богиня Ника, закончились реставрационные работы Александрийского столпа. Появился новый вокзал – Ладожский, открылся крупнейший сборочный цех на «Балтийском заводе».
Возникновение нового корпуса в ансамбле БДТ было замечено сразу в масштабах и города, и страны. Двадцать шестого мая, в канун дня рождения города, Почетным дипломом Законодательного собрания «За лучшее здание, построенное в Санкт-Петербурге» в 2003 году были отмечены участники строительства: театр, наш трест и проектировщики. Статистика – наука точная. Она подсчитала, что прибавление нового театрального здания происходит в нашем городе примерно раз в двадцать лет. И потому наш совместный с театром проект будет вполне закономерно считаться событием как минимум нескольких десятилетий. Все главные СМИ, печатные и электронные, сообщили о том, что в историческом центре Санкт-Петербурга выросло новое здание – административно-студийный корпус Академического Большого драматического театра имени Г. А. Товстоногова. За деловым и сухим наименованием кроется важное городское событие.
Практически следом за открытием студийной сцены прославленного театра (что в обычной ситуации принято называть вводом нового корпуса в эксплуатацию) наша работа была выдвинута номинантом на главную общественную Российскую премию «Строительный Олимп». И в условиях жесткой и достойной конкуренции мы победили.
Чем же знаменательна новостройка на Фонтанке? Есть как минимум два главных ответа, один из них относится к технической стороне дела, о которой мало кто вспоминает, когда здание построено. Само же назначение здания – есть другая составляющая: это редкое по своей культурологической значимости событие в жизни города. А для меня это еще и памятник выдающемуся человеку, замечательному актеру, моему другу Кириллу Юрьевичу Лаврову.

Глава четвертая. Профессия актер. Профессия строитель
Театр для меня всегда был окутан тайной, просветлен сказочным светом, наполнен героическим смыслом. Советская власть, понимая великое воспитательное значение театра, как могла, обихаживала его: персональные оклады служителям Мельпомены, квартиры в центре города, машины, которые для других были недоступны, звания, награды. Только работай, не иди поперек господствующей идеологии. Служи народу своим искусством, как тогда говорили.
И вдруг, в один момент прежняя размеренная и беспроблемная жизнь рухнула. Зато пришла свобода: к репертуару театра претензий нет, твори, выдумывай, пробуй, никто на тебя сурово не взглянет и не накажет.
Но… для всего этого нужны средства, их надо или заработать, или… Вот в это время и вспомнили, что на свете, в том числе и в нашем Отечестве, всегда находились люди, способные материально помочь искусству, желающие творить благо. Вспомнили о благотворительности, имевшей в дореволюционной России богатую историю и много примеров. Традиции российской благотворительности оказались нарушенными революцией 1917 года. Все средства общественных и частных благотворительных организаций были в короткие сроки национализированы, их имущество передано государству, а сами они упразднены. Большевики начали кампанию безжалостной критики «буржуазной филантропии», которая, по их мнению, лишь маскировала «эксплуататорскую сущность» российского предпринимательства. Возрождаться благотворительность начала было в тяжелые годы Великой Отечественной войны, но ненадолго. Сегодня, к счастью, понятия «меценатство» и «благотворительность» опять на слуху, многое в этой тонкой сфере изменилось к лучшему.
15 февраля 1994 года, накануне 75-летия основания БДТ, при участии тогдашнего директора театра Анатолия Геннадьевича Иксанова по программе Фонда Форда был создан фонд театра. Отцами-учредителями стали:
Владимир Спиваков, руководитель камерного оркестра «Виртуозы Москвы»;
Марис Янсонс – дирижер с мировым именем, страстный поклонник БДТ;
Юрий Темирканов – выдающийся музыкант, руководитель оркестра, начинавший свою музыкальную карьеру в Большом Драматическом и другие достойные люди. У них у всех в момент создания Фонда были грандиозные замыслы и благие цели.
Но сохраняя за собой распределительные функции, денежное наполнение благотворительных фондов власть возложила в первую очередь на коммерческие структуры. Такая добровольно-принудительная благотворительность, а вернее, государственный рэкет – один из существенных факторов, которые обрекают на неудачу многие добрые дела.
В начале 90-х встала проблема: где взять благотворителей, имеющих капиталы. Не давать же объявление в газету! В Фонд театра руководители организаций привлекались по знакомству, использовались связи, были и случайности. Такая случайность произошла со мной.
С Владимиром Петровичем Львовичем – руководителем инвестиционной компании, мы работали вместе на строительстве жилого дома. К тому времени он был членом Фонда БДТ. Он любил и знал театр, а его рассказы об артистах и всевозможные театральные «байки» были всегда интересными и увлекательными. Однажды он уговорил меня посмотреть здание общежития театра, которое располагалось на двух этажах флигеля, находящегося во дворе. История этого общежития достойна исследования: здесь когда-то жили начинающие свой творческий путь К. Лавров, И. Смоктуновский, П. Луспекаев, Т. Доронина, О. Басилашвили и другие театральные «звезды»… Но смотреть было не на что – здание находилось в аварийном состоянии. Деревянные перекрытия рушились, в некоторых местах их подперли брусками.
Решение однозначное: всех выселить и как можно быстрее начинать капремонт.
Правильно говорят, что инициатива наказуема. Меня уговорили выполнить работу без всякого аванса, правда, с обещанием расплатиться чуть позже. Ремонт мы выполнили, работу приняли, долго благодарили. А с расчетом что-то не задалось, и в порядке компенсации наш трест стал коллективным членом Фонда театра, а я вошел в Попечительский совет.
Хорошо запомнился тот январский вечер, когда меня принимали в Совет. В жизни человека не так и много моментов, которые вне зависимости от личного желания или нежелания меняют жизненный путь, влияют на судьбу. Такие события до мельчайших подробностей остаются в памяти навсегда. В тот вечер было морозно и темно, казалось, ночь со своим приходом поторопилась. Но улицы еще не опустели, люди, подгоняемые ледяным ветром, спешили по своим делам. Набережная Фонтанки освещалась огнями густого потока машин, притормаживающих у Лештукова моста и мгновенно исчезающих в черной, непроницаемой громаде города. Мне было зябко: то ли от слишком влажного морозного воздуха, то ли от ожидания предстоящей встречи.
В такую погоду следует сидеть дома и наслаждаться его уютом и теплом. Но в тот вечер почему-то этого не хотелось. Не ощущая усталости, я радостно и стремительно шел навстречу новому повороту своей судьбы. У театра меня уже ожидали, провели в кабинет Кирилла Юрьевича. Встреча была теплой: лавровская обаятельная улыбка, крепкое рукопожатие. Мы вспомнили наше знакомство в Ленсовете. Я услышал его рассказ о театре, в котором он прослужил больше сорока лет! Лавров сожалел, что театр переживает сейчас не лучшие времена. Труппа уже не та – прославленная, всемирно известная, какой была когда-то. Молодежь в театре есть, но она проигрывает «старикам» в мастерстве. Однако школа Товстоногова жива. О мэтре – самые добрые, замечательные слова. В труппе много учеников Георгия Александровича. Среди них немало известных актеров и режиссеров. Хотя… самым молодым уже под сорок, а старшим за шестьдесят…
О попечительском совете благотворительного Фонда БДТ Кирилл Юрьевич отозвался как о большой театральной семье:
– Театр не распоряжается средствами Фонда, за всем следит Попечительский совет. Мы только подаем заявки и обосновываем необходимость. У нас нет никакой, даже малейшей, возможности использовать нецелевым образом средства Фонда. Кроме того, в Положении о Совете сказано, что он не имеет права вмешиваться в творческую политику театра.
На сегодня главная задача Фонда – социальная поддержка актеров. Надеюсь, мы доживем до такого времени, когда приоритетной станет поддержка творческой деятельности театра, его новых постановок, гастролей, международных программ и других проектов, которые нам подскажет жизнь. Сегодня членами Совета являются руководители авторитетных компаний, и нам совсем не безразлично, какие деньги помогают театру…
Члены Попечительского совета собрались в назначенное время. Я был им представлен. Лавров сделал заявление по поводу вступительных и членских взносов:
– Отремонтировать общежитие театра пытались в течение десяти лет. Но все упиралось в отсутствие денег. Министерские чиновники, в последнее время даже формально перестали отвечать на наши запросы. Мы понимали, что может случиться непоправимое, уже рассматривали вопрос о выселении жителей, хотя выселять было некуда. И вот сейчас все благополучно разрешилось. При этом денежных средств, затраченных 47-м трестом на ремонт, достаточно для зачета вступительных и членских взносов, установленных Уставом Фонда, на пять лет. Надеюсь, вы согласитесь со мной и примете в наши ряды Михаила Константиновича…
Согласились, приняли.
Совет закончился уже за полночь, домой, на Большую Морскую, я решил пойти пешком. Шел через сквер, обнятый домами с редко где светящимися окнами. Погода, казалось, смилостивилась. Потеплевший ветер играл крупными пушистыми снежинками, то раздувая их, то скручивая в большой белоснежный локон. Мои ботинки символично оставляли на свежем снегу моего неблизкого пути заметные следы. Дышалось легко. Я вдруг понял, что очень редко бываю абсолютно, до донышка дуги, спокоен. Прежняя тревога таяла, как снег, боязнь неизвестности минула, как недавний ледяной ветер, и только трепетная радость от общения с человеком, который стал мне ближе и понятнее, новой надеждой наполняла сердце.
По Невскому, словно желая получить «высшее благословение» на новое поприще, дошел до Дворцовой площади с ее имперскими символами и смыслами и указующим в небеса ангелом Александрийского столпа. Повернув, пошел по набережной. Отсюда были хорошо видны очертания Васильевского острова, мосты, зыбкий в снежной круговерти силуэт Петропавловской крепости, шпиль собора которой тоже направлял мой взгляд в небеса. И фабричные трубы Выборгской стороны смотрели туда же…
Я был уверен, что начинался новый, промыслительный этап моей жизни.
* * *
Работа в Фонде, общение с актерами, с дирекцией театра, словом, вся моя дальнейшая «театральная деятельность» сфокусировалась на одном человеке – Лаврове. Лавров сказал, Лавров попросил, Лавров поблагодарил – вот обычные фразы. Я не задумывался над тем, почему так, это было абсолютно естественным, а сейчас, когда Лаврова нет, и нить, притягивающая меня к театру, истончается, мне известен ответ. Или, кажется, что известен?
Любой коллектив, будь то строительная организация, завод, театр, команда проектировщиков или просто дружеская компания, неоднороден, люди могут обладать несхожими мнениями, разнящимися точками зрения на одну проблему. Что же все-таки их объединяет? Много факторов, но главный – уважение друг к другу.
Уважение – это та основа, та среда, которая необходима любому человеку. Потому что каждый из нас осознает себя как личность. Нам нужны единомышленники, в общении с которыми в большей степени и может раскрыться творческий дар. Уважение можно сравнить с камнем или крепким, надежным фундаментом, несущим сложный в своих «архитектурных (психологических) особенностях» коллектив.
Для меня, как и для многих других, Кирилл Юрьевич Лавров был светлой, выдающейся личностью. Когда о нем заходила речь, все в первую очередь восклицали: «Ах, какой это человек», и только потом начинали говорить о Лаврове-артисте, не умаляя при этом его фундаментального таланта руководителя.
Он обладал духовной крепостью, благодатным внутренним светом, который чувствовали и зрители, и коллеги. Кирилл Юрьевич легко устанавливал отношения с людьми: контактность, открытость, доброжелательность помогали ему находить все новых и новых друзей. При этом он не стеснялся открыто высказывать свою точку зрения, даже если она расходилась с мнением большинства. Умел доказательно отстаивать собственные интересы, не боялся власти, если знал, что он прав. Принимал решения и нес за них полную ответственность.
Лавров был цельным человеком, для которого мысль и действие – неразделимы. Он мог подолгу размышлять, анализировать, сомневаться, но если решение было принято, уже не колебался, отбрасывал все сомнения и активно действовал. В случае неудач, трудноразрешимых проблем или ошибок Лавров умел пользоваться прекрасным методом защиты – юмором. Он применял это оружие не только по отношению к прямому противнику, но и ко всей ситуации, умея посмотреть на нее как бы со стороны и посмеяться над ней. Он был способен тонко, неунизительно иронизировать и над самим собой, и над оппонентами.
Таким для меня был и навсегда остался Кирилл Юрьевич Лавров. Я делаю эти выводы и с расстояния во времени, и с высоты своего жизненного опыта, и очень хочу, чтобы портрет, созданный мной, был узнаваем.
У поэта Сергея Острового есть хорошие стихи о слове:
…Где б мне слово найти, чтобы свет оно людям несло
И людские недуги оно исцелило мгновенно?
Не устаю искать то слово, которое бы помогало надолго оставить память о Лаврове.
Повторю, Кирилл Юрьевич – личность не рядовая. Его характер формировала не только жизнь, но и память – личная, родовая, историческая. Бабушка по материнской линии, Ольга Леонидовна Лыкошина, была последней владелицей имения в селе Григорьевское, Вяземского уезда, Смоленской губернии, в трех километрах от Хмелиты, усадьбы Грибоедовых. Можно предположить, что многое в Лаврове от благородного дворянского века, от дружбы его предков с Александром Сергеевичем Грибоедовым. Аристократизму присущ героизм; чувства чести, совести, справедливости воспитывались в представителях этой среды сызмальства. Счастливой, неосознанной самим Кириллом Юрьевичем наследственностью определяется, вероятно, и красота его личности, и деликатность поведения, и культура речи, и благородство его поступков. Все это оказалось востребованным в должности руководителя великого театра.
Профессиональный опыт позволяет мне оценивать, насколько успех той или иной компании зависит от ее руководителя. Потому говорю уверенно: удержать театр, не дать ему развалиться в годы перехода от тотальной регламентации к полной, мыслимой и немыслимой свободе мог только такой могучий, одаренный человек, как Лавров. Играя героев на сцене и в кино, Лавров и в жизни был на них похож. Отвечал за свои решения и поступки, умел держать слово, никогда никого не предал.
Много добрых дел на счету Попечительского совета. Перечисление заняло бы не одну страницу. Расскажу лишь об одной акции, где мне посчастливилось быть рядом с Кириллом Юрьевичем.
В труппе БДТ жилищный вопрос, особенно в годы перестройки, стоял остро перед многими работниками театра, а каково было его решение и от кого оно зависело – не знал никто. Сплошная свобода, демократия и полная ото всего независимость.
Борис Глебович Контребинский долго уговаривал меня помочь в этом нелегком деле. Обдумав все «за» и «против», я решился. Особых «за» в этой ситуации я не видел. Можно было зачесть стоимость квартир за членские взносы участника Фонда, каковым являлся коллектив треста. Хватило бы лет на двадцать вперед. Но в данном случае требовалась реальная помощь театру, а не болтовня.
Посоветовался с Лавровым. Он долго молчал, потом резюмировал:
– Михаил Константинович, я мог бы сказать: как решишь, так и будет, а мы в любом случае будем благодарны. Просить совета не у меня надо! И совет, и разрешение ты получи от своего коллектива. Это ведь не мелочь, а огромные затраты, это средства, заработанные твоими людьми…
Я сделал так, как посоветовал Кирилл Юрьевич. Пришлось убеждать акционеров, приводя, как мне казалось, неотразимые аргументы. Согласие я получил, но заметил и взгляды недовольных этим благотворительным актом. Что и понятно: в нашем коллективе те же самые трудности с получением жилья.
В это время 47-й трест вел изыскательские работы на трех площадках города. Это – микрорайоны Дачное, поселок Стрельна и территория Нарвской заставы. Обсудив организационные дела, решили вместе с Кириллом Юрьевичем осмотреть все три «пятна» застройки и выбрать место под дом, где будут и театральные квартиры. Первый адрес – Стрельна.
По дороге я рассказал Кириллу Юрьевичу историю старейшего пригорода Санкт-Петербурга, где всего в 19 верстах от Северной столицы Петр I намеревался создать свою парадную летнюю резиденцию – «русскую Версалию». По его повелению ранее пустынное, заболоченное побережье было превращено в цветущий уголок с семейством загородных дворцов и «увеселительных садов» русской знати. Закладка парков и строительство сооружений в Стрельне не прекращались до середины ХХ века. В работах принимали участие мастера, имена которых составляют гордость не только русского, но и мирового зодчества. Среди них Б. Растрелли, Ж. Леблон, Н. Микетти, М. Земцов, П. Еропкин, А. Воронихин, Л. Руска. История поселка восходит к более отдаленным временам. Земли по южному побережью Финского залива были исконно-русскими и входили в Вотскую пятину Новгорода Великого. Император Павел I пожаловал Стрельну «с принадлежащими к ней деревнями» в собственность сыну, великому князю Константину Павловичу. Вот рядом с Константиновским дворцом и предполагалось строительство нашего дома.
Мы вышли из машины и вдоль железной дороги, мимо станции отправились к участку, где шли изыскания. Высокая трава, ручей, заросший камышами и покрытый болотной зеленью. Через ямы и рытвины кое-как выбрались на Львовскую улицу, к ветшающему, но все еще величественному дворцу князя Львова.
Его хозяина называли «огненным князем» и «первым огнеборцем России». Он владел первой в России частной пожарной командой, которую по последнему слову техники того времени организовал на своей даче в Стрельне. Стрельнинская пожарная команда князя Львова тушила огонь не только в Стрельне – ей приходилось выезжать даже к Нарвским воротам, а также действовать на всем протяжении дачного побережья до Ораниенбаума. Иногда пожарная команда, едва успев потушить один пожар, спешила на другой. Ежегодно в Стрельне устраивались праздники пожарной команды в честь заступления огнеборцев на свою вахту. Позднее Львов стал председателем Российского пожарного общества и почти до самой революции руководил пожарным делом в России. За свою общественную деятельность, в частности, за постройку в Стрельне на свои средства народного училища, ежегодные крупные пожертвования на содержание Общества спасания на водах и помощи пострадавшим на пожарах Александр Дмитриевич был награжден орденами Святой Анны и Святого Станислава.
Мы еще раз оглядели площадку и отправились в город.
– Сколько раз я бывал в Стрельне, но никогда так подробно не осматривал поселок, – уже сидя в машине, говорил Кирилл Юрьевич. – Это потому, что у меня сегодня прекрасный гид.
Микрорайон «Дачное» встретил нас огромными «пробками» из легковых машин, автобусов, троллейбусов, маршруток у метро «Проспект Ветеранов». Здесь, в узкой горловине на конечной станции метро, это повседневная картина. С большим трудом добрались до цели.
Условно Кировский район можно разделить на северную и южную части. Они формировались в разное время, и жилая застройка в них существенно различается. В южной части (Дачное, Ульянка) строительство велось в 60–70-е годы ХХ века, и жилье здесь самое разнообразное: «хрущевки», блочные дома, «брежневки», «корабли», новые серии. Вокруг станции метро «Проспект Ветеранов» – самый дорогой «новый» район. Территория Дачного ограничена проспектом Стачек, рекой Красненькой, линией Балтийской железной дороги и парком Александрино. Основную часть жилого фонда здесь составляют панельные пятиэтажки первых массовых серий, ими застроены целые кварталы. Примерно такая же картина наблюдается вдоль улицы Лени Голикова. Засилья панельных пятиэтажек не наблюдается лишь на нескольких участках в Дачном: между проспектами Дачным и Народного Ополчения, улицей Танкиста Хрустицкого и бульваром Новаторов. Здесь преобладают кирпичные пятиэтажные дома с компактной планировкой квартир. Квартал между проспектами Ленинским, Дачным, Ветеранов и улицей Зины Портновой застроен панельными домами 1970–80-х годов и «фасадными» кирпичными домами.
Устав от сутолоки возле метро, от ларьков и исходящих от них навязчивых запахов нерусской кухни, от шума и гама, кое-как добрались до машины. Доехав до Нарвских ворот, подкрепились в кафе. Оставив машину на площади Стачек, пешком прошли на улицу Метростроевцев.
В XVIII в. район площади Стачек являлся границей города. Здесь находилась Нарвская застава, откуда начиналось Петергофское шоссе в сторону Нарвы и Ревеля (г. Таллинн), а сейчас проходит современный проспект Стачек. Именно здесь 11 июня 1813 года петербуржцы встречали гроб с телом М. И. Кутузова. В центре площади установлены триумфальные Нарвские ворота, спроектированные В. П. Стасовым. Перед ними, примерно по направлению современного подземного перехода, ранее протекала речка Таракановка. Через нее был перекинут мост, оформленный в едином стиле с воротами. Речку закопали в 1929 году, тогда же был разобран и мост.
Мы вышли на улицу Тракторную, и я понял, что Кирилл Юрьевич не бывал здесь ни разу. Окружение удивляло его. Названа улица так в 1926 году в память о выпуске первых советских тракторов на заводе «Красный Путиловец». Квартал на Тракторной улице состоит из шестнадцати трех- и четырехэтажных домов, соединенных между собой полуарками. Простые по форме здания украшены балконами, подоконными тягами, козырьками над входами. Дома расположены вдоль улицы так, чтобы не образовывались дворы-колодцы, обычные для многих кварталов старого Петербурга. Пространства между зданиями превращены в скверы. Дома выкрашены в оригинальные яркие цвета. Во дворах – посыпанные песком дорожки и даже работающий фонтанчик.
То ли настроение было хорошее, то ли благим было дело, ради которого мы совершили это утомительное путешествие, ноя и Кирилл Юрьевич вдруг одновременно заметили, как высоко небо с перистыми облаками, как заботливо его свет наполняет уютные дворы на Тракторной улице.
Когда, возвращаясь к машине, мы подходили к улице Метростроевцев, я почувствовал, что именно это место Лаврову пришлось по душе. Правда, мотивы у него были не столь романтичными. На его взгляд, близость места к театру – самое главное. Я не спорил с ним, не убеждал, не доказывал. Он был прав.
«Что нам стоит, дом построить. Нарисуем – будем жить!» – эту фразу из известной песенки, ставшую поговоркой, помнят все. Но если бы ее автор знал, сколько копий сломано вокруг «нарисуем», переделал бы эту строчку. «Нарисовать» дом чрезвычайно трудно. Индивидуальный проект подразумевает большую творческую работу. Самое трудное для заказчика – передать архитектору свое видение будущего жилища. Очень часто представление об этом у самого заказчика оказывается весьма приблизительным. Приходится архитектору угадывать, вносить коррективы, додумывать… Дело небыстрое. Те, кого больше интересует не процесс, а быстрый результат, чаще всего пользуются типовыми проектами. Скоро, гладко, дёшево.
Многие заказчики боятся слова «типовой». Этот страх идет из прошлого века, когда огромные жилмассивы строились всего по нескольким проектам. Сразу вспоминается кинофильм «Ирония судьбы, или с легким паром». Но времена изменились, и сейчас можно найти всё, что угодно, – на любой вкус и кошелёк.
Первый плюс типовых проектов домов – простота и легкость выбора. Второй – дешевизна. Основной вопрос заказчика, желающего построить дом, звучит почти философски: «Что первично – проект или участок?» В России принято начинать строительство с участка. Типовых проектов нужной площади и планировки наверняка окажется достаточно много. Именно из них предстоит выбирать дом по внешнему виду и скомпоновать его с участком, или, наоборот, подыскивать участок под проект дома.
Цветовая гамма стен, крыши и прочее – не главное. Современные отделочные материалы позволяют легко всё поменять. Металлочерепица вовсе не обязана быть только красной, а отделочный камень – коричневым. Главное – пропорции дома и расположение его основных элементов. Если эти показатели вас устраивают, то необходимо ещё «приложить» дом к участку. Как дом будет смотреться? Удобны ли подходы и подъезды? В какую сторону света смотрят окна? Как выглядит дом в застройке улицы? Возможно ли соблюсти все требования на конкретном участке?
Нам с Кириллом Юрьевичем было проще, мы сразу же решили, что дом будет типовым и панельным. Главные преимущества панельного домостроения – максимально короткие сроки и стоимость. По этим показателям панельное жилье, видимо, еще очень долго будет оставаться вне конкуренции, даже при сильно отставшей в развитии производственной базе. Монтаж блок-секции панельного дома при хорошо отлаженном потоке занимает 3–4 дня, а сдача «под ключ» всего здания возможна за каких-то полгода. Поскольку основное производство остается в цехах, издержки от плохой погоды минимальны, и в экстремальных условиях на стройплощадке работает сравнительно немного людей, обеспечивающих монтаж коробки. Привлекательный современный монолит по-прежнему остается более трудоемким, чем панельное домостроение, он более требовательный по времени изготовления и стоимости.
Принципиально новый панельный дом обладает хорошим набором потребительских свойств. Он экологичен и пожаробезопасен. Его срок жизни примерно совпадает с человеческим веком, и, однажды решив жилищный вопрос, к нему в принципе можно уже не возвращаться. Более того, современные технологии позволяют легко загримировать внешний вид здания под кирпич.
Тип дома с Лавровым выбирали вместе. На рынке панельного домостроения в Петербурге работают несколько комбинатов. Основные – ДСК-3, Гатчинский ДСК, Гатчинский ССК, ДСК «Блок». Мы побывали в трех из них.
ДСК-3 ведет строительство домов по типовой серии, которая сменила на конвейере широко известные дома-«корабли». Между тем, это дома принципиально иной конструкции, с «кораблями» их роднят только газобетонные наружные стены.
Гатчинский ДСК – существует уже 45 лет. Свою деятельность начал со строительства жилья в Ленинградской области. В первой половине 90-х годов предприятие стало активно осваивать строительный рынок Петербурга. Производит жилье, зарекомендовавшее себя как демократичное и качественное.
Гатчинскому ССК – тоже немало лет, изначально он специализировался на строительстве зданий промышленного, сельскохозяйственного и социально-бытового назначения в Ленинградской области. В начале 90-х годов, как и Гатчинский ДСК, вышел на петербургский строительный рынок с жилыми домами. Эти дома от других отличают просторные квартиры с большими площадями комнат и кухонь, а также высота потолков в три метра.
Выбирали дом тщательно, вдумчиво, долго. Ездили с Лавровым по строительным площадкам, ходили по этажам новостроек. Я всегда. поражался его чувству долга. Человеку восьмой десяток, но он леток на подъем, с большим интересом относится ко всему, вникает в мелочи, расспрашивает, узнает, сомневается, советуется. Казалось бы, мог отмахнуться: выбирайте, мол, сами, вы специалисты, я со всем соглашусь. Конечно, как профессионалу он мне доверял, но считал необходимым лично участвовать в столь важном деле.
Выбор дома занял не один день, а наши беседы во время этих поездок могли бы составить отдельную книгу. Как-то в шутку Кирилл Юрьевич сказал: «Мне сейчас легче сыграть роль строителя, я ведь столько узнал секретов этой профессии. Но я понимаю, что это только первые шаги…»
Выбрали серию Гатчинского ССК. Очень уж понравилась она Кириллу Юрьевичу. Директор комбината, мой давний приятель Юрий Бойко даже отвез нас на завод и показал производственную линию. Достаточно быстро был сделан проект. Ну, а дальше начались согласования. Я уже рассказывал, как мы проходили через эту процедуру при строительстве студийного корпуса. Но то было несравнимо с новыми нашими страданиями!
Количество согласований, необходимых для строительства жилой недвижимости, в настоящее время составляет примерно двести двадцать позиций. На нашей площадке стояли руины школы. Службы МЧС потребовали провести исследования на наличие снарядов и бомб, службы Ленэнерго – запроектировать новую трансформаторную подстанцию и подвести к ней кабель. Теплосети велели реконструировать аж во всем квартале. Городские службы, стоящие на страже интересов народа, спокойно взирают на то, как монополисты (в основном это частные компании) решают за счет инвесторов свои проблемы.
Если учесть, что по объему производимой продукции и занятых людских ресурсов на строительную отрасль приходится примерно десятая часть экономики страны, то можно представить, как растет мощь организаций, имеющих право распоряжаться ресурсами, которые когда-то принадлежали всему народу.
В свои походы по этим организациям я старался Кирилла Юрьевича не брать. Помнил неприятный случай из прошлого, когда «пробивали» документацию по студийному корпусу театра. Нужно было получить согласование в Комитете по градостроительству и архитектуре – он совсем рядом с театром. Записались на прием к начальнику управления, как требовалось – за неделю. Чтобы решить вопрос сразу, пригласил Кирилла Юрьевича – как «тяжелую артиллерию».
Мы вошли в третий подъезд на улице Зодчего Росси. Узкий коридор переполнен людьми, не протолкнуться. Духота невыносимая. Кое-как добрались до приемной, представились. Секретарша, совсем юная особа, не поднимая головы, сухо буркнула:
– Ждите.
– Но мы же по записи, – возразил я.
– Без записи не принимаем, – тем же тоном ответила она.
Подождали. В кабинет входили какие-то другие люди, которым эта девчонка услужливо открывала дверь. Сесть было некуда: стулья у стены завалены папками с бумагами.
Через полчаса нашего мучительного «стояния» я подошел к стражу-секретарше и тихо сообщил, кто пришел вместе со мной. Никогда не забуду ее перекошенного лица. Она закричала, что я мешаю ей работать, что она выгонит меня из приемной. Это было унизительно и обидно и никак не согласовывалось с культурологическими смыслами деятельности организации, куда мы пришли уважительными просителями! Спасло то, что в приемную заглянул в этот момент один из руководителей комитета и, узнав Лаврова, быстро организовал встречу.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=70614739?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Герои моего времени Михаил Зарубин
Герои моего времени

Михаил Зарубин

Тип: электронная книга

Жанр: Историческая литература

Язык: на русском языке

Издательство: Автор

Дата публикации: 04.05.2024

Отзывы: Пока нет Добавить отзыв

О книге: Книга современного петербургского прозаика и публициста, лауреата российских и международных премий Михаила Зарубина «Герои моего времени» является произведением историко-биографического жанра. В ней автор вспоминает о своих друзьях, знаменитых деятелях Ленинграда – Санкт Петербурга. Вспоминая встречи с поэтом Б. Орловым, директором Кировского завода П. Семененко, руководителем Ленинграда В. Ходыревым, дружбу с артистами К. Лавровым, А.Толубеевым, с тренером В. Платоновым, писатель показывает, что при скоротечности бытия в нём есть незыблемые, не разрушающиеся в волнах реки времени духовно-нравственные опоры.

  • Добавить отзыв