Главная страница | Ужасы | Обитель

Обитель
Софи Данло
Зелемир (однотомники) #1
Шесть месяцев назад Милана потеряла лучшую подругу. Год и три недели назад Глеб и Яков – маму. Но каждый из них по-своему переживает горе, из-за которого их заметили из Обители. Это иной мир – тёмный, наполненный жутью, мраком, странными существами, и чуток магией; в нём просвечиваются отголоски реального мира – словно разбросанные осколки; и в нём царят свои законы и порядки.Выживая, герои вынуждены становиться сильнее и решительнее, чтобы спастись и вернуться в свой мир. И попутно они помогают себе и друг другу разобраться в личных проблемах и справиться с горем потери, из-за которого они и попали в Обитель в первую очередь.

Софи Данло
Обитель

Пролог
Чернота, прохлада. Из большого окна высотой с метра два падал тусклый лунный свет – отражался от пола, выложенного крупной тёмной плиткой, но не вылавливал никакой мебели.
По одну сторону от окна сидел кто-то громоздкий. В тишине было слышно дыхание, и оно разносилось глухим эхом, словно это существо спало.
По другую сторону от окна находилось иное существо: куда мельче, дыхания не было слышно, лишь раздалось нервное клацанье когтей по полу; свет отражался от трёх глаз, словно у хищника, и они находились на высоте в метр. Два овальных глаза были на обычном месте, а третий – между ними, предположительно на лбу, и располагался он не как его собраться, а вертикально; и когда существо моргало веки этого глаза справа и слева соприкасались по центру.
– Хозяин, – сказало это существо хрипловатым мужским голосом. – Мы нашли новую цель, но… необычную.
Большое существо выдохнуло и издало гортанный протяжный звук похожий на: «Хм-м».
– Ей…, – сказало трёхглазое существо, и снова раздалось нервное клацанье по полу. – Ей уже шестнадцать.
Глаза большого существа раскрылись – они были примерно на высоте в четыре метра; но не было понятно сидит ли существо, стоит ли, или же лежит. А глаза были красными, светились, и словно не имели зрачков. Веки прищурились в недовольстве, и глаза стали толстыми линиями; но существо ничего не сказало.
– Д-да, – занервничал трёхглазый прислужник. – Мы знаем, хозяин. Но она вам понравится. Н-наверное… Мы ув… мы так дум… мы так предполагаем, хозяин.
Большое существо перестало щуриться, выдохнуло, и сказало мужским басистым голосом:
– Хорошо. Заманивайте, а то я уже изголодался.
– Да, хозяин! – подскочил трёхглазый. – Конечно, хозяин! Мы немедленно начинаем, хозяин! Мы отправляемся в их мир, хозяин!
И существо, клацая когтями по плиточному полу, побежало в черноту. Скрипнула массивная дверь, и захлопнулась. А большое существо перевело взгляд на окно и смотрело наружу.

Глава 1 – Милана-Лана и Анна

1
Пустой пыльный подоконник и открытое окно. Снаружи царила тишина – маленький город Зелемир остыл от июльского жаркого дня и готовился принять следующий. Свет раннего утра развеивал черноту небольшой комнаты. Блеклый столб света падал на: подоконник, кровать по центру, на пол с невзрачным ковром, через три шага упирался в светлую дверь – и делил комнату пополам. На двери висел календарь с милой крысой; над картинкой был указан год: 2020; под картинкой находился квадрат с числами, а над ними: Январь; и красный квадратик выделял восьмое число.
Касаясь поясницей подушки, Милана сидела на кровати ближе к изголовью. Свет из окна падал на её ноги и руку с дневником в толстой обложке. Милана смотрела на страницу, смотрела на последнее предложение – и в горло врезался ком.
«Анна, я не знаю, что мне делать. Мне так тебя не хватает.»
В графе дата, в верхнем правом углу стояло: 5 июля, воскресенье. И после этой страницы, после этих последних слов, так ничего и не было написано. Не было написано и сейчас.
Отложив в сторону дневник, Милана, выдыхая, заправила растрёпанные кудрявые волосы за уши; подтянула колени к груди, обхватила ноги и, уткнувшись подбородком между колен, смотрела пустым взглядом в стену. Над дугой кроватной спинки возвышалась кучка одежды на пуфике, а в углу едва можно было различить очертания ракеток для бадминтона, которые стояли на ручках.
Милана сидела, словно уснув, а взгляд не покидал точки на стене. За окном светлело и слышались первые звуки просыпающегося городка; чирикали пташки; из соседнего дома едва доносился плач ребёнка; а в комнате очертания вещей и мебели обретали чёткость и цвета.
Напротив окна – правее и немного ниже стоял пятиэтажный дом. И когда солнце поднялось выше него, яркий свет ворвался в комнатку – упал на белую дверь, и глянцевый календарь заблестел, словно в приветствии.
За спиной Миланы высился старый шкаф из тёмно-коричневого дерева, а на уголках слой лака облупился. Из-под него выглядывали края нескольких коробок с обувью для разных сезонов. Рядом, у стены стоял сине-голубой рюкзак, на собачке расстёгнутого большого отдела висел брелок Спанч Боба; а из отдела выглядывали тетради и несколько учебников, и первый из них был: Физика, 9 класс. Рядом со шкафом на стене висело грязное зеркало. Под ним стоял низкий комод, а на нём застыл хаос из: уходовой и декоративной косметики, школьных принадлежностей, шкатулки с бижутерией, кружки, вазочки, нескольких проводов, лифчика, мелкой канцелярии, коробки с резинками и заколками.
Напротив Миланы, левее от её точки на бежевой стене и кучки на пуфике стоял письменный стол и заваленный одеждой стул, на спинке которого отчётливо выглядывали: зимний свитер, колготки и длинный бордовый шарф. Верхний ящик стола был приоткрыт и из него торчали: провода зарядников, USB, наушники-вкладыши. А на столе беспорядок был покрыт слоем пыли, словно готовился стать находкой археолога. В центре лежал закрытый ноутбук, который был давно разряжен. По его правую сторону – маленький мягкий медвежонок, раскраски-антистресс и цветные карандаши в стаканчике, блок ярких стикеров и несколько книг; а с другой – накладные наушники, органайзер с канцелярией и рамка с фотографией.
Над столом висела небольшая пробковая доска, и она была пуста. Только в верхнем правом углу висела фотография, а в нижнем левом, ближе к центру – прямоугольный голубой листок, который был прикреплён кнопкой вертикально.
Милана сидела как часть застывшего беспорядка, как предмет, покрытый пылью и пыльцой цветков, которые отцвели в мае. Светлая бледноватая кожа; светло-русые кудрявые волосы были длиной до лопаток – грязные и спутанные; небольшое овальное лицо с плавными тонкими чертами; аккуратный прямой нос с едва вытянутым кончиком; и серо-голубые глаза – тусклые, словно подёрнуты пылью. Милана чувствовала себя вырванным и смятым листком из книги, вымокшим, а затем высушенным и выцветшим на солнце.
Пальцы ног нагрелись от лучей – Милана поморщила нос, но эмоция вышла вялой. Отпустив из объятий ноги, она села на край кровати и устремила взгляд на календарь. На месяц. На число в красном квадратике. Прикрыв дрожащие веки, она стиснула челюсть, сжала край матраса с простыней, которая, как и остальное постельное бельё, попахивала; как и светло-голубая сорочка с короткими рукавами.
Сделав вдох через нос, Милана взяла себя в руки; выдох – она встала и, не глядя на календарь, открыла веки. Она прошла к столу и смотрела на прямоугольный голубой листок долгим пустым взглядом. Сверху были фиолетовые печатные буквы: «To do list»[1 - «Список дел»], рядом приписка от руки: День X; а ниже фиолетовые сердечки вместо нумерации или точек, и список: Помыться; Привести себя в порядок; Зарядить телефон; Найти наушники; Поесть (необязательно); Одеться; Пойти к месту X.
Присев сбоку от стола, Милана поставила смартфон в голубом чехле на зарядку и положила его на низкий табурет; вынула наушники из ящика и положила их на кровать – в тень от голубых штор.
Открыв шкаф, Милана не шелохнулась, когда к её стопам упали: мятая футболка и весенний берет. Медленный взгляд по полкам с комками из одежды для разного сезона; здесь же оказался и прозрачный зонт с кошачьими ушами. А с внутренней стороны дверцы на Милану смотрели фотографии, которые были приклеены на уголки в намеренной небрежности. Она не смогла не посмотреть, и повернула голову.
В центре висела их самая первая фотография: плохого качества, солнечная. В садике, на площадке их группы – на большой черепахе из дерева с облупившейся зелёной краской в обнимку сидели две девочки с широкими улыбками.
Худенькая Милана с более светлыми кудряшками чем сейчас, растрёпанная и загорелая – напоминала одуванчик. Анна была покрупнее (или, как взрослые говорили: нормальная), не менее загорелая, с россыпью веснушек, с зелёными глазами и с рыжими волосами, заплетёнными в две косички, а на концах были ярко-розовые банты – она напоминала солнышко. Первая совместная фотография, но они уже были лучшими подругами – стали ими в первую минуту знакомства, когда Милану перевели в группу Анны и та подошла к ней с причудливым динозавриком в руках. Он был причудливым оттого, что Анна добавила ему красок при помощи маркеров, надела на переднюю ногу пластмассовое кольцо с сердечком, а на шею повязала бантик.
Остальные фотографии были рассеянны вокруг. На них всё также – одуванчик и солнышко; серо-голубые и зелёные глаза; то загорелые, то нет; и эти же широкие улыбки и объятия – в разных возрастах, в разной одежде, в разных местах. Между фотографиями и вокруг были различные наклейки из мультсериалов: «Спанч Боб», «Время приключений», «Гравити Фолз», и некоторые другие; из сериалов: «Шерлок», «Доктор Кто» и «Сверхъестественное»; несколько были связаны с принцессами Диснея; а ещё: цветочки, кошечки, сердечки и эмодзи.
Продолжительное моргание, и Милана отвернула голову. Она вынула свободные шорты с завышенной талией из лёгкой светло-голубой джинсы и голубую футболку без принта. Милана положила одежду на кровать рядом с наушниками, а поверх – ремешок. Взяв чистое бельё, она приблизилась к двери – и, помедлив, помявшись, вышла в скромную гостиную со скрипящим полом под старым линолеумом.
Некогда бежевые, но пожелтевшие от времени обои, белёный потолок и старая люстра с унылыми флаконами, которые цветом сочетались с обоями. Слева, у стены стоял трёхместный бордовый диван, над ним висела картина с лебедями, перед ним лежал ковёр, а напротив – у стены, на столике стоял телевизор, а сбоку теснился низкий шкаф со всякой мелочью. По ту сторону дивана находилась дверь, ведущая в комнату Дианы; в углу стоял большой цветочный горшок с декоративной пальмой, а правее от неё – синие шторы, голубая тюль и широкое окно с дверью, ведущей на незастеклённый балкон. Справа от двери Миланы высился сервант с посудой и статуэтками, а в нижних шкафчиках находилась всякая мелочь, которая, по мнению Миланы, неплохо бы смотрелась на свалке. А рядом со сервантом стоял громоздкий, но низкий книжный шкаф.
Напротив двери Миланы находился дверной проём – частично было видно коридор, утопающий в полутемноте, и входную дверь; а затем поворот – и стена со старыми блеклыми обоями тянулась налево.
Милана прошла через дверной проём и собиралась шагнуть в тень коридора, где у угла стен находилась дверь в небольшую ванную комнату.
– Мила? – раздался голос старшей сестры слева.
Милана остановилась и, не коснувшись круглой ручки, опустила руку. Кухонная дверь была раскрыта. Там возле небольшого стола и углового диванчика стояла стройная высокая Диана, которой было двадцать девять лет. В чертах и форме лица улавливалась схожесть с младшей сестрой – то, что обеим досталось от мамы; но остальное досталось от их разных отцов, которые не провели и секунды со своими дочерями. Волосы Дианы были тёмно-каштановые, волнистые и были убраны в свободный пучок, тогда как передние пряди обрамляли лицо. Она была одета в светлую хлопковую рубашку с короткими рукавами, и из такой же ткани были свободные шорты.
Карие глаза внимательно смотрели на младшую сестру.
– Уже встала? – вытирая руки о вафельное полотенце, спросила Диана.
Милана кивнула и подумала о том, что едва ли сегодня спала. Как и многие ночи. Как и большинство ночей этих месяцев.
– Я в ванную, – негромко сказала она, словно не говорила с неделю. Хотя, она что-то сказала вчера, одно-два предложения.
– Может, сначала поешь? – с надеждой спросила Диана.
Милана стояла несколько секунд с пустотой на лице, в глазах, в душе. Высматривая что-то и точно оценивая, Диана чуть прищурилась, а губы сжались. И Милана решила: почему бы и нет. Она кивнула, приоткрыла дверь в ванную и бросила нижнее бельё на крышку корзинки для белья.
Милана села с краю углового диванчика в маленькой светлой кухне. Старая плитка с узорами цветов, голубой линолеумом с абстрактными светлыми линями. Косые лучи освещали только угол подоконника: просевшего, с облупленной краской; и касались бока серо-белой плиты, которая была старше Миланы, и которая даже когда была чистая, всё равно выглядела грязной.
Диана суетилась – то к разделочной досочке возле чайника, то к раковине в углу кухонных тумб, то к плите с кастрюлькой – но всё в пределах одного-двух шагов. Милана повернула голову направо – возле дверной рамы висел отрывной календарь, и там была большая цифра «8», над числом: июль; под числом: среда. Веки Миланы слегка приоткрыли, а в груди задрожали осколки души.
8
Среда.
Шесть месяцев назад.
Но вместо жары был холод, вместо листвы был снег. И в тот день, в это время она ещё была жива.
В голове, как вспышка от молнии, возник яркий образ Анны. Когда Милана, несмотря на запрет посещения не родственниками, всё равно проскользнула в коридор. И перед тем, как её схватила медсестра, она через приоткрытую дверь увидела свою лучшую подругу, лежащую на койке. Милана едва узнала её. Было столько белого на теле, столько красного и сине-фиолетового; рядом стояли: тумба, капельница, экранчик. Только рыжие косы остались привычными, родными, солнечными. И тот бип-бип-бип ещё долго преследовал Милану во снах.
Милана сжала край стола до побеления костяшек и зажмурилась. Диванчик – как безрадостные качели; кухонька – как кораблик в шторм; а в голове били молоты. Родители выжили, младший брат выжил, но дочь – нет.
– Как ты сегодня? – не оборачиваясь, спросила Диана.
И, огнемётом выгоняя смазанное воспоминание, Милана тихо втянула воздух. Она открыла веки, увидела спину и затылок старшей сестры; и ответила:
– Нормально. – Она отпустила стол и, желая провалиться в бездну, навалилась на спинку диванчика.
Диана мельком взглянула на сестру через плечо и продолжила готовить завтрак.
– Во вторник уже придёт новый репетитор, – напомнила она. – Поэтому нужно будет позвонить в школу, чтобы всё уточнить.
Милана смотрела на грань стола, смотрела на обшарпанный угол. А Диана продолжала:
– Хорошая всё-таки у тебя директор, пошла на встречу, с пониманием. Надо будет ей при следующей встрече что-нибудь подарить, у меня как раз осталось немного денег с зарплаты. Ты не знаешь, что ей нравится? Там шоколадка какая или конфеты? Цветы я могу попросить у Славиной мамы, у неё в саду их полно растёт.
Диана взглянула на сестру через плечо. И Милана ответила:
– Не знаю.
Милане было всё равно на то, что она завалила экзамены, так же, как и на «исключение» и «понимание ситуации», что вместо того, чтобы остаться на второй год, ей позволят пересдать все экзамены в августе. И ей было всё равно на то нарушает ли это снисхождение (или скорее жалость) какие-либо правила или такие исключения действительно имеют место быть. Но Милана старалась, она действительно старалась запихнуть знания в голову, когда с ней занимался прошлый репетитор до того, как уйти в декрет; или когда она пыталась заниматься сама – но всё это вываливалось из головы, едва там обосновавшись.
Вернувшись к плите и помешивая овсяную кашу в кастрюльке, Диана продолжила:
– И нужно уточнить, как именно будет проходить сдача экзаменов и выдача аттестата. Мы обсудили только то, что тебе нужно нагнать всю программу, заполнить пробелы и, после нескольких контрольных и прочего, сдашь экзамены. Так что нужно будет всё это обсудить с репетитором. Хороший он, кстати. Мне его Алёнка порекомендовала. У неё племянник, Саша, постоянно недомогает, вот она иногда и нанимает его, чтобы нагнать пропущенное.
Милана перевела взгляд на окно и произнесла:
– М-хм.
Голубизна и солнечность утра затягивали Милану – они казались нереальными, чужими, как иная планета; а голоса ребятишек и лай собаки казались абстрактными и перетекающими, словно вода на качающемся судне.
Диана поставила тарелку перед сестрой. Овсянка с нарезанными бананом и курагой, а в центре было присыпано корицей. Как Милана любила. Как Анна любила. Как они часто завтракали, когда Анна ночевала у Миланы, или Милана у Анны.
Милана смотрела на тарелку и не шевелилась. Диана смотрела на макушку сестры и опущенное бледноватое лицо, но не видела глаз.
– Чай? – предложила Диана.
– М-хм, – произнесла в ответ Милана и взяла ложку.
Пока она медленно перемешивала овсянку, Диана заварила зелёный чай в прозрачном чайничке. Поставив его и две кружки, она села с другой стороны углового диванчика, а между сёстрами остался пустой угол.
На кружке Миланы был нарисован знак бесконечности и над ним было написано жирными буквами: BFF[2 - BFF – best friend(s) forever – лучшие друзья навсегда/лучший друг навсегда.]; а вокруг и по всей кружке красовались сердечки и звёздочки.
Диана не знала английский, только несколько слов и она произносила их так, что едва можно было распознать в них слова; и, конечно, она не знала аббревиатур. Милана ей пару раз говорила, что значит эта аббревиатура на кружке, но каким-то чудесным образом это каждый раз убегало из её головы. И Диана не понимала, что это напоминание, словно ножом по сердцу. Но Милана никак этого не показала – только нож, со всплеском страданий вынимаясь из сердца, сверкнул холодом в глазах и брызгами душевной боли.
– Знаешь, – сказала Диана. – Я могу и не ехать.
– Нет, – сказала Милана. Она съела первую ложку и не испытала удовольствия от вкуса. – Езжай. – Она подняла взгляд и слабо улыбнулась. – Я в порядке, правда. Просто не выспалась. И это всего лишь на выходные.
– Да, – сказала Диана. Но лёгкое переживание висело на лице. Иногда Милана казалась почти нормальной, хоть и грустной, и немного рассеянной. Но иногда, она будто снова падала в яму. Диане это не нравилось, ей казалось, что пора было уже прийти в норму. – Ты уверена?
– Да, – ответила Милана. – Ты же обещала Славе.
Диана вздохнула, и сказала:
– Да, обещала. Ну и, раз ты уверена.
Милана кивнула, ещё одна улыбка, и чтобы доказать, что ей сегодня лучше она выпрямилась и начала есть.
После завтрака и болтовни Дианы о её возлюбленном, с которым она едет на концерт их любимой группы в соседний город, Милана отправилась в душ.
*
После долгого душа, Милана проводила Диану, нагруженную сумками, закрыла дверь и выдохнула. Пока она пила воду на кухне, через открытое окно она услышала мужской голос у подъезда:
– Ох, Дия! Давай помогу! Ты чего не попросила-то? Я бы поднялся.
– Ох, Слава! – с добротой передразнила Диана. – Я тебе не соломинка, не сломаюсь. – И послышался скрип скамейки от тяжести сумок.
– Иди сюда, красавица, – сказал Слава. И послышалось кокетливое хихиканье Дианы.
А через несколько секунд раздался голос пожилой соседки из окна первого этажа, под квартирой сестёр на третьем этаже:
– Постыдились бы!
Диана громко цокнула, и Милана знала, что она закатила глаза.
– Чего стыдиться-то? – спросила Диана. – Или может вы просто завидуете?
– Чему завидовать, а? – спросила соседка. – Тому что вы тут порнографию устраиваете? А ведь во дворе ребятня бегает!
Милана шагнула к окну и посмотрела вниз. Под небольшим козырьком, ближе к единственной ступени рядом со старшей сестрой стоял высокий спортивный мужчина немногим старше Дианы – с короткой стрижкой чёрных волос; в шортах и футболке, и с большим рюкзаком на спине.
– С каких пор, поцелуи стали порнографией? – спросил Слава с серьёзным лицом.
– Она-то ладно, понятно – сирота, – сказала соседка. – Недовоспитывали, не следил никто. А ты-то что? Вроде же хороший парень.
Поморщившись недовольством, он сказал:
– Спасибо?
– Эй! – возмутилась Диана. – Я не сирота. Мои родители не умерли. Они меня бросили.
– Э-э…, – протянул Слава. – Вообще-то это тоже значит, что ты…
Диана резко повернула к нему лицо и глаза сверкнули недовольством:
– Ты на чьей стороне?
– Ох, – заволновался Слава. – На твоей, конечно же! – Он повернул лицо к соседке в окне и сказал: – Эй! Она вообще-то не сирота! У неё есть я. И сестра. – Он положил руку на талию возлюбленной и притянул к себе.
Она расплылась в улыбке и, смотря влюблёнными глазами, сказала:
– Да, есть.
– Эй! – воскликнула соседка. – Давайте кыш отсюда! Кыш!
– Вы не можете меня выгонять, – возмутилась Диана и вернулась за своими сумками на скамейке. – Это и мой подъезд тоже. И разве вам больше нечего делать? Заведите себе кошек да на них ворчите и ругайте, если у вас яд кое-где зудит. И шикайте тоже на них.
– Ах! – изумилась соседка. – Ещё и грубиянка! А ты ведь девочка!
Слава взял сумки Дианы, а ей оставил одну – самую маленькую и лёгкую.
– Вы первые начали! – возмутилась Диана.
Милана вздохнула и направилась прочь из кухни, но услышала финал.
– Дия, – сказал Слава. – Да плюнь ты на неё, пошли, а то опоздаем.
И Диана с довольным ехидством сказала:
– Я бы плюнула.
– Ах! – ахнула соседка. Она возмущалась и изумлялась звуками, но не могла сказать ни слова.
Зная Диану, Милана знала, что она в действительности могла бы это сделать, если, конечно, совсем вывести её из себя. Но потом она могла бы и пожалеть, хотя в случае с этой соседкой – навряд ли. Но Милана так бы никогда не сделала, она бы даже не начала подобный спор.
Милана вернулась в комнату – высушила волосы, причесалась и убрала их в высокий хвост, но передние пряди выбивались и свисали по бокам, и они отправились за уши. Она сидела на краю кровати – из окна солнце припекало спину, а она пыталась по кусочкам собрать голову. Но точно не хватало нескольких пазлов – они затерялись шесть месяцев назад.
Милана оделась и встала перед зеркалом. Синяки под глазами, уставший и тяжёлый взгляд; если сравнивать с фотографиями, то видно, что Милана немного похудела, волосы стали тусклее, хотя на её светлых это было не сильно заметно, а кожа как будто стала тоньше. Вздохнув, Милана потревожила пыль – откопала и надела ободок с маленькими реалистичными бутонами бирюзовых роз. На полу она нашла розовые очки с толстой рамкой оправы, а розовые линзы имели форму сердец. В уголок зеркала была вставлена фотография с Анной: Милана была в этих же очках, подруга в таких же, но фиолетового цвета, а вместо двух привычных кос – рожки-косички из волос с розовыми лентами.
Милана нашла в хаосе комода серебряное кольцо с маленьким камушком и надела. Она стояла с несколько секунд и потирала кольцо – думала, вспоминала. Но многообразие весёлых и светлых воспоминаний раздирало сердце, словно голодный хищник добычу. Милана вздохнула и сняла кольцо – прошла к столу и положила его на пыльный ноутбук.
Встав слева у стола, Милана взяла первый попавшийся продолговатый предмет, которым оказался красный маркер и зачеркнула все пункты «To do list», кроме последнего. Закусив губу, она медлила; в глазах трепыхались: сомнения, огоньки страха. Она взглянула на верхний правый угол пробковой доски, где была фотография с широкими улыбками – и осколки души всколыхнулись, звеня невыносимой болью. Милана зачеркнула последний пункт, надела очки-сердечки, пшикнула на себя духами, которые когда-то подарила Анна, вынула из дневника на кровати конверт и положила его на ноутбук, рядом с кольцом. И взяв смартфон и наушники, она вышла из комнаты.
Проверив плиту на кухне, утюг в гостиной, Милана вернулась в коридор и надела белые босоножки с лёгкой подошвой как у кроссовок; вставила наушники в уши, нашла свой плейлист «Lana Del Rey избранное» и нажала случайный порядок.
В наушниках заиграла песня «Summertime Sadness».
До того, как закончился тихий проигрыш и прозвучали слова: «Kiss me hard before you go. Summertime sadness…» – Милана вышла в прохладный подъезд, в котором пахло хлоркой.
Заперев дверь на два оборота, Милана спустилась с третьего этажа на первый и сунула ключи в щель их почтового ящика – помедлила, но разжала пальцы, и они с шумом упали на донышко.
Вдох, выдох; Милана нажала кнопку домофона и вышла наружу – в розово-солнечное утро.
2
Милана вышла из первого подъезда пятиэтажного дома: бледно-сиреневый, довольно старый, но в хорошем состоянии.
– О, – раздался из окна голос пожилой женщины, – Милана. Ты бы слышала, что твоя сестра мне сегодня сказала! Как у неё только язык повернулся…
Милана не взглянула на неё – крыльцо, ступенька, поворот направо. А в окне возмутилась соседка:
– Ах, ты ж посмотри! Какова старшая сестра, такова и младшая! – И она фыркнула возмущением от такой вопиющей нахальности и неуважения этой семейки из двух человек.
Если бы Милана действительно её слышала, а не сквозь песню и как посторонний шум улицы, где голоса не имеют слов, а слова не имеют смысла – то не молчала бы; а про себя бы подумала, что нет – они с сестрой разные, и очень.
Милана шла вдоль своего дома. Во дворе и на подъездных лавках сидели знакомые и незнакомые лица – несколько удивлённых, несколько сочувствующих; и пара шепотков и толчков локтем друг в друга. Но для Миланы все лица были безликими, словно водой размыли акварель; и она шла к месту X в объятиях «Summertime Sadness».
После дома и шумного двора с детьми – пешеходная дорожка, пешеходный переход, где не было ни одной машины, и Милана вышла на широкую аллею, которая вытянулась линией. Прямоугольные кирпичики светлой плитки, по бокам скамьи с урнами, а за ними газон с одинаковыми деревьями и кустами, которые выстроились в две шеренги напротив друг друга. У газона, за скамьями на одинаковом расстоянии стояли фонари в винтажном стиле: бронзовый цвет, завитки и, напоминая бутоны цветков, свисало по два флакона. А между фонарями, провисая над плиточной дорогой, протягивались нити с круглыми гирляндами.
Песня сменилась на «Sad Girl». Милана шла по центру аллеи и смотрела перед собой – на городок Зелемир – в солнечно-розовом цвете с розово-голубым над головой, с розово-зелёным повсюду.
По обе стороны аллеи пролегали однополосные дороги, за ними – тротуары с полоской газона, где кучковались кустарники, и они прерывались только на пешеходах, ведущих на аллею; и тянулись линии жилых пятиэтажных домов. Старые панельные здания, построенные во времена СССР, но отремонтированные, освежённые. Штукатурка фасадов была в светлых, бледных или пастельных тонах. И дома чередовались в цвете: светло-поросячий, бледно-салатовый, пастельно-голубой, бледно-сиреневый, пастельно-розовый, светло-бежевый, светло-зелёный – не было чёткой последовательности, и была даже хаотичность, но в то же время гармония сочетаемости, лёгкость, ненавязчивость.
Со стороны дорог, в домах были небольшие магазины, а возле их входов и лестниц, ведущих на крыльцо, стояли клумбы с яркими цветами. А в промежутках между домами виднелись – зелень, дворы, иные невысокие здания, как: детский сад, продуктовый магазин, цветочный магазин и прочее, прочее.
Милана шла по аллее, не смотрела на безликие лица и дома; смотрела на конец аллеи, которая упиралась в широкую двуполостную дорогу, а за ней начинался один из двух парков в городке – Ласточка. Слева от парка, вдоль дороги протягивались сосны; по другую сторону дороги, напротив этого лесочка – виднелись те же пятиэтажные дома. Справа от парка начиналась более новая часть городка с девятиэтажными домами. А впереди, за парком – сверкало небольшое озеро Катерина. Справа от него и обнимая, рос лесопарк сосен и берёз, он расширялся и вытягивался вдали, сливаясь с лесом, в который редко захаживает человек.
На скамьях аллеи сидели люди: подростки, молодые, родители с детьми, которые рисовали мелками, а кто-то просто раскрашивал прямоугольники плитки в разные цвета; и несколько собак. Но жизнь и радость проходили сквозь Милану и не задерживались – словно она была ситом. Всё что она ощущала это: жар солнца, пустоту, бессилие.
*
Включилась песня «Change». Милана повернула за одну из первых девятиэтажек Зелемира и остановилась. Сбоку находился городской бассейн, а за ними возвышалась девятиэтажка светло-поросячьего цвета. А за ней и дальше – ещё три таких же; между ними располагались: детские дворы, небольшой корт, на котором были установлены футбольные небольшие ворота, и молодёжь играла в футбол. И всюду была зелень, которая росла в городке везде, словно сорняк.
С дрожащее-звенящими осколками души, Милана стояла и смотрела на девятиэтажку сжав кулаки и поджав губы. Эта девятиэтажка была самой близкой к дороге, а за ней находились деревья парка, который не имел никакого ограждения, кроме разве что природного; и виднелся сворот в парк: косая дорожка, ступеньки с перилами, и линия продолжалась, уводя в тень деревьев.
Пробегая по белым рамам, Милана поднимала взгляд и остановила его на одном из окон на седьмом этаже – душу словно стиснуло, а осколки души впились в тело изнутри. Милане почудилось что даже отсюда она смогла увидеть воздушную розовую тюль, развевающуюся на ветру, который качал хвост светло-русых кудряшек и трепетал голубой футболкой.
Сделав вдох, Милана подняла взгляд выше – на крышу; кулаки разжались, и вместе с ними разжалось всё остальное. Опустив взгляд, она направилась к девятиэтажке.
Женщина – раскрасневшаяся и запыхавшаяся – пыталась завезти коляску с трёхлетним мальчиком в подъезд и одновременно держала дверь домофона. Ноги Миланы помнили каждую из четырёх ступеней – и, как множество раз до этого, они поднялись с подзабытой лёгкостью и ловкостью рядом с пандусом. Она придержала дверь – женщина на выдохе поблагодарила кивком и улыбкой, и завезла коляску в прохладный подъезд.
Пока женщина ставила коляску на площадке под лестницей, вынимала сонного ребёнка и вещи, Милана поднялась на первый этаж и остановилась.
Она посмотрела на лифт и опустила взгляд – смотрела на первую ступень следующего лестничного пролёта; а рука сжимала перила с толстым слоем голубой краски. В низу постанывал ребёнок, не желающий вылезать, и возилась его уставшая мать.
Песня переключилась на «Born To Die».
«Why?» – рука Миланы отпустила перила.
«Who, me?» – не взглянув на лифт, она продолжила подъём.
«Why?»
Размеренный, словно у заведённой куклы, шаг и опущенный взгляд:

«Feet don’t fail me now
Take me to the finish line
Oh, my heart, it breaks every step that I take»

Бетон ступеней сменялся тёмно-синими квадратами лестничных площадок, которые на половину вспыхивали солнечным светом. Шаг за шагом; ступень за ступенью; пролёт за пролётом; этаж за этажом. В голове провисла тяжёлая пустота; любая возникающая мысль не успевала закончиться и осыпа?лась. Но они продолжали попытки возникать, как и образы, которые тут же развеивались, словно дым от ветра. А сомнения копошились колючим комочком где-то в уголке, но Милана их старательно игнорировала.
*
Поднявшись выше последнего этажа, Милана с песней «Tomorrow Never Came» в наушниках встала и смотрела на тонкие прутья, за которыми находилась вертикальная лестница из тёмного металла. Двое из прутьев были погнуты и образовывали небольшое отверстие.
В глазах Миланы промелькнули: сомнение, нерешительность, и отдалённый отталкиваемый страх; в груди что-то поднималось, на глазах выступили слёзы. А лирика песни добралась до слов:

«I waited for you
In the spot you said to wait
In the city, on the park bench
In the middle of the pouring’ rain
‘Cause I adored you
I just wanted things to be the same
You said to meet me up there tomorrow
But tomorrow never came»

Милана ухватилась за прутья и оседала, а по щекам текли тихие слёзы. Она помнила, как ждала Анну в солнечный день восьмого января на их скамейке в верхней части парка, белого от снега. Они собирались прогуляться вдоль заснеженного пляжа по протоптанной дорожке и выйти к городскому стадиону, возможно поднялись бы на скалы. Но Анна так и не пришла, а днём позвонил её младший брат. В аварии он отделался ушибами, вывихом и сотрясением; а у родителей раны были серьёзнее.
Стиснув зубы, Милана подавила порыв, утёрла щёки и глаза. У неё давно не было слёз, в последние дни только бездна пустоты, сосущая и засасывающая, а слезы были пустыми, сухими, или же она их просто уже не замечала, но заметила сейчас.
Милана присела и боком протиснулась между погнутых прутьев, поднялась по вертикальной лестнице и, упираясь рукой в тяжёлый люк, выбралась на чердачный этаж.
Пыль, грязь, бетонные перегородки, маленькие оконца без стёкол, без рам, и через которые гулял ветерок. Паутина была в углах и свисала клочками с низкого потолка. Милана закрыла люк и, полусогнувшись, иногда касаясь потолка спиной, шла по чердачному этажу. Она знала куда иди и не боялась заблудиться.
Заметив что-то, Милана остановилась и с несколько секунд смотрела на использованный шприц у одной из стен. Она не слышала, как ветер тихо завывал где-то в другой части чердачного этажа, но чувствовала его отрывки, долетающие до лица, на котором отразилось блеклое беспокойство. Милана думала вынуть наушник, но только рука дёрнулась, чтобы подняться – как она передумала, отвела взгляд и продолжила идти. Верный поворот, и впереди показалась ещё одна вертикальная лестница.
Выбравшись на крышу, Милана закрыла за собой люк и направилась в сторону. Впереди показалась зелень парка и поблёскивающая полоса озера. Милана нашла нужную песню и, нажав на неё, выдернула штекер наушников из смартфона, вкладыши из ушей – и наушники упали.
Из смартфона заиграла песня «Dark Paradise». Милана редко слушала эту песню и часто пропускала. Но не сегодня – сегодня ей нравилась эта песня; конечно, настолько насколько ей что-либо могло нравиться сейчас – а то есть, как слабое дуновение в плавящейся от жары пустыне.
Белые босоножки шлёпали по шершавому покрытию крыши. Смотря на парапет, Милана шла к краю уверенным широким шагом и тихо подпевала:

«And there’s no remedy for memory,
Your face is like a melody
It won’t leave my head»

Милана выпустила смартфон – он упал экраном к небу и продолжал петь; а Милана залезла на парапет в высоком шаге и, продолжая подпевать, выпрямилась:

«Your soul is hunting me
And telling me that everything is fine
But I wish I was dead (dead, like you)»

Ветер трепетал одежду, пышный хвост, выбившиеся передние кудряшки-пряди; выбегая из-под розовых очков по щекам текли слёзы, взгляд был устремлён перед собой – на блестящее озеро впереди, полосу городского пляжа, зелень парка, а справа возвышался лесопарк, который тянулся и обнимал озеро, скрывал его и, становясь лесом, терялся в горизонте. А Милана шептала:

«Every time I close my eyes,
It’s like a dark paradise
No one compares to you
I’m scared that you won’t be
waiting on the other side»

Милана закрыла веки и разрыдалась, но, пытаясь успокоиться и сосредоточиться, продолжала шептать:

«Every time I close my eyes,
It’s like a dark paradise
No one compares to you
I’m scared that you won’t be
waiting on the other side»

Музыка словно отдалялась и заглушалась, и Милана опустила взгляд. С этой стороны дома была небольшая парковка в тени деревьев с раскидистыми ветками, и только часть машин жарилась под солнцем и блики метала резали глаза. Там, где стояла Милана в низу был асфальт, а у бордюра, со стороны маленького двора стояла голубая машина.
Волнение висело, словно тяжёлый шар в груди; страх пронзал ледяными иглами; дыхание было глубокое, частое; ладони и подмышки взмокли, а ноги стали ватными. Словно тело Миланы частично стало немым, чужим; мышцы потяжелели, а душа стала ощущаться как облачко в полом сосуде – и облачко извивалось, протестовало, умоляло.
Один шаг.
Всего один шаг.
Но Милана стояла, смотрела вниз и не могла его сделать. Дыхание становилось чаще, а страх, который она никогда прежде не испытывала, возрастал – руки сжали края шорт, а дорога с машиной и бликами правее будто стала ещё ниже. Жалобное лицо; слёзы по щекам; солнце пекло, а тело дрожало. Но ноги не могли сделать и шага, мозг не мог отдать этой ужасной команды.
Вдруг мелодия, которая была вторичным мелодичным шумом позади, оборвалась и заиграла другая, но сразу с припева. Сначала Милана никак не отреагировала, и задней мыслью решила, что просто сменилась песня.
Но через две секунды Милана оцепенела, лицо разгладилось, а внутри всё сжималось и дрожало холодом.
Играла песня Taylor Swift «Look What You Made Me Do»; но только припев:

«Ooh, look what you made me do
Look what you made me do
Look what you just made me do
Look what you just made me…
Ooh, look what you made me do
Look what you made me do
Look what you just made me do
Look what you just made me do»

И под слова припева, который шёл по кругу – снова и снова – Милана обернулась и с бледным лицом смотрела на смартфон через плечо, а капелька пота стекала по виску.
Эта песня. Песня, которая стояла на звонке Анны. Только на её контакте, на других стояла иная, общая.
Милана развернулась боком к крыше и смотрела на экран смартфона, где был высвечен круг с фото, а ниже короткое слово. Чувствуя, что происходящее словно утекающий качающийся сон, Милана в прыжке спустилась с парапета – ослабевшие ноги подогнулись и она рухнула на четвереньки, а розовые очки упали.
Подползя на четвереньках, Милана, едва дыша, взяла смартфон и оцепенела. В круге была фотография Анны, сделанная осенью. Две рыжие косы, россыпь веснушек, широкая улыбка, зелёные глаза, розовая футболка, а на голове был надет ободок-венок из искусственных цветов – как тот, в котором сейчас была Милана, но бутоны были не бирюзового цвета, а розового. И ниже было имя контакта: Анна.
Рука Миланы со смартфоном стала мраморной и задрожала, а желудок сжался до тошноты. Она плюхнулась и трясущейся свободной рукой взялась за голову и нервно посмеялась – думала, что потеряла реальность; или не проснулась и «День X» ещё не наступил; или потеряла сознание; или всё же сделала тот шаг, который не смогла.
Рингтон продолжал идти по кругу – снова и снова – казался всё более далёким, момент нереальным, а фотография улыбалась широкой улыбкой. И раз это было дуновение сумасшествия или ужасного сна, Милана вернула взгляд на экран, нажала зелёную трубку и, со страхом, с замиранием, поднесла смартфон к уху.
Тишина.
– Алло? – сказала Милана.
– Лана, – сказал голос Анны; такой родной, такой забытый. – Не делай этого.
Дом вышибло из-под Миланы – она распахнула глаза, ахнула и рукой упёрлась в шершавое покрытие крыши, чтобы не упасть. Все органы будто втянулись в грудь и стали шариком – он звенел, дрожал.
– Я…, – сказала Милана и пыталась дышать. А все звуки улицы смешались в качающийся водоворот.
– Я скучаю по тебе, – сказал голос Анны.
Рука Миланы, сжимаясь, скрежетнула ногтями по покрытию крыши; шар подпрыгнул к горлу, став комом, а органы будто распались на свои места и стали желейными.
– Я…, – сказала Милана. – Я тоже. Я… мне… ты… я…
– Приходи ко мне.
– Я…, – Милана покосилась на парапет слева от неё, – я как раз собиралась. Но я не думаю, что я…
– Нет. Приходи ко мне.
– Я не… я не понимаю. Я уже на твоём доме.
– Нет. Приходи ко мне. К озеру возле парка. К нашей лодке.
Морщась, Милана дрожащей рукой с холодными пальцами потирала влажный лоб и сказала:
– Л-лодка?
– Ох, Лана. Неужели ты забыла? Нам было восемь, мы забрались в лодку и играли в пиратов. Ты была капитан Барашек, а я Колосок.
– Ах, да… – Милана улыбнулась с рассеянной ностальгической теплотой. Но улыбка вышла кривой. – Я помню.
– Приходи, Лана. Я буду ждать. – И звонок оборвался.
Цепляясь за реальность, словно утопающий, Милана отняла смартфон и смотрела на чёрный экран с несколько секунд. Солнце отражалось от чёрного экрана, и был виден влажный отпечаток от щеки.
Нервными движениями Милана разблокировала смартфон с четвёртого раза и зашла в журнал вызовов. Только входящие звонки (половина не взятых) от Дианы и прошлого репетитора, который так и был записан: «Репетитор». Разные даты прошедших месяцев, но ни одной сегодня. Милана знала, что имя Анна есть где-то ниже, раньше восьмого января (и восьмого января), но не стала пролистывать.
Милана нажала кнопку блокировки, с выдохом отсела к парапету крыши и навалилась на холодную шершавую стену; и чувствовала себя так, словно сейчас потеряет сознание.
3
Милана долго смотрела на свои ноги в белых босоножках; а потом вскочила, сунула смартфон в карман шорт и побежала к люку.
Милана выбежала из подъезда, по четырём ступенькам крыльца – и повернула к стоянке. За ней пролегла дорога с зеброй пешехода, который вёл к дорожке – несколько ступеней и косая линия, ведущая в парк. Вбежав под листву, Милана бежала по асфальтированной дорожке, не замечала редких прохожих и редких сидельцев на старых лавочках; так же, как и ругань пожилой женщины, когда из-за Миланы взмыли голуби, которых та кормила.
Дорога привела в нижнюю часть парка. Она была просторной, пустоватой, округло-растянутой. Слева от Миланы находилось летнее кафе – под зонтиками за круглыми столиками сидело множество посетителей и играла музыка. Перед Миланой была большая площадка с газоном и с тремя деревьями ближе к центру – на ней ходили босиком, играли дети, тусовались подростки, а кто-то даже устроил пикник. За газоном, за асфальтом, который обнимал его, через несколько метров поднимались две лестницы и обнимали возвышенность-стену, отделанную серо-голубой крупной плиткой, как и у лестницы. На верху виднелась верхняя, более новая часть парка, а за ним и город с пятиэтажными домами и широкой полосой аллеи между ними. Справа от Миланы было озеро Катерина и там начинался городской пляж Чайка.
Свернув направо, Милана быстрым шагом шла мимо скамеек и клумб с яркими цветами. Она приблизилась к озеру и остановилась. Небольшое вытянутое здание, похожее на большой металлический гараж, стояло на берегу – у воды. Милана не видела, что находилось в здании, так как оно было отрыто только со стороны озера, но видела возле него катамараны и лодки. Прямо и левее, за холмом и лестницей, ведущей с него, начинался городской пляж. Он уходил дальше, вытягивался и расширялся, а от города его отгораживал лесок из стройных сосен со множеством протоптанных тропок и торчащих корней.
Милана повернула направо, прошла под ветками сосен, которые касались друг друга, и пошла по дорожке вдоль берега.
Старая плитка кое-где крошилась, кое-где вспучивалась или проваливалась, или была чуть наискосок, а между широкими зазорами росла трава. Справа к соснам прибавлялось больше берёз. Милана шла быстрым шагом под тенью веток и иногда случайно пинала опавшие шишки. Слева тонкая полоса невзрачного берега со множеством мелких камней находилась в тени, а Катерина была спокойной и поблёскивала. Иногда встречались скамьи без спинок, на них в основном сидели пожилые люди, но большинство скамеек пустовало. Встречались старые урны зелёного цвета – разрисованные уродливыми мелкими граффити или скорее их подобием; и парочка так и не убранных раздевалок с голубой – выцветшей и облупившейся – краской, а внутри и вокруг они заросли травой.
Вскоре Милана не выдержала и побежала. Дорожка становилась хуже: щели множились, лезло больше травы и мать-и-мачехи. А справа у деревьев среди травы множились лопухи, репей и крапива.
*
Стало прохладнее. Дорожка окончилась и упёрлась в высокую траву. Далее начиналась территория заброшенного лесопарка, в который редко кто ходит. Узкая заросшая тропа вела на асфальтированную дорогу, которая делала неровный круг через лес с плавными подъёмами и спусками.
Раньше её называли тропой здоровья, но нынешние поколения её так почти не называют. Бабушка Алла рассказывала Диане, что давно, когда городок только образовался это был его край, и его же единственное место похожее на парк. Люди здесь отдыхали у озера, занимались физкультурой; зимой дети из первых двух школ катались на лыжах, а когда было тепло многие собирались и возле упавших стволов устраивали посиделки с кострами. Диана рассказала об этом Милане, так как бабушка умерла, когда ей было шесть лет и она её почти не помнит, разве что только несколько размытых воспоминаний.
И также бабушка Алла рассказывала, что тогда можно было встретить оленя, но Диана не уверена, что это было правдой. И уж точно Диана сомневалась в правдивости той истории, в которой они встретили медведя – её она слышала лишь однажды. Наверное оттого, что в этой истории бабушка и её друзья были пьяны, а им, насколько поняла Диана, было только семнадцать лет, или же только-только исполнилось восемнадцать. Но Диана рассказала Милане и об этой истории тоже; и с наставлением родителя упомянула, что это так себе пример для подражания.
Но зато Диана помнила, что бабушка рассказывала, как место быстро теряло популярность. И на вопрос: «Почему?», бабушка вскидывала плечами. А потом говорила: «Видимо людям там изначально не особенно нравилось, а ходили, потому что других мест-то и не было». Потом рынок, где сейчас находится парк, убрали и началось его зарождение. А про тропу здоровья все начали забывать, несмотря на то что она всегда находилась под боком.
Милана смотрела на кусок асфальта и тень под кронами сосен и берёз, которые разбавляли высокие и раскидистые кусты рябин с зелёными ягодами. Милану охватила странная тревога; мотнув головой, она пошла к озеру и спустилась с пологого травянистого склона к берегу со множеством мелких камней.
Остановившись, Милана смотрела на место, где когда-то была тёмно-коричневая деревянная лодка с двумя вёслами. Весёлое воспоминание детства проплясало яркостью на песке и отдалось в грудь – словно удар пушечным ядром.
У травы ржавый колышек был врыт глубоко в землю, а на его верхушке находилась ржавая петля. Милана вспомнила что к ней цепью крепилась лодка и на замок.
Приблизившись к месту, Милана прошептала:
– Что я здесь делаю? – Она опустилась на колени и руками коснулась песка.
Слыша, как спокойные волны ласкают берег, она чувствовала себя потерянной и хотела провалиться в черноту.
– Лана, – раздался голос справа.
Милана вздрогнула и замерла, а внутри заклокотало. Она осела на пятки и повернула голову. Возле дорожки стояла Анна. Милое лицо, две рыжие косы, веснушки, зелёные глаза, но не было широкой улыбки; ростом она была немного выше лучшей подруги, стройная, но крупнее. Она была в розовом сарафане с белыми мелкими цветочками, а на ногах – чёрные босоножки. Милана помнила, что подруга часто ходила в этом сарафане прошлым летом.
Замерев, Милана смотрела на свою лучшую подругу. Милана разумом понимала, что это невозможно. Но ей так хотелось, чтобы это было возможно. До невыносимости хотелось.
Анна игриво улыбнулась. Это показалось Милане странным, непривычным, чужим. Подруга и раньше игриво улыбалась. Но не так. Совсем не так. И Милана подумала, что это из-за того, что она не видела её шесть месяцев.
Улыбка Анны стала шире, а потом она хихикнула и, развернувшись, побежала – вбежала на тропу и, не замечая высокой травы и репейника, бежала к забытой тропе здоровья.
– Анна! – воскликнула Милана и вскочила.
Не думая, она бросилась вслед за подругой. Через тропу и на асфальтированную дорогу. Милана побежала по ней направо, а Анна бежала впереди. Из широких трещин торчала трава, кое-где были ямки, а кое-где асфальт вспучился из-за корней под ним.
Оставив позади половину неровного круга тропы здоровья, Милана бежала с очередной горки, а Анна поднялась на следующий подъём и, сбегая с него, уходила из поля зрения. Милана начала подъём – отвыкшая от физической активности, она запыхалась, и, едва не касаясь руками асфальта, склонялась.
Поднявшись на верх подъёма и едва не опускаясь на четвереньки, Милана хватала ртом воздух, но не увидела Анну. Выпрямившись, Милана тяжело дышала и искала глазами.
Розовый цвет проскользнул справа – в лесу, среди стволов и зелени. И не думая, Милана бросилась следом.
Продираясь через буйство травы, папоротника и лопухов; огибая кусты и деревья; запинаясь о выпирающие корни сосен и поскальзываясь на упавших шишках – Милана бежала через лес. А розовый сарафан и рыжие косы то мелькали, то исчезали.
– Анна! – на выдохе крикнула Милана. Она споткнулась о корень сосны, повалилась на четвереньки и не заметила, как выпал её смартфон. – Постой!
Обливаясь потом, морщась и тяжело дыша, Милана поднималась и шла дальше. Она увидела, что розовый цвет стоит. Отодвинув ветку молодой рябины, она вышла на небольшую поляну.
Полянка имела ровный круг и, несмотря на дикость лесочка, была голой; росла только трава по щиколотку, словно подстриженный газон. И было в полянке нечто странное, неестественное, отталкивающее.
У центра полянки стояла Анна.
– Анна, – на выдохе сказала Милана и остановилась на расстоянии в несколько метров.
Лучшая подруга развернулась и, приглашая в объятия, протянула руки; улыбнулась и сказала:
– Иди ко мне.
С полуулыбкой Милана сделала шаг, но остановилась, а уголок губ опустился. На её лице появилась настороженность, а в груди заскреблась странная тревога. Руки подруги замерли – приглашали к себе, а улыбка не сходила с родного, чуть забытого лица. Но Милана ощущала, что что-то не так.
– Иди же ко мне, – сказала Анна. – Разве ты не соскучилась?
– Я… очень! Но… – Милана без отчёта для себя отступила. – Ты…
– Лана, – с нежностью сказала Анна и улыбнулась шире. Но и нежность была странная, отталкивающая. – Лана-банана, – и она хихикнула.
Сердце Миланы сжалось болью, и её накрыло послабляющими: паникой, смятением; ноги подогнулись – она опустилась на колени, одной рукой касалась земли, второй виска. Она чувствовала, что теряет реальность, или реальность теряет её.
Разум вопил: Она мертва! Она умерла! Она мертва! Она умерла!
А в голове вспыхивали картинки воспоминаний: больница, печальное лицо доктора, плач родителей Анны, её ошарашенный десятилетний младший брат, и пустая койка; гроб опускают в землю, вокруг снег и свежая могила, словно чёрный островок, надгробная плита и куча цветов, как яркие краски на белом полотне. Милане хотелось сжечь – цветы и себя, ей хотелось физической боли, чтобы затмить боль душевную. И фото на плите: две косы, зелёные глаза, веснушки и широка улыбка. Улыбка на надгробной плите, улыбка лучшей подруги с детского сада на надгробной плите – казалась Милане сюрреалистичной, и как издёвка жестокой вселенной.
– Ты не… – сказала Милана. Она открыла веки и смотрела на Анну, которая стояла, замерев с протянутыми руками и улыбкой. Милана сделала судорожный вдох, и сказала: – Ты не она.
– О чём ты, глупенькая? – спросила лже-Анна и опустила руки.
– Это невозможно. Ты… Ты… – И Милана всё же выдавила: – Ты мертва.
– Но я здесь. Я пришла к тебе.
– Нет, – мотнула головой Милана.
Она поднялась, пошатнулась и выпрямилась; развернулась и побежала. Она вбежала в лес. Но перед ней возникла лже-Анна – и она с распахнутыми глазами остановилась и попятилась.
– Иди ко мне, – приближаясь, сказала лже-Анна. А лицо стало чужим, жутким.
Произнося нечленораздельные звуки, Милана пятилась – споткнувшись, упала на бок, а затем вскочила и побежала.
Милана выбежала обратно на полянку. Впереди возникла лже-Анна – и она сменила траекторию. В центре полянки земля раскрывалась, образовывая ровный круг ямы, словно большой колодец, ведущий в бездну; и из неё вырвалась волна прохлады. Милана взвизгнула и, огибая опасность, побежала правее.
Лже-Анна возникла перед Миланой – и та едва успела остановиться, но запнулась, упала и, отталкиваясь ладонями и пятками, поползла назад. На спине лже-Анны возник чёрный густой пар, от него отходили и развеивались чёрные хлопья – словно пепел смерти.
Побледневшая Милана отползала, пыталась подняться. Но глаза лже-Анны, которые стали красными, светились и пригвождали к земле. Из-за спины, из черноты выросли чёрные щупальца – по три на каждую сторону – и потянулись к Милане.
Мозг Миланы отключился и вожжи взяли инстинкты выживания. Вскочив как, ощетинившийся от страха и адреналина, зверёк, она побежала в сторону леса, так как отдалённо помнила, что в той стороне находится городок.
Извиваясь, щупальца догнали Милану и, обвив за талию, схватили. Взвизгнув, она почувствовала, что ноги оторвались от земли. Щупальца развернули её, и она увидела лже-Анну. На неё падало яркое солнце, но рыжие волосы не подсвечивались как должны были, лицо было бледным, грубым, глаза светились красным, а за спиной был панцирь из чёрного пара. Милана поняла, что щупальца несут её к дыре в центре полянки и закричала. Но одно из щупалец обвило её рот – и крик превратился в мычание.
Милана мычала, извивалась, била по щупальцам. Лже-Анна кинула её в земельную яму, в черноту – она скрылась, крик удалился и затих, а яма срослась. Полянка стала прежней, и лже-Анна растворилась, словно призрак.

Глава 2 – Глеб, Яков и мама

1
Занималось утро и в небольшой комнате светлело. У стены, у окна – в углу стояла двухъярусная кровать из светлого дерева. Окно было открыто и запускало приятную прохладу летнего утра. За исключением копошения уличной кошки в траве, в городке Зелемир стояла тишина.
На втором этаже кровати проснулся юноша Глеб. Он перевернулся на бок, взял смартфон в чёрном чехле и нажал кнопку блокировки. Экран ослепил зелёной картинкой с деревом.
5:36
А ниже: 8 июля, среда.
Глеб вздохнул, нажал кнопу блокировки, и экран погас. Он продолжал лежать на боку и смотрел на голубую дверцу шкафа светло-бежевой стенки, которая была почти одного с ним возраста. На ней висел постер с нарисованным котёнком, который свисал и держался за ветку, а сверху была надпись: «Hang in there»[3 - «Держись»].
Глеб перевернулся на спину, смотрел на потолок; и он услышал тихие всхлипывания. Придвинувшись к краю и держась за борт, он наклонился и попытался заглянуть на первый этаж кровати.
– Яша? – позвал он. Но младший брат не отозвался.
Глеб спустился, сделал два шага к столу, врастающему в светло-бежевую стенку, и включил лампу, которая протягивалась над столом белой линией.
Белый свет высветил раскраску с цветными карандашами – она лежала по центру; справа было: несколько игрушек, другие раскраски, упаковка пластилина, гуашь с кисточками; с другой стороны: в органайзере была аккуратно разложена различная школьная канцелярия, перед ней лежало несколько тетрадей с законченным десятым классом – те, которые Глеб считает ему могут понадобиться в новом учебном году; и книга-тетрадь «Годовая подготовка к школе», а закладка с динозавриком находилась в начале.
Смесь света лампы и слабого света из окна осветила старые обои с узором линий, которые вычерчивали прямоугольники и треугольники; бежевый линолеум, который был почти полностью скрыт тёмным ковром с причудливыми узорами, и который был жёстким на ощупь; и белую потолочную плитку, которая от времени сжалась – швы между ними расширились и проглядывал потолок.
Стенка шла от стены у окна и до стены у двери. На противоположной стене, после двухярусной кровати висела большая полка с квадратными полочками – как странный улей; а на них располагались: книги, фигурки, небольшие мягкие игрушки. Под полкой стоял пластмассовый сундучок, стилизованный под реальный, а на нём и возле него сидело несколько игрушек. Рядом лежал мяч, а ближе к кровати – две гантели по пять килограммов и скакалка.
И смесь света осветила Глеба: высокий, спортивный; светлая кожа с лёгким летним загаром; выразительные, но с плавными линиями нижние скулы и прямой нос; короткие каштановые волосы и карие глаза.
Глеб вернулся к кровати и сел на первый этаж, говоря:
– Яша? – Он коснулся детского плеча. – Яшь. Что случилось?
Яков развернулся, и свет лампы выловил влажные щёки округлого личика и растрёпанные чёрные волосы. Карие глаза с влажными ресницами смотрели на старшего брата, а в них отражалась белая полоска от лампы. Яков попытался сдержать плач, но губы стали кривой линией, и он опустил голову. Глеб присел ближе, притянул брата к себе и обнял.
– Всё хорошо, – сказал он. – Тебе приснился кошмар?
– Нет, – ответил Яков и шмыгнул. – Наоборот. Это был очень хороший сон.
– Почему же ты тогда плачешь?
– Потому что это больше не правда! Потому что… она… её… – Яков уткнулся в грудь брата и, тихо всхлипывая, заплакал.
Глеб понял, что ему снилось – крепче обнял брата и поглаживал по предплечью. А за окном запела первая пташка.
*
Яков успокоился. Глеб, укладывая его обратно спать, сказал:
– Поспи ещё немного.
– М-хм, – отозвался сонный Яков.
Как и всегда, он быстро уснул. А Глеб вышел из их комнаты в коридор, который через один с половиной шага от двери упирался в стену. Коридор тянулся линией направо и заканчивался входной дверью. В крошечной прихожей у стены была полка для обуви, а над ней крючки с верхней одеждой, которой сейчас было мало – только пара кофт, ветровка, и большая мужская джинсовка. Рядом теснилась тумба с двумя ящиками, на ней стояла чаша для ключей, а над ней висело небольшое зеркало.
Глеб сделал три шага по коридору и остановился у следующей двери, которая была приоткрыта. Через её щель – через зеркало, которое висело на старом шкафу – Глеб увидел отца.
Он сидел в потёртом бордово-красном кресле и, свесив голову, спал. В семейных трусах и белой майке, в руке была почти пустая бутылка из-под пива, а остальные – пустые – стояли и лежали возле кресла сбоку, и парочка у ног. На чуть выпирающем животе, к которому братья так ещё и не привыкли, было пятно и крошки. Телевизор, который находился на столике, работал почти бесшумно; и свет от него падал на усталое лицо с щетиной, а каштановые, как и у Глеба, волосы были растрёпаны.
Сделав несколько движений языком во рту и полу-поморщившись, Глеб вошёл в комнату – прошёл мимо раскладушки, стоящей впритык к прикроватной узкой тумбе; обогнул двухспальную заправленную и покрытую слоем пыли кровать, и прошёл к окну. Он открыл дверь балкона, подпёр её брусочком и, не глядя на посапывающего отца, вышел обратно в коридор и прикрыл за собой дверь.
Дойдя до крошечной прихожей, Глеб повернул направо – прошёл мимо двери с комнатой, где через приоткрытую щель виднелся туалет. Хотя, учитывая размеры комнатки, больше, казалось, что это шкаф. Глеб прошёл мимо тесной ванной комнатки и оказался в небольшой кухне.
У старого евроокна, которое было напротив и чуть левее двери – висела голубая тюль, а за ним виднелись сосны, растущие во дворе. Слева – светлая, но старая и потемневшая плитка; уголок кухонного фартука с раковиной в одной из тумб, над ним висели шкафчики, рядом стояла старя плита и в углу, у окна – холодильник. Справа – обои с ромашками; в углу, у окна – напротив дверной рамы стоял небольшой стол, за которым каким-то чудом помещалось четыре разных стула.
Глеб приготовил завтрак на троих; спланировал, что будет готовить завтра на ужин, так как на сегодня ещё были остатки, и записал продукты в список, который висел на холодильнике.
Закончив писать, Глеб отстранился от холодильника и задержал взгляд на фотографии, которая висела на магнитике в форме связки бананов.
Светлое покрывало в бледно-голубую и бежевую полоску, еда в одноразовой бумажной посуде, термос, контейнеры с цветочными узорами и семья, которая смотрит в объектив – муж, жена, и два сына. На ней было простое светло-салатовое платье с воздушным подолом. Он улыбался, был выбрит и без выпирающего живота. Глеб похож на отца, Яков на маму – у неё были такие же чёрные, густые и волнистые волосы, и в её длине до плеч это было особенно видно.
Только в маленьких деталях виднелось её недомогание: едва видимые синики под глазами – ничего необычного на первый взгляд, но не для неё; более тусклый взгляд, на одну четверть от привычного блеска и радости из-за времяпрепровождения с семьёй; скрываемая устлалось в плавных линиях лица; как рука, став чуть более вялой, медленной, чем обычно, тянулась к тарелочке; как она сидела, а линия её прямой осанки и плавный изгиб плеча чуть отклонились от привычного положения намеченного невидимым пунктиром в воздухе. И то, что на фотографии было не видно, но Глеб помнил: волосы, которые стали тусклее, но из-за солнца на фото этого не было видно; что они редели с каждым днём, но из-за её умелой укладки и перевода прядей вперёд виднелись прежние густота и объём; что она стала худее, особенно в талии, но у платья был тканный ремешок, и она утянула его. Ни эти детали, ни эти знания не были видимы и ведомы посторонним, но были Глебу. Так же, как и витающая вокруг них и в них надежда; но, возможно, надежда уже гасла в ней.
Глеб накрыл на двоих, а третью порцию с яичницей и салатом оставил на кухонной тумбе и накрыл плоской тарелкой.
После того как Глеб поставил стираться одежду и помыл сковороду, на кухню пришёл сонный Яков. При свете утра едва виднелся лёгкий летний загар, но его кожа, как и у мамы, загорала плохо; был он здоровым ребёнком, разве что помельче чем его друзья-мальчики.
– Зарядку сделал? – спросил Глеб. И в ответ брат застонал. – Давай-давай, а потом завтрак.
– А потом…? – сказал Яков. Его сонливость улетучилась, а глаза засияли от предвкушения.
Глеб, словно этого не замечая и едва сдерживая улыбку, спросил будничным тоном:
– А что потом?
Яков нахмурил чёрные бровки, насупился и сказал:
– Пускать змея! Ты же обещал.
– Ах, – уже не сдерживая улыбки, сказал Глеб, – ну, раз обещал, значит пойдём. – Яков просиял и едва не подпрыгнул от радости. – Но. Сначала зарядка и завтрак.
– Ага-ага! – закивал он и направился в их комнату.
– Только не халтурь, – сказал вслед Глеб.
*
После зарядки и завтрака, Глеб помыл посуду, развешал бельё на балконе (туда и обратно он прокрадывался мимо отца и не смотрел на него); проверил воздушный змей в форме причудливой сказочной бабочки с разноцветными лентами. Змей Глеб купил с рук и починил – подклеил каркас, отмыл крылья и ленты. Яркие краски немного выцвели, но всё ещё были красивыми.
Братья оделись и, постоянно соприкасаясь, обувались в прихожей. Глеб был в чуть свободных шортах до колен из тёмной джинсы и с прошитыми подворотами, в свободной бежевой рубашке с короткими рукавами, под ней едва виднелась белая футболка; а на ногах – сандалии цвета хаки. Яков был в салатовых шортиках, розовой футболке, синих сандалиях с главным персонажем из мультфильма «Тачки»; на правом запястье был плетёный браслетик, который он сделал сам в детском саду, на спине – мягкий рюкзачок-лягушка с милой мордочкой и большими глазами; а на голове – голубая кепка с надписью вышитых разноцветных букв: «Summer boy»[4 - «Летний мальчик/парень»].
Обувшись, Яков вспомнил, что хочет в туалет – разулся и пошёл в уборную. А Глеб проверял свой рюкзак – всё ли он взял с собой; и дважды проверил наличие бутылки воды сбоку.
Пока Яков повторно обувался, Глеб перевёл взгляд на дверь родительской комнаты – смотрел, чуть наморщив лоб и поджав губы.
Надев сандалию, Яков взглянул на старшего брата и, снова наклоняясь, спросил:
– Может надо разбудить папу?
Глеб знал, что скоро прозвенит писклявый будильник, отец выскребет себя из кресла и попутно позвенит бутылками. Затем – туалет, душ, проглоченный завтрак; он почистит зубы, оденется, соберёт рюкзак, обуется, пшикнет на себя одеколоном, который стоит на тумбе и который почти закончился (и Глеб сомневается, что, когда это случится на его месте появится новый). Автобусная остановка, три разных названия, и затем неприметное старое здание, в котором не так давно открылся новый отдел Почты России и отца перевели туда. Перерыв на обед – возможно отец ничего не съест. После – автобус, больше остановок, больше названий; магазин и дом; смена одежды, проглоченный ужин, и отец вернётся в свою комнату. Тихое бормотание телевизора, мерцание света от смены кадров, сцен или начала рекламы; как всегда, отец будет смотреть спортивный канал, новости или передачу про животных. И, как всегда, будут слышны пшики открываемых крышек, лязг стекла, и шуршание пакетиков от закусок.
Глеб думал, что хорошо, что отец не курит, а то, наверное, остались бы уже без квартиры. Он не знал, как отец находит силы ходить на работу пять дней в неделю. Но отец находил силы только для этого. И несмотря на то, что они живут в маленькой квартире, они почти не видятся, а когда пересекаются то почти не говорят.
– Нет, – ответил Глеб. И развернувшись к брату, он добавил: – Идём.
2
Солнечное жаркое утро. В тени от стройных деревьев по тротуару шли Глеб и Яков. Справа от них находилась однополосная дорога, а за ней – широкая полоса аллеи. Перед братьями был парк Ласточка, из которого доносились: голоса, смех, редкие плачи и капризы детей, хихиканья, возгласы, шутки. А из колонок на фонарных столбах негромко зазвучала песня Harry Styles «Adore You».
Глеб остановился у пешехода, по которому ползла газель. А Яков встал рядом и, сделав из рук бинокль, смотрел по сторонам. Он посмотрел направо – через другой пешеход и на тупик аллеи.
– Яша, – начав идти, позвал Глеб. И тот поспешил за старшим братом.
Верхняя часть городского парка была из светлой серо-голубой крупной плитки, словно лёгкая имитация под мрамор. Как островки различной формы и размеров участочки были ограждены низким бордюром, и в них росли цветы и кустарники. Возле них, и перед ними, стояли: скамьи, фонарные столбы, часть из которых имела колонки, по бокам – белые пузатые клумбы, а в них пестрили цветы.
Слева стояли две палатки напоминающие шатры, а в них продавались различные летние радости (по большей части для детей). Справа, в двух небольших киосках, которые сбежали с автобусных остановок лет пятнадцать назад, но освежённые и разукрашенные цветами, продавалась еда и напитки. Возле них было несколько круглых стоячих столиков с раскрытыми зонтами. А впереди дугой шёл высокий парапет, словно смотровая площадка; по обе стороны – широкие лестницы с пандусом с краю и с двухуровневыми перилами шли дугами и слегка обнимали возвышенную часть парка.
Братья приблизились к лестнице слева и Яков взялся за руку брата – он до сих пор помнил, как однажды поскользнулся здесь и упал. Правда тогда он поднимался, но острая боль пронзила голень так, что даже сейчас её эхо отдалось в ногу и личико чуть скривилось.
Первый пролёт, переходная площадка, второй пролёт – и братья спустились в нижнюю часть парка. Слева, где за холмом начинался пляж Чайка, доносили голоса и крики купающихся детей и молодёжи; справа звучали голоса, сидящих на круглом большом газоне; а за ним – из кафе.
Браться остановились и осматривались. Слабый порыв ветра трепетал одеждой и разноцветами лентами сложенного воздушного змея в руке Глеба.
Яков остановил взгляд на летнем кафе и спросил:
– А мы потом поедим?
Глеб опустил глаза на брата, проследил за его взглядом, и слегка сжал губы. Яков поднял голову, увидел его лицо и тут же сказал:
– Или! Мы можем что-нибудь купить в тех маленьких магазинчиках.
Глеб посмотрел наискосок, но увидел только обложенную плиткой возвышенность, врастающую в высокий парапет.
– Да, можно, – сказал он.
– Так даже лучше! – сказал Яков. – Не надо ждать.
Глеб посмотрел на него и улыбнулся.
– Идём, – сказал он. – У озера ветер должен быть получше.
– Да! – воскликнул Яков. – Вперёд-вперёд! – потянул он к началу Чайки. – Бабочка хочет летать!
Глеб ускорился, чтобы поравняться с нетерпеливым шагом маленьких ножек.
– Только помнишь, что я говорил? – спросил он. – Сегодня ветер слабый, так что может и не получится запустить.
– Помню-помню!
Глеб знал, что Якова это не остановит – если что, он будет бегать со змеем и воображать, что тот летит. И смотря на брата, Глеб улыбнулся.
*
Музыка затихала, из-за шума пляжа её было едва слышно – слов было не разобрать и даже не понять, что за язык; но играло что-то радостное и лёгкое – подходящее летнему дню. Братья поднялись на холм и остановились у небольшой лестницы со ступенями из бетона и перилами из тёмного металла – она спускалась к началу песочного пляжа. Хотя, судя по протоптанным дорожкам по обе её стороны, многие спускались с возвышенности так.
Брызги и всплески, голоса и крики, смех и вопли, музыка из разных групп отдыхающих – всё это смешивалось в нотно-словесный хаос.
Песочный пляж усеивало множество полотенец, покрывал, людей, и изредка встречались собаки. Ближе к деревьям стояли пляжные раздевалки из металла, а деревянные досочки из светлого выцветшего дерева были украшающим элементом. На воде виднелось множество купающихся, кругов и матрасов. За оранжевыми буйками плавало несколько лодок и катамаран для двоих – один катающийся перестал крутить педали и катамаран пошёл кругом.
В основном на пляже были дети со старшими братьями-сёстрами, с бабушками или дедушками, но и с родителями тоже; также были группы подростков и молодёжи; а взрослых было меньше – те, у кого сегодня был выходной или отпуск.
Глеб смотрел на толпу, искал подходящее место и думал. А Яков смотрел на сияющую Катерину и множество купающихся.
– А мы потом искупаемся? – спросил он.
– Да, можно, – ответил Глеб. – Я взял с собой наши плавки. Только я без полотенца. При такой жаре и так можно обсохнуть.
Яков чуть теснее сжал руку брата и, не отрывая стоп, пошагал на месте – казалось, что он сейчас же потянет к озеру и плюхнется в него, едва успев раздеться и натянуть плавки. Но он посмотрел на сложенный воздушный змей, и тут же пере-передумал.
– Где мы будем запускать? – спросил он.
Во второй раз осматривая линию пляжа, которая тянулась вперёд, вдали немного заворачивала вглубь и обрывалась зеленью лесочка, Глеб ответил:
– Не знаю. Может, пройдём дальше? – И по его лицу было видно, что перспектива идти через многолюдный пляж его не радовала. До этого он надеялся, что для них найдётся местечко в начале пляжа, где обычно мало народу или вообще никого. Но, видимо, не сегодня.
– А может, – предложил Яков, – туда?
Глеб проследил за пальчиком вытянутой руки. В правой стороне берег обнимал Катерину, которая тянулась линией вперёд, и лишь в дали заворачивал. Там росли деревья, в основном сосны, а вдоль берега тянулась старая дорожка, на редких лавочках сидели люди и едва виднелись две заброшенные, но так и неубранные, голубые раздевалки.
– Хм-м, – задумался Глеб. – Пожалуй там можно найти хорошее место, и мы никому не помешаем.
– Тогда пошли! – воскликнул Яков и потянул за собой.
Братья спустились с холма и вернулись на асфальт, который идёт вокруг круглой площадки-газона, и пошли к концу парка. Яков смотрел по сторонам – то на людей на газоне, то на озеро, то на высокие сосны впереди, то на летнее кафе. А Глеб смотрел перед собой – на старую дорожку; и пытался вспомнить, когда в последний раз там был.
Глеб увидел, как вдоль сосен и скамеек с клумбами быстрым шагом шла девушка с прыгучим светлым хвостом. Постояв, она повернула к дорожке. Яков потянул руку, и Глеб опустил взгляд – он указывал на вытянутое здание, которое напоминало большой металлический гараж, и спросил:
– А мы когда-нибудь покатаемся на лодке?
– Да, конечно. Я правда не знаю, можно ли арендовать её если тебе нет восемнадцати, и можно ли с детьми.
– Хм-м, – задумался Яков. – Если что, мы можем потом, когда станем старше. Да?
– Конечно, – улыбнулся Глеб.
Яков погрустнел, опустил голову, а пальчики нервно шевелились по руке брата.
– Думаешь…, – начал Яков, но тут же замолчал на секунду. – Думаешь, папа захочет покататься с нами?
Глеб сжал челюсть так, что поиграли желваки. И сглотнув, он ответил нормальным голосом:
– Не знаю. Возможно. Там будет видно.
Браться вошли под тень веток сосен. Глеб увидел, что девушка побежала и удалялась. Яков не отпускал руки брата и шёл, не наступая на стыки между плитками и на трещины; и этим очень замедлял шаг. Но Глеб был не против – в детстве он делал так же, только не на этой дорожке.
Когда братья дошли до середины дорожки, Глеб думал остановиться и, смотря на пустой берег, спросил:
– Может, здесь?
Но Яков, который отпустил руку несколько плиток назад и увлечённый игрой, продолжал идти – продумывал каждый шаг, то вставал на носочек, то на пяточку, то ставил стопу боком. Глеб, улыбаясь, пошёл за ним и сказал:
– Или нет.
3
Братья приблизились к тупику дорожки. Звуки пляжа и парка затихли, так же, как и голоса редких людей на скамейках. Глеб, нахмурившись, смотрел перед собой и вспомнил, что сюда заворачивала девушка с прыгучим хвостом; но он не помнил, чтобы она им встретилась и, словно чтобы убедиться, посмотрел назад и едва ли увидел начало дорожки.
Братья встали в тупике. Яков повернул и спускался к озеру. Глеб посмотрел на лес стройных сосен и берёз, которые разбавляли высокие рябины и лиственные кусты, а между ними буйствовала зелень; посмотрел на узкую заросшую тропку, и высокую траву, которая была примята в некоторых местах – и он решил, что та девушка бегает, хотя и не знал, что кто-то ещё предпочитает забытую тропу здоровья.
Свернув к озеру, Глеб положил рюкзак у старого бревна в тени хвойных веток. Отпив воды из бутылки, он посмотрел время на смартфоне и убрал его обратно в рюкзак; сел и принялся разворачивать воздушного змея. А Яков кидал в воду камушки.
Когда Глеб закончил со змеем, он поднял взгляд на брата и увидел, что тот стоит лицом к озеру и больше не играет, а на Глеба смотрит рюкзачок-лягушка, замочки которого поблёскивают на солнце.
– Яша? – позвал Глеб. Он почувствовал, что что-то не так.
Смотря вниз и потирая камушек, Яков приблизился к брату и встал напротив. Глеб встревожился.
– Яшь, что-то не так? – спросил он. – Тебе не нравится место?
– А я… А потом я забуду маму?
Словно пуля пронзила сердце Глеба – лицо разгладилось и боль сжала грудную клетку. Но, желая не выпускать себя из рук, он сделал тихий вдох и выдохнул.
– С чего ты это взял? – спросил он.
– Я…, – сказал Яков. Чёрные бровки хмурились, взгляд уткнулся в ноги, а пальчики вертели камушек. – Иногда мне кажется, что я забываю её лицо. А потом смотрю на фото, и вспоминаю.
– Вот видишь, – улыбнулся Глеб. – Значит не забудешь. Ведь у нас много фотографий. Ну, не так уж много, но достаточно.
– Но это не тоже самое! – выкрикнул Яков и поднял влажные глаза, а пальчики сжали камушек. Глеб удивился, растерялся, и замер. – Это… не…, – пытался он найти нужные слова в головушке. – Фото – это другое, это не помнить. Когда я закрываю глаза я помню тебя так хорошо! Но её… она уже не такая чёткая. А фото это… это не настоящая мама, это картинка мамы.
– Ох, Яша, – сказал Глеб. Он притянул брата к себе и приобнял. – Ты не забудешь маму.
По щекам Якова потекли слёзы. Он шмыгнул и, повышая голос, сказал:
– Ты этого не знаешь! Ты этого не можешь знать! И… и я слышал, что, когда дети взрослеют они забывают свои воспоминания.
«Ах, вот откуда семя проросло.», – подумал Глеб.
– А ведь уже год прошёл, – шмыгнув, добавил Яков.
Глеб едва не поправил брата, что год и три недели; и сказал:
– Да, что-то забывается и это нормально. Но ведь что-то остаётся. Например, у меня есть воспоминания, когда мне, как и тебе сейчас, было шесть, и когда мне было пять, да и даже есть парочка размытых воспоминаний, когда мне было четыре.
Голова Якова поднялась; плач, не развернувшись, свернулся – два тонких ручейка на щёчках подсыхали, а влажные карие глаза засияли.
– Правда? – спросил он с надеждой.
– Конечно, правда, – улыбнулся Глеб. – В том числе у меня есть воспоминания, связанные с мамой. – И через плечи Глеб почувствовал, как Яков затрепетал от радости. – И тем более, у тебя же отличная память, ты-то точно сохранишь много воспоминаний. Наверняка больше, чем я. А с чем-то я помогу, а с чем-то и фото помогут. Хоть они и картинки, но всё же они содержат частичку памяти и частичку людей и тех моментов.
– У меня отличная память?
– Ну, конечно! Ты же так быстро научился считать и выучил алфавит, да и ты всегда быстро обучаешься новому.
Яков просиял, опустил голову и смотрел в сторону.
– Отличная память, – прошептал он.
Глеб дал брату несколько секунд, а потом с осторожностью спросил:
– Змей?
Яков вспомнил зачем они сюда пришли, увидел расправленный и готовой змей на бревне – утёр подсохшие ручейки на щеках, шмыгнул и кивнул.
– Да, – сказал он. – Давай запускать!
*
Печаль момента рассеивалась. Вместе братья пытались запустить их змея. Когда поднялся небольшой ветер, Глеб смог попасть в поток – и разноцветная причудливая бабочка воспарила. Но Яков что-то почувствовал спиной – обернулся и замер.
На дорожке стояла женщина среднего роста, стройная и с округлыми формами. Она была в простом салатовом платье с воздушным подолом чуть ниже колен, а ноги были босые. Прямо как на последнем фото, то, что висит на холодильнике. Только не было той усталости, не было синяков под глазами, волосы не были тусклыми, и они не поредели, а поясок платья не нужно было утягивать.
Волосы качались на ветру, подол развевался, а карие глаза смотрели на Якова.
– Мама? – не веря, прошептал он.
Глеб его не услышал – он пытался удержал бабочку в воздухе и найти лучшее место и высоту лески. И он не заметил, как Яков зашагал к дорожке. А когда женщина побежала к узкой заросшей тропке – он побежал за ней с криком:
– Мамочка!
Глеб вздрогнул, словно его шарахнули током. Бабочка потерпела крушение в озеро. Глеб обернулся и увидел, что брат выбежал на дорожку и устремился в сторону тропки, ведущей в лесопарк. И его охватил странный дикий страх – словно Яков несётся к дороге, а там мчится старый автобус, который если даже и заметит ребёнка, всё равно не успеет затормозить.
– Яша! – крикнул Глеб. – Стой! Ты куда?!
Но он не отозвался, побежал по тропке – протаптывал и отталкивал высокую траву, а впереди он увидел, как мелькнул салатовый развевающийся подол.
Глеб, который не увидел салатового цвета и чёрных волос, сорвался с места и побежал за братом. Он выбежал на дорожку и его дёрнуло назад к озеру и наискосок. Леска, которую он держал в руках, зацепилась за корягу в песке, а бабочка так и осталась в воде.
Глеб отбросил катушку с леской и вбежал на тропку, крича:
– Яша! Стой! Яша!
Но маленькие ножки уже пробежали по старому асфальту с трещинами и выпуклостями, и вбежали в лес в объятиях асфальтного неровного круга.
Глеб выбежал на асфальт и в суматохе осматривался по сторонам. Но ни слева, где асфальт заворачивал и плавно поднимался, ни справа, где протягивался на несколько метров, а потом плавно опускался и затем поднимался – не было братика. Паника и страх в Глебе возрастали. И тут он услышал впереди, в гуще деревьев:
– Мамочка! Стой!
И Глеб ринулся в лес – он бежал, отталкивая ветки кустов, и кричал:
– Яша! Яша, стой! Вернись! Яша!
А когда он заметил розовое пятно футболки и маленькое, подпрыгивающее зелёное пятнышко рюкзачка, Глеб поправил курс бега и ускорился, как смог. Но через несколько шагов, он споткнулся об выпирающий корень сосны, проехался по опавшим шишкам и повалился на землю. Вставая, он снова позвал брата и побежал дальше.
Яков выбежал из внутреннего лесочка асфальтного круга, перебежал дорогу и снова в лес – за ускользающим салатовым подолом и волнистыми чёрными волосами.
Глеб потерял Якова из виду и выбежал на дорогу. Он, обливаясь потом, тяжело дышал и осматривался по сторонам; а сердце бешено стучало в такт панике и страху.
– Мама, стой же! – раздался голос Якова.
Глеб отчётливее почувствовал, что брат в опасности и побежал в лес.
*
Запыхавшись, Глеб перешёл на шаг, споткнулся и едва не упал; он видел Якова впереди чрез просветы веток рябины и кустарника. Он прошёл мимо рюкзачка-лягушки на ветке, мимо смартфона с голубым чехлом, которые он не заметил, и, отодвинув ветку рябины, вышел на идеально круглую полянку.
Яков стоял спиной и смотрел перед собой. Глеб коснулся его плеча, говоря:
– Яша, ты меня пере… – он осёкся и увидел того, на кого смотрел брат.
Их мама стояла перед ними как ожившая фотография, сделанная на их последнем пикнике того рокового года. Рука Глеба скатилась с плеча Якова; он согласился с братом – не то же самое, что видеть на фотографии. Фотография это лишь кусочек памяти о человеке, запечатление мгновения жизни, помещённое в плоскость. Фотография не передаёт всего.
У Глеба возник порыв подбежать и со слезами обнять маму. Тело дёрнулось, маленький полушаг, но нога встала на место. Шок проходил, растерянная радость развеивалась – лицо хмурилось, а в глазах вставали: непонимание, смятение.
Руки лже-мамы протянулись, на лице возникла тёплая, но в то же время холодная улыбка, и она сказала:
– Идите же ко мне, мои дорогие.
Глеба пронзил холодный страх, а по телу прошли мурашки.
А Яков с улыбкой шагнул к маме, восклицая:
– Мамочка!
Но рука Глеба вцепилась в плечо и остановила брата.
– Это не мама, – сказал он сухим голосом.
– Что? – не понял Яков.
– Дети мои, – сказала лже-мама. – Идите же ко мне. Разве вы не скучали?
– Я скучал! – выкрикнул Яков и попытался вырваться. Но Глеб сильнее сжал плечо и рывком притянул брата к себе. – Нет! Пусти! Я хочу к маме! Пусти!
Глеб встряхнул брата и закричал:
– Это не она! Это невозможно!
– Она! – кричал в ответ Яков. – Она!
– Наша мама мертва!
Яков перестал вырываться и, плача, сказал:
– Но…
– Это не она. Просто… поверь мне, прошу.
Смотря на лицо брата, растерянный Яков кивнул. Он посмотрел на женщину и только теперь увидел, почувствовал, что это не его мама. Его мама была тёплой, но от этой копии не чувствовалось никакого тепла, никой любви. Глеб взял брата за руку и потянул за собой, и они направились к краю полянки.
Лицо лже-мамы исказилось злобой и холодом, глаза вспыхнули красным, а за спиной развернулся чёрный густой пар. Возник толчок из-под земли – в центре полянки раскрывалась глубокая круглая яма, и из неё вышла волна прохлады.
Распахнув глаза от ужаса, братья бросились бежать. Из пара на спине лже-мамы вырвалось по три щупальца, и они устремились к ним. Схватив Якова, Глеб бросился в сторону – они упали, а в месте, где они только что стояли, щупальца схватили пустоту. Но три из них тут же метнулись к братьям, которые вставали и убегали.
Щупальце успело схватить Глеба за ногу, и он упал на живот. Яков развернулся и хотел вернуться на помощь.
Но Глеб закричал:
– Беги! Беги как можно быстрее! Беги!
Яков побежал. Он увернулся от второго щупальца, прыгнул с полянки в густоту и побежал через лес так быстро, как его маленькие ножки никогда не бегали.
Невзирая на борьбу, щупальце подняло Глеба за ногу и понесло к яме. Он извивался, кричал, ругался, брыкался и пытался высвободиться. Но два щупальца схватили за руки, забросили в яму – и он растворился в черноте, так же, как и его крик.
В лесу вскрикнул Яков – перед ним, раскрыв руки, стояла девушка в розовом сарафане, с двумя рыжими косами и с красными глазами. Яков понял, что это тоже копия кого-то, и что от реальной девушки когда-то веяло теплом. Испугавшись, Яков побежал прочь от неё.
Рыжие косы и розовый сарафан то мелькали с одной стороны, то с другой – и Якова загнали обратно на полянку. А увидев яму в центре, его глаза расширились от ужаса. Щупальца лже-мамы схватили за руки и ноги – Яков вопил, брыкался. Но щупальце забросили его в черноту, и крик растворился.
Яма срослась, а лже-Анна и лже-мама развеялись, словно призраки.

Глава 3 – Огонёк и зеркала

1
Когда дневной свет исчез, Милана падала ещё с несколько секунд и кричала. Затем её тело как будто перевернул поток, но оно осталось неизменно; а внутри желудок, сжавшись, подпрыгнул так, как бывает, когда машина резко едет с горки. Милана замерла на долю секунды в воздухе и упала, как ей показалось, обратно, но она с небольшой высоты приземлилась на прохладный пол.
– Что? – спросила Милана. Мозг пытался оценить произошедшее и дать объяснение, но не мог.
Вокруг была чернота. Милана села, голенями и ладонями почувствовала, что пол гладкий и прохладный, как у плитки; ощупала карманы шорт, но смартфона в них не оказалось.
Милана немного успокоилась, сердце из ушей вернулось в грудь, и в тишине она услышала мерное дыхание кого-то очень большого. Сердце снова убыстрило стук; тело, теряя подвижность, замерло; и, едва дыша, Милана уткнулась взглядом в черноту – туда откуда доносился мерный звук.
Что-то большое шлёпнуло по полу в нескольких метрах впереди – по спине Миланы молнией прошлись мурашки, волоски на теле встали дыбом, а волосы на голове зашевелились. Сердце гулко стучало; Милана, стараясь не дышать, старясь быть тихой, поднялась, чтобы убежать, но не видела куда бежать и от чего бежать.
В черноте на высоте примерно в пять метров вспыхнули большие красные глаза – они светились, не имели зрачков, или они тоже были красными; и они видели в черноте, так как смотрели прямо на Милану. Она ахнула и сдавленно взвизгнула; попятилась, водила руками по воздуху – пыталась нащупать хоть что-то.
Ниже красных глаз раздался громкий звук втягивания воздуха.
– М-мм, – причмокивая, произнёс мужской басистый голос. – Столько боли. Столько печали. – И выдохнув, он добавил: – Ты подходишь.
Милана едва стояла на ногах, пятилась маленькими шагами и, не моргая, смотрела на красные глаза, парящие в черноте. Откуда-то сверху раздался скрип, мелькнул тёплый желтоватый свет – хлопок деревянной дверцы, и свет исчез. Звук крыльев, но не как у птиц. А красные глаза смотрели в сторону и ожидали.
Милана упёрлась спиной в стену, руками нащупала что она выложена из очень крупных прямоугольных камней с закруглёнными углами. Ощупывая стену, она пошла в сторону – надеялась найти дверь, проход, что угодно; не отрываясь смотрела на глаза, которые не смотрели на неё; слышала шлепки крыльев с той же стороны, где и глаза. И шёпот.
– Что?! – воскликнул басистый голос. И Милана, вздрогнув, оцепенела. – Ещё один?
Снова быстрый шёпот, который Милана не смогла разобрать.
– Два? Скажи им чтобы взяли ребёнка, а взрослого только если получится. Если он силён духом, то мне особо и не нужен. Хотя знаешь, что.
Послышались звуки шага тяжёлых лапищ по полу и глаза скрылись – существо развернулось и куда-то шло.
– Я лучше сам скажу, а то получится как в прошлый раз. А ты безмозглая, пока присмотришь за ней.
Высокие двустворчатые двери, словно ворота, открылись и впустили слабый тёплый свет. Милана увидела, как через проём протиснулось шестиметровое существо на четырёх лапах с чёрной лоснящейся шерстью, на спине было что-то похожее на наросты, а уши были крупными и вострыми. И между ними пролетело что-то небольшое. Глаза Миланы округлились, спина вжалась в холодную стену, и на несколько секунд она забыла, как дышать.
Дверь захлопнулась, лязгнул засов, и повисла тишина.
Дрожа и делая тихий вдох, Милана осела на пол.
– Нет-нет, это… это просто странный, страшный сон. Я вот-вот проснусь. – Она села и обхватила голову. – Да, просто сон… – Она подтянула колени к груди и обвила их руками. – Это просто сон. – Она уткнулась лбом в колени и желала, чтобы это закончилось, желала проснуться.
*
Послышался странный звук – смесь: тихого тонкого шипения огня и приятного мелодичного дыхания сказочного голоска. Милана отняла голову от колен и увидела парящий огонёк пурпурного цвета размером с голову. В черноте он был ярким, но приятным; сказочным, манящим.
Приблизившись, огонёк мерно парил, оседая и приподнимаясь. Милана разглядела подобие личика, состоящее из глазок, очертания ротика и носика, но трудно было назвать это человеческим лицом. Огонёк произнёс странные приятные звуки с выдохами, а от тела возникли маленькие ручки без пальцев и позвали за собой.
В Милане были: удивление, настороженность, смятение; но не было страха к этому существу. Она поднялась и с осторожностью последовала за незнакомцем.
Огонёк вёл через черноту. Пурпурный цвет и мерное трепыхание пламени – успокаивали.
Огонёк подлетел к стене и зажёг факел, который находился в металлической подставке. Но Милане было до неё не дотянутся, не допрыгнуть. Огонёк ударил в подставку – факел выпал и упал со звоном. Милана подняла увесистый факел с металлическим основанием и последовала за незнакомцем дальше.
Тёплый свет вылавливал очень крупную кладку камней стен и пол из больших плиток чёрного цвета с тонкими швами между ними. Милана прошла вдоль стены, поворот – и перед ней раскрылся высокий и широкий проход; не было видно потолка и едва виднелась противоположная стена прохода.
Милана приблизилась к высокой двери, за которой ранее скрылось существо с красными глазами и осветила её – две высокие широкие створки и большие кольца вместо ручек. Свет факела не мог осветить всю дверь, и не дотягивался до верха. На лице Миланы отразилось сомнение – она была не уверена, что ей хватит сил открыть хоть одну створку.
Справа раздался тонкий голосок с приятным шипением пламени. Милана увидела, что огонёк указывает на что-то в стене – приблизилась и осветила квадратную решётку из прутьев. Огонёк отодвинул ржавую задвижку. Милана взялась за продолговатую ручку в низу решётки и потянула на себя. Но дверца не поддалась.
Милана опустила факел на пол, взялась за ручку обеими руками и, упираясь ногой в стену, вложила в тягу все силы. Протяжный скрип – дверца распахнулась, открывшись наверх, а Милана плюхнулась.
Поднявшись и потерев ушиб, Милана вязала факел, забралась в вентиляционный туннель и поползла на четвереньках, хотя могла бы идти, полусогнувшись и присев; а огонёк закрыл за ней дверцу.
Оставив два метра позади, Милана остановилась. Проход вёл дальше – в глубины черноты; и проход вёл налево – около двух метров и виднелся тёплый слабый свет за прутьями решётки. Милана смотрела перед собой – в черноту. Но слева появился пурпурный огонёк, перед решёткой – и, стараясь не обжечься об пламя факела, она поползла к нему.
Огонёк прошёл сквозь прутья и открыл задвижку. Милана открыла дверцу, которая скрипнула, и выбралась наружу.
Широкий коридор с высоким потолком. Огромный ковёр тянулся в обе стороны. На потолке висели огромные круглые люстры со свечами, но горела только одна из них. Коридор уходил направо и тонул в черноте с очертаниями огромной мебели, а слева упирался в большое арочное окно, из которого падал бледный рассеянный свет луны. Учитывая размеры помещений и мебели, казалось, что здесь живёт великан.
Милана оказалась за огромной тумбой, которая была как шкаф, и коснулась её левым плечом. Услышав что-то похожее на шаги, она оцепенела, а вдохи стали короткими и частыми. Она увидела пурпурный огонёк напротив коридора – за решёткой другого, такого же вентиляционного туннеля.
Набравшись храбрости, Милана сглотнула страх в желудок – приблизилась к углу тумбы и выглянула. Перед огромной дверью, за которой должна находиться пленница, перед линией ковра ходило существо размером немногим крупнее домашнего кота: смесь летучей мыши и сиамской кошки.
Чёрная короткая шёрстка, вытянутая мордочка с носом летучей мыши, крупные кошачьи глаза с фиолетовой радужкой, а у носа было подобие щёчек кошки с несколькими короткими усиками. Голова тоже была смесью, а крупные мышиные уши, подражая ушам сиамской кошки, смотрели вверх. Тело не имело кошачьей стройности и грациозности, а было больше овальным – мышиным. Имелся тонкий кошачий хвост. Кошачьи лапы перетекали в лапы с пальцами и коготками чёрного цвета – как у задних лап летучей мыши, но такие же были спереди, и в целом они выглядели как лапы обычной мыши или крысы. На спине были чёрные кожаные крылья – как у летучей мыши.
Котомы?шь ходила туда обратно вдоль двери – словно стражница. В движениях было мало грации кошки, если только плотненькой и объевшейся. Сомкнув губы и дыша через нос, Милана смотрела на странное существо; ей было страшно так, что она едва стояла и не могла сделать ни шагу. Но перспектива встретиться с огромным красноглазым существом пугала сильнее.
Милана следила за шагом чёрной стражницы и, когда та развернулась к тумбе спиной, она сделала вдох и побежала через коридор. Но только раздалось пара приглушённых шлепков босоножек по плиточному полу, как стражница услышала чутким слухом и развернулась. А увидев беглянку, заговорила женским приятным голосом с лёгкой хрипотцой:
– Что? Как сбежала?
Котомышь расправила крылья и прыгнула – взлетела и полетела на беглянку. Милана, которая только шагнула на ковёр, взвизгнула и встала в защитную неуверенную стойку – она размахивала факелом и не подпускала к себе стражницу.
– Прочь! – крикнула она. – Проваливай! Проваливай!
Котомышь перестала пытаться подлететь и замерла в воздухе – усмехнулась, показывая кошачьи зубы с клыками – не то кошачьими, не то летучей мыши; и с усилием замахала крыльями, намереваясь потушить пламя.
– Нет! – пытаясь спасти огонь, крикнула Милана. Но уклонениями только помогала. – Уйди! Отвали!
Пламя факела погасло. Котомышь обрадовалась и устремилась в атаку. Невзирая на страх и растерянность, Милана разозлилась – замахнулась факелом и ударила котомышь так, что та с возгласом отлетела и упала на пол. И пока она не пришла в себя, Милана подбежала к решётке – забралась в вентиляционный туннель и затаилась.
Котомышь пришла в себя, встряхнула головой и взлетела с громким возмущением, в котором хрипотца проявилась отчётливее и уже не была приятной. Но не увидев беглянку, котомышь растерялась. Она осмотрелась вокруг себя и взгляд остановился на зале, утопающем в черноте; цокнула и, потирая голову, полетела туда.
Когда стражница скрылась, Милана выдохнула с облегчением, развернулась и поползла за пурпурным огоньком, словно мотылёк за светом.
*
Милана ползла на четвереньках и чувствовала себя глупой мышкой в лабиринте. А пурпурный огонёк вёл дальше, и дальше.
Наконец Милана выбралась и оказалась в просторном коридоре с высокими стенами и с недостижимым потолком. На стенах висели чаши с пламенем, однако они не разгоняли всю черноту помещения, зато вылавливали клочки паутины на потолке и в углах. Не было мебели и окон, только двустворчатая дверь слева от Миланы – словно ворота с кольцами вместо ручек. В другом конце коридора, напротив двери возвышались две крупные ступени и коридор расширялся в зал с таким же высоченным потолком. На стенах встречались забытые чаши с огнём, а окон не было. И виднелись большие, метра с два с половиной в высоту и один с половиной в ширину, очертания чего-то из металла.
Пурпурный огонёк приблизился к первой ступени.
– Что? – спросила Милана. – Туда?
Милана не понимала зачем, хотя сейчас она вообще не понимала происходящее; и отчасти думала (и надеялась), что спит. А раз она спит, то почему бы не последовать за таинственным огоньком.
Милана забралась на высокую ступень, словно ребёнок на парапет; выдохнула, и забралась на вторую. Поднявшись, она замерла и насторожилась, а в глазах трепетали: удивление, озадаченность – она поняла, что представляли собой те высокие очертания: большие зеркала.
В тёмном зале был хаос из этих зеркал. Какие-то стояли сами по себе, а их собратья валялись рядом; какие-то, словно умирающее деревья, наваливались друг на друга; какие-то наваливались на стены, а возле них зеркала были сложены небрежными стопками, которые грозили развалиться в любую секунду. Металл рам и подставок потемнел. Большинство зеркал было разбито, а оставшиеся осколки стали чёрными и отражали будто покрытый толстым лаком мазут. Те зеркала, которые не были разбиты – не отражали, а имели цвет и водно-воздушный тягучий водоворот.
Милана шла по залу и каждый тихий шаг отдавался холодным шёпотом от высоких стен. В раме ближайшего зеркала был голубо-ледяной водоворот. Приблизившись к этому зеркалу, Милана прищурилась от света и почувствовала холод – словно миниатюрные льдинки покалывали кожу; и, потерев предплечья, она поспешила от него отдалиться.
Другие водовороты имели болотный цвет, оттуда веяло сыростью и тиной, но и к ним Милана не приближалась. Встречались коричнево-зелёные водовороты – из них веяло прохладой и лесом. Встречались тёмно-песочные – из них веяло душной жарой. Из зелёных веяло влагой и жарой. А из коричнево-пшеничных обдавало ветром и веяло смесью: запаха травы и едва уловимого запаха цветов.
У другой стены Милана заметила уже встреченные водовороты, но также виднелось небольшое количество серых и синих.
Осмотр оборвался, когда Милана увидела пурпурный огонёк возле одного из зеркал – оно стояло у стопки с разбитыми собратьями; и огонёк звал, веля поторопиться. Избегая зеркал, Милана ускорилась – эхо шагов накладывалось друг на друга и возмущалось.
Милана остановилась напротив зеркала на расстоянии в два метра. Его тягучий воздушно-водный водоворот был коричнево-зелёного цвета. Как и другие водовороты этого цвета, он обдавал прохладой и пах лесом, но теперь Милана почувствовала тонкий, едва уловимый и приятный запах цветов – как издалека.
Звуча тонким сказочным голоском, огонёк подозвал Милану маленькими ручками. Она помялась на месте, с осторожностью приблизилась и встала на расстоянии шага. Водоворот завораживал, отталкивал, пробуждал любопытство и страх.
Стоя так близко к зеркалу, Милана заметила что-то странное на верху рамы – она присмотрелась и увидела металлический барельеф: странное скрученное дерево, словно кто-то хотел отжать его как тряпку.
Огонёк воспарил выше и приблизился к широкой потемневшей раме зеркала, и Милана опустила на него взгляд. Огонёк указывал ручками на водоворот.
– Что? – спросила она. – Я не… Я не понимаю. – Огонёк показывал ручкам на водоворот и изображал прыжок, сопровождая действия тонкими приятными звуками. – Подожди, ты хочешь… – Она поморщилась и воскликнула: – Я не хочу это трогать! – Но огонёк был настойчив. – Это приведёт меня обратно домой?
Огонёк помедлил, замотал тельцем будто головой и в то же время закивал, а Милана нахмурилась. Он посмотрел за её спину. Милана обернулась – в конце коридора увидела дверь, и страх вернулся.
Милана вернула голову, с сомнением смотрела на водоворот, сделала маленький шажок и с неуверенностью, с опасениями подняла руку – пальцы почти коснулись странной субстанции, но она одёрнулась.
– Я не…, – сказала она. – Но что по ту сторону?
Огонёк не ответил. Милана нахмурилась, опустила руку и смотрела на водоворот. Она начала думать, что всё это не может быть реальностью; а паранойя шептала, что огонёк не желает добра, что это ловушка.
– Нет, – сказала она. – Я не… – Она намеревалась отступить.
Но тут огонёк толкнул её со спины – и с криком она упала в пучины, которые проглотили её будто водный коричнево-зелёный туман.
2
С криком Глеб падал несколько секунд, потом, как при спуске на горке, желудок подлетел вверх – и он упал обратно, не в пустоту, а на пол. Пока Глеб приходил в себя, то услышал, как закрылась громоздкая дверь. Чувствуя прохладный гладкий пол, он поднялся и, осмотревшись, не увидел ничего кроме черноты. А тишину нарушило мерное дыхание, от которого цепенело тело.
Взгляд Глеба поднялся выше, он увидел большие красные глаза – и по телу пробежали мурашки, а волоски встали дыбом.
Красные глаза резко приоткрылись шире – Глеб сдавленно вскрикнул, отступил назад, споткнулся и едва не упал.
– Что?! – взревел басистый мужской голос. – Где она?! Где девчонка?!
Глаза метались из стороны в сторону, словно кто-то размахивал большими овальными факелами.
Существо в ярости бегало по большому пустому помещению – из угла в угол, и по кругу. А сжавшийся, жарко-холодный от паники и ужаса Глеб метался из стороны в сторону и уворачивался от звуков огромных когтистых лап.
Высокая, словно от ворот, створка двери приоткрылась и внутрь влетело существо размером немногим больше домашнего кота.
– Хозяин! – крикнул женский голос с лёгкой хрипотцой. – Хозяин! – Котомышь летала за очертаниями монстра и пыталась прорваться через ярость и растерянность. – Хозяин!
Глеб застыл в центре огромного зала с чернотой вместо потолка, и не знал, что делать. Его разум будто выпал и валялся под ногами, а инстинкты разбежались.
Краем глаза Глеб заметил пурпурный свет и повернул голову. Возле двери с приоткрытой створкой парило небольшое существо, выглядящее как большой огонёк. Отбрасывая вопросы и доверяясь интуиции, Глеб двинулся в сторону двери и не сводил глаз с очертания шестиметрового существа то ли с наростами, то ли с горбиками, то ли с торочащими лопатками из спины; с растрёпанной густой шерстью на голове и с крупными ушами, которые указывали в потолок.
Глеб шёл боком, ускорялся и ускорялся; не выдержал – развернулся к двери лицом и побежал. Котомышь это увидела и взвизгнула. Она было полетела вслед за пленником, но одёрнулась, подлетела к уху хозяина и завопила:
– Хозяин!
Хозяин взревел, а потом глаза стали красными щёлочками. Прежде чем он ударил глупую котомышь, она завопила:
– Пленник! Пле…!
Огромная голова повернулась в сторону, где был юноша – и оно было пустым. Хозяин взревел от ярости; и, громыхая и клацая когтями, побежал к двери.
Вслед за огоньком Глеб пересёк широкий коридор, забрался в туннель вентиляции за решёткой и, сбивая колени, пополз за спасителем так быстро, как только мог, а хотел ещё быстрее; до ушей доносился рёв и голос монстра, и страх в груди стучал с силой кувалды.
*
В коридоре свечи единственной круглой люстры погасли, и она покачивалась. Под ней стоял и дышал тяжёлым гневом хозяин замка. Через большое окно падал бледный рассеянный свет луны – вылавливал очертания крупных заострённых ушей, которые были смесью ушей: волка и летучей мыши; передние лапы выглядели волчьими и имели когти, а густая чёрная шерсть лоснилась.
– Мы найдём их! – воскликнула котомышь. – Найдём! – Она рыскала в коридоре и заглянула под тумбочку.
В зале откуда сбежали пленники раздался звук – как порыв слабого, но резкого ветра; и кто-то упал с небольшой высоты на плиточный пол. Красные глаза прищурились и всмотрелись в черноту.
– Без сознания, – сказал хозяин. – Не сбежит.
Он поднял голову и издал протяжный вой, который пронёсся по коридору, ушёл в черноту зала с очертаниями мебели и уходил дальше по коридорам огромного замка.
– Нужно немедленно отнести мальчишку в камеру, – сказал хозяин.
– Да, да! – закивала котомышь, а крупные уши задёргались взад-вперёд. – Конечно!
– Да не ты, дурёха! – рявкнул хозяин. – Тогда ещё один сбежит.
Котомышь сжалась и втянула голову в плечи.
– А что мне…, – лепетала она. – А что я… Ах! – ахнула она и голова вышла из плеч. Она взлетела и приземлилась у решётки в стене напротив тумбы. – Я что-то чую, – сказала она.
И хозяин проскрежетал:
– Свою смерть.
Котомышь взвизгнула, сжалась и втянула голову; но потом собралась и сказала:
– Нет, я чую… – Она подпрыгнула, повисла на решётке и уткнула крупный нос с круглыми ноздрями между прутьями. – Да-да! – обрадовалась она. – Мальчишка! И… девчонка тоже!
В зале послышался бег не то ног, не то лап. Красные глаза смотрели на решётку и прищурились.
– Ну, так ты мелкая, пролезешь, – сказал хозяин. – Вот и лезь. И верни моих пленников!
– Да-да! – ответила котомышь. – Конечно-конечно! Верну и найду! Точнее, – она открыла решётку, – найду и верну!
Недовольно прорычав, хозяин огромной лапой толкнул котомышь – и она кубарем влетела в вентиляционный туннель, а решётка брякнула.
– Живо! – рявкнул он. – И как найдёшь, зови всех, до кого дозовёшься. Ты же мелкая ни схватить, ни утащить не сумеешь.
Котомышь перевернулась на живот, встряхнула головой и побежала по туннелю; и она слышала, как на перебой говорили женские и мужские голоса.
– Хозяин! Мы здесь! Хозяин!
– Хозяин, вы звали?
– Хозяин, что делать?
– Ох, хозяин!
– Хозяин! Хозяин!
От раздражённого рыка сотряслись стены и голоса замолчали. Потом раздался приказ, который котомышь не разобрала, но догадывалась, что велел хозяин; да и ей было всё равно – велели-то не ей.
*
В глубинах туннелей вентиляции Глеб слышал бег, ругань, а иногда хлопанье крыльев, но не перьевых. Вслед за пурпурным огоньком, он выбрался в широкий коридор с чашами и большой дверью слева, а справа простирался тёмный зал с большими зеркалами.
Глеб едва дышал, футболка и рубашка взмокли, а колени и ладони саднили. Он увидел огонёк у высоких ступеней – подбежал и ловко взобрался на верх. Звуки из туннеля становились громче и Глеб, едва смотря на странные зеркала, не успевал изумляться и бежал через зал за спасителем. Эхо шагов с раздражением отражалось от стен, сплеталось, наслаивалось.
Огонёк замер возле одного из напольных зеркал с толстой потемневшей рамой – внутри крутился воздушно-водный тягучий водоворот коричнево-зелёного цвета, на верху рамы выпирал барельеф скрученного дерева, а сбоку, поскрипывая металлом, высилась стопка разбитых зеркал.
Глеб остановился и смотрел на странный водоворот.
– И что теперь? – спросил он и перевёл взгляд на спасителя. Тот ручками и глазками указал на зеркало.
Глеб смотрел на водоворот с сомнением, с опасениями. За спиной раздались хлопанье крыльев и ругань, и его накрыл страх, словно волна цунами. Он доверился интуиции и заключил что огонёк помогает.
Зажмурившись и задержав дыхание, Глеб шагнул-прыгнул в прохладу – пучина водоворота проглотила его, и он исчез.
Решётка распахнулась и в помещение кубарем вылетела котомышь. Она увидела, где оказалась, и, смотря на пустой зал со множеством зеркал, вжала голову в плечи.
– Ой-ёй…, – сказала она.

Глава 4 – Охотничьи угодья

1
На траве, в свете туманной луны – словно под лучом мутного фонаря – лежала Милана в прежней одежде и с ободком-венком бирюзовых роз на голове. Вздрогнув и ахнув, она очнулась и села – обнимая себя, она тяжело дышала и понимала, что жива. Она помнила толчок; помнила охватившую воздушную прохладу и лёгкое покалывание; помнила, как увидела очертания странных деревьев и потеряла сознание.
Милана посмотрела в бок – увидела траву и никакого зеркала; посмотрела за спину – тоже самое; а оглядевшись, увидела, где оказалась.
Мрачные странные деревья имели скрученные стволы с разной интенсивностью и в разные стороны; раскидистые ветки, самые толстые из которых тоже были скручены; тёмно-зелёные листья имели овальную форму и зубчатые края; а в стволах встречались небольшие дупла с чернотой. Землю устилал ковёр густой травы, и кроме неё и деревьев здесь ничего не росло. Небо – блеклое тонкое полотно облаков; вокруг оседала дымка; на пустые участки и через просветы веток и листвы падал туманно-лунный рассеянный свет, но достаточно яркий, чтобы видеть округу. Самой луны и каких-либо звёзд не было видно.
Слабый порыв ветра зашелестел листвой, травой, сухими листьями в опавших кучках, и покачивал хвост прибывшей гостьи. Водя взглядом по странной и пугающей местности, она сглотнула и поднялась. Везде был одинаковый лес, через несколько метров он размывался, мутнел в дымке, и растворялся. Милана не знала куда идти, что делать и что вообще происходит.
В стороне раздался крик вороны – вспыхнув страхом, Милана присела на корточки и зажала рот, чтобы не взвизгнуть. Она шумно дышала через нос и смотрела в сторону, откуда раздался звук.
Ворона каркнула во второй раз. Выдыхая, Милана отняла руку ото рта.
– Это просто птица, – прошептала она, и страх немного утих.
Она стояла с несколько секунд, сжимала и разжимала кулаки холодных дрожащих рук – решилась и пошла в сторону, где было карканье. Она подумала, что, если там есть жизнь, то есть… что-то ещё. И она надеялась, что там может быть выход из этого кошмара; или то, что она наконец проснётся.
*
Милана шла через лес и поглядывала по сторонам. Трава, подсвеченная лунным светом, казалась мягкой, туманной и мистической; деревья замерли – словно на сказочно-жуткой картине; вокруг встречались участки с более высокой травой, изредка – пни, поваленные стволы; и только периодические слабые порывы ветра вдыхали жизнь в странный лес на несколько секунд.
Вскоре стали встречаться мёртвые вороны, которые висели на ветках деревьев, подвешенные за голову или ногу. Смотря на них, Милана приобняла себя, но продолжила идти. Редкое карканье раздавалось с разных сторон, но всегда издали. Милана смотрела по сторонам, на размытые вдали предметы, свисающие с верёвок – как мешки разных размеров и наполненности.
Тошнотворный запах ударил в нос – и, смотря в сторону, Милана наступила на что-то мягкое, но упругое; что-то, что издало неприятный чавкающий звук. Милана опустила взгляд – скривилась и отступила на шаг. Это было отвратительное месиво чего-то непонятного, но того, что когда-то было у кого-то внутри тела. Оно гнило, смердело, а несколько мух кружило вокруг. Милана услышала тихий скрип, увидела едва заметно покачивающуюся тень, и подняла взгляд. Лицо разгладилось, а глаза распахнулись – она отступила на два полушага и зажала нос.
Со скрученной ветки на потёртом плесневелом канате свисал большой мешок, хаотично обвязанный этим же канатом. Из дырки свисала крупная мужская ступня мертвенно-сероватого цвета. Подул ветер – мешок слегка повернулся и показал детскую руку, которая торчала из дырки посередине.
– О, господи…! – сдавленно воскликнула Милана. Она попятилась, споткнулась и упала.
Едва удерживая себя от крика, Милана суматошно поднялась; спотыкаясь, обошла мешок и сбежала со склона. Её трясло, а страх клокотал внутри. Не оборачиваясь, но слыша, как поскрипывает ветка от веса мешка, она, цепляясь за траву, забралась на земельный уступ. Забравшись, она не могла встать с четверенек – дыхание усложнялось, а земля качалась и плыла; она впилась в траву и не могла пошевелиться, не могла зарыдать. Часть её хотела обернуться и посмотреть, а часть – нестись со всех ног как можно дальше.
Дыша через нос, Милана сделала протяжный вдох, выдох; поднялась, покачнулась и, не обернувшись, возобновила осторожный путь. А об увиденном она старалась не думать.
По пути встречались мешки, но они были на расстоянии. А к подвешенным мёртвым воронам присоединились мыши и крысы. Деревьев становилось больше, как и плоских кучек опавшей листвы, большая часть которой ссохлась, потемнела.
Спрыгнув с зыбкого уступа, Милана шла в земельной чаше с опавшей листвой. Справа лежал распоротый олень, а внутренности лежали перед ним и вокруг. Поморщившись, Милана ускорилась; тревога и страх густели, покалывали в груди, и начинало казаться, что она сходит с ума. Потому что всё выглядело слишком реальным и нереальным одновременно.
Дойдя до конца земельной чаши, Милана забралась на поваленное сухое дерево, а с него – на земельный выступ; и продолжился путь шелестения травой. Вскоре стали попадаться капканы – часть захлопнулась, в некоторых были убитые животные, а мухи кружили над трупами; и силки – часть развалилась, а в некоторых были зайцы. Милана обходила ловушки с осторожностью; морщилась от вида трупов, их жутких морд, выпученных глаз, крови; а от смрада едва не тошнило.
Под ногами Миланы то шуршала трава, то шелестела листва, а впереди вырисовывались очертания дома с шатровой крышей и толстой трубой. Справа была кучка внутренностей и над ней жужжали мухи. Смотря на это месиво, Милана зажала нос.
Следующий шаг – хлёсткий звук, щёлк – и Милана, вскрикнув, подлетела. Сетка обняла и стиснула незваную гостью в мешок. Стуча страхом и паникой, она схватилась за отверстия сетки и кое-как села. Сидя, она пыталась прыгать и дёргала сетку, чтобы та сорвалась.
Запыхавшись, Милана пыталась собраться и придумать что делать. Как вдруг – со спины, со стороны очертаний дома раздался скрежет по дереву, как по дощатому полу; затем снова и снова – широкие шаги ускорялись и приближались. Спина Миланы прогнулась от страха; одной рукой она зажимала рот, а второй и телом она рывками разворачивала сетку.
Когда сетка развернулась, Милана увидела в дымке двухметровый силуэт с округлой головой без волос. Сверкнули крупные глаза – круглые, жёлтые – и раздался жуткий звук: будто одичалый человек умело подражал птице. Силуэт двинулся на Милану, и она закричала.
2
Арочный высокий портал с коричнево-зелёным водоворотом образовался на том месте, где очнулась Милана и из него вышагнул-выпрыгнул Глеб, не удержался и упал. Он не потерял сознания, сел и увидел, что оказался в жутком лесу со скрученными стволами и некоторыми ветками; с тёмно-зелёными зубчатыми листьями; с дымкой и приглушённым, но достаточно ярким лунным светом за блеклой пеленой бесконечных облаков.
Глеб обернулся, но портала уже не было. Слабый порыв ветра – шуршание листвы и травы, поскрипывание веток – и по телу Глеба прошла волна мурашек.
– Отлично, – стараясь держать себя в руках, прошептал он и поднялся. – И куда теперь? – Он надеялся, что пурпурный огонёк появится и укажет путь, но никто не появился.
Тишину, словно красная нить, разрезал крик вдалеке – Глеб замер, сердце быстро застучало, а каждая мышца напряглась.
Глеб всматривался, прислушивался; и он вспомнил, что монстр говорил о девчонке, которая пропала. Он сжал кулаки, сглотнул и пошёл в сторону, откуда раздался крик, быстрым шагом.
Крик повторился – более громкий – Глеба обдало волной страха и волнения; но теперь он знал точное направление, поправил курс и побежал, хотя часть его хотела бежать в противоположном направлении.
Вскоре стали попадаться весящие мёртвые вороны. Глеб замедлил бег и смотрел на трупики с изумлением, с тревогой, с отвращением.
Затем стали появляться мешки. И Глеб даже не хотел знать, что в них. А когда появился один перед ним, то он увидел спуск, перешёл на шаг и взял правее. Идя по небольшому склону, он взглянул на кучку внутренностей и поморщился, а увидев мужскую стопу из дырки мешка – отстранился и ужаснулся. Мешок повернулся и показал маленькую руку – ужас возрос, Глеб споткнулся, упал на бок и проехался вниз. Перевернувшись на спину, он с ужасом и с неверием смотрел на детскую руку, а желудок будто хотел обнять позвоночник.
Вспомнив о девушке, вспомнив об опасности, Глеб встряхнул головой и взял себя в руки – забрался на выступ и, не оборачиваясь, не думая, побежал дальше.
Когда стали появляться ловушки, Глебу пришлось перейти на шаг и больше смотреть под ноги, а не по сторонам. Он дошёл до кучи внутренностей справа с облаком мух над ней и остановился – смотрел на пустую сетку, порванную с одной стороны.
Глеб сглотнул страх и приблизился. Он не увидел крови и у него появилась надежда, что девушка ещё жива. Но от мысли, что порвало сетку и забрало девушку волосы вставали дыбом.
Глеб обогнул сетку и увидел очертания дома – постояв с несколько секунд, собираясь и решая, он направился к нему. Шаг был осторожным – Глеб высматривал ловушки и прислушивался к любому шороху, к каждому жужжанию мухи.
Показалось небольшое озеро. В центре, на островке стоял мрачный двухэтажный дом. Множество мостиков, соединённые между собой, шли с разных сторон берега, и все стремились к островку, но не все его достигали. Многие мостики разрушились, у каких-то часть досок была под водой, а от каких-то остались только гниющие столбики.
Глеб приблизился к воде и осмотрел землю перед ближайшим мостиком, и по спине поползли мурашки. На влажной почве были очертания узких стоп и резких когтистых следов. Птица явно была большая. Глеб попытался вспомнить всех больших птиц и как они могут быть опасны для человека, но эти попытки прервало напоминание о том, где он находится и кого он уже видел.
Глеб никогда не считал себя трусом, но сейчас он не мог заставить себя встать на первую взбухшую доску мостика. Несколько раз сжав и разжав кулаки, он решился – и, перешагнув птичьи следы, шагнул на мостик.
Доски скрипели, половина проседала. Туман над озером смешивался с дымкой и очертания леса размывались, становясь более жуткими, а дом становился чётче. Двухэтажный, чуть покосившийся, дощатый, старый и тусклый; когда-то он был белым, но сейчас – серо-белый; а крыша была тёмной. Из кирпичной трубы не валил дым, что делало дом ещё менее приветливым.
Мостик, по которому шёл Глеб, был прямым и вёл к крыльцу дома; к нему с разных сторон примыкали другие мостики, или их остатки. Глеб не понимал зачем здесь столько мостиков, и ему не нравилась эта хаотичная небрежность, эта заброшенность и пренебрежение к починке.
Скрип закончился, и Глеб шагнул на берег, поросший травой. Дом казался безжизненным, пустым. Глеб не знал, жива ли девушка, и вообще она ли кричала; не знал, что его ждёт внутри; и он не знал, что его пугает больше – жуткий лес или этот дом.
*
Крадучись, Глеб приблизился к дому, поднялся по четырём деревянным ступеням; и каждый раз, когда они поскрипывали, он морщился. Он присел на крыльце и смотрел на закрытую двустворчатую дверь с облупившейся белой краской. Справа от двери стояла скамейка, а цветочный горшок лежал на боку и часть земли высыпалась; слева от двери стояли: пара ящиков, погашенная свеча на блюдце, а рядом стояло несколько мутно-прозрачных бутылок с непонятной жидкостью, или она стала непонятной из-за прошедших годов. Ещё левее было окно, из которого падал тусклый свет, а створка покачивалась от слабого порыва ветра.
– Ладно, – соскребая храбрость, прошептал Глеб.
Он прокрался мимо двери к открытому окну, взялся за подоконник и заглянул внутрь. Источником света являлся светильник с одной лампочкой, которая выглядывала из-под тёмного плафона в форме полусферы, и которая периодически мигала, словно вздрагивала.
– Электричество? – прошептал Глеб с удивлением.
Внутри дом, как и снаружи, выглядел старым, забытым, ветхим. Под светильником стоял обеденный стол, накрытый на четверых, на тарелках находилась сгнившая еда, в которой едва ли можно было распознать еду. Даже мух этот потемневший и гниющий пир не привлекал. У стены стоял буфет с посудой, у другой – два кресла и миска для собаки, а на стене висела большая картина с пейзажем. И было две светлых двери. Одна напротив окна, а вторая – слева.
Глеб прислушался и забрался внутрь дома. Кроме воняющей, но будто остановившей гниение и разложение еды ничего пугающего в столовой не было. А паутина и пауки казались обыденными.
Глеб прошёл к двери слева, прислушался и повернул округлую многогранную ручку из стекла. Дверь со скрипом открылась, и он заглянул в помещение.
В отличии от столовой, здесь у мух был пир, и их жужжание соревновалось с кряхтением старого холодильника. Неяркий свет такого же светильника, как и в столовой показывал: грязь, пыль, странные высохшие следы на плиточном полу; ободранные обои, хлипкую, старую линию тумб и кухонные шкафчики. На верхней полочке теснились банки с истёршимися надписями, но все они были на английском языке: «Sugar», «Flour», «Cinnamon», «Salt»[5 - «Сахар», «Мука», «Корица», «Соль».]; у других баночек не было надписей или они стёрлись. Слева находилось закрытое окно с вялыми шторами; справа – дверь. На тумбах и плите, в мисках и кастрюлях лежали: кишки, желудки, и иные внутренности. На горе грязной потемневшей посуды в раковине валялось копыто. В центре располагался небольшой круглый стол с некогда белой скатертью – она лежала криво, а один угол свисал ниже остальных. На столе стояли стеклянные банки: в одной были зубы и клыки, в другой – когти. А в миске для салата находилось коричнево-красное месиво чего-то, что было уже не разобрать.
Со кривлённым лицом, полным ужасом и отвращением, Глеб закрыл дверь. И выдыхая смрад, он направился к другой.
– Пожалуйста, – прошептал он и положил руку на округлую ручку. – Пожалуйста.
Он повернул ручку, но дверь оказалась заперта. Выдыхая, он свесил голову; собрался и вернулся к первой двери.
– Ладно, – прошептал он. – Просто пройди быстро и старайся не смотреть.
Повернув ручку, он задержал дыхание и вошёл в кухню. Не глядя на гниющие внутренности, он по косой прошёл к единственной двери и молился, чтобы она была не заперта. Он взялся за ручку и намеревался её повернуть, как вдруг – по ту сторону послышался скрежет по дереву. Глеба парализовало страхом, а задержанный воздух вышел. Клацающие, иногда царапающие шаги по дощатому полу приближались, а волоски на руках Глеба вставали дыбом.
Часто дыша и впадая в панику, Глеб попятился – наткнулся поясницей на столик и банки звякнули друг об друга. Чья-то рука легла на ручку по ту сторону двери, и та скрипнула. Глеб понял, что добежать до столовой он не успеет и, не разворачиваясь, присел – залез под стол и не сводил взгляда с двери, которую было видно наполовину.
Дверь со скрипом открывалась. А Глеб, скрывшись в тени и подтянув к себе ноги, замер и зажал рот рукой.
Дверь открылась. Глаза Глеба расширились, а рука теснее сжала рот. Он видел неестественно длинные худые ноги и торс тела в тёмных брюках длиной до середины голени. Бледная кожа ног сменялась на тёмно-коричневый и вместо стоп были четырёхпалые птичьи лапы: три пальца спереди, один сзади; и у них были длинные скрюченные когти. Длинные худые руки с бледной кожей опускались вдоль тела и были видны тонкие длинные пальцы с чёрными ногтями.
Глеб бы хотел придвинуться к краю столика и выглянуть – увидеть верхнюю часть худого неестественно-вытянутого корпуса, увидеть голову. Но он не стал рисковать – сидел, замерев и сжавшись; а живот часто-часто поднимался и опадал.
Ноги с птичьими стопами пришли в движение – шли клацающими шагами по плиточную полу, а из спины вырастали сложенные тёмно-коричневые крылья. Они опускались подобно подолу, прикрывали тело сзади, а нижние перья иногда касалась плитки кухни. Глеб с ужасом следил за существом, но голова не шевелилась – словно она и шея обратились в каменный лёд.
Существо открыло холодильник, в котором лежали головы различных животных. На верхней полке стояла банка с глазами, вторая – с языками; а контейнер был наполнен чем-то тёмно-красным и овальным. Существо прошло к тумбам, взяло что-то из верхнего шкафчика и вернулось к холодильнику; вязало что-то из контейнера и положило во взятую кастрюльку; взяло лёд из морозильника и засыпало в кастрюльку. И закрыв холодильник, существо медленным клацающим шагом вышло из кухни.
Дверь со скрипом закрылась. Клацающие, иногда царапающие шаги удалялись. А Глеб сидел и не мог пошевелиться. Его разум всё ещё пытался использовать логику, пытался объяснить происходящее, но не мог. Казалось бы, что все те фильмы ужасов, которые Глеб смотрел, должны были подготовить к ужасу в реальности, но они едва справлялись со своей задачей.
*
Шагов не было слышно с минуту. Глеб выбрался из укрытия. У него возник порыв любопытства, чтобы открыть холодильник и посмотреть, что взяло существо, но не стал, а прошёл к двери. Он долго прислушивался, собирался – повернул ручку и приоткрыл дверь.
Тишина. Будто появление существа было каким-то жутким наваждением.
Из окна слева падал бледный свет ночи и освещал коридор, который тянулся направо. Перед Глебом находился бок лестницы, которая примыкала к стене. В лестнице находилась невзрачная дверь, вероятно ведущая в подвал. А справа был какой-то источник света.
Пылая волнением и страхом, Глеб вышел в коридор. Прикрыв дверь, он взглянул на верх лестницы, сколько ему было доступно – там была темнота и тревожная тишина. Глеб двинулся вдоль лестницы. Доска скрипнула – и он замер, а сердце быстро застучало.
Тишина протягивалась и проседала – словно старая паутина. Но никто не появился.
Сглотнув, Глеб продолжил красться; каждый раз, когда раздавался скрип, его лицо дёргалось или морщилось, и он на секунду замирал. Он прошёл мимо запертой двери справа, ведущей в столовую; прошёл мимо лестницы слева – и вышел в линию коридора, которая соединялась с пройденной и вместе они образовывали букву «Т».
Справа была прихожая и двустворчатая входная дверь. Перед ней лежала обувь: женская, мужская, детская двух размеров. На крючках висела старомодная и старая верхняя одежда; на полке, над ней – коробка, головные уборы. Над покосившейся тумбой висело мутное зеркало в толстой раме. На полу валялась вешалка-стойка для одежды и несколько высушенных шкур мелких животных.
Слева было пусто, только валялось несколько вещей, а в углу стоял цветочный горшок с сухим стеблем. И было две двери. Глеб прошёл мимо лестницы, открыл дверь, которая была напротив входной, и заглянул.
Темно. Из небольшого окошка падал туманно-лунный свет и вылавливал очертания старинного унитаза и ванной со шторкой, а круглое зеркало блеснуло, словно шикая и прогоняя.
Глеб открыл соседнюю дверь и с осторожностью заглянул. Там было темно, из наполовину зашторенного большого окна падал свет. Виднелись очертания просторной комнаты, вещей и беспорядка. Единственное что различил Глеб это камин, на который он смотрел наискосок от двери, а перед камином стоял четырёхместный диван.
Закрыв дверь, Глеб прокрался обратно к лестнице и смотрел на верх, утопающий в черноте. Он был рад, что не слышал того существа; но и в то же время – это тревожило. Будто оно сидело в темноте и выжидало, и у Глеба возник порыв убежать. Но он помнил о девушке.
Глеб поставил ногу на первую ступень. Вдруг раздался шум – как что-то упало с лязгом. Глеб понял, что это донеслось из подвала; и вспомнил, что существо уходило куда-то по коридору, а не через ту дверь. Он взглянул на верх лестницы, вернул ногу – прокрался к двери ведущей в подвал, помедлил и открыл её.
Вниз вела узкая деревянная лестница, а перила касались бетонных стен. Держась за ветхие перила, Глеб спускался и замирал, едва не шипя, когда ступени скрипели. Один пролёт закончился, переходная площадка в углу, поворот направо, второй такой же узкий пролёт – и бетонный пол.
Стены подвала были обшиты панелями, но часть была бетонно-голой. Лампочка на потолке освещала небольшое помещение и периодически мигала, словно моргала. В стене, напротив лестницы находились прямоугольные небольшие окошки на самом верху, а за ними росла высокая трава. Под окошками, у стены стояли старые желтовато-бежевые: стиральная машинка и сушилка; там же, у стены находилась гладильная доска, а рядом на ветхой тумбе стоял утюг пятидесятилетней давности.
Слева находилась дверь. Справа от лестницы – похожая дверь, но запертая на замок; а у стены были свалены: различные вещи, одежда, обувь, книги с английскими названиями на корешках или без них, утварь, детские игрушки – старые, поломанные или грязные, а часть была из дерева. Сбоку от лестницы, повсюду и у стен клетки различных размеров были составлены друг на друга.
За дверью слева Глеб услышал звук и замер на последней ступени. Звук, как срежет, повторился. В углу, возле метлы Глеб взял лопату с деревянным черенком и металлическим полотном, и приблизился к двери. Он помедлил и повернул ручку.
Небольшое помещение, освещённое двумя настенными лампами под тканными абажурами. Обшитые панелями стены, а на полу был дощатый настил. Здесь вероятно было что-то наподобие мастерской. На стене висели инструменты для работы с деревом, рядом находился стол с ящичком, а на полке стояли резные статуэтки животных. У другой стены, под окошком за которым густо росла трава, стоял стол поменьше с краской и кисточками. А в углу располагался гончарный круг с сиденьем и педалью. Но всё это было старым, покрытым пылью, и этим давно не пользовались.
Осматривая комнату слева направо, Глеб у стены наткнулся на девушку. Перед ней валялся ящик с инструментами, вероятно упавший с тумбы возле гончарного круга. Рядом лежали связанные платком две доски, которые и являлись виновниками в падении инструментов. А девушка плоскогубцами пыталась снять наручник с ноги – цепь вела к массивному креплению в полу, где был содран участок дощатого пола и виднелся бетон.
Дверь за спиной Глеба скрипнула и закрылась. Милана ахнула и подняла лицо с распахнутыми от страха глазами – она увидела Глеба и страх поутих. И подростки смотрели друг на друга с несколько секунд.
– Ты человек? – спросила Милана.
Глеб усмехнулся, и ему показалось, что радостной эмоции он не испытывал годами, а только страх и панику.
– Да, – ответил он. – Я из Зелемира. Тебя ведь тоже схватили?
Милана выдохнула страх и напряжение из тела, выронила плоскогубцы, накрыла лицо руками и едва не разрыдалась.
– Это какой-то кошмар! – сказала она. – И он становится только хуже и хуже. Я…
– Эй, – с мягкостью сказал Глеб, приблизился к Милане и присел. Она подняла на него лицо с влажными глазами. – Мы выберемся отсюда.
Его уверенность её успокоила, и она кивнула.
– Я – Милана. И я тоже из Зелемира.
– Глеб, – представился он и улыбнулся. – Приятно познакомиться.
– Ты тоже сбежал от того громадного монстра?
– Да, – кивнул Глеб. – Тебе тоже помог тот огонёк?
Милана кивнула, и сказала:
– Хотя это не выглядит как спасение.
Глеб взглянул на плоскогубцы, на поцарапанные звенья цепи, и ничего не сказал. Он нашёл ножовку и досочку – досочку просунул между ногой и наручником, и распилил ножовкой непрочный металл.
Когда Милана оказалась на свободе, они вышли из мастерской в помещение с лестницей.
– Я знаю, как выбраться из дома, – прошептал Глеб. – Правда куда потом идти пока не понятно. Но не переживай, мы разберёмся.
Милана кивнула. И она была рада, что теперь не одна; хотя ей всё ещё казалось, что это яркий страшный сон.
– Хорошо, – прошептала она в ответ.
Только они шагнули к лестнице, как раздался скрип открываемой двери – и страх ворвался в груди подростков. Послышались клацающие шаги по ступеням. Милана схватила Глеба за запястье и потянула в сторону. Они спрятались за клетками и затаились в тени ближе к боку лестницы.
Шаги прошли по переходной площадке в углу и спускались по второму пролёту. Скрипнула дверь и существо вошло в мастерскую. Секундная тишина, и раздался удивлённо-яростный крик – как смесь человека и птицы. Милана рукой вцепилась в прутья клетки и сжалась; а вторая рука впилась в колено Глеба, который похолодел и желал слиться с бетоном.
Из мастерской доносилось: клацающий хаотичный бег, шум, лязг цепи, в которой была пленница. Бег ворвался в бетонное помещение, а беглецы сжались в комочек. Несколько метаний, швыряний. Существо толкнуло клетки – несколько упало на пол и Милана едва не взвизгнула, но Глеб заткнул ей рот, и она дышала частым теплом на его пальцы через нос.
Бег с отчаянным криком чело-птицы понёсся по ступеням вверх и хлопнула дверь. На первом этаже были слышны: бег, шум. Глеб выбрался из укрытия, забрался на сушилку и попытался открыть маленькие окошки, но они не поддались. Он подумал разбить одно из них, но засомневался, что они смогут через него протиснуться и не пораниться.
– Идём, – шёпотом позвала Милана. Глеб обернулся и увидел её с лопатой, которую ранее держал он и оставил в мастерской.
Глеб очень не хотел подниматься; он хотел забиться в тёмный уголок и свернуться клубочком. Он увидел, что Милану трясёт от страха, а ноги едва стоят – кивнул, и они вместе начали подъём.
*
Подростки стояли у двери и не решались открыть. Глеб прислушался и ничего не слышал. Приоткрыв дверь, он услышал шаги над головой – существо рыскало на втором этаже.
– Быстрее, – прошептал Глеб.
Подростки вышли в коридор – и в дверь напротив; через смердящую кухню – и в столовую. Одна створка окна была захлопнута. Глеб открыл её, а Милана стояла сбоку от окна и ждала. Глеб поставил ногу на подоконник, намереваясь перелезть – как ветер подхватил створку и ударил ею о стену. В этом не было ничего страшного или необычного для этого дома. Но Милана взвизгнула.
Из окна второго этажа раздался удар, лязг, и посыпались осколки. Перед окном столовой приземлилось двухметровое существо. Чёрные брюки до середины голени, ремень, босые птичьи ноги; бежевая, некогда белая грязная рубашка была заправлена одним концом, ворот был расстёгнут, а рукава – небрежно закатаны; одежда была ношеной, свободной, точно больше на один-два размера. Длинные худые ноги были согнуты, словно существо присело для хищного прыжка; длинные руки были раскрыты в стороны, и были готовы схватить; длинный неестественный корпус тела перетекал в костлявые плечи; шея была покрыта тёмно-коричневыми перьями, и она перетекала в крупную голову совы с чёрным крючковатым клювом, и с крупными круглыми глазами яркого жёлтого цвета.
Потеряв дар речи, Глеб отстранился – убрал ногу с подоконника и, едва не упав, отступил и наткнулся на стул. Тот, скрепя по полу, задвинулся за стол и упёрся в его край, а посуда с гниющей едой звякнула.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/sofi-danlo/obitel-70532404/?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes
Примечания

1
«Список дел»

2
BFF – best friend(s) forever – лучшие друзья навсегда/лучший друг навсегда.

3
«Держись»

4
«Летний мальчик/парень»

5
«Сахар», «Мука», «Корица», «Соль».