Главная страница | Социальная фантастика | Край дня Риты

Край дня Риты
Александр Ивлев
Меня много лет мучил вопрос: «А как дальше жили Фил и Рита после того, как им случайно удалось разорвать петлю времени 2 февраля в Панксатоне?»В фильме «День Сурка» всего лишь 38 эпизодов, в то время как в сценарии их 12 403, или 34 года одинаковых дней. Не может быть, чтобы для Фила Коннорса половина жизни прожитой одним днём прошла без какого бы то ни было травматического опыта.Чтобы как-то дать выход терзавшему меня сюжету, я написал книгу, действие которой происходит в Нью-Йорке, 16 лет спустя. Более того, имел самонадеянную наглость, как мог переведя на английский синопсис и Covery letter сценария отослать его обычной почтой Рамису и ждать от него ответа.Которого, по вполне понятным причинам, не получил. 2008

Александр Ивлев
Край дня Риты

Фил, 1
2 февраля

Короткий сон завершающий бессонную ночь.

Эти двое опять уходят через калитку моего сознания, оставляя следы на свежевыпавшем снегу.

И я знаю, что это сон.

Сон, который годами падает и пролетает мимо, через колодец сознания Кролика в вывернутой наизнанку “Алисе в Стране чудес”.

Это случайное включение на доли секунды пультом с севшими батарейками единственного канала телевизора в пыльном номере полупустого мотеля, на обочине заброшенной трассы. Давить во сне на каучуковые кнопки с затертыми символами бесполезно. Нет никакого разумного контроля над невидимым инфракрасным лучом, отщелкивающим мертвые каналы конвульсивной дробью умирающего кролика из батареечного алкалина. Пульт произвольно перебирает сбитые каналы, время от времени случайно выбрасывая единственный работающий. На сетчатке глаза вспыхивает и остаётся угасающий негатив белого человека на фоне черного неба, ещё пару мгновений покрывающий серую рябь мертвых каналов, а в сознании затихает искаженное эхо его благодарственной молитвы Богу за наконец обретенную свободу. «Свободен, наконец! Свободен! Наконец-то свободен!».

Единственное предназначение этого сна – грубо намекнуть мне, что заканчивается действие вечерней дозы "Прозака". И для этого он дает кусочек надежды на возвращение прошлого. Издевательский, но даёт. Как священник кладет на язык во время причастия облатку – подачку Веры, плацебо тела Бога.

Восемь лет я не вижу снов, годами боюсь и хочу именно этого сна. Он нужен давшему обет молчания мозгу потому, что разумная часть моего “Я”, до нервного паралича, боится своей второй, шизофренической половины. И любит её.

Каждое второе февраля я совершаю преступление. Весь год разум прячет мою вторую личность, придавливая её подушкой из лекарств и аутотренинга. Но только не в ночь с первого на второе.

Чтобы не завыть и не разбудить Риту, я наощупь нахожу на тумбочке карандаш, сжимаю зубами и прокусываю почти до грифеля. А когда меня отпускает, собираюсь силами и убиваю своё второе «Я». Так молодая преступная мать, опасаясь гнева сумасшедших родителей-викторианцев придавливает подушкой тайком выношенного и с рожденного ею младенца. Хлопаю рукой по будильнику и без сил засыпаю на несколько минут.

В коротком предутреннем сне есть что-то от большого программируемого станка. Эти двадцать минут сна после первого сигнала будильника грузят утреннюю программу. В ней моя задача конечного автомата. Точно повторить все маневры того утра. Взгляды, жесты, вдохи и выдохи и получить взамен приход неповторимого эмоционального подъёма.

Раз в год, закрыв глаза, я репетирую своё пробуждение в Панксатони, 2 февраля 1993 года. Надо быть готовым, иначе нереальность перестанет копировать восторг, некогда пережитый в реальности и в нем появятся нотки гадостного похмельного абсурда. Наркотический новодел, вроде инверсионного следа самолета в небе холста «малых голландцев» или сегодняшний номер “NYT”, торчащий из кармана куртки шагающего по снегу охотника. Неотличимый от подлинника случайным американским туристом, забредшим в галерею скоротать время дождя между двумя трипами в соседних кофешопах.

А я вдруг нащупаю в правой руке большой, ребристый стакан с виски “Сантори”. В нём, как пестик в ступке, будет болтаться вчерашняя, растрепанная чайная роза и следующие пять секунд я буду колоться носом об её приснившиеся шипы, при каждом глотке приснившегося бурбона.

Или из окна влезет розовый заяц и закурит сигару.

Только потом я, на ощупь, не открывая глаз, позволю себе дотянуться до тумбочки, на которой лежит заранее припасенная на случай этого сна таблетка и стакан воды. Таблетка – в рот, вода – сверху. Это три секунды. Не больше и не меньше. Время до того, как включится будильник и макнет меня в наступивший новый день. Рита непременно начинает сыпать еврейскими проклятиями, бормоча и пытаясь натянуть на голову одеяло. За несколько лет ей до такой степени надоела эта песня, что даже если я убавлю до шепота громкость приемника, она все равно услышит этот темп и схватиться за голову, как от приступа мигрени.

Сегодня я переживаю сон практически безупречно. И как только в нем наступает радостный момент приближения к открывающейся двери в гостиничном номере, я начинаю движение к вожделеемому мозгом “Прозаку”. Привычно поворачиваюсь на левый бок, тяну правую руку, похлопывая ладонью по тумбочке нащупываю таблетку, отправляю её в рот и посылаю руку обратно – за стаканом воды. Таблетка слегка застревает в гортани – я ведь глотаю её лежа. В короткий миг её движения, которое ещё может ощущаться в глотке, я мысленно перебираю таблетки, пересчитывая их прямо в бутылочках и раскладывая по дням и времени приема.

Время дня для меня обозначается не абстрактной цифрой или глупой датой, а конкретной комбинацией таблеток. У каждого часа есть свой цвет, форма и звук. По-разному звучит разрываемый алюминий облатки, трущиеся друг о друга в ладони двояковыпуклые таблетки и вытряхиваемая из бутылочки желатиновая капсула. А ещё, перед тем как отправить в рот, их можно понюхать, потом – подержать под языком, смочить слюной и немного подождать, пока желатиновая капсула станет мягкой и не начнет липнуть к слизистой нёба, и даже поиграть сознательно добиваясь ощущений застревания её в гортани – попытаться проглотить не запивая и только после этой осознанной глупости сделать пару глотков прохладной воды, смывающих размякшую желатиновую медузку в желудок.

Я считаю таблетки, мысленно раскладывая их по ячейкам своего будущего и определяю дату: 12 февраля. Именно в этот день у меня образуется “фармацевтический некомплект”. Я стараюсь и много лет рассчитываю все так, чтобы у меня как можно дольше сохранялся полный набор необходимых мне лекарств, но рано или поздно наступает день когда надо пополнить свой запас живительных таблеток, капсулок и пилюлек. А для этого надо идти к доктору и в аптеку. Я изворотливо стараюсь не делать этого сам.

Увы, упросить Риту купить и принести мне все необходимое удаётся не всегда. Время от времени у неё случаются внеплановые собрания в её косметической компании или дурацкая презентация новой туалетной воды какой-нибудь толстой корове, купившейся на обещание “гладкой, бархатистой и вечно молодой щечки” и готовой срочно обменять сотню-другую на набор тошнотворно розовых бутылочек с крышками покрытыми фальшивым золотом. И слава Богу, что эту дрянь делают не в Швейцарии, как это написано в таком же, как и бутылочки тошнотворном розово-золотом буклете, а в Китае. Если бы это была Швейцария, я вряд ли смог время от времени тайком вытаскивать у Риты из сумочки немного денег и вручать их ей же для похода за более швейцарским вещами в аптеку: двояковыпуклыми жёлтыми и синими пилюльками, сине-красными капсулами, белыми микроскопическими таблетками с выдавленным на них логотипом компании.

Раз в три-четыре месяца случается пережить и вовсе невообразимое: самостоятельный поход к банкомату или в банк.

Когда я узнаю дату предстоящей экспедиции у меня поднимается температура, меня бросает то в жар, то в холод. И так вплоть до окончания этого кошмара. Только таблетки из аварийного запаса не дают мне сделать то, чего мне хочется больше всего – упасть на асфальт и прикрыв голову руками ползти за ближайшую урну. Я борюсь с собой чтобы не выглядеть на улице как пациент Белвью, заглядывающий за каждый угол в тревожном поиске треножников атакующих марсиан. Я не псих с галлюцинациями и твёрдо знаю – дело не в марсианах, а в реальности, которую я больше не могу контролировать. Каждый поворот и угол из-за которого может появиться неведомый мне пешеход или автомобиль, повергает меня приступом депрессии. Сорок три угла до доктора, двадцать два угла до аптеки, тридцать шесть углов до банка, тринадцать углов и подземный переход до банкомата. И каждый – как бросок из окопа под кинжальный огонь вражеских пулемётов.

Если бы все проблемы заканчивались походом к врачу и фармацевту. Неприятность ещё и в том, что таблетки тоже меняются с годами. Форма, цвет, масса, материал бутылочки, надпись, аннотация, почерк врача или фармацевта. Еще хуже, когда одни лекарства меняются на другие. Доктор, с интонациями Кена (я никогда не слышал как он говорит, но отчего-то уверен, что голос пластикового дружка Барби должен звучать именно так – участливо, фальшиво и чуть более мужественно, чем голос настоящего мужчины), рассказывает, что именно эта комбинация препаратов позволит мне “более мягко и комфортно выбраться из того состояния в котором вы находитесь”. Но я-то знаю, что всё намного проще. Каждый новый препарат дороже предыдущего, и для того, чтобы добиться того же эффекта, что и от “морально устаревшего”, надо принимать его гораздо дольше, и во всё увеличивающихся дозах.

Ещё немного полежать с закрытыми глазами и попытаться сохранить полную темноту. Чтобы в ней не было ни какого движения и всполохов света. И ощущение таблетки в гортани, как обещание мозгу будущего облегчения. Я знаю, что проглоченная мной таблетка не начнет действовать ни через минуту, ни через две, но глупый и доверчивый организм уже знает, что ещё чуть-чуть, ещё капельку… И это предвкушение спокойного блаженства уже разливается по телу, проникает в кисти рук, ноги, голову, покалывает щёки и нос.

А вот сегодня что-то идёт не так. Я лежу уже довольно долго, но момент, когда будильник похрипывая и посвистывая (это моя уловка, чтобы продлить удовольствие от сна, чтобы все было “как тогда”, я чуть порвал шпилькой для волос мембрану), начинает исполнять забытую песенку Шер всё не наступает.

Я сдергиваю ноги на пол, иду к окну и осторожно выглядываю на улицу. Там опять все изменилось.

Говорят, что проще всего обнаружить подделку если сличать две банкноты в специальном приборе, который позволяет левому глазу видеть одну купюру, а правому – другую. Малейшая неточность узора лезет в глаза и разрастается до объемов торчащего из бумаги бревна. Я сличаю подлинную банкноту вчерашнего, лежащую на эталонном столике моего воспоминания, с сегодняшней фальшивкой. За время моего сна Земля предательски повернулась вокруг солнца и стало чуть светлее. Даже февральские облака не могут сгладить этого вселенского предательства природы. Да и кроме этого хватает примет сегодняшней фальшивки: новые банки в уличной мусорнице, пара мятых сигаретных пачек, окурки…

Рита, 2
Опять эта музыка!… о Боже! Может, хоть сегодня что-то измениться?
Восемь последних лет просыпаюсь под хрипы Шер, Бивеса и Батхеда. И больше не могу переносить этого противоестественного вопля. Ведь он даже не их поклонник! Я ни разу не видела, чтобы он смотрел это давно умершее шоу. Только эта песня… Плевок на мою подушку!
Инъекция плохого настроения. А мне весь день надо улыбаться. Быть “милой” и разговаривать с этим стадом сумасшедших баб, которые пытаются разбогатеть, продавая таким же, как они, дурам эту идиотскую косметику.
Да и я такая же.
О Боже, Боже, Боже!
Я стала дурой восемь лет назад, решив, что причуды Фила – это всего лишь мелкие, безобидные шалости. Ностальгия по друзьям из давно забытого городка, где главный промысел каждую весну выковыривать из норы тупое жирное животное.
Сначала всё было просто и даже мило: “Бла-бла-бла… Я сегодня звонил Тому… Ну, тому Тому, у которого скобяная лавка на пресечении Роуз и Эльм стрит… Просто спросил: “Как дела?” Ты представляешь!? У его дочери пневмония! И никто не может дать ему хороший совет…”, – и еще четыре мучительных часа монолога о том, какие случаи пневмонии они обсуждали с Томом, как предсказывали будущее его дочки, как рассуждали о видах на продажу кондитерской, “что напротив скобяной лавки Тома” и внезапное изменение меню в каком-то придорожном заведении, связанное с тем, что “матушка Эмм приболела и совершенно упустила из виду”, что её невестка «из-Канады-где-не-умеют-готовить». И каким чудесным могло быть меню, если бы её сын взял в жёны, как планировала его мамаша, «хорошую-девушку-из-Айовы». Ту самую, что случайно перепихнулась с его сыном на заднем сидении грузовичка. Но в процессе успевшую молниеносно полюбиться старушке Эмм.
А потом все пошло напрекосяк.
От звонков всем жителям Панксатони, Фил перешёл к ежедневному и живейшему участию в их судьбе. Пару месяцев это забавляло и казалось милым. Честно.
Но счета за телефон постепенно приобрели астрономические размеры, а Фил все реже стал ходить на работу и все больше – сидеть в своем кабинете, рисовать схемы взаимоотношений жителей городка и их многочисленных родственников. Потом он начал на неделю-полторы внезапно исчезать. И привозить чемоданами блокноты, разрисованные все новыми и новыми связями Панксатонских фермеров между собой и остальным внешним миром. Он часами их разглядывал и обсуждал по телефону обстоятельства и тонкости их личной и общественной жизни.
И эти, блядь, таблетки на ночном столике.
Как корабельные крысы. Они стремительно размножались. Их становиться всё больше и больше. А эффекта от них – все меньше и меньше. Какой смысл принимать таблетки, если с каждым годом я замечаю, как он всё реже и реже покидает собственный кабинет? А основные расходы – это телефон и интернет. И всё новые и новые пузырьки и облатки таблеток.
Я не хочу ТАК умирать. Пора с этим кончать. И бежать. Прочь. Сегодня.

Фил, 3
Мне нужен был прошлый день и не нужен сегодняшний.

Шестнадцать лет.

Дни мелькали, как спицы велосипеда. Первые два года это казалось восхитительным и забавным. Они были похожи на первые два дня с новым калейдоскопом, подаренным мне отцом на пятый день рождения.

Но вот наступил третий день. Яркое сияние показалось невыносимо однообразным в своей случайности, я отвлёкся и впервые услышал, как пересыпаются стекляшки, отражаясь в ограничивающей их фальшивой действительности.

Мне вдруг стало нестерпимо скучно. Два дня я делал вид, что мне очень интересно. А потом я тайком подложил картонную трубку под заднее колесо отцовского «шеви». Он меня поцеловал, сел в машину и сдавая задним ходом с хрустом раздавил её. А я сделал вид, что мне страшно жалко трубку, расписанную шатрами цирка, клоунами и собачками. Я даже притворно заплакал. И это была моя первая, настоящая, ложь.

Так случилось и с новым, линейным миром.

Чем больше было новых дней, тем страшнее становилась линия смены дат. Я помню этот моментальный омут депрессии, до секунд. Чуть меньше часа, серый, неприятный, глубокий, полный ужаса и утробных звуков. Я зашел в пекарню на углу, было поздно, полки почти пустые, поэтому я взял холодного кофе и зачем-то пошел по Юнион, в сторону противоположную дому. дошел до Сомерс парка, присел на скамью, крутанул крышку купленной бутылки. И как только треснули пластиковые мостики удерживающие вместе кольцо и пробку, окружающий мир сжался в ком, как салфетка в ладони великана. Он мял и ломал меня физически. Я зажмурил глаза, ладони автоматически прикрыли горло. Бутылка бумкнулась под ногами, обдав брюки холодным кофе. Я боялся, что меня задушит наваливающаяся со всех сторон действительность.

Когда меня немного отпустило, я решился осторожно взглянуть на окружающий мир. Всё изменилось. Предметы и люди стремительно влетали в поле моего зрения, медленно проплывали мимо и бешено ускорялись, чтобы исчезнуть без следа и надежды на понимание их цели. Ещё час я просидел прижав ладони к лавке и привыкая к своему новому состоянию.

Время вокруг меня превратилось в прозрачный сироп. Я волочил ноги домой, любое движение давалось мне с трудом, как будто я проталкивался сквозь тягучую и клейкую головку цветка мухоловки.

После этого приступа жизнь превратилась для меня в стоящего за углом грабителя с занесённой для удара дубиной. Он всегда готов опустить её на мою голову. Я страдал от того, что не мог исправить в реальности то, что я натворил в предыдущем дне. Я стал похож на гигантскую гусеницу, которая пытается понять, в каком положении находиться каждая из её ног. Очевидно мое состояние было заметно со стороны. Несколько ограблений – я открывал двери не тем, кто мне представлялся. Я постоянно забывал в магазине свой бумажник, кредитную карточку или покупки.

И это нельзя исправить, просто зайдя в тот же час, в тот же магазинчик.

Реальность вокруг меня потеряла целостность и распалась на сотни тысяч случайно спутанных волосков, каждый из которых извивался передо мной змеёй на голове Медузы Горгоны. Мне редко удавалось угадывать, какой волос на голове нового дня окажется подлинным, а какой – плодом моего испуганного воображения.

Как зачарованный я смотрел изнутри своей вязкой капли на каждый следующий день и замирал, как кролик парализованный его тысячеглазым леденящим взглядом непредсказуемой вероятности событий и исходов.

Лучше не делать ничего.

Рита, 4
И этот дурацкий сон.
За окном все та же зимняя мерзость, в которой мне предстоит ковыряться полдня. Еще один день, у которого нет никакой иной цели, кроме как заработать немного денег для оплаты этой квартиры, погашения долгов по кредитным карточкам и мелочи на одинокий вечер в кофейне-забегаловке, весь смысл которого в пончике с шоколадным кремом и кофе приготовленном мне автоматом. Автомат варит дрянной кофе, но он мне нравиться именно по той причине, что мне не надо кому-то объяснять что именно я хочу выпить. А потом ждать, пока моё имя на весь зал выкрикнет бариста. Прошли те времена, когда я могла позволить себе сидеть в кафе после эфира и болтать с друзьями о чем придется. Да, мне стыдно, что я торгую этой дрянью.
И я больше не могу смотреть на Фила.
Фил, как обычно, стоит у окна и изучает улицу. Сейчас он повернется и скажет: “Новый день”. Я смотрю поверх его плеча в затянутое низкими облаками небо и пытаюсь найти хотя бы один аргумент за то, чтобы остаться с ним. Но мысленный экран передо мной пуст и сер.
Это не тот Фил, которого я полюбила в Панксатони. Сейчас он похож на моих старых знакомых, с которыми я иногда пересекаюсь на улице. Те, кто постоянно маячит на экране никогда не ходят по улицам, а те, кто не маячит – скользят по ним, как тени, стараясь не попасться на глаза такому же как они неудачнику. Мгновенное узнавание издалека, по фигуре или жестам. Спазм в горле и острая боль в висках, как осознание того, что ни я, ни они так и не сделали карьеры. Мы не встречаемся, потому что тот, кто заметил другого первым, первым-же переходит на другую сторону улицы. Прикинется, что рассматривает витрины подвернувшегося магазина или бросится к автомату, чтобы вытащить газету и сделать вид, что поглощен изучением никому не нужного рекламного хлама, краем глаза проверяя исчезновение такого-же как он из поля зрения, дожидаясь, когда будет возможность брезгливо запихать раскрашенную бумагу в ближайшую урну и продолжить свой путь.
Мы невидимки в этом городе.
Мысль о том, что мне целый час придётся иметь дело с одним из «невидимок» заводит меня, как никчёмный разговор о карьере или политике. У меня начинает болеть желудок и низ живота. Я откидываю подушку.
А если я сейчас встану и скажу ему, что сегодня последний день, когда мы будем вместе? Фил опять беспомощно опустит плечи и потянется за очередной таблеткой – заесть происходящее. Или спрятаться за ней, как анимационная черепаха, выпрыгнув из панциря, прячется за опустевшим домиком, как за щитом.
Как ему не надоело слушать одну и ту же мелодию и говорить одни и те же слова? Как ему не надоело надевать одну и ту же пижаму, пить по утрам один и тот же сорт кофе, есть одни и те же тосты, с одним и тем же желе?
Ну да ничего! Сегодня тебя ждет большой сюрприз, говнюк-невидимка!
Вечером я принесла два больших куска мяса, потихоньку прошла на кухню и положила их в холодильник. А сейчас пойду к плите и пожарю две отбивных.
Я их точно испорчу. Но вчера я не зря сидела именно в интернет-кафе изучая рецепты. У меня как раз есть всё, чтобы испортить эти два куска мяса с шиком: сковорода, которой я не пользовалась со времён медового месяца, деревянный молоток, соль и перец. Что-то я забыла… Масло, специи, панировочные сухари и картофель на гарнир. А наплевать! Я изуродую эти два куска мяса, но я больше не буду есть на завтрак эти гренки с джемом. Никогда.

Фил, 5
Рита встала с кровати и почему-то прямо в пижаме пошла на кухню.
Я спиной чувствовал, что происходит что-то необычное. Потом я задумался на тем, как надо было стоять подросткам, чтобы создать именно этот причудливый узор окурков на чёрном от растаявшего снега асфальте. Я уже почти представил, как они стоят, переговариваются, плюют на землю и тянут пиво из бутылок в скрученных спиралью бумажных пакетах, моё внимание отвлёк грохот, доносящийся с кухни. Я ещё не различал проклятий, которые выкрикивала Рита, но по приближающимся звукам понял, что именно я породил эту бурю гнева. Рита ворвалась в спальню как разъярённая фурия. У неё в руке был молоток для отбивания мяса.
Признаться, я даже не подозревал, что у нас есть такая экзотическая кухонная утварь.
– Фил, где кусок мяса, который я вчера положила в холодильник?! Где этот чёртов кусок мяса!!! Отвечай мне немедленно!!! Я! Хочу! Кусок! Мяса!
– Какой «кусок мяса», Рита? Если ты его покупала – возьми его в холодильнике! Ты же знаешь, я абсолютно не умею готовить. И на завтрак мне вполне достаточно кофе и тостов с джемом. Успокойся. Может ты забыла его в магазине?
– Не делай из меня идиотку! – Рита ударяла воздух перед собой деревянным молотком для отбивных, каждым ударом подчёркивая ритм своей истерики. – Я купила два куска мяса и собиралась поджарить их на завтрак! Мне на-до-е-ли твои тосты! Я хочу мяса, и я буду есть мясо на завтрак, куда бы ты его не спрятал!
– Хорошо, тебе надоели тосты, не расстраивайся, сходи в «Олбани», у них, кажется, есть пастрами…
– Я не хочу пастрами, идиот! Я хочу мяса!!! Которое я поджарю на сковородке у себя на кухне! А свои тосты можешь засунуть себе в задницу! Вместе с Бивесом и Батхедом!
Она подскочила к кровати и начала крушить молотком будильник. Я стоял и бормотал «Рита, успокойся… Я прошу тебя… Рита…» Вокруг неё летели осколки будильника, настольной лампы, стакана, пузырька с «прозаком».
Когда на тумбочке кончились бьющиеся предметы, она пару раз долбанула молотком по книге, которую я читал и швырнула молоток в фальшивый камин, стараясь попасть им в нашу свадебную фотографию, закрыла лицо руками и рыдая, ничком повалилась на кровать. Её сотрясал плач, волосы разметались по подушке. Я не знал что делать.
Осторожно подошёл к ней, потрогал за колышущееся плечо. Но моё прикосновение не успокоило, а усилило рыдания. Я присел на кровать и стал гладить её по спине и голове. Постепенно плач утих и перешёл в горестные всхлипывания.
Я сбегал на кухню и принёс стакан воды. К моему приходу Рита сидела на кровати и подперев руками подбородок покачивалась в такт одной ей слышимой мелодии.
– Рита, выпей воды. – Я поднёс стакан к её губам. – Хочешь, я схожу за мясом.
От того, что я представил себе этот поход, меня передёрнуло, как передёргивает от резкого холодного порыва ветра.
Стакан стучал о зубы пьющей Риты.
– Зачем… ты… спрятал… мясо? – она выдавливала слова, вглядываясь в только ей видимую точку пространства за моей спиной.
– Рита, клянусь Богом, я не видел и не брал никакого мяса.
– Не ври! – Она опять расплакалась, но уже тише. – Я принесла вчера кусок говядины и положила на нижнюю полку холодильника. Теперь там его нет.
– Рита, может ты что-то перепутала? Ты много работаешь – вот и приснилось, что купила мясо. Мы никогда не покупали мясо, мы всегда ходили в ресторан. – Я вспомнил, что мы не были ни в одном ресторане уже лет восемь.
Рита перевела взгляд с невидимой точки на меня. Она смотрела куда-то вглубь меня, покрасневшими и опухшими от слёз глазами. Очевидно она, как и я, вспомнила, как давно мы не ходили никуда вместе.
– Мы не ходим в ресторан почти десять лет. И ты это прекрасно знаешь…
– А хочешь, пойдём в ресторан прямо сейчас?
– Какой ресторан утром?!.. И я не идиотка, и точно помню, что купила мясо! – Она замерла. Её поразила какая-то мысль.
– И я тебе это докажу! У меня есть чек из мясной лавки!
Она кинулась в прихожую, что-то опрокинула по дороге и через несколько секунд вернулась со своей сумочкой.
Вывернув её прямо на постель, Рита ладошкой разровняла горку рассыпавшихся по одеялу мелочей: ключей, скидочных карт, авторучек, косметических принадлежностей, перемешанных с прочим женским дрязгом.
Она выхватывала из горки чеки, подносила их близко к глазам, читала шевеля губами и раздражённо бросала на пол. Я увидел валяющиеся на полу очки, в которых она читала перед сном, но не решился предложить их ей. Я заметил в разбросанных по кровати безделушках полупустую пачку сигарет и зажигалку. Я всегда просил её бросить курить. Она перехватила мой взгляд – сигареты и зажигалка демонстративно полетели вслед за чеками. Я отвёл глаза и уставился на валяющиеся на ковре бумажки. Из свесившейся ступни Риты на пол капала кровь. Она порезала ногу об осколки разгромленного ей когда выбегала за сумочкой в прихожую.
– Рита, – позвал я.
– Что ещё?! – Едва сдерживая себя она оторвалась от очередного чека. Я глазами указал на кровоточащую ногу.
– Отвяжись… – Она швырнула на пол очередную проверенную бумажку и опять зашарила руками по кровати, расшвыривая содержимое сумочки. Но чеки кончились.
– Потеряла! Но я докажу. Я ведь платила карточкой? Да, я всегда плачу картой. – Рита выхватила из кошелька кредитку. – Сейчас мне точно скажут, где и когда я вчера покупала мясо!
Она кинулась к разбитому ночному столику, но телефона там не оказалось. Рита упала на кровать и стала шарить руками за прикроватной тумбочкой и под кроватью, куда от ударов бучарды улетела база телефона. Она наощупь нажала на кнопку поиска и откуда-то, из глубины квартиры, раздался зуммер потерянной трубки. Зажав карточку в руке она рванулась из спальни, что-то опрокинула и через минуту появилась на пороге из полумрака коридора, на ходу разглядывая номер сервисной службы банка на кредитке и одновременно набирая его на телефонной клавиатуре. Её пальцы срываются, попадают не на те цифры, она чертыхается, сбрасывает неверно набранный номер и глубоко дышит, стараясь успокоиться.
Наконец на том конце провода ответили.
Она остановилась лицом к лицу с мной.
Я вижу, как тихонько колышутся её волосы, чувствую её утренний запах и исходящую волну плохо сдерживаемой ненависти. Я её немного боюсь и понимаю. Если что-то произойдёт: ей грубо ответят или, может, я слишком резко, на её взгляд, попытаюсь дотронуться до неё рукой – телефон полетит мне в голову. А она кинется и будет царапать мне лицо и рвать на мне волосы.
Она тоже это чувствует, понимает и готова сделать.
Поэтому она старается не смотреть на меня, а разглядывает кусочек синего пластика с голографическим голубем. Все больше раздражаясь и отводя взгляд, она слушает инструкции голосового меню, нажимает на необходимые кнопки и чертыхается: "Я знаю, что вы все записываете! Ну и пишите – член всем вам в глотку! Потом послушаете, если не задохнетесь и выживите! На хер мне ваши депозитные программы… Я просто хочу услышать, еб вашу мать, что я вчера купила в лавке кусок долбанного мяса, который у меня спер мой муж-идиот! А потом швырнуть телефон в его тупое небритое рыло! Давайте вашего добанного оператора!… Ах мой звонок "важен для вас", блядские потроха! И поэтому мне надо ждать три минуты! Да заткните вашего гребаного Моцарта!!! Дебилы! Смените пластинку! Или просто дайте мне послушать тишину!!! Одна минута! За эту минуту я успею сказать вам, что у вас самый мудацкий банк в Нью-Йорке, у которого директор – конченный мудак… Извините… Это у нас громко включён "Бивес и Батхед". Прошу вас… Пожалуйста… Мне очень срочно нужна информация по моему счету. Сейчас, сейчас… Номер карточки … – Рита старательно, по цифрам, проговаривает номер карточки и трясёт головой, подтверждая энергичными кивками повторяемые оператором цифры. – Кодовое слово? Э… Подождите, сейчас, сейчас… Я давно не получала справку… Сейчас… "Эмолексия". Что? Нет, "И"… Это вам кажется, что такого слова не бывает! Извините… Извините, нервы… Сколько на карточке? Так… А вчерашние платежи? Можно получить места в которых сделаны покупки? Только номера терминалов? А адреса магазинов? Это не входит в набор услуг? Пожалуйста! Я вас очень прошу! Нет, карточку блокировать не надо… У меня её взял… ребёнок… и я хочу точно знать, где и что он покупал вчера… Нет… Нет… Это не то… Всё? Спасибо".
Рита кидает трубку и карточку на заваленную содержимым сумки кровать и закрывает лицо правой рукой. Пальцы, прикрывающие глаза, расходятся и Рита теперь смотрит на карточку через их решетку. В тишине я слышу, как в трубке несколько секунд бъётся зуммер отбоя.
Она отрывает взгляд от синего прямоугольника кредитки, валяющейся на смятой белой простыне и смотрит на меня. Ненависти нет – только растерянность. Её начинает трясти, я подсаживаюсь на кровать и кладу ей руку на холодное предплечье. Она тычется лицом мне в грудь. Я обнимаю её за плечи и начинаю поглаживать вздрагивающую в плаче спину.
– Не надо, Рита… Это был сон. Мне тоже иногда сниться сон про… про… – я хочу рассказать ей о последнем дне в Панксатони, но вспоминаю, что она, с некоторых пор, ненавидит этот городок. – И мне кажется, что нет его реальнее. Хочешь, пойдём в ресторан? Или я немного приберусь и схожу за мясом?
Я сваливаю содержимое сумочки на край кровати, откидываю одеяло, укладываю и накрываю одеялом плачущую и трясущуюся, как от холода, Риту. Она подтягивает колени к животу, закрывает сложенными лодочкой ладонями нос и подбородок и всхлипывает.
Я вытираю её мокрое от слез лицо кончиком одеяла, подтыкаю одеяло поплотнее и иду за мусорным пакетом, перекисью и пластырем для порезанной ноги.
Некоторое время я вожусь с её пяткой, из которой торчит осколок стакана. С трудом вытягивая его срывающимся со стекла пинцетом из маникюрного набора. Полчаса я собираю осколки и рассыпавшиеся таблетки, смываю пятна крови, очищаю пол пылесосом и протираю тумбочку. Рита лежит, смотрит в потолок и молчит.
Потом я одеваюсь, накидываю пальто и захожу спросить, где она брала мясо. Она машет рукой в сторону окна.
– У тебя есть деньги?
– Вроде есть.
– Подожди, у меня в кошельке немного наличных – возьми. Ты точно всё спустил на телефон и интернет.
– Я …
– Бери, бери…

Рита, 6
Шаги по коридору. За Филом закрывается дверь. Я слышу щелчок замка, дребезжание покачивающейся цепочки и в кв

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/aleksandr-ivlev/kray-dnya-rity-70326973/?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.