Не слушай море
Не слушай море
Алекс Мельцер
Родион после долгой жизни в столице возвращается в родной портовый город Морельск. Он переводится в консерваторию, но попадает во второй состав из-за амбициозного солиста Мишеля.В то же время в Морельске прокатывается волна смертей – студентов консерватории находят утонувшими. Волею случая Родион оказывается втянут в круговорот странных событий: вместе с подругой Крис он разгадывает легенды моря, а в консерватории пытается завоевать право исполнить партию Орфея вместо Мишеля.
Алекс Мельцер
Не слушай море
Полине. Спасибо за веру,
поддержку и дружбу.
Глава 1
В Морельске пятиэтажные дома уныло стояли в ряд, подпирая друг друга, а проулки между ними были до того узкие, что и велосипедисты еле разъезжались. Не то, что в златоглавой: вот где простор широких улиц, высоких небоскребов и ровных заасфальтированных дорог. Я сбил все мыски кроссовок, пока шел по брусчатой морельской набережной мимо домов. Да еще и с гитарой наперевес. Здесь все было знакомо и неизвестно одновременно. Вернувшись в родной город после десяти лет, проведенных в столице, я чувствовал себя странно: так, будто у меня отняли лучшую жизнь.
Над морем слышались громкие, режущие слух крики чаек. Вечерело. Я шагал к дому, звеня десятирублевыми монетками, валяющимися в накладных широких карманах джинсов. На набережной было немноголюдно: вечером в понедельник люди обычно с работы домой возвращаются, а не чинно прогуливаются вдоль одних и тех же, наверняка надоевших за всю их жизнь пейзажей. Я был в Морельске всего месяц, но и мне они уже стояли костью в горле, которую я никак не мог проглотить.
Волны громко бились о валуны и опоры пирса, превращаясь в белую пену и мелкие брызги. В воздухе держался стойкий запах соленой влаги и тины. Почти везде в Морельске пахло так, даже вдалеке от моря. И к этому я тоже не мог привыкнуть, желая вдохнуть сухой московский воздух города-миллионника.
Мысли утянули меня почти полностью, но внезапно раздавшийся рев сирены скорой помощи вывел из раздумий, и я, вздернув голову, проследил за медицинской каретой взглядом. Она свернула почти сразу за набережной, в жемчужную бухту, а следом пронеслись две полицейские лада гранта, оглушая таким же визгом сирены.
– Что за чертовщина…
Чтобы дойти домой, мне нужно было свернуть направо и дальше, петляя по закоулкам, выйти на центральный проспект, а от него – по переулку, к горам. Но заинтересованный тем, куда так неслись службы спасения, я зашагал к жемчужной бухте. Еще издалека виднелись остановившиеся машины и оцепленный красно-белой лентой квадрат.
Морельск – не преступный город. Душный, маленький, тоскливый, но безопасный. Я сбежал по ступенькам из небрежно выложенных в бетоне камней, прямо к берегу, и оказался у квадрата. Полицейские равнодушно курили, стоя у самой ленты, и тихо переговаривались, но я не мог разобрать их невнятную речь.
Приглядевшись, я заметил, как врачи скорой осматривали тело девушки, вся одежда которой промокла насквозь. Девчонка была мертва.
– Василич, подожди, судмедэксперт подъедет сейчас! – окликнул одного из врачей полицейский. – Протокол составить надо, место происшествия осмотреть…
– Там… труп? – глупо спросил я.
– А ты чего тут торчишь? – словно только что заметив нерадивого зеваку, ткнул меня в бок полицейский. – Кто ты вообще?
– Мимо шел…
Полицейский начал теснить меня от оцепленного квадрата, и я отступал спиной вперед, все еще пытаясь поглазеть через его плечо. Черты лица девчонки издалека казались похожими, как будто я где-то видел ее раньше, но никак не мог вспомнить – где.
– Родион! – услышал я знакомый голос, и тут же повернулся. С чемоданчиком судмедэксперта и фотокамерой, висящей на шее, стоял отец: уставший после ночного дежурства, с залегшими под глазами синяками. Я думал, что он давно поехал домой, но, оказалось, решил выйти еще на сутки. – Ты чего тут делаешь?!
– Я возвращался с консерватории… А тут мигалки… Короче, мимо шел! Что, нельзя?
– Не дерзи, – устало вздохнул отец.
Мы с ним не виделись десять лет. И я знал, что мой приезд его тяготил, разрушив мирную одиночную жизнь, состоявшую из череды нескончаемых дежурств, лапши быстрого приготовления и компаньона-дворняги по имени Бульба.
– Походу, я знаю эту девчонку. Можно поближе посмотреть?
– Пропусти, – кивнул отец полицейскому. – Ничего руками не трогай, близко не подходи, у трупа не топчись, там следы могут быть.
Но ни следов, ни протекторов от подошвы – ничего не было. Видно, девчонку вынесло волной на берег из пучины морской. Ее кожа давно приобрела синюшный оттенок, как и губы, волосы слиплись от тины. Но даже в ней такой легко угадывались черты Таси Покровской, моей однокурсницы в Морельской консерватории.
Она лежала неподвижно, но я все равно попятился, опасаясь, что сейчас Тася распахнет глаза, покроется чешуей и превратится в монстра из водных глубин. Она продолжала лежать на песке. Ей было, как и мне, девятнадцать.
– Это Тася… Фамилию не помню. Мы учились вместе.
– Ты посмотри-ка! – воскликнул отец, обращаясь не ко мне, а к стоящим рядом полицейским. – Опять из консерватории! Да что ж это такое, мать твою, везде ж написано: купание запрещено! А они лезут и лезут!
Я поморщился.
– Так может, утопили? – робко предположил я.
Отец еще раз окинул ее профессионально-равнодушным взглядом.
– Нет, Родя, сама утонула. Насильственных признаков на первый взгляд нет, но чем черт не шутит, конечно, разбираться будем. Ты давай, домой чеши, не мешайся.
Тася не выходила у меня из головы, пока я шел до дома – на центральном проспекте было оживленнее, люди торопились в разные стороны, а я то и дело грозился ударить кого-нибудь неаккуратного гитарным грифом, облаченным в чехол. Но потом я свернул на пустую родную улицу. Мы с отцом жили в пятиэтажной хрущевке. Даже с улицы было видно, как на незастекленном балконе у нас стояли старые лыжи, громоздились банки с солеными огурцами черт знает какого года, возвышался стеллаж со старыми инструментами. Все это нужно было выкинуть, но отец мне запретил разбирать его хлам. Я согласился: все-таки в гостях, пусть и у родного отца.
В коридоре пахло лапшой быстрого приготовления, и я открыл на кухне окно, чтобы проветрить. Прохладный октябрьский воздух сразу проник в помещение. На столе стоял недоеденный рис в пластиковом контейнере – видимо, отец все-таки заглядывал домой, чтобы перекусить. Вся раковина была завалена грязной посудой и, заглянув в шкафчик, я не обнаружил ни единой чистой кружки. Окинув взглядом ненавистную грязную гору, от которой уже исходил тухловатый запашок, я закатал рукава толстовки до самого локтя, взял измочаленную фиолетовую губку и выдавил на нее фэйри с ароматом яблока и розмарина. Ни яблоко, ни розмарин не убивали вонь от остатков еды.
Сначала я хотел помыть тарелку только себе, чтобы наложить плов, больше похожий на слипшуюся кашу, и, наконец, поесть. Ни я, ни отец готовить не умели, поэтому любое блюдо у нас выходило посредственно, на скорую руку. Но даже голод и урчащий желудок не заставили меня бросить губку и оставить гору посуды недомытой. Поэтому я разложил тарелки в шкафчик, протер все старой, уже рвущейся тряпкой, и с силой начал оттирать руки. Так, словно и на них остался тухлый запах.
Разогрев плов в микроволновке и выглянув из окна, я увидел, как отца подвезли до дома прямо на полицейской ладе гранте, и он уже заходил в подъезд. Быстро впихнув в себя несколько ложек плова и с трудом прожевав жесткий кусок мяса, я поднялся. Хотелось поскорее уйти в старую, потрепанную временем комнатушку, которую здесь я нарекал своей. Куда угодно, лишь бы не сидеть с отцом за одним столом.
Но он не дал мне уйти. Повесил пальто на крючок, державшийся на одном болтике вместо двух положенных, и посмотрел будто сквозь меня уставшими, грустными как у бассет-хаунда глазами.
– Это уже пятый ученик консерватории за полгода.
Я удивленно вскинул брови.
– Слышал, что была пара утонувших ребят, их в постановке замещали, – кивнул я, а потом, собрав воедино все знания из прочитанных раньше детективов, усмехнулся: – все еще думаешь, не серия?
Отец пожал плечами.
– Никаких признаков нет, по свидетельским показаниям – пошли купаться или гулять, некоторые были пьяны. Сплошной несчастный случай, – он прошел на кухню и положил себе в тарелку плов. – О, посуда чистая…
– Обращайся. А то скоро засремся так, что тараканы поползут. И вообще, не отходи от темы. Даже звучит смешно: чтобы пять человек, да из одной консерватории, да за полгода…
– Родь, твоя розыскная жилка хороша, но нам виднее: несчастные случаи. У всех, – отрезал он, грохнув тарелкой об стол.
– Чушь, – буркнул я, вернувшись к своей полупустой тарелке. – Мистика какая-то.
Он усмехнулся.
– Скоро я сам в легенду о сиренах поверю.
Я чуть не подавился пловом: какие сирены? Мне даже перехотелось уходить, настолько занимательной казалась отцовская чушь. Поэтому я так и сидел с вилкой в руке, надеясь, что он начнет рассказывать. Но он молчал, и тогда я решился осторожно спросить:
– Что за легенда?
Отец посмотрел на меня исподлобья, не прекращая жевать.
– Друг рассказывал, – сразу предупредил он. – Сам не знаю, не был там… Они на катамаранах катались с женой и отплыли далеко от берега. Они заговорились, их на солнце разморило, ну и понесло дальше в море. Опомнились, когда уже земля в тонкую линию превратилась…
Я затаил дыхание.
– … И тут видят, что кто-то плещется, а под катамараном – тело человеческое, хвост – рыбий. И это существо руки к ним тянет из воды, а ногти длинные, зеленые. Жена у друга как с ума сошла: упала на дно катамарана, начала кулаками стучать и невнятно кричать, а друг быстрее педали покрутил, и тоже как заколдованный. Говорит, страшно нырнуть хотелось в море, и пение красивое издалека слышалось, но совсем тихо. Очнулись, когда к берегу приплыли…
– Черта с два! – воскликнул я, фыркнув. – Стали бы они в такой стрессовой ситуации про длинные зеленые ногти помнить!
– Ну, Родь, – пожурил меня отец. – Человеческое сознание – странная вещь. Иногда, чтобы отключиться от пугающих факторов, начинает цепляться за что-то незначительное. Так и здесь, за ногти.
– Чушь, – все равно сделал вывод я. – Так не бывает. Тебя развели, как лоха, а ты и поверил. Больше нигде не рассказывай это, не позорься.
Взяв свою тарелку, я переложил недоеденный плов в миску Бульбе, которая уплетала все, что ей давали – хоть картошку, хоть остатки соленых огурцов, хоть перловую кашу. Благодарно тявкнув, она подошла к миске и ткнулась в нее носом. Я же подошел к окну, и вдалеке сквозь прозрачное стекло виднелось разыгравшееся к вечеру море. И сквозь возбужденную фантазию мне показалось, что оно звало и пело. Но я тут же захлопнул форточку, чтобы не сквозило.
***
Когда за окном начало темнеть, меня разморило. Приоткрыв окно в старой комнатенке, по размеру напоминавшей чулан под лестницей, я завалился на разобранную софу. Я спал на ней в детстве, и уже тогда она была мне не по размеру, а сейчас и вовсе приходилось поджимать ноги, чтобы они не свисали. От окна шел прохладный морозный ветерок, и меня опять преследовал запах соленой воды. Сквозь дремоту вдалеке мне послышалось пение, манящее и завлекающее, с высоким женским сопрано. С трудом очнувшись, понял: померещилось. Это все отцовская легенда, застрявшая в голове, хотя я и понимал: сущий бред.
А вот стук в дверь, разнесшийся по всей квартирке, точно был реальным. Отец гремел тарелками на кухне, и я даже удивился: неужели тоже решил приложить руку к поддержанию чистоты? Но с другой стороны, понять такой бардак тоже мог: он работал сутками, выходил в постоянные дежурства и на своей службе, судя по количеству смен, был незаменимым.
Понимая, что отец не торопится открывать, я соскользнул с софы и поднялся, чуть покачнувшись. Перешагнув через небрежно брошенный на пол рюкзак, я вышел в коридор. Там, к счастью, ролтоном не пахло. В дверь колотили с утроенной силой. Я решительно дернул цепочку, потом повернул старенький, щелкающий при каждом открывании замок, и распахнул дверь. Кулак не успевшей остановиться девчонки чуть не прилетел мне в лицо.
Отшатнувшись, я бросил на нее раздраженный взгляд.
– Аккуратнее!
– Ты кто? – она, нахмурившись, свела широкие брови к переносице.
– Это ты кто? – я вытаращился на нее в ответ. – Родион.
– А Виталя где? Ты ваще кто ему?
– Сын… – пробормотал я, растерявшись окончательно. Девчонка говорила с таким напором, что перед ней не то чтобы я стушевался, а рота солдат бы рты разинула. – Тебе че надо?!
Я не пускал ее в квартиру дальше порога, а потом и вообще попытался захлопнуть дверь прямо перед девчоночьим носом. Но она ловко подставила ногу, обутую в массивный кожаный ботинок, между косяком и дверью.
– Отца позови, – потребовала она.
Отец вышел в коридор сам, размахивая бирюзовым кухонным полотенцем и насвистывая мелодию из советского военного фильма. Увидев нас, он замер. Девочка, нахмурившись, пыталась оттолкнуть меня от двери, навалившись на нее всем корпусом.
– Родион, да пусти! – опомнился батя, отодвинув меня за плечо. Незваная гостья ввалилась в квартиру, натоптав своими берцами на светлом линолеуме, который я только вчера помыл. Сука.
– Что известно про ту девчонку, которая сегодня утонула?
Папа растерялся окончательно и кинул мне в руки кухонное полотенце, велев идти на кухню и дотирать остатки неубранной в шкаф посуды. Сморщившись, я подчинился, но межкомнатную дверь закрыл неплотно. И даже не дышал, чтоб слышать, о чем они говорят. Мне тоже было любопытно: я знал эту Тасю. Но батя даже мне ничего не рассказал, так почему должен выдать тайны следствия какой-то девчонке?
– Кристин… – начал было он, и я отметил про себя, что имя ей было совсем неподходящее, как будто родители ждали принцессу, а выросло то, что выросло. – Это тайна, ты же понимаешь.
Я тер одну тарелку, чистую до скрипа, почти минуту, пока вслушивался в их голоса за стенкой.
– Это моя сестра, – бросила она. – Я хочу знать.
Я слышал, как с губ отца сорвался громкий, явно случайный полустон. Отставив тарелку, я подошел к двери, чтобы выглянуть в щелку. Батя обнял девчонку, крепко прижав ее к себе, и у меня защемило сердце. Но она, стоя лицом ко мне, не плакала – разве что хмурилась немножко, а ее руки безвольно повисли вдоль тела.
– Не знал, что у тебя есть сестра, – негромко сказал отец.
– Она по отцу была, мы не общались. Но какая к черту разница? Она погибла, – Кристина сглотнула. – Отец в шоке, а мамашка ее в больницу загремела. Мне надо узнать правду.
Отец замялся и выпустил ее из объятий.
– Только не лезь на рожон, – сухо сказал он. – Могу только сказать, что сама… Наверное, купаться пошла…
– Она не собиралась купаться.
– Может, случайно на пирсе оказалась, и ее волна захлестнула…
– Черт, она вообще не собиралась гулять! – вспылила Кристина. – Она башку от книжек своих музыкальных не отрывала! Ее не вытащить было!
В ее голосе звенело отчаяние, и я чувствовал даже через дверь, как у этой Кристины внутри надрывалось все. Сразу стало понятно, почему она так агрессивно стучала, рвалась на разговор с отцом. Ее дыхание было тяжелым, и мне показалось, что ей осталось всего несколько шагов до истерики. Отец крепко сжимал Кристинино плечо.
– Кристин, послушай, – со вздохом начал он. – Ты же не можешь залезть к ней в голову. Здесь нет криминала, это очередной несчастный случай.
– Только очерствелый сухарь может назвать смерть «очередным несчастным случаем», – бросила она. – Не хочешь разбираться – я сама выясню.
– Ну что ты выяснишь? – раздраженно дернул он плечом, отняв руку от Кристины. – На рожон полезешь? Дура, еще вляпаешься куда-то. Не с чем тут разбираться, услышь меня наконец!
Но Кристина не слышала. Она развернулась, и я увидел, что ее короткие темные волосы были собраны в совсем маленький, мышиный хвостик на затылке. Отец попытался остановить ее, придержав за рукав куртки, но она вырвала руку и пустилась по ступенькам вниз. Я слышал, как ее шаги отзывались эхом от подъездных стен.
Отец зло махнул рукой, и я тут же отпрянул от кухонной двери, чтоб меня не застали за подслушиванием. Я сделал вид, что увлеченно протирал тарелки, но на самом деле – просто сгрузил еще мокрые в шкафчик.
– Уже закончил?
– Ага, – отозвался я, повесив полотенце на ручку духовки. – Все готово. Пойду, поваляюсь. Завтра пары с восьми. Спокойной ночи.
Отец не ответил. Он распахнул кухонное окно и достал пачку Бонда. От сигареты сразу потянулся дым, и я юркнул в комнату, пока моя одежда, да и я сам, не провоняли табачным запахом.
Если окно в кухне выходило на узкую улицу, то мое – во двор. Прислонившись лбом к стеклу, я разглядел тонкую фигуру в широкой куртке, сидевшую на качелях и отталкивавшуюся ногами от земли. Мое стопроцентное зрение не подводило: это точно была Кристина.
Отец даже не слышал, как я пожелал ему спокойной ночи, поэтому вряд ли заметит мое позднее отсутствие. Я переоделся в джинсы и темно-фиолетовую толстовку с лейблом группы Пинк Флойд и пошел в коридор, где стояла темень – одиноко висящая лампочка без люстры была выключена. Мы экономили электричество, хотя счета за коммуналку в Морельске, по сравнению с московскими – ерунда. Но за месяц жизни здесь я понял, что отцовских денег нам хватает строго: на еду и коммуналку, если не шиковать.
Темно-серая куртка пропахла домом, но не моим. В Москве у нас повсюду стояли ароматизаторы воздуха с нотками цитрусов, а здесь – прелый запах, закатки, соленая терпкая влага. Не став застегивать молнию, я схватил ключи, стараясь лишний раз не греметь, и выскользнул за дверь. На счастье, за время моих недолгих сборов девчонка еще никуда не исчезла, все также сидела на качелях, ковыряя землю мыском ботинка. В руке она держала бежевый бумажный пакет, из которого торчала горловина винной бутылки.
– Кристин…
Я плюхнулся на соседнюю качель с облупившейся краской, тоже оттолкнувшись ногами от влажной земли. Она начала медленно покачиваться, поскрипывая от старости.
– Просто Крис, – отозвалась она. – Ненавижу имя Кристина.
– Ладно, Крис… – согласно отозвался я. – Мне жаль. Ну, Тасю. Мы учились вместе.
– Тоже из консерватории? – она хмыкнула так, словно я должен был испытывать за это вину. – Нормально так. На каком направлении?
– Академический вокал.
– Прикольно, я на фортепианный пыталась поступить. Пролетела. Будешь?
Она протянула мне бутылку. Я не знал, что в ней, но все равно перехватил поудобнее теплыми пальцами, а потом сделал глоток. Дешевое вино, напоминавшее портвейн три семерки, тут же ударило в голову, а корень языка опалило неприятной горечью. И как она только это пьет? Забрав бутылку, Крис сделала несколько жадных глотков. Короткие пряди темных волосы выбились из хвостика и теперь обрамляли ее вытянутое, строгое лицо, касаясь волевого подбородка.
– Говорят, сюда тяжело поступить. Но я из Московской перевелся. Всего месяц учусь.
– Дурак что ли? Московскую консерваторию на эту морскую деревню поменял?
Я сцепил зубы.
– Были обстоятельства, – процедил я. – Не твое дело.
– У, не кипятись, – Крис рассмеялась и опять сунула мне бутылку в руки. Я глотнул скорее по инерции, нежели от желания выпить дрянного вина. – Не мое, не мое. Я даже не знала, что у Виталика есть сын.
– А кто он тебе?
– Не твое дело, – легко отбрила меня Крис, забрав бутылку.
Я раскачался чуть сильнее, и теперь ветер уже пробирался мне под незастегнутую куртку, слегка задувал в уши, но голос Кристины я все равно слышал. Она напевала под нос песню Цоя, совершенно не попадая в ноты – не удивительно, что ее не взяли в консерваторию. Хотя в ее низком, бархатистом тембре все равно был шарм.
– Я тоже не верю в несчастный случай, – серьезно сказал я. – Вот вообще. Ты знаешь, что уже пять студентов консерватории погибло?
Крис присвистнула.
– И че, прям все с одного факультета?
– Не знаю… – я растерялся. – Об этом не спрашивал. Я мало кого знаю, за месяц как-то не обвыкся.
Она допила вино, а потом перевернула бутылку и вытрясла на землю оставшиеся в стекле капли. От алкоголя она расслабилась, ее лицо уже не было таким напряженным и злым. Крис теперь казалась спокойной, но опечаленной. И вино явно развязывало ей язык.
– Я с ней даже не общалась. Тася – дочь отца от второго брака, мы почти не виделись. Его женушка запрещала нам общаться, – Крис горько усмехнулась. – Но все равно жаль. Потеряла что-то родное. Все-таки сестра.
Я слушал молча, изредка кивая не в такт, но Кристина этого не замечала. Совсем стемнело, и мне показалось, что время уже перевалило за девять вечера. Свет в моей комнате по-прежнему горел – я специально не выключил его, чтоб отец думал, что я дома.
Крис спрыгнула с качели, и я повторил за ней. Мы стояли напротив друг друга, и я с любопытством ее разглядывал. На мне была толстовка с Пинк Флойд, а под ее курткой виднелась майка со Скорпионс. Я удивлялся – и как ей не холодно октябрьским вечером в тонкой футболке?
– Пошли на берег? – предложила Крис внезапно. – Море по ночам красивое.
Внутренняя интуиция визжала, что это опасно, но я кивнул, не решившись оставить Кристину одну.
Глава 2
Ночью Морельск был еще более жалким, чем днем – его виды не спасала ни линейка фонарей, загоравшихся у центрального проспекта, ни симпатичная набережная с раздолбанной брусчаткой. Из приоткрытых окон невысоких домов, особенно с первых и вторых этажей, слышались голоса людей, изредка – звон бокалов. Крис шла чуть впереди и не оглядывалась, торопясь к берегу, а я, не разделяя ее предвкушения, еле тащился. Хотелось развернуться и пойти обратно: я уже несколько раз пожалел, что вообще согласился на эту авантюру. Завтра в консерватории пары с восьми утра по специальности, а она меня на море тащит. Даже на часы смотреть было тошно – наверняка стрелки перевалили за десять.
– Мы надолго?
– Можешь не идти, если не хочешь, – спокойно отозвалась Крис, даже не обернувшись. И ее голос в вечерней тиши звучал еще ниже, чем показался на детской площадке.
Но я почему-то шел вперед. Мы приблизились к лестнице, которая вела к берегу. Крис медленно на нее ступила, боясь поскользнуться. У моря соль чувствовалась сильнее, ее запах забивался в ноздри, а тиной разило вплоть до самого пирса, и это было странным – обычно море цветет в июне, когда стоит безветрие и жара, а здесь зеленые водоросли прибивало к берегу, в них путались мелкие рыбешки и изредка плавал мусор. Но, на удивление, быстро исчезал – хорошо работали уборочные службы.
В темноте ни водорослей, ни рыбок, ни мусора видно не было. Пробирало холодом до самых костей, ветер забирался под толстовку, и я поплотнее застегнул куртку, до самого подбородка. Крис все также шла расстегнутой. Конечно, ей не надо было беречь голос, а у меня сплошные специальности, народные пения и практики по эстрадно-джазовому вокалу.
– Красиво, – кивнула она. Ночью белая пена от разбившихся волн казалась серой. Морская гладь была неспокойной, вода добралась почти до середины небольшого галечного пляжа. Летом здесь стояли лежаки, сейчас – только вмонтированные зонты покачивались на октябрьском ветру.
– И холодно, – вздохнул я. – А я знаю место, где Тасю нашли. Проходил мимо сегодня. Раз уж мы все равно пришли, можем…
– Веди, – Крис меня перебила, и я не успел закончить мысль. – Давай, погнали! Че сразу-то не сказал?
– Да не подумал… – я развел руками. – Только мне надо хотя б к двенадцати вернуться, пары рано утром…
Я не был уверен, что Кристина меня слышала: она сверлила мое лицо пристальным, нетерпеливым взглядом, и я, сдавшись, развернулся и пошел к жемчужной бухте. Крис неотрывно следовала за мной, ее дыхание сливалось с шумом волн, но я точно чувствовал ее присутствие позади. Массивные берцы громко топали по гальке, не то что мои легкие кроссовки на тонкой подошве. В них, признаться честно, было холодновато, но я не рассчитывал уходить дальше дворовой детской площадки.
– Куда мы идем?
– В жемчужную бухту, – отозвался я и за спиной услышал тихий смех. – Что веселого-то?
– Знаешь, почему эта бухта так называется? – Крис поравнялась со мной и закурила, в ее руке мелькнула бежевая пачка Camel. – Несколько лет назад там жемчуг морской нашли, прикинь? Настоящий. Такого в Балтийском море никогда не водилось, холодно ж. А тут чуть ли ни к берегу прибило этих моллюсков, ну и все, жемчуг чуть ли не рекой лился, даже мастерскую по украшениям открыли. Но потом моллюсков находить перестали, производство загнулось… Но бухту так и прозвали жемчужной. Там до сих пор все жемчуг найти пытаются, летом от пронырливых туристов вообще отбоя нет.
Это противоречило природе: я знал, что в реках, впадающих в балтийское море, есть пресноводный жемчуг; знал, что в море можно найти янтарь; но чтобы морской жемчуг в холодном водоеме?
– Такого не может быть, – скептически отозвался я. – Наверняка пресноводный.
– Зуб даю морской! – воскликнула Крис. – Отчим пытался этим заниматься, пока не прогорел. Так что точно – морской.
И все равно я смотрел на нее недоверчиво. Казалось, что меня пытаются обмануть как дурачка. Но Крис выглядела серьезной и даже не улыбнулась ни разу за весь свой рассказ.
– Можешь не верить, – она пожала плечами. – Твое же дело.
– Да у вас тут вообще ничему верить нельзя! Ты мне про жемчуг, батя про сирен… – я рассмеялся, хотя смешно мне не было. – Чушь.
Мы прошли до самого конца набережной и оказались у лестницы с острыми, залитыми бетоном камушками. От прошедшего недавно дождя они были скользкими, а перила не стояли. Шансы упасть взлетали вверх почти до максимальной отметки, но, собрав в кулак свои волю и чувство баланса, я все-таки сделал первый шаг. Кристина – за мной. И если я спускался медленно, по одной ступеньке, чтобы не расшибиться, то она точно решила – быстрее спустишься и меньше проблем будет. Поэтому ломанулась вниз почти бегом, и ей даже почти удалось без травм преодолеть лестницу. Только вот на последней ступеньке она то ли оступилась, то ли поскользнулась, и я услышал неприятный звук тяжелого падения и нецензурную брань.
– Жива? – с усмешкой поинтересовался я, спускаясь все также медленно.
Крис поднялась и потерла колено, а потом обтряхнула бедра от грязи.
– Жива, – передразнила она меня. – Давай, шевели задницей. Сколько можно плестись?
– Да уж точно не хочу разбиться! – отмахнулся я и все-таки, перепрыгнув через последнюю ступеньку, оказался рядом с ней. – Вон там ее нашли.
Я зашагал к берегу первым. Сейчас здесь не было ни машин полиции, ни скорой помощи, ни оцепленного красно-белой лентой квадрата. Только море, вытолкнувшее тело девчонки на гальку. Кристина подошла к самой кромке воды, и я видел, как вода скользнула по ее берцам. Но Крис будто этого и не заметила. Она присела на корточки и ласково коснулась кончиками пальцев серой пены. Я присел рядом с ней, придержавшись пальцами за землю, и попытался разглядеть лицо. Но она отворачивалась. Мне показалось, что в ее глазах мелькнули слезы.
– Ну что ты…
– Никогда близких, что ли, не терял?
– Не терял, – вздохнул я. – Ну разве что меня бросали, но никто не умирал. Это другое.
– Другое, – подтвердила Крис. – Я все еще не могу поверить, что Таськи больше нет. Как наваждение какое.
– А она правда не могла сама? Случайно там…
– Слушай, даже если допустить, что она полезла сама, то Тася прекрасно плавала. Бред, – Кристина покачала головой. – Просто бред. Но и объяснить это никто не может…
Я завороженно глядел на воду. Несмотря на мрачную погоду, сквозь тонкие, редкие облака все равно проглядывала луна, и ее свет отражался в морской глади. Захотелось скинуть с себя толстовку и джинсы, а потом окунуться, несмотря на октябрь и завывающий ветер. Взгляд Крис поблескивал, и, судя по всему, она тоже смотрела на эту лунную дорожку.
– Ты слышишь? – шепнула она. – Поет кто-то…
Нахмурившись, я попытался вслушаться, но мои уши улавливали только тишину. Никакого пения, даже намека на мелодию не звучало. Поэтому я покачал головой, и Кристина, взмахнув волосами, быстро подскочила на ноги, отшатываясь от воды.
– Наверное, показалось, – решительно кивнула Крис. – Мало ли, может с какого корабля…
Но ни одного судна даже на горизонте не было, не говоря уже о близости к бухте. Я тоже поднялся, разминая затекшие суставы. Никто из нас не знал, зачем мы сюда пришли – видимо, Кристине хотелось посмотреть на место, где нашли сестру. Вокруг ничего – ни улик, которые мы мечтали найти, ни следов. Ни Таси. Жемчужная бухта уже и забыла о том, что сегодня на ее берегу нашли тело – волны в ней били, как ни в чем не бывало.
– Пошли домой? Ничего тут нет, – решительно сказал я, взяв Крис за запястье. – Ты сестру здесь уже не найдешь. Небезопасно это.
За моей спиной я услышал шаги – легкие, но шумные из-за гальки на пляже. Я медленно повернулся. Крис тоже смотрела в ту сторону. В темноте было плохо видно, но светлые волосы, ниспадающие почти до талии, выдали присутствие своей обладательницы на берегу. Ее лицо пряталось за свисающими по бокам прядями, а платье – шифоновое, совсем не по погоде надетое, – развевалось от порывов ветра, оголяя стройные колени.
Видать, по началу она не заметила нас в темноте: как только девушка посмотрела в нашу сторону, тут же резко развернулась, уходя от берега прочь.
– Стой! – окликнул ее я, но Кристина оказалась быстрее. Она побежала за ней, а девчонка, взмахнув светлыми волосами, понеслась к лестнице. Совсем растерявшись и опомнившись только через несколько секунд, я рванул за ним третьим.
Кристина схватила блондинку за локоть, и в открывшемся мне лице, я узнал Алису, еще одну мою однокурсницу. Она стояла бледная, без единого намека на румянец, хотя пробежала около пятидесяти метров. Ее голубые глаза казались почти прозрачными как стекляшки. Крис цепко сжимала пальцами ее локоть, стискивая кожу так, что на ней точно могли остаться синяки. Вот только Алиса не вырывалась – стояла и глупо хлопала светлыми ресницами.
– Ну ты и напугала нас! Думали призрак… Что тут делаешь-то? – задыхаясь от бега, я уперся ладонями в собственные колени, но все равно исподлобья смотрел на Алису. – Время позднее!
– Решила пройтись… – пробормотала она.
– Мишель отпустил погулять? – рассмеялся я, но ее и без того бледное лицо побелело еще сильнее, и я смолк. – Поздновато, не находишь?
– Мы были сегодня на берегу, и я забыла жакет…
– Поэтому решила в одиннадцать ночи прийти и посмотреть нет ли его? – встряла Крис, недоверчиво приподняв бровь. – Ты тупая? Тут люди умирают, а ты шастаешь.
– Я не подумала…
– Потому что нечем думать, – припечатала она, а я потянул Крис за руку, чтобы она отцепила от Алисы пальцы. – Впрочем, твое дело. Мы уходим, а жакета там твоего нет.
Алиса потупила взгляд, шмыгнув носом сильнее, и я неловко попытался погладить ее по плечу. Но, скользнув пальцами по холодной коже, тут же убрал руку: Алиса еле заметно дернула рукой, пытаясь избежать прикосновения. Закончив с неудавшейся поддержкой, я сцепил пальцы в замок за спиной и вздохнул.
– Может, тебя проводить? – щедро предложил я, несмотря на то, что Крис сверлила меня гневным взглядом.
– Не надо, – качнула головой Алиса. – Мне недалеко, я добегу…
Крис смотрела на нее недоверчиво ровно до того момента, пока Алиса не скрылась за поворотом. Я тоже пялился ей вслед, вспоминая развевающиеся светлые, почти белые волосы, ниспадающие до самой поясницы.
– Неужели реально за жакетом приходила? – хмыкнула Крис, опять доставая пачку Camel. – Вот дура, да? Ты ее знаешь?
– Да, – не слыша ее толком, все равно согласился я. – Это Алиса… Она учится со мной… И с Тасей, получается, училась.
Крис пощелкала пальцами перед моим лицом – видимо, я выглядел слишком отстраненным. И тогда, будто смахнув морок, я покачал головой и попытался улыбнуться.
– Пошли домой, – вздохнул я, думая, что если отец обнаружил мое отсутствие, то по возвращению обязательно будет скандал.
***
Собираясь невыспавшимся в консерваторию, я желал Кристине и ее глупым ночным идеям исчезнуть и больше в моей жизни не появляться. Будильник трезвонил бог знает сколько времени, пока я переставил его еще на десять минут позже, не в силах оторвать голову от подушки. И только с третьего раза я поднялся, ударившись от невнимательности мизинцем о ножку софы. Выругавшись и разбудив грохотом отца, я двинул в ванную, грязную от желтоватого налета из-за долгого отсутствия уборки. На кранах, особенно в стыках, тоже виднелась беловатая накипь – наверняка она легко оттиралась средством, но никто из нас так и не взялся за жесткую губку, чтобы навести здесь порядок. Я смотрелся в зеркало, заляпанное от случайных брызг слюны и зубной пасты, и видел только красные от недосыпа глаза и бледную кожу, которая в холодном свете лампочки казалась еще белее. И только россыпь родинок выделялась маленькими пятнышками на левой щеке, ближе к виску.
Отец торопил меня, но я медленно возил щеткой по зубам, другой же рукой расчесывал темные отросшие ниже ушей волосы, пытаясь продрать спутанный колтун и пригладить топорщившийся вихор на затылке.
– Да выхожу я! – наконец, сплюнув в раковину, бросил я.
Батя стоял у двери, прислонившись к стене, но я не понял – меня он ждал или свою очередь в ванную комнату.
– Чтоб без прогулок больше, – суховато бросил он, проходя в уборную. – Сам видишь, опасно. И прешься же.
Не став выдавать Кристину, я дернул плечом, так ничего и не ответив. Опомнившись, что занятия начинались через двадцать минут, я влез в строгие черные джинсы и свитер, запихнул гитару в чехол и двинул к выходу.
Консерватория находилась недалеко. Пусть отцовская хата и была убитой, грязной и совершенно не ассоциировалась со словом «дом», но ее расположение не так далеко от центра перекрывало часть минусов. Морельск в целом был небольшим городком – в первый день я обошел пешком его большую часть, но жизнь рядом с учебным альма-матер была в удовольствие.
Здание консерватории, как мне казалось, было одним из немногих в Морельске, которое на фоне остальных домов действительно поражало масштабами. Его стены, отделанные серым камнем, монументально возвышались над тротуаром, а тяжелая дубовая дверь то и дело поскрипывала от заходящих в здание студентов. Поправив гитару, висевшую на правом плече, я тоже зашел внутрь, сунув охраннику под нос студенческий. В Москве были турникеты, позволявшие проходить внутрь по электронным картам. А здесь сидел охранник, который проверял наличие студенческих билетов и их продление, что существенно замедляло проход через металлоискатель и короткий узкий коридорчик, ведущий к светлому холлу.
– Здравствуйте, – вежливо кивнул я. И дедок в охранной форме мне улыбнулся, приветствуя в ответ. С ним мало кто здоровался – пока я стоял в очереди, услышал всего двух или трех поздоровавшихся.
Только я оказался в просторном светлом холле с развешанными барельефами заслуженных преподавателей Морельской консерватории, как сразу заверещал звонок, почти оглушая. Сегодня мы собирались в репетиционном зале, находившемся на втором этаже. Он считался самым большим помещением во всей консерватории, его высокие потолочные своды достигали отметки почти в семь метров, что создавало отличную акустику при академическом пении. Отсутствие в зале балконного пространства делало его еще просторнее, и только по бокам у него было несколько лож, где обычно на показах сидели преподаватели. А зрители занимали места в амфитеатре и партере.
Но сейчас репетиционный зал почти пустовал. У рояля сидел аккомпаниатор, лениво пробегавший пальцами по черно-белым клавишам, а первые и вторые ряды партера заняли студенты, расположившись через кресло или два друг от друга. Алиса сидела посередине, заколов длинные волосы в высокий пышный пучок. Недосып выделялся на ее лице явно: под глазами залегли синяки от бессонной ночи. Она то и дело приваливалась головой к спинке соседнего кресла, видимо желая вздремнуть, но каждый раз одергивала себя и садилась ровно под строгим взглядом преподавателя.
Три однокурсницы плакали. Пытаясь найти причину их слез, я огляделся внимательнее и только сейчас заметил фотографию Таси с черной лентой, неприметно стоявшую на деревянной парте у стены возле сцены. Рядом с рамкой сидел плюшевый медвежонок, лежала распечатанная партия Эвридики, которую она исполняла в студенческом спектакле и несколько гвоздик. Каждый из однокурсников невольно оборачивался на Тасину фотографию, а Илюша – светленький непримечательный мальчик с посредственным тенором, – даже крестился. Ропот и шепот слышались повсюду.
«Бедная Тасенька…», – шептала одна.
«Как же так? Мы только вчера собирались с ней на каникулах смотаться в столицу…», – всхлипывала вторая. А я даже поежился от заполонившей репетиционной зал тоски и старался не смотреть в сторону Тасиной фотографии. Там она исполняла одну из партий и удачно попала в объектив фотографа, а вчера лежала на берегу с синюшной кожей и тиной в волосах.
Звонок уже прозвенел минут как десять назад, но никто не начинал.
– Чего ждем? – шепнул я Даше, что сидела рядом со мной на занятиях.
– Ну, дивы не опаздывают, дивы задерживаются, – хмыкнула она.
Я обвел взглядом помещение и понял, что Мишеля нет. Преподаватель уже постукивал носком ботинка по подмосткам. Забарабанил и пальцами, когда время после начала занятия перевалило за пятнадцать минут.
Наконец, дверь приоткрылась. Мишель не шел, он будто плыл – настолько неслышны были его шаги, так тихо, крадучись он продвигался между рядов. В руках он держал большой букет темно-бордовых роз, которые тут же водрузил перед Тасиной фотографией.
– Как жаль, – шепнул он, опустив взгляд, который сразу скрылся под упавшей на глаза темной челкой. Мишель, встряхнув головой, тут же зачесал ее назад, вернув себе прежний вид. Он медленно развернулся к однокурсникам, и я заметил на его губах тоскливую улыбку. – Тася пела партию Эвридики прекрасно. Даже не знаю, кто сможет ее заменить.
Педагог смотрел на него завороженно, и вместо положенного раздражения за опоздание в его глазах я видел только восторг. Мишеля за глаза называли «необычайным феноменом» или «открытием Морельска». Он без затруднений брал четыре октавы
, обладая нежным, лиричным контратенором
, исполнял высокие партии во многих спектаклях, даже на взрослой сцене с профессиональными исполнителями.
«Мишель Эйдлен – гордость консерватории», – и это слышалось на каждом углу. И даже среди преподавателей за ним закрепилось развязное, приторно сладкое «Мишель», вместо сухого «Михаил», указанного во всех списках. Ему пророчили через несколько лет Российскую национальную музыкальную премию
в номинации «Вокалист года в классической музыке» и номинацию на Грэмми
. Никто и не пытался скрыть, что он – алмаз, а мы – его менее талантливая фурнитура.
– Мишель, иди на сцену, – попросил преподаватель, кивнув. – Все, подъем, начинаем репетицию. Тасю действительно жалко, но у нас много работы.
Я поднялся с кресла и забрался на подмостки, все остальные тоже подтягивались к сцене. Распевки и упражнения – неотъемлемая часть работы. Мишель стоял первый у рояля, потеснив всех своим разросшимся эго сферой влияния. При первой распевке показалось, что я и вовсе слышал только его голос, перекрывающий все остальные пятнадцать. Даже мой собственный.
Мы распевались вместе, потом – по группам, и от начала занятия прошла добрая четверть, прежде чем преподаватель дал отмашку аккомпаниатору, и тот умолк, сложив руки себе на колени, как примерный первоклассник. Мишель положил ладонь на рояль, окинув всех небрежным взглядом, а рядом с ним тенью стояла Алиса. Я заметил, как ее пальцы ненавязчиво касались пальцев брата. Мне показалось, что она искала поддержки, но он только отмахнулся, отстранив свою ладонь. Стушевавшись, Алиса понуро опустила голову.
Повисло молчание, пока преподаватель разбирал партии и списки.
– Партию Эвридики будет исполнять Алиса Эйдлен, – наконец, озвучил он. И Алиса изумленно вскинула на него глаза, явно не готовая к такому заявлению. Мишель вскинул бровь, забарабанив кончиками пальцев по крышке рояля.
– Она не справится, – суховато бросил он. Алиса жалко дернула его за рукав черной сатиновой рубашки, но он не отреагировал. – У нее недостаточно подготовки для того, чтобы спеть Эвридику. Не вытянет.
В глазах Алисы блеснули слезы. Она дернула резинку со своих волос, и светлая копна рассыпалась по плечам, а ей удалось скрыть часть лица за густыми прядями. На моей памяти младшая Эйдлен никогда не плакала. Мишель невозмутимо повернулся к ней, цыкнув.
– Как будто ты сама этого не знаешь, – усмехнулся он.
– Знаю, – шепнула она.
Я не вынес этого издевательства.
– А почему бы ей не попробовать? – вступился я, подойдя ближе к педагогу. Мишель скользнул по мне быстрым взглядом, и я кожей почувствовал: он еле сдержался от того, чтобы не закатить глаза. – У нас все равно нет альтернативы.
– Молчал бы, – процедил Мишель, – если не понимаешь ничего.
– Я учился в Московской консерватории и, в отличие от некоторых, слышу, что у Алисы прекрасное для партии Эвридики сопрано. Хватит утверждаться за ее счет.
Мишель теперь не просто посмотрел на меня: он впился взглядом в мое лицо, и подошел ближе. Он был ниже меня сантиметров на десять, но все равно умудрялся смотреть свысока.
– Малыш, – нараспев протянул он, – я пою лучшие партии в консерватории, меня приглашают в столицу и за рубеж. Я – слышу, что она не потянет. А ты своей московской консерваторией здесь, в Морельске, можешь подтереться.
Его взгляд гипнотизировал, и даже слова о том, что я не малыш, застряли где-то под кадыком. Все таращились на нас, замерших посреди сцены, жгущих друг друга взглядами.
– Я и Орфея лучше тебя спою, – процедил я. – Со своей московской консерваторией.
Признаться честно, у меня пока не было даже партии в спектакле: я всего месяц как учился здесь, преподаватели относились ко мне настороженно, но с любопытством и интересом. На меня смотрело шестнадцать, включая преподавателя, пар глаз, и в них застыло сплошное изумление. Педагог даже очки с переносицы снял, нервно потирая стекла рукавом кашемирового бадлона.
Сладкий, бархатистый смех Мишеля разлился по всему репетиционному залу, до самых потолочных сводов. Я чувствовал, что горю: к коже прилил жар, и я не сомневался, что если б сейчас глянулся в зеркало, то наверняка моя шея была бы покрыта красными стыдливыми пятнами.
– Правда? – с весельем протянул он. – Хорошо. Давай пари?
Он ослепительно улыбнулся, но улыбка у него была острой, напоминавшей оскал.
– Какое?
– Перепоешь меня, и я отдам тебе партию Орфея в основном составе.
Его предложение звучало щедро, но я никак не мог найти в нем подвох.
– И как же мы это проверим?
Он подошел, чтобы нас не слышал преподаватель, и приблизился к моему уху. Я чувствовал его дыхание на шее, и мне показалось, что от него веяло холодом.
– Приходи сюда часов в девять вечера, – протянул он, неслышно для преподавателя. – И я тебе расскажу. Не забоишься, московская консерватория?
– Вот еще, – сухо, шепотом выдавил я.
Глава 3
Вокруг меня уже образовалась небольшая толпа человек из десяти. На набережной в пятничный вечер в целом было много народу: сегодня не задувал ветер, температура воздуха поднялась до плюс одиннадцати. Дети рассекали по брусчатке на самокатах, взрослые размеренно прогуливались рядом – кто-то сжимал в руках стаканчики с горячим кофе, кто-то в крафтовых пакетах нес открытые бутылки вина, а кто-то шел без всего, наслаждаясь легким шумом воды.
Я своим пением перебивал голос волн. Мне нравилось играть на набережной, собирая вокруг себя аплодирующих после каждой песни людей. На гитаре я играл популярные песни, некоторые мне даже подпевали, создавая экспериментальный ансамбль. Перед моими ногами лежал чехол от гитары, куда слушатели скидывали монеты или купюры. Навскидку там уже накопилось больше пары косарей, и это придавало мотивации спеть еще несколько песен, хотя стоило выдвигаться домой. Начинало смеркаться, а в девять вечера мы с Мишелем должны были встретиться в репетиционном зале.
Решив исполнить еще одну песню напоследок, я взял нужные аккорды на гитарном грифе и заиграл любимых Ночных снайперов. Толпа вокруг загудела, кто-то начал хлопать, а кто-то сразу же напевал мотив, вторя гитарным струнам.
Народ ликовал, они меня слышали и хлопали мне, а я в ответ пытался подарить им энергию. Поделиться собой, собой настоящим, ловко управляющимся с гитарой и поющим сердцем. Среди толпы я заметил Крис, стоявшую незаметно за парочкой, но неотрывно на меня глазевшую. Поймав мой взгляд, она показала два больших пальца, поднятых вверх, а я легко подмигнул ей, продолжая ловко перебирать струны. Музыка была как будто частью меня, я растворился в ней, и даже звон монет, бросаемых в чехол, не отвлекал от песни. Больше в Морельске уличных музыкантов я не встречал, даже на центральном проспекте никто не пел по воскресеньям. Городок вообще поражал своей тишиной, и только море ласкало слух.
– Разбуди меня! – допел я, финально ударив по струнам и поставив мощный аккорд.
Все захлопали, и я вежливо поклонился, ослепительно улыбнувшись первому ряду зрителей.
– Всем спасибо! Если хотите послушать меня еще, приходите сюда же в следующую пятницу, – я стянул гитару через голову.
Толпа начинала расходиться. Я делал вид, что подкручивал колки и настраивал струны, но на самом деле ждал, пока народу вокруг станет меньше, чтобы собрать деньги из чехла и запихнуть в него инструмент. Когда вокруг осталось всего несколько человек, включая Крис, я присел на корточки, наспех перекладывая заработанное в сумку. Кристина подошла ко мне со спины и тоже села рядом, молча помогая складывать купюры.
– Ты крут, – улыбнулась она, – не знала, что люди из консерватории еще и рок петь умеют.
– Они все умеют, – я рассмеялся, взяв уже аккуратно сложенные деньги. – Ты слишком плохо о нас думаешь.
– Вообще, ни с кем, кроме тебя, из консерватории я и не общалась.
Сложив все заработанное – насчитывалось почти две с половиной тысячи, – я снова посмотрел на Крис.
– Ты ведь не просто так пришла? – поинтересовался я, застегивая чехол на инструменте. – Или реально шла мимо?
– Шла мимо, – подтвердила она. – Но к тебе. А ты так удачно по дороге нарисовался, что даже идти далеко не пришлось.
Она выпрямилась, и я тоже. На Крис была все та же майка со Скорпионс, что и вчера вечером, только сверху виднелась еще и расстегнутая темно-зеленая олимпийка, выбившаяся из-под куртки. Волосы Кристина также собрала в малюсенький хвост на затылке, но несколько темно-каштановых прядей уже выбились и обрамляли узкое лицо.
– Я немного занят, – признался я.
– Да ладно тебе, – она легко пихнула меня в плечо, и только сейчас я заметил, что рукава ее куртки были чем-то испачканы. – Это ненадолго.
– Крис, серьезно, я опаздываю. Мне в девять нужно быть у консерватории.
Ее лицо настороженно вытянулось, и она недоверчиво на меня посмотрела. Я мгновенно почувствовал себя некомфортно под ее острым, пронзительным взглядом. Карие, почти черные глаза будто видели мою изнанку, и от этого хотелось закрыться. Отвернувшись, я закинул гитару на плечо.
– У нас пари с однокурсником, – со вздохом сказал я. – Мы встречаемся в репетиционном зале консерватории в девять. У меня есть шанс получить ту партию, которую я хотел исполнить еще в Москве.
Крис выглядела все такой же настороженной.
– Но в девять консерватория уже закрыта…
– Знаю, – я вздохнул. – Не представляю, что сказать охране. Совру что-нибудь.
– Короче, пойду с тобой, – решила она. – На всякий случай подстрахую. Мало ли, вдруг это подстава какая, от людей можно чего угодно ждать.
Мне хотелось возразить: не хватало только, чтоб Мишель решил будто я испугался и притащил с собой группу поддержки. Но у Крис был такой воинственный, решительный взгляд, что я проглотил слова об отказе и сдержанно кивнул.
– Окей, только сначала гитару занесем.
Крис, видно воодушевленная моим согласием, пошла в сторону наших пятиэтажек. И я зашагал за ней следом, пытаясь нагнать. У нее была решительная, быстрая походка – такая, как бывает у командиров в юбке. Мы были знакомы с Кристиной меньше суток, но я уже ощутил на себе ее умение стоять на своем.
Сначала мы шли молча, но при проходе мимо жемчужной бухты Крис остановилась и почесала макушку, отчего еще несколько прядей выбились из хвоста. С места, где мы стояли, было неплохо видно берег, и там сидело несколько человек вокруг небольшого костра. За ними – еще компания. Откуда-то издалека доносилась еле слышная попсовая музыка.
– Люди отдыхают… Не знал, что после случившегося туда кого-то вообще потянет.
– А здесь будто бесстрашные живут, – хмыкнула Крис. – Я тебе об этой бухте сказать хотела. Ты знал, что всех, кто погиб из этой вашей консерватории, нашли здесь? Даже не по побережью Морельска, а именно в жемчужной бухте.
Я вскинул брови.
– Да ладно? – протянул я. – А ты откуда узнала?
– Работаю с полезными людьми, – она хмыкнула. – Рассказали.
– И кому же все тайны доверяют?
– Работнику автосервиса, – похвасталась она. – Так вот, скажи, это странное совпадение? У нас полно бухт! Есть балтийская, морельская, бухта трех кораблей и золотая! А всех находят в жемчужной!
Мы подошли к моему дому. Дверь подъезда по обыкновению была открытой, мне казалось, магниты на ней никогда не работали. Домофон тоже не горел, но я вообще не был уверен, что он проведен в нашу квартиру. На лестничной площадке пахло сигаретами и чем-то спертым, заплесневелым – типичный подъездный запах. Чуть поморщившись, я открыл дверь квартиры. Свет не горел, а значит, отца не было.
– Это правда странно, – согласился я, скидывая гитару. Размеренно тикавшие в коридоре часы – самые обычные, круглые, скучные, – показывали половину девятого. Если мы еще немного прокопаемся, то добираться до консерватории придется бегом. Тратить мелочевку на автобус, где ходьбы – двадцать минут, мне было жалко. – Но что мы можем?
– Чертовщина, – выплюнула Крис, – Там происходит чертовщина. Ты знаешь, какие легенды ходят об этой бухте?
Бережно поставив гитару в свою комнату, я вернулся в коридор и от слов Кристины напрягся. Меня уже тошнило от морельских легенд, которые нам травили и на лекциях в консерватории, и в газетах. Здесь даже журнал выпускали – «Тайны Морельска», где рассказывали идиотские байки про морских водных существ. У отца на столе лежали такие, и я диву давался, как с такой начитанностью всякой херней он может быть судебным медицинским экспертом.
– Ну и какие же? – раздраженно бросил я, вытесняя Крис к выходу, чтоб она поторопилась, а потом закрыл дверь, когда мы оба вышли. Кристина молчала, пока мы не спустились на первый этаж и опять не глотнули соленого морельского воздуха.
– Ты знаешь, что Мельпомена – мать всех сирен? – спросила она, и я качнул головой, с трудом вспоминая древнегреческую мифологию.
– Кто такая Мельпомена?
– Муза трагедии, – пояснила Крис. И я смотрел на нее удивленно, но с молчаливым восхищением. Почему-то я заранее записал ее в категорию не самых умных людей, а она, оказывается, блистала такими узкими познаниями. – И она – мать сирен. Сирены – это такие существа, которые завлекают в море путников своим пением. Их представляют женщинами с птичьими ногами или с рыбьим хвостом.
– Так птицы они или рыбы? – прыснул я.
– У всех разные мнения, – пояснила Кристина, пока мы спешили на центральный проспект. – Но я думаю, что все-таки рыбы. Только не надо путать их с русалками…
Она достала Camel, закуривая. Если Москва никогда не спала, то центральный проспект Морельска уже в девять часов был почти пустым. Я ускорял шаг, понимая, что мы опаздываем.
– Так как они связаны с жемчужной бухтой?
– В общем, – Крис взмахнула рукой с зажатой между пальцами сигаретой, и пепел осыпался на влажный темный асфальт. – Ходят слухи, что это Мельпомена подарила людям морской жемчуг. За то, чтобы ее дети – сирены, жили в спокойствии.
– Чушь, – буркнул я. И слово «чушь» в последнее время явно превалировало над остальными в моем лексиконе. – Мельпомены не существует. Сирен тоже. Але, Крис, очнись.
Крис закусила нижнюю губу почти до крови.
– Ты можешь логично объяснить смерть пятерых ребят из консерватории, которые были найдены на берегу одной и той же бухты? – поинтересовалась она. – Ну, кроме идиотской версии про несчастный случай. Таких совпадений не бывает.
И я понимал, что Кристина – права. Таких совпадений действительно не существует, но и верить в байку о сиренах я не мог.
– Хочешь сказать, что студентов мочат сирены?
– Хочу предложить нырнуть с аквалангом и посмотреть, что творится на дне.
Присвистнув, я остановился и слегка дернул ее за плечо.
– Рехнулась? – хмыкнул я. – Больная! Октябрь на дворе, околеем.
– Наденем теплый гидрокостюм. Я знаю, где взять в аренду. Так что, ты в деле? – она посмотрела на меня с хитрым прищуром, затягиваясь сигаретой. И я только обреченно застонал.
Мы подошли к дверям консерватории. Свет горел только на первом этаже, и я не знал, пришел ли Мишель в репетиционный зал: окна выходили на другую сторону. В животе неприятно засвербило: я позволил втянуть себя в очередную авантюру, как будто бы мне не хватило московских проблем. Кристина ведь была права – все наше пари могло оказаться подставой, и тогда меня могли и из Морельской консерватории попросить на выход. Ни я, ни она, не могли решиться зайти внутрь, стоя у тяжелой дубовой двери. И все-таки, поняв, что до девяти часов осталось всего две минуты, я дернул дверь на себя.
На посту все также сидел охранник. Тот самый, с которым я каждый день здороваюсь, в отличие от сотни других студентов, поэтому, заметив меня, он еле заметно улыбнулся. Придвинувшись к стеклу, через которое проверяли пропуски, он поглядел на меня с искрами недоверия во взгляде. Но, в то же время, совсем не зло, добродушно. Не зная, что делать и сказать, я сунул ему под нос студенческий.
– Вечер добрый… Телефон потерял, – пробормотал я. – Можно пройду поищу? Куратор в курсе.
Охранник покосился на Крис, топтавшуюся за моей спиной. И я тоже мельком обернулся.
– Сестра моя, с концерта топаем. Дорогой гаджет, жалко будет, если сопрут с утра… – я умоляюще посмотрел на него. Охранник долго смотрел в мой студенческий, на фотографию, а потом на меня. – Ну, вы ж меня знаете, я каждое утро сюда прихожу. Учусь тут.
– Знаю, знаю, – наконец, проскрипел он. Его голос звучал так, будто охранник хотел прокашляться, но никак не мог этого сделать. – Помню тебя, пацан. Ладно, только недолго давайте.
– И сестру можно с собой?
– Бегом, – он махнул головой в сторону репетиционного зала, и я ломанулся туда. Кристина – за мной, я слышал, как топали ее тяжелые берцы по каменному полу консерватории.
Лестница осталась позади, а дверь в репетиционный зал была приоткрыта. Оттуда тянулась тонкая полоска света, и слышалась тихая музыка. Я заглянул внутрь. Мишеля видно не было, зато за роялем сидела Алиса, медленно перебирая клавиши. Она наигрывала что-то мелодичное, знакомое до рези в грудной клетке, но я никак не мог вспомнить этот мотив. Точно что-то из Чайковского. Свет падал ей на лицо, и оттого Алисина бледность стала желтоватой, светлые волосы тоже приобрели золотистый оттенок. Я засмотрелся – так увлеченно младшая Эйдлен играла на рояле, и такая красивая, филигранная музыка лилась из-под ее пальцев.
– Это «Гроза» Чайковского, – уверенно кивнула Крис, и, тем самым, заставила меня отвернуться от Алисы.
Музыка мгновенно прекратилась: Эйдлен услышала нас и отдернула руки от клавиш, словно мы застали ее за постыдным. Ее щеки вспыхнули слабым, розоватым румянцем, и она поднялась из-за инструмента.
– Мишель, – окликнула она. А я, повернувшись, вздрогнул. За моей спиной стоял старший Эйдлен, и сколько он уже там находился – неизвестно, слишком уж тихи были его шаги.
– Рад, что ты решился, – с усмешкой протянул Мишель, просочившись мимо нас с Кристиной и подошел к роялю.
У него на плече висела большая спортивная сумка с чем-то объемным, но нес он ее легко. И я понял почему, как только Мишель достал содержимое – внутри стояла упакованная новая коробка с восемью винными бокалами.
– Проходи, не стесняйся.
Мы с Крис одновременно сделали шаг вперед, но я обогнул ее и подошел ближе, начиная догадываться, в чем будет заключаться наше пари.
– Зачем вам эти бокалы? – полюбопытствовала Крис, и Мишель мельком обернулся на нее. Мне не понравился взгляд, которым он на нее посмотрел – небрежно, скептично, с толикой надменности. Но Мишель Эйдлен на всех смотрел так, будто публика обязана была ему поклоняться.
– Затем, – растягивая слова, начал он, – чтобы выяснить, чей голос сильнее.
– Бред, Мишель, – заявил я. – Мы разозлим охранника, потом будут проблемы…
– Тебе нужен Орфей или нет? – поинтересовался Мишель. – Если нет, то петь его буду я, а бокалы мы с Алиской домой заберем.
Стиснув зубы, я позволил ему вытащить все восемь бокалов из коробки, выставляя их на крышку рояля. Они стояли в ряд, все как один – красивые, ровной овальной формы, чуть переливающиеся перламутром. Даже жаль будет такие бить.
Крис смотрела недоверчиво – и на бокалы, и на Мишеля с Алисой.
– Разве это возможно?
– Проверяй, чтобы все были целые, – проигнорировав Кристину, кивнул мне на бокалы Мишель. Подойдя к ним, я пристально осмотрел каждый на отсутствие трещин и одобрительно махнул рукой, мол, целые.
Алиса по велению взгляда Мишель подошла и взяла два. Было решено поставить их по одному на парту, где сегодня на занятиях заполнял документы педагог.
– Суть проста, – начал Мишель, – тот, кто разобьет голосом все три бокала – победил. В случае, если мы оба разбиваем, то четвертый станет решающим.
– А если и четвертый разобьете? – опять встряла Крис, усевшаяся на сцену и теперь болтающая ногами. То и дело тяжелая подошва ее берцев билась о деревянные подмостки.
– Такого не будет, – отмахнулся Мишель. Алиса поставила первый бокал, и он вальяжным жестом руки, облаченной в черный кашемир лонгслива, пригласил меня к парте.
Как только я приблизился на нужное расстояние, то понял, что дыхание по-обидному сперло, по закону подлости. Словно забыв, как правильно брать ноту, я закрыл глаза и попытался настроиться, прокручивая в голове тысячи уроков в московской консерватории – нас же учили всему. Я занимался музыкой с трех лет, а вокалом – с пяти, и взять ноту ре второй октавы также просто, как наиграть детскую песенку на фортепиано. Но звук застрял в грудной клетке.
Я смотрел на бокал и понимал: все, что от меня нужно – его разбить. Поэтому все-таки глотнув воздуха, я медленно, на выдохе начал с соль первой октавы, постепенно повышая голос и задерживая дыхание на ре второй октавы. Голос отзывался эхом от высоких потолочных сводов репетиционного зала, но не хватало его силы, поэтому я попробовал взять ноту ми. И тянул все громче, выше, пока бокал не треснул. И дыхание кончилось.
– Засчитано, – улыбнулся Мишель. – Но считай, тебе повезло. Ты даже не выяснил, какая у бокала частота.
Он достал из сумки бутылку с водой и вымочил руку, а потом, взяв нетронутый бокал за ножку, бережно скользнул влажным пальцем по ободку. Звук, исходивший от этого трения, был еле различимый, и частоту я распознать не мог.
– Неужели ты слышишь?..
– А ты нет? – с усмешкой спросил он, поставив бокал на парту и встав туда же, где недавно стоял я. Эйдлену стоило только рот открыть, как звук уже полился из него, и я завороженно смотрел. Пение Мишеля гипнотизировало – даже Кристина перестала стучать пятками по сцене. Судя по звучанию, он взял ноту гораздо выше той, которая поддалась мне. И если мой бокал просто треснул, то стекло Мишеля разлетелось на куски, осыпаясь на деревянный пол.
– Еще раунд?
– Не надо, – хрипло отмахнулся я, опустив взгляд. – Бессмысленно.
Мне не хотелось кормить его самодовольство, но и позориться – тоже, поэтому я и принял решение отступить. Это как в шахматах – нужно уметь сдаваться за несколько ходов до мата. Мишель даже не стал смеяться: он молчаливо составил оставшиеся бокалы обратно в коробку. Алиса же собирала осколки, когда мы услышали топот за дверью и грузное «кто здесь шляется?» от охранника.
– Валим, – принял решение Мишель и первым ринулся к окну. Я только сейчас заметил, что оно было открыто. Видать, так они сюда и попали. – Вам особое приглашение надо?!
Алиса вылезла первая. Крис, зацепившись за руку Мишеля – следом. Я выползал предпоследний, как самый габаритный. С ростом в метр восемьдесят пять в маленькое окно протиснуться было сложно, но мне удалось. Эйдлен выпрыгнул за мной, и мы вчетвером оказались на небольшом балкончике, почти вплотную друг к другу.
– Что дальше? – прошептал я, пока Алиса горячо дышала мне в шею.
– Там, – Мишель махнул рукой за спину Кристины, – там пожарная лестница. Спустимся по ней и спокойно выберемся. Давай, лезь.
– А охранник?
– Я захлопнул окно и держу раму отсюда, – недовольно от нашей медлительности цыкнул Мишель. – Оттуда нас не видно. Утром просто обнаружат незакрытое с вечера окошко.
Крис обезьянкой зацепилась за грязные металлические прутья и перемахнула через балконные перила. Встав устойчивее, она быстро полезла вниз, словно рожденная для таких приключений – слишком уж ловко у нее получалось. Как только Крис оказалась внизу, следом полезла Алиса. Я галантно подал ей руку, но младшая Эйдлен ее проигнорировала. Неловко засунув ладонь в карман куртки, я пожал плечами, глядя на то, как Алиса изящными пальцами цепляется за ржавый металл. Даже на скрипящей пожарной лестнице консерватории она выглядела произведением искусства – такая тонкая, светлая. Ей не шли эти декорации – на Алису хотелось повесить бриллианты и повести под венец. И смотря на ее длинные волосы, я жалел, что денег на бриллианты мне б не хватило, а жениться я не собирался.
– Нравится? – усмехнулся Мишель, боднув мой бок локтем. Шаги охранника в репетиционном зале стихли. Будучи глуховатым, он, должно быть, и не услышал наш шепот на маленьком балкончике.
– Отвали, – буркнул я и без труда перекинул ногу через перила. Мне помощь была не нужна, я оказался на асфальте очень быстро. Мишель спускался последним, и держался за лестницу не менее изящно, чем сестра.
Ладони испачкались в ржавчине и грязи от старого металла, и я быстро обтер их о брюки. На джинсах Крис тоже виднелись следы от ладоней. Она закурила, а Мишель сразу сморщил нос от табака. Только сейчас я заметил, что на его шее висит тонкая нитка морского жемчуга. У Алисы была такая же, но с жемчужинами покрупнее. Они так поблескивали в лунном свете, что я не мог отвести взгляд.
– Семейное? – усмехнулся я, протянув было руку, чтоб коснуться украшения на шее Эйдлена, но он шлепнул меня по ладони.
– Не трогай, – рыкнул он, но добродушно улыбнулся. – Подарок. Не люблю, когда прикасаются к моим вещам. Спасибо за пари. Было забавно.
– Миш, – шепнула Алиса, дернув брата за рукав. Она впервые подала голос с того момента, как мы застали ее за игрой на фортепиано. – Мы бокалы забыли. У меня кровь, Миш…
Она показала ему ладони. На них виднелись глубокие порезы от осколков. Должно быть, Алиса испугалась, когда послышались шаги охранника, и стиснула стекло разбитого бокала.
– Черт, – выдохнул Мишель, но Крис его опередила.
– У меня есть влажные салфетки, – она достала из рюкзака небольшую пачку и вручила Алисе. – На, останавливай. Аккуратнее только.
Белая тонкая материя тут же пропиталась ярко-алым цветом.
– Мы домой, – бросил Мишель. – Мне даже жаль, что с Орфеем ты пролетел. Но я попрошу педагога поставить тебя во второй состав.
Они пошли прочь, и Кристина тоже потянула меня за рукав. Не знал, что было унизительнее – второй состав в студенческой опере или то, что Алиса в целом смотрела на меня, как на второсоставного.
Глава 4
Проводив Крис до подъезда, я наконец посмотрел на экран телефона, до этого валявшегося на дне потасканного рюкзака. Отец звонил мне пять раз, но гаджет стоял на режиме «не беспокоить». Увидев такое количество пропущенных, я даже занервничал, но перезванивать не стал: до дома оставалось недалеко. Поэтому отцу улетело сообщение о том, что скоро буду – и возле него сразу появились две галочки о прочтении.
Дом Кристины действительно стоял не так далеко от моего. В нем громоздились друг над другом пять этажей, из подъездных окон лился подъездный грязный свет. Забросив рюкзак за спину, я медленно побрел вдоль. Октябрь своим появлением опустошил палисадник, откуда доносились звуки кошачьей драки. Вдалеке шумело море, но я, желая отрешиться от морельских звуков, достал из рюкзака наушники. «Ночные снайперы» сопровождали меня до самого дома, перекрывая и назойливые мысли о прошлом, и тягостные раздумья о будущем. В московской консерватории я ни разу не был во втором составе, а морельская – перевернула мою любовь к спектаклям, оставив невнятную кашу.
«Все равно спою Орфея», – пытался убеждать я себя. «Не сейчас, так потом, в театре». Правильно говорила мать: главное – доучиться хоть где-то, потому что кроме музыки я ничего не умел. Только слышать ее и создавать.
Подходя к обшарпанному подъезду, выкрашенному грязно-зеленой краской, я замедлился, еле переставляя ноги и шаркая подошвами ботинок об асфальт. В окне гостиной горел свет, и отец мелькал мимо неплотных занавесок, передвигаясь из угла в угол. Дослушав песню у двери, я бережно убрал наушники в кейс, а его – на дно рюкзака. Мы жили на третьем этаже, и на площадке находилось по четыре квартиры. Наша была ближе всех к лестнице, и дверь в нее отец уже приоткрыл. Я постарался юркнуть неслышно, но дверь предательски скрипнула. С ног я даже не успел скинуть кроссовки, как отец возник в коридоре, грозно хмуря брови.
– Почти одиннадцать.
– Мне должно стать стыдно? – удивился я, все-таки сняв обувь и чересчур резко дернув за молнию на куртке. Она чуть не треснула. – Одиннадцать и одиннадцать, кто ты мне, чтоб учить?
Отец растерялся, а я в сотый раз убедился в верном значении фразы «лучшая защита – это нападение».
– Вообще-то…
– Если скажешь, что вообще-то мой отец, то я тебе напомню, что мы не виделись двенадцать лет.
Его лицо, и без того усталое от постоянных дежурств, совсем осунулось. И он ведь был не старым: я точно не помнил дату рождения бати, но прикидывал, что ему в районе тридцати девяти. Его волосы даже седина не тронула, и морщины еле проглядывались на вечно нахмуренном лбу. Но усталость и постоянный стресс брали свое.
– Хватит, Родион, – бросил он, отступив с напором. – Я просто волновался.
Я поморщился и действительно замолчал. Иногда я тоже нервничал за отца – когда он задерживался, когда у них были выезды, когда он не спал сутками, и еще я мог насчитать около десятка этих «когда».
– Ладно, бать, извини, – проходя в кухню, я хлопнул его по плечу. – Есть чего пожрать?
– Омлет сейчас приготовлю, – он достал сковородку.
В кухне опять воняло табаком.
– Снова курил?
– Тебя ждал, – пожал он плечами так, словно его это должно было оправдать. Достав сковородку из старого шкафчика, у двери которого был сломан доводчик, отец грохнул посудиной по газовой плите. Чиркнув спичкой, отец включил газ, который сразу тихо зашелестел, а в кухне появился тонкий, едва уловимый запах.
– Ты самоубийца, конечно, рядом с газовой плитой курить, – буркнул я.
– Я далеко и в окно, – отмахнулся он, разбивая три яйца в пластиковую миску.
Посуда в квартире всегда казалась заляпанной. К чему бы я не прикасался, это все вызывало чувство отторжения: не мое, я не должен здесь быть. Мне хотелось в Москву, к европейскому сервизу и посудомойке. Грязная раковина опять забилась посудой, и я расстроенно посмотрел на все растущую гору.
Заметив мой взгляд, отец виновато потупился.
– Прости, помою. Привык жить один.
– Я помою, ты и так ужин готовишь, – вздохнул я, понимая, что влез в его жизнь, сместив все вектора и испортив ее распорядок. Поэтому, вооружившись губкой и средством, я встал у раковины. Отец суетился у плиты. Мы нечасто находились вместе в одном пространстве. То он на дежурствах, то я бежал.
Помимо сигарет и легкой примеси газа, запахло и жареными яйцами. Отец накрыл сковородку старенькой стеклянной крышкой, у которой давно отваливалась ручка, но ни у кого не доходили руки ее приклеить. Между нами повисло неловкое молчание, которое я попытался сгладить разговором.
– Мне партию Орфея дадут, – брякнул я первое, что пришло в голове.
– Правда?
– Ага, только во втором составе.
Отец промычал что-то нечленораздельное, невнятное, я так и не понял – что. Поэтому продолжил оттирать тарелки от засохшей овсянки после раннего завтрака. И опять – молчание, давящее на уши. Отец поглядывал за омлетом, я – за посудой. От скуки и ощущения неловкости я даже начал напевать у себя в голове.
Наконец, батя вывалил омлет мне в тарелку с дурацкой красно-голубой каемочкой, и я плюхнулся за стол, вытерев руки об штаны. Мы жили месяц, но я еще ни разу не видел, чтоб у отца на кухне висело вафельное чистое полотенце. Или грязная, уже влажная тряпка, или вообще ничего. Омлет вкусно пах и даже не подгорел. Взяв вилку, я принялся без ножа разделять его на небольшие, удобные для еды кусочки. Отец налил мне чай – крепкий, черный и сладкий. Я с удовольствием сделал глоток и блаженно откинулся на спинку стула.
– Спасибо, вкусно.
Отец присел напротив и себе заварил крепкую кружку кофе.
– Тебе нормально перед сном? – я потянулся за куском хлеба из пачки.
– Я сейчас уеду на дежурство, – отстраненно сказал он. – У нас… Есть новые обстоятельства, которые надо изучить. Я хотел попросить тебя быть осторожнее.
Омлет чуть не застрял в горле, но я быстро сглотнул горячий большой кусок. Батя вертел в руках кружку с едва не расплескивающимся через край кофе.
– Что случилось? – прямо спросил я. – Это связано… с учениками консерватории? С Тасей?
Батя замялся, кусая губы. Они у него и так были обветренные, с постоянно отслаивающейся кожицей, сухие. И сейчас нижняя губа закровоточила, я заметил маленькую алую каплю, которая тут же исчезла вместе с глотком черного кофе.
– Не стоит тебе говорить.
– Ты уже начал, – напомнил я. – И вообще, мне некому это рассказывать. Просто хочу знать, что происходит.
– Только ни одной живой душе, ладно? Ты можешь посеять этим панику. Люди всегда боятся, когда сталкиваются с неизвестным.
Батя меня так заинтересовал, что я даже забыл про остывающий омлет. Но «неизвестное» поставило меня в ступор: отец еще несколько дней назад нес чушь про сирен, и я не сомневался, что это могло быть продолжением того разговора. Но он выглядел бледно и нервно.
– Мы нашли на берегу кровь, – хрипло сказал он. – Свежую.
– Откуда?..
– Не перебивай, – взмолился он. – Я и так с трудом формулирую… В общем кровь была темно-зеленая, такая вязкая… Но пахла – кровью. И анализы подтвердили, что она, родимая.
– Разве бывает темно-зеленая кровь?
– Даже темно-бирюзовая…
Он достал старенький телефон. Еле работающий, вечно глючащий, но неплохо снимающий. В галерее у бати было полно фотографий: шашлыки с последнего летнего путешествия, отснятые документы, парочка закатов, я сам. Последние кадры датировались сегодняшним числом, и на них узнавалась жемчужная бухта. Я не знал, зачем они снова туда пошли – никаких улик после смерти Таси не оставалось, мы исползали с Кристиной это место вдоль и поперек, чуть ли не с лупой изучая камни.
Но они нашли.
На одном из больших валунов, уже покрытых тиной, виднелись странные темно-бирюзовые пятна, отдававшие глянцем и ровным бликом отражавшие солнце.
– Не похоже на кровь, – озадаченно протянул я.
– Фотография не передает консистенцию, – отец отхлебнул еще кофе. – Но это она. И по анализам – она, только без группы, но у нее есть такие же медицинские критерии.
– Трэш, – я вздохнул и вернул телефон отцу. – А чья она может быть?
– Не знаем. Отправили биологам и зоологам. Неясно: то ли это морское существо, которое случайно вынесли на берег. То ли сухопутное, случайно оказавшееся в воде. Черт его знает, но такого мы раньше не встречали.
Он поднялся и поставил кружку в раковину. Но, подумав, взял губку и решил помыть ее сразу под моим одобрительным взглядом. Я задумчиво накалывал на вилку остатки уже начавшего остывать омлета. Шум воды успокаивал. Из приоткрытого окна доносился звук моря, сливаясь воедино с текущей из-под крана струей.
– А если это сирены? – выпалил я, оторвав взгляд от тарелки. Отец стоял ко мне спиной, но я чувствовал, что он весь напрягся и даже на мгновение перестал мыть посуду.
– Ты же называл это чушью.
Я задумчиво почесал затылок. Все легенды и правда казались только сказками, но другой идеи почему на берегу оказалась неизвестная бирюзовая кровь у меня не было. Может, рыба какая? Или странный морской еж, раньше не появлявшийся на берегах Балтийского моря?
– И правда, – согласился я. – Такого не может быть. Ты, кстати, судмедэксперт, и должен мыслить трезво. Сирен не существует.
Батя повернулся ко мне лицом и устало потер переносицу.
– Мы просто не представляем, что происходит. Пятый ученик за полгода. И это я так, в обход своих, с инициативной группой… – он закатал рукава рубашки. – Начальство узнает – попрет к чертовой матери.
– Почему? – растерялся я.
– Потому что мы должны искать, а не такой чушью заниматься. Короче, Родион, ничего не ясно. И я тебе этого не говорил.
Он поставил вымытую чашку на место в кухонный шкафчик. Кивнув отцу, я, положа руку на сердце, молчаливо поклялся никому не рассказывать. Батю я знал недолго, чтобы понять, насколько он озадачен. Всегда ли он увлекался мистикой? Много ли читал про сирен? Давно ли изучает морские легенды?
Входная дверь хлопнула, а потом послышались удаляющиеся шаги в подъезде. Скинув тарелку в раковину, я направился в спальню отца. Если моя больше напоминала чуланчик с детской софой, то у бати была вполне себе приличная комната. Плед валялся на незаправленной кровати, ящики комода были приоткрыты, и оттуда выглядывали неаккуратно убранные вещи. Я почти никогда не заходил в отцовскую комнату, бывал здесь всего пару раз. Но теперь желание изучить то, чем отец живет, перебило здравый рассудок.
Его шкаф полнился тонкими и толстыми журналами «Тайны Морельска» за разные года. На обложках красовались кричащие заголовки о необъяснимых событиях, а на парочке, которые я отложил в сторону, была нечеткая фотография существа с человеческим верхом и рыбьим хвостом. Датировался журнал позапрошлым годом, и я пожалел, что не уточнил у отца, когда тот друг рассказал ему про сирен. Судя по коллекции, это напоминало легкое помешательство – хотя у судебных экспертов разум трезвый, способный быстро и четко оценивать информацию. Но глядя на журналы с сиренами, я не верил, что их мог коллекционировать мой отец. И, тем более, читать «Тайны Морельска».
И, складывая их обратно на полку, я уже хотел поделиться находкой с Кристиной – может, она тоже такое почитывает?
***
Отговорить Кристину от погружения с аквалангом у меня не получилось, и я понял, что тогда нужно возглавить это мероприятие. Крис настраивалась решительно: она нашла парнишку с лодкой, который должен был вывезти нас на глубину жемчужной бухты, и еще одного, дающего частные уроки фри-дайвинга. Нельзя было не согласиться с тем, что профессия у Крис и правда была полезной: нужные люди вырастали вокруг нее сами собой, как грибы после летнего дождя.
Мы встретились еще у ее дома. Она заботливо сделала бутерброды – хлеб и колбаса, нарезанные сантиметром в ширину вызвали улыбку. Но я с благодарностью откусил, пока мы с рюкзаками наперевес топали к бухте. Крис тоже жевала, и между нами повисло молчание. То, что мы хотели найти, действительно могло крыться на дне жемчужной бухты. Пусть я и ворчал, но мой интерес вчера подогрелся отцовскими журналами.
– Ты читала «Тайны Морельска» за двадцать первый год? – спросил я, с трудом проглотив большой кусок бутерброда и тут же откусив новый.
– Не, – буркнула она с набитым ртом. – Только слышала, что там про сирен печатали.
– Вчера нашел у отца… – я замялся, подбирая слово, – коллекцию. Из таких журналов. Там их дохрена. Вот уж не думал, что такой серьезный человек читает такую дичь.
– Реально? – удивилась Крис. – Никогда не слышала…
– А ты с ним общаешься? – я покосился на нее.
– Да уж побольше твоего, – она невозмутимо откусила от бутерброда. – Его девятка ломается часто. А я ее чиню.
Пожав плечами, я выкинул в ближайшую урну пакетик из-под бутерброда. Мы вышли спозаранку, солнце только начинало просыпаться. В субботу на галечных морельских пляжах бывает много людей даже в октябре, поэтому мы решили нырнуть рано, избегая посторонних взглядов. И я до сих пор недоумевал, как Крис удалось меня на это подбить?
Солнечные лучи – на удивление для Морельска яркие, – озарили водную гладь. У берега уже стоял небольшой катер: белый и побитый жизнью. Капитан его выглядел сонным и измочаленным, будто он всю ночь отплясывал в единственном морельском ночном клубе. Но, подойдя поближе и незаметно понюхав его, я с облегчением выдохнул: трезв и даже перегаром не пахнет.
Девушка, на вид чуть старше нас, грузила снаряжение. Когда мы поравнялись с лодкой, остановившись у носа, она обернулась и ослепительно улыбнулась нам. На клыке у нее блеснул скайс, а нарощенные ресницы нависали, оттягивая и отяжеляя веки.
– Аня, а это Паша, – с улыбкой представилась она. – Погружались когда-нибудь?
– Родион, – я помог ей догрузить оборудование в катер. – Нет, никогда. Но я хорошо плаваю.
– Я тоже, – Крис запрыгнула в лодку. – Мы ненадолго. Просто хотим осмотреться.
– Вряд ли бы я подписалась когда-нибудь на такую авантюру, Крис, если б не твои таланты автомеханика, – хмыкнула Аня, тоже забираясь в катер и отдавая Паше команду.
Он завел катер, и я забыл поинтересоваться, есть ли у него права. А когда Паша начал сдавать задом и белая побитая махина, разбрызгивая вокруг себя соленые капли, пришла в движение, я покрепче вцепился пальцами в бортик. От влаги они все время соскальзывали.
Мы набирали скорость, нос катера причудливо рассекал воду, и я заинтересованно поглядывал через бортик. Балтийское море обычно было желтовато-зеленым, мутноватым, а в жемчужной бухте словно стеклом расстилалась бирюза. Я на ходу коснулся рукой воды, и понял, что не такая уж она и холодная – в гидрокостюмах замерзнуть мы не должны. Видимость глубины достигала пары метров, и плещущиеся мелкие рыбки то и дело уплывали врассыпную. Паша управлял плавно, особо не разгонялся, но минут через семь мы уже стояли посреди жемчужной бухты. Пляж превратился в тонкую полоску, и оставалась надежда, что ранние пташки, желавшие отдохнуть на берегу, нас не видели.
Катер остановился и теперь плавно покачивался на небольших морских волнах. Крис суетливо разбирала гидрокостюм, пытаясь расстегнуть молнию, но бегунок постоянно выскальзывал из ее пальцев с короткими, неаккуратными ногтями.
– На сколько погружаемся? – Аня завязала волосы в пучок.
– Метров тридцать-сорок, – решила Крис. – Это безопасно.
Такая глубина не звучала безопасно, но спорить я не стал. Взяв гидрокостюм, чуть выцветший от старости, я стянул с себя сначала футболку. Девчонки тоже начали переодеваться, но в катере было не особо удобно, он постоянно покачивался и Аня, стоя в шортах и верхе от купальника, чуть не свалилась за борт.
– Холодно, блин, – проворчала она, когда на нее попало несколько соленых брызг. Крис только отмахнулась. Неопрен, из которого был пошит костюм, неприятно лип к телу, и я постоянно пытался оттянуть то рукав, то воротник. Он обтягивал слишком сильно, и я злился.
– Размер какой? – поинтересовалась Аня, перебирая ласты.
– Сорок третий, – буркнул я, и тут же в меня прилетели синие пластмассовые ласты, больно шлепнув по бедру.
Аня взялась проводить инструктаж. Крис постоянно крутилась, не слушая ее внимательно, а вот я впитывал каждое слово. Дайвинг – это опасно, и пусть я трусостью никогда не отличался, но отсутствие свободного доступа к кислороду – пугало. Аня рассказывала как правильно дышать, опускаться и всплывать. И параллельно ее словам мое желание погружаться падало в геометрической прогрессии.
– Ясно?
– Ясно! – Крис натянула маску, плотно прижимая ее к носу и рту, а потом натянула на себя баллон с кислородом и жилет. – Мы готовы.
Я тоже натянул на лицо маску, надел жилет и баллон с дыхательной смесью на спину. И, незаметно для девчонок, перекрестился – тут оставалось уповать только на Бога, ведь я хотел выжить.
Аня нырнула первая, Крис – за ней, и я нехотя тоже перевалился через бортик, засунув в рот трубку для дыхания. Под водой был прекрасный обзор: я видел Аню, которая командовала нам жестами, Кристину, озиравшуюся по всему пространству. Мы медленно начали погружаться под командами Ани. Она вообще плыла, как настоящая русалка – ее ласты напоминали хвост, а тягучие, ровные движения говорили о большом опыте погружения. Крис двигалась рвано, все время дергалась, а мне вообще хотелось всплыть на берег. Кислорода будто не хватало, но я читал о таком – главное, не поддаваться панике. И я, изо всех сил пытаясь не впасть в ужас, плыл позади всех. Ноги будто сами по себе работали в ластах, а руки разбивали полотно воды перед собой, погружаясь все глубже и глубже.
На удивление, на глубине Балтийское море оставалось таким же бирюзовым, как и на поверхности. Мы замерли. Аня показала сигнал «стоп» и взглянула на глубиномер. На такой глубине даже солнце не пробивалось сквозь толщу воды, мне в глаза била абсолютная темнота и изредка проплывающие рыбки мелькали своими хвостами. Крис озиралась куда активнее меня – она крутила головой из стороны в сторону, иногда тыкала Аню локтем и указывала на что-то. Я подплыл к девочкам ближе, и Аня скомандовала следовать за ней. Мы безропотно поплыли вдоль, перестав погружаться.
Мне показалось, что давление под водой начало усиливаться, словно на поверхности воды сейчас нарастали штормовые волны. Они чувствовались здесь сильно, хотя, казалось бы, не должны были. Нас относило друг от друга с каждым толчком, и Крис крепко вцепилась в меня, а Аня – в Кристину. Под маской я зажмурился в тщетных попытках совладать с собой, активно греб ластами, но все равно казалось, что мы замерли на одной месте.
Крис дернула меня за рукав особенно сильно, и я распахнул глаза. По ощущениям вода вокруг нас вибрировала, посылая импульсы опасности. Аня жестом показала, что надо всплывать, и я хотел было начать первым, но Крис не позволила. Она вне всяких дайверских жестов ткнула пальцем влево, и я повернулся. На миг показалось, что я сейчас утону: даже в воде появилась сумасшедшая слабость в ногах, все конечности обмякли, а страх забрался в самую грудную клетку.
Вдалеке виднелось существо. С рыбьим хвостом и человеческим корпусом. По облику такое, как рисуют в детских книжках, но это нечто находилось слишком далеко, чтоб разглядеть его в деталях. Мне показалось, что я не могу пошевелить ни рукой, ни ногой, а все тело парализовало от ощущения неизведанного и темного. Вода вибрировала сильнее, а существо стремительно приближалось.
Аня и Кристина начали подниматься, и я активно греб ногами, пока ласты рассекали воду. Мы пытались выплыть, но стояли на месте. Я чувствовал, что все более жадно хватают ртом дыхательную смесь из баллона, и попытался выровнять ритм, чтобы не поддаться панике. Аня тащила нас наверх. Существо резко развернулось: видимо, заметило нас и начало отдаляться. Последнее, что я запомнил, мелькнувшие длинные волосы и цвет хвоста – болотно-золотой.
Ноги уже сводило от интенсивной работы, но вода успокоилась, и мы потихоньку поднимались. Как только я оказался на воздухе, тут же выплюнул трубку, начиная жадно дышать. Паша на катере подплыл к нам поближе, и Аня уцепилась за сброшенную ей веревочную лестницу. Кристина рядом тоже пыталась отдышаться, стягивая капюшон гидрокостюма. Ее темные волосы забавно стояли торчком. Я протянул ей руку и подсадил, чтоб она смогла подтянуться на лестнице.
– Спасибо, – сквозь шум воды бросила она. – Руки ослабели.
И я понял, о чем она говорила, когда сам зацепился за лестницу. Мышцы были будто не мои – вообще не поддавались, и подтянулся я с трудом, перевалившись через бортик катера. Паша мне помог, затащил в лодку за жилет. Крис уже начала стягивать с себя гидрокостюм, пытаясь отдышаться. Под собранными волосами я заметил выступившую из ушей кровь.
– О боже, – пробормотал я и, дотянувшись, стер красную каплю. – Это от чего?
Аня молчала. Мне показалось, она вообще потеряла способность говорить.
– Может, от этих сильных вибраций под водой, – пробормотала Крис и посмотрела на мои уши. – У тебя тоже кровь.
Я вытер ее плечом, а на черном гидрокостюме все равно не было видно пятен. Паша слабо завел мотор, чтобы лодку не уносило еще дальше от берега. Зубы Ани клацали друг об друга – только сейчас, сев к ней ближе, я это заметил. Рукой я осторожно приобнял ее за плечи, а Аня, поежившись, прижалась ко мне.
– Это было страшно, – наконец, она отошла от онемения.
Крис закивала.
– Не просто страшно, а ужасно! – она откинулась на бортик катера и закрыла глаза. – Это же не я одна видела?
– Не ты одна, – поддакнул я. – И у нас точно не групповые галлюцинации. Это существо русалка?
– Сирена, – качнула головой Крис. – Ты слышал этот звук?
– Только вибрации…
– А мне показалось, я чуть не оглохла! По барабанным перепонкам долбануло так, будто на мне применили ультразвук!
Паша нажал на газ, и катер быстрее понес нас к берегу. Аня также дрожала, а Кристина пялилась в бирюзовую гладь. Но больше мы ничего там не увидели.
Глава 5
Как только я почувствовал под ногами твердую землю, спустившись с катера, сразу волной накатило облегчение. Хотелось упасть в песок и ткнуться лицом в грязный пляж, благодаря за то, что у нас получилось на него вернуться. Но я стоял на чуть подрагивающих ногах и придерживался за бортик рукой, а второй – помогал девочкам выбираться из катера. Крис оставила в лодке и гидрокостюм, и жилет, и баллон, Аня пообещала самостоятельно все убрать.
Я постоянно оглядывался на море: мне все хотелось увидеть хвост или всплеск, хоть какой-то намек на то, что нам не показалось. Но там ничего не было. Море поражало своим спокойствием и полнейшим штилем: даже у берега не было волн, что для октябрьского Морельска – нонсенс.
Ноги Крис тоже подрагивали, она делала осторожные шаги по песку. Я придерживал ее за локоть, пока мы шли к бетонной лестнице, ведущей из жемчужной бухты. Кристина пыталась улыбаться, но улыбка эта больше напоминала испуганную гримасу. Мы оба знали, что нам страшно, но никто не хотел в таком признаваться.
– Зато мы нашли, что хотели, – неловко пробормотала Крис, когда мы поднялись и вышли на набережную. – Теперь ты не будешь говорить, что это чушь?
– Не буду, – нехотя признался я, отряхивая низ штанин от песка. – Я тоже это видел.
– Было жутковато, – Крис криво усмехнулась.
– Думал, мы не всплывем.
– Говно не тонет.
И то ли от нервов, то ли от удачной глупой шутки мы на пару рассмеялись так, что на нас обернулось несколько прохожих. Крис легонько толкнула меня в плечо, и я слегка пошатнулся. Стресс потихоньку расслаблял плотные тиски, но даже пока мы шли вдоль набережной, все равно посматривали на море. Я крутил головой и замечал, что взгляд Крис устремлен туда же. К морю.
– А если это правда поют сирены? – пробормотала она. – Они же, по легендам, заманивают путников и их топят…
– Студенты – не путники.
– Балда, – бросила она, – Студенты консерватории – талантливые музыканты. Не думал об этом? А если они их топят, чтобы подпитаться?
– Чушь, – отмахнулся я, и тут же опомнился: обещал ведь не говорить! – По легендам, сирены должны были топить этих, мореплавателей. Причем тут студенты?
– Но ты не отрицаешь, что смерти могут быть связаны с сиренами?
– Не отрицаю, – нехотя согласился я. – Может, перекусим? Я голодный.
На набережной стоял ларек с горячей кукурузой. Летнее обеденное блюдо отдыхающих пришлось по душе – сочные желтые зерна, отдающие солью на языке, согревали. Мы купили по целой штуке и ели на ходу. У Крис по подбородку тек сок, капая на футболку с Limp Bizkit, и я протянул ей салфетку. Она непринужденно рассмеялась, вытираясь и выкидывая влажную бумагу в ближайшую урну. Я тоже запачкал толстовку, но кукуруза оказалась до того вкусная, что это было неважно.
Раздалась мелодия звонка, но я даже не сразу понял, что играл мой телефон. Наспех вытерев руки от кукурузы об джинсы, я достал гаджет из заднего кармана и увидел абонента, желавшего со мной поговорить. «Мать».
– Черт, – выругался я.
– Не хочешь говорить?
– Придется.
Я сунул остатки кукурузы Кристине, которая от неожиданности чуть свою не выронила, и нажал на зеленую кнопку принятия звонка. Почти бегом я отошел от подруги, чтобы она не слышала нашего разговора. Обернувшись мельком, я заметил, что Крис отошла к перилам и принялась уже за остатки моей еды.
– Алло, – бросил я в трубку резче, чем планировал, и на несколько секунд на той стороне провода повисло молчание.
– Родион, здравствуй, – суховато произнес материнский голос.
– Здравствуй, – я сбавил обороты. – Что-то случилось?
– Просто звоню узнать как ты, – она попыталась смягчиться. – Мы почти не разговаривали после твоего отъезда…
– Ты не рвалась, – напомнил я. – Я пытался с тобой поговорить.
Материнское давление я чувствовал через телефонную трубку, пару тысяч километров и прибалтийские страны. Она распространяла свое влияние везде, до чего могла дотянуться, и пилила мои нервные клетки ржавой пилой – особенно, когда звонила так неожиданно.
– Как ты обустроился?
У меня и сомнений не было, что она так резко сменит тему. Мама не выносила напоминаний о собственных промахах и всегда делала вид, будто такого не было. В детстве из-за этого я чувствовал себя дураком, а сейчас знал – все было. От того, что она попыталась спрятать воспоминания, ничего не изменилось.
– Нормально. С отцом уживаемся, особо друг друга не трогаем, – дежурно рассказывал я, только сейчас заметив, что кругами рассекал по набережной от невозможности стоять на месте. – Как работа? Как в консерватории?
Вопрос сорвался с губ раньше, чем я успел его осознать. Тоска по прошлой жизни иногда меня заедала так сильно, что я не мог думать ни о чем другом. В последнее время меня отвлекала Крис с ее тайнами Морельска и прочими небылицами, но теперь, услышав материнский голос, я вернулась на двадцать шагов назад. В Москву и так хотелось, снова к ее размаху, снова к огромному, любимому зданию консерватории, к большим проспектами и пробкам.
– Нормально. В консерватории почти все забыли, – кивнула она. – Но не думаю, что ты сможешь вернуться. На твоем месте, я бы не раскатывала губу.
– А на твоем месте! – мгновенно вскипел я. – На твоем месте, я бы думал о своем ребенке, а не о том, как выйти сухой из воды самой!
– Беспредметный разговор, – отрезала она, и я услышал, как на фоне щелкнула зажигалка, и мать сделала первую затяжку сигаретой. – Уймись. Я и так сделала все, чтобы запихнуть тебя в сраный Морельск.
– Спасибо!
– Не стоит! – зло бросила она, и ее агрессивная манера разговора чуть не заставила меня бросить трубку. – Сволочь ты неблагодарная, Родион.
– И тебе хорошего дня, – сыронизировал я. – Что ты еще хотела?
– Вообще-то, я позвонила просто спросить про твои дела.
– Живу и здравствую. Мам, мне правда надо бежать, давай попозже созвонимся?
Я мог поклясться, что сейчас она недовольно цыкнула и закатила глаза. Но ни слова не сказала против – попрощалась и положила трубку. Увидев сброс звонка, я в облегчении выдохнул и запихнул телефон в задний карман. Пока я пытался отбиться от матери, Кристина уже доела мою кукурузу.
– Неприятный звонок?
– Типо того, – отмахнулся я. – Неважно.
– Ссори, я тут твою кукурузу догрызла…
– Плевать, аппетита все равно нет, – отмахнулся я, проследив взглядом, как два огрызка полетели в мусорку.
– Хочешь, я тебя дома чаем напою? – Крис ободряюще погладила меня по плечу, и я все-таки кисло улыбнулся кивнув.
Предложение было неожиданным – в прошлый раз Кристина меня даже на порог не пустила, когда я пошел ее провожать, а теперь сама же предложила зайти в гости. Мысли о сирене не выходили из головы. Мне показалось, что это было самое прекрасное и устрашающее существо одновременно. В воде я испытывал трепет, сейчас – подсознательный ужас. Мне казалось, что теперь сирена будет являться в кошмарах каждую ночь. И я уже заранее испытывал бессильное отчаяние.
– Я тебе кое-что скажу, только ты не говори никому, – попросил я, не в силах держаться. Да, я пообещал, но иногда и клятвы могут быть нарушены. – Мне вчера отец кое-что рассказал.
Крис взволнованно посмотрела на меня, и в глазах ее блестел нездоровый интерес. Пока я переводил дыхание, собираясь, она в нетерпении дернула меня за рукав.
– Ну?
– Короче, отец вчера рассказал, что они на берегу нашли кровь, – пробормотал я. – Только не красную, а такую, бирюзовую… Понимаешь? Они нашли нечеловеческую кровь…
Крис ахнула, а потом зажала ладошкой рот.
– Да ладно? И ты думаешь, что она…
– … принадлежит сирене, – закончил я вместо нее. – Только знаешь, сегодняшняя сирена не была похожа на раненую. Может, их несколько?
– Или у них быстрая регенерация, – пожала плечами Кристина. – Блин, посмотреть бы на эту кровь…
– Да смыло все давно. Но у отца в телефоне есть фотка, если подгадаю момент – попробую прислать.
Крис посмотрела на меня неопределенно, а потом мотнула головой.
– Если не получится, не подставляйся. Как-нибудь в следующий раз.
И я промолчал в надежде, что следующего раза все-таки не будет. Мне все еще хотелось, чтобы сирены оказались дурным сном, но болотно-золотистый хвост я никак не мог выкинуть из головы.
Мы подошли к ее пятиэтажке, и я замедлился у подъезда. Дверь закрывалась с помощью кодового замка, и я давно такого не видел – мне казалось, все уже лет пять как перешли на магнитные ключи. Но даже по сравнению с нашим, дом Крис казался чуть обветшалым, которому и до аварийного состояния недалеко. Она зажала пальцами три кнопки под цифрами один, четыре и восемь, и дверь, щелкнув, открылась. На лестнице пахло куревом и сыростью, что совсем неудивительно для Морельска. Стены, выкрашенные в темно-синий цвет по низу и побеленные наверху, кто-то разрисовал маркерами и баллончиками.
– У вас не гоняют за это? – я кивнул на рисунки.
– Кому это надо? – хмыкнула Крис. – У нас пол подъезда так рисует.
– В Москве б уже поймали…
– Ну, где Москва, а где мы – морская провинция?
И я только кивнул, потому что не мог не согласиться. Где Москва, а где Морельск? Мы поднялись на второй этаж. На площадке, как и у нас, располагались четыре квартиры. Три из них были с металлическими входными дверьми, а мы подошли к старой, потрепанной, обитой кожей. Крис вытащила из кармана связку ключей и одним поворотом в скважине отомкнула замок.
– Проходи.
Из глубины квартиры послышались разговоры, и Крис мгновенно напряглась, безмолвно выругалась: глядя на то, как шевелились ее губы, я разобрал четыре бранных слова.
– Черт, он дома.
– Кто это?
– Отчим, – пробормотала она, скидывая кроссовки.
В квартире сильно пахло спиртным, копченой рыбой и попкорном. Как взаимосвязаны эти три продукта я не знал, потому что пил редко и морепродукты терпеть не мог. Пахло и потом, прелой одеждой, а само помещение давно просило ремонта. Побелка на потолках давно посерела, а обои в тонкую полоску будто начали отслаиваться еще в прошлом веке. Обувь валялась вне шкафа, на подломанных крючках висели старые олимпийки с тремя полосками и куртки. В углу стоял старый велосипед, а посреди прихожей валялись мужские порванные тапки.
– Прости, – пробормотала она. – Я думала, он на работе.
– Но чай-то можно попить? – с улыбкой спросил я. – Или твой отчим меня сожрет?
Крис замялась.
– Разувайся.
Кухня выглядела не лучше прихожей: такая же пошарпанная, на некогда светлой вытяжке виднелись старые пятна жира, плиту никто давно не мыл, а на ней стояла алюминиевая кастрюля с неясным содержимым, от которого пахло кислым. Я поморщился, но прошел внутрь, стараясь не смотреть на Крис, которая швырнула грязную, брошенную на столе чашку в раковину. От раздавшегося звона я вздрогнул.
– Надоело, – ледяным тоном бросила она, и даже у меня вдоль позвоночника пробежали мурашки, хотя я даже здесь не жил. – Могли бы хоть убирать за собой.
– Давай я помогу…
– Сядь, – Крис пальцем указала мне на табурет, и я покорно опустился на деревянную жесткую поверхность. Она суетилась вокруг, пока я смотрел сквозь кухонное окно на маленький пустующий дворик. На улице накрапывал дождь, висела неприятная сырость, да и осенью дети гуляли гораздо реже. Я представлял, какой здесь стоял гомон, когда окно летом приоткрывали на проветривание, а во дворе гудела детвора.
Крис стукнула дном металлического чайника о плиту и быстро зажгла газ. Если в Москве у многих стояли электрические плиты, то почти все дома в Морельске были подключены к газу, и даже горячая вода согревалась специальными колонками. Газ еле слышно зашипел и, не теряя времени, Крис достала из белого шкафчика две большие кружки.
– Чай только черный, – предупредила она.
– Пойдет, – я отмахнулся.
В коридоре раздался шум падающей вешалки, а потом недовольный пьяный вопль. Я не выносил пьяных людей: отец может и курил, ел лапшу быстрого приготовления, почти не ночевал дома, но в алкогольных дебошах замечен не был. Судя по матам, доносившимся из коридора, здесь намечался целый концерт. Я видел, как напряглись руки Кристины, и она чуть не выронила чайник, неосторожно схватив его за горячую рукоятку. Крышка, свалившаяся на гарнитур, неприятно звякнула, но Крис не спешила ее поднимать.
– Вот урод, – выплюнула она.
Я не понял, когда в ее руках вместо чайника оказалась бита. Такая массивная, деревянная, с уже стершимся принтом какого-то спортивного магазина. Рукоятка была перемотана изолентой, и я даже удивился как органично это орудие смотрелось в тонкий пальцах Кристины.
– Крис! – сдавленно выдавил я. – Ты что творишь?
– Достал, – бросила она и направилась к кухонной двери, до этого бережно мной прикрытой. – Все время бухает.
Крис дернула дверь на себя так сильно, что круглая несуразная ручка ударилась о стену. Я мог поклясться, что на стареньких обоях осталась вмятина от такой силы удара. Смотря на Кристину со спины, я не узнавал ее и восхищался одновременно: она смотрелась с битой; с короткими, собранными на макушке в маленький хвост волосами; с массивными плечами и крепкими мышцами на руках от нелегкой работы как чемпионка мира по любому силовому спорту. Даже кухонные декорации не портили этого впечатления.
На полу и правда валялась вешалка для одежды, а под ворохом курток – кто-то еще. Судя по кряхтению, пьяный мужчина.
– Подъем, – взревела Крис, подходя к курткам и легко пиная их. Она держала биту наготове, занесенной, но резких движений не предпринимала. Я, так и не поняв нормально это или нет, замер на кухонной табуретке и попытался пялиться в кружку, а не на представление в коридоре.
Но мой взгляд все равно возвращался к двери и открывшемуся из нее виду. Мужчина выкарабкался из курток и сел, ошалело качая головой. Крис возвышалась над ним монументально, на мгновение жалкого мужчину в потрепанных синих трениках мне стало даже жаль.
– Отвянь… Опять орет…
– Иди проспись! – гаркнула Крис так, что я вздрогнул. – Какого хера ты опять не на работе?! Людей в дом не привести! Опять срач!
– Я отмечал…
– Конечно, ты каждый день отмечаешь, алкаш чертов!
Она отбросила биту в сторону, и та с громким стуком сначала упала на пол, а потом откатилась в дальний угол. Мужчина часто и мелко дышал, словно загнанный кролик перед убоем, а Крис вернулась в кухню. Ее пальцы нервно подрагивали – я видел это даже с такого расстояния. Она вытащила из ящика пачку сигарет, быстро доставая одну. В Морельске что, все люди привыкли курить на кухне? Но комментировать я не стал, только молча следил за ее резкими, рваными движениями. Спичка у Крис не разгорелась с первого раза, и она перевела как минимум три штуки перед тем, как закурить. Вонь разнеслась по кухне сразу же, не оставив места чистому воздуху.
Чуть не пролив кипяток на столешницу, Кристина все-таки умудрилась тонкой струей из чайника попасть в кружку. Пакетик черного Липтона тут же окрасил воду в темно-коричневый цвет. Ароматизаторами не пахло, поэтому я придвинул металлическую сахарницу и забросил пару ложек подсластителя в чай.
– Бутеры будешь? – предложила Крис.
Недоеденная кукуруза давала о себе знать: желудок урчал сильнее, требуя добавки, но я не был уверен, что хотел есть в этом доме. Я все равно кивнул, и тем более Кристина, не дождавшись моего ответа, уже открывала холодильник. Сделав глоток чая, я чуть не обжег язык. В коридоре до сих пор слышались звуки падений и неудачных попыток подняться, а потом в предположительно ванной комнате зашумела вода.
Я поглядывал на часы, думая, когда прилично будет сказать, что мне нужно идти и при этом не обидеть Кристину. Она уверенно острым ножом нарезала вареную колбасу, а батон из пачки достала уже нарезанным. Смазав одну из сторон хлеба майонезом, Крис выложила на каждый по два тонких ломтика колбасы, а потом поставила все на тарелку. Я взял один бутерброд и откусил.
– Вкусно, – неловко пробормотал я и быстро запил все чаем.
Крис села напротив, притянув коленку к груди и поставив на нее подбородок. Она тоже с аппетитом уплетала бутерброд. И я понял, что даже если б отказался, аппетит бы при такой-то картине все равно разыгрался.
Мы молчали. Даже шум моря не доносился до нас из-за плотно закрытого окна. Зато, шаркая старыми рваными тапками, в кухню зашел отчим Крис. Он был мужчиной средних лет – скорее всего младше, чем выглядел, – с виду я б не дал ему больше пятидесяти. Его нос был красным, щеки – такие же, а глаза маленькие и опухшие, еле заметные из-под тяжелых век. Как только он зашел в кухню, спиртным запахло еще сильнее, чем до этого.
– Вали к себе, – бросила Крис, но он будто и не услышал.
– Сходи за лапшой, – скомкано попросил он. – Херово мне.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/aleks-melcer/ne-slushay-more-70326115/chitat-onlayn/?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Алекс Мельцер
Родион после долгой жизни в столице возвращается в родной портовый город Морельск. Он переводится в консерваторию, но попадает во второй состав из-за амбициозного солиста Мишеля.В то же время в Морельске прокатывается волна смертей – студентов консерватории находят утонувшими. Волею случая Родион оказывается втянут в круговорот странных событий: вместе с подругой Крис он разгадывает легенды моря, а в консерватории пытается завоевать право исполнить партию Орфея вместо Мишеля.
Алекс Мельцер
Не слушай море
Полине. Спасибо за веру,
поддержку и дружбу.
Глава 1
В Морельске пятиэтажные дома уныло стояли в ряд, подпирая друг друга, а проулки между ними были до того узкие, что и велосипедисты еле разъезжались. Не то, что в златоглавой: вот где простор широких улиц, высоких небоскребов и ровных заасфальтированных дорог. Я сбил все мыски кроссовок, пока шел по брусчатой морельской набережной мимо домов. Да еще и с гитарой наперевес. Здесь все было знакомо и неизвестно одновременно. Вернувшись в родной город после десяти лет, проведенных в столице, я чувствовал себя странно: так, будто у меня отняли лучшую жизнь.
Над морем слышались громкие, режущие слух крики чаек. Вечерело. Я шагал к дому, звеня десятирублевыми монетками, валяющимися в накладных широких карманах джинсов. На набережной было немноголюдно: вечером в понедельник люди обычно с работы домой возвращаются, а не чинно прогуливаются вдоль одних и тех же, наверняка надоевших за всю их жизнь пейзажей. Я был в Морельске всего месяц, но и мне они уже стояли костью в горле, которую я никак не мог проглотить.
Волны громко бились о валуны и опоры пирса, превращаясь в белую пену и мелкие брызги. В воздухе держался стойкий запах соленой влаги и тины. Почти везде в Морельске пахло так, даже вдалеке от моря. И к этому я тоже не мог привыкнуть, желая вдохнуть сухой московский воздух города-миллионника.
Мысли утянули меня почти полностью, но внезапно раздавшийся рев сирены скорой помощи вывел из раздумий, и я, вздернув голову, проследил за медицинской каретой взглядом. Она свернула почти сразу за набережной, в жемчужную бухту, а следом пронеслись две полицейские лада гранта, оглушая таким же визгом сирены.
– Что за чертовщина…
Чтобы дойти домой, мне нужно было свернуть направо и дальше, петляя по закоулкам, выйти на центральный проспект, а от него – по переулку, к горам. Но заинтересованный тем, куда так неслись службы спасения, я зашагал к жемчужной бухте. Еще издалека виднелись остановившиеся машины и оцепленный красно-белой лентой квадрат.
Морельск – не преступный город. Душный, маленький, тоскливый, но безопасный. Я сбежал по ступенькам из небрежно выложенных в бетоне камней, прямо к берегу, и оказался у квадрата. Полицейские равнодушно курили, стоя у самой ленты, и тихо переговаривались, но я не мог разобрать их невнятную речь.
Приглядевшись, я заметил, как врачи скорой осматривали тело девушки, вся одежда которой промокла насквозь. Девчонка была мертва.
– Василич, подожди, судмедэксперт подъедет сейчас! – окликнул одного из врачей полицейский. – Протокол составить надо, место происшествия осмотреть…
– Там… труп? – глупо спросил я.
– А ты чего тут торчишь? – словно только что заметив нерадивого зеваку, ткнул меня в бок полицейский. – Кто ты вообще?
– Мимо шел…
Полицейский начал теснить меня от оцепленного квадрата, и я отступал спиной вперед, все еще пытаясь поглазеть через его плечо. Черты лица девчонки издалека казались похожими, как будто я где-то видел ее раньше, но никак не мог вспомнить – где.
– Родион! – услышал я знакомый голос, и тут же повернулся. С чемоданчиком судмедэксперта и фотокамерой, висящей на шее, стоял отец: уставший после ночного дежурства, с залегшими под глазами синяками. Я думал, что он давно поехал домой, но, оказалось, решил выйти еще на сутки. – Ты чего тут делаешь?!
– Я возвращался с консерватории… А тут мигалки… Короче, мимо шел! Что, нельзя?
– Не дерзи, – устало вздохнул отец.
Мы с ним не виделись десять лет. И я знал, что мой приезд его тяготил, разрушив мирную одиночную жизнь, состоявшую из череды нескончаемых дежурств, лапши быстрого приготовления и компаньона-дворняги по имени Бульба.
– Походу, я знаю эту девчонку. Можно поближе посмотреть?
– Пропусти, – кивнул отец полицейскому. – Ничего руками не трогай, близко не подходи, у трупа не топчись, там следы могут быть.
Но ни следов, ни протекторов от подошвы – ничего не было. Видно, девчонку вынесло волной на берег из пучины морской. Ее кожа давно приобрела синюшный оттенок, как и губы, волосы слиплись от тины. Но даже в ней такой легко угадывались черты Таси Покровской, моей однокурсницы в Морельской консерватории.
Она лежала неподвижно, но я все равно попятился, опасаясь, что сейчас Тася распахнет глаза, покроется чешуей и превратится в монстра из водных глубин. Она продолжала лежать на песке. Ей было, как и мне, девятнадцать.
– Это Тася… Фамилию не помню. Мы учились вместе.
– Ты посмотри-ка! – воскликнул отец, обращаясь не ко мне, а к стоящим рядом полицейским. – Опять из консерватории! Да что ж это такое, мать твою, везде ж написано: купание запрещено! А они лезут и лезут!
Я поморщился.
– Так может, утопили? – робко предположил я.
Отец еще раз окинул ее профессионально-равнодушным взглядом.
– Нет, Родя, сама утонула. Насильственных признаков на первый взгляд нет, но чем черт не шутит, конечно, разбираться будем. Ты давай, домой чеши, не мешайся.
Тася не выходила у меня из головы, пока я шел до дома – на центральном проспекте было оживленнее, люди торопились в разные стороны, а я то и дело грозился ударить кого-нибудь неаккуратного гитарным грифом, облаченным в чехол. Но потом я свернул на пустую родную улицу. Мы с отцом жили в пятиэтажной хрущевке. Даже с улицы было видно, как на незастекленном балконе у нас стояли старые лыжи, громоздились банки с солеными огурцами черт знает какого года, возвышался стеллаж со старыми инструментами. Все это нужно было выкинуть, но отец мне запретил разбирать его хлам. Я согласился: все-таки в гостях, пусть и у родного отца.
В коридоре пахло лапшой быстрого приготовления, и я открыл на кухне окно, чтобы проветрить. Прохладный октябрьский воздух сразу проник в помещение. На столе стоял недоеденный рис в пластиковом контейнере – видимо, отец все-таки заглядывал домой, чтобы перекусить. Вся раковина была завалена грязной посудой и, заглянув в шкафчик, я не обнаружил ни единой чистой кружки. Окинув взглядом ненавистную грязную гору, от которой уже исходил тухловатый запашок, я закатал рукава толстовки до самого локтя, взял измочаленную фиолетовую губку и выдавил на нее фэйри с ароматом яблока и розмарина. Ни яблоко, ни розмарин не убивали вонь от остатков еды.
Сначала я хотел помыть тарелку только себе, чтобы наложить плов, больше похожий на слипшуюся кашу, и, наконец, поесть. Ни я, ни отец готовить не умели, поэтому любое блюдо у нас выходило посредственно, на скорую руку. Но даже голод и урчащий желудок не заставили меня бросить губку и оставить гору посуды недомытой. Поэтому я разложил тарелки в шкафчик, протер все старой, уже рвущейся тряпкой, и с силой начал оттирать руки. Так, словно и на них остался тухлый запах.
Разогрев плов в микроволновке и выглянув из окна, я увидел, как отца подвезли до дома прямо на полицейской ладе гранте, и он уже заходил в подъезд. Быстро впихнув в себя несколько ложек плова и с трудом прожевав жесткий кусок мяса, я поднялся. Хотелось поскорее уйти в старую, потрепанную временем комнатушку, которую здесь я нарекал своей. Куда угодно, лишь бы не сидеть с отцом за одним столом.
Но он не дал мне уйти. Повесил пальто на крючок, державшийся на одном болтике вместо двух положенных, и посмотрел будто сквозь меня уставшими, грустными как у бассет-хаунда глазами.
– Это уже пятый ученик консерватории за полгода.
Я удивленно вскинул брови.
– Слышал, что была пара утонувших ребят, их в постановке замещали, – кивнул я, а потом, собрав воедино все знания из прочитанных раньше детективов, усмехнулся: – все еще думаешь, не серия?
Отец пожал плечами.
– Никаких признаков нет, по свидетельским показаниям – пошли купаться или гулять, некоторые были пьяны. Сплошной несчастный случай, – он прошел на кухню и положил себе в тарелку плов. – О, посуда чистая…
– Обращайся. А то скоро засремся так, что тараканы поползут. И вообще, не отходи от темы. Даже звучит смешно: чтобы пять человек, да из одной консерватории, да за полгода…
– Родь, твоя розыскная жилка хороша, но нам виднее: несчастные случаи. У всех, – отрезал он, грохнув тарелкой об стол.
– Чушь, – буркнул я, вернувшись к своей полупустой тарелке. – Мистика какая-то.
Он усмехнулся.
– Скоро я сам в легенду о сиренах поверю.
Я чуть не подавился пловом: какие сирены? Мне даже перехотелось уходить, настолько занимательной казалась отцовская чушь. Поэтому я так и сидел с вилкой в руке, надеясь, что он начнет рассказывать. Но он молчал, и тогда я решился осторожно спросить:
– Что за легенда?
Отец посмотрел на меня исподлобья, не прекращая жевать.
– Друг рассказывал, – сразу предупредил он. – Сам не знаю, не был там… Они на катамаранах катались с женой и отплыли далеко от берега. Они заговорились, их на солнце разморило, ну и понесло дальше в море. Опомнились, когда уже земля в тонкую линию превратилась…
Я затаил дыхание.
– … И тут видят, что кто-то плещется, а под катамараном – тело человеческое, хвост – рыбий. И это существо руки к ним тянет из воды, а ногти длинные, зеленые. Жена у друга как с ума сошла: упала на дно катамарана, начала кулаками стучать и невнятно кричать, а друг быстрее педали покрутил, и тоже как заколдованный. Говорит, страшно нырнуть хотелось в море, и пение красивое издалека слышалось, но совсем тихо. Очнулись, когда к берегу приплыли…
– Черта с два! – воскликнул я, фыркнув. – Стали бы они в такой стрессовой ситуации про длинные зеленые ногти помнить!
– Ну, Родь, – пожурил меня отец. – Человеческое сознание – странная вещь. Иногда, чтобы отключиться от пугающих факторов, начинает цепляться за что-то незначительное. Так и здесь, за ногти.
– Чушь, – все равно сделал вывод я. – Так не бывает. Тебя развели, как лоха, а ты и поверил. Больше нигде не рассказывай это, не позорься.
Взяв свою тарелку, я переложил недоеденный плов в миску Бульбе, которая уплетала все, что ей давали – хоть картошку, хоть остатки соленых огурцов, хоть перловую кашу. Благодарно тявкнув, она подошла к миске и ткнулась в нее носом. Я же подошел к окну, и вдалеке сквозь прозрачное стекло виднелось разыгравшееся к вечеру море. И сквозь возбужденную фантазию мне показалось, что оно звало и пело. Но я тут же захлопнул форточку, чтобы не сквозило.
***
Когда за окном начало темнеть, меня разморило. Приоткрыв окно в старой комнатенке, по размеру напоминавшей чулан под лестницей, я завалился на разобранную софу. Я спал на ней в детстве, и уже тогда она была мне не по размеру, а сейчас и вовсе приходилось поджимать ноги, чтобы они не свисали. От окна шел прохладный морозный ветерок, и меня опять преследовал запах соленой воды. Сквозь дремоту вдалеке мне послышалось пение, манящее и завлекающее, с высоким женским сопрано. С трудом очнувшись, понял: померещилось. Это все отцовская легенда, застрявшая в голове, хотя я и понимал: сущий бред.
А вот стук в дверь, разнесшийся по всей квартирке, точно был реальным. Отец гремел тарелками на кухне, и я даже удивился: неужели тоже решил приложить руку к поддержанию чистоты? Но с другой стороны, понять такой бардак тоже мог: он работал сутками, выходил в постоянные дежурства и на своей службе, судя по количеству смен, был незаменимым.
Понимая, что отец не торопится открывать, я соскользнул с софы и поднялся, чуть покачнувшись. Перешагнув через небрежно брошенный на пол рюкзак, я вышел в коридор. Там, к счастью, ролтоном не пахло. В дверь колотили с утроенной силой. Я решительно дернул цепочку, потом повернул старенький, щелкающий при каждом открывании замок, и распахнул дверь. Кулак не успевшей остановиться девчонки чуть не прилетел мне в лицо.
Отшатнувшись, я бросил на нее раздраженный взгляд.
– Аккуратнее!
– Ты кто? – она, нахмурившись, свела широкие брови к переносице.
– Это ты кто? – я вытаращился на нее в ответ. – Родион.
– А Виталя где? Ты ваще кто ему?
– Сын… – пробормотал я, растерявшись окончательно. Девчонка говорила с таким напором, что перед ней не то чтобы я стушевался, а рота солдат бы рты разинула. – Тебе че надо?!
Я не пускал ее в квартиру дальше порога, а потом и вообще попытался захлопнуть дверь прямо перед девчоночьим носом. Но она ловко подставила ногу, обутую в массивный кожаный ботинок, между косяком и дверью.
– Отца позови, – потребовала она.
Отец вышел в коридор сам, размахивая бирюзовым кухонным полотенцем и насвистывая мелодию из советского военного фильма. Увидев нас, он замер. Девочка, нахмурившись, пыталась оттолкнуть меня от двери, навалившись на нее всем корпусом.
– Родион, да пусти! – опомнился батя, отодвинув меня за плечо. Незваная гостья ввалилась в квартиру, натоптав своими берцами на светлом линолеуме, который я только вчера помыл. Сука.
– Что известно про ту девчонку, которая сегодня утонула?
Папа растерялся окончательно и кинул мне в руки кухонное полотенце, велев идти на кухню и дотирать остатки неубранной в шкаф посуды. Сморщившись, я подчинился, но межкомнатную дверь закрыл неплотно. И даже не дышал, чтоб слышать, о чем они говорят. Мне тоже было любопытно: я знал эту Тасю. Но батя даже мне ничего не рассказал, так почему должен выдать тайны следствия какой-то девчонке?
– Кристин… – начал было он, и я отметил про себя, что имя ей было совсем неподходящее, как будто родители ждали принцессу, а выросло то, что выросло. – Это тайна, ты же понимаешь.
Я тер одну тарелку, чистую до скрипа, почти минуту, пока вслушивался в их голоса за стенкой.
– Это моя сестра, – бросила она. – Я хочу знать.
Я слышал, как с губ отца сорвался громкий, явно случайный полустон. Отставив тарелку, я подошел к двери, чтобы выглянуть в щелку. Батя обнял девчонку, крепко прижав ее к себе, и у меня защемило сердце. Но она, стоя лицом ко мне, не плакала – разве что хмурилась немножко, а ее руки безвольно повисли вдоль тела.
– Не знал, что у тебя есть сестра, – негромко сказал отец.
– Она по отцу была, мы не общались. Но какая к черту разница? Она погибла, – Кристина сглотнула. – Отец в шоке, а мамашка ее в больницу загремела. Мне надо узнать правду.
Отец замялся и выпустил ее из объятий.
– Только не лезь на рожон, – сухо сказал он. – Могу только сказать, что сама… Наверное, купаться пошла…
– Она не собиралась купаться.
– Может, случайно на пирсе оказалась, и ее волна захлестнула…
– Черт, она вообще не собиралась гулять! – вспылила Кристина. – Она башку от книжек своих музыкальных не отрывала! Ее не вытащить было!
В ее голосе звенело отчаяние, и я чувствовал даже через дверь, как у этой Кристины внутри надрывалось все. Сразу стало понятно, почему она так агрессивно стучала, рвалась на разговор с отцом. Ее дыхание было тяжелым, и мне показалось, что ей осталось всего несколько шагов до истерики. Отец крепко сжимал Кристинино плечо.
– Кристин, послушай, – со вздохом начал он. – Ты же не можешь залезть к ней в голову. Здесь нет криминала, это очередной несчастный случай.
– Только очерствелый сухарь может назвать смерть «очередным несчастным случаем», – бросила она. – Не хочешь разбираться – я сама выясню.
– Ну что ты выяснишь? – раздраженно дернул он плечом, отняв руку от Кристины. – На рожон полезешь? Дура, еще вляпаешься куда-то. Не с чем тут разбираться, услышь меня наконец!
Но Кристина не слышала. Она развернулась, и я увидел, что ее короткие темные волосы были собраны в совсем маленький, мышиный хвостик на затылке. Отец попытался остановить ее, придержав за рукав куртки, но она вырвала руку и пустилась по ступенькам вниз. Я слышал, как ее шаги отзывались эхом от подъездных стен.
Отец зло махнул рукой, и я тут же отпрянул от кухонной двери, чтоб меня не застали за подслушиванием. Я сделал вид, что увлеченно протирал тарелки, но на самом деле – просто сгрузил еще мокрые в шкафчик.
– Уже закончил?
– Ага, – отозвался я, повесив полотенце на ручку духовки. – Все готово. Пойду, поваляюсь. Завтра пары с восьми. Спокойной ночи.
Отец не ответил. Он распахнул кухонное окно и достал пачку Бонда. От сигареты сразу потянулся дым, и я юркнул в комнату, пока моя одежда, да и я сам, не провоняли табачным запахом.
Если окно в кухне выходило на узкую улицу, то мое – во двор. Прислонившись лбом к стеклу, я разглядел тонкую фигуру в широкой куртке, сидевшую на качелях и отталкивавшуюся ногами от земли. Мое стопроцентное зрение не подводило: это точно была Кристина.
Отец даже не слышал, как я пожелал ему спокойной ночи, поэтому вряд ли заметит мое позднее отсутствие. Я переоделся в джинсы и темно-фиолетовую толстовку с лейблом группы Пинк Флойд и пошел в коридор, где стояла темень – одиноко висящая лампочка без люстры была выключена. Мы экономили электричество, хотя счета за коммуналку в Морельске, по сравнению с московскими – ерунда. Но за месяц жизни здесь я понял, что отцовских денег нам хватает строго: на еду и коммуналку, если не шиковать.
Темно-серая куртка пропахла домом, но не моим. В Москве у нас повсюду стояли ароматизаторы воздуха с нотками цитрусов, а здесь – прелый запах, закатки, соленая терпкая влага. Не став застегивать молнию, я схватил ключи, стараясь лишний раз не греметь, и выскользнул за дверь. На счастье, за время моих недолгих сборов девчонка еще никуда не исчезла, все также сидела на качелях, ковыряя землю мыском ботинка. В руке она держала бежевый бумажный пакет, из которого торчала горловина винной бутылки.
– Кристин…
Я плюхнулся на соседнюю качель с облупившейся краской, тоже оттолкнувшись ногами от влажной земли. Она начала медленно покачиваться, поскрипывая от старости.
– Просто Крис, – отозвалась она. – Ненавижу имя Кристина.
– Ладно, Крис… – согласно отозвался я. – Мне жаль. Ну, Тасю. Мы учились вместе.
– Тоже из консерватории? – она хмыкнула так, словно я должен был испытывать за это вину. – Нормально так. На каком направлении?
– Академический вокал.
– Прикольно, я на фортепианный пыталась поступить. Пролетела. Будешь?
Она протянула мне бутылку. Я не знал, что в ней, но все равно перехватил поудобнее теплыми пальцами, а потом сделал глоток. Дешевое вино, напоминавшее портвейн три семерки, тут же ударило в голову, а корень языка опалило неприятной горечью. И как она только это пьет? Забрав бутылку, Крис сделала несколько жадных глотков. Короткие пряди темных волосы выбились из хвостика и теперь обрамляли ее вытянутое, строгое лицо, касаясь волевого подбородка.
– Говорят, сюда тяжело поступить. Но я из Московской перевелся. Всего месяц учусь.
– Дурак что ли? Московскую консерваторию на эту морскую деревню поменял?
Я сцепил зубы.
– Были обстоятельства, – процедил я. – Не твое дело.
– У, не кипятись, – Крис рассмеялась и опять сунула мне бутылку в руки. Я глотнул скорее по инерции, нежели от желания выпить дрянного вина. – Не мое, не мое. Я даже не знала, что у Виталика есть сын.
– А кто он тебе?
– Не твое дело, – легко отбрила меня Крис, забрав бутылку.
Я раскачался чуть сильнее, и теперь ветер уже пробирался мне под незастегнутую куртку, слегка задувал в уши, но голос Кристины я все равно слышал. Она напевала под нос песню Цоя, совершенно не попадая в ноты – не удивительно, что ее не взяли в консерваторию. Хотя в ее низком, бархатистом тембре все равно был шарм.
– Я тоже не верю в несчастный случай, – серьезно сказал я. – Вот вообще. Ты знаешь, что уже пять студентов консерватории погибло?
Крис присвистнула.
– И че, прям все с одного факультета?
– Не знаю… – я растерялся. – Об этом не спрашивал. Я мало кого знаю, за месяц как-то не обвыкся.
Она допила вино, а потом перевернула бутылку и вытрясла на землю оставшиеся в стекле капли. От алкоголя она расслабилась, ее лицо уже не было таким напряженным и злым. Крис теперь казалась спокойной, но опечаленной. И вино явно развязывало ей язык.
– Я с ней даже не общалась. Тася – дочь отца от второго брака, мы почти не виделись. Его женушка запрещала нам общаться, – Крис горько усмехнулась. – Но все равно жаль. Потеряла что-то родное. Все-таки сестра.
Я слушал молча, изредка кивая не в такт, но Кристина этого не замечала. Совсем стемнело, и мне показалось, что время уже перевалило за девять вечера. Свет в моей комнате по-прежнему горел – я специально не выключил его, чтоб отец думал, что я дома.
Крис спрыгнула с качели, и я повторил за ней. Мы стояли напротив друг друга, и я с любопытством ее разглядывал. На мне была толстовка с Пинк Флойд, а под ее курткой виднелась майка со Скорпионс. Я удивлялся – и как ей не холодно октябрьским вечером в тонкой футболке?
– Пошли на берег? – предложила Крис внезапно. – Море по ночам красивое.
Внутренняя интуиция визжала, что это опасно, но я кивнул, не решившись оставить Кристину одну.
Глава 2
Ночью Морельск был еще более жалким, чем днем – его виды не спасала ни линейка фонарей, загоравшихся у центрального проспекта, ни симпатичная набережная с раздолбанной брусчаткой. Из приоткрытых окон невысоких домов, особенно с первых и вторых этажей, слышались голоса людей, изредка – звон бокалов. Крис шла чуть впереди и не оглядывалась, торопясь к берегу, а я, не разделяя ее предвкушения, еле тащился. Хотелось развернуться и пойти обратно: я уже несколько раз пожалел, что вообще согласился на эту авантюру. Завтра в консерватории пары с восьми утра по специальности, а она меня на море тащит. Даже на часы смотреть было тошно – наверняка стрелки перевалили за десять.
– Мы надолго?
– Можешь не идти, если не хочешь, – спокойно отозвалась Крис, даже не обернувшись. И ее голос в вечерней тиши звучал еще ниже, чем показался на детской площадке.
Но я почему-то шел вперед. Мы приблизились к лестнице, которая вела к берегу. Крис медленно на нее ступила, боясь поскользнуться. У моря соль чувствовалась сильнее, ее запах забивался в ноздри, а тиной разило вплоть до самого пирса, и это было странным – обычно море цветет в июне, когда стоит безветрие и жара, а здесь зеленые водоросли прибивало к берегу, в них путались мелкие рыбешки и изредка плавал мусор. Но, на удивление, быстро исчезал – хорошо работали уборочные службы.
В темноте ни водорослей, ни рыбок, ни мусора видно не было. Пробирало холодом до самых костей, ветер забирался под толстовку, и я поплотнее застегнул куртку, до самого подбородка. Крис все также шла расстегнутой. Конечно, ей не надо было беречь голос, а у меня сплошные специальности, народные пения и практики по эстрадно-джазовому вокалу.
– Красиво, – кивнула она. Ночью белая пена от разбившихся волн казалась серой. Морская гладь была неспокойной, вода добралась почти до середины небольшого галечного пляжа. Летом здесь стояли лежаки, сейчас – только вмонтированные зонты покачивались на октябрьском ветру.
– И холодно, – вздохнул я. – А я знаю место, где Тасю нашли. Проходил мимо сегодня. Раз уж мы все равно пришли, можем…
– Веди, – Крис меня перебила, и я не успел закончить мысль. – Давай, погнали! Че сразу-то не сказал?
– Да не подумал… – я развел руками. – Только мне надо хотя б к двенадцати вернуться, пары рано утром…
Я не был уверен, что Кристина меня слышала: она сверлила мое лицо пристальным, нетерпеливым взглядом, и я, сдавшись, развернулся и пошел к жемчужной бухте. Крис неотрывно следовала за мной, ее дыхание сливалось с шумом волн, но я точно чувствовал ее присутствие позади. Массивные берцы громко топали по гальке, не то что мои легкие кроссовки на тонкой подошве. В них, признаться честно, было холодновато, но я не рассчитывал уходить дальше дворовой детской площадки.
– Куда мы идем?
– В жемчужную бухту, – отозвался я и за спиной услышал тихий смех. – Что веселого-то?
– Знаешь, почему эта бухта так называется? – Крис поравнялась со мной и закурила, в ее руке мелькнула бежевая пачка Camel. – Несколько лет назад там жемчуг морской нашли, прикинь? Настоящий. Такого в Балтийском море никогда не водилось, холодно ж. А тут чуть ли ни к берегу прибило этих моллюсков, ну и все, жемчуг чуть ли не рекой лился, даже мастерскую по украшениям открыли. Но потом моллюсков находить перестали, производство загнулось… Но бухту так и прозвали жемчужной. Там до сих пор все жемчуг найти пытаются, летом от пронырливых туристов вообще отбоя нет.
Это противоречило природе: я знал, что в реках, впадающих в балтийское море, есть пресноводный жемчуг; знал, что в море можно найти янтарь; но чтобы морской жемчуг в холодном водоеме?
– Такого не может быть, – скептически отозвался я. – Наверняка пресноводный.
– Зуб даю морской! – воскликнула Крис. – Отчим пытался этим заниматься, пока не прогорел. Так что точно – морской.
И все равно я смотрел на нее недоверчиво. Казалось, что меня пытаются обмануть как дурачка. Но Крис выглядела серьезной и даже не улыбнулась ни разу за весь свой рассказ.
– Можешь не верить, – она пожала плечами. – Твое же дело.
– Да у вас тут вообще ничему верить нельзя! Ты мне про жемчуг, батя про сирен… – я рассмеялся, хотя смешно мне не было. – Чушь.
Мы прошли до самого конца набережной и оказались у лестницы с острыми, залитыми бетоном камушками. От прошедшего недавно дождя они были скользкими, а перила не стояли. Шансы упасть взлетали вверх почти до максимальной отметки, но, собрав в кулак свои волю и чувство баланса, я все-таки сделал первый шаг. Кристина – за мной. И если я спускался медленно, по одной ступеньке, чтобы не расшибиться, то она точно решила – быстрее спустишься и меньше проблем будет. Поэтому ломанулась вниз почти бегом, и ей даже почти удалось без травм преодолеть лестницу. Только вот на последней ступеньке она то ли оступилась, то ли поскользнулась, и я услышал неприятный звук тяжелого падения и нецензурную брань.
– Жива? – с усмешкой поинтересовался я, спускаясь все также медленно.
Крис поднялась и потерла колено, а потом обтряхнула бедра от грязи.
– Жива, – передразнила она меня. – Давай, шевели задницей. Сколько можно плестись?
– Да уж точно не хочу разбиться! – отмахнулся я и все-таки, перепрыгнув через последнюю ступеньку, оказался рядом с ней. – Вон там ее нашли.
Я зашагал к берегу первым. Сейчас здесь не было ни машин полиции, ни скорой помощи, ни оцепленного красно-белой лентой квадрата. Только море, вытолкнувшее тело девчонки на гальку. Кристина подошла к самой кромке воды, и я видел, как вода скользнула по ее берцам. Но Крис будто этого и не заметила. Она присела на корточки и ласково коснулась кончиками пальцев серой пены. Я присел рядом с ней, придержавшись пальцами за землю, и попытался разглядеть лицо. Но она отворачивалась. Мне показалось, что в ее глазах мелькнули слезы.
– Ну что ты…
– Никогда близких, что ли, не терял?
– Не терял, – вздохнул я. – Ну разве что меня бросали, но никто не умирал. Это другое.
– Другое, – подтвердила Крис. – Я все еще не могу поверить, что Таськи больше нет. Как наваждение какое.
– А она правда не могла сама? Случайно там…
– Слушай, даже если допустить, что она полезла сама, то Тася прекрасно плавала. Бред, – Кристина покачала головой. – Просто бред. Но и объяснить это никто не может…
Я завороженно глядел на воду. Несмотря на мрачную погоду, сквозь тонкие, редкие облака все равно проглядывала луна, и ее свет отражался в морской глади. Захотелось скинуть с себя толстовку и джинсы, а потом окунуться, несмотря на октябрь и завывающий ветер. Взгляд Крис поблескивал, и, судя по всему, она тоже смотрела на эту лунную дорожку.
– Ты слышишь? – шепнула она. – Поет кто-то…
Нахмурившись, я попытался вслушаться, но мои уши улавливали только тишину. Никакого пения, даже намека на мелодию не звучало. Поэтому я покачал головой, и Кристина, взмахнув волосами, быстро подскочила на ноги, отшатываясь от воды.
– Наверное, показалось, – решительно кивнула Крис. – Мало ли, может с какого корабля…
Но ни одного судна даже на горизонте не было, не говоря уже о близости к бухте. Я тоже поднялся, разминая затекшие суставы. Никто из нас не знал, зачем мы сюда пришли – видимо, Кристине хотелось посмотреть на место, где нашли сестру. Вокруг ничего – ни улик, которые мы мечтали найти, ни следов. Ни Таси. Жемчужная бухта уже и забыла о том, что сегодня на ее берегу нашли тело – волны в ней били, как ни в чем не бывало.
– Пошли домой? Ничего тут нет, – решительно сказал я, взяв Крис за запястье. – Ты сестру здесь уже не найдешь. Небезопасно это.
За моей спиной я услышал шаги – легкие, но шумные из-за гальки на пляже. Я медленно повернулся. Крис тоже смотрела в ту сторону. В темноте было плохо видно, но светлые волосы, ниспадающие почти до талии, выдали присутствие своей обладательницы на берегу. Ее лицо пряталось за свисающими по бокам прядями, а платье – шифоновое, совсем не по погоде надетое, – развевалось от порывов ветра, оголяя стройные колени.
Видать, по началу она не заметила нас в темноте: как только девушка посмотрела в нашу сторону, тут же резко развернулась, уходя от берега прочь.
– Стой! – окликнул ее я, но Кристина оказалась быстрее. Она побежала за ней, а девчонка, взмахнув светлыми волосами, понеслась к лестнице. Совсем растерявшись и опомнившись только через несколько секунд, я рванул за ним третьим.
Кристина схватила блондинку за локоть, и в открывшемся мне лице, я узнал Алису, еще одну мою однокурсницу. Она стояла бледная, без единого намека на румянец, хотя пробежала около пятидесяти метров. Ее голубые глаза казались почти прозрачными как стекляшки. Крис цепко сжимала пальцами ее локоть, стискивая кожу так, что на ней точно могли остаться синяки. Вот только Алиса не вырывалась – стояла и глупо хлопала светлыми ресницами.
– Ну ты и напугала нас! Думали призрак… Что тут делаешь-то? – задыхаясь от бега, я уперся ладонями в собственные колени, но все равно исподлобья смотрел на Алису. – Время позднее!
– Решила пройтись… – пробормотала она.
– Мишель отпустил погулять? – рассмеялся я, но ее и без того бледное лицо побелело еще сильнее, и я смолк. – Поздновато, не находишь?
– Мы были сегодня на берегу, и я забыла жакет…
– Поэтому решила в одиннадцать ночи прийти и посмотреть нет ли его? – встряла Крис, недоверчиво приподняв бровь. – Ты тупая? Тут люди умирают, а ты шастаешь.
– Я не подумала…
– Потому что нечем думать, – припечатала она, а я потянул Крис за руку, чтобы она отцепила от Алисы пальцы. – Впрочем, твое дело. Мы уходим, а жакета там твоего нет.
Алиса потупила взгляд, шмыгнув носом сильнее, и я неловко попытался погладить ее по плечу. Но, скользнув пальцами по холодной коже, тут же убрал руку: Алиса еле заметно дернула рукой, пытаясь избежать прикосновения. Закончив с неудавшейся поддержкой, я сцепил пальцы в замок за спиной и вздохнул.
– Может, тебя проводить? – щедро предложил я, несмотря на то, что Крис сверлила меня гневным взглядом.
– Не надо, – качнула головой Алиса. – Мне недалеко, я добегу…
Крис смотрела на нее недоверчиво ровно до того момента, пока Алиса не скрылась за поворотом. Я тоже пялился ей вслед, вспоминая развевающиеся светлые, почти белые волосы, ниспадающие до самой поясницы.
– Неужели реально за жакетом приходила? – хмыкнула Крис, опять доставая пачку Camel. – Вот дура, да? Ты ее знаешь?
– Да, – не слыша ее толком, все равно согласился я. – Это Алиса… Она учится со мной… И с Тасей, получается, училась.
Крис пощелкала пальцами перед моим лицом – видимо, я выглядел слишком отстраненным. И тогда, будто смахнув морок, я покачал головой и попытался улыбнуться.
– Пошли домой, – вздохнул я, думая, что если отец обнаружил мое отсутствие, то по возвращению обязательно будет скандал.
***
Собираясь невыспавшимся в консерваторию, я желал Кристине и ее глупым ночным идеям исчезнуть и больше в моей жизни не появляться. Будильник трезвонил бог знает сколько времени, пока я переставил его еще на десять минут позже, не в силах оторвать голову от подушки. И только с третьего раза я поднялся, ударившись от невнимательности мизинцем о ножку софы. Выругавшись и разбудив грохотом отца, я двинул в ванную, грязную от желтоватого налета из-за долгого отсутствия уборки. На кранах, особенно в стыках, тоже виднелась беловатая накипь – наверняка она легко оттиралась средством, но никто из нас так и не взялся за жесткую губку, чтобы навести здесь порядок. Я смотрелся в зеркало, заляпанное от случайных брызг слюны и зубной пасты, и видел только красные от недосыпа глаза и бледную кожу, которая в холодном свете лампочки казалась еще белее. И только россыпь родинок выделялась маленькими пятнышками на левой щеке, ближе к виску.
Отец торопил меня, но я медленно возил щеткой по зубам, другой же рукой расчесывал темные отросшие ниже ушей волосы, пытаясь продрать спутанный колтун и пригладить топорщившийся вихор на затылке.
– Да выхожу я! – наконец, сплюнув в раковину, бросил я.
Батя стоял у двери, прислонившись к стене, но я не понял – меня он ждал или свою очередь в ванную комнату.
– Чтоб без прогулок больше, – суховато бросил он, проходя в уборную. – Сам видишь, опасно. И прешься же.
Не став выдавать Кристину, я дернул плечом, так ничего и не ответив. Опомнившись, что занятия начинались через двадцать минут, я влез в строгие черные джинсы и свитер, запихнул гитару в чехол и двинул к выходу.
Консерватория находилась недалеко. Пусть отцовская хата и была убитой, грязной и совершенно не ассоциировалась со словом «дом», но ее расположение не так далеко от центра перекрывало часть минусов. Морельск в целом был небольшим городком – в первый день я обошел пешком его большую часть, но жизнь рядом с учебным альма-матер была в удовольствие.
Здание консерватории, как мне казалось, было одним из немногих в Морельске, которое на фоне остальных домов действительно поражало масштабами. Его стены, отделанные серым камнем, монументально возвышались над тротуаром, а тяжелая дубовая дверь то и дело поскрипывала от заходящих в здание студентов. Поправив гитару, висевшую на правом плече, я тоже зашел внутрь, сунув охраннику под нос студенческий. В Москве были турникеты, позволявшие проходить внутрь по электронным картам. А здесь сидел охранник, который проверял наличие студенческих билетов и их продление, что существенно замедляло проход через металлоискатель и короткий узкий коридорчик, ведущий к светлому холлу.
– Здравствуйте, – вежливо кивнул я. И дедок в охранной форме мне улыбнулся, приветствуя в ответ. С ним мало кто здоровался – пока я стоял в очереди, услышал всего двух или трех поздоровавшихся.
Только я оказался в просторном светлом холле с развешанными барельефами заслуженных преподавателей Морельской консерватории, как сразу заверещал звонок, почти оглушая. Сегодня мы собирались в репетиционном зале, находившемся на втором этаже. Он считался самым большим помещением во всей консерватории, его высокие потолочные своды достигали отметки почти в семь метров, что создавало отличную акустику при академическом пении. Отсутствие в зале балконного пространства делало его еще просторнее, и только по бокам у него было несколько лож, где обычно на показах сидели преподаватели. А зрители занимали места в амфитеатре и партере.
Но сейчас репетиционный зал почти пустовал. У рояля сидел аккомпаниатор, лениво пробегавший пальцами по черно-белым клавишам, а первые и вторые ряды партера заняли студенты, расположившись через кресло или два друг от друга. Алиса сидела посередине, заколов длинные волосы в высокий пышный пучок. Недосып выделялся на ее лице явно: под глазами залегли синяки от бессонной ночи. Она то и дело приваливалась головой к спинке соседнего кресла, видимо желая вздремнуть, но каждый раз одергивала себя и садилась ровно под строгим взглядом преподавателя.
Три однокурсницы плакали. Пытаясь найти причину их слез, я огляделся внимательнее и только сейчас заметил фотографию Таси с черной лентой, неприметно стоявшую на деревянной парте у стены возле сцены. Рядом с рамкой сидел плюшевый медвежонок, лежала распечатанная партия Эвридики, которую она исполняла в студенческом спектакле и несколько гвоздик. Каждый из однокурсников невольно оборачивался на Тасину фотографию, а Илюша – светленький непримечательный мальчик с посредственным тенором, – даже крестился. Ропот и шепот слышались повсюду.
«Бедная Тасенька…», – шептала одна.
«Как же так? Мы только вчера собирались с ней на каникулах смотаться в столицу…», – всхлипывала вторая. А я даже поежился от заполонившей репетиционной зал тоски и старался не смотреть в сторону Тасиной фотографии. Там она исполняла одну из партий и удачно попала в объектив фотографа, а вчера лежала на берегу с синюшной кожей и тиной в волосах.
Звонок уже прозвенел минут как десять назад, но никто не начинал.
– Чего ждем? – шепнул я Даше, что сидела рядом со мной на занятиях.
– Ну, дивы не опаздывают, дивы задерживаются, – хмыкнула она.
Я обвел взглядом помещение и понял, что Мишеля нет. Преподаватель уже постукивал носком ботинка по подмосткам. Забарабанил и пальцами, когда время после начала занятия перевалило за пятнадцать минут.
Наконец, дверь приоткрылась. Мишель не шел, он будто плыл – настолько неслышны были его шаги, так тихо, крадучись он продвигался между рядов. В руках он держал большой букет темно-бордовых роз, которые тут же водрузил перед Тасиной фотографией.
– Как жаль, – шепнул он, опустив взгляд, который сразу скрылся под упавшей на глаза темной челкой. Мишель, встряхнув головой, тут же зачесал ее назад, вернув себе прежний вид. Он медленно развернулся к однокурсникам, и я заметил на его губах тоскливую улыбку. – Тася пела партию Эвридики прекрасно. Даже не знаю, кто сможет ее заменить.
Педагог смотрел на него завороженно, и вместо положенного раздражения за опоздание в его глазах я видел только восторг. Мишеля за глаза называли «необычайным феноменом» или «открытием Морельска». Он без затруднений брал четыре октавы
, обладая нежным, лиричным контратенором
, исполнял высокие партии во многих спектаклях, даже на взрослой сцене с профессиональными исполнителями.
«Мишель Эйдлен – гордость консерватории», – и это слышалось на каждом углу. И даже среди преподавателей за ним закрепилось развязное, приторно сладкое «Мишель», вместо сухого «Михаил», указанного во всех списках. Ему пророчили через несколько лет Российскую национальную музыкальную премию
в номинации «Вокалист года в классической музыке» и номинацию на Грэмми
. Никто и не пытался скрыть, что он – алмаз, а мы – его менее талантливая фурнитура.
– Мишель, иди на сцену, – попросил преподаватель, кивнув. – Все, подъем, начинаем репетицию. Тасю действительно жалко, но у нас много работы.
Я поднялся с кресла и забрался на подмостки, все остальные тоже подтягивались к сцене. Распевки и упражнения – неотъемлемая часть работы. Мишель стоял первый у рояля, потеснив всех своим разросшимся эго сферой влияния. При первой распевке показалось, что я и вовсе слышал только его голос, перекрывающий все остальные пятнадцать. Даже мой собственный.
Мы распевались вместе, потом – по группам, и от начала занятия прошла добрая четверть, прежде чем преподаватель дал отмашку аккомпаниатору, и тот умолк, сложив руки себе на колени, как примерный первоклассник. Мишель положил ладонь на рояль, окинув всех небрежным взглядом, а рядом с ним тенью стояла Алиса. Я заметил, как ее пальцы ненавязчиво касались пальцев брата. Мне показалось, что она искала поддержки, но он только отмахнулся, отстранив свою ладонь. Стушевавшись, Алиса понуро опустила голову.
Повисло молчание, пока преподаватель разбирал партии и списки.
– Партию Эвридики будет исполнять Алиса Эйдлен, – наконец, озвучил он. И Алиса изумленно вскинула на него глаза, явно не готовая к такому заявлению. Мишель вскинул бровь, забарабанив кончиками пальцев по крышке рояля.
– Она не справится, – суховато бросил он. Алиса жалко дернула его за рукав черной сатиновой рубашки, но он не отреагировал. – У нее недостаточно подготовки для того, чтобы спеть Эвридику. Не вытянет.
В глазах Алисы блеснули слезы. Она дернула резинку со своих волос, и светлая копна рассыпалась по плечам, а ей удалось скрыть часть лица за густыми прядями. На моей памяти младшая Эйдлен никогда не плакала. Мишель невозмутимо повернулся к ней, цыкнув.
– Как будто ты сама этого не знаешь, – усмехнулся он.
– Знаю, – шепнула она.
Я не вынес этого издевательства.
– А почему бы ей не попробовать? – вступился я, подойдя ближе к педагогу. Мишель скользнул по мне быстрым взглядом, и я кожей почувствовал: он еле сдержался от того, чтобы не закатить глаза. – У нас все равно нет альтернативы.
– Молчал бы, – процедил Мишель, – если не понимаешь ничего.
– Я учился в Московской консерватории и, в отличие от некоторых, слышу, что у Алисы прекрасное для партии Эвридики сопрано. Хватит утверждаться за ее счет.
Мишель теперь не просто посмотрел на меня: он впился взглядом в мое лицо, и подошел ближе. Он был ниже меня сантиметров на десять, но все равно умудрялся смотреть свысока.
– Малыш, – нараспев протянул он, – я пою лучшие партии в консерватории, меня приглашают в столицу и за рубеж. Я – слышу, что она не потянет. А ты своей московской консерваторией здесь, в Морельске, можешь подтереться.
Его взгляд гипнотизировал, и даже слова о том, что я не малыш, застряли где-то под кадыком. Все таращились на нас, замерших посреди сцены, жгущих друг друга взглядами.
– Я и Орфея лучше тебя спою, – процедил я. – Со своей московской консерваторией.
Признаться честно, у меня пока не было даже партии в спектакле: я всего месяц как учился здесь, преподаватели относились ко мне настороженно, но с любопытством и интересом. На меня смотрело шестнадцать, включая преподавателя, пар глаз, и в них застыло сплошное изумление. Педагог даже очки с переносицы снял, нервно потирая стекла рукавом кашемирового бадлона.
Сладкий, бархатистый смех Мишеля разлился по всему репетиционному залу, до самых потолочных сводов. Я чувствовал, что горю: к коже прилил жар, и я не сомневался, что если б сейчас глянулся в зеркало, то наверняка моя шея была бы покрыта красными стыдливыми пятнами.
– Правда? – с весельем протянул он. – Хорошо. Давай пари?
Он ослепительно улыбнулся, но улыбка у него была острой, напоминавшей оскал.
– Какое?
– Перепоешь меня, и я отдам тебе партию Орфея в основном составе.
Его предложение звучало щедро, но я никак не мог найти в нем подвох.
– И как же мы это проверим?
Он подошел, чтобы нас не слышал преподаватель, и приблизился к моему уху. Я чувствовал его дыхание на шее, и мне показалось, что от него веяло холодом.
– Приходи сюда часов в девять вечера, – протянул он, неслышно для преподавателя. – И я тебе расскажу. Не забоишься, московская консерватория?
– Вот еще, – сухо, шепотом выдавил я.
Глава 3
Вокруг меня уже образовалась небольшая толпа человек из десяти. На набережной в пятничный вечер в целом было много народу: сегодня не задувал ветер, температура воздуха поднялась до плюс одиннадцати. Дети рассекали по брусчатке на самокатах, взрослые размеренно прогуливались рядом – кто-то сжимал в руках стаканчики с горячим кофе, кто-то в крафтовых пакетах нес открытые бутылки вина, а кто-то шел без всего, наслаждаясь легким шумом воды.
Я своим пением перебивал голос волн. Мне нравилось играть на набережной, собирая вокруг себя аплодирующих после каждой песни людей. На гитаре я играл популярные песни, некоторые мне даже подпевали, создавая экспериментальный ансамбль. Перед моими ногами лежал чехол от гитары, куда слушатели скидывали монеты или купюры. Навскидку там уже накопилось больше пары косарей, и это придавало мотивации спеть еще несколько песен, хотя стоило выдвигаться домой. Начинало смеркаться, а в девять вечера мы с Мишелем должны были встретиться в репетиционном зале.
Решив исполнить еще одну песню напоследок, я взял нужные аккорды на гитарном грифе и заиграл любимых Ночных снайперов. Толпа вокруг загудела, кто-то начал хлопать, а кто-то сразу же напевал мотив, вторя гитарным струнам.
Народ ликовал, они меня слышали и хлопали мне, а я в ответ пытался подарить им энергию. Поделиться собой, собой настоящим, ловко управляющимся с гитарой и поющим сердцем. Среди толпы я заметил Крис, стоявшую незаметно за парочкой, но неотрывно на меня глазевшую. Поймав мой взгляд, она показала два больших пальца, поднятых вверх, а я легко подмигнул ей, продолжая ловко перебирать струны. Музыка была как будто частью меня, я растворился в ней, и даже звон монет, бросаемых в чехол, не отвлекал от песни. Больше в Морельске уличных музыкантов я не встречал, даже на центральном проспекте никто не пел по воскресеньям. Городок вообще поражал своей тишиной, и только море ласкало слух.
– Разбуди меня! – допел я, финально ударив по струнам и поставив мощный аккорд.
Все захлопали, и я вежливо поклонился, ослепительно улыбнувшись первому ряду зрителей.
– Всем спасибо! Если хотите послушать меня еще, приходите сюда же в следующую пятницу, – я стянул гитару через голову.
Толпа начинала расходиться. Я делал вид, что подкручивал колки и настраивал струны, но на самом деле ждал, пока народу вокруг станет меньше, чтобы собрать деньги из чехла и запихнуть в него инструмент. Когда вокруг осталось всего несколько человек, включая Крис, я присел на корточки, наспех перекладывая заработанное в сумку. Кристина подошла ко мне со спины и тоже села рядом, молча помогая складывать купюры.
– Ты крут, – улыбнулась она, – не знала, что люди из консерватории еще и рок петь умеют.
– Они все умеют, – я рассмеялся, взяв уже аккуратно сложенные деньги. – Ты слишком плохо о нас думаешь.
– Вообще, ни с кем, кроме тебя, из консерватории я и не общалась.
Сложив все заработанное – насчитывалось почти две с половиной тысячи, – я снова посмотрел на Крис.
– Ты ведь не просто так пришла? – поинтересовался я, застегивая чехол на инструменте. – Или реально шла мимо?
– Шла мимо, – подтвердила она. – Но к тебе. А ты так удачно по дороге нарисовался, что даже идти далеко не пришлось.
Она выпрямилась, и я тоже. На Крис была все та же майка со Скорпионс, что и вчера вечером, только сверху виднелась еще и расстегнутая темно-зеленая олимпийка, выбившаяся из-под куртки. Волосы Кристина также собрала в малюсенький хвост на затылке, но несколько темно-каштановых прядей уже выбились и обрамляли узкое лицо.
– Я немного занят, – признался я.
– Да ладно тебе, – она легко пихнула меня в плечо, и только сейчас я заметил, что рукава ее куртки были чем-то испачканы. – Это ненадолго.
– Крис, серьезно, я опаздываю. Мне в девять нужно быть у консерватории.
Ее лицо настороженно вытянулось, и она недоверчиво на меня посмотрела. Я мгновенно почувствовал себя некомфортно под ее острым, пронзительным взглядом. Карие, почти черные глаза будто видели мою изнанку, и от этого хотелось закрыться. Отвернувшись, я закинул гитару на плечо.
– У нас пари с однокурсником, – со вздохом сказал я. – Мы встречаемся в репетиционном зале консерватории в девять. У меня есть шанс получить ту партию, которую я хотел исполнить еще в Москве.
Крис выглядела все такой же настороженной.
– Но в девять консерватория уже закрыта…
– Знаю, – я вздохнул. – Не представляю, что сказать охране. Совру что-нибудь.
– Короче, пойду с тобой, – решила она. – На всякий случай подстрахую. Мало ли, вдруг это подстава какая, от людей можно чего угодно ждать.
Мне хотелось возразить: не хватало только, чтоб Мишель решил будто я испугался и притащил с собой группу поддержки. Но у Крис был такой воинственный, решительный взгляд, что я проглотил слова об отказе и сдержанно кивнул.
– Окей, только сначала гитару занесем.
Крис, видно воодушевленная моим согласием, пошла в сторону наших пятиэтажек. И я зашагал за ней следом, пытаясь нагнать. У нее была решительная, быстрая походка – такая, как бывает у командиров в юбке. Мы были знакомы с Кристиной меньше суток, но я уже ощутил на себе ее умение стоять на своем.
Сначала мы шли молча, но при проходе мимо жемчужной бухты Крис остановилась и почесала макушку, отчего еще несколько прядей выбились из хвоста. С места, где мы стояли, было неплохо видно берег, и там сидело несколько человек вокруг небольшого костра. За ними – еще компания. Откуда-то издалека доносилась еле слышная попсовая музыка.
– Люди отдыхают… Не знал, что после случившегося туда кого-то вообще потянет.
– А здесь будто бесстрашные живут, – хмыкнула Крис. – Я тебе об этой бухте сказать хотела. Ты знал, что всех, кто погиб из этой вашей консерватории, нашли здесь? Даже не по побережью Морельска, а именно в жемчужной бухте.
Я вскинул брови.
– Да ладно? – протянул я. – А ты откуда узнала?
– Работаю с полезными людьми, – она хмыкнула. – Рассказали.
– И кому же все тайны доверяют?
– Работнику автосервиса, – похвасталась она. – Так вот, скажи, это странное совпадение? У нас полно бухт! Есть балтийская, морельская, бухта трех кораблей и золотая! А всех находят в жемчужной!
Мы подошли к моему дому. Дверь подъезда по обыкновению была открытой, мне казалось, магниты на ней никогда не работали. Домофон тоже не горел, но я вообще не был уверен, что он проведен в нашу квартиру. На лестничной площадке пахло сигаретами и чем-то спертым, заплесневелым – типичный подъездный запах. Чуть поморщившись, я открыл дверь квартиры. Свет не горел, а значит, отца не было.
– Это правда странно, – согласился я, скидывая гитару. Размеренно тикавшие в коридоре часы – самые обычные, круглые, скучные, – показывали половину девятого. Если мы еще немного прокопаемся, то добираться до консерватории придется бегом. Тратить мелочевку на автобус, где ходьбы – двадцать минут, мне было жалко. – Но что мы можем?
– Чертовщина, – выплюнула Крис, – Там происходит чертовщина. Ты знаешь, какие легенды ходят об этой бухте?
Бережно поставив гитару в свою комнату, я вернулся в коридор и от слов Кристины напрягся. Меня уже тошнило от морельских легенд, которые нам травили и на лекциях в консерватории, и в газетах. Здесь даже журнал выпускали – «Тайны Морельска», где рассказывали идиотские байки про морских водных существ. У отца на столе лежали такие, и я диву давался, как с такой начитанностью всякой херней он может быть судебным медицинским экспертом.
– Ну и какие же? – раздраженно бросил я, вытесняя Крис к выходу, чтоб она поторопилась, а потом закрыл дверь, когда мы оба вышли. Кристина молчала, пока мы не спустились на первый этаж и опять не глотнули соленого морельского воздуха.
– Ты знаешь, что Мельпомена – мать всех сирен? – спросила она, и я качнул головой, с трудом вспоминая древнегреческую мифологию.
– Кто такая Мельпомена?
– Муза трагедии, – пояснила Крис. И я смотрел на нее удивленно, но с молчаливым восхищением. Почему-то я заранее записал ее в категорию не самых умных людей, а она, оказывается, блистала такими узкими познаниями. – И она – мать сирен. Сирены – это такие существа, которые завлекают в море путников своим пением. Их представляют женщинами с птичьими ногами или с рыбьим хвостом.
– Так птицы они или рыбы? – прыснул я.
– У всех разные мнения, – пояснила Кристина, пока мы спешили на центральный проспект. – Но я думаю, что все-таки рыбы. Только не надо путать их с русалками…
Она достала Camel, закуривая. Если Москва никогда не спала, то центральный проспект Морельска уже в девять часов был почти пустым. Я ускорял шаг, понимая, что мы опаздываем.
– Так как они связаны с жемчужной бухтой?
– В общем, – Крис взмахнула рукой с зажатой между пальцами сигаретой, и пепел осыпался на влажный темный асфальт. – Ходят слухи, что это Мельпомена подарила людям морской жемчуг. За то, чтобы ее дети – сирены, жили в спокойствии.
– Чушь, – буркнул я. И слово «чушь» в последнее время явно превалировало над остальными в моем лексиконе. – Мельпомены не существует. Сирен тоже. Але, Крис, очнись.
Крис закусила нижнюю губу почти до крови.
– Ты можешь логично объяснить смерть пятерых ребят из консерватории, которые были найдены на берегу одной и той же бухты? – поинтересовалась она. – Ну, кроме идиотской версии про несчастный случай. Таких совпадений не бывает.
И я понимал, что Кристина – права. Таких совпадений действительно не существует, но и верить в байку о сиренах я не мог.
– Хочешь сказать, что студентов мочат сирены?
– Хочу предложить нырнуть с аквалангом и посмотреть, что творится на дне.
Присвистнув, я остановился и слегка дернул ее за плечо.
– Рехнулась? – хмыкнул я. – Больная! Октябрь на дворе, околеем.
– Наденем теплый гидрокостюм. Я знаю, где взять в аренду. Так что, ты в деле? – она посмотрела на меня с хитрым прищуром, затягиваясь сигаретой. И я только обреченно застонал.
Мы подошли к дверям консерватории. Свет горел только на первом этаже, и я не знал, пришел ли Мишель в репетиционный зал: окна выходили на другую сторону. В животе неприятно засвербило: я позволил втянуть себя в очередную авантюру, как будто бы мне не хватило московских проблем. Кристина ведь была права – все наше пари могло оказаться подставой, и тогда меня могли и из Морельской консерватории попросить на выход. Ни я, ни она, не могли решиться зайти внутрь, стоя у тяжелой дубовой двери. И все-таки, поняв, что до девяти часов осталось всего две минуты, я дернул дверь на себя.
На посту все также сидел охранник. Тот самый, с которым я каждый день здороваюсь, в отличие от сотни других студентов, поэтому, заметив меня, он еле заметно улыбнулся. Придвинувшись к стеклу, через которое проверяли пропуски, он поглядел на меня с искрами недоверия во взгляде. Но, в то же время, совсем не зло, добродушно. Не зная, что делать и сказать, я сунул ему под нос студенческий.
– Вечер добрый… Телефон потерял, – пробормотал я. – Можно пройду поищу? Куратор в курсе.
Охранник покосился на Крис, топтавшуюся за моей спиной. И я тоже мельком обернулся.
– Сестра моя, с концерта топаем. Дорогой гаджет, жалко будет, если сопрут с утра… – я умоляюще посмотрел на него. Охранник долго смотрел в мой студенческий, на фотографию, а потом на меня. – Ну, вы ж меня знаете, я каждое утро сюда прихожу. Учусь тут.
– Знаю, знаю, – наконец, проскрипел он. Его голос звучал так, будто охранник хотел прокашляться, но никак не мог этого сделать. – Помню тебя, пацан. Ладно, только недолго давайте.
– И сестру можно с собой?
– Бегом, – он махнул головой в сторону репетиционного зала, и я ломанулся туда. Кристина – за мной, я слышал, как топали ее тяжелые берцы по каменному полу консерватории.
Лестница осталась позади, а дверь в репетиционный зал была приоткрыта. Оттуда тянулась тонкая полоска света, и слышалась тихая музыка. Я заглянул внутрь. Мишеля видно не было, зато за роялем сидела Алиса, медленно перебирая клавиши. Она наигрывала что-то мелодичное, знакомое до рези в грудной клетке, но я никак не мог вспомнить этот мотив. Точно что-то из Чайковского. Свет падал ей на лицо, и оттого Алисина бледность стала желтоватой, светлые волосы тоже приобрели золотистый оттенок. Я засмотрелся – так увлеченно младшая Эйдлен играла на рояле, и такая красивая, филигранная музыка лилась из-под ее пальцев.
– Это «Гроза» Чайковского, – уверенно кивнула Крис, и, тем самым, заставила меня отвернуться от Алисы.
Музыка мгновенно прекратилась: Эйдлен услышала нас и отдернула руки от клавиш, словно мы застали ее за постыдным. Ее щеки вспыхнули слабым, розоватым румянцем, и она поднялась из-за инструмента.
– Мишель, – окликнула она. А я, повернувшись, вздрогнул. За моей спиной стоял старший Эйдлен, и сколько он уже там находился – неизвестно, слишком уж тихи были его шаги.
– Рад, что ты решился, – с усмешкой протянул Мишель, просочившись мимо нас с Кристиной и подошел к роялю.
У него на плече висела большая спортивная сумка с чем-то объемным, но нес он ее легко. И я понял почему, как только Мишель достал содержимое – внутри стояла упакованная новая коробка с восемью винными бокалами.
– Проходи, не стесняйся.
Мы с Крис одновременно сделали шаг вперед, но я обогнул ее и подошел ближе, начиная догадываться, в чем будет заключаться наше пари.
– Зачем вам эти бокалы? – полюбопытствовала Крис, и Мишель мельком обернулся на нее. Мне не понравился взгляд, которым он на нее посмотрел – небрежно, скептично, с толикой надменности. Но Мишель Эйдлен на всех смотрел так, будто публика обязана была ему поклоняться.
– Затем, – растягивая слова, начал он, – чтобы выяснить, чей голос сильнее.
– Бред, Мишель, – заявил я. – Мы разозлим охранника, потом будут проблемы…
– Тебе нужен Орфей или нет? – поинтересовался Мишель. – Если нет, то петь его буду я, а бокалы мы с Алиской домой заберем.
Стиснув зубы, я позволил ему вытащить все восемь бокалов из коробки, выставляя их на крышку рояля. Они стояли в ряд, все как один – красивые, ровной овальной формы, чуть переливающиеся перламутром. Даже жаль будет такие бить.
Крис смотрела недоверчиво – и на бокалы, и на Мишеля с Алисой.
– Разве это возможно?
– Проверяй, чтобы все были целые, – проигнорировав Кристину, кивнул мне на бокалы Мишель. Подойдя к ним, я пристально осмотрел каждый на отсутствие трещин и одобрительно махнул рукой, мол, целые.
Алиса по велению взгляда Мишель подошла и взяла два. Было решено поставить их по одному на парту, где сегодня на занятиях заполнял документы педагог.
– Суть проста, – начал Мишель, – тот, кто разобьет голосом все три бокала – победил. В случае, если мы оба разбиваем, то четвертый станет решающим.
– А если и четвертый разобьете? – опять встряла Крис, усевшаяся на сцену и теперь болтающая ногами. То и дело тяжелая подошва ее берцев билась о деревянные подмостки.
– Такого не будет, – отмахнулся Мишель. Алиса поставила первый бокал, и он вальяжным жестом руки, облаченной в черный кашемир лонгслива, пригласил меня к парте.
Как только я приблизился на нужное расстояние, то понял, что дыхание по-обидному сперло, по закону подлости. Словно забыв, как правильно брать ноту, я закрыл глаза и попытался настроиться, прокручивая в голове тысячи уроков в московской консерватории – нас же учили всему. Я занимался музыкой с трех лет, а вокалом – с пяти, и взять ноту ре второй октавы также просто, как наиграть детскую песенку на фортепиано. Но звук застрял в грудной клетке.
Я смотрел на бокал и понимал: все, что от меня нужно – его разбить. Поэтому все-таки глотнув воздуха, я медленно, на выдохе начал с соль первой октавы, постепенно повышая голос и задерживая дыхание на ре второй октавы. Голос отзывался эхом от высоких потолочных сводов репетиционного зала, но не хватало его силы, поэтому я попробовал взять ноту ми. И тянул все громче, выше, пока бокал не треснул. И дыхание кончилось.
– Засчитано, – улыбнулся Мишель. – Но считай, тебе повезло. Ты даже не выяснил, какая у бокала частота.
Он достал из сумки бутылку с водой и вымочил руку, а потом, взяв нетронутый бокал за ножку, бережно скользнул влажным пальцем по ободку. Звук, исходивший от этого трения, был еле различимый, и частоту я распознать не мог.
– Неужели ты слышишь?..
– А ты нет? – с усмешкой спросил он, поставив бокал на парту и встав туда же, где недавно стоял я. Эйдлену стоило только рот открыть, как звук уже полился из него, и я завороженно смотрел. Пение Мишеля гипнотизировало – даже Кристина перестала стучать пятками по сцене. Судя по звучанию, он взял ноту гораздо выше той, которая поддалась мне. И если мой бокал просто треснул, то стекло Мишеля разлетелось на куски, осыпаясь на деревянный пол.
– Еще раунд?
– Не надо, – хрипло отмахнулся я, опустив взгляд. – Бессмысленно.
Мне не хотелось кормить его самодовольство, но и позориться – тоже, поэтому я и принял решение отступить. Это как в шахматах – нужно уметь сдаваться за несколько ходов до мата. Мишель даже не стал смеяться: он молчаливо составил оставшиеся бокалы обратно в коробку. Алиса же собирала осколки, когда мы услышали топот за дверью и грузное «кто здесь шляется?» от охранника.
– Валим, – принял решение Мишель и первым ринулся к окну. Я только сейчас заметил, что оно было открыто. Видать, так они сюда и попали. – Вам особое приглашение надо?!
Алиса вылезла первая. Крис, зацепившись за руку Мишеля – следом. Я выползал предпоследний, как самый габаритный. С ростом в метр восемьдесят пять в маленькое окно протиснуться было сложно, но мне удалось. Эйдлен выпрыгнул за мной, и мы вчетвером оказались на небольшом балкончике, почти вплотную друг к другу.
– Что дальше? – прошептал я, пока Алиса горячо дышала мне в шею.
– Там, – Мишель махнул рукой за спину Кристины, – там пожарная лестница. Спустимся по ней и спокойно выберемся. Давай, лезь.
– А охранник?
– Я захлопнул окно и держу раму отсюда, – недовольно от нашей медлительности цыкнул Мишель. – Оттуда нас не видно. Утром просто обнаружат незакрытое с вечера окошко.
Крис обезьянкой зацепилась за грязные металлические прутья и перемахнула через балконные перила. Встав устойчивее, она быстро полезла вниз, словно рожденная для таких приключений – слишком уж ловко у нее получалось. Как только Крис оказалась внизу, следом полезла Алиса. Я галантно подал ей руку, но младшая Эйдлен ее проигнорировала. Неловко засунув ладонь в карман куртки, я пожал плечами, глядя на то, как Алиса изящными пальцами цепляется за ржавый металл. Даже на скрипящей пожарной лестнице консерватории она выглядела произведением искусства – такая тонкая, светлая. Ей не шли эти декорации – на Алису хотелось повесить бриллианты и повести под венец. И смотря на ее длинные волосы, я жалел, что денег на бриллианты мне б не хватило, а жениться я не собирался.
– Нравится? – усмехнулся Мишель, боднув мой бок локтем. Шаги охранника в репетиционном зале стихли. Будучи глуховатым, он, должно быть, и не услышал наш шепот на маленьком балкончике.
– Отвали, – буркнул я и без труда перекинул ногу через перила. Мне помощь была не нужна, я оказался на асфальте очень быстро. Мишель спускался последним, и держался за лестницу не менее изящно, чем сестра.
Ладони испачкались в ржавчине и грязи от старого металла, и я быстро обтер их о брюки. На джинсах Крис тоже виднелись следы от ладоней. Она закурила, а Мишель сразу сморщил нос от табака. Только сейчас я заметил, что на его шее висит тонкая нитка морского жемчуга. У Алисы была такая же, но с жемчужинами покрупнее. Они так поблескивали в лунном свете, что я не мог отвести взгляд.
– Семейное? – усмехнулся я, протянув было руку, чтоб коснуться украшения на шее Эйдлена, но он шлепнул меня по ладони.
– Не трогай, – рыкнул он, но добродушно улыбнулся. – Подарок. Не люблю, когда прикасаются к моим вещам. Спасибо за пари. Было забавно.
– Миш, – шепнула Алиса, дернув брата за рукав. Она впервые подала голос с того момента, как мы застали ее за игрой на фортепиано. – Мы бокалы забыли. У меня кровь, Миш…
Она показала ему ладони. На них виднелись глубокие порезы от осколков. Должно быть, Алиса испугалась, когда послышались шаги охранника, и стиснула стекло разбитого бокала.
– Черт, – выдохнул Мишель, но Крис его опередила.
– У меня есть влажные салфетки, – она достала из рюкзака небольшую пачку и вручила Алисе. – На, останавливай. Аккуратнее только.
Белая тонкая материя тут же пропиталась ярко-алым цветом.
– Мы домой, – бросил Мишель. – Мне даже жаль, что с Орфеем ты пролетел. Но я попрошу педагога поставить тебя во второй состав.
Они пошли прочь, и Кристина тоже потянула меня за рукав. Не знал, что было унизительнее – второй состав в студенческой опере или то, что Алиса в целом смотрела на меня, как на второсоставного.
Глава 4
Проводив Крис до подъезда, я наконец посмотрел на экран телефона, до этого валявшегося на дне потасканного рюкзака. Отец звонил мне пять раз, но гаджет стоял на режиме «не беспокоить». Увидев такое количество пропущенных, я даже занервничал, но перезванивать не стал: до дома оставалось недалеко. Поэтому отцу улетело сообщение о том, что скоро буду – и возле него сразу появились две галочки о прочтении.
Дом Кристины действительно стоял не так далеко от моего. В нем громоздились друг над другом пять этажей, из подъездных окон лился подъездный грязный свет. Забросив рюкзак за спину, я медленно побрел вдоль. Октябрь своим появлением опустошил палисадник, откуда доносились звуки кошачьей драки. Вдалеке шумело море, но я, желая отрешиться от морельских звуков, достал из рюкзака наушники. «Ночные снайперы» сопровождали меня до самого дома, перекрывая и назойливые мысли о прошлом, и тягостные раздумья о будущем. В московской консерватории я ни разу не был во втором составе, а морельская – перевернула мою любовь к спектаклям, оставив невнятную кашу.
«Все равно спою Орфея», – пытался убеждать я себя. «Не сейчас, так потом, в театре». Правильно говорила мать: главное – доучиться хоть где-то, потому что кроме музыки я ничего не умел. Только слышать ее и создавать.
Подходя к обшарпанному подъезду, выкрашенному грязно-зеленой краской, я замедлился, еле переставляя ноги и шаркая подошвами ботинок об асфальт. В окне гостиной горел свет, и отец мелькал мимо неплотных занавесок, передвигаясь из угла в угол. Дослушав песню у двери, я бережно убрал наушники в кейс, а его – на дно рюкзака. Мы жили на третьем этаже, и на площадке находилось по четыре квартиры. Наша была ближе всех к лестнице, и дверь в нее отец уже приоткрыл. Я постарался юркнуть неслышно, но дверь предательски скрипнула. С ног я даже не успел скинуть кроссовки, как отец возник в коридоре, грозно хмуря брови.
– Почти одиннадцать.
– Мне должно стать стыдно? – удивился я, все-таки сняв обувь и чересчур резко дернув за молнию на куртке. Она чуть не треснула. – Одиннадцать и одиннадцать, кто ты мне, чтоб учить?
Отец растерялся, а я в сотый раз убедился в верном значении фразы «лучшая защита – это нападение».
– Вообще-то…
– Если скажешь, что вообще-то мой отец, то я тебе напомню, что мы не виделись двенадцать лет.
Его лицо, и без того усталое от постоянных дежурств, совсем осунулось. И он ведь был не старым: я точно не помнил дату рождения бати, но прикидывал, что ему в районе тридцати девяти. Его волосы даже седина не тронула, и морщины еле проглядывались на вечно нахмуренном лбу. Но усталость и постоянный стресс брали свое.
– Хватит, Родион, – бросил он, отступив с напором. – Я просто волновался.
Я поморщился и действительно замолчал. Иногда я тоже нервничал за отца – когда он задерживался, когда у них были выезды, когда он не спал сутками, и еще я мог насчитать около десятка этих «когда».
– Ладно, бать, извини, – проходя в кухню, я хлопнул его по плечу. – Есть чего пожрать?
– Омлет сейчас приготовлю, – он достал сковородку.
В кухне опять воняло табаком.
– Снова курил?
– Тебя ждал, – пожал он плечами так, словно его это должно было оправдать. Достав сковородку из старого шкафчика, у двери которого был сломан доводчик, отец грохнул посудиной по газовой плите. Чиркнув спичкой, отец включил газ, который сразу тихо зашелестел, а в кухне появился тонкий, едва уловимый запах.
– Ты самоубийца, конечно, рядом с газовой плитой курить, – буркнул я.
– Я далеко и в окно, – отмахнулся он, разбивая три яйца в пластиковую миску.
Посуда в квартире всегда казалась заляпанной. К чему бы я не прикасался, это все вызывало чувство отторжения: не мое, я не должен здесь быть. Мне хотелось в Москву, к европейскому сервизу и посудомойке. Грязная раковина опять забилась посудой, и я расстроенно посмотрел на все растущую гору.
Заметив мой взгляд, отец виновато потупился.
– Прости, помою. Привык жить один.
– Я помою, ты и так ужин готовишь, – вздохнул я, понимая, что влез в его жизнь, сместив все вектора и испортив ее распорядок. Поэтому, вооружившись губкой и средством, я встал у раковины. Отец суетился у плиты. Мы нечасто находились вместе в одном пространстве. То он на дежурствах, то я бежал.
Помимо сигарет и легкой примеси газа, запахло и жареными яйцами. Отец накрыл сковородку старенькой стеклянной крышкой, у которой давно отваливалась ручка, но ни у кого не доходили руки ее приклеить. Между нами повисло неловкое молчание, которое я попытался сгладить разговором.
– Мне партию Орфея дадут, – брякнул я первое, что пришло в голове.
– Правда?
– Ага, только во втором составе.
Отец промычал что-то нечленораздельное, невнятное, я так и не понял – что. Поэтому продолжил оттирать тарелки от засохшей овсянки после раннего завтрака. И опять – молчание, давящее на уши. Отец поглядывал за омлетом, я – за посудой. От скуки и ощущения неловкости я даже начал напевать у себя в голове.
Наконец, батя вывалил омлет мне в тарелку с дурацкой красно-голубой каемочкой, и я плюхнулся за стол, вытерев руки об штаны. Мы жили месяц, но я еще ни разу не видел, чтоб у отца на кухне висело вафельное чистое полотенце. Или грязная, уже влажная тряпка, или вообще ничего. Омлет вкусно пах и даже не подгорел. Взяв вилку, я принялся без ножа разделять его на небольшие, удобные для еды кусочки. Отец налил мне чай – крепкий, черный и сладкий. Я с удовольствием сделал глоток и блаженно откинулся на спинку стула.
– Спасибо, вкусно.
Отец присел напротив и себе заварил крепкую кружку кофе.
– Тебе нормально перед сном? – я потянулся за куском хлеба из пачки.
– Я сейчас уеду на дежурство, – отстраненно сказал он. – У нас… Есть новые обстоятельства, которые надо изучить. Я хотел попросить тебя быть осторожнее.
Омлет чуть не застрял в горле, но я быстро сглотнул горячий большой кусок. Батя вертел в руках кружку с едва не расплескивающимся через край кофе.
– Что случилось? – прямо спросил я. – Это связано… с учениками консерватории? С Тасей?
Батя замялся, кусая губы. Они у него и так были обветренные, с постоянно отслаивающейся кожицей, сухие. И сейчас нижняя губа закровоточила, я заметил маленькую алую каплю, которая тут же исчезла вместе с глотком черного кофе.
– Не стоит тебе говорить.
– Ты уже начал, – напомнил я. – И вообще, мне некому это рассказывать. Просто хочу знать, что происходит.
– Только ни одной живой душе, ладно? Ты можешь посеять этим панику. Люди всегда боятся, когда сталкиваются с неизвестным.
Батя меня так заинтересовал, что я даже забыл про остывающий омлет. Но «неизвестное» поставило меня в ступор: отец еще несколько дней назад нес чушь про сирен, и я не сомневался, что это могло быть продолжением того разговора. Но он выглядел бледно и нервно.
– Мы нашли на берегу кровь, – хрипло сказал он. – Свежую.
– Откуда?..
– Не перебивай, – взмолился он. – Я и так с трудом формулирую… В общем кровь была темно-зеленая, такая вязкая… Но пахла – кровью. И анализы подтвердили, что она, родимая.
– Разве бывает темно-зеленая кровь?
– Даже темно-бирюзовая…
Он достал старенький телефон. Еле работающий, вечно глючащий, но неплохо снимающий. В галерее у бати было полно фотографий: шашлыки с последнего летнего путешествия, отснятые документы, парочка закатов, я сам. Последние кадры датировались сегодняшним числом, и на них узнавалась жемчужная бухта. Я не знал, зачем они снова туда пошли – никаких улик после смерти Таси не оставалось, мы исползали с Кристиной это место вдоль и поперек, чуть ли не с лупой изучая камни.
Но они нашли.
На одном из больших валунов, уже покрытых тиной, виднелись странные темно-бирюзовые пятна, отдававшие глянцем и ровным бликом отражавшие солнце.
– Не похоже на кровь, – озадаченно протянул я.
– Фотография не передает консистенцию, – отец отхлебнул еще кофе. – Но это она. И по анализам – она, только без группы, но у нее есть такие же медицинские критерии.
– Трэш, – я вздохнул и вернул телефон отцу. – А чья она может быть?
– Не знаем. Отправили биологам и зоологам. Неясно: то ли это морское существо, которое случайно вынесли на берег. То ли сухопутное, случайно оказавшееся в воде. Черт его знает, но такого мы раньше не встречали.
Он поднялся и поставил кружку в раковину. Но, подумав, взял губку и решил помыть ее сразу под моим одобрительным взглядом. Я задумчиво накалывал на вилку остатки уже начавшего остывать омлета. Шум воды успокаивал. Из приоткрытого окна доносился звук моря, сливаясь воедино с текущей из-под крана струей.
– А если это сирены? – выпалил я, оторвав взгляд от тарелки. Отец стоял ко мне спиной, но я чувствовал, что он весь напрягся и даже на мгновение перестал мыть посуду.
– Ты же называл это чушью.
Я задумчиво почесал затылок. Все легенды и правда казались только сказками, но другой идеи почему на берегу оказалась неизвестная бирюзовая кровь у меня не было. Может, рыба какая? Или странный морской еж, раньше не появлявшийся на берегах Балтийского моря?
– И правда, – согласился я. – Такого не может быть. Ты, кстати, судмедэксперт, и должен мыслить трезво. Сирен не существует.
Батя повернулся ко мне лицом и устало потер переносицу.
– Мы просто не представляем, что происходит. Пятый ученик за полгода. И это я так, в обход своих, с инициативной группой… – он закатал рукава рубашки. – Начальство узнает – попрет к чертовой матери.
– Почему? – растерялся я.
– Потому что мы должны искать, а не такой чушью заниматься. Короче, Родион, ничего не ясно. И я тебе этого не говорил.
Он поставил вымытую чашку на место в кухонный шкафчик. Кивнув отцу, я, положа руку на сердце, молчаливо поклялся никому не рассказывать. Батю я знал недолго, чтобы понять, насколько он озадачен. Всегда ли он увлекался мистикой? Много ли читал про сирен? Давно ли изучает морские легенды?
Входная дверь хлопнула, а потом послышались удаляющиеся шаги в подъезде. Скинув тарелку в раковину, я направился в спальню отца. Если моя больше напоминала чуланчик с детской софой, то у бати была вполне себе приличная комната. Плед валялся на незаправленной кровати, ящики комода были приоткрыты, и оттуда выглядывали неаккуратно убранные вещи. Я почти никогда не заходил в отцовскую комнату, бывал здесь всего пару раз. Но теперь желание изучить то, чем отец живет, перебило здравый рассудок.
Его шкаф полнился тонкими и толстыми журналами «Тайны Морельска» за разные года. На обложках красовались кричащие заголовки о необъяснимых событиях, а на парочке, которые я отложил в сторону, была нечеткая фотография существа с человеческим верхом и рыбьим хвостом. Датировался журнал позапрошлым годом, и я пожалел, что не уточнил у отца, когда тот друг рассказал ему про сирен. Судя по коллекции, это напоминало легкое помешательство – хотя у судебных экспертов разум трезвый, способный быстро и четко оценивать информацию. Но глядя на журналы с сиренами, я не верил, что их мог коллекционировать мой отец. И, тем более, читать «Тайны Морельска».
И, складывая их обратно на полку, я уже хотел поделиться находкой с Кристиной – может, она тоже такое почитывает?
***
Отговорить Кристину от погружения с аквалангом у меня не получилось, и я понял, что тогда нужно возглавить это мероприятие. Крис настраивалась решительно: она нашла парнишку с лодкой, который должен был вывезти нас на глубину жемчужной бухты, и еще одного, дающего частные уроки фри-дайвинга. Нельзя было не согласиться с тем, что профессия у Крис и правда была полезной: нужные люди вырастали вокруг нее сами собой, как грибы после летнего дождя.
Мы встретились еще у ее дома. Она заботливо сделала бутерброды – хлеб и колбаса, нарезанные сантиметром в ширину вызвали улыбку. Но я с благодарностью откусил, пока мы с рюкзаками наперевес топали к бухте. Крис тоже жевала, и между нами повисло молчание. То, что мы хотели найти, действительно могло крыться на дне жемчужной бухты. Пусть я и ворчал, но мой интерес вчера подогрелся отцовскими журналами.
– Ты читала «Тайны Морельска» за двадцать первый год? – спросил я, с трудом проглотив большой кусок бутерброда и тут же откусив новый.
– Не, – буркнула она с набитым ртом. – Только слышала, что там про сирен печатали.
– Вчера нашел у отца… – я замялся, подбирая слово, – коллекцию. Из таких журналов. Там их дохрена. Вот уж не думал, что такой серьезный человек читает такую дичь.
– Реально? – удивилась Крис. – Никогда не слышала…
– А ты с ним общаешься? – я покосился на нее.
– Да уж побольше твоего, – она невозмутимо откусила от бутерброда. – Его девятка ломается часто. А я ее чиню.
Пожав плечами, я выкинул в ближайшую урну пакетик из-под бутерброда. Мы вышли спозаранку, солнце только начинало просыпаться. В субботу на галечных морельских пляжах бывает много людей даже в октябре, поэтому мы решили нырнуть рано, избегая посторонних взглядов. И я до сих пор недоумевал, как Крис удалось меня на это подбить?
Солнечные лучи – на удивление для Морельска яркие, – озарили водную гладь. У берега уже стоял небольшой катер: белый и побитый жизнью. Капитан его выглядел сонным и измочаленным, будто он всю ночь отплясывал в единственном морельском ночном клубе. Но, подойдя поближе и незаметно понюхав его, я с облегчением выдохнул: трезв и даже перегаром не пахнет.
Девушка, на вид чуть старше нас, грузила снаряжение. Когда мы поравнялись с лодкой, остановившись у носа, она обернулась и ослепительно улыбнулась нам. На клыке у нее блеснул скайс, а нарощенные ресницы нависали, оттягивая и отяжеляя веки.
– Аня, а это Паша, – с улыбкой представилась она. – Погружались когда-нибудь?
– Родион, – я помог ей догрузить оборудование в катер. – Нет, никогда. Но я хорошо плаваю.
– Я тоже, – Крис запрыгнула в лодку. – Мы ненадолго. Просто хотим осмотреться.
– Вряд ли бы я подписалась когда-нибудь на такую авантюру, Крис, если б не твои таланты автомеханика, – хмыкнула Аня, тоже забираясь в катер и отдавая Паше команду.
Он завел катер, и я забыл поинтересоваться, есть ли у него права. А когда Паша начал сдавать задом и белая побитая махина, разбрызгивая вокруг себя соленые капли, пришла в движение, я покрепче вцепился пальцами в бортик. От влаги они все время соскальзывали.
Мы набирали скорость, нос катера причудливо рассекал воду, и я заинтересованно поглядывал через бортик. Балтийское море обычно было желтовато-зеленым, мутноватым, а в жемчужной бухте словно стеклом расстилалась бирюза. Я на ходу коснулся рукой воды, и понял, что не такая уж она и холодная – в гидрокостюмах замерзнуть мы не должны. Видимость глубины достигала пары метров, и плещущиеся мелкие рыбки то и дело уплывали врассыпную. Паша управлял плавно, особо не разгонялся, но минут через семь мы уже стояли посреди жемчужной бухты. Пляж превратился в тонкую полоску, и оставалась надежда, что ранние пташки, желавшие отдохнуть на берегу, нас не видели.
Катер остановился и теперь плавно покачивался на небольших морских волнах. Крис суетливо разбирала гидрокостюм, пытаясь расстегнуть молнию, но бегунок постоянно выскальзывал из ее пальцев с короткими, неаккуратными ногтями.
– На сколько погружаемся? – Аня завязала волосы в пучок.
– Метров тридцать-сорок, – решила Крис. – Это безопасно.
Такая глубина не звучала безопасно, но спорить я не стал. Взяв гидрокостюм, чуть выцветший от старости, я стянул с себя сначала футболку. Девчонки тоже начали переодеваться, но в катере было не особо удобно, он постоянно покачивался и Аня, стоя в шортах и верхе от купальника, чуть не свалилась за борт.
– Холодно, блин, – проворчала она, когда на нее попало несколько соленых брызг. Крис только отмахнулась. Неопрен, из которого был пошит костюм, неприятно лип к телу, и я постоянно пытался оттянуть то рукав, то воротник. Он обтягивал слишком сильно, и я злился.
– Размер какой? – поинтересовалась Аня, перебирая ласты.
– Сорок третий, – буркнул я, и тут же в меня прилетели синие пластмассовые ласты, больно шлепнув по бедру.
Аня взялась проводить инструктаж. Крис постоянно крутилась, не слушая ее внимательно, а вот я впитывал каждое слово. Дайвинг – это опасно, и пусть я трусостью никогда не отличался, но отсутствие свободного доступа к кислороду – пугало. Аня рассказывала как правильно дышать, опускаться и всплывать. И параллельно ее словам мое желание погружаться падало в геометрической прогрессии.
– Ясно?
– Ясно! – Крис натянула маску, плотно прижимая ее к носу и рту, а потом натянула на себя баллон с кислородом и жилет. – Мы готовы.
Я тоже натянул на лицо маску, надел жилет и баллон с дыхательной смесью на спину. И, незаметно для девчонок, перекрестился – тут оставалось уповать только на Бога, ведь я хотел выжить.
Аня нырнула первая, Крис – за ней, и я нехотя тоже перевалился через бортик, засунув в рот трубку для дыхания. Под водой был прекрасный обзор: я видел Аню, которая командовала нам жестами, Кристину, озиравшуюся по всему пространству. Мы медленно начали погружаться под командами Ани. Она вообще плыла, как настоящая русалка – ее ласты напоминали хвост, а тягучие, ровные движения говорили о большом опыте погружения. Крис двигалась рвано, все время дергалась, а мне вообще хотелось всплыть на берег. Кислорода будто не хватало, но я читал о таком – главное, не поддаваться панике. И я, изо всех сил пытаясь не впасть в ужас, плыл позади всех. Ноги будто сами по себе работали в ластах, а руки разбивали полотно воды перед собой, погружаясь все глубже и глубже.
На удивление, на глубине Балтийское море оставалось таким же бирюзовым, как и на поверхности. Мы замерли. Аня показала сигнал «стоп» и взглянула на глубиномер. На такой глубине даже солнце не пробивалось сквозь толщу воды, мне в глаза била абсолютная темнота и изредка проплывающие рыбки мелькали своими хвостами. Крис озиралась куда активнее меня – она крутила головой из стороны в сторону, иногда тыкала Аню локтем и указывала на что-то. Я подплыл к девочкам ближе, и Аня скомандовала следовать за ней. Мы безропотно поплыли вдоль, перестав погружаться.
Мне показалось, что давление под водой начало усиливаться, словно на поверхности воды сейчас нарастали штормовые волны. Они чувствовались здесь сильно, хотя, казалось бы, не должны были. Нас относило друг от друга с каждым толчком, и Крис крепко вцепилась в меня, а Аня – в Кристину. Под маской я зажмурился в тщетных попытках совладать с собой, активно греб ластами, но все равно казалось, что мы замерли на одной месте.
Крис дернула меня за рукав особенно сильно, и я распахнул глаза. По ощущениям вода вокруг нас вибрировала, посылая импульсы опасности. Аня жестом показала, что надо всплывать, и я хотел было начать первым, но Крис не позволила. Она вне всяких дайверских жестов ткнула пальцем влево, и я повернулся. На миг показалось, что я сейчас утону: даже в воде появилась сумасшедшая слабость в ногах, все конечности обмякли, а страх забрался в самую грудную клетку.
Вдалеке виднелось существо. С рыбьим хвостом и человеческим корпусом. По облику такое, как рисуют в детских книжках, но это нечто находилось слишком далеко, чтоб разглядеть его в деталях. Мне показалось, что я не могу пошевелить ни рукой, ни ногой, а все тело парализовало от ощущения неизведанного и темного. Вода вибрировала сильнее, а существо стремительно приближалось.
Аня и Кристина начали подниматься, и я активно греб ногами, пока ласты рассекали воду. Мы пытались выплыть, но стояли на месте. Я чувствовал, что все более жадно хватают ртом дыхательную смесь из баллона, и попытался выровнять ритм, чтобы не поддаться панике. Аня тащила нас наверх. Существо резко развернулось: видимо, заметило нас и начало отдаляться. Последнее, что я запомнил, мелькнувшие длинные волосы и цвет хвоста – болотно-золотой.
Ноги уже сводило от интенсивной работы, но вода успокоилась, и мы потихоньку поднимались. Как только я оказался на воздухе, тут же выплюнул трубку, начиная жадно дышать. Паша на катере подплыл к нам поближе, и Аня уцепилась за сброшенную ей веревочную лестницу. Кристина рядом тоже пыталась отдышаться, стягивая капюшон гидрокостюма. Ее темные волосы забавно стояли торчком. Я протянул ей руку и подсадил, чтоб она смогла подтянуться на лестнице.
– Спасибо, – сквозь шум воды бросила она. – Руки ослабели.
И я понял, о чем она говорила, когда сам зацепился за лестницу. Мышцы были будто не мои – вообще не поддавались, и подтянулся я с трудом, перевалившись через бортик катера. Паша мне помог, затащил в лодку за жилет. Крис уже начала стягивать с себя гидрокостюм, пытаясь отдышаться. Под собранными волосами я заметил выступившую из ушей кровь.
– О боже, – пробормотал я и, дотянувшись, стер красную каплю. – Это от чего?
Аня молчала. Мне показалось, она вообще потеряла способность говорить.
– Может, от этих сильных вибраций под водой, – пробормотала Крис и посмотрела на мои уши. – У тебя тоже кровь.
Я вытер ее плечом, а на черном гидрокостюме все равно не было видно пятен. Паша слабо завел мотор, чтобы лодку не уносило еще дальше от берега. Зубы Ани клацали друг об друга – только сейчас, сев к ней ближе, я это заметил. Рукой я осторожно приобнял ее за плечи, а Аня, поежившись, прижалась ко мне.
– Это было страшно, – наконец, она отошла от онемения.
Крис закивала.
– Не просто страшно, а ужасно! – она откинулась на бортик катера и закрыла глаза. – Это же не я одна видела?
– Не ты одна, – поддакнул я. – И у нас точно не групповые галлюцинации. Это существо русалка?
– Сирена, – качнула головой Крис. – Ты слышал этот звук?
– Только вибрации…
– А мне показалось, я чуть не оглохла! По барабанным перепонкам долбануло так, будто на мне применили ультразвук!
Паша нажал на газ, и катер быстрее понес нас к берегу. Аня также дрожала, а Кристина пялилась в бирюзовую гладь. Но больше мы ничего там не увидели.
Глава 5
Как только я почувствовал под ногами твердую землю, спустившись с катера, сразу волной накатило облегчение. Хотелось упасть в песок и ткнуться лицом в грязный пляж, благодаря за то, что у нас получилось на него вернуться. Но я стоял на чуть подрагивающих ногах и придерживался за бортик рукой, а второй – помогал девочкам выбираться из катера. Крис оставила в лодке и гидрокостюм, и жилет, и баллон, Аня пообещала самостоятельно все убрать.
Я постоянно оглядывался на море: мне все хотелось увидеть хвост или всплеск, хоть какой-то намек на то, что нам не показалось. Но там ничего не было. Море поражало своим спокойствием и полнейшим штилем: даже у берега не было волн, что для октябрьского Морельска – нонсенс.
Ноги Крис тоже подрагивали, она делала осторожные шаги по песку. Я придерживал ее за локоть, пока мы шли к бетонной лестнице, ведущей из жемчужной бухты. Кристина пыталась улыбаться, но улыбка эта больше напоминала испуганную гримасу. Мы оба знали, что нам страшно, но никто не хотел в таком признаваться.
– Зато мы нашли, что хотели, – неловко пробормотала Крис, когда мы поднялись и вышли на набережную. – Теперь ты не будешь говорить, что это чушь?
– Не буду, – нехотя признался я, отряхивая низ штанин от песка. – Я тоже это видел.
– Было жутковато, – Крис криво усмехнулась.
– Думал, мы не всплывем.
– Говно не тонет.
И то ли от нервов, то ли от удачной глупой шутки мы на пару рассмеялись так, что на нас обернулось несколько прохожих. Крис легонько толкнула меня в плечо, и я слегка пошатнулся. Стресс потихоньку расслаблял плотные тиски, но даже пока мы шли вдоль набережной, все равно посматривали на море. Я крутил головой и замечал, что взгляд Крис устремлен туда же. К морю.
– А если это правда поют сирены? – пробормотала она. – Они же, по легендам, заманивают путников и их топят…
– Студенты – не путники.
– Балда, – бросила она, – Студенты консерватории – талантливые музыканты. Не думал об этом? А если они их топят, чтобы подпитаться?
– Чушь, – отмахнулся я, и тут же опомнился: обещал ведь не говорить! – По легендам, сирены должны были топить этих, мореплавателей. Причем тут студенты?
– Но ты не отрицаешь, что смерти могут быть связаны с сиренами?
– Не отрицаю, – нехотя согласился я. – Может, перекусим? Я голодный.
На набережной стоял ларек с горячей кукурузой. Летнее обеденное блюдо отдыхающих пришлось по душе – сочные желтые зерна, отдающие солью на языке, согревали. Мы купили по целой штуке и ели на ходу. У Крис по подбородку тек сок, капая на футболку с Limp Bizkit, и я протянул ей салфетку. Она непринужденно рассмеялась, вытираясь и выкидывая влажную бумагу в ближайшую урну. Я тоже запачкал толстовку, но кукуруза оказалась до того вкусная, что это было неважно.
Раздалась мелодия звонка, но я даже не сразу понял, что играл мой телефон. Наспех вытерев руки от кукурузы об джинсы, я достал гаджет из заднего кармана и увидел абонента, желавшего со мной поговорить. «Мать».
– Черт, – выругался я.
– Не хочешь говорить?
– Придется.
Я сунул остатки кукурузы Кристине, которая от неожиданности чуть свою не выронила, и нажал на зеленую кнопку принятия звонка. Почти бегом я отошел от подруги, чтобы она не слышала нашего разговора. Обернувшись мельком, я заметил, что Крис отошла к перилам и принялась уже за остатки моей еды.
– Алло, – бросил я в трубку резче, чем планировал, и на несколько секунд на той стороне провода повисло молчание.
– Родион, здравствуй, – суховато произнес материнский голос.
– Здравствуй, – я сбавил обороты. – Что-то случилось?
– Просто звоню узнать как ты, – она попыталась смягчиться. – Мы почти не разговаривали после твоего отъезда…
– Ты не рвалась, – напомнил я. – Я пытался с тобой поговорить.
Материнское давление я чувствовал через телефонную трубку, пару тысяч километров и прибалтийские страны. Она распространяла свое влияние везде, до чего могла дотянуться, и пилила мои нервные клетки ржавой пилой – особенно, когда звонила так неожиданно.
– Как ты обустроился?
У меня и сомнений не было, что она так резко сменит тему. Мама не выносила напоминаний о собственных промахах и всегда делала вид, будто такого не было. В детстве из-за этого я чувствовал себя дураком, а сейчас знал – все было. От того, что она попыталась спрятать воспоминания, ничего не изменилось.
– Нормально. С отцом уживаемся, особо друг друга не трогаем, – дежурно рассказывал я, только сейчас заметив, что кругами рассекал по набережной от невозможности стоять на месте. – Как работа? Как в консерватории?
Вопрос сорвался с губ раньше, чем я успел его осознать. Тоска по прошлой жизни иногда меня заедала так сильно, что я не мог думать ни о чем другом. В последнее время меня отвлекала Крис с ее тайнами Морельска и прочими небылицами, но теперь, услышав материнский голос, я вернулась на двадцать шагов назад. В Москву и так хотелось, снова к ее размаху, снова к огромному, любимому зданию консерватории, к большим проспектами и пробкам.
– Нормально. В консерватории почти все забыли, – кивнула она. – Но не думаю, что ты сможешь вернуться. На твоем месте, я бы не раскатывала губу.
– А на твоем месте! – мгновенно вскипел я. – На твоем месте, я бы думал о своем ребенке, а не о том, как выйти сухой из воды самой!
– Беспредметный разговор, – отрезала она, и я услышал, как на фоне щелкнула зажигалка, и мать сделала первую затяжку сигаретой. – Уймись. Я и так сделала все, чтобы запихнуть тебя в сраный Морельск.
– Спасибо!
– Не стоит! – зло бросила она, и ее агрессивная манера разговора чуть не заставила меня бросить трубку. – Сволочь ты неблагодарная, Родион.
– И тебе хорошего дня, – сыронизировал я. – Что ты еще хотела?
– Вообще-то, я позвонила просто спросить про твои дела.
– Живу и здравствую. Мам, мне правда надо бежать, давай попозже созвонимся?
Я мог поклясться, что сейчас она недовольно цыкнула и закатила глаза. Но ни слова не сказала против – попрощалась и положила трубку. Увидев сброс звонка, я в облегчении выдохнул и запихнул телефон в задний карман. Пока я пытался отбиться от матери, Кристина уже доела мою кукурузу.
– Неприятный звонок?
– Типо того, – отмахнулся я. – Неважно.
– Ссори, я тут твою кукурузу догрызла…
– Плевать, аппетита все равно нет, – отмахнулся я, проследив взглядом, как два огрызка полетели в мусорку.
– Хочешь, я тебя дома чаем напою? – Крис ободряюще погладила меня по плечу, и я все-таки кисло улыбнулся кивнув.
Предложение было неожиданным – в прошлый раз Кристина меня даже на порог не пустила, когда я пошел ее провожать, а теперь сама же предложила зайти в гости. Мысли о сирене не выходили из головы. Мне показалось, что это было самое прекрасное и устрашающее существо одновременно. В воде я испытывал трепет, сейчас – подсознательный ужас. Мне казалось, что теперь сирена будет являться в кошмарах каждую ночь. И я уже заранее испытывал бессильное отчаяние.
– Я тебе кое-что скажу, только ты не говори никому, – попросил я, не в силах держаться. Да, я пообещал, но иногда и клятвы могут быть нарушены. – Мне вчера отец кое-что рассказал.
Крис взволнованно посмотрела на меня, и в глазах ее блестел нездоровый интерес. Пока я переводил дыхание, собираясь, она в нетерпении дернула меня за рукав.
– Ну?
– Короче, отец вчера рассказал, что они на берегу нашли кровь, – пробормотал я. – Только не красную, а такую, бирюзовую… Понимаешь? Они нашли нечеловеческую кровь…
Крис ахнула, а потом зажала ладошкой рот.
– Да ладно? И ты думаешь, что она…
– … принадлежит сирене, – закончил я вместо нее. – Только знаешь, сегодняшняя сирена не была похожа на раненую. Может, их несколько?
– Или у них быстрая регенерация, – пожала плечами Кристина. – Блин, посмотреть бы на эту кровь…
– Да смыло все давно. Но у отца в телефоне есть фотка, если подгадаю момент – попробую прислать.
Крис посмотрела на меня неопределенно, а потом мотнула головой.
– Если не получится, не подставляйся. Как-нибудь в следующий раз.
И я промолчал в надежде, что следующего раза все-таки не будет. Мне все еще хотелось, чтобы сирены оказались дурным сном, но болотно-золотистый хвост я никак не мог выкинуть из головы.
Мы подошли к ее пятиэтажке, и я замедлился у подъезда. Дверь закрывалась с помощью кодового замка, и я давно такого не видел – мне казалось, все уже лет пять как перешли на магнитные ключи. Но даже по сравнению с нашим, дом Крис казался чуть обветшалым, которому и до аварийного состояния недалеко. Она зажала пальцами три кнопки под цифрами один, четыре и восемь, и дверь, щелкнув, открылась. На лестнице пахло куревом и сыростью, что совсем неудивительно для Морельска. Стены, выкрашенные в темно-синий цвет по низу и побеленные наверху, кто-то разрисовал маркерами и баллончиками.
– У вас не гоняют за это? – я кивнул на рисунки.
– Кому это надо? – хмыкнула Крис. – У нас пол подъезда так рисует.
– В Москве б уже поймали…
– Ну, где Москва, а где мы – морская провинция?
И я только кивнул, потому что не мог не согласиться. Где Москва, а где Морельск? Мы поднялись на второй этаж. На площадке, как и у нас, располагались четыре квартиры. Три из них были с металлическими входными дверьми, а мы подошли к старой, потрепанной, обитой кожей. Крис вытащила из кармана связку ключей и одним поворотом в скважине отомкнула замок.
– Проходи.
Из глубины квартиры послышались разговоры, и Крис мгновенно напряглась, безмолвно выругалась: глядя на то, как шевелились ее губы, я разобрал четыре бранных слова.
– Черт, он дома.
– Кто это?
– Отчим, – пробормотала она, скидывая кроссовки.
В квартире сильно пахло спиртным, копченой рыбой и попкорном. Как взаимосвязаны эти три продукта я не знал, потому что пил редко и морепродукты терпеть не мог. Пахло и потом, прелой одеждой, а само помещение давно просило ремонта. Побелка на потолках давно посерела, а обои в тонкую полоску будто начали отслаиваться еще в прошлом веке. Обувь валялась вне шкафа, на подломанных крючках висели старые олимпийки с тремя полосками и куртки. В углу стоял старый велосипед, а посреди прихожей валялись мужские порванные тапки.
– Прости, – пробормотала она. – Я думала, он на работе.
– Но чай-то можно попить? – с улыбкой спросил я. – Или твой отчим меня сожрет?
Крис замялась.
– Разувайся.
Кухня выглядела не лучше прихожей: такая же пошарпанная, на некогда светлой вытяжке виднелись старые пятна жира, плиту никто давно не мыл, а на ней стояла алюминиевая кастрюля с неясным содержимым, от которого пахло кислым. Я поморщился, но прошел внутрь, стараясь не смотреть на Крис, которая швырнула грязную, брошенную на столе чашку в раковину. От раздавшегося звона я вздрогнул.
– Надоело, – ледяным тоном бросила она, и даже у меня вдоль позвоночника пробежали мурашки, хотя я даже здесь не жил. – Могли бы хоть убирать за собой.
– Давай я помогу…
– Сядь, – Крис пальцем указала мне на табурет, и я покорно опустился на деревянную жесткую поверхность. Она суетилась вокруг, пока я смотрел сквозь кухонное окно на маленький пустующий дворик. На улице накрапывал дождь, висела неприятная сырость, да и осенью дети гуляли гораздо реже. Я представлял, какой здесь стоял гомон, когда окно летом приоткрывали на проветривание, а во дворе гудела детвора.
Крис стукнула дном металлического чайника о плиту и быстро зажгла газ. Если в Москве у многих стояли электрические плиты, то почти все дома в Морельске были подключены к газу, и даже горячая вода согревалась специальными колонками. Газ еле слышно зашипел и, не теряя времени, Крис достала из белого шкафчика две большие кружки.
– Чай только черный, – предупредила она.
– Пойдет, – я отмахнулся.
В коридоре раздался шум падающей вешалки, а потом недовольный пьяный вопль. Я не выносил пьяных людей: отец может и курил, ел лапшу быстрого приготовления, почти не ночевал дома, но в алкогольных дебошах замечен не был. Судя по матам, доносившимся из коридора, здесь намечался целый концерт. Я видел, как напряглись руки Кристины, и она чуть не выронила чайник, неосторожно схватив его за горячую рукоятку. Крышка, свалившаяся на гарнитур, неприятно звякнула, но Крис не спешила ее поднимать.
– Вот урод, – выплюнула она.
Я не понял, когда в ее руках вместо чайника оказалась бита. Такая массивная, деревянная, с уже стершимся принтом какого-то спортивного магазина. Рукоятка была перемотана изолентой, и я даже удивился как органично это орудие смотрелось в тонкий пальцах Кристины.
– Крис! – сдавленно выдавил я. – Ты что творишь?
– Достал, – бросила она и направилась к кухонной двери, до этого бережно мной прикрытой. – Все время бухает.
Крис дернула дверь на себя так сильно, что круглая несуразная ручка ударилась о стену. Я мог поклясться, что на стареньких обоях осталась вмятина от такой силы удара. Смотря на Кристину со спины, я не узнавал ее и восхищался одновременно: она смотрелась с битой; с короткими, собранными на макушке в маленький хвост волосами; с массивными плечами и крепкими мышцами на руках от нелегкой работы как чемпионка мира по любому силовому спорту. Даже кухонные декорации не портили этого впечатления.
На полу и правда валялась вешалка для одежды, а под ворохом курток – кто-то еще. Судя по кряхтению, пьяный мужчина.
– Подъем, – взревела Крис, подходя к курткам и легко пиная их. Она держала биту наготове, занесенной, но резких движений не предпринимала. Я, так и не поняв нормально это или нет, замер на кухонной табуретке и попытался пялиться в кружку, а не на представление в коридоре.
Но мой взгляд все равно возвращался к двери и открывшемуся из нее виду. Мужчина выкарабкался из курток и сел, ошалело качая головой. Крис возвышалась над ним монументально, на мгновение жалкого мужчину в потрепанных синих трениках мне стало даже жаль.
– Отвянь… Опять орет…
– Иди проспись! – гаркнула Крис так, что я вздрогнул. – Какого хера ты опять не на работе?! Людей в дом не привести! Опять срач!
– Я отмечал…
– Конечно, ты каждый день отмечаешь, алкаш чертов!
Она отбросила биту в сторону, и та с громким стуком сначала упала на пол, а потом откатилась в дальний угол. Мужчина часто и мелко дышал, словно загнанный кролик перед убоем, а Крис вернулась в кухню. Ее пальцы нервно подрагивали – я видел это даже с такого расстояния. Она вытащила из ящика пачку сигарет, быстро доставая одну. В Морельске что, все люди привыкли курить на кухне? Но комментировать я не стал, только молча следил за ее резкими, рваными движениями. Спичка у Крис не разгорелась с первого раза, и она перевела как минимум три штуки перед тем, как закурить. Вонь разнеслась по кухне сразу же, не оставив места чистому воздуху.
Чуть не пролив кипяток на столешницу, Кристина все-таки умудрилась тонкой струей из чайника попасть в кружку. Пакетик черного Липтона тут же окрасил воду в темно-коричневый цвет. Ароматизаторами не пахло, поэтому я придвинул металлическую сахарницу и забросил пару ложек подсластителя в чай.
– Бутеры будешь? – предложила Крис.
Недоеденная кукуруза давала о себе знать: желудок урчал сильнее, требуя добавки, но я не был уверен, что хотел есть в этом доме. Я все равно кивнул, и тем более Кристина, не дождавшись моего ответа, уже открывала холодильник. Сделав глоток чая, я чуть не обжег язык. В коридоре до сих пор слышались звуки падений и неудачных попыток подняться, а потом в предположительно ванной комнате зашумела вода.
Я поглядывал на часы, думая, когда прилично будет сказать, что мне нужно идти и при этом не обидеть Кристину. Она уверенно острым ножом нарезала вареную колбасу, а батон из пачки достала уже нарезанным. Смазав одну из сторон хлеба майонезом, Крис выложила на каждый по два тонких ломтика колбасы, а потом поставила все на тарелку. Я взял один бутерброд и откусил.
– Вкусно, – неловко пробормотал я и быстро запил все чаем.
Крис села напротив, притянув коленку к груди и поставив на нее подбородок. Она тоже с аппетитом уплетала бутерброд. И я понял, что даже если б отказался, аппетит бы при такой-то картине все равно разыгрался.
Мы молчали. Даже шум моря не доносился до нас из-за плотно закрытого окна. Зато, шаркая старыми рваными тапками, в кухню зашел отчим Крис. Он был мужчиной средних лет – скорее всего младше, чем выглядел, – с виду я б не дал ему больше пятидесяти. Его нос был красным, щеки – такие же, а глаза маленькие и опухшие, еле заметные из-под тяжелых век. Как только он зашел в кухню, спиртным запахло еще сильнее, чем до этого.
– Вали к себе, – бросила Крис, но он будто и не услышал.
– Сходи за лапшой, – скомкано попросил он. – Херово мне.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/aleks-melcer/ne-slushay-more-70326115/chitat-onlayn/?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Алекс Мельцер
Тип: электронная книга
Жанр: Городское фэнтези
Язык: на русском языке
Издательство: Автор
Дата публикации: 07.05.2024
Отзывы: Пока нет Добавить отзыв
О книге: Родион после долгой жизни в столице возвращается в родной портовый город Морельск. Он переводится в консерваторию, но попадает во второй состав из-за амбициозного солиста Мишеля.В то же время в Морельске прокатывается волна смертей – студентов консерватории находят утонувшими. Волею случая Родион оказывается втянут в круговорот странных событий: вместе с подругой Крис он разгадывает легенды моря, а в консерватории пытается завоевать право исполнить партию Орфея вместо Мишеля.