Главная страница | Ужасы | Отпрыск королевы-ведьмы

Отпрыск королевы-ведьмы
Сакс Рохмер


Описанные здесь странные деяния Энтони Феррары, призваны проиллюстрировать определенные этапы колдовства, как оно практиковалось ранее (согласно многочисленным записям) не только в Древнем Египте, но и в Европе в Средние века. Ни в коем случае приписываемые ему способности не превышают тех, которыми наделен полностью экипированный Адепт.





Сакс Рохмер

Отпрыск королевы-ведьмы





Энтони Феррара


Роберт Кеан посмотрел на другой конец двора. Только что взошла луна, и она смягчила красоту старых зданий колледжа, смягчила суровость времени, отбрасывая тени под монастырскими арками на западе и выделяя более рельефный плющ на древних стенах. Решетчатую тень на поросшие лишайником камни за вязом отбрасывала потайная калитка; а прямо впереди, там, где между причудливой дымовой трубой и бартизаном виднелось треугольное голубое пятно, похожее на расшитый блестками бархат, лежала Темза. Именно оттуда дул прохладный ветерок.

Но взгляд Кеана был прикован к окну почти прямо перед ним, к западу от дымоходов. В комнате, к которой оно принадлежало, ярко горел огонь.

Кеан повернулся к своему спутнику, румяному и атлетически сложенному мужчине, несколько бычьего типа, который в данный момент деловито вычерчивал срезы на человеческом черепе и проверял свои расчеты по книге Росса "Болезни нервной системы".

– Сайм, – сказал он, – почему в это время года в комнатах Феррары всегда горит огонь?

Сайм раздраженно взглянул на говорившего. Кеан был высоким, худощавым шотландцем, чисто выбритым, с квадратной челюстью, с короткими светлыми волосами и серыми глазами, которые часто говорят о необычной мужественности.

– Разве ты не собираешься заняться какой-нибудь работой? – патетически спросил он. – Я думал, ты придешь, чтобы помочь мне с базальными ганглиями. Я пошел на это; и вот ты застрял, уставившись в окно!

– Уилсон, в конечном счете, обладает самым необычным мозгом, – сказал Кеан с очевидной неуместностью.

– Неужели? – рявкнул Сайм.

– Да, он в бутылке. Его взял отец у Барта; он отправил его вчера. Ты должен это увидеть.

– Никто никогда не захочет засунуть твой мозг в бутылку, – предсказал хмурый Сайм и возобновил свои занятия.

Кеан снова раскурил трубку, снова глядя через четырехугольник. Затем…

– Ты никогда не был в комнатах Феррары, не так ли? – спросил он.

Последовало приглушенное проклятие, грохот, и череп покатился по полу.

– Послушай, Кеан, – воскликнул Сайм, – у меня осталась всего неделя или около того, а моя нервная система отчаянно расшатана; я разорвусь на куски из-за своей нервной системы. Если ты хочешь поговорить, давай. Когда ты закончишь, я смогу приступить к работе.

– Хорошо, – спокойно сказал Кеан и бросил свою сумку через стол. – Я хочу поговорить с тобой о Ферраре.

– Тогда давай. Что случилось с Ферраро?

– Ну, – ответил Кеан, – он странный.

– Это не новость, – сказал Сайм, набивая трубку. – Мы все знаем, что он странный парень. Но он пользуется популярностью у женщин. Он бы сколотил состояние как специалист по нервным расстройствам.

– Ему и не нужно; он унаследует состояние, когда сэр Майкл умрет.

– У тебя тоже есть хорошенькая кузина, не так ли? – лукаво осведомился Сайм.

– Есть, – ответил Кеан. – Конечно, – продолжил он, – мой отец и сэр Майкл – закадычные друзья, и хотя я никогда не видел молодого Феррару, в то же время я ничего не имею против него. Но… – он заколебался.

– Выкладывай, – настаивал Сайм, странно наблюдая за ним.

– Ну, я полагаю, это глупо, но зачем ему нужен огонь в такую жаркую ночь, как эта?

Сайм уставился на него.

– Возможно, он отступник, – легкомысленно предположил он. – Феррара, хотя его корни считаются шотландскими – не так ли? – Должно быть, изначально были итальянскими…

– Испанскими, – поправил Кеан. – Они принадлежат сыну Андреа Феррары, мастеру по изготовлению мечей, который был испанцем. Цезарь Феррара прибыл с Армадой в 1588 году в качестве оружейника. Его корабль потерпел крушение в заливе Тобермори, и он сошел на берег – и обосновался.

– Женился на шотландской девушке?

– Вот именно. Но генеалогия семьи не объясняет привычек Энтони.

– Какие привычки?

– Ну, смотри.

Кеан махнул рукой в сторону открытого окна.

– Что он делает в темноте всю ночь, когда горит огонь?

– Может у него грипп?

– Чепуха! Ты никогда не был в его комнатах, не так ли?

– Нет. Очень немногие мужчины бывали там. Но, как я уже говорил, он пользуется популярностью у женщин.

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду, что были жалобы. Любого другого человека отправили бы вон.

– Ты думаешь, у него есть влияние…

– Несомненно, какое-то влияние.

– Что ж, я вижу, что у тебя есть серьезные сомнения относительно этого человека, как и у меня самого, так что я могу облегчить свой разум. Ты помнишь ту внезапную грозу в четверг?

– Давай быстрее, совсем расстроил меня из-за работы.

– Я попал в нее. Я лежал в плоскодонке в заводи – ты знаешь, в нашей заводи.

– Ленивый пес.

– По правде говоря, я пытался решить, должен ли я оставить кости и занять пост, который мне предложили. Тогда произошло нечто, что совершенно изменило ход моих размышлений.

Комната затуманилась от табачного дыма.

– Было восхитительно тихо, – продолжил Кеан. – Водяная крыса поднялась в футе от меня, а зимородок хлопотал на ветке почти у моего локтя. Сумерки только наползали, и я не слышал ничего, кроме слабого поскрипывания весел с реки и иногда капания воды с шеста плоскодонки. Мне показалось, что река внезапно опустела; стало совершенно неестественно тихо – и неестественно темно. Но я был так погружен в размышления, что мне и в голову не пришло пошевелиться.

Затем из-за поворота появилась флотилия лебедей с Аполлоном – ты знаешь Аполлона, царя-лебедя? – во главе. К этому времени стало ужасно темно, но мне никогда не приходило в голову спросить себя, почему. Лебеди, скользившие так бесшумно, могли быть призраками. Установилась тишина, совершенная тишина. Сайм, эта тишина была прелюдией к странной вещи – нечестивой вещи!

Кеан взволнованно встал и подошел к столу, пнув череп со своего пути.

– Это была надвигающаяся буря, – отрезал Сайм.

– Это было что-то другое! Слушай! Стало еще темнее, но по какой-то необъяснимой причине, хотя я, должно быть, слышал раскаты грома, я не мог оторвать глаз от лебедей. Потом случилось то, о чем я пришел сюда рассказать тебе; я должен кому-нибудь рассказать то, что я не скоро забуду.

Он начал выбивать пепел из своей трубки.

– Продолжай, – коротко приказал Сайм.

– Большой лебедь – Аполлон – был в десяти футах от меня; он плавал в открытой воде, вдали от других; ни одно живое существо не коснулось его. Внезапно, издав крик, от которого у меня кровь застыла в жилах, крик, которого я никогда в жизни не слышал от лебедя, он поднялся в воздух, расправив свои огромные крылья – как измученный призрак, Сайм; я никогда не забуду этого – в шести футах над водой. Жуткий вопль превратился в сдавленное шипение, и, подняв настоящий фонтан воды – меня затопило – бедный старый царь-лебедь упал, ударил крыльями по поверхности – и затих.

– Ну?

– Другие лебеди ускользнули, как призраки. Несколько тяжелых капель дождя застучали по листьям наверху. Признаюсь, я был напуган. Аполлон лежал, положив одно крыло прямо на плоскодонку. Я стоял на ногах; я вскочил на ноги, когда это произошло. Я наклонился и коснулся крыла. Птица была совершенно мертва! Сайм, я вытащил голову лебедя из воды, и… его шея была сломана; сломано не менее трех позвонков!

Облако табачного дыма тянулось к открытому окну.

– Сайм, не один на миллион способен свернуть шею такой птице, как Аполлон; но это было сделано на моих глазах без видимого вмешательства Бога или человека! Когда я бросил птицу и направился к берегу, разразилась буря. Раскат грома проговорил голосом тысячи пушек, и я изо всех сил рванулся из этого призрачного захолустья. Я промок до нитки, я бежал всю дорогу от заводи.

– Ну? – снова потребовал Сайм, когда Кеан остановился, чтобы набить трубку.

– Именно то, что я увидел мерцающий свет камина в окне Феррары, побудило меня сделать это. Я не часто навещаю его, но я подумал, что растирание перед камином и стакан тодди приведут меня в порядок. Гроза утихла, когда я добрался до подножия его лестницы – только отдаленный раскат грома.

– Затем из тени – было совсем темно – в мерцающий свет лампы вышел кто-то, закутанный в плащ. Я ужасно вздрогнул. Это была девушка, довольно симпатичная девушка, но очень бледная и с чересчур яркими глазами. Она бросила один быстрый взгляд на мое лицо, пробормотала что-то, я думаю, извинение, и снова отступила в свое укрытие.

– Его предупреждали, – проворчал Сайм. – В следующий раз будет проще уволить.

– Я побежал наверх и постучал в дверь Феррары. Сначала он не открыл, но крикнул, чтобы узнать, кто стучит. Когда я сказал ему, он впустил меня и очень быстро закрыл дверь. Когда я вошел, меня встретило едкое облако – благовония.

– Благовония?

– В его комнатах пахло, как в забегаловке; я ему так и сказал. Он сказал, что экспериментирует с кифи – древнеегипетским материалом, используемым в храмах. Было темно и жарко; фу! как в печи. Комнаты Феррары всегда были странными. Боже правый, они отвратительны!

– Как? Феррара провел отпуск в Египте; я полагаю, он привез какие-нибудь вещи?

– Вещи – да! Нечестивые вещи! Но это тоже подводит меня кое к чему. Я должен знать об этом парне больше, чем кто-либо другой; сэр Майкл Феррара и отец дружат уже тридцать лет, но мой отец странно сдержан – совершенно необычно сдержан – в отношении Энтони. В любом случае, ты слышал о его приключениях в Египте?

– Я слышал, он попал в беду. Для своего возраста у него чертовски странная репутация, этого не скроешь.

– Какого рода неприятности?

– Я понятия не имею. Кажется, никто не знает. Но я слышал от молодого Эшби, что Феррару попросили уехать.

– Есть какая-то история о Китченере…

– По словам Эшби, Китченер…но я в это не верю.

– Ну… Феррара зажег лампу, искусно сделанную серебряную штуковину, и я оказался в каком-то музее кошмаров. Там была развернутая мумия, мумия женщины – я не могу это описать. У него так же были фотографии – фотографии. Я не буду пытаться рассказать тебе, что они собой представляли. Я не тонкокожий человек, но есть некоторые темы, которые ни один человек, стремящийся избежать кошмара, не стал бы охотно исследовать. На столе у лампы стояло множество предметов, каких я никогда в жизни раньше не видел, очевидно, очень старых. Он смахнул их в шкаф, прежде чем я успел хорошенько разглядеть их. Затем он пошел за банным полотенцем, тапочками и так далее. Проходя мимо камина, он что-то бросил в огонь. Шипящий язычок пламени взметнулся вверх – и снова погас.

– Что он туда бросил?

– Я не совсем уверен; поэтому я не буду говорить, что я думаю это было на данный момент. Затем он начал помогать мне снимать пропитанную влагой фланелевую одежду, поставил чайник на огонь и так далее. Ты знаешь личное обаяние этого человека? Но было неприятное ощущение чего-то – как бы это сказать? – зловещего. Лицо Феррары цвета слоновой кости было более бледным, чем обычно, и создавалось впечатление, что он измучен. Капли пота выступили у него на лбу.

– В комнатах было жарко?

– Нет, – коротко ответил Кеан. – Дело было не в этом. Я помылся и одолжил пару брюк. Феррара сварил грог и притворился, что рад меня видеть. Теперь я подхожу к тому, что я не могу забыть; это может быть простым совпадением, но… В его комнатах есть несколько фотографий, хороших, которые он сделал сам. Я не говорю сейчас об уродствах, безобразиях; я имею в виду пейзажи и девушек – особенно девушек. Так вот, прямо под лампой на странном маленьком мольберте стояла прекрасная фотография с изображением Аполлона, лебедя, повелителя заводи.

Сайм тупо уставился сквозь дымовую завесу.

– Это повергло меня в своего рода шок, – продолжил Кеан. – Это заставило меня сильнее, чем когда-либо, задуматься о том, что он бросил в огонь. Затем в его фотографической коллекции была фотография девушки, которую, я почти уверен, я встретил у подножия лестницы. На другой была Майра Дюкен.

– Его кузина?

– Да. Мне захотелось сорвать фотографию со стены. На самом деле, как только я все это увидел, я встал, чтобы уйти. Мне хотелось убежать в свои комнаты и сорвать с себя его одежду! Это была борьба за то, чтобы просто быть вежливым. Сайм, если бы ты видел, как умер тот лебедь…

Сайм подошел к окну.

– Я догадываюсь о твоих чудовищных подозрениях, – медленно произнес он. – Насколько я знаю, последним человеком, которого выгнали из английского университета за подобные вещи, был доктор Ди из Сент-Джонса, Кембридж, и это восходит к шестнадцатому веку.

– Я знаю; конечно, это совершенно нелепо. Но я должен был кому-то довериться. Я сейчас уйду, Сайм.

Сайм кивнул, глядя в открытое окно. Когда Кеан собирался закрыть наружную дверь:

– Кеан, – воскликнул Сайм, – поскольку ты теперь человек образованный и праздный, ты мог бы зайти и позаимствовать для меня мозги Уилсона.

– Хорошо, – крикнул Кеан.

Внизу, во дворе, он на мгновение остановился, размышляя; затем, повинуясь внезапному решению, он направился к воротам и поднялся по лестнице Феррары.

Некоторое время он тщетно стучал в дверь, но продолжал настойчиво кричать, пробуждая древнее эхо. Наконец дверь открылась.

Энтони Феррара повернулся к нему лицом. На нем был серебристо-серый халат, отороченный белым лебяжьим пухом, над которым величественно возвышалась шея цвета слоновой кости. Миндалевидные глаза, черные, как ночь, странно блестели под низким гладким лбом. По сравнению с этим гладкие черные волосы казались тусклыми. Его губы были очень красными. Во всем его облике было что-то отталкивающе женственное.

– Могу я войти? – резко спросил Кеан.

– Это… что-то важное?

Голос Феррары был хриплым, но не лишенным музыки.

– А что, ты занят?

– Ну… э—э…

Феррара странно улыбнулся.

– О, посетитель? – огрызнулся Кеан.

– Вовсе нет.

– Это объясняет, почему ты открыл не сразу, – сказал Кеан и повернулся на каблуках. – Принял меня за проктора, я полагаю. Спокойной ночи.

Феррара ничего не ответил. Но, хотя он ни разу не оглянулся, Кеан знал, что Феррара, перегнувшись через перила, смотрит ему вслед; казалось, что на его голову обрушился жар стихии.




Невидимые руки


Неделю спустя Роберт Кеан покинул Оксфорд, чтобы занять предложенную ему должность в газете в Лондоне. Возможно, это было связано с каким-то таинственным замыслом скрытого провидения, что Сайм позвонил ему в начале недели по поводу необычного случая в одной из больниц.

– Уолтон там младший хирург, – сказал он, – и он может организовать тебе осмотр пациента. Она (пациентка), несомненно, умерла от какого-то редкого нервного расстройства. У меня есть теория и т. д.; разговор перешел в профессиональную область.

Кеан отправился в больницу, и благодаря любезности Уолтона, которого он знал по Оксфорду, ему разрешили осмотреть тело.

– Симптомы, о которых Сайму приходилось слышать, – объяснил хирург, приподнимая простыню с лица мертвой женщины, – это…

Он замолчал. Кеан внезапно побледнел как мертвец; он схватился за Уолтона, ища поддержки.

– Боже мой!

Кеан, все еще держась за другого человека, склонился над обесцвеченным лицом. Это было красивое лицо, когда теплая жизнь подкрашивала его изгибы; теперь оно было переполнено – ужасно; видны были два крупных пятна, по одному с каждой стороны области гортани.

– Что, черт возьми, с тобой не так? – потребовал Уолтон.

– Я подумал, – выдохнул Кеан, – на мгновение, что я знал…

– В самом деле! Я бы хотел, чтобы это было так! Мы ничего не можем о ней узнать. Посмотри хорошенько.

– Нет, – сказал Кеан, с усилием овладевая собой, – случайное сходство, вот и все. Он вытер капли пота со лба.

– Тебя трясет, – прокомментировал Уолтон. – Она похожа на кого-то, кого ты очень хорошо знаешь?

– Нет, совсем нет, теперь, когда я рассмотрел особенности; но сначала это было шоком. Что, черт возьми, стало причиной смерти?

– Асфиксия, – коротко ответил Уолтон. – Разве ты не видишь?

– Кто-то задушил ее, и ее привезли сюда слишком поздно?

– Вовсе нет, мой дорогой, никто ее не душил. Ее привез сюда в критическом состоянии четыре или пять дней назад один из провинциальных священников, которые так нас занимают. Мы диагностировали состояние как истощение от недостатка пищи – с другими осложнениями. Но до вчерашнего вечера дело шло довольно хорошо; она восстанавливала силы. Затем, примерно в час ночи, она вскочила в постели и упала обратно, задыхаясь. К тому времени, как медсестра добралась до нее, все было кончено.

– Но следы на ее горле?

Уолтон пожал плечами.

– Вот они! Наши люди очень заинтересованы. Это абсолютно уникально. Молодой Шоу, страдающий манией относительно нервной системы, отправил длинный отчет Сайму, который страдает от подобной формы аберрации.

– Да, Сайм звонил мне.

– Это не имеет никакого отношения к нервам, – презрительно сказал Уолтон. – Не проси меня объяснять это, но это, конечно, не нервы.

– Кто-нибудь из других пациентов….

– Дорогой мой, все остальные пациенты крепко спали! Медсестра сидела за своим столиком в углу и все время видела кровать. Говорю тебе, никто ее не трогал.

– Сколько времени прошло, прежде чем медсестра добралась до нее?

– Возможно, полминуты. Но нет никакого способа узнать, когда начался пароксизм. Вскакивание в постели, вероятно, ознаменовало конец, а не начало приступа.

Кеан почувствовал тоску по свежему воздуху; казалось, какое-то злое облако витало вокруг бедной неизвестной. Странные идеи, ужасные идеи, предположения, основанные на воображении, почти безумном, мрачно наводнили его разум.

Выйдя из больницы, которая таила в себе мрачную тайну, он на мгновение остановился у ворот, не зная, что делать. Его отца, доктора Кеана, не было в Лондоне, иначе он, несомненно, разыскал бы его в этот трудный час.

– Что, во имя всего святого, стоит за всем этим? – спросил он себя.

Ибо он не сомневался, что девушка, лежащая в больнице, была той самой девушкой, которую он видел однажды ночью в Оксфорде, девушкой, чью фотографию он нашел в комнате Энтони Феррары!

Он принял внезапное решение. В этот момент мимо проезжало такси, и он остановил его, назвав адрес сэра Майкла Феррары. Он едва мог доверять себе, чтобы думать, но перед ним открывались ужасные возможности, и он отталкивал их, как мог. Лондон, казалось, потемнел, погрузился в тень, как когда-то он видел, как тень росла в заводи на Темзе. Он вздрогнул, как от физического озноба.

Дом знаменитого египтолога, тускло-белый за стеной деревьев, не представлял для его пристального взгляда ничего необычного. Чего он боялся, он едва ли знал; что он подозревал, он не мог определить.

Сэр Майкл, сказал слуга, был нездоров и никого не мог принять. Это не удивило Кеана; сэр Майкл не отличался хорошим здоровьем с тех пор, как малярия свалила его в Сирии. Но мисс Дюкен была дома.

Кеана провели в длинную комнату с низким потолком, в которой хранилось так много бесценных реликвий прошлой цивилизации. В книжном шкафу стояли величественные ряды томов, которые принесли славу выдающегося египтолога Европы во все уголки цивилизованного мира. Эта странно обставленная комната вызвала много воспоминаний у Роберта Кеана, который знал ее с детства, но в последнее время она всегда представлялась ему в мыслях как декорация для изящной фигурки. Именно здесь он впервые встретил Майру Дюкен, племянницу сэра Майкла, когда она, только что приехала из нормандского монастыря, чтобы пролить свет и радость на несколько мрачное жилище ученого. Он часто думал о том дне; он мог вспомнить каждую деталь встречи.

Вошла Майра Дюкен, раздвинув тяжелые шторы, висевшие на арочном входе. С гранитным Осирисом, подчеркивавшим ее стройную фигуру с одной стороны, и позолоченным саркофагом с другой, она ворвалась к посетителю, сияющее видение в белом. Свет пробивался сквозь ее мягкие каштановые волосы, образуя ореол вокруг лица, которое Роберт Кеан считал самым милым в мире.

– Что случилось, мистер Кеан, – сказала она и очаровательно покраснела, – мы думали, вы забыли нас.

– Это маловероятно, – ответил он, беря ее протянутую руку, и в его голосе и взгляде было что-то такое, что заставило ее опустить свои откровенные серые глаза. – Я пробыл в Лондоне всего несколько дней, и я обнаружил, что работа с прессой более требовательна, чем я ожидал!

– Вы очень хотели увидеть моего дядю? – спросила Майра.

– В некотором смысле, да. Я полагаю, он не смог встретиться со мной…

Майра покачала головой. Теперь, когда румянец возбуждения сошел с ее лица, Кеан с беспокойством заметил, насколько она бледна и какие темные тени залегли у нее под глазами.

– Сэр Майкл не серьезно болен? – быстро спросил он. – Только одна из визуальных атак…

– Да, по крайней мере, была одна.

Она колебалась, и Кеан, к своему ужасу, увидел, что ее глаза наполнились слезами. Настоящее одиночество ее положения, теперь, когда ее опекун был болен, отсутствие друга, которому она могла бы доверить свои страхи, внезапно стало очевидным для человека, который сидел и наблюдал за ней.

– Вы устали, – мягко сказал он. – Вы ухаживали за ним?

Она кивнула и попыталась улыбнуться.

– Кто будет присутствовать?

– Сэр Элвин Гроувз, но…

– Мне телеграфировать моему отцу?

– Мы телеграфировали ему вчера!

– Что! В Париж?

– Да, по желанию моего дяди.

Кеан вздрогнул.

– Значит, он сам думает, что серьезно болен?

– Я не могу сказать, – устало ответила девушка. – Он странно ведет себя. Он никого не пускает в свою комнату и едва соглашается видеть сэра Элвина. Затем, дважды за последнее время, он просыпался ночью и обращался с необычной просьбой.

– С какой?

– Он просил меня послать за его адвокатом утром, говоря резко и почти так, как будто… он ненавидел меня....

– Я не понимаю. Вы подчинились?

– Да, и каждый раз он отказывался встретиться с адвокатом, когда тот приезжал!

– Я так понимаю, что вы выполняли обязанности ночного дежурного?

– Я остаюсь в соседней комнате; ночью ему всегда хуже. Возможно, это действует мне на нервы, но прошлой ночью…

Она снова заколебалась, как будто сомневаясь в разумности дальнейших слов; но беглый взгляд на лицо Кеана, в глазах которого читалась глубокая тревога, заставил ее продолжить.

– Я спала, и, должно быть, мне это приснилось, потому что мне показалось, что совсем рядом со мной поет чей-то голос.

– Пение?

– Да, это было ужасно, в некотором роде. Затем пришло ощущение сильного холода; как будто какое-то ледяное существо обмахивало меня своими крыльями! Я не могу описать это, но это было ошеломляюще; я думаю, что, должно быть, чувствовала себя так же, как те бедные путешественники, которые поддаются искушению спать в снегу.

Кеан с тревогой оглядел ее, потому что по сути это могло быть симптомом ужасной болезни.

– Однако я проснулась, – продолжала она, – но испытала необъяснимый страх перед входом в комнату моего дяди. Я слышала, как он что-то странно бормочет, и – я заставила себя войти! Я видела – О, как я могу вам сказать! Вы сочтете меня сумасшедшей!

Она подняла руки к лицу; ее била дрожь. Роберт Кеан взял их в свои, заставив ее поднять глаза.

– Скажите мне, – тихо сказал он.

– Занавески были отдернуты; я отчетливо помнила, что задернула их, но они были отдернуты; и лунный свет падал на кровать. Ему было; ему снился сон. Может мне это показалось? Мистер Кеан, две руки были протянуты над моим дядей, две руки, которые медленно покачивались вверх и вниз в лунном свете!

Кеан вскочил на ноги, проводя рукой по лбу.

– Продолжайте, – сказал он.

– Я… я закричала, но негромко. Мне кажется, я была очень близка к обмороку. Руки убрались в тень, и мой дядя проснулся и сел. Он тихим голосом спросил, здесь ли я, и я подбежала к нему.

– Да.

– Он очень холодно приказал мне позвонить своему адвокату сегодня в девять часов утра, а затем снова упал и почти сразу же снова заснул. Пришел адвокат и пробыл с ним почти час. Он послал за одним из своих клерков, и они оба ушли в половине одиннадцатого. С тех пор дядя пребывает в каком-то оцепенении; на самом деле он только однажды проснулся, чтобы позвать доктора Кеана. Мы немедленно отправили телеграмму.

– Губернатор будет здесь сегодня вечером, – уверенно сказал Кеан. – Скажите мне, руки, которые, как вам показалось, вы видели: было ли в них что-нибудь необычное?

– В лунном свете они казались тускло-белого цвета. На одном пальце было кольцо – зеленое кольцо. О! – Она вздрогнула. – Теперь я это вижу.

– Вы бы узнали их снова?

– Несомненно!

– На самом деле, в комнате, конечно, никого не было?

– Никого. Это была какая-то ужасная иллюзия, но я никогда не смогу ее забыть.




Кольцо Тота


На Хаф-Мун-стрит было очень тихо; полночь пробила почти полчаса, но Роберт Кеан все еще расхаживал взад и вперед по библиотеке своего отца. Он был очень бледен и много раз поглядывал на книгу, которая лежала открытой на столе. Наконец он остановился перед ней и еще раз прочитал некоторые отрывки.

"В 1571 году, – говорилось в ней, – на Гревской площади был казнен печально известный Труа Эшель. Он признался перед королем Карлом IX… что творил чудеса.... Адмирал де Колиньи, который также присутствовал при этом, вспомнил… смерть двух джентльменов.... Он добавил, что они были найдены черными и опухшими."

Он перевернул страницу не слишком твердой рукой.

"Знаменитый маршал д'Анкр Кончини, – прочитал он, – был убит выстрелом из пистолета на подъемном мосту Лувра капитаном телохранителей Витри 24 апреля 1617 года.... Было доказано, что маршал и его жена использовали восковые изображения, которые они хранили в гробах...."

Кеан поспешно захлопнул книгу и снова принялся расхаживать по комнате.

– О, это совершенно, фантастически невероятно! – простонал он. – И все же, своими собственными глазами я видел…

Он подошел к книжной полке и начал искать книгу, которая, насколько позволяло его небольшое знание предмета, могла бы пролить свет на мрак. Но ему не удалось ее найти. Несмотря на жаркую погоду, в библиотеке, казалось, стало прохладно. Он нажал на звонок.

– Марстон, – сказал он человеку, который вскоре подошел, – вы, должно быть, очень устали, но доктор Кеан будет здесь в течение часа. Скажите ему, что я пошел к сэру Майклу Ферраре.

– Но уже больше двенадцати часов, сэр!

– Я знаю, что это так; тем не менее я ухожу.

– Очень хорошо, сэр. Вы будете ждать там доктора?

– Вот именно, Марстон. Спокойной ночи!

– Спокойной ночи, сэр.

Роберт Кеан вышел на Хаф-Мун-стрит. Ночь была прекрасной, и безоблачное небо щедро усыпали звезды. Он шел, не обращая внимания, почти не замечая, в каком направлении. Его не покидало ужасное убеждение, крепнущее с каждой минутой, что Майре Дюкен угрожает какая-то таинственная угроза, какая-то опасность, которую невозможно классифицировать. Что он подозревал? Он не мог дать этому названия. Как он должен действовать? Он понятия не имел.

Сэр Элвин Гроувз, которого он видел в тот вечер, широко намекнул на психические расстройства как на причину специфических симптомов сэра Майкла Феррары. Хотя у сэра Майкла были определенные сделки со своим адвокатом ранним утром, по словам знаменитого врача, он, по-видимому, совсем забыл об этом деле.

– Между нами, Кеан, – признался сэр Элвин, – я полагаю, что он изменил свое завещание.

Размышления Кеана прервал вопрос таксиста. Он сел в машину, назвав адрес сэра Майкла Феррары.

Его мысли постоянно возвращались к Майре Дюкен, которая в этот момент лежала, прислушиваясь к малейшему звуку из комнаты больного; которая боролась со страхом, чтобы выполнить свой долг перед своим опекуном – страх перед машущими призрачными руками. Такси мчалось по почти пустым улицам и, наконец, завернув за угол, покатило по обсаженной деревьями аллее, мимо трех или четырех домов, освещенных только лунным светом, и остановилось перед домом сэра Майкла Феррары.

Во многих окнах горел свет. Входная дверь была открыта, и на крыльцо лился свет.

– Боже мой! – воскликнул Кеан, выпрыгивая из машины. – Боже мой! Что случилось?

Тысяча страхов, тысяча упреков наполнили его мозг безумием. Он взбежал по ступенькам и чуть не бросился на мужчину, который стоял полуодетый в дверях.

– Фелтон, Фелтон! – хрипло прошептал он. – Что случилось? Кто…

– Сэр Майкл, сэр, – ответил мужчина. – Я думал, – его голос сорвался, – вы доктор, сэр?

– Мисс Майра…

– Она упала в обморок, сэр. Миссис Хьюм сейчас с ней в библиотеке.

Кеан протиснулся мимо слуги и вбежал в библиотеку. Экономка и дрожащая горничная склонились над Майрой Дюкен, которая лежала полностью одетая, белая и неподвижная. Кеан бесцеремонно схватил ее за запястье, опустился на колени и приложил ухо к неподвижной груди.

– Слава Богу! – сказал он. – Это всего лишь обморок. Присмотрите за ней, миссис Хьюм.

Экономка с застывшим лицом опустила голову, но не решилась заговорить. Кеан вышел в холл и похлопал Фелтона по плечу. Мужчина резко повернулся.

– Что случилось? – потребовал он. – Сэр Майкл?…

Фелтон кивнул.

– За пять минут до вашего прихода, сэр. Его голос был хриплым от волнения. – Мисс Майра вышла из своей комнаты. Ей показалось, что кто-то позвал ее. Она постучала в дверь миссис Хьюм, и миссис Хьюм, которая как раз собиралась ложиться спать, открыла ей. Ей также показалось, что она слышала, как кто-то звал мисс Майру на лестнице.

– Ну?

– Там никого не было, сэр. Все были в постелях; я сам только раздевался. Но был какой-то слабый аромат, что-то вроде церковного, только отвратительный, сэр…

– Отвратительный! Вы раньше чувствовали такой запах?

– Нет, сэр, никогда. Миссис Хьюм и мисс Майра замечали его в доме и в другие ночи, и одна из горничных тоже. Мне сказали, что прошлой ночью он был очень сильным. Так вот, сэр, когда они стояли у двери, они услышали ужасный сдавленный крик. Они обе бросились в комнату сэра Майкла, и …

– Да, да?

– Он лежал, наполовину свесившись с кровати, сэр…

– Мертвый?

– Мне сказали, что он выглядел так, как будто его задушили, и …

– Кто сейчас с ним?

Мужчина побледнел еще больше.

– Никто, мистер Кеан, сэр. Мисс Майра закричала, что две руки только что отпрянули от его горла, когда она и миссис Хьюм подошли к двери, и в комнате не было ни одной живой души, сэр. Мы все боимся входить!

Кеан повернулся и побежал вверх по лестнице. Верхняя площадка была погружена в темноту, а дверь комнаты, которая, как он знал, принадлежала сэру Майклу, была широко открыта. Когда он вошел, до его ноздрей донесся слабый запах. Это заставило его застыть на пороге с холодком сверхъестественного страха.

Кровать стояла между окнами, и одна занавеска была отодвинута, впуская поток лунного света. Кеан вспомнил, что Майра упоминала об этом обстоятельстве в связи с беспорядками прошлой ночью.

– Кто, во имя всего святого, открыл этот занавес! – пробормотал он.

Полностью в холодном белом свете лежал сэр Майкл Феррара, его серебристые волосы блестели, а сильное, угловатое лицо было обращено к проникающим лучам. Его остекленевшие глаза вылезали из орбит, лицо было почти черным, а пальцы мертвой хваткой вцепились в простыни. Кеану потребовалось все его мужество, чтобы прикоснуться к нему.

Он был совершенно мертв.

Кто-то бежал вверх по лестнице. Кеан обернулся, наполовину ошеломленный, ожидая появления местного врача. В комнату вбежал его отец, одновременно включив свет. Сероватый оттенок проступал сквозь его румяный цвет лица. Он едва замечал своего сына.

– Феррара! – воскликнул он, подходя к кровати. – Феррара!

Он упал на колени рядом с мертвецом.

– Феррара, старина…

Его крик закончился чем-то похожим на рыдание. Роберт Кеан повернулся, задыхаясь, и спустился вниз.

В холле стоял Фелтон и еще несколько слуг.

– Мисс Дюкейн?

– Она пришла в себя, сэр. Миссис Хьюм отвела ее в другую спальню.

Кеан поколебался, затем вошел в опустевшую библиотеку, где горел свет. Он начал расхаживать взад и вперед, сжимая и разжимая кулаки. Вскоре Фелтон постучал и вошел. Очевидно, этот человек был рад возможности с кем-нибудь поговорить.

– Мистеру Энтони позвонили в Оксфорд, сэр. Я подумал, что вам, возможно, будет интересно узнать. Он едет сюда на машине, сэр, и будет здесь в четыре часа.

– Спасибо, – коротко сказал Кеан.

Десять минут спустя к нему присоединился отец. Это был стройный, хорошо сохранившийся мужчина, подвижный, но в глазах своего сына он постарел на пять лет. Его лицо было необычно бледным, но он не проявлял никаких других признаков эмоций.

– Что ж, Роб, – коротко сказал он. – Я вижу, ты хочешь мне что-то сказать. Я слушаю.

Роберт Кеан прислонился спиной к книжной полке.

– Я должен кое-что сказать вам, сэр, и кое о чем спросить вас.

– Сначала расскажи свою историю, а потом задавай свой вопрос.

– Моя история начинается в заводи Темзы …

Доктор Кеан уставился на него, выпятив челюсть, но его сын продолжил рассказывать, с некоторыми подробностями, об обстоятельствах, сопровождавших смерть короля-лебедя. Далее он рассказал о том, что произошло в комнатах Энтони Феррары, и о том, как что-то было взято со стола и брошено в огонь.

– Стой! – сказал доктор Кеан. – Что он бросил в огонь?

Ноздри доктора затрепетали, а глаза горели каким-то с трудом сдерживаемым чувством.

– Я не могу поклясться в этом, сэр…

– Неважно. Как ты думаешь, что он бросил в огонь?

– Маленькую фигурку из воска или чего-то подобного… изображение… лебедя.

При этих словах, несмотря на все свое самообладание, доктор Кеан так побледнел, что его сын подскочил вперед.

– Хорошо, Роб, – отмахнулся от него отец и, повернувшись, медленно пошел по комнате.

– Продолжай, – сказал он довольно хрипло.

Роберт Кеан продолжал свой рассказ вплоть до того момента, когда посетил больницу, где лежала мертвая девушка.

– Ты не можешь поклясться, что она была оригиналом фотографии в комнатах Энтони и та же самая, которая ждала у подножия лестницы?

– Я могу, сэр.

– Продолжай.

Молодой человек снова продолжил свой рассказ, рассказав о том, что он узнал от Майры Дюкен; что она рассказала ему о призрачных руках; что Фелтон рассказал ему о странном запахе, ощущаемом в доме.

– Кольцо, – перебил доктор Кеан, – она узнала бы его снова?

– Она так говорит.

– Что-нибудь еще?

– Только то, что, если верить некоторым вашим книгам, сэр, Труа Эшель, Д'Анкр и другие отправились на костер за подобные вещи в менее просвещенный век!

– Менее просвещенный, мальчик! – Доктор Кеан обратил на него свои сверкающие глаза. – Более просвещенный, когда дело касалось сил ада!

– Значит, вы думаете …

– Подумай! Неужели я напрасно потратил полжизни на такие исследования? Неужели я работал с бедным Майклом Феррарой в Египте и ничему не научился? Боже! Какой конец его труду! Какая награда за мой!

Он закрыл лицо дрожащими руками.

– Я не могу точно сказать, что вы имеете в виду, сэр, – сказал Роберт Кеан, – но это подводит меня к моему вопросу.

Доктор Кеан не говорил, не двигался.

– Кто такой Энтони Феррара?

Доктор посмотрел на сына; и это было изможденное лицо, которое он поднял со своих рук.

– Ты уже пытался спросить меня об этом раньше.

– Я спрашиваю сейчас, сэр, с большей надеждой получить ответ.

– И все же я не могу тебе ничего сказать, Роб.

– Почему, сэр? Вы обязаны хранить тайну?

– В какой-то степени, да. Но настоящая причина вот в чем – я не знаю.

– Вы не знаете!

– Я так и сказал.

– Боже милостивый, сэр, вы меня поражаете! Я всегда был уверен, что на самом деле он никакой не Феррара, а приемный сын, но мне и в голову не приходило, что вы ничего не знаете о его происхождении.

– Ты не изучал предметы, которые изучал я; и я не хочу, чтобы ты их изучал; поэтому невозможно, во всяком случае сейчас, продолжать заниматься этим вопросом. Но я, возможно, смогу дополнить твои исследования по истории Труа Эшелл и Кончини. Я полагаю, ты сказал мне, что искал в моей библиотеке какую-то работу, которую тебе не удалось найти?

– Я искал перевод "Папирус Харриса" М. Шабаса.

– Что ты знаешь об этом?

– Однажды я видел копию в комнатах Энтони Феррара, – слегка вздрогнул доктор Кеан.

– Действительно. Так получилось, что мой экземпляр находится здесь; я совсем недавно одолжил его сэру Майклу. Наверное, он где-то на полках.

Он включил больше света и начал просматривать ряды книг.

– Вот она, – сказал он, снял и открыл книгу на столе. – Этот отрывок может тебя заинтересовать.

Он ткнул в него пальцем.

Его сын склонился над книгой и прочитал следующее:

"Хай, злой человек, был пастухом. Он сказал: "О, если бы у меня была книга заклинаний, которая дала бы мне непреодолимую силу!" Он получил книгу Формул.... Их божественной силой он очаровывал людей. Он получил глубокое хранилище, снабженное орудиями труда. Он делал восковые изображения людей и любовные амулеты. А затем он совершил все ужасы, которые замыслило его сердце".

– Флиндерс Петри, – сказал доктор Кеан, – упоминает "Книгу Тота" как еще одно магическое произведение, наделяющее подобной силой.

– Но, конечно, сэр, в конце концов, на дворе двадцатый век, это просто суеверие!

– Я так и думал когда-то! – ответил доктор Кеан. – Но я дожил до того, чтобы знать, что египетская магия была реальной и могущественной силой. Большая часть ее была не более чем разновидностью гипноза, но были и другие ответвления. Наши самые известные современные произведения – это детские стишки рядом с таким произведением, как Египетский ритуал мертвых! Господи, прости меня! Что я наделал!

– Вы ни в чем не можете упрекнуть себя, сэр!

– А я не могу? – хрипло спросил доктор Кеан. – Ах, Роб, ты не знаешь!

Раздался стук в дверь, и вошел местный практикующий врач.

– Это исключительный случай, доктор Кеан, – неуверенно начал он. – Вскрытие…

– Чепуха! – воскликнул доктор Кеан. – Сэр Элвин Гроувз предвидел это – и я тоже!

– Но есть отчетливые следы давления с обеих сторон трахеи…

– Конечно. Эти отметины не редкость в таких случаях. Сэр Майкл жил на Востоке и заразился какой-то формой чумы. Фактически он умер от этого. Эта штука очень заразна, и избавить организм от нее практически невозможно. На этой неделе в одной из больниц умерла девушка с такими же отметинами на горле.

Он повернулся к сыну.

– Ты видел ее, Роб?

Роберт Кеан кивнул, и, наконец, местный врач удалился, крайне озадаченный, но не в силах возразить такому знаменитому врачу, как доктор Брюс Кеан.

Последний уселся в кресло и подпер подбородок ладонью левой руки. Роберт Кеан беспокойно расхаживал по библиотеке. Оба выжидающе ждали. В половине третьего Фелтон принес поднос с закусками, но ни один из мужчин не попытался воспользоваться гостеприимством.

– Мисс Дюкен? – спросил младший.

– Она только что уснула, сэр.

– Хорошо, – пробормотал доктор Кеан. – Благословенна молодость.

После ухода мужчины снова воцарилась тишина, которая нарушалась, но редко, несмотря на бурные мысли этих двух умов, пока примерно без четверти три слабый звук пульсирующего мотора не заставил доктора Кеана резко подняться на ноги. Он посмотрел в сторону окна. Начинался рассвет. Машина с ревом промчалась по аллее и остановилась перед домом.

Доктор Кеан и его сын переглянулись. В холле послышался слабый шум и торопливый обмен репликами; послышались шаги, поднимающиеся по лестнице, затем наступила тишина. Они стояли бок о бок перед пустым очагом, изможденная пара, уместная в этой пустынной комнате, где желтые лучи ламп тускнели перед первыми лучами рассвета.

Затем, без предупреждения, дверь медленно и осторожно открылась, и вошел Энтони Феррара.

Его лицо было невыразительным, цвета слоновой кости; его красные губы были твердыми, и он опустил голову. Но длинные черные глаза блестели и мерцали, как будто в них отражался свет из печи. На нем было пальто с меховой подкладкой из леопардовой шкуры, и он снимал свои тяжелые перчатки.

– Хорошо, что вы подождали, доктор, – сказал он своим хрипловатым музыкальным голосом. – И вы тоже, Кеан.

Он сделал несколько шагов вглубь комнаты. Кеан испытывал что-то вроде страха, но сильнее всего было желание схватить какое-нибудь тяжелое орудие и раздавить это злобно-женственное существо со змеиными глазами. Затем он обнаружил, что говорит; слова, казалось, с трудом вырывались из его горла.

– Энтони Феррара, – сказал он, – ты читал папирус Харриса?

Феррара уронил перчатку, наклонился, поднял ее и слабо улыбнулся.

– Нет, – ответил он. – А у тебя есть?

Его глаза были почти закрыты, просто светящиеся щелочки.

– Но, конечно, – продолжил он, – сейчас не время, Кеан, обсуждать книги? Как наследник моего бедного отца и, следовательно, хозяин дома, я прошу вас принять участие …

Слабый звук заставил его обернуться. Прямо за дверью, где свет из краснеющих окон библиотеки касался ее, словно святостью, стояла Майра Дюкен в ночном халате, с распущенными волосами и белыми маленькими босыми ножками, поблескивающими на красном ковре. Ее глаза были широко открыты, ничего не выражали, но смотрели на левую руку Энтони Феррары без перчатки.

Феррара медленно повернулся к ней лицом, пока не оказался спиной к двум мужчинам в библиотеке. Она начала говорить бесцветным, бесстрастным голосом, подняв палец и указывая на кольцо, которое носил Феррара.

– Теперь я знаю тебя, – сказала она. – Я знаю тебя, сын злой женщины, потому что ты носишь ее кольцо, священное кольцо Тота. Ты запятнал это кольцо кровью, как она запятнала его кровью тех, кто любил тебя и доверял тебе. Я могла бы назвать тебя, но мои уста запечатаны – я могла бы назвать тебя, отродье ведьмы, убийца, потому что теперь я знаю тебя.

Бесстрастно, механически она произнесла свое странное обвинение. За ее плечом появилось встревоженное лицо миссис Хьюм, с пальцем прижатым к губам.

– Боже мой! – пробормотал Кеан. – Боже мой! Что…

– Ш-ш-ш! – отец схватил его за руку. – Она спит!

Майра Дюкен повернулась и вышла из комнаты, миссис Хьюм с тревогой вертелась вокруг нее. Энтони Феррара обернулся; его рот был странно искривлен.

– Ее беспокоят странные сны, – сказал он очень хрипло.

– Ясновидящие сны! – впервые обратился к нему доктор Кеан. – Не смотри на меня так, потому что, может быть, я тоже тебя знаю! Пойдем, Роб.

– Но Майра…

Доктор Кеан положил руку на плечо сына, пристально глядя ему в глаза.

– Ничто в этом доме не может причинить вреда Майре, – спокойно ответил он. – Ибо добро выше зла. В настоящее время мы можем только идти.

Энтони Феррара посторонился, когда они вдвоем вышли из библиотеки.




В комнатах Феррары


Доктор Брюс Кеан развернулся в кресле, вопросительно приподняв густые брови, когда в кабинет вошел его сын Роберт. Хаф-Мун-стрит была залита почти тропическим солнцем, но знаменитый врач уже выслал из своего дома тех, для кого небо было затянуто тучами, кого солнце больше не радовало, и группа страдальцев с тревожными глазами все еще ожидала его осмотра в соседней комнате.

– Привет, Роб! Ты хочешь видеть меня, как профессионала?

Роберт Кеан присел на угол большого стола и медленно покачал головой.

– Нет, спасибо, сэр, я в хорошей форме, но я подумал, что вам может быть интересно узнать о завещании…

– Я знаю. Поскольку я был в значительной степени заинтересован, Джермин присутствовал от моего имени; срочное дело задержало меня. Он звонил сегодня утром.

– О, я понимаю. Тогда, возможно, я напрасно трачу ваше время, но для меня было неожиданностью – довольно приятной – узнать, что сэр Майкл позаботился о Майре, мисс Дюкен.

Доктор Кеан пристально посмотрел на него.

– Что заставило тебя предположить, что он не позаботится о своей племяннице? Она сирота, и он был ее опекуном.

– Конечно, он должен был это сделать; но я был не одинок в своем убеждении, что во время… особого душевного состояния… которое предшествовало его смерти, он изменил свое завещание…

– В пользу своего приемного сына Энтони?

– Да. Я знаю, что вы боялись этого, сэр! Но, как оказалось, они наследуют равные доли, и дом переходит к Майре. Мистер Энтони Феррара, – он сделал ударение на имени, – совершенно не сумел скрыть своего огорчения.

– Действительно!

– Да. Он был там собственной персоной, одетый в одну из своих чудовищных шуб – шубу с термометром в Африке! – подбитую циветтой, из всех мерзостей!

Доктор Кеан повернулся к своему столу, постукивая по блокноту трубкой стетоскопа.

– Я сожалею о твоем отношении к молодому Ферраре, Роб.

– Жалеете об этом! Я не понимаю. Ведь вы сами вызвали открытый разрыв в ночь смерти сэра Майкла.

– Тем не менее, я сожалею. Поскольку ты присутствовал, тебе известно, что сэр Майкл оставил свою племянницу на мое попечение.

– Слава Богу за это!

– Я тоже рад, хотя есть много трудностей. Но, кроме того, он приказал мне…

– Не спускать глаз с Энтони! Да, да, но, боже мой! Он не знал его таким, какой он есть!

Доктор Кеан снова повернулся к нему.

– Он этого не сделал; по божественной милости он никогда не знал того, что знаем мы. Но, – его ясные глаза поднялись на сына, – тем не менее, это поручение свято, мальчик!

Молодой человек озадаченно уставился на него.

– Но он не что иное, как…

Поднятая рука отца остановила слово, вертевшееся у него на языке.

– Я знаю, кто он, Роб, даже лучше, чем ты. Но разве ты не видишь, как это связывает мне руки, запечатывает мои губы?

Роберт Кеан молчал, ошеломленный.

– Дай мне время ясно увидеть свой путь, Роб. В данный момент я не могу примирить свой долг и свою совесть; я признаюсь в этом. Но дай мне время. Хотя бы в качестве шага – как вопрос политики – поддерживай связь с Феррарой. Я знаю, ты его ненавидишь, но мы должны следить за ним! Есть и другие интересы.

– Майра! – Роберт Кеан густо покраснел. – Да, я понимаю. Я понимаю. Клянусь небесами, это трудная роль, но…

– Послушайся моего совета, Роб. Встречай скрытность скрытностью. Мой мальчик, мы видели, как странные концы приходили к тем, кто стоял на чьем-то пути. Если бы ты изучал предметы, которые изучал я, ты бы знал, что возмездие, хотя и медленное, неизбежно. Но будьте настороже. Я принимаю меры предосторожности. У нас есть враг; я не претендую на то, чтобы отрицать это; и он сражается странным оружием. Возможно, я тоже кое-что знаю об этом оружии и принимаю… определенные меры. Но одна защита, и она для тебя, – это хитрость, скрытность!

Роберт Кеан резко заговорил:

– Он находится в роскошных покоях на Пикадилли.

– Ты был там?

– Нет.

– Навести его. Воспользуйся для этого первой же возможностью. Если бы ты не знал о некоторых вещах, которые произошли сначала в Оксфорде, мы могли бы сейчас блуждать в темноте! Тебе никогда не нравился Энтони Феррара – ни один мужчина его не любит; но ты часто навещал его в колледже. Продолжай навещать его в городе.

Роберт Кеан встал и закурил сигарету.

– Вы правы, сэр! – сказал он. – Я рад, что я не одинок в этом деле! Кстати, насчет …

– Майры? В настоящее время она остается в доме. Есть миссис Хьюм и все старые слуги. Мы увидим, что нужно сделать, позже. Хотя ты мог бы сбегать и взглянуть на нее.

– Я так и сделаю, сэр! До свидания.

– До свидания, – сказал доктор Кеан и нажал на звонок, который вызвал Марстона, чтобы тот выпроводил посетителя и ввел следующего пациента.

На Хаф-Мун-стрит Роберт Кеан стоял в нерешительности, ибо он был одним из тех, чье душевное настроение отражается физически. Он мог бы нанести визит Майре Дюкен, и в этом случае его почти наверняка попросили бы остаться на обед; или он мог бы нанести визит Энтони Ферраре. Он выбрал последний, хотя и менее приятный путь.

Направляясь в сторону Пикадилли, он размышлял о том, что эта мрачная и жуткая тайна, которой он поделился со своим отцом, похоже, нанесла ущерб его успеху в журналистике. Это было вечное противостояние, демоническое, между ним и его работой. Чувство яростной обиды на Энтони Феррару, которое он лелеял, усиливалось с каждым шагом. Он был пауком, управляющим паутиной, паутиной, которая липко коснулась доктора Кеана, его самого, Роберта Кеана и Майры Дюкен. Были и другие, кто почувствовал его прикосновение, кто был привлечен к сердцу нечистого лабиринта – и съеден. В сознании Кеана фигура Энтони Феррары приняла облик монстра, вурдалака, стихийного духа зла.

И вот он уже поднимался по мраморным ступеням. Перед воротами лифта он остановился и нажал на кнопку звонка.

"Феррара" оказался номером на первом этаже, и двери открыл слуга восточного происхождения, одетый в белое.

– Опять его мерзкое театральное притворство! – пробормотал Кеан. – Этому человеку следовало бы стать иллюзионистом мюзик-холла!

Посетителя провели в небольшую приемную. В этой квартире стены и потолок были полностью покрыты резьбой из сандалового дерева, явно восточной работы. В нишах или буфетах без дверей стояли странного вида вазы и горшки. Тяжелые портьеры из богатой ткани закрывали двери. Пол был выложен мозаикой, а в центре бил небольшой фонтан. Одну сторону комнаты занимал мягкий диван, где полностью исключался естественный свет и который освещался только декоративным фонарем, свисавшим с потолка. У этого фонаря были стекла из синего стекла, что создавало необычный эффект. Серебряная мибхара, или курильница для благовоний, стояла рядом с одним из углов дивана и источала тонкий аромат. Когда слуга удалился:

– Боже милостивый! – пробормотал Кеан с отвращением, – состояние бедного сэра Майкла не продержится долго с такой скоростью! – Он взглянул на дымящуюся мибхару. – Фу! Женоподобное чудовище! Амбра!

Невозможно представить себе более странную аномалию, чем та, которую представляет собой худощавый, ухоженный шотландец, с его свежим, чисто выбритым лицом и типично британским видом, в этой обстановке восточного сладострастия.

Смуглый слуга отдернул занавеску и жестом пригласил его войти, низко поклонившись, когда посетитель проходил мимо. Кеан оказался в кабинете Энтони Феррары. В камине пылал огромный огонь, делая жару в кабинете почти невыносимой.

Он понял, что это была точная копия комнаты Феррары в Оксфорде; конечно, гораздо более просторная, и из-за ковров и подушек, которыми был устлан пол, наводила на мысль о большой роскоши. Но там был заваленный мусором стол, с его безымянными инструментами и необычной серебряной лампой; там были мумии; старинные тома, свитки папируса, сохранившиеся змеи, кошки и ибисы, статуэтки Исиды, Осириса и других нильских божеств тоже были там; множество фотографий женщин (Кеан назвал это в Оксфорде "коллекция"); и прежде всего, там был Энтони Феррара.

На нем был серебристо-серый халат, отороченный белым лебяжьим пухом, в котором Кеан видел его раньше. Его статное лицо цвета слоновой кости расплылось в улыбке, которая, однако, не была приветственной улыбкой; чрезмерно красные губы улыбались в одиночестве; длинные блестящие темные глаза были безрадостными; почти зловещими под прямыми бровями, подведенными карандашом. Если не считать коротких, тусклых волос, это было лицо красивой, злой женщины.

– Мой дорогой Кеан, какой приятный визит. Как мило с твоей стороны!

В его хриплом голосе звучала странная музыка. Он говорил бесстрастно, фальшиво, но Кеан не мог отрицать очарования этого уникального голоса. Можно было понять, как женщины – некоторые женщины – были как глина в руках мужчины, у которого был такой голос.

Его посетитель коротко кивнул. Кеан был плохим актером; его роль уже угнетала его. Пока Феррара говорил, слушать было как-то увлекательно, но когда он молчал, это вызывало отвращение. Феррара, возможно, сознавал это, потому что говорил много и хорошо.

– Ты удобно устроился, – сказал Кеан.

– Почему бы и нет, мой дорогой Кеан? В каждом человеке есть что-то от сибарита. Зачем подавлять такую восхитительную склонность? Философия спартанцев явно абсурдна; это философия того, кто оказывается в саду, полном роз, и зажимает ноздри; кто видит там тенистые беседки, но предпочитает сгореть на солнце; кто, игнорируя отборные плоды, которые соблазняют его руку и радуют его вкус, наклоняется, чтобы сорвать горькие травы с обочины!

– Понятно! – рявкнул Кеан. – Значит, ты не думаешь заняться еще какой-нибудь работой?

– Работой?! – Энтони Феррара улыбнулся и опустился на груду подушек. – Прости меня, Кеан, но я с радостью и уверенностью оставляю это более сильным персонажам, таким как ты.

Он протянул серебряную коробку сигарет, но Кеан покачал головой, балансируя на углу стола.

– Нет, спасибо. Я и так уже слишком много выкурил, у меня пересох язык.

– Мой дорогой друг! – Феррара встал. – У меня есть вино, которое, я заявляю, ты никогда не пробовал, но которое ты назовешь нектаром. Оно сделано на Кипре.

Кеан поднял руку в жесте, который мог бы напомнить хорошему наблюдателю о его отце.

– Тем не менее, спасибо. Как-нибудь в другой раз, Феррара; я не любитель вина.

– Виски с содовой или крепкий британский "Би энд Си", даже спортивный "Скотч энд Полли"?

Теперь в хриплом голосе слышался намек на смех, что-то вроде презрительного подтрунивания. Но Кеан флегматично покачал головой и заставил себя улыбнуться.

– Большое спасибо, но еще слишком рано.

Он встал и начал ходить по комнате, рассматривая бесчисленные странности, которые в ней содержались. Фотографии он рассматривал с высокомерным любопытством. Затем, пройдя к огромному шкафу, он начал вглядываться в ряды амулетов, статуэток и других, не поддающихся классификации предметов, которыми шкаф был завален. Послышался голос Феррары.

– Это голова жрицы слева, Кеан, представляет большой интерес. Мозг не был удален, и в полости размножилась целая колония жуков Dermestes. Эти существа никогда не видели света, Кеан. И все же я уверяю тебя, что у них были глаза. У меня их почти сорок в маленькой стеклянной витрине на столе. Возможно, тебе захочется их осмотреть.

Кеан содрогнулся, но почувствовал побуждение повернуться и посмотреть на эти ужасные реликвии. В квадратной стеклянной витрине он увидел этих существ. Они лежали рядами на подстилке из мха; можно было почти предположить, что в маленьких черных насекомых еще сохранилась нечистая жизнь. Они были незнакомы Кеану по виду, покрытые необычно длинными черными волосами, за исключением корней крыльев, где они были ярко-оранжевого цвета.

– Идеальные куколки этого насекомого чрезвычайно редки, – информативно добавил Феррара.

– В самом деле? – ответил Кеан.

Он нашел что-то физически отвратительное в этой группе жуков, история которых началась и закончилась в черепе мумии.

– Мерзкие твари! – сказал он. – Почему ты их хранишь?

Феррара пожал плечами.

– Кто знает? – ответил он загадочно. – Когда-нибудь они могут оказаться полезными.

Прозвенел звонок, и по поведению Феррары Кеан понял, что он ожидает посетителя.

– Я должен идти, – сказал он.

И действительно, он чувствовал тягу к прохладному и сравнительно чистому воздуху Пикадилли. Он знал кое-что о великом зле, которое обитало в этом человеке, которого он был вынужден, в силу особых обстоятельств, терпеть. Но дежурство начало надоедать.

– Если это необходимо, – последовал ответ. – Конечно, твоя работа в прессе, без сомнения, очень требовательна.

Снова послышалась нотка недоброжелательности, но Кеан, не ответив, вышел в комнату, где прохладно журчал фонтан, а серебряная мибхара пускала вверх струйки пара. Слуга-азиат открыл наружную дверь, и Феррара встал и поклонился своему уходящему гостю. Он не протянул руку.

– До нашей следующей встречи. Асала малекум! (мир вам) пробормотал он, как говорят мусульмане. Но я действительно буду с тобой душой, дорогой Кеан.

В тоне, которым он произнес эти последние слова, было что-то такое, что заставило Кеана замолчать. Он повернулся, но двери бесшумно закрылись. До его ноздрей донеслось слабое дуновение амбры.




Шелестящие тени


Кеан вышел из лифта, пересек холл и уже собирался выйти на Пикадилли, когда остановился, пристально глядя на такси, которое притормозило на противоположной стороне, пока водитель ждал подходящей возможности переехать на другую сторону.

Пассажирка такси теперь была невидима, но за мгновение до этого Кеан мельком увидел ее, когда она выглянула наружу, очевидно, в тот самый дверной проем, в котором он стоял. Возможно, воображение сыграло с ним злую шутку. Он стоял и ждал, пока, наконец, такси не остановилось в нескольких ярдах от него.

Майра Дюкейн вышла.

Расплатившись с таксистом, она пересекла тротуар и вошла в вестибюль. Кеан шагнул вперед так, что она чуть не упала в его объятия.

– Мистер Кеан! – воскликнула она. – Что такое! Вы были у Энтони?

– Да, – ответил он и замолчал, не находя слов.

Ему вдруг пришло в голову, что Энтони Феррара и Майра Дюкен знали друг друга с детства; что девушка, вероятно, воспринимала Феррару как брата.

– Есть так много вещей, о которых я хочу с ним поговорить, – сказала она. – Кажется, он знает все, а я боюсь, что знаю очень мало.

Кеан с тревогой отметил тени у нее под глазами – серые глаза, которые он хотел бы видеть всегда полными света и смеха. Она тоже была бледна или казалась необычно бледной в своем черном платье; трагическая смерть ее опекуна, сэра Майкла Феррары, стала ужасным ударом для этой воспитанной в монастыре девушки, у которой не было других родственников в мире. Страстное желание охватило сердце Кеана и зажгло его; страстное желание взвалить все ее печали, все ее заботы на свои широкие плечи, взять ее и держать, защищая от любых неприятностей или угроз, которые может принести будущее.

– Вы видели его комнаты здесь? – спросил он, стараясь говорить небрежно; но его душа восстала против самой мысли о том, что эта девушка войдет в это благоухающее место, где творились отвратительные и мерзкие вещи, и ни одна из них не была такой мерзкой, как человек, которому она доверяла, которого считала братом.

– Пока нет, – ответила она, и какое-то детское ликование на мгновение осветило ее глаза. – Они очень великолепны?

– Очень, – мрачно ответил он ей.

– Вы не могли бы пойти со мной? Только совсем ненадолго, а потом вы сможете пообедать – вы и Энтони. – Теперь ее глаза сверкали. – О, скажите да!

Зная то, что он знал о человеке наверху, он страстно желал сопровождать ее; но, вопреки всему, зная, что он сделал, он не мог снова встретиться с ним лицом к лицу, не мог подвергнуть себя испытанию быть вежливым с Энтони Феррарой в присутствии Майры Дюкен.

– Пожалуйста, не искушайте меня, – взмолился он и заставил себя улыбнуться. – Я окажусь зачисленным в число искателей суповых билетов, если полностью проигнорирую требования моего работодателя о моем времени!

– О, какой позор! – воскликнула она.

Их глаза встретились, и что-то – что-то невысказанное, но убедительное – промелькнуло между ними; так что впервые красивый румянец окрасил щеки девушки. Она вдруг смутилась.

– Тогда до свидания, – сказала она, протягивая руку. – Вы пообедаете с нами завтра?

– Большое спасибо, – ответил Кеан. – Если это в человеческих силах. Я вам позвоню.

Он отпустил ее руку и стоял, наблюдая, как она входит в лифт. Когда он поднялся, Кеан повернулся и вышел, чтобы наполнить людской поток Пикадилли. Ему было интересно, что бы подумал его отец о визите девушки к Ферраре. Одобрит ли он это? Безусловно, ситуация была деликатной; неправильное вмешательство – бестактное – могло только усугубить ее. Это было бы ужасно трудно, если не невозможно, объяснить Майре. Если бы можно было избежать открытого разрыва (а он глубоко верил в проницательность своего отца), то Майра должна была оставаться в неведении. Но разрешат ли ей продолжать эти визиты? Должен ли он был позволить ей войти в комнаты Феррары?

Он подумал, что не имеет права подвергать сомнению ее передвижения. Но, по крайней мере, он мог бы сопровождать ее.

– О, небеса! – пробормотал он, – какая ужасная путаница. Это сведет меня с ума!

Кеан не успокоился, пока не убедился, что она благополучно вернулась домой, и соответственно пострадала его работа; пока около полудня он не позвонил Майре Дюкен под предлогом принятия ее приглашения на завтрашний обед и с невыразимым облегчением не услышал, как она отвечает ему.

Во второй половине дня его неожиданно пригласили на большой "королевский" утренник, и это заставило его бежать в свои комнаты, чтобы переодеться из твида Харриса в викунью и кашемир. Обычный поток клерков адвокатов и других людей вливался под арку, ведущую в суд; в дальнем углу, затененном высоким платаном, где были поднимающиеся ступеньки и потертые железные перила, маленькие стекла в окне адвоката на первом этаже и общая атмосфера Диккенса, где как будто преобладала отчужденность, человек попадал в своего рода заводь. В узком коридоре царила тишина – глубокая тишина, как будто не было автобусов.

Кеан взбежал по лестнице на вторую площадку и начал нащупывать свой ключ. Хотя он знал, что это невозможно, у него возникло странное ощущение, что кто-то ждет его в его комнатах. Достаточно очевидный факт, что такое невозможно по-настоящему не поразил его, пока он не открыл дверь и не вошел. До этого времени, каким-то подсознательным образом, он ожидал встретить там посетителя.

– Какой же я осел! – пробормотал он, а затем, – фу! Какой отвратительный запах!

Он распахнул все окна и, войдя в свою спальню, также открыл там оба окна. Поток воздуха, созданный таким образом, начал рассеивать запах – затхлый, как от чего-то разлагающегося, и к тому времени, когда он переоделся, запах был едва уловим. У Кеана было мало времени, чтобы тратить его на размышления, но когда, он выбежал к двери, взглянув на часы, тошнотворный запах внезапно снова ударил ему в ноздри, он остановился, положив руку на щеколду.

– Что, черт возьми, это такое? – громко сказал он.

Совершенно машинально он обернулся и посмотрел назад. Как и следовало ожидать, не было видно ничего, что могло бы объяснить этот запах.

Эмоция страха – странная и сложная эмоция. В этом дыхании разложения, поднимающимся к его ноздрям, Кеан обнаружил нечто устрашающее. Он открыл дверь, вышел на лестничную площадку и закрыл за собой дверь.

В час, близкий к полуночи, доктор Брюс Кеан, который собирался уходить на покой, получил совершенно неожиданный визит от своего сына. Роберт Кеан последовал за отцом в библиотеку и сел в большое мягкое кресло из красной кожи. Доктор наклонил абажур, направив свет на лицо Роберта. Оно оказалось слегка бледным, а в ясных глазах было странное выражение – почти затравленный взгляд.

– В чем проблема, Роб? Выпей виски с содовой.

Роберт Кеан спокойно налил себе.

– А теперь возьми сигару и расскажи мне, что тебя напугало.

– Напугало меня! – Он вздрогнул и остановился, потянувшись за спичкой. – Да, вы правы, сэр. Мне страшно!

– В данный момент нет. Тебе было страшно.

– Снова правильно. – Он закурил сигару. – Я хочу начать с того, что… ну, как бы это сказать? Когда я начал работать в газете, мы подумали, что было бы лучше, если бы я жил в отдельно…

– Конечно.

– Ну, в то время, – он рассматривал зажженный кончик своей сигары, – не было никаких причин, почему я не должен был жить один. Но теперь…

– Ну?

– Теперь я чувствую, сэр, что нуждаюсь в более или менее постоянном обществе. Особенно я чувствую, что было бы желательно иметь друга под рукой в… э—э… в ночное время!

Доктор Кеан наклонился вперед в своем кресле. Его лицо было очень суровым.

– Протяни пальцы, – сказал он, – вытянутые; левая рука.

Его сын повиновался, слегка улыбаясь. Раскрытая ладонь казалась в свете лампы твердой, как резная.

– Нервы в полном порядке, сэр.

Доктор Кеан глубоко вздохнул.

– Расскажи мне, – сказал он.

– Это странная история, – начал его сын, – и если бы я рассказал ее Крейгу Фентону или Мэддерли на Харли-стрит, я знаю, что бы они сказали. Но ты поймешь. Это началось сегодня днем, когда солнце лилось в окна. Мне пришлось пойти в свои комнаты, чтобы переодеться; и комнаты были наполнены самым отвратительным запахом.

Его отец вздрогнул.

– Что за запах? – спросил он. – Не благовония?

– Нет, – ответил Роберт, пристально глядя на него. – Я так и думал, что ты спросишь об этом. Это был запах чего-то гнилостного, чего-то тухлого, прогнившего с гнилью веков.

– Ты проследил откуда он взялся?

– Я открыл все окна, и это, казалось, на какое-то время рассеяло его. Затем, как раз когда я выходил, запах вернулся; казалось, он окутал меня, как грязные миазмы. Вы знаете, сэр, трудно объяснить, что я чувствовал по этому поводу, но все сводится к следующему: я был рад выбраться на улицу!

Доктор Кеан встал и начал расхаживать по комнате, сцепив руки за спиной.

– Сегодня ночью, – внезапно отчеканил он, – что произошло сегодня ночью?

– Сегодня ночью, – продолжал его сын, – я пришел примерно в половине десятого. Я так спешил, так или иначе, что этот инцидент совершенно потерял свою власть над моим воображением; я, конечно, не забыл его, но я не думал о нем, когда отпирал дверь. На самом деле я не начинал думать об этом снова, пока, в тапочках и халате, не устроился поудобнее для чтения. Не было ничего, абсолютно ничего, что могло бы повлиять на мое воображение таким образом. Книга была моей старой любимой, "Вверх по Миссисипи" Марка Твена, и я сидел в кресле с большой бутылкой светлого пива у локтя и покуривал трубку. – Занервничав, оратор встал и, подойдя к камину, стряхнул длинный конус серого пепла со своей сигары. Он оперся локтем о каминную доску, продолжая свой рассказ:

– На Соборе Святого Павла только что пробило полчаса – половину одиннадцатого, – когда моя трубка погасла. Прежде чем я успел снова зажечь ее, снова появился отвратительный запах. В тот момент я ни о чем не думал, и я вскочил с возгласом отвращения. Казалось, запах становился все сильнее и сильнее. Я быстро раскурил свою трубку. Я все еще чувствовал его; аромат табака ни в малейшей степени не уменьшал его звериной остроты.

Я откинул абажур настольной лампы и огляделся. Там не было видно ничего необычного. Оба окна были открыты, и я подошел к одному и высунул голову наружу, чтобы узнать, не доносится ли запах с улицы. Ничего не было. Воздух за окном был свежим и чистым. Потом я вспомнил, что, когда я выходил из своих комнат днем, запах у двери был сильнее, чем где бы то ни было. Я выбежал к двери. В коридоре я не почувствовал никакого запаха, но…

Он сделал паузу, взглянув на своего отца.

– Не успел я простоять там и тридцати секунд, как он начал подниматься вокруг меня, как дым из кратера. Клянусь Богом, сэр! Тогда я понял, что это было нечто особенное… что-то преследовало меня!

Доктор Кеан стоял и наблюдал за сыном из тени за большим столом, когда он вышел вперед и одним глотком допил виски.

– Это, казалось, произвело во мне перемену, – быстро продолжил он. – Я понял, что за этим отвратительным проявлением что-то стоит, что-то направляет его; и я также понял, что следующий шаг зависит от меня. Я вернулся в свою комнату. Запах был не так отчетлив, но пока я стоял у стола в ожидании, он усиливался и усиливался, пока я почти не задохнулся. Мои нервы играли со мной злую шутку, но я держал себя в руках. Я принялся за работу, очень методично, и окурил это место. Внутри себя я понимал, что это не принесет ничего хорошего, но я чувствовал, что должен оказать какое-то сопротивление. Вы понимаете, сэр?

– Вполне, – спокойно ответил доктор Кеан. – Это была организованная попытка изгнать захватчика, и хотя сама по себе она была бесполезной, ментальный настрой, диктующий это, был хорошим. Продолжай.

– Часы пробили одиннадцать, когда я сдался, и я почувствовал себя физически больным. Воздух к этому времени стал ядовитым, буквально ядовитым. Я упал в мягкое кресло и начал гадать, чем все это кончится. Затем, в темных частях комнаты, за пределами круга света, отбрасываемого лампой, я обнаружил более темные пятна. Какое-то время я пытался поверить, что они воображаемые, но когда я увидел, как одно из них движется вдоль книжного шкафа, скользит по его стенке и приближается ко мне по ковру, я понял, что это не так. Клянусь небом, сэр, – его голос дрогнул, – или я сошел с ума, или сегодня ночью моя комната была полна ползающих тварей! Они были повсюду: на полу, на стенах, даже на потолке надо мной! Там, где был свет, я не мог их различить, но тени были живыми, наполненными предметами – размером с две мои ладони; и в растущей тишине …

Его голос стал хриплым. Доктор Кеан стоял неподвижно, как каменный человек, наблюдая за ним.

– В тишине, очень слабо, они зашуршали!

Наступила тишина. Снаружи на Хаф-Мун-стрит проехала машина; ее гудение затихло. Часы пробили полчаса после полуночи. Доктор Кеан заговорил:

– Что-нибудь еще?

– И еще кое-что, сэр. Я вцепился в подлокотники кресла; я чувствовал, что должен за что-то ухватиться, чтобы не соскользнуть в безумие. Моя левая рука, – он взглянул на нее с каким—то отвращением, – что—то волосатое и неописуемо отвратительное коснулось ее, просто коснулось. Но это было уже слишком. Мне стыдно признаться вам, сэр; я закричал, закричал, как любая истеричная девчонка, и во второй раз убежал! Я выбежал из своей комнаты, схватил шляпу и пальто, а халат оставил на полу!

Он повернулся, оперся обоими локтями о каминную доску и закрыл лицо руками.

– Выпей еще, – сказал доктор Кеан. – Ты сегодня заходил к Энтони Ферраре, не так ли? Как он тебя принял?

– Это подводит меня к кое-чему еще, что я хотел вам сказать, – продолжил Роберт, наливая содовую в свой стакан. – Майра ходит туда.

– Куда, в его покои?

– Да.

Доктор Кеан снова начал ходить по комнате.

– Я не удивлен, – признался он. – Ее всегда учили относиться к нему как к брату. Но, тем не менее, мы должны положить этому конец. Что ты увидел?

Роберт Кеан рассказал ему об утренних происшествиях, описав покои Феррары с мельчайшей точностью, которая показала, какое глубокое, неизгладимое впечатление произвела на него их необычность.

– Есть одна вещь, – заключил он, – с которой я всегда сталкиваюсь, я ломал над этим голову в Оксфорде, и другие тоже; я столкнулся с этим сегодня. Кто такой Энтони Феррара? Где сэр Майкл нашел его? Что за женщина родила такого сына?

– Остановись, мальчик! – закричал доктор Кеан.

Роберт вздрогнул, глядя на своего отца через стол.

– Ты уже в опасности, Роб. Я не буду скрывать от тебя этот факт. Майра Дюкен не является родственницей Феррары; следовательно, поскольку она наследует половину состояния сэра Майкла, Энтони должен был предложить определенный курс. Ты, очевидно, являешься препятствием! Это достаточно плохо, мальчик; давай разберемся с этим, прежде чем искать новых неприятностей.

Он взял со стола почерневшую трубку и начал ее набивать.

– Относительно твоего следующего шага, – медленно продолжил он, – не может быть никаких сомнений. Ты должен вернуться к себе домой!

– Что?

– Не может быть никаких сомнений, Роб. На тебя было совершено своего рода нападение, которое только ты можешь отразить. Если ты покинешь свой дом, это повторится и здесь. В настоящее время он, очевидно, локализован. Существуют законы, управляющие этими вещами; законы, столь же неизменные, как и любые другие законы в природе. Один из них таков: силы тьмы (если использовать общепринятое и многозначительное выражение) не могут восторжествовать над силами Воли. После Божества Воля является высшей силой Вселенной. Сопротивляйся! Ты должен сопротивляться, или ты пропал!

– Что вы имеете в виду, сэр?

– Я имею в виду, что разрушение разума и чего-то большего, чем разум, угрожает тебе. Если ты отступишь – ты пропал. Возвращайся к себе домой. Ищи своего врага; стремись вытащить его на свет и сокрушить его! Явления в твоих комнатах принадлежат к одной из двух разновидностей; в настоящее время кажется невозможным классифицировать их более точно. И то, и другое опасно, хотя и по-разному. Я подозреваю, однако, что чисто умственного усилия будет достаточно, чтобы рассеять эти тошнотворные тени. Вероятно, сегодня ночью тебя больше не будут беспокоить, но всякий раз, когда феномены будут возвращаться, борись с ними! Тебе не нужен лучший спутник, чем тот, который у тебя был – Марк Твен! Относись к своим посетителям так, как можно было бы вообразить, что он относился бы к ним – как к очень плохой шутке! Но как только это начнется снова, позвони мне. Не стесняйтесь, в какое бы время ни было. Я буду в больнице весь день, но начиная с семи я буду здесь и обязательно останусь. Позвони мне, когда вернешься, сейчас, и, если не будет более раннего случая, еще раз утром. Тогда рассчитывай на мое активное сотрудничество в течение всей следующей ночи.

– Активное сотрудничество, сэр?

– Я сказал "активное", Роб. Следующее повторение этих проявлений должно стать последним. Спокойной ночи. Помни, тебе нужно только поднять трубку, чтобы понять, что ты не одинок в своей борьбе.

Роберт Кеан взял вторую сигару, закурил, допил виски и расправил плечи.

– Спокойной ночи, сэр, – сказал он. – Я не убегу в третий раз!

Когда дверь за ним закрылась, доктор Кеан возобновил свое беспокойное хождение взад и вперед по библиотеке. Он не мог успокоиться, потому что послал своего сына одного навстречу реальной и ужасной опасности. Только так он мог надеяться спасти его, но, тем не менее, это было нелегко. Следующий бой будет боем до конца, потому что Роберт сказал: "Я не убегу в третий раз", а он был человеком своего слова.

Как заявил доктор Кеан, проявления принадлежали к одной из двух разновидностей. Согласно самой древней науке в мире, науке, с помощью которой египтяне и, возможно, даже более ранние народы управляли своей жизнью, мы разделяем этот, наш план существования, с некоторыми другими существами, часто называемыми Элементалами. К счастью, эти устрашающие существа невидимы для нашего обычного зрения, точно так же, как более тонкие тона музыки не слышны для нашего обычного слуха.

Жертвы белой горячки, курильщики опиума и другие развратники искусственно открывают эту более тонкую, скрытую способность видения; и ужасы, которые их окружают, не воображаемы, а являются Элементалами, привлеченными к жертве его особыми излишествами.

Значит, ползающие твари, от которых отвратительно воняло, могли быть элементалами (так рассуждал доктор Кеан), наложенными на сознание Роберта Кеана направляющим, злобным разумом. С другой стороны, они могут быть просто наваждениями – или мыслеформами – навязанными ему тем же волшебным разумом; эманациями злой, могущественной воли.

Его размышления были прерваны телефонным звонком. Он взял трубку.

– Привет!

– Это вы, сэр? Здесь и сейчас все спокойно. Я ложусь спать.

– Хорошо. Спокойной ночи, Роб. Позвони мне утром.

– Спокойной ночи, сэр.

Доктор Кеан снова наполнил свою обугленную трубку и, достав из ящика письменного стола толстую рукопись, сел и начал изучать страницы, исписанные мелким почерком. Бумага была написана корявым почерком покойного сэра Майкла Феррары, его спутника во многих странных приключениях; и солнце уже несколько часов заливало библиотеку приглушенным золотистым светом, а внизу послышалась суета, возвещавшая о пробуждении домочадцев, прежде чем занятия доктора были прерваны. И снова это был телефонный звонок. Он встал, выключил настольную лампу и поднял прибор.

– Это ты, Роб?

– Да, сэр. Все хорошо, слава Богу! Могу я позавтракать с вами?

– Конечно, мой мальчик! – Доктор Кеан взглянул на часы. – Клянусь душой, уже семь часов!




Жуки


Прошло шестнадцать часов, и лондонские часы той ночью пробили одиннадцать, когда жуткая драма вступила в свою финальную стадию. Доктор Кеан снова сидел наедине с рукописью сэра Майкла, но время от времени его взгляд блуждал по телефону, стоявшему у его локтя. Он отдал распоряжение, чтобы его ни в коем случае не беспокоили, и чтобы его машина была готова к подъезду с десяти часов.

Когда звук последних ударов затих вдали, пришел ожидаемый вызов. Челюсть доктора Кеана напряглась, а рот стал очень мрачным, когда он узнал голос своего сына по проводам.

– Ну что, мальчик?

– Они здесь, сэр – сейчас, пока я говорю! Я боролся – боролся изо всех сил – в течение получаса. Здесь пахнет, как в склепе, и очертания принимают определенные, ужасные формы! У них есть… глаза! – Его голос звучал резко. – У него совсем черные глаза, и они блестят, как бусинки! Это постепенно утомляет меня, хотя пока я держу себя в руках. Я имею в виду, что я могу сорваться – в любой момент. Ба!

Его голос смолк.

– Эй! – воскликнул доктор Кеан. – Эй, Роб!

– Все в порядке, сэр, – донеслось почти неслышно. – Эти… твари повсюду по краям светового пятна; они издают что-то вроде шуршащего шума. Требуется огромное, сознательное усилие, чтобы держать их на расстоянии. Пока я говорил, я каким-то образом потерял контроль над ситуацией. Один – полз … он оказался на моей руке … волосатый, многоногий ужас.... О, Боже мой! Другой ползет…

– Роб! Роб! Держи себя в руках, парень! Ты слышишь?

– Да… да…, – еле слышно.

– Молись, мой мальчик, молись о силе, и она придет к тебе! Ты должен продержаться еще десять минут. Десять минут – ты понимаешь?

– Да! Да! Милосердный Боже! Если вы можете мне помочь, сделайте это, сэр, или …

– Держись, парень! Через десять минут ты победишь.

Доктор Кеан повесил трубку, выбежал из библиотеки и, схватив кепку с вешалки в холле, сбежал по ступенькам и запрыгнул в ожидающую машину, выкрикивая адрес водителю.

Пикадилли была заполнена толпами людей, спешащих в театр на ужин, когда он выскочил и побежал в коридор, где произошла встреча Роберта с Майрой Дюкен. Доктор Кеан пробежал мимо дверей лифта и поднялся по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки за раз. Он прижал палец к кнопке звонка рядом с дверью Энтони Феррары и держал ее там, пока дверь не открылась, и в проеме не появилось смуглое лицо.

Посетитель протиснулся внутрь мимо одетого в белое человека, протягивающего руки, чтобы задержать его.

– Не дома, эфендим…

Доктор Кеан протянул жилистую руку, схватил мужчину – это был высокий феллахин – за плечо и швырнул его на мозаичный пол мандары. Воздух был насыщен ароматом амбры.

Не тратя слов на пошатывающегося человека, доктор Кеан шагнул к двери. Он отдернул портьеру и оказался в темном коридоре. По описанию комнат, данных его сыном, он без труда узнал дверь кабинета.

Он повернул ручку – дверь оказалась незапертой – и вошел в затемненную комнату.

В камине ярко пылал огромный огонь; температура в помещении была почти невыносимой. На столе свет от серебряной лампы отбрасывал пятно сияния, но остальная часть кабинета была погружена в тень.

Фигура в черном одеянии сидела на резном стуле с высокой спинкой; один угол похожего на капюшон одеяния был перекинут через стол. Наполовину привстав, фигура повернулась и, зловещий призрак в свете костра, Энтони Феррара повернулся лицом к незваному гостю.

Доктор Кеан прошел вперед, пока не встал над ним.

– Покажи, что у тебя на столе, – лаконично сказал он.

Странные глаза Феррары были устремлены на говорившего с выражением в глубине, которое в средние века само по себе отправило бы человека на костер.

– Доктор Кеан…

Хрипловатый голос утратил часть своей учтивости.

– Ты слышал мой приказ!

– Ваш приказ! Конечно, доктор, поскольку я нахожусь в своем собственном…

– Открой то, что у тебя на столе. Или я должен сделать это за тебя!

Энтони Феррара положил руку на край черной мантии, лежавшей поперек стола.

– Будьте осторожны, доктор Кеан, – спокойно сказал он. – Вы рискуете.

Доктор Кеан внезапно прыгнул, уверенным захватом схватил защищающую руку и заломил ее за спину Феррары. Затем, вторым быстрым движением, он сорвал халат. В перегретом воздухе появился слабый запах – запах разложения, древней гнили.

На столе лежал квадрат выцветшей льняной ткани, испещренный почти неразборчивыми египетскими иероглифами, а на нем рядами, образующими определенный геометрический рисунок, было разложено множество маленьких черных насекомых.

Доктор Кеан отпустил руку, которую держал, и Феррара сидел совершенно неподвижно, глядя прямо перед собой.

– Жуки-дерместесы! Из черепа мумии! Ты грязное, непристойное животное!

Феррара заговорил с внезапно обретенным спокойствием:

– Есть ли что-нибудь непристойное в изучении жуков?

– Мой сын видел эти вещи здесь вчера; и прошлой ночью, и снова сегодня ночью, ты наложил чары, послал увеличенных двойников существ в его комнаты! С помощью средств, о которых ты знаешь, но о которых знаю и я, ты стремился свои мысли сделать материальными.

– Доктор Кеан, мое уважение к вам велико, но я боюсь, что долгие исследования свели вас с ума.

Феррара протянул руку к шкатулке черного дерева; он улыбался.

– Не смей прикасаться к этой коробке!

Он замолчал, подняв глаза.

– Еще распоряжения, доктор?

– Вот именно.

Доктор Кеан схватил выцветшее полотно, сгреб в него жуков и, пройдя через комнату, швырнул весь отвратительный сверток в самое сердце камина. Взметнулось огромное пламя; раздалась серия скрипучих взрывов, так что можно было подумать, что у этих древних насекомых была жизнь. Затем доктор снова повернулся.

Феррара вскочил на ноги с криком, в котором было что-то нечеловеческое, и начал быстро бормотать на неевропейском языке. Он стоял лицом к доктору Кеану, высокой, зловещей фигуре, но одна рука шарила у него за спиной в поисках коробки.

– Прекрати это! – повелительно отчеканил доктор. – и в последний раз, не смей прикасаться к этой коробке!

Поток странных слов был перекрыт. Феррара стоял, дрожа, но молча.

– Законов, по которым такие, как ты, были бы сожжены, – мудрых законов давних времен – больше нет, – сказал доктор Кеан. – Английский закон не может коснуться тебя, но Бог позаботится о таких, как ты!

– Может быть, – прошептал Феррара, – вы хотели бы также сжечь эту шкатулку, против которой вы так сильно возражаете?

– Никакая сила на земле не заставила бы меня прикоснуться к ней! Но ты – ты прикоснулся к ней – и ты знаешь наказание! Ты поднимаешь силы зла, которые веками бездействовали, и осмеливаешься использовать их. Берегитесь! Я знаю о некоторых, кого ты убил; я не могу знать, скольких ты отправил в сумасшедший дом. Но я клянусь, что в будущем твоих жертв будет немного. Есть способ справиться с тобой!

Он повернулся и направился к двери.

– Будьте также осторожны, дорогой доктор Кеан, – раздался мягкий голос. – Как вы и сказали, я вызываю силы зла.

Доктор Кеан резко обернулся. В три шага он оказался над Энтони Феррара, сжав кулаки, и его жилистое тело напряглось всеми фибрами. Его лицо было бледным, что было заметно даже в этом тусклом свете, а глаза блестели, как сталь.

– Ты вызываешь другие силы, – сказал он, и его голос, хотя и ровный, был очень тихим. – Злые силы тоже.

Энтони Феррара, вызыватель безымянных ужасов, съежился перед ним – перед первобытным кельтским человеком, которого он невольно призвал. Доктор Кеан был худощав, но в отличной физической форме. Теперь он был силен, с силой правого дела. Более того, он был опасен, и Феррара хорошо это знал.

– Я боюсь… – хрипло начал тот.

– Осмеливаешься перекинуться со мной парой слов, – сказал доктор Кеан с ледяной холодностью, – скажи еще слово, и клянусь Богом, я убью тебя!

Феррара сидел молча, вцепившись в подлокотники кресла и не смея поднять глаз. В течение десяти магнетических секунд они оставались так, затем доктор Кеан снова повернулся и на этот раз вышел.

Часы пробили четверть двенадцатого, когда он вошел в покои Энтони Феррары, и некоторые еще не закончили свой бой, когда его сын, задыхаясь, дико взывая к Небесам, чтобы они помогли ему, упал посреди кучи ужасных созданий, и в момент падения обнаружил, что в комнате нет колышущихся антенн, глаз-бусин и фигур жуков. Вся эта ужасная фантасмагория вместе с запахом древней гнили растаяла, как лихорадочный сон, в тот момент, когда доктор Кеан ворвался к ее создателю.

Роберт Кеан встал, слабый, дрожащий; затем упал на колени и, рыдая, вознес благодарственные молитвы, которые исходили из его испуганной души.




Пациент сэра Элвина Гроувза


Когда солидное наследство делится на две доли, одна из которых достается молодому, развратному и умному мужчине, а другая – девушке, хорошенькой и неопытной, в аду раздается смех. Но к наследию девушки добавляется еще один элемент – сильный, суровый страж, и проблема становится менее предсказуемой.

В рассматриваемом в настоящее время случае такая договоренность привела к тому, что доктор Брюс Кеан отправил Майру Дюкен в мрачное шотландское поместье в Инвернесс с визитом на неопределенный срок. Это также привело к сердечным приступам со стороны Роберта Кеана и к другим вещам, которые должны были быть замечены.

Энтони Феррара, соправитель, не замедлил признать, что ему был нанесен разрушительный удар, но он слишком хорошо знал доктора Кеана, чтобы протестовать. В качестве модного врача доктор часто встречался с Феррарой в обществе, поскольку человек, одновременно богатый, красивый и носящий хорошее имя, не подвергается общественному остракизму из-за простого подозрения, что он опасный негодяй. Таким образом, за Энтони Феррарой ухаживали самые умные женщины в городе, а мужчины терпели его. Доктор Кеан всегда замечал его, а затем поворачивался спиной к темноглазому приемному сыну своего самого дорогого друга.

Между ними было что-то такое, о чем мир ничего не знал. Если бы мир знал то, что доктор Кеан знал об Энтони Ферраре, то, несмотря на его обаятельные манеры, богатство и положение, все двери в Лондоне, от Мэйфейрских до самых грязных притонов Лаймхауса, были бы закрыты для него – закрыты и заперты с ужасом и отвращением. Огромная тайна была заперта в сердце доктора Брюса Кеана.

Иногда нам кажется, что нам даруется проблеск направляющей руки, которая управляет человеческими судьбами; затем, когда кажется, что понимание вот-вот забрезжит, мы снова теряем нашу временную ясность видения. Следующий случай иллюстрирует это.

Сэр Элвин Гроувз с Харли-стрит однажды вечером отвел доктора Кеана в сторону в клубе.

– Я передаю вам пациента, Кеан, – сказал он. – Лорд Лэшмор.

– А! – задумчиво ответил Кеан. – Я никогда с ним не встречался.

– Он совсем недавно вернулся в Англию – вы, возможно, слышали? И привез с собой южноамериканскую леди Лэшмор.

– Я слышал об этом, да.

– Лорду Лэшмору около пятидесяти пяти, а его жене – страстной южанке – вероятно, меньше двадцати. Они странная пара. Леди устраивала большие приемы в городском доме.

Гроувз пристально посмотрел на доктора Кеана.

– Ваш юный друг Энтони Феррара – наш постоянный посетитель.

– Без сомнения, – сказал Кеан. – Он ходит повсюду. Я не знаю, как долго хватит его средств.

– Я тоже задавался этим вопросом. Его покои похожи на сцену из "Тысячи и одной ночи".

– Откуда вы знаете? – с любопытством спросил доктор. – Вы были у него?

– Да, – последовал ответ. – Его восточный слуга позвонил мне однажды ночью на прошлой неделе, и я нашел Феррару лежащим без сознания в комнате, похожей на гарем паши. Он выглядел просто ужасно, но этот человек не дал мне никакого отчета о том, что стало причиной такого состояния. Мне это показалось явным нервным истощением. Он заставил меня сильно поволноваться. Кстати, в комнате было невыносимо жарко, прямо в дымоходе ревел огонь, и пахло, как в индуистском храме.

– Ах! – пробормотал доктор Кеан. – Между его образом жизни и его необычными занятиями он, вероятно, сломается. У него хрупкое телосложение.

– Кто он, черт возьми, такой, Кеан? – спросил сэр Элвин. – Вы должны знать все обстоятельства его усыновления; в то время вы были с покойным сэром Майклом в Египте. Этот парень для меня загадка; в некотором роде он отталкивает. Я был рад вырваться из его комнат.

– Мне кажется, вы собирались рассказать мне что-то о деле лорда Лэшмора? – сказал Кеан.

Сэр Элвин Гроувз прищурился и поправил пенсне, потому что то, как его собеседник намеренно сменил тему разговора, нельзя было ни с чем спутать. Однако грубые манеры Кеана вошли в поговорку, и сэр Элвин взял инициативу на себя.

– Да, да, думаю хотел, – согласился он довольно неуклюже. – Ну, это очень необычно. Меня вызвали туда в прошлый понедельник, около двух часов ночи. Я обнаружил дом перевернутым вверх дном, а леди Лэшмор в халате, наброшенном поверх ночной рубашки, промывала глубокую рану на горле своего мужа.

– Что! Попытка самоубийства?

– Естественно, моя первая идея. Но один взгляд на рану заставил меня задуматься. Она сильно кровоточила, и, судя по ее расположению, я боялся, что она могла проникнуть во внутреннюю яремную вену, но была повреждена только внешняя. Я остановил приток крови и устроил пациента поудобнее. Леди Лэшмор хладнокровно помогала мне и проявила некоторое мастерство медсестры. На самом деле она наложила лигатуру еще до моего приезда.




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/sah-rohmer/otprysk-korolevy-vedmy/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.