Главная страница | Исторические приключения | Золотой дурман. Книга вторая. Жертвы золотого идола

Золотой дурман. Книга вторая
Юрий Копытин


Золото – оно из покон веков проглатывало души сребролюбцев: убийство, предательство, ложь – на всё способный алчный к золотому тельцу человек.





Юрий Копытин

Золотой дурман. Книга вторая





Книга вторая





Жертвы золотого тельца





Раскольники


Первые лучи зарождающегося дня багрянцем легли на снежные вершины гор. С восходом солнца они своим светом постепенно сбрасывали лежащее на высоких склонах серое покрывало уходящей ночи, из-под которого изумрудной зеленью оживали альпийские луга, хвойные леса и загорался золотом наряд березняков. Только где-то внизу, в каньоне небольшой горной речушки, всё ещё стояла плотная пелена холодного тумана, покрывшего влагой каменные склоны и произрастающие кое-где деревья и кустарники…

Матёрый голодный волк стоял на краю обрыва и пристально вглядывался в стелящийся по ущелью туман. Он жадно втягивал ноздрями воздух, в котором чувствовался запах свежей крови, поднимающийся откуда-то со дна каньона.

Переминаясь с ноги на ногу, бирюк тихо поскуливал от досады, что крутизна склона стала препятствием для его сытного завтрака. Волк уже было собрался поискать более пологий спуск, как уши его вдруг задёргались, он повернул голову и, насторожившись, затаился. До его чуткого уха донеслись едва различимые звуки идущих по берегу протекающей внизу речушки пары лошадей, запряжённых волокушами…

Осень с часто случающимися здесь снегопадами была не за горами и торопила жителей небольшого поселения раскольников, запрятанного в таёжной глухомани, поскорее вывезти сено с дальних покосов…

Лошади, понурив головы, не спеша брели по мокрой после тумана траве, переступая через торчащие острые камни, на которых со стуком подскакивали волокуши.

– Как думаешь, тятенька, засветло-то управимся? – заглядывая в глаза отцу, поинтересовалась ладная, стройная девушка, чтобы как-то растормошить начавшего клевать носом Евсея.

– Ну, думаю обыдёнкой-то[1 - Обыдёнка* – путь туда и обратно в один день.] смогём зараз одёнки[2 - Одёнки* – остатки.] забрать? – встрепенулся он.

– Там от зарода[3 - Зарод* – стог сена.] совсем малёхонько осталось.

– Ай! – подстегнул Евсей Морозов лениво шагающих лошадей, и оба животных, как-бы понимая, что нужно поторопиться, дружно ускорили шаг.

Туман понемногу стал рассеиваться, обнажив за речушкой крутой склон каньона. Вдруг бежавшая рядом собака зарычала и с лаем кинулась в сторону проглянувшего каменного откоса.

– Чево это он?! Ты куда, Рыжок! – крикнул вслед огромному мохнатому псу Евсей. – Никак волка учуял… Оставайся здесь, Марьянка, а я гляну, чево там такое, – соскочил он с лошади и вытащил из висевшей на боку сумки топор.

Отцепив волокушу, Евсей махом перескочил неглубокую речушку и направил коня к подножию обрыва, откуда раздавался громкий собачий лай. Взяв наизготовку топор, он осадил жеребца. «Хотя если и был где-то поблизости волк, то от него и след простыл, – подумал Евсей. – Тогда чего ж Рыжок никак не уймётся?»

Вдруг ему в глаза бросилось что-то огромное, тёмное – висящее на невысокой берёзе, стоящей у подножия откоса. Присмотревшись, он определил: вроде как человек.

Под тяжестью тела крона дерева низко нагнулась. Рыжок бегал вокруг и, задрав голову, заливисто лаял.

Евсей прикрикнул на пса, и тот, послушно подбежав, сел возле хозяина.

– Так, так. Как же тебя, сердешного, туда занесло? – приговаривал он, подойдя к берёзе и рассматривая повисшее на ней тело. – Надоть бы как-то снять бедолагу, что ж оставлять на растерзание стервятникам.

– Марьянка! – крикну Евсей, повернувшись в сторону, где оставил дочь. – Давай сюды!

– Что случилось? – с беспокойством спросила появившаяся из поредевшего тумана Марьяна.

– А ты вон туды гли-ко! – кивнул он головой в сторону берёзы.

Глаза девушки широко раскрылись:

– Ой! Никак человек! – раскинув руки, крикнула она.

– Человек, человек… – повторил Евсей. – Да вот как только яво оттедова снять?.. Да похоронить бы… Как-то не по-христиански оставлять создание Божие на истерзание хишникам.

– Ну так подрубить деревцо – и делов-то, – сразу сообразила Марьяна.

– И то верно, – подходя к берёзе и примеряясь, где поудобней вонзить топор, ответил Евсей.

– Тятенька, ты деревце до конца не подрубай, мы его посля пригнём, а человека осторожненько снимем.

– А ему, мёртвому, ужо всё одно – как яво оттедова достанут, – замахиваясь топором, ответил Евсей.

Берёзка со скрипом стала пригибаться к земле. Марьяна ухватилась за ствол и осторожно, не спеша, пригнула к земле крону.

– А ты, гли-ко! – нагнулся к лежащему на ветках человеку Евсей. – Руки-то у яво связаны – неспроста это… А по одежде видать – служивый. Никак арестант…

Рыжок лёг неподалёку от хозяина и искоса наблюдал за его действиями, но вдруг ноздри его задёргались, принюхиваясь к напахнувшему со стороны ветерку. Он вскочил и с лаем кинулся вдоль обрыва.

– Это ещё чево?! Неужто ишшо кто-то! – вскрикнул Евсей, вскакивая на коня и устремляясь вслед за псом…

– Лошадь упала с обрыва, разбилась о камни. Вон, неподалёку лежить, – вернувшись, доложил он дочери.

– Тятенька! – повернулась Марьяна к отцу, пропустив мимо ушей его слова.

– Сдаётся мне, не помер человек-то, чувствую, что искорка жизни в нём ещё не угасла.

– Да ты гли-ко, какая скала! – задрав голову вверх, протянул руку в сторону обрыва Евсей. – Сумлеваюсь я, что живой он, сорвавшись оттоль.

– А ты вон приглядись, – протянула руку в сторону шеи незнакомца Марьяна. – Вишь, жилка еле заметно трепыхается.

Евсей подошёл к лежащему навзничь служивому, разрезал путы на его руках и, расстегнув одежду, прильнул ухом к груди.

– Чегой-то я никак не могу в толк взять: живой он али не живой? – вопросительно посмотрел он на дочь. – Вроде там что-то трепыхается, а вроде как – нет, – указал Евсей на грудь незнакомца.

– А ты, гли-ко!..– потянул он цепочку, сбившуюся на плечо служивого, и вытащил золотой, украшенный цветными эмалями и бриллиантами, образок Пресвятой Девы Марии.

– Сдаётся мне, что не из простых солдат, – вертел он сверкающую на солнце крохотную иконку.

– Видать, дорогушшая вешшица. Да вот только не уберегла его от смерти, – засунув назад образок, вздохнул Евсей.

– Да живой он ещё! – уверенно вскликнула Марьяна. – Да вот только вдруг помереть может, – с печалью в глазах опустила она голову.

Евсей выпрямился и, почёсывая затылок, остановил пристальный взгляд на служивом:

– А чо, ежели и взаправду, как ты говоришь?.. Что ж, выходить живого человека похороним?

Он медленно опустился на огромный камень. По лицу его было заметно, что каких-то два противоположных решения борются в нём. Наконец Евсей поднялся и, тяжело вздохнув, произнёс:

– Да вот чо только с им, чужаком, делать? Ясно – не нашей он веры. Как чужанина к себе в дом ташшить? Что наши добрые[4 - Добрые – так староверы называли членов своей общины.] скажуть? Неможна нам вместе с мирскими.

– Господь велел всех людей любить. Не по-христиански это, если мы его здесь помирать оставим, – возразила Марьяна.

– Хм!.. Да-а!.. А ведь и взаправду: грех его здесь бросить – зверью на растерзание… А-ну, да ладно! – махнул рукой Евсей. – Пособи-ка, дочка, взвалить его на закорки, придётся на себе ташшить. Ежели на лошадь закинуть – то кабы не помер. Через речку перенесу, а там сгоношим чего-нибудь на потасках[5 - Потаски – волокуши для перевоза груза по земле.] да потихоньку и свезём к себе.

Ухватив под плечи незнакомца, он немного приподнял его:

– Придержи-ка так, Марьянка, – кивнул он дочке и, присев, взвалил на себя тяжёлую ношу. Коренастая фигура Евсея распрямилась, и он, твёрдо ступая, поволок незнакомца на другую сторону речки.

Рыжок, обогнав хозяина и поднимая кучу брызг, кинулся к оставленной на том берегу лошади Марьяны…

Соорудив на полозьях волокуши настил из веток, Евсей осторожно уложил чужака сверху и, сняв с себя шабур[6 - Шабур – верхняя тёплая одежда.], накрыл им незнакомца, лицо которого постоянно атаковали проснувшиеся от солнечного тепла назойливые мухи.

– Ай! – крикнул он, подстегнув лошадь, и, стараясь выбирать ровнее дорогу, объезжая рытвинки и камни, осторожно направился к дому.

Затерянные в глухой алтайской тайге небольшие поселения из пяти, четырёх, а то и двух изб были основаны такими же, как Евсей, староверами, бежавшими в эти далёкие и неизведанные края. Скрываясь от государевых повинностей, крепостной неволи и жестокого преследования православной церкви, они бросили нажитое добро и отправились в так называемое Беловодье, где, по распространившимся меж них слухам, была плодородная земля без чиновников и попов.

В одно из таких поселений – староверческий скит, состоявший из пяти изб, – и привёз Евсей найденного у горной речки человека. Остановившись у крайней избы, он соскочил с коня и первым делом попросил дочь проверить, жив ли ещё бедолага.

– Живой он ещё, тятенька, – заключила Марьяна, внимательно вглядываясь в незнакомца.

– Ну, тогда иди в избу и определи, куды положить его, а я покуда, к Антипу Суртаеву сбегаю. Вдвоём-то оно ловчее будет перенести его.

Антип не стал допытываться – кто, откуда и чего, а только кивнул на просьбу Евсея, вкратце объяснившего историю с незнакомцем.

Взглянув на безжизненное лицо чужака, Антип удивлёнными глазами уставился на Евсея:

– А для чево ты его в избу собрался ташшить? Он же бездыханный. Давай, закопаем его за околицей – и делов-то…

– Да вот и я по-первости так подумал, когда на него натакались. Там, у реки и хотел захоронить. А дочка не с тем делом: живой он, да и всё…

Вот и засумлевался я: кабы не вышло так, что живого человека в землю закопали.

– Вона чо!.. – протянул Антип. – Ну, тогда берись – поташшили… Куды его, Марьянка? – покряхтывая от тяжёлой ноши, крикнул он.

– А вот, давайте к печке, на дедонькино место. А тот пока на полатях поночует… Я уже и постлала здесь, – указала хозяйка на только что заправленную кровать.

– Ой, Господи!.. – высунул голову из-под занавески дед. – Никак мертвяка в дом приташшили, да ишшо на мою кровать. Ты чево, Евсей, спятил чо ли! Вон, закопайтя ево у частокола… да крест изладь – православной небось… И как ево так угораздило… – закряхтел он, поудобнее располагаясь на полатях.

– Ну это, тятенька, мы как-нибудь сами разберёмси. Давай-ка, Антип, его сперва разденем, пущай Марьянка одёжу его пожамкаить[7 - Пожамкать – постирать]… Я счас печку затоплю да воды согреться поставлю, можа каки отвары изладить потребуется.

– Ой, Евсей, сумлеваюсь я, что Марьянка сможет ему чем-то помочь. Ты гли-ко, в нём ни кровинки нету: чо исподне, чо лицо – всё одно, – указал Антип на бледного как полотно незнакомца.

– Да-а…– почесал затылок Евсей. – Оно, конечно, Марьянка в травах кумекает, научила её Серафима хитростям знахарства, но тут дело сурьёзное: намучится только, изведётся – а всё зазря, – развёл он руками.

– А можа, яво, того – бабками полечить?.. До Устина Агапова съездить? Попросить, чобы Серафима пособила. Она-то уж сразу скажить: али помрёт он, али выживет, – Антип вопросительно взглянул на Евсея.

– Ну дык чего не съездить-то? Ты давай езжай, а я пока Марьянке пособлю.

Антип кивнул и в мгновение скрылся за дверью.

Евсей поджёг заложенные ещё с вечера дрова и поставил на печь котёл с водой.

– И как тебя угораздило сорваться с такой высотишши? – пробормотал он, остановившись возле незнакомца. – Небось все косточки переломал…

– Ну как, тятенька, вода скоро закипит? – окликнула его появившаяся на пороге Марьянка. – Я вот травки для настоя приготовила. Обмыть бы ранки первым делом надобно.

– Да вот-вот подоспет… а ежелев чего пособить надоть – так скажи, – повернулся он к дочери.

– Как травки заварятся, так ты мне его на бок повернуть помоги. Мне самой-то не сладить, – попросила Марьяна, открывая котёл с закипающей водой.

– Ну дык, ясно дело, – промолвил Евсей, подбрасывая в печку дрова. – Антип-то за Серафимой поехал. Скоро, поди, вернётся. Пущай уж она своё слово скажить: али жилец он на етом свете, али нет.

Марьяна молча пожала плечами и потупила наполнившиеся печалью глаза:

– Как Богу будет угодно… – прошептала она.

Сняв с печи котелок и сунув туда пучок сбора трав, она плотно укутала его овчинной шкурой.

– Ну вот, пусть постоит, травки заварятся – и обмоем раны… Смотри, как рассадил голову! – указала девушка на слипшиеся от крови волосы.

– Да-а… Это ж чудо случится, еслив живой останется, – вон как угробилси, – покачал головой Евсей. – Кабы не та лесина, на которой он повис, сразу бы насмерть об камни убился.

Не успело ещё снадобье толком настояться, как со двора послышался голос Антипа, осаживающего лошадь:

– Тпру!.. Стоять!.. Проходи в избу, Серафима, а я счас коню сенца дам…

– Ну, вот и Антип с Серафимой возвернулся, – поднялся с лавки Евсей.

Дверь отворилась, и на пороге появилась преклонных лет полная женщина. Из-под повязанного платка выбивались волнистые локоны белых волос.

Знахарка скинула с себя верхнюю одежду и платок, перекрестилась на образа и, бросив внимательный взгляд по горнице, молча направилась к неподвижно лежащему незнакомцу.

– Бабушка Серафима, я тут травок заварила от ушибов, – поднялась навстречу к ней Марьяна. – Живой он, да вот только лежит словно покойник.

Серафима молча подошла к кровати, откинула тулуп и, что-то тихо шепча себе под нос, принялась осторожно ощупывать руки, туловище и ноги незнакомца.

– Ну-ка, мужики, поверните его на бок, – сухо произнесла она, осмотрев голову Мирона.

– Марьянушка, давай-ка сюда свои травки. Ещё раз ранки обмоем, апосля смажем моими снадобьями – собрала кой-каки на перво время…

– Ну, чо, помощь-то ишшо снадобится? – спросил Евсей, выполнив с Антипом указания.

– Да тепереча мы сами управимся, – не поворачивая головы, ответила Серафима.

– Пошли тогда Антип на двор, вольным воздухом дыхнём да потолкуем кое о чём, – потянул он за рукав соседа.

Они спустились с крыльца и уселись на толстое бревно, используемое домочадцами вместо лавочки.

– Слушай-ка сюды, Антип, со всей сурьёзностью… – начал разговор Евсей. – Коротенько я тебе поведал, как на этого чужака натакались, а теперяча обскажу всё толком, да и покумекаем вместе – кто он, да что он.

И Евсей в подробностях рассказал всё, что показалось ему странным в истории с незнакомцем.

– Тут, Антип, вот в чём я сумлеваюсь: человек он с ветру и, видать, служивый. А еслив руки у ево были связаны – знать набедокурничал чево?.. Да вот ишшо чо: саженях в ста от ево лошадь нашёл. А по попоне видать – казацка она, не инородцев. И чо чудно: лошадь-то остыть ишшо не успела – выходит, одним временем всё и случилось.

– Дык чо ж тогда получается?.. Чево сурьёзного натворил да понял, чо за енто либо каторга, либо через смертну казнь жизни лишится. Ну и решил руки на себя наложить… Тода чево ж лошадь недалече от яво оказалася? На кой хрен он её с собой поташшил? – удивлённо взглянул на Евсея Антип.

– Да вот и я об том же кумекаю, – озадаченно произнёс тот. – Не могла лошадь сама с обрыву сигануть: оно животное сметливое – пройдёть, где не всяк человек проберётся. А там тропа широка – впору для пары коней сгодится.

– Ну, а еслив волк рядом объявилси? Испужалась лошадь и шарахнулась в сторону – вот и сорвалась в пропасть, – повернул к Евсею округлённые глаза Антип.

– Да кабы один он там проезжал, а то ведь под конвоем, видать. А сколь их там конвоиров было?.. Не-е, не решилси бы волк даже близко подойтить. Да и как конь без седока оказался? – пожал плечами Евсей.

– Да-а-а, чудно… – протянул Антип, почесав затылок. – Выходить, сам он себя жизни лишил. А вот с лошадью – мудрёно как-то получается…

– Ладноть, пойдём в избу, чево теперь гадать. Бабы, поди, уже управились со своими делами, – поднялся Евсей…

– Ну вот и всё: ранки все промыли да снадобьями смазали, – доложила отцу Марьяна.

– А нужно ли яму это? – махнул рукой Евсей. – Сдаётся мне, человек этот – рукоприкладник, по воле своей пожелавши лишить себя жизни. А вы ему травки, снадобья… На кой только я яво сюды приташшил?.. – пожал он плечами.

– Не желал этот служивый себе погибели! – строго взглянув на него, уверенно произнесла Серафима.

– Это как же так?! – переглянувшись с Антипом удивился Евсей. – С чево ты это взяла?

– А с того!.. – резко ответила знахарка. – Гли-ко на его ладони – изодраны все, раны-то свежи, видать, за камни успел уцепиться, да не смог удержаться.

Евсей подошёл к чужаку и взглянул на повёрнутые кверху ладони, густо смазанные снадобьем, сквозь которое проступали глубокие кровавые борозды.

– Да-а-а… – с состраданием в голосе, протянул он. – Видать, зазря мы об ём так подумали… а, Антип?

– Похожа, зря… – кивнул тот головой.

– Ну и как ты, Серафима, полагашь: жилец он на етом свете али нет? – вопрошающе произнёс Евсей. – Сдаётся мне, что вот-вот отойдёть.

– Ну, это ещё не узнано, кто по кому плакать будет, – немного помолчав, ответила ему знахарка. – Ежели Господу будет угодно, то подымут его наши снадобья.

– А счас-то чево с им делать? Вроде как живой – и не живой? – продолжал допытываться Евсей.

– Не вишь, чо ли, в беспамятстве он: тут и ушибы, и кости переломаны… Пора мне! – коротко бросила Серафима и повернулась к двери. – Теперь сами управляйтесь. К завтрему ишшо других снадобьев приготовлю – пущай кто-нибудь приедет. Ежелив Господь смилостивится над ним – не даст помереть.

– Можа, тебя проводить? – вызвался Антип.

– Сама доберусь – не впервой, – уже с порога ответила знахарка.

– Ну что ж, дочка, тяжко будет тебе ево додёрживать, – кивнул Евсей на незнакомца, когда Серафима скрылась за дверью.

– Как-нибудь… с Божьей помощью, – тяжело вздохнув, тихо ответила Марьяна…

Сколько дней минуло… Утро, день, вечер и ночь – всё слилось для Марьяны в одни серые монотонные будни, освещаемые лишь светлым лучиком надежды: вот-вот очнётся, зашевелит губами, приоткроет глаза. Она почти не отходила от попавшего в беду чуждого ей человека: вставала среди ночи, меняла повязки, протирая настоями раны, смазывая зашибленные места привезёнными Серафимой снадобьями. Евсей только горько вздыхал и сокрушённо покачивал головой, видя безрезультатные хлопоты дочери, в душе прося Бога как можно скорее определить судьбу чужака…




Арсений




День был в самом разгаре, тёплое осеннее солнце всё ещё согревало землю своими ласковыми лучами, но Игнатия всего трясло после разговора с Качкой. Выйдя из управления Колывано-Воскресенских заводов, он понуро, как побитая собака, брёл домой, дрожа словно в зимнюю стужу. Игнатий чувствовал страшную слабость после всего пережитого им за последние часы. Поднимая дорожную пыль, шаркающей походкой, он шёл, сам не зная куда.

«И что меня дёрнуло напрашиваться к этим бийским служивым в сопровождатаи?.. Весь ум вышибло после разговора с Качкой, – размышлял Игнат. Понемногу приходя в себя, он представил своё участие в их совместном походе: – Да-а, не видать бы ему тогда золота – всю дорогу на глазах. И взять его – не возьмёшь, ведь ежели кто чего заметит – конец. Как он сразу об этом не подумал, – передёрнул Игнат плечами, вспоминая разговор с бийскими казаками. – Неплохо бы сейчас заглушить парой чарок хлебного вина* засевший внутри холодок липкого страха. Залить в компании знакомых потрясённую душу».

Он пошарил у себя по карманам и нащупал рубль – из денег полученых от Клюге.

«А чево это я один буду раскошеливаться? – резко выдернул он руку из кармана. – Кабы в складчину? Так можно было бы парой гривенников вложиться, – Игнат осмотрелся, словно ища напарников: – М-да-а…». – остановился он в нерешительности.

Но всё-таки потребность успокоить душу взяла верх, Игнатий махнул рукой и свернул к магазину. Выбрав в лавке недорогой штоф хлебного вина[8 - Хлебное вино – водка.], он стал перебирать в памяти немногочисленных сотоварищей, с коими можно было бы утешить раздавленную страхом душу.

«Где-то здесь, недалече, изба Арсения Фефелова, – остановился Игнат, крутя плохо соображающей головой. – Ага, вроде там…», – направился он в переулок, ведущий к заводскому пруду, где в покосившейся избе проживал его давнишний коллега, с которым вместе возили руду на барнаульский завод.

В голове вдруг пронеслась история, напоминающая о зыбкой грани между сносным житием и беспросветной бедностью. Игнатий задумался, вспоминая дела не так давно прошедших дней…

Когда-то у Арсения было всё: хорошая жена, детишки, ладный ухоженный дом, да и сам он не ленился – жили небогато, но не в нужде. Здоровая, молодая лошадёнка исправно возила руду, зарабатывая семье на пропитание. Арсений уже всерьёз подумывал купить ещё двух жеребчиков – оно и заработок поболе: детишки подрастают – обновки требуются…



В прошлый год, как раз после Пасхи, намекнул Игнату Прохор, что де неплохо можно заработать: некоторые приписные из дальних деревень не явились на отработки – возить руду. Многие из тех, кому были приписаны повинности, выполнили свой урок и разъехались по домам. А заводу край руда нужна – втройне обещали взять с неявившихся работников и заплатить вольным возчикам.

Да ещё намекнул шурин: первым, кто руду привезёт, без промедления из заводской казны заплатят. Ну, а остальным как обойдётся, может, придётся ждать, пока с неявившегося приписного крестьянина долги выбьют. А ежели у кого пусто – сколь ждать придётся?..

Почуял Игнат, что деньгами запахло. Да чтобы побыстрее назад с рудой поторопиться, уговорил Арсения ходку сделать. Вдвоём-то оно ловчее будет –как же такую выгоду упустить. Наскоро собрались они и с обозом отправились в дальний путь…

Немного запоздалая весна не чинила им особых препятствий: по наезженным дорогам, покрытым слежавшимся снегом, через реки, всё ещё скованные льдом, они без труда проехали почти до Змеиной горы. А дальше зима враз отступила, горячее весеннее солнце на глазах превращало почерневший снег в многочисленные ручейки…

На обратном пути, вырвавшись вперёд каравана повозок, они свернули на малоезженую дорогу, срезая немалый участок. Гружённые рудой лошади, увязая в раскисшей снежной жиже бездорожья, надсадно тянули тяжёлый воз.

А когда до дома оставалось совсем немного, как на беду, вскрылись реки. Дружно таящие снега превратились в бурные паводки, вышедшие из берегов, они стремительными потоками разлились по близлежащим полям.

Недалеко от одной из таких рек забота взяла Игнатия: «Наверняка вода поднялась – удастся ли через брод проехать? А объезжать кругом – это лишние пятьдесят вёрст – немалый крюк, да и время потеряешь… Вот бы знатьё – как там глубина? Пройдёт ли лошадь с гружёной телегой?».

Проезжая мимо небольшой деревушки, Игнат неожиданно осадил коня:

– Ты давай езжай, а я мигом тебя догоню – вот только Полкана подкую. Я быстро – до кузнеца и назад.

Выждав немного, он направил лошадь на пригорок, откуда хорошо просматривалась переправа. Игнат видел, как Арсений подъехал к броду, и остановился на краю бурлящего потока. Сев на поваленное дерево, он нет-нет да оглядывался назад в надежде, что сейчас подъедет Игнатий. Но тот не торопился, а выжидал, когда Арсений начнёт переправляться на ту сторону.

– Игнат, ну, где ты там замешкался?! – досадовал он…

Наконец Арсений махнул рукой, запрыгнул в телегу и его лошадь осторожно ступила в реку. Поток хоть и был быстрым, но вода не доходила лошади и до колен. Было видно, как здоровый, молодой жеребец без особого труда тянет воз, поднатуживаясь только там, где колёса телеги застревали в илистом дне. Вскоре он был уже недалеко от противоположного берега.

«Ну вот и порядок, теперь и мне пора» – потёр руки Игнат. – Если что, Арсений пособит ему – двумя лошадьми то оно ловчее пойдёт».

Но тут стряслось непредвиденное: лошадь Арсения уже прошла брод и, напрягшись, собиралась выскочить на берег, но разбитый телегами выезд и поднявшаяся вода превратили это место в настоящее болото. Животное по брюхо увязло в грязной илистой жиже. Тщетно пытался Арсений вытянуть лошадь на твёрдое место, натянувшаяся, как струна узда только доставляла ей страдание.

«Распрячь коня и бросить телегу с рудой?! – пронеслось у него в голове. – Но что он скажет начальству? Чем покроет убытки?»

– Игнатий, помоги! – что есть мочи заорал Арсений.

– Ишь чего захотел! Забрался в эту трясину, так выбирайся как знаешь, –злорадно пробурчал себе под нос Игнат.

Заскрипевши, обломилась не выдержавшая нагрузки ось, и телега с грузом завалилась набок.

– Люди!!! – истошно завопил возница, видя, как конь, пытаясь вытащить поломанную телегу, всё глубже увязает в этом месиве. – Подмогните, не дайте животине погибнуть!..

Из крайнего дома деревни выбежал взлохмаченный парень, вскочил на неоседланную лошадь и галопом помчался к речной переправе.

– Бросай телегу! Не то коня угробишь! – ещё с берега заорал он.

На всём скаку, поднимая тучи брызг, парень мигом добрался до Арсения.

Бедное животное, выбившись из сил, уже не сопротивлялось своей горькой участи.

– А-а!!! Пропади она пропадом эта руда вместе с телегой! – заорал Арсений и, утопая выше пояса в грязи, кинулся распрягать лошадь. Вдвоём с парнем они освободили животное от тяжёлого груза и общими усилиями помогли лошади выбраться на твёрдое место.

– Ну вот, теперь можно ехать, – запрыгнул в телегу Игнат и, постёгивая лошадь, направился к берегу.

Он подъехал к броду и, погоняя коня, двинулся через переправу.

– Бери правее! – закричал ему деревенский, показывая подходящее для проезда место. – А я подмогну тебе на берег выехать.

Выбравшись на твёрдую землю, Игнат подошёл к сидевшему в горестном раздумье Арсению и, сокрушённо качая головой, громко запричитал:

– Ой, беда-то кака случилася! А я-то маленько запоздал… Кинулся было кузнеца искать, да как услыхал твой зов, так сломя голову назад.

– Да толку теперь об этом говорить! Телегу уже не вытащишь, и груз, вон, в реку вывалился, – горестно кивнул Арсений на торчавшие из воды оглобли. – Благодарность Богу да этому пареньку за то, что лошадёнку вызволил… Ты хоть скажи, как тебя кличут? – повернулся он к местному.

– Егоркой… – бойко ответил паренёк. – А с телегой мы тебе подсобим, счас мужиков соберу, – лихо запрыгнув на коня, пообещал Егорка.

Вскоре из деревни показались четверо верховых.

– Ну, чо, мужики, давай верёвками оглобли зацепим да четырьмя лошадьми потянем, – скомандовал хриплым басом невысокий мужичок, сбрасывая наземь смотанные верёвки.

– Я мигом! – схватил конец Арсений.

– Да куды ты! Сиди уже… Глянь-ка, как ухайдокалси. Петрован, хватай верёвки да за оглобли привяжи, – крикнул хрипловатый долговязому мужику, присевшему рядом с Арсением.

– Это я враз!.. – спохватился тот и, пробравшись к возу, ловко привязал оглобли.

– Тяни! – крикнул он.

Верёвки натянулись, и заскрипевшая телега медленно стала вылазить из грязи.

– Давай, давай! Ещё чуток!.. – кричал с берега мужичок.

– Ты вот что… – подошёл к Арсению Егорка, – давай-ка до нас. Куды такой мокрый да грязный, так и захворать недолго. Баню истопим да бабы твою одёжу состирнут, и телегу починим – вон, Никифор быстро всё изладит, – кивнул паренёк на командовавшего невысокого мужичонку. – Он у нас в Буранове первой мастеровой по ентому делу.

– Да неловко как-то мне… Нечем с вами рассчитаться, в дороге весь поиздержался, – развёл руками Арсений.

– А мы с тебя ничего и не просим, – ответил ему Никифор. – Господь воздаст… – добавил он.

– Ну, вы тута давайте, кумекайте, а я задёрживаться не буду, – подал голос Игнат, в уверенности, что все трудности позади. – К ночи, поди, до дому доберусь, – подстегнул он коня, довольный, что всё так удачно сложилось…

Приехавшего без груза Арсения ожидало сильное недовольство начальства. Приказчик даже слушать не захотел его объяснений.

– Выплатишь мне вдвойне за руду… – кричал он, потрясая маленьким волосатым кулачком. – Это жа надо – пустому вернуться!.. Ишь, бездорожица ему помешала – утопил короб с рудой… А как жа другия доехали – и ничего?!

– Помилуй, ваше благородие, отколь мне такие деньги взять, – взмолился Арсений.

– Где взять, говоришь?.. – прищурил глаза приказчик. – А вон, лошадёнка-то у тебя ладная. Вот и приведёшь её завтра в заводску конюшню, – самодовольно растянул он в улыбке пухлые женские губы.

– Да это как же – лошадь отдать?! – упав на колени, воскликнул Арсений. – Ведь хлебушко садить пора приходит – как же пахать без коня?!.. Да и один он у нас кормилец-то!

– Ничего, на себе вспашете, – отвернулся приказчик, давая понять, что разговор окончен.

Арсений вскочил, кровь бросилась ему в лицо:

– Нет, погодь!.. – положил он тяжёлую руку на его плечо. – Да у меня одни бабы в семье: девкам ещё шестнадцати нету, а жена ногами мается. Это что же – я на их пахать буду?! – с блеснувшими от гнева глазами произнёс возчик.

– А ты их цугом[9 - Цугом – друг за другом.] запряги, – довольный своей шуткой, прыснул в рыжие усы приказчик.

– Ах вот как?! – вскрикнул Арсений. – Значит, цугом, говоришь?! – яростно вращая глазами, приподнял он за грудки шутника.

– Караульный!.. Убивают!.. – закатив белёсые глазки, прохрипел приказчик.

Сей же час подскочившие двое дюжих служивых повалили Арсения на землю.

– В карцер его! – залившись краской ярости, завопил приказчик. – Это как жа ты, собака, на государева служащего руку посмел поднять!..

Рассудив, что рабочих для завода не хватает, начальство распорядилось всыпать Арсению пятьдесят плетей, забрать лошадь, а самого отправить с приказными на выжиг угля.

Каждый день отмахивал он семь вёрст в сосновый бор на реке Барнаулке, где отрабатывающие подушный оклад крестьяне из разных уездов Колывано-Воскресенской губернии валили лес, складывали в кучи брёвна, одерняли, осыпали и выжигали уголь для барнаульского завода…

Тяжкая работа к концу дня валила с ног – сил уже не было идти назад, и Арсений располагался на ночь с товарищами, где у жаркого костра за кружкой вина каждый делился о своих невзгодах. Так мало-помалу пристрастился он к чарке, плюнул на пошедшую наперекосяк жизнь и уже редко заявлялся домой.

Вино и довело его до того, что жена, намаявшись от пьянства и побоев мужа, забрала детей и уехала в деревню к матери. А Арсений пропил всё, что можно, запустил хозяйство и перебивался случайными заработками, а иногда и воровством…

Игнатий тряхнул головой, отгоняя нахлынувшие воспоминания, и уверенно поднялся на крыльцо. Открыв дверь, он очутился в душной и грязной горнице. За грубо отёсанным столом, покрытым рваной скатёркой, сидел Арсений и какой-то незнакомый Игнатию человек с грязным и опухшим лицом, мало чем отличающимся от лица хозяина. На столе возвышался почти осушенный штоф хлебного вина, вокруг которого была расставлена простецкая закуска.

– А-а-а, Игнат – проходи! – пропитым голосом радостно отозвался хозяин.

– Давненько ты у меня не был. Забываешь строго сотоварища. Все отвернулись от меня: жена Ефросинья бросила и детей увела, бывшие дружки стороной обходят… Вот только Пахом не забывает, – укоризненно взглянул на гостя Арсений.

– Да вот, в экспедиции по горам промотался – будь она неладна, – оправдался Игнат.

– А чего ж так?.. – уставил на него запухшие глаза собутыльник Арсения. – Чо, не по нутру пришлось?! – наклонив голову иронически хохотнул он.

– Ну что ты, Пахом, к человеку пристал, – осадил его хозяин. – Налей-ка лучше гостю… Давай к столу, чего у порога топчешься, – кивнул он Игнату.

Игнатий с кривой улыбкой подошёл ближе и, вытащив из-за пазухи штоф хлебного вина, водрузил посередине стола.

– Ого!.. – крякнул Пахом и подал ему уместившиеся в кружке остатки вина.

– Давай-ка, за знакомство, – взял он принесённый гостем штоф, налил себе и хозяину. Игнат пододвинул поближе стул и, подняв кружку, махом осушил до дна.

– Вот это по-нашему! – одобрительно кивнул Пахом и опрокинул свою. Захватив из чашки пригоршню квашеной капусты, он тут же отправил её в широко раскрытый рот…

Благодатное тепло медленно стало разливаться по телу Игнатия, пережитые тревоги ушли куда-то на второй план. Он повеселевшими глазами окинул запущенную горницу и остановил свой взгляд на Арсении: «Ведь это надо ж, как жизнь изменила человека за эти полтора года, что они не виделись!» – пронеслось в голове Игнатия.

– Ну, как твой Полкан – бегает ещё? – поморщившись от выпитого, сдавленно спросил Арсений.

– Бегает… – лениво пережёвывая кусочек чёрствого хлеба с хрустящей капустой, ответил Игнат.

– Полкан?! – выпучил удивлённые глаза Пахом. – Эт чево – кобель что ль?

– Жеребец мой!.. – раздражённо взглянул на него Игнатий. – Тесть его так обозвал. Говорит, что давным-давно у русских великий конь был, а сверьху у ево – грудь, руки и голова человеческа… О как!.. – поднял он палец вверх. – Потому и дал ему таку кличку.

– Поди, врёшь! – пододвинувшись ближе к Игнату, с сомнением вскрикнул Пахом.

– Это как же у коня – да человеческа голова?! – недоверчиво впялился он в глаза гостю.

– Ну, это вроде как сказание такое, – почёсывая затылок, пояснил Игнат.

– А-а-а, вона чо… Тода друго дело, – почесал всклоченную бороду Пахом.

– Да-а, здоров у тебя жеребец – за двоих тянет, а я вот теперяча – безлошадный, – пьяно покачал головой Арсений.

– Ну дык ты, давай, расскажи, с кем ходил, где был, – немного помолчав стал допытываться Пахом. – Как там, в горах-то?

Игнатий вкратце рассказал о своём участии в походе, отведя себе не последнюю роль в экспедиции и, естественно, упустив всё, что касается золота.

– Да-а, знакомы места, – прищурив глаза, протянул Пахом. – Исходил я Телеуцкую землицу вдоль и поперёк.

Гость с неподдельным интересом посмотрел на Пахома:

– Ты тож в горах побывал?! В экспедиции нанимался? – пододвинулся он поближе к рассказчику.

– Я? нанимался?! – расхохотался Пахом. – Это они меня нанимали – просили провести по неизведанным тропам. Да только я не шибко хотел связываться – платят мало, а работы невпроворот: сделай то, сделай это… Вот которы самолично интерес имели к Телеуцкой землице – это другой разговор: кто собирал всякие растения, кто камни да минералы выискивал, а кто и золотишком интересовалси – эти платили хорошо. Я им – и за проводника, и за толмача был, а каки работы – так для этого простолюдин нанимали.

Игнатий недоверчиво посмотрел на Пахома:

– Так что, и золотишко находили?!

– Находили… Чо, думашь, вру?! – угадал тот его мысли. – Я ещё мальцом был, когда отец, не желая отрабатывать повинность на заводах, бежал в горы, – начал свой рассказ Пахом, не забывая наполнять кружки.

Поскитавшись по Телеуцкой землице, пристали мы к инородцам и кочевали с ними, с одного места на другое. Всё сложилось хорошо: обзавелись лошадьми, баранами, да тут началась война джунгар с маньчжурами… Ох и досталось нам!.. – скорбно произнёс он, покачивая головой. – Эти супостаты никого не разбирали – убивали всех подряд, всё одно, кто ты: джунгар, инородец али русский… Наступил голод, от которого стали помирать люди. Дошло до того, что одичавшие от голодухи резали людей и питались человечьим мясом. Но и это ещё не всё: пошёл мор, болезни…

Пахом потянулся за кружкой, махом опрокинул её и, не закусывая, продолжил:

– Родные все погибли, от нашего улуса осталось с десяток человек. Вот мы и побежали к Бийской крепости защиты от иродов искать. Тогдашний комендант, как щас его помню – полковник Гарриг, принял нас под покровительство россейское. Почти всех куда-то отправляли, а меня вот приметил комендант, приглянулось ему, что по-русски говорю и инородцев язык понимаю, – ну и оставил при крепости. А когда поутишилось всё с инородцами – ну и я, вроде как, не надобен стал…

Пахом на минуту замолк, налил себе ещё вина и залпом опорожнил содержимое кружки.

– Эх, хороша!.. – утёрся он рукавом. – Ну дык слушай, чо дальше-то… Определили меня вместо рекрутского набора на заводы, приписали лес рубить да уголь для их надобностей из этого лесу выжигать – вернули к тому, от чего мой отец в горы бежал.

Поработал я там – вспоминать тошно, до чего изводили непосильным трудом простой люд. Многие не выдёрживали – бежали. Вот и я стал подумывать: податься в горы, а там меня ищи-свищи. Да, видать, Господь узрел мои мытарства и повернул всё по-другому. Стали приезжать к нам люди состоятельные, интерес имеющие к Телеуцкой землице, да и начальство экспедиции в горы собирать наладилось. Вот тут-то и приметили меня: сперва в экспедиции определяли, апосля и заезжие стали нанимать… Деньжата у меня завелись, хотел уже жениться – семью завести, да пока по горам мотался – невеста к другому сбежала. Осерчал тогда я шибко на жисть свою горемычную, ну и запил. Уже боле года гуляю – пока деньжата есть. А чо мне – один-одинёшенек… Вот только у меня товарищ, – кивнул он на задремавшего за столом Арсения, – завсегда, как родного принимает, – заплетающимся языком закончил Пахом…

– А это чо, всё уже?! – удивлённо раскрытыми глазами посмотрел он на опустевший штоф…

– Пойду я, пожалуй, – медленно встал Игнат и, пошатываясь, направился к двери.

– Ну дык, заходи когда. Всё втроём веселей! – крикнул ему вслед Пахом.

Пока Игнатий добрался до дома, его совсем развезло. Он открыл дверь в горницу, изогнулся всем телом, подался назад и, прищурив один глаз, лениво осмотрел помещение.

– Ты откель такой, Игнат?! – ахнула Пелагея. – Где ж это так нализалси?! Неужто за этим тебя Качка к себе потребовал?

Игнат что-то попробовал объяснить, но из уст его вырвалось только какое-то невнятное мычание. Он махнул рукой и, на ходу скидывая сапоги, в одежде бухнулся в кровать.

Следующее утро он встретил с невыносимо тягостным чувством – к похмелью после вчерашней попойки добавилось ощущение какой-то крайней тревоги.

Пережитое потрясение после визита к Качке вновь, беспощадно жаля мозг, захватило его мысли. Картины этой встречи наводили на него страх и сомнения.

«Может, только на словах оправдал его управляющий? А то, глядишь, появятся на пороге его посланники, накинут кандалы и упекут на пожизненну каторгу», – проплывали в голове невесёлые думы.

– Это что ж с тобой? Лица на тебе нету! – обеспокоенно заметила Пелагея. – Аль после вчерашнего худо так?

На вопрос жены Игнатий машинально обвёл рукой своё лицо.

– Ой, как худо! На душе чой-то шибко тревожно… – убедившись, что лицо на месте, мученически ответил он на вопрос жены.

– Ну дык, ясно от чего: когда те, двоя, в избу к нам ввалились, я, грешным делом, подумала, что ты умом тронулси. Самой аж жутко стало, – сочувственно произнесла Пелагея.

– Да-а уж, натерпелси я страху, особливо кода в кабинет к Качке вошёл, – согласился Игнат. – Как взглянул он на меня… Всё, думаю, повесит. А глазишшами-то так смотрить в упор – будто душу наизнанку выворачиват. До сих пор не верится, что домой живым вернулся…

– Ты вот что, Игнат, шибко-то не засиживайся, а маленько – да к работе приступай: руду доставлять завсегда возницы требуются, – перевела разговор в другое русло Пелагея. – В зиму всё одно – в горы за золотом не пойдёшь, а так хоть деньжат к весне маненько скопишь… Что ты думашь, Прохор на свои расходы возьмёт это дело? Да и договориться насчёт его доли надо бы – одному тебе не выручить добро. Останется лежать твоё золото в Телеуцкой землице – ни себе ни людям.

– Да, да, конечно… – поспешно закивал головой Игнат. – Пущай заходить, потолкуем с ним про то.

– Только ты смотри, со всей сурьёзностью к делу подойди, а не как в прошлый раз – закочевряжился, – пригрозила ему Пелагея. – А я для тебя снадобья у Агрипины попрошу, чтобы тревогу с души снять. В один день-то не пройдёт: травки попить надобно…




Кишнецовая водка


Порывистый северный ветер, свистя в голых ветках деревьев, подхватывал последние опавшие листья и гнал их по улицам слободы. Ворохами набивались они под изгороди, вставшие преградой на его пути. Чисто убранные огороды и поля навевали мысли, что вот-вот белое покрывало накроет отплодоносившую землю…

Игнатий прохаживался вокруг своей избы, разглядывая образовавшиеся щели между брёвен. Благодаря настоям Агрипины страхи того страшного разговора в кабинете Качки понемногу улеглись и стали стираться из его души. Оправившись от потрясения, он вдруг обратил внимание, что в последнее время дальше некуда запустил своё хозяйство: заросший бурьяном огород и покосившаяся изба как-то враз бросились ему в глаза.

«Да-а… Уже Покров на носу, а по избе ветер свищет – утеплять надо. Придётся завтра за мхом съездить да законопатить все щели». – «А зачем мне этот огород?» – проснулся в нём другой голос. – «Да и изба… Немножко подладить – лишь бы зиму пережить, а там, ежели выручит золото, так и крестовый дом поставит али где поместье прикупит подальше от этой сирой и убогой слободы – вот о чём думать надо…»

Мысли о том, что его цель где-то близко и осталось лишь сделать последний рывок, захватила всё его существо. Радужные картины богатой и благополучной жизни поплыли перед его глазами, отодвинув на второй план заботы об избе.

«Готовиться нужно, готовиться: продумать всё до мелочей, обвести вокруг пальца своих подельников и затеряться с золотом в бескрайних просторах матушки России».

Только страх останавливал его пойти напролом. Засевший где-то в глубине души, он иногда пробегал липким холодком, напоминая, что судьба его в руках Прохора. Рассказанная по пьяни история с золотом и его записи, попавшие к шурину, сделали Игната полностью зависимым от этого человека. Да и без помощи Прохора вряд ли он сможет забрать запрятанное в горах золото…

«Ну, что же, можно и потолковать с шурином. Теперь я не полезу на рожон – согласиться на его предложение, это не значит сделать так, как он хочет», – решил про себя Игнат.

Ну вот и минул Покров… Отыграли свадьбы, которые обычно планируют на дни после сбора урожая. Когда-то в эту же пору разнаряженный, в яловых сапогах и фуражке набекрень Игнат на тройке с лентами и бубенцами лихо мчался к дому своей суженой – Пелагеи. Простой вольнонаёмный возчик, он не думал и не гадал, что отхватит такую богатую невесту:

«Теперь-то я развернусь», – самодовольно улыбаясь, подгонял Игнат скачущих во весь опор лошадей. Он бросил поводья и бегом, словно боясь упустить ускользающую из рук добычу, взбежал на высокое крыльцо купеческого дома.

Первым его встретил отец невесты – купец третьей гильдии Спиридон Афанасьевич. Мило улыбаясь, провёл он жениха в горницу. Весь в мечтах о приданом, обещанным батюшкой невесты, Игнат старался всячески угодить будущему тестю.

Но только… что он получил?! Сто рублёв да запущенную избу, подаренную молодым родителями невесты в надежде, что зять приведёт её в должный порядок. А лошади, обещанные тестем, ушли, словно песок сквозь пальцы, к её братцу – Прохору. Правда, Игнату перепал здоровенный молодой жеребец, но разве сравнишь это с доставшимся Прохору капиталом! А теперь этот родственничек ещё и на его золото глаз положил…

Игнат схватил охапку мха и, сетуя в мыслях на свою судьбу, с ожесточением стал вколачивать между брёвен.

– Погоди же у меня, сродственничек! Не всё коту масленица… Придёт время – сочтёмси, – пробормотал он себе под нос.

– Бог в помощь! – прозвучал позади приподнятый голос Прохора. – Никак избу к зиме утеплять взялся? Надоть, надоть… – поучительно произнёс шурин.

«Тьфу ты! Лёгок на помине!» – вздрогнув от неожиданности, про себя чертыхнулся Игнат.

– Ну дык, куды деваться: зима придёть – за всё спросит, – не отрываясь от работы, ответил он.

– Это верно… Ты давай, заканчивай здесь да подходи в избу – поговорить надобно. А мы с Пелагеей пока на стол соберём. Да сенца моему жеребцу подкинь! – уже с порога прокричал Прохор.

«Ишь, раскомандовался – как у себя дома», – проводил шурина злобным взглядом Игнат.

Закончив работу, он кинул охапку сена привязанной около ворот лошади и не спеша направился в избу. На столе уже красовался стеклянный штоф гданской водки в окружении аппетитных закусок.

Игнат с любопытством взглянул на невиданную им доселе бутыль.

– Какова дивно расписанная посуда! – указал он на зеленоватый квадратный штоф. – Это чево же там?..

– А это, Игнат, гданская кишнецовая[10 - Кишнецовая – кориандровая] водка. Говорят, сам государь Пётр не брезговали пропустить чарку-другую ентого напитка, – с гордостью ответил Прохор. – Приятель в прошлом месяце из самой столицы привёз, так я ужо приберёг её для особого случая, – с нотками торжества добавил он.

– А-а-а… – многозначительно протянул Игнат, зажав в кулаке шапку.

– Да ты раздевайся, проходи за стол, чего стоишь, топчешься? Сейчас покушаем да заодно и о деле переговорим, – тоном хозяина пригласил Прохор.

Игнат робко придвинул стул и, перекрестившись на образа, уселся за стол.

– Ну, дык как? – причмокнув от наслаждения после первой чарки, спросил Прохор. – Не забыл мои условия? Половина на половину, – повелительным голосом продолжил он.

Игнат в знак согласия, потупившись, едва кивнул головой.

– Тогда по рукам?! – расплывшись в хитрой улыбке, хлопнул по плечу Игната Прохор.

– По рукам… – нехотя выдавил из себя тот, стараясь показать, как нелегко далось ему это решение…

– Ну-ка, чо она из себя представлят… – медленно, смакуя, опрокинул он свою чарку.

– Духовита! С нашей-то ни в како сравнение не идёть, – покачав головой и заглядывая в опустевшую чарку, молвил Игнат.

– Да уж конечно… – хмыкнул Прохор.

– Ещё бы вот что обговорить: как правильнее организовать задуманно дело… Тут и лошадей подходящих найтить надобно – наши то в горах разве что на подменку сгодяться, да и то – где дорога позволят без опаски ехать. И толмача с проводником опять же подыскать – заране обо всём обдумать следует, – произнёс Игнат, нарезая толстыми шматами принесённый шурином запашистый кусок свиного сала.

– Ну, это мы определим, сколько по деньгам получится. Да и в складчину соберём, чего потребно будет, – безразлично ответил Прохор.

– А лошадей ты не забыл?! – искоса взглянув на шурина, произнёс Игнат.

– Каких лошадей?! – непонимающе уставился на него Прохор.

– А тех, что Спиридон Афанасьевич в приданное Пелагее обещал – а ты попользовался, – продолжая нарезать сало, язвительно-спокойным тоном напомнил Игнат.

– Гм-м… – почесал затылок Прохор.

– Ну за ето ты не беспокойси, лошади будуть за мной, – помолчав немного, заверил он Игната.

– Ну, а деньгами придётся тебе вложиться – на расходы. Что ж, думал, ежели попользовалси Прохор лошадьми – то и платить за всё ему? Ан нет! – наполняя чарки, покачал головой Прохор. – Ну, давай – за удачу! – маленькими глотками, чтобы растянуть наслаждение, пропустил он свою чарку.

Подхватив белый, с лёгким розовым оттенком, шмат, Прохор откусил добрую половину, прикрыл от удовольствия глаза и стал смачно вкушать нежное сало.

– Да-а, казалось бы, обыкновенное сало, а как некоторые люди умеють превкусно приготовить его… Это Анисим, знакомец мой, угостил – большой мастер по ентому делу, – заговорил он на другую тему, давая понять, что вопрос с золотом решён и поставленные им условия обсуждению не подлежат.

– Нет, погоди, братец! – вдруг подала голос наблюдающая за разговором Пелагея. – А как же я? Половину тебе, половину Игнату – а мне-то что?!

– Ну чего ты так взъерепенилась?! – вскинул на неё глаза Прохор. – Всё правильно: с одной стороны ты с Игнатом – одна семья, а с другой стороны –я. Так что всё по справедливости.

– Ха! Одна семья! А ежелив Игнат свою долю получит, да и видали его – с чем я останусь?! – зло сверкнула глазами Пелагея. – Ты, Прошенька, не шибко-то думаешь обо мне. А вспомни-ка: когда батюшка и лавку, и родительский дом на тебя приписал – так взял с тебя слово: ежелив чего случись – поддержать меня. Кругом обошёл: от батюшки только и досталось, что эта изба – да и то по полу ветер гуляить. И теперича в стороне оставить хочешь?!

Прохор хмыкнул и, потупившись, стал соображать, как убедительней ответить на упрёки сестры.

– Ну, дом Игнат проконопатил – зимовать можно. Оно ведь любому хозяйству присмотр нужен, а вы, почитай, как вошли в эту избу, так ни разу к ней руки не приложили. А насчёт тятенькиного наследства, дык это на общую пользу пошло. Кабы не его небольшие капиталы, так возил бы я руду – как твой Игнат. А так, хоть в какие-то люди да выбился.

Прохор испытующе глянул на Пелагею:

– Ну дык для тебя польза, а я-то что с этого имею? – отпарировала сестра.

– Э-э, погодь, погодь!.. Что она с этого имеить?! – сделал удивлённую мину Прохор. – Капиталы-то тятенькины не так уж и велики были – чуть боле пятисот рублёв. Едва хватило ему, чтобы записаться в купцы третьей гильдии. Вот он и решил вложить нажитое в кого-нибудь из нас, чтобы хоть один да вышел в люди. А кого жа, окромя меня? Но, сестра, согласись: промотала бы ты эти денежки, и чего бы получилось? Ни тебе и ни мне – а так хоть кака-то да польза. Ведь смотри: мужа твово в обоз пристроил, когда серебро в столицу возили, да опять же в экспедицию – подсказал к кому подойтить и что сказать, да и отчёты прошлых изысканий добыл, где золото находили, где серебро. А без этого не сидели бы счас да не размышляли, как золото выручить. Возил бы Игнат руду до скончания своей жизни. Ведь если ему верить, то золота там намного больше, чем весь тятенькин капитал вместе с хозяйством… Не так ли?! – вопросительно взглянул он на Пелагею.

– Так-то так, – согласно кивнула она. – Но разговор не об тятенькином капитале, а об золоте, с которого я тоже должна поиметь свою долю – третью часть!

– Да окстись ты, сестра! – подскочил на месте Прохор. – Игнат там чуть жизню свою не положил, а теперь и мне придётся лиха хлебнуть – ведь не на прогулку же собираемся… Вот тебе моё слово: пятьсот рублёв из того золота, что мы с Игнатом добудем, и отцову лавку с товаром в придачу! Ну как?! – лукаво наклонил он голову.

– Да я, право, и не знаю, что ответить, – пожимая ладони, залепетала Пелагея. – На первый взгляд, деньги, конечно, не малые, да опять же лавка с товаром прибавком идёт… А ну, как обманешь? Сегодня сказал, а завтра и забыл? – устремила она на Прохора недоверчивый взгляд.

– Да ты чё?! – возмущённо тряхнул тот головой. – Чево мне, побожиться чо ли?! Я своё слово сказал: двести рублёв из моей доли и лавка, да триста с Игната… Ты то, чего сидишь, язык прикусил? – повернулся он к зятю.

– Ну дык сперва надо бы золото выручить, а посля и разговоры вести – сколько от каждого Пелагеи положить. Кто его знат, чего может завтра случиться… – пожав плечами, ответил тот.

– Чего ты выкручиваисси?! – рассердился Прохор. Даёшь триста рублёв из своей доли?

– Ну дык, чё тут сказать: знамо дело – неплохо просидеть дома и такой барыш отхватить, – уходя от ответа, взглянул Игнат на жену.

– Я тебя не спрашиваю, плохо или хорошо – не об етом счас разговор, – начиная терять терпение, поучительным тоном произнёс Прохор. – Или как в прошлый раз, будешь хвостом крутить? Смотри! – пододвинулся он ближе к Игнату.

– Ну а как же не дать, – с поспешностью ответил тот. Я Пелагее сразу посулил, чо в стороне её не оставим…

– Ха! Посулил он! – резко оборвала Игната Пелагея. – Да если б я тебя Агрипиной не пужанула, то ни плошки, ни ложки от тебя б не дождалась. Вспомни, как ты из экспедиции вернулся! Только и слышала от тебя про твои мытарства, а о золоте даже не заикнулси. Если бы по пьяному делу не проболтался, так до сих пор бы ни сном, ни духом не ведали, – злобно сверля глазами мужа, продолжила она.

Игнат заёрзал на стуле:

– Да уймись ты, сварливая баба! Ну, порешили же: пятьсот рублёв и лавку. Чево своим змеинным языком в душу лезешь?! И так столько перетерпеть пришлось, а тут ты ещё кусашь.

– Укусишь тебя – вокурат. Только зубы обломашь! – ещё больше распалились Пелагея. – Ха! Душу он нашёл! Да у тебя вся душа в кусок золота оборотилась – всё под себя удумал загресть…

– Хмм, так оно и есть…– хмыкнул Прохор. – Ну да ладноть… Ещё по одной! – добродушно хлопнул он в ладоши, чувствуя, что вот-вот разразится скандал. Игнат с Пелагеей враз замолчали и удивлённо посмотрели на Прохора.

– А ты, коли согласна со своей долей, так и нечего языком чесать, – грозно взглянул он на сестру.

– Ну, ежелив, братец, всё, как ты посулил, получится – тогда друго дело, – после непродолжительной паузы произнесла Пелагея.

– Посулить – это одно, а я тебе слово дал. И сумлений здесь никаких не может быть, – резко отрезал Прохор. – Вон и Игнат тоже самое скажет, – кивнул он на притихшего зятя.

– Ну дык, договоренно уже, чего об ентом толдонить, – подал голос Игнат.

– А ты, это, того, – наливай… – добавил он слегка заплетающимся языком. – Когда ещё доведётся такой отпробовать.

– Отпробуешь. Вот золото заберём, и жизня совсем другая начнётся, –наполняя чарки, уверенно произнёс Прохор.

– Эх! Хороша, зараза! – выдохнул Игнат и, обведя взглядом стол с закусками, потянулся за солёным рыжиком.

– Зараза – это сивак в лавке, по двадцати копеек за штоф, – криво усмехнулся Прохор. – А здесь благороднай напитак.

– Я и говорю, что хороша, – поправился Игнат. Вот разговору сурьёзного у нас не получилось, только про сало, да про вино. А надо бы по делу, чтобы апосля каких сумлений не вышло.

– А чего мы ещё не обговорили? – вскинул удивлённые глаза Прохор. – Подготовим всё, да и отправимся за нашим золотом.

– Да вот, мысля одна, меня в беспокойство вводит, – осторожно произнёс Игнат.

– Это, чево ж ещё тако? – посерьёзнел Прохор.

Игнат в нерешительности замялся, раздумывая: рассказать будущему подельнику о причине своего беспокойства или нет. То потупив взгляд в пол, то переводя на Прохора, кряхтя и хмыкая, он всё-таки набрался решительности и протрезвевшим голосом произнёс:

– Помнишь, я говорил тебе, что закопал золото в двух местах?

– Ну! – кивнул головой Прохор.

– Так вот: за самородки я спокоен – они запрятаны так, что акромя меня их никто не найдёть. А вот за друго, может случиться так: придём, а там – пусто, – развёл руками Игнат.

– Как это пусто?! – враз вскричали Прохор и Пелагея.

– Что-то ты, однако, хитришь, братец, – подозрительно прищурив глаза, произнёс Прохор. – Ежелив закопал золото – куды оно могёт подеваться? Только разве что сам ты его втихаря заберёшь?

– А вот туды! – выкатил глаза на Прохора Игнат. – Это золото я у инородцев к рукам прибрал. Ну, в общем, божок это ихний – у демечи Бакая в юрте висел… На охоту мы отправились, ну я и заскочил в юрту – вроде как кинжал забыл. Схватил идола, да и сунул за пазуху, а по дороге, вижу – демечи, закрыв глаза, гундосит чегой-то себе под нос. Ну я, приглядел приметное место, поотстал и спешился. Берег каменистый… Выкопал кинжалом ямку, завалил камнями идола, а сам думаю, кабы этот нерусь меня не хватился – с того и поторопиться пришлось. Всё скорей, скорей – ну и: то ли оставил там клинок, то ли мимо ножен сунул, когда на коня садилси. Приехали мы к месту охоты, хватился я, а ножны-то – пусты… – Игнат замолчал, глядя куда-то в сторону и переводя дух.

– Ну, оставил и оставил, чего об этом убиваться? – пожал плечами Прохор.

– Да ты чё, Прохор, в толк взять не можешь?! – возмущённо продолжил Игнат. – Ежелив наткнутся инородцы на кинжал, то сумление их возьмёт: как же он там оказалси? Ведь Бакай знат, что это мой кинжал и в том месте я был только раз – в день пропажи идола. А не наведёт ли это их на мыслю обсмотреть всё вокруг, покопаться?

– Да-а!.. – мотнул головой Прохор. – Ежелив не врёшь, то, выходит, шибко оплошал ты Игнат, что не забрал свой кинжал. А теперь вот думай, как оно всё это повернётся.

– Не забрал… – хмыкнул Игнат. – Да уж уговаривал я Бакая сходить на охоту на то же место, но он и слышать об этом не хотел – шибко убивался по этому идолу. Решился было один пойтить, да как на зло зарядили дожди проливныя с грозами, а там с Бийску за ясаком приехали – вишь, как всё перекрутилася…

– Ну и чего теперяча? – вопрошающе поглядел на зятя Прохор.

– А вот что! – всё больше распаляясь, продолжил Игнат. – На то место, где я спрятал золотого идола, мы сходу не пойдём, а остановимся у Бакая, оглядимси, постараемся выведать – не караулят ли иноверцы того, кто придёт за их истуканом. Если увидим, что всё тихо, тайно проберёмся к тому месту, заберём идола и, распрощавшись с Бакаем, уберёмся восвояси!

– Неплохо придумал! – немного помолчав, похвалил Прохор.

– Но что-то сумлеваюсь я, однако, что так вот нам и поведают про засаду. А еслив нашли они своего идола, да и оставили там же, как приманку? Только мы его возьмём, а они тут как тут. Что тогда? – выжидательно посмотрел он на Игната.

– Не-ее!.. – уверенно дёрнул головой тот. – Еслив они найдут идола, то уверен – не оставит его Бакай для приманки. Уж больно дорог он для их, демичи чуть умом не тронулси, когда обнаружил пропажу. На меня они не подумают – Бакай будет Мирона ожидать. Наверняка дошли до него слухи, что бежал он из-под стражи.

– Какого Мирона? – вскинул удивлённые глаза Прохор.

– Ах да!.. – как будто что-то вспомнив, почесал затылок Игнат. – Я ведь тебе не сказывал: как завладел золотым идолом, а крайним оказался этот самый Мирон.

И он вкратце поведал историю с Мироном, утаив при этом эпизод расправы над арестантом.

– Да-а!.. Ловко ты с ним… – криво усмехнувшись, мотнул головой Прохор. – Идола заберём мы, а искать будут Мирона. А он, выходит, сам себя виновным сделал, сбежав из-под конвоя… Хитро придумал!

«А кого искать-то? – промелькнуло в голове Игната. – Косточки Мирона

наверняка уже зверьё обглодало…




Сквозь пелену небытия




Непреодолимая тяжесть сна клонила голову. Стоило только прислониться к ещё неостывшей печи, как веки враз тяжелели, унося сознание куда-то далеко от гнетущей действительности… Марьяна резко встряхнула головой, чтобы сбросить с себя навалившуюся дрёму. Пламя свечи трепетно вздрогнуло, освещая неподвижное лицо незнакомца.

«Какие правильные черты… – остановила она взгляд на бледном безжизненном лице. – Неужто вот так и помрёт, несмотря на мои старания, – печально вздохнула она. – Сколько дней минуло: неделя, две? Уже и счёт времени потеряла. Неужели прав был тятенька – есть ли смысл в её хлопотах?.. Разве только, что Господь смилостивится над ним…»

Марьяна встала, намочила чистую тряпицу отваром трав от бабки Серафимы и аккуратно, в который раз, протёрла подсыхающие раны.

«Ещё бы капусту приложить, – подумала она и вышла в огород, где, выбрав покрупнее вилок, оборвала с него верхние листья. – Вроде как и припухлости проходят, а он всё лежит без всяких изменений, – обкладывая зашибленные места капустными листьями, сострадальческим взглядом окинула она бедолагу…»

Но, что это?! Вроде как дёрнулась верхняя губа!

Марьяна взяла свечу и поднесла её ближе к лицу незнакомца. «Или мне показалось?..»

Но, нет!.. – губы едва приоткрылись, словно прося воды. Марьяна обмакнула тряпочку в кружке и приложила к губам незнакомца.

Вот уже и веко дёрнулось.

– Тятенька… – шёпотом позвала Марьяна. – Кажись, он очнулся…

Евсей соскочил с кровати и, продирая со сна глаза, подбежал к незнакомцу.

– А верно… Гли-ко, гли-ко – вроде как глаза открыть хочеть… – тихо произнёс он, словно боясь разбудить чужака.

– Можа, даст Господь, и обыгается, – перекрестился он на освещённые лампадкой образа. – А ты бы шла, вздремнула немного, ведь катору ночь без сна сидишь, – ласково прикоснулся Евсей к плечу дочери.

– Да ты что, тятенька, какой сейчас сон?! – подняла изумлённые глаза на отца Марьяна.

– Чево у вас там?.. – послышался хриплый голос с печи. Дед Авдей, кряхтя, приподнялся и отдёрнул занавеску.

– Да сдаётся мне, чужак-то в себя приходит, – ответил Евсей.

– Ожил мертвяк, чо ли?! Это надо ж!.. Ну, дай-то Бог, дай-то Бог… – повторил несколько раз Авдей, пряча за занавеской седую голову…



Чёрная пелена, застилающая глаза, стала понемногу уходить. Расплывчатые силуэты окружающих предметов начали вырисовываться в просветляющемся пространстве.

«Что это?!» – пронеслось в сознании Мирона. Стоящий перед ним тёмный силуэт постепенно стал приобретать форму стройной девичьей фигуры, которая вдруг склонилась над ним, и что-то приятное, влажное коснулось его лица.

Откуда-то издалека до него донёсся звук разговора, смысл которого он не смог разобрать.

– Лиза? – попытался вымолвить Мирон.

– Гли-ко, губами шевелит, однако чевой-то сказать хотит, – кивнул Евсей на незнакомца.

– Вроде как зовёт кого-то? – ответила Марьяна, протирая тряпицей, смоченной в травяном отваре, ссадины на лице Мирона.

– Ну, даст Бог, теперь на поправку пойдёть – ободряюще взглянув на дочь, заключил Евсей.

Словно гора свалилась с плеч Марьяны, и, хотя забот не убавилось, сознание того, что её хлопоты не прошли даром и подопечный понемногу приходит в себя, вселяло надежду и радость в её душу.

Чёрная пелена вновь накатилась на сознание Мирона, закрыв от него появившееся на миг видение и оборвав доносившиеся до его слуха, звуки речи.

– Однако опять в бессознательность впал, – расстроенно взглянув на незнакомца, заметила Марьяна.

– Ну, ты погодь! Не сразу же вот так – взял и обыгался, – успокоил её Евсей.



Прошло несколько дней. Всё чаще и чаще стала уходить чёрная пелена, всё отчётливее становились окружающие его силуэты.

Однажды, открыв глаза, Мирон увидел сидящую боком к нему девушку.

– Лиза? – прошептал он…– «Но, нет, не похожа» – приглядевшись, понял Мирон.

– Вы кого-то звали? – вскинув на него усталые глаза, спросила незнакомка.

– Нет, извините, я обознался, – еле пошевелил губами Мирон.

– Кто вы?.. – после недолгого молчания хриплым шёпотом спросил он.

Марьяна уже было собралась с ответом, но тут заметила, что незнакомец не слышит её. В этот раз он не впал в беспамятство, но навалившийся вдруг сон заставил его забыться. Добродушная улыбка промелькнула на её лице.

– Всё у тебя будет хорошо, – тихо сказала Марьяна, глядя на исхудавшее, заросшее бородой, мертвенно-бледное лицо Мирона…

В который раз, открывая глаза, задавал он себе вопрос: «Как очутился я в этой крестьянской избе? Почему прикован к постели? Ранен?.. Но разве я участвовал в каких-либо сражениях? Кто эта красивая девушка, так заботливо ухаживающая за ним?». Но расспрашивать об этом пока не решался, чувствуя недостаточность сил для серьёзного разговора. Марьяна, видя немощность незнакомца, также не пыталась попросить его рассказать о себе. Травы, настойки и мази, приготовленные ею и Серафимой, мало-помалу возымели своё действие, немощность день за днём отступала от Мирона, освобождая место жизненным силам.

– Как ваше имя? – наконец решилась расспросить незнакомца Марьяна.

– Мирон, – ответил тот, – Мирон Кирьянов, – уточнил он.

– Что с вами случилось? Почему вы упали с обрыва? И отчего у вас были связаны руки? – осторожно поинтересовалась девушка.

– Обрыва?! – недоумённо переспросил Мирон, – Связанный?.. – вопросительно взглянул он на Марьяну.

– Ну, да… Мы вас нашли под обрывом, повисшим на берёзе со связанными руками. Если не это деревце, то вы бы наверняка разбились о камни – оно спасло вам жизнь. Да и состояние ваше вряд ли можно было назвать жизнью – вы были на волосок от смерти, – приятным грудным голосом ответила она Мирону.

– Так что же, с ваших слов, выходит, я упал с обрыва и вы меня в бессознательном состоянии перенесли в эту избу? Но позвольте, сударыня, здесь в округе нет такого обрыва, чтобы, упав с него, можно было расшибиться насмерть, – пожал худыми плечами собеседник. – И почему у меня были связаны руки? Кто мне их мог связать – капитан-исправник? Но за то, что я тогда не совладал с собой, меня два дня продержали в арестантской и отпустили домой, – как бы рассуждал сам с собою Мирон. – Да, и почему я нахожусь в этой избе? Может быть, мои друзья что-нибудь могут прояснить?.. Ничего не пойму! – тряхнул он головой.

Мы отобедали у Андрея… Потом пожар в усадьбе Воронцовых… После этого меня обвинили в краже драгоценностей, пропавших во время пожара. Не сдержавшись от высказанной мне в лицо клеветы, я ударил исправника. Что же дальше?.. – задумался Мирон. – Меня отпустили из арестантской, и через пару недель я должен был прибыть в столицу и получить назначение к службе. Но меня, кажется, определили в рекруты… Всё! А теперь эти стены, – окинул он горницу недоумённым взглядом. – А как твоё имя, красавица? – с интересом посмотрев на Марьяну, произнёс Мирон. – Что-то я тебя не встречал в этих местах, да и среди крепостных не припомню такой. Откуда ты?

– Марьяной меня кличут, – с проступившим румянцем смущения потупила глаза собеседница.

– Марьяна… Какое редкое и красивое имя, – глядя в сторону, чтобы не смущать девушку, произнёс Мирон. – А кто этот мужчина, что подходил ко мне?

– Это мой тятенька Евсей, – вскинула порозовевшее личико Марьяна.

И тут только он разглядел её дивные, добрые глаза.

– Марьяна, я никак не могу понять, что же всё-таки со мной случилось. Где я? – растерянно пробормотал Мирон, ошеломлённый её взглядом.

– Отдохните немножко, думаю, что вскоре вы всё поймёте, – застеснявшись далее продолжать разговор, поднялась со стула Марьяна.



– Тятенька, он не помнит, что с ним приключилось, – подошла к седлающему лошадь Евсею Марьяна и передала ему их разговор с Мироном.

– Хм!.. Говорит, из арестантской отпустили? – почесал затылок Евсей. – Дык можа, того… туда его и упекли за то, что чужо добро пожаждовал[11 - Пожаждовать – присвоить чужое.]. И образок-то, что у его на шее, поди оттеля. Чудно как-то получатса: вроде простой служивый, а иконка-то больших деньжищь стоить… Апосля, когда везли, он и вздумал убечь, да и совался с горы-то, – посмотрел Евсей на дочь удивлённо-вопрошающими глазами.

– Да чего же ты говоришь?! – не согласилась с отцом Марьяна. – При чём здесь наши глухие места?.. Какие-то Воронцовы, пожар, драгоценности, исправник… Видать, не в себе он.

– Действительно… – задумался Евсей. – Чегой-то с головой у него, видать, приключилося. Ведь с такой высотишши брякнулся. – Съезжу-ка я за Серафимой, можа, она чево скажет, – решил он, ловко запрыгивая в седло.



– Ну что, сердешный ты мой, вижу, с Божьей помощью, скоро бегать будешь, – заключила Серафима, осмотрев Мирона и объяснив, отчего он не помнит событий последнего времени.

– Ну и как ты думашь, пошто с им таки странности происходют? – спросил Евсей вышедшую из избы Серафиму.

– А чево тут думать: вон кака рана на голове была. Вот после удара и случилося. Видать, не войдёт в память никак. Помнит только како-то ранешне время.

– Дык как жа теперя быть-то? – вопросительно посмотрел Евсей на Серафиму.

– Ничего я тебе посулить не могу. Сделаю настой для него, но здесь опять же – надёжа только на Бога. Даст Господь – вспомнит он всё через како-то время. Бывает через друго потрясение в память входят.

Ну и кормить его уже можно понемногу: супчики жиденькие – куринны, свеклу, репу – пареную, травянку[12 - Травянка – слабоалкогольный напиток из трав.] хорошо, кулагу[13 - Кулага – ржаная мука, напаренная с ягодами в русской печи.], – разъяснила она Евсею дальнейшую заботу о чужаке.

– Марьянка! – позвал он. – Возьми-ка в сарае посуду для Мирона. Да, следи, чобы только с её и ел. А свою – подальше убери, а то, кто его знат – измещрит[14 - Измещрить – поесть или попить из чужой посуды.], выкинуть придётся.

– Тятенька, ты только ему не говори про это – не поймёт он ваших порядков, – с упрёком взглянула Марьяна на отца.

Евсей, ничего не ответив, только махнул рукой и пошёл за поскотину[15 - Поскотина– ограждение вокруг поселения.], чтобы проводить Серафиму.



Слух о том, что чужак пошёл на поправку, быстро облетел старообрядческий скит. Соседи зачастили в гости к Евсею, неся: кто курочку, кто яйца и молоко, кто дикий мёд, а кто и просто – из любопытства.

– Вы долго-то не засиживайтесь. Да с расспросами не усердствуйте – слаб он ишшо, – предупреждал гостей Евсей.

Чувствуя, что силы понемногу возвращаются, Мирон попытался встать с кровати. Превозмогая ещё не утихшую боль, он медленно поднялся на ноги и осторожно пробовал сделать шаг, но тут же пошатнулся, и едва подоспевший Евсей успел подхватить его под руки.

– Чего-то голова закружилась, – улыбнулся Мирон.

– Слаб ты ишшо, обнесло видать. Едва с кровати съерыхался[16 - Съерыхаться– с трудом сползти], а уж бегать хошь. Вот погоди чуток, обыгаешься, тогда хоть пляши, – развёл руками Евсей. – Я счас! – выбежал он в сени.– Совсем забыл. Вот два батажка изладил, – поднял Евсей вверх крепкие берёзовые палки, сделанные под костыльки. – С ними-то оно тебе ловчее кондылять будеть.

Мирон с благодарностью взял из рук Евсея подарок. Опираясь на костыли, поднялся с кровати и попробовал сделать несколько шагов по горнице.

– Ну вот, большая подмога, – остановился он, крепко держась за палки.

– Уже по горнице кондылят?! – раздался голос от порога. А мы с Евсеем по первости тебя чуть было не похоронили.

– А-а, Антип!.. Проходи, чево в дверях встал, – повернулся к гостю Евсей.

– Гли-ко – дранощепина! Крыльца[17 - Крыльца – лопатки у человека.]-то как торчат… – подойдя ближе, кивнул Антип на исхудавшего Мирона.

– Дык ты ж видал, как он угробилси, – вот и схудал, – ответил ему Евсей. – Что-то давненько глаз не кажешь, – укоризненно поглядел он на соседа.

– Да брат мой Осип на помочи[18 - Помочи – помощь друг другу.] позвал. Троестен[19 - Троестен – пристройка к дому из трёх стен.] к избе решил пристроить, вот и загостился у него, – оправдался Антип.

– А тут намедни Серафиму встретил, так она мне всё и обсказала – ну я и к тебе. Да вон мешок ореху шулушоного на гостинцы принёс – в сенях оставил, – кивнул Антип в сторону двери.

– Куды ж естоль-то?! – удивлённо взглянул на него Евсей.

– Пущай шшалкат, – махнул рукой Антип. – Больша от их пользительность…

Вот так Мирон Кирьянов волею судьбы оказался вдали от проезжих горных троп в спрятанном от мира глухой сибирской тайгой староверческом ските…



Ясное предосеннее утро прохладой окутало Телеуцкую землицу, пеленой тумана накрыв таёжные дали.

Но вот поднявшееся из-за вершины горы солнце прижало к земле белое хмаревое покрывало и, пробившись сквозь густую хвою деревьев, искорками зажглось в каплях росы.

Опираясь на батожок, Мирон вышел на крыльцо дома. Впервые он решил пройти за поскотину в подступающую со всех сторон к скиту дремучую тайгу. Огромный пёс выскочил откуда-то из-за угла дома. Обнюхав его сапоги, он приветливо завилял хвостом, видно, признав за своего.



– Откуда ты такой? – потрепал пса по мохнатой гриве Мирон. – Ну, давай, иди на место, в следующий раз познакомимся поближе.

Пёс, видимо, поняв, что у человека какие-то свои заботы и ему не до него, лизнул его руку и убрался восвояси.

Мирон поднял голову вверх, к макушкам величественных елей, и полной грудью вдохнул свежий аромат утра. Пьянящий дурман тайги, принесённый слегка подувшим ветерком, немного вскружил его голову.

Наслаждаясь ласковыми солнечными лучами, он вышел за частокол вокруг разбросанных друг от друга изб и, прихрамывая, направился вглубь леса. Что-то неуловимо знакомое было в этих величественных, устремлённых вверх елях и раскинувших мохнатые лапы кряжистых кедрах, в этом наполненном запахом пихты воздухе. Где-то он уже сталкивался с подобным. Но где?..

«Чудное место… Как я попал сюда?» – сбивая сапогами утреннюю росу, Мирон силился вспомнить события последнего времени. – Не заблудиться бы, – оглядывался он вокруг, запоминая ориентиры на местности. – Что привело его в эти края? – перебирал Мирон в памяти события развернувшиеся вокруг их поместья… Лиза? Почему она не поверила ему?»

После того как его определили в рекруты, отношения их в корне изменились: «Ты думаешь, я брошу всё и свяжу свою судьбу с нищим солдафоном?», – звучали в памяти её напутственные слова.

Последнее, что запомнилось: крепостные, предназначенные в рекруты, и он среди них… А что же было потом?

Как ни старался Мирон восстановить дальнейшие события – в его памяти появлялся провал, какая-то непреодолимая стена вставала между его прошлым и настоящим:

«Кто же так жестоко пошутил с ним? – вновь вернулся он к событиям тех дней. –Откуда взялся лоскуток от его одежды на окне в доме Воронцовых? А ведь тот капитан по-своему был прав: что он ещё мог предположить, сравнив эту улику с его кафтаном. Почему же я тогда не сдержался и ударил его? – осуждал он себя за давно прошедшую историю. Но, вспомнив издевательский тон дознавателя и его высказывания в адрес их отношений с Лизой, Мирон нахмурил брови: –А, возможно, я правильно сделал», – заключил он.

Мысли его прервал нежный голос, напевающий мелодичную песню.

«Кто же так красиво поёт в этой глуши?» – опешил от неожиданности Мирон и прислонился к могучему стволу кедра.

Через какое-то время, из поредевшего тумана, словно паря над землёй, показалась статная девичья фигура.

«Уж не видение ли это?» – тряхнул он головой.

Но, нет – силуэт не исчез. Лёгкой походкой, не замечая Мирона, видение подошло ближе, постепенно превращаясь в Марьяну. С букетом лесных цветов, в прилипшем к мокрому телу платье, облегающем стройную фигуру, она была похожа на сказочную лесную нимфу.

«Может, наваждение захлестнуло его не совсем окрепшее тело? – обвёл Мирон взглядом могучие стволы елей и кедров. – А это – лесная хозяйка?» – остановился его взгляд на Марьяне.

Между тем она подошла совсем близко и, вскрикнув от неожиданности, прижала букет к груди. Видение враз обернулось реальностью.

– В-вот, вышел п-погулять, да услыхал ваше пение, – заикаясь, растерянно пролепетал Мирон, не в силах оторвать взгляда от прекрасной феи.

– Как вы меня напугали! – вспыхнув румянцем, ответила Марьяна.

– Я очень извиняюсь, но ваше пение так заворожило меня, что я, приняв вас за видение, замер, боясь пошевельнуться, – немного придя в себя, потупил взгляд Мирон.

– А я на озеро ходила, да вот цветов по пути набрала, – ещё больше покраснев, опустила глаза Марьяна.

– Я тоже любил у себя в имении каждое утро в пруду купаться, – поддержал её Мирон.

– Вы, если прямо пойдёте, то упрётесь в ручеёк – он и выведет вас к озеру. Здесь близко – рукой подать.

– Благодарю вас, но я немного устал, и если вы позволите, то пойдёмте вместе до дома.

– Хорошо… – стесняясь прилипшего к телу платья, пропустила его вперёд Марьяна.

– Не холодно в такое время купаться? – не оборачиваясь, спросил Мирон.

– Нет… – слегка улыбнувшись, коротко ответила она.

– А я впервые сюда забрёл. Хотел немного пройтись, но засмотрелся на окружающую красоту и сам не заметил, как здесь оказался.

– А не побоялись, что заблудитесь? – поддержала разговор спутница.

– Я хорошо ориентируюсь на местности. Нас в кадетском корпусе обучали этому.

– Вы закончили кадетский корпус? Расскажите мне когда-нибудь свою историю. Ну, то, что помните…

– Да, конечно, – с готовностью ответил Мирон. – Сожалею, что до сих пор ничего не рассказал о себе. Ведь должны же вы иметь представление о человеке, которому спасли жизнь. Не знаю, смогу ли я хоть как-то отблагодарить вас за заботу, проявленную к совершенно незнакомому человеку.

– Об этом не беспокойтесь, вы мне ничего не должны. А за заботу о ближнем – Господь воздаст.

– Но, хотя бы в знак благодарности, примите вот это… – снял он с груди образок и, с просительным выражением глаз, протянул Марьяне.

Та улыбнулась и, ничего не ответив, только слегка отрицательно покачала головой, давая понять о бескорыстности своего поступка.

– Э-э-э… – закряхтел Мирон, почувствовав себя неловко. – Марьяна, осмелюсь спросить вас, – немного помолчав, решился задать он вопрос. – Почему вы не такая, как остальные жители скита? Ваш разговор и манеры совершенно другие. Не похоже, что воспитывались в этой глуши.

– Да, вы правы. Но это длинная история – в двух словах об этом не расскажешь.

Мирон, улыбнувшись, понимающе кивнул головой.

За разговорами они не заметили, как подошли к огромной елани[20 - Елань – поляна.], на которой раскинулся, огороженный частоколом, скит. Могучие деревья расступились, и враз открывшееся залитое солнцем пространство заставило путников зажмуриться.

Мирон краешком глаза заметил, как солнечные лучи заиграли: на перекинутых через плечо волнистых волосах Марьяны, на её длинных изогнутых ресницах и нежной, упругой коже лица.



Высохшее за дорогу платье заколыхалось от дуновения налетевшего ветерка, обозначая стройную фигуру девушки. Он непроизвольно вспомнил наряженную и украшенную бриллиантами Лизу, но она тут же померкла перед одетой в простое платьице Марьяной.

– Как солнышко играет! – прикрывшись рукой от ярких лучей, произнесла она. – В преддверии осени часто стоит такая погода.

Рыжий пёс с радостным лаем выбежал им навстречу и закрутился вокруг Марьяны.

– Отойди Рыжок, с ног собьёшь, – ласково отстранила она пса.

– Рыжок? – удивлённо переспросил Мирон. – Ну вот и познакомились, – присев на корточки, погладил он по голове пса.

– А он с вами уже давно знаком, – откинув назад упавшую на глаза прядь волос, произнесла Марьяна. – Если не Рыжок, то вы бы так и висели там – на берёзе.

– Вон оно что?! – враз посерьёзнел Мирон. – Оказывается и твоя заслуга есть в моём спасении. Выходит, я твой должник.

Пёс, подняв голову, умными глазами посмотрел на него, как будто понимая, о чём идёт речь.

– Ну, всё, Рыжок, иди на место, – подтолкнула пса Марьяна, видя, что тот не прочь проводить их в избу.

Мирон открыл дверь и учтиво пропустил спутницу. Благодатная прохлада хлынула на них из горницы.

– Чево в дверях встали? Давайте, подходите. Отобедаете, чем Бог послал, – кивнув на немудрёное кушанье, привстал из-за стола Евсей. – Мы с Антипом уже чаю попили.

Прочитав молитву, они уступили место молодым, а сами расположились возле печи, на лавке.

– Апосля поговорить надобно, – многозначительно взглянул Евсей на Мирона.

Тот молча кивнул головой и с аппетитом принялся за еду.

– Кто бы подумал, что апосля того, что с ним стряслось, вот так обыгается, – кивнул Антип на уплетающего кашу Мирона.

– Да кабы не Марьянка и Серафимино снадобье – лежать ему во сырой землице, – вставил своё слово Евсей. – Смотри – как на собаке всё заросло…

– Не в обиду, Мирон, будет сказано, а разговор у меня к тебе вот какой… – начал Евсей, когда тот закончил трапезу.

– На ноги мы тебя поставили – вон, гли-ко, по лесу уже бегашь, а там, даст Бог, и в память войдёшь. А кода тебя в беспамятстве сюды приволокли, так на деда Авдея место положили. А дед-то, вон, с печи не слазит – попрыгай-ка в его годы с полу, да на полати. Да и Марьянка стеснятса мимо молодого мужука бегать, – кивнул Евсей на залившуюся краской дочь.

– Пойду я, Рыжка покормить надо, – выскочила из-за стола Марьяна.

– Да мы его только что накормили, – пожал плечами отец.

Но Марьяна, не слыша его слов, уже выскочила во двор.

– О-о!.. Видал? – многозначительно посмотрел на Мирона Евсей. – Стеснятса тебя…

– Я всё понял, дядя Евсей, – решил не затягивать этот неприятный разговор Мирон. – Вы правы. Только соберу кой-чего в дорогу. Да укажите, куда, в какую сторону мне идти – не помню я, где мой дом…

– Где он, твой дом?.. Супротив неба – на земле… – оборвал его Евсей. – Куды же ты, не вошедши в память, пойдёшь? До морковкиной заговни идтить будешь – волкам али медведям на растерзание. Ишь, какой прыткай, я же тебя не прогоняю! Разве для того мы тебя столь дней додёрживали, чтобы вот так взял и враз угробилси, – с отеческой любовью посмотрел на Мирона Евсей.

– Из огня, да в полымя, – поддакнул Антип.

– Ну а что же мне делать? – пожал плечами Мирон.

– Чево, чево! – передразнил его Евсей. – Вон, поди, Антип – пустит на постой. А? – вопросительно посмотрел, он на соседа.

– Чево ж не пустить-то – изба больша. Чо он меня придавит, чо ли? Да и нам с Авдотьей веселей будет.

– Ну вот, прямо счас и собирайси, – подхватил Евсей. – Собери, чево надобно, да посуду свою не забудь. Ты уж не серчай – но нам с мирскими из одной посуды исть не можна.



– Ну, Мирон, пошли, – дождавшись, когда тот соберёт всё необходимое, поднялся Антип. – Теперяча у меня поживёшь.

Изба Антипа мало чем отличалась от Евсеевой, видать, всем миром жильё строили, недосуг было до разнообразия: пять одинаковых изб, небольшая часовенка да от зверья частокол кругом – вот и всё поселение…

– Вот, Авдотья, принимай гостя! – с порога крикнул Антип.

– Ой! Проходьте, проходьте. Милости просим, – засуетилась та.

– Присядьте пока… Щас шаньги подойдуть, – заглянула она в пышущий жаром зев печи.

– Ты шибко-то не суетись – не голодные мы, только из-за стола – у Евсея отобедали, – махнул рукой Антип.

– Вот куды ж Мирона определим? – вопросительно взглянул он на хозяйку.

– А ты ему возле печки постельку помягче сгоноши. Пущай отдыхат, пока совсем не обыгается.

– Да чего ж я отдыхать-то буду? – возмутился Мирон, – Ты мне укажи – али чего по хозяйству подсобить нужно? Надоело уже без дела проживаться.

– Чево, чужой хлеб в горле петухом поёть? – засмеялся Антип. – Вот погодь чуток – и тебе дело найдётся.

– Верно говорит Антип, вскорости мужики орешничать поедуть – там на всех работы хватит, – добавила Авдотья.

– А покуда ляжь отдохни да поспи часок, другой. Авдотья щас тебе постель сгоношит[21 - Сгоношит – постелет.], – тоном, не терпящим возражений, произнёс Антип.

– Мирон уж было открыл рот, чтобы возразить хозяину, но тот, опередив его, заботливо, по– отечески, повторил своё предложение…

От вынужденного безделия, время тянулось медленно. Мирон не знал куда себя деть, каждый день открывая всё новые районы окрестностей, он не забывал дорогу к озеру, в надежде увидеть Марьяну. Вот и в этот день, проснувшись, он поспешил к кристально чистой воде лесной купели.

Тайга, ещё не пробудившись ото сна, дышала ночной прохладой. Легкая дымка тумана повисла над озером.

Мирон пробежал по мокрой траве елани, на ходу сбросил с себя одежду и с разбегу нырнул в обжигающую холодную воду. Тысячи иголочек, приятно покалывая, покрыли всё его тело.

– Фу-у! – вынырнув, потряс головой Мирон и, с силой рассекая прозрачную толщу воды, поплыл на другой берег. Выглянувшее из-за горы солнце вмиг разогнало пелену тумана и яркими бликами засверкало на зеркальной глади озера.

«Какая первозданная, нетронутая красота!» – не спеша рассуждал Мирон, наслаждаясь прохладой воды и окружающей тишиной. Щурясь от яркого солнца, он окинул взглядом подступающую к озеру тайгу и поднимающиеся вдалеке высокие горы со светящимися в солнечных лучах белыми шапками снега. – «Как я попал в эти дивные края?» – в который раз спрашивал он самого себя, так и не находя ответа. – «Прямо наваждение какое-то. Может быть, я умер и это картины рая?» – Лёгкий ветерок, принёсший аромат хвои, покрыл пупырышками озноба кожу Мирона. – «Нет, не похоже это всё на небытие» – слегка поёжился он. – «Пора на берег…»

С чувством разочарования от несбывшихся ожиданий увидеть Марьяну, Мирон направился к небольшой песчаной отмели, выходящей полоской светло-серого песка на елань. Не успел он доплыть до неё, как из тайги послышался хруст веток и на поляну выбежал огромный бурый медведь, за ним, рыча, поспешал ещё один. Остановившись и оглядевшись вокруг, оба зверя прямиком направились к озеру. Передний замедлил шаг и потянул носом. Мирон спешно стал пробираться к месту, где из воды торчали высокие травяные стебли.

Он забрался в зелёную гущу, еле сдерживая охвативший его холодный озноб, и стал наблюдать за непрошеными гостями. Идущий впереди, продолжая принюхиваться, набрёл на одежду, сброшенную Мироном. Остановившись, он коротко рыкнул и потрогал лапой лежавшие на траве вещи. Видимо, так и не поняв, откуда здесь взялось пахнущее человеком одеяние, медведь вышел на песчаную косу и похлюпал лапой по воде. Второй прямиком зашёл в озеро и, присевши, погрузился в воду. То погружаясь, то вставая на задние лапы и отряхивая с себя тучи брызг, медведи не обращали внимания на притаившегося в зарослях озёрной травы человека. Между тем Мирон, зная, чем сулит встреча с нежданными гостями, затаил дыхание и погрузился до подбородка в воду, наблюдая за купающимися зверями.

«Вот тебе и тихое озеро! – подумал он про себя. – Неужели Марьяна, прожившая в этих местах не один год, не ведает, что эту кристально чистую купель облюбовали медведи? Может, они случайно забрели на эту поляну? Вряд ли…»

Медведи же, вволю накупавшись, вылезли на берег, ещё раз обнюхали одежду и, недовольно рыча, удалились в лес.

Мирон продрог насквозь от сидения в холодной воде. Стуча зубами, он выбежал на берег, подставил тело горячим лучам солнца и второпях натянул на себя одежду. Бегом, не оглядываясь по сторонам, кинулся он к дому…

– Ты чево такой запыханый? Словно кто гонится за тобой… – встретил его Антип.

Мирон торопливо поведал ему о встрече с медведями.

– И не боятся, что скит недалече, – закончил он свой рассказ.

– Хе! Чудной ты человек, – с улыбкой посмотрел Антип на Мирона, поглаживая густую, припорошенную сединой бороду. – Чево им опасаться? Зверь здесь непуганый – ходить, где хотит. Бывалочи днём, как собаки зальются, так уж знамо, медведь али волк поблизости бродит, – поднял он палец вверх.

– Странно, что Марьяна без опаски ходит, – взглянул Мирон на Антипа.

– Погодь, не нарвалася ещё девка на голодного зверя. Молода ишшо – молоко от воды не отличит. Ужо сколь Евсей долдонил про енто… Бывало, глянет: а Марьянки тютиньки – на озеро убёгла.

Мирон тяжело вздохнул: «Уж если он, мужик, от страха обомлел, то что же с ней, девкой, случится, встреть она вот таких медведей! Вскрикнет с испугу – и всё, конец».

– Чево так вздыхашь? – поинтересовался Антип.

– Да боязно как-то за Марьяну стало, – признался Мирон. – Теперь и по лесу без опаски не пойдёшь.

– Хм! – лукаво прищурясь, хмыкнул Антип. – Я тебе вот как обскажу: зверь он чуить, какой человек страх к ему имеить, на того и напасть магёт.

– Ну, так тут поневоле испугаешься, когда на тебя такая зверюга выскочит, – округлив глаза, пожал плечами Мирон.

– Э-э… Спугаться-то спугаешься, да вот страху сваво не показывай, – наклонив голову, улыбнулся Антип.

– А вот хотя бы случай тебе обскажу, – немного задумавшись, серьёзным тоном продолжил он. – Так вот. В позапрошлом годе енто было. Собралси я, значить, белковать. Иду по тайге, ружжо за плечами висить. Слышу сзади зашабаршало – ветки захрустели, и сопить ктой-то. Оглядываюсь – медведь! Встал он на задни лапы, дёргат носом, нюхтить. Сердце у меня так и ёкнуло. Ну, думаю, всё – пропал, хоть молитву перед смертию успеть бы прочесть. Про ружжо-то даже и забыл, да и разве успешь с им? Пока сымешь, он тебя заломать успет. А тут у меня на ум пало: ежели суждено от зубов зверя сгинуть – хоть бойси, хоть не бойси, а конец один. Ну, значить, замахал он лапищами, да как рявкнул – и я, вытарашшил на него батарашки[22 - Батарашки – глаза.] и того громче гаркнул, да ишшо как зарычу! Тут и ружжо успел снять. Опешил медведко-то, смотрить на меня – не шевелится. Рыкнул он ишшо, но ужо тихо, да и убралси в чащу. О как!

– Ну, это ты приукрасил, дядь Антип, – недоверчиво усмехнувшись, покачал головой Мирон.

– А ты поди, спроси медведку-то, коли не веришь мне. Там акромя его да меня – никого не было.

– Да уж, чудно как-то всё получилось. Чтобы медведь, испугавшись человека, восвояси убрался… – пожал плечами Мирон. – А хотя – кто его знает…

– Вот-вот, молод ты ишшо старших судить, – назидательно произнёс Антип. – Мало чего на своём веку повидал, – похлопал он по плечу Мирона.

– Ну, ладныть, разговоры разговорами – да скотину надоть идтить кормить, – поднялся Антип и направился к двери.

– Давай, помогу! – вскочил Мирон.

– Ну а чо, пошли, пока не ободняло[23 - Ободняло – время ближе к полудню.]! У меня для тебя работа найдётся – сено надо бы перевернуть. Зарод-то большушший – запрет от жары.

– Вот тебе подавашки, – протянул Антип вилы с тремя рожками. – А вон зарод, – махнул он в сторону огромного стога сена рядом с сараем.

Мирон взял вилы, скинул рубашку и с усердием стал переворачивать сено, укладывая просохшее вниз, а пышущую жаром середину – сверху. Работа доставляла ему удовольствие: намаявшись от вынужденного безделья, он с радостью взялся за порученное ему дело. Да и на душе как-то полегчало – отступила тоска, временами закрадывающаяся в его сердце…

– Ну чо, пошли обедать? – услышал он сзади себя голос Антипа. – Вон сколь перелопатил, добра половина будет.

Мирон воткнул вилы в землю, поднял сброшенную рубашку и вытер сбегающий струйками по лицу пот.

– Погоди, ещё немного поработаю, – тяжело дыша, ответил он.

– Да куды ты так в чистяки махашь-то? Смотрю – только подавашки мелькають. Успешь ишшо наработашси, – Антип выдернул вилы и кинул к стене сарая. – Пошли! – категорично повторил он.

– Давайте, проходьте, – засуетилась Авдотья. – Щас я шарбы[24 - Шарба – уха.] налью, а там и каша подоспет.

– Постный день сегодни, – пояснил хозяин. – Шшарбу похлебам.

Прочитав Отче Наш и поклонившись, Антип дал знак к трапезе.

– Ну, давайте, чем Бог послал, – произнёс он, опускаясь на грубо сколоченный стул, и все трое молча стали хлебать рыбный суп.

– Авдотья, принеси-ка травянушки. С устатку-то оно хорошо будет, – кивнул Антип жене.

Аромат целебных трав приятно разбежался по телу Мирона. В памяти вновь всплыл образ Марьяны. Эти чудно пахнущие травы возвратили его мысли в то место, где он случайно встретил свою лесную фею.

– Что-то Марьяны не видно, – после обеда решился расспросить Антипа Мирон.

– А чо тебе Марьянка сдалася? – хитро улыбнулся он. – Серафима её к себе призвала для помочи.

– Да так… Куда, думаю, подевалась? – то сводя, то разводя руками, потупил взгляд Мирон.

– Вижу, неспроста спрашивашь, – прищурил глаза Антип. – Чево енто тебя так враз передёрнуло[25 - Передёрнуть – о человеке с постным лицом.]?

– Да вот, травки у меня закончились, – замялся Мирон – Ты бы объяснил, где эта Серафима живёт, да коня бы дал. А я только туда и назад.

– А-а… Ну-да! Травки закончилися… Коня, значить, надо… Стало быть, к Серафиме собралси, – почесывая затылок, повторил просьбу Мирона Антип.

– Я только туда и назад, – с просящим взглядом уточнил Мирон.

– Чево енто ты вот так вот выкручиваиси?! Травки у него закончилися! Да ты, почитай, ужо две недели, как их не пьёшь. Ишь – заделье нашёл. Скажи прямо, что Марьянку хошь увидать.

Мирон слегка покраснел, выдавая тем самым истинную причину своей просьбы.

– Эх, Мирон, Мирон, – вздохнул Антип, – крепко, видать, тебя девка зацепила. Не одному парню она голову вскружила. Вон, и мои троя – Гурьян, Ермолай, Харитон – все батарашки проглядели, когда Евсей её от свояченицы привёз.

– Ну и?!.. вскинул глаза Мирон.

– Чево – ну-и?!.. Не крещёная по нашей вере она была – мирская, считай. Ну, мы своих быстро оженили от греха подальше – они погодки, так друг за другом свадьбы и сыграли. По первости аргужем[26 - Аргужем – все вместе.] жили, пристрой к избе задумали делать. Только стал я замечать: как пойдуть куды из селения, так завсегда Евсееву избу за угол захватят – тянеть их к Марьянке. Потолковали мы с Авдотьей, да и порешили, что лучше им подале поселиться. Вот и срубили они себе избы вёрст сорок отсель. Кедрова падь – место обозвали. Уж шибко там кедру с ядрёным орехом много. Да так, мало-помалу, и ужамкались[27 - Ужамкались – успокоились.] – живут ноне куды с добром.

– Ну, так сам говоришь, что не крещёная. А чего тогда меня удерживаешь? – глядя в глаза Антипу, произнёс Мирон.

– А то и удёрживаю, что сладка ягода, да не по зубам. Не сегодни – завтри Марьянка крещение примет. Да, почитай, уже по нашим устоям живёть. Вот вскорости наставник приедить – и окрестим её по истинной вере. А с мирскими нам не можна.

Всё перемешалось в голове у Мирона. Он не мог сообразить, что ответить на слова Антипа. Вот так просто промолчать? Нет… он пойдёт до конца, а там – как Бог даст.

– Ну так что – дашь коня?! – твёрдым голосом повторил он свою просьбу.

– А чево не дать – бери любого… Обскажу, как Серафиму сыскать. Я тебе своё слово сказал, а ежели не хошь моего совету послушать – езжай, трандило тебе в лоб[28 - Трандило тебе в лоб – выражение недовольства.].

– Пошли, провожу, – поднялся Антип. – Вон туды поедешь, – прикрываясь одной рукой от слепящих лучей, другой – махнул он в сторону солнца и обстоятельно объяснил, как добраться до Серафимы:

– Сперва тайгой пойдёшь, а дале – как выйдешь в долину, так и придёрживайся солнца. Вдалеке увидишь берёзову забоку[29 - Забока* – лес около реки.], вот туды и направляйси, там натакаисся на небольшу речушку, её и будешь держаться. Выведет она тебя к мельнице-мутовке, а от её – смотри: дорога наезжанна прямо в поселье Устина Агапова приведёть.

С волнением в сердце направился Мирон к Серафиме, лишь отмечая про себя ориентиры, указанные Антипом. Прохлада хвойного леса, удерживаемая могучими кронами кедров и размашистыми лапами елей, сменилась жарким дыханием убегающей вдаль долины, прогретой нещадно палящим полуденным солнцем. А вон и берёзовая рощица, одиноким оазисом затерявшаяся в долине. Жёлтые краски наступающей осени подёрнули золотом кудрявые берёзы, обступающие спокойно протекающую через рощу небольшую горную речушку, умерившую свой буйный нрав в этой широкой долине. Направившись берегом, Мирон вскоре добрался до мельницы-мутовки, скрытой от глаз лиственницами и берёзами, разбросанными крохотными островками перед возвышающейся в недалече тайгой. Здесь, на невысокой возвышенности, река вновь набирала свою силу, уходя узеньким рукавом под мельницу и заставляя без устали работать мельничное колесо в дни помола зерна.

Маленькие полянки разбросанных пожелтевших стеблей овса и ржи окружали небольшое ладно срубленное строение. Хорошо заметная колея от тележных колёс уходила от него в тёмные дебри лиственницы и кедра. Видать, в последнее время после уборки урожая этим путём часто пользовались. Неширокой прогалиной следы от гружёных телег вели в поселье Устина Агапова. Вскоре тайга расступилась, и на открывшейся елани появился огороженный частоколом скит.

Мирон толкнул массивные бревенчатые ворота и к своему удовлетворению отметил, что они не заперты изнутри.

Проехав в сторону стоящих в отдалении изб, он заметил сидящего на бревне старичка, не по погоде одетого в потёртый зипун. Неподалёку от него пасся небольшой табун стреноженных лошадей.

– Добрый день, дедушка! – слегка наклонив голову, поприветствовал его Мирон.

– А ты кто таков? Откель будешь? – прищурив глаз, вместо приветствия ответил старик. – Видать, с ветру – нетутошний.

– Мирон я, Кирьянов. У Антипа Суртаева проживаю.

– Слыхал, слыхал… – пригладил рукой длинную седую бороду старик. – Гляжу, совсем обыгалси. А то Серафима сказывала, что тебя Евсей едва живого приташшил. Не думали, что подымисси.

– А не подскажешь ли, дедушка, где мне эту самую Серафиму найти? – спрыгнул Мирон с лошади и подошёл к старику.

– Вон её изба, – поднял дед, лежащий рядом с ним, батожок и ткнул им на крайний дом, выходящий огородом к лесу.

– Только я видал, вроде, она с утра с Марьянкой и Фадейкой в тайгу подалася.

– Как звать-то тебя? – учтиво спросил Мирон.

– Гордеем… – слегка наклонил голову старик.

– Благодарю тебя, Гордей, – вежливо произнёс гость. – А кто это – Фадейка?

– Как хто? Жаних Марьянкин! – взглянув на собеседника удивлёнными глазами, ответил Гордей.

– А что, у Марьяны есть жених?

– А как жа! – гордо поднял голову старик.

Мирон задумался, не зная, что ему предпринять. Ответ Гордея будто ушатом холодной воды окатил его с головы до ног, забравшись неприятным холодком в враз помрачневшую душу.

– А не знаешь, скоро ли они вернутся? – погрустневшим голосом продолжил Мирон.

– А откель мне знать? Ежелив недалече в тайгу пошла, то вот-вот назад должна придтить, а ежели в горы подалася – то жди только к ночи. Гордей опёрся обеими руками на палку и отвернулся в сторону пасущихся лошадей, давая понять, что добавить ему больше нечего.

– А чево тебе Серафима занадобилася? – после недолгого молчания вдруг спросил Гордей.

– Травки она мне для отвара давала. Так вот вчера последние допил.

– Фи-и! – присвистнул дед. – Делов-то!.. Езжай домой, а я, как Серафима вернётся, травки те спрошу, да и пошлю кого с ними.

– Не нужно, дед, я как-нибудь в следующий раз заеду, – замялся Мирон, не ожидая, что дело примет такой оборот. – Не к спеху мне те травки. Я так, по пути заскочил сюда. Взял у Антипа коня немного прогуляться, ну и вот… – развёл руками Мирон. – Назад, однако, пора.

– Как хошь… – безразличным тоном бросил Гордей. – Свой колокол, развернись да об угол, – добавил он, проворчав себе под нос…

«И зачем я у Антипа про Серафиму расспрашивал, да ещё про травки придумал», – размышлял про себя Мирон, лениво погоняя бегущую медленной рысью лошадь. Какое-то неподвластное чувство заставило его искать встречи с Марьяной, незаметно вошедшей в его жизнь. И вдруг, как гром среди ясного дня, слова Гордея: «жаних Марьянкин…».

Доехав до берёзовой рощицы, Мирон отпустил коня пастись, а сам сел на поросший травой бережок и задумчиво поглядывал на спокойное течение реки. Пожелтевшие листья, изредка срываясь, медленно опускались на водную гладь и, как маленькие кораблики, отправлялись в дальнее путешествие. Какая-то грусть поселилась у него в душе после сегодняшнего разговора с Антипом и Гордеем.

«А может, прав был Антип? Не для меня эта ягодка, мирской я для этих добрых людей. У них своя жизнь, свои устои – и закрыта к ним дорога для чужака».

Тяжело вздохнув, Мирон поднялся, всё ещё провожая взглядом уплывающие вдаль жёлтые кораблики. Вот так и его судьба, подхваченная течением жизни, плывёт куда-то в покрытую мраком неизвестности будущность.

Прохлада наступающего вечера оторвала его от грустных мыслей – пора спешить домой, ни к чему беспокоить людей своим долгим отсутствием: обещал туда и назад, а уже вот-вот стемняется…




Откровенный разговор




– Ты чево такой поникий[30 - Поникий – невесёлый.]? – встретил его во дворе Антип. – Зазря чо ли съездил? Вижу без травок вернулси. А можа, Марьянка от ворот поворот показала? – лукаво ухмыльнулся он.

– Да-а… – неопределённо махнул рукой Мирон. – Обойдусь как-нибудь без травок.

– Ну-ну, – понимающе улыбаясь, взял под уздцы коня Антип и повёл его в стойло.

Вечерять собрались позже обычного. При свете свечей хлебали оставшуюся от обеда уху.

– Постой! – взял за руку Мирона Антип, после того как, помолившись после ужина, тот собрался выйти из-за стола. – Присядь-ка… А ты, Авдотья, убери посуду, да поставь поболе свечей.

– Ну так что, говоришь, обойдёшься без травок? – видя помрачневшее лицо Мирона, с нотками сочувствия в голосе спросил Антип.

– Да не за травками я ездил, – честно признался Мирон, – Марьяну хотел повидать. А получилось… – не договорив, развёл он руками.

– Чево – получилось? – переспросил Антип. – Чево там у Серафимы доспелось[31 - Доспелось – случилось.]? Говори как есть, – участливо и в то же время твёрдо произнёс он.

Потупив глаза в стол, Мирон пересказал ему разговор с дедом Гордеем.

– Вот так… – тяжело вздохнув, бросил он короткий взгляд на Антипа.

– Хм-м, – коротко ухмыльнулся тот. – А я чево тебе говорил, трандило тебе в лоб. Был бы ты нашей веры, так, можа, по-другому всё повернулось.

Ничего не ответив, Мирон опустил грустное лицо в пол.

– Да ты шибко не убивайси, – постарался успокоить его Антип. – На твой век девок хватить, ты парень виднай – за тебя люба пойдёть.

– Да зачем мне любая?! – резко ответив, отвернулся в темноту комнаты Мирон.

– Ну-ну, не серчай, это я так не к слову ляпнул, – поспешил исправить свою оплошность Антип. Пламя свечей, отражаясь в густой седеющей бороде, выхватывало из темноты его скуластое моложавое лицо.

Мирон заметил, что в глазах собеседника уже нет той лукавой усмешки. Серьёзно-задумчивое лицо Антипа подсказывало, что тот расположен на откровенно-доверительный разговор. Этим он и решил воспользоваться, чтобы до конца понять суть этих добрых, с открытой душой и в то же время огороженных от мира людей.

– Скажи, Антип, а что вы в такую глушь забрались? Где ваша Родина? – пододвинувшись к пламени свечи, чтобы собеседник лучше видел его лицо, спросил Мирон.

– Спрашивашь, где наша Родина? – прищурив глаза, криво усмехнулся Антип. – Чево же, скажу… – немного задумался он. – Там, где служат по старым канонам, за царя не молятся да крестятся двумя перстами – вот тут и наша Родина. Слугам антихристовым туды дорога закрыта. Веру надо иметь твёрдую, чтобы добраться дотулева. Беловодьем деды наши енто место называли.

– Так выходит, здесь оно – Беловодье-то? – вопрошающе взглянул на Антипа Мирон.

– Да как тебе сказать в двух словах всего не обскажешь. Ну, да ладныть, слушай… – Давно это было, – подняв вверх глаза, словно что-то вспоминая, начал свой рассказ Антип. – Слыхал, можа, чево про патриарха Никона? – взглянул он на Мирона. Тот молча, кивнул головой. – Не приняли наши деды и отцы его перемен в служении господу. Не поднялась рука у добрых людей креститься тремя перстами и принять новое учение. Веру переменить – не рубашку переодеть. Вот за это и гонимы были – и царём, и церковью. Апосля меж добрых людей молва пошла, что есть де край такой – Беловодьем зовётся, и обсказано было, как найтить то место. Вот и пошли наши люди енту землю искать, а как кто натакатся на неё, так назад возвернётся, а с им уже и другие в новые места идуть. Да только каждый своё Беловодье находил.

Вот и с наших мест Иван Зырянов пошёл, а с ним ишшо пять человек отправились. Долго ли шли они – незнамо, да только добрались в ети края. А здесь – простор: ни тебе царских смотрителей, ни попов – одни инородцы, да и те апосля случившейся в етих местах войны по горам попряталися. Вот Иван и прибилси к ним да с имя походил по этой землице, пока не натакался на ето место. Вот и посчитал его Беловодьем: земля хороша, зверя в лесах туго, да и рыбы в реках хватат, орех, ягоды – всё Господь дал. А само главно – в глуши землица эта, даже инородцы боятся сюды заходить: поверье какое-то у их супротив этого места… Ну, слушай дале.

Вернулся, значить, Иван назад с товаришшем, а троя здесь остались, один то у их в дороге сгинул. Обсказал нам, как найтить это место, собрал своих, погрузил вешши – и был таков, да ешшо две семьи с ним увязались. А мы уж апосля, када дюжить гонения невмоготу стало, по его указкам сюды добрались. Семь семей с нами пришло. Одним селением строиться не стали – тайга больша, место всем хватат. Да и опаска была, кабы государевы люди ненароком не натакались на нас. А вот те, которы не прятались, – ох, и туго им пришлось, – с выражением скорби в глазах глянул Антип на Мирона.

– Власти их двойной податью обложили: кого на заводы, кого на рудники гнали – отрабатывать повинность. Да ишшо попы покою не давали – приедуть, обоберуть да учить начинають – чо не по их устоям живут. Так что, выходить: от чего они бежали, к тому и пришли.

Не выдёрживали которы таких напастей. Вон, из Сосновки: надели добры люди смертны рубахи, обложили поселение соломой, собралися в часовенке, да там и приняли смерть от огня. Две девки живыми только и остались, ходили за ягодой да заблукали, а когда к поселению вышли – глядь, огонь кругом. Кинулись они было к избам-то, да куды там, сами едва не погорели. Сколь они по тайге исходили – незнамо. Да, видать, Бог смилостивился над имя – охотничал Парамон Осташкин, ну и натакался на их. Не стой тебя – едва живых к себе в поселье припёр, вёрст пятьдесят отсель. Ели обыгались сердешные…

Вот така история… А тут от инородцев слух пошёл, что камни да золото по государевой указке по горам пошли искать… Но пока вот Господь миловал – акромя тебя никто в етих местах не появлялси.

– А Евсея ты раньше знал? Выходит, он не с вами пришёл – позже, захваченный рассказом Антипа, поинтересовался Мирон.

– А как жа не знал – в соседях нечай были. Хозяйство у него крепкое было – помешшик. А мы-то огородами жили, но тоже не голытьба – слава Богу, не христарадничали[32 - Христарадничать* – просить милостыню].

Только Евсей по первости не шибко рвался сюды. Да и в вере нашей ни горяч, ни холоден пребывал. А жена его – Анфиса, уж шибко хороша собой была: и лицом, и статью…

Марьянка-то вся в её. Так вот, Анфиска дюже истово за нашу веру держалась – зато и сгубили её мирские. Звал я его с собой, нутром чуял, что беда вокруг ходить. Но куды там, трандило ему в лоб, думал ничево ему недоспетса – так и остался в своей усадьбе. А когда с Анфиской беда случилася, так покусал же он локти. Еслив бы не Марьянка – руки на себя наложил, ей в ту пору два годика было…




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/uriy-kopytin-31586410/zolotoy-durman-kniga-vtoraya-zhertvy-zolotogo-telca-66674620/chitat-onlayn/?lfrom=390579938) на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


Обыдёнка* – путь туда и обратно в один день.




2


Одёнки* – остатки.




3


Зарод* – стог сена.




4


Добрые – так староверы называли членов своей общины.




5


Потаски – волокуши для перевоза груза по земле.




6


Шабур – верхняя тёплая одежда.




7


Пожамкать – постирать




8


Хлебное вино – водка.




9


Цугом – друг за другом.




10


Кишнецовая – кориандровая




11


Пожаждовать – присвоить чужое.




12


Травянка – слабоалкогольный напиток из трав.




13


Кулага – ржаная мука, напаренная с ягодами в русской печи.




14


Измещрить – поесть или попить из чужой посуды.




15


Поскотина– ограждение вокруг поселения.




16


Съерыхаться– с трудом сползти




17


Крыльца – лопатки у человека.




18


Помочи – помощь друг другу.




19


Троестен – пристройка к дому из трёх стен.




20


Елань – поляна.




21


Сгоношит – постелет.




22


Батарашки – глаза.




23


Ободняло – время ближе к полудню.




24


Шарба – уха.




25


Передёрнуть – о человеке с постным лицом.




26


Аргужем – все вместе.




27


Ужамкались – успокоились.




28


Трандило тебе в лоб – выражение недовольства.




29


Забока* – лес около реки.




30


Поникий – невесёлый.




31


Доспелось – случилось.




32


Христарадничать* – просить милостыню