Главная страница | Книги о приключениях | Тайный вояж

Тайный вояж
Юрий Копытин


История России… Она, как вымощенная камнем дорога, отображает путь, пройденный нашей державой. Каждый участок брусчатки – своя эпоха, олицетворяемая самодержцами, полководцами, учёными.Но, что бы значила слава царей, триумфально прошедших свою дистанцию, без прочной опоры под ногами – миллионов гранитных кирпичиков – судеб простых людей, отдавших себя служению Родины. О некоторых из них – сибирских казаках, верой и правдой отслуживших Отечеству, – расскажет этот роман.Автор





Тайный вояж



Юрий Копытин



© Юрий Копытин, 2023



ISBN 978-5-4493-4501-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero


История России… Она, как вымощенная камнем дорога, отображает путь, пройденный нашей державой. Каждый участок брусчатки – своя эпоха, олицетворяемая самодержцами, полководцами, учёными.

Но, что бы значила слава царей, триумфально прошедших свою дистанцию, без прочной опоры под ногами – миллионов гранитных кирпичиков – судеб простых людей, отдавших себя служению Родины. О некоторых из них – сибирских казаках, верой и правдой отслуживших Отечеству, – расскажет этот роман.

Автор




Емзынак


…Заливистый жаворонок, зависший под голубым куполом небосвода, рассыпал на зеленеющие поля свои сладкоголосые трели. Чем выше поднимался он над раскалённой июньским солнцем землёй, тем звонче лилась его задушевная песня. Спокойствием и умиротворением наполнялась душа работающих в поле слободских крестьян, от щебетания этой крохотной птахи…

Июнь 1775 года, пришедший с теплом, дождями и грозами, поднял тучные всходы заколосившихся зерновых, и только в конце месяца сухая жаркая погода напомнила о знойном сибирском лете.

Полковник Пётр Иванович Четов изредка подстёгивал своего карего скакуна, пробираясь через убегающее вдаль зелёными волнами бескрайнее поле ржи и овса. Осадив коня на краю берёзового колка, он оценивающим взглядом окинул радовавшее душу бескрайнее зелёное поле.

Не нарушая тишины жаркого дня, забились в листву редких колок полевые птицы, и только неугомонный жаворонок, превратившись в едва видимую точку, осыпал колосящуюся ниву звонким пением.

«Вишь, как птаха распелась? К вёдру, однако. Видать, постоят ещё жаркие деньки, – вытер он рукавом выступивший от нещадно палящего солнца пот. — Даст Бог, урожай хороший родится, только бы дождичка вовремя… Вот с лошадьми как быть? Да служивых бы поддержать…» – задумавшись, потрепал он гриву своего скакуна.

Суровая холодная зима и мор, напавший на скотину, тяжело ударили не только по окрестным жителям, но и сгубили немало лошадей гарнизона крепости.

«Тяжело служивым придётся, второй год казаки не видят денег, только на хлебном жаловании кое-как перебиваются», – терзали его навалившиеся заботы. — Хоть оно и говорят «хлеб да вода – казацкая еда», а у кого семья, ребятишки, что им выдаваемые три четверти ржи да две четверти овса? Живут впроголодь. Позапрошлый государев указ, по которому каждый из казаков наделялся шестидесятиной земли, не очень порадовал – некогда служивому заниматься хлебопашеством, да и лошади у многих пали, а что казак без коня? Кругом сирота».

Как найти выход из создавшегося положения, решать ему – коменданту крепости, размышлял про себя полковник Четов в тени раскидистой берёзы.

Донёсшийся звон колоколов Успенской церкви прервал его хлопотные мысли. Пётр пришпорил коня и, поднимая дорожную пыль, поскакал по направлению к крепости…

Зной и жара вселяли тревогу в крестьянский люд – того и гляди буйная зелёная нива сляжет под палящим солнцем. В молитвах просили они у Господа благодатного дождя. Вот и сейчас отец Александр начал службу с просьбы к Всевышнему послать на землю живительной влаги; звучный голос его, обращённый в молитве к Господу, доносился из открытых дверей храма.

Пётр спрыгнул с коня, привязал его у ограды церкви и, сняв фуражку, прошёл к главному входу. Несмотря на жару, молебная зала не смогла вместить всех прихожан, и Пётр, остановившись у крыльца, вместе со слободскими крестьянами и служивыми присоединился к молебному песнопению, так и простояв здесь до окончания службы.

«Да, поиздержались мы изрядно, но зато какая ладная церковь получилась!» – запрыгнув в седло, окинул он восхищённым взглядом увенчанные куполами белоснежные стены храма. — Всем миром возводили, люди последнее на строительство жертвовали», – вспомнил он беспокойные дни строительства.

Со стороны реки раздались весёлые крики детворы – это посадские ребятишки, не вылазившие из воды, радовались затянувшейся жаре.

«Эх, сейчас бы в прохладную водичку окунуться! – бросил он завистливый взгляд в сторону реки. – Да нельзя – дела, дела…».



Пётр сидел за широким столом в комендантском доме и, задумавшись, что-то писал и высчитывал на листке бумаги. «Протянуть бы ещё маленько, а там глядишь – из Кузнецка что-нибудь подкинут, да и свой урожай подоспеет», – предался он повседневным заботам…

Исписав целый лист бумаги, он отодвинул перо и чернила: «Считай не считай, а на бумаге всё равно ничего не решишь». Да и не было особой надежды рассчитывать на кого-то – кузнецкие сами были почти в таком же положении и надеялись получить помощь из Томска, но и там перебивались кое-как.

Если ещё с провиантом вопрос как-то можно было решить, уповая на плодородные сибирские земли, то в другом, особливо в лошадях, приходилось выкручиваться каждому – кто как мог…

Подсказка пришла совершенно неожиданно: ранним июльским утром, отправив дозорных патрулировать участок до поселения Фоминское, Пётр занялся составлением депеши кузнецкому воеводе, где в который раз излагал о своём отчаянном положении.

С утра на улице стояла духота, но толстые стены из лиственницы хорошо защищали от жары, создавая в доме приятную прохладу. В дверь постучали:

– Входи, – крикнул Пётр.

На пороге появился денщик.

– Господин комендант, вас Тархан Кубашев спрашивает.

– Пусть заходит, – отрываясь от письма, ответил Четов. – Опять что-нибудь просить будет…

Зайсан Тархан Кубашев, спасаясь от беспредела маньчжурских войск, пришел вместе со своим улусом просить защиты у русских властей далёким летом 1757 года. Почти всех людей из его улуса отправили на Волгу, но хитрый зайсан сумел остаться при Бикатунском остроге[1 - Бикатунский отрог (Бийская крепость) – основан по указу Петра I в 1709 году. Сожжён джунгарами в 1710 году. Вновь возведён в 1718 году в 20 верстах от прежнего.], поближе к родному Алтаю, и поселился с семьёй на окраине слободки. Здесь он бросил своих идолов и принял христианскую веру. Каждое воскресенье и в праздники приходил он вместе с семьёй отстоять молебен в новой Успенской церкви. После службы Тархан частенько заходил к отцу Александру или священнику Стефану Удинцову, открывал подаренную ему Библию и просил объяснить непонятные места из Священного Писания.

– Здравствуй, коменданта, – улыбаясь и низко кланяясь, проговорил вошедший алтаец.

– Здравствуй, здравствуй, Тархан. Ну, что там у тебя стряслось?

Всё ещё кланяясь и улыбаясь, гость, не спеша и как бы извиняясь, стал объяснять цель своего визита.

– Брат мой зайсан Емзынак Батырев просит русского подданства – раньше-то побоялся, что на Волгу могут отправить, а сейчас вот решился.

– Хорошо, пусть приезжает в крепость, думаю, что решим его дело.

– Так он в тридцати верстах отсюда, на Катуни стоит – боится без разрешения коменданта ближе подходить.

– Ладно, пошлю я с тобой двух казаков, они и проводят его сюда.

– Митька, – крикнул он денщика, – сыщи атамана казаков, пусть двоих верховых с Тарханом пошлёт.

– Вот благодарность тебе коменданта! Хороший ты человек, много добра людям делаешь.

Тархан повернулся, собираясь уходить, хозяин тоже встал и вместе с гостем вышел на улицу. Духота ещё более усилилась, небо заволокло серыми тучами.

– Ну вот, слава Богу, грозу напарило, – произнёс Пётр, и как бы в подтверждение его слов с запада донеслись длинные раскаты грома.

– Пойду я, однако. До дождя бы до дому успеть. Благодарность тебе ещё раз, Господь воздаст тебе за доброе сердце, – и Тархан, кланяясь, направился к воротам крепости.

– Не забудь завтра пораньше прийти, до восхода солнца надо бы выехать, – крикнул ему вдогонку Пётр.

Он обошёл крепость, проверил караулы дозорных и, чувствуя, что проголодался, направился к поварне.

Внезапно сорвавшийся ветер погнал позёмку песка с крутого берега реки. Крупные редкие капли дождя, срываясь с нависших облаков, стали бить по пыльной сухой земле. Не успел Пётр дойти до постройки, где находилась кухня, как на него обрушился проливной дождь; яркая молния осветила всё вокруг, и через мгновение раздались оглушительные раскаты грома. Вмиг промокнув, он вбежал на крыльцо, отряхнулся и зашёл внутрь.

От плиты, где управлялась молодая кухарка, приятно потянуло запахом щей и каши. Офицеры, с аппетитом хлебавшие суп, повскакивали, увидя вошедшего коменданта.

– Сидите, господа, не нужно прерывать обеда, даже если зашёл командир. За трапезой мы все равны. Здесь у нас один – голова, – улыбнувшись, кивнул комендант в сторону печи, на хлопотавшую повариху.

Пётр прошёл в дальний угол столовой и уселся за грубо сколоченный стол.

– Ну, слава Богу, дождались дождичка, – снял он промокший головной убор и положил рядом с собой. – А я аж с улицы учуял запах щей – ну и мастерица ты, Дашутка! – похвалил он кухарку. – Налей-ка мне ещё холодненького кваску: с утра от духоты в горле пересохло.

Дарья, раскрасневшаяся от жара печи, подбежала к коменданту и поставила перед ним миску аппетитных щей и большую кружку ароматного холодного квасу, настоянного с душицей и мятой.

– Кушайте на здоровие, Пётр Иванович, – мелодичным голосом пропела она.

Офицеры, отобедав, тихо переговаривались между собой в ожидании, когда закончит трапезу командир. Пётр допил квас, поблагодарил Дашу за вкусный обед и, не спеша, направился к выходу. Офицеры поспешили следом за ним.

Дождь уже закончился, было тихо и безветренно. Повисшие на листьях деревьев капли, сверкая в ярких лучах солнца, тяжело срывались на промокшую землю, оставляя крохотные воронки в сером песке.

Пётр невольно остановился, щурясь от яркого света, поправил съехавшую шпагу и, извинившись перед офицерами, направился к берегу Бии. Над водой поднимался лёгкий пар, а на юге, над заречным бором, широким коромыслом повисла огромная радуга. Воздух до того был лёгок и свеж, что после дообеденной духоты был как бальзам для истомившегося тела.

Как хорошо было вот так, просто, ни о чём не думая, постоять на берегу, забыв о делах и заботах, созерцая обновлённую после грозы природу: виднеющиеся вдали голубые горы и как будто остановившуюся в своём течении гладь реки…

После жизненного непостоянства, мотания по разным крепостям и острогам он в 1770 году был назначен комендантом Бийской крепости. Начав военную службу солдатом-гвардейцем, а затем получив офицерское звание, Пётр участвовал в Семилетней войне, которую прошёл от начала до конца, и в чине полковника, наконец-то, нашёл свою пристань. И, хотя за всем этим он так и не женился, но зато теперь это был его дом: эта крепость, эта река, зеленеющий лес и голубые горы – всё стало для него своим, родным. Родом из Киева, он всей душой полюбил эти края и считал уже себя коренным сибиряком. Недаром говорят: «Казак, как голубь: куда ни прилетит, там и пристанет»…

Звон колоколов, призывающих народ к вечерне, прервал его мысли. Пётр развернулся и поспешил к церкви, смешавшись с толпой слободских и казаков, спешащих на молебен. Церковь, умытая дождём, казалась по-особенному праздничной среди окружающей её зелени. Взмывая высоко вверх, она, казалось, цепляла золочёными крестами проплывавшие после грозы редкие облака.

Над засветившимися в лучах яркого солнца куполами кружилась стая рассерженных ворон, громким карканьем выражающих своё недовольство за потревоженный колокольным звоном сон.

Люди, пришедшие к вечерне, с уважением расступились перед комендантом, пропуская его в первые ряды, но он, остановившись неподалёку от дверей, так и простоял там до конца службы, в молитве прося Господа помочь в свалившейся на горнизон нужде.

На следующее утро вскочив спозаранку, Пётр вышел во двор крепости, где его уже дожидался улыбающийся и кланяющийся Тархан. Со стороны казарм появились двое зевающих казаков; завидя коменданта, они враз оживились и строевой походкой проделали остальной путь.

– Ну, вот и все в сборе. Надеюсь, до вечера управитесь.

– Конечно, управимся, Пётр Иванович! – хором ответили казаки.

Все вместе они вышли за ворота крепости, Тархан отвязал стоявшую там лошадь и вместе с казаками отправился к переправе.

Пётр, проводив взглядом отплывающие лодки, направился к слободе, где на берегу реки жил бывший тульский казак Яков Щукин. Так же, как и Пётр, он прошёл Семилетнюю войну, после чего, отслужив в Бийской крепости, был списан – старые раны дали о себе знать. И вот уже два года, после указа о выделении казакам наделов земли, занимался хлебопашеством, охотой, рыбалкой, а ещё поднимал вместе с женой Прасковьей четверых детей.

Пётр знал, что живут они в большой нужде, но стараются никому этого не показывать; дети, хоть и ходят в стареньком, а всегда чисты и опрятны. Яков, с мотком ниток за поясом, починял растянутые между двух жердей старые сети.

– Здравствуй! Вижу, к рыбалке готовишься, – поприветствовал его Пётр.

– Доброго здоровьица, Пётр Иванович, – отставляя свою работу, ответил Яков.

– Вот, проходил мимо, дай, думаю, зайду, старого товарища попроведаю. А что дома-то один?.. Тяготят, небось, домашние заботы?

– Да что там говорить – конечно, тяготят, – махнул рукой Яков. – Казак на службе горит, а без службы тухнет… А Прасковья с детьми в поле, с рассвету ушли – овёс от лебеды прополоть надобно. Мне-то велено к их приходу рыбки наловить да обед сготовить – вот такие мои заботы.

– С удовольствием оставил бы всё да махнул с тобой на рыбалку, – с молодецким задором произнёс Пётр, чтобы как-то взбодрить бывшего сослуживца.

– Не оставишь, Пётр Иванович, вон сколько у тебя забот! Вижу, как ты за крепость, за людей радеешь. Куда без тебя?! Вспомни, как церковь строили, поработал ты тогда и пилой, и топором, да и мы, глядя на тебя, изо всей мочи старалися.

– Ну, Яков, церковь – это дело народное… Как все просили новую, просторную! В старой-то в праздники половина народа на улице стояла. Вот, всем миром и сладили… – Пётр замолчал, после чего, неловко закашлявшись, продолжил:

– Вот, возьми, – протянул он три серебряных рубля (по тем временам немалые деньги для солдата). – Хоть детям какие обновки купите, да себе кой-чего.

– Благодарю тебя сердечно, Пётр Иванович. Да сам-то ты как? Знаю, не только мне помогаешь.

– Да куда мне одному?! Состояния себе копить не собираюсь. Да и наследниками не обзавёлся.

Они поговорили ещё немного о том о сём, и Пётр, не желая больше отвлекать Якова от работы, попрощался и зашагал к крепости, где его ждала куча неотложных дел.

…Под вечер к восточным воротам подъехала разношёрстная толпа из казаков и одетых в национальную одежду инородцев.

– А это что за табор вы привели?! – крикнули с башни дозорные.

– Давай отворяй! Эти – к коменданту, Пётр Иванович лично за ними посылали, – ответили казаки.

Тяжёлые, сделанные из лиственницы ворота со скрипом отворились, пропуская всю толпу на территорию крепости. Один из сопровождавших казаков сразу же побежал с докладом к коменданту о прибытии.

Гости, настороженно оглядываясь, рассматривали внутреннее строение цитадели. Впервые они воочию увидали грозную Бикатунскую крепость, о которой уже давно ходили слухи по южному Алтаю. Переговариваясь между собой, они с любопытством рассматривали крепостные башни, тяжёлые пушки, Успенскую церковь с крестами, отливающими багрянцем в лучах заходящего солнца, – всё это для них, всю жизнь проживших в горах, казалось каким-то чудом.

Спустя немного времени Пётр, улыбаясь, вышел навстречу прибывшим. Завидев коменданта, гости враз притихли и самый важный из них, одетый в дорогие одежды, с низким поклоном подошёл к Петру. Тархан тоже поспешил с ним в качестве толмача.

– Это брат мой зайсан Емзынак Батырев, вон те двое – его сыновья, остальные – демичи и уважаемые люди его улуса. Он говорит, что рад видеть командира крепости и желает здоровия тебе и всему русскому народу.

– Передай ему, что мы также рады гостям с Телеуцкой землицы[2 - Телеуцкая землица – сегодняшняя территория Горного Алтая.], пусть чувствуют себя как дома – теперь они часть России, и нам есть о чём поговорить.

Тархан перевёл брату ответ коменданта. Тот, низко кланяясь, закивал головой, после чего что-то прошептал своим сыновьям, указывая на стоявших неподалёку лошадей.



Через мгновение они подошли и, поклонившись, прижали руки к груди, передавая удерживаемых под уздцы четырёх неосёдланных скакунов.

– Это тебе подарок от Емзынака: вот эти три из его табуна, а вон тот, вороной – выменянный за собольи шкуры у монгольцев. Брат говорит, что хочет лично тебе подарить этого вороного – правда, горяч конь, необъезженный.

Пётр в ответ также в знак благодарности и уважения прижал руки к груди и попросил Тархана перевести, что он будет рад взять себе эту лошадь. И, как бы в подтверждение своих слов, сбросил с себя китель, сунул его в руки денщика и легко, с взыгравшей казацкой удалью, запрыгнул на спину вороного жеребца. От неожиданности тот заржал и резко вскочил на дыбы, стараясь сбросить непрошеного седока. Стоявшие рядом разом отхлынули в разные стороны.

– Осторожней, Пётр Иванович, – закричали стоящие поодаль офицеры, – он ведь дикий – кабы не покалечил.

В ответ Пётр только улыбнулся, крепче ухватил узду и сильнее прижался к шее коня, который, заржав и мотая головой, старался освободиться от всадника. Он то вставал на дыбы, то высоко подбрасывал холку и, с силой ударяя копытами, выбивал из-под себя комья земли.

Окружающие, притихнув, с широко открытыми глазами следили за поединком ретивого жеребца и коменданта. Пётр с застывшей улыбкой на лице крепко держался на спине буйного скакуна. Затем пришпорил жеребца, и тот, видя, что с седоком ему не сладить, поднимая пыль, галопом пустился по территории крепости. Сделав несколько кругов, Пётр спешился, отдал поводья растерянно стоявшему денщику и подошёл к Емзынаку.

– Хорош конь! – с восторгом сказал он алтайскому зайсану. – Вот бы таких побольше – к нам в гарнизон…

«А не поможет ли этот зайсан решить вопрос с лошадьми?» – осенила его внезапная мысль. Возможно, терзавшие его заботы смогут неожиданно разрешиться».

Не привыкший откладывать дела на потом, комендант пригласил Тархана с братом к себе в избу, а остальных гостей поручил денщику, наказав ему, чтоб накормил, обустроил на ночлег и был пока при них.

Зайдя в горницу, Емзынак, всю жизнь проживший в юрте, с интересом стал разглядывать окружавшие его предметы. Он подошёл к стене и, цокая языком, заворожено уставился на висевшую наградную шпагу, украшенную драгоценными камнями; затем подошёл поближе, осторожно дотронулся до позолоченных ножен и восторженно стал говорить что-то своему брату.

– Он говорит, что никогда не видел такого богатства, и коменданта – видать, важный и богатый человек, – перёвел Тархан.

Пётр от души рассмеялся, ведь всё его богатство было в этой шпаге, полученной в награду за храбрость и служение отечеству, а всё что он нажил – так это несколько икон да рублей десять капиталу.

Он попросил горничную приготовить повечерять и, прочитав молитву вместе с Тарханом, пригласил всех к столу.

За чаем Пётр осторожно, подбирая слова, стал подводить разговор ближе к делу:

– А скажи-ка, Емзынак, идут слухи, что у маньчжурцев можно выменять за «мягкую рухлядь» хороших лошадей, и ваши люди таким образом приторговывают пушниной с ними. Вон и ты подарил мне красавца-жеребца. Видать, тоже, небось, знаком с этим делом?

Зайсан, отпив чаю и лукаво улыбнувшись, стал издалека объяснять суть дела:

– В двух днях езды от моего улуса стоят маньчжурские пограничные караулы. Ещё совсем недавно маньчжуры насильно увели на юг соседних со мной улусных людей. Многие, кто не хотел идти, были убиты. До нас они не смогли добраться – непроходимые горы стали стеной на их пути, только наши люди знали проход и тропы через перевалы. Мы всё видели, но ничем не могли помочь бедным соплеменникам[3 - С 1763 по 1765 год алтайцы испытывают на себе новую волну вторжения маньчжурских войск, которые в результате военных действий уводят значительную часть алтайцев, в том числе и новоподданных России, на территорию Китая, надеясь тем самым закрепить своё право на южно-сибирские территории. На требование алтайских зайсанов и командования Колывано-Кузнецкой военно-пограничной линии о выдаче российских подданных, маньчжуры отвечают отказом.].

Много пострадал наш народ. Сначала от джунгар досталось, эти и до нашего улуса добрались – все проходы в горах знали. Тархан помнит, как ясаком облагали – мы тогда молодыми были. Отбирали почти всё, а если что против скажешь – били нещадно. Потом, когда у джунгар началась война с маньчжурами, забыли про нас.

Сидели мы тихо, в постоянной тревоге, каждый день ожидая непрошеных гостей. Хотели было к русским, до Бийской крепости податься, да слух пошёл, что новоприбывших инородцев куда-то вглубь страны отправляют – к маньчжурам ещё страшнее было идти. Вот так прожили мы сами по себе не помню сколько времени: соль закончилась, зерна не у кого купить… Пошли слухи, что кое-кто из наших тайком стал с маньчжурами приторговывать, ну и мы решились попробовать. Взяли с собой толмача, один из наших улусных попал к ним вместе с захваченными алтайцами, потом бежал – по-ихнему понимать научился.

Собрали мы «мягкой рухляди»: лисиц, бобров, соболей – ясак-то никто не брал, вот и накопилось. Для первого раза много брать не стали. Перевалили через перевал и стали пробираться на юг, в сторону Китая. Шли тихо, с опаской, день идём – кругом никого, лишь кости человеческие, обглоданные зверями, кое-где по дороге попадаются. На следующий день, уже к вечеру, спустились в долину, идём и вдруг слышим речь человеческую – смекнули, что монгольцы. Оставил я людей и пушнину, а сам с толмачом отправился к ним: если какое худо сделают – то уж как будет. Подъехали поближе. Увидя нас, они закричали что-то по-своему, тут ещё человек пять подбежало. Стал мой толмач объяснять им, кто мы да что мы.

Призвали они командира. Вышел важный китаец в широком халате и широких шароварах. Говорим ему: «С миром пришли, из-за большой нужды хотели бы пушнину обменять». Как услышал он это – сразу заулыбался, в дом пригласил. Дом был небольшой, внутри одна комната, там же, в углу, была навалена постель. Спрашивает: «А что менять хотите?». Начали перечислять: бобры, лисицы, соболя… Разгорелись у него глаза, крикнул, чтобы чаю подали да коней наших накормили.

Договорились мы, чтобы через три дня встретиться: они с товаром будут – пообещали дать всё, что нам нужно. Не обманули: всё, о чём мы просили, привезли. За соболя хорошую лошадь давали; было у нас восемь собольих шкурок – на восемь монгольских лошадей и обменяли, а остальную пушнину – на чай, соль, муку и много других товаров. Условились, что если какая надобность возникнет, так дать знать, они всё подготовят…

Тархан закончил переводить и взглянул на Петра, как бы оценивая, как тот отреагировал на сказанное. Комендант молчал, но по всему было видно, что рассказ Емзынака сильно заинтересовал его и ему нужно какое-то время, чтобы обдумать, просчитать и дать своё заключение.

Наконец, обдумывая каждое своё предложение, Пётр не спеша стал объяснять суть дела:

– Вот что, Емзынак, после того как я увидел лошадей, которых ты нам подарил, возникла у меня серьёзная мысль: а если и нам попробовать вот таким образом разрешить нашу потребность? Есть кое-что из излишков пушнины – от ясака накопилось. Если обменять это на монгольских скакунов – не помог бы ты нам в этом деле?

– Я всё понимаю. Сколько лошадей вам нужно? Сейчас середина июля – самое время для похода к маньчжурам. С пушниной помогу: соберу по улусам, только пошли со мной человек пять своих людей. Доберёмся до моего улуса, там они останутся, переждут, а я отправлюсь к границе и выменяю для тебя лошадей. Назад, до крепости, помогу табун перегнать. И Тархана отпусти с нами, для толмачества.

– Ну, что ж, толково ты говоришь. Действительно, русским военным на границе опасно появляться, а потребность наша такая: хотя бы на первый случай двадцать лошадей сторговать. Как только завтра примешь присягу на верность государству российскому, так и выступайте.

– Всё сделаю, как хочешь, только просьба большая к тебе есть: разреши как русскому новоподданому в свой улус вернуться. Знаю, что расселяют алтайцев по России, а я вдалеке не смогу – хочу здесь, на родине умереть.

– Верно, имею я указание расселять новоподданых, но твою просьбу исполню. Только для твоей и людей твоих безопасности посоветую тебе ближе к крепости перекочевать, хотя бы на сто вёрст вверх по Катуни – насколько мне известно, нет там маньчжур[4 - Маньчжуры – тунгусская народность, населявшая Маньчжурию. В середине 17 века маньчжуры завоевали Китай и правили там почти три столетия в лице представителей Цинской, или Маньчжурской, династии (1644—1912). В период расцвета в состав империи входили собственно Китай, Маньчжурия, Монголия, Синьцзян и Тибет. Маньчжурами были два могущественных китайских монарха – Кан-си (правивший с 1661 по 1722 год) и Цянь Лун (правил с 1735 по 1796 год).]. Переждёшь это лихое время, а там – не дозволит им Россия гулять по своим вотчинам. Пограничникам на руку торговать с вами, а войсковым отрядам указание дано: всех алтайцев уводить на юг, даже несмотря, что есть среди них новоподданые Российского государства[5 - Добровольное вступление алтайцев в подданство России в 1756 году явилось наилучшим выходом из тяжелого положения, в котором они оказались после разгрома Джунгарии. Войска китайского императора и частично монгольские войска шли по Алтаю с огнем и мечом, сжигая селения, истребляя и грабя население.].

– Хорошо говоришь, комендант, доброе дело для меня делаешь. Емзынак сумеет отблагодарить и в твоей нужде поможет – не только лошадей, но и товару привезём. Брат Тархан рассказал мне, что в большой нужде некоторые служивые живут: беду-то, её никуда не спрячешь.

– Да-а, кроме нехватки лошадей, беспокоит меня очень нужда многих служивых гарнизона, – вздохнул Пётр и, встав со стула, дал понять, что разговор закончен. Оставшись доволен переговорами, Пётр пошёл проводить гостей.

За разговорами они и не заметили, как стемнело. Стояла безветренная июльская ночь, листья на деревьях замерли, словно заворожённые. Яркая луна, освещая тусклым светом окрестности, отражалась жёлтой световой дорожкой на речной глади. И только шорох воды по прибрежной гальке да негромкая девичья песня, доносившаяся со слободы, нарушали опустившуюся тишину.

– Пётр Иванович, – послышался из темноты голос денщика, – а я вас дожидаюсь. Всех прибывших определил на ночлег в избу Тархана – жена его всех к себе взяла.

– Хорошо, Митька, иди спать. Завтра с утра сходи в поварню, скажешь, чтобы хороший обед приготовили, после пойдёшь к Тархану и проводишь всех в крепость. Сам надень парадную форму – шерть[6 - Шерть – присяга на верность государству российскому.] Емзынану будем чинить…



Огромный багрово-красный диск восходящего солнца, поднявшись из-за верховьев Бии, осветил первыми лучами сторожевые башни крепости, купола Успенской церкви с крестами, заигравшими золотистым светом и, через мгновение, площадь с толпой собравшихся служивых и жителей.

Военные в парадных мундирах выстроились по периметру площади, повернув головы в направлении коменданта и группы офицеров. Последние указания командира гарнизона перед началом торжества короткими приказами разрезали утреннюю тишину.

Наконец протрубил горн и двое казаков вынесли медвежью шкуру, аккуратно расстелив её посреди площади. Комендант поднял руку, давая понять, что всё готово к принятию присяги Емзынаком. Кругом воцарилась полная тишина, присутствующие замерли, понимая торжественность момента.

Емзынак, сбросив с себя национальную одежду, в праздничном одеянии русского крестьянина подошел к разостланной шкуре медведя и опустился на колени. Один из офицеров стал с выражением читать слова присяги; рядом стоящий Тархан торжественным голосом, с расстановкой повторял текст; напротив казак с обнажённой саблей и посаженным на остриё куском посоленного хлеба довершал картину принятия присяги. В наступившей тишине отчётливо слышались голоса читающего, переводчика и Емзынака, присягавшего на верность государыне Екатерине и Российскому государству.

Закончив чинить шерть, Пётр и офицеры поздравили новоподданного, после чего они, а также гости с южного Алтая направились в комендантский дом, где уже были накрыты столы. Инородцы, никогда не видавшие такого разнообразия блюд и ни разу не сидевшие за столом, чувствовали себя скованно и стеснённо. Глядя, как ловко управляются ложками и вилками офицеры, они старались точь-в-точь повторять их движения.

После застолья Емзынак испросил дозволения у коменданта отправить назад сыновей с улусными людьми. Пётр распорядился, чтобы их снабдили в дорогу провиантом, подготовили лодки для переправы, и разрешил Тархану с братом недалече проводить гостей, а вечером быть в крепости.

Когда все разошлись, Пётр кликнул денщика и велел найти отца Александра и десятника Кузьму Нечаева. Дождавшись приглашённых, комендант попросил их присесть, отпустил денщика и, в задумчивости расхаживая по комнате, стал пересказывать разговор с Емзынаком.

Молча выслушав рассказ коменданта, отец Александр первым взял слово:

– Я так понимаю, Пётр Иванович, что с помощью инородцев хочешь свою потребность в лошадях справить. Ну что ж, задумка неплохая, только опасное это предприятие: если казаки в руки к маньчжурам попадутся, не знаю, чем всё может закончиться. Большое недовольство у начальства получится, да и таможня ежели узнает про тайный обмен, шуму наделает.

– Ну, казака всегда смекалка выручала, – улыбнулся комендант. – Да и куда маньчжуры супротив них?! А насчёт тайного обмена – так этот поворот я уже обдумал: не дале как весною получил я от кузнецкого воеводы известие, а там, между прочим, написано, что интересуются в Сенате, где сейчас маньчжурские военные отряды находятся, как далеко на юг ушли. Вот воевода и просил меня: как только будет какая оказия в горы – ясак собирать, к примеру, – так тайно выследить, где маньчжуры стоят.

А ещё в Тобольске имеют интерес к новоприсоединённым землям. Хотя двадцать лет назад вошла Телеуцкая землица в состав царства Сибирского, а про край тот в губернии не имеют никакого представления. Доходят до них слухи, что не уходят маньчжуры оттуда, – знают, супостаты, не хватает сил сейчас у России южно-сибирские земли защитить. И ещё чего надумали – ироды! – закопали кое-где в горах каменные знаки с ихними иероглифами, чтобы убедить государыню в исконной принадлежности Телеуцкой землицы Китаю. Да только не поверила российская власть в их задумку, а они всё на своём стоят: «Наша та земля!..».

Так вот, хотели бы в Тобольске увидеть хоть какое-никакое описание этой таинственной для них стороны, да про маньчжур подробнее разузнать. Вот и поручим это всё казакам. Главное, чтобы до таможни не дошла истинная цель похода. А губернское начальство, я думаю, препятствий чинить не будет, даже если и дойдёт слух об обмене, – понимают, как служивому туго приходится без денежного довольствия. Да и об Емельке Пугачёве свежи воспоминания – задумались, наверное, что не от хорошей жизни кой-какие казаки под его начало пошли: ведь сколь народу под его знамёна встало!.. Слава Богу, что здесь, в Сибири, всё тихо-мирно обошлось!

– Да, это ты прав. За холопов да простых казаков он радел – вот и пошёл за ним народ, – согласился отец Александр. – Но сколько невинно убиенных после этой смуты по матушке России случилось!.. Ведь не токмо помещиков, но и из низших сословий семьями убивали вместе с малыми детьми… Вот этого уж никак не оправдать – ни перед Богом, ни перед людьми.

– А с табуном, я думаю, мужики не подведут – сделают всё как надо: никто про обмен с китайцами не узнает, – продолжил комендант.

– Ну, раз так, тогда, с Богом, торговать не грех – не ворованное везёте, да ежели уверен, что казачки? не подведут, – подытожил отец Александр.

– Не подведём, батюшка, – вставил слово молчавший до этого Кузьма Нечаев

– И один в поле воин, если он по-казачьи скроен. Не в таких переделках бывали.

– С тобой, Кузьма, я хотел бы посоветоваться: кого из казаков возьмёшь? – повернулся к десятнику Пётр.

– Я предлагаю четверых: Андрея Шумилова и Ефима Назарова – эти в горах бывали, ясак ходили собирать, Степана Соколова – здоровый мужик и охотник хороший, по следам дорогу прочитает, и недавно прибывшего к нам Фёдора Иванова – пусть покажет себя. На прежнем-то месте, в Московской губернии, тихо да ладно было, а как оно здесь для него? Ну, и отправлю с вами Тархана, а то как же без толмача…

– Да, люди хорошие, – согласился Кузьма.

– Но, Пётр Иванович, если ты не против, то я бы вместо Андрея Шумилова Илью Петрова взял. Он врачеванию способен, да и жена у него, Пелагея, при церкви с лазаретом Стефану Удинцову помогает. Это у них семейное – травки лечебные собирают, а кто занедужит – настоями да снадобьями от хвори избавляют.

– Хорошо, Кузьма, верно говоришь, – одобрительно кивнул Пётр, – лекарь в походе, ох как пригодится!.. Не подумал я, что из тех четверых никто к врачеванию неспособен.

– Да, вот ещё… – с тенью сомнения взглянул на коменданта Кузьма.

– Говори, вижу, сомневаешься в чём-то. На серьёзное и опасное дело посылаю, так что все вопросы сейчас и здесь решить надо.

– Я про Фёдора Иванова хотел бы сказать, – нерешительным голосом начал Кузьма. – Ведь мальчишка ещё совсем, да и в Сибири ещё не обвыкся. Выдюжит ли такой поход, ведь не на прогулку идём… Спрос с каждого немалый.

– М-да… – задумался Пётр, после чего не спеша поднялся и, скрестив руки за спиной, стал обдумывать предложение десятника.

– Ты – командир отряда, тебе решать, кого взять с собой в поход, – твёрдо ответил он десятнику.– Но, послушай меня… Верно ты говоришь: мальчишка ещё Фёдор, казацкого опыта не набрался. Да ведь только видишь ты, что сверху лежит, а я про него немного поболе знаю – хоть и молод Фёдор, а толковый парень. Он и грамоте обучен, а ещё в рекомендательном письме из Московской губернии от полковника Хабарова прописано про Фёдора, что, дескать, есть у парня способности к толкованию местности на бумаге путём рисования и начертания оной. Недавно попросил как-то кузнецкий воевода прислать ему описание окрестностей Бийской крепости, так Фёдор так толково всё срисовал, что кузнецкие диву дались. Если сможешь сам справиться с этим делом аль из гарнизона кому поручить – называй, препятствовать не буду… И ещё вот что: нет у парня мужицкой закалки, а казаку ох как она необходима! Вот и пусть он покажет себя в этом походе. Знаю, есть ещё в гарнизоне казаки под стать вам, любого из которых ты бы взял вместо Фёдора. Но ведь и ему с чего-то начинать нужно, вам-то, сибирякам, оно легче было опыту набраться, чем пареньку из Подмосковья.

Пётр сел напротив Кузьмы и испытующе посмотрел ему в глаза. Десятник, потупившись, тихо ответил:

– Прав ты, Пётр Иванович, возьмём Фёдора Иванова.

– Ну вот, на этом и порешим. Скажу Митьке, чтобы предупредил казаков – пусть готовятся. День на сборы – и в путь, – подытожил комендант, давая понять, что разговор окончен.



Уже в сумерках вернулся Кузьма домой.

– Послезавтра выступаем, – уведомил он жену Лукерью.

– Далече? – вопрошающе взглянула она в глаза мужу.

– В телеуцкую землицу идём, к инородцам… Большего сказать не могу.

– Ну да… – грустно опустила голову Лукерья.

– Дети спят? – кивнул Кузьма в темноту детской комнаты.

– Захар вот только перед тобой уснул, а Анфиска весь вечер капризничала, едва уторкала её.

– Ты уж завтра собери чего в дорогу. У меня-то со сборами весь день занят – с утра делов невпроворот.

Весь следующий день прошёл в сборах. Упаковывали провиант: крупы, муку, чай, вяленое мясо; комендант распорядился выдать ведро хлебного вина: на случай, если вдруг возникнут какие затруднения, вино – лучший товар для расчёта с алтайцами. Сложнее пришлось с лошадьми: казацкие кони, не привыкшие к горам, могли подвести в случае опасности, поэтому отобрали пять лучших лошадей из Бийского гарнизона, используемых для сбора ясака, и взяли тех, что подарил Емзыкан. Сбор назначили у комендантского дома…



До глубокой ночи Пётр простоял на коленях подле своей любимой иконы Казанской Божией Матери, прося за благополучный поход своих посланников. С надеждой смотрел он на добрый и в то же время испытующий взгляд Богородицы, освещаемой едва колеблющимся пламенем лампадки. Да и в избах семейных казаков долго не тушили свечей…



– Тятенька возьми меня с собой, – просяще заглядывал в глаза отцу Никита.

– Тебя ещё там не хватало! – возмущённо отвечала Настасья.

– За хозяина остаёшься, – похлопал сына по плечу Ефим, – за малыми приглядывай, матери по хозяйству помогай.

– А далёко тятенька едет? – послышался детский шёпот из смежной комнаты.

– Ой, далёко-о!.. – ответил ему другой.

– Глафира, Поликашка! А ну-ка, спать сейчас же! – прикрикнула Настасья. – Весь день про тебя расспрашивают – а я и сама не знаю, что ответить… Далеко ли? Надолго? – с тревогой взглянула она на мужа.

– К инородцам идём, думаю, что долго не задержимся…



На следующее утро, едва лишь забрезжил рассвет, комендант уже был на ногах. Казаки, позёвывая, подтягивали вьючные ремни, поправляли тюки с поклажей. Пётр самолично внимательно проверил, крепко ли привязаны мешки с провиантом, хорошо ли укрыт порох на случай дождя, и, убедившись, что всё в порядке, дал команду к походу.

Все вместе спустились к Бии, где казаков уже ждали готовые к отплытию лодки. Утренняя речная прохлада, лёгким туманом упавшая на гладь воды, вмиг прогнала из головы остатки сна.

– Господа, подождите, – с берега вприпрыжку к ним бежал отец Александр.

– Фу, запыхался, думал, что не успею… Вот, возьмите! – протянул он Кузьме аккуратно завёрнутую Библию. – Уповайте на Господа, и он поможет в пути.

Пётр обнял каждого из отъезжающих:

– Ну, с Богом! – напутствовал он казаков.

Казаки расселись в две лодки, Пётр оттолкнул одну, отец Александр другую. Гребцы усиленно заработали вёслами, правя на середину реки…

Провожающие долго ещё стояли на берегу, наблюдая за удаляющимися вдаль лодками и гуськом плывущими за ними лошадьми, постепенно исчезающими в утреннем тумане…




Телеуцкая землица


Стоит подробнее рассказать об этом путешествии. Если к северу от Бийской крепости местность уже не представляла никаких загадок, то к югу лежала всё ещё таинственная и неизведанная телеуцкая землица. После недавно отгремевшей джунгаро-маньчжурской войны территория эта была почти не заселена, местные инородцы в страхе попрятались в труднодоступных метах, а у России после Семилетней войны и войны с Турцией не доходили сюда руки. Этим и пользовались маньчжуры, не желавшие оставлять своих новых владений и, всё ещё надеявшиеся прибрать к рукам этот благодатный уголок, присоединив его к обширной территории Цинского Китая.

…Итак, оказавшись на другой стороне реки, казаки бросили прощальный взгляд на гордо стоящую на берегу крепость и, пришпорив коней, вскорости въехали в густой прохладный сосновый лес. Солнце уже начало подниматься от горизонта, его лучи косо ложились на лесные поляны и, отражаясь в утренней росе, зажигали мириады бриллиантов на зелёной траве. Поднимаясь всё выше, оно пробивалось через хвою деревьев и та, нагреваясь теплом лучей, источала неповторимый сосновый аромат. Всё это успокаивало и навевало безмятежные мысли, от которых путь уже не казался таким трудным, долгим и опасным.

Ехали молча, каждый думал о чём-то своём, только Тархан с братом тихо переговаривались между собой на непонятном для казаков родном языке. Вскоре лес как-то разом закончился, и путники оказались среди лугов: куда ни глянь – кругом было зелёное море травы.

– Вот лошадям-то раздолье – сколько зелени кругом! Видать, хороша землица! – не выдержал Фёдор Иванов.

– Да уж, ни разу не пахана – хозяина ждёт. У вас-то, в Московской губернии, вряд ли сыщешь таких просторов, – ответил Степан Соколов.

– Ну, у нас тоже хлебопашествуют крестьяне: и сено косят, и скот разводят, да только таких вот бесхозных угодий вряд ли найдёшь, – ревностно возразил Фёдор. – Когда теперь попаду туда? – горестно вздохнул он.

– А ты здесь обживайся: женишься, избу поможем поставить, земли хороший надел получишь; охота, рыбалка – чем тебе не жизнь?! – подзадорил его Степан.

Фёдор криво усмехнулся на его слова, так ничего и не ответив.

Солнце жарило всё сильнее, поднимаясь выше и выше над горизонтом; кругом стояла тишина, и только где-то высоко в небе слышалась звонкая песня жаворонка, да Емзынак, привыкший к кочевой жизни, тихо мурлыкал себе под нос какую-то монотонную алтайскую мелодию.

Справа голубой лентой блеснула Катунь, притягивая к себе прохладой воды.

– Может, берегом реки пойдём? – обратился к Кузьме Ефим Назаров.

– Да, оно повеселей будет – по бережку-то. Давай, мужики, правее! – скомандовал Кузьма.

Проехав лугом и пробравшись через заросли облепихи, казаки подъехали к берегу Катуни. Кони сходу, не останавливаясь, забрели по колено в реку и стали с жадностью пить холодную воду. Путники соскочили с лошадей, умылись, вдоволь напились холодной водички и, взбодрившись речной прохладой, продолжили дальнейший путь.

– Ну вот, ещё вёрст пятнадцать, а там, за Федуловкой – заимка Семёна Казанцева, – кивнул на юг Ефим Назаров.

– А кто это? – поинтересовался Фёдор.

– Сын одного из наших, посадских, Ивана Казанцева. Лет этак двадцать назад – я только службу начинал – испросил Иван тогдашнего коменданта Гаррига дозволить ему рыбу ловить да охотничать за рекой Федуловкой. Сростками то место обозвал он.

– А почему Сростками?

– Да, наверное потому, что срослось всё в одном месте: и река полна рыбы, и пашня добрая, и пастбища сочные – что ещё крестьянину нужно… Не побоялся: в аккурат тогда у джунгар с маньчжурами война начиналась. Поставил заимку да потихоньку, акромя рыбалки и охоты, стал хлебопашничать, сено косить, а теперь, вот, сын его. Мы, когда ходили ясак собирать, иногда к нему наведывались.

За разговорами они не заметили, как местность из равнинной стала подниматься небольшими холмами. Лошади, замедляя бег, на ходу хватали вместе с травой ароматную полевую клубнику, красным ковром покрывающую зелёные склоны.

Перейдя через Федуловку, казаки заметили заимку, спрятавшуюся в тени деревьев, неподалёку от Катуни. Спешившись около ладно срубленной избы, путники привязали лошадей, взошли на высокое крыльцо и постучали в двери. Навстречу им вышла полненькая, круглолицая молодая женщина.

– Никак казаки с Бийской крепости к нам заглянули? Ну, добро пожаловать! Проходьте в избу! – улыбаясь, приветствовала она гостей. – Ефим Афанасьевич, давненько вы у нас не были! Куды это вы такою толпою собралися?!

– Здравствуй, здравствуй, Анисья. А ты всё такая же весёлая, говорливая! Семён-то где? Поди, на покосе? – пропустил мимо ушей её вопрос Ефим.

– Да нет, сено мы уже три дня как покосили – рыбу ловит. Вы пока располагайтесь, а я сбегаю, кликну его – он здесь недалече перемёты проверяет.

– Ну что, мужики? – вопросительно окинул взглядом казаков Кузьма. – Пока хозяйка бегает, коней надо бы отвести травку пощипать, а то намаялись в жару, да водицы им принести. Кто у нас помоложе будет?

Фёдор со Степаном соскочили как по команде и, не говоря ни слова, вышли исполнять возложенные на них обязанности. Не успели гости толком осмотреться, как на пороге появилась раскрасневшаяся Анисья.

– Семён сейчас будет, с рыбой маленько замешкался, – запыхавшись, доложила она. – А куды это хлопцы направилися? Такая жара поднялася! Отдыхали бы в избе!

– Да они только лошадей напоить и привязать их, где травки поболе, – ответил Ефим.

– Дядь Ефим, а всё ж – кто это такие? – шёпотом спросила Анисья, глазами указывая на алтайцев.

– Ну кто-кто… Один – из наших, посадских, а другой в гостях был. Теперь вот – мы к нему!

– А-а! – многозначительно протянула Анисья.

– А Иван-то здесь, с вами? – поинтересовался Ефим.

– А куды ж ему?! Тятенька скотину пасёт вёрст пять отсюдова…

В сенях послышался топот.

– О-ой! Какие гости к нам пожаловали! Дядя Ефим, давненько вас не видел! Здравствуйте, здравствуйте всем! Добро пожаловать! Милости просим! – раскинув руки, с добродушной улыбкой приветствовал гостей подошедший Семён. Он поставил под лавку ведро с рыбой, обнялся с Ефимом и поприветствовал каждого из присутствующих.

– Надолго ли к нам?

– Да вот, немного передохнём и дальше ехать надо – путь неблизкий, – ответил Кузьма.

– Тятенька вот только про вас вспоминал. Подождите немного, я сейчас за ним съезжу, здесь недалёко. А Анисья пока уху из налима сварит – она по этой части большая мастерица! Хорошего налима сегодня поймал. Мелочь было выбросить хотел, да как узнал, что вы здесь, – ёршиков на уху оставил. Пока Анисья покушать приготовит, мы уже назад будем.

Ефим вопросительно посмотрел на Кузьму – он командир, ему решать, как долго им задержаться здесь.

– Анисья, может, чего помочь надо? Дров поколоть, воды принести – так мы мигом, а то – что мы будем без дела сидеть, пока Семён ездит… – спросил Кузьма, давая тем самым понять, что согласен.

– Ой! Ничего не надо, дрова уже наколоты, а пока костёр разгорается, я воды с реки принесу…

– Пойдёмте-ка и мы на двор, чего в избе прохлаждаться? – посидев немного и не зная, куда себя деть, предложил Кузьма товарищам.

…На дворе Анисья уже заканчивала чистить рыбу, большой котелок висел над разгоревшимся костром, здесь же рядом висел медный чайник.

– Вон, ребята подсобили: воды принесли, костер развели, – кивнула на сидевших под раскидистой берёзой Степана и Фёдора Анисья.

– Ну, дык казак завсегда подмогнуть готов, – лукаво улыбнувшись, ответил Илья.

Расположившись рядом с товарищами под берёзой, казаки завели разговор о своём задании: о загадочных воинственных маньчжурах, далёком таинственном Китае, в сторону которого им предстояло проделать нелёгкий и долгий путь. Кузьма, пожёвывая сорванную травинку, стал наблюдать за Анисьей.

– Огонь-девка! Хорошая жена Семёну досталась, всё в руках горит, не успела выйти, а уже уху изладила, чай поставила, – похвалил он.

Анисья отошла от костра и, нагнувшись, стала собирать какие-то травки.

– А что ты там собираешь? Если нужно помочь – мы мигом, – поинтересовался Ефим.

– Да заправку к ухе и для чая травки.

Анисья подошла к костру, шумовкой выловила из кастрюли ёршиков и забросила крупные куски налима:

– Вот сейчас немного покипит – и готово.

Сняв с огня закипевший чайник, она положила в кипяток часть травок, остальные – добавила к рыбе, после чего вытащила из костра прогоревшее берёзовое полено и сунула его в котелок с ухой.

– Да-а, мудрёно ты готовишь, – покачал головой Ефим. – И где это ты научилась?

– Я с сызмальства кашеварю: мама в поле, а я, самая старшая, готовлю да за малыми приглядываю. А как управлюсь, так детей с собой – и к маменьке, помогать, так что жизнь всему научила.

– А вон и Семён с тятенькой! – радостно воскликнув, указала она пальцем на спускавшихся с холма всадников и бегущих впереди коров и овечек.

Подъехав к поляне, Иван по-молодецки спрыгнул с лошади и, не скрывая радости, подбежал к Ефиму.

– Рад, рад, что такие гости к нам пожаловали, – обнял он его как старого друга.

– Давайте, ребятки, проходите в избу, там прохладней, чего на жаре сидеть? Сейчас Анисьюшка нас ухой попотчует да ещё, дочка, принеси-ка с погреба кваску холодненького, в такую жару в самый раз будет, – засуетился Иван.

Гости расселись за грубо сколоченный стол, ожидая, пока вернётся Анисья.

– А вот и квасок! – поставила она на стол четверть холодного кваса, разлила всем уху и достала с полки большую глиняную чашку с нарезанным толстыми кусками чёрным хлебом.

– До чего вкусна! А я сразу-то и не понял, к чему это Анисья берёзовой головёшкой в котелке помешала, а оно – вон какая вкуснятина получилась! – похвалил Степан, с аппетитом уплетая ароматную уху.

– Ну и мастерица ты!.. Стоило из-за такой ухи задержаться, – поддержал его Кузьма.

– А вы квас-то наливайте, – хлопотала Анисья, убирая тарелки из-под ухи и расставляя огромные кружки.

– Если понравится, я ещё сбегаю принесу…

– Что, Иван, совсем сюда перебрался? Вон, каким хозяйством обзавёлся, – поинтересовался Ефим, отхлёбывая из кружки холодный квас.

– Да как сказать, ты и сам знаешь: сначала разрешили рыбачить и охотничать, а там стал хлебопашеством да покосом помаленьку промышлять; такая землица кругом – руки сами к сохе тянутся. Разрешить – разрешили, да постоянного жительства не дают, а что я каждый раз тридцать вёрст с Бийской крепости сюда ездить буду? Вот и живём – пока никто не гонит… Хорошо здесь: и рыба, и пастбища, и ржи с ячменём неплохой урожай – да вот только одиноко без людей, ну и калмыки, бывает, неподалёку отсюда промышляют – выше по Катуни переплавляются охотничать. Но, Бог миловал, к нам сюда пока не заглядывали. Когда война-то у маньчжур с джунгарами бушевала, ох, как неспокойно было – скотину на выпаса гонять боялись. Сколько инородцев мимо нас в сторону крепости прошло, а следом – маньчжуры, китайцы, монголы; кого успевали – в полон брали, а коих поубивали. Уж и мысля такая была: бросить всё да в крепость пробираться. Ну да, слава Богу, переждали лихое время, поутихло всё, успокоилось. Одна вот беда: живём и не ведаем, то ли наша земля, то ли – нет. Что у вас там про эти края слышно?

– Разговор как-то был про то с комендантом крепости, – постарался пояснить Кузьма. – А ответ Петра Ивановича Четова был таков: «Рад бы разрешить поселения, да не в моей это власти. Многих тянут к себе эти края, но на постоянное поселение нужно разрешение губернского начальства и Сената, а от них пока никакого решения нет – недосуг им этой землицей заняться, других забот невпроворот».

– М-да! – потупился Иван.– Не до нас им, видать, там, в столице… А вы кушайте, кушайте! Заговорился я тут со своими заботами. Анисьюшка, принеси-ка ещё кваску, с жару-то, вон, как хорошо идёт, – кивнул Иван на опустевшую четверть.

– Да, не помешало бы, – подхватил Илья, выливая в кружку остатки кваса.

– Я счас мигом, – спохватилась хозяйка и, убрав со стола пустую посуду, выбежала на улицу.

– Ну, а как семья, ребятишки? – участливо взглянул Иван на Ефима.

– А чо тут шибко расскажешь? Настасья в поле управляется, Поликарп и Глафира – те ещё совсем малы, а вот Никита повзрослел – пятнадцать вот только исполнилось – матери хороший помощник, гарнизонную школу заканчивает – толковый парень.

– Школу —это хорошо, – кивнул головой Иван. – Грамоте обучится да к какому делу потянется…

Они ещё поговорили немного о жизни, вспомнили былое, после чего казаки засобирались в дорогу. Простившись с гостеприимными хозяевами, путники продолжили свой путь.

К вечеру они проехали ещё вёрст тридцать. Дальше холмистая местность с лугами и берёзовыми рощами перешла в небольшие, в некоторых местах скалистые горы, которые прижимались кое-где к самой Катуни, оставляя лишь небольшую тропу для проезда. На другом берегу реки, чуть поодаль, как форпост в горное царство, одиноко возвышалась гора Бабырган. Здесь и решили заночевать, подыскав удобное место на берегу. Последние лучи уходящего за горизонт солнца золотисто-багряным светом заиграли в быстрых водах Катуни. Фёдор, стараясь воспользоваться этим временем, поторопился засветло отметить на бумаге пройденный казаками путь. Достав письменные принадлежности, он зарисовывал местность, где ясно проглядывалась река с подступающими к ней кустарниками и берёзовыми рощами, спрятавшуюся неподалёку от берега заимку Семёна Казанцева, холмы и одиноко стоящую гору Бабырган.

– Зря ты здесь заимку намалевал, – заглядывая через плечо Фёдора и узнав на бумаге жилище своего товарища, произнёс Ефим. – Не нужно её показывать, пока Сенат не дал разрешения поселяться в этих местах. Так оно для Ивана спокойнее будет.

Фёдор понимающе кивнул головой и поспешил исправить эту оплошность.

– Ну, всё, готово! – облегчённо вздохнул он, отметив напоследок полянку, на которой расположился отряд…

Но вот солнце, блеснув краем багрового диска, скатилось за горизонт, и тень сумерек, погасив окружающие краски мира, серой пеленой накрыла всю округу. Пламя костра, разрезая сгущавшуюся темноту, яркими бликами заиграло на лицах казаков, рассевшихся вокруг огня в ожидании ужина.

– Вёрст шестьдесят за сегодня прошли, – накладывая пахнущую дымком кашу, заметил Фёдор. – Если и далее так пойдёт, думаю, не дале как через неделю будем в улусе у Емзынака.

Емзынак, выслушав перевод Тархана, ухмыльнулся и укоризненно покачал головой:

– Не ходил ты, видать, в горах, парень. Сегодня что? Прогулка. Дней в пятнадцать бы управиться.

Казаки согласно закивали головами.

– Верно говоришь, Емзынак, – по горам быстро не побежишь, – ответил за всех Ефим.

На следующий день встали рано утром, едва только первые лучи солнца коснулись поляны. Наскоро позавтракав пирогами, которые сунула в дорогу Анисья, казаки отправились в путь. Незаметно выросли скалистые горы, прижимая путников ближе к реке, Катунь тоже изменила свой нрав и цвет, превратившись в бирюзовую бурную, кое-где с порогами и каменистыми островами, реку.

День был не такой жаркий, как вчера, к тому же близость воды и соснового леса по берегу реки создавали освежающую прохладу.

– Емзынак, – обратился через Тархана Кузьма, – как ты думаешь, далеко ли маньчжуры? Нужно бы осторожно проведать место, куда они отошли.

– Люди из соседних улусов говорили, что видели большие отряды военных недалеко от перевала Дьял-Менку[7 - Дьял-Менку – Семинский перевал на Чуйском тракте.] – на правом берегу реки Семы.

– Сможешь провести нас туда?

– Конечно!.. Нам нужно найти подходящее место для переправы через Катунь и продвигаться вверх.

Путь берегом реки оказался не слишком утомительным: только изредка дорога преграждалась небольшими перевалами да узкими речушками. К вечеру казаки дошли до устья Семы и стали высматривать подходящее место для переправы. Пройдя версты три вверх, они облюбовали место, где русло Катуни немного расширялось, вследствие чего течение здесь было не таким быстрым. Только у другого берега виднелись небольшие валуны, за которыми бушевала и пенилась вода. Убедившись, что лучшего места для переправы им не найти, они расседлали лошадей и раскинули лагерь.

День клонился к закату, и казаки спешно приступили к строительству средств переправы, благо вокруг не было недостатка в строительном материале. Нарубив тоненьких сосёнок, они плотно связали их верёвкой, изготовив таким образом два прочных плота. Работу заканчивали при свете костра, разожжённого на берегу. Здесь же и заснули, согреваемые теплом ещё не догоревшего хвороста.

Предстоящие хлопоты заставили путников подняться, едва только стало светать. Илья Петров уже развёл огонь, над которым попыхивал котелок с крупой и порезанным на кусочки вяленым мясом; рядом из большого медного чайника доносился аромат листьев смородины и малины, смешанный с запахом душистых трав.

– Давайте к столу, господа! – крикнул он только что проснувшимся зевающим товарищам. Продрогшие казаки кружком расселись вокруг костра.

– Хорошо-то как – чаёк горяченький, – прихлёбывая настой душистых трав, бросил Степан Соколов, вздрагивая от каждого глотка своими могучими плечами.

Подкрепившись и упаковав вещи, казаки стали готовиться к переправе: спустили на воду оба плота, подготовили длинные шесты и что-то наподобие вёсел. На один из плотов сложили всю поклажу; Тархан с братом и Илья вскочили на него и, оттолкнувшись, направились к противоположному берегу. Вторая группа отправилась следом за ними. Лошади, освобождённые от поклажи, гуськом последовали за хозяевами.

Зная характер горных рек, Емзынак, ловко отталкиваясь шестом, проскочил валун выше по реке, и плот, подхваченный быстрым в этом месте течением, выскочил на прибрежную гальку. Следом за ними вышли отряхивающиеся от воды лошади.

Вторая партия, не имея опыта переправы через быстрые реки, замешкалась на середине реки, упустив драгоценное время. Видя, что плот сносит ниже валуна, где течение с рёвом устремлялось в сторону порогов, они отчаянно пытались выправить направление на единственно правильный путь – обойти выше каменной глыбы и причалить к берегу, как это сделали первые.

– Давай, мужики, навались! – кричал Кузьма, отчаянно работая веслом.

– Ещё маленько поднажми! – упираясь шестом, приободрял товарищей Степан.

Ниже же по течению пристать к берегу не было никакой возможности: невысокий скалистый берег тянулся далеко вниз, да к тому же саженей в пятидесяти реку перекрывали острые камни порога, грозящие разбить в щепки любое средство переправы.

И так, изо всех сил борясь с усилившимся в этом месте течением, казаки сумели отвоевать несколько саженей вверх по реке. Валун не казался уже таким маленьким и безобидным, как виделось с того берега. Бурный поток подхватил плот и, повернув несколько раз вокруг своей оси, с силой выбросил его переднюю часть на гладкую поверхность валуна в пяти-семи саженях от берега. Казаки вцепились в брёвна плота и оказались по пояс в воде пенящегося потока, омывающего с двух сторон валун.

– Сейчас вам верёвку кинем, после чего спускайтесь – здесь не так глубоко, – прокричал с берега Тархан. Емзынак смотал кольцом верёвку и ловко бросил конец прямо в руки Степану, а другой – привязал к лошади.

– Я плавать не умею! – закричал Фёдор, глядя на стремительный поток воды.

Степан, подхватив его под мышку, а другой рукой держа верёвку, прыгнул в бурлящую стремнину. Кузьма с Ефимом, ухватившись за конец, последовали за ними. Плот, освобождённый от тяжести груза, соскочил с валуна и стремительно помчался по реке; через мгновение послышался треск ломаемых о камни порога брёвен.

Емзынак повёл лошадь от берега и чуть вверх по течению, так что спасаемые шли к берегу немного наискось – это не давало потоку сбить их с ног и унести вслед за плотом. Глубина здесь хотя и доходила до груди, но сила течения постоянно окатывала их с головой, заставляя каждый раз глубоко набирать воздух.

Оказавшись на берегу, все четверо с облегчением вздохнули.

– Ой, Господи, – стуча зубами, не верящим взглядом окинул Фёдор бурлящий поток. – Не думал, что живым до берега доберусь.

– Эх, а я бы сейчас баньке обрадовался! – вздрагивая от холода, мечтательно произнёс Ефим.

– Да-а, наши сегодня в крепости, наверное, уже затопили. Суббота – банный день, – подхватил Кузьма.

– А давайте, я вам здесь баньку излажу?! – сочувственно глядя на промокших товарищей, предложил Илья. – Всё одно и одежду просушить надо, куда идти не обсохнувши.

Казаки недоверчиво посмотрели на Илью, но всё же единодушно поддержали его предложение. Только Емзынак, не понимая, чему это радуются промокшие до нитки русские, сидел на большом камне и задумчиво глядел на бирюзовые воды Катуни.

Илья подыскал подходящее место – сразу за галечным берегом река образовала карманы, небольшие, обрамлённые огромными камнями заводи, похожие на естественные купели. Натаскав поближе к ним сухого соснового хвороста, он распалил большой костёр и, пристроив рядом длинную перекладину, развешал на неё мокрую одежду товарищей, рассевшихся возле огня после холодного купания.

Отыскав молоденькую берёзку, он нарезал длинных тонких веточек, из которых связал несколько веников, воткнув в них для аромата кустики душицы, после чего принялся за сооружение бани: положил в костёр крупную гальку, подбросил дров, а когда камни раскалились и дрова прогорели, убрал головёшки и плеснул воды, чтобы с паром улетела вся сажа. С помощью товарищей водрузил над пышущими жаром камнями палатку, захваченную в дорогу на случай дождя и, зачерпнув ведро воды, поставил его у входа.

– Ну вот, баня готова! Берите веники, и можно париться, а мы после вас!

Казаки подхватили банные принадлежности, резво заскочили в палатку, и через мгновение оттуда уже слышались хлёст веников, покряхтывание, покрикивание и шипение поддаваемой на раскалённые камни воды.

Вдоволь попарившись, они ныряли в расположенные рядом купели, залазили на обрамлявшие их валуны и, растянувшись на тёплых камнях, подставляли тело под ласковые лучи дополуденного солнца, после чего вновь возвращались в палатку продолжить банную процедуру.

Илье пришлось проделать то же самое в одиночестве: Тархан из солидарности с братом отказался от бани. Усевшись рядом с Емзынаком, он с грустью глядел на стремительные потоки Катуни, изредка перебрасываясь с ним словами…

Надев высохшую одежду и напившись запашистого травяного чая, казаки навьючили лошадей и двинулись в путь. Не доходя до реки Семы, они повернули на юг – в направлении перевала Дьял-Менку.

Горы здесь были невысокими, кое-где поросшими лиственницей и сосной. Обширные долины, лежащие между горами, пересекались многочисленными мелкими речушками, по берегам которых встречались заросли малины, чёрной и красной смородины. Такие преграды не составляли особых трудностей для путников. Продвигаясь через невысокие перевалы, спускаясь в долины с широкими лугами и перелесками лиственниц, переходя через горные потоки, они после полудня добрались до верховьев небольшой речушки Сенгужер. Здесь, на лесной полянке, и решили передохнуть и пообедать… Только собрались разжечь костёр, как отдалённый хруст веток со стороны реки заставил их замереть: лошади забеспокоились, стали фыркать и бить копытами.

– Ну-ка, Фёдор, тихонько проберись, разведай, что там. Может, какой маньчжурский дозор? Ведь, по рассказам Емзынака, недалече они уже где-то, – кивнул в сторону подозрительного шума Кузьма. – Оно так поспокойней будет…

Фёдор, пригнувшись и прячась за деревьями, пошёл к реке. Тихо пробираясь сквозь кустарники, стараясь не наступать на попадающиеся под ногами ветки, он вскоре вышел на небольшую поляну, обрамлённую зарослями малины. Сочные красные ягоды гроздьями свисали с веток.

«Ух-ты! Сколько её здесь, прямо сама в рот просится!» – чуток остолбенел он перед кустами.

Сорвав одну ягодку, затем другую, он и не заметил, как увлёкся. Забыв про всё, Фёдор горстями стал отправлять сочные ягоды в рот. Только вдруг он почувствовал, что не один здесь, а ещё кто-то наслаждается вкусной малиной. Подняв глаза, он с ужасом увидел менее чем в сажени от себя огромного медведя, который, подняв одной лапой ветку, слизывал с неё спелые ягоды.








Фёдор обомлел от страха, на лбу выступили капельки холодного пота, ноги стали непроизвольно подгибаться. Ему показалось, что чудище косит на него недобрыми глазами. Ужас парализовал его мысли.

Перестав жевать и не сводя испуганных глаз со зверя, он медленно отступил назад. А затем, скорее подчиняясь инстинкту самосохранения, чем осмысленным действиям, опустился на колени, задом выполз из кустов малины и в два прыжка пересёк отделяющую его от леса поляну. Подгоняемый чувством страха, что зверь вот вот нагонит его, он, очертя голову, кинулся через лесную чащу к стоянке отряда.

Фёдор выбежал с перепуганным лицом на поляну, где его поджидали товарищи, и стал опасливо озираться назад. Ему всё ещё мерещился хруст ломаемых веток бегущего следом за ним зверя. Только что пережитое чувство страха не оставляло его: казалось, что медведь вот-вот появится следом. Тяжело дыша и не в силах сказать ни слова, он только и делал, что открывал рот, как рыба, вытащенная из воды.

– Что случилось?! – с тревогой спросил у него Кузьма. – На тебе лица нет!

– У-у-у… У-у-у! – промычал Фёдор, от волнения он был не в состоянии объяснить причину своего страха. Выпучив глаза, Фёдор привставал на носки и, поднимая полусогнутые руки вверх, пытался изобразить что-то страшное.

– Да что такое! Маньчжуры?! – встревожился Степан.

Емзынак с Тарханом ничего не понимали и стояли, вытаращив глаза на Фёдора.

– М-ме-е, – попытался что-то сказать он, глядя в ту сторону, откуда только что прибежал.

– Да что ты блеешь как овца, – стал уже раздражаться Кузьма. – Скажи толком, чего такой перепуганный?!

– Т-т-ам, т-т-ам! – заикаясь, тыкал пальцем Фёдор в сторону кустарника…

– Степан, налей-ка ему вина, а то кабы умом не тронулся, – не добившись ничего вразумительного от Фёдора, махнул рукой Кузьма.

Фёдор поднёс трясущимися руками чарку ко рту и, стуча зубами о края, махом осушил её до дна. Он посидел чуток, уставившись бессмысленным взглядом на товарищей, понемногу пришёл в себя и выпалил:

– М-м-едведь!.. С-страшный! Л-л-охматый!.. У-у…

– Тьфу ты! А я уж незнамо что подумал, – с досадой бросил Ефим. – У тебя ж кинжал сбоку болтается, или ты со страху про него забыл?!

Фёдор удивлённо взглянул на висевший сбоку кинжал, словно впервые увидел его.

– Ты что, никогда медведя не видывал?! – удивился Степан.

– Н-никогда! – мотая головой, ответил понемногу пришедший в себя Фёдор.

– Только на картинке. Но он там совсем не такой. А здесь – у-у, страшилище! – закатил он глаза, видно, вспомнив пережитое.

Поняв, что немного погорячились, казаки стали по очереди успокаивать упавшего духом товарища.

– Не переживай. Вряд ли кто не побежит – с таким медведем нос к носу столкнуться… – участливо проговорил Кузьма.

– Да и мало кто из хороших охотников перед таким зверем устоит, – поддержал Степан.

– Помню, как-то в горах с инородцев ясак собирали – так прямо на медведицу с медвежатами наскочили! Она из кустов выскочила, поднялась на задние лапы, огромная такая… Едва ноги унесли! Так вот, товарищ мой, который впереди ехал, после того неделю заикался, еле отошёл. А ты, смотри, – молодцом! – приободрил его Ефим.

Фёдор, хлопая осоловевшими глазами и видя поддержку товарищей, окинул их благодарным взглядом.

Убедившись, что никакой опасности нет: казаки разожгли костёр и, сытно пообедав, двинулись дальше…



Опасаясь столкнуться с маньчжурскими отрядами, путники отклонились немного в сторону от перевала Дьял-Менку. Они считали, что лучше подойти к нему с восточной стороны… Горы здесь заметно подросли: на зелёных склонах, среди лиственниц, ярко выделялись оранжевые поляны запоздалых огоньков, а среди камней – розетки блестящих зелёных округлых листьев бадана в окружении хрупких чёрных прошлогодних растений. Подъехав к одному из камней, Илья соскочил с лошади и стал собирать сухие чёрные листья:

– Хорошая травка – и взбодрит, и для живота полезна. «Монгольский чай» её ещё называют, – объяснил он товарищам. – Вот мы её завтра с утра и заварим.

Теперь отряд продвигался не так быстро: крутые перевалы, каменистые спуски заставляли их двигаться осторожнее. К вечеру казаки одолели только вёрст пятнадцать и, спустившись к берегу небольшой речушки, расположились на ночлег. Место выбрали на опушке под большим раскидистым кедром. Быстро сгустившиеся сумерки поторопили путников быстро разжечь костёр.

Фёдор не забыл своих обязанностей: подсев ближе к огню, он принялся выклдывать на бумаге пройденный путь.

– И где это ты успел научиться так ловко рисовать? – спросил Степан, дождавшись, когда Фёдор закончил работу. Разместившись рядом, он с интересом заглядывал в изрисованный лист бумаги.

– Ты смотри-ка, как понятно всё изложил… И где ж ты обучился этой хитрости? – с любопытством взглянул он на Фёдора.

– Не обучался я нигде, – аккуратно складывая листы в сумку, ответил Фёдор. – С детства желание к рисованию проявилось.

– Так что же ты, и картины малевать могёшь? – указал Степан на выглядывающие из пачки листов зарисовки горных пейзажей.

– С них и началась моя страсть к рисованию… Приезжал к нам в деревню знакомец моего батюшки. Останавливался он в нашей избе, и для нас, детворы, это был настоящий праздник. Он всегда привозил много гостинцев, а для меня была ещё одна радость: человек этот был – художник. Он всегда брал меня с собой, когда шёл рисовать свои этюды. Я с гордостью и удовольствием тащил мольберт, и вся деревенская детвора с завистью смотрела мне вслед.

Летом мы часто ходили на пруд, покрытый белыми кувшинками, – всё это Иван Гаврилович с большим искусством отображал в своих этюдах. Осенью же уходили на реку. В это время – в тёплые солнечные дни – вода в реке будто не двигалась, стояла, отражая, как в зеркале, с одной стороны – зелёный ельник, а с противоположной – золотистую берёзовую рощу, подступающую к самой воде.

Иван Гаврилович так увлечённо и интересно рассказывал о природе, о приёмах рисования, о тайнах красок, что и я понемногу пристрастился к этому искусству. Здесь, глядя на это великолепие природы, так хочется взять кисть, краски и запечатлеть всё это на холсте. Вот, сделал немного зарисовок, а на большее времени нет – с утра до ночи в седле. А краски я с собой прихватил, и дощечку для рисования… – бросил взгляд Фёдор на внимательно слушавшего рассказ Степана.

– Ну, что, пойдём спать? – зевнул тот, а то заговорились мы с тобой чой-то. Мужики, вон, уже улеглись…

Путники подстелили под себя охапки пушистых сосновых веток и, намаявшись за день, быстро заснули, согреваемые теплом всё ещё тлеющего хвороста.



Первые лучи поднявшегося из-за горных вершин солнца разбудили сладко спавших казаков. Пробежав по обильно покрытой росой поляне к речушке, они наскоро умылись холодной родниковой водой, сбросившей с них остатки сна, напились терпкого чая из бадана и стали обдумывать план дальнейшего пути. Судя по рассказам Емзынака, маньчжуры были где-то недалеко, но где именно – это предстояло выяснить казакам, этого ждали от них и в Бийской крепости, и в Кузнецке, и в Тобольске. Теперь их путь лежал к горе Сарлык, откуда было рукой подать до перевала Дьял-Менку.

Дальше продвигались с особой осторожностью, часто останавливаясь и осматривая в подзорную трубу окрестности. Шли долинами, поросшими лесом, а где начинались открытые пространства, сворачивали и продвигались по склонам гор. Там на их пути часто вставали заросли жимолости, смородины, склонённые к земле ветки лиственниц и кедра. Да и лошади с трудом ступали по дороге, усыпанной острыми камнями и перевитой сплетениями корней.

После полудня путники преодолели высокий перевал и спустились в болотистую низину, по которой вышли к истокам реки Курата. Здесь, в тени кедровых деревьев, скрывающих от посторонних глаз, они спешились, освободив от поклажи взмокших лошадей. Уставшие от тяжёлой дороги, они с жадностью накинулись на сочную траву, в изобилии растущую на небольших полянах между деревьев.

– Хороший урожай ореха в этом году, – произнёс Тархан, глядя на тяжёлые зеленовато-коричневые шишки, свисающие с веток кедров.

– Да-а, – протянул Ефим, оглядывая могучие деревья. – Такое богатство кругом, а вот воспользоваться этим не можем: земля вроде наша, русская, а крадёмся по ней, словно вороги.

– Прав ты, Ефим, – ответил Кузьма, – землица-то наша, да не может пока Россия после двух больших войн, Семилетней и турецкой, с Цинским Китаем ссориться, вот и хозяйничают они здесь, как у себя дома. Про землю эту ещё царь Пётр сказывал, мол, по Бии и Катуни, до самых истоков – русские земли. А теперь вот, видишь, побили маньчжуры джунгар и считают себя здесь хозяевами. Они и до Томска не против нашей землицы отхватить. Да было сунулись к нам – в тридцати верстах от нашей крепости разбойничали, а дальше пойти, видать, побоялись, назад отошли. Вот мы теперь и выясним, где они остановились… Думаю, недолго им по нашей земле ходить осталось.

День клонился к вечеру. Солнце повисло над вершиной горы Сарлык, склон которого отвесной каменной стеной поднимался на западе. Где-то там, за этой горой, по рассказам Емзынака, следовало искать лагерь маньчжур.

– Ну, теперь бы нам маньчжур сыскать, да и к Емзынаку в улус направимся, – бросив взгляд на заходящее солнце, произнёс Ефим.

– Да хоть сейчас можно пойти – время до ночи ещё есть, – ответил Емзынак. – Только я эти места плохо знаю. Давно здесь был. Мы сюда с зайсаном Адышем из соседнего улуса за пушниной ходили. Много в этом районе соболя, горностая, белки… Познакомился я со здешним охотником Арчимом, родственником Адыша. Если бы найти его, думаю, что не откажет провести нас короткими тропами дальше, до Катуни, – предложил он.

– Арчим, говоришь… Хорошо… – обдумав это предложение, ответил Кузьма. – Если сможешь найти его, хорошая подмога будет. Прямо сейчас и отправляйся, а мы с Тарханом и Фёдором, чтобы не терять времени, попробуем разведать про маньчжур… Не подскажешь, как ловчее пройти на вершину?

Емзынак задумался, почесывая затылок:

– Если справа обойти гору, то там должен быть пологий склон. По нему легко будет подняться наверх и просмотреть все окрестности вокруг, – посоветовал он.

– Как ты думаешь, засветло успеем туда добраться? – кивнул Кузьма в сторону вершины горы.

– Если сейчас выйдете, думаю, засветло будете на месте, – с уверенностью ответил Емзынак.

Быстро оседлав лошадей, они вчетвером выехали их лагеря: Емзынак направился в улус к Арчиму, а Кузьма, Тархан и Фёдор – к горе Сарлык.

С другой стороны, склон горы оказался действительно пологим и вполне доступным для подъёма. Пройдя по долине, поросшей кедром, через цветущие альпийские луга и далее, поднявшись по каменистому склону, они вышли на вершину горы, которая являла собой довольно большое плато, представляющее каменную пустыню. Далеко вокруг перед ними как на ладони лежал таинственный и неизведанный Алтай. Снежные горные хребты, сверкая шапками на солнце, цепью протянулись на юге.

Подыскав место, откуда лучше просматривался вид на Дьял-Менку, Кузьма вынул подзорную трубу, стараясь рассмотреть близлежащие со стороны запада окрестности. Опустившееся к закату солнце ослепляло, и он, отрываясь от трубы, тёр слезящиеся глаза. Кузьма осмотрел местность с запада на юг и, не увидев ничего, указывающего на присутствие каких-либо скоплений людей, показал, как пользоваться трубой, и передал её Тархану. Тот прильнул к окуляру и стал медленно водить ею из стороны в сторону. Он долго и внимательно всматривался в местность на северо-западе… и вдруг замер, поднял руку вверх, после чего, показывая рукой в ту сторону, произнёс:

– Вон там, вдалеке, я заметил дымок от костров. На улусное поселение не похоже. Скорее всего, какой-то большой лагерь расположился.

Кузьма взял у него трубу и, присмотревшись, заметил в верстах десяти еле заметные признаки разведённых костров. Сомнений не оставалось, это были маньчжуры. Теперь ясно, что они всё ещё оставались на том же месте, о котором рассказывал Емзынак. Осталось только выяснить, сколько их там: была ли это большая группа, или маленький отряд. Фёдор достал прихваченные с собой листы бумаги и быстро срисовал окрестности, показав расположение маньчжур.

Разведчики выполнили поставленную перед ними задачу, пустились в обратный путь и к ночи добрались до лагеря. Едва заметный огонь от костра в лагере не дал им сбиться с пути – большой костёр Кузьма запретил разжигать, и они пробирались, ориентируясь на еле видимые отблески огня среди деревьев.

– Ну что, Емзынак ещё не вернулся? – первым делом спросил Кузьма.

– Ждём, – ответил Илья. – Как ты распорядился, так и сделали: поддерживаем небольшой огонь, чтобы в темноте нас не потеряли. Да вот, повечерять собрались, чайник поставили…

– Илья, – обратился к нему Тархан, – знаю, что травник ты хороший, вот и захватил тебе подарок с Сарлыка, – с этими словами он протянул ему отсвечивающие бронзой корешки.

Илья бережно взял один из корешков, размером с ладонь, повертел его в руках, внимательно рассматривая, пожевал, отломив маленький кусочек, после чего с улыбкой ответил:

– Ну, благодарю тебя, Тархан, это ж золотой корень. Я много слышал о его чудодейственной силе от тубаларов[8 - Тубалары – этническая группа, проживающая в горном Алтае.], но вот в руках держу впервые. По цвету и по запаху догадался, что это именно он.

– Наш народ давно знает о его свойствах: охотники и чабаны всегда во время трудных переходов берут с собой сушёные корешки и заваривают их вместо чая. Сейчас нам тоже стоит воспользоваться их опытом, – добавил Тархан.

Илья бережно завернул в тряпицу корешки и положил в сумку, где хранились запасы чая.

Время уже было за полночь, Кузьма начал беспокоиться за возвращение Емзынака. Он уже пожалел, что не отправил ещё кого-нибудь вместе с ним. Казаки, напрягая слух, старались уловить какие-либо звуки, говорящие о приближении всадников, но только шум горной речки да отдалённое завывание волков нарушали ночное безмолвие.

– Емзынак опытный охотник, всю жизнь в седле провёл, наверное, есть причины, по которым он задерживается, – обнадёжил казаков Тархан.



– Хорошо, раз ты так уверен в Емзынаке, будем надеяться, что если он не нарвался на маньчжур, то скоро должен вернуться, – убедительно произнёс Кузьма. – А сейчас, мужики, спать. Завтра трудный день предстоит. Я пока подожду у костра, пусть после кто-нибудь меня сменит.

Ночь выдалась холодной, и казаки, завернувшись в одеяла, улеглись на постели, подготовленные из мягких веточек лиственницы. Кузьма присел у костра, подбросил сухих веток и, глядя на вспыхнувший ярким пламенем потрескивающий хворост, задумался над дальнейшим планом похода.

Языки пламени выхватывали из ночи тёмные силуэты раскидистых кедров, причудливые очертания растущих неподалёку кустов жимолости, мирно спящих товарищей – всё это в сочетании с тишиной ночи располагало к анализу того, что сделано, и что ещё нужно было сделать. Ясные, лёгкие мысли выстраивали дальнейший план действий.

Едва слышимое ржание лошади прервало его раздумье. Кузьма поднялся и, отойдя немного в сторону, стал прислушиваться в направлении услышанного звука. Ржание повторилось более отчётливо, и спустя некоторое время он заметил едва различимые в ночи силуэты двух всадников. Он облегчённо вздохнул, сомнений не оставалось: подъезжает Емзынак с товарищем. Разбудив Тархана, они вчетвером обговорили план завтрашних действий и, расположившись вблизи костра, улеглись спать.



Погоня



Едва только начало светать, а Кузьма был уже на ногах: до восхода солнца он вместе с Тарханом и Арчимом должны были незаметно добраться до разведанного расположения маньчжур.

– Слышь, Кузьма, – подошёл к нему Ефим, – ты бы взял с собой пару ружей. Кто его знает…

– Я думаю, ружья нам будут только помехой. Как мы с ними будем ползать около маньчжурского лагеря? Для защиты у меня есть получше, – и он вытащил четырёхствольный пистолет системы «Пеппербокс», данный ему комендантом на время выполнения задания. – При ближнем бое очень полезная штука, – пояснил Кузьма.

Наказав Ефиму быть настороже и приготовиться к отъезду, они, быстро оседлав коней, исчезли в предрассветной мгле. Хорошо знающий эти места Арчим уверенно повёл их короткой дорогой, стараясь не выезжать на открытую местность, откуда их ненароком могли заметить. Прячась за холмами, пересекающими долину, идя небольшими перелесками, они незаметно продвигались к лагерю и вскоре уже были на краю лесистой местности, где предположительно находились маньчжуры. Они ривязали лошадей на опушке леса и, крадучись, стали продвигаться к лагерю. Пройдя совсем немного, они почувствовали запах дыма от разжигаемых костров и услышали шум просыпающегося военного лагеря. Вскоре между редеющими деревьями замелькали палатки маньчжурских воинов.

Наблюдать с этой стороны было небезопасно – их в любой момент могли заметить, да и обзор был неполный. Прячась за деревьями, разведчики высмотрели место, где заросли жимолости и смородины подходили к самому лагерю. Тихо ступая, перебежками, подкрались они к этому месту. Удобно устроившись в зарослях, Кузьма попытался приблизительно определить численность отряда маньчжур. Внимание Арчима привлекли трое служивых, сидевших около костра неподалёку от их наблюдательного пункта. Толкнув в бок Тархана, он указал на этих людей:

– Вон тот, который сидит правым боком к нам, кажется, мне знаком. Только вот лица его не могу рассмотреть.

– Что там у вас? – шёпотом поинтересовался Кузьма. Тархан объяснил ему, что так взволновало Арчима.

– На-ка, посмотри через это, – достал Кузьма зрительную трубу и, настроив её на этих людей, передал Арчиму.

– Вот теперь я узнал его, – прильнув к окуляру, тихо произнёс он, – это зайсан из соседнего с моим улуса, я даже имя его помню – Улай. После того как маньчжуры расправились с джунгарами и стали угонять алтайцев на юг, он с его улусными людьми добровольно принял китайское подданство – теперь вот служит им. Маньчжуры используют их как проводников – сами-то они этих мест не знают.

Кузьма прикинул количество палаток и примерную численность солдат – это где-то около трёх тысяч человек. Наверняка это был ближайший отряд к Бийской крепости, расположенный в авангарде маньчжурской армии…

Больше их здесь ничто не удерживало; тихо пятясь, наблюдатели вылезли из кустарника и, скрываясь в лесной чаще, побежали к поляне – туда, где оставили своих лошадей. Посоветовавшись, решили ехать долиной небольшой горной речушки, перемежающейся небольшими холмами и перелесками. Из лагеря, скрытого лесом, вряд ли была возможность заметить их продвижение.

С лёгким чувством Кузьма, напевая весёлую казацкую песню, скакал на вороном жеребце чуть впереди своей небольшой группы. Свежесть утра, окутавшего прохладой низину, приятно бодрила тело. Удачный поход к лагерю маньчжур и точно нанесённое на бумагу место их стоянки наверняка получат высокую оценку полковника Четова и губернского начальства. Хотя солнце уже встало, оно всё ещё пряталось за высокой шапкой Сарлыка, отбрасывающей тень на местность и сумраком скрывая разведчиков от возможного обнаружения маньчжурами. Кузьма был уверен, что пока солнце поднимется из-за вершины горы, они уже будут за перевалом.

Вдруг из-за холма послышался топот копыт. В саженях пятидесяти неожиданно показались пятеро всадников, которые тут же, осадив лошадей, стали показывать в сторону ехавших навстречу им разведчикам.

– Заметили нас, заметили! – с досадой крикнул Кузьма.– Давай с дороги! – он повернул он коня в сторону огромного валуна, лежащего в саженях десяти от них. – Арчим! Бери лошадей и спрячься с ними где-нибудь. Если потеряем их, конец нам – до своих тогда не добраться!

Арчим, видя серьёзность положения, беспрекословно кинулся выполнять приказ: схватив под уздцы лошадей, он, пригибаясь, побежал в недалёкий ельник. Кузьма же с Тарханом спрятались за валуном, ожидая, что предпримут маньчжуры.

Те, вначале опешив от такой встречи, какое-то время не могли прийти в себя, после чего, порассуждав немного, решили, что неспроста здесь появился русский казак. Они вложили стрелы в луки и, натянув тетиву, стали медленно приближаться к валуну. Заметив это, Кузьма достал из-за пояса «Пеппербокс» и глазами показал Тархану на его шапку. Тот сразу понял задумку и, надев её на длинную ветку, стал медленно высовывать с левого края валуна, отвлекая внимание лучников. Тут же взвизгнувшая стрела насквозь прошила головной убор. Этого момента и ждал Кузьма: он молниеносно высунулся с правого края и, прицелившись, выстрелил в ближнего от себя лучника. Пуля попала в грудь – маньчжур вскрикнул, дёрнулся назад и медленно сполз наземь к ногам лошади. Лучники разом отпрянули, не ожидая такого ответа. Не желая дальше испытывать судьбу, они развернули лошадей и с криками помчались в сторону лагеря. Кузьма с Тарханом выскочили из своей засады и бегом направились к ельнику, где их ожидал Арчим.

– Теперь жди погони, – поделился тревогой Арчим, наблюдавший со стороны эту баталию.

– А что нам оставалось делать? – они бы либо прикончили нас, либо взяли в плен, – резко ответил ему Кузьма.

Разведчики пришпорили лошадей и поспешили к своей стоянке. Скрываться было уже бесполезно, и они, выехав на более короткую дорогу, во весь опор погнали лошадей.

Подъехав к лагерю, Кузьма запыхавшись крикнул:

– Срочно уходим, маньчжуры скоро будут здесь!

Всё было готово к отъезду: лошади осёдланы и навьючены, как распорядился командир, казаки тоже были наготове, ожидая возвращения товарищей.

– Арчим, знаешь ли ты тропу, по которой мы сможем уйти от преследования? – спросил Кузьма.

Арчим замотал головой:

– Тропа-то мне известна, но уверен, что проводником у них будет Улай: он эти места хорошо знает, к тому же он умелый охотник и поведёт маньчжур по нашим следам. Если успеем добраться до Катуни, можешь считать, что спасены: маньчжуры через такие бурные реки боятся переходить. Я постараюсь провести вас короткой дорогой, через перевалы, там узкая и опасная тропа, большой отряд не сможет по ней быстро продвигаться – в этом будет наше преимущество.

Тархан, закончивший переводить, вдруг вытянул руку на запад, показывая на едва заметно поднимающуюся пыль. Кузьма взглянул в ту сторону через зрительную трубу. Погоня не заставила себя долго ждать – верстах в трех он различил большой отряд, не менее тридцати всадников. Казаки пришпорили лошадей и двинулись вслед за Арчимом.

– Ружья все заряжены? – крикнул Кузьма ехавшему рядом Ефиму.

– Я не советую стрелять, – вмешался Тархан, – только в крайнем случае: в горах звук далеко слышен – из лагеря сразу подошлют подмогу.

– Да, ты прав, – согласился Кузьма.

Вскоре дорога перешла в узкую тропу, которая, круто уходя в гору, терялась среди скал. Поднявшись выше, они заметили своих преследователей, которые, ведомые Улаем, шли по их следу. Тропа становилась всё труднее и опаснее, и если лошади инородцев уверенно шли по ней, то бийские, осторожно ступая, останавливались, боясь идти по крутому узкому, усыпанному острыми камнями пути. Никакие попытки не могли заставить их продвигаться быстрее. Вот этого и не учёл Арчим, собираясь вывести путников более короткой дорогой. Вместо преимущества в продвижении они всё ближе и ближе оказывались к преследователям.

Положение становилось отчаянным, вдали уже стали различимы подбадривающие лошадей крики маньчжур. Кузьма понимал, что от преследователей им не уйти: ещё немного времени, и маньчжуры догонят их.

И как в доказательство этого в двух дюймах от уха Фёдора, замыкающего кавалькаду, прожужжала стрела, ударившись в выступающий из отвесной скалы камень. Несколько лучников, увлекшись погоней, вырвались далеко вперёд и решили атаковать беглецов.

– Растянитесь цепью, подальше друг от друга, иначе мы для них хорошая мишень, – скомандовал Кузьма.

– Фёдор! – крикнул Ефим. – Отвяжи сумку с крупами и надень на спину! Степан, помоги ему!

Степан живо соскочил с коня и, подбежав к Фёдору, отвязал сумку с крупой, перекинутую через спину лошади Примостив её на спине, он крепко затянул верёвкой этот щит. И сделал это как нельзя вовремя: вторая стрела вонзилась точно в середину сумки, но толстая сыромятная кожа и крупа свели на нет силу удара – остриё стрелы лишь кончиком кольнуло между лопаток Фёдора.

– Двигайтесь дальше! – крикнул Кузьма. – Я их задержу… вон за тем камнем, – указал он на лежащий впереди большой валун, прижимавший тропу к краю обрыва. Слева от него стеной поднимались скалы, а справа, где-то далеко внизу, грохотал невидимый с тропы горный поток. Редкие сосёнки и берёзки каким-то чудом притулились на каменистом склоне чуть-чуть ниже края обрыва.

– Кузьма, – обратился к нему Степан, – оставайся с отрядом, так будет лучше для дела. Кому нужны эти жертвы, если мы, потеряв командира, не выполним данного нам поручения? Мы с Фёдором постараемся как можно дольше задержать маньчжур.

– Хорошо, – согласился Кузьма. – Постарайтесь только не высовываться из-за камня, иначе окажетесь хорошей целью для лучников. Вот, возьми это, – с этими словами он передал Степану выручивший его пистолет «Пеппербокс». – Воспользуйтесь на крайний случай, чтобы не поднимать лишнего шума. И возьмите ещё пару ружей. Немного дальше оставим следующую заставу, кто-нибудь всё равно оторвётся от маньчжур и выполнит данное нам задание.

Распрощавшись с товарищами, Степан и Фёдор расположились за камнем, положили подле себя ружья и стали ждать преследователей. Тут же показались трое лучников. Они с усердием подгоняли коней, стараясь как можно быстрее догнать беглецов, успевших повернуть за уходящую влево скалистую стену.

– Ну, держитесь! – с угрозой произнёс Степан, выбирая из лежащих с краю тропы булыжников камень побольше. Он быстро вскочил и с силой швырнул камень в едущего впереди лучника. Тот не успел натянуть тетиву, громко вскрикнул и, медленно оседая, повалился набок, едва не свалившись в пропасть – ноги в стременах удержали его на спине лошади.

Лучники остановились и, не решаясь на повторную атаку, развернулись и бросились назад по тропе к задержавшемуся внизу основному отряду, увлекая за собой лошадь со сражённым всадником.

– Ну, думаю, теперь это немного остудит их боевой пыл, – проронил Фёдор.



…Время тянулось медленно, и, как обычно в такие критические минуты, человек вспоминает самые яркие моменты своей жизни. Вот и Степан, вспоминая своё детство, рассказал Фёдору, как мальчишкой бегал в кузницу помогать отцу, а немного погодя и вовсе освоил кузнечное ремесло. Как, пристрастившись к охоте, подолгу бродил по тайге. Фёдору же вспомнилась родная подмосковная деревня, большой пруд, заросший белыми кувшинками, костёр на берегу речки, где они с мальчишками пропадали целыми днями, и вкусная, пахнущая дымком уха. А ещё – Москва, куда впервые, на ярмарку, взял его отец: огромные здания, высокие соборы, перезвон колоколов, толпы народа и ямщиков старой столицы.

Степан, забыв о нависшей над ними смертельной опасности, слушал его с большим интересом; для него, коренного сибиряка, Москва была чем-то фантастическим, далёким и загадочным.

Между тем из щели между камнем и скалой вылез небольшой паучок, шевеля длинными усиками, он как бы стал прислушиваться к их разговору. Посидев немного, паучок перебежал на другую сторону тропы… и скрылся за краем обрыва.

Глядя на действия паучка, Фёдора вдруг осенила мысль и он скороговоркой стал объяснять Степану суть дела:

– Этот камень не одно целое со скалой, давай попробуем с двух сторон сдвинуть его к краю пропасти.

Степан, сразу поняв смысл, вскочил и, уперевшись ногой в скалу, руками попытался сдвинуть камень. Фёдор, напрягаясь изо всех сил, помогал ему с другой стороны. Могучие мышцы Степана вздулись, борясь с весом валуна, но тот даже не сдвинулся с места. И тут, ни слова не говоря, Степан побежал к оставленным выше по тропе лошадям. Через некоторое время он вернулся с длинным куском верёвки. Взяв её посередине, он один конец привязал за пояс Фёдора и, сунув ему в руки топор, кивнул вниз:

– Сруби вон ту берёзку.

Фёдор, беспрекословно повинуясь, взял топор и через мгновение исчез за краем обрыва.

– Тяни! – послышался снизу голос Фёдора.

Степан с лёгкостью поднял его и привязанную к другому концу верёвки берёзку. Быстро остругав деревце, он изладил неплохую оглоблю, всунул её между камнем и скалой и, пользуясь ею как рычагом, попытался сдвинуть камень с места. Фёдор, как мог, старался помочь ему. Оглобля сгибалась от приложенных к ней усилий, норовя вот-вот обломаться. Чтобы избежать этого, Степан попытался раскачать камень, и в какой-то момент… валун едва заметно наклонился, чуть-чуть сдвинулся и постепенно стал отходить от своего места к пропасти. Самоотверженно работая берёзовой жердью, приложив максимум усилий, Степан заставил камень занять положение не более чем в двух вершках от края обрыва. Теперь единственным местом для преодоления этой преграды стало узенькое пространство, образовавшееся между валуном и скалой, где с трудом мог протиснуться человек.

– Ну вот, теперь с лошадью здесь не пройти! – отрезал Степан, вытирая пот со лба.– Рядом со скалой не пролезешь, а с другой стороны – вот она, пропасть! Один только способ пройти верхом на лошади – столкнуть камень под обрыв. Ну, вот пусть маньчжуры и попробуют – только место здесь такое, что к валуну больше трёх человек не подойдёт!

Они ещё раз, с удовлетворением, взглянули на свою работу и, выбросив оглоблю в пропасть, быстро зашагали к оставленным выше по тропе лошадям.

Не успели казаки отойти от этого места, как снизу послышались крики похожие на ругательства, после чего – натужное кряхтение совершающих непосильную работу людей. Степан с Фёдором остановились, прислушались.

– Ну вот, видать, камень с дороги пытаются убрать, – слышь, как ругаются… Да и куда им? Только пупки надорвут, – засмеялся Степан.

Они спокойно повернулись и поспешили догонять отряд. Тропа круто пошла в гору; монгольские лошади, не чувствуя усталости, несли седоков, оставляя после себя лишь грохот камней, выбитых из-под копыт в пропасть.

– Степан, Фёдор?! Неужто – вы? Даже не верится! – послышался сверху, из-за поворота, голос Ефима, оставленного с Ильёй, следующим заслоном. – А мы уж приготовились маньчжур встречать – слышим, что лошади снизу приближаются.

– Живы! Слава Богу! – обрадовался Илья.– А что маньчжуры, где они? Мы-то уж изготовились к бою… Что произошло?!

Степан рассказал об их затее с камнем и тщетных стараниях маньчжур преодолеть преграду. Радуясь такому чудесному избавлению от преследователей, все четверо, подгоняя лошадей, пустились вслед ушедшим вперёд товарищам. Через некоторое время они заметили их, поднимающихся по тропе, серпантином огибающей скалу.

– Э-ге-гей! – прокричал снизу Степан.

Им было видно, как их товарищи остановились и дружно, вчетвером, замахали руками. Ещё немного времени – и они, бесконечно радуясь, что все живы, обнялись на верху перевала. Степан ещё раз, с удовольствием, рассказал об идее Фёдора, на что Арчим ответил:

– Теперь, я думаю, маньчжуры вернутся назад, в лагерь – в обход им далеко до Катуни. Они не смогут убрать этот камень, ведь к нему возможно подойти по одному человеку с каждой стороны. Многие пытались убрать с дороги этого каменного истукана, но не нашлось силачей, которые сдвинули бы его. В дождливую погоду он был причиной гибели многих людей, которые, стараясь объехать его, срывались в пропасть.

– Ну, если это действительно каменный злодей, то я готов помериться с ним силой – хотя бы в пару с Фёдором… И людям доброе дело сделаем, – вызвался Степан.

– Не стоит сейчас этого делать, – остановил его Кузьма. – Грохот такой поднимется, что маньчжуры сразу поймут, в чём дело, и, скорей всего, поспешат назад… Не думаю, что они далеко ушли.

– Да, верно, – согласился Степан.– Даст Бог побывать в этих местах, непременно к нему пожалую – вон, Арчим проводит. Уж больно хочется посмотреть, как этот каменный идол в пропасть загромыхает.

Дав отдохнуть лошадям на вершине перевала, казаки отправились дальше, держа курс на восток. Тропа вела их лесистыми склонами, кое-где спускаясь в пышно-зелёные долины, затем круто взмывала вверх к цветущим альпийским лугам и крутым перевалам. Лошади без передышки бежали к следующему рубежу своего пути, пробегая галопом долины и тяжело ступая на крутых подъёмах…

Вечером они вышли к каменистому берегу стремительной Катуни, выглядевшей сурово в лучах заходящего солнца. Пройдя немного берегом, Арчим вывел отряд к удобному месту для переправы. Хотя река здесь была немного шире, но течение – более спокойным. Они без труда переплыли на другую сторону. Степан помог переправиться Фёдору, который на этот раз чувствовал себя смелее и уверенно плыл, держась с одной стороны за лошадь, а с другой – придерживаемый Степаном.

Подыскав удобное для стоянки место, казаки разожгли огонь, чтобы просушить одежду, приготовить горячий ужин и в первый раз за весь день хорошо поесть. После всего пережитого хотелось спокойно посидеть у костра, поговорить о доме, который казался где-то очень далеко. Чувство, что они избежали маньчжурского плена, а, может, и смерти, располагало к душевным разговорам. Только Фёдор, не привыкший к таким переходам, просушив одежду и наскоро поужинав, сразу же заснул, забравшись под овчину…

Утром Арчим засобирался в обратный путь. Тяжело было казакам расставаться с ним. Пережитые опасности вчерашнего дня сделали его своим за то короткое время, что они были вместе.

– Не знаю, чем тебя отблагодарить, – произнёс Кузьма, положив руки на плечи Арчиму. – Что бы с нами сталось, если бы не ты? Вряд ли смогли бы уберечься от маньчжур – из-за нас жизнью рисковал.

– Самая лучшая для меня благодарность – это спокойно ходить по своей земле и ни от кого не прятаться, – ответил Арчим.

– Верно говоришь, – согласился Кузьма.

– Не дошли ещё руки у нашей императрицы до этой землицы, вот и мы по ней всё крадучись ходим… Ничего, дай время! – обнял Кузьма Арчима, остальные тоже попрощались с ним как со старым товарищем.




Затерянный улус


Дождавшись, когда Арчим скроется из виду, казаки пришпорили коней и, ведомые Емзынаком, двинулись вверх по Катуни. Этот путь для него был уже более знаком. Дорога шла то берегом, освежая путников прохладой близкой воды, то в стороне от реки – лугами, поросшими цветущим разнотравьем, неповторимый аромат которых дурманом окутывал всадников. Иногда выросшие вдруг скалы преграждали путь, и дорога, огибая препятствие, серпантином уходила в горы, где буйная зелень лугов менялась на каменистые тропы, слева от которых поднимались отвесные скалы, а внизу бушевала река. Местами путь им пересекала впадающая в Катунь горная речка, тогда приходилось рубить деревья и, перебросив их на другую сторону, налаживать нечто наподобие моста. Маньчжуро-джунгарская война оставила горные тропы практически без мостов, которые были сожжены во время боевых действий. Все эти работы утомляли и очень замедляли продвижение отряда.

– Ну что, Фёдор, трудновато? – участливо спросил Кузьма, видя, как тот, обливаясь потом, рубит небольшую берёзку. – Ты лучше вот что: заметь-ка у себя, в бумагах, все эти мостики, которые мы перекинули. Думаю, на обратном пути эти заметки ой как нам пригодятся! Да и те, кто пойдёт после нас, помянут тебя не раз добрым словом…

Когда тропа очередной раз спустилась к реке, путники облюбовали место на берегу и, хотя день только клонился к вечеру, решили спешиться и остаться здесь на ночлег.

Емзынак соорудил немудрёные снасти и вместе с Ефимом и Тарханом спустился к реке. В первый раз за время путешествия выпало столько свободного времени, что можно было, закинув снасти, расположиться на берегу и, забыв про всё, предаться рыбной ловле. Богатая рыбой Катунь вскоре обрадовала их крупным тайменем, разнообразившим их скудный рацион. В это время Илья вместе с Фёдором прошлись по окрестностям и набрали для чая душистых трав. Оставшиеся на стоянке Кузьма со Степаном уже развели костёр и поставили воду, как раз сгодившуюся для тайменя.

– Хороша для ухи рыбка, – глядя на внушительных размеров тайменя, тут же определил Илья. – Ну-ка, Фёдор, тащи сюда сумку с крупой – сейчас с тобой кашеварить будем.

Сообразив жирную наваристую похлёбку из рыбы и заварив душистого чая, путники плотно поужинали, после чего разложили возле костра траву, подбросили ещё дров и, дождавшись, когда от них останется куча раскалённых углей, забрались под овечьи одеяла, томимые одним желаньем – выспаться…

Солнечное холодное утро, какие часто случаются в горах, покрыло росой прибрежную поляну. Илья пробежал босыми ногами по мокрой траве к недалёкому перелеску и вскоре вернулся с огромной охапкой хвороста. Отволгшие после холодной ночи ветки никак не хотели разгораться. Пришлось воспользоваться толикой спирта, фляжку которого Илья прихватил в лечебных целях.

– Ты чего это с утра пораньше фляжку откупорил?.. Для сугреву али как? – продрав глаза и позёвывая, задёргал носом Ефим.

– Да, оно бы в самый раз – пропустить чарку этого напитка, апосля плюнуть на всё и завалиться спать, – смачивая наломанные ветки спиртом, пошутил Илья.

Дымя и потрескивая, «дрова» постепенно взялись огнём. Казаки разогрели остатки ужина, напились бодрящего, с ароматом розы, чая из золотого корня и продолжили свой путь, продвигаясь всё дальше вверх по берегу Катуни. Лошади резво бежали, сбивая росу с высокой травы, заполонившей прибрежную долину. Только почти у самой воды тянулась неширокая полоска леса, словно отделяя зелёное покрывало лугов от бурной реки. Прохладное влажное утро приятно бодрило седоков. После тяжёлых переходов через горные перевалы такая поездка воспринималась, как увеселительная прогулка. Встречающиеся на пути небольшие речушки, пересекающие долину и напоминающие скорее ручьи, проскакивали сходу. Иногда лишь путники останавливались, чтобы напоить лошадей и самим утолить жажду чистой родниковой водой горных рек да немного охолонуться в холодной воде от июльского зноя.

Но горы есть горы: вскоре их вновь встретили затяжные перевалы, и пришлось им снова взбираться по каменистым тропам на головокружительную высоту. Вот так, то взбираясь вверх и озирая окрестности с высоты птичьего полёта, то спускаясь в долины – где-то просторные, а где-то прижатые к воде горами, переходя вброд кристально чистые речки и ручейки, путники добрались до места, откуда они должны были повернуть на восток, а далее, через горные хребты и перевалы, дойти до цели своего похода. Но это было ещё впереди, а пока горы особо не препятствовали их продвижению…

Река Айлагуш, вверх по которой они продолжили свой путь, была не очень глубокой, и её почти в любом месте можно было перейти вброд. Широкая долина этой реки позволяла без особых трудностей продвигаться вперёд. Здесь тысячи лет назад далёкие предки алтайцев оставили память о себе в виде каменных изваяний, обращённых на восток – «Каменных воинов» («Кезер таш» – алтайск




Конец ознакомительного фрагмента.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/uriy-kopytin-31586410/taynyy-voyazh/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


Бикатунский отрог (Бийская крепость) – основан по указу Петра I в 1709 году. Сожжён джунгарами в 1710 году. Вновь возведён в 1718 году в 20 верстах от прежнего.




2


Телеуцкая землица – сегодняшняя территория Горного Алтая.




3


С 1763 по 1765 год алтайцы испытывают на себе новую волну вторжения маньчжурских войск, которые в результате военных действий уводят значительную часть алтайцев, в том числе и новоподданных России, на территорию Китая, надеясь тем самым закрепить своё право на южно-сибирские территории. На требование алтайских зайсанов и командования Колывано-Кузнецкой военно-пограничной линии о выдаче российских подданных, маньчжуры отвечают отказом.




4


Маньчжуры – тунгусская народность, населявшая Маньчжурию. В середине 17 века маньчжуры завоевали Китай и правили там почти три столетия в лице представителей Цинской, или Маньчжурской, династии (1644—1912). В период расцвета в состав империи входили собственно Китай, Маньчжурия, Монголия, Синьцзян и Тибет. Маньчжурами были два могущественных китайских монарха – Кан-си (правивший с 1661 по 1722 год) и Цянь Лун (правил с 1735 по 1796 год).




5


Добровольное вступление алтайцев в подданство России в 1756 году явилось наилучшим выходом из тяжелого положения, в котором они оказались после разгрома Джунгарии. Войска китайского императора и частично монгольские войска шли по Алтаю с огнем и мечом, сжигая селения, истребляя и грабя население.




6


Шерть – присяга на верность государству российскому.




7


Дьял-Менку – Семинский перевал на Чуйском тракте.




8


Тубалары – этническая группа, проживающая в горном Алтае.