Тайна Оболенского Университета
Тайна Оболенского Университета
Татьяна Ларина
WATTPAD. Топ на русском
«Сегодня вечером в двадцать два часа во всех городах России начнется салют в честь праздника. В это же время раздастся и череда взрывов, которые сотрут с лица земли наш университет…»
Лера Ланская, студентка закрытого университета наук и искусств имени Оболенского, потеряла научного руководителя в самом начале учебного года. Старый профессор погиб в аварии, а незадолго до смерти передал Лере странный конверте гравюрой, изображающей мертвого человека в точно такой же позе, в какой найдут его самого. Лера начинает расследование, но на ее пути встает новый научный руководитель – молодой и дерзкий. Когда Лера раскрывает его настоящую личность, становится понятно: в университете происходит нечто странное, и самостоятельно она не сможет разгадать все загадки.
Татьяна Ларина
Тайна Оболенского университета
© Татьяна Ларина, текст, 2019
© Оформление. ООО «Издательство АСТ», 2024
* * *
От автора
Со всем уважением к истории и философии обращаюсь к читателям с просьбой отнестись к «Тайне Оболенского университета» как к легкой фантасмагории. Сюжет книги – полностью моя выдумка, однако я посмела вплести в него реальных личностей и события, происходившие в истории. Прошу простить неточности в повествовании и возможное искажение фактов в угоду сюжету. Но я искренне надеюсь, что книга придется вам по вкусу.
Действующие лица
Валерия Ланская (21 год) – студентка 5-го курса факультета медиевистики.
Арсений Витальевич Романов /ненастоящее имя/ (29 лет) – новый научный руководитель Леры. Преподаватель средневековой философии. На самом деле является другим человеком.
Андрей Николаевич Ланской (43 года) – отец Леры. Преподаватель юриспруденции.
Наталья Алексеевна Ланская, в девичестве Березина (37 лет) – мать Леры, воспитывала дочь одна после развода. Погибла в аварии, когда Лере было 16 лет.
Павел Аркадьевич Радзинский (71 год) – научный руководитель Леры. Преподаватель средневековой философии.
Захар Артемович Нилов (30 лет) – преподаватель латыни, старший брат Юры.
Аристарх Борисович Рылев (54 года) – преподаватель всемирной истории.
Евгения Матвеевна Селезнева (39 лет) – преподаватель эстетики.
Елизавета Васильевна Ремизова (35 лет) – преподаватель риторики.
Александра Дмитриевна Филиппенко (54 года) – преподаватель истории кино.
Римма Николаевна Комарова (53 года) – преподаватель культурологии.
Ян Эдуардович Гуревич (31 год) – преподаватель физической культуры.
Филипп Александрович Дрейфус (83 года) – преподаватель истории. Умер за полтора года до описываемых событий.
Сергей Петрович Вдовин (78 лет) – главный библиотекарь.
Галина Павловна Вдовина (70 лет) – супруга Сергея Петровича Вдовина. Умерла за два года до описываемых событий.
Геннадий Владимирович Мурашов (28 лет) – университетский повар.
Юлия Владимировна Мурашова (26 лет) – супруга университетского повара.
Михаил Романович Шеллар (36 лет) – университетский врач.
Иван Викторович Серов (51 год) – ректор Оболенского университета.
Арина (Рина) Миланова (21 год) – однокурсница Леры и ее лучшая подруга.
Юрий Нилов (22 года) – однокурсник Леры. Влюблен в нее. Младший брат Захара.
Альберт Шульц (21 год) – однокурсник Леры. Потомственный немецкий барон. Его предки учились в Оболенском университете с момента основания учебного заведения. После революции Шульцы уехали, Альберт – первый за несколько десятилетий представитель своей фамилии, учащийся в Оболенке.
Петр Авилов (21 год) – однокурсник Леры, бывший парень Арины.
Елена Королева (22 года) – студентка выпускного курса факультета юриспруденции. Дипломница Андрея Николаевича Ланского.
Иван Костромицкий (22 года) – студент выпускного курса факультета истории. Влюблен в Арину Миланову.
Марина Позднякова (21 год) – однокурсница Леры, одна из самых популярных девушек университета. Главная сплетница.
Анна Фролова (21 год) – студентка выпускного курса факультета юриспруденции. Бывшая подруга Лены Королевой, теперь ее соперница и враг.
Денис Лядов (22 года) – студент выпускного курса факультета истории. Друг Петра Авилова. Отчислен после осеннего бала.
Алексей Фомин (21 год) – студент выпускного курса факультета истории. Друг Петра Авилова. Отчислен после осеннего бала.
Евгений Макеев (32 года) – выпускник курса факультета юриспруденции. Погиб в авиакатастрофе за год до описываемых событий.
Виктор Семенович Шолохов (72 года) – российский ученый, разработал препарат – аналог стволовых клеток. Погиб в Марокко за несколько лет до описываемых событий.
1. Профессор Радзинский выходит в тираж
Стук моих каблуков эхом разносился по пустым коридорам здания, отстроенного два с половиной века назад, еще при императрице Екатерине Великой. Каменные стены с остатками красочных росписей, резные массивные двери аудиторий, где некогда преподавали лучшие профессора не только России, но и всего мира, тяжелые ковры, представляющие собой определенную ценность. Моя альма-матер, мой родной университет.
Университет наук и искусств имени Петра Семеновича Оболенского[1 - Петр Семенович Оболенский – вымышленный персонаж, но он относится к реальному княжескому роду. (Здесь и далее примечания автора, если не указано иное.)]. Покинув это место более пяти лет назад, я снова здесь.
Вот главный холл и мозаичная надпись К?????????? – калокагатия, что в переводе с древнегреческого означает «прекрасный и добрый». В античной культуре под калокагатией подразумевалась гармония телесного и духовного в целостной человеческой личности.
Гражданин древнегреческого полиса, стремящийся к тогдашнему идеалу, был знаком с этим понятием не понаслышке. В нашем же университете принцип калокагатии всегда являлся центральным: выпускники должны быть максимально эрудированными, нравственными и физически развитыми.
Более двух веков в стенах заведения обучались лучшие умы страны – политики, военные, деятели культуры и искусства, ученые и философы. Университет Оболенского никогда не терпел посредственности. Каждый студент был обязан полностью и без остатка отдаваться занятиям, будь то познание наук или физическая подготовка, а наградой за труды являлись широкие возможности для выпускников.
Я шла по длинному коридору, схожему с художественной галереей: на стенах висели картины, некогда подаренные выпускниками Оболенки, прославившимися в живописи. Сейчас они стоят целое состояние, вот только их судьба – быть навсегда погребенными в стенах университета.
Замедлив шаг у огромных дубовых дверей в библиотеку, я не решилась их открыть. Видимо, чувствуя мои сомнения, они поддались не сразу, со скрипом явив мне лишь щель к ныне пустующему святая святых университета. Многотысячное собрание книг сейчас перенесено в новое здание, которое выделили, пока исторические помещения находятся на реставрации. С легкой улыбкой я вспомнила, сколько времени проводила здесь, готовясь к семинарам и коллоквиумам. Я всегда была прилежной студенткой, много занималась и ставила учебу на первое место, но потом появился один дурной преподаватель… А вот и большой стол, за которым некогда восседал не сменяемый десятилетиями главный библиотекарь Сергей Петрович.
Я выскользнула в коридор и, оставив попытки закрыть тяжелые двери, пошла дальше. Здание уже несколько лет обесточено, поэтому приходилось пробираться темными проходами, освещая путь фонарем. Хотя здесь я бы не заблудилась даже в кромешной тьме. Каждый закоулок навсегда врезался в память.
Неожиданно я оказалась у философской кафедры, такой до боли родной… И ноги сами отвели в аудиторию, где нам читали лекции по философии Средневековья. Еще со старшей школы это время очаровывало меня своей загадочностью и мистицизмом. Темные века дали человечеству колоссальный толчок для дальнейшего развития.
В аудитории – все как прежде. Огромные витражные окна, что не уберегали от зимних морозов, скамьи, стулья и парты, доска с разбросанными кусочками мела, цветочные горшки, в которых некогда распускались комнатные растения, бережно переданные смотрителем оранжереи. Четыре года подряд я слушала тут увлекательные лекции профессора Радзинского: он великодушно согласился стать моим научным руководителем и помогать в работе над дипломом. Я всегда до глубины души уважала этого удивительного человека. Работать с ним было легко и приятно, чего не скажешь о преемнике… В последний год обучения в Оболенке аудиторию занимал Арсений Романов, кардинально изменивший мою жизнь.
Тот самый дурной преподаватель.
Я подошла к столу и провела рукой по столешнице, чувствуя легкое покалывание, собрала слой пыли. Как давно тут никто не сидел. Мне захотелось задержаться в аудитории хотя бы на пару минут, вспомнить лекции, семинары и наши вечные пререкания с моим любимым преподавателем, но решила не тратить лишнее время.
Я покинула здание учебного корпуса и не торопясь пошла по университетскому городку. Со стороны можно подумать, что я просто гуляю, но для меня это было прощанием. Жилые корпуса, домики преподавателей, столовая, оранжерея, спортивный зал и бассейн – Оболенский университет обладал развитой инфраструктурой. Он располагался между Москвой и Санкт-Петербургом, в трехстах километрах от обеих столиц.
За два с лишним века окрестности не были заселены, а ближайший поселок находится в сорока километрах.
Справа от дороги был корпус, на втором этаже которого располагалась моя комната. Студентам Оболенки отводилось отдельное здание, где у каждого имелась спальня с отдельным санузлом. Питались мы строго по расписанию в столовой, построенной между учебным и жилыми корпусами.
Обслуживающий персонал, как и студентов, всегда селили в отдельное трехэтажное здание, а вот преподавательский состав получал в свое распоряжение квартиры и даже небольшие дома.
Пройдя по широкой ивовой аллее, некогда ухоженной садовниками, а сейчас заросшей, я очутилась у фонтана, где однажды развлекался Юра. Он бросил туда бутылку средства для мытья посуды. Сколько было пены, а какой разразился скандал! Виновного бы исключили, если бы не ходатайство старшего брата Захара, который преподавал латынь.
За фонтаном начиналась главная аллея, которая вела к громадным кованым воротам. Над ними все еще красовалась надпись с названием университета и годом основания учебного заведения – 1779-м. Да, это место видело многое…
Университет являлся архитектурным памятником. Построенный в стиле неоготики, он на протяжении долгого времени достраивался и расширялся, вбирая в себя лучшее от различных эпох.
Сегодня Девятое мая. День Победы в Великой Отечественной войне. Как обычно, в двадцать два часа во всех городах России начнется салют в честь праздника. В это же время раздастся и череда взрывов, которые сотрут с лица земли наш университет…
Университет наук и искусств имени Петра Оболенского.
Шум салюта заглушит жуткие звуки, поэтому, когда жители близлежащего поселка увидят зарево над горизонтом, будет слишком поздно, чтобы что-то спасти. Пожарные, которые прибудут сюда, сделают вывод, что произошла утечка газа, послужившая причиной пожара. Никаких подозрительных следов найдено не будет. Сейчас у меня есть двадцать минут, чтобы отъехать на нужное расстояние.
Я села в машину, завела двигатель и тронулась с места. В зеркало заднего вида я в последний раз взглянула на родной университет. Прощай, альма-матер!
Ком в горле, слезы на глазах и вихрь воспоминаний. Не думала, что после всего случившегося мне будет так тяжело навсегда расставаться с этим местом.
Дорога свернула, и университет скрылся за густым лесом.
* * *
А началось все ранней осенью, еще несколько лет назад, когда я, будучи студенткой выпускного курса факультета медиевистики[2 - Медиевистика – научная дисциплина, посвященная истории средневековой Европы.], шла на встречу со своим научным руководителем. Мы с профессором Павлом Аркадьевичем Радзинским договорились обсудить вопросы новизны и уникальности моей научной работы.
– Лерочка, ты раньше обычного! – воскликнул профессор, эмоционально всплеснув руками, как всегда любил делать при виде меня. – Очень рад! Приди ты вовремя, меня бы не застала.
– Вы куда-то уезжаете? – удивилась я. Еще утром мы договаривались о встрече, а сейчас научрук держал в руках дорожный набор.
– Да, Лерочка, возникли неотложные дела. Но ничего, вернусь, и продолжим работу, а если что, то ты справишься и без меня, – добродушно сказал мужчина, в то время как его глаза взволнованно забегали по комнате.
– Что значит «без вас»? – проследив за неуловимым профессорским взглядом, я заметила чемодан, набитый вещами.
– Я хотел сказать, если вдруг задержусь дольше, – ответил профессор и глубоко вздохнул.
– Тогда не буду мешать со сборами.
Было обидно, что меня бросают без предупреждения в самый разгар работы.
Я уже направилась к выходу, но Радзинский удержал меня за руку.
– Лера, нам нужно поговорить, – начал он и слегка замялся, словно речь велась о чем-то крайне деликатном. – Ты девушка умная, одна из лучших студенток, за тобой большое будущее. Помни, что в жизни нужно делать выбор сердцем и не идти против совести.
– Павел Аркадьевич, я не понимаю, о чем вы?! – нахмурилась я.
– Просто напутствия старика, – отмахнулся научрук и шагнул к чемодану, достал из бокового отделения конверт и протянул мне. – Лера, возьми. Я хотел занести это в твою комнату, но раз ты здесь…
– Что там? – удивилась я, получив конверт.
– Открой, когда будет нужно, – ответил профессор.
– Но как я пойму, когда нужно? – недоумевала я.
– Поймешь… Если сочтешь, что тебе что-то недоговаривают, – грустно улыбнулся Павел Аркадьевич, взял чемодан и, кивнув мне, посмотрел в окно: на улице уже дожидалось такси.
Конверт я убрала в сумку и благополучно о нем забыла. После такой выходки научрука не было никакого настроения заниматься дипломом, поэтому я направилась к озеру, где обычно собирались однокурсники. Из года в год ничего не менялось. Мы любили посиживать в беседке у воды и со смехом обсуждали всякие студенческие глупости.
Как правило, заводилой был Юрка Нилов.
– Лер, ты к нам? – воскликнула Арина Миланова, моя самая близкая университетская подруга. – Ты же вроде собиралась заниматься.
– Да, но Павел Аркадьевич куда-то уехал, – пожала плечами я и села рядом с Ариной.
Мы дружили с первого курса. Она из Екатеринбурга, я же родилась в Москве. До шестнадцати лет меня растила мама, пока несчастный случай ее не отобрал. Отца я видела лишь по праздникам.
Он бросил семью, когда мне было три, но после маминой смерти забрал меня к себе… в Оболенку. Папа преподавал юриспруденцию и пожелал, чтобы я пошла по его стопам. Правда, я тяготела к истории Средних веков, нежели к праву. В итоге отец не стал препятствовать моему выбору медиевистики. Единственным его условием было послушание и прилежная учеба, что для меня оказалось несложно.
Учеба давалась легко, да и проводить свободное время за книгами я всегда любила.
Сейчас я была отцовской гордостью, одной из лучших студенток курса.
В Оболенке запрещены шумные вечеринки, алкоголь и уж конечно прочие вредные вещества. Студенты находили развлечения в шахматах, карточных играх, интеллектуальных сражениях и прочих занятиях до скрежета зубов прилежной молодежи. Каждый был до приторности правильным, появись в наших рядах кто-то иной, это стало бы началом конца.
Вдоволь наболтавшись с подругой, я решила еще раз пробежаться по теме завтрашнего семинара, поэтому принялась прощаться с ребятами. Арина безрезультатно старалась меня удержать, кинула в спину: «Гребаная заучка», – но оставила свои попытки.
Я уже подходила к корпусу, когда сзади раздались торопливые шаги. Стоило обернуться, как я столкнулась лицом к лицу с улыбающимся Юркой.
– Лер, что делаешь завтра вечером? – неожиданно спросил парень.
– Мм… не знаю пока, скорее всего, буду сидеть над дипломом.
– Может, прогуляемся? – нерешительно предложил он.
– Это свидание? – в лоб спросила я. Разумеется, подобные предложения звучали нечасто, но я не привыкла пасовать и предпочитала сразу расставить точки над «и».
Но и Юрка не растерялся.
Его губы растянулись в довольной улыбке, и парень кивнул.
– Если скажу «да»?
– Я подумаю, – улыбнулась я в ответ и поспешила ретироваться, дабы избежать неловкости.
– До завтра! – крикнул мне вслед парень, уверенный, что я ему не откажу.
Юра был мне приятен, но романтических чувств я не испытывала, хотя и хотелось пойти на свидание. Как и любая девушка, я нуждалась в том, чтобы за мной ухаживали, водили в кино, дарили цветы. Ничего такого у меня не было. Я не уродина, но имелся серьезный «изъян» – отец. Папу панически боялись все студенты.
Андрей Николаевич Ланской, доктор юриспруденции и по совместительству мой отец, весьма критически относился к каждому парню, который осмеливался приблизиться к его «сокровищу», то есть ко мне. Именно поэтому в двадцать один год я практически не обладала никаким опытом общения с противоположным полом. То, что Юрка решился меня пригласить, стало причиной глупой улыбки, которая задержалась на моем лице до позднего вечера.
На следующее утро за мной зашла Арина. Здесь не было проявления дружеского жеста, она всегда так делала, если не подготовилась к семинару. Возможно, это чистой воды эксплуатация моих знаний, но я не обижалась, ведь и Аринка меня выручала.
Мы направлялись к учебному корпусу, я просвещала девушку насчет Фридриха Барбароссы[3 - Фридрих Первый Барбаросса (конец 1122–1190) – император Священной Римской империи. (Прим. ред.)] и Ломбардской лиги[4 - Ломбардская лига – союз, созданный для борьбы со Священной Римской империей; состоял из шестнадцати северо-итальянских городов. (Прим. ред.)], но вдруг Ринка замерла и ухватила меня за руку.
– Ты чего? – удивилась я.
– Смотри! – Арина указала пальцем на группу преподавателей, которые сгрудились в стороне от здания и что-то бурно обсуждали.
Это показалось мне довольно странным. Все совещания педагогического состава, как правило, происходили за закрытыми дверями.
– Может, что-то случилось? – предположила я.
– Наверняка.
– Тогда поторопимся в аудиторию. Там и выясним. – Я потянула подругу к учебному корпусу.
Вопреки ожиданиям, наш курс тоже ничего не знал, хотя никто не сомневался – на территории университетского городка что-то произошло. Лекция должна была начаться еще пять минут назад, а преподавателя до сих пор не было. Опоздания в Оболенке считались чем-то из ряда вон выходящим, это относилось не только к студентам, но и к преподавательскому составу. Каково же было наше изумление, когда вместо Аристарха Борисовича Рылева, преподававшего историю, порог аудитории переступил ректор.
Иван Викторович Серов возглавлял Оболенку уже десять лет, а прежде занимал должность декана исторического факультета. Он был потомственным оболенцем, родители его работали в Оболенке, он родился и вырос в стенах университета.
– Господа студенты, прошу минуточку внимания, – поднявшись на кафедру, заявил ректор. – Я вынужден сообщить печальную новость. Вчера в автомобильной аварии трагически погиб всеми нами любимый и почитаемый профессор Радзинский.
По аудитории пробежался шепот. Кто-то шумно вздохнул, кто-то выкрикнул: «Не верю!» Только я не проронила ни звука.
– Завтра мы почтим память Павла Аркадьевича, – со скорбью в голосе продолжил ректор. – Студентам, которые работали вместе с профессором над дипломными работами, будут назначены новые научные руководители. – Иван Викторович покинул аудиторию, давая нам возможность прийти в себя и принять страшную новость.
Через пару минут появился Аристарх Борисович и как ни в чем не бывало начал занятие. Но я не могла сосредоточиться, прокручивая в голове последнюю встречу с Павлом Аркадьевичем. Он был таким взвинченным, суетливым. И этот конверт. Что в нем? Я схватилась за сумку, желая его найти, но меня отвлекла Арина соболезнованиями по поводу того, что теперь надо искать нового руководителя.
Известие о кончине профессора наложило на всех отпечаток. В университете царила тяжелая и тревожная атмосфера. Часть лекций отменили. Естественно, приподнятое настроение студентов как ветром сдуло. Даже Нилов согласился перенести свидание на более благоприятное время.
Профессора Радзинского похоронили на кладбище Оболенки. Оно находилось в паре километров от жилых и учебных корпусов и существовало практически с момента основания университета. Там нашли вечный покой те преподаватели и обслуга, для кого Оболенка стала настоящим домом.
По пути к жилым корпусам нас с Ариной неожиданно нагнала Марина Позднякова, первая красавица Оболенки. Мы не особо дружили, но поддерживали приятельские отношения, иногда бывали на девичьих посиделках.
Отличительной чертой Маринки была любовь ко всякого рода слухам.
– Девочки, вы слышали, как ужасно погиб Павел Аркадьевич? – сразу затараторила наша сплетница.
– Он вроде разбился на машине, – невесело усмехнулась Аринка, – все уже знают.
– А вот и не совсем так, – гордо выпалила Позднякова.
– И что же случилось? – не выдержала я, устав от клоунады.
Умер человек, как-никак, а они еще спорят.
– Таксист не справился с управлением и съехал в кювет, задняя дверь, где сидел Радзинский, открылась, и он выпал из машины, – воодушевилась Марина, подкрепляя рассказ активной жестикуляцией. – Потом зацепился ногой за дерево и повис вниз головой. Так его и нашли. Поговаривают, даже был жив, когда подоспела помощь, но все равно оказалось поздно.
– Какой кошмар! – Я поморщилась, вообразив чудовищную картину.
Павел Аркадьевич не заслужил такой участи.
Мы молча свернули к нашему корпусу. Накрапывал мелкий дождик, словно природа оплакивала старого профессора. Я поежилась от холода и спросила у Поздняковой, откуда она столь хорошо осведомлена о кончине моего научрука.
– Сегодня я проходила мимо кабинета ректора и услышала разговор Серова с полицией.
– Услышала или подслушивала? – прищурилась Арина, недовольно глядя на Марину. – Может, все было не так страшно, как ты рассказала?
– Не хотите – не верьте, – надула губки Позднякова и, развернувшись, застучала шпильками к кафетерию.
Остаток пути до жилого корпуса мы не проронили ни слова, каждая погруженная в свои мысли. Меня не покидало ощущение, что в трагедии с профессором Радзинским не все так просто. Спонтанный отъезд и общее волнение научрука не давали мне покоя. Я вновь вспомнила про таинственный конверт, поэтому, очутившись у себя, сразу же его достала.
Не представляю, чего я ожидала найти. Может, подробное письмо с тягостным признанием? Но обнаружила лишь сложенный вчетверо лист бумаги, развернув который увидела копию книжной гравюры с изображением человека, висящего на дереве вниз головой.
И в памяти сразу всплыла сплетня Марины о страшной смерти Павла Аркадьевича. Теперь я точно знала, что эта трагедия – не только несчастный случай.
2. Явление демона
После гибели профессора Радзинского расписание занятий в университете изменили. В течение двух недель историю средневековой мысли нам не читали. Моя работа над дипломом продолжалась, но из-за невозможности с кем-то досконально обсудить текст я чувствовала, что простаиваю на месте.
У Павла Аркадьевича диплом писали два студента – я и мой однокурсник Петр Авилов.
Работа Пети затрагивала скорее исторические аспекты, чем философские, поэтому ему легко нашли руководителя. А я пока находилась в свободном плавании.
Все это время мне не давала покоя мысль, что Павел Аркадьевич пытался мне что-то сказать. Он предвидел смерть и даже знал, как именно все случится. Значит, профессора убили? Несомненно. Но кто? Так хотелось поделиться с кем-нибудь открытием, но я не могла. Для начала нужно самой разобраться во всем. Радзинский был умным человеком, поэтому не просто так решил передать копию гравюры именно мне.
Это послание, и я должна его разгадать. Из раздумий в реальность меня вернул телефонный звонок. Отец. В последние недели мы стали реже общаться из-за папиной загруженности, поэтому я очень обрадовалась.
– Да, пап.
– Лерочка, детка, как ты? – весьма учтиво, не по-отцовски, а по-учительски поинтересовался он.
– Хорошо, папочка, а ты как? – Я присела на кровать и посмотрела на наше совместное фото, как делала всегда, когда он звонил.
– Неплохо, только соскучился по умнице-дочке. – Я не сомневалась, что он улыбнулся. – Сегодня хочу, чтобы ты поужинала у меня. Приходи вечером. Пообщаемся.
Как правило, отец трапезничал в столовой, несмотря на то что в доме имелась полностью оснащенная кухня. После расставания с мамой он не женился, а вести хозяйство не умел.
Возможно, ему было бы удобнее в квартире, а не в коттедже, который преподавателю выделил университетский совет, но папа не стал отказываться от дома и долгие годы жил в одиночестве, пока я не перебралась к нему.
После того как я стала студенткой Оболенки, у меня появился выбор – жить с папой или получить отдельную комнату. Я предпочла второе. Мне не хотелось выделяться среди других студентов, к тому же я стремилась как можно раньше обрести независимость.
– С радостью, папочка! Приду пораньше и приготовлю что-нибудь вкусное.
– Буду ждать тебя, милая, – ответил папа. – До вечера!
– До вечера! – Сбросив вызов и положив телефон на тумбочку, я откинулась на спинку кровати, продумывая, что можно приготовить.
Поскольку многие жители Оболенки, от студентов и преподавателей до обслуживающего персонала, питались в общей столовой, получить продукты было непросто.
Раз в две недели составлялся список покупок, в который каждый человек, прикрепленный к университету, мог внести то, что ему необходимо. Затем несколько служащих, отвечающих за провизию, выезжали в подмосковный гипермаркет.
Закупками для студентов занимался куратор, выбранный на университетском совете. Студенческий список утверждался преподавательским составом. Нам запрещали покупать сигареты, алкогольные напитки и «вредную» пищу. У преподавателей и обслуги подобных ограничений не было. Я не помнила, что осталось у папы с прошлого раза, поэтому не сумела придумать меню, решив сориентироваться на месте.
К шести часам я подходила к дому отца. Это был двухэтажный коттедж с тремя спальнями на втором этаже и просторной светлой гостиной внизу. Тут уютно, тепло даже в самые суровые зимы и по-домашнему хорошо. Такой контраст с московской квартиркой, где жили мы с мамой! Как бы мы могли быть счастливы здесь все вместе… Жаль, что родители не уберегли свою семью. Может, поэтому мне так грустно у отца?
– Лерочка, вот и ты! – обрадовался папа, попивавший дымящийся кофе на крыльце.
– Я ведь обещала быть пораньше, – напомнила я и поцеловала отца в щеку.
– Проходи, милая. – Он открыл дверь и впустил меня внутрь. – Все, что осталось из продуктов, – в холодильнике. Когда будешь решать, что готовить, не забудь, у нас есть бутылочка пино гриджио.
И пусть вино запрещено в Оболенке, но отец иногда позволял мне мелкие нарушения. К примеру, бокал итальянского сухого. Конечно, все должно происходить под его присмотром. Зато съестные запасы оказались довольно скудными, поэтому я остановила свой выбор на стейках из замороженной семги.
Рыба и белое вино – неплохое сочетание.
– Детка, очень вкусно, – прикрыв глаза, сказал папа, пробуя рыбу.
– Я старалась, – улыбнулась я и опустила взгляд, чтобы нагло не демонстрировать, как горжусь собой за отличный ужин.
– Милая, я хотел поговорить про твою научную работу. Тебе пока не назначили руководителя, и это плохо, но я спешу тебя обнадежить. – Папа чуть прищурился и посмотрел на меня. Сразу стало ясно, что ужин он затеял неспроста.
– Чем?
– Завтра приезжает выдающийся профессор-медиевист, – восторженно объяснил папа. – Он получил степень в Болонском университете. Обучался у самого Эко.
– Умберто Эко?[5 - Умберто Эко (1932–2016) – знаменитый итальянский философ, историк-медиевист, публицист и писатель.] – удивилась я, недоверчиво поморщившись.
– Да, и он займет место профессора Радзинского.
Умберто Эко… Человек, которым я поистине восхищалась. Ученый, культуролог, философ и специалист по семиотике – науке о знаках. Он внес колоссальный вклад в культуру двадцатого века. Я мечтала познакомиться с ним, а то, что его бывший ученик будет преподавать в Оболенке, стало для меня действительно шокирующей, в хорошем смысле, новостью.
– Он берет студентов-дипломников? – сразу оживилась я.
– Не знаю, милая, мы пока ничего не обсуждали с ректором. Но я замолвлю словечко, – подмигнул мне папа. – Евгения Матвеевна устраивает приветственный ужин для нового профессора, а я возьму тебя с собой.
– Спасибо, папочка, – искренне поблагодарила я, – если он согласится курировать меня…
– Но ты должна как следует подготовиться, чтобы представить свою работу так, чтобы его заинтересовать, – строго сказал отец.
– Разумеется! – воскликнула я. – Кроме того, мы с Павлом Аркадьевичем уже начали составлять тезисы, исходя из того, что я успела написать.
– Да, – печально пробормотал папа и отпил немного вина, – бедный Павел.
– А я ведь заходила к нему перед отъездом. – То ли алкоголь расслабил, то ли в уютной домашней атмосфере хотелось довериться отцу, но я решила поделиться догадками. – Он показался каким-то странным. Говорил так, будто знал, что не вернется.
– Глупости! – отрезал отец. – И вообще, тебе не стоит думать о подобных вещах. Лера, главное – диплом!
– Но, папа, это вовсе не глупости. – Я поджала губы и отодвинула тарелку с недоеденной рыбой. – Он первым заговорил о том, что я справлюсь с работой и без него. Добавил, что за мной большое будущее, но я не должна забывать, что в любой ситуации надо действовать по совести, а потом…
– Лера, и слушать не хочу! – вдруг вспылил отец и раздраженно бросил на стол салфетку: никогда раньше я не видела его таким. – Забудь все, что тебе сказал Радзинский.
– Папа, что с тобой? – тихо спросила я, и отец понял, что напугал меня.
Он пригубил вина, перевел дыхание и вроде бы успокоился.
– Извини, милая, просто ты многого не знаешь. В последнее время Павел был не в себе. Он рассуждал о всяком непотребстве. Нес околесицу. Я бы даже сказал, что у него развилась паранойя. Я бы не хотел, чтобы ты забивала свою славную головку ерундой.
– Хорошо, папочка, – кивнула я, но лишь затем, чтобы не ссориться. Мое желание разобраться в смерти Радзинского отнюдь не пропало.
Мы замечательно, как самая обычная семья, провели остаток вечера. Усевшись на диване в гостиной, под негромкие звуки Паганини и ароматный бергамотовый чай обсуждали нового профессора. Папа с упоением живописал, какое образование получил преподаватель и у каких выдающихся личностей обучался, да и послужной список написанных им научных работ впечатлял.
Мы оба понимали, что если за мой диплом возьмется такой человек, то развить научную работу в диссертацию не составит труда.
Следующий день для меня был особенно волнительным, ведь предстояло знакомство с профессором. Судя по речам отца, преподаватель станет звездой университета. Почему-то я представляла мужчину лет сорока пяти, в очках, с проседью и животом.
Мое воображение нарисовало ему твидовый пиджак, жилетку и трость. А еще зубы. Они обязательно будут желтыми и кривыми. Не терпелось скорее его увидеть, поэтому я возликовала, что история средневековой мысли стояла первой парой.
Прокручивая в мыслях вчерашний разговор с отцом, я вспомнила и его замечание о Радзинском. Известие о новом профессоре так впечатлило, что я совершенно забыла о том, что должно было тревожить не меньше. Неужели Павел Аркадьевич действительно страдал параноидальными идеями? Возможно, он «заразил» и меня? Что, если его смерть лишь совпадение с изображением на гравюре? И кого я пыталась обмануть… Не бывает таких совпадений, не бывает. Но отец, несомненно, прав в одном: сейчас не стоит забивать этим голову. Главное – диплом.
В аудиторию я пришла одной из первых и заняла привычное место. Аринки еще не было, поэтому я нагло растянулась на парте, положив голову на руки. С трудом продрав глаза после выпитого накануне вина, я не могла найти в себе силы высидеть ровно двадцать минут до начала лекции.
Вот только спать в аудитории я не планировала, однако быстро погрузилась в дрему. Я даже видела какой-то сон, когда кто-то беспардонно нарушил мой недолгий отдых, больно толкнув в плечо.
– Эй, ты охамел? – возмутилась я.
Передо мной стоял незнакомый молодой человек. Не будь его лицо таким сердитым, а взгляд злым, я бы могла назвать его симпатичным, но кислая мина напрочь стирала любые положительные эмоции.
– Вы что себе позволяете? – Гордо вздернув голову и глядя на меня сверху вниз, словно он бог, вопросил парень.
– А что себе позволяешь ты?! Мне больно! – в тон ответила я, обратив внимание, что он чуть ли не побелел от ярости.
– Я считал, что приехал в один из лучших университетов, но на первом же занятии вижу спящую студентку, которая к тому же грубит! – процедил он и, развернувшись, пошел к преподавательской кафедре.
Не нужно было долго думать, чтобы понять, в какую передрягу я вляпалась. Арина до сих пор не появилась. Уж она бы, конечно, разбудила подругу – в отличие от остальных сокурсников, с любопытством разглядывавших меня, как жертву молодого преподавателя.
Я сглотнула, чтобы подавить неизвестно откуда взявшийся ком в горле и подняла взгляд на профессора. Казалось, я вижу исчадие ада, хотя как мужчина он был весьма привлекательным: спортивное телосложение, тонкие черты лица, светло-каштановые волосы и удивительно глубокие сапфировые глаза.
– Ваше имя? – обратился ко мне мужчина таким тоном, словно я самый омерзительный человек, каких он встречал в жизни.
– А ваше? – выдала я, недолго думая.
– Мое?! – гневно переспросил он. – Романов Арсений Витальевич, профессор. Ваш новый лектор.
– Ланская. Валерия Ланская, – представилась я, чувствуя, как от ужаса пересохло во рту.
– Знакомая фамилия. Вы, случайно, не дочь Андрея Николаевича Ланского? – уточнил Арсений Витальевич.
– Да, – подтвердила я.
– Тогда все ясно, – холодно проговорил он и взошел на кафедру.
– И что вам ясно? – не сдержалась я.
Хамское отношение возмущало. Я бы извинилась перед профессором, что случайно уснула, причем до лекции, а не во время оной, – но после подобной грубости не собиралась просить прощения.
– Ясно, что здесь, как и во многих других университетах, дети профессоров пользуются особым блатом, – спокойно ответил новый преподаватель. Он не удостоил меня даже взглядом, рассматривая какие-то бумажки на кафедре.
– Я не пользуюсь тем, что мой отец преподает в Оболенке, – возразила я. – Какое вы вообще имеете право делать подобные умозаключения, даже толком не узнав меня как студента?
– Мне достаточно того, что вы спите на лекциях и дерзите профессорам, – отрезал он, – а сейчас, с вашего позволения, Ланская, я начну лекцию. Советую и вам послушать. Иногда полезно узнавать что-то новое.
Вот так этот наглец в мгновение ока растоптал все мои ожидания. Профессор, ученый, интеллектуал? Нет. Самый настоящий грубиян, напыщенный индюк. И с ним я мечтала познакомиться?
До конца занятия я демонстративно игнорировала Арсения и, кстати, дала себе установку, что не стану звать его по имени и отчеству, кроме как обращаясь к нему лично. Хотя мне не пришлось изображать незаинтересованность.
Лекция молодого профессора показалось мне скучной и поверхностной: ни одного вывода, никакой глубины. Все напоминало урок философии в старшей школе.
После звонка я, не прощаясь, покинула аудиторию, хотя в дверях оглянулась. Профессора это нисколько не задело. Он бросил мне вслед презрительный взгляд. Отлично.
И этого человека мне могут назначить в руководители? Хотя он сам ни за что не возьмет надо мной шефство.
Оставшиеся пары прошли благополучно. Однако Арина не появилась, что начало меня беспокоить. Подруга никогда не пропускала занятия без предупреждения, в Оболенке к прогулам относились очень строго. А после загадочной смерти Павла Аркадьевича в голове моей стали возникать неприятные тревожные мысли.
И, чтобы их развеять, я решила Арину навестить.
У порога Арининой комнаты я услышала громкий кашель. Тяжело вздохнув, я постучала в дверь. Если кто-либо заболевал в Оболенском университете, он был обязан сразу обратиться к врачу, и пациента перевозили в лазарет во избежание заражения других.
То, что Арина скрывала истинную причину прогула, могло повлечь крайне неприятные последствия.
– Можно, Рин?
– Да, входи, – раздался хриплый голос подруги.
– И как это понимать, дорогая? – рассердилась я, когда вошла в комнату и обнаружила совершенно расклеившуюся Арину.
– Не выдавай меня! – взмолилась она. – Ненавижу лазарет, я поправлюсь, только отлежусь сегодня.
– Я не выдам, но кашель сдаст тебя с потрохами. Давай-ка лучше пойдем к врачу, – присаживаясь на стул у кровати, серьезно сказала я.
– Нет, пожалуйста! Мне нужен один денек! Обещаю, если до завтра не поправлюсь, то вместо занятий – в лазарет, – заканючила Аринка и взяла меня за руку. – А теперь выкладывай, что делается в универе.
Я вкратце рассказала, что произошло, не умолчав и про нового преподавателя.
Подруга согласилась, что профессор Романов поступил как настоящий хам, выставляя меня перед студентами в нелицеприятном свете. Она даже предложила ему отомстить, например напакостив в аудитории, но опускаться до подобного я не хотела.
Заставив Аринку принять лекарства, а главное, напоив сиропом от жуткого кашля, я собиралась уходить, но тут в дверь постучали. На пороге стоял университетский доктор, и его лицо не предвещало ничего хорошего.
– Так, значит, это правда? – спросил Михаил Романович, переводя взгляд на Арину, а потом и на меня. – Чем вы объясните, Миланова? А вы, Ланская, похоже, прикрываете больную?
– Михаил Романович, мы как раз хотели к вам обратиться, – оправдывалась я.
– Вы еще и врете? – возмутился врач. – Нам поступила жалоба от вашего соседа, что вы весь день громко кашляете. К тому же вы отсутствовали на занятиях. Арина, собирайте вещи и немедленно в лазарет. Вам выговор. А вам, Валерия, предупреждение.
Арина грустно вздохнула, виновато глядя на меня. К сожалению, у нас не было иного выбора, кроме как признать поражение.
Выговор же означал, что в главном холле университета две недели будет висеть позорное объявление, что студентка Миланова нарушила правило Оболенки. Да еще и преподаватели на лекциях будут обязаны осудить поведение девушки.
Мне захотелось встретиться лицом к лицу с соседом, который заложил Аринку. Я точно знала, что настучал Петр Авилов!
Когда мы учились на втором курсе, Арина и Петя начали встречаться. Роман продлился недолго, и они со скандалом расстались. С тех пор этот гад старался найти повод, чтобы хоть как-то навредить бывшей.
Но сегодняшний его поступок… Петр перешел все границы, и я не собиралась оставлять это безнаказанным.
Я покинула жилой корпус и решительно направилась к спортзалу, где проходила тренировка по баскетболу. Петька, конечно, уже там.
Но я столкнулась с Авиловым даже раньше, чем планировала, когда он выходил из учебного корпуса.
– Эй, Авилов! – крикнула я. – Ты еще не захлебнулся злобой?
– Ланская, бесишься только потому, что я отослал туберкулезницу в лазарет? – ехидно спросил он, мерзко прищурившись.
– Не смей так называть Арину. Ты просто не можешь смириться, что она не бегает за тобой, как какая-нибудь из твоих дурочек! – вспылила я.
– Да больно надо! Я бы с ней снова ни за что не сошелся бы. На ней негде пробу ставить, весь универ ей попользовался, – процедил Петька и зашагал к спортзалу.
Арина действительно была особой ветреной и с толпой поклонников, многие из которых прошли через ее постель. Однако я не могла позволить какому-то придурку оскорблять мою подругу. Не знаю, что на меня нашло, но я взяла горсть земли и швырнула в спину Авилова.
Парень резко повернулся и уставился на меня с такой яростью, что я мигом пожалела о своем поступке. Потом хотел было ринуться ко мне, но замер, а на его лице заиграла недобрая ухмылка.
– Тебе не стыдно, Лера? – нравоучительно заговорил он, чем окончательно меня обескуражил. – Я не собираюсь делать за тебя задание. Когда же ты начнешь учиться, а не пользоваться тем, что в универе преподает твой папочка?
– Авилов, ты совсем идиот?
– Могли бы извиниться, Валерия, – прозвучал позади меня грозный голос. – Вы считаете, что все должны плясать под вашу дудку?
– Арсений Витальевич, вы неправильно поняли, – бросила я до боли избитую фразу безо всякой надежды на понимание.
– На мой взгляд, все очевидно, – холодно сказал он.
– Я пойду, иначе опоздаю на тренировку, – обреченно выдохнул Петя. – Спасибо, что вступились, Арсений Витальевич.
– Разумеется, ступайте. А вы, Валерия, лучше бы занялись чем-нибудь полезным. Например, почитали бы книгу, это, знаете ли, развивает, – усмехнулся мерзавец, глядя на другого удаляющегося мерзавца.
– Кто бы давал мне такие советы! – выпалила я, не в силах терпеть подобное. – Как раз вам не мешало бы побольше читать, возможно, тогда научились бы мыслить, а не пересказывать учебники.
– Что? – прошипел он.
– Ваша лекция была пустой ахинеей, – прямо заявила я, – вы ни черта не смыслите в философии, а можете только пересказывать методичку для старших классов.
Арсений метнул на меня полный ненависти взгляд и приблизился почти вплотную. Между нами были считаные сантиметры.
– Держи свой длинный язык за зубами, девочка, – угрожающе проронил он, – с огнем играешь. – И Романов ушел, оставляя меня в полном ступоре.
Тогда я не приняла всерьез сказанное им в гневе, списав все на злость. Но это были не пустые слова.
Я даже не подозревала, как далеко меня заведет острый язычок.
3. Слабые попытки оправдания
Наиотвратительнейший день! Сначала мерзкий Арсений, потом Миланова со своим обманом, неприступный Михаил Романович с выговором, сволочь Петька и снова чертов Арсений! Да как он смел говорить со мной подобным тоном?! Напыщенный индюк!
Переполняемая яростью, я направилась к себе, но почти у порога комнаты вспомнила: отец обещал договориться с ректором, чтобы новый талантливый преподаватель стал моим научным руководителем. Нет-нет-нет! Такого я допустить не могла и помчалась к папе, но его не оказалось дома. Дозвониться тоже не удалось, сотовый – недоступен. Отец был слегка рассеянным: на лекциях отключал телефон, а после забывал включить.
Я побежала в университет, но и на кафедре папу не нашла, зато застала в аудитории Евгению Матвеевну Селезневу, преподавательницу эстетики. Статная женщина примерно сорока лет всегда выглядела слишком консервативно, и если бы не привлекательное, лишенное морщин лицо, можно было бы смело назвать ее зрелой дамой.
Стоило ее увидеть, и я вспомнила про званый ужин в честь мерзкого нового преподавателя, на который меня пригласил отец.
– Валерия, ты что-то забыла? – Приспустив на нос очки в тонкой золотой оправе, женщина окинула меня строгим взглядом.
– Евгения Матвеевна, добрый день, – учтиво поздоровалась я, – вы не видели моего отца?
– Он уехал в город по университетским делам, – сообщила Селезнева и, все-таки сняв очки, закусила дужку, – но Андрей Николаевич успел предупредить, что ты придешь ко мне на ужин.
– Да, конечно, – наигранно улыбнулась я.
– Тогда до встречи, Валерия! – Селезнева снова нацепила очки и продолжила проверять какие-то тесты.
Я вернулась в корпус совершенно без настроения. И Аринки нет поблизости, чтобы выговориться. Я прилегла на кровать и, прикрыв глаза, задумалась о новом профессоре. Он очень странный и агрессивный, когда общается со мной. По сути, я ничего ему не сделала, малость нагрубила, но ведь это не смертельно. Наверное, есть смысл уладить конфликт? То, что лекция показалась мне поверхностной, могло быть заблуждением, основанным на предвзятом отношении.
Надо бы посмотреть на Арсения с другой стороны. Пожалуй, он переволновался на первом занятии или приберегал свои размышления для другого раза. В любом случае неумение вести лекции не свидетельствует о его глупости. Да и обо мне он сделал преждевременные выводы. Завтра нужно все исправить! С такими мыслями я спокойно уснула.
На следующий день, полная решимости наладить отношения с профессором, я поспешила на учебу. История средневековой мысли будет еще нескоро. Сначала предстояло высидеть латынь и высшую математику.
Как только математик нас отпустил, я сразу направилась на кафедру философии с четким желанием побеседовать с Арсением.
Мне повезло, я застала его одного.
– Арсений Витальевич, можно с вами поговорить? – нервно спросила я.
– Валерия… – Профессор указал рукой на стул, и я послушно присела.
– Арсений Витальевич, вчера у нас произошел неприятный инцидент. Я вам нагрубила и хотела бы извиниться, – начала я.
– Вы умнеете на глазах, Валерия, – пробормотал мой собеседник, уткнувшись в книгу, которую читал до моего «вторжения».
– Но и вы были не правы, – не выдержала я, разозлившись из-за безразличия Арсения.
– Что вы сказали? – переспросил он, оторвавшись от книги, и сапфировые глаза вспыхнули недобрым блеском.
– Вы были не правы на мой счет. Конечно, я поступила некрасиво, когда заснула, но это произошло еще до лекции. У меня был насыщенный предыдущий вечер, – честно выпалила я.
Профессор приподнял бровь после заявления про «насыщенный вечер». Он точно неправильно меня понял, но сейчас это уже неважно – я не прикрываюсь тем, что отец здесь преподает.
– Вы можете во всем убедиться сами. Не хочу показаться нескромной, но медиевистика – действительно тот предмет, в котором я недурно разбираюсь.
– Это все, что вы хотели сказать? – равнодушно уточнил Арсений.
– Да, – пропищала я, чувствуя, что попытка навести мосты потерпела глобальное фиаско.
– Ладно, в таком случае присаживайтесь: сегодня мы проверим, на что вы способны, – вздохнул Арсений, вроде бы обрадованный тем, что мне нечего возразить.
После разговора с Романовым я еще сильнее утвердилась в мысли, что первое мнение о нем было верным. Высокомерие профессора раздражало: теперь стало делом чести доказать, что я и впрямь чего-то стою.
Арсений сказал, что сегодня у меня будет такая возможность. Отлично!
Аудитория постепенно заполнилась студентами, и я с трепетом ожидала начала семинара в надежде блеснуть познаниями. Но преподаватель читал книгу и лишь после звонка обратил внимание на студентов.
– Добрый день, – сухо поздоровался он, – сейчас вы напишете эссе. Хочу понять, умеете ли вы мыслить. Тема: «Логика Аристотеля в синтезе с христианским богословием как основа схоластики». – Профессор Романов для наглядности записал тему на доске, обвел взглядом аудиторию и вновь сел за стол.
Студенты принялись за работу, Арсений углубился в чтение, а я украдкой за ним наблюдала. В этом человеке что-то настораживало. Тема, которую он предложил, слишком обширна, поэтому однокурсники в основном ограничатся общими фразами о логике и религиозной философии – схоластике. Неужели выдающемуся профессору будет интересно читать подобную банальщину? Мне было бы скучно.
Мне и писать-то скучно…
– Валерия! – как гром прозвучал его строгий голос. – Вам требуется особое приглашение, чтобы начать писать?
– Извините, просто обдумывала тему. – Я схватила ручку и принялась строчить определения, не желая раздувать ссору.
Арсений недовольно смотрел на меня, но, когда ручка забегала по бумаге, отвернулся к окну. До конца пары я старалась избегать зрительного контакта, хотя несколько раз чувствовала его взгляд.
Едва очередной звонок известил нас о свободе на ближайшие двадцать минут, я одной из первых сдала работу и практически выбежала из аудитории.
Следующим занятием была физическая подготовка. Она проходила в соседнем корпусе, где, кроме просторного зала, поделенного на секции по видам спорта, имелся бассейн. В отличие от многих других вузов в Оболенке не считали физкультуру чем-то ненужным.
У нас отдавали должное спорту, и каждый студент в обязательном порядке добросовестно сдавал нормативы. Занятия вел Ян Эдуардович Гуревич, кандидат в мастера спорта по легкой атлетике и неоднократный призер российских и международных соревнований. Кроме того, Ян был молодым, привлекательным мужчиной, и многие студентки сходили по нему с ума.
Когда я, переодевшись и взяв бутылочку воды, вбежала в зал, Яна Эдуардовича еще не было. Отсутствием преподавателя не преминул воспользоваться Юрка и напомнил мне о несостоявшемся свидании.
– Я не забыла, Юр, но сегодня мы с отцом идем на ужин к Селезневой, – без энтузиазма отозвалась я: сейчас мысли были заняты другим и совсем съехали с романтического лада.
– Серьезно? – удивился он. – Я тоже там буду. Меня тащит Захар.
– Значит, у Селезневой и встретимся, – улыбнулась я.
– Ага, но от встречи наедине ты все равно не отвертишься, – подмигнул мне парень и ретировался к приятелям, потому что в зал вошел Ян Эдуардович.
Как обычно, Гуревич вытряхнул из каждого душу, заставляя нас отжиматься, приседать, делать выпады и стоять в планке по две с лишним минуты. Когда занятие окончилось, я легла на коврик и невидящими глазами уставилась в потолок.
По мере того как ко мне возвращались силы, я начала рассматривать потолочную роспись, на которую раньше не обращала внимания. Справа от массивной люстры была изображена женщина, стоящая на одном колене у реки и выливающая туда же воду из кувшина. На заднем фоне раскинулся густой лес с детально прописанными деревьями. Но меня привлекла одна деталь. На крайнем дубе четко просматривался повешенный – точь-в-точь такой же, как и на копии гравюры, что передал Радзинский.
Еще раз изучив роспись, я заметила, что она не выглядит целостно, хотя все элементы удачно вписаны, но плохо вяжутся по смыслу с остальными. Здесь не было сюжета, а, скорее, просматривалась какая-то символичность. И я снова вспомнила профессора Радзинского и его загадочную смерть.
Наспех приняв душ и переодевшись, я направилась в библиотеку. В Оболенском университете это святая святых. Несколько огромных залов, соединенных между собой галереями, множество книг на стеллажах, толстые подшивки газет и журналов, архивы и генеалогические древа.
Уже более двадцати лет этим местом управлял Сергей Петрович, наш пожилой библиотекарь. В качестве помощников у него работало несколько методистов, но вся власть оставалась в его руках.
У меня сложились теплые и доверительные отношения с главным книжным хранителем, я часто коротала вечера в его владениях.
– Лерочка, детка, здравствуй! – расплылся в добродушной улыбке библиотекарь, стоило мне показаться в читальном зале.
– Здравствуйте… Как вы? – спросила я.
– Хорошо, милая. Решила позаниматься дипломом?
– Не совсем, – смутилась я. – У вас есть что-нибудь о символике в гравюрах?
– О гравюрах у нас много разного… Что именно тебя интересует? – прищурился пожилой библиотекарь.
– Нам надо написать работу об искусстве гравюры, а я знаю, что в старые времена в книжные иллюстрации любили закладывать тайный смысл. Я подумала, в библиотеке найдется информация по теме.
– Любопытно, – покачал головой Сергей Петрович, – сейчас что-нибудь подыщем. Ты же в курсе, Лерочка, в Европе гравюра возникла примерно в пятнадцатом веке – во время глобальных перемен. Книгопечатание, Великие географические открытия… А что до сюжетов, то они были самыми разными – от библейских до сатиры.
– А можно ли читать гравюры, например, как иконы, где есть устоявшаяся символика? – спросила я.
– В некотором роде. Граверы часто закладывали некий смысл в изображения, посвященные могли его истолковывать, а прочие воспринимали простой картинкой. Например, Альбрехт Дюрер[6 - Альбрехт Дюрер (1471–1528) – немецкий художник, гравер и теоретик искусства. (Прим. ред.)]. В гравюре «Рыцарь, смерть и дьявол»[7 - Гравюра «Рыцарь, смерть и дьявол» была создана в 1513 году. (Прим. ред.)] он изобразил собственные страхи, но, помимо прочего, детали имеют дополнительный смысл. Доспехи рыцаря означают твердую христианскую веру, песочные часы в руках смерти – короткую человеческую жизнь, – проговорил Сергей Петрович, протягивая мне увесистый фолиант.
– «Искусство гравюры», – прочла я название на обложке. – Спасибо, Сергей Петрович.
– Не за что, Лерочка.
В книге, которую дал мне старый библиотекарь, подробно описывалась история гравюры – от возникновения до двадцатого века. Приводились и примеры символики изображений, однако трактовка зависела от исторического контекста и автора.
Чтобы понять смысл гравюры с повешенным и роспись на потолке спортивного зала, было необходимо выяснить, кто их создал и на чем основывался.
Вернув книгу и попрощавшись с Сергеем Петровичем, я направилась в жилой корпус, но по пути меня перехватил незнакомый паренек с первого курса экономического. Он уточнил, я ли Валерия Ланская, и сообщил, что меня разыскивает ректор. С грустью подумав о том, что планы на горячий душ и любимый домашний халат отодвигаются, я поплелась в кабинет Серова.
Постучав и получив разрешение войти, я открыла тугую дубовую дверь и переступила порог ректорского кабинета. Иван Викторович важно восседал за столом, а перед ним в кожаном кресле сидел мой заклятый педагог.
При виде меня Арсений еле слышно хмыкнул и отвернулся к книжному шкафу, изображая заинтересованность ректорской библиотекой.
Серов пригласил меня сесть, и я устроилась в соседнем кресле.
– Арсений Витальевич, как я уже говорил, Валерия Ланская – одна из лучших студенток университета. К сожалению, трагическая смерть профессора Радзинского оставила нашу дорогую Леру без научрука. Дипломная работа студентки практически окончена, но без опытного шефства – никак. Я назначаю вас научным руководителем Ланской.
Мы с Арсением, изумленно и совершенно не сговариваясь, переглянулись. Ни одного из нас не устраивала совместная перспектива корпеть над дипломом. Но как убедить Серова, что нам не стоит сотрудничать?
– Арсений Витальевич будет для тебя, Лерочка, отличной возможностью написать серьезную работу. Помни, у каких профессоров учился он сам, – вкрадчиво добавил ректор.
– Спасибо, – вымученно улыбнувшись, ответила я.
– Не за что, Валерия, ты свободна.
Кивнув на прощание ректору и проигнорировав нового научрука, я практически выбежала из душного кабинета. Я предполагала подобный исход событий, но надеялась на удачное разрешение ситуации.
Да и Арсений мог бы возразить: очевидно, что ему совместная работа над дипломом нужна как собаке пятая нога. Век бы не видеть профессора, но, к сожалению, сегодня еще придется встретиться с Романовым на приветственном ужине!
Свободное время я решила посвятить учебе. Подготовка к коллоквиуму по эстетике помогла на время избавиться от неприятного гнетущего чувства, засевшего глубоко в душе. Меня ничуть не радовало, что остаток учебного года я буду выслушивать хамские замечания научрука.
Но несколько часов пролетели незаметно, и вот я уже открыла дверь довольному папе, одетому в лучший костюм. Стало даже как-то неприятно, что он так готовился к ужину в честь Арсения.
– Поздравляю, дочь! Профессор Романов теперь твой руководитель. – Отец раскрыл объятья, на которые я нехотя ответила: разделить с ним маленький триумф было выше моих сил.
– Да, – с досадой выдохнула я.
– Я еще вчера договорился с ректором, – похвастался отец.
Знал бы он, что отнюдь не доброе дело совершил!
– А теперь – скорее одевайся! Не будешь же ты у Селезневой в халате?
С тяжелым сердцем я кивнула.
Когда мы пришли в дом Евгении Матвеевны – надо сказать, что я церемонно держала отца под руку, – в ярко освещенной гостиной уже собрались гости. В воздухе ощущался запах готового ужина, помощники из обслуги разливали шампанское, слышался смех преподавателей.
Я окинула взглядом комнату и заметила Нилова, беседующего со своим братом и Аристархом Борисовичем. При виде меня парень тут же бросился ко мне, чему я несказанно обрадовалась, надеясь, что Юрка скрасит скучный вечер.
Нилов поздоровался и протянул мне бокал с соком – студентам даже по праздникам было запрещено употреблять алкоголь – и намеревался пошутить про праздник, но нас прервал ректор, требующий уделить минуту внимания.
Иван Викторович вышел вперед и громко представил нового преподавателя. Я попыталась найти взглядом Романова, но заметила его, только когда он подошел к ректору. Первый раз я увидела его улыбку, и, к моему ужасу, она мне понравилась. Мужчина вообще выглядел безупречно – кипенно-белая рубашка, черный смокинг и бабочка. Он действительно был красавцем, хотя на лекции таковым не казался: равнодушное лицо вкупе с наглым поведением не прибавляли ему обаяния.
Романов поприветствовал коллектив и выразил признательность за теплый прием. Он осматривал собравшихся и наконец встретился взглядом со мной. Не удержавшись, я приветливо кивнула, на что он прищурился и плотно сжал губы, а потом вновь продолжил приветственную речь.
Я разозлила профессора. Неужели одним лишь своим присутствием?
После пафосной речи Романова всех пригласили к столу. Удивительно, как повара столовой, ежедневно пичкающие студентов одними и теми же пресными блюдами, сумели приготовить не меньше десятка ресторанных изысков. Правда, вычурный ужин напоминал хорошо поставленный спектакль: ведь каждый гость играл отведенную ему роль, рассказывая вызубренный наизусть текст. Нудные беседы не скрашивала даже запеченная индейка, на подрумяненное бедрышко которой я сразу положила глаз. Увы, аппетит испортил новый преподаватель. Арсений сел напротив и постоянно кидал на меня сердитые взгляды. Я терялась в догадках, что же сделала этому человеку. Не мог же он быть настолько злопамятным, что мстил за первую встречу. Почему именно я стала объектом вечного недовольства? Поведение его напоминало какую-то нездоровую, маниакальную неприязнь.
Когда он в очередной раз исподлобья посмотрел на меня, терпение лопнуло. Извинившись и сославшись на головокружение, я встала и вышла в сад, чтобы хоть немного подышать свежим воздухом.
На улице было чертовски хорошо – особенно по сравнению с душной гостиной. Прикрыв глаза, я облокотилась о вековое дерево и мысленно стала вести обратный отсчет до того момента, когда мое отсутствие станет неприличным и придется вернуться.
Неожиданно я почувствовала на плече тяжесть чьей-то руки. Вздрогнув от испуга, я распахнула глаза и увидела Арсения. Не знаю, что это было: чарующий ясный вечер, волшебный свет луны или дьявольские чары преподавателя. Слабый аромат профессорского парфюма дурманил, и все здравые мысли покинули голову, обнажив первобытные инстинкты любой женщины вблизи привлекательного мужчины.
Я чуть подалась вперед и перевела взгляд на его губы. Профессор склонил голову, и мое лицо опалило горячее дыхание с примесью алкогольной горечи.
– Не представляю как, но ты приложишь все силы, чтобы меня сняли с должности твоего руководителя. Я не буду тратить на тебя ни минуты. Выкручивайся как хочешь, но поверь, это в твоих же интересах, – прошептал дьявол в обличье человека.
Я хотела было ответить, но Арсений пошел прочь, не дожидаясь моих слов.
4. Книга в книге
Совершенно сбитая с толку речами профессора Романова, я стояла столбом. Во мне смешались обида, злость и страх, возвращаться на прием совершенно расхотелось.
Видеть сейчас Арсения – все равно что идти к дантисту: нет никакого желания, заранее знаешь, что будет неприятно, но выбора не остается. И если раньше я еще пыталась как-то оправдать профессора, то теперь он переступил черту.
Что же, черт возьми, такого я сделала напыщенному индюку? Его слова звучали как угроза, не хватало только ножа у горла или дула пистолета меж ребер. И как можно было помыслить, что он привлекательный? Наверное, отсутствие мужчины окончательно снесло мне крышу. Впервые за все годы я позволила естественным инстинктам победить разум, но направила либидо отнюдь не туда, куда нужно.
А куда надо? Да и нужно ли? У меня диплом, учеба, а я думаю о любви…
Хотя кто говорил о любви? В конце концов, я – молодая женщина, мое тело требует ласки, что вполне логично. Отсюда и разного рода странные мысли, героем которых вдруг стал новый преподаватель.
Я глубоко вздохнула и задержала воздух мышцами живота. Известное йоговское упражнение должно унять бешеное сердцебиение, а заодно настроить на неизбежную встречу с Романовым.
К сожалению, не очень хорошо получилось, но я убедила себя, что теперь готова вернуться. Однако не успела я двинуться к дому, как налетела на Юрку.
И как же была ему рада.
– Лер, ты куда запропастилась?
– В гостиной духота, вот и решила подышать, – наполовину соврала я.
– Андрей Николаевич волнуется. Давай уже обратно? – Юра приобнял меня за талию, как бы невзначай подталкивая на дорожку, и жеста парня оказалось вполне достаточно, чтобы мои эмоции вылетели наружу.
Я прильнула к Юре, крепко прижавшись к нему всем телом. Мне отчаянно требовалось испытать то же самое желание, что и по отношению к Арсению, доказать таким образом свою правоту, что мне просто-напросто нужен мужчина.
– Лер, ты точно в порядке? – Голос Юры дрогнул, парень был не слишком уверен, ну а дело заключалось во мне. Возможно, считал, что я передумаю.
– Да, я же сказала, – прошептала я и подняла взгляд на его губы, мечтая почувствовать то же, что и к Арсению.
Этого было мало. Словно движимая какой-то невидимой силой, отбросив сомнения, стеснительность и страх, я страстно поцеловала Нилова.
Юрка ответил не сразу, поначалу опешил, не ожидая моей инициативы, но быстро реабилитировался и практически вжал меня в дерево, которое было свидетелем сцены с Арсением.
Запустив руку в густые волосы парня, я потянула Юрину голову назад, тем самым обнажив его шею. Мои губы заскользили вниз, а стоило немного прикусить кожу, как парень издал легкий стон. Но все, что я делала, было лишь игрой.
Мне хотелось чувствовать себя опытной, сильной женщиной, пусть такой я и не являлась. Зато Юрка воспринял происходящее всерьез. Бедром я чувствовала его возбуждение, он уже беспардонно ласкал мою ягодицу одной рукой, в то время как вторая оглаживала вырез платья.
Еще немного, и моя глупая шалость грозила перерасти в серьезную ошибку. Пора это прекращать.
– Нам, правда, нужно возвращаться, – отстранившись и пытаясь восстановить дыхание, проговорила я.
– Хорошо, – с улыбкой мартовского кота ответил Юрка. – Идем. – Он взял меня за руку, переплетая наши пальцы, и повел к гостям.
Очутившись в гостиной, мы сразу же привлекли к себе внимание. Папа нахмурился и громко отодвинул мой стул, на который я обреченно плюхнулась, получив короткий выговор за долгое отсутствие и неподобающий внешний вид. Растрепанные волосы и распухшие от поцелуев губы практически кричали, чем я минуту назад занималась в саду.
И да, это, конечно, было неуважением к собравшимся, но волновал меня исключительно Арсений. Почему-то перед ним было стыдно, хотя реальной причины на то не имелось. А вот Юрка светился от счастья, игнорируя грозный взгляд моего отца.
К счастью, сразу после ужина виновник торжества удалился, сославшись на необходимость готовиться к лекциям. Но, судя по методике его преподавания, то была пустая отговорка. Только полный идиот не заметил бы, что молодой профессор на званом вечере чувствовал себя не в своей тарелке. Хотя женская половина преподавательского состава явно им очарована. Чего стоили знаки внимания Селезневой, которая лично подавала гостям десерт.
К одиннадцати часам и мой папа выказал желание уйти. Он, как и положено, поблагодарил хозяйку за изумительный ужин, а коллег – за интересные беседы. Евгения Матвеевна, в свою очередь, предложила задержаться еще на чашку чая, но отец вежливо отнекивался.
Мы шли вдоль преподавательских коттеджей, наслаждаясь ночной прохладой. Тишину нарушали лишь прощальные крики птиц, которые совсем скоро отправятся на зимовку в теплые края. На черном небе холодным блеском мерцали звезды. Но даже это сказочное мгновение не смогло успокоить отца, и он завел разговор обо мне и Юре. Я знала, что папе он нравится, тем более и старший брат парня в свое время учился у отца.
Юрка всегда вызывал папину симпатию своей обязательностью, усердием и умением идти к цели, однако всегда оставался главным заводилой университета. Но как бы хорошо отец ни относился к парню, когда дело касалось единственной дочери, никакие аргументы не принимались.
Выслушав мой рассказ и тяжело вздохнув, папа нехотя дал согласие на свидание с Ниловым, но при условии, что я буду благоразумной. И пусть я выросла, а другие уже имеют опыт общения с парнями и, конечно, не только платонический, я, по мнению отца, – другой случай.
– Я обещаю, что буду благоразумной. Ты ведь меня знаешь. Тебе не о чем волноваться, – взяв отца покрепче под руку, проговорила я.
– Да, Лерочка, но я не могу не тревожиться. Ты – моя гордость, единственная дочь, звезда университета!
– Кстати… пап, я бы не хотела работать над дипломом вместе с Арсением Витальевичем…
– Что?! – Отец остановился и пристально посмотрел на меня. Поняв, что в моих словах нет ни намека на шутку, он нахмурился.
– Дело в том, что у нас сразу не сложились отношения, да и подход к теме совершенно разный. К тому же мы умудрились повздорить. – Я перевела дыхание, чувствуя, как покалывает кончики пальцев под суровым отцовским взглядом.
– Валерия, что с тобой? Романов – блестящий медиевист и талантливый ученый. Даже если у вас разные взгляды на изучаемую проблематику, это только на пользу! Вспомни, еще Сократ[8 - Сократ (ок. 469–399 гг. до н. э.) – древнегреческий философ, уделявший особое внимание человеку и его внутреннему миру.] говорил, что истину можно найти в споре, и если один из оппонентов считает себя умнее, то должен помочь другому отыскать правду. Он рекомендовал принять позицию противника и вместе с ним доказать ее ошибочность. – Первый шок прошел, и отец, успокоившись, снова повел меня к дому.
– Да? А Ювенал[9 - Децим Юний Ювенал (между 50 и 60 гг. – ок. 127 г.) – римский поэт-сатирик, сочинивший стихотворные «Сатиры» в пяти книгах.] считал, что следует воздержаться от спора, поскольку спор как раз и является самым невыгодным условием для убеждения!
– Именно, Ювенал твердил про убеждение. А вам не надо никого ни в чем заверять! – усмехнулся папа. – Вам необходимо достойно написать работу. Он будет твоим руководителем – и точка. Между прочим, об этом я просил ректора как о личной услуге и не стану идти на попятную.
Я потерпела фиаско. Теперь оставалось сообщить вердикт Арсению, но совсем не хотелось сталкиваться с ним вновь. Промучившись всю ночь от бессонницы, как декабрист перед казнью, утром я поплелась на кафедру к Романову…
Все-таки человеческая психология – удивительная вещь. Мне было страшно встречаться с Арсением, чем ближе я подходила к заветной аудитории, тем тяжелее становилось на душе. Единственное, что хоть как-то подбадривало, – до следующей недели его лекций больше не будет. Может, за несколько дней гнев Романова поутихнет.
Набравшись смелости, я постучалась.
– Войдите, – прогремел голос злосчастного преподавателя.
– Мне надо поговорить с вами, – протиснувшись в полуоткрытую дверь, пролепетала я.
– Слушаю вас, Ланская. – Арсений, как обычно, читал книгу, но на сей раз отложил ее, всецело сосредоточившись на мне.
Под его пристальным взглядом я села за первую парту перед преподавательским столом.
– Арсений Витальевич, я побеседовала с отцом…
– И? Он разрешит нашу проблемку? – воодушевился мужчина, чем напомнил мне десятилетнего паренька, которому пообещали вкусную конфету.
– Вы останетесь моим руководителем, – вздохнула я.
– Что ж, ладно. Пишите ваш диплом. Потом принесете на проверку, когда будет готово.
Такой реакции я не ожидала. Арсению как будто безразлично, останусь я его дипломником или нет, хотя накануне он мне почти угрожал.
Какой странный тип…
– Но, полагаю, диплом практически написан. Осталось всего ничего, дерзайте, – недобро улыбнулся он и опять взялся за книгу.
– Но у меня есть вопросы!
– Вы же умная, Валерия, уверен, что быстро найдете ответы. Я буду ждать готовые главы. А теперь вы идите.
– Надеюсь, вы не перережете мне горло, когда я сдам вам работу? – не удержалась я.
– Нет, Валерия, вы – не та, из-за кого я бы хотел очутиться в тюрьме, – раздраженно бросил он и отмахнулся от меня, как от назойливой мухи.
Я хотела огрызнуться, но Арсений не дал, указав на дверь.
Без истории средневековой мысли и одного крайне неприятного профессора занятия пролетели мгновенно. Я даже не заметила, как звонок возвестил об окончании последней пары и свободе от учебы до понедельника. Правда, в отличие от сокурсников, для которых пятница являлась днем отдыха, я планировала заняться дипломом. И не последнюю роль в этом рвении сыграл Романов. Хотелось скорее закончить очередную главу, чтобы он не смог придраться к тому, что я плохо работаю.
Я уже почти добралась до жилого корпуса, но вдруг вспомнила про книгу. Ее обещал дать мой прежний научрук, но так и не успел – трагический случай оборвал жизнь Радзинского.
И пусть это нехорошо, но я решила найти книгу в личной библиотеке профессора Радзинского. Дом погибшего преподавателя пустовал, но я знала, что Павел Аркадьевич хранил запасной ключ под цветочным горшком на веранде.
Удача мне сопутствовала: ключ оказался на месте, на улице никого не было, и я беспрепятственно проскользнула в дом покойного профессора.
В нос сразу же ударил неприятный затхлый запах, захотелось распахнуть окно, но это было слишком рискованно. Похоже, в жилище Радзинского не приходили: мебель покрылась слоем пыли, разбросанные впопыхах вещи лежали явно не на своих местах.
Все было так, как в нашу последнюю встречу с Павлом Аркадьевичем. Чтобы не нагонять на себя грусть, я направилась в библиотеку и достала с полки нужную книгу.
Вернувшись в гостиную, я не удержалась, открыла фолиант, устроившись на диване, и машинально кинула свою сумку на журнальный столик, как делала всегда, когда приходила к Радзинскому работать над дипломом.
Но сумка не долетела до столешницы. И только теперь я заметила, что столик находится от дивана дальше обычного. Открытие заставило по-новому взглянуть на комнату и обнаружить странные детали.
Столик – дальше от дивана, подсвечники стоят под другим углом, рамки для фотографий немного сдвинуты. Я проводила у профессора дома много времени, поэтому прекрасно запомнила обстановку, в отличие от человека, попытавшегося воссоздать ее по памяти. Но кто это был и что ему надо в доме покойного? Может, искали гравюру, которую Павел Аркадьевич передал мне?
Значит, это мог быть только убийца.
Стоп! Я уже говорю про убийство? А я не сочиняю? Хотя я с самого начала это подозревала. Но что, если взломщик искал вовсе не рисунок? А чего же он хотел?
Наверное, вещь до сих пор находится где-то здесь. Нужно осмотреть дом Радзинского.
Начала я со спальни. Кровать, стол, тумбочка, диванчик, шкаф… Ничего такого, что могло бы привлечь внимание. Типичная комната одинокого пожилого мужчины. Ванную я осмотрела довольно быстро и тоже ничего не нашла. А вот в библиотеке пришлось повозиться. Я просматривала одну книгу за другой, пролистывая каждую страницу, заглядывая под каждый корешок. Ничего.
Снова ничего. Пока…
Я достала том Линдола Бишопа «Алхимия как путь к истине»[10 - Книга является выдумкой автора, как и имя Линдол Бишоп.], открыла его, но вместо страниц с текстом увидела прорезь, где лежала другая, похожая на карманную Библию, книжка. У нее не было ни автора, ни заглавия, только гладкая обложка из темно-коричневой кожи. Но самым интересным оказалось то, что вместо текста в ней были гравюры, причем каждая имела подпись.
Пролистав до середины, я отыскала уже знакомого повешенного. «Предатель».
Итак, гравюра называется «Предатель».
В голове тотчас возникла логическая цепочка и главный вопрос: кого предал Радзинский, что поплатился за это жизнью? Труд Бишопа я убрала на место, а вот таинственный сборник гравюр прихватила с собой.
Уже без особого энтузиазма осмотрела гостиную и кухню и, не найдя ничего интересного, решила вернуться в студенческий корпус. Конечно же, моя дипломная работа моментально ушла на второй план, уступив значимое место размышлениям о Павле Аркадьевиче. Получается, его смерть не несчастный случай и даже не убийство. Профессора приговорили к казни, он был в курсе приговора, поэтому и хотел бежать. Но Оболенка – закрытый университет, куда не так-то просто попасть кому-то со стороны.
Здесь Радзинский находился в бо?льшей безопасности, если только преследователь – не кто-то из Оболенки.
Другой вопрос, мучивший меня: изображение на потолке спортивного зала, ведь роспись также могла нести сакральный смысл. Мне не терпелось поскорее прийти в свою комнату и изучить загадочную книжку. Вдруг я увижу и другие изображения.
Кроме того, я никогда не обращала внимания на потолочные и настенные фрески Оболенки. А они могут быть весьма любопытными.
В детстве мама говорила мне, что на улице нужно быть осторожной. Всегда смотреть по сторонам и себе под ноги, чтобы не споткнуться и ни на кого не налететь.
И почему я плохо ее слушала? Погруженная в свои мысли, не замечала ничего вокруг и уже собиралась завернуть за угол, как вдруг с кем-то столкнулась. Я бы обязательно оступилась или даже упала, если бы кое-кто не успел меня подхватить.
Можно было и не поднимать голову: я сразу угадала, кто передо мной. Терпкий парфюм, как и прошлым вечером, дурманил, стоило только вдохнуть. Он, как ядовитый газ, проникал в легкие, пробирался до сердца, сводил судорогой горло.
Однако я посмотрела на мужчину, заведомо понимая, что окунусь в волну презрения и неприязни.
– Здравствуйте, Арсений Витальевич.
5. Игра
– Валерия, добрый день! – на удивление учтиво поздоровался Арсений и вроде бы приветливо взглянул на меня. – Хорошо, что встретил вас.
– У вас ко мне дело? – удивилась я.
– Да. – Он почесал шею, что выдало его тревогу. – Я ведь ваш руководитель. Мне стоит ознакомиться с вашей работой, прежде чем вы принесете на вычитку новые главы.
– С радостью покажу наработки, – вдохновилась я, а в душе промелькнула надежда, что с Романовым может что-то и получится, если он заинтересуется дипломом.
– В таком случае, если вас не затруднит, занесите черновики завтра в обед.
– Хорошо, в три вам будет удобно?
– Да, буду ждать, – ответил преподаватель. – Мой дом напротив коттеджа вашего прошлого руководителя: тот, что с зеленой крышей.
– Спасибо. Завтра буду у вас.
– Что ж, Валерия, всего хорошего. – Он поклонился, прямо как герой фильма про английских лордов, и пошел прочь.
Пусть не по своей воле, но Арсений попросил принести ему наработки, что не могло не радовать, но сейчас меня вообще не волновал диплом.
Поднявшись в свою комнату, я достала книжку Радзинского и принялась ее рассматривать.
Это был не новый экземпляр: пожелтевшие страницы и потрепанная обложка свидетельствовали, что моей находке не один десяток лет, но, судя по прошивке, возраст ее не более века.
Пролистав книгу от корки до корки, я сумела найти и ту самую гравюру, увеличенный рисунок с которой украшал спортивный зал, – «Невиновность». А на предыдущих страницах тоже имелись иллюстрации: уже знакомая мне гравюра «Предатель» и другая – «Суд».
Последняя, конечно же в виде росписи, была на северной стене спортивного зала: огромные весы с гроздью винограда на одной чаше и яблоками на противоположной. Никогда раньше я не трактовала изображение вот так, полагая, что подразумевалось простое взвешивание продуктов.
Если же проследить последовательность изображений по книге, можно увидеть логическую цепочку. Суд, который решит, предатель ли ты или невинен. Иными словами, над Радзинским вершился суд, а приговор мне хорошо известен. И его исполнения не зря боялся Павел Аркадьевич.
Я вспомнила, что говорил мне отец, будто у Павла Аркадьевича началось помутнение рассудка и он нес какую-то околесицу. Нужно выяснить, о чем разглагольствовал Радзинский, чего и кого боялся.
И пусть отец просил не лезть в темные дела, я действительно не могла оставаться в стороне.
Я пришла к папиному дому и уже внаглую хотела потянуть за ручку, как дверь распахнулась и на пороге появилась Лена Королева, студентка отца.
Мы учились на параллельных курсах, но никогда особо не общались. Папа часто хвалил Лену, а ей рассказывал про мои успехи. В общем, мы были знакомы заочно куда больше, чем реально.
– Значит, отец дома, – улыбнулась я, – привет, Лен.
– Ага, он у себя. Мы как раз закончили на сегодня с моим дипломом. – Девушка театрально изобразила облегчение, и мы расхохотались.
– Как продвигается работа?
– Замечательно, Андрей Николаевич мне очень помогает. А ты как? Слышала, работаешь с новым профессором?
– Да, но мы еще не начинали толком заниматься. Завтра принесу ему черновики.
– Ничего, у вас впереди целый год. – Ленка подмигнула мне. – А он красавчик.
– Как-то не смотрела на него в этом плане, – солгала я, в то время как воображение вовсю рисовало его злосчастный образ.
– И правильно, зачем тебе старпер, когда рядом есть Нилов, – заметила девушка, но, взглянув на часы, засуетилась. – Извини, пора бежать.
– Пока!
Отца я обнаружила на кухне, он пил ароматный кофе и совершенно не слышал моих шагов. Пользуясь его задумчивостью, я подошла со спины и крепко к нему прижалась.
Он засмеялся, поставил на стол кружку и развернулся ко мне.
– Лерочка, дочка, ты чего?
– Я не могу навестить папочку? – игриво спросила я, делая глоток из отцовской кружки. – Сахар! Папа, тебе нельзя!
– Всего две ложки. Ты же в курсе, я не могу пить кофе без сахара.
– Тебе бы и от кофе отказаться… – задумчиво проговорила я и, выпутавшись из папиных объятий, вылила остаток напитка в раковину.
– Точно, но что-то вдруг захотелось… Милая, ты зачем пришла? – Он серьезно посмотрел на меня.
– Я соскучилась.
– Тогда пойдем в гостиную.
Папа заварил чай, и некоторое время мы беседовали на самые разные темы, не связанные с причиной моего визита. Но когда речь вернулась к диплому, появился шанс коснуться запретного.
– Кстати, о Павле Аркадьевиче, – начала я, – ты говорил, что в последнее время его тревожили странные мысли.
– Возраст, милая, – развел руками отец, – он на старости лет выдумал невесть что и сам в это поверил.
– Например? – не унималась я.
– Зачем тебе забивать свою прекрасную головку всякой чушью? – Отец подлил мне в чашку кипятка. – Лучше расскажи, как твоя работа с новым преподавателем.
– Но почему глупостями? Я лишь хочу знать, что его тревожило.
– Для чего, Лер? – неожиданно строго вопросил отец, со звоном поставив свою чашку на блюдце.
– Мне нужно, – прошептала я.
– Повторяю, Лера, для чего?
– У меня есть подозрения, что его смерть не была случайной. – Я виновато посмотрела на отца и испугалась его тяжелого взгляда, словно была не его дочерью, а студентом на пересдаче.
– Откуда такие подозрения? – процедил папа.
– Выстроила логическую цепочку. Павел Аркадьевич загадочно вел себя перед отъездом. Его напутствие мне, как будто он не вернется, а потом авария. – Про гравюру я решила умолчать.
– Ты уже говорила кому-нибудь о своих подозрениях? – Отец не на шутку разнервничался, что мне совсем не понравилось.
Неужели он осведомлен куда больше, чем я думала?
– Нет, никому. Только тебе.
– Вот и не говори! – строго проронил он. – Все, что ты сказала, должно оставаться в стенах этого дома.
– Тебе что-то известно?
– Ничего, кроме того, что нельзя забивать голову бредом сумасшедшего, – грозно сказал отец. Еще немного – и он бы повысил голос.
Но я не могла пасовать.
– В чем заключался его бред?!
– Лера!
– Папа!
Отец вздохнул и взял меня за руку. Впервые я смогла победить: ведь всегда безропотно его слушалась.
– Радзинский чрезмерно увлекся средневековыми текстами: алхимия, метафизика и прочее. Он уверовал, что в Оболенском университете правят темные силы. В общем, паранойя.
– Но на чем-то он должен был основываться…
– Да, на книгах, которые прочел. А их – тысячи, – с раздражением буркнул папа, но я не унималась.
– Он говорил что-то конкретное? И что за силы?
– Лера, надеюсь, ты не веришь в подобную чушь?
– Не верю, но хочу во всем разобраться. Папа, я не успокоюсь, пока не выясню, что случилось на самом деле.
– Дочка, ты уже в курсе его трагической кончины. – Отец обнял меня и поцеловал в макушку. – А прочее – только твоя фантазия. Пообещай, что оставишь затею с расследованием и никому не проболтаешься о своих подозрениях.
– Ладно, – помолчав, ответила я.
Отец немного успокоился. Он думал, что я сдалась, хотя это было не так.
Прекратить начатое, когда даже маломальские факты буквально кричали об убийстве? Нет, такое выше моих сил.
Пробыв в отцовском доме еще около получаса, обсуждая все на свете, кроме запретной темы, я поняла, как сильно нуждалась в семье.
Мы не были близки, но я безумно любила отца, и наши нечастые совместные вечера многое для меня значили, а до переезда в Оболенку жизнь была совершенно иной.
Я росла беззаботной девочкой, которую не ругали за четверки, разрешали прогулять физкультуру. Мне постоянно твердили, что я любимая дочурка. Мама была самым близким человеком, а ее гибель оказалась для меня настоящим ударом.
Отец хорошо обо мне заботился, всегда интересовался дочерними делами и успехами, но в отличие от мамы не сумел стать настоящим другом.
Папа мечтал видеть во мне свое продолжение, поэтому воспитывал в строгости и пиетету к учебе. Однако все это способствовало тому, что я постепенно превращалась в робота.
И только почувствовав вкус к жизни в объятьях отца, поцелуе с Ниловым и в том странном чувстве, что возникало рядом с Арсением, я поняла, что не хочу оставаться безвольной куклой, подчиняющейся чужой воле.
Разговор меня расстроил, глупо отрицать, что папа что-то не знает. Я очень боялась, что и отцу грозит опасность.
Промелькнула и другая безумная идея, что папа в чем-то замешан, но ее я быстро отогнала. Чтобы взбодриться, решила принять душ, но даже вода не смыла груз переживаний.
Спать не хотелось, заниматься дипломом тоже. Как раз вовремя раздался стук в дверь.
Мой однокурсник и по совместительству сосед сверху Альберт Шульц, кстати, потомственный немецкий барон, пришел позвать на импровизированную вечеринку.
Шульцы обосновались в России еще при Екатерине Второй, в рамках ее политики по приглашению иностранцев[11 - Речь идет о манифесте 1762 года, а также о манифесте 1763 года: согласно этим документам Екатерина Вторая предоставляла ряд льгот иностранным поселенцам (преимущественно немцам). В это время возникла необходимость заселения неосвоенных земель (иностранцы, поселившиеся в сельской местности, освобождались от налогов на тридцать лет). Помимо прочего, Екатерина Вторая переписывалась со многими иностранцами, некоторые из них были приглашены в качестве просветителей.]. Предки Альберта учились в Оболенке, но славная семейная традиция была нарушена революцией.
Шульцы вернулись на историческую родину только после падения советской власти, вот тогда Ал и стал студентом фамильной альма-матер.
Обычно я отказывалась от поздних посиделок, но теперь согласилась посетить вечеринку.
Альберт часто по пятницам приглашал к себе ребят, а сейчас у него собрались студенты практически со всех курсов.
Стоило зайти в комнату Ала, как Юрка Нилов, который играл в карты с Петькой, подлетел ко мне.
– Что ты делаешь? – рассмеялась я, когда парень подхватил меня на руки и закружил.
– Радуюсь, что ты пришла, – опуская меня на пол, ответил Юра. – И чего вдруг выбралась потусить, обычно сидишь вечерами затворницей над книгами?
– Захотелось развеяться. Во что играете? – поинтересовалась я.
– Бридж. Присоединишься?
– Я буду лишняя. У вас уже сформированные пары.
– Тогда будешь моей моральной поддержкой, – предложил он и, усевшись на место, похлопал по своей коленке.
– Хорошо, – ответила я и, проигнорировав намек Юрки, поставила рядом свободный стул.
Игра в карты была популярной забавой в Оболенке. Не имея возможности веселиться шумно, мы находили развлечение в картах, нардах или шахматах. Кто-нибудь со стороны решил бы, что мы психи, ведь на дворе двадцать первый век, кругом клубы, бары, выпивка, интернет, в конце концов. Но университет нас выдрессировал: мы панически боялись нарушить здешние правила.
Бридж был одной из любимых забав, правда, играть на деньги запрещалось, но на кон ставились помощь в написании рефератов, составление докладов и прочие полезные вещи.
Я устроилась рядом с Юрой и заглянула в его карты. Расклад оказался неважным, но уж очень хотелось, чтобы парень «сделал» этого выскочку Авилова.
Ему я еще не простила подставу перед Арсением.
– Ну, Лер, как его картишки? – усмехнулся Петька.
– Не беспокойся, он сможет выиграть. – Гордо вздернув носик, сказала я, словно вопрос Авилова задел лично меня.
– Ничего не имею против честной игры, – развел руками парень.
Партия продолжилась, но я вновь погрузилась в размышления, не обращая внимания на ходы ребят, шутки Нилова и грубости Пети.
– Лер, где ты витаешь? – Юрка накрыл мою руку ладонью и чуть сжал. – Мы доиграли.
– Я задумалась…
– О чем?
– О символизме изображений, – честно ответила я и переплела наши пальцы.
– Символизме изображений? – удивилась Лена, незаметно оказавшаяся рядом с нами. – И что?
– Любопытно, что простой на первый взгляд рисунок может нести глубокий смысл. К примеру, карты. Мы смотрим на щит с мечом и понимаем, что перед нами туз, самая сильная карта. У нас в Оболенке почти все стены и потолки расписаны, что, если это не просто изображения, а некие послания?
– Послания, зашифрованные два с лишним века назад… Занятно, – протянул Юрка.
– Даже если так? Может, университетские росписи – тайный язык, к которому прибегали первые художники, работавшие в Оболенке? Наверное, им до сих пор пользуются.
– Ты прямо как Радзинский, – ухмыльнулся Петя, передразнивая профессорскую манеру говорить.
– Что ты имеешь в виду? – опешила я.
– Однажды я пришел к нему с дипломом, он усадил меня в гостиной и затянул такую же волынку, как ты сейчас, – отмахнулся парень.
– И что именно он говорил?
– Рассказывал про росписи на стенах Оболенки, мол, они срисованы с какой-то книги, каждый рисунок имеет определенное значение, и даже не одно. Точно из ума выжил старик. Да еще и тебя безумием заразил.
– То есть ты не можешь допустить мысли, что заслуженный профессор, возможно, был прав? Он объяснил, откуда срисованы изображения? И что за книга?
– Радзинский совсем с катушек съехал. Ты дура, если всерьез восприняла его бред. Оболенку разрисовали чисто ради красоты, иначе бы мы об этом знали. Радуйся лучше, что тебе нормального руководителя дали. Тот умалишенный всех достал.
– Какой же ты козел, – процедила я, а Авилов пожал плечами и расплылся в улыбке, словно был доволен, что я озвучила его истинную сущность.
Ребята менялись парами и готовились к новой партии, но мне стало скучно, да и в сон начало клонить. Попрощавшись, я собралась уйти, но Нилов моментально увязался за мной, чтобы проводить.
По пути он держал меня за руку, будто я его девушка, однако с выводами Юра поторопился. Нилов мне симпатичен, нравился как человек, но никакого влечения я не испытывала. Может, нужно время?
Мы остановились у двери моей комнаты, и я уже хотела ускользнуть от Юрки, но парень ловко ухватил меня за локоть и притянул к себе.
– Ты помнишь про завтрашний вечер? – прошептал он, склоняясь так близко, что я почувствовала его горячее дыхание.
– Конечно, пом…
Он не дал договорить, нежно целуя, что было чертовски приятно, но не настолько, чтобы потерять голову. Я снова попрощалась – на сей раз более скромно, и открыла дверь в комнату.
Не раздеваясь, я легла на кровать и хотела полистать книжку Радзинского, но не заметила, как уснула. Ночь выдалась холодная, и под утро мороз пробрался в комнату, отчего я проснулась в половине четвертого утра.
Прикрыв окно и укутавшись в одеяло, я постаралась расслабиться, но ничего не получилось. К четырем окончательно надоело ворочаться, и, чтобы подустать и позже провалиться в сон, я решила прогуляться по университетскому городку.
В кронах деревьев шумел ветер, уже вовсю облетала листва, накрапывал мелкий дождь, а я бездумно брела по пустой сумрачной аллее. Только очутившись у дома бывшего научрука, я сообразила, как далеко зашла.
Легкая куртка отяжелела от влаги, а кеды совершенно вымокли: пора возвращаться, чтобы не разболеться. Не очень-то хотелось оказаться запертой в лазарете. Я уже собиралась пойти обратно, но мое внимание привлек слабый свет в окне дома напротив.
В такой час Арсений не спал, интересно, почему?
Бессонница или он уже встал?
Снедаемая любопытством, я прошмыгнула поближе к дому Романова и, взобравшись на бордюр, постаралась посмотреть в окно. Увы, плотно задернутые шторы не оставили ни единой щелочки для обзора.
Я решила пройтись вокруг коттеджа, предположив, что наткнусь на что-нибудь, но и тут не повезло… По какой-то причине я опять вернулась к тому самому окну и забралась на бордюр.
Внезапно в комнате раздалось негромкое жужжание. Оно напоминало звук работающей техники, но какой именно, я понять не могла.
Наверное, это было слишком отчаянно и глупо, но я просунула руку в полуоткрытое окно и попыталась чуть сдвинуть штору, однако не удержалась и упала. К счастью, пышные кусты смягчили падение, и я не сильно ушиблась.
Вот только вышло чересчур громко – Арсений, привлеченный источником шума, резко раздернул шторы и выглянул наружу. Я съежилась, стараясь спрятаться в листве, и он вроде бы меня не увидел. Еще некоторое время высматривал предрассветного возмутителя спокойствия, а потом скрылся в комнате, но радоваться пришлось недолго.
Не успела я подняться, как услышала звук открываемого дверного замка.
6. Партия сыграна. Кто победил?
Я молниеносно прошмыгнула за угол коттеджа. Кажется, Арсений все еще меня не замечал. Но и домой возвращаться не спешил. Раздались приближающиеся шаги.
Чувства обострились, даже у воздуха появился горьковатый привкус опасности, а время замедлилось. Отрезвил шлепок ботинка по сырой листве совсем рядом, и я со всех ног бросилась прочь.
Он видел, как я убегаю, но не стал преследовать. Капюшон бесформенной толстовки скрыл длинные волосы, джинсы и кеды не выдали девичью фигуру. Арсений не мог узнать меня, лишь только догадаться.
Пробежав до конца улицы, я обернулась. Профессор смотрел мне вслед, стоя на дорожке, ведущей к дому. Я не различила черт его лица, и одному богу известно, насколько сильна была ярость мужчины. Чтобы унять дрожь, вызванную страхом, я снова бросилась наутек и не сбавляла скорости, пока не оказалась в своей комнате.
Скинув одежду, я ринулась в душ, но успокоить бешеное сердцебиение не получилось. Я терялась в догадках, что делать, если Арсений распознал меня, как объяснить свою слежку.
Заглядывать ночью в окно преподавателя – безумие! Строгий выговор, вызов к ректору на ковер, объяснительная и разочарование папы. Но даже если чертов профессор меня вычислил, он ведь не может быть в этом уверен?
Сейчас только светает, да и лица моего он в принципе не видел. Можно все отрицать, как говорится: «Не пойман – не вор». Состроив коварный план обмана, я вдруг поняла, как устала за пару бессонных утренних часов.
Забравшись под одеяло, я сладко уснула, да так, что пропустила завтрак.
Кроме общей столовой на территории Оболенского университета работал кафетерий, где, помимо ароматного крепкого кофе, готовили салаты, супы и сандвичи, но за отдельную плату.
Пересчитав остатки стипендии, я прикинула, что вполне могу позволить себе и салат, и сандвич, и какой-нибудь десерт. Стоило только подумать о еде, как голод гулким урчанием отозвался в животе.
Правда, до завтрака следовало сделать кое-что важное.
Я достала из ящика стола черный мусорный пакет и сложила туда вчерашнюю одежду. Ветровка старая, ее не жалко, зато джинсы, толстовка и кеды… Но выбора нет.
Мусорные контейнеры находились сразу за жилым корпусом, и я быстро, не привлекая внимания, к ним прошмыгнула. Но едва открыла крышку бака, чья-то тяжелая ладонь опустилась мне на плечо. Вздрогнув, я отскочила в сторону и приготовилась давать объяснения Романову, но передо мной стоял вовсе не он.
– Авилов, придурок! Ты напугал меня.
– Это я и планировал, – усмехнулся он и схватил мою руку, сжимавшую мешок. – Что у тебя в пакете? Уж не труп ли расчлененный?
– Ты на голову больной! – Я отдернула руку и выбросила компромат в бак.
– Да ладно тебе, Лерочка. – Петя шагнул ко мне и практически вжал в стену. – Расскажи, что прятала в пакете.
– Для тебя там ничего не нашлось! – упираясь ладонями в его грудь и отталкивая парня, рявкнула я. – Просто старая одежда.
– Старая одежда? Неинтересно, – фыркнул он и, шлепнув меня по ягодице, направился к корпусу.
Авилову удалось испортить мне настроение, а голод превратил в разъяренную фурию, усмирить которую мог только вкусный завтрак. Кафетерий был практически пуст, но я все равно присела за барную стойку. Казалось, что, если буду видеть, как готовят еду, ее подадут быстрее. Наконец передо мной поставили тарелку с греческим салатом, но не успела я его попробовать, как в заведение зашел профессор Романов собственной персоной. Видимо, судьба решила доконать меня окончательно, посылая одного за другим людей, которых я не переносила.
Уткнувшись в тарелку, я понадеялась остаться незамеченной. Голод моментально пропал, и кусок в горло не лез. Мне уже принесли горячие сандвичи, а я к ним не притронулась.
Голоса Романова я не слышала, значит, он даже не делал заказ, и я осмелилась обернуться, чтобы проверить, не убрался ли отсюда этот… Индюк.
Вопреки моим надеждам, Арсений никуда не ушел, а внимательно меня рассматривал. Под его изучающим взглядом стало неприятно до покалывания кончиков пальцев ног, как бывало на приеме у врача. Неужели пытался узнать во мне предрассветного гостя?
Наши гляделки затянулись до неприличия, и я кивнула профессору, что он воспринял как знак и двинулся к барной стойке.
– Доброе утро, Валерия…
– И вам.
– Завтракаете? – Он взглянул на салат и поморщился, чему я не удивилась: ведь у него аллергия на все, что как-то связано со мной.
– Верно. А вот вы нет? – Я покосилась на его пустой столик.
– Я зашел, когда увидел вас, – ответил Арсений непринужденным тоном. Дескать, заглянуть в кафе ради меня и специально выжидать, чтобы я его заметила, – дело обыденное.
– Почему тогда сразу не подошли? И что вам вообще нужно?!
– Хотел напомнить, что к трем часам жду ваши наработки по диплому, – улыбнулся Арсений, продолжая всматриваться в мое лицо, словно пытался мысленно зафиксировать каждую появившуюся на нем эмоцию.
– Я помню, Арсений Витальевич. Не переживайте, не опоздаю, – ответила я, расплываясь в лицемерной улыбке.
– Отлично, тогда не задерживаю вас, – кивнул он и уже собрался уйти, но вдруг бросил взгляд на мой салат. – Лучше бы мясо ели, а не всякую траву.
Человеческий организм – интересная вещь. Стоит утолить голод, как настроение поднимается. Когда за Романовым закрывалась дверь кафетерия, ко мне тут же вернулся аппетит. Я даже предположила, что Индюк может быть демоном, обладающим сверхсилой, и способен влиять на работу чужих внутренних органов. Например, он может не позволять моему желудку принимать пищу.
Зато сейчас Романова нет поблизости, и я спокойно поем. Усмехнувшись своим размышлениям, я снова погрустнела, вспомнив, что совсем скоро мне предстоит очередная встреча с Арсением. Да еще у него дома – один на один!
Вернувшись к себе, я собрала в папку все то, чем довольно долго занималась с профессором Радзинским. Научную работу я начала как курсовую еще в прошлом году и успешно защитила, после чего Павел Аркадьевич предложил развить ее в диплом.
Мы немного расширили тему, и теперь я писала о влиянии трактатов Пьера Абеляра[12 - Пьер Абеляр (1079–1142) – французский философ и теолог. (Прим. ред.)] на зарождение номиналистической диалектики[13 - Номинализм в целом – философское учение, согласно которому общие понятия (универсалии) существуют только в мышлении и потому являются субъективными. (Прим. ред.)] Средневековья. Арсений не сумеет остаться равнодушным.
Без пяти минут три я уже стояла на пороге домика с зеленой крышей и нажимала на кнопку звонка. Время, пока Романов не открыл дверь, показалось мне вечностью, когда же я увидела научрука, не смогла сдержать легкого смешка.
Судя по виду Арсения, я его разбудила: растрепанные волосы, заспанное лицо с вмятиной от подушки на щеке и надетая наизнанку футболка с ярким рисунком, который невозможно было разобрать с оборотной стороны ткани.
– Валерия, вы пришли сдавать работу или веселиться? Что вас рассмешило? – строго сказал Арсений, но напугать меня у него не получилось.
– Простите… ваша футболка…
Арсений опустил взгляд и заметил свою оплошность. Еле слышно выругавшись, он стянул футболку и, пока ее выворачивал, я имела возможность насладиться прекрасным мужским торсом. Романов был отлично сложен, да и спортзалом явно не пренебрегал… Даже не у всех наших оболенских атлетов имелись такие ярко очерченные кубики.
А спина… широкая, мускулистая…
– Я могу одеваться, вы все рассмотрели? – усмехнулся профессор, нагло разоблачивший меня.
Черт… Как стыдно.
– Простите. – Я потупилась, однако отметила, что Арсений не разозлился. Неужели ему приятно? Хотя… он же живой человек. И мужчина…
Еще какой мужчина!
– Валерия, вы так и будете стоять на пороге? – вздохнул он, и я запоздало поняла, что Романов давно пропускал меня в дом.
Мы прошли в гостиную, и я с интересом принялась рассматривать жилище научрука. Интерьер, выдержанный в классическом стиле, – явно заслуга прошлого обитателя коттеджа, а вот разбросанный мусор, недоеденное талое мороженое в миске, упаковки от конфет и полупустая бутылка молока здесь точно от Романова.
И как можно быть настолько неряшливым? По планировке коттедж был таким же, как у Радзинского, поэтому я сразу поняла, где кабинет и спальня.
Значит, ночью свет горел в профессорском кабинете.
– Располагайтесь, Валерия. – Романов указал на диван.
Я с опаской присела на край, боясь оставить на юбке пятно, что было бы естественным благодаря всей этой грязи.
– Я на минуту. – Взяв со стола молоко и грязную посуду, Романов вышел из комнаты, а я, пользуясь отсутствием научрука, продолжила изучать обстановку.
Гостиная была светлой, с коричнево-зеленой мебелью. Журнальный столик с наваленными книгами, в каждой из которых было по паре дюжин закладок, находился посредине помещения. На каминной полке разместились фигурки, копирующие палеолитических Венер. Не знала, что профессору медиевистики интересна древняя культура. Похоже, он человек разносторонний. Книжные шкафы были забиты фолиантами, которые наверняка имели определенную материальную ценность.
Мне открывался обзор и на столовую, переходящую в кухню. Судя по идеальному порядку, Арсений не готовил и не питался дома.
В столовой красовался стеклянный стол с разноцветной икебаной. Вокруг него – восемь стульев.
Обстановка явно свидетельствовала о том, что столовая буквально ждет гостей на ужин, но вряд ли когда-нибудь дождется.
– Валерия, вы весьма пунктуальны. Я ценю это качество, – серьезно проговорил вернувшийся Арсений. Он устроился в кресле напротив и кивнул на мою папку.
– Вот мои наработки. – Я с улыбкой протянула ее Романову.
– Вы недурно потрудились.
– Благодарю.
– Валерия, я сегодня не очень внимательный, так что хочу извиниться, – признался Арсений, тяжело вздохнув, и посмотрел на меня, пытаясь снова прочесть мои эмоции. – Выдалась бессонная ночь.
– Возможно, стоит выпить крепкий кофе? – Я прекрасно понимала, куда клонит Арсений, но не планировала пасовать.
– Возможно. – Он откинулся на спинку кресла и начал медленно потирать подбородок. – Дело в том, что со мной произошло нечто странное.
– Расскажете?
– Представляете, я допоздна проверял студенческие работы, но вдруг услышал шум за окном. Когда я вышел на улицу, заметил убегающего человека. Кто-то подглядывал за мной, хотя не думаю, что с большим успехом: я всегда плотно задергиваю шторы.
– Надо же… но в Оболенке нет чужих, – нахмурилась я, «включив» весь артистизм, чтобы не попасться на крючок.
– Согласен. Значит, это кто-то из своих.
– Для чего кому-то подглядывать за вами, да еще и ночью? – усмехнулась я, якобы сомневаясь в словах Романова.
– А у вас, Валерия, нет никаких догадок? Вы девушка проницательная. Постарайтесь влезть в голову этому извращенцу.
– Почему сразу извращенцу? – обиженно вопросила я, но быстро сообразила, что могу проколоться. Я перевела дыхание и коварно улыбнулась. – Вероятно, вы занимались чем-то таким, что могло вызвать чужое любопытство?
– На что вы намекаете? – взъелся Арсений. – Я не занимался ничем подозрительным, но вот мой незваный гость мог что-нибудь вообразить.
– У вас есть предположения, кто за вами следил? – прямо спросила я. Пан или пропал, как говорится.
Романов наморщил лоб, не решаясь ответить сразу, значит, пока что сомневался.
– Давайте подумаем вместе… Человек оказался невысокого роста и хрупкого телосложения. Судя по тому, как он легко и быстро бежал, слегка виляя пятой точкой… – Арсений многозначительно взглянул на меня, отчего я почувствовала, как лицо запылало. – В общем, допускаю, что это была молодая девушка.
– Занятные размышления, Арсений Витальевич. – Я перевела дыхание, стараясь заглушить желание врезать Индюку. – Но проблема в том, что под такое описание подходят все наши студентки и даже кое-кто из преподавателей и обслуги.
– Верно, но человек должен быть связан со мной, раз решил сунуть длинный нос куда не надо.
Упоминание про длинный нос меня задело.
Мне всегда не нравился мой нос, я считала его чересчур тонким и действительно длинным. И Арсений ударил по больному, ведь это точно не было метафорой.
– В таком случае, Арсений Витальевич, круг подозреваемых сужается и первой в списке должна быть я.
– Да? Почему? Аргументируйте! – Он опешил, не ожидая от меня подобной прыти.
Ха!
– Все просто. Во-первых, я подхожу под описание человека, которого вы видели. Во-вторых, я связана с вами. В-третьих, о чем вы, между прочим, не упомянули, я знаю, где вы живете.
– Тогда обязан спросить, Валерия, какой у вас размер ноги? – Арсений заметно расслабился, и улыбка его уже не напоминала оскал. Ему нравилась наша игра, я чувствовала это, однако мне было некомфортно.
– Тридцать шестой с половиной. Соответствует оставленным следам? – буркнула я, разглядывая свой маникюр, словно дискуссия мне надоела.
– Идеально, – с трудом сдерживая смех, ответил он. – А у вас есть серая толстовка с капюшоном, серая ветровка и синие джинсы?
– Серой толстовки нет, ветровки тоже, – безразлично проговорила я и не солгала, ведь я избавилась от улик. – А что касается синих джинсов, то – да. И не одна пара.
– Валерия. – Улыбка научрука поблекла, зрачки сузились, а я вмиг почувствовала себя преступником на допросе. – Что вы делали ночью?
– А в какое время, Арсений Витальевич? До половины двенадцатого я была вместе с однокурсниками и наблюдала за партией в бридж, а после – спала в своей комнате, которую не покидала до утра.
– Кто-нибудь может это подтвердить? – Он прищурился.
– Нет. Я сплю одна.
– И последний вопрос. – Он посмотрел мне в глаза и слегка запрокинул голову, демонстрируя напряженный кадык. – Вы когда-нибудь принимали участие в театральных постановках? Вы хорошая актриса?
– Никогда не увлекалась театром. Предпочитаю танцы.
– Итак, если все, что вы сказали, правда, это были не вы, – выдал Романов, но я понимала, что он мне не верит.
Но ему не удалось доказать мою вину.
– Я рада, что развеяла ваши сомнения, Арсений Витальевич. Я могу быть свободна или обсудим диплом?
– В другой раз, Валерия. Сначала я прочту вашу писанину.
Назвать мой диплом писаниной? Даже не взглянув? Чтобы не провоцировать конфликт с Индюком, я гордо поднялась с дивана и кивнула, намереваясь уйти, но Романов резко вскочил с кресла и преградил путь.
– Простите, я не должен был грубо выражаться, – виновато пробормотал он, что было очень неожиданно. – Я провожу вас, Валерия.
– Спасибо. – Но я продолжала злиться на Индюка. Вздернув носик, я направилась к входной двери, но не успела даже ее распахнуть.
Я обо что-то споткнулась и упала бы, не окажись Арсений рядом.
Он успел вовремя подхватить меня, и в этот момент мне показалось, что тело пронзил удар молнии. Горячие руки на талии, шумное дыхание и лицо, так близко от моего… В горле пересохло, и я, похоже, забыла, как дышать.
Единственное, чего я хотела, чтобы он не отпускал меня.
7. Во тьме ночной
Порой достаточно мгновения, чтобы ваше сердце, выполнив кульбит, вернулось на место, но уже не билось размеренно, как прежде. Рядом с молодым профессором я почувствовала нечто подобное, в его глазах я была готова утонуть, тело подалось вперед, но Арсений безжалостно разрушил магию.
– Валерия, вы весьма неуклюжая, – с долей раздражения сказал он, отпуская меня и вытирая руки о футболку, будто испачкался.
– Боитесь подцепить заразу? – вспылила я, чувствуя сильную обиду.
– На вас у меня может быть только аллергия. С таким медицинским надзором, как в Оболенке, вам никакая зараза не грозит.
– Вы очень обходительный, Арсений Витальевич! – съязвила я.
– До свидания, Валерия, – отрезал он и захлопнул дверь у меня перед носом.
Индюк опять меня разозлил. Он, как ядовитое растение, которое выбрасывает отравленные щетинки, от которых сразу начинается интоксикация. Однако надо отметить, что, если бы не отвратительное поведение Арсения, в целом встреча прошла успешно. Подловить меня на лжи не удалось, а это главное. К тому же его неофициальный прикид и бардак дома совершенно не вязались с образом сурового мужчины. Стоило мне вспомнить футболку с мультяшным персонажем, как на лице появилась улыбка, которая спустя секунду исчезла, ведь я подумала об Арсении без одежды.
Все-таки Романов привлекательный мужчина, и даже его хамство не подавило симпатию.
Мне нравился научрук, глупо было отрицать очевидное.
Возвратившись в свою комнату, я бросилась в душ. Впереди – свидание с Юркой, от которого я бы с удовольствием отказалась, но, увы, было слишком поздно.
Странно, еще накануне я была не прочь провести с ним вечер, но сегодняшняя встреча с Арсением все изменила. Хотя, может, и к лучшему, если я развлекусь с Ниловым. Вдруг он поможет выкинуть из головы глупые мысли по поводу Романова?
Юрка пришел на пять минут раньше. Надушенный, гладко выбритый, в новых джинсах и рубашке. Без сомнения, он долго готовился к нашему свиданию.
– Привет. – Я пригласила Юру в комнату и поспешила к зеркалу – нанести последние штрихи к парадному образу.
– Прекрасно выглядишь! – Парень окинул меня изучающим взглядом.
– Спасибо. Я почти готова. – Затянув на затылке тугой хвост, расправив волосы, уложив их на плечи, я еще раз покрутилась у зеркала.
К сожалению, я никогда себе не нравилась. У меня практически идеальная кожа, густые ресницы и шикарные волосы, однако черты лица казались неказистыми. Чрезмерно тонкий нос, узкие губы, длинная шея. Наверное, в веке восемнадцатом, будь я дворянкой, слыла бы первой красавицей, но сейчас, во времена совершенно иных эстетических идеалов, напоминала гадкого утенка.
– Идем? – вернул меня из раздумий парень.
– Да, только возьму сумочку. – Я потянулась за клатчем, но Юрка меня опередил.
Подал сумочку и галантно подставил локоть, предлагая взять его под руку.
В Оболенке не так много мест, пригодных для свиданий. Недалеко от коттеджей преподавателей находился центр досуга с кинотеатром, и я нисколько не сомневалась, что Юрка поведет меня именно туда. Надо упомянуть, что все фильмы проходили тщательный отбор. Примитивные боевики или пошлые комедии не могли попасть на экран местного кинотеатра.
Сама атмосфера в Оболенском университете была призвана воспитывать отличный вкус у студентов.
– Лер, тебя устраивает киносеанс? – Юрка расплылся в своей фирменной обворожительной улыбке, будто сделал мне максимально заманчивое предложение из миллиона возможных.
– Конечно. А какой фильм?
– «Лекарство от здоровья»[14 - «Лекарство от здоровья» – триллер 2016 года; режиссер – Гор Вербински. Сценарий основан на романе Томаса Манна «Волшебная гора» (1924).]. Ты ведь любишь Томаса Манна?[15 - Томас Манн (1875–1955) – знаменитый немецкий писатель, в 1929 году получивший Нобелевскую премию по литературе за роман «Будденброки». Среди его произведений – эпическая тетралогия «Иосиф и его братья», роман «Доктор Фаустус».]
– Это ни для кого не секрет, – сказала я. – Но при чем здесь он?
Томас Манн – один из моих любимых писателей. Иногда я чувствовала, что в его романах с точностью передано мое настроение. Мне нравились его описания, пронизанные красотой былой эпохи, и герои, глубокие, с тонной личных переживаний и безусловным грузом грехов.
– Увидишь. В фильме куча отсылок к Манну, к тому же из общего массива, который у нас показывают, «Лекарство от здоровья» – самое увлекательное. Кстати, если будет страшно, смело прижимайся ко мне, – подмигнул Нилов.
– Не обольщайся, – засмеялась я.
Мы пришли в кинотеатр за полчаса до начала фильма, потому что иначе не успели бы купить хорошие билеты, а на вечерних сеансах всегда царил аншлаг. Вместо традиционных попкорна и колы, запрещенных в стенах Оболенки, мы могли побаловать себя разве что сухофруктами и минералкой. Но я отвергла столь «изысканные» угощения, и Нилов заметно погрустнел.
Кроме нас в фойе собрались и другие парочки. Кто-то мило ворковал, кто-то даже целовался, а мы с Юрой целомудренно держались за руки. Я чувствовала себя неуютно. Студенты с любопытством поглядывали на нас, что явно льстило Нилову. Он демонстративно притянул меня к себе и обнял так, что чуть не выбил воздух из легких.
Я решила не отталкивать парня, но только потому, что не хотела привлекать лишнее внимание. Первое свидание грозило стать последним, в то время как слухи о нашем «романе» завтра расползутся по университету.
Облегчение пришло, когда зрителей начали впускать в зал, но я рано радовалась.
Юра позаботился о том, чтобы наши места были чуть ли не в последнем ряду. Явно не о фильме думал мой друг. Едва погас свет, Нилов нежно поцеловал мою раскрытую ладошку и снова переплел наши пальцы. Я не сопротивлялась, стараясь сосредоточиться на ощущениях, чтобы не ошибиться в чувствах.
Мне нравилось, как он, едва касаясь, водит кончиками пальцев по моей коленке, как легко целует в шею, прикусывая мочку уха, шепчет комплименты. Внутри разгоралось пламя, но бабочки не запорхали. Я ощущала желание, но подкреплялось оно не симпатией к парню, а обычной женской потребностью.
Я созрела и была готова, я желала, но не хотела, чтобы все произошло с человеком, к которому у меня не было ничего, кроме физического влечения.
Юра поцеловал меня на финальных титрах, когда в кинотеатре медленно загорался свет. Разум полностью уступил место физиологии, и я поддалась умелому парню.
Юрка прекрасно целовался, что в итоге и дало мне понять – у нас ничего не получится.
Вечер был погожим, поэтому после кино мы решили прогуляться. Я подумала, что в такой обстановке лучше всего поговорить с Юрой и предложить остаться друзьями, но завести разговор на нужную тему оказалось непросто. Неожиданно Нилов остановил меня посреди пустой улицы и за руку повел к широкой иве. А потом подтолкнул под дерево и прислонил спиной к стволу.
Юрка решил поиграть в героя-любовника, хотя место выбрал крайне неудачное: прямо напротив дома профессора Романова, который как раз вышел на крыльцо.
– Юр, подожди…
Но парень не слушал. Он запустил руку мне в волосы и потянул за них так, что я запрокинула голову, открывая шею для страстных поцелуев. Но на этот раз не было даже намека на желание… Все мысли вертелись вокруг чертова Индюка. Я взмолилась, чтобы он нас не заметил.
Упершись ладонями в грудь Нилова, я попыталась оттолкнуть парня, но тщетно. Он не позволил мне ни отстраниться, ни увернуться от поцелуя. Юрка отчаянно пытался показать мне страсть, но получалось как-то не очень.
В очередной раз, когда он принялся целовать меня в шею, я не выдержала и рассмеялась. Было неприятно: щекотно и влажно.
– Что? – не выдержал парень. – Тебе ведь нравилось… в кино.
– Прости, – виновато пролепетала я и опустила глаза. – Не могу.
– Лер, я считал, у нас взаимно…
– Ты классный, мне хорошо с тобой, но как с другом.
– Я тебя не привлекаю как мужчина? – Юра отшатнулся, но оперся о дерево таким образом, что я очутилась в ловушке его рук.
– Послушай, Юра, ты настоящий красавчик, но я не чувствую никакой влюбленности. Было бы здорово, если бы мы могли оставаться друзьями: гулять, общаться, проводить вместе время… Но не больше.
– Я понял, Лер, – отчеканил Нилов и шагнул назад, выпуская меня из «капкана».
– Мне бы не хотелось обидеть тебя.
Но парень отвернулся, и я легонько коснулась его плеча.
– Ладно, – отмахнулся Юрка. – Спасибо, что сказала, пока все не зашло слишком далеко. Давай домой.
– Хорошо.
Вот и закончились мои не успевшие начаться отношения с Юрой Ниловым.
Мы возвращались к студенческому корпусу в напряженном молчании. Но что самое странное, даже в такой момент я думала не о приятеле, державшем меня за руку, а о наглом Романове. Когда мы проходили мимо профессорского дома, Арсения на крыльце не было, и я понадеялась, что он не видел меня с Ниловым.
Удивительно, но малознакомый, неприятный тип вызывал куда больше эмоций, чем красавчик Юра. Какая-то я неправильная.
– Вот и добрались, Лер, – сказал Нилов у двери моей комнаты.
– Спасибо, Юр… И еще раз извини. Я не хотела обидеть.
– Забудь, – пробормотал он и уже собирался уйти, но я ухватила парня за руку.
– Подожди. Так не годится.
– Что? – нахмурился Юрка, а я поцеловала его в щеку.
– То, что у нас не получилось, ничего не меняет. Просто я – не та, кто тебе нужен.
Вздохнув, Юрка улыбнулся и крепко, по-дружески меня обнял. Лед, возникший между нами, постепенно стал таять.
– Ты замечательная девушка, Лер, – прошептал мне в волосы парень. – Спокойной ночи.
– И тебе хороших снов. – Когда дверь комнаты захлопнулась, я почувствовала удовлетворение, что вечер завершился именно так.
Удивительно, но я совершенно не чувствовала усталости. То ли из-за позднего подъема, то ли из-за пережитых эмоций, но во мне бурлила энергия, и я решила направить ее в нужное русло. Достав из тайника под кроватью книгу с трактовкой гравюр, я вновь принялась ее листать. Мысли то и дело возвращались к несчастному Радзинскому. Неожиданно я поняла, что упустила нечто важное: обыскала дом профессора, но не додумалась осмотреть аудиторию! Конечно, улики могли пропасть, да и сейчас там преподавал Арсений, но, вполне вероятно, и мне удастся что-нибудь найти.
Учебный корпус закрывался на ночь, но сторожей, как и камер наблюдения, в здании не имелось. Если действовать аккуратно, то никто не узнает о моей ночной вылазке.
Темные джинсы, черная водолазка, убранные в пучок волосы и удобные кроссовки сделали меня незаметной в темноте. Я пробралась в Оболенку через широкую форточку главного холла, которую никогда не запирали на щеколду. Неслышно ступая по коридору, я кралась к аудитории Радзинского, освещая путь фонариком. Несмотря на то, что университет пустовал, я ощущала страх, словно могла столкнуться с призраком. Лунный свет превратил старинный корпус с каменными стенами и сводчатым потолком в зловещий средневековый замок, сошедший со страниц готического романа. Не хватало только рыцарских доспехов, украшающих холлы, и шума цепей в отдалении. Я покачала головой, стараясь отогнать пугающие мысли, и поспешила к кафедре философии.
Аудитория Радзинского… точнее, Романова, тоже оказалась незапертой, что, впрочем, было логично. В Оболенке даже преподаватели не закрывали на замок кабинеты, воспитывая тем самым доверие у студентов.
Первым делом я решила осмотреть кафедру профессора, но ничего интересного, кроме стопки эссе, не обнаружила. Кстати, Арсению не надоедает возиться со школярской писаниной?
Он на каждом занятии обязательно задает эссе, словно только так может заставить студенческий мозг работать с удвоенной силой, выдавая гениальные мысли. Но пока, судя по работам, что я бегло просмотрела, Романов вынужден читать тривиальную банальщину.
Чуть дальше находилась тумбочка. Я внимательно проверила каждый ящик, но ничего стоящего не отыскала. Вдоль стены выстроились три шкафа с книгами.
Непосильная задача… Тяжело вздохнув и пробежавшись взглядом по корешкам, я стала по очереди пролистывать книги. Ночь пребывала в зените, завтра – выходной, в моем распоряжении было предостаточно времени.
Через полтора часа безрезультатного поиска неизвестно чего я устало села на пол, облокотившись спиной о кафедру. Остался лишь непроверенный шкафчик рядом с дверью.
Проверка шкафчика не принесла никаких результатов – там висел пиджак Арсения, в котором он вел лекции. Не удержавшись, я сняла его с вешалки и натянула на себя. Прикрыв глаза, я наслаждалась знакомым ароматом парфюма, обняв себя, представляла, что это он, нахальный Индюк, держит меня в своих крепких руках.
Что же сотворил со мной проклятый Романов? Почему от одной мысли о нем перехватывает дыхание? И почему меня влекло именно к нему? Его грубость, наши споры, моя гордость… Видимо, я ненормальная. Другого объяснения моим нелогичным чувствам попросту нет.
Вдохнув в последний раз запах Арсения, я сняла пиджак и убрала на место. К сожалению, кроме подтверждения моей симпатии к научруку, иных открытий сделать не удалось.
Все, что мне оставалось сейчас, – вернуться в комнату и лечь спать.
Я вышла из аудитории и уже направлялась к открытой форточке, но вдруг до меня донесся шум, раздающийся в противоположном конце коридора. Выключив фонарик, я юркнула в стенной проем и затаила дыхание. Теперь я вполне четко могла различить торопливые шаги и шуршание, словно по полу волочили что-то легкое.
Поравнявшись со мной, человек стал удаляться. Когда он вроде бы ушел на безопасное расстояние, я высунулась из укрытия и увидела, как кто-то прошмыгнул в соседнюю галерею. Страх уступил место любопытству, и я тихо двинулась за ночным посетителем Оболенки, но он уже скрылся за следующим поворотом.
Адреналин ударил в голову. Забыв о предосторожности, я бросилась за незнакомцем и, выбежав в соседний коридор, увидела удаляющегося человека в длинном черном плаще с капюшоном. Со спины невозможно было понять, мужчина это или женщина.
Незнакомец меня не услышал, и я, ступая на цыпочках, последовала за ним.
Он дошел до зала риторики и внезапно остановился. К счастью, я успела спрятаться за одну из колонн. Благодаря моей темной одежде человек в плаще меня не заметил, даже когда посмотрел в мою сторону.
Издалека мне трудно различить черты его лица, однако я углядела мертвенную бледность, будто незнакомец действительно являлся призраком. Я запаниковала, сердце гулко билось в груди, и мне подумалось, что сейчас он воспарит к потолку, распахнет полы плаща, как крылья, и нападет на меня летучей мышью.
Однако человек шагнул к залу, и на его лицо упал лунный свет. Я смогла получше его разглядеть: то, что я приняла за мертвецкую бледность, оказалось не чем иным, как маской. Что за дурацкий маскарад?
Тем временем незнакомец скрылся в зале риторики.
Простояв за колонной несколько минут в ожидании, когда таинственный человек выйдет из аудитории, я прошмыгнула к двери и прислушалась. Ни звука – гробовая тишина.
Набравшись смелости, я приоткрыла дверь: зал был пуст. Тогда я протиснулась в полуоткрытую створку и осмотрелась, но не обнаружила никаких следов пребывания ночного гостя. Не будь я образованной студенткой, обязательно бы решила, что едва не столкнулась с призраком. Стало совсем не по себе, и я, подумав, что сегодня видела достаточно, чуть ли не бегом помчалась прочь.
Добравшись до своей комнаты, я посмотрела на часы. Полпятого утра. До рассвета еще есть время, а сумрак пугал. Нет, я нисколечко не суеверная, но мне совершенно не хотелось сидеть в темноте.
Я включила и верхний свет, и два других светильника, заперла дверь и вдобавок подперла ее стулом. А потом, забравшись прямо в одежде под одеяло, стала считать овец, чтобы скорее уснуть.
8. Бал. Падение шута
Воскресное утро, как и субботнее, я проспала. Снова пропустила завтрак, не пожелала отцу хорошего дня и потеряла уйму времени. Лениво потянувшись на кровати, я начала не спеша подниматься. Увы, нужно поторапливаться, если я не хотела остаться еще и без обеда. Правда, собиралась я как на автомате, думая о том, что видела ночью. Принимала душ, а перед глазами маячил человек в плаще. Чтобы прогнать пугающие воспоминания, я решила пойти в столовую.
Окунувшись в гущу студенческой жизни, я смогла, наконец, расслабиться. Сегодня было шумно как никогда раньше. Все обсуждали предстоящий осенний бал. Подсев к девочкам, я мигом влилась в беседу о платьях, туфлях и прочей ерунде.
Балы в Оболенке являлись старой доброй традицией и устраивались трижды в год: осенью, зимой и весной. Для выпускных курсов мероприятия были не просто приятным времяпрепровождением, но и возможностью показать, чему научились в знаменитом университете.
На осеннем балу мы демонстрировали атлетические способности. Девушки танцевали или готовили гимнастические номера, а парни фехтовали, стреляли из лука, встречались на ринге восточных единоборств или противостояли друг другу в рукопашном бою.
Зимний бал проходил в преддверии новогодних праздников. Старшекурсники блистали эрудицией и интеллектом, решая сложные логические задачи.
В конце апреля Оболенка становилась пристанищем художников, скульпторов, поэтов и музыкантов: каждый выпускник должен был явить свое творческое начало, реализуя себя в каком-либо виде искусства. Таким образом, в конце учебного года мы должны были доказать, что придерживаемся главного принципа университета – калокагатии, совершенства тела и духа.
– Лер, ты уже начала готовить номер для бала? – поинтересовалась Ленка, ковыряясь вилкой в салате.
– Если честно, пока ни о чем толком не думала. – Я пожала плечами, чувствуя, как необходимость готовить танец повисла неприятным грузом в душе.
Времени немного, а со всеми передрягами, которые на меня свалились, совсем не до танцулек. К счастью, у меня есть несколько поставленных номеров, которые я показывала на студенческих конкурсах, а значит, проблем не предвидится.
– А я готовлю медленный танец – настоящее драматическое выступление с элементами балета, – гордо заявила Аня Фролова с юридического, за что получила насмешливый взгляд Королевой.
Девушки не выносили друг друга. Когда они поступили в Оболенку, попали в одну группу и сразу же сблизились, но постепенно приятельские отношения улетучились, а позже Фролова и Королева превратились в соперниц за место лучшей студентки факультета.
Апогей конфликта произошел два года назад, когда Анька увела у бывшей подруги парня. Это случилось незадолго до защиты курсовой: таким низким способом Фролова нейтрализовала соперницу, и ее защита была признана лучшей.
Скандалы и шумные разборки в Оболенке не приветствуются, поэтому неприязнь девушки не выплескивали на публике и ненавидели друг друга молча.
– Тебе лишь бы похвастаться растяжкой, – фыркнула Лена, резко отвернувшись, словно Фролова была мерзким насекомым.
– Мне есть что показать, – в ответ ухмыльнулась Фролова. – Завидуешь?
– Если бы я так же часто раздвигала ноги, как ты, то и у меня растяжка была бы не хуже, – совершенно спокойно проговорила Лена.
– Идиотка! – Анька вскочила и, ни с кем не прощаясь, села за другой столик.
Мы продолжили обед, но тут в столовую, оживленно беседуя, вошли папа и Арсений. Они выглядели так, будто говорили о чем-то интересном и, несомненно, приятном для обоих. Во мне, конечно, взыграло любопытство: ведь отец, несмотря на то что хорошо отзывался об Арсении, практически никогда с ним не общался, а теперь…
Извинившись перед Леной, я отправилась к преподавательскому столику, чтобы… поздороваться.
– Милая, что-то случилось? – спросил отец, едва я подошла.
– Добрый день, Валерия, – кивнул Арсений и, откинувшись на стуле так, чтобы папа не увидел его лица, хищно улыбнулся.
Мне стало не по себе, но я притворилась, что не заметила профессорского оскала.
– Ничего не случилось, папочка. Я просто захотела поприветствовать тебя… и Арсения Витальевича. Приятного аппетита, – игнорируя Индюка, ответила я.
– А мы как раз обсуждали тебя с твоим руководителем, – улыбнулся папа. – Арсений Витальевич хвалил тебя. Лера, ты делаешь успехи.
– Вот как? – Я искренне удивилась и перевела взгляд на Романова. Я ни грамма не верила ему и не сомневалась, что Индюк задумал что-то неладное.
– Валерия, я начал ознакомление с вашим дипломом, – деловито заговорил научрук. – Все очень неплохо, хотя есть над чем поработать. Когда закончу, получите мое заключение.
– Спасибо, – процедила я, чувствуя, что заключение еще выйдет мне боком.
– Милая, учебу не стоит обсуждать за едой. Возвращайся к подруге. – Папа поцеловал меня в щеку, повернулся к Арсению и завел речь о расписании на неделю.
Кивнув отцу и проигнорировав ехидную ухмылку Романова, я направилась обратно к своему столику. И только я села, к нам с Леной подбежала Маринка Позднякова. Она, как обычно, приготовилась поделиться последними сплетнями и принялась что-то эмоционально рассказывать, но я ее не слушала. Мысли крутились вокруг злосчастного научрука. С одной стороны, меня пугал его настрой, но с другой… я могла послать все к черту ради его улыбки, но не такой, которой он награждал меня, а искренней… Вот как сейчас, когда он беседовал с моим отцом.
– Лер, тебе повезло работать с этим красавчиком, – захихикала Марина, проследив за моим взглядом, и я мгновенно встрепенулась.
– Не болтай глупости. Главное, чтобы он помог с дипломом. – Звучало совершенно неправдоподобно, и, похоже, щеки запылали.
А Маринка еще внимательнее стала всматриваться в мое лицо. Сканирующий взгляд был способен зафиксировать малейшую ложь, что сильно напрягало. Нужно как-то переключить ее внимание, пока не стало слишком поздно и моя глупая влюбленность в преподавателя не превратилась в достояние общественности.
– По-твоему, он тебе совсем не нравится? – не отставала сплетница.
– Он не в моем вкусе, – без эмоций ответила я, молясь о чуде, которое бы заставило Марину отстать.
Мои молитвы оказались услышаны.
– Марин, оставь Лерку в покое, у нее уже есть парень. – Лена заговорщицки мне подмигнула, чем окончательно ввела в ступор.
– Да?! Кто? – возликовала Марина.
– Мне тоже интересно, потому что сама я не знаю, – усмехнулась я.
– Разве не ты вчера целовалась с Юркой Ниловым в кино на заднем ряду?
– Ну и новость! – Маринка придвинулась поближе: она явно жаждала услышать подробности.
– Да, было. Хотели попробовать, но ничего не вышло, и мы решили остаться друзьями, – ответила я, желая отрубить на корню ненужные слухи.
– Значит, собираешься засидеться в старых девах? – простонала Маринка. – Или…
– Эй! – Я чуть не подавилась соком.
– Ладно-ладно. – Марина подняла руки и расплылась в улыбке. – Но раз тебе не нравится Романов, я могу им вплотную заняться.
Маринка стала меня настолько раздражать, что я бы с радостью выплеснула ей в лицо недопитый сок. Огромные усилия приложила, чтобы сдержаться.
– Отношения преподавателя и студентки караются увольнением, позволю тебе напомнить, – отчеканила я.
– Недолго я буду студенткой, к тому же запретная связь дико возбуждает…
И вскоре я была вынуждена слушать план соблазнения Арсения. Сейчас я с горечью осознавала, что рядом с Маринкой у меня нет шансов. Даже если забыть о том, что одним своим присутствием вызываю у Романова аллергию, я во всем проигрывала Поздняковой. По ней сходила с ума добрая половина парней Оболенки, и не только потому, что она обладала миловидным личиком и точеной фигуркой.
Марина – девушка с большой буквы, она умела кокетничать, строить глазки и, когда нужно, демонстрировать женскую слабость. Она своего точно добьется, а я, как порядочная подруга (хотя какая подруга?), буду хранить тайну счастливой парочки.
Единственное, что мне оставалось, и это было верным решением, – выкинуть из головы мысли о глупой влюбленности в Индюка. И лучше всего поможет расследование, на котором надо всецело сосредоточиться.
С понедельника я занялась изучением росписей университета. Постепенно исследовала каждую аудиторию и старалась не привлекать ненужного внимания. В итоге потратила целых две недели, чтобы отыскать четыре символа, расшифровка которых имелась в книжке Радзинского.
Зал риторики украшала потолочная фреска – дева с ребенком на руках. Ни у кого не было сомнений, что это Богоматерь с Младенцем, однако никаких библейских символов рисунок не содержал.
Возможно, светский художник, словно живописец Возрождения, изобразил Деву Марию как земную женщину. Вполне разумно, но в книге Радзинского ничего не говорилось о Богоматери, сюжет картины трактовался как «начало новой жизни в преддверии перемен».
В библиотеке была украшена вся северная стена, но лишь в нижнем правом углу удалось обнаружить символ из книжки – чашу, в которой отражалось звездное небо, что означало «духовное богатство».
Очень логично, как и измерительный предмет, напоминавший циркуль, – символ «ясного мышления и самодисциплины» в аудитории математики.
Последний рисунок я нашла на кафедре юриспруденции, в аудитории, где преподавал отец. «Восстановление порядка» – изображение воина, в одной руке сжимающего копье, а в другой – свиток.
Хорошо бы поспрашивать папу: вдруг ему что-то известно о росписях, но я медлила. Было страшно, что отец как-то с этим связан, и хотя я старалась отбросить подозрения, все чаще приходила к выводу – он что-то знает.
Кроме того, я уже пыталась поговорить с отцом о Радзинском, но меня грубо перебили. Папа дал ясно понять, что ничего, кроме диплома и прочих учебных дел, обсуждать не намерен.
А с дипломом все прекрасно. Я писала по несколько страниц в день и отдавала их Арсению, а он через день возвращал наработки со своими комментариями. На этом общение заканчивалось. Все возникающие вопросы научрук просил подавать в письменной форме. Единственное, что по-настоящему радовало, – моей работой он был доволен, во всяком случае, так следовало из его пометок. Что до лекций, то Романов не изменил манеру преподавания и постоянно нагружал студентов эссе и докладами, а изучение материала оставлял в качестве домашнего задания.
Что удивляло не меньше, так это его проверка наших эссе.
Мы всегда получали обратную связь от Романова – тоже в виде эссе, где преподаватель на трех-четырех листах расписывал тему, оспаривал или соглашался с нашим мнением.
Тогда я и открыла этого человека с иной стороны. На лекциях он не мог связать и двух слов, но профессорские заметки были по меньшей мере гениальными. Я заключила, что он просто-напросто боится студентов. Наверное, у него недостаточно опыта, чтобы с легкостью преподавать. Вероятно, поэтому он и предпочел общение в письменной форме.
По мере того как росло уважение к Арсению, мое поведение менялось. Я уже не могла, как раньше, язвить на его занятиях, внимательно слушала все, что он по мере сил старался донести до аудитории, и часто искала с ним встреч по самому разному поводу.
Мои чувства не только не прошли, но и окрепли. Вот только он всякий раз отмахивался от меня, как от назойливой мухи.
«Валерия, опять вы? Лучше бы сидели над дипломом». «Я не буду отвечать на ваш вопрос, он слишком примитивен, вы и сами можете найти ответ». «У меня есть дела поважнее». И так далее в том же духе…
Я совершенно не интересна Арсению. Правда, неприступным он был не только со мной. Позднякова ни на шаг не продвинулась в плане соблазнения молодого профессора. Он игнорировал ее заигрывания, на вопросы отвечал сухо и кратко, а на просьбы помочь с философией советовал обратиться к интернету или ко мне.
– Позднякова, ваши вопросы не делают вам чести. Идите к Ланской, она растолкует что к чему, да и ей будет приятно выставить себя умницей, – снова отмахнулся Романов.
– Но, Арсений Витальевич, я бы хотела, чтобы Оригена[16 - Ориген (ок. 185 г. – ок. 253 г.) – христианский философ, а также ученый, повлиявший на развитие богословия. (Прим. ред.)] объяснили именно вы. Так я лучше усвою материал. – Проигнорировав грубый выпад преподавателя, Марина ринулась в наступление. Как бы невзначай чуть наклонилась и поправила медальон, «случайно» завалившийся в бюстгальтер.
Меня чуть не стошнило от всей этой картины, и я, наспех закинув вещи в сумку, пулей вылетела из аудитории.
Я искренне поражалась Маринке. Романов только и делает, что отшивает ее, а она терпит, не переставая докучать профессору своими заигрываниями. Но вот что самое отвратительное – при этом Арсений умудрялся обидеть и меня!
А я, как дура, ревновала и в глубине души надеялась хотя бы на толику уважения с его стороны. Чтобы не думать об Индюке, я до вечера изнуряла себя тренировками номера для осеннего бала.
Когда Арина поправилась, мы вместе стали придумывать номера, помогая друг другу исправлять ошибки, которые было видно исключительно со стороны. Ринка придумала потрясающий танец с лентами, и когда кружилась на сцене, от красоты зрелища перехватывало дыхание.
А вот я в выступлении смешала движения ча-ча-ча и самбы, разбавив номер гимнастическими элементами. У меня была отличная растяжка, не использовать ее было бы грехом.
В субботу вся Оболенка стояла на ушах. Студенты отрабатывали номера, утюжили вечерние наряды для торжественной части и экипировку для выступлений, преподаватели проверяли готовность зала, а персонал занимался праздничным ужином.
Когда солнце зашло за горизонт и на Оболенку опустились сумерки, включили иллюминацию. Территория университета искрилась огнями, даже фонтан подсвечивался разноцветными диодами. Около девяти вечера девушки в сопровождении кавалеров направились в большой колонный зал. Я поднималась по парадной лестнице на второй этаж под руку с Ниловым, наши отношения оставались натянутыми, но постепенно налаживались.
В ярко освещенном зале разносился аромат закусок. Свежие фрукты, нарезанные самым причудливым образом, украшали столы с десертами, а обслуга в белоснежной одежде разносила подносы с прохладительными напитками. Отец о чем-то беседовал с ректором и другими преподавателями. Библиотекарь Сергей Петрович суетился, встречая студентов и давая каждому наставления.
А профессор Романов, с бокалом чего-то розового, напоминавшего грейпфрутовый сок, внимательно наблюдал за происходящим, застыв на постаменте со звуковоспроизводящей аппаратурой.
В черном как уголь смокинге он смотрелся сногсшибательно, и неудивительно, что многие студентки и кое-кто из преподавательниц бросали на Арсения заинтересованные взгляды.
– Лер, ты такая красивая сегодня, – шепнул Юрка, заставляя отвести взгляд от Арсения и переключиться на него.
– Спасибо, Юр. Ты тоже красавчик, – смущенно ответила я.
Мне действительно хотелось выглядеть по-особенному. Папа выделил немаленькую сумму на наряд, и я купила вечернее платье в пол нежно-голубого оттенка, серебристые лодочки на тонкой шпильке и аккуратный клатч в тон. Волосы были завиты в крупные локоны и уложены на одну сторону. Мне нравилось, как я выгляжу, но больше всего я хотела, чтобы мой облик оценил Романов, однако он и не посмотрел в мою сторону.
Вскоре настенные часы пробили половину десятого, и ректор объявил о начале торжества. Бал начинался с классического менуэта, а продолжился венским вальсом. Кругом царила атмосфера праздника. Пары студентов и преподавателей плавно закружились по залу.
К великому моему сожалению, Арсений не танцевал. Восхитительно мужественный, он продолжал взирать на вальсирующих со стороны, а я изо всех сил старалась попасться ему на глаза, но всякий раз, когда он меня замечал, равнодушно отводил взгляд.
Когда окончилось первое отделение, на сцену вышел отец. Он говорил о традиции балов в Оболенке и пожелал выпускникам успешно выступить.
Затем папа стал объяснять порядок выхода на сцену, но вдруг его прервал чей-то громкий смех на другом конце зала.
– Да ведь старик Радзинский с катушек съехал! Трепался про рисунки, заговоры и убийства!
Я обернулась и заметила едва державшегося на ногах Петю Авилова в компании однокурсников. Дружки Пети выглядели не лучше. А я вспомнила, как один из них, Денис Лядов, грозился достать к балу пару бутылок крепкого алкоголя. Судя по всему, ему это удалось.
– Господин Авилов! – прогремел голос ректора, взявшего микрофон. Серов потеснил отца и сурово смотрел на возмутителей порядка. – Вы что себе позволяете? Немедленно в мой кабинет.
Похоже, Петя не до конца понял, что случилось и какие у него теперь проблемы. Заплетающейся походкой, под осуждающие взгляды студентов, преподавателей и обслуги Авилов поплелся к выходу.
– Лядов и Фомин! – Иван Викторович обратился к приятелям Пети. – Вам советую возвратиться в жилой корпус и проспаться. Побеседуем утром.
Пока собравшиеся возмущались вопиющему поведению, я прокручивала в голове фразы Авилова. Теперь отпали последние сомнения, Павел Аркадьевич успел сообщить ему куда больше, чем мне. Нужно обязательно пообщаться с Петей, и если ректор собирается отчислить парня, у меня совсем мало времени.
– Дамы и господа! Уважаемые студенты и преподаватели! – заговорил Серов. – Приношу свои извинения за неприятный инцидент. Мы примем строгие меры, виновные понесут наказание, но праздник продолжается. Сейчас студенты выпускного курса продемонстрируют свои таланты!
Мое выступление – третье, поэтому нужно было переодеться для танцевального номера. Оставалось только надеяться, что Авилова не выдворят из Оболенки до завтрашнего дня и я реализую задуманное. Для выступления я приготовила короткое ярко-желтое платье с пышной легкой юбкой, развевающейся от резких движений бедрами. Вот только без чужой помощи застегнуть его не получалось. Пока Аринка помогала зашнуровывать корсет, я натягивала длинные перчатки.
– Думаешь, отчислят? – спросила подруга.
– Уверена. Серов не спустит ему с рук пьянство, да еще на балу, – вздохнула я.
– Так ему и надо. Надо было раньше думать, – победоносно улыбнулась Ринка.
Но мне совершенно не понравилось, что она радуется чужой неудаче, пусть даже своего неприятеля.
– Петька, конечно, виноват, но если его выгонят… Четыре с лишним года коту под хвост. Не слишком ли жестоко?
– Нет. – Арина шагнула к зеркалу и убрала волосы в пучок. – Парень не ценит то, что имеет, пусть получает по заслугам.
– Ты ведь говоришь не про учебу? – Я посмотрела на отражение Рины в зеркале и заметила, как девушка закусила губу. – Дело твое, но попробуй отпустить обиду, станет легче…
– Лер, скорей! – В гримерку ворвалась Евгения Матвеевна и критически осмотрела меня с ног до головы. – Ты что, босиком выступаешь?
– Ага… – улыбнулась я.
Я решила танцевать без обуви, чтобы в середине сохранить равновесие, когда запрыгну на канат. Когда зазвучали первые аккорды песни, я вышла на сцену. Бегло пробежавшись взглядом по зрительному залу, я надеялась отыскать одного-единственного, кого хотела поразить, хотя в глубине души боялась, что он и не станет смотреть.
Вопреки моим опасениям, Арсений стоял почти у сцены и пристально за мной наблюдал. От его взгляда я почувствовала, как ладошки стали влажными, и неосознанно вытерла их о юбку, чем вызвала суровое покашливание отца. Вот черт!
Медленная мелодия постепенно обрела ритм, и в нужный момент я начала танцевать. Теперь для меня не существовало ничего, кроме музыки, сцены и зрителя, чей взгляд я чувствовала каждой клеточкой тела.
Движение бедрами раз, два, три, поворот. Нога вверх. Шпагат. Прыжок. Сальто. Снова прыжок, и я на канате. Получилось удачно, и я взглянула на Арсения. Он смотрел как завороженный, что придавало сил танцевать еще лучше.
Вновь сальто. И шпагат.
Я практически закончила свой номер, но вдруг по залу разнесся шепот, и люди засуетились. Со сцены я не могла ничего увидеть, но поняла – произошло что-то нехорошее. И тут раздался оглушительный женский крик, и все ринулись к балкону и окнам.
Мое выступление уже никого не интересовало, и я, движимая любопытством, хотела спрыгнуть со сцены, но угодила прямо в руки Арсения.
– Вы босиком, – опуская меня на пол, но продолжая держать в объятиях, сказал профессор. – Вам бы обуться, но любознательность покоя не даст, если не посмотрите, что стряслось?
– Арсений Витальевич, что-то случилось.
– Без вас понял, – грубо буркнул он, отпустил меня и быстро направился к балкону.
Когда я подбежала к окну и высунулась, то обнаружила на ступенях главного входа Петю Авилова. Он лежал в неестественной позе: нога сильно согнута, а голова под непонятным углом развернута к спине. По светлому мрамору расползалось кровавое пятно.
Университетский доктор склонился над парнем, пытаясь нащупать пульс.
– Он мертв, – громко объявил Михаил Романович.
9. Бритва Оккама
Осенний бал Оболенского университета окончился трагедией: нетрезвый студент вышел на балкон в кабинете ректора, но потерял равновесие и упал на землю.
Он умер сразу. Труп Петра Авилова перенесли в отдельную палату лазарета. Родным сообщили о случившемся в тот же вечер, и на следующий день убитые горем родители забрали тело сына. Еще через два дня на подмосковном кладбище прошли скромные похороны. Дениса Лядова и Алексея Фомина, приятелей Пети, с которыми он распивал алкоголь, отчислили из Оболенки, и после бала оба покинули университет.
Хотя и студенты, и преподаватели старались не обсуждать трагедию, в Оболенке царила атмосфера подавленности. Над нами словно висело проклятие.
Вот уже вторая смерть в Оболенке, причем за короткий промежуток времени, и если многие грешили на злой рок, я понимала, что несчастные случаи связаны между собой. Петя что-то узнал от профессора Радзинского и пусть не поверил ему, мог ненароком проболтаться, что и случилось на балу. У меня не имелось никаких доказательств, но я была уверена, что Авилова столкнули, а значит, и мне нужно соблюдать осторожность.
Кто бы за всем этим ни стоял, он крайне опасен.
Если рассуждать логически, то человек, столкнувший Петю, был на балу и слышал пьяный бред парня. То есть он находился в зале в момент речи отца. Идем дальше. Авилов отличался крепким телосложением, и сбросить его с балкона было бы непросто. Девушке вряд ли бы такое удалось.
Наверное, нападавший – мужчина в расцвете сил. К сожалению, я не могла вспомнить, кто во время моего танца был в зале, а кто выходил. Ведь я видела только Арсения, в руки которого угодила прямо со сцены.
И в глубине души я радовалась, что новый загадочный преподаватель, который первым должен был попасть под подозрение, имел алиби. Кроме того, в голове всплыло, что ректор стоял возле сцены, да и папа внимательно следил за моим танцем. Что до остальных, то их лица смешались в памяти и никого конкретного выделить не получалось.
Во всяком случае, теперь ясно одно – если некто догадается, сколько мне известно, я буду новой жертвой. Сразу же по спине пробежал холодок. Я лежала в постели с кружкой чая, укутавшись в плед, но ничего не могло прогнать страх. Игра, которую я затеяла, оказалась слишком рискованной, но и идти на попятную не могла.
Снова вспомнилась просьба папы не лезть во все это, и опять неприятная мысль – отец может быть в чем-то замешанным – неприятным червячком пробралась в душу.
Но и у отца имеется алиби на момент убийства Пети, поэтому нет повода его подозревать.
Как же мне хотелось с кем-нибудь поговорить, попросить совета, найти защиту! Несколько дней я не могла найти себе места и сходила с ума, не понимая, как поступить.
Убийца – кто-то из Оболенки, никому в университете нельзя верить.
Мое состояние заметила Аринка, она пыталась докопаться до причины, но я только сильнее замыкалась в себе, сваливая все на проблемы с дипломом. Подруга сомневалась, но настаивать не стала. Она дала мне время, чтобы я побыла одна и успокоилась.
Если бы Ринка догадалась, что сейчас я не нуждалась в одиночестве…
Учебная неделя протекала как обычно, и ничего интересного не происходило. Студентов будто специально загружали учебой, чтобы та вытеснила все прочие мысли. Семинары, коллоквиумы, дискуссии, научные беседы…
До ночи библиотека была забита учащимися, и даже вечером не удавалось выкроить время на партию в бридж или кино.
Однако я не могла сосредоточиться на учебе и, в конце концов, решила навестить отца.
Не предупредив заранее, заявилась к папе вечером в четверг. Он сидел в гостиной в любимом кресле у камина и проверял студенческие эссе. Треск поленьев, желтоватый свет лампы и аромат чая с чабрецом – уютно и по-домашнему.
Впервые я почувствовала себя в безопасности.
– Лерочка? – Отец поднял на меня удивленный взгляд.
– Ты никогда не запираешься… – посетовала я.
– Зачем? Тут все свои. – Отец отложил бумаги на стол, поднялся с кресла и обнял меня.
Прикрыв глаза, я прижалась к нему и вдохнула родной запах.
– Папочка, запирайся. Мало ли… – Я не могла смириться с тем, что человек, столкнувший с балкона Петю, может беспрепятственно вторгнуться в дом отца.
А что, если?.. Нет, даже думать нельзя!
– Хорошо, буду запираться, – усмехнулся отец, выпуская меня из объятий. – Что-то случилось? Ты чего пришла?
– Не хотела быть одна. – Я улыбнулась, но по взволнованному папину лицу сообразила, что не провела его и он понял – что меня что-то тревожит.
– Как ты? Сейчас все очень подавлены.
– Не верится, что Петя так глупо погиб.
– Это же надо было?! Напиться в Оболенском университете?! – всплеснув руками, возмутился папа.
– Да, тем более накачаться до такой степени. И до какой степени он был нетрезвым, если вывалился с балкона в кабинете Серова, где очень высокие ограждения. – Я пристально посмотрела на отца.
Он понял, к чему я клоню.
– Лер, ты видела его на балу. – Папа сделал вид, что не понял намека.
– Да. Авилов был явно не в себе, еще и кричал, что Павел Аркадьевич говорил про какие-то убийства.
– Снова бред старика Радзинского! Он надоумил и Петю, – серьезно сказал отец. – Послушай, Лера, подобная ерунда до добра не доводит. Не забивай всякими глупостями голову. Занимайся дипломом.
– Ты прав, папочка, диплом сейчас на первом месте. Но я не забиваю голову случившимся, ведь иначе сделала бы вывод, что Авилова убили, поскольку он мог проболтаться о чем-то важном, связанном с профессором Радзинским.
– Валерия, перестань! Ты строишь фантастические теории, когда дело обстоит гораздо проще. И между тем, что произошло с профессором, и несчастным случаем с Петром нет никакой связи!
В первый раз я увидела, как отец по-настоящему разозлился. Он никогда не повышал голос, предпочитал решать любые вопросы с помощью мирного диалога. К сожалению, сегодняшняя его реакция убеждала меня в правоте.
– Ты слишком уверенно говоришь, складывается ощущение, будто тебе многое известно!
– Я ничего не знаю, милая. – Папа вновь стал ласковым. – И я очень тебя люблю. Ты для меня – все, если с тобой что-нибудь случится, я не переживу. Пожалуйста, не лезь в это.
– Ладно, – сдалась я, не сомневаясь, что если мы продолжим спор, можем серьезно поссориться. А того, что хотела, я добилась.
Отец боялся за меня, значит, он в курсе, что убийца Радзинского и Авилова – рядом и он действительно опасен.
Ночь я провела в папином доме, заснув в старой спальне. Рядом с близким человеком было спокойнее.
Впервые за неделю я смогла отдохнуть.
Проснувшись утром раньше обычного, я наспех собралась и поспешила к себе, чтобы переодеться до занятий. Сегодня вместо эстетики в расписание поставили историю средневековой мысли, которую вел научрук, а он как раз вчера отдал последнюю написанную мной главу диплома.
У меня имелись некоторые вопросы по его замечаниям, которые не терпелось задать.
Дождь, который шел целую ночь, прекратился, и я добралась до жилого корпуса без происшествий, а у порога своей комнаты обнаружила Аринку. Подруга ждала меня уже минут десять, чтобы сообщить новость. Вчера она ходила на свидание с Ванькой, нашим однокурсником, и теперь они встречаются. Будь я повнимательнее, давно бы заметила, что между ними что-то намечается.
Но я с головой погрузилась в расследование, и только во время рассказа Ринки припоминала моменты их явного флирта.
– Я рада за вас, он отличный парень.
– Пока рано что-то говорить, но мне он нравится, – мечтательно протянула подруга. – Кстати, ты пропустила ужин, а Серов как раз объявил, что на будущей неделе выделит день, чтобы мы показали свои номера, которые готовили к балу.
– Странно, – пожала плечами я. – Думала, после случившегося мы не будем устраивать ничего подобного в ближайшее время.
– Он сказал, что пока мы не докажем совершенство своего тела и духа, не сможем стать полноправными выпускниками Оболенки. – Передразнивая ректорскую манеру, Аринка закатила глаза. – Ладно, давай скорее собирайся, и пойдем.
В этот день занятия тянулись вечность. Я не могла дождаться последней пары, чтобы увидеть Романова. Конечно, вопросы по диплому были не самой главной причиной. Я все больше влюблялась в научрука. Даже хмурый профессорский вид нравился до умопомрачения.
Мое чувство не было взаимным, и недолгие беседы наедине о научной работе превращались для меня в свидания.
Он сидел за столом, увлеченно читая газету. Романов меня не заметил, поэтому я позволила себе нагло на него засмотреться. Ему безумно шел темно-синий свитер, подчеркивающий широкую грудь и обтягивающий накачанные руки. Как странно, я ни разу не видела Арсения в спортзале, но с такой фигурой он должен заниматься чуть ли не ежедневно. Говорят, парни глазеют на красоток, но ведь девушки им ничем не уступают. Теперь поняла это по своему опыту.
– Можно, Арсений Витальевич? – негромко спросила я.
– Валерия? – Он оторвался от газеты и смерил меня равнодушным взглядом. – Прошу.
– У меня есть пара вопросов по вашим заметкам. – Я села за парту перед его столом и достала черновик диплома.
– Хорошо, оставляйте, я позже посмотрю, – спокойно проговорил Арсений и снова взял газету.
– Но мне хотелось бы обсудить наработки. Мы с вами как будто через переписку общаемся, – не выдержала я и взялась за его газету.
– Так проще, – процедил он и вытянул у меня из рук «Спортивные ведомости».
– А мне кажется, дело в другом. – Я кокетливо улыбнулась, но Индюк только сильнее нахмурился.
– В чем же?
– Вы боитесь общения со студентами. У вас нет преподавательского опыта, – выпалила я. – Как ученый вы неподражаемы, но мысли можете излагать лишь письменно.
– Вы меня раскусили, Валерия. – Арсений неожиданно рассмеялся, словно я рассказала анекдот или была клоуном. – В таком случае не давите на меня. Я отвечу на ваши вопросы в письменном виде.
– Хорошо. – Я привстала, положила на стол диплом со своими пометками, сделанными поверх профессорских замечаний, и села за парту.
– Кстати, Валерия, вы были прекрасны на осеннем балу.
Я чуть не выронила из рук сумку. Арсений Романов сделал мне комплимент! Невообразимо! Индюк умеет быть галантным, или очередная несмешная шутка? Я взглянула на него, но преподаватель уже погрузился в чтение газеты. Тем не менее внутри меня словно сверчки танцевали. Даже когда в аудиторию зашли однокурсники, а Арсений начал безумно нудную лекцию, у меня получалось с трудом прятать улыбку.
Спустя полтора часа мучений студенты принялись собираться, а я решилась опять пообщаться с Романовым, чтобы дать парочку советов.
– Вы что-то хотели, Валерия? – вздохнул Романов, показывая, как я ему надоела, но почему-то мне казалось, что это не более чем игра.
– Да, я хотела порекомендовать вам почаще спрашивать студентов на занятии, тогда мы все будем в напряжении…
– И не заснете от скуки, – докончил он за меня.
– Я не то имела в виду, – смутилась я.
– Валерия, я все понимаю и ценю вашу заинтересованность в моем профессиональном успехе, – ответил Индюк и встал из-за стола.
– И вам следует говорить проще. Не надо перегружать речь обилием терминов, которых можно избежать. Вы же знаете про бритву Оккама?[17 - Бритва Оккама – знаменитый принцип, формулируемый следующим образом: «Не следует множить сущности без необходимости». Само название этого принципа обычно связывают с именем францисканского монаха Уильяма Оккама (1285–1347), родившегося в Англии.] – не отступала я, следуя за Романовым к шкафчику, откуда он доставал пальто.
– Валерия, прекратите давать мне советы. Я сам разберусь. – Арсений повернулся ко мне, и я отступила на шаг – настолько он выглядел грозным. – Ну а бритва Оккама не всегда работает. Наверное, когда он ее выдумывал, то забыл про различные обстоятельства.
– Что вы сказали? – ошарашенно спросила я.
– Что бритва Оккама может не работать, – недовольно пробормотал преподаватель и собирался уйти, но я схватила его за руку.
– Бритва Оккама, которую он придумал? – переспросила я.
– Ну… да. – Романов растерялся, явно ничего не понимая.
– Но Оккам лишь сформулировал принцип, а не придумал.
Арсений замер, а его лицо исказила гримаса злости. Еще мгновение, и он бы на меня набросился и задушил. Мы оба сообразили, что столь грубую ошибку мог совершить именно тот, кто совершенно не разбирается в философии, но, конечно, не университетский профессор.
Кто же тогда Арсений Романов?
– Извините, – промямлила я. – Я тороплюсь. – Мне стало страшно. Я убедилась, что тех, кому известно слишком много, в Оболенке убивают, а становиться новой жертвой не хотелось.
В тот день я пропустила и обед, и ужин. А что до субботней встречи с Арсением, то Аринка согласилась отнести наработки диплома за меня.
Утром я проигнорировала столовую и отправилась завтракать в кафетерий, где меня ждал крайне неприятный сюрприз. Арсений сидел в дальнем углу, поэтому я заметила его, только устроившись за столиком. Надо бы сбежать, но, увы, поздно…
Арсений поднялся и двинулся ко мне.
– Доброе утро, Валерия, сегодня в три жду вас у себя для обсуждения диплома. Вас, а не просто ваши тексты. Не вздумайте увильнуть или опоздать, – громко объявил научрук, и ребята за соседним столом обернулись на нас.
– Поняла, – выдавила я.
Романов ухмыльнулся, а потом наклонился ко мне, чтобы никто из присутствующих не услышал его слов:
– Если не придешь, то горько пожалеешь. Ясно?
Я кивнула, и Арсений, пожелав приятного аппетита, удалился. Разумеется, аппетит сразу же пропал напрочь.
До назначенного срока я места себе не находила и словно ожидала казни. У меня даже возникла мысль рассказать все папе, но не хотелось впутывать его в личные проблемы.
Сперва нужно встретиться с Арсением. Ну не убьет ведь он меня: ребята в кафетерии уже в курсе, что сегодня я должна быть у него…
Ровно в три я стояла на пороге коттеджа с зеленой крышей.
– Валерия, вы, как всегда, пунктуальны, – впуская меня в дом, сказал Романов. – Сегодня беседа состоится в кабинете. Пройдемте.
Ощущая себя преступником, ведомым на эшафот, я поплелась за руководителем. Прежние наши встречи происходили в гостиной, и никогда Арсений не приглашал меня в кабинет. Похоже, теперь никому из нас не до шуток.
Кабинет профессора (или кем являлся Романов на самом деле) по размеру был как у Павла Аркадьевича. Даже интерьер схожий: стол, кресло, два стула, три книжных шкафа и диванчик.
На столе – включенный ноутбук в режиме ожидания, а на тумбе позади – факс.
Факс! Вот что за жужжание я слышала той самой ночью. Интересно, кто писал Арсению в такой поздний час?
– Располагайтесь, Валерия. – Романов указал на стул, сел за стол и, скрестив руки на груди, внимательно посмотрел на меня, будто испытывал на прочность, и под его тяжелым взглядом я была готова сдаться.
– Вы хотите обсудить мой диплом? – пролепетала я.
– Я собираюсь поговорить о нашей совместной работе дальше, – ответил он, доставая из верхнего ящика зеленую папку. – Посмотрите, Валерия.
На какой-то момент я замешкалась, однако взяла папку. От волнения вспотели ладони, и я вытерла их о джинсы, прежде чем осмелилась ознакомиться с содержимым.
Взглянув на Арсения, я заметила, каким довольным он выглядел. Значит, сейчас несомненно одно: в руках я держу свое поражение. Глубоко вздохнув, я открыла папку и действительно лишилась дара речи.
– Надеюсь, вы понимаете, что для Оболенского университета это очень серьезно? – откидываясь на спинку кресла и повертев в руках позолоченный нож для бумаги, спросил Романов.
– Да. Я буду молчать.
– Нет, Валерия, так не пойдет! – Арсений отложил нож, встал с кресла, обошел стол и присел на него. – Если вы не хотите, чтобы о содержимом папки узнали посторонние, то с этого момента будете делать все, что я скажу. И ни шага без моего ведома и согласия.
10. Демон снимает маску. Решение Валерии
Сейчас, когда я вспоминаю злополучную встречу, у меня перехватывает дыхание, ведь именно тогда все и началось. Давно это было, а вроде как вчера.
Я сидела, рассматривая чертовы фотографии, чувствуя неприятный ком в горле и жжение в глазах от подступающих слез. Ни одной девушке не хотелось бы видеть своего обожаемого отца в подобных пикантных ситуациях. Тогда я безумно разозлилась на псевдопрофессора, не догадываясь, что с помощью шантажа он меня спасает: ведь его руководство отдало приказ убрать из Оболенки чересчур любопытную студентку.
* * *
– С какой стати я должна делать то, что вы скажете? – переспросила я, поежившись от пристального взгляда и отгоняя сотню непрошеных грязных мыслей.
– Давай начистоту… И да, будем на «ты», так проще.
– Как вы смеете? Я не собираюсь переходить на «ты». Догадываюсь, о чем вы меня попросите! – трактуя его слова по-своему, вспылила я, вскочив со стула.
– Идиотка, сядь на место. Мне не нужен секс с тобой. И вообще, в интимном плане ты мне неинтересна! – прикрикнул Романов, и я опустилась обратно на стул.
Стало так обидно, я почувствовала себя настолько уязвимой, что хотелось разрыдаться, но я из последних сил сдерживалась.
– Что вам от меня нужно? – прошептала я, рассматривая отвратительные фотографии и в глубине души надеясь, что это монтаж.
– С сегодняшнего дня будешь из кожи лезть, но пусть никто в Оболенке не усомнится, что я профессор. На тебе – планы лекций, вопросы к семинарам и коллоквиумам. А если услышишь где-нибудь в закромах, что кто-то подозревает неладное на мой счет, сразу донесешь. Тебе понятно?
– Еще чего! – фыркнула я, вновь обижаясь на тон Арсения.
– Откажешься – обнародую информацию в папке, и твоего отца уволят за сексуальную связь со студенткой, – спокойно ответил Арсений и сел за стол.
Закрыв лицо ладонями, я расплакалась. Папа, такой правильный, честный, уважаемый, спал со студенткой! Да еще и дипломницей. Как Королева согласилась на такое? Связаться с научным руководителем… Он же вдвое старше.
Если об интриге станет известно ректору, отца уволят, а Оболенка для него – все.
Я не могла такого допустить, и оставалось только согласиться на условия Индюка.
Но что, если теперь я навлеку на нас с отцом очередную беду?
– Кто вы? Зачем вам нужно выдавать себя за профессора? – вопросила я, глядя, как Арсений прячет папку с компроматом.
– Хорошо, Лер. – Он поднялся из-за стола, направился к книжному шкафу, достал плотный конверт, вытащил какое-то удостоверение и протянул мне.
– Федеральная служба безопасности… Смирнов Дмитрий Сергеевич.
– Дмитрий?
– Будем знакомы.
– Вы из ФСБ? – Я пока не верила удостоверению, но Арс… Дмитрий только усмехнулся.
– Как видишь, Лера, сейчас перед тобой два пути. Первый – сотрудничество. Будешь помогать мне в университете, готовить лекции и предварительно объяснять их так, чтобы я доходчиво доносил материал до студентов. Тебе надо поддерживать мою репутацию и следить, чтобы меня не раскрыли. Второй путь – сдаться. Вы с отцом попадете под программу защиты свидетелей. Компромат на Андрея Николаевича выплывет, а у тебя найдут наркотики. Вас обоих выгонят из Оболенки, а спецслужбы обеспечат вам новые имена и другую жизнь.
– Но как я могу быть уверена, что вы из ФСБ? Я впервые вижу перед собой удостоверение подобного рода. А может, вы его подделали. Вот позвоню в ваше управление и выясню, правда ли вы там работаете. – Я решила идти ва-банк, но псевдопрофессор не стушевался.
– Пожалуйста, – он махнул на телефон. – Звони сколько влезет.
Номер ФСБ я нашла в интернете, через добавочный попала в нужный отдел, где почти сразу мне ответили. Приятная девушка подтвердила номер удостоверения, фамилию, имя и личные данные Дмитрия.
– Ну и как? Убедилась? – Дмитрий забрал у меня телефон и положил на место.
– С каких пор шантаж является методом работы ФСБ? – ехидно спросила я, откинувшись на спинку стула.
– Лер, давай будем называть это договором? – улыбнулся научрук.
– Отличный у нас договор…
– Я дам тебе время подумать, – серьезно заявил мужчина. – Ступай к себе, а завтра в десять утра приходи. Скажешь свое мнение. Если согласишься на предложение о сотрудничестве, начнем с подготовки к понедельничным лекциям.
Я молча встала и направилась к выходу, радуясь, что Индюк меня отпустил. Во всяком случае, у меня будет время подумать.
Едва я подошла к двери, Дмитрий нагнал меня и, схватив за руку, развернул к себе.
– Завтра в десять, – повторил Дмитрий, и его лицо было так близко от моего, что я почувствовала его горячее дыхание.
Снова по телу пробежал электрический ток, а сознание затуманило отвратительное подобие влюбленности, но псевдопрофессор слишком сильно сжимал мою руку, и наваждение мигом пропало.
– Не вздумай кому-либо проболтаться. Поняла?
– Поняла-поняла, – ответила я, поморщившись.
– Умница, – ухмыльнулся Смирнов, разжимая стальную клешню. – Уверен, ты примешь правильное решение.
У меня перехватило дыхание, а пальцы затряслись, но я собралась с силами и гордо покинула коттедж. Голова разрывалась от огромного роя мыслей, я никак не могла сосредоточиться. Чересчур много новостей и открытий.
Я, как на автомате, шагала по улице и не заметила, что почти добралась до дома отца. А дальше…
Дальше эмоции взяли верх над разумом.
Папа был в саду и сгребал в кучу опавшую листву. Он не сразу меня увидел, и я подошла к нему почти вплотную. Во мне смешались боль, обида, стыд, злость, и я ужаснулась дикому желанию влепить отцу пощечину.
– Папа, надо поговорить, – сжав кулаки, отчеканила я.
– Лерочка? Напугала… Что-то случилось? – Папа шагнул ко мне, но я обошла его и направилась в дом.
– Не на улице.
У отца в гостиной рядом с телевизором стояла тумбочка, в которой он хранил крепкий алкоголь. Я никогда не любила спиртное, но сейчас нуждалась в чем-то сорокаградусном.
Папа настолько удивился, что ничего не сказал, когда я налила в рюмку коньяка и мигом ее осушила.
– Ты давно спишь с Леной? – откашливаясь, спросила я.
– Кто тебе сказал? – Отец изменился в лице, медленно опустился диван и, шумно выдохнув, закрыл лицо ладонями.
– Когда? – спросила я.
Папа молчал, игнорируя вопрос.
– Полгода, – неожиданно спокойно ответил он. – Но я люблю ее.
– Что? – Я вскочила и отвернулась, не желая смотреть ему в лицо. – Ты что несешь? Да она же моя ровесница!
– Тебе ли, как философу, не знать, что возраст – не главное.
– Тебя могут уволить! А в нашем университете подобная связь запретна! – Моя суровость уступала место слабости и обиде, слезы покатились по щекам.
– Никто не узнает, а через несколько месяцев Лена окончит Оболенку, – взволнованно объяснил папа.
– Вот и встречайся с ней через несколько месяцев. Заодно проверишь чувства на прочность.
– Лер, выслушай меня…
– Не собираюсь! – перебила я. – Начни думать головой, а не тем, что у тебя в штанах!
– Ты не понимаешь, это не просто секс! – Папа поднялся и шагнул ко мне, но я отпрянула, останавливая его жестом.
– Возможно, для тебя, а для нее? У нее – тоже чувства или желание успешно написать и защитить диплом?
– Лена не такая! – рассердился отец, однако быстро взял себя в руки.
– А какова бы была твоя реакция, если бы я вдруг призналась, что, к примеру, сплю с Арсением Романовым?
– Это другое, – сквозь зубы процедил папа.
– Разве что разница в возрасте меньше, что как раз явный плюс. Он не годится мне в отцы, – парировала я.
– Тебе нужно доказательство наших чувств? – Папа поглядел на меня с такой надеждой, что моя решимость поуменьшилась.
– Да, если убедишь меня, что у тебя не банальный кризис среднего возраста, а у Лены не взыграли амбиции студентки. Тогда я не буду возражать, – вздохнула я, осознавая, что если у отца и впрямь чувства, которые к тому же взаимны, то не буду стоять на пути родительского счастья.
– Конечно, Лерочка, я поговорю с Леной, – ласково сказал папа, аккуратно обнимая меня, боясь, что оттолкну, но я не смогла, прижавшись к нему еще сильнее. – Мы расстанемся, пока она не окончит Оболенский университет, но ты пообещай, что примешь ее потом.
– Если обоснуешь, что у вас серьезно, – пробормотала я и высвободилась из папиных объятий. – А теперь извини, мне надо идти.
– Может, останешься?
– Нет. У меня болит голова, хочу побыть одна.
Разговор с отцом меня окончательно доконал. Я чувствовала, как нарастает мигрень, и единственным желанием было вернуться к себе, забраться под одеяло, свернувшись клубочком, как котенок, и уснуть, чтобы сегодняшний день оказался дурным сном.
Как странно устроен мир: мы всегда болезненно воспринимаем новости о романе родителя, даже если он давным-давно свободен. Я не исключение. Наверняка отец влюблен в Королеву, а мне придется принять их отношения, но все равно в глубине души задержится мерзкое эгоистическое чувство, что папочка должен любить только маму.
Каждому ребенку хочется, чтобы родители были неразлучны, а тот, кто занимает место отца или матери, воспринимается в штыки.
Сейчас я не собиралась встречаться с Леной и всеми фибрами души ненавидела девушку. Страшилась столкнуться с ней у корпуса и как можно скорее прошмыгнула в свою комнату и заперлась.
Узкая кровать, окно с розовыми занавесками, письменный стол, заваленный книгами, учебниками и конспектами, кресло с вязаным пледом – комната ничуть не изменилась с утра, но теперь стала чужой.
Мой мир перевернулся за несколько часов, и я словно окончательно осиротела. Во мне разрасталось отвратительное ощущение, что я потеряла папу, а теперь он принадлежит другой.
Он всегда хвалил Лену, радовался, когда она находилась рядом, с удовольствием работал над дипломом выпускницы. Как же я была слепа, если не видела, что это не профессиональная увлеченность отца, а любовь!
На часах еще не было девяти, и я взяла снотворное, выпила двойную дозу и, забравшись под одеяло, уснула мертвецким сном, а в десять утра следующего дня уже переминалась с ноги на ногу перед дверью коттеджа Дмитрия Смирнова.
– Лер. – Он был в спортивных штанах и мятой футболке. Широко распахнул дверь, впуская меня в дом.
Выглядел Дмитрий неважно, хотя лучше сказать, сонно: взъерошенные волосы, красные глаза и вмятины на щеке, какие бывают, если заснуть не на подушке.
– В кабинет? – уточнила я.
– Да, – кивнул он.
– Вы жутко выглядите, – выдала я, усаживаясь на тот самый стул, на котором сидела накануне. – Тяжелая ночка сотрудника ФСБ?
– А ты, Лерочка, смелая. Но права, я почти не спал из-за студенческих работ. – Он кивнул на стопку эссе на столе.
– Кто их за вас проверяет? Вы ведь отправляете их кому-то по факсу, а проверенные вам высылают обратно? – Я решила озвучить догадку и, гордо вздернув носик, ждала ответ Смирнова.
Однако он лишь таинственно заулыбался.
– Ты сообразительная. Я в тебе не ошибся, – наконец объявил он.
– Тогда я не знала, что жужжал факс. Слышала странный звук, но заглянуть в окно толком не получилось.
– Я понял, что это ты.
– Конечно, но я не хотела давать вам возможности меня уличить. Но зачем вы здесь, Дмитрий… Олегович, если не ошибаюсь?
– Сергеевич, Лера, Сергеевич. Но мое предложение перейти на «ты» все еще в силе.
– Что вы забыли в Оболенке, Дмитрий Сергеевич? – вопросила я, делано пропуская мимо ушей его слова и специально интонационно выделяя настоящее имя мужчины.
– Я здесь на задании, которое тебя не должно волновать. Ты просто поможешь с философией.
– Нет, я не согласна. Если помогаю, то хотя бы должна знать почему.
– Информация секретная, и я не могу тебе ничего рассказать, – отрезал Смирнов и, усевшись на край стола, посмотрел на меня сверху вниз. – Лера, ты не в тех обстоятельствах, чтобы ставить мне условия.
– Ах да! Как я могла забыть, вы же меня шантажируете. – Я наигранно всплеснула руками.
– Лера, давай рассматривать все как договор. – Мои фразы его явно задели, и Дмитрий уже не казался излишне наглым.
– Ваше дело связано с гибелью профессора Радзинского?
– Ты хочешь что-то сообщить по этому поводу? – Я еще не была до конца уверена в том, что стоит доверять Диме.
Возможно, обиделась, что он отнекивался, хотя вовлек меня во всю эту канитель, а может, сомневалась в нем… В общем, решила умолчать о том, что удалось выяснить. Во всяком случае – пока.
– Мне нечего сказать.
– Я так не думаю, – пробормотал Смирнов, потирая подбородок. – Но мы побеседуем о профессоре потом, а теперь скажи четко: ты будешь сотрудничать с ФСБ, то есть со мной?
Я глубоко вздохнула и, задержав дыхание, внимательно посмотрела на мужчину.
Он тоже не сводил с меня взгляда, ожидая ответа. Но разве я могла отказаться?
В действительности мы оба знали, каким будет мой ответ.
– Да.
– Ты сделала правильный выбор, Лера, – заключил Дмитрий, протягивая руку, и я ее пожала.
* * *
Воскресное утро стало одним из важнейших в моей жизни: ведь то, кем я стала к сегодняшнему дню, является исключительно заслугой Димы.
Жаль, что слишком поздно открыли друг другу свои карты. Быть может, поделись мы секретами раньше, сумели бы предотвратить страшные события будущего.
11. Карты на стол
В доме липового научного руководителя имелась восхитительная библиотека. ФСБ прекрасно обеспечила сотрудника всем необходимым, поэтому у меня был доступ к разнообразным книгам для подготовки Смирнова к лекциям.
Я с интересом и некоторой завистью рассматривала корешки редких изданий, пока Дмитрий молча сидел в кресле. Моя задетая гордость даже сейчас, когда приходилось подчиняться Индюку, не позволяла стушеваться. Я четко решила дать понять мужчине, что не боюсь его, и раз мы работаем вместе, он обязан со мной считаться.
– А как мне теперь к вам обращаться? На профессора вы не тянете. Сержант Смирнов? Лейтенант?..
– Майор, но можешь звать по имени – Дмитрий, и давай все-таки на «ты». Мы – партнеры, к тому же поменялись ролями, и теперь ученик – я. – Индюк криво усмехнулся.
Я поняла, что он волнуется, и это немного успокаивало: не одной мне неуютно.
– Хорошо, Дмитрий, – я выделила интонацией его имя. – С чего начнем?
– С кофе? – предложил он.
– Да, тебе он точно не помешает.
Дмитрий выглядел не особо выспавшимся, а я решила не оставаться в долгу. Слишком сложно не поддеть Индюка, тем более сейчас по статусу преподавателя я была выше.
Не дожидаясь приглашения, я двинулась в сторону столовой, переходящей в кухню.
– Где кофемашина?
– А ты не теряешься, – хмыкнул Дмитрий и поплелся за мной.
– С чего бы? Теперь буду проводить у тебя много времени, а значит, мне должно быть здесь комфортно.
– Кофемашина в шкафчике. – Смирнов указал на кухонный пенал справа от холодильника. – Мне покрепче.
Я сделала два кофе, омлет с паприкой и ветчиной и тосты. Конечно, не ради Индюка, а исключительно потому, что не позавтракала, а заниматься на голодный желудок – не лучшее решение. Пока я хлопотала у плиты, Дмитрий не отходил от меня ни на шаг. Он наблюдал за всем, что я делаю, но в основном помалкивал.
Разумеется, я могла ошибаться, но подумала, что Смирнов стесняется. Еще бы, он ведь не ожидал, что я почувствую себя хозяйкой в чужом доме.
Так мы и обновили столовую.
Как я и предполагала, псевдопрофессор не готовил и питался исключительно в столовой и кафетерии. Он с аппетитом уплетал завтрак, мне даже стало жаль оголодавшего фээсбэшника, но я вспомнила, что он напыщенный, шантажирующий меня Индюк, и жалость сразу же пропала.
– Лер, зачем ты лезла ко мне в окно той ночью? – спросил он, впившись зубами в хрустящий тост.
– Мне не спалось, и я захотела прогуляться. Кстати, я не планировала подглядывать. До твоего дома дошла нецеленаправленно, а когда увидела, что ты не спишь в такое время, не удержалась. А потом еще странный звук… Я не догадалась, что работал факс.
– И у дома моего очутилась случайно? – засмеялся Индюк, насаживая на вилку кусок болгарского перца.
– Можешь не верить – дело твое. – Я равнодушно пожала плечами, стараясь не показывать, что меня задело его сомнение. – Мой диплом изучаешь не ты?
– Я попытался прочитать пару страниц… Когда я сюда приехал, то решил, что хуже ваших учебников ничего быть не может. Но взял в руки твой диплом и понял, что ошибся. Такой нудятины никогда в жизни не встречал.
– Ты ни черта не соображаешь! – Я швырнула вилку, которая со звоном упала на пол. Сказать, что разозлилась – все равно что промолчать. Я была в ярости.
Смирнов с такой легкостью оскорблял меня. Я сижу над дипломом часами напролет, вкладываю в работу всю душу, ищу материал, компилирую, постоянно переписываю…
– Не кипятись, Ланская, я сделал тебе комплимент, – расхохотался Индюк, чем еще больше вывел меня из себя. – Если мне скучно, значит, твой диплом стоящий. Я в курсе, что философия – особая вещь. Чем скучнее, тем лучше.
– И что теперь с моим дипломом? – вопросила я, когда перевела дыхание и постаралась успокоиться.
– Ты прекрасно пишешь. Я буду отсылать твои наработки на проверку и возвращать с пометками от настоящего профессора, – ответил Смирнов, допивая кофе и отодвигая в мою сторону грязную посуду, с намеком, чтобы я помыла.
– А как тебе удалось устроиться в Оболенку? Откуда у тебя рекомендации Эко? – Я встала из-за стола, водрузила на поднос посуду и направилась в кухонную зону.
Дима пошел за мной. В глубине души было приятно, что он рядом, но я вновь напомнила себе, что он чертов шантажист, поэтому резким движением открыла посудомоечную машину.
– Лер, ты готовишь вкусно, но не надо крушить мой дом, – вздохнул Смирнов.
– Ты не ответил. Как ты устроился в университет и откуда рекомендации?
– Мы давно хотели внедриться в Оболенку, а после смерти Радзинского освободилось место. Наши специалисты в короткие сроки создали в интернете образ Романова – гениального преподавателя. Что касается рекомендаций – Умберто Эко просто приезжал в Москву на открытые лекции.
– Тебя хотели внедрить сюда до смерти профессора Радзинского, поэтому твоя миссия – не расследование аварии, – размышляла я вслух.
– Лер, что-то я разболтался. Хватит в этом копаться, пойдем-ка лучше в кабинет, – посерьезнел Дмитрий и развернулся. – Кстати, кроме тебя кто-нибудь догадывается, что я не профессор?
– Вряд ли, – честно ответила я и отвела взгляд. – Девушки на тебя заглядываются. Студентки и даже некоторые преподавательницы. – Не хотелось выдавать своих чувств, но неожиданная ревность взяла верх.
Мне показалось, что я стала похожа на помидор, даже уши горели. Оставалось только сделать лицо кирпичом, чтобы создать видимость невозмутимости.
– Неужели? – Похоже, он искренне удивился, но расплылся в улыбке. – Ты тоже?
– Нет, я к их числу не отношусь. В этом плане ты мне неинтересен. – Я с радостью вернула Смирнову его же слова, и он обиженно нахмурился.
– Да. Ты же крутишь с братом Захара.
– Тебе есть дело до моих отношений? – Скрестив руки на груди, я уселась в кресло и начала рассматривать штору, словно это не отрез сатина, а картина знаменитого художника.
– Именно. Влюбленные девушки теряют голову. Ты можешь сказать парню что-то лишнее, когда будешь с ним накоротке, – без эмоций проговорил Индюк, однако ехидно улыбнулся.
– Что?! – Я повернулась к нему и даже слегка навалилась на стол, чтобы ближе видеть его подлые глаза. – Достаточно того, что я собираюсь заниматься с тобой философией. Общаться буду, с кем захочу, когда захочу и как захочу.
– Поаккуратнее, Ланская. Нарвешься, – прошипел он, но уже не напугал.
Моя злость отлично справлялась со страхом.
– Как раз тебе надо быть аккуратнее, а то ведь раскроют. Пока все гладко, но у кого-нибудь могут возникнуть подозрения на твой счет.
– Давай, начинай мне объяснять! Первая лекция – завтра, тема «Патристика»[18 - Патристика – философские и теологические воззрения христианских мыслителей, так называемых отцов церкви (конец I–VIII вв.). Целью патристики являлось формулирование догм, обоснование христианской веры; учение могло опираться на идеи Платона и неоплатоников. Религиозность при этом, как правило, доминировала над рациональным мышлением.]. – Он высокомерно махнул на толстенную хрестоматию, указывая мое место простого преподавателя.
– Патристика? – переспросила я, намереваясь отыграться. – Прекрасно, а что ты можешь поведать на эту тему?
– Я?! Ты должна меня просвещать!
– Я помогу тебе разобраться в философии и подготовлю к лекциям. Но мне надо оценить твой уровень знаний, – парировала я, наблюдая, как его высокомерие сходит на нет. Теперь передо мной сидел обычный рассеянный студент.
– Ладно… Патристика – раздел ранней средневековой философии, в основе которого… учение отцов церкви.
– Правильно, отсюда и название, – кивнула я. – Дальше.
– Что дальше? Дальше ты вещай.
– Назови философов этого периода. Как в целом разделяется патристика?
– Не знаю! Не-зна-ю, – по слогам прошипел Индюк. – Я вообще считаю, что все это чушь собачья. Философы только и умели, что чесать языком. Их размышления давно устарели. И до науки им далеко. Вот математика – сила, а тут…
– Дима, прекрати! – громко хлопнув по столу ладонью, крикнула я, запоздало осознав, что впервые назвала его уменьшительным именем. – Философия – мать наук. И математика вышла из философии. Вспомни Пифагора![19 - Пифагор (ок. 570 г. до н. э. – ок. 490 г. до н. э.) – древнегреческий математик и философ-мистик.]
– Пифагор создал теорию для геометрии, – с умным видом заявил Дмитрий.
– Браво, ты что-то вспомнил, – вымученно улыбнулась я. – Натаскивать тебя будет сложнее, чем я думала.
До обеда я пыталась объяснить Смирнову основы патристики. Сказать, что он делал успехи, я не могла. Индюк постоянно вздыхал и чертыхался. А когда мы добрались до краеугольного камня, то и вовсе разругались.
– Теперь ты понимаешь тезис: «Верую, ибо абсурдно»?[20 - «Верую, ибо абсурдно» – крылатое выражение, которое приписывают философу Тертуллиану.] – спросила я после получасового рассказа о вкладе Тертуллиана[21 - Тертуллиан (ок. 160 г. – ок. 220 г.) – мыслитель-богослов раннего христианства, представитель патристики.] в патристику.
– А здесь и так сплошной абсурд, – пробубнил Дмитрий, запустив руки в свои и без того растрепанные волосы.
– Объясни термин в отношении Сына Божьего, – не отступала я.
– Ты сейчас про Христа? – неуверенно предположил он.
– Ты знаешь другого Сына Бога?!
– Мы все дети Бога, – деловито ответил Индюк, но смутился под моим суровым взглядом.
– Мы сейчас обсуждаем философию Тертуллиана! – напомнила я. – А он говорил: «Сын Божий умер: надлежит тому верить, потому именно, что разум мой возмущается против того. Он восстал из гроба, в котором был положен: дело верное, потому что кажется невозможным»[22 - Тертуллиан. О плоти Христа (у Е. Карнеева «О Плоти Христовой»). (Перевод Е. Карнеева.)]. Теперь тебе ясно?
– Да, но кое-что остается загадкой, – серьезно заметил Дмитрий. – Тертуллиан жил во втором веке. Тогда не было ни комфорта, ни удобств, как сейчас. Ну а он, вместо того чтобы стараться облегчить себе жизнь, сидел и размышлял о философии.
– Ага! – Я нарочно проигнорировала выпад. – И что он писал о философии?
– А это уже интересно, – усмехнулся горе-студент. – Ты упоминала что-то про язву желудка. Наверное, по мнению Тертуллиана, ее вызывает философия.
Я тяжело вздохнула и опустила голову на руки. Если сначала казалось: Смирнов придуривается специально, чтобы меня позлить, то сейчас уже не сомневалась – этот мужчина во всем, что касается философии, не умнее дерева! Теперь ясно, почему он каждую лекцию считывал с бумажки. Но главная проблема заключалась в том, что у Дмитрия не было и толики желания что-то понять! Псевдопрофессор наивно полагал, что я разложу все по полочкам и он усвоит урок как дважды два, но только без его желания ничего не получится!
– Дима, – успокоившись, начала я, – Тертуллиан не говорил, что философия может быть причиной язвы желудка. Он писал о том, что философия должна ограничиваться лишь объяснениями и не пытаться что-либо досконально исследовать. А споры об аллегорическом трактовании Священного Писания считал бесполезным умствованием, которое расстраивает желудок.
– Согласен, но я пойду дальше. Вся философия расстраивает желудок. – Он довольно улыбнулся, и это было так искренне, что моя сердитость в разы убавилась.
– Дурак, – не выдержала я и засмеялась.
– Кстати, о расстройстве желудка. Скоро обед. – Дима посмотрел на наручные часы, а потом на меня. – Возвращайся в корпус, Ланская, затем пообедай, а вечером продолжим.
– Лера, зови меня по имени. Ладно уж, разрешаю.
В конце концов, мы сейчас в одной лодке и, чтобы плыть, должны работать в тандеме. Пусть лучше наши отношения походят на приятельские, чем будем вечно ссориться.
– Считаешь меня другом? – удивился Смирнов.
– Нет. – Я с улыбкой покачала головой. – Близкие люди не шантажируют друг друга. Но тебе позволю обращаться ко мне по имени. В виде исключения. – Я взяла сумку и двинулась к выходу.
Дима проводил меня до двери и даже поблагодарил. Со стороны мы действительно казались приятелями: даже и не скажешь, что в действительности Смирнов меня шантажирует, а во мне соревнуются ненависть и влюбленность.
Попрощавшись с новым напарником, я не спеша направилась к корпусу, чтобы переодеться, по пути размышляя о том, что услышала от Дмитрия. Управление давно хотело внедрить агента в Оболенку. Значит, то, над чем работает майор Смирнов, случилось до гибели Павла Аркадьевича. Радзинский говорил об убийствах.
Вероятно, Индюк приехал сюда, чтобы их расследовать. В курсе ли он, что профессора убили? Наверняка… иначе бы не пытался выяснить, что мне известно о смерти научрука. А Петя? Его Смирнов включил в дело? Но куда больше беспокоило другое – отец располагает кое-какой информацией.
Если Дима разузнает об этом, конечно же захочет допросить папу, чем, возможно, поставит его жизнь под угрозу.
Я должна всеми силами этого не допустить.
За обедом в столовой я присоединилась к друзьям. Они увлеченно обсуждали Хеллоуин, напрочь забыв о том, что случилось на балу. Традиция отмечать День Всех Святых в Оболенке появилась пару лет назад. Долгие годы преподаватели не соглашались устраивать празднество, считая, что не стоит подражать западной массовой культуре. Но затем сдались под студенческим напором и позволили организовывать ежегодный осенний маскарад.
Арина просто обожала наряжаться. Она огорошила меня новостью, что завтра мы едем в Москву за костюмами. Отказ не принимался, да и я была не прочь проветриться и отвлечься от проблем, навалившихся на меня в Оболенке.
Лена Королева отсутствовала, благодаря чему у меня не пропал аппетит. Разумеется, наша встреча не за горами, но пусть она случится позже. Любопытно, почему Ленка не явилась? Да и вообще, куда она запропастилась? Избегает меня? Неужели ей стыдно? Зато моему отцу – нет.
Он здесь – и даже виду не подает, что встревожен. Ведет себя как обычно и мило беседует с Дмитрием.
Вот что меня тревожило. Я даже хотела подойти, но подумала, что таким образом выдам папу.
Майор Смирнов быстро расправился и с первым, и со вторым. Попрощался с папой и намеренно прошел мимо моего столика. Шлейф парфюма совершенно затуманил мне голову. Арина что-то рассказывала, а я могла думать лишь о том, что остаток дня проведу с милым фээсбэшником. Пусть я злилась на шантаж, но в глубине души ликовала: у меня появилась возможность быть рядом, поэтому втайне я лелеяла надежду найти взаимность.
Дима ждал меня, нервно прохаживаясь по крыльцу. Я немного опоздала. Специально, чтобы раздразнить Индюка. У меня получилось.
– Вроде маленькая, а столько ешь! – недовольно кинул он, впуская меня в дом.
– Прости, что?
– Я давно тебя жду. Судя по времени, ты слопала половину меню в столовой.
Я молча проследовала в гостиную, нарочито громко стуча каблуками, и уже хотела было сказать ответную колкость, но увидела на столе яблочный пирог, две тарелки и кружки.
– Ты купил десерт? – выпалила я, не веря, что Индюк готовился к моему приходу.
В нашем кафетерии пекли восхитительную шарлотку с яблочным повидлом. От одного вида лакомства у меня потекли слюнки, но Смирнову совсем не обязательно было знать, что он купил мой любимый десерт.
– Да, чтобы хоть как-то подсластить твои нудные лекции, – с присущей ему галантностью ответил Индюк.
– Спасибо, – обиженно проговорила я, хотя поразилась маломальскому проявлению внимания и в итоге решила проигнорировать язвительный выпад.
Ничего особенного: защитная реакция ученика, плохо справляющегося с уроками.
Дима принес из кабинета записи и книги, разложил все на столе и, пока я вспоминала, на чем мы остановились, начал заварить чай. Откровенно говоря, ни о какой средневековой философии я уже не думала, наблюдая, как Смирнов орудует на кухне.
– Дим, ты ведь меня боялся? – насаживая на вилку кусок пирога, спросила я. – Испугался, что тебя раскрою, поэтому не хотел быть руководителем?
– Верно, Лер, – пачкая руки липким повидлом и отправляя в рот почти весь кусманище шарлотки, ответил Смирнов. Он ел руками, совершенно не стесняясь, и ухмылялся моим церемонным манерам.
– Приятно осознавать, что ты боялся меня, а не просто люто ненавидел.
– Сперва ты меня взбесила тем, что дрыхла на лекции. Вроде такой университет, а тут ты – как после вечеринки. Не думал, что лучшая студентка может такое себе позволить, и решил, что ты прикрываешься папочкой. Но я ошибся, полагая, что ты тупица. Когда меня назначили руководителем, я запаниковал – ты бы в два счета меня раскусила.
– Почему же согласился?
– Не мог отказаться. Пытался, но Серов настоял. Чтобы не вызывать подозрений, пришлось стать научруком. Я хотел тебя застращать, но опять промахнулся. К тому же влетело от начальства. Работая под прикрытием, мы обязаны избегать любых конфликтных ситуаций, а с тобой я вечно цапался.
– Теперь понимаю твою перемену в поведении. Кто-нибудь еще в Оболенке в курсе, кто ты такой?
– Нет. – Смирнов нахмурился. – Мы пока что гадаем, кто может быть причастен к этому делу, подозреваемых много, поэтому люди должны оставаться в неведении.
– Почему тогда рассказал мне? А вдруг я замешана в том, что ты расследуешь?
Дима неожиданно пересел на диван и заглянул мне в глаза. Наши лица были так близко, что я чувствовала тепло его кожи и сладковатый яблочный аромат от капельки повидла на губе Дмитрия.
С минуту мы смотрели друг другу в глаза, и, когда сердце было готово вырваться из груди, Индюк хитро ухмыльнулся:
– Нет, на тебя не думаю. Характер не тот. – И снова чертов Индюк превратился в глыбу льда.
Он пересел в кресло и кивнул на учебные материалы, но я продолжала:
– Что значит не тот характер?
– То и значит, Лер, – отмахнулся Смирнов. – Лучше скажи, ты хорошо готовишь мясо?
– Мясо? – переспросила я, и Дима кивнул. – Ну… да. А что?
– Во вторник ты отвечаешь за ужин, – заявил он непринужденным тоном, что меня окончательно возмутило.
– С какой стати?!
– Твой отец сказал, что ты превосходно делаешь говядину в вине. Во вторник он пригласил меня в гости, пообещал, что ты порадуешь своим кулинарным искусством. Помимо мяса тебе нужно постараться, чтобы Ланской меня не раскрыл. Будешь помогать… – Смирнов говорил еще что-то, но я не слушала.
В груди гулко отбивало чечетку сердце, а перед глазами маячили страшные картинки допроса папы. Ясно как день: если бы Индюк не подозревал в чем-то отца, он бы ни за что не согласился на ужин.
12. У мадам Барелль
Конечно, невозможно превратить человека, который совершенно не смыслит в философии, в настоящего профессора, читающего серьезные лекции.
В конце первого дня занятий с Дмитрием Смирновым я донельзя вымоталась. Он же, сославшись на головную боль, обвинил меня, что теперь не сможет выполнять свои прямые обязанности.
В результате я составила план для начальных курсов, а для старших пришлось согласиться на очередное эссе. Правда, на этот раз тему выбирала я, а не учебник философии для вузов. Дима хотел продолжить заниматься и завтра, но я была вынуждена его разочаровать, сообщив, что у меня другие намерения.
Однако Индюк нисколько не расстроился и приказал (именно приказал, грубиян!) явиться к нему в дом после моего возвращения из Москвы.
Утро понедельника выдалось тревожным. Сидя на треклятой эстетике, я только и думала о том, как справляется с лекцией чертов Индюк.
Едва раздался звонок, я помчалась на кафедру философии.
– Можно? – деликатно спросила я, предварительно постучав в дверь. Было такое волнительное чувство, будто я собираюсь узнавать результаты экзамена.
– Да.
Дима, как и всегда, был хмур. Он ссутулился над столом, внимательно читая газету. Если бы так он изучал книги… Смирнов меня, конечно, узнал, хоть и не поднял головы. Игнорировал? Никак не мог унять гордыню, или это что-то другое?
– Как лекция, Арсений Витальевич? – поинтересовалась я, присаживаясь на стул.
– Что? – чуть растерялся он, наконец поднимая на меня взгляд.
– Я спросила, как лекция, – специально выделяя каждое слово, повторила я.
– Ах да… Хорошо, спасибо. Сегодня, после поездки, зайдешь ко мне и напишешь план на завтра. – И опять – руководящий тон. И необоснованная самоуверенность.
Как же меня злил Дима, когда таким образом себя вел! Захотелось отомстить, сделать гадость, и я не нашла ничего лучше, как схватить со стола газету и на глазах Индюка смять в большой ком.
– Сдурела, полоумная?!
– Прекрати говорить со мной в подобном тоне. Я тебе не служка[23 - Служка – слуга в монастыре. Иногда термин употребляется в качестве синонима домашней прислуги. В данном случае это игра слов: поскольку Лера учит Дмитрия христианской средневековой философии, героиня сравнивает себя именно со служкой, а не служанкой.]. Мы в одной лодке, имей в виду. И не надо напоминать про твой жалкий шантаж. – Я подняла руку, опережая очередную грубость, понимая, что сейчас должна поставить наглеца на место. – Я вернусь поздно. Мы не сможем позаниматься.
– Не страшно, я ложусь не рано, как уже заметила, – прошипел он. – Буду ждать тебя, Ланская. Тебе еще диплом дописывать, не забывай.
– Неужели?! – рассвирепела я. – Ладно, приду, но к тому моменту, будь добр, ознакомься с биографией и творчеством Августина Аврелия[24 - Аврелий Августин (354–430) – богослов и мыслитель, влиятельнейший проповедник, один из отцов церкви.]. А иначе заставлю всю ночь читать вслух его «Исповедь»[25 - «Исповедь» – автобиографическое сочинение Августина (написано ок. 397–398 гг.), состоящее из тринадцати произведений.].
– Ведешь себя как престарелая учительница, – хмыкнул Смирнов и, перегнувшись через стол, забрал у меня помятую газету, положил на стол и принялся аккуратно расправлять бумажные листы.
– Придурок, – тихо, но так, чтобы Дима услышал, кинула я и гордо вышла из аудитории под его ненавидящим взглядом.
Я шагала к залу риторики и мысленно проклинала Смирнова, но неожиданно меня кто-то взял за руку. Конечно! Только ее не хватало!
* * *
– Лен, что ты хочешь? – Я постаралась всем своим видом продемонстрировать, что совсем не рада встрече с любовницей отца.
Пусть знает, что со мной не следует шутить.
– Теперь ты в курсе, – виновато пробормотала она. – Лер, давай поговорим.
– А нам есть о чем? – Скрестив руки на груди, вопросила я, возмущаясь ее нахальству.
– Я должна все объяснить, – прозвучало решительно и отнюдь не виновато.
Я не была к такому готова, будучи уверенной, что Королева стушуется рядом со мной.
– Нечего объяснять, Лен! Мне пора на занятие. Тебе, кстати, тоже.
– Лер, прошу тебя! Нам действительно надо кое-что прояснить!
– Хорошо. – Я сдалась, но лишь потому, что разговора не миновать.
Пусть уж сейчас. Прямо как пластырь на болячке, проще быстро оторвать. Раз, и готово! Больно, саднит, зато все кончилось.
– Понимаю, как тебе было неприятно, – начала она, но сразу же замялась, подбирая правильные слова.
– Нет… Твоего отца не соблазняла девочка-ровесница.
– Но это не то, что ты думаешь. У нас не просто связь.
– Тогда что?! – Я повысила голос, но резко замолчала, чтобы не привлекать ненужное внимание.
– Я люблю Андрея, – прошептала Лена, поднимая полные слез глаза.
И на секунду я сдалась.
– Он в отцы тебе годится. Я видела, с кем ты встречалась раньше. А теперь ты хочешь, чтобы я поверила в нежные чувства к моему папе? Твоя любовь появилась, когда вы начали заниматься дипломом? Поэтому он тебя расхваливал?
– Все произошло гораздо раньше. Я давно люблю его.
– И когда же? Папа сказал, что вы вместе полгода, – возразила я.
– Да, именного тогда Андрей смог признать, что у него есть ко мне чувства, но я полюбила его еще три года назад, когда Ланской начал читать у нас юриспруденцию. Его рассудительность, тонкий ум, разносторонняя натура восхищали меня. Я сблизилась с ним не потому, что он мой научный руководитель, он стал им потому, что я мечтала об этом.
– Лен, если ты и впрямь любишь его, как говоришь, зачем тогда подставляешь? Подумала, что будет с моим папой, если кто-то узнает о его связи со студенткой? – Орать в гневе не получалось, и я заговорила тихим голосом. Даже пожалела Королеву, но перебороть себя и принять ее связь с отцом не могла.
– Мы скрывали наш роман… Лер, послушай, я очень не хочу, чтобы с Андрюшей что-нибудь случилось. Я не желаю ему зла: когда любишь, а чувства взаимны, все, кроме твоего мужчины, перестает существовать.
– Не верю, что ты говоришь о моем отце, – пробурчала я скорее себе, чем ей.
Однако Лена откликнулась:
– Ты воспринимаешь его как родителя и не видишь того, что вижу я, – мужчину! Настоящего мужчину. А разница в возрасте… Что ж, двадцать с лишним лет – немало, но и не особо критично. Есть пары с куда большей разницей.
– Но здесь вы не можете продолжать встречаться. Это против правил Оболенки.
– Я знаю об условии, которое ты поставила, – ледяным тоном продолжала девушка. – Ты пообещала Андрею, что примешь меня, если мы докажем наши чувства. Думаешь, я не сумею подождать несколько месяцев, чтобы полноправно быть с тем, кого люблю?
– Лен, если любишь по-настоящему, то сможешь. Но… Твои чувства не угаснут, когда у тебя на руках будет красный диплом?
– Не угаснут, – усмехнулась Королева. – Я терпела столько времени, что несколько месяцев – это ничто. Да, я буду находиться рядом как студентка, зато уже могу не сомневаться, что чувства взаимны.
– Я сдержу слово, – серьезно сказала я, – если после того, как ты окончишь Оболенку, вы снова сойдетесь. Тогда я не буду против. – И, завершив разговор с Леной, я ушла.
Но во мне что-то надломилось. Я ей поверила. Но, почувствовав, что Королева говорит правду, не обрела спокойствия. Скорее наоборот: ведь в глубине души надеялась, что ее связь с отцом не пройдет проверку. Но теперь была вынуждена признать, что наверняка через восемь месяцев папа снова сойдется с Леной.
К счастью, от дурных мыслей спасла риторика и очередные споры по поводу нравственности и религии. Дебаты выдались настолько жаркими, что я не заметила, как пролетела пара.
А потом в расписании значилась средневековая философия.
Суровый майор Смирнов… ах да! Сейчас он Арсений Витальевич…
Итак, суровый Арсений Витальевич грозно возвышался над кафедрой. Не знай я, что все это напускное, напугалась бы по-настоящему, как мои однокурсники.
– Лер, а чего он? – шепнула Аринка, усаживаясь за парту. – Держу пари, что-то удумал.
– Вряд ли. Скорее, сожрал за обедом в столовой кислые щи, – отмахнулась я.
– Ты его ненавидишь. Да, не повезло с научруком.
– Точно. Но сейчас уже поздно…
Арсений слышал наш шепот и, если даже не разобрал, что именно я сказала подруге, догадался, что речь шла о нем.
Горе-преподаватель метнул в меня фирменный испепеляющий взгляд, но должного эффекта тот не возымел. Я чуть не рассмеялась, громко прыснув в кулак.
– Ты самоубийца? – выдала Аринка. – Специально его взбесить решила?
– Не сочиняй. Я просто вспомнила смешной случай, не более.
– Да? И что за случай? – прищурилась подруга, но нас грубо прервала шоколадка, со стуком опустившаяся на парту.
– Держи, Лер, – подмигнул нарисовавшийся рядом Нилов.
– Спасибо. В честь чего взятка?
– Вы едете в город, а я не могу. Купи мне что-нибудь к маскараду, – попросил парень, скорчив жалостливую физиономию.
– Но я не очень разбираюсь в мужских нарядах.
– Глупости, я тебе полностью доверяю, малышка. У тебя бурная фантазия и отличный вкус.
– Ладно, зачту шоколадку и лесть в качестве платы, – вздохнула я, демонстративно закатив глаза.
– Спасибо. – Юрка поцеловал меня в щеку, причем настолько быстро, что я не успела среагировать.
Он направился к своей парте, а я невольно взглянула на псевдопрофессора. Недовольное лицо Дмитрия моментально напомнило об условии держаться подальше от Нилова. Но я назло Смирнову повернулась к Юрке и, лучезарно улыбнувшись, подмигнула парню.
Он, конечно, принял язык жестов за заигрывание. Я должна была почувствовать укор совести, однако ощутила удовлетворение, что насолила преподавателю.
Нехорошо… но ничего не поделаешь, у каждого есть маленькие слабости, верно? Индюк еще сильнее нахмурился, но тут раздался звонок, и мужчина был вынужден отвлечься от моего мысленного убийства.
Писать эссе на придуманную самой тему оказалось весьма увлекательным занятием.
Я почувствовала настоящее вдохновение. В итоге не заметила, как пара подошла к концу, а у меня даже не было написано и половины того, что хотела. Звонок. Студенты с шумом стали подниматься и сдавать работы, а я, как ненормальная, пыталась поскорее изложить идеи и тезисы на бумаге.
– Я буду ждать у корпуса, – кинула мне Аринка. – Не задерживайся.
– Угу…
Это была последняя пара, как у меня, так и у Индюка, поэтому я рассчитывала на поблажку в виде дополнительных минут. Как же тяжело, когда хочется сказать так много, но ты должна ограничиваться листом бумаги и двумя часами.
– Ланская, время истекло, – прогремел псевдопрофессор.
– Но вы – не преподаватель, – пробубнила я, не отрываясь от эссе.
– Серьезно, закругляйся, хватит, – скомандовал он.
– Сейчас. Дописываю, – проворчала я, выводя последнее предложение заключения. – Готово. – Положив листы на кафедру Арсения (или Дмитрия), я собралась уходить, но вдруг он схватил меня за руку. И вроде бы специально сжал ее так сильно, чтобы сделать больно.
– А что было до лекции? – прошипел он.
– Ты о чем?
Вот как, значит… Злится. Так и надо Индюку. Пусть знает, что он мне не указ! Будет еще решать, с кем мне общаться, а с кем нет… не позволю!
– Милуешься с Ниловым прямо в аудитории… – с отвращением выплюнул он и крепче сжал мою кисть. – Я же приказал тебе прекратить.
– Ну-ну… Напоминаю, горе-преподаватель, что я тебе не наложница в гареме, а ты не султан. Я буду общаться с кем захочу.
– Не нравится он мне, Лер, – спокойно сказал Дима, отпуская меня.
Он даже попытался поправить мой рукав платья, но я отшатнулась.
– Нилов и не должен нравиться тебе. Ему надо нравиться мне. – Где-то глубоко в душе затеплилась надежда, что это не просто забота со стороны майора Смирнова.
Возможно, он испытывает ко мне симпатию и ревнует. Но надежда была слишком слабой, я и сама в это не верила.
– Не забудь, сегодня буду ждать, – окликнул Дима, когда я бросилась к выходу, – Во сколько бы ни вернулась.
– Ладно, – огрызнулась я и громко хлопнула дверью.
Когда я подошла к жилому корпусу, у подъезда стояло такси. Хмурый водитель проворчал что-то про доплату за простой, но, пользуясь тем, что Арина еще не спустилась, я быстро забежала к себе и выложила из сумки тетради и учебники.
До Москвы мы обычно ехали на «Сапсане» от Твери, но до самой Твери добирались на машине. К сожалению, из-за расположения Оболенки транспортное сообщение с двумя российскими городами было крайне неудобным и дорогим.
С подругой мы столкнулись на лестнице и вдвоем спустились к такси, чему я была несказанно рада, поскольку не хотелось и дальше выслушивать бурчание водителя.
В этом плане быть вместе с Ринкой выгодно – она никогда не давала в обиду ни себя, ни меня, и даже солидный взрослый человек не мог бы ей ничего указывать.
Нам повезло успеть на нужный «Сапсан», и через полтора часа мы были на Ленинградском вокзале. Магазин находился на окраине Москвы, поэтому пришлось спускаться в метро, потом ехать на автобусе, а дальше топать пешком через реденький сквер.
Столица – очень яркий, разношерстный город, но я и не догадывалась, что здесь есть районы наподобие того, в котором мы очутились. Двери обшарпанных домиков украшали этнические атрибуты, рядом соседствовали ларьки со всевозможными диковинными товарами, всюду сновали люди, похожие на героев фильмов ужасов. Где-то слышалось кудахтанье кур, а где-то нечто вроде воя какого-то животного.
– Арина, где мы? – прошептала я, притянув подругу за локоть.
– Тут ошиваются гадалки, ведуньи и прочие темные личности, – тихо ответила Арина. – А еще можно купить кучу разных вещей, которые станут для нас отличными прикидами для Хеллоуина.
– Ты совсем свихнулась? – пропищала я. – Куда ты затащила меня? Я думала, ты везешь меня в магазин карнавальных костюмов. Да еще и возвращаться снова через тот сквер, а уже темно!
– Лер, без паники! В магазине мы бы не нашли ничего оригинального, а теперь вон какой выбор. Нам ничего плохого не сделают. Такие, как мы, сюда тоже захаживают. Например, чтобы погадать или приворожить кого. Кстати, тебе не надо?..
– Приворожить? – удивилась я, чувствуя, как порозовели щеки, и отнюдь не от прохладного воздуха.
– Нет, погадать, – усмехнулась Ринка.
– Спасибо, обойдусь. Не верю во всякую чушь.
– Дело твое. – Подруга пожала плечами и, подхватив под руку, повела в глубь квартала. – А я зайду к гадалке. Ванька что-то не слишком активный.
– Может, стоит дать парню время, а не давить на него? Он ухаживает за тобой, торопить не хочет. А ты… к гадалке…
Около часа мы бродили по торговым рядам, и мне удалось найти странный балахон для Нилова и темно-синее платье в пол, расшитое серебряными нитями, – для себя. Однако Ринка долго не могла отыскать подходящий наряд, пока не наткнулась на короткий этнокостюм в африканском стиле, а главное – неимоверно открытый.
В общем, все как по заказу.
Время было позднее, а дорога дальняя. Я понадеялась, что Аринка выбросила из головы идею о гадании, но ошиблась. Как бы я ни сопротивлялась, она затащила меня в дом некой мадам Барелль.
Мадам Барелль оказалась эффектной женщиной лет пятидесяти, но яркий макияж прибавлял ей возраста. Широкая черная юбка, подпоясанная красочным платком с декоративными монетами в качестве бахромы, шелестела во время ходьбы, что совершенно не смущало хозяйку. Темно-каштановые кудри были собраны в высокий хвост, а обилие разнокалиберных украшений могло ослепить, если бы в ее жилище было чуть больше света.
Гадалка поинтересовалась, кто из нас будет первой, и Арина сразу же отозвалась.
Мадам Барелль кивнула на комнату в дальнем конце коридора, и подруга обреченно поплелась туда. Похоже, Ринка испугалась, но идти на попятную не желала. А я устроилась на табурете в прихожей и взяла телефон, решив написать горе-профессору, что еще в Москве.
Ответ не заставил себя ждать. Все тот же грубый и нахальный Индюк…
Но я все равно улыбнулась. Меня забавляло недовольство Индюка.
Индюк:
«Мне плевать, что ты нерасторопная, как черепаха. Шагай своими коротенькими ножками на поезд в Оболенку».
Я:
«Желаю прекрасного вечера без моей компании».
Индюк:
«Задерживаясь в Москве, ты делаешь хуже только себе. Тебе еще писать план лекций. Не явишься сегодня, завалю твою подружку и хахаля на семинаре. Их не допустят к экзамену, и будут крупные проблемы».
Я:
«Шантажист».
Я:
«Ненавижу».
Индюк:
«Любить меня вовсе не обязательно. Достаточно подготовить к занятиям. До встречи».
Вот теперь я не улыбалась.
Дима поступил как последняя сволочь, шантажируя Аринкой и Юркой. Конечно, он знал, что я не подставлю друзей. Но что такого серьезного бы произошло, уступи он мне хоть раз? Иногда казалось, что он злит меня нарочно, словно дня без этого не может прожить. Мерзавец! Я кляла Смирнова последними словами и не заметила, что Ринка уже вернулась после сеанса гадания.
Подруга была не похожа на себя и витала где-то в облаках.
И непонятно, хорошо это или нет.
– Теперь ты, – раздался голос гадалки.
Мадам Барелль стояла рядом с Ариной и сверлила меня узкими карими глазками.
Первой мыслью было отказаться, но я вдруг поднялась и пошла в комнату. Никогда не верила в мистику, но меня буквально вела невидимая сила, а разум оправдывался, что это не более чем желание понять, что настолько сильно потрясло Ринку.
Комната была маленькой и темной, напоминающей чулан. Столик в центре, три стула вокруг и тумба. В спертом воздухе витал запах благовоний и парафина от нескольких десятков свечей, расставленных повсюду. Ведьминский антураж поддерживался великолепно, однако мой скептицизм одолеть не так просто.
– Садись. – Гадалка указала на стул и устроилась напротив. – На чем тебе погадать? Шар, кофейная гуща, воск, Таро…
– Таро, – неуверенно ответила я.
– Хорошо. – Женщина извлекла из складок юбки колоду карт.
Наверное, трюк был задуман, чтобы удивить меня, но я моментально догадалась, что под платком у Барелль – нашитый карман.
– Сними левой рукой. – Барелль протянула колоду, а я сделала так, как она просила.
Не сводя с меня глаз, гадалка подняла верхнюю карту.
Но стоило женщине взглянуть на изображение, как она спрятала карту в середину колоды. Гадалка словно увидела нечто ужасное, что встревожило даже меня, настроенную скептическим образом.
– Что случилось?
– На Таро гадать не будем, – бросила Барелль. – Тебе нельзя.
– Почему?
– Ты должна держаться подальше от любых символичных изображений, таящих в себе силу, – пробормотала женщина.
– О чем вы? Не понимаю…
– Мы используем шар. Сейчас, подожди. – Мадам Барелль взяла с тумбы хрустальный шар и попросила в него заглянуть.
Я посмотрела на свое перевернутое отражение в хрустале, но больше ничего не увидела. У меня не оставалось сомнений, что я присутствую на умело поставленном спектакле, а гадалка – настоящая шарлатанка.
– Твоя дорога не простая, попутчиком будет смерть, – полушепотом заговорила Барелль. – Вижу зло, оно поблизости и хочет забрать тебя. Прояви бдительность. Ты потеряешь и обретешь. Есть человек, который станет смыслом твоей жизни, но пока ты ничего не осознала. А вот и развилка: на распутье лишь ты сама сможешь принять решение, чью сторону занять – добра или зла. Именно это и станет судьбоносным. Ты принесешь победу тем, кто будет находиться рядом и разделять твои убеждения. А теперь иди!
– Спасибо, сколько я должна? – Невнятная чушь меня не впечатлила, и я потянулась за кошельком, но гадалка остановила жестом.
– Не надо. Единственная плата, какую попрошу: никогда не переступать порог моего дома.
Как-то подозрительно. Разве гадалки отказываются от заработанной награды? Хотя, возможно, это тоже часть спектакля? В любом случае я не придала никакого значения словам мадам Барелль, а зря…
13. Вместе или против друг друга
Всю дорогу до университета мы с Ариной в основном молчали. Сославшись на усталость, подруга задремала в поезде и не захотела делиться тем, что ей нагадала мадам Барелль.
Я, в свою очередь, тоже не горела желанием общаться. Несмотря на скептицизм, гадалке удалось подпортить настроение дурным предсказанием, и пусть я в него не верила, было как-то не по себе.
Вернувшись в университетский городок, я распрощалась с Ринкой, заручившись, что мы встретимся утром и вместе позавтракаем. Когда подруга ушла, я с завистью подумала, что ее ждет мягкая постелька, а меня мученье с Индюком. Наспех приняв душ, переодевшись и захватив кое-что из купленных в городе продуктов, я направилась к псевдопрофессору.
Усталость никуда не делась и после душа, поэтому желания надолго задерживаться у Смирнова не возникало, даже несмотря на мои романтические чувства.
Я подошла к знакомому домику с зеленой крышей и намеревалась постучать, но заметила, что дверь приоткрыта. Недолго думая, я тихо прошмыгнула внутрь. В гостиной был полумрак, комнату тускло освещал торшер. На втором этаже и вовсе царила темнота.
Слабая полоска света виднелась под дверью кабинета майора Смирнова. Поставив пакет с продуктами на пол, я пошла туда, решив отругать псевдопрофессора за то, что он не запирается.
Дима спал, сидя в кресле, устроив голову на раскрытой книге, словно на подушке. Я приблизилась и поняла, что Индюка сморила усталость из-за той самой «Исповеди» Августина, которую я грозилась заставить читать его вслух.
Похоже, философия действует на майора Смирнова как снотворное. Ему даже не помог кофе. Полупустая кружка с остывшим напитком разносила терпкий аромат по кабинету. Дмитрий казался беззащитным, совсем молоденьким и еще более привлекательным. Невозможно было не улыбнуться. Вдоволь налюбовавшись редким моментом созерцания милого Индюка, я решила разбудить его и уже вытянула руку, но мужчина резко ее перехватил.
Еще мгновение – и я оказалась прижатой к столешнице лицом вниз.
– Какого черта подкрадываешься? – выругался Смирнов и отпустил меня так же стремительно, как и схватил.
Я, пошатываясь, отошла и принялась поглаживать запястье. На коже уже появился красный след: завтра он точно превратится в синяк.
А от милого спящего парня не осталось и следа.
– Я не подкрадывалась. Ты уснул, а дверь не закрыл, – недовольно ответила я.
– Ладно, извини, – пробормотал он, потирая шею и чувствуя неловкость из-за нападения. – Очень больно?
– Приятного мало, – насупилась я. – Синяк будет.
– Давай приложу лед. Погоди.
Дима вышел из кабинета, а я опустилась на диван, рассматривая запястье. На самом деле я не особо сердилась, ведь псих накинулся на меня не со зла. Но я решила доиграть до конца и проучить Индюка легкой обидой.
Индюк вернулся через пару минут с пакетиком льда. Опустился на колени и бережно взял мою поврежденную руку. Это было так приятно, что я едва не протянула ему вторую, здоровую. Может, он ее вывихнет, а после снова станет нежным.
Холод обжег запястье, и я чуть дернулась, но Смирнов крепко сжал мою кисть и плотно приложил к ней пакет со льдом.
– Прости, я правда не хотел сделать тебе больно, – полушепотом произнес он, впервые разговаривая без издевки, усмешки или высокомерия.
Казалось, что именно сейчас передо мной настоящий Дмитрий Смирнов – человек, а не сотрудник ФСБ.
– Знаю и не сержусь, – улыбнулась я, совершенно растаяв, желая только одного – быть с ним.
– Ты принесла продукты? – Он отстранился, и захотелось вцепиться в него до боли в пальцах, лишь бы не отпускать.
– Да, в твоем холодильнике хоть шаром покати, а я не ужинала. Думаю, ты не откажешься от домашней еды.
– Я тоже пропустил ужин. Заснул над домашним заданием, – усмехнулся Дима.
– И как тебе Августин? Что-то понял? – Мне не хотелось возвращаться к учебе, но я побаивалась сменить тему и перейти на личное.
– Да, что не стоит воровать яблоки…[26 - Упомянут один из эпизодов «Исповеди» Августина, где рассказывается о воровстве яблок в юности.]
– Ага, верно. Классический образец европейской автобиографии. Ладно, я приготовлю поесть и заодно объясню тебе значение трудов Августина для средневековой философии. – Я взяла Смирнова за руку и повела за собой.
Он не сопротивлялся и даже переплел наши пальцы, отчего последние здравые мысли покинули голову. Но в дверях Дима отпустил меня…
– А ты не напишешь мне план, как вчера?
– Напишу, – вздохнула я, – пока ты не готов сам что-то рассказывать. – Я принялась за готовку, попутно просвещая нерадивого ученика о зарождении христианской философии благодаря святому Августину.
Дима что-то конспектировал, а иногда и переспрашивал.
Весь университет давным-давно спал, и только в домике с зеленой крышей разносился аромат запеченной курицы и свежих овощей. Словно два преступника, мы разговаривали вполголоса, будто нас могли услышать.
– Зачем ты хочешь ужинать с моим папой? – как бы невзначай вопросила я.
– А что тебя волнует? – Смирнов изогнул бровь, надевая маску циничного фээсбэшника.
– Ты ведешь расследование, а тут вдруг ужин… Ведь не просто так ты решил провести вечер с профессором Оболенки, который легко тебя раскусит? Надеюсь, ты ни в чем не подозреваешь отца?
– Мы лишь поужинаем, Лер, – холодно и отстраненно сказал Дмитрий, подтверждая мои опасения. – Профессор Ланской пригласил, а я не счел возможным отказать.
Я сделала вид, что поверила Диме, и поухаживала за ним, положив добавки. Индюк ел с таким аппетитом, что невольно вспомнилась реклама, которую часто крутили по телевизору, когда я была маленькой, – «Путь к сердцу мужчины лежит через желудок».
Не знаю, что насчет сердца, но желудок Смирнова я точно завоевала.
А потом суровый фээсбэшник помог мне загрузить посудомойку, а пока я протирала стол, закемарил в кресле. Глупая была затея – заниматься полночи. Вставать надо через несколько часов, а мы оба невыспавшиеся.
– Дим. – Я села на ручку кресла и легонько коснулась плеча мужчины.
Он встрепенулся и сразу же посерьезнел, пытаясь продемонстрировать бодрость духа, что только позабавило.
– Когда ты последний раз нормально спал?
– У меня много дел, – отмахнулся он. – На отдых нет времени.
– Поэтому на твоей щеке красовался книжный отпечаток? – усмехнулась я. – Сколько ты проспал до того момента, как я приехала из Москвы?
– Вот именно. Все из-за чертовой книги! – разъярился Смирнов. – Специально мне подсунула, чтобы я отключился. Не хочешь мне помогать. Ясно как день!
– Конечно. Ты прав. И да, я специально заставила ее читать. И учебный план Оболенки составила я, чтобы тебя мучить. – В один миг волшебство ночи и мифическая дружба канули в Лету.
Как он мог? Зачем? Нарочно же меня изводил!
– Философия усыпляет. Почему я преподаю не физику… – простонал он и спихнул меня локтем с кресла. – Сломаешь еще, а мне чинить.
– С физикой у тебя, видимо, тоже проблемы. Иначе бы понял, что я не сломаю твое кресло, Индюк! – вспылила я.
– В точных науках, Лерочка, я хорош. А разглагольствование – не мое, – вздохнул Смирнов, помогая мне подняться. – Прости. Не представляю, что на меня нашло. Раздражаешь ты меня немного.
– В таком случае поищи себе другого помощника.
Чистосердечное неблагодарное признание Дмитрия безумно меня обидело.
Я из кожи вон лезла ради Димы, а он… Захотелось разрыдаться, как школьнице. Я рванула к двери, но он успел меня перехватить и неожиданно практически вжал в себя, заключая в медвежьи объятья.
– Просто комплимент такой. Ты не в том плане раздражаешь. Я неправильно выразился. И ты мне как человек нравишься. Лер, ты хорошая девчонка, готовишь вкусно, да и мне приятно с тобой время проводить, – бормотал Индюк мне куда-то в волосы, стискивая еще крепче, чтобы я не смогла посмотреть ему в глаза.
– Теперь я уже ничего не понимаю, – сдалась я, обвивая руками его талию и с наслаждением вдыхая терпкий аромат мужского парфюма.
– И не надо. Не злись, в общем. – Он замолчал, что-то обдумывая, и шумно вздохнул. – Но в точных науках я действительно хорош.
– А вот у меня наоборот. Я гуманитарий до мозга костей, – заметила я. – И кстати, может, объяснишь принцип дополнительности Бора?[27 - Принцип дополнительности был сформулирован в 1927 году датским физиком Нильсом Бором (1885–1962).]
– Серьезно? – удивился Дима и выпустил меня из объятий.
– Да, вполне. Откровенно говоря, я даже плохо помню, в чем он заключается…
– Принцип дополнительности, Лер, – один из краеугольных именно в квантовой механике, – воодушевленно жестикулируя, начал Смирнов. – Ведь он гласит, что при получении информации о каких-либо физических величинах наблюдатель теряет информацию об иных величинах, так или иначе связанных с первыми. И эти потери неизбежны, Лера, понимаешь? А надо описать квантовомеханические явления с наибольшей полнотой, поэтому, вообрази: нам следует использовать два вроде бы совершенно противоречащих другу друга понятия, которые все же являются взаимодополняющими.
– Ты сейчас рассказывал с таким вдохновением, – улыбнулась я. – Сразу видно, что тебе интересно. Попробуй вести себя таким же образом на лекциях. Да, с философией тяжело, но найди в дисциплине хоть что-то увлекательное.
– По-твоему, это реально?
– Разумеется. Мне никогда не давались точные науки. Но я всегда пыталась разложить любую теорию на более понятные для меня вещи. Вот так и в философии.
– Черт, ты и впрямь умная девушка, – засмеялся Смирнов и потащил меня в гостиную.
Мы устроились на диванчике в компании книг и тетрадок. Прикинув, что стоит рассказать второкурсникам на лекции, я надиктовала Смирнову план и, пока он записывал, откинулась на подушку и прикрыла глаза…
Я очнулась от странного звука, который раздавался где-то поблизости. Спать хотелось безумно, однако удалось продрать глаза.
Я находилась в гостиной майора Смирнова, раскинувшись на хозяине дома, сам же мужчина сладко и негромко похрапывал, прижимая меня сильной лапищей. С трудом сообразив, что задремала, пока подопечный строчил план лекции, я задумалась. Как он умудрился оказаться совсем рядом, тем более что мы даже укрыты пледом?
Следовало его разбудить и успеть добежать до жилого корпуса, пока университетский городок не проснулся, но я дала слабину и снова удобно устроилась на лжепрофессоре. Дима что-то проворчал и, не выпуская меня из объятий, перевернулся на бок.
Теперь он подмял меня своим телом.
– Дим! – Я попыталась его сдвинуть, но бесполезно. – Майор Смирнов…
Он чуть потянулся и что-то промычал, откатившись назад. Потом медленно повел рукой от моей талии вверх, пока я не ударила локтем ему под ребра. Индюк вскрикнул и сразу же вскочил.
– Повезло, что обошлось без заламывания рук, – недовольно буркнула я. – Мы отключились.
– Не один я сплю над философией, – хмыкнул Дмитрий и сел обратно на диван. – Ты уснула, я тебя укрыл и, похоже, отрубился. – Он зевнул и посмотрел на часы. – Еще рано. Можешь принять душ, потом провожу тебя до корпуса.
– Нет, спасибо. Чтобы нас увидели вместе и распустили слухи? – Я не спеша поднялась и потянулась.
– Сейчас слишком рано, чтобы встретить кого-то…
Мне показалось… или он и впрямь хотел меня проводить? Я взглянула на Смирнова, но его лицо оставалось непроницаемым. Наверное, я выдала желаемое за действительное.
– Не лучшая идея. Я дойду одна, да и в Оболенке все свои.
– Даже среди своих могут быть те, кто причинит зло.
– И тем не менее я справлюсь без твоей помощи. – Я направилась в прихожую и стала обуваться, а Смирнов последовал моему примеру. – Ты чего? Не нужно меня провожать!
– Вот упертая, – усмехнулся он и натянул куртку, игнорируя правила приличия и не подавая мне пальто. – Вперед.
Мы покинули дом в полном молчании и за всю дорогу не проронили ни слова.
К жилому корпусу Смирнов шел по главной аллее и, когда мы добрались до фонтана, внезапно потащил под широкую вековую иву.
– Что ты… – возмутилась я, но Дмитрий закрыл мне рот ладонью.
– Тсс! Кто-то есть в учебном корпусе, – прошептал он.
– Кто? – пискнула я.
– Не знаю, но точно видел кого-то в проходе. – Он кивнул в сторону галереи, которая вела к залу риторики.
– Можешь описать, что именно ты видел? – заволновалась я.
– Ну… размытое темное пятно, – проговорил он, не сводя глаз с галереи. – Стой здесь – и ни шагу. Я проверю. – Дима ловко вынул из-под куртки пистолет и прошмыгнул через газон к зданию университета.
Поразительно, я даже не заметила, как он спрятал оружие, пока мы собирались.
Тем временем Смирнов был уже под окнами галереи. Он присел на корточки, на секунду вытянулся во весь рост и заглянул внутрь, после чего в полусогнутом положении начал пятиться, пока не скрылся за углом.
Разыгрался сильный ветер, а полная луна по-пушкински проглядывала сквозь тучи. Я передернула плечами не то от холода, не то от страха и попросила высшие силы, будь то ангелы, боги или судьба, поскорее вернуть Смирнова. Минуты его отсутствия показались мне вечностью, поэтому, едва я услышала его шаги (а их бы я не спутала ни с какими другими) – выскочила ему навстречу.
– Не пойму, что за чертовщина. Я видел его…
– Кто это?
– Ума не приложу. Но он в черном плаще с капюшоном и в белой маске. Может, репетиция Хеллоуина?
– Он скрылся в зале риторики, да так и не вышел? – догадалась я.
– Откуда знаешь? – нахмурился Смирнов и, подхватив под локоть, повел меня к студенческому корпусу.
– Я однажды его видела. Рано утром, в учебном корпусе, причем в таком же костюме: черный плащ, маска. Он зашел в зал риторики и будто испарился.
– Давай-ка подробнее, – строго сказал Дима. Он взял меня за руку и переплел наши пальцы с такой силой, что стало ясно – он жутко зол.
По дороге я сообщила Смирнову о той ночной вылазке. Стало бессмысленным что-либо утаивать, и я призналась, что хотела обыскать аудиторию Радзинского, не веря в несчастный случай и считая, что это убийство. Кроме того, посвятила Диму в свои открытия, связанные с символикой гравюр, и догадки относительно смерти Пети Авилова.
Единственное, о чем умолчала: о предупреждениях отца.
– Почему до сих пор ничего не говорила? – процедил Индюк с такой яростью, что мне захотелось провалиться сквозь землю. Он дернул меня за руку и приподнял мой подбородок, до боли его сжимая.
Зажмуриваться было глупо, и я поежилась от гневного взгляда Смирнова.
– Ты тоже ничего не рассказывал про свое дело…
– Я и не должен, – отрезал он. – Но ты обязана все выложить. Нашла веселое приключение? Что? Вдруг наскучило зажиматься по углам с Ниловым и решила погеройствовать?
– Не смей говорить со мной таким тоном! – вскипела я.
– А как мне еще с тобой говорить? – прошипел Дима, осознав, что наши голоса стали слишком громкими.
– Думаешь, я занимаюсь этим от скуки?..
– Слушай меня внимательно. – Смирнов встряхнул меня, словно пытаясь сбить спесь. – Если надумаешь сунуть нос туда, куда не следует, живо выставлю из универа. Ну а от тебя требуется одно – помогать мне с занятиями. И только попробуй ослушаться. Ясно?
Я отвела взгляд, но Индюк снова меня тряхнул.
– Поняла?
– Да, – выдавила я. Спорить было бесполезно, но я решила все равно сделать кое-что по-своему.
– И чтобы без глупостей.
Дима проводил меня до двери комнаты: спящего вахтера мы не потревожили.
Мы не разговаривали и даже не прощались. Однако я от души хлопнула дверью, посылая к черту предосторожности.
14. Шокирующее открытие, или Теперь все будет сложнее
Все люди разные. Каждый по-своему реагирует на обиды: одни легко забывают и идут дальше, вторые молча переживают, мечтая о скорейшем примирении, третьи прорабатывают коварные планы мести.
Я же относилась к четвертому типу и требовала извинений за причиненный моральный ущерб.
Дмитрий Смирнов не просто был груб, он оскорбил меня, а запрет заниматься расследованием разозлил и пуще раззадорил. Я была уверена, что мне под силу докопаться до правды, нужно только выяснить, что уже известно фээсбэшнику.
Целый день я как на иголках ожидала встречу с Индюком, а его пара, как назло, стояла последней.
В аудиторию я заходила с высоко поднятой головой, намереваясь игнорировать Смирнова, но мужчина бросил на меня беглый взгляд и отвернулся.
Теперь не я, а он играл в обиженного. Что ж, пусть будет так! Но лжепрофессору никуда от меня не деться. С этой мыслью я устроилась за партой и приготовилась слушать до невозможности скучную лекцию, но теперь Смирнов удивил.
Воспользовавшись моим советом, Дима преподносил тему занятия настолько доступным языком, что слушать его было одно удовольствие. Смирнов объяснял все так, как понял сам, приводил примеры из реальной жизни и даже шутил.
Однокурсники слушали преподавателя с интересом, да и я залюбовалась им.
В какой-то момент Смирнов поймал мой взгляд, и я намеревалась одобряюще кивнуть, но он демонстративно отвернулся к окну.
После лекции студенты стали собираться, я последовала их примеру, но меня окликнул научный руководитель:
– Ланская, задержитесь на минуту.
– Что вам нужно, Арсений Витальевич? – спросила я, направившись к нему.
– Ваш диплом, – ответил он. – Где новые наработки?
В этот момент захотелось ударить придурка, но я сдержалась и подождала, пока последний студент выйдет из аудитории.
Оставшись со Смирновым наедине, я швырнула сумку на парту, не обращая внимания на то, с каким грохотом она упала, и нависла над Диминой кафедрой.
– Диплом?! – сердито переспросила я. – Вот как, значит?
– Работа не должна простаивать, – спокойно ответил Индюк.
– Дай подумать, где мой диплом… Может, он существует только в моей голове, ведь у меня нет ни минуты, чтобы его писать! – выпалила я.
– Многие успевают учиться и трудиться, – продолжил Дмитрий, пренебрегая моим запалом. – Ты мне помогаешь, но этот факт не исключает того, что тебе надо заниматься дипломом.
– Любопытно. И когда мне это делать, если я все дни трачу на репетиторство?
– У тебя появится больше времени: ты уже не станешь забивать свою умную головку тем, до чего не доросла, – изрек Индюк.
– Вот в чем дело! Ты снова за старое. Конечно, загрузи меня по полной программе, чтобы я не могла думать ни о чем другом.
– На сегодня ты свободна от подготовки лекций, – рассвирепел Смирнов, после чего ехидно усмехнулся: – Тебе еще готовить ужин у отца.
– Какой же ты… – Я с трудом сдержалась и не сорвалась на ругательства. – Зря я изменила свое мнение о тебе. Прониклась симпатией, решила, что подружимся.
– А мы еще можем, если ты будешь писать хорошие планы моих занятий, но симпатия – явно лишнее. – Он равнодушно пожал плечами и указал на дверь.
Одним махом Смирнов перечеркнул мой положительный настрой и втоптал в грязь все светлые порывы.
Сейчас он стал мне омерзителен. Я закинула на плечо сумку и как ужаленная выбежала из аудитории.
* * *
Ужин в обществе Смирнова был для меня тяжелым испытанием. Я мечтала оттянуть вечер, но минуты, издеваясь надо мной, пролетали молниеносным потоком, приближая неизбежное.
Не успела я и глазом моргнуть, а в дверь уже позвонили и папа попросил открыть.
Дима в облике университетского преподавателя Арсения Витальевича стоял на крыльце с бутылкой вина, которую и вручил мне, когда я пригласила его в дом.
Мужчина действительно напоминал молодого профессора: классические брюки, темно-синий свитер и твидовое пальто. Этот образ Дмитрию чертовски шел, и я, как влюбленная кошка, была готова простить все, если он, конечно, проявит дружелюбие.
– Арсений, добрый вечер! – поприветствовал его отец и пожал гостю руку. – Давайте пропустим по маленькой в гостиной, пока Лерочка заканчивает с готовкой.
– С удовольствием, Андрей Николаевич, – очаровательно улыбнулся Арсений и сел с отцом на диван, бросив на меня недовольный взгляд.
Чем сейчас не угодила псевдопрофессору, или же в нем пробудилась старая обида, – я не знала.
Я скрылась на кухне, чтобы не мешать мужчинам. Кроме того, мне стоило проверить готовность жаркого. Так или иначе, а мясо действительно получилось на славу. Но очень хотелось пересолить или переперчить одну порцию… Меня остановило только то, что Индюк может отыграться на отце или моих друзьях.
В итоге смирилась с тем, что снова предстоит кормить фээсбэшника.
Пока я сервировала стол, мужчины выпивали в гостиной, а затем перешли в столовую и удивленно замерли на пороге.
Папа мной гордился и довольно кивнул, приглашая научрука к столу, а тот все еще стоял как вкопанный.
– Я же говорил, что Лерочка прекрасно готовит, – сказал папа, похлопывая по плечу Диму, чем вывел того из оцепенения. – Садитесь сюда.
Смирнову пришлось занять место напротив меня, отец же устроился во главе стола.
Папа важно попросил меня поухаживать за гостем, но я понимала – он ведет себя так исключительно потому, что хочет похвастаться мной перед новым уважаемым профессором. Знал бы отец, что за гиена вторглась в жилище…
Чертовски привлекательная, но все-таки гиена.
Мы непринужденно беседовали: даже мне удалось расслабиться и потерять бдительность. Никаких странных вопросов Смирнов не задавал, да и вообще выглядел так, словно собирался отужинать с приятелем. Отец с гордостью поведал о своих выпускниках, добившихся успехов в карьере, а Дима-Арсений внимательно слушал.
– Значит, Евгений Макеев был вашим студентом? – как бы невзначай спросил липовый научрук.
– Да, – ответил отец. – Жаль, что все так трагически закончилось.
– Кто такой Евгений Макеев? – встряла я, чувствуя подвох со стороны фээсбэшника.
– Выпускник Оболенки, дочка. Я преподавал у него на курсе, – попробовав вино, объяснил папа. – Он был знакомым Арсения Витальевича. Они встречались в Италии, когда твой руководитель оканчивал аспирантуру.
– Был?.. – переспросила я и опять поймала на себе хмурый взгляд Смирнова, чем подтвердила свою догадку.
– Он погиб около года назад, – вздохнул отец. – Женя работал в Министерстве иностранных дел. Когда отправлялся на очередное дипломатическое задание, пилот самолета не справился с управлением, произошла авиакатастрофа.
Я посмотрела на Смирнова, но тот пристально изучал папу, словно пытался прочесть его мысли. И я не на шутку заволновалась.
Кто бы ни был этот Макеев, неспроста Индюк завел о нем разговор.
Только в чем Индюк может подозревать отца? Не будет ведь он обвинять моего папу в том несчастном случае! Или будет?
В общем, самое лучшее, что я могу делать, – резко сменить тему.
– Женя был замечательным студентом. Он же писал диплом под вашим руководством, Андрей Николаевич? Вы, наверное, были с ним близко знакомы?
– У папы столько студентов! – опередила я отца. – Вряд ли он часто встречался с Макеевым. Я вот даже не помню Евгения, а о выдающихся выпускниках отец всегда упоминает. Еще вина, Арсений Витальевич?
– Женя был неплохим человеком, – начал отец. – Но мы в самом деле мало общались…
– Как мясо? – перебила я и поймала гневный взгляд фээсбэшника, раскусившего меня.
– Восхитительно, дочка, – расплылся в улыбке папа, взял мою руку и поцеловал в раскрытую ладошку.
– Да, Валерия, вы, похоже, очень постарались. Все безумно вкусно, – окатив меня волной холода, отчеканил Дима.
– Спасибо.
Смирнов быстро взял на себя роль галантного гостя, ухаживающего за мной и отцом. Он накладывал нам закуски и подливал каберне в бокалы: хоть алкоголь в Оболенке и запрещен для студентов, папа иногда разрешал мне продегустировать стакан хорошего вина.
Кстати, я заметила, что Индюк пил совсем немного, кажется, осушил лишь пару бокалов, да и мне он старался подливать меньше, мотивируя тем, что девичий организм к спиртному не привык. Зато отцу доставалось все остальное.
Сволочь Дима решил подпоить папу, однако я не планировала майору потакать.
В очередной раз, когда Дима взял бутылку и принялся доливать в папин бокал остатки каберне, я со всей силы ударила мужчину под столом.
Смирнов хотел что-то сказать, но я посмотрела на него с такой ненавистью, что он промолчал.
– Вино закончилось, – оживился отец. – Лерочка, принеси еще бутылочку.
– Да, папа. – Я послушно встала из-за стола. – Арсений Витальевич, поможете открыть?
– Конечно, Валерия, – поддержал мой фарс псевдопрофессор.
Я провела его на кухню, закрыла дверь и накинулась на Смирнова:
– Какого черта ты творишь?!
– То же самое я у тебя спросить хочу, – прошипел он в ответ.
– Что за дознание? Отец не преступник, чтобы так с ним разговаривать! И кто такой в действительности Евгений Макеев?
– Тебе же сказали, мой знакомый.
– Ага, с которым ты познакомился на учебе в Италии, где никогда не был! – усмехнулась я.
Дима схватил меня за руки и притянул к себе так, что я практически врезалась в его стальную грудь. Дыхание перехватило, а живот будто скрутило в трубочку, и, черт возьми, было приятно. Через тонкий лен платья я почувствовала, что не только мое сердце бешено бьется.
– Лер, не лезь, – прошептал Дмитрий, но в его голосе не было злости или привычного раздражения. Все больше походило на просьбу. – Мне нужна информация.
– Какая? – тихо поинтересовалась я, не сводя глаз с его губ, изогнутых в кривой ухмылке, но таких манящих.
– Опять за свое? Не касается это тебя, поняла? – Он отпустил мои запястья, но горячие ладони переместились на талию: Смирнов еще сильнее прижал меня, словно обнимал.
– Ты в чем-то подозреваешь папу? – Голос дрогнул, и Дима нахмурился.
Неужели испугался, что я расплачусь?
– Лер, я ни в чем не обвиняю Андрея Николаевича, но не могу вычеркнуть человека из списка подозреваемых, если имеется хоть какая-то связь с делом, которое я расследую.
– Но папа… – начала я и замолчала: Дима приложил палец к моим губам.
– Твой отец – хороший человек, это видно сразу. Но он знает то, что может мне помочь. Пойми, ситуация крайне серьезная.
– Как я могу что-то понять, если ты ничего не рассказываешь?
– Ради твоего блага и безопасности, Лер. – Дима поцеловал меня в уголок губ и сразу же отстранился, выпуская из своих рук.
А я продолжала стоять, не шелохнувшись, боясь разрушить атмосферу, возникшую на кухне.
– Нам нужно возвращаться. Где вино? – как ни в чем не бывало спросил Дмитрий.
На ватных ногах я добралась до шкафчика и взяла бутылку мерло. Надо вести себя спокойно, как и Дима, однако ничего не получилось. Руки дрожали, а щеки горели так, что на них можно было жарить яичницу.
– Не спаивай папу, пожалуйста. – Я протянула Дмитрию бутылку и штопор, боясь посмотреть мужчине в глаза.
– Я не спаиваю Андрея Николаевича, просто хочу, чтобы он чувствовал себя свободнее. Да ему и не мешает немного расслабиться, – усмехнулся Смирнов, расправляясь с пробкой. – Проблем не будет. Не переживай.
Все и впрямь прошло замечательно. Дмитрий уже не наседал на отца с расспросами, хотя тот изрядно захмелел. Мы шутили и болтали на отвлеченные темы. Извечная папина серьезность испарилась, и я всей душой ощутила его любовь и гордость за меня. За долгие годы, что я жила в Оболенке, впервые почувствовала себя настолько беспечно, легко и свободно.
Дима ушел около одиннадцати. Предложил меня проводить, но я отказалась, сославшись на то, что нужно помочь папе, а потом прибраться. Если честно, было страшно оставаться наедине со Смирновым.
Слишком сильно меня тянуло к мужчине, а вино чересчур раскрепостило. Когда за гостем закрылась дверь, я помогла отцу подняться в комнату, и он моментально уснул.
Я бы тоже не отказалась забраться в кроватку, но не привыкла оставлять в доме беспорядок.
С уборкой я покончила далеко за полночь и уже собиралась возвращаться в корпус, но сообразила, что у меня появилась прекрасная возможность изучить папин дом. Да, я сказала Смирнову, что отец ни в чем не замешан, однако в это слабо верилось.
Решив сперва проверить кабинет, я направилась туда и просмотрела каждый уголок, но ничего подозрительного не обнаружила. Гостиная, столовая и кухня также не принесли открытий. Мне нужно было радоваться, но тревожное чувство никуда не делось.
Я устало опустилась на диван и задумалась. Что же я могла упустить?
И меня осенило: как раз напротив дивана находился камин, а разве есть лучшее место, где можно что-либо сокрыть?
Я подошла к камину, по-новому взглянула на кладку, выискивая наличие потенциальных тайников, и мое внимание привлек один, более темный, чем остальные, кирпичик. Как в детективных романах, я принялась нажимать, тянуть и даже тереть несчастный кусок глины. Все было впустую, пока случайно не надавила на край.
Кирпич сработал как кнопка, и деревянные панели, которыми была отделана гостиная, разъехались в стороны, открывая темный проход. Заглянув в него, я заметила лестницу, а на верхней ступеньке – фонарь. Не раздумывая, я стала спускаться.
Я прошла примерно уровень этажа и очутилась в комнатке с массивной железной дверью.
Поежившись от холода, я решила не отступать и дернула ручку, но дверь оказалась запертой. Где-то глубоко в душе трусливая маленькая девочка возликовала, что не надо идти дальше. Сегодня достаточно осмотреть только комнатку.
Размер достигал максимум пары квадратных метров, на стене висело зеркало в массивной раме, а рядом с лестницей стоял дубовый шкаф. Следовало туда заглянуть, но я испугалась: вдруг на меня повалятся пауки или кинутся летучие мыши? Взяв себя в руки, я глубоко вздохнула и распахнула створку. На вешалке висело что-то черное, и первая мысль, которая у меня возникла, была не очень хорошей.
Я расправила складки ткани и различила внутри плаща белую маску. От испуга я выронила фонарик, но, к счастью, не разбила. Подняла его и снова посмотрела на плащ и маску.
Несомненно одно: это одежда человека, бродившего ночью в Оболенке.
Значит, им был мой отец.
15. Усыпляющая философия Аквинского
Что чувствует человек, который внезапно понимает, что находится в запутанном лабиринте? Наверное, я могу ответить на вопрос.
В тот миг, когда нашла в тайнике отца злополучный костюм, я ощутила себя крайне неуютно. Жутковатое ощущение и непонимание того, что творится вокруг, сводило с ума. Страшно подумать, в чем на самом деле замешан папа. Дима уверил, что ужин был лишь поводом выведать информацию, но Смирнов мог скрытничать.
А если Дмитрий располагает важными сведениями относительно отца? Теперь я и подавно не должна оставаться в стороне от расследования: более того, решила любым способом выведать, что известно фээсбэшнику.
Несмотря на дикую усталость и позднее время, я не могла успокоиться, размышляя, каким образом могу выяснить всю подноготную у Индюка. Мне нужно найти его слабое место, но ничего не приходило на ум. Единственной зацепкой была философия, изучая которую лжепреподаватель вечно клевал носом.
Мысль усыпить Диму философией приободрила меня.
Папа периодически страдал бессонницей, поэтому в его аптечке имелся целый набор разнообразных лекарств. Разложив перед собой десяток цветных баночек, я изучила в интернете их действие, вкус и способ приема.
Мне повезло: у отца нашелся препарат без вкуса и запаха, который бы точно не навредил Индюку. Оставалось только выбрать подходящий момент и действовать.
Такой момент выпал на субботу, когда в нашем с Димой распоряжении была уйма времени. Встреча была запланирована на три часа, и до самого вечера мы собирались позаниматься.
– Ты сегодня рано, – удивился Дима.
Я позвонила в дверь без пятнадцати три: изнервничалась и не могла усидеть в своей комнате.
– Была свободна и решила прогуляться, но, похоже, слишком быстро шла, – ответила я, проклиная трясущиеся руки, которые легко могли выдать мое состояние.
– Будешь что-нибудь? Чай, кофе? Хотя чая вроде бы нет. – Дима растерянно почесал затылок и направился к кабинету, а я снова поймала себя на мысли, что он чертовски красив.
– Ты не составлял список продуктов, чтобы тебе купили в городе все необходимое? – удивилась я.
– Составлял, но про чай забыл, – признался Индюк: прозвучал виновато, словно нашкодивший школьник.
– Я принесу в следующий раз, – улыбнулась я и поймала на себе недоуменный взгляд лжепрофессора. – Что?!
– Хм… ничего. Спасибо.
Поразительный мужчина Дмитрий Смирнов. Сильный, серьезный, часто хмурый и суровый, но при этом настоящий ребенок, который совершенно не может о себе позаботиться. Его неординарность привлекала: таким он мне нравился еще больше.
Мы зашли в кабинет, и я разложила на столе книги и конспекты. В понедельник намечался семинар по средневековой философии, и я дала Диме сложное домашнее задание.
– Ты сделал то, о чем я просила?
– Имеешь в виду домашку? – уточнил Смирнов и протянул мне тетрадку, исписанную от корки до корки. – Можешь проверить.
Приятно осознавать, что ученик усердно готовился. Местами его почерк становился размашистым, вероятно, Дима уставал и злился на «дурацкую философию», но где-то писал разборчиво, четко, скорее всего, после перерыва или отдыха. Но самое главное, Дмитрий действительно старался, и хотелось верить, что дело не только в работе, но и в учительнице…
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=55715377?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
1
Петр Семенович Оболенский – вымышленный персонаж, но он относится к реальному княжескому роду. (Здесь и далее примечания автора, если не указано иное.)
2
Медиевистика – научная дисциплина, посвященная истории средневековой Европы.
3
Фридрих Первый Барбаросса (конец 1122–1190) – император Священной Римской империи. (Прим. ред.)
4
Ломбардская лига – союз, созданный для борьбы со Священной Римской империей; состоял из шестнадцати северо-итальянских городов. (Прим. ред.)
5
Умберто Эко (1932–2016) – знаменитый итальянский философ, историк-медиевист, публицист и писатель.
6
Альбрехт Дюрер (1471–1528) – немецкий художник, гравер и теоретик искусства. (Прим. ред.)
7
Гравюра «Рыцарь, смерть и дьявол» была создана в 1513 году. (Прим. ред.)
8
Сократ (ок. 469–399 гг. до н. э.) – древнегреческий философ, уделявший особое внимание человеку и его внутреннему миру.
9
Децим Юний Ювенал (между 50 и 60 гг. – ок. 127 г.) – римский поэт-сатирик, сочинивший стихотворные «Сатиры» в пяти книгах.
10
Книга является выдумкой автора, как и имя Линдол Бишоп.
11
Речь идет о манифесте 1762 года, а также о манифесте 1763 года: согласно этим документам Екатерина Вторая предоставляла ряд льгот иностранным поселенцам (преимущественно немцам). В это время возникла необходимость заселения неосвоенных земель (иностранцы, поселившиеся в сельской местности, освобождались от налогов на тридцать лет). Помимо прочего, Екатерина Вторая переписывалась со многими иностранцами, некоторые из них были приглашены в качестве просветителей.
12
Пьер Абеляр (1079–1142) – французский философ и теолог. (Прим. ред.)
13
Номинализм в целом – философское учение, согласно которому общие понятия (универсалии) существуют только в мышлении и потому являются субъективными. (Прим. ред.)
14
«Лекарство от здоровья» – триллер 2016 года; режиссер – Гор Вербински. Сценарий основан на романе Томаса Манна «Волшебная гора» (1924).
15
Томас Манн (1875–1955) – знаменитый немецкий писатель, в 1929 году получивший Нобелевскую премию по литературе за роман «Будденброки». Среди его произведений – эпическая тетралогия «Иосиф и его братья», роман «Доктор Фаустус».
16
Ориген (ок. 185 г. – ок. 253 г.) – христианский философ, а также ученый, повлиявший на развитие богословия. (Прим. ред.)
17
Бритва Оккама – знаменитый принцип, формулируемый следующим образом: «Не следует множить сущности без необходимости». Само название этого принципа обычно связывают с именем францисканского монаха Уильяма Оккама (1285–1347), родившегося в Англии.
18
Патристика – философские и теологические воззрения христианских мыслителей, так называемых отцов церкви (конец I–VIII вв.). Целью патристики являлось формулирование догм, обоснование христианской веры; учение могло опираться на идеи Платона и неоплатоников. Религиозность при этом, как правило, доминировала над рациональным мышлением.
19
Пифагор (ок. 570 г. до н. э. – ок. 490 г. до н. э.) – древнегреческий математик и философ-мистик.
20
«Верую, ибо абсурдно» – крылатое выражение, которое приписывают философу Тертуллиану.
21
Тертуллиан (ок. 160 г. – ок. 220 г.) – мыслитель-богослов раннего христианства, представитель патристики.
22
Тертуллиан. О плоти Христа (у Е. Карнеева «О Плоти Христовой»). (Перевод Е. Карнеева.)
23
Служка – слуга в монастыре. Иногда термин употребляется в качестве синонима домашней прислуги. В данном случае это игра слов: поскольку Лера учит Дмитрия христианской средневековой философии, героиня сравнивает себя именно со служкой, а не служанкой.
24
Аврелий Августин (354–430) – богослов и мыслитель, влиятельнейший проповедник, один из отцов церкви.
25
«Исповедь» – автобиографическое сочинение Августина (написано ок. 397–398 гг.), состоящее из тринадцати произведений.
26
Упомянут один из эпизодов «Исповеди» Августина, где рассказывается о воровстве яблок в юности.
27
Принцип дополнительности был сформулирован в 1927 году датским физиком Нильсом Бором (1885–1962).
Татьяна Ларина
WATTPAD. Топ на русском
«Сегодня вечером в двадцать два часа во всех городах России начнется салют в честь праздника. В это же время раздастся и череда взрывов, которые сотрут с лица земли наш университет…»
Лера Ланская, студентка закрытого университета наук и искусств имени Оболенского, потеряла научного руководителя в самом начале учебного года. Старый профессор погиб в аварии, а незадолго до смерти передал Лере странный конверте гравюрой, изображающей мертвого человека в точно такой же позе, в какой найдут его самого. Лера начинает расследование, но на ее пути встает новый научный руководитель – молодой и дерзкий. Когда Лера раскрывает его настоящую личность, становится понятно: в университете происходит нечто странное, и самостоятельно она не сможет разгадать все загадки.
Татьяна Ларина
Тайна Оболенского университета
© Татьяна Ларина, текст, 2019
© Оформление. ООО «Издательство АСТ», 2024
* * *
От автора
Со всем уважением к истории и философии обращаюсь к читателям с просьбой отнестись к «Тайне Оболенского университета» как к легкой фантасмагории. Сюжет книги – полностью моя выдумка, однако я посмела вплести в него реальных личностей и события, происходившие в истории. Прошу простить неточности в повествовании и возможное искажение фактов в угоду сюжету. Но я искренне надеюсь, что книга придется вам по вкусу.
Действующие лица
Валерия Ланская (21 год) – студентка 5-го курса факультета медиевистики.
Арсений Витальевич Романов /ненастоящее имя/ (29 лет) – новый научный руководитель Леры. Преподаватель средневековой философии. На самом деле является другим человеком.
Андрей Николаевич Ланской (43 года) – отец Леры. Преподаватель юриспруденции.
Наталья Алексеевна Ланская, в девичестве Березина (37 лет) – мать Леры, воспитывала дочь одна после развода. Погибла в аварии, когда Лере было 16 лет.
Павел Аркадьевич Радзинский (71 год) – научный руководитель Леры. Преподаватель средневековой философии.
Захар Артемович Нилов (30 лет) – преподаватель латыни, старший брат Юры.
Аристарх Борисович Рылев (54 года) – преподаватель всемирной истории.
Евгения Матвеевна Селезнева (39 лет) – преподаватель эстетики.
Елизавета Васильевна Ремизова (35 лет) – преподаватель риторики.
Александра Дмитриевна Филиппенко (54 года) – преподаватель истории кино.
Римма Николаевна Комарова (53 года) – преподаватель культурологии.
Ян Эдуардович Гуревич (31 год) – преподаватель физической культуры.
Филипп Александрович Дрейфус (83 года) – преподаватель истории. Умер за полтора года до описываемых событий.
Сергей Петрович Вдовин (78 лет) – главный библиотекарь.
Галина Павловна Вдовина (70 лет) – супруга Сергея Петровича Вдовина. Умерла за два года до описываемых событий.
Геннадий Владимирович Мурашов (28 лет) – университетский повар.
Юлия Владимировна Мурашова (26 лет) – супруга университетского повара.
Михаил Романович Шеллар (36 лет) – университетский врач.
Иван Викторович Серов (51 год) – ректор Оболенского университета.
Арина (Рина) Миланова (21 год) – однокурсница Леры и ее лучшая подруга.
Юрий Нилов (22 года) – однокурсник Леры. Влюблен в нее. Младший брат Захара.
Альберт Шульц (21 год) – однокурсник Леры. Потомственный немецкий барон. Его предки учились в Оболенском университете с момента основания учебного заведения. После революции Шульцы уехали, Альберт – первый за несколько десятилетий представитель своей фамилии, учащийся в Оболенке.
Петр Авилов (21 год) – однокурсник Леры, бывший парень Арины.
Елена Королева (22 года) – студентка выпускного курса факультета юриспруденции. Дипломница Андрея Николаевича Ланского.
Иван Костромицкий (22 года) – студент выпускного курса факультета истории. Влюблен в Арину Миланову.
Марина Позднякова (21 год) – однокурсница Леры, одна из самых популярных девушек университета. Главная сплетница.
Анна Фролова (21 год) – студентка выпускного курса факультета юриспруденции. Бывшая подруга Лены Королевой, теперь ее соперница и враг.
Денис Лядов (22 года) – студент выпускного курса факультета истории. Друг Петра Авилова. Отчислен после осеннего бала.
Алексей Фомин (21 год) – студент выпускного курса факультета истории. Друг Петра Авилова. Отчислен после осеннего бала.
Евгений Макеев (32 года) – выпускник курса факультета юриспруденции. Погиб в авиакатастрофе за год до описываемых событий.
Виктор Семенович Шолохов (72 года) – российский ученый, разработал препарат – аналог стволовых клеток. Погиб в Марокко за несколько лет до описываемых событий.
1. Профессор Радзинский выходит в тираж
Стук моих каблуков эхом разносился по пустым коридорам здания, отстроенного два с половиной века назад, еще при императрице Екатерине Великой. Каменные стены с остатками красочных росписей, резные массивные двери аудиторий, где некогда преподавали лучшие профессора не только России, но и всего мира, тяжелые ковры, представляющие собой определенную ценность. Моя альма-матер, мой родной университет.
Университет наук и искусств имени Петра Семеновича Оболенского[1 - Петр Семенович Оболенский – вымышленный персонаж, но он относится к реальному княжескому роду. (Здесь и далее примечания автора, если не указано иное.)]. Покинув это место более пяти лет назад, я снова здесь.
Вот главный холл и мозаичная надпись К?????????? – калокагатия, что в переводе с древнегреческого означает «прекрасный и добрый». В античной культуре под калокагатией подразумевалась гармония телесного и духовного в целостной человеческой личности.
Гражданин древнегреческого полиса, стремящийся к тогдашнему идеалу, был знаком с этим понятием не понаслышке. В нашем же университете принцип калокагатии всегда являлся центральным: выпускники должны быть максимально эрудированными, нравственными и физически развитыми.
Более двух веков в стенах заведения обучались лучшие умы страны – политики, военные, деятели культуры и искусства, ученые и философы. Университет Оболенского никогда не терпел посредственности. Каждый студент был обязан полностью и без остатка отдаваться занятиям, будь то познание наук или физическая подготовка, а наградой за труды являлись широкие возможности для выпускников.
Я шла по длинному коридору, схожему с художественной галереей: на стенах висели картины, некогда подаренные выпускниками Оболенки, прославившимися в живописи. Сейчас они стоят целое состояние, вот только их судьба – быть навсегда погребенными в стенах университета.
Замедлив шаг у огромных дубовых дверей в библиотеку, я не решилась их открыть. Видимо, чувствуя мои сомнения, они поддались не сразу, со скрипом явив мне лишь щель к ныне пустующему святая святых университета. Многотысячное собрание книг сейчас перенесено в новое здание, которое выделили, пока исторические помещения находятся на реставрации. С легкой улыбкой я вспомнила, сколько времени проводила здесь, готовясь к семинарам и коллоквиумам. Я всегда была прилежной студенткой, много занималась и ставила учебу на первое место, но потом появился один дурной преподаватель… А вот и большой стол, за которым некогда восседал не сменяемый десятилетиями главный библиотекарь Сергей Петрович.
Я выскользнула в коридор и, оставив попытки закрыть тяжелые двери, пошла дальше. Здание уже несколько лет обесточено, поэтому приходилось пробираться темными проходами, освещая путь фонарем. Хотя здесь я бы не заблудилась даже в кромешной тьме. Каждый закоулок навсегда врезался в память.
Неожиданно я оказалась у философской кафедры, такой до боли родной… И ноги сами отвели в аудиторию, где нам читали лекции по философии Средневековья. Еще со старшей школы это время очаровывало меня своей загадочностью и мистицизмом. Темные века дали человечеству колоссальный толчок для дальнейшего развития.
В аудитории – все как прежде. Огромные витражные окна, что не уберегали от зимних морозов, скамьи, стулья и парты, доска с разбросанными кусочками мела, цветочные горшки, в которых некогда распускались комнатные растения, бережно переданные смотрителем оранжереи. Четыре года подряд я слушала тут увлекательные лекции профессора Радзинского: он великодушно согласился стать моим научным руководителем и помогать в работе над дипломом. Я всегда до глубины души уважала этого удивительного человека. Работать с ним было легко и приятно, чего не скажешь о преемнике… В последний год обучения в Оболенке аудиторию занимал Арсений Романов, кардинально изменивший мою жизнь.
Тот самый дурной преподаватель.
Я подошла к столу и провела рукой по столешнице, чувствуя легкое покалывание, собрала слой пыли. Как давно тут никто не сидел. Мне захотелось задержаться в аудитории хотя бы на пару минут, вспомнить лекции, семинары и наши вечные пререкания с моим любимым преподавателем, но решила не тратить лишнее время.
Я покинула здание учебного корпуса и не торопясь пошла по университетскому городку. Со стороны можно подумать, что я просто гуляю, но для меня это было прощанием. Жилые корпуса, домики преподавателей, столовая, оранжерея, спортивный зал и бассейн – Оболенский университет обладал развитой инфраструктурой. Он располагался между Москвой и Санкт-Петербургом, в трехстах километрах от обеих столиц.
За два с лишним века окрестности не были заселены, а ближайший поселок находится в сорока километрах.
Справа от дороги был корпус, на втором этаже которого располагалась моя комната. Студентам Оболенки отводилось отдельное здание, где у каждого имелась спальня с отдельным санузлом. Питались мы строго по расписанию в столовой, построенной между учебным и жилыми корпусами.
Обслуживающий персонал, как и студентов, всегда селили в отдельное трехэтажное здание, а вот преподавательский состав получал в свое распоряжение квартиры и даже небольшие дома.
Пройдя по широкой ивовой аллее, некогда ухоженной садовниками, а сейчас заросшей, я очутилась у фонтана, где однажды развлекался Юра. Он бросил туда бутылку средства для мытья посуды. Сколько было пены, а какой разразился скандал! Виновного бы исключили, если бы не ходатайство старшего брата Захара, который преподавал латынь.
За фонтаном начиналась главная аллея, которая вела к громадным кованым воротам. Над ними все еще красовалась надпись с названием университета и годом основания учебного заведения – 1779-м. Да, это место видело многое…
Университет являлся архитектурным памятником. Построенный в стиле неоготики, он на протяжении долгого времени достраивался и расширялся, вбирая в себя лучшее от различных эпох.
Сегодня Девятое мая. День Победы в Великой Отечественной войне. Как обычно, в двадцать два часа во всех городах России начнется салют в честь праздника. В это же время раздастся и череда взрывов, которые сотрут с лица земли наш университет…
Университет наук и искусств имени Петра Оболенского.
Шум салюта заглушит жуткие звуки, поэтому, когда жители близлежащего поселка увидят зарево над горизонтом, будет слишком поздно, чтобы что-то спасти. Пожарные, которые прибудут сюда, сделают вывод, что произошла утечка газа, послужившая причиной пожара. Никаких подозрительных следов найдено не будет. Сейчас у меня есть двадцать минут, чтобы отъехать на нужное расстояние.
Я села в машину, завела двигатель и тронулась с места. В зеркало заднего вида я в последний раз взглянула на родной университет. Прощай, альма-матер!
Ком в горле, слезы на глазах и вихрь воспоминаний. Не думала, что после всего случившегося мне будет так тяжело навсегда расставаться с этим местом.
Дорога свернула, и университет скрылся за густым лесом.
* * *
А началось все ранней осенью, еще несколько лет назад, когда я, будучи студенткой выпускного курса факультета медиевистики[2 - Медиевистика – научная дисциплина, посвященная истории средневековой Европы.], шла на встречу со своим научным руководителем. Мы с профессором Павлом Аркадьевичем Радзинским договорились обсудить вопросы новизны и уникальности моей научной работы.
– Лерочка, ты раньше обычного! – воскликнул профессор, эмоционально всплеснув руками, как всегда любил делать при виде меня. – Очень рад! Приди ты вовремя, меня бы не застала.
– Вы куда-то уезжаете? – удивилась я. Еще утром мы договаривались о встрече, а сейчас научрук держал в руках дорожный набор.
– Да, Лерочка, возникли неотложные дела. Но ничего, вернусь, и продолжим работу, а если что, то ты справишься и без меня, – добродушно сказал мужчина, в то время как его глаза взволнованно забегали по комнате.
– Что значит «без вас»? – проследив за неуловимым профессорским взглядом, я заметила чемодан, набитый вещами.
– Я хотел сказать, если вдруг задержусь дольше, – ответил профессор и глубоко вздохнул.
– Тогда не буду мешать со сборами.
Было обидно, что меня бросают без предупреждения в самый разгар работы.
Я уже направилась к выходу, но Радзинский удержал меня за руку.
– Лера, нам нужно поговорить, – начал он и слегка замялся, словно речь велась о чем-то крайне деликатном. – Ты девушка умная, одна из лучших студенток, за тобой большое будущее. Помни, что в жизни нужно делать выбор сердцем и не идти против совести.
– Павел Аркадьевич, я не понимаю, о чем вы?! – нахмурилась я.
– Просто напутствия старика, – отмахнулся научрук и шагнул к чемодану, достал из бокового отделения конверт и протянул мне. – Лера, возьми. Я хотел занести это в твою комнату, но раз ты здесь…
– Что там? – удивилась я, получив конверт.
– Открой, когда будет нужно, – ответил профессор.
– Но как я пойму, когда нужно? – недоумевала я.
– Поймешь… Если сочтешь, что тебе что-то недоговаривают, – грустно улыбнулся Павел Аркадьевич, взял чемодан и, кивнув мне, посмотрел в окно: на улице уже дожидалось такси.
Конверт я убрала в сумку и благополучно о нем забыла. После такой выходки научрука не было никакого настроения заниматься дипломом, поэтому я направилась к озеру, где обычно собирались однокурсники. Из года в год ничего не менялось. Мы любили посиживать в беседке у воды и со смехом обсуждали всякие студенческие глупости.
Как правило, заводилой был Юрка Нилов.
– Лер, ты к нам? – воскликнула Арина Миланова, моя самая близкая университетская подруга. – Ты же вроде собиралась заниматься.
– Да, но Павел Аркадьевич куда-то уехал, – пожала плечами я и села рядом с Ариной.
Мы дружили с первого курса. Она из Екатеринбурга, я же родилась в Москве. До шестнадцати лет меня растила мама, пока несчастный случай ее не отобрал. Отца я видела лишь по праздникам.
Он бросил семью, когда мне было три, но после маминой смерти забрал меня к себе… в Оболенку. Папа преподавал юриспруденцию и пожелал, чтобы я пошла по его стопам. Правда, я тяготела к истории Средних веков, нежели к праву. В итоге отец не стал препятствовать моему выбору медиевистики. Единственным его условием было послушание и прилежная учеба, что для меня оказалось несложно.
Учеба давалась легко, да и проводить свободное время за книгами я всегда любила.
Сейчас я была отцовской гордостью, одной из лучших студенток курса.
В Оболенке запрещены шумные вечеринки, алкоголь и уж конечно прочие вредные вещества. Студенты находили развлечения в шахматах, карточных играх, интеллектуальных сражениях и прочих занятиях до скрежета зубов прилежной молодежи. Каждый был до приторности правильным, появись в наших рядах кто-то иной, это стало бы началом конца.
Вдоволь наболтавшись с подругой, я решила еще раз пробежаться по теме завтрашнего семинара, поэтому принялась прощаться с ребятами. Арина безрезультатно старалась меня удержать, кинула в спину: «Гребаная заучка», – но оставила свои попытки.
Я уже подходила к корпусу, когда сзади раздались торопливые шаги. Стоило обернуться, как я столкнулась лицом к лицу с улыбающимся Юркой.
– Лер, что делаешь завтра вечером? – неожиданно спросил парень.
– Мм… не знаю пока, скорее всего, буду сидеть над дипломом.
– Может, прогуляемся? – нерешительно предложил он.
– Это свидание? – в лоб спросила я. Разумеется, подобные предложения звучали нечасто, но я не привыкла пасовать и предпочитала сразу расставить точки над «и».
Но и Юрка не растерялся.
Его губы растянулись в довольной улыбке, и парень кивнул.
– Если скажу «да»?
– Я подумаю, – улыбнулась я в ответ и поспешила ретироваться, дабы избежать неловкости.
– До завтра! – крикнул мне вслед парень, уверенный, что я ему не откажу.
Юра был мне приятен, но романтических чувств я не испытывала, хотя и хотелось пойти на свидание. Как и любая девушка, я нуждалась в том, чтобы за мной ухаживали, водили в кино, дарили цветы. Ничего такого у меня не было. Я не уродина, но имелся серьезный «изъян» – отец. Папу панически боялись все студенты.
Андрей Николаевич Ланской, доктор юриспруденции и по совместительству мой отец, весьма критически относился к каждому парню, который осмеливался приблизиться к его «сокровищу», то есть ко мне. Именно поэтому в двадцать один год я практически не обладала никаким опытом общения с противоположным полом. То, что Юрка решился меня пригласить, стало причиной глупой улыбки, которая задержалась на моем лице до позднего вечера.
На следующее утро за мной зашла Арина. Здесь не было проявления дружеского жеста, она всегда так делала, если не подготовилась к семинару. Возможно, это чистой воды эксплуатация моих знаний, но я не обижалась, ведь и Аринка меня выручала.
Мы направлялись к учебному корпусу, я просвещала девушку насчет Фридриха Барбароссы[3 - Фридрих Первый Барбаросса (конец 1122–1190) – император Священной Римской империи. (Прим. ред.)] и Ломбардской лиги[4 - Ломбардская лига – союз, созданный для борьбы со Священной Римской империей; состоял из шестнадцати северо-итальянских городов. (Прим. ред.)], но вдруг Ринка замерла и ухватила меня за руку.
– Ты чего? – удивилась я.
– Смотри! – Арина указала пальцем на группу преподавателей, которые сгрудились в стороне от здания и что-то бурно обсуждали.
Это показалось мне довольно странным. Все совещания педагогического состава, как правило, происходили за закрытыми дверями.
– Может, что-то случилось? – предположила я.
– Наверняка.
– Тогда поторопимся в аудиторию. Там и выясним. – Я потянула подругу к учебному корпусу.
Вопреки ожиданиям, наш курс тоже ничего не знал, хотя никто не сомневался – на территории университетского городка что-то произошло. Лекция должна была начаться еще пять минут назад, а преподавателя до сих пор не было. Опоздания в Оболенке считались чем-то из ряда вон выходящим, это относилось не только к студентам, но и к преподавательскому составу. Каково же было наше изумление, когда вместо Аристарха Борисовича Рылева, преподававшего историю, порог аудитории переступил ректор.
Иван Викторович Серов возглавлял Оболенку уже десять лет, а прежде занимал должность декана исторического факультета. Он был потомственным оболенцем, родители его работали в Оболенке, он родился и вырос в стенах университета.
– Господа студенты, прошу минуточку внимания, – поднявшись на кафедру, заявил ректор. – Я вынужден сообщить печальную новость. Вчера в автомобильной аварии трагически погиб всеми нами любимый и почитаемый профессор Радзинский.
По аудитории пробежался шепот. Кто-то шумно вздохнул, кто-то выкрикнул: «Не верю!» Только я не проронила ни звука.
– Завтра мы почтим память Павла Аркадьевича, – со скорбью в голосе продолжил ректор. – Студентам, которые работали вместе с профессором над дипломными работами, будут назначены новые научные руководители. – Иван Викторович покинул аудиторию, давая нам возможность прийти в себя и принять страшную новость.
Через пару минут появился Аристарх Борисович и как ни в чем не бывало начал занятие. Но я не могла сосредоточиться, прокручивая в голове последнюю встречу с Павлом Аркадьевичем. Он был таким взвинченным, суетливым. И этот конверт. Что в нем? Я схватилась за сумку, желая его найти, но меня отвлекла Арина соболезнованиями по поводу того, что теперь надо искать нового руководителя.
Известие о кончине профессора наложило на всех отпечаток. В университете царила тяжелая и тревожная атмосфера. Часть лекций отменили. Естественно, приподнятое настроение студентов как ветром сдуло. Даже Нилов согласился перенести свидание на более благоприятное время.
Профессора Радзинского похоронили на кладбище Оболенки. Оно находилось в паре километров от жилых и учебных корпусов и существовало практически с момента основания университета. Там нашли вечный покой те преподаватели и обслуга, для кого Оболенка стала настоящим домом.
По пути к жилым корпусам нас с Ариной неожиданно нагнала Марина Позднякова, первая красавица Оболенки. Мы не особо дружили, но поддерживали приятельские отношения, иногда бывали на девичьих посиделках.
Отличительной чертой Маринки была любовь ко всякого рода слухам.
– Девочки, вы слышали, как ужасно погиб Павел Аркадьевич? – сразу затараторила наша сплетница.
– Он вроде разбился на машине, – невесело усмехнулась Аринка, – все уже знают.
– А вот и не совсем так, – гордо выпалила Позднякова.
– И что же случилось? – не выдержала я, устав от клоунады.
Умер человек, как-никак, а они еще спорят.
– Таксист не справился с управлением и съехал в кювет, задняя дверь, где сидел Радзинский, открылась, и он выпал из машины, – воодушевилась Марина, подкрепляя рассказ активной жестикуляцией. – Потом зацепился ногой за дерево и повис вниз головой. Так его и нашли. Поговаривают, даже был жив, когда подоспела помощь, но все равно оказалось поздно.
– Какой кошмар! – Я поморщилась, вообразив чудовищную картину.
Павел Аркадьевич не заслужил такой участи.
Мы молча свернули к нашему корпусу. Накрапывал мелкий дождик, словно природа оплакивала старого профессора. Я поежилась от холода и спросила у Поздняковой, откуда она столь хорошо осведомлена о кончине моего научрука.
– Сегодня я проходила мимо кабинета ректора и услышала разговор Серова с полицией.
– Услышала или подслушивала? – прищурилась Арина, недовольно глядя на Марину. – Может, все было не так страшно, как ты рассказала?
– Не хотите – не верьте, – надула губки Позднякова и, развернувшись, застучала шпильками к кафетерию.
Остаток пути до жилого корпуса мы не проронили ни слова, каждая погруженная в свои мысли. Меня не покидало ощущение, что в трагедии с профессором Радзинским не все так просто. Спонтанный отъезд и общее волнение научрука не давали мне покоя. Я вновь вспомнила про таинственный конверт, поэтому, очутившись у себя, сразу же его достала.
Не представляю, чего я ожидала найти. Может, подробное письмо с тягостным признанием? Но обнаружила лишь сложенный вчетверо лист бумаги, развернув который увидела копию книжной гравюры с изображением человека, висящего на дереве вниз головой.
И в памяти сразу всплыла сплетня Марины о страшной смерти Павла Аркадьевича. Теперь я точно знала, что эта трагедия – не только несчастный случай.
2. Явление демона
После гибели профессора Радзинского расписание занятий в университете изменили. В течение двух недель историю средневековой мысли нам не читали. Моя работа над дипломом продолжалась, но из-за невозможности с кем-то досконально обсудить текст я чувствовала, что простаиваю на месте.
У Павла Аркадьевича диплом писали два студента – я и мой однокурсник Петр Авилов.
Работа Пети затрагивала скорее исторические аспекты, чем философские, поэтому ему легко нашли руководителя. А я пока находилась в свободном плавании.
Все это время мне не давала покоя мысль, что Павел Аркадьевич пытался мне что-то сказать. Он предвидел смерть и даже знал, как именно все случится. Значит, профессора убили? Несомненно. Но кто? Так хотелось поделиться с кем-нибудь открытием, но я не могла. Для начала нужно самой разобраться во всем. Радзинский был умным человеком, поэтому не просто так решил передать копию гравюры именно мне.
Это послание, и я должна его разгадать. Из раздумий в реальность меня вернул телефонный звонок. Отец. В последние недели мы стали реже общаться из-за папиной загруженности, поэтому я очень обрадовалась.
– Да, пап.
– Лерочка, детка, как ты? – весьма учтиво, не по-отцовски, а по-учительски поинтересовался он.
– Хорошо, папочка, а ты как? – Я присела на кровать и посмотрела на наше совместное фото, как делала всегда, когда он звонил.
– Неплохо, только соскучился по умнице-дочке. – Я не сомневалась, что он улыбнулся. – Сегодня хочу, чтобы ты поужинала у меня. Приходи вечером. Пообщаемся.
Как правило, отец трапезничал в столовой, несмотря на то что в доме имелась полностью оснащенная кухня. После расставания с мамой он не женился, а вести хозяйство не умел.
Возможно, ему было бы удобнее в квартире, а не в коттедже, который преподавателю выделил университетский совет, но папа не стал отказываться от дома и долгие годы жил в одиночестве, пока я не перебралась к нему.
После того как я стала студенткой Оболенки, у меня появился выбор – жить с папой или получить отдельную комнату. Я предпочла второе. Мне не хотелось выделяться среди других студентов, к тому же я стремилась как можно раньше обрести независимость.
– С радостью, папочка! Приду пораньше и приготовлю что-нибудь вкусное.
– Буду ждать тебя, милая, – ответил папа. – До вечера!
– До вечера! – Сбросив вызов и положив телефон на тумбочку, я откинулась на спинку кровати, продумывая, что можно приготовить.
Поскольку многие жители Оболенки, от студентов и преподавателей до обслуживающего персонала, питались в общей столовой, получить продукты было непросто.
Раз в две недели составлялся список покупок, в который каждый человек, прикрепленный к университету, мог внести то, что ему необходимо. Затем несколько служащих, отвечающих за провизию, выезжали в подмосковный гипермаркет.
Закупками для студентов занимался куратор, выбранный на университетском совете. Студенческий список утверждался преподавательским составом. Нам запрещали покупать сигареты, алкогольные напитки и «вредную» пищу. У преподавателей и обслуги подобных ограничений не было. Я не помнила, что осталось у папы с прошлого раза, поэтому не сумела придумать меню, решив сориентироваться на месте.
К шести часам я подходила к дому отца. Это был двухэтажный коттедж с тремя спальнями на втором этаже и просторной светлой гостиной внизу. Тут уютно, тепло даже в самые суровые зимы и по-домашнему хорошо. Такой контраст с московской квартиркой, где жили мы с мамой! Как бы мы могли быть счастливы здесь все вместе… Жаль, что родители не уберегли свою семью. Может, поэтому мне так грустно у отца?
– Лерочка, вот и ты! – обрадовался папа, попивавший дымящийся кофе на крыльце.
– Я ведь обещала быть пораньше, – напомнила я и поцеловала отца в щеку.
– Проходи, милая. – Он открыл дверь и впустил меня внутрь. – Все, что осталось из продуктов, – в холодильнике. Когда будешь решать, что готовить, не забудь, у нас есть бутылочка пино гриджио.
И пусть вино запрещено в Оболенке, но отец иногда позволял мне мелкие нарушения. К примеру, бокал итальянского сухого. Конечно, все должно происходить под его присмотром. Зато съестные запасы оказались довольно скудными, поэтому я остановила свой выбор на стейках из замороженной семги.
Рыба и белое вино – неплохое сочетание.
– Детка, очень вкусно, – прикрыв глаза, сказал папа, пробуя рыбу.
– Я старалась, – улыбнулась я и опустила взгляд, чтобы нагло не демонстрировать, как горжусь собой за отличный ужин.
– Милая, я хотел поговорить про твою научную работу. Тебе пока не назначили руководителя, и это плохо, но я спешу тебя обнадежить. – Папа чуть прищурился и посмотрел на меня. Сразу стало ясно, что ужин он затеял неспроста.
– Чем?
– Завтра приезжает выдающийся профессор-медиевист, – восторженно объяснил папа. – Он получил степень в Болонском университете. Обучался у самого Эко.
– Умберто Эко?[5 - Умберто Эко (1932–2016) – знаменитый итальянский философ, историк-медиевист, публицист и писатель.] – удивилась я, недоверчиво поморщившись.
– Да, и он займет место профессора Радзинского.
Умберто Эко… Человек, которым я поистине восхищалась. Ученый, культуролог, философ и специалист по семиотике – науке о знаках. Он внес колоссальный вклад в культуру двадцатого века. Я мечтала познакомиться с ним, а то, что его бывший ученик будет преподавать в Оболенке, стало для меня действительно шокирующей, в хорошем смысле, новостью.
– Он берет студентов-дипломников? – сразу оживилась я.
– Не знаю, милая, мы пока ничего не обсуждали с ректором. Но я замолвлю словечко, – подмигнул мне папа. – Евгения Матвеевна устраивает приветственный ужин для нового профессора, а я возьму тебя с собой.
– Спасибо, папочка, – искренне поблагодарила я, – если он согласится курировать меня…
– Но ты должна как следует подготовиться, чтобы представить свою работу так, чтобы его заинтересовать, – строго сказал отец.
– Разумеется! – воскликнула я. – Кроме того, мы с Павлом Аркадьевичем уже начали составлять тезисы, исходя из того, что я успела написать.
– Да, – печально пробормотал папа и отпил немного вина, – бедный Павел.
– А я ведь заходила к нему перед отъездом. – То ли алкоголь расслабил, то ли в уютной домашней атмосфере хотелось довериться отцу, но я решила поделиться догадками. – Он показался каким-то странным. Говорил так, будто знал, что не вернется.
– Глупости! – отрезал отец. – И вообще, тебе не стоит думать о подобных вещах. Лера, главное – диплом!
– Но, папа, это вовсе не глупости. – Я поджала губы и отодвинула тарелку с недоеденной рыбой. – Он первым заговорил о том, что я справлюсь с работой и без него. Добавил, что за мной большое будущее, но я не должна забывать, что в любой ситуации надо действовать по совести, а потом…
– Лера, и слушать не хочу! – вдруг вспылил отец и раздраженно бросил на стол салфетку: никогда раньше я не видела его таким. – Забудь все, что тебе сказал Радзинский.
– Папа, что с тобой? – тихо спросила я, и отец понял, что напугал меня.
Он пригубил вина, перевел дыхание и вроде бы успокоился.
– Извини, милая, просто ты многого не знаешь. В последнее время Павел был не в себе. Он рассуждал о всяком непотребстве. Нес околесицу. Я бы даже сказал, что у него развилась паранойя. Я бы не хотел, чтобы ты забивала свою славную головку ерундой.
– Хорошо, папочка, – кивнула я, но лишь затем, чтобы не ссориться. Мое желание разобраться в смерти Радзинского отнюдь не пропало.
Мы замечательно, как самая обычная семья, провели остаток вечера. Усевшись на диване в гостиной, под негромкие звуки Паганини и ароматный бергамотовый чай обсуждали нового профессора. Папа с упоением живописал, какое образование получил преподаватель и у каких выдающихся личностей обучался, да и послужной список написанных им научных работ впечатлял.
Мы оба понимали, что если за мой диплом возьмется такой человек, то развить научную работу в диссертацию не составит труда.
Следующий день для меня был особенно волнительным, ведь предстояло знакомство с профессором. Судя по речам отца, преподаватель станет звездой университета. Почему-то я представляла мужчину лет сорока пяти, в очках, с проседью и животом.
Мое воображение нарисовало ему твидовый пиджак, жилетку и трость. А еще зубы. Они обязательно будут желтыми и кривыми. Не терпелось скорее его увидеть, поэтому я возликовала, что история средневековой мысли стояла первой парой.
Прокручивая в мыслях вчерашний разговор с отцом, я вспомнила и его замечание о Радзинском. Известие о новом профессоре так впечатлило, что я совершенно забыла о том, что должно было тревожить не меньше. Неужели Павел Аркадьевич действительно страдал параноидальными идеями? Возможно, он «заразил» и меня? Что, если его смерть лишь совпадение с изображением на гравюре? И кого я пыталась обмануть… Не бывает таких совпадений, не бывает. Но отец, несомненно, прав в одном: сейчас не стоит забивать этим голову. Главное – диплом.
В аудиторию я пришла одной из первых и заняла привычное место. Аринки еще не было, поэтому я нагло растянулась на парте, положив голову на руки. С трудом продрав глаза после выпитого накануне вина, я не могла найти в себе силы высидеть ровно двадцать минут до начала лекции.
Вот только спать в аудитории я не планировала, однако быстро погрузилась в дрему. Я даже видела какой-то сон, когда кто-то беспардонно нарушил мой недолгий отдых, больно толкнув в плечо.
– Эй, ты охамел? – возмутилась я.
Передо мной стоял незнакомый молодой человек. Не будь его лицо таким сердитым, а взгляд злым, я бы могла назвать его симпатичным, но кислая мина напрочь стирала любые положительные эмоции.
– Вы что себе позволяете? – Гордо вздернув голову и глядя на меня сверху вниз, словно он бог, вопросил парень.
– А что себе позволяешь ты?! Мне больно! – в тон ответила я, обратив внимание, что он чуть ли не побелел от ярости.
– Я считал, что приехал в один из лучших университетов, но на первом же занятии вижу спящую студентку, которая к тому же грубит! – процедил он и, развернувшись, пошел к преподавательской кафедре.
Не нужно было долго думать, чтобы понять, в какую передрягу я вляпалась. Арина до сих пор не появилась. Уж она бы, конечно, разбудила подругу – в отличие от остальных сокурсников, с любопытством разглядывавших меня, как жертву молодого преподавателя.
Я сглотнула, чтобы подавить неизвестно откуда взявшийся ком в горле и подняла взгляд на профессора. Казалось, я вижу исчадие ада, хотя как мужчина он был весьма привлекательным: спортивное телосложение, тонкие черты лица, светло-каштановые волосы и удивительно глубокие сапфировые глаза.
– Ваше имя? – обратился ко мне мужчина таким тоном, словно я самый омерзительный человек, каких он встречал в жизни.
– А ваше? – выдала я, недолго думая.
– Мое?! – гневно переспросил он. – Романов Арсений Витальевич, профессор. Ваш новый лектор.
– Ланская. Валерия Ланская, – представилась я, чувствуя, как от ужаса пересохло во рту.
– Знакомая фамилия. Вы, случайно, не дочь Андрея Николаевича Ланского? – уточнил Арсений Витальевич.
– Да, – подтвердила я.
– Тогда все ясно, – холодно проговорил он и взошел на кафедру.
– И что вам ясно? – не сдержалась я.
Хамское отношение возмущало. Я бы извинилась перед профессором, что случайно уснула, причем до лекции, а не во время оной, – но после подобной грубости не собиралась просить прощения.
– Ясно, что здесь, как и во многих других университетах, дети профессоров пользуются особым блатом, – спокойно ответил новый преподаватель. Он не удостоил меня даже взглядом, рассматривая какие-то бумажки на кафедре.
– Я не пользуюсь тем, что мой отец преподает в Оболенке, – возразила я. – Какое вы вообще имеете право делать подобные умозаключения, даже толком не узнав меня как студента?
– Мне достаточно того, что вы спите на лекциях и дерзите профессорам, – отрезал он, – а сейчас, с вашего позволения, Ланская, я начну лекцию. Советую и вам послушать. Иногда полезно узнавать что-то новое.
Вот так этот наглец в мгновение ока растоптал все мои ожидания. Профессор, ученый, интеллектуал? Нет. Самый настоящий грубиян, напыщенный индюк. И с ним я мечтала познакомиться?
До конца занятия я демонстративно игнорировала Арсения и, кстати, дала себе установку, что не стану звать его по имени и отчеству, кроме как обращаясь к нему лично. Хотя мне не пришлось изображать незаинтересованность.
Лекция молодого профессора показалось мне скучной и поверхностной: ни одного вывода, никакой глубины. Все напоминало урок философии в старшей школе.
После звонка я, не прощаясь, покинула аудиторию, хотя в дверях оглянулась. Профессора это нисколько не задело. Он бросил мне вслед презрительный взгляд. Отлично.
И этого человека мне могут назначить в руководители? Хотя он сам ни за что не возьмет надо мной шефство.
Оставшиеся пары прошли благополучно. Однако Арина не появилась, что начало меня беспокоить. Подруга никогда не пропускала занятия без предупреждения, в Оболенке к прогулам относились очень строго. А после загадочной смерти Павла Аркадьевича в голове моей стали возникать неприятные тревожные мысли.
И, чтобы их развеять, я решила Арину навестить.
У порога Арининой комнаты я услышала громкий кашель. Тяжело вздохнув, я постучала в дверь. Если кто-либо заболевал в Оболенском университете, он был обязан сразу обратиться к врачу, и пациента перевозили в лазарет во избежание заражения других.
То, что Арина скрывала истинную причину прогула, могло повлечь крайне неприятные последствия.
– Можно, Рин?
– Да, входи, – раздался хриплый голос подруги.
– И как это понимать, дорогая? – рассердилась я, когда вошла в комнату и обнаружила совершенно расклеившуюся Арину.
– Не выдавай меня! – взмолилась она. – Ненавижу лазарет, я поправлюсь, только отлежусь сегодня.
– Я не выдам, но кашель сдаст тебя с потрохами. Давай-ка лучше пойдем к врачу, – присаживаясь на стул у кровати, серьезно сказала я.
– Нет, пожалуйста! Мне нужен один денек! Обещаю, если до завтра не поправлюсь, то вместо занятий – в лазарет, – заканючила Аринка и взяла меня за руку. – А теперь выкладывай, что делается в универе.
Я вкратце рассказала, что произошло, не умолчав и про нового преподавателя.
Подруга согласилась, что профессор Романов поступил как настоящий хам, выставляя меня перед студентами в нелицеприятном свете. Она даже предложила ему отомстить, например напакостив в аудитории, но опускаться до подобного я не хотела.
Заставив Аринку принять лекарства, а главное, напоив сиропом от жуткого кашля, я собиралась уходить, но тут в дверь постучали. На пороге стоял университетский доктор, и его лицо не предвещало ничего хорошего.
– Так, значит, это правда? – спросил Михаил Романович, переводя взгляд на Арину, а потом и на меня. – Чем вы объясните, Миланова? А вы, Ланская, похоже, прикрываете больную?
– Михаил Романович, мы как раз хотели к вам обратиться, – оправдывалась я.
– Вы еще и врете? – возмутился врач. – Нам поступила жалоба от вашего соседа, что вы весь день громко кашляете. К тому же вы отсутствовали на занятиях. Арина, собирайте вещи и немедленно в лазарет. Вам выговор. А вам, Валерия, предупреждение.
Арина грустно вздохнула, виновато глядя на меня. К сожалению, у нас не было иного выбора, кроме как признать поражение.
Выговор же означал, что в главном холле университета две недели будет висеть позорное объявление, что студентка Миланова нарушила правило Оболенки. Да еще и преподаватели на лекциях будут обязаны осудить поведение девушки.
Мне захотелось встретиться лицом к лицу с соседом, который заложил Аринку. Я точно знала, что настучал Петр Авилов!
Когда мы учились на втором курсе, Арина и Петя начали встречаться. Роман продлился недолго, и они со скандалом расстались. С тех пор этот гад старался найти повод, чтобы хоть как-то навредить бывшей.
Но сегодняшний его поступок… Петр перешел все границы, и я не собиралась оставлять это безнаказанным.
Я покинула жилой корпус и решительно направилась к спортзалу, где проходила тренировка по баскетболу. Петька, конечно, уже там.
Но я столкнулась с Авиловым даже раньше, чем планировала, когда он выходил из учебного корпуса.
– Эй, Авилов! – крикнула я. – Ты еще не захлебнулся злобой?
– Ланская, бесишься только потому, что я отослал туберкулезницу в лазарет? – ехидно спросил он, мерзко прищурившись.
– Не смей так называть Арину. Ты просто не можешь смириться, что она не бегает за тобой, как какая-нибудь из твоих дурочек! – вспылила я.
– Да больно надо! Я бы с ней снова ни за что не сошелся бы. На ней негде пробу ставить, весь универ ей попользовался, – процедил Петька и зашагал к спортзалу.
Арина действительно была особой ветреной и с толпой поклонников, многие из которых прошли через ее постель. Однако я не могла позволить какому-то придурку оскорблять мою подругу. Не знаю, что на меня нашло, но я взяла горсть земли и швырнула в спину Авилова.
Парень резко повернулся и уставился на меня с такой яростью, что я мигом пожалела о своем поступке. Потом хотел было ринуться ко мне, но замер, а на его лице заиграла недобрая ухмылка.
– Тебе не стыдно, Лера? – нравоучительно заговорил он, чем окончательно меня обескуражил. – Я не собираюсь делать за тебя задание. Когда же ты начнешь учиться, а не пользоваться тем, что в универе преподает твой папочка?
– Авилов, ты совсем идиот?
– Могли бы извиниться, Валерия, – прозвучал позади меня грозный голос. – Вы считаете, что все должны плясать под вашу дудку?
– Арсений Витальевич, вы неправильно поняли, – бросила я до боли избитую фразу безо всякой надежды на понимание.
– На мой взгляд, все очевидно, – холодно сказал он.
– Я пойду, иначе опоздаю на тренировку, – обреченно выдохнул Петя. – Спасибо, что вступились, Арсений Витальевич.
– Разумеется, ступайте. А вы, Валерия, лучше бы занялись чем-нибудь полезным. Например, почитали бы книгу, это, знаете ли, развивает, – усмехнулся мерзавец, глядя на другого удаляющегося мерзавца.
– Кто бы давал мне такие советы! – выпалила я, не в силах терпеть подобное. – Как раз вам не мешало бы побольше читать, возможно, тогда научились бы мыслить, а не пересказывать учебники.
– Что? – прошипел он.
– Ваша лекция была пустой ахинеей, – прямо заявила я, – вы ни черта не смыслите в философии, а можете только пересказывать методичку для старших классов.
Арсений метнул на меня полный ненависти взгляд и приблизился почти вплотную. Между нами были считаные сантиметры.
– Держи свой длинный язык за зубами, девочка, – угрожающе проронил он, – с огнем играешь. – И Романов ушел, оставляя меня в полном ступоре.
Тогда я не приняла всерьез сказанное им в гневе, списав все на злость. Но это были не пустые слова.
Я даже не подозревала, как далеко меня заведет острый язычок.
3. Слабые попытки оправдания
Наиотвратительнейший день! Сначала мерзкий Арсений, потом Миланова со своим обманом, неприступный Михаил Романович с выговором, сволочь Петька и снова чертов Арсений! Да как он смел говорить со мной подобным тоном?! Напыщенный индюк!
Переполняемая яростью, я направилась к себе, но почти у порога комнаты вспомнила: отец обещал договориться с ректором, чтобы новый талантливый преподаватель стал моим научным руководителем. Нет-нет-нет! Такого я допустить не могла и помчалась к папе, но его не оказалось дома. Дозвониться тоже не удалось, сотовый – недоступен. Отец был слегка рассеянным: на лекциях отключал телефон, а после забывал включить.
Я побежала в университет, но и на кафедре папу не нашла, зато застала в аудитории Евгению Матвеевну Селезневу, преподавательницу эстетики. Статная женщина примерно сорока лет всегда выглядела слишком консервативно, и если бы не привлекательное, лишенное морщин лицо, можно было бы смело назвать ее зрелой дамой.
Стоило ее увидеть, и я вспомнила про званый ужин в честь мерзкого нового преподавателя, на который меня пригласил отец.
– Валерия, ты что-то забыла? – Приспустив на нос очки в тонкой золотой оправе, женщина окинула меня строгим взглядом.
– Евгения Матвеевна, добрый день, – учтиво поздоровалась я, – вы не видели моего отца?
– Он уехал в город по университетским делам, – сообщила Селезнева и, все-таки сняв очки, закусила дужку, – но Андрей Николаевич успел предупредить, что ты придешь ко мне на ужин.
– Да, конечно, – наигранно улыбнулась я.
– Тогда до встречи, Валерия! – Селезнева снова нацепила очки и продолжила проверять какие-то тесты.
Я вернулась в корпус совершенно без настроения. И Аринки нет поблизости, чтобы выговориться. Я прилегла на кровать и, прикрыв глаза, задумалась о новом профессоре. Он очень странный и агрессивный, когда общается со мной. По сути, я ничего ему не сделала, малость нагрубила, но ведь это не смертельно. Наверное, есть смысл уладить конфликт? То, что лекция показалась мне поверхностной, могло быть заблуждением, основанным на предвзятом отношении.
Надо бы посмотреть на Арсения с другой стороны. Пожалуй, он переволновался на первом занятии или приберегал свои размышления для другого раза. В любом случае неумение вести лекции не свидетельствует о его глупости. Да и обо мне он сделал преждевременные выводы. Завтра нужно все исправить! С такими мыслями я спокойно уснула.
На следующий день, полная решимости наладить отношения с профессором, я поспешила на учебу. История средневековой мысли будет еще нескоро. Сначала предстояло высидеть латынь и высшую математику.
Как только математик нас отпустил, я сразу направилась на кафедру философии с четким желанием побеседовать с Арсением.
Мне повезло, я застала его одного.
– Арсений Витальевич, можно с вами поговорить? – нервно спросила я.
– Валерия… – Профессор указал рукой на стул, и я послушно присела.
– Арсений Витальевич, вчера у нас произошел неприятный инцидент. Я вам нагрубила и хотела бы извиниться, – начала я.
– Вы умнеете на глазах, Валерия, – пробормотал мой собеседник, уткнувшись в книгу, которую читал до моего «вторжения».
– Но и вы были не правы, – не выдержала я, разозлившись из-за безразличия Арсения.
– Что вы сказали? – переспросил он, оторвавшись от книги, и сапфировые глаза вспыхнули недобрым блеском.
– Вы были не правы на мой счет. Конечно, я поступила некрасиво, когда заснула, но это произошло еще до лекции. У меня был насыщенный предыдущий вечер, – честно выпалила я.
Профессор приподнял бровь после заявления про «насыщенный вечер». Он точно неправильно меня понял, но сейчас это уже неважно – я не прикрываюсь тем, что отец здесь преподает.
– Вы можете во всем убедиться сами. Не хочу показаться нескромной, но медиевистика – действительно тот предмет, в котором я недурно разбираюсь.
– Это все, что вы хотели сказать? – равнодушно уточнил Арсений.
– Да, – пропищала я, чувствуя, что попытка навести мосты потерпела глобальное фиаско.
– Ладно, в таком случае присаживайтесь: сегодня мы проверим, на что вы способны, – вздохнул Арсений, вроде бы обрадованный тем, что мне нечего возразить.
После разговора с Романовым я еще сильнее утвердилась в мысли, что первое мнение о нем было верным. Высокомерие профессора раздражало: теперь стало делом чести доказать, что я и впрямь чего-то стою.
Арсений сказал, что сегодня у меня будет такая возможность. Отлично!
Аудитория постепенно заполнилась студентами, и я с трепетом ожидала начала семинара в надежде блеснуть познаниями. Но преподаватель читал книгу и лишь после звонка обратил внимание на студентов.
– Добрый день, – сухо поздоровался он, – сейчас вы напишете эссе. Хочу понять, умеете ли вы мыслить. Тема: «Логика Аристотеля в синтезе с христианским богословием как основа схоластики». – Профессор Романов для наглядности записал тему на доске, обвел взглядом аудиторию и вновь сел за стол.
Студенты принялись за работу, Арсений углубился в чтение, а я украдкой за ним наблюдала. В этом человеке что-то настораживало. Тема, которую он предложил, слишком обширна, поэтому однокурсники в основном ограничатся общими фразами о логике и религиозной философии – схоластике. Неужели выдающемуся профессору будет интересно читать подобную банальщину? Мне было бы скучно.
Мне и писать-то скучно…
– Валерия! – как гром прозвучал его строгий голос. – Вам требуется особое приглашение, чтобы начать писать?
– Извините, просто обдумывала тему. – Я схватила ручку и принялась строчить определения, не желая раздувать ссору.
Арсений недовольно смотрел на меня, но, когда ручка забегала по бумаге, отвернулся к окну. До конца пары я старалась избегать зрительного контакта, хотя несколько раз чувствовала его взгляд.
Едва очередной звонок известил нас о свободе на ближайшие двадцать минут, я одной из первых сдала работу и практически выбежала из аудитории.
Следующим занятием была физическая подготовка. Она проходила в соседнем корпусе, где, кроме просторного зала, поделенного на секции по видам спорта, имелся бассейн. В отличие от многих других вузов в Оболенке не считали физкультуру чем-то ненужным.
У нас отдавали должное спорту, и каждый студент в обязательном порядке добросовестно сдавал нормативы. Занятия вел Ян Эдуардович Гуревич, кандидат в мастера спорта по легкой атлетике и неоднократный призер российских и международных соревнований. Кроме того, Ян был молодым, привлекательным мужчиной, и многие студентки сходили по нему с ума.
Когда я, переодевшись и взяв бутылочку воды, вбежала в зал, Яна Эдуардовича еще не было. Отсутствием преподавателя не преминул воспользоваться Юрка и напомнил мне о несостоявшемся свидании.
– Я не забыла, Юр, но сегодня мы с отцом идем на ужин к Селезневой, – без энтузиазма отозвалась я: сейчас мысли были заняты другим и совсем съехали с романтического лада.
– Серьезно? – удивился он. – Я тоже там буду. Меня тащит Захар.
– Значит, у Селезневой и встретимся, – улыбнулась я.
– Ага, но от встречи наедине ты все равно не отвертишься, – подмигнул мне парень и ретировался к приятелям, потому что в зал вошел Ян Эдуардович.
Как обычно, Гуревич вытряхнул из каждого душу, заставляя нас отжиматься, приседать, делать выпады и стоять в планке по две с лишним минуты. Когда занятие окончилось, я легла на коврик и невидящими глазами уставилась в потолок.
По мере того как ко мне возвращались силы, я начала рассматривать потолочную роспись, на которую раньше не обращала внимания. Справа от массивной люстры была изображена женщина, стоящая на одном колене у реки и выливающая туда же воду из кувшина. На заднем фоне раскинулся густой лес с детально прописанными деревьями. Но меня привлекла одна деталь. На крайнем дубе четко просматривался повешенный – точь-в-точь такой же, как и на копии гравюры, что передал Радзинский.
Еще раз изучив роспись, я заметила, что она не выглядит целостно, хотя все элементы удачно вписаны, но плохо вяжутся по смыслу с остальными. Здесь не было сюжета, а, скорее, просматривалась какая-то символичность. И я снова вспомнила профессора Радзинского и его загадочную смерть.
Наспех приняв душ и переодевшись, я направилась в библиотеку. В Оболенском университете это святая святых. Несколько огромных залов, соединенных между собой галереями, множество книг на стеллажах, толстые подшивки газет и журналов, архивы и генеалогические древа.
Уже более двадцати лет этим местом управлял Сергей Петрович, наш пожилой библиотекарь. В качестве помощников у него работало несколько методистов, но вся власть оставалась в его руках.
У меня сложились теплые и доверительные отношения с главным книжным хранителем, я часто коротала вечера в его владениях.
– Лерочка, детка, здравствуй! – расплылся в добродушной улыбке библиотекарь, стоило мне показаться в читальном зале.
– Здравствуйте… Как вы? – спросила я.
– Хорошо, милая. Решила позаниматься дипломом?
– Не совсем, – смутилась я. – У вас есть что-нибудь о символике в гравюрах?
– О гравюрах у нас много разного… Что именно тебя интересует? – прищурился пожилой библиотекарь.
– Нам надо написать работу об искусстве гравюры, а я знаю, что в старые времена в книжные иллюстрации любили закладывать тайный смысл. Я подумала, в библиотеке найдется информация по теме.
– Любопытно, – покачал головой Сергей Петрович, – сейчас что-нибудь подыщем. Ты же в курсе, Лерочка, в Европе гравюра возникла примерно в пятнадцатом веке – во время глобальных перемен. Книгопечатание, Великие географические открытия… А что до сюжетов, то они были самыми разными – от библейских до сатиры.
– А можно ли читать гравюры, например, как иконы, где есть устоявшаяся символика? – спросила я.
– В некотором роде. Граверы часто закладывали некий смысл в изображения, посвященные могли его истолковывать, а прочие воспринимали простой картинкой. Например, Альбрехт Дюрер[6 - Альбрехт Дюрер (1471–1528) – немецкий художник, гравер и теоретик искусства. (Прим. ред.)]. В гравюре «Рыцарь, смерть и дьявол»[7 - Гравюра «Рыцарь, смерть и дьявол» была создана в 1513 году. (Прим. ред.)] он изобразил собственные страхи, но, помимо прочего, детали имеют дополнительный смысл. Доспехи рыцаря означают твердую христианскую веру, песочные часы в руках смерти – короткую человеческую жизнь, – проговорил Сергей Петрович, протягивая мне увесистый фолиант.
– «Искусство гравюры», – прочла я название на обложке. – Спасибо, Сергей Петрович.
– Не за что, Лерочка.
В книге, которую дал мне старый библиотекарь, подробно описывалась история гравюры – от возникновения до двадцатого века. Приводились и примеры символики изображений, однако трактовка зависела от исторического контекста и автора.
Чтобы понять смысл гравюры с повешенным и роспись на потолке спортивного зала, было необходимо выяснить, кто их создал и на чем основывался.
Вернув книгу и попрощавшись с Сергеем Петровичем, я направилась в жилой корпус, но по пути меня перехватил незнакомый паренек с первого курса экономического. Он уточнил, я ли Валерия Ланская, и сообщил, что меня разыскивает ректор. С грустью подумав о том, что планы на горячий душ и любимый домашний халат отодвигаются, я поплелась в кабинет Серова.
Постучав и получив разрешение войти, я открыла тугую дубовую дверь и переступила порог ректорского кабинета. Иван Викторович важно восседал за столом, а перед ним в кожаном кресле сидел мой заклятый педагог.
При виде меня Арсений еле слышно хмыкнул и отвернулся к книжному шкафу, изображая заинтересованность ректорской библиотекой.
Серов пригласил меня сесть, и я устроилась в соседнем кресле.
– Арсений Витальевич, как я уже говорил, Валерия Ланская – одна из лучших студенток университета. К сожалению, трагическая смерть профессора Радзинского оставила нашу дорогую Леру без научрука. Дипломная работа студентки практически окончена, но без опытного шефства – никак. Я назначаю вас научным руководителем Ланской.
Мы с Арсением, изумленно и совершенно не сговариваясь, переглянулись. Ни одного из нас не устраивала совместная перспектива корпеть над дипломом. Но как убедить Серова, что нам не стоит сотрудничать?
– Арсений Витальевич будет для тебя, Лерочка, отличной возможностью написать серьезную работу. Помни, у каких профессоров учился он сам, – вкрадчиво добавил ректор.
– Спасибо, – вымученно улыбнувшись, ответила я.
– Не за что, Валерия, ты свободна.
Кивнув на прощание ректору и проигнорировав нового научрука, я практически выбежала из душного кабинета. Я предполагала подобный исход событий, но надеялась на удачное разрешение ситуации.
Да и Арсений мог бы возразить: очевидно, что ему совместная работа над дипломом нужна как собаке пятая нога. Век бы не видеть профессора, но, к сожалению, сегодня еще придется встретиться с Романовым на приветственном ужине!
Свободное время я решила посвятить учебе. Подготовка к коллоквиуму по эстетике помогла на время избавиться от неприятного гнетущего чувства, засевшего глубоко в душе. Меня ничуть не радовало, что остаток учебного года я буду выслушивать хамские замечания научрука.
Но несколько часов пролетели незаметно, и вот я уже открыла дверь довольному папе, одетому в лучший костюм. Стало даже как-то неприятно, что он так готовился к ужину в честь Арсения.
– Поздравляю, дочь! Профессор Романов теперь твой руководитель. – Отец раскрыл объятья, на которые я нехотя ответила: разделить с ним маленький триумф было выше моих сил.
– Да, – с досадой выдохнула я.
– Я еще вчера договорился с ректором, – похвастался отец.
Знал бы он, что отнюдь не доброе дело совершил!
– А теперь – скорее одевайся! Не будешь же ты у Селезневой в халате?
С тяжелым сердцем я кивнула.
Когда мы пришли в дом Евгении Матвеевны – надо сказать, что я церемонно держала отца под руку, – в ярко освещенной гостиной уже собрались гости. В воздухе ощущался запах готового ужина, помощники из обслуги разливали шампанское, слышался смех преподавателей.
Я окинула взглядом комнату и заметила Нилова, беседующего со своим братом и Аристархом Борисовичем. При виде меня парень тут же бросился ко мне, чему я несказанно обрадовалась, надеясь, что Юрка скрасит скучный вечер.
Нилов поздоровался и протянул мне бокал с соком – студентам даже по праздникам было запрещено употреблять алкоголь – и намеревался пошутить про праздник, но нас прервал ректор, требующий уделить минуту внимания.
Иван Викторович вышел вперед и громко представил нового преподавателя. Я попыталась найти взглядом Романова, но заметила его, только когда он подошел к ректору. Первый раз я увидела его улыбку, и, к моему ужасу, она мне понравилась. Мужчина вообще выглядел безупречно – кипенно-белая рубашка, черный смокинг и бабочка. Он действительно был красавцем, хотя на лекции таковым не казался: равнодушное лицо вкупе с наглым поведением не прибавляли ему обаяния.
Романов поприветствовал коллектив и выразил признательность за теплый прием. Он осматривал собравшихся и наконец встретился взглядом со мной. Не удержавшись, я приветливо кивнула, на что он прищурился и плотно сжал губы, а потом вновь продолжил приветственную речь.
Я разозлила профессора. Неужели одним лишь своим присутствием?
После пафосной речи Романова всех пригласили к столу. Удивительно, как повара столовой, ежедневно пичкающие студентов одними и теми же пресными блюдами, сумели приготовить не меньше десятка ресторанных изысков. Правда, вычурный ужин напоминал хорошо поставленный спектакль: ведь каждый гость играл отведенную ему роль, рассказывая вызубренный наизусть текст. Нудные беседы не скрашивала даже запеченная индейка, на подрумяненное бедрышко которой я сразу положила глаз. Увы, аппетит испортил новый преподаватель. Арсений сел напротив и постоянно кидал на меня сердитые взгляды. Я терялась в догадках, что же сделала этому человеку. Не мог же он быть настолько злопамятным, что мстил за первую встречу. Почему именно я стала объектом вечного недовольства? Поведение его напоминало какую-то нездоровую, маниакальную неприязнь.
Когда он в очередной раз исподлобья посмотрел на меня, терпение лопнуло. Извинившись и сославшись на головокружение, я встала и вышла в сад, чтобы хоть немного подышать свежим воздухом.
На улице было чертовски хорошо – особенно по сравнению с душной гостиной. Прикрыв глаза, я облокотилась о вековое дерево и мысленно стала вести обратный отсчет до того момента, когда мое отсутствие станет неприличным и придется вернуться.
Неожиданно я почувствовала на плече тяжесть чьей-то руки. Вздрогнув от испуга, я распахнула глаза и увидела Арсения. Не знаю, что это было: чарующий ясный вечер, волшебный свет луны или дьявольские чары преподавателя. Слабый аромат профессорского парфюма дурманил, и все здравые мысли покинули голову, обнажив первобытные инстинкты любой женщины вблизи привлекательного мужчины.
Я чуть подалась вперед и перевела взгляд на его губы. Профессор склонил голову, и мое лицо опалило горячее дыхание с примесью алкогольной горечи.
– Не представляю как, но ты приложишь все силы, чтобы меня сняли с должности твоего руководителя. Я не буду тратить на тебя ни минуты. Выкручивайся как хочешь, но поверь, это в твоих же интересах, – прошептал дьявол в обличье человека.
Я хотела было ответить, но Арсений пошел прочь, не дожидаясь моих слов.
4. Книга в книге
Совершенно сбитая с толку речами профессора Романова, я стояла столбом. Во мне смешались обида, злость и страх, возвращаться на прием совершенно расхотелось.
Видеть сейчас Арсения – все равно что идти к дантисту: нет никакого желания, заранее знаешь, что будет неприятно, но выбора не остается. И если раньше я еще пыталась как-то оправдать профессора, то теперь он переступил черту.
Что же, черт возьми, такого я сделала напыщенному индюку? Его слова звучали как угроза, не хватало только ножа у горла или дула пистолета меж ребер. И как можно было помыслить, что он привлекательный? Наверное, отсутствие мужчины окончательно снесло мне крышу. Впервые за все годы я позволила естественным инстинктам победить разум, но направила либидо отнюдь не туда, куда нужно.
А куда надо? Да и нужно ли? У меня диплом, учеба, а я думаю о любви…
Хотя кто говорил о любви? В конце концов, я – молодая женщина, мое тело требует ласки, что вполне логично. Отсюда и разного рода странные мысли, героем которых вдруг стал новый преподаватель.
Я глубоко вздохнула и задержала воздух мышцами живота. Известное йоговское упражнение должно унять бешеное сердцебиение, а заодно настроить на неизбежную встречу с Романовым.
К сожалению, не очень хорошо получилось, но я убедила себя, что теперь готова вернуться. Однако не успела я двинуться к дому, как налетела на Юрку.
И как же была ему рада.
– Лер, ты куда запропастилась?
– В гостиной духота, вот и решила подышать, – наполовину соврала я.
– Андрей Николаевич волнуется. Давай уже обратно? – Юра приобнял меня за талию, как бы невзначай подталкивая на дорожку, и жеста парня оказалось вполне достаточно, чтобы мои эмоции вылетели наружу.
Я прильнула к Юре, крепко прижавшись к нему всем телом. Мне отчаянно требовалось испытать то же самое желание, что и по отношению к Арсению, доказать таким образом свою правоту, что мне просто-напросто нужен мужчина.
– Лер, ты точно в порядке? – Голос Юры дрогнул, парень был не слишком уверен, ну а дело заключалось во мне. Возможно, считал, что я передумаю.
– Да, я же сказала, – прошептала я и подняла взгляд на его губы, мечтая почувствовать то же, что и к Арсению.
Этого было мало. Словно движимая какой-то невидимой силой, отбросив сомнения, стеснительность и страх, я страстно поцеловала Нилова.
Юрка ответил не сразу, поначалу опешил, не ожидая моей инициативы, но быстро реабилитировался и практически вжал меня в дерево, которое было свидетелем сцены с Арсением.
Запустив руку в густые волосы парня, я потянула Юрину голову назад, тем самым обнажив его шею. Мои губы заскользили вниз, а стоило немного прикусить кожу, как парень издал легкий стон. Но все, что я делала, было лишь игрой.
Мне хотелось чувствовать себя опытной, сильной женщиной, пусть такой я и не являлась. Зато Юрка воспринял происходящее всерьез. Бедром я чувствовала его возбуждение, он уже беспардонно ласкал мою ягодицу одной рукой, в то время как вторая оглаживала вырез платья.
Еще немного, и моя глупая шалость грозила перерасти в серьезную ошибку. Пора это прекращать.
– Нам, правда, нужно возвращаться, – отстранившись и пытаясь восстановить дыхание, проговорила я.
– Хорошо, – с улыбкой мартовского кота ответил Юрка. – Идем. – Он взял меня за руку, переплетая наши пальцы, и повел к гостям.
Очутившись в гостиной, мы сразу же привлекли к себе внимание. Папа нахмурился и громко отодвинул мой стул, на который я обреченно плюхнулась, получив короткий выговор за долгое отсутствие и неподобающий внешний вид. Растрепанные волосы и распухшие от поцелуев губы практически кричали, чем я минуту назад занималась в саду.
И да, это, конечно, было неуважением к собравшимся, но волновал меня исключительно Арсений. Почему-то перед ним было стыдно, хотя реальной причины на то не имелось. А вот Юрка светился от счастья, игнорируя грозный взгляд моего отца.
К счастью, сразу после ужина виновник торжества удалился, сославшись на необходимость готовиться к лекциям. Но, судя по методике его преподавания, то была пустая отговорка. Только полный идиот не заметил бы, что молодой профессор на званом вечере чувствовал себя не в своей тарелке. Хотя женская половина преподавательского состава явно им очарована. Чего стоили знаки внимания Селезневой, которая лично подавала гостям десерт.
К одиннадцати часам и мой папа выказал желание уйти. Он, как и положено, поблагодарил хозяйку за изумительный ужин, а коллег – за интересные беседы. Евгения Матвеевна, в свою очередь, предложила задержаться еще на чашку чая, но отец вежливо отнекивался.
Мы шли вдоль преподавательских коттеджей, наслаждаясь ночной прохладой. Тишину нарушали лишь прощальные крики птиц, которые совсем скоро отправятся на зимовку в теплые края. На черном небе холодным блеском мерцали звезды. Но даже это сказочное мгновение не смогло успокоить отца, и он завел разговор обо мне и Юре. Я знала, что папе он нравится, тем более и старший брат парня в свое время учился у отца.
Юрка всегда вызывал папину симпатию своей обязательностью, усердием и умением идти к цели, однако всегда оставался главным заводилой университета. Но как бы хорошо отец ни относился к парню, когда дело касалось единственной дочери, никакие аргументы не принимались.
Выслушав мой рассказ и тяжело вздохнув, папа нехотя дал согласие на свидание с Ниловым, но при условии, что я буду благоразумной. И пусть я выросла, а другие уже имеют опыт общения с парнями и, конечно, не только платонический, я, по мнению отца, – другой случай.
– Я обещаю, что буду благоразумной. Ты ведь меня знаешь. Тебе не о чем волноваться, – взяв отца покрепче под руку, проговорила я.
– Да, Лерочка, но я не могу не тревожиться. Ты – моя гордость, единственная дочь, звезда университета!
– Кстати… пап, я бы не хотела работать над дипломом вместе с Арсением Витальевичем…
– Что?! – Отец остановился и пристально посмотрел на меня. Поняв, что в моих словах нет ни намека на шутку, он нахмурился.
– Дело в том, что у нас сразу не сложились отношения, да и подход к теме совершенно разный. К тому же мы умудрились повздорить. – Я перевела дыхание, чувствуя, как покалывает кончики пальцев под суровым отцовским взглядом.
– Валерия, что с тобой? Романов – блестящий медиевист и талантливый ученый. Даже если у вас разные взгляды на изучаемую проблематику, это только на пользу! Вспомни, еще Сократ[8 - Сократ (ок. 469–399 гг. до н. э.) – древнегреческий философ, уделявший особое внимание человеку и его внутреннему миру.] говорил, что истину можно найти в споре, и если один из оппонентов считает себя умнее, то должен помочь другому отыскать правду. Он рекомендовал принять позицию противника и вместе с ним доказать ее ошибочность. – Первый шок прошел, и отец, успокоившись, снова повел меня к дому.
– Да? А Ювенал[9 - Децим Юний Ювенал (между 50 и 60 гг. – ок. 127 г.) – римский поэт-сатирик, сочинивший стихотворные «Сатиры» в пяти книгах.] считал, что следует воздержаться от спора, поскольку спор как раз и является самым невыгодным условием для убеждения!
– Именно, Ювенал твердил про убеждение. А вам не надо никого ни в чем заверять! – усмехнулся папа. – Вам необходимо достойно написать работу. Он будет твоим руководителем – и точка. Между прочим, об этом я просил ректора как о личной услуге и не стану идти на попятную.
Я потерпела фиаско. Теперь оставалось сообщить вердикт Арсению, но совсем не хотелось сталкиваться с ним вновь. Промучившись всю ночь от бессонницы, как декабрист перед казнью, утром я поплелась на кафедру к Романову…
Все-таки человеческая психология – удивительная вещь. Мне было страшно встречаться с Арсением, чем ближе я подходила к заветной аудитории, тем тяжелее становилось на душе. Единственное, что хоть как-то подбадривало, – до следующей недели его лекций больше не будет. Может, за несколько дней гнев Романова поутихнет.
Набравшись смелости, я постучалась.
– Войдите, – прогремел голос злосчастного преподавателя.
– Мне надо поговорить с вами, – протиснувшись в полуоткрытую дверь, пролепетала я.
– Слушаю вас, Ланская. – Арсений, как обычно, читал книгу, но на сей раз отложил ее, всецело сосредоточившись на мне.
Под его пристальным взглядом я села за первую парту перед преподавательским столом.
– Арсений Витальевич, я побеседовала с отцом…
– И? Он разрешит нашу проблемку? – воодушевился мужчина, чем напомнил мне десятилетнего паренька, которому пообещали вкусную конфету.
– Вы останетесь моим руководителем, – вздохнула я.
– Что ж, ладно. Пишите ваш диплом. Потом принесете на проверку, когда будет готово.
Такой реакции я не ожидала. Арсению как будто безразлично, останусь я его дипломником или нет, хотя накануне он мне почти угрожал.
Какой странный тип…
– Но, полагаю, диплом практически написан. Осталось всего ничего, дерзайте, – недобро улыбнулся он и опять взялся за книгу.
– Но у меня есть вопросы!
– Вы же умная, Валерия, уверен, что быстро найдете ответы. Я буду ждать готовые главы. А теперь вы идите.
– Надеюсь, вы не перережете мне горло, когда я сдам вам работу? – не удержалась я.
– Нет, Валерия, вы – не та, из-за кого я бы хотел очутиться в тюрьме, – раздраженно бросил он и отмахнулся от меня, как от назойливой мухи.
Я хотела огрызнуться, но Арсений не дал, указав на дверь.
Без истории средневековой мысли и одного крайне неприятного профессора занятия пролетели мгновенно. Я даже не заметила, как звонок возвестил об окончании последней пары и свободе от учебы до понедельника. Правда, в отличие от сокурсников, для которых пятница являлась днем отдыха, я планировала заняться дипломом. И не последнюю роль в этом рвении сыграл Романов. Хотелось скорее закончить очередную главу, чтобы он не смог придраться к тому, что я плохо работаю.
Я уже почти добралась до жилого корпуса, но вдруг вспомнила про книгу. Ее обещал дать мой прежний научрук, но так и не успел – трагический случай оборвал жизнь Радзинского.
И пусть это нехорошо, но я решила найти книгу в личной библиотеке профессора Радзинского. Дом погибшего преподавателя пустовал, но я знала, что Павел Аркадьевич хранил запасной ключ под цветочным горшком на веранде.
Удача мне сопутствовала: ключ оказался на месте, на улице никого не было, и я беспрепятственно проскользнула в дом покойного профессора.
В нос сразу же ударил неприятный затхлый запах, захотелось распахнуть окно, но это было слишком рискованно. Похоже, в жилище Радзинского не приходили: мебель покрылась слоем пыли, разбросанные впопыхах вещи лежали явно не на своих местах.
Все было так, как в нашу последнюю встречу с Павлом Аркадьевичем. Чтобы не нагонять на себя грусть, я направилась в библиотеку и достала с полки нужную книгу.
Вернувшись в гостиную, я не удержалась, открыла фолиант, устроившись на диване, и машинально кинула свою сумку на журнальный столик, как делала всегда, когда приходила к Радзинскому работать над дипломом.
Но сумка не долетела до столешницы. И только теперь я заметила, что столик находится от дивана дальше обычного. Открытие заставило по-новому взглянуть на комнату и обнаружить странные детали.
Столик – дальше от дивана, подсвечники стоят под другим углом, рамки для фотографий немного сдвинуты. Я проводила у профессора дома много времени, поэтому прекрасно запомнила обстановку, в отличие от человека, попытавшегося воссоздать ее по памяти. Но кто это был и что ему надо в доме покойного? Может, искали гравюру, которую Павел Аркадьевич передал мне?
Значит, это мог быть только убийца.
Стоп! Я уже говорю про убийство? А я не сочиняю? Хотя я с самого начала это подозревала. Но что, если взломщик искал вовсе не рисунок? А чего же он хотел?
Наверное, вещь до сих пор находится где-то здесь. Нужно осмотреть дом Радзинского.
Начала я со спальни. Кровать, стол, тумбочка, диванчик, шкаф… Ничего такого, что могло бы привлечь внимание. Типичная комната одинокого пожилого мужчины. Ванную я осмотрела довольно быстро и тоже ничего не нашла. А вот в библиотеке пришлось повозиться. Я просматривала одну книгу за другой, пролистывая каждую страницу, заглядывая под каждый корешок. Ничего.
Снова ничего. Пока…
Я достала том Линдола Бишопа «Алхимия как путь к истине»[10 - Книга является выдумкой автора, как и имя Линдол Бишоп.], открыла его, но вместо страниц с текстом увидела прорезь, где лежала другая, похожая на карманную Библию, книжка. У нее не было ни автора, ни заглавия, только гладкая обложка из темно-коричневой кожи. Но самым интересным оказалось то, что вместо текста в ней были гравюры, причем каждая имела подпись.
Пролистав до середины, я отыскала уже знакомого повешенного. «Предатель».
Итак, гравюра называется «Предатель».
В голове тотчас возникла логическая цепочка и главный вопрос: кого предал Радзинский, что поплатился за это жизнью? Труд Бишопа я убрала на место, а вот таинственный сборник гравюр прихватила с собой.
Уже без особого энтузиазма осмотрела гостиную и кухню и, не найдя ничего интересного, решила вернуться в студенческий корпус. Конечно же, моя дипломная работа моментально ушла на второй план, уступив значимое место размышлениям о Павле Аркадьевиче. Получается, его смерть не несчастный случай и даже не убийство. Профессора приговорили к казни, он был в курсе приговора, поэтому и хотел бежать. Но Оболенка – закрытый университет, куда не так-то просто попасть кому-то со стороны.
Здесь Радзинский находился в бо?льшей безопасности, если только преследователь – не кто-то из Оболенки.
Другой вопрос, мучивший меня: изображение на потолке спортивного зала, ведь роспись также могла нести сакральный смысл. Мне не терпелось поскорее прийти в свою комнату и изучить загадочную книжку. Вдруг я увижу и другие изображения.
Кроме того, я никогда не обращала внимания на потолочные и настенные фрески Оболенки. А они могут быть весьма любопытными.
В детстве мама говорила мне, что на улице нужно быть осторожной. Всегда смотреть по сторонам и себе под ноги, чтобы не споткнуться и ни на кого не налететь.
И почему я плохо ее слушала? Погруженная в свои мысли, не замечала ничего вокруг и уже собиралась завернуть за угол, как вдруг с кем-то столкнулась. Я бы обязательно оступилась или даже упала, если бы кое-кто не успел меня подхватить.
Можно было и не поднимать голову: я сразу угадала, кто передо мной. Терпкий парфюм, как и прошлым вечером, дурманил, стоило только вдохнуть. Он, как ядовитый газ, проникал в легкие, пробирался до сердца, сводил судорогой горло.
Однако я посмотрела на мужчину, заведомо понимая, что окунусь в волну презрения и неприязни.
– Здравствуйте, Арсений Витальевич.
5. Игра
– Валерия, добрый день! – на удивление учтиво поздоровался Арсений и вроде бы приветливо взглянул на меня. – Хорошо, что встретил вас.
– У вас ко мне дело? – удивилась я.
– Да. – Он почесал шею, что выдало его тревогу. – Я ведь ваш руководитель. Мне стоит ознакомиться с вашей работой, прежде чем вы принесете на вычитку новые главы.
– С радостью покажу наработки, – вдохновилась я, а в душе промелькнула надежда, что с Романовым может что-то и получится, если он заинтересуется дипломом.
– В таком случае, если вас не затруднит, занесите черновики завтра в обед.
– Хорошо, в три вам будет удобно?
– Да, буду ждать, – ответил преподаватель. – Мой дом напротив коттеджа вашего прошлого руководителя: тот, что с зеленой крышей.
– Спасибо. Завтра буду у вас.
– Что ж, Валерия, всего хорошего. – Он поклонился, прямо как герой фильма про английских лордов, и пошел прочь.
Пусть не по своей воле, но Арсений попросил принести ему наработки, что не могло не радовать, но сейчас меня вообще не волновал диплом.
Поднявшись в свою комнату, я достала книжку Радзинского и принялась ее рассматривать.
Это был не новый экземпляр: пожелтевшие страницы и потрепанная обложка свидетельствовали, что моей находке не один десяток лет, но, судя по прошивке, возраст ее не более века.
Пролистав книгу от корки до корки, я сумела найти и ту самую гравюру, увеличенный рисунок с которой украшал спортивный зал, – «Невиновность». А на предыдущих страницах тоже имелись иллюстрации: уже знакомая мне гравюра «Предатель» и другая – «Суд».
Последняя, конечно же в виде росписи, была на северной стене спортивного зала: огромные весы с гроздью винограда на одной чаше и яблоками на противоположной. Никогда раньше я не трактовала изображение вот так, полагая, что подразумевалось простое взвешивание продуктов.
Если же проследить последовательность изображений по книге, можно увидеть логическую цепочку. Суд, который решит, предатель ли ты или невинен. Иными словами, над Радзинским вершился суд, а приговор мне хорошо известен. И его исполнения не зря боялся Павел Аркадьевич.
Я вспомнила, что говорил мне отец, будто у Павла Аркадьевича началось помутнение рассудка и он нес какую-то околесицу. Нужно выяснить, о чем разглагольствовал Радзинский, чего и кого боялся.
И пусть отец просил не лезть в темные дела, я действительно не могла оставаться в стороне.
Я пришла к папиному дому и уже внаглую хотела потянуть за ручку, как дверь распахнулась и на пороге появилась Лена Королева, студентка отца.
Мы учились на параллельных курсах, но никогда особо не общались. Папа часто хвалил Лену, а ей рассказывал про мои успехи. В общем, мы были знакомы заочно куда больше, чем реально.
– Значит, отец дома, – улыбнулась я, – привет, Лен.
– Ага, он у себя. Мы как раз закончили на сегодня с моим дипломом. – Девушка театрально изобразила облегчение, и мы расхохотались.
– Как продвигается работа?
– Замечательно, Андрей Николаевич мне очень помогает. А ты как? Слышала, работаешь с новым профессором?
– Да, но мы еще не начинали толком заниматься. Завтра принесу ему черновики.
– Ничего, у вас впереди целый год. – Ленка подмигнула мне. – А он красавчик.
– Как-то не смотрела на него в этом плане, – солгала я, в то время как воображение вовсю рисовало его злосчастный образ.
– И правильно, зачем тебе старпер, когда рядом есть Нилов, – заметила девушка, но, взглянув на часы, засуетилась. – Извини, пора бежать.
– Пока!
Отца я обнаружила на кухне, он пил ароматный кофе и совершенно не слышал моих шагов. Пользуясь его задумчивостью, я подошла со спины и крепко к нему прижалась.
Он засмеялся, поставил на стол кружку и развернулся ко мне.
– Лерочка, дочка, ты чего?
– Я не могу навестить папочку? – игриво спросила я, делая глоток из отцовской кружки. – Сахар! Папа, тебе нельзя!
– Всего две ложки. Ты же в курсе, я не могу пить кофе без сахара.
– Тебе бы и от кофе отказаться… – задумчиво проговорила я и, выпутавшись из папиных объятий, вылила остаток напитка в раковину.
– Точно, но что-то вдруг захотелось… Милая, ты зачем пришла? – Он серьезно посмотрел на меня.
– Я соскучилась.
– Тогда пойдем в гостиную.
Папа заварил чай, и некоторое время мы беседовали на самые разные темы, не связанные с причиной моего визита. Но когда речь вернулась к диплому, появился шанс коснуться запретного.
– Кстати, о Павле Аркадьевиче, – начала я, – ты говорил, что в последнее время его тревожили странные мысли.
– Возраст, милая, – развел руками отец, – он на старости лет выдумал невесть что и сам в это поверил.
– Например? – не унималась я.
– Зачем тебе забивать свою прекрасную головку всякой чушью? – Отец подлил мне в чашку кипятка. – Лучше расскажи, как твоя работа с новым преподавателем.
– Но почему глупостями? Я лишь хочу знать, что его тревожило.
– Для чего, Лер? – неожиданно строго вопросил отец, со звоном поставив свою чашку на блюдце.
– Мне нужно, – прошептала я.
– Повторяю, Лера, для чего?
– У меня есть подозрения, что его смерть не была случайной. – Я виновато посмотрела на отца и испугалась его тяжелого взгляда, словно была не его дочерью, а студентом на пересдаче.
– Откуда такие подозрения? – процедил папа.
– Выстроила логическую цепочку. Павел Аркадьевич загадочно вел себя перед отъездом. Его напутствие мне, как будто он не вернется, а потом авария. – Про гравюру я решила умолчать.
– Ты уже говорила кому-нибудь о своих подозрениях? – Отец не на шутку разнервничался, что мне совсем не понравилось.
Неужели он осведомлен куда больше, чем я думала?
– Нет, никому. Только тебе.
– Вот и не говори! – строго проронил он. – Все, что ты сказала, должно оставаться в стенах этого дома.
– Тебе что-то известно?
– Ничего, кроме того, что нельзя забивать голову бредом сумасшедшего, – грозно сказал отец. Еще немного – и он бы повысил голос.
Но я не могла пасовать.
– В чем заключался его бред?!
– Лера!
– Папа!
Отец вздохнул и взял меня за руку. Впервые я смогла победить: ведь всегда безропотно его слушалась.
– Радзинский чрезмерно увлекся средневековыми текстами: алхимия, метафизика и прочее. Он уверовал, что в Оболенском университете правят темные силы. В общем, паранойя.
– Но на чем-то он должен был основываться…
– Да, на книгах, которые прочел. А их – тысячи, – с раздражением буркнул папа, но я не унималась.
– Он говорил что-то конкретное? И что за силы?
– Лера, надеюсь, ты не веришь в подобную чушь?
– Не верю, но хочу во всем разобраться. Папа, я не успокоюсь, пока не выясню, что случилось на самом деле.
– Дочка, ты уже в курсе его трагической кончины. – Отец обнял меня и поцеловал в макушку. – А прочее – только твоя фантазия. Пообещай, что оставишь затею с расследованием и никому не проболтаешься о своих подозрениях.
– Ладно, – помолчав, ответила я.
Отец немного успокоился. Он думал, что я сдалась, хотя это было не так.
Прекратить начатое, когда даже маломальские факты буквально кричали об убийстве? Нет, такое выше моих сил.
Пробыв в отцовском доме еще около получаса, обсуждая все на свете, кроме запретной темы, я поняла, как сильно нуждалась в семье.
Мы не были близки, но я безумно любила отца, и наши нечастые совместные вечера многое для меня значили, а до переезда в Оболенку жизнь была совершенно иной.
Я росла беззаботной девочкой, которую не ругали за четверки, разрешали прогулять физкультуру. Мне постоянно твердили, что я любимая дочурка. Мама была самым близким человеком, а ее гибель оказалась для меня настоящим ударом.
Отец хорошо обо мне заботился, всегда интересовался дочерними делами и успехами, но в отличие от мамы не сумел стать настоящим другом.
Папа мечтал видеть во мне свое продолжение, поэтому воспитывал в строгости и пиетету к учебе. Однако все это способствовало тому, что я постепенно превращалась в робота.
И только почувствовав вкус к жизни в объятьях отца, поцелуе с Ниловым и в том странном чувстве, что возникало рядом с Арсением, я поняла, что не хочу оставаться безвольной куклой, подчиняющейся чужой воле.
Разговор меня расстроил, глупо отрицать, что папа что-то не знает. Я очень боялась, что и отцу грозит опасность.
Промелькнула и другая безумная идея, что папа в чем-то замешан, но ее я быстро отогнала. Чтобы взбодриться, решила принять душ, но даже вода не смыла груз переживаний.
Спать не хотелось, заниматься дипломом тоже. Как раз вовремя раздался стук в дверь.
Мой однокурсник и по совместительству сосед сверху Альберт Шульц, кстати, потомственный немецкий барон, пришел позвать на импровизированную вечеринку.
Шульцы обосновались в России еще при Екатерине Второй, в рамках ее политики по приглашению иностранцев[11 - Речь идет о манифесте 1762 года, а также о манифесте 1763 года: согласно этим документам Екатерина Вторая предоставляла ряд льгот иностранным поселенцам (преимущественно немцам). В это время возникла необходимость заселения неосвоенных земель (иностранцы, поселившиеся в сельской местности, освобождались от налогов на тридцать лет). Помимо прочего, Екатерина Вторая переписывалась со многими иностранцами, некоторые из них были приглашены в качестве просветителей.]. Предки Альберта учились в Оболенке, но славная семейная традиция была нарушена революцией.
Шульцы вернулись на историческую родину только после падения советской власти, вот тогда Ал и стал студентом фамильной альма-матер.
Обычно я отказывалась от поздних посиделок, но теперь согласилась посетить вечеринку.
Альберт часто по пятницам приглашал к себе ребят, а сейчас у него собрались студенты практически со всех курсов.
Стоило зайти в комнату Ала, как Юрка Нилов, который играл в карты с Петькой, подлетел ко мне.
– Что ты делаешь? – рассмеялась я, когда парень подхватил меня на руки и закружил.
– Радуюсь, что ты пришла, – опуская меня на пол, ответил Юра. – И чего вдруг выбралась потусить, обычно сидишь вечерами затворницей над книгами?
– Захотелось развеяться. Во что играете? – поинтересовалась я.
– Бридж. Присоединишься?
– Я буду лишняя. У вас уже сформированные пары.
– Тогда будешь моей моральной поддержкой, – предложил он и, усевшись на место, похлопал по своей коленке.
– Хорошо, – ответила я и, проигнорировав намек Юрки, поставила рядом свободный стул.
Игра в карты была популярной забавой в Оболенке. Не имея возможности веселиться шумно, мы находили развлечение в картах, нардах или шахматах. Кто-нибудь со стороны решил бы, что мы психи, ведь на дворе двадцать первый век, кругом клубы, бары, выпивка, интернет, в конце концов. Но университет нас выдрессировал: мы панически боялись нарушить здешние правила.
Бридж был одной из любимых забав, правда, играть на деньги запрещалось, но на кон ставились помощь в написании рефератов, составление докладов и прочие полезные вещи.
Я устроилась рядом с Юрой и заглянула в его карты. Расклад оказался неважным, но уж очень хотелось, чтобы парень «сделал» этого выскочку Авилова.
Ему я еще не простила подставу перед Арсением.
– Ну, Лер, как его картишки? – усмехнулся Петька.
– Не беспокойся, он сможет выиграть. – Гордо вздернув носик, сказала я, словно вопрос Авилова задел лично меня.
– Ничего не имею против честной игры, – развел руками парень.
Партия продолжилась, но я вновь погрузилась в размышления, не обращая внимания на ходы ребят, шутки Нилова и грубости Пети.
– Лер, где ты витаешь? – Юрка накрыл мою руку ладонью и чуть сжал. – Мы доиграли.
– Я задумалась…
– О чем?
– О символизме изображений, – честно ответила я и переплела наши пальцы.
– Символизме изображений? – удивилась Лена, незаметно оказавшаяся рядом с нами. – И что?
– Любопытно, что простой на первый взгляд рисунок может нести глубокий смысл. К примеру, карты. Мы смотрим на щит с мечом и понимаем, что перед нами туз, самая сильная карта. У нас в Оболенке почти все стены и потолки расписаны, что, если это не просто изображения, а некие послания?
– Послания, зашифрованные два с лишним века назад… Занятно, – протянул Юрка.
– Даже если так? Может, университетские росписи – тайный язык, к которому прибегали первые художники, работавшие в Оболенке? Наверное, им до сих пор пользуются.
– Ты прямо как Радзинский, – ухмыльнулся Петя, передразнивая профессорскую манеру говорить.
– Что ты имеешь в виду? – опешила я.
– Однажды я пришел к нему с дипломом, он усадил меня в гостиной и затянул такую же волынку, как ты сейчас, – отмахнулся парень.
– И что именно он говорил?
– Рассказывал про росписи на стенах Оболенки, мол, они срисованы с какой-то книги, каждый рисунок имеет определенное значение, и даже не одно. Точно из ума выжил старик. Да еще и тебя безумием заразил.
– То есть ты не можешь допустить мысли, что заслуженный профессор, возможно, был прав? Он объяснил, откуда срисованы изображения? И что за книга?
– Радзинский совсем с катушек съехал. Ты дура, если всерьез восприняла его бред. Оболенку разрисовали чисто ради красоты, иначе бы мы об этом знали. Радуйся лучше, что тебе нормального руководителя дали. Тот умалишенный всех достал.
– Какой же ты козел, – процедила я, а Авилов пожал плечами и расплылся в улыбке, словно был доволен, что я озвучила его истинную сущность.
Ребята менялись парами и готовились к новой партии, но мне стало скучно, да и в сон начало клонить. Попрощавшись, я собралась уйти, но Нилов моментально увязался за мной, чтобы проводить.
По пути он держал меня за руку, будто я его девушка, однако с выводами Юра поторопился. Нилов мне симпатичен, нравился как человек, но никакого влечения я не испытывала. Может, нужно время?
Мы остановились у двери моей комнаты, и я уже хотела ускользнуть от Юрки, но парень ловко ухватил меня за локоть и притянул к себе.
– Ты помнишь про завтрашний вечер? – прошептал он, склоняясь так близко, что я почувствовала его горячее дыхание.
– Конечно, пом…
Он не дал договорить, нежно целуя, что было чертовски приятно, но не настолько, чтобы потерять голову. Я снова попрощалась – на сей раз более скромно, и открыла дверь в комнату.
Не раздеваясь, я легла на кровать и хотела полистать книжку Радзинского, но не заметила, как уснула. Ночь выдалась холодная, и под утро мороз пробрался в комнату, отчего я проснулась в половине четвертого утра.
Прикрыв окно и укутавшись в одеяло, я постаралась расслабиться, но ничего не получилось. К четырем окончательно надоело ворочаться, и, чтобы подустать и позже провалиться в сон, я решила прогуляться по университетскому городку.
В кронах деревьев шумел ветер, уже вовсю облетала листва, накрапывал мелкий дождь, а я бездумно брела по пустой сумрачной аллее. Только очутившись у дома бывшего научрука, я сообразила, как далеко зашла.
Легкая куртка отяжелела от влаги, а кеды совершенно вымокли: пора возвращаться, чтобы не разболеться. Не очень-то хотелось оказаться запертой в лазарете. Я уже собиралась пойти обратно, но мое внимание привлек слабый свет в окне дома напротив.
В такой час Арсений не спал, интересно, почему?
Бессонница или он уже встал?
Снедаемая любопытством, я прошмыгнула поближе к дому Романова и, взобравшись на бордюр, постаралась посмотреть в окно. Увы, плотно задернутые шторы не оставили ни единой щелочки для обзора.
Я решила пройтись вокруг коттеджа, предположив, что наткнусь на что-нибудь, но и тут не повезло… По какой-то причине я опять вернулась к тому самому окну и забралась на бордюр.
Внезапно в комнате раздалось негромкое жужжание. Оно напоминало звук работающей техники, но какой именно, я понять не могла.
Наверное, это было слишком отчаянно и глупо, но я просунула руку в полуоткрытое окно и попыталась чуть сдвинуть штору, однако не удержалась и упала. К счастью, пышные кусты смягчили падение, и я не сильно ушиблась.
Вот только вышло чересчур громко – Арсений, привлеченный источником шума, резко раздернул шторы и выглянул наружу. Я съежилась, стараясь спрятаться в листве, и он вроде бы меня не увидел. Еще некоторое время высматривал предрассветного возмутителя спокойствия, а потом скрылся в комнате, но радоваться пришлось недолго.
Не успела я подняться, как услышала звук открываемого дверного замка.
6. Партия сыграна. Кто победил?
Я молниеносно прошмыгнула за угол коттеджа. Кажется, Арсений все еще меня не замечал. Но и домой возвращаться не спешил. Раздались приближающиеся шаги.
Чувства обострились, даже у воздуха появился горьковатый привкус опасности, а время замедлилось. Отрезвил шлепок ботинка по сырой листве совсем рядом, и я со всех ног бросилась прочь.
Он видел, как я убегаю, но не стал преследовать. Капюшон бесформенной толстовки скрыл длинные волосы, джинсы и кеды не выдали девичью фигуру. Арсений не мог узнать меня, лишь только догадаться.
Пробежав до конца улицы, я обернулась. Профессор смотрел мне вслед, стоя на дорожке, ведущей к дому. Я не различила черт его лица, и одному богу известно, насколько сильна была ярость мужчины. Чтобы унять дрожь, вызванную страхом, я снова бросилась наутек и не сбавляла скорости, пока не оказалась в своей комнате.
Скинув одежду, я ринулась в душ, но успокоить бешеное сердцебиение не получилось. Я терялась в догадках, что делать, если Арсений распознал меня, как объяснить свою слежку.
Заглядывать ночью в окно преподавателя – безумие! Строгий выговор, вызов к ректору на ковер, объяснительная и разочарование папы. Но даже если чертов профессор меня вычислил, он ведь не может быть в этом уверен?
Сейчас только светает, да и лица моего он в принципе не видел. Можно все отрицать, как говорится: «Не пойман – не вор». Состроив коварный план обмана, я вдруг поняла, как устала за пару бессонных утренних часов.
Забравшись под одеяло, я сладко уснула, да так, что пропустила завтрак.
Кроме общей столовой на территории Оболенского университета работал кафетерий, где, помимо ароматного крепкого кофе, готовили салаты, супы и сандвичи, но за отдельную плату.
Пересчитав остатки стипендии, я прикинула, что вполне могу позволить себе и салат, и сандвич, и какой-нибудь десерт. Стоило только подумать о еде, как голод гулким урчанием отозвался в животе.
Правда, до завтрака следовало сделать кое-что важное.
Я достала из ящика стола черный мусорный пакет и сложила туда вчерашнюю одежду. Ветровка старая, ее не жалко, зато джинсы, толстовка и кеды… Но выбора нет.
Мусорные контейнеры находились сразу за жилым корпусом, и я быстро, не привлекая внимания, к ним прошмыгнула. Но едва открыла крышку бака, чья-то тяжелая ладонь опустилась мне на плечо. Вздрогнув, я отскочила в сторону и приготовилась давать объяснения Романову, но передо мной стоял вовсе не он.
– Авилов, придурок! Ты напугал меня.
– Это я и планировал, – усмехнулся он и схватил мою руку, сжимавшую мешок. – Что у тебя в пакете? Уж не труп ли расчлененный?
– Ты на голову больной! – Я отдернула руку и выбросила компромат в бак.
– Да ладно тебе, Лерочка. – Петя шагнул ко мне и практически вжал в стену. – Расскажи, что прятала в пакете.
– Для тебя там ничего не нашлось! – упираясь ладонями в его грудь и отталкивая парня, рявкнула я. – Просто старая одежда.
– Старая одежда? Неинтересно, – фыркнул он и, шлепнув меня по ягодице, направился к корпусу.
Авилову удалось испортить мне настроение, а голод превратил в разъяренную фурию, усмирить которую мог только вкусный завтрак. Кафетерий был практически пуст, но я все равно присела за барную стойку. Казалось, что, если буду видеть, как готовят еду, ее подадут быстрее. Наконец передо мной поставили тарелку с греческим салатом, но не успела я его попробовать, как в заведение зашел профессор Романов собственной персоной. Видимо, судьба решила доконать меня окончательно, посылая одного за другим людей, которых я не переносила.
Уткнувшись в тарелку, я понадеялась остаться незамеченной. Голод моментально пропал, и кусок в горло не лез. Мне уже принесли горячие сандвичи, а я к ним не притронулась.
Голоса Романова я не слышала, значит, он даже не делал заказ, и я осмелилась обернуться, чтобы проверить, не убрался ли отсюда этот… Индюк.
Вопреки моим надеждам, Арсений никуда не ушел, а внимательно меня рассматривал. Под его изучающим взглядом стало неприятно до покалывания кончиков пальцев ног, как бывало на приеме у врача. Неужели пытался узнать во мне предрассветного гостя?
Наши гляделки затянулись до неприличия, и я кивнула профессору, что он воспринял как знак и двинулся к барной стойке.
– Доброе утро, Валерия…
– И вам.
– Завтракаете? – Он взглянул на салат и поморщился, чему я не удивилась: ведь у него аллергия на все, что как-то связано со мной.
– Верно. А вот вы нет? – Я покосилась на его пустой столик.
– Я зашел, когда увидел вас, – ответил Арсений непринужденным тоном. Дескать, заглянуть в кафе ради меня и специально выжидать, чтобы я его заметила, – дело обыденное.
– Почему тогда сразу не подошли? И что вам вообще нужно?!
– Хотел напомнить, что к трем часам жду ваши наработки по диплому, – улыбнулся Арсений, продолжая всматриваться в мое лицо, словно пытался мысленно зафиксировать каждую появившуюся на нем эмоцию.
– Я помню, Арсений Витальевич. Не переживайте, не опоздаю, – ответила я, расплываясь в лицемерной улыбке.
– Отлично, тогда не задерживаю вас, – кивнул он и уже собрался уйти, но вдруг бросил взгляд на мой салат. – Лучше бы мясо ели, а не всякую траву.
Человеческий организм – интересная вещь. Стоит утолить голод, как настроение поднимается. Когда за Романовым закрывалась дверь кафетерия, ко мне тут же вернулся аппетит. Я даже предположила, что Индюк может быть демоном, обладающим сверхсилой, и способен влиять на работу чужих внутренних органов. Например, он может не позволять моему желудку принимать пищу.
Зато сейчас Романова нет поблизости, и я спокойно поем. Усмехнувшись своим размышлениям, я снова погрустнела, вспомнив, что совсем скоро мне предстоит очередная встреча с Арсением. Да еще у него дома – один на один!
Вернувшись к себе, я собрала в папку все то, чем довольно долго занималась с профессором Радзинским. Научную работу я начала как курсовую еще в прошлом году и успешно защитила, после чего Павел Аркадьевич предложил развить ее в диплом.
Мы немного расширили тему, и теперь я писала о влиянии трактатов Пьера Абеляра[12 - Пьер Абеляр (1079–1142) – французский философ и теолог. (Прим. ред.)] на зарождение номиналистической диалектики[13 - Номинализм в целом – философское учение, согласно которому общие понятия (универсалии) существуют только в мышлении и потому являются субъективными. (Прим. ред.)] Средневековья. Арсений не сумеет остаться равнодушным.
Без пяти минут три я уже стояла на пороге домика с зеленой крышей и нажимала на кнопку звонка. Время, пока Романов не открыл дверь, показалось мне вечностью, когда же я увидела научрука, не смогла сдержать легкого смешка.
Судя по виду Арсения, я его разбудила: растрепанные волосы, заспанное лицо с вмятиной от подушки на щеке и надетая наизнанку футболка с ярким рисунком, который невозможно было разобрать с оборотной стороны ткани.
– Валерия, вы пришли сдавать работу или веселиться? Что вас рассмешило? – строго сказал Арсений, но напугать меня у него не получилось.
– Простите… ваша футболка…
Арсений опустил взгляд и заметил свою оплошность. Еле слышно выругавшись, он стянул футболку и, пока ее выворачивал, я имела возможность насладиться прекрасным мужским торсом. Романов был отлично сложен, да и спортзалом явно не пренебрегал… Даже не у всех наших оболенских атлетов имелись такие ярко очерченные кубики.
А спина… широкая, мускулистая…
– Я могу одеваться, вы все рассмотрели? – усмехнулся профессор, нагло разоблачивший меня.
Черт… Как стыдно.
– Простите. – Я потупилась, однако отметила, что Арсений не разозлился. Неужели ему приятно? Хотя… он же живой человек. И мужчина…
Еще какой мужчина!
– Валерия, вы так и будете стоять на пороге? – вздохнул он, и я запоздало поняла, что Романов давно пропускал меня в дом.
Мы прошли в гостиную, и я с интересом принялась рассматривать жилище научрука. Интерьер, выдержанный в классическом стиле, – явно заслуга прошлого обитателя коттеджа, а вот разбросанный мусор, недоеденное талое мороженое в миске, упаковки от конфет и полупустая бутылка молока здесь точно от Романова.
И как можно быть настолько неряшливым? По планировке коттедж был таким же, как у Радзинского, поэтому я сразу поняла, где кабинет и спальня.
Значит, ночью свет горел в профессорском кабинете.
– Располагайтесь, Валерия. – Романов указал на диван.
Я с опаской присела на край, боясь оставить на юбке пятно, что было бы естественным благодаря всей этой грязи.
– Я на минуту. – Взяв со стола молоко и грязную посуду, Романов вышел из комнаты, а я, пользуясь отсутствием научрука, продолжила изучать обстановку.
Гостиная была светлой, с коричнево-зеленой мебелью. Журнальный столик с наваленными книгами, в каждой из которых было по паре дюжин закладок, находился посредине помещения. На каминной полке разместились фигурки, копирующие палеолитических Венер. Не знала, что профессору медиевистики интересна древняя культура. Похоже, он человек разносторонний. Книжные шкафы были забиты фолиантами, которые наверняка имели определенную материальную ценность.
Мне открывался обзор и на столовую, переходящую в кухню. Судя по идеальному порядку, Арсений не готовил и не питался дома.
В столовой красовался стеклянный стол с разноцветной икебаной. Вокруг него – восемь стульев.
Обстановка явно свидетельствовала о том, что столовая буквально ждет гостей на ужин, но вряд ли когда-нибудь дождется.
– Валерия, вы весьма пунктуальны. Я ценю это качество, – серьезно проговорил вернувшийся Арсений. Он устроился в кресле напротив и кивнул на мою папку.
– Вот мои наработки. – Я с улыбкой протянула ее Романову.
– Вы недурно потрудились.
– Благодарю.
– Валерия, я сегодня не очень внимательный, так что хочу извиниться, – признался Арсений, тяжело вздохнув, и посмотрел на меня, пытаясь снова прочесть мои эмоции. – Выдалась бессонная ночь.
– Возможно, стоит выпить крепкий кофе? – Я прекрасно понимала, куда клонит Арсений, но не планировала пасовать.
– Возможно. – Он откинулся на спинку кресла и начал медленно потирать подбородок. – Дело в том, что со мной произошло нечто странное.
– Расскажете?
– Представляете, я допоздна проверял студенческие работы, но вдруг услышал шум за окном. Когда я вышел на улицу, заметил убегающего человека. Кто-то подглядывал за мной, хотя не думаю, что с большим успехом: я всегда плотно задергиваю шторы.
– Надо же… но в Оболенке нет чужих, – нахмурилась я, «включив» весь артистизм, чтобы не попасться на крючок.
– Согласен. Значит, это кто-то из своих.
– Для чего кому-то подглядывать за вами, да еще и ночью? – усмехнулась я, якобы сомневаясь в словах Романова.
– А у вас, Валерия, нет никаких догадок? Вы девушка проницательная. Постарайтесь влезть в голову этому извращенцу.
– Почему сразу извращенцу? – обиженно вопросила я, но быстро сообразила, что могу проколоться. Я перевела дыхание и коварно улыбнулась. – Вероятно, вы занимались чем-то таким, что могло вызвать чужое любопытство?
– На что вы намекаете? – взъелся Арсений. – Я не занимался ничем подозрительным, но вот мой незваный гость мог что-нибудь вообразить.
– У вас есть предположения, кто за вами следил? – прямо спросила я. Пан или пропал, как говорится.
Романов наморщил лоб, не решаясь ответить сразу, значит, пока что сомневался.
– Давайте подумаем вместе… Человек оказался невысокого роста и хрупкого телосложения. Судя по тому, как он легко и быстро бежал, слегка виляя пятой точкой… – Арсений многозначительно взглянул на меня, отчего я почувствовала, как лицо запылало. – В общем, допускаю, что это была молодая девушка.
– Занятные размышления, Арсений Витальевич. – Я перевела дыхание, стараясь заглушить желание врезать Индюку. – Но проблема в том, что под такое описание подходят все наши студентки и даже кое-кто из преподавателей и обслуги.
– Верно, но человек должен быть связан со мной, раз решил сунуть длинный нос куда не надо.
Упоминание про длинный нос меня задело.
Мне всегда не нравился мой нос, я считала его чересчур тонким и действительно длинным. И Арсений ударил по больному, ведь это точно не было метафорой.
– В таком случае, Арсений Витальевич, круг подозреваемых сужается и первой в списке должна быть я.
– Да? Почему? Аргументируйте! – Он опешил, не ожидая от меня подобной прыти.
Ха!
– Все просто. Во-первых, я подхожу под описание человека, которого вы видели. Во-вторых, я связана с вами. В-третьих, о чем вы, между прочим, не упомянули, я знаю, где вы живете.
– Тогда обязан спросить, Валерия, какой у вас размер ноги? – Арсений заметно расслабился, и улыбка его уже не напоминала оскал. Ему нравилась наша игра, я чувствовала это, однако мне было некомфортно.
– Тридцать шестой с половиной. Соответствует оставленным следам? – буркнула я, разглядывая свой маникюр, словно дискуссия мне надоела.
– Идеально, – с трудом сдерживая смех, ответил он. – А у вас есть серая толстовка с капюшоном, серая ветровка и синие джинсы?
– Серой толстовки нет, ветровки тоже, – безразлично проговорила я и не солгала, ведь я избавилась от улик. – А что касается синих джинсов, то – да. И не одна пара.
– Валерия. – Улыбка научрука поблекла, зрачки сузились, а я вмиг почувствовала себя преступником на допросе. – Что вы делали ночью?
– А в какое время, Арсений Витальевич? До половины двенадцатого я была вместе с однокурсниками и наблюдала за партией в бридж, а после – спала в своей комнате, которую не покидала до утра.
– Кто-нибудь может это подтвердить? – Он прищурился.
– Нет. Я сплю одна.
– И последний вопрос. – Он посмотрел мне в глаза и слегка запрокинул голову, демонстрируя напряженный кадык. – Вы когда-нибудь принимали участие в театральных постановках? Вы хорошая актриса?
– Никогда не увлекалась театром. Предпочитаю танцы.
– Итак, если все, что вы сказали, правда, это были не вы, – выдал Романов, но я понимала, что он мне не верит.
Но ему не удалось доказать мою вину.
– Я рада, что развеяла ваши сомнения, Арсений Витальевич. Я могу быть свободна или обсудим диплом?
– В другой раз, Валерия. Сначала я прочту вашу писанину.
Назвать мой диплом писаниной? Даже не взглянув? Чтобы не провоцировать конфликт с Индюком, я гордо поднялась с дивана и кивнула, намереваясь уйти, но Романов резко вскочил с кресла и преградил путь.
– Простите, я не должен был грубо выражаться, – виновато пробормотал он, что было очень неожиданно. – Я провожу вас, Валерия.
– Спасибо. – Но я продолжала злиться на Индюка. Вздернув носик, я направилась к входной двери, но не успела даже ее распахнуть.
Я обо что-то споткнулась и упала бы, не окажись Арсений рядом.
Он успел вовремя подхватить меня, и в этот момент мне показалось, что тело пронзил удар молнии. Горячие руки на талии, шумное дыхание и лицо, так близко от моего… В горле пересохло, и я, похоже, забыла, как дышать.
Единственное, чего я хотела, чтобы он не отпускал меня.
7. Во тьме ночной
Порой достаточно мгновения, чтобы ваше сердце, выполнив кульбит, вернулось на место, но уже не билось размеренно, как прежде. Рядом с молодым профессором я почувствовала нечто подобное, в его глазах я была готова утонуть, тело подалось вперед, но Арсений безжалостно разрушил магию.
– Валерия, вы весьма неуклюжая, – с долей раздражения сказал он, отпуская меня и вытирая руки о футболку, будто испачкался.
– Боитесь подцепить заразу? – вспылила я, чувствуя сильную обиду.
– На вас у меня может быть только аллергия. С таким медицинским надзором, как в Оболенке, вам никакая зараза не грозит.
– Вы очень обходительный, Арсений Витальевич! – съязвила я.
– До свидания, Валерия, – отрезал он и захлопнул дверь у меня перед носом.
Индюк опять меня разозлил. Он, как ядовитое растение, которое выбрасывает отравленные щетинки, от которых сразу начинается интоксикация. Однако надо отметить, что, если бы не отвратительное поведение Арсения, в целом встреча прошла успешно. Подловить меня на лжи не удалось, а это главное. К тому же его неофициальный прикид и бардак дома совершенно не вязались с образом сурового мужчины. Стоило мне вспомнить футболку с мультяшным персонажем, как на лице появилась улыбка, которая спустя секунду исчезла, ведь я подумала об Арсении без одежды.
Все-таки Романов привлекательный мужчина, и даже его хамство не подавило симпатию.
Мне нравился научрук, глупо было отрицать очевидное.
Возвратившись в свою комнату, я бросилась в душ. Впереди – свидание с Юркой, от которого я бы с удовольствием отказалась, но, увы, было слишком поздно.
Странно, еще накануне я была не прочь провести с ним вечер, но сегодняшняя встреча с Арсением все изменила. Хотя, может, и к лучшему, если я развлекусь с Ниловым. Вдруг он поможет выкинуть из головы глупые мысли по поводу Романова?
Юрка пришел на пять минут раньше. Надушенный, гладко выбритый, в новых джинсах и рубашке. Без сомнения, он долго готовился к нашему свиданию.
– Привет. – Я пригласила Юру в комнату и поспешила к зеркалу – нанести последние штрихи к парадному образу.
– Прекрасно выглядишь! – Парень окинул меня изучающим взглядом.
– Спасибо. Я почти готова. – Затянув на затылке тугой хвост, расправив волосы, уложив их на плечи, я еще раз покрутилась у зеркала.
К сожалению, я никогда себе не нравилась. У меня практически идеальная кожа, густые ресницы и шикарные волосы, однако черты лица казались неказистыми. Чрезмерно тонкий нос, узкие губы, длинная шея. Наверное, в веке восемнадцатом, будь я дворянкой, слыла бы первой красавицей, но сейчас, во времена совершенно иных эстетических идеалов, напоминала гадкого утенка.
– Идем? – вернул меня из раздумий парень.
– Да, только возьму сумочку. – Я потянулась за клатчем, но Юрка меня опередил.
Подал сумочку и галантно подставил локоть, предлагая взять его под руку.
В Оболенке не так много мест, пригодных для свиданий. Недалеко от коттеджей преподавателей находился центр досуга с кинотеатром, и я нисколько не сомневалась, что Юрка поведет меня именно туда. Надо упомянуть, что все фильмы проходили тщательный отбор. Примитивные боевики или пошлые комедии не могли попасть на экран местного кинотеатра.
Сама атмосфера в Оболенском университете была призвана воспитывать отличный вкус у студентов.
– Лер, тебя устраивает киносеанс? – Юрка расплылся в своей фирменной обворожительной улыбке, будто сделал мне максимально заманчивое предложение из миллиона возможных.
– Конечно. А какой фильм?
– «Лекарство от здоровья»[14 - «Лекарство от здоровья» – триллер 2016 года; режиссер – Гор Вербински. Сценарий основан на романе Томаса Манна «Волшебная гора» (1924).]. Ты ведь любишь Томаса Манна?[15 - Томас Манн (1875–1955) – знаменитый немецкий писатель, в 1929 году получивший Нобелевскую премию по литературе за роман «Будденброки». Среди его произведений – эпическая тетралогия «Иосиф и его братья», роман «Доктор Фаустус».]
– Это ни для кого не секрет, – сказала я. – Но при чем здесь он?
Томас Манн – один из моих любимых писателей. Иногда я чувствовала, что в его романах с точностью передано мое настроение. Мне нравились его описания, пронизанные красотой былой эпохи, и герои, глубокие, с тонной личных переживаний и безусловным грузом грехов.
– Увидишь. В фильме куча отсылок к Манну, к тому же из общего массива, который у нас показывают, «Лекарство от здоровья» – самое увлекательное. Кстати, если будет страшно, смело прижимайся ко мне, – подмигнул Нилов.
– Не обольщайся, – засмеялась я.
Мы пришли в кинотеатр за полчаса до начала фильма, потому что иначе не успели бы купить хорошие билеты, а на вечерних сеансах всегда царил аншлаг. Вместо традиционных попкорна и колы, запрещенных в стенах Оболенки, мы могли побаловать себя разве что сухофруктами и минералкой. Но я отвергла столь «изысканные» угощения, и Нилов заметно погрустнел.
Кроме нас в фойе собрались и другие парочки. Кто-то мило ворковал, кто-то даже целовался, а мы с Юрой целомудренно держались за руки. Я чувствовала себя неуютно. Студенты с любопытством поглядывали на нас, что явно льстило Нилову. Он демонстративно притянул меня к себе и обнял так, что чуть не выбил воздух из легких.
Я решила не отталкивать парня, но только потому, что не хотела привлекать лишнее внимание. Первое свидание грозило стать последним, в то время как слухи о нашем «романе» завтра расползутся по университету.
Облегчение пришло, когда зрителей начали впускать в зал, но я рано радовалась.
Юра позаботился о том, чтобы наши места были чуть ли не в последнем ряду. Явно не о фильме думал мой друг. Едва погас свет, Нилов нежно поцеловал мою раскрытую ладошку и снова переплел наши пальцы. Я не сопротивлялась, стараясь сосредоточиться на ощущениях, чтобы не ошибиться в чувствах.
Мне нравилось, как он, едва касаясь, водит кончиками пальцев по моей коленке, как легко целует в шею, прикусывая мочку уха, шепчет комплименты. Внутри разгоралось пламя, но бабочки не запорхали. Я ощущала желание, но подкреплялось оно не симпатией к парню, а обычной женской потребностью.
Я созрела и была готова, я желала, но не хотела, чтобы все произошло с человеком, к которому у меня не было ничего, кроме физического влечения.
Юра поцеловал меня на финальных титрах, когда в кинотеатре медленно загорался свет. Разум полностью уступил место физиологии, и я поддалась умелому парню.
Юрка прекрасно целовался, что в итоге и дало мне понять – у нас ничего не получится.
Вечер был погожим, поэтому после кино мы решили прогуляться. Я подумала, что в такой обстановке лучше всего поговорить с Юрой и предложить остаться друзьями, но завести разговор на нужную тему оказалось непросто. Неожиданно Нилов остановил меня посреди пустой улицы и за руку повел к широкой иве. А потом подтолкнул под дерево и прислонил спиной к стволу.
Юрка решил поиграть в героя-любовника, хотя место выбрал крайне неудачное: прямо напротив дома профессора Романова, который как раз вышел на крыльцо.
– Юр, подожди…
Но парень не слушал. Он запустил руку мне в волосы и потянул за них так, что я запрокинула голову, открывая шею для страстных поцелуев. Но на этот раз не было даже намека на желание… Все мысли вертелись вокруг чертова Индюка. Я взмолилась, чтобы он нас не заметил.
Упершись ладонями в грудь Нилова, я попыталась оттолкнуть парня, но тщетно. Он не позволил мне ни отстраниться, ни увернуться от поцелуя. Юрка отчаянно пытался показать мне страсть, но получалось как-то не очень.
В очередной раз, когда он принялся целовать меня в шею, я не выдержала и рассмеялась. Было неприятно: щекотно и влажно.
– Что? – не выдержал парень. – Тебе ведь нравилось… в кино.
– Прости, – виновато пролепетала я и опустила глаза. – Не могу.
– Лер, я считал, у нас взаимно…
– Ты классный, мне хорошо с тобой, но как с другом.
– Я тебя не привлекаю как мужчина? – Юра отшатнулся, но оперся о дерево таким образом, что я очутилась в ловушке его рук.
– Послушай, Юра, ты настоящий красавчик, но я не чувствую никакой влюбленности. Было бы здорово, если бы мы могли оставаться друзьями: гулять, общаться, проводить вместе время… Но не больше.
– Я понял, Лер, – отчеканил Нилов и шагнул назад, выпуская меня из «капкана».
– Мне бы не хотелось обидеть тебя.
Но парень отвернулся, и я легонько коснулась его плеча.
– Ладно, – отмахнулся Юрка. – Спасибо, что сказала, пока все не зашло слишком далеко. Давай домой.
– Хорошо.
Вот и закончились мои не успевшие начаться отношения с Юрой Ниловым.
Мы возвращались к студенческому корпусу в напряженном молчании. Но что самое странное, даже в такой момент я думала не о приятеле, державшем меня за руку, а о наглом Романове. Когда мы проходили мимо профессорского дома, Арсения на крыльце не было, и я понадеялась, что он не видел меня с Ниловым.
Удивительно, но малознакомый, неприятный тип вызывал куда больше эмоций, чем красавчик Юра. Какая-то я неправильная.
– Вот и добрались, Лер, – сказал Нилов у двери моей комнаты.
– Спасибо, Юр… И еще раз извини. Я не хотела обидеть.
– Забудь, – пробормотал он и уже собирался уйти, но я ухватила парня за руку.
– Подожди. Так не годится.
– Что? – нахмурился Юрка, а я поцеловала его в щеку.
– То, что у нас не получилось, ничего не меняет. Просто я – не та, кто тебе нужен.
Вздохнув, Юрка улыбнулся и крепко, по-дружески меня обнял. Лед, возникший между нами, постепенно стал таять.
– Ты замечательная девушка, Лер, – прошептал мне в волосы парень. – Спокойной ночи.
– И тебе хороших снов. – Когда дверь комнаты захлопнулась, я почувствовала удовлетворение, что вечер завершился именно так.
Удивительно, но я совершенно не чувствовала усталости. То ли из-за позднего подъема, то ли из-за пережитых эмоций, но во мне бурлила энергия, и я решила направить ее в нужное русло. Достав из тайника под кроватью книгу с трактовкой гравюр, я вновь принялась ее листать. Мысли то и дело возвращались к несчастному Радзинскому. Неожиданно я поняла, что упустила нечто важное: обыскала дом профессора, но не додумалась осмотреть аудиторию! Конечно, улики могли пропасть, да и сейчас там преподавал Арсений, но, вполне вероятно, и мне удастся что-нибудь найти.
Учебный корпус закрывался на ночь, но сторожей, как и камер наблюдения, в здании не имелось. Если действовать аккуратно, то никто не узнает о моей ночной вылазке.
Темные джинсы, черная водолазка, убранные в пучок волосы и удобные кроссовки сделали меня незаметной в темноте. Я пробралась в Оболенку через широкую форточку главного холла, которую никогда не запирали на щеколду. Неслышно ступая по коридору, я кралась к аудитории Радзинского, освещая путь фонариком. Несмотря на то, что университет пустовал, я ощущала страх, словно могла столкнуться с призраком. Лунный свет превратил старинный корпус с каменными стенами и сводчатым потолком в зловещий средневековый замок, сошедший со страниц готического романа. Не хватало только рыцарских доспехов, украшающих холлы, и шума цепей в отдалении. Я покачала головой, стараясь отогнать пугающие мысли, и поспешила к кафедре философии.
Аудитория Радзинского… точнее, Романова, тоже оказалась незапертой, что, впрочем, было логично. В Оболенке даже преподаватели не закрывали на замок кабинеты, воспитывая тем самым доверие у студентов.
Первым делом я решила осмотреть кафедру профессора, но ничего интересного, кроме стопки эссе, не обнаружила. Кстати, Арсению не надоедает возиться со школярской писаниной?
Он на каждом занятии обязательно задает эссе, словно только так может заставить студенческий мозг работать с удвоенной силой, выдавая гениальные мысли. Но пока, судя по работам, что я бегло просмотрела, Романов вынужден читать тривиальную банальщину.
Чуть дальше находилась тумбочка. Я внимательно проверила каждый ящик, но ничего стоящего не отыскала. Вдоль стены выстроились три шкафа с книгами.
Непосильная задача… Тяжело вздохнув и пробежавшись взглядом по корешкам, я стала по очереди пролистывать книги. Ночь пребывала в зените, завтра – выходной, в моем распоряжении было предостаточно времени.
Через полтора часа безрезультатного поиска неизвестно чего я устало села на пол, облокотившись спиной о кафедру. Остался лишь непроверенный шкафчик рядом с дверью.
Проверка шкафчика не принесла никаких результатов – там висел пиджак Арсения, в котором он вел лекции. Не удержавшись, я сняла его с вешалки и натянула на себя. Прикрыв глаза, я наслаждалась знакомым ароматом парфюма, обняв себя, представляла, что это он, нахальный Индюк, держит меня в своих крепких руках.
Что же сотворил со мной проклятый Романов? Почему от одной мысли о нем перехватывает дыхание? И почему меня влекло именно к нему? Его грубость, наши споры, моя гордость… Видимо, я ненормальная. Другого объяснения моим нелогичным чувствам попросту нет.
Вдохнув в последний раз запах Арсения, я сняла пиджак и убрала на место. К сожалению, кроме подтверждения моей симпатии к научруку, иных открытий сделать не удалось.
Все, что мне оставалось сейчас, – вернуться в комнату и лечь спать.
Я вышла из аудитории и уже направлялась к открытой форточке, но вдруг до меня донесся шум, раздающийся в противоположном конце коридора. Выключив фонарик, я юркнула в стенной проем и затаила дыхание. Теперь я вполне четко могла различить торопливые шаги и шуршание, словно по полу волочили что-то легкое.
Поравнявшись со мной, человек стал удаляться. Когда он вроде бы ушел на безопасное расстояние, я высунулась из укрытия и увидела, как кто-то прошмыгнул в соседнюю галерею. Страх уступил место любопытству, и я тихо двинулась за ночным посетителем Оболенки, но он уже скрылся за следующим поворотом.
Адреналин ударил в голову. Забыв о предосторожности, я бросилась за незнакомцем и, выбежав в соседний коридор, увидела удаляющегося человека в длинном черном плаще с капюшоном. Со спины невозможно было понять, мужчина это или женщина.
Незнакомец меня не услышал, и я, ступая на цыпочках, последовала за ним.
Он дошел до зала риторики и внезапно остановился. К счастью, я успела спрятаться за одну из колонн. Благодаря моей темной одежде человек в плаще меня не заметил, даже когда посмотрел в мою сторону.
Издалека мне трудно различить черты его лица, однако я углядела мертвенную бледность, будто незнакомец действительно являлся призраком. Я запаниковала, сердце гулко билось в груди, и мне подумалось, что сейчас он воспарит к потолку, распахнет полы плаща, как крылья, и нападет на меня летучей мышью.
Однако человек шагнул к залу, и на его лицо упал лунный свет. Я смогла получше его разглядеть: то, что я приняла за мертвецкую бледность, оказалось не чем иным, как маской. Что за дурацкий маскарад?
Тем временем незнакомец скрылся в зале риторики.
Простояв за колонной несколько минут в ожидании, когда таинственный человек выйдет из аудитории, я прошмыгнула к двери и прислушалась. Ни звука – гробовая тишина.
Набравшись смелости, я приоткрыла дверь: зал был пуст. Тогда я протиснулась в полуоткрытую створку и осмотрелась, но не обнаружила никаких следов пребывания ночного гостя. Не будь я образованной студенткой, обязательно бы решила, что едва не столкнулась с призраком. Стало совсем не по себе, и я, подумав, что сегодня видела достаточно, чуть ли не бегом помчалась прочь.
Добравшись до своей комнаты, я посмотрела на часы. Полпятого утра. До рассвета еще есть время, а сумрак пугал. Нет, я нисколечко не суеверная, но мне совершенно не хотелось сидеть в темноте.
Я включила и верхний свет, и два других светильника, заперла дверь и вдобавок подперла ее стулом. А потом, забравшись прямо в одежде под одеяло, стала считать овец, чтобы скорее уснуть.
8. Бал. Падение шута
Воскресное утро, как и субботнее, я проспала. Снова пропустила завтрак, не пожелала отцу хорошего дня и потеряла уйму времени. Лениво потянувшись на кровати, я начала не спеша подниматься. Увы, нужно поторапливаться, если я не хотела остаться еще и без обеда. Правда, собиралась я как на автомате, думая о том, что видела ночью. Принимала душ, а перед глазами маячил человек в плаще. Чтобы прогнать пугающие воспоминания, я решила пойти в столовую.
Окунувшись в гущу студенческой жизни, я смогла, наконец, расслабиться. Сегодня было шумно как никогда раньше. Все обсуждали предстоящий осенний бал. Подсев к девочкам, я мигом влилась в беседу о платьях, туфлях и прочей ерунде.
Балы в Оболенке являлись старой доброй традицией и устраивались трижды в год: осенью, зимой и весной. Для выпускных курсов мероприятия были не просто приятным времяпрепровождением, но и возможностью показать, чему научились в знаменитом университете.
На осеннем балу мы демонстрировали атлетические способности. Девушки танцевали или готовили гимнастические номера, а парни фехтовали, стреляли из лука, встречались на ринге восточных единоборств или противостояли друг другу в рукопашном бою.
Зимний бал проходил в преддверии новогодних праздников. Старшекурсники блистали эрудицией и интеллектом, решая сложные логические задачи.
В конце апреля Оболенка становилась пристанищем художников, скульпторов, поэтов и музыкантов: каждый выпускник должен был явить свое творческое начало, реализуя себя в каком-либо виде искусства. Таким образом, в конце учебного года мы должны были доказать, что придерживаемся главного принципа университета – калокагатии, совершенства тела и духа.
– Лер, ты уже начала готовить номер для бала? – поинтересовалась Ленка, ковыряясь вилкой в салате.
– Если честно, пока ни о чем толком не думала. – Я пожала плечами, чувствуя, как необходимость готовить танец повисла неприятным грузом в душе.
Времени немного, а со всеми передрягами, которые на меня свалились, совсем не до танцулек. К счастью, у меня есть несколько поставленных номеров, которые я показывала на студенческих конкурсах, а значит, проблем не предвидится.
– А я готовлю медленный танец – настоящее драматическое выступление с элементами балета, – гордо заявила Аня Фролова с юридического, за что получила насмешливый взгляд Королевой.
Девушки не выносили друг друга. Когда они поступили в Оболенку, попали в одну группу и сразу же сблизились, но постепенно приятельские отношения улетучились, а позже Фролова и Королева превратились в соперниц за место лучшей студентки факультета.
Апогей конфликта произошел два года назад, когда Анька увела у бывшей подруги парня. Это случилось незадолго до защиты курсовой: таким низким способом Фролова нейтрализовала соперницу, и ее защита была признана лучшей.
Скандалы и шумные разборки в Оболенке не приветствуются, поэтому неприязнь девушки не выплескивали на публике и ненавидели друг друга молча.
– Тебе лишь бы похвастаться растяжкой, – фыркнула Лена, резко отвернувшись, словно Фролова была мерзким насекомым.
– Мне есть что показать, – в ответ ухмыльнулась Фролова. – Завидуешь?
– Если бы я так же часто раздвигала ноги, как ты, то и у меня растяжка была бы не хуже, – совершенно спокойно проговорила Лена.
– Идиотка! – Анька вскочила и, ни с кем не прощаясь, села за другой столик.
Мы продолжили обед, но тут в столовую, оживленно беседуя, вошли папа и Арсений. Они выглядели так, будто говорили о чем-то интересном и, несомненно, приятном для обоих. Во мне, конечно, взыграло любопытство: ведь отец, несмотря на то что хорошо отзывался об Арсении, практически никогда с ним не общался, а теперь…
Извинившись перед Леной, я отправилась к преподавательскому столику, чтобы… поздороваться.
– Милая, что-то случилось? – спросил отец, едва я подошла.
– Добрый день, Валерия, – кивнул Арсений и, откинувшись на стуле так, чтобы папа не увидел его лица, хищно улыбнулся.
Мне стало не по себе, но я притворилась, что не заметила профессорского оскала.
– Ничего не случилось, папочка. Я просто захотела поприветствовать тебя… и Арсения Витальевича. Приятного аппетита, – игнорируя Индюка, ответила я.
– А мы как раз обсуждали тебя с твоим руководителем, – улыбнулся папа. – Арсений Витальевич хвалил тебя. Лера, ты делаешь успехи.
– Вот как? – Я искренне удивилась и перевела взгляд на Романова. Я ни грамма не верила ему и не сомневалась, что Индюк задумал что-то неладное.
– Валерия, я начал ознакомление с вашим дипломом, – деловито заговорил научрук. – Все очень неплохо, хотя есть над чем поработать. Когда закончу, получите мое заключение.
– Спасибо, – процедила я, чувствуя, что заключение еще выйдет мне боком.
– Милая, учебу не стоит обсуждать за едой. Возвращайся к подруге. – Папа поцеловал меня в щеку, повернулся к Арсению и завел речь о расписании на неделю.
Кивнув отцу и проигнорировав ехидную ухмылку Романова, я направилась обратно к своему столику. И только я села, к нам с Леной подбежала Маринка Позднякова. Она, как обычно, приготовилась поделиться последними сплетнями и принялась что-то эмоционально рассказывать, но я ее не слушала. Мысли крутились вокруг злосчастного научрука. С одной стороны, меня пугал его настрой, но с другой… я могла послать все к черту ради его улыбки, но не такой, которой он награждал меня, а искренней… Вот как сейчас, когда он беседовал с моим отцом.
– Лер, тебе повезло работать с этим красавчиком, – захихикала Марина, проследив за моим взглядом, и я мгновенно встрепенулась.
– Не болтай глупости. Главное, чтобы он помог с дипломом. – Звучало совершенно неправдоподобно, и, похоже, щеки запылали.
А Маринка еще внимательнее стала всматриваться в мое лицо. Сканирующий взгляд был способен зафиксировать малейшую ложь, что сильно напрягало. Нужно как-то переключить ее внимание, пока не стало слишком поздно и моя глупая влюбленность в преподавателя не превратилась в достояние общественности.
– По-твоему, он тебе совсем не нравится? – не отставала сплетница.
– Он не в моем вкусе, – без эмоций ответила я, молясь о чуде, которое бы заставило Марину отстать.
Мои молитвы оказались услышаны.
– Марин, оставь Лерку в покое, у нее уже есть парень. – Лена заговорщицки мне подмигнула, чем окончательно ввела в ступор.
– Да?! Кто? – возликовала Марина.
– Мне тоже интересно, потому что сама я не знаю, – усмехнулась я.
– Разве не ты вчера целовалась с Юркой Ниловым в кино на заднем ряду?
– Ну и новость! – Маринка придвинулась поближе: она явно жаждала услышать подробности.
– Да, было. Хотели попробовать, но ничего не вышло, и мы решили остаться друзьями, – ответила я, желая отрубить на корню ненужные слухи.
– Значит, собираешься засидеться в старых девах? – простонала Маринка. – Или…
– Эй! – Я чуть не подавилась соком.
– Ладно-ладно. – Марина подняла руки и расплылась в улыбке. – Но раз тебе не нравится Романов, я могу им вплотную заняться.
Маринка стала меня настолько раздражать, что я бы с радостью выплеснула ей в лицо недопитый сок. Огромные усилия приложила, чтобы сдержаться.
– Отношения преподавателя и студентки караются увольнением, позволю тебе напомнить, – отчеканила я.
– Недолго я буду студенткой, к тому же запретная связь дико возбуждает…
И вскоре я была вынуждена слушать план соблазнения Арсения. Сейчас я с горечью осознавала, что рядом с Маринкой у меня нет шансов. Даже если забыть о том, что одним своим присутствием вызываю у Романова аллергию, я во всем проигрывала Поздняковой. По ней сходила с ума добрая половина парней Оболенки, и не только потому, что она обладала миловидным личиком и точеной фигуркой.
Марина – девушка с большой буквы, она умела кокетничать, строить глазки и, когда нужно, демонстрировать женскую слабость. Она своего точно добьется, а я, как порядочная подруга (хотя какая подруга?), буду хранить тайну счастливой парочки.
Единственное, что мне оставалось, и это было верным решением, – выкинуть из головы мысли о глупой влюбленности в Индюка. И лучше всего поможет расследование, на котором надо всецело сосредоточиться.
С понедельника я занялась изучением росписей университета. Постепенно исследовала каждую аудиторию и старалась не привлекать ненужного внимания. В итоге потратила целых две недели, чтобы отыскать четыре символа, расшифровка которых имелась в книжке Радзинского.
Зал риторики украшала потолочная фреска – дева с ребенком на руках. Ни у кого не было сомнений, что это Богоматерь с Младенцем, однако никаких библейских символов рисунок не содержал.
Возможно, светский художник, словно живописец Возрождения, изобразил Деву Марию как земную женщину. Вполне разумно, но в книге Радзинского ничего не говорилось о Богоматери, сюжет картины трактовался как «начало новой жизни в преддверии перемен».
В библиотеке была украшена вся северная стена, но лишь в нижнем правом углу удалось обнаружить символ из книжки – чашу, в которой отражалось звездное небо, что означало «духовное богатство».
Очень логично, как и измерительный предмет, напоминавший циркуль, – символ «ясного мышления и самодисциплины» в аудитории математики.
Последний рисунок я нашла на кафедре юриспруденции, в аудитории, где преподавал отец. «Восстановление порядка» – изображение воина, в одной руке сжимающего копье, а в другой – свиток.
Хорошо бы поспрашивать папу: вдруг ему что-то известно о росписях, но я медлила. Было страшно, что отец как-то с этим связан, и хотя я старалась отбросить подозрения, все чаще приходила к выводу – он что-то знает.
Кроме того, я уже пыталась поговорить с отцом о Радзинском, но меня грубо перебили. Папа дал ясно понять, что ничего, кроме диплома и прочих учебных дел, обсуждать не намерен.
А с дипломом все прекрасно. Я писала по несколько страниц в день и отдавала их Арсению, а он через день возвращал наработки со своими комментариями. На этом общение заканчивалось. Все возникающие вопросы научрук просил подавать в письменной форме. Единственное, что по-настоящему радовало, – моей работой он был доволен, во всяком случае, так следовало из его пометок. Что до лекций, то Романов не изменил манеру преподавания и постоянно нагружал студентов эссе и докладами, а изучение материала оставлял в качестве домашнего задания.
Что удивляло не меньше, так это его проверка наших эссе.
Мы всегда получали обратную связь от Романова – тоже в виде эссе, где преподаватель на трех-четырех листах расписывал тему, оспаривал или соглашался с нашим мнением.
Тогда я и открыла этого человека с иной стороны. На лекциях он не мог связать и двух слов, но профессорские заметки были по меньшей мере гениальными. Я заключила, что он просто-напросто боится студентов. Наверное, у него недостаточно опыта, чтобы с легкостью преподавать. Вероятно, поэтому он и предпочел общение в письменной форме.
По мере того как росло уважение к Арсению, мое поведение менялось. Я уже не могла, как раньше, язвить на его занятиях, внимательно слушала все, что он по мере сил старался донести до аудитории, и часто искала с ним встреч по самому разному поводу.
Мои чувства не только не прошли, но и окрепли. Вот только он всякий раз отмахивался от меня, как от назойливой мухи.
«Валерия, опять вы? Лучше бы сидели над дипломом». «Я не буду отвечать на ваш вопрос, он слишком примитивен, вы и сами можете найти ответ». «У меня есть дела поважнее». И так далее в том же духе…
Я совершенно не интересна Арсению. Правда, неприступным он был не только со мной. Позднякова ни на шаг не продвинулась в плане соблазнения молодого профессора. Он игнорировал ее заигрывания, на вопросы отвечал сухо и кратко, а на просьбы помочь с философией советовал обратиться к интернету или ко мне.
– Позднякова, ваши вопросы не делают вам чести. Идите к Ланской, она растолкует что к чему, да и ей будет приятно выставить себя умницей, – снова отмахнулся Романов.
– Но, Арсений Витальевич, я бы хотела, чтобы Оригена[16 - Ориген (ок. 185 г. – ок. 253 г.) – христианский философ, а также ученый, повлиявший на развитие богословия. (Прим. ред.)] объяснили именно вы. Так я лучше усвою материал. – Проигнорировав грубый выпад преподавателя, Марина ринулась в наступление. Как бы невзначай чуть наклонилась и поправила медальон, «случайно» завалившийся в бюстгальтер.
Меня чуть не стошнило от всей этой картины, и я, наспех закинув вещи в сумку, пулей вылетела из аудитории.
Я искренне поражалась Маринке. Романов только и делает, что отшивает ее, а она терпит, не переставая докучать профессору своими заигрываниями. Но вот что самое отвратительное – при этом Арсений умудрялся обидеть и меня!
А я, как дура, ревновала и в глубине души надеялась хотя бы на толику уважения с его стороны. Чтобы не думать об Индюке, я до вечера изнуряла себя тренировками номера для осеннего бала.
Когда Арина поправилась, мы вместе стали придумывать номера, помогая друг другу исправлять ошибки, которые было видно исключительно со стороны. Ринка придумала потрясающий танец с лентами, и когда кружилась на сцене, от красоты зрелища перехватывало дыхание.
А вот я в выступлении смешала движения ча-ча-ча и самбы, разбавив номер гимнастическими элементами. У меня была отличная растяжка, не использовать ее было бы грехом.
В субботу вся Оболенка стояла на ушах. Студенты отрабатывали номера, утюжили вечерние наряды для торжественной части и экипировку для выступлений, преподаватели проверяли готовность зала, а персонал занимался праздничным ужином.
Когда солнце зашло за горизонт и на Оболенку опустились сумерки, включили иллюминацию. Территория университета искрилась огнями, даже фонтан подсвечивался разноцветными диодами. Около девяти вечера девушки в сопровождении кавалеров направились в большой колонный зал. Я поднималась по парадной лестнице на второй этаж под руку с Ниловым, наши отношения оставались натянутыми, но постепенно налаживались.
В ярко освещенном зале разносился аромат закусок. Свежие фрукты, нарезанные самым причудливым образом, украшали столы с десертами, а обслуга в белоснежной одежде разносила подносы с прохладительными напитками. Отец о чем-то беседовал с ректором и другими преподавателями. Библиотекарь Сергей Петрович суетился, встречая студентов и давая каждому наставления.
А профессор Романов, с бокалом чего-то розового, напоминавшего грейпфрутовый сок, внимательно наблюдал за происходящим, застыв на постаменте со звуковоспроизводящей аппаратурой.
В черном как уголь смокинге он смотрелся сногсшибательно, и неудивительно, что многие студентки и кое-кто из преподавательниц бросали на Арсения заинтересованные взгляды.
– Лер, ты такая красивая сегодня, – шепнул Юрка, заставляя отвести взгляд от Арсения и переключиться на него.
– Спасибо, Юр. Ты тоже красавчик, – смущенно ответила я.
Мне действительно хотелось выглядеть по-особенному. Папа выделил немаленькую сумму на наряд, и я купила вечернее платье в пол нежно-голубого оттенка, серебристые лодочки на тонкой шпильке и аккуратный клатч в тон. Волосы были завиты в крупные локоны и уложены на одну сторону. Мне нравилось, как я выгляжу, но больше всего я хотела, чтобы мой облик оценил Романов, однако он и не посмотрел в мою сторону.
Вскоре настенные часы пробили половину десятого, и ректор объявил о начале торжества. Бал начинался с классического менуэта, а продолжился венским вальсом. Кругом царила атмосфера праздника. Пары студентов и преподавателей плавно закружились по залу.
К великому моему сожалению, Арсений не танцевал. Восхитительно мужественный, он продолжал взирать на вальсирующих со стороны, а я изо всех сил старалась попасться ему на глаза, но всякий раз, когда он меня замечал, равнодушно отводил взгляд.
Когда окончилось первое отделение, на сцену вышел отец. Он говорил о традиции балов в Оболенке и пожелал выпускникам успешно выступить.
Затем папа стал объяснять порядок выхода на сцену, но вдруг его прервал чей-то громкий смех на другом конце зала.
– Да ведь старик Радзинский с катушек съехал! Трепался про рисунки, заговоры и убийства!
Я обернулась и заметила едва державшегося на ногах Петю Авилова в компании однокурсников. Дружки Пети выглядели не лучше. А я вспомнила, как один из них, Денис Лядов, грозился достать к балу пару бутылок крепкого алкоголя. Судя по всему, ему это удалось.
– Господин Авилов! – прогремел голос ректора, взявшего микрофон. Серов потеснил отца и сурово смотрел на возмутителей порядка. – Вы что себе позволяете? Немедленно в мой кабинет.
Похоже, Петя не до конца понял, что случилось и какие у него теперь проблемы. Заплетающейся походкой, под осуждающие взгляды студентов, преподавателей и обслуги Авилов поплелся к выходу.
– Лядов и Фомин! – Иван Викторович обратился к приятелям Пети. – Вам советую возвратиться в жилой корпус и проспаться. Побеседуем утром.
Пока собравшиеся возмущались вопиющему поведению, я прокручивала в голове фразы Авилова. Теперь отпали последние сомнения, Павел Аркадьевич успел сообщить ему куда больше, чем мне. Нужно обязательно пообщаться с Петей, и если ректор собирается отчислить парня, у меня совсем мало времени.
– Дамы и господа! Уважаемые студенты и преподаватели! – заговорил Серов. – Приношу свои извинения за неприятный инцидент. Мы примем строгие меры, виновные понесут наказание, но праздник продолжается. Сейчас студенты выпускного курса продемонстрируют свои таланты!
Мое выступление – третье, поэтому нужно было переодеться для танцевального номера. Оставалось только надеяться, что Авилова не выдворят из Оболенки до завтрашнего дня и я реализую задуманное. Для выступления я приготовила короткое ярко-желтое платье с пышной легкой юбкой, развевающейся от резких движений бедрами. Вот только без чужой помощи застегнуть его не получалось. Пока Аринка помогала зашнуровывать корсет, я натягивала длинные перчатки.
– Думаешь, отчислят? – спросила подруга.
– Уверена. Серов не спустит ему с рук пьянство, да еще на балу, – вздохнула я.
– Так ему и надо. Надо было раньше думать, – победоносно улыбнулась Ринка.
Но мне совершенно не понравилось, что она радуется чужой неудаче, пусть даже своего неприятеля.
– Петька, конечно, виноват, но если его выгонят… Четыре с лишним года коту под хвост. Не слишком ли жестоко?
– Нет. – Арина шагнула к зеркалу и убрала волосы в пучок. – Парень не ценит то, что имеет, пусть получает по заслугам.
– Ты ведь говоришь не про учебу? – Я посмотрела на отражение Рины в зеркале и заметила, как девушка закусила губу. – Дело твое, но попробуй отпустить обиду, станет легче…
– Лер, скорей! – В гримерку ворвалась Евгения Матвеевна и критически осмотрела меня с ног до головы. – Ты что, босиком выступаешь?
– Ага… – улыбнулась я.
Я решила танцевать без обуви, чтобы в середине сохранить равновесие, когда запрыгну на канат. Когда зазвучали первые аккорды песни, я вышла на сцену. Бегло пробежавшись взглядом по зрительному залу, я надеялась отыскать одного-единственного, кого хотела поразить, хотя в глубине души боялась, что он и не станет смотреть.
Вопреки моим опасениям, Арсений стоял почти у сцены и пристально за мной наблюдал. От его взгляда я почувствовала, как ладошки стали влажными, и неосознанно вытерла их о юбку, чем вызвала суровое покашливание отца. Вот черт!
Медленная мелодия постепенно обрела ритм, и в нужный момент я начала танцевать. Теперь для меня не существовало ничего, кроме музыки, сцены и зрителя, чей взгляд я чувствовала каждой клеточкой тела.
Движение бедрами раз, два, три, поворот. Нога вверх. Шпагат. Прыжок. Сальто. Снова прыжок, и я на канате. Получилось удачно, и я взглянула на Арсения. Он смотрел как завороженный, что придавало сил танцевать еще лучше.
Вновь сальто. И шпагат.
Я практически закончила свой номер, но вдруг по залу разнесся шепот, и люди засуетились. Со сцены я не могла ничего увидеть, но поняла – произошло что-то нехорошее. И тут раздался оглушительный женский крик, и все ринулись к балкону и окнам.
Мое выступление уже никого не интересовало, и я, движимая любопытством, хотела спрыгнуть со сцены, но угодила прямо в руки Арсения.
– Вы босиком, – опуская меня на пол, но продолжая держать в объятиях, сказал профессор. – Вам бы обуться, но любознательность покоя не даст, если не посмотрите, что стряслось?
– Арсений Витальевич, что-то случилось.
– Без вас понял, – грубо буркнул он, отпустил меня и быстро направился к балкону.
Когда я подбежала к окну и высунулась, то обнаружила на ступенях главного входа Петю Авилова. Он лежал в неестественной позе: нога сильно согнута, а голова под непонятным углом развернута к спине. По светлому мрамору расползалось кровавое пятно.
Университетский доктор склонился над парнем, пытаясь нащупать пульс.
– Он мертв, – громко объявил Михаил Романович.
9. Бритва Оккама
Осенний бал Оболенского университета окончился трагедией: нетрезвый студент вышел на балкон в кабинете ректора, но потерял равновесие и упал на землю.
Он умер сразу. Труп Петра Авилова перенесли в отдельную палату лазарета. Родным сообщили о случившемся в тот же вечер, и на следующий день убитые горем родители забрали тело сына. Еще через два дня на подмосковном кладбище прошли скромные похороны. Дениса Лядова и Алексея Фомина, приятелей Пети, с которыми он распивал алкоголь, отчислили из Оболенки, и после бала оба покинули университет.
Хотя и студенты, и преподаватели старались не обсуждать трагедию, в Оболенке царила атмосфера подавленности. Над нами словно висело проклятие.
Вот уже вторая смерть в Оболенке, причем за короткий промежуток времени, и если многие грешили на злой рок, я понимала, что несчастные случаи связаны между собой. Петя что-то узнал от профессора Радзинского и пусть не поверил ему, мог ненароком проболтаться, что и случилось на балу. У меня не имелось никаких доказательств, но я была уверена, что Авилова столкнули, а значит, и мне нужно соблюдать осторожность.
Кто бы за всем этим ни стоял, он крайне опасен.
Если рассуждать логически, то человек, столкнувший Петю, был на балу и слышал пьяный бред парня. То есть он находился в зале в момент речи отца. Идем дальше. Авилов отличался крепким телосложением, и сбросить его с балкона было бы непросто. Девушке вряд ли бы такое удалось.
Наверное, нападавший – мужчина в расцвете сил. К сожалению, я не могла вспомнить, кто во время моего танца был в зале, а кто выходил. Ведь я видела только Арсения, в руки которого угодила прямо со сцены.
И в глубине души я радовалась, что новый загадочный преподаватель, который первым должен был попасть под подозрение, имел алиби. Кроме того, в голове всплыло, что ректор стоял возле сцены, да и папа внимательно следил за моим танцем. Что до остальных, то их лица смешались в памяти и никого конкретного выделить не получалось.
Во всяком случае, теперь ясно одно – если некто догадается, сколько мне известно, я буду новой жертвой. Сразу же по спине пробежал холодок. Я лежала в постели с кружкой чая, укутавшись в плед, но ничего не могло прогнать страх. Игра, которую я затеяла, оказалась слишком рискованной, но и идти на попятную не могла.
Снова вспомнилась просьба папы не лезть во все это, и опять неприятная мысль – отец может быть в чем-то замешанным – неприятным червячком пробралась в душу.
Но и у отца имеется алиби на момент убийства Пети, поэтому нет повода его подозревать.
Как же мне хотелось с кем-нибудь поговорить, попросить совета, найти защиту! Несколько дней я не могла найти себе места и сходила с ума, не понимая, как поступить.
Убийца – кто-то из Оболенки, никому в университете нельзя верить.
Мое состояние заметила Аринка, она пыталась докопаться до причины, но я только сильнее замыкалась в себе, сваливая все на проблемы с дипломом. Подруга сомневалась, но настаивать не стала. Она дала мне время, чтобы я побыла одна и успокоилась.
Если бы Ринка догадалась, что сейчас я не нуждалась в одиночестве…
Учебная неделя протекала как обычно, и ничего интересного не происходило. Студентов будто специально загружали учебой, чтобы та вытеснила все прочие мысли. Семинары, коллоквиумы, дискуссии, научные беседы…
До ночи библиотека была забита учащимися, и даже вечером не удавалось выкроить время на партию в бридж или кино.
Однако я не могла сосредоточиться на учебе и, в конце концов, решила навестить отца.
Не предупредив заранее, заявилась к папе вечером в четверг. Он сидел в гостиной в любимом кресле у камина и проверял студенческие эссе. Треск поленьев, желтоватый свет лампы и аромат чая с чабрецом – уютно и по-домашнему.
Впервые я почувствовала себя в безопасности.
– Лерочка? – Отец поднял на меня удивленный взгляд.
– Ты никогда не запираешься… – посетовала я.
– Зачем? Тут все свои. – Отец отложил бумаги на стол, поднялся с кресла и обнял меня.
Прикрыв глаза, я прижалась к нему и вдохнула родной запах.
– Папочка, запирайся. Мало ли… – Я не могла смириться с тем, что человек, столкнувший с балкона Петю, может беспрепятственно вторгнуться в дом отца.
А что, если?.. Нет, даже думать нельзя!
– Хорошо, буду запираться, – усмехнулся отец, выпуская меня из объятий. – Что-то случилось? Ты чего пришла?
– Не хотела быть одна. – Я улыбнулась, но по взволнованному папину лицу сообразила, что не провела его и он понял – что меня что-то тревожит.
– Как ты? Сейчас все очень подавлены.
– Не верится, что Петя так глупо погиб.
– Это же надо было?! Напиться в Оболенском университете?! – всплеснув руками, возмутился папа.
– Да, тем более накачаться до такой степени. И до какой степени он был нетрезвым, если вывалился с балкона в кабинете Серова, где очень высокие ограждения. – Я пристально посмотрела на отца.
Он понял, к чему я клоню.
– Лер, ты видела его на балу. – Папа сделал вид, что не понял намека.
– Да. Авилов был явно не в себе, еще и кричал, что Павел Аркадьевич говорил про какие-то убийства.
– Снова бред старика Радзинского! Он надоумил и Петю, – серьезно сказал отец. – Послушай, Лера, подобная ерунда до добра не доводит. Не забивай всякими глупостями голову. Занимайся дипломом.
– Ты прав, папочка, диплом сейчас на первом месте. Но я не забиваю голову случившимся, ведь иначе сделала бы вывод, что Авилова убили, поскольку он мог проболтаться о чем-то важном, связанном с профессором Радзинским.
– Валерия, перестань! Ты строишь фантастические теории, когда дело обстоит гораздо проще. И между тем, что произошло с профессором, и несчастным случаем с Петром нет никакой связи!
В первый раз я увидела, как отец по-настоящему разозлился. Он никогда не повышал голос, предпочитал решать любые вопросы с помощью мирного диалога. К сожалению, сегодняшняя его реакция убеждала меня в правоте.
– Ты слишком уверенно говоришь, складывается ощущение, будто тебе многое известно!
– Я ничего не знаю, милая. – Папа вновь стал ласковым. – И я очень тебя люблю. Ты для меня – все, если с тобой что-нибудь случится, я не переживу. Пожалуйста, не лезь в это.
– Ладно, – сдалась я, не сомневаясь, что если мы продолжим спор, можем серьезно поссориться. А того, что хотела, я добилась.
Отец боялся за меня, значит, он в курсе, что убийца Радзинского и Авилова – рядом и он действительно опасен.
Ночь я провела в папином доме, заснув в старой спальне. Рядом с близким человеком было спокойнее.
Впервые за неделю я смогла отдохнуть.
Проснувшись утром раньше обычного, я наспех собралась и поспешила к себе, чтобы переодеться до занятий. Сегодня вместо эстетики в расписание поставили историю средневековой мысли, которую вел научрук, а он как раз вчера отдал последнюю написанную мной главу диплома.
У меня имелись некоторые вопросы по его замечаниям, которые не терпелось задать.
Дождь, который шел целую ночь, прекратился, и я добралась до жилого корпуса без происшествий, а у порога своей комнаты обнаружила Аринку. Подруга ждала меня уже минут десять, чтобы сообщить новость. Вчера она ходила на свидание с Ванькой, нашим однокурсником, и теперь они встречаются. Будь я повнимательнее, давно бы заметила, что между ними что-то намечается.
Но я с головой погрузилась в расследование, и только во время рассказа Ринки припоминала моменты их явного флирта.
– Я рада за вас, он отличный парень.
– Пока рано что-то говорить, но мне он нравится, – мечтательно протянула подруга. – Кстати, ты пропустила ужин, а Серов как раз объявил, что на будущей неделе выделит день, чтобы мы показали свои номера, которые готовили к балу.
– Странно, – пожала плечами я. – Думала, после случившегося мы не будем устраивать ничего подобного в ближайшее время.
– Он сказал, что пока мы не докажем совершенство своего тела и духа, не сможем стать полноправными выпускниками Оболенки. – Передразнивая ректорскую манеру, Аринка закатила глаза. – Ладно, давай скорее собирайся, и пойдем.
В этот день занятия тянулись вечность. Я не могла дождаться последней пары, чтобы увидеть Романова. Конечно, вопросы по диплому были не самой главной причиной. Я все больше влюблялась в научрука. Даже хмурый профессорский вид нравился до умопомрачения.
Мое чувство не было взаимным, и недолгие беседы наедине о научной работе превращались для меня в свидания.
Он сидел за столом, увлеченно читая газету. Романов меня не заметил, поэтому я позволила себе нагло на него засмотреться. Ему безумно шел темно-синий свитер, подчеркивающий широкую грудь и обтягивающий накачанные руки. Как странно, я ни разу не видела Арсения в спортзале, но с такой фигурой он должен заниматься чуть ли не ежедневно. Говорят, парни глазеют на красоток, но ведь девушки им ничем не уступают. Теперь поняла это по своему опыту.
– Можно, Арсений Витальевич? – негромко спросила я.
– Валерия? – Он оторвался от газеты и смерил меня равнодушным взглядом. – Прошу.
– У меня есть пара вопросов по вашим заметкам. – Я села за парту перед его столом и достала черновик диплома.
– Хорошо, оставляйте, я позже посмотрю, – спокойно проговорил Арсений и снова взял газету.
– Но мне хотелось бы обсудить наработки. Мы с вами как будто через переписку общаемся, – не выдержала я и взялась за его газету.
– Так проще, – процедил он и вытянул у меня из рук «Спортивные ведомости».
– А мне кажется, дело в другом. – Я кокетливо улыбнулась, но Индюк только сильнее нахмурился.
– В чем же?
– Вы боитесь общения со студентами. У вас нет преподавательского опыта, – выпалила я. – Как ученый вы неподражаемы, но мысли можете излагать лишь письменно.
– Вы меня раскусили, Валерия. – Арсений неожиданно рассмеялся, словно я рассказала анекдот или была клоуном. – В таком случае не давите на меня. Я отвечу на ваши вопросы в письменном виде.
– Хорошо. – Я привстала, положила на стол диплом со своими пометками, сделанными поверх профессорских замечаний, и села за парту.
– Кстати, Валерия, вы были прекрасны на осеннем балу.
Я чуть не выронила из рук сумку. Арсений Романов сделал мне комплимент! Невообразимо! Индюк умеет быть галантным, или очередная несмешная шутка? Я взглянула на него, но преподаватель уже погрузился в чтение газеты. Тем не менее внутри меня словно сверчки танцевали. Даже когда в аудиторию зашли однокурсники, а Арсений начал безумно нудную лекцию, у меня получалось с трудом прятать улыбку.
Спустя полтора часа мучений студенты принялись собираться, а я решилась опять пообщаться с Романовым, чтобы дать парочку советов.
– Вы что-то хотели, Валерия? – вздохнул Романов, показывая, как я ему надоела, но почему-то мне казалось, что это не более чем игра.
– Да, я хотела порекомендовать вам почаще спрашивать студентов на занятии, тогда мы все будем в напряжении…
– И не заснете от скуки, – докончил он за меня.
– Я не то имела в виду, – смутилась я.
– Валерия, я все понимаю и ценю вашу заинтересованность в моем профессиональном успехе, – ответил Индюк и встал из-за стола.
– И вам следует говорить проще. Не надо перегружать речь обилием терминов, которых можно избежать. Вы же знаете про бритву Оккама?[17 - Бритва Оккама – знаменитый принцип, формулируемый следующим образом: «Не следует множить сущности без необходимости». Само название этого принципа обычно связывают с именем францисканского монаха Уильяма Оккама (1285–1347), родившегося в Англии.] – не отступала я, следуя за Романовым к шкафчику, откуда он доставал пальто.
– Валерия, прекратите давать мне советы. Я сам разберусь. – Арсений повернулся ко мне, и я отступила на шаг – настолько он выглядел грозным. – Ну а бритва Оккама не всегда работает. Наверное, когда он ее выдумывал, то забыл про различные обстоятельства.
– Что вы сказали? – ошарашенно спросила я.
– Что бритва Оккама может не работать, – недовольно пробормотал преподаватель и собирался уйти, но я схватила его за руку.
– Бритва Оккама, которую он придумал? – переспросила я.
– Ну… да. – Романов растерялся, явно ничего не понимая.
– Но Оккам лишь сформулировал принцип, а не придумал.
Арсений замер, а его лицо исказила гримаса злости. Еще мгновение, и он бы на меня набросился и задушил. Мы оба сообразили, что столь грубую ошибку мог совершить именно тот, кто совершенно не разбирается в философии, но, конечно, не университетский профессор.
Кто же тогда Арсений Романов?
– Извините, – промямлила я. – Я тороплюсь. – Мне стало страшно. Я убедилась, что тех, кому известно слишком много, в Оболенке убивают, а становиться новой жертвой не хотелось.
В тот день я пропустила и обед, и ужин. А что до субботней встречи с Арсением, то Аринка согласилась отнести наработки диплома за меня.
Утром я проигнорировала столовую и отправилась завтракать в кафетерий, где меня ждал крайне неприятный сюрприз. Арсений сидел в дальнем углу, поэтому я заметила его, только устроившись за столиком. Надо бы сбежать, но, увы, поздно…
Арсений поднялся и двинулся ко мне.
– Доброе утро, Валерия, сегодня в три жду вас у себя для обсуждения диплома. Вас, а не просто ваши тексты. Не вздумайте увильнуть или опоздать, – громко объявил научрук, и ребята за соседним столом обернулись на нас.
– Поняла, – выдавила я.
Романов ухмыльнулся, а потом наклонился ко мне, чтобы никто из присутствующих не услышал его слов:
– Если не придешь, то горько пожалеешь. Ясно?
Я кивнула, и Арсений, пожелав приятного аппетита, удалился. Разумеется, аппетит сразу же пропал напрочь.
До назначенного срока я места себе не находила и словно ожидала казни. У меня даже возникла мысль рассказать все папе, но не хотелось впутывать его в личные проблемы.
Сперва нужно встретиться с Арсением. Ну не убьет ведь он меня: ребята в кафетерии уже в курсе, что сегодня я должна быть у него…
Ровно в три я стояла на пороге коттеджа с зеленой крышей.
– Валерия, вы, как всегда, пунктуальны, – впуская меня в дом, сказал Романов. – Сегодня беседа состоится в кабинете. Пройдемте.
Ощущая себя преступником, ведомым на эшафот, я поплелась за руководителем. Прежние наши встречи происходили в гостиной, и никогда Арсений не приглашал меня в кабинет. Похоже, теперь никому из нас не до шуток.
Кабинет профессора (или кем являлся Романов на самом деле) по размеру был как у Павла Аркадьевича. Даже интерьер схожий: стол, кресло, два стула, три книжных шкафа и диванчик.
На столе – включенный ноутбук в режиме ожидания, а на тумбе позади – факс.
Факс! Вот что за жужжание я слышала той самой ночью. Интересно, кто писал Арсению в такой поздний час?
– Располагайтесь, Валерия. – Романов указал на стул, сел за стол и, скрестив руки на груди, внимательно посмотрел на меня, будто испытывал на прочность, и под его тяжелым взглядом я была готова сдаться.
– Вы хотите обсудить мой диплом? – пролепетала я.
– Я собираюсь поговорить о нашей совместной работе дальше, – ответил он, доставая из верхнего ящика зеленую папку. – Посмотрите, Валерия.
На какой-то момент я замешкалась, однако взяла папку. От волнения вспотели ладони, и я вытерла их о джинсы, прежде чем осмелилась ознакомиться с содержимым.
Взглянув на Арсения, я заметила, каким довольным он выглядел. Значит, сейчас несомненно одно: в руках я держу свое поражение. Глубоко вздохнув, я открыла папку и действительно лишилась дара речи.
– Надеюсь, вы понимаете, что для Оболенского университета это очень серьезно? – откидываясь на спинку кресла и повертев в руках позолоченный нож для бумаги, спросил Романов.
– Да. Я буду молчать.
– Нет, Валерия, так не пойдет! – Арсений отложил нож, встал с кресла, обошел стол и присел на него. – Если вы не хотите, чтобы о содержимом папки узнали посторонние, то с этого момента будете делать все, что я скажу. И ни шага без моего ведома и согласия.
10. Демон снимает маску. Решение Валерии
Сейчас, когда я вспоминаю злополучную встречу, у меня перехватывает дыхание, ведь именно тогда все и началось. Давно это было, а вроде как вчера.
Я сидела, рассматривая чертовы фотографии, чувствуя неприятный ком в горле и жжение в глазах от подступающих слез. Ни одной девушке не хотелось бы видеть своего обожаемого отца в подобных пикантных ситуациях. Тогда я безумно разозлилась на псевдопрофессора, не догадываясь, что с помощью шантажа он меня спасает: ведь его руководство отдало приказ убрать из Оболенки чересчур любопытную студентку.
* * *
– С какой стати я должна делать то, что вы скажете? – переспросила я, поежившись от пристального взгляда и отгоняя сотню непрошеных грязных мыслей.
– Давай начистоту… И да, будем на «ты», так проще.
– Как вы смеете? Я не собираюсь переходить на «ты». Догадываюсь, о чем вы меня попросите! – трактуя его слова по-своему, вспылила я, вскочив со стула.
– Идиотка, сядь на место. Мне не нужен секс с тобой. И вообще, в интимном плане ты мне неинтересна! – прикрикнул Романов, и я опустилась обратно на стул.
Стало так обидно, я почувствовала себя настолько уязвимой, что хотелось разрыдаться, но я из последних сил сдерживалась.
– Что вам от меня нужно? – прошептала я, рассматривая отвратительные фотографии и в глубине души надеясь, что это монтаж.
– С сегодняшнего дня будешь из кожи лезть, но пусть никто в Оболенке не усомнится, что я профессор. На тебе – планы лекций, вопросы к семинарам и коллоквиумам. А если услышишь где-нибудь в закромах, что кто-то подозревает неладное на мой счет, сразу донесешь. Тебе понятно?
– Еще чего! – фыркнула я, вновь обижаясь на тон Арсения.
– Откажешься – обнародую информацию в папке, и твоего отца уволят за сексуальную связь со студенткой, – спокойно ответил Арсений и сел за стол.
Закрыв лицо ладонями, я расплакалась. Папа, такой правильный, честный, уважаемый, спал со студенткой! Да еще и дипломницей. Как Королева согласилась на такое? Связаться с научным руководителем… Он же вдвое старше.
Если об интриге станет известно ректору, отца уволят, а Оболенка для него – все.
Я не могла такого допустить, и оставалось только согласиться на условия Индюка.
Но что, если теперь я навлеку на нас с отцом очередную беду?
– Кто вы? Зачем вам нужно выдавать себя за профессора? – вопросила я, глядя, как Арсений прячет папку с компроматом.
– Хорошо, Лер. – Он поднялся из-за стола, направился к книжному шкафу, достал плотный конверт, вытащил какое-то удостоверение и протянул мне.
– Федеральная служба безопасности… Смирнов Дмитрий Сергеевич.
– Дмитрий?
– Будем знакомы.
– Вы из ФСБ? – Я пока не верила удостоверению, но Арс… Дмитрий только усмехнулся.
– Как видишь, Лера, сейчас перед тобой два пути. Первый – сотрудничество. Будешь помогать мне в университете, готовить лекции и предварительно объяснять их так, чтобы я доходчиво доносил материал до студентов. Тебе надо поддерживать мою репутацию и следить, чтобы меня не раскрыли. Второй путь – сдаться. Вы с отцом попадете под программу защиты свидетелей. Компромат на Андрея Николаевича выплывет, а у тебя найдут наркотики. Вас обоих выгонят из Оболенки, а спецслужбы обеспечат вам новые имена и другую жизнь.
– Но как я могу быть уверена, что вы из ФСБ? Я впервые вижу перед собой удостоверение подобного рода. А может, вы его подделали. Вот позвоню в ваше управление и выясню, правда ли вы там работаете. – Я решила идти ва-банк, но псевдопрофессор не стушевался.
– Пожалуйста, – он махнул на телефон. – Звони сколько влезет.
Номер ФСБ я нашла в интернете, через добавочный попала в нужный отдел, где почти сразу мне ответили. Приятная девушка подтвердила номер удостоверения, фамилию, имя и личные данные Дмитрия.
– Ну и как? Убедилась? – Дмитрий забрал у меня телефон и положил на место.
– С каких пор шантаж является методом работы ФСБ? – ехидно спросила я, откинувшись на спинку стула.
– Лер, давай будем называть это договором? – улыбнулся научрук.
– Отличный у нас договор…
– Я дам тебе время подумать, – серьезно заявил мужчина. – Ступай к себе, а завтра в десять утра приходи. Скажешь свое мнение. Если согласишься на предложение о сотрудничестве, начнем с подготовки к понедельничным лекциям.
Я молча встала и направилась к выходу, радуясь, что Индюк меня отпустил. Во всяком случае, у меня будет время подумать.
Едва я подошла к двери, Дмитрий нагнал меня и, схватив за руку, развернул к себе.
– Завтра в десять, – повторил Дмитрий, и его лицо было так близко от моего, что я почувствовала его горячее дыхание.
Снова по телу пробежал электрический ток, а сознание затуманило отвратительное подобие влюбленности, но псевдопрофессор слишком сильно сжимал мою руку, и наваждение мигом пропало.
– Не вздумай кому-либо проболтаться. Поняла?
– Поняла-поняла, – ответила я, поморщившись.
– Умница, – ухмыльнулся Смирнов, разжимая стальную клешню. – Уверен, ты примешь правильное решение.
У меня перехватило дыхание, а пальцы затряслись, но я собралась с силами и гордо покинула коттедж. Голова разрывалась от огромного роя мыслей, я никак не могла сосредоточиться. Чересчур много новостей и открытий.
Я, как на автомате, шагала по улице и не заметила, что почти добралась до дома отца. А дальше…
Дальше эмоции взяли верх над разумом.
Папа был в саду и сгребал в кучу опавшую листву. Он не сразу меня увидел, и я подошла к нему почти вплотную. Во мне смешались боль, обида, стыд, злость, и я ужаснулась дикому желанию влепить отцу пощечину.
– Папа, надо поговорить, – сжав кулаки, отчеканила я.
– Лерочка? Напугала… Что-то случилось? – Папа шагнул ко мне, но я обошла его и направилась в дом.
– Не на улице.
У отца в гостиной рядом с телевизором стояла тумбочка, в которой он хранил крепкий алкоголь. Я никогда не любила спиртное, но сейчас нуждалась в чем-то сорокаградусном.
Папа настолько удивился, что ничего не сказал, когда я налила в рюмку коньяка и мигом ее осушила.
– Ты давно спишь с Леной? – откашливаясь, спросила я.
– Кто тебе сказал? – Отец изменился в лице, медленно опустился диван и, шумно выдохнув, закрыл лицо ладонями.
– Когда? – спросила я.
Папа молчал, игнорируя вопрос.
– Полгода, – неожиданно спокойно ответил он. – Но я люблю ее.
– Что? – Я вскочила и отвернулась, не желая смотреть ему в лицо. – Ты что несешь? Да она же моя ровесница!
– Тебе ли, как философу, не знать, что возраст – не главное.
– Тебя могут уволить! А в нашем университете подобная связь запретна! – Моя суровость уступала место слабости и обиде, слезы покатились по щекам.
– Никто не узнает, а через несколько месяцев Лена окончит Оболенку, – взволнованно объяснил папа.
– Вот и встречайся с ней через несколько месяцев. Заодно проверишь чувства на прочность.
– Лер, выслушай меня…
– Не собираюсь! – перебила я. – Начни думать головой, а не тем, что у тебя в штанах!
– Ты не понимаешь, это не просто секс! – Папа поднялся и шагнул ко мне, но я отпрянула, останавливая его жестом.
– Возможно, для тебя, а для нее? У нее – тоже чувства или желание успешно написать и защитить диплом?
– Лена не такая! – рассердился отец, однако быстро взял себя в руки.
– А какова бы была твоя реакция, если бы я вдруг призналась, что, к примеру, сплю с Арсением Романовым?
– Это другое, – сквозь зубы процедил папа.
– Разве что разница в возрасте меньше, что как раз явный плюс. Он не годится мне в отцы, – парировала я.
– Тебе нужно доказательство наших чувств? – Папа поглядел на меня с такой надеждой, что моя решимость поуменьшилась.
– Да, если убедишь меня, что у тебя не банальный кризис среднего возраста, а у Лены не взыграли амбиции студентки. Тогда я не буду возражать, – вздохнула я, осознавая, что если у отца и впрямь чувства, которые к тому же взаимны, то не буду стоять на пути родительского счастья.
– Конечно, Лерочка, я поговорю с Леной, – ласково сказал папа, аккуратно обнимая меня, боясь, что оттолкну, но я не смогла, прижавшись к нему еще сильнее. – Мы расстанемся, пока она не окончит Оболенский университет, но ты пообещай, что примешь ее потом.
– Если обоснуешь, что у вас серьезно, – пробормотала я и высвободилась из папиных объятий. – А теперь извини, мне надо идти.
– Может, останешься?
– Нет. У меня болит голова, хочу побыть одна.
Разговор с отцом меня окончательно доконал. Я чувствовала, как нарастает мигрень, и единственным желанием было вернуться к себе, забраться под одеяло, свернувшись клубочком, как котенок, и уснуть, чтобы сегодняшний день оказался дурным сном.
Как странно устроен мир: мы всегда болезненно воспринимаем новости о романе родителя, даже если он давным-давно свободен. Я не исключение. Наверняка отец влюблен в Королеву, а мне придется принять их отношения, но все равно в глубине души задержится мерзкое эгоистическое чувство, что папочка должен любить только маму.
Каждому ребенку хочется, чтобы родители были неразлучны, а тот, кто занимает место отца или матери, воспринимается в штыки.
Сейчас я не собиралась встречаться с Леной и всеми фибрами души ненавидела девушку. Страшилась столкнуться с ней у корпуса и как можно скорее прошмыгнула в свою комнату и заперлась.
Узкая кровать, окно с розовыми занавесками, письменный стол, заваленный книгами, учебниками и конспектами, кресло с вязаным пледом – комната ничуть не изменилась с утра, но теперь стала чужой.
Мой мир перевернулся за несколько часов, и я словно окончательно осиротела. Во мне разрасталось отвратительное ощущение, что я потеряла папу, а теперь он принадлежит другой.
Он всегда хвалил Лену, радовался, когда она находилась рядом, с удовольствием работал над дипломом выпускницы. Как же я была слепа, если не видела, что это не профессиональная увлеченность отца, а любовь!
На часах еще не было девяти, и я взяла снотворное, выпила двойную дозу и, забравшись под одеяло, уснула мертвецким сном, а в десять утра следующего дня уже переминалась с ноги на ногу перед дверью коттеджа Дмитрия Смирнова.
– Лер. – Он был в спортивных штанах и мятой футболке. Широко распахнул дверь, впуская меня в дом.
Выглядел Дмитрий неважно, хотя лучше сказать, сонно: взъерошенные волосы, красные глаза и вмятины на щеке, какие бывают, если заснуть не на подушке.
– В кабинет? – уточнила я.
– Да, – кивнул он.
– Вы жутко выглядите, – выдала я, усаживаясь на тот самый стул, на котором сидела накануне. – Тяжелая ночка сотрудника ФСБ?
– А ты, Лерочка, смелая. Но права, я почти не спал из-за студенческих работ. – Он кивнул на стопку эссе на столе.
– Кто их за вас проверяет? Вы ведь отправляете их кому-то по факсу, а проверенные вам высылают обратно? – Я решила озвучить догадку и, гордо вздернув носик, ждала ответ Смирнова.
Однако он лишь таинственно заулыбался.
– Ты сообразительная. Я в тебе не ошибся, – наконец объявил он.
– Тогда я не знала, что жужжал факс. Слышала странный звук, но заглянуть в окно толком не получилось.
– Я понял, что это ты.
– Конечно, но я не хотела давать вам возможности меня уличить. Но зачем вы здесь, Дмитрий… Олегович, если не ошибаюсь?
– Сергеевич, Лера, Сергеевич. Но мое предложение перейти на «ты» все еще в силе.
– Что вы забыли в Оболенке, Дмитрий Сергеевич? – вопросила я, делано пропуская мимо ушей его слова и специально интонационно выделяя настоящее имя мужчины.
– Я здесь на задании, которое тебя не должно волновать. Ты просто поможешь с философией.
– Нет, я не согласна. Если помогаю, то хотя бы должна знать почему.
– Информация секретная, и я не могу тебе ничего рассказать, – отрезал Смирнов и, усевшись на край стола, посмотрел на меня сверху вниз. – Лера, ты не в тех обстоятельствах, чтобы ставить мне условия.
– Ах да! Как я могла забыть, вы же меня шантажируете. – Я наигранно всплеснула руками.
– Лера, давай рассматривать все как договор. – Мои фразы его явно задели, и Дмитрий уже не казался излишне наглым.
– Ваше дело связано с гибелью профессора Радзинского?
– Ты хочешь что-то сообщить по этому поводу? – Я еще не была до конца уверена в том, что стоит доверять Диме.
Возможно, обиделась, что он отнекивался, хотя вовлек меня во всю эту канитель, а может, сомневалась в нем… В общем, решила умолчать о том, что удалось выяснить. Во всяком случае – пока.
– Мне нечего сказать.
– Я так не думаю, – пробормотал Смирнов, потирая подбородок. – Но мы побеседуем о профессоре потом, а теперь скажи четко: ты будешь сотрудничать с ФСБ, то есть со мной?
Я глубоко вздохнула и, задержав дыхание, внимательно посмотрела на мужчину.
Он тоже не сводил с меня взгляда, ожидая ответа. Но разве я могла отказаться?
В действительности мы оба знали, каким будет мой ответ.
– Да.
– Ты сделала правильный выбор, Лера, – заключил Дмитрий, протягивая руку, и я ее пожала.
* * *
Воскресное утро стало одним из важнейших в моей жизни: ведь то, кем я стала к сегодняшнему дню, является исключительно заслугой Димы.
Жаль, что слишком поздно открыли друг другу свои карты. Быть может, поделись мы секретами раньше, сумели бы предотвратить страшные события будущего.
11. Карты на стол
В доме липового научного руководителя имелась восхитительная библиотека. ФСБ прекрасно обеспечила сотрудника всем необходимым, поэтому у меня был доступ к разнообразным книгам для подготовки Смирнова к лекциям.
Я с интересом и некоторой завистью рассматривала корешки редких изданий, пока Дмитрий молча сидел в кресле. Моя задетая гордость даже сейчас, когда приходилось подчиняться Индюку, не позволяла стушеваться. Я четко решила дать понять мужчине, что не боюсь его, и раз мы работаем вместе, он обязан со мной считаться.
– А как мне теперь к вам обращаться? На профессора вы не тянете. Сержант Смирнов? Лейтенант?..
– Майор, но можешь звать по имени – Дмитрий, и давай все-таки на «ты». Мы – партнеры, к тому же поменялись ролями, и теперь ученик – я. – Индюк криво усмехнулся.
Я поняла, что он волнуется, и это немного успокаивало: не одной мне неуютно.
– Хорошо, Дмитрий, – я выделила интонацией его имя. – С чего начнем?
– С кофе? – предложил он.
– Да, тебе он точно не помешает.
Дмитрий выглядел не особо выспавшимся, а я решила не оставаться в долгу. Слишком сложно не поддеть Индюка, тем более сейчас по статусу преподавателя я была выше.
Не дожидаясь приглашения, я двинулась в сторону столовой, переходящей в кухню.
– Где кофемашина?
– А ты не теряешься, – хмыкнул Дмитрий и поплелся за мной.
– С чего бы? Теперь буду проводить у тебя много времени, а значит, мне должно быть здесь комфортно.
– Кофемашина в шкафчике. – Смирнов указал на кухонный пенал справа от холодильника. – Мне покрепче.
Я сделала два кофе, омлет с паприкой и ветчиной и тосты. Конечно, не ради Индюка, а исключительно потому, что не позавтракала, а заниматься на голодный желудок – не лучшее решение. Пока я хлопотала у плиты, Дмитрий не отходил от меня ни на шаг. Он наблюдал за всем, что я делаю, но в основном помалкивал.
Разумеется, я могла ошибаться, но подумала, что Смирнов стесняется. Еще бы, он ведь не ожидал, что я почувствую себя хозяйкой в чужом доме.
Так мы и обновили столовую.
Как я и предполагала, псевдопрофессор не готовил и питался исключительно в столовой и кафетерии. Он с аппетитом уплетал завтрак, мне даже стало жаль оголодавшего фээсбэшника, но я вспомнила, что он напыщенный, шантажирующий меня Индюк, и жалость сразу же пропала.
– Лер, зачем ты лезла ко мне в окно той ночью? – спросил он, впившись зубами в хрустящий тост.
– Мне не спалось, и я захотела прогуляться. Кстати, я не планировала подглядывать. До твоего дома дошла нецеленаправленно, а когда увидела, что ты не спишь в такое время, не удержалась. А потом еще странный звук… Я не догадалась, что работал факс.
– И у дома моего очутилась случайно? – засмеялся Индюк, насаживая на вилку кусок болгарского перца.
– Можешь не верить – дело твое. – Я равнодушно пожала плечами, стараясь не показывать, что меня задело его сомнение. – Мой диплом изучаешь не ты?
– Я попытался прочитать пару страниц… Когда я сюда приехал, то решил, что хуже ваших учебников ничего быть не может. Но взял в руки твой диплом и понял, что ошибся. Такой нудятины никогда в жизни не встречал.
– Ты ни черта не соображаешь! – Я швырнула вилку, которая со звоном упала на пол. Сказать, что разозлилась – все равно что промолчать. Я была в ярости.
Смирнов с такой легкостью оскорблял меня. Я сижу над дипломом часами напролет, вкладываю в работу всю душу, ищу материал, компилирую, постоянно переписываю…
– Не кипятись, Ланская, я сделал тебе комплимент, – расхохотался Индюк, чем еще больше вывел меня из себя. – Если мне скучно, значит, твой диплом стоящий. Я в курсе, что философия – особая вещь. Чем скучнее, тем лучше.
– И что теперь с моим дипломом? – вопросила я, когда перевела дыхание и постаралась успокоиться.
– Ты прекрасно пишешь. Я буду отсылать твои наработки на проверку и возвращать с пометками от настоящего профессора, – ответил Смирнов, допивая кофе и отодвигая в мою сторону грязную посуду, с намеком, чтобы я помыла.
– А как тебе удалось устроиться в Оболенку? Откуда у тебя рекомендации Эко? – Я встала из-за стола, водрузила на поднос посуду и направилась в кухонную зону.
Дима пошел за мной. В глубине души было приятно, что он рядом, но я вновь напомнила себе, что он чертов шантажист, поэтому резким движением открыла посудомоечную машину.
– Лер, ты готовишь вкусно, но не надо крушить мой дом, – вздохнул Смирнов.
– Ты не ответил. Как ты устроился в университет и откуда рекомендации?
– Мы давно хотели внедриться в Оболенку, а после смерти Радзинского освободилось место. Наши специалисты в короткие сроки создали в интернете образ Романова – гениального преподавателя. Что касается рекомендаций – Умберто Эко просто приезжал в Москву на открытые лекции.
– Тебя хотели внедрить сюда до смерти профессора Радзинского, поэтому твоя миссия – не расследование аварии, – размышляла я вслух.
– Лер, что-то я разболтался. Хватит в этом копаться, пойдем-ка лучше в кабинет, – посерьезнел Дмитрий и развернулся. – Кстати, кроме тебя кто-нибудь догадывается, что я не профессор?
– Вряд ли, – честно ответила я и отвела взгляд. – Девушки на тебя заглядываются. Студентки и даже некоторые преподавательницы. – Не хотелось выдавать своих чувств, но неожиданная ревность взяла верх.
Мне показалось, что я стала похожа на помидор, даже уши горели. Оставалось только сделать лицо кирпичом, чтобы создать видимость невозмутимости.
– Неужели? – Похоже, он искренне удивился, но расплылся в улыбке. – Ты тоже?
– Нет, я к их числу не отношусь. В этом плане ты мне неинтересен. – Я с радостью вернула Смирнову его же слова, и он обиженно нахмурился.
– Да. Ты же крутишь с братом Захара.
– Тебе есть дело до моих отношений? – Скрестив руки на груди, я уселась в кресло и начала рассматривать штору, словно это не отрез сатина, а картина знаменитого художника.
– Именно. Влюбленные девушки теряют голову. Ты можешь сказать парню что-то лишнее, когда будешь с ним накоротке, – без эмоций проговорил Индюк, однако ехидно улыбнулся.
– Что?! – Я повернулась к нему и даже слегка навалилась на стол, чтобы ближе видеть его подлые глаза. – Достаточно того, что я собираюсь заниматься с тобой философией. Общаться буду, с кем захочу, когда захочу и как захочу.
– Поаккуратнее, Ланская. Нарвешься, – прошипел он, но уже не напугал.
Моя злость отлично справлялась со страхом.
– Как раз тебе надо быть аккуратнее, а то ведь раскроют. Пока все гладко, но у кого-нибудь могут возникнуть подозрения на твой счет.
– Давай, начинай мне объяснять! Первая лекция – завтра, тема «Патристика»[18 - Патристика – философские и теологические воззрения христианских мыслителей, так называемых отцов церкви (конец I–VIII вв.). Целью патристики являлось формулирование догм, обоснование христианской веры; учение могло опираться на идеи Платона и неоплатоников. Религиозность при этом, как правило, доминировала над рациональным мышлением.]. – Он высокомерно махнул на толстенную хрестоматию, указывая мое место простого преподавателя.
– Патристика? – переспросила я, намереваясь отыграться. – Прекрасно, а что ты можешь поведать на эту тему?
– Я?! Ты должна меня просвещать!
– Я помогу тебе разобраться в философии и подготовлю к лекциям. Но мне надо оценить твой уровень знаний, – парировала я, наблюдая, как его высокомерие сходит на нет. Теперь передо мной сидел обычный рассеянный студент.
– Ладно… Патристика – раздел ранней средневековой философии, в основе которого… учение отцов церкви.
– Правильно, отсюда и название, – кивнула я. – Дальше.
– Что дальше? Дальше ты вещай.
– Назови философов этого периода. Как в целом разделяется патристика?
– Не знаю! Не-зна-ю, – по слогам прошипел Индюк. – Я вообще считаю, что все это чушь собачья. Философы только и умели, что чесать языком. Их размышления давно устарели. И до науки им далеко. Вот математика – сила, а тут…
– Дима, прекрати! – громко хлопнув по столу ладонью, крикнула я, запоздало осознав, что впервые назвала его уменьшительным именем. – Философия – мать наук. И математика вышла из философии. Вспомни Пифагора![19 - Пифагор (ок. 570 г. до н. э. – ок. 490 г. до н. э.) – древнегреческий математик и философ-мистик.]
– Пифагор создал теорию для геометрии, – с умным видом заявил Дмитрий.
– Браво, ты что-то вспомнил, – вымученно улыбнулась я. – Натаскивать тебя будет сложнее, чем я думала.
До обеда я пыталась объяснить Смирнову основы патристики. Сказать, что он делал успехи, я не могла. Индюк постоянно вздыхал и чертыхался. А когда мы добрались до краеугольного камня, то и вовсе разругались.
– Теперь ты понимаешь тезис: «Верую, ибо абсурдно»?[20 - «Верую, ибо абсурдно» – крылатое выражение, которое приписывают философу Тертуллиану.] – спросила я после получасового рассказа о вкладе Тертуллиана[21 - Тертуллиан (ок. 160 г. – ок. 220 г.) – мыслитель-богослов раннего христианства, представитель патристики.] в патристику.
– А здесь и так сплошной абсурд, – пробубнил Дмитрий, запустив руки в свои и без того растрепанные волосы.
– Объясни термин в отношении Сына Божьего, – не отступала я.
– Ты сейчас про Христа? – неуверенно предположил он.
– Ты знаешь другого Сына Бога?!
– Мы все дети Бога, – деловито ответил Индюк, но смутился под моим суровым взглядом.
– Мы сейчас обсуждаем философию Тертуллиана! – напомнила я. – А он говорил: «Сын Божий умер: надлежит тому верить, потому именно, что разум мой возмущается против того. Он восстал из гроба, в котором был положен: дело верное, потому что кажется невозможным»[22 - Тертуллиан. О плоти Христа (у Е. Карнеева «О Плоти Христовой»). (Перевод Е. Карнеева.)]. Теперь тебе ясно?
– Да, но кое-что остается загадкой, – серьезно заметил Дмитрий. – Тертуллиан жил во втором веке. Тогда не было ни комфорта, ни удобств, как сейчас. Ну а он, вместо того чтобы стараться облегчить себе жизнь, сидел и размышлял о философии.
– Ага! – Я нарочно проигнорировала выпад. – И что он писал о философии?
– А это уже интересно, – усмехнулся горе-студент. – Ты упоминала что-то про язву желудка. Наверное, по мнению Тертуллиана, ее вызывает философия.
Я тяжело вздохнула и опустила голову на руки. Если сначала казалось: Смирнов придуривается специально, чтобы меня позлить, то сейчас уже не сомневалась – этот мужчина во всем, что касается философии, не умнее дерева! Теперь ясно, почему он каждую лекцию считывал с бумажки. Но главная проблема заключалась в том, что у Дмитрия не было и толики желания что-то понять! Псевдопрофессор наивно полагал, что я разложу все по полочкам и он усвоит урок как дважды два, но только без его желания ничего не получится!
– Дима, – успокоившись, начала я, – Тертуллиан не говорил, что философия может быть причиной язвы желудка. Он писал о том, что философия должна ограничиваться лишь объяснениями и не пытаться что-либо досконально исследовать. А споры об аллегорическом трактовании Священного Писания считал бесполезным умствованием, которое расстраивает желудок.
– Согласен, но я пойду дальше. Вся философия расстраивает желудок. – Он довольно улыбнулся, и это было так искренне, что моя сердитость в разы убавилась.
– Дурак, – не выдержала я и засмеялась.
– Кстати, о расстройстве желудка. Скоро обед. – Дима посмотрел на наручные часы, а потом на меня. – Возвращайся в корпус, Ланская, затем пообедай, а вечером продолжим.
– Лера, зови меня по имени. Ладно уж, разрешаю.
В конце концов, мы сейчас в одной лодке и, чтобы плыть, должны работать в тандеме. Пусть лучше наши отношения походят на приятельские, чем будем вечно ссориться.
– Считаешь меня другом? – удивился Смирнов.
– Нет. – Я с улыбкой покачала головой. – Близкие люди не шантажируют друг друга. Но тебе позволю обращаться ко мне по имени. В виде исключения. – Я взяла сумку и двинулась к выходу.
Дима проводил меня до двери и даже поблагодарил. Со стороны мы действительно казались приятелями: даже и не скажешь, что в действительности Смирнов меня шантажирует, а во мне соревнуются ненависть и влюбленность.
Попрощавшись с новым напарником, я не спеша направилась к корпусу, чтобы переодеться, по пути размышляя о том, что услышала от Дмитрия. Управление давно хотело внедрить агента в Оболенку. Значит, то, над чем работает майор Смирнов, случилось до гибели Павла Аркадьевича. Радзинский говорил об убийствах.
Вероятно, Индюк приехал сюда, чтобы их расследовать. В курсе ли он, что профессора убили? Наверняка… иначе бы не пытался выяснить, что мне известно о смерти научрука. А Петя? Его Смирнов включил в дело? Но куда больше беспокоило другое – отец располагает кое-какой информацией.
Если Дима разузнает об этом, конечно же захочет допросить папу, чем, возможно, поставит его жизнь под угрозу.
Я должна всеми силами этого не допустить.
За обедом в столовой я присоединилась к друзьям. Они увлеченно обсуждали Хеллоуин, напрочь забыв о том, что случилось на балу. Традиция отмечать День Всех Святых в Оболенке появилась пару лет назад. Долгие годы преподаватели не соглашались устраивать празднество, считая, что не стоит подражать западной массовой культуре. Но затем сдались под студенческим напором и позволили организовывать ежегодный осенний маскарад.
Арина просто обожала наряжаться. Она огорошила меня новостью, что завтра мы едем в Москву за костюмами. Отказ не принимался, да и я была не прочь проветриться и отвлечься от проблем, навалившихся на меня в Оболенке.
Лена Королева отсутствовала, благодаря чему у меня не пропал аппетит. Разумеется, наша встреча не за горами, но пусть она случится позже. Любопытно, почему Ленка не явилась? Да и вообще, куда она запропастилась? Избегает меня? Неужели ей стыдно? Зато моему отцу – нет.
Он здесь – и даже виду не подает, что встревожен. Ведет себя как обычно и мило беседует с Дмитрием.
Вот что меня тревожило. Я даже хотела подойти, но подумала, что таким образом выдам папу.
Майор Смирнов быстро расправился и с первым, и со вторым. Попрощался с папой и намеренно прошел мимо моего столика. Шлейф парфюма совершенно затуманил мне голову. Арина что-то рассказывала, а я могла думать лишь о том, что остаток дня проведу с милым фээсбэшником. Пусть я злилась на шантаж, но в глубине души ликовала: у меня появилась возможность быть рядом, поэтому втайне я лелеяла надежду найти взаимность.
Дима ждал меня, нервно прохаживаясь по крыльцу. Я немного опоздала. Специально, чтобы раздразнить Индюка. У меня получилось.
– Вроде маленькая, а столько ешь! – недовольно кинул он, впуская меня в дом.
– Прости, что?
– Я давно тебя жду. Судя по времени, ты слопала половину меню в столовой.
Я молча проследовала в гостиную, нарочито громко стуча каблуками, и уже хотела было сказать ответную колкость, но увидела на столе яблочный пирог, две тарелки и кружки.
– Ты купил десерт? – выпалила я, не веря, что Индюк готовился к моему приходу.
В нашем кафетерии пекли восхитительную шарлотку с яблочным повидлом. От одного вида лакомства у меня потекли слюнки, но Смирнову совсем не обязательно было знать, что он купил мой любимый десерт.
– Да, чтобы хоть как-то подсластить твои нудные лекции, – с присущей ему галантностью ответил Индюк.
– Спасибо, – обиженно проговорила я, хотя поразилась маломальскому проявлению внимания и в итоге решила проигнорировать язвительный выпад.
Ничего особенного: защитная реакция ученика, плохо справляющегося с уроками.
Дима принес из кабинета записи и книги, разложил все на столе и, пока я вспоминала, на чем мы остановились, начал заварить чай. Откровенно говоря, ни о какой средневековой философии я уже не думала, наблюдая, как Смирнов орудует на кухне.
– Дим, ты ведь меня боялся? – насаживая на вилку кусок пирога, спросила я. – Испугался, что тебя раскрою, поэтому не хотел быть руководителем?
– Верно, Лер, – пачкая руки липким повидлом и отправляя в рот почти весь кусманище шарлотки, ответил Смирнов. Он ел руками, совершенно не стесняясь, и ухмылялся моим церемонным манерам.
– Приятно осознавать, что ты боялся меня, а не просто люто ненавидел.
– Сперва ты меня взбесила тем, что дрыхла на лекции. Вроде такой университет, а тут ты – как после вечеринки. Не думал, что лучшая студентка может такое себе позволить, и решил, что ты прикрываешься папочкой. Но я ошибся, полагая, что ты тупица. Когда меня назначили руководителем, я запаниковал – ты бы в два счета меня раскусила.
– Почему же согласился?
– Не мог отказаться. Пытался, но Серов настоял. Чтобы не вызывать подозрений, пришлось стать научруком. Я хотел тебя застращать, но опять промахнулся. К тому же влетело от начальства. Работая под прикрытием, мы обязаны избегать любых конфликтных ситуаций, а с тобой я вечно цапался.
– Теперь понимаю твою перемену в поведении. Кто-нибудь еще в Оболенке в курсе, кто ты такой?
– Нет. – Смирнов нахмурился. – Мы пока что гадаем, кто может быть причастен к этому делу, подозреваемых много, поэтому люди должны оставаться в неведении.
– Почему тогда рассказал мне? А вдруг я замешана в том, что ты расследуешь?
Дима неожиданно пересел на диван и заглянул мне в глаза. Наши лица были так близко, что я чувствовала тепло его кожи и сладковатый яблочный аромат от капельки повидла на губе Дмитрия.
С минуту мы смотрели друг другу в глаза, и, когда сердце было готово вырваться из груди, Индюк хитро ухмыльнулся:
– Нет, на тебя не думаю. Характер не тот. – И снова чертов Индюк превратился в глыбу льда.
Он пересел в кресло и кивнул на учебные материалы, но я продолжала:
– Что значит не тот характер?
– То и значит, Лер, – отмахнулся Смирнов. – Лучше скажи, ты хорошо готовишь мясо?
– Мясо? – переспросила я, и Дима кивнул. – Ну… да. А что?
– Во вторник ты отвечаешь за ужин, – заявил он непринужденным тоном, что меня окончательно возмутило.
– С какой стати?!
– Твой отец сказал, что ты превосходно делаешь говядину в вине. Во вторник он пригласил меня в гости, пообещал, что ты порадуешь своим кулинарным искусством. Помимо мяса тебе нужно постараться, чтобы Ланской меня не раскрыл. Будешь помогать… – Смирнов говорил еще что-то, но я не слушала.
В груди гулко отбивало чечетку сердце, а перед глазами маячили страшные картинки допроса папы. Ясно как день: если бы Индюк не подозревал в чем-то отца, он бы ни за что не согласился на ужин.
12. У мадам Барелль
Конечно, невозможно превратить человека, который совершенно не смыслит в философии, в настоящего профессора, читающего серьезные лекции.
В конце первого дня занятий с Дмитрием Смирновым я донельзя вымоталась. Он же, сославшись на головную боль, обвинил меня, что теперь не сможет выполнять свои прямые обязанности.
В результате я составила план для начальных курсов, а для старших пришлось согласиться на очередное эссе. Правда, на этот раз тему выбирала я, а не учебник философии для вузов. Дима хотел продолжить заниматься и завтра, но я была вынуждена его разочаровать, сообщив, что у меня другие намерения.
Однако Индюк нисколько не расстроился и приказал (именно приказал, грубиян!) явиться к нему в дом после моего возвращения из Москвы.
Утро понедельника выдалось тревожным. Сидя на треклятой эстетике, я только и думала о том, как справляется с лекцией чертов Индюк.
Едва раздался звонок, я помчалась на кафедру философии.
– Можно? – деликатно спросила я, предварительно постучав в дверь. Было такое волнительное чувство, будто я собираюсь узнавать результаты экзамена.
– Да.
Дима, как и всегда, был хмур. Он ссутулился над столом, внимательно читая газету. Если бы так он изучал книги… Смирнов меня, конечно, узнал, хоть и не поднял головы. Игнорировал? Никак не мог унять гордыню, или это что-то другое?
– Как лекция, Арсений Витальевич? – поинтересовалась я, присаживаясь на стул.
– Что? – чуть растерялся он, наконец поднимая на меня взгляд.
– Я спросила, как лекция, – специально выделяя каждое слово, повторила я.
– Ах да… Хорошо, спасибо. Сегодня, после поездки, зайдешь ко мне и напишешь план на завтра. – И опять – руководящий тон. И необоснованная самоуверенность.
Как же меня злил Дима, когда таким образом себя вел! Захотелось отомстить, сделать гадость, и я не нашла ничего лучше, как схватить со стола газету и на глазах Индюка смять в большой ком.
– Сдурела, полоумная?!
– Прекрати говорить со мной в подобном тоне. Я тебе не служка[23 - Служка – слуга в монастыре. Иногда термин употребляется в качестве синонима домашней прислуги. В данном случае это игра слов: поскольку Лера учит Дмитрия христианской средневековой философии, героиня сравнивает себя именно со служкой, а не служанкой.]. Мы в одной лодке, имей в виду. И не надо напоминать про твой жалкий шантаж. – Я подняла руку, опережая очередную грубость, понимая, что сейчас должна поставить наглеца на место. – Я вернусь поздно. Мы не сможем позаниматься.
– Не страшно, я ложусь не рано, как уже заметила, – прошипел он. – Буду ждать тебя, Ланская. Тебе еще диплом дописывать, не забывай.
– Неужели?! – рассвирепела я. – Ладно, приду, но к тому моменту, будь добр, ознакомься с биографией и творчеством Августина Аврелия[24 - Аврелий Августин (354–430) – богослов и мыслитель, влиятельнейший проповедник, один из отцов церкви.]. А иначе заставлю всю ночь читать вслух его «Исповедь»[25 - «Исповедь» – автобиографическое сочинение Августина (написано ок. 397–398 гг.), состоящее из тринадцати произведений.].
– Ведешь себя как престарелая учительница, – хмыкнул Смирнов и, перегнувшись через стол, забрал у меня помятую газету, положил на стол и принялся аккуратно расправлять бумажные листы.
– Придурок, – тихо, но так, чтобы Дима услышал, кинула я и гордо вышла из аудитории под его ненавидящим взглядом.
Я шагала к залу риторики и мысленно проклинала Смирнова, но неожиданно меня кто-то взял за руку. Конечно! Только ее не хватало!
* * *
– Лен, что ты хочешь? – Я постаралась всем своим видом продемонстрировать, что совсем не рада встрече с любовницей отца.
Пусть знает, что со мной не следует шутить.
– Теперь ты в курсе, – виновато пробормотала она. – Лер, давай поговорим.
– А нам есть о чем? – Скрестив руки на груди, вопросила я, возмущаясь ее нахальству.
– Я должна все объяснить, – прозвучало решительно и отнюдь не виновато.
Я не была к такому готова, будучи уверенной, что Королева стушуется рядом со мной.
– Нечего объяснять, Лен! Мне пора на занятие. Тебе, кстати, тоже.
– Лер, прошу тебя! Нам действительно надо кое-что прояснить!
– Хорошо. – Я сдалась, но лишь потому, что разговора не миновать.
Пусть уж сейчас. Прямо как пластырь на болячке, проще быстро оторвать. Раз, и готово! Больно, саднит, зато все кончилось.
– Понимаю, как тебе было неприятно, – начала она, но сразу же замялась, подбирая правильные слова.
– Нет… Твоего отца не соблазняла девочка-ровесница.
– Но это не то, что ты думаешь. У нас не просто связь.
– Тогда что?! – Я повысила голос, но резко замолчала, чтобы не привлекать ненужное внимание.
– Я люблю Андрея, – прошептала Лена, поднимая полные слез глаза.
И на секунду я сдалась.
– Он в отцы тебе годится. Я видела, с кем ты встречалась раньше. А теперь ты хочешь, чтобы я поверила в нежные чувства к моему папе? Твоя любовь появилась, когда вы начали заниматься дипломом? Поэтому он тебя расхваливал?
– Все произошло гораздо раньше. Я давно люблю его.
– И когда же? Папа сказал, что вы вместе полгода, – возразила я.
– Да, именного тогда Андрей смог признать, что у него есть ко мне чувства, но я полюбила его еще три года назад, когда Ланской начал читать у нас юриспруденцию. Его рассудительность, тонкий ум, разносторонняя натура восхищали меня. Я сблизилась с ним не потому, что он мой научный руководитель, он стал им потому, что я мечтала об этом.
– Лен, если ты и впрямь любишь его, как говоришь, зачем тогда подставляешь? Подумала, что будет с моим папой, если кто-то узнает о его связи со студенткой? – Орать в гневе не получалось, и я заговорила тихим голосом. Даже пожалела Королеву, но перебороть себя и принять ее связь с отцом не могла.
– Мы скрывали наш роман… Лер, послушай, я очень не хочу, чтобы с Андрюшей что-нибудь случилось. Я не желаю ему зла: когда любишь, а чувства взаимны, все, кроме твоего мужчины, перестает существовать.
– Не верю, что ты говоришь о моем отце, – пробурчала я скорее себе, чем ей.
Однако Лена откликнулась:
– Ты воспринимаешь его как родителя и не видишь того, что вижу я, – мужчину! Настоящего мужчину. А разница в возрасте… Что ж, двадцать с лишним лет – немало, но и не особо критично. Есть пары с куда большей разницей.
– Но здесь вы не можете продолжать встречаться. Это против правил Оболенки.
– Я знаю об условии, которое ты поставила, – ледяным тоном продолжала девушка. – Ты пообещала Андрею, что примешь меня, если мы докажем наши чувства. Думаешь, я не сумею подождать несколько месяцев, чтобы полноправно быть с тем, кого люблю?
– Лен, если любишь по-настоящему, то сможешь. Но… Твои чувства не угаснут, когда у тебя на руках будет красный диплом?
– Не угаснут, – усмехнулась Королева. – Я терпела столько времени, что несколько месяцев – это ничто. Да, я буду находиться рядом как студентка, зато уже могу не сомневаться, что чувства взаимны.
– Я сдержу слово, – серьезно сказала я, – если после того, как ты окончишь Оболенку, вы снова сойдетесь. Тогда я не буду против. – И, завершив разговор с Леной, я ушла.
Но во мне что-то надломилось. Я ей поверила. Но, почувствовав, что Королева говорит правду, не обрела спокойствия. Скорее наоборот: ведь в глубине души надеялась, что ее связь с отцом не пройдет проверку. Но теперь была вынуждена признать, что наверняка через восемь месяцев папа снова сойдется с Леной.
К счастью, от дурных мыслей спасла риторика и очередные споры по поводу нравственности и религии. Дебаты выдались настолько жаркими, что я не заметила, как пролетела пара.
А потом в расписании значилась средневековая философия.
Суровый майор Смирнов… ах да! Сейчас он Арсений Витальевич…
Итак, суровый Арсений Витальевич грозно возвышался над кафедрой. Не знай я, что все это напускное, напугалась бы по-настоящему, как мои однокурсники.
– Лер, а чего он? – шепнула Аринка, усаживаясь за парту. – Держу пари, что-то удумал.
– Вряд ли. Скорее, сожрал за обедом в столовой кислые щи, – отмахнулась я.
– Ты его ненавидишь. Да, не повезло с научруком.
– Точно. Но сейчас уже поздно…
Арсений слышал наш шепот и, если даже не разобрал, что именно я сказала подруге, догадался, что речь шла о нем.
Горе-преподаватель метнул в меня фирменный испепеляющий взгляд, но должного эффекта тот не возымел. Я чуть не рассмеялась, громко прыснув в кулак.
– Ты самоубийца? – выдала Аринка. – Специально его взбесить решила?
– Не сочиняй. Я просто вспомнила смешной случай, не более.
– Да? И что за случай? – прищурилась подруга, но нас грубо прервала шоколадка, со стуком опустившаяся на парту.
– Держи, Лер, – подмигнул нарисовавшийся рядом Нилов.
– Спасибо. В честь чего взятка?
– Вы едете в город, а я не могу. Купи мне что-нибудь к маскараду, – попросил парень, скорчив жалостливую физиономию.
– Но я не очень разбираюсь в мужских нарядах.
– Глупости, я тебе полностью доверяю, малышка. У тебя бурная фантазия и отличный вкус.
– Ладно, зачту шоколадку и лесть в качестве платы, – вздохнула я, демонстративно закатив глаза.
– Спасибо. – Юрка поцеловал меня в щеку, причем настолько быстро, что я не успела среагировать.
Он направился к своей парте, а я невольно взглянула на псевдопрофессора. Недовольное лицо Дмитрия моментально напомнило об условии держаться подальше от Нилова. Но я назло Смирнову повернулась к Юрке и, лучезарно улыбнувшись, подмигнула парню.
Он, конечно, принял язык жестов за заигрывание. Я должна была почувствовать укор совести, однако ощутила удовлетворение, что насолила преподавателю.
Нехорошо… но ничего не поделаешь, у каждого есть маленькие слабости, верно? Индюк еще сильнее нахмурился, но тут раздался звонок, и мужчина был вынужден отвлечься от моего мысленного убийства.
Писать эссе на придуманную самой тему оказалось весьма увлекательным занятием.
Я почувствовала настоящее вдохновение. В итоге не заметила, как пара подошла к концу, а у меня даже не было написано и половины того, что хотела. Звонок. Студенты с шумом стали подниматься и сдавать работы, а я, как ненормальная, пыталась поскорее изложить идеи и тезисы на бумаге.
– Я буду ждать у корпуса, – кинула мне Аринка. – Не задерживайся.
– Угу…
Это была последняя пара, как у меня, так и у Индюка, поэтому я рассчитывала на поблажку в виде дополнительных минут. Как же тяжело, когда хочется сказать так много, но ты должна ограничиваться листом бумаги и двумя часами.
– Ланская, время истекло, – прогремел псевдопрофессор.
– Но вы – не преподаватель, – пробубнила я, не отрываясь от эссе.
– Серьезно, закругляйся, хватит, – скомандовал он.
– Сейчас. Дописываю, – проворчала я, выводя последнее предложение заключения. – Готово. – Положив листы на кафедру Арсения (или Дмитрия), я собралась уходить, но вдруг он схватил меня за руку. И вроде бы специально сжал ее так сильно, чтобы сделать больно.
– А что было до лекции? – прошипел он.
– Ты о чем?
Вот как, значит… Злится. Так и надо Индюку. Пусть знает, что он мне не указ! Будет еще решать, с кем мне общаться, а с кем нет… не позволю!
– Милуешься с Ниловым прямо в аудитории… – с отвращением выплюнул он и крепче сжал мою кисть. – Я же приказал тебе прекратить.
– Ну-ну… Напоминаю, горе-преподаватель, что я тебе не наложница в гареме, а ты не султан. Я буду общаться с кем захочу.
– Не нравится он мне, Лер, – спокойно сказал Дима, отпуская меня.
Он даже попытался поправить мой рукав платья, но я отшатнулась.
– Нилов и не должен нравиться тебе. Ему надо нравиться мне. – Где-то глубоко в душе затеплилась надежда, что это не просто забота со стороны майора Смирнова.
Возможно, он испытывает ко мне симпатию и ревнует. Но надежда была слишком слабой, я и сама в это не верила.
– Не забудь, сегодня буду ждать, – окликнул Дима, когда я бросилась к выходу, – Во сколько бы ни вернулась.
– Ладно, – огрызнулась я и громко хлопнула дверью.
Когда я подошла к жилому корпусу, у подъезда стояло такси. Хмурый водитель проворчал что-то про доплату за простой, но, пользуясь тем, что Арина еще не спустилась, я быстро забежала к себе и выложила из сумки тетради и учебники.
До Москвы мы обычно ехали на «Сапсане» от Твери, но до самой Твери добирались на машине. К сожалению, из-за расположения Оболенки транспортное сообщение с двумя российскими городами было крайне неудобным и дорогим.
С подругой мы столкнулись на лестнице и вдвоем спустились к такси, чему я была несказанно рада, поскольку не хотелось и дальше выслушивать бурчание водителя.
В этом плане быть вместе с Ринкой выгодно – она никогда не давала в обиду ни себя, ни меня, и даже солидный взрослый человек не мог бы ей ничего указывать.
Нам повезло успеть на нужный «Сапсан», и через полтора часа мы были на Ленинградском вокзале. Магазин находился на окраине Москвы, поэтому пришлось спускаться в метро, потом ехать на автобусе, а дальше топать пешком через реденький сквер.
Столица – очень яркий, разношерстный город, но я и не догадывалась, что здесь есть районы наподобие того, в котором мы очутились. Двери обшарпанных домиков украшали этнические атрибуты, рядом соседствовали ларьки со всевозможными диковинными товарами, всюду сновали люди, похожие на героев фильмов ужасов. Где-то слышалось кудахтанье кур, а где-то нечто вроде воя какого-то животного.
– Арина, где мы? – прошептала я, притянув подругу за локоть.
– Тут ошиваются гадалки, ведуньи и прочие темные личности, – тихо ответила Арина. – А еще можно купить кучу разных вещей, которые станут для нас отличными прикидами для Хеллоуина.
– Ты совсем свихнулась? – пропищала я. – Куда ты затащила меня? Я думала, ты везешь меня в магазин карнавальных костюмов. Да еще и возвращаться снова через тот сквер, а уже темно!
– Лер, без паники! В магазине мы бы не нашли ничего оригинального, а теперь вон какой выбор. Нам ничего плохого не сделают. Такие, как мы, сюда тоже захаживают. Например, чтобы погадать или приворожить кого. Кстати, тебе не надо?..
– Приворожить? – удивилась я, чувствуя, как порозовели щеки, и отнюдь не от прохладного воздуха.
– Нет, погадать, – усмехнулась Ринка.
– Спасибо, обойдусь. Не верю во всякую чушь.
– Дело твое. – Подруга пожала плечами и, подхватив под руку, повела в глубь квартала. – А я зайду к гадалке. Ванька что-то не слишком активный.
– Может, стоит дать парню время, а не давить на него? Он ухаживает за тобой, торопить не хочет. А ты… к гадалке…
Около часа мы бродили по торговым рядам, и мне удалось найти странный балахон для Нилова и темно-синее платье в пол, расшитое серебряными нитями, – для себя. Однако Ринка долго не могла отыскать подходящий наряд, пока не наткнулась на короткий этнокостюм в африканском стиле, а главное – неимоверно открытый.
В общем, все как по заказу.
Время было позднее, а дорога дальняя. Я понадеялась, что Аринка выбросила из головы идею о гадании, но ошиблась. Как бы я ни сопротивлялась, она затащила меня в дом некой мадам Барелль.
Мадам Барелль оказалась эффектной женщиной лет пятидесяти, но яркий макияж прибавлял ей возраста. Широкая черная юбка, подпоясанная красочным платком с декоративными монетами в качестве бахромы, шелестела во время ходьбы, что совершенно не смущало хозяйку. Темно-каштановые кудри были собраны в высокий хвост, а обилие разнокалиберных украшений могло ослепить, если бы в ее жилище было чуть больше света.
Гадалка поинтересовалась, кто из нас будет первой, и Арина сразу же отозвалась.
Мадам Барелль кивнула на комнату в дальнем конце коридора, и подруга обреченно поплелась туда. Похоже, Ринка испугалась, но идти на попятную не желала. А я устроилась на табурете в прихожей и взяла телефон, решив написать горе-профессору, что еще в Москве.
Ответ не заставил себя ждать. Все тот же грубый и нахальный Индюк…
Но я все равно улыбнулась. Меня забавляло недовольство Индюка.
Индюк:
«Мне плевать, что ты нерасторопная, как черепаха. Шагай своими коротенькими ножками на поезд в Оболенку».
Я:
«Желаю прекрасного вечера без моей компании».
Индюк:
«Задерживаясь в Москве, ты делаешь хуже только себе. Тебе еще писать план лекций. Не явишься сегодня, завалю твою подружку и хахаля на семинаре. Их не допустят к экзамену, и будут крупные проблемы».
Я:
«Шантажист».
Я:
«Ненавижу».
Индюк:
«Любить меня вовсе не обязательно. Достаточно подготовить к занятиям. До встречи».
Вот теперь я не улыбалась.
Дима поступил как последняя сволочь, шантажируя Аринкой и Юркой. Конечно, он знал, что я не подставлю друзей. Но что такого серьезного бы произошло, уступи он мне хоть раз? Иногда казалось, что он злит меня нарочно, словно дня без этого не может прожить. Мерзавец! Я кляла Смирнова последними словами и не заметила, что Ринка уже вернулась после сеанса гадания.
Подруга была не похожа на себя и витала где-то в облаках.
И непонятно, хорошо это или нет.
– Теперь ты, – раздался голос гадалки.
Мадам Барелль стояла рядом с Ариной и сверлила меня узкими карими глазками.
Первой мыслью было отказаться, но я вдруг поднялась и пошла в комнату. Никогда не верила в мистику, но меня буквально вела невидимая сила, а разум оправдывался, что это не более чем желание понять, что настолько сильно потрясло Ринку.
Комната была маленькой и темной, напоминающей чулан. Столик в центре, три стула вокруг и тумба. В спертом воздухе витал запах благовоний и парафина от нескольких десятков свечей, расставленных повсюду. Ведьминский антураж поддерживался великолепно, однако мой скептицизм одолеть не так просто.
– Садись. – Гадалка указала на стул и устроилась напротив. – На чем тебе погадать? Шар, кофейная гуща, воск, Таро…
– Таро, – неуверенно ответила я.
– Хорошо. – Женщина извлекла из складок юбки колоду карт.
Наверное, трюк был задуман, чтобы удивить меня, но я моментально догадалась, что под платком у Барелль – нашитый карман.
– Сними левой рукой. – Барелль протянула колоду, а я сделала так, как она просила.
Не сводя с меня глаз, гадалка подняла верхнюю карту.
Но стоило женщине взглянуть на изображение, как она спрятала карту в середину колоды. Гадалка словно увидела нечто ужасное, что встревожило даже меня, настроенную скептическим образом.
– Что случилось?
– На Таро гадать не будем, – бросила Барелль. – Тебе нельзя.
– Почему?
– Ты должна держаться подальше от любых символичных изображений, таящих в себе силу, – пробормотала женщина.
– О чем вы? Не понимаю…
– Мы используем шар. Сейчас, подожди. – Мадам Барелль взяла с тумбы хрустальный шар и попросила в него заглянуть.
Я посмотрела на свое перевернутое отражение в хрустале, но больше ничего не увидела. У меня не оставалось сомнений, что я присутствую на умело поставленном спектакле, а гадалка – настоящая шарлатанка.
– Твоя дорога не простая, попутчиком будет смерть, – полушепотом заговорила Барелль. – Вижу зло, оно поблизости и хочет забрать тебя. Прояви бдительность. Ты потеряешь и обретешь. Есть человек, который станет смыслом твоей жизни, но пока ты ничего не осознала. А вот и развилка: на распутье лишь ты сама сможешь принять решение, чью сторону занять – добра или зла. Именно это и станет судьбоносным. Ты принесешь победу тем, кто будет находиться рядом и разделять твои убеждения. А теперь иди!
– Спасибо, сколько я должна? – Невнятная чушь меня не впечатлила, и я потянулась за кошельком, но гадалка остановила жестом.
– Не надо. Единственная плата, какую попрошу: никогда не переступать порог моего дома.
Как-то подозрительно. Разве гадалки отказываются от заработанной награды? Хотя, возможно, это тоже часть спектакля? В любом случае я не придала никакого значения словам мадам Барелль, а зря…
13. Вместе или против друг друга
Всю дорогу до университета мы с Ариной в основном молчали. Сославшись на усталость, подруга задремала в поезде и не захотела делиться тем, что ей нагадала мадам Барелль.
Я, в свою очередь, тоже не горела желанием общаться. Несмотря на скептицизм, гадалке удалось подпортить настроение дурным предсказанием, и пусть я в него не верила, было как-то не по себе.
Вернувшись в университетский городок, я распрощалась с Ринкой, заручившись, что мы встретимся утром и вместе позавтракаем. Когда подруга ушла, я с завистью подумала, что ее ждет мягкая постелька, а меня мученье с Индюком. Наспех приняв душ, переодевшись и захватив кое-что из купленных в городе продуктов, я направилась к псевдопрофессору.
Усталость никуда не делась и после душа, поэтому желания надолго задерживаться у Смирнова не возникало, даже несмотря на мои романтические чувства.
Я подошла к знакомому домику с зеленой крышей и намеревалась постучать, но заметила, что дверь приоткрыта. Недолго думая, я тихо прошмыгнула внутрь. В гостиной был полумрак, комнату тускло освещал торшер. На втором этаже и вовсе царила темнота.
Слабая полоска света виднелась под дверью кабинета майора Смирнова. Поставив пакет с продуктами на пол, я пошла туда, решив отругать псевдопрофессора за то, что он не запирается.
Дима спал, сидя в кресле, устроив голову на раскрытой книге, словно на подушке. Я приблизилась и поняла, что Индюка сморила усталость из-за той самой «Исповеди» Августина, которую я грозилась заставить читать его вслух.
Похоже, философия действует на майора Смирнова как снотворное. Ему даже не помог кофе. Полупустая кружка с остывшим напитком разносила терпкий аромат по кабинету. Дмитрий казался беззащитным, совсем молоденьким и еще более привлекательным. Невозможно было не улыбнуться. Вдоволь налюбовавшись редким моментом созерцания милого Индюка, я решила разбудить его и уже вытянула руку, но мужчина резко ее перехватил.
Еще мгновение – и я оказалась прижатой к столешнице лицом вниз.
– Какого черта подкрадываешься? – выругался Смирнов и отпустил меня так же стремительно, как и схватил.
Я, пошатываясь, отошла и принялась поглаживать запястье. На коже уже появился красный след: завтра он точно превратится в синяк.
А от милого спящего парня не осталось и следа.
– Я не подкрадывалась. Ты уснул, а дверь не закрыл, – недовольно ответила я.
– Ладно, извини, – пробормотал он, потирая шею и чувствуя неловкость из-за нападения. – Очень больно?
– Приятного мало, – насупилась я. – Синяк будет.
– Давай приложу лед. Погоди.
Дима вышел из кабинета, а я опустилась на диван, рассматривая запястье. На самом деле я не особо сердилась, ведь псих накинулся на меня не со зла. Но я решила доиграть до конца и проучить Индюка легкой обидой.
Индюк вернулся через пару минут с пакетиком льда. Опустился на колени и бережно взял мою поврежденную руку. Это было так приятно, что я едва не протянула ему вторую, здоровую. Может, он ее вывихнет, а после снова станет нежным.
Холод обжег запястье, и я чуть дернулась, но Смирнов крепко сжал мою кисть и плотно приложил к ней пакет со льдом.
– Прости, я правда не хотел сделать тебе больно, – полушепотом произнес он, впервые разговаривая без издевки, усмешки или высокомерия.
Казалось, что именно сейчас передо мной настоящий Дмитрий Смирнов – человек, а не сотрудник ФСБ.
– Знаю и не сержусь, – улыбнулась я, совершенно растаяв, желая только одного – быть с ним.
– Ты принесла продукты? – Он отстранился, и захотелось вцепиться в него до боли в пальцах, лишь бы не отпускать.
– Да, в твоем холодильнике хоть шаром покати, а я не ужинала. Думаю, ты не откажешься от домашней еды.
– Я тоже пропустил ужин. Заснул над домашним заданием, – усмехнулся Дима.
– И как тебе Августин? Что-то понял? – Мне не хотелось возвращаться к учебе, но я побаивалась сменить тему и перейти на личное.
– Да, что не стоит воровать яблоки…[26 - Упомянут один из эпизодов «Исповеди» Августина, где рассказывается о воровстве яблок в юности.]
– Ага, верно. Классический образец европейской автобиографии. Ладно, я приготовлю поесть и заодно объясню тебе значение трудов Августина для средневековой философии. – Я взяла Смирнова за руку и повела за собой.
Он не сопротивлялся и даже переплел наши пальцы, отчего последние здравые мысли покинули голову. Но в дверях Дима отпустил меня…
– А ты не напишешь мне план, как вчера?
– Напишу, – вздохнула я, – пока ты не готов сам что-то рассказывать. – Я принялась за готовку, попутно просвещая нерадивого ученика о зарождении христианской философии благодаря святому Августину.
Дима что-то конспектировал, а иногда и переспрашивал.
Весь университет давным-давно спал, и только в домике с зеленой крышей разносился аромат запеченной курицы и свежих овощей. Словно два преступника, мы разговаривали вполголоса, будто нас могли услышать.
– Зачем ты хочешь ужинать с моим папой? – как бы невзначай вопросила я.
– А что тебя волнует? – Смирнов изогнул бровь, надевая маску циничного фээсбэшника.
– Ты ведешь расследование, а тут вдруг ужин… Ведь не просто так ты решил провести вечер с профессором Оболенки, который легко тебя раскусит? Надеюсь, ты ни в чем не подозреваешь отца?
– Мы лишь поужинаем, Лер, – холодно и отстраненно сказал Дмитрий, подтверждая мои опасения. – Профессор Ланской пригласил, а я не счел возможным отказать.
Я сделала вид, что поверила Диме, и поухаживала за ним, положив добавки. Индюк ел с таким аппетитом, что невольно вспомнилась реклама, которую часто крутили по телевизору, когда я была маленькой, – «Путь к сердцу мужчины лежит через желудок».
Не знаю, что насчет сердца, но желудок Смирнова я точно завоевала.
А потом суровый фээсбэшник помог мне загрузить посудомойку, а пока я протирала стол, закемарил в кресле. Глупая была затея – заниматься полночи. Вставать надо через несколько часов, а мы оба невыспавшиеся.
– Дим. – Я села на ручку кресла и легонько коснулась плеча мужчины.
Он встрепенулся и сразу же посерьезнел, пытаясь продемонстрировать бодрость духа, что только позабавило.
– Когда ты последний раз нормально спал?
– У меня много дел, – отмахнулся он. – На отдых нет времени.
– Поэтому на твоей щеке красовался книжный отпечаток? – усмехнулась я. – Сколько ты проспал до того момента, как я приехала из Москвы?
– Вот именно. Все из-за чертовой книги! – разъярился Смирнов. – Специально мне подсунула, чтобы я отключился. Не хочешь мне помогать. Ясно как день!
– Конечно. Ты прав. И да, я специально заставила ее читать. И учебный план Оболенки составила я, чтобы тебя мучить. – В один миг волшебство ночи и мифическая дружба канули в Лету.
Как он мог? Зачем? Нарочно же меня изводил!
– Философия усыпляет. Почему я преподаю не физику… – простонал он и спихнул меня локтем с кресла. – Сломаешь еще, а мне чинить.
– С физикой у тебя, видимо, тоже проблемы. Иначе бы понял, что я не сломаю твое кресло, Индюк! – вспылила я.
– В точных науках, Лерочка, я хорош. А разглагольствование – не мое, – вздохнул Смирнов, помогая мне подняться. – Прости. Не представляю, что на меня нашло. Раздражаешь ты меня немного.
– В таком случае поищи себе другого помощника.
Чистосердечное неблагодарное признание Дмитрия безумно меня обидело.
Я из кожи вон лезла ради Димы, а он… Захотелось разрыдаться, как школьнице. Я рванула к двери, но он успел меня перехватить и неожиданно практически вжал в себя, заключая в медвежьи объятья.
– Просто комплимент такой. Ты не в том плане раздражаешь. Я неправильно выразился. И ты мне как человек нравишься. Лер, ты хорошая девчонка, готовишь вкусно, да и мне приятно с тобой время проводить, – бормотал Индюк мне куда-то в волосы, стискивая еще крепче, чтобы я не смогла посмотреть ему в глаза.
– Теперь я уже ничего не понимаю, – сдалась я, обвивая руками его талию и с наслаждением вдыхая терпкий аромат мужского парфюма.
– И не надо. Не злись, в общем. – Он замолчал, что-то обдумывая, и шумно вздохнул. – Но в точных науках я действительно хорош.
– А вот у меня наоборот. Я гуманитарий до мозга костей, – заметила я. – И кстати, может, объяснишь принцип дополнительности Бора?[27 - Принцип дополнительности был сформулирован в 1927 году датским физиком Нильсом Бором (1885–1962).]
– Серьезно? – удивился Дима и выпустил меня из объятий.
– Да, вполне. Откровенно говоря, я даже плохо помню, в чем он заключается…
– Принцип дополнительности, Лер, – один из краеугольных именно в квантовой механике, – воодушевленно жестикулируя, начал Смирнов. – Ведь он гласит, что при получении информации о каких-либо физических величинах наблюдатель теряет информацию об иных величинах, так или иначе связанных с первыми. И эти потери неизбежны, Лера, понимаешь? А надо описать квантовомеханические явления с наибольшей полнотой, поэтому, вообрази: нам следует использовать два вроде бы совершенно противоречащих другу друга понятия, которые все же являются взаимодополняющими.
– Ты сейчас рассказывал с таким вдохновением, – улыбнулась я. – Сразу видно, что тебе интересно. Попробуй вести себя таким же образом на лекциях. Да, с философией тяжело, но найди в дисциплине хоть что-то увлекательное.
– По-твоему, это реально?
– Разумеется. Мне никогда не давались точные науки. Но я всегда пыталась разложить любую теорию на более понятные для меня вещи. Вот так и в философии.
– Черт, ты и впрямь умная девушка, – засмеялся Смирнов и потащил меня в гостиную.
Мы устроились на диванчике в компании книг и тетрадок. Прикинув, что стоит рассказать второкурсникам на лекции, я надиктовала Смирнову план и, пока он записывал, откинулась на подушку и прикрыла глаза…
Я очнулась от странного звука, который раздавался где-то поблизости. Спать хотелось безумно, однако удалось продрать глаза.
Я находилась в гостиной майора Смирнова, раскинувшись на хозяине дома, сам же мужчина сладко и негромко похрапывал, прижимая меня сильной лапищей. С трудом сообразив, что задремала, пока подопечный строчил план лекции, я задумалась. Как он умудрился оказаться совсем рядом, тем более что мы даже укрыты пледом?
Следовало его разбудить и успеть добежать до жилого корпуса, пока университетский городок не проснулся, но я дала слабину и снова удобно устроилась на лжепрофессоре. Дима что-то проворчал и, не выпуская меня из объятий, перевернулся на бок.
Теперь он подмял меня своим телом.
– Дим! – Я попыталась его сдвинуть, но бесполезно. – Майор Смирнов…
Он чуть потянулся и что-то промычал, откатившись назад. Потом медленно повел рукой от моей талии вверх, пока я не ударила локтем ему под ребра. Индюк вскрикнул и сразу же вскочил.
– Повезло, что обошлось без заламывания рук, – недовольно буркнула я. – Мы отключились.
– Не один я сплю над философией, – хмыкнул Дмитрий и сел обратно на диван. – Ты уснула, я тебя укрыл и, похоже, отрубился. – Он зевнул и посмотрел на часы. – Еще рано. Можешь принять душ, потом провожу тебя до корпуса.
– Нет, спасибо. Чтобы нас увидели вместе и распустили слухи? – Я не спеша поднялась и потянулась.
– Сейчас слишком рано, чтобы встретить кого-то…
Мне показалось… или он и впрямь хотел меня проводить? Я взглянула на Смирнова, но его лицо оставалось непроницаемым. Наверное, я выдала желаемое за действительное.
– Не лучшая идея. Я дойду одна, да и в Оболенке все свои.
– Даже среди своих могут быть те, кто причинит зло.
– И тем не менее я справлюсь без твоей помощи. – Я направилась в прихожую и стала обуваться, а Смирнов последовал моему примеру. – Ты чего? Не нужно меня провожать!
– Вот упертая, – усмехнулся он и натянул куртку, игнорируя правила приличия и не подавая мне пальто. – Вперед.
Мы покинули дом в полном молчании и за всю дорогу не проронили ни слова.
К жилому корпусу Смирнов шел по главной аллее и, когда мы добрались до фонтана, внезапно потащил под широкую вековую иву.
– Что ты… – возмутилась я, но Дмитрий закрыл мне рот ладонью.
– Тсс! Кто-то есть в учебном корпусе, – прошептал он.
– Кто? – пискнула я.
– Не знаю, но точно видел кого-то в проходе. – Он кивнул в сторону галереи, которая вела к залу риторики.
– Можешь описать, что именно ты видел? – заволновалась я.
– Ну… размытое темное пятно, – проговорил он, не сводя глаз с галереи. – Стой здесь – и ни шагу. Я проверю. – Дима ловко вынул из-под куртки пистолет и прошмыгнул через газон к зданию университета.
Поразительно, я даже не заметила, как он спрятал оружие, пока мы собирались.
Тем временем Смирнов был уже под окнами галереи. Он присел на корточки, на секунду вытянулся во весь рост и заглянул внутрь, после чего в полусогнутом положении начал пятиться, пока не скрылся за углом.
Разыгрался сильный ветер, а полная луна по-пушкински проглядывала сквозь тучи. Я передернула плечами не то от холода, не то от страха и попросила высшие силы, будь то ангелы, боги или судьба, поскорее вернуть Смирнова. Минуты его отсутствия показались мне вечностью, поэтому, едва я услышала его шаги (а их бы я не спутала ни с какими другими) – выскочила ему навстречу.
– Не пойму, что за чертовщина. Я видел его…
– Кто это?
– Ума не приложу. Но он в черном плаще с капюшоном и в белой маске. Может, репетиция Хеллоуина?
– Он скрылся в зале риторики, да так и не вышел? – догадалась я.
– Откуда знаешь? – нахмурился Смирнов и, подхватив под локоть, повел меня к студенческому корпусу.
– Я однажды его видела. Рано утром, в учебном корпусе, причем в таком же костюме: черный плащ, маска. Он зашел в зал риторики и будто испарился.
– Давай-ка подробнее, – строго сказал Дима. Он взял меня за руку и переплел наши пальцы с такой силой, что стало ясно – он жутко зол.
По дороге я сообщила Смирнову о той ночной вылазке. Стало бессмысленным что-либо утаивать, и я призналась, что хотела обыскать аудиторию Радзинского, не веря в несчастный случай и считая, что это убийство. Кроме того, посвятила Диму в свои открытия, связанные с символикой гравюр, и догадки относительно смерти Пети Авилова.
Единственное, о чем умолчала: о предупреждениях отца.
– Почему до сих пор ничего не говорила? – процедил Индюк с такой яростью, что мне захотелось провалиться сквозь землю. Он дернул меня за руку и приподнял мой подбородок, до боли его сжимая.
Зажмуриваться было глупо, и я поежилась от гневного взгляда Смирнова.
– Ты тоже ничего не рассказывал про свое дело…
– Я и не должен, – отрезал он. – Но ты обязана все выложить. Нашла веселое приключение? Что? Вдруг наскучило зажиматься по углам с Ниловым и решила погеройствовать?
– Не смей говорить со мной таким тоном! – вскипела я.
– А как мне еще с тобой говорить? – прошипел Дима, осознав, что наши голоса стали слишком громкими.
– Думаешь, я занимаюсь этим от скуки?..
– Слушай меня внимательно. – Смирнов встряхнул меня, словно пытаясь сбить спесь. – Если надумаешь сунуть нос туда, куда не следует, живо выставлю из универа. Ну а от тебя требуется одно – помогать мне с занятиями. И только попробуй ослушаться. Ясно?
Я отвела взгляд, но Индюк снова меня тряхнул.
– Поняла?
– Да, – выдавила я. Спорить было бесполезно, но я решила все равно сделать кое-что по-своему.
– И чтобы без глупостей.
Дима проводил меня до двери комнаты: спящего вахтера мы не потревожили.
Мы не разговаривали и даже не прощались. Однако я от души хлопнула дверью, посылая к черту предосторожности.
14. Шокирующее открытие, или Теперь все будет сложнее
Все люди разные. Каждый по-своему реагирует на обиды: одни легко забывают и идут дальше, вторые молча переживают, мечтая о скорейшем примирении, третьи прорабатывают коварные планы мести.
Я же относилась к четвертому типу и требовала извинений за причиненный моральный ущерб.
Дмитрий Смирнов не просто был груб, он оскорбил меня, а запрет заниматься расследованием разозлил и пуще раззадорил. Я была уверена, что мне под силу докопаться до правды, нужно только выяснить, что уже известно фээсбэшнику.
Целый день я как на иголках ожидала встречу с Индюком, а его пара, как назло, стояла последней.
В аудиторию я заходила с высоко поднятой головой, намереваясь игнорировать Смирнова, но мужчина бросил на меня беглый взгляд и отвернулся.
Теперь не я, а он играл в обиженного. Что ж, пусть будет так! Но лжепрофессору никуда от меня не деться. С этой мыслью я устроилась за партой и приготовилась слушать до невозможности скучную лекцию, но теперь Смирнов удивил.
Воспользовавшись моим советом, Дима преподносил тему занятия настолько доступным языком, что слушать его было одно удовольствие. Смирнов объяснял все так, как понял сам, приводил примеры из реальной жизни и даже шутил.
Однокурсники слушали преподавателя с интересом, да и я залюбовалась им.
В какой-то момент Смирнов поймал мой взгляд, и я намеревалась одобряюще кивнуть, но он демонстративно отвернулся к окну.
После лекции студенты стали собираться, я последовала их примеру, но меня окликнул научный руководитель:
– Ланская, задержитесь на минуту.
– Что вам нужно, Арсений Витальевич? – спросила я, направившись к нему.
– Ваш диплом, – ответил он. – Где новые наработки?
В этот момент захотелось ударить придурка, но я сдержалась и подождала, пока последний студент выйдет из аудитории.
Оставшись со Смирновым наедине, я швырнула сумку на парту, не обращая внимания на то, с каким грохотом она упала, и нависла над Диминой кафедрой.
– Диплом?! – сердито переспросила я. – Вот как, значит?
– Работа не должна простаивать, – спокойно ответил Индюк.
– Дай подумать, где мой диплом… Может, он существует только в моей голове, ведь у меня нет ни минуты, чтобы его писать! – выпалила я.
– Многие успевают учиться и трудиться, – продолжил Дмитрий, пренебрегая моим запалом. – Ты мне помогаешь, но этот факт не исключает того, что тебе надо заниматься дипломом.
– Любопытно. И когда мне это делать, если я все дни трачу на репетиторство?
– У тебя появится больше времени: ты уже не станешь забивать свою умную головку тем, до чего не доросла, – изрек Индюк.
– Вот в чем дело! Ты снова за старое. Конечно, загрузи меня по полной программе, чтобы я не могла думать ни о чем другом.
– На сегодня ты свободна от подготовки лекций, – рассвирепел Смирнов, после чего ехидно усмехнулся: – Тебе еще готовить ужин у отца.
– Какой же ты… – Я с трудом сдержалась и не сорвалась на ругательства. – Зря я изменила свое мнение о тебе. Прониклась симпатией, решила, что подружимся.
– А мы еще можем, если ты будешь писать хорошие планы моих занятий, но симпатия – явно лишнее. – Он равнодушно пожал плечами и указал на дверь.
Одним махом Смирнов перечеркнул мой положительный настрой и втоптал в грязь все светлые порывы.
Сейчас он стал мне омерзителен. Я закинула на плечо сумку и как ужаленная выбежала из аудитории.
* * *
Ужин в обществе Смирнова был для меня тяжелым испытанием. Я мечтала оттянуть вечер, но минуты, издеваясь надо мной, пролетали молниеносным потоком, приближая неизбежное.
Не успела я и глазом моргнуть, а в дверь уже позвонили и папа попросил открыть.
Дима в облике университетского преподавателя Арсения Витальевича стоял на крыльце с бутылкой вина, которую и вручил мне, когда я пригласила его в дом.
Мужчина действительно напоминал молодого профессора: классические брюки, темно-синий свитер и твидовое пальто. Этот образ Дмитрию чертовски шел, и я, как влюбленная кошка, была готова простить все, если он, конечно, проявит дружелюбие.
– Арсений, добрый вечер! – поприветствовал его отец и пожал гостю руку. – Давайте пропустим по маленькой в гостиной, пока Лерочка заканчивает с готовкой.
– С удовольствием, Андрей Николаевич, – очаровательно улыбнулся Арсений и сел с отцом на диван, бросив на меня недовольный взгляд.
Чем сейчас не угодила псевдопрофессору, или же в нем пробудилась старая обида, – я не знала.
Я скрылась на кухне, чтобы не мешать мужчинам. Кроме того, мне стоило проверить готовность жаркого. Так или иначе, а мясо действительно получилось на славу. Но очень хотелось пересолить или переперчить одну порцию… Меня остановило только то, что Индюк может отыграться на отце или моих друзьях.
В итоге смирилась с тем, что снова предстоит кормить фээсбэшника.
Пока я сервировала стол, мужчины выпивали в гостиной, а затем перешли в столовую и удивленно замерли на пороге.
Папа мной гордился и довольно кивнул, приглашая научрука к столу, а тот все еще стоял как вкопанный.
– Я же говорил, что Лерочка прекрасно готовит, – сказал папа, похлопывая по плечу Диму, чем вывел того из оцепенения. – Садитесь сюда.
Смирнову пришлось занять место напротив меня, отец же устроился во главе стола.
Папа важно попросил меня поухаживать за гостем, но я понимала – он ведет себя так исключительно потому, что хочет похвастаться мной перед новым уважаемым профессором. Знал бы отец, что за гиена вторглась в жилище…
Чертовски привлекательная, но все-таки гиена.
Мы непринужденно беседовали: даже мне удалось расслабиться и потерять бдительность. Никаких странных вопросов Смирнов не задавал, да и вообще выглядел так, словно собирался отужинать с приятелем. Отец с гордостью поведал о своих выпускниках, добившихся успехов в карьере, а Дима-Арсений внимательно слушал.
– Значит, Евгений Макеев был вашим студентом? – как бы невзначай спросил липовый научрук.
– Да, – ответил отец. – Жаль, что все так трагически закончилось.
– Кто такой Евгений Макеев? – встряла я, чувствуя подвох со стороны фээсбэшника.
– Выпускник Оболенки, дочка. Я преподавал у него на курсе, – попробовав вино, объяснил папа. – Он был знакомым Арсения Витальевича. Они встречались в Италии, когда твой руководитель оканчивал аспирантуру.
– Был?.. – переспросила я и опять поймала на себе хмурый взгляд Смирнова, чем подтвердила свою догадку.
– Он погиб около года назад, – вздохнул отец. – Женя работал в Министерстве иностранных дел. Когда отправлялся на очередное дипломатическое задание, пилот самолета не справился с управлением, произошла авиакатастрофа.
Я посмотрела на Смирнова, но тот пристально изучал папу, словно пытался прочесть его мысли. И я не на шутку заволновалась.
Кто бы ни был этот Макеев, неспроста Индюк завел о нем разговор.
Только в чем Индюк может подозревать отца? Не будет ведь он обвинять моего папу в том несчастном случае! Или будет?
В общем, самое лучшее, что я могу делать, – резко сменить тему.
– Женя был замечательным студентом. Он же писал диплом под вашим руководством, Андрей Николаевич? Вы, наверное, были с ним близко знакомы?
– У папы столько студентов! – опередила я отца. – Вряд ли он часто встречался с Макеевым. Я вот даже не помню Евгения, а о выдающихся выпускниках отец всегда упоминает. Еще вина, Арсений Витальевич?
– Женя был неплохим человеком, – начал отец. – Но мы в самом деле мало общались…
– Как мясо? – перебила я и поймала гневный взгляд фээсбэшника, раскусившего меня.
– Восхитительно, дочка, – расплылся в улыбке папа, взял мою руку и поцеловал в раскрытую ладошку.
– Да, Валерия, вы, похоже, очень постарались. Все безумно вкусно, – окатив меня волной холода, отчеканил Дима.
– Спасибо.
Смирнов быстро взял на себя роль галантного гостя, ухаживающего за мной и отцом. Он накладывал нам закуски и подливал каберне в бокалы: хоть алкоголь в Оболенке и запрещен для студентов, папа иногда разрешал мне продегустировать стакан хорошего вина.
Кстати, я заметила, что Индюк пил совсем немного, кажется, осушил лишь пару бокалов, да и мне он старался подливать меньше, мотивируя тем, что девичий организм к спиртному не привык. Зато отцу доставалось все остальное.
Сволочь Дима решил подпоить папу, однако я не планировала майору потакать.
В очередной раз, когда Дима взял бутылку и принялся доливать в папин бокал остатки каберне, я со всей силы ударила мужчину под столом.
Смирнов хотел что-то сказать, но я посмотрела на него с такой ненавистью, что он промолчал.
– Вино закончилось, – оживился отец. – Лерочка, принеси еще бутылочку.
– Да, папа. – Я послушно встала из-за стола. – Арсений Витальевич, поможете открыть?
– Конечно, Валерия, – поддержал мой фарс псевдопрофессор.
Я провела его на кухню, закрыла дверь и накинулась на Смирнова:
– Какого черта ты творишь?!
– То же самое я у тебя спросить хочу, – прошипел он в ответ.
– Что за дознание? Отец не преступник, чтобы так с ним разговаривать! И кто такой в действительности Евгений Макеев?
– Тебе же сказали, мой знакомый.
– Ага, с которым ты познакомился на учебе в Италии, где никогда не был! – усмехнулась я.
Дима схватил меня за руки и притянул к себе так, что я практически врезалась в его стальную грудь. Дыхание перехватило, а живот будто скрутило в трубочку, и, черт возьми, было приятно. Через тонкий лен платья я почувствовала, что не только мое сердце бешено бьется.
– Лер, не лезь, – прошептал Дмитрий, но в его голосе не было злости или привычного раздражения. Все больше походило на просьбу. – Мне нужна информация.
– Какая? – тихо поинтересовалась я, не сводя глаз с его губ, изогнутых в кривой ухмылке, но таких манящих.
– Опять за свое? Не касается это тебя, поняла? – Он отпустил мои запястья, но горячие ладони переместились на талию: Смирнов еще сильнее прижал меня, словно обнимал.
– Ты в чем-то подозреваешь папу? – Голос дрогнул, и Дима нахмурился.
Неужели испугался, что я расплачусь?
– Лер, я ни в чем не обвиняю Андрея Николаевича, но не могу вычеркнуть человека из списка подозреваемых, если имеется хоть какая-то связь с делом, которое я расследую.
– Но папа… – начала я и замолчала: Дима приложил палец к моим губам.
– Твой отец – хороший человек, это видно сразу. Но он знает то, что может мне помочь. Пойми, ситуация крайне серьезная.
– Как я могу что-то понять, если ты ничего не рассказываешь?
– Ради твоего блага и безопасности, Лер. – Дима поцеловал меня в уголок губ и сразу же отстранился, выпуская из своих рук.
А я продолжала стоять, не шелохнувшись, боясь разрушить атмосферу, возникшую на кухне.
– Нам нужно возвращаться. Где вино? – как ни в чем не бывало спросил Дмитрий.
На ватных ногах я добралась до шкафчика и взяла бутылку мерло. Надо вести себя спокойно, как и Дима, однако ничего не получилось. Руки дрожали, а щеки горели так, что на них можно было жарить яичницу.
– Не спаивай папу, пожалуйста. – Я протянула Дмитрию бутылку и штопор, боясь посмотреть мужчине в глаза.
– Я не спаиваю Андрея Николаевича, просто хочу, чтобы он чувствовал себя свободнее. Да ему и не мешает немного расслабиться, – усмехнулся Смирнов, расправляясь с пробкой. – Проблем не будет. Не переживай.
Все и впрямь прошло замечательно. Дмитрий уже не наседал на отца с расспросами, хотя тот изрядно захмелел. Мы шутили и болтали на отвлеченные темы. Извечная папина серьезность испарилась, и я всей душой ощутила его любовь и гордость за меня. За долгие годы, что я жила в Оболенке, впервые почувствовала себя настолько беспечно, легко и свободно.
Дима ушел около одиннадцати. Предложил меня проводить, но я отказалась, сославшись на то, что нужно помочь папе, а потом прибраться. Если честно, было страшно оставаться наедине со Смирновым.
Слишком сильно меня тянуло к мужчине, а вино чересчур раскрепостило. Когда за гостем закрылась дверь, я помогла отцу подняться в комнату, и он моментально уснул.
Я бы тоже не отказалась забраться в кроватку, но не привыкла оставлять в доме беспорядок.
С уборкой я покончила далеко за полночь и уже собиралась возвращаться в корпус, но сообразила, что у меня появилась прекрасная возможность изучить папин дом. Да, я сказала Смирнову, что отец ни в чем не замешан, однако в это слабо верилось.
Решив сперва проверить кабинет, я направилась туда и просмотрела каждый уголок, но ничего подозрительного не обнаружила. Гостиная, столовая и кухня также не принесли открытий. Мне нужно было радоваться, но тревожное чувство никуда не делось.
Я устало опустилась на диван и задумалась. Что же я могла упустить?
И меня осенило: как раз напротив дивана находился камин, а разве есть лучшее место, где можно что-либо сокрыть?
Я подошла к камину, по-новому взглянула на кладку, выискивая наличие потенциальных тайников, и мое внимание привлек один, более темный, чем остальные, кирпичик. Как в детективных романах, я принялась нажимать, тянуть и даже тереть несчастный кусок глины. Все было впустую, пока случайно не надавила на край.
Кирпич сработал как кнопка, и деревянные панели, которыми была отделана гостиная, разъехались в стороны, открывая темный проход. Заглянув в него, я заметила лестницу, а на верхней ступеньке – фонарь. Не раздумывая, я стала спускаться.
Я прошла примерно уровень этажа и очутилась в комнатке с массивной железной дверью.
Поежившись от холода, я решила не отступать и дернула ручку, но дверь оказалась запертой. Где-то глубоко в душе трусливая маленькая девочка возликовала, что не надо идти дальше. Сегодня достаточно осмотреть только комнатку.
Размер достигал максимум пары квадратных метров, на стене висело зеркало в массивной раме, а рядом с лестницей стоял дубовый шкаф. Следовало туда заглянуть, но я испугалась: вдруг на меня повалятся пауки или кинутся летучие мыши? Взяв себя в руки, я глубоко вздохнула и распахнула створку. На вешалке висело что-то черное, и первая мысль, которая у меня возникла, была не очень хорошей.
Я расправила складки ткани и различила внутри плаща белую маску. От испуга я выронила фонарик, но, к счастью, не разбила. Подняла его и снова посмотрела на плащ и маску.
Несомненно одно: это одежда человека, бродившего ночью в Оболенке.
Значит, им был мой отец.
15. Усыпляющая философия Аквинского
Что чувствует человек, который внезапно понимает, что находится в запутанном лабиринте? Наверное, я могу ответить на вопрос.
В тот миг, когда нашла в тайнике отца злополучный костюм, я ощутила себя крайне неуютно. Жутковатое ощущение и непонимание того, что творится вокруг, сводило с ума. Страшно подумать, в чем на самом деле замешан папа. Дима уверил, что ужин был лишь поводом выведать информацию, но Смирнов мог скрытничать.
А если Дмитрий располагает важными сведениями относительно отца? Теперь я и подавно не должна оставаться в стороне от расследования: более того, решила любым способом выведать, что известно фээсбэшнику.
Несмотря на дикую усталость и позднее время, я не могла успокоиться, размышляя, каким образом могу выяснить всю подноготную у Индюка. Мне нужно найти его слабое место, но ничего не приходило на ум. Единственной зацепкой была философия, изучая которую лжепреподаватель вечно клевал носом.
Мысль усыпить Диму философией приободрила меня.
Папа периодически страдал бессонницей, поэтому в его аптечке имелся целый набор разнообразных лекарств. Разложив перед собой десяток цветных баночек, я изучила в интернете их действие, вкус и способ приема.
Мне повезло: у отца нашелся препарат без вкуса и запаха, который бы точно не навредил Индюку. Оставалось только выбрать подходящий момент и действовать.
Такой момент выпал на субботу, когда в нашем с Димой распоряжении была уйма времени. Встреча была запланирована на три часа, и до самого вечера мы собирались позаниматься.
– Ты сегодня рано, – удивился Дима.
Я позвонила в дверь без пятнадцати три: изнервничалась и не могла усидеть в своей комнате.
– Была свободна и решила прогуляться, но, похоже, слишком быстро шла, – ответила я, проклиная трясущиеся руки, которые легко могли выдать мое состояние.
– Будешь что-нибудь? Чай, кофе? Хотя чая вроде бы нет. – Дима растерянно почесал затылок и направился к кабинету, а я снова поймала себя на мысли, что он чертовски красив.
– Ты не составлял список продуктов, чтобы тебе купили в городе все необходимое? – удивилась я.
– Составлял, но про чай забыл, – признался Индюк: прозвучал виновато, словно нашкодивший школьник.
– Я принесу в следующий раз, – улыбнулась я и поймала на себе недоуменный взгляд лжепрофессора. – Что?!
– Хм… ничего. Спасибо.
Поразительный мужчина Дмитрий Смирнов. Сильный, серьезный, часто хмурый и суровый, но при этом настоящий ребенок, который совершенно не может о себе позаботиться. Его неординарность привлекала: таким он мне нравился еще больше.
Мы зашли в кабинет, и я разложила на столе книги и конспекты. В понедельник намечался семинар по средневековой философии, и я дала Диме сложное домашнее задание.
– Ты сделал то, о чем я просила?
– Имеешь в виду домашку? – уточнил Смирнов и протянул мне тетрадку, исписанную от корки до корки. – Можешь проверить.
Приятно осознавать, что ученик усердно готовился. Местами его почерк становился размашистым, вероятно, Дима уставал и злился на «дурацкую философию», но где-то писал разборчиво, четко, скорее всего, после перерыва или отдыха. Но самое главное, Дмитрий действительно старался, и хотелось верить, что дело не только в работе, но и в учительнице…
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/chitat-onlayn/?art=55715377?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Примечания
1
Петр Семенович Оболенский – вымышленный персонаж, но он относится к реальному княжескому роду. (Здесь и далее примечания автора, если не указано иное.)
2
Медиевистика – научная дисциплина, посвященная истории средневековой Европы.
3
Фридрих Первый Барбаросса (конец 1122–1190) – император Священной Римской империи. (Прим. ред.)
4
Ломбардская лига – союз, созданный для борьбы со Священной Римской империей; состоял из шестнадцати северо-итальянских городов. (Прим. ред.)
5
Умберто Эко (1932–2016) – знаменитый итальянский философ, историк-медиевист, публицист и писатель.
6
Альбрехт Дюрер (1471–1528) – немецкий художник, гравер и теоретик искусства. (Прим. ред.)
7
Гравюра «Рыцарь, смерть и дьявол» была создана в 1513 году. (Прим. ред.)
8
Сократ (ок. 469–399 гг. до н. э.) – древнегреческий философ, уделявший особое внимание человеку и его внутреннему миру.
9
Децим Юний Ювенал (между 50 и 60 гг. – ок. 127 г.) – римский поэт-сатирик, сочинивший стихотворные «Сатиры» в пяти книгах.
10
Книга является выдумкой автора, как и имя Линдол Бишоп.
11
Речь идет о манифесте 1762 года, а также о манифесте 1763 года: согласно этим документам Екатерина Вторая предоставляла ряд льгот иностранным поселенцам (преимущественно немцам). В это время возникла необходимость заселения неосвоенных земель (иностранцы, поселившиеся в сельской местности, освобождались от налогов на тридцать лет). Помимо прочего, Екатерина Вторая переписывалась со многими иностранцами, некоторые из них были приглашены в качестве просветителей.
12
Пьер Абеляр (1079–1142) – французский философ и теолог. (Прим. ред.)
13
Номинализм в целом – философское учение, согласно которому общие понятия (универсалии) существуют только в мышлении и потому являются субъективными. (Прим. ред.)
14
«Лекарство от здоровья» – триллер 2016 года; режиссер – Гор Вербински. Сценарий основан на романе Томаса Манна «Волшебная гора» (1924).
15
Томас Манн (1875–1955) – знаменитый немецкий писатель, в 1929 году получивший Нобелевскую премию по литературе за роман «Будденброки». Среди его произведений – эпическая тетралогия «Иосиф и его братья», роман «Доктор Фаустус».
16
Ориген (ок. 185 г. – ок. 253 г.) – христианский философ, а также ученый, повлиявший на развитие богословия. (Прим. ред.)
17
Бритва Оккама – знаменитый принцип, формулируемый следующим образом: «Не следует множить сущности без необходимости». Само название этого принципа обычно связывают с именем францисканского монаха Уильяма Оккама (1285–1347), родившегося в Англии.
18
Патристика – философские и теологические воззрения христианских мыслителей, так называемых отцов церкви (конец I–VIII вв.). Целью патристики являлось формулирование догм, обоснование христианской веры; учение могло опираться на идеи Платона и неоплатоников. Религиозность при этом, как правило, доминировала над рациональным мышлением.
19
Пифагор (ок. 570 г. до н. э. – ок. 490 г. до н. э.) – древнегреческий математик и философ-мистик.
20
«Верую, ибо абсурдно» – крылатое выражение, которое приписывают философу Тертуллиану.
21
Тертуллиан (ок. 160 г. – ок. 220 г.) – мыслитель-богослов раннего христианства, представитель патристики.
22
Тертуллиан. О плоти Христа (у Е. Карнеева «О Плоти Христовой»). (Перевод Е. Карнеева.)
23
Служка – слуга в монастыре. Иногда термин употребляется в качестве синонима домашней прислуги. В данном случае это игра слов: поскольку Лера учит Дмитрия христианской средневековой философии, героиня сравнивает себя именно со служкой, а не служанкой.
24
Аврелий Августин (354–430) – богослов и мыслитель, влиятельнейший проповедник, один из отцов церкви.
25
«Исповедь» – автобиографическое сочинение Августина (написано ок. 397–398 гг.), состоящее из тринадцати произведений.
26
Упомянут один из эпизодов «Исповеди» Августина, где рассказывается о воровстве яблок в юности.
27
Принцип дополнительности был сформулирован в 1927 году датским физиком Нильсом Бором (1885–1962).
Татьяна Ларина
Тип: электронная книга
Жанр: Современные детективы
Язык: на русском языке
Издательство: АСТ
Дата публикации: 15.04.2024
Отзывы: Пока нет Добавить отзыв
О книге: Тайна Оболенского Университета, электронная книга автора Татьяна Ларина на русском языке, в жанре современные детективы