Главная страница | Современная русская литература | О любви… Избранное

О любви… Избранное
Ирина Арсентьева
Эта книга о любви.О минутах счастья и наслаждения, переживаниях и муках, предательстве и разочарованиях. Человеку и животным дано это божественное чувство, и счастлив тот, кто его испытал. Отрывки из романов, рассказы, зарисовки и легенды, а также поэтические строки подарят читателям минуты радости от прикосновения к тайнам любви, лёгкой эротике и размышлениям о простом человеческом счастье.

О любви… Избранное

Ирина Арсентьева

Дизайнер обложки Ксения Алексеева

© Ирина Арсентьева, 2023
© Ксения Алексеева, дизайн обложки, 2023

ISBN 978-5-0050-1356-9
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Дорогие мои читатели!

Попробуйте спросить у влюблённого человека, в чём смысл жизни. У любого влюблённого. Не обязательно, чтобы он был академиком или философом, учёным или поэтом. В состоянии влюблённости любой человек знает, в чём заключается смысл жизни. В любви.
Что же такое любовь? Каждый задавал себе этот вопрос и не мог найти точного ответа. Попробуем дать определение любви.
Это когда хочется всегда быть вместе. Когда хочется вместе встречать утро и вместе смотреть на закат. Когда хочется много раз вместе пережить четыре времени года. Когда хочется прятаться от дождя под одним зонтиком. Когда хочется вместе варить клубничное варенье, а осенью собирать грибы. Когда хочется вместе смотреть один фильм и читать вслух книгу. Когда хочется лечить его насморк и с благодарностью принимать тепло от разожжённого им костра. Когда хочется петь, если даже петь не умеешь.
Если утратить веру в любовь, мир потеряет красоту. Песни лишатся очарования, цветы – аромата, жизнь – радости.
Если вы испытали любовь, то знаете, что это единственное подлинное счастье. Жизнь лишь тогда обретает цвет, когда её касаются нежные пальцы Любви.
Эта книга о любви. О любви материнской, дочерней, возвышенной и земной… О минутах счастья и наслаждения, подаренных ею. О переживаниях и муках, предательстве и разочарованиях.
Человеку и животным дано это Божественное чувство, и счастлив тот, кто его испытал.
«Оглянувшись на прожитую жизнь, вы поймёте, что лишь те мгновения, когда вы руководились духом любви, были прожиты по-настоящему», – так сказал шотландский богослов-натуралист, путешественник и писатель Генри Драммонд. И был абсолютно прав.

Желаю вам, дорогие мои, приятного чтения и радости от прикосновения к тайнам любви!

С любовью ваша Ирина Арсентьева

О любви в прозе



Расскажи мне о первой любви…
Расскажи мне о своей первой любви. Или о любой другой, если не о первой. Или о чьей-нибудь, если не о своей. Только очень прошу, расскажи. Ведь в марте так не хватает любви.
В марте так не хватает тепла, что хочется взять в руки палитру, поспешно оставленную испуганным художником в осеннем лесу. Закрасить хрупкие, острые, почти чёрные проталины толстым слоем простых белил. Редкое, выстывшее за зиму солнце лениво кутается в тонких, истративших влагу облаках, похожих на старое, проеденное молью пуховое одеяло.
Может, солнце всё-таки соберётся с силами и пошлёт хотя бы один-единственный тёплый лучик, чтобы разбросать белую краску, упавшую хрустящим крахмалом на землю. На разноцветье радуги…
Или придётся самой смешивать краски и тонкой кисточкой наносить неумелые мазки. Или всё-таки взять тонкое перо, чтобы осторожными нерешительными строчками разбудить ту, что так крепко спит и не ведает, что пропустила начало. Ведь ночи ещё такие длинные и сны от этого такие сладкие. Просыпайся, Соня! Пора!
Пора жёлтыми солнечными зайчатами прыгать по окнам, стучаться звонкой капелью и ждать, когда же распахнутся тяжёлые шторы, отгородившие от зимы маленький тёплый мир. Голубыми хрустальными брызгами умывать взъерошенных, испуганных птиц. Холодными ручьями нестись по дорогам, набирая скорость, и вдруг застыть неподвижной синей ледяной корочкой ночной тишины. Неожиданным утренним хрустом треснувшего тонкого льда разбудить городские многоэтажки и заставить их засмотреться в фиолетовую неподвижность луж. Оранжевой струйкой свежезаваренного чая замереть нежным поцелуем на молчаливых губах, дрогнувших едва-едва и превратившихся в одно мгновение в тёплые грациозно изогнутые улыбкой дуги. Алой капелькой терпкого старого вина пробраться глубоко, в самое сердце памяти, чтобы оживить забытое на время. Заставить прорастать молодой зеленью изумруды, рассыпавшиеся от крепких объятий заждавшихся рук.
Пора, Соня! Пора рассказать всем о первой любви!

О солнечном зайчике и о первой любви
Солнечный зайчик блуждал, слегка подпрыгивая и трепеща, по стене кухни. Точно как в классических фильмах про первую любовь. Все прильнули к окну, удивлённо наблюдая за тем, что происходило внизу. Думали, что такое действительно может быть только в фильмах. Мальчишка кружил на велосипеде с зеркальцем в руке…
…Накануне восьмого марта по традиции, которая и по сегодняшний день существует в школах, мальчишки нашего пятого класса решили поздравить нас, пигалиц, с женским днем. Наверное, рассмотрели какие-то первые, пробивающиеся наружу, словно робкие весенние подснежники, женские черты. Мальчишки выбрали себе девочек не по жребию, как мы вначале думали, а по симпатии. Как они договорились между собой? Это осталось тайной. Но вот о том, кто кого выбрал, нам стало известно. По большому секрету, конечно. Один мальчишка не утерпел и проговорился.
…Вовка был очень красивым, что и говорить. Высокий, черноглазый паренёк выделялся среди других уже тогда. В подарок от него я получила книгу «Бунт на корабле или повесть о давнем лете», в которую была вложена обычная почтовая открытка с красными тюльпанами и веточкой мимозы, символизирующей независимость женщин всего мира. И книга, и открытка по сей день занимают особое место в «шкатулке сокровищ» моих сердечных тайн.
В начале мая меня пригласили к нему на день рождения. В подарок я гордо несла аквариумных рыбок в банке, книгу «Слепой музыкант» и набор марок. Марки по тем временам были целым состоянием, их невозможно было достать, как и многое другое, ставшее дефицитом в годы развитого социализма. А у меня таких марочных наборов было несколько. Отец, будучи спортивным тренером, всегда привозил их из тех мест, где проходили соревнования. Это были тематические наборы рассказывающие об Олимпийских играх разных лет со времён Греции, о современных видах спорта, об экзотических бабочках-великанах, о животных, занесённых в Красную книгу, о реликтовых растениях и о многом другом, о чём необходимо было знать подростку моего возраста. В те времена это было одним из способов получения информации. Был у меня и альбом удивительной красоты. Твёрдый кожаный переплёт и белые листы с тиснением. Полоски для марок необходимо было вклеивать самому. Это было чудесно – разложить марки по темам, потом пересматривать по тысячу раз, но особенно хвастаться, а иногда и обмениваться. Это вам не социальные сети «Одноклассники». Это одноклассники в полном смысле слова. Мы дышали одним воздухом, играли в одни и те же игры, читали одни и те же книги, смотрели одни и те же мультики и фильмы. Мы жили по-соседству как одна семья.
Именно той весной и зародилось чувство, которое называют первой любовью и о которой столько уже написано. Мы даже сходили в кино и, по-взрослому восседая в кинотеатре «Юность», поглощали кукурузные палочки из большой картонной коробки, доставшейся маме в качестве подарка от дочери какой-то бабульки с инфарктом миокарда, которой она спасла жизнь.
А потом все летние каникулы мы до одури катались на велосипедах всевозможными способами, один из которых, называемый «без рук», запомнился мне сбитыми коленками. Они страшно пострадали тогда по причине моей неспособности вписаться «без рук» в поворот и падением плашмя прямо на асфальт. А Вовка дул тогда на мои содранные коленки и вытирал грязной ладошкой горькие девичьи слёзы. Ещё играли с мячом. «Выбивалы», «Штандер», «Белочка», «Пятнашки»… Кто не помнит эти объединяющие ребят в одну сплочённую команду игры? А скакалки? А классики?
…Наша любовь продлилась недолго, как и положено первой любви, только до начала следующего учебного года…
Но, нужно сказать, что и в это короткое, отведённое для нашей любви время, страсти кипели нешуточные. Как-то я даже собиралась отдубасить одну девчонку, которая была Вовкиной соседкой и постоянно «ошивалась» рядом с ним, и, как мне казалось, явно уделяла ему всяческие знаки внимания на протяжении всего их пути от школы до дома. До сих пор не представляю, как бы я это сделала. Но тогда это желание было так велико, что я об этом вспоминаю и сейчас с каким-то странным ощущением в руках. Причём это точно было единственным случаем в моей жизни, когда меня посетило подобное желание. А Вовка однажды, выхватив из рук одноклассника фотографию, где был запечатлён весь наш класс, разорвал ее пополам только потому, что тот любовался моим изображением и отвешивал по-детски нелепые комплименты. На той фотографии мы стояли рядышком в верхнем ряду. Разрыв был очевидным, снимок развалился надвое. На одной половине осталась я, на другой – он…
Мальчишка кружил на велосипеде и пускал солнечных зайчиков. Это было начало лета: рыжее солнце во всё небо, невесомое тепло, ласкающее обнажённые плечи и полный палисадник васильков цвета лазури. И все, стоящие возле окна, прячась за шторы, думали: «Неужели это бывает не только в фильмах киностудии имени Максима Горького?»
А у меня было моё счастье…
Мы встретились только через двадцать семь лет…
Сразу после школы Вовка уехал в Севастополь, поступил в Нахимовское училище и жил своей жизнью моряка, о которой мы ничего толком не знали и представить себе не могли. Знали только, что наш одноклассник Вовка – «капитан подводной лодки».
И вот через двадцать семь лет в дверях моей квартиры появилась записка. Я даже не сразу поняла, что в ней написано, но вот почерк… Почему я сразу узнала его? Он был точно таким же, как на той мартовской открытке. «Как она могла здесь появиться, или я что-то путаю? – В голове на секунду заклинило, как зависает компьютер. – Надо ещё раз перечитать».
Вот он звонок из детства. «Зайду вечером»…
А вечером тревожный стук в дверь. «Боже мой, как страшно… Какими мы стали, а вдруг он не узнает меня… А вдруг я не узнаю его…» Не смогла открыть. Подошла к кухонному окну и так же, как раньше, смотрела, как из подъезда выйдет всё тот же мальчик из моего детства, моя первая любовь…
Он был так же хорош, как и прежде, – высокий, статный, только уже немного лысоватый, что нисколько его не портило, а наоборот, только придавало мужественности.
…На следующий день мы шли по городу нашего детства, крепко держась за руки, и не узнавали его. Не осталось даже следа от моего дома, от его дома, и наша школа стала другой… Только мы, несмотря на время и расстояния, остались прежними, ведь когда-то давно мы дышали одним воздухом, читали одни книги, слушали одних учителей. Мы уверенно шли по городу нашей любви, «где каждый дом знаком, хоть глаза завяжи», и хохотали над курьёзами наших судеб как сумасшедшие.
И у меня опять было счастье…
Оно по всем признакам было и состояло именно в том, что рядом был человек, очень похожий на меня – мы даже были одеты одинаково: в голубые джинсы и белые футболки. И снова было начало лета…
Только не было теперь васильков в нашем палисаднике, как не было и самого палисадника. И никто не подсматривал за нами из-за шторки, потому что уже некому подсматривать. Мы шли, никого и ничего не замечая, и мифы о «капитане подводной лодки» и «девочке-отличнице» с каждым шагом развеивались как туман. Мы говорили о нашей жизни…
А на другой день, вы не поверите, я, еле-еле уместившись на рамке велосипеда, замирала от Вовкиного поцелуя в макушку и зажмуривала от счастья глаза…
Больше мы не встретимся…
Вовки не стало…
Жесткий отбор и конкуренция заставили его много заниматься спортом и держать себя в форме, хотя, нужно признать, форма у него всегда была превосходной. Сердце его остановилось прямо на тренировке.
Мальчик на велосипеде уехал в далекое далеко…
Он так и не узнал, что Севастополь вновь стал российским.

Рауль для Итты
Узникам лагерей смерти посвящается…
– Эй, Маслёнок, кончай шурфить, на сегодня хватит! Ты на небо глянь – солнце садится. Дёрнул ты сегодня неслабо! – крикнул крепкий, хорошо сложенный парень лет двадцати пяти в штормовке цвета хаки и такой же защитной фуражке. Он разжигал костёр, устроившись на старом, повидавшем многое на своем веку бревне. Подбрасывал в быстро разгорающееся пламя сухие сучья, и они, охваченные огнём, радостно трещали и брызгались во все стороны искрами. На руке «крепыша» красовалась татуировка «КРОТ».
– Новичкам всегда везёт. Маленький, да удаленький. А у нас порожняк второй день, – складывая лопаты, щуп и секаторы – обычный для копателей инвентарь, грустно ответил высокий худощавый юноша, наголо обритая голова которого выдавала в нём призывника.
– С этим не поспоришь, Шмайссер. Копанина у него зачётная, что и говорить. Курица и шпингалет. Редко кому сейчас такой хабар попадается. По всему видно, лежака выбил.
Солнце едва тронуло верхушки лесных зарослей, а подлесок уже погрузился в сумрак и тишину. Шмайссер и Крот расположились на траве у костра и начали готовить незатейливый походный ужин. Разложили нарезанный крупными ломтями хлеб, несколько помидоров и огурцов, пучок зелёного лука, вскрыли жестяные банки с надписями «Тушёнка» и «Шпроты». Подвесили над огнём котелок с водой, в которую сразу же всыпали приличную порцию заварки. Плеснули в эмалированные кружки «беленькой» и нетерпеливо посмотрели в сторону задержавшегося Маслёнка. Он впервые выехал на коп и, увлекшись процессом, никак не мог остановить его.
– Эй, Маслёнок! Аллес!!! Сказали же тебе – заканчивай! После захода солнца долбить запрещено, – Крот возмущался на правах старшего. – Иди сюда, уже налито!
Невысокого роста паренёк, который вполне мог сойти и за мужчину из-за густой щетины и длинных волос, схваченных на затылке резинкой, ковылял из зарослей, разглядывая что-то на ладони.
– Вот это да! – Радостный возглас Крота был доказательством ценной находки Маслёнка.
Все трое внимательно рассматривали наполовину истлевшую нашивку, которая обыкновенно размещалась на рукаве военной формы вермахта. На нетронутой временем её части чётко прорисовывался сине-бело-красный французский триколор.
– Мужики, а почему запрещено копать в сумерках? – Любопытство разбирало Маслёнка и не давало ему присоединиться к общей трапезе.
– Духи погибших, говорят, приходят, – задумчиво произнёс Крот и огляделся по сторонам. – Я сам никогда не видел. А вот у Дрозда в прошлом году чуть крыша не съехала. Всю зиму потом пил, не просыхая. Он в потёмках целое сражение видел и голоса отчётливо слышал.
– Выдумки всё это! – Шмайссер хохотнул и смачно опрокинул содержимое кружки.
– Не знаю, так говорят… – Крот, ковыряя ложкой тушёнку, думал о чём-то своём и не заметил, как догорели последние отблески заката, и лес погрузился во тьму…
Ночные видения заставили всех троих вжаться в дно палатки и не сомкнуть глаз до рассвета…
***
…Рауль уже в пятый раз обходил лагерь по периметру. Это был вверенный ему для охраны участок. За колючей проволокой было тихо. Заключённых загнали в бараки, и только сторожевые собаки изредка побрехивали, скорее для того, чтобы показать, как они исправно несут службу.
Сегодня Рауль впервые увидел Итту. Она была необычной для еврейки внешности: голубые глаза и светлые длинные волосы достались ей от русской матери, которая, выйдя замуж за еврея, приняла иудаизм. Итта всегда считала себя еврейкой и вместе с отцом ходила к раввину на все главные праздники. Отец её был учителем французского языка и с детства разговаривал с ней только по-французски.
– Je dois dire que.., что вы сегодня необычайно красивы! Mon cher! Впрочем, как и всегда… – Отец гладил её белокурую головку, продолжая ненавязчивый урок французского.
Итта крепко держала отца за руку и таинственно улыбалась от удовольствия. Видно было, что эти двое нежно и преданно любят друг друга…
В этом году Итте исполнилось семнадцать, и даже в сером лагерном платье, грубом и бесформенном, угадывались её тонкая талия и маленькая, по-девичьи тугая грудь. По всему было понятно, что она работала в бараке, где сортировали вещи заключённых и упаковывали их в деревянные ящики для отправки в Германию. Она двигалась очень осторожно, и шагов её не было слышно. Словно тень, её силуэт переместился в самый дальний угол лагерной территории, где возвышалась груда всевозможной тары. Захватив два увесистых ящика и слегка согнувшись под их тяжестью, она, не глядя по сторонам, так же тихо проследовала обратно в барак. Шла подготовка к утренней отправке эшелона в помощь солдатам Рейха, и заключённые работали всю ночь.
Рауль не мог отвести взгляда от Итты. Отчаяние и безысходность чувствовались и в её глазах, устремлённых в никуда, и в опущенных по-старушечьи плечах, и в повисших плетями тонких руках. Лицо её, худое и бледное, отдавало голубизной, ровно такой же, какими были её глаза.
«Она совершенна в своей обречённости. Разве может человек в глубокой печали быть божественно красивым?» – размышлял Рауль, двигаясь вдоль ограждения и не сводя с девушки взгляда. – По-видимому, да. Даже здесь, в этих диких условиях, красота имеет право на существование».
Через два дня он вновь увидел Итту. Казалось, что ноги совсем не держали её. В огромных мужских ботинках без шнурков, она едва могла ими двигать. Слёзы безмолвными ручьями стекали по её посеревшим щекам. У Рауля сжалось сердце.
«Зачем мне жить?» – мысль о самоубийстве не покидала Итту. Так сделали уже многие в лагере. Сегодня, разбирая вещи заключённых, она увидела золотые часики своей матери с гравировкой «С любовью навсегда». Их подарил отец в тот день, когда родилась Итта. А позже Итте попалось и платьице младшей сестры Евы, которую вместе с матерью увели в Гетто неделей раньше, чем её саму. Платье стало мало семилетней Еве, и мама надставила его кружевом, которое спорола с праздничной салфетки.
– Bonjour! – Рауль подошёл к заграждению так близко, что Итта услышала его. Она вздрогнула всем телом. Что-то близкое и родное было в этой речи. Так говорил с ней отец… – Comment vous appelez-vous? – продолжил Рауль короткий разговор.
– Итта, – одними губами прошептала девушка и, не глядя на охранника, пошла прочь. – Je dois y aller.
Она знала, что по правилам лагеря ей было запрещено разговаривать с кем бы то ни было. Но сегодня она чувствовала себя так одиноко, что вовсе не думала о каких-то правилах. Ей было все равно…
– А demain! – Голос Рауля был спокойным и вселял некоторую уверенность в то, что завтра для Итты непременно наступит…
Завтра для Итты действительно наступило. Она шла и искала глазами Рауля. Он ждал её на прежнем месте.
– Ne vous inquiеtez pas!
Он уверенно просунул руку между колючими металлическими переплетениями, не задев их, и протянул Итте кусок хлеба, мягкого и белого. Цвет и вкус такого хлеба, казалось, навсегда был забыт.
– Ешь сама, никому не показывай.
Ночью под одеялом Итта откусывала маленькие кусочки, которые, возможно, могли спасти её от голода и облегчить выполнение непосильной работы. Она пережевывала хлеб до тех пор, пока рот не наполнялся сладкой кашицей и только тогда проглатывала. Внутри хлебного ломтика она обнаружила маленькую, туго скрученную записку. От волнения тело её охватила мелкая дрожь, которая долго не позволяла развернуть послание Рауля.
«Je crains de… не смогу поговорить с Вами в следующий раз, поэтому беру на себя смелость писать Вам, Mon cher! Если бы Вы только знали, как Вы мне дороги. Я хотел бы показать Вам мой Париж. Там, в самом центре, на улице Rue Fdolphe-Jullien, стоит уютная булочная моего отца. Запах свежеиспечённых багетов, круассанов, бриошей и киши с самого утра заманивает жителей соседних домов в царство хлеба, где они могут ощутить его незабываемый вкус. Хлеб, который я Вам передаю, далёк от того, что пекут мои родители. И всё же я глубоко надеюсь, что он поддержит Вас и придаст сил. Ваш Рауль».
Итта решила жить. Француз занимал все её мысли. Работа уже не казалась такой изнурительной, потеря близких не такой страшной, а ежедневная гибель тысяч женщин, детей, стариков не вселяла ледяной ужас. Смерть была повсюду, но в душе Итты жила любовь.
«Самую большую ошибку совершил я, записавшись в Легион французских добровольцев, – писал Рауль. – Я был студентом и так же, как и многие мои друзья, был охвачен националистическими идеями. Если бы я только знал тогда, куда приведут эти идеи. Я не раз видел смерть на полях сражения. Но то, что вижу сейчас здесь, в концентрационном лагере, куда я попал, выполняя приказ, приводит меня к единственной мысли, смогу ли я исправить эту ошибку. Чем смогу искупить вину перед этими несчастными, к смерти которых я тоже причастен, к моему глубокому сожалению. Берегите себя, Mon cher! Ваш Рауль».
«Моя дорогая! Я полюбил Вас с той самой минуты, как впервые увидел. Я знаю, что глупо с моей стороны говорить Вам об этом сейчас. Но я говорю, потому что не в силах молчать. Вы – то светлое и чистое, что заставило пересмотреть всю мою жизнь. Вы дали мне надежду, и только ею я живу. Я знаю, что у любви на войне короткий срок, и все-таки я люблю Вас, моя Итта! Надеюсь, мои слова, как и этот кусочек хлеба, дадут Вам силы на завтрашний день. Ваш Рауль».
Итта перечитывала письма снова и снова. Она безмолвно шевелила губами, и глаза её сияли.
Сегодня Рауль заметил, что за ним следят. Почувствовал спиной. «Стукачи», словно ищейки, рыскали повсюду в надежде уличить любого в измене и предательстве, тем самым надеясь продлить своё существование. «Не удастся сегодня принести Итте хлеба. Не буду испытывать судьбу и письма тоже писать не буду», – размышлял Рауль, заступая на дежурство.
Он увидел Итту издали – она ждала его. Поравнявшись с ней, он торопливо заговорил:
– Сегодня я не смог принести вам хлеба. Мне кажется, что за мной следят. Будьте и вы осторожны. Мне не хотелось подвергать вас опасности, но не в моих силах не видеть вас.
Рауль нагнулся, быстро сорвал несколько чахлых незабудок, которым чудом удалось выжить на ежедневно обновляемой земляной насыпи. Он только было попытался передать их сквозь проволоку, как автоматная очередь пронзила его. Рука с голубыми цветочками лишь на секунду замерла в воздухе, и тело, лишившись последней связи с миром, обмякло и застыло…
Утром следующего дня Итта вместе с двумя сотнями заключённых шла по «Дороге на небеса», так её здесь называли, к газовым камерам. Начальник лагеря, которого прозвали «Куклой» за красивое холёное лицо и элегантный костюм, только что сменил очередную пару обуви. Сожалея лишь о том, что обувь его вновь забрызгана кровью, он отдал приказ заводить моторы танка…
***
Туман рассеялся с первыми лучами солнца, и лес встретил новый день радостным щебетанием птиц и стрекотом кузнечиков.
Трое копателей молча сложили палатку, погрузили собранный инвентарь и так же, не произнеся ни слова, уселись в наскоро заведённую машину, которая, фыркнув, тут же скрылась за деревьями.
На старом, повидавшем многое на своем веку бревне лежала оставленная половина буханки хлеба, маленький букетик незабудок и клочок бумаги, на котором корявым почерком было написано «Рауль для Итты»…

Словарь
Шурфить – углубляться вертикально вниз.
Дёрнуть – выкопать, поднять.
Порожняк – кубометры земли, выкопанные впустую.
Зачётная – представляющая ценность.
Копанина – поднятое из земли.
Курица – эмблема частей вермахта в виде орла со свастикой.
Шпингалет – затвор.
Хабар – найденные откопанные артефакты.
Аллес – от немецкого – все, хватит.
Долбить – копать, откапывать.
Выбить лежака – выкопать бойца.
Коп – процесс поиска, «поехать на коп».

Je dois dire que… – Смею заметить…
Mon cher – Моя дорогая.
Bonjour! – Здравствуйте!
Comment vous appelez-vous? – Как вас зовут?
Je dois y aller. – Мне нужно идти.
А demain! – До завтра!
Ne vous inquiеtez pas! – Не волнуйтесь!
Je crains de… – Боюсь, что…
Rue Fdolphe-Jullien – улица Адольфа Жюльена – инженера-железнодорожника, получила название в 1903 году.

Смядово. Легенда о Смеде и свободном народе Болгарии
Среди высоких холмов, поросших бурым кустарником, и бескрайних полей, покрытых густой лавандовой щетиной, перемежающихся с алыми латками маковых островков, вьётся, словно атласная лента, с северо-востока к югу Болгарии Смядово – большая дорога. Дорога жизни. Дорога истории народа. С чем можно сравнить такой протяжённости путь? С рукописным свитком, наверное. День за днём, год за годом, век за веком вписываются в него разные по значимости события.
Что слышит одинокий путник, пылящий уставшими ногами? Какую историю поведает ему эта дорога, пока он отдыхает на её обочине в тени развесистого дерева, прислонившись к его старому, покорёженному временем стволу?
Может, убаюкает тихой песней степного ветра, может, заставит свернуть в соседнее село, чтобы в горбатом, полуразрушенном от невзгод доме поведать историю о событиях, произошедших так давно, что о них почти никто уже точно ничего не помнит. И от этого она превратилась в легенду; в одну из сотен других легенд, которыми изобилуют эти сказочные места с запахом розы и вкусом янтарного винограда.
Легенду, которую хочется поведать миру.
В окрестностях города Сливен, где небольшие, обмазанные белой глиной домики теснятся маленькими семейками, где рано встаёт над горизонтом горячее солнце, где повсюду белым цветом цветут яблоневые сады и ровными прямоугольниками зеленеют пышные огороды, где слышно неугомонное ржание, хрюканье и кудахтанье домашней живности, жила обычная болгарская семья. Такая же, как и многие другие семьи. Смеда, Христо и их дети.
***
Смеду растили всем селом, потому как была она круглой сиротой. Её родители оставили этот мир, когда девочке едва исполнилось десять лет. Погибли от рук неизвестных лесных разбойников как раз в тот день, когда остались ночевать в поле, чтобы засветло начать сенокос. Нашли их не сразу; мужики долго блуждали в поисках по полям и лесным опушкам. Так и остались они навечно спящими, держа друг друга в крепких объятиях. Следов разбойников не нашли, не нашли и лошадь с жеребёнком, и глиняных горшков с незамысловатой едой, и кос, и точильных брусков. Некоторое время за девчонкой приглядывала её старая бабка, которой и самой в скором времени потребовались помощь и уход. Да и та недолго пожила и ушла вслед за погибшими дочерью и зятем.
Выросла Смеда на глазах у всего села и стала первой красавицей. Была она высокая и статная, черноглазая и темноволосая, с уложенными вокруг головы в несколько рядов толстыми и длинными косами. А ещё была она крепкой и сильной. И телом, и духом. Такой же сильной, как и её имя – Смеда. Была открытой, честной и отзывчивой, помогала каждому всем чем могла – кому словом, кому делом. Все селяне прислушивались к её слову – и старики, и молодёжь, и детвора несмышлёная. В работе Смеда всегда была первой и в веселье не отставала от других. Все парни мечтали заполучить её в жены, ведь такую хозяйку ещё нужно было поискать. Но девушка была гордой и неприступной. Хотела встретить такую же любовь, какая была между её отцом и матерью. Поэтому уже несколько лет все женихи, какие только сватались к ней, получали, как говорят, от ворот поворот.

***
Христо был младшим сыном в большой дружной семье. С малых лет он был малоразговорчивым и замкнутым. Мог подолгу бродить по склонам сопок, размышляя, или сидеть на берегу реки, наблюдая, как отражается в её водах небо с плывущими в одном направлении с ними пушистыми облаками. К тому же, в отличие от старших братьев и сестёр, которых кроме работы ничего по большому счёту не интересовало, рос он очень набожным. Надолго задерживался в храме после литургии, изучал церковные писания и в беседах со священником не замечал, как проходил весь день, и нужно было возвращаться домой. Родители смирились с таким чудным характером мальчика и решили, что это и есть его судьба – «нести крест», служить Господу, ведь неспроста они дали ему такое редкое имя – Христо.

***
Однажды к Смеде и Христо пришла любовь. Настало и их время. Встретившись на празднике роз, они уже не разлучались ни на минуту. Им в тот год исполнилось по восемнадцать лет. Праздник роз повсеместно в середине лета празднуют жители Болгарии, чтобы насладиться ароматом этих удивительных по красоте и многообразию форм и окрасок цветов и приступить к изготовлению розового масла. Маслянистый запах будоражит молодые сердца, и они зажигаются любовью и устремляются навстречу друг другу в порыве слиться в единое целое. Смеда тогда танцевала вместе с другими девушками. Алые цветы, вплетённые в разметавшиеся на ветру кудри, глаза, горящие как угли, изящные гибкие руки и заразительный смех – всё это пленило парня и заставило его не сводить с девушки восторженного взгляда.
Смеда и Христо не стали исключением и после сезона розового, лавандового и виноградного масла, как и многие другие молодые люди, сыграли скромную свадьбу и стали жить в доме, доставшемся девушке от родителей.
Были они разными, но эта непохожесть притягивала их друг к другу с магнетической силой, и с такой же силой разгоралась любовь. Молодая семья была дружной; дни проходили в заботе друг о друге, в работе по хозяйству, в домашних хлопотах. В воскресенье Смеда ходила в храм, где Христо исправно служил послушником. Одно только тревожило сердце женщины – не было у них с Христо детей. Тогда и обратился молодой муж к священнику за помощью, и тот благословил их на рождение сына молитвами. В тот самый год и родился их первенец Александр, который по воле Божьей должен был стать защитником людей. Каждый последующий год Смеда дарила Христо ребёнка.
Четырнадцать сыновей росли настоящими соколами и вскоре стали опорой матери и помощниками отцу. Хозяйство их расширялось и крепло день ото дня. Неподалёку выстроили и новый дом для старшего сына.

***
Александр вырос сильным, смелым, независимым и пошёл характером в мать. Он был ловким охотником, знал, понимал, любил лес, и лес отвечал ему взаимностью.
Жили на лесной поляне феи. Лесные красавицы. В невесомых полупрозрачных одеяниях летали они между деревьями и следили за порядком в лесу. То утихомирят растревоженных сорок, то помогут бельчихе в поисках любопытного бельчонка, оставившего дупло, то вместе с зайцем запутывают следы, то незаметно укажут заблудившимся правильную тропинку. Дел в лесу много. Встретить весну, подготовиться к зиме, нарядить лес осенью. А летними ночами собирались все на поляне, плели веночки из луговых трав и пели грустные песни о любви, которую им не суждено испытать. И только один раз в году феям позволялось посетить человеческое жилище, чтобы насмотреться на юношей, которых они выбрали себе в мужья. Но ещё до рассвета каждая из них должна была вылететь через печную трубу, чтобы остаться незамеченной. Вот такая печальная судьба была у этих фей.
Однажды Александр был ранен в неравной схватке с вепрем. Зверь увернулся от охотника и нанёс ему смертельный удар клыком. Долго бы лежал воин, истекая кровью, если бы не заметила его одна из лесных фей по имени Силвия. Она приложила к его кровоточащей ране листья, от которых та незаметно затянулась, напоила отваром, возвращающим силы. С помощью волшебства наградила охотника силой, равной силе дикого кабана. Вскоре Александр открыл глаза и увидел прекрасный лик, склонившейся над ним Силвии. С первого взгляда он полюбил свою спасительницу. И Силвия ответила ему любовью. А, как известно, феи могли выходить замуж за людей в том случае, если те их увидят. Так и случилось. Привёл Александр в дом Силвию, и стала она обычной женщиной. Только иногда по ночам, когда Александр крепко спал после трудной охоты, улетала в лес, чтобы поведать своим подругам о людской жизни и своей любви.

***
Смеда и Христо к тому времени состарились, но не утратили силы и бодрости духа. Сыновья подрастали один за другим. У Александра и Силвии родилась дочь Радка, которая стала утешением и отрадой бабушке и деду, не имевшим собственной дочери. Ежеминутно она радовала всех окружающих своей лучезарной улыбкой.
Ничто не предвещало беды…
Беда пришла нежданно. Беженцы из соседнего села Медлен оповестили о ней жителей Сливена. Беду называли Горем, она вытекала из глаз слезами, вопила и кричала, заламывала руки, прятала детские тела за взрослые, зажмуривалась и тряслась от страха. Турецкие завоеватели нещадно жгли селения, уводили пленённых женщин и детей. Мужчины сотнями и тысячами гибли от их быстрых стрел и острых сабель. Животные метались в панике, забивая друг друга копытами, истошно визжали и бились в предсмертных конвульсиях. Горе было большим, величиной с море.
Христо, будучи к тому времени священником, призвал селян и рассказал им об освободительном движении, про которое слышал ещё от своего наставника – бывшего сельского священника. Всем миром они решили восстать против турок и выступить на защиту своей независимости.
Этой ночью никто в селе не мог уснуть в ожидании врага. А на утро с первыми лучами солнца все поняли, что сил справиться с турецкими завоевателями ни у кого не хватит, и что не остаётся иного выхода, кроме как сдаться в рабство добровольно.
Смеда и Христо, посовещавшись с сыновьями, приняли единственное приемлемое для себя решение – в плен не сдаваться; укрепили двери, закрыли окна ставнями и приготовились, помолясь, к неминуемой смерти от вражеских рук.
Силвия впервые за долгие годы вспомнила о своей волшебной силе и, взмахнув рукой, в один миг обратила всех в чёрных птиц. Птицы радостно затрепетали крыльями и в одночасье вылетели в дымоходную трубу, как обычно вылетают феи, покидая жилище человека. Огромная стая вознеслась к самым облакам и, закружив над самым домом, прощаясь с родными местами, устремилась прочь. Громкий выстрел разорвал тишину, и последняя птица, не успев подняться вслед за остальными, упала на землю замертво. Это был Христо. Он как истинный христианин закончил свой жизненный путь непорабощённым и остался навеки свободным.
Стая же, не оглядываясь, полетела далеко на север и, добравшись до самого подножия Рижского Предбалкана, ударилась оземь и вновь обрела человеческий облик. Здесь жили Тишина и Покой. Смеда призвала сыновей к себе и наказала им построить селение для свободных болгар, куда никогда не ступит нога турков.
Так и вышло.
Петар одним своим прикосновением к скале превратил её в небольшие каменные кирпичи, из которых начали строить новое жильё. Огниан, договорившись с огнём, повсюду разводил костры, у которых грелись и жарили дичь, добытую в лесу охотником Александром. Димитар, «любящий землю», разбил виноградники, огороды, льняные поля и занялся выращиванием роз. Филиппу, с детства любившему управляться с лошадьми, удалось развести целый табун резвых скакунов и тяжеловозов. Овцы обеспечивали семью шерстью, козы – молоком, кролики – мясом и пухом. Иозиф ежегодно приумножал богатство семьи. Андрей, Никифор, Чавдар в совершенстве овладели военной сноровкой и встали на защиту нового поселения. Богдан стал оружейных дел мастером. Калоян научился смешивать масляные краски разных цветов и занялся рисованием, чеканкой и резьбой по дереву. Благодаря Живко и Радко, которые виртуозно играли на всевозможных музыкальных инструментах, жизнь семьи стала счастливой и весёлой. Любомира – самого младшего из сыновей – все любили за его доброе сердце и чувственную душу. Он сочинял сказки для Радки, за которой присматривал по поручению Смеды и Силвии. Совершая ежедневные прогулки по окрестностям, дети любовались красотами ставшего для них родным края. Собирали на лугах цветы, травы, колосья, придумывали орнаменты для украшения ковров, дорожек, полотенец и поясов, которые ткали женщины. Вскоре Радка стала шить нарядные блузки и юбки, расшивала их разноцветными нитками, а Любомир выделывал шкуры животных, из которых шил тужурки и сапоги.

***
Много лет прошло с тех пор, в селение приходили странники из разных уголков Болгарии и оставались там навсегда. Выросли внуки, правнуки и праправнуки Смеды и Христо. Не раз отражали защитники нападки врагов, не раз казалось, что от села не оставалось и кирпичика. Однако оно снова возрождалось, и жизнь начиналась заново. Свободная жизнь по завету Смеды.
Как-то войско, собранное Александром для защиты селения, отражало очередное нападение турок. Врагу неожиданно удалось перетянуть инициативу боя на себя, и поражение было неминуемо. Тогда взревел Александр, словно дикий зверь, собрал в едином порыве свою волшебную силу, встал во весь рост и, превратившись в дикого кабана, повёл за собой остальных. Враг был повергнут, а Александр навечно застыл в образе вепря. Так и стоит он на страже, изображённым на гербе города, выросшего на месте маленького селения, построенного Смедой и её четырнадцатью сыновьями. Город носит название Смядово, что означает «большая дорога», ведущая к свободной счастливой жизни.

Янтарик и Янтаринка
Эта история произошла в те далёкие времена, когда на нашей планете всё было по-другому.
Ещё не было на Земле тех растений, что мы видим сейчас, и тех животных, к которым мы привыкли. Не было и самого Человека. В тёплых вязких болотах, покрывающих землю, квакали огромные пупырчатые жабы. Они лениво переползали с кочки на кочку, и там сидели неподвижно, выпучив огромные глаза. Длинными липкими языками ловили они пролетающих мимо комаров и мух. А насекомые тогда тоже были гигантскими и напоминали игрушечные вертолёты или дроны.
Деревья не имели ни малейшего сходства с современными. Они никогда не цвели и никогда не давали плодов и семян. Древовидные папоротники с прямыми длинными стволами и пучком листьев на верхушке, напоминающих пушистые перья, очень плохо держались в топях и часто заваливались в трясину, распугивая ничего не понимающих лягушек и тритонов.
Ливневые дожди заливали Землю и не давали воде испаряться.
Такой была наша планета сотни миллионов лет назад.
Но однажды на Земле произошли перемены. Все началось с того, что твёрдые слои планеты ожили, начали перемещаться и налегать друг на друга. Как слоеный пирог. Представляете, какой грохот стоял! Так образовались горы со скалистыми утёсами. Горные хребты вырастали прямо из-под земли и отвоёвывали территории, ранее занятые болотами.
Пришлось растениям и животным тоже изменяться и научиться жить на безводных территориях, в горах и даже на голых скалах. Папоротники со своими слабыми корнями для этого не годились. Они продолжали жить только на тех участках, где осталась вода. На Земле стало сухо, и нужно было научиться экономить воду. Вскоре папоротники уменьшились в размерах и уступили место новым растениям.
Новые животные обрели сухую кожу, покрытую чешуйками и щитками, а растения – сильные корни и листья-иголки. А ещё у этих растений появились семена.
В низинах поселились ели, а на горы взобрались сосны. Все эти растения назвали хвойными за хвою – листья, превратившиеся в иголки и способные экономить воду и использовать её только по необходимости. Благодаря этой своей способности они стали вечнозелёными.
Вот такой стала наша планета! Это тоже было очень-очень давно —
десятки миллионов лет назад. А Человека на Земле по-прежнему всё ещё не было.
Упало как-то семя, принесённое сильным восточным ветром, на горный склон, и выросло из него могучее дерево. Стояло оно одно-одинёшенько, зорко оглядывая окрестности, на страже лесного порядка. Все деревья вокруг уважали грозное дерево, побаивались и не решались подойти к нему близко.
Опечалился богатырь – был он сильным и выносливым, мощные корни его пробирались между камнями и укреплялись так, что даже самый сильный ураган не мог пригнуть ствол к земле или сломать ветви. И вместе с тем был он глубоко несчастным в своём одиночестве. Душа его была звонкая и солнечная. И когда на дерево падали солнечные лучи, оно светилось изнутри золотистым цветом. За это качество его прозвали Янтариком.
Янтарик никак не мог понять, почему рядом с ним никто за много лет так и не поселился, почему все остерегались его и не хотели с ним дружить. Разве грозный вид был тому причиной?
«Разве можно делать выводы на основании одного только вида? Никто даже не попытался поговорить со мной и узнать меня лучше», – так размышлял Янтарик. И ему становилось ещё грустнее. «Если не найдётся кто-нибудь, кто скрасит моё одиночество, я просто умру от тоски», – решил он однажды и начал молиться.
Он молился своему растительному Богу и просил матушку Землю прислать ему утешение, и его молитвы были услышаны. Вновь подул холодный восточный ветер и принёс с собой семя с лёгким крылышком. Оно долго крутилось, опускаясь на землю, и приземлилось совсем рядом с Янтариком. Прошло немного лет и выросло деревце стройное, гибкое и такое же высокое.
И когда Солнце поднялось над горизонтом и коснулось лучами горного склона, деревце засветилось золотым светом. И Янтарик, увидев это, сразу понял, что это деревце послано ему Богом. «Янтаринка! Моя Янтаринка!» – воскликнул он и протянул свои могучие ветви.
Янтаринка ответила ему поклоном и зазвенела весело. Так родилась их любовь!
С тех пор прошло много лет. Янтарик и Янтаринка жили очень счастливо. Они вели долгие беседы, касаясь ветвями, а в трудные времена поддерживали друг друга. Свет их любви и счастья озарял горный склон, и всем, кто здесь жил, было спокойно и радостно.
Однажды вновь раздался оглушительный грохот, и земля вздыбилась. Горы вдруг начали опускаться вниз, а предгорные равнины подниматься вверх. Огромная трещина расколола горный хребет и начала, извиваясь точно змея, ползти по земле. Она очень быстро приближалась, и Янтарик с Янтаринкой с ужасом наблюдали, как она пролегает между ними. С каждой минутой расстояние увеличивалось и вскоре превратилось в глубокую пропасть.
Сколько не тянули деревья друг к другу ветви и не взывали о помощи, всё было напрасно. Вскоре влюблённые были так далеки, что перестали видеть друг друга. Пропасть между ними заполнилось водой, и образовалось море.
Янтарик и Янтаринка оказались на противоположных берегах и залились от горя слезами. Слёзы их были смолистыми и блестели на солнце золотыми каплями. Капли стекали по стволам и застывали.
Прошли годы, а Янтарик и Янтаринка всё плакали и плакали, роняя золотистые слёзы в морскую пучину, и горе их было безутешно. Поняв, что уже ничего нельзя изменить, они в последний раз протянули навстречу друг другу ветви и упали в бездну. Волны долго баюкали их и, наконец, прибили к берегу. Там они и обрели вечный покой.
Прошло еще несколько миллионов лет. За это время на нашей планете всё изменилось. Появился и Человек. Землю населили птицы и звери, расцвели невиданной красоты цветы. Многоголосьем наполнились леса, луга, степи. Разноцветьем раскрасились. Стало на Земле радостней и веселее. Только морские волны по-прежнему набегают на берег, вынося на него всё новые и новые следы прежней жизни.
Однажды после прилива на белом песчаном берегу зазолотились два камешка. Они были ярко-медового цвета и совершенно прозрачными. Солнце посмотрело на них сверху и, опустив тонкий луч, зарядило своей силой и энергией. И как по волшебству янтарные камешки вдруг засветились и озарили всё вокруг светом любви и счастья. Они узнали друг друга. Это были слезинки Янтарика и Янтаринки. Всё, что от них осталось.
Янтарные капельки теперь были неразлучны. Это они рассказали мне эту историю, как только я достала золотые серьги из бархатной коробочки и вдела их в уши. А я услышала и рассказала вам.
Любовь и счастье – никогда не исчезают бесследно. Они лишь изменяются. Помните об этом!

Сцена из театральной жизни города Северска
Отрывок из романа «Solo Piano Терезии Пасюк»

Владимир Прилуцкий был членом автомобильного клуба, открытого на центральной площади Северска. Доставшийся от свёкра автомобиль марки «Ford» изумительного цвета горького шоколада, купленный тем за границей, он разбил, не успев к своему великому сожалению покатать на нём всех артисток местного театра, до которых был большим охотником. В досье полицмейстера Краснова, который незамедлительно прибыл на место происшествия, говорилось – «… такого-то числа, такого-то года автомобиль, в котором находилась актриса Северского театра Елизавета Нежинская и Владимир Прилуцкий, на большой скорости врезался в фонарный столб на перекрёстке улиц Старосельской и Вагонной. Получился сильный толчок, и автомобиль перекинулся. Г-жа Нежинская была выброшена в сторону и получила лёгкие ушибы. Г-н Прилуцкий, будучи в нетрезвом состоянии, к большому удивлению свидетелей, не пострадал. Автомобиль восстановлению не подлежит».
Красавец и франт Владимир Прилуцкий, потомок небогатого чиновника, который получил в наследство от отца лишь польскую фамилию, с юных лет обладал удивительной способностью производить на слабый пол нужное впечатление и поэтому отказа у него никогда не имел. Наследство нелюбимой жены стало для него хорошей поддержкой в деле покорения женских сердец. На них его и растратил.
Северск, где Прилуцкий проживал со дня рождения, задумывался по образцу лучших европейских столиц, по канонам классицизма и культуры Просвещения. И, конечно, был просто немыслим без здания театра. Григорий Потёмкин первым выдвинул идею театра, и на плане градостроительства местом для его размещения был определён высокий холм, откуда открывался изумительный вид на широко разливающийся здесь Ижень. После смерти графа театр разделил судьбу университета с консерваторией, которые до поры так и остались прекрасным, но нереализованным проектом. История Северского театра такая же запутанная, как и судьба самого города. Он прошёл длинный путь от «благих начертаний» до становления, от дворянской детской самодеятельности и ярмарочного балагана до классического театра, от ветхого деревянного сарайчика, который однажды развалился от сильного ветра, до щеголеватого каменного строения.
Театр Северска, как и другие театры, был тайным миром, в котором актрисы, свободные от многих условностей, становились игрушкой мужских страстей. За ними волочились, с ними сходились и расходились, их обеспечивали, но на них почти никогда не женились.
Елизавета Нежинская, прежде чем поступить на службу в театр, обучалась в театральной школе вместе со своим сводным братом Алексеем. Учебная программа для воспитанников была составлена как нельзя лучше, однако ученики уроков не учили, списывая свою неподготовленность на отсутствие времени. Утром они репетировали, по вечерам были заняты в спектаклях. Если молодые ученицы ещё готовы были отвечать преподавателям, то старшие шикали на них и объявляли общий бойкот.
Уже в театральной школе у молодых актрис были поклонники. Они часто разъезжали под окнами этого учебного заведения, доступ в который посторонним был строго запрещён. Поэтому окна в дортуарах делали или слишком высокими, или закрашивали наполовину белой краской, дабы свести к минимуму какое бы то ни было общение. В дверях спальни ежедневно дежурила одна из девиц и сообщала подругам, влезающим по очереди на окна, о приближении воспитательницы или инспектора.
Елизавета очень быстро овладела всеми знаками, которыми переговаривались воспитанницы-танцовщицы со сцены со своими поклонниками, сидящими в первых рядах, и теперь тоже мастерски ими пользовалась. Если актрисы проводили пальцем по губам, это означало, что хотели получить от ухажёра конфет. Если дотрагивались до мочки уха, шеи или запястья – кавалер должен был раскошелиться на украшение – серьги, ожерелье или браслетик.
Успех актрисы на сцене полностью зависел от её способностей к флирту и интригам. Необходимо было уметь удерживать поклонников при себе, устранять соперниц, иметь благосклонность у начальства. Только тогда она имела возможность безбедного существования. В противном случае её ждало мизерное жалование, роли, не приносящие славы, бедность, тесные съёмные квартирки, тяжёлая работа и, как правило, недолгая жизнь.
Елизавета вышла на сцену не по призванию, не по непреодолимой тяге к искусству, а так, как будто решилась выйти замуж за нелюбимого, но богатого человека. Мать её, тоже актриса, определила Лизу в театральную школу, не особо прислушиваясь к желаниям дочери. В тринадцать лет Елизавету чуть было не выгнали из школы за бесталанность, и уже тогда она усвоила простую истину – талант это, конечно, дело важное, но на сцене нужно совершенно другое – упорство, удача, обаяние, умение попасть в роль, если так можно выразиться. Длительные дополнительные занятия с преподавателем Михаилом Уханским возымели действие, и вскоре он смог открыть в ученице незаурядные способности и возможности, которые к девятнадцати годам позволили актрисе сделать головокружительную карьеру.
Играя роли, Елизавета Нежинская не была вульгарна или подчёркнуто «пикантна», а соединяла удивительную грацию и какую-то ей одной свойственную стыдливость. Актриса мягкая и тактичная, обладавшая строгим вкусом, она была единственной молодой артисткой на сцене, которая покоряла зрителей правдой игры. Прекрасные, благородные черты лица, стройность, волны светло-русых волос, голубые глаза, нежные и вместе с тем пламенные, необыкновенная грациозность движений, маленькая ножка – всё это делало её красавицей в полном смысле.
В спектаклях партнёром Елизаветы выступал некто Ален Дюпон – француз по происхождению, танцор по образованию. Его жизнь в театре складывалась трудно, и он, начав заниматься вокалом, быстро овладел им. Подготовив и исполнив несколько партий с известным композитором Фредериком Морелем, он вскоре дебютировал в оперетте, был замечен и стал выступать постоянно. Позже он и сам начал писать музыку, и несколько его произведений стали в последствие знаменитыми романсами.
Однажды фотограф-итальянец Марио Маретти, которого считали лучшим не только в Северске, но и далеко за его пределами, сделал снимок финальной сцены спектакля, где Ален Дюпон нежно обнимает Нежинскую в образе прекрасной царицы. Этот снимок был вывешен в витрине фотоателье в качестве украшения и рекламы, настолько он был хорош. Но это вызвало пересуды у завистников, которые сочли приоткрытую ногу Елизаветы признаком непристойности и разрушения нравственных устоев общества. Несмотря на сплетни и разговоры за спиной, поклонников у актрисы становилось день ото дня всё больше. На одном из спектаклей ей преподнесли золотую диадему с бриллиантовой звездой, а буквально на следующий день – бриллиантовую брошь в виде бабочки. Браслеты, медальоны, серьги, щедро украшенные драгоценными камнями, казалось, сыпались к ногам Елизаветы.
Обрушившаяся слава и почитание Елизавете, как любой женщине, а тем более актрисе, с одной стороны были приятны, но с другой тяготили её. Она и её жизнь всегда были на виду у публики и городского населения. О ней говорили, о ней мечтали, о ней недоговаривали, о ней придумывали небылицы. Сплетни кружились вокруг неё словно мотыльки. «Мотыльки» надолго не задерживались и вылетали из театральных кулис. Завистливые подруги не могли простить Нежинской артистической карьеры и успеха, которым та пользовалась у мужской половины театралов.
Губернатор Иванов, грузный и некрасивый, с постоянной одышкой, указывающий на сердечную недостаточность, вызванную излишним весом и малоподвижным образом жизни, испытывал к Елизавете по-настоящему нежные чувства. Он участвовал в судьбе девушки, будучи ещё фанатом её матери – в прошлом исключительного таланта актрисы, внезапно потерявшей голос на одном из выступлений. Грудной, немного низкий для женщины голос её, очаровывающий слушателей чистотой звучания и искренностью, врачи так и не смогли восстановить, объясняя причину слабости голосовых связок нервным срывом. С тех пор в семье Нежинских сделали ставку на Елизавету, которая должна была продолжить семейную династию актеров.
Иванов, посещающий все театральные премьеры, первым приходил в гримёрку к Елизавете, чтобы поблагодарить её за игру и побеседовать в приватной обстановке. Его подарки были изысканными. Корзины экзотических цветов, которые непременно доставляли к самой премьере, не могли не вызывать восхищения у наблюдавших за губернатором. Он по обыкновению всегда долго топтался у дверей уборной Нежинской, прихорашивался, откашливался и поправлял фрак, прежде чем войти.
Слухи распространялись по театру быстрее, чем губернатор входил в уютную гримёрную Елизаветы. Здесь всегда царил полумрак, пахло дорогими духами и шоколадом. Актриса сидела в глубоком кресле расслабленная и тихая, напоминая дремлющую кошку. Иванов проводил у Нежинской не более получаса. Это время сразу после спектакля она всегда отводила только ему из глубокого уважения и благодарности. Они говорили о новинках европейских театров, о моде, о зарубежных актёрах и их светской жизни. Елизавета никогда не забывала замолвить словечко о проблемах своего театра и о необходимости помочь кому-нибудь из начинающих.
Слухи-мотыльки вылетели из здания театра и очень быстро добрались до губернаторского дома. Губернаторша Иванова была женщиной властной и ревнивой. Объектом её ревности был не столько муж-губернатор, сколько его положение и состояние. Поэтому она сразу поверила слухам и во избежание утечки материальных благ в виде дорогих подарков актрисе, о которых судачили все без исключения, предприняла некоторые меры по устранению мнимой соперницы.
Директор театра Казимир Новак, поляк по происхождению, испытывал к губернаторше Ивановой единственное чувство из существующих – раболепие. Он сразу отреагировал на недовольство Ивановой по поводу излишнего внимания губернатора к молодой диве Нежинской и устроил последней настоящее гонение со стороны остальных актёров.
Владимир Прилуцкий в театральной среде имел репутацию ловеласа, женского угодника и в некоторой степени даже альфонса. Он не единожды был замечен в связях с богатыми возрастными дамами, которые его боготворили, ценили его лёгкий весёлый нрав, умение создать атмосферу праздника повсюду, где он появлялся. Внешность Прилуцкого была броской и поистине шикарной. Был он от природы высок, строен и немного худоват. Густые тёмно-каштановые волосы и карие глаза привлекали взгляды женщин. Правильные черты лица выдавали аристократатическое происхождение. Одевался Прилуцкий стильно и ярко, всегда следовал моде, умело пользуясь благосклонностью дам. Умом не отличался, и по обыкновению в обсуждении серьёзных вопросов не принимал участия. Однако женщины прощали ему этот небольшой недостаток, компенсированный наличием других важных для них качеств.
Владимир Прилуцкий был влюблён в Елизавету, но на все попытки приблизиться к актрисе и заполучить её внимание регулярно получал отказы. Стараясь быть ею замеченным, он разъезжал по улицам Северска на модном автомобиле, на заднем сидении которого всегда восседала одна или несколько весёлых молоденьких актрисок. Настроение компании указывало на то, что шампанское, распитое ими после спектакля, уже играло в молодой крови и требовало продолжения…
Елизавета, на которую внезапно обрушилось недовольство директора театра и всей труппы, за исключением её партнера Алена, не сразу поняла его причину. Ален Дюпон, будучи более осведомлённым в вопросах кулуарных игр и интриг, рассказал Елизавете всё, о чем ему удалось узнать.
В этот вечер Нежинская впервые отказалась принять губернатора, а пригласила Владимира Прилуцкого, который всё ещё не терял надежды быть замеченным любимой актрисой. В уборную Елизаветы Владимир влетел подобно ветру. Цветы и шампанское – вечный «джентльменский» набор, который он позволял себе и всегда использовал для соблазнения – в этот раз также был при нём. Елизавета не отказалась от игристого напитка. Пила много и жадно, заглушая обиду. Быстро собралась и на глазах у губернаторской четы уселась в автомобиль Прилуцкого. Выпустив густые клубы дыма, «Ford» сорвался с места и помчался по булыжной мостовой. Через несколько минут он врезался в фонарный столб…

Мадам, вам мало в Париже пространства…
Отрывок из романа «Анаконда»

Благодаря Игорю Иркина тайная мечта побывать в Париже и увидеть его своими глазами сбылась. Самолёт приземлился, и она полной грудью вдохнула французский воздух, напитанный чувствами, красотой и особым шармом.
Не зря Париж во все времена считали и считают городом любви. В этом Ирка убедилась сразу, как только ступила на землю Анжелики и Жоффрея.
Она прижалась к Игорю, который обнимал её во время полёта и сейчас не выпускал из крепких рук. Стюардесса, наблюдая за целующейся парой, откровенно завидовала и любовалась: влюблённые были красивы внутренним счастьем, которое распространялось по салону. В конце полёта она преподнесла Ирке маленький букетик синих ирисов со словами: «Добро пожаловать в Париж!» и одарила Игоря одобряющим взглядом.
– Какая услужливая девушка! – удовлетворённо произнёс мужчина.
– В Москве ещё только проклюнулась первая травка! А здесь вовсю весна. Где они только добыли этот символ Франции? – удивлялась Ирка. – И почему именно мне подарили цветы? – Она прижала холодные, хрусткие бутоны к лицу и почувствовала едва уловимый тонкий аромат, который у весенних цветов бывает именно таким.
– А ты не догадываешься? Нет? От тебя пахнет любовью!!! – И Игорь ещё крепче обнял её, вдохнув запах распущенных волос.
Они позавтракали в отеле. Что может быть чудеснее, чем утро в Париже с чашечкой ароматного кофе и настоящим французским круассаном?
Берёшь его в руки, немного сжимаешь пальцами и сразу чувствуешь, как из него выходит воздух, и шелестят, сминаясь, слои изумительного теста. Это истинное произведение пекарского искусства: нежное, мягкое внутри, золотистое и хрустящее снаружи. А запах и вкус кофе только дополняют и усиливают это ни с чем несравнимое удовольствие.
Ирка ни разу в жизни не наслаждалась едой так, как в это утро. «Наверное, это воздух Парижа или присутствие Игоря…» – размышляла она.
Запланированная экскурсия по Монмартру заняла у них весь день. Было по-весеннему тепло и солнечно, и они не стали надевать верхней одежды, ограничившись лёгкими костюмами. Иркин модный брючный ансамбль выделял её из толпы: французы более сдержаны в выборе цветов, этот же был ярко-красным, свободного кроя и поэтому, словно светофор, привлекал взгляды прохожих. Игорь облачился в серые брюки и такую же водолазку. Поверх он накинул мягкий, ручной вязки джемпер на пуговицах. Взявшись за руки, влюблённая парочка двинулась по Монмартру – колыбели богемы, художников и поэтов. Здесь когда-то жил и работал ещё неизвестный миру художник Пикассо, останавливался Сальвадор Дали, жил и умер писатель Марсель Эме. Этот район – самое экстравагантное и колоритное место Парижа.
А вот и знаменитая площадь Тертр и художники с мольбертами, готовые нарисовать портрет или шарж, и загадочные уличные артисты – мимы, тенями скользящие среди прохожих. Портретисты спокойно подходят к туристам, которых сразу вычленяют из общего людского потока, и предлагают свои услуги. Ирка сразу согласилась, и Игорь со стороны любовался, как она позирует художнику, глядя на неё его глазами. Она была удивительной. За месяц их знакомства он видел её всякой, но такой яркой, страстной, призывной – впервые. Этому старому, с длинными седыми растрёпанными волосами и длинным носом художнику удалось отразить на портрете Иркино нынешнее настроение: горящие глаза, струящиеся локоны, припухлые губы, изящный изгиб шеи, в которую хотелось впиться жадным поцелуем и выпить всю до донышка. Бриллиантовая капля, вздрогнув, застыла на шее, словно это была капелька пота после бурного секса. Её хотелось тут же слизнуть языком. Игорь не мог оторвать взгляда от этой подвески… И отключиться от своих греховных мыслей тоже.
Мастер стянул с головы мягкий и весьма поношенный берет огромных размеров – обязательный атрибут живописцев, уважительно поклонился даме, галантно поцеловал руку и отдал свою работу.
Утренний перелёт и долгая прогулка по Монмартру сделали своё дело: Ирка не чувствовала ног, хотя надела удобные туфли на низкой подошве. Ходить по мощёным улочкам оказалось с непривычки непростой задачей.
Она очень расстроилась, что посмотреть на Мулен Руж удалось только снаружи: все билеты на ближайшие дни были раскуплены. Но Игорь пообещал, что в следующий раз они будут предусмотрительней и заранее закажут билеты в это знаменитое на весь мир кабаре. Завернув в сувенирную лавку и несколько маленьких магазинчиков, в том числе и букинистический, они купили объёмный шарф крупной вязки для Ирки, набор открыток с видами Парижа, коробку разноцветных пирожных-макарон для Иркиных родителей, бутылку вина для друга Игоря и шоколадные конфеты в праздничной упаковке для себя.
Вечер решено было провести в отеле. После душа Ирка почувствовала себя гораздо лучше. В махровом белом халате, с мокрыми волосами она выглядела по-детски наивной и беззащитной. Игорь подхватил её на руки и отнёс на диван. Низкий столик был сервирован для романтического ужина: горели свечи, закуски и напитки были соответствующими замыслу. Игорь заказал шампанское и необъяснимое количество блюд-афродизиаков: свежую клубнику, устриц, украшенных ломтиками лимона, креветочный салат в высоких прозрачных бокалах, сырные крекеры-канапе с красной икрой, меренговый десерт. Ирка сразу отметила это про себя, как только увидела стол. «Как он не понимает, что мне уже никаких возбудителей не нужно, – Ирка готова была прямо сейчас притянуть Игоря к себе и не отпускать всю ночь. – Но пусть до конца побудет романтическим героем, раз ему это важно».
Она усмирила свою распалённую фантазию и разгоравшуюся страсть, понимая, что Игорь хочет произвести на неё впечатление, и удобно устроилась на диване.
– Давай устроим по-настоящему диванную вечеринку, – предложил он. – Без всяких платьев и рубашек.
– Давай, – согласилась Ирка, рассматривая обнажённый торс Игоря, который тут же сбросил с себя джемпер и остался в мягких трикотажных брюках. Под брюками не прослеживалось нижнего белья: мужское достоинство выпирало и указывало на желание. Она, не скрывая, любовалась его телом, впервые увидев так близко без одежды. Не удержавшись, она погладила его по груди и заметила, как кожа покрылась крупными «мурашками».
– Ириша, не торопи меня, – он почти умолял, остановив её руку, взял в свою и перецеловал один за другим все пальцы.
Потом они пили шампанское, кормили друг друга клубникой и купленным шоколадом, смакуя начинки конфет, начиная с ликёрных и заканчивая коньячными. Дегустировали новые блюда и белковый десерт, обсуждали увиденное на прогулке. Тихо играла музыка. Хмель легко разливался по телу, расслабляя каждую клетку, и наконец добрался до нейронов и отключил кнопку управления.
Игорь отодвинул столик, подсел к Ирке и, перебирая трепетными пальцами её влажные волосы, тихонько запел. У него был хороший слух, а голос обволакивал Ирку нежным восхищением и тянул за собой куда-то в космическую бесконечность.
Это была известная песня Михаила Круга «Мой Бог». Ирка её слышала раньше, и тогда она поразила её своей чувственностью. Но Игорь пел её по-своему, иногда переходя на шёпот, а иногда проговаривая слова речитативом. Казалось, что его внутренний огонь разгорается от каждого произнесённого слова.
Аккорд, еле струны дрожат на гитаре…
Молчит фортепиано, оборвана флейта.
Вы песню мне сами собой наиграли
О том, что я раньше не знал, жалею.
Вы – дождь, промочивший бродягу до нитки.
Вы – солнце, которое тут же согреет,
Струна у Паганини на скрипке.
Вы – мёд, от которого быстро пьянеют.
Мадам, без вас убого убранство.
Мадам, вам мало в Париже пространства.
Мадам, вы так безумно красивы.
Мадам, вы далеко от России.
Вы – сон, от которого мне не проснуться,
Вы – роза в парижском изысканном стиле,
Вы – плен, из которого мне не вернуться,
Вы – ветер, такой долгожданный при штиле.
Я ваш, ваши руки я нежно целую.
И губы касаются шёлковой кожи.
Париж. Hа асфальте вас дети рисуют.
Мон шер, как вы на королеву похожи.
Мадам, без вас убого убранство.
Мадам, вам мало в Париже пространства.
Мадам, вы так безумно красивы.
Мой бог, вы далеко от России.
В конце он почти захлебнулся, на глазах выступили слёзы. Трясущимися руками он распахнул Иркин халат, который частично открывал её упругую грудь, и прижался губами к самому потаённому месту. Ирка вскрикнула от неожиданности и инстинктивно прижала голову Игоря. Жадным ртом он вобрал в себя всю влагу женщины, которая была естественным ответом и благодарностью мужчине.
Он входил в неё медленно, пробуждая сладострастие и заставляя вздрагивать от каждого движения. А потом задвигался быстро, только иногда останавливаясь, чтобы не прийти к завершению без неё. Ему удалось вовлечь её в этот любовный круговорот, и она вторила ему, то приближаясь, то устраняясь на мгновение. Всё закончилось разом… Он прижал её почти бездыханным телом, и вокруг них уже ничего не существовало…
До самого утра они не давали друг другу заснуть, с трудом расцепив объятия и перебравшись с дивана на широкую уютную кровать, и теперь изучали друг друга не спеша, доводя до исступления и не оставляя ни одного участка на теле, не обласканного пальцами или губами. И не было никаких запретов в эту их первую ночь. Сплошной кайф и бесконечный оргазм!
Они заснули, когда солнечные лучи уже пробудили город, и проснулись почти вечером.
– У нас совсем мало времени, – Игорь поцеловал едва разлепившую глаза Ирку. – Просыпайся и собирайся!
– А куда мы идём сегодня? – спросила Ирка, взглянув на Игоря с любопытством и потягиваясь: она уже привыкла к его сюрпризам.
– Пока это секрет, но скоро ты всё узнаешь. Надень вечернее платье. Оно будет уместно, я думаю. – Он обнял её и вытянул из-под одеяла. – Поторопись, милая, нам нужно быть на месте в семь часов.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/irina-arsenteva/o-lubvi-izbrannoe-43312872/) на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.