Главная страница | Современная русская литература | ИЗБРАННОЕ ПРОЗА

ИЗБРАННОЕ ПРОЗА
Александр Николаевич Пешкин
С уважением и любовью к дорогому читателю! Желаю приятного прочтения произведений!

Александр Пешкин
ИЗБРАННОЕ ПРОЗА

Александр Николаевич Пешкин

ИЗБРАННОЕ

ПРОЗА СТАТЬИ

Художник Злата Ильинична Пешкина


РАССКАЗЫ

Все описанные эпизоды придуманы исключительно автором и не основаны на реальных фактах. Фамилии и имена взяты наобум, прототипы в жизни отсутствуют. Фамилии, имена и события, изложенные в произведении, могут совпадать с фамилиями, именами граждан СССР и ситуациями из реальной жизни совершенно случайно.


АПЕЛЬСИН
Для Раи Талнах начался с сентября. После очередного поворота шоссе на пригорке засветились задорные, радостные домики–девятиэтажки. Детское воображение моментально нарисовало в очертаниях горы напротив огромного рыжего, не бурого, а почему-то с этого расстояния именно рыжего мамонта. Как будто сказочный гигант, пробираясь по мелколесью, и оставляя после себя огромные следы–озерки, внезапно наткнулся на что-то необычное, не виданное им ранее. И, боясь спугнуть нарядный хоровод, прилег и замер. Так и лежит до сих пор перед этим чудом, не желая опять оказаться один на один с надоевшим ему однообразием.
Вечером, когда они с мамой вышли оглядеться, их поразило обилие света. Огни зданий построенного по склону города сливались в один непрерывный поток, сверкали волшебным, необъятным, разноцветным зеркалом. В Казахстане, откуда они приехали, освещения на улицах не было, да и в дома электричество подавалось на два-три часа. И собачий холод в квартирах. Автомобили попадались изредка, а здесь проносились непрерывно. Мама объясняла, что когда-то и у них, там, было так же, но Рая не помнила.
Но первые приятные впечатления через неделю улетучились. Мусор попадался на каждом шагу, прямо на тротуарах и во дворах. Побывав на речке, Рая ужаснулась. Кругом стекла от битых бутылок, строительный хлам, кучи бумаги и целлофановых пакетов. На Севере такие махонькие искривленные березки, такая скудная травка. Им самим-то тяжело расти, да еще и нагажено.
В нижней части города, ее поразила обреченность стоявшего неподалеку необитаемого дома с пустыми “глазницами”, а находившиеся рядом жилые выглядели так обшарпанно, так запущенно, словно им уготована та же участь.
А когда уцелевшая в их дворе одинокая лиственница перед жуткой зимой сбросила иголки, девочка очень расстроилась. Она не знала эту породу деревьев и впредь, встречая их черные, изогнутые скелеты, жалела бедные и тощие, как она считала, «елочки».

* * *
Мама устроилась на работу. Но денег не выплачивали, и первые три месяца вплоть до прилета отца приходилось бедствовать, порой не зная, что будут есть. В какое-то воскресенье мама сильно плакала, говорила, что измучит ее, Раю, что надо вернуться. Но перепуганная Рая слабо утешала:
– Я все выдержу. Возвращаться нельзя.
– У нас даже муки нет, – всхлипывала мама.
До переезда девочка считала, что главенство женщин в жизни неоспоримо. Как важен, как дорог оказался отец, как успокоилась мама после встречи. Его так и не взяли на комбинат – из-за гражданства. Но, все равно, мама стала прежней – властной, уверенной хозяйкой. Да, без мужчины в жизни ничего не добьешься.
А тогда, прижавшись к плачущей маме, окончательно запуталась. Возвращаться некуда. Да и как возвращаться?
Подлинным открытием стали занятия музыкой. Причем бесплатно. Практичная Рая подметила, что общеобразовательная школа – тоже бесплатная; и были счастливчики, которые (подумать только!) даже бесплатно питались в школьной столовой. Здесь была надежда, было будущее. Рая с удовольствием училась, поставив перед собой цель – быть лучшей в классе.
Мальчуганы-задиры пытались поначалу проверить новенькую. Но жесткими кулачками и неудержимым напором были быстро утихомирены. На «материке» ребята круче, настырнее, злее.
Она быстро сошлась со сверстниками и малышней, с которой всегда с удовольствием возилась и, будучи младшей в семье, тихо мечтала о братике или сестренке.
Зима выдалась действительно суровой. Колючие, пронзительные ветры насквозь продували дешевый китайский пуховичок. Тело быстро коченело, и приходилось отогреваться в близлежащих магазинах. Снега выпало так много, что сплошные сугробы во дворах достигали третьих этажей. И не было спасения от бесконечных обморожений.
Все меняется. Так устроена природа. Холода отступили. В преддверии короткого полярного лета Талнах отметил терпеливую девочку щедрым подарком.

* * *
Высокая ограда вокруг детского сада почти целиком утонула в снегу и только кое-где выныривала своей верхушкой. На ней по привычке и примостилась Рая, старательно шаркая сапожком по заледеневшей полоске наста.
Всего минус двадцать, а подружек нет и нет. “Наверно, по телевизору что-то интересное”, – и захлестнуло грустью.
Сегодня безветренный майский день слепил радостным солнцем. Солнце веселилось всюду, тормошило сонные снежные волны, дразнило блестящие стекла в окнах, носилось по плывущему воздуху. Девочка с удовольствием жмурилась в предвкушении чего-то непременно необычного.
На утоптанную площадку взобрался Вася, безобидный тихий паренек из соседнего подъезда. Проходя мимо, решительно остановился, повернулся и молча протянул настоящий апельсин. Пораженная Рая смотрела то на яркий оранжевый шарик, то на удалявшегося Васю. Благодарной теплотой залилось ее сердечко. Она вскочила, чтобы догнать, но затем нелепо, по-птичьи, взмахнув руками, растерянно присела.
Нет, в это не верилось. И на “материке” апельсин – редкое лакомство, а здесь… И почему именно ей? По опыту девочка твердо знала: за все надо платить. А, может, это и есть плата за приветливый нрав, за бесконечные выдумки в играх. И она нужна. Просто нужна.
С благодарностью посмотрела на апельсин, удобно разместившийся на ладошке в варежке. Талнах – не строгий Норильск. И ребята проще. Вдруг стало тоскливо. Неужели и отсюда побегут люди?

* * *
В испуге от навязчивой мысли огляделась и увидела скачущую к ней Катю. Лучшая ее подруга, перемахнув с гребня снега через ограду, плюхнулась рядом. Катя тоже из Казахстана и переехала чуть раньше, а еще писала стихи, таясь от всех, кроме Раи.
– Апельсин будешь? – предложила Рая, привыкшая со всеми делиться.
– Угу. Пришел папка со смены, переключил канал, а там о чем-то бубнит Ельцин. Поморщился и выключил, вот я и пришла.
Рая рассмеялась. Ранее, до переезда, когда и у них был телевизор, ее отец поступал так же.
– Ты чего?
Рая тотчас придала своей мордашке брезгливую гримасу.
– Так, да?
Девочки дружно рассмеялись. Настроение добавил подвыпивший прохожий:
– Сегодня пятница или суббота?
– Четверг! – хором прыснули хохотушки.
Он важно рассмотрел их и пошел по тропинке, стараясь ступать прямо.  Но правая нога его то и дело проваливалась в снежную крупу.
– А ты знаешь? Так же морщится и Димас, – затараторила, успокоившись, Катя, – когда перед ним сюсюкает Лилька.
Рая догадывалась, что в Димаса, самоуверенного крепыша, влюблены почти все ее одноклассницы. Будучи на год младше их, она не доросла до повального увлечения, и потому с интересом наблюдала за соперничеством девчонок, посмеиваясь про себя над глупыми и наивными попытками привлечь внимание привередливого мальчугана.
– Ах, если бы он меня поцеловал, – закатив глаза, как-то делилась одна дуреха с другой. И что-то пока неосознанное подталкивало Раины путаные мысли к еще неизвестному миру фантазии.
Особенно поразило, как, предварительно перекусив в столовой, Димас, с гордостью поглядывая на одноклассниц, заявил, что каждый мужчина должен обеспечить семью. Девочку же со вчерашнего вечера дожидалась в кастрюле опротивевшая гороховая жижа, приправленная половинкой куриного кубика.
Обеспечить семью. Бр-р. Рае частенько доводилось когда-то подменять родителей на точке. Как обжигаются пальцы на морозе деньгами, с виду вроде бы безобидными бумажками. Они впитывают холод так же, как жестяные консервные банки с тушенкой или со шпротами.

* * *
Слушая Катину болтовню, а думая о своем, очистила апельсин. Пальцы не обжигались. Вдруг подружка ойкнула. Из-за угла показались Димас и Ромка. Рая насмешливо покосилась. И эта…
Катя, более независимая, ни в коем случае не поддалась бы коллективному увлечению кумиром. Но возраст есть возраст, и вензель Р. в ее дневнике вовсе не означал имя подруги. Шальная мысль, словно озарение, влетела в голову. Рая возбужденно зашептала в Катино ушко.
– А если не согласятся?
– За апельсин согласятся.
Это было разумно. Апельсин стоил этого.
Димас предложил покататься на горке. Катя не поднимала глаз.
– Горка уже совсем разбита, – вкрадчиво, с растяжкой завела Рая и, понизив голос, загадочно спросила:
– Димас, а ты когда-нибудь целовался?
– Да. То есть, нет, – мальчик опасался подвоха. От эдакой егозы всего можно ждать.
– Я Кате говорю: вы – серьезные, – а сама хладнокровно повела указательным пальцем по щеке. В ее глазах от крапинки к крапинке проносились лучики и манили.
– А драться не будете? – сообразил Ромка.
– Мы вам апельсин дадим.
Ей было смешно, а сердце колотилось о ребра и никак, никак не могло выскочить. Подставленной щеки осторожно коснулись Димасовы губы. Сердце так и не выскочило. Машинально протянула апельсин и тут же отметила, как нерешительно мальчик мял его. До нее дошло: условие было неприемлемо. Да, она по своему тщеславию хотела быть первой, обойти всех. Ну, зачем, зачем он взял? Хватило бы и дольки.

* * *
Лучики исчезли… Обеспечить семью. Рая рассердилась. Ее братья остались в разоренном мире одни и без денег. Не хватило средств на их перелет в Норильск. Братья писали, что, вытерпев зиму, по весне удачно обменяли картошку, что по окончании учебного года пойдут торговать. И Рая знала, что старший займет свое место на рынке и найдет свой товар, а ведь он старше Димаса всего на два года. А второй, ровесник Димаса, всю зиму проходил к знакомым сапожникам, не столько зарабатывая, сколько учась. Уже отложена сумма, чтобы их забрать в это лето.
И, закаленная с малолетства, безжалостно отнесла сегодняшний случай к приятному эпизоду, к достойной победе над соперницами.
Она не видела, как Димас с силой влепил злополучный апельсин в будку помойки. Не знала, что из всех девчонок выбрал ее, и этим объяснялась его бравада. Рая лучше всех танцевала. Она первой в классе покрасила волосы хной. Она, она такая… Удивительная и красивая.
Как трудно тихому и спокойному от природы обратить на себя ее внимание. И чуждое мальчику поведение лидера неосознанно привилось под влиянием навалившегося Раиного обаяния. Он и сам удивлялся своим поступкам. Как бы это и не он, а кто-то совсем другой, со стороны.
– Глупый такой. Обслюнявил всю. Ффу, – не выдержала Катя.
– А перепугались-то, перепугались.
Хохочущие проказницы помчались навстречу солнечному Талнаху.


В АВТОБУСЕ
В безнадежной, потерянной жизни каждая семья переезжала по-своему. Хмурая Россия встречала неприветливо. Но переселенцы в большинстве случаев и не надеялись на чью-либо помощь. Привыкшие к трудностям упорно пытались самостоятельно обустроиться на новом месте, преодолевая многочисленные препятствия, не гнушаясь самой непривлекательной работой, радуясь незначительным удачам. Ответственность перед будущим не позволяла расслабляться. Слишком много растрачено сил, оставлено имущества, разрушено связей.
Два приятеля поселились в Талнахе, в “гостинке”, почти одновременно. Там и сошлись. Вернее, их подружили жены. Оба перебивались случайными заработками, пока в очередной пронзительный зимний день им не повезло. После долгих и безуспешных попыток устроиться на работу каким-то чудом их приняли. Правда, не на комбинат, а в авиапредприятие (где зарплата гораздо ниже), но приняли. Засветила “дорога”, начался отсчет “полярок”, прочих положенных северянам льгот. Ранее незнакомый Норильск приблизился удачей.
Возбужденные, заскочили в забегаловку. Наговорившись вволю, заспешили домой в Талнах обрадовать родных. Ехать удобнее сидя, поэтому дошли до базара, где начинался маршрут. Протиснулись с толпой и заняли теплое место в середине салона, с удовольствием вытянув ноги.
Тот, что пошустрее, начал было обсуждать строгую женщину-кадровика, но товарищ, задумавшись, отвечал невпопад. Тогда он покосился на соседа и недоуменно пожал плечами. В дороге захотелось помечтать о хорошем. Но на этот раз обычно послушная память преподнесла событие десятилетней давности.
Вот он, слегка подвыпивший, самоуверенный, с дипломом об окончании железнодорожного техникума, донельзя гордый шагает по областному центру. Хитро отстает от шумной компании выпускников, чтобы попрощаться со знакомой. Настойчиво ловятся изучающие взгляды встреченных по пути красавиц. Важно поднялся в троллейбус, а наметанный глаз зацепил. Зацепил. Чуть ближе. Какая  “фемина”, и рядом никого.
– Девушка, здесь свободно? Разрешите?
Боже, да она совсем девчонка. Хрупкая, как снежинка. Нежная, как солнечный лучик.
– Давайте познакомимся.
Два овала колыхнулись под платьем от вздоха. Молния прозмеилась из-под ресниц зеленым блеском.
– Девушка, быть рядом с Вами – наслаждение. Вы даже не представляете, что творится у меня внутри от Вашей неземной красоты, Вы даже не представляете. У меня просто нет слов выразить восхищение Вами. Ну, не будьте, пожалуйста, букой. Ответьте, – он старательно придавал голосу мягкие бархатные нотки.
Она отвернулась к окну. На зардевшемся ушке, на пухленькой мочке покачивалась сережка с теплым зеленым камешком. Покачивалась и манила.
– Может быть, Вы – девушка моей мечты, – отчаянно выдавил он. Никакого результата. Оскорбленный в своей неуслышанной щедрости, почти решился. В этот миг “девушка моей мечты” повернулась. Сколько прелести, сколько грации в пленительном повороте.
– Мне выходить, – ослепил жемчугом очаровательный ротик.
– Я Вас провожу.
– Мои провожатые сзади.
Машинально оглянулся и опешил. Ба! Как он раньше не заметил.
Худенький, невзрачный очкарик бережно держал в одной руке спящую малютку, подталкивая другой малыша через себя к проходу. Третий ребенок сосредоточенно зевал в раскладной коляске.
Без лишней спешки, но достаточно быстро все семейство вывалило на остановку. За окном незнакомка игриво грозила пальчиком. Глава семейства в ответ заразительно хохотал.
“Уф-ф, бишара”, – жалостливо вздохнула сидящая спереди полная, пожилая казашка, и он не понял, к кому относились ее слова. К ним, оставшимся на тротуаре, увлеченным счастьем, или к нему – “Иванушке”. Боковым зрением отметил иронию женщин с противоположной стороны прохода.
“Достаются же такие феи кому-то. Да. Вот и опять жизнь радужно поманила, и оставила в дураках", – вернулся он в реальность: "Сталин сюда ссылал, теперь сами бежим и рады вкалывать”.
Переполненный автобус кряхтел, чихал, тщетно пытаясь развалиться по швам или на худой конец поломаться. Перед носом все маячила битком набитая сумка, мозолил глаза женский простенький пуховик. В Норильске на “оптовках” продукты в полтора раза дешевле, чем в Талнахе. Выше сумки нос стеснялся подняться. “Странно, обычно женщины через пять–десять минут прислоняются, стараясь опереться на спинку сиденья, если получится, иногда даже напрямую о плечо сидящего. Эта же стоит хоть бы хны. Зато мне легче,” – успокоил свою совесть шустрый и равнодушно зевнул.

Странно было и то (Шустрый, конечно, не мог знать), что отсчет воспоминаний его более уравновешенного приятеля совпадал по времени и месту с вышеописанным приключением. Также десять лет назад, в тот же самый день Юра прилетел в тот же город. И удивился, до чего схожи на севере аэровокзалы республики. Мало того, что здания однотипны, – схожи и девчата из персонала перевозок. Казалось, их отбирают по стандарту. Местные – точная копия павлодарских. Правда, здесь – Татьяна. С ее павлодарским двойником и не поговоришь толком. Татьяна же с удовольствием его привечала, откровенно любуясь обладателем молодого красивого тела, наслаждаясь сполна редкими днями близости. Чего только не вытворяла она в постели. Сегодня – не их смена. Ничего, он подождет.
Но договориться не удалось. Она извинялась, отнекивалась, ссылаясь на дочку, которую почему-то срочно надо везти в деревню. В ее голосе обреченно плыла нескончаемая грусть. Плыла и никак, никак не тонула. Все ясно. Татьяна занята.
Юра рассеянно отвел глаза. Из справочной выскочила, нет, выпорхнула стройная девчушка. Задорно, не оборачиваясь, хлопнула каблучком по двери. Сквозь натянутую движением юбку проступила отчетливая линия бедра и смешала, смяла гулкое пространство. Юра встряхнул головой, пытаясь освободиться от наваждения. Нет. Летящая фигурка молниеносно завоевывала все вокруг. Короткая, густая “итальянка” качалась в такт упругим шагам.
– Кто это?
– Аня. Она у нас недавно, – и вслед. – Эта птичка не для тебя
Юра решительно подошел к старшей по смене:
– Здравствуйте. Я смотрю: у вас новенькая.
Живая, общительная, заводная (и уже бабушка) Мария Петровна обладала притягательной силой здравого смысла, справедливо считая, что на работе не место бестолковым придиркам, что на работе следует работать, а не дуться. Поэтому строго пресекала в зародыше скандалы, умело переводила разбирательства в шутки. Поняв Юру, бодро начала:
– Анечка, знакомься. Наш Юра. Из Алма-Аты. Инженер связи.
– Очень рада.
Глаза огромные, выпуклые; изогнутые занавески ресниц за ненадобностью просто терялись, не замечались. Неправильный широкий нос скрадывался и казался совершенным. Эти глаза… Юра растерялся. Из-за глаз грубоватая сибирская кожа ее личика выглядела в тысячу раз нежнее мягких от природы лиц алмаатинок.
– Какие у вас в смене красавицы, Мария Петровна, – пробормотал он, не в силах оторваться от лучезарного взгляда.
– Да, и с каждым приездом все красивей.
– Я могу с тобой завтра встретиться, прекрасная орхидея.
– Нет, это невозможно. Я очень занята.
– Буду надеяться, что…
– Нет, нет.
Завершение его пребывания в городе совпало со сменой Петровны. Заказанный им торт и бутылка шампанского «на посошок» вызвали такое наивное изумление в Анечкиных зрачках, что поневоле подстегнуло воображение. Нет, все правильно. Только не обремененные хлопотами девчонки могут так заразительно смеяться, прыгать от радости, бить в ладоши при виде подарков. Он представлял ее в подвенечном платье, счастливую, и жмурился в самолете от нарастающей на сердце музыки…

Юра уговорил начальника. Вне плана ему выписали командировку. Командировку к ней. Накануне из Алма-Аты отправил Анне очередным рейсом коробку шоколадных конфет, потому молча терпел подтрунивания летчиков насчет солидного букета. Во время полета упрямо колдовал, чтобы она, именно она встретила у трапа. Не совпало. Ничего.
“Сейчас, сейчас”, – подгонял он свидание.
Аня оживленно болтала у ручной клади с Татьяной. Увидев, испуганно замерла. Почему она не засветилась при виде роз?  В затылке возник холодок и, пока ноги несли, предательски пополз вниз по спине. Что-то неправильно.
– Н-на, – сорвалось при передаче цветов. Жалость брызнула из глаз и помчалась в него, проклятая жалость.
– Юра, я давно замужем, у меня муж, семья. Мне очень жаль. Я не знала про.., – ласково извиняясь, баюкала ставшая чужой прекрасная орхидея.
В это не верилось, этого не могло быть. Ошарашенно повернул голову.
– Да, Юрочка, да, – сочувственно кивнула Мария Петровна. – Аня замужем. Она у нас многодетная.
Взяв парня за плечо, продолжала утешать. В это не верилось. Оцепенев, добрел до буфета.
“Пришла добивать”, – отметил появление Таньки около столика.
– Говорила, не суйся к ней, говорила. Предпочел прынцессу, дурачок. Я Анку знаю с детства. Кремень-девка. Мужичок ей достался незавидный, небогатый. Тебе в подметки не годится. Украл ее.
– Как украл? – безропотно сдался Таньке.
– По-настоящему. Это у вас на юге воруют, чтоб калым не платить, – безбожно врала воспрянувшая женщина, желая побольнее ужалить, отомстить.
– Родители ее, братья, узнали, выступили против, уж больно хлипкий. Да нашла коса на камень. Анка сама в ЗАГС потащила. Не знаю, что в нем нашла, и смотреть-то тошно. Любовь, – и довольная, что досадила, не удержалась от издевки. – Ты заходи. Буду ждать.
Юра стоял и жалел себя, жалел свою первую настоящую любовь, жалел нерастраченное великодушие.
“Странно, как я мог тогда обмануться при моем-то опыте. Случается же такое”, – подумал он и, подув на окно, потер рукавом – скоро ли Талнах.

Странно было и то (друзья, конечно, не могли знать), что стоявшая всю дорогу около их сиденья женщина с тяжелой авоськой вспоминала и огромный букет роз от невезучего Юры, и сопливого нахала с признаниями в любви на глазах самого мужа. Вспоминала свою цветущую красоту в юности, заставлявшую встречных парней сдерживать дыхание, непременно следом за ней вытягивать шеи и таращиться на ее до совершенства выточенные ножки.
“В мое время умели ценить прекрасное, любить жизнь, преклоняться перед избранницами. Ребята рычали от радости при виде красоток", – она расстроилась из-за похабных юнцов, которые позавчера на этой же дороге, не стыдясь и не стесняясь, матом на весь автобус обливали грязью отсутствующих подружек. Ее затошнило тогда, еле дождалась Талнаха: "Зелень пузатая, а с губ – одни помои. Хамье".
Отгоняя плохое, мечтами устремилась к своей любви. Однажды вечером они с сокурсницей наткнулись в парке на драку и замерли от ужаса, а четверо верзил били одного, изгаляясь над жертвой. Проходивший мимо изрядно выпивший паренек к их удивлению спокойно произнес:
– Мужики, кончайте.
– Шуруй, шуруй отсюда, прыщ.
– Кончайте, я говорю.
Один из четверых приблизился, размахнулся и через секунду лежал на тротуаре, скорчившись от боли. Трое бросились на смельчака… Потом они с подружкой поднимали его, а он шарил рукой и не находил разбитые очки. Идти сам не мог и сильно переживал, что угодит в вытрезвитель.
Анна решилась. С трудом дотащили до общежития и, представив пострадавшего как брата, внесли его в комнату. Хорошо, дежурная, тетя Валя, в тот момент отлучилась, оставив за себя знакомую им студентку. Паренек, попав в тепло, отключился, развалившись прямо на полу. Посмеиваясь, раздели до трусов. Оттерли, отстирали кровь. Выгладили.
– Ничего бычок, крепенький, – ржала соседка, похлопывая по открытым местам. – Худющий, как глист, а жилистый.
Анна стыдилась голого тела.
Наутро “бычок” с разукрашенной физиономией поражался: где я? Уразумев, успокоился и долго благодарил за спасение от ментов, оставив по близорукости без внимания заигрывания подруги.
Через несколько месяцев они столкнулись нос к носу. Анна по обычаю уступила дорогу встречному мужчине. Тот тоже и в ту же сторону. По инерции налетел на нее и чуть не сшиб.
– Ради бога, извините.
По манере говорить узнала.
– Вы меня помните?
– Нет… Погодите…
Маленькие, глубокие, черные до пронзительности глаза изобразили такую степень недоумения, а густые “брежневские” брови так изумленно, по-детски, взлетели вверх, что она невольно рассмеялась и рассказала о случае в парке.
– А, Вы – храбрый, вступились, – в завершение почтительно вымолвила, вызывая на хвастовство.
– Ох, ты! Какая встреча! Не узнал. Я же без очков ничего не вижу! Ну, мой ангел-спаситель, я Вас отблагодарю. И не возражайте, пожалуйста, – и уверенно увлек в ближайший ресторан. Отвечая на ее обмолвку, коротко отрезал. – О, тогда я был в дупель пьян. Трезвый бы прошел мимо.
“Ну, это ты врешь”, – не поверилось, совсем не поверилось.
Обычно Анна слушала парней, а те заливались, упиваясь красноречием. Этот – другой. Заводил сразу в диалог, и плавно, незаметно диалог перерастал в монолог, ее монолог. Удивлению не было предела. Никогда и со знакомыми много не говорила. Он умел располагающе слушать, умел ловить, связывать слова. Причем эрудиция его распространялась практически на все. Интересный вечер, до чертиков интересный. Впервые не контролировала разговор, отдавшись во власть чужого интеллекта, и это привлекало.
Ее пригласили.
– Она не танцует.
– Почему же, – робко запротестовала Анна.
– Сегодня Вы танцуете только со мной.
Голова кружилась. Уходя, обратила внимание – длинноногая, смазливая официантка восторженно пялилась на ее кавалера. Проводил и откланялся.

В комнате Анну захлестнуло. Он не оставил адреса, не заговорил о новой встрече. Изысканные комплименты не нарушали рамок признательности. За вечер ни разу не намекнул на большее. Только вежливость, не более. “Неужели, неужели я ему не понравилась?!” – терзалась готовая сию же минуту помчаться следом. “Может, это все-таки интеллигентность, врожденная интеллигентность”, – отлегло от сердца и опять захлестнуло.
Опрокинувшись спиной на кровать, задрала ноги на стену, свела крест-накрест, вновь развела. “Не может быть, чтобы он не заметил моих пышных, пленительных форм, моих волшебных округлостей. У-у, очковый змей, кроме драк, ничего не видит”, – схватила с тумбочки зеркальце, внимательно впилась в свое изображение. ”От моего обаяния, моей миловидности ушел, ушел навсегда”, – закрыв лицо, зашлась в слезах, но обида не выплакивалась: “Неужели этот слепой обнаружил какие-то недостатки лица, фигуры? Или я просто гораздо хуже наглой официантки? Все может быть».
… В третий раз она его не отпускала до самой свадьбы. Смешила осторожная пылкость, смешила растерянность при ее капризах.
“По-моему, на свадьбу он скупил все цветы на базаре. И три белые “Волги” по моему заказу. Вот перемахнул через ворота, оставив родню без выкупа. Как пушинку, подхватил меня при выходе из дворца, а на ступеньках внезапно подбросил, и я, перетрусив, влепилась, приклеилась к нему всем своим онемевшим от страха телом, напрочь перемяв свадебное платье. Чего я его всю жизнь пилила? Был баламутом до свадьбы, и остался им”, – восхищалась прошлым Анна.
Взглянув на склоненные перед ней ушанки, чуть не рассмеялась: постаревший муж до сих пор уступает место женщинам. Приходится заталкивать его от края к окну и держать, когда он инстинктивно дергается. Мысли повели к подрастающим детям. Скоро сыновья представят снох. А зять? Светлые легкие мечты тянули дальше и дальше.
На конечной ни шустрый, ни Юра не узнали в изможденной женщине ту, которая давным-давно без всякого умысла жестоко обманула их. Тем более, что любимый подарок мужа – золотые сережки с теплым зеленым камешком надежно спрятались под шапкой. Если бы наших героев узнала она (что маловероятно), то, без сомнения, промолчала бы. Анна сильно торопилась попасть в постель, где ее ожидало избавление от боли и усталости.


КУ-КУ
Паша проснулся от ласкового прикосновения мягкой бабушкиной ладони. Сквозь дрему радостно улыбнулся и мигом соскочил.
– Грибы? Мы поедем по грибы?
– Поедем, отик, поедем. Только надо говорить: за грибами. Так правильнее.
– Ура!
Наскоро расцеловав заботливую бабулю, помчался на кухню к умывальнику. Сегодня каждый уголок дома до краев наполнился утренним светом. Солнечные лучи, обнаружив новые игрушки, зарезвились на струйках воды. Блестящие капельки собирались, стекали с раковины и исчезали. Лучики тотчас перескакивали на новые и опять стекали.
Времени любоваться не было. Павлик быстро оделся и подсел к столу.
Горка румяных пирожков аппетитно высилась на блюде. Зеленели первые огурцы, тоненькие перышки только что сорванного лука. Рядом с ними примостились сваренные яйца. От нетерпения есть не хотелось. Еле дождался прихода деда со двора. «Скорее, – мысленно торопил он взрослых, – скорее».
По окончании завтрака рванулся, но его задержали, заставили одеть сверху, куртку и джинсы.
– Ну, с богом.

Железная дорога разочаровала. Она представлялась высоченной, сплошь из металла, и по ней стремительно скользили загадочные, исполинские локомотивы. Оказалось, что поездка вовсе не подвиг, самолеты гораздо интереснее. Подавив вздох, с унылой решимостью засыпал бесчисленными вопросами дедушку.
И уяснил. Рельсы крепятся к шпалам костылями. Костыли – это такие толстенные гвозди. Их заколачивают кувалдой – здоровенным молотком. И вся полоса параллельных рельсов, исчезающая за поворотом, называется еще колеей или путем. Сколько слов придумано для одного и того же.
По одному из путей шел длинный грузовой состав. Его вели два сцепленных электровоза. У одного бы не хватило мощности. А вагоны разные: и закрытые, и цистерны для жидкостей, и думпкары для руды, и просто платформы для бревен. На двойных, в два яруса, платформах Паша заметил автомобили. Машины попадают в город не самоходом, как он считал ранее, их привозят по магистрали. Нет, самолеты столько разнообразных грузов в таком количестве не переправят.
Пронзительный гудок раздался сзади. Перепуганный мальчик обернулся. Высоко в кабине маневрового тепловоза усатый дяденька в форме ободряюще улыбнулся.

В электричке Павлик сразу прошмыгнул на свободную лавку к окну. Дед расположился напротив и неуверенно произнес:
– Рановато едем. Подождать бы недельку.
– Через неделю родители увезут внука к Черному морю, – возразила бабушка.
– Не бойся дед. Я найду гриб, – гордо заявил малыш.
Паша с семьей жили в далеком городе на Крайнем Севере. В этом году родители не без помощи знакомых отправили ребенка на «материк», в «тепло», к родным, пораньше. А сами планировали в отпуск заехать за ним и уже втроем продолжить отпуск в Крыму.
В конце прошлого лета в гостях у стариков мальчик был в восторге от некрупных сырых рыжеватых груздей с махрой, которые он уплетал за обе щеки, макая в сметану. А вот настоящие белые грузди не впечатлили. Зато бабушкин борщ. Борщ вкусно готовила и мама. Но бабушка добавляла в кастрюлю уже отваренную фасоль и заготовленные на зиму прожаренные лисички.
Узнав, что грибы собирают в лесу, он загорелся желанием попасть на «тихую охоту». А так как просьбы внука всегда исполнялись, то бабушка пообещала взять его на следующий сезон. Но это лето выдалось засушливым, только в конце пребывания ребенка в гостях прошли серьезные дожди. Дед покряхтел, покряхтел и согласился. Не мог не согласиться под взглядом милой бабушки.
Павлик хотел спросить деда про синий огонек на семафоре, но электропоезд тронулся. Под полом застучали колеса, все чаще и чаще. Почудилось – это не он едет в поезде, а, наоборот, за окном все движется и пропадает в отдалении. Мимо проплывал город – многоэтажки, улицы, деревья, автобусы, гаражи.
Мост показался неожиданно. И поперечные балки, и вся ферма из настоящего железа, а внизу река. Темно-зеленая вода завораживала непрерывностью. «Интересно, поезд проедет мост, и нет его. А река будет течь, даже зимой, подо льдом», – подумал Паша.
За рекой начались остановки. Люди входили и выходили.
– Дед, нам пора. Вон лес.
– Не спеши, здесь нет грибов.
– Почему?
– Наверно, почва не та.
Перед глазами мелькали березовые колки, озерки, бесконечные поля, разъезды. Невнятно хрипел о чем-то репродуктор.

Когда ожидать стало невмоготу, они наконец-то вышли в тамбур. Двери распахнулись, и дед быстро соскочил. Насыпь находилась очень низко, но Павлик даже не успел испугаться, сможет ли сойти. Сильные руки уже подхватили его и опустили на полотно, а затем и бабушку. В полете она, поджав ноги, задорно улыбнулась. «Мы с бабулей слетели с поезда как птицы», – восхитился малыш.
Своей красивой и горячо любимой бабушкой Паша гордился. Все в ее руках спорилось. Позволяла внуку и катать тесто, и лепить пельмени, и даже гладить белье. Она всегда полностью выслушивала его, разговаривала с ним как с равным. Играла в бесконечные игры: в «войну», в «магазин», в «прятки», в «театр». Еще и привлекала к участию даже деда, а тот ни в чем не мог отказать своей жизнерадостной и притягательной супруге.
Павлик вспомнил, как вчера, возвращаясь из центра города с покупками, они с ней протиснулись в автобус. Мужчина, что сидел у окна, уступил место:
– Садитесь, мамаша.
– Она не мама, а бабушка! – запальчиво поправил мальчик.
– Ни за что бы не подумал! Такая молоденькая и уже с внуком.=
Бабушка со снисходительной укоризной глянула на своего любимца. Паша слегка растерялся, но глаза ее вновь засветились ласковой теплотой.
Она и сегодня в просторном походном костюме смотрелась миловидной и ладной. Легко и уверенно спустилась с железнодорожного полотна и повернула к колодцу.

Дед слегка замешкался, проверяя крепление. Намотанная на ворот цепь загремела. Мальчик осторожно, высунув язычок, заглянул вглубь. Деревянный сруб кончался глубоко внизу. Так глубоко, что черный квадрат воды был меньше его роста в два раза, а поднявшее брызги ведро – малюсеньким, прямо игрушечным.
От вкусной холодной влаги заломило зубы. Не одни они запаслись здесь водой. Не тащить же зря из города лишнюю тяжесть. А отходя, Павлик заметил недалеко от тропинки крошечную, с фалангу мизинца, воронку.
– Дед, смотри.
– Ого. Муравьиный лев. Видишь челюсти на дне торчат.
Дед подхватил с былинки небольшого черного муравья и подсунул к краю воронки, но муравей убежал. Дед вновь поймал его и поместил ниже, на уклоне. И тут в насекомое ударила вылетевшая из воронки песчинка, и еще одна. Муравей закрутился и упал прямо на дно, челюсти сомкнулись.
– Давай, еще.
Павлик отыскал и поставил другого муравья. Тот опять был сбит с ног и тоже укатился следом за первым.
– Что старый, что малый. Хватит чепухой заниматься, пора идти, – неожиданно прервала их опыты бабушка.
– Бабуля! Это же здорово! На этих беспощадных хищников есть свой охотник. Не только они, но и их едят, – восторженно бормотал внук.
– Ну и пусть едят. Только сами. Не надо в их жизнь вмешиваться.

Семья тихо побрела по проселочной дороге. Павлик сгорал от нетерпения. Ему хотелось нырнуть в березовое море, окружавшее их по обе стороны. Вот уже позади осталось огромное поле, где из-под ног прочь веером взмывали кузнечики.
У невысоких осинок они свернули. Из травы шумно вспорхнула крупная птица. У мальчика от неожиданности перехватило дыхание.
– Кто это?
– Мелкий сокол. Кобчик, – равнодушно промолвила бабушка, выкладывая на покрывало загодя приготовленную закуску.
– А когда собирать будем?
– Сперва покушаем. Ты громко не кричи. Грибы услышат и спрячутся. Поди проголодался?
– Да.
Никогда еще немудреная снедь не была такой вкусной, как сегодня. Возможно, разыгравшемуся аппетиту способствовал вездесущий пряный запах полевого разнотравья. Белая кашка, желтые лютики, голубые колокольчики и великое множество других таких же простых цветов беспечно насыщали своими чудесными ароматами живительную чистоту воздуха.
Возможно, на аппетит повлиял слабый лепет осиновых листочков даже в безветренные минуты. При малейшем же дуновении листки пускались в немыслимый пляс, и тонкие синеватые веточки, хлопотливо изгибаясь, умудрялись все-таки удерживать свое буйное украшение.
С битком набитым ртом Павлик подбежал к разместившейся неподалеку полянке редчайшего в наше время, нежнейшего на ощупь ковыля. Тончайшие ости-ниточки, все в бахроме, очутившись по воле природы вместе, непрерывно колыхались серебряными волнами. Словно бабушка застилает праздничной скатертью стол, и никак не застелет.

Дед срезал две веточки. Одну себе, одну внуку – от комаров отмахиваться и паутину сшибать. Вслед за старшими малыш храбро ринулся в чащу. Мелкие осинки росли густо. Павлик упорно протискивался, подминая зеленую стену. Где белели березки было просторнее, но сбоку непременно цепляли сучки. Он запаздывал сбивать паутину, и нити наматывались на шею и щеки, лезли в нос, глаза, уши. Казалось, от них нет спасения.
Красные шляпки дразнили. Но всякий раз, когда Паша руками и телом, раздвигая бурелом, продирался к ним, всякий раз на него насмешливо глазели мухоморы. Веселые, яркие, украшенные белыми горошинами, и несъедобные. Так обидно.
Непролазная чаща кончилась.
– Обабков для жарева нет. Груздей тоже. Сюда за грибами надо бы попозже, – заключил дед и предложил пройти для облегчения полем до колка, где всегда растут лисички.
Бабушка заупрямилась: «Приехали в лес. Так давайте искать».
Деревья пошли крупнее и реже. Павлик свободно расправлялся с паутиной и поглядывал по сторонам.
– Ого! Вот это муравейник, выше меня. Дедушка! Дедушка! Смотри какие муравьи большущие, рыжие! У нас в огороде я таких не видел.
Муравьи сновали по своим улицам. Одни тащили палочки или личинки, другие их встречали и помогали, третьи неслись куда-то, как люди в городе. Каждый занят делом.
Дед состругал с длинной гибкой ветви кору, засунул в труху, в самый центр, оголенным концом и пошевелил. Что тут началось. Работяжки всполошились, забегали, кто во что горазд. Дед подержал ветвь некоторое время, вытащил, резко стряхнул рыжих вояк. От острой кислоты чуть-чуть пощипывало язык.
– Вкусно?

– Угу. Ой! Бабуля что-то нашла, – и мальчик стремглав помчался.
Около той стайкой рдели малюсенькие волнушки. Грибов почти не было. Бабушке попалось несколько сыроежек, да три молодых польских.
– Попрятались. Как назло, попрятались, – растерянно разводил дед руками.
Павлик вымотался. Ноги гудели. Взрослые тоже устали, только молчат.
«А если окружат волки! Как мы убежим? Или с севера объявится рысь, – переживал мальчуган. – Правда волки летом на людей не нападают. Ну и что. Увидят, что мы утомились и не убежим от них, и нападут».
От бесконечных белых стволов берез с черными чечевичками рябило в глазах. И в этом непрерывном контрасте двух цветов, белого и черного, для ребенка таилась опасность.
«А может, мы заблудились? В лесу ни одного человека, только мы», – и спросил:
– А когда вернемся домой?
– Как кукушка закукует, – почесал затылок дед.
«Вот оно что! Взрослые с радостью бы вернулись, да ждут команды. Все правильно. Значит и мне надо терпеть. Не прозевать бы только сигнала».
Бабушка уже давно махнула рукой на поиски и принялась собирать кисленькую костянику в ведерко, благо ягоды рдели по всему лесу. Костяника не понравилась, ее не сравнить с красной смородиной, и косточки крупные, жесткие. Павлик пытался помочь, но быстро выдохся – больно муторно. И отошел к деду, кружившему на солнечных проплешинах.
– Здесь в прошлом году я за час наломал мешок лисичек, – огорчался тот.
Нагнулся и из-под черной грязной листвы раскрыл крохотный, с копейку, золотистый грибок, затем еще и еще.
– А вот крупный бугорок. Смотри. Груздь. Сухой. Сырые, рыжие с махрой, а сухие, белые, настоящие – без.
У Павлика загорелись глаза. Вскоре они отыскали еще пару сухих. И все.
– Ты иди, перекуси, а я проскочу в ложбинку, там трава густая. Вдруг что и попадется, – и исчез за деревьями.

– Посиди, отдохни, лесовичок мой ненаглядный, – бабушка усадила внука на толстый ствол упавшего дерева, расцеловала и протянула сумку с едой.
«Лесовичок» устроился поудобнее и принялся уплетать пирожок, закусывая огурчиком. Мальчик ел и беспокоился. Как он ни прислушивался, кукушка молчала.
«Может, у птицы семья, птенчики, она замоталась и забыла. А может, закимарила. Позавчера бабушка обещала почитать мне книжку после обеда. Пока я доставал с полки, она уснула на диване. Пришлось читать самому. Кукушка, наверно, уснула. По времени обед-то прошел. Точно, утомилась и уснула, а взрослые не догадываются», – утвердился Павлик.
Когда дед принес немного мелких обабков и сырых и обреченно присоединился рвать костянику, испуганный ребенок решительно направился к толстому дереву. Спрятался за ствол и тихо произнес: «ку-ку!». Затем кукукнул громче, вдруг не услышат. Выглянул – взрослые собирали ягоду.
Удрученно покачал головой, но, подходя, услышал:
– Отец, закругляйся. Кукушка прокуковала.
– Все, внучок. Пора домой. А то на дневную электричку опоздаем, – старшие счастливо улыбались.
«Какой я молодец! Какой молодец! – гордился Павлик. – Ведь из-за никчемной костяники не успели бы вернуться. Сил бы не хватило дойти вовремя».
И увидел. Два. Два здоровенных гриба. Сдержался. Кричать нельзя.
– Бабуля, – тихо позвал он, – смотри.
– Дождевики. Ну, ты и глазастый. Беленький мы возьмем на суп, – объясняла бабушка, срезая находку. – Видишь, ножка белая, тугая, упругая. А этот грязного цвета, старенький, кушать нельзя. Его называют дедов табак.
Она надавила носком ботинка. Серо-зеленый шарик пыхнул. Действительно, споры, как табачный дым, повисли над землей, развеялись и осели.

– Помнишь, как ты до дедова табака на чердаке добрался? – подначила она.
Павлик потупился.
Конечно же, он хорошо помнил этот прошлогодний случай. Дома дед курил только самосад. В огороде для него отведена целая грядка. Сушился развешанный табак на чердаке. Однажды Павлик увидел, что дверь чердака открыта. Бабушка на кухне лепила вареники, а дед возился в сарае. По неубранной лестнице залез. Растер лист, скрутил самокрутку, чиркнул спичкой и затянулся.
Лучше бы он этого не делал. От жуткой рези глаза полезли на лоб, выступили слезы. Горло, казалось, разорвется от обжигающей, нестерпимой вони. Спасаясь, легкие зашлись нутряным кашлем, цигарка выпала. Выручил дед. Тщательно поплевав на огонек, загасил носком ботинка, подхватил внука под мышку и спустил. А на земле ухватил пальцами за ухо и давай трепать:
– Ах ты, озорник! Чуть пожар не устроил. На крыше же под шлаком опилки. Вмиг займутся.
Бабушка отняла любимчика, прижала к себе.
– Ты что, ирод, с ума сошел! У детки все ухо красное.
– Надо бы и второе надрать, для симметрии, – добродушно смеялся дед.
В тот раз, уткнувшись в фартук, Павлик плакал не от боли. Не от наказания. Заслужил. Плакал от обиды, что не получилось попыхтеть по-настоящему.

Вторую свою бабушку в Крыму мальчик помнил смутно. Но дед был один. И какой. Сразу по приезду внука вырезал свистульку из ветки акации.
Переделал трехколесный велосипед в двухколесный и два дня возился с парнем, пока не научил сохранять равновесие. Сводил Пашу в тир, и мальчик только первый раз промазал, а остальные пули на удивление всем посылал точно в цель. Во дворе вечерами с удовольствием гоняли в футбол.
В прошлом году дед выдал маленький топорик, а робкие протесты бабушки отмел беспрекословно:
– Ничего с ним не случится. Пусть рубит сейчас. Зато, когда вырастет, никогда не поранится.
И внук с удовольствием кромсал все, что встречалось на его пути. Оплошал только на суковатом комеле, который дед не смог расколоть, заготавливая дрова. Павлик уже не помнил, каким образом он засадил топорик до самого обуха в комель, но дед тогда, как ни старался, вытащить не смог. Так и оставил до той поры, пока чурбак не рассохнется. В этом году топорище еще торчало из обрубка.
Взамен дед выдал ему настоящий острый нож. Тренировки с ножом прекратились, когда Павлик сострогал до тонких палочек ножки у табуретки. Терпение бабушки закончилось, и она неумолимо изъяла опасную игрушку у внука.
«Какой классный у меня дед!» – с гордостью думал малыш.

А дед уже вышел из леса и дымил папиросой, дожидаясь их у дороги. Когда он выходил из дома, то брал с собой только алма-атинский «Беломор», тот самый, с красным числом «четырнадцать» на упаковке.
После находки дождевика возвращаться к разъезду не хотелось. Окрыленный малыш жаждал новых успехов. Усталость как водой смыло. Но прозвучавшее в лесу «ку-ку» направило семью обратно, к железной дороге. Не признаваться же в обмане.
– Бабушка! А почему ты срезаешь грибы, а дедушка выкручивает?
– Понимаешь, при выкручивании грибница ломается и не плодоносит.
– Ну и что? – возразил дед. – Когда грибница ломается, то, наоборот, пускает дополнительные отростки. И на следующий год грибов становится больше. А когда срезают, остается пенек, загнивает сам и заражает гнилью грибницу. Мицелий просто пропадет.
– А как же тогда старые трухлявые, которые молоденькими не сорвали люди, – заспорила бабушка. – Они же тоже гниют, а грибница-то не пропадает.
– Как же мне собирать в будущем? – резонно спросил ребенок.
– Хм. Даже не знаю, что и сказать, – затруднилась с ответом бабушка и в свою очередь вопросительно глянула на мужа.
– Как тебе удобнее, как легче, так и поступай, – вывернулся хитрый дед.

В электропоезде, наваливаясь на бабушкин бок, пятилетний грибник вспомнил про синий цвет в семафоре. Но язык ему уже не повиновался. Глаза непреодолимо слипались. В них, сменяя друг друга, некоторое время повторялись, как наяву, увиденные сегодня картинки: костяника, дедов табак, черные листья под башмаками, ковыльная полянка. Вскоре все исчезло за исключением ощущения мягкого бабушкиного тела.
… Последнее, что приснилось, – большая сковородка с жареными лисичками. Пробудился уже на перроне на руках у деда. Его твердая, жесткая ключица неприятно саднила щеку. Паша сморщился и сполз на ноги, на асфальт.


ПРИНЦЕССА ТУРАНДОТ

Вчера дети надолго задержались у бабушки. Уже стемнело, когда мама забрала их домой.
За ужином трехлетняя сестренка закапризничала. Днем она вволю наигралась. Усталые глаза слипались. Ее унесли в спальню, и через минуту она сладко посапывала, разметав по подушке светлые кудряшки.
В дверь постучали.
– Да, да. Заходите.
Витя помчался встречать. У вешалки вошедшая тетя Люба протянула ему пару яблок:
– Это тебе. Это – Танюшке.
– Чаевничать будешь? – пригласила мама.
– Нет, после, после, – отказалась гостья. – Ну? Что купили?
Родители объездили весь город в поисках нового пальто для мамы. Ведь завтра предстоит поход в театр.
– А нас возьмете? – робко спросил Витя.
– Возьмут, возьмут, куда им деться, – засмеялась тетка и усадила любимца на диван.
– Сейчас, племяш, начнется демонстрация мод. Будешь оценивать. Да улыбнись. А то надулся хомяком, – и легонько щелкнула его по носу.     Неисправимая выдумщица, любимица детворы, она и обычный просмотр покупок обратила в азартную игру. Заставляла новоиспеченную “манекенщицу”, маму, прохаживаться перед трюмо, неожиданно замирать, приседать, поднимать ногу. Увлеклась, и сама полезла в мамкины макси-юбки, объясняя, до какой степени лучше сквозь вырез приоткрыть бедро, чтобы сразить при шаге всех мужиков наповал и в то же время сохранить пристойный вид, подобающий замужней даме.
Мама охотно шуршала платьями, меняла наряды, доставая их из разноцветной кучи на комоде. А пропев: “Карамболина, карамболетта!”– выполнила пируэт и, опершись одной рукой о бок, замерла.
– Каково?!
Витя  радостно захлопал в ладоши.
Мама сделала огромные глаза и показала ему язык. Все рассмеялись.
“Во, дают! Только притворяются, что взрослые. А сами-то что отчебучивают. Хорошо Танька дрыхнет. Видела бы – потом целую неделю меня бы мучила. Куталась бы передо мной в тряпки, как мартышка». Витя сегодня слышал непонятное слово “отчебучивают” от бабушки. И был рад, что сумел даже мысленно применить его к месту.
За столом тетка одобрила зимнее пальто, предложив заменить норковый воротник на чернобурку, а из норки сшить модный ныне берет. А демисезонное, зеленое привело ее в восторг. И как удачно подобраны к нему “рыжие” (она так и сказала “рыжие”) сапожки с какой-то “барахолки”.
– Знаешь, – воскликнула она. – Вы пойдете на “принцессу Турандот”! Так оденься по-восточному. У тебя такое роскошное серебро.
– А это не будет выглядеть бедно?
– Зато эффектно. Напяль то красное платье с блестками в виде когтей. Просто фантастика! Что ты носишься с этой змейкой?  (Это про мамину гордость – золотую цепочку).
Слушая болтовню, малыш догрызал яблоко и запивал сладким чаем.
– А как быть со шляпкой?
– Что-нибудь придумаю.

Витя, как ни старался, как ни тер веки, – проспал и приход, и уход отца. И целый день маялся. Несколько раз подходил к маме, стиравшей белье, с вопросами.
– А папа согласится взять?
– Куда он денется.
– А вдруг опоздает?
– Явится вовремя, как миленький.
– А как это – театр?
– Вечером узнаешь.
Театр представлялся ему помещением, где на балу взрослые и дети будут проходить по большой комнате и показывать моду, а какая-то принцесса с загадочным именем сидеть на диване и оценивать. Наверное, там надо еще и танцевать. Но ведь принцессы бывают только в сказках, среди дремучего леса, в замках. И все это – выдумки. Потом в сказках всегда бывают колдуны и Змеи-Горынычи. Что же это за театр, где мир старших сталкивается с миром детей. Хорошо Таньке. Носится, играет. Ни забот, ни тревог.
Мальчик достал с полки толстую книгу под названием “По дорогам сказки”. Читал он с трудом. Поэтому просто перебирал страницы, вспоминая по названиям и рисункам героинь. Нет. Принцессы Турандот в книге точно не было. Были обычные принцессы без имени, причем так много и такие разные. Какая среди них – Турандот?
Появление отца ничего не объяснило. Тот очень устал и проголодался. Наконец начали собираться.
Как всегда, маму дожидались на улице. Сестра, засунув кулачки в карманы, старательно выворачивала низ куртки наизнанку, любуясь своим новым праздничным сарафаном. Папа, заметив, запретил.
– А я буду, – возразила егоза, сморщив личико.
– Опять не слушаешься, молекула.
– Ты сам – молекулак, – сообразила та.
– Вперед, комсомол, – скомандовала мама, внезапно открыв калитку, и наклонилась к дочке. Но резвая хохотушка неожиданно уперлась:
– Без мамы не пойду.
– Таня! Да я же твоя мама.
– Нет. Ты – не мама, ты – чужая тетя. Моя мама дома, – пролепетала испуганная малышка и заревела.
Никакие уговоры не действовали. Мама удивительно изменилась. Если бы не вечер накануне, Витя тоже ни за что не узнал бы ее. Размазывая слезы по щекам сестренки, он убедительно втолковывал ей про вчерашние покупки.
Семья вынужденно вернулась в дом. Виновница задержки скинула пальто и шляпку, доказывая неверившему чаду свою истинность.
– Теперь, солнышко, узнала?
– Да-а…
– Пойдешь?
– Да.
И они прижались друг к другу.

Театр находился неподалеку, в конце пешеходной улицы Ленина. По дороге Витя спросил:
– Пап, а кто такая принцесса Турандот?
– Турандот – дочь легендарного половецкого хана, на которой женили какого-то грузинского князька.
Папа всегда отвечал правдиво и всерьез. «Как старшие бестолково объясняют. Ничего не поймешь”, – подумал ребенок и опять спросил:
– А театр?
– Театр может быть зданием, где показывают спектакли. Может быть труппой актеров, которые играют на сцене. В нашем городе есть труппа – называется драматический театр. В крупных городах имеются еще и театры оперы и балета, театры оперетты и другие. К нам на гастроли приехал Омский театр музыкальной комедии. Мы сейчас направляемся на лучший спектакль из их репертуара.
Витя с трудом подавил вздох.
Семья пересекла площадь, поднялась по ступенькам мимо освещенных неоновым светом афиш. В стеклянной двери старушка-контролерша в форме отрывала край предъявленных билетов и, грозно прищурившись на маленьких, ехидно прошамкала: “ На вечерний спектакль – мелюзгу! Они же не выдержат. И не жалко?”
“Оставить не с кем”, – насмешливо пожал плечами папа.
“Ну-ну, вам виднее”.
“Ох, уж нынешние родители”, – продолжала бурчать про себя “божий одуванчик”.

Сдав верхнюю одежду в гардероб, отец на мгновенье заглянул в зеркало и отошел с сыном к окну. Но Витя успел заметить, как почти неуловимым движением он поправил галстук. Поправил так, чуть-чуть наискось, что бросалось в глаза: рубашка на верхнюю пуговицу не застегнута, причем саму пуговицу из-под галстука не видно. Носовой платок, выглядывавший из внешнего нагрудного кармана костюма, тоже слегка скошен в сторону, чуть-чуть, но скошен.
Конечно, мама никоим образом не допустила бы небрежной неряшливости – поправила бы. Но она в данный момент усердно терзала перед зеркалами прическу. Танька крутилась рядом, подражая во всем ей.
Ох, женщины! Мучиться столько времени с расческой дома, теперь и здесь вошкаются. Нетерпение подстегивало. Звонок. Отец невозмутимо ждал. Только глаза, обычно строгие или внимательные, бесшабашно, по-мальчишески скользили по степенным дамам.
Мама воспользовалась “тетьлюбиным” советом, нарядилась необычно. И теперь среди публики выделялась броской красотой. Дети держались сзади и подмечали брошенные на нее оценивающие взгляды.
В сопровождении отца она с уверенной надменностью прошествовала по фойе. Наполненный людьми зал не впечатлил. Зато огромная люстра удивила. Вот если она рухнет!
Раздался последний звонок, и лампы начали медленно гаснуть. Огромный занавес поднялся, и открылась яркая блестящая сцена. Витя, примостившись у папки на коленях, во все глаза пожирал декорации: разукрашенный балкон, широкую лестницу с перилами, колонны с завитками. Вместе со всеми приветствовал оркестрантов аплодисментами. Раздались щемящие звуки и захватили сразу. Так же захватывало дух, когда отец во дворе подбрасывал высоко вверх и ловил. Только здесь, в зале, невесомость плавно подхватила его и помчала вслед за аккордами. Тело, и даже мысли, подчинялись необъяснимой власти, наполнившей все пространство. А на сердце накатывали волны радости.

Как пели артисты! Нет, это вовсе не телевизионные песенки. Никакого сравнения. А какие красочные эффектные у них одежды. После групповой сцены, в коротком перерыве, Витя представил маму среди них – нет, она ни в чем не уступит певицам. Недаром так долго наряжалась. В завершение первого действия вышли стройные мужчина и женщина, обтянутые блестящими трико. Потрясенный малыш неотрывно следил за танцем. Ему казалось, что видит музыку. Колдовство! Разве можно показывать мелодию?!
В антракте родители перешептывались:
– Слушай, эта грузинская пара… Я раньше таких элементов в танцах не встречал. Никому по сложности не уступят.
– Да, пластика у них совершенна, и позы четкие, очерченные. А грациозные – словно парят над полом.
– Здорово! Уровень не слабее одесситов. Выход Турандот – чудесная находка. Помнишь картину, когда ее несут по лестнице, а в движениях – торжество.
– Только героиня подкачала, не дотягивает.
– Да нет. Голос у нее в порядке. Нет, голос у нее не сел. Здесь акустика плохая, и она это поняла, поэтому напрягается, чтобы зал слышал в полную силу. Нет, она – молодчина.
И правда, Витя тоже почувствовал: главная тетенька расстраивается, чем-то недовольна.
После антракта новые декорации изменили обстановку. Певица подошла к самому краю. Ее пение даже сильнее музыки пронзило мальчика, заставляя трепетать при каждом звуке. Зрители хлопали так сильно, что ребенок испуганно задрал голову вверх, на люстру. Победа окрылила героиню. Сложив руки на груди и раскланиваясь, она не скрывала радости.

Дирижер подхватил палочкой ее счастье, и сказка продолжилась. Покоряясь волшебству, Витя совсем забылся. Очнулся, когда папа поставил его на ноги.
– Вот и все. Пора домой.
– Нет, нет. Еще, еще, я хочу, – горестно бормотал мальчик, и растерянно заморгал.
– Ты что, сыночек, – успокаивала мама. – Завтра днем состоится спектакль специально для детей.
– Мы пойдем, да? – обрадовалась Танечка.
– Непременно.
Но Витя понимал, что детям покажут ненастоящее, притворное, про какого-то цыпленка. Что завтра покажут не так, как сегодня. И он никогда уже не увидит принцессу Турандот.
Мальчик согласно кивнул и всхлипнул.


СДЕЛКА


1.

Коля шел и плакал. Слезы катились по его круглому лицу, губы судорожно вздрагивали. Правая сторона груди, казалось, разорвется от боли. Перейдя улицу и оставив многоэтажки за спиной, мальчик побрел вдоль старых покосившихся домиков, поддерживаемых сплошными высокими заборами. Из-под ворот зеленого цвета выскочил косматый черный пес с белым пятном на боку и, вертя хвостом, как пропеллером, помчался навстречу.
Пес всегда знал, когда подходит любимый хозяин. И обычно бесился вокруг; заглядывал в глаза; прыгал, стараясь лизнуть непременно в щеку; повизгивал, вымаливая ласку. Но на этот раз ткнулся с разбегу скулой в колено и, почуяв неладное, прерывисто тявкнул, и засеменил непривычно сзади.
Дома – ни души. Младший – на рынке пособляет родителям. Печь весело потрескивала, прогоняя апрельскую сырость. «Брат перед уходом затопил. Молодец». Переодевался медленно. Медленно сложил ставшую ненавистной школьную форму. На кухне вяло прожевал, не разогревая, остывшую яичницу.
Тупая боль по-прежнему сдерживала при дыхании ребра. Он не помнил, когда плакал последний раз, и плакал ли. Любую обиду, любой ушиб мог перенести молча, перетерпеть. Коля открыл подпол, отобрал покрупнее помягчевшую картошку, почистил, порезал и поставил на газовую плиту жарить.
«Как отвязаться от долбаных жлобов? Что можно придумать? Эх, если бы Артем…» – и, мучаясь от безнадежности, снял со сковороды крышку, добавил накрошенный лук, посолил, перемешал шипящие дольки и убавил огонь. «Никто, никто мне не поможет. Слабых всегда шпыняют. Ну, гады, погодите. Отольются вам мышкины слезки. Завтра я вам устрою. Я смогу».
За окном брякнула щеколда и отвлекла от горьких мыслей. Брат поддерживал калитку, отец осторожно тянул тележку с товаром. Вошедшая мама по-деловому сунула сыну деньги, быстро облачилась в домашнее и принялась хлопотать, накрывать стол. Ее сосредоточенный вид убеждал – сегодня торговали успешно, да и пачка была приличная. Коля принялся аккуратно сортировать теньгушки: двадцатки к двадцаткам, десятки к десяткам…
Ужин всегда длился долго. Коля обычно с удовольствием участвовал в общей беседе. Сегодня же, про себя, с досадой отметил – с тех пор, как родители занялись торговлей, они почему-то отдалились, перестали воспринимать их, детей, как прежде. Нет, конечно же, раньше, до рынка, мама сразу бы почувствовала, что старшему плохо, так хочется ласки. Его не порадовали даже любимые «Albeni», которые были выданы каждому к чаю.
Улучив момент, когда отец вышел покурить, Коля накинул куртку и выскочил следом.
– Пап, у меня грудь болит. Сильно, сильно, – осторожно произнес мальчик.
– Где?
– Здесь.
Жесткие пальцы пощупали, надавили.
– Больно?
– Не очень. Но больно.
– Где ты так?
– На физкультуре. Упал и ударился, – соврал Коля.
– Что ты тянешься? Все равно выше тройки не поставит. Тяжести не поднимать. К нам на базар не заявляйся. Придешь с уроков, и лежать. Дня два грудь оберегать.
– А можно завтра не пойти в школу?
– Нет, в школу надо. Конец года.
Хитрость не удалась. А раскладывая постель, услышал установку брату:
– Коля ушибся. Вода, уголь, дрова – на тебе.
Закрывать глаза было страшно. Последние ночи его преследовал один и тот же сон. Неизменно перед пробуждением виделись три здоровенные желтые овчарки, невесть откуда взявшиеся. Нападали, яростно кусали, брызгали слюной из пастей и опять кусали, кусали, пока Коля в испуге не просыпался. Потом долго ежился, наяву ощущая их злость.
Он, страшась, вцепился в подушку, и грозные воспоминания мучительно нахлынули на воспаленное сознание ребенка. Одноклассников Коля не боялся, хотя и был младше их на год, а некоторых на два. Так как почти все ученики с одного двора девятиэтажного дома, то попытались сразу поставить малолетнего чужака на подобающее место, на побегушки. Но паренек рано привык к самостоятельности, не уступал ни на йоту, в стычках себя не жалел и бил, и бил.
В начале учебного года Прилипко и Лукавский уже вдвоем сунулись на большой перемене. Коля кулаком удачно врезал Лукавскому в живот, тот согнулся, а Прилипко отступил, угрожая:
– Ну, ты еще посмотришь!
Через неделю в классе появился новенький, Артем. Классный руководитель, Людмила Васильевна, посадила его к Коле, за одну парту. Ребята подружились сразу. Двоих задирать опасно – сдача последовала бы мгновенно.
Все началось с победы на городской олимпиаде по биологии. Сама директор школы вручила Коле при всех упаковку германских конфет. Гордая и счастливая мама расцеловала его вечером. Может, нужно было поделиться с другом. Нет, таким не делятся. Мама главнее. А тогда, усаживаясь с призом за парту, заметил, как хитрый Лукавский что-то энергично шептал Прилипко.
Прошло два дня. После уроков Безматерных предложил:
– Надо потренироваться, четвертого не хватает. Пойдем с нами.
Коля не ждал подвоха. Наивный, скорее честный, он еще верил окружающим. Довольный тем, что понадобился, согласился. За углом школы его жестоко избили. Мальчик метался, пытаясь достать кого-либо, но его останавливал очередной невидимый удар сбоку. Противник ускользал. Против троих все уловки бесполезны. По окончании избиения Лукавский с издевкой выдал:
– Удар держишь хорошо, только реакция хромает. Будем развивать.
Коля понуро побрел домой.
На следующий день сразу подбежал к Артему.
– Это твои проблемы, – прервал тот, нарочито зевнул и отвернулся.
Коля опешил.
Теперь после уроков его неизменно дожидались. Первую неделю держался, но, когда резко потеплело, «броню»-зимнее пальто пришлось снять. Боль стала нестерпимой. Всякий раз, заканчивая, пинали его, уже лежащего, ботинками по ребрам и всякий раз «благодарили» за тренировку. Коля специально подводил их под окно учительской в слепой надежде, что кто-нибудь из взрослых заметит, прекратит бойню. Учители не видели. Может, видели.
Невыносимо унизительно ощущать себя изгоем. Если он в классе попадался кому-нибудь на пути, неизбежно следовал толчок, даже от тех, кто ранее с ним иногда общался. А при ответах на уроках его исподтишка щипал Артем, и Коля путался. Вскоре сосед по парте облегчил свои действия – колол подаренным бывшим другом циркулем. Циркуль особенно бесил жертву…

2.
Утром встал поздно. Собаки не приснились. Может, снились, он не помнил. Солнце через окно плыло по кухне, заставляло радостно жмуриться. Также радостно вынул из кармана маленький ножичек, сделанный им из выброшенного мамой напильника для ногтей и заточенный вчера на трудах. Погладил отполированную рукоятку, попробовал лезвие и улыбнулся. Наверное, лучше было бы расправиться с изуверами без оружия. Коля представил себя Брюсом Ли, мысленно перенес приемы кунг-фу против врагов-одноклассников. В мечтах легко одерживать победы. Мечты мечтами, а без ножичка не справиться. Мальчик вздохнул и вышел на улицу.
Во дворе вовсю царила теплынь. Восторженный мир с наслаждением подчинялся ее необъятной власти. По-особенному прыгали нахальные воробьи. Не дожидаясь вечера, в тени деревьев над подсыхающей лужей танцевали вверх-вниз первые комарики-поденки. На кленах уже листочки. Каждую весну удивительно тихо, незаметно распускается зелень. Позавчера еще сочные набухшие почки, казалось, вот-вот разорвутся с треском, но не разрывались. Вчера же неожиданно бесшумно, ненавязчиво для зрения на почках высыпала изумрудная бахрома. А сегодня – бутончики маленьких листочков. И ощущение, будто бутончики висели и вчера, и позавчера, и всегда.
– Я тоже был всегда! – и рассмеялся.
Сегодня в школу не шлось. Свернул к магазину. Здесь, у входа, три года назад они с мамой продавали лишние запасы: белила и тетради. Как он, будучи малышом, уговаривал маму на всю выручку приобрести оптом жевательные резинки, раскрутить торговлю по-настоящему. Родители большие, а глупые. Потеряли два года, и какие. Накрутки были приличные, место стоило дешево. Налоговики людей тогда не гоняли, санитарной полиции не было и в помине. Кому теперь нужны специалисты, профессионалы. Все равно нужда заставила торговать.
– В школу не пойду! – проблема ножичка отодвинулась до завтра.
Заскочил в троллейбус и поехал к дяде проведать двоюродных сестер.
Возвращался из гостей умиротворенный. Дернул калитку – отец.
– Что так поздно?
– В школе задержался.
– Не ври.
Коля продолжал упорствовать, не зная, что Артем застал-таки отца и сообщил о прогуле. Обманывать мать не смог. От строгих маминых глаз не спрятаться, не укрыться. Захлебываясь от волнения, выложил все.
– Папка! Что делать? – разгневанно обратилась она.
– Почему сразу не известил? – и опять отцу. – Что ты молчишь? Замер, как истукан.
Мальчик не хотел расстраивать родителей. Этот год неудачен. Карательные меры властей не обошли семью стороной.
– Мы с сыном сейчас сходим к Алексею, – обозначил отец главное. – Я его по заводу знаю. Вроде нормальный мужик.
По дороге объяснил – Артем просто струсил. Первое время использовал дружбу для обеспечения безопасности от приставаний драчунов. Когда угроза миновала, и новичку втемяшили, что в ответ на предательство пока не тронут, оставил товарища одного.
Дядя Леша встретил радушно, пригласил к столу.
– Извините, нам некогда. Мы к вам с просьбой. На уроках Тема все время колет моего сына циркулем. Я при вас попрошу Артема не мешать Николаю учиться, – папин мягкий голос звучал беспощадно.
Мать Артема, осознав неприятность ситуации, приступила с расспросами к Коле, старательно перебивала его, стремилась подловить на нестыковках и выпутать сынка из неприглядной истории. Но малолетний обвинитель излагал твердо и ясно, не сбивался. И все смотрел на скривившего рот дядю Лешу. Когда же женщина попыталась увести разговор к бесконечным стычкам среди подростков, отец решительно отрезал:
– Вы нас еще раз извините. То, что творится после звонка, их дело. Пусть сами разбираются. Об этом и речи нет. Но время уроков отводится на учебу. Пожалуйста, объясните вашему сыну, что нельзя мешать другим учиться.
На обратном пути Коля благодарно слушал отца, удивляясь разрешимости его безнадежного положения. Оказывается, когда нападающих трое и больше, бить всех – заведомый проигрыш. Надо целиться в одного, самого наглого, самого сильного среди задир, и долбить, долбить только его, терпя удары остальных. Всем не дашь отпор. Трое все равно осилят одного. Пусть осилят, но и ты прибьешь кого-то.
Во дворе мама и тетя Зауреш обсуждали случившееся. Когда-то они вместе учительствовали. После рождения младшего мама вовремя поняла, что надо воспитывать своих, а не чужих детей. Бывшие коллеги часто встречались. Тетя Зауреш недавно перевелась на работу в Колину школу, поближе к дому и всерьез подумывала уйти по примеру подруги на рынок, тем более, что ее мужа с первого января уволили с завода.
Женщины все решили. Завтра организуют классное собрание и устроят разнос обормотам, сообщат родителям.
– Ай да хваленая Марья Ивановна! Профукала экспериментальный класс, – качала головой тетя Зауреш о первой Колиной учительнице.
– У Марии Ивановны высокая квалификация, – возразила мама. – Но у нее выросла дочь. Было не до класса. Надо устраивать.
А подруга уже рассказывала об избиении Когаем из седьмого «в» десятиклассницы:
– Маленький, а ногами, по-зверски, – прямо по лицу. Мне стало страшно. Стою – ни бе, ни ме, ни кукареку. Вступлюсь, а вдруг меня пинать начнет, – она откровенно радовалась, что пристроила своего отпрыска в казахскую гимназию, наивно полагая, что там дети лучше, и подобные издевки сыну не грозят.
Разговор потек дальше в обычном для женщин русле.
Пока мама провожала тетю Зауреш, отец подозвал Колю.
– Завтра, о чем бы ни болтали на собрании, знай: тебя будут ждать. Смотри, не жалей. Тебя же калечат, и ты калечь. С пяти лет баловался топориком, колол дрова. Хватка у тебя железная. Вцепишься – не оторвут.
– А ножичком можно, – показал самоделку.
– Нет. Холодное оружие.
На памяти мальчика папа никогда не перечил маме, во всем соглашался, однако поступал зачастую по-своему. Вот и сейчас он втихаря предупредил об опасности, не задевая ее самолюбия. Коля последовал его примеру. Схитрил, будто согласился. Но на следующий день взял ножичек с собой. Приятная тяжесть в кармане вселяла уверенность.
На собрании сгорал со стыда – его беспомощного защищают взрослые. Впрочем, Людмила Васильевна воспользовалась моментом и больше ругала Карамяна, который к пострадавшему и не лез. Лукавский – ее любимчик. Да и у Прилипко папаша из «новых русских», чем вызывал у классного руководителя почтительное благоговение. За парту к Коле пересадили спокойную девочку.
После уроков ждали. Только вместо Лукавского Галимзянов. Неизменная опрятность жертвы особенно раздражала Прилипко.
– Ну что, чистюля, пойдем.
– Пойдем, – обреченно кивнул в ответ и на сей раз остановился, не доводя упрямцев до заветного окна.
Его кисти намертво вцепились в глотку Прилипко. Под большими пальцами задергалась костяшка кадыка. Они покатились под старый тополь. До онемения в ладонях сжал горло и давил, давил. А когда враг захрипел и перестал дрыгаться, отпустил: кто следующий?! В азарте вскочил и поразился. Безматерных – далеко, на противоположной стороне улицы. Галимзянов исчез. Набедокурили и в кусты.
– Колян. Ты никому не говори. Ладно? – ошеломленный Прилипко медленно сел и приходил в себя, боясь подняться.
– Ладно.
Домой летел. Зелень, пленительная зелень высыпала везде, обдавала яркой теплотой, веселилась вместе с героем. Синее-синее небо поощряло его удачу, а маленькое облачко улыбалось, плывя навстречу. Вволю наигрался с собакой и от избытка сил принялся копать грядку под редиску.
Выслушав про случившееся, мама рассвирепела. Ее не волновали боевые успехи распиравшего от гордости сына.
На повторном собрании Людмила Васильевна не проявляла особую активность. «Наверно мамаши постарались, – рассудил Коля. – Выгородили своих балбесов». Ученики огрызались, мотивируя тем, что «пострадавший» их сам якобы донимает. А Карамян визгливым фальцетом от имени класса объявил бойкот. Для общительного по природе паренька решение сверстников представлялось пострашнее драк. Однако мама, влепив свои выпуклые глаза в бегающие глазенки Карамяна и тщательно разделяя слоги, завершила собрание:
– Мне наплевать на ваш бойкот, но, если с моего сына упадет хоть один волосок, детскую комнату милиции я виновным обеспечу.
В этот вечер она все-таки сумела застать на квартире неуловимого родителя Прилипко. Тому пришлось вынужденно оторвать свой широкий, обтянутый трико зад от порнофильма на видеомагнитофоне и угрюмо выслушать разъяренную до предела женщину.
Уставший отец, услышав громкое слово, равнодушно пожал плечами:
– Собака лает, ветер носит. Ничего. Скоро контрольные, прибегут за подсказками. Никуда не денутся. Ты им сам устрой бойкот. Тебе это полезно. Злее будешь. Теперь не тронут. Разве что подговорят заводил с других классов. Держи ухо востро.
– Ночью поедешь со мной в Омск. Товар кончается.
Предстоящая дорога целиком захватила слегка уязвленного Колю. Безразличие родителей к непримиримости одноклассников, к неприятию его личности коллективом отодвинулось, потеряло остроту. Ему по малолетству еще не дано было понять: для матерей главное, чтобы на их детей не нападали, для отцов – чтобы их дети умели защищаться.

3.
Год назад Омск взбудоражил ребенка приятным холодком летнего утра; портом с настоящими кораблями; желтой струей Омки в темной воде Иртыша; уцелевшим храмом, напротив которого на другом берегу, на холме, встающее солнце очертило строгие ряды старых, наверно крепостных, строений. Завораживала улица дореволюционных двухэтажных особняков, привлекающих своей строгостью и соразмерностью пропорций. Чудилось, что в одном из них Петр Павлович написал знаменитую сказку.
Во второй приезд, перед Новым годом, отец по его просьбе рискнул, приобрел на оставшиеся деньги сотню шоколадных Дедов Морозов и выгадал. Коля уяснил тогда, каким образом можно на двухколесной тележке дотянуть и погрузить в вагон полтонны груза, какой это адский труд. Как опасны цыганки, выудившие у растерявшейся старушки стотысячную купюру, как при покупке закладывается прибыль. А считать он умел, моментально переводил в уме рубли по курсу в теньге, а по ценам и количеству также быстро определял навар.
Последний раз отца вычислили и обобрали прямо в здании железнодорожного вокзала на виду и с ведома милиции. Товар таскал он в одиночку, не группируясь с такими же независимыми торговцами-челноками, был осмотрителен, а отработанная схема долго позволяла ему практически в открытую миновать вымогателей. К счастью, бичи взяли не все, лишь ту часть товара, что составляла наценку. Мама радовалась. Сам живой, невредимый вернулся, не сорвался, сохранил нажитое, молча отдав требуемое. Не велика потеря, но путь по железке теперь закрыт. Поэтому-то сметливый мальчуган сегодня освободился от школьных заморочек.
Нынешний вояж складывался неудачно. Утром стремительно обежали центральный рынок, несмотря на то, что половина контейнеров была закрыта. Растолкали купленное по сумкам. Не входила только коробка с батончиками «Nats». Не жалея денег, поймали машину, впервые за все время поездок по Омску, и шофер по указке подвез их не ко входу, а к въезду на автостанцию. Возвращаться из осторожности решили на автобусе, что значительно дороже электричек. Неожиданно отправление обратно, из Омска, перенесено на шестнадцать часов, а не на одиннадцать, как обычно.
Коробка не давала отцу покоя. Разбуженные им водители наотрез отказались забросить ее в багажник.
– Выгонят с работы. В нашем парке это единственный маршрут, – угрюмо объяснили они. – Здешние вменили свои правила.
Отец пожал плечами. Тревога накатывала. Бичи в Омске начинали промысел строго с четырнадцати.
Засекли их ожидаемо. Два гнусных бутылочника восторженно пялили глаза на битком наполненные сумки. Папка невозмутимо перетащил груз на посадочную площадку, где непрерывно сновали пассажиры. Вонючий одноглазый в кирзовых сапогах поправил перекинутую через плечо котомку с пустыми бутылками и пару раз прошаркал мимо, стреляя жутким зрачком.
– Этот циклоп раньше обитал на вокзале. Сюда перевели. Видишь у ворот двое. У них руки, что мои ноги. Попер докладывать. Придется отстегивать.
Циклоп подобострастно прошкандыбал к амбалам и задвигал обвислыми губами. Наконец, один из парней лениво махнул рукой, и соглядатай, униженно ссутулившись, поплелся назад. Напоследок запоминающе зыркнул. Пронесло.
В дороге голову затягивал муторный туман, но малыш, улучив момент, высказал мучившее:
– Те, двое, что у входа на автовокзал, на отнятые у челноков деньги зарегистрируются предпринимателями и будут кричать, что честным путем разбогатели. Да. А кто на самом деле, как мы, зарабатывают, таскают товар рано или поздно разорятся и пойдут к рэкетирам в рабство.
– Нет, немного не так. Это в основном менты доят на выпивку через опустившихся. У них зарплата маленькая. Много так с нас не нагребешь. Хотя Прилипко тоже начинал, собирая дань с комков.
Покимарить не довелось. На таможне заставили вынести злополучную коробку. Мурыжили долго. Отец разглядывал какой-то перечень, кивал на сына. Объяснял, что купил батончики сразу оптом на целый год для детишек, чтобы лишний раз не переплачивать. Ссылался на отсутствие денег и не торопился со взяткой. В это время задержали целую машину с шоколадом, и таможенник поспешно, но назидательно сообщил, что на следующий раз просто так не отпустит.
– Раньше только за водку трясли, – насупил брови отец. – Пора мотаться в Свердловск. Эх, сынок, ты в школе еще все можешь изменить. А вот взрослые то…
Сон пропал.
– Учиться не дают, работать не дают.
– Мама говорит, надо в Россию перебираться. Многие уже уехали.
– А кто нас там ждет? На пустое место? Здесь хоть дом свой. В России тоже безработных хватает. Конечно, рано или поздно придется. Здесь-то точно для нас никакого будущего не ожидается. Вот заработаем, накопим, а там видно будет.
– Пап, почему одноклассники над умными смеются и тюкают их?
– Не только в школе, у взрослых тоже самое. Умных боятся, вот и тюкают. Боятся, что они найдут выход из любой ситуации, и за ними потянутся люди. Боятся потерять лидерство.
– Поэтому трусливые хамы лишают остальных выбирать то, что им нужно?
– Видишь ли. Основная масса равнодушно наблюдает, как бритоголовые и тупые организуют банды и давят попытки к независимости в зародыше. Середняки заведомо принимают сторону тупых, опускаются до их примитивного стайного уровня. Так легче существовать. Сильным же не нужна стая, нужна свобода.
– А почему мы сами не выпекаем для людей? Лучше же готовить для клиентов свое настоящее печенье, а не перепродавать втридорога безвкусное турецкое.
– Конечно, лучше. И гораздо выгодней наладить свою выпечку. Власти не дадут. Замучают проверками. Если торговать не дают, то производить тем более.
Так примерно рассуждали они, перебивая друг друга, а вдоль трассы тянулись бесчисленные колки с темными кронами и белыми стволами жалостливых берез.
Отец не выдержал и все-таки забылся в дреме, засопел. Коля продолжил размышления. Власть, как понятие, он усвоил с малолетства, и она тогда воплощалась в Ельцине. Исходя из слов взрослых, откровенно ненавидевших президента, тот первоначально представлялся ему лютым колдуном, заворожившим огромную страну добрых и отзывчивых людей, и не было спасения от его злых маленьких глаз, от его скрипучего нечеловеческого голоса. Еще более его, маленького, страшил толстый лысый помощник. Когда ребенок слышал по телевизору эти жуткие причмокивания, по спине пробегали мурашки. Казалось, что Гайдар вылезет из экрана и доберется до него, беспомощного и слабого.
Когда Коля подрос и узнал, что Ельцин никакой не колдун, а просто пьянчужка, то успокоился. Ну какая у алкаша ворожба, если лыка не вяжет. А дед Гайдара, оказывается, защищал рабочих от белых, а в Великую Отечественную войну его убили фашисты. Причмокивание же – случайное совпадение со страшными персонажами из сказок. Но зачем руководители разрушили и продолжают бессмысленно разрушать созданное людьми, он до сих пор понять не может.
В прошлом году закрыли дом пионеров, где он всерьез занимался электротехникой, а брат – авиамоделированием. Когда-то шестилетним в художественной школе он вылепил глиняного конька, старательно наложил на него белую краску и, высунув язык, пририсовал разноцветные кружочки. Задорный конек так радовал маму. Но ввели плату, на дальнейшую учебу не хватило денег. Да что говорить про детей. Заводы закрывали, рабочих выгоняли на улицу. Мужики спивались или, как отец, торговали, пытаясь спасти семьи.
Раньше, каждую зиму, отец в ауле у знакомого казаха покупал и привозил мясо. Когда «ляжку» лошади, когда половину. В последний раз лошади не оказалось, и он взял целую тушу быка. Какое вкусное было это мясо. Пронизанное сплошь мелкими иголочками жира, оно, приготовленное, таяло во рту. Каждый день мама что-то готовила и не раз: пельмени, голубцы, манты, бешбармак, беляши, наваристые борщи. Он помнил, как у них с братом по подбородку тек сок, когда наслаждались чебуреками. Со стола вкусняшки не переводились. Когда отца выгнали с завода, пришлось набивать животы пустыми импортными макаронами, приправленными противными бульонными кубиками…
Замаячили городские огни. Коля вздохнул и утвердился: люди во власти – враги.

4.
– Почему в субботу не был на занятиях?
– С отцом за товаром ездил.
Людмила Васильевна успокоилась. Причина серьезная. Хлопот и так хватало. Миронов сорвал урок. На организованном практиканткой «Огоньке» несколько учеников в открытую распивали «Амаретто», принесенное Карамяном. Компания Прилипко жестоко избила Галимзянова.
Колю не задевали чрезвычайные происшествия в классе. Он наслаждался удивительным чувством единства с домашними. Брат безропотно молчал, когда на нем отрабатывались услышанные приемы рукопашного боя.
Первое мая – самый любимый семьей праздник. Мальчик рискнул. По рецептам из настенного календаря приготовил мясо по-индийски, затем рис по-вьетнамски. Уверовав, принялся за блинчики. Правда блинчики получались толще маминых, но, по мнению брата, вкусней. Он вовсю помогал, суетился вокруг, шнырял с посудой по кухне.
Вечером ошарашенные родители замерли перед сервированным столом. Мама переоделась в любимое платье, встряхнула кудряшками и, словно по палочке волшебника, обернулась сказочной принцессой. Зазвенели колокольчиками возбужденные голоса. За оживленной беседой забылись неприятности, напрочь исчезли неотложные проблемы. Перед сном мама благодарно прижала его к себе, взъерошила волосы и, сообщив, что Карамян уже употребляет наркотики, ласково попросила не связываться с придурком, держаться подальше.
Бойкот был нарушен сразу после праздника. Перед уроками его подстерег Безматерных и сбивчиво предложил вместе отлупить Прилипко и Лукавского.
– Нет, – Коле такое в голову не могло прийти.
– Нет, – повторил он скорее удивленно, чем решительно.
А после уроков напоролся на нахального авторитета из шестого «г». В «г» ребята злые и агрессивные. Им уступали все.
– Здорово.
– Здравствуй.
– Какой ты хорошенький.
Коля промолчал.
– Ты мне так нравишься, что и бить жалко, а придется.
Пришлось положить ранец.
Коля успел подвернуть опорную ногу, и прицельный пинок по колену попал вскользь, оказался не столь болезненным. Пользуясь потерей врагом равновесия, повалил. Ухватиться не удавалось. Этот гораздо сильнее Прилипко. Противная, мокрая от пота ладонь давила, отворачивала голову. Чувствуя, что вот-вот сдаст, каким-то образом умудрился вытащить ножик и, дрожа от напряжения, ткнул острием в ненавистную руку. Лезвие лишь содрало кожу, но нападающий ослабил хватку. Коля вцепился за вихры и с силой пригвоздил нахала лицом к асфальту.
В этот раз вымотанный победитель не торжествовал. И пес, полностью занятый работой, не мчался навстречу. У остановки, приниженно повиливая хвостом и прижав уши, преданно заглядывал в глаза толстой тетеньке, которая доставала из сумки что-то вкусное. Щемяще накатили завидки к просящим милостыню: «Хорошо им. С товаром не возятся, деньгами не рискуют, а прибыль не меньше, чем у продавцов. А сами и перекреститься не умеют. Синявка, что торчит у парка, – то левой, то через левое плечо».
Пес, проглотив подачку и почуяв, что больше не дадут, повернулся, но тут с другой стороны появился на тротуаре милиционер. Нельзя упустить случай одновременно защитить и дом, и хозяина, и старых знакомых, ожидающих троллейбус. Смышленая дворняга зашлась яростным лаем. «Почему собаки не любят людей в форме?»
Пятого мая похолодало. Колю на уроках трясло. «Гэшники» после смены с ним расправятся. Сколько их будет? Трое, пятеро?.. Воображая, перебирал варианты. Спасения не было. Мордовороты из шестого «г» не оставят, отомстят. На большой перемене к нему неожиданно подсела Римма Яушева и отвлекла от мрачных мыслей.
– Коля! Какие бывают примеры антибиоза? Подскажи, пожалуйста, – и улыбнулась.
С девчонками у Коли никогда отношений не возникало, кроме списываний ими домашних заданий. Они его, как младшего на целый год, просто игнорировали. Поэтому он слегка растерялся, когда первая красавица класса, в которую «тайно» были влюблены почти все пацаны, обратилась к нему.
Но Яушева еще раз улыбнулась и опять дружелюбно. Мальчик с удовольствием начал объяснять, почему нельзя сажать рядом малину и облепиху, смородину и вишню, морковь и яблоню, как фитофтора губит помидоры.
– У растений все, как у людей, – сделала вывод собеседница. – Одни, сблизившись, одаривают друг друга; вторые живут за счет кого-то, ничего взамен не отдавая; третьи – гнобят.
Непроизвольно поправила прядь. Коля машинально взглянул вслед за кистью и обомлел. Какие глаза! Огромные, лучистые. По всей светло-голубой, слегка сероватой, но теплой, радужной оболочке светились желто-коричневые мелкие пятнышки, даже черточки.
– Римма, – не удержался он. – У тебя глаза в крапинку!
Девочка смешалась, потупилась и отошла.
«Дернуло же меня за язык! – переживал Коля. – Теперь обидится».
На самом деле Яушева ничуть не обиделась. Наоборот, ей польстило наивное удивление мальчугана. Хоть что-то в ней заметил.
В пятом классе она сидела на следующей за Колиной парте, но не за ним, а сбоку, наискось. Однажды он опоздал на урок и, доставая учебник и тетради, раскрыл портфель шире обычного. Римма с удивлением увидела печатную плату и маленький электропаяльник. Она не знала их название и предназначение, но поняла: паренек, в отличие от одноклассников, занимается чем-то серьезным, взрослым. Присмотревшись к нему, обратила внимание на аккуратность и качество стильной одежды. Он никогда не носил зачуханных синтетических футболок или джинсов с дебильными иностранными надписями, но ткани на нем всегда были добротными. В этом Римма знала толк.
Поведением он также отличался от остальных. В нем чувствовался внутренний стержень, всегда присутствовала независимость от мнения окружающих. В шестом классе девочка поменяла место с расчетом, что из соседнего ряда будет всегда держать Колю в поле зрения и сможет в любой момент ответить встречным взглядом на его поворот. Но этот «чурбан» за весь год ни разу не удосужился посмотреть в ее сторону.
Римма жалела Колю, когда над ним начали издеваться одноклассники, еще больше жалела себя. Узнав, что мальчуган завалил самого Прилипко, воспрянула духом. И опять Коля поступил необычно. Он не выпендривался своей победой, не выпячивал авторитет крутого среди учеников. На бойкот чихать хотел. Да что там говорить. Вчера практикантка оступилась, подвернула ногу. Риммины воздыхатели захихикали, а Коля соскочил, помог растерявшейся учительнице добраться до стула. И такой вид у него – как будто ничего не случилось.
Ее обращение по поводу этого дурацкого антибиоза преследовало цель обратить внимание вызывающего симпатию мальчика, пусть только внимание. Было приятно, тешило самолюбие, что крапинки все-таки заметил.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=72089248?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.