Главная страница | Русское фэнтези | Сказание о Радонии. Книга 3. Гордость. Вера. Верность

Сказание о Радонии. Книга 3. Гордость. Вера. Верность
Кирилл Малышев
Судьба Радонии по-прежнему не решена. В третьем томе эпической саги всё поставлено на карту.
Гордость проверяется падением, вера – искушением, верность – предательством. Политика, мистика, религия и личные амбиции сплетаются в одно полотно. В пламени гражданской войны закаляются новые лидеры. Кто выстоит – и стоит ли?
Больше не спрятаться за прошлое. Впереди только три пути: гордость, вера и верность. И каждому предстоит решить, пройдёт ли он их до конца.

Кирилл Малышев
Сказание о Радонии. Книга 3. Гордость. Вера. Верность

Не стоит переоценивать верность – в ней меньше добродетели, чем принято считать. Верность и предательство – близнецы, различающиеся лишь позицией смотрящего на них. Изменяя одному хозяину ради другого, человек всего лишь перекраивает своё чувство долга под нового господина.




Часть 1. Родственные узы

Глава 1. Билет в Радоград
Белые Воды, небольшая деревенька, расположенная неподалёку от Радограда, в нескольких вёрстах выше по течению Радони, была переполнена чужаками.
Весть о скором походе Владимира стремительно разнеслась по окрестностям, и жители прибрежных рыбацких поселений, опасаясь возможного разорения и бедствий, которые могла принести осада, спешили укрыться за стенами столицы. Преодолев часть пути, они останавливались на ночлег здесь, на берегу великой реки.
Тут было всего две улицы, уставленных покосившимися рыбацкими хатами. Ничем не примечательная деревушка, коих в этих местах было неисчислимое множество.
Но всё-таки имелась в Белых Водах одна особенность. На южной оконечности, прямо у берега размещалось потемневшее от сырости бревенчатое двухуровневое здание. День и ночь оно было полно людьми, а гомон, исходящий оттуда, заставлял местных недовольно морщиться.
То строение было трактиром. Причём не простым, а единственным питейным заведением на несколько вёрст вокруг. Хозяин, Евлампий, совершенно лысый коротконогий мужичок с пышными рыжими усами, кончики которых он старательно подкручивал для солидности, изготавливал отменное хлебное вино. Настолько крепкое, что одной бутылки хватало, чтобы допьяна напоить троих взрослых мужиков. Да так, что на следующий день они не смогли бы вспомнить семь заветов Владыки, даже если бы он сам явился и спросил их.
На улице собирались синие зимние сумерки. Дым печей в покрытых щепой беловодских хатах стелился тонкими струйками вниз, на землю. Мороз разогнал селян по тёплым избам. По обеим беловодским улицам, сопровождаемые собачьим лаем, скрипя сапогами на снегу, от хаты к хате шатались пришлые, тщетно надеясь на то, что кто-то пустит их переночевать.
Те же, кому не повезло, направлялись прямиком в евлампиев трактир. Там, в отличие от спящей деревни, кипела жизнь. В набитом битком заведении незнакомые ещё час назад люди вместе пили и пели, дрались и братались.
Внутрь кабака вела криво висящая на единственной петле деревянная дверь. Чтобы пройти сквозь неё, путникам требовалось подняться по скрипящим ступеням крыльца. Настолько зассаного загулявшими выпивохами, что всё оно покрылось скользким жёлтым льдом, создававшим немалую опасность для неосторожных посетителей заведения.
В просторном зале было гораздо уютнее, хоть и не менее грязно. Грубо сбитые деревянные столы размещались один около другого, занимая весь первый этаж. Единственным источником света и тепла, кроме нескольких тусклых свечей, служил старый очаг, расположенный у стены. Потому всё помещение было наполнено длинными, причудливо извивающимися тенями, которые, подобно змеям, ползали по полу и стенам.
Здесь было шумно и многолюдно. Все столы были заняты компаниями людей, которые, в большинстве случаев, познакомились только что. Густой запах мочи, перегара и блевоты висел в воздухе. Довольный Евлампий на своих коротких, козлиных ногах едва успевал разносить кувшины с хлебным вином и медовухой, ловко лавируя между заполонившими помещение пьяными людьми.
Антон сидел в дальнем углу, и его стол, самый маленький, рассчитанный на двоих, был занят им одним. Мужчине не требовалась компания, ведь он не пил.
Антон вышел на охоту.
Он был молод, не старше тридцати лет. Многие могли бы назвать его красивым. Серо-голубые глаза. Темные волосы. Прямой острый нос. Тонкие, но не слишком, губы. Все хорошо, но впечатление портил протянувшийся под подбородком от уха до уха, бледно-розовый, судя по всему, едва успевший зажить, шрам. Впрочем, Антон старательно скрывал его, постоянно поправляя ворот выцветшего грязно-коричневого плаща.
Мужчина выбрал место в углу не спроста. Отсюда ему был хорошо виден весь зал. Многие прибывали в Белые Воды, надеясь укрыться за стенами Радограда и брали с собой все свои пожитки. Антон внимательно высматривал и выслушивал тех, кто во хмелю начинал болтать об имеющихся у него деньгах или, того лучше, доставал их и хвастал перед новыми знакомыми. Заметив такого человека, внимательный наблюдатель дожидался, пока тот выйдет на улицу справить нужду, где бил его по голове и обирал до нитки.
Грабитель прибыл сюда недавно с земель на левом берегу Радони и за последние дни уже успел заработать таким образом кое-что значимое. Но в любом деле не обходится без накладок. Двое пьянчуг, лишившихся чувств при помощи Антона, прошлой ночью замерзли насмерть и тем самым привлекли к его промыслу излишнее внимание.
Евлампий уже начал подозрительно коситься на гостя – уже который день сидит один, не пьёт. Выходит за посетителями на улицу.
“Эх, хорошая кормушка, да придётся, видать, скоро бросить её”, – печально думал черноволосый, внимательно глядя по сторонам.
Сегодня Антону не везло. То ли пьяных недоумков стало меньше, то ли все, кто имел при себе деньги уже были в Радограде – ни одной подходящей жертвы в зале не было. Мужчина откровенно скучал. Чтобы не уснуть, он слушал разговоры сидящих вокруг выпивох. Почти все они говорили о столице и о войне.
– Как в кольцо город возьмут – пойдут дружинники в разгул! В осаде-то особо делать нечего. Сиди да жди! Вот тогда держись и Засень, и Белолипица, и прочие деревни! – со знанием дела рассказывал собутыльникам щуплый, носатый и очень рябой мужичок за столом справа. – У нас в Полужье, как узнали, что Владимир идёт с войском – сразу поняли: надо в Радоград бежать!
– Нужен ты там больно, Лёшка, – махнул рукой сидящий напротив мужчина преклонных лет, совершенно беззубый. – Коли все из соседних сёл туда набьются, – что они там жрать-то будут? В столице ни полей, ни скота – пусто. Видал я уже тех, кто от ворот поворот получил. Назад идут! Тут же, за этим столом сидели.
Товарищи согласно закивали, поддерживая слова старичка.
– За других не знаю. А меня возьмут! – надулся рябой Лёшка и подбоченился. – В этом уж будьте уверены!
Сидящие рядом пьянчуги засмеялись, глядя на петушащегося собутыльника. Тот обиженно насупился.
– Чего ржёте, как кони? Чего смешного?
– Так ты, выходит, барин?
– Важный человек с нами за столом! Его куда хошь – везде пустят!
– Может, расскажешь, каково боярынь трахать? Небось цветами пахнут? А то от наших баб за вёрсту рыбой несёт!
– Ты, может, и вовсе княжеского роду? – хохоча, добавил старичок, расплескав пойло по столу.
Лешка нахмурился.
– У вас, олухов, ума не хватает ни на что, кроме как ржать. Чисто ослы!
Мужики, не обращая на его слова внимания, продолжали глумиться.
– Я тебе вот что скажу: с твоим рылом тебя не то что за стены не пустят – как придёшь к воротам, стража развернёт, да как даст коленом под зад! Так ты обратно до Полужья не дойдёшь, а кубарем докатишься!
Рябой, разозлившись, встал. От выпитого его слегка покачивало.
– Да что вы, бестолочи, несёте?! – возмущённо вскричал он. – Я вас тут пою весь вечер, а вы надо мной потешаться удумали?!
Больше ничего не сказав, Лёшка с обиженной миной собрал в охапку несколько оставшихся бутылей и, отодвинув лавку, вышел из-за стола.
– Дружище, погоди, ты чего! – раздались за его спиной крики приятелей, расстроенных концом халявной попойки.
Но тот уже не слушал. Замерев, он пьяным взглядом осмотрел помещение, ища, куда бы присесть. Мест в зале не было, и потому рябой, завидев свободный табурет у стола Антона, уверенно двинулся в его сторону.
– Здорова! – Лёшка грузно плюхнулся на сиденье, звякнув бутылями. – Я присяду. Место ж не казённое?
Не замечая недоумённого взгляда мужчины, он выставил перед его носом своё питьё. Бывшие собутыльники, окончательно скиснув, с завистью глядели на нового счастливца.
– Меня Алексеем звать.
Он протянул Антону грязную руку. Тот молча перевёл взгляд с его лица на ладонь, но не шелохнулся. Подержав её на весу несколько мгновений, Лёшка понял, что рукопожатия не будет, и спрятал руки под стол.
– Ты угощайся, – он не оставлял попыток завязать разговор.
Черноволосый продолжал молчать, исподлобья разглядывая незваного гостя.
– А ты, значит, болтать не любишь! – Лёшка плеснул мёда в грязный деревянный стакан. – Это и неплохо. Всё лучше, чем языком чесать, коли Владыка ума не дал!
Он искоса поглядел на прежнее место, снова налил себе и, задумавшись, взял кружку Антона наполнив и её.
Молча осушил.
Поглядел по сторонам.
Постучал пальцами по крышке стола.
Вопреки его словам, было видно – хмель, обильно залитый внутрь мужчины, требовал хоть какого разговора.
– Слушай, ты, может, немой, а? Так давай я тебя к дочке своей свожу, Аглаюшке. Она у меня целительница, хвори какие хошь лечит!
Антон не проронил ни слова. Сосед без устали подливал себе пойло и всё больше пьянел.
– От матери передалось ей, прими её Владыка… Хорошая была баба, да вепрь ей брюхо вспорол! Эх, говорил я – не ходи в лес в гру?дне…
Вспомнив жену, Лёшка подпер щёку рукой и задумчиво поглядел в тёмное, покрытое морозными узорами окно. На его глаза навернулись слёзы. Пауза затягивалась. Рябой явно потерял нить повествования.
– Дочка. Целительница, – сухо напомнил Антон.
Рябой, ничуть не удивившись, что немой, по его мнению человек вдруг заговорил, кивнул.
– Да. Так вот, дочка у меня – целительница. Да еще какая! Лучшая в округе. Все к ней идут – кто с заиканием, кто с животом. Так она, – Лёшка наклонился к собеседнику и заговорщицки прошептал, – даже мужицкие хвори лечит! Руки только поверх причинного места наложит – и всё, готово, стоит как у молодого! Она ещё как родилась – старухи сказали: будет врачевать. У неё вот тут… – носатый расстегнул рубаху и оголил грудь, – пятно родимое. Добрига. Как есть добрига! Круглое, а внутри – на четыре части поделено. С-самые, ик, сильные ворожеи таким з-знаком от-отмечены.
Рябой сделал несколько глотков, пытаясь унять разыгравшуюся икоту. Но та никак не желала уходить.
– Эти, – Лёшка махнул рукой в сторону соседнего стола, – ик… олухи, не знают… В Рад-оград целителей всех б-берут. И нас, ик, п-пустят.
Выпивоха попытался снова наполнить стакан, но, потеряв равновесие, уронил бутыль на пол.
– Вот же с-сука! – выругался он, запинаясь.
Мужичок наклонился, намереваясь собрать осколки, но не удержался и рухнул со стула. Тут же, на своих коротких ногах, подбежал Евлампий. Грозно потрясая пышными рыжими усами, хозяин трактира заорал:
– Ты, пёсий сын, по что посуду бьёшь?! Кто платить будет?!
Антон встал из-за стола и, подойдя к трактирщику, вложил несколько медяков в его пухлую ладонь. Евлампий, покряхтев для виду, ретировался.
Новый знакомец присел рядом с валяющимся под столом Лёшкой. Тот почти спал. Мужчина ладонью похлопал его по небритым щекам, желая привести в чувство. Рябой недовольно замычал, просыпаясь.
– Ты где ночуешь?
– Чё… ик… Чего? – Лёшка стеклянными глазами уставился на сидящего перед ним Антона.
– С дочкой где остановились? В деревне? – с нажимом повторил тот.
Мгновение подумав, рябой отрицательно покачал головой.
– Ик… т-тут, – он ткнул пальцем наверх. – На втором этаже.
– Тогда пошли.
– К-куда?
– От немоты меня будете лечить.
Новый знакомец резким движением поднял пьянчужку за шиворот и, не обращая внимания на его мычание и невнятные возражения, поволок к лестнице.

***

Второй этаж трактира, на который вели старые, скрипучие ступени, был отведён под ночлег.
Двери в десяток небольших, бедно обставленных комнатушек, больше похожих на загоны для скота, чем на спальни, располагались по обеим сторонам от разбитого тёмного коридора, пол которого был покрыт затёртыми, гнилыми досками.
В былые времена всё здесь выглядело куда лучше. Путники, в том числе купцы, следующие по Радони из Каменца в Радоград, часто останавливались в трактире Евлампия, желая выспаться под крышей впервые за долгие дни пути. С прекращением торговли между княжествами, помещения опустели и долгое время никто не пользовался ими.
Но последние несколько дней снова наполнили беловодский постоялый двор жизнью. Усатый хозяин бойко сдавал номера путникам, зарабатывая на этом немалые деньги. У Лёшки, как понял Антон, монеты водились, раз смог позволить себе остановиться тут, а не просить места в хлеву у какого-нибудь крестьянина.
Подхватив случайного знакомого под руку, черноволосый затащил его на второй этаж. Рябой уже не разговаривал, лишь изредка икая себе под нос.
Иногда он бормотал что-то нечленораздельное, начиная то плакать, то смеяться, и не переставал лить слюни на грязный пол.
– Где твоя дверь? – прислонив безвольное тело к обшарпанной стене, спросил Антон.
Не поднимая опущенной головы, Лёшка неловко махнул рукой в дальний конец прохода.
– Т-там. Ик, пос… Последняя сп… Справа-а, – промямлил он, заикаясь и булькая.
Поглядев в конец коридора, Антон снова взвалил обмякшее туловище на плечи и поволок его к нужной комнате.
Подойдя, он ногой, обутой в кожаный сапог, попытался открыть створку, ударив по ней.
Заперто. Перехватив Лёшку, он высвободил руку и громко постучал.
– Кто там? – раздался из-за двери девичий голос. – Папа, это ты?
– Яяяя! – проревел пьянчужка. – Ключ! В карм-ане.
Антон ловким, отточенным движением запустил пальцы в складки его одежды и через мгновение достал оттуда старый железный ключ. С металлическим лязгом замок открылся, и мужчина новым ударом ноги распахнул дверь.
Комнатка была маленькой и неопрятной. Похожие на мусор тряпки покрывали собой стоявшие внутри дощатые настилы, которые хозяин, вероятно, описывал, как удобные кровати, сдавая незадачливым путникам втридорога. У стены горел крохотный очаг. Потолок был совершенно чёрен и закопчён. Тяжёлый смрад витал в воздухе. Запахи гари, сырости, тлена и мочи сливались в отвратительную, тошнотворную смесь.
На одном из топчанов, слева от двери, лежала девушка. Её светлые кудри, длинные и волнистые, были разбросаны по рваным тряпкам, которыми хозяйственный Евлампий накрыл твёрдые доски.
Одеяние Лёшкиной дочери, старое и поношенное, всё же не могло скрыть её красоты. Прямой, аккуратный нос, покрытый веснушками. Высокие скулы, чувственные алые губы. Вся она выглядела чем-то инородным в этом сосредоточении смрада и убожества.
– Кто ты? – Аглая удивлённо распахнула большие голубые глаза, увидев незнакомого человека. Голос её был чистым и приятным, в меру высоким, очень нежным.
Антон молча, ничего не говоря, бросил мужчину на загаженный пол и закрыл за собой дверь на ключ. Затем, переступив через хрипящее тело, основательно, по-хозяйски осмотрел комнату, задержав взгляд на юной красавице.
– Вот те на! Хорошенькая, – цокнув языком, оценил он. – Ты и правда дочь этого урода?
Аглая неуверенно кивнула, настороженно глядя на гостя. Черноволосый недоверчиво покачал головой.
– Верится с трудом! Сдаётся мне, любительницу в грудене расхаживать по кабаньим местам трахал не только он.
Девушка, упершись руками в убогое ложе, приподнялась, подтянув ноги.
– Калека, что ли? – удивился мужчина. – Других лечишь, а себя не смогла?
– Природа даёт силу, но может и взамен что-то взять, – кротко ответила она, испуганно вжавшись в угол.
– Понятно, – без интереса бросил Антон.
Он прошёлся по комнате, рукой переворачивая тряпьё. В углу стояло несколько корзин и небольшие деревянные санки.
– На этом он тебя тащит? – поинтересовался мужчина, указывая на них пальцем.
Девушка не ответила.
– Я вижу, что ты плохой человек, – полушёпотом произнесла она. – Весь чёрен внутри, как зола. Вижу кровь на твоих руках! И смерть рядом с тобой.
– Боишься? – не оборачиваясь, гость продолжал разворачивать пожитки в поисках денег. – Правильно, бойся.
– Ты душегуб, – она натянула тряпку, служившую ей одеялом, до самого подбородка. – Бери, что тебе надо, и уходи!
Сквозь пол в комнату проникал шум. Пьяные крики и ругань с первого этажа звучали тут почти так же громко, как и внизу.
– Не хочу тебя расстраивать, но у меня другие планы, – усмехнувшись, ответил мужчина. – Видишь ли, я тут задержался. Ремесло, которым я кормлюсь, требует, чтобы вокруг было много людей, а таких мест, куда я мог бы податься, не так уж много. Особенно сейчас.
Антон нашёл в одной из корзин аккуратно спрятанный кожаный мешочек с монетами. Заглянув внутрь, он довольно усмехнулся и спрятал деньги за пазуху.
– Твой батюшка, – он кивнул на храпящего на полу Лёшку, – человечишко так себе, дрянной. Пьянь. Чешет что ни попадя. Но в одном он прав – надо идти в Радоград. Вот где раздолье! Только просто так мне туда не попасть.
– Что ты задумал? – испуганно спросила девушка.
Антон, закончив обыск, сделал несколько шагов и сел на топчан рядом с ней. Аглая опасливо съёжилась. Улыбнувшись, мужчина медленно провёл рукой по её ноге, спрятанной под одеялом.
– Как что? – удивился он непонятливости Лёшкиной дочери. – Пойдём в Радоград!
– Пойдём? – дрожа всем телом, переспросила она.
– Да, без тебя меня вряд ли пустят, а с тобой – вполне возможно! Ты ж знахарка, такие там нужны, особенно во время осады. – И, прищурившись, он, пристально глядя в её глаза, спросил: – Это ведь правда? Ты ж целительница?
Резким движением Антон бросился вперёд и, зажав одной рукой рот Аглаи, второй разорвал на её груди рубаху. На её нежной, почти белой коже было родимое пятно. Тёмно-коричневое, круглое, будто разделённое внутри на четыре части. Вылитая добрига.
– Надо же, не соврал, – ухмыльнулся черноволосый и отнял ладонь от лица девушки. – Я такую уже видел. На спине у бабы одной. В деревеньке на берегу Зыти живёт. Жила. Точнее сказать. Тоже ворожея. Раны врачевала. Так же как и ты – у всех лечила, а у себя, как нужда появилась, залечить не смогла.
Аглая громко закричала. Голос утонул в наполнявшем комнату шуме. Мужчина сильно, наотмашь, ударил девушку по лицу, разбив губу. По аккуратному подбородку побежала тонкая алая струйка.
– Заткнись, сука, – сквозь зубы процедил он. – Будешь орать – зарежу!
Она, хныча, вытерла кровь с лица.
– Ты заберёшь меня? А как же отец? Он догонит! Он найдёт нас! Найдёт и убьёт тебя за то, что похитил меня!
Антон спокойно перевёл взгляд на храпящего у двери Лёшку. Тяжело вздохнув, покачивая головой, кивнул.
– Ты права. Догонит. Ему-то, налегке, будет быстрее, чем мне с тобой, калекой. Посему, придётся отца твоего что?.. – он весело подмигнул оцепеневшей девушке. – Правильно, убить.
Ничего более не говоря, мужчина быстро встал и, сделав пару шагов, опустился на корточки над неподвижным телом.
– Нет, не надо! – взмолилась Аглая.
Мужчина откинул полы плаща и, вынув оттуда кривой нож, одной рукой поднял голову Лёшки за волосы, а второй не спеша перерезал ему горло. На пол полился бурый поток.
Отец Аглаи захрипел.
Стянув с соседнего топчана тряпку, убийца подоткнул её под издающую булькающие звуки глотку. Не хватало ещё, чтобы кровь, просочившись сквозь хилый потолок, начала капать на головы сидящих внизу людей.
– Ну вот и всё. Теперь, наверно, не догонит! Как считаешь?
Дочь, вытаращив от ужаса глаза, снова закричала.
– Папа! Папочка! Зачем ты это сделал?
Вытерев лезвие об одежду убитого, Антон снова врезал ей по лицу. На этот раз кулаком.
Сознание Аглаи помутилось. От тяжелого удара она почти лишилась чувств. Красивая головка безвольно опустилась на грудь.
– Я кому сказал заткнуться? С первого раза не понимаешь?
Поднявшись, Антон снова осмотрел комнату. Завидев на столе остатки хлеба и вяленой рыбы, сев на табурет, принялся жевать.
– Я, я не пойду с тобой… – донёсся из угла едва слышный голос.
Девушка постепенно приходила в себя. Убийца не реагировал.
– Я не буду молчать. Я закричу и расскажу кто ты! Душегуб, а не мой отец! Тебя посадят на кол. Или сожгут!
Мужчина оттолкнул еду. Медленно шевеля челюстями, он молча подпёр небритую щеку рукой, задумавшись над её словами.
– Опять ты права! – заключил он. – Хорошие мысли мне подкидываешь. Прям как сообщник!
Обернувшись, Антон нашел глазами очаг. Присев перед огнем, он подкинул туда несколько поленьев. Затем снова достал нож и аккуратно положил его в огонь. Пламя принялось облизывать клинок, постепенно раскаляя его.
– Проблему с твоим длинным языком мы решим. —хищно улыбаясь, произнес мужчина, не моргая глядя на красные всполохи. – Для этого, правда, потребуется кое-что. Вряд ли тебе понравится, но, поверь, я мастер в этом. Лучше меня никто не сделает. Первое правило: лезвие должно быть раскаленным, чтобы жертва не истекла кровью. Поэтому подождем. А пока…
Он встал и сделал несколько шагов к онемевшей от ужаса Аглае. Резким движением стянул с нее одеяло. Руки девушки будто перестали слушаться, она не могла сопротивляться.
Осмотрев лежащую перед ним пленницу, едва укрытую разорванной рубашкой, Антон плотоядно причмокнул.
– А пока – зачем тратить время, когда можно провести его приятно? У нас вся ночь впереди!
Юная целительница издала пронзительный вопль. Шум пьяного разгула поглотил её крик.

Глава 2. Красные двери
Лёд у Нижнего пятака перед лестницей к Бирюзовым воротам Радограда кишел людьми. Казалось, даже чайки в летнее время не столь многочисленны, как беженцы, выстроившиеся в этот морозный полдень в очередь, желая попасть внутрь.
На вёрсты по течению реки и против него тянулись вереницы людей. Те, кто стоял впереди, уже провели в ожидании больше суток. Те же, кто только подошёл, сомневались, что им вообще удастся подняться наверх.
Вдоль человеческих рядов, верхом на лошадях, разъезжали глашатаи:
– Проход в город дозволен только целителям, повитухам и зодчим! Те, кто не является оными или не может подтвердить, что является оными, – уходите, не занимайте места! В столицу вы допущены не будете!
Однако люди не слушали. Каждый надеялся, что ему повезёт, когда он доберётся до стражи у ворот. Досмотрщик либо смилостивится, либо удастся что-то всучить ему, чтобы пропустил за стены. Или, на худой конец, получится попросту соврать, будто пришедший является строителем, и никто не сможет разоблачить обман.
Крики и шум висели над рекой, подобно туче мошкары в тёплый летний день.
Мужчины и женщины ругались, выясняя, кто пришёл раньше. Дети, в том числе и младенцы, истошно вопили, замерзнув и проголодавшись. Бесчисленное множество кострищ окаймляло эти живые, гудящие, чёрно-серые человеческие ленты. Путники, стоявшие тут с вечера, разжигали их, чтобы погреться ночью, а утром снова занять своё место.
Охрана у ворот досматривала людей без перерыва, круглые сутки. Но как бы она ни старалась делать свою работу быстрее – поток желающих попасть в столицу не ослабевал.
Князь запретил использовать подъёмные платформы для доставки беженцев. Было велено с их помощью поднимать наверх только грузы и скот. Людям осталась лишь каменная лестница, вырубленная прямо в скале. Она была настолько узкой, что в ряд могли пройти не более двух человек. Потому, медленно передвигаясь по ней, справа к скале жались те, кто ещё имел надежду на пристанище за городскими укреплениями, а слева спускались другие, уже потерявшие её.
В голове очереди, почти у самых Бирюзовых ворот, закутавшись в плащ, стоял Антон, сосредоточенно глядя вперёд. Прямо перед ним, на ступенях, находились сани, которые он, потратив все силы, затащил на лестницу самостоятельно. Сейчас мужчина бдительно следил за ними, чтобы, не приведи Владыка, полозья не соскользнули с крутого склона вниз.
На санях, под грязными, рваными одеялами, полулежала Аглая. Лица её невозможно было разглядеть из-за тряпок, которыми накрыл её Антон. Девушка не шевелилась, и со стороны могло показаться, что мужчина везёт с собой мёртвое тело. На самом деле он предусмотрительно привязал пленницу, полностью лишив её возможности пошевелиться.
Очередь понемногу двигалась. Черноволосый подтаскивал сани всё ближе и ближе к Верхнему пятаку. Уже можно было разглядеть стражников, бдительно досматривавших пришлых. До ушей доносились их сердитые голоса:
– Нельзя бутылки! Выбрасывай!
– С собакой ходу нет, проваливай!
– Ты не похож на целителя. Иди отсюда!
Стража была не слишком приветлива. До неё оставалось не более двух десятков человек.
– Первое, что сделаю, когда пройду, – напьюсь. Вымерз как сука! – недовольно произнёс Антон.
Время тянулось медленно. Один за другим желающие подходили к воротам. Вскоре перед черноволосым осталось десять человек. Он наклонился к Аглае и, приподняв тряпки с её лица, заглянул в полные ужаса глаза.
После ночи, проведённой в беловодском трактире, и всего пережитого там, рассудок девушки помутился. За несколько дней в пути она не съела ни крошки, что не удивляло её пленителя – Антон мог представить, как больно ей было бы сейчас что-либо поместить в рот. Чтобы хоть как-то поддерживать в целительнице жизнь, он насильно заливал ей в глотку крепкое пойло, купленное у Евлампия за деньги убиенного Лёшки. В какой-то момент похититель даже начал бояться, что она не доживёт до досмотра, но Аглая пока была в чувствах – хоть и высохла, будто постарев на пятьдесят лет.
– Ты уж будь паинькой, – Антон ласково улыбнулся девушке. – А если не будешь – поверь, я найду способ сделать тебе настолько больно, что ты даже вообразить себе не можешь.
Пленница, выпучив глаза, широко раскрыла рот. Она явно пыталась что-то сказать, но ничего, кроме нечленораздельного мычания, произнести не смогла. По впалым, покрытым серой кожей щекам покатились слёзы.
– А если будешь хорошей девочкой, я выполню твою просьбу. Помнишь, что ты сказала, когда я достал нож из огня? "Лучше убей меня". Думаю, именно этого ты сейчас и хочешь, верно? – Антон нежно провёл пальцем по измождённому лицу. – Обещаю, я сделаю это!
Наконец подошла их очередь. Мужчина подтянул сани к стоящей у ворот страже. Старший, крупный детина с окладистой чёрной бородой, смерил его взглядом.
– Кто такой?
Антон расплылся в улыбке.
– Целитель.
Тот недоверчиво нахмурился.
– Кто? Ты? Что, сука, шутить удумал?
– Нет, уважаемый, – поднял вверх руки черноволосый, успокаивая досмотрщика. – Доченька моя, Аглаюшка, знахарка.
Стражник внимательно поглядел на неподвижно лежащую в санках девушку.
– Она? – протянул он. – Что ж она лечит?
– Да что угодно! Поветрие, заикание… Даже мужские хвори. После неё стоит всё как у юнца, бабу впервые увидавшего! – и, понизив голос, убийца добавил: – Коли тебе понадобится – только скажи. Сделает всё бесплатно, в лучшем виде!
Стражники, стоявшие рядом, захихикали. Старший на мгновение растерялся, но, услышав смешки подчинённых, тут же грубо ответил:
– Мне этого не надо! Моя сила при мне!
Антон пожал плечами.
– Хорошо! Это тебя Владыка благословил! Видать, хороший ты человек!
– Мать её где?
– Погибла. Кабан задрал. Но, к счастью, успела дар свой дочке передать.
– Чем докажешь, что не врёшь?
– Есть у меня подтверждение, – Антон, откинув тряпки, распахнул на груди Аглаи рубаху. На испещрённой ссадинами и синяками коже виднелось родимое пятно в виде добриги. – Вот, уважаемый, гляди. Любой, кто сведущ, знает, что таким знаком самые сильные целители отмечены.
Старший нахмурился.
– Чего она у тебя избитая такая?
– Юродивая она, уважаемый, – развёл руками мужчина. – Иногда спокойна, как обыкновенная девка себя ведёт. А иногда будто гнев в ней просыпается! Начинает вред чинить. Видать, так её сила знахарская переполняет, что не может сдержаться!
– Так она у тебя что, сумасшедшая? – разочарованно протянул стражник. – На людей бросается? Таких тут не надо.
– Нет-нет, что ты! Другим она не вредит! Видишь, привязал её даже, чтоб уберечь от самой себя, – Антон ласково посмотрел на девушку. – Кровинушка моя!
Старший задумался.
– Да ладно тебе, Никитич, пропускай. Не врёт он, – сказал стоящий рядом светловолосый стражник. – Я тем летом жену водил к повитухе в Глухую Заводь. Оксане. Мы её вчера пропустили, помнишь? Так у неё такой же знак был. На животе только. Врачевательница отменная оказалась! Пропускай.
Старший ещё раз недоверчиво поглядел на Антона. Что-то ему не нравилось в этой паре, но что именно – понять досмотрщик не мог.
– Ладно, проходите, – наконец, разрешил он.
Убийца, улыбнувшись, толкнул сани к воротам. Стражник, пристально глядя ему вслед, напряжённо думал о чём-то. Вдруг, обратив внимание на тёмные, почти чёрные волосы мужчины, вспомнил, что у девочки локоны светлые, цвета спелой пшеницы. Он тут же махнул рукой:
– Эй, ты! С девчонкой! Постой-ка!
Мужчина замер. Досмотрщик вразвалку подошёл к нему.
– А это точно твоя дочь? – колючим взглядом он впился в лицо Антона. – Ответь мне, девочка. Это твой отец?
Повисла напряжённая пауза.
Аглая испуганно посмотрела на вооружённого человека, затем – на своего пленителя. Будто молния поразила её. Вот сейчас. Сейчас она отомстит ему! За папу, за боль и унижение. За то, что он снасильничал её прямо у тела убиенного родителя. За тяжёлое увечье. За то, что она больше не хочет жить!
Девушка открыла рот и что есть силы заорала.
Она кричала: «Он убийца! Он зарезал моего отца! Он насилует меня несколько дней подряд! Он разбойник и душегуб!»
Аглая тряслась, пытаясь освободить руки. От напряжения из её голубых глаз брызнули слёзы.
Но стражник услышал только яростное мычание.
– У неё что, языка нет? – ужаснулся он.
Антон выдохнул:
– Да, уважаемый. Откусила во время приступа. Не уберёг. Пришлось прижечь, чтоб кровью не захлебнулась, – он горько вздохнул. – А сейчас и ты её огорчил, родного отца чужаком назвал! Нехорошо. Один я у неё остался. Видишь, как расстроилась!
Стражник, смутившись, махнул рукой. Развернувшись, он вернулся к проверке людей. Антон тут же толкнул сани дальше, с каждым шагом ускоряя ход.
– Сука… – зло прошипел он. – Ишь чего удумала! Чуть всё прахом не пошло. Вот же тварь!
Он втолкнул сани в ворота и, не сворачивая, двинулся по Торговой улице прямо к Рыночной площади. Мужчина был в столице впервые и город впечатлил его. Да, он сможет тут развернуться.
Но сначала было нужно завершить дело.
Затуманенными злобой глазами он рыскал по домам, выискивая что-то.
– Ну, я тебе устрою! Век меня помнить будешь…
Наконец, черноволосый увидел то, что его интересовало. Зло усмехнувшись, он повернул полозья в направлении широко распахнутых, выкрашенных красной краской дверей.
«Небогатое заведение. То, что надо», – подумал он, протискиваясь сквозь толпу стоявших у входа мужиков, от которых разило по?том и дешёвым спиртным.
Аглая с ужасом глядела по сторонам.
Войдя внутрь, убийца осмотрелся.
Это было типичное заведение для тех, кто ищет быстрой любви. Заревитство не поощряло плотские утехи, хоть и не отказывало им в праве на существование. Публичные дома по всей Радонии были похожи. Невзрачные – в отличие от трактиров, имевших вывески и различные знаки над входом, вроде кружек, наполненных пивом, – такие заведения не выдавали себя ничем. Ни обнажённой груди, ни чего-либо ещё более пошлого, что помогло бы безошибочно определить его суть. За подобные изображения можно было попасть в опалу к езистам.
Но сводники нашли выход из положения и всё же придумали знак, быстро распространившийся по всему княжеству. Они начали красить створки в красный цвет. И хотя все знали, куда ведёт такой вход, никто не выражал недовольства – внешне всё выглядело пристойно.
Судя по облезлой, давно не обновлявшейся краске на дверях заведения, в которое вошёл Антон, оно было самого низкого пошиба. Из тех, куда за медяк пустят даже больного проказой.
Из-за завешенного тряпицей угла к гостю выскочил маленький, плюгавый человечек, полностью лишённый растительности на лице, зато густо усыпанный язвами самых разных форм и размеров.
– Добро пожаловать в моё скромное заведение, – гнусаво поприветствовал он и, скалясь, поклонился, разведя руки в стороны. – Чего изволите? Девочку?
От него неприятно пахло гниением. Антон отрицательно покачал головой. Хозяин недоумённо перевёл взгляд на Аглаю.
– М-м. Прошу прощения, но если вам нужен мальчик – мы не держим…
– Погоди, – перебил его Антон. – Мне твой товар не нужен. Я тебе свой привёз.
– То есть? – растерянно спросил сводник.
– Ну что ты не понял? Работница тебе нужна?
– Работница? – у владельца публичного дома вытянулось лицо.
Аглая, догадавшись, что происходит, принялась громко мычать. Однако её похититель не обратил на это внимания.
– Ну да, вот эта. Девчонка ещё совсем! Свежа, как весенний ветер. Гляди, какие глаза, волосы. Красавица! От клиентов отбоя не будет!
Человечек внимательно поглядел на девушку.
– Хорошенькая, согласен.
– Конечно, согласен. В этом заведении таких отродясь не бывало.
– А что с ней?
– Да ничего. Не ходит она – но в твоём деле это не важно! А то, что немая – так это даже лучше! Болтать не будет.
Аглая продолжала издавать громкие звуки, сотрясаясь всем телом.
– А её не ищут? – с опаской спросил владелец борделя. – Мне проблемы со стражей не нужны.
– Не ищут, не переживай. Да и вообще, не местные мы.
Человечек впился сальными глазками в лицо девушки.
– Что хочешь за неё?
– Да немного. Хлебного вина бутыль да пару медяков. На том и договоримся.
Сводник на мгновение задумался, но, быстро поняв, что сделка выгодная, юркнул за тряпицу. Оттуда донёсся тихий звон, и через мгновение человечек, показавшись снова, протянул Антону пойло и несколько монет. Тот, взяв плату, ухмыльнулся и молча направился к выходу, оставив несчастную внутри.
– Уважаемый, – внезапно окликнул его гнусавый. – А не жалко такую молодую-то? У нас по двадцать—тридцать человек в день через каждую девку проходит.
– Не жалко, – не оборачиваясь, ответил мужчина. – Она крепкая. К ней можно и поболе пускать!
Под яростное мычание Аглаи он вышел из дверей на Торговую улицу и, осмотревшись, направился вглубь города.

Глава 3. Слова на ветру
Проснувшись, Ирина открыла глаза и, не вставая с постели, молча уставилась в потолок. Затаив дыхание, она изо всех сил старалась удержать в памяти ускользающее сновидение. В нём она и Олег шли тёплым летним днём по улицам древнего детинца к городской стене, а затем, поднявшись на неё, любовались розовыми в закатном свете водами Радони.
Они стояли рядом, и княжич осторожно, будто стесняясь, тронул её ладонь кончиками пальцев. По телу девушки разлилось тепло от этого прикосновения, и Ирина, прикрыв глаза, замерла, наслаждаясь чарующим моментом. От волнения её грудь часто вздымалась, а сердце, подобно трепыхающейся в ладонях птице, готово было выпорхнуть из груди.
С надеждой она повернулась к любимому, ожидая, что их губы сольются в поцелуе, но внезапно невидимая сила подняла его и понесла ввысь, к залитому багряной краской небу.
Ирина кричала, пытаясь удержать его. Она схватила ладонь княжича обеими руками, но всё было бесполезно. Печально улыбаясь ей, Олег взмыл к облакам, растворившись среди них и оставив девушку одну, в слезах, на крепостной стене.
Ирина лежала, не двигаясь, и пыталась запомнить каждую деталь посетившего её сна. Но, несмотря на все усилия, он неумолимо ускользал. Ещё несколько мгновений – и она уже не могла вспомнить ни лица суженого, ни ощущение прикосновения на своих пальцах, которое всего минуту назад чувствовала так явно, будто оно случилось наяву.
От обиды глаза заслезились.
Девушка тихо всхлипнула и подняла руку, чтобы вытереть слёзы. Аккуратно, ладонями она коснулась своих век, а затем опустила ладони ниже, к щекам, и тут же отдёрнула пальцы. После последнего избиения Тимофеем Игоревичем, её мужем, скула, куда пришёлся удар его тяжёлого кулака, опухла и будто горела. Эта боль окончательно вырвала Ирину из объятий утренней дремоты, и она, осторожно поднявшись, села на кровати.
Поморщившись, шумно выдохнула.
После переезда из отцовского дома в посадный терем, девушка каждое утро, проснувшись, первым делом прислушивалась. Затаив дыхание, она старалась уловить любой шум в коридоре, с тревогой ожидая услышать гулкие шаги благоверного. Эта привычка появилась у неё в первые недели жизни на новом месте, и Ирина всё никак не могла от неё избавиться.
Когда-то, в самом начале супружества, Тимофей приходил в её покои каждое утро, чтобы взять жену силой и заодно поколотить. Он говорил, что бьёт её, чтобы «научить уму-разуму». Но со временем посадник перестал приходить по утрам и предпочитал наведываться вечером, будучи пьяным. Хотя мужчина и стал появляться реже, побои стали гораздо сильнее. Он колотил Ирину так, что на следующий день она часто не могла встать с кровати.
Снаружи было тихо. Судя по всему, муж уже ушёл – когда он был в тереме, слуги, будто бешеные, носились по коридорам, выискивая каждую пылинку. Тимофей не переносил, когда кто-либо в его доме сидел без дела. Все, включая старого тиуна Прохора, до дрожи боялись его необузданного нрава.
Ирина спрыгнула с кровати, прикоснувшись босыми ногами к холодному полу. Сделав несколько шагов, она подошла к резной полке, сделанной из чернодерева и, подняв кувшин, налила себе воды, с жадностью выпив её. Затем, стараясь не шуметь, на носочках приблизилась к туалетному столику и, бережно отодвинув стул, села за него.
Внимательно, поворачивая лицо из стороны в сторону, осмотрела своё отражение в зеркале.
Ирина всегда была известна своей красотой. «Отцова гордость», – так её называли знакомые Остапа Михайловича, её папы.
Длинные, светлые волосы струились густой волной вниз, до самой талии, узкой, как у осы. Большие, лучистые очи сияли, будто пара драгоценных каменьев, а аккуратный, вздёрнутый носик был усыпан веснушками, делая её похожей на девочку-подростка. Красиво очерченные, цвета калины, полные губы завершали яркий образ.
Такой девушка была до свадьбы с Тимофеем. Но теперь из зеркала на неё смотрела уставшая женщина с блеклыми, всклокоченными волосами и потускневшими, лишёнными жизни глазами.
Она аккуратно провела подушечками пальцев по лицу. Да, досталось не только скуле. Нижняя губа была разбита, и на ней виднелась корочка засохшей крови, хотя Ирина тщательно умылась перед сном, когда Тимофей, едва державшийся на ногах от выпитого, вышел из её покоев, забыв надеть штаны. Выше левого глаза, на лбу, красовалась огромная шишка. Тонкую изящную шею Ирины, подобно ожерелью, окаймляли бордовые кровоподтёки – следы удушения.
Смотреть на себя не хотелось, и она, опустив глаза, начала искать гребень в ящике стола. Обычно он лежал на самом видном месте, но сейчас девушка никак не могла его найти.
«Куда же он подевался?» – с беспокойством думала она, опасаясь, что потеряла дорогой сердцу предмет. Однако вскоре Ирина облегчённо вздохнула: вещь наконец-то была обнаружена.
Взяв находку в руки, девушка внимательно осмотрела её. Небольшой, размером с ладонь, гребень имел семь зубьев и рукоять в виде двух коньков – такие обычно вручали девушкам на свадьбы, желая счастливой семейной жизни.
Но этот был особенно дорог Ирине – его подарила мать, задолго до свадьбы с посадником.
Её отец прожил счастливую жизнь в браке со своей возлюбленной, Светланой. Оба они были из хороших семей, и этот союз благословили родственники. После смерти деда, могущественного боярина Михаила Туманского, который дожил до восьмидесяти лет благодаря милости Зарога, Остап стал главой древнего и богатого рода.
Вскоре в их семье произошло радостное событие – Светлана подарила супругу дочь, которую назвали Ириной.
Остап Михайлович обожал малышку и окружил её заботой. Люди, знакомые с их семьёй, удивлялись такой сильной привязанности отца к девочке – ведь это было необычно для мужчины. Ирина, чувствуя любовь родителей, выросла мягкой и нежной, готовясь однажды стать для своего будущего избранника такой же внимательной и преданной спутницей, какой мать была для её отца.
Однако роду нужен был сын, наследник. На протяжении долгого времени Светлана пыталась снова понести, но все её восемь беременностей обрывались преждевременно.
Наконец, когда Ирине было уже десять, родители зачали дитя в последний раз. И тогда мать, наконец, проходила с животом столько, сколько положено.
Отец был вне себя от счастья – казалось, Владыка сжалился над ним, и скоро в доме Туманских появится ещё один ребёнок.
Девушка хорошо помнила ту ночь, когда мать родила. Малышка допоздна сидела в её покоях, гладя светлые, такие же, как у неё самой, волосы. Светлана была необычайно горячей, вся постель под ней была мокрой, будто началась лихорадка. Женщина металась на подушках, безуспешно пытаясь найти на влажных простынях хоть один прохладный уголок. Тогда она и подарила дочери гребень, достав его из ящика у кровати. Им маленькая Ирина и расчёсывала её кудри, пока повитухи не выгнали её из покоев в тёмный, холодный коридор.
Светлана действительно родила мальчика. Однако, подарив Остапу сына, Зарог лишил его жены. Несмотря на все старания знахарок, жена умерла при родах. Безутешный боярин успел дать сыну имя – Михаил, в честь деда.
Но вскоре новорожденный ушёл вслед за матерью – не прожив на свете и суток, он перестал дышать.
Ирина помнила тот ильд, один для двоих. Держа подаренный гребень в руках, она молча глядела, как огонь пожирает её мать и брата, лежащего на груди покойной. На ритуал пришли все знатные жители Радограда. Тогда её отец ещё пользовался уважением.
Вскоре всё пошло наперекосяк. Не выдержав утраты – сразу и любимой жены, и долгожданного наследника – Остап изменился. Он начал горько пить и забросил дела.
Почувствовав свободу, слуги и помощники быстро прибрали к рукам всё, чем владел род Туманских, поставив некогда могущественное семейство на грань нищеты. Их шумный дом опустел, и многочисленные друзья перестали навещать отца. Лишь старый тиун Мартын остался с ними.
Ирина тоже переживала, но старалась не показывать своей боли, пряча её глубоко в сердце. Она не хотела ранить любимого папу ещё больше. Встречаясь с ним, она всегда улыбалась, желая убедить его и себя, что жизнь продолжается.
Иногда мужчина даже бывал весел, и в такие дни Ирине казалось, что Остап вот-вот справится с печалью. Но каждый раз всё заканчивалось одинаково: он приходил в её покои, садился рядом и тихо плакал часами напролёт.
Девушка надеялась, что однажды отцу станет легче и всё наладится, насколько это возможно. Может быть, он даже снова полюбит кого-то. Но время шло, а ничего не менялось. Его привязанность к вину оставалась неизменной, с той лишь разницей, что с каждым годом пойло становилось всё более дешёвым.
Больше Остап Михайлович не женился.
Казалось, что счастье уже никогда не постучится в дверь их забытого всеми дома. Но внезапно в жизнь Ирины ворвалась любовь. Молодой и красивый княжич, наследник престола, обратил на неё внимание и, долго стесняясь, наконец признался в своих чувствах.
Влюблённые были на седьмом небе от счастья.
Их влечение было взаимным, и Олег уже собирался было попросить у отца Ирины её руки, как его срочно отправили в военный поход. Узнав об этом, девушка едва не умерла от горя. Прорыдав всю ночь, утром, перед отъездом Олега из Радограда, она, спохватившись, осознала, что нужно что-то подарить ему на память. Чтобы любимый не забыл о ней, находясь вдалеке от дома.
Она решила вышить для него платок, но добрую ткань в доме было не найти, поэтому пришлось разрезать одно из старых платьев матери, бережно хранимых отцом в сундуке рядом с кроватью.
Так она и поступила. А вскоре после этого, когда Остап увидел на юбке мёртвой жены дыру, он, в порыве пьяной ярости, избил Ирину.
Это были первые побои в её жизни. Хоть отец наутро и пришёл извиняться и долго, скуля как побитый пёс, рыдал, стоя перед ней на коленях, девушка окончательно поняла, что к прежней жизни уже не вернуться.
Прошло всего несколько недель после отъезда княжича из столицы, когда в дверь их дома постучали.
Открыв её, Остап был ошеломлён – на пороге стоял Тимофей Игоревич, посадник Радограда и Первый наместник государя. Гость был необычайно весёл и добродушен. Он много шутил и пребывал в отличном настроении. Хозяин, согнувшись в три погибели, подобострастно улыбался, не веря, что столь важная персона посетила их печальное жилище.
Они надолго уединились в покоях. А затем Остап позвал Ирину и с радостью сообщил, что вскоре она станет супругой главы города.
Земля ушла у девушки из-под ног. Рыдая, она кричала, что ждёт Олега, что они любят друг друга и поженятся, как только тот вернётся из похода. Но отец был непреклонен. Он заявил, что синица в руках дороже журавля в небе, и что неизвестно ещё – вернётся ли княжич вообще.
А Тимофей Игоревич, один из самых влиятельных людей в стране, сам проявил интерес. Он не побрезговал прийти в их дом и открыто попросил у Остапа согласия на брак. И, что немаловажно, пообещал, что в случае положительного ответа они могут забыть о бедности навсегда. Как, мол, можно упустить такой шанс? Многим остаётся лишь мечтать о подобном.
Как только Ирина ни пыталась разубедить папу – её всё же выдали замуж.
Провожая дочь в чужой дом, Туманский не мог сдержать слёз. Он уверял, что любит своё дитя и делает всё ради её будущего. По его словам, Тимофей – человек надёжный, и с ним она будет в безопасности, словно за каменной стеной.
Однако, ожидания мужчины не оправдались. Реальность обрушилась на голову невесты в первую же ночь.
Напившись, посадник скрутил ей руки и, предварительно ударив, взял прямо на полу в коридоре терема, даже не дойдя до покоев. Слуги стали свидетелями того, как Ирина, крича от боли и унижения, стала женщиной.
После этого она действительно ощутила себя за каменной стеной. По велению мужа её начали запирать в комнате и запретили общаться с кем-либо. Покои девушки в новом доме превратились в темницу, и Тимофей был самым страшным надсмотрщиком в ней – злым и жестоким.
Посадник не любил её и не уважал её отца, относился к супруге без человеческого тепла, избивая по любому поводу. Он обращался с ней хуже, чем иной хозяин обходится с собакой и всегда брал силой. Трепет беззащитной жертвы доставлял Тимофею мрачное удовлетворение.
Со дня свадьбы они ни разу не разговаривали и не спали в одной постели как муж и жена. Долгое время Ирина не понимала, зачем она вообще была ему нужна, но вскоре осознала, что всё дело в Олеге.
Тимофей Игоревич испытывал к нему жгучую ненависть. Каждый раз, когда, чаще всего напившись, мужчина приходил в покои супруги, он упоминал княжича, избивая и насилуя его невесту. Девушка не знала, чем именно была вызвана эта неприязнь. Наверное, ему просто нравится обладать тем, что когда-то принадлежало наследнику престола.
Когда в преддверии зимы она увидела любимого в посадном тереме – едва не лишилась чувств. Тимофей был настолько жесток, что позвал ее проводить Олега к выходу.
Но больше всего девушку ранило то, что любимый решил будто она предала его, намеренно выбрала другого мужа, руководствуясь холодным расчётом. У нее не было возможности объясниться. Княжич смотрел на нее с таким презрением, что девушка почувствовала себя предательницей.
Ирина попыталась найти слова, чтобы рассказать ему правду, но язык словно онемел. Она хотела крикнуть, что всё не так, что она никогда не забывала его, что любит больше жизни. Но слова застряли в горле, а княжич просто повернулся и ушёл, оставив ее одну в этой мрачной темнице.
Больше Ирина не видела Олега и вскоре узнала, случайно подслушав разговор слуг, что он мертв, убит в Ханатаре.
Эта новость ранила её. В глубине души Ирина продолжала верить, что однажды он вернётся. Узнает обо всём и спасёт её. Но теперь девушка ощутила, как земля уходит из-под ног.
В голове не укладывалось, как это могло произойти. Кто посмел? Все мечты о светлом будущем рассыпались, оставив после себя зияющую пустоту. Её сердце будто разбилось на тысячи острых осколков. Она не могла ни плакать, ни кричать. Даже просто думать о случившемся.
С тех пор не изменилось ничего.
Она часто вспоминала Олега, но каждое мимолётное видение отзывалось в теле болезненным спазмом. Тоска была мучительнее, чем любые побои.
Ирина не могла избавиться от чувства вины перед тем, кого любила. Не позволяла себе забыть, что в их последнюю встречу так и не сумела сказать правду – и он ушёл, чувствуя себя преданным.
Внезапно рука с гребнем, которым она только что расчёсывала волосы, застыла в воздухе. Мысль, неожиданная и волнующая, осенила её.
Если не удалось поговорить с любимым при жизни, почему бы не попытаться сделать это теперь, когда он умер?
Еще когда Ирина была маленькой, она слышала от подруг, таких же боярских дочерей, о древнем поверье. Говорили, что если написать письмо на небольшом клочке бумаги, сжечь его, а затем развеять пепел, то человек, к которому было обращено послание, почувствует то, что ему хотели сказать, где бы он ни находился, даже за много вёрст! Считалось, что ветер унесет частичку тебя к нему, передавая суть написанного без слов, прямо в сердце. Ирина тогда лишь посмеялась, считая это нелепыми байками. Но сейчас, вспомнив, что-то внутри неё всколыхнулась. Она не знала, работает ли этот способ на самом деле, если что-то и сможет теперь донести ее чувства до любимого, то это ветер!
Взгляд девушки скользнул по столу и остановился на желтоватых листах бумаги, лежащих у зеркала. Вздрогнув, словно от сквозняка, она отложила гребень в сторону и, медленно протянув руку, взяла один из них. Замешкавшись на мгновение, посмотрела на его чистую поверхность, собираясь с мыслями. И вдруг, схватив перо, начала писать. Быстро, без запинки, не помня себя.
Слова лились сплошным потоком. Девушка едва успевала выводить их. Мысли, которые она прокручивала в голове десятки, сотни раз выливались на желтоватую гладь листа одна за другой. Перо, скрипя, проворно скользило по бумаге, оставляя на ней слова о любви, тоске, желании быть рядом и горечи, поселившейся в сердце после последней встречи.
Вскоре клочок был полностью покрыт чернильной вязью, и Ирина, отбросив перо, замерла, молча глядя на него и прерывисто дыша, будто только что пробежала несколько вёрст.
Подняв дрожащей рукой письмо, она прикрыла глаза и аккуратно подула на него, чтобы высушить. Когда черный узор слов и предложений окончательно впитался в поверхность, Ирина оглянулась в поисках огня.
В комнате горело несколько свечей. Бумагу можно было сжечь в их пламени, но что делать с золой? Развеять её по комнате? Нет, эта мысль ей не понравилась. Чтобы донести свои чувства до места, где сейчас находится Олег, пепел должен обрести настоящую свободу, а не быть заключенным в стенах покоев. И только одно место, как показалось девушке, подходило для этого. То самое, которое снилось ей этой ночью.
Ирина снова прислушалась. Из коридора по-прежнему не доносилось ни единого звука. Тимофей Игоревич строго-настрого запретил ей покидать дом, но сейчас его, очевидно, не было в тереме. Если сделать все быстро, то к приходу мужа девушка уже вернётся и посадник никогда не узнает о нарушенном ею запрете. Нужно решаться, другой такой возможности может и не случиться!
Поднеся письмо к пламени свечи, она аккуратно подожгла его, положив в серебряное блюдо. Не отводя глаз, завороженно смотрела, как огонь пожирает написанные ею слова. Когда бумага сгорела полностью, Ирина бережно сгребла пепел и, пересыпав его узелок, спрятала за пазуху. Затем, наскоро одевшись, повязала на голову красный, с черной вышивкой платок, накинула на плечи тулуп и, сунув ноги в сапоги, аккуратно, крадучись, выглянула за дверь.
Снаружи было тихо и темно. Стараясь ступать неслышно, на носочках, беглянка прошла через весь терем, выйдя на улицу через заднюю дверь, которую обычно использовали гости посадника, желающие остаться незамеченными.
Девушка глубоко вдохнула прохладный воздух, пропитанный ароматом печного дыма и мёрзлой земли. Он показался удивительно вкусным после затхлой комнаты, в которой она была заточена.
Опасливо оглянувшись, девушка склонила голову, чтобы никто не мог посмотреть ей в лицо и быстро зашагала в сторону внешней стены детинца, туда, откуда открывается вид на Радонь.
В место, которое видела во сне.
Ирина следовала по знакомым переулкам, не замедляя шага и не оглядываясь по сторонам. Редкие встречные прохожие, угрюмые и сгорбленные, не обращали на неё внимания. В последние дни такие женщины, дрожащие от каждого шороха, встречались часто – ничего необычного. Горожане были подавлены и боялись скорой осады.
Преодолев внутреннее пространство детинца, она, никем не узнанная, наконец приблизилась к лестнице, ведущей наверх. Не теряя времени, поднялась и застыла на мгновение, пораженная открывшимся видом.
Радонь, укутанная белоснежным покрывалом, простиралась до самого горизонта. Ни справа, ни слева не было видно берегов. Они растворились в морозной дымке, висящей в воздухе. Казалось, будто Радоград по воле могущественного колдуна вдруг переместился в бескрайнюю ледяную пустыню. Белое безмолвие царило вокруг, и лишь вой ветра изредка нарушал эту торжественную тишину. Зрелище поистине было величественным и завораживающим.
Ирина торопливо засунула руку за пазуху. Её пальцы сразу же онемели от студёных порывов. Развязав нехитрый узелок платка, она глубоко вздохнула и, решившись, взмахнула им. Пепел, оставшийся от сгоревшего письма, взметнулся в воздух и, подхваченный ветром, закружился над замерзшей рекой. Он медленно улетал вдаль, постепенно ускользая из вида. Девушка вдруг почувствовала, как тяжесть, давящая на её плечи, стала немного легче. Улыбка скользнула по ее разбитым губам, впервые за долгие месяцы.
– Донеси мои слова к нему, – тихо прошептала Ирина вслед уносящимся вдаль серым хлопьям. – Ради Владыки, донеси!
Дело было сделано.
Пора возвращаться. На мгновение она замерла, подумав – не броситься ли ей самой со стены вниз? Закончить всё здесь и сейчас. Но, поколебавшись немного, отринула эту мысль. Самоубийство считалось тяжелым грехом и совершивший его никогда не попадёт в Славию. Покончив с собой, девушка не смогла бы встретиться с любимым после смерти. Ирина была не способна на такой шаг.
Быстро окинув прощальным взглядом реку, она поспешила вниз по ступеням. Путь назад оказался труднее, ноги будто отказывались нести её обратно в дом мужа. Возвращаться в комнату, ставшую для неё тюремной камерой, было невыносимо. Но, собрав всю свою волю, девушка шла так быстро, как могла. Шагала, не замечая ничего вокруг: улица за улицей, переулок за переулком.
Впереди уже виднелась черная крыша терема, когда вдруг за спиной раздался голос:
– Ирина!
Девушка похолодела. Её руки, замерзшие на ветру, задрожали. Она замерла, стоя на месте, не в силах пошевелиться.
Если её заметил кто-то из знакомых Тимофея – девушке не сдобровать!
Из-за спины донёсся звук суетливых шагов. Кто-то приближался, но она по-прежнему не решалась обернуться и взглянуть.
– И-ирина, доченька! Как ты, Ир-инушка?
Это был Остап Туманский. Пошатываясь, отец остановился в двух шагах от неё. Сдвинув брови, он старался понять – не обознался ли.
Отец был пьян.
От него густо несло вином, а лицо, несмотря на холод, покрытое испариной, было багрово-красным. Шапка боярина съехала на затылок, а рукав и вся правая сторона тулупа были в снегу. Он, вероятно, упал, поскользнувшись на заледеневшей мостовой. Подойдя вплотную к дочери, мужчина заглянул в её лицо и, увидев синяки и ссадины, в ужасе отшатнулся.
– Ир… Ирина, д-доченька, – запинаясь, произнес он. – Кто это сделал с т-тобой?
Девушка не желала с ним разговаривать – это было бессмысленно. Она понимала, что на следующий день отец даже не вспомнит о встрече с ней, а на пустую беседу могли уйти драгоценные минуты, которых в запасе было так мало.
Не проронив ни слова, беглянка опустила голову и попыталась продолжить путь, но Остап, изловчившись, схватил её за ладонь.
– Это он? – обдав её облаком перегара, грозно спросил боярин. – Тимофей избил тебя?
Ирина резко выдернула руку из его пальцев, в её глазах блеснул гнев. Сердце наполнилось жгучей обидой. Она с укором посмотрела на папу.
Перед ней стоял когда-то уважаемый человек, растерявший всё, что у него было. Почему он не мог быть таким же сильным и решительным, как другие отцы, которые всегда стояли на стороне своих дочерей? Почему он не сумел защитить своего ребёнка от той жестокости, которой она без всякой вины подвергалась так долго?
– Ты разве удивлён? – ядовито процедила Ирина. – Я думала, ты знаешь, кому отдаёшь меня!
– Я… Я… – открыв рот, залепетал Остап, не найдя, что ответить.
– Он бьёт меня каждый день, отец. Начиная с первого дня. Но к чему этот разговор – ты ведь сам отдал меня! Променял дочь на возможность пить, не считая денег!
Лицо мужчины исказилось. В его затуманенных алкоголем глазах блеснули слезы. Подойдя, он попытался коснуться дрожащей рукой изувеченной скулы девушки, но она отстранилась, с раздражением оттолкнув его.
– Я не знал, доченька! – всхлипывая, произнёс он. – Я думал, ты будешь счастлива замужем!
– Я говорила тебе, замужем за кем буду счастлива, но ты не послушал!
– Мне так жаль…
– Не утруждай себя! – зло рассмеявшись, выпалила Ирина. – Единственная жалость, что есть в тебе – к самому себе! Остальное – ложь, которую твоими устами произносит выпитое вино! Я знаю, что и тогда, и сейчас тебе было плевать на меня! Ступай, у меня нет времени на пустую болтовню!
Она оттолкнула Остапа с неожиданной для хрупкой девушки силой и, пошатываясь от избытка чувств, сделала несколько шагов вперёд. Но тут же застыла, услышав глухой удар – отец, потеряв равновесие от толчка, рухнул на землю. Тяжело дыша от клокочущей внутри злости, Ирина всё же обернулась, чтобы проверить, всё ли с ним хорошо.
Туманский лежал на животе, закрыв лицо ладонями. Его сотрясали рыдания, а слёзы, просачиваясь сквозь пальцы, падали на холодный снег.
– Д-девочка м-моя, Иринушка! – всхлипывая, причитал он. – Как отдал т-тебя, только о тебе и д-думаю! Как ты п-покинула дом, мне вовсе житья н-нет! Только сейчас п-понял, что ничего мне не нужно – ни денег, ни Д-думы! Только ты нужна! Одна т-ты у меня осталась! Я так тебя люблю! Достался тебе никчемный отец. Конченый человек! Был бы другой – м-может, иначе сложилось бы! П-прости меня, кровинушка моя, мне так жаль!
Ирина смерила его презрительным взглядом.
– Мне тоже жаль, – холодно бросила она и, отвернувшись, быстрым шагом пошла к посадному терему, оставив всхлипывающего боярина лежать на промёрзшей мостовой.

Глава 4. Пока не тронется лёд
Роговолд, морщась от мелкого, колючего снега, который сильный, порывистый ветер бросал в его раскрасневшееся лицо, глядел на неподвижную, покрытую толстой коркой льда Радонь. С его провозглашения Великим князем прошла неделя, каждый день которой был посвящён подготовке к осаде.
Радоград напоминал огромный улей.
Несмотря на пронизывающий холод, жители неустанно, день и ночь, трудились, чтобы обеспечить город всеми необходимыми ресурсами. Хотя и делали это неохотно – для привлечения людей к работам пришлось задействовать городскую стражу и даже княжескую дружину. Многие в городе были недовольны этим, но Роговолда мало волновало чьё-либо мнение. Он чётко понимал важность выполнения всех задач в срок.
Государь осознавал, что самое подходящее время для захвата столицы – зима. В этот период Радонь замерзает, что позволяет осаждающим создать плотное кольцо вокруг города. Став лагерем прямо на льду они могли лишить защитников Радограда всякой связи с внешним миром.
Однако стоит продержаться до весны, и осада сразу сойдёт на нет. Ширина реки в этих местах станет непреодолимым препятствием для врага, особенно с приходом тепла, когда Радонь разольётся и станет ещё шире. Тогда жители смогут спускаться к воде и рыбачить прямо со стен, пополняя запасы пищи и чистой воды.
Но сейчас пронизывающий до костей ветер будто напоминал о том, что весны ещё нужно дождаться. Для этого потребуются терпение и стойкость, так как морозы могут задержаться на несколько месяцев.
Особую опасность для города представлял недостаток воды. Если без еды люди могут протянуть недели, то без возможности утолить жажду – всего пару дней. Брать питьё из Радони, скованной льдом, прямо со стен, невозможно. Спуститься к полынье тоже опасно: враг немедленно заметит и сразит стрелой того, кто посмеет покинуть крепость.
Ещё Великий князь Всеслав, прозванный в народе Каменотесом, понял это и распорядился высечь в посадской части острова, прямо в скале, большую пещеру. Размером 50 саженей в длину и 20 в ширину она, названная колодцем Всеслава, была промазана специальной глиной, которую можно было найти на берегах реки и доверху заполнялась водой при опасности зимней осады. Питьё, содержащееся там, оставалось чистым и свежим столько, сколько потребуется.
Уже сотни лет никто не пользовался колодцем. И вот теперь Роговолд наблюдал, как вереницы людей ведрами носят студёную радонскую воду из многочисленных прорубей, стараясь наполнить его настолько, насколько возможно.
Но не только об утолении жажды думал князь в эти дни. Отряды под началом Ивана объехали великую реку на длину трёхдневного перехода как вверх, так и вниз по течению, и сегодня утром вернулись, изъяв у жителей близлежащих деревень излишки муки, сушёной рыбы, грибов и прочей снеди. Еда была остро необходима столице, хотя крестьяне и сами почти израсходовали собственные запасы.
Привезённого провианта было недостаточно для такого огромного города, как Радоград. Роговолд понимал, что надолго его не хватит, но это всё же было лучше, чем ничего. Возможно, этим решением он обрёк многих селян на голодную смерть, однако рассудил, что деревенские мужики, в отличие от горожан, в случае нужды смогут выйти на лёд и добыть рыбу, либо отправиться на охоту в близлежащий лес.
Многие из крестьян просились под защиту крепостных стен, опасаясь разорения во время осады. Уже через несколько дней после венчания Роговолда на престол, на льду перед городскими воротами выстроились бесконечные очереди из людей, стремившихся попасть в Радоград.
Крича и переругиваясь, не взирая на стужу, в них стояли мужчины, женщины, старики и дети. Но Великий князь повелел не впускать в город ни единого человека, не имеющего в нём дома или имущества.
Во-первых, он опасался проникновения за стены лазутчиков, способных навредить ему.
Во-вторых – нехватки провизии и воды. Чем больше народу в столице, тем быстрее истощатся припасы. Исключение сделали только для тех, кто мог быть действительно полезен в это грозное время – лекарей и повитух, которых, напротив, приглашали, обещая приют и защиту.
Разгон очереди потребовал некоторой жёсткости, так как люди не хотели расходиться. Они устраивали потасовки со стражей и своими криками, мольбами и воплями создавали панические настроения среди радоградцев. Роговолд понимал, что ничто так не опасно, как паника и показное неуважение к властям. Потому несколько, около двух десятков, наиболее ретивых беженцев были казнены прямо на льду у стен. С тех пор не было снегопадов, и поэтому красные пятна крови, большие и яркие, до сих пор были чётко видны с укреплений, отрезвляя горячие головы. Вскоре после этого очередь исчезла и просители разошлись по своим домам.
Казалось, всё под контролем, однако, князь всё равно не мог не заметить, насколько встревожены его люди. Слухи о уме и удачливости Владимира, вопреки стараниям Ивана, стремительно разлетелись по городу. И, хотя стража реагировала на подобные речи жёстко и, зачастую, даже жестоко, многие из жителей Радограда по-прежнему считали Владимира законным князем, просто предпочитая помалкивать об этом.
Кроме того, беспокойство было вызвано и тем, что никто не знал, когда именно прибудет Изборовский князь, как теперь язвительно величали Владимира в городе. Роговолд уже дважды отправлял лазутчиков на дорогу к крестьянской столице, но никто из них так и не вернулся.
“Нужно продержаться месяц. Если зима будет долгой – два. На этом всё. Племянник будет вынужден снять осаду и уберётся восвояси. Потерявший надежду, он лишится верности своих людей и его войско начнет стремительно таять, уменьшаясь на глазах. А затем, к середине весны, из Каменца подтянется пополнение и тогда поредевшую дружину Владимира можно будет разбить без труда. А уж после – заняться действительно важными вещами. Сковать возрожденное Великое княжество крепкими цепями, сделав его по-настоящему единым”, – так думал Роговолд, молча созерцая безмолвную ледяную пустыню, раскинувшуюся перед ним.
Он знал, что шахты и рудники Каменца работают неустанно, днём и ночью. Дым бесчисленных плавилен и кузниц непроглядной пеленой окутал северную столицу. Стоя здесь, на стене в ожидании врага, он уже смотрел в будущее. Роговолд знал, что главная битва – та, ради которой он и затеял всё это, – ждёт впереди. И сражение это будет кровавее и страшнее всех, которые Радония видела на своём веку. Однако трофей, который государь так желал заполучить – освобождение от ханатского ярма – стоил любых усилий. Любых жертв, прошлых и будущих.
Князь, опустив голову, посмотрел на Железный Коготь, висящий на поясе. Ему очень пригодилась бы сейчас колдовская сила, которой обладал тот, настоящий нож. Конечно, если она когда-либо вообще существовала.
Роговолд отдавал себе отчёт, что сейчас его можно счесть жестоким тираном. Преступником, развязавшим братоубийственную войну. Но вскоре всё изменится. Его цель, великая цель, искупит всё, и летописи сохранят для будущих поколений не совершённые им злодеяния, а заслуги.
Благодарные потомки назовут его Освободителем!
Мужчина знал, что никто, кроме него, не сможет вынести эту ношу – чудовищный груз ответственности и вины. Потому Роговолд сам взвалил его на свои плечи. Они, все, кто в этот момент ненавидит его, просто не понимают, какую важную миссию он выполняет. Но они поймут. Поймут и раскаются в своей слепоте!
Внезапно резкий звук рога разнёсся над городом, силой вырвав мужчину из раздумий, в которые он был погружён.
– За стены! За стены! – раздались громкие крики дозорных.
Люди у подножия острова, продолжавшие набирать воду, поспешили наверх по каменным ступеням, стараясь как можно быстрее укрыться в крепости.
– Князь, Владимир прибыл, – спокойно сообщил подоспевший Иван.
Роговолд посмотрел на запад. Там, между отливающих стальным, серо-белым блеском маковок башен детинца, было видно, как, подобно чёрной реке, к городу плывёт большая колонна людей.

***

Тронув поводья, Владимир остановил лошадь. За его спиной тут же закричали сотники, приказывая своим людям сбавить ход. Щурясь от ледяного ветра, князь поглядел вперёд – туда, где над гладью реки возвышался величественный город. Радоград. Место, которое он считал своим домом.
Он молча смотрел на столицу, оставленную им так давно. Сердце учащённо забилось в груди. В памяти всплыли лица родных – отца, матери, братьев.
Мужчина сглотнул подступивший к горлу ком. Сколько всего изменилось с того момента, как он был здесь в последний раз!
Владимир вспомнил, как в детстве вместе с Олегом играл на улицах Радограда. Теперь картины прошлого казались далёкими и нереальными. Город, который он знал и любил, находится во власти врага. Сильного и умного. И с ним придётся столкнуться в ожесточённой борьбе.
Князь покинул Изборов неделю назад, оставив его на присягнувших ему бояр, и отправился в поход на столицу. Владимир знал, что время работает против него, поэтому, подгоняя дружину, старался преодолеть расстояние до берегов Радони как можно быстрее.
После того как он был торжественно венчан на Речной престол в Изборове, несколько сотен жителей посада изъявили желание вступить в его войско. Князь, понимая, что необученные крестьяне не принесут значительной пользы в бою, всё же принял их в дружину. Он знал, что эти люди могут оказаться полезными при обустройстве и поддержании порядка в осадном лагере. Кроме того, со стен осаждённого Радограда его армия будет выглядеть внушительнее.
Лада неотрывно сопровождала Владимира. Теперь они ночевали вместе, расставаясь лишь на время дневного перехода. Конечно, дружина не могла этого не заметить. Вскоре среди бойцов поползли слухи.
Но, к удивлению девушки, её опасения не подтвердились: союз командующего с дочерью простого охотника был воспринят воинами благожелательно и стал подтверждением любви правителя к своему народу. Он, очевидно, не чурался простолюдинов, считая их достойными внимания и даже чувства.
Мужики всячески старались помочь Ладе, и когда днём она передвигалась в обозе, нередко развлекали её рассказами и байками из походной жизни. Девушка была весела и бодра. Князю казалось, что тяготы марша никак не отражаются на ней. Она всегда пребывала в хорошем настроении и будто стала даже краше, чем прежде.
Выступив к Радограду, Владимир направил вперёд по обеим сторонам от дороги дозоры. Они двигались на несколько вёрст впереди, на удалении двух сотен саженей от основного пути – справа и слева. Их задачей было заметить лазутчиков Роговолда и, не мешая им двигаться навстречу колонне, перерезать путь к отступлению. За неделю в расставленную командующим ловушку попались несколько вражеских разведчиков.
Увидев колонну, те разворачивались и спешили обратно в Радоград, чтобы доложить о приближении врага, но попадали в руки высланных Владимиром разъездов. Князь знал, что дядя представляет примерные сроки его появления у стен столицы. Но надеялся, что неведение, в сочетании со слухами, которые он распространил в городе, воспользовавшись предложенной Драгомиром хитростью, подорвут боевой дух защитников крепости и самого Роговолда. А возможно, даже сорвут какие-либо приготовления к осаде.
Прежде Владимиру никогда не доводилось вести за собой столь многочисленного войска. Людской поток растянулся на многие вёрсты, петляя между холмов. Такая разнородная рать – радонцы, северяне, изборовские крестьяне – требовала твёрдой дисциплины. Поэтому поистине незаменимым человеком для командующего стал Святослав. Он, носившийся вперёд и назад между головой и хвостом колонны, стал его голосом.
Вскоре многие в рати начали воспринимать рынду как человека, говорящего от лица самого государя, и выказывали ему соответствующее уважение. Владимир неоднократно замечал, как бородатые, суровые воины склоняли подёрнутые сединой головы, приветствуя безусого юношу.
Князю было приятно видеть, как возмужал мальчик. За время, проведённое в совместных походах, он начал относиться к нему как к младшему брату и старался оберегать. Мужчина с нетерпением ждал момента, когда сможет передать Святославу отцовскую вотчину – пост посадника Змежда. Без сомнений, тот прекрасно справится с управлением ею!
Уже скоро. Должен пройти всего месяц. Если зима затянется – два. Но не больше.
– Какие будут указания, командующий? – осведомился подъехавший Илья. – Мы почти прибыли.
– Всё так, как мы решили, – отвлёкся от своих мыслей Владимир. – Остров слишком велик, и взять его в сплошное кольцо можно, но тогда линия осады будет слишком тонкой и растянутой – по человеку на пять саженей. Если Роговолд захочет сделать вылазку или прорваться, он может добиться успеха – мы попросту не успеем собрать дружинников в кулак, чтобы отбить нападение.
Наша главная задача – отрезать Бирюзовые ворота. Там мы разместим основную часть войска. Остальных разобьём на сотни и расположим вокруг города так, чтобы их лагеря находились в прямой видимости. В случае нападения ближайшая сотня принимает бой, а остальные крупными отрядами ударят по врагу с обеих сторон.
Найди командиров, способных к самостоятельным действиям, и позаботься о том, чтобы их стоянки были хорошо укреплены. Выстройте заграждения, вбейте колья в полыньи, чтобы они вмерзли в лёд, и прочее необходимое.
Внимательно выслушав князя, Илья кивнул.
– Лагеря размещать не ближе чем в двухстах саженях от стен, чтобы люди Роговолда не могли достать до них из луков. В город никого не пускать, всех, кто выходит, задерживать и допрашивать. И позаботься о караулах – Радоград должен находиться под постоянным наблюдением. Не должно остаться ни единого клочка скалы, за которым бы не следил наш дружинник.
– Разреши выполнять?
– Выполняй, – распорядился Владимир. – И помни о порядке в лагере. В условиях осады это особенно важно. Наказания за нарушения будут самыми жёсткими. – И, немного подумав, добавил: – И знаешь, что ещё? Прикажи в каждом лагере вырезать полынью. Мыться и чистить посуду – ежедневно. Мы можем продумать всё, но если начнётся поветрие – все наши планы обратятся в прах. Ступай.
Не медля, воевода развернул лошадь и рысью понёсся вдоль колонны, собирая сотников для передачи распоряжений.
Не глядя ему вслед, князь молча посмотрел на башни Радограда. Он знал, что где-то там, с высоты неприступных стен, дядя – с непреклонной решимостью в глазах – наблюдает за ним, готовый защищать занятый город до последнего.

Глава 5. Хозяин площади
Рыночная площадь Радограда по праву считалась самой большой во всей Радонии. Огромная – на ней можно было разместить средних размеров деревню – она находилась в самом центре посада.
В ярмарочные дни бесчисленные ряды прилавков превращали её в настоящий лабиринт, в котором, торгуясь и обсуждая новости, могли затеряться тысячи людей, съехавшихся сюда со всех концов страны.
Мощёная крупной серой брусчаткой, площадь имела круглую форму. Со всех сторон её обступали плотно стоящие здания высотой в два—три этажа: торговые помещения, постоялые дворы, кабаки и дома развлечений, способные удовлетворить любой, даже самый притязательный вкус. Каждый житель Радограда мог найти здесь заведение по нраву, в котором предлагалось именно то, чего он желал, насколько бы это стремление ни было необычным. Существовала даже поговорка: «Радоградский рынок так велик, что даже Владыка не может уследить за всем, что здесь происходит».
Однако площадь жила не только торговлей. Она была ещё и местом, где горожане и приезжие встречались, делились мыслями, строили планы и обсуждали новости. Слова, прозвучавшие здесь, уже через неделю могли быть пересказаны в Каменце, Старове, Изборове и даже в далёком Святом Зелатаре. Иногда одного короткого разговора было достаточно, чтобы спустя считанные недели о нём судачило всё государство.
Какие только слухи здесь ни бродили!
Однажды, к примеру, кто-то в шутку сболтнул, что князь при поддержке Думы издал указ о запрете строительства из седого дерева. Мол, теперь любую постройку, даже если это храм, велено возводить из языческого материала – чернодерева. Эта весть, словно пожар, молниеносно разлетелась по всей площади, а затем охватила и всю Радонию. И хотя государь, спохватившись, тут же отправил в уделы гонцов с вестью, что никакого распоряжения относительно зодчества не давал, в Рудянске, Слевске и Ротинце уже успели возвести несколько чёрных часовен во славу Зарога.
Ещё Великий князь Михаил Сутулый, правивший Великим княжеством сотни лет назад, как-то произнёс, услышав от приближённых об очередных поразительных кривотолках, бывших здесь в ходу: «Власть в Радонии проистекает из двух мест – Престольной палаты и Рыночной площади Радограда. Причём неизвестно, какой из двух потоков сильнее». И он был прав.
Сегодня, в морозный зимний день, как водится, площадь кипела жизнью. Но не торговля стала причиной столь многочисленного скопления галдящих, толкающихся и спорящих людей. Нет, сегодня их привлёк сюда, заставив бросить все домашние дела, глава стольного града – Тимофей Игоревич.
Облачённый в роскошную мохнатую шубу, он величественно возвышался над горожанами, стоя на помосте из больших дубовых бочек. Раскрасневшийся, он сдвинул высокую меховую шапку на затылок, подставляя взмокший лоб ветру. Держа в руках небольшую лопату, посадник ловко орудовал ею, насыпая что-то в тянущиеся к нему со всех сторон руки. Сотни, тысячи рук.
– Спокойно, спокойно! – добродушно покрикивал он. – Кто взял – отходите, не мешайте другим! Своё вам отдаю, не казённое, жаль рассыпать! – И, обернувшись к стоящему рядом тиуну, Прохору, добавил: – Давай другой мешок, этот закончился уже.
Люди стекались отовсюду нескончаемым потоком. Тимофей Игоревич, с искренней улыбкой и благословением на устах, каждому лично насыпал по четверти фунта муки – кому в ладонь, кому в снятую с головы шапку.
– Дай тебе Владыка, батюшка посадник, всего наилучшего! – кричали страждущие, преисполненные благодарностью. – Только ты о простом люде заботишься! Одному тебе у нас вера!
Некоторые, не в силах сдержать чувств, осмеливались приблизиться, подпрыгивали и в порыве признательности целовали его волосатую, крепкую ладонь. Тимофею Игоревичу были неприятны прикосновения черни, но он стойко терпел, не позволяя благодушной улыбке исчезнуть с лица ни на миг.
– Следующий мешок!
Прохор, сгорбившись, с трудом подтянул к хозяину новый тюк с мукой и длинным ножом разрезал сшивающие его нитки. Посадник, на мгновение отвлёкшись от демонстрации своей безмерной заботы о народе, заглянул внутрь – и, не сдержавшись, зло рявкнул:
– Пшеничная?
Благостное выражение мгновенно испарилось, взгляд боярина снова стал злым и колючим.
– Ты, тварь, какого лешего пшеничную притащил? Я тебе что говорил? Взять прогорклую, пропавшую ржаную, с пылью пополам смешать! А ты что приволок – хорошую? Смотри у меня! – пригрозил он пальцем побелевшему от страха управляющему. – Кнута отведаешь! А ну, быстро другой!
Отчитал слугу – и тут же вновь натянул улыбку, обернувшись к стоящим перед ним горожанам.
– Я же всегда за вас был! – ласково произнёс он. – Мне же нужда людская – как своя собственная!
Осада длилась уже три недели.
Зима выдалась суровой, и вместо оттепели, обычной для зимобора, Владыка наслал на Радонскую землю лютые морозы. Панкратий, следуя указаниям Роговолда, ежедневно проповедовал, что семиликий бог – на их стороне, а Владимир, или, как его с презрением называл священнослужитель, Изборовский князь, вскоре, поджав хвост, сбежит.
Однако среди простого люда множились слухи, что архиезист, по причине преклонного возраста, ошибается, и всемогущий Зарог на самом деле поддерживает совсем не тех, на кого он указывает своим украшенным каменьями перстом.
Голод, начавшийся ещё до окружения столицы, с ним только усилился. В городе уже не осталось никаких животных – ни собак, ни кошек. Оголодавшие и осмелевшие крысы стаями бегали по улицам, своим пронзительным писком внушая страх в сердца горожан. Ходили жуткие рассказы о том, как они поедали грудных младенцев в колыбелях и калечили немощных стариков своими острыми зубами.
Огромное число людей, истощив свои скудные запасы, не видели иного выхода, кроме как просить подаяния у тех, кто ещё хоть чем-то обладал. Многие из этих несчастных были настолько слабы, что не могли подняться с промёрзшей мостовой и умирали от холода в ночные часы. Утром их окаменевшие тела таинственным образом исчезали, и оставалось лишь с содроганием гадать – кто и с какой целью их забирал.
Снега так и не выпало, и единственным источником воды оставался Всеславов колодец. Но и его, при подготовке к осаде, удалось наполнить лишь наполовину.
Роговолд, готовясь к противостоянию с Владимиром, предусмотрительно оставил провизию для армии и городской стражи, и они, хоть и скромно, но питались. Однако простые радоградцы, предоставленные сами себе, наблюдали, как вояки ежедневно получают пусть скудный, но стабильный паёк, в то время как сами они с трудом передвигались от истощения и с каждым часом всё больше ненавидели вооружённых людей.
Матери круглые сутки дежурили у дверей дружинных изб, в которых размещалась стража, предлагая всё, что имели – даже своё тело и честь своих едва повзрослевших дочерей – в обмен на кусок хлеба или рыбьи кости, чтобы накормить младших детей.
Хитроумный Тимофей, трезво оценив положение, решил, что в сложившейся обстановке легко сможет завоевать симпатии населения. Он приказал достать из закромов испорченную муку, которую не ели даже слуги в его доме, и, смешав её с пылью, глиняной крошкой, толчёным мышиным помётом и древесной трухой, начал раздавать людям в обмен на безмерное уважение.
Горожане, полуживые от голода, не обращали внимания на качество смеси, которая могла не только не спасти их от смерти, но даже ускорить её.
Вскоре по Радограду, наряду с разговорами об удачливости Владимира, поползли слухи о доброте и щедрости Тимофея Игоревича – единственного, кто проявил заботу о простом люде. Потому-то посадник и старался: в поте лица, самолично, продолжал раздавать этот сомнительный серо-грязный порошок.
Снова и снова наполняя ладони и шапки, он не сразу заметил перед собой нечто необычное – человека в дорогом боярском кафтане. Подняв голову, Тимофей удивлённо округлил глаза. Перед ним стоял Остап Туманский – отец его жены, Ирины.
– Остапка! – воскликнул он, утирая пот рукавом. – Ты чего пришёл? Вина тут нет!
– Не за этим я, – хмуро ответил тот.
– А чего тебе? Тоже муки? Ты ж, вроде, не голодаешь?
– Разговор есть, Тимофей Игоревич, – стараясь перекричать царящий вокруг шум, громко прокричал боярин. – Срочный, тянуть нельзя!
– Потом! – отмахнулся посадник. – Занят я!
– Тимофей Игоревич! – взмолился Остап. – Я уж несколько недель пытаюсь поговорить, да ты всё занят да занят! Нельзя боле ждать, дело не терпит!
– Какие у тебя могут быть срочные дела? – язвительно осведомился глава столицы. – Деньги, что ли, на выпивку клянчить будешь?
Боярин, покраснев, обиженно поджал губы. Постоянные напоминания посадника о том, что Туманский обязан ему всем, что имеет, задевали остатки его гордости. Но, сдержавшись, он громко ответил:
– Не мне этот разговор нужен, а тебе!
Тимофей молча посмотрел на него и медленно передал совок Прохору.
– На сегодня раздача окончена! – сообщил он огорчённой толпе.
– Хозяин, – вмешался Прохор. – Осталось ещё два мешка, коли тебе недосуг – я сам могу раздать.
Посадник метнул на тиуна злой, пронзительный взгляд.
– Раздавать буду я! – отрезал он. – Всё – только из моих рук! Ясно тебе?
Управляющий испуганно закивал.
Спрыгнув с бочки, Тимофей в сопровождении Туманского направился к краю площади, туда, где его дожидались оставленные лошади.
– Не страшно тебе? Столько людей, а ты без охраны, – с интересом спросил Остап. – Люди озлоблены. Мало ли что на уме.
– Они меня любят, – самодовольно ответил посадник. – Посмотри: толпа славит моё имя. Старухи кланяются и целуют руки. Чего мне бояться? Это и есть – настоящая власть. Толпа! А не вся эта мишура, которую Роговолд рисует у себя в воображении, сидя в думских палатах. Кто владеет чёрным людом – тот владеет и городом, – и, тише, почти неслышно, добавил: – Настанет день, когда и он это поймёт.
– Послушай, Тимофей Игоревич… – начал было боярин.
– Не здесь, – перебил его глава столицы.
Пройдя через всю Рыночную площадь, они подошли к дверям одного из многочисленных кабаков, окружавших её. Не сбавляя шага, посадник пинком распахнул створки и ввалился внутрь.
– Мы не работаем! – воскликнул кабатчик, подскочив на месте. Он был пухлый, с редкими клочьями седых волос на почти лысой голове. – В кладовых пусто, мне нечего подавать!
– А ну пшёл вон! – рыкнул Первый наместник. – Или не видишь, кто перед тобой? Убирайся. Вернёшься через полчаса.
Хозяин заведения закивал и, не мешкая, быстро направился к выходу. Уже через мгновение он покинул помещение. Проводив его чёрными, похожими на угли глазами, Тимофей перевёл тяжёлый, внимательный взгляд на Остапа.
– Ну?
– Я был на заседании Думы, – тихо, почти шёпотом начал Туманский. – Роговолд собрал совет без тебя.
– И что? Что там было?
– Он посулил боярам твою голову после снятия осады. И пообещал назначить нового посадника Радограда.
Лицо Тимофея медленно налилось кровью. Глаза вспыхнули такой лютой ненавистью, что собеседник невольно отступил на шаг назад. Казалось, он вот-вот разнесёт кабак, не оставив здесь камня на камне. Но, несколько раз шумно выдохнув, посадник произнёс сквозь плотно сжатые зубы:
– Почему не сказал раньше?
– Да я же пытался, Тимофей Игоревич, да ты меня на порог не пускал!
– Конечно, ты же лыка не вяжешь, пьяный постоянно! Недоумок! – выругался глава города. – С таким важным делом мог бы быть и настойчивее! Неудивительно, что под твоим руководством род пришёл в упадок. Олух он и есть – олух!
Остап почувствовал, как его щеки вспыхнули. Он опустил взгляд, уставившись на грязный дощатый пол, не в силах смотреть на посадника. Тимофей же, не заметив нанесённой им обиды, погрузился в раздумья.
В пустом зале воцарилось гнетущее молчание, нарушаемое лишь приглушёнными криками, доносившимися с улицы.
– После осады, говоришь?.. – наконец, задумчиво пробормотал он. – Значит, пришло время завершить её. Только не так, как этого хочет Роговолд.
Поднявшись со стула, Тимофей, похожий на огромного, косматого медведя, вразвалку направился к выходу, не сказав ни единого слова на прощание. Однако у самой двери Остап окликнул его:
– Тимофей Игоревич!
– Чего ещё? – грубо осведомился тот, не оборачиваясь.
– Вчера я видел Ирину, – собравшись с духом, произнёс боярин. – Она была избита. Один глаз почти не открывался.
– Не твоё собачье дело, что я делаю со своей женой, – резко обернувшись, рявкнул Тимофей.
– Но она моя дочь!
– Вспомнил, что ты отец? – сдвинув кустистые брови, ядовито прошипел посадник. – Что ж ты забыл об этом, когда платил ею, как вещью, за место в совете? Запомни: теперь она – моя собственность! Захочу – побью. А если мне вздумается – и вовсе убью! А ты и пикнуть о ней не смей, падаль. Я тебя, Остапка, возвысил, но если будешь мне досаждать – сотру в порошок.
Оставив обескураженного боярина в полумраке пустого кабака, Тимофей с грохотом хлопнул дверью и вышел на улицу. Снаружи его уже ждал верный тиун, успевший к тому времени собрать мешки и подвести ко входу упряжку.
– Прохор, – сердито позвал посадник, завидев старика, – как твоя жена?
– Жена?.. – удивился такому участию управляющий.
– Да, жена. Ты возил её к какой-то знахарке или целительнице.
– Да, Тимофей Игоревич, – подтвердил тот. – К ворожее. Оксаной зовут.
– И как она? Помогла?
– Очень, Тимофей Игоревич! – закивал Прохор. – Ещё как помогла! Она своё дело знает, у моей-то всё тело было…
– Ты вот что, – перебил его хозяин, взбираясь в сани, запряжённые тройкой, – найди её, эту Оксану. И ко мне приведи. Работа для неё у меня есть.

Глава 6. Воин. Пленник. Человек
Ветер, вольно парящий над ледяной пустыней, в которую обратилась замёрзшая Радонь, яростно трепал матерчатые стены княжеского походного шатра. Внутри, не обращая внимания на его порывы, несколько человек, погружённых в раздумья, склонились над столом, в полумраке изучая карту окрестностей Радограда.
Владимир ощущал раздражение, которое с каждым днём становилось всё сильнее. Окружив остров цепью лагерей, он добился его полной блокады. Однако вскоре осада зашла в тупик. Его войска не могли предпринять никаких действий: ни штурмовать стены, ни даже попытаться пробиться к Бирюзовому пятаку. Роговолд распорядился поднять платформы, а воспользоваться узкой лестницей, на которой могли разместиться лишь двое дружинников в ряд, под непрерывным градом стрел со стен было невозможно.
После победы над войском Романа и венчания на княжество дружина Владимира была охвачена воодушевлением. Но с течением времени моральный подъём начал угасать. Бездеятельность разлагала воинов: в головы им лезли дурные мысли – то, от скуки, затеять драку в лагере, то отправиться ночью в близлежащую деревню за вином. Хотя большинство попыток отлучиться пресекалось, воины находили способы обойти запреты и князю всё чаще сообщали о столкновениях с крестьянами, случаях воровства и даже изнасилованиях женщин из близлежащих хуторов.
Князь был вынужден утроить дозоры, чтобы как-то занять людей. К тому же нарушителей порядка сурово наказывали, что тоже не способствовало укреплению боевого духа. Многие ратники считали, что в отсутствие сражений они вправе проводить время так, как пожелают. К удивлению Владимира, именно каменецкие ратники, влившиеся в его дружину, оказались оплотом порядка. Привыкшие к жёсткой дисциплине, они нередко одёргивали своих радонских товарищей.
Владимир понимал: чем дольше затянется период ожидания, тем труднее будет удержать озверевших от холода, спящих прямо на льду дружинников в повиновении. Поэтому сегодня он собрал в своём шатре приближённых, пытаясь найти способ как-то приблизиться к взятию столицы.
– А что, если метателями попробовать закинуть ядра за стены? – предложил Илья. – Устроим пожар, если повезёт. Начнётся паника. Кто знает, что будет дальше.
– Не получится, – хмуро ответил командующий. – Слишком далеко и слишком высоко. Мы не сможем перебросить их даже за посадские укрепления, не говоря уже о внутренней крепости.
Илья задумчиво почесал бороду, глядя на карту.
– Мы могли бы построить из брёвен башни, – добавил он. – В несколько саженей высотой. Установим на них метательные орудия – это поможет. До детинца не дотянем, конечно, но в посад можно будет забросить пару снарядов.
– А ты что думаешь, Святослав? – князь неожиданно повернулся к рынде, тихо стоявшему в стороне.
– Насчёт плана Ильи? – уточнил тот.
Владимир молча кивнул, внимательно глядя на него. Подумав немного, мальчик откашлялся и произнёс твёрдым голосом:
– Думаю, что даже если мы забросим ядра в посад и устроим пожар, это ничего нам не даст. Его быстро потушат. Мы только озлобим горожан и настроим их против себя. Кроме того, несколько сгоревших изб никак не приблизят нас к преодолению стен. Сожги хоть всё на острове – ворота не откроются.
Владимир, выслушав оруженосца, едва заметно улыбнулся. Он вспомнил, как впервые спросил его мнения на военном совете. Тогда парень был растерян и испуган. А теперь говорил уверенно, не опуская глаз, глядя прямо в лица тысячников.
«Да, он возмужал. Это уже не тот напуганный птенец, каким был раньше», – отметил про себя князь, но вслух произнёс:
– Вам стоит поучиться у моего рынды, тысячники.
Илья, Ярослав и Драгомир молча опустили головы. Некоторое время в шатре не было слышно ни звука.
– Наш человек в городе говорит, что люди голодают, – нарушил молчание Драгомир. – Умирают без счёта. Возможно, стоит просто выждать.
– Поверь, уж кого-кого, а дружину Роговолд накормит, – отмахнулся Владимир. – А на её копьях он продержится до ледохода, даже если все горожане умрут.
– Может, начать приступ? – подал голос Ярослав. – Дождаться тёмной ночи и малым числом, под покровом мрака, попробовать подняться на стену. Вырезать стражу и удержаться до подхода подкрепления. Как мы уже делали в Змежде.
Владимир на мгновение задумался, но вскоре отрицательно покачал головой.
– Нет. Это верная смерть. Их заметят. Вся стена под постоянным наблюдением. Нужно думать, как поступить, ибо если ничего не изменится – наше положение станет безнадежным, – и, помедлив, мрачно добавил: – В голову ничего не идёт. Нужно проветриться.
Под хмурыми взглядами приближённых он вышел из шатра. Шумно втянув ноздрями морозный воздух, он выдохнул облако пара. Стоящие у входа дружинники склонили головы в приветствии.
– Ну что, мёрзнете? – спросил князь у одного из них.
– Да, командующий, – коротко ответил тот, не поднимая взгляда. – Мороз крепчает.
Похлопав воина по плечу, желая приободрить, Владимир медленно пошёл вдоль лагеря.
Ночь стояла тёмная и ветреная. Лунные лучи едва пробивались сквозь пелену облаков. Стоянка была освещена красным сиянием многочисленных костров, у которых грелись дружинники. Пахло дымом. Отовсюду доносились голоса – низкие, хриплые, простуженные.
Прислушавшись, мужчина остановился. Холодный воздух бодрил, мысли в недавно ещё затуманенной голове стали течь быстрее.
Внезапно его осенила идея. Не раздумывая, Владимир быстрым шагом направился к стоящему неподалёку шатру.
– Кто идёт? – строго спросил вооружённый ратник у входа.
– Это я, князь. Желаю поговорить с пленником.
Стражник, не задавая лишних вопросов, шагнул в сторону. Владимир взял у входа факел, откинул матерчатую занавеску, служившую дверью и вошёл внутрь.
Здесь царил мрак и холод. Мужчина осмотрелся, пытаясь привыкнуть к темноте. Прошло несколько мгновений, прежде чем глаза начали различать очертания предметов.
В центре стояла деревянная клеть, сбитая из крепких жердей. Внутри, на дощатом настиле, покрытом тряпьём, в дальнем углу, прикованный цепью за ногу, сидел Роман, со свистом вдыхая воздух, затхлый и тяжёлый. Тошнотворный запах гнили и испражнений наполнял помещение, и Владимир невольно закашлялся, уловив его.
Лицо воеводы было перевязано – виднелась лишь часть. Укутанный с ног до подбородка в одеяло, он полулежал неподвижно, прислонившись к решётке, и без интереса смотрел на неожиданного гостя.
– Как тебе обстановка? – с иронией осведомился Владимир, остановившись перед деревянными прутьями.
– Бывало и хуже, – бесцветно ответил пленник тем же свистящим голосом, которым разговаривал в темнице Изборова.
– В Ханатаре?
– И там тоже.
Князь замолчал. Установив факел в светец, прикреплённый к обитому железом столбу, он сложил руки за спиной и принялся медленно расхаживать вдоль решётки.
– Как твоё лицо? – серьёзно спросил он. – Я распорядился, чтобы лекарь приходил ежедневно.
– Да, спасибо за заботу. Повязки меняют, но рана гниёт. Вряд ли я долго проживу, – и, подняв глаза, воевода добавил: – Где мы?
Владимир сел на корточки рядом с клетью, прямо напротив Романа. Некоторое время они молча смотрели друг на друга – освещённый пламенем князь и скрытый в тени пленник.
– Думаю, ты уже догадался, – усмехнулся Владимир.
– Догадался. Мы осаждаем Радоград?
Князь не ответил, но воевода всё понял без слов.
– Судя по тому, что в лагере ничего не происходит… дела плохи?
– Надежды весьма туманные, – уклончиво произнёс Владимир.
– Зачем ты потащил меня в поход? – внезапно спросил пленник, подаваясь вперёд. Командующий непроизвольно поморщился, когда из тени показалось его изуродованное лицо.
– В Изборове была темница. Меня можно было оставить там.
– Я удивлён, что ты задаёшь этот вопрос, – князь приподнял брови. – Ты – воевода Роговолда, его ближайший помощник. Ты знаешь о нём и его войске всё. Подумай сам: какой от тебя прок в Изборове? А здесь, возможно, я найду тебе применение. – И, как бы между прочим, добавил: – Кроме того, у меня было предчувствие, что тебя стоит взять с собой.
– Предчувствие? – не понял Роман. – Хочешь сказать, ты видишь будущее?
– Нет, конечно, – покачал головой Владимир. – Просто иногда ощущаю, что лучше поступить так, а не иначе. Возможно, кто-то ведёт меня. Или что-то.
– Это пустой треп, – хмыкнул воевода. – Ты просто самоуверенный мальчишка! Запомни: если надеешься, что я буду тебе помогать – зря. Я не предам Роговолда. Тебе всё ещё нечего мне предложить.
Владимир поднялся и вновь принялся расхаживать вдоль деревянных жердей, из которых была собрана клетка.
– А что если я отправлю тебя в Радоград с предложением о капитуляции? – сказал он. – Пообещаю отпустить Роговолда с его людьми в Каменец. Ты мог бы помочь ему. Разве это предательство?
Роман ничего не ответил. Он молча смотрел на своего тюремщика из тёмного угла.
– Если я отпущу тебя с таким посланием, ты вернёшься?
– Вернуться куда? В эту клетку?
– Да, – пожал плечами Владимир. – Так было бы честно. Передашь предложение и, пока Роговолд будет думать – посидишь тут.
– Нет, не вернусь. Я останусь при нём, как и подобает верному слуге. Если, конечно, он всё ещё сочтёт меня полезным… в таком состоянии.
– И снова поднимешь оружие против меня?
– Подниму. Но только очень лёгкое. В моих руках уже нет прежней силы.
Оба – и узник, и его тюремщик – едва слышно усмехнулись.
– Он не согласится, парень, – уже серьёзнее продолжил воевода. – Он знает, что тебе осталось недолго. Да и будет ли он меня слушать? Кто я такой? Калека. Твой дядя не нуждается в советах. Для него важно лишь собственное мнение. Чтобы убедить его сделать что-то – нужен человек, которого он действительно уважает. Я не знаю таких среди ныне живущих.
– Что ж, – развёл руками Владимир. – В любом случае, спасибо за честность. Ты мог соврать и уйти.
– Я и не против уйти, ибо моё место рядом с Роговолдом, – Роман заметно устал, силы покидали его, и свистящий полушёпот звучал всё тише. – Особенно сейчас, когда верные люди нужны ему как никогда. Не стоит переоценивать моё благородство. Я убивал людей, рубил ваших дружинников без жалости. Однажды я зарезал сына на глазах его отца. В лагере твоего брата. А потом прикончил и его самого.
– Как их звали? – сжав губы, спросил князь.
– Я не помню, – развёл руками пленник. – Ренька… Сенька… Семён… Что-то на “С”.
– Степан. Я знал их обоих. Хорошие воины. Смелые и верные.
– Всё это я делал по приказу. И сделал бы вещи гораздо худшие. Потому что однажды князь вернул мне жизнь, и теперь она принадлежит ему. Пойми это наконец. Единственное, что я действительно презираю – это трусость и подлость. Хотя и их, если бы велел Роговолд, я бы совершил. Но для меня есть разница – сделать нечто по воле хозяина или по собственной. Что-то внутри меня не позволяет мне лгать, глядя тебе в глаза.
– Это называется уважение.
– Уважение? – задумчиво повторил Роман. – Возможно. Я хотел бы, чтобы ты отпустил меня. Я уже вряд ли смогу повести за собой войско. Будем откровенны – я скоро сдохну. И в этом смраде, что стоит здесь, это заметят только тогда, когда надо мной появится рой мух. Конечно, я не желаю провести последние недели или даже дни в загоне, как скотина. Я уже жил так. Если ты хоть на десятую часть понимаешь, о чём я говорю – отпусти меня без условий. Очевидно, твоё предчувствие подвело. Я тебе не пригожусь.
Князь не ответил. Слова пленника вызвали в нём противоречивые чувства. С одной стороны – презрение за содеянное, с другой – почтение к его честности и верности господину.
Некоторое время Владимир молча смотрел на неподвижную фигуру воеводы, затем взял факел и быстрым шагом вышел.
– Проветрить! – бросил он, не оборачиваясь, стоящим у входа стражникам. – Смрад стоит – не продохнуть! И принесите пленнику тёплого питья, пока он не околел.
Не сбавляя шага, командующий отошёл на несколько десятков саженей от походной темницы и остановился у своего шатра, с наслаждением вдыхая чистый морозный воздух.
Матерчатая дверь откинулась, и из освещённого проёма показалось лицо Ильи. Завидев князя, тысячник неспеша подошёл к нему.
– Все разошлись? – угрюмо спросил Владимир.
– Да, – кивнул Илья. – Никому ничего так и не пришло в голову.
– Их можно понять… непростая ситуация.
– Хуже всего то, что мы бездействуем, – продолжил воевода. – Дружина мается. Порядок страдает. Из соседних деревень тащат девок, хмельной мёд… Пока это единичные случаи, но что будет дальше?
– Наказывай. Жёстко. Перед строем. Секи. Понадобится – будем казнить. А пока, чтобы дурь в голову не лезла – пусть десятники муштруют с утра до ночи. Чистка оружия, лат и прочее.
– Хорошо, – согласился Илья. – Но лучше бы, конечно, что-то предпринять.
Владимир вздохнул и на некоторое время погрузился в раздумья, разглядывая горящие повсюду костры.
– Хорошо, – наконец решил он. – Давай попробуем. Подбери людей. Немного. Два десятка крепких парней, желательно из предгорий – чтобы знали, как лазать по скалам.
– Я всё же считаю, что ты был прав, – развёл руками тысячник. – Их, скорее всего, заметят. И перебьют ещё до того, как парни успеют добраться до стен.
– Да, вероятнее всего, – кивнул князь. – Поэтому нам нужно дать им хотя бы несколько лишних минут. На южной оконечности острова устройте настилы и установите на них метательные орудия. Пусть постоят там несколько дней – мы не должны дать врагу понять, когда именно начнём. А затем, в одну из безлунных ночей, ударим по детинцу ядрами. Это не нанесёт Роговолду урона, но огненное представление отвлечёт внимание дозоров. Все побегут смотреть. В это время, с противоположной северной стороны, наши люди попытаются подняться на посадские стены. А затем захватить Бирюзовые ворота, перебить лучников и – хотя бы ненадолго – удержать их, чтобы мы смогли подняться по лестнице основными силами.
– План хороший. Может сработать, – выслушав, одобрительно кивнул Илья.
– Хороший? – переспросил Владимир с сомнением. – Возможно. Но, может статься что и нет. Маловероятно, что Роговолд купится. Но это точно лучше, чем бездействие. Попробуем.

Глава 7. Честная работа
Войдя в тёплый терем с морозной улицы, Тимофей поёжился. Потопав ногами, он стряхнул грязный снег с сапог прямо на чисто вымытый пол, оставив на нём влажные следы. Затем, поведя плечами, сбросил свою мохнатую шубу на руки подоспевшего Прохора.
– Ирина у себя? – угрюмо спросил он.
– Да, хозяин. А где ж ей быть, – ответил тиун и, негромко, будто опасаясь вызвать гнев, странным шепелявым голосом добавил: – Тимофей Игоревич, могу ли я обратиться к тебе?
Не удостоив старика взглядом, Первый наместник направился вглубь терема, в сторону покоев своей жены. Прохор, едва передвигая ноги, покорно засеменил следом, стараясь не отставать.
– Чего тебе? – буркнул посадник.
– Да тут такое дело, Тимофей Игоревич, – заверещал старик. – Братец мой, Ефимка, давеча в посадском кабаке был…
– Ну и?
– Сел в кости перекинуться с мужиками, – продолжил управляющий жалобным, почти плачущим голосом. – Так обули его. Обобрали до нитки! Обманом, жулики, обыграли! А как стал возмущаться – избили до полусмерти!
– И что? Будет ему наука – как играть в кости, – отрезал посадник, не сбавляя шага.
– Так-то оно так, Тимофей Игоревич! Но ведь всё отняли, даже сапоги. Босиком ему пришлось по снегу добираться до дома. Еле ноги унёс! – казалось, старик вот-вот расплачется. – Не по-людски это. Я было пошёл разбираться – так и меня поколотили! Один черноволосый, самый лютый из всех, был. Я пригрозил ему, сказал, что я управляющий у самого посадника! А он рассмеялся и сказал: если понадобится, и ему, то есть тебе, всыплют!
Хозяин терема остановился. Резко развернувшись, он впервые внимательно взглянул на Прохора. Под глазом управляющего виднелся багровый синяк, а губы, распухшие и потрескавшиеся, были разбиты.
– Так и сказал? – сдвинув брови, уточнил хозяин. – Что и мне всыплют?
– Да, свет Тимофей Игоревич! Так и заявил! И смеялся ещё…
Посадник на мгновение задумался. Если то, о чём говорил слуга, правда, то такую дерзость ни в коем случае нельзя было оставлять безнаказанной. Подумать только – побили его тиуна, зная, кто он такой!
Нельзя сказать, что мужчине было дело до старика и его непутёвого братца, но тот, кто посмел это сделать, проявил неуважение к нему самому. А в Радограде каждый обязан относиться к главе города с почтительным трепетом.
– Ты вот что, – наконец сказал он. – Возьми пяток стражников. Отведи куда надо и укажи на него. Пусть научат наглеца вежливости. Хотя, нет. Притащите-ка его ко мне. А уж я с этим наглецом сам потолкую. Пусть повторит свои слова, глядя мне в глаза. Поглядим, как тогда запоёт!
– Так и сделаю, так и поступлю! Пусть Владыка семь раз благословит тебя! – с облегчением в голосе воскликнул управляющий.
Низко поклонившись, благодарный Прохор поспешил вперёд и с подобострастным усердием распахнул перед посадником двери покоев Ирины. Не медля, Тимофей вошёл внутрь, громко стуча каблуками по дощатому полу.
Прохор тут же удалился. Супруги остались наедине.
Девушка сидела у окна, погружённая в мысли. Её взгляд, затуманенный и отрешённый, был устремлён куда-то вдаль, будто сквозь стекло. Тугая коса была перекинута через плечо, открывая тонкую, изящную шею. Хотя день перевалил за середину, она по-прежнему была в ночной рубашке, словно вовсе не замечала смены времени суток.
Услышав скрип петель, девушка резко обернулась. Сердце забилось с удвоенной силой. Завидев мужа, она вжалась в кресло.
– Как дела, милая жёнушка? – медленно, растягивая слова, проговорил Тимофей, впившись в неё колючим взглядом.
Ирина прижала дрожащие ладони к лицу, словно пытаясь спрятаться за ними. Даже в тусклом свете пасмурного зимнего дня на её руках можно было разглядеть ссадины и кровоподтёки. В широко распахнутых глазах читалась смесь страха и боли – она походила на загнанного в угол зверя. Разбитые губы подрагивали – девушка едва сдерживала крик, готовый вырваться наружу.
– Встретил я тут твоего батюшку-олуха, – негромко сообщил посадник, неотвратимо приближаясь. – Напел он мне занятную историю. Знаешь, какую?
– Н-нет… – сбивчиво пробормотала супруга.
– Ах, не знаешь? – с притворным удивлением воскликнул он. – Так я расскажу! Поведал он, мол, жалуешься ты на меня. Будто я плохо с тобой обращаюсь!
С этими словами он с размаху ударил жену по щеке. Вскрикнув, Ирина рухнула на пол к его ногам.
– Я… Я не жаловалась! – попыталась оправдаться она. – Он сам… случайно увидел…
– А какого лешего ты, дрянь, шляешься по городу?! – прорычал мужчина.
Лицо его вспыхнуло. Расставив руки, он вскинул тяжёлую ногу в сапоге и с силой пнул жену в рёбра. Ирина жалобно заскулила. Поползла прочь, стараясь спрятаться под кровать. Но Тимофей, нагнувшись, схватил её за лодыжку и резко дёрнул, выволакивая в центр комнаты. Ночная рубашка задралась, обнажив тело девушки, сплошь покрытое синяками.
Размахнувшись, муж снова ударил её по бедру.
– Кому сказано было сидеть дома?! – взревел он. – Позоришь меня, тварь? Ты не понимаешь, какое сейчас важное время?!
Удар. Ещё один.
Ирина больше не кричала. Обхватив колени тонкими руками, она тихо скулила, содрогаясь всем телом каждый раз, когда Тимофей, пыхтя от ярости, снова и снова бил её.
– Всё никак не поймёшь!
Удар. Еще удар.
– Вся в своего папашу-недоумка! Ну ничего, погоди! В следующий раз я тебя, суку, своей страже отдам! Думаешь, не смогу? Отдам! Пусть парни позабавятся! Будет тебе, дрянь, наука!
Лицо девушки, искажённое от боли и унижения, было залито слезами. Устав от избиения, посадник остановился, вытер рукавом вспотевший лоб. В погружённой в безмолвие комнате стоял густой запах пота.
– Что, теперь не захочешь шляться без дела? – с презрением бросил он, глядя на неё сверху вниз.
Внезапный стук в дверь прервал гнетущую тишину.
Тимофей, оторвав взгляд от лежащей у его ног жены, посмотрел в сторону резной створки.
– Кто там? – резко спросил он.
– Это я, тиун, – послышался из-за двери осторожный голос. – Женщина, которую вы звали, прибыла.
– Хорошо. Веди в мои покои. Я скоро буду.
Он присел перед Ириной на корточки, аккуратно взял её за косу и медленно приподнял голову. Лёгкое, истощённое тело безвольно запрокинулось. Подавшись ближе, мужчина прошептал прямо в заплаканное лицо:
– Ещё раз без спроса выйдешь – сдохнешь, как твой ненаглядный. Это я тебе обещаю.
Он разжал ладонь, и Ирина со стуком рухнула на деревянный пол. Посадник выпрямился, окинул тихо рыдающую супругу взглядом, полным холодного презрения. Заметив на дорогих сапогах следы грязи, с отвращением вытер их о её ночную рубашку благоверной. Не сказав больше ни слова, переступил через девушку и покинул покои.

***

– Ты Оксана, верно? – с улыбкой произнёс посадник, закрыв за собой дверь.
В его покоях, вольготно разместившись в одном из кресел, ожидала загадочная незнакомка.
Густая копна блестящих чёрных волос. Пронзительные глаза цвета спелой ежевики, острый нос – Тимофей сразу отметил, что гостья отличается от радонских девиц. Полные, изящно очерченные губы. Смуглая, отливающая бронзой кожа. Внешность женщины была столь необычной, что можно было назвать её странной для этих мест. Однако мужчина, внимательно рассмотрев лицо собеседницы, всё же нашёл его привлекательным.
– Да, верно, – с достоинством ответила она.
Голос был низким, грудным, обволакивающим.
– Красивое имя…
Тимофей, продолжая тяжело дышать после подъёма по лестнице, подошёл к стоявшему у очага столу и, налив себе вина, осушил кубок в несколько глотков. Его мучила жажда.
– Не желаешь ли выпить?
– Нет.
– А зря! Изборовское! Точно не хочешь?
Оксана не ответила.
Пожав плечами, мужчина вновь наполнил кубок и, кряхтя, опустился в кресло напротив неё.
– Годы-то бегут! – игриво произнёс он. – По лестнице прошёлся – уже вся спина мокрая! Хоть летами и не стар, а поднялся – и устал!
Он громко хохотнул, заставив языки пламени в очаге дрогнуть.
– Чем обязана? – строго спросила гостья, не реагируя на шутливый тон собеседника. – Прохор сказал, что у тебя есть для меня дело.
– Сразу к сути? – мгновенно сменил тон посадник. – Что ж, хорошо. Видишь ли, мне нужен человек, разбирающийся в хворях и способный их лечить. Ты ведь из таких?
Оксана внимательно посмотрела ему в лицо, будто стараясь прочесть мысли.
– Почему не обратиться к местному лекарю? В детинце наверняка есть подходящий человек.
– Видишь ли, вопрос деликатный. К нему нельзя пойти. Поэтому я поспрашивал у слуг и, к счастью, выяснилось, что мой управляющий как раз знает кое-кого, кто сумел бы мне помочь! Представляешь, как повезло? Не иначе как сам Владыка нас с тобой свёл!
– Кто-то заболел? Чем именно?
– Всё немного сложнее, – поёрзав в кресле, уклончиво ответил Тимофей. – Меня интересует вот что: может ли человек, знающий всё о болезнях, не только лечить, но и наводить заразу?
Их взгляды пересеклись. Оксана задумалась. Разговор приобретал неожиданный оборот. К такому она не была готова.
– Может, – наконец согласилась женщина. – Но я таким не занимаюсь. Тот, кто использует дар врачевания во зло, может лишиться своей силы. А мне без ремесла не прожить.
– Это как посмотреть. Может лишиться, а может и многое приобрести. Тогда и лечить никого уже не придётся – до самой смерти.
– И что же можно приобрести?
– Да что угодно, – развёл руками Тимофей. – Деньги, уважение, покровительство влиятельного человека. Еду, защиту, сытое будущее для детей. Вот скажи, у тебя ведь есть ребёнок?
– Да. Пелагея. Четыре года.
Голос Оксаны на миг потеплел, когда она вспомнила о дочери.
– В твоих словах имеется доля правды, но честный труд надёжнее, – добавила она.
– А сыта ли Пелагея твоим честным трудом? – участливо поднял брови посадник. – Мне показалось, или я видел тебя в очереди за бесплатной мукой? Это, по правде сказать, и не мука вовсе, а так, пыль, перемешанная с мышиным помётом.
– Люди болеют. Им нужна помощь, – покачала головой знахарка. – Но горожанам нечем платить. Голодны все, не я одна.
– А я вот что думаю: любой труд, будь он хорошим или дурным, можно сделать честно, – рассудительно изрёк Тимофей. – Ты порядочный человек, у тебя есть принципы – что ж, похвально. Вот только скажи: какова им цена, если твоя дочь вынуждена жрать крысиное дерьмо? Почему? Потому что ты слишком горда, чтобы запачкать руки? Видишь ли, принципы хороши на сытый желудок. Совесть – вещь прекрасная, но только до тех пор, пока не приходится выбирать между ней и куском хлеба для своего ребёнка.
Я предлагаю тебе честную плату за честную работу. А что это за работа – во имя добра или зла – пусть решают езисты. Хотя, у них самих в головах такая каша! Вот, например, наш Панкратий – знала бы ты, что он вытворяет со своими экзериками…
Гостья, поджав губы, отвела взгляд. Слова собеседника попали в цель.
– Ты хочешь убить Владимира? – перебила его Оксана, сдвинув тёмные, вразлёт, брови.
– Нет, что ты! Зарог упаси! – вскинул ладони мужчина.
– Тогда кого? Князя Роговолда?
– И в мыслях не было!
– Тогда что тебе нужно?
Тимофей ответил не сразу. Улыбнувшись, он неторопливо допил вино, прежде чем заговорить.
– Я расскажу тебе, если ты согласишься взяться за это дело. Всё серьёзно, так что, прости, попусту болтать не могу. Но, поверь, награда превзойдёт все твои ожидания. Ни ты, ни твоя красавица-дочка Пелагея больше не будете нуждаться в подачках вроде той бесплатной муки. Подумай как следует. Если расскажу – обратного пути уже не будет, – он пристально посмотрел Оксане в глаза. – Ну что, согласна?
– Да, – после короткой паузы тихо ответила женщина.
– Что ж, отлично. Суть дела вот в чём…

Глава 8. Тени и свет
Над Радоградом сгустилась ночь.
На небе, плотно затянутом облаками, не было видно ни единой звезды. Морозная дымка окутала здания, закоулки и площади. Ветер, разгулявшийся над замёрзшей рекой, выл, словно дикий зверь, заглушая голоса редких прохожих, бредущих по мрачным улицам столицы.
Вячеслав, воин каменецкой дружины, молча вглядывался во мглу, окружающую остров. И его русые, взъерошенные волосы, по цвету напоминающие бороду, и даже обрамляющие серые глаза густые ресницы были покрыты инеем.
С момента, как он заступил в караул на городской стене, прошло уже несколько часов и молодой мужчина, тщетно пытаясь разглядеть что-либо на покрытой белой коркой Радони, то и дело двигал могучими плечами, стараясь стряхнуть с себя сонливость.
Вячеслав терпеть не мог ночные дозоры.
Зимними ночами в Радограде стояли лютые холода. А открытое пространство реки и высота, на которой приходилось часами неподвижно прозябать, заставляли кровь стыть в жилах.
Всего через полчаса после выхода на пост стражника начало трясти от озноба. Желудок предательски урчал, напоминая о необходимости подкрепиться. Но ни поесть, ни согреться было нельзя. Мужчина должен был красными, слезящимися от ветра глазами всматриваться в темноту, выискивая признаки приближения врага.
Однако думать о коварном неприятеле, крадущемся под покровом ночи к городу, не хотелось. Практически не шевелясь, словно каменное изваяние, Вячеслав думал о других, гораздо более приятных вещах, коротая время.
Он вспоминал о родной хате в Изборове, которую покинул, оставив там бабушку и двух совсем ещё маленьких сестрёнок. О печке, на которой так тепло и уютно было спать долгими зимними ночами. О младшем брате Егоре, который вместе с другой частью дружины отправился на битву с Владимиром под началом Романа. Жив ли он ещё?
Поток воспоминаний о доме и семье прервал проходящий мимо старший. Заметив краем глаза его фигуру, дружинник изо всех сил проорал, будто пытаясь своим криком отогнать от себя колючий холод:
– Чисто!
Докладывать полагалось громко и чётко. Каждые несколько минут поставленный над ними десятник совершал обход, и воины, равномерно распределённые по городской стене через каждые тридцать саженей, должны были подтверждать, что на их участке всё спокойно и ничего не произошло.
«Вот бы тоже стать старшим или десятником. Они в дозорах не стоят! Кормёжка лучше, снаряжение тоже. Не то, что у нас. Эх…» – невольно, с грустью отметил про себя Вячеслав.
Ночь была совершенно непроглядной. Ни один лучик света не пробивался сквозь плотную завесу рваных туч, подгоняемых порывистым ветром.
Не было видно ни зги. Лишь вдалеке, примерно в двухстах саженях от основания острова, мерцали слабые огоньки – лагерь Владимира, Изборовского князя.
«У них, небось, брюхо к спине не прилипло – рыбу ловят. Да и ветер внизу не такой сильный», – снова пришло в голову дружиннику.
– Вячеслав! – крикнул ему стоявший по соседству, в тридцати саженях справа, дозорный Беляй. – Ты там как, не вспотел?
– Уже упрел! – с ухмылкой ответил тот. – Вот бы освежиться!
Беляй был его товарищем. Заступая на дозор, они оба старались подгадать смены так, чтобы стоять рядом.
– А ты как, Беляха? – в том же шутливом тоне спросил Вячеслав. – В голову не напекло?
– Напекло! Как бы хер от такой жары не отвалился! Бубенцы-то уже – всё, звенят как стеклянные!
В ночной тишине раздался приглушённый смех. Другие стражники услышали перекличку приятелей. Они любили подшучивать друг над другом и смеяться, чтобы не поддаться сонливости.
– А ну молчать! – с напускной строгостью рявкнул старший.
«Хорошо ему. Он хоть ходит, шевелится. А мы стоим, как истуканы. Уже ног не чувствую…» – тут же прекратив улыбаться, подумал изборовчанин.
Разговоры стихли. Вскоре единственным звуком в тишине стал свист порывистого, пронизывающего до костей ветра.
– Не верю я, что мой отец родной… – едва слышно, себе под нос, принялся напевать Вячеслав.
Время тянулось мучительно медленно. Казалось, ночь не закончится никогда. Глаза мужчины неумолимо закрывались. Он моргал всё реже. Веки налились свинцом.
Яркие картинки поплыли перед ним: красная крепость на холме, улыбчивые девушки в лёгких платьях, сладкие пироги на столе.
Вдруг небо за его спиной озарилось ярким светом, будто солнце решило взойти раньше, не дожидаясь рассвета. В одно мгновение стало светло, как днём.
Сонливость исчезла без следа. Ошарашенный, Вячеслав обернулся и посмотрел на юг, в сторону детинца – и глаза его округлились от увиденного.
С противоположной оконечности города разрезая небо на части, летели десятки огненных шаров, озаряя всё вокруг красно-оранжевыми всполохами. На стенах раздались испуганные крики дозорных, эхом разносясь по всей столице.
Осветив плотную пелену облаков красным заревом, ядра начали падать, с грохотом врезаясь в укрепления. При ударе о каменную кладку они с яркой вспышкой взрывались, поднимая к скрывающим луну тучам колоссальные снопы сияющих искр.
Вячеслав, не в силах оторвать взгляда, заворожённо следил за происходящим. Он видел, как очередной залп взмыл в небо и обрушился на бастионы детинца. Потом ещё, и ещё. Один из шаров перелетел через стену и рухнул где-то в посаде, неподалёку от ворот внутренней крепости. Несколько хат охватило пламя, начался пожар.
«Неужели Владимир осмелился на приступ?»
Мужчина огляделся, ища кого-нибудь, кто мог бы отдать приказ. Но рядом никого не оказалось – старший недавно ушёл с докладом и ещё не вернулся.
– Вячеслав, нужно бежать на подмогу! – донёсся до ушей стражника голос товарища справа. – К детинцу!
– Нет! – крикнул он в ответ.
– Что «нет»? Не видишь – штурм вот-вот начнётся!
– Стой, где стоишь! – отрезал изборовчанин. – Сказано было: места не покидать, пока на нас не попрут.
Он вспомнил, как несколько часов назад старший обучал их правилам несения службы в дозоре.
– Глядеть со стен. Глядеть со стен… – он начал тихо шептать себе под нос, стараясь унять охватившую тело дрожь.
Ощущая, как его тянет обернуться и посмотреть на завораживающие всполохи, Вячеслав усилием воли заставил себя отвести взгляд и вновь сосредоточиться на наблюдении за погружённой во тьму рекой.
За его спиной продолжалось огненное представление. Радоградский остров отбрасывал на замёрзшую Радонь гигантскую тень, растянувшуюся на сотни саженей. От этого зрелища у дружинника перехватило дыхание – никогда в жизни он не видел ничего подобного.
Вдруг, скосив глаза, он посмотрел вниз и заметил во мраке странное движение. Ему показалось, что линия стены под ним слегка изменилась. Среди какофонии криков, до него донёсся иной звук – хрип и тяжёлое падение тела.
Мужчина резко обернулся и увидел, что дружинник, стоявший слева от него, лежит у парапета лицом вниз. Засмотревшись на пламя, тот потерял бдительность и был атакован людьми в чёрном, которые ловко вскарабкались по отвесным укреплениям. Один из них и нанёс смертельный удар.
– Караул! Приступ! – почувствовав, как холод пробежал по его спине, истошно завопил дозорный.
Схватив воткнутый в светец факел, он принялся размахивать им и громко кричать, одновременно другой рукой вынимая из ножен меч.
Звякнули, ударившись о камень, железные крюки. Из-за стены, одна за другой, поднимались расплывчатые фигуры.
– Караул! Приступ!
Подбежав к месту, где ещё недавно стоял его товарищ, Вячеслав взмахнул клинком и мощным ударом разрубил одну из чёрных фигур надвое, пинком ноги сбросив её вниз. Лицо и ладони тотчас покрылись липкой, горячей кровью.
Дружинник заметил, что тела врагов были беззащитны – они не надели латы, вероятно, чтобы облегчить подъём на стену. Эта мысль приободрила его, и новым взмахом он перерубил верёвку, привязанную к крюку. Со щелчком она лопнула, и мужчина услышал, как несколько человек, судя по звукам, рухнули на лёд.
На стене разгорелся ожесточённый бой. Атакующих было не меньше дюжины, и один из них, ловко извернувшись, нанёс Вячеславу точный удар в грудь. Дружинник тяжело выдохнул, но, несмотря на боль и усталость, продолжал размахивать клинком и вопить во всё горло, призывая подмогу.
Через несколько мгновений крики «Караул!» начали передаваться по цепочке, и дозорные, привлечённые шумом битвы, устремились к Вячеславу, который из последних сил сдерживал натиск врага.
Наконец, отовсюду донёсся топот множества ног – вверх по лестнице на стену спешил отряд городской стражи. Оправившись от внезапного нападения, ратники начали теснить лазутчиков к краю стены, одного за другим сбрасывая их в пропасть.
Всё завершилось за считаные минуты.
Очистив стену, измотанные дружинники оглянулись, желая убедиться, что никто больше не пытается прорваться внутрь.
Они тяжело дышали, вытирая взмокшие лбы.
Вячеслав засунул ладонь под латы и, достав, поглядел на нее. Пальцы были в крови. Рана оказалась неглубокой, но мужчина почувствовал, как у него закружилась голова, а ноги обмякли. Прикрыв глаза, он оперся влажной ладонью о покрытый наледью каменный парапет.
– Что случилось? Прорыв? – послышался крик старшего, бегом приближающегося к ним.
– Да, но всё уже кончилось, – ответил Беляй. – Как услышали зов – так прибежали и поскидывали их со стен.
– Молодцы! – похвалил тот. – Кто заметил?
– Вячеслав. Он увидал и первым вступил в бой!
Старший подошёл к изборовчанину и, похлопав по плечу, заглянул в уставшие, подёрнутые мутной пеленой серые глаза.
– Молодец! – произнёс он. – Будешь поощрён! А вы все – мигом на свои места! Вячеслава – в дружинную избу, отдыхать. Его дозор на сегодня окончен. Великий князь благодарит тебя за службу.

***

Быстрые шаги Ивана эхом разносились по коридорам княжеских палат. Голова городской стражи был мрачен и сосредоточен. Он спешил доложить о событиях, развернувшихся на стенах.
Услышав настойчивый стук в дверь, Роговолд отложил очередной свиток, груда которых лежала перед ним, и поднял тяжёлые веки, припухшие от усталости.
– Войди! – негромко произнёс он.
В покои ступил Иван, тяжело дыша после стремительной ходьбы. Коротко поклонившись государю, он быстро произнёс, отвечая на его вопросительный взгляд:
– Ночью была попытка приступа.
– Этой ночью? – поднял брови Роговолд. – Уже утро. Почему меня не разбудили?
– Дело было перед рассветом. Попытку прорыва тут же отразили, и пока я организовывал усиление – уже занялась заря. Не было необходимости беспокоить тебя.
– Хорошо. Как только я увидел, что люди Владимира собирают метательные орудия на льду, я сразу понял, что это неспроста, – пожав плечами, ответил Роговолд. – Было очевидно, что им не перекинуть ядра через стены. Я это знал.
Князь потёр веки подушечками длинных, тонких пальцев.
– Расскажи подробнее, как всё было.
– Они отвлекли внимание ударами с юга, а сами попытались подняться на укрепления недалеко от Бирюзовых ворот, – чётко доложил голова стражи. – Наш дружинник, Вячеслав, заметил неприятеля и вступил в бой. Проявил себя отлично. А потом сбежались и остальные.
– Поощрите его. Он оказал городу услугу. Подумай, может, такого воина следует повысить? Пусть, например, будет старшим дозора. Он не ранен?
– Ранен. В грудь.
– Что ж, когда излечится – пусть принимает новую должность. Но пока – только подсобные работы. Мы должны ценить верность.
– Хорошо. Велишь ли ты сделать что-то ещё?
– Да, – подумав, ответил Роговолд. – Вряд ли они попробуют снова, но на всякий случай стражу на стенах нужно усилить. Увеличь число людей наполовину. На этом всё. Ступай.

Глава 9. Что есть Бог
– Вы куда тащите меня, люди добрые? – причитал Антон, пока несколько стражников, угрюмых и бородатых, вели его под руки в сторону посадного терема. – Я что, разбойник какой?
– Будешь знать, как языком трепать! – язвительно воскликнул Прохор, семенящий за ними. – Тимофей Игоревич тебя в бараний рог скрутит!
Тиун был доволен. Придя в кабак, где недавно его отмутузили, старик с удовлетворением увидел черноволосого наглеца на том же месте – за небольшим столом у дальней стены. Указав пришедшим с ним вооружённым мужчинам на Антона, он с улыбкой глядел, как сначала в страхе разбежались его приятели, а затем и самого обидчика, лицом вниз, потащили к выходу.
– А я ведь тебе говорил, кому служу, предупреждал. Ну ничего, теперь спеси у тебя поубавится! – пугал управляющий. – Будешь как шёлковый! Если, конечно, посадник тебя надвое не разорвёт! – добавил он, хихикнув.
Пленник недоумённо озирался по сторонам, слушая угрозы вполуха. Сначала черноволосый решил, что его просто поколотят, а затем отпустят на все четыре стороны. Но когда стражники втащили его вверх по ступеням в ворота внутренней крепости, а потом поволокли к величественному, приземистому строению, возведённому из чернодерева, мужчину охватило волнение. Сердце забилось чаще, и он ощутил, как внутри нарастает тревога.
«Неужели действительно у этого задохлика есть кто-то серьёзный? Я думал, он просто болтает», – мрачно подумал он, глядя по сторонам.
– Кого вы там приволокли? – спросил стоящий у входа в посадный терем охранник, пытаясь разглядеть лицо черноволосого пленника. – Нахрен он тут нужен?
– По приказу Тимофея Игоревича! – бойко сообщил Прохор. – Он самолично велел этого… – на мгновение управляющий замялся, подыскивая нужное слово, – невежу привести.
– Раз приказ посадника – ладно…
– Давайте его внутрь, мужики! – скомандовал тиун.
Антона потащили наверх, в терем. Его ноги, обутые в потёртые кожаные сапоги, безвольно стучали по деревянным ступеням.
Мужчина с удивлением рассматривал окружающую обстановку. Изнутри жилище выглядело ещё более роскошным, чем снаружи. Шкуры, серебро, изысканная резьба, украшавшая стены, свидетельствовали о богатстве и влиятельности человека, владеющего всем этим.
Антон почувствовал, как холодок пробежал по спине. Он никогда не видел ничего подобного. Раньше ему не доводилось бывать в таких местах.
Сквозь зал, украшенный массивными красными гобеленами, на которых была выткана чёрная зубастая щука, его повели дальше, вверх по лестнице, искусно украшенной резьбой по чёрному дереву. Затем – по коридору, едва освещённому, вглубь здания.
Наконец, Прохор, теперь горделиво шествующий впереди, остановился у высоких дверей. С ухмылкой взглянув на испуганного пленника, он громко постучал в них костяшками пальцев.
– Кто? – донёсся изнутри низкий голос посадника.
– Тимофей Игоревич, это я, тиун! – подобострастно ответил старик, приложив ухо к створке. – По твоему велению притащили наглеца из кабака. Темноволосый который.
Несколько мгновений из покоев не доносилось ни единого звука. Видимо, хозяин пытался вспомнить, о ком говорит его слуга.
– Ладно, заводи! – наконец приказал он.
– Ну всё, теперь узнаешь, с кем связался, – тихо прошептал на ухо пленнику Прохор, открывая двери.
Антона грубо втащили внутрь и бросили в центр просторной комнаты. Стоя на коленях, он поднял глаза, украдкой озираясь.
В углу горел очаг, сквозь окна струился тусклый свет пасмурного зимнего дня. Пахло деревом и дорогим вином. У самого огня, развалившись в кресле, сидел незнакомый ему человек. В руках у него был массивный серебряный кубок.
«Видать, это и есть посадник».
Незнакомец был крупным мужчиной. Его могучие руки свободно лежали на подлокотниках, а крепкие ноги, похожие на бочонки, были широко расставлены. Вид этого человека вызывал у Антона мурашки – такой уверенностью и могуществом веяло от него.
Посадник был одет в дорогой кафтан из красной парчи, густо расшитый золотом. Ворот этого одеяния, окружавший его толстую, могучую шею, был оторочен чёрным, блестящим мехом. Волосы цвета вороньего крыла были заплетены в тугую косу, на северный манер.
– Это он говорил, что мне перепадёт? – смерив стоящего перед ним на коленях мужчину хмурым взглядом чёрных глаз, негромко осведомился Тимофей.
– Да, хозяин! – залепетал Прохор. – Он самый!
– Что ж, хорошо, – кивнул тот и, обратившись к Антону, насмешливо добавил: – Ну что, давай, показывай, чего именно ты мне собрался всыпать.
Пленник затравленно покосился на выход. Бежать было бесполезно. Ввязываться в драку – тоже. Помимо посадника, с которым Антон вряд ли справился бы даже один на один, здесь находились ещё двое плечистых молодцов с оружием.
– Да я не то чтобы прямо так говорил! – с виноватой улыбкой, заискивающе пролепетал он. – Я же пошутил просто!
Тимофей, усмехнувшись, взял своей широкой, похожей на медвежью лапу ладонью серебряный кувшин и наполнил опустевший кубок.
– Ты знаешь, кто я?
– Да, ты глава Радограда! Я как только тебя увидал – сразу понял, что человек высокого полёта! Даже решил поначалу, что к князю меня привели! – льстиво ответил Антон.
– Правильно, – самодовольно подтвердил Тимофей. – Это мой город. А ты оскорбляешь хозяина в его владениях, проявляешь неуважение. Известно ли тебе, что я могу сделать с такой дерзкой вошью, как ты?
Он подался могучим телом вперёд. Стул под его весом жалобно заскрипел.
– К примеру, я прямо сейчас могу повелеть посадить тебя на кол. Знаешь, как это происходит? Мои люди вобьют между твоих ног толстую жердь, а потом поднимут и воткнут в землю так, чтобы ты постепенно насаживался на неё всё сильнее, пока она, наконец, не вылезет из твоего поганого рта.
Глаза Антона забегали. Угроза казалась реальной. Он легко мог поверить, что по взмаху руки этого человека с ним могли расправиться.
– Да не было такого, милостивый посадник, – испуганно заблеял он. – Я думал, что старик этот просто болтает, цену себе набивает! Заладил: «Тимофей Игоревич, Тимофей Игоревич»! Знал бы я тогда, кто это – разве стал бы языком чесать? Да ни в жизнь!
– Тебе не ведомо, кто в Радограде посадник? Не местный?
Пленник почувствовал, что за это можно зацепиться и вымолить прощение. Сделав скорбное лицо, он жалостливо заверещал:
– Нет, Тимофей Игоревич. Только на днях прибыл, ещё не обвыкся.
– Откуда?
– Из Белых Вод. Деревеньки…
– Я знаю, что такое Белые Воды! – грубо осёк его глава столицы. – Ты оттуда родом?
– Нет.
– Откуда ты пришёл в деревню?
Антон на мгновение задумался, не зная, как именно лучше ответить на вопрос.
– Недалеко от границы восточной был, – уклончиво сообщил он. – Потом к Радони двинул. Скитаюсь, одним словом! – и тем же тонким голоском продолжил увещевать: – Прости меня, ради Владыки! Отпусти, буду тише мыши сидеть, больше никогда обо мне не услышишь!
Посадник встал. С глухим стуком опустив кубок на стол, он медленно подошёл к Антону.
– А как же ты, вошь, в город-то попал? Ты, может, зодчий или целитель?
– Коли тебе надобно – кем угодно стану, хоть зодчим, хоть знахарем, хоть езистом! Только отпусти, а?
Тимофей взмахнул могучей рукой и несильно ударил пленника по уху. Однако даже такой оплеухи хватило, чтобы тот едва удержался на ногах. Голова мужчины сильно качнулась в сторону, в ушах зазвенело.
– Ты, сука, будешь шутки шутить? – зло процедил посадник. – Ты как в столицу попал?
От удара плащ Антона съехал, и взгляд цепких глаз Первого наместника упал на отвратительный белый шрам, протянувшийся от уха до уха.
– Понятно, пёс, чем ты на границах занимался.
Подняв глаза на довольного Прохора, внимательно наблюдающего за экзекуцией, он скомандовал:
– А ну, выйдите все отсюда!
– В-выйти? – не понял тиун.
– Да, вы все! Оставьте нас наедине.
– Но…
– А ну, живо пошли вон!
Стражники и Прохор тут же исчезли за дверями, растворившись в темноте коридора. Проводив их взглядом, Тимофей, вернувшись в кресло, продолжил допрос:
– Как звать?
– Антоном.
В ушах пленника всё ещё стоял звон после удара.
– Ну так что, Антон. Как ты попал в город? Предупреждаю: соврёшь – живым отсюда не выйдешь. Голыми руками язык вырву.
Ответа не последовало. Мужчина, испуганно глядя на хозяина терема, не решался начать рассказ.
– Давай, говори, – поторопил его Тимофей. – Коли не соврёшь – будешь жить. Что ты, подкупил стражу? Родственники в городе есть? Или попросту соврал на досмотре у ворот?
– Притворился отцом девочки-целительницы, – нехотя, глядя в пол, ответил пленник. – Якобы с ней иду.
– О, как! – удивлённо воскликнул посадник. – Вот это ты придумал! А настоящий отец где? – и, подавшись вперёд всем телом, тихо прошипел, вцепившись в допрашиваемого взглядом: – Зарезал?
Антон снова не ответил. Признаться в убийстве – это не шутка! За такое могут тут же казнить.
– Вижу по глазам, что убил, – усмехнувшись, понял Тимофей. – Рисковый ты парень! А что же она, “дочка” твоя, тебя страже не выдала? Кинули бы в темницу – и дело с концом! Почему не рассказала, а?
– Я… Отрезал…
– Что? – не разобрал посадник. – Что ты сделал?
– Я отрезал ей язык! – вдруг выкрикнул Антон, посмотрев Тимофею прямо в глаза.
Тот и так уже всё понял. Смысла молчать и притворяться простодушным дурачком больше не было.
С леденящей душу улыбкой пленник, не моргая, посмотрел прямо в чёрные глаза главы города. Тень безумия легла на его лицо. Казалось, Антон был сумасшедшим и только для вида прикидывался нормальным.
– Я убил её отца, а ей самой отрезал язык, чтобы меня не выдала, – прошипел он.
Тимофей уважительно покачал головой, отхлебнув из кубка. Такого он не ожидал от этого, недавно ещё умоляющего о снисхождении, человека.
– И куда ты её дел? – с живым интересом осведомился он. – Девчонку эту. После того как вас пропустили?
– А я её продал! – не переставая жутко улыбаться, сообщил убийца.
Глаза его, отражая свет пламени, пляшущего в очаге, источали жуткое, бесовское сияние.
– В публичный дом. За пару медяков и бутылку хлебного вина! На них я как раз пил, когда твой тиун пришёл за своим недоумком-братцем.
Тимофей Игоревич несколько мгновений молчал, пытаясь осмыслить услышанное. В комнате повисла звенящая тишина.
Внезапно он разразился громким, раскатистым смехом. Убийца, видя реакцию посадника, сначала тихо и неуверенно, а затем всё громче и веселее присоединился к нему.
– С роду такой мерзости не слыхал! – утирая слёзы, задыхаясь от хохота, пробормотал хозяин терема. – Это ж надо – зарезал отца, дочке отсёк язык и потом ещё и продал горемыку за бутылку хлебного вина! Что ж ты за человек-то такой?
– Каждый борется за выживание и кусок. А другим ремеслам я не обучен!
Успокоившись, посадник поднялся и, подойдя к по-прежнему стоящему на коленях Антону, сел перед ним на корточки.
– А Зарога не боишься – такое вытворять? – прямо в глаза спросил он.
– Не боюсь! – не колеблясь, ответил тот. – Если он и есть, ему плевать! Ни разу не видел, чтобы он кого-то от чего-то защитил.
– Хочешь сказать – нет бога?
– Есть. Острый нож на поясе – вот настоящий бог! Он и защитит, и покарает, и брюхо набить поможет!
– Рисковый ты и бессовестный, – задумчиво произнёс Тимофей. – Если за три медяка готов сироту в публичный дом сдать, что тогда сделаешь за хорошую плату? За щедрую плату?
– Всё! – воскликнул убийца. – На всё буду готов!
Посадник взглянул на него другими глазами. Наступали непростые времена, и такой человек мог быть ему полезен. Очень полезен. Первый наместник князя медленно поднялся, нависнув над Антоном, подобно грозному утёсу.
– Согласен ли ты служить мне?
– Если ты будешь платить – да! Согласен!
Огонь весело потрескивал в очаге, отбрасывая дрожащие тени на стены. Из-за окон, с улицы, доносились приглушённые голоса людей и мерный стук колёс проезжающих мимо телег. Детинец жил своей размеренной дневной жизнью, наполненной звуками и движением.
Взяв со стола кубок, Тимофей без единого слова протянул его Антону. Продолжая стоять перед ним на коленях, убийца, не сводя глаз с лица посадника, сделал несколько глотков.
– Тогда у меня есть для тебя дело.
Хозяин терема говорил низким, похожим на звук надвигающейся грозы, голосом. Двое – горделиво возвышавшийся посреди комнаты Тимофей и притихший у его ног Антон – выглядели странно. Казалось, будто Первый наместник, подобно езисту, принимал клятву верности у новообращённого.
– Дело, достойное такого человека, как ты. Но не забывай, что только моя воля отделяет тебя от смерти. Я покупаю твой нож. Значит, теперь твой бог – я!

Глава 10. Огонёк надежды
За стенами шатра простиралась бескрайняя ледяная гладь замёрзшей реки, покрытая тонким, сверкающим снежным ковром. Вдалеке, словно мираж, в ночном мраке виднелся величественный и таинственный Радоград, а на его фоне мерцали огоньки многочисленных дозоров, бдительно стерегущих покой лагеря.
Луна, похожая на серебряную монету, неподвижно висела в небе, заливая пространство вокруг мягким, призрачным светом. Всё замерло в ожидании рассвета, кроме разве что, неугомонного ветра, который, не утихая ни днём, ни ночью, пронзительно выл, стараясь пробраться под одежду дружинников и в согретые пламенем очагов шатры.
В этот момент двое людей в большом лагере нашли свой укромный уголок, свою спокойную гавань, где время, казалось, остановилось.
Снаружи доносились приглушённые голоса стражников. В жаровне ярко горели поленья, отбрасывая мерцающие всполохи на тёмный, лоснящийся мех шкур, под которыми два тела сплелись, словно руки езиста, возносящего молитву Зарогу.
Однако, несмотря на уединённость, любовники не могли расслабиться и поддаться сладкой неге.
Владимир, лёжа на спине, напряжённо глядел вверх, на колеблющийся потолок шатра, погрузившись в мрачные раздумья. Лада, удобно устроившись на нагой, покрытой шрамами груди любимого, рассматривала его лицо, нежно перебирая русые волосы тонкими пальцами.
Князь, почувствовав её касания, улыбнулся, но тяжёлые мысли не оставили его.
– Что случилось, чем ты так обеспокоен? – наконец, тихо спросила девушка. – Я не могу видеть, как ты мучаешься! Облегчи груз, поделись им со мной.
С тяжким вздохом Владимир прикрыл свои голубые глаза.
– Думаю, ты и так всё понимаешь, – мрачно ответил он. – У меня есть опасение, что мы попали в тупик. Ничего не движется. Люди ходят с угрюмыми лицами, кажется, многие в лагере потеряли надежду. Ещё немного – и я сам присоединюсь к ним.
– Потеряли надежду? Почему?
– Начался зимобор, – пожал плечами мужчина. – Ещё немного, и Радонь растает. Осаду придётся снять. А до следующей зимы, когда можно будет попробовать снова окружить город, я вряд ли продержусь.
– Возможно, всё ещё образуется, – попыталась успокоить любимого Лада. – Правда на твоей стороне. Владыка поможет!
Владимир печально улыбнулся, взглянув на неё. Такая хрупкая, такая нежная. Он знал, что, ничего не смысля в военном деле, она сказала это только для того, чтобы поддержать своего любимого.
– Владыка поможет, если продлит зиму ещё на два месяца, – задумчиво отозвался он, коснувшись пальцами её густых каштановых локонов. – Но вряд ли он будет менять порядок вещей из-за ссоры двух князей.
– На два месяца, может, и не продлит, – согласилась Лада. – Но до конца зимобора – вполне может. Такое случается! Кроме того, я думаю, что Радонь в этом месте очень широкая, но зато не глубокая. Лёд тут держится за остров, и потому ледоход начнётся нескоро.
Мужчина невольно улыбнулся, слушая наивные рассуждения девушки.
– Я буду верить, что так и произойдёт!
Подавшись вперёд, он нежно поцеловал её. Среди множества людей в лагере только она не ждала от него никаких решений. Напротив, девушка сама давала любимому надежду, что хорошая идея вот-вот придёт.
Ситуация была крайне серьёзной. В любой момент могло наступить потепление – и тогда осада завершилась бы. Дружина Владимира тоже это осознавала и со страхом встречала каждый новый день, в то время как Роговолд начинал его с надеждой.
Если войско, не приведи Владыка, взбунтуется – что тогда произойдёт с ним? Могло случиться что угодно!
Но больше князя тревожило другое – что в таком случае будет угрожать Ладе? Прекрасная женщина посреди лагеря, полного озлобленных мужчин, не могла чувствовать себя в безопасности. Сейчас она под его защитой, но как долго это продлится?
Владимир получал вести из города. Его источники прикрепляли записки к стрелам и выпускали их в ночное небо, целясь в условленное место, где их и подбирали люди Ильи. Командующий знал о голоде, смертях и озлобленности горожан. Но пока дружинные избы Роговолда были наполнены верными воинами, рассчитывать на бунт внутри Радоградских стен не приходилось.
Кроме того, почти все лазутчики, с которыми князь поддерживал связь в начале осады, были пойманы городской стражей, которая на удивление хорошо выполняла свою работу.
– А когда мы поженимся – ты тоже будешь таким суровым? – Лада снова попыталась разговорить его.
– С чего вдруг мне быть суровым?
– С того, что ты князь! – пожала хрупкими плечами девушка. – У вас всегда есть какие-нибудь важные дела и мысли.
– Я обещаю, что на тебя моя суровость не распространится! – улыбнувшись, тихо ответил Владимир.
– А на наших детей? – с напускной серьёзностью спросила она.
– На них – тем более! – заверил её мужчина.
Лада почувствовала, как сердце забилось быстрее, а щёки обдало жаром. Она невольно положила руку на живот, но тут же, опомнившись, быстро убрала её.
– Командующий! – раздался крик снаружи. – Получено донесение!
Владимир, нахмурившись, тяжело вздохнул. Покидать объятья любимой совсем не хотелось, но того требовало дело. С нежностью поцеловав её, мужчина едва слышно произнёс:
– Прости, нужно идти.
– Конечно, ступай, – погладив суженого по небритой щеке, улыбнулась девушка. – Я подожду тебя здесь.
– Постарайся поспать, если меня долго не будет.
Торопливо одевшись, князь покинул шатёр, оставив Ладу, нагую и беззащитную, в одиночестве.
Выйдя наружу, он сразу ощутил ледяное прикосновение ветра и зябко поёжился.
У входа ждал Илья. Тысячник выглядел усталым, а его усы и борода, покрывавшие красное, обветренное лицо, были украшены серебристым инеем.
Не говоря ни слова, он протянул Владимиру обрывок бумаги, аккуратно свернутый в трубочку. Князь подошёл к одному из факелов, освещавших вход в шатёр, и, прищурившись, прочёл послание:

«В следующие дни ни от кого не принимайте донесений, не берите в руки записок из Радограда. Накажите воинам, чтобы они не имели сношений ни с кем и ни с чем, прибывшим из-за стен.
Скоро в столице произойдут печальные события. Но для вас, впрочем, они могут оказаться наоборот, радостными.
Ваш друг Т.»

Друг Т. – Владимиру была знакома эта подпись.
Первое письмо от загадочного Т. пришло через несколько дней после его победы под Изборовом. Тогда записка, принесённая тщедушным, едва волочившим ноги вестником, была пространной и говорила лишь о том, что в городе у него, законного наследника, есть верный друг. После этого Владимир неоднократно получал письма о состоянии дел в столице – и всегда они были удивительно точны. Т. описывал в них голод и отчаяние горожан, рассказывал, что способствует распространению порочащих Роговолда слухов.
Теперь же он остался едва ли не единственным источником сведений о происходящем в крепости. У князя были догадки, кем является незнакомец, но точно он не знал. Однако до сих пор таинственный осведомитель не давал повода усомниться в правдивости своих слов, и потому игнорировать их было нельзя.
Ещё раз перечитав записку, командующий поднял лицо на Илью, и его глаза засияли. Мужчина почувствовал, как в сердце вновь разгорается огонёк надежды. Вернув бумагу тысячнику, он негромко распорядился:
– Илья, оповести Драгомира, Святослава и Ярослава. Скажи, что я призываю их. Есть важное объявление.

Глава 11. Шёпот в ночи
На Радоград опустилась тихая ночь, укрыв столицу чёрным бархатным покрывалом. Человек в плаще с глубоким капюшоном, почти сливающийся с мрачными каменными стенами зданий, быстро шагал по безмолвным улицам города. Ледяной ветер яростно трепал его одежду, словно пытаясь сорвать её и раскрыть страшные тайны, скрываемые владельцем. Окна домов, тёмные и безжизненные, как пустые глазницы, безмолвно наблюдали за этим поздним прохожим.
Лавируя по дворам и извилистыми переулками, мужчина настороженно оглядывался по сторонам, проверяя, нет ли слежки. Его шаги были легки и бесшумны, как будто он был не человеком из плоти и крови, а одной из множества теней, заполонивших Радоград с заходом солнца.
Внезапно, остановившись у одного из перекрёстков, он щёлкнул языком, издав едва различимый сигнал. Размытая фигура, столь же незаметная, как и он сам, отделилась от стены и, словно паря над брусчаткой, плавно приблизилась.
– Оксана? – осведомился незнакомец.
– Да, – прозвучал низкий, грудной женский голос. – А кто ты?
– Я человек Тимофея Игоревича.
– Как тебя зовут?
– Не важно, – отрезал мужчина. – Для дела лучше, если ты не будешь знать моего имени. Следуй за мной.
– Да, сейчас.
Быстро вернувшись к стене, тень у которой недавно служила ей убежищем, женщина подняла большой мешок, перевязанный бечёвкой. Человек, присланный посадником, невольно поднёс руку к носу, уловив отвратительный запах гниения, исходящий от него.
– Какой смрад, – прошептал он. – Что это?
– Это нужно для ритуала, – пояснила знахарка.
– Хорошо. Тогда не будем терять времени.
Они поспешили, держась тёмной стороны улицы, к центру посада. Впереди шёл таинственный незнакомец, а его спутница с мешком на плече следовала за ним.
– Как быть с охраной? – голосом, подрагивающим от волнения, спросила Оксана. – Ворота в колодец хорошо охраняются.
– Да, – подтвердил мужчина. – У главного входа действительно дежурят стражники, но мы не пойдём к нему. Для нашего дела такая торжественность ни к чему. Нас интересуют желобы для наполнения пещеры. Там тоже есть охрана, но не постоянно. Их обходят дозором.
Сообщники петляли между постройками, стараясь запутать возможного преследователя, и наконец остановились на небольшой площадке, уютно спрятанной между каменными зданиями.
Знахарка с опаской осмотрелась, руки её подрагивали. Опустив глаза, она заметила широкую, в два аршина, круглую металлическую крышку с княжеским символом – чайкой, раскинувшей крылья в полёте.
Вокруг колодца располагалось двенадцать желобов. Они были сделаны для того, чтобы люди не скапливались у главных ворот, а могли заполнять пещеру из разных точек одновременно. Это значительно ускоряло подготовку к осаде. После использования их закрывали железными крышками, которые запирали на тяжёлые замки.
– Сколько времени потребуется на обряд? – постоянно озираясь, спросил спутник Оксаны.
– Немного, – ответила она, стараясь говорить как можно тише. – Около пяти минут.
– Хорошо, – кивнул тот. – Я был тут вчера и немного понаблюдал. Обход дозора занимает около пятнадцати минут. Когда они приблизятся, мы подождём немного, пока стражники отойдут. Пара минут на открытие замка и еще немного – чтобы его закрыть. За минуту до возвращения охраны нужно уйти. В общем, мы должны успеть, если не будем мешкать.
Спрятавшись за углом одного из стоящих рядом домов, подельники принялись молча ждать. Время тянулось медленно, словно густой мёд, капающий с ложки. Пахло печным дымом. Откуда-то донёсся протяжный вой одной из немногих собак, ещё оставшихся в городе.
Оксана прерывисто дышала. Её сердце бешено стучало в груди – казалось, оно вот-вот вырвется наружу.
Наконец, из-за поворота показался дозор – двое крепких стражников в тёплых, подбитых мехом плащах.
– Так вот, выменял я, значит, вчера четверть фунта хлеба, – послышался голос одного из них.
– Выменял? – откликнулся второй, сиплый и простуженный. – На что выменял?
– А на девчонку, – хихикнул первый. – У матери её. Сама мне предложила.
– Да ну! – не поверил сиплый. – Так и предложила?
– Ну. И была так счастлива когда я согласился, что руки мне целовала!
Несколько мгновений дозорные шли молча.
– А я не отдал бы хлеб.
– Да тебе лишь бы пожрать! Жизнь-то коротка, надо же и удовольствие получать! Но, конечно, каждому своё – кому еда, кому баба. Ладно, у меня тут хлебное вино осталось. Не хочешь выпить? А то ветер-то ледяной, до костей пробирает! Совсем окоченел, поди. У меня вот уже хер в сосульку превратился.
Остановившись, один из них достал из-под плаща бутыль. Кряхтя, дозорные принялись по очереди отпивать из неё, передавая друг другу. До Оксаны донёсся едкий запах дешёвого пойла.
Незнакомец, не отрывая взгляда от выпивающих дозорных, положил женщине руку на плечо.
– Приготовься.
Наконец, сосуд исчез в складках плаща. Утирая рукавами бороды, стражники, покачиваясь, продолжили обход, шаг за шагом удаляясь от желоба.
– Пошли!
Стараясь не шуметь, они вдвоём подбежали к желобу, склонившись над ним. Несколько мгновений – и мужчина, достав из кармана отмычку, открыл замок. Уперевшись руками в железную крышку, он попытался сдвинуть её с места.
Заслонка не поддавалась.
– Давай, помоги!
Вдвоём, напрягая все силы, они смогли медленно, со скрежетом, сдвинуть железяку в сторону. Под ней показался чёрный желоб, ведущий в хранилище воды.
– Так достаточно?
– Да.
– Хорошо, приступай.
Оксана, дрожа от холода и волнения, начала развязывать бечёвку, которой был перевязан мешок. Затем, подняв его, она с грохотом вытряхнула оттуда что-то бесформенное.
В воздухе разлилось отвратительное зловоние. Мужчина, зажав нос, едва смог сдержать приступ тошноты. На земле у его ног лежала большая мёртвая собака со вспоротым брюхом. Её гниющие внутренности, вывалившиеся из распоротого живота, были густо усыпаны копошащимися личинками.
Оксана, прикрыв глаза, опустила руки на смердящую требуху. Опарыши тут же покрыли её ладони. Затем раздался её тихий, глубокий голос. Женщина принялась шептать заговор:

"Гниющая плоть, воду обрати в яд,
Кто ею напьётся – кровью захлебнется
Кто руки ополоснёт – в могилу сойдёт
Кто запах вдохнёт – мигом помрёт
Кто еду сварит – земле кости подарит"

В темноте, окружающей подельников, что-то неуловимо изменилось. Незнакомец вдруг увидел, как вокруг туши собаки сгущается мрак. Он стал плотным, пульсирующим, почти осязаемым – словно живое существо.
Несмотря на леденящий холод, лицо мужчины обдало жаром. Тихий шёпот, невнятный и зловещий, пронёсся над площадью. Какие-то размытые силуэты скользнули по крышам и стенам окружавших их домов, а затем – по мощёной булыжником мостовой, стекаясь к сидящей на корточках Оксане.
Женщина, словно обессилев, со стоном опустилась на ледяную брусчатку. Её дыхание было прерывистым, тело сотрясалось от напряжения. Собрав последние силы, она непослушными руками подняла разлагающуюся тушу и бросила её в чёрное отверстие желоба.
Через мгновение до её слуха донёсся едва различимый всплеск.
– Всё?
Мужчина говорил отрывисто, нетерпеливо. Он пристально глядел на очертания окружающих построек, пытаясь разглядеть во мраке приближающийся дозор.
– Да, – едва слышно ответила Оксана. – Я закончила.
Женщина сидела, покачиваясь из стороны в сторону, словно осенний лист на ветру. Было ясно, что ждать от неё помощи не имело смысла. Поэтому сообщник, поплевав на ладони, начал, пыхтя, двигать крышку обратно. К его радости, назад она шла легче, и вскоре ему, хоть и с трудом, но всё же удалось вернуть заслонку на место.
Подняв Оксану под руку, он, поддерживая её – женщина едва могла идти, – так быстро, насколько это было возможно, направился обратно, туда, откуда пришли: в тенистый, безлюдный переулок.
Знахарка начала задыхаться. Казалось, ей не хватает воздуха, но незнакомец тащил её всё дальше и дальше от колодца, не давая перевести дух.
Наконец они остановились. Знахарка была бледна, как снег. Её обычно полные, красиво очерченные губы цвета спелой вишни посинели и были плотно сжаты. Кожа на лице обвисла, женщина будто постарела на несколько лет.
Пошатнувшись, она оперлась об угол дома и издала странный, рычащий звук. Затем её вырвало на покрытую льдом брусчатку чем-то чёрным и зловонным. Мужчина с отвращением смотрел, как целительница, лишившись сил, медленно сползла по стене, сев прямо в лужу собственной блевоты.
– Дело точно сделано? – тихо спросил он.
– Да, – едва дыша, ответила Оксана. – Это древний заговор. Он… он усиливает гнилую плоть. Вода… она отравлена. До новой луны любой, кто коснётся её, умрёт… Плата… Мне обещали щедрую плату.
– Хорошо, – кивнул незнакомец.
Сев перед ней на корточки, он наклонился, пытаясь отыскать что-то в бесчисленных складках плаща. Стараясь прийти в себя, женщина, хватая ртом морозный воздух, наблюдала за ним из-под полузакрытых век.
– А, вот, наконец-то нашёл! – радостно произнёс мужчина. – Я уж было подумал, что забыл!
Оксана посмотрела на ладони незнакомца, ожидая увидеть кошелёк с деньгами. Но вместо этого она заметила в них нож, лезвие которого холодно сверкнуло, отражая лунный свет.
Знахарка не успела опомниться, как мужчина быстрым движением выбросил руку вперёд, ударив её ножом в живот. Женщина попыталась зажать рану рукой – в тот же миг последовали новые удары: в грудь, в бока.
Задохнувшись, ведунья начала заваливаться в сторону. Дёрнувшись, упала на холодную мостовую, беспомощно подняв глаза на убийцу.
– Моя девочка… Пелагея… – едва слышно прошептала она. – Позаботься о ней.
Мужчина, безразлично глядя на умирающую сообщницу чёрными глазами, поблёскивающими из-под капюшона, принялся деловито вытирать клинок о её одежду.
– Жаль, но твоей дочке придётся самой позаботиться о себе, – с издёвкой произнёс он.
– Она умрёт… Она совсем маленькая… Тимофей обещал… Сволочь…
– Ты только что убила тысячи людей – и взрослых, и детей.
Голос незнакомца стал ледяным. Оксана увидела, как его губы исказила странная, жуткая улыбка.
– А беспокоишься только об одном ребёнке! Что ж, я могу это понять – своя рубашка ближе к телу. Но не тебе винить Тимофея Игоревича, падаль…
Глаза женщины расширились от ужаса. Её обманули. Заставили совершить ужасное преступление и, не выполнив обещания, обрекли на смерть единственного человека, которого она любила.
Под ней разливалась лужа крови, в полумраке улицы казавшаяся абсолютно чёрной. Собрав последние силы, ворожея схватила незнакомца за грудки и, широко раскрыв глаза, посмотрела ему прямо в лицо.
– Пред ликом Ночи… Проклина…
Молниеносным, отточенным движением мужчина всадил уже было вытертое лезвие в её горло. Осекшись на полуслове, Оксана захрипела.
– А вот этого не нужно, – тихо произнёс он, медленно проворачивая нож, всё больше увеличивая рану. – Проклятия нам ни к чему. Грех это.
Глаза целительницы постепенно угасли. Человек снова вытер клинок о её одежду, молча встал и, бесшумно ступая по брусчатке, растворился в темноте ночных переулков.

***

Над Радоградом разгоралось раннее зимнее утро. Солнечные лучи, едва коснувшись земли, осветили вход во Всеславов колодец, закрытый массивными коваными воротами с княжеской чайкой.
Несмотря на ранний час, сонные люди, зябко кутаясь в тёплую одежду, уже спешили к нему, стремясь набрать воды. Она была нужна горожанам для питья, умывания и приготовления пищи. Постепенно собираясь, они выстраивались в очереди, занимая места друг за другом в ожидании открытия входа.
Наконец, громко звякая ключами, появился старший дозора и, отперев тяжёлый замок, с громким скрежетом распахнул створки при помощи охранявших их стражников. Очередь медленно начала движение в пещеру, наполненную живительной влагой.
У ворот останавливали каждого и, тщательно обыскав, разрешали пройти дальше. Набирая воду в вёдра, меха и фляги, горожане уходили, и на их место вставали другие.
Десяток за десятком. Сотня за сотней.
Людской поток двигался неторопливо, словно мороз сковал и его. Чтобы скоротать время, радоградцы обменивались новостями, обсуждая последние события. Затем, дождавшись своей очереди, они черпали воду и, выйдя из пещеры, направлялись обратно к своим домам, где их ждали семьи.
Отовсюду звучал скрип колёс многочисленных телег. Из дружинных изб прибывали вереницы повозок с большими, пузатыми бочками. Дружинникам требовалось много воды для приготовления пищи княжеским ратникам.
Охрана у ворот громко закричала:
– Расступитесь!
Вода для нужд войска отпускалась без промедления и очереди. Повинуясь требованию стражи, горожане начали тесниться к стенам, освобождая проезд. Наполнив бочки, дружинники уехали – утром у них дел невпроворот и задерживаться нельзя.
Очередь снова двинулась, и скучающие, сонные охранники, зевая, продолжили досматривать пришедших.
Двое дозорных приблизились к воротам. Те, кто ночью охранял крышки желобов. Они шли, шатаясь, источая резкий запах перегара. Старший, взглянув на их помятые, опухшие лица, строго свёл брови.
– Надрались? – грозно осведомился он. – И где только пойло нашли?
– Пропустите без очереди, – виновато потупив взор, пробормотал один из выпивох. – Ради Владыки пропустите. Помираем так охота горло промочить! Еле утра дождались.
Их товарищи у ворот рассмеялись, глядя, как жалостливо незадачливая парочка просит о снисхождении. В тот момент оба они были похожи на побитых дворовых собак.
– Ладно, идите, – махнул рукой старший. – Что с вас взять, недоумков! Потом разберёмся.
С благодарностью поклонившись, пьяницы радостно засеменили внутрь колодца, расталкивая недовольно ворчащих горожан. Набрав воды во фляги, они вскоре вернулись обратно, с наслаждением прихлёбывая студёную жидкость. Их лица выражали ни с чем не сравнимое блаженство.
– Ну что, олухи, стало легче? – спросил старший, глядя на их помятые физиономии, расплывшиеся в улыбках.
– Да, не вода, а мёд!
– Вот вы сами пили всю ночь, а товарищам у ворот погреться не дали! – осуждающе произнёс один из стражников.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=72074464?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.