Главная страница | Популярно о медицине | Скорая. За кулисами жизни и смерти

Скорая. За кулисами жизни и смерти
Дмитрий Болтунов
Дмитрий, успешный хореограф, работающий со спортсменами и артистами, решает уйти из балета после травмы своего ученика. Разочаровавшись в системе, где здоровье приносится в жертву результату, он поступает в медколледж, мечтая помогать танцорам восстанавливаться. Однако судьба приводит его на скорую помощь, где вместо изящных па он сталкивается с кровью, болью и хаосом улиц.
Постепенно Дмитрий осознает, что медицина – это не только лечение тел, но и попытка понять души. Его собственные демоны – вечный недосып, проблемы со здоровьем, травмы прошлого, конфликты с коллегами – переплетаются с историями пациентов.
«Скорая» – это не история о подвиге. Это исповедь того, кто сломался, но успел увидеть свет в самом мраке: благодарность пациентов или молчаливое рукопожатие коллеги после ночи в реанимации. Книга не даёт ответов, но заставляет спросить себя: сколько боли может выдержать человек, прежде чем скажет «хватит»?

Дмитрий Болтунов
Скорая. За кулисами жизни и смерти


Скорая. За кулисами жизни и смерти
Как артиста БАЛЕТА стал фельдшером скорой помощи
Болтунов Дмитрий
2025
Оглавление
Введение
Глава 1. Из Ада в Чистилище
Глава 2. Корона
Глава 3. Гипертонический криз
Глава 4. Инфаркт миокарда
Часть 5. Очередь
Часть 6. Сахарный диабет
Глава 7. Не пьёт
Глава 8. Хлебушек
Глава 9. Семейная сцена
Глава 10. Апокалипсис
Глава 11. Народная анестезия
Глава 12. Почему женщины убивают
Глава 13. Домашние антибиотики
Глава 14. Роды
Глава 15. Преступная невнимательность
Глава 16. Лапы холода
Глава 17. Свадьба
Глава 18. Треугольник смерти
Глава 19. Ранняя выписка
Глава 20. Редкий зверь
Глава 21. Мозговой крик
Глава 22. Киви
Глава 23. Новый год
Глава 24. Тени
Глава 25. Последняя надежда
Глава 26. Панкреонекроз
Глава 27. Народная медицина
Глава 28. Дуремар в юбке
Вместо эпилога

Введение
– Нет, нет, нет! Не так! Артём, это не то. Твои движения – это твой язык, речь, мысли и чувства. Ты жестом, движением, танцем, рассказываешь историю. Историю своего героя. Твою историю. И стиль движения – это необходимая часть речи. Ты – француз, и говоришь не по-русски. При этом, ты крестьянин, обезумевший от любви, ослеплённый ею, ты – безумен. Тебя окружают видения девушки, которая тебя не любит. Голоса шепчут жуткие вещи. Ты пытаешься убежать. Спастись. Скрыться во мраке ночи. И не только ночи. Любовь вместо того, чтобы нести свет, погрузила в бездну отчаяния. Именно это свело тебя с ума. Именно поэтому ты подчиняешься жутким голосам в твоей голове. Ты убиваешь себя прыжком в свободу. Полёт и смерть. И не забывай пластику – движения должны быть одновременно лёгкими, как в полноги, плавными и несмотря на безумие – широкими. Вспомни, мы ходили с тобой на выставку Ван Гога. Помнишь картину «Красные виноградники в Арле»? Вспомни краски, мазки, нанесённые холст. Они должны быть такими же. Условными, но максимально конкретными. И не забудь про перелом, когда ты начинаешь видеть и слышать то, что никто, кроме тебя, не видит. И музыка, музыка! Чувствуй её переходы. Под кажущейся весёлостью скрывается бездна грядущей трагедии. Внутреннее напряжение. Ощути его. Передай его зрителю. Зритель должен тебе верить.
Артём держал руки на поясе и глубоко дышал, смотря немного исподлобья. Парень внимательно слушал и анализировал. Рёбра тяжело поднимались и опускались после сложнейшей вариации. Мы замахнулись на великое – на шедевр Ролана Пёти? «Арлезианка». Сумасшедших очень сложно играть, очень сложно проникнуть в их сознание и донести зрителю. А здесь ещё требуется буквально филигранная техника движения, когда важны даже положение пальцев и направление взгляда.
– Да! Лучше! Лучше! Короче движение! Не лети! Ты не лебединое озеро танцуешь! Короче движение! А ноги раскрывай как положено! Прыгай без прыжка! Резче руками! Нет, ты не видишь призрака, ты видишь рояль! А вот прыжок в окно хороший.
На часах восемь часов утра. Раз за разом мы проходим эту вариацию. Что-то исправляется, что-то нет, появляются новые и новые детали. Этот номер должен быть лучшим. Я верю в Артёма. А он верит мне.
Сначала ему казалось дикостью идти со мной после репетиции в Пушкинский музей, смотреть картины, читать рассказ неизвестного Альфонса Доде «Арлезианка», слушать музыку до момента, когда можно спеть её наизусть, бесконечно беседовать вместо того, чтобы репетировать, смотреть, как танцуют эту вещь разные артисты. Но это дало свои плоды. Артём меня понял. Результаты этой внутренней работы появились почти сразу.
Мы репетировали практически каждый день. Французский стиль танца давался тяжело. Тело сопротивлялось. Оно привыкло совсем к другим подходам. Другие прыжки, другие руки, другая манера. Но шаг за шагом, час за часом, репетиция за репетицией – и Артём начал говорить на французском языке.
Пот, застилающий глаза, сцепленные до скрежета зубы, ноющие мышцы, срывы, ранние подъёмы и недосып, но мы вышли на сцену. Артём вжился в роль.
На экзамене я сидел в световой рубке и сам вёл его лучом прожектора в кромешной темноте сцены. У самого пот стекал по вискам от напряжения. Ничего не спрятать, ничего не скрыть. Он один, освещённый светом, живёт на огромной сцене. Его герой мечется по сцене. Он реально слышит жуткие голоса, доказывающие, что жизнь бессмысленна, его любовь предана и единственный выход – это смерть. Его безумный взгляд виден даже сверху. Блеск пота на теле подчёркивает каждую мышцу, каждое движение, добавляя игру света и тени в танце. Кажется, что это пот из-за бредовой лихорадки.
Последний прыжок. Свет резко гаснет.
В зале сначала царит молчание. А потом он взрывается аплодисментами. Победа. Мы покорили недосягаемую вершину.
А потом пришла беда.
В кармане завибрировал телефон. На часах было восемь часов вечера.
– Да? Артём, что случилось?
– Дмитрий Валерьевич, я не смогу завтра прийти на репетицию.
– Почему?
– У меня травма, – это был удар под дых, – я сегодня упал с прыжка и подвернулась правая стопа. Там что-то хрустнуло, отекло, а теперь синяк.
Год назад я сам упал с прыжка, подвернул стопу и всё было именно так, как описал Артём.
– Ты был у врача? – я чувствовал, как в горле начало пересыхать. Через месяц у парня главный экзамен, путёвка в жизнь – классический танец. Если это разрыв связок голеностопа, то сдать практически нереально.
– Да. Он сказал, что разрыв.
Сердце в груди на секунду замерло, а потом бешено заколотилось.
– И? Какое-то лечение назначил?
– Ну… Сказал три недели полного покоя.
«Но это самоубийство!», – заорал внутренний голос.
– Плохо, – прохрипел я, стараясь не терять контроль над собой.
«Ну почему у нас нет балетных врачей?! Или хотя бы спортивных, разбирающихся в балетной специфике?!», – продолжил бушевать внутренний голос.
– Ты же понимаешь, что покой – это плохая идея?
В трубке повисла тишина, но я почувствовал, что парень кивнул.
– Хорошо. Тогда слушай…
Я рассказал Артёму, как восстанавливался сам. Меня реабилитировал отец, человек с ветеринарным образованием. Звучит дико. Но через две недели я уже мог полноценно заниматься и выходить на сцену.
А ещё это событие привнесло новизну в мою жизнь. В голове зародилась мысль, и я её думал. Долго. Я её отрицал. Говорил, что это невозможно. Я не справлюсь. Я слишком тупой и не смогу нести такую ответственность. А потом, когда уже начал чувствовать, что эта проклятая идея не даёт спать, я заключил с собой сделку.
Я пойду в медицину. Но не лечить людей. А помогать балетным восстанавливаться после травмы и, главное, не допускать таких глупых травм.
Я был уверен тогда и уверен сейчас – система обучения балетных детей устарела. Парадигма, что травмы нормальны, ошибочна.
Артём поломался не потому, что неудачно приземлился. Это произошло на уставшие ноги. Целый год ребёнка гоняли по конкурсам и соревнованиям, он брал золотые медали практически нон-стопом. А ещё бесконечные спектакли, концерты и дикие нагрузки помимо обучения – и организм просто не выдержал. Хотя сейчас я понимаю, что и это неосновная проблема. Нет культуры здоровья. Оно не ценится и выступает разменной монетой в угоду амбициям.
Артём успел частично восстановиться к экзаменам. Его взяли в Большой театр. Сейчас у него всё хорошо.
Но мысль, засевшая в голове, терзала меня до самого выпуска.
Я сидел в кабинете декана после защиты диплома и вполуха слушал утешения о том, что не удалось защититься, как ожидалось. Мне было всё равно.
– Елена Борисовна, мне безразличен этот диплом. Получил, и слава Богу. Верите, мне всё равно на Нину Васильевну и её друзей. О том, что так будет, стало понятно на третьем курсе, когда я высказался о её компетентности. Точнее, об отсутствии таковой. Тем более Андрей Александрович поставил мне неуд за диплом, но сам сказал, какие видео показывать на защите. Я вообще не планирую работать в этой сфере. Я буду поступать в медколледж на лечебное дело.
Повисла тишина.
– Дима, ты точно понимаешь, что делаешь? – декан была очень удивлена. – Ты же понимаешь, что это будет работа с наркоманами, бомжами и алкашами?
Было весьма необычно слышать от кандидата филологических наук такой сленг. Я не удержался от улыбки, но, честно говоря, об этом я как-то не подумал. Уверенности у меня чуть поубавилось.
– Конечно, понимаю, – не моргнув глазом ответил я. – Только я не планирую ездить на скорой помощи.
– А зачем тогда? – Елена Борисовна с интересом посмотрела на меня поверх очков.
– Потом как-нибудь расскажу. Когда всё получится.
Так я сделал шаг в новый для меня мир.
Мир медицины, бессонных ночей, анатомии, крови, больных людей, цинизма, чёрного юмора и иногда спасённых жизней.
– Дима, как тебя занесло в медицину?
– Д-а-а-а… Это длинная история.
И сразу в голове появляется образ балетного зала, темнота за окном, восемь часов утра на часах. И Артём стоит, упёршись руками в бока. Грудная клетка поднимается и опускается, создавая гипервентиляцию. Пот стекает по лицу и по шее, помогая избежать гипертермии и перегрева. А я стараюсь объяснить ему, как сыграть шизофренический бред с голосами в голове и галлюцинациями. Интересно, а сам хореограф понимал, какую болезнь заставлял играть первого танцора? Скорее всего, да. Очень уж натурально получилось. Хотя это мог быть и алкогольный делирий. Но про алкоголь в балете ничего не сказано. Так что…
А Артём молодец. Иногда я смотрю на записи, где он танцует сольные и даже ведущие партии в Большом театре.
Глава 1. Из Ада в Чистилище
– Кого я вижу! – Евгений Олегович с улыбкой откинулся на спинку кресла, перебирая пальцами по столу. Я молчал. – Ну чего стоишь? Присаживайся, – жестом он указал на стул. Я прошёл в кабинет и присел, доставая из рюкзака документы. – Это же ты полгода назад доказывал, что никогда, ни под каким видом не придёшь ко мне работать?
Я дернул головой в знак согласия. Было ну очень стыдно и неудобно.
– Так получилось.
– Ну да, ну да, ковид, все дела, я всё понимаю. Даже Олимпийские игры отменили, – Евгений Олегович не мог упустить возможность подколоть меня. Собственно, на это были причины.
***
– Вы не понимаете! – я старался говорить спокойно, – мне правда не нужна скорая помощь! Поставьте мне три, и больше мы с вами не встретимся.
Руководитель учебной практики с усмешкой откинулся на стуле и скрестил руки.
– А потом мне будут рассказывать о фельдшере-убийце, а я буду краснеть? Хорошо придумали. Вы правда полагаете, что первый с таким запросом?
– Евгений Олегович, я не знаю, первый или нет, но я работаю хореографом в команде олимпийского резерва. Мне вообще вся эта медицина никуда не уперлась.
Евгений Олегович снова усмехнулся.
– Дима, нет, – он кивком подбородка указал на лежащий на столе лист бумаги, – записывайте себя в график, или я поставлю вас так, как удобно мне.
Внутри меня все клокотало от злости. Ну вот как можно не понимать, что мне это всё не нужно?! Почему надо быть таким упрямым бараном?
Я – артист балета, хореограф, работаю со спортсменами –  со сборной города! – и мне придётся ездить за сорок километров от дома на какую-то идиотскую практику и развозить бомжей по больницам.
– Грёбаный… – я пытался сделать невозможное. Тренировки, дежурства в больнице и теперь ещё вот это. Как ни крути, но сном придётся пожертвовать. Семь дежурств в больнице, семь на скорой, и ещё минимум три тренировочных дня. Точнее, ночи. Так получилось, что тренировки начинались в восемь вечера и заканчивались в районе полуночи. А днём ещё индивидуальные занятия… Где-то в подсознании шевельнулась паническая мысль: «Я не вывезу». «У тебя нет вариантов», – возразил внутренний зануда. А я только вздохнул, оценив получившуюся рабочую химеру. Химера ехидно ухмыльнулась и переползла на рабочий стол руководителя практики.
– Вот график. Но я никогда не приду работать на скорую помощь! – довольно резко ответил я, выходя из кабинета.
Евгений Олегович только усмехнулся, ставя подпись на графике.
***
– В общем, вот тебе список анализов и документов. Придёшь, когда все соберёшь.
Список был весьма внушительным. Похоже, предстоял длинный и сложный квест по прохождению медицинской комиссии, сбору справок из наркологии, психиатрии и кучи других ведомств.
– Что, больница достала? – внезапно спрашивает Евгений Олегович. От этого вопроса нижнее веко у меня дёрнулось.
***
Месяц практики пролетел почти незаметно. Честно говоря, я думал, что будет хуже. Под конец моя гипертония расшалилась, но это же не так страшно, правда?
Но вот то, что началось дальше… А дальше начался сущий мрак.
Больницу, где я работал, перепрофилировали под болезнь-которую-нельзя-называть, и все мы немного ахнули. Я никогда не забуду забитые палаты. Это был момент, когда никто не знал, что делать, как лечить, помогать, ухаживать. Мы не понимали, с чем столкнулись и какую использовать стратегию. Мы были похожи на космонавтов в этих жутких костюмах.
Я помню, поступила бабушка восьмидесяти пяти лет. Худая-худая, казалось, что её привезли из прошлого, прямиком из Освенцима. На контакт не выходила, сама не шевелилась. Только стонала и выкрикивала бессмысленные фразы. Она была вся в пролежнях: пятки, икры, крестец, лопатки, локти, колени. И я впервые в жизни увидел пролежни на лице. Там они ещё не начали гнить, но уже появились. Честно говоря, меня это повергло в шок.  Кормить бабушку приходилось жидким и практически насильно, поить тоже. Мы с медсестрами переворачивали её каждые два часа, чтобы хотя бы как-то облегчить состояние.
Когда я пришёл на смену через пару дней, пациентка уже была в сознании, сама ела, пила и разговаривала. И поведала свою историю…
Приехала к сыну в город из какой-то богом забытой деревни, чтобы полечить сердце. Сын её принял, забрал пенсию, пообещал всё устроить и исчез из поля зрения на несколько дней. А мать ждёт сына: денег нет, куда пойти в чужом городе не знает, куда обращаться – тоже. Сын вернулся домой через четыре дня, пьяный, без денег и сильно злой. Он толкнул мать, та упала и сломала шейку бедра. Скорая отвезла в ближайшую больницу, где бабушка поймала ковид и попала к нам. Выхаживали, как могли – пролежни начали затягиваться, она была в сознании, даже двигаться пыталась. Но… всё равно умерла. Обширное поражение лёгких, ослабленный организм…
Или мужчина, сорок три года. Умер, вроде завели, но в реанимации скончался. Женщина с анемией. Женщина с бронхиальной астмой. Молодой парень. Просто сгорел… Многих уже начинаю забывать. А кого-то ещё помню. Да и то, я практически всю первую волну сам пролежал с ковидом – тот самый мужчина сорока трёх лет одарил.
Вторая волна была намного злее. Я её почти не помню – целый месяц прошёл как в тумане. Помню нескончаемый круговорот: утром разнести еду, покормить, отвезти на КТ, сделать гепарины, инсулины, разнести обед, накормить, проверить кислород, начать проверять истории, снова гепарины, капельницы, инсулины, раздать ужин, накормить, капельницы, набрать капельницы на вечер, сделать гепарины, истории, провести исследование жизненных показателей, капельницы, гепарины, помыть и поменять памперсы лежачим (хорошо, если есть санитары), проверить назначения анализов, собрать пробирки, распечатать назначения и готовые результаты, сделать обезболивание, кому требуется… Заканчиваешь – уже почти два часа. С вечера готовишься к утренним капельницам и назначениям. В четыре начинаешь набирать, в пять ставить капельницы, в семь проводить исследования, снова истории… А ведь ты ещё в костюме, и пациенты разные: хамят, грубят, без сознания, в деменции… А ещё они умирают. Конвейер.
«Александра Леонидовна, я больше не могу так. Я скоро сломаюсь», – сообщение улетело моему педагогу по реанимации, и я уснул, потерявшись в числах и днях недели.
***
– Дима, Вы не можете работать в ковидном госпитале и с детьми.
– Я понимаю.
Заведующая отдела кадров академии фигурного катания смотрела на меня и явно чего-то ждала. Солнце светило ей в спину и тень падала на лежавшие на столе бумаги.
– Я должен уйти из больницы?
Она кивнула и извиняющимся тоном продолжила:
– Вы же понимаете, что мы не можем рисковать детьми? Ваши постоянные контакты с больными могут привести к катастрофе.
– Понимаю.
– Это хорошо, что понимаете. Тогда надеюсь на ваше благоразумие.
***
– Да, не без этого, – уклончиво ответил я, отводя взгляд. – Устал.
Повисла тишина. Евгений Олегович понимающе кивнул и закончил разговор:
– Не забудь диплом о переподготовке, и я тебя жду. Удачи.

Глава 2. Корона
Первый рабочий день на новом месте – всегда стресс. А если первый день на новом месте по новой специальности – это повод, чтобы перед выходом живот скрутило и всю долгую дорогу до работы больше не отпускало. Да, похоже, и мне не чужда медвежья болезнь. Новое место, новые обязанности. А смогу ли я быстро соображать? А если я буду много косячить? Вдруг у меня ничего не получится? А как вообще коллектив примет? Эти мысли мерзких хороводом крутились в голове и отравляли жизнь ещё с вечера.
На станции меня быстро взяли в оборот: подсказали, где расписаться в журнале прихода и температурном листе, показали, где что находится и отправили переодеваться в новенькую форму. Я долго рассматривал себя в зеркале, привыкая, что на мне не родной хирургический костюм, ставший второй кожей, а спецодежда. Насыщенно синяя, с надписью «Скорая помощь», на мне она выглядела очень странно. Мозг с трудом принимал эти изменения и никак не хотел смириться – больница осталась в прошлом. Теперь я работаю там, где хотел оказаться в последнюю очередь. Скорая медицинская помощь. Живот все ещё болел.
– Всем сотрудникам собраться на конференцию! – внезапно ожил громкоговоритель. – Повторяю: всем сотрудникам собраться на конференцию!
Но дойти до конференц-зала я не успел. На меня налетел высокий мощный мужчина с короткой стрижкой «под ёжик». Окинув меня взглядом сверху вниз, он внезапно рявкнул:
– Вы кто?
Я на секунду растерялся и удивленно ответил:
– Новый сотрудник.
– Фамилия?
Внезапно мужчина распахнул дверь в кабинет отдела кадров и потребовал зайти. Мне всё меньше нравилось своё решение сменить работу. С начальниками со странностями мне работать ещё не приходилось. Очень не хотелось создавать прецедент.
– Болтунов, – ответил я, всё ещё не понимая, что случилось.
– Что с тобой?! – строго спросил мужчина.
До мне только сейчас дошло, что это главный врач. Мне про него говорила Александра Леонидовна, мой педагог по реанимации и предложившая устроиться сюда. «Бывший военный, – всплыло в памяти, – Старайся отвечать максимально чётко». Честно говоря, я не знал, что отвечать. Разглядывая себя в отражении стекла шкафа с документами, я никак не мог понять, что не так.
– Почему молчишь? – снова рявкнул главный врач.
«Чёрт, как его зовут?» – память отказалась выдавать имя и отчество нового начальства. Зато внезапно всплыла информация, что мегафауна Австралии вымерла сорок пять тысяч лет назад из-за появления там человека.
– А что не так? – неожиданно для самого себя ответил я вопросом на вопрос.
Главный врач на секунду опешил. Он внимательно смотрел на меня, явно не ожидая такой наглости.
– С твоими волосами что? Сними маску! – кажется, тихо он разговаривать в принципе не умел. Я подчинился. – Ты себя не видишь?! Заросший, как…
Я не дал возможности ему закончить фразу:
– У меня всегда удлинённые волосы.
Главный снова замолчал на половине фразы. Он посмотрел на главного кадровика и снова повернулся ко мне.
– Немедленно стричься! – вдруг выдал он, практически переходя на крик. – Время тебе до одиннадцати! Михаил, позвоните в диспетчерскую и скажите, чтобы его сняли с наряда до этого времени.
Главный уже собирался выйти, как обернулся и бросил:
– Фотографию прислать мне телефон! – дверь хлопнула.
Я стоял в шоке от произошедшего. Серьёзно? Стрижка? Кажется, я погорячился, меняя работу. Может стоило остаться в больнице? Ну да, на антидепрессантах, зато с адекватным руководством… Я уже с тоской вспоминал свою старшую медсестру.
– Дима, тебе лучше действительно постричься, – выдернул меня из мыслей кадровик, – он от тебя не отвалит.
Серьёзно? Искать в этой дыре в девять утра парикмахера? При условии, что постричься по действующим правилам можно только после онлайн-записи?
Около часа я искал хотя бы открытые парикмахерские. В одной только по записи, другая не стрижёт мужчин, третья оказалась баром…  Единственная парикмахерская, готовая меня обслужить находилась в другом конце города. Постригли меня… Представьте три круга и подпишите их: «Дёшево», «Быстро», «Качественно». А теперь совместите их. При совмещении всех трёх кругов вы увидите утопию. А вот при сочетании «Дёшево» и «Быстро» получится… Криво. Вот так меня и постригли. Зато на станции об этом уже знали, кажется, все. Так что первый день начался так себе.
– Ты болел короной? – спрашивает Кристина, получив вызов. Дали температуру.
– Да, болел.
– Давно?
– В апреле-мае.
Кристина задумалась.
– Полгода назад, – констатировала она.
Как выяснилось позднее, тогда это был самый популярный вопрос среди сотрудников. Его задавали первым. Даже раньше знакомства. Время такое, знаете ли.
– Тяжело?
– Ну… – я вспомнил свой опыт болезни «короной»
***
– Кажется, у меня температура.
Апрель, мы только что встретили Пасху, где-то фоном шла служба в Храме Христа Спасителя, но я почувствовал вовсе не величие момента, а стремительно нарастающую слабость и холод.
Света, моя жена, лишь покачала головой.
– Ты всё-таки заболел.., – печально заметила она, протягивая градусник.
– Ну да. Помнишь, я рассказывал про мужчину, который у нас остановился
ни с того ни с сего? – она кивнула. – Вот, кажется, он меня и наградил.
– Это уже совершенно не важно, – ответила Света, – у тебя тридцать восемь и пять.
Сутки мы сражались с температурой. Она то падала, то снова вырастала. Наконец, когда она поднялась выше тридцати девяти, решились вызвать скорую. Отзвонившись своей старшей медсестре, получил инструкцию госпитализироваться и даже не думать о другом – медработники болели тяжелее, чем простые пациенты.
В приёмном покое меня встретил Даня – мой никогда не унывающий одногруппник. Его рыжая шевелюра была заметна даже из-под щитка.
– Кого я вижу! – воскликнул он, но из-за экрана его звонкий и очень громкий голос стал глухим и совсем не жизнерадостным. – Не ожидал тебя тут встретить.
– Я тоже.
Анализы, КТ, оформление документов, и вот я на своём отделении. Это было очень странное ощущение приехать к себе на работу… в качестве пациента. Медсестра на посту пошутила, что работа не отпускает меня даже на больничном. Правда, по тяжёлому взгляду было понятно, что ей совсем не весело: выпавший из работы коллега – это не просто плохо. Это нагрузка, которой станет ещё больше. Мне поставили на ночь капельницу с калием и магнием, и я отключился.
Утром я проснулся с ощущением, что меня сейчас разорвёт: лицо чесалось и было каким-то странно тяжёлым. Глаза едва-едва открывались. Открыв камеру на телефоне, я ужаснулся. Я отёк. Да как! Лицо стало практически в два раза больше! Было ощущение, что я уснул лицом в пчелином улье. Ноги, руки были совершенно обычными. Локализованный отёк Квинке. В голове мелькнуло: «Повезло, что только на лице». В противном случае я бы не проснулся.
Дверь в палату открылась и тут же закрылась. Пару секунд тишина и снова открылась. В палату зашла Настя, процедурная медсестра. В руках она держала лоток с пробирками.
– Дима, что с тобой? – она улыбалась.
Вот только мне было не смешно. У меня болел каждый сустав, каждая клеточка тела, да и отёк не добавлял хорошего самочувствия. Поймав мой взгляд, Настя усмехнулась.
– Ладно, ладно, не испепеляй меня. Скоро врач придет – на нём будешь практиковать взгляд василиска.
В ответ я только откинулся на подушку и закрыл глаза. Я почувствовал, как игла кольнула кожу, и тихий шелест крови в пробирке унёс меня в объятия Морфея.
Нормального разговора с доктором не получилось.
– А вы всегда так выглядели? – поинтересовался он, ощупывая мне лицо. Поскольку говорить было тяжело, я просто показал свою недавнюю фотографию. – И правда, отёк. Хм. Любопытно. Вам надо поставить ещё одну капельницу.
На моё немое удивление врач лишь пожал плечами и пояснил:
– Калий и магний нужны для скорейшего восстановления и поддержания сердца.
Нет, я понимаю, что у кардиохирурга
только одно на уме, но…
– Вы уверены? – я не удержался от яда в голосе. – Вас правда не смущает вот это? – я руками обозначил контур лица.
– На электролиты не может быть аллергической реакции.
Мои брови удивленно поползли вверх. «Ну конечно. Не может», – я чувствовал, как начинаю закипать. А с чего меня так разнесло?
Разумеется, после повторной капельницы отёк не уменьшился, а стал ровно в два раза больше. Единственное, что мне оставалось делать – жаловаться своим учителям из колледжа. Я был удивлён, когда со мной связались, поинтересовались состоянием и предложили помощь.
«Заберите меня отсюда!», – чуть было не ляпнул я, но сам понимал, что это было невозможно. Оставалось ждать, чем закончатся «эксперименты». Но такая поддержка со стороны колледжа знатно подняла боевой дух и не дала окончательно утонуть в самосожалении и унынии.
Как выяснилось позднее, на гормоны у меня тоже оказалась аллергия. И на адреналин. В общем, в случае чего, оказание реанимационных мероприятий меня скорее убьёт, чем поможет.
Дни тянулись за днями. Врач пытался вылечить меня от отёка Квинке. Я смотрел сериалы, рисовал, разговаривал по телефону с учителями и близкими и ждал выписки домой. Все при деле. Кто же знал, что всё самое интересное начнётся, когда я буду дома?
А дома меня ждала не только жена и уют, но и синуситы. Гной лился разве что не из ушей. Иногда казалось, что мозг расплавился и тоже превратился в гной. Голова раскалывалась, координация ушла в закат, антибиотики лились рекой. Шесть долгих недель я сражался с миграцией гноя и соплей внутри головы. Я, честно говоря, до сих пор не знаю: отсутствие обоняния – это последствия короны или синусита.
***
– Ну вот как-то так, – закончил я, натягивая комбинезон.
– Не повезло, – пробормотала Кристина. – Меня пронесло. Не болела.
Мы ещё не знали, что впереди нас ждёт шестичасовая очередь в больницу с пациентом с очень низкой сатурацией…

Глава 3. Гипертонический криз
– Тринадцатая бригада у Семашко, свободна.

– Сейчас, подождите, – сонно ответила диспетчер. Повисла небольшая пауза.
– Езжайте домой
.
Настроение приподнялось: даже странно, время – два часа ночи, а нас уже домой отпускают.
– Хотя нет, – уже бодрее поправилась диспетчер. Настроение снова легло. – Аритмия.
– Внезапно. Р – разнообразие, – сегодня мы весь день ездили по «поднявшимся давлениям». Чего только не было!
Что только не маскировалось под «высоким давлением»: несколько инсультов, инфаркт, тромбоэмболия лёгочной артерии… На самом деле давление оказалось причиной всего двух или трёх вызовов.
– Мы тоже умеем удивлять, – устало отозвалась диспетчер, – записывайте адрес.

Дверь нам открыла весьма бойкая старушка с военной выправкой. Мне на секунду стало стыдно, что, будучи моложе её почти на век, я смахивал на знак вопроса. Но, честно говоря, я слишком устал, чтобы долго испытывать стыд по этому поводу.
–– Что беспокоит? – стандартный вопрос.
Я накинул электроды на сухонькое тело и начал снимать ЭКГ. Зелёные зубцы на экране, а затем на розовой ленте выдавали абсолютно нормальные комплексы. Ритмичные и возмутительно здоровые. Даже у меня таких нет.

– Ой, беспокоят меня волны. Знаете, они так накатывают, так накатывают, вот здесь в груди тесно становится! – бабуля, Алевтина Пална, скрестила руки на груди. – И вдохнуть поглубже хочется!
– Вы руками не двигайте! – кардиограф выдал на экране цунами и ещё долго приходил в себя после эффектного жеста Алевтины Палны.
– А, да, хорошо, – бабулька легла по стойке смирно.
– Одевайтесь. Давайте давление измерим, – на её худой руке манжета никак не хотела застёгиваться: крепления оказались слишком сильно разнесены, и пришлось проявить сноровку, чтобы закрепить манжету.

Привычно заработала груша тонометра, в ушах застучали молоточки сердечных тонов. А стрелка всё ползла и ползла вверх. Двести, двести десять, двести двадцать… Всё выше и выше. Сонливость уходила вместе с цифрами. Когда стрелка тонометра добралась до трёхсот, я невольно крякнул: больше качать было некуда – на циферблате не осталось цифр. А тоны были всё так же звучны и не думали исчезать. Давление восьмидесятичетырехлетней старушки было больше трёхсот. А она ходила, что-то рассказывала, проявляла бурную деятельность и не была похожа на страдающего гипертоника.
Может быть, это у меня галлюцинация? Или тонометр бесстыдно врёт? А может, я разучился измерять давление?
– Свет… – Я замялся. – Что-то меня глючит, можете сами измерить давление?

За что я люблю своего врача – она (во всяком случае, пока) не бесилась и не раздражалась от моих косяков. Потом ещё объяснит, почему не получилось или пошло не так.
Она молча взяла тонометр, поставила фонендоскоп и начала нагнетать воздух. Пока она измеряла, я решил собрать таблетки для снятия криза.

Капотен – двадцать пять миллиграмм, моксонидин – ноль два… На случай, если капотен не поможет. Так, что там ещё? Магнезия…
– Дима, на какой цифре у тебя начались галлюцинации?
– Хм. На трёхстах.
Света кивнула и вынула из ушей оливы фонендоскопа.

– Тогда у нас с тобой коллективные глюки. Давай попробуем с капотена… – Света на секунду задумалась. – Пятьдесят.
В течение часа мы перепробовали всё, что было в запасе. Но лучшим нашим результатом стало двести десять на сто десять. Алевтина Пална была бодра, весела и никаких признаков зашкаливающих цифр вовсе не демонстрировала.

– Вот, помню, когда к нам пришли немцы…
– Не сгибайте, пожалуйста, руку, – в ход пошла тяжёлая артиллерия. Если уж эбрантил её не возьмёт… Это было что-то немыслимое. Нам оставалось только ждать, а старушка тем временем делилась с нами своей историей.

– Да, да, конечно… Ну, когда немцы пришли – это случилось очень быстро, – они же нам все самолёты сразу разбомбили… Отца убили через два дня после начала войны. Он у меня лётчиком был. На бомбардировщике летал. Мама так говорила… И будущий муж, Коленька, – вот, видите фотографию, красивый какой, выправка какая! – тоже в авиации летал. Но на истребителе. Он у меня двенадцать самолётов сбил во время войны! Герой был.

А сын – капитан первого ранга! Только убили его. Как убили… Пираты где-то в Африке. Давно было, лет тридцать назад. А дочка у меня в Португалию переехала! Она у меня молодец! Работает… В этом… Как его… Документы выдает иммигрантам. Хорошо, говорит, в Португалии. Лиссабон красивый! Вот только климат тяжёлый: летом жара стоит, а зимой с Атлантики холод гонит, туманы всегда и промозгло. Думала перебраться к дочери, да куда уж там! Я с мужем в Азербайджане жила до самого распада Союза! Климат там волшебный…
А зимой сорок первого было холодно! Минус сорок один, как помню. Фрицы осенью пришли, с первыми холодными дождями. Нас они не трогали – не нужны мы им были. Они только евреев собрали да в роще расстреляли… Там камень сейчас стоит. Как напоминание. Страшно было. Ходили по домам, в каждый дом, каждую комнату осматривали. Долго так, со списками сверяли.

Помню, смотрит на меня, фриц, рукой махнул и дальше пошёл. Это я сейчас понимаю, чего смотрел. А тогда не понимала. Миновала меня роща. А вот соседей убили. Всех. Были у них дети, младшенькому год не исполнился. Тоже убили.

Страшно было, когда они прилетали. Летят, как рой ос – неба не видно. Даже жужжание похожее. Нас быстро в бомбоубежище воспитатели собирали. Сами всегда последними уходили. А в бомбоубежище лампочка тусклая. Как сейчас помню – всегда немного раскачивалась. И жили мы там по много часов:  играли, занимались, мяч гоняли…
Помню, мама забрала меня из сада, а сестру из школы, пришли домой… Знаете, это сейчас стоят дома каменные, а раньше были только деревянные, деревенские. И у нас такой был. Пришли мы домой… А дома и нет. Яма только одна. Цветы стоят, раскачиваются. Флоксы. Розовые. А за ними яма. Все разбросано, раскидано… У нас на подоконнике чайник стоял. Эмалированный, жёлтый, а на нём цветы были яркие. Мама только крышку нашла…

Жили мы после этого в бараке. Зима холодная была. Голодная. Немцы за едой пришли, а наши продуктовую базу разграбили. Всё подчистую. Мама принесла тогда торт. Вафельный. Шоколадный. С мелкими орешками. Какой он был вкусный… Кипятком запивали – чая не было, сахара не было… Ничего не было. И вот начинаем есть этот торт… А запах у него какой! Сладкий-сладкий! А тут дверь распахивается, и входят фрицы. Двое. И запах с ними, горелого железа. Знаете, такой горький. Они пришли и забрали наш торт! Но один из фрицев, тот, что повыше, посмотрел на нас с сестрой и отрезал два небольших кусочка… Какие они были вкусные! А как мама плакала…

Вы ж, наверно, голодные! Не едите совсем уж… Отощавшие какие… Давайте я вам курицу разогрею? Будете? Почему? Кушать надо… Ну, может, хотя бы чайку? Есть колбаска. Не бог весть какая, конечно, но лучше, чем ничего. Точно не хотите есть?
А потом… Нас на улице собрали. Я была в васильковом платьице – Рождество уж скоро должно быть. Много народу… Ой, много! А в центре Васька, сосед наш. Жил через комнату в бараке. А с ним ещё какие-то мужчины незнакомые… А окружают их фрицы. Хмурые. Злые. Кричат что-то. Васька ответил… А немец с размаху кулаком в лицо! Кровь на белый снег. От нее пар идёт. Васька упал в руки фрицу – грудь тут же в крови вся залилась. А другой фриц, что ударил его, выхватил пистолет и выстрелил в голову…

– Э, подождите-ка, Алевтина Пална, – я вынырнул из воспоминаний ветерана. Убаюкала? Кажется, что сам всё это видел. – Давайте давление посмотрим.

Измеряя давление, заметил, как у самого трясутся руки и чувствуется запах раскаленного железа. Такой, как после выстрела. Почему-то вспомнился Омут памяти – очень уж реальные образы перед глазами были. Так-так-так… Кто бы сомневался. Двести сорок! Да блин!

– Давайте мы с вами лучше про Португалию поговорим?
***

– Жаль её, – Света выпустила облачко дыма. Оно осветилось призрачным сине-белым цветом, под лучами тусклого фонаря, – совсем одинокая.

Я только кивнул в ответ, а перед глазами крышка от чайника. Эмалированная. Жёлтая.
Глава 4. Инфаркт миокарда
Знаете, какие дежурства я не люблю больше всего? Те, что начинаются в восемь утра. Знаете, почему? Потому что это означает подъём в пять часов утра. Чтобы попасть на работу, надо сначала ехать на автобусе в сторону метро, затем проехать от конечной до конечной через весь город, потом снова сесть на маршрутку и ещё час трястись в пригород. Оставшиеся пятьсот метров пешком мимо кладбища и пустыря уже не столь принципиальны. Но у дежурств в восемь утра есть два плюса. Первый: они тоже заканчиваются в восемь утра и есть шанс приехать домой до полудня. Второй: не надо оставаться на конференцию. Но когда накануне тренировка заканчивается в полночь… Плюсы перечеркиваются ранним подъёмом.
Преодолев этот неблизкий путь из варяг в греки, потерпев пару поражений от грозных кочевников, вооруженных тележками и палками, пережив массовую миграцию бегемотов, оттоптавших мне ноги на пересадочном узле, выиграв генеральное сражение за место в маршрутке, я, уставший, помятый и голодный, всё-таки доехал до работы. Там меня ждал приз – хороший наряд с лучшим фельдшером во главе. Правда, это означало, что лёгкой смены не будет.
Может возникнуть вопрос: почему я еду в такую даль, а не устроился куда-то поближе? Вопрос правильный и закономерный – ведь фельдшеров везде не хватает. Тут вмешался мой страх изменений и новых коллективов – почти весь курс устроился работать именно на эту станцию, где проходили практику. Уже что-то было известно и понятно. Плюс, там работала мой педагог по реанимации, а это значит, в случае чего проще с ней связаться и получить консультацию. Не «ах», как доводы, но… Так получилось.
Не успел я переодеться в форму, как громкоговоритель выплюнул: «Четырнадцатая бригада, Арнаутова, Болтунов. Четырнадцатая бригада, Арнаутова, Болтунов».
– Да что… Блин.
В окне диспетчерской выдали сигнальный талон: «Высокое АД, Ж, 46 лет».
– Что там у нас? – Таня мельком глянула листок и кивнула. – Ну что, поехали. Вова, адрес…
До места, с шутками-прибаутками, мы доехали быстро – пробок не было и удалось насладиться свободной дорогой. Нас вызвали в детский садик. У воспитательницы поднялось давление прямо с утра – видимо, дети были в ударе.
Пройдя по извилистым кислотно-зелёным коридорам, мы добрались до медкабинета. Интересно, кто дизайнер этого садика? Вероятно, дальтоник с когнитивными проблемами. Да, существует гипотеза, что зелёный цвет должен успокаивать, настраивать на позитив и расслаблять. Но… Никто, видимо, не пояснил этому горе-«дизигнеру», что кислотные цвета раздражают. И не важно, какой это оттенок. Пока мы добрались до точки назначения, уже хотелось убивать всё живое. Вот прям так, сразу и с порога.
– Здравствуйте, что случилось? – задала дежурный вопрос Таня. Совсем молодая медсестра, видимо, только-только из училища, тихо поздоровалась и указала на процедурный кабинет.
– Инна Николаевна пожаловалась на головную боль и головокружение. Я ей померила давление, было сто шестьдесят на девяносто… – медсестра тихо тараторила.
– Что-нибудь давали? – Таня открыла дверь процедурной. На топчане лежала Инна Николаевна. Ухоженная, в теле, увидев фельдшеров, она постаралась встать. – Лежите, – остановила её Таня. Пациентка подчинилась и снова легла.
– Да, я дала ей… – медсестра замолкла, вспоминая. – Капотен, кажется, – тихо промямлила она, испугавшись собственного голоса. Таня посмотрела на неё немигающим взглядом.
– Кажется?
Медсестра ещё больше стушевалась, постаралась слиться со стеной и, заикаясь, ответила:
– Д-да.
Пока Таня выясняла, чем же накормили пациентку, я быстро померил воспитательнице давление. Сто тридцать на семьдесят. Собственно, наше присутствие тут уже было не нужным. Но протокол гласил, что ещё надо было снять ЭКГ и из-за головной боли и головокружения проверить неврологию. На кардиограмме, разумеется, никаких изменений не было.
– Поднимите руки. Сожмите мне пальцы изо всех сил. Сильнее. Угу. Следите за моим пальцем, – я поводил им из стороны в сторону, вверх и вниз, подвел к носу и обратно. – Закройте глаза. Коснитесь указательным пальцем носа, нет, не надо эту руку опускать. Хорошо. Коснитесь другой рукой. Угу.
По части неврологии тоже все было в порядке. О чём я и сообщил Тане.
– Померь ещё сахар, – попросила она, не отрываясь от сбора анамнеза и заполнения карты.
Щёлк, щёлк. Глюкометр и тест-полоски извлечены из сумки. Блеснул скарификатор.
– Ой! Что ж так больно?! – возмутилась Инна Николаевна.
– Скарификаторы такие, – ответил я, собирая капельку крови на тест-полоску.
Глюкометр на пару секунд задумался и выдал цифру: десять и один.
– Сейчас что-нибудь беспокоит? – спросила Таня, внимательно смотря на пациентку.
– Да голову немного тянет, – пожала плечами Инна Николаевна, – а ещё пить постоянно хочу, сухость во рту. В туалет часто бегаю…
Таня кивнула.
– Сейчас только голову тянет? – уточнила она. – Не тошнит, не мутит, голова не кружится?
– Да, только тянет, – подтвердила пациентка.
– Сахарный диабет когда-нибудь ставили?
Инна Николаевна медленно покачала головой.
– Да нет. А что?
– Сахара у вас высокие. Вам надо к эндокринологу попасть и обследоваться на сахарный диабет.
Пациентка нахмурилась. Видимо, перспектива идти в поликлинику её не устраивала.
– А вы не отвезёте меня в больницу? – поинтересовалась она.
Теперь Таня тем же немигающим взглядом посмотрела на Инну Николаевну и медленно отчеканила:
– Скорая помощь занимается экстренными состояниями. А сахарный диабет не является таковым.  Сейчас у вас ничего экстренного нет. Давление упало.
Пациентка быстро кивнула.
– Поставьте свою подпись здесь и здесь. Это про то, что мы вас осмотрели и в больницу с нами не едете, – голос Тани заметно потеплел.
Инна Николаевна быстро поставила подписи, и мы откланялись.
– Выздоравливайте!

– Это я чего-то не понимаю или где? Почему они всё время так стремятся в больницу? Да ещё сейчас, когда корону можно поймать легко и непринуждённо? – Таня пожала плечами.
– При этом, ты заметил, что те, кому действительно надо, упорствуют и ни в какую не хотят ехать?
– Да, я тоже заметил такую особенность. Говоришь им: не поедешь – умрёшь. А они всё равно рогом упираются и ни в какую: не поеду, в больнице корону подхвачу.
– Ладно, помчали дальше, – Таня щёлкнула ручкой, убрала её и дала мне телефон, – отзванивайся.
– Четырнадцатая на месте, свободна.
– Ага, хорошо, – по ту сторону трубки повисла тишина. Видимо, диспетчер выбирал, что нам дать. – А дай, пожалуйста, Таню.
Я протянул трубку.
– Да, слушаю. Мы что хотим, – спросила она у меня, – ребёнок или боль в животе?

Только не ребёнок! Ненавижу детей! Точнее не так – детей я люблю. Люблю работать с ними в зале, учить их… Но лечить – нет! Кричат, вопят, бьются в истерике, нередко совершенно неадекватные родители. Каждый раз получают стресс не только дети, но и я. Почему-то вспомнился один максимально странный вызов. Не детский. Взрослый. Но с участием ребенка. Сижу, осматриваю женщину, рядом девочка, лет двенадцати выполняет уроки. А тут в комнату заходит муж. Ну зашел и зашел – что такого? Но… Он был голый. Вообще. Он стоял в проходе и, как ни в чем не бывало интересуется, где взять полотенце. Я сидел в совершенном офигевании и не знал, как на это реагировать. Как бы вид меня не особо смутил – я уже такого насмотрелся, что этим меня вообще не удивить. Но меня вывело из равновесия, что взрослый мужик размахивает своими первичными половыми признаками в присутствии ребенка! Первым желанием у меня было связаться с опекой, честно говоря. Вторым – съязвить, что хвастаться нечем. Третье – вызвать полицию. Второе, что меня удивило, мягко говоря, что на это совершенно спокойно реагирует мама ребенка. Я не удержался от замечания, на что мужчина лишь пожал плечами и скрылся в коридоре. Служебку я, кстати, все-таки написал.
А еще дети – это какие-то существа с другой планеты. Все показатели у них отличаются от взрослых, меняются сто раз пока они растут. Когда кто-то заикается, что ребенок – это маленький взрослый – мне хочется взять в руки учебник по педиатрии и долго бить им по голове сморозившего такую глупость.
Мало того, что у детей все показатели типа пульса и давления меняются, у них все другое! Вот вообще все! Например, печень начинает вырабатывать ряд ферментов в процессе взросления, поэтому очень многие препараты детям давать нельзя. Или многие физиологические процессы протекают не так, как у взрослых – у них может быть разная клиническая картина при одних и тех же заболеваниях. Любая патология развивается у них намного быстрее и тяжелее, чем у взрослых… Учитывая все вышеперечисленное, я лучше спущусь в притон к стае наркоманов, чем съезжу на один вызов к ребенку.

– Живот! – выпалил я.
– Мы берём боль в животе, – ответила Таня в трубку, – хорошо, приняли.
Таня задумалась.
– А почему не ребёнок?
– Я их боюсь.
– Хм. Тогда в следующий раз берём ребёнка, – поймав мой недоумевающий взгляд, пояснила, – надо уметь работать со всеми. Так, ещё роды тогда будут нужны… А пока, Вова, поехали. Адрес…
Это был частный дом в садоводстве. Нас пригласила дочь и провела в небольшую комнату. Бабушка лежала на кровати, и с первого взгляда стало понятно, что дело тут вовсе не в животе. Пожилая женщина была худая, бледная, по коже крупными каплями стекал пот. Носогубный треугольник потихоньку начал синеть. Плохо. Очень плохо.
– Мама пожаловалась на боли в животе ещё пару часов назад, – начала дочь, – потом позавтракала, почистила зубы, и её вырвало. Ума не приложу из-за чего: завтракали все, а живот заболел только у неё, – дочь говорила очень быстро и не могла стоять на месте, раскачивалась с носков на пятки. – После этого она легла и сказала, что не хватает воздуха. Померила температуру – а она нормальная. Я ей дала Но-шпу, но боли никуда не делись. Что у неё может быть?
Пока дочь рассказывала, что случилось, я накинул одновременно электроды ЭКГ и пульсоксиметр. Электроды как обычно запутались в самый неподходящий момент – как ни складывай их аккуратно, они все равно переплетаются и на распутывание уходит куча времени. Пока я сражался с грудными присосками, пульсоксиметр выдал свой результат: насыщение крови кислородом восемьдесят девять. Чёрт, надо бежать за кислородом! Наконец, присоски сдались и кардиограф начал регистрировать, как работает сердце. Даже распечатывать ленту было не нужно, чтобы понять, что всё плохо. Раздалось привычное шуршание ленты ЭКГ и чёрные линии на розовой миллиметровке показали самое неприятное – инфаркт миокарда на верхушке
с переходом на боковую поверхность. Мы с Таней успели только переглянуться. Ей хватило взгляда издалека, чтобы оценить обстановку. Дочь моментально считала наше напряжение.
– Как давно появились боли? – спросила Таня у бабушки.
– Чашов шесть назад, – прошамкала она.
Дочь удивлённо спросила:
– А почему ты ничего не сказала?
– А жачем кохо-то бешпокоить? – искренне удивилась бабушка. – Пашта же виновата, да? – расстроенно поинтересовалась она. – Вот только почистила, так сразу жубы и челюсть заболели, – запричитала она.
Бабушка не понимала, что нижняя челюсть и зубы болят у неё не из-за пасты. Виновником этих болей был инфаркт.
У большинства людей существует стойкое и абсолютно ошибочное убеждение, что при инфаркте обязательно должно болеть «сердце». И что сердце расположено, а значит и болит слева. Как только в левой части груди начинает что-то колоть или болеть, то тут же вызывается скорая с криками: «У меня инфаркт!». Но, во-первых, сердце очень условно расположено слева. Оно расположено под грудиной, скорее в центре. А, во-вторых, при инфаркте очень специфические боли. Да, они сильные, но сжимающего, давящего характера. Очень редко разрывающего. А еще боль при инфаркте не реагирует на сам факт движения – можно сколько угодно поворачиваться из стороны в сторону, но она не будет резко усиливаться. Помимо этого, инфаркт любит давать так называемую «иррадиацию» боли. То есть, будет отдавать где-то в другом месте. Например, в левую руку, под левую лопатку, в нижнюю челюсть, зубы или в живот. Это происходит из-за особенностей строения нервной системы.

Все сказанное справедливо, если говорить о классическом инфаркте миокарда. Но есть еще атипичные формы. Например, астматическая – боли нет, но человек испытывает удушье. Или, как у нашей бабушки – абдоминальная форма. Такой инфаркт проявляется в виде боли в животе, тошноте, рвоте, а боли в груди нет. Так бывает, если инфарктом поражена верхушка сердца – она фактически «лежит» на диафрагме и как раз через диафрагму боль передается в живот со всеми «кишечными» проявлениями. Тоже особенность строения нервной системы. А есть еще безболевые формы. При таких инфарктах вообще никаких болевых ощущений нет. Таким вариантом любят «болеть» люди, с длительным стажем сахарного диабета. И это тоже особенность нервной системы – при сахарном диабете разрушаются нервные окончания, сердце поражается, а поскольку нервы разрушены, то и боль они не регистрируют. Да, такие инфаркты могут проявляться иначе. Например, у меня одна бабушка просто потеряла сознание, очнулась и вызвала скорую на черепно-мозговую травму. Я ей снял ЭКГ и пришел в ужас – там было настолько серьезное повреждение сердца, что я покрылся холодной испариной, ожидая, что в любой момент она сейчас умрет.
А вот у нашей бабули, у которой мы были сейчас на вызове, была как раз классическая абдоминальная форма инфаркта миокарда.
– А левая рука как? Болит? – спросил я, накладывая жгут, чтобы поставить катетер.
– Ой, болит! Прям болит! Шевели, не шевели, а всё равно болит! – с готовностью подтвердила бабушка.
Ну всё, классика, как по учебнику. Левая рука, челюсть, зубы. Не хватало только боли между или под лопатками. А из-за того, что инфаркт на верхушке, он раздражает диафрагму, и болит живот, а не как положено, за грудиной. Ой, бабушка, попала ты.
Катетер, как по маслу, вошёл в вену. Аспирин, клопидогрел, метопролол…
– Моя хорошая, это надо разжевать! – горсть таблеток аккуратно положил в рот.
– Да как же ражжувать-то? У меня ж жубов-то нету! – прошамкала бабушка.
– Вы уж постарайтесь, – ответил я, набирая в шприц гепарин.
Таня улетела в машину за кислородом, наркотиками и мягкими носилками, набирая по пути диспетчеров, чтобы те пригнали к нам бригаду реанимации.
Гепарин ушёл в вену, а я прилип к кардиографу, стараясь уловить малейшие изменения. Пока что ухудшений не было. Но тут бабушка постаралась встать.
– Лежите! – рявкнул я. Она послушно легла, не ожидая от меня такого тона.
– А что с мамой? Что происходит? – очнулась внезапно дочь, находящаяся все это время в какой-то прострации и молча наблюдавшая за действиями медиков. – Она умирает? – ляпнула и сама себе закрыла рот. Глаза её потихоньку начали отекать и краснеть. Дочка была на грани истерики.
– Нет причины бояться смерти, – неожиданно внятно выдала бабушка, вытирая со лба пот. Электрод с её руки слетел. – Я уже достаточно пожила. Вот, девяносто лет встретила. А меня Толя ждёт… Давно ждёт… – голос бабушки становился слабее. Теперь пот прошиб уже меня.
Я старался быстро заполнить сопроводительный лист, отвечая на вопросы дочери и успокаивая бабушку:
– У вас инфаркт. Сейчас приедет ещё одна бригада, заберёт вас. И не говорите глупости. Рано ещё вам… – я споткнулся на слове «умирать» и поменял его на более нейтральное, – встречаться с мужем.
Бабушка лишь слабо махнула кистью.
Где Таня? Ещё не хватало, чтобы произошла остановка сердца прямо здесь, пока я один. Хотя бы катетер стоит. Достану-ка я на всякий случай адреналин из сумки…
– Как вы тут? Держитесь? – В этот момент, пыхтя, вошла Таня с сумкой кислорода. Я дёрнул головой в знак согласия и быстро развернул канюли. Тишину в комнате нарушило тихое шипение поступающего воздуха. Пульсоксиметр перестал пищать и показал рост содержания кислорода. Девяносто, девяносто два, девяносто пять. Началось утомительное ожидание бригады спецов. Мы сделали всё, что было в наших силах. Везти её самим опасно – у нас недостаточно оборудования, чтобы провести весь комплекс реанимационных мероприятий, если произойдёт остановка сердца в машине. Мы её могли потерять, не довезя до больницы. Чтобы скоротать время, я померил давление и снял ещё две пленки для спецов. К счастью, давление она держала на уровне ста двадцати и была стабильна.
Спецы примчались очень быстро, через десять минут. Комната сразу наполнилась людьми так, что дочери, едва сдерживающейся от того, чтобы не расплакаться, пришлось выйти – места не было совсем.
– Так, что у вас тут? – поинтересовался седоволосый врач-реаниматолог, забирая у меня из рук плёнку.
Таня коротко рассказала, что случилось и что мы сделали. С фельдшером и медбратом мы передпоключили бабушку на другой баллон кислорода и аккуратно уложили на мягкие носилки, уже готовые к перемещению в машину реанимации…
– Скажи, пожалуйста, у тебя всегда вот такие вызовы? – задал я вопрос Тане, делая глоток чая в столовой.
После инфаркта была пневмония, стеноз гортани у ребёнка, гипертонический криз, ещё пара больных животов, и вот наконец мы ужинаем на станции.
– Да, частенько. Особенно, когда мы вместе, – серьёзно ответила Таня. В отличие от меня, она предпочла взбодриться кофе.
Повисла секундная пауза, и мы рассмеялись. Да, когда мы работаем вместе, очень часто прилетает какая-нибудь жесть, обозначенная в учебниках как: «встречается очень редко». Но что точно можно было сказать – мозги всегда работают и жиром точно не заплывут. Впереди оставалось восемь рабочих часов.
– Четырнадцатая бригада, Арнаутова, Болтунов. Четырнадцатая бригада, Арнуаутова, Болтунов. Улица.
– Ой, бл… – Вместе мы вздохнули и, оставив недопитый чай и кофе, пошли на вызов.
Улица. Январь. Метель. То, что надо.

Часть 5. Очередь (ковидная пневмония)
– Много сегодня гоняли? Удалось поспать? – Оля только махнула рукой.
– Да блин, сплошной ковид был. Целые сутки в комбезы туда-обратно переодевались.
– Неужели ничего интересного? – я изо всех сил старался поддержать разговор: спать хотелось очень сильно.
Нормальные люди ложатся спать перед дежурством вечером. Часов до одиннадцати. А кто-то как я. Вчера приехал с тренировки снова во втором часу ночи. Потом собраться, помыться, "а поговорить" с женой – уже почти два. Причем жена – это один самых важных пунктов. Видимся мы только рано утром, пока собираемся на работу, и вот так, поздно ночью. Знаете, был такой мультик "Дом и гном"? Гном ушёл по делам, а дому стало страшно, и он отправился искать гнома.
"Гном вернулся —
Дома нет.
Дом вернулся —
Гнома нет.
Дома нет
И гнома нет,
И в лесу затерян след".
Вот и мы так же. Я прихожу со смены – жена на работе. Жена приходит с работы – меня уже нет. Так может продолжаться неделями. Тем нездоровым личностям, которые задают вопрос: «А детки когда?»,  – хочется рассмеяться в лицо и показать рабочий график.
– … на кислороде он держал сатурацию не больше семидесяти. Сдали в приёмный покой, выдохнули. А приехали со следующим, нам сказали: умер. Мы офигели. Мужику тридцать два года! Никакой патологии! Заболел позавчера – и вот так стремительно!
Оля выдернула из размышлений о странности семейной жизни.
– А? В тридцать два?
– Да!
– Ни фига себе, – только и нашёл, что ответить я.
– Они становятся всё тяжелее и тяжелее.
Я кивнул. «Да, наверно, тяжелееют. Как же я хочу спать!».
– Ладненько, – Оля взяла укладку и контейнер с отходами, – пора мне. Значит, смотри: кардиограф и телефон заряжены. Скарификаторы и тест-полоски для глюкометра пополнила. СИЗы
положила. Так, что забыла?
– Ты сомневаешься?
– Честно говоря, да, – смущенно ответила Оля.
Мы вместе с ней перепроверили все укладки, приборы и лекарства. Все было пополнено, заряжено и лежало на местах. Просто чудо, а не сотрудник! Побольше бы таких. А то нередко приходишь, начинаешь проверять что да как и выясняется – половина оборудования не заряжена, уборка проведена плохо, вещи лежат как попало и не на своих местах… Поэтому сотрудники каждое утро принимают машину и проверяют ее на готовность к работе. А то можно попасть на экстренный вызов, а тебя ждет неприятный сюрприз.

Оля умчалась переодеваться, а я вернулся на станцию посмотреть, что там с вызовами. Щёлкнув мышкой, переключился на окно вызовов. Кошмар. На девять утра висело семьдесят задержек. Сплошь температуры и кашли. Некоторые вызовы висят уже больше суток.
– Это ж сегодня из этих гребаных СИЗов не выбраться будет. А то ещё и в очередь часов на пять где-нибудь встанем…
– Всем сотрудникам собраться на конференцию. Повторяю: всем сотрудникам собраться на конференцию… – прохрипел матюгальгик голосом Иры и замолк.
***
– Что там? – пожилой врач забрала у меня сигнальный талон и надела очки, чтобы посмотреть. – Температура? Мужчина, двадцать один год…
Она неспешно сняла очки и те повисли на шнурке на шее. Сегодня я работал с Алевтиной Александровной, умудренным опытом и сединой доктором. Она предельно вежлива с пациентами и выполняет все обследования и назначения строго по регламенту. Из-за этого её многие фельдшера не любили – она могла засесть на вызове на многие часы, пытаясь вылечить всех от всего.
Я молча достал с полок два комплекта защитных комбинезонов.
– Вот неужели кто-то дожил до двадцати одного года и не научился сбивать температуру? – печально поинтересовалась она, принимая из моих рук пакет.
Машина наполнилась сначала шуршанием полиэтилена, а затем шорохом комбинезонов.
Сначала на ноги надеваются синтетические бахилы, затем комбинезон. В условиях тесной машины эта часть превращается в перформанс: двум взрослым людям надо надеть на себя довольно тесный цельный костюм. Основная задача – не порвать его. Затем надеваются ещё одни бахилы, респиратор, капюшон и очки. Респиратор ужасно неудобный – он натирает нос и подбородок. А ещё его запах не могло перебить даже осложнение после болезни. Я никакие запахи не чувствую, кроме респиратора. А очки, как только они оказываются на лице, норовят тут же запотеть. Сначала они это сделают в машине, затем на улице, потом ещё сильнее в подъезде, а в квартире ты ориентируешься уже на ощупь и слух. При этом по спине, груди и волосам стекает пот, ты весь мокрый, костюм липнет к коже… А ещё обнаружилась аллергия на перчатки и каждый раз снимаю их вместе с лоскутами кожи.
Дверь нам открыл молодой парень в одних трусах. Хорошо, что хотя бы в них. Был случай, когда нам открыла совершенно обнажённая Венера эпохи барокко. Точнее, она, вероятно, так думала. Но вернёмся к молодому человеку. Худой, с засаленными волосами, в очках, немного угловатый и нескладный. Казалось, он застрял в подростковом возрасте.
– Проходите, – пригласил он, – бахилы оденьте, пожалуйста…
«Наденьте!», – взвыло что-то внутри меня.
– Мы не одеваем бахилы, – вежливо ответила доктор, а внутри меня плакал препод. – Мы – экстренная служба, и если вы нас вызвали, значит, случилось что-то срочное, – вежливо отчитала парня врач.
Ее голос, доносящийся из-под респиратора, казался потусторонним. Молодой человек замер перед ней, как суслик, и не знал, что сказать. Я же просто молча показал на ноги. На них уже были эти чертовы синие бахилы. Парень перевёл взгляд и ещё больше завис, так и держа в руках свои.
– Что случилось? – вывела врач пациента из транса.
– А? А, у меня температура поднялась.
– Какая? – терпеливо уточнила Алевтина Александровна. – И можно мы пройдём куда-нибудь, а не будем стоять в дверях?
– Да-да, конечно, – парень посторонился и пропустил нас в комнату.
Комната была типично студенческая: разбросанные вещи, стоящая везде, где только можно, посуда, пыль по углам, развешанные постеры и новогодние украшения. Судя по виду украшений, висели они, по меньше мере, с прошлого года.
– Итак, вы говорите, что поднялась температура. Какая? Документы давайте сюда.
Парень засуетился в их поисках требуемого, параллельно рассказывая свою историю:
– Температура поднялась сегодня утром. Я проснулся с ощущением разбитости и слабости. Ещё голова болела. Решил померить температуру, – повисла драматическая пауза: пациент нашёл, наконец, паспорт. Судьба страхового полиса осталась неизвестна.
Если верить документу, то болящего зовут Андреем Андреевичем.
– Так вот, я измерил температуру, а она оказалась высокой! – с придыханием закончил Андрей Андреевич.
– Высокая – это какая? – с раздражением перебил я весь этот театральный пафос.
– Тридцать шесть и девять, – обиженно ответил Андрей.
Повисла напряжённая пауза. Я поджал губы, стараясь не использовать укладку в качестве дубинки. Мы надели эти скафандры… Ради тридцати шести и девяти градусов?! Алевтина Александровна молча переписывала данные паспорта в карту.
– Дима, сделайте тест, пожалуйста, – её голос без эмоций нарушил тишину.
Говорят, что при заборе материала на ПЦР-тест на коронавирус, люди ощущают, как им скребут мозг. Сейчас проверим.
– Ай! – пискнул наш тяжело больной пациент. – Вы бы предупредили, что это так неприятно!
Молча я влез во вторую ноздрю и так старательно брал мазок, что ни один, даже самый маленький вирус не сбежал бы. Но, увы, тест оказался отрицательным.
– Больше пить воды, таблетку анальгина и вызов участкового терапевта, – резюмировала Алевтина Александровна. – Вот здесь и здесь поставьте подписи. Это то, что мы вас осмотрели и вы не едете с нами в больницу.
– Но как же… Вы меня не заберёте? – в отчаянии спросил юноша.
– Куда? – с удивлением, смешанным с раздражением, спросила доктор.
– В больницу.
– Нет, – отрезала она, закрывая папку с документами.
– Но я же болен!
Юноша картинно закатил глаза. Меня, как бывшего преподавателя актерского мастерства, чей ученик сейчас солист Большого театра, – с одной стороны, изрядно позабавила эта бездарно разыгранная сценка, с другой, заставила в ответ закатить глаза и увидеть затылок. Это было настолько бездарное шоу, что даже в местечковом театре «Красный лапоть» эта звезда с треском бы провалилась. Пора было заканчивать трагикомедию, пока Алевтина Александровна не устроила ему реальный повод съездить в больницу. Возможно, в один конец.
Воскресение, вечер. Очень напрашивался вывод, что кому-то просто очень не хочется завтра на работу или на учебу, – чем он там занимает? – и, вот, пришла поистине гениальная мысль вызвать скорую помощь. Авось, прокатит. Нет, не прокатит!
– Болен – это когда температура выше тридцати восьми и пяти, вы задыхаетесь и жить не можете без кислорода, – встрял я в разговор. – А у вас даже температуры нет!
Повышенной считается температура, вопреки общественному мнению, – это температура выше тридцати семи и четырех. Сбивать же ее рекомендуется только если она выше тридцати восьми и пяти.
– Но как же… – парень отчаянно пытался протестовать, но доктор даже рта не позволила ему открыть.
Лицо Алевтины Александровны потемнело от накатывающего гнева. Такой я ее не видел. Даже мое, поистине ангельское терпение, выработанное годами работы с подростками, показало дно. Во всех отношениях. Фактически, – это ложный вызов, который по закону оплачивается штрафом в бешенные полторы тысячи рублей, но… Но по факту этот закон не работает. Чтобы выписать штраф, виновник должен своей рукой написать, что он преднамеренно сделал ложный вызов. Разумеется, никто такое писать не будет. Вот и существует закон, который невозможно применить на практике. Эх, в таких ситуациях, я очень жалею, что у нас правила не как в Европе. Там за такое… Эх, мечты, мечты.
– И справку вы не дадите? – дрожащим голосом спросил юноша.
– Нет! – рявкнула она, не сдержав эмоции.
Врач, повышающий голос – это неэтично? Может быть непрофессионально? Да плевать! Этот малолетний кретин ломает комедию, в то время, как у нас на станции висит десяток вызовов на ожидании, среди которых могут быть реально тяжелые случаи! Даже если там и нет тяжелых – это не отменяет того, что сотрудники бесцельно катаются от подъезда к подъезду, тратят свое и чужое время, чтобы вытирать сопельки вот таким… Товарищам, не отличающимся умом и сообразительностью.
– А я ещё ударился головой и потерял сознание! – внезапно сменил тему пациент.
– Где? Когда? – устало спросила Алевтина Александровна.
Я уже успел закрыть сумку и направиться к двери, как врач жестом остановила меня. Мне оставалось только прислониться к косяку двери и всем своим видом выражать немой скепсис.
– Вчера. В метро.
– Вот вчера и надо было вызывать скорую. А сейчас – в поликлинику.
– Но…
– Сегодня воскресение? – задал я вопрос, глядя ему в глаза. Тот дернулся в знак согласия. – Ну вот и чудесно. Сегодня готовьтесь к зачёту, завтра его сдавайте, и все будут счастливы. До свидания!
Мы вышли, оставив страдать Андрея Андреевича накануне сессии.
Уже стоя на лестнице, я притормозил.
– Дима? – Алевтина Александровна тоже остановилась.
– Погодите. Я на две минуты, – оставив доктора стоять на лестнице, я вернулся в квартиру.
Андрей сидел на диване и с кем-то переписывался, ожесточённо долбя по экрану. Услышав шорох комбинезона, он поднял голову и зло спросил:
– Что надо?
– Задать вопрос, – ответил я, снимая с головы очки и капюшон, – а что вы сказали диспетчерам?
Андрей ухмыльнулся:
– Не твоё дело.
– Ну во-первых, мы не переходили на "ты", а во-вторых, всё-таки, что вы сказали?
– Что у меня температура тридцать девять, – зло бросил парень. – И чо?
– А-а-а… – протянул я. – Да в общем-то, "ни чо". Поздравляю с первым трупом.
Андрей с недоумением посмотрел на меня.
– Ну, пока мы были на ваших тридцати девяти, мы не успели к бабушке. Умерла от инфаркта.
Андрей побледнел и начал хватать ртом воздух, явно подбирая слова.
– Да ничего не говорите. Всего хорошего.
Я вышел из квартиры, оставив Андрея наедине со своими мыслями. Жестоко? Возможно. Но это же невыносимо.
– Снова температура?
Я с трудом удержался от разочарованного стона. Это был уже девятый ковид подряд и половина первого ночи. Снова переодеваться. «Ну и что ты ноешь? – мерзкий внутренний голос дал о себе знать. – Больницу забыл? Тебе напомнить? Целые сутки в скафандре. И ничего. А твои коллеги, от которых ты трусливо сбежал, до сих пор в них ходят. Так что, собрался и марш работать!». «Напомнить, почему мне пришлось пить антидепрессанты? – огрызнулся я. – Или…». Внутренний голос не успокаивался: «Или напомнить тебе, что совсем по другой причине обратился к психотерапевту? Комбезы не входили в число причин. В общем, хватит спорить, иди одеваться».  Сколько не канючь, а внутренний голос был прав.
Нас ждала бабушка девяноста лет. При взгляде на неё, я бы дал ей лет семьдесят, но точно не девяносто. Полностью при параде: макияж, укладка, аккуратная, чистая и выглаженная домашняя пижама.
– Что у вас случилось? – спросила Алевтина Александровна.
– У мамы… – начал отвечать пожилой сын.
– Роман! – с характерной грассирующей «р» жестко осадила сына мать и продолжила степенно, с чувством собственного достоинства: – я сама способна рассказать, что со мной произошло.
– Да, мама, – сыночка опустил голову и сделал шаг назад.
– Вот и чудно, – женщина протянула свои разложенные по файликам документы.
Я успел увидеть в страховом полисе данные. «Роза Ааровна. Все ясно».
– Заболела вчера в восемь часов вечера. Во время вечернего чая я почувствовала озноб и решила померить температуру вот этим ртутным градусником, – она показала на термометр. – Он показал тридцать восемь и шесть. Я выпила таблетку парацетамола и перемерила через полтора часа. Сначала температура снизилась до тридцати семи и двух, но ночью, в четыре часа, снова поднялась до тридцати девяти и пяти. Я снова приняла таблетку парацетамола и стала ждать утра, чтобы вызвать участкового врача.
Роза Ааровна поправила выбившийся из тугой прически непослушный локон и продолжила дотошно рассказывать каждое своё действие в течении дня. Терапевт до неё так и не дошла: написала по WhatsApp, не послушала и вообще, назначила лечение, не зная, от чего лечит. Самая высокая температура была утром, в течении дня выше тридцати девяти не поднималась, а вот вечером, в шесть часов, она почувствовала, что стала хуже дышать. Стало тяжело дойти до туалета и вернуться обратно. Тогда она решила больше не откладывать и вызвала скорую. Очень круто, когда человек способен чётко и по делу рассказать о том, что его беспокоит. Поймав мой взгляд, в котором читалось удивление и восхищение, она прокомментировала:
– Я – инженер. В прошлом проектировала мосты и туннели. Поэтому привыкла к чёткости и структурности.
На ЭКГ у Розы Аароновны была небольшая блокада, возникшая после давнего инфаркта. А вот пульсоксиметр показал плохие показатели – содержание кислорода в крови у женщины было низким – восемьдесят семь. Это означает, что ей нужно срочно госпитализировать и подключать к кислороду. Роза Ааровна сначала наотрез отказалась ехать в больницу – как же так? Там же сплошной коронавирус! Но долго уговаривать не пришлось – аргумент, что она нужна сыну живая и здоровая, подействовал, и через пятнадцать минут мы уже мчались в город. Где встали в очередь…
Перед нами было десять машин. Это означало, что встали мы надолго… Возможно на всю ночь. А кислорода у нас было всего три с половиной баллона, которые оставила нам Оля. Точнее, уже три. Половину баллона Роза Аароновна использовала, пока мы мчались по трассе до городской больницы. Этих баллонов максимум хватило бы на три с половиной часа. Эх, будем дожимать, как можно. Алевтина Александровна ушла в больницу мониторить ситуацию, а я остался с пациенткой.
Время тянулось просто невозможно долго. Было жарко сидеть в костюме: печка работала, а выключить её нельзя. Очки постоянно запотевали, руки в печатках потели, вода начинала плескаться и там, и там. Если вылить её из очков было ещё реально, то из перчаток уже нет. Поло и штаны тоже промокли насквозь. Ноги в ботинках горели, и мне заранее было страшно их снимать в раздевалке. Похоже, впереди нас ждали незабываемые часы ожидания.
Дверь с грохотом отъехала, и одновременно с этим раздался измененный противогазом голос, принадлежавший какому-то андрогинному существу в белом костюме:
– Заводите пациен… – голос оборвался.
Я открыл глаза и непонимающе посмотрел в сторону, куда смотрел медбрат. Или медсестра? Роза Аароновна лежала, тихо шумел кислород в канюлях. Но женщина не двигалась. «Спит?», – я тронул пациентку, но та не шевельнулась. Меня как электричеством ударило. Рука метнулась к сонной артерии. Пульса не было. Теперь пот по спине потёк вовсе не потому, что было жарко.
– Твою мать! – шепнул я себе под нос.
– Она не дышит? – раздался голос медбрата. Все-таки, похоже, это был он.
– Похоже нет, – испуганно ответил я.
Андрогин нецензурно выругался и убежал в больницу, видимо, звать на помощь. Я ещё раз убедился, что пульса нет, расстегнул пальто женщины, разрывая пуговицы, приложив усилия, разорвал цветастую рубашку из тонкой материи и майку. Одновременно с этим ногой я ударил по стенке, за которой сидел водитель и рявкнул:
– Мне нужен мешок Амбу и воздуховод!
Руки легли на грудину и начались мерные и сильные нажатия на грудную клетку. И раз, и два, и три… Хлопнула дверь в кабине, водитель подбежал и достал с полки сумку с реанимацией и протянул мне воздушный мешок и изогнутый воздуховод. И двадцать восемь, и двадцать девять, и тридцать… Пять секунд на постановку воздуховода и на дыхание. Две секунды, и пластиковый проводник оказывается в глотке, ещё три секунды плавно надавливаю на мешок. И заново: и раз, и два, и три…
На третьем цикле очки были полностью запотели, а руки и спина, до этого нывшие, начали болеть. Где же все?! Где врач? Где реаниматологи? Я не могу сам достать и зарядить дефибриллятор, поставить катетеры и набрать препараты – моя максимальная остановка десять секунд. А Роза Аароновна никак не реагирует на мои попытки оживить её. Только где-то глубоко хрустнули ребра. Да блин! Я окружен машинами скорой помощи, в ста метрах больница, а я один качаю бабушку! Это как-то гребанный сюрреализм! Я вижу, как зрачки женщины постепенно расширяются и приходит понимание, что это всё, конец. Но тело и руки не сдаются. Не может такого быть!
– Заводите пациентку, – дверь с грохотом раскрывается, и на пороге стоит космонавт в противогазе.
Я открываю глаза. Роза Аароновна мирно спит. Меня прошибает пот. Но одного касания хватило, чтобы она открыла глаза и спросила:
– Пора выходить?
Меня передёрнуло, а волосы встали дыбом. Неужели приснилось?
– Да-да, – бесцветным голосом ответил я, – вас готовы принять.
Да, похоже перед сменой надо действительно больше спать… И не слушать рассказы коллег перед работой.

Часть 6. Сахарный диабет
– Бригада восьмая, врач Огурцова, фельдшер Болтунов! Бригада восьмая, врач Огурцова, фельдшер Болтунов!
Матюгальник беспощадно выдернул с обеда. Я с грустью посмотрел на гречку с курицей, а они на меня. Еда только-только успела разогреться. Чай тоже печально булькнул и начал демонстративно остывать – когда мы приедем на ужин, он уже покроется тоненькой корочкой льда.
– Ну, поехали, – проворчал я, убирая обед обратно в холодильник.
На сигнальном талоне значилось: «парализовало». Чёрт, если это инсульт, то сейчас будут проблемы с поиском помощников, готовых спустить пациента из квартиры в машину. Почему-то это всегда одна и та же проблема: как только попросишь родственников помочь найти двух, а лучше трёх мужчин, так оказывается, что во всём доме живут либо глубокие старики, либо младенцы. При этом в соседней комнате может смотреть в экран детина лет двадцати. Почему-то большинство людей уверены, что врачи и фельдшера скорой – это силачи-циркачи, которые должны вдвоём дотащить до машины часто сильно упитанных родственников. Интересно, как они себе это представляют? Ну в данном случае утешал тот факт, что квартира была на первом этаже. Проблемы с поисками имеют определенную закономерность: мужчин в доме меньше прямо пропорционально этажу, на котором мы находимся. Лифт эту статистику практически не меняет.
Нас встретила молодая женщина и тут же начала рассказывать:
– Мама замедленно отвечает! А ещё невпопад! Только звуки какие-то мычит! И руками, и ногами шевелить не может – только машет, когда я пытают её поднять! Один раз даже задела меня и ударила! Смотрите, синяк скоро будет!
От её трескотни начала побаливать голова. Ну что, сейчас зайдём и сами все увидим.
Женщина лежала на кровати. Нельзя сказать, что она была худой, но явно приближалась к этому.
– Что случилось? – доктор Огурцова, а в жизни Анна Сергеевна, подошла к пациентке и потрогала её за руку.
Я успел оценить, что кожа у той была влажная, я бы даже сказал, мокрая, а ещё бледная и холодная. Я уже знал, с чем мы столкнулись, и сразу полез за глюкометром.
– Измерьте ей глюкозу, – спокойно подтвердила мои догадки доктор и принялась писать карту.
Дочь продолжила тараторить:
– Утром мама поела кашу. Поела в шесть утра. Сказала, что ей нехорошо и слабость какая-то одолела. Ну пошла полежать. А потом, часа через четыре, вот так вот себя начала странно вести. Я не могу понять, что она говорит! Ну послушайте, послушайте сами!
Пациентка попыталась что-то сказать, но у неё получилось только промычать.
Блеснул скарификатор, и на фоне белой кожи пальца появилась яркая алая капля. Выглядело даже красиво. Вспоминались японские стихи про кровь на белом снегу. Или сказка про Белоснежку. Глюкометр пикнул и показал уровень глюкозы: один и пять.
– У-у-у, да ваша мама уронила себе сахар, – прокомментировал я.
– Она диабетик? – спросила Анна Сергеевна.
Дочь кивнула.
– На инсулине?
– Да.
– Она сама делает себе инсулин?
Пока врач опрашивала, я решил сразу набрать необходимые препараты. К счастью, необходимость в госпитализации отпала сама собой. Пациентов с повторной гипогликемической комой после восстановления сознания оставляем дома с активом в поликлинику. Вообще, диабетики, зная, что у них может так сильно упасть глюкоза, очень осторожны с инсулином и всегда при себе носят либо конфету, либо хлеб, чтобы в случае чего съесть и избежать комы. Обычно этих мер хватало. А тут что-то пошло не так. Странно.
– Давно у вашей мамы диабет?
– Ой, да нет, – дочка нахмурилась, вспоминая, – месяца два назад перевели на инсулин.
– Понятно, – кивнула Анна Сергеевна. – Дима, глюкоза на двадцатке, струйно.
А я уже набрал сорокапроцентную глюкозу и ставил катетер. Вены у пациентки были безобразными. В локтевом сгибе их, ожидаемо, не было. Поэтому кисть и предплечье теперь – мои большие друзья. Но не тут-то было: они были тонкими, как нитки, и извилистыми. При попытке поставить самый тонкий катетер, они моментально лопались. Наконец, мне удалось найти венку, которая дарила надежду, что она не лопнет. Маленький отрезок в основании ладони. Катетер поставлен, глюкоза введена. Через несколько минут пациентка очнется, и мы будем свободны.
Такие вены – характерная черта большинства диабетиков. Высокая глюкоза очень негативно сказывается на всем организме, особенно на сосудах и нервах. Из-за этого у них нарушается питание тканей, портится зрение, у них меняются болевые ощущения… Жаль, что далеко не все понимают, насколько страшное заболевание – сахарный диабет, и считают его не достойным своего внимания.
Не прошло и пяти минут, как у пациентки прояснился взгляд, и она осмысленно на нас посмотрела.
– Что произошло? – слабым голосом задала она вопрос.
– Вы инсулин сколько вкололи? – спросила Анна Сергеевна
– Не помню… Я делаю себе сначала утром, длинный, а потом перед завтраком короткий, – неуверенно проговорила пациентка.
Вероятно, женщина дважды ввела себе инсулин короткого действия и получилось то, что получилось.
– Дима, измерьте ещё раз глюкозу, – попросила врач.
Скарификатор, кровь, глюкометр, и я прямо почувствовал, как от удивления расширились глаза.
– Вы себя хорошо чувствуете? – спросил я, не отрывая взгляда от пациентки.
– Да не особо. Слабость. Сильная. В голове шум. Вата. И очень сильно болит. Спать хочу.
– Нет-нет-нет, – затараторил я, показывая врачу глюкометр.
На экране значилось: «Ошибка измерения. Уровень глюкозы выше 33,3». Анастасия Сергеева крякнула.
– Перемеряйте. Такого быть не может.
– Не может, – эхом ответил я.
Скарификатор, кровь и глюкометр выдает тот же результат: «Ошибка измерения. Уровень глюкозы выше 33,3». Да как такое возможно?!
– У нее был один и…?
– Один и пять.
– Хм. Ну ставьте воду
, – Анастасия Сергеевна достала фонендоскоп и пошла сама осматривать пациентку. Та начала потихоньку, как говорят в медицине, «загружаться» – терять сознание, другим словом. Из гипогликемической комы пациентка начала уходить в гипергликемическую.
Я быстро зарядил капельницу физиологическим раствором и подсоединил его к катетеру. Не успел я открутить дозировочное колесико, как раствор из системы практически начало всасывать в кровеносное русло. Ещё немного, и вместо крови у пациентки потечет сироп или патока. Я передал дочери пакет с физраствором и пошел измерять давление, сахар, заодно не позволяя пациентке уснуть.
– А что происходит? Ей же стало легче! Из-за чего она снова засыпает? – тараторила в панике дочь.
Её трескотня выдернула из работы. У меня есть особенность: когда с головой ухожу в рабочий процесс, все посторонние разговоры и звуки уходят на десятый план и я перестаю их слышать. Только процесс здесь и сейчас.
Давление у женщины было высоким: почти двести на сто. И сахара у нее скакали – с тридцати трех в течение нескольких минут они снизились до двадцати, и пациентка постепенно приходила в себя. Всего половина пакета с физраствором влилась в вену, а сахара уже упали до двенадцати. Похоже, мы все-таки едем в больницу. Это была нестандартная ситуация
Наконец женщина пришла в себя. Спустя час нам удалось стабилизировать сахар на тех же двенадцати. Но двигаться она по-прежнему не могла – не чувствовала ни рук, ни ног. Точнее чувствовала, но шевелить ими могла с трудом. О том, чтобы добраться до машины, не шло и речи. Странно, но в этом доме жили мужчины. Вероятно, формула этажей все-таки работает. Они помогли нам спустить женщину на мягких носилках, и мы поехали в город.
Приключения продолжились в приёмном покое.
– Вы вообще с ума сошли? – задала вопрос молодая врач-эндокринолог. – Я не буду её принимать с сахарами двенадцать! Это амбулаторный больной.
– Но у нее были меньше двух…
– И что? Мне вам рассказать как лечить гипо-кому? – раздраженно ответила врач. – Или вы не знаете, что после гипо пациентов оставляют дома?
– Вы можете меня дослушать? – спокойной, но с нажимом спросила Анастасия Сергеевна.
– Я вижу, что вы мне привезли абсолютно здорового пациента! – жёстко ответила эндокринолог. – Я её принимать не буду! Тоже мне, таксисты!
Она уже приготовилась развернуться, как мой врач не выдержала и рявкнула:
– У неё от введения глюкозы сахара поднялись выше тридцати в течении нескольких минут!
– Так нехрен их вводить в таком количестве! Полечили? Снизили? Молодцы! Оставляете дома!
Эндокринолог даже покраснела от гнева. Пациентка лежала на каталке, тихонько стонала от головной боли. Она по-прежнему не могла двигать руками и ногами и с трудом ориентировалась, где она и что происходит.
– В каком количестве? Двадцать кубиков? – опешила от такой наглости Анастасия Сергеевна. – А потом она так же резко снизила на физрастворе!
– Ну я тогда не знаю, – раздраженно ответила эндокринолог, – она поликлинический больной. У меня и так дохрена работы, а вы ещё это привозите! – брезгливо поморщилась она, готовясь выйти из кабинета.
– Вы бы были повежливее, – не выдержал я, – вы это всё говорите при пациенте! И вас не смущает, что на фоне таких показателей глюкозы у неё давление высоченное и она не может шевелить конечностями?
– Ну так ставьте инсульт и валите в неврологию! – рявкнула врач и вышла, хлопнув дверью.
Мы с Анастасией Сергеевной остались стоять одни в кабинете с пациентом с нарушенным сознанием. Сказать, что мы офигели – это ничего не сказать. Внутри меня все кипело и клокотало от такого непрофессионализма. Перед нами была девчонка, которая по всей видимости только-только закончила ординатуру, но возомнила себя великим врачом.
– Что делать будем? – мой голос прозвучал глухо в замкнутом пространстве кабинета.
– Напишу расстройство мозгового кровообращения и отвезём неврологам, – с раздражением бросила Анастасия Сергеевна, приписывая в сопроводительном листе несуществующий инсульт.
В неврологии нам тоже были не рады.
– Вы что, будете сюда везти все головные боли города? А дальше что? Вы совсем обалдели? – прорычал невролог.
– Да вы можете её хотя бы осмотреть?! – не выдержала и рявкнула в ответ Анастасия Сергеевна. – Ваш коллега с эндокринологии считает, что это ваш пациент, а не её!
Врач побагровел и, вскочив со стула, подлетел к пациентке. Он грубо начал хватать и поднимать её руки. Какое-то время пациентке удавалось их удерживать, но от слабости, они медленно опустились вниз.
– Оставляйте, – буркнул он и поставил размашистую подпись на карте вызова. – Но имейте в виду, через пару часов она отсюда вылетит, – зачем-то добавил он.
Но это нас уже не касается. Тем более, я был уверен, что пациентку все-таки положат.

Глава 7. Не пьёт
Итак, новый день и новое дежурство. Дима ещё даже не знает, какая жесть его ждёт на дежурстве, поэтому, очередной раз проспав после тренировки, он едет на такси на работу и листает ленту телефона. А в это время пропившая всех и все алкоголичка набирает номер телефона скорой помощи.
Диспетчеры потихоньку сменяли друг друга, поэтому, когда зазвонил телефон, старая смена быстренько исчезла из диспетчерской: разговаривать по телефону с пациентами – это намного хуже, чем ездить к ним на вызовы. Ведь через трубку надо выслушивать часто не знающих, чего сами хотят, персон, сталкиваться с грубостью и откровенным хамством людей-потребителей и пытаться оценить степень тяжести пациентов, не видя их в глаза и основываясь только на словах не всегда здоровых людей.
– Станция скорой помощи N слушает вас, диспетчер Иванова. Что у вас случилось? – голос по ту сторону трубки с трудом пытался что-то произнести заплетающимся языком. – Я вас не понимаю, – терпеливо ответила Иванова, – повторите ещё раз.
– М-м-мам… Он-на… Ик! – попытались что-то сказать по ту сторону трубки. – Машину мне! – наконец, голос сумел полностью произнести, что же он хочет.
– Что там? – поинтересовался Сергей, второй диспетчер. Мысленно он уже был дома. Иванова лишь махнула рукой, пытаясь вникнуть в бессвязный набор звуков по телефону. И ведь не пошлёшь – все разговоры записываются.
– По какой причине вызываете бригаду скорой помощи? – терпеливо повторила вопрос Иванов.
– В смысле, по какому?! – возмутились из трубки. – У меня мать не пьёт!
Диспетчер Иванова закатила глаза. Эти алкаши уже достали. Но ничего не поделаешь, вызов надо фиксировать. Хорошо, что это не приоритетный вызов и можно поставить в неотложку. Задав ещё ряд вопросов, Иванова сдалась:
– Уточните ваш адрес.
– Бригада восьмая, врач Гребенщиков, фельдшер Болтунов. Бригада восьмая!
Быстро сегодня. Едва-едва успел машину принять. Я посмотрел на часы: было ровно девять. Ювелирно. Сегодня у меня был крутой врач – Артём Сергеевич. Но он просил называть его коротко – Артём. Реаниматолог, он обычно работает на спецах, – так мы называем бригады реанимации. У него всегда бывают вызовы по жести, даже если он работает на линии. Такая мини-реанимация. Это были интересные и всегда запоминающиеся дежурства.
– Что за вызов? – Артём забрал у меня сигнальный талон. – Плохо хроническому больному? – он усмехнулся.
Такой повод к вызову – это может быть вообще всё, что угодно. Угадать, что там ждёт, было невозможно.
– Сереж, погнали, – Артём стукнул водителю, и мы тронулись.
***
В это время пьяная уже пятый месяц женщина пыталась растолкать свою событульницу. Пить в одиночку – это же скучно, правда?
Грязная, одетая лишь в когда-то белую футболку, а сейчас цвета несвежей мочи, женщина налила в стакан прозрачную жидкость и сунула под нос собутыльнице:
– Ну-у-у чо ты с-си-ди-шь, мля? – собутыльница лишь что-то прошипела в ответ и осталась лежать на столе.
– Ты чо-о-о? – протянула женщина. – Я тебе н-нали-л-ла! Пей! – заплетающимся языком приказала она, толкнув вторую. Но промахнулась, поэтому удар оказался вскользь. Женщина снова что-то сипло пробормотала.
– Ну не хошь, н-н-нада! – пьянчужка оскорблённо отвернулась, захватив с собой стакан, предназначавшийся напарнице.
В этот момент в дверь громко постучали.
– Ща! – громко крикнула женщина и встала. Раздался грохот – это её мотануло в сторону, и она задела сервант, тут же рассыпавшийся осколками последнего стекла. – Вот с-с-сука, – выругалась алкоголичка, отряхиваясь и не замечая, будучи под алкогольной анестезией, что разрезает себе руки.
***
– Вот только не говори, что нам на пятый этаж, – взмолился я.
Но нам было именно туда.
– Ну что, старая скоропомощная примета? На какой этаж первый вызов, на тот и будем ходить всю смену? – хохотнул Артём. Меня всегда поражало, как ему удается сохранять веселость всегда.
– Мне не нравится эта примет. Я её отменяю, – мрачно пошутил я, вешая на плечо кардиограф.
– Пошли, ворчун, – Артём забрал у меня оранжевую укладку, и мы отправились на вызов.
Кодовой замок был взломан, дверь тоже подверглась вандализму – она вся была исписана нецензурными выражениями и рисунками соответствующего содержания. В подъезде воняло дерьмом, мочой и блевотиной. Мое чувство прекрасного забилось куда-то в угол подсознательного и накрылось тазиком, чтобы этого всего не видеть и не ощущать. Ступеньки были чем-то заляпаны. Перила поломаны. Большинство дверей были старыми и деревянными, установленными ещё в годы, когда дом только построили. Кошмар. Похоже, нас ждало что-то чрезвычайно интересное.
Дверь в нужную квартиру ничем не отличалась от окружающих – деревяная, разрисованная, – и была не заперта. То ли нас ждали, то ли… А, замка даже нет. Понятно. Но Артём все-таки громко постучал. Ногой. Касаться руками этого было просто опасно. По ту сторону двери царила тишина. Потом раздался глухой звон и грохот. Ещё через пару минут дверь резко распахнулась. На пороге стояла бухая баба неопределенного возраста. Ничего, кроме какой-то грязной тряпки на ней не было. Отекшая, измазанная, со стекающими по рукам тоненькими ручейками крови, не способная связать двух слов, она, покачиваясь, стояла и смотрела на нас. Затем икнула и громко прохрипела:
– Чё надо, с-суки?! – после этого она рассмеялась. Смех напоминал скрип пилы.
– Артём? – я покосился на своего врача. Из улыбчивого человека, он превратился в грозную статую неведомого языческого божества. Казалось, он врос ногами в бетон.
– Вызывала? – тихо спросил он.
Услышав такой тон, лично я быстро бы ответил, что уже нет, всё в порядке. Все проблемы сами ушли, больные выздоровели, а мертвые воскресли. Алкоголичка на каком-то интуитивном уровне поняла, что шутки закончились, и надо быстро трезветь.
– Д-да. П-проходите, – всё так же хрипло, но уже серьёзно ответила она, посторонившись.
Мы вошли в квартиру. Точнее… В пещеру. Квартирой это назвать было нельзя. Провода соплями висели с потолка. В помещении царил мрак – света тоже не было. От пола до потолка был сложен всякий мусор: пакеты, бутылки, ящики, картон, какой-то строительный мусор, банки, горшки… Горы мусора нависали над головой и грозились обрушиться прямо на голову при малейшей ошибке движения. А вонь, которая стояла… Кажется, что в этих мусорных залежах что-то давным-давно умерло и разложилось. Я с трудом подавил рвотный позыв и нашарил в кармане вторую маску. Лучше я задохнусь в двух масках, чем от вони.
– Света нет? – спросил Артём. Женщина поджала губы и отрицательно помотала головой. Грязные пакли волос зацепились за что-то в мусорной куче и едва не обрушили её.
– Где?
– Там, – махнула рукой женщина куда-то во тьму, где были лишь силуэты новых гор мусора. Свет с трудом пробивался сквозь мутные от грязи окна, создавая ощущение чего-то призрачного и угрожающего.
Неужели мы туда пойдём? Всё моё существо отказывалось заходить в эту квартиру. Тем более, мой глаз уловил какое-то шевеление на полу.
– Дима, фонарик зажги, – с напряжением в голосе попросил Артём.
Поковырявшись в телефоне, я зажёг свет.
– О, Боже, – прошипел я, повторно подавляя рвотный рефлекс и крик отвращения. Вся комната кишела насекомыми. Они были везде. Темная шевелящаяся масса старалась заползти с пола в мусорные кучи, гроздьями висела на пакетах, падала с потолка. Даже на расстоянии было видно, что волосы хозяйки кишели вшами.
– Артём, я туда не пойду, – горло у меня пересохло, и мне с трудом удалось выдавить из себя звуки.
– Все ясно, – так же глухо ответил врач. – Сначала мы переоденемся, потом поднимемся.
Я зажмурился от ужаса.
– А мама? – внезапно членораздельно спросило человекоподобное существо.
– Подождёт.
Артём развернулся и начал спуск по лестнице. Я попытался пойти за ним, но понял, что у меня буквально задубели мышцы в ногах. Мне не сразу удалось сделать шаг, чтобы уйти.
Одевались мы молча. В такой же тишине поднялись на этаж и вошли в эту пещеру чудес. Когда мы сделали первый шаг, я почувствовал, что ноги прилипают к полу.
Чтобы дойти до нужной комнаты, пришлось пройти целый лабиринт из мусора. Они были настолько огромные, что упирались в потолок. Я очень ждал, что услышу крысиный писк. В этом царстве помойки не хватало только этих серых тварей. Наконец, мы добрались до нужной комнаты. В крошечном помещении, так же заваленном мусорными кучами, осколками стекла на полу и с кровавыми разводами, в нос ударил резкий и очень узнаваемый сладкий запах гниющего мяса. Возле окна стоял небольшой столик, заставленный батареями бутылок. Они стояли на столе, под столом, вокруг него… На стуле сидело существо, отдаленно напоминающее человека, и упиралось головой в скрещенные на столе руки. О том, что это труп, явственно говорила гнилостная венозная сеть, обвившая руки. Она выделялись на белоснежной коже ярким зеленым узором. Артём замер, не приближаясь к трупу.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=72070834?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.