На плохом счету у бога
На плохом счету у бога
Алексей Корнелюк
Владимир Древс
Три истории. Три трагедии.
Книга-головоломка. Книга-раскаяние.
Читая, не перестаёшь удивляться, как связаны герои и ты вместе с ними.
Детские травмы, Бог и отрицание – этот коктейль чувств вызовет и гнев, и любовь.
Сюжет – как американские горки: прокатит от первой до последней страницы, оставив приятное послевкусие.
Доехав до конца, вы поймёте, как распутать клубок из собственных родовых проблем.
Итак, пора взглянуть в лицо собственным страхам. Не обещаю, что будет легко, но интересно – точно.
Всё началось в первой главе…
Владимир Древс, Алексей Корнелюк
На плохом счету у бога
Дисклеймер:
Я люблю жизнь – и эта книга тому доказательство.
Сцены с насилием над собой – всего лишь литературный приём, не более.
Если мы пришли в этот мир, то точно не для того, чтобы сходить с поезда под названием «жизнь» раньше времени.
Глава 1
В картине мира ограниченного человека нет картины. Есть только рамки. Сверху, снизу и по бокам.
Я – тот самый ограниченный человек. Здрасьте. Таких, как я, вы встречаете на улице.
Мы держим нос по ветру, а внутри нас слоями прячутся комплексы и детские травмы.
Мы улыбаемся только губами. В наших дипломатах больше жизни, чем в наших сердцах.
Мы – клубок противоречий.
Мы любим жизнь, если за углом маячит смерть.
Мы ценим только то, что вот-вот закончится.
И раз уж я заговорил о смерти, давайте я расскажу вам свою историю.
Стоял тёплый денёк. Парк Горького жил своей жизнью. Всё как обычно: пели птицы, со звоном проезжали велосипедисты, топая, пробегали любители вернуть форму к лету. Всё как всегда. Рамки, рамки, рамки…
Я скинул узкие туфли и, поджав ноги, забрался на лавочку. Брюки от Brioni задрались. Я ослабил галстук. Положил холодную руку на шею и посмотрел на раскрытый дипломат. В нём мой смертный приговор. Ворох бумаг, означающий только одно – конец.
Если вы знаете, что такое оригами, и встречали в интернете всех этих милых бумажных птичек, то из моей кипы можно сложить виселицу. И там непременно буду я висеть и дрыгать ножками, потому что капитально облажался.
Давайте по порядку.
Могу ли я разрулить свои проблемы и не устраивать этот фарс ради слезинки? Не факт… Как в русской рулетке – может сложиться не в мою пользу.
Я влип.
Сдуру взятые обязательства и моя жадность привели меня к долгу в 86 миллионов рублей. А это уже тот случай, когда нянчиться со мной никто не будет. Мне аккуратно намекнули, что начнут с пальцев. Тех самых, которые мама в детстве называла «пальцами пианиста».
Я поморщился, представив удар молотка по фаланге мизинца.
Затем возьмутся за ногти – ибо зачем они на сломанных пальцах? Логика железная.
В общем, Иса шутить не будет. Я вообще не уверен, что он смеяться умеет. Иса – из тех, чья растительность на лице выглядит как забрало у рыцаря. Иса говорит так, что ты сам «нЭпрозвольнА» начинаешь про себя так же думать. Иса не расстаётся с портупеей, в которой по пистолету с каждой стороны. Зачем ему два – не знаю.
Иса любит запах свежего мяса и всегда (ВСЕГДА) знакомится со своими должниками в своём кафе. Там, где сам нанизывает баранину на шампуры. Надеюсь, баранину…
В общем, портрет ясен?
Теперь разберёмся, как я к Исе на радары попал.
Если мы с вами живем в одном измерении, то вы наверняка слышали про криптовалюту. Мои клиенты слышат «криптовалюта», я слышу «лёгкие деньги». Мои клиенты слышат «прыгайте в последний поезд», я слышу «халява, плиз». У меня по два уха, и у них столько же. Но мы слышим разное.
Я в эти циферки на счетах не верю. Я верю в твёрдый доллар и бессмертную жадность.
Мои клиенты – те, кто в начале нулевых воткнул палку в землю и ОПА! Неожиданно обнаружили нефтяную скважину. А я? Я в начале двухтысячных дрался палками с пацанами из другого двора. Но время идёт. Я вырос. Да и дяди причесали доход, подкрутили НДС, но жадность – она осталась. И тут нарисовался я.
С детства у меня язык подвешен. Обаяние пришло с молоком матери.
Когда ты растёшь без отца, учишься как придётся. Рано начинаешь зарабатывать, что-то суетишь, что-то мутишь. Набиваешь шишки, оскомины, обрастаешь цинизмом и вдруг понимаешь, что помимо основной религии всей Руси пустила корни другая конфессия под названием КЭШизм. Храм там, где рынок. Рынок там, где лавэ из одних сложенных в молитве рук переходит в другие.
Долгое время мне везло. Я, как положено, обзавёлся квартирой на Патриках. Прикупил Bentley цвета мокрого асфальта, в котором салон до сих пор пахнет кожей. Мой шкаф выглядел как второй филиал ЦУМа. Я был богат, холост (впрочем, холостяком и остался) и свободолюбив.
А теперь…
Bentley мой уже не мой, а стоит с грустным видом у Исы, накрытый тёмной шёлковой тканью. Доки на квартиру уже подписаны и заверены нотариусом как дарственная. А вещички?.. Ну, пока висят. Ждут, кто их заберёт и натянет на свои плечи в своём гардеробе.
До уплаты долга у меня осталось пять дней. Или я пойду на шампур к Исе.
Я отвёл взгляд от бумаг, посмотрел пустым взглядом сквозь толпу, сквозь чужие заботы прохожих, и заплакал.
Глава 2
Мир расплывался… тёк со слезами по щекам и окроплял каплями чёрные брюки.
Мужики не плачут. Всё верно, мы просто промываем горем слёзные каналы.
Ай, плевать… Я хлюпал носом впервые за долгое время, дав волю чувствам.
Батя, который ушёл за баклажкой пива, когда мне было шесть, так и не вернулся, но кое-что он мне всё же завещал. Ролевую модель, ё-моё… Я брал пример, копировал поведение, где всё сводилось к одной схеме.
Плохо? Читай по-русски – «хреново» – разливай по гранёным стаканам холодненькую и уговаривай бутылку до тех пор, пока на донышке не останется несколько капель. Читай – алкоголизм.
А дальше? Завтрашний день позаботится о себе сам, проблемы, дай бог, рассосутся сами, и всё как-то наладится. У меня только не рассосётся и не наладится. Долг на мне, и сколько бы я ни глушил беленькой, на долге это никак не скажется.
Я обзвонил друзей. Читай – приятелей. Уточнил про займ… Выслушал: «Брат, ты же знаешь, сейчас не лучшие времена» или «Дружище, я сам погряз, этот бычий рынок…»
В общем, вилы. Банки не дают. Занять не у кого. С Исой разговор короткий, как предыдущее предложение.
Уехать? Так и тут меня за подтяжки схватят. Сейчас я поподробнее расскажу… секунду, только нос вытру.
Запихнув руку в дипломат, я нащупал упаковку салфеток, взял одну, промокнул глаза и шумно высморкался.
Иса – это же не главная проблема, он так… Ревизор по Гоголю на кавказский лад. Трясёт долги за тех, чьё время стоит дорого, а у них и связи, и проходка в депутатские кабинеты. Это значит… – я одним броском закинул сопливую салфетку в мусорку, – это значит, что на границе меня развернут. Никакого Стамбула или Бангкока, чтобы тихо потеряться.
Максимум – в глубинку уехать и влиться в сельскую жизнь… но и там достанут.
А что бы сделали вы? Долг отдать не выйдет, уехать – никак. Что? Ну… вот читаете эти строки с таким умным видом, мол: «Ну, я бы в подобную ситуацию не попал» или «Твои проблемы, сам и решай.» Что-что? Слышу: «Собраться? Взять себя в руки?! ПРЕКРАТИТЬ НЫТЬ?!»
Да… как советы раздавать, так мы все Львы Толстые…
Ладно… Я всё решил. Если моя жизнь – это музыка, то не обязательно ждать, когда доиграют все песни, особенно если прямо сейчас играет грустный медляк. Можно выдернуть из розетки проигрыватель – и песня оборвётся там, где оборвётся. Внезапно и окончательно. Да, не романтично. Но я не герой. Помните про рамки? Я оброс этими дубовыми рамками так, что не продохнуть.
К тому же богачи эти, кто мне займ выдали, они же и глазом не моргнут… Ну, разок не покатаются на лыжах в Куршевеле, ну, партию в гольф пропустят, не слетав до Лондона на джете… Ну, любовницам сумка/шуба/серьги/кольца-шмольца не обломятся. Поэкономят чуть-чуть. Подвяжут пояса санкционным ремнём.
Но нет же… Богачи, может, и скряги, но деньжата они считать (особенно свои) умеют.
И главное – привычки-то никуда не делись. Раньше должников "того", раз – и в лес зайчиков считать…
Пёсик на длинном поводке отбежал от хозяйки и, встав на задние лапы, стал обнюхивать мои носки.
– ФУ, Финя! ФУ! – вскрикнула хозяйка.
Финя отвалил, нанюхавшись носков. Я проводил взглядом Финю и его пушистый зад, бёдра в лосинах хозяйки и снял этот дурацкий галстук. А он, зараза такая, всё не поддавался… Пришлось как следует дёрнуть, стойка на рубашке поднялась.
Я обмотал вокруг кулака чёрный, как уголь, галстук и встал со скамейки. Мелкие камешки впились в ступни.
Обойдя лавочку, я встал на газон и прошёл к ближайшему дереву. Обошёл ствол и, выбрав самое подходящее место, саданул перевязанным галстуком кулаком в дуб. Удар был глухой, и боль – от костяшек до предплечья – эхом прокатилась по нервным окончаниям. Я схватился за руку. Галстук сполз с покрасневшего кулака, как дохлая змея.
– Как же больно… – только и простонал я в кулак.
Сел на корточки. Облокотился на дерево и, прижав кулак к груди, подумал, что спасти меня может только чудо. Читай – волшебство. А я мальчик взрослый, вера в Гарри Поттера так и осталась в подростковом возрасте.
Я прикрыл глаза и попросил всех богов – от Иисуса до Шивы, от Шивы до Будды, от Будды до Аллаха – послать мне спасение… дать мне шанс, протянуть руку помощи.
И "рука" вдруг возникла… Правда, в виде солнечного зайчика, прыгающего по сетчатке закрытого глаза.
Глава 3
Я открыл глаза, отклонил голову, скрываясь от солнечного зайчика, и прищурившись, увидел мужчину в сером комбинезоне. Его лысая голова склонилась над лавочкой, где я оставил дипломат.
– Эй?!
Я встал, схватил с земли галстук и быстрым шагом направился к лавочке.
– Что-то потеряли? – спросил я.
Мужчина почесал густую, медно-рыжеватую бороду, посмотрел на меня… на дипломат, затем снова на меня и, хмыкнув, принялся дальше мести метлой жухлую листву.
Я обошёл лавочку. Дипломат был приоткрыт, из него торчала кипа бумаг. А не стащил ли он чего?
Я сел, небрежно утрамбовал содержимое, запихнул галстук обратно и резко застегнул молнию.
Мужик беззаботно мёл своей метлой, поднимая пыль.
– А вы это… – я откашлялся, – можете мести в другом месте?
Мужик остановился, сунул руку в серый костюм, достал часы на цепочке, и мне снова ударил в глаза солнечный зайчик.
– Не могу, – сказал он, вернул часы на место и снова стал мести.
Да так, не торопясь, словно на свете нет ничего важнее, чем чесать этим длинным веником участок земли.
Я отполз на край лавочки… затем вспомнил про туфли, уже покрывшиеся слоем пыли, нагнулся, схватил их рукой и положил под себя. А он всё мёл и мёл.
– Да тут уже чисто!
– В парке есть другие лавочки, – ответил он.
Ай, что спорить… Я нырнул ногами в туфли, пятками смяв задник, и, шаркая по земле, пошел к другой лавочке. Сел. Рядом положил дипломат, залез рукой за салфеткой и принялся смахивать пыль.
Только я протёр туфли, как садовник оказался рядом и стал мести возле меня.
– Какого?!
Опять пыль… Опять вжух-вжух-вжух. Я снова, шаркая туфлями, пересел к следующей лавочке и пальцами влез во что-то липкое. Посмотрев на руку, я увидел белую, как известка, птичью какашку.
– Отлично…
Скривив лицо, я принялся вытирать указательный палец и поглядывать на мужчину с метлой.
Тот, честно говоря, совсем не вписывался в образ садовника или дворника. Он был ниже меня ростом, может, метр семьдесят, но широк в плечах, мускулист и скорее напоминал вышибалу в клубе.
Я вспомнил про административные наказания и про то, как суд пристраивает нарушителей к сотне часов исправительных работ… И мёл он как-то странно. Бережно, что ли. Будто это не обычный засыпанный шелухой от семечек парк, а царская обитель.
Я ухмыльнулся.
Словно почувствовав на себе взгляд, садовник поднял глаза.
– Что-то не так?
– Да всё не так! Метите в другом месте!
Я кинул испачканную птичьим помётом салфетку в мусорку. Не попал. Бумажка упала на землю.
– Подними, – сказал он.
– Не буду.
Наши взгляды встретились, и это была дуэль. Его тяжёлый, исподлобья взгляд давил… вжимал меня в лавочку. От глаз будто исходило голубоватое свечение.
Мужик сделал шаг к лавочке.
– Ладно-ладно.
Я нагнулся, двумя пальцами подхватил вонючую бумажку и закинул её в урну. Садовник, как ни в чём не бывало, продолжил мести. Мне захотелось поставить его на место. Не физически, но хоть как-то.
– Вы так до завтрашнего утра будете мести.
Он остановился.
– Знаешь, как нужно правильно?
– А чего там правильно? Раз-два, раскидал листья – и дальше пошёл.
– Ну покажи.
Я издал глухой смешок.
– Ещё чего? Может, мне за вас всю работу сделать?
– Можешь и сделать.
Да кем он себя возомнил? Он просто уборщик! Собиратель жухлой травы! Сейчас я его уделаю…
Я быстрым движением сунул ноги в туфли, используя палец как ложку, и подошёл к нему. Он улыбался одними глазами. Я небрежно засучил рукава.
– Дайте.
Он передал метлу. Я взял её и увидел, что на верхней стороне черенка вырезано крупными буквами слово «САТТВА». Вроде русский, а слово какое-то непонятное. Да и фиг с ним.
Я обхватил черенок двумя руками и уверенно так – в одну сторону вжух, в другую вжух. И так, и сяк… В общем, станцевал с этой метлой танец настоящего мужчины. Показал, как надо. Обыграл этого садовника на его же поле. Пылищи поднял, конечно… Но уделал его!
– Ну что я говорил? – возвращаю ему метлу, слегка запыхавшись.
– А это что?
Он показал на фантик под скамейкой. Я снова принялся махать метлой, смахнув фантик в траву.
– Всё, мастер-класс окончен.
Я вернул ему метлу и вернулся к скамейке. Мужик продолжил мести. Может, даже ещё бережнее, чем раньше.
Бред какой-то. Нафига он это делает? Зачем он тратит на это время? Ладно, всё. Меня это достало. Не хочет ничему учиться – пусть. Не зря же он тут, в парке, оказался на этой унизительной работе.
Я встал, схватил свой дипломат и пошёл реализовывать план. Надо ещё в аптеку заскочить, взять таблетки. Не успел я пройти и нескольких метров, как услышал его голос:
– Смирился с плохо выполненной работой? А гонора-то сколько было…
Я поджал губы. Чувствую, как во мне закипает ярость…
Глава 4
Разворачиваюсь. Подхожу. Чувствую, как в висках стучит пульс. И, глядя в его улыбающиеся глаза, извергаю поток желчи, сидевшей во мне все эти проклятые деньки:
– Слушай ты, человек-метёлка! Не тебе меня учить, как и что я делаю неправильно! Ты вообще кто?! Ноль с палочкой… точнее, ноль с веничком! ПТУшник, который только и научился веник гонять! Ты вообще знаешь, кто я?! Я… да я…
И на этом месте я поплыл.
Несколько месяцев назад на этом моя тирада не закончилась бы, а только началась… Ухх… нет, я бы распылился до капли и рассказал бы о всех своих достижениях. О том, как вылез из грязи в князи, о том, как всего достиг сам и уже давно забыл, что такое смотреть в строку цен. Но сейчас… я потерялся. Как школьник, пойманный врасплох и вызванный к доске.
Первое, что я почувствовал, – как пунцовеют мои уши, горят щёки… как я пытаюсь вдохнуть, но лёгкие уже закачаны до предела воздухом. Как я хватаю ртом звуки и проглатываю эти не высказанные: «ДА Я ЖЕ… ДА Я ТО!..»
Холодок пробегает по спине, плечи опускаются, и я, прищурившись, готовлюсь получить в жбан.
– Легче стало? – спрашивает он.
Я приоткрываю один глаз… затем второй. Сглатываю. Поджимаю губы. Из рук выпадает дипломат и боком валится на ноги садовника. Он делает шаг назад, позволяя мне поднять дипломат… но я так и стою, как олень, в ужасе пойманный светом фар.
Меня всю жизнь учили, что на агрессию надо отвечать агрессией. Я уже мысленно представил расквашенный нос, разбитую губу, саднящую скулу… а он… этот рыжебородый стоит так, будто его мои слова ни капли не тронули.
ДА ЧТО С НИМ?!
От безысходности я вырываю у него из рук метлу и с силой швыряю её в сторону.
Ну вот они – сладострастные мурашки, адреналин впрыскивается в кровь. Внутренние органы стягиваются в комок. Мимо нас проходят люди: бабушки, тянущие за руки внуков, любовные парочки, воркующие о грядущем вечере, спортсмены, обегающие нас, как препятствие на пути.
ДА ЧТО С ВАМИ?!
Я оборачиваюсь, и краем глаза вижу, как мужик зашевелился. Я, приготовившись к удару, вздёргиваю руки на уровень лица. Садовник подходит к метле, наклоняется, поднимает – и продолжает мести.
Я не верю своим глазам… Всё предстаёт передо мной кадрами из фильма. Безысходность накатывает волнами, и, подняв с земли дипломат, я бросаюсь бежать прочь. На бегу врезаюсь в прохожих, в твёрдые плечи. В безжизненное подобие людей, закостенелых в своём безразличии. Вслед доносятся недовольные возгласы. Кто порасторопнее – сторонится. А я всё бегу… бестолково переставляя налившие сталью ноги.
Дипломат бьётся о бёдра, воротник рубашки щекочет шею, в туфлю забиваются мелкие камешки… а я всё бегу… до тех пор, пока одышка не берёт верх.
В боку закололо, и я склоняюсь к земле, тяжело дыша. С носа на землю падают капли пота. Я вытираю лоб лацканом рубашки. Разгибаюсь… отхожу на край дорожки и по очереди вытряхиваю камни из ботинок.
Парк Горького пропускает через себя прорву людей. Когда же они работают, если в будни такой поток?..
Ладно. К чёрту парк. К чёрту вас. К чёрту садовника. Всё это сегодня вечером закончится.
Я зашагал к выходу и обнаружил, что всё-таки один камешек остался – видимо, залетел под носок. Я отошёл к Москва-реке, к Ротонде – островку, вне людского потока.
Снова расшнуровываюсь, облокачиваюсь на холодную колонну, вытряхиваю носок, ладонью прочёсываю ступню и возвращаю ногу в туфлю. Сев на корточки, зашнуровываюсь… а когда поднимаюсь, вижу силуэт мужчины, сидящего на ступенях возле кованого забора, смотрящего через прутья на реку. Лысый затылок. Тот же серый костюм.
Я немного обхожу его и понимаю, что это не кто иной, как садовник, жующий бутерброд. И как вы думаете, во что был завернут этот бутерброд? В мой рабочий документ. Край бумаги был смят и торчал большой эмблемой «Э.Г.» с красивым вензелем. Мой логотип. Мой инициал. Эрик Гончаров.
Мужик, не отрываясь от бутерброда, стянул бумагу пониже, смачно откусил… повернул голову в мою сторону и спросил:
– Присядешь? – стряхивая с бороды крошки, он указал на ступень рядом.
Глава 5
Я, как кузнечик, опустился рядом. Возглас возмущения был подавлен шоком.
Как… как он успел вытащить доки, да ещё обернуть ими этот его сэндвич?!
Горчичный соус тёк по логотипу «Э.Г.», оставляя жёлтые пятна.
– Будешь? – протягивает бутер.
Я моргаю… точнее, пытаюсь сморгнуть этот сюр.
– Воздержусь.
– Как хочешь, – снова жуёт, поглядывает на меня и улыбается. – Может, это… ну кусочек хоть оставить?
Я собрал всю кислоту морды лица в единую возмущённую маску.
Лысый всё понял и доел. Вытер тыльной стороной ладони губы, смял упаковку и сунул в карман.
– Вы знаете, что это воровство?
Он вскидывает брови.
– Есть сэндвич?
– Я про бумагу, – говорю я и тыкаю в выцветший, выпирающий карман серого костюма.
Садовник шмыгнул носом, залез в карман и вытащил пергаментную смятую упаковку.
– Это, что ли?
Я хлопаю глазами. Его карман больше не топорщился – он точно достал всё, что было.
Может, он спрятал куда? Я пригибаюсь к ступеням, внимательным взором сканирую его замызганные ботинки, затем смотрю за спину… ни-че-го. Не могло же меня так проглючить.
– А ты чего это так от себя побежал? – спрашивает.
Перевожу взгляд на него.
– То есть?
– Дёру дал, так что пятки сверкали. Испугался чего?
– Я не от себя бежал, а от вас. Вы же как робот. БЕЗ-ЭМО-ЦИО-НАЛЬ-НЫ. Или инопланетянин… или… – я посмотрел на ладони садовника, тот их как-то задорно потерял.
– Как кто ещё? – напоминает он, когда пауза затянулась.
Я отмахиваюсь.
– Вы какой-то странный, и всё тут. Нет чтобы…
И тут он меня щёлкает по уху, да так, что я аж подпрыгиваю.
– ЭЙ!
– Ты ж так хотел?
Я прикладываю к уху ладонь, смотрю на его хитрое лицо и снова опускаюсь на ступень – но подальше, чтобы он не дотянулся.
– Корень всех твоих проблем – это эго. Неправильное представление о себе, исходя из которого идёт искажение – кто ты, где ты и кто за этим всем стоит, – говорит этот борец за чистоту парка.
Тут надо сделать отступление. Знаете, такой антракт, когда опускается занавес, театральное действие ставится на паузу, и вся публика двигает к буфету. Раздаётся: «Бутерброд с колбасой» Выкрикивают: «Чай!». А кассир в мыле выдаёт один заказ за другим.
В общем, мой мозг сразу затух… загрустил от этих слов, и маленькая такая обезьянка, сидевшая до этого тихо-тихо в черепной коробке, забила в бубен.
БАМ. БАМ. БАМ.
– Чего? – переспрашиваю я. – Исходя из каких искажений? Что за винегрет словесный? Я прекрасно знаю, кто я и где я.
– Ну?
– Что «ну»?
По реке Москве вальяжно проплывал пароход с туристами, а я мысленно прокручивал в голове план побега. Мне вдруг стало ясно, кто он.
– Так вы из этих.
Хмурит брови.
– Ну тех, кто тренинги, курсы проводил-проводил и допроводился, что теперь в парке административку исполняет. Вы как эта… – тут я щёлкаю пальцами, фамилия героини моего рассказа вылетела из головы… – Пирожкова. А, нет… Сырникова… Капкейковна… в общем, фамилия вкусная у неё.
Лысый чешет подбородок.
– ДА МАРАФОНЫ она свои проводила, шарики пускала… вы из этих?
Тут садовник как расхохочется. Причём так заливисто, так громко… что я снова отсел.
Вытирая слёзы, он в пол-оборота разворачивается ко мне:
– Я хуже, – говорит. – Счищаю человеческие пороки.
– Ааааа… – протягиваю я, прижимая ближе дипломат. Тютю, значит. Надо делать ноги.
И ноги я уже почти сделал – развернулся, и когда уже приготовился… глубоко вдохнул и глазами прорисовал план отступления…
Ноги всё не слушались. Точнее, они слушались… наверное, как слушается хвост русалку.
Я опустил глаза и увидел, что шнурки ботинок у меня связаны между собой.
– Так кто же ты и где ты, Эрик?
Глава 6
Я переводил взгляд от шнурков к этому фокуснику. Как… как ему это удаётся?
– Где ты, Эрик? – повторил он.
– Да тут я… тут… – подтягиваю к себе колени.
– Я тоже тут. И как тебе тут? – спрашивает.
Всё. Всё, всё, всё, ВСЁ!.. Это выше моих сил. Я на ощупь хватаюсь за край шнурка, дёргаю узелок и подскакиваю. АДЬЁС!
Делаю шаг в сторону и валюсь на асфальт, как шпала на рельсы. Да ещё больно так – ладонями об асфальт БАЦ. А нет, не БАЦ, а скорее ШЛЁП. Как подброшенный и пойманный на лету сковородкой блин.
Запястья в шоке. Кожа на подушечках ладоней горит. Я таращусь на чёрный асфальт, пыхтя носом. Валюсь на бок. Переворачиваюсь на спину и растираю запястья. Надо мной повисает лысая голова.
– Так как тебе тут?
– Мужик, ты перегибаешь, я не намерен на эти вопросы отвечать! Отстань!
Садовник кривит губы и, потеряв ко мне интерес, говорит:
– Так шуруй отсюда.
– КАК?! Ты, то есть ВЫ! Связали мои шнурки!!
– Какие шнурки?
Я подтягиваю к животу ноги, раскачиваю ими из стороны в сторону и, убедившись, что они не связаны, сажусь на корточки. Прячу петельки внутрь ботинка. Встаю и, сделав длинный шаг, снова начинаю валиться.
Тяжёлая рука хватает меня на лету и прислоняет к металлическим перилам.
– Ты смотри, осторожно, так покалечиться можно, – говорит лысый и улыбается. Нет, лыбится.
Мне уже решительно плохо… Все эти заигрывания с шнурками пробивают на обильное потоотделение.
– Не нервничай ты так. Если мы забываем, кто мы и где мы находимся, что всё вокруг имеет божественную природу, то мы ведём своё сложное существование и страдаем в материальном мире.
– Отстань, а, – вяло прошу я. – И шнурки мои не трогай, слышишь?
– Я и не трогаю.
Опускаю глаза в пол. Снова развязаны. Вытираю лоб манжетом рубашки и пячусь назад… осторожно так… шаг за шагом… шаг за шагом. Как зебра от затаившегося в кустах гепарда.
Пока пятился, заметил, что дипломат оставил у ротонды. Так, вдох… вот так… выдох… Ничего не случилось, всё нормально. Он просто уличный фокусник. Подумаешь, шнурки завязал.
Возвращаюсь к колонне и, не спуская с его улыбчивого лица глаз, хватаю за ручку дипломат и… Иииии… Вена на лбу вздувается… плечо оттягивается… я пыхчу, надрываюсь… поясницу ломит. Дипломат не двигается с места. Ни на миллиметрик. Это уже не изысканный «Гуччи», это намертво приклеенный груз.
– КАКОГО ЛЕШЕГО?! – ору я на него, и несколько прохожих останавливаются, удивлённые моей сценой.
Лысый разводит руками. Я ногой упираюсь в колонну, что из-под каблука летит извёстка, до предела натягиваю ручки – становлюсь почти горизонтально по отношению к асфальту. А он, этот дипломат, и не думал двигаться…
Ладно… Сажусь на корточки и дрожащими пальцами пробегаю вдоль молнии… Где эта чёртова собачка…
– Может, помочь? – бесшумно подкравшись, садовник сел на корточки и принялся чесать бороду.
– Да, можете помочь. Первое – оставьте меня в покое, я же просто…
И тут меня осеняет. Это же фокусник. Ему просто нужны деньги, и он не отвалит, пока не получит деньги. Так и не договорив, я ныряю рукой во внутренний карман пиджака… затем прохлопываю внешние карманы. Встаю… проверяю карманы брюк.
– Где кошелёк? – этот вопрос я задаю вслух.
– Этот? – вытаскивает из комбинезона чёрный кожаный кошелёк. МОЙ КОШЕЛЁК!
Я тяну пальцы к своей собственности, почти касаюсь – и кошелёк пропадает.
Если вы когда-то видели представление турецких мороженщиков, которые издеваются (часть представления), играют с покупателем, – и вместо пломбира вы получаете порцию унижения и смешков со стороны, ведь этот кудесник получше вокзальных карточных шулеров облапошит вас несколько раз. Мороженое от этого слаще не станет, кстати говоря…
– Ладно, верните мой кошелёк, – как можно спокойнее говорю я.
– А не то что?
– Закричу, придёт полиция, и я скажу, что вы его украли.
– А как ты докажешь, что он твой?
Я щурюсь. Он же играет со мной… ну натурально играет.
– Внутри мои именные пластиковые карточки и права.
– Правда, что ли?
Одним лёгким движением он вновь показывает мой кошелёк, и… там нет карточек. Там вообще ничего нет. Пухлый кожаный бумажник становится просто выставочным образцом дорогого лопатника с кармашками и отделами для мелочи.
– Чёрт бы…
– Кармические последствия, которые приходят в нашу жизнь как страдания, проблемы, плохие отношения, проблемы с деньгами, говорят о том, что мы агрессивно относимся по отношению к себе и по отношению к этому миру.
– Вас… побрал…
Он улыбается и протягивает бумажник. Нерешительно я поднимаю руку и, забрав свою собственность, перед тем как положить во внутренний карман, проверяю. Карты, права, наличка – всё на месте.
– Даже если ты думаешь, что ты не там, где нужно, ты всегда там, где нужно, – заключает он, добивая меня.
Мне нечем крыть. Я просто сажусь на задницу и облокачиваюсь спиной к колонне. Кажется, я здесь точно не случайно.
Глава 7
– Послушайте, давайте начнём сначала, а? Ну правда! Вам что, не к кому приставать в этом парке? Вот! Вот! – я указываю пальцем на такую, ну прямо скажем, аппетитную девушку. Попа – во! Грудь – во! Всё в ней высший класс. Мозолистое тело ниже пупка аж завибрировало. – Зачем я вам сдался?
Лысый улыбается, даже на девушку не взглянув. Я вздыхаю.
– Вас кредиторы послали? Помучить меня? Как в тех самых китайских пытках, где на одно место на коже капает капля. Кап… кап… и кап… – и так, пока узник не сойдёт с ума?
– А ты смешной, – говорит.
Я кривлю рот.
– А вы – не очень. Рад, что хотя бы один из нас будет смешным. Так ответите, нет?
– Да, отвечу, – говорит садовник, передавая мне в руки дипломат. – Чтобы сойти с ума, нужно сначала в него прийти.
У меня челюсть отвисла. Натурально выражаюсь, не шучу.
– Каааак?
– Квак! – отвечает и смеётся.
Собачка на дипломате тоже сразу нашлась. Я недоверчиво расстегнул молнию, сунул руку внутрь – и ничего тяжелее кипы бумаг не нашёл.
– Я понял. Я всё понял.
– Ну-ка? – опять лыбится.
– Ты… то есть, вы – плод моего воображения? Вы как в фильме Брюс Всемогущий, типа бог? Или я не знаю… менеджер среднего небесного звена?
– Ну, почти. – Рядом с нами проходит ещё один садовник в точно таком же комбинезоне, и, увидев нас, поднимает руку:
– Здорово, Владимир!
Лысый здоровается.
Понял. Значит, не плод моего воображения.
– Плот – это тот, что плывёт по воде. А плод – это то, что растёт на дереве. Я не то и не другое, – отвечает серьёзным тоном Владимир… и опять заливисто смеётся.
– Во-первых, как вы мои мысли читаете? А во-вторых…
– У тебя на лице всё написано.
– Оооок… допустим.
– Так что там во-вторых?
– Я забыл.
Садовник легко бьёт меня в плечо.
– А ты не напрягайся. Видок у тебя – будто привидение увидел.
Скалюсь, на всякий случай проверяя состояние шнурков. Они уже каким-то образом завязались в идеальный бантик. Чешу затылок.
– В беде ты, родненький. Вот я и подоспел.
Что за «родненький»? – думаю про себя, а вслух говорю:
– С чего вы взяли?
– А ты себя со стороны видел? Бледный, подавленный мальчишка. Слёзки на колёсиках. Я же за тобой давно наблюдаю.
Вскидываю брови.
– А ты как думал? Я, впрямь, случайно оказался рядом? Считая себя телом, считая тело своим, мы думаем, что имеем право делать с ним, что хотим. Забывая, что тело – это храм Божий.
Неужели он догадался, что я хочу свести счёты с жизнью?..
Владимир не ответил. Он дал мне посмаковать последнюю фразу.
Тело – храм Божий? Я всегда считал, что тело – только моё. Что хочу – то и делаю.
– Владимир, вас же так зовут?
Он кивнул.
– Я далёк от всей этой религиозной болтовни. Ну правда. Не разделяю я всех этих высказываний про тело, дух и Бога.
– Твоё тело – это также семья, религия, нация. Всё, что ты считаешь своим. С чем ты себя отождествляешь, думая, что имеешь право поступать с ним как хочешь.
– Легче мне от этого не стало. Я только больше запутался.
Я подложил под задницу раскрытые ладони. Ягодицы на твёрдых ступенях стали онемевать. Мне уже не хотелось убежать. Да, разговор по-прежнему был мне не до конца понятен… как, собственно, и весь замысел появления Владимира в моей жизни. Однако я решил «проглотить» это внутреннее сопротивление и попросил только об одном:
– Владимир, я вас очень прошу, давайте проще, правда. Вы же от меня не отстанете, пока я глаза на что-то не открою, так? Тогда вот – представьте, что я пятилетний пацан, а вы мне таблицу умножения на пальчиках объясняете.
– Это мы ещё с тобой тему Гун не коснулись, – отвечает.
– А надо касаться? Я знаю только ГУМ, который на Красной площади.
Он подмигивает:
– Ещё как поговорим. И не только на уровне ума, но и сердца.
– Слушайте, – я смотрю на карман его комбинезона, – а у вас ещё бутер есть? Я, всё-таки, жрать хочу. И сейчас не откажусь. Если, конечно…
– В дипломате посмотри, – бросил он.
А пока я взялся за кожаный дипломат, краем глаза видел, как он, не теряя достоинства, встал, подошёл к валяющемуся на асфальте фантику – и выбросил его в мусорку.
Бутерброд, завёрнутый в пергаментную бумагу, возлежал на отчётах, по которым я должен продать полцарства, почку – и всё равно не рассчитаюсь.
«Ладно… Перенесу свои планы на передоз на чуть попозже…» – подумал я и, распечатав бутер, впился в него зубами.
Глава 8
– Так вот, гуны… – начал Владимир.
– Дафте… я хоть провую…
– Самым сильным расширяющим действием… расширяющим опытом в материальном мире является саттва-гуна, которая даёт расширенное сознание, понимание и избавление от всего негативного.
Пережёванный ком еды встал поперёк горла.
Садовник протягивает откуда-то взявшуюся воду.
Зажав между колен бутылку, откручиваю крышку. Отпиваю. По подбородку льётся струйка воды. Вытираю и говорю:
– Не много ли расширения, Владимир?
– Важно привести в саттву не только свой внешний уровень, но и навести саттву изнутри, то есть отключить отпечатки из детства, убрать у себя травмы, которые хранят тамасичные энергии обиды, страха, гнева.
– Владимир, помните, как в детстве, когда ночью щёлкаешь пультом от телевизора и попадаешь на канал, в котором серая рябь и звук такой: Шшшшшш?..
Кивает.
– Вот и я, походу, сейчас на этот канал попал, уловил только про детские травмы.
Владимир поворачивает голову в мою сторону и как-то чересчур серьёзно предлагает пройтись.
Ну пройтись так пройтись… отряхиваю рубашку от крошек и встаю.
Садовник заносит руки за спину и неторопливо идёт наперерез толпе.
Кажется, он Моисей, и вода, то бишь самокатчики, велосипедисты и бегуны, расступятся перед властителем саттвы, гун и прочих непонятных слов.
Я же смотрю по сторонам и только и успеваю в припрыжку маневрировать, уклоняясь от самокатчиков.
Влево, вправо… пол-оборота, опять влево. Не проходка, а чёртово фигурное катание. А Владимир уже на той стороне машет рукой.
– Вы там без меня ГУНдеть не начинайте! – выкрикиваю я из живой толпы.
Кто-то всё-таки успевает мне отдавить ногу, и, оказавшись на другой стороне, я наклоняюсь, чтобы вытереть отпечаток чей-то лапы.
– Ты знаешь, что юмор – это защитная реакция, демонстрирующая уязвимость ЭГО?
Встаю. Выдавливаю на лице широчайшую такую маслянистую лыбу.
– Что же мне делать? Перестать острить?
– Пойдём, – говорит и ведёт по узкой тропе вглубь парка.
Я шёл сзади… скорее не шёл, а семенил, так как Владимир перемещался по парку медленно, и чтобы не врезаться в его широкую спину, приходилось периодически останавливаться.
В его походке ощущалась царственность, что ли? Как король, обходящий свои владения. Он плыл… и, судя по тому, что я видел, плыл он по направлению к цветочным клумбам.
Подобрал с земли окурок и, выпрямившись, сказал:
Три основные программы нашего эго:
«Я – лучший» – это программа быть хорошим, быть красивым, быть лучшим, быть великим в глазах других людей.
«Я – контролирующий» – я хочу быть нужным для людей.
«Я – наслаждающийся» – всё это (быть нужным, быть хорошим) делается ради моего наслаждения, для получения целостности…
Не отрывая глаз от земли, он будто сканировал траву на предмет фантиков, крышечек, целлофановых пакетиков, трубочек и крышечек от кофе и т. д. Найдя ещё несколько разноцветных фантиков, Владимир бережно поднял мусор.
– У каждого из нас есть эти две первые программы в эго, но только одна из этих программ – ведущая, то есть разный мотив действия: кто-то будет всё делать для того, чтобы казаться хорошим, а кто-то – для того, чтобы быть нужным.
Передаёт в мои руки мусор. Я не успеваю «ЭЙкнуть» и как дурак на вытянутых руках держу фантики.
– Видишь? Прямо сейчас запустилась первая программа «Я – лучший». На тебя смотрят люди, и тебе кажется, что твоё положение «я – красавчик» под вопросом.
Я чуть подрасслабился… поймав себя на том, что действительно краснею от всей этой ситуации.
– Ты можешь выбросить мусор из позиции обиженного или просто сделать это, не обращая внимания на попытки ЭГО обезопасить своё положение.
– А могу вернуть вам мусор обратно?
– Нет. – Владимир отходит к ближайшей клумбе, оставив меня стоять как дурака с этим фаршмаком в руке.
На запястье висел дипломат, напоминая о том, какой я крутой (был) и какой болван (стал). Пересилив себя, я подошёл к мусорке.
– Ну как? – спрашивает.
– Можно я вашу работу делать не буду?..
– А что так? Корона жмёт?
Чешу затылок.
– Вот теперь понимаешь, как глубоко пустили корни программы ЭГО?
Отвожу взгляд.
– А чего же плохого-то? Это же просто самоуважение. – Упс… договорив фразу, я поймал себя на том, что, возможно, обидел Владимира.
Садовник наш и виду не подал, лишь руки в карман комбинезона положил.
– А кто определяет уровень твоего самоуважения?
Жую нижнюю губу.
– Мамочка? Папочка? – говорит он нарочно детским голосом. – Вот они, отпечатки детских травм. К ним и подошли. Будет больно. Ты готов?
Я, поколебавшись, нерешительно кивнул… а потом ещё раз, чуть увереннее.
Глава 9
– А может, ну его? Не будем мы там копаться в этом детстве? – разговариваю я со спиной Владимира. – Там всё пылью поросло, зачем…
Садовник наш тем временем сорняки рвал. Вытащит один, бережно стряхнёт землю с корней и положит на газон.
– Важно понять, что родители – это лишь инструмент в руках Бога, это инструмент в руках нашей судьбы, это забота Бога о нас, Его обучение и милость, – говорит.
Ну вот… – закатывая глаза, застонал я. – Опять Бог. Опять тема вокруг Всевышнего. Я чувствовал внутреннее сопротивление. Протест. Тема Бога – как бельмо на глазу. Чешет и ноет.
– Владимир?
– Да? – укладывает ещё один сорняк.
– А если я не религиозный человек? У меня даже крестика нет. Значит, всё, что вы говорите про Бога, меня не касается?
Он замирает. Протирает руки о комбинезон.
– Эээ… я что-то не так сказал? – поднимаю вверх руки (читайте: жест мирного урегулирования).
Владимир встаёт и, подходя ко мне, складывает на плече тяжёлую руку:
– Как думаешь, цветок отрицает связь с землёй?
Я не смотрю на него, хотя чувствую на себе этот тяжёлый взгляд:
– Думаю, нет.
– А этот цветок? – свободной рукой он указывает на другую клумбу ярко-жёлтых растений. – А этих? Или вон тех?.. – мы начинаем ходить от одной клумбы к другой.
– Я, кажется, понимаю, куда вы клоните, но…
– На вопрос ответь.
Вздыхаю:
– Нет, – говорю, – связь они не отрицают.
Убирает с плеча руку.
– Тогда почему эту связь отрицаешь ты?
И мне как-то нечего сказать. Точнее, есть чего, мол, я не цветок, а Бог не земля… но я как-то вяло пожимаю плечами и полушёпотом говорю:
– Бога нет. Никаких доказательств…
– Потому что ты Его не видишь?
– В том числе… – прикусываю внутреннюю часть щеки. Давным-давно я дал себе обещание не разговаривать на тему Бога. Когда приподвыпью – даже табуированная тема политики проскальзывала. Но БОГ… нет. В такие моменты я просто затухал. Тема сама собой сворачивалась, оставив внутри что-то между подавленностью и оцепенением.
– А веришь ли ты в дыхание? – спрашивает и улыбается.
– Чего в него верить, дышу и всё.
– Но разве ты видишь воздух?
– Прекратите так улыбаться, я чувствую себя школьником… – отхожу и смотрю в сторону.
– Мы не осознаём величия Бога, потому что не знаем, кто мы. Если бы я осознал, что я – величайший, если бы я осознал своё величие, то понял бы, насколько сильно я пал.
– Хватит. – Мой голос дрогнул.
За спиной раздаются шаги. Опять рука ложится на плечо. Пытаюсь отойти, но не выходит.
– Расскажи.
Молчу.
– Станет легче.
Молчу.
– Как только ты убираешь у себя все представления, ты доверяешь полностью всю свою жизнь Богу – бояться больше вообще ничего не надо.
– ДА ХВАТИТ УЖЕ! – отскакиваю я от него, как ошпаренный. – НЕТ ВАШЕГО БОГА, И ВСЁ ТУТ!
Проходящая мимо старушка обернулась и с укоризненным взглядом перекрестилась. Мне захотелось кинуть в неё туфлей. Лишь бы она поскорее унесла свой костлявый зад.
– Откройся…
Взяв себя в руки, я, выдохнув, говорю:
– Вы не священник, а я не исповедоваться пришёл… Я… я… – обвожу взглядом всё вокруг. – Я вообще не понимаю, что я тут делаю. Меня уже тут быть не должно, и тут вы ещё со своим Богом пристали… Бог то, Бог сё, Бог любит нас и бла-бла-бла. Всё. Счастливо оставаться.
Резко развернувшись, я пошёл прочь. Горло першит… глаза слезятся. Я шёл себе и шёл, ни капли не сомневаясь, что Владимир так и стоит, провожая меня глазами.
Трюки с шнурками закончились. Ему меня больше не удержать. Как он пришёл в мою жизнь, так из неё и уйдёт – со своими бредовыми, одухотворёнными идеями на тему Бога.
«Да как же! БОГ любит нас… Бог ценит…» – на ходу смахнув с глаз слёзы, я ускорился.
Мне вдруг показалось, что если я отсюда не выберусь, то просто сойду с ума.
Цветы, клумбы, улыбающиеся лица прохожих – всё вдруг стало мне противным. И, дойдя до арки, я… через плечо глянул назад – и, не увидев его, быстро поймал машину.
Хватит с меня чудес. Единственный эксперимент на тему Бога ждёт меня вечером, когда я наглотаюсь таблеток и встречусь с Ним (если Он есть) лицом к лицу. Аминь.
Глава 10
Я смотрел на горсть белых, как первый снег, таблеток.
Одно движение – и всё закончится.
Все проблемы будут решены.
Нет Бога – нет проблем.
Нет проблем – нет Бога.
Я подношу ладонь к губам… зачем-то нюхаю, и одна таблетка скатывается с ладони на пол.
Затем ещё одна, и ещё… Сжимаю кулак и наклоняюсь.
Подцепляю ногтями колесо, на паркете остаются следы белого крошева.
Беру с журнального столика бутылку вина. Отпиваю красное полусладкое.
В животе разливается тепло. Скидываю на столик горсть таблеток и лезу за тем колесом, которое укатилось куда-то вниз – под нишу столика.
В носу свербит… чихаю.
Берусь за столик и со скрипом ножек о паркет двигаю его вбок.
Вот оно. Всё в пыли, правда. И за что я платил домработнице?..
Делаю ещё глоток. Отползаю к дивану, облокотившись на спину.
Краем глаза в зеркале вижу своё отражение. Одна нога согнута в колене, спина сгорблена, волосы взъерошены, на лицо падает тень, подчёркивающая синяки под глазами.
Тянусь за пробкой из-под вина и кидаю в зеркало.
Отскочив, пробка укатилась в дальний угол.
Половинка вина отговаривает меня глотать горсть таблеток прямо сейчас.
Когда останется на донышке – тогда можно. Тогда придёт время.
Мне страшно. Пугает неизвестность. Нескончаемая темнота, из которой проснуться не получится.
Нет снов… ничего нет. Нет обязательств. Есть только густая, всеобъемлющая темнота.
Опустив глаза на руки, я ногтем подцепляю застёжку часов и даю ролексам сползти на паркет, брякнуться золотым циферблатом.
Стало легче. Кусок металла. Кусок чёртова металла с тикающей секундной стрелкой.
Часики на тот свет не заберёшь. Да и нужно ли там следить за временем?
– Извините, который час? – полушёпотом спрашиваю я. И сам себе же отвечаю: – Время умирать.
Да вот только… горсть таблеток пугает.
В теории – умирать легко, на практике, когда между тобой и смертью всего метр – становится не по себе.
Нет второй жизни. Занавес.
Делаю глоток.
Писать ли предсмертную записку? Кому? Что я скажу? Что вообще могут слова?..
Оправдать? Объяснить? Ну как же…
Вот вы. Помните, мне советы давали в самом начале?
Собраться там… взять себя в руки?.. Припоминаете?
Я лично отлично помню.
И ни хрена ваши советы не работают.
Это как просить вышедшего из себя человека – у-спо-ко-ить-ся. Будто он сам не знает этого.
Но больше всего меня пугает другое: моя смерть ничего не докажет.
Не объяснит. Эта грустная история будет лишь моей.
У вас своя жизнь, и вам (как и мне когда-то) кажется, что вы будете жить вечно.
Ну или красиво умрёте во время секса.
Я лично был бы не против во время оргазма издать последний вздох-стон и, схватившись за сердце, сползти на смятую простыню.
Нет…
От меня останутся смутные воспоминания в головах бестолковых приятелей-криптанов.
«Кто-то там что-то мутил…» – запишите на моей надгробной плите.
Зарабатывал. Тратил. Снова зарабатывал на человеческой жадности – и снова тратил. Потому что по-другому не умею.
Заработал – трать. Лозунг по жизни.
Родители поставят на видное место детские фотографии и в день моего рождения будут есть сладкое, поминая меня. Вот и всё.
А что вы хотели? Памятник? Все площади Ленина уже заняты Лениным.
Ладно… что-то я увлёкся.
Посмотрел на бутылку…
Стекло не просвечивало содержимое.
Поднеся к уху, я слегка потряс бутылку, по звуку определяя, сколько осталось.
На донышке. На один глоток.
Я подполз к столику… подставил раскрытую ладонь, а второй рукой просто смахнул.
Раскрыл рот и высыпал содержимое.
Горько.
Тянусь за бутылкой и случайно роняю её на пол.
На паркете образуется небольшое алое пятнышко.
Как же горько…
Поднимаюсь на ноги и, покачиваясь, иду в ванную.
Открыв кран, подставляю голову и делаю глоток.
Ну вот и всё.
Господь, надеюсь, у нас назначено, и ты меня примешь?..
Небесный секретариат, ау. Не заставляйте меня слишком долго ждать в приёмной.
Смотрю в зеркало… с подбородка капает.
Закрываю кран и иду в комнату.
Глава 11
Когда-то это кольцо было впору. Сейчас же… мои пальцы не те. Распухли. Кольцо еле-еле прокручивается. С натягом.
А та ли я? Хм… Мне 36, и та я – уже не с той талией, что в 26. Виноваты, как говорится… дети, белки, жиры и углеводы.
Первый – Кирюша – родился и вместе с детским криком принёс лишние килограммы. Сначала было незаметно. Я списывала всё на послеродовую депрессию. Эти складки на бёдрах. Эти растяжки на животе.
Весами я больше не пользовалась. Игнорировала. Весы и новость – насколько же я поправилась. А плохие новости я предпочитаю игнорировать.
Моя мама однажды так и сказала: «Наташа, ты, конечно, расползлась». Куда расползлась – мама не уточняла.
Волосы выпадали клочками. Как на расчёску посмотрю – страшно становится.
Второй раз было проще. Рожать, в смысле. Я уже знала, как это больно, и больше не строила иллюзий о естественных родах. Прошлый раз рожала девять часов и истрепала все нервы – себе и акушерке. Второй раз справилась за полтора.
Родился Андрюша. Сказали, богатырём будет – весу почти пять килограммов. Когда его принесли и положили на грудь – всё было хорошо. А когда выписали – всё стало плохо. Ногти мои стали тоненькие-тоненькие. Ломкие-ломкие. На свет подставишь – совсем прозрачные.
Третий раз я рожать отказалась. Но кто же меня спрашивал? Говорят, детей нам посылает Господь Бог. Вот и послал Он. Куда деваться?
Родила третьего – как в магазин сходила. Быстро.
Мой вес больше не был лишним. Он просто, так сказать, поменял статус и стал не лишним. Хороших людей должно быть много, так ведь? Я до конца не уверена в этом. Родить троих – наверное, это хорошо.
Посыпались зубы… Первое время к стоматологу ходила. Потом перестала.
Я подняла глаза к синему-пресинему небу. Ни облачка. Или есть? Повернувшись на лавочке, я посмотрела назад… щурюсь… нет, нету.
Отворачиваюсь. Платье на мне в горошек. На коленях сумка чёрная, открытая. Салфетки влажные, тампоны, ну и мелочи всякие. Во внутреннем кармане – телефон.
Достаю. Сообщений нет. В черновике я написала Сереже:
«Я больше так не могу. Прости.»
Отправить? Мой палец завис над кнопкой.
Блокирую экран.
Серёжа… Серёжа… Муж, который и наградил меня тремя детьми. Подруг в студенчестве награждали сифилисом. Меня – детьми. И я бы, наверное, была не против венерических заболеваний, если бы…
В этот момент на скамейку спланировала чайка. Лапки такие морщинистые, с перепонками. Оперение такое белое, как костюм праздничный. Клюв жёлтый, как… не знаю, пусть будет желток.
– Кыш, – говорю я и вяло рукой машу.
Чайка шею выгнула и смотрит на меня. Делает робкие шаги своими перепончатыми лапками.
Я зачем-то сжимаю сумку.
И тут она как крикнет – противно так крикнет – и, расправив белоснежные крылья, улетит. Спрашивается – зачем прилетала? Чтобы меня с мысли сбить?
Так вот… не то, чтобы я детей не люблю… Дети – они цветы жизни. Да вот только цветы я люблю по праздникам и на открытках. В вазе постоят – и на выброс. Но мне с этими цветами жить бок о бок. И работать мамой.
Мечты остались там… до материнства. Цели там же. На рубеже 26–27 лет, когда я думала, что кем-то стану. Кем-то я стала и жизнь на паузу поставила.
Вот думала: дети подрастут – школа, университет, дальше – свои семьи… И тогда вспомню, что хотела. Но сил моих ждать нету. Каждый день похож на предыдущий. А вчерашний – на позавчерашний. Не жизнь, а винегрет… ешь, ешь – и тошно от одного блюда.
Я ещё раз достаю телефон и жму на кнопку «отправить сообщение мужу»:
«Я больше так не могу. Прости.»
Выключаю телефон. Встаю со скамейки. Расправляю складки на юбке и иду к выходу из парка Горького. У меня в запасе несколько часов.
Глава 12
Когда до выхода из парка оставалось всего несколько метров, я остановилась.
Оглядела лица прохожих – приветливых и угрюмых, пустых и полных радости, встревоженных и томных. Одним словом – люди. Дети, молодые, старики – все как один куда-то спешат. Куда-то идут рука об руку со своими заботами и…
Не успев сообразить, что произошло, я почувствовала толчок в спину – и полетела на землю, больно ударившись ладонями и подбородком.
– Простите, пожалуйста! Я не нарочно! – мужчина, извиняясь, присел рядом, помогая мне перевернуться.
Кожа на ладонях содрана… щиплет. Одними пальцами пытаюсь поправить юбку. Приподнимаюсь. Он подхватывает меня под мышки, и с его плеча сваливается моток шланга.
– Позвольте я… – убирая с меня шланг и пристраивая его в валяющееся рядом ведро, он наконец помогает мне встать.
– Не ушиблись?
Я не успела открыть рот. Смотрела на шланг в ведре, не в силах поверить в совпадение. Точно такой же я купила утром и, положив на заднее сиденье машины, поехала в парк.
– С вами всё хорошо? У вас… – мужчина аккуратно взял меня под руку и слегка повернул, демонстрируя рану на локте – кусок розовой кожи сплющился и кровоточил.
– Не беспокойтесь, – тяну руку к себе… не отпускает.
– Не могу. Надо обработать рану.
Он не отводит взгляд. Глаза – голубые-преголубые, будто светятся.
Тонкая струйка крови сползает по коже и уже коснулась запястья.
– Поднимите руку… да, вот так… и держите.
Берёт с земли грабли – вот что толкнуло меня в спину.
– Пойдёмте, – делает несколько шагов и оборачивается. – Пойдёмте-пойдёмте.
– Куда?
Он улыбается:
– Рану обработаем. У меня тут недалеко подсобка. Там и аптечка.
Я оборачиваюсь к выходу из парка.
Может, просто уйти?.. Да и какая уже разница.
Его рука стремительно обхватывает меня за локоть и тянет вперёд.
Холод алюминиевого ведра похлопывает по бедру в такт нашим шагам.
– Как подбородок?
Натянув кожу на подбородке, я чувствую покалывание.
– Нет-нет, руками не трогайте.
– Послушайте… мне правда нужно бежать. Я себя нормально чувствую, – вяло протестую я.
– Так мы же недолго. Раз-раз – и готово. А потом бегите по своим делам.
Я молчу. Так мы и шли – молча, углубляясь в парк, к неприметному одноэтажному зданию, похожему на коробку.
Мужчина остановился, опёр грабли о стену и полез в серый комбинезон за связкой ключей. Со скрипом, надавливая плечом, открыл дверь и зашёл внутрь. Сделал два шага, почесал лысый затылок, вернулся:
– Нате-ка, подержите, – и зачем-то вручил мне шланг, будто держать его – какое-то особое поручение.
Я, с не сгибающимися пальцами, держала его на вытянутых руках. Резина казалась холодной и скользкой, словно это не шланг, а материнская пуповина. Сейчас этот шланг будто вибрировал в ладонях, вселяя ужас. Один конец соскользнул, коснулся земли… И тут же – будто по команде – с запястья покапала кровь.
Мне стало стыдно и противно от своих сокровенных мыслей. Только вот почему?
Лысый мужчина появился в дверях, наблюдая странную картину. Я подняла на него глаза, быстро-быстро заморгала… И по щекам потекли слёзы.
Глава 13
Владимир – так он представился – усадил меня на лавочку и молча обработал раны.
Налил на ватный диск перекись и, прижав к подбородку, попросил подержать.
Я, запрокинув голову, всё ещё шмыгала носом и прикрыла глаза.
Не знаю, что это со мной… вот так расплакаться при незнакомом человеке.
Я хотела сбежать и одновременно остаться.
Стыдно, что показала слабость.
И всё-таки стало до странного спокойно – казалось, что со слезами вышло что-то большее. То, что я долго держала в себе.
– Возьмите.
Я приоткрыла один глаз и увидела, как Владимир протягивает платок.
– Чистый.
Ещё раз шмыгнув носом, я взяла платок и, отвернувшись, высморкалась.
Свернула в два раза и повторила.
Разворачиваюсь. Он улыбается:
– Оставьте себе.
Я взяла с пола сумку и достала зеркальце. Тушь потекла. Глаза краснючие.
– Извините.
– Что вы, это я должен извиняться, – Владимир заносит руку за шею и чешет затылок. – Всё-таки это я вас так…
Мы одновременно посмотрели на кучку израсходованных ватных дисков.
– Я пойду, – встаю. Поправляю юбку. И… стою, не в силах уйти, будто лавочка намагничена, и меня тянет обратно.
Это похоже на то, когда остался последний день в детском лагере, и вы вот-вот разъедетесь, и больше никогда не увидитесь с новоприобретённым другом.
Вы, конечно, обещаете поддерживать связь, но всё это – просто слова, и жизнь сама внесёт коррективы.
Там, за пределом лагеря, эти слова не действительны. Там всё иначе. По-другому как-то.
– Почему вы плакали?
Я заморгала, не сразу вернувшись в реальность. Пытаюсь улыбнуться, чувствуя, как на щеках остались солёные разводы.
Владимир смотрел на меня особенным взглядом – как смотрит мать или отец на дитя, утаившего секрет.
– Устала я… запуталась, – выдохнула, не подумав, эти слова.
– Когда мы думаем, что мы – это тело, и забываем, что мы – душа, появляются три вещи: страх, вожделение, гнев.
Я, мягко говоря, смутилась и внимательно посмотрела на Владимира. Он всё так же сидел на лавочке с таким лицом, словно мы говорим о погоде. Серебристый комбинезон резонировал со сказанным.
– Простите?
Он улыбается:
– Вы же хотите распутаться?
Я растерянно кивнула.
– Присаживайтесь.
Сумка вдруг показалась такой тяжёлой, а ноги как-то сами сделали два шага, и я осторожно села на край лавочки.
– Заблуждение или знание о чём-то приходят, исходя из нашей кармы и милости Бога, которую Он посылает через Своих преданных.
– Владимир, я не очень понимаю, как это связано… карма, моя усталость и то, что мы прямо сейчас сидим и говорим об этих вещах.
– Вы считаете это случайностью? То, что вы оказались здесь, в этом парке, и то, что я задел вас?
Я прищурилась, отвела глаза. Не то чтобы я верила в случайность – нет… просто как-то не задумывалась над этими вещами.
Жизнь, она ведь как – просто случается, верно?
Владимир рассмеялся.
– Что?
– Да у вас такое лицо, словно вы решаете сложную задачку.
Я убрала с колен сумку и быстрым движением заправила за ухо непослушную прядь.
– Всё не случайно. А закономерно. Даже то, что сейчас пролетит голубь и приземлится рядом с нами.
– Какой голубь?
Порыв ветра взъерошил волосы, от чего я инстинктивно прижала шею к плечам.
Чуть не задев меня крылом, на асфальт спикировал голубь. Сложив на спине крылья, развернулся в нашу сторону одним глазом.
– Как это вы?..
Я смотрела то на голубя, то на Владимира.
– Случайность? – спросил он и, засунув руку в карман комбинезона, достал семечки.
Высыпав их на асфальт, приманил стаю птиц.
– Закономерность. Когда птиц прикармливаешь, они возвращаются. И никакой магии.
Я разглядывала голубей, молотивших клювами асфальт… умом понимая, что это совпадение. Зато какое красивое.
Или не совпадение?
Когда я подняла глаза к Владимиру, то увидела странный блеск, ещё больше смутивший меня.
Глава 14
– Нет ничего обычного или необычного в вещах, которые случаются, – подбрасывает ещё семечек. Голуби всё прибывали и прибывали. – Таковыми их определяет наш ум. Увидев первый раз в своей жизни фейерверк, вы решите, что это чудо из чудес. На десятый раз вы… – Владимир сделал неопределённый жест рукой. – Сами понимаете.
– Но почему вы заговорили про карму, страх, гнев и… что ещё?
– Вожделение.
Я кивнула.
– Неужели это связано? Как же тогда освободиться от этого?
Владимир вытянул ноги, спугнув ближайшего голубя:
– Просто надо осознать, что всё контролирует Бог. И вопрос лишь в том, насколько мы доверимся Ему. Это и есть формула умиротворения.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=72033232?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Алексей Корнелюк
Владимир Древс
Три истории. Три трагедии.
Книга-головоломка. Книга-раскаяние.
Читая, не перестаёшь удивляться, как связаны герои и ты вместе с ними.
Детские травмы, Бог и отрицание – этот коктейль чувств вызовет и гнев, и любовь.
Сюжет – как американские горки: прокатит от первой до последней страницы, оставив приятное послевкусие.
Доехав до конца, вы поймёте, как распутать клубок из собственных родовых проблем.
Итак, пора взглянуть в лицо собственным страхам. Не обещаю, что будет легко, но интересно – точно.
Всё началось в первой главе…
Владимир Древс, Алексей Корнелюк
На плохом счету у бога
Дисклеймер:
Я люблю жизнь – и эта книга тому доказательство.
Сцены с насилием над собой – всего лишь литературный приём, не более.
Если мы пришли в этот мир, то точно не для того, чтобы сходить с поезда под названием «жизнь» раньше времени.
Глава 1
В картине мира ограниченного человека нет картины. Есть только рамки. Сверху, снизу и по бокам.
Я – тот самый ограниченный человек. Здрасьте. Таких, как я, вы встречаете на улице.
Мы держим нос по ветру, а внутри нас слоями прячутся комплексы и детские травмы.
Мы улыбаемся только губами. В наших дипломатах больше жизни, чем в наших сердцах.
Мы – клубок противоречий.
Мы любим жизнь, если за углом маячит смерть.
Мы ценим только то, что вот-вот закончится.
И раз уж я заговорил о смерти, давайте я расскажу вам свою историю.
Стоял тёплый денёк. Парк Горького жил своей жизнью. Всё как обычно: пели птицы, со звоном проезжали велосипедисты, топая, пробегали любители вернуть форму к лету. Всё как всегда. Рамки, рамки, рамки…
Я скинул узкие туфли и, поджав ноги, забрался на лавочку. Брюки от Brioni задрались. Я ослабил галстук. Положил холодную руку на шею и посмотрел на раскрытый дипломат. В нём мой смертный приговор. Ворох бумаг, означающий только одно – конец.
Если вы знаете, что такое оригами, и встречали в интернете всех этих милых бумажных птичек, то из моей кипы можно сложить виселицу. И там непременно буду я висеть и дрыгать ножками, потому что капитально облажался.
Давайте по порядку.
Могу ли я разрулить свои проблемы и не устраивать этот фарс ради слезинки? Не факт… Как в русской рулетке – может сложиться не в мою пользу.
Я влип.
Сдуру взятые обязательства и моя жадность привели меня к долгу в 86 миллионов рублей. А это уже тот случай, когда нянчиться со мной никто не будет. Мне аккуратно намекнули, что начнут с пальцев. Тех самых, которые мама в детстве называла «пальцами пианиста».
Я поморщился, представив удар молотка по фаланге мизинца.
Затем возьмутся за ногти – ибо зачем они на сломанных пальцах? Логика железная.
В общем, Иса шутить не будет. Я вообще не уверен, что он смеяться умеет. Иса – из тех, чья растительность на лице выглядит как забрало у рыцаря. Иса говорит так, что ты сам «нЭпрозвольнА» начинаешь про себя так же думать. Иса не расстаётся с портупеей, в которой по пистолету с каждой стороны. Зачем ему два – не знаю.
Иса любит запах свежего мяса и всегда (ВСЕГДА) знакомится со своими должниками в своём кафе. Там, где сам нанизывает баранину на шампуры. Надеюсь, баранину…
В общем, портрет ясен?
Теперь разберёмся, как я к Исе на радары попал.
Если мы с вами живем в одном измерении, то вы наверняка слышали про криптовалюту. Мои клиенты слышат «криптовалюта», я слышу «лёгкие деньги». Мои клиенты слышат «прыгайте в последний поезд», я слышу «халява, плиз». У меня по два уха, и у них столько же. Но мы слышим разное.
Я в эти циферки на счетах не верю. Я верю в твёрдый доллар и бессмертную жадность.
Мои клиенты – те, кто в начале нулевых воткнул палку в землю и ОПА! Неожиданно обнаружили нефтяную скважину. А я? Я в начале двухтысячных дрался палками с пацанами из другого двора. Но время идёт. Я вырос. Да и дяди причесали доход, подкрутили НДС, но жадность – она осталась. И тут нарисовался я.
С детства у меня язык подвешен. Обаяние пришло с молоком матери.
Когда ты растёшь без отца, учишься как придётся. Рано начинаешь зарабатывать, что-то суетишь, что-то мутишь. Набиваешь шишки, оскомины, обрастаешь цинизмом и вдруг понимаешь, что помимо основной религии всей Руси пустила корни другая конфессия под названием КЭШизм. Храм там, где рынок. Рынок там, где лавэ из одних сложенных в молитве рук переходит в другие.
Долгое время мне везло. Я, как положено, обзавёлся квартирой на Патриках. Прикупил Bentley цвета мокрого асфальта, в котором салон до сих пор пахнет кожей. Мой шкаф выглядел как второй филиал ЦУМа. Я был богат, холост (впрочем, холостяком и остался) и свободолюбив.
А теперь…
Bentley мой уже не мой, а стоит с грустным видом у Исы, накрытый тёмной шёлковой тканью. Доки на квартиру уже подписаны и заверены нотариусом как дарственная. А вещички?.. Ну, пока висят. Ждут, кто их заберёт и натянет на свои плечи в своём гардеробе.
До уплаты долга у меня осталось пять дней. Или я пойду на шампур к Исе.
Я отвёл взгляд от бумаг, посмотрел пустым взглядом сквозь толпу, сквозь чужие заботы прохожих, и заплакал.
Глава 2
Мир расплывался… тёк со слезами по щекам и окроплял каплями чёрные брюки.
Мужики не плачут. Всё верно, мы просто промываем горем слёзные каналы.
Ай, плевать… Я хлюпал носом впервые за долгое время, дав волю чувствам.
Батя, который ушёл за баклажкой пива, когда мне было шесть, так и не вернулся, но кое-что он мне всё же завещал. Ролевую модель, ё-моё… Я брал пример, копировал поведение, где всё сводилось к одной схеме.
Плохо? Читай по-русски – «хреново» – разливай по гранёным стаканам холодненькую и уговаривай бутылку до тех пор, пока на донышке не останется несколько капель. Читай – алкоголизм.
А дальше? Завтрашний день позаботится о себе сам, проблемы, дай бог, рассосутся сами, и всё как-то наладится. У меня только не рассосётся и не наладится. Долг на мне, и сколько бы я ни глушил беленькой, на долге это никак не скажется.
Я обзвонил друзей. Читай – приятелей. Уточнил про займ… Выслушал: «Брат, ты же знаешь, сейчас не лучшие времена» или «Дружище, я сам погряз, этот бычий рынок…»
В общем, вилы. Банки не дают. Занять не у кого. С Исой разговор короткий, как предыдущее предложение.
Уехать? Так и тут меня за подтяжки схватят. Сейчас я поподробнее расскажу… секунду, только нос вытру.
Запихнув руку в дипломат, я нащупал упаковку салфеток, взял одну, промокнул глаза и шумно высморкался.
Иса – это же не главная проблема, он так… Ревизор по Гоголю на кавказский лад. Трясёт долги за тех, чьё время стоит дорого, а у них и связи, и проходка в депутатские кабинеты. Это значит… – я одним броском закинул сопливую салфетку в мусорку, – это значит, что на границе меня развернут. Никакого Стамбула или Бангкока, чтобы тихо потеряться.
Максимум – в глубинку уехать и влиться в сельскую жизнь… но и там достанут.
А что бы сделали вы? Долг отдать не выйдет, уехать – никак. Что? Ну… вот читаете эти строки с таким умным видом, мол: «Ну, я бы в подобную ситуацию не попал» или «Твои проблемы, сам и решай.» Что-что? Слышу: «Собраться? Взять себя в руки?! ПРЕКРАТИТЬ НЫТЬ?!»
Да… как советы раздавать, так мы все Львы Толстые…
Ладно… Я всё решил. Если моя жизнь – это музыка, то не обязательно ждать, когда доиграют все песни, особенно если прямо сейчас играет грустный медляк. Можно выдернуть из розетки проигрыватель – и песня оборвётся там, где оборвётся. Внезапно и окончательно. Да, не романтично. Но я не герой. Помните про рамки? Я оброс этими дубовыми рамками так, что не продохнуть.
К тому же богачи эти, кто мне займ выдали, они же и глазом не моргнут… Ну, разок не покатаются на лыжах в Куршевеле, ну, партию в гольф пропустят, не слетав до Лондона на джете… Ну, любовницам сумка/шуба/серьги/кольца-шмольца не обломятся. Поэкономят чуть-чуть. Подвяжут пояса санкционным ремнём.
Но нет же… Богачи, может, и скряги, но деньжата они считать (особенно свои) умеют.
И главное – привычки-то никуда не делись. Раньше должников "того", раз – и в лес зайчиков считать…
Пёсик на длинном поводке отбежал от хозяйки и, встав на задние лапы, стал обнюхивать мои носки.
– ФУ, Финя! ФУ! – вскрикнула хозяйка.
Финя отвалил, нанюхавшись носков. Я проводил взглядом Финю и его пушистый зад, бёдра в лосинах хозяйки и снял этот дурацкий галстук. А он, зараза такая, всё не поддавался… Пришлось как следует дёрнуть, стойка на рубашке поднялась.
Я обмотал вокруг кулака чёрный, как уголь, галстук и встал со скамейки. Мелкие камешки впились в ступни.
Обойдя лавочку, я встал на газон и прошёл к ближайшему дереву. Обошёл ствол и, выбрав самое подходящее место, саданул перевязанным галстуком кулаком в дуб. Удар был глухой, и боль – от костяшек до предплечья – эхом прокатилась по нервным окончаниям. Я схватился за руку. Галстук сполз с покрасневшего кулака, как дохлая змея.
– Как же больно… – только и простонал я в кулак.
Сел на корточки. Облокотился на дерево и, прижав кулак к груди, подумал, что спасти меня может только чудо. Читай – волшебство. А я мальчик взрослый, вера в Гарри Поттера так и осталась в подростковом возрасте.
Я прикрыл глаза и попросил всех богов – от Иисуса до Шивы, от Шивы до Будды, от Будды до Аллаха – послать мне спасение… дать мне шанс, протянуть руку помощи.
И "рука" вдруг возникла… Правда, в виде солнечного зайчика, прыгающего по сетчатке закрытого глаза.
Глава 3
Я открыл глаза, отклонил голову, скрываясь от солнечного зайчика, и прищурившись, увидел мужчину в сером комбинезоне. Его лысая голова склонилась над лавочкой, где я оставил дипломат.
– Эй?!
Я встал, схватил с земли галстук и быстрым шагом направился к лавочке.
– Что-то потеряли? – спросил я.
Мужчина почесал густую, медно-рыжеватую бороду, посмотрел на меня… на дипломат, затем снова на меня и, хмыкнув, принялся дальше мести метлой жухлую листву.
Я обошёл лавочку. Дипломат был приоткрыт, из него торчала кипа бумаг. А не стащил ли он чего?
Я сел, небрежно утрамбовал содержимое, запихнул галстук обратно и резко застегнул молнию.
Мужик беззаботно мёл своей метлой, поднимая пыль.
– А вы это… – я откашлялся, – можете мести в другом месте?
Мужик остановился, сунул руку в серый костюм, достал часы на цепочке, и мне снова ударил в глаза солнечный зайчик.
– Не могу, – сказал он, вернул часы на место и снова стал мести.
Да так, не торопясь, словно на свете нет ничего важнее, чем чесать этим длинным веником участок земли.
Я отполз на край лавочки… затем вспомнил про туфли, уже покрывшиеся слоем пыли, нагнулся, схватил их рукой и положил под себя. А он всё мёл и мёл.
– Да тут уже чисто!
– В парке есть другие лавочки, – ответил он.
Ай, что спорить… Я нырнул ногами в туфли, пятками смяв задник, и, шаркая по земле, пошел к другой лавочке. Сел. Рядом положил дипломат, залез рукой за салфеткой и принялся смахивать пыль.
Только я протёр туфли, как садовник оказался рядом и стал мести возле меня.
– Какого?!
Опять пыль… Опять вжух-вжух-вжух. Я снова, шаркая туфлями, пересел к следующей лавочке и пальцами влез во что-то липкое. Посмотрев на руку, я увидел белую, как известка, птичью какашку.
– Отлично…
Скривив лицо, я принялся вытирать указательный палец и поглядывать на мужчину с метлой.
Тот, честно говоря, совсем не вписывался в образ садовника или дворника. Он был ниже меня ростом, может, метр семьдесят, но широк в плечах, мускулист и скорее напоминал вышибалу в клубе.
Я вспомнил про административные наказания и про то, как суд пристраивает нарушителей к сотне часов исправительных работ… И мёл он как-то странно. Бережно, что ли. Будто это не обычный засыпанный шелухой от семечек парк, а царская обитель.
Я ухмыльнулся.
Словно почувствовав на себе взгляд, садовник поднял глаза.
– Что-то не так?
– Да всё не так! Метите в другом месте!
Я кинул испачканную птичьим помётом салфетку в мусорку. Не попал. Бумажка упала на землю.
– Подними, – сказал он.
– Не буду.
Наши взгляды встретились, и это была дуэль. Его тяжёлый, исподлобья взгляд давил… вжимал меня в лавочку. От глаз будто исходило голубоватое свечение.
Мужик сделал шаг к лавочке.
– Ладно-ладно.
Я нагнулся, двумя пальцами подхватил вонючую бумажку и закинул её в урну. Садовник, как ни в чём не бывало, продолжил мести. Мне захотелось поставить его на место. Не физически, но хоть как-то.
– Вы так до завтрашнего утра будете мести.
Он остановился.
– Знаешь, как нужно правильно?
– А чего там правильно? Раз-два, раскидал листья – и дальше пошёл.
– Ну покажи.
Я издал глухой смешок.
– Ещё чего? Может, мне за вас всю работу сделать?
– Можешь и сделать.
Да кем он себя возомнил? Он просто уборщик! Собиратель жухлой травы! Сейчас я его уделаю…
Я быстрым движением сунул ноги в туфли, используя палец как ложку, и подошёл к нему. Он улыбался одними глазами. Я небрежно засучил рукава.
– Дайте.
Он передал метлу. Я взял её и увидел, что на верхней стороне черенка вырезано крупными буквами слово «САТТВА». Вроде русский, а слово какое-то непонятное. Да и фиг с ним.
Я обхватил черенок двумя руками и уверенно так – в одну сторону вжух, в другую вжух. И так, и сяк… В общем, станцевал с этой метлой танец настоящего мужчины. Показал, как надо. Обыграл этого садовника на его же поле. Пылищи поднял, конечно… Но уделал его!
– Ну что я говорил? – возвращаю ему метлу, слегка запыхавшись.
– А это что?
Он показал на фантик под скамейкой. Я снова принялся махать метлой, смахнув фантик в траву.
– Всё, мастер-класс окончен.
Я вернул ему метлу и вернулся к скамейке. Мужик продолжил мести. Может, даже ещё бережнее, чем раньше.
Бред какой-то. Нафига он это делает? Зачем он тратит на это время? Ладно, всё. Меня это достало. Не хочет ничему учиться – пусть. Не зря же он тут, в парке, оказался на этой унизительной работе.
Я встал, схватил свой дипломат и пошёл реализовывать план. Надо ещё в аптеку заскочить, взять таблетки. Не успел я пройти и нескольких метров, как услышал его голос:
– Смирился с плохо выполненной работой? А гонора-то сколько было…
Я поджал губы. Чувствую, как во мне закипает ярость…
Глава 4
Разворачиваюсь. Подхожу. Чувствую, как в висках стучит пульс. И, глядя в его улыбающиеся глаза, извергаю поток желчи, сидевшей во мне все эти проклятые деньки:
– Слушай ты, человек-метёлка! Не тебе меня учить, как и что я делаю неправильно! Ты вообще кто?! Ноль с палочкой… точнее, ноль с веничком! ПТУшник, который только и научился веник гонять! Ты вообще знаешь, кто я?! Я… да я…
И на этом месте я поплыл.
Несколько месяцев назад на этом моя тирада не закончилась бы, а только началась… Ухх… нет, я бы распылился до капли и рассказал бы о всех своих достижениях. О том, как вылез из грязи в князи, о том, как всего достиг сам и уже давно забыл, что такое смотреть в строку цен. Но сейчас… я потерялся. Как школьник, пойманный врасплох и вызванный к доске.
Первое, что я почувствовал, – как пунцовеют мои уши, горят щёки… как я пытаюсь вдохнуть, но лёгкие уже закачаны до предела воздухом. Как я хватаю ртом звуки и проглатываю эти не высказанные: «ДА Я ЖЕ… ДА Я ТО!..»
Холодок пробегает по спине, плечи опускаются, и я, прищурившись, готовлюсь получить в жбан.
– Легче стало? – спрашивает он.
Я приоткрываю один глаз… затем второй. Сглатываю. Поджимаю губы. Из рук выпадает дипломат и боком валится на ноги садовника. Он делает шаг назад, позволяя мне поднять дипломат… но я так и стою, как олень, в ужасе пойманный светом фар.
Меня всю жизнь учили, что на агрессию надо отвечать агрессией. Я уже мысленно представил расквашенный нос, разбитую губу, саднящую скулу… а он… этот рыжебородый стоит так, будто его мои слова ни капли не тронули.
ДА ЧТО С НИМ?!
От безысходности я вырываю у него из рук метлу и с силой швыряю её в сторону.
Ну вот они – сладострастные мурашки, адреналин впрыскивается в кровь. Внутренние органы стягиваются в комок. Мимо нас проходят люди: бабушки, тянущие за руки внуков, любовные парочки, воркующие о грядущем вечере, спортсмены, обегающие нас, как препятствие на пути.
ДА ЧТО С ВАМИ?!
Я оборачиваюсь, и краем глаза вижу, как мужик зашевелился. Я, приготовившись к удару, вздёргиваю руки на уровень лица. Садовник подходит к метле, наклоняется, поднимает – и продолжает мести.
Я не верю своим глазам… Всё предстаёт передо мной кадрами из фильма. Безысходность накатывает волнами, и, подняв с земли дипломат, я бросаюсь бежать прочь. На бегу врезаюсь в прохожих, в твёрдые плечи. В безжизненное подобие людей, закостенелых в своём безразличии. Вслед доносятся недовольные возгласы. Кто порасторопнее – сторонится. А я всё бегу… бестолково переставляя налившие сталью ноги.
Дипломат бьётся о бёдра, воротник рубашки щекочет шею, в туфлю забиваются мелкие камешки… а я всё бегу… до тех пор, пока одышка не берёт верх.
В боку закололо, и я склоняюсь к земле, тяжело дыша. С носа на землю падают капли пота. Я вытираю лоб лацканом рубашки. Разгибаюсь… отхожу на край дорожки и по очереди вытряхиваю камни из ботинок.
Парк Горького пропускает через себя прорву людей. Когда же они работают, если в будни такой поток?..
Ладно. К чёрту парк. К чёрту вас. К чёрту садовника. Всё это сегодня вечером закончится.
Я зашагал к выходу и обнаружил, что всё-таки один камешек остался – видимо, залетел под носок. Я отошёл к Москва-реке, к Ротонде – островку, вне людского потока.
Снова расшнуровываюсь, облокачиваюсь на холодную колонну, вытряхиваю носок, ладонью прочёсываю ступню и возвращаю ногу в туфлю. Сев на корточки, зашнуровываюсь… а когда поднимаюсь, вижу силуэт мужчины, сидящего на ступенях возле кованого забора, смотрящего через прутья на реку. Лысый затылок. Тот же серый костюм.
Я немного обхожу его и понимаю, что это не кто иной, как садовник, жующий бутерброд. И как вы думаете, во что был завернут этот бутерброд? В мой рабочий документ. Край бумаги был смят и торчал большой эмблемой «Э.Г.» с красивым вензелем. Мой логотип. Мой инициал. Эрик Гончаров.
Мужик, не отрываясь от бутерброда, стянул бумагу пониже, смачно откусил… повернул голову в мою сторону и спросил:
– Присядешь? – стряхивая с бороды крошки, он указал на ступень рядом.
Глава 5
Я, как кузнечик, опустился рядом. Возглас возмущения был подавлен шоком.
Как… как он успел вытащить доки, да ещё обернуть ими этот его сэндвич?!
Горчичный соус тёк по логотипу «Э.Г.», оставляя жёлтые пятна.
– Будешь? – протягивает бутер.
Я моргаю… точнее, пытаюсь сморгнуть этот сюр.
– Воздержусь.
– Как хочешь, – снова жуёт, поглядывает на меня и улыбается. – Может, это… ну кусочек хоть оставить?
Я собрал всю кислоту морды лица в единую возмущённую маску.
Лысый всё понял и доел. Вытер тыльной стороной ладони губы, смял упаковку и сунул в карман.
– Вы знаете, что это воровство?
Он вскидывает брови.
– Есть сэндвич?
– Я про бумагу, – говорю я и тыкаю в выцветший, выпирающий карман серого костюма.
Садовник шмыгнул носом, залез в карман и вытащил пергаментную смятую упаковку.
– Это, что ли?
Я хлопаю глазами. Его карман больше не топорщился – он точно достал всё, что было.
Может, он спрятал куда? Я пригибаюсь к ступеням, внимательным взором сканирую его замызганные ботинки, затем смотрю за спину… ни-че-го. Не могло же меня так проглючить.
– А ты чего это так от себя побежал? – спрашивает.
Перевожу взгляд на него.
– То есть?
– Дёру дал, так что пятки сверкали. Испугался чего?
– Я не от себя бежал, а от вас. Вы же как робот. БЕЗ-ЭМО-ЦИО-НАЛЬ-НЫ. Или инопланетянин… или… – я посмотрел на ладони садовника, тот их как-то задорно потерял.
– Как кто ещё? – напоминает он, когда пауза затянулась.
Я отмахиваюсь.
– Вы какой-то странный, и всё тут. Нет чтобы…
И тут он меня щёлкает по уху, да так, что я аж подпрыгиваю.
– ЭЙ!
– Ты ж так хотел?
Я прикладываю к уху ладонь, смотрю на его хитрое лицо и снова опускаюсь на ступень – но подальше, чтобы он не дотянулся.
– Корень всех твоих проблем – это эго. Неправильное представление о себе, исходя из которого идёт искажение – кто ты, где ты и кто за этим всем стоит, – говорит этот борец за чистоту парка.
Тут надо сделать отступление. Знаете, такой антракт, когда опускается занавес, театральное действие ставится на паузу, и вся публика двигает к буфету. Раздаётся: «Бутерброд с колбасой» Выкрикивают: «Чай!». А кассир в мыле выдаёт один заказ за другим.
В общем, мой мозг сразу затух… загрустил от этих слов, и маленькая такая обезьянка, сидевшая до этого тихо-тихо в черепной коробке, забила в бубен.
БАМ. БАМ. БАМ.
– Чего? – переспрашиваю я. – Исходя из каких искажений? Что за винегрет словесный? Я прекрасно знаю, кто я и где я.
– Ну?
– Что «ну»?
По реке Москве вальяжно проплывал пароход с туристами, а я мысленно прокручивал в голове план побега. Мне вдруг стало ясно, кто он.
– Так вы из этих.
Хмурит брови.
– Ну тех, кто тренинги, курсы проводил-проводил и допроводился, что теперь в парке административку исполняет. Вы как эта… – тут я щёлкаю пальцами, фамилия героини моего рассказа вылетела из головы… – Пирожкова. А, нет… Сырникова… Капкейковна… в общем, фамилия вкусная у неё.
Лысый чешет подбородок.
– ДА МАРАФОНЫ она свои проводила, шарики пускала… вы из этих?
Тут садовник как расхохочется. Причём так заливисто, так громко… что я снова отсел.
Вытирая слёзы, он в пол-оборота разворачивается ко мне:
– Я хуже, – говорит. – Счищаю человеческие пороки.
– Ааааа… – протягиваю я, прижимая ближе дипломат. Тютю, значит. Надо делать ноги.
И ноги я уже почти сделал – развернулся, и когда уже приготовился… глубоко вдохнул и глазами прорисовал план отступления…
Ноги всё не слушались. Точнее, они слушались… наверное, как слушается хвост русалку.
Я опустил глаза и увидел, что шнурки ботинок у меня связаны между собой.
– Так кто же ты и где ты, Эрик?
Глава 6
Я переводил взгляд от шнурков к этому фокуснику. Как… как ему это удаётся?
– Где ты, Эрик? – повторил он.
– Да тут я… тут… – подтягиваю к себе колени.
– Я тоже тут. И как тебе тут? – спрашивает.
Всё. Всё, всё, всё, ВСЁ!.. Это выше моих сил. Я на ощупь хватаюсь за край шнурка, дёргаю узелок и подскакиваю. АДЬЁС!
Делаю шаг в сторону и валюсь на асфальт, как шпала на рельсы. Да ещё больно так – ладонями об асфальт БАЦ. А нет, не БАЦ, а скорее ШЛЁП. Как подброшенный и пойманный на лету сковородкой блин.
Запястья в шоке. Кожа на подушечках ладоней горит. Я таращусь на чёрный асфальт, пыхтя носом. Валюсь на бок. Переворачиваюсь на спину и растираю запястья. Надо мной повисает лысая голова.
– Так как тебе тут?
– Мужик, ты перегибаешь, я не намерен на эти вопросы отвечать! Отстань!
Садовник кривит губы и, потеряв ко мне интерес, говорит:
– Так шуруй отсюда.
– КАК?! Ты, то есть ВЫ! Связали мои шнурки!!
– Какие шнурки?
Я подтягиваю к животу ноги, раскачиваю ими из стороны в сторону и, убедившись, что они не связаны, сажусь на корточки. Прячу петельки внутрь ботинка. Встаю и, сделав длинный шаг, снова начинаю валиться.
Тяжёлая рука хватает меня на лету и прислоняет к металлическим перилам.
– Ты смотри, осторожно, так покалечиться можно, – говорит лысый и улыбается. Нет, лыбится.
Мне уже решительно плохо… Все эти заигрывания с шнурками пробивают на обильное потоотделение.
– Не нервничай ты так. Если мы забываем, кто мы и где мы находимся, что всё вокруг имеет божественную природу, то мы ведём своё сложное существование и страдаем в материальном мире.
– Отстань, а, – вяло прошу я. – И шнурки мои не трогай, слышишь?
– Я и не трогаю.
Опускаю глаза в пол. Снова развязаны. Вытираю лоб манжетом рубашки и пячусь назад… осторожно так… шаг за шагом… шаг за шагом. Как зебра от затаившегося в кустах гепарда.
Пока пятился, заметил, что дипломат оставил у ротонды. Так, вдох… вот так… выдох… Ничего не случилось, всё нормально. Он просто уличный фокусник. Подумаешь, шнурки завязал.
Возвращаюсь к колонне и, не спуская с его улыбчивого лица глаз, хватаю за ручку дипломат и… Иииии… Вена на лбу вздувается… плечо оттягивается… я пыхчу, надрываюсь… поясницу ломит. Дипломат не двигается с места. Ни на миллиметрик. Это уже не изысканный «Гуччи», это намертво приклеенный груз.
– КАКОГО ЛЕШЕГО?! – ору я на него, и несколько прохожих останавливаются, удивлённые моей сценой.
Лысый разводит руками. Я ногой упираюсь в колонну, что из-под каблука летит извёстка, до предела натягиваю ручки – становлюсь почти горизонтально по отношению к асфальту. А он, этот дипломат, и не думал двигаться…
Ладно… Сажусь на корточки и дрожащими пальцами пробегаю вдоль молнии… Где эта чёртова собачка…
– Может, помочь? – бесшумно подкравшись, садовник сел на корточки и принялся чесать бороду.
– Да, можете помочь. Первое – оставьте меня в покое, я же просто…
И тут меня осеняет. Это же фокусник. Ему просто нужны деньги, и он не отвалит, пока не получит деньги. Так и не договорив, я ныряю рукой во внутренний карман пиджака… затем прохлопываю внешние карманы. Встаю… проверяю карманы брюк.
– Где кошелёк? – этот вопрос я задаю вслух.
– Этот? – вытаскивает из комбинезона чёрный кожаный кошелёк. МОЙ КОШЕЛЁК!
Я тяну пальцы к своей собственности, почти касаюсь – и кошелёк пропадает.
Если вы когда-то видели представление турецких мороженщиков, которые издеваются (часть представления), играют с покупателем, – и вместо пломбира вы получаете порцию унижения и смешков со стороны, ведь этот кудесник получше вокзальных карточных шулеров облапошит вас несколько раз. Мороженое от этого слаще не станет, кстати говоря…
– Ладно, верните мой кошелёк, – как можно спокойнее говорю я.
– А не то что?
– Закричу, придёт полиция, и я скажу, что вы его украли.
– А как ты докажешь, что он твой?
Я щурюсь. Он же играет со мной… ну натурально играет.
– Внутри мои именные пластиковые карточки и права.
– Правда, что ли?
Одним лёгким движением он вновь показывает мой кошелёк, и… там нет карточек. Там вообще ничего нет. Пухлый кожаный бумажник становится просто выставочным образцом дорогого лопатника с кармашками и отделами для мелочи.
– Чёрт бы…
– Кармические последствия, которые приходят в нашу жизнь как страдания, проблемы, плохие отношения, проблемы с деньгами, говорят о том, что мы агрессивно относимся по отношению к себе и по отношению к этому миру.
– Вас… побрал…
Он улыбается и протягивает бумажник. Нерешительно я поднимаю руку и, забрав свою собственность, перед тем как положить во внутренний карман, проверяю. Карты, права, наличка – всё на месте.
– Даже если ты думаешь, что ты не там, где нужно, ты всегда там, где нужно, – заключает он, добивая меня.
Мне нечем крыть. Я просто сажусь на задницу и облокачиваюсь спиной к колонне. Кажется, я здесь точно не случайно.
Глава 7
– Послушайте, давайте начнём сначала, а? Ну правда! Вам что, не к кому приставать в этом парке? Вот! Вот! – я указываю пальцем на такую, ну прямо скажем, аппетитную девушку. Попа – во! Грудь – во! Всё в ней высший класс. Мозолистое тело ниже пупка аж завибрировало. – Зачем я вам сдался?
Лысый улыбается, даже на девушку не взглянув. Я вздыхаю.
– Вас кредиторы послали? Помучить меня? Как в тех самых китайских пытках, где на одно место на коже капает капля. Кап… кап… и кап… – и так, пока узник не сойдёт с ума?
– А ты смешной, – говорит.
Я кривлю рот.
– А вы – не очень. Рад, что хотя бы один из нас будет смешным. Так ответите, нет?
– Да, отвечу, – говорит садовник, передавая мне в руки дипломат. – Чтобы сойти с ума, нужно сначала в него прийти.
У меня челюсть отвисла. Натурально выражаюсь, не шучу.
– Каааак?
– Квак! – отвечает и смеётся.
Собачка на дипломате тоже сразу нашлась. Я недоверчиво расстегнул молнию, сунул руку внутрь – и ничего тяжелее кипы бумаг не нашёл.
– Я понял. Я всё понял.
– Ну-ка? – опять лыбится.
– Ты… то есть, вы – плод моего воображения? Вы как в фильме Брюс Всемогущий, типа бог? Или я не знаю… менеджер среднего небесного звена?
– Ну, почти. – Рядом с нами проходит ещё один садовник в точно таком же комбинезоне, и, увидев нас, поднимает руку:
– Здорово, Владимир!
Лысый здоровается.
Понял. Значит, не плод моего воображения.
– Плот – это тот, что плывёт по воде. А плод – это то, что растёт на дереве. Я не то и не другое, – отвечает серьёзным тоном Владимир… и опять заливисто смеётся.
– Во-первых, как вы мои мысли читаете? А во-вторых…
– У тебя на лице всё написано.
– Оооок… допустим.
– Так что там во-вторых?
– Я забыл.
Садовник легко бьёт меня в плечо.
– А ты не напрягайся. Видок у тебя – будто привидение увидел.
Скалюсь, на всякий случай проверяя состояние шнурков. Они уже каким-то образом завязались в идеальный бантик. Чешу затылок.
– В беде ты, родненький. Вот я и подоспел.
Что за «родненький»? – думаю про себя, а вслух говорю:
– С чего вы взяли?
– А ты себя со стороны видел? Бледный, подавленный мальчишка. Слёзки на колёсиках. Я же за тобой давно наблюдаю.
Вскидываю брови.
– А ты как думал? Я, впрямь, случайно оказался рядом? Считая себя телом, считая тело своим, мы думаем, что имеем право делать с ним, что хотим. Забывая, что тело – это храм Божий.
Неужели он догадался, что я хочу свести счёты с жизнью?..
Владимир не ответил. Он дал мне посмаковать последнюю фразу.
Тело – храм Божий? Я всегда считал, что тело – только моё. Что хочу – то и делаю.
– Владимир, вас же так зовут?
Он кивнул.
– Я далёк от всей этой религиозной болтовни. Ну правда. Не разделяю я всех этих высказываний про тело, дух и Бога.
– Твоё тело – это также семья, религия, нация. Всё, что ты считаешь своим. С чем ты себя отождествляешь, думая, что имеешь право поступать с ним как хочешь.
– Легче мне от этого не стало. Я только больше запутался.
Я подложил под задницу раскрытые ладони. Ягодицы на твёрдых ступенях стали онемевать. Мне уже не хотелось убежать. Да, разговор по-прежнему был мне не до конца понятен… как, собственно, и весь замысел появления Владимира в моей жизни. Однако я решил «проглотить» это внутреннее сопротивление и попросил только об одном:
– Владимир, я вас очень прошу, давайте проще, правда. Вы же от меня не отстанете, пока я глаза на что-то не открою, так? Тогда вот – представьте, что я пятилетний пацан, а вы мне таблицу умножения на пальчиках объясняете.
– Это мы ещё с тобой тему Гун не коснулись, – отвечает.
– А надо касаться? Я знаю только ГУМ, который на Красной площади.
Он подмигивает:
– Ещё как поговорим. И не только на уровне ума, но и сердца.
– Слушайте, – я смотрю на карман его комбинезона, – а у вас ещё бутер есть? Я, всё-таки, жрать хочу. И сейчас не откажусь. Если, конечно…
– В дипломате посмотри, – бросил он.
А пока я взялся за кожаный дипломат, краем глаза видел, как он, не теряя достоинства, встал, подошёл к валяющемуся на асфальте фантику – и выбросил его в мусорку.
Бутерброд, завёрнутый в пергаментную бумагу, возлежал на отчётах, по которым я должен продать полцарства, почку – и всё равно не рассчитаюсь.
«Ладно… Перенесу свои планы на передоз на чуть попозже…» – подумал я и, распечатав бутер, впился в него зубами.
Глава 8
– Так вот, гуны… – начал Владимир.
– Дафте… я хоть провую…
– Самым сильным расширяющим действием… расширяющим опытом в материальном мире является саттва-гуна, которая даёт расширенное сознание, понимание и избавление от всего негативного.
Пережёванный ком еды встал поперёк горла.
Садовник протягивает откуда-то взявшуюся воду.
Зажав между колен бутылку, откручиваю крышку. Отпиваю. По подбородку льётся струйка воды. Вытираю и говорю:
– Не много ли расширения, Владимир?
– Важно привести в саттву не только свой внешний уровень, но и навести саттву изнутри, то есть отключить отпечатки из детства, убрать у себя травмы, которые хранят тамасичные энергии обиды, страха, гнева.
– Владимир, помните, как в детстве, когда ночью щёлкаешь пультом от телевизора и попадаешь на канал, в котором серая рябь и звук такой: Шшшшшш?..
Кивает.
– Вот и я, походу, сейчас на этот канал попал, уловил только про детские травмы.
Владимир поворачивает голову в мою сторону и как-то чересчур серьёзно предлагает пройтись.
Ну пройтись так пройтись… отряхиваю рубашку от крошек и встаю.
Садовник заносит руки за спину и неторопливо идёт наперерез толпе.
Кажется, он Моисей, и вода, то бишь самокатчики, велосипедисты и бегуны, расступятся перед властителем саттвы, гун и прочих непонятных слов.
Я же смотрю по сторонам и только и успеваю в припрыжку маневрировать, уклоняясь от самокатчиков.
Влево, вправо… пол-оборота, опять влево. Не проходка, а чёртово фигурное катание. А Владимир уже на той стороне машет рукой.
– Вы там без меня ГУНдеть не начинайте! – выкрикиваю я из живой толпы.
Кто-то всё-таки успевает мне отдавить ногу, и, оказавшись на другой стороне, я наклоняюсь, чтобы вытереть отпечаток чей-то лапы.
– Ты знаешь, что юмор – это защитная реакция, демонстрирующая уязвимость ЭГО?
Встаю. Выдавливаю на лице широчайшую такую маслянистую лыбу.
– Что же мне делать? Перестать острить?
– Пойдём, – говорит и ведёт по узкой тропе вглубь парка.
Я шёл сзади… скорее не шёл, а семенил, так как Владимир перемещался по парку медленно, и чтобы не врезаться в его широкую спину, приходилось периодически останавливаться.
В его походке ощущалась царственность, что ли? Как король, обходящий свои владения. Он плыл… и, судя по тому, что я видел, плыл он по направлению к цветочным клумбам.
Подобрал с земли окурок и, выпрямившись, сказал:
Три основные программы нашего эго:
«Я – лучший» – это программа быть хорошим, быть красивым, быть лучшим, быть великим в глазах других людей.
«Я – контролирующий» – я хочу быть нужным для людей.
«Я – наслаждающийся» – всё это (быть нужным, быть хорошим) делается ради моего наслаждения, для получения целостности…
Не отрывая глаз от земли, он будто сканировал траву на предмет фантиков, крышечек, целлофановых пакетиков, трубочек и крышечек от кофе и т. д. Найдя ещё несколько разноцветных фантиков, Владимир бережно поднял мусор.
– У каждого из нас есть эти две первые программы в эго, но только одна из этих программ – ведущая, то есть разный мотив действия: кто-то будет всё делать для того, чтобы казаться хорошим, а кто-то – для того, чтобы быть нужным.
Передаёт в мои руки мусор. Я не успеваю «ЭЙкнуть» и как дурак на вытянутых руках держу фантики.
– Видишь? Прямо сейчас запустилась первая программа «Я – лучший». На тебя смотрят люди, и тебе кажется, что твоё положение «я – красавчик» под вопросом.
Я чуть подрасслабился… поймав себя на том, что действительно краснею от всей этой ситуации.
– Ты можешь выбросить мусор из позиции обиженного или просто сделать это, не обращая внимания на попытки ЭГО обезопасить своё положение.
– А могу вернуть вам мусор обратно?
– Нет. – Владимир отходит к ближайшей клумбе, оставив меня стоять как дурака с этим фаршмаком в руке.
На запястье висел дипломат, напоминая о том, какой я крутой (был) и какой болван (стал). Пересилив себя, я подошёл к мусорке.
– Ну как? – спрашивает.
– Можно я вашу работу делать не буду?..
– А что так? Корона жмёт?
Чешу затылок.
– Вот теперь понимаешь, как глубоко пустили корни программы ЭГО?
Отвожу взгляд.
– А чего же плохого-то? Это же просто самоуважение. – Упс… договорив фразу, я поймал себя на том, что, возможно, обидел Владимира.
Садовник наш и виду не подал, лишь руки в карман комбинезона положил.
– А кто определяет уровень твоего самоуважения?
Жую нижнюю губу.
– Мамочка? Папочка? – говорит он нарочно детским голосом. – Вот они, отпечатки детских травм. К ним и подошли. Будет больно. Ты готов?
Я, поколебавшись, нерешительно кивнул… а потом ещё раз, чуть увереннее.
Глава 9
– А может, ну его? Не будем мы там копаться в этом детстве? – разговариваю я со спиной Владимира. – Там всё пылью поросло, зачем…
Садовник наш тем временем сорняки рвал. Вытащит один, бережно стряхнёт землю с корней и положит на газон.
– Важно понять, что родители – это лишь инструмент в руках Бога, это инструмент в руках нашей судьбы, это забота Бога о нас, Его обучение и милость, – говорит.
Ну вот… – закатывая глаза, застонал я. – Опять Бог. Опять тема вокруг Всевышнего. Я чувствовал внутреннее сопротивление. Протест. Тема Бога – как бельмо на глазу. Чешет и ноет.
– Владимир?
– Да? – укладывает ещё один сорняк.
– А если я не религиозный человек? У меня даже крестика нет. Значит, всё, что вы говорите про Бога, меня не касается?
Он замирает. Протирает руки о комбинезон.
– Эээ… я что-то не так сказал? – поднимаю вверх руки (читайте: жест мирного урегулирования).
Владимир встаёт и, подходя ко мне, складывает на плече тяжёлую руку:
– Как думаешь, цветок отрицает связь с землёй?
Я не смотрю на него, хотя чувствую на себе этот тяжёлый взгляд:
– Думаю, нет.
– А этот цветок? – свободной рукой он указывает на другую клумбу ярко-жёлтых растений. – А этих? Или вон тех?.. – мы начинаем ходить от одной клумбы к другой.
– Я, кажется, понимаю, куда вы клоните, но…
– На вопрос ответь.
Вздыхаю:
– Нет, – говорю, – связь они не отрицают.
Убирает с плеча руку.
– Тогда почему эту связь отрицаешь ты?
И мне как-то нечего сказать. Точнее, есть чего, мол, я не цветок, а Бог не земля… но я как-то вяло пожимаю плечами и полушёпотом говорю:
– Бога нет. Никаких доказательств…
– Потому что ты Его не видишь?
– В том числе… – прикусываю внутреннюю часть щеки. Давным-давно я дал себе обещание не разговаривать на тему Бога. Когда приподвыпью – даже табуированная тема политики проскальзывала. Но БОГ… нет. В такие моменты я просто затухал. Тема сама собой сворачивалась, оставив внутри что-то между подавленностью и оцепенением.
– А веришь ли ты в дыхание? – спрашивает и улыбается.
– Чего в него верить, дышу и всё.
– Но разве ты видишь воздух?
– Прекратите так улыбаться, я чувствую себя школьником… – отхожу и смотрю в сторону.
– Мы не осознаём величия Бога, потому что не знаем, кто мы. Если бы я осознал, что я – величайший, если бы я осознал своё величие, то понял бы, насколько сильно я пал.
– Хватит. – Мой голос дрогнул.
За спиной раздаются шаги. Опять рука ложится на плечо. Пытаюсь отойти, но не выходит.
– Расскажи.
Молчу.
– Станет легче.
Молчу.
– Как только ты убираешь у себя все представления, ты доверяешь полностью всю свою жизнь Богу – бояться больше вообще ничего не надо.
– ДА ХВАТИТ УЖЕ! – отскакиваю я от него, как ошпаренный. – НЕТ ВАШЕГО БОГА, И ВСЁ ТУТ!
Проходящая мимо старушка обернулась и с укоризненным взглядом перекрестилась. Мне захотелось кинуть в неё туфлей. Лишь бы она поскорее унесла свой костлявый зад.
– Откройся…
Взяв себя в руки, я, выдохнув, говорю:
– Вы не священник, а я не исповедоваться пришёл… Я… я… – обвожу взглядом всё вокруг. – Я вообще не понимаю, что я тут делаю. Меня уже тут быть не должно, и тут вы ещё со своим Богом пристали… Бог то, Бог сё, Бог любит нас и бла-бла-бла. Всё. Счастливо оставаться.
Резко развернувшись, я пошёл прочь. Горло першит… глаза слезятся. Я шёл себе и шёл, ни капли не сомневаясь, что Владимир так и стоит, провожая меня глазами.
Трюки с шнурками закончились. Ему меня больше не удержать. Как он пришёл в мою жизнь, так из неё и уйдёт – со своими бредовыми, одухотворёнными идеями на тему Бога.
«Да как же! БОГ любит нас… Бог ценит…» – на ходу смахнув с глаз слёзы, я ускорился.
Мне вдруг показалось, что если я отсюда не выберусь, то просто сойду с ума.
Цветы, клумбы, улыбающиеся лица прохожих – всё вдруг стало мне противным. И, дойдя до арки, я… через плечо глянул назад – и, не увидев его, быстро поймал машину.
Хватит с меня чудес. Единственный эксперимент на тему Бога ждёт меня вечером, когда я наглотаюсь таблеток и встречусь с Ним (если Он есть) лицом к лицу. Аминь.
Глава 10
Я смотрел на горсть белых, как первый снег, таблеток.
Одно движение – и всё закончится.
Все проблемы будут решены.
Нет Бога – нет проблем.
Нет проблем – нет Бога.
Я подношу ладонь к губам… зачем-то нюхаю, и одна таблетка скатывается с ладони на пол.
Затем ещё одна, и ещё… Сжимаю кулак и наклоняюсь.
Подцепляю ногтями колесо, на паркете остаются следы белого крошева.
Беру с журнального столика бутылку вина. Отпиваю красное полусладкое.
В животе разливается тепло. Скидываю на столик горсть таблеток и лезу за тем колесом, которое укатилось куда-то вниз – под нишу столика.
В носу свербит… чихаю.
Берусь за столик и со скрипом ножек о паркет двигаю его вбок.
Вот оно. Всё в пыли, правда. И за что я платил домработнице?..
Делаю ещё глоток. Отползаю к дивану, облокотившись на спину.
Краем глаза в зеркале вижу своё отражение. Одна нога согнута в колене, спина сгорблена, волосы взъерошены, на лицо падает тень, подчёркивающая синяки под глазами.
Тянусь за пробкой из-под вина и кидаю в зеркало.
Отскочив, пробка укатилась в дальний угол.
Половинка вина отговаривает меня глотать горсть таблеток прямо сейчас.
Когда останется на донышке – тогда можно. Тогда придёт время.
Мне страшно. Пугает неизвестность. Нескончаемая темнота, из которой проснуться не получится.
Нет снов… ничего нет. Нет обязательств. Есть только густая, всеобъемлющая темнота.
Опустив глаза на руки, я ногтем подцепляю застёжку часов и даю ролексам сползти на паркет, брякнуться золотым циферблатом.
Стало легче. Кусок металла. Кусок чёртова металла с тикающей секундной стрелкой.
Часики на тот свет не заберёшь. Да и нужно ли там следить за временем?
– Извините, который час? – полушёпотом спрашиваю я. И сам себе же отвечаю: – Время умирать.
Да вот только… горсть таблеток пугает.
В теории – умирать легко, на практике, когда между тобой и смертью всего метр – становится не по себе.
Нет второй жизни. Занавес.
Делаю глоток.
Писать ли предсмертную записку? Кому? Что я скажу? Что вообще могут слова?..
Оправдать? Объяснить? Ну как же…
Вот вы. Помните, мне советы давали в самом начале?
Собраться там… взять себя в руки?.. Припоминаете?
Я лично отлично помню.
И ни хрена ваши советы не работают.
Это как просить вышедшего из себя человека – у-спо-ко-ить-ся. Будто он сам не знает этого.
Но больше всего меня пугает другое: моя смерть ничего не докажет.
Не объяснит. Эта грустная история будет лишь моей.
У вас своя жизнь, и вам (как и мне когда-то) кажется, что вы будете жить вечно.
Ну или красиво умрёте во время секса.
Я лично был бы не против во время оргазма издать последний вздох-стон и, схватившись за сердце, сползти на смятую простыню.
Нет…
От меня останутся смутные воспоминания в головах бестолковых приятелей-криптанов.
«Кто-то там что-то мутил…» – запишите на моей надгробной плите.
Зарабатывал. Тратил. Снова зарабатывал на человеческой жадности – и снова тратил. Потому что по-другому не умею.
Заработал – трать. Лозунг по жизни.
Родители поставят на видное место детские фотографии и в день моего рождения будут есть сладкое, поминая меня. Вот и всё.
А что вы хотели? Памятник? Все площади Ленина уже заняты Лениным.
Ладно… что-то я увлёкся.
Посмотрел на бутылку…
Стекло не просвечивало содержимое.
Поднеся к уху, я слегка потряс бутылку, по звуку определяя, сколько осталось.
На донышке. На один глоток.
Я подполз к столику… подставил раскрытую ладонь, а второй рукой просто смахнул.
Раскрыл рот и высыпал содержимое.
Горько.
Тянусь за бутылкой и случайно роняю её на пол.
На паркете образуется небольшое алое пятнышко.
Как же горько…
Поднимаюсь на ноги и, покачиваясь, иду в ванную.
Открыв кран, подставляю голову и делаю глоток.
Ну вот и всё.
Господь, надеюсь, у нас назначено, и ты меня примешь?..
Небесный секретариат, ау. Не заставляйте меня слишком долго ждать в приёмной.
Смотрю в зеркало… с подбородка капает.
Закрываю кран и иду в комнату.
Глава 11
Когда-то это кольцо было впору. Сейчас же… мои пальцы не те. Распухли. Кольцо еле-еле прокручивается. С натягом.
А та ли я? Хм… Мне 36, и та я – уже не с той талией, что в 26. Виноваты, как говорится… дети, белки, жиры и углеводы.
Первый – Кирюша – родился и вместе с детским криком принёс лишние килограммы. Сначала было незаметно. Я списывала всё на послеродовую депрессию. Эти складки на бёдрах. Эти растяжки на животе.
Весами я больше не пользовалась. Игнорировала. Весы и новость – насколько же я поправилась. А плохие новости я предпочитаю игнорировать.
Моя мама однажды так и сказала: «Наташа, ты, конечно, расползлась». Куда расползлась – мама не уточняла.
Волосы выпадали клочками. Как на расчёску посмотрю – страшно становится.
Второй раз было проще. Рожать, в смысле. Я уже знала, как это больно, и больше не строила иллюзий о естественных родах. Прошлый раз рожала девять часов и истрепала все нервы – себе и акушерке. Второй раз справилась за полтора.
Родился Андрюша. Сказали, богатырём будет – весу почти пять килограммов. Когда его принесли и положили на грудь – всё было хорошо. А когда выписали – всё стало плохо. Ногти мои стали тоненькие-тоненькие. Ломкие-ломкие. На свет подставишь – совсем прозрачные.
Третий раз я рожать отказалась. Но кто же меня спрашивал? Говорят, детей нам посылает Господь Бог. Вот и послал Он. Куда деваться?
Родила третьего – как в магазин сходила. Быстро.
Мой вес больше не был лишним. Он просто, так сказать, поменял статус и стал не лишним. Хороших людей должно быть много, так ведь? Я до конца не уверена в этом. Родить троих – наверное, это хорошо.
Посыпались зубы… Первое время к стоматологу ходила. Потом перестала.
Я подняла глаза к синему-пресинему небу. Ни облачка. Или есть? Повернувшись на лавочке, я посмотрела назад… щурюсь… нет, нету.
Отворачиваюсь. Платье на мне в горошек. На коленях сумка чёрная, открытая. Салфетки влажные, тампоны, ну и мелочи всякие. Во внутреннем кармане – телефон.
Достаю. Сообщений нет. В черновике я написала Сереже:
«Я больше так не могу. Прости.»
Отправить? Мой палец завис над кнопкой.
Блокирую экран.
Серёжа… Серёжа… Муж, который и наградил меня тремя детьми. Подруг в студенчестве награждали сифилисом. Меня – детьми. И я бы, наверное, была не против венерических заболеваний, если бы…
В этот момент на скамейку спланировала чайка. Лапки такие морщинистые, с перепонками. Оперение такое белое, как костюм праздничный. Клюв жёлтый, как… не знаю, пусть будет желток.
– Кыш, – говорю я и вяло рукой машу.
Чайка шею выгнула и смотрит на меня. Делает робкие шаги своими перепончатыми лапками.
Я зачем-то сжимаю сумку.
И тут она как крикнет – противно так крикнет – и, расправив белоснежные крылья, улетит. Спрашивается – зачем прилетала? Чтобы меня с мысли сбить?
Так вот… не то, чтобы я детей не люблю… Дети – они цветы жизни. Да вот только цветы я люблю по праздникам и на открытках. В вазе постоят – и на выброс. Но мне с этими цветами жить бок о бок. И работать мамой.
Мечты остались там… до материнства. Цели там же. На рубеже 26–27 лет, когда я думала, что кем-то стану. Кем-то я стала и жизнь на паузу поставила.
Вот думала: дети подрастут – школа, университет, дальше – свои семьи… И тогда вспомню, что хотела. Но сил моих ждать нету. Каждый день похож на предыдущий. А вчерашний – на позавчерашний. Не жизнь, а винегрет… ешь, ешь – и тошно от одного блюда.
Я ещё раз достаю телефон и жму на кнопку «отправить сообщение мужу»:
«Я больше так не могу. Прости.»
Выключаю телефон. Встаю со скамейки. Расправляю складки на юбке и иду к выходу из парка Горького. У меня в запасе несколько часов.
Глава 12
Когда до выхода из парка оставалось всего несколько метров, я остановилась.
Оглядела лица прохожих – приветливых и угрюмых, пустых и полных радости, встревоженных и томных. Одним словом – люди. Дети, молодые, старики – все как один куда-то спешат. Куда-то идут рука об руку со своими заботами и…
Не успев сообразить, что произошло, я почувствовала толчок в спину – и полетела на землю, больно ударившись ладонями и подбородком.
– Простите, пожалуйста! Я не нарочно! – мужчина, извиняясь, присел рядом, помогая мне перевернуться.
Кожа на ладонях содрана… щиплет. Одними пальцами пытаюсь поправить юбку. Приподнимаюсь. Он подхватывает меня под мышки, и с его плеча сваливается моток шланга.
– Позвольте я… – убирая с меня шланг и пристраивая его в валяющееся рядом ведро, он наконец помогает мне встать.
– Не ушиблись?
Я не успела открыть рот. Смотрела на шланг в ведре, не в силах поверить в совпадение. Точно такой же я купила утром и, положив на заднее сиденье машины, поехала в парк.
– С вами всё хорошо? У вас… – мужчина аккуратно взял меня под руку и слегка повернул, демонстрируя рану на локте – кусок розовой кожи сплющился и кровоточил.
– Не беспокойтесь, – тяну руку к себе… не отпускает.
– Не могу. Надо обработать рану.
Он не отводит взгляд. Глаза – голубые-преголубые, будто светятся.
Тонкая струйка крови сползает по коже и уже коснулась запястья.
– Поднимите руку… да, вот так… и держите.
Берёт с земли грабли – вот что толкнуло меня в спину.
– Пойдёмте, – делает несколько шагов и оборачивается. – Пойдёмте-пойдёмте.
– Куда?
Он улыбается:
– Рану обработаем. У меня тут недалеко подсобка. Там и аптечка.
Я оборачиваюсь к выходу из парка.
Может, просто уйти?.. Да и какая уже разница.
Его рука стремительно обхватывает меня за локоть и тянет вперёд.
Холод алюминиевого ведра похлопывает по бедру в такт нашим шагам.
– Как подбородок?
Натянув кожу на подбородке, я чувствую покалывание.
– Нет-нет, руками не трогайте.
– Послушайте… мне правда нужно бежать. Я себя нормально чувствую, – вяло протестую я.
– Так мы же недолго. Раз-раз – и готово. А потом бегите по своим делам.
Я молчу. Так мы и шли – молча, углубляясь в парк, к неприметному одноэтажному зданию, похожему на коробку.
Мужчина остановился, опёр грабли о стену и полез в серый комбинезон за связкой ключей. Со скрипом, надавливая плечом, открыл дверь и зашёл внутрь. Сделал два шага, почесал лысый затылок, вернулся:
– Нате-ка, подержите, – и зачем-то вручил мне шланг, будто держать его – какое-то особое поручение.
Я, с не сгибающимися пальцами, держала его на вытянутых руках. Резина казалась холодной и скользкой, словно это не шланг, а материнская пуповина. Сейчас этот шланг будто вибрировал в ладонях, вселяя ужас. Один конец соскользнул, коснулся земли… И тут же – будто по команде – с запястья покапала кровь.
Мне стало стыдно и противно от своих сокровенных мыслей. Только вот почему?
Лысый мужчина появился в дверях, наблюдая странную картину. Я подняла на него глаза, быстро-быстро заморгала… И по щекам потекли слёзы.
Глава 13
Владимир – так он представился – усадил меня на лавочку и молча обработал раны.
Налил на ватный диск перекись и, прижав к подбородку, попросил подержать.
Я, запрокинув голову, всё ещё шмыгала носом и прикрыла глаза.
Не знаю, что это со мной… вот так расплакаться при незнакомом человеке.
Я хотела сбежать и одновременно остаться.
Стыдно, что показала слабость.
И всё-таки стало до странного спокойно – казалось, что со слезами вышло что-то большее. То, что я долго держала в себе.
– Возьмите.
Я приоткрыла один глаз и увидела, как Владимир протягивает платок.
– Чистый.
Ещё раз шмыгнув носом, я взяла платок и, отвернувшись, высморкалась.
Свернула в два раза и повторила.
Разворачиваюсь. Он улыбается:
– Оставьте себе.
Я взяла с пола сумку и достала зеркальце. Тушь потекла. Глаза краснючие.
– Извините.
– Что вы, это я должен извиняться, – Владимир заносит руку за шею и чешет затылок. – Всё-таки это я вас так…
Мы одновременно посмотрели на кучку израсходованных ватных дисков.
– Я пойду, – встаю. Поправляю юбку. И… стою, не в силах уйти, будто лавочка намагничена, и меня тянет обратно.
Это похоже на то, когда остался последний день в детском лагере, и вы вот-вот разъедетесь, и больше никогда не увидитесь с новоприобретённым другом.
Вы, конечно, обещаете поддерживать связь, но всё это – просто слова, и жизнь сама внесёт коррективы.
Там, за пределом лагеря, эти слова не действительны. Там всё иначе. По-другому как-то.
– Почему вы плакали?
Я заморгала, не сразу вернувшись в реальность. Пытаюсь улыбнуться, чувствуя, как на щеках остались солёные разводы.
Владимир смотрел на меня особенным взглядом – как смотрит мать или отец на дитя, утаившего секрет.
– Устала я… запуталась, – выдохнула, не подумав, эти слова.
– Когда мы думаем, что мы – это тело, и забываем, что мы – душа, появляются три вещи: страх, вожделение, гнев.
Я, мягко говоря, смутилась и внимательно посмотрела на Владимира. Он всё так же сидел на лавочке с таким лицом, словно мы говорим о погоде. Серебристый комбинезон резонировал со сказанным.
– Простите?
Он улыбается:
– Вы же хотите распутаться?
Я растерянно кивнула.
– Присаживайтесь.
Сумка вдруг показалась такой тяжёлой, а ноги как-то сами сделали два шага, и я осторожно села на край лавочки.
– Заблуждение или знание о чём-то приходят, исходя из нашей кармы и милости Бога, которую Он посылает через Своих преданных.
– Владимир, я не очень понимаю, как это связано… карма, моя усталость и то, что мы прямо сейчас сидим и говорим об этих вещах.
– Вы считаете это случайностью? То, что вы оказались здесь, в этом парке, и то, что я задел вас?
Я прищурилась, отвела глаза. Не то чтобы я верила в случайность – нет… просто как-то не задумывалась над этими вещами.
Жизнь, она ведь как – просто случается, верно?
Владимир рассмеялся.
– Что?
– Да у вас такое лицо, словно вы решаете сложную задачку.
Я убрала с колен сумку и быстрым движением заправила за ухо непослушную прядь.
– Всё не случайно. А закономерно. Даже то, что сейчас пролетит голубь и приземлится рядом с нами.
– Какой голубь?
Порыв ветра взъерошил волосы, от чего я инстинктивно прижала шею к плечам.
Чуть не задев меня крылом, на асфальт спикировал голубь. Сложив на спине крылья, развернулся в нашу сторону одним глазом.
– Как это вы?..
Я смотрела то на голубя, то на Владимира.
– Случайность? – спросил он и, засунув руку в карман комбинезона, достал семечки.
Высыпав их на асфальт, приманил стаю птиц.
– Закономерность. Когда птиц прикармливаешь, они возвращаются. И никакой магии.
Я разглядывала голубей, молотивших клювами асфальт… умом понимая, что это совпадение. Зато какое красивое.
Или не совпадение?
Когда я подняла глаза к Владимиру, то увидела странный блеск, ещё больше смутивший меня.
Глава 14
– Нет ничего обычного или необычного в вещах, которые случаются, – подбрасывает ещё семечек. Голуби всё прибывали и прибывали. – Таковыми их определяет наш ум. Увидев первый раз в своей жизни фейерверк, вы решите, что это чудо из чудес. На десятый раз вы… – Владимир сделал неопределённый жест рукой. – Сами понимаете.
– Но почему вы заговорили про карму, страх, гнев и… что ещё?
– Вожделение.
Я кивнула.
– Неужели это связано? Как же тогда освободиться от этого?
Владимир вытянул ноги, спугнув ближайшего голубя:
– Просто надо осознать, что всё контролирует Бог. И вопрос лишь в том, насколько мы доверимся Ему. Это и есть формула умиротворения.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=72033232?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Алексей Корнелюк и Владимир Древс
Тип: электронная книга
Жанр: Психотерапия
Язык: на русском языке
Стоимость: 690.00 ₽
Издательство: Автор
Дата публикации: 26.05.2025
Отзывы: Пока нет Добавить отзыв
О книге: Три истории. Три трагедии.