Главная страница | Триллеры | Перчатки с пришитыми пальцами

Перчатки с пришитыми пальцами
Алексей Васильевич Мальцев
Аллея (РуДа)
Если вы любите триллеры, то эта книга для вас. Роман-матрёшка, в котором всё не так, как кажется на первый взгляд, где под внешним слоем студенческой дружбы и первой любви есть второй, а под вторым – третий, а правда сокрыта в самой глубине. Причём сокрыта она не только от читателя, но и от главного героя – кардиохирурга Стаса Пермякова. И загадочное название, о котором забываешь по мере чтения, вдруг выходит на первый план, придавая сюжету детективность, а события закручиваются настолько, что, даже перевернув последнюю страницу, надолго остаёшься внутри романа, пытаешься вместе с главным героем осмыслить причины и его личной драмы, и противостояния, возникшего не просто между бывшими друзьями, но между целыми народами…

Алексей Мальцев
Перчатки с пришитыми пальцами


Серия «Аллея»


© Издательство «РуДа», 2024
© А. В. Мальцев, текст, 2024
© В. В. Сушинцев, обложка, 2024

Женщина из прошлого
Февраль 2018-го
Неужели это она?! Иначе – откуда он может помнить это лицо? Эту отрешенную интонацию, с которой его обладательница произнесла безысходное:
– Ну, вот и все.
И легко взлетевшие вверх руки, когда он начал прослушивать ее сердце. Он узнал их, когда-то это уже было в его жизни. Только когда?
Из того, что было доступно, что не выветрилось повседневностью, не заслонилось другим, более сочным и наваристым, память привычно сканировала эпизод за эпизодом, где могли фигурировать эти как будто сточенные уголки губ, короткий вздернутый носик с горстью веснушек и едва уловимая надтреснутость голоса…
Она, она, вне всяких сомнений!
Время женщину не пощадило, но какая это, в сущности, мелочь в сравнении с тем, что Стас узнал ее. Словно открылась замурованная дверь туда, где он не был целую вечность. Осталось спокойно посидеть и восстановить все до мелочей. Он был уверен, что у него получится. Требовалось только время…
Но времени как раз и не было.
Стас посмотрел на сигарету, которую курил. Тлеющий с одной стороны пучок мелкорубленных сухих листьев, завернутый в бумагу, – тоже, в сущности, символ времени, перехода из одного состояния в другое. Но что-то быстро они, пучки эти, стали заканчиваться! Скоростные, что ли?
Ему не только времени не хватает, но и сигареты!
Из клиники выскочил, на ходу наматывая на шею синий шарф, зам. председателя местного отделения «Неделимой России» Игорь Мартынович Кривицкий. Идеолог партии – как про себя его называл доктор. Ему бы к синему шарфику пришить с одной стороны полоску белого, с другой – красного, получился бы натуральный триколор, а так – неинтересно, обычный болельщик питерского «Зенита». Да и кто ему позволит государственный флаг на шею наматывать!
Следом за идеологом захрустел по весеннему снежку оператор с гигантским кофром. Невысокому длинноволосому пареньку предстояло запечатлеть для потомков историческую встречу доктора с избирателями, как доверенного лица будущего президента. Впрочем, насколько Пермяков был в курсе, съемки не ограничивались данной встречей. Идея снять фильм о нем была озвучена месяц назад одной известной журналисткой на брифинге администрации, и даже поддержана губернатором. С тех пор паренек с камерой частенько маячил у доктора перед глазами, даже во время операций. Приходилось контролировать себя дополнительно, «фильтровать базар», что напрягало и нервировало.
– Станислав Матвеевич, мы через пару часов должны быть в Соликамске, поспешим, родной, – крикнул идеолог, махнув рукой, и засеменил к припаркованному на стоянке черному «мерседесу». – Опаздываем безнадежно… Электорат, конечно, подождет, у нас куча смягчающих обстоятельств, но злоупотреблять этим, сами понимаете, не стоит. Тем более встреча обещает быть плодотворной. По дороге по основным моментам выступления пробежимся кратенько.
Вот, значит, как – электорат! До сих пор Стасу были ближе другие критерии отбора: больные, пациенты, хроники, диспансерные. Гипертоники, язвенники, диабетики, астматики, наконец… Один коллега гинеколог выражался еще конкретней: «У кабинета сидит сплошь детородный возраст!» Другой, главврач профилактория, после третьей рюмки любил философствовать: «Мы имеем дело с безнадежно здоровыми людьми!»
Теперь, значит, электорат. Ну-ну…
Раскрыв дверь иномарки, Кривицкий замер, положил руку на сердце и с мольбой взглянул на Пермякова. Оператор, идущий следом, едва не налетел на него.
И покурить по-человечески времени нет! Не то что посидеть спокойно и вспомнить ту, которая была в его судьбе давным-давно. И вот теперь возникла снова. Ту, которую он когда-то предал, не вспоминая о ней уйму лет, как-то жил без нее… А теперь терзается из-за нехватки времени.
Хотелось просто подумать о ней, просто подумать.
Завтра, собственно, тоже времени не будет… И послезавтра. Дойдя мысленно до конца недели, Пермяков бросил сигарету в урну и направился к «мерседесу».
По сути, сейчас для него нет ничего более важного. Понятно, что женщин в жизни было много. Больше, чем нужно. А сколько их нужно, кто-то знает?
– Игорь Мартынович, можно откровенный вопрос? Так сказать, не по теме выступления, – тронул он за плечо Кривицкого, когда «мерседес» выруливал из ограды Института Сердца. – Сколько у вас в жизни было женщин?
Оператор, сидевший рядом с доктором, от неожиданности хрюкнул.
– Вам бы не про женщин сейчас думать, Станислав Матвеевич. Как вы можете в такое время… Честное слово, не понимаю!
– И все-таки, – проявил настойчивость доктор.
– Две, как на духу, так и быть, отвечаю. Одна школьная любовь, которая уехала… то ли в Омск, не помню сейчас, то ли в Томск давным-давно, научив меня всем премудростям. И вторая – настоящая моя супруга, Надежда. С ней мы рука об руку по жизни уже лет двадцать как…
– Как? И все? Две за всю жизнь? – разочарованно уточнил Стас. – И вы хотите, чтобы я поверил?
– А вы бы сколько хотели услышать? – повернулся к нему идеолог. – Ради успеха нашего общего дела я готов назвать любую цифру. Только бы вы больше не отвлекались на всякую ерунду.
Стас разглядел у него испарину над верхней губой.
«Пожалуй, не врет, – привычно диагностировал про себя. – Ну, что ж, ему проще, чем тебе, доктор, в аналогичной ситуации. Легче живется, наверное. Не надо напрягаться».
– Это не ерунда, Игорь Мартынович, – протянул вслух, – никак не ерунда. Ладно, давайте, что там у вас по выступлению.
– Так вот, акцентировать внимание публики на том, что Центр появился на свет благодаря политике президента, думаю, лишний раз не стоит.
– Но если это действительно так?! Почему же не стоит?
– Это так, я знаю, а не стоит потому, что ситуация изменилась… Стратегически все остается прежним, но тактика немного другая. Сейчас у электората превратное отношение к политикам с такой позицией. Выступления деятелей культуры – актеров, режиссеров и композиторов, говорящих с экрана о том, что вот, дескать, в девяностые были мы все в дерьме, а в нулевые поднялись, – уже приелись, вызывают скорее раздражение, нежели доверие. Особенно если на местах ничего не получается. Ведь поднялись далеко не все, понимаете? А вы – свой, кровь от крови. Должны гнуть свое. Ваш взгляд, ваше мнение – как бы изнутри, под другим ракурсом.
Пермяков слушал идеолога партии, смотрел за окно на проплывающие мимо снежные февральские пейзажи и вдруг понял, что не сможет говорить с избирателями, пока не вспомнит все до мелочей. Эта женщина заняла его всего, вытеснив, отодвинув остальное.
Кстати, узнала ли она его? Вряд ли. Ей не до притворства, она обращалась к нему как к хирургу, который будет ее оперировать. Традиционная словесная прелюдия: «Уж постарайтесь», «На вас одна надежда», «Пожалуйста, сделайте как можно лучше, спасите»…
У него, кстати, давно заготовлен стандартный ответ для таких случаев: «Я лучше не умею! Не обучен!» Хотя ей он мог бы так не говорить! Мог сдержаться. Она – не все, не остальные, она – одна!
Как это ни претит твоему самолюбию, господин профессор, но в жизни этой женщины ты – оперирующий кардиохирург, не более. Не узнала она тебя.
И пусть твоя память говорит о другом. Пусть давно, пусть полжизни назад… Это случилось, выстрелило, озарив все вокруг ярким пламенем… Но это – в прошлом. А в настоящем нет ничего, только предстоящая операция. Не более.
Хотелось, чтобы было иначе, но…
Поступила вчера с направлением от участкового ревматолога. Комбинированный аортально-митральный порок, субкомпенсация, предельная доза сердечных препаратов, диуретиков, калия… Весь набор в наличии: многолетний ревматизм после однажды перенесенной ангины, печень, одышка, отеки, ЭКГ, УЗИ, ЭХО. По данным обследований выходило, что придется вшивать два клапана.
Все предельно ясно. Кроме одного: почему, увидев ее, доктор забыл, кто он, зачем на нем эта зеленая униформа, авторучка «паркер» в руке…
Когда-то, давным-давно, может, не в этой жизни… Между ними, как сейчас говорят, что-то было. И потом не повторилось. Хотя в те дни казалось, что повторится непременно.
Зачем он вчера начал объяснять ей эту муру?.. Что, несмотря на интенсивные изыскания в области разработки материалов и тканей для изготовления протезов клапанов, «идеального», сравнимого с природным клапаном сердца человека, так и не получено.
Какого черта? Идиот! Ей от этого не легче!
Что ей с того, что перед каждым иссечением природного пораженного клапана ты стараешься не упустить ни одного шанса его сохранить, добиваясь максимального восстановления способности нормально функционировать. Да, сейчас есть возможность заменять не весь клапан целиком, а лишь его пораженный компонент. И что?
И про створки митрального кольца зачем завел бодягу? К чему ей знать про вшивание синтетических колец или шовную циркулярную аннулопластику[1 - Процедура по усилению и стягиванию кольца сердечного клапана во время операции.] новыми сверхпрочными нитями?
Ни о чем другом, более житейском, человеческом поговорить не судьба? Ничего на ум не пришло? Тупица ты, Пермяков!

Лес за окнами кончился, замелькала холмистость, стало больше света. Намного отчетливей зазвучала чуть картавая речь идеолога партии:
– Наверняка будут жаловаться на инфляцию, коррупцию, кризис, высокую ставку рефинансирования, маленькие пенсии. Здесь можно применить контрвыпад, прием такой есть. А сами-то вы, господа-товарищи, что сделали? Вот я, например, то есть вы как будто, в девяностых не ждал милости от природы. Оперировал и оперировал. Занимался бизнесом, зарабатывая деньги для будущего Центра. Ходил по инстанциям, убеждал чиновников в том, что городу необходима своя кардиохирургия, необходим свой Центр. И добился, как видите… Под лежачий камень вода не течет! Думаю, подобные аргументы от своего человека, своего лидера окажутся более весомыми… Важно, чтобы они услышали это именно от вас.
Если бы можно было хотя бы убавить звук, как в приемнике, ему бы хватило, честное слово! Минут на пятнадцать-двадцать.
Стас скосил глаза на оператора, мирно дремлющего справа от него. Вот счастливчик! Да он и сам не прочь отключиться на полчасика, но идеолог не позволит. Может, во сне он бы увидел ее. Ту, которая…
Когда-то их пути не просто пересеклись – сплелись намертво. Обоим казалось, что по-другому и быть не могло… С каким бы удовольствием он сейчас нырнул в это прошлое. Но… Мешал идеолог партии.
– Станислав Матвеевич, вы меня не слушаете?
– Так, краем уха…
– Опять не выспались? Я же просил убрать все дежурства! Это в вашей власти!
– Не в дежурствах дело, Игорь Мартынович. Извините, – грустно улыбнувшись, Пермяков потянулся, хрустнул пальцами. – Так что там насчет контрприемов в предвыборной борьбе?
– Не в предвыборной борьбе, а, скорее, в политтехнологиях. Надо сейчас говорить не о том, что вам кто-то помог. Царь, бог, президент или еще кто-то. Дескать, он такой хороший, позаботился. Уместней все представить так, что вам не мешали, что добились вы всего самостоятельно. Своим потом и кровью, если хотите. Акцент – на этом!
– Благодаря этому самому невмешательству? Что, бюрократии меньше стало? Вы серьезно?
Он выдал словесную очередь автоматически, не задумавшись. Идеолог же посмотрел на Пермякова так, словно разглядел на нем такой же галстук, костюм и сорочку, как на себе. Невообразимый коктейль из удивления, непонимания и раздражения отразился на уставшем лице.
Дескать, что я с вами как со школьником? Хватит уже!
– Дорогой мой Станислав Матвеевич, я понимаю, вы сложившийся специалист, личность, талант и все прочее… Привыкли сами ориентироваться в окружающем, принимать решения, рубить с плеча. Но давайте все же будем помнить, ради чего мы едем, от чего стоит отталкиваться, не стоит отступать от главного. Вы периодически во время выступления на меня посматривайте. Если я поправляю галстук, значит, вы отвлеклись или… увлеклись, и стоит сбавить обороты. Лучше всего – попросить, чтоб задавали вопросы. Я в этот момент встану и постараюсь все вернуть на круги своя.
– Ага, значит, галстук – это как стоп-сигнал. Дескать, не тем курсом идешь, товарищ! Светлое будущее не здесь, а там. Поворачивай в другую сторону! А если про Украину спросят?
– А что про Украину?! – идеолог пожал плечами. – Здесь политика ясна, определена, и это политика нашего президента. За кого мы, собственно, и агитируем… Другое дело, если попросят записать их добровольцами в Донецк или Луганск. Это – ни под каким предлогом! Можете сколь угодно распространяться, что и там, и там люди научились жить под обстрелами, под грохот канонады. Когда смерть близко…
В этот момент доктору почему-то вспомнился больной Корнейчук, его вечный оппонент в политических спорах. Не далее чем вчера они «скрещивали шпаги». И – явно не в последний раз. Все бы ничего, но после разговоров об Украине у оппонента резко подпрыгивало давление и росли сахара.
Однако сейчас углубляться в это доктору не хотелось.
– Ясненько, но я не об этом, – кивнул головой как можно дружелюбней Стас, так как был уверен, что следующая часть предложения Кривицкому придется не по душе. – Я про галстук спросил, если спросят про Украину, вы его начнете поправлять или…
Сморщившись, как от зубной боли, Кривицкий набрал в легкие воздуха, чтобы разразиться очередной гневной тирадой, но в этот момент у него в кармане запищал мобильник.
– Прошу простить, Станислав Матвеевич. Это наверняка Соликамск. – Вытащив из внутреннего кармана внушительных размеров смартфон, он провел пальцем по дисплею и приложил аппарат к уху. – Да, Изольда Викентьевна… Едем, насколько это возможно по такой погоде. Пробок особых нет, задержались на выезде… Сейчас поинтересуюсь…
– Примерно через пятнадцать минут, Игорь Мартыныч, если в самом Соликамске пробок не будет, – сообщил водитель, молодой длинноволосый парень, «прострелив» незаданный вопрос.
– Четверть часа, говорят, Изольда Матвеевна. Торопимся как можем. Полный зал, говорите? Ну, пусть подготовят свои вопросы, обдумают еще раз. Займите чем-нибудь, вы же профессионал. В нашем деле без опозданий не бывает. Хорошо, договорились.
Остаток пути проехали молча. Северный рабочий городок встретил их хмурым небом, мрачной церковью на въезде и вороньем на одиноко стоящем дереве. Скользнув по птицам равнодушным взглядом, идеолог партии прикрыл глаза. Правильно, вороны же не электорат.
Стас не помнил, как выходил из иномарки, как поднимался по ступенькам Дворца культуры, как разделся, вышел на трибуну. Опомнился, увидев сотню пар глаз, направленных на него, услышал напряженную тишину, воцарившуюся в зале.
«Что ты можешь сказать этим людям, доктор? Сколько у тебя операций на сердце на сегодня? Какой процент осложнений? Зачем? Или расскажешь, как вести здоровый образ жизни? Не пить, не курить, двигаться, питаться соответствующе. Банальную санпросветработу провернешь, как в начале врачебной деятельности? Так и тут тебе не поверят, если увидят с сигаретой. Ты пришел их агитировать голосовать за будущего президента страны. Ты, мальчишка из Усолья, приехавший сорок лет назад в огромный город с одним-единственным чемоданчиком… Вообще, имеешь ли ты на это право?
Перед глазами внезапно появилось лицо вчерашней больной, он услышал ее голос:
– Ну, вот и все…
И провалился. В прошлое.

До перестройки – пятилетка
1980-й
Она танцевала в голубом свете, подняв вверх руки и скрестив их над головой – легкая, воздушная, тонюсенькая, медленно кренясь то в одну, то в другую сторону, словно тростинка на ветру. Казалось, свет проходил сквозь ее хрупкую плоть в легком халатике и нес к нему ее энергию, какую-то незнакомую гармонию. Он чувствовал и то, и другое и… наслаждался.
Наслаждался до тех пор, пока в ребра не уперся костлявый локоть соседа по общаге Богдана Гончаренко.
– Вставай, пан Станислав, пора ответ держать за все содеянное.
Только Богдаша величал его так – с ударением на втором слоге, утверждая, что именно так зовут его любимого польского писателя-фантаста Лема. Станислав. А «пан» – так, для понтов.
Реальность еще не успела обрушиться на него удушливой лекцией по Истории КПСС, а ноги сами выпрямились, словно это был безусловный рефлекс типа кашлевого или рвотного.
– Итак, Пермяков, напомните нам, – слегка гортанный баритон доцента кафедры бесцеремонно рассеял остатки миража с танцовщицей, а зрение кое-как сфокусировалось на роговой оправе лектора. – Кого критиковал Владимир Ильич в своей работе «Что такое «друзья народа» и как они воюют против социал-демократов»?
– Наверное, друзей народа и… это… критиковал…
Стас споткнулся, так как услышал себя со стороны и понял, что сморозил, в общем-то, глупость. К тому же различил разнокалиберный шепот, ползущий к нему едва ли не со всех концов аудитории: «Мнимых… мнимых… друзей народа…» Лектор – грузноватый лысеющий теоретик марксизма по фамилии Чугайнов – также его услышал и, снисходительно улыбнувшись, решил утопающему кинуть соломинку:
– Вот как, значит, «наверное»… А поуверенней? Может, вы перечислите этих самых… идеологов либерального народничества, так называемых «друзей народа»? Пофамильно, так сказать. Я вас внимательно выслушаю, впрочем, как и все присутствующие.
Шепот мгновенно превратился в монотонный шипящий гул, в котором невозможно было ничего разобрать. Спасибо Богдаше – молча раскрыл у себя на коленях конспект с обведенными в рамку фамилиями.
– Садитесь, Пермяков, – устало выдохнул лектор после того, как раскрасневшийся Стас сбивчиво начал считывать незнакомые фамилии. – Витаете неизвестно где, а потом отнимаете время. Повнимательней, пожалуйста. А мы продолжим…
Стас опустился на стул, пожал руку Гончаренко и нехотя раскрыл конспект. Работы вождя мирового пролетариата надо изучать, от них никуда не денешься, без их знания не станешь современным врачом, диалектически мыслящим специалистом, тем более – хирургом. Во всяком случае, именно так выразился на своей вступительной лекции ректор вуза Евгений Анатольевич Гинзбург, профессор, доктор наук. По его словам, не изучив наследие классиков марксизма, невозможно ориентироваться в сложном современном мире.
И хотя было совершенно неясно, каким образом знание фамилий так называемых друзей народа поможет ему ориентироваться в будущей работе хирурга, Стас привык верить преподавателям, тем более – достигшим заоблачных высот в медицинском научном мире. Так его учили.
Да, он уснул на лекции. Потому что с часу до трех ночи в областной клинической больнице стоял на операции. Не ассистировал, конечно, просто стоял и смотрел. Поступил больной с острой кишечной непроходимостью, начавшимся перитонитом…
Думал, упадет от увиденного, от нехватки кислорода и головокружения. Но как-то выстоял, выдержал! Потом, когда жадно курили на балконе в ночной прохладе, его один из хирургов даже похвалил за стойкость.
Еще бы, студент-первокурсник на операции в клинике! Где это видано! Обычно в клинику приходят на третьем, редко – на втором, а тут – первокурсник! Да еще – достоявший до конца операции. Невиданно!
Стас прислушался к тому, о чем говорил лектор.
– Владимиру Ильичу, когда он писал этот фундаментальный труд, было, как и некоторым из вас, кстати, – продолжал Чугайнов, выйдя из-за трибуны и вытянув по-ленински руку с растрепанной книжкой в зал. – Двадцать четыре года! Посмотрите, насколько несравненно политически зрелым и сформированным морально он выступает как автор… Какая озабоченность о будущем пролетарского движения чувствуется на этих страницах! А вы, друзья, что же? Экзамены собираетесь как-то сдавать?
– Да собираемся, собираемся, – зашептал, вздохнув, в своей привычной манере сидевший рядом Богдан, чтобы никто не слышал. – У меня, может, тоже озабоченность, только о своем будущем. Но, если я напишу об этом, кто меня напечатает? Скорее – поднимут на смех.
– А ты попробуй, вдруг случится чудо и напечатают, – борясь с сонливостью, посоветовал другу Стас. – Не боги горшки обжигают. Только надо писать не о своем будущем, а о будущем… страны в целом. Чтобы было интересно всем.
В течение оставшегося получаса он так ни слова и не записал. Потом была лекция по органической химии и семинар по физике. Назавтра светил зачет по английскому…
Кстати, об английском! К примеру, зачем ему он сдался, если за границу он не собирается, а вся зарубежная периодика есть в переводе! Даже если представить невозможное – что он станет всемирной знаменитостью и через много лет поедет куда-нибудь в Европу на международный симпозиум… Во-первых, там наверняка будут переводчики. Во-вторых, он все, чему его учили в вузе, к тому времени благополучно забудет.
И кто только составляет эти программы обучения!
Они с Богданом медленно брели по улице Ленина, направляясь к трамвайной остановке. Грохот трамваев, скрипы тормозов, снежное месиво под ногами – все это никак не отвлекало от разговора.
– Я знаю, почему в магазинах много чего не хватает, – как всегда, поучительно вещал Гончаренко. – Нет выбора, одежда одинаково серая.
– Хочешь разнообразия – иди на толчок, – посоветовал Стас. – покупай джинсы, зонтики, дипломаты, пласты французские… Что там еще? Туфли из крокодиловой кожи.
Богдан презрительно фыркнул:
– Если бы все решалось так просто. И политически все так же серо. Нужна многопартийность. Как в Америке, две партии – республиканцы и демократы… И уже много-много лет!
Заметив толпу у книжного магазина, Пермяков схватил друга за рукав:
– Погоди ты со своими республиканцами. Глянь, опять Майн Рида выбросили! Нужную книгу днем с огнем не сыщешь! Разве что в библиотеке замусоленную, из которой страницы вываливаются. Или стой огромную очередь, и то – по одной в руки! Либо себе, либо на подарок. Третьего не дано… Иначе…
Богдан не дал ему договорить, неожиданно схватив его за рукав:
– Двенадцатый подкатывает, совсем пустой, побежали.
Им повезло: в трамвае удалось усесться у окна. Вагон дернулся, Стас сразу же закрыл глаза и попытался вспомнить хрупкую фигурку в голубом свете, которую видел на дежурстве. Попытался, но не смог. В памяти всплывали то окровавленные салфетки, то зажимы… И узлы, узлы, узлы… Словно вся хирургия состояла из шелковых и кетгутовых нитей, которые требовалось непрерывно вязать, вязать…
Как обмолвился один из хирургов во время перекура, на его этапе главное – выдержать, не бросить, проверить – годишься ли. Все остальное – потом.
После перекура пили крепкий чай в ординаторской. С сушками и кексом. Уставшие хирурги неистощимы на всякие приколы. На тумбочке стоял небольшой телевизор, приглушенно транслировался футбольный матч «Шахтер – Терек». Кто-то смотрел, кто-то обжигался чаем, кто-то корпел над историями болезней.
Комментатор Николай Озеров выдал очередную тираду… что-то типа: «Непроизвольным движением игрок Терека послал мяч на несколько сантиметров правее штанги…» Просматривавший в это время на негатоскопе снимки травмированной конечности своего больного молодой ординатор Николай Пылинкин оглянулся, кашлянул и, подняв вверх указательный палец, продекламировал:
– Коллеги! Здесь среди нас есть студенты, поэтому смолчать в данной ситуации, считаю, преступно. – Все замерли, а анестезиолог Лев Аркадьевич Красноштейн даже застыл с куском кекса у рта. – Так вот, непроизвольным может быть только акт дефекации.
– Ну, ты, Борисыч, всегда был мастер по части… аппетит человеку испортить, – под всеобщий хохот анестезиолог отложил кекс в сторону и поморщился. – От тебя разве что-то приятное услышишь!
– А что, – не унимался Пылинкин. – При всем уважении к Озерову, считаю, выражаться надо правильно. Разве не так? И воспитывать в себе это качество с юных студенческих лет.
Потом хохмили еще долго. А фраза про непроизвольный акт почему-то засела у Стаса в памяти.
Вообще, между операциями хирурги казались ему какими-то… наивными и незащищенными, что ли. Говорили о всякой житейской ерунде – где приобрести рулон обоев, на прихожую не хватает, или как поливать фиалку на окне, чтобы не загнила.
И это были люди, ежедневно оперирующие, спасающие жизни! Как-то не клеилось в голове, не стыковалось одно с другим. Стас все ждал, что вот сейчас начнутся сугубо профессиональные выражения, а вместо них – бытовуха, рутина… Где достать дефицит, как дожить до получки…
Хотя были и профессиональные термины. Их на него обрушилось в первое же дежурство больше чем достаточно: «репозиция», «иммобилизация», «лапароцентез»… Он даже попытался записывать, чтобы на досуге посидеть в библиотеке, подучить, но потом понял, что узнавать значение слов надо сразу же, не выходя из операционной. «Ковать железо, не отходя от кассы».
Однажды к нему на диван подсел Пылинкин и неожиданно спросил:
– У тебя конструктор был в детстве?
– Вообще-то, нет, – честно признался Стас. – Не имел такого пристрастия. А что?
– Плохо, – развел руками хирург. Потом снял очки и начал протирать их полой халата. – Может, ты по дереву вырезаешь или из глины… это… ваяешь? Или чинишь дома все подряд – от часов до электродрели.
– Это вы к чему? – насторожился Стас, удивившись, как могут очки изменять внешность. Без них перед ним сидел словно другой человек.
– К тому, что хирурги много, очень много делают руками. Порой – на ощупь. Мастерят, короче. Клепают, если хочешь, – хирург водрузил очки на нос, став прежним Пылинкиным. – Должна быть страсть, если ты к этому привык с детства, быстро пойдешь в гору, а если нет… Представь, родители занимаются своим делом, а их чадо пыхтит над конструктором… часами! Знакомая ситуация, согласись!
– Соглашусь, – кивнул студент, поняв, наконец, куда клонит старший коллега. – Только не было у меня в детстве конструктора.
– Это не важно, я ситуацию обрисовываю в принципе. Здесь может получиться хирург. Может, и инженер, конечно, это уж – как повезет.
– А из меня, значит… ну-ну… – обидчиво начал Стас, но Пылинкин положил ему руку на плечо:
– Не будем торопиться с выводами. В жизни бывает по-всякому. Я тебе привел это в качестве сравнения, чтобы ты лишний раз сориентировался… для себя. Руки и еще раз руки, запомни. Старайся узнавать ими на ощупь. Попроси кого-нибудь сложить в мешок незнакомые тебе вещи, пусть подыщут оригинальное что-то. А ты ощупывай их, называй вслух, потом доставай.
Почему-то вспомнилось детство. Там в мешках в основном была картошка, которую не требовалось узнавать на ощупь – овощ, он и есть овощ. Ее требовалось периодически чистить. Перед этим, разумеется, сполоснув под умывальником. И свеклу, и морковь…
Еще вспомнилась школа, из которой его выгнали в восьмом классе за соответствующее поведение. Вернее – школьные задворки, куда пацаны ходили выяснять, кто есть кто в этой жизни. Возвращались потом с синяками, недосчитываясь зубов и пуговиц.
Стас недосчитывался, возможно, чаще других, но нисколько не жалел об этом. За что, собственно, и поплатился отчислением. Удивительно, как удалось еще аттестат зрелости получить… Кажется – все вчера было.
Наверное, воспоминания отразились на лице, так как Пылинкин ободряюще подмигнул:
– Выше нос, коллега! Все впереди, то ли еще будет!
В расстроенных чувствах он вышел в коридор и увидел ее, танцующую, порхающую. Кажется, ее звали Людочка, она работала на втором посту торакального[2 - Отделение грудной хирургии.] отделения. Видимо, он вышел достаточно неслышно, так как девушка продолжала танцевать, находясь к нему спиной. По коридору струился голубой свет, Стас невольно залюбовался девичьим силуэтом, точеной фигуркой в халатике. Увиденное было настолько неожиданным здесь, в коридоре областной клинической больницы, посреди ночи, что какое-то время студент стоял раскрыв рот.
Может, она параллельно училась в балетной школе, для репетиций другого времени не было. Или просто настроение хорошее у девушки – такое, что захотелось потанцевать.
Это посреди ночи-то!
Неожиданно дверь ординаторской шумно отворилась, кто-то из хирургов направлялся в реанимацию посмотреть прооперированного накануне больного, и видение исчезло, юркнуло в процедурный кабинет. Никто ничего не заметил. Кроме Стаса.
Всю оставшуюся ночь он проворочался на жесткой кушетке, твердо решив утром подойти к Людочке и завязать знакомство. Однако не подошел, не завязал, поскольку проспал, едва успев на лекцию по Истории КПСС. Почему-то хирурги решили, что будить юного коллегу не стоит, здоровый сон важнее.

Идеологическая взбучка
Корпуса мединститута разбросаны по Перми, как вещи в жутко захламленной комнате. Главный, теоретический, морфологический…
Расписание занятий составлено так, что времени доехать из одного корпуса в другой – впритык. Не говоря о том, чтобы где-то нормально перекусить. Как будто студенты не люди и еда им ни к чему.
И начинается: пирожки, бутерброды – сухомятка, короче. О роли хеликобактера в развитии гастритов и язвенной болезни в начале восьмидесятых ничего известно не было, и заболевания развивались просто от нарушения диеты. В среднем каждый второй студент, окончивший мединститут, имел характерный букет желудочно-кишечных проблем.
– Творог будешь? – поинтересовался Богдан.
– Пока не решил, – уклончиво ответил Стас.
К этому времени они медленно двигались в очереди студенческой столовой, глотая слюну и прикидывая, на что хватит наличности, а на что можно только посмотреть. Стипендия – сорок рублей, на нее особо не разгуляешься. Многие подрабатывали, кому-то помогали родители. Были и студенты совсем иного уровня обеспечения, например, грузин Авто Циклаури. Но о нем – чуть позже.
– Творог – это хорошо, это кальций, – пробубнил Стас, принюхиваясь к салату из огурцов и помидоров. – Это кости, зубы, волосы, ногти… Если кальция мало в костях – начинается остеопороз. Частые переломы, из них особенно опасен перелом шейки бедра.
– И откуда ты все это знаешь?
– Сам себе удивляюсь! – пожал плечами Стас, едва они уселись за столик. Потом лукаво подмигнул Богдану: – Кстати, как женщина женщине, скажу – особенно проблема остеопороза актуальна в постменопаузе.
– Что такое постме… менонопауза?
– А я знаю?!
И Богдан, и многие из группы привыкли к периодическим медицинским «закидонам» Стаса, смотрели на это как на простой выпендреж начитанного мальчика из медицинской семьи. Никто не верил, что родители мальчика – простые работяги из Усолья, не имевшие к медицине никакого отношения, а сам он в школе перебивался с тройки на двойку, дрался, бил стекла и прогуливал уроки, не питая к чтению медицинской литературы ровным счетом никакого рвения.
– Меня в восьмом даже из школы выперли, – аргументировал он как мог, – правда, потом мне удалось восстановиться. Это дела давно минувших дней, преданья старины глубокой.
– Зачем тогда поступил в медицинский вуз? – резонно поинтересовался Яшка Блюмкин, оказавшись как-то со Стасом в троллейбусе. – Есть секции бокса, дзюдо или самбо, где все твои данные очень пригодились бы, помогли…
– Бокс, и только бокс, – шутя, уточнил Пермяков, проведя в воздухе комбинацию из нескольких свингов и одного апперкота воображаемому противнику. – Я о нем мечтал с детства. Но… не боксом единым жив человек, есть и другие занятия. Хирургия, например.
Народа в троллейбусе было немного, и никто не обратил внимания на махающего руками студента.
– Ав армию не было желания пойти? – продолжал интересоваться Блюмкин, глядя за окно на здание ЦУМа и оживленный Комсомольский проспект. – Там адреналин требуется о-го-го!
– Честно признаться, нет, а что?
Сами того не ожидая, они вдруг начали спорить о долге, который следовало непременно отдать Родине. Стас жестикулировал, недоумевая, почему обязательно отдавать его в виде службы в Вооруженных силах, а не стоя у операционного стола, к примеру. Эти занятия были для него равнозначны.
В пылу спора оба не заметили, как к ним притиснулся крепенький мужичок в сером пальто и таком же сером берете. Троллейбус к тому времени заполнился прилично.
– Ребятки, а вас били когда-нибудь? – неожиданно поинтересовался «серый». – Только честно.
– А какое это имеет отношение к тому, о чем мы говорим, – искренне удивился Стас, не почуяв никакой опасности. – К тому же мы не с вами разговариваем. Что вы встреваете?
– Ну, а все-таки, отвечайте, когда вас спрашивают, – продолжал настаивать мужичок на своем. – Били или нет?
Зеленые глаза «серого» округлились и, казалось, приклеились к вискам Стаса подобно двум электродам с импульсными токами, начав то и дело подергивать его мимическую мускулатуру. Обращался мужичок как бы к обоим, а глядел почему-то на него одного. Яков начал знаками показывать Стасу, что как-то надо сматываться, но тот словно не замечал намеков однокурсника, продолжая опасный диалог.
– Ну, допустим, били, – признался Пермяков, опустив глаза, – и не раз. А вам-то какое дело?
– Видимо, недостаточно, – констатировал «серый», оказавшийся на редкость крепким и пронырливым. Как ни пытался студент отодвинуться от него, ничего не получалось. – У меня такие, как ты, уклонисты, живенько забывали о подобном свободомыслии. Ишь, что удумал! Заруби себе на носу, молодой, это не тебе решать, каким способом отдавать долг. Ты пока никто в этой жизни! И звать тебя никак!
Извернувшись, мужичок как-то умудрился притянуть значительно отодвинувшегося Якова. Естественно, тот попытался сопротивляться, но ничего не мог противопоставить мертвой хватке «серого».
– Аккуратней! – возмущался парень. – В чем дело?!
– Тихо, мальчуганы, не рыпаться, – вцепившись студентам в локти, словно клещами, начал в приказном тоне мужичок, – я хотел бы знать ваши фамилии, адреса, в каком институте учитесь, номер группы и курс. Быстро!
– Ав носу тебе не надо поковырять, дядя? – не обращая никакого внимания на предупреждающие взгляды Блюмкина, выпалил Стас.
– Так, все, к выходу, – «серому» удалось развернуть обоих парней. Пассажиры испуганно расступались, освобождая проход. – Ты у меня сейчас сначала на пятнадцать суток сядешь. А потом еще в Афган загремишь, где сполна свой долг отдашь, как миленький.
– Дядя, отпусти по-хорошему, – предупредил Стас, оказавшись на остановке и оглядевшись. – А то мы и огорчить можем.
– Стасеныш, прекрати, – взмолился Блюмкин, готовый к тому времени на коленях умолять «серого» о помиловании. – Не лезь на рожон, прошу.
– Стасеныш, значит, Стас? Ну-ну, запомним. Не советую дергаться, – предупредил мужичок, без труда увлекая студентов в переулок. – Для таких холуев, как вы, у меня найдется пара спецприемов на выключение. Вырублю в два счета.
Стасу приходилось бывать в подобной ситуации, когда отец отметеленного им пацана вел его так же за локоть к родителям. Правда, тогда он не осмелился, а сейчас…
– Так, может, проверим приемчики?
Выгадав момент, он резко лягнул «серого» каблуком в колено. И, кажется, попал, куда хотел – в чашечку. Подтверждением попадания было ослабление хватки и судорожный всхрап.
– Беги, Блюм!
Развернувшись, Стас разглядел гримасу скрюченного мужичка и почти без замаха с левой от души «встряпал» в разрез. Изо рта мужичка при этом что-то вылетело.
«Уж не капа ли?» – автоматически пришла в голову первая боксерская мысль. Но вскоре Стас разглядел на земле вставную челюсть с вереницей зубов.
– Тебе бы, дядя, мелко измельченные вареные овощи жевать с осторожностью, – посоветовал напоследок скрюченному мужичку Пермяков, направляясь вслед за Блюмкиным, – а не за студентами-уклонистами по троллейбусам мотаться. Хорек сутулый!
Пятка потом болела какое-то время.
Никаких последствий для студентов данный инцидент не имел, хотя готовы парни были ко всему, вплоть до отчисления из вуза. Завидев кого-нибудь подозрительного в коридоре деканата или общаги, тут же выскакивали на лестницу и меняли этаж.
На чашке весов – зачет по английскому.
От сессии до сессии живут студенты весело, а сессия – всего два раза в год. Одним из постоянных отрицательных ощущений для Стаса в студенчестве являлась сонливость, которую надо то и дело преодолевать, и чувство голода, а из положительных – естественно, утоление последнего и глубокий качественный сон.
Выйдя из столовой, Стас потянулся:
– Все не так уж и плохо…
– А то! – хмыкнул Богдан, двигаясь следом. – Жизнь-то налаживается!
В следующий момент перед ними затормозила «Волга» с шашечками на дверцах, из-за опущенного стекла улыбнулась давно не бритая физиономия:
– Привет, парни, куда направляемся?
– Автандил Мамиевич, приятно-та как! – притворно обрадовался Стас. – Какими судьбами? На физику направляешься небось? Жажда знаний замучила?
– Ага, изнемогаю… Садитесь, подвезу, – Авто кивнул на задние сиденья. – Так и быть, заскочу на физику, хотя еще минуту назад это в мои планы не входило.
Если все студенты-медики в анкете при поступлении бесхитростно писали, что хотят лечить людей, кто-то – быть хирургом, кто-то педиатром, кто-то – акушером-гинекологом, то Автандил Циклаури заявил на первом же капустнике, что хочет стать главным врачом, и никем другим. И, забегая вперед, отметим, что дальнейшее его поведение соответствовало выбранному курсу, он не спеша двигался к намеченной цели. В течение семестра семинары и практические занятия посещал через одно, на лекции не ходил вовсе. За неделю до сессии из Сухуми приезжала его мама, навещала деканат, и… Автандил странным образом ликвидировал все задолженности, сдавал зачеты. В самый последний момент выходил в сессию и сдавал ее вполне «удовлетворительно».
Стас слышал, что не он такой один в вузе, что у ректора существует засекреченный список. До поступления в вуз он считал, что в медицине такое невозможно в принципе, но факт оставался фактом. Именовался сей факт Автандилом Мамиевичем.
Правда, сколько веревочке ни виться… Уверенно следовавший надежным фарватером фрегат Циклаури на четвертом курсе неожиданно налетел на риф под названием «Военная кафедра». Ни приезд мамочки, ни подключение других связей местной грузинской диаспоры – ничего не помогло. Авто был безжалостно оставлен на второй год. Такая вот печальная история.
Но все это – впереди, а пока Авто поинтересовался у однокурсников, усевшихся на задние сиденья:
– Какая хоть тема по физике?
– Электромагнитная индукция, – проинформировал Богдан.
– Ой, блин, это же учить надо! Вот невезуха-то! А меня в «Хрустале» сейчас ждут… У брата Гиви сын родился позавчера. Племянник мой! Почти четыре кило! Представляете?
«Хрусталем» они между собой звали самый популярный среди пермских студентов ресторан «Горный хрусталь».
– Как нарекли? – вяло спросил Богдан.
– Кохабер, – гордо отрапортовал жмурившийся от солнца Авто. – Ожидают пятьдесят гостей, может, даже больше. Кстати, почему бы и вам не пойти? Приглашаю!
– Да кто мы такие, Авто? – отмахнулся Стас, припоминая свою стычку с «серым» мужичком в троллейбусе. – Мы никто, и звать нас никак. Будут небось сплошь знаменитости навроде Пугачевой, Ротару или Кобзона…
– Лещенко, Магомаева не забыли, надеюсь, – вставил Богдан.
Стас улыбнулся. Так вышло, что к своим восемнадцати годам он ни разу не встречался близко с представителями кавказской национальности. Не доводилось. В Усолье их не было, не приживались как-то. Насаждаемые в детстве стереотипы не то чтобы рушились – становились какими-то надуманными, смехотворными.
– Какие знаменитости, вы о чем? Вы – мои новые друзья, – принялся терпеливо разъяснять Автандил. – И вас приглашаю я. Ресторан «Горный хрусталь», начало в пять, сегодня… Слушай, где ты еще настоящий сациви попробуешь, а? А хинкали, хачапури, а? Про «Киндзмараули» я вообще молчу. Ой, не обижай, а!
Авто так аппетитно целовал, причмокивая, кончики своих пальцев, что сытые Стас с Богданом проглотили слюну и переглянулись. Обидеть однокурсника не входило в их планы. Но принять его приглашение означало не подготовиться к зачету по английскому, к тому же после дежурства у Стаса слипались глаза, и, если бы не раскатисто-гортанный голос однокурсника, он давно бы уснул на заднем сиденье.
– Вы извинитесь за меня перед физиком, – доверительно попросил Авто, глядя на часы. – Никак не успеваю. Сейчас вас в теорку заброшу, а потом в «Хрусталь». Короче, в пять жду обоих, как договорились.
– Мы разве договорились? – растерянно спросил Богдан, когда такси с однокурсником, высадив их у корпуса теоретических дисциплин, затерялось в потоке транспорта. – Что-то я не понял.
– Похоже, до… договорились, – растерянно протянул Стас.
– Ты вообще спишь, – раздраженно схватил его друг за рукав. – Как ты можешь о чем-то договариваться? У тебя мама из Сухуми перед сессией не приедет и тебя не отмажет! И ты не хочешь быть в будущем главврачом. Разницу улавливаешь?
Неожиданный порыв ветра распахнул полы его незастегнутой куртки, но Гончаренко этого даже не заметил.
– Насчет главврача надо подумать. Что касается остального… Понимаешь, у человека радость: племяш родился. Вот у тебя есть племянники? – Заметив, как Богдан мотнул отрицательно головой, он продолжил: – И у меня нет. А у него есть… второй день как. И он этой радостью хочет с нами поделиться, сечешь? Вполне искренне. Обидится, если не придем, не разделим. Я бы точно обиделся.
– Да разделим мы ее, разделим… Все будет чики-пуки. Представим весы. На одной чашке, значит, его неразделенная радость, бьющая через край, на другой – зачет по английскому. Как считаешь, что перетянет? И равноценные ли это грузы?
Богдан продолжал что-то раздраженно говорить, аргументируя и жестикулируя, но Стас его уже не слышал, так как они вошли в двери и их подхватил студенческий поток, а в нем главное – не прозевать отворот сначала в раздевалку, потом – в свою аудиторию.

Дождаться варьете
Сациви оказалось обыкновенной жареной курицей, нашпигованной специями. Безумно аппетитной. Вначале Стас не на шутку комплексовал по поводу того, что не умеет пользоваться одновременно ножом и вилкой. Однако после двух фужеров «Киндзмараули» ему стало совершенно все равно, что про него подумают многочисленные гости.
Кстати, они ему понравились – достаточно простые и приветливые люди, а некоторые из стройных грузинок даже кокетливо улыбались совсем еще юным студентам. Правда, сопровождавшие их усатые джигиты тут же подобные попытки пресекали, что весьма забавляло Стаса.
– Да не ругайся ты, генацвале, – негромко, чтобы только Богдан слышал, бубнил он, – не трону я твою Сулико. Здесь кроме нее хватает экспонатиков. Есть на кого глаз положить.
– Уж лучше не класть, – понимающе твердил Гончаренко, уплетая курицу за обе щеки. – Так спокойней. Это не входит в нашу программу-минимум, не забывай.
– Боишься, вспыхнет межнациональный конфликт? В отдельно взятой Перми? Если вспыхнет – точно зачет по английскому провалим.
– Мы в любом случае его провалим, – проворчал с набитым ртом Богдан. – Не сомневайся, по твоей вине!
– Тебя сюда не на аркане тащили! – напомнил ему Стас.
От прямолинейности друга Гончаренко слегка оторопел и даже на несколько секунд перестал жевать.
– Ага, я буду зубрить, а ты бесплатно грузинское вино хлестать и с горными козочками танцевать! Это не по правилам!
– Тогда сиди и помалкивай, – Стас легонько стукнул кулаком по столу. – И не порти чудесный вечер. А еще лучше иди и танцуй… С любой из этих козочек. Что тебе мешает? Радуйся жизни, короче.
Зал ресторана был полностью снят под торжество. Ансамбль переливчато переходил с одной грузинской мелодии на другую. Больше всех Стаса удивил тамада. Он мог несколько минут произносить очередной тост по-грузински, но, когда наступал черед «русской транскрипции», выдавал коротко:
– За нашего маленького Гоберидзе!
Возможно, он планировал что-то сказать еще, но ему не давали, звенели фужеры, звучали гортанные выкрики, пиршество разгоралось.
Поначалу сидевший в напряжении Богдан под действием вина вскоре обмяк и начал периодически при появлении на горизонте той или иной привлекательной особы толкать Стаса по привычке локтем в бок. Алкоголь смял, казалось, и языковой барьер однокурсника, в его речи все более начали проскакивать обороты на родной мове:
– Подивися, як тебе этот бутон, а? Гарна дивчина! Скильки достоинств! Через три людини вправо от Авто, вважай скоринге! Все при ней, чики-пуки… Да не туди дивишься! А, що з тобою говорити!
В ушах стояла непередаваемая какофония, органично выглядевшая где-нибудь на фоне горного пейзажа, но… чтобы в центре Перми! Такого Стас представить себе не мог. И вот из самых глубин этой какофонии, словно из горного ущелья, до него донеслось:
– А сейчас Авто хочет представить нам своих русских друзей, это студенты-медики Станислав и Богдан… Вместе с Автандилом они постигают азы медицинской науки, и, кто знает, может, перед нами…
Друг по привычке воткнул локоть Стасу в ребра:
– С тебя тост! Ты завсегда вмив красиво говорити. Не опозорь вуз, коллега!
– Угу, – поперхнувшись от неожиданности, хрипло ответил Стас. – По части женщин – я, по части красиво говорить – я. Я везде как затычка. А ты у нас по какой части? Может, пора брать ответственность на себя?
Тамада тем временем продолжал:
– …будущие Боткины, Пироговы, Парацельсы… Попросим их сказать пару слов по поводу рождения нашего маленького Гоберидзе.
Стас почувствовал, как между лопаток вниз словно скатываются несколько капель холодного шампанского. Кто их ему туда плеснул, спрашивается? Незнакомые руки наполнили его фужер, он взял его, поднялся, еще не представляя, что будет говорить…
– Дорогие родители! Теперь частичка вас обоих существует как бы… отдельно от вас…
Тамада начал переводить сказанное, а Стас перевел дух, почувствовав, как во рту пересохло. Но глоток сделать было нельзя – тост не закончен!
– Теперь у вас есть судья построже, чем мнение окружающих…
Во вторую паузу до него донесся шепот Богдана:
– Кончай трепаться, Андроников!
– Теперь каждый из вас может сказать: «Всё, что не смог сделать я в этой жизни, может быть сделано моим сыном».
В затравленном взгляде Богдана он без труда прочитал: «Да закончишь ты когда-нибудь или нет?!»
– Поздравляю вас с рождением первенца, с новыми заботами и новыми радостями! С пополнением славного семейства!
То, что случилось после перевода тамады, едва не снесло его с ног. Под гром аплодисментов с ним хотели не только чокнуться, но и пожать его «настоящую мужскую руку». Горячие джигиты вскакивали с мест и направлялись к нему с разных концов стола, считая это делом чести. А грузинки смотрели во все глаза, не отрываясь.
Когда все более-менее устаканилось, Богдан шепнул:
– Посля того, що я тут уразумив, бачу, кого предлагать в комсорги группы. А может, и усего потока. Как у нас гутарят, початок е, кинец будэ!
– Только попробуй! Я тебе дам – и конец, и початок… Скажу, что это ты мне тост придумал и на бумажке записал. Даже бумажку приготовлю, не сомневайся.
– Да попробую я, попробую! – улыбаясь, цедил сквозь зубы однокурсник. – Колись, ты готовилси, да? Ить готовилси?
– Когда готовиться-то? – Стас повернулся к другу. – Сам посуди: Авто пригласил нас в такси. Потом была физика, потом времени впритык, только переодеться… В общагу заскочили, то, сё… Некогда!
– И то верно. Ничего не понимаю. Когда успив?
В самый разгар праздника к ним подошел Циклаури, обнял за плечи:
– Ну как, парни? Нравится? Как кухня? Как вино? Может, что-то не так? Какие-то пожелания? Говорите, не стесняйтесь. Кстати, Стас, спасибо! Очень порадовал. Я в долгу не останусь. Ты знаешь.
– Что ты, Авто! Какой долг! – округлил глаза Пермяков. – Я просто радуюсь вместе с вами.
– Все чудово, Авто, кухня, гости, хозяева… все – по выщому класу, спасиби, – начал издалека Богдан. – Ми пиде-мо, а то треба готуватися.
– Готовиться? – Авто в недоумении почесал свою трехдневную щетину. – К чему готовиться? Ты шутишь?
– К зачету по английскому, – пояснил с оттенком обреченности Стас.
– Уйдете – и пропустите самое интересное! – предупредил однокурсник.
– Как? – вяло поинтересовался Пермяков. – Разве еще не все? Я думал, программа заканчивается… И что нас ждет впереди?
– Варьете! – сообщил небритый однокурсник и загадочно подмигнул. – Очень рекомендую, друзья! Не пожалеете. Такого вы еще не видели!
Услышав неожиданное слово, парни насторожились. Однако Циклаури больше ничего не сказал, направился дальше.
– В таком случае, могу себе позволить заплыв в тихую гавань, – Стас поднялся, поправив галстук, – где меня уже заждались.
У Гончаренко в эту минуту рот был забит салатом, поэтому никак отреагировать он не смог. Не успел. Когда прожевал, было уже поздно. Стас направлялся к самой симпатичной грузинке вечера – знойной брюнетке по имени Маринэ.
«Ну и что, что она с другом… Или с женихом, неважно, подумаешь, – стучало в его разгоряченном мозгу. – Если не хочет со мной танцевать, пусть сама об этом скажет. Иначе – зачем тогда весь вечер на меня пялиться?! У меня сердце тоже… не камень!»
– Разрешите вас пригласить?
Несколько пар глаз тут же впились в наглого студентишку, а ухажер Маринэ, чем-то напоминающий Остапа Бендера из «Золотого теленка» в исполнении Сергея Юрского, даже вскочил со своего места:
– У нас сначала принято спрашивать разрешение у мужчины!
– А мне почему-то больше нравятся женщины, – невозмутимо отреагировал Стас, рука которого в этот момент уже страстно сжимала элегантную кисть грузинки. – Так как, сударыня, вы согласны?
– Пожалуй, да, – ответила девушка на чистейшем русском, поднимаясь. Своему ухажеру она бросила напоследок пару резких слов по-грузински.
За время танца Стас несколько раз встречался глазами с Богданом, на которого было жалко смотреть. Однокурсник уже предвкушал, какие проблемы их ждут по окончании вечера, как их будут бить и что при этом сломают; возможно, успел прикинуть – сколько дней учебы придется пропустить по справке. А может, даже уйти в академотпуск.
Уловил Пермяков и суету в стане горячих джигитов: Автандил отчаянно жестикулировал, что-то возбужденно объясняя ухажеру Маринэ. Самое странное, что Стасу было абсолютно все равно, какие последствия будет иметь его поступок. В его объятиях трепетало тело настоящей женщины, он впервые чувствовал это и наслаждался, забыв обо всем.
Игра однозначно стоила свеч.
– Ти разумиешь, що наробив?! – прошипел Богдан, едва Стас вернулся после танца, проводив партнершу. – Як до дому поидемо?
– Если бы ты похвалил меня, как мужик мужика, мне бы было приятно. А ты несешь то, что я и без тебя знаю, ты становишься предсказуем!
– Я, може, и предсказуем, – затараторил Гончаренко так, что стало слышно окружающим. – А ти – типовий бабий, розумиеш не тим мисцем, яким треба миркувати! Мало того, шо ты пригласив, не запитавши дозволу… у ейного молодого хлопця, так ты ишо и ответил ему… провокуюче. Вин розгнивався!
– Как разгневался, так и успокоится, – сквозь зубы ответил Стас, не отрывая глаз от Маринэ. – А сам не успокоится, так мы поможем. Не забывай, мы в РСФСР, а не в Грузии! Еще вопросы?
Услышав ответ, Богдан замолк на какое-то время, словно выпал в осадок. Пермяков, кажется, на время забыл о нем.
Один танец следовал за другим, пустые винные бутылки на столах исчезали, вместо них появлялись наполненные. В голове Стаса кружились лица, платья, зажигательные мелодии, в какой-то момент ему показалось, что он начал понимать гортанную импульсивную речь, и даже сам стал немного изъясняться… Самую малость.
Но это было лишь до тех пор, пока не объявили варьете.
Когда объявили, он понял, что все предыдущие номера – лишь подготовка, прелюдия. К этому!
Он увидел ее. Только теперь без халатика, в серебристом бирюзовом купальнике и с диадемой на голове. Она танцевала тот самый танец, который репетировала ночью в хирургической клинике.
Только лучше, ярче, страстней. Это было что-то! Неповторимо!
Богдан, кажется, начал делиться впечатлением, но Стас словно частично оглох, до него не доходил смысл сказанного однокурсником. Он слышал голос, но не понимал ни слова, весь будучи там, на сцене, где творилось невообразимое. Точеная фигурка выделывала такое, что мужчины повскакивали с мест, забыв на какое-то время о своих спутницах.
Надо ли говорить, что грузинка была начисто вытеснена из студенческого сознания новым образом. Он больше не посмотрел на ту сторону стола за весь оставшийся вечер ни разу.
Танец страсти внезапно кончился. Как показалось Стасу, непростительно рано. Словно у не совсем вышедшего из наркоза больного после операции вдруг выдернули из трахеи дыхательную трубку. Он начал задыхаться! Ему требовалось продолжение! Дайте парню кислород!
Огненная Люси – именно так представил танцовщицу конферансье – сделала несколько танцевальных па на бис. Ее засыпали цветами, Стас увидел, как один из гостей упал на одно колено и начал в чем-то признаваться. Впрочем, догадаться было не трудно – в чем именно.
Вдруг он обнаружил, что и сам стоит в шаговой доступности от Люси, вернее, Людочки-медсестры, и смотрит не отрываясь на нее. Самым парадоксальным и необъяснимым было то, что и она, стоя с охапкой цветов на сцене, смотрела на него. Они смотрели друг на друга. Все остальные гости исчезли, растворились, оставив только Стаса и ее. На сцене.

Прогулка по ночной Перми
– Извини, я видел, как ты танцевала ночью в клинике.
– Что? Ты подсматривал?
– Зачем подсматривал? – скопировал он разговорную манеру Циклаури. – Просто залюбовался. Ночью вышел из ординаторской, а в коридоре ты, такая вся…
– Какая? Ну, договаривай!
– Стройная, даже худенькая… В голубом свете.
Они шли по вечернему городу, он нес две ее сумки, а она – самый красивый из подаренных букетов. Остальные цветы пришлось оставить в ресторане. Авто, которому ценой неимоверных усилий удалось потушить разгорающийся конфликт, предлагал заказать такси, но Людочка отказалась.
На такси, в конце концов, уехал Богдан.
– Что ты ночью делал в областной больнице?
– Дежурил, ассистировал на операциях…
– Так уж и ассистировал? – она остановилась и, недоверчиво прищурившись, взглянула на него. Ему захотелось ущипнуть себя: не снится ли происходящее, как сегодня утром на лекции по Истории КПСС. – Ты еще такой молодой, а уже ассистируешь?
– Я студент, еще почти ничего не умею… но учусь. Я обязательно научусь. А ты, значит, работаешь и танцуешь? Слушай, расскажи о себе, а…
Она шла рядом, и он готов был прыгать и орать на всю улицу Крупской, что это не сон! Во сне не запрыгаешь и не заорешь! Не получится.
Да что там улица Крупской! На всю Пермь хотелось!
– Живу с мамой и младшей сестренкой. Сестренка еще школьница, а у мамы порок сердца, она на второй группе инвалидности. Мне приходится их кормить, кто-то должен зарабатывать. Когда-то в детстве мечтала стать врачом, но в институт не прошла по конкурсу, решила, что сначала неплохо окончить медучилище.
– Да, девчонкам поступить в институт сложней, – он чуть приотстал и стал незаметно коситься на ее ножки. Она не замечала этого, так как была увлечена разговором. – Слушай, а почему твою маму не прооперируют?
– У нее какое-то нарушение ритма. В общем, шансов на успех очень мало. К тому же надо оперироваться в Свердловске или в Горьком… Я подходила к завотделением, но… он ничем помочь не может. Везде очереди. Таких с пороками – знаешь, сколько!
– Догадываюсь, – он решил сменить тему, но вскоре пожалел об этом. – Ты еще и танцуешь. Об этом тоже мечтала с детства?
– О чем? – насторожилась она.
– О танцах, – растерялся Стас.
– Танцы, это… – она посмотрела по сторонам, будто подыскивая, с чем бы ей сравнить свое увлечение танцами. – Танцы… так, для самоуспокоения. Когда настроение паршивое, когда никого не хочешь видеть, когда выть хочется. Тогда – самое время танцевать. Что еще остается?
От ее былой увлеченности разговором не осталось и следа. В голосе появилась раздражительность. Он-то думал, что с танцами могут быть связаны лишь приятные воспоминания, но, похоже, ошибался.
– И часто тебе… выть хочется?
– Вот мы и пришли! – вздохнула Людочка с облегчением. – Спасибо, что проводил.
Стас не успел опомниться, как она изловчилась забрать у него сумки и торопливо направилась к подъезду, возле которого они неожиданно оказались.
– Спешишь домой? – он неуклюже развел руками, словно пытаясь найти потерянное равновесие. – Даже не поговорим?
– Уже поговорили. Маме надо укол делать, сестренку спать укладывать. Ее, если не уложишь вовремя, завтра не разбудишь в школу. Еще раз спасибо, что проводил. В клинике встретимся и поговорим, если… будет время. Пока! Спокойной ночи.
Она послала ему воздушный поцелуй, это получилось как-то кокетливо, по-киношному, в ответ он успел только сказать «пока». В следующую секунду дверь хлопнула, и девушка исчезла.
«А на что ты рассчитывал на первом свидании, Ромео? Понятно, что на большее, но его, этого свидания, могло вообще не быть! Поддайся ты уговорам Богдана, и – никакого ресторана, никакого варьете… Так бы и продолжала сниться на лекциях, не более того».
Рассуждая сам с собой, он покачивался в полупустом троллейбусе. Скорее всего, Богдан всем в общаге растреплет об увлечении Стаса. Полезут с расспросами, подколами, шутками… И пусть! И черт с ними! В конце концов, по-другому не бывает. Здесь главное – не обращать внимания, посплетничают – и прекратят.

Кафедра, которую не объехать
Медицинский вуз – череда удивлений и разочарований.
Чего больше, чего меньше – говорить пока рано. К примеру, анатомия совершенно точно – сплошное разочарование. Один запах чего стоит! Ты еще не снял куртку в раздевалке, а твое чуткое обоняние уже улавливает знакомые формалиновые оттенки, перед глазами, как ежик из тумана, появляется труп, с которого содрали кожу, убрали весь жир, внутренности, оставив лишь кости, мышцы и связки. Его почистили, как рыбу перед обжаркой… Осталось только лук порезать да зелень покрошить.
Ты в халате движешься по коридору, чувствуя, как нарастает вокруг концентрация формалина, проникая в уши, в нос, за воротник, в волосы. Ты пропитываешься кафедрой, как торт «Прага» – коньяком или ромом, и этот запах преследует тебя повсюду.
Что еще хуже – он становится твоим вторым «я».
В троллейбусе отодвинулась девушка – сидела рядом, потом вдруг вскочила, но выходить на остановке не торопится. Наверняка унюхала трупный аромат! Ты же с анатомии! Возможно, ты планировал с ней познакомиться, подбирал предлоги, репетировал какие-то слова, фразы… Теперь шансы практически нулевые.
Может, она тебя уже сочла ожившим трупом? Испугалась не на шутку.
Привыкай, земеля, то ли еще будет! У тебя что, есть выбор?
Решил стать хирургом, стало быть, эта кафедра для тебя – «как мать родна». Помнишь ключевой философский вопрос становления пролетарского движения в России? С чего начать?
Начать надо с усвоения нормального расположения в организме костей, мышц, связок и всех внутренних органов. Ты должен ориентироваться во всем этом как в своем собственном кармане, впрочем, даже лучше. На чем тренироваться сподручнее? Конечно, на трупе! Ведь тут все один в один как на операции. Разве что кровь не хлещет, масок нет, перчаток, бахил, аппаратуры разной. В остальном – точная копия.
Выходит, не объехать эту кафедру, не перепрыгнуть. Как ни пытайся! С запахом надо свыкнуться и постараться не замечать. А то, что перед тобой труп, о котором в детстве, может, не один десяток страшилок слышал, так мало ли чем в детстве нас пугали. Здесь мы все материалисты, движимые одной-единственной целью: как можно глубже изучить строение человеческого тела, чтобы грамотно потом его лечить.
Однако все продвигалось со скрипом: аналитический мозг Пермякова бунтовал, пытаясь выпрыгнуть из тесной черепушки. Как ни крути, выходило – надо тупо зубрить. Никаких логических цепочек, разных зависимостей, закономерностей, ассоциаций… Зубрежка и еще раз зубрежка!
В школе было в тысячу раз интересней: за одну ниточку потянешь – и один за другим все узелки выберутся наружу. Дедукция, как в романах А. Конан-Дойла… Кстати, писатель был врачом!!! Ха-ха!
Не потому ли он стал детективщиком, что в основной – врачебной – профессии ему катастрофически недоставало логики! Не встреть он Шерлока Холмса в своей жизни, нашел бы другой способ просочиться в любимый жанр, где правят бал дедукция, расчет, логика…
В анатомии никакой дедукции не просматривалось на пушечный выстрел. Ты либо знаешь полусухожильную мышцу бедра, например, и можешь ее показать на трупе, либо не знаешь. Третьего, как говорится, не дано.
На втором или третьем занятии в анатомичке староста группы – Ирина Заварина – упала в обморок. Все бы ничего, если бы не ее рост. С каблуками вместе выходило под метр девяносто. Удар черепа о кафельную плитку напомнил Стасу почему-то фильм «Новые приключения неуловимых», где очкарик Валерка со штабс-капитаном Овечкиным много играли на бильярде.
Неужто нельзя обойтись без противного запаха, отвратительного внешнего вида, не перешагнуть через это… Увы, видимо, нельзя. Требуется именно преодолеть. Другого пути нет.
Не раз и не два потом приходилось именно преодолевать, где-то глубоко пряча брезгливость, природную естественную рефлексию. И всякий раз Стас вспоминал эти первые занятия по анатомии.
Не боги горшки обжигают. Подавил в себе, выключил на время все, что мешает, и – в бой. Никакая другая специальность на земле так не обнажает первородную сущность жизни, ни в какой другой так вплотную не соприкасаешься с ее обреченностью, с неотвратимостью трагической развязки. Более прагматичной профессии не существует. И не будет никогда.
– Как вы стоите?! Где колпаки? Ой, непричесанные, как из курятника, честное слово… – отчитывала группу, кое-как успевшую перекусить бутербродами с кофе после контрольной по органической химии, доцент кафедры Шлиповская. – Вы стоите перед мертвым человеком, поимейте совесть, товарищи!

Зато латынь удивила.
Стас отлично помнил, какие рецепты выписывала ему участковая врачиха, когда он валялся с температурой. «Без пол-литры, внучок, я энту писанину не пойму никак!» – говаривал, помнится, дед Стаса.
И как он удивлялся, когда в аптеке ему выдали именно тот антибиотик, название которого он слышал из уст врачихи. Как фармацевтам удавалось разобраться в этой филькиной грамоте?
И тут вдруг: «Да талес дозис нумером…» Совсем другой коленкор!
Вот оно как, оказывается! Целая наука, иерархия! Каждая буква, каждая строчка – на своем месте.
И хотя группа в основном спустя рукава относилась к латинскому, дескать, экзамена по нему нет, а зачет как-нибудь с горем пополам получим, «спихнем!», Стас не на шутку раздражался, когда что-то не мог расслышать из-за постоянного гула в аудитории.
Врачиха, каракулями выписывавшая рецепт, наверняка также шумела в свое время на занятиях, толком не усвоив эту науку.
Вспоминая сейчас, каким идеалистом он пришел в вуз, Пермяков не раз усмехался, но… Именно так вначале и было. Он готов поклясться!
К примеру, если бы ему тогда показали, во что с годами превратится его каллиграфический почерк – он бы полез в драку.
Вершины, которые казались недосягаемыми, с грохотом рухнули, на их месте выросли новые, о существовании которых раньше даже не задумывался.
В частности, биология запомнилась тем, что студентам подробно разжевали, как надо одеваться, направляясь в весенний лес, чтобы клещ не присосался туда, откуда его потом и вытащишь с трудом, и свое черное дело он все равно успеет выполнить. Не раз и не два данное знание его потом выручало в жизни. Кстати, благодаря лекциям профессора Сидельникова Стас теперь мог отличить данного паразита от любого другого.
Что касается органической химии, то, сколько бы он потом ни задумывался, какое практическое значение для него, как для хирурга, возымело знание таких химических ребусов, как Цикл Кребса, глюконеогенез, ацетил-коэнзимы всякие, – так ни к чему более-менее вразумительному и не пришел. Наверное, если бы он стал биохимиком в дальнейшем, остался бы на кафедре, защитился… Тогда бы эти знания ему пригодились. Возможно.

Слон в холодильнике
– Чувствуете, мужики, весной пахнет!
Втроем они застыли на крыльце теоретического корпуса, вдыхая морозный февральский воздух полной грудью. Яков Блюмкин, в простонародии – Блюм, высокий, нескладный, потянулся, хрустнув пальцами, словно сломав зараз несколько сухих веток хвороста, и замурлыкал.
– Тебе бы, Яш, не на врача учиться, – привычно подколол долговязого однокурсника Богдан. – А на детского писателя, к примеру. Встаньте, дети, встаньте в круг. Правда, хоровод вокруг елки с твоим ростом водить тоже – не фонтан.
– Нет в тебе романтики ни на грош, – привычно обиделся Яков. – И разговаривать, к примеру, о недавно написанной поэме Евгения Евтушенко «Голубь в Сантьяго» бесполезно, поэтому не будем тратить время.
– А, помню… это ведь он написал «Идут белые снеги».
– Он, он, не сомневайся.
Спустившись со ступенек, троица направилась в сторону трамвайной остановки. Обгоняя их, староста Ирина Заварина оглянулась, едва не поскользнувшись, и напомнила:
– Мальчики, завтра не забудьте комсомольские билеты, собрание курса будет, помните? И по членским взносам ситуация не совсем благополучная! Подтянитесь.
– Да помним мы, не забыли, не забыли, – передразнивая ее, Богдан, помахал портфелем. – Ты, кстати, куда торопишься, завтра вроде зачетов нет, учить ничего не надо.
– Подружка взяла билеты на «Открытую книгу» по Каверину, в «Художку»[3 - Кинотеатр «Художественный», нынче – к/т «Премьер».], боюсь, как бы не опоздать. Кстати, там про открытие пенициллина, если вы читали. Играют мой любимый Дворжецкий, Гурченко и Чурсина. Рекомендую! Двухсерийный.
– Да читали мы, читали, – все в той же манере передразнил ее Богдан, пользуясь тем, что девушка его уже не слышит.
– А вот я сомневаюсь, что ты Каверина читал, – заметил Яков, вышагивая впереди всех. – Не только «Открытую книгу», но и с «Двумя капитанами» наверняка не знаком.
– Ну, фильм-то я смотрел, – ухватился, как утопающий за соломинку, Гончаренко. – Многосерийный. Там еще такая музыка звучит, когда титры идут… Динамичная.
– Фильм – это не книга! Ты книгу почитай!
Блюмкин умел говорить обидные вещи такой интонацией, что на него не обижался никто. Весь его внешний вид – рост под два метра, огромных размеров нос и губы, ручищи-грабли, сорок пятый размер обуви – все производило впечатление этакого взрослого ребенка, на которого обижаться – грех. Там, где вот-вот могла вспыхнуть ссора или даже потасовка, Якову удавалось сглаживать острые углы, примиряя самых непримиримых.
Как это у него получалось – неясно.
Вот и сейчас из сказанного выходило, что Богдан – вовсе не такой невежда, что не читал Каверина, а сегодня же, ну, в крайнем случае – в ближайшие выходные, возьмет в библиотеке роман и непременно прочитает от корки до корки. И у Якова больше не возникнет повода в чем-то стыдить товарища. Хотя лично Стасу во все это верилось с трудом.
– Мне тут, короче, Высоцкого записи достали, – шепнул Стасу Богдан, когда Яков оторвался немного вперед и слышать сказанное не мог. – Вот это я понимаю, монтана… Предлагаю забуриться в общагу и оттянуться по полной.
Чуть мешковатый, с пышными рыжеватыми усами, он мгновенно загорался и так же быстро – в считанные мгновения – мог погаснуть.
«Хохлы – мы все такие!» – его любимая поговорка.
Зато в пылу своего горения был способен уговорить кого угодно, даже самого черта. В такие минуты Стасу казалось, что ни цунами, ни третья мировая война не способна заставить Гончаренко отказаться от своей затеи. Впрочем, в этом они были похожи. Может, на этой почве и сдружились.
Одного для себя Стас уяснить не мог: какой-такой кайф Богдаша ощущает, произнося презрительно-уничижительное «хохлы». Для Пермякова это было все равно что евреев называть жидами, русских – кацапами. Однако напрямую спросить однокурсника он не решался.
Яков уловил сепаратные переговоры однокурсников, но сделал вид, что ничего не слышит, продолжая свой путь к трамвайной остановке как ни в чем не бывало.
– А девочки там будут? – игриво уточнил Стас, которому не казалась удачной перспектива слушать глуховатые магнитофонные записи весь вечер. – К тому же ты в курсе, что лично мне по душе больше Джо Дассен, Абба и Бони М. У тебя, кажется, французские пласты были?
– Так пригласи свою… Людочку, кажется. Ну, кого ты из «Хрусталя» провожал, помнишь? Будут тебе и Дассен, и Абба. Чего только ради друга не достанешь!
Еще бы он не помнил, кого провожал из ресторана! С Людмилой с тех пор не виделись, на последнем дежурстве ее в клинике не было.
– Угу, я, значит, с Людой, а ты с кем? Или на мою будешь пялиться?
– Дурак ты, пан Станислав! Это во-первых. А во-вторых, ревнивец каких еще поискать. Всю малину мне хочешь испортить.
Друзья наткнулись на поджидавшего их Якова. Идти дальше, давая возможность однокурсникам продолжать секретничать, Блюмкин, видимо, посчитал ниже своего достоинства.
– Так о чем вы… сепаратничаете у меня за спиной?
– А что, спина широкая, надежная… – решил отшутиться Стас. – За ней так и тянет потрепаться о своем, о женском. Ты на нас, двух придурков, не обращай внимания…
– Слушай, говори за себя! – обиделся Богдан.
– Я, собственно, и не обращал. До поры, до времени… А теперича вам придется расколоться, иначе повиснет неприятная пауза. Остатки самолюбия и у меня имеются, да будет вам известно. Так будем ставить точки над «и» или как?
– Или как, – огрызнулся Богдан и, раздосадованный поведением и того, и другого, поднял капюшон. – И плевать я хотел на возникшие паузы.
– А я знаю, в отличие от тебя, Богдаша, как преодолеть возникшую неловкость, – с нарочитой веселостью Яков попытался обнять однокурсников за плечи. Богдан сбросил его руку, но продолжил идти рядом. – Вот послушайте. Задачка на чистую логику, подчеркиваю. Летит самолет, везет пятьсот кирпичей. Один выпал, сколько осталось?
– Я забыл сказать, что задачки для дебилов решаю исключительно по воскресеньям, дома, чтоб никто не видел и не слышал, – с ухмылкой констатировал Богдан. – А сегодня четверг!
– Ответ понятен, а ты что скажешь? – Блюмкин повернулся к Стасу. – Не обращай внимания на нашего украинского коллегу, он скоро заинтересуется, гарантирую.
Пермяков какое-то время шел молча, потом начал рассуждать:
– Скажу, что один кирпич вряд ли выпасть может, посыплются все остальные. Короче, пустой самолет останется.
– И твой ответ понятен. А теперь послушайте правильный. – Яков остановился, подождал, когда друзья остановятся и оглянутся на него. – Останется четыреста девяносто девять кирпичей.
– Я же говорю, для дебилов, – захохотал Богдан, опуская капюшон обратно. – Что я тут среди вас делаю, сам удивляюсь!
– Послушай, Яков, – возмутился Стас, планируя пустить в ход свою невостребованную до поры дедукцию, – это несерьезно… Я рассчитывал минимум на кандидатский уровень, а тут…
– Следующий вопрос, не расслабляться! – перебивая Стаса, Блюмкин стремительно продолжил путь. – Как в три приема поместить в холодильник слона?
– Скорей слон проглотит холодильник, – развел руками Стас. – Ну и вопросики у тебя!
– Придерживаюсь прежнего мнения, – Гончаренко запрыгал на одной ноге, демонстрируя, насколько скучны ему подобные задачки.
– Ясно, опять не справились. Повторяю: задачки на чистую логику. Всего три приема, что тут сложного? Открыть холодильник, поместить туда слона, закрыть холодильник. Раз, два, три. Продолжаем мозговой штурм. Третий вопрос: как в четыре приема поместить в холодильник оленя?
– Четвертым приемом рога отпилить надо, они не поместятся, – Стас показал, как он будет отпиливать рога.
– Ну, если на чистую логику, – Богдан задумался, перестав прыгать. – Наверное, надо достать сначала слона из холодильника. И это будет дополнительным действием.
– Браво! – зааплодировал Яков. – Первый правильный ответ. Это надо отметить! Итак, открыть холодильник, достать слона, поместить туда оленя и закрыть холодильник. Четыре приема! Турнир набирает обороты!
– Давайте пойдем помедленней, – предложил Стас. – А то остановка уже близко, а мы еще не все задачки решили. К тому же на быстром ходу мое логическое мышление слегка пробуксовывает.
– Четвертый вопрос, – продолжал Яков. – На день рождения льва собрались все звери с окрестных лесов, кроме одного. Кого именно.
– Оленя! – воскликнул Стас, подпрыгнув на месте от пришедшей догадки. – Он же заперт в холодильнике!
Богдану ничего не оставалось, как глубоко вздохнуть:
– Вообще-то, олени не живут там, где львы, но поскольку задачки на чистую логику…
– Отлично. Итак, у вас по одному очку! Теперь предпоследний вопрос. Подчеркиваю, последний будет самым трудным. Подготовьтесь. Отнеситесь серьезно.
– Не тяни резину, – перебил Богдан. – Мы уже почти пришли.
К остановке медленно подкатывал переполненный трамвай.
– Ты же сказал, что задачки для дебилов решаешь по воскресным дням, – ехидно заметил Яков. – Или мне показалось? «Что-то с памятью моей стало, все, что было не со мной, помню».
– Я передумал, передумал, – привычно затараторил Богдан, – давай свой… предпоследний! Не видишь, я весь горю!
– Бабка пошла одна на болото с крокодилами, – продолжал однокурсник, явно наслаждаясь разбуженным интересом друзей. – И не испугалась. Представляете, одна на болото! С крокодилами! Как вы думаете, почему?
– Так все крокодилы… это… того самого, – Богдану явно не хватало от возбуждения слов. – На дне рождения у этого… как его… льва были! Там пиво, шашлыки, красавица львица…
– Смотри-ка, коряво, но верно, – слегка разочарованно заключил Яков, поворачиваясь к трамваю. – А я думал, не догадаетесь. Ну, уж последний-то… Точно ни в жисть! Не по зубам, как говорится.
Дверца трамвая оказалась далековато от троицы, пришлось работать локтями.
– Э, а последний-то! Блюм, несправедливо! Может, подождем следующий? – реплика Стаса утонула в сотне других, сыпавшихся со всех сторон. – Выношу на обсуждение! Кто «за»?
Поскольку время было около пяти, рассчитывать на более комфортные условия «доставки» не приходилось. С пяти до семи трудовой люд возвращался с работы, и как раз в ту сторону, куда предстояло двигаться нашей троице.
Толпа ринулась на штурм вагона. Тем, кому следовало покинуть его, пришлось пробиваться с «боем», оставляя в толпе пуговицы и перчатки.
– Бабка все равно утонула в болоте, – влетело в ухо Стаса на ступеньках вагона. – Почему?
Студентов разметало так, что поддерживать прерванный разговор стало нереально. Однако бабка все равно утонула…
Утонула бабка…
Дверцы закрылись со второй попытки, вагон резко тронулся, вытряхнув, казалось, из головы Стаса забрезжившую там причину бабкиной погибели.
Стас попытался вспомнить, в каком кармане у него проездной, но занятая блюмкинской задачкой память отказывалась помогать. Что-то в последнее время частенько контролеры начали свирепствовать на маршруте, которым в основном и пользовались студенты-медики.
И все же, почему бабка утонула? Ясно, что ответы типа «не умела плавать», «жижа засосала» и прочие здесь не подходили.
Так и не вспомнив, где у него проездной, Стас расстроился, поскольку шарить в собственных карманах при контролере считал крайне унизительным занятием. Как будто тот требовал вернуть долг, а бедный студент не подготовил к нужному сроку деньги.
Проездной мог оказаться где угодно – даже в дипломате среди конспектов, бутербродов и сменной обуви!
– Предъявим закомпостированные абонементы, проездные билеты или рубли за бесплатный проезд, – раздалось практически над самым ухом, отчего Стас вздрогнул. Дурно пахнущий дедок с физиономией, напомнившей студенту отчего-то силикатный кирпич, протискивался явно к нему, словно чуя легкую наживу. Еще немного, и «кирпич» повиснет совсем рядом. Тоже мне, Дамоклов меч!
– Яков, ты где? Откликнись!
– Здесь я, сзади, – послышалось издалека, как будто снаружи вагона. – Готов выслушать ответ на последний вопрос. И вручить вам главный приз, коллега!
Боковым зрением Стас уловил, что «кирпич» протиснулся к нему, оказавшись практически на уровне интимной близости. Эх, кирпич, кирпич… Как вовремя ты появился в вагоне!
– Сначала мы предъявим абонемент, – заскрежетало прямо в ухо. – Причем обязательно закомпостированный, а уж потом будем отвечать на вопрос.
– Кирпичом бабку убило, – изо всех сил закричал Стас. – Тем самым, что выпал из самолета в первом вопросе.
– Я тоже так подумал, – откликнулся Богдан справа из глубины вагона. – Только не стал кричать на весь вагон. Порядочность возобладала.
– Какую бабку? Ты мне зубы не заговаривай! – дедок был явно не расположен к импровизации. – Нет абонемента, плати штраф! Ишь, бабку он убитую нашел. Да еще кирпичом. Сперва за проезд…
– Браво, коллега, вы заслужили приз.
В этот момент в правой руке Стас почувствовал какую-то бумажку и в одночасье все вспомнил. Проездной он отдавал вчера Якову, так как тому требовалось съездить в больницу к матери. Предстояло сделать несколько пересадок, и все они были трамвайными…
Увидев проездной, «кирпич» тотчас потерял всякий интерес к личности ликующего студента и начал протискиваться дальше.
– Спасибо вам.
– За что это?
– За подсказку!
Физиономия дедка на мгновение перестала напоминать кирпич, округлилась и вскоре исчезла из поля зрения Пермякова.

Диалог с ректором
О таком он даже не мечтал. Ему, студенту-первокурснику, разрешили присутствовать на утренней линейке в хирургической клинике. Заспанные, медлительные хирурги-дежуранты рассаживались в креслах аудитории, над кафедрой красовался огромный плакат с надписью:
Быть плохим инженером – стыдно.
Быть плохим бухгалтером – убыточно.
Быть плохим врачом – недопустимо!
Быть плохим хирургом – преступно!!!
Выходит, дороже всего человечеству обходятся ошибки хирургов. Но ведь это не так! Почему-то вспомнился разговор, состоявшийся незадолго до школьных выпускных экзаменов с одноклассником Федькой Рулевым, решившим поступать в педагогический. С пеной у рта тот отстаивал свою правоту:
– Ошибка врача лежит в земле! А ошибка учителя ходит по земле. Ходит и творит злодеяния, грабит, насилует, убивает!
– Не факт, что все ошибки педагогов обязательно насильники, воры и убийцы, – сопротивлялся как мог Стас. – Они могут быть просто недалекими людьми! Эгоистами, взяточниками, ворами, наконец! А ошибка хирурга почти всегда заканчивается смертью больного.
– Тоже не факт, – возражал Федор, и спор разгорался с новой силой.
Когда в аудиторию вошел грузноватый Евгений Анатольевич Гинзбург, поздоровался и тяжеловато опустился на кресло в первом ряду, линейка началась.
Стас не мог представить, как много больных с обострениями хронических недугов, травмированных после аварий, даже жертв домашнего насилия может поступить в клинику всего за сутки. Хирурги докладывали, что было сделано в первые минуты и часы после поступления, как эти больные провели ночь и каково состояние каждого из них утром.
Новые термины так и сыпались на первокурсника. «Инфузия», «гематокрит», «реополиглюкин»… Демонстрировались рентгеновские снимки, на которых невозможно было ничего разобрать. Гинзбург задавал много вопросов практически по каждому поступившему. Кого-то из докторов отчитывал, кого-то хвалил, с кем-то спорил.
Стас недоумевал: как можно спорить с профессором, доктором наук, ректором мединститута! Однако спорили, и профессор иногда соглашался, признавая свою неправоту. Вот это номер! Фантастика!
В конце линейки, когда разгорелся очередной спор, профессор неожиданно повернулся к аудитории и указал пальцем на него:
– Ты кто такой?
Вскочив, он почувствовал, как приливает кровь к голове, как начинает стучать в висках и пересыхает во рту. В аудитории, как назло, повисла удушливая тишина, почти все сидящие оглянулись на него.
– Стас… Пермяков, студент.
– Выходи сюда, студент Пермяков, будешь участвовать в дискуссии, смелее, смелее. Фамилия у тебя такая… подходящая для нашего города, так что вперед! Ты же будущий хирург, от тебя у нас секретов нет, и у тебя от нас, надеюсь, тоже.
Едва не споткнувшись, Стас неуверенно спустился к кафедре. Пока спускался, уловил насмешки, недоверчивый гул, даже вздохи разочарования. Странно, но это его нисколько не задело.
– Вот ты как считаешь, Стас Пермяков, можно ли переливать острому больному его же кровь. Ты понимаешь, пока еще определят группу, пока закажут… А время не терпит, кровопотеря большая… время решает все!
– Как это, – не понял студент, разведя руками, – его же?
В аудитории послышались смешки, покашливания. Но после взмаха руки Гинзбурга воцарилась тишина.
– Ту, что мы собираем в операционной ране. Во время операции… Я понятно объясняю? Твое мнение?
С ним разговаривал сам Гинзбург! Светило медицины, не снится ли ему?! Смысл сказанного до Стаса доходил с трудом, будто он находился под водой, а профессор – на берегу и пытался до него докричаться. Звуки противно множились, деформировались, искажались. В голове стучало: сказать в группе – никто не поверит. Все равно что с Генеральным секретарем ЦК партии за руку поздороваться.
– Ее, наверное, очистить надо, – услышал он как бы со стороны свой голос. – Ну, перед тем, как переливать. Профильтровать, что ли…
– Вот! – профессор, словно ствол маузера времен гражданской войны, направил на него указательный палец. – Пусть не совсем грамотно, но верно говорит, согласитесь! Очистить и снова капать! Реинфузия, коллеги! И еще раз – реинфузия! Садись, Пермяков, считай, первый теоретический экзамен ты выдержал.
Как вернулся на место, он не помнил. Хирурги продолжали спорить, словно и не было перед ними только что смущенного студента. Стас же трясся, как в ознобе, и никак не мог отделаться от галлюцинации: направленный в него маузер профессора готов был выстрелить, но не выстрелил почему-то.
В тот же день после занятий он надолго засел в читальном зале медицинской библиотеки, в отдельную тетрадь выписал все термины, которые услышал утром на линейке. А рядом – их значение.
Когда еще у них будут клинические дисциплины! Сколько он успеет узнать важного и нужного за это время! Не стоит его терять впустую.
Но, странное дело: многие термины почему-то казались ему знакомыми. Словно он встречал их где-то, когда-то. Может, в другой жизни. Как поет Высоцкий: «Хорошую религию придумали индусы, что мы, отдав концы, не умираем насовсем!» Так и в Стасе будто кто-то жил из предыдущих родственников, не умерев до конца. И этот кто-то при жизни был как минимум хорошим доктором, а как максимум – классным хирургом.
Неспроста у него иногда вырывались суждения, о которых он никогда не слышал, даже не подозревал. В такие минуты Стас мог поклясться, что это говорит не он. Но как поклянешься? Кому? Сразу же поставят диагноз шизофрении и отправят в психушку.

Свой в доску, трусы в полоску
Стоило ему войти в комнату, как все умолкли. Вечно снисходительная улыбочка Лехи Дубовика, развалившегося на кровати у окна, сменилась на нарочито внимательную гримасу, а глаза погрузились в толстенный учебник по анатомии.
– Не трудись, Дуб, – решил сразу же снять напряжение Стас. – Артист из тебя не получится при любом раскладе, так что колись, о чем вы тут… без меня договаривались. Ясно, о чем-то незаконном, я это нюхом чую.
– А че я-то? – Леха захлопнул учебник, бросил его на стол и отвернулся к стене. – Чуть что, сразу Дуб, Дуб…
– Да мы решали с ним, – валявшийся на кровати Гончаренко решил резину не тянуть и расколоться сразу, – сначала по пиву, а потом по бабам… Или сначала по бабам, а потом – куда кривая вывезет, может, по пиву, а может, чего покрепче.
– А одновременно и то, и другое несовместимо? – удивленно развел руками Стас и принялся рисовать один из возможных вариантов: – Скажем, одной рукой за талию держишь какую-нибудь Афродитку, а в другой – бутылка холодного «Жигулевского». Так нельзя?
– Опыт показывает, что затруднительно это, – Дубовик сморщился так, словно ему в гортань только что вдули порошок стрептоцида. – Или Афродитка обидится, что ты ее делишь с кем-то еще, или бутылку уронишь, расплескаешь. Надо заниматься чем-нибудь одним, не размениваясь.
– Ты, случайно, не смотрел «Белое солнце пустыни»? – озвучил неожиданно пришедшую в голову мысль Пермяков. – Неплохой фильмец, кстати, советую сходить. Так вот, там сказано, что при советской власти у каждой женщины будет по одному – своему мужчине. И термин «по бабам» с тех пор утратил свою актуальность. Тем более – среди недели, когда в сессию еще не вышли, когда куча несданных зачетов.
– Угу, когда колхоз еще не совсем отчитался перед государством за поставки шерсти и мяса, – голосом товарища Саахова из «Кавказской пленницы» заквохтал Дубовик.
Свидетелем и участником подобных разговоров Стас был чуть не каждый день и привык не обращать на них внимания.
В общаге мединститута и не такое можно услышать, чему удивляться! Известную поговорку «Ума нет – иди в «пед», стыда нет – иди в «мед», и того, и другого нет – иди в «культпросвет» он слышал задолго до поступления в институт.
– Я, вообще-то, зашел за конспектами Блюмкина по органике, – стараясь не ввязываться лишний раз в словесную перепалку с Дубом, пояснил Стас. – Вы можете продолжать… делать свой выбор. Я не мешаю.
– Тетрадь с конспектами на подоконнике, – Богдан кивнул в сторону окна и потерял всякий интерес к вошедшему.
Возвращаясь с тетрадкой по коридору, Стас вспомнил новогоднюю ночь в общаге.
Первый студенческий Новый год, романтическое настроение, ну как тут не выпить! После того как спиртное подействовало, девушки, сидевшие за импровизированным столом, стали похожи почему-то на Наташ. Кто – на Наталью Фатееву, кто – на Варлей, кто – на Кустинскую. Выбирай – не хочу.
Все три были со старших курсов, и все одновременно строили глазки Стасу. С учетом того, что парней на этаже осталось немного – большинство разъехалось на праздник по домам, Пермяков был практически нарасхват. Каждая из девушек приготовила свое блюдо, которое Стас дегустировал.
Когда праздник наступил как по-местному, так и по московскому времени, Пермякова почему-то потянуло спать. Причем так интенсивно, что парень готов был улечься прямо на немытом полу.
Более устойчивые к алкоголю старшекурсницы допустить этого не могли, заботливо довели до первой свободной комнаты, что-то щебеча наперебой, раздели и уложили в постель. Он отлично помнил, что засыпал совершенно один. А то, что комната не его, – ему в тот момент было абсолютно по барабану.
Разбудил его скрип соседней кровати и приглушенный разговор.
– У тебя он не попадает, чудик, давай помогу, – голос принадлежал Лидке Насоновой, отличнице из параллельной группы. – Не дыши так тяжело, еще ничего не случилось, а задышал-то как, задышал, поглядите на него! Задохнешься, и на самое главное сил не хватит.
– Так у тебя жопа проваливается, блин, – отвечал незнакомый приглушенный мужской голос с хрипотцой. – Хоть бы подушку положила или атлас по анатомии.
– Трахаться на атласе по анатомии! Ты ничего более интересного не мог предложить? Прикинь, если доцент Казначеевская об этом узнает, что будет. Так и скажи, что у тебя не стоит…
В этот момент отворилась входная дверь, кто-то заглянул в комнату, кровать на миг перестала скрипеть.
– У кого это не стоит в новогоднюю ночь? Что я вижу? Ни фига себе! Три пустых кровати! – возмущению Лехи Дуба не было предела. – Невиданная роскошь!
– Э, Дуб, будь осторожен, там Стасеныш спит, – послышалось из коридора. – Он малость перебрал, бывает.
– Обижаешь, шеф, – горячо зашептал в ответ Леха. – Что я, первый раз, что ли? Пусть дрыхнет себе, мы его не разбудим. Но Стасеныш такой чувак, свой в доску, трусы в полоску… Даже если проснется, вида не покажет. Штирлиц, блин!
– А Стасеныш – это кто? – поинтересовался совсем еще юный голос. Только что проснувшийся готов был поклясться, что никогда не слышал его.
– У, Стасеныш – это Стасеныш… Это всерьез и надолго. Так что – тихо, как мышка, которая пришла к мышеловке тибрить сыр. Чур, громко не стонать! Иначе больше не позову, усекла?
Сон у спящего студента как рукой сняло. Он вдруг поймал себя на том, что слова Дуба ему пришлись по душе. Глаза помаленьку начали привыкать к темноте. То, что разворачивалось буквально в метре от его головы, не шло ни в какое сравнение с фильмами от 16 лет, которые ему изредка доводилось смотреть до этого.
Ну, Дубовик, ну, сукин сын! Чувак!
Первая парочка, нисколько не стесняясь присутствия посторонних, вскоре вернулась к своим сексуальным опытам, продолжая комментировать неудачи и смаковать достижения. Кровать под Лехой Дубовым и его партнершей вскоре также заскрипела, правда, на более высокой ноте и с ускоренной частотой. Вскоре присоединилось и голосовое сопровождение в виде стонов, ахов и охов.
Сколько продолжался этот эротический марафон, Стас не помнил. Алкоголь еще не совсем выветрился из его полусонной головы, и под равномерное поскрипывание кроватей он вскоре снова задремал.
Впервые за время студенчества ему приснился эротический сон. Правда, партнершей во сне почему-то была не Людочка, а Маринэ – знойная грузинка из ресторана «Горный хрусталь». Он снимал с нее бесконечные чулочки, расстегивал застежки, бретельки всякие – и все почему-то не мог раздеть полностью, до конца. Что-то оставалось, мешало, попадало под руку. Не получалось добиться полного обнажения.
Проснувшись утром, с удивлением обнаружил, что все кровати аккуратно застелены. Уж не приснилось ли ему это эротическое рандеву?
Встретив на следующий день Леху Дубовика в коридоре общаги, Стас поинтересовался, как прошла новогодняя ночь. Ответ однокурсника обескуражил:
– Так же, как и ноябрьские, никаких сюрпризов. Тоска зеленая, короче. Все однообразно!
В трамвае он раскрыл конспекты Блюмкина и попытался сосредоточиться на формуле пировиноградной кислоты, но мысли все равно возвращались к Лехе Дубу. Складывалось впечатление, что он поступил в вуз совсем не затем, чтобы выучиться на врача.
Однако результаты экзаменов говорили совсем о другом. Историю КПСС в зимнюю сессию Дубовик сдал на «отлично» с первого раза. Все знали, что Дуб – мастер по шпорам, в курилке он не мог вспомнить и десятой части того, что было в билетах. Однако преподавателю об этом не скажешь – западло!
Стас тоже сдал с первого, но – кое-как, на «хорошо» с натяжкой. Из-за дежурств в клинике времени на подготовку почти не осталось, на экзамен пришел не выспавшись, все работы классиков марксизма вылетели из головы.
Экзаменатор Анида Яковлевна Нугвицкая пообещала, что в летнюю сессию никаких поблажек он не дождется. Если так же будет «плавать», не видать ему положительных оценок, а вместе с ними – и стипендии.
– Слабенько, Пермяков, неубедительно! – выговаривала она, высоко держа голову и глядя свысока на краснеющего студента. – Не понимаю, как можно так поверхностно изучать второй съезд РСДРП? Даже не можете перечислить партии, которые были представлены на нем. Именно тогда были заложены основы того, благодаря чему мы сейчас успешно живем, учимся, развиваемся, осваиваем космос. Своим незнанием вы оскорбляете тех, кто отстаивал принципы внутрипартийной дисциплины. Неужели непонятно? Берите пример с Дубовика, вот кто действительно знает Историю, кто мыслит диалектически. Вот каким должен быть будущий врач!
Стас покачивался в трамвае, глядя на химические формулы, но так и не смог заставить себя запомнить ни одной.
Леха Дуб – диалектик! Умора! Марксист, твою мать! Ей-богу, как в театре абсурда. Хотелось расхохотаться на весь трамвай, посрывать у мужиков шапки, выкинуть их, когда дверцы откроются на остановке. Только что от этого изменится?
Какая тут к чертям органическая химия!

Политика партии
Он никогда не задумывался – почему, к примеру, бокс, а не прыжки в высоту, не лыжные гонки. Его выбор не требовал доказательств, он таким родился. Как еще доказать человеку, что он не прав? Быстро и убедительно. Правильно: «печень-голова-печень». Человек становится сговорчивым на глазах. Долго рассусоливать Стас не любил, на кулаках объясняться казалось и быстрей, и легче. В школе по-другому не получалось, в институте стало сложнее, чаще старались обойтись словарным запасом. Но иногда, если слов не хватало…
Тренировался нерегулярно: дежурства, учеба… Иногда хотелось и в кабаке с друзьями расслабиться, и в кино сходить, и просто погулять. Но Стас старался хотя бы один вечер в неделю побоксировать.
К сожалению, он пока не мастер спорта, не олимпийский чемпион, ему никто «лапы» держать не будет, отрабатывая конкретный удар. Хотя возможность такая была, он ею не воспользовался.
Завкафедрой физвоспитания, лысый толстяк Игорь Игоревич Маслов, как-то увидел тренировку Пермякова, предложил выступить на первенстве города.
– Будешь серьезно тренироваться, выступать на ринге. Экипировочку я тебе обеспечу по высшему разряду. Не пожалеешь!
– Извините, но я хирургом хочу стать, а не боксером, – лаконично ответил студент преподавателю. – И даже не тренером по боксу. Так что один раз в неделю, чисто для себя, мне кажется, вполне достаточно.
Маслов ничего не сказал, лишь пожал плечами, как-то странно взглянув снизу вверх на студента, и пошел по своим делам.
В зачетке за семестр появился «уд» вместо «хор» или «отл». Поинтересовался у других студентов – ни у кого больше «уда» не было.
Услышав про это, напарник Стаса по тренировкам Ильдар Исрафилов во время разминки попытался расставить точки над!:
– Ты не понимаешь политику партии! Вспомни, что писал в своей работе «Партийная организация и партийная литература» Владимир Ильич. Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя!
– При чем здесь мои занятия боксом? – недоумевал Стас.
– Если перефразировать, адаптируя эту мысль к боксу, то получится следующее: владеть приемами бокса и не выступать за родной институт тебе никто не позволит. Не по-комсомольски. Все, чего ты достиг в этой жизни, – этим ты обязан партии и правительству. В том числе – и своими успехами в боксе. Они такую возможность тебе предоставили. Если бы их не было, то…
– Иди ты! – опешил Стас. – За уши притянуто! Никогда не поверю!
– Даже доказывать не надо, это – аксиома. В мединституте существуют традиции, к ним надо относиться серьезно. Тебе никто не даст закапывать твой талант в землю. В тебя что, зря деньги вкладывали?
Они перешли на шаг, чтобы успокоить дыхание, Исрафилов даже сделал несколько дыхательных упражнений. Теперь – растяжка, потом тренажеры и, наконец, фруктовый десерт. Именно так Стас именовал боксерские груши.
Ильдар выдыхался быстрей, ему не хватало дыхания, хотя он и не курил.
– Это из-за частых пневмоний в детстве, – объяснил он на первой тренировке. – В основном все справа. Я словно чувствую, что в правое легкое меньше воздуха заходит.
– Может, тебе не стоит надсаживать больные легкие? – забеспокоился Стас, подходя к штанге. – Занялся бы шахматами. В боксе грудную клетку молотят – будь здоров.
– Наоборот, сказали – заниматься можно. Надо именно тренировать.
Когда спустя час они вышли после тренировки на морозный январский воздух, Исрафилов вернулся к политической теме.
– Мы в какой стране живем? – неожиданно поинтересовался он. И сам же себе ответил: – Правильно, в стране равных возможностей. Где бы ты ни родился: в деревне, в городе, – эти возможности равны. У каждого есть шанс.
– Чушь собачья, – выдохнул Стас в сердцах. – Не жил ты в деревне, не знаешь, что такое распутица весной, что такое обложные дожди осенью. Ты учился в городской школе, по чистенькому асфальту ходил в ботиночках. Тебе не понять того, кто в кирзачах да в галошах месил грязь. И ты хочешь сказать, что у нас равные возможности? Самому-то не смешно?
– Я же говорю – политику партии ты не понимаешь. Аполитично рассуждаешь! У нас так декларируется! Думаешь, наш Маслов – это не политика? Еще какая! А ты его, мягко говоря, послал.
– При чем здесь Маслов? – рассмеялся Пермяков. – Он и в партии-то не состоит! Наверное…
– Вот именно – наверное. А как же ему тогда кафедру доверили, если он в партии не состоит? – поставил вопрос ребром Ильдар. – Заведовать кафедрой и быть при этом беспартийным – это все равно что жить в обществе и быть свободным от него. С беспартийного не спросишь по всей строгости.
Стас так и не понял тогда: серьезно говорит однокурсник или прикалывается.
– Как у тебя все гладко получается!
– Ты бы слушал да на ус мотал, пока я жив. Чтобы знал, что говорить, если вызовут на ковер. Там надо базар фильтровать! А то брякнешь не то, у кого мы тогда будем списывать?

Традиция выносить мусор
Фонарь тускло освещал проталины на асфальте, облезлую скамейку у подъезда, покосившуюся урну. Стас поднял голову и почему-то вздрогнул. Перед глазами светилась одна-единственная надпись – «Аптека».
Не сразу в голову пришла разгадка столь необычного рефлекса. Каких-то полчаса назад он в общаге беседовал с Яковом Блюмкиным, тот спешил поскорей закончить разговор, то и дело заглядывая в крохотную книжицу. Стас поинтересовался, попросил полистать.
Книжицей оказался томик стихов Александра Блока. Особенно врезалось в память четверостишие:
Ночь. Улица. Фонарь. Аптека.
Бессмысленный и тусклый свет…
Живи еще хоть четверть века,
Все будет так. Исхода нет.
Какая-то магическая сила таилась в строчках. Разобраться, что это за сила, он не успел. Взглянул на часы, вспомнил, что опаздывает на свидание с Людочкой, вернул книжку хозяину и помчался.
И хотя думал всю дорогу о другом, строчки на уровне подсознания не исчезали, не растворялись. Когда же наяву увидел фонарь, ночную улицу и аптеку, они словно вынырнули из глубокого омута.
Попробуй тут не вздрогни.
– Мог бы и цветы купить, рыцарь! – Людочка подошла незаметно, похлопала его по плечу, посмотрела с укоризной. – Или стесняешься?
– Извини, мне показалось, – смутившись, он сунул руку в карман. – Мне показалось, что цветы для тебя не так много значат, как…
– Это почему еще? – она надула губки, нахмурила брови, став похожей на капризную принцессу из фильма «Старая, старая сказка».
Они брели по Комсомольскому проспекту, то и дело пропуская спешащих в разных направлениях прохожих.
– Ну, потому, что тебе их и так дарят на выступлениях. Одним букетом больше, одним меньше. К тому же постоят они в вазе пару дней и завянут. Даже памяти не останется.
– Какой ты все-таки глупый, – вздохнув, Людочка взяла его под руку. – Цветы нравятся всем женщинам… Без исключения.
– Погоди, не перебивай, – с этими словами он достал из кармана маленькую коробочку. – Поэтому я решил подарить тебе цепочку.
Людочка остановилась, он повернулся к ней, протянув подарок.
В этот момент какой-то шустрый малый, выскочив как черт из табакерки, буквально вырвал у него из рук коробочку и пустился наутек. Стас рванул было за ним, но несколько раз запнулся и, потеряв равновесие, шлепнулся в весеннюю жижу. Представить, как глупо он выглядит в глазах своей девушки, не успел, так как быстро вскочил и продолжил преследование, которое продолжалось почти целый квартал.
Когда настиг обидчика, дал волю кулакам. Никто из прохожих не помешал ему, не остановил. Дубасил Стас от души.
– Где цепочка, сука? – цедил он, занося руку для следующего удара. – Считаю до трех. Раз, два, три.
Вор – веснушчатый парнишка лет пятнадцати – улыбался окровавленным щербатым ртом и даже не думал отвечать на вопрос.
Вскоре подбежала запыхавшаяся Людочка. Она стащила Стаса с парня, помогла подняться, начала отряхивать.
– Оставь его, у него нет цепочки. Я видела, как он ее передал сообщнику. Я тебе кричала, но ты ничего не видел и не слышал, как бык за красной тряпкой помчался. Не расстраивайся, мне все равно приятно, честно…
– Да, уж букет цветов-то точно никто бы не выхватил, – морщась от боли в окровавленном кулаке, пробубнил Стас.
Парнишка тем временем исчез, растворился в толпе, словно его и не было. Людочка взяла Стаса под руку, повела в обратном направлении.
– Вот ты, оказывается, какой…
– Какой? – спросил он, ощущая, как в ботинках хлюпает ледяная вода, а зубы начинают стучать. – Взбалмошный? Психованный?
– И то, и другое. Пойдем ко мне, обсохнешь. Я кое-что могу постирать. Будешь как огурчик.
Обида клокотала в нем, требовала выхода, он сдерживался из последних сил. Хотел сказать, сколько стоила цепочка, но вовремя одернул себя. Лучше помолчать какое-то время, можно наделать таких глупостей, что потом будешь локти кусать.
– У тебя мама, наверное, дома.
– Мама в больнице, у нее началась декомпенсация. Сделают несколько капельниц, отеки снимут и – домой. Это уже проверено.
– До следующей декомпенсации? – бесцветно поинтересовался Стас.
– Угу… Только почему-то декомпенсации становятся все чаще и чаще. А светлые промежутки – все короче и короче.
– Как ты думаешь, почему у нас не оперируют на сердце? Ведь больных очень много, очереди и в Свердловск, и в Горький…
– Сколько раз я задавала себе этот вопрос! Ты бы только знал!
Они подошли к зданию напротив аптеки. В памяти Стаса снова всплыли запомнившиеся строчки, он даже собрался их продекламировать, но Людочка опередила его:
– Мне кажется, здесь все зависит от конкретных личностей. От чьей-то настойчивости, силы воли, если хочешь. Дело не столько в умении оперировать. Думаю, этому можно научиться. Центр сердечно-сосудистой хирургии необходимо сначала организовать, подключить множество руководителей, даже министров. Пусть на бумаге, пусть даже в чьем-то мозгу, но надо организовать. Взять на себя ответственность.
Стасу стало не по себе от услышанного. От интонации, какой-то незнакомой рассудительности. Хрупкая девушка, лисичка-невеличка, как он ее про себя называл, говорила как государственный деятель, как крупный руководитель.
Они поднимались этаж за этажом, Людочка продолжала горячо говорить, словно забыв, что ее друг весь мокрый и нуждается в скорейшем обогреве.
– И еще я думаю, что очень важно начать. Когда начнешь, появятся и конкретные проблемы, которые потребуется решить…
С этими словами девушка достала из кармана ключи и принялась открывать обшарпанную дверь. Оказывается, они давно стояли на лестничной площадке перед ее квартирой.
В прихожей ее словно подменили.
– Ой, я совсем забыла, что ты мокрющий. Давай быстро раздевайся, – скинув с себя пальтишко, шапку и сапоги, она окинула его взглядом и всплеснула руками: – Ты простудиться можешь! Я сейчас наберу горячую ванну. Еще не хватало, чтобы ты воспаление легких схватил. Не прощу себе этого!
– Обойдусь без горячей ванны, – попытался возразить он, но получилось как-то неубедительно. – Надо брюки чуть подсушить, и все. На батарее самое подходящее для них место. Этого вполне достаточно.
Не обращая никакого внимания на его недовольство, девушка исчезла в ванной. Вскоре оттуда раздался звук бурлящей воды.
– А ты пока мусор вынеси, пожалуйста, в туалете ведро стоит, – прозвучало из-за двери так буднично и без эмоций, что Стас почувствовал себя подкаблучником при своенравной и деспотичной супруге.
«Только пусть попробует мне отказать после этого!» – подумал про себя, выходя с полным ведром из квартиры.
Народ ждал «мусорку» – это было понятно по праздно прогуливающимся вдоль дороги женщинам в расстегнутых пальто и небрежно накинутых шалях. Их ведра благополучно покоились возле скамеек у подъезда.
– Едет! Едет! – раздалось со стороны дороги. Стас не успел оглянуться, как прибежавшие похватали свои ведра и встали к «мусорке» первыми. Мусоровоз наподобие навозного жука медленно вполз во двор, развернулся и раскрыл свою огромную вонючую пасть. Люди, зажав носы, толпились с ведрами, вываливали поскорее мусор и отбегали, уступая место следующим. Когда пасть мусоровоза наполнилась, водитель нажал рычаг сбоку, и стальная челюсть медленно начала проглатывать порцию.
– Куда! Твою мать! Зашибу, – замахнулся он на какую-то бабку, попытавшуюся не вовремя опростать свое ведерко.
Челюсть к тому времени еще не вернулась на место.
Стас терпеливо пережидал, стоя со своим ведром в сторонке, с улыбкой глядя на работающих локтями жильцов. Из «пасти» что-то капало, запах стоял не хуже, чем в анатомичке. Студент представил, как в ванной в эту минуту набирается вода, как он скоро погрузит в нее свое уставшее тело, и ему немного полегчало.
Ни в общаге, ни в Усолье он не сталкивался с таким явлением, как «мусорка», поэтому все увиденное немного смахивало на театр абсурда.
– Ты умрешь со смеху, – поделился он впечатлением с Людочкой, вернувшись с пустым ведром в квартиру. – Но я первый раз в жизни вываливал мусор в такую странную машину.
– Вываливал-то, может, и в первый раз, но не видеть ее на наших улицах ты просто не мог, – пригрозила она ему пальчиком. – Так что не заливай. Лучше скидывай свои мокрые причиндалы.
Поставив ведро на место, Стас начал быстро раздеваться. Пальто еще можно было как-то отчистить щеткой, брюки же нуждались в конкретной химчистке.
– Видеть-то видел, но как она странно работает… Хотя по пермским улицам часто снуем туда-сюда. Мы ж студенты!
– Если бы я знала, что наш мусоровоз произведет на тебя такое впечатление, я бы подготовила больше ведер. Не отвлекайся!
– А что я надену?
– Ты напрасно думаешь, – раздалось откуда-то с кухни, – что у нас с мамой не найдется для тебя чистой одежды. У нас есть потрясающий махровый халат! Увидишь – упадешь!
– Я вовсе так не считаю, – заметил Стас, наблюдая за лужей, которая растекалась под ним в прихожей. – И думаю, мне на сегодня падений достаточно. Так что от халата постараюсь не упасть.
Спустя четверть часа он лежал в горячей ванне, чувствуя, как блаженство медленно овладевает каждой его клеточкой. Брюки Людочка замочила в тазу, а пальто развесила сушиться в коридоре.
Может, и неплохо, что цепочку украли. Когда бы он еще оказался у нее в гостях, да еще в ванной!
Вообще, ванна для советского студента, проживающего в общаге, – удовольствие из разряда запредельных. Банным днем у них с Гончаренко считался четверг, но разные обстоятельства то и дело сдвигали важнейшее санитарное мероприятие в сторону увеличения безводного периода.
С другой стороны, неспешно размышлял он, массируя струей из душа истосковавшееся по расслабухе тело, если бы знать, что все так удачно сложится, то не цепочку купить следовало, а бутылку шампанского, коробку конфет и набор свечей для романтического свидания.
Огромное желание позвать девушку «потереть спинку» таковым и осталось из-за овладевшего им ступора, а сама Людочка, к сожалению, не предложила. Может, ей тоже овладело нечто подобное?
Халат оказался великоват, Стас в нем практически утонул. Ссадины от падения на его локтях и на коленях Людочка обработала зеленкой. На костяшки пальцев, распухшие от ударов, наложила полуспиртовой компресс.
– А вдруг перелом? – испугалась сначала девушка.
– Нет никакого перелома, – уверенно возразил будущий хирург. – Обычные ушибы. У меня так тыщу раз бывало. Заживет как на собаке.
– Много приходилось драться?
– Да уж приходилось…
Ему почему-то вспомнились строчки из поэмы Твардовского «Василий Теркин»:
– Много ль раз ходил в атаку?
– Да, случалось иногда.
И вот, наконец, все необходимое и экстренное сделано, они сидят друг напротив друга в тесной кухне за столом, едят бутерброды с маслом, запивая их чаем. А разговор все не получается, слова на ум приходят не те.
– У тебя есть магнитофон или проигрыватель какой-нибудь?
– Потанцевать захотелось? – Людочка лукаво улыбнулась, закрыв глаза. – Следуя твоей логике относительно цветов, мне должны надоесть и танцы. К тому же в таком огромном халате ты вряд ли сможешь танцевать. Запутаешься и упадешь вторично. Тогда перелом наверняка будет.
– Смотрю, тебе не терпится мне что-нибудь сломать. Это жестоко, тебе не кажется? – он выдержал паузу, потом набрал в грудь побольше воздуха и выпалил: – Так и быть, халат я сниму и буду танцевать в чем мать родила. Как тебе такая идея?
– Ты меня нисколько не стесняешься? – она опустила глаза. – Хотя видишь всего третий раз в жизни.
– А мы выключим свет и будем танцевать в темноте совершенно голыми. Разве не романтично?
– Наверное, романтично, только сначала скажи, ты наелся? Может, надо приготовить что-то посущественней бутербродов? Есть курица и макароны.
Стас не хотел слышать ни про какую курицу. Не отрываясь смотрел на девушку, пожирая ее глазами, мысленно раздевая.
– Т-только т-танцевать. И непременно без одежды. Ничего другое в голову не лезет.
Войдя в комнату, Стас уловил стойкий запах старого больного человека. Его чувствовала и Людочка, он поймал ее извиняющийся взгляд, дескать, что ж тут поделаешь… И – улыбнулся в ответ.
Проигрыватель «Вега» с двумя колонками и набором пластинок оказался как нельзя кстати. Вкусы в музыке у них почти совпадали.
– Только надо негромко, – предупредила она, – уже позднее время, соседи начнут стучать по трубе.
– У тебя строгие соседи? Любят скандалить? Так мы их быстро успокоим. Вернее, я успокою.
– Соседи как соседи, обычные, – пожала она плечами. – Кому понравится громкая музыка в поздний час. Как ты умеешь успокаивать, я уже видела!
– Я вырос в своем частном доме, и мне совершенно незнакомо это понятие – соседи сверху, снизу, справа, слева… Никогда не задумывался об этом. Если только кто подвыпивший на улице посреди ночи начнет горлопанить. Так это в основном в праздники.
– Таких и у нас хватает.
– Если честно, я готов танцевать с тобой без музыки, – заметил он, доставая из конверта с изображением Джо Дассена пластинку и ставя ее на диск проигрывателя. – Как ты, помнишь, тогда, в коридоре клиники. Ты танцевала в полной тишине.
– Тогда музыка звучала во мне, внутри. Мне было достаточно.
– А сейчас она в тебе не звучит? Прислушайся!
Все как-то само собой получилось. Он дотянулся до выключателя, скинул халат и обнял ее.
Они замерли посреди комнаты, слегка покачиваясь в такт музыке. Стас был без всего, Людочка не спешила снимать трико и футболку. Девушка вздрагивала всякий раз, случайно прикоснувшись к его груди.
Он искал ее губы своими, находил и снова терял. Короткие контакты получались какими-то неуклюжими, оборванными, как будто Людочка боялась чего-то. Но он продолжал настойчиво искать их, сжимая все крепче девушку в своих объятиях.
Свет заоконного фонаря пробивался к ним сквозь плотную штору, подсвечивая голубым их лица и силуэты.
Знаменитый французский певец доверительно рассказывал о своей любви, Стас не понимал ни слова, но его так и тянуло под эту музыку раздеть свою подругу. Однако каждая попытка заканчивалась неудачей, что напрягало и раздражало.
– Как странно, – горячо прошептал он. – В ресторане ты танцевала практически раздетой, никого не стесняясь, а здесь, в полной темноте… Ты чего-то боишься?
– Глупенький, это же совсем другое. Совсем-совсем! Ты что, меня ревнуешь к ресторанным танцам? Ты… меня…
– Вот еще! – усмехнулся он. – Этого только не хватало! Ты говоришь – там совсем другое… То есть в ресторане танцевала не ты, а другая?
– Да, другая, – отрезала категорично она, отпрянув от него. – Если тебе хочется так думать. Если ты не понимаешь, не чувствуешь этой разницы. Если ты такой чурбан!
– Все я чувствую, – примирительно начал он, попытавшись ее снова обнять. – Иди сюда, Люд.
– Мне пора стирать твои штаны, – девушка окончательно отстранилась от него. – Они просохнут только к утру. Я тебе поставлю раскладушку в коридоре. И накинь халат, Аполлон, я сейчас включу свет.
При ярком свете он понял, что сегодня у них с Людочкой ничего не получится. Всю ночь проворочался на раскладушке, так и не заснув. Наутро, едва по радио прозвучал гимн, оделся в сыроватые, висевшие на веревке посреди кухни брюки и тихо ушел, осторожно притворив дверь.

Возле Клятвы Гиппократа
– Ну, рассказывай, как все вчера прошло, – пристал на следующий день в перерыве между лекциями Богдан. – Надеюсь, показал уровень сексуального мастерства? Сдюжил, не посрамил меня, старика? У меня даже от любопытства, похоже, обострился псориаз, чую зуд по телу.
Сначала Стас хотел по привычке отшить его, уже рот раскрыл, но… Увидев свежие высыпания на тыльной стороне ладони однокурсника, решил все же рассказать, причем – чистую правду. Отчего-то возникло желание поделиться наболевшим с другом – вдруг поймет, что-то посоветует.
Вообще, Гончаренко слыл непререкаемым авторитетом по женской части. Полноватый, с утиным носом и вечно оттопыренной нижней губой, с псориазом на руках, он как будто знал какие-то заговоренные слова, начисто лишавшие девушек рассудка. Поначалу Стас был уверен, что Богдан – не конкурент, девчонки в его сторону даже не посмотрят. Однако дальнейшие события повергли его и однокурсников в полнейший шок.
Девушки, с которыми то и дело видели Гончаренко, легко давали сто очков самым неприступным и стильным красавицам потока. Некоторые были на голову выше его, но следовали за ним как загипнотизированные. Их не смущали ни утиный нос, ни высыпания, ни полнота.
Пермяков терялся в догадках: что они находили в этом «колобке», в этом ходячем пивном бочонке на куриных ножках?
Первая мысль, самая очевидная, что называется, лежала на поверхности: возможно, мужское достоинство Гончаренко отличалось размерами от аналогичных органов однокурсников и тем самым привлекало внимание женского пола. Однако первый же поход в баню начисто рассеял подобные догадки: под душем Богдан выглядел еще невзрачней, нежели в одежде. Интрига, таким образом, усугублялась.
Когда бесчисленные попытки отыскать самостоятельно секрет успехов однокурсника на сексуальном фронте себя исчерпали, а «экземпляры», с которыми Богдана то и дело засекала агентура, становились раз от раза все сексапильнее и привлекательнее, Стас сдался и просто попросил друга поделиться секретом.
Гончаренко несколько смутился, потом отвел друга в сторону и заговорщицким тоном поведал:
– Ты будешь удивляться, но у меня… никакого секрета нет, просто я люблю их по-настоящему. Вы ведь пытаетесь их… победить, выпендриться, самоутверждаясь подобным способом. Потом друг перед другом хвастаетесь своими победами. А у нас так не принято, я искренне люблю каждую, я подчеркиваю – каждую.
– У вас – это на Украине?
– Именно там.
– Ты хочешь сказать, что у нас, у русских, любят по-другому?
У Стаса возникло желание схватить друга за воротник и припереть к стенке, но он сдержался.
– Не вообще у русских, – тряхнув кудлатой рыжеватой шевелюрой, уточнил Гончаренко, начав тыкать пальцем в окружающих. – А конкретно у тебя, у него, у него… И так далее.
– Позволь, а как же ревность остальных? – не поверил Стас. – Это на подкорковом уровне сидит в каждой женщине, по-моему.
– Понимаешь, женщины чувствуют фальшь, – не расслышав последнего вопроса, Гончаренко произнес фразу так, словно находился не в коридоре «теорки», а на трибуне Дворца Съездов. – Даже самую малую. Сердцем. Надо быть с ними искренним. Это получается лишь в одном случае – когда любишь по-настоящему.
– Но невозможно по-настоящему любить сегодня одну, завтра другую. Та, которую разлюбишь, начнет ревновать, мстить.
– Разве я обещаю любить до гроба? Я сразу расставляю все точки над i, честно признаюсь, что сегодня я без ума от тебя, а кто будет завтра – посмотрим. И кто тебе сказал, что можно любить только одну? Султан в гареме любит сразу всех. По-настоящему, подчеркиваю!
– Что, и никто не ревнует?
Богдан почесал в затылке, словно припоминая, были ли случаи ревности в его жизни, потом пожал плечами:
– У меня со всеми бывшими нормальные отношения, я их всех люблю. Короче, надо иметь подход, оговаривать все на берегу, чтобы потом избежать нежелательных последствий. Спокойно, без эмоций.
– Иди ты! – отпрянул Стас от него, как от прокаженного.
– Можешь не верить, но это так. Другого ответа ты от меня не услышишь все равно.
– Так, может, ты… это… Мужчина по вызову? – неосторожно предположил Стас, через секунду пожалев об этом.
– Знаешь что, – обиженно отрезал Гончаренко. – Ты этого не говорил, а я этого не слышал. Разговора не было, и больше ко мне не подходи с этими глупостями! Мужчина по вызову берет деньги, а я – исключительно ради удовольствия. И я выбираю всегда сам, запомни, а мужчина по вызову – нет.
– Извини, старик, вырвалось…
– Ладно, проехали…
Разговор случился примерно месяц назад. С тех пор ни разу больной темы друзья не касались.
Сегодня, выслушав рассказ Стаса о вчерашней неудаче, Богдан, ни минуты не колеблясь, выдал вердикт:
– Я так и думал.
– Что ты думал? Что ты опять удумал?
Положив руку на плечо Стаса, однокурсник прошептал в ухо:
– Месячные! В этом вся причина, уверен! Женщина в такие периоды сама не своя. Словно выключена из процесса, зуб даю.
– По-моему, ты несешь откровенную ересь, – Стас откинул его руку.
– Можешь не верить. Дело твое.
Суетившиеся вокруг студенты замерли, словно кинопроектор сломался и кадр «застрял» на экране.
Ничуть не обидевшись, Богдан кивнул, мол, надо выйти в коридор, и не спеша направился из аудитории. Стасу ничего не оставалось, как последовать за ним.
Расположившись возле Клятвы Гиппократа, высеченной на мраморе, однокурсник продолжил прерванные рассуждения:
– Сам посуди: вы планировали погулять, зайти в кафе, ну, немного потанцевать – максимум. Это – потолок, усекаешь? От чашечки чая, на которую ты мог напроситься поздним вечером, любая женщина может придумать тысячу причин отказа. Для того сценария, который был приготовлен и утвержден на всех уровнях, месячные не помеха, в кафе наверняка женский туалет есть, где всегда можно поправить, заменить, выкинуть…
– Можно без подробностей?
– Можно, но бывают случаи, когда без них не обойтись. Если бы ты в дерьмо не шмякнулся, не схлестнулся с этим придурком, так бы и случилось. А ты вляпался, потом подрался, у нее не оставалось иного выхода! Это – не по сценарию, непредвиденный поворот сюжета.
– С твоими познаниями в женской психологии можно писать детективы покруче, чем Агата Кристи.
– Тем более, – проигнорировав сказанное Стасом, продолжал рассуждать Гончаренко, – ты говоришь, она тебя отправила выносить мусор.
– Ну и что? Обычная житейская ситуация!
– Не скажи! Анекдотическая, а не житейская. Какая женщина заставит только что приглашенного мужчину, к тому же мокрого и замерзшего, выносить мусор? Это прекрасный повод сделать что-то или провернуть, чтобы мужик этого не увидел или об этом не узнал. Ясно, они, родимые…
– Кто они?
– Их величество месячные, о, там знаешь, сколько мороки. Особенно на второй-третий день.
– Если ты не прекратишь сейчас же в таком тоне, то я тебе врежу, как этому вчерашнему ушлепку!
– Тогда больше не подходи ко мне с этими вопросами, договорились?
На лекции по физике, посвященной применению в медицине токов высокой частоты, Стас никак не мог сосредоточиться на том, о чем рассказывал доцент Лебедев. И зачем он выложил Гончаренко все как было?! Сейчас пойдет трепать направо и налево.
Однако услышанное не давало покоя. Неужто ларчик их размолвки с Людочкой открывался так просто и… физиологично? Он выстраивал гипотезы, а причиной отказа стала… чисто женская ситуация. Смешно и глупо!
К тому же ему казалось, что их отношения с девушкой давно перешли ту грань, когда принято скрывать подобные вещи. Могла бы просто сказать, что не может по такой-то причине. Впрочем, как знать, как знать…
– Пермяков, будьте добры, расскажите, изобретение какого француза, жившего в прошлом веке, используется сегодня для лечения многих проблем кожи. При лечении облысения, варикозной болезни нижних конечностей и многих других.
Вскочив, он чуть не выпалил про их с Людочкой размолвку, настолько неожиданно его поднял доцент кафедры. Со всех сторон слышался шепот, но разобрать что-то членораздельное в нем не представлялось возможным.
Вспомнилось дежурство, случившееся примерно неделю назад. Ему довелось присутствовать на операции по удалению варикозной вены. Хирург оказался словоохотливым и поведал, какой серьезной проблемой для больного является варикоз. В памяти осела фраза: «Все эти дарсонвали для них – что мертвому припарка. Варикозные вены – это врожденная слабость клапанов. Если пошла декомпенсация – пиши пропало. Денежки уходят на эластические бинты и троксевазин. А если тромбофлебит подключится – ваще, атас!»
– Ну, так как, Пермяков, вспомнили, как звали того великого француза, который сделал это изобретение?
– Его звали Дарсонваль, – негромко, но отчетливо произнес Стас. – Только слабо помогает его изобретение при варикозе. Троксевазин, эластический бинт – еще куда ни шло…
– Это смотря какая стадия, батенька, – слегка растерявшись, доцент вернулся за кафедру. – Но в целом вы правы, присаживайтесь.

Фингал за дымчатыми очками
В школе Стас обожал анекдоты про чукчей, евреев, негров. Даже блокнотик специальный завел – чтобы записывать самые запоминающиеся. Пересказывал потом много раз в компаниях, все хохотали от души. Почему бы не посмеяться, когда все вокруг – русские. Редко когда в каком-то классе встречались татарин или татарка.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=72018190?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes
Примечания

1
Процедура по усилению и стягиванию кольца сердечного клапана во время операции.

2
Отделение грудной хирургии.

3
Кинотеатр «Художественный», нынче – к/т «Премьер».