Каменная ласточка
Каменная ласточка
Алиса Горислав
История эта случилась так давно, что ещё моему деду его дед рассказывал и говорил, что не сосчитать минувших с той поры цветений вишни и что-де уж никто и не вспомнит, как звали тех двоих, а потому имена он сам придумал: девица Ин-Ин и лекарь Ксу. Теперь настал мой черёд поведать вам историю любви между скорбным смертным и вечной с окаменевшим сердцем.
Алиса Горислав
Каменная ласточка
?
Наступила весна, и спал иней с травы в лощине.
Снега, укрывавшие горы, таяли ручьями, и их трели звенели нежными песнями предвестников долгожданного тепла. Ветви вишни, хранившие зимнее молчание, окутались дымкой: нежно-розовой, почти прозрачной, словно облака, застигнутые рассветом; это цветы открывали сердца, и всякий лепесток – точно крылышко мотылька, дрожащее от прикосновения света. Лепестки падали дождём, кружились, розовым снегом устилали дороги, крыши, сонные, едва проснувшиеся ото льда пруды; и деревья стояли, будто облачённые в шелка богини, пьянили воздух ароматом – сладким, но мимолётным, как робкая улыбка юной майко, уже готовой вот-вот покинуть наставницу и покорное ученичество. А ночью, при свете бумажных фонарей, вишня становилась иной – столь таинственной, будто духи коснулись её цветков и вдохнули в них потусторонние огоньки.
Ксу остановился, залюбовавшись; замер у края тропинки, прикрыв глаза. Ветер мягко гладил его по щекам, будто стараясь разгладить морщины, что залегли там с всё новыми и новыми печалями, выпавшими на его долю. Он вдыхал излюбленный аромат цветущей вишни, и сердце его сжималось от боли воспоминаний. Перед внутренним взором вставал образ Юки – её хрупкая фигурка в простом конопляном кимоно с коротким рукавом, по ткани какого она сама рисовала удивительные цветы; выбившиеся из прически пряди волос, всегда пахнущие травами, которыми она помогала ему в аптекарском деле; мягкая улыбка и рыбьи хвостики у глаз; ореховые глаза, всегда с озорным блеском. Он помнил, как она удивленно застыла на пороге их скромного домика тем утром, когда посаженные в маленьком саду подле их дома вишни впервые расцвели. Целый год они вместе ухаживали за саженцами, и всякий раз, когда Юки спрашивала, зачем он тратит время на эти деревья вместо полезных лекарственных растений, Ксу лишь загадочно улыбался. А когда наконец наступило то самое утро, она долго стояла, прижав ладони ко рту, и её смех, такой же воздушный и лёгкий, как лепестки над головой, разбудил весь сад.
Лекарь провел пальцами по вишнёвой коре. Древесина уже успела потемнеть за годы, прошедшие с тех пор, но для него эти вишни оставались живым воплощением их любви – таким же нежным и преходящим, как весенний цвет. Теперь он больше не слышал её смеха, но каждый год, когда деревья покрывались цветами, Ксу чувствовал её присутствие особенно остро, как будто она вот-вот выйдет из сада, спросит, не нужна ли ему помощь, а он неизменно покачает головой, но она всё равно устремится всем своим существом, чтобы разделить работы. Словно где-то совсем рядом зазвенел её голос, и лёгкие шаги зашуршали по дорожке между деревьями; закрыв глаза, Ксу улыбнулся. Его пальцы задержались на коре, где юная вишня когда-то оцарапала ненароком ладони Юки. Он прижался щекой к шершавой поверхности – и холод проник в кожу, как тот декабрьский день, когда снег замёл её следы навсегда.
Она лежала на циновке, белая как лепесток, и сжимала его руку так, будто могла удержать жизнь, если только не разожмёт пальцы.
– Посади вишню… чтобы я всегда была рядом, – прошептала Юки в бреду, прежде чем испустила последний вздох и оставила его в тишине. Когда её глаза закрылись, вишневый цветок упал с ветки и застрял в её волосах. Ксу не заметил этого. Он видел только, как её лицо становится частью зимы, которую он так и не смог прогнать.
Ксу тогда кивнул, но внутри кричал. Он держал её руку, пока холод не стал нестерпимым, пока кожа не стала бумагой, которую ветер срывал с костей.
– Обещаю, – прошептал Ксу обескровленными, сухими губами, но обещания рассыпались в воздухе, как пепел, и никто уже не услышал его слов. И теперь всякую весну, глядя на вишню, Ксу думал: “Может, её душа жива в корнях? Или это просто мои мечты, растущие на пепле?”.
Вернувшись домой, в неровном пламени сгорбленной свечи он написал три строки на тонкой деревянной дощечке, одной из тех, где имел обыкновение писать рецепты новых лекарственных микстур, порошков и смесей. Чернила текли медленно, будто замерзли в его сердце.
– Почему ты не осталась? – шептал он, но дощечка молчала. Только капля воска упала с горящего фитиля, застыла на деревяшке, словно слёза, которую он так и не пролил. Ксу провёл пальцем по высохшим строкам:
– Ты говорила, что вишня будет помнить тебя, но разве деревья умеют плакать?
Нежные вишни.
Ты смеялась: дескать, лгу,
но они расцвели.
***
В деревне Драконов Колодец, несмотря на поистине чудное и примечательное название, ничего и никогда не приключилось такого, что заслуживало особенного внимания. Впрочем, помнится, говаривали, некогда там ревнивый муж заточил жену в бутылку; но Ин-Ин не застала тех далёких событий, чтобы вовсе быть уверенной, что ни матушка, ни многочисленные тётушки, те ещё путешественницы, не приукрашивали: фантазии у них в достатке, как монет у жадного купца. Когда многословно описывали, сколь дивное, но неспешное тут место, как хороша лощина летом, как прекрасен мост из белых валунов, перекинутый через ленно журчащую реку, в ночи чёрную, как старые чернила, как вечерами чичикали стыдливо цикады и скрипели, вторя им, сверчки, то нисколько не лгали, и стоило воздать должное их рассказам.
Вот только нечто навязчиво тянуло, заволокло даже, Ин-Ин сюда, и она следовала за голодом. Ин-Ин приподняла голову, её обострённый нюх уловил нечто большее, чем просто запах сакуры в весеннем воздухе, и оскалилась: то была печаль, тоскливая и удушливая, манящая, бьющая ключом совсем неподалёку. Некто незримый терзался болью и наверняка воспоминаниями о былом; быть может, какой седой, словно лунь, старик, оплакивающий утрату жены и ушедших в дальние города на дворцовые службы детей; а может, и молодая мать, льющая тихие, беззвучные слёзы вот уже которую ночь по умершему дитя; а может, и сирота, ребёнок о сломанной судьбе, что горел злостью и одновременно давился болью, когда никто не видел его тоски и не мог поднять на смех.
С каждым шагом по прохладной земле голод нарастал, дурманил и кружил голову. Сколько Ин-Ин уже не питалась? Сколько не находила таких чувств, в каких хотелось утонуть? Она кочевала от двора ко двору, от пристанища к пристанищу, от города к городу, но при дворах царствовали напыщенные придворные, что играючи плели изысканную поэзию, на вкус пустую, пресную, лишённую всякой силы и хоть искры жизни – от такой Ин-Ин кривилась с отвращением, но жевала, радуясь, что сумела сцедить из унылых, вылизанных, однотипно возвышенных строк хоть самую малость переживаний – в основном о том, понравится ли местной первой даме и не прогонит ли она прочь, ведь недостаточно изящные строки не смеют тревожить её слуха; во всевозможной сомнительности же питейных заведениях встречались порой таланты, что нервными пальцами исторгали из инструментов складные мелодии и слагали порой задевающие струны души поэмы – но всякий раз им не хватало чего-то глубоко личного, прочувствованного так, как умели тихие сердцем и нравом люди, живущие в немом одиночестве в глухих и позабытых деревнях, куда не ходили караваны с пёстрыми товарами.
Такие люди, что совершили ошибки и теперь расплачивались за них.
Ин-Ин не знала этого человека, но чувствовала его; она остановилась, втягивая носом воздух: запах скорби был терпким, как недоваренный чай, и сладким, как гниющий персик. Кем бы он ни был, но его поэзия манила и тянула, как заклинания, выведенные кровью на листьях полыни; и его словах таилась вся боль потери, вся нежность воспоминаний, вся горечь, вся сладость, вся тоска. Скользнув между теней, Ин-Ин оказалась в маленьком саду, где скоро зацветут фиолетовые хуан ци о тонких листьях, будто у гороха; недавно посаженный имбирь вскорости раскроет красный цвет, а в недрах земли созреет пряный жёлтый человечек; и фрукт пяти вкусов к осени нальётся красными ягодами… Ин-Ин замерла на мгновение, залюбовавшись и садом, и прудом, но всё же, взмахнув хвостом, скользнула в маленький домик с бумажными дверями. Под всяким шагом вздыхал едва слышно старый пол, и где-то в глубине мирно спал травник-лекарь: Ин-Ин уже нисколько не сомневалась в том, чьей обители потревожила самовольно покой. Здесь пахло насыщенно и водорослями, и каштанами, и ягодами годжи, и рейши, и фо ти, и чёрной фасолью, и грибами: пасть наполнилась слюной, но прибирать к лапам ценные запасы, ведь они ей ни к чему.
Наконец, Ин-Ин нашла, что искала – маленькую табличку со свежим чернильным стихотворением, таким жалобно нескладным, не годящимся нисколько для чтения при богатом дворе, утопающем в цветах и шелках, но таким живым, что лисица шумно втянула воздух носом и крепко зажмурилась. Ин-Ин закрыла глаза, впитывая строки, как земля вбирала в себя весенний тёплый дождь. Стихи впивались в плоть, как иглы злобного духа. “Это не моя боль”, – думала Ин-Ин, но вкус был сладок, как запретный мёд, собранный в лунной тени. В голове зазвенело – не голос, а эхо, будто Юки, перед которой Ксу по-прежнему раскрывал душу, шептала сквозь время:
– Зачем ты губишь его?
Ин-Ин оскалилась, разрывая табличку зубами:
– Он сам себя губит. Я лишь ворую отблески его огня.
Силы возвращались, и древняя магия наполняла лисьи жилы; и пусть будет вечно маяться И, пусть забыта будет со своим пакостным проклятием! Опустошив табличку, насытившись вдовль, Ин-Ин оставила после себя лишь пустоту – будто метафора её собственной, ныне и вовек проклятой по прихоти богини любви, природы, на мгновение горько подумалось ей.
Ночами, облачённая в лису, теперь ходила Ин-Ин к дому лекаря – и выяснила, что кличут его люди Ксу. Таков стал её ритуал: прокрасться сквозь тени, отыскать новые строки на табличках, аккуратно выведенных лекарем, подметить, как его почерк дрожал порой, насладиться строками, в каких всякая буква источала счастье и горечь, оставить после себя ничего и скрыться прежде, чем первые солнечные лучи окрасят небо в вишнёво-розовый. Быть может, маменька бы пожурила, сказав, дескать, опасную игру затеяла, но наивное и трогательное искусство Ксу слишком прекрасно, чтобы Ин-Ин могла пройти мимо, сделав вид, будто не заметила; могла бы осудить, наказав идти замаливать прегрешение пред светлым ликом И, но Ин-Ин в ответ бы только хмыкнула насмешливо и побежала вновь питаться чужими страданиями, вылившимися в тонкие поэтические строки. Пока Ксу писал, она крала его стихи и продолжала неизменно приходить каждую ночь. Парадокс: его боль питала её существование, его болезненные воспоминания о Юки становились её силой; и шерсть её становилась всё темнее и темнее, как чернила, с каждым новым украденным трёхстишием.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71959072?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Алиса Горислав
История эта случилась так давно, что ещё моему деду его дед рассказывал и говорил, что не сосчитать минувших с той поры цветений вишни и что-де уж никто и не вспомнит, как звали тех двоих, а потому имена он сам придумал: девица Ин-Ин и лекарь Ксу. Теперь настал мой черёд поведать вам историю любви между скорбным смертным и вечной с окаменевшим сердцем.
Алиса Горислав
Каменная ласточка
?
Наступила весна, и спал иней с травы в лощине.
Снега, укрывавшие горы, таяли ручьями, и их трели звенели нежными песнями предвестников долгожданного тепла. Ветви вишни, хранившие зимнее молчание, окутались дымкой: нежно-розовой, почти прозрачной, словно облака, застигнутые рассветом; это цветы открывали сердца, и всякий лепесток – точно крылышко мотылька, дрожащее от прикосновения света. Лепестки падали дождём, кружились, розовым снегом устилали дороги, крыши, сонные, едва проснувшиеся ото льда пруды; и деревья стояли, будто облачённые в шелка богини, пьянили воздух ароматом – сладким, но мимолётным, как робкая улыбка юной майко, уже готовой вот-вот покинуть наставницу и покорное ученичество. А ночью, при свете бумажных фонарей, вишня становилась иной – столь таинственной, будто духи коснулись её цветков и вдохнули в них потусторонние огоньки.
Ксу остановился, залюбовавшись; замер у края тропинки, прикрыв глаза. Ветер мягко гладил его по щекам, будто стараясь разгладить морщины, что залегли там с всё новыми и новыми печалями, выпавшими на его долю. Он вдыхал излюбленный аромат цветущей вишни, и сердце его сжималось от боли воспоминаний. Перед внутренним взором вставал образ Юки – её хрупкая фигурка в простом конопляном кимоно с коротким рукавом, по ткани какого она сама рисовала удивительные цветы; выбившиеся из прически пряди волос, всегда пахнущие травами, которыми она помогала ему в аптекарском деле; мягкая улыбка и рыбьи хвостики у глаз; ореховые глаза, всегда с озорным блеском. Он помнил, как она удивленно застыла на пороге их скромного домика тем утром, когда посаженные в маленьком саду подле их дома вишни впервые расцвели. Целый год они вместе ухаживали за саженцами, и всякий раз, когда Юки спрашивала, зачем он тратит время на эти деревья вместо полезных лекарственных растений, Ксу лишь загадочно улыбался. А когда наконец наступило то самое утро, она долго стояла, прижав ладони ко рту, и её смех, такой же воздушный и лёгкий, как лепестки над головой, разбудил весь сад.
Лекарь провел пальцами по вишнёвой коре. Древесина уже успела потемнеть за годы, прошедшие с тех пор, но для него эти вишни оставались живым воплощением их любви – таким же нежным и преходящим, как весенний цвет. Теперь он больше не слышал её смеха, но каждый год, когда деревья покрывались цветами, Ксу чувствовал её присутствие особенно остро, как будто она вот-вот выйдет из сада, спросит, не нужна ли ему помощь, а он неизменно покачает головой, но она всё равно устремится всем своим существом, чтобы разделить работы. Словно где-то совсем рядом зазвенел её голос, и лёгкие шаги зашуршали по дорожке между деревьями; закрыв глаза, Ксу улыбнулся. Его пальцы задержались на коре, где юная вишня когда-то оцарапала ненароком ладони Юки. Он прижался щекой к шершавой поверхности – и холод проник в кожу, как тот декабрьский день, когда снег замёл её следы навсегда.
Она лежала на циновке, белая как лепесток, и сжимала его руку так, будто могла удержать жизнь, если только не разожмёт пальцы.
– Посади вишню… чтобы я всегда была рядом, – прошептала Юки в бреду, прежде чем испустила последний вздох и оставила его в тишине. Когда её глаза закрылись, вишневый цветок упал с ветки и застрял в её волосах. Ксу не заметил этого. Он видел только, как её лицо становится частью зимы, которую он так и не смог прогнать.
Ксу тогда кивнул, но внутри кричал. Он держал её руку, пока холод не стал нестерпимым, пока кожа не стала бумагой, которую ветер срывал с костей.
– Обещаю, – прошептал Ксу обескровленными, сухими губами, но обещания рассыпались в воздухе, как пепел, и никто уже не услышал его слов. И теперь всякую весну, глядя на вишню, Ксу думал: “Может, её душа жива в корнях? Или это просто мои мечты, растущие на пепле?”.
Вернувшись домой, в неровном пламени сгорбленной свечи он написал три строки на тонкой деревянной дощечке, одной из тех, где имел обыкновение писать рецепты новых лекарственных микстур, порошков и смесей. Чернила текли медленно, будто замерзли в его сердце.
– Почему ты не осталась? – шептал он, но дощечка молчала. Только капля воска упала с горящего фитиля, застыла на деревяшке, словно слёза, которую он так и не пролил. Ксу провёл пальцем по высохшим строкам:
– Ты говорила, что вишня будет помнить тебя, но разве деревья умеют плакать?
Нежные вишни.
Ты смеялась: дескать, лгу,
но они расцвели.
***
В деревне Драконов Колодец, несмотря на поистине чудное и примечательное название, ничего и никогда не приключилось такого, что заслуживало особенного внимания. Впрочем, помнится, говаривали, некогда там ревнивый муж заточил жену в бутылку; но Ин-Ин не застала тех далёких событий, чтобы вовсе быть уверенной, что ни матушка, ни многочисленные тётушки, те ещё путешественницы, не приукрашивали: фантазии у них в достатке, как монет у жадного купца. Когда многословно описывали, сколь дивное, но неспешное тут место, как хороша лощина летом, как прекрасен мост из белых валунов, перекинутый через ленно журчащую реку, в ночи чёрную, как старые чернила, как вечерами чичикали стыдливо цикады и скрипели, вторя им, сверчки, то нисколько не лгали, и стоило воздать должное их рассказам.
Вот только нечто навязчиво тянуло, заволокло даже, Ин-Ин сюда, и она следовала за голодом. Ин-Ин приподняла голову, её обострённый нюх уловил нечто большее, чем просто запах сакуры в весеннем воздухе, и оскалилась: то была печаль, тоскливая и удушливая, манящая, бьющая ключом совсем неподалёку. Некто незримый терзался болью и наверняка воспоминаниями о былом; быть может, какой седой, словно лунь, старик, оплакивающий утрату жены и ушедших в дальние города на дворцовые службы детей; а может, и молодая мать, льющая тихие, беззвучные слёзы вот уже которую ночь по умершему дитя; а может, и сирота, ребёнок о сломанной судьбе, что горел злостью и одновременно давился болью, когда никто не видел его тоски и не мог поднять на смех.
С каждым шагом по прохладной земле голод нарастал, дурманил и кружил голову. Сколько Ин-Ин уже не питалась? Сколько не находила таких чувств, в каких хотелось утонуть? Она кочевала от двора ко двору, от пристанища к пристанищу, от города к городу, но при дворах царствовали напыщенные придворные, что играючи плели изысканную поэзию, на вкус пустую, пресную, лишённую всякой силы и хоть искры жизни – от такой Ин-Ин кривилась с отвращением, но жевала, радуясь, что сумела сцедить из унылых, вылизанных, однотипно возвышенных строк хоть самую малость переживаний – в основном о том, понравится ли местной первой даме и не прогонит ли она прочь, ведь недостаточно изящные строки не смеют тревожить её слуха; во всевозможной сомнительности же питейных заведениях встречались порой таланты, что нервными пальцами исторгали из инструментов складные мелодии и слагали порой задевающие струны души поэмы – но всякий раз им не хватало чего-то глубоко личного, прочувствованного так, как умели тихие сердцем и нравом люди, живущие в немом одиночестве в глухих и позабытых деревнях, куда не ходили караваны с пёстрыми товарами.
Такие люди, что совершили ошибки и теперь расплачивались за них.
Ин-Ин не знала этого человека, но чувствовала его; она остановилась, втягивая носом воздух: запах скорби был терпким, как недоваренный чай, и сладким, как гниющий персик. Кем бы он ни был, но его поэзия манила и тянула, как заклинания, выведенные кровью на листьях полыни; и его словах таилась вся боль потери, вся нежность воспоминаний, вся горечь, вся сладость, вся тоска. Скользнув между теней, Ин-Ин оказалась в маленьком саду, где скоро зацветут фиолетовые хуан ци о тонких листьях, будто у гороха; недавно посаженный имбирь вскорости раскроет красный цвет, а в недрах земли созреет пряный жёлтый человечек; и фрукт пяти вкусов к осени нальётся красными ягодами… Ин-Ин замерла на мгновение, залюбовавшись и садом, и прудом, но всё же, взмахнув хвостом, скользнула в маленький домик с бумажными дверями. Под всяким шагом вздыхал едва слышно старый пол, и где-то в глубине мирно спал травник-лекарь: Ин-Ин уже нисколько не сомневалась в том, чьей обители потревожила самовольно покой. Здесь пахло насыщенно и водорослями, и каштанами, и ягодами годжи, и рейши, и фо ти, и чёрной фасолью, и грибами: пасть наполнилась слюной, но прибирать к лапам ценные запасы, ведь они ей ни к чему.
Наконец, Ин-Ин нашла, что искала – маленькую табличку со свежим чернильным стихотворением, таким жалобно нескладным, не годящимся нисколько для чтения при богатом дворе, утопающем в цветах и шелках, но таким живым, что лисица шумно втянула воздух носом и крепко зажмурилась. Ин-Ин закрыла глаза, впитывая строки, как земля вбирала в себя весенний тёплый дождь. Стихи впивались в плоть, как иглы злобного духа. “Это не моя боль”, – думала Ин-Ин, но вкус был сладок, как запретный мёд, собранный в лунной тени. В голове зазвенело – не голос, а эхо, будто Юки, перед которой Ксу по-прежнему раскрывал душу, шептала сквозь время:
– Зачем ты губишь его?
Ин-Ин оскалилась, разрывая табличку зубами:
– Он сам себя губит. Я лишь ворую отблески его огня.
Силы возвращались, и древняя магия наполняла лисьи жилы; и пусть будет вечно маяться И, пусть забыта будет со своим пакостным проклятием! Опустошив табличку, насытившись вдовль, Ин-Ин оставила после себя лишь пустоту – будто метафора её собственной, ныне и вовек проклятой по прихоти богини любви, природы, на мгновение горько подумалось ей.
Ночами, облачённая в лису, теперь ходила Ин-Ин к дому лекаря – и выяснила, что кличут его люди Ксу. Таков стал её ритуал: прокрасться сквозь тени, отыскать новые строки на табличках, аккуратно выведенных лекарем, подметить, как его почерк дрожал порой, насладиться строками, в каких всякая буква источала счастье и горечь, оставить после себя ничего и скрыться прежде, чем первые солнечные лучи окрасят небо в вишнёво-розовый. Быть может, маменька бы пожурила, сказав, дескать, опасную игру затеяла, но наивное и трогательное искусство Ксу слишком прекрасно, чтобы Ин-Ин могла пройти мимо, сделав вид, будто не заметила; могла бы осудить, наказав идти замаливать прегрешение пред светлым ликом И, но Ин-Ин в ответ бы только хмыкнула насмешливо и побежала вновь питаться чужими страданиями, вылившимися в тонкие поэтические строки. Пока Ксу писал, она крала его стихи и продолжала неизменно приходить каждую ночь. Парадокс: его боль питала её существование, его болезненные воспоминания о Юки становились её силой; и шерсть её становилась всё темнее и темнее, как чернила, с каждым новым украденным трёхстишием.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71959072?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Алиса Горислав
Тип: электронная книга
Жанр: Русское фэнтези
Язык: на русском языке
Стоимость: 49.90 ₽
Издательство: Автор
Дата публикации: 24.06.2025
Отзывы: Пока нет Добавить отзыв
О книге: История эта случилась так давно, что ещё моему деду его дед рассказывал и говорил, что не сосчитать минувших с той поры цветений вишни и что-де уж никто и не вспомнит, как звали тех двоих, а потому имена он сам придумал: девица Ин-Ин и лекарь Ксу. Теперь настал мой черёд поведать вам историю любви между скорбным смертным и вечной с окаменевшим сердцем.