Поэт-романтик Василий Жуковский и его трагическая любовь
Поэт-романтик Василий Жуковский и его трагическая любовь
Полина Ребенина
Любовные драмы (Вече)
Мало кто знает о драме личной жизни Василия Андреевича Жуковского – выдающегося поэта, блестящего переводчика, друга и покровителя А. С. Пушкина, наставника будущего императора Александра II. Мария Протасова стала первой и самой большой любовью в жизни поэта. В отношениях этих незаурядных людей настолько слились трепетность чувств и духовная близость, что ни он, ни она не мыслили жизни друг без друга. Не имело значения, находились ли они рядом или же вдали друг от друга – мыслями и чувствами были крепко и навсегда спаяны. Другой любви не могло существовать для них. Жизненные обстоятельства не дали Василию и Марии соединиться, и в сердце поэта осталась глубокая, незаживающая рана.
Полина Ребенина
Поэт-романтик Василий Жуковский и его трагическая любовь
© Ребенина П., 2025
© ООО «Издательство «Вече», 2025
* * *
Пролог
В наше время стало модно писать о любви. Во многих издательствах выходят книжные серии: «Любовные драмы», «Великие истории любви», «Лучшие истории о любви» и т. д., и т. п. И о ком тут только не пишут: тут и Джон Леннон с Йоко Оно, и Маяковский с Лилей Брик, и Элизабет Тейлор с Ричардом Бартоном, и Наполеон с Жозефиной, и Клеопатра с Антонием… Читаешь, вникаешь и, честно говоря, как-то большинство этих историй не впечатляет. Встречи, бурные увлечения, а потом измены, скандалы, расставания… Я бы назвала эти истории просто любовными приключениями. Начинается все красиво: мимолетное очарование, страсть, восторженные письма… А заканчивается уродливо: ссоры, проклятия, разводы… Встречаются и притворство, голый расчет и предательство. Изредка можно увидеть описания странной околдованности героев-любовников. Но как часто во всех этих историях встречается истинная любовь?
Вы, конечно, помните, как тот же вопрос задавал великий русский писатель А. Куприн в «Гранатовом браслете». И рассказал историю идеальной любви к княгине Вере мелкого чиновника Г. С. Желткова. Рассказал о мужчине, для которого не существовало жизни без любимой им женщины. Он боготворил ее и каждый день молился – «Да святится имя твое!»
Такие глубокие чувства встречаются крайне редко. Вдумаешься и видишь, что любовь не рождается на пустом месте. Каков человек, такова и его любовь! У человека приземленного любовь чаще всего ограничивается интрижкой. А у возвышенного может стать историей длиною в жизнь, огромным счастьем или же трагедией. Чаще всего второе.
Портрет поэта Василия Андреевича Жуковского. 1816 г. Художник О. А. Кипренский
Меня лично поразила история любви великого русского поэта Василия Жуковского к его воспитаннице Маше Протасовой. Возможно, что не все о ней знают, поэтому мне хотелось о об этом рассказать. В отношениях этих незаурядных людей переплелись нежность, духовная близость и взаимопроникновение до такой степени, что ни он, ни она не мыслили жизни один без другого. И уже не имело значения, находились они рядом или же на расстоянии, но мыслями и чувствами оказались крепко и навсегда спаяны.
Даже смерть не могла их разлучить, так как в душе прочно угнездилась любовь к ушедшему. И другой настоящей любви уже не могло существовать ни для него, ни для нее, хотя в силу жизненных обстоятельств могли возникнуть новые отношения. Воссоединиться им оказалось невозможно, но душа всегда принадлежала тому, одному-единственному. Ведь ни для кого другого места в душе не оставалось. Такая любовь проникает во все уголки души и живет в ней вечно.
История эта началась еще в юности наших героев. Но это был не порыв, не юношеская импульсивность, с последующим отчаянием и суицидом, как, по-видимому, у Ромео и Джульетты. И не платоническая идеальная любовь монаха Петрарки к замужней Лауре, которая, по-видимому, и не подозревала о его чувствах. Нет, здесь была вполне земная любовь, но вошедшая так глубоко в души героев, что жизнь без любимого для каждого из них стала немыслимой. Это любовь-нежность, любовь – душевное слияние, любовь-самопожертвование, любовь – самое большое счастье и горе. Такая любовь, когда прошедшее не умирает и живет в душе несмотря ни на что.
Но, как сказано, любовь отражает личность романтического героя. Личность – серая, незначительная, и любовь у нее мелкая, ничтожная. Не любовь, а половой рефлекс. Личность – душевно богатая, глубокая, и любовь у нее огромная, которая, как солнце, своим светом и теплом преображает жизнь его самого и любимого человека.
Поэтому никак нельзя рассказать о любви, не описав жизнь, судьбу и характер ее героев. В этой книге я постараюсь рассказать историю жизни и высокой любви великого русского поэта Василия Жуковского и Маши Протасовой. Все даты в книге приведены по старому юлианскому календарю, который применялся в России до 1918 года.
Самый добрый человек в русской литературе
О русском поэте Василии Андреевиче Жуковском большинство наших современников знает очень немного. В советской школе сведения о нем давались крайне скудные, ведь отношение к поэту было отрицательным, стояло на нем клеймо царедворца. Мало того, оказался Жуковский автором слов к гимну «Боже, царя храни», а уж это было совсем непростительно с точки зрения советского литературоведения.
А жаль, ведь Жуковский был великим поэтом, первопроходцем романтизма в русской литературе. Его произведения – элегии и баллады, стихотворные повести и лирические стихотворения, поэмы и драмы – вошли в золотой фонд русской классики. Переводы Жуковского, по мнению критиков, нередко превосходили по совершенству оригинальные произведения! Они открыли русскому читателю целые миры немецкой, английской, французской, испанской литературы. Голосом Жуковского заговорили с нами Гёте и Байрон, Вальтер Скотт и Фридрих Шиллер. Именно в переводе Жуковского русские читатели познакомились с «Одиссеей» Гомера. Жуковский был близким другом и учителем Пушкина и Гоголя, товарищем и собеседником практически всех известных литераторов первой половины XIX века.
Мало того, он был талантливым, незаурядным художником, и его наследие насчитывает тысячи листов: рисунки, офорты, гравюры, картины. Он рисовал пейзажи и портреты, по рисункам Жуковского можно почувствовать, что вдохновляло поэта и чем он жил.
На протяжении пятнадцати лет, с 1816 по 1841 г., он исполнял обязанности наставника наследника престола – будущего императора Александра II, и, углубившись в дебри педагогики, разработал собственную систему обучения (которую называл своей «педагогической поэмой»), а также составил целый ряд учебных пособий. То есть Жуковский создал собственную «педагогическую поэму» еще в XIX веке, задолго до советского педагога Макаренко.
Можно было бы долго перечислять дарования и заслуги Жуковского, но, пожалуй, самым поразительным фактом его биографии является не эта многосторонняя деятельность, а то, что никто из современников не оставил о нем ни одного отрицательного отзыва. Все – от колкого Ф. Ф. Вигеля до деликатного П. А. Плетнева, от консерватора М. П. Погодина до революционера А. И. Герцена – пишут о Жуковском с каким-то единодушным восторгом и преклонением. Чем же так располагал к себе окружающих этот человек? Оказывается, не чем иным, как своей необыкновенной добротой!
Цесаревич Александр Николаевич за уроком Жуковского. Гравюра XIX в.
Он был любим многими современниками за нравственность и духовность, доброжелательность, милосердие, чистоту помыслов и внутреннее достоинство.
А. С. Пушкин писал, что у Жуковского была «небесная душа», он считал его своим ангелом-хранителем, а о его творчестве отзывался так:
Его стихов пленительная сладость
Пройдет веков завистливую даль,
И, внемля им, вздохнет о славе младость,
Утешится безмолвная печаль
И резвая задумается радость.
П. Вяземский писал: «Благородство истинное, ничем не измененное, было основанием его жизни».
Н. Гоголь: «Жуковский, наша замечательнейшая оригинальность! Чудной, высшей волей вложено было ему в душу от дней младенчества непостижимое ему самому стремление к незримому и таинственному. Не знаешь, как назвать его – переводчиком или оригинальным поэтом. Переводчик теряет собственную личность, но Жуковский показал ее больше всех наших поэтов».
Поэтесса, переводчица, драматург и прозаик графиня Евдокия Ростопчина почтила память Жуковского стихотворением под заглавием «Прощальная песнь Русского Лебедя, посвященная семейству и друзьям». И сопроводила его письмом Булгакову: «Прошу вас, Фаддей Бенедиктович, напечатать в “Северной пчеле” это поминовение признательной дружбы тому, кого и вы, и я, и все, что на Руси не заражено безрассудным поклонением уродливому в ущерб прекрасному и высокому, должны чтить и оплакивать как первого и лучшего из современных уцелевших до сих пор поэтов наших, как примерного, благороднейшего и добрейшего человека».
Ведь, как мы знаем, поэт скончался в 1852 году, когда в русской литературной критике произошел радикальный переворот. Виссарион Белинский, как и его последователи революционные демократы – Н. Г. Чернышевский и Н. А. Добролюбов – стали требовать от поэтов и писателей не воспевания прекрасного, а описания ущербности, недостатков и «язв общества». Жестоко критиковали они даже признанных классиков – Ивана Тургенева, Льва Толстого, Федора Тютчева, Афанасия Фета и др. Литература, по их мнению, должна была служить одной-единственной цели – свержению самодержавия и революции.
Но даже яростный, непримиримый критик Белинский признавал: «Несоизмерим подвиг Жуковского и велико его значение в русской литературе!.. Подвиг, которому награда не просто упоминание в истории отечественной литературы, но вечное славное имя из рода в род». Хотя тут же замечал, что литература не располагала возможностями истинного воспроизведения жизни ни в период классицизма, ни при сентиментализме, ни в пору мистического романтизма Жуковского.
Современный критик и историк литературы Ю. Лотман называл Жуковского «самым добрым человеком в русской литературе».
Судьба у Жуковского сложилась удивительная. Незаконнорожденный мальчик, полурусский-полутурчонок, стал не только выдающимся поэтом, но был приближен к царскому двору и выполнял обязанности наставника и воспитателя будущего императора Александра II. И любовь у Василия Андреевича оказалась беспримерной – глубокой, прекрасной и трагической. Длиною в жизнь.
Происхождение поэта
Василий Жуковский родился 29 января 1783 года в селе Мишенском, расположенном в трех верстах от города Белёва Тульской губернии. Он был сыном богатого русского помещика Афанасия Бунина и пленной турчанки Сальхи.
Во время Русско-турецкой войны 1768–1774 годов какой-то приятель Бунина прислал ему на воспитание двух пленных сестёр-турчанок – Сальху и Фатьму.
Сальхе было шестнадцать лет, Фатьме – одиннадцать. Младшая сестра вскоре умерла, а старшая выучила русский язык и была перекрещена в православную веру под именем Елисаветы Дементьевны Турчаниновой (1754–1811).
Афанасий Иванович Бунин (1716–1791) был богатым вельможей екатерининского времени, в молодости он водил дружбу с фаворитом Екатерины II Григорием Орловым. Он владел многочисленными именями в Тульской, Калужской и Орловской губерниях. Жил на широкую ногу – пировал, охотился, с размахом благоустраивал имение. Чего только в его имениях не было: парки, цветники, пруды с рыбой, двухэтажные оранжереи, где росли абрикосы и лимоны, шампиньоны и всякие цветы. С балкона господского дома в Мишенском открывался вид на златоглавый Белёв, стоящий на берегу Оки.
Законная жена А. И. Бунина, Мария Григорьевна Безобразова, родила ему одиннадцать детей. К 1770 году, когда в Мишенское прибыла Сальха, детей в живых осталось лишь пятеро: Авдотья (родилась в 1754 году), Наталья (в 1756 году), Варвара (в 1768 году), Екатерина – грудной младенец, а также сын Иван, родившийся в 1762 году.
Позднее один из близких к Василию Жуковскому людей, связанных с ним дружбой, литературными интересами и постоянной перепиской, Петр Александрович Плетнев, так описал происхождение поэта в частном письме: «Бунин был помещик Белёвский… Жена его, приживши с ним несколько детей, оставила супружеское ложе и дала ему свободу в выборе потребностей Гимена. Какой-то приятель Бунина, участвовавший во взятии Силистрии, переслал ему оттуда, из гарема паши, одну премилую женщину, которая долго полагала, что мужчина везде имеет законное право на нескольких женщин. Поэтому она в полной невинности души предалась любви к Бунину и от ложа с ним родила ему сына: это был славный ныне поэт». Все это Плетнев слышал от самого Жуковского.
В усадьбе Буниных Сальху поселили в отдельном домике. Поначалу Мария Григорьевна приняла турчанку хорошо, рад ей был и друг Бунина – Андрей Григорьевич Жуковский, разорившийся дворянин, много лет живший у Буниных приживалом. Сальха стала поначалу нянькой младших детей, потом ключницей. Каждое утро она должна была являться к Марье Григорьевне за приказаниями. Старшие дочери Буниных учили Сальху читать и писать по-русски. Что касается Афанасия Ивановича, то он соблюдал сначала некоторые приличия, более или менее скрывая свою связь с пленной красавицей, но со временем раскрепостился и перебрался на глазах супруги и дочерей в домик Сальхи. Обставил ее домик как можно роскошнее и прожил там несколько лет. Трижды у турчанки рождались и умирали в младенчестве девочки.
В 1781 году в семье Буниных случилось несчастье: умер, а скорее всего покончил с собой в самый разгар вертеровского поветрия, т. е. по причине несчастливой любви, единственный сын Иван. Мария Григорьевна тяжко горевала и не сомневалась, что трагедия эта стала наказанием свыше за прелюбодеяния её мужа. После этого она прекратила всякие отношения с Афанасием Ивановичем и турчанкой.
Но вот 9 февраля (29 января по старому стилю) 1783 года у Елисаветы родился мальчик. Чтобы дать незаконнорожденному имя, Бунин попросил Андрея Григорьевича Жуковского крестить и усыновить этого младенца. Мальчика назвали Василий, а отчество и фамилию он получил от Андрея Жуковского.
Положение новорожденного оставалось щекотливым, но тут Сальха в один из отъездов Афанасия Ивановича совершила мудрый и решительный поступок. Она вошла в господский дом и положила сына к ногам Марии Григорьевны, как бы прося ее заступничества и защиты. И Мария Григорьевна смогла возвыситься над ситуацией и заявила: «Ну что ж, Лизавета, ты не виновата. Будь по-старому в доме. А Васеньку воспитаю я. Как родного».
С этого момента наступил мир в семье Буниных. В честь рождения сына Афанасий Иванович приказал разобрать ветхую деревянную церковь, из бревен ее сложить часовню на кладбище, а церковь выстроить новую, каменную. Были призваны хорошие мастера – каменщики, резчики, живописцы. Древние образа из прежней церкви водворились в новой. Андрей Григорьевич Жуковский, любивший музыку, игравший на скрипке, взял на себя руководство хором певчих…
Предпоследняя дочь Буниных, Варвара Афанасьевна, была выдана за Петра Николаевича Юшкова, имевшего дома в Туле и Москве, и уехала. Младшая дочь Екатерина давно жила у сестры в Кяхту. Мальчик остался в Мишенском единственным ребенком. Но вскоре к нему присоединились девочки: дочь Варвары Юшковой Анна – родившаяся преждевременно, слабенькая, едва живая. Ее взяла бабушка Марья Григорьевна в Мишенское. Она оказалась первой подругою детства Васи Жуковского, его «одноколыбельницей», как он выражался (маленьким он ложился иногда к ней в кроватку, когда она плакала, и успокаивал ее). Другая подруга была Маша Вельяминова, дочь Наталии Афанасьевны Буниной, вышедшей замуж за Вельяминова. Она тоже жила и воспитывалась у бабушки.
Так среди девочек, в тишине и раздолье барской России, начал свою жизнь мальчик Жуковский. Был он характером жив и весел, лицо нежное, темные глаза, темные, хорошо вившиеся от природы волосы, ранняя склонность к мечтательности – светлое дитя, вызывающее расположение. Женщины – а их был полон дом – наперебой баловали его. Рос он барчонком. Сальхе лишь изредка удавалось на ходу приласкать его – все вокруг него няньки, мамки, тут же и Андрей Григорьевич, обожавший крестника и приемного сына своего.
Беседка у ключа в Мишенском. Офорт В. А. Жуковского
Был Вася веселым, добрым, шаловливым и всеми любимым. С утра до вечера он носился по старому парку, играя с девочками в рыцарей. Он ничего не боялся – ни быков, ни лошадей, ни разбойников, которыми пугали детей в крестьянских дворах и на барской усадьбе.
В 1785 году отец, Афанасий Бунин, записал сына сержантом в Астраханский гусарский полк. В шесть лет мальчик уже дослужился до прапорщика, что давало ему независимо от рождения право на дворянство. Мальчика внесли в соответствующий раздел дворянской родословной книги Тульской губернии. Такая вольница существовала при императрице Екатерине II.
Проба пера и домашний театр
В 1789 году Афанасий Иванович привез в Мишенское учителя немца, но он оказался тупым и самоуверенным шарлатаном, какими наводнена была в то время Россия. Нередко немецкие и французские парикмахеры, кучера, портные и лакеи выдавали себя за учителей, а русские вельможи им верили на слово и доверяли им воспитание своих детей. Звали немца Еким Иванович, учить Васю он стал немецкому чтению и арифметике. Ученик и учитель жили вместе во флигеле, за стеной их комнаты помещался Андрей Григорьевич Жуковский.
Учитель походя бил мальчика линейкой по пальцам, беспрестанно ворчал и топал ногами. Вася плакал. Ни счет, ни немецкие слова не лезли испуганному мальчику в голову. Андрей Григорьевич неодобрительно покачивал головой, но молчал. Однако не прошло и недели, как за стеной поднялся ужасный шум. Андрей Григорьевич открыл дверь в классную комнату и остолбенел: мальчик, стоя в углу голыми коленями на горохе, плакал, а немец бешено вопил и размахивал розгой, держа в другой руке немецкую книжку… Жуковский тут же позвал Буниных, и учитель был из Мишенского прогнан. Он сам стал заниматься со своим приемным сыном – учить его русскому письму, рисованию и счету.
В ноябре 1790 года Афанасий Иванович Бунин был вызван на службу в Тулу. Он нанял там, на Киевской улице, особняк, принадлежавший начальнику оружейного завода генерал-поручику Жукову, и тотчас переехал туда со всей семьей, включая Васю с матерью. Этой зимой Вася начал учиться в пансионе Христофора Филипповича Роде. Он был полупансионером, и после занятий его каждый вечер привозили домой. Для домашних занятий с ним был приглашен один из преподавателей Феофилакт Гаврилович Покровский.
В марте 1791 года Афанасий Иванович Бунин жестоко простудился и скончался. Все имущество он завещал своим четырем дочерям и жене, и ни словом не упомянул ни о сыне Василии, ни о Елисавете Дементьевне. Они фактически оставались без средств к существованию.
Однако перед смертью он сказал жене:
– Барыня, для этих несчастных я не сделал ничего, но поручаю их тебе и детям моим.
– Будь спокоен, – отвечала Мария Григорьевна. – С Лисаветой я никогда не расстанусь, а Васенька будет моим сыном.
И сдержала своё слово. После смерти мужа она с каждой из четырех долей взяла по две с половиной тысячи рублей – всего десять тысяч – и отдала эти деньги Елизавете Дементьевне, чтоб хранила для сына.
Тело А. И. Бунина было перевезено в Мишенское и захоронено в родовой усыпальнице-часовне.
Осенью вся семья снова вернулась в Тулу. Вася опять был помещен к Христофору Филипповичу Роде, но уже полным пансионером – теперь дома он появлялся только в субботу и воскресенье. Однако весной 1792 года пансион закрылся. Знаний в нем мальчик не получил почти никаких, а чтобы учиться дальше, надо было поступать в Главное народное училище.
Весной 1792 года из Кяхты в Тулу приехала младшая дочь Буниных Екатерина Афанасьевна. На первом же балу ее признали первой красавицей губернии, и предводитель дворянства Андрей Иванович Протасов посватался к ней.
Летом Марья Григорьевна переехала с домочадцами в родное Мишенское. В Мишенском в это лето гостили все четыре семейства ее дочерей: Бунины, Вельяминовы, Юшковы, Протасовы.
Протасов был из белёвских дворян, владел деревенькой Сальково. Погостив у тещи, Андрей Иванович увез супругу к себе. Расстаться с милым Мишенским, по которому Екатерина Афанасьевна тосковала в Кяхте, было грустно, и, чтобы скрасить разлуку с родными, она увезла с собой Васеньку. Забирая Васеньку в Сальково, Екатерина Афанасьевна не ведала того, чему случиться в будущем из ее привязанности к сводному братцу.
Вскоре пришло время возвращаться в Мишенское. Здесь собралась вся девчоночья кампания – пять девочек, ровесниц Васи: три Юшковых и две – Вельяминовых. Все детство Васи прошло «в девчоночьем царстве», возможно, этим объясняется свойственная ему мягкость характера. Вместе с Юшковыми явился в Мишенское и учитель Покровский, нанятый для занятий с девочками и для подготовки Васи в тульское училище. Изучались русский язык, арифметика, история и география.
Осенью Варвара Юшкова увезла Васю с собой в Тулу. Он поступил в Главное народное училище, но проучился там недолго. Учитель Покровский, который сделался теперь главным наставником в Тульском народном училище, был Васей постоянно недоволен. В конце концов он исключил его собственной властью из училища «за неспособность»! И правда, Вася под строгим взглядом наставника терялся и забывал, сколько будет дважды два и куда впадает Волга. Он снова перешел на домашнее обучение в доме Юшковых.
«Спутником» и «хранителем» своего детства называл Жуковский свою сводную сестру Варвару Афанасьевну. Она и ее муж, Петр Николаевич Юшков, просвещенный человек, близко знакомый с книгоиздателем Н. И. Новиковым, устраивали в своем доме музыкальные вечера и литературные чтения. У них по определенным дням собиралось тульское высшее общество.
На домашнем театре ставились драмы. Они игрались настолько успешно, что устроители Тульского общественного театра, завсегдатаи дома Варвары Афанасьевны, обратились к ней за помощью. Она помогла выбрать пьесы для первых представлений. Это были «Цинна» Корнеля, «Британик» Расина и «Магомет» Вольтера. Провела в своем доме несколько репетиций с актерами новой труппы.
Варвара Афанасьевна словно торопилась жить – уже начинала она чувствовать усталость, покашливала, слабость и озноб охватывали ее временами. Медленная чахотка подтачивала с ранней юности ее силы.
Детям разрешалось присутствовать на репетициях. Когда приходили актеры, Вася забирался в уголок. Выразительная декламация и необыкновенные жесты потрясали его. В зиму 1794/95, в 11 лет, впервые вспыхнуло в Жуковском желание быть автором, сделаться новым Расином или по крайней мере Сумароковым. Варвара Афанасьевна посоветовала ему обратиться к произведениям Плутарха, русский перевод которого от 1765 года («Житие славных в древности мужей») был в ее библиотеке. Во втором томе нашелся нужный Василию герой – Фурий Камилл, освободитель Рима, разбивший в пятом веке до нашей эры полчища галлов.
В библиотеке на столе всегда были наготове перья, чернила и бумага. Жуковскому хотелось написать трагедию в один присест, но быстро удалось придумать только заглавие: «Камилл, или Освобождённый Рим». Окружив его кудрявыми росчерками, он задумался, ища первых слов. Первых в жизни будущего великого поэта… Поздно вечером Варвара Афанасьевна разбудила его – он спал, положив голову на руки, за столом. Рядом лежали исписанные листы. Трагедия, сочиненная в прозе, уместилась всего на двух страницах, хотя в ней было четыре действия.
Постановку трагедии взяла на себя Варвара Афанасьевна. Она распределила роли, помогла детям сделать костюмы, устроила в гостиной сцену при помощи стульев, ширм и горшков с цветами. Главного героя, Камилла, играл сам автор, Вася Жуковский. Он склеил себе из золотой бумаги шлем, прицепив к нему два страусовых пера. Красная женская мантилья почти ничем не отличалась от древнеримского пурпурного плаща. Еще был сделан панцирь из серебряной бумаги. И целый арсенал оружия: деревянный меч, обвитая цветной лентой пика, лук из можжевеловой ветки и колчан со стрелами. Все обитатели дома собрались посмотреть спектакль. Приехала из Мишенского даже Мария Григорьевна. Аплодисменты и возгласы одобрения не умолкали… Жуковский тут же принялся за сочинение второй пьесы.
Тем временем родные раздумывали о его будущем. Для получения дворянства еще в двухлетнем возрасте Васю зачислили на службу в Астраханский гусарский полк, где он «дослужился» до прапорщика, что давало право на личное дворянство. 1 июля 1795 года 12?летнему прапорщику В. А. Жуковскому была выдана грамота о дворянстве с внесением в родословную книгу Тульской губернии. Дворянином он стал, но надо было подумать и о его дальнейшем обучении.
Триумф Марка Фурия Камилла. Фреска в Палаццо Веккьо, Флоренция
Заехавший как-то к Марье Григорьевне в Мишенское майор Постников, сосед по имению, предложил:
– Ему надо вступить в полк своим чином прапорщика. Да вот хоть в Нарвский, где я служу. Он теперь в Кексгольме.
– А и в самом деле! – подхватила Марья Григорьевна. – Это Афанасия Ивановича полк. Ведь помнят его там?
– Не думаю. Много воды утекло с тех пор. Однако я возьмусь присмотреть за молодым человеком. Будет ладно служить – чины пойдут. С хорошим чином можно и в статскую выйти.
Двенадцатилетний Вася, когда ему объявили новость, пришел в неописуемый восторг. Вскоре ему сделали полную офицерскую экипировку. В ожидании отъезда он не расставался с треуголкой, сапогами и шпагой, расхаживая по дому во всем параде.
В 1796 году Васенька отправился служить прапорщиком в Нарвский полк, квартировавший в Кексгольме (Выборге). Однако, к великому разочарованию мальчика и его родных, только что вступивший на престол император Павел I эту екатерининскую вольницу прекратил. Александр Пушкин в повести «Капитанская дочка» описывает порядок поступления на службу детей из дворянского сословия при Екатерине II: «Матушка была еще мною брюхата, как уже я был записан в Семеновский полк сержантом, по милости майора гвардии князя В., близкого нашего родственника».
Император Павел I решил навести порядок в армии, в том числе и в гвардии. Он уволил генералов, высших офицеров, низших офицеров, которые никогда в армии не были, но получали зарплату и всякие льготы. Уволены были около трех тысяч офицеров. Он запретил брать на действительную службу малолетних, особенно в офицеры.
Вот тогда-то хороший знакомый семьи Буниных Болотов присоветовал Марии Григорьевне отдать Василия в Благородный пансион при Московском университете.
Благородный пансион
В 1779 году поэт Херасков, тогда куратор Московского университета, основал при нем Благородный пансион – нечто вроде гимназии и лицея, исключительно для дворянских детей. К концу XVIII века, после некоторых перемещений, пансион обосновался между Тверской и Большою Никитской, в приходе церкви Успения на Овражке, в доме Шаблыкина. Во дворе стоял особняк, где жили, учились, воспитывались юные дети российских дворян, а у входа небольшой белый флигель – квартира инспектора. Вокруг строений имелся свой сад, то есть была здесь целая усадьба.
А. А. Прокопович-Антонский. Неизвестный художник
Заведение это было особенное, в своем роде единственное. Управлял им Антон Антонович Прокопович-Антонский, человек высокообразованный и культурнейший. Он руководил этим заведением в течение 35 лет, с 1791 по 1826 г. Прокопович-Антонский сумел создать оригинальную воспитательную систему, направленную на гармоничное развитие телесных и духовных сторон личности ребёнка, практиковал индивидуальный подход к детям, направленный на раннее выявление их талантов, развитие культа дружбы, честности, взаимопомощи среди воспитанников.
Благородный пансион предоставлял юным дворянам энциклопедическое образование по широкому кругу университетских предметов. К преподаванию в пансионе привлекались лучшие профессора Московского университета. Удивительно разнообразие образовательной программы пансиона: от математики до мифологии, от Закона Божия до наук военных. Но главное – литература, история, знание языков. Были уроки и искусств: музыки, живописи. Над всем же царил дух воспитания и просвещения нравственно-религиозного.
В 14?летнем возрасте Василия поместили в этот пансион, где он проучился с 1797 по 1800 год. Согласно принятым правилам, ученики говорили в пансионе по-французски или же по-немецки! А по-русски изъясняться было дозволено только в выходные дни, то есть в воскресенье и по большим праздникам.
В пансионе царил дух организованности и четкого распорядка. Ученики пансиона вставали в 5 часов утра и целые дни усердно трудились. Эта привычка осталась у Василия Жуковского на всю жизнь, он всегда очень рано вставал и работал, если была возможность, до 16 часов вечера. И трудолюбие стало его отличительной чертой характера. Пребывание в этом учебном заведении способствовало развитию дарования Жуковского и становлению его как поэта-романтика. В этой же школе позднее расцвел талант М. Лермонтова и А. Грибоедова.
Режим в пансионе был строгим. От шести до семи в специальной комнате – приготовление уроков, тут у каждого свое место с ящиком для тетрадей; в шкафу стояли общие учебники. В семь часов надзиратели ведут учеников, выстроенных попарно, в столовую. После молитвы и чтения вслух небольшого отрывка из Евангелия подается чай. От восьми до двенадцати – классы. Полупансионеры (те, которые не ночуют в пансионе) приезжают к восьми. В двенадцать – обед. С часу до двух – свободное время: кто бежит во двор играть на свежем воздухе, кто в спальне учится играть на флейте, кто читает и пишет письма. С двух до шести снова лекции. Потом полдник и приготовление уроков, а в восемь – ужин. В девять – после молитвы и чтения Библии – звенит вечерний колокольчик, призывая пансионеров ко сну. В комнатах горит по одной свече, скрытой под колпаком. В коридорах тишина – лишь изредка слышатся осторожные шаги дежурного надзирателя.
Учились по четырёхбалльной системе. Ученику разрешалось выбрать себе несколько предметов для изучения из тридцати пунктов программы, охватывающих словесность, историю, военное дело, искусства, разные науки и иностранные и древние языки. Пансионеры отпускались домой по субботам и воскресеньям, а также по праздникам и летом – на июль месяц. Жуковскому в пансионе понравилось все – чистые комнаты, натертые полы, большие аудитории, где скамьи уходят ярусами вверх, доброжелательный вид надзирателей и глубокие познания преподавателей.
В свободные часы Жуковский бежал в библиотеку. Это была гордость инспектора Антонского. В простенках между огромными окнами стояли высокие шкафы, где за стеклами поблескивало золото кожаных книжных корешков. Обширный дубовый стол, покрытый лиловым бархатом, был завален горами русских и иностранных журналов. Как-то само собой сложилось, что Жуковский отдал предпочтение среди прочих наук истории, словесности, французскому и немецкому языкам, и рисованию.
В эти годы происходило и нравственное становление поэта. Раздумывая о своей будущей жизни, Жуковский уже тогда стал мечтать об «удовольствии некоторых умеренных благодеяний». Эти благодеяния он в течение жизни оказывал не десяткам, а сотням людей, но умеренными назвать их мог только он сам – по душевному смирению. В своем дневнике он сформулировал «фундаментальные правила поступков»: «Какой бы случай ни представился действовать, действуй – как скоро в действии есть справедливость, воздерживайся от действия – как скоро справедливость в недействии». Следование этой максиме Жуковский считал своим нравственным долгом – и как христианина, и как верноподданного. Веря, что «всякий случай благотворить есть голос Божий», он старался всегда откликаться на этот голос.
Жуковский начал писать стихи и поэмы, в то же время увлекался переводами с немецкого, французского или древнегреческого языков. Причем он брал за основу сюжет или скелет произведения и совершенно преображал его, покрывая его прекрасной стихотворной плотью и вдувая душу в созданную Галатею. Он писал: «Переводчик в прозе есть раб; переводчик в стихах – соперник». Его мечтой стало изучить всю мировую литературу, а потом уже приняться за какое-нибудь важное, значительное произведение.
В пансионе он сблизился с Александром Тургеневым, сыном директора Московского университета. В пансионе оба они оказались словесниками – завсегдатаями библиотеки и поклонниками Михаила Никитича Баккаревича, молодого и пылкого преподавателя русской словесности. На его лекциях Жуковский и Тургенев садились у самой кафедры, чтобы не пропустить ни одного слова.
Баккаревич учил тому, что поэзия «есть одна из приятнейших наук», которую можно считать «усладительницею жизни человеческой». Он говорил, что «рифмы почитаются от некоторых пустыми гремушками, и это сущая правда, когда в стихах только и достоинства, что рифмы, когда в них нет ни огня, ни живости, ни силы, ни смелых вымыслов, составляющих душу поэзии, одним словом – когда в стихотворце нет дара».
В субботу вечером за Васенькой приезжала сводная сестра Варвара Афанасьевна Юшкова. Но весной она приболела и забирать его стал домашний учитель. У Варвары Афанасьевны чахотка, и весной наступило обострение. К сожалению, Варвара Афанасьевна этой московской весны не пережила, умерла.
Как-то Александр Тургенев пригласил Василия к себе домой, где он познакомился со старшим братом Андреем, студентом университета. Это знакомство сыграло большую роль в жизни Жуковского, высокоодаренный Андрей стал на долгие годы его лучшим другом и нравственным примером. Андрей был всего на два года старше Жуковского, но он показался ему очень серьезным и взрослым.
У Тургеневых познакомился Жуковский и с Алексеем Мерзляковым, который был репетитором русского и латыни у младшего брата Николая. Это тоже был юноша удивительный. Он вырос в купеческой семье, в маленьком уездном городке Далматово Пермской губернии. Еще учеником удивил Алеша сверстников и учителей своим стихотворением «Ода на заключение мира со шведами», которая директором народных училищ была представлена генерал-губернатору Пермской и Тобольской губерний А. Волкову, а им отправлена к главному начальнику народных училищ, который поднес ее императрице Екатерине II. Государыня приказала напечатать эту оду в издаваемом тогда при академии журнале и повелела, чтобы Мерзляков, по окончании курса наук в училище, был отправлен для продолжения образования в Петербург или Москву. Мерзляков выбрал Московский университет, который он блестяще закончил в 1798 году. Кроме русского и латыни он владел древнегреческим, французским, немецким и итальянским языками. И это в девятнадцать лет!
Василий стал каждую субботу бывать у Тургеневых. Его изумляла талантливость своих новых друзей. Знают столько языков – и уже столько успели прочитать. И стихи пишут… И ведут дневники. Жуковский, следуя их примеру, также завел себе дневник. Подналег на латынь и немецкий. Немецкий он знал неважно, а ему захотелось читать в подлиннике Гёте и Шиллера…
Новые друзья словно передали ему часть своего энтузиазма. Он понял, что нужно не журналы почитывать, не убивать время на чтение корявых переводов, а работать так, как крестьянин на пашне: до упаду. Стараться узнать все изящное и глубокое на тех языках, на которых оно существует. Отныне и всю жизнь Жуковский трудился так, как многим писателям и не снилось…
Однако его удивляло то, что Андрей весьма критически относился к Карамзину и его творчеству. Это было непонятно, ведь в те годы Карамзин был для всех неоспоримым литературным кумиром. Андрей подтверждал достоинства карамзинского языка, его огонь и вдохновение, но не считал его по-настоящему русским писателем. И потому он полагал, что Карамзин вреден русской литературе, так как он по своим идеям чужд России. Даже Херасков со своим неуклюжим слогом, по его мнению, был лучше для России, чем Карамзин. Андрей считал, что необходимы новые писатели, «напитанные оригинальным русским духом, с великим и обширным разумом, которые дали бы другой оборот русской литературе».
Н. М. Карамзин. Художник А. Г. Венецианов
Придерживался того же мнения о Карамзине и Алексей Мерзляков:
– Что вы с ним носитесь? «Бедная Лиза»! «Письма русского путешественника»! Не спорю, Карамзин блюдо сладкое. Сладко, да не мёд. Патока! Все сочиненное Николаем Михайловичем встречено громким «Ура!». Но хваленый русский язык его, как постель невинной девицы, чистенько, мягонько и всюду кружева.
Мерзляков считал, что в отличие от карамзинской патоки настоящий мед – это библейская «Песнь песней» и крестьянские песни!
– Возьмите хоть мою пермскую глухомань, хоть вологодскую, нижегородскую… Не с тех цветов, знать, собирает свой нектар наш светоч.
В июне 1800 года, после выпускных экзаменов, Жуковский получил именную серебряную медаль. Имя его было помещено и на мраморной доске, в списке отлично кончивших пансион в разные годы, – доска висела в вестибюле главного входа. Задолго до выпускных экзаменов Жуковский был назначен на службу в Главную соляную контору в Москве. С 21 февраля 1800 года он уже числился приказным с жалованьем 175 рублей в год.
Служба в Соляной конторе
Выпускник Благородного пансиона Жуковский получил место в бухгалтерский стол Главной Соляной конторы в Москве. Место это было достаточно престижное. Известно, что именно на соли ловкачи и пройдохи умели делать целые состояния. Но, конечно, это не касалось юного поэта Жуковского, который этой скучной службой сильно тяготился.
21 февраля 1800 года 17?летний Жуковский приступил к работе. Жил он в доме Юшковых, где ему отвели две комнатки на антресолях. По пансионской привычке просыпался в пять часов, пил чай и начинал работать над стихами и переводами. До начала службы выкраивалось около трех часов. К концу 1800 года у него уже сложилось много планов и литературных дел.
Алексей Мерзляков, зная, сколь горестно для гордой юности безденежье, отвел товарища к известному книгоиздателю Зеленникову, который заказал Василию Андреевичу перевод четырехтомного романа Августа Коцебу. Роман назывался «Младенческие мои причуды», но Жуковский дал ему иное, в духе времени, заглавие: «Мальчик у ручья, или Постоянная любовь». У этой книги вскоре появились читатели и почитатели. Она, как и повесть «Королева Ильдегерда» – следующая переводческая работа Жуковского, – стала тогда любимым чтением в семьях дворян России. Из-за трудного материального положения Зеленников обещал поэту платить за переводы лишь по случаю и лишь столько, сколько сможет. Но сверх платы обязался давать книги, из неходовых.
У Жуковского постепенно собралась солидная личная библиотека. Тридцать пять томов большой французской энциклопедии Дидро подарила ему в честь окончания пансиона Марья Григорьевна Бунина (это было приобретение покойного Афанасия Ивановича). Подарила она Василию и слугу – крепостного Максима. У Зеленникова в счет будущих переводов взял Жуковский «Естественную историю» Бюффона в тридцати шести томах на французском языке. Он купил несколько исторических сочинений на французском и немецком языках, переводы греческих и латинских классиков, полного Лессинга готическим шрифтом. Адам Смит, Шарль Бонне, аббат Баттё, Несторова летопись, изданная в Петербурге в 1767 году, философские труды лорда Шефтсбери – книга за книгой становились на его полки, прочитанные, с многочисленными пометками и закладками.
Однако как только Василий Андреевич приходил на службу, то его охватывало отвращение к окружающей его обстановке: расшатанные и ободранные конторки, потрескавшиеся шкафы и облупившиеся стулья – все чуть ли не времен царя Алексея Михайловича, все полно серых и синеватых бумаг, папок, облитых клеем и закапанных воском от свеч. В помещении стоял особенный, отвратительный канцелярский запах – мышей, бумаги и плесени. Конторские чиновники почти все были в годах. Жуковский с грустью думал об Иностранной коллегии архива, где служили братья Тургеневы. Там, конечно, тоже старые шкафы и облака бумажной пыли, но зато вокруг одна молодежь! И свобода! Можно рыться в грамотах и актах, как это с азартом делает сейчас Александр Тургенев, который от литературы все более склоняется к истории…
В Соляной конторе среди говора и шарканья, прелых запахов и чернильных пятен Жуковский, положив лист бумаги на груду шнуровых книг, писал другу Алексею Мерзлякову: «Надежда, кроткая посланница небес! тебя хочу я воспеть в восторге души своей. Услышь меня, подруга радости!.. Сопутствуй мне на мрачном пути сей жизни». Тот тоже жаловался на усталость души, на несбыточность мечтаний. Жуковский, обложившись штабелями папок, отвечал ему: «Тот бедный человек, кто живет на свете без надежды; пускай будут они пустые, но они всё надежды… Я пишу всё это в гнилой конторе, на куче больших бухгалтерских книг; вокруг меня раздаются голоса толстопузых, запачканных и разряженных крючкоподьячих; перья скрипят, дребезжат в руках этих соляных анчоусов и оставляют чернильные следы на бумаге; вокруг меня хаос приказных; я только одна планета, которая, плавая над безобразною структурою мундирной сволочи, мыслит au-dessus du vulgaire (выше обыкновенного, фр.) и – пишет тебе письмо».
А. Ф. Мерзляков. Старинная гравюра
Алексей Мерзляков был старше Жуковского на 5 лет. После окончания в 1798 году Московского университета первым и с Большой золотой медалью он был оставлен на кафедре Российского красноречия, стихотворства и языка. С 1804 года он уже профессор красноречия и поэзии в Московском университете (1804–1830 гг). Уже через несколько лет на знаменитые публичные лекции, которые читал Алексей Мерзляков, собиралась вся московская знать. Современники вспоминали: «Москва ничего подобного не слыхивала». Мерзляков был учителем Александра Грибоедова, Петра Вяземского, Петра Чаадаева и других выдающихся писателей и поэтов. Ученики в своих воспоминаниях называли его «красотой университета». Мерзляков написал много замечательных стихотворений для своего времени; перевел с итальянского «Освобожденный Иерусалим» Тассо, а также произведения древних поэтов, греческих и римских: Пиндара, Феокрита, Софокла, Еврипида, Вергилия, Горация. Романсы Мерзлякова, в которых он подражал народным песням, пользовались большим успехом, а некоторые и до сих пор поются. Вот, к примеру, одна из них:
Среди долины ровныя,
На гладкой высоте,
Цветет, растет высокий дуб
В могучей красоте…
Таков был этот одаренный друг Жуковского. Все больше сближался Жуковский и с Андреем Тургеневым. В ноябре 1800 года Тургенев подарил Жуковскому две книги: «Ироическую песнь о походе на половцев удельного князя Новагорода-Северского Игоря Святославича» – найденное и опубликованное графом Мусиным-Пушкиным древнерусское эпическое произведение – и лейпцигское 1787 года издание «Вертера» Гёте.
В одном Жуковский был не согласен со своими друзьями – он не понимал и не одобрял их критики Николая Карамзина, которым не уставал восхищаться. Однако это была не простая критика, она стала отражением возникшего тогда противостояния между архаистами и новаторами. Лидерами первого консервативно-патриотического движения стали поэт Г. Державин и писатель, государственный деятель адмирал. А. Шишков, в то время как лидером прогрессистов-новаторов был писатель-сентименталист Н. Карамзин. Последний выступал за реформу русского литературного языка, а Шишков и Державин – за его сохранение.
В начале века Жуковский решил заняться переводом шеститомного «Дон Кишота» Михаилы Серванта во французской переделке Флориана и печатать свои переводы у издателя Бекетова. Когда Жуковский перевел статью Флориана «Жизнь и сочинения Серванта», в предисловии к которой сказано, что «Дон Кишот – сумасшедший делами, мудрец мыслями. Он добр; его любят; смеются ему и всюду охотно за ним следуют», то был просто счастлив. Потом принялся за главу, которая следовала за предисловием. «Никто еще в России не знает Дон Кишота таким, каков он есть!» – думал он. В предшествующих русских переводах Дон Кихот выглядел дураком и сумасбродом, всех занимали только его нелепые приключения. Но Флориан дал понять, и Жуковский хорошо почувствовал, что книга Сервантеса не грубый фарс, а великое творение мудреца, поборника справедливости и добродетели… Эта работа Жуковского над «Дон Кишотом» растянулась на несколько лет (первый том вышел в 1804-м, последний – в 1806 году).
А. И. Тургенев. Неизвестный художник
В 1801 году молодые московские поэты решили создать Дружеское литературное общество. Ядром этого общества стал триумвират – Алексей Мерзляков, Андрей Тургенев и Василий Жуковский. Членами общества стали брат Андрея Тургенева Александр, Андрей Кайсаров, Александр Воейков. Вскоре Кайсаров предложил принять своих братьев Михаила и Паисия.
Мерзляков написал «Законы дружеского литературного общества». 12 января 1801 года в доме Воейкова на Девичьем поле состоялось самое первое организационное собрание. В предвкушении дружеской встречи Воейков приказал расчистить в саду засыпанную снегом аллею, хорошо натопить комнаты, поправить ступеньки на расшатанном крыльце. В одной комнате расставил кресла вокруг большого стола, в другой все было приготовлено для дружеского ужина. Жуковский пришел пешком, в сумерках, когда уже не видны были башни Новодевичьего монастыря. Когда все расположились в креслах, Мерзляков встал и начал читать по-немецки «Оду к радости» Шиллера. Это произвело на всех необыкновенное действие.
– Друзья! – воскликнул Мерзляков. – Что соединило нас? Дух дружества! Что значим мы каждый сам по себе? Почти ничего. Вместе преодолеем мы трудности и достигнем цели. Вот рождение общества! Один человек, ощутив пламя в своем сердце, дает другому руку и, показывая в отдаленность, говорит: там цель наша! Пойдем, возьмем и разделим тот венец, которого ни ты, ни я один взять не в силах! В нашем обществе, в этом дружественном училище, получим мы лучшее и скорейшее образование, нежели в иной академии.
Мерзляков разложил перед собой листы и стал читать статьи законов общества:
«Цель общества – образовать в себе талант трогать и убеждать словесностью: да будет же сие образование в честь и славу Добродетели и Истины целью всех наших упражнений. Что должно быть предметом наших упражнений? Очищать вкус, развивать и определять понятия обо всем, что изящно и превосходно. Для лучшего успеха в таких упражнениях надобно: первое – заниматься теорией изящных наук… Второе – разбирать критически переводы и сочинения на нашем языке. Третье – иногда прочитывать какие-нибудь полезные книги и об них давать свой суд. Четвертое – трудиться над собственными сочинениями, обрабатывая их со всевозможным рачением». Правила вновь созданного «Дружеского литературного общества» были подписаны всеми его участниками в тот же день, 12 декабря 1801 года. Это дружеское общество соединяло юношество университета и пансиона.
Решено было собираться по субботам вечером. Порядок принят был следующий: заседание открывает очередной оратор речью на какую-нибудь «нравственную» тему; затем секретарь читает сочинение одного из членов общества, не объявляя его имени (иногда и сам автор); потом чтение вслух какого-нибудь образцового произведения. Сочинения членов общества должны отдаваться для лучшего прочтения и приготовления к их разбору на дом. Дело пошло очень хорошо. Принятый порядок, правда, беспрестанно нарушался. Все говорили разом, поднимался спор, иной раз брань, хотя и дружеская. Начались обиды, объятия, пожимание рук, хохот… Никогда, ни одно заседание не обходилось без шампанского и громогласных песен.
На очередных встречах Мерзляков произнес еще несколько речей: «О деятельности», «О трудностях учения». Александр Тургенев выступил с «Похвальным словом Ивану Владимировичу Лопухину», Андрей Кайсаров – с речами «О кротости», «О том, что мизантропов несправедливо почитают бесчеловечными», Михаил Кайсаров – «О самолюбии», Воейков – «О предприимчивости».
Блестящие речи о поэзии и русской литературе произнес Андрей Тургенев.
– Русская литература! Русская! – говорил он. – Можем ли мы употреблять это слово? Не одно ли это пустое название?.. Есть литературы французская, немецкая, есть английская… Но есть ли русская? Читай английских поэтов, и ты увидишь дух англичан. То же французы и немцы – по произведениям их можно судить о характере их наций. Но что можешь ты узнать о русском народе, читая Ломоносова, Сумарокова, Державина, Хераскова и Карамзина? В одном только Державине найдешь очень малые оттенки русского. А в поэме Карамзина «Илья Муромец» – русское название, русские слова, но больше – ничего!
Все знали, что Андрей увлекался изучением фольклора и русскими народными песнями. Он постоянно выступал с критикой творчества Николая Карамзина, обличая льстивые оды и требуя от литературы патриотического содержания.
Жуковский зимой и весной 1801 года произнес три речи: «О дружбе», «О страстях» и «О щастии».
– Я буду говорить с вами о дружбе, – так начал он свою речь 27 февраля. – Что больше и приятнее может занимать нас в эти минуты, посвященные всему доброму, как не дружба – небесная, благодатная, услаждающая горести, оживляющая радости и наслаждения житейские?.. Дружба не боится ни злобы, ни предрассудков, никакая сила не может разлучить сердец, соединенных самою природой… Она есть чистый, неразрывный союз двух сердец, рожденных одно для другого… Человек без человека был бы самою бедною, беспомощною тварью на свете!.. Счастлив тот, кто нашел себе друга испытанного, постоянного, кто нашел его тогда, когда он более всего нужен. Не довольно того, чтобы уметь выбирать друга, должно уметь всегда быть ему другом… Эгоизм не может существовать вместе с дружбой – перестаньте быть эгоистами, и вы исполните все, чем обязаны друзьям своим…
Конечно, все это было не ново. Жуковский подчеркивал это, цитируя древних и новых писателей, приводя суждения философских школ. Новое было то, что члены дружеского литературного общества (пусть и не все) стали этим жить. Это были их личные судьбы, страсти, дружба, любовь, добродетель. И какой высокой нравственностью озарились их души – отныне и на всю жизнь!
Эти вечера в старом доме Воейкова на Девичьем поле надолго запомнились всем его участникам. Андрей Тургенев писал:
Сей ветхий дом, сей дикий сад глухой,
Убежище друзей, соединенных Фебом,
Где в радости сердец клялися перед небом,
Клялись своей душой,
Запечатлев обет слезами,
Любить отечество и вечно быть друзьями.
Греева элегия и потеря лучшего друга
В марте 1801 года был убит заговорщиками император Павел. Московская знать почти открыто праздновала это событие. Сразу один за другим посыпались новые указы его сына, Александра I, отменявшие все «ущемления», введенные Павлом.
После смерти Екатерины и восшествия на престол Павел I стал проводить политику, которая во многом противоречила духу правления его матери. Многие его нововведения были строги и справедливы, но они воспринимались как ущемления их прав разбалованными его матерью дворянами. Павел ужесточил требования к офицерам и чиновникам, повсюду была введена непривычная дисциплина. Он ввел ревизии – чрезвычайный надзор за деятельностью органов власти и судов. Многие коррупционные схемы, существовавшие полулегально во времена Екатерины II, были порушены.
Вместе с тем Павел I запретил офицерам уходить в долгосрочные отпуска, требуя от всех военнослужащих постоянно находиться по месту службы. Была ликвидирована практика записывать в полки с целью получения выслуги малолетних дворян. Если до Павла около 70 % офицеров служили чисто формально, то теперь все они вынуждены были находиться в частях и заниматься своими прямыми обязанностями. При этом Павел I выступал за более гуманное отношение к солдатам, чем это было во времена его предшественников. Он запретил начальникам использовать солдат в качестве крепостных крестьян, ограничил сроки службы в армии. Император улучшил солдатское довольствие и повысил качество медицинского обслуживания в армии, увеличил нижним чинам жалование. За ненадлежащее обращение с солдатами офицеров при Павле строго наказывали. В то же время возможность стать офицером император превратил в исключительно дворянскую привилегию, недоступную для выходцев из простого народа. Павел I начал жёстко пресекать произвол помещиков по отношению к крепостным. Своим манифестом он потребовал ограничить барщину тремя днями в неделю, чем вызвал сильное недовольство у дворян, воспринявших это как наступление на свои свободы. Поэтому верхи воспринимали убийство Павла как освобождение, они праздновали и пили шампанское, в то время как простой народ этому событию был совсем не рад.
Портрет императора Павла I. Художник С. Тончи
Был в убийстве Павла и явный английский след, не нравилось англичанам сближение России и Францией и подготовка совместного похода в занятую британцами Индию.
Очень странным было начало нового царствования. Александр I внешне казался добрым и либеральным, но ведь и он был замешан в убийстве своего отца. И об этом знали все – и в Москве, и в Петербурге…
Осенью этого года Андрей Тургенев был переведен по службе в Петербург. 12 ноября Жуковский вместе с семьей Тургеневых провожал его до станции Черная Грязь. Обнимая Андрея на прощанье, он плакал. С Александром Тургеневым и с другими членами литературного общества у него не было такой близости, как с Андреем. С отъездом Андрея он как бы терял опору.
Жуковский мечтал изменить свою жизнь, уйти в отставку и вернуться в Мишенское, где уединиться во флигеле среди книг, холмов и рощ. Все его друзья, закончив образование, служили, но Жуковский воспринимал государственную службу как неволю. Он надеялся, что сможет прожить на деньги, заработанные стихами и переводами. К этому времени он уже окончил перевод первого тома «Дон Кишота». Но он все не решался подать в отставку, – мать и Марья Григорьевна Бунина были категорически против таких его планов.
Но тут помог случай. Руководитель конторы Мясоедов давно был недоволен работой Жуковского и тут сделал ему очередной выговор особенно грубо. Жуковский вспылил и сказал какие-то резкие слова, от которых Мясоедов съежился и молча вышел. Жуковского тут же охватило чувство раскаяния и стыда. Ему не хотелось бунтовать, не в его это было характере. Мясоедов объявил, что дело он передает московскому полицеймейстеру. Жуковскому за нарушение присяги (как и всякий тогдашний чиновник при вступлении в службу, он был приведен к присяге, где был пункт об уважении к начальству) грозил суд. За него сразу же стали хлопотать Прокопович-Антонский и Иван Петрович Тургенев, и суда удалось избежать.
Жуковский написал Марии Григорьевне Буниной и матери отчаянные письма, прося разрешения опять поселиться в Мишенском. 4 мая Бунина отвечала: «Нечего, мой друг, сказать, а только скажу, что мне очень грустно… Теперь осталось тебе просить отставки хорошей и ко мне приехать… Всякая служба требует терпения, а ты его не имеешь. Теперь осталось тебе ехать ко мне и ранжировать свои дела с господами книжниками».
Марья Григорьевна и Елизавета Дементьевна не стали вспоминать о неудачной его службе и встретили сына с искренней радостью. Приехала в Мишенское и сводная сестра Жуковского – Екатерина Афанасьевна Протасова. В имении мужа, Сальково, у нее родились две дочери, в 1793?м – Маша, в 1795?м – Саша, но в 1797 году Андрей Иванович Протасов внезапно скончался. Он был богат, но крупно играл в карты и оставил после своей смерти много долгов. Молодая вдова вынуждена была продать Сальково и приехала со своими малолетками в Мишенское к матери. Отныне вся ее жизнь посвящена была дочерям. Еще молодая и красивая (ей не было тридцати), она с этих пор всю жизнь носила белый чепец и черное платье – знак непреходящего траура по любимому супругу…
Елизавета Дементьевна Турчанинова (Сальха). Рисунок В. А. Жуковского
В 1800 году белевский магистрат отвел ей место для постройки дома на Дворянской улице. Дом был выстроен… Сюда Протасова перебиралась на позднюю осень и зиму, у нее здесь бывали все мишенские. Статная, высокая, с горделивой походкой, в строгом одеянии, с решительным выражением лица, Екатерина Афанасьевна походила на королеву Марию Стюарт. Ее дочери, две миловидные, тихие девочки, сильно привязались к Жуковскому. Он гулял с ними в парке, в поле, рассказывал о своем детстве, читал с ними повести Жанлис, рисовал с натуры цветы и деревья. Машу он уговорил вести дневник – откровенный, чтоб видеть в нем себя как в зеркале и потом избавляться от всего нехорошего. Он был ласков с ними, добр. Им все в нем нравилось – его густой, бархатистый голос, длинные кудри, задумчивый взгляд, неожиданный веселый смех… Он подолгу работал у себя в комнате, и они ждали с нетерпением, когда он придет, возьмет их за руки, и они пойдут в парк, в лес у Васьковой горы.
На холме, между парком и Васьковой горой, Жуковский часто сидел с книгой или просто так, размышляя. Ему здесь так было хорошо, что он решил построить на этом месте беседку для работы. Он сделал чертеж, и два плотника соорудили задуманное им здание; подсыпали повыше холм, утрамбовали землю, ошкурили несколько сосновых бревен, покрыли осиновой дранкой крышу.
Юный Жуковский обладал самой романтической внешностью – худощавый, загорелый, в белой рубашке с большим воротником, с черными, длинными кудрями и темными глазами. Он каждое утро приходил в беседку, неся под мышкой несколько книг и тетрадей, и здесь упорно работал. На одном из столбиков этого строения Жуковский начертал карандашом девиз: «Всякий пишущий человек может писать что ему угодно, только надобно садиться за работу с упрямой, твердой решимостью работать во что бы то ни стало!» Эти слова принадлежали английскому писателю Сэмюэлю Джонсону.
Жуковский задумал перевести «Сельское кладбище» Грея. Собственно, хотел он сделать этот перевод для Андрея Тургенева. Тот перевел «Элегию» Грея – и вместе с переводом Жуковского эти две части составили как бы единое целое. Бурность, дисгармоническая резкость, мрачная сила одной должны быть уравновешены стройностью, мелодичностью, меланхолией другого.
Чтобы погрузиться в тему, он стал часто ходить на сельское кладбище, где были похоронены его отец и сестра Варвара. Строчки элегии рождались и пели в нем, наполняя его душу сладким восторгом.
И вот, уже к осени, когда в листве сильно запестрели желтые и красные цвета, Жуковский закончил перевод и прочитал его в беседке всем, кто пришел послушать. Присутствовали Анна и Авдотья Юшковы, обе будущие писательницы и верные друзья поэта, слушала 9?летняя Маша Протасова… Об этой элегии Жуковский всегда потом говорил: «Первое мое стихотворение…» Она в том же году была напечатана в «Вестнике Европы». Заголовок ее был таков: «Сельское кладбище. Греева элегия, переведенная с английского (переводчик посвящает А.И. Т-у)».
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71955961?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Полина Ребенина
Любовные драмы (Вече)
Мало кто знает о драме личной жизни Василия Андреевича Жуковского – выдающегося поэта, блестящего переводчика, друга и покровителя А. С. Пушкина, наставника будущего императора Александра II. Мария Протасова стала первой и самой большой любовью в жизни поэта. В отношениях этих незаурядных людей настолько слились трепетность чувств и духовная близость, что ни он, ни она не мыслили жизни друг без друга. Не имело значения, находились ли они рядом или же вдали друг от друга – мыслями и чувствами были крепко и навсегда спаяны. Другой любви не могло существовать для них. Жизненные обстоятельства не дали Василию и Марии соединиться, и в сердце поэта осталась глубокая, незаживающая рана.
Полина Ребенина
Поэт-романтик Василий Жуковский и его трагическая любовь
© Ребенина П., 2025
© ООО «Издательство «Вече», 2025
* * *
Пролог
В наше время стало модно писать о любви. Во многих издательствах выходят книжные серии: «Любовные драмы», «Великие истории любви», «Лучшие истории о любви» и т. д., и т. п. И о ком тут только не пишут: тут и Джон Леннон с Йоко Оно, и Маяковский с Лилей Брик, и Элизабет Тейлор с Ричардом Бартоном, и Наполеон с Жозефиной, и Клеопатра с Антонием… Читаешь, вникаешь и, честно говоря, как-то большинство этих историй не впечатляет. Встречи, бурные увлечения, а потом измены, скандалы, расставания… Я бы назвала эти истории просто любовными приключениями. Начинается все красиво: мимолетное очарование, страсть, восторженные письма… А заканчивается уродливо: ссоры, проклятия, разводы… Встречаются и притворство, голый расчет и предательство. Изредка можно увидеть описания странной околдованности героев-любовников. Но как часто во всех этих историях встречается истинная любовь?
Вы, конечно, помните, как тот же вопрос задавал великий русский писатель А. Куприн в «Гранатовом браслете». И рассказал историю идеальной любви к княгине Вере мелкого чиновника Г. С. Желткова. Рассказал о мужчине, для которого не существовало жизни без любимой им женщины. Он боготворил ее и каждый день молился – «Да святится имя твое!»
Такие глубокие чувства встречаются крайне редко. Вдумаешься и видишь, что любовь не рождается на пустом месте. Каков человек, такова и его любовь! У человека приземленного любовь чаще всего ограничивается интрижкой. А у возвышенного может стать историей длиною в жизнь, огромным счастьем или же трагедией. Чаще всего второе.
Портрет поэта Василия Андреевича Жуковского. 1816 г. Художник О. А. Кипренский
Меня лично поразила история любви великого русского поэта Василия Жуковского к его воспитаннице Маше Протасовой. Возможно, что не все о ней знают, поэтому мне хотелось о об этом рассказать. В отношениях этих незаурядных людей переплелись нежность, духовная близость и взаимопроникновение до такой степени, что ни он, ни она не мыслили жизни один без другого. И уже не имело значения, находились они рядом или же на расстоянии, но мыслями и чувствами оказались крепко и навсегда спаяны.
Даже смерть не могла их разлучить, так как в душе прочно угнездилась любовь к ушедшему. И другой настоящей любви уже не могло существовать ни для него, ни для нее, хотя в силу жизненных обстоятельств могли возникнуть новые отношения. Воссоединиться им оказалось невозможно, но душа всегда принадлежала тому, одному-единственному. Ведь ни для кого другого места в душе не оставалось. Такая любовь проникает во все уголки души и живет в ней вечно.
История эта началась еще в юности наших героев. Но это был не порыв, не юношеская импульсивность, с последующим отчаянием и суицидом, как, по-видимому, у Ромео и Джульетты. И не платоническая идеальная любовь монаха Петрарки к замужней Лауре, которая, по-видимому, и не подозревала о его чувствах. Нет, здесь была вполне земная любовь, но вошедшая так глубоко в души героев, что жизнь без любимого для каждого из них стала немыслимой. Это любовь-нежность, любовь – душевное слияние, любовь-самопожертвование, любовь – самое большое счастье и горе. Такая любовь, когда прошедшее не умирает и живет в душе несмотря ни на что.
Но, как сказано, любовь отражает личность романтического героя. Личность – серая, незначительная, и любовь у нее мелкая, ничтожная. Не любовь, а половой рефлекс. Личность – душевно богатая, глубокая, и любовь у нее огромная, которая, как солнце, своим светом и теплом преображает жизнь его самого и любимого человека.
Поэтому никак нельзя рассказать о любви, не описав жизнь, судьбу и характер ее героев. В этой книге я постараюсь рассказать историю жизни и высокой любви великого русского поэта Василия Жуковского и Маши Протасовой. Все даты в книге приведены по старому юлианскому календарю, который применялся в России до 1918 года.
Самый добрый человек в русской литературе
О русском поэте Василии Андреевиче Жуковском большинство наших современников знает очень немного. В советской школе сведения о нем давались крайне скудные, ведь отношение к поэту было отрицательным, стояло на нем клеймо царедворца. Мало того, оказался Жуковский автором слов к гимну «Боже, царя храни», а уж это было совсем непростительно с точки зрения советского литературоведения.
А жаль, ведь Жуковский был великим поэтом, первопроходцем романтизма в русской литературе. Его произведения – элегии и баллады, стихотворные повести и лирические стихотворения, поэмы и драмы – вошли в золотой фонд русской классики. Переводы Жуковского, по мнению критиков, нередко превосходили по совершенству оригинальные произведения! Они открыли русскому читателю целые миры немецкой, английской, французской, испанской литературы. Голосом Жуковского заговорили с нами Гёте и Байрон, Вальтер Скотт и Фридрих Шиллер. Именно в переводе Жуковского русские читатели познакомились с «Одиссеей» Гомера. Жуковский был близким другом и учителем Пушкина и Гоголя, товарищем и собеседником практически всех известных литераторов первой половины XIX века.
Мало того, он был талантливым, незаурядным художником, и его наследие насчитывает тысячи листов: рисунки, офорты, гравюры, картины. Он рисовал пейзажи и портреты, по рисункам Жуковского можно почувствовать, что вдохновляло поэта и чем он жил.
На протяжении пятнадцати лет, с 1816 по 1841 г., он исполнял обязанности наставника наследника престола – будущего императора Александра II, и, углубившись в дебри педагогики, разработал собственную систему обучения (которую называл своей «педагогической поэмой»), а также составил целый ряд учебных пособий. То есть Жуковский создал собственную «педагогическую поэму» еще в XIX веке, задолго до советского педагога Макаренко.
Можно было бы долго перечислять дарования и заслуги Жуковского, но, пожалуй, самым поразительным фактом его биографии является не эта многосторонняя деятельность, а то, что никто из современников не оставил о нем ни одного отрицательного отзыва. Все – от колкого Ф. Ф. Вигеля до деликатного П. А. Плетнева, от консерватора М. П. Погодина до революционера А. И. Герцена – пишут о Жуковском с каким-то единодушным восторгом и преклонением. Чем же так располагал к себе окружающих этот человек? Оказывается, не чем иным, как своей необыкновенной добротой!
Цесаревич Александр Николаевич за уроком Жуковского. Гравюра XIX в.
Он был любим многими современниками за нравственность и духовность, доброжелательность, милосердие, чистоту помыслов и внутреннее достоинство.
А. С. Пушкин писал, что у Жуковского была «небесная душа», он считал его своим ангелом-хранителем, а о его творчестве отзывался так:
Его стихов пленительная сладость
Пройдет веков завистливую даль,
И, внемля им, вздохнет о славе младость,
Утешится безмолвная печаль
И резвая задумается радость.
П. Вяземский писал: «Благородство истинное, ничем не измененное, было основанием его жизни».
Н. Гоголь: «Жуковский, наша замечательнейшая оригинальность! Чудной, высшей волей вложено было ему в душу от дней младенчества непостижимое ему самому стремление к незримому и таинственному. Не знаешь, как назвать его – переводчиком или оригинальным поэтом. Переводчик теряет собственную личность, но Жуковский показал ее больше всех наших поэтов».
Поэтесса, переводчица, драматург и прозаик графиня Евдокия Ростопчина почтила память Жуковского стихотворением под заглавием «Прощальная песнь Русского Лебедя, посвященная семейству и друзьям». И сопроводила его письмом Булгакову: «Прошу вас, Фаддей Бенедиктович, напечатать в “Северной пчеле” это поминовение признательной дружбы тому, кого и вы, и я, и все, что на Руси не заражено безрассудным поклонением уродливому в ущерб прекрасному и высокому, должны чтить и оплакивать как первого и лучшего из современных уцелевших до сих пор поэтов наших, как примерного, благороднейшего и добрейшего человека».
Ведь, как мы знаем, поэт скончался в 1852 году, когда в русской литературной критике произошел радикальный переворот. Виссарион Белинский, как и его последователи революционные демократы – Н. Г. Чернышевский и Н. А. Добролюбов – стали требовать от поэтов и писателей не воспевания прекрасного, а описания ущербности, недостатков и «язв общества». Жестоко критиковали они даже признанных классиков – Ивана Тургенева, Льва Толстого, Федора Тютчева, Афанасия Фета и др. Литература, по их мнению, должна была служить одной-единственной цели – свержению самодержавия и революции.
Но даже яростный, непримиримый критик Белинский признавал: «Несоизмерим подвиг Жуковского и велико его значение в русской литературе!.. Подвиг, которому награда не просто упоминание в истории отечественной литературы, но вечное славное имя из рода в род». Хотя тут же замечал, что литература не располагала возможностями истинного воспроизведения жизни ни в период классицизма, ни при сентиментализме, ни в пору мистического романтизма Жуковского.
Современный критик и историк литературы Ю. Лотман называл Жуковского «самым добрым человеком в русской литературе».
Судьба у Жуковского сложилась удивительная. Незаконнорожденный мальчик, полурусский-полутурчонок, стал не только выдающимся поэтом, но был приближен к царскому двору и выполнял обязанности наставника и воспитателя будущего императора Александра II. И любовь у Василия Андреевича оказалась беспримерной – глубокой, прекрасной и трагической. Длиною в жизнь.
Происхождение поэта
Василий Жуковский родился 29 января 1783 года в селе Мишенском, расположенном в трех верстах от города Белёва Тульской губернии. Он был сыном богатого русского помещика Афанасия Бунина и пленной турчанки Сальхи.
Во время Русско-турецкой войны 1768–1774 годов какой-то приятель Бунина прислал ему на воспитание двух пленных сестёр-турчанок – Сальху и Фатьму.
Сальхе было шестнадцать лет, Фатьме – одиннадцать. Младшая сестра вскоре умерла, а старшая выучила русский язык и была перекрещена в православную веру под именем Елисаветы Дементьевны Турчаниновой (1754–1811).
Афанасий Иванович Бунин (1716–1791) был богатым вельможей екатерининского времени, в молодости он водил дружбу с фаворитом Екатерины II Григорием Орловым. Он владел многочисленными именями в Тульской, Калужской и Орловской губерниях. Жил на широкую ногу – пировал, охотился, с размахом благоустраивал имение. Чего только в его имениях не было: парки, цветники, пруды с рыбой, двухэтажные оранжереи, где росли абрикосы и лимоны, шампиньоны и всякие цветы. С балкона господского дома в Мишенском открывался вид на златоглавый Белёв, стоящий на берегу Оки.
Законная жена А. И. Бунина, Мария Григорьевна Безобразова, родила ему одиннадцать детей. К 1770 году, когда в Мишенское прибыла Сальха, детей в живых осталось лишь пятеро: Авдотья (родилась в 1754 году), Наталья (в 1756 году), Варвара (в 1768 году), Екатерина – грудной младенец, а также сын Иван, родившийся в 1762 году.
Позднее один из близких к Василию Жуковскому людей, связанных с ним дружбой, литературными интересами и постоянной перепиской, Петр Александрович Плетнев, так описал происхождение поэта в частном письме: «Бунин был помещик Белёвский… Жена его, приживши с ним несколько детей, оставила супружеское ложе и дала ему свободу в выборе потребностей Гимена. Какой-то приятель Бунина, участвовавший во взятии Силистрии, переслал ему оттуда, из гарема паши, одну премилую женщину, которая долго полагала, что мужчина везде имеет законное право на нескольких женщин. Поэтому она в полной невинности души предалась любви к Бунину и от ложа с ним родила ему сына: это был славный ныне поэт». Все это Плетнев слышал от самого Жуковского.
В усадьбе Буниных Сальху поселили в отдельном домике. Поначалу Мария Григорьевна приняла турчанку хорошо, рад ей был и друг Бунина – Андрей Григорьевич Жуковский, разорившийся дворянин, много лет живший у Буниных приживалом. Сальха стала поначалу нянькой младших детей, потом ключницей. Каждое утро она должна была являться к Марье Григорьевне за приказаниями. Старшие дочери Буниных учили Сальху читать и писать по-русски. Что касается Афанасия Ивановича, то он соблюдал сначала некоторые приличия, более или менее скрывая свою связь с пленной красавицей, но со временем раскрепостился и перебрался на глазах супруги и дочерей в домик Сальхи. Обставил ее домик как можно роскошнее и прожил там несколько лет. Трижды у турчанки рождались и умирали в младенчестве девочки.
В 1781 году в семье Буниных случилось несчастье: умер, а скорее всего покончил с собой в самый разгар вертеровского поветрия, т. е. по причине несчастливой любви, единственный сын Иван. Мария Григорьевна тяжко горевала и не сомневалась, что трагедия эта стала наказанием свыше за прелюбодеяния её мужа. После этого она прекратила всякие отношения с Афанасием Ивановичем и турчанкой.
Но вот 9 февраля (29 января по старому стилю) 1783 года у Елисаветы родился мальчик. Чтобы дать незаконнорожденному имя, Бунин попросил Андрея Григорьевича Жуковского крестить и усыновить этого младенца. Мальчика назвали Василий, а отчество и фамилию он получил от Андрея Жуковского.
Положение новорожденного оставалось щекотливым, но тут Сальха в один из отъездов Афанасия Ивановича совершила мудрый и решительный поступок. Она вошла в господский дом и положила сына к ногам Марии Григорьевны, как бы прося ее заступничества и защиты. И Мария Григорьевна смогла возвыситься над ситуацией и заявила: «Ну что ж, Лизавета, ты не виновата. Будь по-старому в доме. А Васеньку воспитаю я. Как родного».
С этого момента наступил мир в семье Буниных. В честь рождения сына Афанасий Иванович приказал разобрать ветхую деревянную церковь, из бревен ее сложить часовню на кладбище, а церковь выстроить новую, каменную. Были призваны хорошие мастера – каменщики, резчики, живописцы. Древние образа из прежней церкви водворились в новой. Андрей Григорьевич Жуковский, любивший музыку, игравший на скрипке, взял на себя руководство хором певчих…
Предпоследняя дочь Буниных, Варвара Афанасьевна, была выдана за Петра Николаевича Юшкова, имевшего дома в Туле и Москве, и уехала. Младшая дочь Екатерина давно жила у сестры в Кяхту. Мальчик остался в Мишенском единственным ребенком. Но вскоре к нему присоединились девочки: дочь Варвары Юшковой Анна – родившаяся преждевременно, слабенькая, едва живая. Ее взяла бабушка Марья Григорьевна в Мишенское. Она оказалась первой подругою детства Васи Жуковского, его «одноколыбельницей», как он выражался (маленьким он ложился иногда к ней в кроватку, когда она плакала, и успокаивал ее). Другая подруга была Маша Вельяминова, дочь Наталии Афанасьевны Буниной, вышедшей замуж за Вельяминова. Она тоже жила и воспитывалась у бабушки.
Так среди девочек, в тишине и раздолье барской России, начал свою жизнь мальчик Жуковский. Был он характером жив и весел, лицо нежное, темные глаза, темные, хорошо вившиеся от природы волосы, ранняя склонность к мечтательности – светлое дитя, вызывающее расположение. Женщины – а их был полон дом – наперебой баловали его. Рос он барчонком. Сальхе лишь изредка удавалось на ходу приласкать его – все вокруг него няньки, мамки, тут же и Андрей Григорьевич, обожавший крестника и приемного сына своего.
Беседка у ключа в Мишенском. Офорт В. А. Жуковского
Был Вася веселым, добрым, шаловливым и всеми любимым. С утра до вечера он носился по старому парку, играя с девочками в рыцарей. Он ничего не боялся – ни быков, ни лошадей, ни разбойников, которыми пугали детей в крестьянских дворах и на барской усадьбе.
В 1785 году отец, Афанасий Бунин, записал сына сержантом в Астраханский гусарский полк. В шесть лет мальчик уже дослужился до прапорщика, что давало ему независимо от рождения право на дворянство. Мальчика внесли в соответствующий раздел дворянской родословной книги Тульской губернии. Такая вольница существовала при императрице Екатерине II.
Проба пера и домашний театр
В 1789 году Афанасий Иванович привез в Мишенское учителя немца, но он оказался тупым и самоуверенным шарлатаном, какими наводнена была в то время Россия. Нередко немецкие и французские парикмахеры, кучера, портные и лакеи выдавали себя за учителей, а русские вельможи им верили на слово и доверяли им воспитание своих детей. Звали немца Еким Иванович, учить Васю он стал немецкому чтению и арифметике. Ученик и учитель жили вместе во флигеле, за стеной их комнаты помещался Андрей Григорьевич Жуковский.
Учитель походя бил мальчика линейкой по пальцам, беспрестанно ворчал и топал ногами. Вася плакал. Ни счет, ни немецкие слова не лезли испуганному мальчику в голову. Андрей Григорьевич неодобрительно покачивал головой, но молчал. Однако не прошло и недели, как за стеной поднялся ужасный шум. Андрей Григорьевич открыл дверь в классную комнату и остолбенел: мальчик, стоя в углу голыми коленями на горохе, плакал, а немец бешено вопил и размахивал розгой, держа в другой руке немецкую книжку… Жуковский тут же позвал Буниных, и учитель был из Мишенского прогнан. Он сам стал заниматься со своим приемным сыном – учить его русскому письму, рисованию и счету.
В ноябре 1790 года Афанасий Иванович Бунин был вызван на службу в Тулу. Он нанял там, на Киевской улице, особняк, принадлежавший начальнику оружейного завода генерал-поручику Жукову, и тотчас переехал туда со всей семьей, включая Васю с матерью. Этой зимой Вася начал учиться в пансионе Христофора Филипповича Роде. Он был полупансионером, и после занятий его каждый вечер привозили домой. Для домашних занятий с ним был приглашен один из преподавателей Феофилакт Гаврилович Покровский.
В марте 1791 года Афанасий Иванович Бунин жестоко простудился и скончался. Все имущество он завещал своим четырем дочерям и жене, и ни словом не упомянул ни о сыне Василии, ни о Елисавете Дементьевне. Они фактически оставались без средств к существованию.
Однако перед смертью он сказал жене:
– Барыня, для этих несчастных я не сделал ничего, но поручаю их тебе и детям моим.
– Будь спокоен, – отвечала Мария Григорьевна. – С Лисаветой я никогда не расстанусь, а Васенька будет моим сыном.
И сдержала своё слово. После смерти мужа она с каждой из четырех долей взяла по две с половиной тысячи рублей – всего десять тысяч – и отдала эти деньги Елизавете Дементьевне, чтоб хранила для сына.
Тело А. И. Бунина было перевезено в Мишенское и захоронено в родовой усыпальнице-часовне.
Осенью вся семья снова вернулась в Тулу. Вася опять был помещен к Христофору Филипповичу Роде, но уже полным пансионером – теперь дома он появлялся только в субботу и воскресенье. Однако весной 1792 года пансион закрылся. Знаний в нем мальчик не получил почти никаких, а чтобы учиться дальше, надо было поступать в Главное народное училище.
Весной 1792 года из Кяхты в Тулу приехала младшая дочь Буниных Екатерина Афанасьевна. На первом же балу ее признали первой красавицей губернии, и предводитель дворянства Андрей Иванович Протасов посватался к ней.
Летом Марья Григорьевна переехала с домочадцами в родное Мишенское. В Мишенском в это лето гостили все четыре семейства ее дочерей: Бунины, Вельяминовы, Юшковы, Протасовы.
Протасов был из белёвских дворян, владел деревенькой Сальково. Погостив у тещи, Андрей Иванович увез супругу к себе. Расстаться с милым Мишенским, по которому Екатерина Афанасьевна тосковала в Кяхте, было грустно, и, чтобы скрасить разлуку с родными, она увезла с собой Васеньку. Забирая Васеньку в Сальково, Екатерина Афанасьевна не ведала того, чему случиться в будущем из ее привязанности к сводному братцу.
Вскоре пришло время возвращаться в Мишенское. Здесь собралась вся девчоночья кампания – пять девочек, ровесниц Васи: три Юшковых и две – Вельяминовых. Все детство Васи прошло «в девчоночьем царстве», возможно, этим объясняется свойственная ему мягкость характера. Вместе с Юшковыми явился в Мишенское и учитель Покровский, нанятый для занятий с девочками и для подготовки Васи в тульское училище. Изучались русский язык, арифметика, история и география.
Осенью Варвара Юшкова увезла Васю с собой в Тулу. Он поступил в Главное народное училище, но проучился там недолго. Учитель Покровский, который сделался теперь главным наставником в Тульском народном училище, был Васей постоянно недоволен. В конце концов он исключил его собственной властью из училища «за неспособность»! И правда, Вася под строгим взглядом наставника терялся и забывал, сколько будет дважды два и куда впадает Волга. Он снова перешел на домашнее обучение в доме Юшковых.
«Спутником» и «хранителем» своего детства называл Жуковский свою сводную сестру Варвару Афанасьевну. Она и ее муж, Петр Николаевич Юшков, просвещенный человек, близко знакомый с книгоиздателем Н. И. Новиковым, устраивали в своем доме музыкальные вечера и литературные чтения. У них по определенным дням собиралось тульское высшее общество.
На домашнем театре ставились драмы. Они игрались настолько успешно, что устроители Тульского общественного театра, завсегдатаи дома Варвары Афанасьевны, обратились к ней за помощью. Она помогла выбрать пьесы для первых представлений. Это были «Цинна» Корнеля, «Британик» Расина и «Магомет» Вольтера. Провела в своем доме несколько репетиций с актерами новой труппы.
Варвара Афанасьевна словно торопилась жить – уже начинала она чувствовать усталость, покашливала, слабость и озноб охватывали ее временами. Медленная чахотка подтачивала с ранней юности ее силы.
Детям разрешалось присутствовать на репетициях. Когда приходили актеры, Вася забирался в уголок. Выразительная декламация и необыкновенные жесты потрясали его. В зиму 1794/95, в 11 лет, впервые вспыхнуло в Жуковском желание быть автором, сделаться новым Расином или по крайней мере Сумароковым. Варвара Афанасьевна посоветовала ему обратиться к произведениям Плутарха, русский перевод которого от 1765 года («Житие славных в древности мужей») был в ее библиотеке. Во втором томе нашелся нужный Василию герой – Фурий Камилл, освободитель Рима, разбивший в пятом веке до нашей эры полчища галлов.
В библиотеке на столе всегда были наготове перья, чернила и бумага. Жуковскому хотелось написать трагедию в один присест, но быстро удалось придумать только заглавие: «Камилл, или Освобождённый Рим». Окружив его кудрявыми росчерками, он задумался, ища первых слов. Первых в жизни будущего великого поэта… Поздно вечером Варвара Афанасьевна разбудила его – он спал, положив голову на руки, за столом. Рядом лежали исписанные листы. Трагедия, сочиненная в прозе, уместилась всего на двух страницах, хотя в ней было четыре действия.
Постановку трагедии взяла на себя Варвара Афанасьевна. Она распределила роли, помогла детям сделать костюмы, устроила в гостиной сцену при помощи стульев, ширм и горшков с цветами. Главного героя, Камилла, играл сам автор, Вася Жуковский. Он склеил себе из золотой бумаги шлем, прицепив к нему два страусовых пера. Красная женская мантилья почти ничем не отличалась от древнеримского пурпурного плаща. Еще был сделан панцирь из серебряной бумаги. И целый арсенал оружия: деревянный меч, обвитая цветной лентой пика, лук из можжевеловой ветки и колчан со стрелами. Все обитатели дома собрались посмотреть спектакль. Приехала из Мишенского даже Мария Григорьевна. Аплодисменты и возгласы одобрения не умолкали… Жуковский тут же принялся за сочинение второй пьесы.
Тем временем родные раздумывали о его будущем. Для получения дворянства еще в двухлетнем возрасте Васю зачислили на службу в Астраханский гусарский полк, где он «дослужился» до прапорщика, что давало право на личное дворянство. 1 июля 1795 года 12?летнему прапорщику В. А. Жуковскому была выдана грамота о дворянстве с внесением в родословную книгу Тульской губернии. Дворянином он стал, но надо было подумать и о его дальнейшем обучении.
Триумф Марка Фурия Камилла. Фреска в Палаццо Веккьо, Флоренция
Заехавший как-то к Марье Григорьевне в Мишенское майор Постников, сосед по имению, предложил:
– Ему надо вступить в полк своим чином прапорщика. Да вот хоть в Нарвский, где я служу. Он теперь в Кексгольме.
– А и в самом деле! – подхватила Марья Григорьевна. – Это Афанасия Ивановича полк. Ведь помнят его там?
– Не думаю. Много воды утекло с тех пор. Однако я возьмусь присмотреть за молодым человеком. Будет ладно служить – чины пойдут. С хорошим чином можно и в статскую выйти.
Двенадцатилетний Вася, когда ему объявили новость, пришел в неописуемый восторг. Вскоре ему сделали полную офицерскую экипировку. В ожидании отъезда он не расставался с треуголкой, сапогами и шпагой, расхаживая по дому во всем параде.
В 1796 году Васенька отправился служить прапорщиком в Нарвский полк, квартировавший в Кексгольме (Выборге). Однако, к великому разочарованию мальчика и его родных, только что вступивший на престол император Павел I эту екатерининскую вольницу прекратил. Александр Пушкин в повести «Капитанская дочка» описывает порядок поступления на службу детей из дворянского сословия при Екатерине II: «Матушка была еще мною брюхата, как уже я был записан в Семеновский полк сержантом, по милости майора гвардии князя В., близкого нашего родственника».
Император Павел I решил навести порядок в армии, в том числе и в гвардии. Он уволил генералов, высших офицеров, низших офицеров, которые никогда в армии не были, но получали зарплату и всякие льготы. Уволены были около трех тысяч офицеров. Он запретил брать на действительную службу малолетних, особенно в офицеры.
Вот тогда-то хороший знакомый семьи Буниных Болотов присоветовал Марии Григорьевне отдать Василия в Благородный пансион при Московском университете.
Благородный пансион
В 1779 году поэт Херасков, тогда куратор Московского университета, основал при нем Благородный пансион – нечто вроде гимназии и лицея, исключительно для дворянских детей. К концу XVIII века, после некоторых перемещений, пансион обосновался между Тверской и Большою Никитской, в приходе церкви Успения на Овражке, в доме Шаблыкина. Во дворе стоял особняк, где жили, учились, воспитывались юные дети российских дворян, а у входа небольшой белый флигель – квартира инспектора. Вокруг строений имелся свой сад, то есть была здесь целая усадьба.
А. А. Прокопович-Антонский. Неизвестный художник
Заведение это было особенное, в своем роде единственное. Управлял им Антон Антонович Прокопович-Антонский, человек высокообразованный и культурнейший. Он руководил этим заведением в течение 35 лет, с 1791 по 1826 г. Прокопович-Антонский сумел создать оригинальную воспитательную систему, направленную на гармоничное развитие телесных и духовных сторон личности ребёнка, практиковал индивидуальный подход к детям, направленный на раннее выявление их талантов, развитие культа дружбы, честности, взаимопомощи среди воспитанников.
Благородный пансион предоставлял юным дворянам энциклопедическое образование по широкому кругу университетских предметов. К преподаванию в пансионе привлекались лучшие профессора Московского университета. Удивительно разнообразие образовательной программы пансиона: от математики до мифологии, от Закона Божия до наук военных. Но главное – литература, история, знание языков. Были уроки и искусств: музыки, живописи. Над всем же царил дух воспитания и просвещения нравственно-религиозного.
В 14?летнем возрасте Василия поместили в этот пансион, где он проучился с 1797 по 1800 год. Согласно принятым правилам, ученики говорили в пансионе по-французски или же по-немецки! А по-русски изъясняться было дозволено только в выходные дни, то есть в воскресенье и по большим праздникам.
В пансионе царил дух организованности и четкого распорядка. Ученики пансиона вставали в 5 часов утра и целые дни усердно трудились. Эта привычка осталась у Василия Жуковского на всю жизнь, он всегда очень рано вставал и работал, если была возможность, до 16 часов вечера. И трудолюбие стало его отличительной чертой характера. Пребывание в этом учебном заведении способствовало развитию дарования Жуковского и становлению его как поэта-романтика. В этой же школе позднее расцвел талант М. Лермонтова и А. Грибоедова.
Режим в пансионе был строгим. От шести до семи в специальной комнате – приготовление уроков, тут у каждого свое место с ящиком для тетрадей; в шкафу стояли общие учебники. В семь часов надзиратели ведут учеников, выстроенных попарно, в столовую. После молитвы и чтения вслух небольшого отрывка из Евангелия подается чай. От восьми до двенадцати – классы. Полупансионеры (те, которые не ночуют в пансионе) приезжают к восьми. В двенадцать – обед. С часу до двух – свободное время: кто бежит во двор играть на свежем воздухе, кто в спальне учится играть на флейте, кто читает и пишет письма. С двух до шести снова лекции. Потом полдник и приготовление уроков, а в восемь – ужин. В девять – после молитвы и чтения Библии – звенит вечерний колокольчик, призывая пансионеров ко сну. В комнатах горит по одной свече, скрытой под колпаком. В коридорах тишина – лишь изредка слышатся осторожные шаги дежурного надзирателя.
Учились по четырёхбалльной системе. Ученику разрешалось выбрать себе несколько предметов для изучения из тридцати пунктов программы, охватывающих словесность, историю, военное дело, искусства, разные науки и иностранные и древние языки. Пансионеры отпускались домой по субботам и воскресеньям, а также по праздникам и летом – на июль месяц. Жуковскому в пансионе понравилось все – чистые комнаты, натертые полы, большие аудитории, где скамьи уходят ярусами вверх, доброжелательный вид надзирателей и глубокие познания преподавателей.
В свободные часы Жуковский бежал в библиотеку. Это была гордость инспектора Антонского. В простенках между огромными окнами стояли высокие шкафы, где за стеклами поблескивало золото кожаных книжных корешков. Обширный дубовый стол, покрытый лиловым бархатом, был завален горами русских и иностранных журналов. Как-то само собой сложилось, что Жуковский отдал предпочтение среди прочих наук истории, словесности, французскому и немецкому языкам, и рисованию.
В эти годы происходило и нравственное становление поэта. Раздумывая о своей будущей жизни, Жуковский уже тогда стал мечтать об «удовольствии некоторых умеренных благодеяний». Эти благодеяния он в течение жизни оказывал не десяткам, а сотням людей, но умеренными назвать их мог только он сам – по душевному смирению. В своем дневнике он сформулировал «фундаментальные правила поступков»: «Какой бы случай ни представился действовать, действуй – как скоро в действии есть справедливость, воздерживайся от действия – как скоро справедливость в недействии». Следование этой максиме Жуковский считал своим нравственным долгом – и как христианина, и как верноподданного. Веря, что «всякий случай благотворить есть голос Божий», он старался всегда откликаться на этот голос.
Жуковский начал писать стихи и поэмы, в то же время увлекался переводами с немецкого, французского или древнегреческого языков. Причем он брал за основу сюжет или скелет произведения и совершенно преображал его, покрывая его прекрасной стихотворной плотью и вдувая душу в созданную Галатею. Он писал: «Переводчик в прозе есть раб; переводчик в стихах – соперник». Его мечтой стало изучить всю мировую литературу, а потом уже приняться за какое-нибудь важное, значительное произведение.
В пансионе он сблизился с Александром Тургеневым, сыном директора Московского университета. В пансионе оба они оказались словесниками – завсегдатаями библиотеки и поклонниками Михаила Никитича Баккаревича, молодого и пылкого преподавателя русской словесности. На его лекциях Жуковский и Тургенев садились у самой кафедры, чтобы не пропустить ни одного слова.
Баккаревич учил тому, что поэзия «есть одна из приятнейших наук», которую можно считать «усладительницею жизни человеческой». Он говорил, что «рифмы почитаются от некоторых пустыми гремушками, и это сущая правда, когда в стихах только и достоинства, что рифмы, когда в них нет ни огня, ни живости, ни силы, ни смелых вымыслов, составляющих душу поэзии, одним словом – когда в стихотворце нет дара».
В субботу вечером за Васенькой приезжала сводная сестра Варвара Афанасьевна Юшкова. Но весной она приболела и забирать его стал домашний учитель. У Варвары Афанасьевны чахотка, и весной наступило обострение. К сожалению, Варвара Афанасьевна этой московской весны не пережила, умерла.
Как-то Александр Тургенев пригласил Василия к себе домой, где он познакомился со старшим братом Андреем, студентом университета. Это знакомство сыграло большую роль в жизни Жуковского, высокоодаренный Андрей стал на долгие годы его лучшим другом и нравственным примером. Андрей был всего на два года старше Жуковского, но он показался ему очень серьезным и взрослым.
У Тургеневых познакомился Жуковский и с Алексеем Мерзляковым, который был репетитором русского и латыни у младшего брата Николая. Это тоже был юноша удивительный. Он вырос в купеческой семье, в маленьком уездном городке Далматово Пермской губернии. Еще учеником удивил Алеша сверстников и учителей своим стихотворением «Ода на заключение мира со шведами», которая директором народных училищ была представлена генерал-губернатору Пермской и Тобольской губерний А. Волкову, а им отправлена к главному начальнику народных училищ, который поднес ее императрице Екатерине II. Государыня приказала напечатать эту оду в издаваемом тогда при академии журнале и повелела, чтобы Мерзляков, по окончании курса наук в училище, был отправлен для продолжения образования в Петербург или Москву. Мерзляков выбрал Московский университет, который он блестяще закончил в 1798 году. Кроме русского и латыни он владел древнегреческим, французским, немецким и итальянским языками. И это в девятнадцать лет!
Василий стал каждую субботу бывать у Тургеневых. Его изумляла талантливость своих новых друзей. Знают столько языков – и уже столько успели прочитать. И стихи пишут… И ведут дневники. Жуковский, следуя их примеру, также завел себе дневник. Подналег на латынь и немецкий. Немецкий он знал неважно, а ему захотелось читать в подлиннике Гёте и Шиллера…
Новые друзья словно передали ему часть своего энтузиазма. Он понял, что нужно не журналы почитывать, не убивать время на чтение корявых переводов, а работать так, как крестьянин на пашне: до упаду. Стараться узнать все изящное и глубокое на тех языках, на которых оно существует. Отныне и всю жизнь Жуковский трудился так, как многим писателям и не снилось…
Однако его удивляло то, что Андрей весьма критически относился к Карамзину и его творчеству. Это было непонятно, ведь в те годы Карамзин был для всех неоспоримым литературным кумиром. Андрей подтверждал достоинства карамзинского языка, его огонь и вдохновение, но не считал его по-настоящему русским писателем. И потому он полагал, что Карамзин вреден русской литературе, так как он по своим идеям чужд России. Даже Херасков со своим неуклюжим слогом, по его мнению, был лучше для России, чем Карамзин. Андрей считал, что необходимы новые писатели, «напитанные оригинальным русским духом, с великим и обширным разумом, которые дали бы другой оборот русской литературе».
Н. М. Карамзин. Художник А. Г. Венецианов
Придерживался того же мнения о Карамзине и Алексей Мерзляков:
– Что вы с ним носитесь? «Бедная Лиза»! «Письма русского путешественника»! Не спорю, Карамзин блюдо сладкое. Сладко, да не мёд. Патока! Все сочиненное Николаем Михайловичем встречено громким «Ура!». Но хваленый русский язык его, как постель невинной девицы, чистенько, мягонько и всюду кружева.
Мерзляков считал, что в отличие от карамзинской патоки настоящий мед – это библейская «Песнь песней» и крестьянские песни!
– Возьмите хоть мою пермскую глухомань, хоть вологодскую, нижегородскую… Не с тех цветов, знать, собирает свой нектар наш светоч.
В июне 1800 года, после выпускных экзаменов, Жуковский получил именную серебряную медаль. Имя его было помещено и на мраморной доске, в списке отлично кончивших пансион в разные годы, – доска висела в вестибюле главного входа. Задолго до выпускных экзаменов Жуковский был назначен на службу в Главную соляную контору в Москве. С 21 февраля 1800 года он уже числился приказным с жалованьем 175 рублей в год.
Служба в Соляной конторе
Выпускник Благородного пансиона Жуковский получил место в бухгалтерский стол Главной Соляной конторы в Москве. Место это было достаточно престижное. Известно, что именно на соли ловкачи и пройдохи умели делать целые состояния. Но, конечно, это не касалось юного поэта Жуковского, который этой скучной службой сильно тяготился.
21 февраля 1800 года 17?летний Жуковский приступил к работе. Жил он в доме Юшковых, где ему отвели две комнатки на антресолях. По пансионской привычке просыпался в пять часов, пил чай и начинал работать над стихами и переводами. До начала службы выкраивалось около трех часов. К концу 1800 года у него уже сложилось много планов и литературных дел.
Алексей Мерзляков, зная, сколь горестно для гордой юности безденежье, отвел товарища к известному книгоиздателю Зеленникову, который заказал Василию Андреевичу перевод четырехтомного романа Августа Коцебу. Роман назывался «Младенческие мои причуды», но Жуковский дал ему иное, в духе времени, заглавие: «Мальчик у ручья, или Постоянная любовь». У этой книги вскоре появились читатели и почитатели. Она, как и повесть «Королева Ильдегерда» – следующая переводческая работа Жуковского, – стала тогда любимым чтением в семьях дворян России. Из-за трудного материального положения Зеленников обещал поэту платить за переводы лишь по случаю и лишь столько, сколько сможет. Но сверх платы обязался давать книги, из неходовых.
У Жуковского постепенно собралась солидная личная библиотека. Тридцать пять томов большой французской энциклопедии Дидро подарила ему в честь окончания пансиона Марья Григорьевна Бунина (это было приобретение покойного Афанасия Ивановича). Подарила она Василию и слугу – крепостного Максима. У Зеленникова в счет будущих переводов взял Жуковский «Естественную историю» Бюффона в тридцати шести томах на французском языке. Он купил несколько исторических сочинений на французском и немецком языках, переводы греческих и латинских классиков, полного Лессинга готическим шрифтом. Адам Смит, Шарль Бонне, аббат Баттё, Несторова летопись, изданная в Петербурге в 1767 году, философские труды лорда Шефтсбери – книга за книгой становились на его полки, прочитанные, с многочисленными пометками и закладками.
Однако как только Василий Андреевич приходил на службу, то его охватывало отвращение к окружающей его обстановке: расшатанные и ободранные конторки, потрескавшиеся шкафы и облупившиеся стулья – все чуть ли не времен царя Алексея Михайловича, все полно серых и синеватых бумаг, папок, облитых клеем и закапанных воском от свеч. В помещении стоял особенный, отвратительный канцелярский запах – мышей, бумаги и плесени. Конторские чиновники почти все были в годах. Жуковский с грустью думал об Иностранной коллегии архива, где служили братья Тургеневы. Там, конечно, тоже старые шкафы и облака бумажной пыли, но зато вокруг одна молодежь! И свобода! Можно рыться в грамотах и актах, как это с азартом делает сейчас Александр Тургенев, который от литературы все более склоняется к истории…
В Соляной конторе среди говора и шарканья, прелых запахов и чернильных пятен Жуковский, положив лист бумаги на груду шнуровых книг, писал другу Алексею Мерзлякову: «Надежда, кроткая посланница небес! тебя хочу я воспеть в восторге души своей. Услышь меня, подруга радости!.. Сопутствуй мне на мрачном пути сей жизни». Тот тоже жаловался на усталость души, на несбыточность мечтаний. Жуковский, обложившись штабелями папок, отвечал ему: «Тот бедный человек, кто живет на свете без надежды; пускай будут они пустые, но они всё надежды… Я пишу всё это в гнилой конторе, на куче больших бухгалтерских книг; вокруг меня раздаются голоса толстопузых, запачканных и разряженных крючкоподьячих; перья скрипят, дребезжат в руках этих соляных анчоусов и оставляют чернильные следы на бумаге; вокруг меня хаос приказных; я только одна планета, которая, плавая над безобразною структурою мундирной сволочи, мыслит au-dessus du vulgaire (выше обыкновенного, фр.) и – пишет тебе письмо».
А. Ф. Мерзляков. Старинная гравюра
Алексей Мерзляков был старше Жуковского на 5 лет. После окончания в 1798 году Московского университета первым и с Большой золотой медалью он был оставлен на кафедре Российского красноречия, стихотворства и языка. С 1804 года он уже профессор красноречия и поэзии в Московском университете (1804–1830 гг). Уже через несколько лет на знаменитые публичные лекции, которые читал Алексей Мерзляков, собиралась вся московская знать. Современники вспоминали: «Москва ничего подобного не слыхивала». Мерзляков был учителем Александра Грибоедова, Петра Вяземского, Петра Чаадаева и других выдающихся писателей и поэтов. Ученики в своих воспоминаниях называли его «красотой университета». Мерзляков написал много замечательных стихотворений для своего времени; перевел с итальянского «Освобожденный Иерусалим» Тассо, а также произведения древних поэтов, греческих и римских: Пиндара, Феокрита, Софокла, Еврипида, Вергилия, Горация. Романсы Мерзлякова, в которых он подражал народным песням, пользовались большим успехом, а некоторые и до сих пор поются. Вот, к примеру, одна из них:
Среди долины ровныя,
На гладкой высоте,
Цветет, растет высокий дуб
В могучей красоте…
Таков был этот одаренный друг Жуковского. Все больше сближался Жуковский и с Андреем Тургеневым. В ноябре 1800 года Тургенев подарил Жуковскому две книги: «Ироическую песнь о походе на половцев удельного князя Новагорода-Северского Игоря Святославича» – найденное и опубликованное графом Мусиным-Пушкиным древнерусское эпическое произведение – и лейпцигское 1787 года издание «Вертера» Гёте.
В одном Жуковский был не согласен со своими друзьями – он не понимал и не одобрял их критики Николая Карамзина, которым не уставал восхищаться. Однако это была не простая критика, она стала отражением возникшего тогда противостояния между архаистами и новаторами. Лидерами первого консервативно-патриотического движения стали поэт Г. Державин и писатель, государственный деятель адмирал. А. Шишков, в то время как лидером прогрессистов-новаторов был писатель-сентименталист Н. Карамзин. Последний выступал за реформу русского литературного языка, а Шишков и Державин – за его сохранение.
В начале века Жуковский решил заняться переводом шеститомного «Дон Кишота» Михаилы Серванта во французской переделке Флориана и печатать свои переводы у издателя Бекетова. Когда Жуковский перевел статью Флориана «Жизнь и сочинения Серванта», в предисловии к которой сказано, что «Дон Кишот – сумасшедший делами, мудрец мыслями. Он добр; его любят; смеются ему и всюду охотно за ним следуют», то был просто счастлив. Потом принялся за главу, которая следовала за предисловием. «Никто еще в России не знает Дон Кишота таким, каков он есть!» – думал он. В предшествующих русских переводах Дон Кихот выглядел дураком и сумасбродом, всех занимали только его нелепые приключения. Но Флориан дал понять, и Жуковский хорошо почувствовал, что книга Сервантеса не грубый фарс, а великое творение мудреца, поборника справедливости и добродетели… Эта работа Жуковского над «Дон Кишотом» растянулась на несколько лет (первый том вышел в 1804-м, последний – в 1806 году).
А. И. Тургенев. Неизвестный художник
В 1801 году молодые московские поэты решили создать Дружеское литературное общество. Ядром этого общества стал триумвират – Алексей Мерзляков, Андрей Тургенев и Василий Жуковский. Членами общества стали брат Андрея Тургенева Александр, Андрей Кайсаров, Александр Воейков. Вскоре Кайсаров предложил принять своих братьев Михаила и Паисия.
Мерзляков написал «Законы дружеского литературного общества». 12 января 1801 года в доме Воейкова на Девичьем поле состоялось самое первое организационное собрание. В предвкушении дружеской встречи Воейков приказал расчистить в саду засыпанную снегом аллею, хорошо натопить комнаты, поправить ступеньки на расшатанном крыльце. В одной комнате расставил кресла вокруг большого стола, в другой все было приготовлено для дружеского ужина. Жуковский пришел пешком, в сумерках, когда уже не видны были башни Новодевичьего монастыря. Когда все расположились в креслах, Мерзляков встал и начал читать по-немецки «Оду к радости» Шиллера. Это произвело на всех необыкновенное действие.
– Друзья! – воскликнул Мерзляков. – Что соединило нас? Дух дружества! Что значим мы каждый сам по себе? Почти ничего. Вместе преодолеем мы трудности и достигнем цели. Вот рождение общества! Один человек, ощутив пламя в своем сердце, дает другому руку и, показывая в отдаленность, говорит: там цель наша! Пойдем, возьмем и разделим тот венец, которого ни ты, ни я один взять не в силах! В нашем обществе, в этом дружественном училище, получим мы лучшее и скорейшее образование, нежели в иной академии.
Мерзляков разложил перед собой листы и стал читать статьи законов общества:
«Цель общества – образовать в себе талант трогать и убеждать словесностью: да будет же сие образование в честь и славу Добродетели и Истины целью всех наших упражнений. Что должно быть предметом наших упражнений? Очищать вкус, развивать и определять понятия обо всем, что изящно и превосходно. Для лучшего успеха в таких упражнениях надобно: первое – заниматься теорией изящных наук… Второе – разбирать критически переводы и сочинения на нашем языке. Третье – иногда прочитывать какие-нибудь полезные книги и об них давать свой суд. Четвертое – трудиться над собственными сочинениями, обрабатывая их со всевозможным рачением». Правила вновь созданного «Дружеского литературного общества» были подписаны всеми его участниками в тот же день, 12 декабря 1801 года. Это дружеское общество соединяло юношество университета и пансиона.
Решено было собираться по субботам вечером. Порядок принят был следующий: заседание открывает очередной оратор речью на какую-нибудь «нравственную» тему; затем секретарь читает сочинение одного из членов общества, не объявляя его имени (иногда и сам автор); потом чтение вслух какого-нибудь образцового произведения. Сочинения членов общества должны отдаваться для лучшего прочтения и приготовления к их разбору на дом. Дело пошло очень хорошо. Принятый порядок, правда, беспрестанно нарушался. Все говорили разом, поднимался спор, иной раз брань, хотя и дружеская. Начались обиды, объятия, пожимание рук, хохот… Никогда, ни одно заседание не обходилось без шампанского и громогласных песен.
На очередных встречах Мерзляков произнес еще несколько речей: «О деятельности», «О трудностях учения». Александр Тургенев выступил с «Похвальным словом Ивану Владимировичу Лопухину», Андрей Кайсаров – с речами «О кротости», «О том, что мизантропов несправедливо почитают бесчеловечными», Михаил Кайсаров – «О самолюбии», Воейков – «О предприимчивости».
Блестящие речи о поэзии и русской литературе произнес Андрей Тургенев.
– Русская литература! Русская! – говорил он. – Можем ли мы употреблять это слово? Не одно ли это пустое название?.. Есть литературы французская, немецкая, есть английская… Но есть ли русская? Читай английских поэтов, и ты увидишь дух англичан. То же французы и немцы – по произведениям их можно судить о характере их наций. Но что можешь ты узнать о русском народе, читая Ломоносова, Сумарокова, Державина, Хераскова и Карамзина? В одном только Державине найдешь очень малые оттенки русского. А в поэме Карамзина «Илья Муромец» – русское название, русские слова, но больше – ничего!
Все знали, что Андрей увлекался изучением фольклора и русскими народными песнями. Он постоянно выступал с критикой творчества Николая Карамзина, обличая льстивые оды и требуя от литературы патриотического содержания.
Жуковский зимой и весной 1801 года произнес три речи: «О дружбе», «О страстях» и «О щастии».
– Я буду говорить с вами о дружбе, – так начал он свою речь 27 февраля. – Что больше и приятнее может занимать нас в эти минуты, посвященные всему доброму, как не дружба – небесная, благодатная, услаждающая горести, оживляющая радости и наслаждения житейские?.. Дружба не боится ни злобы, ни предрассудков, никакая сила не может разлучить сердец, соединенных самою природой… Она есть чистый, неразрывный союз двух сердец, рожденных одно для другого… Человек без человека был бы самою бедною, беспомощною тварью на свете!.. Счастлив тот, кто нашел себе друга испытанного, постоянного, кто нашел его тогда, когда он более всего нужен. Не довольно того, чтобы уметь выбирать друга, должно уметь всегда быть ему другом… Эгоизм не может существовать вместе с дружбой – перестаньте быть эгоистами, и вы исполните все, чем обязаны друзьям своим…
Конечно, все это было не ново. Жуковский подчеркивал это, цитируя древних и новых писателей, приводя суждения философских школ. Новое было то, что члены дружеского литературного общества (пусть и не все) стали этим жить. Это были их личные судьбы, страсти, дружба, любовь, добродетель. И какой высокой нравственностью озарились их души – отныне и на всю жизнь!
Эти вечера в старом доме Воейкова на Девичьем поле надолго запомнились всем его участникам. Андрей Тургенев писал:
Сей ветхий дом, сей дикий сад глухой,
Убежище друзей, соединенных Фебом,
Где в радости сердец клялися перед небом,
Клялись своей душой,
Запечатлев обет слезами,
Любить отечество и вечно быть друзьями.
Греева элегия и потеря лучшего друга
В марте 1801 года был убит заговорщиками император Павел. Московская знать почти открыто праздновала это событие. Сразу один за другим посыпались новые указы его сына, Александра I, отменявшие все «ущемления», введенные Павлом.
После смерти Екатерины и восшествия на престол Павел I стал проводить политику, которая во многом противоречила духу правления его матери. Многие его нововведения были строги и справедливы, но они воспринимались как ущемления их прав разбалованными его матерью дворянами. Павел ужесточил требования к офицерам и чиновникам, повсюду была введена непривычная дисциплина. Он ввел ревизии – чрезвычайный надзор за деятельностью органов власти и судов. Многие коррупционные схемы, существовавшие полулегально во времена Екатерины II, были порушены.
Вместе с тем Павел I запретил офицерам уходить в долгосрочные отпуска, требуя от всех военнослужащих постоянно находиться по месту службы. Была ликвидирована практика записывать в полки с целью получения выслуги малолетних дворян. Если до Павла около 70 % офицеров служили чисто формально, то теперь все они вынуждены были находиться в частях и заниматься своими прямыми обязанностями. При этом Павел I выступал за более гуманное отношение к солдатам, чем это было во времена его предшественников. Он запретил начальникам использовать солдат в качестве крепостных крестьян, ограничил сроки службы в армии. Император улучшил солдатское довольствие и повысил качество медицинского обслуживания в армии, увеличил нижним чинам жалование. За ненадлежащее обращение с солдатами офицеров при Павле строго наказывали. В то же время возможность стать офицером император превратил в исключительно дворянскую привилегию, недоступную для выходцев из простого народа. Павел I начал жёстко пресекать произвол помещиков по отношению к крепостным. Своим манифестом он потребовал ограничить барщину тремя днями в неделю, чем вызвал сильное недовольство у дворян, воспринявших это как наступление на свои свободы. Поэтому верхи воспринимали убийство Павла как освобождение, они праздновали и пили шампанское, в то время как простой народ этому событию был совсем не рад.
Портрет императора Павла I. Художник С. Тончи
Был в убийстве Павла и явный английский след, не нравилось англичанам сближение России и Францией и подготовка совместного похода в занятую британцами Индию.
Очень странным было начало нового царствования. Александр I внешне казался добрым и либеральным, но ведь и он был замешан в убийстве своего отца. И об этом знали все – и в Москве, и в Петербурге…
Осенью этого года Андрей Тургенев был переведен по службе в Петербург. 12 ноября Жуковский вместе с семьей Тургеневых провожал его до станции Черная Грязь. Обнимая Андрея на прощанье, он плакал. С Александром Тургеневым и с другими членами литературного общества у него не было такой близости, как с Андреем. С отъездом Андрея он как бы терял опору.
Жуковский мечтал изменить свою жизнь, уйти в отставку и вернуться в Мишенское, где уединиться во флигеле среди книг, холмов и рощ. Все его друзья, закончив образование, служили, но Жуковский воспринимал государственную службу как неволю. Он надеялся, что сможет прожить на деньги, заработанные стихами и переводами. К этому времени он уже окончил перевод первого тома «Дон Кишота». Но он все не решался подать в отставку, – мать и Марья Григорьевна Бунина были категорически против таких его планов.
Но тут помог случай. Руководитель конторы Мясоедов давно был недоволен работой Жуковского и тут сделал ему очередной выговор особенно грубо. Жуковский вспылил и сказал какие-то резкие слова, от которых Мясоедов съежился и молча вышел. Жуковского тут же охватило чувство раскаяния и стыда. Ему не хотелось бунтовать, не в его это было характере. Мясоедов объявил, что дело он передает московскому полицеймейстеру. Жуковскому за нарушение присяги (как и всякий тогдашний чиновник при вступлении в службу, он был приведен к присяге, где был пункт об уважении к начальству) грозил суд. За него сразу же стали хлопотать Прокопович-Антонский и Иван Петрович Тургенев, и суда удалось избежать.
Жуковский написал Марии Григорьевне Буниной и матери отчаянные письма, прося разрешения опять поселиться в Мишенском. 4 мая Бунина отвечала: «Нечего, мой друг, сказать, а только скажу, что мне очень грустно… Теперь осталось тебе просить отставки хорошей и ко мне приехать… Всякая служба требует терпения, а ты его не имеешь. Теперь осталось тебе ехать ко мне и ранжировать свои дела с господами книжниками».
Марья Григорьевна и Елизавета Дементьевна не стали вспоминать о неудачной его службе и встретили сына с искренней радостью. Приехала в Мишенское и сводная сестра Жуковского – Екатерина Афанасьевна Протасова. В имении мужа, Сальково, у нее родились две дочери, в 1793?м – Маша, в 1795?м – Саша, но в 1797 году Андрей Иванович Протасов внезапно скончался. Он был богат, но крупно играл в карты и оставил после своей смерти много долгов. Молодая вдова вынуждена была продать Сальково и приехала со своими малолетками в Мишенское к матери. Отныне вся ее жизнь посвящена была дочерям. Еще молодая и красивая (ей не было тридцати), она с этих пор всю жизнь носила белый чепец и черное платье – знак непреходящего траура по любимому супругу…
Елизавета Дементьевна Турчанинова (Сальха). Рисунок В. А. Жуковского
В 1800 году белевский магистрат отвел ей место для постройки дома на Дворянской улице. Дом был выстроен… Сюда Протасова перебиралась на позднюю осень и зиму, у нее здесь бывали все мишенские. Статная, высокая, с горделивой походкой, в строгом одеянии, с решительным выражением лица, Екатерина Афанасьевна походила на королеву Марию Стюарт. Ее дочери, две миловидные, тихие девочки, сильно привязались к Жуковскому. Он гулял с ними в парке, в поле, рассказывал о своем детстве, читал с ними повести Жанлис, рисовал с натуры цветы и деревья. Машу он уговорил вести дневник – откровенный, чтоб видеть в нем себя как в зеркале и потом избавляться от всего нехорошего. Он был ласков с ними, добр. Им все в нем нравилось – его густой, бархатистый голос, длинные кудри, задумчивый взгляд, неожиданный веселый смех… Он подолгу работал у себя в комнате, и они ждали с нетерпением, когда он придет, возьмет их за руки, и они пойдут в парк, в лес у Васьковой горы.
На холме, между парком и Васьковой горой, Жуковский часто сидел с книгой или просто так, размышляя. Ему здесь так было хорошо, что он решил построить на этом месте беседку для работы. Он сделал чертеж, и два плотника соорудили задуманное им здание; подсыпали повыше холм, утрамбовали землю, ошкурили несколько сосновых бревен, покрыли осиновой дранкой крышу.
Юный Жуковский обладал самой романтической внешностью – худощавый, загорелый, в белой рубашке с большим воротником, с черными, длинными кудрями и темными глазами. Он каждое утро приходил в беседку, неся под мышкой несколько книг и тетрадей, и здесь упорно работал. На одном из столбиков этого строения Жуковский начертал карандашом девиз: «Всякий пишущий человек может писать что ему угодно, только надобно садиться за работу с упрямой, твердой решимостью работать во что бы то ни стало!» Эти слова принадлежали английскому писателю Сэмюэлю Джонсону.
Жуковский задумал перевести «Сельское кладбище» Грея. Собственно, хотел он сделать этот перевод для Андрея Тургенева. Тот перевел «Элегию» Грея – и вместе с переводом Жуковского эти две части составили как бы единое целое. Бурность, дисгармоническая резкость, мрачная сила одной должны быть уравновешены стройностью, мелодичностью, меланхолией другого.
Чтобы погрузиться в тему, он стал часто ходить на сельское кладбище, где были похоронены его отец и сестра Варвара. Строчки элегии рождались и пели в нем, наполняя его душу сладким восторгом.
И вот, уже к осени, когда в листве сильно запестрели желтые и красные цвета, Жуковский закончил перевод и прочитал его в беседке всем, кто пришел послушать. Присутствовали Анна и Авдотья Юшковы, обе будущие писательницы и верные друзья поэта, слушала 9?летняя Маша Протасова… Об этой элегии Жуковский всегда потом говорил: «Первое мое стихотворение…» Она в том же году была напечатана в «Вестнике Европы». Заголовок ее был таков: «Сельское кладбище. Греева элегия, переведенная с английского (переводчик посвящает А.И. Т-у)».
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71955961?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Полина Ребенина
Тип: электронная книга
Жанр: Биографии и мемуары
Язык: на русском языке
Стоимость: 349.00 ₽
Издательство: ВЕЧЕ
Дата публикации: 12.05.2025
Отзывы: Пока нет Добавить отзыв
О книге: Мало кто знает о драме личной жизни Василия Андреевича Жуковского – выдающегося поэта, блестящего переводчика, друга и покровителя А. С. Пушкина, наставника будущего императора Александра II. Мария Протасова стала первой и самой большой любовью в жизни поэта. В отношениях этих незаурядных людей настолько слились трепетность чувств и духовная близость, что ни он, ни она не мыслили жизни друг без друга. Не имело значения, находились ли они рядом или же вдали друг от друга – мыслями и чувствами были крепко и навсегда спаяны. Другой любви не могло существовать для них. Жизненные обстоятельства не дали Василию и Марии соединиться, и в сердце поэта осталась глубокая, незаживающая рана.