Щетинин идет по следу. Закулисная игра
Мария Пчелина
Детектив из цикла книг про Александра Щетинина. Российская империя 1900ые года. Холодный ноябрь
К Александру обращается сестра женщины, которая пропала. Ниточки ведут в театр.
Мария Пчелина
Щетинин идет по следу. Закулисная игра
Глава 1. Две сестры
Контора Щетинина тонула в ноябрьской хмари. Узкая комната, зажатая между сырых стен, дышала пылью и прогорклым духом старых дел. Потёртые обои в углах отслаивались, обнажая плесень, что расползалась, как тайны этого города. Стол, заваленный мятыми газетами, записными книжками и папками с выцветшими ярлыками, скрипел под весом хаоса. Жестяная пепельница, полная окурков «Северки», отражала тусклый свет газового рожка, что мигал, будто задыхался. В углу громоздился сейф – ржавый, с облупившейся краской, хранящий наган, патроны и бутылку «Смирновской», что ждала своего часа. Карта Петербурга, приклеенная к стене криво, с загнутыми углами, покрылась пятнами от пальцев и кофе, словно сама впитывала грязь улиц. Сквозь щели в рамах вползал холод, а за окном Петербург стонал под ноябрьским ветром – ледяным, с привкусом угля и мокрых листьев. Дождь, мелкий и злой, хлестал по мостовым, размазывая свет фонарей в мутные пятна. Небо, тяжёлое, как чугун, давило на город, и голые ветки деревьев торчали вдоль каналов, точно кости.
Щетинин сидел, откинувшись в кресле, что скрипело при каждом движении. Его угловатое лицо, с резкими скулами и седеющей щетиной, казалось вырезанным из старого дуба. Глаза, усталые, с тёмными мешками, скользили по строчкам «Петербургского листка» – раздел происшествий, где город лил кровь и слёзы. Пьяный дебош на Сенной, кража в Гостином, утопленник в Фонтанке. Ничего нового. Он затянулся папиросой, дым лениво пополз к потолку, смешиваясь с затхлым воздухом. Отложив газету в стопку прочитанных, Щетинин хмыкнул:
– Куда катимся, родной град? В болота или прямиком в ад?
Пальцы, пожелтевшие от табака, постукивали по краю стола, выбивая ритм безнадёжности. Он потянулся к ящику, вытащил блокнот, оторвал лист, написал дату и бросил его поверх макулатуры. Сгрёб газеты, перевязал их бумажной верёвкой, бормоча:
– Ну всё, судари мои, вы наказаны. Ничего интересного не сообщили, – настроение у Щетинина было отличное. – В угол.
Стук в дверь – резкий, но неуверенный – разорвал тишину. Щетинин поднял взгляд от стопки и хрипло бросил:
– Заходите, открыто.
Дверь приоткрылась, впуская сквозняк и женщину. Она замерла в проёме, словно боялась переступить порог. Александра – так она потом представилась – была худощавой, лет тридцати, с лицом, где усталость вырезала тонкие морщины у глаз. Её тёмные волосы, туго стянутые в пучок, блестели от сырости, а серое пальто, аккуратное, но выцветшее, висело на ней, как чужое. Глаза, серые, как петербургское небо, смотрели настороженно, но с затаённой решимостью. Она сжимала потёртую сумочку, пальцы в тонких перчатках дрожали, выдавая нервы. Дешёвые духи – цветочные, с горькой нотой – смешались с запахом мокрой шерсти. Женщина шагнула вперёд, но садиться не спешила, будто контора была ловушкой.
– Вы сыщик? Щетинин? – голос её был низким, с лёгкой хрипотцой, но твёрдым, словно она репетировала слова.
Щетинин знал таких женщин. Те, кто говорит хрипло, как будто только что спорили с жизнью. Те, кто боится прослыть слабой и потому держится прямее, чем требуют обстоятельства. Он отметил себе: будет молчать – не значит, что не знает.
– Он самый, – Щетинин кивнул на стул, гася папиросу. – Садитесь, барышня. Выкладывайте.
Она помедлила, но всё же опустилась на край стула, спина прямая, как у гимназистки перед строгим учителем. Сумочка легла на колени, пальцы стиснули её, будто якорь. Щетинин скользнул взглядом по её лицу – тонкие губы, сжатые в линию, выдавали сдерживаемый гнев. Он ждал, крутя в пальцах спичку, пока она соберётся с духом.
– Меня зовут Александра, – начала она, глядя куда-то в угол. – Моя сестра… пропала. Акулина Соколова. Её все звали Кулей. Неделю её нет, и я… – она осеклась, сглотнула. – Я не знаю, где она.
Щетинин кивнул, придвинул блокнот поближе к себе, карандаш заскрипел по бумаге: «Акулина Соколова, или Куля». Щетинин глянул на запись и подчеркнул для надежности.
– Когда вы её видели в последний раз?
Александра чуть повела плечами, будто стряхивая тяжесть вопроса.
– Неделю назад. Мы живём вместе. Точнее, я снимаю комнату, а она… приходит иногда переночевать. – Её губы дёрнулись в горькой усмешке. – Не всегда, конечно. Бывало, пропадала на день-два, но всегда возвращалась. А теперь – неделя. Ничего.
Щетинин постучал карандашом по блокноту, глаза прищурились.
– Как она вела себя в последние дни? Странности были?
– Странности? – Александра хмыкнула, в голосе мелькнула злость. – Да она вела себя, как всегда. Без царя в голове она. Вечно с мужчинами крутилась, гуляла, смеялась, будто… Ой, не хочу говорить. Никаких забот, только платья, танцы да мужчины.
Он записал пару слов, не отрывая взгляда от её лица.
– Долги у неё были? Или, может, она у кого занимала?
– Долги? – Она покачала головой, но в глазах мелькнула тень сомнения. – Не думаю. Хотя с её поведением… всякое могло быть. Но денег у неё не водилось. Сама не зарабатывала – жила под чьей-то опекой, чаще добровольной. У неё занимать нечего, да и сама она – не из тех, кто одалживает.
– Может быть она у кого-то занимала?
– Могла, конечно. Но она тоже занимать не любит. Говорила: “Берешь чужие деньги на время, а свои отдаешь навсегда”. Может кто-то из мужчин думал, что дает ей деньги с возвратом… Не знаю, господин сыщик. Скорее нет, чем да, но уверенной быть не могу.
Щетинин кивнул, карандаш замер над страницей.
– Расскажите про её любовные связи.
Александра вздохнула, пальцы стиснули сумочку сильнее.
– Мужчин у неё – тьма. Я уж там не разбираюсь, но их было много, разных. В последнее время болтала про какого-то купца из Москвы. Может, привирала, но мужчина явно не бедный. Водил её в театр, подарки, поди, дарил. – Она скривилась, будто проглотила что-то кислое.
– Про театр откуда узнали? – Щетинин прищурился, уловив зацепку.
– Она трещала про «Грозу» Островского, – Александра фыркнула. – Куля отродясь книги в руки не брала. Я удивилась, спросила, а она мне: «Читают только те, кто в театр сходить не может». – Её голос сочился презрением. – Вот такая она.
Щетинин хмыкнул, записал «театр» и обвёл слово. Плохенькая, но зацепка.
– Чем она вообще занималась?
– Дуростью! – Александра всплеснула руками, маленькая сумочка чуть не соскользнула с колен. – Не работала, денег не имела, только на шею мужчинам садилась и каталась, пока её не скидывали. Танцы, гулянки – вот её жизнь.
– Где она бывала чаще всего? – Он откинулся в кресле, скрипнув пружинами.
– На танцах, в библиотеке – не читать, конечно, а знакомиться, – Александра скривилась. – В театры ходила, в кабаки, поди. Где весело, там и Куле место.
– Подождите. В библиотеке? Она же не любит книги, по вашим словам.
– Я думаю, что она ходила туда знакомиться. Мужчин там много, а коли читают, значит и деньги водятся.
Щетинин записал: “Библиотека” и подчеркнул.
– А деньги откуда брала? – Щетинин постучал карандашом, взгляд стал цепким.
– Мужчины давали, – она ответила резко, щёки слегка порозовели. – Я приличная женщина, господин Щетинин, не знаю, как это у них там устроено. Подарки, платья, деньги… Все это у Кули было, а вот как из чужого кармана в ее перекочевало, я не знаю.
«Приличная» – слово, что Петербург давно съел, выплюнул и забыл. Он слышал его слишком часто – и каждый раз оно звучало по-разному. Иногда как угроза. Иногда как мольба. А чаще – как самозащита, тонкий щит, за которым всё равно проступали пятна.
Он кивнул и записал: “Подарки от мужчин”.
– Конфликты у неё были? С кем-то ссорилась?
– С жёнами, наверное, – Александра пожала плечами. Голос ее стал усталый, как вечерняя улица. – Она ж не скрывала своих дел. Но я ничего такого нового в её жизни не заметила. Куле всё как с гуся вода. Даже если и поругалась с чье-то женой, то нос не вешала.
Щетинин потёр подбородок, щетина зашуршала под пальцами.
– Есть идеи, куда она могла подеваться?
– Нет, – она ответила твёрдо, но глаза выдали тревогу. – Если б знала, сама бы проверила. Я не из тех, кто по сыщикам бегает просто так.
– Документы, личные вещи – что-то пропало вместе с ней? – Он наклонился чуть ближе, голос стал тише.
– Вроде нет, – Александра задумалась, нахмурив брови. – У неё и вещей-то много, но ценных… Я думаю, не так много. Но я в её барахле не рылась, точно не скажу.
– Странные письма, слухи? – Щетинин крутанул карандаш в пальцах.
– Слухи о ней вечно ходили, – она махнула рукой, устало. – Я уже слушать устала. За свою репутацию обидно, люди говорят: “Две сестры, значит обе такие”. Писем не видела, да она и не из тех, кто письма пишет. И читать она не любитель. Говорила, что лучше при личной встрече все рассказать.
Он кивнул, записал «слухи» и поставил вопросительный знак.
– Её окружение? Не мужчины – подруги, кто-то, кому она доверяла?
– Подруги? – Александра покачала головой, губы сжались. – Скорее нет, чем да. Мы не то чтобы близко общались. Она их всех как конкуренток видела, а не как людей, которым душу открыть можно.
– Могу я осмотреть вашу комнату?
– Да, конечно, – она ответила быстро, но пальцы дрогнули. – Приходите, смотрите. Нечего там прятать. Я
– Кто ещё имеет доступ к комнате? – Щетинин прищурился, уловив её нервозность.
– Ключница, – Александра пожала плечами. – Ну и всё, больше никого.
– Почему ко мне, а не в полицию? – Он отложил блокнот, скрестив руки.
– Полиция? – Она хмыкнула, в голосе мелькнула горечь. – Они таких, как Куля, искать не станут. Скажут, сама вернётся, или вообще… – она осеклась, опустив взгляд. – Не горят они желанием за таких браться.
Щетинин кивнул, его лицо осталось неподвижным, но в глазах мелькнула искра.
– Есть ли что-то, что вы утаиваете? Ради чести, безопасности, удобства? Всё равно всплывёт.
– Да пожалуйста! – Александра вскинула голову, глаза полыхнули. – Я честная женщина, господин Щетинин. А про Кульку и так весь город знает. Найдите эту дурёху непутёвую. Пусть и дура, но сестра. Кроме неё у меня никого.
Он помолчал, оценивая её. Карандаш замер в пальцах.
– Что именно вы хотите? Найти её, узнать правду, вернуть что-то?
– Я… – она запнулась, голос дрогнул. – Не знаю. Сердце не на месте. Найдите её, если возможно. Или весточку какую. Может, она с купцом своим или ещё бог знает с кем уехала, решила жизнь переменить. Я осуждать сестру не буду, просто знать бы, что с ней все в порядке. А может… – она сглотнула, – упаси бог, что-то случилось. Узнайте, кто виноват, если так.
Он закрыл блокнот, постучал карандашом по столу.
– Хорошо, барышня. Я займусь. Где вас найти, если что?
Она назвала адрес – узкая улочка у Фонтанки, дом с облупившейся штукатуркой. Щетинин записал, поднялся, проводив её взглядом. Александра встала, поправила пальто, шагнула к двери. Её шаги стихли в коридоре, а контора снова погрузилась в тишину, нарушаемую лишь шорохом ветра за окном. Щетинин затянулся папиросой, дым кольцами ушёл к потолку. Акулина Соколова. Куля. Ещё одна тень в этом городе, что проглатывает людей, как каналы – мусор. Он стряхнул пепел и уставился на карту. Где-то там, в паутине улиц, ждал ответ. Или ещё одна могила.
Глава 2. По следам тени
Петербург встретил Щетинина сыростью и гулом. Он вышел из конторы, запахнув пальто, и шагнул в ноябрьский вечер. Улицы, узкие и скользкие, блестели от только что стихшего дождя, лужи отражали мутный свет газовых фонарей. Воздух пропитался запахами – угольный дым из труб, кислая вонь каналов, прелые листья, что липли к мостовой, и едкий дух конского навоза, который не успевали убрать дворники. Где-то вдали скрипели колёса ломовых телег, глухо стучали копыта, а из подворотен доносились обрывки пьяных голосов и тоскливый лай собак. Ветер, холодный и липкий, нёс с Невы привкус соли и тины, цепляясь за голые ветви лип вдоль каналов. Петербург дышал, но его дыхание было тяжёлым, как у больного, что кашляет мокротой.
Щетинин шёл вдоль Фонтанки, воротник поднят, руки в карманах. Мимо проплывали дома – облупившиеся, с потрескавшейся штукатуркой, их окна светились тускло, будто глаза уставшего города. На углу Садовой мелькнул газетчик, выкрикивая заголовки про очередное убийство. Щетинин бросил взгляд на мальчишку, но не остановился. Новости ему приелись. Он свернул в переулок, где дома жались друг к другу, словно боялись упасть в канал. Здесь пахло сыростью сильнее – стены сочились влагой, а в воздухе висел запах прогнившего дерева и дешёвого масла из кухонь.
Дом, где жили сёстры, стоял в конце улочки, придавленный соседними зданиями. Четырёхэтажный, с облупившейся жёлтой краской, он выглядел так, будто его построили из усталости. Фасад украшали трещины, окна первого этажа заколочены досками, а над входом висела жестяная вывеска, что скрипела на ветру. У входа, под козырьком, курил дворник – коренастый, с седой бородой и руками, чёрными от сажи. Он лениво мёл мостовую, но, завидев Щетинина, прищурился.
– Куда идём, господин? – Дворник сплюнул, голос хриплый, как скрип телеги. – К Соколовым, поди?
– Точно, – Щетинин кивнул, остановившись. – А как вы поняли?
– А к кому еще такой респектабельный мужчина может идти?
– Акулину Соколову, Кулю, давно видел?
Дворник хмыкнул, затянулся самокруткой, выпуская дым в сырой воздух.
– Кулю? Шикарная женщина, что и говорить. Платья, духи, смех – как с картинки. Жаль, не моего полёта птичка. – Он усмехнулся, но глаза остались холодными. – Последний раз с неделю назад мелькала. С кавалером, как всегда. Поздно вернулась, каблуки по мостовой цокали, аж спать мешала.
– Кавалер? Какой из себя? – Щетинин прищурился, доставая папиросу.
– Да кто их разберёт, – дворник пожал плечами. – Видный, в шляпе, пальто длинное. Они с Кулей под ручку шли, она хохотала. Больше не видал её, пропала, видать.
Щетинин кивнул, запоминая: шляпа, пальто, смех Кули. Поблагодарил, бросив дворнику мелочь, и шагнул к двери. Та, тяжёлая, с облупившейся краской, вела в тёмный подъезд, где пахло кошками, кислой капустой и застарелым табаком. Шаги гулко отдавались в пустоте. Лестница, узкая и крутая, скрипела под ногами. Щетинин взялся за деревянные перила – липкие, шершавые, с въевшейся грязью, будто их не чистили никогда. Он поморщился, ощутив, как ладонь прилипает к сырому дереву, и вытер руку о пальто. «Этот дом гниёт заживо», – подумал он, поднимаясь на третий этаж.
У двери ключницы, сухой старухи с лицом, похожим на смятый пергамент, он остановился. Она сидела в каморке, заваленной старыми сундуками, и вязала, не поднимая глаз.
– Добрый вечер, – Щетинин снял шляпу. – Мне в комнату Соколовых. Александра разрешила.
Старуха глянула на него поверх очков, губы сжались в нитку.
– Приличные барышни, – буркнула она, роясь в ящике за ключом. – Только младшая, Куля, вечно шляется. То с одним, то с другим. Ночью двери хлопают, спать не дают.
– Давно её видели? – Щетинин прищурился, уловив нотку раздражения.
– Да с неделю, поди, – ключница бросила ключ на стол. – Ушла с каким-то франтом, в шляпе. Больше не видала. И слава богу, тише стало.
– Франт? Как выглядел? – Он придвинулся ближе.
– Да кто их разберёт, – она махнула рукой. – Очки, бородка, пальто дорогое. Все они на одно лицо, её кавалеры.
Щетинин кивнул, забрал ключ и двинулся к лестнице. На площадке второго этажа его окликнула женщина – лет сорока, в переднике, с усталым лицом и руками, красными от стирки. Соседка, судя по всему.
– Вы к Соколовым? – Она вытерла руки о фартук, голос низкий, с хрипотцой. – Слышала, Куля пропала. Небось с мужчиной каким умотала.
– Может, и так, – Щетинин остановился, глядя цепко. – Когда её видели?
– Да с неделю назад, – соседка пожала плечами. – Шла с господином, видным таким. Он её под руку держал, она смеялась. А ещё, знаете, – она понизила голос, глаза забегали, – в тот же день в окно моё ворона залетела. Дурной знак, ох, дурной. С тех пор Кули и нет. Не к добру это.
– Ворона, говорите? – Щетинин хмыкнул, но записал в памяти: суеверие, неделя назад. – А господин? Имя, приметы?
– Имени не знаю, – она покачала головой. – Высокий, в очках, с тросточкой. Пальто длинное, модное. Больше не разглядела, темно было.
Щетинин кивнул, запоминая: очки, пальто, тросточка. Поблагодарил и поднялся к комнате.
Помещение оказалось маленьким, но чистым, с выскобленными до блеска полами и запахом лаванды, что едва пробивался сквозь сырость. Окно, затянутое тонкой занавеской, пропускало серый свет, отчего комната казалась ещё теснее. Посреди комнаты тянулась верёвка, на которой висела сдвинутая к краю занавеска, деля пространство на две половины. Слева – сторона Александры: аккуратно застеленная кровать, столик с швейной коробкой, пара книг, крестик на стене. Справа – мир Кули: хаос девичьего барахла. Платья, яркие, но слегка потрёпанные, висели на гвоздях, бусы и цветные платки свисали с края комода, пудреница и зеркальце лежали вперемешку с лентами. На кровати валялась шаль с бахромой, будто Куля только что её сбросила.
Щетинин подошёл к окну, отодвинул занавеску и выглянул. Двор внизу был узким, заваленным мусором и досками, канал за домом блестел чёрной водой, а редкие прохожие кутались в пальто, спеша укрыться от мороси. Ничего примечательного – Петербург, как он есть, серый и равнодушный. Он отошёл от окна и начал рыться в вещах Кули, осторожно, но методично, перебирая их пальцами, пожелтевшими от табака. Платья пахли дешёвыми духами – сладкими, с ноткой мускуса. «Жила, как птичка, на ярких тряпках», – пробормотал он, отодвигая алое платье с потёртым подолом. В ящике комода нашёлся ворох мелочей: заколки, пара серёг, пустая коробка из-под конфет. «Сладкое любила, а платить за него не хотела», – хмыкнул Щетинин, повертев коробку. Пудреница, треснутая, с остатками пудры, лежала рядом. «Красилась, будто на сцену», – он покачал головой, бросив её обратно. Под шалью, засунутый в угол кровати, лежал читательский билет в библиотеку. Щетинин повертел его в руках: «Акулина Соколова», последняя отметка – месяц назад. «Библиотека? Серьёзно, Куля?» – усмехнулся он, сунув билет в карман. На подоконнике, среди засохших цветов в горшке, валялись билеты на танцы – три штуки, с печатями дешёвых залов на Сенной. «Танцевала, пока ноги не сотрёт», – пробормотал Щетинин, перебирая билеты. Рядом лежала программка театра – потёртая, с загнутым углом. Название, «Петербургский народный театр», напечатанное вычурным шрифтом, кольнуло память. Где-то он его слышал – то ли в кабацком разговоре, то ли в газетах, но вспомнить не смог. «Что ж ты там забыла, Куля?» – нахмурился он, засунув программку к билету.
Он остановился, оглядев комод и кровать. Ни писем, ни фотографий – ничего личного. Для женщины, что крутила романы направо и налево, это было странно. «Ни строчки, ни лица, – подумал Щетинин, потирая щетину. – Будто Куля нарочно не оставляла следов. Или кто-то их убрал». Он нахмурился, мысль зацепилась, но пока не оформилась. Больше ничего интересного не нашлось. Ни денег, ни следов борьбы. Куля, судя по всему, ушла сама – или её увели. Щетинин постоял, глядя на её половину. Беспорядок был живой, будто хозяйка вот-вот вернётся, но тишина комнаты намекала на другое. Он вышел, запер дверь и спустился, бросив ключ старухе. Та буркнула что-то про «нехорошие дела», но он не стал слушать.
Библиотека, куда вёл читательский билет, находилась в получасе ходьбы, за Обуховским мостом. Улицы здесь были шире, но всё такие же мрачные, с рядами серых домов и редкими экипажами, что чавкали колёсами по грязи. Воздух пах углём и мокрой шерстью, а из открытых окон трактиров доносились запахи кислой капусты и жареного лука. Щетинин шёл, кутаясь в пальто, мысли крутились вокруг Кули. Театр, танцы, библиотека – её жизнь была пёстрой, но зыбкой, как отражение в канале.
Библиотека занимала первый этаж каменного здания с высокими окнами. Внутри пахло старой бумагой, воском и чем-то кисловатым, будто кто-то разлил чернила. За конторкой сидела библиотекарь – женщина лет сорока, с тугим пучком и очками на цепочке. Её пальцы, испачканные чернилами, листали журнал учёта.
– Добрый вечер, – Щетинин снял шляпу, но не улыбнулся. – Ищу сведения об Акулине Соколовой. Читательница ваша, Куля.
Библиотекарь подняла взгляд, прищурилась.
– Куля? – Она хмыкнула, отложив журнал. – Да, бывала тут. Частенько, правда, больше чай пила, чем книги брала. С мужчинами всё знакомилась, смешки, разговоры. Но давно не заходит, с месяц, поди.
– Могу ли я посмотреть список книг, взятых по тому билету Кули?
– Можно, конечно. Сейчас найду. Вот, смотрите. Ничего она и не брала, только в читательском зале вот список книг. Она их даже не открывала. Летом на веранде сидела и чай пила, а зимой брала книжку и садилась в зале. Книжку на стол, а сама глазами зыркает, мужчин высматривает.
– С кем она тут общалась? – Щетинин придвинулся ближе, голос стал тише.
– Ох, да с разными, – библиотекарь пожала плечами. – Но подцепила одного, литератора какого-то. С тех пор и не видать её. Видный мужчина, всё с книжками, в очках таких, модных. Читательский билет у него на театр оформлен, много книг берёт.
– Литератор? Имя знаете? – Щетинин постучал пальцами по конторке.
– Имени не скажу, – она покачала головой. – Билет театральный, а кто по нему книги берёт – не упомню.
– Театральный? – Щетинин прищурился.
– Читательский билет оформлен на театр, а не на конкретного человека. Приходят разные сотрудники театра и берут литературу. Наверное, для постановок. В общем, по рабочим нуждам.
– На театр, говорите, – Щетинин полез в карман, вытащил театральную программку из комнаты Кули. – Посмотрите, на этот театр? Название совпадает?
– Да-да, он самый, – она кивнула, взглянув на программку. – «Петербургский народный театр».
Щетинин кивнул, в голове щёлкнуло. Все сходится на театре. «Петербургский народный театр». Название снова кольнуло, но память молчала. Он поблагодарил библиотекаря, сунул шляпу на голову и вышел. Дождь снова заморосил, мелкий, как пыль. Улицы тонули в сумерках, фонари едва пробивали мглу. Щетинин затянулся привычной “Северкой”, дым смешался с сырым воздухом. Театр. Там, в лабиринте кулис и лож, ждала зацепка. Или ещё одна тень.
Глава 3. Пепел и кулис
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/mariya-pchelina/skvoz-ogon-i-pepel-dnevnik-guvernantki-71952553/?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.