«Дорога сквозь пепел: Чёрный маяк»
«Дорога сквозь пепел: Чёрный маяк»
Михаил Хийси
"Дорога сквозь пепел: Чёрный маяк" – это леденящий душу советский „Твин Пикс“ с элементами „Сталкера“ и „Пи“ – история о таинственной радиочастоте, открывающей дверь в иной мир, где прошлое и будущее сливаются в один кошмар»
Это история о проклятии, скрытом в радиочастотах, о зеркалах, которые помнят слишком много, и о людях, ставших дверью в иной мир.
Для тех, кто не боится глядеть в бездну.
Советский хоррор. Хроники паранормального апокалипсиса. Безысходность, в которой даже смерть – не выход.
Советский хоррор с документальной атмосферой
Тайны КГБ и забытых экспериментов
Зеркала, которые помнят больше, чем люди
Обратный отсчёт до точки невозврата
Цитата:
«Они красивые, когда смеются» (последняя запись в архиве НИИ-37).
Михаил Хийси
«Дорога сквозь пепел: Чёрный маяк»
ПРОЛОГ
Глава 0. «Частота 767.0 МГц»
Карелия, станция «Чёрный маяк». 21 июня 1970 года. 07:07
Тишина перед бурей
Леонид Громов проснулся от тишины.
Мёртвой, будто мир выключили. Даже статика в наушниках исчезла.
И тогда рация взвыла.
Не помехи – голос. Детский, но растянутый, будто звучащий сквозь толщу льда:
– Па-ап… Тот дядя… он ви-идит мой сон…
Громов рванул антенну. На радаре – пустота. Только одна точка: Чёрный маяк, заброшенный в 1949-м.
Частотомер дёрнулся:
767.0 ? 766.9 ? 766.8…
– Чёрт! – Он ударил по прибору. Стекло треснуло, но цифры продолжали падать.
Из динамика хлынул шёпот – уже голосом Громова, но с интонацией, которой у него не было:
– Ты думаешь, это случайность? Они копали здесь в 1949-м. Теперь твоя очередь.
В этот момент погас свет.
Только на экране радара, в зелёном отсвете, Громов увидел:
– Его тень стояла у двери. Но сам он не двигался.
ЧАСТЬ I. ПЕРВЫЕ ЗНАКИ
Глава 1. «Немецкий цилиндр»
Карелия, оккупированный мыс Хийси. Декабрь 1942 года
Метель, которая помнит Ледовое побоище
Обер-лейтенант Эрих Мюллер ступил на поросший инеем порог маяка, и древние брёвна застонали, будто под тяжестью семи веков. Его горные егеря – ветераны Нарвика – теперь рыскали в этой богом забытой дыре по личному приказу Гиммлера.
– Найти то, что русские прячут со времён Александра Невского.
Фельдфебель Шульц, бывший профессор из Гейдельберга, шаркал за ним по снегу, кутаясь в шинель. Его пальцы, привыкшие к пергаменту и чернилам, теперь сжимали «Маузер» с бессмысленной яростью. Он вспомнил, как в университетской библиотеке переводил саги о древних богах, и теперь эти знания казались ему проклятием.
– Эрих, – прошептал он, – здесь что-то не так.
Мюллер не ответил. Он думал о жене. О её письмах, которые приходили всё реже. О последней строчке: «Фриц больше не просыпается по ночам. Теперь он спит тихо, как ангел».
Но ангелы не спят с открытыми глазами.
В подвале пахло ледяной плесенью и медью. Три трупа в форме НКВД лежали на полу, не расстрелянные – зашитые. Их рты стянуты чёрными нитками в вечной улыбке, пальцы вросли в пол, словно корни.
– Mein Gott… (Боже мой) – Шульц отпрянул, наткнувшись на цилиндр из шунгита.
Металл был тёплым.
Как живой.
Рядом лежала книга. Потрёпанная тетрадь с надписью «Э. Лённрот. 1832». Шульц открыл её дрожащими пальцами. Последняя страница была исписана кровью:
«ОНИ УЖЕ В ЗЕРКАЛАХ».
– Это счётчик, – Шульц провёл пальцем по крови на стене. – И мы уже в нём.
Мюллер резко обернулся.
– Что?
– Руна Платы… – Шульц провёл пальцем по строке. – «Каждый враг, что шёл ко дну, в счётчик цифры добавлял».
Из динамиков радио Panther взвыл сигнал. Частота 767.0 МГц. Голос, детский, но растянутый, будто звучащий сквозь толщу льда:
– Sieben… sechs… sechs… neun… (Семь… шесть… шесть… девять).
Шульц закашлялся. Из его рта выпал осколок льда – точь-в-точь как с Чудского озера. Затем ещё один. Они складывались на полу в цифры: 7668.
– Это же счётчик Ледового побоища!
Мюллер схватил его за плечо. В глазах Шульца отражались не страх, а понимание.
– Эрих… – прошептал он. – Мы корм.
К утру из 27 человек остались двое: Мюллер и юный ординарец Ганс.
Мальчик рисовал пальцем на заиндевевшем окне:
– Der alte Stein… Er wacht auf… (Старый камень… Он просыпается…).
За стеклом, в метели, маячила фигура.
Высокая.
С ветвями вместо рук.
Мюллер выхватил пистолет, но Ганс схватил его за руку.
– Не стреляйте, герр обер-лейтенант.
Его голос звучал слишком спокойно.
– Он просто хочет показать вам Фрица.
Мюллер замер.
– Что?
– Ваш сын. Он здесь.
И тогда Мюллер увидел – в отражении окна, за спиной Ганса, стоял мальчик.
Бледный.
С вертикальными зрачками.
И улыбкой, растянутой чёрными нитками.
Из отчёта абвера (1943 г., гриф «Совершенно секретно»):
«Объект Eisgeist (Ледяной дух) утерян. Личный состав погиб, крича о тенях в зеркалах. На стене кровью выведено: WIR SIND DER N?CHSTE Z?HLER (МЫ – СЛЕДУЮЩИЙ СЧЕТЧИК).
Примечание: в 1944-м под Кёнигсбергом найден цилиндр. Внутри – рука ребёнка с татуировкой: «21.06.1970».
P.S. Обер-лейтенант Мюллер Э. признан погибшим. Его тело не обнаружено. Однако в январе 1945 года в Данциге местные жители видели немецкого офицера, который шёл по снегу босиком. Он нёс на руках ребёнка. Оба не оставляли следов.
Глава 2. «Роды и раскопки»
Карелия, буровая станция. 21 июня 1949 года. Утро
Земля, которая помнит
Туман обволакивал буровую вышку, заставляя металл скрипеть. Воздух гудел, как натянутая струна, готовый лопнуть от напряжения.
Горшков вцепился в перила, чувствуя, как сталь вибрирует под пальцами, будто по жилам земли бежит ток. Где-то внизу, на глубине семисот шестидесяти семи метров, бур провалился в пустоту с глухим стуком – словно гроб упал в могилу.
– Иван Борисович! – Петров вытер рукавом мазут со лба, оставив чёрную полосу как траурную повязку. – Смотрите!
Из скважины вырвался воздух – сладкий, густой, пропитанный запахом прокисшего мёда и медных монет. Горшков наклонился, и фонарь выхватил из темноты цилиндр. Металл был идеально гладким, будто его полировали века, а на поверхности уже проступали капли – не воды, а чего-то тёмного, маслянистого. Они стекали вниз, оставляя следы, словно чьи-то пальцы выводили цифры:
7-6-7-0…
Петров провёл пальцем по металлу – и вдруг замер. В чёрном отражении поверхности он увидел не себя, а отца: тот же острый подбородок, но в форме НКВД 1928 года.
– Пап?.. – вырвалось у него.
Тень в цилиндре шевельнула губами:
– Ты уже следующая цифра, Миша.
За спиной у Петрова Горшков перекрестился – он слышал только один голос.
***
В медпункте пахло хлоркой, потом и страхом. Агафья впилась пальцами в матрас, пропитанный кровью и аммиаком. Схватки шли каждые семь минут – ровно в такт ударам бура на вышке.
– Держись, девка, – фельдшер Тамара закатала рукава, обнажив шрамы от оспы. – Сейчас как крикнешь…
Её слова потонули в рёве двигателей. Стекло в окне задрожало, и Агафья застонала – не от боли, а от видения:
– Они… копают… – её зрачки расширились, вбирая тусклый свет керосиновой лампы. – Нельзя будить…
На животе, прямо над растянутой кожей, проступили красные линии – не потрескавшиеся сосуды, а чёткие цифры: 7-6-7-0.
Тамара отпрянула, наткнувшись на столик с инструментами. Шприцы звякнули, как кости в мешке.
– Да что с тобой?..
– Он дышит! – Агафья вцепилась в подушку, и в её глазах отражалось не потолок медпункта, а глубина шахты, где рабочие цепляли трос к цилиндру.
***
Элиас Лённрот ворвался на буровую, его тень растянулась по стене, неестественно длинная, будто сплетённая из веков. Его пальцы, знавшие на ощупь и руны «Калевалы», и анатомию мёртвых тел, впились в рукав Горшкова. Кожа под ними холодела, будто прикосновение вытягивало тепло, накопленное за годы.
– Прекратите бурение! – его голос звучал как шуршание страниц древнего фолианта, забытого в сыром подвале. – Вы разрываете не пласты породы, а печать.
Горшков дёрнулся, но Лённрот не отпускал. В его глазах отражались не люди, а цифры: 7670… 7669…
– Какой ещё печати? – прошипел Горшков, но Лённрот уже тянул его к цилиндру.
На поверхности металла, там, где другие видели лишь капли чёрной жидкости, Лённрот различал руны. Те самые, что он вырезал на оленьем роге в 1832 году, перед тем как исчезнуть из деревни Хийси.
– Это не артефакт, а счётчик, – он провёл пальцем по цифрам, и они задвигались, как личинки под кожей. – Двадцать один год. Ровно семь тысяч шестьсот семьдесят дней. В 1928-м здесь копали такое же. В итоге вся группа повесилась!
За его спиной ветер донёс крик Агафьи – нечеловеческий, как рёв лосихи, попавшей в капкан.
– Она рожает в тот же миг, когда вы достаёте эту штуку, – Это не совпадение. Это плата, – прошипел Лённрот.
Горшков отпрянул, но взгляд его зацепился за пальцы «доктора» – под ногтями чернели нити, будто впившиеся в плоть. Знакомые нити.
– Откуда у тебя это? – Горшков схватил его за запястье. – Такими чёрными сухожилиями только в сорок втором…
Он замолчал осознав. Советские солдаты, нашедшие маяк в 1944-м, рассказывали: трупы немцев в подвале были зашиты так, будто нити втягивались внутрь, как корни. В отчёте НКВД это вымарали, но Горшков видел фото – его друг-архивист однажды напился и проболтался.
Лённрот улыбнулся – слишком широко, как тот немецкий обер-лейтенант из доклада, чей рот стянули в вечную улыбку.
– Ты читал не всё, майор. Однажды я тоже нашёл «зашитые» тела. Только тогда нити были из оленьих жил…
***
Ребёнок вышел на свет без крика.
– Девочка… – Тамара перерезала пуповину дрожащими руками. Ножницы звякнули о металлический поднос, и Агафья подняла младенца к свету.
– Нина… – прошептала Агафья, глядя, как цифры на её животе меняются на 7669.
За окном грохнуло – цилиндр вырвали на поверхность. Одновременно:
В медпункте погас свет.
У Нины открылись глаза – зрачки вертикальные, как у кошки.
На стене проступила надпись кровью: «21.06.1970».
Из отчёта геологоразведочной партии №7670 (21.06.1949, гриф «Совершенно секретно»):
«Образец №1 извлечён на поверхность. При контакте с воздухом начал выделять чёрную жидкость, образующую цифры 7669. Оператор Петров М.И. (1923 г.р.) сообщил, что «слышал детский голос» в рации. Через 7 минут у роженицы (Агафья И.) зафиксированы идентичные цифры на теле. Рекомендовано сжечь медпункт. Тело новорождённой – изъять».
Примечание: на обороте документа детским почерком выведено: «ОНИ УЖЕ ЗДЕСЬ».
Глава 3. «Дневник инженера»
Буровая станция «Чёрный маяк». 22 июня 1949 года
Лёд, который помнит голоса
Петров проснулся от дыхания. Оно было не тёплым, не человеческим – а ледяным. Губы, почти касавшиеся его уха, пахли медными монетами и сырой землёй, словно кто-то только что выкопал их из могилы. Он рванулся вверх, хватая фонарь, но луч выхватил лишь пустые нары, запотевшие стёкла, да чёрный лепесток на подушке. На нём, будто выжженный раскалённой иглой, светилась цифра: 7669.
– Опять, – прошептал Петров, и его голос сорвался.
Он достал из-под матраса блокнот в кожаном переплёте. Кожа была липкой, будто пропитанной потом, а на обложке – клеймо: «Геологоразведочная экспедиция №7. 1928 г.».
Из дневника Петрова-старшего:
«21.06.1928. Кротов достал из скважины образец №7670. Металл тёплый, как живой. На поверхности – капли. Не воды. Что-то густое, маслянистое. Они стекали, образуя цифры: 7670… 7669…
Вечером Кротов заперся в лаборатории. Когда выломали дверь, он сидел перед цилиндром и… улыбался. Рот – до ушей. Глаза кричали. На стене кровью: «ОН УЖЕ В ЗЕРКАЛАХ».
22.06.1928. Кротова не нашли. В палатке – только сапоги. Внутри тёплые. Будто только что снятые».
Петров провёл пальцем по пожелтевшей странице. Ровно двадцать один год назад его отец сделал последнюю запись – и исчез. Те же цифры. Тот же цилиндр.
Рация на столе взвыла. Частотомер дёрнулся: 767.0 МГц.
Из динамика полился шёпот:
– Мишаня… Ты нашёл мои записи?
Петров остолбенел. Этот голос… Он слышал его только на старых пластинках из отцовского архива.
– Пап?.. – его собственный голос сорвался в фальцет.
– Не включай рацию завтра. Они услышат. Особенно когда…
Голос оборвался.
Дверь распахнулась. На пороге стоял Горшков, его лицо в свете фонаря было бледным, как у покойника.
– Борисыч… – Петров сглотнул ком в горле. – Ты… слышал?
Горшков медленно покачал головой.
– Я пришёл за тобой. Цилиндр… он начал плакать.
Когда они вышли, Петров не заметил, как из-под его койки выползла тень.
Низкая. С пальцами слишком длинными для человека.
Она подобрала оброненный лепесток с цифрой 7669 и исчезла в трещине между досками пола.
Из акта МГБ №7669/с (22.06.1949, гриф «Совершенно секретно»):
«Образец №1 проявил аномальную активность в 07:07. На внутренней поверхности – капли чёрной жидкости, образующие цифры 7669. Радист Петров М.И. (1923 г.р.) утверждает, что «слышал голос отца». Рекомендована ликвидация свидетеля».
Примечание: на обороте документа детской рукой выведено: «ОНИ УЖЕ В СТЕНАХ».
Глава 4. «Проклятие Лённрота»
Карелия, деревня Хийси. Ноябрь 1832 года
Чернила, которые помнят битву
Лампа коптила, отбрасывая на стены дрожащие тени. Элиас Лённрот стиснул перо. И чернила – густые как кровь старого оленя – легли на бумагу неестественно медленно, будто сопротивляясь.
«Хийси не бог и не зверь. Он страж, который спит подо льдом Ладоги. Его имя не вошло в руны, ибо тот, кто разбудит его, отдаст ему свою тень…»
Со стола упал олений рог. Не сам – будто невидимая рука швырнула его в ярости. На срезе, где когда-то пульсировала жила, теперь зияли три цифры: 7-6-7.
Лённрот поднял голову. Ветер за окном выл, но среди рёва он услышал шёпот – детский, с металлическим призвуком:
– Култа-сар, вехта-сар… анте-йоке не-лаат.
Это были слова из руны, которую он не включил в «Калевалу». Руны пробуждения.
В зеркале над комодом его отражение не моргнуло. Вместо этого оно подняло палец к губам – «тише» – и ткнуло в стену. Штукатурка треснула, обнажив доску с вырезанными буквами:
«ОН УЖЕ В СТЕНАХ»
Лённрот рванулся к двери, но та оказалась заперта изнутри. Не замком – чёрными нитями, сплетёнными в цифру 0.
– Кто здесь? – его голос сорвался в хрип.
Ответ пришёл из чернильницы. Пузырёк лопнул, и жижа потекла по ножке стола, складываясь в строчку:
«Ты станешь дверью».
Он вспомнил, как впервые услышал о Хийси – от старухи-карелки. Её пальцы, узловатые, как корни древней сосны, водили по шкуре оленя, оставляя следы, похожие на руны.
«Он не помогает, – шептала она. – Он кормится. Каждый воин, ушедший под лёд, становится цифрой в его отсчёте».
Тогда он не осознал. Теперь же понимал слишком хорошо.
Наутро деревня нашла избу пустой. На столе лежал дневник с последней записью: «7670 – это не число. Это срок».
На двери изнутри кто-то вывел ножом:
«ЭЛИАС ЛЁННРОТ. 1832—…»
Дата не была завершена.
Из письма Лённрота к издателю (1833 г., не отправлено):
«Я не включил руну о Хийси в эпос. Она не для печати. Тот, кто произнесёт её вслух, разбудит не духа – тень битвы на Чудском озере. Лёд снова треснет, но на этот раз под нами.
P.S. Если найдёте этот дневник – сожгите его. И не смотрите в зеркала после заката».
Легенда, оставшаяся за страницами:
«Говорят, Лённрот узнал истинную цену руны. Хийси не помогал Александру Невскому – он кормился битвой. Каждый воин, ушедший под лёд, стал цифрой в его отсчёте.
А руна пробуждения? Она ждёт.
Ведь 7670 – это не год. Это количество теней, которые нужно собрать, чтобы Хийси проснулся окончательно».
Дополнение из архива МГБ (1949 г., гриф «Совершенно секретно»):
«Объект «Лённрот» обнаружен в 1928 г. на мысе Хийси. Тело отсутствовало. На столе – олений рог с выгравированными цифрами 7669. При попытке изъятия рог рассыпался в пыль. В пыли обнаружены споры, напоминающие микроскопические руны».
Глава 5. «Тени в лагере»
Карелия, ГУЛАГ №767. 21 июня 1949 года. Утро
Холод, который шепчет
Фёдоров проснулся оттого, что кто-то дышит ему в ухо. Губы – мокрые, липкие, пахнущие медными монетами и сырой землёй. Он рванулся в сторону, ударившись головой о нары, но вокруг никого не было. Только Кузьмин, его сосед, спал, свернувшись калачиком, прижимая к груди потрёпанное письмо от жены.
«Дорогой, если ты получишь это, значит, я ещё верю…»
Фёдоров сжал кулаки. Письмо пришло три года назад. Жена не знала, что его уже нет в том лагере. Что он здесь, в этой богом забытой дыре, где земля дышит чёрным паром, а по ночам слышен смех – детский, но с хрипотцой старика.
В ту же минуту, когда бур на станции пробил последний слой породы, Фёдорова вырвало чёрными лепестками. Они шевелились, как живые, падая на пол с мокрым шлепком. Кузьмин проснулся, в ужасе отползая к стене.
– Какого чёрта? – прошипел он, но голос сорвался в хрип.
Фёдоров не ответил. Его губы шевелились, повторяя одно и то же:
– Семь… шесть… семь… ноль…
Кузьмин потянулся к нему, но вдруг замер. На полу, среди лепестков, складывались цифры: 7669.
– Боже… – прошептал он, глядя, как осколки льда выпадают из его собственного рта. Они падали на пол, звонко стуча, как костяшки счётов.
Где-то далеко, за тридцать вёрст, земля содрогнулась – цилиндр вырвали на поверхность. И в бараке погасла единственная лампочка.
Тьма сомкнулась, густая, как смола.
Фёдоров зажмурился, но даже под веками видел их – тени, которые не были тенями. Они стояли в углах, шевеля пальцами, слишком длинными для человека.
– Вставай, – прохрипел Кузьмин, хватая его за руку. Его ладонь была липкой, будто обмазанной мёдом. – Они идут…
Дверь распахнулась с грохотом. На пороге стоял надзиратель Кузнецов, но что-то было не так. Его лицо – слишком гладкое, будто вылепленное из воска. Фонарь в его руке мигал, выхватывая из мрака немыслимое:
На стене – тень Фёдорова.
На полу – вторая.
Чёрная, жидкая, она уже тянулась к ножу Кузнецова, обвивая клинок пальцами, которых у тени не должно было быть.
– Встать, сволочи! – рявкнул Кузнецов, но его голос вдруг стал чужим – детским, писклявым.
Фёдоров поднял голову. Его глаза были пусты.
– Они уже здесь…
То, что случилось дальше, никто не видел.
Только слышали:
Хруст рёбер – будто ломали мокрые ветви.
Чавканье – как будто кто-то жадно ел сырую печень.
И шёпот, сливающийся со скрипом нар:
– 7670… 7669…
Когда утром вошли, Фёдоров сидел, прислонившись к стене. Его рот был зашит – не нитками, а собственными кишками. На стене детской рукой (но детей в зоне не было) был нарисован маяк. Чёрный.
А на груди у Кузнецова, вернее, на том, что от него осталось, кровью было выведено:
«ОН УЖЕ В ЗЕРКАЛАХ».
Из акта лагерного врача (ГУЛАГ №767, 21.06.1949, гриф «Совершенно секретно»):
«При вскрытии з/к И.П. Фёдорова обнаружено: в лёгких – 7 осколков шунгита (анализ совпадает с образцами с мыса Хийси). Сердце отсутствует».
Глава 6. «Частота 767.0 МГц»
Карелия, буровая станция. 23 июня 1949 года. Ночь
Рация, которая шепчет
Горшков сжал ручку настройки рации – пальцы липли к металлу от пота и статики. Каждый поворот частотомера отдавался в висках, будто кто-то бил молотком по натянутой струне.
«Пап, смотри, какой улов!»
Воспоминание вспыхнуло неожиданно: Витя, загорелый, с карасём на ладони, смеялся у Ладоги три года назад.
Рация взвыла.
Не помехи – голос. Детский, но искажённый, будто звук пробивался сквозь толщу льда.
– Семь… шесть… семь… ноль…
Петров, стоявший в тени, резко поднял фонарь. Луч дрожал, выхватывая шкалу рации. Цифры на ней казались выпуклыми, будто выжженными изнутри раскалённым гвоздём.
Горшков стиснул зубы и ударил по прибору.
– Почему именно 767.0? Кто вообще эту цифру придумал?!
Петров медленно опустил фонарь. Его лицо было бледным, почти прозрачным в тусклом свете. Без слов он достал из кармана пожелтевшую фотографию: семь человек у буровой вышки, 1928 год. На заднем плане едва читалась табличка – «Частота 767.0».
– Не придумали, – прошептал он, и голос его звучал слишком тихо для такого плотного воздуха. – Услышали.
Рация взвыла снова.
На стекле частотомера выступили капли, стекая в знакомую последовательность: 7-6-7-0.
Петров резко отшатнулся. В отражении на потускневшем стекле рации его тень улыбалась.
Слишком широко.
Из дневника лаборанта Семёнова (обнаружен в палатке №7, 1949 г.):
«23.06.1949. Сегодня Иван Борисыч показал мне отчёт МГБ. Цифры на рации – не помехи. Это отсчёт. Но до чего?
Петров говорит, что видел в отражении свою тень. Она двигалась сама по себе. Я не верю в эту чушь, но…
Сегодня ночью проснулся оттого, что кто-то шепчет мне в ухо: 7-6-6-8. Проверил рацию – она была выключена».
Где-то в глубине скважины что-то перевернулось во сне.
Глава 7. «Прибытие англичан»
Карелия, деревня у мыса Хийси. 24 июня 1949 года
Туман, который помнит голоса погибших
Кристофер Шоу прижался к ящикам с оборудованием, словно пытаясь вжаться в дерево, стать его частью. В пальцах – фотография. Эмили. Восемь лет, веснушки, смех, который теперь жил только в трещинах памяти. Бумага была потрёпанной на углах – он доставал её слишком часто, словно боялся, что образ дочери испарится, как пар над Ладогой в морозное утро.
«Пап, ты обещал свозить меня на море!»
Голос прозвучал так явственно, что Шоу дёрнулся, будто его ударили током. Но это был лишь ветер, шепчущий в тентах лагеря, да тихий шелест чёрных лепестков в банке тушёнки, забытой на ящике. Они шевелились, словно живые, и от них тянулся сладковатый запах – прокисшего мёда и медных монет. Он закрыл глаза, пытаясь удержать образ: её руки, сжимающие куклу, её голос, зовущий его из сада…
И тогда – звонок. Голос секретаря: «Мистер Шоу, срочно в офис. С вашей дочерью… несчастный случай».
Он не успел.
Не успел даже попрощаться.
– Шоу?
Голос Горшкова прозвучал прямо за спиной, обжигая холодом. Англичанин резко обернулся, но перед ним стоял только Петров, его лицо освещалось мерцающим фонарём, отбрасывающим дрожащие тени.
– Консервы ищете, товарищ геолог? – Петров швырнул на землю банку тушёнки. Крышка отлетела, обнажив содержимое: чёрные лепестки, аккуратно уложенные в ряд, будто кто-то собирал их годами.
Шоу отпрянул. В этот момент из темноты раздался хруст – будто кто-то наступил на сухую ветку. Петров медленно поднял фонарь.
В метре от них стоял лаборант Семёнов.
Его рот был зашит чёрными нитями, но глаза… Глаза были широко открыты. В них отражалось небо, но не звёзды, а цифры: 7667.
– Mein Gott… (Боже мой…) – прошептал Шоу, отступая.
Семёнов рухнул на землю. Из его рта хлынула чёрная жидкость, густая, как нефть, медленно складываясь на траве в те же цифры.
– Sie sind hier… (Они здесь…) – прошептал он, и его голос рассыпался, как пепел.
Шоу схватил пистолет, но Петров резко толкнул его в сторону.
– Не стреляй! – прошипел он, и его голос дрожал, как лист на ветру. – Они реагируют на звук.
Из тумана выступили фигуры. Не люди – их очертания были размыты, словно они состояли из самой тьмы, из ночи, которая решила принять форму.
– В палатку! – крикнул Петров, хватая Шоу за рукав.
Они бросились к ближайшей палатке, но дверь захлопнулась перед самым их носом. Изнутри раздался смех – детский, но с металлическим отзвуком, будто его пропустили через радиопомехи.
– Teufel! (Чёрт!) – Шоу рванул застёжку, но ткань не поддавалась, будто её держали изнутри.
Петров схватил нож и ударил по брезенту. Ткань разорвалась с хрустом, и они ввалились внутрь.
Палатка была пуста.
Только на столе лежала рация, из которой доносился шёпот:
– Пап… ты же обещал забрать меня…
Голос был точь-в-точь как у дочери Шоу.
– Эмили? – его голос сорвался.
– Бежим!
Они выскочили наружу, но лагерь изменился.
Палатки были пусты, а вокруг виднелись восковые фигуры – бледные, с длинными пальцами.
– Борисыч! – закричал Петров, но Горшкова нигде не было видно.
Шоу выстрелил в ближайшую фигуру. Пуля прошла насквозь, не оставив следа.
– Бесполезно! – прошипел Петров. – Они не из этого мира!
Внезапно земля задрожала.
Из скважины, где был найден цилиндр, вырвался столб чёрного дыма. Он поднялся в небо, извиваясь, как змея, образуя гигантскую цифру:
7667.
– Они считают, – прошептал Шоу.
Петров схватил его за плечо.
– Если хочешь жить – беги сейчас!
Они бросились к лесу, но туман сомкнулся перед ними, отрезая путь к спасению.
Из темноты раздался голос Горшкова:
– Они уже здесь.
Из донесения агента MI6 (шифр «ХИЙСИ-49», не отправлено):
«Объект не является оружием. Он живой. Контакт вызывает видения – я вижу свою дочь, но её глаза… они как у того ребёнка в цилиндре. Рекомендую сжечь всё. Если я не вернусь – скажите Кэтрин, что я попытался».
Примечание: Тело агента Шоу найдено у скважины. Рот затянут чёрными волокнами, словно корнями. В окоченевшей руке – банка тушёнки, доверху заполненная сморщенными чёрными лепестками.
(Лепестки внутри ещё влажные. Если прислушаться – слышно, как они шелестят, отсчитывая секунды).
Глава 8. «Контакт»
Карелия, мыс Хийси. 25 июня 1949 года
Цилиндр, который дышит
Воздух в палатке был густым, как болотный туман перед рассветом. Лампа, подвешенная к стойке, мерцала, отбрасывая на брезент дрожащие тени. Они извивались, будто пытались оторваться от ткани и вцепиться в живое.
Горшков затянулся «Беломором», но едкий дым не мог заглушить сладковатый запах разложения, исходивший от цилиндра на столе. Металл, ещё секунду назад гладкий и холодный, теперь покрылся чёрными каплями – маслянистыми, пульсирующими, словно поверхность потела ядом.
– Борисыч… – Петров, сидевший напротив, резко поднял голову. Его пальцы сжали край стола. – Смотри.
Горшков не успел ответить.
Цилиндр дёрнулся.
Не от толчка – изнутри, будто что-то ударило в стенки, пытаясь прорваться наружу. С треском, похожим на хруст ломающихся костей, по поверхности побежала трещина. Из неё хлынула густая, тягучая масса – чёрная, как дёготь, но живая. Она тут же собралась в цифры:
7-6-6-6.
– Чёрт возьми! – Горшков рванулся вперёд, схватил цилиндр, но ладонь прилипла к металлу. Боль пронзила запястье – старый шрам от кёнигсбергского осколка запылал, будто под кожей шевелились личинки. Он дёрнул руку, оторвав её с кровавыми полосами.
В этот момент из выключенной рации раздался шёпот:
– Пап…
Голос был детским. Знакомым.
Петров ахнул, схватился за грудь, но его тень на брезенте не повторила движение. Вместо этого она медленно повернула голову и засмеялась – звук, как скрип ржавых ножниц.
– Борисыч, она… живая! – прошипел он, отступая к стенке палатки.
Лампа погасла.
Тьма сомкнулась, густая, как смола. В ней цилиндр засверкал – не отражением, а изнутри, будто в нём открылся чей-то глаз. Раздался скрежет – точь-в-точь как царапанье ногтями по стеклу.
Горшков рванулся к выходу, но полог палатки захлопнулся сам, будто невидимые руки держали его. Воздух стал вязким, тяжёлым, каждый вдох обжигал лёгкие.
Петров, прижатый к стене, вдруг полез за пазуху. Его пальцы дрожали, но когда он вытащил осколок шунгита – тот самый, что нашли в кармане отца в двадцать восьмом, – голос его стал твёрдым:
– Я не испугаюсь. Ты уже брал его. Теперь бери меня.
Чёрные нити, уже обвивавшие его ноги, замерли. На секунду.
Потом рванули к цилиндру с такой силой, что кости хрустнули.
Горшков видел, как в последний момент Петров сунул что-то в трещину. Позже, когда всё кончится, он найдёт там обгоревший клочок бумаги:
«Лённрот знал. Ищите под маяком. 21.06.1970».
Рация взорвалась, осыпая их искрами. В динамике завыл белый шум, и сквозь него прорвался голос:
– 76… 66…
Утром Петрова нашли у скважины.
Его пальцы впились в землю, будто он пытался закопаться. Рот был растянут в улыбке, а в зрачках – отражение цилиндра.
Из отчёта геологоразведочной партии №7670 (июнь 1949, гриф «Совершенно секретно»):
«25.06.1949. Образец №1 проявил аномальную активность. При контакте с лаборантом М.И. Петровым (1923 г.р.) выделил субстанцию, вызвавшую острое психосоматическое расстройство. На месте инцидента обнаружены следы чёрной жидкости, образующей цифры 7666. Рекомендовано немедленное прекращение работ.
Примечание: часовой Козлов (на посту с 23:00) сообщил, что «видел тень Петрова, стоящую отдельно от тела». Проверка показала – следов на песке не было.
Подпись: майор Горшков И.Б.».
Глава 9. «Агафья предупреждает»
Карелия, лагерь экспедиции. 26 июня 1949 года
Тень, которая не принадлежит тебе
Воздух в лагере был пропитан запахом мазута, хвои и сладковато-гнилого душка.
Агафья вошла без звука, её платье, промокшее до нитки, липло к телу, словно вторая кожа. В руках она сжимала каменную фигурку Хийси, испещрённую рунами, которые светились тусклым багровым светом, будто внутри тлели угли.
Горшков стоял у стола, его шрам на запястье пульсировал в такт ударам бура. Боль была острой, как укус змеи, но он стиснул зубы.
– Вы опять копаете в тюрьме Хийси, – голос Агафьи звучал, как скрип ржавых петель.
– Доказательства? – Горшков сжал кулаки так, что ногти впились в ладони.
Агафья улыбнулась. Только губы. Глаза оставались мёртвыми, как у рыбы, выброшенной на берег.
– А вот и он. Лёгок на помине.
Она медленно обвела взглядом палатку, прежде чем добавить:
– Ваш лаборант уже видел свою тень.
Петров вбежал в палатку, его лицо было белее мела, а глаза – слишком большими, будто кто-то растянул кожу на черепе.
– Борисыч! – Он вцепился в рукав Горшкова, пальцы дрожали, как у пьяницы. – Она права… Моя тень… она не моя!
Горшков резко развернулся, но Агафья уже не было.
Она шла к палатке Петрова. Учёные, словно стадо, потянулись за ней. Внутри было темно, только фонарь, брошенный на стол, выхватывал из мрака стены, покрытые царапинами – глубокими, будто их оставили когти.
– Смотрите, – Агафья подняла руку, и свет упал на стену.
Тень Петрова была там. Но она не повторяла его движений.
Она повернула голову.
И засмеялась.
Звук был похож на треск ломающихся костей.
– Чёрт! – Петров рванулся к винтовке, но тень была быстрее.
Чёрные пальцы протянулись из стены, обхватили его запястье. Кожа вспучилась, как кипящая смола, и из пор полезли чёрные лепестки.
– Борисыч, помоги! – закричал Петров, но Горшков замер, увидев, как цифры на его шраме сменились: 76… 65…
Агафья шагнула вперёд, подняв фигурку Хийси. Шунгит вспыхнул синим пламенем, и тень отпрянула.
– Они уже здесь, – прошептала она. – И считают до нуля.
Петров рухнул на колени, сжимая запястье.
– Что… что со мной? – его голос дрожал.
– Ты стал дверью, – ответила Агафья. – И она уже начала открываться.
За окном палатки что-то тяжёлое упало в грязь. Все обернулись.
На земле лежала банка тушёнки.
Крышка отлетела, обнажив содержимое:
Чёрные лепестки.
Аккуратно уложенные в ряд.
Горшков схватил автомат.
– Всем в барак! Немедленно!
Но было уже поздно.
Из темноты между палатками послышался смех – детский, но слишком громкий, слишком радостный.
Агафья сжала шунгит.
– Бегите, – прошептала она. – Пока ваши тени ещё ваши.
Из отчёта геолога М.П. Семёнова (лагерь №7670, июнь 1949):
«26.06.1949. Лаборант Петров обнаружен в бессознательном состоянии. На запястье – ожог в виде цифр 7665. В палатке найдены следы чёрной жидкости (образец отправлен в НИИ-37).
Примечание: местная шаманка (Агафья И.) предупреждала о «движущихся тенях». Рекомендую усилить охрану.
P.S. Цилиндр №1 начал «потеть». Капли образуют те же цифры».
Глава 10. «Обряд у Ладоги»
Карелия, Ладожское озеро. 27 июня 1949 года
Вода, которая помнит
Агафья знала этот рассказ с детства. Мать шептала его у огня, пока ветер выл в трубе, а тени на стенах изгибались, будто пытались вырваться из-под кожи.
«Когда Хийси впервые попытался вырваться, шаманы собрались у Ладоги. Они вырезали себе сердца и бросили их в воду. Их тени стали цепями».
Но цепи рвутся.
Особенно когда их трогают чужими руками.
Горшков стоял на берегу, сжимая в кулаке фотографию Вити. Мальчик улыбался, загорелый, с карасём на ладони. «Пап, смотри, какой!» – эхо голоса звенело в голове.
Вода поднялась неожиданно. Не волна – нечто иное. Чёрная, густая, как нефть, она выползла на берег, облизывая камни длинными, похожими на пальцы, струями.
Петров кричал что-то, но его голос растворился в чавкающем рёве.
– Она дышит!
Агафья не успела схватить Петрова. Волна накрыла его с головой, и на миг стало тихо. Слишком тихо. Даже ветер замер, будто прислушиваясь.
Потом вода отхлынула, обнажив дно.
Там среди камней, лежали они.
Не трупы. Тени.
Пустые глазницы, рты, растянутые в беззвучном крике. Они шевелились, цеплялись за дно, будто удерживали что-то огромное, что рвалось наверх. Их рёбра торчали наружу, как сломанные крылья, а из грудных клеток сочилась чёрная жижа, густая, как смола.
– Стражей разбудили… – прошептала Агафья.
Вода сомкнулась над тенями с хлюпающим звуком, будто тысяча ртов захлопнулась разом. На берегу осталась только лужа – чёрная, маслянистая. Она медленно стекала в трещины между камнями, оставляя на песке цифры:
7664…
Агафья подняла голову.
На другом берегу, где маяк стоял заброшенным с 1928 года, теперь чернела фигура.
Слишком высокая.
С ветвями вместо рук.
Она знала: это не галлюцинация.
Это отсчёт.
Петров лежал на камнях, выплёвывая чёрную воду. Его губы онемели, пальцы дрожали. «Помнишь, как мы с тобой на Ладоге рыбачили?» – хрипло спросил он у Горшкова. Тот кивнул. Тогда они ещё не знали, что вода в озере помнит каждое слово.
Горшков рванул его за рукав. В глазах Петрова отражались не страх, а понимание.
– Бежим!
Но земля уже дрожала. Из скважины, где был найден цилиндр, вырвался столб чёрного дыма. Он поднялся в небо, извиваясь, как змея, образуя гигантскую цифру: 7663.
Агафья схватила фигурку Хийси.
– Култа-сар, вехта-сар… – её голос скрипел, как дверь в заброшенном доме.
Но заклинание осталось незавершённым.
Из воды вытянулась рука – детская, со слишком длинными пальцами.
Она схватила Агафью за запястье.
Из доклада комиссии КГБ №7670-В (1949 г., рассекречено в 2003):
«27.06.1949. На Ладоге зафиксирована аномалия: вода приобрела свойства густой жидкости (вязкость – 780 сПз, аналогично сырой нефти). Обнаружены 7 тел рыбаков с идентичными повреждениями: рёбра вывернуты наружу, внутренние органы отсутствуют.
Примечание: местные жители утверждают, что видели «чёрные волны», движущиеся против ветра. Один свидетель (А. Игнатьева) заявила: «Это Хийси считает».
Рекомендация: усилить охрану объекта «Чёрный маяк». Всех свидетелей – изолировать».
Глава 11. «Первые восковые»
Карелия, лагерь экспедиции. 28 июня 1949 года
Тела, которые тают
Петров проснулся оттого, что его рука прилипла к одеялу. Не от пота – от чего-то липкого, тягучего, будто кожа теряла форму, превращаясь в горячий парафин. Он дёрнулся, и с пальцев потянулись прозрачные нити, словно плоть сползала с костей, как с горячей свечи.
Боль была неострой, но глубокой, будто кто-то вытягивал из него жизнь по каплям.
– Борисыч! – Его голос сорвался в хрип, словно ржавая пила по дереву.
Горшков сидел у стола, лицо, освещённое колеблющимся светом керосиновой лампы. Его кожа блестела, неестественно гладкая, будто вылепленная заново. Он медленно повернулся, и Петров увидел: глаза Горшкова не отражали света. В них мелькали чужие лица – Сашка со ртом, растянутым до ушей, Шоу с губами, зашитыми чёрными нитями.
– Ты тоже? – прошептал Горшков. Его голос звучал так, будто доносился со дна колодца, сквозь толщу чёрной воды.
Петров вспомнил, как три года назад они сидели у костра на берегу Ладоги, жарили рыбу, которую только что поймали. Витя Горшков смеялся, вытирая жирные пальцы о рубаху. «Пап, смотри, какой улов!» – кричал он Борисычу, тыча пальцем в ведро.
Из дневника лаборанта Семёнова:
«28.06.49. Петров говорит, что «восковые» – не мертвецы. Они как пустые куклы. Кожа течёт, потому как то, что внутри, ещё не до конца приняло форму. Агафья называет это «тенью, которая учится быть человеком». Когда цифры дойдут до нуля, оно вылезет наружу…»
За дверью послышался скрежет – будто кто-то царапал брезент изнутри, медленно, методично, пробуя на прочность границу между мирами. Петров схватил винтовку, но Горшков резко вскинул руку:
– Не стреляй. Они уже здесь.
Дверь распахнулась сама.
На пороге стоял Семёнов. Его рот был зашит чёрными нитями, но глаза… Глаза жили своей жизнью. В них, как в кривых зеркалах, отражались все погибшие.
– Они в нас, – простонал Семёнов. Его пальцы впились в дверной косяк, оставляя вмятины – кожа поддавалась, словно мягкий воск.
Горшков вскочил, опрокинув стол. Лампа рухнула, и темнота сомкнулась. Тени на стенах зашевелились – не их тени, а чужие, с руками слишком длинными, чтобы быть человеческими.
– В барак! Всех! – проревел Горшков, хватая топор. Лезвие блеснуло в последних отблесках света.
04:33. Барак №3.
Они заперли «восковых» внутри. Петров прижал ухо к двери – из-за неё доносилось чавканье, будто кто-то жевал сырое мясо.
– Что они там делают? – прошептал Фёдоров, но тут же вскрикнул. Его рука расплющилась о дверную ручку, пальцы слились в единую массу, как растаявший пластилин.
Горшков ударил топором по замку. Дверь распахнулась с грохотом.
Внутри не было людей.
Только:
– Лужи чёрной жидкости, густой, с запахом прокисшего мёда.
– Пустая одежда, будто сброшенная шкура.
– Отражения. На стене, в луже, улыбалось лицо Петрова – но не его улыбкой. Шире. До ушей.
– Беги! – закричал Горшков.
Из темноты выскользнула тень Семёнова. Его рот теперь был распорот – нити порваны изнутри.
Горшков выстрелил. Пуля прошла навылет, но жижа тут же затянула рану, как будто рана была лишь дверью, а за ней – тьма.
05:17. Лагерь.
Утро не принесло облегчения. В бараке остались только лужи с запахом горелого мёда. А где-то в тумане у кромки леса что-то смеялось. Детским смехом.
Из отчёта комиссии МГБ (рассекречено в 2003 г.):
«28.06.1949. Объект «Чёрный маяк». Зафиксирована массовая трансформация персонала. Кожа приобретает свойства аморфного воска. Глаза отражают образы погибших. Жидкость, оставшаяся на месте исчезновения, испаряется за 7 часов, оставляя на поверхностях цифры (см. фото №7670-В).
Примечание: Один из выживших (Петров М.И.) утверждает, что «восковые» не умерли – они «ждут» в зеркалах».
Фигурка Хийси в кармане Агафьи раскалилась докрасна, прожгла ткань и впилась в плоть. На груди идола, сквозь трещины, светились новые цифры: 7663.
Глава 12. «Гибель сына»
Карелия, станция «Чёрный маяк». 29 июня 1949 года
Часы, которые отсчитывают время назад
Горшков никогда не должен был брать Витю с собой.
Но мальчишка смотрел на него глазами, в которых смешивались упрямство и детская вера в отца. Такими же глазами он смотрел, когда в восемь лет целый день сидел на льду Ладоги, пока не вытащил свою первую щуку. Щуку потом повесили на стену избы – трофей, высохший в тени, с глазами, ставшими мутными стекляшками.
Теперь Витя лежал на лабораторном столе.
Точнее, то, что от него осталось.
От диафрагмы и ниже – пустота. Ни крови, ни рваных краёв – будто нижнюю половину тела аккуратно срезали бритвой. На полу под столом лужа чёрной жидкости медленно складывалась в цифры: 7-6-6-1.
Горшков стоял, сжимая в руке часы сына – «Молнию» на потёртом кожаном ремешке. Стрелки застыли на 07:07:07.
– Пап, смотри, какие точные! – смеялся Витя, когда Горшков подарил их ему в прошлом году.
Теперь этот смех остался только в трещинах памяти, как эхо из другого мира.
– Борисыч… – Петров стоял в дверях, лицо серое, как пепел. – Я… я не успел…
Горшков не ответил. Его пальцы сжали фотографию – Витя, двенадцатилетний, загорелый, с карасём на ладони. «Пап, смотри какой!»
Три часа назад.
Витя дежурил у скважины, когда рация взорвалась белым шумом. Частота 767.0 МГц.
– Па-ап! – голос сына растянулся, будто его тянули сквозь густой мёд. – Оно… оно шепчет…
Потом – крик.
Не человеческий.
Будто рвут металл.
Горшков выбежал из палатки. В двадцати метрах от скважины, у входа в лабораторный барак, стоял Витя. Спиной к отцу.
– Сынок?
Витя медленно повернулся.
Его лицо было белым как мел.
– Они красивые, когда смеются… – прошептал он.
Его губы растянулись в улыбку.
Слишком широко.
До ушей.
Потом – хруст.
Как ломают мокрую ветку.
Витя покачнулся.
И распался пополам.
Верхняя часть медленно сползла на землю.
Нижняя…
Нижней просто не стало.
Теперь половинка Вити лежала на лабораторном столе. Горшков наклонился ближе. Из разреза на животе сына сочилась не кровь – чёрная маслянистая жидкость. Она капала на пол, образуя новые цифры:
7660
Из акта МГБ №7661/49 (засекречено до 1991 г.):
29.06.1949. На объекте «Чёрный маяк» произошёл инцидент с образцом №7. Лаборант В.И. Горшков (16 лет) погиб при контакте с аномальным объектом. Тело разделено по горизонтали на уровне диафрагмы. Нижняя часть отсутствует. На месте обнаружены:
Часы «Молния» (остановлены на 07:07:07).
Чёрная жидкость, образующая цифры 7661.
Примечание: майор Горшков предпринял попытку уничтожить цилиндры. Остановлен с применением силы. После инцидента повторял: «Они считают до нуля».
Фигурка Хийси в кармане Агафьи раскалилась докрасна, прожгла ткань и впилась в плоть. На груди идола, сквозь трещины, светились новые цифры: 7660.
Где-то в глубине леса у Чёрного маяка раздался стон.
Будто что-то огромное перевернулось во сне.
Глава 13. «Финал Айно»
Карелия, мыс Хийси. 30 июня 1949 года. Сумерки
Заклятье, которое не успели дочитать
Воздух у скважины был не воздухом – а густой, чёрной патокой, вязкой, как кровь в лёгких. Айно шла босиком по камням, и каждый её шаг оставлял кровавый след. Камни сочились тёмной жижей, будто земля под ними дышала сквозь раны. В руках она сжимала олений рог, почерневший от сажи, его трещины повторяли узор её ладонных линий – словно сама кость запомнила прикосновения шаманки.
– Ты не закроешь её… – прошипел за спиной голос лейтенанта Шлыкова, но Айно не обернулась. Она знала – это не он. Его глаза уже стали стеклянными, как у той щуки, что выбросилась на берег вчера на рассвете.
Костёр из священных трав вспыхнул синим пламенем. Дым стелился по земле, цепляясь за сапоги солдат из экспедиции, будто пробуя их на вкус. Айно бросила в огонь последнюю горсть шунгита – камень взорвался искрами, осыпая её лицо осколками.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/mihail-hiysi/doroga-skvoz-pepel-chernyy-mayak-71939506/?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Михаил Хийси
"Дорога сквозь пепел: Чёрный маяк" – это леденящий душу советский „Твин Пикс“ с элементами „Сталкера“ и „Пи“ – история о таинственной радиочастоте, открывающей дверь в иной мир, где прошлое и будущее сливаются в один кошмар»
Это история о проклятии, скрытом в радиочастотах, о зеркалах, которые помнят слишком много, и о людях, ставших дверью в иной мир.
Для тех, кто не боится глядеть в бездну.
Советский хоррор. Хроники паранормального апокалипсиса. Безысходность, в которой даже смерть – не выход.
Советский хоррор с документальной атмосферой
Тайны КГБ и забытых экспериментов
Зеркала, которые помнят больше, чем люди
Обратный отсчёт до точки невозврата
Цитата:
«Они красивые, когда смеются» (последняя запись в архиве НИИ-37).
Михаил Хийси
«Дорога сквозь пепел: Чёрный маяк»
ПРОЛОГ
Глава 0. «Частота 767.0 МГц»
Карелия, станция «Чёрный маяк». 21 июня 1970 года. 07:07
Тишина перед бурей
Леонид Громов проснулся от тишины.
Мёртвой, будто мир выключили. Даже статика в наушниках исчезла.
И тогда рация взвыла.
Не помехи – голос. Детский, но растянутый, будто звучащий сквозь толщу льда:
– Па-ап… Тот дядя… он ви-идит мой сон…
Громов рванул антенну. На радаре – пустота. Только одна точка: Чёрный маяк, заброшенный в 1949-м.
Частотомер дёрнулся:
767.0 ? 766.9 ? 766.8…
– Чёрт! – Он ударил по прибору. Стекло треснуло, но цифры продолжали падать.
Из динамика хлынул шёпот – уже голосом Громова, но с интонацией, которой у него не было:
– Ты думаешь, это случайность? Они копали здесь в 1949-м. Теперь твоя очередь.
В этот момент погас свет.
Только на экране радара, в зелёном отсвете, Громов увидел:
– Его тень стояла у двери. Но сам он не двигался.
ЧАСТЬ I. ПЕРВЫЕ ЗНАКИ
Глава 1. «Немецкий цилиндр»
Карелия, оккупированный мыс Хийси. Декабрь 1942 года
Метель, которая помнит Ледовое побоище
Обер-лейтенант Эрих Мюллер ступил на поросший инеем порог маяка, и древние брёвна застонали, будто под тяжестью семи веков. Его горные егеря – ветераны Нарвика – теперь рыскали в этой богом забытой дыре по личному приказу Гиммлера.
– Найти то, что русские прячут со времён Александра Невского.
Фельдфебель Шульц, бывший профессор из Гейдельберга, шаркал за ним по снегу, кутаясь в шинель. Его пальцы, привыкшие к пергаменту и чернилам, теперь сжимали «Маузер» с бессмысленной яростью. Он вспомнил, как в университетской библиотеке переводил саги о древних богах, и теперь эти знания казались ему проклятием.
– Эрих, – прошептал он, – здесь что-то не так.
Мюллер не ответил. Он думал о жене. О её письмах, которые приходили всё реже. О последней строчке: «Фриц больше не просыпается по ночам. Теперь он спит тихо, как ангел».
Но ангелы не спят с открытыми глазами.
В подвале пахло ледяной плесенью и медью. Три трупа в форме НКВД лежали на полу, не расстрелянные – зашитые. Их рты стянуты чёрными нитками в вечной улыбке, пальцы вросли в пол, словно корни.
– Mein Gott… (Боже мой) – Шульц отпрянул, наткнувшись на цилиндр из шунгита.
Металл был тёплым.
Как живой.
Рядом лежала книга. Потрёпанная тетрадь с надписью «Э. Лённрот. 1832». Шульц открыл её дрожащими пальцами. Последняя страница была исписана кровью:
«ОНИ УЖЕ В ЗЕРКАЛАХ».
– Это счётчик, – Шульц провёл пальцем по крови на стене. – И мы уже в нём.
Мюллер резко обернулся.
– Что?
– Руна Платы… – Шульц провёл пальцем по строке. – «Каждый враг, что шёл ко дну, в счётчик цифры добавлял».
Из динамиков радио Panther взвыл сигнал. Частота 767.0 МГц. Голос, детский, но растянутый, будто звучащий сквозь толщу льда:
– Sieben… sechs… sechs… neun… (Семь… шесть… шесть… девять).
Шульц закашлялся. Из его рта выпал осколок льда – точь-в-точь как с Чудского озера. Затем ещё один. Они складывались на полу в цифры: 7668.
– Это же счётчик Ледового побоища!
Мюллер схватил его за плечо. В глазах Шульца отражались не страх, а понимание.
– Эрих… – прошептал он. – Мы корм.
К утру из 27 человек остались двое: Мюллер и юный ординарец Ганс.
Мальчик рисовал пальцем на заиндевевшем окне:
– Der alte Stein… Er wacht auf… (Старый камень… Он просыпается…).
За стеклом, в метели, маячила фигура.
Высокая.
С ветвями вместо рук.
Мюллер выхватил пистолет, но Ганс схватил его за руку.
– Не стреляйте, герр обер-лейтенант.
Его голос звучал слишком спокойно.
– Он просто хочет показать вам Фрица.
Мюллер замер.
– Что?
– Ваш сын. Он здесь.
И тогда Мюллер увидел – в отражении окна, за спиной Ганса, стоял мальчик.
Бледный.
С вертикальными зрачками.
И улыбкой, растянутой чёрными нитками.
Из отчёта абвера (1943 г., гриф «Совершенно секретно»):
«Объект Eisgeist (Ледяной дух) утерян. Личный состав погиб, крича о тенях в зеркалах. На стене кровью выведено: WIR SIND DER N?CHSTE Z?HLER (МЫ – СЛЕДУЮЩИЙ СЧЕТЧИК).
Примечание: в 1944-м под Кёнигсбергом найден цилиндр. Внутри – рука ребёнка с татуировкой: «21.06.1970».
P.S. Обер-лейтенант Мюллер Э. признан погибшим. Его тело не обнаружено. Однако в январе 1945 года в Данциге местные жители видели немецкого офицера, который шёл по снегу босиком. Он нёс на руках ребёнка. Оба не оставляли следов.
Глава 2. «Роды и раскопки»
Карелия, буровая станция. 21 июня 1949 года. Утро
Земля, которая помнит
Туман обволакивал буровую вышку, заставляя металл скрипеть. Воздух гудел, как натянутая струна, готовый лопнуть от напряжения.
Горшков вцепился в перила, чувствуя, как сталь вибрирует под пальцами, будто по жилам земли бежит ток. Где-то внизу, на глубине семисот шестидесяти семи метров, бур провалился в пустоту с глухим стуком – словно гроб упал в могилу.
– Иван Борисович! – Петров вытер рукавом мазут со лба, оставив чёрную полосу как траурную повязку. – Смотрите!
Из скважины вырвался воздух – сладкий, густой, пропитанный запахом прокисшего мёда и медных монет. Горшков наклонился, и фонарь выхватил из темноты цилиндр. Металл был идеально гладким, будто его полировали века, а на поверхности уже проступали капли – не воды, а чего-то тёмного, маслянистого. Они стекали вниз, оставляя следы, словно чьи-то пальцы выводили цифры:
7-6-7-0…
Петров провёл пальцем по металлу – и вдруг замер. В чёрном отражении поверхности он увидел не себя, а отца: тот же острый подбородок, но в форме НКВД 1928 года.
– Пап?.. – вырвалось у него.
Тень в цилиндре шевельнула губами:
– Ты уже следующая цифра, Миша.
За спиной у Петрова Горшков перекрестился – он слышал только один голос.
***
В медпункте пахло хлоркой, потом и страхом. Агафья впилась пальцами в матрас, пропитанный кровью и аммиаком. Схватки шли каждые семь минут – ровно в такт ударам бура на вышке.
– Держись, девка, – фельдшер Тамара закатала рукава, обнажив шрамы от оспы. – Сейчас как крикнешь…
Её слова потонули в рёве двигателей. Стекло в окне задрожало, и Агафья застонала – не от боли, а от видения:
– Они… копают… – её зрачки расширились, вбирая тусклый свет керосиновой лампы. – Нельзя будить…
На животе, прямо над растянутой кожей, проступили красные линии – не потрескавшиеся сосуды, а чёткие цифры: 7-6-7-0.
Тамара отпрянула, наткнувшись на столик с инструментами. Шприцы звякнули, как кости в мешке.
– Да что с тобой?..
– Он дышит! – Агафья вцепилась в подушку, и в её глазах отражалось не потолок медпункта, а глубина шахты, где рабочие цепляли трос к цилиндру.
***
Элиас Лённрот ворвался на буровую, его тень растянулась по стене, неестественно длинная, будто сплетённая из веков. Его пальцы, знавшие на ощупь и руны «Калевалы», и анатомию мёртвых тел, впились в рукав Горшкова. Кожа под ними холодела, будто прикосновение вытягивало тепло, накопленное за годы.
– Прекратите бурение! – его голос звучал как шуршание страниц древнего фолианта, забытого в сыром подвале. – Вы разрываете не пласты породы, а печать.
Горшков дёрнулся, но Лённрот не отпускал. В его глазах отражались не люди, а цифры: 7670… 7669…
– Какой ещё печати? – прошипел Горшков, но Лённрот уже тянул его к цилиндру.
На поверхности металла, там, где другие видели лишь капли чёрной жидкости, Лённрот различал руны. Те самые, что он вырезал на оленьем роге в 1832 году, перед тем как исчезнуть из деревни Хийси.
– Это не артефакт, а счётчик, – он провёл пальцем по цифрам, и они задвигались, как личинки под кожей. – Двадцать один год. Ровно семь тысяч шестьсот семьдесят дней. В 1928-м здесь копали такое же. В итоге вся группа повесилась!
За его спиной ветер донёс крик Агафьи – нечеловеческий, как рёв лосихи, попавшей в капкан.
– Она рожает в тот же миг, когда вы достаёте эту штуку, – Это не совпадение. Это плата, – прошипел Лённрот.
Горшков отпрянул, но взгляд его зацепился за пальцы «доктора» – под ногтями чернели нити, будто впившиеся в плоть. Знакомые нити.
– Откуда у тебя это? – Горшков схватил его за запястье. – Такими чёрными сухожилиями только в сорок втором…
Он замолчал осознав. Советские солдаты, нашедшие маяк в 1944-м, рассказывали: трупы немцев в подвале были зашиты так, будто нити втягивались внутрь, как корни. В отчёте НКВД это вымарали, но Горшков видел фото – его друг-архивист однажды напился и проболтался.
Лённрот улыбнулся – слишком широко, как тот немецкий обер-лейтенант из доклада, чей рот стянули в вечную улыбку.
– Ты читал не всё, майор. Однажды я тоже нашёл «зашитые» тела. Только тогда нити были из оленьих жил…
***
Ребёнок вышел на свет без крика.
– Девочка… – Тамара перерезала пуповину дрожащими руками. Ножницы звякнули о металлический поднос, и Агафья подняла младенца к свету.
– Нина… – прошептала Агафья, глядя, как цифры на её животе меняются на 7669.
За окном грохнуло – цилиндр вырвали на поверхность. Одновременно:
В медпункте погас свет.
У Нины открылись глаза – зрачки вертикальные, как у кошки.
На стене проступила надпись кровью: «21.06.1970».
Из отчёта геологоразведочной партии №7670 (21.06.1949, гриф «Совершенно секретно»):
«Образец №1 извлечён на поверхность. При контакте с воздухом начал выделять чёрную жидкость, образующую цифры 7669. Оператор Петров М.И. (1923 г.р.) сообщил, что «слышал детский голос» в рации. Через 7 минут у роженицы (Агафья И.) зафиксированы идентичные цифры на теле. Рекомендовано сжечь медпункт. Тело новорождённой – изъять».
Примечание: на обороте документа детским почерком выведено: «ОНИ УЖЕ ЗДЕСЬ».
Глава 3. «Дневник инженера»
Буровая станция «Чёрный маяк». 22 июня 1949 года
Лёд, который помнит голоса
Петров проснулся от дыхания. Оно было не тёплым, не человеческим – а ледяным. Губы, почти касавшиеся его уха, пахли медными монетами и сырой землёй, словно кто-то только что выкопал их из могилы. Он рванулся вверх, хватая фонарь, но луч выхватил лишь пустые нары, запотевшие стёкла, да чёрный лепесток на подушке. На нём, будто выжженный раскалённой иглой, светилась цифра: 7669.
– Опять, – прошептал Петров, и его голос сорвался.
Он достал из-под матраса блокнот в кожаном переплёте. Кожа была липкой, будто пропитанной потом, а на обложке – клеймо: «Геологоразведочная экспедиция №7. 1928 г.».
Из дневника Петрова-старшего:
«21.06.1928. Кротов достал из скважины образец №7670. Металл тёплый, как живой. На поверхности – капли. Не воды. Что-то густое, маслянистое. Они стекали, образуя цифры: 7670… 7669…
Вечером Кротов заперся в лаборатории. Когда выломали дверь, он сидел перед цилиндром и… улыбался. Рот – до ушей. Глаза кричали. На стене кровью: «ОН УЖЕ В ЗЕРКАЛАХ».
22.06.1928. Кротова не нашли. В палатке – только сапоги. Внутри тёплые. Будто только что снятые».
Петров провёл пальцем по пожелтевшей странице. Ровно двадцать один год назад его отец сделал последнюю запись – и исчез. Те же цифры. Тот же цилиндр.
Рация на столе взвыла. Частотомер дёрнулся: 767.0 МГц.
Из динамика полился шёпот:
– Мишаня… Ты нашёл мои записи?
Петров остолбенел. Этот голос… Он слышал его только на старых пластинках из отцовского архива.
– Пап?.. – его собственный голос сорвался в фальцет.
– Не включай рацию завтра. Они услышат. Особенно когда…
Голос оборвался.
Дверь распахнулась. На пороге стоял Горшков, его лицо в свете фонаря было бледным, как у покойника.
– Борисыч… – Петров сглотнул ком в горле. – Ты… слышал?
Горшков медленно покачал головой.
– Я пришёл за тобой. Цилиндр… он начал плакать.
Когда они вышли, Петров не заметил, как из-под его койки выползла тень.
Низкая. С пальцами слишком длинными для человека.
Она подобрала оброненный лепесток с цифрой 7669 и исчезла в трещине между досками пола.
Из акта МГБ №7669/с (22.06.1949, гриф «Совершенно секретно»):
«Образец №1 проявил аномальную активность в 07:07. На внутренней поверхности – капли чёрной жидкости, образующие цифры 7669. Радист Петров М.И. (1923 г.р.) утверждает, что «слышал голос отца». Рекомендована ликвидация свидетеля».
Примечание: на обороте документа детской рукой выведено: «ОНИ УЖЕ В СТЕНАХ».
Глава 4. «Проклятие Лённрота»
Карелия, деревня Хийси. Ноябрь 1832 года
Чернила, которые помнят битву
Лампа коптила, отбрасывая на стены дрожащие тени. Элиас Лённрот стиснул перо. И чернила – густые как кровь старого оленя – легли на бумагу неестественно медленно, будто сопротивляясь.
«Хийси не бог и не зверь. Он страж, который спит подо льдом Ладоги. Его имя не вошло в руны, ибо тот, кто разбудит его, отдаст ему свою тень…»
Со стола упал олений рог. Не сам – будто невидимая рука швырнула его в ярости. На срезе, где когда-то пульсировала жила, теперь зияли три цифры: 7-6-7.
Лённрот поднял голову. Ветер за окном выл, но среди рёва он услышал шёпот – детский, с металлическим призвуком:
– Култа-сар, вехта-сар… анте-йоке не-лаат.
Это были слова из руны, которую он не включил в «Калевалу». Руны пробуждения.
В зеркале над комодом его отражение не моргнуло. Вместо этого оно подняло палец к губам – «тише» – и ткнуло в стену. Штукатурка треснула, обнажив доску с вырезанными буквами:
«ОН УЖЕ В СТЕНАХ»
Лённрот рванулся к двери, но та оказалась заперта изнутри. Не замком – чёрными нитями, сплетёнными в цифру 0.
– Кто здесь? – его голос сорвался в хрип.
Ответ пришёл из чернильницы. Пузырёк лопнул, и жижа потекла по ножке стола, складываясь в строчку:
«Ты станешь дверью».
Он вспомнил, как впервые услышал о Хийси – от старухи-карелки. Её пальцы, узловатые, как корни древней сосны, водили по шкуре оленя, оставляя следы, похожие на руны.
«Он не помогает, – шептала она. – Он кормится. Каждый воин, ушедший под лёд, становится цифрой в его отсчёте».
Тогда он не осознал. Теперь же понимал слишком хорошо.
Наутро деревня нашла избу пустой. На столе лежал дневник с последней записью: «7670 – это не число. Это срок».
На двери изнутри кто-то вывел ножом:
«ЭЛИАС ЛЁННРОТ. 1832—…»
Дата не была завершена.
Из письма Лённрота к издателю (1833 г., не отправлено):
«Я не включил руну о Хийси в эпос. Она не для печати. Тот, кто произнесёт её вслух, разбудит не духа – тень битвы на Чудском озере. Лёд снова треснет, но на этот раз под нами.
P.S. Если найдёте этот дневник – сожгите его. И не смотрите в зеркала после заката».
Легенда, оставшаяся за страницами:
«Говорят, Лённрот узнал истинную цену руны. Хийси не помогал Александру Невскому – он кормился битвой. Каждый воин, ушедший под лёд, стал цифрой в его отсчёте.
А руна пробуждения? Она ждёт.
Ведь 7670 – это не год. Это количество теней, которые нужно собрать, чтобы Хийси проснулся окончательно».
Дополнение из архива МГБ (1949 г., гриф «Совершенно секретно»):
«Объект «Лённрот» обнаружен в 1928 г. на мысе Хийси. Тело отсутствовало. На столе – олений рог с выгравированными цифрами 7669. При попытке изъятия рог рассыпался в пыль. В пыли обнаружены споры, напоминающие микроскопические руны».
Глава 5. «Тени в лагере»
Карелия, ГУЛАГ №767. 21 июня 1949 года. Утро
Холод, который шепчет
Фёдоров проснулся оттого, что кто-то дышит ему в ухо. Губы – мокрые, липкие, пахнущие медными монетами и сырой землёй. Он рванулся в сторону, ударившись головой о нары, но вокруг никого не было. Только Кузьмин, его сосед, спал, свернувшись калачиком, прижимая к груди потрёпанное письмо от жены.
«Дорогой, если ты получишь это, значит, я ещё верю…»
Фёдоров сжал кулаки. Письмо пришло три года назад. Жена не знала, что его уже нет в том лагере. Что он здесь, в этой богом забытой дыре, где земля дышит чёрным паром, а по ночам слышен смех – детский, но с хрипотцой старика.
В ту же минуту, когда бур на станции пробил последний слой породы, Фёдорова вырвало чёрными лепестками. Они шевелились, как живые, падая на пол с мокрым шлепком. Кузьмин проснулся, в ужасе отползая к стене.
– Какого чёрта? – прошипел он, но голос сорвался в хрип.
Фёдоров не ответил. Его губы шевелились, повторяя одно и то же:
– Семь… шесть… семь… ноль…
Кузьмин потянулся к нему, но вдруг замер. На полу, среди лепестков, складывались цифры: 7669.
– Боже… – прошептал он, глядя, как осколки льда выпадают из его собственного рта. Они падали на пол, звонко стуча, как костяшки счётов.
Где-то далеко, за тридцать вёрст, земля содрогнулась – цилиндр вырвали на поверхность. И в бараке погасла единственная лампочка.
Тьма сомкнулась, густая, как смола.
Фёдоров зажмурился, но даже под веками видел их – тени, которые не были тенями. Они стояли в углах, шевеля пальцами, слишком длинными для человека.
– Вставай, – прохрипел Кузьмин, хватая его за руку. Его ладонь была липкой, будто обмазанной мёдом. – Они идут…
Дверь распахнулась с грохотом. На пороге стоял надзиратель Кузнецов, но что-то было не так. Его лицо – слишком гладкое, будто вылепленное из воска. Фонарь в его руке мигал, выхватывая из мрака немыслимое:
На стене – тень Фёдорова.
На полу – вторая.
Чёрная, жидкая, она уже тянулась к ножу Кузнецова, обвивая клинок пальцами, которых у тени не должно было быть.
– Встать, сволочи! – рявкнул Кузнецов, но его голос вдруг стал чужим – детским, писклявым.
Фёдоров поднял голову. Его глаза были пусты.
– Они уже здесь…
То, что случилось дальше, никто не видел.
Только слышали:
Хруст рёбер – будто ломали мокрые ветви.
Чавканье – как будто кто-то жадно ел сырую печень.
И шёпот, сливающийся со скрипом нар:
– 7670… 7669…
Когда утром вошли, Фёдоров сидел, прислонившись к стене. Его рот был зашит – не нитками, а собственными кишками. На стене детской рукой (но детей в зоне не было) был нарисован маяк. Чёрный.
А на груди у Кузнецова, вернее, на том, что от него осталось, кровью было выведено:
«ОН УЖЕ В ЗЕРКАЛАХ».
Из акта лагерного врача (ГУЛАГ №767, 21.06.1949, гриф «Совершенно секретно»):
«При вскрытии з/к И.П. Фёдорова обнаружено: в лёгких – 7 осколков шунгита (анализ совпадает с образцами с мыса Хийси). Сердце отсутствует».
Глава 6. «Частота 767.0 МГц»
Карелия, буровая станция. 23 июня 1949 года. Ночь
Рация, которая шепчет
Горшков сжал ручку настройки рации – пальцы липли к металлу от пота и статики. Каждый поворот частотомера отдавался в висках, будто кто-то бил молотком по натянутой струне.
«Пап, смотри, какой улов!»
Воспоминание вспыхнуло неожиданно: Витя, загорелый, с карасём на ладони, смеялся у Ладоги три года назад.
Рация взвыла.
Не помехи – голос. Детский, но искажённый, будто звук пробивался сквозь толщу льда.
– Семь… шесть… семь… ноль…
Петров, стоявший в тени, резко поднял фонарь. Луч дрожал, выхватывая шкалу рации. Цифры на ней казались выпуклыми, будто выжженными изнутри раскалённым гвоздём.
Горшков стиснул зубы и ударил по прибору.
– Почему именно 767.0? Кто вообще эту цифру придумал?!
Петров медленно опустил фонарь. Его лицо было бледным, почти прозрачным в тусклом свете. Без слов он достал из кармана пожелтевшую фотографию: семь человек у буровой вышки, 1928 год. На заднем плане едва читалась табличка – «Частота 767.0».
– Не придумали, – прошептал он, и голос его звучал слишком тихо для такого плотного воздуха. – Услышали.
Рация взвыла снова.
На стекле частотомера выступили капли, стекая в знакомую последовательность: 7-6-7-0.
Петров резко отшатнулся. В отражении на потускневшем стекле рации его тень улыбалась.
Слишком широко.
Из дневника лаборанта Семёнова (обнаружен в палатке №7, 1949 г.):
«23.06.1949. Сегодня Иван Борисыч показал мне отчёт МГБ. Цифры на рации – не помехи. Это отсчёт. Но до чего?
Петров говорит, что видел в отражении свою тень. Она двигалась сама по себе. Я не верю в эту чушь, но…
Сегодня ночью проснулся оттого, что кто-то шепчет мне в ухо: 7-6-6-8. Проверил рацию – она была выключена».
Где-то в глубине скважины что-то перевернулось во сне.
Глава 7. «Прибытие англичан»
Карелия, деревня у мыса Хийси. 24 июня 1949 года
Туман, который помнит голоса погибших
Кристофер Шоу прижался к ящикам с оборудованием, словно пытаясь вжаться в дерево, стать его частью. В пальцах – фотография. Эмили. Восемь лет, веснушки, смех, который теперь жил только в трещинах памяти. Бумага была потрёпанной на углах – он доставал её слишком часто, словно боялся, что образ дочери испарится, как пар над Ладогой в морозное утро.
«Пап, ты обещал свозить меня на море!»
Голос прозвучал так явственно, что Шоу дёрнулся, будто его ударили током. Но это был лишь ветер, шепчущий в тентах лагеря, да тихий шелест чёрных лепестков в банке тушёнки, забытой на ящике. Они шевелились, словно живые, и от них тянулся сладковатый запах – прокисшего мёда и медных монет. Он закрыл глаза, пытаясь удержать образ: её руки, сжимающие куклу, её голос, зовущий его из сада…
И тогда – звонок. Голос секретаря: «Мистер Шоу, срочно в офис. С вашей дочерью… несчастный случай».
Он не успел.
Не успел даже попрощаться.
– Шоу?
Голос Горшкова прозвучал прямо за спиной, обжигая холодом. Англичанин резко обернулся, но перед ним стоял только Петров, его лицо освещалось мерцающим фонарём, отбрасывающим дрожащие тени.
– Консервы ищете, товарищ геолог? – Петров швырнул на землю банку тушёнки. Крышка отлетела, обнажив содержимое: чёрные лепестки, аккуратно уложенные в ряд, будто кто-то собирал их годами.
Шоу отпрянул. В этот момент из темноты раздался хруст – будто кто-то наступил на сухую ветку. Петров медленно поднял фонарь.
В метре от них стоял лаборант Семёнов.
Его рот был зашит чёрными нитями, но глаза… Глаза были широко открыты. В них отражалось небо, но не звёзды, а цифры: 7667.
– Mein Gott… (Боже мой…) – прошептал Шоу, отступая.
Семёнов рухнул на землю. Из его рта хлынула чёрная жидкость, густая, как нефть, медленно складываясь на траве в те же цифры.
– Sie sind hier… (Они здесь…) – прошептал он, и его голос рассыпался, как пепел.
Шоу схватил пистолет, но Петров резко толкнул его в сторону.
– Не стреляй! – прошипел он, и его голос дрожал, как лист на ветру. – Они реагируют на звук.
Из тумана выступили фигуры. Не люди – их очертания были размыты, словно они состояли из самой тьмы, из ночи, которая решила принять форму.
– В палатку! – крикнул Петров, хватая Шоу за рукав.
Они бросились к ближайшей палатке, но дверь захлопнулась перед самым их носом. Изнутри раздался смех – детский, но с металлическим отзвуком, будто его пропустили через радиопомехи.
– Teufel! (Чёрт!) – Шоу рванул застёжку, но ткань не поддавалась, будто её держали изнутри.
Петров схватил нож и ударил по брезенту. Ткань разорвалась с хрустом, и они ввалились внутрь.
Палатка была пуста.
Только на столе лежала рация, из которой доносился шёпот:
– Пап… ты же обещал забрать меня…
Голос был точь-в-точь как у дочери Шоу.
– Эмили? – его голос сорвался.
– Бежим!
Они выскочили наружу, но лагерь изменился.
Палатки были пусты, а вокруг виднелись восковые фигуры – бледные, с длинными пальцами.
– Борисыч! – закричал Петров, но Горшкова нигде не было видно.
Шоу выстрелил в ближайшую фигуру. Пуля прошла насквозь, не оставив следа.
– Бесполезно! – прошипел Петров. – Они не из этого мира!
Внезапно земля задрожала.
Из скважины, где был найден цилиндр, вырвался столб чёрного дыма. Он поднялся в небо, извиваясь, как змея, образуя гигантскую цифру:
7667.
– Они считают, – прошептал Шоу.
Петров схватил его за плечо.
– Если хочешь жить – беги сейчас!
Они бросились к лесу, но туман сомкнулся перед ними, отрезая путь к спасению.
Из темноты раздался голос Горшкова:
– Они уже здесь.
Из донесения агента MI6 (шифр «ХИЙСИ-49», не отправлено):
«Объект не является оружием. Он живой. Контакт вызывает видения – я вижу свою дочь, но её глаза… они как у того ребёнка в цилиндре. Рекомендую сжечь всё. Если я не вернусь – скажите Кэтрин, что я попытался».
Примечание: Тело агента Шоу найдено у скважины. Рот затянут чёрными волокнами, словно корнями. В окоченевшей руке – банка тушёнки, доверху заполненная сморщенными чёрными лепестками.
(Лепестки внутри ещё влажные. Если прислушаться – слышно, как они шелестят, отсчитывая секунды).
Глава 8. «Контакт»
Карелия, мыс Хийси. 25 июня 1949 года
Цилиндр, который дышит
Воздух в палатке был густым, как болотный туман перед рассветом. Лампа, подвешенная к стойке, мерцала, отбрасывая на брезент дрожащие тени. Они извивались, будто пытались оторваться от ткани и вцепиться в живое.
Горшков затянулся «Беломором», но едкий дым не мог заглушить сладковатый запах разложения, исходивший от цилиндра на столе. Металл, ещё секунду назад гладкий и холодный, теперь покрылся чёрными каплями – маслянистыми, пульсирующими, словно поверхность потела ядом.
– Борисыч… – Петров, сидевший напротив, резко поднял голову. Его пальцы сжали край стола. – Смотри.
Горшков не успел ответить.
Цилиндр дёрнулся.
Не от толчка – изнутри, будто что-то ударило в стенки, пытаясь прорваться наружу. С треском, похожим на хруст ломающихся костей, по поверхности побежала трещина. Из неё хлынула густая, тягучая масса – чёрная, как дёготь, но живая. Она тут же собралась в цифры:
7-6-6-6.
– Чёрт возьми! – Горшков рванулся вперёд, схватил цилиндр, но ладонь прилипла к металлу. Боль пронзила запястье – старый шрам от кёнигсбергского осколка запылал, будто под кожей шевелились личинки. Он дёрнул руку, оторвав её с кровавыми полосами.
В этот момент из выключенной рации раздался шёпот:
– Пап…
Голос был детским. Знакомым.
Петров ахнул, схватился за грудь, но его тень на брезенте не повторила движение. Вместо этого она медленно повернула голову и засмеялась – звук, как скрип ржавых ножниц.
– Борисыч, она… живая! – прошипел он, отступая к стенке палатки.
Лампа погасла.
Тьма сомкнулась, густая, как смола. В ней цилиндр засверкал – не отражением, а изнутри, будто в нём открылся чей-то глаз. Раздался скрежет – точь-в-точь как царапанье ногтями по стеклу.
Горшков рванулся к выходу, но полог палатки захлопнулся сам, будто невидимые руки держали его. Воздух стал вязким, тяжёлым, каждый вдох обжигал лёгкие.
Петров, прижатый к стене, вдруг полез за пазуху. Его пальцы дрожали, но когда он вытащил осколок шунгита – тот самый, что нашли в кармане отца в двадцать восьмом, – голос его стал твёрдым:
– Я не испугаюсь. Ты уже брал его. Теперь бери меня.
Чёрные нити, уже обвивавшие его ноги, замерли. На секунду.
Потом рванули к цилиндру с такой силой, что кости хрустнули.
Горшков видел, как в последний момент Петров сунул что-то в трещину. Позже, когда всё кончится, он найдёт там обгоревший клочок бумаги:
«Лённрот знал. Ищите под маяком. 21.06.1970».
Рация взорвалась, осыпая их искрами. В динамике завыл белый шум, и сквозь него прорвался голос:
– 76… 66…
Утром Петрова нашли у скважины.
Его пальцы впились в землю, будто он пытался закопаться. Рот был растянут в улыбке, а в зрачках – отражение цилиндра.
Из отчёта геологоразведочной партии №7670 (июнь 1949, гриф «Совершенно секретно»):
«25.06.1949. Образец №1 проявил аномальную активность. При контакте с лаборантом М.И. Петровым (1923 г.р.) выделил субстанцию, вызвавшую острое психосоматическое расстройство. На месте инцидента обнаружены следы чёрной жидкости, образующей цифры 7666. Рекомендовано немедленное прекращение работ.
Примечание: часовой Козлов (на посту с 23:00) сообщил, что «видел тень Петрова, стоящую отдельно от тела». Проверка показала – следов на песке не было.
Подпись: майор Горшков И.Б.».
Глава 9. «Агафья предупреждает»
Карелия, лагерь экспедиции. 26 июня 1949 года
Тень, которая не принадлежит тебе
Воздух в лагере был пропитан запахом мазута, хвои и сладковато-гнилого душка.
Агафья вошла без звука, её платье, промокшее до нитки, липло к телу, словно вторая кожа. В руках она сжимала каменную фигурку Хийси, испещрённую рунами, которые светились тусклым багровым светом, будто внутри тлели угли.
Горшков стоял у стола, его шрам на запястье пульсировал в такт ударам бура. Боль была острой, как укус змеи, но он стиснул зубы.
– Вы опять копаете в тюрьме Хийси, – голос Агафьи звучал, как скрип ржавых петель.
– Доказательства? – Горшков сжал кулаки так, что ногти впились в ладони.
Агафья улыбнулась. Только губы. Глаза оставались мёртвыми, как у рыбы, выброшенной на берег.
– А вот и он. Лёгок на помине.
Она медленно обвела взглядом палатку, прежде чем добавить:
– Ваш лаборант уже видел свою тень.
Петров вбежал в палатку, его лицо было белее мела, а глаза – слишком большими, будто кто-то растянул кожу на черепе.
– Борисыч! – Он вцепился в рукав Горшкова, пальцы дрожали, как у пьяницы. – Она права… Моя тень… она не моя!
Горшков резко развернулся, но Агафья уже не было.
Она шла к палатке Петрова. Учёные, словно стадо, потянулись за ней. Внутри было темно, только фонарь, брошенный на стол, выхватывал из мрака стены, покрытые царапинами – глубокими, будто их оставили когти.
– Смотрите, – Агафья подняла руку, и свет упал на стену.
Тень Петрова была там. Но она не повторяла его движений.
Она повернула голову.
И засмеялась.
Звук был похож на треск ломающихся костей.
– Чёрт! – Петров рванулся к винтовке, но тень была быстрее.
Чёрные пальцы протянулись из стены, обхватили его запястье. Кожа вспучилась, как кипящая смола, и из пор полезли чёрные лепестки.
– Борисыч, помоги! – закричал Петров, но Горшков замер, увидев, как цифры на его шраме сменились: 76… 65…
Агафья шагнула вперёд, подняв фигурку Хийси. Шунгит вспыхнул синим пламенем, и тень отпрянула.
– Они уже здесь, – прошептала она. – И считают до нуля.
Петров рухнул на колени, сжимая запястье.
– Что… что со мной? – его голос дрожал.
– Ты стал дверью, – ответила Агафья. – И она уже начала открываться.
За окном палатки что-то тяжёлое упало в грязь. Все обернулись.
На земле лежала банка тушёнки.
Крышка отлетела, обнажив содержимое:
Чёрные лепестки.
Аккуратно уложенные в ряд.
Горшков схватил автомат.
– Всем в барак! Немедленно!
Но было уже поздно.
Из темноты между палатками послышался смех – детский, но слишком громкий, слишком радостный.
Агафья сжала шунгит.
– Бегите, – прошептала она. – Пока ваши тени ещё ваши.
Из отчёта геолога М.П. Семёнова (лагерь №7670, июнь 1949):
«26.06.1949. Лаборант Петров обнаружен в бессознательном состоянии. На запястье – ожог в виде цифр 7665. В палатке найдены следы чёрной жидкости (образец отправлен в НИИ-37).
Примечание: местная шаманка (Агафья И.) предупреждала о «движущихся тенях». Рекомендую усилить охрану.
P.S. Цилиндр №1 начал «потеть». Капли образуют те же цифры».
Глава 10. «Обряд у Ладоги»
Карелия, Ладожское озеро. 27 июня 1949 года
Вода, которая помнит
Агафья знала этот рассказ с детства. Мать шептала его у огня, пока ветер выл в трубе, а тени на стенах изгибались, будто пытались вырваться из-под кожи.
«Когда Хийси впервые попытался вырваться, шаманы собрались у Ладоги. Они вырезали себе сердца и бросили их в воду. Их тени стали цепями».
Но цепи рвутся.
Особенно когда их трогают чужими руками.
Горшков стоял на берегу, сжимая в кулаке фотографию Вити. Мальчик улыбался, загорелый, с карасём на ладони. «Пап, смотри, какой!» – эхо голоса звенело в голове.
Вода поднялась неожиданно. Не волна – нечто иное. Чёрная, густая, как нефть, она выползла на берег, облизывая камни длинными, похожими на пальцы, струями.
Петров кричал что-то, но его голос растворился в чавкающем рёве.
– Она дышит!
Агафья не успела схватить Петрова. Волна накрыла его с головой, и на миг стало тихо. Слишком тихо. Даже ветер замер, будто прислушиваясь.
Потом вода отхлынула, обнажив дно.
Там среди камней, лежали они.
Не трупы. Тени.
Пустые глазницы, рты, растянутые в беззвучном крике. Они шевелились, цеплялись за дно, будто удерживали что-то огромное, что рвалось наверх. Их рёбра торчали наружу, как сломанные крылья, а из грудных клеток сочилась чёрная жижа, густая, как смола.
– Стражей разбудили… – прошептала Агафья.
Вода сомкнулась над тенями с хлюпающим звуком, будто тысяча ртов захлопнулась разом. На берегу осталась только лужа – чёрная, маслянистая. Она медленно стекала в трещины между камнями, оставляя на песке цифры:
7664…
Агафья подняла голову.
На другом берегу, где маяк стоял заброшенным с 1928 года, теперь чернела фигура.
Слишком высокая.
С ветвями вместо рук.
Она знала: это не галлюцинация.
Это отсчёт.
Петров лежал на камнях, выплёвывая чёрную воду. Его губы онемели, пальцы дрожали. «Помнишь, как мы с тобой на Ладоге рыбачили?» – хрипло спросил он у Горшкова. Тот кивнул. Тогда они ещё не знали, что вода в озере помнит каждое слово.
Горшков рванул его за рукав. В глазах Петрова отражались не страх, а понимание.
– Бежим!
Но земля уже дрожала. Из скважины, где был найден цилиндр, вырвался столб чёрного дыма. Он поднялся в небо, извиваясь, как змея, образуя гигантскую цифру: 7663.
Агафья схватила фигурку Хийси.
– Култа-сар, вехта-сар… – её голос скрипел, как дверь в заброшенном доме.
Но заклинание осталось незавершённым.
Из воды вытянулась рука – детская, со слишком длинными пальцами.
Она схватила Агафью за запястье.
Из доклада комиссии КГБ №7670-В (1949 г., рассекречено в 2003):
«27.06.1949. На Ладоге зафиксирована аномалия: вода приобрела свойства густой жидкости (вязкость – 780 сПз, аналогично сырой нефти). Обнаружены 7 тел рыбаков с идентичными повреждениями: рёбра вывернуты наружу, внутренние органы отсутствуют.
Примечание: местные жители утверждают, что видели «чёрные волны», движущиеся против ветра. Один свидетель (А. Игнатьева) заявила: «Это Хийси считает».
Рекомендация: усилить охрану объекта «Чёрный маяк». Всех свидетелей – изолировать».
Глава 11. «Первые восковые»
Карелия, лагерь экспедиции. 28 июня 1949 года
Тела, которые тают
Петров проснулся оттого, что его рука прилипла к одеялу. Не от пота – от чего-то липкого, тягучего, будто кожа теряла форму, превращаясь в горячий парафин. Он дёрнулся, и с пальцев потянулись прозрачные нити, словно плоть сползала с костей, как с горячей свечи.
Боль была неострой, но глубокой, будто кто-то вытягивал из него жизнь по каплям.
– Борисыч! – Его голос сорвался в хрип, словно ржавая пила по дереву.
Горшков сидел у стола, лицо, освещённое колеблющимся светом керосиновой лампы. Его кожа блестела, неестественно гладкая, будто вылепленная заново. Он медленно повернулся, и Петров увидел: глаза Горшкова не отражали света. В них мелькали чужие лица – Сашка со ртом, растянутым до ушей, Шоу с губами, зашитыми чёрными нитями.
– Ты тоже? – прошептал Горшков. Его голос звучал так, будто доносился со дна колодца, сквозь толщу чёрной воды.
Петров вспомнил, как три года назад они сидели у костра на берегу Ладоги, жарили рыбу, которую только что поймали. Витя Горшков смеялся, вытирая жирные пальцы о рубаху. «Пап, смотри, какой улов!» – кричал он Борисычу, тыча пальцем в ведро.
Из дневника лаборанта Семёнова:
«28.06.49. Петров говорит, что «восковые» – не мертвецы. Они как пустые куклы. Кожа течёт, потому как то, что внутри, ещё не до конца приняло форму. Агафья называет это «тенью, которая учится быть человеком». Когда цифры дойдут до нуля, оно вылезет наружу…»
За дверью послышался скрежет – будто кто-то царапал брезент изнутри, медленно, методично, пробуя на прочность границу между мирами. Петров схватил винтовку, но Горшков резко вскинул руку:
– Не стреляй. Они уже здесь.
Дверь распахнулась сама.
На пороге стоял Семёнов. Его рот был зашит чёрными нитями, но глаза… Глаза жили своей жизнью. В них, как в кривых зеркалах, отражались все погибшие.
– Они в нас, – простонал Семёнов. Его пальцы впились в дверной косяк, оставляя вмятины – кожа поддавалась, словно мягкий воск.
Горшков вскочил, опрокинув стол. Лампа рухнула, и темнота сомкнулась. Тени на стенах зашевелились – не их тени, а чужие, с руками слишком длинными, чтобы быть человеческими.
– В барак! Всех! – проревел Горшков, хватая топор. Лезвие блеснуло в последних отблесках света.
04:33. Барак №3.
Они заперли «восковых» внутри. Петров прижал ухо к двери – из-за неё доносилось чавканье, будто кто-то жевал сырое мясо.
– Что они там делают? – прошептал Фёдоров, но тут же вскрикнул. Его рука расплющилась о дверную ручку, пальцы слились в единую массу, как растаявший пластилин.
Горшков ударил топором по замку. Дверь распахнулась с грохотом.
Внутри не было людей.
Только:
– Лужи чёрной жидкости, густой, с запахом прокисшего мёда.
– Пустая одежда, будто сброшенная шкура.
– Отражения. На стене, в луже, улыбалось лицо Петрова – но не его улыбкой. Шире. До ушей.
– Беги! – закричал Горшков.
Из темноты выскользнула тень Семёнова. Его рот теперь был распорот – нити порваны изнутри.
Горшков выстрелил. Пуля прошла навылет, но жижа тут же затянула рану, как будто рана была лишь дверью, а за ней – тьма.
05:17. Лагерь.
Утро не принесло облегчения. В бараке остались только лужи с запахом горелого мёда. А где-то в тумане у кромки леса что-то смеялось. Детским смехом.
Из отчёта комиссии МГБ (рассекречено в 2003 г.):
«28.06.1949. Объект «Чёрный маяк». Зафиксирована массовая трансформация персонала. Кожа приобретает свойства аморфного воска. Глаза отражают образы погибших. Жидкость, оставшаяся на месте исчезновения, испаряется за 7 часов, оставляя на поверхностях цифры (см. фото №7670-В).
Примечание: Один из выживших (Петров М.И.) утверждает, что «восковые» не умерли – они «ждут» в зеркалах».
Фигурка Хийси в кармане Агафьи раскалилась докрасна, прожгла ткань и впилась в плоть. На груди идола, сквозь трещины, светились новые цифры: 7663.
Глава 12. «Гибель сына»
Карелия, станция «Чёрный маяк». 29 июня 1949 года
Часы, которые отсчитывают время назад
Горшков никогда не должен был брать Витю с собой.
Но мальчишка смотрел на него глазами, в которых смешивались упрямство и детская вера в отца. Такими же глазами он смотрел, когда в восемь лет целый день сидел на льду Ладоги, пока не вытащил свою первую щуку. Щуку потом повесили на стену избы – трофей, высохший в тени, с глазами, ставшими мутными стекляшками.
Теперь Витя лежал на лабораторном столе.
Точнее, то, что от него осталось.
От диафрагмы и ниже – пустота. Ни крови, ни рваных краёв – будто нижнюю половину тела аккуратно срезали бритвой. На полу под столом лужа чёрной жидкости медленно складывалась в цифры: 7-6-6-1.
Горшков стоял, сжимая в руке часы сына – «Молнию» на потёртом кожаном ремешке. Стрелки застыли на 07:07:07.
– Пап, смотри, какие точные! – смеялся Витя, когда Горшков подарил их ему в прошлом году.
Теперь этот смех остался только в трещинах памяти, как эхо из другого мира.
– Борисыч… – Петров стоял в дверях, лицо серое, как пепел. – Я… я не успел…
Горшков не ответил. Его пальцы сжали фотографию – Витя, двенадцатилетний, загорелый, с карасём на ладони. «Пап, смотри какой!»
Три часа назад.
Витя дежурил у скважины, когда рация взорвалась белым шумом. Частота 767.0 МГц.
– Па-ап! – голос сына растянулся, будто его тянули сквозь густой мёд. – Оно… оно шепчет…
Потом – крик.
Не человеческий.
Будто рвут металл.
Горшков выбежал из палатки. В двадцати метрах от скважины, у входа в лабораторный барак, стоял Витя. Спиной к отцу.
– Сынок?
Витя медленно повернулся.
Его лицо было белым как мел.
– Они красивые, когда смеются… – прошептал он.
Его губы растянулись в улыбку.
Слишком широко.
До ушей.
Потом – хруст.
Как ломают мокрую ветку.
Витя покачнулся.
И распался пополам.
Верхняя часть медленно сползла на землю.
Нижняя…
Нижней просто не стало.
Теперь половинка Вити лежала на лабораторном столе. Горшков наклонился ближе. Из разреза на животе сына сочилась не кровь – чёрная маслянистая жидкость. Она капала на пол, образуя новые цифры:
7660
Из акта МГБ №7661/49 (засекречено до 1991 г.):
29.06.1949. На объекте «Чёрный маяк» произошёл инцидент с образцом №7. Лаборант В.И. Горшков (16 лет) погиб при контакте с аномальным объектом. Тело разделено по горизонтали на уровне диафрагмы. Нижняя часть отсутствует. На месте обнаружены:
Часы «Молния» (остановлены на 07:07:07).
Чёрная жидкость, образующая цифры 7661.
Примечание: майор Горшков предпринял попытку уничтожить цилиндры. Остановлен с применением силы. После инцидента повторял: «Они считают до нуля».
Фигурка Хийси в кармане Агафьи раскалилась докрасна, прожгла ткань и впилась в плоть. На груди идола, сквозь трещины, светились новые цифры: 7660.
Где-то в глубине леса у Чёрного маяка раздался стон.
Будто что-то огромное перевернулось во сне.
Глава 13. «Финал Айно»
Карелия, мыс Хийси. 30 июня 1949 года. Сумерки
Заклятье, которое не успели дочитать
Воздух у скважины был не воздухом – а густой, чёрной патокой, вязкой, как кровь в лёгких. Айно шла босиком по камням, и каждый её шаг оставлял кровавый след. Камни сочились тёмной жижей, будто земля под ними дышала сквозь раны. В руках она сжимала олений рог, почерневший от сажи, его трещины повторяли узор её ладонных линий – словно сама кость запомнила прикосновения шаманки.
– Ты не закроешь её… – прошипел за спиной голос лейтенанта Шлыкова, но Айно не обернулась. Она знала – это не он. Его глаза уже стали стеклянными, как у той щуки, что выбросилась на берег вчера на рассвете.
Костёр из священных трав вспыхнул синим пламенем. Дым стелился по земле, цепляясь за сапоги солдат из экспедиции, будто пробуя их на вкус. Айно бросила в огонь последнюю горсть шунгита – камень взорвался искрами, осыпая её лицо осколками.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/mihail-hiysi/doroga-skvoz-pepel-chernyy-mayak-71939506/?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Михаил Хийси
Тип: электронная книга
Жанр: Ужасы
Язык: на русском языке
Стоимость: 149.00 ₽
Издательство: Автор
Дата публикации: 08.05.2025
Отзывы: Пока нет Добавить отзыв
О книге: "Дорога сквозь пепел: Чёрный маяк" – это леденящий душу советский „Твин Пикс“ с элементами „Сталкера“ и „Пи“ – история о таинственной радиочастоте, открывающей дверь в иной мир, где прошлое и будущее сливаются в один кошмар»