Философ
Философ
Анжелика Демидова
«Философ» – повесть о москвиче десятикласснике, которому прирождённое уродство, да ещё и бедность, мешали в личной жизни и заставляли мрачно смотреть на реальные события. Главный герой находился в депрессии, и только философский подход к обстоятельствам помогал ему оставаться коммуникабельным и ответственным. Его жизнь резко меняет внезапное знакомство с пришельцем. Он даёт возможность школьнику телепортироваться в старинную Москву и встретиться с историческими личностями. Помогут ли десятикласснику эти встречи?
Выйдет ли главный герой из депрессии, станет ли богатым и красивым? Или останется в прежнем состоянии?
Произведение написано в жанре социальной фантастики. В нём используются цитаты из писем Иоанна Грозного Андрею Курбскому.
«Философ» – это вторая часть, следующая за повестью «Предназначение»
Анжелика Демидова
Философ
1 глава
– Ну, началось…Широколобый коренастый молодой человек с раздражением смотрел в монитор старого ноутбука, с крышки которого уже давным-давно стёрлось название.
Щёки, изрытые оспинами, нервно подёргивались. Крупный шершавый нос при этом тоже не оставался без движения.
Молодой человек с досадой стукнул по пыльному деревянному столу кулаком и с раздражением захлопнул крышку ноутбука.
– Димка, что ты там опять долбишь? – донёсся из кухни голос матери.
– Мать, отстань, а? – крикнул в ответ Димка и обречённо увалился на старый пошарпаный диван.
Слово «мать» Димка взял у Горького. Димке показалось, что его мать очень похожа на Ниловну своей отвагой и любовью к нему, Димке. Поэтому, детское «мама» ушло в прошлое. Да мать, в принципе, и не возражала. Сейчас она готовила щи на кухне.
В Димкиной комнате воняло копчёной селёдкой и дешёвым китайским одеколоном, которым Димка хотел заглушить запах рыбы, но это не получилось. Димка сам был виноват в этом. Сам притащил в комнату куски селёдки, чтобы не мешать матери на кухне, ведь мать сегодня была выходная и имела право на личное пространство.
По старым тёмно-голубым обоям ползала жирная муха, откуда она взялась, сказать было трудно, ведь жили они с матерью не в глухой тайге, а, как-никак, в самой столице. Наверное, эта муха появилась специально, чтобы окончательно испортить Димкино настроение.
В проёме двери показалась грузная уставшая женщина, похожая на Димку, с таким же мясистым лицом, изрытым оспинами.
Димка лениво повернул в её сторону голову:
– Мать, только не начинай, а? Я ж говорил, что комп давно менять надо. А теперь он сдох и с ним сдохла моя надежда на будущее.
Женщина приподняла верхнюю пухлую губу, готовясь вылить на сына тираду славословия.
– Ну мать, ну по-братски, давай помолчим, а?
А потом, внимательно посмотрев на неё, Димка выдал:
– Как же мало у нас красивых людей в стране. На улице… В метро… много гадких морд. Просто жесть. Те, кто помоложе, ещё ничего. А те, кто постарше, – страшные заезженные непородистые лошади. А мы с тобой, мать, тоже страшные. Да и отец был не красавец, – тоскливо вздохнул Димка.
– Ну ты отца-то не тронь, хотя бы. Он уж как три года там.
Мать ткнула пальцем в направлении потолка.
– А мы с тобой… ну что ж, не мы выбирали, какими нам родиться. Я уж сорок три года живу и плюнула на красоту. За всеми труповозка приедет, и за красивыми, и за уродами.
– Ты права, мать. Мне кажется, что я уж под сотенку здесь таскаюсь по земле, – Димка усмехнулся некрасивыми толстыми губами.
– Ну что ты несёшь опять? – стала раздражаться женщина. – Тебе всего-ничего шестнадцать стукнуло.
– Тебе, мать, не понять меня. Я ж инопланетянин.
– Дурак ты, а не инопланетянин. Иди лучше мусор выбрось.
– Как банально ты мыслишь, жаль мне тебя.
– И чего ты про метро вспомнил? Бываешь в нём раз в год под расход.
– И то верно, – сказал Димка.
Он лениво проскрипел диваном и нехотя поплёлся на кухню за мусором.
Кухня три на четыре – развернуться негде. Справа, у стены – белый стол, с облупившейся полировкой. Он стоял здесь ещё со времён СССР, его покупал дед. Деда уже не было, а стол был. Слева у стены – подобие кухонного гарнитура, уже скрипучее и вонючее.
– Мать, что у нас так везде гадко? Ремонт со времён семидесятых ещё. Жесть же в квартире.
– Я тебе что, миллионерша что ли?
– Ты хоть бы и миллионами ворочала, не стала бы платить за ремонт. Чем богаче чел, тем жаднее. Посмотри в окно и в зеркало, какие там отличия?
– Ну, философ, пошёл, поехал… Насмотрелся фильмов опять.
– Фильм был топовый на самом деле. Включать память о страшных событиях необходимо.
– Да, согласна с тобой, – задумчиво сказала мать.
– А может быть, в нашей нищете виноваты чётные числа? Дом наш под номером 10, школа под номером 16, а магазин твой под номером 40, – перевёл Димка разговор на другую тему.
– Иди уже на помойку, – улыбнулась женщина.
– Мать, ну что за слова? Когда я тебя переучу говорить культурно, – Димка подёрнул плечами.
– Чья б корова мычала… У самого сленг на сленге и сленгом погоняет.
Димка не стал спорить – разговаривать стало лень, взял пакет с мусором и вышел за дверь.
Димку раздражало всё: и маленькая двухкомнатная хрущёвка, и обшарпаная серая пятиэтажка на Просторной с таким же серым двором. А про школу и говорить нечего – мрак, да и только. Она и стояла в таком же мраке на Халтуринской. И ходил Димка в неё дворами. Вокруг одни тополя, то зелёные – весной, то облезлые – зимой. Димка разницы не видел, всё равно – тень и мрак. А куча уроков, которые он не понимал, вгоняли в депрессию. Единственной отдушиной были друзья, физкультура, литература и история. Физкультура помогала быть активным в жизни школы, бороться за её честь с другими школами по мини-футболу, и это давало нарисованные учителями тройки по химии, физике, алгебре и геометрии. А литература и история помогали знать обрывки прошлых культурных слоёв и мыслить философски. Философом Димку звала не только мать. Однажды Димка притащил в гости школьного товарища Лёшку и мать при нём обвинила Димку в философском подходе к жизни. Лёшка усёк, записал себе на корку мозга и в школе растрепал об этом. И кличка «философ» с жадностью въелась в Димку. Его даже учителя так иногда называли, когда были в благодушном настроении.
Учителей Димка не жаловал. Они доставали его частенько дурацкими законами Гука, процессами диффузий, теоремами Пифагора, что Димку просто тошнило от такого количества бесполезных для него лично названий.
Димка смотрел в будущее философски и понимал, что миром рулит случай, и веры в лучшее у него не сформировалось, он слишком реалистично мыслил.
Мать было по-мужски жалко. Она пахала, как папа Карло, кассиром в «Пятёрочке» на Хромова по сменам с 8:00 до 23:00, и, когда была выходная, забывала, какой день недели и вообще, какой месяц.
– Ты скоро с Альцгеймером подружишься, – говорил ей в таких случаях Димка.
– Отстань, дай поспать, – грубила она.
Вообще, они с матерью жили дружно, не было висящей напряжёнки в квартире, от которой можно было орать и грызть стены, и ненавидеть лютой ненавистью сородичей. Так было у Лёшки, но не у Димки. Димка мать берёг. Он знал, как она выматывается, и как с радостью копит ему деньги на кожаную косуху. Но не за косуху он мать любил, а за то, что она в нём души не чаяла, гордилась им и на работе хвасталась, что сын для неё – это всё. Что «всё», Димка был не в курсе, но в этом «всё» была какая-то искренняя составляющая, которая связывала его с ней.
– Мать, гордится-то мной, собственно, нечем, – пытался её образумить Димка. – Я пока иждивенец. Ну, конечно, я не Обломов совсем, но и до Штольца мне как до Китая пешком.
– А зачем пешком-то? – удивлялась мать. – Слетаем когда-нибудь.
– Мать, спустись на землю, и оцени всю реальность происходящего. Мы, не то что до Китая, мы до Геленджика-то не доедем, в связи с нашим нищенским и облезлым положением.
Мать в таких случаях почесывала нос и уходила в другую комнату.
Димка ленивым не был, в свободное время он подрабатывал промоутером недалеко от материного продуктового. Это было удобно тем, что, когда его вечно голодный желудок начинал вопить о помощи уже сильно невыносимо, Димка забегал к матери, и она из-под кассы вытаскивала ему какую-нибудь сладкую булку, на которую Димка накидывался как с голодного мыса.
Потом он получал за листовки свои законные четыреста рублей и снова заходил к матери, совал их к ней в рабочий карман фартука и, с чувством выполненного долга, шёл домой.
Дома всегда было одно и то же: бедность и мрак. Матери некогда было даже убираться в квартире, и Димка пробовал сам это делать. Но ещё советский пылесос не всасывал в себя ничего, а под ещё советским паласом постоянно скапливалась жёлто-тканевая пыль. И Димка забил на уборку, да и полуразваленная мебель подавляла любое желание наведения чистоты. «Толку-то», – оправдывался Димка, когда мать начинала его пилить. «У Обломова тоже грязно было, но жил же человек, и вполне счастливо», – отмахивался он от матери, когда та совсем доставала его.
Однажды Димка, как обычно, шагал по тротуару с работы, и по привычке разглядывал пешеходов, делая выводы про их социальный статус. И вдруг он чуть ли не столкнулся с молодым человеком в чёрной кожанке. Тот не уступил дорогу, хотя шёл по левой стороне, а должен был по правой. Димка тоже не планировал уступать этому хлыщу, – так он его про себя обозвал. Хлыщ резко затормозил прямо перед носом Димки.
– Куда прёшь? – злобно сказал Димка. – Правила поучи дома.
– А у меня нет дома, – беззлобно ответил тот.
Димка опешил. Чего-чего, а такого ответа он не ожидал. Перед ним стоял черноволосый пацан, лет девятнадцати, одет вполне себе ничего, очень даже неплохо. И на тебе – нет дома.
Димка въелся в его глаза. А глаз как будто и не было. Вернее, они были, но совершенно пустые, без чувств и эмоций, и смотрели насквозь Димки, будто, он не стоял тут, на асфальте.
«Наркоман…» – разочарованно подумал он.
– Я не наркоман, и никогда им не был, и осуждаю подобную деятельность среди населения.
«Обалдеть, он мысли что ли читает?» – оглядел его с ног до головы Димка.
– Да, Дмитрий, ты прав! Чтение мыслей является одним из моих основных обязанностей.
– Так ты экстрасенс какой-нибудь? Или шаман? Откуда знаешь моё имя?
– Я его распознал в твоём сознании.
– Это как? – не понял Димка.
– Ты не сможешь это понять. Вы, земляне, слишком ограничены.
Димка сделал шаг назад.
«Наверное, из дурки сбежал, надо его ментам сдать», – стал оценивать ситуацию Димка. Недалеко от его дома было отделение полиции.
– Дмитрий, напрасно ты считаешь меня умалишённым. И полиция не сможет задержать такого, как я. если я им лично не разрешу.
Димка ошалело смотрел в пустоту холодных глаз непонятного существа и уже пытался не думать о том. что оно выполняет какую-то функцию в Димкином городе, ведь это существо всё равно прочитает все мысли.
– Ты кто? – только и спросил Димка.
– Я идеальный представитель планеты Инджи. Она находится в галактике UDFj-39546284.
– А что, такая разве есть?
– К сожалению, ты намного интеллектуально ограниченнее, чем Ида.
– Какая Ида, что ты несёшь?
– Ида – это девушка твоей планеты, но живёт она в другом городе.
– Что за дичь? Мне какое дело до какой-то Иды. Дай понять, кто ты?
– Если ты ещё не сделал выводы по поводу моей личности, я отвечу твоим языком или скажу, как меня звала Ида. Я пришелец.
– Ты в этом уверен?
Он уже начал раздражать Димку, нёс какую-то ахинею, а Димка спешил домой, надо было ещё параграф по истории дочитать.
– Иди, дочитывай, – сказал новый знакомый. – Я к тебе ещё вернусь.
Он резко развернулся и быстро зашагал в противоположную сторону по серому старому асфальту. Только его и видели.
– Реально ненормальный какой-то, только с суперспособностями, – буркнул себе под нос Димка и пошёл домой.
Дома, как обычно, было бедно и не убрано. Зато, не успел Димка закрыть за собой дверь, как услышал звонок в неё.
– Кого-то принесла нелёгкая, – повторил Димка любимую фразу матери.
На пороге стоял худющий, как голодный пёс, и длинный, как жердь, Лёшка с огромным фингалом под левым глазом.
– Круто тебя! – только и сказал Димка.
Он нисколько не удивился, ведь Лёшка был задиристым пацаном и не редко получал от старшаков за свой неуёмный характер.
– Это батя. С пьяни. Он и не помнит теперь, – попытался оправдаться Лёшка. – Айда, покурим лучше.
– Лёх, ты же в курсе, что я не курю.
– Ну и не кури, со мной постой просто для моральной поддержки.
– Заходи, лучше я тебя щами накормлю, мать вчера сварила, чем буду свидетелем твоего медленного самоуничтожения.
– Блин, философ, достал уже, – миролюбиво проговорил Лёшка.
Щей-то поесть хотелось.
Они прошли по тёмному сплюснутому коридору в кухню. Лёшка приземлился на старую табуретку, а Димка резво разогревал щи в маленькой голубой кастрюле с облупившейся эмалью. Ему не терпелось вылить на Лёшку поток информации о странном знакомом, и он пытался сформулировать мысли, чтобы тому было хоть что-то понятно.
Суп уже закипел, Димка разделил его на две фарфоровые тарелки с золотистой каймой по краям, потом полоснул ножом два ломтя хлеба, и жадно принялся жевать и думать.
– Если бы я тебе сказал, что встретил человека, который читает мысли, – начал издалека Димка, – что бы ты подумал?
Лёшка не ответил. Щи были слишком вкусные и не хотелось прерываться на разговоры.
– А я его встретил, – продолжил Димка, не удивляясь молчанию одноклассника, ведь он вечно летал в прострации. – И этот чел утверждает, что он пришелец. Ты в это веришь?
– Не-а, – наконец нечленораздельно выдавил Лёшка.
– Я вот тоже глубоко сомневаюсь в существовании иноземных существ. Но он читал мои мысли, – не унимался Димка.
Оставшимся куском хлеба, обкусанным с разных сторон, Димка тщательно потёр по дну тарелки, собирая вкусную жидкость, и сосредоточенно засунул промокшую хлебную массу в рот.
По белой советской полировке столешницы резво побежал мелкий таракан, но Димкин палец тут же настиг его, сделав пару вращательных движений.
– Собаки наглые, уже средь бела дня ползают, – поморщился Димка, вытерев об спортивную штанину остатки таракана.
– И всё-таки, Лёха, давай рассуждать логично.
Лёшка сыто вздохнул, откинулся к жёлтообойной ободранной стене и настроился отдать свои уши в распоряжении Димкиного словесного потока.
– Вот он откуда-то появился, – продолжил Димка. – Кстати, наш женский пол из класса был бы от него без ума, он просто жесть как красив, только не пойми превратно, пожалуйста, я просто реально описываю типажа, причём, довольно странного.
– Не парься, я в теме, – сказал Лёшка и снова погрузился в сытые мысли. Он знал, что Димку сейчас понесёт и это надолго. Философ не умел кратко.
– Так вот, Лёха, этот чел называет себя пришельцем и втирает мне про какую-то Иду. Нужно попытаться правильно оценить ситуацию, я думаю, что встреча с ним не последняя, по крайней мере, он сам так сказал. Этот ненормальный утверждает, что живёт в галактике UDFj-39546284, но это просто невозможно. Там жизни не может быть.
– Откуда ты знаешь? – лениво задал вопрос Лёшка.
Он умел вовремя вставлять вопросы в Димкин словесный поток, чтобы самому быть побольше времени молчаливым. Разговаривать он не любил.
– Так я прочитал специально, пока до дома шёл, время зря не терял. Я, кстати, и не подозревал, что такая галактика существует, пока этот ненормальный не сказал. А ты знал про неё?
Димка не хотел, чтобы Лёшка знал. Если бы тот ответил утвердительно, то Димка почувствовал бы себя глупее, чем положено. Но Лёшка только сыто икнул и помотал головой, как конь, который отгонял мух.
Димка самодовольно ухмыльнулся.
– Я вот думаю, что пора что-то менять в жизни. Только не знаю как. Я же стих даже написал, а это ненормально. Такого быть не должно.
– Ну расскажи, – сыто икнул Лёшка.
Димка недоверчиво на него посмотрел, он прекрасно понимал, что Лёшке стих точно не интересен, но всё-таки начал читать.
– День моей жизни прошёл, больше его не будет.
Как хорошо, что такого не будет вообще никогда.
День моей жизни прошёл, никто за него не осудит.
День моей жизни не оставил мне в жизни никакого следа.
Но вот наступает вечер, он манит прохладой,
Вечер делает жизнь более красивой, чем день.
Но вот наступает вечер, вечер для всех – отрада,
Вечер оставляет в жизни хоть какую-то тень.
Вечером я отдыхаю, выбираясь из-под обломков дня,
Вечер может пьянить вином и заходящего солнца лучами.
Вечером я отдыхаю, и в этом каждый поймёт меня.
Вечер – царство снов и грёз, где все игры фантазии с нами.
– Ты ж не пьёшь, – только и сказал Лёха.
– Не тупи, это для рифмы, – начал раздражаться Димка. – Понимаешь, этот стих… а тут ещё и пришелец какой-то. Может быть, у меня что-то с головой…А может во мне гениальность просыпается?
– Слушай, а тебе не страшно? – вдруг ни с того ни с сего сморозил Лёшка, шмыгнув при этом худым носом.
– Ты о чём? – не понял Димка.
Он только начал развивать свою мысль и вопрос Лёшки, который был совсем не в тему, озадачил его.
– О чём-о чём? Вдруг этот инопланетянин маньяк. Он тебя разыщет, убьёт и сожрёт.
– Лёх, тебе бы только жрать, – разочаровано протянул Димка и замолчал.
Ему вдруг стало лень разговаривать и посвящать Лёшку в свои ещё не сформулированные планы. Ему захотелось, чтобы Лёшка поскорее ушёл.
Тот словно почувствовал Димкино настроение, сыто скрипнул табуреткой, шаркнул пару раз о продранный линолеум и направился к выходу.
Димка щёлкнул дверным замком и пошёл читать историю.
На следующий день не произошло ничего необычного, хотя Димка специально оглядывался по сторонам, когда шёл в школу, а потом к матери на работу.
Так Димка прожил целую неделю, ходя и оглядываясь. Он даже в школе посматривал по сторонам, в надежде увидеть того странного, который обещал вернуться. Но никого не было, вернее, были все, кроме пришельца. В итоге, Димка забил на него и занялся своей обычной жизнью – дом, школа, подработка; дом, школа, подработка…
– Блин, Лёха, Фил Коннорс отдыхает. Как мы живём? Такие скучные дни, – пытался иногда Димка выплеснуть на Лёшку свою душевную муть, как он её сам называл.
– Ты философ, ты и думай, – отбрыкивался Лёшка, который не любил подобные темы. – Мне бы еды побольше, да поспать подольше.
– Жесть! – искренне удивлялся Димка. – Что тебя ждёт в будущем?
– Будущего нет. Я материалист, – гордо произносил Лёшка.
Совсем недавно он обратил на слово «материалист» своё внимание, и оно въелось в его лексикон, и он впихивал его, как ему казалось, в умные беседы. Его задача была: впихать и молчать, потому что разговаривать он не любил.
Димка смотрел на него с сожалением, тёр свой некрасивый крупный нос и с ленью шёл домой.
Последнее время Димку что-то грызло внутри. Что? Он сам не мог понять. Никакие философские рассуждения не могли заполнить той чёрной дыры, которая образовалась где-то посередине груди, и высасывала из Димки радость бытия. Эта дыра внутренняя ещё умела болеть, особенно вечерами, когда Димка оставался один в комнате и тупо смотрел в неосвещённый потолок. Внутри что-то ныло и стонало так сильно, что Димке самому хотелось выть, как волку. Но выть было нельзя. Да не только выть, а рассказать об этом даже тоже было нельзя – все считали Димку сильным и волевым, ведь не зря за счёт него школа побеждала в соревнованиях. А тут эта душевная муть. Зачем она?
Но однажды Димка не выдержал и как бы в шутку спросил у уставшей матери за ужином:
– Мать, чем залить душевный вакуум?
Мать не поняла Димку, только услышала про душу и воодушевлённо начала говорить:
– Пришло твоё время, Димусь, пора тебе влюбиться.
Димка от неожиданности поморщился, не такого ответа он ждал от матери.
– Душевную муть нельзя заполнить человеком или любовью, так мыслят примитивные люди, – разочарованно поболтал он остатками чая в старой чашке из тёмно-синего советского фарфора.
– Ну… – попыталась вставить мать.
– Человек не совершенен, любовь непостоянна, всё это приведёт к ещё большей проблеме. Когда ты забьёшь человека в эту дыру, то от него начнёшь ожидать поступков, на которые он, может быть, и не способен. С любовью тоже самое, будешь ждать ответного чувства, а его-то может и не быть. И дыра станет ещё больше и черное.
– Ну… – опять попыталась вставить слово мать.
– А ты в курсе, что этот вакуум могут и создать те самые люди, которых ты хочешь любить и ценить? Как только ты привяжешься к человеку, то эта привязанность будет разрушать тебя и чёрная душевная дыра просто проглотит тебя, как акула. Или только изнутри будет жрать, жрать, жрать. Пока не сожрёт всю жизненную энергию. Человек, в которого ты вкладываешь самого себя, свою душу, свои чувства, у тебя заберёт тебя самого, сам этого не зная. Вытопчет, выжжет, высосет тебя из тебя.
– Димуль, что-то ты рассуждаешь, как пятидесятилетний мужик, побитый жизнью, – уныло посмотрела на него мать.
– Так я уж под сотенку таскаюсь по земле, – лениво зевнул Димка, споласкивая посуду в раковине. – Пошёл я со своей дырой спать.
На этом разговор закончился, и он был единственный. Ещё до пришельца.
Почему Димка с такой уверенностью отверг тему любви? Это было не напрасно. Он был год назад тайно влюблён в Вику из своего класса, кареглазую стройную брюнетку с короткой стрижкой и неимоверно милым выражением лица. Она каким-то непонятным образом влезла в Димкино сердце и командовала в нём, как ни в чём не бывало. Димке это не нравилось, он пытался вырвать её оттуда, но у него ничего не получалось. Он, как дурак, делался глупым в её присутствии и не мог связать двух слов, и, как дурак, вечно ждал с ней встречи, а вечерами, перед сном, тупо открывая чат класса, мог не уставая наблюдать, как светится фиолетовое «в сети» под её именем в Telegramе. А когда случайно в чате светилось «в сети» только у Вики и у него, Димки, а все остальные были где-то там, за сетью, Димка просто светился счастьем в вечерней темноте. Ведь был только он и она в целом мире, в этой беспросветной мгле, только они вдвоём. Димка долго смотрел на них двоих, пока она не выходила из Telegrama. Он с нежностью шептал: «Спокойной ночи, моя девочка», и блаженно закрывал глаза. А ночью, просыпаясь от слишком сюжетных тяжёлых снов, опять лез в Telegram и смотрел, во сколько она была последней раз в сети, либо бесконечно листал её 28 фотографий.
Чтобы хоть как-то быть с ней ближе, Димка даже установил себе аватар – «Мужчину в супрематическом пейзаже» Каземира Малевича. Своё фото Димка никогда не ставил, он же был уродом. А почему выбрал именно эту картину? Ведь на ней преобладал красный и синий цвет, а Вика на аватаре была именно в голубом джемпере с крупными красными сердцами. И Димка в душе радовался, что теперь они оба с Викой сине-красные. Хотя картину Малевича Димка назвал по-своему – «Одинокий урод», это наименование больше подходило Димкиному положению, как он сам считал.
Иногда в школе он осмеливался посмотреть ей в глаза и тут же тонул в мягко-карей бездне. И эта бездна Димку мучила и днём, и ночью. Он тогда даже пару раз на соревнованиях проиграл. Вика снилась ему в тревожных тяжёлых снах, где Димка её от чего-то спасал.
Один яркий сон он помнил до сих пор. Как будто Вика что-то натворила и её приговаривали к наказанию. Сам Димка сказал: «Сжечь, привязав к столбу». Но Димка точно помнил, что он имел в виду имитацию казни, а не саму казнь. Но что Димку во сне ввергло в трепет, что Вика согласилась с тем, что её надо сжечь. И Димка бросился к ней, схватил её, закрыл собой Викино хрупкое тело и заорал что есть мочи:
– Не-ет!!! Я не позволю, я не дам! Всех пересажаю в тюрьму!
И самое ценное, что было в этом сне, Вика несмело, но с любовью, пожала Димкину руку.
Димка и сейчас помнил то блаженство, которое он ощутил в сонном сердце, за Викину слабую благодарность.
Это были, наверное, самые счастливые минуты в его жизни, пусть и во сне.
Иногда Димка отваживался думать, что и она к нему неравнодушна, но тут же гнал прочь эти наглые мысли: кто она? – красивая, ухоженная, любимица всех учителей. И кто он? – нищий урод. Димка не стеснялся так себя мысленно называть.
Однажды Димка даже спросил у уставшей матери:
– Мать, почему так тянет к человеку? Почему тоска сжирает по нему?
Но она была настолько вымотана работой, что даже не поняла его вопрос.
– Кто-то в классе умер? – устало спросила она.
– Нет. Не парься.
Она тупо посмотрела на Димку, выжала из себя нечленоразлельную фразу, закрыла глаза и погрузилась в тяжёлый вечерний сон.
Димка не стал её тревожить, он знал, что, проспав около часа, она проснётся и уляжется нормально на свой диван до утра. И на этом Димкины признания были закончены. Ни один человек из Димкиного окружения так и не узнал, что он влюблён в Вику.
Он тогда сумел справиться с собой, включив силу воли, перестал следить, во сколько Вика была в сети. И ещё полностью погрузился в тренировки. Либо выматывающая физическая активность, либо брошенная слежка помогла выдавить из сердца Вику как вирус, как боль. Поэтому Димка знал, что такое человек внутри, это тот же мрак и безрадостность бытия.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/anzhelika-demidova/filosof-71820868/?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Анжелика Демидова
«Философ» – повесть о москвиче десятикласснике, которому прирождённое уродство, да ещё и бедность, мешали в личной жизни и заставляли мрачно смотреть на реальные события. Главный герой находился в депрессии, и только философский подход к обстоятельствам помогал ему оставаться коммуникабельным и ответственным. Его жизнь резко меняет внезапное знакомство с пришельцем. Он даёт возможность школьнику телепортироваться в старинную Москву и встретиться с историческими личностями. Помогут ли десятикласснику эти встречи?
Выйдет ли главный герой из депрессии, станет ли богатым и красивым? Или останется в прежнем состоянии?
Произведение написано в жанре социальной фантастики. В нём используются цитаты из писем Иоанна Грозного Андрею Курбскому.
«Философ» – это вторая часть, следующая за повестью «Предназначение»
Анжелика Демидова
Философ
1 глава
– Ну, началось…Широколобый коренастый молодой человек с раздражением смотрел в монитор старого ноутбука, с крышки которого уже давным-давно стёрлось название.
Щёки, изрытые оспинами, нервно подёргивались. Крупный шершавый нос при этом тоже не оставался без движения.
Молодой человек с досадой стукнул по пыльному деревянному столу кулаком и с раздражением захлопнул крышку ноутбука.
– Димка, что ты там опять долбишь? – донёсся из кухни голос матери.
– Мать, отстань, а? – крикнул в ответ Димка и обречённо увалился на старый пошарпаный диван.
Слово «мать» Димка взял у Горького. Димке показалось, что его мать очень похожа на Ниловну своей отвагой и любовью к нему, Димке. Поэтому, детское «мама» ушло в прошлое. Да мать, в принципе, и не возражала. Сейчас она готовила щи на кухне.
В Димкиной комнате воняло копчёной селёдкой и дешёвым китайским одеколоном, которым Димка хотел заглушить запах рыбы, но это не получилось. Димка сам был виноват в этом. Сам притащил в комнату куски селёдки, чтобы не мешать матери на кухне, ведь мать сегодня была выходная и имела право на личное пространство.
По старым тёмно-голубым обоям ползала жирная муха, откуда она взялась, сказать было трудно, ведь жили они с матерью не в глухой тайге, а, как-никак, в самой столице. Наверное, эта муха появилась специально, чтобы окончательно испортить Димкино настроение.
В проёме двери показалась грузная уставшая женщина, похожая на Димку, с таким же мясистым лицом, изрытым оспинами.
Димка лениво повернул в её сторону голову:
– Мать, только не начинай, а? Я ж говорил, что комп давно менять надо. А теперь он сдох и с ним сдохла моя надежда на будущее.
Женщина приподняла верхнюю пухлую губу, готовясь вылить на сына тираду славословия.
– Ну мать, ну по-братски, давай помолчим, а?
А потом, внимательно посмотрев на неё, Димка выдал:
– Как же мало у нас красивых людей в стране. На улице… В метро… много гадких морд. Просто жесть. Те, кто помоложе, ещё ничего. А те, кто постарше, – страшные заезженные непородистые лошади. А мы с тобой, мать, тоже страшные. Да и отец был не красавец, – тоскливо вздохнул Димка.
– Ну ты отца-то не тронь, хотя бы. Он уж как три года там.
Мать ткнула пальцем в направлении потолка.
– А мы с тобой… ну что ж, не мы выбирали, какими нам родиться. Я уж сорок три года живу и плюнула на красоту. За всеми труповозка приедет, и за красивыми, и за уродами.
– Ты права, мать. Мне кажется, что я уж под сотенку здесь таскаюсь по земле, – Димка усмехнулся некрасивыми толстыми губами.
– Ну что ты несёшь опять? – стала раздражаться женщина. – Тебе всего-ничего шестнадцать стукнуло.
– Тебе, мать, не понять меня. Я ж инопланетянин.
– Дурак ты, а не инопланетянин. Иди лучше мусор выбрось.
– Как банально ты мыслишь, жаль мне тебя.
– И чего ты про метро вспомнил? Бываешь в нём раз в год под расход.
– И то верно, – сказал Димка.
Он лениво проскрипел диваном и нехотя поплёлся на кухню за мусором.
Кухня три на четыре – развернуться негде. Справа, у стены – белый стол, с облупившейся полировкой. Он стоял здесь ещё со времён СССР, его покупал дед. Деда уже не было, а стол был. Слева у стены – подобие кухонного гарнитура, уже скрипучее и вонючее.
– Мать, что у нас так везде гадко? Ремонт со времён семидесятых ещё. Жесть же в квартире.
– Я тебе что, миллионерша что ли?
– Ты хоть бы и миллионами ворочала, не стала бы платить за ремонт. Чем богаче чел, тем жаднее. Посмотри в окно и в зеркало, какие там отличия?
– Ну, философ, пошёл, поехал… Насмотрелся фильмов опять.
– Фильм был топовый на самом деле. Включать память о страшных событиях необходимо.
– Да, согласна с тобой, – задумчиво сказала мать.
– А может быть, в нашей нищете виноваты чётные числа? Дом наш под номером 10, школа под номером 16, а магазин твой под номером 40, – перевёл Димка разговор на другую тему.
– Иди уже на помойку, – улыбнулась женщина.
– Мать, ну что за слова? Когда я тебя переучу говорить культурно, – Димка подёрнул плечами.
– Чья б корова мычала… У самого сленг на сленге и сленгом погоняет.
Димка не стал спорить – разговаривать стало лень, взял пакет с мусором и вышел за дверь.
Димку раздражало всё: и маленькая двухкомнатная хрущёвка, и обшарпаная серая пятиэтажка на Просторной с таким же серым двором. А про школу и говорить нечего – мрак, да и только. Она и стояла в таком же мраке на Халтуринской. И ходил Димка в неё дворами. Вокруг одни тополя, то зелёные – весной, то облезлые – зимой. Димка разницы не видел, всё равно – тень и мрак. А куча уроков, которые он не понимал, вгоняли в депрессию. Единственной отдушиной были друзья, физкультура, литература и история. Физкультура помогала быть активным в жизни школы, бороться за её честь с другими школами по мини-футболу, и это давало нарисованные учителями тройки по химии, физике, алгебре и геометрии. А литература и история помогали знать обрывки прошлых культурных слоёв и мыслить философски. Философом Димку звала не только мать. Однажды Димка притащил в гости школьного товарища Лёшку и мать при нём обвинила Димку в философском подходе к жизни. Лёшка усёк, записал себе на корку мозга и в школе растрепал об этом. И кличка «философ» с жадностью въелась в Димку. Его даже учителя так иногда называли, когда были в благодушном настроении.
Учителей Димка не жаловал. Они доставали его частенько дурацкими законами Гука, процессами диффузий, теоремами Пифагора, что Димку просто тошнило от такого количества бесполезных для него лично названий.
Димка смотрел в будущее философски и понимал, что миром рулит случай, и веры в лучшее у него не сформировалось, он слишком реалистично мыслил.
Мать было по-мужски жалко. Она пахала, как папа Карло, кассиром в «Пятёрочке» на Хромова по сменам с 8:00 до 23:00, и, когда была выходная, забывала, какой день недели и вообще, какой месяц.
– Ты скоро с Альцгеймером подружишься, – говорил ей в таких случаях Димка.
– Отстань, дай поспать, – грубила она.
Вообще, они с матерью жили дружно, не было висящей напряжёнки в квартире, от которой можно было орать и грызть стены, и ненавидеть лютой ненавистью сородичей. Так было у Лёшки, но не у Димки. Димка мать берёг. Он знал, как она выматывается, и как с радостью копит ему деньги на кожаную косуху. Но не за косуху он мать любил, а за то, что она в нём души не чаяла, гордилась им и на работе хвасталась, что сын для неё – это всё. Что «всё», Димка был не в курсе, но в этом «всё» была какая-то искренняя составляющая, которая связывала его с ней.
– Мать, гордится-то мной, собственно, нечем, – пытался её образумить Димка. – Я пока иждивенец. Ну, конечно, я не Обломов совсем, но и до Штольца мне как до Китая пешком.
– А зачем пешком-то? – удивлялась мать. – Слетаем когда-нибудь.
– Мать, спустись на землю, и оцени всю реальность происходящего. Мы, не то что до Китая, мы до Геленджика-то не доедем, в связи с нашим нищенским и облезлым положением.
Мать в таких случаях почесывала нос и уходила в другую комнату.
Димка ленивым не был, в свободное время он подрабатывал промоутером недалеко от материного продуктового. Это было удобно тем, что, когда его вечно голодный желудок начинал вопить о помощи уже сильно невыносимо, Димка забегал к матери, и она из-под кассы вытаскивала ему какую-нибудь сладкую булку, на которую Димка накидывался как с голодного мыса.
Потом он получал за листовки свои законные четыреста рублей и снова заходил к матери, совал их к ней в рабочий карман фартука и, с чувством выполненного долга, шёл домой.
Дома всегда было одно и то же: бедность и мрак. Матери некогда было даже убираться в квартире, и Димка пробовал сам это делать. Но ещё советский пылесос не всасывал в себя ничего, а под ещё советским паласом постоянно скапливалась жёлто-тканевая пыль. И Димка забил на уборку, да и полуразваленная мебель подавляла любое желание наведения чистоты. «Толку-то», – оправдывался Димка, когда мать начинала его пилить. «У Обломова тоже грязно было, но жил же человек, и вполне счастливо», – отмахивался он от матери, когда та совсем доставала его.
Однажды Димка, как обычно, шагал по тротуару с работы, и по привычке разглядывал пешеходов, делая выводы про их социальный статус. И вдруг он чуть ли не столкнулся с молодым человеком в чёрной кожанке. Тот не уступил дорогу, хотя шёл по левой стороне, а должен был по правой. Димка тоже не планировал уступать этому хлыщу, – так он его про себя обозвал. Хлыщ резко затормозил прямо перед носом Димки.
– Куда прёшь? – злобно сказал Димка. – Правила поучи дома.
– А у меня нет дома, – беззлобно ответил тот.
Димка опешил. Чего-чего, а такого ответа он не ожидал. Перед ним стоял черноволосый пацан, лет девятнадцати, одет вполне себе ничего, очень даже неплохо. И на тебе – нет дома.
Димка въелся в его глаза. А глаз как будто и не было. Вернее, они были, но совершенно пустые, без чувств и эмоций, и смотрели насквозь Димки, будто, он не стоял тут, на асфальте.
«Наркоман…» – разочарованно подумал он.
– Я не наркоман, и никогда им не был, и осуждаю подобную деятельность среди населения.
«Обалдеть, он мысли что ли читает?» – оглядел его с ног до головы Димка.
– Да, Дмитрий, ты прав! Чтение мыслей является одним из моих основных обязанностей.
– Так ты экстрасенс какой-нибудь? Или шаман? Откуда знаешь моё имя?
– Я его распознал в твоём сознании.
– Это как? – не понял Димка.
– Ты не сможешь это понять. Вы, земляне, слишком ограничены.
Димка сделал шаг назад.
«Наверное, из дурки сбежал, надо его ментам сдать», – стал оценивать ситуацию Димка. Недалеко от его дома было отделение полиции.
– Дмитрий, напрасно ты считаешь меня умалишённым. И полиция не сможет задержать такого, как я. если я им лично не разрешу.
Димка ошалело смотрел в пустоту холодных глаз непонятного существа и уже пытался не думать о том. что оно выполняет какую-то функцию в Димкином городе, ведь это существо всё равно прочитает все мысли.
– Ты кто? – только и спросил Димка.
– Я идеальный представитель планеты Инджи. Она находится в галактике UDFj-39546284.
– А что, такая разве есть?
– К сожалению, ты намного интеллектуально ограниченнее, чем Ида.
– Какая Ида, что ты несёшь?
– Ида – это девушка твоей планеты, но живёт она в другом городе.
– Что за дичь? Мне какое дело до какой-то Иды. Дай понять, кто ты?
– Если ты ещё не сделал выводы по поводу моей личности, я отвечу твоим языком или скажу, как меня звала Ида. Я пришелец.
– Ты в этом уверен?
Он уже начал раздражать Димку, нёс какую-то ахинею, а Димка спешил домой, надо было ещё параграф по истории дочитать.
– Иди, дочитывай, – сказал новый знакомый. – Я к тебе ещё вернусь.
Он резко развернулся и быстро зашагал в противоположную сторону по серому старому асфальту. Только его и видели.
– Реально ненормальный какой-то, только с суперспособностями, – буркнул себе под нос Димка и пошёл домой.
Дома, как обычно, было бедно и не убрано. Зато, не успел Димка закрыть за собой дверь, как услышал звонок в неё.
– Кого-то принесла нелёгкая, – повторил Димка любимую фразу матери.
На пороге стоял худющий, как голодный пёс, и длинный, как жердь, Лёшка с огромным фингалом под левым глазом.
– Круто тебя! – только и сказал Димка.
Он нисколько не удивился, ведь Лёшка был задиристым пацаном и не редко получал от старшаков за свой неуёмный характер.
– Это батя. С пьяни. Он и не помнит теперь, – попытался оправдаться Лёшка. – Айда, покурим лучше.
– Лёх, ты же в курсе, что я не курю.
– Ну и не кури, со мной постой просто для моральной поддержки.
– Заходи, лучше я тебя щами накормлю, мать вчера сварила, чем буду свидетелем твоего медленного самоуничтожения.
– Блин, философ, достал уже, – миролюбиво проговорил Лёшка.
Щей-то поесть хотелось.
Они прошли по тёмному сплюснутому коридору в кухню. Лёшка приземлился на старую табуретку, а Димка резво разогревал щи в маленькой голубой кастрюле с облупившейся эмалью. Ему не терпелось вылить на Лёшку поток информации о странном знакомом, и он пытался сформулировать мысли, чтобы тому было хоть что-то понятно.
Суп уже закипел, Димка разделил его на две фарфоровые тарелки с золотистой каймой по краям, потом полоснул ножом два ломтя хлеба, и жадно принялся жевать и думать.
– Если бы я тебе сказал, что встретил человека, который читает мысли, – начал издалека Димка, – что бы ты подумал?
Лёшка не ответил. Щи были слишком вкусные и не хотелось прерываться на разговоры.
– А я его встретил, – продолжил Димка, не удивляясь молчанию одноклассника, ведь он вечно летал в прострации. – И этот чел утверждает, что он пришелец. Ты в это веришь?
– Не-а, – наконец нечленораздельно выдавил Лёшка.
– Я вот тоже глубоко сомневаюсь в существовании иноземных существ. Но он читал мои мысли, – не унимался Димка.
Оставшимся куском хлеба, обкусанным с разных сторон, Димка тщательно потёр по дну тарелки, собирая вкусную жидкость, и сосредоточенно засунул промокшую хлебную массу в рот.
По белой советской полировке столешницы резво побежал мелкий таракан, но Димкин палец тут же настиг его, сделав пару вращательных движений.
– Собаки наглые, уже средь бела дня ползают, – поморщился Димка, вытерев об спортивную штанину остатки таракана.
– И всё-таки, Лёха, давай рассуждать логично.
Лёшка сыто вздохнул, откинулся к жёлтообойной ободранной стене и настроился отдать свои уши в распоряжении Димкиного словесного потока.
– Вот он откуда-то появился, – продолжил Димка. – Кстати, наш женский пол из класса был бы от него без ума, он просто жесть как красив, только не пойми превратно, пожалуйста, я просто реально описываю типажа, причём, довольно странного.
– Не парься, я в теме, – сказал Лёшка и снова погрузился в сытые мысли. Он знал, что Димку сейчас понесёт и это надолго. Философ не умел кратко.
– Так вот, Лёха, этот чел называет себя пришельцем и втирает мне про какую-то Иду. Нужно попытаться правильно оценить ситуацию, я думаю, что встреча с ним не последняя, по крайней мере, он сам так сказал. Этот ненормальный утверждает, что живёт в галактике UDFj-39546284, но это просто невозможно. Там жизни не может быть.
– Откуда ты знаешь? – лениво задал вопрос Лёшка.
Он умел вовремя вставлять вопросы в Димкин словесный поток, чтобы самому быть побольше времени молчаливым. Разговаривать он не любил.
– Так я прочитал специально, пока до дома шёл, время зря не терял. Я, кстати, и не подозревал, что такая галактика существует, пока этот ненормальный не сказал. А ты знал про неё?
Димка не хотел, чтобы Лёшка знал. Если бы тот ответил утвердительно, то Димка почувствовал бы себя глупее, чем положено. Но Лёшка только сыто икнул и помотал головой, как конь, который отгонял мух.
Димка самодовольно ухмыльнулся.
– Я вот думаю, что пора что-то менять в жизни. Только не знаю как. Я же стих даже написал, а это ненормально. Такого быть не должно.
– Ну расскажи, – сыто икнул Лёшка.
Димка недоверчиво на него посмотрел, он прекрасно понимал, что Лёшке стих точно не интересен, но всё-таки начал читать.
– День моей жизни прошёл, больше его не будет.
Как хорошо, что такого не будет вообще никогда.
День моей жизни прошёл, никто за него не осудит.
День моей жизни не оставил мне в жизни никакого следа.
Но вот наступает вечер, он манит прохладой,
Вечер делает жизнь более красивой, чем день.
Но вот наступает вечер, вечер для всех – отрада,
Вечер оставляет в жизни хоть какую-то тень.
Вечером я отдыхаю, выбираясь из-под обломков дня,
Вечер может пьянить вином и заходящего солнца лучами.
Вечером я отдыхаю, и в этом каждый поймёт меня.
Вечер – царство снов и грёз, где все игры фантазии с нами.
– Ты ж не пьёшь, – только и сказал Лёха.
– Не тупи, это для рифмы, – начал раздражаться Димка. – Понимаешь, этот стих… а тут ещё и пришелец какой-то. Может быть, у меня что-то с головой…А может во мне гениальность просыпается?
– Слушай, а тебе не страшно? – вдруг ни с того ни с сего сморозил Лёшка, шмыгнув при этом худым носом.
– Ты о чём? – не понял Димка.
Он только начал развивать свою мысль и вопрос Лёшки, который был совсем не в тему, озадачил его.
– О чём-о чём? Вдруг этот инопланетянин маньяк. Он тебя разыщет, убьёт и сожрёт.
– Лёх, тебе бы только жрать, – разочаровано протянул Димка и замолчал.
Ему вдруг стало лень разговаривать и посвящать Лёшку в свои ещё не сформулированные планы. Ему захотелось, чтобы Лёшка поскорее ушёл.
Тот словно почувствовал Димкино настроение, сыто скрипнул табуреткой, шаркнул пару раз о продранный линолеум и направился к выходу.
Димка щёлкнул дверным замком и пошёл читать историю.
На следующий день не произошло ничего необычного, хотя Димка специально оглядывался по сторонам, когда шёл в школу, а потом к матери на работу.
Так Димка прожил целую неделю, ходя и оглядываясь. Он даже в школе посматривал по сторонам, в надежде увидеть того странного, который обещал вернуться. Но никого не было, вернее, были все, кроме пришельца. В итоге, Димка забил на него и занялся своей обычной жизнью – дом, школа, подработка; дом, школа, подработка…
– Блин, Лёха, Фил Коннорс отдыхает. Как мы живём? Такие скучные дни, – пытался иногда Димка выплеснуть на Лёшку свою душевную муть, как он её сам называл.
– Ты философ, ты и думай, – отбрыкивался Лёшка, который не любил подобные темы. – Мне бы еды побольше, да поспать подольше.
– Жесть! – искренне удивлялся Димка. – Что тебя ждёт в будущем?
– Будущего нет. Я материалист, – гордо произносил Лёшка.
Совсем недавно он обратил на слово «материалист» своё внимание, и оно въелось в его лексикон, и он впихивал его, как ему казалось, в умные беседы. Его задача была: впихать и молчать, потому что разговаривать он не любил.
Димка смотрел на него с сожалением, тёр свой некрасивый крупный нос и с ленью шёл домой.
Последнее время Димку что-то грызло внутри. Что? Он сам не мог понять. Никакие философские рассуждения не могли заполнить той чёрной дыры, которая образовалась где-то посередине груди, и высасывала из Димки радость бытия. Эта дыра внутренняя ещё умела болеть, особенно вечерами, когда Димка оставался один в комнате и тупо смотрел в неосвещённый потолок. Внутри что-то ныло и стонало так сильно, что Димке самому хотелось выть, как волку. Но выть было нельзя. Да не только выть, а рассказать об этом даже тоже было нельзя – все считали Димку сильным и волевым, ведь не зря за счёт него школа побеждала в соревнованиях. А тут эта душевная муть. Зачем она?
Но однажды Димка не выдержал и как бы в шутку спросил у уставшей матери за ужином:
– Мать, чем залить душевный вакуум?
Мать не поняла Димку, только услышала про душу и воодушевлённо начала говорить:
– Пришло твоё время, Димусь, пора тебе влюбиться.
Димка от неожиданности поморщился, не такого ответа он ждал от матери.
– Душевную муть нельзя заполнить человеком или любовью, так мыслят примитивные люди, – разочарованно поболтал он остатками чая в старой чашке из тёмно-синего советского фарфора.
– Ну… – попыталась вставить мать.
– Человек не совершенен, любовь непостоянна, всё это приведёт к ещё большей проблеме. Когда ты забьёшь человека в эту дыру, то от него начнёшь ожидать поступков, на которые он, может быть, и не способен. С любовью тоже самое, будешь ждать ответного чувства, а его-то может и не быть. И дыра станет ещё больше и черное.
– Ну… – опять попыталась вставить слово мать.
– А ты в курсе, что этот вакуум могут и создать те самые люди, которых ты хочешь любить и ценить? Как только ты привяжешься к человеку, то эта привязанность будет разрушать тебя и чёрная душевная дыра просто проглотит тебя, как акула. Или только изнутри будет жрать, жрать, жрать. Пока не сожрёт всю жизненную энергию. Человек, в которого ты вкладываешь самого себя, свою душу, свои чувства, у тебя заберёт тебя самого, сам этого не зная. Вытопчет, выжжет, высосет тебя из тебя.
– Димуль, что-то ты рассуждаешь, как пятидесятилетний мужик, побитый жизнью, – уныло посмотрела на него мать.
– Так я уж под сотенку таскаюсь по земле, – лениво зевнул Димка, споласкивая посуду в раковине. – Пошёл я со своей дырой спать.
На этом разговор закончился, и он был единственный. Ещё до пришельца.
Почему Димка с такой уверенностью отверг тему любви? Это было не напрасно. Он был год назад тайно влюблён в Вику из своего класса, кареглазую стройную брюнетку с короткой стрижкой и неимоверно милым выражением лица. Она каким-то непонятным образом влезла в Димкино сердце и командовала в нём, как ни в чём не бывало. Димке это не нравилось, он пытался вырвать её оттуда, но у него ничего не получалось. Он, как дурак, делался глупым в её присутствии и не мог связать двух слов, и, как дурак, вечно ждал с ней встречи, а вечерами, перед сном, тупо открывая чат класса, мог не уставая наблюдать, как светится фиолетовое «в сети» под её именем в Telegramе. А когда случайно в чате светилось «в сети» только у Вики и у него, Димки, а все остальные были где-то там, за сетью, Димка просто светился счастьем в вечерней темноте. Ведь был только он и она в целом мире, в этой беспросветной мгле, только они вдвоём. Димка долго смотрел на них двоих, пока она не выходила из Telegrama. Он с нежностью шептал: «Спокойной ночи, моя девочка», и блаженно закрывал глаза. А ночью, просыпаясь от слишком сюжетных тяжёлых снов, опять лез в Telegram и смотрел, во сколько она была последней раз в сети, либо бесконечно листал её 28 фотографий.
Чтобы хоть как-то быть с ней ближе, Димка даже установил себе аватар – «Мужчину в супрематическом пейзаже» Каземира Малевича. Своё фото Димка никогда не ставил, он же был уродом. А почему выбрал именно эту картину? Ведь на ней преобладал красный и синий цвет, а Вика на аватаре была именно в голубом джемпере с крупными красными сердцами. И Димка в душе радовался, что теперь они оба с Викой сине-красные. Хотя картину Малевича Димка назвал по-своему – «Одинокий урод», это наименование больше подходило Димкиному положению, как он сам считал.
Иногда в школе он осмеливался посмотреть ей в глаза и тут же тонул в мягко-карей бездне. И эта бездна Димку мучила и днём, и ночью. Он тогда даже пару раз на соревнованиях проиграл. Вика снилась ему в тревожных тяжёлых снах, где Димка её от чего-то спасал.
Один яркий сон он помнил до сих пор. Как будто Вика что-то натворила и её приговаривали к наказанию. Сам Димка сказал: «Сжечь, привязав к столбу». Но Димка точно помнил, что он имел в виду имитацию казни, а не саму казнь. Но что Димку во сне ввергло в трепет, что Вика согласилась с тем, что её надо сжечь. И Димка бросился к ней, схватил её, закрыл собой Викино хрупкое тело и заорал что есть мочи:
– Не-ет!!! Я не позволю, я не дам! Всех пересажаю в тюрьму!
И самое ценное, что было в этом сне, Вика несмело, но с любовью, пожала Димкину руку.
Димка и сейчас помнил то блаженство, которое он ощутил в сонном сердце, за Викину слабую благодарность.
Это были, наверное, самые счастливые минуты в его жизни, пусть и во сне.
Иногда Димка отваживался думать, что и она к нему неравнодушна, но тут же гнал прочь эти наглые мысли: кто она? – красивая, ухоженная, любимица всех учителей. И кто он? – нищий урод. Димка не стеснялся так себя мысленно называть.
Однажды Димка даже спросил у уставшей матери:
– Мать, почему так тянет к человеку? Почему тоска сжирает по нему?
Но она была настолько вымотана работой, что даже не поняла его вопрос.
– Кто-то в классе умер? – устало спросила она.
– Нет. Не парься.
Она тупо посмотрела на Димку, выжала из себя нечленоразлельную фразу, закрыла глаза и погрузилась в тяжёлый вечерний сон.
Димка не стал её тревожить, он знал, что, проспав около часа, она проснётся и уляжется нормально на свой диван до утра. И на этом Димкины признания были закончены. Ни один человек из Димкиного окружения так и не узнал, что он влюблён в Вику.
Он тогда сумел справиться с собой, включив силу воли, перестал следить, во сколько Вика была в сети. И ещё полностью погрузился в тренировки. Либо выматывающая физическая активность, либо брошенная слежка помогла выдавить из сердца Вику как вирус, как боль. Поэтому Димка знал, что такое человек внутри, это тот же мрак и безрадостность бытия.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/anzhelika-demidova/filosof-71820868/?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Анжелика Демидова
Тип: электронная книга
Жанр: Социальная фантастика
Язык: на русском языке
Стоимость: 349.00 ₽
Издательство: Автор
Дата публикации: 27.03.2025
Отзывы: Пока нет Добавить отзыв
О книге: «Философ» – повесть о москвиче десятикласснике, которому прирождённое уродство, да ещё и бедность, мешали в личной жизни и заставляли мрачно смотреть на реальные события. Главный герой находился в депрессии, и только философский подход к обстоятельствам помогал ему оставаться коммуникабельным и ответственным. Его жизнь резко меняет внезапное знакомство с пришельцем. Он даёт возможность школьнику телепортироваться в старинную Москву и встретиться с историческими личностями. Помогут ли десятикласснику эти встречи?