Главная страница | Современная зарубежная литература | Гумус

Гумус
Гаспар Кёниг
Individuum
Лучший роман о дождевых червях, который вы когда-либо читали. Два выпускника агрономической академии пытаются изменить мир, испорченный человеческим присутствием. Артур отправляется в Нормандию, чтобы восстановить участок земли, доставшийся ему по наследству. Кевин покоряет Париж и создает стартап по переработке отходов. В дождевых червях каждый видит что-то свое – то ли последний шанс спасти планету, то ли способ выбиться в люди и обогатиться. Книга французского писателя и философа Гаспара Кёнига – динамичный и едкий роман об утраченных иллюзиях и экологическом кризисе.
Содержит нецензурную лексику.
В тексте упоминаются социальные сети Facebook и/или Instagram (организации, запрещённые на территории РФ).
Meta Platforms Inc. признана экстремистской организацией на территории РФ.

Гаспар Кёниг
Гумус

Gaspard Koenig. Humus
© Editions de l'Observatoire / Humensis, 2023
© Gaspard Koenig, 2023
© Оксана Гилюк, перевод, 2025
© ООО «Издательство „Эксмо“», 2025
Individuum ®

I
«Начнем с того, что дождевой (или земляной) червь – не самое приятное название; оно довольно оскорбительно. Лучше использовать более уважительный термин „люмбрицида“. Итак, семейство Lumbricidae, вид Lombricus terrestris. Их совокупная масса превышает – и намного! – суммарную зоомассу суши. Иначе говоря, если поместить на весы всех особей данного вида, они перевесят людей, слонов и муравьев вместе взятых. В одном гектаре земли насчитывается от одной до трех тонн люмбрицид, по крайней мере в тех почвах, куда человек еще не успел запустить свои грязные лапы».
Это короткое видео профессора Марселя Комба, циркулирующее в интернете, и сподвигло Артура посетить его лекцию. Но войдя в огромную, почти пустую, пахнущую новостроем аудиторию – стены из переработанной древесины призваны были создать атмосферу «природного уголка», но в действительности только подчеркивали стеклянно-стальную архитектуру соседних зданий – и окинув взглядом студентов, рассевшихся по углам и не обращающих на него никакого внимания, Артур почувствовал себя неуютно. Совсем не так представлял он себе изучение агрономии.
Решение перенести корпуса АгроПариТех – института агрономии, агротехнологий и окружающей среды – в окрестности забетонированного и малообжитого плато Сакле до сих пор вызывало у него недоумение. Предыдущие выпускники имели возможность весь первый курс провести в замке Гриньон, среди полей и лесов площадью в триста гектаров. Несколько поколений студентов учились там доить овец и предаваться греху на лоне природы. Артуру же приходилось по двадцать раз на дню прикладывать карту доступа к пропускным терминалам и плутать в лабиринте безликих коридоров, где менялись только номера на дверях. За полгода обучения он видел так мало природы! Кругом раздавался лишь шум бульдозеров, грызущих землю. Комнаты в общежитии напоминали учебные классы, а те, в свою очередь, смахивали на раздевалки в спортзале. Конечно, в этом студенческом городке, где все под рукой, можно неплохо сэкономить время, но на кой черт? Чтобы без передышки горбатиться над «улучшением формулы», а вечерами врубать порно? И разве кому-то охота устраивать вечеринки в этой стерильной студенческой столовке или в этом аквариумоподобном зале отдыха, торчащем в самом центре?
С первых же дней здесь Артур маялся, как в тюрьме. Когда-то один из самых плодородных районов Франции, плато Сакле превратилось в технопустыню, гигантский торговый центр, где на вывесках красовались названия самых престижных вузов: «Политехническая школа», «Школа телекоммуникаций», «Высшая нормальная школа»… Предполагалось, что тут будут собраны лучшие умы Франции – и студенты, и преподаватели. Но что происходит с человеком, который круглые сутки заперт в этом безнадежно геометрическом пространстве, вынужден наматывать километры по освещенным неоновыми огнями коридорам или бродить в лесу из строительных кранов? Он становится бездушным роботом, готовым к созданию мира роботов, совокупляясь с другими роботами. Неужели это и есть цель, поставленная перед будущими выпускниками АгроПариТех? Необходимо только выучить нужные термины о возобновляемом сельском хозяйстве – и можно с чистой совестью уничтожать традиционное фермерство, штампуя агропромышленные холдинги на солнечных батареях?
Несколько флористических элементов, добавленных, вероятно, в припадке сожаления, представляли собой самую извращенную часть проекта по благоустройству университетского городка в Сакле. Сойдя с пригородного поезда (ветка «Б») и поднявшись по бесконечной лестнице, студенты неожиданно попадали в небольшой лес, затем – в заросли тростника, после чего оказывались перед мощеными дорожками и подстриженными газонами. Тщательно спланированная канава на территории кампуса позволяла полюбоваться несколькими квадратными метрами живой природы. В воде плавали лютики, а на посыпанном галькой бережку там и сям виднелись пучки косматой травы и метелки камыша светло-табачного цвета. Идеальное место для прогулок в эпоху антропоцена.
Как бы то ни было, Артур поклялся себе, что это лишь временная ссылка. Получив диплом, который требует от него общество, он выйдет на свободу. И когда его спрашивали, чем он планирует заняться после учебы, он отвечал: «Возделывать свой сад». Это было туманно, но честно.
Все еще колеблясь, Артур замер у входа в аудиторию. Он, наверное, развернулся бы и ушел, если бы не заметил этого парня со светлыми кудрявыми волосами и отчетливо выступающими скулами. От него веяло здоровьем и спокойной уверенностью: серая футболка, обрисовывающая худощавую фигуру, ноутбук, предусмотрительно лежащий на выдвижном столике, невозмутимое лицо, с которым тот ждал развития событий, не ерзая и не копаясь в телефоне. Он казался не таким, как все, отличался от своих суетливых товарищей. Артур подошел ближе и откинул сиденье соседнего кресла. Парень подвинул свой компьютер, освобождая место, и приветливо протянул Артуру руку – как старому знакомому. Такую непосредственность редко встретишь даже среди студентов. Особенно среди студентов!
– Привет! Я Кевин. С ударением на «и».
«Забавно, – подумал Артур, – он совсем не похож на Кевина, тем более на Кевина с ударением на „и“». Тотчас упрекнув себя за эту глупую мысль, он представился в ответ. Кевин молча улыбнулся. Оба открыли ноутбуки. Лекция вот-вот начнется. Тема: «Передовые тенденции и проблемы современной вермикологии». Вермикология – наука о дождевых червях. И не так уж много народу набралось на этот факультатив.
– Наверное, зря я пришел, – пробормотал Артур, внезапно почувствовав угрызения совести. – Мне завтра реферат сдавать.
– Да брось ты, – ответил Кевин. – Черви такие классные!
– Классные? Почему? Потому что их можно разрезать на две половинки, каждая из которых выживет?
– Нет, это глупости. Они погибнут.
– Тогда почему же они классные?
– Да хотя бы потому, что они – гермафродиты. Это не слишком распространено среди животных. Меня это с детства восхищало. Самец и самка одновременно!
– Ну, если на то пошло, улитки тоже гермафродиты, – протянул Артур, вставая, чтобы уйти.
Поздно! Марсель Комб, «ученый с мировым именем», как значилось в объявлении о лекции, явился перед публикой. Артур вернулся на место. В конце концов, почему бы и нет? Профессор успел заинтриговать его. Артур представлял себе сутулого очкарика с нездоровым цветом лица. А увидел старого светского льва лет восьмидесяти, напоминающего скорее бывшего боксера – широкоплечего, с ясными глазами и пышной шевелюрой. Одет профессор был с иголочки: элегантный темный костюм и галстук в горошек, скрепленный серебряной булавкой. У дождевых червей имелся свой Жан Габен!
Марсель Комб наслаждался произведенным эффектом. Окинув малочисленную публику недобрым взглядом, он задумчиво уставился на ультрасовременный тактильный экран, встроенный в столешницу преподавательской кафедры из цельной древесины.
– Ну и ну, да вы везунчики, – произнес он хрипловатым голосом.
По рядам прокатился шепот. Студенты элитных высших школ в глубине души любят, когда им напоминают об их привилегированном положении.
– Сколько же червей потребовалось уничтожить, чтобы построить этот ваш кампус?
Молчание. Артур вспомнил эпизод из фильма «Семь лет в Тибете», где буддийские монахи из Лхасы руками собирали дождевых червей, прежде чем залить фундамент. Западные архитекторы не отличались подобной щепетильностью. Краем глаза Артур наблюдал за реакцией Кевина: тот сидел прямо, пальцы приготовились застучать по клавиатуре при первом же достойном внимания факте.
– Давайте знакомиться. О своих дипломах скажу кратко: дальше аттестата об окончании школы я не пошел. Начинал садовником. Учился без отрыва от работы. Потом руководил научными проектами в сельхозе, который, если я правильно понимаю, собирается переехать сюда, в соседнее здание. Сотрудники получат очень хорошие лаборатории и станут проводить еще меньше времени в поле. Таким образом, они беспрепятственно смогут продолжать нести ахинею.
Стоп, тут что-то не сходится. «Сельхоз», то есть НИИ сельского хозяйства, – это все-таки серьезная организация. Артур задумался: кто же такой профессор Комб – подлинный научный гений или обычный чокнутый конспиролог? Кевин продолжал пялиться в монитор, где на чистой странице мигал курсор.

«Как вы знаете, люмбрициды являются важнейшей частью почвенной биоты. За счет непрерывного пищеварения, позволяющего им ежедневно пропускать через себя эквивалент собственного веса, они расщепляют органические вещества, превращая их в легкоусвояемую и обогащенную биогенными элементами пищу для растений. Подсчитано, что ежегодно дождевые черви перерабатывают триста тонн органики на гектар. Да, вы не ослышались, триста тонн! Фактически земля, по которой мы ходим и которая дает нам пищу, в значительной степени состоит из копролитов, то есть какашек люмбрицид. Именно поэтому великий Чарльз Дарвин считал дождевых червей ключевыми участниками процесса эволюции. Без них все бы рухнуло».
– Ах, точно, Дарвин, – пробормотал Артур.
В памяти всплыли обрывки прочитанного жизнеописания.
– Это его последняя книга, – авторитетно объяснил Артур соседу. – Он много лет изучал дождевых червей в собственном саду.
Кевин кивнул.
«…двести семьдесят тонн с гектара в год!» – воскликнул профессор.
Артур потерял нить повествования. Машинально он записал число.

«Дарвин ограничился подсчетом сухой массы экскрементов, откладываемых люмбрицидами на поверхность земли. Я же – первый, кто вычислил общую массу копролитов, в том числе и под землей. Первый после Дарвина!»
Артур и Кевин обменялись насмешливыми взглядами.

«…так что, надеюсь, впредь вы будете более обходительны с дождевыми червями».
Профессор Комб сыпал цифрами, ссылками и красноречивыми формулами, вероятно, достаточными для того, чтобы вогнать в ступор толпу обывателей. Но его студенческая аудитория оставалась безучастной. Будущие агроинженеры давно привыкли выслушивать специалистов, рассказывающих о первостепенном значении их научной отрасли (и о царящей по отношению к ней несправедливости), а затем выдвигающих аргументы в пользу более щедрого финансирования.
Тогда Марсель Комб раскрыл свою козырную карту: размножение дождевых червей.
«Нравы люмбрицид чрезвычайно любопытны. В отличие от своих морских предков, черви, обитающие в земле, – гермафродиты. У каждой особи есть как женские, так и мужские половые органы (иногда напоминающие крошечный пенис)».
Кевин одарил Артура торжествующей улыбкой.

«Спаривание двух особей происходит в позе „шестьдесят девять“. Оно может длиться часами, что существенно меняет наши представления о том, что такое настоящий сексуальный подвиг».
Лишь пара сдавленных смешков. Шутки Марселя Комба явно не соответствовали уровню студентов АгроПариТех. Артур желал лишь одного – не закончить свои дни подобным образом. В роли старого ученого пошляка.

«Два партнера обмениваются спермой, не смешивая ее. Их женские репродуктивные органы тем временем формируют яйцеклетки, которые вместе с семенной жидкостью упаковываются в коконы. Те, в свою очередь, откладываются в землю, то есть за пределы родительского тела, где и происходит оплодотворение. Некоторое время спустя зародыши разовьются в маленьких червячков, которые подрастут и покинут свой кокон, как это делали миллиарды миллиардов люмбрицид на протяжении более двухсот миллионов лет, исправно исполняя свою благородную миссию по гумусообразованию, за что мы до сих пор так и не сказали им спасибо».
Концовка получилась милой. Но Марселю Комбу непременно нужно было все испортить:

«По сути, размножение дождевых червей – это однополый секс между мальчиками с последующим ЭКО между девочками».
Слушатели наконец-то проснулись.
– Да кем он себя возомнил, этот старый хрыч? – воскликнул Артур, поворачиваясь к Кевину, который смеялся от души.
Несколько студентов поднялись с мест в знак протеста. Они открыто заявили, что на подобные темы шутить не следует. Тем более в такой форме.
«Не подумайте, пожалуйста, что я осуждаю…» – неуклюже оправдывался профессор. Его обычными слушателями были пожилые фермеры, которые с удовольствием внимали его «неполиткорректным», как он сам с гордостью выражался, выпадам.
Никто и не предполагал, что лекция о дождевых червях вызовет такую бурную реакцию. Но поскольку студенты АгроПариТех хорошо воспитаны, многие из них ограничились лишь яростными сторис в соцсетях. Некоторые покинули аудиторию, пригрозив Марселю Комбу жестокой расправой. Артур подумывал последовать за ними. Однако взглянув на Кевина, невозмутимо ожидавшего дальнейшего развития событий, изменил свое намерение.
– Тебя это не шокирует? – на всякий случай поинтересовался он у соседа.
– Нет, скорее забавляет.
Профессор смущенно провел рукой по седой голове. Морщинистые руки с пигментными пятнами выдают возраст тех, кто выглядит моложе своих лет. Следы старости, незаметные в других местах, проступают на руках. Провалившийся спектакль Жана Габена никого не порадовал.
Марсель Комб вздохнул. «Сейчас я поделюсь с вами результатами моих исследований последних пятидесяти лет», – продолжил он, цепляясь за то, что еще могло обеспечить ему почетное место в этом мире, который он давно перестал понимать. Полсотни лет он провел в полях и лабораториях, ощупывая, наблюдая, измеряя и препарируя дождевых червей. Полсотни лет публиковал научные статьи, которые читала лишь горстка малоизвестных вермикологов. Полсотни лет терпел насмешки и испытывал смущение всякий раз, когда кто-то спрашивал его, кем он работает.
Артур пришел в восторг от этой речи, произнесенной с холодной строгостью и подкрепленной цифрами и схемами. Ему открылась целая подземная вселенная. Бескрайние пространства, завораживающие философов, оказывается, находятся не в небесной выси, а у нас под ногами. Дождевые черви превращают землю в лабиринт переходов, тоннелей, лазеек и тайников. Под каждым квадратным метром земли скрывается пять метров галерей – целая система, по своей сложности превосходящая ту, что была найдена под пирамидами в Гизе. Именно благодаря этой созданной дождевыми червями инфраструктуре из недр земли поднимаются необходимые для жизни питательные вещества, а почва лучше впитывает и задерживает влагу. Иначе плодородный слой, из которого растения получают питание и воду, разрушается.
Дождевые черви – это незрячие фараоны. Сами себе хозяева, они живут неторопливо и подчиняются лишь собственным биоритмам. Спасаясь от губительного ультрафиолета, они задумчиво перемещаются по своему родному подземелью, сжимаясь и растягиваясь, словно меха гармоники. Им не грозит удушье, ведь они дышат всей поверхностью тела. Дабы ни в чем не испытывать недостатка, они складируют собственные экскременты и повторно переваривают их после ферментации. Зимой дождевые черви уходят в глубокие слои почвы и впадают в спячку, а в летнюю засуху прячутся в специально вырытых прохладных камерах, сплетаясь в общий клубок с товарищами. Прожив несколько лет, они умирают и предстают перед Осирисом, взвешивающим сердца. Тут они получают главный приз, ведь сердец у них пять.
Конечно, люмбрициды бывают разные. Всего их насчитывается более пяти тысяч видов. Профессор Комб досконально изучил их. Он скрупулезно реконструировал их палеобиогеографическую судьбу – в полном соответствии с движением литосферных плит. Он побывал во всех уголках мира, чтобы потрогать их. Он провел бесчисленное множество экспериментов. Кевин стучал по клавиатуре, не поднимая головы. Артуру же особенно понравилось то научное смирение, которое проглядывало сквозь напускную браваду старого ученого. Марсель Комб не уставал повторять, что вермикология и в целом почвоведение находятся в зачаточном состоянии.

«На сегодняшний день никто не может детально описать протекающие в почве процессы. Поместив горсть земли под микроскоп, можно увидеть невероятно многообразные формы жизни. Ни один миллиграмм земли не похож на другие. Бактерии, дрожжи, разлагающиеся органические вещества, минеральные частицы – словом, миллионы самых разных компонентов, многие из которых до сих абсолютно не изучены. Тем не менее эта штука работает! Почва непрерывно поглощает кислород и выделяет углекислый газ. Но каким образом? Благодаря какому такому биофизикохимическому чуду? Никто толком не знает».
Марсель Комб показался Артуру настоящим ученым, обладающим проницательным умом и скромностью. Не чета нынешним полуграмотным всезнайкам, каждый из которых претендует на роль спасителя мира. Очевидно, регулярные занятия вермикологией – наукой, игнорируемой широкой публикой и презираемой другими исследователями, – развивают смирение.
После весьма узкоспециальной лекции, длящейся более полутора часов, студенты АгроПариТех забыли о неосторожной шутке профессора. Но их внимание заметно ослабло. Оглядевшись по сторонам, Артур заметил, что большинство компьютеров открыто на страницах социальных сетей. Сам он принялся просматривать электронную почту.
Вновь оживить атмосферу сумела пространная заключительная речь Марселя Комба, в которой он со свойственными старому актеру театральными интонациями поведал о текущей экологической катастрофе. Глубокая вспашка и применение пестицидов привели к сокращению популяции дождевых червей, масса которых отныне не превышает нескольких десятков килограммов на гектар посевной площади. В результате плодородная когда-то земля твердеет и высыхает, превращаясь в безжизненный гигантский полигон, куда безостановочно сбрасываются удобрения, позволяющие получить безвкусную продукцию товарного вида. За эрозией почвы и загрязнением грунтовых вод последует стремительная деградация всей экосистемы. Цитируя профессора Комба: «технонаука отвернулась от науки»; агропромышленный продуктивизм[1 - Экономическая концепция, обосновывающая необходимость постоянного увеличения производства. – Здесь и далее прим. переводчика.] погубил естественное плодородие почв, и за несколько десятилетий человеку удалось разрушить хрупкое равновесие, созданное в течение миллионов лет. «Без дождевых червей, – подытожил Марсель Комб, – нет земли». Недаром астрофизик Хьюберт Ривз утверждал, что исчезновение дождевого червя заслуживает не меньшего беспокойства, чем таяние ледников. Артур почувствовал себя подавленным. Вся эта информация лишь усиливала свойственную ему экотревожность.
И все же, по мнению Марселя Комба, который не любил разочаровывать публику, дождевой червь может стать главным союзником человека. Прежде всего, люмбрицид можно заново заселить в почву методом инокуляции, еще сто лет назад предложенным новозеландским фермером Эшмором. Более того, их можно разводить в домашних условиях. Тут профессор Комб принялся расхваливать вермикомпостирование, то есть переработку органических отходов с участием дождевых червей. «Вермикомпостер представляет собой замкнутую экосистему в вашем доме. Вы кормите червей пищевыми отходами, картофельными очистками или даже бумагой, а на выходе получаете вермикомпост (то есть биогумус), органоминеральный материал без запаха, готовый к использованию для удобрения растений – как комнатных, так и садовых. Сегодня выпускают очень элегантные компактные вермикомпостеры, которые можно поставить на кухне. Они состоят из нескольких вложенных друг в друга ящиков. В верхний вы помещаете отходы, а снизу извлекаете биогумус в твердом или жидком виде».
– Представь себе такую штуку в нашей общаге, – прошептал Артур.
– И какой-нибудь дебил стопудово разворотит ее ко всем чертям, – подхватил Кевин. – Тысячи розовых червячков расползутся повсюду, завхоз будет в восторге.
Артур невольно рассмеялся, заслужив укоризненный взгляд Марселя Комба.
«Вам будет не до смеха, – заявил профессор, – когда вы откроете для себя промышленный потенциал вермикомпостирования».
Это был звездный час. Звездный час Марселя Комба и его дождевых червей, избавляющих от гибели эту грешную землю.

«Мы можем построить настоящие вермизаводы, где помещенные в гигантские боксы люмбрициды будут работать для всеобщего блага. Вермикомпостирование, вермифильтрация, вермисортировка мусора – благодаря дождевым червям возможно все. Я проводил эксперименты. Их результаты очевидны. Для решения большинства наших проблем, будь то удобрение почвы, переработка городского мусора, утилизация навоза, очистка бытовых и промышленных сточных вод, нам необходимо потратить в тысячу, в миллион раз меньшую сумму, чем те, которые расходуются сегодня на создание всякой цифровой чепухи. Мне жаль лишь одного: я не увижу этого при жизни. Но я успею помочь червям, которые помогут вам!»
Артур услышал несколько смешков. Марсель Комб выпрямился и отрешенно смотрел вдаль, поверх голов студентов, занятых почесыванием носов, лайками, свайпами и перепостами. В полном одиночестве стоял он на своей сцене. Он понимал, что никто не верит ему и что его слова звучат слишком хорошо, чтобы быть правдой.
«Что такое человек? – воскликнул профессор, которого уже ничто не могло остановить. – Латинское слово Homo этимологически родственно слову humus. Поэтому именно гумус спасет нас, хомо сапиенсов!»
Последняя фраза удостоилась жидких аплодисментов скучающей публики. Артур энергично захлопал. Кевин тоже. Их рукоплескания, возможно, немного утешили патриарха вермикологии.
«На вопросы не отвечаю», – надменно сообщил Марсель Комб, собирая бумаги.
* * *
Покидая аудиторию, Артур и Кевин разговорились. Оба горели энтузиазмом, и каждый заражал им другого. Если бы не их случайное знакомство, конференция профессора Комба, вероятно, растворилась бы в потоке ежедневных лекций. Но дождевые черви положили начало настоящей дружбе.
Отныне долгие вечера в кампусе Сакле посвящались изучению дождевых червей. Были просмотрены немногочисленные профильные блоги, прочитаны труды Марселя Комба, проштудированы всевозможные специализированные издания. Информации оказалось негусто. Артур провел дополнительное историко-литературное исследование, но тут и поживиться было практически нечем. Кроме мудрой Клеопатры, прекрасно понимавшей значение дождевых червей для плодородной долины Нила и объявившей их священными, прочие властители мира предпочитали им орлов, львов, пчел или саламандр. Писателей и прочих книжных червей их дождевые коллеги интересовали еще меньше. Виктор Гюго, посвятивший целое произведение страданиям «червяка, в звезду влюбленного»[2 - Цитата из драмы Виктора Гюго «Рюи Блаз», пер. с фр. Т. Щепкиной-Куперник.], едва ли создал лестный литературный образ. Его герой, лакей, сравнивал себя с червем, а свою возлюбленную, королеву Испании, – со звездой. Нужно быть поистине романтиком, чтобы предпочесть далекое и неодушевленное светило источнику жизни.
Артур и Кевин испытывали редкое чувство, будто они стоят на пороге открытия крайне мало изученного мира. Быстро став единомышленниками, поддерживающими научный пыл друг друга, они торжественно поклялись никогда не оставлять дождевых червей и посвятить им всю свою профессиональную деятельность.
По вечерам у них вошло в привычку вместе сбегать с унылых посиделок в Доме агроинженеров и пить пиво на террасе, устроенной на крыше главного здания. Миновав скудные урбанистические огороды и прислонившись к парапету, они созерцали остатки леса, примыкающие к старому бенедиктинскому аббатству, чудом уцелевшему в ходе застройки департамента Эсон. Темную массу деревьев пересекала эстакада будущего метро; вдали виднелось зыбкое марево городских огней. Обреченная на смерть природа располагала к философствованию. Однако Кевин и Артур не стремились изменить мир, как хотели того предыдущие поколения. Они лишь наблюдали за его разрушением и пытались найти свое место в надвигающейся катастрофе.
Артур разглагольствовал о вреде богатства с фальшивым отчаянием двадцатилетнего юнца, которому нравится ни во что не верить, поскольку пока еще он верит в себя. Единственный ребенок в семье, привыкший к внутренним монологам, он наконец-то обрел слушателя. Окутанный ночной тьмой, с лицом, освещенным встроенными в пол спотами, Артур критиковал непрерывный рост производства, осуждал бесконечное приумножение потребностей и выступал за умеренность во всем. Описывая современную действительность, он обращался к данным Жан-Марка Янковичи – инженера-эколога, также известного под прозвищем Янко и боготворимого серьезно настроенной молодежью, пытающейся осознать масштабы бедствия, завещанного ей родителями. Воображая будущее, Артур ссылался на Эпиктета, Руссо и Элизе Реклю[3 - Французский мыслитель XIX века, анархист, автор многотомного произведения «Земля и люди».]. Он не был педантом: классические авторы были частью его повседневной жизни; он цитировал их, как цитируют слова пьяного друга, не зная, стоит ли принимать их всерьез.
Артур также зачитывался книгами Генри Дэвида Торо[4 - Американский мыслитель XIX века, известный книгой «Уолден, или Жизнь в лесу» и эссе «Гражданское неповиновение».]. Несколько лет тот прожил отшельником на берегу Уолденского пруда в штате Массачусетс, доведя аскезу до своего логического завершения. Торо тратил время на то, чтобы избавляться от вещей, а не накапливать их, не употреблял стимуляторов (в том числе и кофе, который портил ему утро) и даже отказался от подаренного ему коврика (земля ведь не грязная!). В его доме было три стула – один для одиночества, второй для дружбы, третий для общества. Трудясь на своем крошечном огороде, он, сам того не ведая, открыл технику прямого посева без предварительной вспашки. Кто такой Торо – либертарианец или анархист, поэт или философ, – Артуру было фиолетово. Торо олицетворял для него идеал свободного человека.
От отца-юриста Артур унаследовал ораторские способности, умение отвечать на риторические вопросы, а также некоторое недоверие к политике, заставляющее его сторониться любых разновидностей гражданского активизма. Предполагалось, что этот выпускник известного парижского лицея (имени Генриха IV!) в дальнейшем станет изучать гуманитарные науки – сначала на подготовительных курсах, затем в Высшей нормальной школе, – что, безусловно, отвечало его склонности к чтению давно умерших авторов, чьи амбиции уже никого не волновали, но чьи мысли еще не потеряли актуальности. Но Артур не пожелал идти проторенной дорожкой и, отчасти рисуясь и строя из себя уникальную личность, решил учиться на специалиста в агропромышленной сфере. Студенты-философы и прочие интеллектуалы не внушали ему уважения: вещают о всеобщем упадке, а сами неспособны самостоятельно посадить лук-порей. Панургово стадо псевдобунтарей, способных истоптать его личные убеждения, пугало его. А главное, Артур не мог представить себя зарабатывающим на жизнь продажей результатов своих размышлений. Он не хотел становиться ни профессиональным пророком, ни исступленным инженером человеческих душ. И раз уж философия, на протяжении долгих веков толковавшая мир, теперь взяла на себя труд его преобразовывать, значит, пора засучить рукава.
Таким образом, на подготовительных курсах Артур выбрал естественные науки, а после без труда поступил в АгроПариТех. Там, во всяком случае, он имел возможность оставаться хозяином собственных идей, не превращая их в воинствующее вероучение или в карьерный план. Подобно отцу философии Фалесу Милетскому, гордившемуся своими оливковыми деревьями, или Монтеню, восхищавшемуся выращенными им дынями, Артур любил заканчивать рабочий день с землей под ногтями. Пусть все его усилия в конце концов окажутся напрасными, пусть значительная часть биологических видов исчезнет в ходе шестого вымирания – он будет делать что до?лжно, причем на передовой, а не отсиживаясь в библиотеках и на конференциях.
Кевин, чья неразговорчивость не уступала многоречивости Артура, слушал последнего с любопытством ребенка, наблюдающего за бьющейся об стекло мухой. Восхищаясь начитанностью и эрудицией товарища, он не вполне понимал целесообразность подобных рассуждений. Кевин со всем соглашался и не стремился выискивать противоречия. Прикинув, до чего утомительным может быть это постоянно испытываемое негодование, он предложил другу самое ценное, что имел, – надежное, верное и ободряющее присутствие. Он впитывал слова Артура, как хорошая почва впитывает воду.
В жизни Кевина также ничто не предвещало (хотя и по другим причинам) поступления в АгроПариТех. Его родители были обычными сельскими тружениками: мать работала по контракту на ферме, где фасовала ферментированные продукты из овечьего молока; отец нанимался трактористом в кооперативы и получал зарплату в соответствии с сезоном и нуждами предприятия. Они арендовали простой блочный домишко в захолустном городке Лимузена[5 - Малонаселенный исторический регион центральной Франции, известный своими животноводческими фермами.] и, несмотря на прожитые в этом регионе годы, до сих пор чувствовали себя там словно проездом – как и в жизни в целом. В их роду насчитывалось несколько поколений простых трудяг, которых в поисках заработка кидало по всей стране. Эти люди не раз собирали свои нехитрые пожитки и знали, что в случае чего снова двинутся с места – туда, где не хватает рабочих рук. В общем, им не о чем было беспокоиться. Это была семья без истории, без традиций, без амбиций и без претензий. С ними никогда не случалось ничего примечательного, они и не жаловались. Казалось, единственным подарком судьбы был для них этот ребенок – спокойный, старательный мальчик редкой античной красоты. Родители боялись лишний раз прикоснуться к Кевину и мало занимались его воспитанием из страха испортить этот чудесный побег, который только и ждал, чтобы взрасти самостоятельно.
Кевину без особых хлопот удавалось все, что он делал. После девятого класса он пошел в сельскохозяйственный лицей, следуя обычному для большинства местных подростков маршруту. И, поскольку Кевин хорошо учился, его взяли в профильный класс с естественнонаучным уклоном. Далее (поскольку и там он хорошо учился) его отправили не в техникум, а в Технологический институт – в Лиможе. После второго курса (поскольку Кевин хорошо учился) один из преподавателей посоветовал ему подать документы в АгроПариТех, где существовала квота в размере пятнадцати мест для детей из малообеспеченных семей. И (поскольку Кевин хорошо учился) его приняли. Так, сам того не желая, он оказался в рядах будущей национальной элиты. Особенно не заморачиваясь на этот счет, он наслаждался новым социальным окружением. Отчасти следуя родительскому сценарию, Кевин просто плыл по течению, но делал это таким образом, что в глазах других выглядел целеустремленным.
Единственным разочарованием для него стала невозможность поселиться в Париже, знакомства с которым он с нетерпением ждал: узнав, что АгроПариТех переезжает в пригород, Кевин чуть не отказался от поступления. Но, так как процесс уже был запущен и все поздравляли его, он не решился обмануть надежды родных и друзей. В любом случае значительная часть обучения будет проходить в полевых условиях: на предприятиях, в лабораториях и на фермах. Да и от предложенной стипендии не хотелось отказываться – для Кевина это было целое состояние.
Он отличался природной неприхотливостью, и, если Артур в своих дорогих минималистичных кроссовках мучительно искал достойный компромисс между аскетизмом и комфортом, Кевин действительно нуждался в малом. Две пары джинсов, ноутбук, студенческая столовая – большего ему и не требовалось. Его более чем устраивала жизнь, которую кто-то посчитал бы верхом бытовой неустроенности.
Артур ценил в Кевине мудрость, благодаря которой тот, не прибегая к помощи книг и размышлений, интуитивно отличал порок от добродетели. Однако к восхищению примешивалась горечь. В чем смысл всей проделанной Артуром внутренней работы, наполненной страданиями и духовными откровениями, если аналогичный результат можно получить малой кровью, не прилагая явных усилий?
Частенько их беседы на террасе заканчивались в одиннадцать вечера – с наступлением комендантского часа. Перед тем как запереть двери, охрана обходила этажи, проверяя, все ли ушли. Поначалу друзья послушно покидали здание. Но однажды осмелели и, спрятавшись в укромном уголке, остались. Ночь была ясной и теплой. В запасе имелись несколько банок пива и множество тем для разговора. По очереди они мочились прямо через перила крыши, а в районе часа ночи стали пробираться к выходу по пустым коридорам, заглядывая в набитые образцами, пробами и пробирками кабинеты и перепрыгивая через отключенные от питания турникеты, как это делают безбилетники в метро. В череде закрытых на ключ стеклянных дверей в конце концов нашлась та, которая выпустила их наружу.
Оставалось пройти через главные ворота кампуса. Миновав свежепосаженные кустарники, Артур и Кевин оказались у знаменитой канавы, чья форма имитировала природную. Самое время сделать то, о чем мечтает каждый студент с наступлением жарких дней. Усевшись на берегу, друзья сняли обувь и опустили ступни в воду. Артур бормотал какую-то ерунду о Башляре и поэтике воды, а Кевин задремал. Прохладная вода мягко возвращала их к действительности. В небе, еще мало замусоренном искусственным освещением, виднелось несколько звезд. Со стороны строящихся энерголабораторий слышалось даже уханье совы. Артур задумчиво шевелил пальцами ног.
– Вперед! – неожиданно воскликнул Кевин, выйдя из оцепенения.
Он стянул с себя футболку, а затем и вовсе разделся догола, демонстрируя то отсутствие стыдливости, которое встречается в мужских раздевалках спортзалов. Артур отвернулся, немного смутившись, но все же последовал примеру Кевина. Архитекторы позаботились о том, чтобы канава была достаточно широкой, так что им двоим было где развернуться.
– Лучшее место в Сакле, – заметил Артур.
Их ноги погрузились в ил до середины икр. Странное чувство: будто тебя затягивает на дно, в глубины вязкой, живущей своей жизнью земли, способной в одно мгновение поглотить все что угодно. От берегов исходил резкий запах, словно растения потели. В воздухе, не обращая внимания на двух незваных гостей, носились стрекозы. Артур рассеянно зачерпывал воду и пропускал ее сквозь пальцы, наблюдая за отливающими зеленоватым золотом каплями. Пусть в небольшом масштабе, но природа здесь обретала свободу.
Внезапно Кевин заметил мерцание фонарика. Давясь от смеха, ребята выскочили из воды, натянули одежду на мокрое тело и, пригнув головы, растянулись на гальке.
– Это охранник, – прошептал Кевин.
– Помнишь сцену с военнопленными из «Великого побега»?
– Гребем отсюда!
Кевин рванул в сторону студенческого зала отдыха. Артур последовал за ним. Они едва успели спрятаться от рыскающего повсюду электрического луча. Выждав, пока охранник отойдет к зданию «Д», друзья бросились к главным воротам высотой не меньше двух метров.
– Давай подсажу, – предложил Кевин, сцепив ладони в замок.
– А ты?
– Разберемся.
Артур неуклюже ухватился за прутья и попытался подтянуться, но мокрые пальцы соскользнули. Не оставалось ничего другого, как выпустить решетку из рук. Кевин успел подхватить громко орущего товарища, и оба оказались на земле.
– Ты как? – спросил Кевин, поднимаясь на ноги и помогая подняться Артуру.
– Нормально. Но мы попались.
Луч фонарика настиг беглецов. В его ярком свете кожа Кевина выглядела особенно бледной. С криками к ним подбежал охранник. Последовали долгие препирательства, в результате которых нарушителям внутреннего порядка удалось добиться открытия главных ворот, но пришлось торжественно пообещать впредь не совершать подобных действий. Обещание, естественно, вскорости было нарушено. Друзья продолжали гулять по ночам. Это они посадили коноплю на опытных делянках АгроПариТех. Это они отправились в Париж, чтобы спустить шины у смердящих внедорожников, загромождающих узкие столичные улицы: экофлешмоб вызвал шумиху в прессе и привлек множество подражателей. Постепенно Кевин и Артур стали неразлучны. Никто не воспринимал их по отдельности. И на вечеринки, и на экзамены друзья приходили вместе.
Время от времени между ними возникала женская тень. Девушки слетались на Кевина, как пчелы на мед. Пока Артур, типичный затравленный самец поколения снежинок, стыдясь своих желаний, выстраивал головоломные (и не слишком успешные) стратегии соблазнения, пытаясь ухаживать не приставая, настаивать не домогаясь, прикасаться не набрасываясь и наслаждаться не доминируя, Кевину стоило лишь сесть за стол в кафетерии, чтобы оказаться в окружении толпы обожательниц. Его приветливая умиротворенность и явная нехватка воображения воспринимались как признаки незаурядной личности. Похоже, в компании Кевина студентки напрочь забывали технику безопасности и строгие наказы MeToo и вновь становились очаровательными, легкомысленно щебечущими и наивными барышнями. Ровесники Кевина в Лиможе в этом возрасте уже зачастую заводили серьезные отношения, а некоторые даже стали родителями, здесь же никто не спешил тревожиться о будущем и прощаться с беззаботной молодостью. Кевину оставалось только выбирать – почти исчезнувшая мужская привилегия, которой он пользовался, не теряя чувства меры, но тем не менее временами лишая Артура вечеров, посвященных дружеским беседам. Артур немного завидовал, не зная толком, кому именно: то ли Кевину с его бесконечными любовными интрижками, то ли девушкам, на которых тот его променял.
* * *
Вскоре Артуру представилась возможность увидеть Кевина в действии. Оба получили (от друзей друзей) одно из тех приглашений, по которым собираются вместе счастливчики из престижных парижских вузов. Никаких рассылок в фейсбуке[6 - Социальные сети Facebook и Instagram принадлежат корпорации Meta, которая запрещена и признана экстремистской организацией в РФ. – Прим. ред.] или телеграме: сарафанное радио остается лучшим способом, предложенным эволюцией для обеспечения эндогамии элит.
«У Анны, улица Гей-Люссака»: Артур прекрасно знал этот адрес. Родительская квартира, превращенная в место встречи благовоспитанных неформалов. Плейлист с забористой, но не слишком громко звучащей музыкой (уважайте соседей!); косяки и бланты, но – пожалуйста, пользуйтесь пепельницей. Артур неохотно согласился на эту долгую поездку (туда-то можно на поезде, а вот обратно придется возвращаться ночным автобусом). Кевин же, напротив, был полон воодушевления, тем более что, согласно гугл-картам, улица Гей-Люссака находилась совсем рядом со старым зданием АгроПариТех. Кевину хотелось получить свою порцию Латинского квартала. Идеальная возможность, которую нельзя упустить. Артур выступит в качестве проводника.
Дверь открыла Анна – брюнетка с пышным телом и круглым симпатичным личиком, которое она всячески пыталась изуродовать. На девушке было столько пирсинга, насколько ей хватило воображения; во вьющихся волосах красовалась бандана с анархистской буквой «А». Анна приветствовала прибывших довольной улыбкой. Уже через три фразы Артур понял, с кем имеет дело. Смазливая второкурсница Института политисследований, готовая на все, чтобы найти неприятности на свою задницу, и исповедующая антикапитализм, прямо пропорциональный высоте потолков в квартире родителей. «Кевину понравится», – подумал Артур.
Гости пили, делали вид, что танцуют, или сидели, развалившись в глубинах гигантского велюрового дивана, как нельзя лучше подходящего для бессмысленных и бесконечных дискуссий. В этой студенческой среде, которую никак нельзя было назвать беззаботной (ведь каждый пристально следил за карьерными перспективами другого), агроинженеры занимали особое положение. Они проходили столь же безжалостный отбор, как и все присутствующие, и никто не оспаривал их интеллектуальный капитал. Но в то время как другие набирались общей некомпетентности, которая в будущем позволит им уверенно претендовать на любые крупные должности, агросы возились в земле, были обречены корпеть над формулой сухого молока или расчетами урожайности кукурузы. Они принадлежали к низшей касте инженеров, стояли на низших ступенях административной лестницы. Что придавало им весьма двусмысленный шарм.
Анна уселась между Артуром и Кевином.
– Так чем именно вы занимаетесь в АгроПариТех? – поинтересовалась она у Кевина, положив руку ему на бедро. – Это вы спасете нашу планету?
– Мы главным образом изучаем дождевых червей, – ответил Артур, твердо решивший любыми способами воспрепятствовать легким победам друга.
– Серьезно? – рассмеялась Анна, не отрывая взгляда от молчащего Кевина, словно разговаривала с чревовещателем.
– Будущее человечества за дождевыми червями, – продолжал Артур. – Это милейшие создания. Им должна понравиться эта квартира. Оптимальная температура, подходящая влажность…
На этот раз Анне ничего не оставалось, как повернуться к Артуру. Он продолжал насмешливым тоном, который, к его удивлению, не вызвал раздражения у собеседницы, всегда готовой выслушать упреки по поводу ее образа жизни. Анна хотела лишь одного – искупить вину за свое благополучное парижское детство, выходные в Италии и учебу, оплаченную мамой и папой.
– Агропромышленность уничтожила бедных дождевых червей, – объявил Артур.
– Это правда! – воскликнула Анна, которая совершенно не понимала, о чем речь, но не могла и представить себе, что агропромышленность может принести что-то, кроме вреда. – Агропромышленность и неолиберализм, – уточнила она, ведь не зря же она училась в Институте политисследований.
Тем временем Кевин завел разговор со своим соседом по дивану – прилизанным юнцом из бизнес-школы. Артуру нельзя было терять ни секунды.
– Моя миссия, – признался он Анне проникновенным голосом, – состоит в том, чтобы заново заселять истощенные почвы дождевыми червями. С помощью инокуляции, – добавил он, вспомнив термин Марселя Комба.
– Офигеть! – отчеканила Анна. – Я очень верю в методы рене… реге…
– Регенерации.
– Вот-вот! Прости, я слегка нетрезвая, – солгала она. – Но ты же понимаешь, что тебе придется бороться с этими баранами из Федерации сельскохозяйственных профсоюзов?
– Конечно, – солгал в ответ Артур, отлично зная, что профсоюзам глубоко начхать на мечтательных романтиков, пытающихся использовать альтернативные методы сельского хозяйства.
– И как же это сделать?
– Что именно?
– Ну, как заново заселить землю дождевыми червями?
Артур не ожидал такого вопроса. Заикаясь и путаясь в научных терминах, он сбивчиво изложил несколько вариантов. Рассказывая, он размышлял о возможном эрогенном эффекте лабрета – металлического стержня, торчащего из нижней губы его собеседницы и заканчивающегося двумя маленькими сверкающими шариками. Внезапно Артур замолчал. Анна проследила за его взглядом. Рядом с ними Кевин целовал прилизанного юнца прямо в губы.
Анна убрала руку, забытую на бедре Кевина, и решительно повернулась к Артуру. Так начался их роман.
Через полчаса Артур и Кевин столкнулись на кухне в компании подвыпивших студентов политеха, делающих бутерброды.
– Наверное, нам пора? – совершенно естественным тоном спросил Кевин.
У Артура не нашлось слов. В голове крутилось множество вопросов. Кевин выглядел таким же свежим и бодрым, как и раньше.
Выйдя на улицу, друзья остановились у бывших, тускло освещенных зданий АгроПариТех. Надпись «Национальный институт агрономии» по-прежнему виднелась на фасаде. Всего несколько месяцев назад эти большие красивые буквы дышали гордостью, притягивали взгляды, а теперь они становятся пусть славным, но прошлым. Со стороны улицы Арбалет уже возвели строительные леса. Новые хозяева – международный частный вуз – затеяли масштабную и дорогую реновацию. Смерть, выставленная на всеобщее обозрение.
– Настоящий древний замок, – восхитился Кевин. – Прямо в сердце Парижа!
Монументальный портал, сочетание камня и кирпича медово-коричневого цвета, а также высокая мансардная крыша действительно придавали зданию вид охотничьего домика семнадцатого века.
– Не совсем, – возразил Артур. – Этот дом был построен во второй половине девятнадцатого. Раньше здесь располагалась Высшая школа фармацевтики. И был разбит так называемый аптекарский огород со всякими диковинными растениями.
– Ты все на свете знаешь, – заметил Кевин, положив руку Артуру на плечо.
Тот поежился.
– Слушай, хочу задать тебе один вопрос, – начал он. – Извини, если…
Его прервала полицейская машина, с ревом несущаяся по улице Клода Бернара. Когда она скрылась из виду, в воздухе повисла особенная тишина.
– Ты гей?
– Нет. Почему ты спрашиваешь? – улыбнулся Кевин.
Артур мучился собственной бестактностью. Светофор напротив них невозмутимо вспыхнул зеленым, сохраняя видимость нормальности в эту безумную ночь.
– Да вот только что, на диване…
– Ах, да, иногда я переключаюсь. Иначе получается немного однообразно, все эти киски.
– И ты…
Артуру не хотелось рисовать себе некоторые картины.
– Все тела созданы для удовольствия, – сказал Кевин. – Нужно наслаждаться этим, разве нет?
– Так ты би?
– Не знаю, надо будет выяснить. Вот уж не думал, что в Париже кто-то станет парить мне мозги по этому поводу.
Артур смущенно замолчал. Не разговаривая, они двинулись в сторону станции Пор-Руаяль, где останавливался ночной автобус. Кевин не спешил. Артур лаконично описывал парижские достопримечательности, продолжая обдумывать ситуацию. Он сожалел о своих неуместных вопросах, ведь его воспитывали в атмосфере терпимости и уважения, а его отец участвовал в нескольких судебных процессах по поводу дискриминации на почве сексуальной ориентации.
– Это Сад великих первооткрывателей Марко Поло и Кавелье-де-ла-Салль. Он примыкает к Люксембургскому саду. Отсюда виден Сенат. Мне нравится эта перспектива. Она успокаивает.
Артур почувствовал, что отстал от жизни. Борьба с дискриминацией здесь ни при чем. Кевин не стремился примкнуть к какой-либо группе и не претендовал на какие-либо особые права. Он просто был самим собой, настоящим «универсальным человеком», существующим вне привычных классификаций, запретов и ограничений. Его природная естественность, открытость настоящему моменту и полное принятие возникающих в нем желаний делали его на голову выше любого.
Так думал Артур, пока универсальный человек скромно сидел на скамейке автобусной остановки.

II
Кевин устроился в кресле у прохода в глубине зала. Соседнее место на всякий случай он придержал за Артуром. Церемония по вручению дипломов не доставляла ему большого удовольствия, но, по крайней мере, она проходила в знаменитом зале Гаво, в Париже, где за годы учебы в АгроПариТех Кевин бывал реже, чем хотел бы – урывками между лекциями в Сакле и стажировками в поле. Затейливая резьба и обильная позолота радовали глаз. Многоярусные балконы и тяжелые складки портьер создавали атмосферу камерности. Скоро Кевину предстоит покинуть эти уютные стены и стать вполне взрослым человеком с дипломом агроинженера в кармане. Ему не терпелось обрести самостоятельность.
В зале ждали появления группы «несогласных», которые под аплодисменты однокурсников, благополучно подписавших контракты с «Данон», обличали агробизнес и предлагали альтернативные пути развития агрохозяйств. Это стало традицией после того, как пару лет назад восемь выпускников сорвали торжественное мероприятие, разоблачая лицемерие вуза, поощряющего их содействовать «нескончаемым социально-экологическим преступлениям». Девушки в цветастых платьях и юноши с длинными волосами и в сандалиях на босу ногу осудили недобросовестность компаний, попустительство властей и инертность общества, призывая товарищей найти иной профессиональный путь. Их собственный карьерный план предполагал участие в протестных экодвижениях, вступление во всевозможные аграрные союзы и поселение на так называемых «территориях защиты важных природных объектов», которые стихийно появились по всей стране с десяток лет назад.
Этот призыв выйти из игры, прозвучавший из самого сердца системы и исходивший именно от тех молодых людей, от которых ожидали ответов на давно назревшие вопросы, привлек всеобщее внимание. Выступавшие не скандалили у входа в зал, не выкрикивали оскорбительных лозунгов и не демонстрировали голую грудь. Спокойно взяв микрофон, семь долгих минут они излагали четкие и разумные доводы. Их протест напоминал прочитанный прилежными отличниками доклад о совместно проделанной работе. В этом и заключалась его сила. Если лучшие студенты начинают брыкаться, если инженеры отказываются искать решение, если агрономы больше не верят в сельское хозяйство, разве это не полная жесть?
Конец света, впрочем, не наступил. Посмотрев и расшерив энное количество раз видео на ютубе, люди вернулись к своим делам. Однако протест был институализирован. Отныне руководство вуза каждый раз выделяло пятнадцать минут для желающих высказаться в пользу «иного будущего». С десяток студентов выходили на сцену и призывали свергнуть капитализм. Присутствующие журналисты отмечали самые удачные моменты в их речи, а затем церемония возвращалась в привычное русло с чередой презентаций на тему устойчивого развития и свидетельствами выпускников, основавших успешные стартапы в сфере зеленых технологий. Система нашла замечательный способ нейтрализации возникающих внутри нее еретических настроений.
Вокруг себя Кевин видел большое количество родителей – с важными лицами и при полном параде, ведь окончание учебы сына или дочери с формальной точки зрения означало для них наступление старости. У Кевина и мысли не возникло пригласить своих, недавно переехавших в другой район Лимузена, где отцу предложили место в кооперативе. Мать снова начнет сезонную работу, верная той неустроенности, которая всегда была ее уделом. Они сняли новый дом, такой же уродливый, как и предыдущий, а также планировали купить трейлер, чтобы путешествовать, выйдя на пенсию. Что бы они делали в этом роскошном концертном зале? Карьера их единственного сына была им до лампочки, «лишь бы он не голодал и не угодил в тюрьму», как однажды выразился папаша. Это был их способ любить его.
На сцене появился ректор, одетый в костюм без галстука, что должно было изображать непринужденность, но на деле производило неприятное впечатление незавершенности. Свет погас, и воцарилась тишина. Артур так и не появился. Кевин почти не видел его на протяжении последнего курса. Оба выбрали специальность «Биология и биотехнологии для производства и воспроизводства живых организмов», но их направили в удаленные друг от друга лаборатории. Что касается личной жизни, Кевин оставался человеком без предрассудков, согласным встречаться и с девочками, и с мальчиками – не слишком безобразной внешности и не совсем безмозглыми. Иногда по воле обстоятельств в его жизни наступали долгие недели воздержания, что его нисколько не смущало. Однако следует признать, что впервые в жизни Кевину чего-то не хватало, а именно: Артура и его голоса, каждый вечер вещавшего об аристотелевском понимании экономики, справедливом обмене, хрематистике[7 - Термин, которым Аристотель обозначал науку об обогащении, получении прибыли и накоплении капитала.], фронезисе[8 - Философский термин, введенный Аристотелем и означающий умение принимать этически верные решения в конкретных жизненных ситуациях.] и принципе умеренности. Это убаюкивало лучше любого сериала.
Кевин опасался увидеть Артура в компании «несогласных». Мысль о том, что его друг снизойдет до дешевых протестных лозунгов, не нравилась ему. Они обменялись множеством сообщений на эту тему.

Меня пригласили присоединиться к ним


Конечно, они всем предлагают


Они правы.

Ага. Ну и что?
К чему это все?
Зачем портить праздник?

Кевин искренне разделял тревогу своего поколения относительно глобального потепления, утраты биоразнообразия и обеднения экосистем. Но он не понимал смысла борьбы, которую они якобы ведут. Пусть даже на данный момент ему нечего было предложить взамен.

Чтобы привлечь внимание к этому вопросу. Чтобы покончить с болтовней о социальной ответственности бизнеса


Социальная и экологическая ответственность – это как секс: чем больше об этом говоришь, тем меньше этим занимаешься. И наоборот.
Кевин воспринял последнюю фразу как комплимент в свой адрес. Но все равно ему было не по себе.

Легко говорить такое, если ты только что закончил АгроПариТех!

Скорее наоборот. Это смело. Никто уже не захочет взять их на работу.

Возможно, у них есть средства, чтобы жить, не работая. У меня нет.

За время учебы в Париже Кевин научился в случае необходимости пользоваться аргументом социально-экономического неравенства, этим оружием массового поражения, разрушающим любой диалог.

И нужно будет переговорить о дождевых червях. У меня есть план.

У меня тоже!




Когда Артур подошел, чтобы сесть рядом, Кевин вздохнул с облегчением. Значит, его друг не собирался захватывать трибуну вместе с «несогласными».
– Ты был прав, – шепнул Артур, – они действительно похожи на избалованных детей.
Со сцены ректор обратился к новоиспеченным агроинженерам, называя тех «талантами устойчивой планеты».
– Какой бред, – проворчал Артур. – Планета не может быть устойчивой или неустойчивой. Она просто существует.
– Остынь.
Кевин положил руку ему на плечо. Артур послушно опустился в кресло. Тем временем на сцене появился бывший выпускник, лет на десять постарше нынешних, в джинсах и с узкой повязкой на голове, и принялся расхваливать разработанный им умный зонд для анализа почвы. К микрофону докладчик вышел крупным решительным шагом, бросая на публику победоносные взгляды, как, вероятно, его учили во время тренингов для TED Talks – американских конференций, больше похожих на моноспектакли и призванных не столько убедить зрителей в уникальности излагаемой идеи, сколько позабавить их. «Зонд Soltech позволяет отслеживать состояние почвы в режиме реального времени и дает рекомендации в зависимости от стадии роста растений. Объемная влажность, уровень кислотности, количество света и даже плотность – анализируется все». Далее последовала демонстрация слайдов с улыбающимися лицами бородатых фермеров, возделывающих зерновые культуры и выглядящих вполне аутентично, если бы не имеющиеся в распоряжении каждого из них новейшие модели Mac Pro, позволяющие мониторить состояние посевов, не выходя из гостиной. «Дело даже не в количестве удобрений, – отважился заявить докладчик, – а в том, чтобы ввести нужную порцию в нужное время». На экране замелькали графики, отображающие повышение урожайности на фоне сокращения количества используемых химикатов. «Когда эти кривые пересекутся, мы победим!» Кевин услышал, как Артур прыснул со смеху. Сам он нашел идею интересной, хотя и старался не показывать этого.
«Наша цель, – звучало со сцены, – состоит в том, чтобы максимально улучшить качество жизни фермеров. Им больше не придется каждое утро совершать многокилометровые поездки по полям, чтобы зондировать почву. Soltech более точен и надежен, чем человеческий глаз. Лучшие знания об окружающей среде для более ответственной обработки почвы!»
– И, разумеется, ни слова о дождевых червях, – проворчал Артур. – Какой смысл следить за уровнем кислотности, если ты не в курсе, сколько у тебя люмбрицид на квадратный метр?
С научной точки зрения, признал Кевин, у этого зонда есть серьезные недостатки. Качество почвы нельзя свести к набору параметров. Оно зависит от тысячи факторов, от миллионов микроорганизмов, которые до сих пор в массе своей неизвестны. Как неоднократно отмечал Марсель Комб, сегодня никто не в состоянии проанализировать биофизические и химические свойства горстки земли. Именно в связи с данным фундаментальным неведением особое значение приобретает человеческая интуиция – продукт долгой эволюции, выходящий далеко за пределы нашего разума, представляющего собой лишь верхушку айсберга в темном океане бессознательного.
– Ему надо будет изобрести и радар для червей, – полушутя заметил Кевин.
– Я уверен, что храбрые черви сожрут его умный зонд.
Кевин знал об идеях Артура и следил за их развитием. Начиная с памятного вечера на улице Гей-Люссака тот с головой погрузился в вопросы инокуляции дождевых червей. Разговор с Анной послужил отправной точкой, и мало-помалу Артур вошел во вкус. То, что началось как мимолетная интрижка, превратилось в призвание. В короткие сроки он прошерстил немногочисленные публикации по теме: список литературы не превышал и нескольких страниц. Великие открытия еще только предстояло совершить; у Артура создавалось впечатление – столь редкое в нынешние искушенные времена, когда, казалось бы, все вокруг изучено вдоль и поперек, – что он попал на совсем недавно открытый континент, где редкие первопроходцы лично знают друг друга. В отличие от большинства своих товарищей, которые вступали в научные сообщества, насчитывающие десятки тысяч экспертов, и вымаливали оставшиеся крупицы неисследованных тем, Артур без труда получал доступ на лучшие конференции. Там всегда собирались одни и те же люди: десяток-другой специалистов, осознающих свою маргинальность, но убежденных, что они идут в авангарде научного прогресса. Человечество торопливо ринулось осваивать небесные выси, а его знания о бренной земле по-прежнему находились в зачаточном состоянии.
По мнению Артура, никогда не упускавшего возможности поразить Кевина очередной заумной цитатой, дождевые черви опровергали утверждение Жана де Лабрюйера о том, что «все давно сказано и мы опоздали родиться, ибо уже более семи тысяч лет на земле живут и мыслят люди»[9 - Цитата из произведения «Характеры, или Нравы нынешнего века», пер. с фр. Э. Линецкой и Ю. Корнеева.]. Как бы не так! За семь тысяч лет люди так и не научились смотреть под ноги.
После магистерской стажировки, посвященной вопросам распада органических веществ, Артур поступил в аспирантуру бывшего НИИ сельского хозяйства, недавно в угоду моде переименованного в Национальный научно-исследовательский институт агрономии, окружающей среды и производства продуктов питания. На протяжении ближайших трех или четырех лет он будет ставить эксперименты по репопуляции дождевых червей. Анна пришла в восторг от темы его диссертации: «Агрономические решения в рамках агроэкологического подхода: восстановление почв методом инокуляции люмбрицид». Однако лишний раз упоминать о дождевых червях Анна избегала. Экофеминистское движение, к которому она примкнула в институте, боролось главным образом за справедливое разделение домашних обязанностей и против вырубки лесов в Амазонии. Дождевые черви, пусть и гермафродиты, не входили в их программу.
– Я нашел себе землю, – объявил Артур, который, похоже, читал мысли Кевина.
– По-настоящему мерзкую землю, где ты сможешь творить чудеса?
– Да, именно такую. Далеко ходить не пришлось. Я же рассказывал тебе о бабушке и дедушке?
– Я думал, они умерли.
– Да. Но до этого у них была ферма в Нижней Нормандии.
– Я не знал. Ты просто говорил мне, что проводил каникулы в деревне.
Кевин почувствовал легкое разочарование. Земля и животные были уделом его родителей. Не самая печальная, но и не самая завидная участь, от которой Артур, как считал Кевин, по воле звезд был избавлен.
– Я не очень горжусь этой семейной историей, – продолжал Артур. – Дедушка, как и все прочие, занимался смешанным земледелием и животноводством. Работа его заключалась в том, чтобы сводить концы с концами в зависимости от сельскохозяйственных субсидий, процентной ставки по кредиту, стоимости удобрений и мировых цен на зерно. Со скрипом, но он справился. А вот с большей частью земель ему пришлось расстаться.
– Он нашел преемника?
– Нет. Мой отец уехал в Париж учиться на юрфаке, он никогда не горел желанием связываться с землей: ни прямо, ни косвенно. Наемный работник, который начинал на ферме как подмастерье и мог бы с закрытыми глазами возглавить дело, в итоге последовал за женой в Бретань. Тогда дедушка выставил ферму на продажу. У него появилось несколько потенциальных покупателей, но его удручали все эти незнакомцы, задающие вопросы о состоянии конюшен. Кончилось тем, что он продал львиную долю земель соседскому засранцу, который, кстати, продолжает расширяться. Ты будешь смеяться, но фамилия у него Жобар[10 - Фр. jobard – дурачок, простофиля.]. И знаешь, что он сделал в первую очередь?
– Выкорчевал лесозащитную полосу, чтобы расчистить дорогу для тракторов?
– Точно! Ты представляешь?! Казалось бы, подобные выходки уже не проходят. А вот и нет.
Когда Кевин был ребенком, к ним в дом частенько заходили трактористы, и он помнил их разговоры за обедом.
– С лесополосой, конечно, такой геморрой, – заметил он.
– Что?! – вскричал Артур.
– Шучу, шучу.
– Дедушка оставил себе дом и участок в пару гектаров с кое-каким оборудованием – «чтобы не потерять хватку», как он выражался. Он, разумеется, не потерял ее. До последнего вздоха он продолжал пичкать землю пестицидами. Я тысячу раз объяснял ему, что так нельзя. Он отвечал: «Мы кормим мир». Еще бы. Он убивал землю, которая кормит мир, вот чем он занимался. Хотя и был хорошим человеком.
Кевин промолчал. Несмотря на очевидную правоту Артура, сам он не выносил неуважительного отношения к старшим. Особенно к тем фермерам, которым в шестидесятые годы стукнуло двадцать и которые полностью перестроились на новый лад. Им продавали идею прогресса, и они купились без тени сомнения. Это была самая сумасшедшая сделка, на которую когда-либо решалось целое поколение. Наверное, они проиграли. Но разве можно винить их за дерзость, за комбайны, похожие на космические корабли, за неутолимую жажду знаний, за безумную надежду на мир без голода и войны? Из фермеров они превратились в механиков, химиков, юристов, экономистов и геополитиков. Их крах стал крахом гуманизма.
– Отец уступил мне эту ферму. Она недорого стоит, – поспешил добавить Артур, стыдясь материального благосостояния своей семьи, – но все же.
– «Недорого» – это сколько?
– Не знаю. Сто, максимум двести тысяч.
Кевин улыбнулся. У его родителей, наверное, никогда не было и десяти тысяч евро. Собственный дом никак не вписывался в их картину мира. Они были пылинками, которые ветер носил туда-сюда по свету. Пускать корни удавалось другим.
– Мы с Анной переезжаем туда. Этим летом.
– В смысле? Чтобы отдохнуть?
– Нет, чтобы жить.
Кевин в недоумении уставился на друга. Ни на секунду он не мог представить себе Артура в комбинезоне и резиновых сапогах, чинящим изгородь.
– По-твоему, я не смогу жить в деревне? – буркнул Артур.
– А что ты собираешься там делать?
– Мы обсуждали это тысячу раз! Заселять землю дождевыми червями.
Да, Кевину были известны бредовые идеи Артура. И он обожал их слушать. Но ему и в голову не приходило, что тот станет воплощать их в жизнь. С трехдневной стильной щетиной, в футболке, украшенной листиком конопли, и в хипстерском вельветовом пиджаке Артур мало походил на фермера.
– Это не работа.
– Это полезная деятельность. Я буду использовать технологию no-till.
– Что это?
– Ты прогулял занятия по агроэкологии? Технология нулевой обработки почвы.
– Ах, да, земледелие без вспашки.
– Именно.
– Привет, сорняки!
Артур лишь пожал плечами. Он не допускал и мысли, что бывают «дурные травы». Кевин знал, что в настоящее время существуют самые разные методы борьбы с сорняками, например промежуточные посевы, позволяющие установить естественный баланс между культурными и сорными растениями. Но зачем так усложнять себе жизнь?
– Короче, ты записался в «несогласные».
– Называй это как хочешь. Важно не говорить, а делать.
– До сих пор не понимаю, как ты собираешься зарабатывать на жизнь. С несколькими гектарами без вспашки…
– В следующем году мне стукнет двадцать пять.
– И?
– Я смогу подать на пособие по солидарному доходу.
– Какой амбициозный план!
– Пусть лучше общество платит мне за то, чтобы защищать природу, чем какой-нибудь концерн за то, чтобы ее уничтожать. И потом, – добавил Артур, словно извиняясь, – я буду писать диссертацию.
– А Анна?
– Она собирается писать романы.
– Целыми днями?
– Мы любим друг друга.
– Вы не протянете и полугода.
Кевин тут же упрекнул себя в излишней резкости. Но ему не нравилась вся эта затея. Он не понимал, почему Артур хочет потратить свои лучшие годы на одну девушку, одно тело, одно возможное будущее. Такой тип отношений казался ему невероятно пресным. Все было предрешено: сексуальное влечение, брак, дети, усталость, скука, а затем либо развод, либо смирение, также известное под названием «любовь всей моей жизни».
– Ты можешь поехать с нами, – робко предложил Артур.
– Свечку держать?
Несмотря на всю важность их дружбы, Кевин и думать не хотел о том, чтобы жить в Нормандии бок о бок с двумя неофитами, которые пускают слюни при виде бабочки.
– А ты сам? – спросил Артур. – Еще не предал нашу идею? Будешь и дальше заниматься дождевыми червями?
Кевин собрался ответить, но его спасли «несогласные», поднимающиеся на сцену. Этого момента ждал весь зал. Артур пристально разглядывал их, слегка завидуя. По сравнению с предыдущими годами их выступление носило более постановочный характер. Участников стало около двадцати, они держались за руки. Все были одеты в зеленые футболки с символом вымирания – песочными часами в круге. Оснащенные нагрудными микрофонами, выпускники декламировали выученный наизусть текст, перемежая его распеваемыми хором лозунгами на английском: «Extinction Rebellion!» или «One Planet!». Их перформанс приобрел откровенно политическую окраску. Они хотели нанести более сильный удар, чем их робкие предшественники. Спасти планету стало недостаточно. К восторгу их однокурсников, нужно было также уничтожить капитализм. Банки, транснациональные корпорации, Евросоюз, правительства, лоббисты – вот кто враги. Даже ООН оказалась соучастницей.
– Они перегибают палку, – произнес Артур, словно успокаивая себя. – Лично я собираюсь возместить ущерб, нанесенный моим дедом. Что касается остального – посмотрим.
– Они довольно милые. Такая групповуха.
– Минимальная сельскохозяйственная деятельность, невмешательство, – продолжал Артур. – Сначала займитесь своим садом!
Кевин не ответил. Не самый лучший момент, чтобы рассказывать другу о своих планах. Вообще-то он намеревался открыть собственный небольшой бизнес по вермикомпостированию для частных лиц. В продаже уже можно было найти домашние вермикомпостеры, но среди них не было ни одного практичного и элегантного одновременно. Кевин считал, что можно сделать лучше, причем без особых затрат. Используя свои знания агроинженера, он предложит более простое и привлекательное изделие. Идея заключалась в том, чтобы типичному бобо[11 - Фр. bobo, сокращ. от bourgeois-boh?me («богемная буржуазия») – уничижительный термин, обозначающий класс обеспеченных и образованных горожан, как правило, придерживающихся левых взглядов и обеспокоенных состоянием окружающей среды.], этому экологически озабоченному чистоплюю в белом пальто, испытывающему отвращение при мысли о том, чтобы запустить в землю свои холеные пальцы, никогда не приходилось поднимать крышку контейнера, где копошатся черви. Возможный рекламный слоган: «Экология с чистыми руками!»
После знаменательной лекции Кевин изредка общался с Марселем Комбом. Просил у него совета по выбору подходящих видов дождевых червей. Старый профессор хотел бы, чтобы молодой человек занялся развитием его проекта по созданию промышленного вермикомпостера, но амбиции Кевина были более скромными и носили скорее коммерческий характер. Продажа дизайнерских вермикомпостеров городским жителям, испытывающим вину за горы производимого ими мусора, позволила бы ему встать на ноги, зарабатывать на жизнь и, самое главное, обосноваться в Париже – этой столице развлечений, которая по-прежнему манила его своей ночной жизнью, чувственными удовольствиями и прочей движухой. Он твердо намеревался ни от кого и ни от чего не зависеть: ни от мужчины, ни от женщины, ни от учителя, ни от начальника, ни от кумира, ни от какой-либо идеологии.
В зале снова зажегся свет; зрители аплодировали «несогласным», в знак солидарности выбрасывая вперед руки со сжатыми кулаками. Затем на сцену снова поднялся ректор и с чувством произнес: «Спасибо нашим молодым специалистам за представленное альтернативное видение будущего».
– Пойдем-ка отсюда, – скомандовал Артур, вставая с места.
Два друга шагнули за обитые мягким материалом двойные двери концертного зала – во взрослую жизнь.
На бульварах уже стемнело. Купив несколько бутылок пива в первом попавшемся супермаркете, Артур и Кевин направились к Сене. Пользуясь случаем, Кевин примечал террасы кафе, которые ему предстояло посетить в самом ближайшем будущем; Артур же, не поднимая головы, прощался с родным городом. У моста Руаяль они спустились к набережной Тюильри и тотчас же попали в другой мир, где редкие фонари оставляли обширные участки, погруженные во тьму. Шум Парижа внезапно стих, уступив место обрывкам разговоров; смех и ругательства отскакивали от каменной брусчатки и летели в воду. Можно было различить небольшие группы праздношатающихся, а также несколько любителей одиноких прогулок и бомжей с собаками. Здесь требовалось смотреть под ноги, чтобы не споткнуться о пустую тару или о спящее тело. В двух шагах от больших универмагов, от монументальных фасадов Музея д'Орсэ и Национального собрания жизнь текла своим чередом, вдали от ярких огней и осуждающих взглядов. Плеск воды вторгался в налаженный мир людей. Современный город с его прямыми освещенными улицами и пронумерованными домами странным образом сохранил этот анклав, где обитали подозрительного вида субъекты и витал сладкий аромат асоциальности, делающий это место еще более привлекательным. Лишь огни барж время от времени выхватывали из ночи очередного скитальца, словно зазевавшегося беглеца, попавшего под прицел часового на сторожевой вышке.
Друзья присели на каменную скамью. Они забыли открывашку. Используя бортик сиденья как рычаг, Кевин ловко откупорил две бутылки и протянул одну Артуру. Чокнувшись бутылками, оба сделали глоток за будущее.
– Привет, ребятки! Угостите меня пивком?
Из темноты появилась истыканная пирсингом девица с панковской прической – красноволосая наяда, подарок реки. Кевин почувствовал, как Артур напрягся.
– Садись, – спокойно ответил Кевин.
Они разговорились. Девица явно была под кайфом. Путаясь и сбиваясь, она рассказывала о вокзалах, о каких-то мутных сделках и, как ни странно, о конституционном праве, которое изучала в университете несколько лет назад и о котором до сих пор с удовольствием вспоминала. Кевин принялся излагать ей свои соображения по поводу домашних вермикомпостеров. Она с готовностью поддакивала, ничегошеньки не понимая и досадуя на то, что ей попался чувак еще более отмороженный, чем она сама: дождевые черви в гостиной однозначно выглядели дико. Странно, что именно в разговоре с этой случайной знакомой Кевин наконец-то набрался смелости и раскрыл свой план. Он ни разу не взглянул на Артура, который в свою очередь не проронил ни слова.
– Все парижские нечистоты, – подытожил Кевин, охватывая город широким жестом, – все, что сочится из чрева Парижа, вся эта жратва, помои, соки любви превратятся в плодородную почву благодаря работе дождевых червей! Развратный город вернет долг природе.
Кевин не узнавал себя. Он поддался влиянию момента. Проникся уверенностью, что все получится. Нужно только позволить увлечь себя, как это делают баржи, скользящие между арками мостов.
– Мы прослушали Растиньяка[12 - Один из героев «Человеческой комедии» Оноре де Бальзака; в современном французском языке «Растиньяк» стало нарицательным именем, означающим удачливого выскочку.] с набережных Сены, – наконец прокомментировал Артур.
Кевин смутился.
– Это здорово, приятель, – добавил Артур, на этот раз без тени иронии.
Почувствовав облегчение, Кевин положил ладонь на руку Артура. Костлявые, покрытые пушком пальцы друга.
– Вы оба придурковатые, – заключила девица и, пошатываясь, направилась к мосту.

III
Артур захлопнул багажник. Все необходимое им с Анной для жизни уместилось в пятнадцать мешков для мусора. Понимая, что по прибытии в Нормандию им непременно понадобится личный транспорт, они решили отправиться туда на машине, расходуя тем самым значительную часть положенной им годовой нормы выбросов углекислого газа. Старенький отцовский «вольво» с низкой линией крыши и угловатым силуэтом выглядел словно часть декорации из фильма Клода Соте. В Фалезе они свернули с автомагистрали № 88 и отключили навигатор, чтобы, как выразилась Анна, разворачивая огромный, как простыня, атлас автодорог, «поближе познакомиться с местностью». Красным цветом она обвела пункт назначения: Сен-Фирмин-сюр-Орн, где находилась ферма дедушки. Стоял теплый весенний день; Артур медленно вел машину по проселочным дорогам, прореза?вшим сельские пейзажи, словно галереи дождевых червей – почву. Здесь, в деревенском захолустье, парижане Артур и Анна проходили ритуал посвящения в неоруралы; их миссия заключалась в том, чтобы вдохнуть в заброшенную ферму новую жизнь.
Через открытое окно автомобиля они открывали для себя настоящую Нормандию – ту, у которой нет названия. Впрочем, из-за неровностей рельефа эту местность, расположенную между бокажами[13 - Фр. bocage – характерный для Нормандии тип культурного ландшафта, где пастбища, поля и луга окружены рядами деревьев или кустарников, также называемыми лесопосадками, лесополосой или полеском.] округа Вир, равниной Кана, грушевыми садами Донфрона и пригородами Фалеза, иногда называли Нормандской Швейцарией. Артуру не нравилось это выражение, придуманное для туристов. Хотя нельзя было не согласиться, что там, где Армориканская возвышенность, окруженная городками Пон-д'Уйи, Клеси, Атис-де-л'Орн и Конде-сюр-Нуаро, встречалась с полями, обсаженными деревьями и кустами, ландшафт действительно отличался живописными неровностями. Отвесные прибрежные скалы и гранитные фасады домов, нарушающие пьянящую мягкость нормандских пейзажей, действовали отрезвляюще. В деревушках прелестные фахверковые постройки сменялись темным, тяжелым и грозным камнем. Горные кряжи заставляли реки петлять, яблони – пускать толстые шишковатые корни, коров – жаться по склонам пастбищ, а деревни – прятаться в тени. За очередной долиной скрывалась другая, едва обозначенная церковными колокольнями, которые устремлялись в небо, словно сигнальные мачты, напоминающие об одиноких душах, обитающих в этих краях. И все же, эти души прекрасно жили и здравствовали. Здесь было все, что нужно для счастья. Каждой деревеньке, каждому хутору принадлежал свой собственный панорамный вид, свой собственный неповторимый кусочек мира, благодаря чему любой, даже самый невзрачный местный житель чувствовал себя лордом.
В это время года в природе преобладали желтые и красноватые тона. На крутых склонах в зарослях метельника взвивались пурпурные всполохи плакун-травы. Между полями виднелись нетронутые участки леса и утопленные в земле тенистые тропинки – целая система защиты от ветра и эрозии. В этой холмистой местности, наибольшая часть которой использовалась для выпаса скота, объединение сельскохозяйственных наделов (выгодное для человека, но губительное для почвы) происходило менее активно, чем в остальных регионах. Артур и Анна почти не встречали других машин – ни легковых автомобилей, ни бешено мчащихся грузовиков, – но местность была обитаема. Аккуратно усеянная каменными домами с гранитными перемычками и крышами из розоватого сланца, Нижняя Нормандия с ее мирными склонами и равнинами, казалось бы, избежала воцарения рокового трио современности – город-пригород-туркомплекс.
В то время как вся Франция переживала очередную засуху и в некоторых местах Луару можно было пересечь вброд, здесь реки текли на каждом шагу и уровень грунтовых вод регулярно пополнялся за счет дождей, приносимых с океана. Утомленные утренними сборами и четырехчасовой поездкой, Артур и Анна решили искупаться в ближайшей речушке. Остановив машину на обочине у мостика из серого известняка (на поблекшем указателе значилось «Мулен де Тайбуа»), они сделали несколько шагов по каменистой тропинке и через густые дебри сочной травы спустились к берегу. Здесь не было ни ограждений, ни столов для пикника, ни разметки маршрутов для пеших прогулок – абсолютно девственное пространство. Анна присела на корточки и осторожно прикоснулась к воде, словно дикий зверек, принюхивающийся перед тем, как попить. В этом месте Рувр, гордо именующий себя притоком Орны, выглядел мелководным ручьем. Лучи солнца освещали неглубокое песчаное дно и играли в листве буковых деревьев; прозрачная вода омывала камни. Взглянув друг на друга и не проронив ни слова, Артур и Анна принялись раздеваться. Обнаженные, они легли в воду, как в постель. Крошечные рыбки щекотали их ступни. Какое блаженство! К счастью, здесь не было ничего, что могло бы испортить впечатление: ни звуков мотора, ни вони азотных удобрений, ни водозаборных сооружений на берегу, ни острых камешков, впивающихся в ягодицы. Даже желание, неотступное желание, погасло в прохладе воды.
– Просто рай, – улыбнулся Артур. – Все потребности, которые человек создает для себя…
– Заткнись, – нежно сказала Анна.
Они пролежали так довольно долго, не прикасаясь друг к другу, погрузившись в себя, ни о чем не думая и наслаждаясь радушием, с которым их встречала Нормандия. Преломляясь, свет придавал их телам бледность и искажал силуэт. Казалось, их головы плывут по воде, как две дрейфующие маски.
* * *
Артур побаивался приезда в Сен-Фирмин. Дедушкины владения, расположенные немного в стороне от деревни, назывались «Лесная ферма». В те времена, когда не существовало Airbnb, люди не утруждали себя поиском изысканных названий для своей недвижимости (вроде «Царства мечты» или «Райской обители»): язык сам выбирал самый эффективный, самый простой и поэтому по-настоящему поэтичный топоним. Лес давно исчез, но «Лесная ферма» до сих пор стояла особняком. К ней вела небольшая дорога позади церкви. Пятьсот метров плавного подъема – этого достаточно, чтобы все следы урбанизации пропали из поля зрения. Фермерский дом, крытый сланцем, сохранил приличный вид, но прилегающие к нему постройки, где размещалось сельскохозяйственное оборудование, включая старый трактор McCormick, изрядно обветшали. Вокруг простирались поля, основная часть которых теперь принадлежала господину Жобару. Лесопосадки были уничтожены; вся земля отныне использовалась под посевы пшеницы, ячменя и овса, сливающиеся в сплошные зеленые пятна схожих оттенков. Артуру хотелось бы увидеть здесь хотя бы один величественный старый дуб, который не тронули из уважения к древним нормандским поверьям.
Но нет. Среди роскошного, колышущегося на ветру моря злаков маячил единственный пустующий клочок земли площадью в два гектара – не проданный дедушкой участок. Эти земли, превращающиеся в пустошь, уже успели зарасти кустами дикой ежевики, дроком и папоротником. Они примыкали к ферме, так что, продравшись сквозь колючки, из кухни можно было выйти прямо в поле.
Именно тут, подражая Торо, Артур и собирался начать свою «жизнь в лесу».
Он с трудом представлял себе Анну в подобных условиях. Их отношения держались на непрочной ниточке общих идеалов, которую реальность, вероятно, совсем скоро оборвет. Загоревшись идеей писать романы, Анна собиралась воспевать красоты местной природы, но, будучи парижанкой до мозга костей, считала сельскую местность чем-то вроде отдаленной городской окраины, где обитают дикие ультраправые избиратели. Ей предстояло поселиться в довольно ветхом строении, загроможденном мебелью 1960-х годов (из модной тогда формики[14 - Тонкий пластик, используемый в европейском мебельном производстве середины XX века.]) и пропитанном необъяснимым запахом жареного лука, который можно встретить в любом деревенском доме, даже самом современном. Артур и сам имел весьма смутное представление о том, как он собирается проводить здесь дни. Чтобы не заскучать, он набрал целую библиотеку классиков. Его научный руководитель настоятельно советовал ему не «зарываться в этой дыре» и как можно чаще приезжать в Сакле, чтобы продолжать эксперименты в лаборатории. Артур выслушал тысячу историй о таких же, как он, идеалистах, которые быстро оказывались у разбитого корыта – из-за неумения адаптироваться, собственной нетерпеливости или враждебно настроенных соседей. Более того, он учился на агронома (а не на агротехника) и поэтому слегка побаивался оказаться наедине с землей – реальной, конкретной землей, в которую придется ежедневно запускать руки, которую нужно будет осматривать и обхаживать, придумывая способы обращения с ней, не описанные в пособиях и справочниках.
К его немалому удивлению, первые несколько недель прошли в здоровой рабочей атмосфере. Анна сразу же приступила к ремонту и, насмотревшись обучающих роликов в ютубе, занималась и электрикой, и сантехникой, и штукатурными работами. Джинсовый комбинезон, надетый на голое тело, едва прикрывал ее грудь и выставлял напоказ курчавые подмышки. В старой кожаной сумке через плечо позвякивали инструменты. Анна оказалась поразительно рукастой. В этом отгороженном от всего мира доме, где ее никто не мог услышать, она к тому же начала сквернословить, причем с явным удовольствием. На первом месте в списке ее любимых ругательств стояло «как серпом по яйцам» – выражение, вероятно, нечасто употребляемое ее сокурсницами по Институту политисследований. В конце дня, растянувшись на старом честерфилдском диване в гостиной, она открывала пиво и посылала своего мужчину на кухню, куда тот и отправлялся, с довольным видом повязывая фартук.
Судя по всему, Анне нравилось измываться над своим телом. Еще подростком она увлеклась пирсингом, а здесь, в деревне, ее склонность к селфхарму приняла новые формы. Теперь руки девушки были испачканы краской, покрыты ссадинами и порезами, а круглое личико загрубело под слоем пота и пыли. Никогда еще Артур не находил Анну более привлекательной.
С наступлением вечера оба замертво падали на матрас, положенный прямо на пол. Анна постоянно откладывала свои писательские планы, утверждая, что часы, проведенные с отверткой и шпателем, помогают ей продвинуться в работе над сюжетом.
Распределение обязанностей произошло само собой, без обсуждений. Пока Анна возилась с тронутой ржавчиной дедушкиной дрелью, Артур приступил к расчистке участка, на котором собирался создать естественный луг – идеальный биотоп для дождевых червей. Он уже видел себя следующей весной бегающим за Анной в зеленой траве высотой по пояс. Поскольку трактор использовать не хотелось и, в любом случае, управлять им он не умел, было решено расчистить участок традиционным способом – с помощью косы, валявшейся в сарае. В качестве рабочей одежды Артур, не страшась показаться пижоном, выбрал старую клетчатую рубашку. Все идет по плану, не так ли? Разве не должна земля, опустошенная механизацией, возрождаться благодаря человеческим рукам? Артур вспомнил пассаж из «Анны Карениной», где Левин, богатый и праздный помещик, приходит в экстаз, весь день проведя на покосе с мужиками. Почему бы и ему, Артуру, не испытать катарсис за косьбой?
Начало, однако, вышло удручающим. Уверенный, что уничтожить противника можно несколькими меткими ударами, Артур решительно направился прямо в заросли дикой ежевики, но сопротивление неподатливой, спутанной материи, упорно не желающей сдаваться и нацеливающей на агрессора свои колючки, остановило его. Чтобы срезать один-единственный куст, пришлось пройтись по нему раз двадцать, делая неловкие движения, больше похожие на удары дубинкой, чем на спокойные взмахи косы. Завершив свое грязное дело с помощью секатора, он отбросил в сторону бесформенный и жалкий обрубок. Изодранные руки кровоточили. Запыхавшись, Артур остановился и окинул взглядом свою землю, которая вдруг показалась ему огромной, – настоящий укрепленный лагерь, первый блокпост которого он едва смог одолеть. Сорвав лист шелковицы, он принялся жевать его: как известно, это растение обладало целебными свойствами, хотя Артур и забыл, какими именно. Рот наполнился едкой горечью; лекарство пришлось выплюнуть. Предстоящая задача казалась невыполнимой, непосильной для человека. Но бодрый стук молотка из гостиной призывал Артура не унывать. Скорее всего, рассудил он, дело в заточке.
Следующие несколько дней пролетели в поисках точильного камня. Обзавестись знакомствами в деревне молодые обитатели «Лесной фермы» пока не успели, а просить об услуге господина Жобара им не хотелось. Артур периодически наблюдал за его ярко-синим трактором, дефилирующим по окрестным полям, но здороваться с соседом избегал. Как выяснилось, все специализированные магазины находились за несколько десятков километров и закрывались на обед. Оказавшись у запертых дверей сначала в Атис-де-л'Орн, затем в Тюри-Аркур, Артур с тяжелым сердцем отправился в торговый центр Флера. Хорошо, что не пришлось ехать в Кан, чтобы отыскать то, что на протяжении тысячелетий было самой важной вещью в хозяйстве. Неужели сегодня никто не косит траву вручную?
С плохо скрываемой злостью Артур наточил режущее полотно до бритвенной остроты.
– Вот это коса, – торжествуя, объявил он Анне. – Ею можно резать камень.
– Кажется, я закончила ванную, – с улыбкой отвечала его возлюбленная, покрытая штукатуркой с головы до пят.
– Идем, покажу тебе.
Они вышли из кухни и направились к зарослям.
– Смотри!
Артур сделал широкий взмах. Ряд скошенных кустов ровно лег на землю.
– Вот! По старинке!
Он повторил движение и закричал от боли. Анна побежала в дом за аптечкой.
На следующий день Артуру удалось, покачиваясь и спотыкаясь, скосить несколько квадратных метров. Он провел в поле почти восемь часов, едва прерываясь на перекус. Работать под высоко стоящим солнцем было утомительно. Ничего похожего на просветление новоиспеченный косарь не испытал.
– По-моему, Толстой – полный кретин, – пробормотал Артур, разминая болевшие с непривычки мышцы.
Стало ясно, что прилагаемые им усилия не соответствуют полученным результатам. Поэтому Артур вернулся к азам. В интернете нашлись сайты, посвященные ручной косе и ее чудесному возвращению в обиход.
«Простая, надежная и удобная в использовании, классическая ручная коса представляет собой экологически чистый инструмент, не загрязняющий окружающую природу». Артур приободрился.
«Работать должна коса, а не вы». Трудно не согласиться.

«Перед началом работы необходимо отрегулировать косу. Чтобы проверить, правильно ли выбран угол атаки, выполните следующие действия:
1. Положите косу на землю, как показано на рисунке;
2. Замерьте расстояние между узлом крепления косовища (точка А) и ручкой (точка В). Расстояние между точкой А и точкой В должно совпадать с расстоянием между точкой А и острием ножа (точка С). Нарушение этого правила влияет как на усилие при кошении, так и на качество работы».
Господи, почему все так сложно? Знали ли малограмотные крестьяне о точках А, В и С? Артур впрягся в изучение земледелия, как в изучение иностранного языка. Нужно было вызубрить лексику и понять грамматику. Ничто не давалось ему естественно.
Благодаря упорству, пробуя и ошибаясь, он смог расчистить несколько соток за месяц; столько же времени ему потребовалось, чтобы отрастить бороду. Временами Артур приближался к тому состоянию блаженства, когда тело обретает равновесие, лезвие словно бы движется само по себе, а разум блуждает в пустоте. Но в следующее мгновение едва заметное неверное движение снова превращало косьбу в неуклюжий рукопашный бой. В такие моменты косарь чувствовал себя убийцей, методично уничтожающим остатки растительного покрова.
Особенно крупные корни кустарников нужно было выкапывать: им потребуется немало лет, чтобы перегнить. Каждый раз погружая лопату в землю, Артур испытывал внезапную грусть. Когда-то плодородный и рыхлый суглинок стал тяжелой, плотной массой с неприятным кислым запахом. Удар лопатой превращал ее в пыль, а дождь – в грязную кашу, что вынуждало приостанавливать работу. Это была пустыня, которую сорок долгих лет уничтожали пестицидами, вспашкой и минеральными удобрениями. Артур знал дедушкин рецепт наизусть: для подкормки в марте используется святая троица АФК, она же азофоска, она же комплексное азотно-фосфорно-калийное удобрение; затем, чтобы растения лучше росли, нужны хорошие регуляторы роста, они же фитогормоны. Дедушка очень гордился своими методами дозировки, которые требовали большого опыта и регулярных коррективов. Земля была для него не более чем вместилищем для химикатов. Если взять такую землю в руки, возникает ощущение, что вы находитесь в лаборатории. Артур так и не увидел ни одного дождевого червя.
Выглядел его участок весьма неприглядно. Светло-коричневый, цвета теннисного корта, а не возделанного поля, беспорядочно усеянный остатками скошенных растений и торчавшими во все стороны перекрученными корнями, он напоминал замусоренный пустырь. Трудно даже представить, что этот труп можно реанимировать.
Для исходной проверки количества дождевых червей Артур разметил квадратный метр земли, залил его смесью горчицы с водой и стал ждать. Это известный метод: поскольку горчица раздражает кожу дождевых червей, они вскоре выползают на поверхность, где их можно сосчитать.
– Малыши, выходите!
Проходили минуты – никто не появлялся. Артур приготовил несколько лотков, чтобы рассортировать люмбрицид по размеру и цвету и начать определять виды и подвиды. Он снова полил землю жидкостью. Запах горчицы защекотал ноздри.
– Вы что, обиделись?
Он позвал Анну, которая только что вернулась из Атис-де-л'Орна с новыми шлифовальными дисками. Положив сумку на землю, она опустилась на колени рядом с Артуром. Они обнялись, словно молодые родители перед колыбелью.
– Малыши, выходите!
Чтобы помочь Анне включиться в спектакль, который вот-вот начнется, Артур пустился в пространные объяснения, представляющие собой краткое изложение лекций Марселя Комба. Итак, в зависимости от среды обитания люмбрициды делятся на три основные категории. Эндогеики, бледненькие и пугливые, чрезвычайно редко выползают на поверхность. Печально, конечно, что не всем жителям Земли хватает храбрости выбраться за пределы своего мирка. Следующий тип – эпигеики, или поверхностно-подстилочные черви. Темно-красные, маленькие, быстрые и юркие, они буквально прыгают по земле и нигде не чувствуют себя счастливее, чем роясь в компосте. Их резвость граничит с суетливостью. И, наконец, главные среди дождевых червей (или, точнее, первые среди равных) – это анектики. Величаво вытягиваясь на несколько сантиметров, с хвостом в форме приплющенного копья, они постоянно перемещаются между своим подземным логовом и поверхностью. Осторожно выползают они из-под земли, чтобы полакомиться опавшими листьями или сделать кучку в виде башенки, похожей на детский куличик высотой в пару сантиметров. Если посчастливится, можно даже увидеть, как они ртом тянут листья в свои галереи. Это непростая операция: лист нужно свернуть в трубочку и утащить на глубину, где в дальнейшем он будет съеден либо послужит материалом для укрепления стенок подземных ходов. Как отмечал еще Дарвин, при встрече с препятствием у анектиков хватает ума не повторять одни и те же действия, а пробовать разные решения. Много ли людей могут сказать про себя то же самое?
– Помимо этой, – продолжал Артур, – существуют и другие классификации. Среди люмбрицид встречаются и геофаги, и плотоядные, и различные подвиды, например Ailoscolex lacteospumosus или Agastrodrilus monicae…
– Смотри, – перебила Анна, – там что-то шевелится!
Действительно, земля то и дело словно подрагивала. Внутри нее что-то двигалось.
– Вот и он!
Из-под земли показалась голова.
– Эндогеик? – взволнованно спросила Анна.
Артур в нерешительности покачал головой.
– Могу только сказать, что выглядит он не очень.
Червь долго пытался выбраться на поверхность, потом в изнеможении растянулся на земле. Его длина не превышала двух-трех сантиметров. Артур осторожно взял его и принялся внимательно рассматривать.
– Честно говоря, таких я никогда не видел. Обычно они извиваются, когда их берешь в руки.
Червь выглядел вялым, почти неживым. На его сероватом тельце едва можно было различить поясок – выпуклость, которая появляется у люмбрицид в период полового созревания.
– Я даже не понимаю, где у него голова, а где хвост.
– Вот это рот, нет?
– Или анус. Не знаю.
Артур размышлял вслух:
– Но ведь время эстивации еще не наступило, хотя и становится жарковато.
Уже несколько дней как настало лето. К полудню солнце уже вовсю палило.
– Время чего? – переспросила Анна.
– Время эстивации, то есть летней диапаузы, когда червь впадает в спячку. Но сейчас еще слишком рано, это ненормально.
Пока они разговаривали, появилось несколько новых червей, тоже казавшихся еле живыми, обессилевшими, словно тряпичными. Спустя минут десять к ним присоединилось еще трое собратьев. Артур не находил среди них ни одного из известных ему видов дождевых червей. Это были не анектики и не эндогеики, а жалкие, измученные доходяги.
– На сегодня хватит. Это просто смешно. Десять дождевых червей на квадратный метр. Значит, несколько килограммов на гектар. То есть ровным счетом ничего.
– Это ведь неплохо для твоих экспериментов, правда? – спросила Анна.
– Почему неплохо?
– Ты начнешь с чистой доски, с практически мертвого места.
– Не совсем оно мертвое, – поправил Артур, – скорее очень истощенное. И все же это печально.
Он почувствовал, как губы Анны прижались к его губам, и просунул руку в вырез ее комбинезона. Анна затрепетала, перевела дыхание и продолжила поцелуй. Затем, жадно впившись в рот Артура, принялась расстегивать пуговицы на его рубашке.
– Нас увидят, – неуверенно возразил он.
– Здесь никого нет. Только твои дождевые черви.
– Которые слепы.
Сильным движением Анна опрокинула Артура на лопатки. Тот только и успел, что отодвинуться в сторону, чтобы не раздавить своих бедных дождевых червей. Пока он стягивал штаны, Анна скинула свою одежду и уселась на него верхом. Взяла в руки орудие своего наслаждения и направила его к влажному треугольнику между бедер. Артуру нравилась мысль о том, что в такие минуты он может быть просто самцом, как и все остальные мужские особи. Анна выпрямилась и подняла лицо к небу. Ее взгляд был устремлен вдаль, на гранитные скалы, темная кромка которых виднелась вдали. Ее таз двигался плавно, с успокаивающей равномерностью. Артур, блаженствуя, принимал на себя весь вес партнерши. Наполовину ослепленный солнцем, он видел упругую, царственную грудь Анны среди пляшущего созвездия желтых точек. Ветка, терзавшая его поясницу, только усиливала наслаждение. Пространство наполнилось их стонами.

IV
– Но… запах?
– Никакого запаха. Это миф. На самом деле, в отличие от обычного компоста, вермикомпост не пахнет.
– Я читал в каком-то блоге, что клиенты жалуются на запах. Пусть это миф, но, если это расхожий миф, у бизнеса будут проблемы.
– Конечно, если в помещении на протяжении долгого времени будет слишком жарко, может появиться запах. В идеале температура в квартире должна колебаться в пределах пятнадцати – двадцати пяти градусов.
– То есть летом целыми днями придется включать кондиционер, чтобы эти нежные маленькие существа чувствовали себя комфортно?
– Нет, все не настолько… С живыми организмами никогда нет полной уверенности… Просто нужно знать несколько правил…
– Учитывая, как поступают люди со своими собаками во время отпуска, сомневаюсь, что кто-то будет уделять много внимания дождевым червям!
Получив отказ во всех крупных банках, Кевин потратил четыре месяца, добиваясь встречи с представителем ГИБ – Государственного инвестиционного банка, созданного, если верить их девизу, чтобы «служить будущему». Явившись по приглашению в главный офис на бульваре Осман и пройдя между двумя мраморными колоннами у входа, Кевин оказался в просторном холле с фитостеной и выпукло-вогнутыми диванами. Молодая женщина, представившаяся ассистенткой, провела его по лабиринтам коридоров, прикладывая магнитную карту к каждой двери.
Перед ним предстал элегантный мужчина лет пятидесяти с благородной сединой на висках, круглыми очками в тонкой серебристой оправе и цветным платком-паше в нагрудном кармане твидового пиджака. Он прямо заявил Кевину, что является «экспертом по кредитам», а не банкиром (слишком вульгарное слово, не так ли?). Ироничная улыбка не сходила с его лица; вероятно, эксперту доставляло огромное удовольствие подтрунивать над растерянными желторотыми предпринимателями, попадавшими к нему в кабинет. Кевин успел познакомиться с этим чисто парижским персонажем: управленец с линейной карьерой и гибким, но ограниченным умом; безликий слуга капитализма, довольствующийся крохами с барского стола и компенсирующий заурядность своего профессионального положения уверенностью в том, что он работает на благо социального прогресса. Ох уж эти вольнодумцы с зарплатой пять тысяч евро в месяц, эти сторонники великих реформ, глашатаи корпоративной ответственности, прозорливцы, глядящие в будущее и опережающие свое время! Когда обыватели только-только начали переваривать первую квантовую революцию, эти люди в упоении поджидали вторую. Они подписывались на рассылки и посещали конференции, накапливая цитаты, которыми можно кормить собеседника на протяжении ужина из трех блюд. Самые упоротые из них проводили несколько недель в уединении, разрабатывая собственную теорию мироздания: сто или около того страниц, которые, к сожалению, были слишком новаторскими, чтобы заинтересовать издателей, но которые позволили своим авторам поупражняться в наивысшей добродетели – скромности. Нужно ли говорить, что все эти непризнанные офисные гении не могли тратить время впустую, обсуждая кредит в шестьдесят тысяч евро на разведение дождевых червей?
– Мне нужно лишь оплатить дизайн и изготовление прототипа, – пытался объяснить Кевин. – Тогда я смогу выпускать контейнеры на заказ.
– Контейнеры с чем? С червями?
Стало понятно, что круглые очки потратили не так уж много времени на изучение его досье. Кевин решился на опасное упражнение – снова объяснить свой проект, не давая собеседнику повода заподозрить, что до того плохо доходит и что это заметно.
– Хороший вопрос! На самом деле, и я прошу прощения, если это было недостаточно ясно из моих схем, вермикомпостер состоит из нескольких ящиков.
– Да, я видел.
– Черви и органические отходы помещаются в первый ящик. Вы закрываете его и периодически добавляете новые отходы. Когда первый ящик заполнится, поверх него ставится второй, с отверстиями, чтобы черви могли туда попасть. Потом третий, и так далее. Через несколько месяцев нижний ящик будет заполнен первосортным натуральным удобрением – мелким черным биогумусом. Вы вынимаете ящик, опорожняете его, и он снова готов к работе.
– Но там же будут черви?!
– Нет, их там не будет.
– А куда же они денутся? Выползут наружу?
– Нет, они уйдут в верхний ящик.
– То есть выползти они не смогут? Нам не придется подбирать извивающихся червяков с ковра в гостиной?
– Нет, им хорошо внутри. Снаружи они быстро погибнут.
– Ну, что ж, охотно верю вам. Главное, что из отходов получается гумус, right?
– Что, простите?
Кевин все еще не привык к столичным англицизмам, смысла и назначения которых не понимал. Твидовый костюм посмотрел на него с сожалением, смешанным с сочувствием.
– В результате получаются сухой биогумус и жидкий вермичай, – уточнил Кевин. – Очень мощное удобрение, которое требуется разбавлять.
– Вермичай? Фу, not my cup of tea.
Кевин не умел виртуозно парировать выпады в свой адрес. Он знал это и предпочел промолчать с отсутствующим выражением лица, ожидая, пока его собеседник не закончит веселиться в одиночку. Костюм смирился.
– А как выглядят сами черви?
– Прежде всего, для вермикомпоста годятся не все виды дождевых червей. Нам нужны эпигеики, то есть поверхностно-подстилочные черви. В частности, черви Eisenia. Те же, что и для рыбалки, темно-красного цвета. Для начала хватит двухсот пятидесяти граммов червей.
– Сколько это штук?
– От пятисот до тысячи. Потом они войдут в ритм и будут самостоятельно регулировать свою численность в зависимости от количества поступающей пищи. За шесть месяцев каждый червь может дать около сотни потомков. Чтобы стать взрослой особью, им потребуется девяносто дней. В домашнем вермикомпостере, работающем на полную мощность, может проживать три-четыре тысячи червей.
– Я предпочитаю не углубляться в такие детали. А кто предоставит исходный материал, Адама и Еву для вермикомпостера?
– Я связался с несколькими партнерами по вермикультивированию. Они смогут доставить их по почте. Двадцать евро за двести пятьдесят граммов. Есть даже ассоциации, которые делают это бесплатно.
– Вермикультивирование! В моем возрасте я каждый день все еще открываю для себя что-то новое.
– Взгляните, я принес образцы.
Кевин достал из рюкзака пластиковую коробку и положил ее на стол. Костюм слегка отодвинулся. Он внезапно потерял дар речи.
– Показать вам?
– В этом нет необходимости, спасибо.
– Вы увидите, они очаровательны.
Его собеседник громко запротестовал, но Кевин уже открыл коробку, погрузил туда руку и вытащил горсть земли с десятками червячков, спутанных в подвижный блестящий клубок. Эксперт по кредитам с отвращением вскрикнул.
– Вы можете потрогать их, они не причинят вам никакого вреда.
– Нет, что-то не хочется.
– Они не укусят, не ужалят, не испачкают…
– Нет!
Эксперт по кредитам нервно провел рукой по уже начинающим редеть волосам. Кевин не мог понять эту фобию в отношении совершенно безобидных животных. Особенно здесь, в этом храме экономической рациональности.
– Тут три подвида, – невозмутимо продолжал он. – Eisenia foetida, Eisenia andrei и Eisenia hortensis. Немного потренировавшись, вы сможете различать их. Видите разные оттенки окраса?
– Не особо.
– Сейчас они пытаются вернуться внутрь. Они светочувствительны. Бедные малыши!
– Да, бедняжки. Уберите их отсюда.
Кевин помедлил несколько секунд, не без удовольствия наблюдая, как ироническая улыбка окончательно исчезает с лица его высокомерного собеседника. На мгновение он представил себе, с каким наслаждением швырнул бы червей тому в лицо. Вопли будут слышны на всю улицу.
Когда дождевые черви снова оказались в плотно закрытой коробке, костюм облегченно вздохнул. Не в силах произнести ни слова, сцепив руки и поджав губы, он приходил в себя. Кевин воспользовался этой минутой, чтобы оглядеться вокруг. Стены комнаты были густо увешаны плакатами, грамотами и фотографиями, снабженными подписями с самыми модными словечками: политика Государственного инвестиционного банка была устойчивой, инновационной, стимулирующей, ответственной, осознанной, разумной, благожелательной, глобальной, стратегической, эффективной и гуманной. Подумать только, даже офисные боссы встали на тропу активизма. В интерьере преобладал желтый цвет, выбранный банком в качестве элемента своего визуального стиля. «Похоже на рапс», – подумал Кевин.
– Как бы то ни было, идея у вас интересная, – выдавил наконец эксперт по кредитам, размышляя, нет ли во всем этом, несмотря на простодушный вид Кевина, какого-то подвоха. – Туда можно складывать любые отходы?
– Почти.
– А поточнее?
– Не следует давать червям молочные продукты, мясо, рыбу, жиры. Избегать цитрусовых.
– Вы серьезно?
Сообразив, что и на этот раз не будет чуда, костюм изменился в лице.
– Но это же слишком сложно! Много ли людей в наше время знают, что такое цитрусовые?
– Мы снабдим их инструкцией с рисунками. Сортировать отходы совсем не трудно. Быстро привыкаешь.
– А что еще можно им положить кроме остатков хлеба?
– Кстати, крахмалистые продукты лучше не давать.
– Послушайте, молодой человек…
– А вот чай, кофейную гущу, измельченную яичную скорлупу…
– Ваши черви слишком привередливы. Кому захочется измельчать яичную скорлупу? Будем реалистами.
«Будем реалистами» – это, как правило, плохой знак. Кевин пошел на крайние меры:
– Верно, не всем захочется. Но есть молодежь, городские жители, которые горят желанием попробовать. На фейсбуке в группе «Вермикомпостировщики» зарегистрировано шесть тысяч пользователей! Мне нужно продавать всего пару сотен вермикомпостеров в год, чтобы окупить расходы.
Эксперт по кредитам рассеянно созерцал свой телефон, лежащий на столе на самом видном месте. Он не любил проектов, лишенных амбициозности. Кевин же выкладывался на полную:
– В конце концов, разве не в этом суть миссии инвестиционного банка? Предоставить средства для развития более…
Растерявшись, он взглянул на плакат перед глазами – шпаргалку в натуральную величину.
– …более экологичного, более цивилизованного, более ответственного отношения к миру?
– Знаете, – внезапно вспыхнул задетый за живое костюм, – вряд ли кто-то лучше меня вникает в проблемы окружающей среды. Я говорил об этом уже двадцать лет назад. Ситуация серьезная. Очень серьезная, – добавил он проникновенным тоном.
Кевин кивнул.
– Человечество должно измениться. Полностью. Должна произойти смена парадигмы, выражаясь в терминах Куна. Вы знакомы с теорией Томаса Куна[15 - Американский историк и философ XX века, автор книги «Структура научных революций» (1962).]?
– Нет, – смутился Кевин.
В горле у него пересохло. Артур нашелся бы, что ответить.
– Она довольно сложная. За тридцать секунд не объяснить. Если кратко, парадигма – это система представлений, где все взаимосвязано. Каждая мелкая деталь важна, понимаете? Поэтому-то и не может быть никаких частичных трансформаций. Все или ничего. Как заметил наш гендиректор на нашем ежегодном ивенте The Big, «ничто и никогда не будет прежним, и так до следующего изменения». Сильно сказано, не правда ли?
Кевин промямлил что-то невразумительное. Он мог думать только о своем кредите. Понятно, что в кредите ему только что отказали – в завуалированной форме. Сотрудники Государственного инвестиционного банка слишком хорошо воспитаны, слишком любезны, чтобы прямо сообщить вам неприятную новость. Кевин хотел бы добавить, что, помимо толченой яичной скорлупы, дождевых червей можно кормить огрызками яблок, овощными очистками и даже бумагой, но не успел этого сделать.
– Вы обязательно должны посетить The Big. Не меньше тысячи докладчиков, пятьсот мастер-классов! Это откроет вам все двери. Давайте я приглашу вас в следующем году?
– С удовольствием.
– Договорились! Не забудьте напомнить мне, если забуду.
Костюм приподнялся и протянул Кевину руку. Тот неловко поблагодарил его и направился к выходу. Перед дверью он замешкался, затем в последний раз оглянулся на эксперта, который с улыбкой на губах уже отвечал на многочисленные сообщения в WhatsApp. Кевин глубоко вздохнул, набираясь смелости:
– А как же Инновационный фонд?
– Что?
– По-моему, есть специальные субсидии для…
– Мой дорогой юный друг, ваш проект должен быть но-ва-тор-ским! В ваших коробках с червями нет ни малейшего намека на технологию. В следующий раз предложите нам «умный вермикомпостер»!
* * *
Кевин решил вернуться домой пешком. Торопиться было незачем: встреча с экспертом ГИБ поставила жирную точку в его поисках. Смешавшись с толпой на Больших бульварах, он пересек площадь Республики, где десяток демонстрантов с непонятными флагами выкрикивали невразумительные лозунги, а затем двинулся вверх по каналу Сен-Мартен в сторону девятнадцатого округа. Там, недалеко от парка Бют-Шомон, он снимал в субаренду комнату без окон в обшарпанной квартире с несколькими жильцами. Кевина это вполне устраивало. Ему нужны были только две вещи: кровать и вай-фай.
Канал Сен-Мартен притягивал и отталкивал его с одинаковой силой. Когда Кевин учился в Лиможе, ему нравилось гулять по набережным Вьенны: старый город утопал в объятьях природы, а река сулила возможность сбежать. Нужно только позволить течению увлечь себя, и через несколько минут вы окажетесь далеко-далеко. Канал же выполнял другую функцию. Вода в нем не текла, а стояла, зажатая между шлюзами, – неподвижное зеркало для каменных домов, громоздившихся по берегам. Канал не избавлял от города, а удерживал внутри него. Парижане не гуляли вдоль канала, они собирались в группки и сидели, свесив ноги через парапет и ведя бесконечные разговоры. Свалившись в Сен-Мартен, можно утонуть, но куда-то уплыть не получится.
Опустившись на холодный камень, Кевин смотрел на свое отражение, тронутое рябью, неподвижное и серьезное, словно античная фреска. Кевин не страдал нарциссизмом. Он мало заботился о своей внешности, иногда забывал причесаться. Привыкнув к знакам внимания в свой адрес, он не мог и подумать, что комплименты достаются не всем. Переехав в Париж, он втянулся в хоровод вечеринок и клубов – сам не понимая как. Он прошел через множество рук и редко заканчивал ночь в одиночестве. Создавалось впечатление, что тело Кевина стало своего рода общественным достоянием, к которому прикасалось огромное количество самых разных людей, охваченных желанием потрогать и подвигать, узнать, что у него внутри. Его разум как будто бы отделился от плоти и созерцал ее выходки с легким налетом вуайеризма.
В квартире, которую Кевин делил с тремя соседями, витал дух молодости, беззаботности и безденежья. За завтраком ее обитателям случалось знакомиться с гостями, выходящими из той или иной комнаты. В результате вкусовые предпочтения каждого были хорошо известны остальным: этому нравятся бородачи с татуировками, этому – мулатки с дредами, а этому – пухленькие азиатские девушки. А вот разнополые гости Кевина приводили жильцов в замешательство. В окрестностях парка Бют-Шомон отношение к геям было более чем благожелательное. Что касается натуралов, они воспринимались как приемлемая, пусть и устаревшая форма жизни. Но те, кто не чувствовал необходимости принимать чью-либо сторону, считались в лучшем случае потерянными, в худшем – еретиками. Отказывающиеся присягать на верность какому-либо сообществу, выбивающиеся из социальных рамок, пусть и самых прогрессивных, они словно были отмечены печатью ущербности. В душу к ним никто не лез, но и разговаривать с ними никто не умел. Их свобода была невыносима для всех.
В Лиможе Кевин старался не выставлять напоказ своеобразие своей личной жизни. Здесь, в Париже, полагал он, из подобных вещей можно не делать секрета. Но по выражению лиц своих товарищей во время завтрака он понял, что до этого еще далеко. Однажды, пока он ел круассан, один из соседей, руководствуясь самыми добрыми намерениями, на полном серьезе спросил у него, как его следует называть: «он» или «она». Кевин просто пожал плечами. У него никогда не возникало ни малейших сомнений на этот счет, и было странно, что от него вдруг потребовали объяснений.
С партнерами и партнершами обнаружилась ровно та же проблема. Натуралы спят с натуралами, геи – с геями. Они похожи и понимают друг друга. Но те, кого называют «ни рыба ни мясо», редко спят с себе подобными. Им постоянно приходится уклоняться от ответов на некоторые вопросы – из деликатности, чтобы не обидеть. Они живут во лжи и недосказанности, которые настолько обременительны, что не допускают каких-либо реальных отношений.
Кевина часто называли бисексуалом. Он находил это слово довольно нелепым. Он любил людей, вот и все: не важно, что находилось у них между ног. Он любил их – что бы они о себе ни думали. Ему не требовалось превращаться из мальчика в девочку и обратно. Его жесты, прикосновения, нежность не менялись (либо менялись очень незначительно) в зависимости от того, какого пола люди оказывались с ним в постели. По большому счету, различия между полами слишком преувеличены; природа слепила нас из одного и того же теста. Кевин знал, что по своему строению, форме и цвету клитор ничем не отличается от пениса. Ублажать их нужно одинаково: заставить трепетать, позволить проявить нетерпение, резко поглотить и… начать сначала. Кевин знал, что на ощупь все бугорки и впадины плоти похожи друг на друга: они чувствительные и пылающие. Кевин знал, что на пике желания невозможно отличить того, кто проникает, от того, в кого проникают: подобно платоновскому андрогину, несправедливо рассеченному Зевсом надвое, вы обретаете свое целое, не зацикливаясь на том, кому именно принадлежат те крючки и петельки, которые связывают вас. В силу какого лицемерия было решено, что любовники, столь щедро отдающие себя, должны быть сведены к сухой двойственности, разделены, а не объединены?
Если уж обязательно нужно принадлежать к какой-то группе, Кевин предпочел бы называться пансексуалом. Пансексуалы любят, не задумываясь о половой принадлежности; они гендерно слепы. Это и Пан, козлоногий бог плодородия, покровитель пастухов, и Питер Пэн, отказывающийся взрослеть, жениться и заводить детей. Главная особенность пансексуальности заключается в том, что о ней никто не знает. Буква «П» не появляется ни в аббревиатуре ЛГБТ[16 - «Международное движение ЛГБТ» признано экстремистским и запрещено в РФ. – Прим. ред.], ни в ее более длинной версии, ЛГБТКИА+. Кевин не был геем, би, трансом, квиром, интерсексуалом или асексуалом. Он скрывался в «+». Такая таинственность его вполне устраивала.
Он вспомнил о червях, которые копошились в своей коробочке и, возможно, в этот самый момент предавались томному соитию вдали от любопытных взглядов. Нужно освободить их, так как без еды они не проживут и нескольких дней. В любом случае толку от них теперь никакого. Соседи по квартире наотрез отказались устанавливать в доме вермикомпостер, который Кевин предлагал соорудить из старых пластмассовых ящиков для цветов. Сначала они с восторгом отозвались о столь прогрессивном начинании, но потом, как и все прочие, заговорили о запахе и нехватке места. Везде царили предрассудки.
Кевин отклеился от парапета и двинулся дальше. Поднявшись по одному из металлических мостов, ставших туристической достопримечательностью, он направился к парку Бют-Шомон. Стояла теплая осень, уже начинало темнеть, и до закрытия ворот оставалось совсем немного. В этот час англоговорящие няни районных бобо толпами выходили из парка, используя свои коляски как таран, рассекающий толпу. Кевин пробрался против течения и бодро зашагал по аллеям в поисках подходящего дома для представителей вида Eisenia. Он свернул в гущу деревьев, на ходу доставая пластиковый контейнер. Но два бдительных бегуна спугнули его. Кевин рванул к озеру и, наконец, заметил груду прошлогодних листьев в укромном уголке у тропинки. Идеальное место.
– Вам понравится тут, ребятки, – пробормотал он.
И добавил уже в адрес садовников:
– Вам нужен компост, и вы его получите!
Быстро опорожнив содержимое коробки, он наблюдал за тем, как черви корчатся в панике, пытаясь найти верный путь к предстоящему пиру. Помахав руками, чтобы отогнать возможных прожорливых птиц, Кевин, как добрый пастух, следящий за стадом, не уходил до тех пор, пока последний из червей не исчез среди сопревших листьев.
Послышались свистки охранников, закрывающих парк. Кевин развернулся и не спеша побрел обратно вдоль озера. Живописные очертания скалистого острова медленно таяли в темноте, а в респектабельных зданиях с видом на парк загорались окна. В наступающих сумерках город, казалось, снова вступает в свои права. Целый день напролет в этом парке играли в природу. Теперь представление закончилось.
Кевин не любил предаваться меланхолии. Но в тот вечер чувство одиночества и бессилия охватило его. В кучке слежавшихся листьев исчезли все его иллюзии и надежды. Несмотря на его экономный образ жизни, деньги, накопленные со стипендии, подходили к концу, и вскоре ему придется расстаться с этой, как оказалось, провальной идеей домашнего вермикомпостера. Никто не интересовался его скромным проектом: ни банки, ни клиенты. Много раз ему говорили, что черви, должно быть, плохо пахнут; теперь Кевин решил, что и от него самого несет. Неудачи в делах омрачались горьким ощущением, что он не вписывается в общепринятые нормы и делает не то, чего от него ждут. Он всего лишь хотел прожить свою жизнь спокойно. Он не претендовал на многое, и, может, именно поэтому ему не везло. Но, если ему не удастся покорить Париж, он вскоре не сможет позволить себе жить здесь.

V
– Скоро появится первая травка! – провозгласил Артур, распахивая дверь «Лантерны».
Несколько завсегдатаев, примостившихся за деревянной доской, служившей барной стойкой, подняли банки с пивом за его здоровье.
– Молодец!
– Ты все-таки посеял бобовые?
– Да, клевер, – похвастался Артур.
– Для азота это неплохо.
– Еще бы. Когда в земле нет дождевых червей, высвобождающих азот, приходится восполнять его другими способами!
Весь день накануне Артур занимался посевом. После долгих колебаний он решил использовать старый дедушкин трактор McCormick 553, похожий на персонажа из мультфильма: крошечные передние колеса, приплюснутая решетка радиатора и две круглые, словно совиные глаза, фары. Кабина, открытая всем ветрам, увенчана легким солнцезащитным тентом. Артур прозвал свой трактор Железным человеком: в честь Янко, который и в книгах, и в интервью повторял, что нефть позволила людям поиграть в супергероев со сверхспособностями. Железный человек, вышедший на пенсию, дряхлый и ворчливый.
Для начала требовалось найти культиватор того же поколения, что и Железный человек. Спросить у Жобара Артуру мешала гордость. К счастью, он завел знакомство с Луи. Тот жил на ферме недалеко от деревни и вот уже тридцать лет выращивал экологически чистые пшеницу и гречиху, из которых сам выпекал хлеб и продавал его по пятницам. Долгое время Луи считался изгоем (дедушка в свое время относился к нему с недоверием), а теперь, сам того не желая, превратился в тренд. Его белая борода, широкие плечи и татуировки, значения которых никто не понимал, регулярно мелькали на страницах местной газеты Ouest-France. Каждую пятницу Сен-Фирмин наводняли клиенты Луи, проделывающие двадцать или даже тридцать километров, чтобы купить его чудо-хлеб. Запоздалый, но очевидный успех не заставил фермера увеличить темпы производства. Он решительно отказывался расширяться. Если хлеб заканчивался, то он заканчивался. Приезжайте через неделю.
Однажды, зайдя купить пятничный каравай, который они с Анной растягивали на неделю, Артур рассказал Луи о своих посевных планах. С тех пор тот регулярно посещал «Лесную ферму», чтобы подсобить – положить слой штукатурки или смазать старые косточки Железного человека. Луи ничего не ждал взамен, даже благодарности. Помогать по-соседски было для него так же естественно, как кормить кур или подстригать живую изгородь.
Поспрашивав знакомых, Луи раздобыл совместимый с трактором McCormick культиватор, а заодно и подходящую дисковую сеялку. Артур не прочь был сеять вручную, разбрасывая семена широким жестом, но решил пока не усложнять себе задачу. Ради дождевых червей он отказался от вспашки; в любом случае, прямые посевы снова входили в моду. Луи помог ему присобачить культиватор к заднице Железного человека, и два гектара были готовы за день. Неприлично голая, сухая земля возлежала среди полей, отливающих зеленым. Научный руководитель советовал Артуру разделить надел на четыре части, засеять три из них разными культурами и оставить под чистым паром один контрольный участок. Артур рассказал об этом Луи, но тот не одобрил план: как известно, именно травы восстанавливают почву и помогают нарастить популяцию дождевых червей. Зачем жертвовать половиной гектара? Залежь – она залежь и есть. Артур спорить не стал и, охваченный детской радостью за рулем трактора, засеял всю землю луговой травой и клевером, не тронув лишь полоску перед домом, отведенную под огород. Железный человек добросовестно выполнил свою миссию, разбросав по поверхности пятьдесят килограммов семян. Оставалось только ждать.
«Лантерна» представляла собой совершенно уникальное заведение. На протяжении двадцати с лишним лет эта бывшая табачная лавка на площади у самой церкви наводила тоску на местных жителей своими заколоченными окнами. Но одним прекрасным утром, ровно год назад, в грузовичке, полном коробок и маленьких детей, в Сен-Фирмин прибыла молодая семейная пара. Им было немного за тридцать, они жили в Кане и не знали никого в округе, но, наткнувшись в интернете на объявление о продаже торгового помещения, не стали терять времени и отправились на место. Лоран, айтишник, продолжал работать удаленно. Его жена Мария, румынка, приехавшая во Францию учиться и защитившая диссертацию по социологии, какое-то время в прошлом перебивалась краткосрочными контрактами внештатного преподавателя с низкой ставкой и очень скучала по «настоящей», как она выражалась, работе. Сначала Лоран и Мария планировали открыть продовольственный кооператив, но, обсудив идею с жителями Сен-Фирмина, передумали: у кого-то не было времени на всю эту возню, кому-то не хотелось платить взносы. В итоге было решено, что в городке с населением в пятьсот человек достаточно открыть обычный скромный биомагазинчик. Они назвали свое заведение «Лантерна» – в память о башенке, когда-то украшавшей здание. И, поскольку на протяжении веков в лантернах горели фонари, освещавшие путь умершим, теперь все мертвые души Сен-Фирмина, прежде наполненного криками детей, скрипом телег и грохотом молотов о наковальни, обрели утешение в объятиях Марии, сидящей за кассой.
Мало-помалу в магазине появились покупатели. Они заходили из любопытства, поглазеть на свежий творог и органические томаты, а потом по привычке направлялись в гипермаркет Leclerc. Мария знала об этом и ублажала посетителей как могла. Иногда угощала их своим фирменным блюдом сармале (фарш, завернутый в виноградные листья), которое научилась готовить еще в детстве и которое нормандцы пробовали не без опасений. Она также помогала всем, кому нужна была помощь: откладывала до завтра ящик с яблоками или проводила краткий компьютерный ликбез для пенсионеров, а иногда организовывала импровизированный детский клуб, где ее дети играли вместе с соседскими. Поначалу люди спрашивали ее, откуда взялся ее приятный, но явно нездешний акцент, но постепенно те бесспорные улучшения, которые Мария привнесла в повседневную жизнь Сен-Фирмина, заставили жителей отбросить самые стойкие предубеждения. Около кассы возникла стихийная доска объявлений, увешанная афишами различных мероприятий – турпоходов, концертов, прогулок на каноэ и полетов на параплане. Отныне именно здесь обменивались новостями. Приезжали даже люди из соседних деревень, заинтригованные этим неожиданным возвращением к жизни давно закрытого заведения. Они хотели увидеть, чтобы поверить.
Как выяснилось, пока Лоран и Мария не приобрели лицензию № 4 (волшебный клочок бумаги, недоступный простым смертным), они не имели права подавать даже слабоалкогольные напитки. Но кто мог помешать посетителям, купившим охлажденное пиво, употребить его прямо на месте, в уголке, где совершенно случайно оказались стулья и несколько импровизированных столов, представляющих собой столешницы, помещенные на козлы? Более того, тут же располагалось окно, выходящее на долину с петляющей синей полоской Орны и живописными шашечками бокажа. Этот вид располагал к неспешным философским беседам. Так «Лантерна» постепенно вернулась к своей первоначальной функции деревенского кафе.
В тот вечер там сидела троица, с которой Артур уже успел познакомиться. Первый – Матье, фермер, занимающийся разведением овец и производством сыра, а по совместительству страстный столяр. Более всего на свете он дорожил своей независимостью, поэтому упрямо отказывался вступать в молочный кооператив и продавать свою продукцию супермаркетам. В свободное от работы на ферме время Матье рыскал по окрестностям в поисках годной для столярки древесины, которую запасал впрок. Он выискивал выгодные предложения на лесопилках или через интернет и регулярно натыкался на чудеса: дубовые доски выше человеческого роста или несколько кубометров вяза, выставленные на продажу за бесценок уходящим на пенсию краснодеревщиком. Целых пять лет Матье восстанавливал пристройку, примыкающую к его владениям, причем делал все сам – и шкафы, и лестницу, и наружную обшивку. Иногда на досуге он также изготавливал деревянные чаши и ножки для ламп на стареньком токарном станке. Умело сочетая разные породы древесины, он создавал оригинальные предметы интерьера, которые иногда продавал на рынке во Флере вместе со своими сырами. Лицо Матье постоянно менялось, как это свойственно некоторым сорокалетним: сегодня он выглядел молодо и на щеках играл мальчишеский румянец, а завтра казался пусть крепким, но стариком с глубокими морщинами. Его жену, вечно занятую вечерней дойкой, почти не было видно.
Рядом с молчаливым Матье сидел болтливый Салим. Навеки обреченный оставаться сезонным работником, осенью он помогал собирать фрукты, зимой полулегально таксовал, а летом трудился на стройке. Чтобы свести концы с концами, ему всегда удавалось выбить пособие. Вообще, Салим знал все: в какой день убирать картошку на полях, как вывезти рабочий холодильник с утильбазы и где купить с рук футболки и джинсы всего за несколько евро. Он жил в типовом коттедже, принадлежавшем родителям, иммигрантам из Турции, которые работали посменно на автозаводе неподалеку. Салим не жаловался. У него были крыша над головой, вдоволь еды и уйма свободного времени, используемого для просмотра политических программ и общения в соцсетях. Имея всего лишь около тридцати подписчиков, он публиковал десятки твитов в день, откликаясь на любую, даже самую незначительную дискуссию и охотно излагая антикапиталистические теории объемом в двести восемьдесят символов. Благодаря многочасовым просмотрам разных интервью на ютубе Салим накопил обширный словарный запас. Он знал, как решить любую мировую проблему, и верил, что однажды его призывы, брошенные в пустоту глобальной сети, будут услышаны. Цель всей его жизни заключалась в том, чтобы собирать лайки, провоцировать стычки и разжигать недовольство, способное подтолкнуть прозревшие массы к революции. С этой надеждой Салим и засыпал по ночам – с лицом, освещенным бледным светом телефона.
Третьей была Леа. Десять лет назад она бросила медицинский и решила стать натуропатом. За прошедшие годы Леа обзавелась обширной клиентурой и жила безбедно. Она готовила всевозможные лечебные отвары из местных трав с таинственными названиями: таволга вязолистная, посконник конопляный, очиток едкий и умбиликус скальный. Леа также предлагала сеансы гипноза, аурикулотерапии и дзен-массажа с благовониями и тибетской музыкой. Ее клиенты, почувствовав себя исцеленными и примирившимися со своей жизненной энергией, убеждали сомневающихся попробовать хотя бы раз. В регионе, где врачей не хватало, а ближайшая больница находилась в часе езды (в Кане или в Фалезе), кабинет Леи, расположенный в темном, узком переулке в ста метрах от церкви, стал тем редким местом, где людей могли выслушать. К ней приходили с болью в спине, а в итоге рассказывали всю свою жизнь. Леа устраивала консультации так, чтобы иметь промежуток в пару часов (для восстановления «душевного пространства», как она выражалась), поэтому могла позволить себе не торопить очередного клиента. По сути, она стала и доверенным лицом, и исповедником, и психиатром. В Сен-Фирмине осталось очень мало жителей, которые не проверили на себе стимуляцию биологически активных точек уха и ни разу не погрузились в ванну с гонгами. Во время пандемии коронавируса Леа убедила добрую половину односельчан отказаться от прививки, мотивируя это тем, что организм, находящийся в равновесии, сам вырабатывает противоядие. Префектура объявила Сен-Фирмин очагом сопротивления вакцинации и направила туда специальную выездную бригаду, которая стучалась во все двери, но без особого успеха.
Леа внушала невольное уважение. Худенькая, с бледным нестареющим лицом, словно нарисованным на плоскости и похожем на лик Богородицы на византийских иконах, она говорила мягким, почти неслышным голосом, взывающим к тишине. Единственным украшением Леи была татуировка в виде римской цифры пять – на шее, у линии роста волос. Салим утверждал, что это раздвоенный язык змеи, чье тело извивалось между лопатками Леи и скользило вниз по спине к ягодицам. Жители горячо спорили относительно этой гипотезы, по поводу которой у каждого имелось свое личное твердое мнение.
Артур не мог не относиться к Лее с долей скептицизма. В силу своего образования, интеллекта и научного склада ума он был склонен считать, что натуропатия – это чистой воды шарлатанство. Тем не менее он упрекал себя в излишней предвзятости и допускал, что ошибается. Он знал, как далеко ушла западная агрономия от истинного знания, и не исключал, что то же самое могло произойти и с медициной. В конце концов, лекарства, выпускаемые фармацевтическими компаниями, возможно, были не чем иным, как плохим удобрением.
Увидев торжествующего Артура, Мария достала из холодильника несколько банок.
– За мой счет! – радостно объявила она, выставляя пиво на стол.
Как обычно, вместе с джинсами Мария надела традиционный румынский жилет с яркой вышивкой. Ее грудь вздымалась от каждого шага, суля утешение.
– Первая травка, – мечтательно произнес Матье. – Это называется атава. Какое сладкое слово, давно я его не слышал.
– Это энергия, которая возвращается, – добавила Леа.
Артур оживленно кивнул. В эти первые месяцы в Сен-Фирмине он чувствовал себя заново рожденным. Секс с Анной, до недавнего времени робкий и основанный больше на любопытстве, чем на страсти, вдруг приобрел откровенно плотский (и экстравагантный) характер. Анна ненасытно взывала к Артуру, а он подчинялся ее самым удивительным фантазиям, превращаясь в секс-игрушку в человеческом обличье, и делал это с удовольствием, гордясь тем, что вновь сумел довести партнершу до оргазма. Удовлетворенное желание погружало его в состояние безмятежности и позволяло спокойно воспринимать все трудности, проволочки и потери. Как ни странно, но, воплощая в жизнь свой проект по восстановлению почв, Артур стал меньше озабочен будущим планеты. В деревне она казалась не такой уж и изуродованной. Во всяком случае, ее вполне можно было спасти.
Вопреки своим опасениям, в Сен-Фирмине Артур нашел настоящих друзей, общение с которыми строилось не по принципу «ты мне – я тебе», как это принято у горожан, а на основе посильной бескорыстной помощи. Артур очень нуждался в советах, будь то выбор стройматериалов, починка инвентаря или подготовка к посеву, и получал их сполна, в особенности от Луи и Матье. Никогда раньше ему не приходилось прилагать столько интеллектуальных усилий, черпать знания из самых разных областей и без конца учиться.
Он совсем не скучал. Даже Кевин, который звонил не реже раза в неделю и рассказывал о своем бизнесе и банковских кредитах, казался ему таким далеким.
– На самом деле, – изрек Салим, – они немного похожи на нас.
– Кто? – не понял Артур.
– Ну, твои черви. Ты ведь затеял все ради них, правда?
– Да, это так. Но все-таки, в отличие от червей, у нас есть руки и ноги.
Мария рассмеялась. Она вернулась к кассе, чтобы обслужить клиента, но продолжала следить за разговором.
– Я серьезно, – продолжал Салим. – Вот скажи мне: кто работает в этой стране?
– Уж точно не ты! – хмыкнул Матье.
– Шутишь, я целый месяц собирал яблоки в Калиньи!
– Ага, один месяц яблок – два года пособия по безработице.
– Можно подумать, ты не получаешь субсидии Евросоюза!
– Это разные вещи. Если бы мы могли продавать свою продукцию по адекватной цене, мы бы не нуждались в субсидиях Евросоюза. Это поддержка потребителя, а не производителя.
– В любом случае, ты – обычный правый урод, – потерял терпение Салим.
– Да, и горжусь этим.
Матье не скрывал, что голосует попеременно то за правых, то за ультраправых. Он просто хотел, чтобы ему разрешили продавать свои сыры, не кормили тунеядцев за счет его налогов и вообще оставили в покое. Но власти продолжали изводить его. Главное управление по конкуренции, защите прав потребителей и борьбе с мошенничеством донимало его по поводу маркировки товаров, Окружной отдел по работе с населением заставлял заполнять бессмысленные и бесконечные отчеты о «соблюдении всех необходимых норм в отношении продуктов питания», а инспекторы Единой сельскохозяйственной комиссии Евросоюза лезли считать поголовье его овец. В прошлом году они устроили скандал из-за того, что на овце, родившейся с атрофированными ушами, не оказалось идентификационной бирки, предписанной нормативными актами.
– У нее нет ушей, куда мне цеплять бирку?!
– Не знаем, но это нарушение.
Матье не чувствовал себя в безопасности даже в собственном доме. Местное Бюро технической инвентаризации не разрешило ему сделать два дополнительных окна на втором этаже уже упомянутой, отремонтированной своими руками пристройки. «В таком случае, – хладнокровно объявил он своей собеседнице из БТИ (и по совместительству постоянной покупательнице у него на ферме), – передайте своему начальству, что мне плевать на их решения». Матье сам изготовил оконные рамы из сосны, имевшейся у него в закромах и устойчивой к гниению, а совершенно новенькие стеклопакеты купил в Кане у строителей, по-тихому приторговывающих излишками. За пару дней, пока стояла хорошая погода, он таким образом установил оба окна. Дама из БТИ как ни в чем не бывало продолжала покупать у него сыр, стараясь не поднимать глаза выше первого этажа. После этого случая политические взгляды Матье стали еще более радикальными. Он в жизни не прочитал ни одной листовки «Национального объединения»[17 - Фр. Rassemblement national – правопопулистская политическая партия во Франции, выступающая против объединенной Европы и за ужесточение иммиграционной политики.], ему было глубоко плевать на растущий поток иммигрантов, но он без колебаний отдал свой голос тем, кто, по его представлениям, способен был «вытащить нас из этого кромешного ада». Его ненависть к бюрократии, терроризирующей население, вмешивающейся во все дела и трусливо поджимающей хвост, как только кто-то скажет «баста», перевешивала прочие соображения. Тех же, кто извлекал из сложившейся ситуации какую-либо выгоду, Матье без лишних слов записывал в коллаборационисты.
– Хватит вам! – вмешалась Мария, которой не хотелось лишний раз слушать один и тот же спор.
– Я имел в виду, – продолжал Салим, – что мы, как и черви, живем под землей. Мечемся туда-сюда, ползаем по своим узеньким галереям, подбираем упавшие крошки. Никому не мешаем, не привлекаем к себе внимания. Другие топчут нас, не замечая. И мы даже не держим на них зла.
– А кто такие эти другие? – поинтересовалась Леа.
– Ну не знаю, те, у кого постоянные контракты, кто ездит в супермаркет по выходным. Кто живет в городе и сидит в стеклянном офисе. И еще те, которые по телевизору указывают нам, как и о чем мы должны думать. Все эти люди прогуливаются на свободе и произносят красивые фразы. Они думают, что без них Земля перестанет вращаться. Но на самом деле без нас они подохнут с голоду.
Артур слушал молча. Он знал, что способен блеснуть словцом, но не хотел давать себе воли. Боялся, что его сочтут за умника. Никем он не дорожил так сильно, как своими новыми друзьями, которые никогда не спрашивали его о профессии его родителей или о том, какой вуз он окончил. Он обосновался в Сен-Фирмине, ремонтировал старую ферму, затеял довольно странное дело с дождевыми червями: дальше этого никто не лез.
– Ты правду говоришь, – задумчиво произнесла Леа. – Я лечу их, Матье кормит, Мария улаживает их делишки, а ты предоставляешь им свои рабочие руки. Возможно, они нас презирают. Но это мы делаем их среду обитания пригодной для жизни.
– Мы все – дождевые черви! – воскликнул Салим.
– Да ради бога, – согласился Матье.
Они дружно звякнули банками.
– И я! – присоединилась к ним Мария.
– Однажды, – не унимался Салим, – мы все вместе выползем из-под земли, обглодаем их маленькие аккуратные садики, обчистим их шкафы, заползем в их спальни. Чего нам бояться? Нас больше, мы сильнее. Представляю себе их брезгливые лица. «Ах, неужели там внизу кто-то живет?» О да! Это мы! Посмотрите на нас! Сотни лет мы ишачили под землей, а теперь пришли получить то, что нам причитается.
Салим повернулся к окну. Вдали лучи заходящего солнца подсвечивали скалы.
– Ну вот, опять ты за свое, – устало протянул Матье. – Меня не смущает, что я дождевой червь, но, пожалуйста, не просите меня выбираться на поверхность. Я останусь в своем дерьме.

VI
Когда-то Кевин клялся, что ноги его тут больше не будет, но вот он снова здесь – на плато Сакле, всего в нескольких километрах от АгроПариТех. Из окна автобуса он видел гигантские культиваторы, разъезжающие по полям и выравнивающие землю, подготавливая ее к зимовке. Еще одна нелепая попытка реанимировать истощенную почву. Это же как мертвому припарки. В любом случае, рано или поздно ее зальют бетоном. Внимание Кевина привлекло скопление прямоугольных зданий, выглядевших так же приветливо, как склады на территории промзоны. В небе развевались синие флаги его нового отечества – Высшей коммерческой школы.
Кевин поступил сюда на годовую магистерскую программу. Поскольку продавать вермикомпостеры с места в карьер не вышло, он решил приобрести то, без чего невозможно запустить ни один бизнес: деловой имидж, соответствующий словарный запас и полезные связи. И подал заявку на программу Master of Science | Entrepreneur, где юноши и девушки из хороших семей учились притворяться предпринимателями, используя в качестве заклинаний нужные термины на великом английском языке. Во время вступительного собеседования Кевину удалось, не дрогнув ни единым мускулом лица, доказать, что дождевые черви способны изменить мир. Затем, благодаря магическому словосочетанию «выходец из малообеспеченной семьи», он смог выбить стипендию, покрывающую плату за обучение и жилье в общежитии. Ему потребуется лишь скромный потребительский кредит на прочие расходы.
– Master of Science, какое убожество! – фыркнул Артур в трубку.
– Ты прав. Но что я могу сделать? Я в тупике. Всем плевать на моих червей. У меня нет денег даже платить за комнату.
– Вышка как место, чтобы переночевать. Небанальное решение, брат.
Кевина задели эти слова. Как будто у него не было права поступать по-своему!
– Думаешь, мне нравится торчать среди этих персонажей? Мама с папой заплатили тридцать тысяч, и детишки возомнили себя гениями. Половина парней в костюмах, девчонки на каблуках, как будто на дворе восьмидесятые. Все суперзажатые, закомплексованные. А когда они пытаются расслабиться на вечеринке, то начинают блевать где попало.
– Тебе нужно приехать в Сен-Фирмин. Здесь червей ждут с распростертыми объятиями.
– Мы уже сто раз говорили об этом.
– Да, но я так и не понял твою позицию.
– Это не мое, вот и все.
По правде говоря, Кевин искренне недоумевал, зачем его друг тратит силы на два гектара земли, которые никогда ничего не родят. Он по-прежнему был уверен, что эта бредовая идея заглохнет сама собой и Артур вернется в Париж. А пока ему, Кевину, было чем заняться. Чем именно? Трудно сказать. Чем-нибудь. Ничем определенным. Он искал не славы, и уж точно не богатства. Но в голове у него постоянно присутствовало смутное желание жить на полную катушку. Что ж поделать, если для этого ему приходится учиться в магистратуре Высшей коммерческой школы.
* * *
Поэтому Кевин безропотно посещал занятия по бухучету, розничной торговле, деловым переговорам и управлению данными. Каждый день приглашенные (и высокооплачиваемые) лекторы рассказывали студентам о последних достижениях: нейросетевых чат-ботах, горизонтальной системе управления компаниями и современных формах акционерного общества. Все новое, что появлялось в мире, присваивалось бизнесом. И, если верить преподавателям, Вышка была местом, где выращивали праведников, готовых на все ради помощи ближнему и спасения планеты.
Учебный год был поделен на четыре фазы, одна нелепее другой. Learning Phase: запуск стартапа. Testing Phase: разработка проекта. Fastening Phase: гибкие навыки. Launching Phase: развитие и рост. Однокурсники Кевина на полном серьезе обсуждали все это, а сам он не мог понять: то ли они просто прикидываются, что верят в эту чушь, то ли и правда каждый вечер, ложась спать, думают о своих софтскиллах. И неужели директриса магистратуры, дама с безупречной прической, в самом деле полагала, что (как она объявила студентам в первый же день) этот год обучения «направлен на активную трансформацию личности через обучение и посредством практического и методологического содействия», в то время как вся ее искусно составленная программа имела единственную цель: чтобы деньги по-прежнему текли в одни и те же руки? Наверное, подобные вопросы задавали себе послушники, вступавшие в монашеские ордены, чтобы не умереть от голода: действительно ли молящийся рядом собрат верит в триединство Бога – Отца, Сына и Святого Духа? Время шло, люди продолжали имитировать действия друг друга, и эти вопросы испарились сами собой. То, что начиналось как легкое коллективное лицемерие, в конце концов превратилось в основу сокровенных истин.
Ночами Кевин все чаще оставался один. Как будто его сила притяжения, которая всегда казалась ему такой естественной, внезапно исчезла. Его безмятежной красоты было уже недостаточно. В Вышке пары формировались в соответствии с неосознанными, но тем не менее эффективными матримониальными стратегиями, зависящими от карьерных планов и интересов каждого. В этом партнерстве, в которое превратилась любовь, Кевину нечего было предложить. Он не возражал против вынужденного воздержания, но его вечера на плато Сакле стали долгими и однообразными.
Несмотря на услышанные от Артура предостережения, иногда Кевин обнаруживал, что лекции ему интересны. По мере того, как капитализм обретал человеческое лицо, облик выпускников бизнес-школ становился менее пугающим. Кроме того, изучая особенности функционирования рынка и капитала, Кевин понял, что эта система едва ли поддается критике. Как объяснял преподаватель макроэкономики, единственный, кого Кевин по-настоящему уважал, «суть капитализма заключается в том, чтобы приводить мир в движение, позволяя новым идеям находить старые деньги». Кевин не видел ничего плохого в подобном определении. При таком подходе идея «устойчивого развития», которую яро поносили его сокурсники из АгроПариТех, уже не казалась ему столь бредовой. Если исправление ошибок обходится так дорого, почему бы в первую очередь не обратиться за финансовой поддержкой к тем, кто их совершил?
С научным руководителем, к сожалению, Кевину повезло меньше. Господин Вламинк – круглый и упругий, как мячик, шестидесятилетний человек – называл себя «экспертом в области стратегического планирования и управления изменениями». Его миссия состояла в том, чтобы убеждать директоров компаний, что они устарели, и предлагать им абсолютно другие, современные методы работы. Он неотрывно просматривал конференции TED Talks, чтобы не пропустить ни одной новой идеи в зародыше. Экономические потрясения, технологическая сингулярность, экологический коллапс – в своих презентациях он делал акцент на то, что волновало умы, сначала с энтузиазмом рассказывая о растущих возможностях deep learning,

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71808436?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes
Примечания

1
Экономическая концепция, обосновывающая необходимость постоянного увеличения производства. – Здесь и далее прим. переводчика.

2
Цитата из драмы Виктора Гюго «Рюи Блаз», пер. с фр. Т. Щепкиной-Куперник.

3
Французский мыслитель XIX века, анархист, автор многотомного произведения «Земля и люди».

4
Американский мыслитель XIX века, известный книгой «Уолден, или Жизнь в лесу» и эссе «Гражданское неповиновение».

5
Малонаселенный исторический регион центральной Франции, известный своими животноводческими фермами.

6
Социальные сети Facebook и Instagram принадлежат корпорации Meta, которая запрещена и признана экстремистской организацией в РФ. – Прим. ред.

7
Термин, которым Аристотель обозначал науку об обогащении, получении прибыли и накоплении капитала.

8
Философский термин, введенный Аристотелем и означающий умение принимать этически верные решения в конкретных жизненных ситуациях.

9
Цитата из произведения «Характеры, или Нравы нынешнего века», пер. с фр. Э. Линецкой и Ю. Корнеева.

10
Фр. jobard – дурачок, простофиля.

11
Фр. bobo, сокращ. от bourgeois-boh?me («богемная буржуазия») – уничижительный термин, обозначающий класс обеспеченных и образованных горожан, как правило, придерживающихся левых взглядов и обеспокоенных состоянием окружающей среды.

12
Один из героев «Человеческой комедии» Оноре де Бальзака; в современном французском языке «Растиньяк» стало нарицательным именем, означающим удачливого выскочку.

13
Фр. bocage – характерный для Нормандии тип культурного ландшафта, где пастбища, поля и луга окружены рядами деревьев или кустарников, также называемыми лесопосадками, лесополосой или полеском.

14
Тонкий пластик, используемый в европейском мебельном производстве середины XX века.

15
Американский историк и философ XX века, автор книги «Структура научных революций» (1962).

16
«Международное движение ЛГБТ» признано экстремистским и запрещено в РФ. – Прим. ред.

17
Фр. Rassemblement national – правопопулистская политическая партия во Франции, выступающая против объединенной Европы и за ужесточение иммиграционной политики.