Главная страница | Попаданцы | Горизонты времени

Горизонты времени
Виктор Рогожкин
Сейчас, когда нажатием одной кнопки совершаются сложнейшие операции и манипуляции с компьютерной техникой, а связь с любой точкой земного шара давно перестала быть хоть какой-то проблемой, мы наивно именуем себя венцом творения природы, считая жизнь и быт прошлых поколений сплошным унынием. Но это – отнюдь не так!
В этой книге житель современного мегаполиса, который невероятным стечением обстоятельств попадает в окружение позапрошлого века, убеждается в том, что полноценно жить можно в любые времена и эпохи.
А ещё в этой книге – интриги и путешествия во времени, известные личности той эпохи глазами нашего современника и… конечно же, любовь!

Виктор Рогожкин
Горизонты времени
Все персонажи и имена вымышленны. Любые совпадения случайны. Права этой работы защищены автором, будь то в целом или её части, в частности, права на перевод, перепечатку, повторное использование иллюстраций, декламация, радиовещание, воспроизведение на микрофильмы или любым другим физическим способом, и передача или хранение, и поиск информации, электронной адаптации, компьютерного программного обеспечения, или с помощью аналогичных известных сейчас или разработанных в будущем средств.
© Виктор Рогожкин.

Жара
Ну и жара!
Как-то не по погоде я оделся…
Вот и заканчивается последний курс, скоро экзамены, и вот она – свобода!
Новые кроссы FAST TEMPO одной известной фирмы приятно пружинят на ногах. Как классно, что моя мама разбирается в крутых шмотках…
В воздухе стоит запах разнотравий, весна идёт полным ходом, но мне сейчас влажно и душно – всё-таки надо было сегодня надеть ветровку!
Да и пофиг…
Утром дома мне объявили приятную новость – маман обещала пристроить меня после получения диплома на «хлебное место» в одном большом агрохолдинге.
Говорят, что бабла там крутится немерено!!!
Тамошний директор – старый мамин друг.
– Он тебя не обидит, – сказала о нём мама.
С этой мыслью я вдохнул приятный аромат, витавший в воздухе, и мысль перескочила на другое: «Нет, «виноградная жижа» уже приелась, буду искать что-то новенькое. Девчонки на курсе рекомендовали другой вкус, надо будет попробовать…».
Я очередной раз выдохнул пар и убрал вейп в карман.
В принципе, не так давно, на практике я подрабатывал в подобном холдинге, но это было несерьёзно. Теперь, надеюсь, всё будет по-взрослому. Должность, оклад, всякие плюшки. Я смогу заработать денег и наконец, удивить свою Кристинку.
«Rammstein» в наушниках молотил на полную громкость, а я шёл по улице Советской, весь погружённый в свою тему о грядущих переменах, пока чуть не столкнулся лоб в лоб с каким-то прохожим. У меня даже наушники соскочили от резкого торможения.
Я открыл рот и уже было собрался сказать что-то дерзкое, но, подняв голову, узнал в здоровенном парне своего друга детства Василия.
– Андрюха! Привет! Я как раз тебя и ищу! – на его лице появилась блаженная улыбка, мы обнялись, и он дружески похлопал меня по спине, выбив весь воздух из моих лёгких своей медвежьей лапой. – Поможешь мне восстановиться в академии?
Да…
А Васька-то возмужал, плечи вон какие широкие, и не усики, а усищи отрастил. И мощным таким баритоном накрывает собеседника!
Три года назад, во время призыва он сам пошёл в военкомат и попросился в десантуру. Учиться дальше ему категорически не хотелось, да и тяга к учёбе у него была так себе, не то что у меня. Учитывая, что он всегда был крепышом и с малых лет ходил в спортивную секцию, в «армейку» его призвали моментально. Но дома оставалась мать с больным отцом, и это сильно тревожило Василия. Тогда он попросил меня и друга Витьку хоть иногда приезжать к его родителям, помогать по мере сил, а нам обещал часто звонить.
Я же вовсе не собирался тратить лучшие годы в военной форме под началом отцов-командиров, и родители послушно отмазали меня от армии.
– Ты где целый год пропадал? Мы тебя ещё прошлым летом ждали! – моя радость от встречи с другом так и рвалась наружу.
– Да тут, понимаешь, мне после службы предложили работу по контракту. Ну, я после учебки и поехал в одну «горячую точку». Вот там полгода и покуролесил. Деньги-то нужны, мама одна у меня теперь осталась. Зато теперь я – прапорщик запаса, можешь поздравить! И хочу восстановиться в академии, мать заставляет доучиться. Знаешь что? Пойдём пивка возьмём, посидим, поговорим…
За эти три года много чего произошло. И даже Маринка, девушка Василия, успела без него сойтись с одним лохом с соседнего курса, а потом разбежаться и остаться с ребёнком на руках. А я почти накопил первый взнос на авто, и скоро сбудется моя мечта – нулёвая машина из салона!
Я давно хотел «Renault Duster», а пока мы на пару с отцом добиваем наш древний «Nissan Patrol».
– Надо зайти к Витьке и взять его с собой, – предложил Василий.
– Зачем его тащить куда-то, берём сейчас пива – у него во дворе и посидим!
Наш общий друг детства Виктор жил на самом краю города, в частном доме по Загорной. Плестись туда далековато, конечно, но раз приехал Васька…

Когда-то мыс ним жили в одном доме по улице Седова, в двухэтажке, совсем рядом с домом Виктора. Наши с Васькой родители очень дружили, потом подкопили денег, и мы на пару с Васькиной семьёй переехали в центр, а Витька остался на месте, со своими родителями. Но мы всё равно часто встречались в городе и навещали друга. Потом Витька выпал из моего поля зрения, и уже года полтора я его не видел…
Раньше, в детстве, автобусами с пересадкой добираться к нему на окраину было крайне неудобно. А сейчас мы с Васькой просто поймали тачку.

Что я хочу сказать о нашем друге…
Мы учились в одной школе, только в параллельных классах.
Виктор отличался острым умом и любознательностью. А ещё, сверхпамятью! Был круглым отличником, причём, не сильно напрягаясь для этого. Он не был выскочкой, и каким-то невероятным образом ему всегда удавалось избегать всевозможных олимпиад и конкурсов, оставаясь в тени своих одноклассников. В нужный момент он умудрялся уехать куда-нибудь или заболеть.
Мы втроём с самого детства дружили и ходили в одну школу почти до окончания, но после того, как наши с Васькой семьи переехали в центр, стали встречаться с Виктором намного реже.

Насколько я знал, отец Витьки работал в каком-то закрытом научном или военном учреждении. И у них было своё необычное хобби – они каждый свободный вечер что-нибудь мастерили в своей большой домашней лаборатории.
Как я завидовал Витьке из-за этого!

Мой батя никогда со мной ничем не занимался. Никуда не возил, ничего мне не рассказывал. Он всю жизнь работал агрономом, теперь был обычным пенсионером.
Может быть, поэтому для меня с Васькой Витькино хобби всегда было чем-то особенным и удивительным. Да и результаты его работ просто поражали. Одна головоломка, сделанная Витькой и его отцом, до сих пор лежит у меня на полке как память, и никто не может догадаться, как вытащить планку из куба. А Витька это делал при мне почти мгновенно. И только недавно я стал понимать смысл различных устройств и приспособлений, которые показывал в детстве наш друг.

Называть сараем или гаражом построенное на краю двора большое светлое помещение, уставленное станками, у меня не поворачивался язык. Да и сам Виктор очень уважительно называл это помещение лабораторией. Работая там, он обязательно переодевался в халат и надевал тапочки. Вообще, в его «лаборатории» всегда царил идеальный порядок.
Да и во дворе у них тоже было классно…

Как же я скучаю по тому детству!
Чистый воздух на окраине города вдали от дорог, большая беседка, мангал и лобное место, где мы часто сидели сопляками допоздна, рассказывали разные истории, грызли семечки и жгли костёр. А какие шашлыки жарил по выходным отец Витьки – просто объедение!
Вот и сейчас, набрав пива и закуски, мы, полные этих воспоминаний, поймали машину и поехали к другу. Знали точно – Витя будет рад нас видеть!
Длительная поездка позволила мне ещё раз погрузиться в воспоминания…
Как-то вечером мы решили запустить ракету. Ну, как решили – Витька всё придумал заранее.
Ракета была небольшая на вид, метра полтора высотой. Её задачей было сделать фотоснимок нашего района с высоты около полукилометра.
Всё это придумал и запускал, конечно же, сам Витя. А мы потом должны были отловить спускающийся на парашюте головной обтекатель с камерой.
Сколько заборов и оград пришлось перелезть тогда, сколько собак разозлить!
Зато и у меня, и у Васьки в рамке дома теперь висят фотографии наших «Google-карт» из детства.

Неожиданно мои мысли прервала сильная тряска – это таксист свернул с Седова на Загорную и недолго проехав по разбитой дороге, мы остановились у знакомых ворот.
У забора за углом я увидел новую часть пейзажа улицы – там, видимо временно, стояла передвижная трансформаторная будка.
Васька выскочил из машины первым, а я, немного задержавшись, рассчитался с водителем.
Виктор
Дверь открыла мама Виктора. Увидев нас с Василием, она умилённо ахнула:
– Какие же вы стали взрослые! Я ведь вас помню вот такими, – и показала рукой чуть выше пояса. – А ты, Вася, просто жених на загляденье! Как поживает твоя мама?».
Наконец расспросы закончились, женщина отошла в сторону, открыв проход во двор:
– Идите, ребята, Виктор, как всегда, в своей лаборатории.
Осторожно обойдя незнакомую собаку, злобно косившуюся на нас из будки, мы прошли через первую приоткрытую дверь в гараж, а потом через вторую шагнули в лабораторию.
Ничего себе!

А тут сильно всё поменялось…
В уши сразу ударило громкое, назойливое жужжание, видимо, работал какой-то очередной девайс Виктора, а вот и он, в халате, подошёл, пожал мне руку, осмотрел внимательно Ваську, словно что-то припоминая, и крепко его обнял.
Что меня всегда удивляло в Витьке, являясь изобретателем-самоучкой, он своим внешним видом совершенно не соответствовал той категории людей, к которой их причисляют. Он не был худым заумным очкариком с растрёпанной шевелюрой и выглядел вполне обычно, полноватый парень с замечательным зрением и нормальной причёской.

– Васька! – воскликнул он, радостно тиская бывшего десантника. – Почему твоя мама ничего мне не сказала, я же на прошлой неделе у неё был, спрашивал о тебе!
– Я специально попросил её никому ничего не говорить, хотел вам сделать сюрприз! – Василий немного смутился. – Мы тут… Это… – он поднял руку с пакетом и погремел пивными банками.

– Понятно… – протянул Виктор. – Мужики, давайте чуть позже! У меня сейчас очередной эксперимент в самом разгаре.
Витя теперь точно напоминал какого-то молодого и увлечённого профессора.
Краем глаза я заметил на столе открытый ноутбук, а на нём в скайпе – немолодого, очень сосредоточенного мужчину в очках. Через камеру на ноуте он смотрел туда, где стояла большая, совершенно непонятного мне назначения установка.
Витя взглянул на наши вытянутые от разочарования физиономии и сказал:
– Ладно, черти, уговорили, отложу…
Он тут же обернулся к экрану, и у них с человеком в компьютере состоялся оживлённый диалог на обалденном – насколько я понял – техническом английском.
– Colleague, we will continue later,[1] – сказал Витя своему собеседнику на прощание и захлопнул ноут.

Я с интересом осмотрел помещение, где не был давным-давно…
С того времени тут всё сильно изменилось. Пропали старинные станки. Появилось очень много новых, незнакомых приборов. У левой стены – огромный стол с приборами и компьютерами. Одних мониторов я насчитал шесть штук. А в центре лаборатории стоял какой-то прибор, весьма приличного размера. Именно оттуда исходил тот назойливый звук, что встретил нас на входе. Мощные железные стойки придерживали восемь гудящих катушек. Посередине всей этой системы было кольцо типа обруча диаметром метра три.
Витька скинул халат, повесил на крючок, накинул какую-то куртку и вытолкал нас обратно во двор.
– Парни, пойдёмте в беседку, там и поговорим, – разведя руками и как бы извиняясь, проговорил он…

Его мама будто угадала, что мы сейчас придём сюда. В беседке на столе, застеленном простенькой клеёнкой, уже стояли закуски, и она торопливо расставляла стаканы и тарелки.
– Витька, как же так? Что за человек-иностранец в скайпе был? Явно профессор какой-то. Ты же высшего образования даже не имеешь. А по-английски так шпаришь, да ещё с техническими терминами, что я просто обалдел, – начал разговор Васька.
– Кто тебе сказал, что у меня нет образования? Это ты пропал на три года, а я времени не терял, окончил Кембриджский университет по специальности «Техника и технология», сейчас учусь дальше уже в аспирантуре и работаю там же лаборантом.
Васька чуть не подавился бутербродом.

– Витёк, хорош заливать! Кембридж – это же Америка или вроде Британия? Добираться только самолётом, визы, разрешения всякие. Да и бабла туда на учёбу надо столько, что мама не горюй! Ты что, миллионером стал?

– Вам бы только пиво лакать. Андрюха, время не стоит на месте и для того, чтобы учиться, личное присутствие совсем не обязательно, – Виктор был как никогда серьёзен. – Всё обучение я проходил дистанционно, по интернету. Слетал я туда буквально несколько раз – на важные экзамены и за дипломом. Там семь человек в год принимают бесплатно. Я отправил им тогда свои наработки и исследования. Меня сразу, без вопросов зачислили по государственному гранту. Английский я выучил здесь сам, общаясь в скайпе. В интернете есть куча онлайн-педагогов, носителей языка. Было бы только желание. А человек, которого вы видели в скайпе – это мой преподаватель, меценат и очень богатый господин. Мы исследуем с ним один весьма интересный эффект. Я сам его открыл. Сегодня как раз заключительная фаза эксперимента. Да ладно… Хватит обо мне, ты-то как, дружище? Мы уже думали, что станешь, как твой отец, военным, по его стопам пойдёшь, раз в армии завис, – Виктор подмигнул мне, повернулся к Василию и уставился на него.

– Да какой там… Задержался просто, деньги были очень нужны. Когда срочку отслужил, то подумал: «Что толку, если я сюда приеду? Ни профессии нет, ни работы. «Сельхозку» – и ту не закончил…». А там, по окончании службы, перед самым дембелем ко мне подошли серьёзные люди и предложили работу. ЧВК – слышал?

– Да откуда? Ты же знаешь, что я – не служил, из-за плоскостопия меня не взяли, – Виктор непроизвольно подобрал под себя ноги.

А Василий продолжил:
– Так вот, в те места, куда стране нужно послать своих вояк, но официально никак нельзя, государство придумало такую «прокладку» – частную военную компанию – ЧВК. Поработал я там всего полгода, а бабла поднял неплохо. Одна беда – запросто можно вернуться «грузом двести» [2], а так всё супер, никакого обмана, но мама моя приболела, и ей стало очень тяжело одной. Написала она мне письмо, вот я и вернулся, буду теперь с ней рядом, да и с вами тоже. Но нужно искать себе применение. Думаю, тренером тут стать каким или «дальнобоем», права у меня есть, но пока ещё не определился.

– Ну, Васька, а что, у тебя самого разве нет мечты? – Виктор ждал ответа.
– Конечно, есть! Эх, ма! Была б у меня денег тьма. Купил бы баб деревеньку и имел их помаленьку!

Мы дружно рассмеялись шутке Василия…

Разговор затянулся до вечера, пиво закончилось…
Все это время Витька почти не пил, изредка посматривая на какие-то странные часы, вроде плоского электронного секундомера, который не выпускал из рук.

По его лицу стало видно, что наступает некий важный момент. И он вдруг разоткровенничался:
– Ребята, раз вы тут, значит, это – судьба! Открою вам секрет: я стою на пороге великого открытия! Мне удалось обнаружить интересный эффект, при котором наблюдается изменение гравитационной постоянной. В моей новой установке – если говорить совсем уж упрощённо – уже шестой месяц, разгоняясь в специальном ускорителе, как бы «раскручивается» ртуть. Именно сегодня должен произойти переход скорости «раскрутки» до скорости света. Поэтому мой «меценат» так внимательно следит за работой. Вы вовремя пришли. Сейчас поможете мне перетащить в кольцо одну новую измерительную систему. Пойдёмте, я вам всё покажу.

Тут мы с Васькой малость опешили. Я-то ждал, что наш учёный друг сейчас вынесет замечательный отцовский самогон, и мы продолжим отмечать нашу встречу.
Но…
Пиво всё равно кончилось, мы нехотя встали и поплелись за Виктором в его домашнюю лабораторию.

Лаборатория
Опять оденься-переоденься…
Вот и вешалка с халатами, но переодеваться я не стал. Так и сказал Виктору, что, мол, ничего чужого одевать не стану – мне и в худи [3] неплохо, не такой уж я и грязный.
– Да нет, дружище, – строго ответил Виктор. – Это для попить пива – ты чистый, а здесь…
И он, не договорив, потянул меня за руку в сторону от входа.

Шагнув чуть вперёд, я заметил на полу странную площадку. Когда я встал на неё, заработал мощный мотор, и сверху на меня обрушился сильный поток воздуха с каким-то влажным содержимым. Обтекая меня со всех сторон, эта взвесь тут же втянулась в отверстия решётки на поверхности площадки, а новая – уже горячая – воздушная струя мгновенно высушила и мою кожу, и мою одежду.

Рядом стоял переодетый в белый халат Васька и от удивления хлопал глазами.

– Теперь можете проходить дальше, – сказал довольный Виктор.
Вот теперь мы смогли внимательно рассмотреть эту ужасно шумящую установку. Кольцо, в котором по словам Витьки «раскручивалась» ртуть, гудело от натуги, а наш изобретатель непрерывно говорил нам из-за спины что-то про охлаждение, сверхпроводники и индуктивность.

Я ничего не мог понять, глядя на огромный тор, сделанный из блестящего металла, толщина которого была с пивную кегу. Только спросил: «Вить, а сколько литров там… Это… Раскручивается?».

– Литров?! Да там всего два с половиной грамма. И они уже давно в виде плазмы. Это мой научный дебют. Если всё получится, то мне светит «Нобелевка»! Сколько денег сюда вбухано, ты себе даже не представляешь! Хорошо, что они – не мои. Видели того господина в скайпе? Это по его заданию я экспериментирую с гравитацией, имея конечной целью создание антигравитационного движителя. Хотя… Тут, я думаю, гравитация – только побочный эффект, и влез я в «курятник» деда Римана [4], где при помощи той же гравитации – ребята, я объясняю очень упрощённо, а то вы ни хрена вообще не поймёте! – от возбуждения Витька размахивал руками. – Я раздвину горизонты пространства-времени и люди смогут свободно «шляться» между параллельными мирами, как между соседними улицами! Представляете?!

Витька набрал воздуха и продолжил:
– Этот господин, который из скайпа, финансирует данный эксперимент – я бы всё это просто не потянул. Только электричества моя установка потребляет около трёхсот киловатт в час, может, чуть больше, ты себе это представляешь? Видел трансформатор на колёсах у забора? Это друзья-электрики помогли, поставили. Наша обычная электросеть такую нагрузку не выдержит. Вот тут – сосуд Дьюара с азотом, а там – баллоны с кислородом и аргоном.
Виктор опять открыл ноут, включил скайп, но того господина на экране пока не наблюдалось.

Я обошёл вокруг огромную гудящую железную конструкцию.
– Два грамма – и столько шума. Зачем всё это? – я не понимал.
Представить себе, что тут, в полуметре от меня с невероятной, почти световой скоростью вращается ртуть или плазма, как сказал Витька, я не мог.

– Вот этот ящик нужно поставить в центр кольца. После фазового перехода мне надо будет регистрировать любое изменение поля в установке! – Витька обозначил нам фронт работ, а сам перешёл к другому компьютеру.

Василий остался у ящика, а я подошёл поближе к установке. Внимательно осмотрев нагромождение трубок и проводов, из которых состоял этот сложный прибор, я понял: попасть внутрь этого кольца можно только одним путём, а именно – поднырнуть под блестящий тор в единственно свободном от коммуникаций месте.
Я нагнулся и пролез внутрь.

– Васька, тащи сюда ящик, я затяну, – пришлось перекрикивать шум установки, обращая на себя внимание.
Василий послушно приподнял и потащил в одиночку тяжеленный ящик с катушками и проводами.
Интересное место!
Я осторожно встал в центре гудящего кольца и выпрямился. По телу пробежал холодок и неприятная вибрация. Вдруг в моих ногах появилась какая-то непривычная лёгкость, словно я уменьшился в весе – невидимая сила легко поднимала меня!
Я попытался подпрыгнуть и подлетел сантиметров на шестьдесят!
Ничего себе!

– Васька, смотри! – я подпрыгнул ещё раз и почти достал высокий потолок лаборатории своей рукой.
Возникло невероятное ощущение лёгкости в теле, но оно как-то плохо слушалось, наверное, из-за изменившегося веса.
Василий, увидев это, бросил тяжёлый прибор и полез ко мне. Мы стали вместе с ним дурачиться, стараясь перепрыгнуть друг друга.

Витька, отвернувшись от нас, тыкал кнопки на компьютере.
Вдруг он поморщился и пробормотал:
– Ничего не понимаю. Что за возмущение идёт в контуре… – внезапно, повернувшись на наши с Васькой возгласы и увидев, как мы дурачимся в кольце, заорал. – Уходите оттуда как можно быстрее! Контур стал нестабилен! У вас слишком большая масса, вы…

Последние слова Виктора я до конца не расслышал. Вокруг нас с Васькой вдруг образовался какой-то светящийся круг, внутри которого струями переплетались пучки серебристого и сиреневого цвета, гул от установки перешёл в режущий ухо свист, а затем…
Яркая вспышка ослепила глаза, земля ушла из-под ног, и я почувствовал, что куда-то проваливаюсь…

Прошлое
Темнота в глазах разошлась, и теперь их заливал безумно яркий свет. В нос ударил насыщенный запах полевых трав, слух постепенно возвращался, и я услышал, как рядом громко застрекотали кузнечики. Резко встать не получилось, мышцы плохо слушались, и я завалился на землю.

Но зрение понемногу возвращалось, и вот сквозь стебли осоки мне удалось рассмотреть синее облачное небо. Я принялся усиленно шевелить извилинами мозга.

А мыслей сейчас было очень много…

Что так могло рвануть у Витьки? Куда делась крыша лаборатории?
В какую траву меня выбросило?
Да и вообще, жив ли я? Не оторвало ли мне руки-ноги?
Правую часть видимого неба занимала ветка раскидистой березы. Странно, не помню такую иву во дворе у Витьки. Где это я?
Ноги стало колоть, и я начал их ощущать – на месте, обе.
Подтянул руки, с трудом согнул в локтях. Медленно начал сжимать и разжимать ладони. Онемение отступало.

Можно попытаться сесть…
С огромным усилием сделать это, наконец, удалось.
Но глаза отказывались верить в происходящее. Это какой-то розыгрыш. Или сон…
Всюду, насколько хватало взгляда, был березняк, местами неохотно уступавший место полянам с черникой и брусникой. Левее, будто простриженный гигантским сумасшедшим парикмахером участок волос великана на густой шевелюре, была абсолютно лысая полоса степи.

Если бы там лежал асфальт, я бы подумал, что это дорога. Но там не было даже колеи.
Дальше, за этой пролысиной, где-то вдали на пригорке виднелись огромные поля. Судя по цвету, там уже колосилась рожь.
Я попытался подняться. После второй попытки мне это удалось. Немного мутило, но я держался.
Сквозь головокружение, тошноту и вихри мыслей в сознание стало просачиваться понимание. Кажется, Витькина «адская машина» сработала и закинула меня в какую-то чащу. Но где же тогда Васька?
Там он был со мной совсем рядом и сейчас, наверное, тоже должен находиться где-то неподалёку.
Я попытался крикнуть, но мой голос прозвучал как-то незнакомо и глухо. Все мои попытки докричаться до друга были тщетны – я явно здесь был один. Да и Васька, с его громким голосом и отменным здоровьем, наверняка, первым нашёл бы меня.
Надо что-то делать…
Телефон…

Сейчас в приложении открою карту, и станет понятно – где я теперь.
Я вытащил мобилу и с ужасом обнаружил полное отсутствие сети!
Блин! Интернета не было, координаты не определялись.
Куда же меня занесло?
Ну и глухомань…
Я опять огляделся, на Сибирь не похоже, растительность наша, местная, где же я нахожусь?
Часы на телефоне показывали пятнадцать минут шестого, но, судя по солнцу, было непохоже, что сейчас вечер – скорее утро.
Так, надо идти вперёд!
С этой мыслью я, изрядно вымазав в зелёнке травы свои новые бело-синие кроссы, побрёл по той самой прогалине, которую сначала посчитал автодорогой.
Никого…
Только птички поют да стрекочут кузнечики, а ещё и пекло…

На мне поверх майки была только серая худи «Combat Glory», а на ногах лёгкие брюки «Trussardi» поверх белых трусов боксеров «Calvin Klein».
Эх, всё-таки надо было надеть ветровку, её хотя бы можно расстегнуть…
Я поднял худи, оголил живот, тем самым пытаясь хоть как-то охладить свой организм.
И тут где-то вдали раздались странные позвякивания. Я прислушался – может, показалось?

Нет. Дзинь-дзинь.

Звук колокольчика стал слышнее, к нему добавились громкий деревянный скрип и цокот копыт – из-за ближайшего большого дерева на открытое пространство опушки выехала…
Самая настоящая телега!
Запряжён в неё был довольно крепкий светло-гнедой конь с чёрной гривой и хвостом, а возница, здоровенный парень, сидел на каких-то мешках или тюках, уложенных в повозку.
Так…
Меня точно разыгрывают! Насмотрелся я этого по телику! И фиг на это клюну.
Однако на реконструкцию не похоже. На киносъёмки тоже.
Где у нас ещё есть глухие деревни, в которых пользуются телегами?
Да нет уже таких!
Последняя телега, что я видел на практике в Манохино, была на автомобильных колёсах. Один местный житель, старик-чудак, владелец старой клячи, соорудил повозку сам для себя и катал на ней детей.
А тут…
А тут всё было натурально! Чертовски натурально!
Четыре кованых железных колеса подпрыгивали на каждой кочке, создавая тот самый, слышный издалека грохот.
Парень ехал неспешно, но проезжая мимо меня, дёрнул поводья и заорал коню:
– Тпр-р-р-у-у… – после этого нагло вперился в меня своими удивлёнными голубыми глазами.
Да…
Судя по одежде, с деньгами у него было не очень: на голове – мятый, видавший виды картуз; на теле – изрядно потрёпанная холщовая рубаха; такие же штаны до щиколоток прикрывали босые ноги детины.
– Ну? Чего уставился? – крикнул я ему как можно наглее.
– Доброго здоровьица, барчук, – сказал он, окинув меня взглядом, явно сопоставляя мой возраст со своим. – Ты, ведомо, отстал от ентой… От испидиции? Ну, от ентой… Что за бабочками бегають?
Своими вопросами он меня ввёл в ступор – нет, значение исковерканных слов я понял, но…
Я что, попал в то место, где люди выпали из цивилизации?
– Какой я тебе барчук? Меня Андреем зовут! – во мне взыграла злость на нелепость ситуации.
– Стало быть, барчук Андрейка? – недоумённо спросил парень, пристально глядя на меня.
– Ты куда едешь? – спросил я его властным голосом.
– В Батищево, к батюшке нашему.
– К попу, что ли?
– Зачем к попу? Еду к барину Ляксандру Николаичу.
– А как тебя зовут?
– Сидором кличут. Почитай, уже осьмнадцатый год.

Парень настолько непринуждённо вёл разговор, что я понял: никакой реконструкции или розыгрыша нет и в помине. Всё происходит на самом деле. Так играть даже в театре не заставишь. При этом Сидор явно выглядел очень удивлённым. Видимо, моя персона вызывала у него такую же реакцию, как у меня, к примеру, вызвал бы живой инопланетянин.
Неужели Витькины горизонты времени всё-таки раздвинулись и я улетел чёрт знает куда? Сидор, барин, барчук. Что же это такое? Хлопнув несколько раз глазами и пытаясь как можно скорее прийти в себя, я рассудил, что барин этого верзилы поможет мне быстрее, чем сидевший в телеге недотёпа.
– Отвези меня к своему барину! – практически не попросил, а приказал я.
– Как пожелаешь, барчук! Только езда будя неблизкая. Подходи, подсажу. К ночи, дай бог, доберёмся, – он протянул руку, легко, словно полено, закинул меня на свою повозку и крикнул коню. – Пшёл, родимый!
Усевшись позади парня, я смотрел на его здоровенную спину парня и удивлялся про себя: «Ничего себе, восемнадцатый год! А дури-то сколько? Меня как пакет с пивом в телегу бросил…».
Я улёгся в мягкое, накиданное на телегу сено, пихнул в уши наушники, врубил сборник Deep House Mix и погрузился в глубину чудесного аромата трав.

Поездка в неизвестность
Всё едем-едем. Убрал наушники, огляделся. Между тем вокруг меня качалась непривычная тишина. Такой я давно не слышал. Не было шума автострады, гудков тепловозов. Только цокал конь своими копытами, и гремела скрипучая телега. Ну и чирикали воробьи.
Мой извозчик молчал и я, осознавая, что сейчас творится в голове у парня, решился первым начать разговор.
– Слушай, Сидор. Тут такое дело… У меня немного память отшибло. Где я и кто я – не помню. Понимаешь? Упал, ударился головой о камень и очнулся тут, в траве… Где мы сейчас?
– Так тебе, барин, к дохтуру надо, в волость, но я туды не поеду… – парень совсем не удивился моему очень неубедительному объяснению про память, видимо, мой статус барчука сработал. – А мы… Просека тут, а там – Кардымово недалече. Я-то нездешний, всех местов тут не знаю. Но этой дорогой, почитай, пятый год на ярмарку езжу, – вот такой я услышал от него ответ.
Кардымово я знал с детства, это был большой посёлок городского типа рядом с городом, но ни домов, ни вокзала я сейчас не наблюдал. Только лес и поля.
Привстав на телеге, которую шатало и бросало во все стороны, но так ничего не рассмотрев, я снова опустился на мешки.

– А где железная дорога? – осторожно спросил я.

– Станция-то? Три версты тудысь, – парень махнул рукой куда-то в зелёнку. – Мы в Кардымово заезжать не будем, тут обогнём – так короче.
Конь неспешно щёлкал копытами, а я внимательно оглядывал окрестности…
По низине и взгорью вроде узнал местность. Тут раньше точно стояла большая электрическая подстанция и две огромные вышки с проводами. Сейчас же лишь шумела девственная берёзовая роща. Абсолютно никаких следов, что тут были столбы или электричество.

– Сидор, ты не удивляйся, но ответь: какой сегодня год?
– Нынче тыща осемьсот семьдесят второй год от Рождества Христова. Пятнадцатое июня. Эк тебя, видать, барчук, головой приложило! – Сидор зацокал языком и зашатал огромной соломенной шевелюрой, которую едва прикрывала его мятая фуражка.
Я обомлел, в голове снова возникла каша из мыслей: «Значит, Витькина машина закинула меня в прошлое? И что мне тут делать? Ага, Батищево, конец девятнадцатого века, Александр Николаевич…».

Что-то мне вдруг показалось всё это очень знакомым.

– Сидор, а твой барин фамилию имеет не Энгельгардт? – меня терзали сомнения.
– Он самый! Дай бог ему здоровья. Добрейшей души человек. А ты ему не сродственник будешь?

Обалдеть!
Я еду к самому Александру Энгельгардту!
Эмоции захлестнули меня, но парень терпеливо ждал ответа, и я объяснил:
– Нет, знакомый. Очень хороший знакомый.
В сельхозакадемии у нас на курсе не было человека, кто не знал бы Энгельгардта. Его работы читали когда-то даже Маркс и Ленин, формируя на их основе своё видение крестьянского быта.

На кафедре животноводства преподаватель принудительно заставлял читать все работы Александра Николаевича по сельскому хозяйству, особенно – его «Письма из деревни». Потом на уроках мы разбирали классические ошибки в агрономии того времени и в разведении скота.

Да что тут его письма, это же – глыба!
Он, мало того, что сильный химик, ещё являлся родным отцом самого Николая Александровича! Будущего тестя Николая Гумилёва!

Несмотря на худи, мне вдруг стало очень холодно. В низу живота сильно защекотало. Страх и адреналин работали одновременно. Мысли вертелись в голове как в адовой мясорубке. Да и ветерок поднялся неслабый. Вроде едем кое-как, конь, кажется, еле плетётся, а вот уже пятую опушку объехали.

– А чего ты в Смоленске делал? – спросил я у Сидора.

– В губернии-то? Так кажу ж: барин послали селитры купить на огороды. Вот пять мешков сторговал за два рубля. А он наказал быстро вертаться взад, даже коня мне лучшего дал, саврасого! На гнедой кобыле или на мерине я бы, почитай, трое суток добирался. А тут два дня – и дома. Жучок у них какой-то непонятный на огороды напал. Все посевы изводит.

Ага, точно, помню-помню такое в ранних записях…
Напала как-то на поля Энгельгардта то ли льняная плодожорка, то ли совка-гамма. В то время деревенские люди понятия не имели о вредителях, а энтомолога позвать из столицы по деньгам позволить себе не могли. Вот он и мудрил, сам жука на своих полях изводил разными средствами.
Да…
Дела. Я автоматически достал вейп и затянулся.
Сидор, увидев клубы дыма, обернулся, дёрнулся, отвернулся обратно, начал креститься и что-то шептать.

Я слышал только:
– Чур меня, чур…
– Сидор, не переживай ты и не крестись, это – вейп!
– Как же так, без огня из этой люльки столько дыма?
– Да это обычная электронная сигарета! Никакого огня ей не надо, это не дым, а пар.
– Ляхтроная? Не иначе немецкое али шведское! Терпеть не могу все заморские штучки, – Сидор немного успокоился.

Полчаса ехали молча…
– Одёжа у вас чудная… – вдруг сказал он. – Наша питербурхская или неметчинская?
– Вообще-то – Англия.
– То-то и оно. Ненашенское, видно сразу, – Сидор явно успокоился.
«Ну, уж не твой ватник…», – подумал я и лёг на мешки.

Обед на свежем воздухе
Вскинув голову и взглянув на небо, парень вдруг засуетился, раскрыл свой холщовый мешок, выудил и развернул некое подобие чистой по его меркам материи, накинул её на ближний тюк, устроив импровизированный стол. Затем уверенными движениями извлёк откуда-то сало, охапку зелени, добротный на вид каравай, несколько пожухлых яблок и огромный, покрытый рыжими пятнами ржавчины, но всё ещё острый, как бритва, тесак. Не обращая внимания на шатающуюся телегу, он, как мог, нарезал всё это и разложил на тряпке.

– К обеду дело идёт, барчук, – весело подмигнул он мне. – Что Бог послал, кушай. Рогожка свежая, чистая, за скатерть сойдёт. Становиться не буду – барин шибко поторапливал. Ты подкрепись, через пару часов ужо встанем, конь малость отдохнёт, и дальше пойдём.
Я не привык есть сало без хлеба, поэтому схватил ломоть каравая и откусил с жадностью. Жевал долго, но чем дальше, тем тяжелее было сглотнуть. В горле словно вспыхнул огонь, будто не хлеб ел, а горсть колючек.
Прокашлявшись, я с трудом выдавил:
– Это что за хлеб такой?
Сидор, не спеша пережёвывая, отмахнулся:
– Дык неурожай был в прошлом году. Бедствуем. Хорошо, что хоть пушной хлеб сейчас кушаем.

В голове всплыли слова из записок Энгельгардта: «Пушной хлеб приготовляется из неотвеянной ржи, то есть – из смеси ржи с мякиной, мелется прямо в муку, из которой обыкновенным образом печётся хлеб. Хлеб этот представляет собой тестяную массу, пронизанную тонкими иголками мякины. Вкусом он – ничего, как обыкновенный хлеб, питательность его, конечно, меньше, но самое важное неудобство – это то, что его трудно глотать, а непривычный человек и вовсе не проглотит, если же и проглотит, то потом всё будет перхать и чувствоваться какое-то неудобное ощущение во рту…».
Вот это самое неудобное чувство я сейчас и ощущал.

Невыносимо захотелось пить. Я взял яблоко, откусил – ужас, кислятина – и выкинул.
Сидор, увидев это, прихватил со скатерти оставшиеся два яблока и быстро сунул себе за пазуху.
– У тебя есть что-нибудь попить? – прошипел я извозчику сквозь сухость во рту.
Сидор неспешно порылся в глубине сена и достал глиняный горшок, закрытый такой же глиняной крышкой.

– Вот есть кринка квасу, за десять копеек в губернии у старухи купил, только осторожно, не пролейте – больше у нас питья нету. Дальше – только вода из Днепра.
Квас оказался на удивление вкусным. Терпкий вкус с кислинкой мгновенно убрал все проблемы с першащим горлом.

– Как Вержу перейдём – там мосток через Днепр – так и привал сделаем.
Ещё через час, проехав пару раз по скрипучим шатким мостам, мы, наконец, остановились.
Сидор распряг коня, стал его поить и кормить, а мне объявил час отдыху.
Конь явно устал, мотал головой, его бока покрылись испариной. А я, успевший вздремнуть в повозке, пошёл к реке – очень захотелось смыть с себя пот и охладиться.

Но искупаться так и не получилось – подход к Днепру был илист и зарос высоким камышом. Оттуда злостно орали лягушки. Купаться на песчаной отмели берега около мостика я тоже не захотел. Там несколько мужиков громко галдели и, пялясь на меня, мыли своих лошадей.

Обойдя окрестности по большому кругу через подлесок, справив нужду и обожрав случайно найденный куст мелкой дикой малины, я вернулся к телеге.
Сидор уже запрягал.
– Сидор, а кто ты будешь у барина? – надеясь вытянуть из него как можно больше информации, начал я новые расспросы.

– Я у него по особливым наказам буду! – важно подняв голову, ответил парень. – Могу козу заколоть, могу – телёнка, по извозу тоже мастер, в огороде помогаю. Меня Ляксандр Николаевич очень уважает!

После этого привала парня будто прорвало. Как только тронулись, он начал непрерывно мне о чём-то рассказывать, совершенно не спрашивая и не напрягая меня самого – это меня вполне устраивало, ведь моя «легенда» о появлении на пути Сидора была «шита белыми нитками».

– Сейчас обернём Микулино, а там – Попово, осталось через Гостинку и сразу будет Митино, а оттель до дома – ужо рукой подать… – рассказывал парень.
Потом пошёл разговор, как его брат случайно загнал скотину на пар к зажиточному крестьянину, жившему с ними по соседству, как его судил сам волостной и повелел за потраву посечь плетью. Дальше Сидор начал говорить про свою бабу-солдатку. Как я понял, они не были женаты, но уже жили вместе. Женщина просто не дождалась своего мужа с войны.

Я был удивлён, вот дела…
Этот парень – в свои-то восемнадцать лет! – давно живёт полноценной половой жизнью со взрослой женщиной, полностью обеспечивая её по хозяйству. Да и разговор он вёл степенно, по-взрослому неспешно, добавляя себе особой важности.
Однако быстро в этом времени взрослеют парни…

Гостинка оказалась совсем мелкой речкой, причём Сидору пришлось спешиться и помогать коню перетащить нашу повозку, ибо никакого моста через эту речку не было и в помине.

– Давай, Гаврила, поднажми, – поторапливал коня Сидор.
Мне тоже пришлось слезть и помогать.
Как ни берёг я свою одежду, всё же замочил брюки и перепачкал кроссовки, да и толкать телегу через брод – скажу вам – так себе удовольствие. Одна радость – прохладная вода остудила кожу, которая, как я уже думал, воспалилась от жары.

Безо всякого стыда Сидор разделся догола, бросил на сено свои вещи сушиться, а потом, когда перебрались через брод, запрыгнул, в чём мать родила в телегу, и погнал коня дальше.

Я тоже помыл в реке кроссовки, обтёр их сухим сеном из телеги, снял остальную одежду и остался в своих мокрых белых трусах.
Изредка – махая вожжами, оборачиваясь и поглядывая на меня – голый парень почему-то тихо усмехался, роняя ниже плинтуса мою самооценку. Наконец он не выдержал и сказал со смехом:
– Ты, барчук, как баба в етих панталонах!
Но мне было уже всё равно. Монотонное цоканье сделало своё дело – я откинулся на душистое сено и вырубился.
Прибытие
– Тпр-у-у…
Я проснулся и подскочил в телеге.
Начало темнеть, когда телега свернула с дороги направо и въехала в огромный двор. Ничего не объясняя, Сидор резво спрыгнул с неё и куда-то убежал. А около повозки появился старик со странно искривлённой челюстью. Он придерживал нашего уставшего и дёргающегося коня, неспешно распрягал и, шепелявя почём зря, разговаривал с ним:
– Ну-ну, Гавря, добро, доехали. Щас овса тебе дам малость…

Мужик распряг и увёл коня, а я, оставшись один в телеге с мешками, быстро нащупал среди мешков свою одежду, натянул на себя и резво спрыгнул с повозки.
Сначала я увидел высоченный, зачем-то вкопанный посередине двора столб и только потом обратил внимание на окружающих меня людей.

С явным любопытством поглядывая на меня, они до темноты торопились закончить свои дела. Кое у кого в руках мелькали лучины и светильники. В воздухе пахло дымом, прелым сеном и чем-то ещё, неуловимо знакомым.

Один из мужиков, прищурив глаза, шагнул ближе и хрипло спросил:
– Чего ж ты, барчук, запоздал-то? Сумерки уж, добра не ведает поздний гость…

Я не успел ответить, как из-за ворот появился Сидор, махнул им рукой:
– Да не браните, свой он, свой! Дорога, поди, долгая была, устали все.

Толпа несколько расступилась, давая мне пройти. В груди ощущалась лёгкая настороженность – место было незнакомое, люди смотрели сдержанно, будто оценивая. Я шагнул вперёд, стараясь не подавать виду, что сам не до конца понимаю, где мы и что нас здесь ждёт.

– Здравствуйте! – сказал я какому-то мужику помоложе, который стоял у сарая.
– И вам не хворать! Проходь в хату, барин, – он показал рукой на крыльцо, а сам шустро нырнул в темноту другой деревянной постройки.

Мимо его ног прошмыгнула старая собака и, не обратив на меня внимания, засеменила дальше по своим делам.

А вокруг меня люди продолжали заканчивать долгий, полный забот день Молодая полная девушка загоняла овец в хлев на ночь, женщина постарше несла куда-то вёдра с парным молоком, видимо вечерний надой. Кто-то таскал из колодца в большую бочку воду, а вихрастый мальчишка тащил на вилах сено в коровник.

Я попытался сосчитать всех работников, но, люди сновали туда-сюда так часто, что мне это не удалось. А маленький мирок вокруг меня продолжал жить своей особой жизнью, размеченной привычным трудовым распорядком, где каждый знал своё дело. Всюду слышалось мерное шуршание, цоканье копыт, плеск воды. Запахи – тёплого молока, сена, прелых досок, земли – смешивались и создавали ощущение надёжности этого быта, крепкого, давно устоявшегося порядка.
Темнело очень быстро. Ночь наползала на двор мягко, придавая строениям неясные очертания. Где-то в отдалении вскрикнула птица, в хлеву громко всхрапнула лошадь, а от дальнего края двора донёсся глухой стук – вероятно, кто-то закрывал амбарную дверь.
Этот самый стук вернул меня в действительность.

Делать нечего, нужно идти знакомиться с хозяином. Внизу живота опять засвербело. И я решил не торопиться. Размял конечности, прошёлся вокруг телеги, слушая, как под ногами похрустывает утоптанная земля, вперемешку с крошками соломы.

Окрестности большого двора уже теряли свои контуры в темноте. У каждого участка, где что-либо делали люди, висел интересный, с трепыхающимся огоньком, видимо, керосиновый фонарь. Пламя, словно живое, вздрагивало от ветра, порой бросая причудливые тени на заборы и стены строений. Все места, где совершалась любая работа, я видел отсюда очень отчётливо. Люди же, вряд ли видели меня в сгущавшейся темноте.
Электричества тут явно не было от слова «совсем». Сколько мы ехали – нигде я не видел ни электрических столбов, ни проводов. На это я уже давно обратил внимание. Как и на то, что в этом дворе, да и во всей округе, жизнь продолжала идти в старинном ритме – неторопливо, но надёжно, без суеты, в простом труде, который скреплял всех обитателей этого места незримыми узами общего быта и забот.

Да… Приплыли…
Другого объяснения быть не может – Витькина машина реально закинула меня в далёкое прошлое… Вот тебе и горизонты.
Чужое время. Чужие люди.
Меня затрясло. В груди холодела паника, словно кто-то сдавил ребра ледяными пальцами. Я уже понял. Это не сон. Это не розыгрыш. Всё, что я знал, всё, что было привычным – исчезло. Нет возможности позвонить. Нет интернета. Нет даже электричества. Только скрип телег, запах навоза и гудящий в ушах страх.

Какого черта я здесь делаю? Как я выберусь обратно?

Мысли метались, сбивались в хаотичную кашу. Я судорожно втянул воздух – пахло деревом, дымом, чем-то кислым, тяжёлым. В голове мелькнуло: так, успокойся, надо просто… просто выжить…
Шаг вперёд. Главное – не показать страха.

Меня приняли пока совсем неплохо. Я осознаю, где сейчас нахожусь. Но сколько продлится это везение?
Я судорожно сжал кулаки, чтобы унять дрожь. Появились мысли. Держать себя в руках. Удержать позиции. Не провалиться.

Я решился.
Глубокий вдох – и уверенным шагом поднялся на скрипучее деревянное крыльцо. Доски чуть подались под ногами, словно хотели напомнить – здесь всё другое, не твой мир.
Рука легла на тяжёлую резную дверь.

Толчок.
Она скрипнула, поддаваясь. В нос ударил запах старого дерева, свечного воска, едва уловимой сырости.

Я шагнул внутрь.
Этот запах всколыхнул во целый пласт моей памяти. В висках сдавило от нахлынувшего воспоминания – та самая злополучная охота, на которую прошлой зимой затащил меня друг Петька.

Сам я никогда не любил охоту. Вытаскивать жизнь из живого существа – не моё, да и к лесу в мороз я всегда относился с уважением, без желания лезть туда без острой необходимости. Но Петька был настойчив.

– Да ты прикинь, охота будет супер! Я тебе отвечаю. Лося возьмём, одна ляжка твоя! – азартно подначивал он, сверкая глазами.

Я поддался.
За рулём «Нивушки» сидел его отец, дядя Паша. Мы долго тряслись по заснеженной дороге, пока не увязли всеми четырьмя колёсами в снегу. Замёрзли страшно, пока вытаскивали машину, а потом, уже продрогшие до костей, пошли по лесу.

Ни лося, ни даже тетерева Петька с отцом так и не взяли. Вместо добычи нам досталась в лицо снежная крупа, пронизывающий ветер и чувство полной беспомощности.
А когда опомнились – оказалось, что машину давно потеряли из виду, и тропа, по которой шли, привела нас вовсе не туда, куда рассчитывали.

Повезло, что наткнулись на избушку егеря.
Тот, увидев нас, только крякнул, смерил взглядом наши посиневшие лица, неподвижные от мороза пальцы и, не задавая лишних вопросов, молча подкинул дровишки в печь. Потом поставил на стол кружки с горячим чаем, хлеб.

И тогда в воздухе был этот самый запах.
Старого дерева, лёгкой гари, палёного керосина. Терпкий, обволакивающий, впитывающийся в одежду, в кожу, в память.

Помню, как мы, осоловевшие от тепла, рухнули на лавки, забыв и про охоту, и про холод.
А потом, когда вернулись домой, я неделю валялся с гриппом и с тех пор даже слышать не хотел о новых вылазках на природу.

Войдя в дом, я огляделся. В свете лампы проступали знакомые черты деревенского жилья: длинная лавка, массивный деревянный стол, к которому, казалось, приросло несколько некрашеных табуретов. Направо – дверь, налево – занавеска, за которой угадывались тени. Из-за неё доносился глухой полушёпот.

Я напряг слух и разобрал голос Сидора:
– А ещё он люльку свою поджигал без огнива! Да дым пущал чуть не на сажень!
Не успел я удивиться, как дверь скрипнула, и в комнату вышла сухонькая бабка с морщинистым, как печёное яблоко, лицом. Глаза её блестели лукаво, но голос был хриплым, сухим, точно её всю выветрило северным ветром.

– Добрый вечер, барин! Проходи, мил человек, вот там хозяин изволит вас принять, – скрипуче проговорила она, указав на занавеску, и тут же исчезла во тьме дома.

Сидор, завидев меня, тут же переменил тон и уже ровным, будничным голосом докладывал:
– Сторговался я за селитру, батюшка, два рубля – пять мешков, а просили-то все десять! А вот и барчук Андрейка, довёз его до вас, теперь позвольте мне откланяться!
Высокий бородатый мужчина, сидевший за столом, не глядя, сунул что-то в руку Сидору, который тут же исчез за дверью.
Затем хозяин, как я понял, это был он, развернулся ко мне, чуть прищурил глаза и произнёс:
– Здравствуйте, молодой человек, как вас звать-величать?

Энгельгардт
При свете уже знакомой мне керосиновой лампы я разглядел самого Александра Николаевича. На первый взгляд, его возраст был очень солиден, но я понимал, что ему не больше сорока лет.

Серьёзный. Одет в красную фланелевую рубашку. Небольшая бородка с начинающейся сединой. Волосы до плеч. Внимательные глаза с уголками, опущенными вниз.
Опешивший, я стоял, и разглядывал знаменитого профессора как реликвию минуты две.

Пока снова не услышал его голос. – Проходите, проходите, очень прошу, вот сюда, пожалуйте, садитесь.
Он поднялся ко мне навстречу, и я заметил, что он был немного пьян.

А Энгельгардт продолжал расспросы, не дожидаясь ответов от меня:
– Вы не ужинали? Авдотья! Подай на стол голубушка, да поскорее! Откуда пожаловали?
У меня перехватило дыхание, ведь от начала этого разговора зависела вся моя дальнейшая судьба. Как объяснить, кто я и откуда? Ведь тут, в этом времени я – никто, и зовут меня – никак!
Ещё и Васька чёрт знает где! В трудные моменты у меня всегда включается наглость.
– Александр Николаевич, меня к вам привела сама судьба. Рассказать об этом я могу только исключительно конфиденциально, – я постарался сказать это очень уверенно и тихо.
Стало заметно, как у него дрогнуло лицо, и дёрнулась скула. И тут опять вспомнились его «Письма из деревни».

Ведь абсолютно всех незнакомцев, нагрянувших к нему неожиданно, он наперво считал проверяющими из столицы или большими начальниками, приехавшими именно по его душу. Такие люди вызывали у него чувство неизвестного страха. От этого он и пил – «для успокоения». В одно время я читал, что он даже чуть не спился, но сам всегда себя считал практически не пьющим.

– Нет! Вы только не подумайте! Я – не проверяющий по вашу душу, и не из губернии, и не из Петербурга. Меня зовут Андрей, и я – лично к вам. Не переживайте, я думаю, что вам очень повезло, что я теперь в вашем как бы полном распоряжении.

Старательно вспоминая его не раз прочитанные рассказы о деревне, я подбирал понятные для этого времени слова.
При этих словах взгляд Энгельгардта будто просветлел, пьяного остекленения в нём не осталось ни капли.

– Говорите тут, у меня нет тайн ни пред кем в этом доме, – сказал он почему-то очень громко.
Наверное, думает, если что пойдет не так, будут свидетели.

– Поверьте, сделать этого я никак не могу! – я вспомнил, как всё слышно из прихожей. – Только наедине и без возможности услышать нас со стороны.

– Хорошо, пройдёмте в мой кабинет, – он насупился и показал рукой идти вперёд.
Плотные дубовые двери закрылись за нами.

Хозяин сел в массивное кресло с высокой спинкой, неторопливо выдохнул и пристально осмотрел меня с ног до головы. В его взгляде читалось любопытство, но и настороженность. Потом он слегка кивнул, указывая мне на соседнее кресло.
Я опустился в него, ощущая, как подо мной прогибается старая, но крепкая обивка. Александр Николаевич тем временем потянулся к полированному столу, взял пузатый графин, налил прозрачную жидкость в небольшой гранёный стакан и, чуть прищурившись, спросил:
– Будете?

– Нет, благодарю покорно, – ответил я, стараясь держаться уверенно.

Он чуть заметно пожал плечами, поднёс стакан к губам и одним глотком выпил содержимое. Выдохнул, откинулся на спинку кресла, постукивая пальцами по подлокотнику. В комнате стало тихо, слышно было только как деревья, растущие у самого дома, тихонько царапают своими ветвями двустворчатые окна.

Я воспользовался этим моментом и, не теряя времени, принялся объяснять своё неожиданное появление.
– Даже не знаю, с чего начать, Александр Николаевич. Наверное, вы мне не поверите и всё такое, но я не собираюсь обманывать вас или как-то притворяться. Дело в том, что я…
Хозяин вдруг поднял руку, обрывая меня на полуслове: – Погодите, милейший… Можно поинтересоваться, что у вас… обуто на ногах?
Я машинально опустил взгляд и тут же понял, что именно привлекло его внимание.
– Это… эээ… – я запнулся, понимая, насколько странно будет звучать мой ответ в 1870-х годах, но всё же продолжил:
– Американские кроссовки Reebok Fast Tempo.
Он прищурился ещё больше.

– Кроссовки?
– Универсальная обувь… для бега, тренировок, ходьбы, – я говорил осторожно, подбирая слова. – Лёгкие, с хорошей амортизацией, обеспечивают вентиляцию и поддержку стопы.
Александр Николаевич медленно поднялся, подошёл ближе и, слегка наклонившись, изучил мою обувь. Затем протянул руку, коснулся материала носка ботинка и даже чуть сжал его пальцами.

– Чёрт побери… – пробормотал он.
Я чуть поёрзал в кресле. От этого внимания к моей обуви мне стало не по себе.

– Ну-с, – выпрямился он, – это… занятно. Теперь рассказывайте дальше.
Я продолжил, как можно проще объясняя, кто я, откуда, как здесь оказался, как искал Василия, что за эксперимент забросил меня в это время.

– Так вы, батенька, значит, из грядущего? – спросил он после паузы с усмешкой, пристально глядя мне в глаза.

– Совершенно верно. Из двадцать четвёртого мая две тысячи девятнадцатого года.
– От Рождества Христова?

Я осёкся. В голове пронеслось: как бы объяснить человеку XIX века разницу между старым и новым летоисчислением? Без телефона, без календаря, без точных данных?
– Да, – решил я не усложнять.

Он задумался, расхаживая по кабинету. Потом снова подошёл к столу, плеснул себе ещё из графина, но пить не стал.

– Я, конечно, сейчас слегка пьян… – наконец сказал он, разглядывая стакан в своей руке, – не буду отрицать очевидного… Но и показаться идиотом тоже не хочу. Мне нужны доказательства.
Он внимательно посмотрел на меня.
– Вы, Андрей… Хм… Не помню по батюшке… Так вот, вы утверждаете, что прибыли из будущего. Хорошо. Но, как химику-экспериментатору, мне нужны абсолютные доказательства.

Я сглотнул.
Вот теперь предстояло самое сложное.
Видимо, мои слова серьёзно зацепили моего собеседника, и Александр Николаевич в волнении снова потянулся к графину.

– То, что вам нужны доказательства – это я понял! Я могу пересказать вам ваши «Письма из деревни»! – пришло мне в голову. – Будучи студентами, мы читали ваши исследования и записи.

– Фи, это никак мне не доказательство, такое сейчас публикуют в «Отечественных записках», вы, вероятно, просто прочитали их там.

– Вы не поняли… Я могу рассказать о тех письмах, что вы ещё даже не написали.

– Тоже фи. Как я могу знать о том, чего ещё не написал? Ну налжёте вы мне с три короба, а чему верить?

Вот я дурень!
Задумался…
Что же делать?

Но тут на помощь пришли высокие технологии!
Ура!
Придумал!
Я достал из кармана мобильник и попытался его включить.
– Смотрите, – объяснял при этом я. – Это технологии, шагнувшие через века! Сейчас вам всё станет понятно.
Мля…
Телефон оказался разряжен и вырубился…
Дурак!
Когда ехал и уснул, оставил музыку играть, вот и…
Ну что за невезение – остался один вейп.

– Мобильник сел, извините, зато – вот! Это чудо из будущего. Курительная трубка без огня.
Я передал ему устройство. Вещь точно серьёзная. Уж «жижи» и заряда там минимум на два дня.
Он недоверчиво покрутил вейп в руках. Налил в большую зауженную стопку из другого графина, видимо, водки, взял салфетку, намочил её, протёр мундштук и поднёс ко рту.

Однако брезгливый…
Я удивился: неужели он уже знает про работы Луи Пастера с микробами и бактериями?
Да, наверное, знает – поэтому и принимает меры на всякий случай.

Разговор за угощением
Вейп отработал на славу. Облака пара выходили из него, как из паровоза, вводя в какой-то детский восторг этого великого человека.

– Чудная штучка. Очень приятно на вкус, очень, – он внимательно изучил, покрутил в руках, и наконец протянул обратно мой вейп. Потом достал из красивого резного шкафа какую-то деревянную коробку. – Извольте употребить в ответ мои сигары. Тоже очень неплохие.

Из открытой шкатулки Александр Николаевич вытащил увесистую табачную скрутку, и по комнате потянуло запахом крепкого табака. Энгельгардт с явным удовольствием повертел её в руках, медленно разминая пальцами, словно вспоминая что-то давнее, а затем ловко оторвал край, сунул скрутку в рот и поднёс к ней спичку.

Я вдруг ощутил, как внутри зарождается паника. Надо было срочно что-то сказать.
– Вы понимаете, в обычном смысле слова – я не курю! А это – вейп, такое у нас как бы считается не курением, а парением. Пар – это не дым. Это раньше я курил табак, точнее сигареты, очень много, когда учился. А сейчас уже бросил, перешёл на пар.
Энгельгардт вскинул брови, явно заинтересовавшись.

– Позвольте, молодой человек, сколько же вам лет? Если вы уже говорите слова «бросил» и «раньше»?

– Двадцать два, – ответил я.

– Да… – задумчиво протянул он, раскуривая скрутку. – Понадеялся я услышать в ответ – «лет пятьдесят» … И чтоб выглядеть потом мне, как вы, из грядущего… А ведь первый раз мне пришлось выкурить подобную сигару только в двадцать шесть. А вы в двадцать два уже бросили. Ну и времена у вас, точнее, у нас… Будут… Ладно, я почти вам поверил. Чем ещё вы можете похвастать? Какими знаниями обладаете?
Он смотрел пристально, изучающе, словно пытаясь заглянуть мне в самую душу. Чувствовалось, что для него ценность собеседника определялась не пустыми словами, а глубиной ума, знанием дела, умением вести разговор.

Мне было понятно, что сейчас, как никогда, слова нужно подбирать очень тщательно. Если не сумею убедительно объяснить и завладеть его вниманием, то потеряю уважение этого человека, и мне будет кирдык.

Осознавая широкий кругозор Энгельгардта, и особенно зная о его глубоких познаниях в химии, я судорожно перебирал в памяти то немногое, чем мог бы его удивить. Современная агрономия? Методы переработки почв? Селекция? Или, может, стоит рассказать о простых вещах, которые ныне считаются обыденностью, но в его время могли бы показаться фантастикой?

– Ну что ж, молодой человек? – Энгельгардт затянулся, выпуская густой дым и пристально глядя мне в глаза. – Не томите. Прелюбопытно. Давайте посмотрим, что полезного можно извлечь из вашего будущего.

Я схватил рукой смартфон. Эх, был бы он заряжен…
Ведь там целая энциклопедия по агрономии, я закачал её заранее перед экзаменами, а просто поболтать – так любому ежу понятно, что по сравнению с аналитическими мозгами Александра Николаевича я просто валенок.

– Думаю, в будущем все молодые люди легко смогут изобразить формулу любого дифенола, к примеру гидрохинона?

Я обалдел от его вопроса, но продолжил:
– В химии я откровенно слаб, но скажу вам так: ваши письма мы анализировали с точки зрения человека будущего.
От этих моих слов он очень оживился.
– Вот как? И что вы скажете в ответ? Правы ли эти газетчики, описывая труд крестьянина, как очень дорогой?
– Правы, Александр Николаевич, – ответил я.
– Как же так? Вы разве не знали, что они живут полуголодной жизнью, при ничтожных доходах практически себя не обеспечивая!

– Не там берут доходы, Александр Николаевич, не с земли надо брать.
– А чем ещё может жить мужик, как не землёй и работой на ней? – удивлению моего собеседника не было предела.

– При нынешнем совершенно плохом развитии аграрных технологий, наверное, рукоделием, извозом, производством, строительством. Вариантов много, но. Но я думаю – что именно с моих позиций – мне тяжело вам будет объяснить всю суть создавшейся в этом времени проблемы.

Спор
– Как?! Ежели все мужики уйдут в другие работы, то кто же будет хлеб растить и скот пасти? Кто будет луга косить и поля жать?

– В-о-от! Тут цена на такие простые работы и взлетит до небес! И станет крестьянская работа опять выгодной.

– Бросьте глупости. В город нашего глупого мужика не заманишь, разве только молодёжь, но и та, опять возвращается к земле. Нет им в городе дела, ведь там знания нужны, – Энгельгардт буквально вскипел. – А тут, вот, смотрите на цены.

Хозяин кабинета достал откуда-то папку и, распахнув её, начал:
– В прошлом году был сильный неурожай, народ остался без денег. И много деток погибло, ведь крестьяне им пустой пушной хлеб в соски заворачивали. А потом тиф пришёл. Фельдшеры не поспевали. Кладбище наше удвоилось. Только попы одни вширь раздались. Почти все окрестные деревни в «кусочки ходили» [5].
А вы говорите про «работать не на земле». Поймите: когда неурожай, труд мужика дёшев как никогда, это ему и плохо. Свои поля и делянки он обработает после наёмных работ у богатых, пока не отработает ранние долги. Когда всё закончил, свой надел уже и осыпался. Вот и опять до нови сиди голодный. О какой ещё другой работе может идти речь, если с хлебом туго?

– Александр Николаевич, мы с вами будто на разных планетах живём. О каких делянках вы говорите? Если крестьяне начнут добывать деньги иначе, никого у вас тут из этих бедолаг не останется! У них будут деньги и хлеб они просто купят в лавке. Никто не захочет работать на земле! Поймите вы это. Сейчас просто переходной период. Они только-только из рабства вашего выходят.

– Как никто не захочет? А кто же будет обрабатывать поля и делать всё остальное?
– А кого вы наймёте себе за реальные деньги. Да. И хлеб и мясо тоже, кстати, будут очень хорошо цениться. Не то что сейчас.

– Тогда нам помещикам полный разор придёт! – хозяин поник.

– Вы правы, он и придёт. Но я закончил сельскохозяйственную академию и профессионально понимаю то, о чём вы говорите. Также я очень многое могу рассказать о правильной обработке земли и скотоводстве, правда, как это всё делалось уже через полтора века. Что бы эффективность вашего труда стала максимальной.

Тут я вспомнил то, что говорил мне преподаватель про разность мышления помещика и крестьянина.

– Правильную обработку?! – чуть ли не закричал Энгельгардт. – Знаю я вашу «правильную»! Вы опять мне за машины начнёте говорить? Как у немца и американца? Обрабатывать механизмом? Без сохи? Землю ворошить на два шведских плуга в глубину? А где мужик денег найдёт на шведский плуг? Первый же пень и нет механизма! А как косить, а круги нарезать? Тоже механизмом? А молотить, собирать? Да машины никогда не смогут перебирать рожь с пшеницей так шустро и бережно на отборную и посевную, как наши бабы руками. А лён драть?

– Я вас расстрою, Александр Николаевич. Для машин то, что вы обозначили – сущий пустяк. В моём времени машины даже ходят, как люди, и даже разговаривают, – тут меня понесло. – Вы просто послушайте: к примеру, для уборки хлеба существуют специальные устройства…

– Жатвенные машины? – перебил меня оживлённый Энгельгардт.
– Они – не просто жатвенные, они ещё и молотят, и веют – то есть выдают готовое зерно! Называют у нас их «комбайны». Они – как паровозы, только поменьше и без рельсов, но тоже на колёсах. Они уже лет сто на полях работают в моём времени… Я не буду говорить про новейшие комбайны, такие как «Акрос», я вам скажу за старую «Ниву СК-5», которой, когда мне исполнилось двадцать лет, уже шёл пятый десяток. Так вот. Эти старые машины убирают любые зерновые и обмолачивают их со скоростью пять килограмм чистейшего зерна в секунду. Такой комбайн просто едет по полю, захватывая почти четыре метра нивы шириной, и собирает весь хлеб. Любое зерно. Почти ни зёрнышка мимо.

– За счет чего работают эти ваши машины? Опять электричество? – Александр Николаевич заинтересовался.

– Да нет, на простой солярке, ну, по-вашему – нефти. И потом только подгоняй к нему грузовики, пардон, телеги – готовый хлеб куда сгружать и увозить на хранение. Если в таком темпе жать, то я думаю, что у вас телег по всем окрестным деревням не хватит даже за двумя комбайнами угнаться. И что тут делать вашему мужику? Смотреть на это? От такой скорости и считайте затраты на себестоимость уборки. Даже если ваши пятьдесят добрых молодцев будут косить без перерыва на обед, то и тогда просто не успеют даже за одним комбайном. А у нас в страду до десяти машин разом идут по ниве! И это в каждом хозяйстве! А в кабине такой машины сидит всего один человек, водитель, хм… Механизатор… Нет, машинист! – я подбирал удобоваримое для этого человека слово. – Ничего не делает, только рычаги трогает.

Энгельгардт молча слушал, выпуская сизый табачный дым в сторону керосиновой лампы. На его лице читалась не то заинтересованность, не то сомнение.

– Пятнадцать косарей с утра до ночи косят моё поле… – задумчиво протянул он. – А тут, выходит, одна машина заменяет десятки мужиков? Один машинист, и всё идёт само собой? А куда ж тогда девать всех остальных? Ведь мужик без работы – это пропащий человек, запьёт, разленится. Работу-то он любит, без неё жизни не смыслит. Кому это надо – с утра до вечера сидеть в этой… Вашей кабине и только рычаги дёргать? Ежели работа такая не ответственная, прямо там пить и начнет!

Я на секунду замешкался. Вопрос был серьёзный. В моём мире всё уже давно устроено иначе, но ведь для человека XIX века подобные перемены – почти революция.

– Так ведь, Александр Николаевич, человек не только пахать да косить может. Он, когда силы в руках сбережёт, да голова не гудит от тяжкого труда, может и другим заняться. Обучиться любому прибыльному ремеслу, читать, писать, к наукам подступиться. Вы же сами говорили, что русский мужик умён, да только в землю его вбили сызмальства. А если у него время освободится?

– Время, – протянул Энгельгардт, с любопытством разглядывая меня. – Да-а, интересные вы вещи говорите, молодой человек… Вот только скажите мне, не начнёт ли он в праздности искать себе утеху? Выпивку, драки? Выходит, не работа его воспитывает, а что-то иное? А ну-ка, объясните, как у вас с этим?

– Да нет у нас неучей-крестьян! Все люди поголовно имеют образование! Обязательное бесплатное школьное обучение для всех без исключения.

– Как бесплатное? – глаза хозяина расширились.

– А так! Абсолютно бесплатное, за счёт государства. Да и не дерётся никто, все люди при деле. У нас кругом рулят машины. На складах, на дорогах, на полях.
– Опять нас обогнали американцы со своими машинами. Всё снова по-ихнему вышло.

Энгельгардт сидел, крутил в руках рюмку и выглядел очень расстроенным.

– Обогнали, говорите? Да у продвинутых американских фермеров поля в моём времени вообще убираются без людей. Те же комбайны, но за рулём – никого. Есть только программа в компьютере – называется робот. По ней всё поле будет идеально обработано, и человек вовсе не занимается такой рутиной. Он находит для себя другие нужные дела.

Тут Энгельгардт гневно зыркнул глазами, видимо, этими словами я сильно ущемил национальную гордость хозяина этого имения. Неужели даже сейчас, в такой древности, уже идёт противостояние Россия – Америка?
Как же его оказывается, это задевает…

Он обхватил голову руками и умолк.

Тут в дверь робко постучали.

– Кто там? – крикнул хозяин.
– Батюшка, вы приказали стол накрыть, – услышал я в ответ.

– Да! – Энгельгардт буквально рявкнул.

– Так всё ужо стынет давно, пожалуйте в столовую. Всё «хорменно» сделано, – этот скрипучий голос я уже узнал. Женщина что меня встретила в доме. Авдотья.

Ужин
Мы с Александром Николаевичем прошли в столовую. Несмотря на выпитое, наверное, от вызванного мной возбуждения, он уже довольно крепко стоял на ногах, совершенно не шатаясь.

На столе теперь не было керосиновых ламп. Горели большие, явно новые свечи в красивых подсвечниках. Видимо, такое практиковалось в исключительных, праздничных случаях. Их ровный, чуть колеблющийся свет создавал в комнате уют, заставляя отблески плясать на полированных поверхностях мебели.

Стол просто изобиловал яствами – тут были и рябчики, и чёрная икра, и… Глядя на большой нарезанный каравай и вспоминая пушной хлеб от Сидора в телеге, я побоялся даже прикоснуться к краюхе. В голове всё ещё стояло воспоминание о жёстком, колючем тесте, которое дерёт горло, не даёт нормально глотать.

Александр Николаевич заметил моё замешательство и с улыбкой произнёс:
– Кушайте на здоровье, этот хлеб – не пушной, это нашего, дворового обмолота. Исключительно качественная рожь с пшеницей.

Я кивнул, отломил небольшой кусок, попробовал – мягкий, тёплый, ноздреватый, с лёгким сладковатым привкусом. Совсем другой, настоящий хлеб. В этот момент Авдотья, по знаку хозяина, поставила на стол гранёный графин, наполненный прозрачной жидкостью.
Александр Николаевич взял его в вытянутую руку и, чуть приподняв, с любопытством спросил:
– Отведаете?

Я скромно дал утвердительный ответ. Он улыбнулся, как будто этому рад, и кивнул женщине, которая тут же подвинула мне интересной формы рюмку – такую же, что уже использовал хозяин. Позже я узнал, что она называлась лафитник.

Взял в руку – стекло было гладким, чуть прохладным. Глоток. Вкусная, прохладная жидкость полетела вниз к желудку, обжигая, но не резким, а приятным, чуть тёплым чувством. Странно, но водка тоже пахла хлебом – тонкий, знакомый аромат свежего теста, чуть уловимые нотки ржи.

Александр Николаевич внимательно наблюдал за мной, чуть склонив голову набок, словно ожидая какой-то особой реакции. Он словно примерял меня к своему миру, оценивая не только мои слова, но и повадки, привычки. Казалось, что теперь ему интересно не просто узнать, кто я и откуда, но и понять, насколько я вписываюсь в эту привычную для него картину, в этот вечер, в его уклад жизни.

– Ну-с? Как вам здешний хлеб да питьё? – с лёгкой улыбкой поинтересовался он, не торопясь подносить свою рюмку ко рту.

– Просто великолепно! – не сумел сдержаться я от восторженного восклицания. – Но это не водка?

– Полугар, – произнёс Александр Николаевич. – Савельич наш варит. Более никому не доверяю. 38 долей спирта! Мой старик Савельич – кондитер от бога. Всё умеет приготовить, а уж водку – тем более. А у других тю… То не так затор сделают, то продукт угробят. А у него всегда приятно получается.

Такой напиток я ещё не пил. И не понимал, на что он больше похож, на самогон или всё-таки на водку. Но однозначно, этот полугар был восхитителен. И теперь хлебный привкус преследовал меня практически во всех блюдах.

Сначала подали очень вкусную, слегка кисловатую похлёбку. Ароматную и прозрачную, с огромным куском варёного мяса. Потом – густую кашу с салом. Её вкус был непередаваем.

Заметив мой восторг, хозяин с гордостью произнёс:
– Авдотья – мастерица на такие вещи. С прошлого вечера в печи запарила! Из живой природы всё, как говорится. А чем кормятся у вас? – Спросил он меня.

– Да всё то же самое. Только очень много продуктов долгого хранения. В пластик запакованы. Колбасы, сыры, котлеты, пельмени, макароны, консервы… Вообще, мы используем машины для быстрого приготовления пищи: духовки, микроволновки, тостеры, миксеры…

– Значит, прав был Пастер! Всё-таки можно сохранить пищу для гораздо более позднего употребления! – воскликнул вдруг Энгельгардт.

– Прав, конечно, но одной пастеризации мало. Там и сублимация, и тиндализация, и стерилизация, и много других вещей, способствующих сохранению витаминов и нераспространению болезнетворных бактерий, – пояснил я и удивился, сколько знаний из института – из курса «Животноводство», «Способы хранения молока» – всплыло в моём мозгу.

Энгельгардт одобрительно кивнул, подперев щеку рукой, явно обдумывая мои слова. В глазах его вспыхнул огонёк – видно было, что мои слова увлекли его не на шутку.
– Я буду рад слышать от вас, молодой человек, всё, что только можно знать об этом. А сейчас – извините: ночной сон – это святое, пойду «на боковую».

Он поднялся, выпрямился, взгляд его задержался на мне чуть дольше, чем обычно. В этот момент я поймал себя на мысли: «Видимо, этот очень практичный человек уже подсчитывает все преференции, которые сможет поиметь через мои знания, опережающие его аграрную науку более чем на сто лет. Наверное, он считает, что поймал свою золотую рыбку, ну я его уделаю!»

После того как хозяин удалился, я посидел ещё немного, подобрал икорку и опрокинул в себя содержимое ещё пары лафитников полугара. Жидкость приятно согревала изнутри, расслабляла, мысли плыли неспешно, но ясность сознания не покидала.

Я бы посидел и больше, но дверь чуть скрипнула, и в проёме появилась Авдотья. Она окинула меня цепким взглядом и, как показалось, даже с лёгким неодобрением покачала головой.

– Пожалуйте, господин, в комнаты на отдых, вам уже постелено, – объявила она безапелляционно.
Перечить ей никакого смысла не было, вообще, спорить с деревенской хозяйкой, да ещё и столь бывалой, – дело бесполезное. Я встал, чуть потянулся, стряхивая сонливость, и пошёл за ней.
Проходя по коридору, уловил запахи дерева, старого воска, тёплой шерсти – здесь, в этом доме, всё дышало жизнью, наполненной трудом, традициями, чем-то незыблемым.

Мне выделили небольшую комнату-спаленку с хорошей кроватью, объяснив, что все «удобства в виде сортира» – если они понадобятся ночью – находятся в левом конце двора, но нужно закрывать за собой дверь на крючок, чтобы Лыска не забежала. А там всё видно, керосинка висит.

– Во дворе вам, барин, собаки не надо бояться, Лыска, может, и облает, но хватать чужих не приучена. Покойной вам ночи! – Авдотья забрала из комнаты горящий и слегка дымящий светильник и ушла, прикрыв за собой дверь.

Я остался один. Взгляд мой упал на кровать, покрытую тяжёлым домотканым одеялом, и меня вдруг накрыла волна усталости. Похоже, завтра будет новый день, полный вопросов, ответов и, возможно, новых удивлений…

Как только дверь закрылась, темноту медленно раздвинула яркая луна в узком окне. Я понял, что свеча теперь даже и не нужна. Глаза стали привыкать к этому новому для меня полумраку, и я, тут же скинув с себя на резной стул всю свою одежду, всей массой плюхнулся на мягкую приятную кровать.

«Вот так день!», – мелькнуло в мозгу, но не успев додумать эту мысль, я провалился в глубокий сон.

Земляная блоха
Ранним утром, по обыкновению встав около пяти, выпив чаю и поговорив с Авдотьей, хозяин, чуть приоткрыв двери в комнату, обнаружил что новый постоялец всё ещё беспробудно спит. Желая скоротать время ожидания, Энгельгардт отправился делать обход хозяйства.

Осмотрев один огород, маленький, подле дома – «белый», как называл его староста, потому что в этом огороде он сам занимался и разводил в нём разнообразные «господские» овощи – барин пошёл в другой, серый огород, где у него, между прочим, был засеян небольшой участок льна.

«Эх, какая репа пропадает. Совсем заели», – думал Александр Николаевич, глядя на изъеденные листья и жалея, что ничего не мог поделать с вредными насекомыми, которые добрались уже и до льна.
Лён в этом огороде был посеян раньше полевого, он хорошо взошёл и даже поднялся на вершок от земли, но его листья усыпали те же земляные блохи. Сидят себе, паршивцы, и точат молодые листики.
Там, где место пониже, посырее, блохи меньше; а вот где посуше, и лён без того идёт туго – тут-то проклятые насекомые и пируют всласть.
На глазах лён пропадает…

Будучи раньше городским на службе, а теперь переехав в отчее имение и сев на хозяйство, Энгельгардт очень рассчитывал на успех всех своих умных идей. Выращивание льна, было одно из них.

Настроение Александра Николаевича пропало окончательно: в два-три дня блоха всё объест – вот тебе и лён, вот тебе и нововведение…
Ведь говорили, что по нашим местам льны не идут, что у нас и деды льнами не занимались…

Тут, конечно, дело даже не в деньгах: потеря ста рублей, заплаченных за обработку четырёх десятин, его не разорила, но благое дело затягивалось, а при введении чего-нибудь нового первая вещь – это успех.

Одно вышло хорошо, другое, третье – и вот приобретается уважение, доверие к знанию. «Этот малый – голова…», – скажут люди. – «Настоящий хозяин!».

После такого любую непривычность люди примут спокойно, а если в течение нескольких лет всё будет идти успешно, доверие народа вырастит стократно
Удручённый незадачей с проклятыми блохами, хозяин направился к дому и по дороге встретил жену старосты.
– Ну, Авдотья, пропал наш лён, – сказал ей с горечью Энгельгардт.

– Помилуй, Господи! – размашисто перекрестилась та.

– Да… Уж я тебе говорю, что пропал. А где Иван?

Авдотья испугалась, подумав, что её муж – староста Иван – чем-то не угодил барину, но сказать ничего не успела. Александр Николаевич уже сам увидел его и, поманив к себе, повёл его в поле.

– Видишь?

– Чегой изволите? – Иван сначала не смог понять, о чём его спрашивают.

Хозяин показал ему на блоху.

– Вижу. Теперь вижу, козявочки сидят.

– Да, козявочки, а видишь ли ты, что козявочки эти едят лён?

Иван почесал в затылке, как бы сомневаясь в том, что услышал, но, рассмотрев стебли внимательнее, согласился с хозяином.

– Дык… И чё с того? Я про лён с козявками и не знаю-то… Вроде и ничего… – стал размышлять староста.

– Как ничего? Да разве ты не видишь, что едят? Ну и съедят всё. Пропадёт наш лён.

– Спаси Господи! А, может, и не съедят? – Иван хмурился, пытаясь что-то сообразить.

– Нет, милый мой, объедят всё, и ничего не останется – вот тебе и лён. Ведь репу в прошедшем году всю съели.

– То репа – репу всегда объедают, а про лён николи не слыхивал, да и не садили мы лён-то до этого…

– Мало ли что не садили, а может, и другие не замечали.

– Разве что так! – Иван пожал плечами.
Раньше он считал это пустяком – «так, козявочки, мало ли их бывает…» – но видя, что блоха, напав на выходящие из земли первые листики-семядоли, отъедает их начисто, теперь убедился, что блоха действительно портит всход.

Обойдя край поля и весьма недовольный осмотром, Александр Николаевич вернулся домой. Непонятный жучок жрал лён, как корова – силос, и что с этим делать Энгельгардт себе не представлял.
Вдруг мелькнула мысль: «А загадочный гость якобы из будущего… Он-то наверняка знает, как можно всё исправить. Что если этот Андрей знает какой фокус или простую химию, которую можно будет произвести. Конечно, если такое средство и есть, то обрызгать всё поле будет нелегко… Хотя… Можно собрать две или даже три соседние деревни мужиков, они подсобят… А может, есть ещё какая новая процедура от этой напасти. Ведь в доме специалист из грядущего», – ноги сами повернули к дому. – «Сейчас же у него всё тщательно и расспрошу…».

Гипноз
Ход мыслей Александра Николаевича прервал скотник Пётр. Бросив у ворот ведро с водой, которое он тащил из колодца в овин, он подбежал к барину.

– Энто… У нас с курями чегой-то не то! – начал Пётр без приветствия.
Зайдя во двор, Александр обомлел: все его куры – независимо от породы, что резвые плимутроки, что упитанные кохинхины – лежали на земле неподвижно, подняв лапы кверху. Было видно, что они ещё дышат и даже подёргивают лапками.

Господи! Отравились! Или ещё какая напасть!
Хозяин запаниковал. Если все сто двадцать пять кур заболели, то это уже ущерб на двадцать пять рублей, если считать по среднему, по двадцать копеек за штуку. Но у него дорогущие откормленные кохинхины, не меньше чем по полтиннику за голову. Это полсотни рублей минимум! Насчитав уже двадцать поражённых особей, он обратил внимание на ещё здоровых, не повреждённых болезнью кур у конюшни. Они спокойно гуляли и клевали что-то с земли.

«Вот тебе и новая проблема!» – мысли жгли Энгельгардта, не давая расслабиться. – «Надо непременно больных особей сжечь, а потом, очистив весь двор от старого сена, обработать всё хлорной известью», – пронеслось у старого химика в голове, когда он, осторожно переступая через лежащие трупики, завернул за дом.

Его взору открылось удивительное зрелище – странный молодой человек Андрей сидел на коленях и колдовал над перевёрнутой курицей.

– Что вы делаете? – воскликнул изумлённый Энгельгардт.

– Я на ютубе видел, как кур гипнотизировать… – ответил Андрей. – Смотрите, прикольно получается!
Говоря незнакомые слова, Андрей отловил хохлатую несушку и поднёс к хозяину поместья.
– Смотрите сами! – он прижал перевёрнутую курицу к земле, повернул ей голову в сторону и поднялся.

Курица осталась лежать, как мёртвая…

– Так это ваши проделки с курами? – догадался Энгельгардт.

– Да, только петуха вашего догнать не могу.
Александр Николаевич смог спокойно выдохнуть, выпало на его долю мучений сегодня. Счётчик ущерба в голове остановился и начал мотать обратно.

– Как привести их обратно в чувство? Сможете? – Спросил он.

– Да запросто, – Андрей поднялся и легонько пнул ногой загипнотизированную курицу.
Несушка тут же подпрыгнула и побежала по своим делам.

– Вы и петуха моего можете так успокоить? – хозяину уже стало любопытно, как экспериментатору.
– С петухом не делал, но видел на ютубе. Давайте попробуем, самому интересно. Вы только сами поймайте вон того, наглого, с кривым гребешком, – ответил странный молодой человек.

К хозяину в руки петух пошёл с охотой, сам прыгнул, надеясь на свежее пшено от знакомого человека.

Андрей попросил хозяина прижать петуха клювом к земле и просто провёл в песке пальцем линию от клюва вдаль на два вершка. Тельце здоровенного петуха в руках «гипнотизёра» тут же обмякло.

«Чудеса!» – подумал Александр Николаевич, отнимая руки от здоровенного петуха Котляровской породы, который теперь безжизненной тушкой лежал у его ног.

– Йес! – запрыгал рядом парень. – Получилось!

А Энгельгардта вдруг неприятно поразило поведение гостя. Недоверчиво глядя на него, он размышлял: «Если бы я не поверил в необычное происхождение этого Андрея, то точно бы выгнал со двора взашей! Ладно, время есть, поглядим на него…»
Вслух он, естественно, ничего такого не сказал, а только предложил:
– Андрей… Запамятовал, как вас по батюшке?

– Валерьевич, – ответил парень.
– Андрей Валерьевич, извольте со мной испить чаю со сдобой?
– С удовольствием! – ответил молодой человек из будущего.

Они направились в сторону дома. Утреннее солнце уже быстро поднималось над горизонтом, окрашивая небо в яркие оттенки. В воздухе пахло сеном и дымом от печей, а вдалеке раздавался крик дерущихся петухов, будто этот эпизод с гипнозом не оставил их равнодушными.

Андрей спокойно шёл по двору, улыбаясь то ли чудесному утру, то ли своим мыслям, и Энгельгардт снова взглянул на удивительного гостя, недоверчиво прищурившись. «Времени у нас предостаточно», – подумал он, – «Посмотрим, что кроме подобных фокусов ещё ты умеешь, юноша из грядущего».

Чаепитие-экзамен
Ну и дымище!
Я закашлялся…
Сухощавый бородатый мужик смотрел на меня выцветшими глазами. Нас уже познакомили, это оказался муж Авдотьи – туповатый Иван, служащий в имении Энгельгардта управляющим, или старостой.

Увидев, как я морщусь от дыма, Иван – после того как разлил во все чашки кипяток – переставил смолящий самовар со стола на огромную печь. Теперь дым пошёл в дымоход.
За чаепитием Александр Николаевич поговорил о дворовых делах с Иваном, потом, выдержав длительную паузу, спросил меня:
– У меня на поле завелась земляная блоха, не поможете её побороть?

– Запросто, – ответил я. – Вам надо просто закупиться дустом и обработать поле.
Эти слова слишком быстро сорвались с моих губ, чтобы я мог их обдумать и понять, что с ними не так. Но Энгельгардт помог мне с этим:
– Всё бы ничего, но слова «дуст» я никогда не слышал, – сказал он, явно не поняв, о каком дусте я говорю. И добавил:
– А потому не представляю, где им можно закупиться. Потрудитесь объяснить.

– Ну, дуст! Порошок такой! – я начал торопливо напрягать мозги и вспоминать химию. – Дуст… От американского слова «DUST», пыль – точно!

Вспомнив, что Александр Николаевич не любит упоминания об американцах, я осёкся и умолк…
Молодец! Предложил решение, чёрт побери!
Лучше бы и не говорил…
Да этот инсектицид сами американцы и изобрели, только – в двадцатом веке!
Как минимум через пятьдесят лет от сегодня.
Ну и в древность же я попал.

Вот и пошли «разборы полётов» древнего животноводства и растениеводства.
Хорошо было на уроке болтать языком…
А сейчас по факту?
Ни новых механизмов, ни современной химии тут нет. Да что механизмов – даже простого мотора нет!
Механизм изобрести, сделать – полдела, а чем его крутить?
И чем я могу тут помочь?

– Что можно вам посоветовать, исходя из текущих понятий…

Я сделал большую паузу, потерявшись в догадках. – Александр Николаевич, то, что я могу предложить вам с высоты моих знаний – в этом времени ещё даже не изобретено.

– Но что за «дуст» вы объявили сразу? Может, скажете мне химическую формулу? – Старый химик уцепился за новое слово как клещ! – Я постараюсь воспроизвести. Вот и изобретём всё сами! У меня множество толковых учеников в столице, всё можно быстро реализовать, был бы смысл. Меня слушают, читают мои статьи, я печатаюсь в нескольких научных изданиях…

Надо чем-то его успокоить.

– В наше время химия шагнула очень далеко вперёд, я бы всё разъяснил вам, но вы вряд ли поймёте, тем более – другая терминология… А дуст – это из раздела органической химии.

– Это вы про соединения углерода с другими элементами? Очень любопытно… Знаете ли вы, молодой человек, что у меня больше пятидесяти опубликованных работ по этому разделу химии? Я даже с господином Бутлеровым читал лекции в Императорском Казанском университете.
Тем временем хозяин раскурил свою сигару и наслаждался каждым вдохом никотиновой заразы.

Ну я попал…

Он же – блин химик, да ещё, профессор! А у меня знаний по химии только со школы, по кислотам и щелочам. Сейчас завалит. Надо что-то придумывать.
Я лихорадочно перебирал в уме всё, что помнил о химии. Что-то про карбоновые соединения, про сложные эфиры, но если он преподавал с самим Бутлеровым, то мои познания покажутся ему наивными. Надо сменить тактику.

– Александр Николаевич, – начал я осторожно, – я бы мог объяснить, но ведь куда важнее не просто повторить чьи-то открытия, а понять, какие проблемы сейчас наиболее остро стоят? Вот, например, в сельском хозяйстве. Химия ведь может помочь с удобрениями, с защитой растений от вредителей.

Энгельгардт внимательно посмотрел на меня, будто оценивая. Потом, выпустив густую струю дыма, сказал:
– Что ж, это верно. Отрава от вредителей – вот это было бы полезно! У нас капусту гусеницы жрут без остановки. Картошку колорадский жук сильно не губит, его руками собрать можно, но проволочник да тля – настоящее бедствие! Можем ли мы приготовить что-нибудь против них?

Я вздохнул с облегчением. Удалось увести разговор от сложных теоретических формул. Теперь главное – вспомнить хоть что-то полезное.

– Есть в будущем вещества, которые долго остаются в почве и защищают урожай, – осторожно начал я. – Например, инсектициды. Они проникают в ткани растений и делают их ядовитыми для вредителей, но безопасными для человека.

– Инсектициды? – Энгельгардт вскинул брови. – То есть это что-то вроде ядов, но избирательных?

– Именно так! Они убивают только насекомых, не вредя животным и людям.

– Вот это интересно… – он задумчиво постучал пальцем по столу. – И что, молодёжь вашего времени в этом разбирается? Понимает химию?

Я усмехнулся.
– Не вся молодёжь. Я вот, например, учился на агронома, поэтому кое-что знаю. Правда, я не химик.

– А жаль! – усмехнулся Александр Николаевич. – Ну что ж, молодой человек, если уж вы агроном, то завтра с утра покажете мне, как у нас в будущем с землёй обходятся! Может, что полезное выйдет.

Я кивнул, понимая, что завтра мне придётся не просто говорить, а доказывать, что мои знания не пустой звук. Да, день будет интересным…

– Вот если бы зарядить мой смартфон… – сказал я задумчиво. – Там целая энциклопедия знаний, формулы и многое другое – вам было бы очень интересно.

– Что для этого вам нужно? – спокойно спросил Энгельгардт.

– Всего-то розетку с переменным током или хотя бы пять вольт постоянного, – ответил я, доставая из кармана «зарядку».
Вообще-то, в кармане оказалась не «зарядка», а просто провод USB, надо было скинуть вечером на комп бабуле фотки из ресторана с мамашкиной «днюхи», баба Аня очень любила разглядывать фотографии. Но теперь этот провод мне был абсолютно не нужен, на всей этой планете не было гнезда, куда можно было вставить этот разъём.

Хозяин оживился:
– Про вольты я хорошо знаю, это – электричество. В Петербурге его изучением много людей занималось, когда я преподавал там химию. Помню Яблочкова, а Лодыгин – так он вообще мой полный тёзка и друг. Могу отправить нарочное письмо для него в Петербург, он меня помнит, только надо объяснение, что именно от него требуется изготовить и выслать сюда. Я его знаю лично, он в этом деле, очень упёртый человек. Всё что можно он сделает. У него в Санкт-Петербурге своя электрофизическая лаборатория, там он с помощниками всё лампу стремится создать вечную, заменить нам керосинку, свечи и лучины. Фразу его помню: «Электрический свет продолжит наш день!». Только я в сомнении, мы по этому вопросу всегда много с ним спорили. Электричеством такие вещи вряд ли заменишь. А что там у вас в грядущем? Что жжёте? Керосин или газ?

После этих слов я впал в прострацию. В уме всплыли строчки из песни Цоя.
Класс!!!
Они знают про электричество!
Я смогу зарядить свою мобилу и, возможно, как-то выйти на связь с друзьями. Отсутствие в данном времени станций сотовой связи я пока психологически не воспринимал…

– Электричество в нашем времени – это и свет, и тепло, и что угодно! – воскликнул я. – Без него немыслимо будущее.
Потом у нас начались разговоры про транспорт, самолёты, вертолёты и космические корабли.
Отпивая понемногу из красивой чашки, Александр Николаевич слушал меня очень внимательно – он уже, кажется, уже и позабыл про свою блоху.

Разговоры про политику
Энгельгардт отхлебнул чая и спросил:
– Значит, Америка из всех стран будет лидером? – неожиданный вопрос заставил меня задуматься.
– Думаю, что нет. Они теряют свои позиции. Времена однополярного мира прошли.
– Однополярного, говорите? Очень интересно, извольте опять объясниться!
Воскликнул хозяин, зачем-то налил чай в блюдце, красиво поднял его в ладони, а потом начал на него ожесточённо дуть. Так смешно!
Все эти манеры, которые мне приходилось наблюдать, у нас уже давно были забыты, особенно – нелепое макание кускового ломаного сахара в горячий пресный чай. Называлось это, кажется, «пить вприкуску». Допив чай, мы переместились в удобный кабинет Энгельгардта.
– Вы молодой человек что-то говорили про Америку.
– Ну так вышло, что у нас была страшная война…
– С Америкой? – перебил меня Александр Николаевич.
– Нет, с Германией.
– Да сплюньте! Им-то на кой с Россией бодаться? – мужчина жадно впился в меня глазами, ожидая ответ. – Царь-то как это позволил?
– Александр Николаевич, я вас расстрою, но в начале ХХ века царизм будет свергнут и страна станет народной, социалистической. Её назовут Союзом Советских Социалистических Республик. И даже лозунг будет – «Вся власть – Советам, землю – крестьянам, заводы – рабочим!». А в Германии к власти много позже придёт Гитлер. Очень плохой человек. Он потом начнёт вторую мировую войну, захватит всю Европу и пойдёт на Россию. Людей будут убивать миллионами! Жечь целыми деревнями.
– Что за страшные вещи вы мне рассказываете? Погибнут миллионы? Заводы отдадут рабочим? Один какой-то Гитлер захватит всю Европу??? – удивлению Энгельгардта не было предела. – А что Америка? Почему не вмешалась в трудный момент? Почему не помогла?
– С чего им помогать кому-то? Там же сплошные жиды и капиталисты. Они, наоборот, максимально выигрышно использовали ситуацию. Ничего личного, только бизнес. Им всегда выгодно, чтобы где-то на другом континенте, подальше от них, была война, и люди уничтожали друг друга.
– А что делала Америка, пока, как вы говорите, гибли миллионы? – хозяин опять негодовал.
– Америка в это время жирела в сторонке, процветала, продавала за большие барыши обоим воюющим сторонам продовольствие, металлы, хозтовары. Вот так они и богатели. Пели песни, танцевали, растили детей. Подняли за это время свою военную мощь до такой степени, что любая страна потом даже спорить с ними боялась. Так и получились они в результате главными полицаями на планете.
– Вот же сволочи! – Энгельгардт достал коробку с сигарами и закурил.
– Та страшная война длилась почти пять лет, и когда победитель уже не вызывал сомнений – это стала конечно Россия в лице «всех Советских Республик» – Америка тут же метнулась на нашу сторону. Но, понятно, это было сделано больше для того, чтобы успеть разграбить Германию на правах победителя. Ведь Америка – теперь вдруг, как союзник – открыла второй фронт, а до этого оттуда шли лишь товары по ленд-лизу – продукты, машины, самолёты, оружие. Вот так они и подмазались к нашей победе. После разгрома Германии мы-то имели полное право возмещать убыток своей стране, а они просто вывозили огромными кораблями из Германии наворованное Гитлером в других странах. Да ещё и лучших инженеров и учёных из-под носа увели. А мы за их ленд-лиз потом из нашей разрушенной дотла страны платили чистым золотом. Вот так и вышло, что после революции нашей новой стране не дали даже успеть вздохнуть и набраться сил.
– Господи, ещё и революция у нас будет? – Александр Николаевич нервно закурил новую сигару.
– Даже две! – был мой ответ, слава Богу, историю в своё время я учил очень хорошо.
– Так, значит, всё равно теперь Америка у вас впереди?
– Ну… Тут не всё так однозначно… Сейчас по производству, скорее, впереди – Китай. А по технологиям лидирует, наверное, Япония. У них там такие машины, аппараты и компьютеры, что никто повторить не может.
После этих слов мне показалось, что у Энгельгардта слегка «поехала крыша». Он глубоко вдохнул сигарный дым, закашлялся и замер, задумавшись.
Лицо его скривилось, но он всё-таки продолжил разговор:
– Вы не путаете молодой человек? Китай у вас технический лидер? Вы говорите именно о том Китае, который я знаю? Один мой друг, Тимофей Фёдорович, недавно писал мне из Туркестана. Служит он там в Илийском крае, после Дунганского восстания Туркестан, если не знаете, был присоединён к нам, к России. Так вот! Писал он мне, что там – в Китае этом – нищета ужасная.
В общем сравнении с ними даже наша самая глубокая людская нищета – где дети мрут и ходят «в кусочки» по деревням – сойдёт за богатство.

– Тем не менее в будущем – это так, – отрезал я. – Трудолюбие и дисциплина китайцев позволили им в короткий срок наверстать всё упущенное. А их дешёвая рабочая сила очень привлекла зажиревшую ленивую Америку. Желая, по своей природе, использовать чужой труд, американцы настроили в Китае заводов, вложили в производство средства, открыли тьму шахт, научили местное население добывать и производить разную химию.
Этот шанс китайцы упускать не стали. Сначала они создавали продукцию для себя, а потом заполонили ею весь мир. Теперь у них налажено собственное производство, и они стали «сами с усами». Сейчас Китай – мировой лидер практически по всем производствам.

– Ну и дурачьё эти американцы, – упёрся в ладони головой Энгельгардт. И, помолчав, проговорил:
– Ладно, допустим, все так. А какая форма политического управления сейчас в Китае этом вашем? Монархия или тоже социализм?

– Там, в моём времени… Ну, типа «капиталистический коммунизм» – сказал я после паузы, потому что не знал, как правильно ответить. – Они от социализма шли к коммунизму, а потом вроде как свернули к капитализму, но под полным контролем государства. Работай и зарабатывай честно, сколько захочешь, только плати налоги. Но за любое воровство или мздоимство чиновника даже самого высокого ранга публично расстреливают с полным изъятием долгов с него или с его родни. Ещё и за пулю денег взымают, как я помню восемь юаней.
– Вот это да. Так у них, поди, и людей не осталось в этом Китае?
– Что вы! Китай – лидер по количеству своего населения на Земле, – мне было интересно удивлять Энгельгардта. – Следом идёт Индия, там народа живёт тоже очень много, возможно они скоро догонят или даже обгонят Китай.

Мой собеседник неожиданно расхохотался, а отсмеявшись, сказал:
– У нас, в России, при таких зверских законах, чиновников практически и не осталось бы!
А я подумал: «Да, времена меняются, а всё остаётся по-прежнему…».
Сейчас поток удивительной для собеседника информации буквально фонтанировал из меня.
Александр Николаевич был замечательный, я бы даже сказал, благодарный слушатель. Он меня практически не перебивал и, хотя порой очень бурно реагировал на разные, казалось, мелочные новости из будущего нашей общей цивилизации, чаще безо всяких восторгов проглатывал то, что я считал подать ему с большой важностью.

За этим разговором время пролетело так быстро, что я даже не заметил наступления обеда. Странные напольные деревянные часы с маятником пробили тяжёлым боем двенадцать часов.

– А ведь, голубчик, время к полудню! Пора перед обедом горло ополоснуть.
На полированном столе как по волшебству появилась разнообразная снедь на красивой тарелочке и два лафитника, наполненные полугаром почти до самых краёв.
Решение проблемы
«Этот удивительный молодой человек рассказывает такие небылицы, что дал бы, наверное, сто очков форы самой Шахерезаде…», – за этими мыслями Александр Николаевич даже не заметил, как на небо набежали тучи, хлынул дождь как из ведра, и грянул летний гром.
Обеденное застолье по обычаю всегда было многолюдным. Все дворовые за обедом должны были отчитываться о текущих делах, а потом доклад заканчивал староста.
Но сейчас Энгельгардт никого звать не стал. Очень не хотелось ему знакомить своего гостя с местным людом – и так вся деревня уже галдит про странного молодого барчука. А что он мог им сказать или пояснить? Пожалуй, не поймут, да ещё больше всякой всячины наплетут. Поразмыслив об этом, барин попросил Авдотью подать обед на двоих прямо к нему в кабинет, но через час. Надо всё обдумать и подготовить Андрея к любому разговору в присутствии других людей.

Так-с, с чего начать…
Мыслей была уйма: вот, например – лён пожирает блоха…
Да чёрт с ним, с этим льном!

Надо записать парню на бумаге, чтобы заучил, как изъясняться при встрече с сотником, ещё нужно отправить нарочного к железной дороге и передать письмо в Петербург. Если всё сложится верно, то Лодыгин изготовит нужную вольтову батарею, и человек из грядущего покажет в деле ту тёмную стеклянную пластинку, от которой он ждёт столь многого.

Хозяин усмехнулся, он вспомнил, как при любых серьёзных вопросах Андрей так смешно поминутно выхватывает свою странную штуковину и вертит её в руках. Потом охает и убирает обратно в карман.
Ах ты, совсем забыл… документы!
У Андрея, действительно, никаких бумаг при себе нет, нет и паспорта. И одежда его чудная, для местного времени совершенно никудышная. Его любой становой – да что там становой! – любой сотник или десятник остановит и…
И тут же – в холодную. А там допрос, послушают его нелепицы, да и в острогу. Или в богадельню, или, что ещё хуже, в губернский сумасшедший дом.
Надо подумать, как с этим быть.

А ещё этот удивительный Андрей с восхищением говорил про второго человека, попавшего сюда, про какого-то Василия. Отыскать бы его первым, пока не схватили недобрые люди. Может, из него выйдет больший толк…

Александр Николаевич присел к письменному секретеру, вынул из ящика свой дневник, покрутил в руках, потом отложил в сторону и, решительно достав чистую бумагу, чернила, перо, начал писать письмо.

Закончив, он быстро пробежал глазами исписанный лист, аккуратно сложил его и запечатал в письменный конверт.
На плотном жёлтом штемпелёванном конверте с двуглавым орлом появились красивые буквы, написанные каллиграфическим почерком:
Санкт-Петербург. Практический технологический институт. Господину Александру Николаевичу Лодыгину.
И подпись "А. Н. Энгельгардт."

Чтобы письмо не затерялось в земском отделении Дорогобужского уезда и дошло до адресата как можно скорее, Александр Николаевич. вручил его Сидору и велел отвезти на почтовую станцию.

– Отправишь письмо оттуда, – сказал он услужливому парню. – Вот тебе десять копеек. Коня возьми саврасого. И давай пошевеливайся.
Железнодорожная почта работала аккуратно, и Энгельгардт был уверен, что не далее, чем через десять дней Лодыгин получит его письмо.
Отдав конверт Сидору, хозяин вернулся в кабинет, открыл дневник и сделал пометку:
16 июня 1872 года отправлено письмо г. Лодыгину. 10 коп Сидору.

Учусь писать заново
Немного вздремнув после обеда, я проснулся в отличном настроении…
С Александром Николаевичем я стал уже чуть ли не на «ты»! А сколько водки мы выпили с ним вместе!

Он просто красавчик-барин! Оправдал всё, что я о нём читал. Ко мне отнёсся с пониманием и полным радушием, обещал, что не оставит и во всем поможет.
Однако предупредил, что пока ни с кем чужим я не должен общаться и без него мне никуда ходить не следует. Короче все в ажуре. Но самое страшное это документы.

Говорит:
– Бумаг при тебе, Андрей, никаких нет. Кто ты и откуда взялся, объяснить очень нелегко. Да и не всякий как я, поверит твоим словам. А посему можешь угодить в неприятности. Мне ты можешь доверять, я постараюсь и с документами тебе подсобить. Но это не враз делается, не вдруг. Сам понимать должен.

Я понимал и не спорил. Просто ждал и пытался угадать, как и что дальше со мной будет. Проснувшись и вдоволь повалявшись в кровати, я, однако, быстро соскучился и отправился искать своего гостеприимного хозяина.

Он был в своём кабинете, когда я, после стука, слегка приотворил дверь.
– Не помешаю? – начал я и замер на месте, едва не вскрикнув.
С ума сойти!
Энгельгардт писал пером и чернилами!
Кивнув мне, он вернулся к своему занятию, но сделав пару-тройку предложений, отложил перо в сторону, присыпал чем-то написанный текст, чтобы подсушить чернила, и от души дунул на лист.
Да уж, цивилизация.
Я подошёл к нему поближе, но что он писал, прочитать не успел. Александр Николаевич, видимо не желая показывать мне написанное, а может быть просто, чтобы не заставлять меня ждать, закрыл свою тетрадь и убрал её в необычный, похожий на старую школьную парту ящик с замком. Провернув ключик, Энгельгардт убрал его в карман.

Я сел в кресло, взял в руки газету, прочитал её название «Нед?ля», бегло оглядел первую страницу и снова положил на ворох других свежих газет и журналов. В принципе, текст я понять мог, но решил, что мне это ни к чему. Со своими проблемами бы разобраться.

Энгельгардт словно почувствовал моё настроение:
– Итак, молодой человек… Нужно выправлять ваши документы. Слишком много слухов уже ходит. Если этого не сделать, первый же становой посадит вас в «холодную» до выяснения. А выяснять то, собственно, и нечего. Определят вас как сошедшего с ума и запрут в какой-нибудь больнице-колонии для скорбных главою, а то может и в сам Московский доллгауз [6] свезут. Со мной-то можете не бояться, я за вас любому тут поручусь, а в одиночестве не извольте гулять по селу, если только вокруг моего имения.

– Как же быть? – я совсем растерялся, потому что абсолютно не представлял, что можно сделать.
– Голубчик, мне пришлось уже целый день думать над этим вопросом. Я могу поговорить с нашим становым приставом, он мой хороший знакомый… Представлю вас моим дальним племянником, объясню, что паспорт был утерян в пути. Он без проблем выпишет вам заменительный билет. Вот только с ним дорога дальше Смоленской губернии будет вам закрыта, а если, по какой причине начнётся проверка – пиши пропало. Этот самый билет – документ временный и не может заменить паспорт. Делать его придётся. Но с ним всё ещё сложнее. Надо будет решать вопрос уже в городе и за серьёзные суммы денег. Так что вам придётся пообжиться у меня тут, изучить людей, наши нравы, обстановку в целом. Пока вы достойно не сойдёте за местного человека, я буду всем представлять вас своим племянником из Воронежа. Там у меня действительно есть дальняя родня. Итак, запомните: вы – Андрей Валерьевич, мой племянник, утерявший паспорт, пока добирался ко мне из Воронежа.

Видимо выражение моего лица было таким растерянным, что Энгельгардт, взглянув на меня, улыбнулся:
– Хотите полугару? Чудесное средство расслабиться и просветлить мысли. Мне помогает, поможет и вам.
Глупо было спорить с таким утверждением и я, конечно, согласился на очередной лафитничек.
Полугар подействовал быстро, нервы мои успокоились и я, устроившись в кресле поудобнее, поинтересовался:
– Александр Николаевич, вот вы постоянно употребляете, так сказать, своё, то есть Савелия изделие, а как бы сказалось на вашем бюджете, если бы эту водку вы покупали? – этот вопрос меня очень интересовал, ведь я не знал вообще никаких здешних цен.

Энгельгардт пожал плечами:
– Давайте произведём расчёт. Обычному человеку, если ему по полуштофу в день употреблять – а впрочем, что ему полуштоф! – так и то нужно минимально 72 рубля в год. У меня-то Савельич приготовляет, а так, где благородному человеку при таких условиях на каких-нибудь 200 рублей жить?

Я отвёл взгляд в сторону. Вот так всегда здесь. Я снова ничего из сказанного не понял. Что ж, поживу, привыкну к их мерам и ценам. Но полштоф вроде как чуть больше пол-литра. Ясно только стало, что, если бухать, как Энгельгардт, то на 200 рублей в месяц точно не прожить. А он потянулся за моим лафитником, явно намереваясь его наполнить снова. Я поспешил отодвинуть его подальше.
– Нет, Александр Николаевич, извините, я пить больше не хочу. Мне бы тетрадь, ручку – тьфу ты! – и чернила. Постараюсь что-то вспомнить для вашей пользы.
– Это похвально, молодой человек! – Энгельгардт был явно раз моему предложению. – Вот вам принадлежности. Они всегда будут вас ждать на этом столе. Я даже свой кабинет для этого запирать не буду, заходите сюда, когда у вас появятся новые идеи.

К этим словам он будто готовился заранее и быстро вытащил из шкафа огромную чистую тетрадь, ручку с металлическим пером и поставил на стол маленькую баночку-чернильницу.

Я посмотрел на письменные принадлежности и буквально выдавил:
– Вы только не смейтесь, но этим я писать не умею. У нас в обиходе только не придуманные ещё в вашем времени шариковые ручки. А все работы в институте я и вовсе печатал кнопками на клавиатуре компьютера, ну – как на печатной машинке. У меня рекорд, двести пятьдесят знаков в минуту!
Я поднял голову. Но Александр Николаевич смотрел на меня как на дебила.
– Ничего, я попытаюсь, писать чернилами. – Пришлось выдавить мне из себя. – Не беспокойтесь, пожалуйста, я постараюсь.

Следующий час я практиковался в письменности прошлых веков и это был, конечно, треш. Чернила, то и дело норовили капнуть в неположенном месте, а острое металлическое перо безжалостно царапало бумагу. Пока мне удалось хоть немного освоиться с ним, я успел усеять кляксами несколько страниц и даже проткнуть лист.
Уже через двадцать минут у меня стали ужасно болеть пальцы. Вспомнились школьные диктанты, боже, как я их ненавидел…
Энгельгардт, уходивший куда-то, успел вернуться и был очень удивлён тем, что я совсем не использую «i», употребляя везде «и», а ещё у меня нет привычной им буквы «ять».
– К тому же вы очень странно строите предложения и фразы, молодой человек, – сказал он мне, внимательно разглядывая написанное. При этом он прекрасно читал и понимал мой кривой почерк.
Я объяснил, что эти буквы давно утратили смысл и были упразднены после свержения царя, а стиль письма…

– Ну так я привык.
– Буквы ваши понять ещё можно, но пишете вы так же безграмотно, как наш деревенский староста Иван! – смеясь воскликнул он. – «-Ться» и «-тся»! Вас разве не учили? А по каллиграфии я поставил бы вам просто кол!

Я, конечно, постарался оправдываться тем, что в наше время уже нет надобности зубрить все правила, потому что за нас думает компьютер, есть «Т9» [7] и самоисправление текста при печати. Но Александр Николаевич, живший почти на сто пятьдесят лет раньше меня, снова посмотрел на меня как на идиота, тем самым уронив мою самооценку теперь уже ниже плинтуса.
– Ну-с, не буду докучать вам, работайте дальше, а я пойду, займусь делом, – насмешливо проговорил он и вышел из кабинета.

Рождение умных мыслей
Я остался один на один с тетрадью, которую уже люто ненавидел!
Сижу, как дурак, с трудом рожаю новые мысли и формулы из своей головы, которую считал «тру-прокаченной»!

Получались одни слёзы и наверняка совершенно не нужный Энгельгардту мусор.
С горем пополам вспомнил теорему Пифагора. Из математики дискриминант. Из физики несколько формул, обязательный E=MC2.[8]

К примеру: пастеризация, о которой Энгельгардт прекрасно знает и без меня. Однократное нагревание продукта… Кажется, до шестидесяти или восьмидесяти градусов. Чёрт! Не помню, а продолжительность процедуры – и подавно.
Чего ни коснись, получалось, что я знал только верхушки и названия, но ни формул, ни схем точно изобразить не мог, потому писал практически полную ересь.

Вечером, просмотрев мои записи, хозяин расстроено покачал головой:
– М-да… Ну что тут скажешь? Много новых, незнакомых слов, формул, вот тут, кстати, у вас ошибочка, эту вещь я прекрасно знаю. Опять же, формулы есть, но никаких подробностей к ним вы не даёте. Как же мне это разгадать?
То, что я – как суперпомощник из будущего – оказался пустым местом, даже самому себе признавать было неприятно. Но как я ни старался – выходило только хуже.

Я, конечно, вспомнил кучу дат, основных формул и названий элементов, но эта малая толика ничем не смогла зацепить Энгельгардта. Он это либо знал и без меня, либо совсем не понимал, а я со своими поверхностными знаниями не мог дать ему хоть сколько-нибудь вразумительных объяснений.

Так прошло несколько дней, и после целого ряда моих бестолковых попыток быть хоть чем-нибудь полезным Энгельгардту, он заставил меня покраснеть, сказав самым разочарованным тоном, какой только может быть у человека:
– Сегодня минуло уже десять дней, как вы, Андрей Валерьевич из будущего, находитесь на моём иждивении, и я всё меньше верю, что от вас будет прок. Скоро приедут мои дети на лето [9], а я не знаю, что им сказать о вас, даже – как представить им. Ведь родственников из Воронежа они прекрасно помнят, а нашу придуманную ложь поддерживать наверняка не станут. Сашка-то маленький ещё, а Мишка, ой как соображает! Как мне быть с вами, сударь мой? Неужели в будущем все такие же беспомощные, как ты? Даже несчастную льняную блоху извести мне не помог!

Я был сражён…
Впервые хозяин поместья назвал меня на «ты».
Я попросил Александра Николаевича дать мне ещё один шанс. Снова достал из кармана бесполезный смартфон, рассказывал, как много полезного скрывает эта штука, обещал, что как только смогу зарядить его, открою величайшие тайны своего времени.

– Какой там, – махнул рукой Энгельгардт. – Тебе даже блоха не по зубам.
И тут я вскрикнул, вспомнив, что в его собственных записях, которые мы изучали в институте, было написано, что его урожай не погибнет от жучка. Что-то случится, но блоха вся передохнет.

– Александр Николаевич, не переживайте из-за блохи, – уверенно сказал я. – Всё уладится, ваш урожай льна будет спасён. А блоха исчезнет.
– Вот как? И что же с ней станет? – Спросил Энгельгардт у меня.
– Я не помню, но точно знаю, урожай не пропадёт. Даже те кусты, что блоха обожрала, дадут льна больше обычного.

Хозяин посмотрел на меня с большим сомнением и на этом мы заморозили наши отношения. Энгельгардт прекратил свои расспросы, а я перестал писать всякую ахинею в тетрадь, оставив в покое хозяйскую бумагу.

Смартфон с проводом, по просьбе Александра Николаевича, отправился в огромный железный ящик – сейф. Там хозяин хранил все серьёзные бумаги и деньги. Энгельгардт после моих слов ещё надеялся на информацию из смартфона и очень боялся, что я или сломаю, или потеряю драгоценное устройство.

Было обидно, что меня считали тут таким разгильдяем, но против сейфа я возражать не стал. Действительно, мало ли чего. Не хотелось ещё больше терять расположение хозяина, тем более, что моя репутация и так уже висела на волоске.
Впрочем, следующий день дал мне надежду на то, что покровительство всё-таки не иссякнет. Утром, когда мы сидели за завтраком, прибежал довольный староста Иван и первым же делом доложил хозяину:
– Батюшка, встал лён! Нет больше блохи-то! Ливень, оказывается, всю её смыл зараз!

Бросив салфетку на стол, Энгельгардт вскочил и они, торопливо переговариваясь между собой, быстро убежали в поле, а я остался один за столом с Авдотьей. Убирая тарелку Александра Николаевича, она вдруг посмотрела мне прямо в глаза: – А что, барчук, вправду народ поговаривает, что вы из грядущего прибыли?

– Да что вы, право слово, Авдотья… простите, не знаю, как вас по батюшке. Зачем за глупыми людьми ерунду всякую повторяете? Из Воронежа я, из Бобровского уезда. Сродственником барину прихожусь, дальним. Матушка моя, Екатерина Васильевна, троюродная сестра Александра Николаевича.
Недоверчиво покачав головой, Авдотья ушла, а я с облегчением перевёл дыхание. Хорошо, что Энгельгардт заставил меня заранее выучить кучу имён и названий, пока я буду обживаться и изучать его окружение. Что ж. Наверное, так оно и в самом деле лучше.

Прогулка
Надо отдать хозяину должное – жил я тут, действительно, как его ближайший родственник. Все дворовые, здороваясь со мной, снимали шапку, вопросами не докучали и вообще относились ко мне спокойно, хотя и не упускали возможности поговорить со мной о том о сём, явно скрывая немалый интерес. Но меня это вполне устраивало и, прогуливаясь по обширному барскому хозяйству и его окрестностям, я неспешно знакомился с местной жизнью, находя время и для общения с людьми.
Пожалуй, я никогда не жил так раньше. Там, в моём времени, был совсем другой ритм жизни: скорость, драйв, гонка за сомнительными благами цивилизации. Здесь всё было по-другому. Как каникулы в деревне, только никто не заставляет махать лопатой или собирать картошку.

Только отдых, покой, вкусная еда. И воздух, чистейший воздух, которым так легко дышать.
Теперь я уже знал и Сидора, и старосту Ивана Демидыча, и его жену Авдотью, и кондитера Савельича, того самого мужика с кривой челюстью и другой дворовый люд, молодой и не очень. У некоторых из них были очень странные имена: Ефёр, Хворосья, Василич… Но особенно меня заинтересовала мудрая и всеми уважаемая пожилая женщина, которую все почему-то звали не иначе как Старуха. К ней я тоже захаживал, но она, всегда чем-нибудь занятая, редко находила время для праздной болтовни. А я мешать ей не хотел, тем более что помочь не мог, ничего не смысля в её делах. И всё-таки иногда мне удавалось разговорить её.

– Неужели вы и Наполеона помните? – поинтересовался я у неё однажды.
– А как же, – кивнула она. – Я тогда баба была в молодях, но при памяти. Его самого-то, мне вблизи повидать не довелось. Мимо только проскакал на своей белой лошади. А вокруг него драгуны, драгуны. Так они на Москву и пришли.

– А вы разве московская? – удивился я.
– Барыня моя, при которой я состояла в крепостных девках, была оттуда просватана. И когда её за московского помещика замуж выдали, она меня и ещё кое-какую прислугу прихватила с собой. Это лет за пять было до прихода узурпатора.

– А можете рассказать о Наполеоне что-нибудь интересное?
– Да никакого интересу в нем не было, – отмахнулась от меня Старуха, которой явно начинали надоедать мои расспросы.
– Бесчинствовали они поначалу, церкви похабили, святыни наши разграбляли. В храме, что неподалёку о нашего дома был, конюшню устроили. Уже потом, когда эти шаромыжники Москву оставили, мы туда пошли. Ох и нагляделись мои глаза тогда… Вспомнить страшно, сказать грешно.

– Почему шаромыжники? – не понял я. В моем времени я тоже слышал такое слово и оно всегда обозначало какого-нибудь бездельника и бродягу. Но при чём тут Наполеон и французы?
– А кто ж они? – удивилась моей недогадливости Старуха. – Их как погнали в хвост и гриву, а тут ещё Генерал Мороз вдарил, так они и посыпались, французишки эти. Помёрзли многие до смерти, а те кто остался, с голоду пухнуть начали. Вот и пошли по дворам, причитая как побирушки: «Шер ами, да шер ами!» Так в народе и прозвали их шаромыжниками. Кому повезло, тот в гувернёры к барчукам малолетним напросился. Али мастеровым каким стал. Вот ведь как бывает. Пришли гордые, а пошли голые.

– Сколько же вам лет? – с интересом всмотрелся я в её испещрённое морщинами лицо.
– А мне почём знать? Я грамоте не обучена, читать да считать не умею. – Пожала плечами Старуха.

– Ну а имя своё вы помните? – не отступался я от неё. – Что ж вас все только старухой называют? Обидно же, наверное.
– Как меня только не звали, так пусть кличут, как хотят, – отмахнулась от меня как от назойливого комара пожилая женщина. – Зачем тебе прозвание моё? Старуха я старуха и есть.
Так, ничего не добившись, я ушёл. А поговорить с ней приходил ещё не раз и всегда удивлялся ясному уму и светлой памяти этой странной женщины.

Но странной тут была не только она. Однажды, возвращаясь с прогулки, я встретил Энгельгардта и сказал, что направил к нему мужика в странной шапке, который спрашивал меня о нём.
– Это Костик, он – вор, – спокойно ответил мне Александр Николаевич.
– Как вор? Вы это знаете и спокойно говорите? Почему его не поймаете и во двор к себе пускаете? – в моей голове не укладывались такие понятия.

– А зачем его ловить, если он и сам никуда не прячется, – удивлением посмотрел на меня Александр Николаевич и продолжил:
– Работа у него такая. Он занимается охотой и воровством. Охотится преимущественно на волков и лисиц, ловит их капканами и травит ядом. Весной стреляет тетеревов и уток, а ещё исполняет разные поручения – что прикажу: ток тетеревиный высмотреть, засидку сделать… Ну а воровством занимается во всякое время года. Ворует, что попало и где попало. Ежели у меня кто имущество бросит, где или без ухода оставит, а он утянет, я не его накажу, а тех, кто добро не уберёг.

– Как же так, Александр Николаевич? – не понял я. – При чём тут люди, если воруют не они? Костик же виноват. Не лучше гнать его подальше со двора?
– Как бы вам сказать, молодой человек… Костик – он плут и вор, но не злостный, не головник [10]. Он сплутует, смошенничает, обведёт, если можно – на то и щука в море, чтобы карась не дремал – но сплутует без злобы. Он украдёт, если плохо лежит – не клади плохо, не вводи вора в соблазн – но больше по случаю, без задуманной наперёд цели. Он всегда готов украсть, если что-нибудь плохо лежит: мужик зазевался – Костик у него из-за пояса топор вытащит и тотчас пропьёт, да ещё угостит обокраденного. Попадётся – отдаст украденное или заплатит, а шею ему намылят, поймав на воровстве – не обидится. Мне кажется, что Костик любит самый процесс воровства, нравится ему это дело.
– Александр Николаевич, – я вдруг смутился под его взглядом, – отчего вы всё время так на меня смотрите? Со мной что-то не так?
– Да всё ничего, молодой человек, вот только ваша обувь… – он поморщился.
– Дворовые уж замучили меня расспросами, что за твою диковинную обувь. Не перестаю объяснять им, что это швецкое. Будьте так добры, обзаведитесь приличными сапогами, как у людей, да портянки не забудьте. На выход я прикажу выдать вам замечательные башмаки. А эту вашу заморскую диковину уберите с глаз долой. Хорошо ещё, что жандармы её не видели. И одежду вам тоже надобно сменить. Сам подберу вам что-нибудь из гардероба сына. Вы примерно одной с ним комплекции. А это странное одеяние снимайте. Нечего народ смущать. Я приберу.
– М-да… Не жалует он американское, ох, не жалует.


Кондитер
Савельич при ближнем знакомстве с ним оказался совсем не простым мужиком. Это был типичный представитель бывших крепостных слуг, не сумевших найти своё место после отмены крепостного права.
Гордый, трудолюбивый, но бедный человек, он продолжал держаться за своё былое «господское» прошлое и не мыслил, по его словам, другой, вольной и свободной жизни.
Его история сразила меня наповал. Её как-то рассказал мне сам хозяин, после того как я спросил:
– Почему ваши печи всегда разжигает именно Савельич, а не Авдотья? И почему его все называют кондитером? Необычно всё-таки. Расскажите!
Такие беседы с Александром Николаевичем я любил, рассказчиком он был просто замечательным. Слушая его, я не замечал порой, как целый вечер пролетал незаметно. Меня можно было понять. Тут не было ни телевизора, ни интернета, ни даже радио. Но мой радушный хозяин легко заменял мне все эти отсутствующие блага и в компании с ним я забывал о том, что такое скука.
Выпив полугара и растянувшись на кожаном диване, Энгельгардт приступил к рассказу:
– Попал Савельич ко мне случайно. Когда-то, лет пятьдесят или шестьдесят тому назад – за старостью кондитер сам позабыл, сколько ему лет – Савельич учился кондитерскому ремеслу в одной из лучших кондитерских в Москве. Это дело ему очень нравилось и надо сказать, что кондитером он был толковым. По крайней мере, в одном из московских клубов, посетители были в восторге от его пирожных и других сладостей. Да вышла беда, проиграли прежние хозяева Савельича в карты одному помещику и тот, недолго думая, забрал его в деревню. Там бывшему кондитеру приходилось туго. Помещик не оценил золота, попавшего ему в руки, и заставлял его работать и поваром, и кучером, и буфетчиком, и выездным лакеем, и истопником, и судомойкой…
– А почему так? – удивился я.
– Да видишь ли в чем дело, – подумав, сказал Энгельгардт. – Помещики они тоже разные бывают. Есть умные, грамотные люди. Образованные так сказать и даже прогрессивные. А есть и другие. Те, что дальше своего носа не видят. Людей не ценят. Самодуров тоже бывало немало. Жил неподалёку отсюда один барин. Так вот. Имение у него было большое и крепостных душ множество. И поручил он им каждую субботу приходить и к его светлой ручке прикладываться. Целовать почтительно, значит. Поцеловал мужик ручку барину, отходит, а тут ему шкалик водочки или даже чарочку. Баба к ручке приложится, платочек ей преподносят или ренского стопочку. Самодурство? А как же. Но это хоть безвредное. А бывали и другие. Наказания для крепостных устраивали, суды принародные. И тут прав будет тот, кто барину больше угодит. Власти на это глаза закрывали. Кто ж за крепостного заступится? Не человек ведь, вещь, порой никчёмная. Был на моей памяти ещё один дворянчик. Очень уж по пирам покутить любил. Не одну сотню крепостных душ отдал за обильный да вкусный стол. А ты говоришь, «как же так?»
Савельичу тоже непуть попался. Ему кондитерское искусство ни к чему было. Вот и погнал нового крепостного на чёрные работы. А Савельич мужичонка тихий да работящий. Перечить не привык. Что сказали, то и делает.
–Рассказчик раскурил сигару, пустил дым и продолжил:
– За хозяйскими заботами да хлопотами жениться Савельич не успел. Да и с виду-то он не больно казистый, бабы в его сторону и по молодости не смотрели. А ему и подавно заглядываться на них времени не было. Так и прожил Савельич всю жизнь без семьи. Под старость лет оглох несчастный кондитер, а потом и вовсе беда с ним приключилась. Работал старик на круподерне, зерно в крупу перемалывал. В помощниках у него Мирон был, здоровенный детина, сильный, да неловкий. Не удержал этот недотёпа какой-то там механизм, одна железка соскочила и ударила Савельича по лицу.
Как старик выжил, ума не приложу. Челюсть не только выбитой оказалась, но ещё и раздробленной на куски. Грамотных лекарей в наших краях отродясь не бывало. Простой люд по привычке сам себя лечил, а если уж совсем худо было, к знахарям шёл. К одному такому знахарю Мирон и отнёс Савельича. Как ребёнка, на руках. Много вёрст отшагал, но донести живым успел. Видать шибко свою вину перед стариком чувствовал. А может просто убивцем быть не захотел. Как бы то ни было, кондитер у этого знахаря отлежался, на ноги встал. Знахарь его через трубку жидкой кашей кормил, пока сломанные кости не срастились. Потом, потихоньку Савельич научился жевать своим кривым ртом.
Такие рассказы меня всегда заставляли рисовать в воображении всяческие ужасные картины. Но я не перебивал рассказчика, а только слушал затаив дыхание.
– Вот только когда вернулся к своему барину, тот не захотел держать при себе инвалида и подписал ему вольную. Одиннадцать лет тому назад это было. Помыкался-помыкался Савельич, как жить на свободе? Без работы и с голоду помереть можно, не подаяние же просить. Подумал об этом и пошёл в церковь. Взяли его туда трудником. Поручали всякую работу, потом стали с кружкой по людям посылать, пожертвования собирать на всякие церковные нужды. Так и перебивался Савельич с хлеба на воду, при церкви широких достатков никогда не бывало. Вот и приходилось старику искать другие виды приработка. Стал он наниматься к мужикам на домашнюю работу. Ни от чего Савельич не отказывался. И за водой сходит, и дров нарубит, и люльку покачает. Надо и обед немудрёный приготовит на всю семью. С ними и поест, а потом на сеновале вместо платы за работу выспится. Бывало и такое: купит на заработанные летом копейки несколько фунтов сахару, наделает леденцов и носит по деревням – разумеется, без торгового свидетельства.
Даст старухе конфету для внучат – она его и накормит. Разумеется, голодал иногда, но из гордости милостыню никогда не просил…
Энгельгардт умолк, наполнил наши лафитники полугаром, выпил то, что налил себе и кивнул мне:
– Давай. Перед обедом обязательно нужно живот укрепить. Так и Савельич сам говорит. А ко мне он попал вот каким образом: захожу как-то в прошедшем году Великим постом в избу, где живут работники и работницы, вижу – сидит в одной рубахе высокий, худой, истощённый от плохого харча лысый старик и трёт в деревянной ступе табак. «Кто это?», – спрашиваю. «Да Савельич это…», – отвечает староста. – «По знакомству зашёл, я ему табак дал стереть – пообедает за это с нами. Да вы, Александр Николаевич, не волнуйтесь. Савельич старик порядочный, не воровитый и работящий». Я кивнул, мол, как знаешь.
Вечером староста зашёл ко мне с отчётом по хозяйству и тоже заговорил со мной о старике. Рассказал, что он – бывший дворовый, кондитер, при господах живал, господские порядки знает, и попросил позволения старику до светлого праздника Пасхи. «Он поможет Авдотье к празднику стол готовить. Тяжело ей одной со всем управиться. Годы-то уже не те. А вдвоём они мигом всё, что надо сготовят», – прибавил староста. Я позволил. Авдотья потом на такого помощника нахвалиться не могла. И уговорила меня попросить старика остаться. Я попросил и не пожалел. Все Савельич умеет, а какой полугар готовит ты и сам уже чуешь. Как говорит Авдотья, «всё у него «хорменно». Это у неё конёк такой, у моей Авдотьи…

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/viktor-rogozhkin-33021019/gorizonty-vremeni-71791552/?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.