Инфер-10
Инфер-10
Дем Михайлов
Время продолжить прерванный путь злого гоблина…
Примечание автора:
Изначально я хотел начать новый цикл – каждый из предыдущих заканчивался для Оди на определенной важной точке, меняющей многое. Но после последней книги прошло немало времени, поэтому пока что я решил продолжить цикл Инфер, уже знакомый читателям и не требующий пояснений
Дем Михайлов
Инфер-10
Глава 1
Дем Михайлов
Инфер-10
Глава первая.
Вонь бессмертия.
Да. Именно оно. Вонь именно этого статуса, этого состояния, столь неестественного для всего живого, обязанного иметь свой лимит бытия – вот чем вдруг завоняло вокруг меня.
Бессмертие.
Именно вонь этого состояния, способного разложить на атомы и аннигилировать любую силу воли, я внезапно ощутил и не сразу опознал, хотя прежде не раз сталкивался с тусклым отблеском этой хрени, поблескивающей в чужих богатых глазах. И эта сладкая подлая вонь бессмертия исходила от моей собственной задницы, отлично смешиваясь с выходящим оттуда же дерьмом, пока я сидел на корточках на краю крыши наполовину затопленной высотки, откуда открывался прекрасный вид на утонувший город и тужился, старательно исторгая из себя переваренные останки вчера пойманной и тогда же жадно сожранной рыбы. И виноват во внезапно окутавшей меня и существующей лишь в моем сознании вони был разрушенный затопленный город.
Просто я узнал этот город. Опознал его очертания.
Пока я сидел на краю крыши и смотрел вниз, удобряя корни опасно склонившейся над бездной пальмы, глаза лениво скользили по некогда урбанистической панораме и в какой-то момент ломанные линии, образованные руинированными зданиями, сложились в привыкшем делать наброски полевых карт мозгу определенным образом, после чего прозвучал отчетливый щелчок и я узнал это место. И даже увидел его таким, каким оно было прежде. Эти улицы, становящиеся темнее и смертоносней, все ближе ко городскому дну; утопающие в маслянистой грязи вперемешку с зеленой слизью фундаменты уставших стоять и держаться зданий; полосуемый нескончаемыми дождями воздух; характерный гнилостно-соленый запах, приносимый шквальными ветрами с умирающего океана, с ненавистью гонящего на берег мусор, дохлую рыбу, забитые черной грязью раковины моллюсков и песок, песок и еще раз песок, что жег руки и вонял мазутом.
Я бывал здесь прежде. Я жил здесь прежде – не постоянно, скорее неожиданными для всех кроме меня наскоками, хаотичными наездами, когда в этом регионе появлялись требующие моего личного присутствия задачи или надо было проверить финансовые дела бара, расположенного в этом городе и как всегда служащим надежным местом встречи и одновременно непроницаемой ширмой для всех моих остальных дел, не терпящих внимания властей. Я был значим в этом городе, а многие мне платили – чтобы крышевал… или не совался в их дела.
Власти… и их внимание…
Да. В те времена, когда Эпоха Заката уже началась, этим городом, пусть почти номинально, но все еще правили выборные власти и они старательно следили за тем, что ни один жирный кусок не прошел мимо их рта. В то время все они с лихорадочной поспешностью пытались заработать как можно больше денег и завести как можно больше полезных связей. А когда этот прибрежный огромный город решил поиграть в самостоятельность и провозгласил независимость от агонизирующей страны, сюда хлынуло столько грязи и денег, что этот пузырь за считанные десятилетия надулся до предела и был готов лопнуть и забрызгать все вокруг, но несколько вовремя сделанных точных проколов помогли стравить напряжение. Всего с десяток неожиданных смертей среди титулованных чинуш, главарей банд и прочих. Это позволило на какое-то время избежать войны группировок, массовой резни на улицах из-за религиозной нетерпимости или национального признака – в общем всего того, чем мы так умело прикрываем желание устранить лишние рты и конкурентов. Затем, спустя еще пару десятилетий или чуть больше, все снова накалилось, на место уничтоженных кровавых отморозков пришли новые, но… было уже слишком поздно. Они опоздали.
Некому стало бунты устраивать. Некого стало резать.
К этому моменту неподалеку уже частично было построено глобальное убежище Формоз, сходу начавшее принимать сотни и тысячи желающих найти в нем укрытие от невзгод ставшего слишком уж неприветливого мира. Этот город, где уровень воды последние сто лет неуклонно поднимался, завоевывая этаж за этажом, быстро пустел, а в воздухе назойливыми крупными мухами жужжал воздушный транспорт Атолла, прямо с крыш забирая очередную партию будущих «низших», что не глядя подписали кабальный контракт, лишающий их самых базовых человеческих прав. И наконец в вымершем городе остались лишь мертвецы и те, кто предпочитал умереть свободным – хотя несчастные ушлепки, всю жизнь прожившие в кабале долгов и под гнетом властей и банд, понятия не имели что такое настоящая свобода. Хотя может они и сумели ощутить ее вкус на короткое время… а потом все же сдохли. А незадолго до всего этого, когда пустеющий город еще как-то жил, я навсегда закрыл двери своего бара, пинком ускорив мешкающего бойца и бросив последний взгляд на барную стойку, где я оставил недопитую бутылку бурбона, фотографию жирного улыбающегося урода в слишком тесном для него деловом костюме и гильзу от крупнокалиберного винтовочного патрона – а его пуля пробила тому уроду башку насквозь, следом прошибив тощее тело и сердце его суки жены и наконец убив их любимого великовозрастного сынулю, выглядящего на тридцатник, но разменявшего уже седьмой десяток. Я убил троих одной пулей – как раз, когда эта гребаная семейка спешно грузила жопы в севший на крышу флаер. Они были испуганы. Очень испуганы. Ведь за несколько минут до этого они открыли в пентхаусе максимально защищенный сейф, чье местоположение было известно лишь им, но вместо коллекционных ювелирных изделий и флешек с компроматом на сильных мира сего, служившим им защитой долгие годы, обнаружили лишь кучу дерьма – примерно такую же, какую я почти закончил класть под благодарную подгоном пальму. Они прекрасно поняли от кого это послание и рванули на посадку… где и сдохли. Их убийством я закрыл свои последние дела, следом закрыв и бар, после чего покинул этот город. Думал, что навсегда, ведь все эти руины должны были пойти под медленный тотальный снос, но прошли столетия и вот я снова здесь. Сижу. Сру. Думаю. Вдыхаю вонь дерьма и бессмертия…
Но я не удивлен. Нет. Это вполне ожидаемо. Что еще может почувствовать грязный гоблин, когда спустя столетия опознает в этих руинах город, где он некогда жил?
Город умер. Некогда величественные здания разрушились, на их обломках поднялись толстенные деревья, пережившие немало штормов, вместо улиц подводные ущелья, цивилизацию пожрала природа, а я вот он, ничуть не изменившийся, сижу на краю и наслаждаюсь видом.
Город мертв – а я жив.
Целый город в труху – а у меня разве что пара новых шрамов появилась, ну еще может хер стал не столь бодрым как в прежние времена.
И стоило это осознать – не про хер и его бодрость, а про пролетевшие столетия – как в голове сразу зашевелились вонючие склизкие мысли истинно бессмертного: так может и торопиться некуда? На кой хер рвать жилы и жопу раз нет и намека на спешку? Все давно уже быльем поросло, можно задержаться и отложить путешествие на недельку или две. Спешить некуда. Лучше завтра, чем сегодня.
Опасные мысли. Непозволительные. Так могут мыслить только те бессмертные, кто уже всего добился, кто ничего уже не желает, кто пожил лет двести и у кого все равно все время мира в запасе. А еще так раньше мыслила приученная к этому богатыми беднота, воспитанная выполнять рабочую норму, но не больше – так чтобы в обрез хватило на жратву, подписку на сериалы о чужой шикарной жизни и плату за квартиру размером с сортир.
Но я ведь не такой?
Неспешно подтерев жопу парой бархатистых древесных листов и швырнув угощение сбежавшимся на запах говна и бессмертия тараканам и жукам, я натянул шорты, обернулся и задумчиво глянул на приютившее меня несколько дней назад здание.
Что это тут у нас? Обложенный в два ряда высокий очаг, накрытый куском отделочного камня, на котором так хорошо жарить рыбу и бананы. На сплетенной из трав веревке покачивается накрытая чистой тряпкой выпотрошенная рыба. А вон там дыра, через которую на верхний этаж ведет накрененная обрушившаяся плита и где начинается коридор, идущий мимо небольшой комнатушки, где я устроил себе вполне удобную кровать. Под кроватью лежит смарт-экран телевизионной панели – я сумел оживить его, подзарядить от починенного солнечного элемента, отыскал в его памяти несколько древних фильмов и последние пару вечеров неплохо так скоротал за их просмотром…
А когда я последний раз тренировался? И я сейчас не про расслабляющее плавание в затопленных комнатах с прохладной водой. Так, когда я там тренировался в последний раз?
Ответ мне не понравился. Совсем не понравился.
– Дерьмо – подытожил я, подтягивая шорты выше – Дерьмо! В дорогу, гоблин! И прямо сука щас!
Но ведь уже далеко за полдень? Может завтра с утра?
– В дорогу, гоблин! – повторил я, уже шагая к комнатушке, где хранились еще кое-какие найденные в путешествии полезные вещи – Остаток дня на веслах, а затем отжимания до блевоты!…
**
Труба из нержавеющей стали скрипела при каждом рывке, вниз летели влажные крошки бетона, но все же эта перекладина вполне выдерживала мой вес.
226…
237…
248…
Добив двести пятьдесят подтягиваний за утреннюю тренировку, я спрыгнул на покрытую молодой травой мягкую почву, а затем и улегся, позволив себя некоторое время поваляться. Чуть отдохнув, намочил себя из большой прозрачной лужи, взял кусок серого мыла и намылился с ног до головы, не забыв и про трусы. Дернув лиану, обрушил на себя поток дождевой воды, но смыть всю пену не успел и перешел к следующему «душу». Закончив на этом гигиенические процедуры, я занялся завтраком. Вскрыв стеклянную банку буйволиной тушенки, принюхался и нос едва не отказал от обилия огненных специй, одним своим ароматом вызывающий пожар в желудке и томные мысли о прободной язве. Жадно выжрав всю банку вприкуску с сухой кукурузной лепешкой – от прихваченных с собой продуктов я решил избавляться пока не испортились – и запив это дело холодным вчерашним кофе, я сполоснул посуду, неспешно собрался, погрузился на модифицированный плот и покинул гостеприимную гавань.
Уже вторые сутки я снова путешествовал по массиву прибрежных руин. И далеко не всегда мой путь вел прямо. Часто, даже слишком часто приходилось лавировать и делать огромные крюки, чтобы обойти препятствия, но меня это не особо печалило. А когда я обнаружил ведущую чуть в сторону зону руин широкую протоку, почти сплошь покрытую густым лиственным пологом, то предпочел намеренно уйти с курса. И вскоре обнаружил, что невольно открыл настоящий оазис жизни. Оазис в оазисе. Прохладная и пронизанная свежим ветром и прикрытая от палящего солнца зона тянулась на десятки километров по мертвому затопленному мегаполису, давая защиту и приют сотням приспособившихся к этим уникальным условиям видов. Эволюция продолжалась. Тут было полно пресной воды и различной еды. Ее хватало всем. Жрали травоядные, жрали хищники, поджирали падальщики. Еды хватило и мне, хотя я особо не охотился, а перед долгим заплывом предпочитал слопать банку жирной тушенки. Ее энергии мне хватало почти до вечера, когда я замедлялся и, забросив удочку в воду, начинал осматриваться, выбирая место для ночлега. На ночь я предпочитал подниматься повыше и плот вытаскивал, успев понять, что с приходом ночи с глубины поднимается всякое… крупное… зубастое… голодное… Я этому не удивился. Городская жизнь как она есть, верно?
Эту ночь я провел рядом с тем, что некогда было огромным бассейном на похожей на стилизованный зиккурат крыше дорогущего отеля. Я помнил этот отель и бывал в нем прежде. Сейчас бассейн превратился в животворный источник, в сборник пресной дождевой воды, откуда брали свое начало немало причудливо изогнутых древесных стволов, прикрывших крышу утонувшего отеля густой сенью крон. Я вдоволь наплавался в чистейшей воде, загарпунил три водящиеся в огромном бассейне хищные рыбины, дав травоядным чуть больше шансов и собрал с десяток птичьих яиц, беря только по одному из многочисленных гнезд. Клювастые мамаши яростно и хрипло орали, кидались, но меня не остановили – я брал дань с этого города прежде, продолжу и сейчас. И не надо так громко орать – я всегда знал меру и заставлял других ее знать.
Тот ужин удался. Я обожрался так плотно, что еще долго просто лежал на траве, вслушиваясь в мирный шелест деревьев и стрекотание ночных насекомых. Ночью отлично выспался. А утром пришлось снова бодаться с самим собой и тоненьким мерзким голоском, опять предложившим задержаться на крыше отеля, где так много чистой воды и вкусной рыбы.
А вот хер! Я двинусь дальше!
И двинулся.
Но сначала плотно заправился тушенкой.
Завтрак на крыше самого дорогого отеля в городе – почувствуй себя элитой, гоблин!..
**
«Сумрачную» улицу я покидать не спешил, уже поняв, что она идет вдоль невидимого отсюда побережья и в нужную мне сторону – редкие ее изгибы не в счет. В растительной крыше имелись прорехи, откуда падал солнечный свет, и я избегал эти сияющие столпы, предпочитая обходить их далеко стороной и оставаться в прохладной тени, а заодно не попадать в поле зрения небесных глаз.
Меня искали. За мной охотились. Не могли не охотиться. Я это понимал. А даже если это не так и на меня и мою судьбу с радостью положили хер, верить в это и расслабляться я не собирался. Двигаясь вот так неспеша, я в голове – и только в голове – выстраивал будущий маршрут на ближайшие сотни километров, одновременно прикидывая способы их преодоления. Кое-что уже начало вырисовываться, и я как раз с задумчивой скорбью рассматривал сломавшийся очередной шест, когда до меня донесся знакомый тарахтящий звук – так на низких оборотах работает собранный из всякого говна разлаженный движок внутреннего сгорания. На воде трудно понять откуда идет звук, и я решил не играть в угадайку, предпочтя схватиться за одно из свисающих до воды лиан и толчком направить плот в один из темных проломов в стене затопленной высотки.
Попасть внутрь оказалось легко. Плот без малейших трудностей вошел в обрамленный свисающей растительностью проем, нигде не зацепившись, ни на что не наткнувшись. И эта легкость мгновенно насторожила меня, заставила воткнуть шест в дно и навалиться на него всем телом, останавливая продвижение внутрь. Пока плавсредство замедлялось, а трещащий выгнувшийся шест думал что ему делать, оскорбленной сломаться или обиженно выстоять, я заметил несколько старых спилов на матерых мангровых стволах, уловил взглядом свежие срезы на лианах и ветвях, а через секунду едва не поймал тупой холкой рухнувший сверху бетонный блок, размером с жопу бегемота. Упавшая хрень лишь чуток задела гордый нос моего плота, выбив из него щепу и заставив брыкнуть задницей, отчего я едва не совершил полет вместе со своими пожитками. Плот закачало на поднятой волне, в воду с лязгом уходила толстая ржавая цепь и до того, как она натянулась, я уже сидел на стенном выступе, держа в одной руке рюкзак, а в другой ствол, направив его на единственного вроде как зрителя. В голове с щелчками отсчитывались секунды, стоящий на каменном шаре голый придурок ерзал жопой, стремясь убрать причиндалы с линии прицеливания, цепь дрожала в воде, плот пляса на успокаивающейся воде и… ничего больше не происходило. Я продолжал задумчиво молчать и целиться.
– Э-э-э-э-эй! – проблеял голый хреносос – Это же не я!
Я продолжал молча целиться, прислушиваясь к нарастающему звуку разлаженного мотора и смотря как мой плот прибивает к стене подо мной. Ну и оглядывался потихоньку, успев заметить замкнутость стен этого каменного мешка, куда подкрашенный зеленым свет попадал только сверху, с трудом пробиваясь сквозь выросшую на руинах шапку тропической растительности.
– Э-э-э-э-эй! Ты меня понимаешь, амиго? – хриплый голос хренососа попытался стать текуче-медовым, но дрожащая жопа сводила на нет все его потуги – Это не я!
Я молча целился. Звук движка там снаружи заглох.
– Ну ладно… ладно, амиго! Это я! – признался упырок, нервно переступая мокрыми ступнями по склизкой бурой жиже на вершине шара – Я дернул веревку, да. Но мне велел так сделать старый Мумнба Рыбак и не сделай я он бы мне кишку расширил своей навахой – а он уже обещал! Говорит сру я плохо, подкормка никакая, долг отдаю слишком долго… Вот я и дернул веревку ловушки, да! Ведь кто мечтает о навахе в жопе? Да никто, амиго, верно? Ну кроме тех что прежде жили – те говорят всякое творили со своими задницами, пока весь мир в жопе не оказался… Да что же ты молчишь, амиго? О чем думаешь, дружище?! Не молчи!
– Представляю полет твоих яиц – ответил я.
– Мои яйца – не птицы, амиго! Не представляй себе такое! Думай лучше о загорелых молодых сиськах! Я вот думаю! Постоянно думаю! Так в не подтертой жопе свербит меньше! И ты думай о сиськах!
– Ты мне камень на башку скинул – напомнил я – Хочешь мозгами пораскинуть на вон ту мозаику стенную? А потом приложим к ней твои яйца…
– О сиськах, амиго! – голый парень задергался как от удара током, когда я навел прицел ему на лоб и принялся забавно махать башкой от плеча к плечу с такой силой, что вода с его длинных мокрых волос разлетелась во все стороны – Думай о сиськах! И камень я скинул не на тебя!
– А на кого?
– На плот! На плот твой! Специально подгадал! Я же не убийца! Я не такой! Я простой эсклаво! Обычный эсклаво, и я хочу жить!
Выслушав его, я чуть опустил оружие и парень, сначала улыбнувшись облегченно, опять испустил испуганный вопль:
– И жить хочу с яйцами!
– Для раба у тебя слишком много желаний, гоблин – усмехнулся я и, отведя наконец от него оружие, одним шагом оказался на плоту, подхватил шест и толкнул себя в глубь каменного колодца, образованного стенами древнего здания, со сложившимися межэтажными переборками.
– Кто? Гоблин? Кто такой гоблин? – вывернувшись следом за мой так, что массивный ржавый ошейник на его шее едва не сломал ему позвоночник, парень поспешно вцепился мокрыми пальцами в веревочную сеть, зашлепал ступнями по склизкой поверхности своего насеста и все же сумел повернуться и не оказаться повешенным – Что за гоблин? Я не гоблин. Я Имбо! Имбо Сесил!
– Имбецил – кивнул я – Ясно. Какого хрена с тобой происходит, Имбецил?
Там снаружи чихнул, подавился, опять чихнул и простуженно взревел движок, пустив эхо в затопленных руинах.
– Я не Имбецил, я…
Хватило одного моего взгляда, и парень подавился продолжением и просто часто закивал, медленно поворачиваясь, пока я вел плот к замеченной у дальней стены колодца чуть наклоненную каменную плиту – уцелевшие остатки этажа. Плита была расчищена от растительности, часть ее была прикрыта навесом из палок и куска мутного от старости пластика, имелся выложенный камнями очаг и запас хвороста.
– Это вещи Мумнбы Рыбака! – предупредил меня Имбецил – Он сказал любому сердце через жопу выжрет, если тронут!
– Любит вкус говна – кивнул я – Ясно.
– И это звук мотора его лодки, амиго! Послушай… не надо злить Мумнбу! Он… он так человек хороший… но убил многих. У него наваха!
– У него наваха – я повторил свой понимающий кивок и шагнул с плота на плиту – А у меня вот нету навахи…
– И винтовка у него тоже есть! Не надо злить Мумнбу, амиго! Просто делай как он скажет – и вы договоритесь.
– Делать как он скажет – это не договор, а выполнение приказов – возразил я, усаживаясь у заросшей листвой дыры в стене, предварительно убедившись, что недавно ее кто-то хорошенько очистил от стволов и лиан, а затем склонил сюда тонкие побеги и замаскировал листвой, тем самым обеспечив себе еще один выход из каменного мешка.
Кем бы ни был этот рыбак Мумнба с навахой – он гоблин осторожный. И с рабами своими обращается тоже осторожно, не давая им шанса проломить себе голову – это я понял, наблюдая за мучениями Имбецила, явно поставленного сюда ради какого-то важного дела, но я пока не мог понять какого именно. Но вообще зрелище впечатляло…
Когда этажи здания обрушились и схлопнулись, превращая все в многослойный сэндвич, сюда прилетело все то, что было под самой крышей. И среди упавшего оказалась и примерно пятиметровая статуя – если судить по видимой части и прикинуть пропорции – юной гимнастки с высоко поднятым над головой гимнастическим мячом. Гимнастка утонула по пояс, прекрасно сохранившееся красивое лицо направлено к мячу, а на шаре, что не столь уж большой, переминается голый тощий коротышка лет так двадцати. Роста в нем чуть больше полутора метров, отчего он кажется пигмеем на фоне пятиметровой гимнастки. «Пигмей» частично сидит на узкой дощечке вроде качелей, чьи веревки уходят в переплетение стволов вверху, туда же тянется цепь от железного ошейника. На лодыжке парня защелкнут еще один железный браслет, обрывком цепи и скобой приделанный ко лбу явно охреневшей от такого поворота событий статуи гимнастки. Вокруг всего этого коконом висят веревки и старая рыбацкая сеть, на которой закреплено до хрена всякой всячины – мешки и мешочки, пластиковые и стеклянные бутылки, невероятно старый фонарь с раскладной панелью солнечной подзарядки – и сверху как раз падает достаточно широкий вертикальный солнечный луч. В общем все неплохо так придумано и организовано. Одного не пойму – для чего все это?
Словно в ответ на мои мысли коротышка вдруг вздрогнул всем телом, натужно всхлипнул и… изверг из задницы бодрый фырк жидкого дерьма, оросившего его ноги и плюхнувшегося на каменный шар под ногами, откуда все начало капать на по-прежнему максимально одухотворенный и одновременно охеревший лик гимнастки.
– Как же сука интересно – изрек я, глядя на стекающие потеки бурого дерьма – Раньше на памятники голуби срали… а ты на голубя не очень похож, Имбел…
– Я не голубь, амиго! Ох-х-х… Но я птица в неволе! Но я сам виноват… О-х-х… Я сам влип в это дерьмо – произнося это, он продолжал тужиться и выплескивать из себя жидкие экскременты – Если выдержу еще пару лун и не высру все кишки, то верну себе свободу – рыбак Мумнба мужик справедливый!
– Нахрена ты срешь на гимнастку, Имбо? – спросил я.
– Да это вынужденно! Я каждый день перед ней извиняюсь! Сам подумай, амиго – она жила раньше, тренировалась, рекорды ставила… а теперь на нее срет неудачник Имбо Сесил… тут есть над чем задуматься! Вот ты задумался? О чем думаешь, амиго?
– О полете твоих обосранных яиц…
– О сиськах! Думай о загорелых сиськах, амиго!
– Чем ты занят, Имбо?
– Отрабатываю долги. Сейчас вот работаю прикормкой на Мумнбу.
– И кого ты кормишь дерьмом?
– Не дерьмом, амиго! Ампленто! Что ты! Я кормлю живущую там внизу рыбу и кормлю семенами ягод красной хмагги.
– И причем тут твоя жопа?
– Так семена проходят через нее! Я жру ягоды, жру горстями, меня проносит до кровавого говна… и обработанные моими кишками семена падают в воду… стекая по щечкам гимнастки… а ведь у нее красивая фигурка была, да? А как тебя зовут, амиго? Я Имбо! Имос Сесил! Верный срущий раб рыбака Мумнбы и вроде как его лодка уже входит в дом…
Об этом живая рыбная подкормка могла и не предупреждать – звук лодочного мотора оборвался у самого проема и из светлого размытого пятна показался округлый нос достаточно широкой лодки. За секунду до этого послышался хриплый властный окрик:
– Я это! Смотри не урони, бобоччи! А то башку раскрою!
– Бьенбенидо, сеньор Мумнба! – воскликнул Сесил, шлепая ногами по заляпанному дерьмом шару гимнастки – У нас гости! Один человек! Вооруженный! Там сзади у навеса сидит!
Сдавший меня хитрожопый ушлепок еще и улыбнуться мне умудрился при этом, словно давая понять, что ничего личного мол, усердно выполняю работу.
Лодка дернула носом вправо, с треском ударила просмоленным бортом о стену, заскребла, пока сидящий в центре широкоплечий пузатый мужик шарил у себя между ног, испуская яростные проклятья на испанском. Когда он уже в третий раз помянул всех распутных шлюх мира и собственную тупость, я дождался крохотной паузы, с характерным щелчком взвел курок и, в повисшей мертвой тишине успокоил сеньора Мумнбу:
– Да не потерял ты винтовку. Она у тебя за спиной.
Тот с размаху хлопнул себя по плечу, нащупал старый брезентовый ремень и… замер, осознав, что я целюсь ему точно промеж черных обвислых сисек, лежащих на обширном лоснящемся пузе. Дождавшись, когда тишина станет настолько звонкой, что капающий с гимнастки понос Сесила начнет звучать о успокоившуюся воду как удары литавр, я спросил у прикованного раба там наверху:
– Так это его ты предложил мне убить, да, Имбо? Как ты там говорил? Давай убьем жирного урода, скормим тушу рыбам и заберем его лодку?
– Я-я-я?! – в пронзительном птичьем вскрике было переплетено немало эмоций: изумление, ужас, непонимание и одновременно что-то слегка безумное и радостное – Я?! Я не говорил! Не говорил! Клянусь! Не говорил такого!
– Как не говорил? – удивился я – Сам же орал – тебе свободу, а мне винтовку. Лодку продадим, бабло пополам…
– Я не говорил! Я честный эсклаво! Сеньор! Не верьте ему! Я честно отрабатываю! Честно сру так часто как могу! Ягоды уже прожгли мне желудок и кишки, но я продолжаю! Я продолжаю!
Рыбак вяло отмахнулся, открыл рот и хрипло велел:
– Уймись, бобоччи. Чужак шутит. И он не собирается никого убивать.
– С чего ты так решил? – мирно поинтересовался я, продолжая держать его на прицеле.
– Хотел бы убить – уже убил бы – резонно заметил рыбак и, опустив в воду блеснувшее светлым металлом короткое весло, направил лодку ко мне – Ты пришел с миром. Но ты убийца.
– А ты не слишком умный для простого рыбака и рабовладельца?
– Я уже давно на воде – ответил Мумнба, и его лодка с шелестом встала рядом с моим косовато запаркованным плотом – Навидался всяких. Я стрелял. В меня стреляли. И я не рабовладелец, амиго. Не называй меня так.
– А он тогда кто? Не раб? – я ткнул стволом в замолчавшего Имбо и тот снова заплясал на склизком каменном шаре, но заплясал без слов, хотя и с кривой улыбкой на потном лице.
– Он? – глянув наверх, рыбак с трудом поднялся, буквально выдернув свою тушу из лодки как пробку из бутылки, издав при этом чавкающий звук, а следом пернув так громко и протяжно, что по воде рябь пошла – Он раб. Верно. Но не мой. Он гнил в позорной яме, где гадил под себя и жрал тараканов со стен, а ночью тараканы жрали его и таких как он. Я вытащил его оттуда по старой памяти, дал работу, и он продолжает срать под себя, но уже за деньги. Выплатит долг – отпущу.
Выговаривая свой одышливый спич, он успел рухнуть на возвышение рядом с очагом, снять и приставить к стене винтовку, с силой ударить несколько раз по каждый раз отзывающийся чавкающим хрустом правому колену, после чего, дотянувшись до ближайшей бутылки, зубами выдернул пробку и протянул булькающую емкость мне. Принюхавшись, я поморщился от запаха сивухи, глянул коротко на рыбака – не редки случаи, когда держишь отравленную бутылку для нежеланного или богатого гостя – и сделал большой глоток. Пойло обожгло глотку и разом открыло вообще все поры на коже, вызвав обильную испарину.
– Хороший – оценил я, возвращая бутылку.
С шара гимнастки сверху донеслось горестное чмоканье, но танцор не проронил ни слова, как-то растеряв свою недавнюю болтливость и вообще потеряв обреченную бодрость духа.
– Горлодер отменный – согласно кивнул рыбак, в свою очередь прикладывая бутылку к губам.
Забулькало, самогона убавилось на четверть, при этом на горле пьющего не дернулось вообще ничего – он даже не глотал, а просто вливал сразу в желудок. Утерев губы, он поставил бутылку, между нами, положил там же покрытый пятнами тряпичный сверток, вытащенный откуда-то из-за лиан на стене и… в его жирных и с виду неуклюжих пальцах сверкнуло отточенное лезвие навахи. Я едва успел заметить, как он достал нож и разложил его. Через мгновение рыбак с плохо произносимым именем уже нарезал на куски сочащуюся жиром зубастую рыбу.
Посмотрев на лежащую, между нами, рыбу, я оглядел чужое обиталище, не слишком похожее на место постоянного обитания, оценил непроницаемое выражение лица рыбака и… тихо рассмеялся.
– Горлодер хороший – понимающе кивнул толстяк – Выпей еще. И не переживай – за душой ничего не таю. Я не такой как эта живая подкормка для рыбы, потерявшая собственную семью, предавшая друзей и проигравшая в кости все, что имела в этой жизни. А ведь раньше он был главным, а я работал на него… Наследник старого рода… просравший все, что только можно… и наконец потерявший свободу.
– Самогон реально хороший – фыркнул я, подхватывая бутылку – Но развеселило меня не это.
– Что же тебя так насмешило, чужак?
– Собственная тупость – ответил я, но только после второго большого глотка, опять обжегшего горло – Как давно ты заметил меня, Мумнба?
– Я вошел на лодке внутрь, ты наставил ствол…
– Без вранья – усмехнулся я, намеренно медленно оглядев прикрытую листвой дыру в стене – Давай без брехни, хомбре. Как давно ты меня засек?
– Ну… – он задумчиво пожал огромными оплывшими плечами, что больше подошли бы дэву – Пару часов назад я проверял на мелководье донные ловушки в тени завалившейся набок высотки, где вода всегда прохладней и увидел, как ты шел мимо на плоту.
– Два часа назад – повторил я – И как далеко я прошел от тебя?
– Ну… – закатив глаза, он что-то прикидывал, а в это время его пальцы, орудующие сами по себе, ловко завершали нарезание жирной рыбины – Не так далеко. Но и не близко. Хорошим броском гарпуна дотянуться можно было бы. Но я бы не стал. К чему?
– На расстоянии хорошего броска гарпуна – повторил я, приваливаясь плечом к спине – Охренеть… и я тебя не засек, хомбре.
– Ты о чем-то вроде как думал, амиго – он снова пожал плечами и щелкнувшая наваха легла у его огромной ляжки, а в пальцах другой руки появился еще один сверток, откуда вывалилась стопка темных тонких лепешек – Я решил тебе не мешать.
– Охренеть… – протянул я, глядя на жирную громаду, занимающуюся угощением – Мерде… да я совсем расслабился… или слишком поторопился с выуживанием из башки лишней начинки…
– Как-как? – переспросил без особого интереса толстяк и тут же переключился, щурясь и разглядывая мутную банку с сомнительным содержимым – Острое любишь?
– А я? – донеслось из-под потолка.
– Жри ягоды, коммемьерда! – без особой злости буркнул рыбак и голый раб замолчал, явно не желая испытывать судьбу.
– Острое люблю – кивнул я – Получается ты пропустил меня… а потом двинулся следом?
– Будь ты ближе – окликнул бы негромко. А орать не захотел – там у высотки водится всякое… сам понимаешь.
– Ага. Понимаю. Но потом ты пошел следом за мной?
– Не нарочно. Просто ты шел тенистой протокой – а у меня там полно ловушек, а кое-где и сети поставлены. Тут мои угодья, амиго. Рыбачу, охочусь, собираю плоды и коренья. Плачу исправно две десятины и горя не знаю.
– Ты пошел за мной, и я тебя не заметил…
– Я умею ходить тихо. И по воде, и по руинам. Потом замешкался там с зацепившейся сетью ненадолго и потерял тебя из виду. Запустил мотор… чуть срезал противоточной боковой протокой, чтобы проверить как там зреют мои дыни и снова увидел тебя…
– Как я входил в этот проем – подытожил я, глядя на вход и хватая бутылку – Ты снова заглушил движок и… вылез из лодки, верно, рыбак?
– Вылез – подтвердил Мумнба – Не люблю этого в последнее время – колено подводит все чаще. Но пришлось.
– Ты добрался до этого здания и проверил что тут происходит внутри через одно из своих скрытых отверстий… так?
– Все так. Ты все же заметил меня, амиго?
– В этом вся жопная горечь ситуации, рыбак – на этот раз я сделал максимально большой глоток, внимательно рассматривая Мумнбу – Не заметил я тебя. Вообще ни разу. Ни на большой воде, ни в боковой протоке, ни у здания. Я как конченый дебил радостно вслушивался то в тишину, то в шум твоего разлаженного движка, слушал бред танцующего на шаре голого дристуна и радовался своей проницательности. Охренеть… ты мог пристрелить меня в любой момент.
– Зачем бы мне такое делать?
– А зачем изображал панику, когда я наставил на тебя ствол? Винтовку типа нащупывал…
– Почему не порадовать хорошего человека небольшим представлением? Люди любят чувствовать себя значимыми – он растянул жирные губы в улыбке.
– И заодно проверить как поведет себя закованный раб?
– Сегодня он повел себя правильно и скостил себе пару недель срока – кивнул Мумнба – Угощайся рыбой, чужак. Вкусная. И как твое имя?
Смерив его долгим взглядом, я медленно кивнул и улыбнулся в ответ:
– Оди. Мое имя Оди. А ты не побоялся, что я тебя пристрелю? Тупо ради того, чтобы забрать лодку и винтовку.
– Я послушал тебя, стоя там на стене снаружи. Как ты говорил с Имбо. Увидел, как ты сел у моего навеса… но не тронул ничего. И стало ясно, что просто так ты стрелять не станешь.
– Хм… А ты… ты ведь непростой рыбак, да?
– Я рыбак. Уже давно.
– Ясно… Скажи, Мумнба, не хочешь отправиться со мной? Ты гоблин явно непростой…
– И я давно уже не ходок – ответил он, посыпая куски рыбы перцем из банки – Давай поедим, Оди. Выпьем. Поговорим. Судя по твоему телу… ты тоже не из простых рыбаков. Столько следов от заживших ран я еще никогда не видел ни на одном человеке… а я повидал немало хороших бойцов, прошедших через немало побоищ. А еще…
– А еще?
– А еще твое тело выглядит так, словно его пытались нарубить на мелкие ломтики… – он ткнул пальцем в нарезанную рыбу – Примерно вот так.
– Пытались – кивнул я, беря первый истекающий жиром кусок рыбы.
– Не знаю насчет ног, но с руками у них вроде бы получилось… ты ведь не терял рук, Оди?
– Терял – промычал я, мысленно давая себе приказ больше не таскать на себе рваных маек и не светить голым торсом.
У меня действительно слишком много характерных ранений. И только сейчас до меня доперло, что эта нательная «карта» является одним из лучших вариантов поиска меня в любых руинах. Те же шрамы в районе плечевых суставов уже указывают прямиком на меня – у здешних аборигенов, рожденных в затопленных руинах и на ближайшем берегу, таких ран попросту не может быть. Здесь если потерял конечность, то это навсегда – новую никто не пришьет. Здесь вообще все крайне хреново обстоит с хирургией. И об этом мне уже рассказала жирная туша сидящего напротив рыбака. С точно таким же интересом как у него, я «читал» хронику его жизни по его же коже. Вон то на ребрах очень давний след от мачете, причем ребра переломало, зажили они хреново и неправильно, а плоть сшивал кто-то слепой и крайне неумелый. В левом плече две оплывшие от времени отметины пулевых попаданий. Кожа на голове слева серьезно обгорела, от уха мало что осталось. В правом бедре еще следы от пуль. На животе несколько залеченных ран от ножевых ударов, причем ударов умелых, пытались вскрыть требуху и получись такое – рыбак бы здесь сейчас не сидел. Его руки исполосованы полностью, есть и следы чьи-то немаленьких клыков, но там и свежих отметин хватает, напоминающих, что рыбалка в этих вода дело опасное.
Да… напротив меня сидел примерно шестидесятилетний боец, ветеран, что давно утратил физическую форму, но сохранил умения и правильно реагирующие на все странное мозги. Да я расслабился, но он сумел воспользоваться этим на все сто. Где-то в затылке у меня задрожала тонкая струна, что всегда оживала, когда среди серого податливого месива я натыкался на что-то твердое. Рыбак с труднопроизносимым именем был находкой… но я уже понял, что уговорить его не удастся и… отведя взгляд, предпочел заняться жадным пожиранием рыбы. Какой смысл впустую сотрясать воздух?
И рыбак понял мои телодвижения правильно. Удовлетворенно кивнув, он, медленно жуя, некоторое время о чем-то думал, потом неспешно утер жирные губы ладонью и ею же ткнул вверх, указав на ляжки прикованного раба.
– Забирай его, если тебе нужен кто-то на весла. Да и с шестом он работает неплохо. Выносливый. Живучий. Трусливый. Продам недорого.
– Так себе ты его хвалишь – усмехнулся я.
– Этот тощий каброн и одного доброго слова не стоит. Плывущий по течению кусок дерьма. Но в этот раз течение идет в нужную тебе сторону – тебе ведь все равно не миновать Церрадуры. Там сдашь его ближайшему вихиляру и избавишься от вони этого бастардо.
– Почему это мне не миновать Церрадуры?
– А зачем обходить её стороной, амиго? Там лучший рынок, там сочащиеся похотью дома блуда, неплохие кантины и… там всегда нуждаются в убийцах вроде тебя.
– Вот теперь ты хвалишь по-настоящему – улыбаться я не стал, чтобы не растерять заполнивший рот рыбий жир – Раньше ты жил там?
– Давно.
– Служил кому-то богатому?
– Давно. Он умер.
– Убили?
– Я был его телохранителем. А я жив.
Правильно поняв намек, я пожал плечами:
– А может ты проспал покушение, а потом просто свалил подальше в руины…
– Я не проспал. Я вообще в те времена спал очень мало. Дон Матео умер в собственной постели. От старости. Когда он подобрал меня десятилетнего сироту на улицах Церры, ему было сорок с небольшим. Я служил ему больше тридцати лет. А когда он умер в своей постели, я… ушел.
– Вышел в отставку?
– Просто ушел. Так я решил. Как решил – так и сделал – проворчал рыбак, посыпая расположенные со совей стороны куски рыбы дополнительной порцией перца.
– У дона Матео не осталось наследников?
– Два старших сына встали во главе.
– И им ты служить не захотел? Верный пес служит лишь одному хозяину?
– Я ушел – повторил рыбак – Так я решил.
– Ясно – кивнул я – Выбрал вольную жизнь… но исправно платишь две десятины…
– Все платят. Таковы порядки.
– Рабов выкупаешь…
– Нет – глянув на внимательно слушающего Сесила, жирдяй покачал головой – Обычно не выкупаю. Но кое-кто из старых друзей попросил меня это сделать. Попросил проучить его. Попросил выкупить этого камрона, приковать его ко лбу старой статуи и заставить жрать лишь ягоды, срать себе под ноги и сидеть голой жопой на занозистой доске. На самом деле так рыбу уже давно никто не приманивает и не прикармливает. Мы же не дикари. У нас и школы есть. И храмы…
– И снова запахло вонью истлевшего трупа былой цивилизации – тихо рассмеялся я – И снова на те же грабли. Школы, храмы, потом университеты, академии… мысли о высшем и чистом… вы уже начали одаривать трущобную бедноту средствами контрацепции и идеями о вреде насилия?
– Что?
– Да так… Расскажи мне о Церре, старый солдат.
Хлебнув горлодера, рыбак со свистом втянул воздух, с шумом выдохнул и кивнул, отправляя в рот красный от перца кусок копченой рыбьей плоти:
– Расскажу. Проклятье… слишком мало перца… глотку жжет, но едва-едва… Так вот…
– Погоди! – остановил я его коротким жестом – Расскажи, да, но…
– Но?
– Но расскажи так, словно тебя блевать от этой Церры и всех тех ублюдков, кто правит этим местом.
– О… тогда и напрягаться не придется – Мумнба затрясся в кашляющем смехе – Ох мерде… хорошо, амиго. Я расскажу тебе о Церре… Нынешняя Церра… уже не та, что прежде. Я расскажу… и ты будешь весело смеяться…
– Я? Весело смеяться? – переспросил я.
– Ты – подтвердил рыбак – Ты будешь хохотать, амиго! Слушай же…
Многовековые руины некогда утонувшего, а затем покинутого большинством древнего города никогда не пустовали. Здесь всегда теплилась жизнь. Веками здесь существовали крохотные общины, что то разрастались в благоприятные сытые времена, то почти вымирали, ужимаясь до двух-трех семей и балансировали на грани выживания. Болезни, голод, междоусобица, приход из океана голодных тварей, рейдерские набеги с берега и опять же с океана – опасностей хватало всегда. Но чтобы не происходило вокруг мелкие разобщенные общины упорно цеплялись за древние руины, прятались в известных лишь им щелях, а если загоняли в угол – давали ожесточенный отпор, прорывались с боем и снова прятались от тех, кто хотел их уничтожения. И так шло год за годом, поколение за поколением. Жизнь пульсировала здесь в терминальной стадии, в постоянной предагонии, дети, еще толком ничему не научившись, уже брались за оружие… и вскоре погибали.
В те времена не было никакой Церры. Не было никакого города. Было лишь постоянное выживание и через это испытание прошло лишь четыре из старых общин, ныне ставших могучими родами – одному из таких и служил больше тридцати лет жирный рыбак, похоронивший старого дона и ушедший прочь. Да. Прежние общины, заматерев в постоянной борьбе за жизнь, превратились в хозяев древнего города и уже никто не смеет посягать на их территорию – ни с океана, ни с берега. Наоборот – теперь отряды Церры порой уходят на берег или на моторных баржах к далеким островам, где с помощью оружия вразумляют тех, кто посмел скалить клыки в слюнявой угрозе.
– На кой хрен мне все это дерьмо? – перебил я мерный рассказ рыбака – Мне посрать на все величие Церры! Скажи оружие там купить можно на вашем рынке? Лодку нормальную с неубитым мотором? И откуда ты вообще знаешь историю руин и общин, Мумнба? Ты был обычным хранителем морщинистой туши, а сейчас ловишь омаров и рыбу…
– Школы – ответил рыбак – Правящие роды открыли в Церре бесплатные школы, где учат читать, писать, знать историю и владеть холодным и огнестрельным оружием, амиго. И я годами был рядом со старым хозяином. Внимательно слушал, запоминал и всегда молчал.
– А сейчас тебя прорвало, и ты решил излить это все на меня? Мне не интересна история твоей родины, рыбак. Потому что она такая же как везде. Один и тот же гребаный и чаще всего выдуманный шаблон, используемый пропагандой в каждом уголке мира. Один и тот же рассказ о том, как всеми унижаемое и побиваемое несчастное племя добрых улыбчивых аборигенов с трудом цеплялось за жизнь, никому не причиняя зла, как оно, превозмогая, терпя незаслуженные обиды, за века набралось сил, дало отпор всем недругам и стало жить поживать, не забывая всем напоминать о своей избранности и попутно делая грабительские набеги, оправдывая их былыми обидами. И…
– Нет! – он аж привстал, напряг лицевые мышцы и на мгновение из жирного обвислого месива, свисающего с его черепа, вылезло жесткое рельефное лицо злого гоблина – Церра не такая! Другая!
– Кто бы сомневался – фыркнул я, забирая еще кусок рыбы до того, как он накроет разложенную еду очередным облаком сыплющегося из банки перца – Церра другая…
– Ты слушай!
– Ага… давай…
Воняющий жиром, гниющим желудком и незалеченными зубами рыбак продолжил с того же места, где я его прервал и еще минут десять взахлеб рассказывал о том, как строился город, как обживались покинутые здания, как откачивалась соленая вода и как создавались питьевые запасы, пополняемые в сезоны дождей, чтобы потом за символичную плату делиться ею со всеми жителями. Как стоящие во главе могущественных родов боссы мудро правили, регулярно собираясь, находя единственное верное и устраивающее всех решение. Единство Церры достигло высшей точки… а затем все началось рушиться. Когда старые доны начали умирать в силу естественных причин, их наследники не смогли сохранить уважительных отношений друг с другом. Последние двадцать лет междоусобица только нарастала, произошло несколько кровавых внутренних конфликтов… а два с небольшим года назад все разногласия разом прекратились.
Причина?
Угроза с севера.
Страшная угроза. Белый демон севера начал расширять свои территории, подминая под себя племя за племенем, забирая землю кусок за куском. Он уже потребовал от Церры дань… и, разумеется, получил гордый отказ. Он не получит ни песо. Церра всегда была готова к обороне – готова она и сейчас. Общая угроза сплотила древние роды, пальцы сжались в стальной кулак и…
Жирный рыбак сипло всхрапнул и удивленно застыл, смотря, как я корчусь в беззвучном хохоте. По его подбородку стекала подкрашенная перцем ораторская слюна, в заплывших глазках застыло смешанное с обидой недоумение, пальцы правой руки нервно подрагивали рядом со сложенной навахой. Мне было плевать – я хохотал и остановился только через пару минут. Покачав головой, я заглянул в глаза рыбака:
– Ну давай… расскажи мне о том какое неуважение я проявил к тебе, хотя ты пригласил меня разделить трапезу и все такое. Расскажи, насколько сильно я наплевал тебе в душу, старый рыбак.
– Я… послушай, амиго… тебе не стоит…
– Но ты не соврал, да – я действительно весело хохотал. Хотя, как я понял, ты надеялся, что я заливисто посмеюсь над твоим рассказом о том, как угроза с севера заставила молодых донов прекратить сраться из-за херни и снова начать дружить против общего врага, грозящего им – кто бы сука мог подумать! – потерей звездного статуса в вашем сраном тухлом муравейнике Церра…
– Эй! Не надо так!
– Но я смеялся не над ними, а над тобой, Мумнба – сказал я, тянясь за бутылкой и чуть ли не силой вытягивая ее из его пальцев левой руки – Я смеялся над тобой, над твоими тайными обидами и тайными надеждами.
– Надеждами? Я ушел! Я рыбак! Мерде! Почему же перец такой слабый? Даже глотку уже не щекочет…
– Тебе – не щекочет – кивнул я – Наконец-то я понял… Твою мать… как же сильно я в тебе ошибся, жирный Мумнба. Охереть как сильно… я посчитал тебя за злобного умелого рационального гоблина себе на уме… но ты… ты не такой. – подавшись вперед, я снова заглянул в его глазки и спросил – Хочешь я расскажу тебе настоящую историю Церры… и твою тоже.
– Ты? Ты чужак! Что ты знаешь о моей родине!
– Вот и поперли первые обиды – рассмеялся я – Как предсказуемо. Ты продолжаешь меня веселить. Так да или нет? Решай, Мумнба. Я могу и помолчать.
Некоторое время он сверлил меня сердитым взглядом и наконец, утробно фыркнув, нащупал еще одну бутылку за спиной, откупорил, сделал пару огромных глотков самогона и кивнул:
– Давай! Расскажи! А я послушаю! А потом скажу, насколько ты неправ.
– Посмотрим – усмехнулся я – И вот тебе история Церры смешанная с тобой. Вы все тут были горсткой океанских племен, выживающих на руинах. И хер бы вы выжили за эти столетия, несмотря на свою воспетую стойкость. Хер там! Триста лет назад тут не росло ничего и не могло расти – планета была на грани. Поэтому вы и дрались друг с другом за каждую подгнившую рыбью жопу. И вас истребляли много раз считай под корень – но приходила свежая кровь с берега и океана. Какие-нибудь беглецы, захваченные в рейдах рабы – такое происходит постоянно. Это же помогло жителям руин не превратится в детей инцеста, несущих в себе букет генетических отклонений. Но главное, что помогло вам выжить – природа! Вернувшаяся и возродившаяся природа мать вашу! – я ткнул пальцем в стену и он угодил в поддавшуюся под нажимом толстую здоровую лиану, усыпанную множеством пахучих желтоватых ягод – За прошедшие века природа вернулась сюда, вырастила здоровые деревья, кустарники и травы. На дне возродились кораллы и водоросли, начала плодиться рыба. Еды стало в разы больше и здесь, и там на берегу. В результате бандитские рейды чисто жратвы ради потеряли смысл и прекратились. Снизилось количество смертей и крохотные племена, обитатели руин, начали весело плодиться, быстро увеличиваясь в числе. А когда вас стало гораздо больше – появилась и смелость. Вместе с торговыми операциями и глубокими исследованиями руин у вас появилось огнестрельное оружие, что сделало вас опасными и заставило с вами считаться. Так Церра окончательно перестала быть кормовой базой для всех окрестных лоботрясов – и они тут же прибежали выразить свое почтение. Больше торговли – больше бабла, оружия и власти. Так общины стали теми самими могущественными древними родами, а их вожди превратились в мудрых донов, решивших, что надо сохранить единство ради общего выживания. Шли годы. Десятилетия. И где-то в это время родился ты, Мумнба – никому нахер не нужный детеныш руин. Скорей всего ты был сиротой. Злым, хотящим жить, вороватым сиротой. Тебя приметил старый дон, забрал к себе, прикормил, защитил, вырастил как личного сторожевого пса и судя по твоей изрезанной шкуре старого волкодава свой долг ты выполнял свято – и выполнил полностью, ведь хозяин не погиб, а умер от старости.
И умер не только он – скорей всего целое поколение руководителей ушло на покой примерно в одно и то же время, а те, кто явился на их место… у них было свое окружение, своя свита, своя защита и… и такие как ты им стали просто не нужны.
Не думаю, что тебя прогнали – ты все же годы охранял босса. Но личным телохранителем ты быть перестал. Может тебя назначили садовником, может велели приглядывать за прудом с золотыми рыбками или отправили на оплачиваемый покой… но тебя это оскорбило, и ты хлопнул дверью. Ты гордо ушел и стал рыбаком. Причем ушел ты далеко – аж до самой края вашей крохотной страны, что вся уместилась в границах утонувшего мегаполиса. И, кстати, так далеко ты ушел не просто так – ты остался верным сторожевым псом своей страны и теперь ловишь рыбу у ее границы, вовремя замечая всех чужаков. Одиночек вроде меня ты пропускаешь, а вот иди здесь на лодках вооруженный чужой отряд, ты бы им не показался. Скорей всего где-то на крышах нескольких высоток поблизости уже высятся кучи хвороста, а рядом бутылки с самогоном. Плесни, пусти искру – и вспыхнет пламя. Брось туда ворох свежих лиан и к небу поднимется тревожный столб дыма. Да ты рыбак, но ты по-прежнему любишь свою страну и по-прежнему служишь ей, хотя тебя и отправили на покой, а затем попросту забыли. Мне продолжать, старый рыбак? Или я вру?
Шевельнувшись, он беззвучно пошевелил ртом и наконец выдавил сиплое:
– Продолжай…
Я пожал плечами и издевательски улыбнулся:
– Как скажешь. Но дальше история уже больше о тебе…
– Продолжай!
– Ага… Так вот, Мумнба… знаешь почему ты не чувствуешь вкус рыбы и почему жгучий перец едва щекочет тебе глотку?
– Почему?
– Потому что ты сыт – ответил я и с удовольствием отправил в рот еще один ломтик жирной рыбы – Ты зажрался. Ты умелый рыбак, умелый добытчик и вообще мужик ты по жизни умелый, а значит жратвы у тебя слишком много. Все не продашь. Хотя ты продаешь и денег у тебя тоже дохрена – в этом я уверен. И винтовка у тебя есть получше этой и пистолет с запасом патронов найдется у тебя в тайнике. Но при этом я уверен, что Церру ты покидал налегке – может только с лодкой да и ту купил на собственные сбережения, не попросив у покинутого тобой рода ничего. Хотя вон та наваха выглядит старой…
– Личный подарок дона Матео…
– Уверен, что ею ты перерезал глотки многим его недругам. И убивал ты не только защищая его от непосредственной угрозы. По его приказу ты уходил ночью в гордо, возвращался до рассвета, а с утра на улицах начиналось вытье и причитания по обнаруженному в грязи трупу видного городского деятеля или непутевого наследника чужого рода или труп девки, решившей влезть слишком высоко…
– Я служил верой и правдой.
– Да. И тем обидней, когда для новой власти ты становишься не нужен. Так что ты ушел. И провел годы на окраине Церры, медленно обрастая барахлом и жиром. С каждым годом еда становилась все безвкусней и ты начал все обильней приправлять ее жгучим перцем. Может уже и выращиваешь для себя пару кустиков особо убойного перца где-нибудь там вверху на безжалостном солнцепеке? Это, кстати, тоже четкий диагноз, говорящий о… Но сейчас мы о другом… сейчас я говорю о терзающих тебя чувствах застарелой обиды, надежды и… одиночества.
– Я не… я ушел сам! Я всем доволен!
– Нет… не доволен. Ты не доволен. Ты зажрался, ты одинок, и ты недоволен. Ты не голоден, Мумнба. А чтобы ощутить вкус еды надо быть голодным. Нужно чтобы голод терзал тебя долго и сильно… и вот тогда, положив в рот одно лишь истекающее пахучим жиром волоконце копченой рыбы, ты ощутишь взрыв вкуса на языке, а слюны выделится столько, что ты ею захлебнешься. Вот только у тебя слюна теперь выделяется лишь когда ты рассказываешь сказки о своей Церре. Аж по подбородку стекает. А когда жрешь рыбу, вынужден запивать ее самогоном – в глотке так сухо, что и не пропихнуть иначе сквозь нее.
– Ты… я…
– Хочешь снова ощутить вкус? Тогда отыщи себе новую ответственность. Заведи семью, наплоди десяток вечно голодных спиногрызов, потом посели неподалеку любовницу, сделай детей ей и начинай кормить всю эту ораву. Не подходит роль семьянина? Тогда иди моим путем, гоблин.
– Твоим путем?
– Найди для себя цель, а затем шагай к ней, по пути обрастая умелыми злыми бойцами. Их всех надо кормить, их надо держать в узде, постоянно быть готовым выбить из этих ублюдков все дерьмо. Тут уже не до безмятежного пожирания рыбы. Жир на твоей туше быстро растает, равно как и твои тайные запасы бабла и оружия. А у тебя появится смысл жизни, старый брошенный телохранитель Мумнба. И не придется ждать, когда воплотятся в жизнь твои тайные надежды…
– Мои надежды? Я не говорил ничего о…
– Твои глаза говорят – ответил я – У тебя есть табак?
– Есть сигары…
– И ты молчал? Жадный старый Мумнба…
– Вот держи! Мне не жалко! Ничего не жалко! – он уже почти кричал, покрасневший от жары, собственного жира, алкоголя и моих безжалостных слов – Там в лодке! Под кобурой с дробовиком. Если хочешь – можешь выстрелить мне в голову! Мне уже плевать!
– Да нахер мне это надо – буркнул я – Хорошо же сидим. Душевно. Эй, раб! Самогон будешь?
– Буду! И рыбы кусок!
– Кинь ему – кивнул я Мумнбе и тот, что-то проворчав, ловкими бросками отправил вверх и то и другое.
Там вверху радостно зачавкали, а я, вернувшись, раскурил с помощью старой золотой зажигалки сигару, пыхнул дымом и прислонился плечом к стене, продолжив беседу:
– Надежды… они у тебя есть. И звучат они у тебя в голове примерно так же, как в голове каждого влюбленного мальчишки, мечтающего спасти свою принцессу – вот бы на нее кто напал, а я подскочу и спасу ее! Вот и ты такой же… живешь тут на окраине, выглядываешь опасность, всегда готов предупредить родной город о надвигающейся беде. Ты и бой принять готов. Я ведь не зря про оружие запасенное упомянул. Где-то есть у тебя нычки и расположены они в заранее обнаруженных огневых точках, откуда ты сможешь вести прицельную стрельбу. Вот почему ты так ловко сделал меня, Мумнба. Не я растерял сноровку. Нет. Просто это твоя территория и ты знаешь тут каждый сантиметр, каждый уголок. Ты тут как рыба в воде и многократно отрепетировал встречу как одиночки вроде меня, так и целой армии. В этом месте никто не может быть лучше тебя. Я неправ?
– К-хм… зажги и мне сигару…
Кивнув, я выполнил просьбу и, опять убрав сверток с сигарами себе под ляжку – и отдавать не собираюсь – продолжил:
– Поэтому ты втайне рад, что над Церрой нависла угроза с севера. Почему? Потому что в трудные времена вспоминают о тех, кто верно служил прежде. Их возвращают из забвения, окружают заботами, выдают привилегии, они снова в центре событий, а их слова больше не игнорируются, а внимательно выслушиваются и принимаются к исполнению. Скажи мне, рыбак… когда ты перестал быть просто телохранителем? Когда старый дон начал иногда спрашивать у своего верного пса советы и даже иногда прислушиваться к ним?
Жирдяй не ответил. Сидя неподвижной горой сала, он делал глубокие затяжки и молча смотрел, как на стене сражаются огромный богомол и юркий хамелеон.
– В свое время ты был значим. И потеря этой значимости глубоко уязвила тебя. И ты ушел. Стал выжидающим одиночкой. Но твое одиночество затянулось так надолго, что ты не выдержал и из злобного матерого пса превратился в жирного ядовитого моллюска. Да… одиночество та еще отрава, если потреблять неправильно.
– А ты не одинок?
– Я? Я одинок. Снова. Но наши одиночества разные, рыбак.
– Это почему же?
– Я свободен. Хорошо это или плохо, но я свободен. Сегодня я здесь, сижу пью горлодер, курю сигары и смеюсь над тобой, старый жирный и никому ненужный рыбак. Завтра я миную Церру даже не заметив ее красот или уродства и двинусь дальше к горизонту.
– А я? Я тоже так могу!
– В этом и дело – возразил я – Ты не можешь. Прикованный пес не покинет хозяйского двора.
– Я давно никому не служу!
– Служишь. Пусть не прежнему роду, но своей родине. Ты верный пес Церры. Пес, что продолжает охранять свою родину и готов умереть за нее. Ты тот, кого раньше называли забытым ныне словом «патриот». Патриот своей родины. И значит ты прикован к ней намертво. На твоей ноге такая же цепь как на ноге срущего на голову статуи Сесила. И если Сесилу можно даровать свободу, предложить убраться отсюда подальше, и он рванет так, что только пятки засверкают… тебя освободить невозможно. Ты патриот.
– Ты не знаешь меня! Да я люблю Церру, но ты не знаешь меня!
– Спорим знаю? На двадцать винтовочных патронов. Спорим, мои следующие слова тоже будут правдой. Если ошибусь – отдам тебе свои патроны.
– Говори!
– Ты сказал, что платишь две десятины.
– Все платят. Таков закон.
– Но ты сказал это с потаенной гордостью. Спорим, ты платишь десятины точно в срок? Ни разу за все годы не опоздал, а если это и случилось, то только потому что ты физически не мог явиться вовремя.
– Два раза я болел. Лежал пластом. Лихорадка – едва слышно обронил рыбак.
– Платить налоги ты являешься чисто выбритым, причесанным, в лучшей своей одежде. А заплатив, отправляешься в кантину, но не ближайшую, а ту любимую, где ты проводил время во времена, когда был весомым человеком, когда служил дону Матео. Ты усаживаешься на свое любимое место, заказываешь лучшие блюда, выпивку. И проводишь там время до закрытия, небрежными кивками отвечая тем, кто знал тебя по прежним временам. Там же встречаешься со стариками и их знакомым тебе потомством, расспрашиваешь о происходящем в Церре, всячески при этом стараясь не показать жгущего тебя любопытства….
– Хватит!
– Что хватит?
– Ты выиграл спор! Я отдам тебе двадцать патронов!
– Я еще не закончил…
– Сорок патронов к винтовке! Только заткнись уже! Да я он самый! Я патриот! Разве ж это плохо?
– Плохо? Нет – я покачал головой – Без патриотов не выстроить фундамент. Но патриот должен быть в гуще событий, должен быть деятельным, приносящим пользу. А если патриот всеми забыт и живет на окраине мира… это медленно сводит его с ума. Рано или поздно ты свихнешься, Мумнба. Сойдешь с ума, превратишься в тихого помешанного, плавающего на своей лодке по окраинным руинам и все реже навещая город. Или найдешь себе цель среди правящих молодых наследников, оденешься во все лучшее, возьмешь винтовку и явишься в город чтобы убить его…
– Что ты! Я верен себе и родине! Я…
– Бывших как ты не бывает, Мумнба – тихо произнес я – Взгляни на меня. Я сам такой. Я не знаю покоя. Меня все время что-то жжет изнутри… Разве бывает день, когда ты не думаешь ни о чем из прошлого? Бывает?
– Нет… не бывает…
– И не будет. Не хочешь сойти с ума – займись чем-нибудь. Сколоти свой отряд, породи новое племя.
– Я уже стар…
– Да плевать. Лучше умереть в пути, чем сдохнуть всеми забытым у ног пляшущего на лбу статуи голого придурка с обосранной жопой. Кстати, его ты взял сюда не из желания воспитать и выбить из него дурь. Нет. Тебя сжигает одиночество. А он – хоть какая-то компания. Спорим ты часами сидишь здесь просто так?
– Я не буду больше с тобой спорить, амиго.
– И мне ты рад тоже из-за одиночества. Проплыви я мимо – ты бы нагнал, окликнул, навязал бы свою компанию.
– Кто ты такой, Оди? Я уже начинаю ненавидеть тебя…
– Я? Хм… я тот, кто знает тебя, Мумнба. Хочешь я расскажу тебе кое-что еще?
– Нет… – медленно привстав, рыбак покачал головой – Не хочу больше слушать. Каждое твое слово как удар ножом. Я хочу теперь подумать о многом. Потом я буду спать. Долго. А потом опять буду думать… Я… я благодарен тебе, чужак.
– О… когда меня вдруг опять называют чужаком, то это сигнал к тому, что меня вот-вот пошлют нахер…
– Уходи – попросил рыбак – Пожалуйста.
– Ладно – кивнул я – Но только если отдашь раба, подаришь запас копченой рыбы, расскажешь, как быстрее добраться до Церры, где там лучше всего остановиться, а еще мне нужны деньги и пара бутылок этого самогона…. Что скажешь, Мумнба? Разве это не щедрое предложение с моей стороны?
Несколько раз мигнув, рыбак задумчиво уставился на меня, перебирая в пальцах рукоять навахи. Столь же молча сверху на нас таращился эсклаво Имбо Сесил, держащий бутылку за горлышко так, как ее держат перед тем, как швырнуть в чью-нибудь голову. И мне даже было интересно – а в чью именно голову он хочет метнуть бутылку?…
Глава 2
Глава вторая.
Налегающий на шест Сесил первые десять километров помалкивал, лишь изредка жадно поглядывая на лежащий у моих ног сверток с рыбой и самогоном, подаренный рыбаком Мумнбой. Щедрый и таящий на всех застарелую обиду старик, ненавидящий одиночество, но купающийся в нем уже долгие годы, попутно готовясь защищать родину от враждебных посягательств. Чем не сурвер?
Когда мы миновали вообще необжитые территории, служащие охотничьими зонами, что было видно по ловушкам для птиц и рыболовным сетям в протоках между зданиями, Сесил заработал шестом активней, засверкал улыбочкой, у него опять масляно заблестели глаза, а сам он, отмывшийся от дерьма и грязи в соленой океанской воде и натянувший старые рваные шорты, выпрямился и даже обрел некую горделивую осанку.
– Я ведь особых кровей! – так он, как ему показалось, внезапно и резко начал беседу, одновременно повернувшись ко мне и улыбаясь, опять же как ему самому казалось, с некоей весомой значимостью.
Я задумчиво молчал, полулежа на корме глубоко ушедшего в воду плота и крутя в пальцах случайно замеченный среди камней сувенир. Я выдернул его из грязи, отмыл в воде, рассмотрел хорошенько и в голову со вспышкой «вернулись» еще несколько кусочков воспоминаний. Сама найденная мной безделушка раздавалась бесплатно и по законам тех лихорадочных агонизирующих лет была создана по всем правилам «полезной рекламы» – любая другая материальная в средние времена Эпохи Заката была запрещена на законодательном уровне по всему умирающему цивилизованному миру.
– В жизни не все пошло так как хотелось, амиго – Сесил продолжал смотреть на меня со становящейся все отчетливее видимой горделивостью – Но без дела я не сидел! О нет! Я за многое брался! Принимал на себя! Брал поручения весомых людей! Да мало что у меня получилось… Но я старался! Так уж вышло…
Я поморщился, не пытаясь скрыть брезгливость. Очередной дерьмоед, проповедующий столь удобную ему систему вербальной самозащиты, могущей влегкую оправдать любую неудачу, любой провал. Очередной способ прикрыть свою некомпетентность.
– Но в чем-то я получше других! – Сесил все еще бубнил, сам не замечая, как начинает говорить все громче и как у него сходятся на спине лопатки, возвращая ему полузабытую за время рабства идеальную осанку – А моя семья – одна из старейших! Боковая ветвь, но мы все же родичи тем, кто правит! Да, да, амиго! Так и есть! Я и за тебя могу замолвить пару словечек там в Церре! Я всегда умел разговаривать с людьми! Словечко тут, кивок там, встреча за стаканчиком с нужным человечком здесь… да порой я перегибал со стаканчиками, но я всегда старался как лучше! Я старался! Понимаешь, амиго?
– Не понимаю – усмехнулся я и, подбросив на ладони древний пластиковый сувенир, лениво поинтересовался – Знаешь скольких таких как ты я убил?
– А? Таких как я, сеньор? Не понимаю…
Шест в его руках дрогнул, он инстинктивно сместил ладони чуть ниже, перехватывая ближе к центру, чтобы в случае чего суметь быстро выдернуть его из воды и без замаха ударить меня, снося с плотика. И снова ему показалось, что он это проделал незаметно и искусно. И даже не заметил, как куда-то пропала его горделивая поза, как он снова согнулся дугой, съежился испугано.
– Не понимаешь – повторил я – Уверен, что не понимаешь, эсклаво?
– Я больше не раб, сеньор – напомнил он и с силой налег на шест, проталкивая нас через узкий проход между двумя накренившимися и столкнувшимися верхними этажами зданиями, теперь уже навечно стянутыми удавками лиан – Я получил свободу!
– Ты больше не раб – кивнул я – Да, Сесил. Ты снова свободный кусок дерьма, готовящийся вернуться к главному занятию своей жизни – пачкать и портить все к чему прикоснешься, не забывая регулярно приговаривать свою сучью мантру при каждом очередном провале порученного дела: но я старался, так уж вышло. Да, Сесил?
– Я… Послушай, сеньор Оди, ты ведь меня не знаешь…
– На заре молодой, а ныне похороненной и пытающейся возродиться из наслоений дерьма цивилизации каждый гоблин хорошо знал – если он возьмется за дело – за любое сука дело! – то он обязан либо выполнить его, либо сдохнуть! Просрешь дело, на которое сам и вызвался – и вождь без раздумий перережет тебе глотку, а тело бросит в пыли между шатрами. Чтобы другие видели, как ты корчишься на земле, как хрипишь и плюешься кровью, как твои выпученные глаза медленно угасают… и чтобы никому и в голову сука не пришло в следующий раз браться за дело, если не уверен, что сумеешь его завершить. И чтобы никому в голову и прийти не могло, что самые поганые в этом мире словечки «Я пытался!» имеют какую-то волшебную силу и могут защитить от лезвия ножа… Нет, сука! Не могут! Но так было раньше… а сейчас дерьмоеды вроде тебя, не хотящие напрягаться по-настоящему, не хотящие прикладывать все силы без остатка, не хотящие бежать за подраненным оленем так далеко и долго, чтобы в конце выплюнуть окровавленные легкие на песок, но оленя догнать, убить, а затем сдохнуть на нем же, зная, что племя теперь не умрет с голоду… сейчас дерьмоеды вроде тебя процветают. Снова. Снова, с-сука… и снова это меня бесит. Я никогда не понимал и не понимаю почему таких как ты, просравших все подаренные им шансы, наплевавшие на все обязательства… я не понимал и не понимаю почему таких как вы оставляют в живых.
Сесил испугался. Вот теперь он испугался по-настоящему. Шест в его руках подрагивал, плечи мелко дрожали, но мы продолжали плыть между полуразрушенными зданиями и плот шел в два раза быстрее, чем прежде. Сесил мечтал добраться до цивилизации… мечтал добраться до свидетелей… Почему? Потому что он наконец-то ощутил исходящую от меня угрозу. Но при этом он все еще не понимал причину моей злости. И сейчас он сделает очередную попытку оправдаться…
– Каждый может ошибиться! – он даже улыбнулся, нервно расчесывая покрытое красными струпьями бедро – Каждый заслуживает второго шанса, сеньор Оди!
– Не всегда – ответил я, продолжая крутить в пальцах сувенир – И это тоже ложь, выдуманная для оправдания ленивых и трусливых ублюдков. Не всегда надо давать второй шанс, Сесил! Если тебе доверили пристрелить предателя племени, а ты дрогнул и отпустил врага, который уже завтра вернулся с подкреплением и вырезал половину племени – ты заслуживаешь второй шанс?
– Но… это уже совсем другое!
– Ну да – с кривой усмешкой кивнул я – Это уже совсем другое, да?
– Совсем другое! Мне такого не поручали, сеньор! Мерде! Я бы не дрогнул! У меня как-то была хорошая наваха и я бы без раздумий вонзил ее в сердце предателю! Я бы не дрогнул! Тут ты неправ, сеньор Оди!
– Вот тебе другой пример – кивнул я – Представь, что ты раб прикованный ко лбу каменной гимнастки, а твоего хозяина нет дома. Представь, что хозяин сказал тебе четко и ясно – вот веревка активации ловушки, дернешь ее, когда любой, я повторю, когда любой чужак вздумает вплыть в здание. И дернуть веревку ты должен в нужный момент – чтобы упавшая сверху глыба раздавила к херам чужака. И у тебя есть только одна попытка. И вот ты дергаешь гребаную веревку, камень падает, но ты дернул слишком рано, и ловушка сработала впустую. Чужак выжил. И теперь ты плывешь с этим самым чужаком на его плоту где-то в руинах и рассуждаешь о том, что каждый заслуживает второй шанс… или третий… или четвертый, а там можно дать и пятый шанс в очередной раз обосравшемуся упырку… верно?
– Дерни я вовремя – и ты бы умер, сеньор – напомнил Сесил.
– Нет – возразил я – Плот мой ты быть может и расхерачил бы. А вот я сам выжил бы и отстрелил тебе яйца.
– Вот видишь, сеньор Оди! Вот видишь! Значит – я не облажался!
– Но шанс меня убить у тебя все же был – заметил я – Крохотный, но был. И прихлопни ты меня, выполни порученное тебе дело – заслужил бы чуток уважения старого рыбака Мумнбы, а он ведь гоблин с непростым прошлым. Мог бы замолвить за тебя пару словечек… Но ты облажался, Сесил. Снова облажался. Опять. Провалил порученное тебе дело.
– Но ведь все сложилось к лучшему, сеньор!
– Но тебе было поручено не о будущем рассуждать. Тебе было сказано вовремя дернуть сраную веревку. А ты поторопился…
– Но я старался!
– Ни хера ты не старался – буркнул я – Раз я жив – значит, ты не старался. А раз ты здесь на плоту со мной – значит, ты просрал еще одну вакансию. В буквальном смысле.
– Не понимаю…
– Убей ты меня, докажи свою полезность – и старый Мумнба быть может оставил бы тебя при себе. Сытное спокойное будущее. Редкие вылазки в город и вечера в кантине…
– Всю жизнь ловить рыбу на окраине и спать на вонючей подстилке? – рожу Сесила перекосило так сильно, что даже плот чуток курс изменил – Не для это этого меня мама рожала!
– Да уж – согласился я – Не для этого. Рыбаком не каждый может стать. А вот лить понос в воду – каждый сможет. Тут ты и пригодился, да?
– Я еще поднимусь, сеньор! И поднимусь скоро! – он опять выпрямился, заулыбался, с силой заработал шестом, заставляя плот с плеском идти по ковру из красных водорослей – Уже сегодня я начну! Верну все потерянное! И уже знаю с чего начну!
– И я знаю – хмыкнул я.
– Знаешь?
– Конечно знаю. Ты предсказуемый, Сесил. И не умеешь сдерживать эмоции. То, как ты внимательно слушал наш с рыбаком разговор, чавкая там наверху, то как ты сейчас поглядываешь на меня, когда думаешь, что я не замечаю… ты ведь уже решил меня сдать кому-то из своих весомых знакомых там в городе. Ты уже понял, что чужак я явно непростой, говорю странные вещи, прибыл неизвестно откуда и везу на своем плоту неизвестно что. Ты уже представил себе, как вприпрыжку добегаешь до важного знакомого и ему, только ему и только в мохнатое ухо шепчешь важную инфу о подозрительном чужаке и его подозрительных разговорах с вроде бы исчезнувшем наконец с радаром старым телохранителем. Ты обязательно расскажешь, с радостными всхлипываниями и ухмылками, про то, что у старого рыбака оказывается есть целый арсенал и подготовленные огневые точки там на окраине, что у него где-то большая богатая кладовка и наверняка там найдется тяжелый мешок звонких песо. Так может старому рыбаку пора поделиться? Ты уже представил, как тебя за это хвалят, дают приличную одежу, отсыпают сколько-то монет, и ты снова во весь опор несешься… нет, не к просранной тобой семье, чтобы поделиться с ними деньгами, а в ближайшую кантину, где тут же закажешь самую дорогую жратву с бухлом и начнешь всем вещать, что Сесил наконец-то вернулся, уже пригодился и вот-вот начнет подниматься все выше и выше…
– Я… – побелевший Сесил попытался выдавить из горла что-то еще, но не сумел и замер на носу плота неподвижным изваянием.
– Да, Сесил, да – кивнул я – Твое лицо выразительно как натертая о камни алая жопа гамадрила – видна каждая эмоция, предсказуемо каждое будущее действие. Ты уже решил нас всех сдать, поиметь с этого бабла, набухаться, снять пару шлюх, потратить все деньги… а утром следующего дня, протрезвев, уняв похмелье остатками из бутылки под кроватью, ты будешь валяться, смотреть в потолок и прикидывать как бы раздобыть еще деньжат, как бы прилипалой зацепиться за кого-нибудь весомого, чтобы за его счет припеваючи жить как можно дольше и подняться повыше – ни хрена при этом не делая, если только не считать облизывание нависающих жоп работой… Но при этом ты у нас гоблин разборчивый… ты мог попросить Мумнбу Рыбака приютить тебя, изменить тебя, дать работу – да сука работу тяжелую, выматывающую, но честную! Ты бы мог попросить ради своей семьи эту работу и каждый месяц отвозил бы им заработанные деньги. Но надо ведь пахать, да? Тянуть тяжелые сети, вытягивать сучьи крабовые ловушки, рвать кожу о ядовитые шипы рыб… а не для этого тебя мама родила, да? Еще ты бы мог попросить меня – чужака – взять тебя с собой, чтобы не возвращаться в город, где твоя репутация на самом дне. Ты бы мог попроситься уйти со мной – неизвестно куда, но почему не попытать удачи в пути хотя бы на полгода? Подзаработать, набраться умений, вернуться домой победителем, а не жалким членососом эсклаво… но это ведь надо куда-то плыть, работать шестом, спать в руинах… а тебя не для этого мама родила, да?
– Я… да я не… не собирался никому про вас и Мумнбу… я уважаю!
– Ты никого не уважаешь – усмехнулся я – В твоей голове просто нет этого понятия и никогда не было. И никаких жестких принципов у тебя тоже нет, Сесил. И ты до сих пор не задал главный вопрос…
– Это какой?
– Почему я трачу на тебя свое время, объясняя все это, раз ты такое неисправимое дерьмо…
– И почему? – в его уже не блестящих глазенках заплескалось что-то темное, скрываемое, но у него снова не получилось сохранить нечитаемую бесстрастность – Почему, сеньор Оди? Я хочу услышать ответ. Ведь мы уже рядом с домом…
– Потому что мне было скучно в пути, и я просто коротал время – ответил я, опуская руку в прозрачную воду – А еще потому, что мне надо почаще напрягать мозги – так больше шансов вернуть утонувшие во тьме воспоминания. И мне полезно вернуть себе хотя бы азы сучьей дипломатии и словоблудия – так проще затеряться в юном первобытном мире. Так легче узнать нужную информацию. Поэтому я и учусь заново говорить долго и умно, а на тебе я практиковался, хотя прекрасно понимал, что на тебя бессмысленно тратить слова…
– Бессмысленно тратить на меня слова?
– Да.
– Потому что я неисправим, да, сеньор? – темного «плескания» в его обиженных глазенках прибавилось.
– Нет, Сесил – улыбнулся я – Не поэтому.
– А почему же тогда? Подскажешь, сеньор, раз ты такой умный?
– Потому что ты умер – ответил я, вытаскивая руку из воды и почти без замаха отправляя выуженный снаряд в полет.
Камень размером с куриное яйцо влепился ему в переносицу с глухим стуком. Глаза Сесила потухли мгновенно. Шест выпал из упавших рук, а следом в воду рухнул он сам.
Встав, я поймал плывущий мимо шест и с его помощью парой движений утопил обмякшее тело и загнал его в черноту проглядывающегося под бетонной плитой пространства. В таких очень любят селиться крабы, осьминоги и всякая прочая хищная живность. А плита не даст выплыть даже раздутому от газов трупу. Встав в центре плота, я повел плечами, разминаясь, а затем погнал плот к выходу на широкую улицу, откуда доносились частые гортанные возгласы, вроде как свиной визг и громкий хохот. Я шел на звуки цивилизации…
**
С плотом я расставался с сожалением – старый, чуток перекосившийся, пару раз мной модернизированный, побитый столкновениями в руинах, он не подводил меня, но сейчас стал слишком приметной деталью. Поэтому я загнал его внутрь наискосок «растущего» из воды типового панельного железобетонного здания, ушедшего в воду почти по самую крышу, собрал все вещи в рюкзак, после чего перерезал веревки и растолкал бревна в разные стороны, половину выгнав наружу. Да при желании легко отыскать следы веревок там, где они глубоко впились в концы бревен, вгрызаясь все глубже, но кому это надо? Не покидая здания, я переоделся в полученную от Мумнбы одежду местных – очень просторная рубаха из грубой материи, доходящая почти до середины бедер, снабженная длинными свободными рукавами и столь же мешковатые штаны до щиколоток. Одежда прекрасно защищала кожу от палящего солнца, легко «прошибалась» желанным ветром, впитывала в себя пот, была прочной и достаточно приличной, чтобы явиться так в город. Мумнба покупал для себя и даже чуток поносил, но вскоре стремительно разжирел и больше не влезал в нее, но выкидывать отказывался – та самая слепая вера многих толстяков, что однажды они проявят силы воли чуть больше, чем обычно и резко постройнеют. Ага… только сюда совсем не подходит слово «чуть».
Нахлобучив на голову сплетенную из красноватого тростника шляпу, я закинул за плечи ремни рюкзака, хотя по сути это был самодельный заплечный мешок, с которого свисало мачете, а внутри хранились важные вещи, разобранный огнестрел с патронами и кое-какие пожитки, осмотревшись, убедился, что ничего не забыл и, отправив обвязанную вокруг подходящего камня старую одежду на дно провала, покинул укрытие и полез наверх, где в трещинах стены виднелись слишком правильно торчащие палки с обмотанными вокруг веревками. Когда ветер принес запах разогретого солнцем дерьма, я сместился в сторону, перебрался на соседнюю стену, обнаружил здесь укрепленную самодельную лестницу и уже по ней поднялся наверх, оказавшись на крыше. На последних ступеньках чуть задержался и осмотрелся, «сфотографировав» мысленно картину.
В нескольких шагах над стеной висит кабинка туалета, в ней кто-то жалобно урчит – вот откуда запах, все льется прямо в воду, а там внизу я видел расставленные рыболовные сети. В центре плоской крыши, размерами примерно двадцать на десять, расположен большой тростниковый навес, обставленный со всех сторон плетенными кадками с живыми деревцами, чьи кроны добавляют прохлады. Под навесом в два яруса спальные места – подвесные койки в воздухе и циновки на полу. Между кадок с растениями зажаты клетки вроде как с куропатками. Дальше за большим навесом, ближе к противоположному краю, что обращен к «шумной» улице, стоит еще один навес в разы уже, но при этом раза в два длиннее. Он также обставлен деревцами, свисают бананы, в теньке две большие клетки и в каждой по паре сонных капибар, явно не знающих, что скоро их пустят на мясо. Оба навеса не пустуют, но если центральный это скорее ночлежка, причем не бесплатная, то второй скорее разновидность здешнего уличного кафе, причем с тем, что мне сейчас было нужнее всего – с отличным панорамным видом на сам город и безразличными сонными соседями на лавке, разглядев которых можно скорректировать собственный внешний вид, а послушав их же, узнать как себя вести так, чтобы ничем не выделяться из общей массы. И все это абсолютно бесплатно. Идеально для не слишком богатого гоблина вроде меня…
– Даром сидеть не дам! – хриплый предупреждающий рев вполне мог принадлежать простуженному моржу, но издала его невысокая широкоплечая женщина с невероятного проработанными мышцами покрытого шрамами живота, стоящая за небольшой угловой стойкой в торце длинного навеса.
Убедившись, что все мое внимание приковано к ее персоне – темное от загара лицо, максимально коротко остриженные волосы, раз пять сломанный и кое-как вправленный нос, какая-то широкая и мокрая от пота полоска материи поперек сисек и обрезанные из штанов шорты, он стянула с мускулистого плеча мокрую тряпку, шлепнула ей лысине заснувшего за стойкой оплывшего жирного бугая и повторила:
– Даром сидеть не дам, кампесино! Либо покупаешь выпивку или жратву – либо валишь нахер с моей крыши! Ночевка под навесом – одна монета. Стопка горлодера – одна монета. Миска похлебки…
– Одна монета? – предположил я, на ходу меняя решение и заодно курс.
Сначала я хотел приткнуться где-нибудь среди этого тяжело дышащего стада потных мужиков, дымящих дерьмовым табаком, задумчиво смотрящих вниз на водную улицу и с еще большей задумчивостью попердывая. Но горячее приветствие мускулистой владелицы безымянной забегаловки заставили меня передумать.
– Вчерашняя похлебка – одна монета – подтвердила женщина и с влажным шлепком ударила тряпкой второй раз – Эй, хомбрэ! Проснись! И вали отсюда! Место занимаешь!
– Так свободно же – сонно прохрипел подскочивший мужик.
Всего на лавке перед стойкой могло поместиться не меньше троих, но жирный уселся по самому центру.
– Вон клиент идет! И судя по его небритой уверенности он с деньгами. А ты иди под навесом отдохни – сегодняшний день бесплатно. Только не лезь в койку – порвешь! Твое место на циновке, Пауло…
– Кто там с деньгами? Плевать мне! Пусть сидит в… – сонный бугай развернулся ко мне, заглянул мне в глаза и… сдвинулся в сторону с проворностью невесомого легкоатлета – Пойду я под навесом посплю… а то голова тяжелая…
Проход был узковат и ему пришлось подождать пока я усядусь на край освобожденной им скамейки, только сейчас поняв, что она сделана природой, а не лапами гоблина – сквозь крышу снизу вылез когда-то корень, понял, что жратвы здесь нет и ушедший опять вниз, по ходу дела достигнув толщину в мое предплечье. Затем уже сверху приколотили несколько досок и скамья готова.
– Похлебку будешь? Бобовая, пекучая – поинтересовалась владелица забегаловки – Деньги вперед. И сразу предупреждаю – в долг не верю, на улыбки не ведусь, в трахе не нуждаюсь, помощь не требуется.
Выслушав ее, я кивнул:
– Похлебку пекучую буду. Сегодняшняя?
– Сегодняшняя. От вчерашней только жижка, гущу тут быстро поджирают, если не доглядеть, а я не доглядела, а Мико у котла задремал… Позавчерашнюю подкисшую похлебку тоже не дожрали, велю прокипятить и миску дам бесплатно в придачу, если закажешь выпивку.
Прикинув возможности уже опустевшего желудка, я выложил на стойку две монеты:
– Мне двойную порцию сегодняшней похлебки, стопку нормального горлодера… а что вообще есть кроме похлебки? Жареное мясо? Компот?
– Компот? Есть. Монета за кувшин. Мико варит постоянно, чтобы не дать фруктам сгнить. Утром зарезали жирного карпинчо. Если готов заплатить пару монет за кусок мяса размером с твою ладонь – велю Мико зажарить.
– Два куска мяса – кивнул я, мельком оценив жирность сидящих в клетке капибар и добавляя денег – И кувшин компота.
Темная жилистая ладонь смела монеты, лицо хозяйки чуток подобрела, но хриплой властной в голове не поубавилось, когда она криком заставила выползти из-под большого навеса пузатого лысеющего мужичка и послала его разводить огонь в потухшей кирпичной жаровне.
– И обжарь еще несколько бананов, Мико! – добавила она, дождалась вялого кивка пытающегося раздуть уголь мужичка и опять повернулась ко мне, уже держа в руке бутылку – Бананы с меня – бесплатно.
– С чего такая доброта? – поинтересовался я, принимая от нее полную до краев стопку.
Стаканчик древний, пластиковый, помутневший от минувших перед ним веков и ветров. Точно такой же как изрезанное морщинами лицо хозяйки кантины – хотя она не так уж и стара, ей вряд ли больше сорока, но она явно повидала немало всякого за жизнь. И сомневаюсь, что она все эти годы простояла за стойкой окраинной забегаловки на крыше утонувшей многоэтажки.
– Доброта? – она презрительно фыркнула и рассмеялась – Нет никакой доброты. Но чем больше ты ешь – тем больше ты пьешь и тем дольше не отрубишься. Так я получу больше денег.
– А если я отдал последние монеты? – я задумчиво прищурился, беззастенчиво изучая ее почти нагое крепкое тело.
– Тогда жареных бананов больше не будет – она прищурилась в ответ, столь же открыто рассматривая меня – Откуда у тебя такие мышцы, хомбрэ?
– А у тебя? О твой пресс морковку натирать можно…
– Как сказал мой бывший – о мой пресс хер сломать можно.
– Настолько крепкий?
– Настолько бугристый.
– И что ты?
– Сломала ему хер.
– Прессом?
– Пинком.
– Разумный выбор – кивнул я и опрокинул в рот стопку.
Самогон действительно оказался хорошим. Но хуже чем у Мумнбы. Вспомнив о старом рыбаке, я вспомнил и о его бескорыстном щедром даре. О том самом свертке, что я предпочел не отдавать. Засунув руку в стоящий между ногами рюкзак, я нащупал тряпичный сверток, вытащил из него одну сигару и повертел башкой по сторонам:
– Уголек есть горящий?
Наклонившись вперед, она уперлась локтями о стойку:
– Еще сигары есть, амиго?
– А что?
– Давно не курила хороших. Я тебе две стопки – ты мне сигару.
– Пять стопок – усмехнулся я – А я тебе сигару.
Смерив меня оценивающим взглядом, она коротко кивнула:
– Акуэрдо, амиго. Но сигару вперед.
Я протянул требуемое.
– Я Трэдда.
– Оди – и снова я не стал переиначивать или менять свое имя. И снова хрен поймешь почему я решил так поступить – Выпьешь со мной, Трэдда? Пока твой сонный Мико пытается раздуть жаровню…
– Он не мой – улыбнулась она мне, наливая нам по стопке – Выпьем, амиго. Эй, Мико! Давай живее, ящерица сонная!
– Моя голова… – жалобно проблеял истекающий потом мужичок.
– А нехер было так много пить! Давай живее!
Заставив одного пошевеливаться, она переключилась на общий длинный стол, быстро заставив троих посетителей свалить, еще двоих докупить выпивки и вчерашней похлебки, после чего наши стопки наконец соприкоснулись:
– Пусть эта клятая жара сдохнет! – предложила она тост – Чтобы бабы не потели и хотели, а у мужиков стояло и не падало! Мико! Притащи мне клещами уголек из жаровни!
Мы выпили. Опуская стопку, я задумчиво проследил взглядом как капли пота стекают от ее скрывающей грудь повязки по идеальным мышцам живота и спросил:
– А что не так с потеющими женщинами?
Перехватив мускулистой рукой старые клещи, она энергично раскурила свою сигару от зажатого в них угля, не сводя при этом с меня взгляда и, протягивая инструмент мне, склонила голову на плечо:
– Да все так. Еще по одной, амиго?
– Еще по одной – кивнул я, перехватывая клещи поверх ее ладони. Сжав пальцы, я притянул инструмент к себе, неспешно раскурил сигару и только тогда разжал хватку, не обратив внимания на пару ее безуспешных попыток вырвать руку.
– А ты крепкий мужик, Оди – заметила она – Воевал?
– Бывало.
– На берегу бывал?
– Бывало.
– Убивал?
– Случалось.
– Мико…
– Да, сеньора?
– Забери клещи и пошел отсюда.
– Да, сеньора! Но моя голова…
– Возьми вон ту бутылку. Но чтобы мясо было здесь еще до того, как тебе полегчает. Понял?
– Да я мигом! – Мико аж воспылал и, с трудом сдерживая вонючую икоту, схватил крайнюю бутылку – Я мигом! Да я…
– Пошел уже! – рыкнула Трэдда, опять наклоняя бутылку над опустевшими стопками…
Не без труда выпутавшись из пут теплого женского тела, я бесшумно встал, собрался и ушел с рассветом. Опуская за собой входную плетенную штору, я знал, что Трэдда проснулась и смотрит мне вслед, но оборачиваться не стал. Это был хороший вечер, переросший в охрененную долгую ночь. И на этом все. Мы оба знали, что больше никогда не увидим друг друга. Так ни к чему и устраивать долгие прощания полными сожалениями взглядами – эта слюнявая комедия не про нас.
Спустившись по зигзагами идущим по стене пандусам к воде, я махнул рукой и одна из маломестных лодчонок тут же сменила курс, направившись ко мне, а ее владелец тыкал в небо двумя пальцами, показывая стоимость поездки в сторону центра. Кивком я подтвердил платежеспособность и стал ждать, неспешно прокручивая в голове всю массу полученной вчера от Трэдды информации, серьезно так расширившей мои познания о здешних местах и делах.
Да… как и ожидалось – без быстрого надежного водного транспорта не обойтись. И я знал, как его раздобыть…
Глава 3
Глава третья.
Длинная узкая лодка подхватила меня от окраинного здания и, преодолев не больше километра, доставила к низкому округлому борту плоскодонной деревянной баржи. Расплатившись, я легко поднялся по свисающей с бортов старой веревочной сети, вложил в задубелую черную ладонь встретившего меня огромного детины еще одну монету и поймав нужное направление благодаря его небрежному взмаху, двинулся к носу, где находилось укрытие от солнца. Еще раннее утро, огненный шар едва успел приподнять тушу из океана, но от него уже веет иссушающим жаром, так что в тенек я спрятался охотно. Усевшись на одну из длинных лавок, я огляделся, дополняя уже известное из вчерашних разговоров собственными глазами.
Такие баржи, длиной от двадцати до двадцати пяти метров, являлись главным грузовым и пассажирским транспортом выросшей на руинах Церры и заодно ее главной гордостью, хотя деревянные суденышки выглядели максимально обыденно. Округлые нос и корма, шириной метров в восемь, неповоротливые, слишком длинные для руин, они могли двигаться только по здешним главным затопленным улицам, но и этого вполне хватало, чтобы доставить пассажиров и грузы куда надо, хотя и в очень неспешном темпе. В движение баржи приводились самыми различными движителями, часто дополняющими друг друга по причине маломощности. Электрические и двигатели внутреннего сгорания, весла, шесты – годилось все. Но чаще всего, по словам немало походившей на них Трэдды, все это работало настолько хреново, что почти не использовалось. Но баржи продолжали ходить по воде Церры – благодаря системе веревок и лебедок. Система имела свое длинное пафосное название и мне его назвали, но я не стал даже пытаться запомнить. Все было просто – на зданиях стояли барабаны огромных лебедок, их крутили вручную или иными приспособлениями, а наматывающиеся на них толстенные канаты тащили по воде баржи. Сервис был платным, принадлежал создавшим его здешним правящим родам, но стоимость была невелика – в общем тот редкий случай, когда все были довольны.
Я бы даже интересоваться всем этим не стал, если бы не небольшое но важное «но» – этот транспорт существовал с дозволения одной из Систем, одной из Матерей, Владык или как там еще аборигены и гоблины с пугливым придыханием называют разумные машины.
А я-то все удивлялся почему так долго не пахнет машинной смазкой и почему со стен не льется серая слизь. А вот и оно. Тэдда рассказала многое про Церру – а ничего другого она и не знала, прожив жизнь в этих руинах и пролив ради них немало литров крови и пота. Она жила жизнь солдата с рождения – появившись на свет в стенах рода Браво Бланко, где на стенах реют белые стяги с красным ромбом и цифрой 1 внутри. Флаги столь же гордые, как и сам боевой род. Ее тренировали с рождения. Она прошла десятки сражений и не задавала вопросов, но после последнего, потеряв напарника и мужа по совместительству, стала свидетелем того, как результате их победы были отданы обратно проигравшим во время попойки младших донов. После этого она решила уйти. И ушла. Отложенных сбережений хватило, чтобы выкупить еще крепкое здание на окраине и открыть дешевую уличную обжираловку, а благодаря солдатскому прошлому, по здешним законам она получила освобождения от налогов на пять следующих лет. Больше ей ничего и не предложили. За время службы она увидела и услышала слишком многое, довольно быстро перестав быть наивным солнечным аборигеном.
Да. Государство на руинах было свободным и независимым. Пока что во всяком случае. Но свободы и относительного процветания они добились не одними лишь собственными силами, но и благодаря помощи извне – и этим «извне» была некая могущественная сила, к которой в прежние времена частенько обращались опять облажавшиеся вершины власти. В самом сердце Церры, между шестью цитаделями правящих родов, находилось еще одно здание, скрывающее в себе «проявление древней мудрости» как его называли тут, избегая слово «божество». Когда правители Церры лажали в очередной раз, они облачались в лучшие одеяния, садились в пышно украшенные лодки и двигались к Седьмице, начиная свой путь от родовых резиденций. При этом было крайне важно сделать так, чтобы все лодки прибыли к центральной постройке одновременно, ведь явись кто раньше, остальные примут этот жест как недопустимую попытку показать себя выше остальных – и вот тебе повод для нового витка междоусобной грызни. Прибыв к зданию, они входили в огромный и все еще функционирующий наружный лифт, с прочнейшей прозрачной кабиной, способной вместить до пятидесяти рыл, после чего взмывали вверх примерно до средних этажей, где лифт останавливался и все шесть патриархов входили внутрь. Охрана и ближайшая челядь оставались снаружи в прозрачной кабине, глядя сквозь практически неразрушимые стекла на руинное государство. Когда патриархи возвращались – а это было уже в сумерках – прозрачная кабина лифта ярко вспыхивала в десятках ламп освещения и торжественно опускалась к пляшущим на воде лодкам. Торжественно, пафосно, слащаво, громко – все как любит клейкая неразумная масса народа, обожающая глазеть на сильных мира сего. Раньше они наслаждались зрелищем через экраны, теперь пялятся в обвитые лианами окна, но суть таже – увидел богатого эльфа и себя на миг таким ощутил. Чем не праздник? Приобщился к великим, вот бы еще поймать лицом их небрежный плевок – и жизнь удалась… У подножия здания Седьмицы, за столом на палубе загодя подогнанной сюда огромной баржи, патриархи проводили еще одно долгое публичное совещание, ожесточенно споря, благостно внимания, кивая, возражая и стуча кулаками по столу, попутно поглощая мясо и вино. В итоге всегда находился устраивающий всех вариант, патриархи торжественно кивали зданию нависающей над ними Седьмицы, хотя с годами эти кивки становились все «глубже», постепенно превращаясь в поклоны, после чего важный день завершался и все расплывались по домам. Но уже на следующий день роды имели четкий план действий и следовали ему без отклонений вплоть до выполнения и несмотря на все сложности или даже потери. Это тоже было одной из широко известных «фишек» Церры – приняв решение, они уже не останавливались пока не добьются своего.
Именно Седьмица поспособствовала появлению в Церре множеству различных новшеств, изрядно облегчившим здешнему населению жизнь. Система лебедок и канатов – одна из них. Тэдда сама помогала крепить некоторые из огромных лебедок, и сама видела максимально четкую схему их расположения, наложенную на карту городских руин. Там было указано, где и какую лебедку ставить, какое препятствие и с какой будущей водной прямой артерии убирать, даже если это означало снос горы разрушенного здания, включая последующие нырки под воду дабы убрать мешающее плоскодонным баржам препятствия.
Седьмица помогла во многом, хотя Тэдда знала лишь верхушки. Но она была в курсе, что Седьмица подсказала какие растения помогут справиться с красной лихорадкой и как приготовить из них действенное лекарство; Седьмица рассказала как отпугивать обитающих под водой многометровых и слишком уж умных для рыб монстров, раньше свободно вплывавших в руины, а ныне обходящих их стороной; Седьмица указала одно из ничем не примечательных зданий, в чьих подвалах нашлось немало огнестрельного автоматического оружия – и Тэдда была одной из отряда Браво Бланко-3, также участвовавшего в экспедиции. Они добились выполнения поставленной задачи, хотя потеряли немало бойцов из каждого отряда и видели невообразимых тварей.
Да. Седьмица помогала – это правда.
Вот только с годами Тэдда научилась сопоставлять вроде бы никак не связанные друг с другом вещи. Так после той экспедиции за утонувшими арсеналами, примерно через пару недель, их отряд вдруг посадили на баржу и тайно отправили на побережье, где им пришлось штурмовать максимально защищенную племенную крепость, а сломив невероятно ожесточенное сопротивление, умывшись чужой и своей кровью, пробиться внутрь, заложить пакеты, как оказалось с очень мощной взрывчаткой в ничем не примечательном помещении, активировать таймеры и уйти. Взрыв прозвучал слишком рано, похоронив под обрушившимся зданием нескольких солдат. Когда они вернулись им никто не стал объяснять причины атаки на никак не угрожавшее прежде Церре чужое племя, равно как и для чего они закладывали взрывчатку и ради чего потеряли столько обученных бойцов. И такое повторялось не единожды – сначала торжественное вознесение к Седьмице, а через пару недель или раньше новая непонятная миссия. Под конец ветераны уже начали задавать вопросы и впервые услышали ответ, прозвучавший примерно так: «Нужды Церры выше вашего понимания, дебилы. Делайте свою работу и помалкивайте». Так что ответа они не получили, но Тэдда была уверена, что все эти миссии были связаны с Седьмицей и скорей всего являлись своего рода оплатой ее советнических услуг. Простой народ об этом и не догадывался, а слишком многое видевшие и слышавшие солдаты редко покидали свои казарменные здания, с чужими не общались и вообще быстро подыхали ради чужих целей. А Церра продолжала процветать…
Хотя кое-что простой народ все же знал, но подавалось это под вкусным соусом созидания и несомненной пользы для всех. Так было проделано с каждой из городских барж – на их носах были тесно выставлены плетенные кадки с растущими из них плодовыми и цветущими растениями, плотная листва давала хорошую тень, спасая пассажиров от солнца, с почти касающихся воды ветвей летела пыльца, с цветов не слазили кормящие насекомые, их в свою очередь пожирала выпрыгивающая из воды рыба, а на подводных участках бортов были высажены колонии каких-то особенных полипов, что серьезно так утяжеляли баржи и ухудшали их плавучесть. В результате КПД барж был максимум процентов тридцать от возможного, но таков был договор с Седьмицей и все это было подано как великое благо для Церры, но тонкости объяснять не стали.
Кроме этого на многих обжитых зданиях были высажены найденные на окраинах редкие виды лиан и папоротников; был введен бессрочный запрет охотиться на ленивых жирных нелетающих птиц, обживших крыши на севере, равно как и на сбор их яиц. Примеров можно привести множество. Но очевидно главное – Седьмица имела большое влияние на патриархов. Раньше Тэдда удивлялась, но теперь просто ушла в закат и ей стало плевать. И мне она того же пожелала – не парься мол, амиго. Не посрать ли тебе на игры богатых и властных? Выпей горлодера и давай еще покувыркаемся…
Ну… на самом деле мне тоже было посрать. Но я видел происходящее в городе через исцарапанную и мутную призму далекого прошлого и от этого на губы так и лезла кривая злая ухмылка. Охренеть…
Я помнил то изящное здание, стремительно возведенное во времена, когда в этом тонущем городе уже никто ничего не строил, а недвижимость так потеряла в цене, что проще было оставаться и гнить вместе с ней, чем продать за смешную цену и остаться без крыши над головой. Здание выросло в закатные времена – во всех смыслах этого выражения. И стало яркой стартовой точкой к новой жизни для многих – действительно яркой, благодаря тому огромному наружному лифту с прозрачной кабиной.
Почему? Да потому что Седьмица, вернее место, где обитала эта «сущность»… раньше это было одно из зданий Атолла Мира. И раньше именно сюда в установленное заранее время подходили и подплывали те – а улицы уже были под водой, но она достигала пока только колена – кто подписал контракт с Алоха Кеола и был готов отправиться в одно из глобальных убежищ. Они входили в темную кабину лифта, сквозь его прозрачные стены со слезами смотрели на рыдающих родственников и друзей из тех, кто пока не решился на этот радикальный шаг, а затем… затем вдруг вспыхивал яркий свет, начинала играть торжественная музыка, само здание озарялось пульсирующим светом, где вспышки визуально шли снизу-вверх и… наполненная светом прозрачная кабина стремительно взлетела вверх, унося «счастливцев» с собой. Все действо очень сильно напоминало взлет космической ракеты, взлетающей вдоль причальной мачты к небесам, а сквозь них в черноту космоса – навстречу чему-то новому и грандиозному. Слезы горя мгновенно высыхали на щеках провожающих и сменялись каплями завистливого пота. Часто сразу же после такого «торжественного» и специально приуроченного к пасмурным дням или сумеркам старта немало число гоблинов спешило подписать договор с Атоллом, буквально требуя оказаться в числе пассажиров следующего «взлета».
Знай они о последующей процедуре обезличивания и стирания памяти всех избравших дорогу в Атолл… и желания у них бы сильно поубавилось. Внутри здания всех выгружали из лифта, выстраивали в шеренгу, в темпе проводили через все необходимые процедуры, грузили всех в уже стоящий на крыше летающий транспортник и тот беззвучно уносил массу людей к одному из готовых принять пополнения куполов. Чаще всего это был Формоз… тот самый, где ныне царит хаос, где все рушится, где так и не проснувшиеся низушки продолжают храниться в размораживающихся морозильниках и гниют заживо, либо их ждет пробуждение в одном из «чудесных» секторов Мутатерра, где им предстоит проснуться безымянными гоблинами и столкнуться с тем самым выживанием, от которого они и пытались сбежать будучи жителями этого тонущего города. Круг замкнулся…
И вот спустя столетия я сижу под тенью опутанных паутиной цветущих деревьев, стряхиваю с башки гребаную пыльцу, морщусь от брызг кормящейся за бортом рыбы, перегруженная наросшими на ней полипами баржа везет меня к центру Церры, а я пытаюсь понять стоило ли вообще придумывать все это и затевать всю эту хрень с гига-убежищами и консервацией населения планеты… если так и так они сдохли в муках.
– Хола, амиго! – мощно воняющий застарелым потом старик плюхнулся на отполированную множеством задниц деревянную скамью и смачно сплюнул табачной жижей в кадку с молодым деревцем – Живи, расти, не сдохни!
– Ты это мне? – поинтересовался я.
– Это я тому горлышку бутылки, что торчит у тебя из мешка. Угостишь парой глотков?
– Легко – кивнул я, вытягивая бутылку самогона.
Навязанной компании я был рад – незнакомый одиночка всегда привлекает к себе повышенное внимание. А незнакомец в компании со всем известным пьянчугой, каким, похоже, был этот пропитый старик, сразу перестает быть и незнакомым, и одиноким. Чужой становится своим…
А если старик тут надолго, то есть все шансы добраться в его компании до нужного мне места…
Дед казался крепким, но всего половина бутылки самогона срубила его напрочь и он, обняв остаток, скрючился под кадкой с цветущим деревцем, отправившись в закольцованное путешествие по главным водным артериям Церры. Я же бросил пару монет смуглому аборигену, велел не трогать старика пока он сам не решит проснуться и покинул баржу, когда она тяжело разворачивалась на месте, а орущая команда руководила процесса «перецепа» на другую лебедку. Я на конечной станции – главная площадь руинного государства Церры, где в самом центре высится здание Седьмицы.
Прошлепав по залитому водой бетонному мелководью, образованному обрушенной стеной, я добрался до широких ступеней длинной лестницы, без отдыха, но и без спешки поднялся на высоту семнадцатого этажа здания-причала и оказался на широком плоском выступе, откуда в разных направлениях отходило три висячих и достаточно широких мостика. На террасе стояло несколько аккуратных навесов, роль перил играли тесные ряды плетенных горшков с густым и аккуратно подстриженным кустарником, на циновках невысокие скамьи и набитые чем-то мягким мешки. Я уселся прямо на циновку – еще вопрос что хуже, вскакивать с низенькой скамейки либо пытаться выпутаться из объятий огромной подушки. К тому же пусть идеально выметенная, но все же обычная циновка куда лучше подходила под отыгрываемую мной сейчас роль окраинного рыбака, сумевшего заработать деньгу и решившего город посмотреть и себя показать. Такие обычно прибывают в столицу утром, а ночью их в лучшем случае мертвецки пьяных и обобранных находят под какой-нибудь парковой скамейкой и после ночи в камере пинком отправляют домой – посмотрел город и хватит с тебя, деревенщина. Но чаще всего трупы таких недотеп сбрасывали в затопленные подвалы, где их за считанные часы сжирали генномоды.
Место для себя я выбрал у самого края – а я уже знал, что в Церре, как, впрочем, и во многих других местах, самые уважаемые всегда садятся в середке, а остальные, в порядке убывания репутации и бабла, рассаживаются по ранжиру. Простой рыбак не мог претендовать на вон то пустующее в центре гостевое место под навесом, где циновки покрыты богатым ковром, а на нем стоят кожаные кресла. А еще с этого места сквозь кустарник прекрасно просматривалась вся площадь Церры – то самое место, куда я вынужденно стремился уже второй день, хотя изначально планировал обойти город далеко стороной.
И я наконец-то сумел «собрать» свою легенду и даже частично врасти в обветренную шкуру окраинного рыбака. Особо притворяться и не приходилось – старая чистая одежда, загорелая кожа, многодневная щетина, отросшие волосы, неровно обрезанные ножом, потрепанный жизнью вещевой мешок и в целом больше ничего. Сама природа за время моего долгого пути создала мне идеальный образ. Еще я понял почему до этого у меня не получалось влезть в чужую шкуру – я не сразу вспомнил свои былые методы. Чтобы притвориться кем-то надо хорошо знать распространенные обычаи, говор и повадки местных, что к тому же меняются в зависимости от их социального поведения. Нищий рыбак не может вести себя как здешний всесильный дон. После долгих бесед сначала с Мумнбой, а затем с Трэддой, попутно внимательно вслушиваясь в разговоры завсегдатаев ее кантины, я успел услышать и запомнить привычные для здешних обороты речи, приобрел пару десятков расхожих выражений, заодно выбросив из собственной речи привычные для меня слова. Помимо этого, я подметил как себя ведут здешние обыватели: как сидят, как жрут, как пьют, как лгут и как восхваляют себя. Чего не увидел так это как они срут, но есть надежда что так глубоко проверять не станут и что столичные жители делают это примерно также.
И вот я здесь – в сердце Церры. Сижу, смотрю, сохраняю на небритом хлебале выражение легкого неверующего изумления, какое и должно быть у попавшего в мегаполис деревенщины. Нет вы видели какие здесь ровные кустики? Это они сами так растут, аль их лунными ночами ровнехонько обкушивают небесные пони?
Все это вместе – выбранная легенда и изумленное небритое хлебало – позволяли мне открыто разглядывать окрестности, как и положено деревенщине. Я смотрел и… вскоре мне потребовались усилия чтобы удержать на харе восхищенное изумление и не дать ему смениться злобой.
Церра независима? Хер там! Она давно под машинным контролем.
Это было видно невооруженным взглядом – достаточно взглянуть на ее главную площадь.
В прежние времена тут была достаточно плотная застройка. Но когда в городе возводили одно из зданий Атолла недвижимость в умирающем муравейнике стоила так дешево, что я сам покупал и покупал за копейки чуть ли не каждый день, а уж корпорации могли размахнуться на полную мощность. Россогор выкупил полквартала и снес там все подчистую, пустив обломки зданий в создание искусственного возвышения, на котором поднял один из своих высоченных офисов, а вокруг разбил парк из созданных им устойчивых к кошмарным перепадам погоды растений. Когда сегодня плюс пятьдесят, а завтра снег с дождем, что сменяется ледяным градом, переходящим в тропический шторм… не каждая пальма сумеет прикинуться дубом. Выращенные Россогором растения это умели.
Атолл последовал примеру Россогора и выкупил такую же территорию, почти все постройки пустив под снос. Но затем вырыл глубокий котлован, построил в нем свое здание и запустил в котлован океанскую воду. В старые времена под водой скрывалось до пяти этажей, сейчас куда больше.
Следом за ними свои высокие здания здесь, в умирающем, но еще держащемся прибрежном форпосте агонизирующей цивилизации, построили еще восемь крупных корпораций. И все они выбрали места рядом с Россогором и Атоллом. Помню, что одним из небоскребов владела межнациональная сурверская организация Дети Будущей Зари – и их сучья постройка устояла, пережила все невзгоды, даже сохранила свой голубоватый оттенок внешней отделки, а ныне обжита одним из правящих родов Церры.
Да. Роды Церры сохранили почти все центральные небоскребы, забрав их, заселив и тем самым сгруппировавшись вокруг центрального здания – Седьмицы.
А удивлялся и я злился из-за вакуума вокруг этих зданий и особенно вокруг Седьмицы. Да корпорации прошлого сносили здесь все, но все же многие постройки были сохранены. Однако сейчас на их месте гуляли волны, разбивающиеся о громады растущих из относительного мелководья небоскребов. Никаких торчащих над поверхностью руин, а в прозрачной воде не просматривалось обломков. И это могло говорить только об одном – кто-то сначала разобрал все клыки руин, а затем долго и упорно нырял, чтобы извлечь из воды остальной каменный мусор. Трэдда упоминала вскользь, что не раз сопровождала загруженные битым камнем тяжело просевшие баржи к западной окраине, где в нескольких километрах отсюда созданы и продолжают расширяться искусственные насыпные острова, на которых разбиты огороды. Я сам вошел в Церру с юга. С востока наступал открытый океан, на западе побережье, а мне плюс-минус прямо на север – к первому пункту моего путешествия.
С-сука… как же хотелось взять в руки планшет с подробной картой местности, всмотреться в детали, оценить варианты… но у меня при себе нет никакой электроники – даже из мозгов выковырял последнюю херню, о чем иногда жалею – ведь теперь не увидеть зеленых строчек очередного задания от всемогущей Системы, легко и небрежно посылающую тебя на охоту за плунарными ксарлами… Но я отказался. И вот сижу тут на циновке и из-под полей соломенной шляпы щурюсь на логово очередной системы – Седьмицы – занявшей бывшее здание Атолла. Сразу столько вопросов в прооперированной голове: а где ее сервера? А что если здание рухнет сложится после десятка заложенных в правильных местах пакетов со взрывчаткой? Система принадлежала Атоллу и является пыльным наследием старых времен? Почему ее или она сама себя назвали Седьмицей?
Хотя нет – последний вопрос отпадает как ненужный. Тут и тупому все понятно – Церрой правит шесть родов, шесть башен вздымается вокруг центральной площади, а в центре высится седьмой небоскреб – он же Седьмица. Негласный седьмой правитель Церры, самый незримый… и самый могущественный. И я уверен – все весомые люди руинного города уже знают об этом и давно смирились с положением вещей.
А я… а мне посрать на Церру, на донов, на правящие роды с их громкими именами и на саму Седьмицу.
Почему? Да потому что мне не нужно отсюда ничего кроме припасов и быстрого транспорта. А как только я все это добуду, то уйду отсюда чтобы скорей всего никогда не вернуться. Сколько уже таких городов и селений осталось за спиной…
– Буэнос диас, сеньор! – обильно подкрашенные красным губы подошедшей стройной девушки приветственно улыбались, а в глазах плескалось нескрываемое презрение – Что будете заказывать?
На ней максимально короткая плетенная полупрозрачная юбочка, топ из того же материала, а на щедро подставленной под чужие глаза загорелой коже ни единой отметины из тех, что присущи тяжело работающим простолюдином. Девочка для богатых. И пахнет от нее соответственно – для богатых. Ну и рыбакам можно понюхать – бесплатно же. Я шумно втянул ароматами терпкий цветочный аромат как и поступил бы каждый неизбалованный женской ухоженной красотой окраинный рыбак и по ее губам проскользнула понимающая насмешливая усмешка: нюхай, нюхай, дешевка, восхищайся, но потрогать не удастся. Не став пытаться изображать комок в горле, я ткнул пальцем в соседний низкий столик, где жирдяй в чем-то вроде короткой туники жадно обгладывал кусок мяса на мозговой кости, пачкая унизанные кольцами пальца горячим жиром:
– Буэнос диас. Вон тот кувшин у него…
– Закажете такой же? – лениво тяня слова, поинтересовалась она – Пра-а-авда?
– Нет что ты – буркнул я и… захлопнув свою пасть, с огромным трудом сумев удержать рвущиеся наружу слова и проговорив их лишь мысленно: «Просто передай ему, чтобы забил себе этот кувшин в жирную жопу и прыгая на нем, отправился на первую в его жизни гребаную жиротопную тренировку, радостно крича, как кубики льда тают о его прямую кишку и нивелируют шанс рака простаты!».
– Правда – выдохнул я вслух и попытался мило улыбнуться. Получилось кое-как ухмыльнуться, но она ничего не заметила, но потеплела глазами, когда я продолжил заказывать – Такой же кусок мяса, кукурузных лепешек и побольше острого соуса.
Краем уха я уже услышал часть здешних цен – да они охерели! – прикинул количество оставшихся песо и решил потратить остаток на нормальный обед, добавив:
– Мяса вдвойне – произнося это, я сразу выложил перед ней стопку монет, чтобы избежать проверок платежеспособности.
Монеты исчезли моментально.
– Да, сеньор – на этот раз она улыбнулась по-настоящему и даже на мои грязные штаны посмотрела с задумчивостью – а вдруг этот новая городская мода для богатых? – Сеньор, вам в лимонад побольше меда?
Я кивком подтвердил заказ и тут же сменил позу, усевшись все столь же неуклюже, но более вальяжно. Рыбак почувствовал себя значимым человеком! Еще бы! Один раз в жизни он пожрет в заведении для богатых людей! Будет о чем рассказать дома. Я еще и вслед покачивающей бедрами девке глянул пару раз, каждый раз чуть испуганно отводя взгляд – так поступают те, кто боится проявить свой мужской интерес, чтобы не нарваться на возможные неприятности. На продолжающего чавкать жирдяя в белой тоге, от которого на расстоянии смердело сраным эльфом, ведь гоблины и орки жирными не бывают, я больше не смотрел, чтобы не вызвать у себя очередную вспышку агрессии. Сдерживай себя, гоблин, сдерживай… Посмотри лучше вон на небоскреб Седьмицы… а дерьмо… опять начинаю злиться. Лучше смотреть в воду…
– Буэнос диас, амиго!
Я почувствовал его приближение заранее, но намеренно не стал оборачиваться почти до последнего момента. Окраинные рыбаки не матерые убийцы что всегда настороже, но они живут там, где полно тварей, так что не услышать тихие почти крадущиеся шаги я все же не мог. Его приветствие совпало с моей реакцией, и я просто кивнул, оценивающе разглядывая подошедшего ко мне парня. Лет двадцать с небольшим, худощавый, бледноватый для здешнего климата, а простая сероватая одежда не позволяет определить род его занятий. На пальцах простенькие железные кольца, на запястье серебряный браслет. Карие глаза смотрят чуть сонно, губы улыбаются так естественно и веет от него таким спокойствием и полным отсутствием угрозы, что я сразу напрягся – это непростой слоняющийся бездельник и подошел он ко мне намеренно. Такими умениями обладают лишь те, кого этому целенаправленно обучали, а затем заставляли на практике раз за разом отрабатывать улыбку, позу, выражение глаз.
И вопрос только один – почему он ко мне подошел?
Хотя нет, тут я ошибся – вопросов как минимум два. И второй звучит так – от кого он? И, возможно, это самый главный вопрос. По его расслабленности, по тому, что он был один – а это я понял сразу, хотя спроси как и объяснить не смогу – по тому что он подошел слишком близко, почти вплотную, по выражению его глаз и даже по изгибу морщин на бледном лбу я понял, что он здесь не конкретно ради меня и что пока он верит тому, что говорят его глаза: на циновке сидит подзаработавший бабла наглый окраинный рыбак и явно собирается устроить по своим меркам обед столетия. Но некая настороженность и очень хорошо скрываемый хищный интерес в его сонных глазках я тоже вижу и вполне отчетливо. И хотя я понял все это, главного пока не определил – от кого он? На нем слишком нейтральная одежда, на него никак особо не отреагировали работники кантины и клиенты, хотя, судя по их взглядам он бывает здесь достаточно часто, и они все испытывают к нему легкий испуг и просто охренеть насколько огромную неприязнь. Эти максимально четко выраженные на их потных от духоты харях помогли мне определить род деятельности незваного гостя, но не его принадлежность.
Он топтун. Обученный профессии осведомитель, а не талантливый идейный любитель доносчик. И его либо обучила правящая власть, либо Седьмица, либо здешний криминал – а криминал в городе был и процветал, ведь я ощутил его отчетливый кроваво-пороховой запах еще в таверне Трэдды. Все как во время Эпохи Заката, когда в каждом уцелевшем мегаполисе и карликовом государстве правило несколько крупных сил и чаще всего это были власть, криминал и корпорации, зачастую сплетающиеся так причудливо, что хер размотаешь и проще разрубить, что я порой и делал, выполняя очередное задание.
Когда я отвечал ему чуть настороженным взглядом и коротким кивком, как поступил был любой здравомыслящий окраинник, сидящие в кантине сами того не зная додали мне остаток информации, и я наконец определил его принадлежность. Он от власти. От правящих родов. И как профи он, несмотря на свою молодость, себя уже исчерпал – слишком многие его хорошо знают в лицо и сходу реагируют на его появление.
– Добрый – кивнул я – Амиго…
– Позволишь? – он кивком указал на свободное время передо мной.
С десяток секунд подумав, я покачал головой:
– Не. Не хочу – говорил я лениво, но уверенно.
Таким крысам нельзя показывать и намека на слабину – сходу вгрызутся твари. Да и то и дело сталкивающиеся с конкурентами, подводными хищными тварями и диким руинным зверьем рыбаки не из тех, кто будет испуганно морщить яйца при виде лощенного городского хмыря. Разве что постараются быть чуть вежливыми – ну раз в чужой дом в гости прибыли то как-то некрасиво сразу нахер посылать, верно?
– Да я лишь уважение проявить хочу, дружище! И гостеприимство! Ты ведь не здешний?
Сходу зарплату пытается отработать и узнать хоть что-то. Я молча кивнул, соглашаясь с его супергениальной догадкой.
– Ну вот! Я просто много кого знаю. От мала до велика, если ты меня понимаешь – он блеснул зубами в широкой улыбке и помахал занимающейся другим столиком девушке – Карлита! Мне кувшин обычного!
По тому как вздрогнула услышавшая его голос девушка и по тому, как недовольно и зло дрогнули ее губы перед вежливым ответом:
– Да, сеньор Тунри! – я понял, что она уже не раз плевала в кувшин с его лимонадом, а может и похуже что делала и без сомнений повторит это снова. Главное кувшины не перепутай, сеньорита, а то как-то неохота глотать чужие фекальные энзимы…
Так вот работаешь на государство, честно отрабатываешь зарплату, а тебе еще и в кувшин плюют – и где здесь справедливость?
«Сеньор Тунри» уже успел усесться, но не передо мной, чтобы не противопоставлять себя мне и тем самым бросать молчаливый вызов, а чуть сбоку и одновременно не слишком близко, чтобы не вторгаться в личное пространство, но и не слишком далеко. Да. Его обучали. Не так чтобы хорошо, но азам все же обучили.
Ну… вот и проверим мою наспех шитую белыми нитками легенду в полевых условиях…
Следующий час этот юркий и скользкий сеньор Тунри болтал без умолку, порой не давая мне и слова сказать – что опять подтверждала его достаточно неплохую профессиональность. Если же он что-то спрашивал, то почти сразу перебивал меня, вдруг начиная рассказывать байку то про одного мега-удачливого рыбака с восточных окраин, то рыбака с севера, приписывая им невероятные уловы и сказочные находки древних технологий. Чуть ли не боевые экзоскелеты сетями из воды вытягивают, паршивцы этакие. Счастливцы! Сдали государству находки – и озолотились! Рассказывая, он то и дело поглядывал на меня, пытаясь считать эмоции и понять, где угодил в цель.
Теперь я понял свой прокол. Я ошибся чуток с поведением. Да рыбаки порой прибывают в центр города и садятся отобедать в заведениях, где ломят дикие цены за обычную жратву. Но так эти глупцы делают лишь в одном случае – когда им улыбается удача отыскать в руинах нечто реально ценное и дорогущее. И продав это «ценное», они и начинают потихоньку швырять баблом, расходясь все пуще с каждым новым глотком текилы. Вот что пытался вызнать этот юркий тип – не нашел ли чего опасного и не продал ли уже «не той стороне». А на противоположной стороне от властей всегда находился вечно строящий нехорошие планы организованный криминал. Мне надо было выбрать кантину на пару этажей пониже.
И поняв свою ошибку, я, во-первых, решил убраться отсюда сразу после обеда, благо все нужное уже увидел, о-вторых, перебраться вон к тем огромным причалам и старым зданиям, что явно превращены в сухие доки и цеха по ремонту барж и прочих судов. Где доки – там и мафия. А в-третьих, я решил как можно быстрее отделаться от ставшего мне неинтересным шпика. И поступил я просто – сделав вид, что его уловка сработала и я не выдержал того, как расхваливают более удачливых рыбаков, я начал сквозь зубы презрительно цедить слова о том, что и в мои сети не только крупная рыба, но и кое-что другое попадается, после чего описал как случайно выловил ящик с большой стеклянной почти раздетой девки с большим мячом, беззастенчиво описав ту самую статую, к чьему лбу был прикован убитый мной кусок дерьма. И когда я дошел до описания момента, где я привез еще мокрый ящик в город и продал честному доброму старичку на барже аж за шестьдесят три песо, сеньор Тунри резко потерял ко мне интерес и, уточнив в какой стороне света я обитаю, оставил свой кувшин недопитым и неоплаченным, попрощался и ушел, не особо скрывая разочарования. Когда он спустился, я глянул на девушку разносчицу, ткнул пальцем в его даже на четверть не выпитый им кувшин и буркнул:
– За него платить не стану!
– И пить оттуда не надо – на этот раз она улыбнулась мне по-настоящему, забирая позванивающий кусочками нерастаявшего льда пластиковый кувшин – Много лимонада вредно для желудка, сеньор.
– Блевать потянет? – поинтересовался я.
– Скорее, с другой стороны дамба рухнет – улыбнулась она еще шире, кайфуя от того, что может так вот безнаказанно признаваться в своих делах и ей за это ничего не будет.
Понимающе хмыкнув, я вспомнил ту потаенную усмешку и зло сведенные у переносицы брови, когда она с улыбкой подавала кувшин сеньору Тунри, заглянул этой дуре в смеющиеся глаза и сказал:
– Он ведь не дурак. А ты дура. Причем дура конченая. Раз ему жопу прорвет после кувшина лимонада из твоих рук, ну второй раз, максимум третий – но только если он совсем уж тупой… – ну а в четвертый раз ты вдруг потеряешь сознание где-нибудь в переулке, а очнешься привязанной к кровати в какой-нибудь темной затхлой комнатушке, где из тебя трое-четверо потных бугая быстро выбьют признание в нехороших шалостях, затем отымеют хором во все дыры и вышвырнут обратно на улицу. А может заставят подписать признание в покушении на жизнь этого ублюдка… и тогда ты навеки в их жадных руках. Будут трахать и доить на бабло всю жизнь – пока не вздернешь себя, чтобы наконец прекратились эти боль и ужас. Ну или откупишься если найдешь что предложить – сдашь им накосячившего друга, поработаешь несколько лет проституткой, чтобы заработать достаточно… А может из-за тебя, напрягут нехило все это заведение, запишут их в пособники… и тогда за тебя примутся уже с двух сторон и трахать будут жестко.
Хотя стоп… нет… тут я переборщил – не станешь ты вдруг терять сознание в темной комнатушке. Нет. Тут ведь законность соблюдают. Да и не требуется тебя похищать. Зачем? Когда в очередной раз принесешь ему кувшин, он и возьмет тебя с поличным на месте, оттащит лимонад куда надо, где быстро определят, что ты там ему подсыпала. А вот потом да – темная комната, обвинении в покушении на убийство путем отравления, и он с оттягом стегает тебя дуру вытащенным из штанов ремнем по трясущимся голым сиськам и задает вопросы кем ты там шлюха себя возомнила…, ну а следом и убойный трах во все дыры…
Она не двигалась. Даже не отпрянула – не смогла просто. Как завороженная слушала мои слова, намертво стиснув в ладонях ледяной кувшин. А в ее остекленевших глазах медленно вспухали облака темного ужаса.
– Какой уже раз подсыпала ему херни в кувшин? – спросил я и так ласково улыбнулся засмотревшемуся на меня жирдяю, что тот подавился очередным куском мяса и поспешно отвернулся – Второй? Третий?
– Тр… тре… – она едва выговорила.
– Третий?
– Д-да! Да! Только третий раз!
Я скривился:
– Херово. Значит, он уже знает, но еще не был уверен до конца. Но уже через полчаса он убедится, что диарейную бомбу ему подкладываешь именно ты. А может и раньше.
– Г-г… го…
– Господи? – предположил я.
– Д-да…
– Не прокатит – покачал я головой – Что он тебе такого сделал, Кларита? Чего ты на него обиделась?
– Сдал лучшего друга моего брата – он хороший пловец и ныряет глубоко. Отыскал там внизу какое-то оружие, но не сдал как положено в обмен на деньги.
– Оставил себе?
– Да. И похвастался. Дурак! А этот услышал… и в тот же вечер его забрали. Избили. Оружие забрали – она начала подергиваться, говорила отрывисто – Страшно его так избили… Зачем было бить? Сказали бы – он бы и так отдал! А они били! – кувшин начал выскальзывать из ее пальцев, но я вовремя подхватил, опустил посудину на циновку, наклонился к ней и зло, но негромко рыкнул в дрожащее ушко:
– Р-ра!
Вздрогнув, она резко выпрямилась, отвисшая челюсть захлопнулась, на меня уставились недоумевающие и полные слез глаза. Поманив ее пальцем, я дождался когда она наклонится и снова заговорил:
– Пришла в себя, дура?
– Д-да, сеньор.
– Хорошо. Проблему эту надо решать прямо сейчас. Но решать не тебе. Кто владелец заведения?
– Сеньора Мардиппи
– Сеньора Мардиппи – повторил я и покосился на спрятанную за горшками с деревцами дверь, ведущую в глубины этажа за выступом – Она здесь?
– Д-да… ой! Мне не положено на такое отвечать!
– Она здесь – кивнул я – Хорошо. Немедленно иди к ней и все расскажи как есть.
– Вы что! – юная прорывательница анальных дамб аж побелела – Она же меня убьет! Захлещет! Она… она!
– Она что? – резкий и не слишком приятный голос заставил девушку тихо пискнуть и шарахнуться в сторону, открывая стоящую за ней женщину с зачесанными назад черными с проседью волосами и властным взглядом серых глаз – Что происходит, Карлита?
– Сеньора Мардиппи! – разносчица уже не знала куда деваться и замерла у самого края выступа, словно собираясь бросить с обрыва – Простите меня! Простите пожалуйста!
– Расскажи ей – повторил я – И где мое мясо? Кухня что-то не шевелится…
Дернув щекой, владелица осведомилась с той же властностью:
– А ты кто такой?
Я небрежно пожал плечами и криво усмехнулся:
– Волк залетный. Вам охранник не нужен, сеньора? Свое дело хорошо знаю.
– Вышибал у меня хватает! – отрезала она и поманила девку – Давай за мной! Живо!
Та опустила голову и проворно засеменила к ранее подмеченной мной двери. Женщина двинулась за ней. А я, пока они не ушли слишком далеко, тихо обронил им вслед:
– Если подскажете кто из здешних возьмет на работу бойца с непростым прошлым – буду рад. Хватит имени и направления.
Приостановившись, она кивнула, давая понять, что услышала и пошла дальше.
Через несколько минут мне притащили поднос с двойной порцией мяса, плошкой соуса и стопкой горячих лепешек. Усевшись поудобней, я отдал должное отменно приготовленной пище – повар у них знающий. Не из тех лощенных шеф-поваров прошлого, нет, а тот, кто реально умеет правильно приготовить кусок любого мяса, будь то элитная говядина или жесткий кусок от жопы плукса.
Вкусно, с-сука… вкус-сно…
Кларита вернулась ко мне через минут десять. Недавно умытая, с растрепанной прической и багровыми щеками, будто ее таскали за волосы по полу и били по щекам, она уже не плакала, а лишь всхлипывала.
– Д-до… н…
– Дон?
– Да. Дон Кабреро из судовых мастерских Тауро. Это большое здание в четыре этажа там у причала. На воротах и дверях однорогий красный бык, поднявшийся на задние ноги.
– И?
– Донья Мардиппи сказала тебе обратиться к нему насчет работы.
– Ясно – кивнул я, поднимаясь.
Он попыталась схватить меня за руку, но я машинально ушел от захвата и ее пальцы сомкнулись в воздухе.
– Ты… ты ведь не рыбак, амиго?
– Нет – усмехнулся я – Я человек свободный для найма. Если заплатишь – буду тебя охранять, сеньорита Карлита.
– Ее не надо – от дверей вроде бы тихо, но при этом максимально отчетливо произнесла вышедшая донья, скрестив руки на пышной груди – И верни ему деньги, глупая девчонка. Обед за счет заведения, амиго.
Кивнув, я принял высыпанные мне в ладонь песо, допил лимонад и махнув на прощанье продолжающей наблюдать за мной донье, двинулся к ведущей вниз лестнице.
Причалы Церры ждут…
Глава 4
Глава четвертая.
Чтобы попасть в нужное место, мне впервые за много дней пришлось шагать, а не плыть. Вода тут б
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/dem-mihaylov/infer-10-71782255/?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Дем Михайлов
Время продолжить прерванный путь злого гоблина…
Примечание автора:
Изначально я хотел начать новый цикл – каждый из предыдущих заканчивался для Оди на определенной важной точке, меняющей многое. Но после последней книги прошло немало времени, поэтому пока что я решил продолжить цикл Инфер, уже знакомый читателям и не требующий пояснений
Дем Михайлов
Инфер-10
Глава 1
Дем Михайлов
Инфер-10
Глава первая.
Вонь бессмертия.
Да. Именно оно. Вонь именно этого статуса, этого состояния, столь неестественного для всего живого, обязанного иметь свой лимит бытия – вот чем вдруг завоняло вокруг меня.
Бессмертие.
Именно вонь этого состояния, способного разложить на атомы и аннигилировать любую силу воли, я внезапно ощутил и не сразу опознал, хотя прежде не раз сталкивался с тусклым отблеском этой хрени, поблескивающей в чужих богатых глазах. И эта сладкая подлая вонь бессмертия исходила от моей собственной задницы, отлично смешиваясь с выходящим оттуда же дерьмом, пока я сидел на корточках на краю крыши наполовину затопленной высотки, откуда открывался прекрасный вид на утонувший город и тужился, старательно исторгая из себя переваренные останки вчера пойманной и тогда же жадно сожранной рыбы. И виноват во внезапно окутавшей меня и существующей лишь в моем сознании вони был разрушенный затопленный город.
Просто я узнал этот город. Опознал его очертания.
Пока я сидел на краю крыши и смотрел вниз, удобряя корни опасно склонившейся над бездной пальмы, глаза лениво скользили по некогда урбанистической панораме и в какой-то момент ломанные линии, образованные руинированными зданиями, сложились в привыкшем делать наброски полевых карт мозгу определенным образом, после чего прозвучал отчетливый щелчок и я узнал это место. И даже увидел его таким, каким оно было прежде. Эти улицы, становящиеся темнее и смертоносней, все ближе ко городскому дну; утопающие в маслянистой грязи вперемешку с зеленой слизью фундаменты уставших стоять и держаться зданий; полосуемый нескончаемыми дождями воздух; характерный гнилостно-соленый запах, приносимый шквальными ветрами с умирающего океана, с ненавистью гонящего на берег мусор, дохлую рыбу, забитые черной грязью раковины моллюсков и песок, песок и еще раз песок, что жег руки и вонял мазутом.
Я бывал здесь прежде. Я жил здесь прежде – не постоянно, скорее неожиданными для всех кроме меня наскоками, хаотичными наездами, когда в этом регионе появлялись требующие моего личного присутствия задачи или надо было проверить финансовые дела бара, расположенного в этом городе и как всегда служащим надежным местом встречи и одновременно непроницаемой ширмой для всех моих остальных дел, не терпящих внимания властей. Я был значим в этом городе, а многие мне платили – чтобы крышевал… или не совался в их дела.
Власти… и их внимание…
Да. В те времена, когда Эпоха Заката уже началась, этим городом, пусть почти номинально, но все еще правили выборные власти и они старательно следили за тем, что ни один жирный кусок не прошел мимо их рта. В то время все они с лихорадочной поспешностью пытались заработать как можно больше денег и завести как можно больше полезных связей. А когда этот прибрежный огромный город решил поиграть в самостоятельность и провозгласил независимость от агонизирующей страны, сюда хлынуло столько грязи и денег, что этот пузырь за считанные десятилетия надулся до предела и был готов лопнуть и забрызгать все вокруг, но несколько вовремя сделанных точных проколов помогли стравить напряжение. Всего с десяток неожиданных смертей среди титулованных чинуш, главарей банд и прочих. Это позволило на какое-то время избежать войны группировок, массовой резни на улицах из-за религиозной нетерпимости или национального признака – в общем всего того, чем мы так умело прикрываем желание устранить лишние рты и конкурентов. Затем, спустя еще пару десятилетий или чуть больше, все снова накалилось, на место уничтоженных кровавых отморозков пришли новые, но… было уже слишком поздно. Они опоздали.
Некому стало бунты устраивать. Некого стало резать.
К этому моменту неподалеку уже частично было построено глобальное убежище Формоз, сходу начавшее принимать сотни и тысячи желающих найти в нем укрытие от невзгод ставшего слишком уж неприветливого мира. Этот город, где уровень воды последние сто лет неуклонно поднимался, завоевывая этаж за этажом, быстро пустел, а в воздухе назойливыми крупными мухами жужжал воздушный транспорт Атолла, прямо с крыш забирая очередную партию будущих «низших», что не глядя подписали кабальный контракт, лишающий их самых базовых человеческих прав. И наконец в вымершем городе остались лишь мертвецы и те, кто предпочитал умереть свободным – хотя несчастные ушлепки, всю жизнь прожившие в кабале долгов и под гнетом властей и банд, понятия не имели что такое настоящая свобода. Хотя может они и сумели ощутить ее вкус на короткое время… а потом все же сдохли. А незадолго до всего этого, когда пустеющий город еще как-то жил, я навсегда закрыл двери своего бара, пинком ускорив мешкающего бойца и бросив последний взгляд на барную стойку, где я оставил недопитую бутылку бурбона, фотографию жирного улыбающегося урода в слишком тесном для него деловом костюме и гильзу от крупнокалиберного винтовочного патрона – а его пуля пробила тому уроду башку насквозь, следом прошибив тощее тело и сердце его суки жены и наконец убив их любимого великовозрастного сынулю, выглядящего на тридцатник, но разменявшего уже седьмой десяток. Я убил троих одной пулей – как раз, когда эта гребаная семейка спешно грузила жопы в севший на крышу флаер. Они были испуганы. Очень испуганы. Ведь за несколько минут до этого они открыли в пентхаусе максимально защищенный сейф, чье местоположение было известно лишь им, но вместо коллекционных ювелирных изделий и флешек с компроматом на сильных мира сего, служившим им защитой долгие годы, обнаружили лишь кучу дерьма – примерно такую же, какую я почти закончил класть под благодарную подгоном пальму. Они прекрасно поняли от кого это послание и рванули на посадку… где и сдохли. Их убийством я закрыл свои последние дела, следом закрыв и бар, после чего покинул этот город. Думал, что навсегда, ведь все эти руины должны были пойти под медленный тотальный снос, но прошли столетия и вот я снова здесь. Сижу. Сру. Думаю. Вдыхаю вонь дерьма и бессмертия…
Но я не удивлен. Нет. Это вполне ожидаемо. Что еще может почувствовать грязный гоблин, когда спустя столетия опознает в этих руинах город, где он некогда жил?
Город умер. Некогда величественные здания разрушились, на их обломках поднялись толстенные деревья, пережившие немало штормов, вместо улиц подводные ущелья, цивилизацию пожрала природа, а я вот он, ничуть не изменившийся, сижу на краю и наслаждаюсь видом.
Город мертв – а я жив.
Целый город в труху – а у меня разве что пара новых шрамов появилась, ну еще может хер стал не столь бодрым как в прежние времена.
И стоило это осознать – не про хер и его бодрость, а про пролетевшие столетия – как в голове сразу зашевелились вонючие склизкие мысли истинно бессмертного: так может и торопиться некуда? На кой хер рвать жилы и жопу раз нет и намека на спешку? Все давно уже быльем поросло, можно задержаться и отложить путешествие на недельку или две. Спешить некуда. Лучше завтра, чем сегодня.
Опасные мысли. Непозволительные. Так могут мыслить только те бессмертные, кто уже всего добился, кто ничего уже не желает, кто пожил лет двести и у кого все равно все время мира в запасе. А еще так раньше мыслила приученная к этому богатыми беднота, воспитанная выполнять рабочую норму, но не больше – так чтобы в обрез хватило на жратву, подписку на сериалы о чужой шикарной жизни и плату за квартиру размером с сортир.
Но я ведь не такой?
Неспешно подтерев жопу парой бархатистых древесных листов и швырнув угощение сбежавшимся на запах говна и бессмертия тараканам и жукам, я натянул шорты, обернулся и задумчиво глянул на приютившее меня несколько дней назад здание.
Что это тут у нас? Обложенный в два ряда высокий очаг, накрытый куском отделочного камня, на котором так хорошо жарить рыбу и бананы. На сплетенной из трав веревке покачивается накрытая чистой тряпкой выпотрошенная рыба. А вон там дыра, через которую на верхний этаж ведет накрененная обрушившаяся плита и где начинается коридор, идущий мимо небольшой комнатушки, где я устроил себе вполне удобную кровать. Под кроватью лежит смарт-экран телевизионной панели – я сумел оживить его, подзарядить от починенного солнечного элемента, отыскал в его памяти несколько древних фильмов и последние пару вечеров неплохо так скоротал за их просмотром…
А когда я последний раз тренировался? И я сейчас не про расслабляющее плавание в затопленных комнатах с прохладной водой. Так, когда я там тренировался в последний раз?
Ответ мне не понравился. Совсем не понравился.
– Дерьмо – подытожил я, подтягивая шорты выше – Дерьмо! В дорогу, гоблин! И прямо сука щас!
Но ведь уже далеко за полдень? Может завтра с утра?
– В дорогу, гоблин! – повторил я, уже шагая к комнатушке, где хранились еще кое-какие найденные в путешествии полезные вещи – Остаток дня на веслах, а затем отжимания до блевоты!…
**
Труба из нержавеющей стали скрипела при каждом рывке, вниз летели влажные крошки бетона, но все же эта перекладина вполне выдерживала мой вес.
226…
237…
248…
Добив двести пятьдесят подтягиваний за утреннюю тренировку, я спрыгнул на покрытую молодой травой мягкую почву, а затем и улегся, позволив себя некоторое время поваляться. Чуть отдохнув, намочил себя из большой прозрачной лужи, взял кусок серого мыла и намылился с ног до головы, не забыв и про трусы. Дернув лиану, обрушил на себя поток дождевой воды, но смыть всю пену не успел и перешел к следующему «душу». Закончив на этом гигиенические процедуры, я занялся завтраком. Вскрыв стеклянную банку буйволиной тушенки, принюхался и нос едва не отказал от обилия огненных специй, одним своим ароматом вызывающий пожар в желудке и томные мысли о прободной язве. Жадно выжрав всю банку вприкуску с сухой кукурузной лепешкой – от прихваченных с собой продуктов я решил избавляться пока не испортились – и запив это дело холодным вчерашним кофе, я сполоснул посуду, неспешно собрался, погрузился на модифицированный плот и покинул гостеприимную гавань.
Уже вторые сутки я снова путешествовал по массиву прибрежных руин. И далеко не всегда мой путь вел прямо. Часто, даже слишком часто приходилось лавировать и делать огромные крюки, чтобы обойти препятствия, но меня это не особо печалило. А когда я обнаружил ведущую чуть в сторону зону руин широкую протоку, почти сплошь покрытую густым лиственным пологом, то предпочел намеренно уйти с курса. И вскоре обнаружил, что невольно открыл настоящий оазис жизни. Оазис в оазисе. Прохладная и пронизанная свежим ветром и прикрытая от палящего солнца зона тянулась на десятки километров по мертвому затопленному мегаполису, давая защиту и приют сотням приспособившихся к этим уникальным условиям видов. Эволюция продолжалась. Тут было полно пресной воды и различной еды. Ее хватало всем. Жрали травоядные, жрали хищники, поджирали падальщики. Еды хватило и мне, хотя я особо не охотился, а перед долгим заплывом предпочитал слопать банку жирной тушенки. Ее энергии мне хватало почти до вечера, когда я замедлялся и, забросив удочку в воду, начинал осматриваться, выбирая место для ночлега. На ночь я предпочитал подниматься повыше и плот вытаскивал, успев понять, что с приходом ночи с глубины поднимается всякое… крупное… зубастое… голодное… Я этому не удивился. Городская жизнь как она есть, верно?
Эту ночь я провел рядом с тем, что некогда было огромным бассейном на похожей на стилизованный зиккурат крыше дорогущего отеля. Я помнил этот отель и бывал в нем прежде. Сейчас бассейн превратился в животворный источник, в сборник пресной дождевой воды, откуда брали свое начало немало причудливо изогнутых древесных стволов, прикрывших крышу утонувшего отеля густой сенью крон. Я вдоволь наплавался в чистейшей воде, загарпунил три водящиеся в огромном бассейне хищные рыбины, дав травоядным чуть больше шансов и собрал с десяток птичьих яиц, беря только по одному из многочисленных гнезд. Клювастые мамаши яростно и хрипло орали, кидались, но меня не остановили – я брал дань с этого города прежде, продолжу и сейчас. И не надо так громко орать – я всегда знал меру и заставлял других ее знать.
Тот ужин удался. Я обожрался так плотно, что еще долго просто лежал на траве, вслушиваясь в мирный шелест деревьев и стрекотание ночных насекомых. Ночью отлично выспался. А утром пришлось снова бодаться с самим собой и тоненьким мерзким голоском, опять предложившим задержаться на крыше отеля, где так много чистой воды и вкусной рыбы.
А вот хер! Я двинусь дальше!
И двинулся.
Но сначала плотно заправился тушенкой.
Завтрак на крыше самого дорогого отеля в городе – почувствуй себя элитой, гоблин!..
**
«Сумрачную» улицу я покидать не спешил, уже поняв, что она идет вдоль невидимого отсюда побережья и в нужную мне сторону – редкие ее изгибы не в счет. В растительной крыше имелись прорехи, откуда падал солнечный свет, и я избегал эти сияющие столпы, предпочитая обходить их далеко стороной и оставаться в прохладной тени, а заодно не попадать в поле зрения небесных глаз.
Меня искали. За мной охотились. Не могли не охотиться. Я это понимал. А даже если это не так и на меня и мою судьбу с радостью положили хер, верить в это и расслабляться я не собирался. Двигаясь вот так неспеша, я в голове – и только в голове – выстраивал будущий маршрут на ближайшие сотни километров, одновременно прикидывая способы их преодоления. Кое-что уже начало вырисовываться, и я как раз с задумчивой скорбью рассматривал сломавшийся очередной шест, когда до меня донесся знакомый тарахтящий звук – так на низких оборотах работает собранный из всякого говна разлаженный движок внутреннего сгорания. На воде трудно понять откуда идет звук, и я решил не играть в угадайку, предпочтя схватиться за одно из свисающих до воды лиан и толчком направить плот в один из темных проломов в стене затопленной высотки.
Попасть внутрь оказалось легко. Плот без малейших трудностей вошел в обрамленный свисающей растительностью проем, нигде не зацепившись, ни на что не наткнувшись. И эта легкость мгновенно насторожила меня, заставила воткнуть шест в дно и навалиться на него всем телом, останавливая продвижение внутрь. Пока плавсредство замедлялось, а трещащий выгнувшийся шест думал что ему делать, оскорбленной сломаться или обиженно выстоять, я заметил несколько старых спилов на матерых мангровых стволах, уловил взглядом свежие срезы на лианах и ветвях, а через секунду едва не поймал тупой холкой рухнувший сверху бетонный блок, размером с жопу бегемота. Упавшая хрень лишь чуток задела гордый нос моего плота, выбив из него щепу и заставив брыкнуть задницей, отчего я едва не совершил полет вместе со своими пожитками. Плот закачало на поднятой волне, в воду с лязгом уходила толстая ржавая цепь и до того, как она натянулась, я уже сидел на стенном выступе, держа в одной руке рюкзак, а в другой ствол, направив его на единственного вроде как зрителя. В голове с щелчками отсчитывались секунды, стоящий на каменном шаре голый придурок ерзал жопой, стремясь убрать причиндалы с линии прицеливания, цепь дрожала в воде, плот пляса на успокаивающейся воде и… ничего больше не происходило. Я продолжал задумчиво молчать и целиться.
– Э-э-э-э-эй! – проблеял голый хреносос – Это же не я!
Я продолжал молча целиться, прислушиваясь к нарастающему звуку разлаженного мотора и смотря как мой плот прибивает к стене подо мной. Ну и оглядывался потихоньку, успев заметить замкнутость стен этого каменного мешка, куда подкрашенный зеленым свет попадал только сверху, с трудом пробиваясь сквозь выросшую на руинах шапку тропической растительности.
– Э-э-э-э-эй! Ты меня понимаешь, амиго? – хриплый голос хренососа попытался стать текуче-медовым, но дрожащая жопа сводила на нет все его потуги – Это не я!
Я молча целился. Звук движка там снаружи заглох.
– Ну ладно… ладно, амиго! Это я! – признался упырок, нервно переступая мокрыми ступнями по склизкой бурой жиже на вершине шара – Я дернул веревку, да. Но мне велел так сделать старый Мумнба Рыбак и не сделай я он бы мне кишку расширил своей навахой – а он уже обещал! Говорит сру я плохо, подкормка никакая, долг отдаю слишком долго… Вот я и дернул веревку ловушки, да! Ведь кто мечтает о навахе в жопе? Да никто, амиго, верно? Ну кроме тех что прежде жили – те говорят всякое творили со своими задницами, пока весь мир в жопе не оказался… Да что же ты молчишь, амиго? О чем думаешь, дружище?! Не молчи!
– Представляю полет твоих яиц – ответил я.
– Мои яйца – не птицы, амиго! Не представляй себе такое! Думай лучше о загорелых молодых сиськах! Я вот думаю! Постоянно думаю! Так в не подтертой жопе свербит меньше! И ты думай о сиськах!
– Ты мне камень на башку скинул – напомнил я – Хочешь мозгами пораскинуть на вон ту мозаику стенную? А потом приложим к ней твои яйца…
– О сиськах, амиго! – голый парень задергался как от удара током, когда я навел прицел ему на лоб и принялся забавно махать башкой от плеча к плечу с такой силой, что вода с его длинных мокрых волос разлетелась во все стороны – Думай о сиськах! И камень я скинул не на тебя!
– А на кого?
– На плот! На плот твой! Специально подгадал! Я же не убийца! Я не такой! Я простой эсклаво! Обычный эсклаво, и я хочу жить!
Выслушав его, я чуть опустил оружие и парень, сначала улыбнувшись облегченно, опять испустил испуганный вопль:
– И жить хочу с яйцами!
– Для раба у тебя слишком много желаний, гоблин – усмехнулся я и, отведя наконец от него оружие, одним шагом оказался на плоту, подхватил шест и толкнул себя в глубь каменного колодца, образованного стенами древнего здания, со сложившимися межэтажными переборками.
– Кто? Гоблин? Кто такой гоблин? – вывернувшись следом за мой так, что массивный ржавый ошейник на его шее едва не сломал ему позвоночник, парень поспешно вцепился мокрыми пальцами в веревочную сеть, зашлепал ступнями по склизкой поверхности своего насеста и все же сумел повернуться и не оказаться повешенным – Что за гоблин? Я не гоблин. Я Имбо! Имбо Сесил!
– Имбецил – кивнул я – Ясно. Какого хрена с тобой происходит, Имбецил?
Там снаружи чихнул, подавился, опять чихнул и простуженно взревел движок, пустив эхо в затопленных руинах.
– Я не Имбецил, я…
Хватило одного моего взгляда, и парень подавился продолжением и просто часто закивал, медленно поворачиваясь, пока я вел плот к замеченной у дальней стены колодца чуть наклоненную каменную плиту – уцелевшие остатки этажа. Плита была расчищена от растительности, часть ее была прикрыта навесом из палок и куска мутного от старости пластика, имелся выложенный камнями очаг и запас хвороста.
– Это вещи Мумнбы Рыбака! – предупредил меня Имбецил – Он сказал любому сердце через жопу выжрет, если тронут!
– Любит вкус говна – кивнул я – Ясно.
– И это звук мотора его лодки, амиго! Послушай… не надо злить Мумнбу! Он… он так человек хороший… но убил многих. У него наваха!
– У него наваха – я повторил свой понимающий кивок и шагнул с плота на плиту – А у меня вот нету навахи…
– И винтовка у него тоже есть! Не надо злить Мумнбу, амиго! Просто делай как он скажет – и вы договоритесь.
– Делать как он скажет – это не договор, а выполнение приказов – возразил я, усаживаясь у заросшей листвой дыры в стене, предварительно убедившись, что недавно ее кто-то хорошенько очистил от стволов и лиан, а затем склонил сюда тонкие побеги и замаскировал листвой, тем самым обеспечив себе еще один выход из каменного мешка.
Кем бы ни был этот рыбак Мумнба с навахой – он гоблин осторожный. И с рабами своими обращается тоже осторожно, не давая им шанса проломить себе голову – это я понял, наблюдая за мучениями Имбецила, явно поставленного сюда ради какого-то важного дела, но я пока не мог понять какого именно. Но вообще зрелище впечатляло…
Когда этажи здания обрушились и схлопнулись, превращая все в многослойный сэндвич, сюда прилетело все то, что было под самой крышей. И среди упавшего оказалась и примерно пятиметровая статуя – если судить по видимой части и прикинуть пропорции – юной гимнастки с высоко поднятым над головой гимнастическим мячом. Гимнастка утонула по пояс, прекрасно сохранившееся красивое лицо направлено к мячу, а на шаре, что не столь уж большой, переминается голый тощий коротышка лет так двадцати. Роста в нем чуть больше полутора метров, отчего он кажется пигмеем на фоне пятиметровой гимнастки. «Пигмей» частично сидит на узкой дощечке вроде качелей, чьи веревки уходят в переплетение стволов вверху, туда же тянется цепь от железного ошейника. На лодыжке парня защелкнут еще один железный браслет, обрывком цепи и скобой приделанный ко лбу явно охреневшей от такого поворота событий статуи гимнастки. Вокруг всего этого коконом висят веревки и старая рыбацкая сеть, на которой закреплено до хрена всякой всячины – мешки и мешочки, пластиковые и стеклянные бутылки, невероятно старый фонарь с раскладной панелью солнечной подзарядки – и сверху как раз падает достаточно широкий вертикальный солнечный луч. В общем все неплохо так придумано и организовано. Одного не пойму – для чего все это?
Словно в ответ на мои мысли коротышка вдруг вздрогнул всем телом, натужно всхлипнул и… изверг из задницы бодрый фырк жидкого дерьма, оросившего его ноги и плюхнувшегося на каменный шар под ногами, откуда все начало капать на по-прежнему максимально одухотворенный и одновременно охеревший лик гимнастки.
– Как же сука интересно – изрек я, глядя на стекающие потеки бурого дерьма – Раньше на памятники голуби срали… а ты на голубя не очень похож, Имбел…
– Я не голубь, амиго! Ох-х-х… Но я птица в неволе! Но я сам виноват… О-х-х… Я сам влип в это дерьмо – произнося это, он продолжал тужиться и выплескивать из себя жидкие экскременты – Если выдержу еще пару лун и не высру все кишки, то верну себе свободу – рыбак Мумнба мужик справедливый!
– Нахрена ты срешь на гимнастку, Имбо? – спросил я.
– Да это вынужденно! Я каждый день перед ней извиняюсь! Сам подумай, амиго – она жила раньше, тренировалась, рекорды ставила… а теперь на нее срет неудачник Имбо Сесил… тут есть над чем задуматься! Вот ты задумался? О чем думаешь, амиго?
– О полете твоих обосранных яиц…
– О сиськах! Думай о загорелых сиськах, амиго!
– Чем ты занят, Имбо?
– Отрабатываю долги. Сейчас вот работаю прикормкой на Мумнбу.
– И кого ты кормишь дерьмом?
– Не дерьмом, амиго! Ампленто! Что ты! Я кормлю живущую там внизу рыбу и кормлю семенами ягод красной хмагги.
– И причем тут твоя жопа?
– Так семена проходят через нее! Я жру ягоды, жру горстями, меня проносит до кровавого говна… и обработанные моими кишками семена падают в воду… стекая по щечкам гимнастки… а ведь у нее красивая фигурка была, да? А как тебя зовут, амиго? Я Имбо! Имос Сесил! Верный срущий раб рыбака Мумнбы и вроде как его лодка уже входит в дом…
Об этом живая рыбная подкормка могла и не предупреждать – звук лодочного мотора оборвался у самого проема и из светлого размытого пятна показался округлый нос достаточно широкой лодки. За секунду до этого послышался хриплый властный окрик:
– Я это! Смотри не урони, бобоччи! А то башку раскрою!
– Бьенбенидо, сеньор Мумнба! – воскликнул Сесил, шлепая ногами по заляпанному дерьмом шару гимнастки – У нас гости! Один человек! Вооруженный! Там сзади у навеса сидит!
Сдавший меня хитрожопый ушлепок еще и улыбнуться мне умудрился при этом, словно давая понять, что ничего личного мол, усердно выполняю работу.
Лодка дернула носом вправо, с треском ударила просмоленным бортом о стену, заскребла, пока сидящий в центре широкоплечий пузатый мужик шарил у себя между ног, испуская яростные проклятья на испанском. Когда он уже в третий раз помянул всех распутных шлюх мира и собственную тупость, я дождался крохотной паузы, с характерным щелчком взвел курок и, в повисшей мертвой тишине успокоил сеньора Мумнбу:
– Да не потерял ты винтовку. Она у тебя за спиной.
Тот с размаху хлопнул себя по плечу, нащупал старый брезентовый ремень и… замер, осознав, что я целюсь ему точно промеж черных обвислых сисек, лежащих на обширном лоснящемся пузе. Дождавшись, когда тишина станет настолько звонкой, что капающий с гимнастки понос Сесила начнет звучать о успокоившуюся воду как удары литавр, я спросил у прикованного раба там наверху:
– Так это его ты предложил мне убить, да, Имбо? Как ты там говорил? Давай убьем жирного урода, скормим тушу рыбам и заберем его лодку?
– Я-я-я?! – в пронзительном птичьем вскрике было переплетено немало эмоций: изумление, ужас, непонимание и одновременно что-то слегка безумное и радостное – Я?! Я не говорил! Не говорил! Клянусь! Не говорил такого!
– Как не говорил? – удивился я – Сам же орал – тебе свободу, а мне винтовку. Лодку продадим, бабло пополам…
– Я не говорил! Я честный эсклаво! Сеньор! Не верьте ему! Я честно отрабатываю! Честно сру так часто как могу! Ягоды уже прожгли мне желудок и кишки, но я продолжаю! Я продолжаю!
Рыбак вяло отмахнулся, открыл рот и хрипло велел:
– Уймись, бобоччи. Чужак шутит. И он не собирается никого убивать.
– С чего ты так решил? – мирно поинтересовался я, продолжая держать его на прицеле.
– Хотел бы убить – уже убил бы – резонно заметил рыбак и, опустив в воду блеснувшее светлым металлом короткое весло, направил лодку ко мне – Ты пришел с миром. Но ты убийца.
– А ты не слишком умный для простого рыбака и рабовладельца?
– Я уже давно на воде – ответил Мумнба, и его лодка с шелестом встала рядом с моим косовато запаркованным плотом – Навидался всяких. Я стрелял. В меня стреляли. И я не рабовладелец, амиго. Не называй меня так.
– А он тогда кто? Не раб? – я ткнул стволом в замолчавшего Имбо и тот снова заплясал на склизком каменном шаре, но заплясал без слов, хотя и с кривой улыбкой на потном лице.
– Он? – глянув наверх, рыбак с трудом поднялся, буквально выдернув свою тушу из лодки как пробку из бутылки, издав при этом чавкающий звук, а следом пернув так громко и протяжно, что по воде рябь пошла – Он раб. Верно. Но не мой. Он гнил в позорной яме, где гадил под себя и жрал тараканов со стен, а ночью тараканы жрали его и таких как он. Я вытащил его оттуда по старой памяти, дал работу, и он продолжает срать под себя, но уже за деньги. Выплатит долг – отпущу.
Выговаривая свой одышливый спич, он успел рухнуть на возвышение рядом с очагом, снять и приставить к стене винтовку, с силой ударить несколько раз по каждый раз отзывающийся чавкающим хрустом правому колену, после чего, дотянувшись до ближайшей бутылки, зубами выдернул пробку и протянул булькающую емкость мне. Принюхавшись, я поморщился от запаха сивухи, глянул коротко на рыбака – не редки случаи, когда держишь отравленную бутылку для нежеланного или богатого гостя – и сделал большой глоток. Пойло обожгло глотку и разом открыло вообще все поры на коже, вызвав обильную испарину.
– Хороший – оценил я, возвращая бутылку.
С шара гимнастки сверху донеслось горестное чмоканье, но танцор не проронил ни слова, как-то растеряв свою недавнюю болтливость и вообще потеряв обреченную бодрость духа.
– Горлодер отменный – согласно кивнул рыбак, в свою очередь прикладывая бутылку к губам.
Забулькало, самогона убавилось на четверть, при этом на горле пьющего не дернулось вообще ничего – он даже не глотал, а просто вливал сразу в желудок. Утерев губы, он поставил бутылку, между нами, положил там же покрытый пятнами тряпичный сверток, вытащенный откуда-то из-за лиан на стене и… в его жирных и с виду неуклюжих пальцах сверкнуло отточенное лезвие навахи. Я едва успел заметить, как он достал нож и разложил его. Через мгновение рыбак с плохо произносимым именем уже нарезал на куски сочащуюся жиром зубастую рыбу.
Посмотрев на лежащую, между нами, рыбу, я оглядел чужое обиталище, не слишком похожее на место постоянного обитания, оценил непроницаемое выражение лица рыбака и… тихо рассмеялся.
– Горлодер хороший – понимающе кивнул толстяк – Выпей еще. И не переживай – за душой ничего не таю. Я не такой как эта живая подкормка для рыбы, потерявшая собственную семью, предавшая друзей и проигравшая в кости все, что имела в этой жизни. А ведь раньше он был главным, а я работал на него… Наследник старого рода… просравший все, что только можно… и наконец потерявший свободу.
– Самогон реально хороший – фыркнул я, подхватывая бутылку – Но развеселило меня не это.
– Что же тебя так насмешило, чужак?
– Собственная тупость – ответил я, но только после второго большого глотка, опять обжегшего горло – Как давно ты заметил меня, Мумнба?
– Я вошел на лодке внутрь, ты наставил ствол…
– Без вранья – усмехнулся я, намеренно медленно оглядев прикрытую листвой дыру в стене – Давай без брехни, хомбре. Как давно ты меня засек?
– Ну… – он задумчиво пожал огромными оплывшими плечами, что больше подошли бы дэву – Пару часов назад я проверял на мелководье донные ловушки в тени завалившейся набок высотки, где вода всегда прохладней и увидел, как ты шел мимо на плоту.
– Два часа назад – повторил я – И как далеко я прошел от тебя?
– Ну… – закатив глаза, он что-то прикидывал, а в это время его пальцы, орудующие сами по себе, ловко завершали нарезание жирной рыбины – Не так далеко. Но и не близко. Хорошим броском гарпуна дотянуться можно было бы. Но я бы не стал. К чему?
– На расстоянии хорошего броска гарпуна – повторил я, приваливаясь плечом к спине – Охренеть… и я тебя не засек, хомбре.
– Ты о чем-то вроде как думал, амиго – он снова пожал плечами и щелкнувшая наваха легла у его огромной ляжки, а в пальцах другой руки появился еще один сверток, откуда вывалилась стопка темных тонких лепешек – Я решил тебе не мешать.
– Охренеть… – протянул я, глядя на жирную громаду, занимающуюся угощением – Мерде… да я совсем расслабился… или слишком поторопился с выуживанием из башки лишней начинки…
– Как-как? – переспросил без особого интереса толстяк и тут же переключился, щурясь и разглядывая мутную банку с сомнительным содержимым – Острое любишь?
– А я? – донеслось из-под потолка.
– Жри ягоды, коммемьерда! – без особой злости буркнул рыбак и голый раб замолчал, явно не желая испытывать судьбу.
– Острое люблю – кивнул я – Получается ты пропустил меня… а потом двинулся следом?
– Будь ты ближе – окликнул бы негромко. А орать не захотел – там у высотки водится всякое… сам понимаешь.
– Ага. Понимаю. Но потом ты пошел следом за мной?
– Не нарочно. Просто ты шел тенистой протокой – а у меня там полно ловушек, а кое-где и сети поставлены. Тут мои угодья, амиго. Рыбачу, охочусь, собираю плоды и коренья. Плачу исправно две десятины и горя не знаю.
– Ты пошел за мной, и я тебя не заметил…
– Я умею ходить тихо. И по воде, и по руинам. Потом замешкался там с зацепившейся сетью ненадолго и потерял тебя из виду. Запустил мотор… чуть срезал противоточной боковой протокой, чтобы проверить как там зреют мои дыни и снова увидел тебя…
– Как я входил в этот проем – подытожил я, глядя на вход и хватая бутылку – Ты снова заглушил движок и… вылез из лодки, верно, рыбак?
– Вылез – подтвердил Мумнба – Не люблю этого в последнее время – колено подводит все чаще. Но пришлось.
– Ты добрался до этого здания и проверил что тут происходит внутри через одно из своих скрытых отверстий… так?
– Все так. Ты все же заметил меня, амиго?
– В этом вся жопная горечь ситуации, рыбак – на этот раз я сделал максимально большой глоток, внимательно рассматривая Мумнбу – Не заметил я тебя. Вообще ни разу. Ни на большой воде, ни в боковой протоке, ни у здания. Я как конченый дебил радостно вслушивался то в тишину, то в шум твоего разлаженного движка, слушал бред танцующего на шаре голого дристуна и радовался своей проницательности. Охренеть… ты мог пристрелить меня в любой момент.
– Зачем бы мне такое делать?
– А зачем изображал панику, когда я наставил на тебя ствол? Винтовку типа нащупывал…
– Почему не порадовать хорошего человека небольшим представлением? Люди любят чувствовать себя значимыми – он растянул жирные губы в улыбке.
– И заодно проверить как поведет себя закованный раб?
– Сегодня он повел себя правильно и скостил себе пару недель срока – кивнул Мумнба – Угощайся рыбой, чужак. Вкусная. И как твое имя?
Смерив его долгим взглядом, я медленно кивнул и улыбнулся в ответ:
– Оди. Мое имя Оди. А ты не побоялся, что я тебя пристрелю? Тупо ради того, чтобы забрать лодку и винтовку.
– Я послушал тебя, стоя там на стене снаружи. Как ты говорил с Имбо. Увидел, как ты сел у моего навеса… но не тронул ничего. И стало ясно, что просто так ты стрелять не станешь.
– Хм… А ты… ты ведь непростой рыбак, да?
– Я рыбак. Уже давно.
– Ясно… Скажи, Мумнба, не хочешь отправиться со мной? Ты гоблин явно непростой…
– И я давно уже не ходок – ответил он, посыпая куски рыбы перцем из банки – Давай поедим, Оди. Выпьем. Поговорим. Судя по твоему телу… ты тоже не из простых рыбаков. Столько следов от заживших ран я еще никогда не видел ни на одном человеке… а я повидал немало хороших бойцов, прошедших через немало побоищ. А еще…
– А еще?
– А еще твое тело выглядит так, словно его пытались нарубить на мелкие ломтики… – он ткнул пальцем в нарезанную рыбу – Примерно вот так.
– Пытались – кивнул я, беря первый истекающий жиром кусок рыбы.
– Не знаю насчет ног, но с руками у них вроде бы получилось… ты ведь не терял рук, Оди?
– Терял – промычал я, мысленно давая себе приказ больше не таскать на себе рваных маек и не светить голым торсом.
У меня действительно слишком много характерных ранений. И только сейчас до меня доперло, что эта нательная «карта» является одним из лучших вариантов поиска меня в любых руинах. Те же шрамы в районе плечевых суставов уже указывают прямиком на меня – у здешних аборигенов, рожденных в затопленных руинах и на ближайшем берегу, таких ран попросту не может быть. Здесь если потерял конечность, то это навсегда – новую никто не пришьет. Здесь вообще все крайне хреново обстоит с хирургией. И об этом мне уже рассказала жирная туша сидящего напротив рыбака. С точно таким же интересом как у него, я «читал» хронику его жизни по его же коже. Вон то на ребрах очень давний след от мачете, причем ребра переломало, зажили они хреново и неправильно, а плоть сшивал кто-то слепой и крайне неумелый. В левом плече две оплывшие от времени отметины пулевых попаданий. Кожа на голове слева серьезно обгорела, от уха мало что осталось. В правом бедре еще следы от пуль. На животе несколько залеченных ран от ножевых ударов, причем ударов умелых, пытались вскрыть требуху и получись такое – рыбак бы здесь сейчас не сидел. Его руки исполосованы полностью, есть и следы чьи-то немаленьких клыков, но там и свежих отметин хватает, напоминающих, что рыбалка в этих вода дело опасное.
Да… напротив меня сидел примерно шестидесятилетний боец, ветеран, что давно утратил физическую форму, но сохранил умения и правильно реагирующие на все странное мозги. Да я расслабился, но он сумел воспользоваться этим на все сто. Где-то в затылке у меня задрожала тонкая струна, что всегда оживала, когда среди серого податливого месива я натыкался на что-то твердое. Рыбак с труднопроизносимым именем был находкой… но я уже понял, что уговорить его не удастся и… отведя взгляд, предпочел заняться жадным пожиранием рыбы. Какой смысл впустую сотрясать воздух?
И рыбак понял мои телодвижения правильно. Удовлетворенно кивнув, он, медленно жуя, некоторое время о чем-то думал, потом неспешно утер жирные губы ладонью и ею же ткнул вверх, указав на ляжки прикованного раба.
– Забирай его, если тебе нужен кто-то на весла. Да и с шестом он работает неплохо. Выносливый. Живучий. Трусливый. Продам недорого.
– Так себе ты его хвалишь – усмехнулся я.
– Этот тощий каброн и одного доброго слова не стоит. Плывущий по течению кусок дерьма. Но в этот раз течение идет в нужную тебе сторону – тебе ведь все равно не миновать Церрадуры. Там сдашь его ближайшему вихиляру и избавишься от вони этого бастардо.
– Почему это мне не миновать Церрадуры?
– А зачем обходить её стороной, амиго? Там лучший рынок, там сочащиеся похотью дома блуда, неплохие кантины и… там всегда нуждаются в убийцах вроде тебя.
– Вот теперь ты хвалишь по-настоящему – улыбаться я не стал, чтобы не растерять заполнивший рот рыбий жир – Раньше ты жил там?
– Давно.
– Служил кому-то богатому?
– Давно. Он умер.
– Убили?
– Я был его телохранителем. А я жив.
Правильно поняв намек, я пожал плечами:
– А может ты проспал покушение, а потом просто свалил подальше в руины…
– Я не проспал. Я вообще в те времена спал очень мало. Дон Матео умер в собственной постели. От старости. Когда он подобрал меня десятилетнего сироту на улицах Церры, ему было сорок с небольшим. Я служил ему больше тридцати лет. А когда он умер в своей постели, я… ушел.
– Вышел в отставку?
– Просто ушел. Так я решил. Как решил – так и сделал – проворчал рыбак, посыпая расположенные со совей стороны куски рыбы дополнительной порцией перца.
– У дона Матео не осталось наследников?
– Два старших сына встали во главе.
– И им ты служить не захотел? Верный пес служит лишь одному хозяину?
– Я ушел – повторил рыбак – Так я решил.
– Ясно – кивнул я – Выбрал вольную жизнь… но исправно платишь две десятины…
– Все платят. Таковы порядки.
– Рабов выкупаешь…
– Нет – глянув на внимательно слушающего Сесила, жирдяй покачал головой – Обычно не выкупаю. Но кое-кто из старых друзей попросил меня это сделать. Попросил проучить его. Попросил выкупить этого камрона, приковать его ко лбу старой статуи и заставить жрать лишь ягоды, срать себе под ноги и сидеть голой жопой на занозистой доске. На самом деле так рыбу уже давно никто не приманивает и не прикармливает. Мы же не дикари. У нас и школы есть. И храмы…
– И снова запахло вонью истлевшего трупа былой цивилизации – тихо рассмеялся я – И снова на те же грабли. Школы, храмы, потом университеты, академии… мысли о высшем и чистом… вы уже начали одаривать трущобную бедноту средствами контрацепции и идеями о вреде насилия?
– Что?
– Да так… Расскажи мне о Церре, старый солдат.
Хлебнув горлодера, рыбак со свистом втянул воздух, с шумом выдохнул и кивнул, отправляя в рот красный от перца кусок копченой рыбьей плоти:
– Расскажу. Проклятье… слишком мало перца… глотку жжет, но едва-едва… Так вот…
– Погоди! – остановил я его коротким жестом – Расскажи, да, но…
– Но?
– Но расскажи так, словно тебя блевать от этой Церры и всех тех ублюдков, кто правит этим местом.
– О… тогда и напрягаться не придется – Мумнба затрясся в кашляющем смехе – Ох мерде… хорошо, амиго. Я расскажу тебе о Церре… Нынешняя Церра… уже не та, что прежде. Я расскажу… и ты будешь весело смеяться…
– Я? Весело смеяться? – переспросил я.
– Ты – подтвердил рыбак – Ты будешь хохотать, амиго! Слушай же…
Многовековые руины некогда утонувшего, а затем покинутого большинством древнего города никогда не пустовали. Здесь всегда теплилась жизнь. Веками здесь существовали крохотные общины, что то разрастались в благоприятные сытые времена, то почти вымирали, ужимаясь до двух-трех семей и балансировали на грани выживания. Болезни, голод, междоусобица, приход из океана голодных тварей, рейдерские набеги с берега и опять же с океана – опасностей хватало всегда. Но чтобы не происходило вокруг мелкие разобщенные общины упорно цеплялись за древние руины, прятались в известных лишь им щелях, а если загоняли в угол – давали ожесточенный отпор, прорывались с боем и снова прятались от тех, кто хотел их уничтожения. И так шло год за годом, поколение за поколением. Жизнь пульсировала здесь в терминальной стадии, в постоянной предагонии, дети, еще толком ничему не научившись, уже брались за оружие… и вскоре погибали.
В те времена не было никакой Церры. Не было никакого города. Было лишь постоянное выживание и через это испытание прошло лишь четыре из старых общин, ныне ставших могучими родами – одному из таких и служил больше тридцати лет жирный рыбак, похоронивший старого дона и ушедший прочь. Да. Прежние общины, заматерев в постоянной борьбе за жизнь, превратились в хозяев древнего города и уже никто не смеет посягать на их территорию – ни с океана, ни с берега. Наоборот – теперь отряды Церры порой уходят на берег или на моторных баржах к далеким островам, где с помощью оружия вразумляют тех, кто посмел скалить клыки в слюнявой угрозе.
– На кой хрен мне все это дерьмо? – перебил я мерный рассказ рыбака – Мне посрать на все величие Церры! Скажи оружие там купить можно на вашем рынке? Лодку нормальную с неубитым мотором? И откуда ты вообще знаешь историю руин и общин, Мумнба? Ты был обычным хранителем морщинистой туши, а сейчас ловишь омаров и рыбу…
– Школы – ответил рыбак – Правящие роды открыли в Церре бесплатные школы, где учат читать, писать, знать историю и владеть холодным и огнестрельным оружием, амиго. И я годами был рядом со старым хозяином. Внимательно слушал, запоминал и всегда молчал.
– А сейчас тебя прорвало, и ты решил излить это все на меня? Мне не интересна история твоей родины, рыбак. Потому что она такая же как везде. Один и тот же гребаный и чаще всего выдуманный шаблон, используемый пропагандой в каждом уголке мира. Один и тот же рассказ о том, как всеми унижаемое и побиваемое несчастное племя добрых улыбчивых аборигенов с трудом цеплялось за жизнь, никому не причиняя зла, как оно, превозмогая, терпя незаслуженные обиды, за века набралось сил, дало отпор всем недругам и стало жить поживать, не забывая всем напоминать о своей избранности и попутно делая грабительские набеги, оправдывая их былыми обидами. И…
– Нет! – он аж привстал, напряг лицевые мышцы и на мгновение из жирного обвислого месива, свисающего с его черепа, вылезло жесткое рельефное лицо злого гоблина – Церра не такая! Другая!
– Кто бы сомневался – фыркнул я, забирая еще кусок рыбы до того, как он накроет разложенную еду очередным облаком сыплющегося из банки перца – Церра другая…
– Ты слушай!
– Ага… давай…
Воняющий жиром, гниющим желудком и незалеченными зубами рыбак продолжил с того же места, где я его прервал и еще минут десять взахлеб рассказывал о том, как строился город, как обживались покинутые здания, как откачивалась соленая вода и как создавались питьевые запасы, пополняемые в сезоны дождей, чтобы потом за символичную плату делиться ею со всеми жителями. Как стоящие во главе могущественных родов боссы мудро правили, регулярно собираясь, находя единственное верное и устраивающее всех решение. Единство Церры достигло высшей точки… а затем все началось рушиться. Когда старые доны начали умирать в силу естественных причин, их наследники не смогли сохранить уважительных отношений друг с другом. Последние двадцать лет междоусобица только нарастала, произошло несколько кровавых внутренних конфликтов… а два с небольшим года назад все разногласия разом прекратились.
Причина?
Угроза с севера.
Страшная угроза. Белый демон севера начал расширять свои территории, подминая под себя племя за племенем, забирая землю кусок за куском. Он уже потребовал от Церры дань… и, разумеется, получил гордый отказ. Он не получит ни песо. Церра всегда была готова к обороне – готова она и сейчас. Общая угроза сплотила древние роды, пальцы сжались в стальной кулак и…
Жирный рыбак сипло всхрапнул и удивленно застыл, смотря, как я корчусь в беззвучном хохоте. По его подбородку стекала подкрашенная перцем ораторская слюна, в заплывших глазках застыло смешанное с обидой недоумение, пальцы правой руки нервно подрагивали рядом со сложенной навахой. Мне было плевать – я хохотал и остановился только через пару минут. Покачав головой, я заглянул в глаза рыбака:
– Ну давай… расскажи мне о том какое неуважение я проявил к тебе, хотя ты пригласил меня разделить трапезу и все такое. Расскажи, насколько сильно я наплевал тебе в душу, старый рыбак.
– Я… послушай, амиго… тебе не стоит…
– Но ты не соврал, да – я действительно весело хохотал. Хотя, как я понял, ты надеялся, что я заливисто посмеюсь над твоим рассказом о том, как угроза с севера заставила молодых донов прекратить сраться из-за херни и снова начать дружить против общего врага, грозящего им – кто бы сука мог подумать! – потерей звездного статуса в вашем сраном тухлом муравейнике Церра…
– Эй! Не надо так!
– Но я смеялся не над ними, а над тобой, Мумнба – сказал я, тянясь за бутылкой и чуть ли не силой вытягивая ее из его пальцев левой руки – Я смеялся над тобой, над твоими тайными обидами и тайными надеждами.
– Надеждами? Я ушел! Я рыбак! Мерде! Почему же перец такой слабый? Даже глотку уже не щекочет…
– Тебе – не щекочет – кивнул я – Наконец-то я понял… Твою мать… как же сильно я в тебе ошибся, жирный Мумнба. Охереть как сильно… я посчитал тебя за злобного умелого рационального гоблина себе на уме… но ты… ты не такой. – подавшись вперед, я снова заглянул в его глазки и спросил – Хочешь я расскажу тебе настоящую историю Церры… и твою тоже.
– Ты? Ты чужак! Что ты знаешь о моей родине!
– Вот и поперли первые обиды – рассмеялся я – Как предсказуемо. Ты продолжаешь меня веселить. Так да или нет? Решай, Мумнба. Я могу и помолчать.
Некоторое время он сверлил меня сердитым взглядом и наконец, утробно фыркнув, нащупал еще одну бутылку за спиной, откупорил, сделал пару огромных глотков самогона и кивнул:
– Давай! Расскажи! А я послушаю! А потом скажу, насколько ты неправ.
– Посмотрим – усмехнулся я – И вот тебе история Церры смешанная с тобой. Вы все тут были горсткой океанских племен, выживающих на руинах. И хер бы вы выжили за эти столетия, несмотря на свою воспетую стойкость. Хер там! Триста лет назад тут не росло ничего и не могло расти – планета была на грани. Поэтому вы и дрались друг с другом за каждую подгнившую рыбью жопу. И вас истребляли много раз считай под корень – но приходила свежая кровь с берега и океана. Какие-нибудь беглецы, захваченные в рейдах рабы – такое происходит постоянно. Это же помогло жителям руин не превратится в детей инцеста, несущих в себе букет генетических отклонений. Но главное, что помогло вам выжить – природа! Вернувшаяся и возродившаяся природа мать вашу! – я ткнул пальцем в стену и он угодил в поддавшуюся под нажимом толстую здоровую лиану, усыпанную множеством пахучих желтоватых ягод – За прошедшие века природа вернулась сюда, вырастила здоровые деревья, кустарники и травы. На дне возродились кораллы и водоросли, начала плодиться рыба. Еды стало в разы больше и здесь, и там на берегу. В результате бандитские рейды чисто жратвы ради потеряли смысл и прекратились. Снизилось количество смертей и крохотные племена, обитатели руин, начали весело плодиться, быстро увеличиваясь в числе. А когда вас стало гораздо больше – появилась и смелость. Вместе с торговыми операциями и глубокими исследованиями руин у вас появилось огнестрельное оружие, что сделало вас опасными и заставило с вами считаться. Так Церра окончательно перестала быть кормовой базой для всех окрестных лоботрясов – и они тут же прибежали выразить свое почтение. Больше торговли – больше бабла, оружия и власти. Так общины стали теми самими могущественными древними родами, а их вожди превратились в мудрых донов, решивших, что надо сохранить единство ради общего выживания. Шли годы. Десятилетия. И где-то в это время родился ты, Мумнба – никому нахер не нужный детеныш руин. Скорей всего ты был сиротой. Злым, хотящим жить, вороватым сиротой. Тебя приметил старый дон, забрал к себе, прикормил, защитил, вырастил как личного сторожевого пса и судя по твоей изрезанной шкуре старого волкодава свой долг ты выполнял свято – и выполнил полностью, ведь хозяин не погиб, а умер от старости.
И умер не только он – скорей всего целое поколение руководителей ушло на покой примерно в одно и то же время, а те, кто явился на их место… у них было свое окружение, своя свита, своя защита и… и такие как ты им стали просто не нужны.
Не думаю, что тебя прогнали – ты все же годы охранял босса. Но личным телохранителем ты быть перестал. Может тебя назначили садовником, может велели приглядывать за прудом с золотыми рыбками или отправили на оплачиваемый покой… но тебя это оскорбило, и ты хлопнул дверью. Ты гордо ушел и стал рыбаком. Причем ушел ты далеко – аж до самой края вашей крохотной страны, что вся уместилась в границах утонувшего мегаполиса. И, кстати, так далеко ты ушел не просто так – ты остался верным сторожевым псом своей страны и теперь ловишь рыбу у ее границы, вовремя замечая всех чужаков. Одиночек вроде меня ты пропускаешь, а вот иди здесь на лодках вооруженный чужой отряд, ты бы им не показался. Скорей всего где-то на крышах нескольких высоток поблизости уже высятся кучи хвороста, а рядом бутылки с самогоном. Плесни, пусти искру – и вспыхнет пламя. Брось туда ворох свежих лиан и к небу поднимется тревожный столб дыма. Да ты рыбак, но ты по-прежнему любишь свою страну и по-прежнему служишь ей, хотя тебя и отправили на покой, а затем попросту забыли. Мне продолжать, старый рыбак? Или я вру?
Шевельнувшись, он беззвучно пошевелил ртом и наконец выдавил сиплое:
– Продолжай…
Я пожал плечами и издевательски улыбнулся:
– Как скажешь. Но дальше история уже больше о тебе…
– Продолжай!
– Ага… Так вот, Мумнба… знаешь почему ты не чувствуешь вкус рыбы и почему жгучий перец едва щекочет тебе глотку?
– Почему?
– Потому что ты сыт – ответил я и с удовольствием отправил в рот еще один ломтик жирной рыбы – Ты зажрался. Ты умелый рыбак, умелый добытчик и вообще мужик ты по жизни умелый, а значит жратвы у тебя слишком много. Все не продашь. Хотя ты продаешь и денег у тебя тоже дохрена – в этом я уверен. И винтовка у тебя есть получше этой и пистолет с запасом патронов найдется у тебя в тайнике. Но при этом я уверен, что Церру ты покидал налегке – может только с лодкой да и ту купил на собственные сбережения, не попросив у покинутого тобой рода ничего. Хотя вон та наваха выглядит старой…
– Личный подарок дона Матео…
– Уверен, что ею ты перерезал глотки многим его недругам. И убивал ты не только защищая его от непосредственной угрозы. По его приказу ты уходил ночью в гордо, возвращался до рассвета, а с утра на улицах начиналось вытье и причитания по обнаруженному в грязи трупу видного городского деятеля или непутевого наследника чужого рода или труп девки, решившей влезть слишком высоко…
– Я служил верой и правдой.
– Да. И тем обидней, когда для новой власти ты становишься не нужен. Так что ты ушел. И провел годы на окраине Церры, медленно обрастая барахлом и жиром. С каждым годом еда становилась все безвкусней и ты начал все обильней приправлять ее жгучим перцем. Может уже и выращиваешь для себя пару кустиков особо убойного перца где-нибудь там вверху на безжалостном солнцепеке? Это, кстати, тоже четкий диагноз, говорящий о… Но сейчас мы о другом… сейчас я говорю о терзающих тебя чувствах застарелой обиды, надежды и… одиночества.
– Я не… я ушел сам! Я всем доволен!
– Нет… не доволен. Ты не доволен. Ты зажрался, ты одинок, и ты недоволен. Ты не голоден, Мумнба. А чтобы ощутить вкус еды надо быть голодным. Нужно чтобы голод терзал тебя долго и сильно… и вот тогда, положив в рот одно лишь истекающее пахучим жиром волоконце копченой рыбы, ты ощутишь взрыв вкуса на языке, а слюны выделится столько, что ты ею захлебнешься. Вот только у тебя слюна теперь выделяется лишь когда ты рассказываешь сказки о своей Церре. Аж по подбородку стекает. А когда жрешь рыбу, вынужден запивать ее самогоном – в глотке так сухо, что и не пропихнуть иначе сквозь нее.
– Ты… я…
– Хочешь снова ощутить вкус? Тогда отыщи себе новую ответственность. Заведи семью, наплоди десяток вечно голодных спиногрызов, потом посели неподалеку любовницу, сделай детей ей и начинай кормить всю эту ораву. Не подходит роль семьянина? Тогда иди моим путем, гоблин.
– Твоим путем?
– Найди для себя цель, а затем шагай к ней, по пути обрастая умелыми злыми бойцами. Их всех надо кормить, их надо держать в узде, постоянно быть готовым выбить из этих ублюдков все дерьмо. Тут уже не до безмятежного пожирания рыбы. Жир на твоей туше быстро растает, равно как и твои тайные запасы бабла и оружия. А у тебя появится смысл жизни, старый брошенный телохранитель Мумнба. И не придется ждать, когда воплотятся в жизнь твои тайные надежды…
– Мои надежды? Я не говорил ничего о…
– Твои глаза говорят – ответил я – У тебя есть табак?
– Есть сигары…
– И ты молчал? Жадный старый Мумнба…
– Вот держи! Мне не жалко! Ничего не жалко! – он уже почти кричал, покрасневший от жары, собственного жира, алкоголя и моих безжалостных слов – Там в лодке! Под кобурой с дробовиком. Если хочешь – можешь выстрелить мне в голову! Мне уже плевать!
– Да нахер мне это надо – буркнул я – Хорошо же сидим. Душевно. Эй, раб! Самогон будешь?
– Буду! И рыбы кусок!
– Кинь ему – кивнул я Мумнбе и тот, что-то проворчав, ловкими бросками отправил вверх и то и другое.
Там вверху радостно зачавкали, а я, вернувшись, раскурил с помощью старой золотой зажигалки сигару, пыхнул дымом и прислонился плечом к стене, продолжив беседу:
– Надежды… они у тебя есть. И звучат они у тебя в голове примерно так же, как в голове каждого влюбленного мальчишки, мечтающего спасти свою принцессу – вот бы на нее кто напал, а я подскочу и спасу ее! Вот и ты такой же… живешь тут на окраине, выглядываешь опасность, всегда готов предупредить родной город о надвигающейся беде. Ты и бой принять готов. Я ведь не зря про оружие запасенное упомянул. Где-то есть у тебя нычки и расположены они в заранее обнаруженных огневых точках, откуда ты сможешь вести прицельную стрельбу. Вот почему ты так ловко сделал меня, Мумнба. Не я растерял сноровку. Нет. Просто это твоя территория и ты знаешь тут каждый сантиметр, каждый уголок. Ты тут как рыба в воде и многократно отрепетировал встречу как одиночки вроде меня, так и целой армии. В этом месте никто не может быть лучше тебя. Я неправ?
– К-хм… зажги и мне сигару…
Кивнув, я выполнил просьбу и, опять убрав сверток с сигарами себе под ляжку – и отдавать не собираюсь – продолжил:
– Поэтому ты втайне рад, что над Церрой нависла угроза с севера. Почему? Потому что в трудные времена вспоминают о тех, кто верно служил прежде. Их возвращают из забвения, окружают заботами, выдают привилегии, они снова в центре событий, а их слова больше не игнорируются, а внимательно выслушиваются и принимаются к исполнению. Скажи мне, рыбак… когда ты перестал быть просто телохранителем? Когда старый дон начал иногда спрашивать у своего верного пса советы и даже иногда прислушиваться к ним?
Жирдяй не ответил. Сидя неподвижной горой сала, он делал глубокие затяжки и молча смотрел, как на стене сражаются огромный богомол и юркий хамелеон.
– В свое время ты был значим. И потеря этой значимости глубоко уязвила тебя. И ты ушел. Стал выжидающим одиночкой. Но твое одиночество затянулось так надолго, что ты не выдержал и из злобного матерого пса превратился в жирного ядовитого моллюска. Да… одиночество та еще отрава, если потреблять неправильно.
– А ты не одинок?
– Я? Я одинок. Снова. Но наши одиночества разные, рыбак.
– Это почему же?
– Я свободен. Хорошо это или плохо, но я свободен. Сегодня я здесь, сижу пью горлодер, курю сигары и смеюсь над тобой, старый жирный и никому ненужный рыбак. Завтра я миную Церру даже не заметив ее красот или уродства и двинусь дальше к горизонту.
– А я? Я тоже так могу!
– В этом и дело – возразил я – Ты не можешь. Прикованный пес не покинет хозяйского двора.
– Я давно никому не служу!
– Служишь. Пусть не прежнему роду, но своей родине. Ты верный пес Церры. Пес, что продолжает охранять свою родину и готов умереть за нее. Ты тот, кого раньше называли забытым ныне словом «патриот». Патриот своей родины. И значит ты прикован к ней намертво. На твоей ноге такая же цепь как на ноге срущего на голову статуи Сесила. И если Сесилу можно даровать свободу, предложить убраться отсюда подальше, и он рванет так, что только пятки засверкают… тебя освободить невозможно. Ты патриот.
– Ты не знаешь меня! Да я люблю Церру, но ты не знаешь меня!
– Спорим знаю? На двадцать винтовочных патронов. Спорим, мои следующие слова тоже будут правдой. Если ошибусь – отдам тебе свои патроны.
– Говори!
– Ты сказал, что платишь две десятины.
– Все платят. Таков закон.
– Но ты сказал это с потаенной гордостью. Спорим, ты платишь десятины точно в срок? Ни разу за все годы не опоздал, а если это и случилось, то только потому что ты физически не мог явиться вовремя.
– Два раза я болел. Лежал пластом. Лихорадка – едва слышно обронил рыбак.
– Платить налоги ты являешься чисто выбритым, причесанным, в лучшей своей одежде. А заплатив, отправляешься в кантину, но не ближайшую, а ту любимую, где ты проводил время во времена, когда был весомым человеком, когда служил дону Матео. Ты усаживаешься на свое любимое место, заказываешь лучшие блюда, выпивку. И проводишь там время до закрытия, небрежными кивками отвечая тем, кто знал тебя по прежним временам. Там же встречаешься со стариками и их знакомым тебе потомством, расспрашиваешь о происходящем в Церре, всячески при этом стараясь не показать жгущего тебя любопытства….
– Хватит!
– Что хватит?
– Ты выиграл спор! Я отдам тебе двадцать патронов!
– Я еще не закончил…
– Сорок патронов к винтовке! Только заткнись уже! Да я он самый! Я патриот! Разве ж это плохо?
– Плохо? Нет – я покачал головой – Без патриотов не выстроить фундамент. Но патриот должен быть в гуще событий, должен быть деятельным, приносящим пользу. А если патриот всеми забыт и живет на окраине мира… это медленно сводит его с ума. Рано или поздно ты свихнешься, Мумнба. Сойдешь с ума, превратишься в тихого помешанного, плавающего на своей лодке по окраинным руинам и все реже навещая город. Или найдешь себе цель среди правящих молодых наследников, оденешься во все лучшее, возьмешь винтовку и явишься в город чтобы убить его…
– Что ты! Я верен себе и родине! Я…
– Бывших как ты не бывает, Мумнба – тихо произнес я – Взгляни на меня. Я сам такой. Я не знаю покоя. Меня все время что-то жжет изнутри… Разве бывает день, когда ты не думаешь ни о чем из прошлого? Бывает?
– Нет… не бывает…
– И не будет. Не хочешь сойти с ума – займись чем-нибудь. Сколоти свой отряд, породи новое племя.
– Я уже стар…
– Да плевать. Лучше умереть в пути, чем сдохнуть всеми забытым у ног пляшущего на лбу статуи голого придурка с обосранной жопой. Кстати, его ты взял сюда не из желания воспитать и выбить из него дурь. Нет. Тебя сжигает одиночество. А он – хоть какая-то компания. Спорим ты часами сидишь здесь просто так?
– Я не буду больше с тобой спорить, амиго.
– И мне ты рад тоже из-за одиночества. Проплыви я мимо – ты бы нагнал, окликнул, навязал бы свою компанию.
– Кто ты такой, Оди? Я уже начинаю ненавидеть тебя…
– Я? Хм… я тот, кто знает тебя, Мумнба. Хочешь я расскажу тебе кое-что еще?
– Нет… – медленно привстав, рыбак покачал головой – Не хочу больше слушать. Каждое твое слово как удар ножом. Я хочу теперь подумать о многом. Потом я буду спать. Долго. А потом опять буду думать… Я… я благодарен тебе, чужак.
– О… когда меня вдруг опять называют чужаком, то это сигнал к тому, что меня вот-вот пошлют нахер…
– Уходи – попросил рыбак – Пожалуйста.
– Ладно – кивнул я – Но только если отдашь раба, подаришь запас копченой рыбы, расскажешь, как быстрее добраться до Церры, где там лучше всего остановиться, а еще мне нужны деньги и пара бутылок этого самогона…. Что скажешь, Мумнба? Разве это не щедрое предложение с моей стороны?
Несколько раз мигнув, рыбак задумчиво уставился на меня, перебирая в пальцах рукоять навахи. Столь же молча сверху на нас таращился эсклаво Имбо Сесил, держащий бутылку за горлышко так, как ее держат перед тем, как швырнуть в чью-нибудь голову. И мне даже было интересно – а в чью именно голову он хочет метнуть бутылку?…
Глава 2
Глава вторая.
Налегающий на шест Сесил первые десять километров помалкивал, лишь изредка жадно поглядывая на лежащий у моих ног сверток с рыбой и самогоном, подаренный рыбаком Мумнбой. Щедрый и таящий на всех застарелую обиду старик, ненавидящий одиночество, но купающийся в нем уже долгие годы, попутно готовясь защищать родину от враждебных посягательств. Чем не сурвер?
Когда мы миновали вообще необжитые территории, служащие охотничьими зонами, что было видно по ловушкам для птиц и рыболовным сетям в протоках между зданиями, Сесил заработал шестом активней, засверкал улыбочкой, у него опять масляно заблестели глаза, а сам он, отмывшийся от дерьма и грязи в соленой океанской воде и натянувший старые рваные шорты, выпрямился и даже обрел некую горделивую осанку.
– Я ведь особых кровей! – так он, как ему показалось, внезапно и резко начал беседу, одновременно повернувшись ко мне и улыбаясь, опять же как ему самому казалось, с некоей весомой значимостью.
Я задумчиво молчал, полулежа на корме глубоко ушедшего в воду плота и крутя в пальцах случайно замеченный среди камней сувенир. Я выдернул его из грязи, отмыл в воде, рассмотрел хорошенько и в голову со вспышкой «вернулись» еще несколько кусочков воспоминаний. Сама найденная мной безделушка раздавалась бесплатно и по законам тех лихорадочных агонизирующих лет была создана по всем правилам «полезной рекламы» – любая другая материальная в средние времена Эпохи Заката была запрещена на законодательном уровне по всему умирающему цивилизованному миру.
– В жизни не все пошло так как хотелось, амиго – Сесил продолжал смотреть на меня со становящейся все отчетливее видимой горделивостью – Но без дела я не сидел! О нет! Я за многое брался! Принимал на себя! Брал поручения весомых людей! Да мало что у меня получилось… Но я старался! Так уж вышло…
Я поморщился, не пытаясь скрыть брезгливость. Очередной дерьмоед, проповедующий столь удобную ему систему вербальной самозащиты, могущей влегкую оправдать любую неудачу, любой провал. Очередной способ прикрыть свою некомпетентность.
– Но в чем-то я получше других! – Сесил все еще бубнил, сам не замечая, как начинает говорить все громче и как у него сходятся на спине лопатки, возвращая ему полузабытую за время рабства идеальную осанку – А моя семья – одна из старейших! Боковая ветвь, но мы все же родичи тем, кто правит! Да, да, амиго! Так и есть! Я и за тебя могу замолвить пару словечек там в Церре! Я всегда умел разговаривать с людьми! Словечко тут, кивок там, встреча за стаканчиком с нужным человечком здесь… да порой я перегибал со стаканчиками, но я всегда старался как лучше! Я старался! Понимаешь, амиго?
– Не понимаю – усмехнулся я и, подбросив на ладони древний пластиковый сувенир, лениво поинтересовался – Знаешь скольких таких как ты я убил?
– А? Таких как я, сеньор? Не понимаю…
Шест в его руках дрогнул, он инстинктивно сместил ладони чуть ниже, перехватывая ближе к центру, чтобы в случае чего суметь быстро выдернуть его из воды и без замаха ударить меня, снося с плотика. И снова ему показалось, что он это проделал незаметно и искусно. И даже не заметил, как куда-то пропала его горделивая поза, как он снова согнулся дугой, съежился испугано.
– Не понимаешь – повторил я – Уверен, что не понимаешь, эсклаво?
– Я больше не раб, сеньор – напомнил он и с силой налег на шест, проталкивая нас через узкий проход между двумя накренившимися и столкнувшимися верхними этажами зданиями, теперь уже навечно стянутыми удавками лиан – Я получил свободу!
– Ты больше не раб – кивнул я – Да, Сесил. Ты снова свободный кусок дерьма, готовящийся вернуться к главному занятию своей жизни – пачкать и портить все к чему прикоснешься, не забывая регулярно приговаривать свою сучью мантру при каждом очередном провале порученного дела: но я старался, так уж вышло. Да, Сесил?
– Я… Послушай, сеньор Оди, ты ведь меня не знаешь…
– На заре молодой, а ныне похороненной и пытающейся возродиться из наслоений дерьма цивилизации каждый гоблин хорошо знал – если он возьмется за дело – за любое сука дело! – то он обязан либо выполнить его, либо сдохнуть! Просрешь дело, на которое сам и вызвался – и вождь без раздумий перережет тебе глотку, а тело бросит в пыли между шатрами. Чтобы другие видели, как ты корчишься на земле, как хрипишь и плюешься кровью, как твои выпученные глаза медленно угасают… и чтобы никому и в голову сука не пришло в следующий раз браться за дело, если не уверен, что сумеешь его завершить. И чтобы никому в голову и прийти не могло, что самые поганые в этом мире словечки «Я пытался!» имеют какую-то волшебную силу и могут защитить от лезвия ножа… Нет, сука! Не могут! Но так было раньше… а сейчас дерьмоеды вроде тебя, не хотящие напрягаться по-настоящему, не хотящие прикладывать все силы без остатка, не хотящие бежать за подраненным оленем так далеко и долго, чтобы в конце выплюнуть окровавленные легкие на песок, но оленя догнать, убить, а затем сдохнуть на нем же, зная, что племя теперь не умрет с голоду… сейчас дерьмоеды вроде тебя процветают. Снова. Снова, с-сука… и снова это меня бесит. Я никогда не понимал и не понимаю почему таких как ты, просравших все подаренные им шансы, наплевавшие на все обязательства… я не понимал и не понимаю почему таких как вы оставляют в живых.
Сесил испугался. Вот теперь он испугался по-настоящему. Шест в его руках подрагивал, плечи мелко дрожали, но мы продолжали плыть между полуразрушенными зданиями и плот шел в два раза быстрее, чем прежде. Сесил мечтал добраться до цивилизации… мечтал добраться до свидетелей… Почему? Потому что он наконец-то ощутил исходящую от меня угрозу. Но при этом он все еще не понимал причину моей злости. И сейчас он сделает очередную попытку оправдаться…
– Каждый может ошибиться! – он даже улыбнулся, нервно расчесывая покрытое красными струпьями бедро – Каждый заслуживает второго шанса, сеньор Оди!
– Не всегда – ответил я, продолжая крутить в пальцах сувенир – И это тоже ложь, выдуманная для оправдания ленивых и трусливых ублюдков. Не всегда надо давать второй шанс, Сесил! Если тебе доверили пристрелить предателя племени, а ты дрогнул и отпустил врага, который уже завтра вернулся с подкреплением и вырезал половину племени – ты заслуживаешь второй шанс?
– Но… это уже совсем другое!
– Ну да – с кривой усмешкой кивнул я – Это уже совсем другое, да?
– Совсем другое! Мне такого не поручали, сеньор! Мерде! Я бы не дрогнул! У меня как-то была хорошая наваха и я бы без раздумий вонзил ее в сердце предателю! Я бы не дрогнул! Тут ты неправ, сеньор Оди!
– Вот тебе другой пример – кивнул я – Представь, что ты раб прикованный ко лбу каменной гимнастки, а твоего хозяина нет дома. Представь, что хозяин сказал тебе четко и ясно – вот веревка активации ловушки, дернешь ее, когда любой, я повторю, когда любой чужак вздумает вплыть в здание. И дернуть веревку ты должен в нужный момент – чтобы упавшая сверху глыба раздавила к херам чужака. И у тебя есть только одна попытка. И вот ты дергаешь гребаную веревку, камень падает, но ты дернул слишком рано, и ловушка сработала впустую. Чужак выжил. И теперь ты плывешь с этим самым чужаком на его плоту где-то в руинах и рассуждаешь о том, что каждый заслуживает второй шанс… или третий… или четвертый, а там можно дать и пятый шанс в очередной раз обосравшемуся упырку… верно?
– Дерни я вовремя – и ты бы умер, сеньор – напомнил Сесил.
– Нет – возразил я – Плот мой ты быть может и расхерачил бы. А вот я сам выжил бы и отстрелил тебе яйца.
– Вот видишь, сеньор Оди! Вот видишь! Значит – я не облажался!
– Но шанс меня убить у тебя все же был – заметил я – Крохотный, но был. И прихлопни ты меня, выполни порученное тебе дело – заслужил бы чуток уважения старого рыбака Мумнбы, а он ведь гоблин с непростым прошлым. Мог бы замолвить за тебя пару словечек… Но ты облажался, Сесил. Снова облажался. Опять. Провалил порученное тебе дело.
– Но ведь все сложилось к лучшему, сеньор!
– Но тебе было поручено не о будущем рассуждать. Тебе было сказано вовремя дернуть сраную веревку. А ты поторопился…
– Но я старался!
– Ни хера ты не старался – буркнул я – Раз я жив – значит, ты не старался. А раз ты здесь на плоту со мной – значит, ты просрал еще одну вакансию. В буквальном смысле.
– Не понимаю…
– Убей ты меня, докажи свою полезность – и старый Мумнба быть может оставил бы тебя при себе. Сытное спокойное будущее. Редкие вылазки в город и вечера в кантине…
– Всю жизнь ловить рыбу на окраине и спать на вонючей подстилке? – рожу Сесила перекосило так сильно, что даже плот чуток курс изменил – Не для это этого меня мама рожала!
– Да уж – согласился я – Не для этого. Рыбаком не каждый может стать. А вот лить понос в воду – каждый сможет. Тут ты и пригодился, да?
– Я еще поднимусь, сеньор! И поднимусь скоро! – он опять выпрямился, заулыбался, с силой заработал шестом, заставляя плот с плеском идти по ковру из красных водорослей – Уже сегодня я начну! Верну все потерянное! И уже знаю с чего начну!
– И я знаю – хмыкнул я.
– Знаешь?
– Конечно знаю. Ты предсказуемый, Сесил. И не умеешь сдерживать эмоции. То, как ты внимательно слушал наш с рыбаком разговор, чавкая там наверху, то как ты сейчас поглядываешь на меня, когда думаешь, что я не замечаю… ты ведь уже решил меня сдать кому-то из своих весомых знакомых там в городе. Ты уже понял, что чужак я явно непростой, говорю странные вещи, прибыл неизвестно откуда и везу на своем плоту неизвестно что. Ты уже представил себе, как вприпрыжку добегаешь до важного знакомого и ему, только ему и только в мохнатое ухо шепчешь важную инфу о подозрительном чужаке и его подозрительных разговорах с вроде бы исчезнувшем наконец с радаром старым телохранителем. Ты обязательно расскажешь, с радостными всхлипываниями и ухмылками, про то, что у старого рыбака оказывается есть целый арсенал и подготовленные огневые точки там на окраине, что у него где-то большая богатая кладовка и наверняка там найдется тяжелый мешок звонких песо. Так может старому рыбаку пора поделиться? Ты уже представил, как тебя за это хвалят, дают приличную одежу, отсыпают сколько-то монет, и ты снова во весь опор несешься… нет, не к просранной тобой семье, чтобы поделиться с ними деньгами, а в ближайшую кантину, где тут же закажешь самую дорогую жратву с бухлом и начнешь всем вещать, что Сесил наконец-то вернулся, уже пригодился и вот-вот начнет подниматься все выше и выше…
– Я… – побелевший Сесил попытался выдавить из горла что-то еще, но не сумел и замер на носу плота неподвижным изваянием.
– Да, Сесил, да – кивнул я – Твое лицо выразительно как натертая о камни алая жопа гамадрила – видна каждая эмоция, предсказуемо каждое будущее действие. Ты уже решил нас всех сдать, поиметь с этого бабла, набухаться, снять пару шлюх, потратить все деньги… а утром следующего дня, протрезвев, уняв похмелье остатками из бутылки под кроватью, ты будешь валяться, смотреть в потолок и прикидывать как бы раздобыть еще деньжат, как бы прилипалой зацепиться за кого-нибудь весомого, чтобы за его счет припеваючи жить как можно дольше и подняться повыше – ни хрена при этом не делая, если только не считать облизывание нависающих жоп работой… Но при этом ты у нас гоблин разборчивый… ты мог попросить Мумнбу Рыбака приютить тебя, изменить тебя, дать работу – да сука работу тяжелую, выматывающую, но честную! Ты бы мог попросить ради своей семьи эту работу и каждый месяц отвозил бы им заработанные деньги. Но надо ведь пахать, да? Тянуть тяжелые сети, вытягивать сучьи крабовые ловушки, рвать кожу о ядовитые шипы рыб… а не для этого тебя мама родила, да? Еще ты бы мог попросить меня – чужака – взять тебя с собой, чтобы не возвращаться в город, где твоя репутация на самом дне. Ты бы мог попроситься уйти со мной – неизвестно куда, но почему не попытать удачи в пути хотя бы на полгода? Подзаработать, набраться умений, вернуться домой победителем, а не жалким членососом эсклаво… но это ведь надо куда-то плыть, работать шестом, спать в руинах… а тебя не для этого мама родила, да?
– Я… да я не… не собирался никому про вас и Мумнбу… я уважаю!
– Ты никого не уважаешь – усмехнулся я – В твоей голове просто нет этого понятия и никогда не было. И никаких жестких принципов у тебя тоже нет, Сесил. И ты до сих пор не задал главный вопрос…
– Это какой?
– Почему я трачу на тебя свое время, объясняя все это, раз ты такое неисправимое дерьмо…
– И почему? – в его уже не блестящих глазенках заплескалось что-то темное, скрываемое, но у него снова не получилось сохранить нечитаемую бесстрастность – Почему, сеньор Оди? Я хочу услышать ответ. Ведь мы уже рядом с домом…
– Потому что мне было скучно в пути, и я просто коротал время – ответил я, опуская руку в прозрачную воду – А еще потому, что мне надо почаще напрягать мозги – так больше шансов вернуть утонувшие во тьме воспоминания. И мне полезно вернуть себе хотя бы азы сучьей дипломатии и словоблудия – так проще затеряться в юном первобытном мире. Так легче узнать нужную информацию. Поэтому я и учусь заново говорить долго и умно, а на тебе я практиковался, хотя прекрасно понимал, что на тебя бессмысленно тратить слова…
– Бессмысленно тратить на меня слова?
– Да.
– Потому что я неисправим, да, сеньор? – темного «плескания» в его обиженных глазенках прибавилось.
– Нет, Сесил – улыбнулся я – Не поэтому.
– А почему же тогда? Подскажешь, сеньор, раз ты такой умный?
– Потому что ты умер – ответил я, вытаскивая руку из воды и почти без замаха отправляя выуженный снаряд в полет.
Камень размером с куриное яйцо влепился ему в переносицу с глухим стуком. Глаза Сесила потухли мгновенно. Шест выпал из упавших рук, а следом в воду рухнул он сам.
Встав, я поймал плывущий мимо шест и с его помощью парой движений утопил обмякшее тело и загнал его в черноту проглядывающегося под бетонной плитой пространства. В таких очень любят селиться крабы, осьминоги и всякая прочая хищная живность. А плита не даст выплыть даже раздутому от газов трупу. Встав в центре плота, я повел плечами, разминаясь, а затем погнал плот к выходу на широкую улицу, откуда доносились частые гортанные возгласы, вроде как свиной визг и громкий хохот. Я шел на звуки цивилизации…
**
С плотом я расставался с сожалением – старый, чуток перекосившийся, пару раз мной модернизированный, побитый столкновениями в руинах, он не подводил меня, но сейчас стал слишком приметной деталью. Поэтому я загнал его внутрь наискосок «растущего» из воды типового панельного железобетонного здания, ушедшего в воду почти по самую крышу, собрал все вещи в рюкзак, после чего перерезал веревки и растолкал бревна в разные стороны, половину выгнав наружу. Да при желании легко отыскать следы веревок там, где они глубоко впились в концы бревен, вгрызаясь все глубже, но кому это надо? Не покидая здания, я переоделся в полученную от Мумнбы одежду местных – очень просторная рубаха из грубой материи, доходящая почти до середины бедер, снабженная длинными свободными рукавами и столь же мешковатые штаны до щиколоток. Одежда прекрасно защищала кожу от палящего солнца, легко «прошибалась» желанным ветром, впитывала в себя пот, была прочной и достаточно приличной, чтобы явиться так в город. Мумнба покупал для себя и даже чуток поносил, но вскоре стремительно разжирел и больше не влезал в нее, но выкидывать отказывался – та самая слепая вера многих толстяков, что однажды они проявят силы воли чуть больше, чем обычно и резко постройнеют. Ага… только сюда совсем не подходит слово «чуть».
Нахлобучив на голову сплетенную из красноватого тростника шляпу, я закинул за плечи ремни рюкзака, хотя по сути это был самодельный заплечный мешок, с которого свисало мачете, а внутри хранились важные вещи, разобранный огнестрел с патронами и кое-какие пожитки, осмотревшись, убедился, что ничего не забыл и, отправив обвязанную вокруг подходящего камня старую одежду на дно провала, покинул укрытие и полез наверх, где в трещинах стены виднелись слишком правильно торчащие палки с обмотанными вокруг веревками. Когда ветер принес запах разогретого солнцем дерьма, я сместился в сторону, перебрался на соседнюю стену, обнаружил здесь укрепленную самодельную лестницу и уже по ней поднялся наверх, оказавшись на крыше. На последних ступеньках чуть задержался и осмотрелся, «сфотографировав» мысленно картину.
В нескольких шагах над стеной висит кабинка туалета, в ней кто-то жалобно урчит – вот откуда запах, все льется прямо в воду, а там внизу я видел расставленные рыболовные сети. В центре плоской крыши, размерами примерно двадцать на десять, расположен большой тростниковый навес, обставленный со всех сторон плетенными кадками с живыми деревцами, чьи кроны добавляют прохлады. Под навесом в два яруса спальные места – подвесные койки в воздухе и циновки на полу. Между кадок с растениями зажаты клетки вроде как с куропатками. Дальше за большим навесом, ближе к противоположному краю, что обращен к «шумной» улице, стоит еще один навес в разы уже, но при этом раза в два длиннее. Он также обставлен деревцами, свисают бананы, в теньке две большие клетки и в каждой по паре сонных капибар, явно не знающих, что скоро их пустят на мясо. Оба навеса не пустуют, но если центральный это скорее ночлежка, причем не бесплатная, то второй скорее разновидность здешнего уличного кафе, причем с тем, что мне сейчас было нужнее всего – с отличным панорамным видом на сам город и безразличными сонными соседями на лавке, разглядев которых можно скорректировать собственный внешний вид, а послушав их же, узнать как себя вести так, чтобы ничем не выделяться из общей массы. И все это абсолютно бесплатно. Идеально для не слишком богатого гоблина вроде меня…
– Даром сидеть не дам! – хриплый предупреждающий рев вполне мог принадлежать простуженному моржу, но издала его невысокая широкоплечая женщина с невероятного проработанными мышцами покрытого шрамами живота, стоящая за небольшой угловой стойкой в торце длинного навеса.
Убедившись, что все мое внимание приковано к ее персоне – темное от загара лицо, максимально коротко остриженные волосы, раз пять сломанный и кое-как вправленный нос, какая-то широкая и мокрая от пота полоска материи поперек сисек и обрезанные из штанов шорты, он стянула с мускулистого плеча мокрую тряпку, шлепнула ей лысине заснувшего за стойкой оплывшего жирного бугая и повторила:
– Даром сидеть не дам, кампесино! Либо покупаешь выпивку или жратву – либо валишь нахер с моей крыши! Ночевка под навесом – одна монета. Стопка горлодера – одна монета. Миска похлебки…
– Одна монета? – предположил я, на ходу меняя решение и заодно курс.
Сначала я хотел приткнуться где-нибудь среди этого тяжело дышащего стада потных мужиков, дымящих дерьмовым табаком, задумчиво смотрящих вниз на водную улицу и с еще большей задумчивостью попердывая. Но горячее приветствие мускулистой владелицы безымянной забегаловки заставили меня передумать.
– Вчерашняя похлебка – одна монета – подтвердила женщина и с влажным шлепком ударила тряпкой второй раз – Эй, хомбрэ! Проснись! И вали отсюда! Место занимаешь!
– Так свободно же – сонно прохрипел подскочивший мужик.
Всего на лавке перед стойкой могло поместиться не меньше троих, но жирный уселся по самому центру.
– Вон клиент идет! И судя по его небритой уверенности он с деньгами. А ты иди под навесом отдохни – сегодняшний день бесплатно. Только не лезь в койку – порвешь! Твое место на циновке, Пауло…
– Кто там с деньгами? Плевать мне! Пусть сидит в… – сонный бугай развернулся ко мне, заглянул мне в глаза и… сдвинулся в сторону с проворностью невесомого легкоатлета – Пойду я под навесом посплю… а то голова тяжелая…
Проход был узковат и ему пришлось подождать пока я усядусь на край освобожденной им скамейки, только сейчас поняв, что она сделана природой, а не лапами гоблина – сквозь крышу снизу вылез когда-то корень, понял, что жратвы здесь нет и ушедший опять вниз, по ходу дела достигнув толщину в мое предплечье. Затем уже сверху приколотили несколько досок и скамья готова.
– Похлебку будешь? Бобовая, пекучая – поинтересовалась владелица забегаловки – Деньги вперед. И сразу предупреждаю – в долг не верю, на улыбки не ведусь, в трахе не нуждаюсь, помощь не требуется.
Выслушав ее, я кивнул:
– Похлебку пекучую буду. Сегодняшняя?
– Сегодняшняя. От вчерашней только жижка, гущу тут быстро поджирают, если не доглядеть, а я не доглядела, а Мико у котла задремал… Позавчерашнюю подкисшую похлебку тоже не дожрали, велю прокипятить и миску дам бесплатно в придачу, если закажешь выпивку.
Прикинув возможности уже опустевшего желудка, я выложил на стойку две монеты:
– Мне двойную порцию сегодняшней похлебки, стопку нормального горлодера… а что вообще есть кроме похлебки? Жареное мясо? Компот?
– Компот? Есть. Монета за кувшин. Мико варит постоянно, чтобы не дать фруктам сгнить. Утром зарезали жирного карпинчо. Если готов заплатить пару монет за кусок мяса размером с твою ладонь – велю Мико зажарить.
– Два куска мяса – кивнул я, мельком оценив жирность сидящих в клетке капибар и добавляя денег – И кувшин компота.
Темная жилистая ладонь смела монеты, лицо хозяйки чуток подобрела, но хриплой властной в голове не поубавилось, когда она криком заставила выползти из-под большого навеса пузатого лысеющего мужичка и послала его разводить огонь в потухшей кирпичной жаровне.
– И обжарь еще несколько бананов, Мико! – добавила она, дождалась вялого кивка пытающегося раздуть уголь мужичка и опять повернулась ко мне, уже держа в руке бутылку – Бананы с меня – бесплатно.
– С чего такая доброта? – поинтересовался я, принимая от нее полную до краев стопку.
Стаканчик древний, пластиковый, помутневший от минувших перед ним веков и ветров. Точно такой же как изрезанное морщинами лицо хозяйки кантины – хотя она не так уж и стара, ей вряд ли больше сорока, но она явно повидала немало всякого за жизнь. И сомневаюсь, что она все эти годы простояла за стойкой окраинной забегаловки на крыше утонувшей многоэтажки.
– Доброта? – она презрительно фыркнула и рассмеялась – Нет никакой доброты. Но чем больше ты ешь – тем больше ты пьешь и тем дольше не отрубишься. Так я получу больше денег.
– А если я отдал последние монеты? – я задумчиво прищурился, беззастенчиво изучая ее почти нагое крепкое тело.
– Тогда жареных бананов больше не будет – она прищурилась в ответ, столь же открыто рассматривая меня – Откуда у тебя такие мышцы, хомбрэ?
– А у тебя? О твой пресс морковку натирать можно…
– Как сказал мой бывший – о мой пресс хер сломать можно.
– Настолько крепкий?
– Настолько бугристый.
– И что ты?
– Сломала ему хер.
– Прессом?
– Пинком.
– Разумный выбор – кивнул я и опрокинул в рот стопку.
Самогон действительно оказался хорошим. Но хуже чем у Мумнбы. Вспомнив о старом рыбаке, я вспомнил и о его бескорыстном щедром даре. О том самом свертке, что я предпочел не отдавать. Засунув руку в стоящий между ногами рюкзак, я нащупал тряпичный сверток, вытащил из него одну сигару и повертел башкой по сторонам:
– Уголек есть горящий?
Наклонившись вперед, она уперлась локтями о стойку:
– Еще сигары есть, амиго?
– А что?
– Давно не курила хороших. Я тебе две стопки – ты мне сигару.
– Пять стопок – усмехнулся я – А я тебе сигару.
Смерив меня оценивающим взглядом, она коротко кивнула:
– Акуэрдо, амиго. Но сигару вперед.
Я протянул требуемое.
– Я Трэдда.
– Оди – и снова я не стал переиначивать или менять свое имя. И снова хрен поймешь почему я решил так поступить – Выпьешь со мной, Трэдда? Пока твой сонный Мико пытается раздуть жаровню…
– Он не мой – улыбнулась она мне, наливая нам по стопке – Выпьем, амиго. Эй, Мико! Давай живее, ящерица сонная!
– Моя голова… – жалобно проблеял истекающий потом мужичок.
– А нехер было так много пить! Давай живее!
Заставив одного пошевеливаться, она переключилась на общий длинный стол, быстро заставив троих посетителей свалить, еще двоих докупить выпивки и вчерашней похлебки, после чего наши стопки наконец соприкоснулись:
– Пусть эта клятая жара сдохнет! – предложила она тост – Чтобы бабы не потели и хотели, а у мужиков стояло и не падало! Мико! Притащи мне клещами уголек из жаровни!
Мы выпили. Опуская стопку, я задумчиво проследил взглядом как капли пота стекают от ее скрывающей грудь повязки по идеальным мышцам живота и спросил:
– А что не так с потеющими женщинами?
Перехватив мускулистой рукой старые клещи, она энергично раскурила свою сигару от зажатого в них угля, не сводя при этом с меня взгляда и, протягивая инструмент мне, склонила голову на плечо:
– Да все так. Еще по одной, амиго?
– Еще по одной – кивнул я, перехватывая клещи поверх ее ладони. Сжав пальцы, я притянул инструмент к себе, неспешно раскурил сигару и только тогда разжал хватку, не обратив внимания на пару ее безуспешных попыток вырвать руку.
– А ты крепкий мужик, Оди – заметила она – Воевал?
– Бывало.
– На берегу бывал?
– Бывало.
– Убивал?
– Случалось.
– Мико…
– Да, сеньора?
– Забери клещи и пошел отсюда.
– Да, сеньора! Но моя голова…
– Возьми вон ту бутылку. Но чтобы мясо было здесь еще до того, как тебе полегчает. Понял?
– Да я мигом! – Мико аж воспылал и, с трудом сдерживая вонючую икоту, схватил крайнюю бутылку – Я мигом! Да я…
– Пошел уже! – рыкнула Трэдда, опять наклоняя бутылку над опустевшими стопками…
Не без труда выпутавшись из пут теплого женского тела, я бесшумно встал, собрался и ушел с рассветом. Опуская за собой входную плетенную штору, я знал, что Трэдда проснулась и смотрит мне вслед, но оборачиваться не стал. Это был хороший вечер, переросший в охрененную долгую ночь. И на этом все. Мы оба знали, что больше никогда не увидим друг друга. Так ни к чему и устраивать долгие прощания полными сожалениями взглядами – эта слюнявая комедия не про нас.
Спустившись по зигзагами идущим по стене пандусам к воде, я махнул рукой и одна из маломестных лодчонок тут же сменила курс, направившись ко мне, а ее владелец тыкал в небо двумя пальцами, показывая стоимость поездки в сторону центра. Кивком я подтвердил платежеспособность и стал ждать, неспешно прокручивая в голове всю массу полученной вчера от Трэдды информации, серьезно так расширившей мои познания о здешних местах и делах.
Да… как и ожидалось – без быстрого надежного водного транспорта не обойтись. И я знал, как его раздобыть…
Глава 3
Глава третья.
Длинная узкая лодка подхватила меня от окраинного здания и, преодолев не больше километра, доставила к низкому округлому борту плоскодонной деревянной баржи. Расплатившись, я легко поднялся по свисающей с бортов старой веревочной сети, вложил в задубелую черную ладонь встретившего меня огромного детины еще одну монету и поймав нужное направление благодаря его небрежному взмаху, двинулся к носу, где находилось укрытие от солнца. Еще раннее утро, огненный шар едва успел приподнять тушу из океана, но от него уже веет иссушающим жаром, так что в тенек я спрятался охотно. Усевшись на одну из длинных лавок, я огляделся, дополняя уже известное из вчерашних разговоров собственными глазами.
Такие баржи, длиной от двадцати до двадцати пяти метров, являлись главным грузовым и пассажирским транспортом выросшей на руинах Церры и заодно ее главной гордостью, хотя деревянные суденышки выглядели максимально обыденно. Округлые нос и корма, шириной метров в восемь, неповоротливые, слишком длинные для руин, они могли двигаться только по здешним главным затопленным улицам, но и этого вполне хватало, чтобы доставить пассажиров и грузы куда надо, хотя и в очень неспешном темпе. В движение баржи приводились самыми различными движителями, часто дополняющими друг друга по причине маломощности. Электрические и двигатели внутреннего сгорания, весла, шесты – годилось все. Но чаще всего, по словам немало походившей на них Трэдды, все это работало настолько хреново, что почти не использовалось. Но баржи продолжали ходить по воде Церры – благодаря системе веревок и лебедок. Система имела свое длинное пафосное название и мне его назвали, но я не стал даже пытаться запомнить. Все было просто – на зданиях стояли барабаны огромных лебедок, их крутили вручную или иными приспособлениями, а наматывающиеся на них толстенные канаты тащили по воде баржи. Сервис был платным, принадлежал создавшим его здешним правящим родам, но стоимость была невелика – в общем тот редкий случай, когда все были довольны.
Я бы даже интересоваться всем этим не стал, если бы не небольшое но важное «но» – этот транспорт существовал с дозволения одной из Систем, одной из Матерей, Владык или как там еще аборигены и гоблины с пугливым придыханием называют разумные машины.
А я-то все удивлялся почему так долго не пахнет машинной смазкой и почему со стен не льется серая слизь. А вот и оно. Тэдда рассказала многое про Церру – а ничего другого она и не знала, прожив жизнь в этих руинах и пролив ради них немало литров крови и пота. Она жила жизнь солдата с рождения – появившись на свет в стенах рода Браво Бланко, где на стенах реют белые стяги с красным ромбом и цифрой 1 внутри. Флаги столь же гордые, как и сам боевой род. Ее тренировали с рождения. Она прошла десятки сражений и не задавала вопросов, но после последнего, потеряв напарника и мужа по совместительству, стала свидетелем того, как результате их победы были отданы обратно проигравшим во время попойки младших донов. После этого она решила уйти. И ушла. Отложенных сбережений хватило, чтобы выкупить еще крепкое здание на окраине и открыть дешевую уличную обжираловку, а благодаря солдатскому прошлому, по здешним законам она получила освобождения от налогов на пять следующих лет. Больше ей ничего и не предложили. За время службы она увидела и услышала слишком многое, довольно быстро перестав быть наивным солнечным аборигеном.
Да. Государство на руинах было свободным и независимым. Пока что во всяком случае. Но свободы и относительного процветания они добились не одними лишь собственными силами, но и благодаря помощи извне – и этим «извне» была некая могущественная сила, к которой в прежние времена частенько обращались опять облажавшиеся вершины власти. В самом сердце Церры, между шестью цитаделями правящих родов, находилось еще одно здание, скрывающее в себе «проявление древней мудрости» как его называли тут, избегая слово «божество». Когда правители Церры лажали в очередной раз, они облачались в лучшие одеяния, садились в пышно украшенные лодки и двигались к Седьмице, начиная свой путь от родовых резиденций. При этом было крайне важно сделать так, чтобы все лодки прибыли к центральной постройке одновременно, ведь явись кто раньше, остальные примут этот жест как недопустимую попытку показать себя выше остальных – и вот тебе повод для нового витка междоусобной грызни. Прибыв к зданию, они входили в огромный и все еще функционирующий наружный лифт, с прочнейшей прозрачной кабиной, способной вместить до пятидесяти рыл, после чего взмывали вверх примерно до средних этажей, где лифт останавливался и все шесть патриархов входили внутрь. Охрана и ближайшая челядь оставались снаружи в прозрачной кабине, глядя сквозь практически неразрушимые стекла на руинное государство. Когда патриархи возвращались – а это было уже в сумерках – прозрачная кабина лифта ярко вспыхивала в десятках ламп освещения и торжественно опускалась к пляшущим на воде лодкам. Торжественно, пафосно, слащаво, громко – все как любит клейкая неразумная масса народа, обожающая глазеть на сильных мира сего. Раньше они наслаждались зрелищем через экраны, теперь пялятся в обвитые лианами окна, но суть таже – увидел богатого эльфа и себя на миг таким ощутил. Чем не праздник? Приобщился к великим, вот бы еще поймать лицом их небрежный плевок – и жизнь удалась… У подножия здания Седьмицы, за столом на палубе загодя подогнанной сюда огромной баржи, патриархи проводили еще одно долгое публичное совещание, ожесточенно споря, благостно внимания, кивая, возражая и стуча кулаками по столу, попутно поглощая мясо и вино. В итоге всегда находился устраивающий всех вариант, патриархи торжественно кивали зданию нависающей над ними Седьмицы, хотя с годами эти кивки становились все «глубже», постепенно превращаясь в поклоны, после чего важный день завершался и все расплывались по домам. Но уже на следующий день роды имели четкий план действий и следовали ему без отклонений вплоть до выполнения и несмотря на все сложности или даже потери. Это тоже было одной из широко известных «фишек» Церры – приняв решение, они уже не останавливались пока не добьются своего.
Именно Седьмица поспособствовала появлению в Церре множеству различных новшеств, изрядно облегчившим здешнему населению жизнь. Система лебедок и канатов – одна из них. Тэдда сама помогала крепить некоторые из огромных лебедок, и сама видела максимально четкую схему их расположения, наложенную на карту городских руин. Там было указано, где и какую лебедку ставить, какое препятствие и с какой будущей водной прямой артерии убирать, даже если это означало снос горы разрушенного здания, включая последующие нырки под воду дабы убрать мешающее плоскодонным баржам препятствия.
Седьмица помогла во многом, хотя Тэдда знала лишь верхушки. Но она была в курсе, что Седьмица подсказала какие растения помогут справиться с красной лихорадкой и как приготовить из них действенное лекарство; Седьмица рассказала как отпугивать обитающих под водой многометровых и слишком уж умных для рыб монстров, раньше свободно вплывавших в руины, а ныне обходящих их стороной; Седьмица указала одно из ничем не примечательных зданий, в чьих подвалах нашлось немало огнестрельного автоматического оружия – и Тэдда была одной из отряда Браво Бланко-3, также участвовавшего в экспедиции. Они добились выполнения поставленной задачи, хотя потеряли немало бойцов из каждого отряда и видели невообразимых тварей.
Да. Седьмица помогала – это правда.
Вот только с годами Тэдда научилась сопоставлять вроде бы никак не связанные друг с другом вещи. Так после той экспедиции за утонувшими арсеналами, примерно через пару недель, их отряд вдруг посадили на баржу и тайно отправили на побережье, где им пришлось штурмовать максимально защищенную племенную крепость, а сломив невероятно ожесточенное сопротивление, умывшись чужой и своей кровью, пробиться внутрь, заложить пакеты, как оказалось с очень мощной взрывчаткой в ничем не примечательном помещении, активировать таймеры и уйти. Взрыв прозвучал слишком рано, похоронив под обрушившимся зданием нескольких солдат. Когда они вернулись им никто не стал объяснять причины атаки на никак не угрожавшее прежде Церре чужое племя, равно как и для чего они закладывали взрывчатку и ради чего потеряли столько обученных бойцов. И такое повторялось не единожды – сначала торжественное вознесение к Седьмице, а через пару недель или раньше новая непонятная миссия. Под конец ветераны уже начали задавать вопросы и впервые услышали ответ, прозвучавший примерно так: «Нужды Церры выше вашего понимания, дебилы. Делайте свою работу и помалкивайте». Так что ответа они не получили, но Тэдда была уверена, что все эти миссии были связаны с Седьмицей и скорей всего являлись своего рода оплатой ее советнических услуг. Простой народ об этом и не догадывался, а слишком многое видевшие и слышавшие солдаты редко покидали свои казарменные здания, с чужими не общались и вообще быстро подыхали ради чужих целей. А Церра продолжала процветать…
Хотя кое-что простой народ все же знал, но подавалось это под вкусным соусом созидания и несомненной пользы для всех. Так было проделано с каждой из городских барж – на их носах были тесно выставлены плетенные кадки с растущими из них плодовыми и цветущими растениями, плотная листва давала хорошую тень, спасая пассажиров от солнца, с почти касающихся воды ветвей летела пыльца, с цветов не слазили кормящие насекомые, их в свою очередь пожирала выпрыгивающая из воды рыба, а на подводных участках бортов были высажены колонии каких-то особенных полипов, что серьезно так утяжеляли баржи и ухудшали их плавучесть. В результате КПД барж был максимум процентов тридцать от возможного, но таков был договор с Седьмицей и все это было подано как великое благо для Церры, но тонкости объяснять не стали.
Кроме этого на многих обжитых зданиях были высажены найденные на окраинах редкие виды лиан и папоротников; был введен бессрочный запрет охотиться на ленивых жирных нелетающих птиц, обживших крыши на севере, равно как и на сбор их яиц. Примеров можно привести множество. Но очевидно главное – Седьмица имела большое влияние на патриархов. Раньше Тэдда удивлялась, но теперь просто ушла в закат и ей стало плевать. И мне она того же пожелала – не парься мол, амиго. Не посрать ли тебе на игры богатых и властных? Выпей горлодера и давай еще покувыркаемся…
Ну… на самом деле мне тоже было посрать. Но я видел происходящее в городе через исцарапанную и мутную призму далекого прошлого и от этого на губы так и лезла кривая злая ухмылка. Охренеть…
Я помнил то изящное здание, стремительно возведенное во времена, когда в этом тонущем городе уже никто ничего не строил, а недвижимость так потеряла в цене, что проще было оставаться и гнить вместе с ней, чем продать за смешную цену и остаться без крыши над головой. Здание выросло в закатные времена – во всех смыслах этого выражения. И стало яркой стартовой точкой к новой жизни для многих – действительно яркой, благодаря тому огромному наружному лифту с прозрачной кабиной.
Почему? Да потому что Седьмица, вернее место, где обитала эта «сущность»… раньше это было одно из зданий Атолла Мира. И раньше именно сюда в установленное заранее время подходили и подплывали те – а улицы уже были под водой, но она достигала пока только колена – кто подписал контракт с Алоха Кеола и был готов отправиться в одно из глобальных убежищ. Они входили в темную кабину лифта, сквозь его прозрачные стены со слезами смотрели на рыдающих родственников и друзей из тех, кто пока не решился на этот радикальный шаг, а затем… затем вдруг вспыхивал яркий свет, начинала играть торжественная музыка, само здание озарялось пульсирующим светом, где вспышки визуально шли снизу-вверх и… наполненная светом прозрачная кабина стремительно взлетела вверх, унося «счастливцев» с собой. Все действо очень сильно напоминало взлет космической ракеты, взлетающей вдоль причальной мачты к небесам, а сквозь них в черноту космоса – навстречу чему-то новому и грандиозному. Слезы горя мгновенно высыхали на щеках провожающих и сменялись каплями завистливого пота. Часто сразу же после такого «торжественного» и специально приуроченного к пасмурным дням или сумеркам старта немало число гоблинов спешило подписать договор с Атоллом, буквально требуя оказаться в числе пассажиров следующего «взлета».
Знай они о последующей процедуре обезличивания и стирания памяти всех избравших дорогу в Атолл… и желания у них бы сильно поубавилось. Внутри здания всех выгружали из лифта, выстраивали в шеренгу, в темпе проводили через все необходимые процедуры, грузили всех в уже стоящий на крыше летающий транспортник и тот беззвучно уносил массу людей к одному из готовых принять пополнения куполов. Чаще всего это был Формоз… тот самый, где ныне царит хаос, где все рушится, где так и не проснувшиеся низушки продолжают храниться в размораживающихся морозильниках и гниют заживо, либо их ждет пробуждение в одном из «чудесных» секторов Мутатерра, где им предстоит проснуться безымянными гоблинами и столкнуться с тем самым выживанием, от которого они и пытались сбежать будучи жителями этого тонущего города. Круг замкнулся…
И вот спустя столетия я сижу под тенью опутанных паутиной цветущих деревьев, стряхиваю с башки гребаную пыльцу, морщусь от брызг кормящейся за бортом рыбы, перегруженная наросшими на ней полипами баржа везет меня к центру Церры, а я пытаюсь понять стоило ли вообще придумывать все это и затевать всю эту хрень с гига-убежищами и консервацией населения планеты… если так и так они сдохли в муках.
– Хола, амиго! – мощно воняющий застарелым потом старик плюхнулся на отполированную множеством задниц деревянную скамью и смачно сплюнул табачной жижей в кадку с молодым деревцем – Живи, расти, не сдохни!
– Ты это мне? – поинтересовался я.
– Это я тому горлышку бутылки, что торчит у тебя из мешка. Угостишь парой глотков?
– Легко – кивнул я, вытягивая бутылку самогона.
Навязанной компании я был рад – незнакомый одиночка всегда привлекает к себе повышенное внимание. А незнакомец в компании со всем известным пьянчугой, каким, похоже, был этот пропитый старик, сразу перестает быть и незнакомым, и одиноким. Чужой становится своим…
А если старик тут надолго, то есть все шансы добраться в его компании до нужного мне места…
Дед казался крепким, но всего половина бутылки самогона срубила его напрочь и он, обняв остаток, скрючился под кадкой с цветущим деревцем, отправившись в закольцованное путешествие по главным водным артериям Церры. Я же бросил пару монет смуглому аборигену, велел не трогать старика пока он сам не решит проснуться и покинул баржу, когда она тяжело разворачивалась на месте, а орущая команда руководила процесса «перецепа» на другую лебедку. Я на конечной станции – главная площадь руинного государства Церры, где в самом центре высится здание Седьмицы.
Прошлепав по залитому водой бетонному мелководью, образованному обрушенной стеной, я добрался до широких ступеней длинной лестницы, без отдыха, но и без спешки поднялся на высоту семнадцатого этажа здания-причала и оказался на широком плоском выступе, откуда в разных направлениях отходило три висячих и достаточно широких мостика. На террасе стояло несколько аккуратных навесов, роль перил играли тесные ряды плетенных горшков с густым и аккуратно подстриженным кустарником, на циновках невысокие скамьи и набитые чем-то мягким мешки. Я уселся прямо на циновку – еще вопрос что хуже, вскакивать с низенькой скамейки либо пытаться выпутаться из объятий огромной подушки. К тому же пусть идеально выметенная, но все же обычная циновка куда лучше подходила под отыгрываемую мной сейчас роль окраинного рыбака, сумевшего заработать деньгу и решившего город посмотреть и себя показать. Такие обычно прибывают в столицу утром, а ночью их в лучшем случае мертвецки пьяных и обобранных находят под какой-нибудь парковой скамейкой и после ночи в камере пинком отправляют домой – посмотрел город и хватит с тебя, деревенщина. Но чаще всего трупы таких недотеп сбрасывали в затопленные подвалы, где их за считанные часы сжирали генномоды.
Место для себя я выбрал у самого края – а я уже знал, что в Церре, как, впрочем, и во многих других местах, самые уважаемые всегда садятся в середке, а остальные, в порядке убывания репутации и бабла, рассаживаются по ранжиру. Простой рыбак не мог претендовать на вон то пустующее в центре гостевое место под навесом, где циновки покрыты богатым ковром, а на нем стоят кожаные кресла. А еще с этого места сквозь кустарник прекрасно просматривалась вся площадь Церры – то самое место, куда я вынужденно стремился уже второй день, хотя изначально планировал обойти город далеко стороной.
И я наконец-то сумел «собрать» свою легенду и даже частично врасти в обветренную шкуру окраинного рыбака. Особо притворяться и не приходилось – старая чистая одежда, загорелая кожа, многодневная щетина, отросшие волосы, неровно обрезанные ножом, потрепанный жизнью вещевой мешок и в целом больше ничего. Сама природа за время моего долгого пути создала мне идеальный образ. Еще я понял почему до этого у меня не получалось влезть в чужую шкуру – я не сразу вспомнил свои былые методы. Чтобы притвориться кем-то надо хорошо знать распространенные обычаи, говор и повадки местных, что к тому же меняются в зависимости от их социального поведения. Нищий рыбак не может вести себя как здешний всесильный дон. После долгих бесед сначала с Мумнбой, а затем с Трэддой, попутно внимательно вслушиваясь в разговоры завсегдатаев ее кантины, я успел услышать и запомнить привычные для здешних обороты речи, приобрел пару десятков расхожих выражений, заодно выбросив из собственной речи привычные для меня слова. Помимо этого, я подметил как себя ведут здешние обыватели: как сидят, как жрут, как пьют, как лгут и как восхваляют себя. Чего не увидел так это как они срут, но есть надежда что так глубоко проверять не станут и что столичные жители делают это примерно также.
И вот я здесь – в сердце Церры. Сижу, смотрю, сохраняю на небритом хлебале выражение легкого неверующего изумления, какое и должно быть у попавшего в мегаполис деревенщины. Нет вы видели какие здесь ровные кустики? Это они сами так растут, аль их лунными ночами ровнехонько обкушивают небесные пони?
Все это вместе – выбранная легенда и изумленное небритое хлебало – позволяли мне открыто разглядывать окрестности, как и положено деревенщине. Я смотрел и… вскоре мне потребовались усилия чтобы удержать на харе восхищенное изумление и не дать ему смениться злобой.
Церра независима? Хер там! Она давно под машинным контролем.
Это было видно невооруженным взглядом – достаточно взглянуть на ее главную площадь.
В прежние времена тут была достаточно плотная застройка. Но когда в городе возводили одно из зданий Атолла недвижимость в умирающем муравейнике стоила так дешево, что я сам покупал и покупал за копейки чуть ли не каждый день, а уж корпорации могли размахнуться на полную мощность. Россогор выкупил полквартала и снес там все подчистую, пустив обломки зданий в создание искусственного возвышения, на котором поднял один из своих высоченных офисов, а вокруг разбил парк из созданных им устойчивых к кошмарным перепадам погоды растений. Когда сегодня плюс пятьдесят, а завтра снег с дождем, что сменяется ледяным градом, переходящим в тропический шторм… не каждая пальма сумеет прикинуться дубом. Выращенные Россогором растения это умели.
Атолл последовал примеру Россогора и выкупил такую же территорию, почти все постройки пустив под снос. Но затем вырыл глубокий котлован, построил в нем свое здание и запустил в котлован океанскую воду. В старые времена под водой скрывалось до пяти этажей, сейчас куда больше.
Следом за ними свои высокие здания здесь, в умирающем, но еще держащемся прибрежном форпосте агонизирующей цивилизации, построили еще восемь крупных корпораций. И все они выбрали места рядом с Россогором и Атоллом. Помню, что одним из небоскребов владела межнациональная сурверская организация Дети Будущей Зари – и их сучья постройка устояла, пережила все невзгоды, даже сохранила свой голубоватый оттенок внешней отделки, а ныне обжита одним из правящих родов Церры.
Да. Роды Церры сохранили почти все центральные небоскребы, забрав их, заселив и тем самым сгруппировавшись вокруг центрального здания – Седьмицы.
А удивлялся и я злился из-за вакуума вокруг этих зданий и особенно вокруг Седьмицы. Да корпорации прошлого сносили здесь все, но все же многие постройки были сохранены. Однако сейчас на их месте гуляли волны, разбивающиеся о громады растущих из относительного мелководья небоскребов. Никаких торчащих над поверхностью руин, а в прозрачной воде не просматривалось обломков. И это могло говорить только об одном – кто-то сначала разобрал все клыки руин, а затем долго и упорно нырял, чтобы извлечь из воды остальной каменный мусор. Трэдда упоминала вскользь, что не раз сопровождала загруженные битым камнем тяжело просевшие баржи к западной окраине, где в нескольких километрах отсюда созданы и продолжают расширяться искусственные насыпные острова, на которых разбиты огороды. Я сам вошел в Церру с юга. С востока наступал открытый океан, на западе побережье, а мне плюс-минус прямо на север – к первому пункту моего путешествия.
С-сука… как же хотелось взять в руки планшет с подробной картой местности, всмотреться в детали, оценить варианты… но у меня при себе нет никакой электроники – даже из мозгов выковырял последнюю херню, о чем иногда жалею – ведь теперь не увидеть зеленых строчек очередного задания от всемогущей Системы, легко и небрежно посылающую тебя на охоту за плунарными ксарлами… Но я отказался. И вот сижу тут на циновке и из-под полей соломенной шляпы щурюсь на логово очередной системы – Седьмицы – занявшей бывшее здание Атолла. Сразу столько вопросов в прооперированной голове: а где ее сервера? А что если здание рухнет сложится после десятка заложенных в правильных местах пакетов со взрывчаткой? Система принадлежала Атоллу и является пыльным наследием старых времен? Почему ее или она сама себя назвали Седьмицей?
Хотя нет – последний вопрос отпадает как ненужный. Тут и тупому все понятно – Церрой правит шесть родов, шесть башен вздымается вокруг центральной площади, а в центре высится седьмой небоскреб – он же Седьмица. Негласный седьмой правитель Церры, самый незримый… и самый могущественный. И я уверен – все весомые люди руинного города уже знают об этом и давно смирились с положением вещей.
А я… а мне посрать на Церру, на донов, на правящие роды с их громкими именами и на саму Седьмицу.
Почему? Да потому что мне не нужно отсюда ничего кроме припасов и быстрого транспорта. А как только я все это добуду, то уйду отсюда чтобы скорей всего никогда не вернуться. Сколько уже таких городов и селений осталось за спиной…
– Буэнос диас, сеньор! – обильно подкрашенные красным губы подошедшей стройной девушки приветственно улыбались, а в глазах плескалось нескрываемое презрение – Что будете заказывать?
На ней максимально короткая плетенная полупрозрачная юбочка, топ из того же материала, а на щедро подставленной под чужие глаза загорелой коже ни единой отметины из тех, что присущи тяжело работающим простолюдином. Девочка для богатых. И пахнет от нее соответственно – для богатых. Ну и рыбакам можно понюхать – бесплатно же. Я шумно втянул ароматами терпкий цветочный аромат как и поступил бы каждый неизбалованный женской ухоженной красотой окраинный рыбак и по ее губам проскользнула понимающая насмешливая усмешка: нюхай, нюхай, дешевка, восхищайся, но потрогать не удастся. Не став пытаться изображать комок в горле, я ткнул пальцем в соседний низкий столик, где жирдяй в чем-то вроде короткой туники жадно обгладывал кусок мяса на мозговой кости, пачкая унизанные кольцами пальца горячим жиром:
– Буэнос диас. Вон тот кувшин у него…
– Закажете такой же? – лениво тяня слова, поинтересовалась она – Пра-а-авда?
– Нет что ты – буркнул я и… захлопнув свою пасть, с огромным трудом сумев удержать рвущиеся наружу слова и проговорив их лишь мысленно: «Просто передай ему, чтобы забил себе этот кувшин в жирную жопу и прыгая на нем, отправился на первую в его жизни гребаную жиротопную тренировку, радостно крича, как кубики льда тают о его прямую кишку и нивелируют шанс рака простаты!».
– Правда – выдохнул я вслух и попытался мило улыбнуться. Получилось кое-как ухмыльнуться, но она ничего не заметила, но потеплела глазами, когда я продолжил заказывать – Такой же кусок мяса, кукурузных лепешек и побольше острого соуса.
Краем уха я уже услышал часть здешних цен – да они охерели! – прикинул количество оставшихся песо и решил потратить остаток на нормальный обед, добавив:
– Мяса вдвойне – произнося это, я сразу выложил перед ней стопку монет, чтобы избежать проверок платежеспособности.
Монеты исчезли моментально.
– Да, сеньор – на этот раз она улыбнулась по-настоящему и даже на мои грязные штаны посмотрела с задумчивостью – а вдруг этот новая городская мода для богатых? – Сеньор, вам в лимонад побольше меда?
Я кивком подтвердил заказ и тут же сменил позу, усевшись все столь же неуклюже, но более вальяжно. Рыбак почувствовал себя значимым человеком! Еще бы! Один раз в жизни он пожрет в заведении для богатых людей! Будет о чем рассказать дома. Я еще и вслед покачивающей бедрами девке глянул пару раз, каждый раз чуть испуганно отводя взгляд – так поступают те, кто боится проявить свой мужской интерес, чтобы не нарваться на возможные неприятности. На продолжающего чавкать жирдяя в белой тоге, от которого на расстоянии смердело сраным эльфом, ведь гоблины и орки жирными не бывают, я больше не смотрел, чтобы не вызвать у себя очередную вспышку агрессии. Сдерживай себя, гоблин, сдерживай… Посмотри лучше вон на небоскреб Седьмицы… а дерьмо… опять начинаю злиться. Лучше смотреть в воду…
– Буэнос диас, амиго!
Я почувствовал его приближение заранее, но намеренно не стал оборачиваться почти до последнего момента. Окраинные рыбаки не матерые убийцы что всегда настороже, но они живут там, где полно тварей, так что не услышать тихие почти крадущиеся шаги я все же не мог. Его приветствие совпало с моей реакцией, и я просто кивнул, оценивающе разглядывая подошедшего ко мне парня. Лет двадцать с небольшим, худощавый, бледноватый для здешнего климата, а простая сероватая одежда не позволяет определить род его занятий. На пальцах простенькие железные кольца, на запястье серебряный браслет. Карие глаза смотрят чуть сонно, губы улыбаются так естественно и веет от него таким спокойствием и полным отсутствием угрозы, что я сразу напрягся – это непростой слоняющийся бездельник и подошел он ко мне намеренно. Такими умениями обладают лишь те, кого этому целенаправленно обучали, а затем заставляли на практике раз за разом отрабатывать улыбку, позу, выражение глаз.
И вопрос только один – почему он ко мне подошел?
Хотя нет, тут я ошибся – вопросов как минимум два. И второй звучит так – от кого он? И, возможно, это самый главный вопрос. По его расслабленности, по тому, что он был один – а это я понял сразу, хотя спроси как и объяснить не смогу – по тому что он подошел слишком близко, почти вплотную, по выражению его глаз и даже по изгибу морщин на бледном лбу я понял, что он здесь не конкретно ради меня и что пока он верит тому, что говорят его глаза: на циновке сидит подзаработавший бабла наглый окраинный рыбак и явно собирается устроить по своим меркам обед столетия. Но некая настороженность и очень хорошо скрываемый хищный интерес в его сонных глазках я тоже вижу и вполне отчетливо. И хотя я понял все это, главного пока не определил – от кого он? На нем слишком нейтральная одежда, на него никак особо не отреагировали работники кантины и клиенты, хотя, судя по их взглядам он бывает здесь достаточно часто, и они все испытывают к нему легкий испуг и просто охренеть насколько огромную неприязнь. Эти максимально четко выраженные на их потных от духоты харях помогли мне определить род деятельности незваного гостя, но не его принадлежность.
Он топтун. Обученный профессии осведомитель, а не талантливый идейный любитель доносчик. И его либо обучила правящая власть, либо Седьмица, либо здешний криминал – а криминал в городе был и процветал, ведь я ощутил его отчетливый кроваво-пороховой запах еще в таверне Трэдды. Все как во время Эпохи Заката, когда в каждом уцелевшем мегаполисе и карликовом государстве правило несколько крупных сил и чаще всего это были власть, криминал и корпорации, зачастую сплетающиеся так причудливо, что хер размотаешь и проще разрубить, что я порой и делал, выполняя очередное задание.
Когда я отвечал ему чуть настороженным взглядом и коротким кивком, как поступил был любой здравомыслящий окраинник, сидящие в кантине сами того не зная додали мне остаток информации, и я наконец определил его принадлежность. Он от власти. От правящих родов. И как профи он, несмотря на свою молодость, себя уже исчерпал – слишком многие его хорошо знают в лицо и сходу реагируют на его появление.
– Добрый – кивнул я – Амиго…
– Позволишь? – он кивком указал на свободное время передо мной.
С десяток секунд подумав, я покачал головой:
– Не. Не хочу – говорил я лениво, но уверенно.
Таким крысам нельзя показывать и намека на слабину – сходу вгрызутся твари. Да и то и дело сталкивающиеся с конкурентами, подводными хищными тварями и диким руинным зверьем рыбаки не из тех, кто будет испуганно морщить яйца при виде лощенного городского хмыря. Разве что постараются быть чуть вежливыми – ну раз в чужой дом в гости прибыли то как-то некрасиво сразу нахер посылать, верно?
– Да я лишь уважение проявить хочу, дружище! И гостеприимство! Ты ведь не здешний?
Сходу зарплату пытается отработать и узнать хоть что-то. Я молча кивнул, соглашаясь с его супергениальной догадкой.
– Ну вот! Я просто много кого знаю. От мала до велика, если ты меня понимаешь – он блеснул зубами в широкой улыбке и помахал занимающейся другим столиком девушке – Карлита! Мне кувшин обычного!
По тому как вздрогнула услышавшая его голос девушка и по тому, как недовольно и зло дрогнули ее губы перед вежливым ответом:
– Да, сеньор Тунри! – я понял, что она уже не раз плевала в кувшин с его лимонадом, а может и похуже что делала и без сомнений повторит это снова. Главное кувшины не перепутай, сеньорита, а то как-то неохота глотать чужие фекальные энзимы…
Так вот работаешь на государство, честно отрабатываешь зарплату, а тебе еще и в кувшин плюют – и где здесь справедливость?
«Сеньор Тунри» уже успел усесться, но не передо мной, чтобы не противопоставлять себя мне и тем самым бросать молчаливый вызов, а чуть сбоку и одновременно не слишком близко, чтобы не вторгаться в личное пространство, но и не слишком далеко. Да. Его обучали. Не так чтобы хорошо, но азам все же обучили.
Ну… вот и проверим мою наспех шитую белыми нитками легенду в полевых условиях…
Следующий час этот юркий и скользкий сеньор Тунри болтал без умолку, порой не давая мне и слова сказать – что опять подтверждала его достаточно неплохую профессиональность. Если же он что-то спрашивал, то почти сразу перебивал меня, вдруг начиная рассказывать байку то про одного мега-удачливого рыбака с восточных окраин, то рыбака с севера, приписывая им невероятные уловы и сказочные находки древних технологий. Чуть ли не боевые экзоскелеты сетями из воды вытягивают, паршивцы этакие. Счастливцы! Сдали государству находки – и озолотились! Рассказывая, он то и дело поглядывал на меня, пытаясь считать эмоции и понять, где угодил в цель.
Теперь я понял свой прокол. Я ошибся чуток с поведением. Да рыбаки порой прибывают в центр города и садятся отобедать в заведениях, где ломят дикие цены за обычную жратву. Но так эти глупцы делают лишь в одном случае – когда им улыбается удача отыскать в руинах нечто реально ценное и дорогущее. И продав это «ценное», они и начинают потихоньку швырять баблом, расходясь все пуще с каждым новым глотком текилы. Вот что пытался вызнать этот юркий тип – не нашел ли чего опасного и не продал ли уже «не той стороне». А на противоположной стороне от властей всегда находился вечно строящий нехорошие планы организованный криминал. Мне надо было выбрать кантину на пару этажей пониже.
И поняв свою ошибку, я, во-первых, решил убраться отсюда сразу после обеда, благо все нужное уже увидел, о-вторых, перебраться вон к тем огромным причалам и старым зданиям, что явно превращены в сухие доки и цеха по ремонту барж и прочих судов. Где доки – там и мафия. А в-третьих, я решил как можно быстрее отделаться от ставшего мне неинтересным шпика. И поступил я просто – сделав вид, что его уловка сработала и я не выдержал того, как расхваливают более удачливых рыбаков, я начал сквозь зубы презрительно цедить слова о том, что и в мои сети не только крупная рыба, но и кое-что другое попадается, после чего описал как случайно выловил ящик с большой стеклянной почти раздетой девки с большим мячом, беззастенчиво описав ту самую статую, к чьему лбу был прикован убитый мной кусок дерьма. И когда я дошел до описания момента, где я привез еще мокрый ящик в город и продал честному доброму старичку на барже аж за шестьдесят три песо, сеньор Тунри резко потерял ко мне интерес и, уточнив в какой стороне света я обитаю, оставил свой кувшин недопитым и неоплаченным, попрощался и ушел, не особо скрывая разочарования. Когда он спустился, я глянул на девушку разносчицу, ткнул пальцем в его даже на четверть не выпитый им кувшин и буркнул:
– За него платить не стану!
– И пить оттуда не надо – на этот раз она улыбнулась мне по-настоящему, забирая позванивающий кусочками нерастаявшего льда пластиковый кувшин – Много лимонада вредно для желудка, сеньор.
– Блевать потянет? – поинтересовался я.
– Скорее, с другой стороны дамба рухнет – улыбнулась она еще шире, кайфуя от того, что может так вот безнаказанно признаваться в своих делах и ей за это ничего не будет.
Понимающе хмыкнув, я вспомнил ту потаенную усмешку и зло сведенные у переносицы брови, когда она с улыбкой подавала кувшин сеньору Тунри, заглянул этой дуре в смеющиеся глаза и сказал:
– Он ведь не дурак. А ты дура. Причем дура конченая. Раз ему жопу прорвет после кувшина лимонада из твоих рук, ну второй раз, максимум третий – но только если он совсем уж тупой… – ну а в четвертый раз ты вдруг потеряешь сознание где-нибудь в переулке, а очнешься привязанной к кровати в какой-нибудь темной затхлой комнатушке, где из тебя трое-четверо потных бугая быстро выбьют признание в нехороших шалостях, затем отымеют хором во все дыры и вышвырнут обратно на улицу. А может заставят подписать признание в покушении на жизнь этого ублюдка… и тогда ты навеки в их жадных руках. Будут трахать и доить на бабло всю жизнь – пока не вздернешь себя, чтобы наконец прекратились эти боль и ужас. Ну или откупишься если найдешь что предложить – сдашь им накосячившего друга, поработаешь несколько лет проституткой, чтобы заработать достаточно… А может из-за тебя, напрягут нехило все это заведение, запишут их в пособники… и тогда за тебя примутся уже с двух сторон и трахать будут жестко.
Хотя стоп… нет… тут я переборщил – не станешь ты вдруг терять сознание в темной комнатушке. Нет. Тут ведь законность соблюдают. Да и не требуется тебя похищать. Зачем? Когда в очередной раз принесешь ему кувшин, он и возьмет тебя с поличным на месте, оттащит лимонад куда надо, где быстро определят, что ты там ему подсыпала. А вот потом да – темная комната, обвинении в покушении на убийство путем отравления, и он с оттягом стегает тебя дуру вытащенным из штанов ремнем по трясущимся голым сиськам и задает вопросы кем ты там шлюха себя возомнила…, ну а следом и убойный трах во все дыры…
Она не двигалась. Даже не отпрянула – не смогла просто. Как завороженная слушала мои слова, намертво стиснув в ладонях ледяной кувшин. А в ее остекленевших глазах медленно вспухали облака темного ужаса.
– Какой уже раз подсыпала ему херни в кувшин? – спросил я и так ласково улыбнулся засмотревшемуся на меня жирдяю, что тот подавился очередным куском мяса и поспешно отвернулся – Второй? Третий?
– Тр… тре… – она едва выговорила.
– Третий?
– Д-да! Да! Только третий раз!
Я скривился:
– Херово. Значит, он уже знает, но еще не был уверен до конца. Но уже через полчаса он убедится, что диарейную бомбу ему подкладываешь именно ты. А может и раньше.
– Г-г… го…
– Господи? – предположил я.
– Д-да…
– Не прокатит – покачал я головой – Что он тебе такого сделал, Кларита? Чего ты на него обиделась?
– Сдал лучшего друга моего брата – он хороший пловец и ныряет глубоко. Отыскал там внизу какое-то оружие, но не сдал как положено в обмен на деньги.
– Оставил себе?
– Да. И похвастался. Дурак! А этот услышал… и в тот же вечер его забрали. Избили. Оружие забрали – она начала подергиваться, говорила отрывисто – Страшно его так избили… Зачем было бить? Сказали бы – он бы и так отдал! А они били! – кувшин начал выскальзывать из ее пальцев, но я вовремя подхватил, опустил посудину на циновку, наклонился к ней и зло, но негромко рыкнул в дрожащее ушко:
– Р-ра!
Вздрогнув, она резко выпрямилась, отвисшая челюсть захлопнулась, на меня уставились недоумевающие и полные слез глаза. Поманив ее пальцем, я дождался когда она наклонится и снова заговорил:
– Пришла в себя, дура?
– Д-да, сеньор.
– Хорошо. Проблему эту надо решать прямо сейчас. Но решать не тебе. Кто владелец заведения?
– Сеньора Мардиппи
– Сеньора Мардиппи – повторил я и покосился на спрятанную за горшками с деревцами дверь, ведущую в глубины этажа за выступом – Она здесь?
– Д-да… ой! Мне не положено на такое отвечать!
– Она здесь – кивнул я – Хорошо. Немедленно иди к ней и все расскажи как есть.
– Вы что! – юная прорывательница анальных дамб аж побелела – Она же меня убьет! Захлещет! Она… она!
– Она что? – резкий и не слишком приятный голос заставил девушку тихо пискнуть и шарахнуться в сторону, открывая стоящую за ней женщину с зачесанными назад черными с проседью волосами и властным взглядом серых глаз – Что происходит, Карлита?
– Сеньора Мардиппи! – разносчица уже не знала куда деваться и замерла у самого края выступа, словно собираясь бросить с обрыва – Простите меня! Простите пожалуйста!
– Расскажи ей – повторил я – И где мое мясо? Кухня что-то не шевелится…
Дернув щекой, владелица осведомилась с той же властностью:
– А ты кто такой?
Я небрежно пожал плечами и криво усмехнулся:
– Волк залетный. Вам охранник не нужен, сеньора? Свое дело хорошо знаю.
– Вышибал у меня хватает! – отрезала она и поманила девку – Давай за мной! Живо!
Та опустила голову и проворно засеменила к ранее подмеченной мной двери. Женщина двинулась за ней. А я, пока они не ушли слишком далеко, тихо обронил им вслед:
– Если подскажете кто из здешних возьмет на работу бойца с непростым прошлым – буду рад. Хватит имени и направления.
Приостановившись, она кивнула, давая понять, что услышала и пошла дальше.
Через несколько минут мне притащили поднос с двойной порцией мяса, плошкой соуса и стопкой горячих лепешек. Усевшись поудобней, я отдал должное отменно приготовленной пище – повар у них знающий. Не из тех лощенных шеф-поваров прошлого, нет, а тот, кто реально умеет правильно приготовить кусок любого мяса, будь то элитная говядина или жесткий кусок от жопы плукса.
Вкусно, с-сука… вкус-сно…
Кларита вернулась ко мне через минут десять. Недавно умытая, с растрепанной прической и багровыми щеками, будто ее таскали за волосы по полу и били по щекам, она уже не плакала, а лишь всхлипывала.
– Д-до… н…
– Дон?
– Да. Дон Кабреро из судовых мастерских Тауро. Это большое здание в четыре этажа там у причала. На воротах и дверях однорогий красный бык, поднявшийся на задние ноги.
– И?
– Донья Мардиппи сказала тебе обратиться к нему насчет работы.
– Ясно – кивнул я, поднимаясь.
Он попыталась схватить меня за руку, но я машинально ушел от захвата и ее пальцы сомкнулись в воздухе.
– Ты… ты ведь не рыбак, амиго?
– Нет – усмехнулся я – Я человек свободный для найма. Если заплатишь – буду тебя охранять, сеньорита Карлита.
– Ее не надо – от дверей вроде бы тихо, но при этом максимально отчетливо произнесла вышедшая донья, скрестив руки на пышной груди – И верни ему деньги, глупая девчонка. Обед за счет заведения, амиго.
Кивнув, я принял высыпанные мне в ладонь песо, допил лимонад и махнув на прощанье продолжающей наблюдать за мной донье, двинулся к ведущей вниз лестнице.
Причалы Церры ждут…
Глава 4
Глава четвертая.
Чтобы попасть в нужное место, мне впервые за много дней пришлось шагать, а не плыть. Вода тут б
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/dem-mihaylov/infer-10-71782255/?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Дем Михайлов
Тип: электронная книга
Жанр: Боевики
Язык: на русском языке
Стоимость: 176.00 ₽
Издательство: Автор
Дата публикации: 19.03.2025
Отзывы: Пока нет Добавить отзыв
О книге: Время продолжить прерванный путь злого гоблина…