Главная страница | Книги о войне | Парок спутанные нити

Парок спутанные нити
Татьяна Апсит
Парки – богини Судьбы, она свела летом 1914 года в поезде «Петербург-Париж» троих: путешествующую с семьей юную девушку, студента Цюрихского университета и молодого аристократа. Вечные прядильщицы человеческих судеб путают нити, соединяя и разлучая героев, которые проходят через испытания Великой войны и последовавшей за нею войны гражданской, теряя любовь, друзей, иллюзии, родину. Спасение приходит, когда не остается даже надежды.

Татьяна Апсит
Парок спутанные нити

Проводник объявил: в Смоленске стоянка один час. Наташа и Андрей с нетерпением ждали остановки – хотелось пройтись по перрону, размять ноги, подышать свежим воздухом. Наконец поезд остановился, и Андрей, спустившийся первым, помог сестре спрыгнуть с высокой ступеньки. Оглядываясь по сторонам, они вышли к большому недавно окрашенному зданию вокзала. Ветер раздувал платье, трепал волосы, но после вагонной духоты это радовало, хотя Наташа и понимала, что выглядит не лучшим образом. В пассажирской зале было малолюдно. Брат с сестрой искали книжный киоск: в волнениях и суматохе сборов отложенные для путешествия книги забыли упаковать и обнаружили это только в поезде. Киоск нашелся в углу залы – множество газет на всех, кажется, языках, разложенных на широком прилавке.
– А это на каком? Похоже на арабский, да? – Наташа считала, что брат знает ответ на любой вопрос.
– Это иврит, за Смоленском проходит черта оседлости. А здесь есть что выбрать, смотри: и английские, и французские, и польские…
– Ну, газеты не для меня, я лучше книги посмотрю.
Наташа резко повернулась и едва не столкнулась с высоким господином в сером легком костюме, который тоже задержался у витрины. Он галантно отступил, она принялась перебирать стопку книг, выбрала томик Тургенева и подождала, когда он в свою очередь расплатится за газеты. Мимолетный взгляд, скользнувшая вежливая улыбка – Наташа взяла брата под руку, и молодые люди вышли на перрон. Андрей – будущий архитектор – хотел показать сестре все достоинства нового вокзала. Они задержались у арки с часами, соединявшей два крыла здания; Андрей обращал Наташино внимание на белоснежную лепнину, полукруглые изгибы высоких окон, изящные чугунные колонны, поддерживающие широкий навес.
– А теперь посмотри во-о-н туда, видишь красную крепостную стену? Она тебе ничего не напоминает?
– Похожа на кремлевскую.
– Это потому, что их строил один человек – Федор Конь.
– Ой, Андрюша, ты настоящий энциклопедический словарь! – восхитилась девушка.
Они прогуливались вдоль состава до самого паровозного гудка, и когда Наташа поднималась в свой вагон, то боковым зрением увидела, что давешний незнакомец садится в соседний.
– Слава богу, вы успели, а то я начала волноваться, – встретила дочь Анна Викторовна.
Обе католические монахини, которые ехали в том же купе, осуждающе посмотрели на Наташу и вновь обратились к житиям святых Урсулы и Екатерины, которые читали с самой Москвы.
Заглянул Андрей и объявил, что у него поменялся попутчик.
– Надеюсь не храпит, как уважаемый Платон Сергеевич из Вязьмы. А вообще, дорогие дамы, не пора ли нам отужинать?
Еще в начале путешествия официанты обошли пассажиров и раздали всем желающим билетики на обслуживание в вагоне-буфете, где указывалось время обеда и ужина. Анна Викторовна отказалась от обедов в вокзальных буфетах, потому что боялась опоздать на поезд, хотя и знала, что на вокзалах кормят не в пример лучше. Наташа оказалась в вагоне-буфете впервые и с любопытством рассматривала вазы, крахмальные салфетки, и белоснежные скатерти.
– Здесь и фарфор настоящий, и приборы серебряные, – пояснила мать. – Чисто и элегантно, ничего не скажешь.
– Главное, чтобы готовили вкусно. Что у нас сегодня? – Андрей рассматривал прейс-курант. – Как обычно: ростбиф, ветчина, язык, телятина, птица и, конечно, бутерброды. А пить что будем – кофе или чай?
Пока делали заказ, Наташа разглядывала зал и пассажиров за столами: скучных дам со вчерашними прическами, отцов семейств с припухшими, помятыми лицами и капризничающих детей. Непонятно отчего, она вдруг подумала, что сейчас откроется дверь и войдет Господин в сером, и тут дверь открылась, и он на самом деле появился на пороге. Девушка мгновенно опустила глаза, но это не помешало ей проследить, как после минутной задержки он занял место за соседним столиком. Затаив дыхание, она ждала: почему-то вдруг стало очень важно услышать его голос. Он заговорил с официантом, и ожидания оправдались: голос оказался низковатым, ровным, похожим на голос отца – хороший, одним словом.
Наташе всегда нравилось наблюдать за незнакомыми людьми, она любила придумывать о них всякие истории, особенно, если человек чем-нибудь выделялся. Господин в сером вызвал много вопросов: для провинциального помещика слишком элегантно одет, едет первым классом, кольца на безымянном пальце нет, при этом уже немолодой – лет двадцать пять, не меньше – куда же он едет? Наверно, к девушке с пышными волосами и глазами в пол-лица, вроде Лины Кавальери, – открытку с изображением этой «первой красавицы мира» Наташа купила в лавке писчебумажных товаров, там лежали карточки и других красавиц, но «ослепительная Лина» соперниц не имела. Конечно, Господин в сером мог ехать только к такому «цветку на тонком стебле». В общем, складывался сюжет романтический.
– Наташенька, попробуй ветчину, что-то ты совсем ничего не ешь, – Анна Викторовна придвинула к дочери тарелку с мясной нарезкой.
– И пирожки с грибами просто объеденье, тебе точно понравятся.
Наташа улыбнулась брату, но даже когда она смотрела на него, почему-то одновременно видела аккуратно повязанный синий галстук под белым воротником рубашки и ей хотелось, чтобы этот обед подольше не кончался. Но вот и кофе допит. Мама поднялась из-за стола, нужно следовать за нею. Вставая, она не удержалась – глянула влево и тут же отвернулась, встретив прямой взгляд.
У дверей купе Наташа остановила брата:
– Давай немножко постоим у окна.
Они смотрели на деревья, бегущие вдоль насыпи, на низкие облака, обещавшие дождь, на лоскутное одеяло крестьянских полос, раскинувшееся до горизонта. Андрей рассказывал о таинственных этрусках, живших когда-то на зеленых холмах Тосканы, которые они увидят вскоре. Наташа слушала, склонив голову к плечу и ожидая, когда появится Господин в сером – он непременно должен пройти мимо. Тут открылось купе, в котором располагался Андрей, и в коридор вышел очень красивый темноволосый юноша. Андрей оживился:
– Позвольте вас познакомить. Липкин Борис Михайлович. Наталья Александровна, моя сестра.
Борис радостно, как давней знакомой, улыбнулся Наташе, она ответила ему безмятежным взглядом и легким наклоном головы. Его поразил и этот ее взгляд, и ощущение спокойной гармонии, которой дышало каждое ее движение, неспешное, но не вялое. Он вступил в разговор об Италии, которую неплохо знал, не в силах отвести от девушки глаз, хотя и понимал, что это невежливо. Особое впечатление произвела на него Апулия, расположенная на юго-востоке, у самого «каблука» итальянского «сапога» – Андрей там не был, а Борис посетил эти места в прошлом году. Его воображение особенно поразили удивительные, совсем сказочные круглые дома с конусовидными крышами – труллы. Он даже рисовал их на оконном стекле:
– Их строят методом сухой кладки таким образом, что хижины можно разобрать, выдернув всего один камень из стены: постройка рушится, как карточный домик. Представляете, раньше, как только появлялись сведения о прибытии податных инспекторов, так словно по волшебству исчезали целые деревни.
Наташа слушала внимательно, и тень улыбки стала ему наградой за рассказ. Наконец дверь в конце вагона распахнулась, Господин в сером проследовал по коридору, и Наташе показалось, что во взгляде, которым он их окинул, мелькнула ирония.
Она была права, Господин в сером на самом деле усмехнулся про себя: тургеневская барышня, как и положено, находилась в компании брата и молодого поклонника, по-собачьи заглядывавшего ей в глаза. Она снисходительно внимала их оживленным речам, а они токовали перед ней, как два тетерева, забыв обо всем. Он прошел мимо, держась очень прямо, не задев никого из живописной группы у окна, несмотря на вагонную качку.
Дверь в конце вагона закрылась, и сразу все кончилось: и ожидание, и странное волнение, и необходимость терпеть смущающий, откровенно восхищенный взгляд нового знакомого. Наташа попрощалась с молодыми людьми и ушла в купе. Монахини спали, Анна Викторовна тоже дремала. Наташа бесшумно поднялась по лесенке на свою верхнюю полку, открыла «Асю», но скоро поняла, что «читает буковки», как посмеивался над нею брат, отложила книгу, быстро приготовила сменную одежду на завтра и опустила синий колпачок на потолочном фонаре. Купе погрузилось в полумрак. Наташа проверила, на месте ли три золотые десятирублевые монеты, подаренные ей перед отъездом бабушкой Матильдой Францевной, которую дома обычно звали тетей Тильдой. Они нашлись там, куда она их и положила, – в особом отделении бисерного кошелька.
Вагон мягко покачивался, и под негромкий перестук колес Наташу стало клонить в сон. Она поудобнее устроилась на своей мягкой, обтянутой полосатой красно-белой тканью полке, и закрыла глаза. Мысли плавали, как рыбки в пруду: являлись ненадолго и исчезали куда-то. Это было первое большое путешествие в ее жизни, и несколько месяцев она жила ожиданием чего-то чрезвычайно важного, самого главного в судьбе. Поезд «Санкт-Петербург – Париж» ходил через Москву один раз в неделю, но все сложилось не так, как они рассчитывали. Во-первых, не смог поехать отец, потому что накануне серьезно заболел дедушка. Во-вторых, они задержались с отъездом из дома, поэтому билеты, которые начинали продавать за час до отхода поезда, носильщик купил поздно, и к моменту их появления в вагоне свободных купе уже не осталось – в билете указывался только номер вагона, по местам пассажиров распределяли проводники. Вот и пришлось Покровским разделиться: дамы оказались в одном купе с монахинями, ехавшими, как сказал проводник, до Вены, а Андрей расположился в сугубо мужском купе за стенкой.
Таинственный полумрак стал густеть, большая рыба, выгнув спину, ушла в глубину, и Наташа закачалась на ее волне: вверх-вниз, вверх-вниз… Какой покой…
***
Борис уснуть не мог – неожиданное знакомство произвело на него ошеломляющее впечатление. Эта «прелестница младая», закованная в правила хорошего тона, эта синеглазая Снегурочка растаяла бы непременно, будь у него хоть немного больше времени. А хороша, бог мой, как же хороша! Чистый цветочек.
Спасибо бабе Розе, если бы не ее тайный подарок, он не смог бы доплатить проводнику и поменять свой третий класс на второй, пришлось бы трястись где-нибудь на боковой полке, как три года назад. А теперь он выглядел достаточным человеком, равным среди равных, хотя на самом деле всегда чувствовал свое превосходство над окружающими. Он знал, что лучше всех, что золотая медаль и редкие способности к математике гарантируют ему блестящее будущее, что жизнь выведет его на какой-то невероятный уровень – надо только слышать ее зов. Он умел слушать, и судьба подсыпала ему песочек на дорожку.
Идея отправить его учиться за границу пришла отцу после того, как арестовали Мишку, – к ужасу всей родни он оказался активным членом партии эсеров: мастерски изготовлял для своих единомышленников фальшивые документы и участвовал в акциях. Отец тогда чуть с ума не сошел: он так гордился своим первенцем, своим гениальным мальчиком, ставшим студентом юридического факультета Московского университета несмотря на все преграды. На Мишеньку в семье просто молились – и вот такой результат.
Арест старшего брата лишал его надежд на получение приличного образования, и отец решил отправить его учиться за границу, подальше от опасных ловцов душ. Долго обсуждал со знающими людьми, куда лучше. Оказалось, что в Германии требовалось иметь безукоризненную политическую репутацию, подтвержденную полицейским «свидетельством о благонадежности», выданным на родине и удостоверенным российским консулом. Во французский университет иностранец мог поступить, только имея французский аттестат зрелости, дающий звание бакалавра. Его получали, сдав платные экзамены на словесном или естественном факультетах одного из французских университетов. В Швейцарии от русских абитуриентов требовалось лишь удостоверение о полученном образовании в пределах полного курса классической гимназии. Это и решило судьбу Бориса: он сделался студентом физико-математического факультета Цюрихского университета, одним из нескольких сотен выходцев из России, обучавшихся там.
Впервые оказавшись вдали от неотступного родительского контроля, который после истории с Михаилом стал просто тираническим, он кинулся в студенческую жизнь без оглядки, а соблазнов там оказалось великое множество. Его, провинциала из российской глубинки, ошеломили новые впечатления, аромат свободы кружил голову, к тому же здесь велись самые опасные политические разговоры. Иногда он думал, что бы сделал отец, если бы услышал, какие вопросы здесь обсуждают. Наверно, он схватил бы сына в охапку и немедленно вернулся домой!
Хотя прежде Борис не проявлял к политике интереса, но сейчас понял, что от этого может зависеть его место среди эмигрантов, и признался, что его брат являлся членом боевой организации эсеров. Решение оказалось верным: отношение к нему сразу изменилось, стало более уважительным. Среди тех, кто проявил к нему интерес, были известные в эмигрантской среде лица. Все эти радикалы часто устраивали диспуты и встречи, разбирали ошибки и достижения Великой Французской революции, строили невероятные планы государственного переворота в России, пели революционные песни и спорили, спорили, спорили.
Однако с первых недель своей заграничной жизни Борис остро чувствовал потребность в постоянной подруге: в свое время отец очень красочно обрисовал ему опасности продажной любви, поэтому весь его предыдущий мужской опыт основывался на общении с вполне порядочными вдовушками, горячими, безотказными и необременительными. В новой ситуации женский вопрос требовал неотложного решения. В кругу русской молодежи Цюриха он насчитал много барышень и по первости пытался сблизиться с некоторыми, но быстро понял, что их общительность обманчива и не делает их доступными. В основном это были эмансипе – девицы, стремившиеся к независимости, получить которую могли через профессиональное образование. Эти весьма целеустремленные особы презирали романтические отношения. Подчеркнуто равнодушные к собственной внешности, они совмещали учебу с посещением различных политических объединений и зачастую вступали в ожесточенные дискуссии их лидеров, популярных в эмигрантских кругах. Глядя на них, Борис убедился, насколько прав немецкий психолог Пауль Мёбиус, книгу которого он недавно прочел: главная опасность обществу точно кроется в таких вот дамах с крепкой головой, которые добиваются образования, политических прав и социального признания своих умственных способностей. От них надо держаться подальше, ему нужна другая подруга: хозяйственая, послушная, нежная.
Он вспомнил, как искал ее несколько месяцев, пока на одном из собраний не познакомился со студенткой медицинского факультета, милой круглолицей блондинкой, пухленькой и подвижной как ртуть – Ксенией. Этот одуванчик из мещанского Ишима (где он занесен снегом, тот городишко? где-то за Уралом, на краю света) выдерживал его напор почти два месяца, потом они сделались неразлучны: вместе ходили в библиотеку, в дешевую студенческую столовую, на собрания, вечерами гуляли по Банхофштрассе, самой шикарной улице Цюриха. К сожалению, правила пансионов не позволяли присутствия в комнате особ противоположного пола, поэтому пару раз в неделю приходилось снимать номер в захудалой гостинице, что пробивало серьезную брешь в его бюджете. Но оно того стоило. К тому же Ксения его обожала, и ее восхищение делало его более уверенным в себе.
Учеба давалась ему легко, он быстро сообразил, как добиться успеха, и стал выгодно отличаться от других русских студентов – порядочных шалопаев – манерами, аккуратностью в одежде и пунктуальностью, отчего его скоро стали выделять преподаватели. Постепенно перед ним начала вырисовываться перспектива получения хорошей работы в Швейцарии, Борис стал серьезно задумываться над этим и летом, когда вынужден был вернулся домой из-за смерти деда, составил важный разговор с отцом. Старик воспринял его слова на удивление положительно: старший сын освобождался из ссылки через пять лет, и его будущее благополучное возвращение следовало подготовить.
Тогда же отец осторожно справился о его сердечных делах, и он не решился назвать имя Ксении, сказал, что ему пока не до того. Старик только неодобрительно покачал головой: когда же еще, как не в твои годы? Но больше к этой теме не возвращался. До сегодняшнего дня он не мог признаться даже самому себе, что его роман за три года стал выдыхаться, и вот случайная встреча расставила все по своим местам.
***
Наташа проснулась ни свет ни заря и некоторое время лежала закрыв глаза. Под негромкий храп монашенок она думала о том, что для прогулки по перрону лучше распустить волосы, высоко перехватив их синей лентой. Прическа, конечно, гимназическая, но сделать ее Наташа могла даже без зеркала. И, конечно, нужно надеть свежую голубую блузку-матроску с белым воротником и чулки тоже белые. Все необходимое она приготовила с вечера, поэтому, накинув халат поверх ночной сорочки, спустилась в туалетную комнату и быстро привела себя в порядок. Вернувшись в купе, переоделась, никого не потревожив, и вновь бесшумно поднялась наверх.
Наконец за окнами поплыли пригороды Варшавы. Наташа была готова в любую минуту покинуть купе по зову брата, но когда открыла на стук, то увидела рядом с Андреем его нового соседа, и на перрон они вышли втроем. Наташа впервые оказалась в иноязычной толпе, многолюдный вокзал оглушал щебечущей польской речью; утренняя прохлада после теплого вагона заставила ее поежиться, и Наташа вдруг усомнилась в том, что Господин в сером захочет оставить купе. Интерес к прогулке как-то сам собой угас, и Борис это сразу почувствовал:
– Вы озябли, наверно? Может, принести шаль?
Наташа покачала головой, представив лицо матери, если бы к ней с просьбой о шали обратился незнакомый молодой человек, но и посылать брата не хотелось, потому что не хотелось оставаться наедине с Борисом. В эту минуту сердце стукнуло так громко, что она испугалась, как бы окружающие не услышали, и поняла, что он уже здесь, где-то рядом. Борис и Андрей все предлагали ей сбегать за шалью, но она повторила: «Нет», – и пошла к выходу на перрон. Она сама не понимала своего состояния: ей одновременно хотелось бежать из залы и остановиться, оглядеться, увидеть его. В смятении она решила: правильно – уйти.
Господин в сером наблюдал эту сцену, и его все больше раздражала назойливость темноволосого поклонника тургеневской барышни. Когда она в очередной раз покачала головой и взяла брата под руку, он понял, что она сейчас покинет зал, и неожиданно для себя направился следом. Он видел, как брат барышни поднялся в вагон и через минуту вернулся с шалью, которую заботливо накинул ей на плечи. Потом троица двинулась по перрону, и он шагнул навстречу.
Она взглянуда на него и тут же повернулась к брату, а поклонник, который шел с другой стороны, проговорил с напором, убеждая в чем-то:
– Послушайте, Наталья Александровна …
Наташа – как мягко звучит и как ей подходит…

***
Завтрак Анна Викторовна заменила доставкой заказа в купе; за кофе со сдобными булками и бутербродами – монахини куда-то удалились – Наташа со всей ясностью осознала, что может никогда больше не увидеть незнакомца, который отчего-то так неотступно занимал ее мысли в последнее время, и совсем упала духом. Она не хотела распросов матери, очень внимательной и заботливой, а потому забралась к себе наверх и сделала вид, что читает. Но чуткая Анна Викторовна забеспокоилась скоро:
– Ты не приболела ли, Ташенька? – прохладная мягкая рука привычно легла ей на лоб.
– Все в порядке, мама, не волнуйтесь. Просто немножко скучно.
– Ничего, вот приедем в Вену, там скучать не придется, там есть на что посмотреть. Ты пока лучше постарайся поспать.
Наташа послушно отложила книгу и повернулась лицом к стене. Хоть бы Андрей пришел, но он сейчас болтает с этим Борисом и ему все равно, что ей так хочется плакать.
Обедать, однако, они снова отправились в вагон-буфет – на последний обед перед Веной. Настроение у Наташи стало совсем похоронным, а тут еще Борис попросил разрешения присоединиться к ним, это окончательно ее расстроило. Чтобы скрыть свое состояние, она так сильно сжала руку, что ногти глубоко вонзились в ладонь, и боль вернула ей спокойствие.
Первый, кого она увидела в буфете из-за плеча брата, был Господин в сером, он сидел за дальним столом лицом к двери и словно ждал кого-то. На мгновение она замерла, оробев, как в детстве. Стали рассаживаться, и само собой получилось, что Наташа оказалась визави с Борисом. Ей этого совсем не хотелось, ведь теперь она и взглянуть не могла в сторону Господина в сером – Борис мог принять это на свой счет. Пока все занимались выбором блюд, она решилась поднять глаза и тут же опустила их под встречным взглядом. Между тем Борис обратился к Анне Викторовне:
– Я уже столько раз ездил в Цюрих, но напрямую, без остановок, только Италию хорошо посмотрел. Вас, Андрей, наслушался и понял, сколько в жизни пропустил. Математика, конечно, царица наук, но и рядом кое-что водится. Я нынче за пару дней узнал больше, чем за год. Очень хотелось бы присоединиться к вам, если вы позволите.
Андрей откровенно обрадовался возможности путешествовать с новым знакомым и просительно посмотрел на мать, она благосклонно кивнула. Молодые люди принялись обсуждать, что следует посмотреть в Вене в первую очередь.
Анна Викторовна слушала этот разговор с рассеянной улыбкой, но очень внимательно. Борис оказался ровесником Андрея, она видела, что их сразу потянуло друг к другу, и не хотела мешать, боясь разрушить доверительные отношения с сыном. Чувствовалось, что Борис прекрасно образован: он много читал, имел собственное суждение по самым разным вопросам, свободно владел французским и немецким – им было интересно вместе. Одно насторожило: он так уклончиво ответил на вопрос о родителях, словно стеснялся их. И еще кое-что: по представлениям Анны Викторовны, на каникулах дети должны ехать к родителям, а Борис ехал от них. Как-то это непонятно. Впрочем, забивать себе голову чужими фамильными отношениями совершенно незачем.
Господи, как быстро кончился обед, и уже надо уходить. Наташа встала, пропуская Бориса вперед, и, обернувшись к матери, вновь встретила взгляд Господина в сером. Сердце билось, заглушая стук колес. Прощайте, милый незнакомец…
Он видел, как они высадились на перрон венского вокзала, как дамы остались ждать, а молодые люди направились к багажному вагону в сопровождении носильщиков и вскоре вернулись. После этого все двинулись к выходу в город, и стройная фигурка в синей матроске затерялась в толпе. Черт знает почему, настроение испортилось вконец, и он поднялся к себе в вагон задолго до гудка.
***
В Вене все было непохоже на Москву: широкие парадные улицы с сияющими витринами, дома с цветами на каменных балконах, белоснежные памятники. Из экипажа, быстро катившего по звонкой брусчатке, Наташа пыталась получше рассмотреть нарядно одетых дам в невероятных широкополых шляпах-клумбах и элегантных господ, прогуливавшихся по вечереющему городу, но все вокруг сливалось в картину праздничную и полную летевших непонятно откуда мелодий, круживших голову.
Таковы были первые впечатления по дороге от вокзала до рекомендованной Анне Викторовне гостиницы. Как оказалось, этот небольшой отель находился в центре города недалеко от Рингштрассе – кольцевой дороги, возникшей на месте снесенной городской стены. Конечно, об этом рассказал Андрей, который знал все на свете.
– По сути, это их Садовое кольцо, оно ведь сложилось по такому же принципу.
Отель выглядел немного старомодно, но очень уютно, хотя по-настоящему разглядеть его Наташа смогла только на следующее утро после завтрака, состоявшего из свежих Buchteln и кофе.
– Здесь самые вкусные булочки на свете, скажите «да»! – потребовал Андрей.
Анна Викторовна засмеялась:
– Здесь говорят: «Gib das S??e f?r 14 Tage auf und du wirst 2 Wochen ein erf?lltes Leben verlieren».
– Откажись от сладкого на 14 дней и потеряешь 2 недели полноценной жизни. Так? – перевела Наташа, глядя на мать. Та одобрительно кивнула.
– Так, мадемуазель отличница, – хмыкнул Андрей.
Едва они вышли на улицу, как увидели Бориса, нетерпеливо топтавшегося около входа. Он выглядел таким свежим, сияющим и так подходил этому городу и этому яркому солнечному дню, что Наташа улыбнулась. Конечно, Борису хотелось оказаться рядом с нею, но он видел, как внимательно следит за всем Анна Викторовна, и побоялся оказаться у нее на плохом счету, поэтому после общего приветствия присоединился к Андрею. Как решили вчера, они направились в старый город, к собору Святого Штефана. Андрей сразу включился в роль гида и продолжил свою просветительскую деятельность:
– Собор начали строить в двенадцатом веке на месте старинной приходской церкви и строили-перестраивали почти четыреста лет. Сейчас его относят к памятникам пламенеющей готики – посмотрите на эти «язычки» вокруг арок, шпилей и фронтонов.
– Он весь такой кружевной, изящный, хоть и огромный, даже не верится, что все это кружево каменное, – восхитилась Наташа. – А какой цвет! Вроде, простой камень, но такой нежный. Пойдем внутрь?
Внутри собор ей понравился меньше: с одной стороны, огромные пронизанные солнечными лучами цветные витражи, раскрасившие каменный пол яркими пятнами, ошеломляющая высота готических нефов и рядом барочная роскошь золоченых рам больших картин, масса согбенных мраморных епископов и глядящих в небеса святых, бежево-коричневые мраморные полы в крупную «шашечку» и ряды стульев посередине. Это сочетание готики и барокко Наташу разочаровало: барокко она не любила.
– Роскошный собор! – проговорил Борис, оглядываясь вокруг. – Какие надгробья императоров – вы видели?
– Да, прямо как в музее, – сдержанно подтвердила Анна Викторовна.
После полумрака собора площадь показалась золотой от солнца, и Наташа даже зажмурилась на миг, но Андрей уже звал их на улицу Грабен к памятнику жертвам чумы – Чумному столбу. Бело-золотая колонна причудивой формы оказалась вблизи высоким мраморным облаком, из которого в разные стороны устремлялись маленькие ангелы. У основания колонны преклонял колени мраморный император Леопольд I.
– Отчего этот Леопольд такой уродливый? – поинтересовалась Наташа.
Андрей пожал плечами:
– Как все Габсбурги. А чего ждать, когда в семье триста лет заключаются внутридинастические браки? У нас такое запрещено, а у католиков возможно.
– Да, – подтвердил Борис, – у них у всех дегенеративные лица, особенно у мужчин: во-о-от такие подбородки и нижняя губа в ладонь шириной.
– Может, хватит на него любоваться, тут еще много интересного, – включилась в разговор Анна Викторовна.
Они вновь вышли на Ринг, который был как праздник: что ни здание – то шедевр.
Андрей чувствовал себя абсолютно счастливым в окружении этих зданий, словно сошедших со страниц учебников, и не умолкал ни на минуту, но Анна Викторовна устала от жары, и они решили отдохнуть в парке Фольксгартен. Оказалось, в парке находится потрясающей красоты розарий, настоящий райский розовый сад, аромат которого кружил голову. В состоянии полного блаженства Анна Викторовна устроилась на скамейке, Наташа рядом рассматривала небольшой белоснежный храм в античном стиле, ярко выделявшийся на зеленом фоне.
– Андрюша, ты не знаешь, что это такое?
– Знаю точно: уменьшенная копия храма Тезея в Афинах.
– Вот скажи, почему античные храмы вызывают чувство покоя, а барочные дворцы со всеми их красотами так утомляют?
– Вопрос сложный, но отвечу кратко: потому что античное искусство гармонично, а барокко – искусство декаданса, сиречь упадка, поэтому деструктивно в принципе.
Прогулка по городу закончилась в ресторане, в ожидании заказа они рассматривали публику, и общее внимание привлекла дама в огромной розовой шляпе, она прямо со стола кормила крохотную собачку, которую держала на коленях на шелковой подушке, – картина была умилительная, хотя и непривычная. Потом им принесли картофельный салат и печеную курицу, и про даму с собачкой забыли. После отменно вкусного и плотного ужина Покровским ничего не оставалось, как вернуться в отель.
Утром Анна Викторовна почувствовала недомогание, и решила, что дети могут погулять без нее. Увидев, что «главный надзиратель» отсутствует, Борис тайно возликовал: впервые появился шанс хоть на некоторое время остаться с Наташей наедине. Следуя старому плану, они наняли коляску и направились в Хитцинг, где находился дворец Шенбрунн, старинная резиденция Габсбургов.
Огромный четырехэтажный желто-серый дворец открылся им издалека. Борис восхищенно присвистнул:
– Говорят, в этом домике тысяча комнат! Его считают самым красивым в Австрии.
Наташа пожала плечами:
– По мне, так Большой Царскосельский дворец гораздо красивее.
Андрей возразил сестре:
– Габсбурги не были бы Габсбургами, если бы построили один только дворец. Здешний парк и сады знамениты не меньше дворца.
Парк действительно оказался необычайно красив, однако еще в Москве Наташа мечтала посмотреть венский зоосад, и сейчас напомнила об этом брату.
– Ой, прости, конечно идем смотреть твоего «изысканного жирафа», как я мог забыть!
Великолепный шёнбруннский зоосад по всем статьям превосходил московский, в котором находились преимущественно обитатели русских лесов и полей, экзотических животных содержалось мало. А здесь кого только не было! Огромные черные гориллы и розовые птицы со змеиными шеями на высоких ломких ногах-спичках, крокодилы с африканской реки Нила, гиппопотамы, разевавшие огромные редкозубые пасти…
Около одного вольера толпились дети – оказалось, там из бассейна на берег один за одним пулей выскакивают пингвины. Дети хохотали глядя, как они топали потом друг за другом, переваливаясь на толстых коротких ножках, черные, в белых манишках – такие карикатуры на людей. Однако Наташа не задержалась здесь, а медленно переходила от вольера к вольеру; молодые люди, хотя и посмеивались над ней, на самом деле тоже с увлечением рассматривали животных, буквально замирая у клеток с африканскими хищниками: им еще не приходилось видеть их так близко.
Жирафа они увидели издалека; он был очень высок, угловато-грациозен, и шкуру его украшал странный геометрический узор. Наташа протянула сквозь прутья ограждения большое яблоко, купленное еще у входа, и жираф, нагнувшись почти к лицу девушки, осторожно взял его мягкими губами.
– Посмотрите, какие у него ресницы, – прошептала она.
– Почти как у вас, – тоже шепотом ответил Борис.
Девушка взглянула на него со смущенной улыбкой, и Борис понял, что комплимент принят. Начало положено!
Весь следующий день – последний день в Вене – они провели на Ринге, любуясь прекрасными зданиями Оперы, Университета, Бургтеатра, побывали и у дома Моцарта. В ресторане, ожидая самое знаменитое местное блюдо— венский шницель – Анна Викторовна решила обсудить австрийские впечатления и предложила начать сыну.
– Меня больше всего поразила дама в розовой шляпе – помните? Не шляпа, а настоящая клумба.
– Андрюша, брось дурачиться, я говорю о подлинных впечатлениях.
– Я не шучу, я подумывал купить такую шляпу для кузины Элис.
– Ты думаешь, Лиза бы ее надела? – усомнилась Наташа.
– Я добавил бы к подарку белую козочку и корзинку из соломки – куда бы она делась?
– Наша Лиза часто раздает печенье в деревне, – пояснила Борису Наташа.
– И одевается при этом как чистая пейзанка: кружева, рюши и бантики, бантики – тут, там, – добавил брат.
– Ты к ней слишком строг, Лиза, конечно, немного смешная, но она никому ничего плохого не сделала и угощенье печет сама, – укорила сына Анна Викторовна.
– Мама, вы же знаете, я ее обожаю, но она читает слишком много романов Чарской и стихов о королевах и пажах.
– А мне больше всего запомнился жираф, – включилась в разговор Наташа.
– С такими длинными-длинными ресницами, – негромко проговорил Борис и вновь увидел знакомую застенчивую улыбку.
Анна Викторовна задумчиво смотрела на детей: почему никто не захотел поговорить серьезно?
***
Поезд пришел в Ниццу утром, к десяти часам Николай уже стоял перед оградой большого сада, в глубине которого виднелась белая двухэтажная вилла «Нина». Яков Платонович, предупрежденный письмом, ждал его в кабинете. Николай был его внучатым племянником, самым любимым из молодых Ангельгардтов. На первый взгляд Николаю показалось, что барон совсем не изменился за год, с момента прежней встречи: те же «душистые седины», тот же ясный взгляд, та же элегантность и порода во всем облике. Однако, когда они обнялись, Николай почувствовал, что Яков Платонович похудел и вроде даже стал чуть ниже ростом. С холодком в груди он не головой, а сердцем, понял, что такое семьдесят три года. Обычно на летние каникулы в Ниццу съезжалась веселая компания молодежи, и большой дом оживал вместе со своим радушным хозяином, который неизменно веселился, радуясь на молодых. В этом году Николай приехал первым, без Сони – сестра готовилась к свадьбе.
Обедали они вдвоем в большой столовой за огромным столом, на самом его краю, и Николай представил, как одиноко бывает Якову Платоновичу зимой, когда молодые родственники слушают лекции в университетах. Но этой темы предпочитали не касаться: Нина и Дарья Кирилловна – дочь и жена старого барона – умерли от туберкулеза в Ницце, куда уехали из России почти четверть века назад по настоянию врачей, и Яков Платонович не хотел оставить их могилы. Раньше он время от времени возвращался в свое огромное поместье в Ярославской губернии, но давно уже полностью передал управление делами старшему сыну и жил на долю, которую сам себе выделил. Постоянно обслуживала его супружеская пара, вывезенная из Росии: камердинер Матвей и домоправительница и кухарка Анфиса Егоровна – Яков Платонович не любил видеть вокруг себя чужих, поэтому французскую прислугу приглашали при необходимости. Несмотря на постоянную жизнь за границей, он находился в курсе основных семейных дел, поскольку переписывался чуть не со всей родней, даже самой дальней.
Когда покончили с нежной пулярдой под грибным соусом, Анфиса Егоровна принесла чай, и настало время разговоров. Николай предоставил деду возможность начать, тот не спешил, отодвинул чашку с блюдцем, сложил руки на столе, глянул на внука:
– Я уже поздравил твоего отца с новым званием, пусть сегодня камергер Двора – одна формальность и только. Впрочем, обращение поменялось: был «ваше благородие», а стал «ваше превосходительство». Конечно, приятно, что отметили, ведь он принял на себя столько обязанностей: и предводитель дворянства, и депутат губернского земского собрания, и попечитель разных больниц и гимназий. Полагаю, нынче ему положен новый мундир?
– Да уж, парадный мундир теперь у него роскошный: черное сукно и весь перед в золотом шитье, весит, наверное, килограммов десять.
– Хорошо, что надевать его придется только на какие-то особо значимые события.
– Честно говоря, эта поездка в Петербург подействовала на него совсем не так, как мы ожидали. Мы думали, она его воодушевит, но он вернулся очень подавленным. Мама говорила, что атмосфера там бредовая какая-то, а отец уточнил, что это атмосфера благородного гниения: либералы, террористы, декаденты всех мастей; при дворе – мистики, буддисты, шаманы, ну и, конечно, над всем этим тухлым болотом загульный святой старец Распутин. Адская смесь. Отец говорит, ничем хорошим дело кончиться не может, потому что царь очень прислушивается к своим многочисленным родственникам, особенно к матери и жене. Что может быть хуже, скажите?
Барон сокрушенно покачал головой:
– Да уж, повезло с ним России. Что удивительно: все Романовы такие высокие, как на подбор, а он совсем замухрышистый какой-то. К тому же полный тезка своего так рано умершего дяди. Суеверие, конечно, но все же зря император назвал наследника в честь своего несчастного старшего брата. Очень уж различие заметно, этот ни лицом, ни умом не вышел. Все его способности показала японская война. Только мне сдается, он даже не понял, что ее результатом стали бои на Пресне, потому как всегда озабочен семейными делами больше, чем государственными.
– Говорят, среди Романовых сейчас большое несогласие, и причина в государе, который ни с кем не хочет портить отношения: у него тот прав, кого он принял последним.
Яков Платонович вздохнул:
– Когда Столыпин навел порядок в стране, государь решил, что сам справился с мятежом. Он уверовал в безграничную поддержку народа и силу самодержавной идеи, которые позволили смирить кучку смутьянов. Вот так. Боюсь, опять вляпается во что-нибудь. С Ходынки начал, а уж чем кончит – бог весть.  Ладно, не будем кликать лихо. Расскажи лучше, mon cher, сам-то что собираешься делать.
– Отец хочет, чтобы я занялся техническим оборудованием имения, у нас с ним есть несколько интересных идей.
– Хмары и при прежних хозяевах, при Ридах, выглядели достойно, но при брате Александре – твоем деде Александре Платоновиче – стало куда лучше. Тогда всю усадьбу переделали, и дом тоже перестроили. Особенно славилась его ферма, эти коровы, что он завез из Швейцарии. Мощные такие, бело-рыжие. Он скрестил их с местными, и, помню, гордился ими, как родными детьми. Потом на Смоленской сельскохозяйственной выставке его скот главные награды брал, все соседи завидовали.
– Да, симментальские метисы, «трехведерные», как их у нас называют, и сейчас гордость семьи. А имения вы бы теперь не узнали: электрическое освещение, как здесь, только от динамо-машины, водопровод, оранжерея, а сад какой! Почти полторы тысячи плодовых деревьев, а вишенник, а малинник… В парке полно всяких диковинок: акации, рододендроны, сирени, а сколько там сортов роз, того вам, пожалуй, никто не скажет. Матушка постоянно новые сорта цветов выписывает. Райское место, ей-богу. И еще теннисный корт, и крикетная площадка – к нам все соседи съезжаются.
– Боюсь, mon cher, здесь тебе скучновато покажется: молодые Иваницкие и остальные задерживаются в Париже.
– Не беспокойтесь, я найду, чем себя занять.
Николай понимал, что Яков Платонович из тактичности не хочет навязывать ему свое общество: барон обладал редким даром создавать комфортные условия для окружающих и при этом оставаться на периферии, в роли наблюдателя. В его характере отсутствовал старческий эгоизм, требующий постоянной благодарности и почтения к создателю этих благ, поэтому внуки и племянники с такой охотой приезжали в его дом – проблемы отцов и детей здесь не возникало, хотя молодежь иногда вела себя довольно бесцеремонно.
Николай относился к деду с нежностью, ценил его ум и проницательность и ту культуру деликатного общения, что почти исчезла из современной жизни. Обычно он проводил вместе с Яковом Платоновичем ранние утренние часы, по вечерам они подолгу гуляли, обсуждая в неспешной беседе политические и экономические новости, поскольку среди знакомых старого барона встречались люди весьма известные и осведомленные, поселившиеся в Ницце в незапамятные времена.
***
Сердце чуть отпустило, и уже стало можно легонько, неглубоко дышать. Кирилл Тимофеевич беззвучно повторял слова молитвы, но они путались, мысли уплывали, и сосредоточиться не удавалось. Больной смирился и лежал, прислушиваясь к дыханию Софьи Григорьевны за стеной. Дверь между комнатами оставалась открытой, и он знал, что она прилегла, не раздеваясь, готовая в любой момент явиться на его зов. Господи, спасибо Тебе за жену!
Отчего-то он вспомнил свое горькое детство, в котором они, двое сыновей бедного сельского священника, росли без материнской ласки и даже почти не помнили мать – она умерла третьими родами, когда они были совсем маленькими. Они не раз видели, как плакал отец, и плакали вместе с ним. Сейчас-то Кирилл Тимофеевич понимал, что отец не только оплакивал жену: он не справлялся с хозяйством, с безденежьем, с болезнями детей – не справлялся с жизнью и приходил в отчаяние, глядя на сопливых, грязных и голодных мальчишек. Все, что так ловко и незаметно делала жена, горой свалилось на его плечи.
Неожиданно старик понял, что плачет сам. Стирая слезы у виска дрожащей рукой, он думал о том, сколько раз они с Васей оставались одни в домишке, который выстуживался после протопки в считанные часы. Только на печке под старым тулупом оставалось немного тепла, и они жались друг к другу, словно щенки в корзине. Служение в церкви, исполнение треб, выезды по вызовам днем и ночью, в любую погоду, безоговорочно, в зной, ливень, снег, метель – вынуждало отца оставлять детей без присмотра. Поскольку церковные правила позволяли находиться в доме овдовевшего священника лишь его матери, тетке или сестре, ему, давно уже не имевшему прямых родственниц, пришлось справляться со своими бедами в одиночку. Он даже не мог отдать старшего в Духовное училище, потому что Кирилл все же как мог помогал ему с младшим. Его отправили учиться в десять лет, когда подрос Вася, смешной белоголовый парнишка, нынче монах Авдий в Валаамском монастыре.
За окном стало совсем светло, и вдруг разом запели птицы. Старик повернулся на бок, кровать скрипнула, и через минуту в комнату заглянула Софья Григорьевна:
– Ты не спишь, Кирюша?
Она подошла к нему с тем выражением ласковой заботы, которое всегда его трогало. Какая прохладная и мягкая у нее рука…
– Дай-ка я тебе валерьянки накапаю. Ты совсем не спал?
– Я даже не знаю. Вроде дремал. Какие-то картинки из детства…
– Не надо бы тебе сейчас о грустном думать.
– Я вспоминал духовное училище. Там было хорошо. Сначала я, конечно, скучал по дому, по брату. Но к новой жизни привык быстро, нашел друзей. Так и положено в детстве. Там жилось сытно и весело.
Софья Григорьевна почти не слушала мужа, сосредоточившись на отсчете капель из коричневой бутылочки, а он продолжал задумчиво:
– И сейчас представляю, как живого, ворчливого доброго отца Никодима, преподавателя славянской грамматики. Он отличал меня перед всеми за прилежание.
Разбавив капли водой из кувшина, Софья Григорьевна протянула стеклянную рюмочку мужу:
– Прими.
Он чуть приподнялся и покорно выпил лекарство, оставаясь по-прежнему в прожитом:
– В третьем классе я открыл латынь и греческий. О, это был настоящий гипноз – Гомер, Гораций, Сенека, Плутарх… Отец Тихон даже удивлялся. Соклассники, конечно, насмешничали, но больше от зависти. Веришь ли, я и сейчас могу на память прочесть Горация или ответ Ахиллеса Агамемнону.
Софья Григорьевна похлопала мужа по руке:
– Верю, верю. Тебе нельзя волноваться.
– Да я не волнуюсь.
– Я пойду чай поставлю. Будешь шиповниковый?
Жена ушла, а Кирилл Тимофеевич все не мог выпутаться из магической паутины. Вспоминал, как позднее, уже в семинарии, с увлечением занимался живыми языками – немецким и французским – и собственных детей, а позднее и внуков, обучал языкам с младенчества и гордился тем, что Ташенька и Андрей чуть не с рождения лопотали по-немецки и по-французски и в гимназии всегда шли среди лучших по языкам. Обоим сыновьям это, кстати, тоже очень пригодилось: Александр читал лекции по математике в швейцарских университетах и в самой Сорбонне, а Костя без затруднений работал с немецкими инженерами в компании «Симменс».
Но главным событием и главной удачей в жизни – он всегда это понимал – стала встреча с семейством Макаровых: его направили в помощники к отцу Григорию после окончания семинарии.
Его, давно лишившегося родительской любви, поразила сама атмосфера дома: внимание родителей друг к другу, ненавязчивая, но подлинная и постоянная забота о детях. Он дал себе слово, что его будущая семья станет именно такой. Макаровы жили бедно, потому что большую часть невеликих доходов родители тратили на образование трех дочерей – они могли рассчитывать на хорошее замужество, только окончив епархиальное женское училище, которое готовило воспитанниц к реальной жизни. Девицы семейства Макаровых действительно имели хорошее образование: все играли на фортепиано, рисовали, говорили по-французски, танцевали, умели поддержать беседу. Кроме того, они прошли полный курс домоводства, то есть могли экономно, но достойно, вести дом. Они не только знали секреты хорошей кухни, но и умели, что называется, сварить суп из топора, прекрасно шили – были на все руки мастерицы. После училища старших дочерей приняли воспитательницами в богатые дома, и родители гордились, получая прекрасные отзывы об их работе.
С первых минут знакомства Кирилл Тимофеевич не мог отвести глаз от младшей – Сонечки (по счастью, еще не помолвленной, как сестры), и через два года она из Макаровой сделалась Покровской, а потом стала лучшей матерью Саше и Косте.
Он вспомнил радость всей семьи, когда его повысили из дьяконов в иереи и перевели в Рождественскую церковь, оставшуюся без священника. Сколько там на них свалилось работы! Прежний батюшка после смерти попадьи совсем опустил руки и оставил после себя настоящую разруху. Пришлось приводить в порядок еще и домишко. Но справились, слава богу.
Софья Григорьевна вошла с подносом, на котором стояла чашка чая, тарелка с пирожками и сметанник, полный свежей сметаны. Поняв по выражению лица мужа, что есть ему не хочется, она укоризненно покачала головой:
– Кирюша, не будь ребенком, поесть надо. Здесь все легкое: чай шиповниковый, пирожки с ягодами и со щавелем – одни витамины. Тебе без них сейчас нельзя, сердцу помогать нужно. Ты слышал, что доктор сказал?
– Слышал, Сонечка. Но совсем нет желания.
– Давай договоримся: чашка чая и пирожок, и я больше не стану тебя беспокоить.
– Ты меня не беспокоишь. Я тут вспоминал, как мы с тобой приехали в Рождественскую церковь.
Она поставила поднос на прикроватный столик и засмеялась:
– Когда я про это думаю, то всегда вижу одну картину: дырявая крыша, и мой Кирюша с местным дьячком подоткнувши рясы тягают наверх доски для починки. Знал бы ты, как я боялась тогда за вас – ведь на такой высоте!
Больной тоже улыбнулся:
– Все же главное в том деле было выпросить доски у управляющего имением. Уговорить не удалось, тогда я написал трогательное письмо Соколову – помещику. И разжалобил-таки его!
– Это я уже запамятовала, а как боялась за тебя, до сих пор помню.
Понемногу разговорив мужа, Софья Григорьевна убедила его позавтракать, поправила одеяло, и он, измученный бессонницей, покорно прикрыл глаза. Взяв поднос, она тихонько вышла, осторожно притворив за собой дверь. На кухне налила себе чаю, села к столу, подперев голову рукой, и задумалась, вспоминая.
Да, на новом месте дел у Кирюши прибавилось, но и на ее долю забот хватило: устроить дом, обзавестись хозяйством, разбить сад и огород. Как же она уставала! Кирюша каждый день на службе, ни суббот, ни воскресений свободных – какой из него помощник? Спасибо родители поддержали. Приехали, посмотрели, посчитали что да как и поделились, чем могли: в другой раз привезли семян, десяток цыплят в лукошке и пару маленьких свинок в мешке. Главное, оставили у себя малышей на целый год. За это время они и домишко починили, и хозяйство наладили: матушкины цыплята превратились в пестрых курочек и начали нестись, обе свинки принесли приплод, с грядок сняли первый урожай. Дальше стало полегче. Работы у Кирюши не уменьшилось, но он всегда находил свободное время для детей – возился с ними, читал, позднее готовил к духовному училищу. К счастью, взяли их казеннокоштными – такое облегчение для семьи. Когда мальчики поступили в духовное училище, они решили забрать к себе Тимофея Ивановича.
Старику шел уже седьмой десяток, и, по правде говоря, на него смотреть было страшно: ряса грязная, борода нечесанная, взгляд такой замученный и постоянный кашель. А как вышел заштат, начал понемногу оживать. Кирюша за ним ухаживал как за малым ребенком – и мыл, и парил, и стриг, и все разговаривал, разговаривал. Он и ожил.
Летом целые дни проводил на реке с удочкой, но, кажется, не столько рыбу ловил, сколько следил за всякими жучками-паучками. Возвращаясь домой с уловом окуньков и ершей, он рассказывал бесконечные истории о шмелях и пчелах или стрекозах и комариках и переживал их как что-то очень важное. Крестьяне считали его блаженным, а Кирюша, слушая эти рассказы, говорил, что отец мог бы стать замечательным, может быть, даже великим натуралистом. Наверно, так.
Гордились они обоими сыновьями, но особенные успехи показывал Саша: сразу после окончания университета представил диссертацию, получил в университете должность приват-доцента (https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9F%D1%80%D0%B8%D0%B2%D0%B0%D1%82-%D0%B4%D0%BE%D1%86%D0%B5%D0%BD%D1%82) и еще преподавал математику в  межевом институте (https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9C%D0%BE%D1%81%D0%BA%D0%BE%D0%B2%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9_%D0%BC%D0%B5%D0%B6%D0%B5%D0%B2%D0%BE%D0%B9_%D0%B8%D0%BD%D1%81%D1%82%D0%B8%D1%82%D1%83%D1%82) и в нескольких гимназиях.  Зарабатывал хорошо, только одно огорчало – он совсем не думал о создании семьи. Вскорости – и тридцати не исполнилось – защитил докторскую диссертацию, а до этого произошло то, чего они с Кирюшей так ждали: его познакомили с милой девушкой, дочерью профессора начертательной геометрии Ланге Анной. А потом случилось настоящее чудо: богатая и бездетная тетка Ани – Матильда Францевна, вдова купца первой гильдии Августа Лебеля – подарила любимой племяннице на свадьбу имение в недальних окрестностях Москвы. 250 десятин земли за четырнадцать тысяч! «Чтобы вывозить детей на лето», как она сказала.
Ясно, что Саша им заниматься не мог, вот и решили, что управляющим станет отец. Никто, кроме нее, не догадывался, что такая покупка являлась Кирюшиной тайной и безнадежной мечтой. Только где было взять столько денег? Вот и приходилось всю жизнь зависеть от милости соседских помещиков. А тут сразу после оформления купчей он подал в консисторию прошение о выходе на пенсию, и началась их новая жизнь.
Софья Григорьевна сидела у стола и улыбалась. Чай давно остыл, она к нему так и не притронулась. В дверь застучали – пришла Стеша, прачка. Пора приниматься за дела.
***
Венеция поднялась перед ними прямо из воды, и лишь у самого берега стало ясно, что дома отделяет от моря довольно широкая площадь.
– Вот она – Серениссима – Светлейшая, – проговорил Андрей, театральным жестом приглашая всех спуститься с вокзального крыльца.
Наташа смотрела на прекрасные высокие здания и думала о том, как чудесно было бы погулять здесь рядом с Господином в сером. Смешные мечты, вновь увидеть его невозможно, да если бы даже такое вдруг произошло, разве он обратил бы на нее свое внимание? Как-то его нужно забыть, но как?
– Ташенька, тебя не продуло? Что-то ты совсем бледненькая.
– Просто голова немного болит, но это сейчас пройдет.
От вокзала они добирались до H?tel Bauer по каналу на длинной черной лодке с железным набалдашником на носу – гондоле. Управлял ею один человек, который мастерски орудовал веслом, а иногда отталкивался от очередного дома прямо ногой.
– Андрюша, как это может быть, что дома построены прямо на воде, здесь же никаких тротуаров нет? Я знала, что Венеция стоит на воде, но как же без тротуаров? Смотри, волны плещутся прямо в стены.
– Объясняю: все здания здесь построены на лиственичных и дубовых сваях, поставленных очень близко друг к другу. Технология такая: сваи забивают в землю до надежного грунта, дальше на них укладываются бревна, потом поверх настила из бревен выкладывается фундамент и возводится дом.
– Но ведь дерево быстро гниет.
– Ошибаешься, мадемуазель умница, древесина и дуба, и лиственицы в воде делается твердой как камень.
Борис удивленно присвистнул:
– Сколько же деревьев для этого потребовалось? Даже подумать страшно.
– Это точно: страшно подумать. Говорят, эти ваятели под корень извели все леса в Далмации.
Гондола причалила к маленькой площадке перед высокой дверью довольно обшарпанного четырехэтажного желтого здания. Наташа огляделась: дома вокруг имели тот же запущенный вид. Внутри гостиница выглядела не лучше, но, когда она сказала об этом брату, он вывел ее на улицу и показал дату на стене: «1734».
– Теперь ты понимаешь, сколько этому домику лет? Он имеет право на свое лицо.
Наташа осмотрелась внимательнее. Рядом по нижним этажам таких же облезлых домов располагались разные магазинчики, за углом находился причал для гондол – место было удобное. Да и H?tel Bauer на деле оказался очень неплохим, обслуживали здесь быстро и любезно. Небольшой, но чистый, Наташин номер восхитил ее старинным, с кистями, балдахином над непривычно высокой кроватью, забравшись на которую она почувствовала себя принцессой сказочного королевства, и это ощущение не смог разрушить даже вид вытертого ковра, крупный узор которого едва просматривался.
Но задерживаться в отеле не планировалось, через полчаса все загрузились в гондолу и отправились на Сан-Марко, главную площадь Венеции.
– Отчего у гондолы всего одно весло? – поинтересовалась Анна Викторовна.
– Здесь много очень узких каналов, двухвесельные лодки не смогли бы разойтись.
Анна Викторовна с уважением посмотрела на сына – не зря она им гордится, он знает ответ на любой вопрос – и протянула ему руку, чтобы выйти из лодки. А Борис тут же подал руку Наташе и впервые ощутил долгожданое прикосновение к ее пальцам хотя бы и через тонкую перчатку.
Площадь Сан-Марко Наташу поразила: окруженная прекрасными зданиями как стенами, она напоминала огромную балетную залу. Когда она сказала об этом, Андрей засмеялся:
– Знаешь, как назвал ее Наполеон? Самой прекрасной в мире гостинной. А это кружевное здание с «вышивкой» наверху –Дворец дожей, о котором мы читали у Сабатини.
Борис вдруг засмеялся:
– Кстати, архитектора, который полжизни трудился здесь над фасадом, повесили на этом самом балконе.
Они остановились, рассматривая сложную резьбу. Анна Викторовна удивленно покачала головой:
– За что его так? Неужели не понравилось?
– Да нет. Попал в плохую компанию, заговор там, то да се, а в результате…
– Да уж, компании надо выбирать осторожно.
Наташа глянула налево, в торец площади, и подергала брата за рукав:
– Как я понимаю, вон то сказочное сооружение и есть собор Сан-Марко?
– Точно. Немыслимая эклектика: смесь элементов византийского, романского, готического и восточного стилей, поэтому другого такого не найти. Начнем с него?
Наташа остановилась перед собором:
– Купола у него какие-то необычные, и фасады порталов будто наши кокошники.
Вход в храм был украшен великолепной резьбой и мозаиками, но внутри все выглядело еще роскошнее. Андрей потянул мать к знаменитому Золотому алтарю, а Борис принялся расказывать Наташе, как два венецианских купца тайно перевезли мощи евангелиста Марка из Александрии в Венецию, спасая от мусульман, которые начали разрушать христианские храмы для постройки мечетей.
– Представляете, они забросали мощи святого свиными тушами, а поскольку таможенники-сарацины не могли прикасаться к нечистому животному, то груз проверять не стали.
– Да, – улыбнулась Наташа, – незамысловато, но эффективно. А смотрите, на этих мозаиках те же надписи, что и у нас – греческие.
Борис сощурился, всматриваясь:
– Наверно, память о том, что Венеция когда-то находилась под властью Константинополя. Вам не скучны мои истории?
– Нет, вы интересно рассказываете, прямо как Андрей.
– Спасибо за оценку.
Он бережно взял ее руку в белой перчатке:
– Вы знаете, что у вас лицо молящегося ангела?
Под тревожащим взглядом его горячих глаз ей стало не по себе, она осторожно высвободила руку, вежливо улыбнулась и поспешила к матери и брату.
Они любовались оформлением храма до тех пор, пока Андрей не потянул их в кафе «Флориан» на площади Сан-Марко.
– Чем оно так знаменито? – поинтересовался Борис.
– Здесь же еще Казанова пил кофе, Руссо обедал, Байрон отдыхал! Да посещение Венеции без чашечки кофе в этом легендарном кафе и представить себе невозможно!
На набережной Андрей остановился:
– Обратите внимание на белый храм справа, что с колоннами. Это, дорогая сестрица, тот самый Оспедале-делла-Пьета, в котором твой любимый Вивальди отдал лучшие годы жизни обучению музыке юных синьорит. Да, именно здесь они пиликали на скрипочках, а он страдал, слушая собственные концерты в их исполнении. Между прочим, судя по названию, первоначально здание служило гостиницей для крестоносцев.
Анна Викторовна вздохнула, покачав головой:
– Такой крохотный кусочек земли, а как здесь все перемешалось: рыцари, сарацыны, Казанова, Вивальди, Байрон – удивительное место!
Кофе во «Флориане» на самом деле готовили великолепный, и, передохнув, они направились во Дворец дожей – грандиозный Палаццо Дукале и провели бы там больше времени, если бы Анна Викторовна не запросила пощады. Услышав это, Андрей возмущенно воскликнул:
– То есть как? Уехать из Венеции, не повидав дома Дездемоны?
И все снова оказались в гондоле и отправились в путешествие по Гранд каналу, вдоль которого располагались самые роскошные дворцы города. Там у левого берега гондольер остановил лодку напротив изящного кружевного трехэтажного здания, зажатого между двумя величественными дворцами. Дом Дездемоны с фамильным гербом на фасаде казался таким хрупким, словно без поддержки массивных соседей вряд ли вообще мог существовать.
– Он кажется беззащитным, как сама бедная Дездемона, нежная и слабая, – проговорила задумчиво Анна Викторовна.
Молодые люди переглянулись на эту поэтическую тираду, Наташа посмотрела на них укоризненно, и их лица тут же приняли нейтральное, отсутствующее выражение. К счастью, Анна Викторовна ничего не заметила и до возвращения в отель находилась в меланхолическом настроении, а молодежь завершила вечер на верхней террасе, любуясь с высоты вечерним городом и обсуждая историю Отелло.
Позднее в душной комнатенке под самой крышей Борис прикидывал, у кого можно будет занять денег на первый месяц жизни в Цюрихе, потому что даже самые дешевые гостиницы и завтраки привели его «монетарную систему» в полный упадок. Для получения денег ему предстояло выполнить большую работу на фирму Клауса Роммеля – именно это заставило его покинуть родительский дом на полтора месяца раньше срока, и он гнал от себя мысли о том, хватит ли ему теперь, после незапланированного турне, времени для выполнения заказа.
***
После завтрака – сразу в гондолу, последний взгляд на кружевные дворцы, потом вокзал и мерно покачивающийся удобный вагон с бархатными скамьями и столиками у окон, за которыми проплывали ближние – зеленые – и дальние – грандиозные белые – Альпы, горы Северной Италии, ее города и городки.
Наташа смотрела в окно, но думала совсем не о красотах Италии: она не могла понять, почему потеряла к путешествию интерес. Брат с Борисом увлеченно обсуждали планы будущих экскурсий, она воспринимала лишь отдельные слова: Колумб, Паганини, замок Сан-Джорджо… Посмотрела на маму – та дремала. Прислонившись к стенке вагона неожиданно задремала тоже и даже пропустила момент прибытия поезда на вокзал.
Экипаж ехал по виа Бальби, главной улице Генуи, на углу которой находился рекомендованный Покровским отель, он располагался наискосок от небольшой привокзальной площади с аптекой и памятником Христофору Колумбу. Утром, едва отодвинув тяжелую бархатную штору, Наташа увидела перед собой благородное спокойное каменное лицо и руку, опирающуюся на огромный якорь, – оказалось, что окно ее комнаты выходит прямо на памятник Колумбу.
Быстро приведя себя в порядок, она спустилась в ресторан, где собрались уже все остальные. За завтраком решили сразу же отправиться на прогулку, и первой достопримечательностью, которую они с интересом осмотрели, стал тот самый памятник Колумбу с покорно сидевшей у его ног полуобнаженной молодой индеанкой.
– Смотрите, какая трогательная надпись на пьедестале: «Христофору Колумбу – Родина». Это при том, сколько лет он выпрашивал у генуэзцев возможность организовать экспедицию да так ее и не получил, – Борис насмешливо покачал головой.
– А как вам эта кроткая красавица-аборигенка? Наверное, единственная, оставшаяся в живых от всего племени! – подхватил Андрей. – И сам Колумб уж такой философ-миротворец, что и сказать нельзя. Лицемерие и еще раз лицемерие!
– Так, вылили ушат правды на великого мореплавателя, теперь можно и дальше идти, – подвела итог Анна Викторовна. Молодые люди слегка сконфузились и двинулись по улице в центр города.
Солнце грело еще мягко, город ожил, в патио у ресторанов посетители неспешно пили вино и кофе, улицы заполнялись яркими толпами гуляющих. Когда Покровские и Борис дошли до виа Бальби, Анна Викторовна объявила, что необходимо подумать о домашних, и, пока дамы за дверями модных магазинов выбирали подарки, молодые люди прогуливались по улице, болтая о всякой всячине. Потом они проследовали дальше, рассматривая роскошные дворцы генуэзских аристократов в квартале Палацци-дей-Ролли до тех пор, пока солнце не стало ощутимо жечь. Хотя план был еще погулять после обеда, когда станет чуть прохладнее, но Анна Викторовна объявила, что еще четверть часа – и молодым людям придется нести ее на руках, поэтому все отправились в обратный путь.
После того, как Анна Викторовна покинула застолье на веранде и направилась к себе, молодежь продолжила разговоры за кофе с миндальным печеньем. Между тем зажглись уличные фонари, тут и там зазвучала музыка, восковые красавицы в освещенных витринах принялись рассматривать прогуливающуюся публику, женский смех зазвучал волнующе и загадочно. Наверное, потому и тема возникла необычная – роль события в жизни, поднял ее Борис, утверждавший всесилие случая:
– Не такова ли наша встреча, столь для меня бесценная? Вариант первый: прежний ваш попутчик, Андрей Александрович, мог бы ехать не до Смоленска, а, допустим, до Варшавы, и не один, а с семейством. Результат: мы бы с вами не пересеклись. Вариант второй: приехали бы вы к поезду на четверть часа раньше, заняли бы все купе – и мне оставалось бы только издали вздыхать, глядя на Наталью Александровну, простите мою откровенность. И уж конечно ни о каком совместном путешествии и речи бы идти не могло, не состоялись бы ваши интереснейшие лекции по искусству, и я так и остался бы на всю жизнь серым и непросвещенным.
Борис балагурил, но про себя твердо знал: если бы баба Роза не сунула ему те завязанные в застиранный платочек пятьдесят рублей (сколько времени она их копила?), он не смог бы доплатить проводнику за второй класс и ехал бы в добавочном вагоне, куда его и загрузили всей родней.
Андрей в случай верил, но серьезного значения ему не придавал: да, они могли бы ехать в разных купе, но что бы им помешало познакомиться и разговориться?
Наташа слушала их шутливую перепалку молча, она-то знала, что ничего случайного не бывает, если повнимательнее поискать, то причина непременно обнаружится. Дедушка не раз показывал ей истоки как бы случайных ситуаций, вот и перед этой поездкой, когда отец отказался отправиться вместе с ними, дедушка сказал ей:
– Не огорчайся так, золотко: там, наверху, лучше знают, что делать. Поверь, когда вы вернетесь, ты мне сама расскажешь о том, что не могло бы случиться, если бы твой папа находился рядом. Очень часто то, что кажется несчастьем, оборачивается через недолгое время большим благом – пути Господни неисповедимы, детка.
Наташа взглянула на небо, усыпанное яркими звездами. Странно представить, что из этой россыпи можно составить какие-то фигуры, наделить их собственной судьбой и магической силой влияния на жизнь людей. Нет, за этим звездным одеялом скрывалось что-то совсем-совсем иное, безмерное и, уж конечно, непостижимое…
Следующий день был какой-то суматошный: после завтрака отправились к старому порту на свидание с палаццо Сан-Джорджи, о чем мечтал Андрей.
– Что в нем такого особенного? – поинтересовалась Наташа.
– Это самая знаменитая в мире обманка.
Дворец напоминал очень красивую, всю в позолоте, шкатулку. Издалека казалось, что его стены украшены лепниной и скульптурами, но вблизи стало ясно – это оптическая иллюзия, весь декор лишь искусная роспись.
– Поразительно, – восхитилась Анна Викторовна, – и что же здесь находилось?
– Что называется, правительственное здание. А в западной части размещалась тюрьма, в которой держали Марко Поло. Ну не идиоты ли! – возмущался Андрей. – Он здесь даже надиктовал свою историю путешествия в Китай.
– Следует признать, что для человечества это обернулось огромной удачей, – засмеялся Борис, любуясь шелковистой каштановой волной Наташиных волос.
Дальше их путь лежал к дому Колумба, к Восточным воротам Старого города. Там их ожидало полное разочарование: за массивной проездной аркой в небольшом сквере находилось то, что осталось от жилища Колумба: дворик с готическими ажурными аркадами и двухэтажный фрагмент дома, на фронтоне которого сохранилась памятная табличка. Выглядело это донельзя убого.
– По большому счету нам осталось лишь посетить дом, в котором родился Паганини, а потом уже можно будет осматривать все подряд. Я правильно понял программу? – поинтересовался Борис.
Анна Викторовна кивнула, и все снова пустились в путь, пока не вышли в переулок Черной кошки – узкую улочку ветхих трех-четырехэтажных домов, на одном из которых висела табличка, сообщавшая, что здесь родился Никколо Паганини.
– Как странно подходит ему это место, такое безнадежно бесприютное, – проговорила Анна Викторовна.
– Да уж, учитывая историю последнего успокоения, – согласился Андрей.
Они еще некоторое время потоптались перед домом, потом двинулись в обратный путь и, обнаружив свободный экипаж, довольно быстро оказались в ресторане своего отеля.
– Что ж, давайте подведем итог минувшему дню, – обратилась к отдыхающей за кофе молодежи Анна Викторовна.
– У меня весь день шея болела от разглядывания разных архитектурных излишеств, – простонал Борис, – из-за узких улиц все эти пышные барочные красоты буквально нависают над головой.
– Должен признать вашу правоту, – согласился Андрей.
– А мне ужасно хотелось залезть в один из здешних фонтанов и как следует там поплескаться, – виновато проговорила Наташа.
– Почему же вы этого не сделалали? А, понял: вы боялись перекрыть движение в городе! – засмеялся Борис.
И снова Анна Викторовна обескуражено вздохнула: дети отказывались делиться с нею своими впечатлениями, а ведь совсем недавно…
***
Они выехали в Ниццу ранним утром, мимо городов и городков, виноградников, плантаций померанцевых и цитрусовых деревьев, мимо гор, моря и галечных пляжей. Наташа снова загрустила и снова не могла сказать, отчего. Андрей почувствовал состояние сестры и принялся тормошить ее разговорами о планах на ближайшую неделю. За окнами поезда все казалось таким сияющим, веселым, праздничным, а Андрей с Борисом так старались развеселить Наташу, что ее грусть понемногу растаяла, и новый, отделанный блестящими мозаичными плитками вокзал Ниццы она разглядывала уже с интересом.
Анна Викторовна назвала адрес: Pension Russe, rue Gounod, 9, – и автомобиль-такси покатил по брусчатке Английской набережной. Наташа с любопытством смотрела по сторонам: слева плескалось море и горизонт таял в дымке, справа высились великолепные здания, украшенные резными балкончиками. Вдоль променада росло множество пальм и цветов; хотя рестораны и кафе уже распахнули двери, людей на улицах в этот утренний час почти не встречалось. Наташе хотелось рассмотреть все повнимательнее, и она решила уговорить мать и брата больше гулять вечерами.
Ехали они совсем недолго, после поворота на маленькую улочку автомобиль остановился перед оградой, за которой среди деревьев и цветущих кустов пряталось от городского шума небольшое трехэтажное здание. Портье сообщил, что свободные места имеются, и очень скоро в их распоряжение предоставили три отдельных номера.
Наташа вошла в довольно просторную комнату с окнами на юг, ковром во весь пол и широчайшей кроватью под шелковым покрывалом. Она сразу же опробовала матрац, он оказался приятно упругим. Но главное удобство, как обычно, находилось за невысокой белой дверью: личная уборная с лавабо – большой раковиной – и ватерклозетом, Наташа уже привыкла этому за время путешествия. Едва она вернулась в комнату, раздался стук: это мальчик принес ее чемодан. Развесив одежду, она с удовольствием поплескалась в раковине и появилась в номере Анны Викторовны, свежая и благоухающая цветочным итальянским мылом.
– Как славно здесь, правда?
– Правда, Ташенька, все очень удобно. Марья Петровна рассказывала, что кухня здесь тоже очень хорошая, даже кухарка у них русская.
После завтрака решили обследовать ближайшие окрестности и, когда оказались на Английской набережной, из кафе навстречу им вышел Борис. Нельзя сказать, что Анна Викторовна обрадовалась продолжению знакомства, но она видела, что общество Бориса нравилось Андрею, и потому молчала. К тому же она понимала, что их приятельство не продолжится за рамками путешествия, и это успокаивало. Поведение дочери тоже не вызывало никаких опасений, хотя Анна Викторовна и понимала, что Борис очень красив и проявляет к ней повышенное внимание. Однако в целом ситуация выглядела привычно: ее девочка мало кого из молодых людей оставляла равнодушным, последние два года, наверно, половина студентов приходили на «вторники» в их дом, надеясь увидеть дочку профессора, но она в такие дни очень редко выходила из комнаты, занимаясь своими делами. Вот и на этот раз Наташа, по своему обыкновению, держалась доброжелательно-спокойно. После приветствий Борис спросил Андрея, как они устроились.
– Отель маленький, всего на тридцать номеров, хотя в высшей степени уютный. Дворик с садом небольшой, но и народу мало, так что места достаточно. Кровать у меня, как у турецкого султана, но главное – кормят отлично. А как вы?
– Тоже нормально. А вы, позвольте спросить, куда сейчас направляетесь?
– Просто смотрим город, такая ознакомительная прогулка.
– Можно ли к вам присоединиться? – Борис обратился с вопросом к Анне Викторовне, и та любезно кивнула.
Бориса тянуло к Наташе, но он был осторожен и пошел рядом с Андреем, а тот сел на своего любимого конька, рассуждая об особенностях местной архитектуры. что всегда немного раздражало Бориса, который не имел глубоких познаний в этой области. Впрочем, он не особенно слушал приятеля, поскольку не мог отвести взгляд от грациозной фигурки шедшей впереди девушки, от тонких щиколоток ее стройных ножек в белых чулках, которые виднелись из-под платья. Он очнулся от этого наваждения, лишь когда едва не споткнулся.
– Обратите внимание, вот типичный неоклассический стиль, – объявил между тем Андрей, – слева по курсу отель «Негреско».
Все остановились, рассматривая огромное великолепное здание.
– В прошлом году, когда он открылся, все газеты писали про его 150 роскошных номеров, среди которых нет даже двух одинаково оформленных. Еще писали про огромный круглый ковер, сотканный аж в XVII веке, про громадный камин, выдранный из стены какого-то старинного замка, про всякого рода восточные антики, про невероятную какую-то хрустальную люстру и про все современные технические новшества, которые здесь имеются, – Борис обрадовался возможности продемонстрировать свою осведомленность.
– Чудо, что он построен всего за полтора года, – продолжил Андрей. – Смотрите, какая эклектика: тут и классика, и элементы барокко. Красиво, но, по-моему, перегруз. А ты что скажешь? – обернулся Андрей к сестре.
– Что он похож на торт, украшенный розовым кремом.
Борис засмеялся и прошептал Андрею на ухо:
– Говорят, моделью для его розового купола послужил бюст возлюбленной господина Эйфеля, который его проектировал.
Смешливый Андрей фыркнул, оглянулся на мать с сестрой – не слышали ли они – и поспешил сменить тему:
– А вы знаете, что здешний залив называется Заливом ангелов?
– Удивительно поэтично, – вздохнула Анна Викторовна.
Борис опять наклонился к Андрею:
– Ничего романтического, кошмарная история на самом деле. Его назвали в честь тех ангелов, что в незапамятные времена доставили сюда лодку с телом обезглавленной чертовыми римлянами христианской мученницы Репараты, здесь и храм ее есть.
– Ну и ну, хорошо, что наши дамы не слышали…
Андрей обернулся к сестре, чтобы увериться в этом, и задал ей первый пришедший в голову вопрос:
– Признайся, что тебя удивило в здешнем раю?
– Здесь все собаки в намордниках, даже самые маленькие.
– Вы очень наблюдательны, я, например, никогда этого не замечал, – Борис пользовался любым случаем сделать Наташе комплимент.
– Наблюдательна, это точно, – подтвердил Андрей, – я иногда просто теряюсь.
– Анна Викторовна, а вы на что обратили внимание?
– Они все время улыбаются, у нас так не принято. И еще жизнь здесь дешевле, чем у нас. А вы что отметили?
Борис на минуту задумался:
– Здесь совсем не пьют чая, обычно кофе. У нас наоборот.
Они снова неспешно двинулись по набережной, но вскоре Андрей остановился и указал в сторону моря, где прямо над водой сиял куполами роскошный восточный дворец, пирсом соединенный с набережной.
– Это La Jetee – Promenade, нам про него на лекциях рассказывали. Очень интересный архитектурный проект, видите, он построен на сваях. Там есть все: театр, казино, ресторан и еще причал для морских прогулок, а все интерьеры выполнены в ориентальном стиле. Кстати, это, так сказать, вариант номер два, вариант номер один сгорел через год после открытия. Говорят, спалили конкуренты.
Борис пожал плечами:
– Вывод: с конкурентами надо уметь договариваться.
Они гуляли до самого обеда, наслаждаясь чудесными видами и слушая комментарии Андрея. Обедать решили дома, потому что Анне Викторовне потребовался отдых. Предложив дамам подождать на скамейке, молодые люди отправились на поиски экипажа.
– Вы не хотели бы вечером вновь прогуляться? – поинтересовался Борис.
– Мы с Наташей готовы ходить хоть сутки напролет, так что можно повторить.
– А как мы встретимся?
– Нас легко найти: спуститесь против вокзала по лестнице, идите прямо по улице, потом поверните направо, потом налево – и увидите узенькую улочку, это и есть rue Gounod. Наш номер девятый.
***
Получив разрешение на посещение Покровских, Борис сидел на скамье под кустами жасмина и смотрел на бродячих музыкантов, которые зашли во двор пансиона. Музыка его не занимала, его волновала предстоящая встреча с Наташей: отчаянно, до слез, хотелось с нею сблизиться, но пока все его знаки внимания не находили никакого ответа. Необходимо остаться с нею наедине – но как? Он ломал над этим голову уже не первый день, и, погруженный в свои мысли, не заметил, как Наташа появилась на крыльце.
Он встал ей навстречу, но смог сказать лишь «добрый вечер!» – так вдруг пересохло в горле.
– Извините, но у меня для вас не самые лучшие новости: мама почувствовала себя неважно, и решила подиктовать Андрею письма, поэтому прогулка отменяется.
– Ужасно жалко! Но не можем ли мы немного посидеть во дворе и послушать вечернее пение лягушек?
Наташа улыбнулась:
– Думаю, это не возбраняется.
Они сидели на скамейке, окутанные вечерними ароматами жасмина, акации и еще каких-то незнакомых растений. Солнце уже изменило цвет дальних гор, превратив их из зеленых в пунцовые, облака на западе загорелись, ветер с моря посвежел и немного усилился. Музыканты подобрали свои монеты и ушли.
Вот он, момент, которого нельзя упустить! Нужно заговорить о ней самой – действует безотказно.
– Позвольте узнать, в какой гимназии вы учитесь?
– В женской гимназии Арсеньевой.
– Как я полагаю, учитесь вы на отлично?
– Да, – просто ответила Наташа.
– И вас за то любят родители, учителя, соклассницы?
– Не знаю, может, не только за это.
– О да, вы всегда можете сказать, что хорошо, а что дурно, что правильно, а что нет. А позвольте спросить, на чем основываются ваши оценки?
Наташа растерялась:
– Я довольно много читаю, стараюсь не выносить поспешных заключений.
Он не отставал:
– Коротко говоря, ваши суждения имеют чисто литературную основу, на деле вы должны согласиться, что совсем не знаете жизни, что живете в теплице, где вас холят и лелеют, как экзотическое растение. Естественно, соблазна легко избежать, если не знаешь, что это такое. Поляки говорят: «Хвалить за чистоту того, кто вырос в монастыре, это как хвалить глухого, что он не подслушивал под дверью». Признайтесь, вы ведь без маменькиного позволения и шага в жизни не сделали?
Наташа подумала и кивнула: не сделала.
– И что дальше? Через год вы кончите гимназию, и что потом? Бессмысленное существование за спиной сначала родителей, а потом богатого мужа? Дети и прочее? И так пройдет вся жизнь? Неужели вы не летали? Неужели никогда ни о чем не мечтали?
Наташа удивленно вскинула брови. Ерунда какая, конечно, мечтала. О любви на всю жизнь. О странной встрече. О сероглазом короле – это стихотворение я переписала у Милы Матвеевой. Раньше я мечтала быть женой декабриста, как Мария Волконская. Я хотела заняться чем-нибудь важным и нужным. Хотела путешествовать. Как это – не мечтала! Конечно, все это немного смутно…
Ей хотелось возразить Борису, но возразить – значит, открыть душу, а сделать это она не могла, сама не зная, почему. Он был прав в чем-то, и эта правота раздражала и сердила ее, хотелось доказать, что он ошибается.
Борис видел, что все её существо противится его словам, которые разрушали ее уютный мир, её жизненные правила, и это раззадоривало его еще больше:
– Как вы можете судить о чем-то, если видели только то, что вам показывали? Спорим, вы не решитесь нарушить эту традицию.
– Ошибаетесь, – покачала головой Наташа, – я очень даже способна на самостоятельные действия. Просто пока не возникало такой ситуации, чтобы это показать.
Борис засмеялся:
– Она и не возникнет сама собой, пока вы этого не захотите. Конечно, до сих пор ваша жизнь шла в строгом русле: дом, гимназия, наверно, фортепиано, еще что-то. Уроки, уроки, уроки… Сейчас, в поездке, все изменилось. Ловите возможность!
– Какую возможность?
– К примеру, махнуть в Монте-Карло.
Наташа растерянно взглянула в горячие глаза.
– И что я там буду делать?
– Как что? Играть! – его глаза откровенно смеялись.
– Я же не умею.
– Это неважно. Сейчас самое время проверить себя. Главное – поступок. Или вы в принципе на него не способны? Тогда имейте смелость признаться в этом. Знаете, немецкий ученый Мёбиус исследовал головной мозг и пришел к выводу, что мозговые извилины и височные доли у женщин развиты слабее, чем у мужчин. Это различие прирожденное, и его следствием является женская слабость, неполноценность. Он говорит, что женщина – это нечто промежуточное между мужчиной и ребенком во многих умственных отношениях.
Наташа сердито нахмурилась:
– Ерунда какая, я совсем не ребенок!
– Вот и посмотрим. В восемь часов у вокзала. Поезд на Монте-Карло в восемь тридцать. Я буду ждать. Придете?
Глядя в его тревожащие глаза, Наташа как под гипнозом сказала:
– Да, – встала со скамейки и направилась в пансион.
***
Борис почувствовал волнение спутницы с первой минуты их тайной встречи на вокзале, хотя внешне это почти ни в чем не проявлялось, лишь и без того молчаливая девушка совсем замкнулась. Однако обязательно требовалось объяснить ей некоторые важные вещи, и Борис надеялся, что она в состоянии их услышать и понять. Пока они ехали в поезде он вполголоса объяснял ей правила игры в рулетку, хотя и не был уверен, что Наташа воспринимает его слова:
– Делайте ставку сразу после того, как крупье кидает шарик на рулеточное колесо. Вы меня поняли?
Она кивнула.
– После того как крупье скажет: «Ставки сделаны», пытаться поставить фишки на игорный стол или делать ставки нельзя…
Наташа безучастно смотрела в темное уже окно вагона, и Борис не мог понять, слышит ли она его слова. Он чувствовал, что необходимо подогреть ее интерес к этому неожиданному приключению.
– А если вы серьезно выиграете, нужно будет положить деньги в банк, лучше всего, в немецкий банк Мендельсона, там даже царская семья свои капиталы держит. – Он шептал ей это, словно кто-то из пассажиров мог понять русскую речь и заподозрить их в некоем противозаконном действии.
Она кивнула без всякого выражения и снова отвернулась, скручивая и вновь распуская длинную серебряную ручку-цепочку расшитой бархатной сумочки, которая лежала у нее на коленях.
Господи, прости мне мою ложь, обещаю, что никогда, никогда больше …
Борис не мог предположить, что Наташа всю дорогу молилась, ему казалось, что она сохраняет душевное равновесие без усилий: вот и высокую дамскую прическу сделала, и шелковое платье с накидкой надела, и шляпу – выглядит вполне взрослой. Но его собственное состояние каким-то непонятным образом изменилось: если прежде он мечтал о тайной встрече с Наташей как о начале романа, то к моменту прибытия в Монако, по третьему разу объяснив, как следует делать ставки в рулетке, он едва сдерживал внутреннюю дрожь и никаких романтических планов в голове уже не держал. Поднимаясь по широкой лестнице на вершину холма к залитому огнями зданию казино Монте-Карло, Борис снова наклонился к девушке:
– Вы должны знать, что по законам княжества в казино не допускаются граждане Монако, студенты и люди моложе восемнадцати лет, поэтому нам придется немного слукавить.
Она в ответ только кивнула – поняла. Они вошли в распахнувшиеся перед ними двери и оказались в огромном роскошном холле среди леса сверкающих колонн и блеска полированных каменных полов. У входа в зал их остановил сидевший за столом господин во фраке, перед которым лежала раскрытая книга для записей. Наташа без запинок ответила по-французски на вопросы служащего: мадемуазель Натали Покровски, из России, дочь профессора Московского университета, восемнадцати лет. И следом: Борис Липкин, инженер, двадцати пяти лет. Оставив запись в книге, господин во фраке поднял на них водянистые глаза и приглашающе повел рукой.
Наташу ослепила красота открывшегося зала, сиявшего в свете бесчисленных люстр обильной позолотой, настенными росписями, бронзовыми скульптурами – все вокруг слилось в зеленовато-золотую мозаику. Огромные зеркала бесконечно умножали заполненное людьми пространство.
– Сначала мы должны купить в кассе фишки, – услышала она у самого уха и бездумно последовала за Борисом, зажав в руке три золотые монеты, подаренные тетей Тильдой.
Обменяв деньги на фишки, они вошли в зал, где стояли рулеточные столы.
– Смелее, новичкам везет!
Борис знал, что говорит: два года назад он впервые переступил порог казино следом за случайным знакомцем, завсегдатаем подобных мест, который и посвятил молодого соотечественника в манящие тайны рулетки. Он раз за разом выигрывал тогда и страшно огорчился, услышав звонок, говоривший об окончании работы казино, – деньги просто текли в руки! Рассовав по карманам купюры, он прямо у кассы условился с новым приятелем, который тоже играл очень удачно, о завтрашней встрече. Он тогда долго не мог заснуть, прикидывая, что сможет себе позволить, удвоив, а то и утроив выигрыш, но потом настало завтра, и он не успел опомниться, как потерял все. Знакомца того он тоже больше не видел, и в казино с тех пор ни шагу. До сегодняшнего дня.
Едва за одним из столов освободилось место, Борис усадил Наташу. Она огляделась и поразилась тому, какая необычная публика ее окружала. Хотя все присутствующие внешне выглядели очень спокойными, их лица были странны, Наташе даже показалось, что вокруг нет ни одного нормального человека: дамы в вечерних туалетах, господа во фраках – все посетители казино были замкнуты и мрачны, ни улыбки, ни веселого взгляда. Сосредоточенные лица в ярком свете огней казались серыми и безжизненными. В эту минуту крупье кинул на рулеточное колесо маленький белый шарик.
– Делайте ставку, – услышала она взволнованный шепот.
Наташа сдвинула кучку фишек на красное поле:
– Красное.
После возгласа «Le jeu est fait!» колесо завертелось, и Борис замер, следя за ним. Наконец безумный шарик устал. Красное! И снова красное. И снова. Это было что-то немыслимое: красное повторилось двенадцать раз подряд! Наташа называла цвет, и выпадал именно он. Каждый раз, когда крупье выкрикивал «Rouge!», игроки словно сходили с ума, и крупье приходилось их утихомиривать. Игра шла невероятно нервная, многие пытались ставить против Наташи, думая, что длинная полоса красного должна кончиться, и неизменно оказывались в проигрыше.
Шарик стучал в бесшумно вращающемся колесе рулетки, но Борис уже не следил за его бегом. Устроившись напротив Наташи, он не мог отвести от девушки глаз: она выглядела какой-то отстраненной, словно прислушивалась неизвестно к чему, и то раз за разом пропускала возможность сделать ставку, то называла число, и шарик покорно ложился в указанную лунку. Она семь раз кряду назвала «тридцать два», многократно увеличив свой выигрыш, и Борису не всегда хватало смелости повторять ее ставки, о чем через минуту он уже жалел. Руки у него тряслись, внутри все дрожало, природная осторожность боролась с азартом. Шарик снова забегал по кругу, и Борис решился: следом за Наташей поставил на «нечет». И снова да! От радости хотелось кричать, ведь по самому приблизительному расчету выигранных денег ему должно хватить до конца обучения! В этот момент крупье объявил, что сумма максимального выигрыша достигнута, а значит, игра на этом столе закрывается до завтрашнего утра. Борис взглянул на Наташу и понял, что она совершенно растеряна. Боясь, что волшебство прекратится, он мигом рассовал фишки по карманам и бросился к ней, чтобы не дать возможности уйти. Он сгреб ее фишки в бархатную сумочку, ссыпал остатки в шелковую накидку, как в мешок, подхватил девушку под локоть и, не давая опомниться, повел к соседнему столу. За ними двинулась целая толпа.
На новом месте все повторилось, Борису казалось, что он сходит с ума, больше всего он переживал, что Наташа прекратит игру. Каждый раз, когда шарик занимал указанную лунку, тихий обычно зал буквально взрывался. Все ждали, когда полоса невероятного везения прекратится, ставить за Наташей решались уже немногие. Следить за шариком не осталось сил, Борис хотел встать, поднял голову и увидел на пороге зала господ Шульца и Шарфенберга, самых строгих профессоров физико-математического факультета Цюрихского университета. Именно Дитер фон Шарфенберг обещал дать ему рекомендации, конечно, при условии безукоризненной репутации. От этого сверхпринципиального человека зависело его будущее, и, если господин профессор обнаружит студента Липкина в столь неподобающем месте, где ему находиться не надлежит, студент Липкин будет изгнан из университета без права восстановления. Борис покрылся холодным потом и весь сжался, низко склонив голову. Уходить следовало немедленно. Проследив, что господа профессоры направились в зал для карточной игры, он лихорадочно сгреб свои фишки, выбрался из-за стола и поспешил в кассу.
О Наташе он вспомнил лишь после того, как обменял фишки на деньги, выстояв предварительно небольшую очередь. Он осторожно вернулся за ней и увидел, что крупье застилает стол тканью, а Наташу на глазах толпы уводят куда-то во внутренние кабинеты двое сотрудников казино. Борису хотелось плакать от бессилия, но вступиться за нее и оказаться в центре скандала он не мог. Еще долго ходил он вокруг казино, пока не убедился, что ожидание напрасно, и с тяжелым сердцем отправился на вокзал.
***
Перед сном Николай зашел к Якову Платоновичу, потому что знал – тому будет интересен рассказ о посещении Монте-Карло. Оба они не были азартными игроками, но покер любили.
– Как успехи, мой мальчик?
– Увы, увы! Проиграл полтораста франков. Но свою долю удовольствия получил.
– И на том спасибо. А мне сегодня Маша Ознобишина звонила из Парижа. Ольга рвется сюда, но остальные планов менять не собираются, так что приедут в понедельник. Придется тебе еще потерпеть.
– Бог с вами, всю бы жизнь так терпеть.
Старый барон усмехнулся:
– Похоже, тебя не очень огорчили эти новости.
Николай замялся. Он и в самом деле как-то охладел к Ольге, которая два года являлась для него подлинным наваждением. Может быть, тут сказалось мнение матери, высказанное ему наедине очень откровенно; он, даже и против своей воли, признал правоту ее слов: красавица Ольга не способна ни к какому делу, в отличие от членов его семьи, в которой дети с малых лет приучались к труду. Она очень обидчива и не переносит даже малейших замечаний в свой адрес. Ей нравится царить, она забавляется, когда поклонники теряют голову и совершают безрассудные поступки. С некоторым удивлением Николай подумал о том, какие глупости творил он сам, а уж историю с дуэлью даже вспоминать не хотелось. Но лукавить с дедом ему не нравилось:
– Кажется, я выздоравливаю от этой болезни.
– Ну, дай бог. Я всегда думал, что ты достоин лучшего, чем девица из рода Иваницких.
Это было неожиданно: Николай считал, что Яков Платонович симпатизировал Ольге, ведь ему нравилось все красивое. Но при чем здесь род Иваницких?
– Я думал, она вам нравится.
– Она очень хороша, и лицо, и фигура… Только для жизни не годится.
Николай удивился.
– Видишь ли, у нее внешность актрисы, редкая красота – сон, а не земное существо. Томный взор, манящая улыбка, вся – загадка и обещание. Беда только, что загадки-то никакой нет, и таланта тоже нет. Никакого. Ни к чему. Один гонор да самомнение. Поверь мне, это очень тяжело для близких. Она вся в бабку пошла, та тоже многим жизнь попортила. Собственно, в желании кружить головы греха нет. Прелестное чуть кокетливое создание никому вреда не делает – Вертеры нынче перевелись. Однако они обе холодные, как рыбы. И движет ими в основном любопытство и стремление подтвердить беспредельность своей власти над дураками в штанах.
Интересно, подумал Николай, а не являлся ли сам Яков Платонович одним из таких дураков? Может, это у них семейное? Но он же как-то выпутался, все говорят, он жил в счастливом браке. Николай вспомнил Дарью Кирилловну, которую прямо видел только однажды, еще подростком, потом лишь на фотографиях: милое лицо с нежным румянцем (он не знал тогда, что это значило) и какая-то поразительная мягкость в движениях, которую заметил даже он, тогдашний. И почему-то в памяти всплыла стройная фигурка девушки в синей матроске, и этот жест, когда она брала брата под руку – необыкновенно грациозное движение, как в балете. Недавно в казино он видел в странной толпе кого-то очень похожего на ту девушку. Наташу. Или на самом деле ее? Это длилось буквально пару секунд, но он не мог бросить игру и выйти в зал для рулетки, а когда партия кончилась, там ее точно не было.
– Поверь мне, – продолжал между тем Яков Платонович, – жениться на таком создании, значит обеспечить себе очень много неприятностей. Понимаешь, они остановиться не могут, брак тут не преграда. Помню бедного Степана Михайловича – как об него Зинаида Ильинична ноги обтирала! Жалкое было зрелище. Они ведь состояли в родстве, конечно, четвертая степень, но все же фамилия одна. Любил ее без памяти, глаза закрывал на все, а чем кончилось? Пулей в грудь – дуэль. Она не долго вдовье носила – выбрала себе другого дурака, благо, они вокруг нее вились. И с тем так же себя держала. Видно, есть порода дам, главная цель которых мужем командовать. По молодости я этого не понимал, конечно, голова прояснилась позднее, когда брат Александр женился на Софье Яковлевне. Вот уж она ему голову закружила!
– Это вы о бабушке? Которая под поезд попала?
В семье Николая эта история никогда не обсуждалась, что вызывало к ней особый интерес, но все вопросы молодых Ангельгардтов гасились уклончивыми ответами старших.
Яков Платонович некоторое время молчал, задумчиво глядя в темное окно, словно вспоминая те далекие события.
– Брат женился, хотя родители его очень отговаривали: Риды все какие-то странноватые, совсем другие, чем мы. Сам посуди: Софьин отец, Яков Андреевич – офицер, герой войны с французами, безусловный храбрец, конечно, отменно образованный, но при этом невероятно вспыльчивый, отчаянный игрок и бретер. Такой, знаешь ли, Долохов. И дети не без проблем. Иван казался полной противоположностью отцу: вообще не от мира сего. Умер молодым – думали, обычная простуда! Никого после себя не оставил, хотя имел такую прелестную жену. Сергей – поручик, наоборот, весь в отца, тоже порох – в 26 лет застрелился в Петербурге. Об этом разные слухи ходили. Софья также слыла дамой непростой, о таких говорят, «в нее черт меду положил». Брат Александр попался, конечно: жена – красавица признанная, но безумно, отчаянно ревнивая. Я сам пару раз являлся свидетелем крайне неприятных сцен. Темпераментная особа. Сочинения графа Толстого обожала, «Анну Каренину» особенно – любимое было тогда дамское чтение. Вот и последовала до конца вслед за идеалом, и маленький ребенок не остановил – твоему отцу едва пять лет исполнилось.
– А что Александр Платонович?
– Он, как Вронский, всю жизнь прожил с чувством вины. Больше не женился и с головой ушел в работу: тринадцать лет сидел смоленским губернатором, восемь – архангельским, а последние два года провел в Саратове. Он по натуре являлся человеком государственным, созидателем, и за свою жизнь сделал столько, что на десятерых бы хватило.
Яков Платонович умолк, глядя прямо перед собой, потом задумчиво проговорил:
– Видишь ли, мой мальчик, с возрастом взгляд на многие вещи сильно меняется. У молодого человека поле памяти невелико, но со временем оно становится все больше, все шире, сегодня оно вокруг меня как море. Думаю, всякий человек со временем погружается в былое, и я не исключение. Первую встречу с моей Дарьей Кирилловной я помню, словно она произошла вчера: помню ее платье и запах роз, и звуки фортепиано из окна… Стоял такой теплый август…
Он покрутил в руках серебряный портсигар, что лежал на столе, усмехнулся:
– Говорят, с возрастом возникает опасность стать пассеистом и полностью уйти в прошлое. Мне бы этого не хотелось, однако мое «сегодня» лишено, как бы тебе сказать точнее, вкуса, что ли. В нем маловато событий. Но и на настоящие события меня тоже не хватит, мне нужно что-то соразмерное возрасту. «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые» – это уже не для меня. Мне сейчас наибольшее удовольствие доставляет возможность слышать и видеть прекрасное, ощущать его на вкус и запах и наслаждаться этим. Ведь по-настоящему красивое лицо встречается редко. Мне нужно что-то волнующее, но без серьезных переживаний. Ты же знаешь, как меня радуют ваши набеги, как я их жду – это именно то, чего мне не достает.
Дед снова замолчал, взглянул на Николая, словно в раздумье:
– Я скажу тебе одну вещь, которую не говорил никому, поскольку меня могли бы счесть душевнобольным. Веришь ли, мне с некоторых пор стало казаться, что все вокруг стареют, а я остаюсь сорокалетним. То есть я каждый день вижу в зеркале собственное лицо, но все равно для себя самого пребываю в этом состоянии. Сознаю, что делаюсь слабее, но в душе совсем не ощущаю своего возраста, хотя физически, конечно, стал сдавать. Не помню уже, кто сказал, кажется, этот швейцарец Фройд, что самая большая проблема старости не в том, что мы стареем, а в том, что в душе мы остаемся по-прежнему молодыми. Сердце не может успокоиться и все ждет чего-то… за поворотом. Это и есть самое удивительное.
Позднее в своей комнате Николай долго лежал без сна, перебирая в памяти события минувшего дня и все более утверждаясь в мысли, что не мог ошибиться: в казино он видел Наташу. Правда, видел буквально считанные секунды, она как будто исчезла, но обмануться он не мог.
***
Ослепительным утром Николай вышел на безлюдную Английскую набережную. Море, бирюзовое у берега и ярко-синее вдали, шуршало внизу крупной галькой пляжа, свежий ветер нес острый запах водорослей. От этой праздничной картины в душе родилось радостное ожидание чего-то неведомого, того, что ждет за поворотом, как говорил вчера Яков Платонович. Николай даже не удивился, когда из переулка совсем недалеко от него вышли две стройные дамы в широкополых шляпах и высокий мужчина. Сердце ухнуло как колокол-благовест. Он сразу узнал их и в смятении остановился. Если бы они шли навстречу, можно было бы поздороваться и присоединиться к их компании, но нагонять – это выглядело как-то неловко. Порадовало только отсутствие назойливого поклонника.
Николай машинально медленно двинулся вперед. Смущало все: и ситуация, напоминающая тайное преследование, и возможность быть обнаруженным, но остановиться он просто не мог. С трудом удерживаясь на максимальном расстоянии, он проследовал за Покровскими до пристани. Там они спустились к маленькому судну, около которого стояло несколько человек. Очевидно, предполагалась морская прогулка, и Николай без колебаний решил к ней присоединиться. Дождавшись, когда Покровские спустятся в трюм, он подошел к трапу и справился о том, куда направляется судно.
– На остров Сен-Маргарит, – ответили ему. – Стоянка три часа.
Расплатившись с матросом, Николай задержался на причале до той минуты, пока не прозвучала команда к отплытию. Пробравшись между корзинами и тюками, которыми завалили палубу, он принялся спускаться в трюм по узким крутым ступеням и, стукнувшись головой о потолок, громко воскликнул:
– О, черт!
Три головы разом повернулись в его сторону. Он подошел к пассажирам и приподнял шляпу:
– Прошу прощения, потолок очень низкий. Позвольте представиться: Ангельгардт Николай Александрович.
Анна Викторовна назвалась и представила детей.
– Я вас сразу узнал – мы в одном поезде ехали, – заулыбался Андрей.
– Да, я в Смоленске сел.
– А мы прямо от Москвы.
Наташа не проронила ни слова, только подняла и вновь опустила глаза. Она была потрясена.
– Вы позволите? – Николай устроился напротив Андрея, и они разговорились. Андрею польстило внимание этого элегантного, светского и образованного господина, и, по его просьбе, он принялся рассказывать об учебе на отделении архитектуры Московского училища живописи, ваяния и зодчества и о достопримечательностях тех итальянских городов, которые они посетили. Об особенностях архитектуры Андрей мог говорить часами, особенно о своем последнем увлечении – стиле «модерн».
– У нас само это слово под запретом, живем только позавчерашними идеями. Я согласен, что на курсовых проектах студенты каждый год осваивают разные архитектурные стили: готику там, барокко, ампир – это полезно, но ведь все дипломные проекты делаются только в духе классики. Представьте, на выпуске одни «грандиозные» академические стилизации: два года назад все проектировали музей, в прошлом году – казино, а нынче – дворец русского посланника в Италии. И без выбора – все сплошной классицизм! Так в Европе уже не строит никто.
– Что же вы миритесь с такой рутиной?
– Честно говоря, у нас бунтари в основном художники, но в этом году уже и наше отделение забурлило.
Анна Викторовна с интересом слушала разговор молодых людей, по своему обыкновению, не вмешиваясь в беседу. Наташа сидела напротив матери, безмятежная, как всегда, и никто не догадывался о ее подлинном состоянии. Все утро она неотвязно думала о том, как ей быть. Борис, который втянул ее в эту странную авантюру, исчез именно тогда, когда она нуждалась в его помощи больше всего. По дороге в порт Анна Викторовна спросила, куда делся их новый знакомый.
– Мне в пансионе сказали, он заходил поздно вечером, но не решился меня беспокоить. А сегодня не появлялся, наверное, у него какие-то свои планы, – ответил Андрей.
Услышав его слова, Наташа совсем расстроилась: через неделю ехать в Париж, и что делать с сумкой? Она такая большая, ее же не спрятать, мама сразу спросит… Если бы с нами поехал папа, я бы ему все честно рассказала, он бы понял и все решил, но мама… Она обмана никогда не простит. Боже мой, что делать?..
Даже давно задуманная поездка на остров Сен-Маргарит – остров Железной маски – уже не казалась такой заманчивой, хотя все же немного отвлекла от неотвязных мыслей, но неожиданное появление Господина в сером окончательно выбило Наташу из колеи.
Николай Александрович, его зовут Николай Александрович, и он так запросто разговаривает с Андреем, словно век с ним знаком. Как-то все это странно.
Остров зарос пиниями, раскидистыми ливанскими кедрами и сероватыми эвкалиптами, чьи стволы устремлялись в небо, почти не давая тени. Чем выше путешественники поднимались по довольно крутой дороге к форту, тем легче дышалось, словно они погружались в ароматное облако. Где-то позади остались резкие крики чаек, наверху царила тишина, лишь чинная немецкая семья попалась им на пути. Андрей вел под руку мать, Николай Александрович оказался рядом с Наташей. Некоторое время они шли молча, потом Николай повернулся к ней и негромко сказал:
– Я видел вас вчера вечером.
И осекся, увидев, как она вздрогнула и замерла.
После долгого молчания она подняла на него глаза. Синие. Виноватые.
– Я не хочу оправдываться.
– В чем? Вы проиграли любимую брошь вашей матушки? – В его голосе ей послышалась легкая ирония.
– Напротив. Я выиграла. Очень много. И это ужасно.
– Отчего же?
– Я сказала, что плохо себя чувствую, а сама уехала.
– Вечером? Одна?
Она же почти ребенок!
Наташа покачала головой.
Как я сразу не понял: ее уговорил этот красавчик. Это все он. Но почему-то я его не видел.
Наташа прервала молчание, и Николай понял, что ей необходимо выговориться.
– Все произошло так удивительно: я начала играть, и каждый раз это получалось. А потом стол покрыли тканью, и мне предложили вернуться домой на автомобиле. С охраной.
Неожиданно. Похоже, выигрыш действительно велик.
– И во что вы играли?
– В рулетку. В карты я только в «подкидного» и «стукалку» умею.
Она вновь на него взглянула.
– Я совсем не знаю, что с ними делать.
Отчаяние в тихом голосе, отчаяние в синих невероятных глазах. Ситуация. Вывезти деньги невозможно, их надо как-то в банк пристроить, очевидно. С этим нужно к Якову Платоновичу.
– Сколько дней вы собираетесь провести в Ницце?
– До понедельника.
– Время пока есть. Кажется, я знаю человека, который может помочь. Но я должен назвать ему точную сумму.
Ее лицо ожило, осветилось надеждой, и он услышал тихое:
– Спасибо. Я сегодня же пересчитаю.
Боже мой, что за ребенок, она даже не представляет, сколько выиграла!
Они нагнали Анну Викторовну и Андрея у входа в Королевский форт. Сразу за воротами к ним подошел один из охранников и предложил за небольшую плату провести экскурсию по территории и зданию тюрьмы. Они вышли к крепостной стене, построенной еще по приказу кардинала Ришелье, и осмотрели все три бастиона, развернутые в южном направлении. Старинные пушки и сложенные пирамидками ядра смотрелись очень живописно, но еще красивее выглядела панорама, открывавшаяся с крепостных стен. Словно на открытке, утопали в зелени виллы и дворцы Канн, спускающиеся с гор к набережной, белые корабли и рыбацкие шхуны скользили по бирюзовому морю. И над всем – немыслимо голубое небо с далекими белыми облаками на севере.
Потом охранник предложил им посетить здание тюрьмы, в которой в течение десяти лет томился самый знаменитый на свете узник – Железная маска, возможный брат-близнец короля Людовика XIV. Они поднялись в камеру Железной маски – пустую комнату с камином и небольшой, но довольно глубокой нишей в грязной стене. Сопровождающий с привычным энтузиазмом принялся отрабатывать свой хлеб:
– Это сейчас тут ничего нет, а в те времена здесь стояла красивая мебель, на стенах висели гобелены, на полу лежали ковры, топился камин. Вон там, в нише, находился туалет. А еду ему приносили из кухни господина начальника тюрьмы. Правда, гулять не выпускали.
В высоко расположенном зарешеченном окне виднелся кусочек неба, и Наташа поежилась: за стенами такая красота, а узник десять лет только и мог, что слушать крики чаек и мучиться летом от жары в своей железной маске. Словно услышав ее мысли, Господин в сером – нет, Николай Александрович! – проговорил:
– Здесь еще куда ни шло, потом его перевели в замок Иф у Марселя, а после и вовсе в Бастилию. Правда, говорят, маска была не железная, а бархатная, железной ее уже позже молва сделала.
– Бархатная маска или железная – тюрьма остается тюрьмой. Пойдемте-ка отсюда на свет божий, – вступила в разговор Анна Викторовна.
– Позвольте узнать, что вы предполагаете делать завтра? – неожиданно обратился к ней Николай Александрович.
– Мы собирались поехать в Эз.
– Не разрешите ли присоединиться к вам? Должен признаться, мои друзья приедут лишь через несколько дней, так что мне пока скучновато одному.
– Милости просим.
В простоте ее обращения чувствовалась сердечность и деликатность, и Николай ощутил особую теплую атмосферу этой семьи, чем-то похожей на его собственную.
Оставшееся до возвращения в Ниццу время они провели на небольшой смотровой площадке, наблюдая за грациозными маленькими оленями, которые паслись в кустах у живописного заросшего озерка. Стоя рядом с Наташей, Николай вдруг неожиданно близко увидел ее белую высокую шею, маленькое ухо с полупрозрачной мочкой, влажный каштановый завиток на виске, и горячая волна ударила в голову, и не стало сил отвести взгляд от этого нежного полудетского еще лица.
***
Вернувшись на виллу, Николай сразу прошел в кабинет Якова Платоновича и застал его за чтением газет.
– Ты чем-то озабочен, мой мальчик?
– У меня к вам разговор.
Барон отложил газету и внимательно посмотрел на него:
– Садись. Я слушаю.
– Видите ли, среди моих знакомых есть одна юная особа, которая попала в сложную ситуацию. Тайно от матушки она посетила Монте-Карло, приняла участие в игре и выиграла в рулетку крупную сумму.
– Насколько крупную?
– Настолько, что игорный стол покрыли тканью, а ее отвезли в отель под охраной.
Барон недоверчиво покачал головой:
– Сорвала банк?
– И не представляет, что делать дальше.
– Самое простое – положить в банк, извини за каламбур.
– Она для этого слишком молода.
Яков Платонович посмотрел на Николая с нескрываемым интересом:
– Ты предлагаешь мне принять в ней участие?
– Боюсь, мое участие будет выглядеть крайне двусмысленно.
Старик хмыкнул:
– Эта твоя протеже – как ее имя?
– Покровская Наталья Александровна, профессорская семья.
– А-а, из поповичей.
Видя удивление внука, Яков Платонович пояснил:
– При переписи священники часто получали фамилии по названию церквей, в которых служили, так что все эти Троицкие, Рождественские, Успенские, Покровские явно оттуда. В настоящем случае, как я понимаю, священником должен являться дед барышни.
– Так вы согласны ей помочь?
– Согласен-то согласен, но здесь надо хорошенько подумать. Ты в ней сильно заинтересован?
Николай чуть смущенно пожал плечами:
– Во всяком случае, помочь хотел бы.
– Если банк, то какой, да и банк ли вообще? Знаешь, один умный американец сказал: «Покупайте землю, ее больше не производят».
Николай засмеялся:
– Это в вас дух Ангельгардтов заговорил, мы все землю любим.
– Может и так, но ты не станешь отрицать, это единственное, что постоянно растет в цене. Здесь она пока не так высока, но посмотрим, что будет лет через двадцать. В общем, если бы я хотел сделать знакомой доброе дело, я бы посоветовал ей купить виллу с хорошим участком. Сегодня, кстати, в «Journal de Nice» как раз напечатали объявление о продаже одной такой, у меня даже мысль появилась посмотреть ее для Ознобишиных, как Полина Константиновна просила. Давай съездим вместе. Позвони им, там телефон указан.
Скоро они узнали, что вилла выставлена на торги наследниками недавно умершей старой дамы, очень заинтересованными в скорой продаже, и договорились о встрече.
Утром в нанятом автомобиле Николай заехал в Русский пансион за Покровскими, чтобы вместе отправиться в Эз. На самом деле он неоднократно бывал в этой горной деревушке с разными гостями Якова Платоновича, но решил, что его новым знакомым знать об этом необязательно. Анна Викторовна и Андрей встретили его как своего, а Наташа впервые улыбнулась ему по-настоящему. Он сразу отметил, что она выглядела более оживленной, чем прежде, и с интересом слушала его исторический экскурс об этой древней, основанной в допотопные времена деревне, в которой, сменяя друг друга, селились лигурийцы, греки, финикийцы и римляне. В XV веке за этот клочок земли сражались князь Гримальди Свирепый и король Франции Франциск I, а в XVI веке его захватили отряды турок Барбароссы.
– Почему их всех привлекало это место – здесь же один камень? Непонятно даже, чем крестьяне жили, – удивилась Анна Викторовна.
– Зато какой обзор! Это самая высокая точка в округе – четыреста с лишним метров. А люди жили скотоводством: разводили коз, овец.
– Боже мой, как много вы знаете!
Николай засмеялся:
– Скажу по секрету: перед поездкой я перечитал все справочники, которые нашел в доме своего деда.
За этими разговорами незаметно доехали до скалы, по склонам которой к древним руинам на вершине карабкались маленькие домики с черепичными крышами. Оставив автомобиль внизу, путешественники медленно двинулись по узкой дороге, поднимавшейся в гору между каменными стенами. На этот раз Николай предложил руку Анне Викторовне, Андрей с Наташей последовали за ними.
Атмосфера средневековья захватила девушку с первых шагов. Ступенчатая улочка вилась между домами, сложенными из грубо отесанных камней, они, как ласточкины гнезда, цеплялись, кажется, за каждый выступ скалы, временами образуя арки и сложные переходы, на которые снизу и смотреть-то было боязно. Иногда приходилось прижиматься к стене, чтобы пропустить маленьких серых осликов, едва видных из-под гор поклажи, которых хозяева вели в поводу.
– Невозможно представить, что дома, лестницы – вот это вот все – создано столько веков назад! – в восхищении крутил головой Андрей.
В некоторых местах по стенам вились колючие плети бугенвиллеи, покрытые крупными алыми, розовыми или белыми цветами. Узкие улочки, иногда настоящие каменные коридоры, круто поднимаясь в гору, вывели путешественников к невысокой церкви, состоящей из одного нефа и паперти, украшенной галечными мозаиками. Над входом в маленькой арке висел колокол.
– Это самое старое здание деревни – церковь Кающихся грешников Белого Братства, – объявил Николай, прочитав текст на доске у дверей.
– Настоящее Средневековье, думаю, не позднее тринадцатого века, – восторгался Андрей. – Смотрите, какие лаконичные формы, какая простота в декоре!
В церкви царили прохлада и полумрак, на примитивном алтаре стояла статуя Девы Марии с Младенцем.
– Странно, у Него в руках шишка. Я не ошибаюсь? – удивленно спросила Анна Викторовна.
Все собрались у алтаря, разглядывая необычную скульптуру. Рядом помещалось еще более удивительное распятие с улыбающимся Христом, где голгофой служил грубо вырезанный череп с перекрещенными костями и какой-то надписью. Андрей наклонился к самому алтарю и негромко прочел: «Tu es comme j'еtais, tu seras comme je suis».
Наташа подняла на Николая глаза, казавшиеся в темноте бездонными, и перевела:
– Сейчас ты таков, каким я был, потом ты будешь таким, каков я сейчас.
И вздрогнула, словно от холода.
– Воля ваша, есть в этом что-то кощунственное, – Анна Викторовна взяла дочь за руку и направилась к выходу, за нею двинулись и остальные.
Чем выше они поднимались, тем более захватывающие виды возникали перед Наташей – на горы, море, на окружающие дома, в открытые окна которых просматривалась небогатая обстановка. Женщины готовили обед, стирали, нянчили малышей. Кое-где через улицу были протянуты веревки, на которых сушилось белье; на крошечных балконах играли дети. Сверху она видела, что за массивными деревянными дверями, отсекавшими каменистые дворики от улиц, шла настоящая живая жизнь, что в этом сказочном селении радовались и грустили обычные люди, и это казалось ей совершенно нереальным. Петлять по узким улочкам было очень интересно, поскольку никто не мог заранее сказать, что ждет за углом. Иногда на пути попадались маленькие площади, несколько раз Наташа видела парочки в укромных уголках. Жители, которые им встречались, приветливо улыбались и выглядели очень колоритно в своих ярких костюмах. Почти у самой вершины, на очередном повороте улицы, они увидели еще одну церковь, на этот раз окрашенную в бело-желтые тона.
– Восемнадцатый век! – радостно объявил Андрей.
– Это церковь Успения Пресвятой Богородицы, – уточнил Николай, – и знаменита она тем, что построена на месте финикийского храма богини Изиды. Это легенда, конечно, однако здесь до сих пор хранится египетский крест.
– Египетский крест? А что это такое? – поинтересовалась Анна Викторовна.
– Это тот же христианский крест только с ушком выше перекладины, он часто встречается в резьбе храмов средневековых христиан-коптов.
«Господи, какой он умный, – подумала Наташа, – да разве могло быть иначе?»
Внутри церковь выглядела совершенно по-итальянски: обильная позолота, фрески, хрустальные люстры, расписной купол. Путешественники обошли ее кругом, ничего особо примечательного не обнаружили и вновь вышли на маленькую площадь. Из открытой двери харчевни пахнуло острым запахом мясных приправ, напоминая об обеденном времени, и Николай предложил:
– Позвольте вас пригласить, – и все согласно направились в манящую тень увитого малиновой бугенвиллеей входа. Пока Анна Викторовна с Андреем изучали висевшее на столбе у дверей меню, Николай наклонился к Наташе:
– Вы могли бы освободиться завтра?
Она подняла на него глаза и кивнула. Потом вытащила из белой кружевной перчатки чуть влажный сложенный вчетверо листок бумаги и подвинула по столу к нему:
– Я посчитала.
Николай накрыл записку рукой и убрал ее в карман пиджака.
После нежного жаркого из ягненка с овощами отдохнувшие путешественники поднялись на вершину холма. Романтические руины, которые они видели еще из долины, вблизи не произвели ожидаемого впечатления, зато поразил панорамный вид: безбрежное синее море сливалось с таким же бесконечным синим небом.
– Как же красиво! Интересно, что там за остров виднеется? – показала вдаль Анна Викторовна.
– Похоже, Корсика, – предположил Андрей. – По-моему, я вижу дом Наполеона.
Анна Викторовна укоризненно покачала головой.
– Во всяком случае, это в той стороне, – подтвердил Николай.
«Наполеон. Невероятно, – подумала Наташа. – Все невероятно. Весь этот день».
Спуск с горы занял около часа, шофер ждал их внизу, как условились заранее. Когда Наташа садилась в автомобиль, Николай с удивлением увидел, что ее белые чулки по кромке туфель стали ярко-алыми.
– Наташа, что это? – испуганно воскликнула Анна Викторовна.
Только тут стало ясно, что девушка совершенно стерла ноги.
– Боже мой, их же отмачивать придется! – чуть не плакала Анна Викторовна.
Наташа виновато оправдывалась:
– Я даже не заметила, как это случилось. Мама, не переживайте вы так.
– И мне ничего не сказала! – обиделся Андрей.
– Не сердись, – Наташа погладила руку брата, – все не так плохо. Просто завтра в Грасс вы поедете одни.
Николай оцепенел, пораженный: он понял, что решение пришло к девушке в ресторане после его просьбы. Как она это сделала? Несомненно, она испытывала во время прогулки мучительную боль, и виновник ее страданий он. Но какое самообладание, какая выдержка!
– Наташенька, какой Грасс! Как я тебя оставлю? – всплеснула руками Анна Викторовна.
Николай едва не предложил свое участие, но вовремя осознал, что делать этого решительно не стоит: такая инициатива поставила бы всех в неловкое положение из-за его непродолжительного знакомства с Покровскими.
***
Вилла «Глициния» оказалась небольшой, двухэтажной, очень простой архитектуры, но внутри предстала неожиданно просторной, может, еще и потому, что наследники вывезли всю мебель. Единственное, что действительно было великолепно – вид на море из комнат второго этажа, где голоса множились эхом, и звуки шагов отдавались от высоких потолков, как в пустом храме. Водяных потеков на давно не крашенных стенах не наблюдалось, следовательно, крыша ремонта не требовала. Яков Платонович и Николай в сопровождении суетливого господина в клетчатом пиджачном костюме обошли все помещения и обнаружили, что лишь на первом этаже в кабинете и на кухне остались встроенные шкафы. Из гостиной в сад вело большое французское окно до пола, наполнявшее комнату светом. Яков Платонович и Николай вышли на обширную поляну с выгоревшей клочковатой травой; когда-то, наверное, здесь находился розарий, а теперь виднелись лишь редкие чахлые кустики с мелкими цветами.
– Плодовые деревья и маслины в хорошем состоянии, – заверил гостей сопровождающий, – да и остальное только полить пару раз надо. А посмотрите, какая прекрасная глициния – всю ротонду закрыла, не даром и вилла так называется. Весной красота необыкновенная.
Глициния на самом деле выглядела прекрасно: толстые буроватые стволы с двух сторон поднимали на крышу старой беседки в итальянском вкусе массу нежно-зеленых листьев, которые превращали ее в настоящую клумбу. Николай осмотрел сооружение изнутри и вынес вердикт:
– Крыша никуда не годится, вся в трещинах. Развалится не сегодня завтра.
Он лукавил – беседка требовала лишь небольшого ремонта, но для снижения цены следовало отметить все недостатки построек, максимально их преувеличивая.
– Зато сад большой, другого такого вы сейчас нигде в окрестностях в продаже не найдете. Надо признать, что покойная хозяйка мало им занималась, но при хорошем садовнике его можно быстро восстановить.
– Да, – с иронией произнес Николай, – года в два-три. А во сколько это обойдется, я вам сразу и не назову.
Клетчатый месье на минуту сник, но скоро вновь приободрился:
– Я вам еще подвала не показал, а здесь ведь прекрасный подвал, можно оборудовать винный погреб.
В открытую дверь сильно пахнуло сыростью.
– Яков Платонович, вы наверху подождите, здесь лестница такая, что в любую минуту может рухнуть. Совершенная гниль.
Месье довольно энергично запротестовал, однако спускаться не стал.
Грязные окна под самым потолком давали слабый свет, но Николай внимательно осмотрел кирпичные столбы, поддерживавшие невысокий свод. Они выглядели надежно, и воды на полу он не увидел, хотя запах стоял сырой и тяжелый.
– Этот подвал надо год сушить, – сообщил он, вновь оказавшись в коридоре, – а потом еще на ремонт потратить бог знает сколько.
Дальнейшие переговоры – а оба Ангельгардта знали в толк в этом деле – привели к снижению цены почти на двадцать процентов от запрошенной, явно сильно завышенной, при условии немедленной оплаты. Завершить операцию договорились в нотариальной конторе через два часа. После этого Яков Платонович и Николай отправились в «Русский пансион».
Оставив автомобиль у решетчатой ограды, они прошли через затененный пальмами и цветущими олеандрами двор и спросили у портье, сможет ли их принять мадам Покровски. Нет, ответили им, мадам Покровски и ее сын уехали рано утром, в своей комнате находится лишь мадемуазель Натали. Ангельгардтов провели к двери номера, и Наташа открыла на стук.
Ей с трудом удалось уговорить мать и брата не менять давно разработанных планов, и, проводив их после завтрака в Грасс, она принялась готовиться к встрече. Выбор в одежде был непривычно велик: шелковое платье на выход, то самое зеленое, на которое она теперь даже смотреть не могла, и заказанные специально для поездки вышитое муслиновое и только что выстиранные и выглаженные умелыми местными прачками два бумажных, тоже белых и еще дорожная синяя юбка с двумя блузками-матросками. Обычно Анна Викторовна заказывала для нее на лето лишь пару новых бумажных платьев, но перед долгой заграничной поездкой Матильда Францевна настояла на расширении гардероба: кто его знает, как будут обстоять дела со стиркой при постоянных переездах и какие ситуации могут возникнуть. Выбрав любимое муслиновое, с рукавами до локтя, вышитое монахинями белым по белому – такое, как на фотографиях юных великих княжон, о чем Наташа не догадывалась, – приготовив нижнее белое шелковое платье и кружевные перчатки, она распустила волосы, привычно высоко повязав их голубой лентой, и принялась бинтовать ноги. Слава богу, кровавые мозоли за ночь подсохли, бинты оказались почти незаметны под белыми чулками, и туфли удалось надеть без боли.
Она все утро готовилась к встрече, однако первым на пороге возник неизвестный пожилой господин, и она на миг растерялась. Лишь увидев за его спиной того, кого так ждала, пришла в себя и пригласила гостей в комнату.
Яков Платонович, улыбнувшись, мило поздоровался, снимая минутную неловкость, Николай Александрович подчеркнуто церемонно познакомил его с Наташей, и когда все расселись вокруг стола, старый барон ласково спросил:
– Значит вы и есть та самая грабительница казино?
Наташа еще больше смутилась и покраснела.
– Ну-ну, – похлопал ее по руке Яков Платонович, – не тушуйтесь. Мы тут обсудили, что можно сделать, и решили, что следует для верности не только положить неправедные деньги в разные банки, но еще и в недвижимость вложиться. Что вы на это скажете?
– Я как вы, – торопливо ответила девушка.
– Вот и славно. Значит, сейчас мы едем в нотариальную контору, но прежде Николай должен подготовить необходимую сумму.
Наташа кивнула, открыла дверцу шкафа и потянула за ручки большую сумку.
– Не беспокойтесь, – пришел ей на помощь Николай, – я все сделаю.
Он достал сумку, отсчитал нужное количество перевязанных бумажными лентами денежных пачек, завернул их в газету, которую принес с собой, и вновь положил в сумку.
– Можно ехать, я полагаю.
В нотариальной конторе, что размещалась под черно-зеленой вывеской, их уже ждали – старый барон много лет вел здесь свои дела. Мэтр Зильбер, седовласый нотариус с поразительно ясными и живыми черными глазами, решил вопрос без проволочек: деньги из газетного свертка пересчитали и передали представителю наследников, необходимые бумаги составили и подписали. Вилла приобреталась Яковом Платоновичем на имя Натальи Покровской, русской подданной, которой и вручили соответствующие документы; один из двух комплектов ключей старый барон оставил себе на случай непредвиденных обстоятельств. После этого они заехали в местное отделение Национального банка Швейцарии, а затем в отделение банка Crеdit Lyonnais, в каждом из них на имя Наташи были положены деньги.
– Ну а теперь мы непременно должны отметить завершение наших трудных дел хорошим обедом. Едем в «Негреско», там отменная кухня, – предложил Яков Платонович, облегченно вздохнув. И они отправились в «Негреско».
Ресторан «Шантеклер» этого роскошного недавно открытого отеля уже завоевал популярность среди избранной публики. Яков Платонович, почувствовав скрытое Наташино смятение среди великолепия росписей, позолоты и сверкающих колонн круглого холла, галантно предложил ей руку, и Николай с некоторым удивлением увидел, как блестят глаза старика, как он оживился и помолодел. Он никогда прежде так не преображался в окружении молодых родственниц. Пока выполнялся заказ, сделанный Яковом Платоновичем, он ласково обратился к Наташе:
– Теперь, милая барышня, вам придется вернуться в эти края, и у меня появится шанс снова с вами увидеться. А до этого времени вам придется хранить наш маленький секрет.
Наташа вспыхнула и покачала головой:
– Нет-нет, дома я сразу же все расскажу.
– Кому, моя дорогая?
– Дедушке.
– Почему именно ему?
– Он все поймет, он же священник, хотя сейчас на пенсии. И он знает, что делать.
Яков Платонович с улыбкой взглянул на Николая: видишь, я оказался прав. Потом перегнувшись через стол ближе к Наташе, доверительно проговорил:
– Представители нашей фамилии тоже имели некоторое отношение к решению религиозных вопросов. Семейное предание говорит, что основателем нашего рода является швейцарский рыцарь Карл Бернард, который жил в двенадцатом веке и участвовал в третьем Крестовом походе за освобождение Гроба Господня. При осаде Акры ему удалось спасти жизнь французского короля Филиппа II Августа, за что он и получил прозвище Ангельгардт, что означает «сильный ангел». А потом прозвище стало фамилией.
Наташа как зачарованная слушала рассказ старого барона. Николай следил за выражением ее лица со странной смесью нежности и зависти: он слышал, что в давние времена барон пользовался большим успехом у дам, и теперь смог воочию в этом убедиться. Он видел, как льстит Якову Платоновичу внимание юной красавицы, и радовался за него. В то же время он ясно понимал, что Наташа никогда не смотрела на него самого так трогательно, и от этого возникало чувство легкой досады.
Между тем принесли первые блюда, и Наташа поняла, что голодна. Однако она не решилась попробовать студенистые комочки, лежавшие на белых ладошках раковин, хотя оба Ангельгардта поливали их лимоным соком и поглощали с очевидным удовольствием. Она боялась показаться неловкой или – не бай бог! – обрызгаться и последовала одному из золотых правил бабушки: «Не уверена в себе – пропусти, от голода не умрешь», – поэтому съела лишь несколько ложек супа с непонятным содержимым. Зато телятина просто таяла во рту, а клубника со сливками была почти как в Авдеевке, и она решила, что в «Шантеклере» на самом деле готовят неплохо.
– О, да здесь сам господин Негреско!
Наташа глянула в ту сторону, куда смотрел Яков Платонович, и увидела невдалеке у колонны поразительно красивую даму, которая разговаривала с плотным усатым господином. Ее платье изумрудного цвета выглядело еще прекраснее, чем она сама; Наташа не могла разглядеть детали сложного фасона, но шелк струился, облегая стройную фигуру темноволосой незнакомки, которую небольшие гирлянды цветов на обнаженных плечах делали похожей на лесную нимфу. Ее шея, волосы и уши блестели при каждом движении – такого каскада драгоценностей Наташа никогда не видела и не могла отвести от красавицы глаз, но тут барон пробурчал что-то вроде «бриллианты – днем!», мужчины встали из-за стола, и Наташа, бросив прощальный взгляд на волшебное видение, последовала за ними.
Николай понимал, что после такого отменного обеда Якову Платоновичу требуется отдых, поэтому предложил отвезти Наташу в пансионат, показав ей по дороге купленную виллу. Расставаясь, барон поднес к губам Наташину руку; Николай видел, как растерянно она взглянула на него, а потом на свою кисть, и понял, что руку ей поцеловали впервые в жизни. Яков Платонович тоже все понял – Николай заметил, как весело блеснули его глаза.
– Надеюсь снова вас увидеть в воскресенье в церкви.
– Мы обязательно там будем, – застенчиво улыбнулась она.
В своей комнате Наташа бросилась на кровать, закинув руки за голову:
– Боже мой, крестовый поход, рыцари, Ричард Львиное Сердце!..
А на вилле Николай, поудобнее устроив Якова Платоновича, присел в кресло напротив дивана.
– Какое прелестное создание, мой мальчик!
– Что и говорить, вы нашли с нею общий язык: она смотрела на вас с таким обожанием, просто ловила каждое слово.
Старый барон грустно улыбнулся:
– Преимущество возраста, мой дорогой. Она меня не боялась, поэтому и вела себя так откровенно и доверчиво. А на тебя и взглянуть не решалась, потому что ты взволновал ее сердце. Не упусти ее.
***
Анна Викторовна и Андрей наперебой рассказывали Наташе о лавандовых и розовых полях и красотах Грасса, и за ужином она убедила домашних, что уже может участвовать в семейных экскурсиях.
– А что за корреспонденцию передал тебе портье? – поинтересовалась Анна Викторовна у сына.
– От Бориса. Извиняется, что не смог нас застать и сообщает, что должен уехать к себе в Цюрих, там у него важный заказ на работу.
Эта неожиданная новость почему-то обидела Наташу: показалось, что ее использовали в странной игре и бросили после выигрыша, не сказав даже спасибо. Во всяком случае, порядочные люди так не поступают, не зря, видно, доверия к Борису у нее никогда не было. Ладно, как говорит дедушка, перекрестись и забудь. Уже забыла.
– Жить в Ницце и не съездить в Монако – это преступление, поэтому предлагаю завтрашний день посвятить знаменитому княжству, которое разлеглось на площади аж в два квадратных километра. Замечу мимоходом: наше имение на пол квадратного километра больше. Так едем?
Анна Викторовна согласилась, Наташе тоже пришлось кивнуть, хотя по своей воле она ни за что бы не поехала. Но ведь теперь будет день, и вокруг много народа, и ее никто не знает, и никогда не сможет узнать, потому что она распустит волосы и поменяет одежду, так что опасаться нечего. Она успокаивала себя, как могла, и на следующее утро рассматривала завораживающие виды, которые открывались из окон поезда. Он шел вдоль побережья, поэтому справа ослепительно сияло море, а слева зеленели близкие горы, у подножия и на склонах которых ярко выделялись оранжевые россыпи черепичных крыш небольших селений.
Наташа с удивлением думала, что уже проезжала мимо этих мест, но сейчас ничего не могла узнать, словно видела впервые. Мимо проплывали необыкновенно живописные картины; глядя на голубое зеркало бухты, Андрей проговорил:
– Драккаров с гребцами здесь не хватает или хотя бы корабля с Веселым Роджером на мачте, а то уж слишком все прекрасно и благостно.
Дорога оказалась живописной прелюдией к встрече с Монте-Карло, утопавшем в зелени субтропических растений. Вдоль дорожек, ведущих к морю, цвели олеандры и рододендроны, и невозможно было описать смесь ароматов в нешироких тенистых аллеях. Наташа не знала этого города, она оказалась в нем впервые, и бояться здесь было некого.
В первую очередь Андрей предложил осмотреть старую часть города – Монако-Вилль, и после довольно крутого подъема они очутились на скале Ле-Роше. Пока Анна Викторовна отдыхала на скамье под кустами жасмина, Наташа и Андрей вышли на площадь и замерли перед панорамой Генуэзского залива.
– Видишь там, справа, такое пышное здание? Это и есть здешний центр всемирного притяжения – казино. Обязательно надо осмотреть. Но сначала княжеский дворец, мы ведь ради него сюда карабкались. Посмотри, эта часть вполне в стиле классицизма, а та?
– Похожа на крепость.
– Точно. Генуэская крепость, построена в тринадцатом веке, надежная, но в качестве жилья абсолютно не пригодная – холодина, знаешь ли, сквозняки, привидения всякие. Потом ее, конечно, кардинальным образом переделали и добавили вон ту арочную галерею, чтобы дамы могли демонстрировать свои наряды.
Подошедшая Анна Викторовна с интересом слушала разговор детей.
– Мне кажется, крепостные стены как-то не очень соответствуют романтическим завитушкам над входом. Честно говоря, этот вход вообще ничему не соответствует, – внимательно разглядывая дворец сказала Наташа.
– Согласен, в итоге получилось на редкость нелепое эклектичное сооружение. Но пафосное. И еще эти пушки повсюду.
– Я думаю, пушки-то как раз на месте, ведь любая ограда, даже самая изящная, превратила бы эту маленькую площадь в клетку. А так она и выделена, и доступна.
Андрей смотрел на сестру с удивлением. Он уже не раз отмечал ее наблюдательность и точность суждений, но почему-то это всегда его поражало.
– Ты у меня прямо как наш профессор искусствознания говоришь.
– Мне кажется, это всякому видно.
– Не скажи, я уверен, что Борис, например, решил бы иначе.
Анна Викторовна была довольна, что сын так легко принял отъезд нового приятеля, но заострять внимание на этом ей совсем не хотелось, и она переключилась на другое:
– Смотрю я на этот дворец и сдается мне, что более странного сооружения я за всю поездку не видела. Во всяком случае, любоваться им мне не хочется. Пойдем лучше в собор.
Они направились к высокому белоснежному кафедральному собору Святого Николая, главному храму княжества и усыпальнице рода Гримальди.
– Вот это действительно красиво: и цвет, и пропорции, и скульптуры порталов, и крылатые львы по обеим сторонам фронтона, – Анна Викторовна рассматривала собор, запрокинув голову.
– Псевдороманский стиль. Но самое интересное, мама, это камень, из которого построен храм: он обладает свойством отбеливаться во время дождя. Правда, нам не сказали, как этот камень называется. Его даже называют волшебным.
Внутри храм выглядел обычно: большие витражи соседствовали с картинами среднего достоинства в широких золоченых барочных рамах и множеством мраморных и золоченых фигур епископов и святых, каменный полированный пол отражал огни массивных люстр. По-настоящему хорош был только алтарь из белого мрамора с богатой мозаичной инкрустацией.
– Мне кажется, снаружи все выглядит лучше, – Анна Викторовна скоро потеряла интерес к внутреннему убранству собора и пошла к выходу, Наташа с облегчением поспешила за нею: никакого душевного трепета собор в ней не вызвал.
Пообедав в кафе, они продолжили свою экскурсию и направились в сад Сен-Мартен, расположенный на нескольких уровнях на отвесной скале, где Анна Викторовна решила провести самое жаркое время дня.
Любуясь неожиданно открывающимися в зеленых нишах скульптурами и памятниками, они незаметно спустились к району Монте-Карло и дошли до знаменитого казино. По собственному желанию Наташа никогда бы не приблизилась к нему, но Андрею очень хотелось рассмотреть прославленное здание во всех деталях, и Анна Викторовна разделяла его интерес, а потому Наташа в конце концов тоже принялась разглядывать дворец.
Нагулявшись вдоволь, они устроились на затененной скамье, продолжая рассматривать казино, залитое ярким светом. Пожилой господин, проходивший мимо, вдруг остановился и обратился к ним по-русски:
– Слышу соотечественников? Судя по говору, москвичи? Позвольте полюбопытствовать, давно ли приехали?
Этот странный господин был немолод и очень прилично одет, поэтому Анна Викторовна ответила ему, несмотря на бесцеремонное поведение. Господин еще более воодушевился, объявил, что его зовут Петр Максимович Охотников, что он купец первой гильдии из Костромы, что живет здесь уже полгода и что лучшее место в городе то, которое они видят перед собой.
– Вот, иду испытывать судьбу в очередной раз. А вы не желаете? Напрасно! Здесь третьего дня такая игра шла, какая раз в сто лет бывает. Не верите? Дама, представляете, дама, сорвала банк! Дважды!
Наташа замерла, опустив голову и едва дыша.
– Как-то это совсем невероятно звучит, – усомнился Андрей.
– Но это главная местная новость, ее все обсуждают! В казино вчера наблюдалось настоящее столпотворение – такой ажиотаж у рулетки. Сегодня, я думаю, будет то же самое.
– А что за дама? Из местных? – поинтересовалась Анна Викторовна.
– Иностранка, монегаскам же вход в казино закрыт. Мне показалось, довольно молодая. Говорили, англичанка, платье такое зеленое. Жаль, что вы не хотите составить мне компанию. Но я поспешу.
И странный господин торопливо удалился. Анна Викторовна сокрушенно покачала головой:
– Ведь проиграется до нитки.
– Отчего, – возразил Андрей, – может, ему повезет.
– Мне кажется, Федор Михайлович Достоевский в романе «Игрок» достаточно убедительно показал всю тщетность подобных надежд.
– Но ведь той англичанке повезло.
– Один шанс на миллион. Этот господин больной, как и остальные в том заведении. Они прожигают за зелёным сукном свою жизнь и немалые деньги, едва ли, впрочем, нажитые непосильным трудом, – в голосе Анны Викторовны зазвучал металл.
– А я слышал, что новичкам всегда везет, – мечтательно произнес Андрей, продолжая подтрунивать над матерью.
– И думать забудь, это дорога в пропасть. Я полагаю, мы уже отдохнули, так что можно ехать.
Облегченно вздохнув, Наташа последовала за матерью и братом на вокзал. Эта страница жизни перевернута навсегда. Аминь.
***
Они встретились вновь в величественном православном шестикупольном Свято-Николаевском соборе, построенном по образцу старинных русских храмов, который поразил Наташу изяществом и необычайной роскошью отделки. На обедню собралось довольно много народа, но Наташа сразу увидела Николая и Якова Платоновича и сначала почему-то испугалась, что они не заметят ее, укрытую шелковым шарфом, а потом смирилась: будет что будет.
После таинства причащения Анна Викторовна потянула детей к выходу:
– Мне надо посидеть где-нибудь на ветерке.
Андрей тут же подхватил мать под руку, Наташа с упавшим сердцем безропотно двинулась следом, но увидела на высоком крыльце обоих Ангельгардтов и на миг закрыла глаза.
Николай познакомил их с Яковом Платоновичем, который учтиво предложил отдохнуть в тени на скамьях. Когда все расселись, любуясь храмом, Яков Платонович покачал головой:
– Удивительно все же, что такая красота создана по столь печальному поводу.
– Да, бедный юноша, говорят, он был надеждой династии, – вздохнула Анна Викторовна.
Свидетель трех царствований, барон согласно кивнул:
– Я немного знал его в юности. Наследник цесаревич Николай Александрович, действительно, мог привязать к себе любого. Он был красивый, высокий, с великолепной осанкой и при этом умный, живой, приветливый. Он мог бы стать прекрасным государем, а вместо этого ушел в двадцать один год. Но не будем о печальном. Я приглашаю вас отобедать, как это и положено после обедни, простите мой каламбур. Я приглашаю вас в отель «Вандом», там прекрасная кухня, – Яков Платонович галантно предложил руку Анне Викторовне, Наташа в окружении молодых людей последовала за ними.
В продолжение всего обеда старый барон находился в центре внимания маленькой компании.
– Видите ли, в семье Николая, кроме русских фамилий, сошлись два рода: швейцарцы Ангельгардты и шотландцы Риды.
– Горючая смесь, – улыбнулся Николай.
– Да, горячих голов среди наших имелось достаточно. Например, Андрей Васильевич, раненый в сражении при Гуттенштауте попал в плен, бежал, пережил гангрену и ампутацию ноги, однако в 1812 году все же стал старшим адъютантом у князя Багратиона и участвовал во всех главных сражениях: Смоленском, Бородинском, Тарутинском. Но лично мне особо близок Павел Иванович, который вооружил своих дворовых, возглавил партизанский отряд в сто человек, бил французов и расстрелян ими у смоленской крепостной стены. Там сейчас ему памятник стоит. Героическая фигура: собственноручно убил в стычках двадцать четыре француза, не позволил перед смертью глаза себе завязать и сам скомандовал «Пли!». В ходе той компании в бою под Березиной геройски погиб еще один наш – генерал Павел Михайлович.
– У вас в роду столько военных, а у нас только священники и ученые. Да вот еще будущий архитектор – прошу любить и жаловать. – Анна Викторовна погладила сына по плечу. – А вы давно здесь живете?
– Наездами с восьмидесятых годов, а постоянно – последние двадцать лет. И должен сказать, за эти годы многое изменилось: конечно, появились все эти отели на набережной, но и публика тоже поменялась. В восьмидесятых здесь главным образом жили англичане, а сейчас Ниццу и все южное побережье заполонили немцы. Да вы и сами могли это видеть.
После обеда они решили немного прогуляться, молодые люди шли впереди, старшие не торопясь следовали за ними.
Задумчиво глядя на Наташу, старый барон сказал:
– У вас удивительная дочь – тихая и прелестная, как ангел. Так хочется, чтобы она была счастлива.
Анна Викторовна грустно покачала головой:
– Я очень боюсь за нее. Она такая кроткая – что ее ждет? Какой человек ей встретится – а она однолюбка, это точно, я чувствую. Судьба Татьяны Лариной меня пугает, но ведь она и в монастырь уйти может. Господи, как я этого боюсь! Простите, что я так откровенна с вами.
– Мне кажется, Николай мог бы составить ей партию.
На минуту Анна Викторовна онемела. Знакомство с Николаем Александровичем представлялось ей слишком кратким для такого предположения, но он был из баронского рода, и это многое меняло. Прежде мысль о продолжении знакомства и об особом интересе молодого богача к ее дочери не приходила ей в голову – Наташа еще слишком молода для таких серьезных вопросов, да и Николай Александрович не походил на влюбленного.
Яков Платонович прервал затянувшуюся паузу неожиданным предложением:
– Почему бы нам не закончить этот день у меня? Если вы не возражаете.
Вскоре они уже сидели на увитой виноградом террасе белой виллы за большим столом, на котором кипел ведерный серебряный самовар. Разговор шел о тех местах, где Покровские побывали недавно, – Яков Платонович объехал всю Европу, поэтому тем для обсуждения хватало. Слушая вполуха разговор мужчин, Анна Викторовна думала о том, какое счастье жить в этом райском уголке, гулять у теплого моря и по вечерам слушать звон цикад.
После чаепития все спустились в парк; осматривая великолепные розы, Анна Викторовна украдкой приглядывалась к Николаю, который увлеченно показывал Наташе незнакомые пышные кусты с большими белыми и розовыми соцветиями необычайной красоты. Она внимательно слушала и время от времени улыбалась – они явно не скучали.
– Господи, хоть бы сложилось! – стучало в висках Анны Викторовны в то время, как она понимающе кивала Якову Платоновичу, объяснявшему особенности подрезки штамбовых роз.
Когда к вечеру оживились комары, Яков Платонович пригласил всех в гостиную. Анна Викторовна призналась себе, что прежде никогда не видела таких богатых домов: просторная светлая зала с дорогой мебелью, зеркалами, прекрасными картинами и коврами на паркетном полу выглядела великолепно. Наташа сразу подошла к камину, над которым висело необычное панно: в верхней половине разделенного надвое щита в голубом поле изображалась восьмиугольная золотая звезда, а в нижней в красном поле сияли три серебряные лилии. Выше щита, над шлемом с дворянской короной, поверх голубого с золотом намета и распростертых черных крыльев держал пальмовые ветви в руках ангел в золотой короне.
– Это ваш герб? – обернулась она к Якову Платоновичу.
– Как мило, что вы его узнали, – барон был польщен: он гордился тем, что их род вписан в шестую – Бархатную – книгу дворянских фамилий, и очень серьезно относился к этому вопросу. – А вы поняли, что значит здесь фигура ангела?
Наташа еще раз окинула герб внимательным взглядом:
– Это эмблема фамилии?
– Браво, моя дорогая!
Анна Викторовна смотрела на них во все глаза, чувствуя внутреннюю связь дочери и старого барона и не понимая, когда она могла возникнуть. Она обратилась к Николаю, который с недавнего времени очень ее заинтересовал:
– Здесь прекрасные картины.
– О да! Давайте попросим Якова Платоновича показать свою коллекцию. Там есть на что посмотреть.
Барон с удовольствием откликнулся на просьбу, тем более, что среди его картин находились подлинные сокровища: «Мадонна с Младенцем» работы Рафаэля, портреты кисти Гольбайна и Рембрандта, пейзажные композиции Фрагонара и Писсарро, натюрморты Хохенбергера и Лауэра. Гости переходили из комнаты в комнату, а радушный хозяин демонстрировал им свое собрание шедевров.
Андрей отметил, что коллекция занимает не один-два зала, а всю виллу: картины располагались на стенах не одна к одной сплошным ковром – он видел подобное в особняке купца Шукина, – а свободно, не перебивая впечатления друг от друга.
Когда они вернулись в гостиную, Наташа подвела барона к портрету офицера в кирасе – черные кудри, гордый поворот головы, голубая лента у плеча – и проговорила негромко:
– Мне кажется, ваш прадедушка выглядел так.
Глядя в ее сияющие глаза, барон улыбнулся – он чувствовал себя счастливым.
Анна Викторовна в очередной раз изумилась непонятной близости дочери и этого старика, с которым они познакомились всего несколько часов назад. Что-то здесь не так, что-то она пропустила, надо быть внимательнее, девочка начинает взрослеть. Она взглянула в темнеющее окно:
– Огромное вам за все спасибо, но нам пора, завтра снова в дорогу. Если будете в Москве – милости просим в любое время. Наша квартира на Пречистенке в доме купца Исакова, на третьем этаже.
– А я в любое время жду вас у себя.
Прощаясь, барон поцеловал Анне Викторовне руку, потом повернулся к Наташе и поцеловал ее в лоб:
– Храни вас Бог, моя дорогая.
И Наташа, застенчивая и закрытая для чужих, встала на цыпочки и поцеловала Якова Платоновича в щеку, прошептав ему что-то на ухо. Анна Викторовна едва могла себе поверить.
Николай проводил Покровских до автомобиля, заранее вызванного Матвеем, он хотел бы проводить их до самого пансионата, но понимал, что затягивать прощание бессмысленно, к тому же во дворе пансионата могли оказаться посторонние, при которых любое проявление чувств выглядело бы неуместно. Поцеловав Наташе руку, он не мог отвести глаз от ее лица, которое при слабом свете луны казалось почти прозрачным, но она лишь мельком глянула на него, а потом часто-часто заморгала.
Он долго стоял у черной кружевной створки ворот, глядя им вслед и переживая чувство обидной потери, которая, казалось, заполнила его целиком.
***
Вернувшись в пансионат, Наташа сразу прошла в свою комнату, Анна Викторовна хотела войти следом, но Андрей удержал мать за руку и покачал головой: он видел полоски слез на щеках сестры, хотя при этом она ни разу не всхлипнула, – ее умение плакать совершенно беззвучно брат хорошо знал.
Когда Наташа осталась одна, слезы опять потекли, она и сама не понимала, почему. Впереди был долгожданный Париж, позади – увлекательное путешествие, невероятная встреча и высказанное Николаем Александровичем в саду намерение приехать в Москву в сентябре, – откуда же эти неудержимые слезы, о чем они? Последняя телеграмма из дома успокаивала: здоровье у дедушки шло на поправку. Что же случилось сегодня или должно случиться? Словно беда какая-то большая…
Она повторяла привычные слова молитвы, а слезы все лились и лились, пока она совершенно не обессилела и не уснула, даже не подготовившись к отъезду.
Проснувшись еще затемно, Наташа привела себя в порядок, быстро собрала вещи и вновь легла прямо поверх покрывала. На душе было пусто, но голова не болела. Когда окно засветилось, она неожиданно для себя снова уснула, и разбудил ее только стук в дверь – Анна Викторовна звала не завтрак. За столом никто бы не догадался о том, что происходило с Наташей накануне: она выглядела совершенно спокойной. Привычно проверив, не забыли ли дети что-нибудь в гостинице, Анна Викторовна велела снести чемоданы вниз. Покровские присели на дорожку, а потом разместились в вызванном автомобиле и отправились на вокзал. Наташа обернулась на «Русский пансион» в последний раз: боже мой, сколько воспоминаний теперь с ним связано!
Поездка оказалась не только комфортной, но и интересной, Наташа и Андрей не отрывались от окон, обсуждая все, что проплывало мимо. Наташе казалось, что она вполне успокоилась, но где-то в глубине души волнение сохранялось и к моменту прибытия на Лионский вокзал снова усилилось.
Едва они вышли на площадь, как Наташа услышала необычно громкие крики газетчиков: «Assassinat du grand-duc! Assassinat du grand-duc!» – и похолодела. Убийство? Какое-то ужасное убийство?
– Андрюша, купи, пожалуйста, газету! Что-то они все кричат несуразное.
Брат подозвал парнишку, взял пару газет и сунул их в карман пиджака. Носильщики тем временем подогнали автомобиль и под присмотром Анны Викторовны уложили чемоданы, Покровские устроились поудобнее, и после сигнала водителя такси тронулось.
Едва разместившись в гостинице, Наташа постучала к Андрею:
– Ну что там напечатали?
Андрей схватился за голову:
– Ой, прости, совсем забыл!
Он развернул газету, и они увидели огромный заголовок «Убийство в Сараево!», а ниже рисунок, иллюстрирующий событие: открытый автомобиль, лежащий в нем господин, рядом кричащая в ужасе дама, убийца с пистолетом, бегущие к преступнику жандармы. Ниже размещался текст, который Андрей принялся переводить.
«Австрийское командование развернуло рядом с сербской границей войсковые маневры. Престолонаследник, племянник императора Франца Иосифа Франц-Фердинанд прибыл с визитом в столицу Боснии город Сараево на поезде утром, на вокзале его встретил Оскар Питиорек, инспектор армии со штабом в Сараево, наместник Боснии и Герцеговины. Но мало кто знал, что к визиту готовились и террористы.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71781889?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.