Главная страница | Исторические приключения | Последнее путешествие, или Секрет племени Боро-Роро

Последнее путешествие, или Секрет племени Боро-Роро
Борис Борисович Батыршин
К повороту стоять! #6
Закончились войны. Отгремели сражения, морские и сухопутные, высохли чернила на договорах и трактатах – в мире наступило, наконец, долгожданное затишье. Одни зализывают раны после поражений, другие строят планы грядущей экспансии. На окраинах великих империй и, в первую очередь, на Чёрном Континенте, где сталкиваются интересы великих держав, неспокойно. Тем более, что в игру вступили новые участники – Российская Империя готова сказать веское слово – и так, что остальным придётся к нему прислушаться.
А пока – троица бывших лихих мичманов снова пускается на поиски приключений. Неутомимый авантюрист барон Греве в компании с самим Жюлем Верном решается повторить путешествие героев одного из романов великого литератора и пересечь африканский континент по воздуху; Вениамин Остелецкий, сотрудник одной из самых засекреченных служб Империи, начинает рискованную игру на пару с тайным агентом британской разведки Бёртоном, а Сергей Казанков ведёт к далёким берегам корвет под Андреевским Флагом.

Борис Батыршин
Последнее путешествие или Секрет племени Боро-Роро

© Батыршин Борис
* * *

Глава первая

в которой Пьер-Жорж Ледьюк радуется новому назначению, знаменитый литератор избегает смертельной опасности, а барон Греве получает предложение.
Лощёный, похожий на премьер-министра швейцар распахнул дверь и обозначил поклон, выпуская посетителя на улицу. Мог бы и пониже склониться, злобно подумал Пьер-Жорж Ледьюк, но кто он такой, чтобы перед ним заискивала такая важная особа, как швейцар при парадном подъезде Морского министерства Пятой Республики? Всего лишь отставной капитан второго ранга – сколько таких же, как он, уставших, изверившихся, растерявших надежду, обивают пороги ведомства в поисках вспомоществования, надбавки к пенсии, а то должности – пусть мелкой, незначительной, но дававшей возможность хоть как-то сводить концы с концами.
Он пополнил эту инвалидную армию года полтора назад – когда вернулся из Индокитая после недолгого пребывания в русском Владивостоке. После аннамитского восстания в Сайгоне, где Ледьюк потерял оба вверенных ему боевых корабля и сам едва не сложил голову, его и уцелевших французских моряков спрятали от ярости повстанцев на борту русского фрегата. Тогда эскадра адмирала Копытова очень вовремя нанесла визит в столицу Французской Кохинхины, и русские моряки не позволили мятежникам-аннамитам расправиться с остатками европейского населения города.
Спасители всячески подчёркивали, что французские моряки не в плену, а в гостях, предоставляли им всё необходимое, выплачивали даже денежное содержание от казны, что позволяло французским офицерам поддерживать вполне сносный образ жизни на съёмных городских квартирах. И даже не препятствовали переписке с оставшимися во Франции близкими и родственниками, не забывая всякий раз вскрывать письма – и это, вместе с запретом отдаляться от города более, чем на двадцать миль и необходимостью раз в три дня отмечаться в военной комендатуре, не давало Ледьюку забыть, что он на самом деле в плену, пусть и весьма благоустроенном.
По возвращении во Францию его, как начальника, не сохранившего вверенные ему боевые корабли, но всем законам ожидал суд, заключение, возможно расстрел – офицеров в Третьей Республике не гильотинировали даже за самые тяжкие преступления. Ледьюк уже подумывал о том, что пора покончить с этой тягомотиной самому, и даже взял в привычку таскать собой пистолетик редкой системы Дельвиня – благо, эта плоская штучка почти не занимала места в кармане. Но ему всё же удалось выкрутиться, отделаться отставкой с сохранением чина пенсии – неслыханная удача на фоне участи товарищей по несчастью! Не последнюю роль в этом сыграло и то обстоятельство, что отряд Ледьюка поднялся по реке в Сайгон, где и оказался в ловушке, по прямому распоряжению адмирала Курбэ – против которого он возражал, что и было надлежащим образом зафиксировано в бортовом журнале «Ахерона». Но всё же потеря двух новейших броненосных канонерских лодок (их иногда называли малыми броненосцами береговой обороны) не могла остаться безнаказанной.


Площадь Согласия, Париж

После мирных переговоров с новым аннамитским правительством, французам удалось добиться разрешения поднять затопленные на фарватере Меконга корабли и увести их для ремонта. Договоренность так и осталась на бумаге; местные власти чинили столько препятствий попыткам наладить судоподъёмные работы, что в Морском министерстве подсчитали затраты – и плюнули на эту затею. Полузатопленные у самого берега корабли (у «Ахерона» вода едва-едва покрывала верхнюю палубу) были проданы русскому военно-морскому ведомству. Коварные славяне, чьи позиции в Индокитае после недавно закончившейся войны были более, чем прочными, быстренько сделали то, чего не удалось французам – подняли обе канонерские лодки (искалеченный крейсер «Д’Эстен» аннамиты успели к тому времени разобрать на железный лом), наскоро залатали и утащили в Люйшунь для ремонта. Там их отремонтировали и ввели в строй, но уже под Андреевскими флагами – и это, конечно, не могло не сказаться самым губительным образом на карьере капитана второго ранга Пьера-Жоржа Ледьюка.
Площадь Согласия, на которой стоял Дворец Морского Министерства, в это время дня была битком забита пешеходами, фиакрами, экипажами. За полторы сотни шагов, что разделяли подъезд с неучтивым швейцаром от угла улицы Руаяль, Ледьюка успели трижды толкнуть, дважды обругать, а один раз даже наступить на ногу. Но он не стал возмущаться или прибегать к рукоприкладству, как, несомненно, поступил бы в иное время. Душа его пела – всё, вынужденная отставка подошла к концу, он снова в упряжке! Третьей Республике понадобился его опыт, накопленный в Индокитае и Абиссинии. На этот раз предстоит отправиться ещё дальше на юг, к самой оконечности африканского континента, к берегам острова Мадагаскар, где какой-то местный царёк – или царица, кто их разберёт? – решил, что может безнаказанно пойти наперекор Франции. А значит, снова жара, нездоровый климат, туземцы, нехватка угля, пресной воды и провианта – словом, все те трудности, что сопровождают обыкновенно службу в колониях. И если на этот раз всё пройдёт без сучка, без задоринки, можно будет подумать и о восстановлении карьеры. Тем более, что имеется и благоприятный знак – он снова получает под команду крейсер «Вольта», который сумел уберечь во время инцидента в заливе Таджура[1 - Подробнее об этом в четвёртой книге цикла, «Флот решает всё».]. Да и после, в дальневосточных водах, этому кораблю сопутствовала удача – крейсер целым и невредимым ушёл из китайского Люйшуня, избежав горестной участи других боевых кораблей, входивших в эскадру адмирала Курбэ[2 - Подробнее об этом в пятой книге цикла, «Здесь водятся драконы».].
Глядишь и на этот раз изящный, остроносый, похожий на яхту крейсер не подведёт своего командира, принесёт удачу, в которой капитан второго ранга Пьер-Жорж Ледьюк сейчас так нуждается…


Крейсер 3-го ранга «Вольта», Франция
* * *
– В газетах пишут, будто бы инженер Эйфель собирается возвести в центре Парижа железную башню каких-то немыслимых размеров. – сказал барон Греве. – Мне любопытно, как вы, истинный парижанин, к этому относитесь?
Его собеседник покачал головой.
– Ну, во-первых, друг мой, я вовсе не истинный парижанин. Мой родной город – Нант, там же провёл детство и большую часть юности, а в Париж перебрался лишь в возрасте двадцати лет. Дело было в год революции, когда Луи-Наполеон возглавил Вторую Республику…
– Ну, с тех пор больше трёх с половиной десятков лет утекло.
– заметил барон. – А что же во-вторых?
– А во вторых, друг мой, я пользуюсь устойчивой репутацией провозвестника технического прогресса в любом его виде. Как же я могу дурно отнестись к такому замечательному инженерному сооружению? Хотя – многие коренные парижане со мной не согласятся. Они считают, что башня изуродует облик города, и уповают на то, что по окончании Всемирной Выставки её разберут на части.
Барон пожал плечами.
– Что ж, может, они и правы. – Люди, даже парижане, консервативны по своей сути и склонны сохранять привычное окружение неизменным. Но в этом вопросе я скорее на вашей стороне – прогресс науки и инженерного дела не остановить никакими привычками. Мне всегда импонировала позиция северных американцев – вот кто истинные поклонники всего нового!
Двое мужчин медленно шли по улице, ведущей от площади Отель-де-Виль – там, в здании ратуши Французское Географическое общество давало благотворительный обед для сбора средств в пользу ветеранов войны в Индокитае. Пригласительный билет барону прислали в номер отеля – видимо, этой участи не избег ни один знатный иностранец, оказавшийся в этот момент в столице Третьей республики. Что до его собеседника, то присутствие того на мероприятии было столь же естественно, как и маленький позолоченный глобус, оттиснутый на меню благотворительного обеда – ни один из присутствующих не понял бы, если бы организаторы не удосужились позвать того, кто сделал географию по настоящему популярной и любимой среди широкой публики. Особую же иронию Греве видел в том, что он сам получил приглашение – хотя не так давно отправил немало тех самых «ветеранов Индокитая» кормить рыб на дне гавани Люйшуня, ныне русской военно-морской базы Порт-Артур. Впрочем, он не удивился бы, узнай, что организаторы благотворительного сборища в курсе его китайских подвигов – французы легкомысленны, что с них взять…
– Ну, хорошо, прогресс прогрессом, – сказал Греве шагал, заложив руки за спину, и ео спутник заметил, что он сжимает трость только правой рукой – польцы левой, затянутые в чёрную перчатку, пребывали в неподвижности. – Но как, скажите на милость, тогда быть с путешествиями? В своё время был изрядно удивлён, узнав, что вы и Европу-то толком никогда не покидали. Помнится, когда мы в Морском Корпусе обсуждали ваших «Детей капитана Гранта», мы с Серёжкой Казанковым поспорили на эту тему. Я говорил, что вы самолично проделали весь путь «Дункана», а он доказывал, что ничего подобного. Помнится, мы тогда подрались и я даже расквасил ему нос.
– Не то чтобы совсем не покидал… – собеседник барона покачал головой. – Покидал, и даже через океан разок перебрался – в шестьдесят седьмом, на пароходе «Грейт Истерн», рейсом из Ливерпуля в Нью-Йорк…
– …а потом написали «Плавучий остров» – подхватил Греве. – Знаю, читал, и сам роман, и большой очерк в «Ниве», ему посвящённый…
– Недавно я задумал другой роман, с похожим названием. Только там действие будет происходить не на пароходе, а на самом настоящем плавучем острове, площадью несколько квадратных миль, собранном из двухсот пятидесяти тысяч стальных понтонов – размеры пять на семь километров, шестнадцать метров высоту, из них десять скрыты под водой! Можете представить себе нечто подобное?


– Не могу. – признался Греве. – то есть, может, когда-нибудь инженерное дело и достигнет подобных высот, собираются же возвести трёхсотметровую ажурную башню и железных балок – но это случится не завтра.
– Вероятно, вы правы. Но вернёмся к моим путешествиям. Через десять лет после этого я приобрёл железную парусно-паровую яхту «Сен-Мишель III» – она обошлась в пятьдесят пять тысяч франков, но в ту пору я мог себе это позволить, – и совершил большое плаванье по Средиземному морю…
Он мечтательно закатил глаза, и Греве встревожился – как бы не споткнулся на брусчатке, которой был вымощен бульвар и не разбил бы нос.
– Мы посетили Марокко, Тунис, наши колонии в Северной Африке. Планировали пройти Суэцким каналом – он тогда всего девять лет, как открылся для судоходства, – в Красное море и дальше, в Аденский залив. Но увы, не сложилось. Пришлось ограничиться посещениями Греции и Италии, а два года спустя предпринять вояж по северным морям, с заходами в порты Шотландии и Англии, а ещё через два года – в Голландию и Данию. Я даже до вашего Петербурга собирался дойти, но погода помешала…
– Да, Балтика способна подкинуть неприятные сюрпризы. – согласился барон. – Не пролив Дрейка, конечно, не ревущие сороковые, но и там случаются серьёзные шторма. Вот, помнится, в семьдесят шестом, во время практического плавания мы угодили возле Готланда в самый настоящий девятибалльный шторм, как только целы остались…
– Ну, мне до вас далеко, друг мой. – вздохнул собеседник. – И яхты у меня уже нет, пришлось продать, слишком дорого обходится её содержание, даже когда судно стоит у причала – а это, увы, происходит чаще, чем хотелось бы…
Они остановились у низкой кованой калитки. За ней, за узким палисадником, стоял двухэтажный особняк. От калитки к крыльцу вела короткая, полдюжины шагов, дорожка, вымощенная терракотовыми плитами.
– Вот мы и пришли, друг мой. – сообщил спутник Барона. – Может, заглянете? Мой слуга превосходно варит грог – посидим, продолжим нашу беседу?
Греве собрался согласиться и даже открыл для этого рот, когда сзади раздался голос – высокий, возбуждённый, дрожащий от переполняющих говорившего эмоций.
– Это вы, дядюшка Жюль? А я уж решил, что так и не дождусь!
* * *

«Провидение уберегло гордость Франции!
«Journal des dеbats»
Париж.
Вчера вечером возле своего парижского дома был ранен прославленный, известный всему миру писатель мсье Жюль Верн. В него стрелял любимый племянник Гастон, сын родного брата литератора Поля Верна. Покушавшийся успел произвести два выстрела; одна из пуль нанесла писателю незначительное ранение в бедро. В полицейском департаменте округа Бельвиль, куда был доставлен злоумышленник, нам сообщили, что он находится в состоянии умственного помрачения и ожидает врачебного осмотра…
* * *
Le Petit Journal,
Париж
«…Париж взбудоражен попыткой покушения на писателя Жюля Верна. В департаменте полиции нашему корреспонденту сообщили имя спасителя – им оказался крупный бельгийский судовладелец, русский флотский офицер в отставке барон Карл фон Греве. Известно, что этот храбрец обезоружил злоумышленника, действуя одной рукой, поскольку второй он лишился в морском бою в ходе победоносной для Российской Империи войны с Англией, за который был удостоен одной из высших русских военных наград, ордена Святого Георгия. Кроме того, упомянутый барон участвовал в военном конфликте между республикой Чили с одной стороны и Перу и Боливией с другой, и был отмечен за свои подвиги высшей наградой Перуанской Республики. Согласно полученным нами сведениям, мсье Жюль Верн и барон возвращались с благотворительного обеда, устроенного Французским Географическим Обществом; увлёкшись беседой; они дошли до дома писателя, расположенного в округе Бельвиль (по настоянию полиции мы не публикуем более точного адреса) где их и дожидался Гастон Верн, племянник нашего великого литератора. Мсье Жюль Верн, души не чаявший в своём молодом родственнике – на момент покушения тому исполнилось 25 лет – не заподозрил дурного и шагнул навстречу, намереваясь заключить племянника в объятия. И каково же было его удивление, когда Гастон выхватил из-под полы сюртука револьвер – между прочим, подаренный самим же литератором на недавний юбилей! – и надавил на спусковой крючок!
К счастью, молодой человек оказался скверным стрелком: первая пуля прошла мимо, вторая же, пробив рукав сюртука писателя, угодила в кованую калитку, отскочила и слегка царапнула ему бедро мсье. Однако, в барабане «бульдога» оставалось ещё три патрона – и если бы не умелые действия спутника литератора, дело могло закончиться далеко не так счастливо. Тот, ловко орудуя тростью, выбил револьвер из рук Гастона, после чего сильным ударом сбил его с ног и продержал на земле до появления полиции. Тогда же выяснилось, что отставной русский моряк повёл себя в отношении неудавшегося убийцы весьма человеколюбиво – в его трости скрывался острейший клинок, и барону ничего не стоило попросту проткнуть злоумышленника насквозь. Отметим, что наверняка найдутся и те, кто осудит его за неоправданный с их точки зрения гуманизм…
Позже стало известно, что несостоявшийся убийца находится в крайней степени умственного помрачения. В данный момент он содержится под стражей, ожидая медицинского осмотра на предмет установления вменяемости. После чего будет принято решение – содержать ли его в доме предварительного заключения, или же передать в закрытую лечебницу для душевнобольных преступников.
А пока – можем заверить читателей, что наши корреспонденты внимательно следят за развитием событий и сообщат, как только появиться что-то заслуживающее внимания…»
* * *
– Вы, я вижу, совсем не хромаете? – Греве протянул для приветствия ладонь, широкую, ещё хранящую следы мозолей, оставленных корабельными снастями. Хозяин дома покосился на вторую руку, вернее протез, затянутый в чёрную кожаную перчатку. А ведь барон совсем молод, подумал он, но сколько всего ему пришлось пережить…
– Простите, друг мой, что не навестил вас вчера! – продолжил меж тем гость. – Собирался, но не смог – не было ни единой лишней минутки!
– И правильно сделали. – ответил писатель, пропуская гостя в дом. Рукопожатиями они обменялись на крыльце, всего в нескольких шагах от места, где случилась недавно стрельба. – Вчера тут было сущее столпотворение: полицейские чиновники, репортёры… право же, ещё немного, и они довели до конца то, что не удалось несчастному безумцу Гастону!
– Да, мне сразу привиделось в его взгляде что-то такое… – кивнул барон. – Потому, наверное, и помедлил, позволил ему выстрелить, за что прошу великодушно меня извинить.
– Что вы, что вы! – хозяин дома поднял перед собой ладони. – Ни о каких извинениях и речи быть не может! Если бы не вы – он наверняка бы меня прикончил. А так, дело обошлось пустяковой царапиной, мне даже наступать не больно!
И в доказательство своих слов несколько раз топнул ногой.
– А всё же, нехорошо получилось. – гость покачал головой. – Поверьте, в пулевых ранениях я разбираюсь, пришлось повидать. Отклонись пуля хоть четверть дюйма – раздробила бы вам голень, и тогда прощайте, мечты о путешествиях!
Литератор невесело усмехнулся.
– Да уж, не хотелось бы… но что это мы на пороге беседуем? Проходите в дом, друг мой, я велю подать кофе. Или вы предпочитаете на английский манер чай?
– Да, если можно. – согласился Греве. – Я, хоть и повоевал в своё время с господами альбионцами, но некоторые островные привычки вполне разделяю…
– Я ещё много где собираюсь побывать. – сказал хозяин дома. Беседа продолжалась уже полчаса, и высокий, китайского фарфора, чайник, поданный пожилым слугой, успел наполовину опустеть. – Да вот, хотя бы у вас, в России…
– Успеете ещё, какие ваши годы! – улыбнулся гость. – Кстати, о России – я слышал, что капитан Немо должен был стать поляком?
– Была такая мысль. – ответил писатель после почти незаметной, но не ускользнувшей от внимания барона паузы. – Я понимаю, вам, как русскому подданному, это может быть неприятно, но тогда французы, все, как один, сочувствовали борьбе поляков. Я действительно собирался сделать его польским графом, участником восстания шестьдесят третьего года, потерявшего во время кровавого подавления беспорядков своих близких. Но мсье Этцель, мой издатель, категорически этому воспротивился – он, видите ли, опасался, что это помешает продажам романа у вас, в России. В результате капитан Немо стал индийским принцем Даккаром, одним из предводителей сипаев, выступивших против британского владычества.
Барон покачал головой.
– Плохо же вы, мон шер, поляков знаете… Впрочем, не будем об этом – дело давнее, с тех пор, слава богу, многое изменилось.
– Да, Россия добилась прямо-таки невероятных успехов. Хотя, не уверен, что это пойдёт на пользу старушке Европе. Поражение Британии многими воспринимается, как торжество тирании над свободой и демократией.
– Это в Англии-то демократия? – Греве усмехнулся, не скрывая иронии. – Полно, мсье Верн, у них там даже конституции нет – не то, что у вас, во Франции или, скажем, Североамериканских Штатах!
– Так и в России её нет!
– Будет, дайте время. А может, уже была бы, не грохни агенты вашей любимой Британии нашего Царя-Освободителя.
Литератор поморщился – видно было, что тема ему не слишком приятна.
– Но, пожалуй, довольно о политике… Расскажите лучше о ваших путешествиях – вы же, как я понимаю, изъездили весь мир?
– Почти. – согласился Греве. – И в Северной Америке побывал, и в Южной, и в Китае и даже в Индии, когда высаживали индусов, освобождённых с английской каторги. Между прочим, там были и сипаи – несчастные почти четверть века гнили на Андаманских островах, пока наш «Крейсер» туда не явился… В Африке вот толком не случилось, разве что в паре средиземноморских портов, да ещё на Занзибаре. Там, кстати, и я и лишился руки…[3 - Эти события подробно описаны во второй книге цикла, «Следовать новым курсом!»]
И продемонстрировал собеседнику протез.
– Искренне завидую вам, мой друг! – хозяин дома невесело вздохнул. – Мои-то плавания иначе, как развлекательными не назовёшь. Да и что за плавание в средиземноморской луже…
– Ну, ну, мсье! – улыбнулся барон. – Герои «Детей капитана Гранта» тоже, помнится, затевали развлекательное плавание – а оно вон как обернулось! Миллионы людей путешествовали по всей планете с героями ваших книг, а это дорогого стоит!
– Вы правы, разумеется. – ещё один вздох, ничуть не веселее предыдущего. – Но я-то всегда мечтал сам отправиться в далёкие, по-настоящему далёкие края! Увы, такие путешествия – дело затратное, и даже гонорары моих романов не смогли бы покрыть расходы. Да и опыта мореплавателя мне прямо скажем, недостаёт.
– Опыт – дело наживное. – возразил барон. – Как вспомню себя в первом океанском походе – зелёный новичок, салага, мальчишка… Но ничего, справился, и если бы не это, – он снова поднял затянутую в чёрную кожу искусственную кисть – наверняка уже вышел бы в кавторанги!
– А что же, потеря руки не позволила вам продолжить карьеру? Мне казалось, что для толкового, да ещё и с боевым опытом офицера, всегда найдётся место!
– Мне предлагали. И на береговой службе, и даже в Адмиралтействе. Но я предпочёл поддать в отставку – не хотел перебирать бумажки, меня в море тянуло. А нынешнее положение как раз и позволяет совмещать приятное с полезным – страсть к путешествиям и заботы об интересах принадлежащей нам с супругой пароходной компании. Камилла – так её зовут, – унаследовала это предприятие от своего первого мужа, скончавшегося от тяжёлой болезни – и, овдовев, не захотела сидеть в своём бельгийском поместье, свалив заботы по руководству компанией на управляющего. К тому же, она не чужда некоторого авантюризма и подобно вашему покорному слуге обожает путешествия. Мы и познакомились с ней, когда «Крейсер» перехватил в Индийском океане пароход, принадлежащий её компании, с грузом военной контрабанды. К счастью, я убедил тогда командира не топить «Луизу-Марию», а забрать в качестве приза. В результате, оружие – на борту были винтовки, пушки и амуниция для вновь формируемых в Индии туземных частей – досталось повстанцам-сипаям, о которых я уже имел удовольствие упоминать, а на «Луизе-Марии» мы с Камиллой с тех пор путешествуем по всему свету.[4 - Эти события подробно описаны во второй книге цикла, «Следовать новым курсом!»]
Литератор в восхищении покачал головой.
– Положительно, барон, ваша жизнь – готовый сюжет для приключенческого романа!
– Скорее уж авантюрного. – усмехнулся в ответ Греве. – Расскажу как-нибудь, как её похитили однажды в Александрии и переправили в Басру, где она и освободилась, заколов одного из похитителей дамской шпилькой…[5 - Эти события подробно описаны в пятой книге цикла, «Здесь водятся драконы».] А что до путешествий – у меня есть к вам любопытное предложение. Дело в том, что в Бресте сейчас стоит корвет «Рында», зашёл после визита в североамериканский Нью-Йорк. Командует им мой давний друг, Серёжа Казанков. «Рында» пробудет в Бресте ещё неделю – не хотите ли, воспользовавшись оказией, составить мне компанию и посетить Россию? Уверен, Серж отыщет для вас приличную каюту, а я, со своей стороны, буду рад, если вы окажете мне честь и погостите в нашем петербургском особняке.
– Соблазнительное предложение… – литератор покачал головой. – А ваша супруга – она что же, отправится в Россию вместе с вами?


– Нет, она после рождения нашего первенца не покидает бельгийского поместья. Когда мальчику исполнится три года, мы решили перевезти его в Петербург и воспитывать там – пока не придёт время отдать в Пажеский или Морской Корпус. Но сейчас… – барон широко улыбнулся, – сейчас я предлагаю вам, мсье, путешествие в сугубо мужском обществе.

Глава вторая

в которой корвет «Рында» проходит Датские Проливы, высокопоставленный вельможа беседует со помощником, а узник Александровского равелина отправляется на допрос.
– Ты же, вроде, получил назначение в эскадру Проливов? – спросил Греве. – они стояли на правом крыле мостика, рассматривая желтовато-серую, украшенную замысловатыми готическими башенками громаду замка Кронборг, бессменного часового, стерегущего западный вход в пролив Зунд. «Рында» двигалась по нему под парами, на восьми узлах, и пассажиры корвета могли вдоволь любоваться средневековыми бастионами, пёстрыми, словно игрушечными фермами по берегам и бесчисленными лоскутками парусов – рыбаки выходили на промысел.


– Так и есть. – подтвердил Казанков. – И даже успел прослужить там полтора года, командуя новеньким крейсером, только-только достроенным на германских верфях.
– И дом на Мармаре купил? Помню, ты собирался…
– А как же! Там сейчас большое строительство, острова не узнать – заложили военно-морскую базу, береговые батареи, мастерские, сухой док… Я подобрал чудесное местечко: крошечная бухточка с синей водой, скалы по берегам, оливковые рощи… Ачива в восторге – она недолюбливает сырой, слякотный Петербург, и рада была переехать поближе к солнцу, фруктам и тёплому морю.
– Напоминает родные края? – понимающе кивнул барон.
– Скорее уж Италию. Мы там побывали во время свадебного путешествия, так она прямо заболела тамошними местами. Даже уговаривала меня перебраться на Сицилию, но я отказался подавать в отставку. А теперь, после рождения сына, и думать забыла об Италии и занимается устройством семейного гнёздышка.
– Тогда объясни, Серж, как тебя занесло с твоего Мармара на «Рынду»? Корвет, если мне память не изменяет, был приписан к Сибирской флотилии?
– Пришёл на Дальний Восток с отрядом адмирала Копытова вместе с «Мининым» и «Герцогом Эдинбургским». – подтвердил Казанков. – Мы видели его в Люйшуне – тогда «Рынду» отправили в Кронштадт с консульскими депешами по поводу мирных переговоров в Сайгоне. Кстати, и Венечка наш отправился в Россию[6 - Подробнее об этом – в пятой книге цикла, «Здесь водятся драконы».] на «Рынде».
– Да, было дело. – согласился Греве. – Люйшунь переименовали в Порт-Артур и строят там базу для вновь создаваемого Тихоокеанского Флота. Тебя что же, туда переводят? Если так, то поздравляю: океан это не Мраморная лужа, простор! Дома только жалко – едва успел устроиться, и снова перебирайся с места на место!
– Не угадал. – улыбнулся Казанков. – Меня послали в Североамериканские Штаты в Бостон, на верфи, инспектировать строящийся для нашего флота таранный броненосец – вроде того, на котором ты геройствовал при Люйшуне. У меня, если помнишь, имеется опыт работы с американскими судостроителями – вот и вспомнили… А в Нью-Йорке как раз была с визитом эскадра адмирала Бутакова, и в её составе «Рында». У них приключилась неприятность – командир корвета слёг с малярией, вот меня и высвистали из Бостона в Нью-Йорк, принимать командование. Но это, надеюсь, ненадолго – сдам корвет в Кронштадте новому командиру и назад, на Мармару. А там и отпуск возьму, долгий, на полгода. Отправимся с Ачивой в Южную Америку, навестим её чилийскую родню, а заодно и Повалишина на его острове. Кстати, планирую воспользоваться услугами твоей пароходной компании!
– Дай знать, когда соберёшься, прикажу выделить вам королевские апартаменты на лучшем пароходе. – сказал Греве. – В Петербурге, значит, не задержишься?
– Что мне там делать? Отчитаюсь в Техническом комитете Адмиралтейства за бостонскую командировку, и домой. А ты что же, собираешься стать гидом при нашем госте?
Оба перевели взгляд на полубак – там, возле шестидюймовки носового плутонга маячила фигура в сером плаще. Прославленный беллетрист стоял у лееров, не отрывая взгляда от проплывающего берега.
– Да вот, рассчитываю показать ему Петербург. А там, глядишь, и по России отправимся, сперва в Москву, а потом и в Крым, в Севастополь.
– Инкогнито, разумеется?
– Мсье Верн не хочет афишировать своего появления. Говорит: устал от своей популярности, и я ему верю. Видел бы ты, как его приветствовали на обеде во Французском Географическом обществе!
– Да, а после обеда едва не пристрелили! – усмехнулся Казанков. – По мне, так даром не надо такой популярности…
– Зря, между прочим, насмехаешься! Гастон, его племянник, заявил врачам, что стрелял в дядюшку, чтобы обеспечить тому вечную жизнь в признание литературных заслуг!
– Сумасшедший. – вынес вердикт Казанков. – И что с ним сделали, судили?
– Нет, заперли в доме скорби, предназначенном для опасных преступников. И, надеюсь, продержат там до конца жизни – такой тип, к гадалке не ходи, снова схватиться за револьвер, только выйдет на волю. Зачем мсье Жюлю Верну такая головная боль? Пусть уж живёт и здравствует – и радует нас новыми романами!
– А всё же в Петербурге вам не удастся избежать внимания.
– заметил Казанков. – Уж больно много в России его поклонников. Да вот, хотя бы – помнишь того гимназиста, Матвея Анисимова, что был с нами в Индокитае?
– А как же! – подтвердил барон. – Он ведь спас баронессу в Сайгоне от верной смерти. Малый сейчас в Технологическом училище на втором курсе, учится на инженера. Мы с Камиллой назначили ему ежемесячное содержание, а когда закончит учёбу – думаю пригласить его в свою пароходную компанию.
– Не выйдет, Гревочка. – Сергей покачал головой. – Такие толковые молодые люди и в России пригодятся. Вениамин – он тоже следит за успехами Матвея, – писал мне как-то, что молодой человек всерьёз увлёкся воздухоплаванием и прямо-таки фонтанирует изобретениями, вдохновляясь в том числе и произведениями нашего гостя…
И Казанков кивнул на стоящего на полубаке литератора.
– Смотри, чтобы Матвей или кто-нибудь из его приятелей-студентов не прослышал, что мсье Жюль Верн в Петербурге – то-то вы тогда побегаете от толп поклонников и почитателей…
* * *
– Эй, любезный! Подавай!
Швейцар махнул рукой, подзывая извозчика. Тот немедленно подкатил к парадному крыльцу – лаковая коляска, ухоженный гнедой мерин, упряжь красной кожи с начищенными латунными пряжками, номерная бляха на груди, ещё одна, размером побольше, сбоку, на козлах. Суконный, простёганный на спине ватой кафтан и черная широковерхая, напоминающая цилиндр, шляпа – не какой-нибудь Ванька в драном армяке, на ветхой бричке, запряжённой полудохлым от бескормицы одром и с упряжью из верёвочек и ремешков, перетянутых узелками. Нет, это был солидный труженик столичного извоза, другому и не позволят стоять возле «Донона» – известнейшего питерского ресторана, в котором граф Юлдашев взял обыкновение назначать встречи особо доверенным сотрудникам. Таким, как Вениамин Остелецкий, который как раз и попросил швейцара этого заведения вызвать извозчика – и теперь не торопясь пересекал неширокий тротуар, направляясь к поданному экипажу. Что касается его патрона – то граф уехал четверть часа назад, оставив Вениамина обдумывать услышанное. Обдумывать, делать выводы – и, разумеется, предпринимать необходимые действия. А зачем, иначе, они потратили почти час на беседу – не только ведь ради знаменитой на весь Санкт-Петербург дононовской кухни, которая, как всегда, выше всяких похвал?


– Куды ехать, барин? – осведомился извозчик. Обычно эта публика с первого взгляда определяет статус пассажира. Ошибиться тут никак нельзя – правильно, со всей обходительностью и пониманием выбранное обращение подразумевает приличные чаевые, а излишнее подобострастие наоборот, может повредить, выставив обращающегося болваном и неучем. В любом случае, человек, вышедший из «Донона», заслуживал никак не меньше, чем «ваше высокородие» – если бы был облачён в военный мундир, – или гражданское «ваше степенство». Однако, последнее не слишком подходило Вениамину в силу возраста; принадлежность к военной касте так же не была очевидна (барон требовал от своих сотрудников по возможности скрывать офицерскую выправку), так что извозчик, предположив в седоке богатого студента, каких в столице немало, ограничился неопределённым «барин».
– Сапёрный, угол Знаменки. – ответил Остелецкий. Там, неподалёку от казарм Сапёрного лейб-гвардии батальона, в неприметном трёхэтажном доме, располагалась конспиративная квартира, используемая для бесед с агентами, не относящимися к категории важных персон. Вообще-то, ведомство графа Юлдашева снимало в этом доме две квартиры, расположенные на одной лестничной клетке; во второй поселился неприметный таможенный чин, в гости к которому при случае приходили ещё двое – такие же плечистые, хмурые и неразговорчивые. Случай наступал каждый раз, когда требовалось использовать квартиру для допроса человека, содержащегося под стражей – а таможенник и его приятели при этом выполняли обязанности охраны, способной скрутить кого угодно и, главное, умеющей держать язык за зубами. А ещё в квартире был телефон – большая редкость для столицы Империи, где имелось на текущий момент немногим более двух с половиной тысяч абонентов и единственная телефонная станция в доме номер 26 по Невскому.


Телефонная станция, Санкт-Петербург,80-е годы 19-го века

Роскошь эта была, однако, необходима для работы тех, кто занимал квартиру – вот и Вениамин, оказавшись там, намеревался воспользоваться этим техническим новшеством. А пока – он откинулся на мягкую спинку сиденья и стал прокручивать в памяти детали только что состоявшейся беседы.
– Вчера на заседании Комитета министров зашла речь об африканских делах. – сказал Юлдашев. – Так после Николай Карлович прямо меня спросил – как у нас дела на этом направлении?
Тайный советник Николай Карлович Гирс занимал пост министра иностранных дел с 1881-го года – и, насколько было известно Вениамину, весьма плотно сотрудничал с департаментом графа Юлдашева. Особенно после известного инцидента в заливе Таджура, когда графу вопреки франкофильским настроениям министра и немалой части двора удалось отстоять свою позицию. В результате Россия получила форпост на берегах Абиссинии, флот обзавёлся военно-морской базой на главном морском торговом маршруте мира, а сам Гирс изрядно охладел к Третьей Республике.


Н.К. Гирс, министр иностранных дел Российской Империи

– Я ответил, что дела, в общем, недурны. – продолжил граф.
– После того, как турки с нашей помощью вышвырнули англичан из Египта[7 - Подробнее эти события описаны во второй книге цикла, «Следовать новым курсом».], позиции России там только укрепляются. Безумный суданский фанатик Мухаммад ибн Абдалла, тот, что объявил себя «Махди» и поднял джихад против египетской администрации, вроде, унялся – опять-таки стараниями наших эмиссаров, сумевших убедить османов предоставить суданцев их собственным заботам. В результате и турецкие и наши купцы, особенно из числа природных мусульман, постепенно проникают в Судан и приспосабливаются вести там дела.
– И что же министр? – осведомился Вениамин. Африканские дела не входили в область его текущих интересов, но если уж патрон заговорил о них – значит оно того стоило.
– Ответил, что в курсе происходящего в Египте. Оно и неудивительно – наш консул в Александрии человек толковый, сведения, поступающие оттуда на Мойку порой куда подробнее и своевременнее той, что получает наш департамент.
На набережную Мойки выходило фасадом здание Министерства Иностранных дел, составляющее восточное крыло величественного архитектурного ансамбля Дворцовой площади, в котором, кроме МИДа располагались и другие высшие органы власти Российской Империи – Главный штаб, министерство финансов и иностранных дел, военное министерство, Сенат и Синод.


– Однако, Николай Карлович добавил, что если в египетских и отчасти суданских делах мы более-менее ориентируемся – как и в том, что происходит в Абиссинии – то центральная Африка и район Великих Африканских озёр – Танганьика, Виктория, Ньяса, – как и территории, лежащие к западу и юго-западу, для нас сплошное белое пятно. А ещё – посетовал, что среди многочисленных исследователей тех земель, всех этих Стэнли, Ливингстонов и Бёртонов нет ни одного подданного Российской Империи.
Последнюю фамилию Юлдашев произнёс с особым нажимом. Вениамин немедленно насторожился – её обладатель содержался сейчас в секретной камере Алексеевского равелина, и именно Остелецкий приложил в своё время руку к тому, чтобы он оказался за решёткой. С тех пор прошло не меньше полутора лет, материалы допросов легли в папки тайного архива юлдашевского департамента, а сам подследственный сидел в одиночной камере, куда ему исправно доставляли книги и пищу из лучших столичных трактиров – граф высоко ценил важного пленника и не собирался морить его в заточении. О суде, разумеется, речи не заходило – даже министр иностранных дел не знал, что Ричард Фрэнсис Бёртон, знаменитый путешественник, литератор и учёный, прославившийся поисками истоков Нила, предпринятыми вместе с Джоном Спиком, содержится в двух с половиной верстах от его кабинета на другом берегу Невы, за крепкими стенами Петропавловской крепости.


– Должен отметить, что министр не совсем прав. – сказал Остелецкий. – Разумеется, главные достижения в исследовании Центральной Африки принадлежат упомянутым личностям, однако наш след там тоже есть. Василий Васильевич Юнкер давно исследует африканский континент, побывал в Ливийской пустыне, в Судане, в экваториальной Африке. Сейчас он где-то возле Великих озёр; правда, сведений от него давно не поступало.
– Что вы говорите? – Юлдашев удивлённо поднял бровь. – У меня как-то из головы вылетело. Действительно, припоминаю что-то такое…
Вениамин усмехнулся – про себя, разумеется. Была у его патрона такая привычка: он как бы между делом упоминал какое-нибудь обстоятельство, факт, фамилию, после чего некоторое время к ним не возвращался. А потом снова поднимал эту тему с тем же сотрудником, выясняя, насколько понятлив тот оказался, сумел ли потратить отпущенное время на то, чтобы овладеть информацией о предмете во всей её полноте? Вот и на этот раз – дней десять назад Юлдашев вскользь упомянул о британских, немецких и прочих экспедициях в Чёрную Африку, ожидая, что умница Остелецкий подхватит мысль на лету и предпримет необходимые действия.
– Да, насчёт Юнкера – это любопытно. – повторил граф. – Не сочтите за труд, Вениамин Палыч, составьте для меня небольшой докладец на сей счёт… скажем, до послезавтра, управитесь? И вот ещё что…
Он слегка помедлил.
– Поинтересуйтесь нашим гостем – как он там, не раскис в своей одиночке? Побеседуйте о жизни, выясните, чем он дышит. Это не слишком срочно, но и откладывать не стоит.
Несмотря на последнее замечание, указание было недвусмысленным. А потому, едва переступив порог «секретной» квартиры, Вениамин подошёл к аппарату, назвал барышне-телефонистке номер и распорядился доставить узника на Сапёрный – втайне, с соблюдением всех предосторожностей. Конечно, жандармы, сопровождающие узника, знают своё дело и перевезли за время службы немало государственных преступников – но даже им нечасто приходилось иметь дело с такими матёрыми волчарами. Ведь рядом с человеком, который содержится сейчас в Алексеевском равелине, любой террорист, бомбист-народоволец или, скажем, польский мятежник, не более, чем кутёнок рядом с волкодавом…
* * *
Арестантская карета имела одно-единственное узкое окошко, в задней двери и к тому же, зарешёченное. Узника впихнули внутрь; следом в карету втиснулись двое конвойных, и ещё один встал на широкую подножку сзади, держась за поручень. Серьёзная охрана, что и говорить – трое в полной амуниции, включая карабины за спиной и сабли в блестящих ножнах. Грозный вид дополняли мерлушковые с алым верхом шапки с кокардами и закрученные до уголков глаз усы. Однако, пленник глядел на это, пряча усмешку. Дойди дело до схватки – неуклюжие карабины и сабли будут только мешаться. Правда, у каждого на боку кобура с огромным револьвером системы Смит-и-Вессон, но его ещё надо выхватить…


Остальные меры предосторожности тоже не внушали уважения – если бы он сам организовывал такую перевозку, то приказал бы надеть на голову арестанта холщовый мешок, и запретил бы снимать, пока его не усадят на стул перед допрашивающим. И уж конечно, узника везли бы в кандалах, на руках, и на ногах, причём цепи были бы скреплены между собой, так что тому пришлось бы поддерживать из руками. Хотя – может, русские не хотят лишний раз привлекать к нему внимание? В прошлый раз – и в позапрошлый, и бог ещё знает в какой – его возили на допросы не в полицейский департамент, а в некий городской дом. Но ведь сама арестантская карета, унылый обитый листовым железом ящик в сопровождении вооружённых до зубов жандармов сама по себе притягивает взгляды зевак…
Ладно, к чему гадать впустую? Даже если удастся справиться с конвоем и бежать – куда он денется в чужом городе? Да, русский он знает в совершенстве, говорит почти без акцента, чему не раз удивлялись допрашивающие его чины, но одного языка мало. Ему незнакомы местные обычаи, нравы – да что там, он даже не знает, сколько стоят товары на рынке, как обращаться к приказчику в лавке или нанимать извозчика! Здесь – что на центральных улицах, что в городских трущобах – он будет белой вороной, и вряд ли продержится на свободе хотя бы сутки…
Увы, восполнить пробелы в знаниях за время заключения не было ни малейшей возможности. Надзирателям было настрого запрещено разговаривать с особо важным узником, и даже распоряжения они отдавали, прибегая к языку жестов. Среди книг, которые ему приносили, не было ни одной, описывающий местную жизнь и административное устройство России, а так же её географию. С последней он был немного знаком и, обдумывая планы побега, давно решил, что если повезёт, уходить не на север, через Финляндию, к границе Швеции, и не на запад, в Польшу. Нет, он направится на юг – постарается добраться до Бессарабии или Кавказа, а там его внешность, знание румынского, турецкого и арабского языков помогут покинуть пределы Империи. Но туда надо ещё попасть – а как это сделать без денег, без нормальной одежды, и главное, без единого знакомого?
В своё время пленник изучал историю самых известных побегов и знал, что при некотором везении можно выбраться откуда угодно. При одном-единственном условии: если на воле беглеца ждут сообщники, готовые спрятать его в надёжном месте, снабдить всем необходимым хотя бы на первое время. Но, увы, в этой варварской стране рассчитывать ему не на кого, и менее всего – на своих земляков, которых в Петербурге, несмотря на испортившиеся отношения между двумя Империями, по-прежнему хватает. Допрашивающий его господин сообщил, что на родине его тоже ждёт тюремная камера, а скорее всего, смертный приговор, петля. Подобных провалов разведчикам не прощают – как и тех сведений, которые он вынужден был выдать. На последнем допросе узнику продемонстрировали копии протоколов, переданные негласно его бывшему руководству – так что иллюзий он не питал, с этой стороны поддержки ждать не приходится. Наоборот, его, скорее всего, пристукнут, как только до соответствующего ведомства дойдёт, кто именно просит о помощи…
А всё же он не позволял себе терять надежды – как не терял её, во время несчастливой сомалийской экспедиции, когда погибли почти все его спутники, а сам он был вынужден выбираться из безводной пустыни с торчащим из щеки обломком туземного дротика. Или в Крыму, во время мятежа турецких башибузуков, к которым его приставили, чтобы обеспечить лояльность этих диких воинов. Или – после недавней войны, в Порт-Суэце, в Чили, а потом и в Басре, когда его безупречно составленные планы раз за разом рассыпались в прах, натыкаясь на противодействие русских агентов. Один из тех, кому он обязан своими поражениями его и допрашивал, явно наслаждаясь ситуацией…
Так что – прочь тягостные мысли. Главное не падать духом, а подходящий случай обязательно подвернётся. И тогда надо быть готовым воспользоваться им, не упуская ни единого, даже крохотного шанса…
Карета замелила ход и повернула – слышно было, как бока, обитые железными листами, проскребли по углу подворотни. Ещё несколько футов, и экипаж замер. Дверь распахнулась, и сидящий рядом с арестантом жандарм подтолкнул его к выходу. При этом рукоятка Смит-Вессона оказалась менее, чем в трёх дюймах от ладони арестанта. Он непроизвольно дёрнулся – но же сдержал себя и, подчиняясь тычку в спину, полез из кареты на мощёный булыжником двор, похожий на узкий колодец.
Рано. Пока ещё – рано.

Глава третья

в которой барон и его спутник гуляют по Петербургу, столичные студенты устраивают литературный вечер, а капитан второго ранга Казанков получает новое назначение.
– Знаете, барон, Нант, где я вырос – в сущности, совсем небольшой город. – говорил литератор. Они с Греве не спеша шагали вдоль набережной Мойки, от Певческого моста в сторону Зелёного. – Родители перебрались туда из Парижа. Они, будучи католиками, людьми старого воспитания, полагали, что в столице слишком уж часто случаются революции. Купили дом на острове Фейдо – это в самом центре города, где Луара делится на два рукава – каменный, двухэтажный, с садом. Фасадом дом выходил на набережную, где торговали рыбой, разгружались баржи с солью из Геранды и швартовались каботажные суда. По отцовской линии почти все предки мужского пола были адвокатами, хотя случались среди них и моряки. А вот предки со стороны матери, если верить семейным преданиям, вели свой род от шотландского стрелка, поступившего в пятнадцатом веке году на службу в гвардию французского короля Людовика Одиннадцатого – в точности, как в романе сэра Вальтера Скотта «Квентин Дорвард», приходилось читать?


Набережная Мойки, Санкт-Петербург

Греве кивнул. Романами знаменитого шотландца он зачитывался ещё в Морском Корпусе. В библиотеке имелось полное собрание его сочинений на русском и английском языках, но офицер-воспитатель их роты требовал, чтобы будущие мичмана читали их исключительно на языке оригинала. Англичанка, конечно, гадит, – поучал он, – но не следует забывать, что именно британцы – лучшие моряки в мире, и без знания их языка в океан лучше и не высовываться…» Двенадцатилетнему Карлуше Греве это казалось ужасной несправедливостью, и лишь со временем он понял, насколько прав был их наставник. Особенно когда сам пролил немало пота и крови, своей и чужой, чтобы сбросить Владычицу Морей с её пьедестала.
– Видимо, от предков матери я и унаследовал тягу к приключениям. – продолжал меж тем его спутник. – А детство пропитанное запахами моря, предопределило всё остальное. Знаете, в портовых городах всегда ощущается дыхание чего-то иного – далекого, огромного, таинственного, неведомого мира. Мальчишки, выросшие в подобных местах, всем своим существом чувствуют множество самых невероятных событий, что происходят где-то за чудесной линией горизонта, куда уходят отшвартовавшиеся от набережных под окнами их домов парусники. Наверное, это и повлияло на мой выбор литературной карьеры – и куда сильнее, чем годы, проведённые в Париже!
Он остановился и поковырял кончиком трости тротуар, выложенный плотно пригнанными одна к другой дубовыми шестиугольными плашками.
– Никогда не видел такие вот мостовые! В Европе вообще не принято использовать для этих целей дерево, предпочитают камень…
– На булыжной мостовой тряско, колёса экипажей быстро разваливаются, да и тёсаный камень куда дороже. – отозвался барон. – Его кладут на Невском, на Литейном, на площадях, ну и на набережных, конечно. А дерево – что ж, Россия лесная страна, этого добра у нас вдоволь. К тому же, дуб, а паче того, лиственница, мало подвержены гниению, мостовые получаются долговечные.
Они прошли ещё примерно квартал. Литератор всё время озирался по сторонам – на фасады домов, на фланирующую публику, но толчею лодок и барж по Мойке.
– Должен сказать, Петербург меня поразил. Вот уж воистину – Северная Венеция, только без итальянской тесноты. Такого сочетания великолепной архитектуры и открытых пространств в самом центре города я, пожалуй, нигде больше не видел!
– У нас предпочитают говорить «Северная Пальмира» – улыбнулся Греве. – Но вы правы: град Петров умеет удивить гостей. Вот преимущества строительства по заранее составленному плану! Хотя, конечно, и у тут хватает бестолковщины, особенно, на окраинах. А уж Москва – и вовсе большая деревня, правильно её так прозвали…
– В Париже стараниями барона Османа тоже прибавилось открытых пространств. После того, как он закончил прокладку бульваров, по городу стало возможно фланировать в своё удовольствие – не то, что раньше!
– А заодно и выкатывать пушки. – добавил Греве. – Или это всё выдумки недоброжелателей, что барон Осман составлял свои градостроительные планы с учётом возможных городских боёв?
– Официально это никогда не объявлялось, но события семьдесят первого года продемонстрировали обоснованность такого подхода. Чем шире улицы – тем труднее перекрыть их баррикадами, и наоборот, тем проще перемещать войска и, разумеется, пускать в ход артиллерию, что губительно для восставших!
– Да, великий Бонапарт знал, что делал, когда во время вандемьерских событий разогнал повстанцев-роялистов картечью. До него ни одному тирану не приходило в голову устроить орудийную канонаду в собственной столице!
Спутник барона пожал плечами.
– Что ж, у него нашлись подражатели, в том числе и в этом городе. Если я ничего не путаю, ваш царь Николай рассеял мятежные гвардейские полки именно картечью?
– Было дело. – не стал спорить Греве. Нелюбовь европейцев, и особенно французов к императору Николаю Первому была общеизвестна. – Но давайте лучше оставим политику. Мир, увы, несовершенен, идеальное устройство государства люди отыщут, надо полагать, никак не раньше, чем доберутся до Луны – уж не знаю, из пушки или каким-либо иным способом?..
– Соглашусь с вами, дражайший барон! – собеседник Греве обозначил учтивый поклон. – Будем пока наслаждаться красотами вашей Северной Пальмиры. Право же, я хотел бы описать их в своём новом романе! Правда, подходящего сюжета пока нет, но это дело наживное…
– Между прочим, о сюжетах… – Греве остановился возле афишной тумбы. – Обратите внимание, вам наверняка будет любопытно!
Надпись на самой большой афише гласила: «Литературное студенческое общество Санкт-Петербурга проводит публичные чтения «Писатели-футуровидцы в современной литературе». Чтения состоятся в 4 часа пополудни, в большом зале Практического Технологического института, Московский проспект, 26. Входной билет 5 копеек, малоимущим студентам и гимназистам вход бесплатный».
– Футуровидцы? – удивился литератор. – Впервые слышу.
Это кто же такие?
– Да вы и есть, мсье с вашими «научными» романами – так вы их, кажется, называете? Как видите, у нас, в России этот жанр настолько популярен, что для него придумали даже специальный термин!
Греве извлёк из жиленого карманчика часы, звякнул крышкой.
– Начало через два с половиной часа. – сообщил он своему спутнику. Может, заглянем, послушаем? А пока суд да дело, зайдём в «Палкин», пообедаем – там подают изумительные расстегаи к ухе, пальчики оближете!
* * *
– Говоря о жанре вымышленных путешествий – в последнее время используется непривычный для русского слуха термин «фантастика», – начать стоит с Сирано де Бержерака, его романов «Иной свет, или государства и империи Луны» и «Иной свет, или государства и империи Солнца». Увидевшие свет после смерти автора, они, по сути, стали первыми в этом жанре – хотя, это более философское, нежели приключенческое произведение, в котором автор откровенно издевается над системой Птолемея, отрицает бессмертие души и глумится над верой в чудеса. В романах ощущается влияние романа идей гностицизма, алхимии, теософии, натурфилософии и средневековых мистиков, а так же аллюзии на творчества Рабле, утопии Томаса Мора и Кампанеллы – последний даже выведен в качестве одного из персонажей «Государств и империи Солнца»…
Занявший кафедру студент в форменном сюртуке Горного института говорил резко, помогая себе для убедительности жестами. Аудитория, состоящая по большей части, из студентов же, внимала – и только на галёрке, почти сплошь заполненной гимназистами, время от времени раздавался шум.
– Стоит заметить, что у этих необыкновенных путешествий был предшественник, некий Фрэнсис Годвин, автор романа «Человек на Луне». – продолжал докладчик. – Главный герой этого произведения так же появляется на страницах «Государств и империи Луны». Но куда больше можно сказать о последователях Сирано: Свифт с его «Путешествиями Гулливера», «Микромегас» Вольтера, „Путешествие на Луну“ Фонтенеля – увы, это произведение не блещет ни учёностью, ни своеобразным стилем…
– А что же Россия? – выкрикнули с пятого ряда. – Неужели в наших литературных пенатах нет ничего подобного?
– В нашей литературе первым произведением такого рода стала повесть Николая Карамзина «Остров Борнгольм», увидевшая свет в тысяча семьсот девяносто четвёртом году. Она до некоторой степени задала традицию фантастического (если мне будет позволено и далее использовать этот термин) жанра – мистические, таинственные истории вроде появившейся пятнадцатью годами спустя повести Василия Жуковского «Марьина роща», в которой автор использует каноны ставшего тогда модным готического романа.
Публика отозвалась сдержанным гулом. Похоже, за почти век, миновавший со времени написания повести, готические романы не растеряли своей популярности.
– К этим же приёмам обращается и Михаил Загоскин в романе «Юрий Милославский или русские в 1612 году», где так же прослеживаются мистические мотивы: пророчество, вещий сон, колдовство, пленение, заточение в подземелье, возмездие за грехи, запретная любовь. Позже он публикует цикл рассказов «Вечер на Хопре», объединяет которые обсуждение сверхъестественных явлений, событий далекого прошлого, страшных историй и суеверий, не имеющих рационального с точки зрения рассказчика объяснений.
В середине двадцатых в русской прозе окончательно формируется жанр романтической повести с фантастическим уклоном. Одним из первых произведений подобного рода стала «Лафертовская маковница» Алексея Перовского, опубликованная в двадцать пятом году, получившая весьма высокую оценку самого Пушкина. Позже мистические мотивы он сам использует в повести «Гробовщик» и, разумеется, в «Пиковой даме. Стоит так же упомянуть о Владимире Одоевском и его повестях «Косморама», «Город без имени» и «4338-й год». И, разумеется, Гоголь – здесь пояснения излишни, это и так всем известно…
Галёрка опять отозвалась весёлым гомоном – да, мол, известно, и ещё как! Докладчик дождался тишины и продолжил:
– Как вы можете заключить, отечественная фантастическая литература обращается ко всему мистическому, загадочному, таинственному. Из общего ряда выбивается, разве что, «Четвёртый сон Веры Павловны» из известного всем присутствующим произведения. Смело можно сказать, что это чуть ли не первый в российской литературе пример жанра, вынесенного в название нашего собрания, а именно – футуровидения, рассуждения о будущем…
На этот раз загудела не только галёрка. Автор романа «Что делать» заслуженно считался возмутителем общественной мысли и смутьяном; номера «Современника», в которых он был опубликован, изъяли, что не помешало тексту разойтись в рукописных копиях, не считая нескольких зарубежных изданий. В студенческой, захваченной фрондой среде он пользовался неизменной популярностью уже третий десяток лет.
– Никогда не слышал об этом писателе. – шепнул литератор своему спутнику. Им с бароном не досталось сидячих мест, так что выступления пришлось слушать, стоя между колонн в конце зала.
– Неудивительно, мсье. – отозвался Греве. – Это сугубо наше, русское, иностранцам не слишком интересно. Хотя, насколько мне известно, книга переводилась на многие европейские языки, включая и французский.
– …но даже этот роман, где говорится, в том числе, и о некоторых научных чудесах будущего, посвящён в основном, преобразованию общества и государства. – докладчику пришлось повысить голос, поскольку гул в зале не утихал. – Прочие детали намечены лишь в самых общих чертах, вдаваться в подробности автор не счёл нужным. Чего никак не скажешь о рассказе американца Эдгара Алана По «Необыкновенное приключение некоего Ганса Пфааля». В нём, немало внимания уделено именно техническим подробностям – конструкции построенного главным героем гигантского воздушного шара и способах получения лёгкого газа, неизвестного никому, кроме таинственного гражданина города Нант…
Барон при этих словах усмехнулся.
– Может, это о вас, мсье? – прошептал он, обращаясь к спутнику. – Вы ведь тоже родом из Нанта, и к тому же так замечательно описали путешествие на воздушном шаре через Африку…
– Я знаком с этим рассказом По, как и с другими его произведениями. – так же шёпотом отозвался француз. – И, безусловно, отдаю должное его таланту. Но должен вас разочаровать друг мой: в тридцать пятом, когда он увидел свет, мне было всего семь лет – я не помышлял ни о воздушных шарах, ни о лёгком газе, а если и путешествовал, то лишь пешком под стол, да изредка на соседний двор!
– И теперь от творений Эдгара По мы переходим к жанру научного романа, созданному Жюлем Верном. – докладчик приосанился, всем своим видом показывая, что приступает к главной части своего выступления. – Именно этот жанр и составляет тему нашего сегодняшнего собрания, и именно ему будут посвящены несколько следующих выступлений. Но прежде я хочу дать слово нашему товарищу, студенту Технологички, который, подобно доктору Фергюсону, Импи Бабрикену, Робуру-Завоевателю и прочим персонажам, порождённым талантом великого футуровидца, собирается воплотить свои инженерные идеи в действительность. Прошу вас, господин Анисимов!


Сидящие в зале зашумели, заозирались, высматривая молодого человека, спешащего из задних рядов к кафедре. Те, кто сидел поближе, могли разглядеть гражданский знак ордена святой Анны, прикреплённый к лацкану форменного сюртука.
– Это же Матвей Анисимов! – удивился барон. – Мой протеже и знакомый ещё по Индокитаю, я о нём давеча упоминал… Вот уж не думал, что он тоже увлечён футуровидением!
– Насколько я понимаю, этот молодой человек занимается более техникой, нежели литературой. – ответил собеседник барона. – Хотя, тема его доклада меня заинтересовала – так что, если вы не против, давайте послушаем.
Греве кивнул.
– Как вам будет угодно, мсье! А когда собрание закончится, я вас познакомлю. Уверен, вам найдётся, о чём побеседовать!
* * *
От Сенатской площади до пересечения Московского и Загородного проспектов, где стоит здание Технологического института, под крышей которого состоялось вышеописанное литературное мероприятие, рукой подать – версты полторы, не больше. Но… мало ли в столице Империи ежедневно проходит разнообразных литературных вечеров, публичных чтений, выставок и прочих событий культурной жизни? Возможно, среди столичных репортёров нашёлся бы такой, кто был в курсе их всех – но к капитану второго ранга Сергею Казанкову, только что вышедшему из-под шпица (так среди флотских офицеров было принято именовать здание Адмиралтейства, чей восточный фасад как раз и выходит на Сенатскую), это не относилось. Он понятия не имел о сборище футуровидцев, более того – расскажи ему кто-то об этом, несомненно, любопытном мероприятии, рассеянно кивнул бы в ответ и выбросил полученные сведения из головы. У него хватало забот, из-за которых немудрено забыть и о вещах куда более важных, чем студенческие споры о техническом прогрессе и его отражении в беллетристике.


Начать с того, что все его планы на ближайшие год-полтора только что пошли крахом. Вместо того, чтобы, сдав «Рынду» с рук на руки преемнику и отправиться на остров Мармара, где дожидались молодая жена и сын, ему предстояла миссия – нет, Миссия, с большой буквы, если судить по интонации адмиралтейского чиновника, вручавшего ему облепленный гербовыми печатями пакет с предписанием. Этот пакет, до сих пор не распечатанный, помещался сейчас за отворотом форменного сюртука. Серёжа был осведомлён о его содержании и не испытывал по этому поводу ни малейшего энтузиазма – хотя можно было с ходу назвать пару дюжин таких же как он, капитанов второго ранга, которые многое отдали бы, чтобы получить такой же пакет…
Итак, «Рынде» предстояло отправиться в Индийский океан. Маршрут известный, по которому не раз приходилось хаживать – из Кронштадта вокруг Европы, на Средиземное море; оттуда Суэцким каналом в море Красное и дальше, вдоль восточных берегов африканского континента, к острову Занзибар. Корвет будет сопровождать доброфлотовский пароход «Казань», который должен был доставить на остров имущество и персонал создаваемого там российского консульства, включая посла, стайку дипломатических чиновников, дюжину человек обслуги и полувзвод Гвардейского Морского Экипажа, охрану будущего консульства.
Вместе с российскими судами, на Занзибар отправится ещё один корабль – германская канонерская лодка «Адлер». Канонерка присоединится к отряду в Киле, имея на борту Фридриха-Вильгельма Прусского, сына кронпринца Фридриха.


Мореходная канонерская лодка «Адлер», Германия

Узнав о столь важном назначении, Казанков удивился – за что это ему такой почёт? Оказалось, что всё в событиях, имевших место в ходе недавней войны с Британией – тогда вспомогательный крейсер «Москва», которым он командовал, утопил парой самодвижущихся мин английский корвет «Баккант», чем спас от верной гибели не только команду русского клипера «Крейсер», но и султана Занзибара Баргаша ибн Саида аль-Бусаида, не побоявшегося вступить в бой с британской эскадрой на стороне русских гостей[8 - Эти события подробно описаны во второй книге цикла, «Следовать новым курсом».]. «Москва» сняла чудом уцелевшего владыку острова и ещё два десятка занзибарских моряков с обломков яхты «Глазго», за что Серёжа был обласкан султаном – и теперь здравый смысл требовал поставить командиром отряда, отправленного с дипломатической миссией, именно его. Восток крайне чувствителен к подобным знакам, объяснил адмиралтейский чиновник, вокруг Занзибара завязывается сейчас нешуточный клубок – и упускать лишнюю возможность обеспечить расположение султана, конечно, не стоит.
Что ж надо, значит надо – Серёжа, изобразил приличествующий случаю энтузиазм и поспешил покинуть начальственный кабинет. Похоже, Гревочка таки напророчил, уныло думал он, шагая по набережной вдоль бесконечного фасада Зимнего дворца – после этой миссии командирское место на мостике одной из императорских яхт вырисовывается перед ним с удручающей отчётливостью…

Глава четвёртая

В которой Матвей говорит о своём замысле, барон Греве и его гость дегустируют портвейн, а Вениамин Остелецкий предаётся раздумьям.
– Допустим, ваш новый паровик – достаточно лёгкий, чтобы его можно было разместить на вашем аппарате. – задумчиво произнёс Греве. – Могу так же допустить, что он при этом развивает достаточную мощность. Но как, скажите мне, вы сумеете запасти достаточно угля, для котла? Корзина аэростата – это всё же не паровозный тендер, много туда не навалишь. Да и вес…
– Ну, во-первых, корзины тут, как я понимаю, нет. – ответил вместо Матвея литератор. – Вместо неё – решётчатая гондола, изготовленная из бамбука и этого, как его…
– Арборита. – с готовностью подсказал юноша. – Это особый материал, изобретение Огнеслава Костовича, начальника Воздухоплавательного бюро. Я с ним работаю…
– Вот именно, из арборита, спасибо. – литератор низко склонился к расстеленным на столе чертежам. – К тому же, запасы топлива можно пополнять во время полёта, попросту напилить деревянных чурок. Он
Беседовали они в гостинице петербургского особняка Греве, куда отправились по окончании футуровидческих чтений. Матвей был настолько потрясён, что кумир его юношеских мечтаний заинтересовался представленным им докладом, что вернул себе способность ясно изъясняться только трёх стаканов чая, слегка сдобренного коньяком.
– Деревянные чурки и уголь – это не все виды доступного топлива. – добавил молодой человек. – Топка котла новой конструкции, снабжена особым приспособлением, горелкой, питаемой жидким маслом, неважно, минеральным, животным или растительного происхождения. Жители земель, над которыми будет проложен маршрут перелёта, наверняка получают масло из дикорастущих растений или масличных культур – так что можно будет приобретать его по дороге. Но главное соображение иное – я полагаю, что нам понадобится для этого перелёта не так уж много топлива!
– Каким образом? – Греве удивлённо вздёрнул брови. – Воздушный рейс через континент – это, знаете ли, не полёт по замкнутому маршруту длиной в пару десятков вёрст, которыми насколько мне известно, пока только и могут похвастать коллеги мсье Ренара!
Шарль Ренар, французский аэронавт и воздухоплаватель, создатель дирижабля с электрическим двигателем, имел неосторожность предложить своё изобретение французской армии. В результате он вместе с воздухоплавательным отрядом отправился в Индокитай, в Тонкин – где и угодил в плен к аннамитам, разгромившим французский военный лагерь, где этот отряд и базировался. Аннамиты передали инженера своим русским союзникам, и с тех пор он занимается любимым делом, постройкой управляемых аэростатов, на деньги военного ведомства Российской Империи.


Изобретатель и воздухоплаватель Шарль Ренар

– Ну, мсье Ренар сильно обогнал своих коллег во Франции и других странах. – заметил Матвей. – Он вместе с сербским изобретателем Костовичем работают сейчас в Воздухоплавательном Бюро, организованном здесь, в Петербурге.
– И вы вместе с ними, как я понимаю? – Писатель оторвался от чертежей и рассматривал теперь гимназический атлас с картой Африки. На ней красным карандашом была нанесена ломаная линия – маршрут перелёта героев романа.
– Да, и я многому у них научился. Что же касается длительности полёта – то я предполагаю последовать примеру героев вашего, мсье, романа, и пересечь африканский континент с пассатами, ветрами, постоянно дующими с востока на запад. Таким образом, пары мы будем разводить для того, чтобы исправлять курс, да ещё для кое-каких вспомогательных нужд, вроде работы нагнетательных насосов.
– Вот как? Что ж, рад что моя умозрительная, в сущности, идея вдохновила вас на создание этого замечательного проекта. Но не могу не заметить вот что…
Он снова склонился к чертежу.
– Видите ли, доктор Фергюсон, герой моего романа, пользуется своим изобретением, позволяющим изменять высоту полёта своего шара не прибегая к балласту и выпуску газа. Выглядящее достаточно убедительно на бумаге, оно, увы, едва ли реализуемо на практике – насколько мне известно, до сих пор никому не удавалось ничего подобного. Неужели вы и здесь решились пойти его по стопам?


– Вовсе нет, мсье! – Матвей решительно помотал головой. – Ваш Фергюсон, если мне память не изменяет, использовал электролизный аппарат, получая из подсоленной воды водород, который потом сжигал в газовой горелке, нагревая газ в оболочке шара и меняя, таким образом, создаваемую им подъёмную силу. Реализовать такую конструкцию не слишком сложно технически, однако чрезвычайно рискованно. По сути, это куда опаснее, чем высекать искры огнивом, сидя на бочке с порохом – причём бочке открытой. Дело в том, что в процессе получения водорода из воды выделяется ещё и кислород – а смесь этих газов является, по сути, самой эффективной взрывчаткой на свете. Малейшая искра, неизбежная при использовании гальванических элементов – и шар вспыхнет, обеспечив экипажу грандиозное поднебесное аутодафе!
В течение нескольких минут собеседники хранили молчание, изучая расстеленные на столе чертежи.
– Да, по всей видимости, вы правы. – признал литератор. – Но как же в таком случае вы собираетесь менять высоту вашего дирижабля? Неужели по старинке, при помощи мешочков с песком и выпускного клапана?
– Ни в коем случае, мсье. – Матвей широко улыбнулся. – Предлагается иное решение, отличное и от традиционного метода, и от того, что описан у вас в романе. И, если вы не против, я буду рад посвятить вас в детали…
* * *
Каминные часы, большие, из тёмной бронзы, изображающие Лаокоона с сыновьями и змеями, мягко пробили полночь. Греве глянул за окно – газовые фонари тускло светились по проспекту, и под тем, что стоял на тротуаре возле баронова особняка, неспешно прохаживался туда-сюда городовой. Пора бы на боковую, подумал Греве – вон, Матвей уже третий сон досматривает. Заметив, что юноша притомился от переполнявших его эмоций и клюёт носом, барон уложил его в гостиной на диване, а своего знаменитого гостя увёл в кабинет под предлогом дегустации портвейна, присланного прямиком из Португалии. Сейчас они сидели в кабинете, потягивали из хрустальных бокалов ароматную тёмно-красную жидкость и неспешно беседовали.
– Знаете, барон, когда мне было лет двадцать, и я вернулся домой из Парижа, где пытался изучать юриспруденцию – и не нашёл ничего лучшего, как влюбиться в Рози Гроссетьер, дочь наших нантских соседей. Представьте, я даже стихи ей сочинял – но оставался при том изрядным шалопаем, так что родители девицы предпочли выдать её не за студиозуса с туманными жизненными перспективами, а за богатого сорокалетнего землевладельца.


Жюль Верн в возрасте 24 лет

Он посмотрел на пляшущие в камине язычки пламени сквозь бокал, отчего его содержимое засветилось, подобно колдовскому рубину из неведомых стран.
– Представьте, какой удар это был для моей романтической натуры! Я пытался искать утешения в вине, предпочитая всем прочим маркам именно портвейн – тот, прежний, который выделывали в долине Дору, добавляя бренди к сухому красному вину. Это потом, они придумывали прерывать брожение виноградного сусла ради сохранения в нём остаточного сахара…
– Я не такой тонкий знаток вин, как вы, мсье. – покладисто заметил Греве. – Однако портвейн, на мой вкус очень неплох, особенно, если употреблять его по методу Портоса.
– Это что за метод такой? – удивился литератор. – Никогда не слышал, хотя и неплохо знаком с романом Дюма…
– Ну как же? Неужели вы не помните, как Портом обмакивал в сладкий херес песочное печенье и удивлялся, сколько оно впитывает вина? Попробуйте, не пожалеете…
Барон покопался в ящиках стола, извлёк жестяную коробку и поставил перед гостем. Надпись на боку гласила: «Французское печенье к чаю. «А. Сиу и Ко».
– Лучший столичный кондитер! – похвастал он. – Да вы попробуйте, не стесняйтесь…
Гость не без некоторой опаски последовал совету.
– Действительно, ощущение любопытное… так о чём это я говорил?
– О ваших молодых годах в Нанте. – напомнил Греве, выуживая из коробки печенину и опуская её в бокал.
– О, да! – оживился гость. – Прошу прощения, если утомил вас своими воспоминаниями – но, право же, это было чудесная пора! Время фонарей-рефлекторов, штрипок, национальной гвардии, сигар и огнива. Фосфорные спички появились уже при мне, как и пристегивающиеся воротнички, манжеты, почтовая бумага, почтовые марки, брюки с широкими штанинами, складывающиеся цилиндры, метрическая система, пароходики на Луаре – их называли "невзрывающимися", потому что они взлетали в воздух несколько реже, чем другие им подобные…
Литератор сделал глоток и мечтательно поднял глаза к потолку – вернее, к укреплённой под самым потолком широкой полке, уставленной глобусами, амиллярными сферами и большими, старинной работы, бронзовыми секстанами.
– Омнибусы, железная дорога, трамваи, газ, электричество, телеграф, телефон, фонограф… – продолжал он, не забывая в паузах между фразами отхлёбывать из бокала. – Можно сказать, что я принадлежу к поколению, жившему между двумя гениями – Стефенсоном и Эдисоном! И продолжаю жить среди удивительных открытий, совершаемых прежде всего в Америке: необыкновенные гостиницы, машины для выпечки тартинок, движущиеся тротуары, газеты из слоеного теста, пропитанного шоколадными чернилами, – пожалуйста, читайте, потом можете съесть…[9 - Из «Воспоминаний» Жюля Верна, 80-е годы XIX века.]
– Ну, интересные изобретения делаются не только за океаном. – возразил барон – И живое доказательство тому наш юный гость и его проект.
Литератор покачал головой.
– Жаль только, этому проекту суждено остаться на бумаге. Вы же понимаете, что вопрос тут…
– …как всегда, в деньгах. – Греве согласно кивнул. – А в чём же ещё?
– Верно. Даже обычный воздушный шар, неважно, монгольфьер, или наполненный лёгким газом – крайне дорогая игрушка, а уж управляемый аэростат… Боюсь, мало кто сможет выложить такие средства ради удовлетворения научного любопытства!
– Да, такое по карману только государству. – согласился барон. – И, знаете что, мсье? У меня возникли кое-какие мысли на этот счёт. Пока, правда, говорить об этом рано…
Он поднял бутылку – портвейна в ней оставалось пальца на два. Барон вздохнул и разлил остатки по обоим бокалам.
– Вы ведь задержитесь в Петербурге ещё на пару недель?
– Да, если позволите и дальше пользоваться вашим гостеприимством.
– Да сколько душе будет угодно, мсье! Мой дом в полном вашем распоряжении. Развлекайтесь, осматривайте город, посещайте музеи, театры. В Михайловском дают оперетку Оффенбаха «Какаду» – милая вещица и на французском, вам будет понятно… А недели, скажем, через полторы мы, с вашего позволения, вернёмся к этой теме.
* * *
Одним из ценных качеств Остелецкого граф считал умение в сжатом виде излагать самый обширный материал, сохраняя при этом самое существенное. Вот и сейчас доклад вышел совсем небольшим – хотя свободно мог быть раздут и втрое, впятеро и вообще, до объёмов солидного тома. Василий Васильевич Юнкер, младший сын основателя Московского и Санкт-Петербургского банкирского дома «И. В. Юнкер и К°», стал первым русским исследователем Африки. Он участвовал в этнографических экспедициях Русского географического общества; вместе с Эмин-пашой, тогдашним губернатором египетской Экваториальной провинции поднимался к верховьям Белого Нила, посещал район Великих Озёр. Путешествия Юнкера по Чёрному Континенту продолжались с семьдесят пятого года, принеся ему заслуженную известность в научных кругах, звание Почётного члена Императорского русского географического общества и золотую медаль Королевского Географического общества Великобритании.


В.В. Юнкер (справа) со своими спутниками.

Менее известна была другая сторона карьеры географа. Как и многие его коллеги, Юнкер сотрудничал с военно- картографической службой и, хотя до недавних пор интерес этого департамента к Африканскому континенту был весьма ограниченным, стоявшая за его спиной разведка Империи старалась не выпускать путешественника из виду. Получалось это не всегда – около года назад, Юнкер пропал где-то в Судане и лишь недавно объявился в Буганде, к западу от озера Виктория, или Виктория-Ньяза, как именовал его в своих записках русский путешественник.
Но, так или иначе – доклад закончен, передан по назначению, и теперь следовало дожидаться, когда граф, ознакомившись с ним, примет меры, которые сочтёт необходимым. Какими они могут быть, Вениамин мог только гадать, а пока – у него имелось ещё одно незаконченное дело. Юлдашев, в принципе не делавший ничего случайно, не зря упомянул о Бёртоне – и Остелецкий, не дожидаясь предметных указаний, занялся петропавловским узником всерьёз. И вот, кажется, подошло время обобщить накопленные материалы, – и те, что были добыты полтора года назад, когда англичанина доставили на допрос и свежие, полученные совсем недавно, на днях, на конспиративной квартире, куда Бёртона возили в арестантской карете под охраной жандармов.
Юлдашев, упомянув о своём интересе к узнику больше о нём не вспоминал. Но интуиция, шестое чувство, чуйка опытного аналитика говорили Вениамину: количество в полном соответствии с законами диалектики, сформулированными немцем Гегелем, вот-вот перейдёт в качество – и если не упустить этот момент, можно, как говорят игроки, сорвать банк. Иначе – недели, месяцы копания в мелочах без особой надежды на результат.
И был ещё момент, который Остелецкий сознательно отодвигал на задний план. Случайная оговорка англичанина о некоем таинственном месте в самом сердце Чёрной Африки, которое он обнаружил во время одного из своих путешествий. Обнаружил – и скрыл от всех. Почему? Что там было такого, о чём узник не говорил, сразу замыкаясь в себе? И почему во время единственной оговорки он чуть ли не выкрикнул: «вы не понимаете! Это не для людей. И уж конечно – не для Британии, мне страшно подумать, как наши политики им распорядятся…»
Тогда Вениамин отнёс эту странную откровенность на счёт нервного срыва, последовавшим за провалом в Басре и заключением в тюрьму, и более к ней не возвращался, откладывая на потом. Что ж, пожалуй, пришло время навести в этом вопросе ясность?
Ладно, об этом он подумает завтра, а сейчас – можно отправиться домой, сварить глинтвейн, посидеть возле камина с книгой. Неделю назад из Англии прислали вышедшую недавно в лондонском издательстве повесть Роберта Стивенсона ««Странная история доктора Джекила и мистера Хайда», и Вениамину никак не удавалось выкроить для неё время. Книжица так и лежала неразрезанной на письменном столе рядом с чернильным прибором и серебряным, с рукояткой из слоновой кости, ножиком для бумаги.


Предвкушая удовольствие от знакомства с новым творением знаменитого шотландца, Вениамин не заметил, как добрался домой – он снимал квартиру в доходном доме на Литейном, – и уже на лестнице столкнулся с посыльным в малиновой форменной фуражке. В полученном от него конверте была записка от Карла Греве – старый друг сообщал, что он уже несколько дней, как в Петербурге и предлагал встретиться для обсуждения некоего «прелюбопытного дельца»…

Глава пятая

В которой барон Греве и его гость посещают зоосад, Вениамин Остелецкий обещает подумать, а узник Александровского равелина пытается не упасть духом.
Слон взмахнул просторными лопухами ушей, поднял хобот, изогнутый на манер латинской буквы «S», и затрубил. Звук отразился от дощатых стен павильона тропических птиц и улетел в противоположную сторону, где над купами деревьев высился украшенный ангелом шпиль собора Петра и Павла. Зрители – а их перед слоновьим загоном набралось не меньше двух дюжин, – захлопали в ладоши, зазвенели восторженные детские крики. Мальчуган в коротеньких штанишках и матроске швырнул животному половину сдобной булки. Гостинец не долетел, зацепился за железные пики, увенчивающие решётку, но умное животное сняло его кончиком хобота и отправило в широченную розовую пасть. Толпа снова разразилась аплодисментами.
– Бобо – так зовут слона – исключительно умён. – сообщил служитель зоосада, коренастый, рыжеволосый тип в форменной фуражке. – От роду ему два десятка лет – для слонов, можно сказать, молодость. Слона преподнёс в дар императору Александру Второму персидский эмир. Покойный государь отдал его в наш зоосад, а заодно и придумал ему имя. Так что, Бобо, можно сказать, царский крестник. А ещё – говорят, баснописец Крылов как раз про Бобо сочинил «Слона и моську»!
– Лишний раз убеждаюсь, барон, какой замечательный город Санкт-Петербург. – заметил литератор. – такой прекрасный парк, да ещё и с зоосадом – чуть ли не в самом центре города!
– Верно, Александровский парк разбит на бывшем гласисе Петропавловской крепости. – согласился Греве. – Правда, зоосад появился сравнительно недавно, около двадцати лет назад, и с тех пор это одно из любимых мест для прогулок петербуржцев, тех, что попроще. Знатная публика традиционно предпочитает Летний сад.
С утра, отвезя Матвея (молодой человек квартировал в доходном доме на Екатерингофском, напротив казарм Гвардейского Флотского Экипажа), они решили побродить по городу. Пообедали в «Дононе», после чего, взяв извозчика, направились на Петербургский остров, в Александровский парк.
– В Париже тоже есть зоосад. – сказал спутник барона. – Расположен он в городском ботаническом саду, который разбили в первой половине семнадцатого века лекари короля Людовика Тринадцатого. Сам зверинец открылся уже после Революции, в девяносто четвёртом, а обустроен в нынешнем виде уже при Императоре.
Уточнять, что речь идёт о Наполеоне Бонапарте, он не стал – для истинного француза существует только один Император…
– Но обитателям парижского зоосада очень не повезло. – продолжал свой рассказ литератор. – Когда пруссаки осадили столицу и подошли к концу запасы провианта, руководство зверинца объявило, что не в состоянии прокормить животных и стало предлагать их на мясо. В итоге в кастрюли парижан попали почти все звери, в том числе и два слона, Кастор и Поллукс. Владелец мясной лавки на бульваре Осман, приобрёл их за двадцать семь тысяч франков и недурно на этом заработал. За мясо со слоновьего тулова брали по сорок-сорок пять франков за фунт, а с других частей – от десяти до четырнадцати.
– Солидно… – Греве обозначил ироническую усмешку. – А публика победнее ела бифштексы из обезьян и фрикасе из выдр и морских свинок?
– Блюда из обитателей зоопарка подавались только в ресторанах для богатой публики. Парижская беднота ловила кошек, крыс и голубей.
– Между прочим, офицеры «Рынды», на котором мы пришли в Кронштадт, тоже поучаствовали в пополнении этого зоосада, подарив ему белого медведя. – сообщил барон. – Случилось это года два назад – тогда наш общий знакомец Казанков ещё не командовал корветом. А сейчас… – он звякнул крышкой карманных часов. – простите, я ненадолго вас покину. Не успел вам сказать, у меня здесь назначена встреча. Это ненадолго, вряд ли больше четверти часа – а вы пока посмотрите на белого медведя, в Парижском зверинце таких нет… Вот, кстати, и мой друг – он, как всегда, точен, минута в минуту!
И приветственно помахал свёрнутой в трубку газетой мужчине в форме флотского офицера, возникшему в противоположном конце аллеи.
* * *
– Я в курсе, конечно, что наш с тобой, Гревочка, протеже увлёкся воздухоплаванием, и даже поспособствовал тому, чтобы он попал в Воздухоплавательное бюро к Ренару и Костовичу. Но я не представлял, что дело зашло так далеко!
Двое друзей прогуливались по аллее вдоль загонов с антилопами и африканскими буйволами. Народу здесь было поменьше, чем на соседней аллее с обезьяньими вольерами, так что говорить можно было, не перекрикивая детский галдёж и верещание мартышек, выпрашивающих посетителей подачки.


– А вот представь себе! – ответил барон. – Насколько я понял из его объяснений, довольно, надо сказать путаных – впрочем, я не виню его за это, парень был потрясён встречей с самим Жюлем Верном, – он сумел связать воедино изобретения двух своих наставников и добавить кое-что своё. Изюминку, деталь, которая как раз и позволяет рассчитывать на успех предприятия. А уж я постараюсь, чтобы сей прожект не остался на бумаге!
Греве, как и Остелецкий ещё со времён восточного вояжа внимательно следили за судьбой Матвея. И не просто следили – Остелецкий помог молодому человеку поступить на механическое отделение Технологического института императора Николая Первого. Греве выплачивал ему стипендию от имени супруги, которую Матвей спас во время мятеж – тогда Камилла вместе с остатками экипажа французской канонерки оказалась заперта в горящем пакгаузе, окружённом осатаневшими от ярости аннамитами. Вчерашний гимназист на руках вынес беременную баронессу из здания, чем и заслужил вечную признательность четы Греве. Барон рассчитывал, что Матвей, закончив учёбу, поступит на службу в его пароходную компанию и сделает блестящую карьеру корабельного инженера, но Остелецкий поставил на этих замыслах крест, заявив, что талантливые инженеры нужны в России, и не только во флоте. И, похоже, не ошибся в оценке – добиться признания у таких мэтров воздухоплавания как Шарль Ренар и Огнеслав Костович (оба, помимо инженерных талантов отличались неуживчивыми характерами) было, ох, как непросто…
– Да, именно это я и намерен сделать. – ответил на вопрос Вениамина барон. – Сколько превосходных идей так и остались на бумаге, поскольку не нашлось ни средств для их реализации, ни влиятельных покровителей, что в нашем благословенном отечестве ничуть не менее важно! Что касается денег – часть выделю я, ещё сколько-нибудь можно собрать по подписке.
«Русский изобретатель и всемирно известный французский литератор собираются повторить путешествие, описанное в одном из его романов!» – на такое наша публика клюнет! Но всё же без поддержки военного ведомства не обойтись, это ты, надеюсь, понимаешь?
– Конечно, понимаю. – согласился Остелецкий. – Тем более, что охтинское Воздухоплавательное бюро подчинено им, использовать его наработки, не получив на это официального разрешения не получится. Но тут я сложностей не предвижу. Меня волнует другое…
Он умолк, и некоторое время друзья шли молча. Греве терпеливо ждал.
– Хотелось бы убедиться, что это действительно серьёзный проект, а не фантазии вчерашнего гимназиста, начитавшегося мсье Жюля Верна? – заговорил наконец Вениамин. – Не подумай, я высоко ценю Матвея – он парень толковый, трудолюбивый, голова варит, дай бог всякому но… увлекающийся чересчур, что ли?
– Это вообще свойственно молодости. – не стал спорить барон. – Вспомни себя в его возрасте.
– Так-то оно так, только ты, Гревочка, конечно, человек опытный, много повидавший, но, уж извини, не инженер! Я тоже не силён в технике и инженерном деле. Как правильно оценить – толковая это идея или обыкновенное прожектёрство восторженного неофита от воздухоплавания? Если дело закончится пшиком – мы с тобой выставим себя форменными болванами. И для Матвея будет удар, после такого он может сломаться и забросить инженерное дело!
Греве пожал плечами.
– Думаю, ты его недооцениваешь – парень крепкий, не из тех, кто сдаётся после первой неудачи. Но ты прав: в воздухоплавательной науке мы с тобой профаны. А вот Серёжка Казанков, как я слышал, неплохо в ней разбирается, да и с техникой дружит, в отличие от нас, грешных. Кстати, он сейчас в Петербурге…
– Да, я в курсе. – кивнул Остелецкий. – На днях встречались в Адмиралтействе, он приходил за новым назначением. Давай-ка, Гревочка, попросим Серёжку ознакомиться с проектом Матвея. Сугубо неофициально, разумеется – вроде как услышал что-то такое от тебя, и стало ему любопытно… Ну а по результатам этой, с позволения сказать, инспекции и будем решать. А я пока наведу кое-какие справки – наметилось тут некое совпадение интересов, надо всё хорошенько взвесить, обмозговать…


Гомон на аллее усилился. Зеваки, посетители зоосада оторвались от клеток и вольер и смотрели в небо – там, на высоте сотни саженей над шпилем собора Петра и Павла выписывал широкую дугу аэростат. Под его бледно-жёлтым веретенообразным баллоном на едва видимых с такого расстояния сетках висела решётчатая балка, на конце которой неторопливо перемалывал воздух пропеллер с широкими лопастями. На боку баллона большими церковнославянскими буквами была сделана надпись: «Черномор». За аэростатом тянулся лёгкий дымок – он выходил их загнутой вниз и назад трубы и быстро таял в прозрачном петербургском воздухе.
– Ну вот, дюша мой, и аргумент в пользу нашего с тобой протеже. – сказал Греве. – Это, конечно, далеко не тот аппарат, на котором он собирается перелететь через Африку – но паровая машина, как ты сам можешь убедиться, в наличии. Хочешь пари? Ставлю наилучшую гавану против пахитоски петербургской фабрики «Лафем», что Матвей сейчас на его борту?
– Не хочу, жаль пахитоски. – отозвался с усмешкой Вениамин. – Умеешь ты, Гревочка, настоять на своём!..
* * *
Ключ проскрежетал, поворачиваясь в замке. Дверь камеры – низкая, дубовая, вся усаженная шляпками кованых железных гвоздей, распахнулась.
– Проходи, номер семнадцатый!
…и с таким же скрежетом захлопнулась за спиной. Получасовая прогулка во внутреннем дворике равелина осталась позади; на дощатом привинченном к полу столе дымил обед. Арестант номер семнадцать присел к столу, но есть не стал – отодвинул оловянную миску в сторону, поднялся и шагнул на середину камеры. Выпрямился, сделал несколько наклонов, отвёл назад до хруста в плечах согнутые в локтях руки – и несколько раз повторил эти движения, сопровождая их резкими поворотами торса.
Вправо-влево. Вправо-влево.
Потом – семь шагов от окна до двери и ещё семь от двери до окна. И снова – вправо-влево, семь к двери, семь к окну…
И снова. И опять. И ещё.
Он остановился, помотал головой из стороны в сторону, потом тряхнул снизу вверх, зажмурился и открыл глаза: перед взглядом ними расплывались красные, синие, зеленые круги. Гимнастика освежила, рассеяла, но напряжение, словно гвоздь, вбитое в макушку, никак не хотело отпустить. Лёг, закрыв глаза, глубоко, ровно дыша, пробовал даже считать до ста – нет, сон не шёл. Он вставал, ходил по камере, возвращался на койку, накрывался с головой тощим суконным одеялом, ворочался, вздыхал, порой забывался на мгновение, но тут же, вскидывался, растревоженный каким-то непереносимым видением, пытался вспомнить детали увиденного – и не мог, цепляя памятью мостовую в зарешеченном окошке арестантской кареты, кожаную с острием на макушке каску жандарма-конвоира, давящие, обитые снаружи железом стенки… Потом отходил от полусонных видений – и обнаруживал себя в той же глухой замкнутости, каменной, сводчатой, давящей тяжестью низкого потолка – словно на дне огромного потайного сундука, закрытого на сотню замков, заколоченного тысячей гвоздей и обмотанного для верности ржавыми цепями со звеньями, разменом с суповую тарелку.
Шальная мысль о побеге, пришедшая в голову во время недавней поездки на допрос, никак не отпускала – не давала покоя, сушила мозг, сосала, подобно поселившейся под порогом кикиморе (чуждый, не вполне понятный образ, позаимствованный из прочитанной недавно книжицы на русском языке), сердце. Разумом арестант понимал и тысячу раз повторил себе, что затея эта обречена на провал, и даже в том невозможном случае, если он сумет вырваться на волю – бежать всё равно некуда. Он смог бы затеряться на Востоке, в Индии, даже в Африке – особенно в Африке! – но не в этой огромной северной стране, где всё незнакомо, всё чуждо, всё враждебно…
Он сел на койке, выпрямился, помотал головой. Несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, уселся, сложив ноги по-турецки, закрыл глаза и принялся повторять про себя слова:
«… можно ли мысленно измерить ширь пустоты восточного пространства? – Нет, о Превосходнейший в мире. – А ширь пустоты южного, западного, северного пространства, пустоты пространства со всех четырёх промежуточных сторон, пространства верхнего и нижнего – можно ли мысленно измерить? – Нет, о Превосходнейший в мире. – А можно ли распознать Так Приходящего по телесному образу? – Нет, о Превосходнейший в мире, нельзя по телесному образу распознать Так Приходящего. – И по какой причине? – То, о чем Так Приходящий проповедовал как о телесном образе, не есть телесный образ…»
Он не был буддистом, как не был мусульманином, христианином или приверженцем любого религиозного учения, – но именно алмазная сутра всегда приносила ему если не утешение, то хотя бы успокоение… в котором он сейчас нуждался сильнее всего. Ведь беспокойство, которому нельзя дать выход вовне, есть первый шаг к отчаянию; отчаяние же подтачивает волю, лишает надежды, губя узника вернее, чем любые тяготы заключения. И если он действительно намерен вырваться из этих опостылевших стен – нельзя позволить себе раскисать. Шанс обязательно представится, а уж сумеет ли он его распознать, обратить к своей пользе – зависит только от него самого.

Глава шестая

в которой Матвей даёт пояснения, барон Греве испытывает неловкость, а граф Юлдашев принимает решение.
Охтинские Адмиралтейские верфи размешались на левом берегу Большой Невы, в самом устье, со времён Петра Великого. Позже, при Александре Благословенном их перенесли на Галерный двор, продав освободившуюся землю под застройку. Из прежних сооружений сохранились лишь три старых эллинга, самый большой из которых и выделили вновь созданному Воздухоплавательному Бюро. Перед этим эллингом и вылез из извозчичьей пролётки капитан второго ранга Казанков, приехавший сюда по просьбе своего старинного друга барона Греве – с инспекцией, как тот выразился, сопроводив это казённое словечко многозначительной ухмылкой.
Ну что ж, с инспекцией так с инспекцией – Серёже не впервой было осматривать строящиеся суда. Смущало, что на этот раз судно воздушное – с подобными диковинками он имел дело один-единственный раз, когда в джунглях Тонкина поднял на воздух ангар с управляемым аэростатом французского инженера Поля Ренара. Точнее, сделал это его подопечный, московский гимназист Матвей Анисимов, который сейчас встречал своего бывшего командира у ворот эллинга. Что касается инженера Ренара, то он, будучи одним из руководителей Воздухоплавательного бюро, наверняка пребывал где-то поблизости.
Стоящий на часах усатый кондуктор в бескозырке с ленточкой Гвардейского Экипажа посмотрел на визитёра с подозрением, но пропуск спрашивать не стал: во-первых, цельный капитан второго ранга с Георгиевским крестом на шинели, а во вторых – раз встречает его здешний сотрудник в форменном кителе, то, значит, так и нужно. Так что часовой браво взял под караул и проводил гостя настороженным взглядом. Оно конечно, начальству виднее – но вдруг визитёр вздумает курить в эллинге? На этот счёт у кондуктора имелось строжайшее предписание от инженера Костовича, начальника бюро: выталкивать нарушителя взашей, невзирая на чины и звания.
Эллинг, отведённый для постройки воздушных судов, был изнутри пуст, огромен и гулок. Помещавшийся здесь ранее постройки «Черномор» сейчас висел над лётным полем, в четверти версты от эллинга, болтаясь у причальной мачты на сыром балтийском ветру, словно жестяной флюгер на крыше лютеранской кирхи. Освободившийся после его постройки стапель был уже наполовину разобран; в глубине ангара громоздились какие-то бочки, трубы, железные ящики и огромные, на семь вёдер, стеклянные бутыли, помещённые в плетёные высокие корзины – от всей этой свалки остро пахло кислотой. «Газодобывательная станция, – догадался Казанков. – здесь, надо полагать, получали водород для наполнения аэростата, для чего обрабатывали разбавленной серной кислотой железные опилки. Реакция протекала в особых ящиках, выложенных изнутри керамическим кирпичом – такой процесс использовал ещё в шестнадцатом веке великий Парацельс, первым выделивший водород, а подробно описал эту реакцию столетием спустя английский химик Роберт Бойль.
Сергей, интересовавшийся химией ещё в Морском Корпусе, хорошо представлял себе процесс производства лёгкого газа. И теперь удивлялся: как руководство Воздухоплавательного Бюро решилось разместить взрывоопасное производство в эллинге, где и без того много горючих материалов? Вот, к примеру, балки, выгнутые по шаблону шпангоуты – явно части некоей конструкции изготовленные из… нет, не из обычной древесины, а из какого-то странного, похожего на дерево материала, обладающего ярко выраженной слоистой структурой.
– Это арборит. – пояснил Матвей, перехвативший взгляд гостя. – Он состоит из слоёв шпона, проклеенных под прессом клеем особого состава. Изобретение серба Огнеслава Костовича, начальника Воздухоплавательного бюро. Арборит он придумал несколько лет назад, даже фабрику открыл здесь, в Петербурге – на ней делают из арборита бочки, ящики, сундуки, разборные домики, части рангоута для морских судов. Для воздухоплавания просто находка: лёгкий, прочный, практически не гниёт, да и деталь можно изготовить любой, самой сложной формы. Сейчас мы делаем из арборита станину паровика для «Охтинского сокола» вместо старой, из клёпаного железа. Да, забыл сказать – арборит почти не горюч, это тоже важно…
– И что же, вы собираетесь сделать из этого арборита гондолу своего дирижабля?
– Да, в форме лодки. – подтвердил догадку моряка Матвей. – Если придётся садиться на воду – достаточно будет обрубить сетки, крепящие гондолу, и можно плыть! Гондола-лодка составлена из двух частей. В передней команда с пассажирами, припасы, приборы и инструменты, а в задней – паровая машина и топливо. При аварийной посадке на воду эти части можно отделить одну от другой, чтобы избавиться от мертвого груза, в который с этого момента превратится паровик. Конструкция воздушного корабля вообще такова, что во время полёта можно избавляться от отдельных его частей. К этой мере придётся прибегнуть в случае непредвиденно высоких потерь водорода – сбросить, к примеру, паровик и продолжить полёт по воле ветра, полагаясь на балласт и выпускной клапан.
– Как это делали доктор Фергюсон и его спутники. – сказал Казанков. – Или герои другого романа мсье Жюля Верна, «Таинственный остров», там тоже фигурирует воздушный шар, Там, помнится, когда закончился балласт, воздухоплаватели обрезали сетки и сбросили в океан корзину своего шара…
– Именно так, Сергей Ильич. – подтвердил Матвей. – Только в нашем случае, подобные меры, хотя и являются крайними, но всё же предусмотрены конструкцией – а значит, и связаны с куда меньшим риском.
Казанков подошёл к большим листам, развешанным на одной из стен эллинга. Листы были покрыты чертежами и схемами, испещрены карандашными пометками – видно было, что здесь много работают, обсуждают новые идеи, отбрасывают негодные и переходят к следующим, тоже испытывая их на прочность.
– Значит, ваш аэростат будет оснащён паровым двигателем?
– Мы с подачи мсье Ренара предпочитаем термин «дирижабль». Что до двигателя – да, мой проект подразумевает именно паровую установку.
– Насколько мне известно, аппарат Ренара под названием "La France", тот, что впервые в истории воздухоплавания совершил полёт по замкнутому маршруту, был оснащён электрическим мотором. И на том, корабле, который мы с вами сожгли в Тонкине, тоже стоял электромотор, питающийся от гальванических батарей. Почему же вы отказались от проверенного решения?
Молодой человек пожал плечами.
– Ну, не я один. На «Охтинском соколе» тоже стоит паровик – пока опытная установка, с массой конструктивных недочётов, над ней ещё работать и работать… Что до электрических моторов – то тут два соображения, одно главное, другое… тоже главное.
– Тяжесть батарей? – понимающе сощурился Казанков.
– Да, весят они изрядно да и заряда хватает ненадолго. Можно, конечно, взять с собой химикаты для перезарядки – но такого запаса надолго не хватит. Собственно, это и есть первое соображение; второе же заключается в том, что я намереваюсь использовать водорода, а не светильный газ, как в дирижабле мсье Ренара или «Охтинском соколе». Водород в смеси с воздухом крайне взрывоопасен, а где электричество – там и искры!
– Можно подумать, от топки котла нет искр! – моряк покачал головой. – Видели, как по ночам из пароходной трубы искры летят? Чисто фейерверк!
– Ну, это, Сергей Ильич, вопрос решаемый. – Матвей явно ожидал этого вопроса. – Трубу можно вывести под гондолу и назад, чтобы набегающий поток воздуха сносил искры, поставить гаситель… Эти способы опробованы на «Охтинском соколе» – он ведь тоже наполнен водородом, но, как видите, пока что не сгорел. А паровик, хоть и весит изрядно, позволяет использовать подножное, так сказать, топливо.
– Да-да, деревянные чурки и масло. – кивнул Казанков. – Помню, читал ваш доклад. – Но вы вот что скажите, Матвей: составляя этот проект, вы вдохновлялись романом «Пять недель на воздушном шаре»?
Матвей насупился.
– Я этого и не скрывал, наоборот…
– Нет-нет, я не имею в виду, что вы заимствовали чужую идею! – поспешил добавить Сергей. В самом деле, а вдруг парень решит, что его подозревают в банальном плагиате? – Если память мне не изменяет, книжный доктор Фергюсон изобрёл приспособление, избавлявшее его от необходимости выпускать газ или сбрасывать балласт при изменении высоты, что и позволило совершить такой дальний перелёт. А ещё у его воздушного шара была двойная оболочка, уж не помню, зачем… Объясните – как вы намерены избежать потерь лёгкого газа? Ведь не тащить же, подобно героям романа, газодобывательную установку с собой?
– О нет, разумеется, нет! – Матвей замотал головой. – Здесь своя система управления по высоте. Вот, изволите видеть…
Он подвёл собеседника к одному из листов с чертежами.
– Вы давеча упомянули, что в воздушном шаре, описанном в романе, двойная оболочка – одна внутри другой. Так вот, в моём дирижабле внутри общей оболочки – я называю её несущей – помещается не одна, а целых шесть емкостей с водородом. Именно они создают подъёмную силу; несущая же оболочка натянута на лёгкий каркас из бамбука и арборита. Но есть один нюанс: при движении воздушный корабль встречает сопротивление воздуха, и чтобы нормально управляться, должен сохранять неизменною свою форму. Но наполняющий его газ от перемен температуры и давления окружающего воздуха изменяет свой объем, и поэтому при уменьшении температуры и снижении аппарата аэростата газ сжимается, а на оболочке появляются складки. А теперь взгляните сюда…
И он ткнул карандашом в чертёж.


– При испытании «Охтинского сокола» мы столкнулись с тем что даже такая каркасная конструкция не вполне обеспечивает неизменность формы. И решили разместить внутри несущей оболочки дополнительные газовые мешки, но не с водородом, а с обычным воздухом. Нагнетая в них давление, несколько превышающее давление в водородных мешках, мы как бы поддавливаем последние, вынуждая оболочку сохранять форму. Но оказалось, что таким образом можно менять и подъёмную силу! Уменьшая объём мешков с водородом на некоторую величину…
– …вы тем самым уменьшаете и подъёмную силу, как если бы выпустили наружу тот же объём газа! – закончил Казанков. – Корабль пойдёт вниз, но вы при этом не потеряете ни единой молекулы водорода! А чтобы прекратить спуск и зависнуть на одной высоте, или даже начать подъём – достаточно просто сбросить давление из воздушных баллонов.
– Мы называем их «баллонеты». Баллоны – это мешки с водородом, а эти, вспомогательные – баллонеты.
– Превосходное изобретение! – Казанков изучал чертёж с откровенным восхищением – Хотел бы я знать, кто его автор?
Матвей скромно потупился. «Значит, это его… – понял моряк. – Решительно, не ошиблись мы в этом парне, нет, не ошиблись…»
– Но это ещё не всё. – добавил молодой человек, справившись со смущением. – Мы пропускаем подаваемый в баллонеты воздух через трубы, вмонтированные в паровой котёл; таким образом, он поступает в баллонеты нагретым. От него, в свою очередь, нагревается и газ в несущих баллонах, что так же добавляет подъёмной силы. В общем, – закончил он, – всё в точности, как описано в романе мсье Жюля Верна, только без опасных и ненадёжных водородных горелок и гальванических газодобывательных устройств. Ну и воздушные рули, вот эти… – он указал карандашом на перепончатые плавники по бокам от корпуса, – позволяют до некоторой степени менять высоту. Правда, для этого корабль должен двигаться с определённой скоростью, а это расход топлива… Таким образом, у экипажа дирижабля будет достаточно инструментов, чтобы изменять высоту полёта, не прибегая к сбросу балласта и потере газа. Хотя и балласт предусмотрен – он вот в этих мешках, по бокам гондолы.
– Песок? – спросил Казанков. Замысел Матвея нравился ему всё больше.
– Можно и песок. Но я полагаю, что лучше использовать обыкновенную воду. Набрать её можно будет в любом водоёме, и использовать как для парового котла, так и для питья, приготовления пищи и нужд гигиены. Дирижабль ведь будет подолгу находиться в воздухе, а значит, следует подумать об удобствах для экипажа!
– Да, это разумно. – согласился Казанков. – Вижу, вы всё предусмотрели. Тогда ещё вопрос – вы сказали, что водородных баллонов в вашем корабле будет семь?
– Шесть.
– …и ещё шесть баллонетов? Матвей мотнул головой.
– Нет, только четыре. Те баллоны, что расположены в заострённых оконечностях, без них.
– Хорошо, значит шесть баллонов, четыре баллонета – моряк перечислял, загибая пальцы на руках. – Всего, значит, десять, плюс внешняя оболочка. Если не секрет, из какого материала вы собираетесь всё это изготавливать?
– О, это самое простое! – молодой человек явно обрадовался вопросу. – Для газовых мешков «Охтинского сокола» мы взяли материал, называемый бодрюш – его получают из обработанных особым способом коровьих кишок. Бодрюш обладает незаменимыми для воздухоплавания свойствами: он слабо проницаем для газов, прочен, эластичен и при этом чрезвычайно лёгок. Будучи увлажнёнными и прижатыми друг к другу, слои бодрюша слипаются намертво без всякого клея – да так, что стык не уступает целому ни по прочности, ни по газонепроницаемости. Газовые мешки «Охтинского склеены из семи слоёв бодрюша и до сих пор утечек газа из разрывов не наблюдалось!
– Откуда же вы взяли этот бодрюш? – спросил Казанков. – Только не говорите, что тоже изобрели, как эти ваши баллонеты, всё равно не поверю!
– Не буду. – улыбнулся Матвей. – На самом деле он известен давным-давно, чуть ли не со времён древнего Рима. До сих пор бодрюш применялся в производстве тончайшей золотой фольги, так называемого сусального золота. Тонко раскатанное листовое золото нарезалось на прямоугольные кусочки, каждый из которых прокладывался слоем бодрюша Получившиеся «листки» собирали в своего рода книжки, заворачивали в ткань и подолгу колотили по ней молотком. Плёнки бодрюша смягчали удары, не давали золоту рваться – и в итоге получалось то самое сусальное золото, которое применяют в своём ремесле ювелиры и иконописцы. Кроме того, бодрюш используют парфюмеры – его животная мембрана служит превосходным уплотнением для крышечек флаконов, не позволяя духам выветриваться, теряя аромат, и подолгу сохранять свежесть.
– Право же? – удивился Казанков. – Не знал, не знал… Но бог с ними, с парфюмерами, тем более, что им и нужны-то крошечные кусочки. У вас же дело совсем другое – к примеру, сколько бурёнок надо забить, чтобы выклеить из их кишок один-единственный баллон?
– Полагаю, не меньше нескольких тысяч голов. – Матвей вздохнул, словно сожалея, что ради его проекта придётся погубить столько ни в чём не повинных животных. – Но ведь их так и так отправят на мясо?
– Несомненно. – подтвердил с усмешкой моряк. – Так что тут ваша совесть может быть спокойна, юноша. Тогда ещё вопрос: как устроен гаситель искр на трубе паровика? Ведь это, согласитесь, весьма важная часть конструкции?..
* * *
Греве нечасто приходилось встречаться с графом Юлдашевым – разве что на сугубо официальных мероприятиях. Зато заочно они были знакомы давным-давно: барон участвовал в нескольких головоломных операциях департамента военно-морской разведки; граф же в свою очередь изучил его настолько хорошо, насколько это вообще возможно без личного знакомства. Но вот так, лицом к лицу, в одном помещении – в данном случае это был кабинет Юлдашева на втором этаже левого крыла здания Адмиралтейства – они сталкивались впервые.
Кроме Греве и хозяина кабинета, здесь присутствовал и Остелецкий, облачённый, по случаю визита в родной департамент в форму капитана по Адмиралтейству. Все трое сидели вокруг круглого столика, на котором исходил паром самовар, окружённый блюдцами с бубликами и бисквитами.
Граф налил в чашку китайского фарфора кипятка, добавил заварки из пузатого чайника и пододвинул гостю.
– Прошу, Карл Вильгельмыч, угощайтесь. Бублики свежайшие, только от Флиппова, с Невского, ещё горячие…
Греве благодарно кивнул и завладел большим, действительно, горячим бубликом. Он давно привык, к тому, как русские собеседники и сослуживцы коверкают его имя-отчество – отца его звали Вильгельм, а второе имя, «Густав», добавили, как это принято в Германии, в честь одного из близких родственников. А вот Юлдашев такой ошибки не сделал, и это приятно удивило барона.
Надо сказать, что чувствовал он себя… не то, что неловко, но слегка не в своей тарелке. Привыкший к общению с родовой бельгийской, французской, латиноамериканской и всякой иной аристократией, Греве робел в присутствии руководителя одной из самых закрытых в мире секретных служб. К тому же, он чувствовал себя до некоторой степени обязанным Юлдашеву – это по его приказу Остелецкий с напарником вырвали беременную баронессу из лап похитителей. То, что Камилла сама устроила этот побег, заколов одного из тюремщиков китайской шпилькой для волос, роли не играло[10 - Это события подробно описаны в пятой книге цикла, «Здесь водятся драконы».].
Сейчас ситуация была иной – не граф использовал Греве в своих комбинациях, а сам он рассчитывал на поддержку Юлдашева в реализации своих идей. Тем не менее, барона не отпускала мысль, что это лишь часть некоего хитроумного замысла, где ему самому отведена в роль – и далеко не факт, что главная.
Остелецкий – он сидел напротив барона, сбоку от Юлдашева
– сделал глоток из чашки.
– По нашей с бароном просьбе капитан второго ранга Казанков изучил проект Анисимова. И уверяет, что тот составлен грамотно и вполне может быть реализован имеющимися средствами.
– Казанков? – Юлдашев озадаченно нахмурился. – Да, припоминаю… Это ведь он должен возглавить отряд кораблей, отправляющийся с дипломатической миссией на Занзибар?
Вениамин едва успел спрятать усмешку – чтобы Юлдашев забыл фамилию человека, игравшего столь значительную роль в нескольких его операциях? Впрочем, если патрону угодно изображать забывчивость – что ж, наверняка к этому имеются веские основания…
– Да, он самый. Исключительно грамотный офицер, и в технике, в отличие от нас с бароном разбирается превосходно.
– Поэтому мы его и попросили ознакомиться с проектом. –
добавил Греве.
– А что же не пригласили его сюда? Сам бы всё и изложил…
– Я хотел, но не вышло. Серёжа… – Вениамин бросил взгляд на кабинетные часы в дубовом футляре в виде готической башенки, – Сергей Ильич сегодня утром отбыл в Кронштадт – какие-то неотложные дела на корвете.
– Ясно. – Юлдашев кивнул. – Что ж, может оно и к лучшему. На первоначальном этапе не стоит предавать эту затею широкой огласке. Позже и он, конечно, всё узнает, но пока воздержимся.
Приятели обменялись короткими взглядами.
– Это значит, граф, что вы готовы поддержать наше начинание? – осторожно осведомился Греве.
– Да, пожалуй, что и готов. – Юлдашев согласно кивнул. – Надо, конечно, ещё раз всё проверить, обдумать хорошенько, спланировать, но мне уже теперь ясно, что для России это чрезвычайно полезно – особенно, если военное ведомство останется в стороне. Флотское, кстати, тоже. Вообще, неплохо, чтобы всё это выглядело как частная, сугубо гражданская инициатива.
Остелецкий удивлённо выпрямился в кресле. Греве отреагировал живее – поперхнулся и едва не пролил на стол кипяток, которым доливал из самовара свою чашку.
– Но как же это возможно? – спросил Вениамин. – Единственное место, где можно построить дирижабль – охтинская воздухоплавательная верфь, а она числится за Адмиралтейством.
– С Адмиралтейство я вопрос улажу. – сказал граф. – Организуем продажу эллинга вместе с оборудованием частному лицу. А ещё лучше создать общество по реализации проекта – я помогу подобрать для него высокопоставленных покровителей. Это общество и выкупит у Адмиралтейства имущество, а заодно, наймёт на работу всех, кого нужно.
– Полагаю, стоит ограничиться автором проекта Матвеем Анисимовым и мсье Ренаром – он лучше других справится с организацией строительства. Господин Костович пусть остаётся на своей нынешней должности.
Юлдашев, подумав немного, кивнул.
– Согласен с вами, Вениамин Палыч. До завершения работ Воздухоплавательное бюро можно перевести в другое место, а позже веронёте ему и верфь, и эллинг. Флот, таким образом, получает готовое подразделение с подготовленными работниками, и сможет на этой основе развивать воздухоплавательное направление.
– Если всё пройдёт как задумано, и барон со своими спутниками добьются цели. – добавил Остелецкий. Греве поглядел на друга с недоумением – мол, неужели сомневаешься?
– Разумеется, если всё пройдёт, как задумано. – повторил за Вениамином граф. – Что ж, господа, будем считать, что мы пришли к согласию. Остаётся вопрос денег – насколько я понимаю, затея весьма дорогостоящая?
Греве снова покосился на Остелецкого. Тот ободряюще улыбнулся в ответ.
– Я готов покрыть часть суммы из собственных средств. – осторожно сказал барон. – Скажем, треть. Но целиком её мне не потянуть.
Юлдашев пожал плечами.
– Не вижу сложностей. Вновь созданное общество объявит о сборе денег по подписке. Советую сделать это в каком-нибудь известном месте – скажем, в Императорском Географическом обществе. Наверняка это вызовет повышенный интерес к вашему начинанию, а я со своей стороны позабочусь, чтобы жертвователей было побольше.


– Мсье Жюль Верн может устроить сбор средств и во Франции. Не сомневаюсь, когда будет объявлено о цели нашего начинания, деньги потекут рекой!
– Не могу разделить вашей уверенности, Карл Вильгельмыч. Французы – народ скуповатый, прижимистый. И вообще, желательно, чтобы проект был чисто русским – и дирижабль, и деньги и всё остальное.
Греве растерялся.
– Но как же мсье Жюль Верн? Я рассчитывал, что он полетит с нами…
– Без него, конечно, не обойтись. – согласился граф. – Скажу больше: хорошо бы подобрать ещё одного француза, желательно, живущего у нас или тесно связанного с Россией.
– Смешанный франко-русский экипаж? – уточнил Вениамин.
– Вот именно. Тем самым мы, с одной стороны, продемонстрируем уважение к Франции, а с другой – покажем, что такие предприятия по плечу только России, раз уж иностранных денег в проекте не будет ни сантима…
Остелецкий помолчал, что-то про себя прикидывая.
– Что ж, граф, пожалуй, у меня есть вариант. Обдумаю.
– Тогда можно считать, что мы обо всём договорились, господа. – Юлдашев встал, давая понять, что разговор подошёл к концу. Его собеседники торопливо повскакивали с кресел, причём барон едва не опрокинул своё. Юлдашев слегка усмехнулся – правой стороной лица, обращённой к Вениамину.
– А сейчас – извините, барон, у нас с вашим другом Павловичем есть ещё несколько вопросов…
– Да-да, разумеется… – заторопился Греве. – Венеч… господин капитан, встретимся за ужином у «Палкина», как договаривались…
Когда дверь за бароном затворилась – было слышно, как щёлкнул в приёмной каблуками провожавший его адъютант, – Юлдашев повернулся к Остелецкому.
– Скажите, Вениамин Павлович, вам когда в последний раз говорили, что вы сумасшедший? Если давно – то я, так и быть, восполню это упущение.
– Сумасшедший? – Остелецкий, прекрасно понявший, что имеет в виду его патрон, состроил недоумённую физиономию. – Вы, вероятно, о перелёте через Африку? Согласен, идея несколько экстравагантная, но вы же, как я понял, её поддержали?
– Не валяйте дурака, прошу вас! – граф поморщился. – Конечно, поддержал, и буду поддерживать впредь! Я говорю сейчас не о перелёте, а о вашей идиотской затее с Бёртоном!
Давайте-ка прямо сейчас излагайте всё по пунктам, в подробностях – и постарайтесь быть поубедительнее, а то мне, в самом деле, придётся отправить вас в дом скорби прямо из этого кабинета!

Глава седьмая

Корвет «Рында» покидает Кронштадт, барон Греве прогуливается по Елисейским полям, а ротмистр Кухарев получает телеграмму.
От Моонзундского архипелага, с далёкого Готланда, со стороны Датских проливов наползали на Финский залив серо- свинцовые тучи. Задувающий с зюйд-веста ветер то и дело приносил дождевые шквалы – погода портилась, но это, похоже, ничуть не мешало шеренге низких кораблей, маячащих на фоне далёкого берега. Короткая, злая волна, обычная для Финского залива, барабанила в правую скулу «Рынды» – корвет, покинув Кронштадт, шёл к весту на экономических семи с половиной узлах, имея на правом траверзе скалистые острова, называемые «Волчьими шхерами». Оттуда, с серых гранитных верков Свеаборгской морской крепости глядели в залив тяжёлые крупповские пушки.


Башенные броненосные лодки в Кронштадте

– Отряд мониторов. – определил Казанков, опустив бинокль, – всю зиму простояли в Гельсингфорсе и вот, вышли на учения.
– Вы ведь, Сергей Ильич, когда-то служили на одном из них? – осведомился стоящий рядом на мостике офицер. Его плечи, как и плечи командира, украшали погоны капитана второго ранга.
– Да, на «Стрельце». – подтвердил Сергей. – Он там, в ордере отсюда не разобрать… Знаете, у меня служба началась с такого вот весеннего выхода, чуть ли не первого в навигацию семьдесят седьмого года. Помнится, я тогда прямо с поезда взял извозчика и поспешил в гавань. Едва успел – «Стрелец уже собрался отваливать, даже сходни убрали. В кармане у меня лежало назначение на монитор и я, зелёный мичманец, только что из Морского Корпуса, ужасно переживал, что уйдут без меня. Стыдно было до слёз, что опоздаю, как гимназист, проспавший начало уроков…
От башни корабля, возглавлявшего колонну, отделилось облако плотного белого дыма; спустя несколько секунд до мостика корвета донёсся гулкий сдвоенный удар. Сергей вскинул бинокль – возле щита-мишени, едва заметного в низких волнах, вскинулись два пенных водяных столба.
– Практическими кроют – прокомментировал он. – А хорошо легло, считай, накрытие… Сейчас и другие подключатся!
Подтверждая его слова, громыхнул башенным калибром второй монитор, за ним третий. Между залпами следовали полуминутные интервалы – артиллеристам нужно было рассмотреть, как легли снаряды и внести поправки в прицел.
– Головным «Единорог»! – крикнул стоящий на крыле мостика сигнальный кондуктор. За ним мателотами «Перун», «Тифон», «Латник», «Колдун». Замыкает ордер «Стрелец»!
Канонада не стихала – девятидюймовые чугунные болванки практических снарядов раз за разом поднимали фонтаны грязной, смешанной с илом воды – глубины под берегом, где покачивался на якоре плот с парусиновым щитом-мишенью, были невелики.
Последним отзалпировал «Стрелец», но вместо того, чтобы продолжать стрельбу, мониторная шеренга умолкла. На мачты поползли сигнальные флажки – отряд приветствовал полоскавшийся под гафелем «Рынды» вымпел члена царствующего дома, того самого капитана второго ранга, что беседовал с Казанковым. Великий князь состоял на корвете в должности вахтенного начальника, что должно было до некоторой степени замаскировать его участие в предстоящей дипломатической миссии. Впрочем, особых иллюзий на этот счёт никто не испытывал – газетчики, что наши, российские, что заграничные народ ушлый и наверняка уже обо всём пронюхали.
– Вы ведь были в бою при Свеаборге? – осведомился Великий князь. – Я изучил рапорты всех участников, читал даже показания пленных англичан с захваченных кораблей. Славное было дело!
– Вам тоже есть, чем похвастаться. – заметил Казанков. Мы всю кампанию семьдесят седьмого года простояли в Гельсингфорсе, в ожидании событий – а вы-то были в самом пекле! Это же вы у Силистрии, препятствуя переправе османов через Дунай, пустили брандеры на турецкий пароход?
– Да, было такое. – Великий князь кивнул. Было видно, что упоминание о былых подвигах ему польстило. – Крепко мы тогда крепко всыпали османам…
И скосил взгляд на левую сторону груди, где на чёрно-оранжевой колодке красовался белый эмалевый крестик – знак ордена Святого Георгия четвёртой степени, пожалованный за дунайское дело. Награда была вполне заслуженной, и это было хорошо известно Казанкову, как и всем флотским офицерам.
– В кампанию семьдесят седьмого балтийцам и оставалось, что ждать. – продолжал Великий князь. – Зато в следующем, семьдесят восьмом, вы отличились. За полгода из мичманов в командиры корабля – не каждому такое выпадает!
– Во время войны офицеры быстро растут в чинах, но это не всегда повод для радости. – кавторанг нахмурился, вспоминая что-то не слишком приятное. – В первом же бою на Северном фарватере Кронштадта нам крепко досталось. Командир «Стрельца», Иван Фёдорович Повалишин был ранен, офицеры почти все вышли из строя, вот мне и пришлось принять командование. Но мы-то ещё ничего, а «Колдун» и вовсе затонул, пришлось снимать с него экипаж. Потом монитор подняли и отремонтировали – на Южном фарватере сплошь мели, вода едва-едва палубу покрыла, – но в боевых действиях он более не участвовал.
– В ту кампанию всего были потеряны два «американца»? – спросил Великий князь. «Американцами» называли десять однобашенных броненосных лодок (так официально именовались мониторы), построенных в ещё в первой половине шестидесятых по проекту американского инженера Эриксона.
– Да, при Кронштадте потонул «Вещун» – в ночном бою на Южном фарватере ему всадила пару мин Уайтхеда в борт британская торпедная лодка «Везувий». А позже, при Свеаборге погибла «Лава». На отходе к крепости снаряд с британского броненосца «Нептун» сбил трубу, скорость упала. Подбитый монитор отстал от ордера и, заплутав в наступившей темноте, выскочил на минную банку. Два взрыва под днищем отправили «Лаву» на дно вместе со всей командой из пятидесяти восьми человек.
– Да, свеаборгская виктория дорого встала балтийцам. – вздохнул Великий князь. – Кроме «Лавы» мы тогда потеряли «Лазарева», «Грейга», «Русалку». «Смерч» тоже сильно побило, и не выкинься он на песчаную отмель у самых крепостных верков, наверняка бы утоп.
– Англичанам она обошлась гораздо дороже. – ответил Казанков, упрямо наклонив голову. – И дело даже не в потерянных броненосцах: сдача в плен целой эскадры – такого позора Королевский флот давненько не переживал!
– И это было только начало! Фиаско при Александрии, захват английских броненосцев в Мраморном море, оглушительный александрийский разгром – и там, и там кроме турок, ставших в одночасье союзниками России, отличились и наши моряки![11 - Эти события подробно описаны в первой и второй книгах цикла, «К повороту стоять!» и «Следовать новым курсом!».]


Броненосный таран «Хотспур», Великобритания

– Мой однокашник по Корпусу Вениамин Остелецкий был при Александрии лейтенантом на захваченном у англичан «Хотспуре». После гибели командира он принял корабль и продолжил вести бой, причём весьма успешно – протаранил и пустил на дно британский броненосец «Инфлексибл»!
– Да, подобная тактика – сближение с артиллерийским огнём по курсу и завершающий таранный удар тараном с разгону, – оказалась на весьма результативной. – согласился с Казанковым Великий князь. – А ведь сколько было скептиков! Всё рассуждали: архаика, устаревший тактический приём, давно пора сдать в архив опыт Лиссы… А вот поди ж ты – и не устарело и результаты даёт превосходные! Вот и слушай тех горе-теоретиков…
Он поднял к глазам бинокль, разглядывая шеренгу мониторов, дымящую на подветренной раковине «Рынды».
– Я слышал, Константин Константинович, что вы намереваетесь перевестись в сухопутное ведомство? – спросил Казанков. О том, что намерения эти, если верить слухам, вызваны пошатнувшимся здоровьем, он, разумеется не упомянул. Раз уж придворные медики сочли, что дальний океанский переход не пойдёт тому во вред – что ж, значит так тому и быть.
– Были такие планы. – подтвердил Великий князь. – Но вот, пришлось на некоторое время сохранить верность морской службе. Честно говоря, я даже рад этому обстоятельству – я ведь давно уже не был в океане. В последний раз ещё перед войной, когда я на фрегате «Светлана» посетил Североамериканские Штаты в составе отряда адмирала Бутакова. Помнится, тогда президент Хейс дал торжественный обед в честь нас с кузеном Алексеем…
Великий Князь Алексей Александрович, четвёртый сын Александра Второго и императрицы Марии Фёдоровны, возглавлял в чине генерал-адмирала Морское ведомство Российской Империи.
– Что ж, теперь вы сможете наверстать это упущение. – сказал Казанков. – А сейчас – давайте-ка поторопимся. Сами видите: ветер заходит к зюйду, крепчает, прижимая нас к финскому берегу. Хорошо бы уйти подальше от здешних узостей и мелей, пока не заштормило всерьёз…
Он выдернул кожаную заглушку из амбушюра переговорной трубы.
– Машинное? Поднимите обороты до десяти узлов и держите так два часа. Пройдём траверз Наргена – возьмём на полтора румба к весту, ещё добавим оборотов и побежим с Богом!
* * *
Четырёхгранная каменная игла, вся испещрённая египетскими иероглифами – изображениями змей, ибисов, людей с шакальими головами – вонзалась в синее парижское небо. Когда-то две таких же иглы, возведённые при фараоне Рамзесе Втором, высились перед храмом в древнем Луксоре, но 1829-м году вали Египта Мухаммед Али преподнёс их в дар Франции.
Вали (так назывался наместник-губернатор провинции Оттоманской империи) поднял мятеж против турецкого владычества, провозгласив себя хедивом, независимым правителем Египта. Подарок же стал жестом благодарности за помощь, оказанную в борьбе против Оттоманской Порты и, спустя несколько лет по указу короля Луи-Филиппа был установлен на одной из парижских площадей.


Площадь Согласия, Париж

Греве неторопливо обошёл постамент, рассматривая украшающие цоколь гравировки. Вырезанные в сером граните, они демонстрировали досужим зевакам, как французские инженеры снимали обелиск с постамента в Египте, и как потом его устанавливали здесь на площади Согласия – «Конкорд» на языке Мольера и Руссо. Что и говорить, громоздкое и крайне непростое предприятие – недаром второй обелиск до сих пор стоит на прежнем своём месте, карауля вход в храм, как караулил его последние три с лишним тысячи лет.
Налюбовавшись вдоволь обелиском, Греве направился по Елисейским полям в сторону площади Этуаль. Можно было, конечно, взять фиакр – они во множестве стояли возле тротуаров и проезжали мимо в поисках седоков, редких в это время дня – но барон никуда не торопился. До встречи с Жюлем Верном оставалось три четверти часа, и он ещё успевал посидеть за уличным столиком кафе, выпить чашечку горячего шоколада и просмотреть купленный у мальчишки-газетчика утренний номер «Монитьёр».


Броский заголовок на первой странице сообщал о предстоящей встрече сына германского кронпринца Фридриха и Великого князя Константина Константиновича, второго сына наместника Константинополя и номинального правителя Южной Славии. После рандеву на рейде Киля, особы голубых кровей (оба прибывают к точке рандеву на военных кораблях) отправятся на остров Занзибар, в гости к тамошнему султану, и дальше – в Южное полушарие, к берегам Мадагаскара. Газеты наперебой повторяли слухи о том, что королева Мадагаскара Ранавалуна III- я обратилась к Германии с просьбой о посредничестве в урегулировании конфликта между туземным правительством острова и Францией, полагающей Мадагаскар своим протекторатом – и это, конечно, не могло не беспокоить власти Третьей Республики. Тем более, что в посредничестве, похоже, готова поучаствовать и Россия – иначе зачем Великому Князю сопровождать Вильгельма? – а отношения Парижа и Москвы были недавно омрачены. Нет, до обмена угрозами дело пока не дошло – однако роль русских в печальном для Франции Таджурском инциденте и позже, в разрешении франко- китайского и франко-аннамского споров, наводила на невесёлые мысли.
Греве обернулся для того, чтобы бросить ещё один взгляд на Луксорский обелиск. Воистину, французские инженеры проделали огромную работу, переместив каменную махину в четырнадцать без малого тысяч пудов весом из Египта в Париж – для этого пришлось построить специальную баржу с отъёмной для погрузки обелиска носовой частью – эту баржу с драгоценным грузом на борту буксировал по морю колёсный корвет «Сфинкс».


Что ж, ему предстояла не столь громоздкая задача – однако технически даже более сложная. Европейские издания наперебой твердили о перелёте через Африку, затеянную бельгийским судовладельцем русского происхождения и знаменитым романистом Жюлем Верном – однако подробности предстоящего путешествия никому не были известны. Газетные и журнальные страницы пестрели фотографическими снимками и рисунками существующих управляемых аэростатов, выдуманными схемами, якобы полученными от безымянных информаторов. Настоящий же дирижабль в это время достраивался в эллинге воздухоплавательной верфи на Охте, подальше от чужих глаз – о чём Греве и собирался поведать своему будущему спутнику на сегодняшней встрече. С тех пор как литератор, покинув Петербург, вернулся во Францию, прошло несколько чрезвычайно насыщенных месяцев; до отправления экспедиции оставалось не больше трёх недель, и пора было завершать последние приготовления. В том числе – и найти, название для воздушного корабля; о сих пор он оставался безымянным, но дальше так продолжаться не могло. Если и дальше тянуть с этим важным делом, газетчики, пожалуй, придумают для дирижабля название. Объясняй потом всему миру, что он на самом деле носит совсем другое имя!
* * *
– Прошу прощения, мэм, ваш постоялец у себя?
Голос был низкий, хрипловатый, владельцу, видимо, далеко за сорок. Обычное дело для Лондона – здесь в рассыльные и почтальоны часто идут отставные унтер-офицеры. Таким люди охотнее доверяют, особенно, если речь идёт о передаче чего-то важного и ценного.
– Да, он у себя, но спуститься не сможет. – отозвалась квартирная хозяйка. – Он только утром вернулся из Манчестера, очень устал и просил не беспокоить до обеда. Я передам, если вы не против…
Мужчина прислушивавшийся к разговору, стоя возле окна гостиной на втором этаже, хмыкнул. Почтальон, ясное дело, был против – ведь сам адресат наверняка даст на чай, а вот от квартирной хозяйки этого не дождёшься. Но – дисциплина и привычка к порядку взяли верх.
Зашуршала бумага. Почтальоны всегда носят с собой клеёнчатые тетрадки, где адресаты расписываются в получении корреспонденции…
– Похоже, заказных писем нет, собственноручная подпись вашего жильца не требуется, миссис Помфри. Вот, возьмите, а я пойду – ещё пять адресов обойти по вашей улице…
Не повезло тебе, парень, посочувствовал ротмистр. Ну, ничего, может, другие адресаты окажутся щедрее?
– Похоже, заказных писем нет, собственноручная подпись вашего жильца не требуется, миссис Помфри. Вот, возьмите, а я пойду – ещё пять адресов обойти по вашей улице…
Входная дверь скрипнула, затворяясь, застучали по ступеням крыльца башмаки. Мужчина выглянул в окно, привычно держась немного сбоку, за портьерой. Да, так и есть: немолодой грузный мужчина в синей с красными выпушками на воротнике куртке и синем же, украшенном красным галуном, кепи с лаковым козырьком – обычная униформа лондонских почтальонов.
Заскрипело – миссис Помфри поднималась по лестнице на второй этаж, в гостиную для жильцов. Мужчина торопливо отошёл от окна и сел в кресло, сделав, что дремлет.
– Ваша почта, мистер Ковраджешш! Сегодня принесли много, и я дала почтальону на чай – если вы не возражаете, разумеется…
– Что вы, мисс Помфри, никаких возражений. – Мужчина артистически изобразил пробуждение после короткого сна. Никак она не научится правильно именовать постояльца – славянские фамилии вообще непросты для англичан… – Всякий труд должен быть оплачен, не так ли?
Что ж, малый всё же получил свой десятипенсовик. Теперь квартирная хозяйка включит его в ежемесячный счёт за квартиру и стол – обычное дело, так здесь заведено…
Мисс Помфри положила на журнальный столик стопку конвертов, добавила книжку чистых телеграфных бланков – такие, по два десятка листов, почтовые конторы рассылали бесплатно тем, что часто прибегал к услугам телеграфа – и удалилась, бесшумно затворив дверь.
Их знакомство состоялось месяца три назад, заочно. Тогда некий господин, чех по национальности, проживающий в Праге, прочёл в лондонской «Дейли Телеграф» объявление следующего содержания: «Комнаты меблированные Бейкер стрит, Портман-сквер, для одного или двух джентльменов. Две спальни, гостиная, хорошая кухня. Обращаться на месте или писать на имя м. Помфри.» Ознакомившись с объявлением, он отправил по указанному адресу телеграмму, извещающую о намерении снять обе комнаты с выплатой положенного аванса через лондонскую адвокатскую контору «Ридлинг и сыновья». А ещё через неделю тот же господин погрузился на паром в Кале. На английский берег он сошёл в Дувре, предъявив таможеннику паспорт подданного императора Франца-Иосифа Воцлава Ковражича, на поезде добрался до Лондона, где и поселился по упомянутому адресу.
С тех пор пан Ковражич проживал в доме 208 по Бейкер Стрит. Днём он пропадал в Сити, наносил деловые визиты, посещал представительства фирм, производящих сельскохозяйственные машины. Вечера же неизменно проводил у камина в гостиной, за газетами и журналами, которые выписал сразу по прибытии в столицу Англии в великом множестве. Несколько раз постоялец покидал Лондон на день или два – как он сообщил миссис Помфри, для того, чтобы посетить в Манчестере и Бирмингеме фабрики, производящие интересующее его оборудование. И, разумеется, вёл обширную переписку, адресуя корреспонденцию как за границу, по большей части, в Прагу, так и своим контрагентам в Британии. В ответ в дом 208 по Бейкер стрит ежедневно приносили пухлые пачки писем и телеграмм.


Бейкер стрит

Постоялец просмотрел корреспонденцию, отобрал один из конвертов – судя по почтовому штемпелю, отправленный из Германии – и вскрыл. Прочёл извлечённый из конверта листок, раз, потом другой, взял с полки небольшой томик на английском языке, раскрыл и положил перед собой на стол рядом с письмом.
Текст послания был вполне нейтральным – некий торговец сельхозинвентарём сообщал своему деловому партнёру об интересе к запасным частям для механических сеялок, производимым небольшой фабрикой в Бирмингеме. В конце письма аккуратным столбцом были перечислены номера деталей по фирменному каталогу, требуемое количество для заказа, а так же желаемые сроки поставки. Чех принялся листать книгу, сверяясь с цифрами в столбце и выписывая на полях письма ряд букв. Закончив, он несколько раз прочёл получившийся текст, после чего скомкал письмо вместе с конвертом и бросил в камин. Бумажки упали на тлеющие угли, ярко вспыхнули и мгновенно превратились в прозрачные хлопья пепла. Мужчина поворошил в камине кочергой, смешивая пепел с золой, после чего вернул томик на полку.
Стань миссис Помфри свидетельницей этой странной процедуры – несомненно встревожилась, а то и отказала бы подозрительному иностранцу от квартиры. А вот автора письма (и, главное, таинственной таблицы) подобное зрелище ничуть бы не удивило. Наоборот, он был бы доволен, что адресат поступил в полном соответствии с полученными инструкциями.
А вот чему бы он удивился наверняка – это виду получателя письма. Исчезли пышные усы, некогда украшавшие его физиономию; густую пшеничного цвета шевелюру заменил ёжик коротко стриженных волос. Сама физиономия, простоватая, круглая, словно усохло, сделав ротмистра Кухарева (это он скрывался под личиной Воцлава Ковражича) неузнаваемым даже для близко знавших его людей. К числу каковых, несомненно, относился и Вениамин Остелецкий, сотрудник департамента военно-морской разведки Российской Империи, по чьему поручению загадочный конверт четыре дня назад был брошен в почтовый ящик в немецком Штеттине.
Кухарев, разумеется, понятия не имел о разговоре, состоявшемся несколько месяцев назад в кабинете Юлдашева. По результатам этой беседы (стоит отметить, что вопрос о вменяемости Остелецкого более не поднимался), ротмистр получил предписание отправиться в Варшаву. Оттуда, обзаведясь, документами подданного империи Габсбургов – для этого пришлось воспользоваться связями в польских криминальных кругах – он через Австро-Венгрию, Швейцарию и Францию перебрался в Англию, в Лондон, поселился на Бейкер-стрит и стал дожидаться дальнейших распоряжений.
Они не заставили себя ждать. Не прошло и недели, как в письме из Вены, отправленном одним из деловых партнёров, пана Воцлава, оказалась неприметная таблица, заполненная ценами, номенклатурой товаров и сроками поставок. Расшифровав её при помощи всё того же неприметного томика, Кухарев задумался, после чего спустился вниз, в столовую и попросил у миссис Помфри отправить рассыльного за расписанием поездов, уходящих с вокзала Чардинг-Кросс. А ещё через пять часов он садился в вагон экспресса Лондон-Бирмингем. В этом втором по величине городе Англии, центре графства Уэст-Мидлендс, ротмистру предстояло разыскать нечто, тщательно спрятанное их с Остелецким общим знакомым, ныне – обитателем тюремной камеры Алексеевского равелина.
Поиски затянулись. Прошло уже больше месяца, а Кухарев был всё так же далеко от своей цели, как в тот день, когда ступил на пирс в Дувре. Несколько отброшенных вариантов, два-три пустых следа, имена, не имевшие, как выяснилось, отношения к предмету поиска – вот и всё, чем он мог похвастаться на данный момент. И это никуда не годилось – послание, зашифрованное в полученной таблице, настойчиво требовало предоставить результат как можно скорее, самое позднее, чрез неделю.
Кухарев сел к столу и задумался. Похоже, остался один-единственный вариант, который он берёг на самый крайний, распоследний случай. Онажды этот вариант уже сработал – старый недобрый знакомый, к которому он тогда обратился, помог отыскать нужного человека в обмен на солидную сумму в полновесных золотых гинеях. Ротмистр и сейчас располагал средствами, но беспокоило его отнюдь не это. Ирония заключалась в том, что предмет нынешних поисков имел самое прямое отношение к тому, за кем он охотился в прошлый раз – а вот преимущество это или, наоборот, помеха, предстояло ещё понять…

Глава восьмая

в которой барон Греве насмехается над флотом Третьей Республики, а будущие воздухоплаватели наслаждаются морским путешествием, не забывая о делах.
– А ваши судостроители верны себе. – с ухмылкой произнёс Греве. – Их творения отличаются, мягко говоря, своеобразным обликом. Да вот вполне характерный пример…
И кивнул на судно, мимо которого проходил катер. Похожий на калошу корпус с высоченными, очень сильно заваленными внутрь бортами, громадный таран, две сплюснутые с боков трубы, располагающиеся не одна за другой, а рядом, бок-о-бок, как на американских пароходах-заднеколёсниках, курсирующих по Миссисипи – да, «Адмираль Дюпере» (такое имя носил броненосец) мудрено было спутать с «одноклассниками британской или, скажем, германской постройки.
– А бронированный сундук, что достраивают сейчас в Тулоне, на верфи Ла-Сен-сюр-Мер? – барон откровенно насмешничал. – Он едва-едва спущен на воду, а уже удостоился прозвища «Плавучий гранд-отель». И, должен сказать, за дело – более нелепой конструкции я в жизни не видел!
– Полагаю, вы преувеличиваете, друг мой. – собеседник Греве нахмурился. – Этот корабль, конечно, не назовёшь идеалом, но всё же он отличается хорошей мореходностью и способен развить четырнадцать узлов – согласитесь, очень недурно для броненосца! К тому же «Адмираль Дюппере» прекрасно вооружён, в особенности с учётом его многочисленной вспомогательной батареи, подобной которой нет на британских и итальянских аналогах!
– Вы, как я погляжу, разбираетесь в военном кораблестроении? – осведомился Греве. – Вот уж не предполагал, мсье, что ваши познания столь обширны!
– Я стараюсь следить за всем, что связано с морем. – отпарировал литератор, от которого не укрылась ирония в словах спутника. – Но до вас мне, конечно, далеко. Вы ведь в прошлом военный моряк?
Барон проводил взглядом уплывающий назад броненосец.
«Адмираль Дюппере» стоял у пирса, тянущегося вдоль высокого левого берега бухты, над которым высились серые каменные стены и башни Брестского замка, старинной цитадели, строительство которой начали ещё римляне, а перестроил полтора столетия назад сам Вобан. В Брест барон и его спутник приехали из Парижа через неделю после встречи на Елисейских полях. В городе они не задержались – с вокзала отправились в порт, где и погрузились вместе с багажом на поджидавший паровой катер. Сейчас это судёнышко (нарядное, ярко-белое, палисандр и надраенная до ослепительного блеска бронза) торопилось, попыхивая дымом из тонкой трубы, к выходу из гавани – мимо пирсов Военного порта со стоящими на приколе броненосцами и крейсерами, мимо облепивших их борта угольных барж и буксиров – на внешний рейд, где третьи сутки дожидалась на бочке «Луиза-Мария».


Брестский замок. На переднем плане – броненосец «Адмираль Дюпере»

Спущенное на воду как грузовой пароход, это судно могло похвастать отличными мореходными качествами, имея парадные тринадцать узлов хода – показатель, ещё улучшенный после недавней модернизации на верфях в американском Бостоне. Прежний владелец, первый супруг нынешней баронессы Греве, перестроил «Луизу-Марию», снабдив роскошными салонами, комфортабельными пассажирскими каютами и прочим, потребным для длительных морских путешествий. После его смерти судно вместе с принадлежавшей покойному пароходной компанией досталось вдове. А когда та вновь вышла замуж – продолжало использоваться по прежнему назначению, в качестве яхты, способной совершать долгие океанские путешествия. Случалось «Луизе-Марии» выступать и не в столь безобидном качестве – несколько лет назад на судне установили морские орудия, и барон вместе с Вениамином Остелецким отправился на нем к берегам Южной Америки, где им пришлось принять участие в морских боях. Сейчас о тех баталиях напоминали, разве что, подкрепления на палубе под пушечные тумбы – нынешнее путешествие носило сугубо мирный научный характер. В трюмах «Луизы-Марии» ждали своего часа разобранный на части дирижабль, газодобывательная станция с запасом кислоты и железных опилок и прочее оборудование и припасы, потребные для предстоящего перелёта. Всё это было погружено на судно в Петербурге – и вот теперь двое путешественников торопились на борт, чтобы отправиться, наконец, в путь.
– Да, вы правы, мсье, я начинал, как военный моряк. – подтвердил барон. – Хотя, с французскими военными кораблями дела не имел – разве что, наблюдал вот так, со стороны. В бою же мне приходилось сталкиваться только с Королевским Флотом, да ещё с чилийцами, во время их недавней войны с Перу и Боливией.
Греве кривил душой – кто, как не он, командуя при Люйшине китайским «Динъюанем», таранным ударом пустил на дно французский броненосец «Ля Глиссоньер»? В этом сражении, поставившем точку во франко-китайской войне, погибла целиком эскадра адмирала Курбэ, включая броненосец «Тюренн», прямой потомок «Адмирала Дюперре», мимо которого только что прошёл их катер. Близнец же «Тюррена», «Байярд» – «систершип», как говорят англичане, – достался китайцам как трофей, а город Люйшунь, в гавани которого состоялся тот бой, циньское правительство передало в аренду Российской Империи[12 - Эти события подробно описаны в пятой книге цикла, «Здесь водятся драконы».]. Сейчас там ударными темпами достраивается база Тихоокеанского Флота Порт-Артур, и это тоже непреложный факт. Но – зачем лишний раз расстраивать человека, с которым предстоит провести ближайшие несколько недель в гондоле воздушного корабля? Тем более, что сам Жюль Верн всегда старался держаться подальше от политики и, насколько было известно барону, не одобрял дальневосточной авантюры французских властей, столь печально завершившейся для флота Третьей Республики.
– Чилийцы – это понятно. – согласился литератор. – А Королевский Флот – это англичане?
– А что, разве есть ещё какой-нибудь Королевский Флот? – улыбнулся барон. Ещё во времена учёбы в Морском Корпусе он накрепко запомнил: Королевский Флот один, его корабли ходят под «Юнион Джеком». Хотя – с тех пор слава «Владычицы морей» несколько потускнела.
– Да, вы правы, разумеется… – собеседник согласно наклонил голову. – Какими бы унизительными не были их поражения в ходе недавней войны, британцы всё ещё необыкновенно сильны на море.
Греве пожал плечами, но отвечать не стал, не желая ввязываться в спор. Зачем? Их нынешнее предприятие имеет мало отношения к политике… или, во всяком случае, выглядит таковым. И чем дольше удастся сохранить эту видимость, тем будет лучше для самих участников – «отчаянных и бесстрашных аэронавтов», как их наперебой называли европейские газеты.
Капитан «Луизы-Марии», бельгиец Девилль держал котлы под парами в ожидании прибытия особо важных персон – каковыми, несомненно, были судовладелец и его знаменитый гость. И стоило тем подняться на палубу, как заскрипели тали, поднимая катер, прокатился над рейдом прощальный гудок, и пароход, провернув винт, описал широкую дугу и двинулся к весту. Предстояло, оставив за кормой берега Бретани, миновать траверз острова Сен повернуть к зюйду, пересечь вечно неспокойный Бискайский залив и, обогнув Пиренейский полуостров, пройти Гибралтаром, воды которого в течение уже полутора веков неусыпно стерегут калибры британских крепостных орудий. Далее следовало пересечь Средиземное море, оставив по борту Мальту, и после короткой стоянке в Александрии, где барона должна ожидать корреспонденция, направиться дальше – на восток, к Порт-Суэцу, к северному входу в Суэцкий канал. Оттуда предстояло идти почти всё время на юг – в Красное море, через ворота Баб-эль-Мандебского пролива. Зайти ненадолго в залив Таджура ради пополнения запасов на новой русской угольной станции возле древней крепости Сагалло, где вырос не так давно городок Новая Москва, форпост Российской Империи на Чёрном континенте.
Планируя путешествие, барон и его спутник рассматривали вариант старта именно отсюда, с берегов Абиссинии – но по здравому размышлению решили всё же остановиться на первоначальном варианте с Занзибаром. Кроме иных соображений, этому способствовала устойчивая роза ветров, поскольку пассаты, берущие разбег над просторами Индийского океана, способны перенести воздушный корабль через огромный массив суши так же уверенно, как сделал бы это караван верблюдов, тронувшийся в путь где-нибудь в Дакаре или Марракеше. С тем только исключением, что аэронавты собирались пересечь континент не с запада на восток, а в обратном направлении.


А пока – для барона и его спутников наступили недолгие дни отдыха и спокойствия. Белоснежная красавица «Луиза-Мария», более напоминающая своими элегантными, почти гоночными обводами и сильно наклонёнными к корме мачтами, роскошную океанскую яхту, нежели коммерческий пароход, наматывала на гребной винт милю за милей. Шкипер Девилль с мостика обозревал морские просторы и палубу, особо следя, чтобы никто из команды ни на миг не оставался без дела. На борту всё было в порядке – нет, в идеальном порядке! Тиковые доски палубного настила выскоблены до белизны, медяшка надраена и блестит так, что на неё больно смотреть. Жёлтые сизалевые канаты уложены аккуратными бухтами, грузовые тали, свисают, как положено с нижних реев, шлюпки затянуты белоснежными парусиновыми чехлами. Такие же чехлы, только размерами побольше, укрывают крышки люков, под которыми в темноте трюмов («Луиза-Мария», несмотря на роскошное обрамление, всё же, оставалась грузовым судном) ждали своего часа части воздушного корабля и прочее воздухоплавательное оборудование. Матвей, лично отвечавший за техническую сторону подготовки, готов был безвылазно, сутками торчать в трюме, проверяя механизмы, пересчитывая в сотый раз бочки с серной кислотой и ящики с оборудованием – но барон Греве, капитан воздушного судна, категорически это запретил. «Вот встанем под погрузку угля в Новой Москве, всё и проверишь. – говорил он. – А сейчас отдыхай, приходи в себя, набирайся сил. Скоро они тебе понадобятся, как и всем нам, а измождённый, вымотанный, бледный, словно привидение, ты мне на борту ни к чему!»
Спорить было бесполезно, и после нескольких безуспешных попыток проникнуть в трюм, Матвей смирился и принялся выполнять распоряжение барона – отдыхать. Вместе с ним наслаждались морским путешествием и другие члены экипажа «Капитана Немо» – такое название после долгих раздумий и споров дали дирижаблю. А раз в сутки, после седьмой склянки будущие покорители воздушного океана собирались в пассажирском салоне, где обсуждали детали предстоящего путешествия. Для этого Греве с помощью литератора развешивал на стенах салона большие карты с нанесённым на них маршрутом, рисунки и дагерротипы, изображающие африканские ландшафты и их обитателей, туземцев и диких животных. И с теми и с другими им предстояло встретиться в самое ближайшее время.
Было и ещё кое-что. Время от времени другой член экипажа «Капитана Немо», отвечавший за вооружение экспедиции, расстилал на столах парусиновые полотнища и раскладывал на них охотничьи двустволки, револьверы, карабины и даже небольшую картечницу системы Гатлинга под револьверный патрон сорок четвёртого калибра. – такие, объяснял он, производятся в Североамериканских Штатах для вооружения полиции.
Всё это следовало тщательно изучить, научиться поддерживать смертоносный металл в исправности и полнейшей боевой готовности. Матвей получал от этого процесса истинное удовольствие – он вообще любил оружие и не упускал случая освоить новый образец, будь то приобретённый на рынке в Маниле малайский крис с волнистым лезвием, самодвижущаяся мина Уайтхеда, или винтовка с телескопом для точного прицеливания – вроде той, что подарил ему Вениамин Остелецкий во время путешествия в Абиссинию. Этой винтовкой – магазинным «Винчестером, снабжённым скобой Генри – Матвей недурно овладел искусством меткой стрельбы, и этот навык не раз с тех пор ему пригодился. Ему и с картечницами приходилось иметь дело – когда он вместе с казаками-ашиновцами отражал нападение французской эскадры на форт Сагалло[13 - Подробнее эти события описаны в четвёртой книге цикла, «Флот решает всё».].


В тонкости обращения со смертоносным металлом воздухоплавателей посвящал Игнат Осадчий – отставной унтер морских пластунов, участник множества рискованных операций в разных концах света и четвёртый член команды «Капитана Немо». Матвею уже приходилось действовать с ним плечом к плечу – и у форта Сагалло, и в джунглях Тонкина, и на улицах мятежного Сайгона. Многим из команды «Капитана Немо» пришлось в своё время повоевать (литератор Жюль Верн составлял в этом плане исключение), и все признавали: во владении оружием Осадчему равных нет. Как и в плане жизненного опыта, весьма, надо заметить, специфического свойства…
Много лет назад его, артиллерийского кондуктора с клипера Яхонт» затащили, напоив, в одном иностранном порту на борт американского китобойца из Нантакета – «зашанхаили», как называют такой метод вербовки. В результате новоиспечённый гарпунёр два года бороздил Южные Моря, пока однажды не встретил в каком-то порту русский корвет и не сбежал вплавь с опостылевшей посудины. Из этого приключения Осадчий вынес массу полезного опыта: при необходимости он мог объясниться с матросом любой национальности, превосходно знал повадки портового жулья, а заодно и овладел владел «пиджином» – дикой смесью из английского, испанского и французского языков, на котором изъясняются моряки по всему миру. Хитрый и находчивый от природы, он был взят Остелецким в морские пластуны, где так же приобрёл массу полезных навыков – например, научился пользоваться приспособлениями для подводного плавания и устанавливать адские машинки под днища стоящих в гавани кораблей. И хоть большая часть этих навыков вряд ли могла пригодиться в предстоящем перелёте – никто не сомневался, что боевой опыт, отвага и огромная физическая сила бравого унтера станет залогом безопасности его спутников.
То же самое можно было сказать и о навыках пятого и последнего члена маленькой команды – судового механика, знатока паровых машин Клода Мишона, для друзей – «Шассёра». Прозвище это, означающее «башмак», он получил на службе во флоте Третьей Республики за характерную форму носа, в самом деле, напоминающего тупой носок матросского ботинка. Несколько лет назад в сражении при китайском Фунчжоу (там он в чине премьер-старшины командовал сорокатонной железной миноноской) Шассёр попал в плен и после множества перипетий оказался в составе отряда, которым командовал капитан второго ранга Казанков. Отряд этот, составленный из русских добровольцев, помогал повстанцам-аннамитам в действиях против французских колонизаторов, и Шассёр, оказавшись перед выбором – сдохнуть от голода и лихорадки в гнилой яме, накрытой бамбуковой решёткой, или перейти на другую сторону – принял верное решение. И – не разочаровал ни кавторанга, ни новых своих сослуживцев, унтера Осадчего ни Матвея Анисимова, превосходно управляясь с механизмами катеров и трофейных французских канонерок.
Когда дело доходило до боя, бывший премьер-старшина не отсиживался за спинами своих новых товарищей, а на вопросы же – не мучает ли его совесть из-за «смены флага» – отвечал, что раз уж бывшие сослуживцы пальцем не пошевелили, чтобы вытащить его из плена, то и он больше ничем им не обязан. Словом, Шассёр повёл себя истинным французом – как прокомментировал это Вениамин Остелецкий, который по завершении кампании взял француза под своё крыло. Он же устроил его в воздухоплавательное бюро механиком, где бывший премьер-старшина и трудился, пока не получил предложение войти в экипаж «Капитана Немо», став, таким образом, четвёртым и последним из спутников барона Греве. Сейчас он вместе с остальными ковырялся с разобранными на части винтовками и револьверами в пассажирском салоне «Луизы-Марии», добродушно переругиваясь с Осадчим. Эти двое ещё в Индокитае успели присмотреться друг к другу и с тех пор между ними установились уважительные отношения – как и подобает профессионалам, способным оценить по достоинству чужое мастерство. Матвей, узнав, что эти двое войдут в команду дирижабля, не на шутку обрадовался – лучших товарищей для рискованного предприятия сыскать было трудно.
– Ну что, подельнички, авралу конец? – прогудел Осадчий. – Всё, зашабашили?
На своих занятиях бравый унтер прибегал к своеобразной манере речи, вворачивая словечки и обороты из казачьего, матросского, арестантского и бог ещё знает каких жаргонов. Греве, единственный среди присутствующих офицер, не возражал и даже посмеивался над пассажами Осадчего бравого унтера; что касается французского литератора, то он ни слова не понимал, догадываясь о смысле слов «инструктора» лишь по ухмылкам прочих слушателей.
– Ежели все – выкладывайте стволы на стол и грабки, ручонки то есть, приберите! – продолжал разливаться бывший унтер. – Проверять буду, а ежели кто забыл прикрутить какую пумпочку – ещё сто раз будет заново собирать и разбирать, пока остальные на палубе груши известно чем околачивают. Самолично прослежу безо всякого снисхождения!

Глава девятая

в которой ротмистр Кухарев встречается со старым знакомым, узник Алексеевского равелина решается на отчаянный шаг, а Вениамин Остелецкий появляется ниоткуда.
Кухарев вышел из вагона поезда на станции Клэпхэм-Джанкшен, в Уондсуэрте, графство Суррей. Сюда можно было добраться и на кэбе, истратив ненамного больше времени, зато избегнув духоты и толкотни в железнодорожном вагоне – но ротмистр рассудил, что подобный способ передвижения скорее позволит избежать непрошенного внимания. Личность человека, в гости к которому он направлялся, делала его весьма вероятными.
Кухарев оказался прав – и в то же время ошибался, причём дважды. Стоило покинуть дом на Бейкер-стрит, как к нему прилепился неприметный тип. Слежку ротмистр так и не сумел обнаружить, хотя не раз проверялся по дороге – несмотря на то, что собаку съел в деле негласного наблюдения (как и уклонения от оного) ещё во времена службы в криминальном сыске Варшавы. Так что, оставшийся незамеченным соглядатай последовал за мнимым чешским коммерсантом до вокзала Ватерлоо, где – опять-таки незаметно для подопечного – передал эстафету своему коллеге, столь же безликому и неприметному. Тот доехал вместе с Кухаревым до пункта назначения и, выбравшись на платформу, направился за ним следом, что, несомненно, демонстрировало высокий профессиональный уровень местных «топтунов» – ротмистр не знал, как называют подобных типов в лондонской полиции. И это стало ещё одной ошибкой – он-то был уверен, что интерес к нему проявят власти, в то время, как нынешние соглядатаи стояли по другую сторону баррикад в непрекращающейся войне сыщиков и преступников. Но поскольку Кухарев слежки, повторимся, не заметил – то так и остался в благословенном неведении.


Часы на башенке станции отзвонили три пополудни. На этот раз пришлось взять кэб – хотя ротмистр, отправляясь на встречу, внимательно изучил карту графства Суррей, он не очень хорошо представлял себе, куда нужно ехать. Соглядатай кэб брать не стал – подал незаметный для посторонних знак кэбмену и, дождавшись ответного кивка, повернул восвояси. Да, если бы ротмистр заметил эту пантомиму – он вряд ли сохранил бы спокойствие…
Впрочем, у него и без того хватало поводов для волнения. Однажды Кухареву приходилось обращаться к человеку, ожидавшему его сейчас, за услугой. Тогда их сотрудничество было вполне успешным, но лично они так и не встретились, прибегая к услугам посредников. На этот раз контрагент ротмистра, сочтя, что имеет дело с проверенным партнёром, настоял на личной встрече – и состояться она должна была на его территории и под присмотром его людей. Ротмистр же, принуждённый обстоятельствами действовать в одиночку и в чужой стране вынужден был ограничиться единственной мерой предосторожности в виде бельгийского «бульдога» в заднем кармане брюк да узкого стилета, скрытого в тяжёлой, чёрного дерева трости с бронзовым набалдашником в форме шара – при необходимости таким можно было с одинаковой лёгкостью расколоть и кирпич, и череп супостата. И, конечно, навыки опытного секретного агента, отточенные во множестве головоломных операций – это ведь чего-нибудь, да стоит?
Станционные часы едва отбили половину четвёртого пополудни, а ротмистр уже стоял на перроне в ожидании лондонского поезда. Таким образом, весь визит, считая поездку туда и обратно через весь парк Кэпхэм-Коммон занял не более полутора часов. Что ж, его недавний собеседник не любил терять время даром – сухо поздоровавшись, он предложил гостю присесть и в нескольких словах изложил то, ради чего ротмистр сюда и явился. Получил в ответ глухо звякнувший мешочек с гинеями – и встал, давая понять, что встреча закончена.
Что ж, подумал Кухарев, те лучше, у него тоже не было никакой охоты задерживаться. Хотя – нельзя не признать, что владелец особняка на Уэст-Лодж был личностью во всех отношениях незаурядной. Внешностью типичный американец, с волевым, широким лицом, украшенным пышными усами и бакенбардами, во время Гражданской Войны сражался на стороне северян, получил ранение, попал в госпиталь. А выйдя оттуда, решил поправить свои финансы, вербуясь под вымышленными именами в разные полки и получая за это положенные добровольцам денежные выплаты. Когда же на его след вышли ищейки из бюро Пинкертона, занимавшиеся розыском дезертиров, он сбежал в Нью-Йорк, сколотил там шайку из таких же, как он отчаянных парней и стал промышлять грабежами банков и контор ростовщиков. Примечательно, что при этом Адам Уорт (такое имя носил этот предприимчивый джентльмен) обходился без оружия. «Человеку с мозгами – повторял он, – незачем таскать в кармане револьвер. Всегда можно найти способ добиться своего, хорошенько подумав…»
После нескольких крупных дел, Уорд с компаньоном бежали за океан, унося с собой около миллиона долларов наличности и в ценных бумагах.


Адам Уорт

В Британии Уорт назвался редактором «Нью-Йорк таймс» Генри Раймондом (тот к тому времени скончался и не мог предъявить самозванцу претензии) и быстро сделался некоронованным королём преступного мира, создав в Лондоне настоящую уголовную империю. Рядовые уголовники, которых подбирали для очередного дела через цепочку посредников, ничего о нём не знали и, даже попавшись с поличным, не могли выдать ни самого Уорта ни его ближайших помощников.
А ещё – Уорт, опять-таки через цепочку посредников оказывал разного рода щекотливые услуги тем, кто в них нуждался и мог заплатить за помощь. Кухарев однажды обращался к нему – и вот, пришлось повторить этот опыт. Впрочем, пока пожаловаться было не на что. Уорт ясно и точно изложил план действий: мнимому торговцу сельскохозяйственными машинами требовалось отправиться в Бирмингем и там, в вокзальном ресторане, строго в назначенное время (опоздание хотя бы на пять минут приведёт к расторжению договоренности, подчеркнул Уорт, причём деньги при этом возвращены не будут) встретиться с неким джентльменом, способным помочь в решении проблемы…
Станционный колокол звякнул раз, другой – прибытие! Состав, влекомый попыхивающим паром локомотивом, подполз к дебаркадеру и замер. Услужливые кондукторы побежали вдоль перрона, распахивая дверки отдельных, на четыре сидячих места, купе. Кухарев ещё раз оглянулся, помахал на прощание тростью провожатому (очередной невзрачный тип, сопровождавший его от особняка на Уэст-Лодж до станции) и вошёл в вагон. Что ж, если так и дальше пойдёт – он уже завтра выполнит задание Остелецкого и отправится в Ливерпуль, откуда на пароходе поплывёт в Марсель. В дом 208 по Бейкер стрит он больше не вернётся, и квартирной хозяйке, милейшей миссис Помфри придётся гадать, что делать с корреспонденцией, исправно приходящей на имя Воцлава Ковражича, пражского торговца сельскохозяйственными машинами. Не приходится сомневаться, что поступит она именно так, как поступил бы на её месте любой законопослушный подданный королевы Виктории: отошлёт письма и телеграммы обратно в почтовую контору. И, конечно, посетует явившемуся за ними почтальону на невоспитанность иностранцев – взять хотя бы её пропавшего постояльца, этого сомнительного типа с невыговариваемой фамилией «Ковраджешш», не удосужившегося не то, что предупредить о своём отъезде, но хотя бы оставить адрес для пересылки корреспонденции – как, несомненно, поступил бы всякий истинный джентльмен и англичанин…

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71664307?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes
Примечания

1
Подробнее об этом в четвёртой книге цикла, «Флот решает всё».

2
Подробнее об этом в пятой книге цикла, «Здесь водятся драконы».

3
Эти события подробно описаны во второй книге цикла, «Следовать новым курсом!»

4
Эти события подробно описаны во второй книге цикла, «Следовать новым курсом!»

5
Эти события подробно описаны в пятой книге цикла, «Здесь водятся драконы».

6
Подробнее об этом – в пятой книге цикла, «Здесь водятся драконы».

7
Подробнее эти события описаны во второй книге цикла, «Следовать новым курсом».

8
Эти события подробно описаны во второй книге цикла, «Следовать новым курсом».

9
Из «Воспоминаний» Жюля Верна, 80-е годы XIX века.

10
Это события подробно описаны в пятой книге цикла, «Здесь водятся драконы».

11
Эти события подробно описаны в первой и второй книгах цикла, «К повороту стоять!» и «Следовать новым курсом!».

12
Эти события подробно описаны в пятой книге цикла, «Здесь водятся драконы».

13
Подробнее эти события описаны в четвёртой книге цикла, «Флот решает всё».