Тем легче
Тем легче
Анастасия Сергеевна Сопикова
Эта книга – калейдоскоп из девяти историй, которые можно читать в любом порядке (кроме первой и последней). Героини и герои рассказов – наши современники, живущие в России и за ее пределами. Их объединяет одно – острое желание убежать от реальности, спрятаться в мир фантазий и воспоминаний.
В первом рассказе читатель знакомится с молодой женщиной, которая пытается справиться с одиночеством и творческим кризисом в командировке. Ее жизнь переворачивается с ног на голову, когда она встречает загадочного юношу.
Последний рассказ подводит итог всей книге. Автор размышляет о природе памяти и о том, как прошлое влияет на настоящее.
Я стал работать как проклятый. Писать туман: город, подвешенный в мокром воздухе, превратившийся в кляксы, растаявший наполовину. Сначала неохотно, будто веслом орудовал, – а потом поверил. Я был захвачен сам своей игрой, своими красками…
Для кого
Для любителей современной литературы, прозы тридцатилетних, для поклонников малой прозы.
Вместо свежести на холмах лежал туман, будто утро еще не протерло глаза. Сквозь него приходилось двигаться, смотреть, будто бы и звук доходил с задержкой, а когда наконец достигал уха, то резал, становился противным.
Анастасия Сопикова
Тем легче
Знак информационной продукции (Федеральный закон № 436-ФЗ от 29.12.2010 г.)
Редактор: Татьяна Тимакова
Издатель: Павел Подкосов
Главный редактор: Татьяна Соловьёва
Руководитель проекта: Ирина Серёгина
Художественное оформление и макет: Юрий Буга
Корректоры: Татьяна Мёдингер, Ольга Петрова
Верстка: Андрей Ларионов
Все права защищены. Данная электронная книга предназначена исключительно для частного использования в личных (некоммерческих) целях. Электронная книга, ее части, фрагменты и элементы, включая текст, изображения и иное, не подлежат копированию и любому другому использованию без разрешения правообладателя. В частности, запрещено такое использование, в результате которого электронная книга, ее часть, фрагмент или элемент станут доступными ограниченному или неопределенному кругу лиц, в том числе посредством сети интернет, независимо от того, будет предоставляться доступ за плату или безвозмездно.
Копирование, воспроизведение и иное использование электронной книги, ее частей, фрагментов и элементов, выходящее за пределы частного использования в личных (некоммерческих) целях, без согласия правообладателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.
© А. Сопикова, 2025
© Художественное оформление, макет. ООО «Альпина нон-фикшн», 2025
* * *
We're never wrong, constantly dreaming of another way[1 - Мы никогда не ошибаемся, постоянно мечтая об ином пути.].
СЕРЖ ТАНКЯН. THE CHARADE
Кисуля
22 СЕНТЯБРЯ
В двадцатых числах я становлюсь злая и похотливая, как животное.
Злобу излить легко. Она не избирательна: в это время раздражают даже те, кого обычно терплю. Крохобор, тупица, мямля, жлоб, бездарность, интриганка – и далее по списку.
С похотью сложно. Надо искать объект, а с объектами этого рода много проблем: улыбаться, тратить время на перебор, да еще, как назло, чего хочешь, никогда не находится. Вот и получается: бары, скучные переписки, лица сливаются воедино. Какой-нибудь бородач с жизнерадостным гоготом. Какая-нибудь мелочь типа налета на резцах – заметишь случайно в жестком свете и прощаешься, оставляя неправильный номер. И опять перебор лиц, сплошное «крутите барабан». Вопрос удачи.
Про барабан пришло на ум неспроста: вечерами я маюсь и включаю фоном выпуски «Поля чудес» вперемежку со старыми фильмами. Бесконечно трусит мокрыми улицами переводчик Бузыкин, улыбается своей жуткой улыбкой из-под усов Мимино. Артист Яковлев, который переиграл князя Мышкина и Ипполита под тепленькой, покорно присаживается в «Ку». Я засыпаю прямо на диване в гостиной, и кондиционер, работающий на отопление, превращает мою кожу в пустыню. Наутро болит спина, и снится мне нескончаемая вязкая муть.
«Так дело не пойдет», – приходит в голову, когда я в очередной раз скатываюсь на пол. Со мной сползают подушки-буханки – диван кожаный, скользкий, новогрузинский стиль. Я поправляю их, и засыпаю вновь, и падаю в дурную похотливую бесконечность.
Кончилось дело, конечно, тем, что сутки перевернулись, словно песочные часики. В детстве у меня были такие, только вместо песка падали через узкое горлышко набрякшие синие капли какого-то геля. Время – это вязкие синие капли, ничего больше. Я засыпаю все позже, закрываясь подушками от рассвета, и встаю, когда солнце уже покидает свой пост, садясь за разрушенный театр.
Я приехала сюда по делам.
Главный режиссер сказал: а давай-ка дуй в Тифлис. Собирать фактуру, «цветные стеклышки» – он так это называет. Кажется, восточное опять входит в моду, ну или мода приходит на восток. Какие-то передовые техноклубы наоткрывали, молекулярная кухня, электрокары. Мне это все неинтересно. Я изнываю от скуки, от расхлябанности, от их оскорбленной гордости. От мира они отстают лет на пятьсот: стремятся друг с другом кучковаться, липнуть, как огромная, залитая аджикой молекула.
Мне сняли квартиру в самом центре, и понеслась рабочая жизнь со звонками и бесконечными скучными текстами. На одиночество я не жалуюсь – это хорошо, я дышать не могу, когда рядом другой. Но в двадцатых числах…
Поделилась переживаниями с главным, он только рассмеялся: «Воздержание хорошо, когда придумываешь сюжет. Распыляться не нужно, успеешь еще». Распыляйся не распыляйся, а ни черта не идет в голову. Жир, жир, жир – тут сплошной фальшивый жир для туриста. Настоящего мяса нет. Снимать и описывать нечего, но признаться в этом пока нельзя. Вот утолю жажду и разберусь с этой странной командировкой.
27 СЕНТЯБРЯ
Никого. Ничего.
Это и про сценарий, и про похоть.
Заходил знакомый оператор со своей девушкой. Пришлось хотя бы чуть-чуть убраться в квартире: распихать манатки в шкаф и комод, отмыть стол от чайных следов. Одна кружка приклеилась, что-то липкое было на дне. А внутри оса утонула.
Оператор огромный, задевает головой потолок. Лицом похож на статую с острова Пасхи. Одолжил у меня пленочную камеру, хочет в горах снимать пастухов и баранов. Вышла с ними из дома, пошли пешком в центр: там есть дворик, где торгуют посудой и древними люстрами; всё в бликах, легонько позвякивает хрусталь. Одна торговка втюхала мне крохотный заварочный чайник, синяя глазурь и золотые узоры. Как будто волшебный, загадать желание. Домой вернулась полная сил и даже кое-что записала.
Правильно, вот в чем секрет – не спать и перевернуть сутки обратно. Способов выгнать муть из головы не так много: кофе, прогулки по набережной, еще больше кофе. Правда, гулять по местным дорогам не очень приятно – не услышишь чего-нибудь, и старая «Лада» въедет тебе прямо в зад. Или скутер, который везет еду, – будешь валяться посреди проспекта вся в хинкальном бульоне и в ошметках склизкого теста.
Погода стоит хорошая, октябрь на Кавказе ласковый, золотой. Равняется петербургскому лету. От свежего воздуха закружилась голова, и я решила посидеть на набережной – посмотреть на Куру, посчитать башенки крепостей, поразглядывать стелу памяти трех сотен воинов, самаси арагвели[2 - Триста арагвинцев (груз.).]. Возвращалась домой мимо зоолавки, мимо прачечной в подвале, мимо ветхих зданий с флагами простыней из окон, мимо ларька с дрянным кофе и почему-то пузырящимися стоптанными ботинками, как на детских рисунках. Вокруг стояли не то кувшины, не то бочки, неизвестно для чего приспособленные. Я обогнула лавку, мысленно кивнула памятнику-князю с птичкой в руке и спустилась к перилам.
Отсюда город кажется торжественно тихим, будто застывшим перед пятничной огненной бурей. Я представила воронку, из которой будто вылетают хлеб, мясо, вино, спелые гранаты, которые продают на каждом шагу, их сок, который ничем не смывается со скатертей и одежды. Я представляю дымящиеся подносы с хинкали, и огромные шампуры баранины, и шипящие маслом кеци прямо из печи, и горшочки с томящимся супом. Если вылить в зеленоватую эту реку все запасы из погребов, по двадцатке за бутылку или за сотню, для туристов и своих, красное, белое и розовое, с осадком и без, – если все это спустить прямо в Куру, она еще долго будет розоватого цвета, как кровь, как любовь, как блаженство. По легенде, на мосту Метехи однажды снесли головы сотне тысяч грузинских витязей – и вода была красной, ярко-красной от крови. Теперь там дерутся молодые бичеби[3 - Мальчики, парни (груз.).], а лучше бы пили, захлебывались сладостью забродившего винограда.
Где-то за голубой мечетью сидят в серных банях арабы, где-то на улицах без фонарей через час откроют бордели, замаскированные под салоны массажа. На углу Руставели и улицы Лермонтова открыта сосисочная, возле которой кряжистые местные мужики смакуют сплетни и играют в карты, слюнявя пальцы, и каждый темный закоулок старого города, как лабиринт, скрывает свои удовольствия.
Всё есть в этом городе, всё, любые наслаждения для кого угодно. И мальчики, конечно же, какие захочешь. Высокие с орлиным профилем, пахнут мускусом, чем их ни надуши. Кудрявые с книжечкой – дымчатые глаза, тонкие пальчики. Рыжеволосые потомки гордых князей, тихие медвежата, модники и бедняки в одной драной футболке, порочные наркоманы и спортсмены, славяне, арабы, турки, хрупкие и высокие, крепкие, слабые, обидчивые и, наоборот, прилипчивые, губастенькие с лицами, будто высеченными из камня.
Эти мальчики смотрят на тебя в метро, с отстраненным видом крутят бокалы в модных местах, шатаются вдоль улиц праздными компаниями. Удовольствие их спин, рук, дыхания – совсем рядом, но никак не подходит ближе, не дается мне в руки, его никак не схватить, не овладеть, не распробовать…
В двадцатых числах почти невыносимо бывает жить.
5 ОКТЯБРЯ
Запала не хватило надолго: опять встаю поздно, опять почти не выхожу из дому; только сижу на подоконнике и смотрю, как борется с ветром мой кипарис. Но чудо случилось, Аврора была на моей стороне, как говорит наш дворник: нашелся объект! И какой – малахитовые глаза, врубелевский «Демон сидящий», репродукция сто семьдесят на шестьдесят.
Но – по порядку.
Позавчера я проснулась в пять пополудни, не удивляясь уже ничему и почти себя не ругая. Сразу отчаянно захотелось есть, не кофе и не бутербродов, а что-нибудь потяжелее, уютнее. Идти за пури[4 - Хлеб (груз.).] и овощами на рынок было поздно, а бежать куда-то за харчо бесполезно: пятница, все столы заняты мужиками, матронами и их визгливыми бавшеби[5 - Дети (груз.).]. Дети для них – боги, дети всегда рядом, целых пять штук соседских за тонкой перегородкой. Обычно они кричат, долбят по клавишам пианино, а потом, после длинной тирады отца, принимаются рыдать на все голоса. «Ар-ми-и-и-и-и-инда! – тянет младший, захлебываясь соплями. – Ара-а-а-а![6 - «Не хочу! Нет!» (груз.)]»
Но в тот вечер и они молчали. Время застыло, и воздух заполнила пыль опавшей листвы.
В отчаянии, ругая себя, ненавидя за лень своего изнеженного мягкого тела, пошла нарезать круги вокруг квартала. Через час опустилась на ту самую найденную скамейку – рядом с памятником, откуда открывается вид на Куру, вечный огонь для самаси арагвели и три храма. Я смотрела на другой берег, но думала о чем-то очень здешнем, конкретном, назойливом. Купить по дороге домой масла, снять денег, написать хозяйке про сломанный душ. Комиссия в банке, завтрашние дела, помыть пол.
Но фоном лежали мои похоть и гнев, как скатерть кричащего цвета, которая ни к чему на столе не подходит. Все было окрашено алым, в цвет заката.
Вдруг кто-то уселся справа. Он подошел такими легкими шажками, словно тень, что я даже вздрогнула и резко обернулась. Мальчик, наверное из компании подростков-травокуров наверху. Щуплый, лет восемнадцати, губы на пол-лица, на шею свисают темные завитки.
Мальчик жестом попросил сигаретку – это было очень кстати, мне и самой хотелось курить. Достала из рюкзака пачку и протянула ему. В ответ он движением, которое мечтало выглядеть изящно, прикурил мне от своей зажигалки. У него маленькие руки с длинными пальцами и царапинами на костяшках. Уличный. Лицо красивое, скуластое, но мягкое. Кожа как у персика. Еще черные ресницы, такие длинные, каких у меня не получилось бы ни с какой тушью на свете, и кончик брови вразлет. И ведь ни черта же с собой не делает, вряд ли ценит эту красоту, вряд ли вообще знает, что красив, – а если и знает, то поскорее хочет избавиться от этого напрасного дара.
Почувствовав мой взгляд, он развернулся. Глаза у него ярко-зеленые, но белки, конечно, покраснели от травки[7 - Является наркотическим веществом и запрещена на территории Российской Федерации.]. Заговорил, и сначала мне показалось, что у него проблемы с речью: заикание, запинание, все сразу. Потом я поняла, что это все его английский, broken[8 - Сломанный, корявый (англ.).] настолько, что от него осталось маловато кусочков. Он долго подбирал слова и нанизывал их на предложение так мучительно, что процесс становился почти осязаемым.
– Почему ты одна тут? – наконец выдавил он.
Для них ненормально, если человек проводит время один, это верно. У тебя нет права на личное время, пространство, секреты, уединение. Даже у банкомата кто-нибудь да заглянет через плечо – без злого умысла, без умысла вообще. Просто так.
Я пожала плечами. Он затянулся, стараясь держать запястье вывернутым. Я ждала, пока он докурит и, наверное, уйдет, стрельнув еще две-три сигареты. Странно, но мне не хотелось, чтобы он уходил. Нам не о чем особенно было говорить, и, пока он пытался выдавливать из себя слова, я разглядывала его и в душе по привычке жалела, что не привела лицо в порядок.
Но произошло странное: он затушил окурок и забрался на скамейку с ногами, как птенец. Черные кудри тут же рассыпались по щекам – он нетерпеливым, детским движением заткнул их за уши. Зачем-то попросил показать мой плейлист, полистал его так же быстро и нетерпеливо, помотал головой, отдал телефон и включил что-то свое. Я уставилась на свои кроссовки и что-то спрашивала: имя, где он живет, чем занимается.
Компания наверху давно ушла – оказалось, он вообще был не оттуда, просто проходил мимо, он часто бывает здесь, это как бы его скамейка, а не моя, но ничего, он разрешает. Каким-то животным движением он потянулся ко мне, понюхал мои волосы и сказал, что я smell like heaven[9 - Пахнуть как рай (англ.).]. Я рассмеялась. Он потерся кудрями о мое плечо – вот тогда-то я впервые назвала его Кисулей, пока только про себя. У него органично, как будто независимо от его маленькой головы, все получалось: сесть чуть ближе, взять меня за руку, разглядывая пальцы, чмокнуть в щеку, погладить по шее, наконец вобрать своими большими мягкими губами мои, и поцеловать меня, и требовательно положить мои ладони на свои щеки.
Ситуация складывалась идиотская и киношная сразу: внизу Кура, древние храмы, зажигались первые фонари. Кругом лежала история, величавая и жестокая, а посреди всего этого сидели мы, странные двое, нелепые здесь. «Критский народ производит больше истории, чем может переварить», – вспомнилось мне из книги. Наверное, он вообще не читает книг.
– So, you're happy with your life?[10 - Так ты доволен своей жизнью? (англ.)] – зачем-то спросила я.
Он покачал головой и выпятил губы. Он начинал раздражать этой гримасой, да еще его английский – и одна часть меня, нормальная, хотела распрощаться и уйти домой; но другая, похотливая, злая, жестокая, хотела остаться, попробовать его, разжевать, рассмотреть со всех сторон это фарфоровое лицо, хрустальные глаза, смоляные кудри.
«Почему меня можно воспринимать как кусок, а я не могу притащить к себе домой красивое существо, трахнуть и выгнать?» В то же мгновение я решила, что могу. А он тем временем, ничего не подозревая, улегся ко мне на колени и жаловался: что он живет с матерью, сестрой, ее парнем и еще кучей народа, что ему хочется сбежать от них, какие у них very big fights[11 - Здесь: очень крупные ссоры (англ.).], какой это плохой район, что он хочет уехать куда-нибудь. Мне хотелось побыть роковой соблазнительницей, а я чувствовала себя доброй мамочкой. Ужасно.
– Я хочу газировки, попкорна и посмотреть «Гарри Поттера», – мяукнул он откуда-то снизу.
Я погладила его по голове.
Он пах не смесью мускуса с потом, как местные мужчины, а пороком и сладостью. Сигаретный дым и какой-то дешевый, кажется женский даже, парфюм, плюс порошок, которым мама заботливо выстирала его рубашечку. Рахат-лукумчик, наложник, животное. Кавказский пленный. Когда мы вставали со скамейки, его лицо расплылось в улыбке. Я заметила щербинку, но даже она его не портила, придавала только что-то цыплячье и беззащитное. «Что я буду с ним делать?» – мелькнула мысль.
Но мы уже поднимаемся к дому, уже проскальзываем, озираясь, в арку, уже взлетаем по гремящим ступенькам. Он чуть ли не ниже меня ростом, заметив это, обиженно насупился. Он вообще меньше: у него совсем детское, но в общем красивое тело с очерченным прессом и длинными лягушачьими ножками. Сидя на кровати, он наклонился, снимая белье (и без того маленькие боксеры болтались на нем, как флаг), – и на просвет лампы стал виден весь его позвоночник.
Все произошло быстро, неловко, будто не по-настоящему. То ли он был слишком легким, как перышко, то ли слишком неопытным, но я не почувствовала почти ничего. Он не брал, этого он не умел – он елозил, терся и заискивал, вот что он делал. В самом конце отвернулся и издал тихий, даже смущенный вздох. Вздрогнули и опустились лопаточки, и сам он превратился в эдакий тесный мешок костей. Улегся рядом и принялся гладить меня по голове – но и голову было неудобно класть на его худое плечо, словно на ветку.
На ребрах слева у него красовалась татуировка с выцветшим до синевы котом. Партак, набил какой-нибудь дружок самодельной машинкой в подвале.
– You are mine[12 - Ты моя (англ.).], – сказал он и тут же уснул.
Спать не хотелось. Хотелось есть. Я прошлепала на кухню – на счастье, в холодильнике лежал оставшийся с завтрака кусок хачапури с раскрошившимся сыром. Я включила газ, разогрела его на красной, словно игрушечной, сковородке, которую мне оставила хозяйка квартиры. Порезала розовый, уже лопавшийся от спелости помидор на ровные части-лодочки, посыпала сванской солью. Я ела и думала о том, что натворила, – но думала без сожаления, как о милом хулиганстве, авантюрной выходке.
Ночью мне снилось, что я показываю голого Кисулю на выставке в галерее. Мимо него проходят подруга, знакомые, бывший любовник с новой дамой под ручку – и все одобрительно кивают, а Кисуля вертится на своем помосте, как в микроволновке. Потом он внезапно стал раздуваться и превратился в громадного бройлерного цыпленка с блаженной улыбкой-клювом. Я металась по залу, и мне было ужасно стыдно во сне.
Утром его не пришлось даже выпроваживать. Он пытался поцеловать мою спину, чмокая полными губами-присосками. Я лежала как каменная. Послышался шорох одежды, в коридоре обиженно хлопнула дверь. Я подскочила и быстро обыскала квартиру: компьютер, телефон, кошелек, паспорт – все на месте, не тронуто. Заперла дверь изнутри и, довольная, снова провалилась в сон. Встала уже в обед – в прекрасном, благостном настроении.
Мою крохотную ванную нагрело солнце через окошко под потолком. Вверх-вниз по лестнице бегали дети, и доносился мирный запах разварившейся гречки. Я стояла на теплых квадратиках пола и долго грелась под горячими струями, смывая с себя вчера, скамейку, губы-присоски.
«Как хор-р-рошо без женщин и без фра-а-аз», – пришел в голову грассирующий голос.
Чувствовалось, что мне предстоит удивительный день, его предвкушение щекочет изнутри, как шипучка. Азарт, восторг и вместе с тем спокойствие, величавость даже – всегда после того, как удовлетворишь жажду. Зеркало запотело, я протерла в нем окошко пальцами. Такое красивое отражение, каждый изгиб. Ушла вся лишняя вода, очертились скулы, и во взгляде что-то новое – это взгляд силы.
10 ОКТЯБРЯ
Первые слова, которым учишься здесь, очень простые: чеми – шени, мой – твой. Они уж наверняка пригодятся. Мне пригодились вчера: соседка постучала в мою железную дверь и с извинениями отдала большой комок ткани. «Шени, шени», – приговаривала. Я узнала свой пододеяльник, который повесила над лестницей сушиться. Еле-еле нашла место между детских носочков, покрывал, каких-то футболок, даже один стираный пакет там висел. Неудивительно, что соседи до кучи сняли и мой пододеяльник. Вот бы еще прищепки вернули – хотя это, конечно, мелочь, пускай уж.
Нужно, наверное, рассказать, как устроен наш двор. Это называется «палаццо», или дворик итальянский. Проходишь в арку и видишь лестницы сразу на второй этаж, открытые двери, играющих в нарды стариков и усталую собаку в будке. Дом похож на виммельбух, из окошка можно смотреть часами, выискивая детали: трехколесный велосипед на чьем-то балкончике, кормушка для птиц, резные ставни напротив, ржавая керосиновая лампа, фикус, дырявый тюль в окне первого этажа, сухоцветы. Очень долго, правда, не получается: соседи смотрят в ответ, им все любопытно, они впиваются в тебя, не стесняясь. Любого, кто заходит в наш дворик, провожает пятнадцать пар настороженных глаз. Любое событие – будь то приезд скорой к древней старухе из угловой квартиры, землетрясение или просто солнечная погода – обсуждается на лобном месте с неизменным щебетанием, возмущенными вайме и вапще[13 - Междометия грузинского языка.]. Никто не работает, стоят и точат лясы часами. Время останавливается, и напоминает о нем только колокол церковки напротив: звонит в шесть, звонит в девять, особенно жутко и торжественно – в полночь.
Когда я переезжала, мой приятель, громадный местный с толстой коричневой кожей, поморщился, заворачивая во двор: «Вы – туристы, вам такое по кайфу, а мы ненавидим эти курятники». Мне и правда нравится: нравится ощущать людей и чувствовать себя в центре жизни. Еще меня завораживает угол здания, которое виднеется сразу за нашим фасадом – бледно-розовый дом с колоннами, закругленный, как утюжок. Будь я губернатором, разместила бы там национальный банк или биржу, но то был всего лишь жилой дом со списками жильцов на подъездах, ветхими, написанными кириллицей.
Я вышла из квартиры, пересекла двор, кротко кивнув старухе с бельмом на глазу (выращивает фикусы, следит за мной, утыкая здоровый глаз в дырку тюля). Было тепло, но ветрено, хотелось сесть где-нибудь – поесть и подумать. Я перебежала дорогу под визг тормозов (никто не умеет водить, никто!) и зашла в кафе, которое держит армянка в крашеных буклях. Села у окна, лицом к телевизору: из него доносилось блеянье местного шансонье. Был даже клип с его кривляющимся лицом, брови домиком, и снят он был будто олигофреном на зажигалку.
Хозяйка подошла, потряхивая буклями, положила передо мной меню, заговорщически нависла над столом и начала втюхивать мне свое домашнее красное, «графинчик вот такой, мал'энький, цота-цота». Она показала расстояние между перламутровых ногтей.
– А я уже пила у вас вино, – едко улыбнулась я. – Помните, заходила? Я здесь живу напротив.
– Да, помню-помню, – она покачала головой. – Я тебя сразу узнала.
– Правда?
– Конечно! Такую красивую девочку как не запомнить. – И цокнула языком.
Не помнит она ни хрена.
Я попросила харчо, он тут эталонный, в горшочке, такой густой, что ложка стоит. Старуха все-таки принесла мне запотевший графинчик сладкого, как сок, гранатового вина и целую корзину хлеба. Я кивнула ей и открыла блокнот. Сценарий не движется, движется только стрелка на весах, и все время вправо. Будь я ресторанным критиком, мне не было бы равных в этом городе, зуб даю.
12 ОКТЯБРЯ
Вчера ходила к знакомым экспатам. Живут через три дома, снимают большую модерновую хату. Ничего примечательного, хорош только балкон с подвесными креслами-качелями, с видом на весь центр и гору Мтацминда. Еще коты хорошие. Я принесла черешни и смотрела, как зажигаются огоньки на соборе Цминда Самеба. На службе еще не была, но видела фотографии: мальчик с огромными ореховыми глазами стоит и молится, свеча в руке озаряет нежные усики. На плечах пиджак, может дедов – велик, болтается. О чем-то думает мальчик, чего-то просит у боженьки?
Пошли в гостиную кино смотреть. Хозяина зовут Петр, у него мышиная прическа и расплющенные, будто молотком, пальцы с некрасивыми волнистыми ногтями. На нем в тот вечер была футболка с надписью GUILT IS A USELESS FEELING[14 - Вина – бесполезное чувство (англ.).] через всю грудь. Конечно, сука жирная, все тебе юзлесс, жизнь должна быть в кайф. Пришла Рита, ведет здесь терапевтическую группу для женщин. Претенциозная до ужаса, носит черные балахоны и перстеня с желтыми прозрачными камушками. Девочка Петра, маленькая, с лицом крыски, внесла в комнату абрикосы и погасила свет.
Смотрели фильм про московское метро. Мерцающий свет, подземелье, мрачные несчастные люди. Пьяный вэдэвэшник орет на статую колхозницы. «Ох тлен, ох безнадега» – примерно такой посыл. Если снять такое же кино про нью-йоркское метро или в Париже, где мертвых бомжей оборачивают в золотую фольгу, как конфетку «Ферреро Роше», то получится еще хуже, и мрачнее, и безысходнее. Но кому это интересно?
Мои несчастные, заметенные пургой родные места. Тоска, в которую закутаться и уснуть навечно. Петр качает головой, сморщив осуждающую гримасу. Не выдержала, сказала, мол, люблю это все, это мое. Была длинная пауза и снисходительные взгляды, как на идиотку. Больше не позовут – и слава богу.
Шла домой и вспоминала Таню, знакомую из Петербурга. Она приехала в самом конце лета получать американскую визу. А до того жарилась в Турции, каталась там на доске, которую пристегивают к катеру. Сидели в парке, молчали и кормили птиц, чья-то сумасшедшая от счастья собака бегала и кусала фонтан, захлебывалась.
– Голуби в Турции совсем другие, – сказала Таня. – Светло-коричневые такие, кофейного цвета, меньше в два раза. Эти, – она кивнула, – уродцы по сравнению.
Жирный фиолетовый голубь, словно обидевшись, курлыкнул и улетел. Таня вызвала такси и тоже умчалась – рабочий созвон, криптовалюта. Теперь все заколачивают бабки вместе со своими бойфрендами, мужьями, парнишками. Деньги дарят невесомость, красивая квартирка и вкусное авокадо на завтрак скрепляют лучше, чем секс.
20 ОКТЯБРЯ
У меня опять жажда – опять бичеби[15 - Мальчики, парни (груз.).].
С одним ходила в Чайный дом: мы сидели друг напротив друга, он обнимал чашку, а из рукавов толстовки высовывались маленькие, как у хоббита, ручки, сдобные ладошки. Коснись он меня этими пальцами, и я бы скончалась от ужаса прямо в его машине. Важный, часики, борода, толстовка плотная-модная. Пошли в парк на соседней улице.
– Знаешь, как появилась наша страна?
Я этих историй про заспанного грузина слышать уже не могу.
Пошла с другим – какой-то египтянин, works for American company[16 - Работает на американскую компанию (англ.).]. В переводе: денег куры не клюют, малышка. Выбрал, конечно, самый пафосный ресторан на самой туристической улице. В зале отвратительно надрывался рояль, старая пианистка мучила его артритными пальцами.
«What a beautiful music»[17 - Какая красивая музыка (англ.).] – и мечтательно расплылся в улыбке. Мягкий, липучий, темный.
Принесли рыбный стейк со сливочным соусом. Красиво: серебряные вилочки, ножички, фарфор. А стейк воняет – ну что я могу поделать – немытой мандой. Египтянин все болтал и болтал, настроился на продолжение. Убежала от него, затолкалась в вагон, выскочила на своей станции и пошла на скамейку под стелой – подышать. Рыбный запах будто впитался в меня.
Телефон завибрировал. «Увидимся еще? Когда? Молчишь? Ясно. Могла бы и ответить. Другие девушки, по крайней мере, made everything clear»[18 - Всё прояснили (англ.).]. Через пять минут еще сообщение, и еще, и еще. «Ты плохой человек», – закончил. Я плохой человек.
Дул теплый ветер, было свежо и царственно тихо. «Но-о-очь, мы вдвоем грустим – не говорим, молчим…»
…все они одинаково раздражают, но Кисуля хотя бы красивый. Надо ему позвонить.
5 НОЯБРЯ
Утром он впервые взбрыкнул. Прошел уже месяц, как я подобрала Кисулю, хотя не планировала встречаться с ним даже во второй раз. Но скука никуда не делась, похоть не растворилась, а вариантов лучше пока не нашлось.
Он невыносим – да, совершенно невыносим. Капризен – не как, к примеру, обласканная вниманием звезда, а как тупой несносный ребенок. Впрочем, это только когда болтает. Если занять его рот чем-нибудь, то можно даже представить в этом теле совсем другое содержание, дорисовать Кисуле щепотку ума, хотя бы самую малость – тогда уже становится приятно, тогда можно получать от него удовольствие…
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71635837?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Сноски
1
Мы никогда не ошибаемся, постоянно мечтая об ином пути.
2
Триста арагвинцев (груз.).
3
Мальчики, парни (груз.).
4
Хлеб (груз.).
5
Дети (груз.).
6
«Не хочу! Нет!» (груз.)
7
Является наркотическим веществом и запрещена на территории Российской Федерации.
8
Сломанный, корявый (англ.).
9
Пахнуть как рай (англ.).
10
Так ты доволен своей жизнью? (англ.)
11
Здесь: очень крупные ссоры (англ.).
12
Ты моя (англ.).
13
Междометия грузинского языка.
14
Вина – бесполезное чувство (англ.).
15
Мальчики, парни (груз.).
16
Работает на американскую компанию (англ.).
17
Какая красивая музыка (англ.).
18
Всё прояснили (англ.).
Анастасия Сергеевна Сопикова
Эта книга – калейдоскоп из девяти историй, которые можно читать в любом порядке (кроме первой и последней). Героини и герои рассказов – наши современники, живущие в России и за ее пределами. Их объединяет одно – острое желание убежать от реальности, спрятаться в мир фантазий и воспоминаний.
В первом рассказе читатель знакомится с молодой женщиной, которая пытается справиться с одиночеством и творческим кризисом в командировке. Ее жизнь переворачивается с ног на голову, когда она встречает загадочного юношу.
Последний рассказ подводит итог всей книге. Автор размышляет о природе памяти и о том, как прошлое влияет на настоящее.
Я стал работать как проклятый. Писать туман: город, подвешенный в мокром воздухе, превратившийся в кляксы, растаявший наполовину. Сначала неохотно, будто веслом орудовал, – а потом поверил. Я был захвачен сам своей игрой, своими красками…
Для кого
Для любителей современной литературы, прозы тридцатилетних, для поклонников малой прозы.
Вместо свежести на холмах лежал туман, будто утро еще не протерло глаза. Сквозь него приходилось двигаться, смотреть, будто бы и звук доходил с задержкой, а когда наконец достигал уха, то резал, становился противным.
Анастасия Сопикова
Тем легче
Знак информационной продукции (Федеральный закон № 436-ФЗ от 29.12.2010 г.)
Редактор: Татьяна Тимакова
Издатель: Павел Подкосов
Главный редактор: Татьяна Соловьёва
Руководитель проекта: Ирина Серёгина
Художественное оформление и макет: Юрий Буга
Корректоры: Татьяна Мёдингер, Ольга Петрова
Верстка: Андрей Ларионов
Все права защищены. Данная электронная книга предназначена исключительно для частного использования в личных (некоммерческих) целях. Электронная книга, ее части, фрагменты и элементы, включая текст, изображения и иное, не подлежат копированию и любому другому использованию без разрешения правообладателя. В частности, запрещено такое использование, в результате которого электронная книга, ее часть, фрагмент или элемент станут доступными ограниченному или неопределенному кругу лиц, в том числе посредством сети интернет, независимо от того, будет предоставляться доступ за плату или безвозмездно.
Копирование, воспроизведение и иное использование электронной книги, ее частей, фрагментов и элементов, выходящее за пределы частного использования в личных (некоммерческих) целях, без согласия правообладателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.
© А. Сопикова, 2025
© Художественное оформление, макет. ООО «Альпина нон-фикшн», 2025
* * *
We're never wrong, constantly dreaming of another way[1 - Мы никогда не ошибаемся, постоянно мечтая об ином пути.].
СЕРЖ ТАНКЯН. THE CHARADE
Кисуля
22 СЕНТЯБРЯ
В двадцатых числах я становлюсь злая и похотливая, как животное.
Злобу излить легко. Она не избирательна: в это время раздражают даже те, кого обычно терплю. Крохобор, тупица, мямля, жлоб, бездарность, интриганка – и далее по списку.
С похотью сложно. Надо искать объект, а с объектами этого рода много проблем: улыбаться, тратить время на перебор, да еще, как назло, чего хочешь, никогда не находится. Вот и получается: бары, скучные переписки, лица сливаются воедино. Какой-нибудь бородач с жизнерадостным гоготом. Какая-нибудь мелочь типа налета на резцах – заметишь случайно в жестком свете и прощаешься, оставляя неправильный номер. И опять перебор лиц, сплошное «крутите барабан». Вопрос удачи.
Про барабан пришло на ум неспроста: вечерами я маюсь и включаю фоном выпуски «Поля чудес» вперемежку со старыми фильмами. Бесконечно трусит мокрыми улицами переводчик Бузыкин, улыбается своей жуткой улыбкой из-под усов Мимино. Артист Яковлев, который переиграл князя Мышкина и Ипполита под тепленькой, покорно присаживается в «Ку». Я засыпаю прямо на диване в гостиной, и кондиционер, работающий на отопление, превращает мою кожу в пустыню. Наутро болит спина, и снится мне нескончаемая вязкая муть.
«Так дело не пойдет», – приходит в голову, когда я в очередной раз скатываюсь на пол. Со мной сползают подушки-буханки – диван кожаный, скользкий, новогрузинский стиль. Я поправляю их, и засыпаю вновь, и падаю в дурную похотливую бесконечность.
Кончилось дело, конечно, тем, что сутки перевернулись, словно песочные часики. В детстве у меня были такие, только вместо песка падали через узкое горлышко набрякшие синие капли какого-то геля. Время – это вязкие синие капли, ничего больше. Я засыпаю все позже, закрываясь подушками от рассвета, и встаю, когда солнце уже покидает свой пост, садясь за разрушенный театр.
Я приехала сюда по делам.
Главный режиссер сказал: а давай-ка дуй в Тифлис. Собирать фактуру, «цветные стеклышки» – он так это называет. Кажется, восточное опять входит в моду, ну или мода приходит на восток. Какие-то передовые техноклубы наоткрывали, молекулярная кухня, электрокары. Мне это все неинтересно. Я изнываю от скуки, от расхлябанности, от их оскорбленной гордости. От мира они отстают лет на пятьсот: стремятся друг с другом кучковаться, липнуть, как огромная, залитая аджикой молекула.
Мне сняли квартиру в самом центре, и понеслась рабочая жизнь со звонками и бесконечными скучными текстами. На одиночество я не жалуюсь – это хорошо, я дышать не могу, когда рядом другой. Но в двадцатых числах…
Поделилась переживаниями с главным, он только рассмеялся: «Воздержание хорошо, когда придумываешь сюжет. Распыляться не нужно, успеешь еще». Распыляйся не распыляйся, а ни черта не идет в голову. Жир, жир, жир – тут сплошной фальшивый жир для туриста. Настоящего мяса нет. Снимать и описывать нечего, но признаться в этом пока нельзя. Вот утолю жажду и разберусь с этой странной командировкой.
27 СЕНТЯБРЯ
Никого. Ничего.
Это и про сценарий, и про похоть.
Заходил знакомый оператор со своей девушкой. Пришлось хотя бы чуть-чуть убраться в квартире: распихать манатки в шкаф и комод, отмыть стол от чайных следов. Одна кружка приклеилась, что-то липкое было на дне. А внутри оса утонула.
Оператор огромный, задевает головой потолок. Лицом похож на статую с острова Пасхи. Одолжил у меня пленочную камеру, хочет в горах снимать пастухов и баранов. Вышла с ними из дома, пошли пешком в центр: там есть дворик, где торгуют посудой и древними люстрами; всё в бликах, легонько позвякивает хрусталь. Одна торговка втюхала мне крохотный заварочный чайник, синяя глазурь и золотые узоры. Как будто волшебный, загадать желание. Домой вернулась полная сил и даже кое-что записала.
Правильно, вот в чем секрет – не спать и перевернуть сутки обратно. Способов выгнать муть из головы не так много: кофе, прогулки по набережной, еще больше кофе. Правда, гулять по местным дорогам не очень приятно – не услышишь чего-нибудь, и старая «Лада» въедет тебе прямо в зад. Или скутер, который везет еду, – будешь валяться посреди проспекта вся в хинкальном бульоне и в ошметках склизкого теста.
Погода стоит хорошая, октябрь на Кавказе ласковый, золотой. Равняется петербургскому лету. От свежего воздуха закружилась голова, и я решила посидеть на набережной – посмотреть на Куру, посчитать башенки крепостей, поразглядывать стелу памяти трех сотен воинов, самаси арагвели[2 - Триста арагвинцев (груз.).]. Возвращалась домой мимо зоолавки, мимо прачечной в подвале, мимо ветхих зданий с флагами простыней из окон, мимо ларька с дрянным кофе и почему-то пузырящимися стоптанными ботинками, как на детских рисунках. Вокруг стояли не то кувшины, не то бочки, неизвестно для чего приспособленные. Я обогнула лавку, мысленно кивнула памятнику-князю с птичкой в руке и спустилась к перилам.
Отсюда город кажется торжественно тихим, будто застывшим перед пятничной огненной бурей. Я представила воронку, из которой будто вылетают хлеб, мясо, вино, спелые гранаты, которые продают на каждом шагу, их сок, который ничем не смывается со скатертей и одежды. Я представляю дымящиеся подносы с хинкали, и огромные шампуры баранины, и шипящие маслом кеци прямо из печи, и горшочки с томящимся супом. Если вылить в зеленоватую эту реку все запасы из погребов, по двадцатке за бутылку или за сотню, для туристов и своих, красное, белое и розовое, с осадком и без, – если все это спустить прямо в Куру, она еще долго будет розоватого цвета, как кровь, как любовь, как блаженство. По легенде, на мосту Метехи однажды снесли головы сотне тысяч грузинских витязей – и вода была красной, ярко-красной от крови. Теперь там дерутся молодые бичеби[3 - Мальчики, парни (груз.).], а лучше бы пили, захлебывались сладостью забродившего винограда.
Где-то за голубой мечетью сидят в серных банях арабы, где-то на улицах без фонарей через час откроют бордели, замаскированные под салоны массажа. На углу Руставели и улицы Лермонтова открыта сосисочная, возле которой кряжистые местные мужики смакуют сплетни и играют в карты, слюнявя пальцы, и каждый темный закоулок старого города, как лабиринт, скрывает свои удовольствия.
Всё есть в этом городе, всё, любые наслаждения для кого угодно. И мальчики, конечно же, какие захочешь. Высокие с орлиным профилем, пахнут мускусом, чем их ни надуши. Кудрявые с книжечкой – дымчатые глаза, тонкие пальчики. Рыжеволосые потомки гордых князей, тихие медвежата, модники и бедняки в одной драной футболке, порочные наркоманы и спортсмены, славяне, арабы, турки, хрупкие и высокие, крепкие, слабые, обидчивые и, наоборот, прилипчивые, губастенькие с лицами, будто высеченными из камня.
Эти мальчики смотрят на тебя в метро, с отстраненным видом крутят бокалы в модных местах, шатаются вдоль улиц праздными компаниями. Удовольствие их спин, рук, дыхания – совсем рядом, но никак не подходит ближе, не дается мне в руки, его никак не схватить, не овладеть, не распробовать…
В двадцатых числах почти невыносимо бывает жить.
5 ОКТЯБРЯ
Запала не хватило надолго: опять встаю поздно, опять почти не выхожу из дому; только сижу на подоконнике и смотрю, как борется с ветром мой кипарис. Но чудо случилось, Аврора была на моей стороне, как говорит наш дворник: нашелся объект! И какой – малахитовые глаза, врубелевский «Демон сидящий», репродукция сто семьдесят на шестьдесят.
Но – по порядку.
Позавчера я проснулась в пять пополудни, не удивляясь уже ничему и почти себя не ругая. Сразу отчаянно захотелось есть, не кофе и не бутербродов, а что-нибудь потяжелее, уютнее. Идти за пури[4 - Хлеб (груз.).] и овощами на рынок было поздно, а бежать куда-то за харчо бесполезно: пятница, все столы заняты мужиками, матронами и их визгливыми бавшеби[5 - Дети (груз.).]. Дети для них – боги, дети всегда рядом, целых пять штук соседских за тонкой перегородкой. Обычно они кричат, долбят по клавишам пианино, а потом, после длинной тирады отца, принимаются рыдать на все голоса. «Ар-ми-и-и-и-и-инда! – тянет младший, захлебываясь соплями. – Ара-а-а-а![6 - «Не хочу! Нет!» (груз.)]»
Но в тот вечер и они молчали. Время застыло, и воздух заполнила пыль опавшей листвы.
В отчаянии, ругая себя, ненавидя за лень своего изнеженного мягкого тела, пошла нарезать круги вокруг квартала. Через час опустилась на ту самую найденную скамейку – рядом с памятником, откуда открывается вид на Куру, вечный огонь для самаси арагвели и три храма. Я смотрела на другой берег, но думала о чем-то очень здешнем, конкретном, назойливом. Купить по дороге домой масла, снять денег, написать хозяйке про сломанный душ. Комиссия в банке, завтрашние дела, помыть пол.
Но фоном лежали мои похоть и гнев, как скатерть кричащего цвета, которая ни к чему на столе не подходит. Все было окрашено алым, в цвет заката.
Вдруг кто-то уселся справа. Он подошел такими легкими шажками, словно тень, что я даже вздрогнула и резко обернулась. Мальчик, наверное из компании подростков-травокуров наверху. Щуплый, лет восемнадцати, губы на пол-лица, на шею свисают темные завитки.
Мальчик жестом попросил сигаретку – это было очень кстати, мне и самой хотелось курить. Достала из рюкзака пачку и протянула ему. В ответ он движением, которое мечтало выглядеть изящно, прикурил мне от своей зажигалки. У него маленькие руки с длинными пальцами и царапинами на костяшках. Уличный. Лицо красивое, скуластое, но мягкое. Кожа как у персика. Еще черные ресницы, такие длинные, каких у меня не получилось бы ни с какой тушью на свете, и кончик брови вразлет. И ведь ни черта же с собой не делает, вряд ли ценит эту красоту, вряд ли вообще знает, что красив, – а если и знает, то поскорее хочет избавиться от этого напрасного дара.
Почувствовав мой взгляд, он развернулся. Глаза у него ярко-зеленые, но белки, конечно, покраснели от травки[7 - Является наркотическим веществом и запрещена на территории Российской Федерации.]. Заговорил, и сначала мне показалось, что у него проблемы с речью: заикание, запинание, все сразу. Потом я поняла, что это все его английский, broken[8 - Сломанный, корявый (англ.).] настолько, что от него осталось маловато кусочков. Он долго подбирал слова и нанизывал их на предложение так мучительно, что процесс становился почти осязаемым.
– Почему ты одна тут? – наконец выдавил он.
Для них ненормально, если человек проводит время один, это верно. У тебя нет права на личное время, пространство, секреты, уединение. Даже у банкомата кто-нибудь да заглянет через плечо – без злого умысла, без умысла вообще. Просто так.
Я пожала плечами. Он затянулся, стараясь держать запястье вывернутым. Я ждала, пока он докурит и, наверное, уйдет, стрельнув еще две-три сигареты. Странно, но мне не хотелось, чтобы он уходил. Нам не о чем особенно было говорить, и, пока он пытался выдавливать из себя слова, я разглядывала его и в душе по привычке жалела, что не привела лицо в порядок.
Но произошло странное: он затушил окурок и забрался на скамейку с ногами, как птенец. Черные кудри тут же рассыпались по щекам – он нетерпеливым, детским движением заткнул их за уши. Зачем-то попросил показать мой плейлист, полистал его так же быстро и нетерпеливо, помотал головой, отдал телефон и включил что-то свое. Я уставилась на свои кроссовки и что-то спрашивала: имя, где он живет, чем занимается.
Компания наверху давно ушла – оказалось, он вообще был не оттуда, просто проходил мимо, он часто бывает здесь, это как бы его скамейка, а не моя, но ничего, он разрешает. Каким-то животным движением он потянулся ко мне, понюхал мои волосы и сказал, что я smell like heaven[9 - Пахнуть как рай (англ.).]. Я рассмеялась. Он потерся кудрями о мое плечо – вот тогда-то я впервые назвала его Кисулей, пока только про себя. У него органично, как будто независимо от его маленькой головы, все получалось: сесть чуть ближе, взять меня за руку, разглядывая пальцы, чмокнуть в щеку, погладить по шее, наконец вобрать своими большими мягкими губами мои, и поцеловать меня, и требовательно положить мои ладони на свои щеки.
Ситуация складывалась идиотская и киношная сразу: внизу Кура, древние храмы, зажигались первые фонари. Кругом лежала история, величавая и жестокая, а посреди всего этого сидели мы, странные двое, нелепые здесь. «Критский народ производит больше истории, чем может переварить», – вспомнилось мне из книги. Наверное, он вообще не читает книг.
– So, you're happy with your life?[10 - Так ты доволен своей жизнью? (англ.)] – зачем-то спросила я.
Он покачал головой и выпятил губы. Он начинал раздражать этой гримасой, да еще его английский – и одна часть меня, нормальная, хотела распрощаться и уйти домой; но другая, похотливая, злая, жестокая, хотела остаться, попробовать его, разжевать, рассмотреть со всех сторон это фарфоровое лицо, хрустальные глаза, смоляные кудри.
«Почему меня можно воспринимать как кусок, а я не могу притащить к себе домой красивое существо, трахнуть и выгнать?» В то же мгновение я решила, что могу. А он тем временем, ничего не подозревая, улегся ко мне на колени и жаловался: что он живет с матерью, сестрой, ее парнем и еще кучей народа, что ему хочется сбежать от них, какие у них very big fights[11 - Здесь: очень крупные ссоры (англ.).], какой это плохой район, что он хочет уехать куда-нибудь. Мне хотелось побыть роковой соблазнительницей, а я чувствовала себя доброй мамочкой. Ужасно.
– Я хочу газировки, попкорна и посмотреть «Гарри Поттера», – мяукнул он откуда-то снизу.
Я погладила его по голове.
Он пах не смесью мускуса с потом, как местные мужчины, а пороком и сладостью. Сигаретный дым и какой-то дешевый, кажется женский даже, парфюм, плюс порошок, которым мама заботливо выстирала его рубашечку. Рахат-лукумчик, наложник, животное. Кавказский пленный. Когда мы вставали со скамейки, его лицо расплылось в улыбке. Я заметила щербинку, но даже она его не портила, придавала только что-то цыплячье и беззащитное. «Что я буду с ним делать?» – мелькнула мысль.
Но мы уже поднимаемся к дому, уже проскальзываем, озираясь, в арку, уже взлетаем по гремящим ступенькам. Он чуть ли не ниже меня ростом, заметив это, обиженно насупился. Он вообще меньше: у него совсем детское, но в общем красивое тело с очерченным прессом и длинными лягушачьими ножками. Сидя на кровати, он наклонился, снимая белье (и без того маленькие боксеры болтались на нем, как флаг), – и на просвет лампы стал виден весь его позвоночник.
Все произошло быстро, неловко, будто не по-настоящему. То ли он был слишком легким, как перышко, то ли слишком неопытным, но я не почувствовала почти ничего. Он не брал, этого он не умел – он елозил, терся и заискивал, вот что он делал. В самом конце отвернулся и издал тихий, даже смущенный вздох. Вздрогнули и опустились лопаточки, и сам он превратился в эдакий тесный мешок костей. Улегся рядом и принялся гладить меня по голове – но и голову было неудобно класть на его худое плечо, словно на ветку.
На ребрах слева у него красовалась татуировка с выцветшим до синевы котом. Партак, набил какой-нибудь дружок самодельной машинкой в подвале.
– You are mine[12 - Ты моя (англ.).], – сказал он и тут же уснул.
Спать не хотелось. Хотелось есть. Я прошлепала на кухню – на счастье, в холодильнике лежал оставшийся с завтрака кусок хачапури с раскрошившимся сыром. Я включила газ, разогрела его на красной, словно игрушечной, сковородке, которую мне оставила хозяйка квартиры. Порезала розовый, уже лопавшийся от спелости помидор на ровные части-лодочки, посыпала сванской солью. Я ела и думала о том, что натворила, – но думала без сожаления, как о милом хулиганстве, авантюрной выходке.
Ночью мне снилось, что я показываю голого Кисулю на выставке в галерее. Мимо него проходят подруга, знакомые, бывший любовник с новой дамой под ручку – и все одобрительно кивают, а Кисуля вертится на своем помосте, как в микроволновке. Потом он внезапно стал раздуваться и превратился в громадного бройлерного цыпленка с блаженной улыбкой-клювом. Я металась по залу, и мне было ужасно стыдно во сне.
Утром его не пришлось даже выпроваживать. Он пытался поцеловать мою спину, чмокая полными губами-присосками. Я лежала как каменная. Послышался шорох одежды, в коридоре обиженно хлопнула дверь. Я подскочила и быстро обыскала квартиру: компьютер, телефон, кошелек, паспорт – все на месте, не тронуто. Заперла дверь изнутри и, довольная, снова провалилась в сон. Встала уже в обед – в прекрасном, благостном настроении.
Мою крохотную ванную нагрело солнце через окошко под потолком. Вверх-вниз по лестнице бегали дети, и доносился мирный запах разварившейся гречки. Я стояла на теплых квадратиках пола и долго грелась под горячими струями, смывая с себя вчера, скамейку, губы-присоски.
«Как хор-р-рошо без женщин и без фра-а-аз», – пришел в голову грассирующий голос.
Чувствовалось, что мне предстоит удивительный день, его предвкушение щекочет изнутри, как шипучка. Азарт, восторг и вместе с тем спокойствие, величавость даже – всегда после того, как удовлетворишь жажду. Зеркало запотело, я протерла в нем окошко пальцами. Такое красивое отражение, каждый изгиб. Ушла вся лишняя вода, очертились скулы, и во взгляде что-то новое – это взгляд силы.
10 ОКТЯБРЯ
Первые слова, которым учишься здесь, очень простые: чеми – шени, мой – твой. Они уж наверняка пригодятся. Мне пригодились вчера: соседка постучала в мою железную дверь и с извинениями отдала большой комок ткани. «Шени, шени», – приговаривала. Я узнала свой пододеяльник, который повесила над лестницей сушиться. Еле-еле нашла место между детских носочков, покрывал, каких-то футболок, даже один стираный пакет там висел. Неудивительно, что соседи до кучи сняли и мой пододеяльник. Вот бы еще прищепки вернули – хотя это, конечно, мелочь, пускай уж.
Нужно, наверное, рассказать, как устроен наш двор. Это называется «палаццо», или дворик итальянский. Проходишь в арку и видишь лестницы сразу на второй этаж, открытые двери, играющих в нарды стариков и усталую собаку в будке. Дом похож на виммельбух, из окошка можно смотреть часами, выискивая детали: трехколесный велосипед на чьем-то балкончике, кормушка для птиц, резные ставни напротив, ржавая керосиновая лампа, фикус, дырявый тюль в окне первого этажа, сухоцветы. Очень долго, правда, не получается: соседи смотрят в ответ, им все любопытно, они впиваются в тебя, не стесняясь. Любого, кто заходит в наш дворик, провожает пятнадцать пар настороженных глаз. Любое событие – будь то приезд скорой к древней старухе из угловой квартиры, землетрясение или просто солнечная погода – обсуждается на лобном месте с неизменным щебетанием, возмущенными вайме и вапще[13 - Междометия грузинского языка.]. Никто не работает, стоят и точат лясы часами. Время останавливается, и напоминает о нем только колокол церковки напротив: звонит в шесть, звонит в девять, особенно жутко и торжественно – в полночь.
Когда я переезжала, мой приятель, громадный местный с толстой коричневой кожей, поморщился, заворачивая во двор: «Вы – туристы, вам такое по кайфу, а мы ненавидим эти курятники». Мне и правда нравится: нравится ощущать людей и чувствовать себя в центре жизни. Еще меня завораживает угол здания, которое виднеется сразу за нашим фасадом – бледно-розовый дом с колоннами, закругленный, как утюжок. Будь я губернатором, разместила бы там национальный банк или биржу, но то был всего лишь жилой дом со списками жильцов на подъездах, ветхими, написанными кириллицей.
Я вышла из квартиры, пересекла двор, кротко кивнув старухе с бельмом на глазу (выращивает фикусы, следит за мной, утыкая здоровый глаз в дырку тюля). Было тепло, но ветрено, хотелось сесть где-нибудь – поесть и подумать. Я перебежала дорогу под визг тормозов (никто не умеет водить, никто!) и зашла в кафе, которое держит армянка в крашеных буклях. Села у окна, лицом к телевизору: из него доносилось блеянье местного шансонье. Был даже клип с его кривляющимся лицом, брови домиком, и снят он был будто олигофреном на зажигалку.
Хозяйка подошла, потряхивая буклями, положила передо мной меню, заговорщически нависла над столом и начала втюхивать мне свое домашнее красное, «графинчик вот такой, мал'энький, цота-цота». Она показала расстояние между перламутровых ногтей.
– А я уже пила у вас вино, – едко улыбнулась я. – Помните, заходила? Я здесь живу напротив.
– Да, помню-помню, – она покачала головой. – Я тебя сразу узнала.
– Правда?
– Конечно! Такую красивую девочку как не запомнить. – И цокнула языком.
Не помнит она ни хрена.
Я попросила харчо, он тут эталонный, в горшочке, такой густой, что ложка стоит. Старуха все-таки принесла мне запотевший графинчик сладкого, как сок, гранатового вина и целую корзину хлеба. Я кивнула ей и открыла блокнот. Сценарий не движется, движется только стрелка на весах, и все время вправо. Будь я ресторанным критиком, мне не было бы равных в этом городе, зуб даю.
12 ОКТЯБРЯ
Вчера ходила к знакомым экспатам. Живут через три дома, снимают большую модерновую хату. Ничего примечательного, хорош только балкон с подвесными креслами-качелями, с видом на весь центр и гору Мтацминда. Еще коты хорошие. Я принесла черешни и смотрела, как зажигаются огоньки на соборе Цминда Самеба. На службе еще не была, но видела фотографии: мальчик с огромными ореховыми глазами стоит и молится, свеча в руке озаряет нежные усики. На плечах пиджак, может дедов – велик, болтается. О чем-то думает мальчик, чего-то просит у боженьки?
Пошли в гостиную кино смотреть. Хозяина зовут Петр, у него мышиная прическа и расплющенные, будто молотком, пальцы с некрасивыми волнистыми ногтями. На нем в тот вечер была футболка с надписью GUILT IS A USELESS FEELING[14 - Вина – бесполезное чувство (англ.).] через всю грудь. Конечно, сука жирная, все тебе юзлесс, жизнь должна быть в кайф. Пришла Рита, ведет здесь терапевтическую группу для женщин. Претенциозная до ужаса, носит черные балахоны и перстеня с желтыми прозрачными камушками. Девочка Петра, маленькая, с лицом крыски, внесла в комнату абрикосы и погасила свет.
Смотрели фильм про московское метро. Мерцающий свет, подземелье, мрачные несчастные люди. Пьяный вэдэвэшник орет на статую колхозницы. «Ох тлен, ох безнадега» – примерно такой посыл. Если снять такое же кино про нью-йоркское метро или в Париже, где мертвых бомжей оборачивают в золотую фольгу, как конфетку «Ферреро Роше», то получится еще хуже, и мрачнее, и безысходнее. Но кому это интересно?
Мои несчастные, заметенные пургой родные места. Тоска, в которую закутаться и уснуть навечно. Петр качает головой, сморщив осуждающую гримасу. Не выдержала, сказала, мол, люблю это все, это мое. Была длинная пауза и снисходительные взгляды, как на идиотку. Больше не позовут – и слава богу.
Шла домой и вспоминала Таню, знакомую из Петербурга. Она приехала в самом конце лета получать американскую визу. А до того жарилась в Турции, каталась там на доске, которую пристегивают к катеру. Сидели в парке, молчали и кормили птиц, чья-то сумасшедшая от счастья собака бегала и кусала фонтан, захлебывалась.
– Голуби в Турции совсем другие, – сказала Таня. – Светло-коричневые такие, кофейного цвета, меньше в два раза. Эти, – она кивнула, – уродцы по сравнению.
Жирный фиолетовый голубь, словно обидевшись, курлыкнул и улетел. Таня вызвала такси и тоже умчалась – рабочий созвон, криптовалюта. Теперь все заколачивают бабки вместе со своими бойфрендами, мужьями, парнишками. Деньги дарят невесомость, красивая квартирка и вкусное авокадо на завтрак скрепляют лучше, чем секс.
20 ОКТЯБРЯ
У меня опять жажда – опять бичеби[15 - Мальчики, парни (груз.).].
С одним ходила в Чайный дом: мы сидели друг напротив друга, он обнимал чашку, а из рукавов толстовки высовывались маленькие, как у хоббита, ручки, сдобные ладошки. Коснись он меня этими пальцами, и я бы скончалась от ужаса прямо в его машине. Важный, часики, борода, толстовка плотная-модная. Пошли в парк на соседней улице.
– Знаешь, как появилась наша страна?
Я этих историй про заспанного грузина слышать уже не могу.
Пошла с другим – какой-то египтянин, works for American company[16 - Работает на американскую компанию (англ.).]. В переводе: денег куры не клюют, малышка. Выбрал, конечно, самый пафосный ресторан на самой туристической улице. В зале отвратительно надрывался рояль, старая пианистка мучила его артритными пальцами.
«What a beautiful music»[17 - Какая красивая музыка (англ.).] – и мечтательно расплылся в улыбке. Мягкий, липучий, темный.
Принесли рыбный стейк со сливочным соусом. Красиво: серебряные вилочки, ножички, фарфор. А стейк воняет – ну что я могу поделать – немытой мандой. Египтянин все болтал и болтал, настроился на продолжение. Убежала от него, затолкалась в вагон, выскочила на своей станции и пошла на скамейку под стелой – подышать. Рыбный запах будто впитался в меня.
Телефон завибрировал. «Увидимся еще? Когда? Молчишь? Ясно. Могла бы и ответить. Другие девушки, по крайней мере, made everything clear»[18 - Всё прояснили (англ.).]. Через пять минут еще сообщение, и еще, и еще. «Ты плохой человек», – закончил. Я плохой человек.
Дул теплый ветер, было свежо и царственно тихо. «Но-о-очь, мы вдвоем грустим – не говорим, молчим…»
…все они одинаково раздражают, но Кисуля хотя бы красивый. Надо ему позвонить.
5 НОЯБРЯ
Утром он впервые взбрыкнул. Прошел уже месяц, как я подобрала Кисулю, хотя не планировала встречаться с ним даже во второй раз. Но скука никуда не делась, похоть не растворилась, а вариантов лучше пока не нашлось.
Он невыносим – да, совершенно невыносим. Капризен – не как, к примеру, обласканная вниманием звезда, а как тупой несносный ребенок. Впрочем, это только когда болтает. Если занять его рот чем-нибудь, то можно даже представить в этом теле совсем другое содержание, дорисовать Кисуле щепотку ума, хотя бы самую малость – тогда уже становится приятно, тогда можно получать от него удовольствие…
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71635837?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
notes
Сноски
1
Мы никогда не ошибаемся, постоянно мечтая об ином пути.
2
Триста арагвинцев (груз.).
3
Мальчики, парни (груз.).
4
Хлеб (груз.).
5
Дети (груз.).
6
«Не хочу! Нет!» (груз.)
7
Является наркотическим веществом и запрещена на территории Российской Федерации.
8
Сломанный, корявый (англ.).
9
Пахнуть как рай (англ.).
10
Так ты доволен своей жизнью? (англ.)
11
Здесь: очень крупные ссоры (англ.).
12
Ты моя (англ.).
13
Междометия грузинского языка.
14
Вина – бесполезное чувство (англ.).
15
Мальчики, парни (груз.).
16
Работает на американскую компанию (англ.).
17
Какая красивая музыка (англ.).
18
Всё прояснили (англ.).
Анастасия Сопикова
Тип: электронная книга
Жанр: Современная русская литература
Язык: на русском языке
Стоимость: 349.00 ₽
Издательство: Альпина Диджитал
Дата публикации: 11.02.2025
Отзывы: Пока нет Добавить отзыв
О книге: Эта книга – калейдоскоп из девяти историй, которые можно читать в любом порядке (кроме первой и последней). Героини и герои рассказов – наши современники, живущие в России и за ее пределами. Их объединяет одно – острое желание убежать от реальности, спрятаться в мир фантазий и воспоминаний.