Эхо несуществующих ответов
Эхо несуществующих ответов
Антон S.A
Камни Мироздания #3
Сборник погружает читателя в мрачный и загадочный мир Санктуария, где древние боги, демоны и ангелы ведут вечную борьбу за власть и выживание. В центре повествования – судьбы тех, кто оказался на грани между светом и тьмой, между жизнью и смертью, между прошлым и будущим. Еретица, Жуву, Талара и Лифия – каждый из них становится проводником в этом мире, где магия и кровь сплетаются в единую ткань судьбы. Их истории – это истории о предательстве, жертве, перерождении и поиске истины в мире, где каждый шаг может стать последним.
Сборник объединяет в себе элементы мистики, фэнтези и хоррора, создавая уникальную атмосферу, где каждая история – это эхо древних пророчеств, отголоски которых звучат в сердцах героев и читателей.
Это не просто сборник рассказов, это путешествие в глубины человеческой души, где каждый выбор имеет свою цену, а каждый шаг может изменить судьбу мира.
Антон S.A
Эхо несуществующих ответов
«Мы – буквы в книге, которую пишет пустота. И каждая глава заканчивается тем, чего никогда не начиналось».
– Орфаэль, Хозяин Пробелов.
Эхо
«Мы – буквы в книге, которую пишет пустота. И каждая глава заканчивается тем, чего никогда не начиналось».
– Орфаэль, Хозяин Пробелов.
Они не хоронили своих мертвых здесь. Не смели. Земля Санктуария была ненасытным ртом, и кости, брошенные в ее чернозем, прорастали когтями, клыками, шипами—чем-то, что не принадлежало ни живому, ни мертвому. Но Еретица знала: под слоем грязи и пепла здесь лежали не кости. Здесь лежали слова. Первые слова, которые боги прошептали в пустоту, прежде чем та начала рожать миры. Она стояла на краю пропасти, где когда-то билось сердце Храма Первого Клина. Теперь от него остались лишь обломки, вросшие в скалы, как заноза в гниющей плоти. Камни храма дышали. Медленно, тяжело, словно легкие, наполненные жидким мраком. С каждым выдохом из трещин выползали насекомые—не жуки и не пауки, а нечто среднее между буквами и существами. Их хитиновые спины были покрыты письменами, которые жгли глаза.
«Ты опоздала», —прошипел ветер, обвивая ее шею.
Но она знала—это ложь. Время здесь было зверем с перебитыми лапами. Оно ползало по кругу, оставляя кровавый след на камнях. Она видела отголоски прошлого: тени жрецов, падающих на колени, их рты, разорванные в крике, когда божественный клин—первое оружие, выкованное из страха—рассек их души. Видела, как стены храма плакали смолой, а из слепых окон лилась музыка, от которой сходили с ума целые города. Ее руны загорелись. Боль была знакомой—как будто кто-то водил раскаленным шилом по костям, выцарапывая новые символы. Она не сопротивлялась. Ее тело давно перестало быть ее. Оно стало пергаментом, на котором писали те, кто старше демонов. Те, кого даже Праматерь Лилит боялась назвать по имени. Из пропасти поднялся запах—сладкий, как разлагающиеся фрукты, и резкий, как ржавое железо. Воздух заколебался, и она увидела ее. Лестницу. Не из камня или дерева—из спрессованных теней, скрученных в спираль. Ступени были зубами, вонзенными в плоть неба. Она знала, куда вела эта лестница: в Чрево, место, где спали боги до того, как им приснились миры. Но прежде чем сделать шаг, она обернулась. Твари уже окружали ее. Те самые—с вывернутыми суставами и ртами, полными тишины. Они не нападали. Они… кланялись. Их спины ломались с хрустом, головы ударялись о землю, а пальцы, длинные как шила, чертили в грязи те же руны, что горели на ее коже.
«-Пришло время», – сказала она, и голос ее был похож на скрип двери в заброшенной усыпальнице.
Потом шагнула в пропасть. А далеко внизу, в глубине, что-то зашевелилось. Что-то с зубами длиннее вечности. Лестница гнулась под ее весом, как хрящ под лезвием ножа. Каждая ступень оставляла на ее ступнях шрамы-символы, которые тут же начинали дымиться, впитываясь в плоть. Воздух густел, превращаясь в сироп из предсмертных стонов. Она спускалась вглубь, но чувствовала—это не падение, а перерождение. Как если бы ее тело разбирали на части, чтобы собрать заново, вставив между костей страницы запретных гимнов. Внизу тьма зашевелилась. Сначала она приняла это за иллюзию—глаза здесь лгали чаще, чем язык священника. Но нет: стены Чрева пульсировали, обнажая прожилки мерцающей синевы. Они бились в ритме, от которого зубы скрипели, пытаясь перемолоть собственные корни. А между ними—фигуры. Застывшие, как насекомые в янтаре, но живые. Очень живые. Один из них повернул голову. Человек? Нет. Чудовище? Тоже нет. Это было нечто вроде незаконченной иконы—очертания тела, лица, рук, но все расплывчатое, будто художник стер детали тряпкой, смоченной в желчи. Его рот открылся, и Еретица услышала… Не звук. Вкус. Медный привкус страха на языке, жжение гноя в ноздрях, чесотку под кожей, будто кто-то выводил иглой надпись: «ТЫ НЕ ДОЛЖНА ВИДЕТЬ».
–Я уже видела, – прошептала она, и язык ее обуглился от слов.
Существо рассыпалось в прах, но его смех остался—вибрирующий гул в костях. Она шла дальше, а Чрево раскрывалось перед ней, как цветок из жил и слизи. Теперь она различала структуру—это был не тоннель, а горло. Миндалины из обсидиана дрожали по бокам, цепляясь за нее волосками-спорами. Где-то в глубине булькало, и с каждым звуком руны на ее коже меняли цвет. Алый. Фиолетовый. Цвет вороной крови под луной. И тогда она увидела. Оно висело в центре, огромное, как падшая звезда, но лишенное формы. То пульсирующий шар из щупалец, то клубок спиралей, режущих пространство как ножницы пергамент. Его поверхность была покрыта… нет, не глазами. Зеркалами. Миллиардами осколков, в каждом из которых отражалась она сама—но иная. В одном—скелет, обтянутый кожей из молитв. В другом—демон с крыльями из детских костей. В третьем—богиня с пустотой вместо лица.
–Дитя Прорыва, – прорычало(запело/заплакало) Оно, и Еретица упала на колени, потому что ее кости вдруг вспомнили, что когда-то были прахом. – Ты пришла оплатить долг плотью.
Она попыталась вдохнуть, но воздух стал плотным, как стекло.
–Я… – голос рассыпался, как трухлявое дерево.
Оно приблизилось. Не телом—само пространство сжималось, подталкивая кошмар к ней. Зеркала-осколки начали плавиться, стекая вниз серебристыми слезами. Там, где они касались пола, вырастали руки—сотни, тысячи—с пальцами из перьев и когтей.
–«Ты носишь письмена Распада», – сказало оно, и теперь голос звучал изнутри, выворачивая кишки. – Но, чтобы открыть Дверь, тебе не хватает…
Одна из рук рванулась вперед, пронзив ее живот.
…ключа.
Боль была иной—не огонь, не холод. Это было как вдеть нитку в иглу, когда нить—твоя собственная нервная система. Еретица взвыла, но звук утонул в слизи, хлюпающей под ногами. Рука выдернулась обратно, сжимая в кулаке что-то черное и пульсирующее. Ее воспоминание. Нет—то, что скрывали воспоминания.
Обрывок видения: она, маленькая, стоит на коленях в храме, где вместо алтаря—трещина в полу. Из нее доносится шепот. Мать (была ли это мать?) толкает ее вперед, плача кровавыми слезами. «Пей, дитя, пей свет тех, кто был до…»
Оно рассмотрело украденный кусок ее души и… засмеялось.
–Так вот откуда запах святости в твоей гнили, – прошелестели зеркала, и вдруг все осколки показали одно: девочку, пьющую из трещины черный дым. Дым обвивает ее, входит в уши, глаза, утробу.
Еретица затряслась. Теперь она помнила.
–Ты-сосуд, – продолжило оно, – но не для того, чтобы хранить. Чтобы разбиться.
Руны на ее коже вспыхнули одновременно, выжигая на полу круг из пепла и печатей. Воздух наполнился звоном—как будто кто-то ударил в колокол, спрятанный за гранью реальности. И Дверь открылась. Прореха, из которой хлынул… не свет. Не тьма. Нечто третье, от чего у Еретицы мгновенно лопнули капилляры в глазах. Она видела сквозь пелену крови: фигуры, движущиеся там, в ином. Существа, для которых демоны—всего лишь бледные тени.
Лилит была права.
Инариус был прав.
Все они были слепыми червями, ползающими по трупу истины.
–Войди, – сказало оно, и это не было предложением.
Еретица шагнула.
А Санктуарий, далеко наверху, взвыл в родовых муках. Тьма за Дверью была живой. Она обволакивала Еретицу, как пуповина, питающаяся ее страхом. Но прежде чем существа из Иного смогли вцепиться в ее плоть, пространство вздрогнуло, и из трещин в реальности выползли они. Лилит явилась первой. Ее крылья, некогда белые как лунный свет, теперь напоминали сломанные мачты корабля-призрака—обугленные, покрытые язвами, из которых сочилась субстанция, похожая на стихи. Лицо Праматери было маской из совершенства, но за ним шевелилось нечто—сотни крошечных ртов, повторявших каждое ее слово на забытых языках.
–Дитя моего семени, но не моей крови, – ее голос был лаской, оставляющей шрамы. – Ты несёшь в себе искру Того, Кто Предшествовал. Отдай её мне, и я сделаю тебя…
–Богиней? – перебила Еретица, выплевывая клок черных волос – Или удобрением для твоего нового сада?
Лилит засмеялась, и звук этот заставил треснуть один из зеркальных осколков в Чреве.
Инариус возник из света—но это был свет прокаженного, желтый и вонючий. Его доспехи, некогда сиявшие божественной славой, теперь ржавели, впитывая грехи Святилища. Лицо ангела было скрыто за вуалью из живых цепей—каждое звено звенело проклятиями.
–Закрой Дверь, – прохрипел он, обращаясь к Еретице, но его взгляд буравил Лилит. -Или я вырву твое сердце и брошу его в бездну.
–Ты пытался сделать это и раньше, помнишь? – Лилит провела пальцем по воздуху, и между ними вспыхнула рана—разрез, из которого хлынули крики погибших в Вечной Битве. – Ты проиграл.
Еретица отступила, чувствуя, как руны на ее коже воспламеняются от близости двух древних врагов. Но тень—нет, тени—уже ждали своего часа.
Деккард Каин вышел из мрака, опираясь на посох, обмотанный пергаментами из человеческой кожи. Его глаза—вернее, пустые впадины, где когда-то были глаза—следили за ней через дымку времени.
–Ты читала «Книгу Адамаста», девочка? – кашлянул он, и из горла вырвался рой жуков с крыльями из пергамента. – Нет? Тогда слушай: то, что ты называешь Дверью—это не выход. Это пасть.
–Мудрец-червь, – Лилит повернулась к Каину, и ее крылья расправились, отбрасывая тени с когтями. – Ты все еще носишь в себе семя Тираэля?
Каин не ответил. Вместо этого он разорвал один из свитков на своем посохе. Бумага взорвалась пеплом, сложившимся в знак—глаз внутри треугольника.
–Они идут, – прошептал он, и Еретица поняла—он говорит не о демонах.
Андриэль, Созидательница Боли, просочилась сквозь Дверь первой. Ее тело—шедевр извращенной геометрии: конечности, сросшиеся под невозможными углами, лицо, утонувшее в паутине жил. За ней, волоча за собой цепи из спрессованных душ, возник Дюран, Палач Вечности, чье тело было гигантским гробом с сотней рук, держащих топоры из осколков времени. Лилит улыбнулась, и ее рот растянулся до ушей.
–Теперь начинается настоящая служба.
Инариус взревел, и его цепи ожили, превратившись в змей с головами ангелов. Каин отступил в тень, бормоча заклинание, которое заставляло его старую плоть отслаиваться, обнажая нечто… сияющее. Еретица стояла в эпицентре. Руны на ее коже теперь светились белым жаром, плавя плоть и высвобождая то, что спало внутри—сущность, старше Лилит, старше самого Санктуарий.
–En nephalem, – прошипела Лилит, и в ее голосе впервые прозвучал страх.
Но было поздно.
Еретица подняла руки, и Дверь… схлопнулась. Нет—она свернулась, как кожа вокруг раны, затягивая Андриэль, Дюрана, саму Лилит и Инариуса в клубок искаженной плоти. Каин, вернее, то, что им притворялось, рассыпался в прах, шепча: «Ложь… все ложь…» Когда все закончилось, Еретица упала на колени. Перед ней лежал только один предмет—кристалл, черный как пропущенное слово в молитве. Из глубины Чрева донесся смех Того, Кто Предшествовал.
–Ты думала, это конец?
А далеко наверху, в Санктуирии, первый камень Кафедрального Собора Лилит начал кровоточить. Черный кристалл лежал у ее ног, холодный и бездыханный, но Еретица чувствовала его пульс—глухой, как удары сердца подземного исполина. Он не отражал свет. Он пожирал его, оставляя вокруг себя ореол искаженного пространства. Казалось, сам воздух стыдился соприкосновения с ним, обтекая кристалл волнами, будто жидкость вокруг раскаленного железа.
–Ты не можешь не взять его, – прошептало Чрево. Стены сомкнулись, выталкивая ее к артефакту. – Он твой. Как ты—его.
Она протянула руку, и в тот миг кристалл ожил. Боль. Не в пальцах—в душе. Воспоминания, которые не принадлежали ей, хлынули, как гной из вскрытого нарыва. Она видела:
Древний храм, построенный из костей драконов. Жрецы в масках из человеческих лиц, склонившиеся над алтарем, где вместо святыни лежал осколок—точно такой же кристалл. Они пели, и их голоса сплавлялись в единый стон. Кристалл треснул, и из щели выползло… нечто. Не демон. Не бог. Существо, состоящее из вопросительных знаков и сломанных обещаний. Еретица отдернула руку, но было поздно. Кристалл прилип к ладони, впиваясь в кожу щупальцами черного дыма. Руны на ее теле засветились в ответ—не враждебно, а как давние союзники.
–Добро пожаловать домой, – прозвучало у нее в голове голосом, который она слышала лишь в детских кошмарах.
И тогда явился Малтаэль. Не ангел, каким его помнили хроники—в доспехах, окрашенных кровью грешников. Нет. Это был скелет, обтянутый пергаментной кожей, испещренной картами несуществующих миров. Его крылья, некогда сиявшие праведным гневом, теперь были голыми костями, скрепленными жилами. В руках он держал серп, но лезвие было изломано, а рукоять покрыта грибком.
–«Ты разбудила Спящего в Камне», – сказал он, и каждое слово оставляло на губах язву. – Теперь он будет расти. Пока не поглотит Санктуирий. Пока не станет новой библией.
–Ты—призрак, – Еретица сжала кристалл, чувствуя, как его острые грани режут плоть, но кровь не текла. Она испарялась, становясь паром с лицом. –Призраки не могут остановить меня.
Малтаэль рассмеялся, и его челюсть отвалилась, превратившись в рой моли.
–Я здесь, не чтобы останавливать. Я здесь чтобы предупредить. Тот, кто спит в кристалле, старше Лилит. Старше самого Ану. Он—тот, кого даже Баал и Диабло боялись называть.
Он исчез, оставив после себя запах гниющих свитков. Кристалл замерцал. Еретица повернулась—и увидела Дону, жрицу из болот Хаковиза. Но не ту, что бродила по легендам с луком из жил и нервов. Эту Дону кто-то разобрал и собрал заново, вкривь и вкось. Ее тело было сшито из лоскутов кожи разных рас, а глаза—две черные дыры, из которых свисали кишки, обмотанные вокруг шеи.
–Он зовет тебя, – прохрипела Дона, указывая на кристалл пальцем, который заканчивался жалом скорпиона. – Хозяин Пробелов. Он хочет…
–Знаю, чего он хочет, – перебила Еретица.
Она ударила кристаллом о землю. Пространство взорвалось.
Кул-Закад, забытый город под песками Кеждестана, восстал из небытия. Башни из сплавленных черепов, мосты из спинных хребтов, фонтаны, бьющие кровью с примесью золота. Здесь, среди руин, властвовал Золтан Кул, некромант, чье имя стерли из истории. Его тело было мумией, но вместо пелен—живые змеи, впивающиеся в плоть.
–Ты принесла ключ, – прошипел он, и змеи на его лице замерли, уставившись на кристалл. – Открой Врата Незримого.
–Ты служишь ему? – Еретица сжала кристалл так, что тот начал звонко вибрировать.
–Все служат, – Золтан Кул поднял руку, и из-под земли полезли мертвецы. Не обычные—их тела были пустыми оболочками, заполненными черными жуками.
Она бросила кристалл в толпу. Артефакт взорвался тишиной. Волна тьмы поглотила мертвецов, превратив их в прах, а затем ударила в Золтана. Его змеи взвыли, сливаясь в единую массу, а сам некромант рухнул, рассыпавшись на песок и когти. Кристалл вернулся в ее руку, теперь теплый, почти живой.
–Ты учишься, – сказал голос.
Еретица вышла из руин Кул-Закада, но город не исчез. Он расползался за ней, как пятно чернил на карте. Вдали, на горизонте, показалась фигура. Человек в плаще из теней, с посохом, увенчанным черепом козла. Тираэль. Но не Падший —тот, что когда-то пожертвовал своей сущностью. Это был призрак его былой силы. Его доспехи ржавели, а лицо, скрытое капюшоном, было лишь намеком на черты.
–«Ты несёшь семя Апокалипсиса», – сказал он, и его голос был похож на звон разбитого колокола. – Уничтожь кристалл, пока он не уничтожил тебя.
–Как? – спросила Еретица, зная ответ заранее.
–В Чащобе Когтей, – прошелестел Тираэль, растворяясь. – Там, где спит Первое Лезвие.
Кристалл дрогнул. Он боялся. Еретица двинулась на север, оставляя за собой след из камней, которые плакали смолой. А внутри кристалла что-то зашевелилось. Что-то с глазами, как у ребенка, и ртом, как у пасти.
Чащоба встретила ее дыханием гниющего зверя. Деревья здесь не были деревьями—их стволы состояли из костей, ветви—из сухожилий, листья—из обрывков проклятых молитв. Воздух гудел, словно наполненный крыльями насекомых, которых нельзя было увидеть. Но Еретица знала: они были внутри. В каждом вдохе, в каждой капле пота, стекавшем по ее спине. Кристалл на ее груди пульсировал, как второе сердце. Черный свет лился из его граней, оставляя на земле следы, похожие на руны. Они вели ее глубже, в самое сердце Чащобы—туда, где, по словам призрака Тираэля, спало Первое Лезвие. Но Чащоба не хотела отпускать. Из тени выползли Древохвосты—демоны, рожденные из корней, пропитанных грехом. Их тела напоминали гибрид человека и растения: кожа—кора, глаза—созревшие плоды с зрачками-семенами. Они зашипели, разевая рты, полные шипов.
–Мя-я-ясо…– застонали они хором, и из их глоток повалил дым, пахнущий горелыми волосами.
Еретица коснулась кристалла. Боль. Но вместе с ней—сила. Руны на ее коже вспыхнули, и шипы, выросшие из земли, пронзили Древохвостов. Не убивая—превращая. Кора треснула, и из тел демонов полезли белые ростки. Они цвели за секунды, рождая цветы с лепестками из человеческих языков.
–Спасибо, – прошептала Еретица кристаллу, чувствуя, как его сущность плетет новые узлы в ее венах.
Он появился у ручья, воды которого были густы, как кровь. Его плащ теперь казался сотканным из пепла, а в руке он держал не посох, а обломок меча.
–«Ты позволяешь ему говорить через тебя», – сказал Тираэль. Его голос был слабее, словно кто-то стирал его из реальности. – Каждое использование кристалла приближает его пробуждение.
–А ты думаешь, я не знаю? – Еретица показала на свою грудь, где под кожей шевелились черные жилки. – Он уже здесь. В моих снах. В моих костях.
Тираэль приблизился. Его лицо, обычно скрытое, теперь было видно—пустота, в которой мерцали крошечные звезды.
–Первое Лезвие—не оружие. Это—зеркало. Оно покажет тебе истинную суть кристалла. И твою собственную.
Он исчез, а на земле остался след—пепел, сложившийся в стрелу. Глубина Чащобы оказалась храмом. Не из камня—из плоти. Стены дышали, пол был покрыт слизью, в которой плавали зубы. В центре, на алтаре из спинных хребтов, лежало Первое Лезвие. Оно не было впечатляющим—простой обсидиановый клинок, покрытый трещинами. Но когда Еретица протянула руку, пространство завибрировало.
–Нет, – зарычал голос кристалла. – Ты не смеешь!
Из тени за алтарем поднялась фигура. Азмат, демон-хранитель, последний из рода Тёмных Архивариусов. Его тело напоминало свиток—кожа испещрена письменами, голова отсутствовала, вместо нее—вращающийся циферблат с символами древних эпох.
–Знание—защита, – прогудел Азмат, и его «голова» щелкнула, останавливаясь на символе, похожем на спираль. – Но ты не готова увидеть.
Еретица ударила кристаллом в пол. Черная волна прокатилась по храму, сдирая плоть со стен. Азмат взревел, его циферблат закрутился бешено, но кристалл уже парил в воздухе, направляя силу на Лезвие. Обсидиан треснул—и внутри него открылся глаз. Зрачок расширился, и Еретица увидела. Кристалл—не ключ. Он—клетка. Внутри него спал Орфаэль, Хозяин Пробелов—существо, рожденное из разрыва между «есть» и «нет». Его тело—парадокс, его голос—забытый вопрос, на который нет ответа. Лилит и Инариус пытались использовать его силу, но стали марионетками. Первое Лезвие—не для уничтожения. Оно—для освобождения. Ты поняла, – прошептал Тираэль, чей призрак теперь стоял рядом, прозрачный как слеза. – Убей кристалл—и освободишь его. Сломай Лезвие—и он останется связанным. Санктуарий захлебнулся. Небеса, некогда багряные, как рана, теперь сверкали дырами. Черные, зияющие, они открывали виды на иные миры: одни – пустыни из стекла, где ветер вырезал на поверхности крики; другие – океаны слизи, в которых плавали тени с глазами на ладонях. Воздух гудел гимном распада. Еретица стояла в эпицентре, ее тело – проводник для Орфаэля. Кристалл раскололся, выпустив сущность Хозяина Пробелов, и теперь он жил в ее венах, переписывая саму ее суть на языке парадоксов. Руны на ее коже стали подвижными.
Орфаэль говорил через нее:
–Смотрите, как ваши «боги» ползают на брюхе. Они – дети, испуганные темнотой под кроватью. Я – сама кровать.
Лилит явилась снова. Ее крылья, некогда гордые, теперь волочились по земле, оставляя борозды из огня и пепла.
–Ты обменяла вечность на роль футляра, – засмеялась Праматерь, но в смехе слышался треск ломающихся ребер. – Он сожрет тебя, как я когда-то сожрала надежду.
–Надежда – это запекшаяся кровь на губах умирающего, – ответил Орфаэль голосом Еретицы. – Я дам им нечто чище. Отсутствие.
Из трещин выползли Примархи.
– Ксарот’тул – демон с телом из сломанных часов, чьи шестеренки перемалывали кости в пыль воспоминаний.
– Йиргаза – существо с сотней ртов на ладонях, каждый из которых пел колыбельную на языке мертвых цивилизаций. Они пали ниц перед Еретицей, их спины трещали под грузом нового порядка. Тень ангела возникла у подножия горы из сплющенных черепов, где Еретица возвела трон из собственных ребер. Тираэль был почти невидим, как пятно на сетчатке глаза.
–«Ты разрушаешь баланс», – сказал он, но слова рассыпались, не долетев.
–Баланс – это гниль на весах трупного червя, – ответил Орфаэль, поглаживая череп Малтаэля, превращенный в чашу. Из нее сочилась жидкость, которая кричала голосами не рожденных детей. – Я принесу истинный покой – конец всем вопросам.
Тираэль протянул руку, и на мгновение Еретица увидела его истинную форму – сияющую нить, спутанную с черной дырой.
–Он соврал тебе. Ты не сосуд. Ты – пробка. И когда он вырвется полностью…
Орфаэль сжал кулак, и ангел рассыпался в пыль.
–Шуты любят поговорить. Убогие.
Город-крепость пал за ночь. Стены, пропитанные защитными рунами, теперь текли как воск. Донайн, капитан стражи, встретил Еретицу у ворот. Его доспехи слились с телом, превратившись в хитиновый панцирь, а копье дрожало, как испуганный зверь.
–Во имя Света… – начал он.
Орфаэль щелкнул пальцами Еретицы. Капитан взорвался. Не в кровавый дождь – в вопросительные знаки, которые впились в землю, прорастая каменными изваяниями его собственных страхов.
–Свет – это заикание тьмы, – провозгласил Хозяин Пробелов, поднимаясь на центральную площадь.
Толпа беженцев замерла. Их глаза стали черными, рты – швами. Орфаэль даровал им «дар» – свободу от мыслей. Они падали на колени, а их черепа наполнялись тишиной, пока не лопались, как перезревшие плоды. В зеркале из застывших слез Еретицы явилась Праматерь. Ее крылья теперь были покрыты глазами, каждый – портал в искаженную реальность.
–Он использует тебя, дитя, – шептала Лилит, и из ее губ выползали личинки с лицами ангелов. – Разбей трон. Верни Первое Лезвие, и я научу тебя…
– Замолчи, – оборвал ее Орфаэль, и зеркало треснуло. Осколки впились в лицо Лилит, оставляя раны, из которых полезли пауки с человечьими головами. – Ты – вчерашний кошмар. Я – завтрашняя пустота.
Но Еретица, где-то глубоко внутри, запомнила эти слова. Когда последний камень Кафедрального Собора Лилит испарился, Орфаэль начал Преображение. Тело Еретицы раздулось, кожа лопнула, выпуская щупальца из чёрного света. Санктуарий сворачивался в трубку, временные линии сплетались в петлю. Ангелы Небесного Совета, явившиеся остановить её, застыли в позах абсурдного танца – их крылья стали ногами, мечи – детскими погремушками.
–Смотрите! – голос Орфаэля гремел из всех щелей мироздания. – Я – вопрос, на который вы боитесь ответить!
Но в самый миг триумфа Еретица нашла осколок Первого Лезвия, вонзившийся ей в бедро. Рука сама потянулась к нему… Еретица стоит на краю новорожденного Пробела – дыры в реальности, где правит Орфаэль. В руке – осколок Лезвия, способный уничтожить симбиоз. Но за спиной – армии Примархов, а в ушах – шепот Хозяина:
–Ты действительно веришь, что у тебя есть выбор? Ты – буква в моем имени. Точка в моем вопросе.
Санктуарий умер. Его труп, раздутый альтернативными реальностями, разлагался под взглядом несуществующих звёзд. Орфаэль праздновал победу: горы превращались в вопросительные знаки, реки текли в обратном направлении, неся в своих водах обрывки забытых ответов. Еретица, вернее, то, что от неё осталось, сидела на троне из собственных рёбер. Её глаза—два чёрных кристалла—отражали пустоту, которой не нужны были зрачки. Но в груди, там, где раньше билось сердце, лежал осколок Первого Лезвия. Крошечный, как зерно песка в вселенной абсурда. Он жёг. Напоминал. Лилит явилась в последний раз. Её тело было коллажем из обрывков миров: рука из пепла, нога из детских кошмаров, лицо—пустая страница.
–Ты могла быть богиней, – прошипела она.
–Я стала чем-то лучше, – ответил Орфаэль, но это была ложь. Голос Еретицы прорвался сквозь щель в сознании:
–Я стала концом вопроса.
Она вонзила осколок в кристалл на своей груди. Мир вздрогнул. Орфаэль закричал—не от боли, а от ярости. Его сущность, бесконечная как голод, начала схлопываться. Санктуарий, миры, само время—всё стягивалось к осколку. Еретица смеялась, и её смех был последним звуком умирающей реальности.
А потом—тишина.
…в руинах Храма Первого Клина копошилось создание— гибрид насекомого и младенца. Оно поднимает голову и произносит хрипло:
–Мать…
Глаза существа горят знаком Лилит….
Кровавый Хор Ада
«Они хотели сделать меня оружием. Но я стал землетрясением, что разрывает саму бездну».
У подножия горы Арреат, где вечные снега цепляются за скалы, словно седые призраки, а ветра поют древние саги о войнах и павших героях, родился мальчик. Его первый крик слился с рёвом бури, будто сама гора, хранящая тайны Мирового Камня, признала его своим. Мать назвала его Жуву – «непокорённый» на языке племени. Так началась история, сотканная из огня и льда. Жуву не знал отца. Лишь шепот матери, Сураны, рисовал в ночных сказаниях образ воина, чей след растворился во тьме задолго до его рождения. «Он ушёл сражаться с тем, что не имеет имени», – говорила она, пряча глаза. Племя молчало, но Жуву читал правду в их взглядах: отец пал жертвой древнего проклятия, что витает над Арреатом, как дым после битвы. Детство Жуву прошло в тени великой горы. Он учился рубить мечом, прежде чем освоил буквы; его руки загрубели от древка секиры, а сердце закалилось в схватках с оборотнями, выползавшими из пещер по ночам. Он был красив, как рассвет над ущельями, и силён, как лавина. Но даже став лучшим из молодых берсерков, Жуву чувствовал пустоту – будто его душа ждала знака, которого не было. В ночь, когда ему исполнилось тридцать три, небо над Арреатом окрасилось в багрянец. Жуву проснулся от жара, пронзившего грудь, и увидел Его: фигуру, объятую пламенем, с лицом, скрытым под маской пепла. В руках незнакомец сжимал кристалл – чёрный, как бездна, но с прожилками алого, словно внутри билось сердце. «Сын крови и пепла… Ты нужен…» – голос прозвучал не в ушах, а в самой глубине сознания, заставив кости дрожать. Когда видение рассеялось, Жуву понял: это не сон. На камне у его постели лежал осколок – крошечный, но идентичный тому, что держал призрак. А в памяти всплыли слова матери: «Твой отец нёс в груди камень, горящий адским огнём…»
Племя не отпускало его. Когда Жуву объявил, что покинет Арреат, старейшины вскипели, как котлы с ядом. «Ты – щит горы! – гремел вождь Гаррок, чей правый глаз скрывал шрам от когтей Повелителя Стай. – Уйдёшь – откроешь врата проклятия!» Но Жуву уже не слышал их. В ушах звенел тот голос – низкий, как гул подземных пластов, зовущий в место, которого нет на картах племени. «Сын крови… Ты нужен…».Он ушёл на рассвете, не попрощавшись. Лишь мать молча положила ему в дорожный мешок амулет из клыка демона – единную память об отце. «Он тоже не прощался», – сказала Сурана, и Жуву впервые заметил в её глазах не страх, а гордость. Путь вёл через Долину Сотни Костей, где земля дышала серой, а тени цеплялись за путников, словно голодные твари. На третий день Жуву наткнулся на караван. Вернее, на то, что от него осталось: обугленные повозки, трупы с вырванными сердцами и знамя с символом пылающего глаза. «Хоррадрины», – мелькнуло в памяти. Мать рассказывала, как эти фанатики искали Мировой Камень, чтобы принести его в жертву своему божеству – слепому Пожирателю Снов. Но среди пепла он нашёл выжившую. Она сидела, прислонившись к скале, в одеждах цвета кровавой зари, с лицом, закрытым вуалью из золотых цепей. Казалось, огонь не тронул её – даже края платья не обгорели.
– Ты опоздал, варвар, – её голос звучал так, будто резал воздух лезвием. – Они умерли быстро. Слишком быстро для тех, кто служит Зиру.
Жуву сжал рукоять топора. Лукаста – жрица из проклятых земель Кехстана. О ней ходили легенды: говорят, она пережила падение своего храма, обратив демонов в пепел одной песней.
– Ты знала, что я приду? – рыкнул он.
– Знаю, что ты видел Его. Призрака в пламени, – Лукаста встала, и кристалл у пояса Жуву вдруг вспыхнул багровым. – Ты думаешь, это отец зовёт тебя? Глупец. То, что говорило с тобой, старше гор. Старше звёзд.
Она сорвала вуаль. Её лицо было покрыто татуировками – движущимися, как черви под кожей. Жуву отшатнулся: это были письмена Древних, языка, на котором говорили до людей.
– Он – Инариус, – прошипела жрица. – Падший ангел, что когда-то вырвал сердце у самой Лилит. Но демоны сковали его в бездне, а его кристалл… – Она указала на артефакт Жуву. – Это осколок его сущности. И он хочет свободы.
– Зачем мне верить тебе? – Жуву выхватил топор, но Лукаста лишь рассмеялась.
– Потому что твой отец верил. Он нёс этот кристалл в попытке уничтожить его. Но камень… съел его.
Ночь накрыла долину, когда они двинулись дальше – к Руинам Уль-Тамси, месту, где, по словам жрицы, скрывался вход в Пустоту. Кристалл жёг Жуву, как уголь, и в его разуме вновь возникал образ пламенеющей фигуры. «Сын… Освободи меня…».Но на рассвете их настигли хоррадрины. Они вышли из тумана – десятки фанатиков в робах, сожжённых до костей, но живых. Их глаза пылали зелёным, а рты распевали гимн Пожирателю. Лукаста заворожённо улыбнулась:
– Ты хотел доказательств, варвар? Посмотри, как твой «отец» защищает тебя.
Жуву не успел ответить. Кристалл взорвался алым светом, и боль пронзила его, как тысячи игл. Тело двигалось само – топор выписывал удары, которых он не учил, рёв вырывался из горла чужим, безумным голосом. Он убивал, не чувствуя ран, пока последний хоррадрин не рухнул, прошитый лучом пламени из кристалла. Когда всё кончилось, Лукаста приблизилась, её татуировки теперь светились, как карта звёзд.
– Видела? Он уже в тебе. Скоро ты станешь тем же, кем стал твой отец – рабом ангела, который хочет разрушить этот мир, чтобы отнять его у Демонов.
– Тогда почему ты со мной? – прохрипел Жуву, вытирая кровь с губ.
– Потому что я хочу забрать его силу, – её глаза сверкнули. – А ты… ты идеальная пешка.
Где-то вдали завыл ветер, похожий на смех. Кристалл пульсировал в такт, будто живой.
Тайна Уль-Тамси. Плоть, вывернутая наизнанку.
Руины Уль-Тамси не были построены. Они выросли. Стены, напоминавшие рёбра исполинского зверя, вздымались из земли, облитые слизью и кровью, что сочилась из трещин, будто Санктуарий истекал гноем. Камни здесь пульсировали, как сердца, покрытые жилками чёрных вен. Лукаста шла впереди, её татуировки мерцали, реагируя на кристалл у пояса Жуву. Он чувствовал, как артефакт впивается в плоть, прорастая нитями раскалённого металла. Больше не было боли – только зуд под кожей, словно личинки шевелились в мышцах.
– Здесь молились не богам, – прошептала жрица, проводя рукой по стене, которая сжалась, как матка. – Здесь лепили их.
Жуву не ответил. Его горло сдавили видения: отец, вернее, то, что от него осталось – скелет, обмотанный кишками, с кристаллом вместо сердца. «Освободи…» – шептали кости. Но голос принадлежал не отцу. Он исходил из глубины самого кристалла, из пасти, что зияла в его центре. Они спустились в зал, где воздух был густ от запаха разложения. Пол устилали ковры из волос, сплетённых в руны Баала. На стенах – фрески, но не нарисованные, а вылепленные из тел. Человеческие конечности складывались в сцены: ангел с крыльями из огня (Инариус?) разрывал грудь демонице (Лилит?), вырывая кристалл, который тут же пожирали черви с лицами младенцев.
– Дуриэль, – Лукаста указала на изображение существа, чье тело было соткано из личинок, каждая с острыми, человеческими зубами. – Король Личинок. Он жрёт богов, чтобы изрыгнуть их обратно – уже сломанными.
Жуву схватился за голову. Кристалл завыл, и стены зашевелились. Волосы с пола впились в его лодыжки, а фрески закричали. Из теней выползли они – личинки Дуриэля. Не насекомые, а нечто худшее: гибриды плоти и металла, с челюстями как бритвы и глазами, полными чужого разума.
– Они чувствуют кристалл! – засмеялась Лукаста, отступая в темноту. – Баал хочет его обратно!
Ярость накрыла Жуву волной. Его мышцы вздулись, рвя кожу, обнажая сухожилия, которые тут же зарастали чёрными жилами. Он рванул вперёд, топор круша личинок, но они множились, заползая в раны, откладывая яйца под кожу. Где-то вдалеке ревел Баал – не голосом, а через саму реальность, искривляя пространство. Потолок руин раскрылся, обнажив небо, которое было плотью, усыпанной сосками, сочащимися молоком тьмы.
– Ты будешь нашим сосудом! – слова Баала взорвались в черепе Жуву. – Сквозь тебя я сожру и ангела, и демона!
Кристалл вспыхнул. Жуву увидел себя со стороны: его тело теперь покрывали рты, которые пели гимн Разрушению. Личинки Дуриэля проникли в него, превращая кости в прах, но кристалл чинил плоть, замещая её металлом и пеплом. Он был больше не человек. Не варвар. Он стал полем битвы.
– Отец… – прохрипел он, выплюнув зуб, который превратился в жука.
Внезапно личинки отползли. Из тени вышел Он – Дуриэль. Его тело было гнездом. Тысячи червей копошились в дырах вместо глаз, изрыгая пар, а каждый палец заканчивался личиной, которая плакала кровавыми слезами.
– Маленький подарочек Баала, прошипел Король Личинок, облизывая Жуву языком, покрытым шипами. – Ты станешь прекрасной куклой. Разорву твою душу на нитки и сошью из неё новое лицо для моего Повелителя.
Жуву зарычал. Ярость смешалась с кристальным пламенем – и топор в его руке взорвался синевой адского огня. Он ударил, но Дуриэль рассыпался на червей, которые тут же срослись вновь.
– Слепой щенок! Ты думаешь, яркость твоей злобы сравнится с тьмой, что несёт Баал?
Лукаста появилась за спиной Дуриэля, её руки впились в спину Короля Личинок. Татуировки на её коже ожили, превратившись в змей, которые впились в плоть демона.
– Ты слишком много говоришь, паразит! – взревела она, и Дуриэль взорвался, разбрызгивая кислоту.
Но это была лишь часть его. Основное тело – гигантский кокон из жил – уже карабкалось по стене, спеша сбежать. Жуву прыгнул, топор вонзился в кокон, и из раны хлынул поток личинок. Они заполнили его рот, нос, уши…
И тогда кристалл запел.
Пламя выжгло личинок, а голос Инариуса прорезал хаос:
–Т ы – моя кровь! Сожги этого червя!
Жуву не контролировал тело. Его рука сама вырвала кристалл из пояса и вогнала его в кокон. Вспышка света разорвала Дуриэля, а вместе с ним – часть стены. Когда дым рассеялся, Жуву стоял на коленях перед проходом в Пустоту. Лукаста, обгоревшая, но живая, склонилась над ним:
– Теперь ты видишь? Баал ищет кристалл, чтобы разорвать Границу. А Инариус… – она коснулась его лба, – он уже почти в тебе.
Но Жуву не слышал. В разуме звучал смех отца – или того, что притворялось им.
Тень Баала:
– Ты пожрёшь ангела. Станешь новым богом. А я буду змеёй в твоих кишках.
Крик Инариуса:
– Убей её! Она знает, как уничтожить меня!
Шёпот личинок:
– Мы уже внутри… Мы везде…
Он закричал. Но это был не его голос.
Бездна во плоти и Предательство, сшитое из нервов.
Пустота не была местом. Это был позвоночник мироздания— сплетённый из кожи богов, содранной заживо. Жуву шагнул в неё, и его тело немедленно начало бунтовать. Кости вытягивались, прорывая кожу, превращаясь в щупальца, которые хлестали по воздуху, цепляясь за невидимые нервы. Лукаста шла рядом, но её плоть уже не подчинялась ей – глаза мигрировали по лицу, а пальцы срослись в единую перчатку из суставов.
– Здесь даже дыхание – предательство, – прошипела она, и её голос раздался из живота Жуву.
Он обернулся, но вместо жрицы увидел себя – свою кожу, вывернутую наизнанку, с пульсирующими мозгом на ладони. Лукаста смеялась где-то внутри его черепа.
– Ты всё ещё думаешь, что я твой союзник? – её слова просочились сквозь трещины в реальности. – Я привела тебя сюда, чтобы переварить.
Кристалл на поясе Жуву забился, как сердце. Инариус кричал в его сознании, но голос ангела тонул в рёве Баала, чьё присутствие висело над Бездной, как гнойный пузырь. «Она откроет тебя, как фрукт, и выпьет сок!» Жуву попытался бежать, но его ноги проросли в пол Пустоты – вернее, в то, что было полом: сплошную массу языков, слипшихся в ковёр. Лукаста приближалась, её тело теперь напоминало анатомический атлас – мускулы, вены, органы, выставленные напоказ, но работающие в обратном порядке. Сердце качало не кровь, а личинок Дюраэля.
– Ты не спросил, почему я выжила в том караване? – она провела рукой по своему обнажённому сердцу, и из желудка Жуву вырвался червь с лицом его матери. – Баал подарил мне особый дар. Я ем предательство. И ты только что накормил меня досыта.
Она поймала червя и раздавила его. Кровь брызнула в глаза Жуву, и он увидел правду: Лукаста была не жрицей, а швом между мирами. Её татуировки – это шрамы от тех, кого она поглотила. Включая его отца.
– Он умер не как герой, – Лукаста выплюнула обгоревший зуб – тот самый, что Жуву потерял в битве с Дуриэлем. – Он умолял меня убить его, пока кристалл не превратил его в куклу Инариуса. Но я… я решила сохранить его.
Из её рта полезли руки – десятки окровавленных ладоней, сжимающих обрывки памяти. Жуву узнал отца среди них: его лицо было пришито к ладони, как маска.
– Сын… Убей её! – застонала ладонь.
Жуву рванулся вперёд, но его тело уже принадлежало Бездне. Мышцы распались на змей, кости стали жидкостью. Кристалл, впившийся в рёбра, засветился ядовито-зелёным – Баал смеялся через него.
– Разорви её! – командовал Повелитель Разрушения.
– Сожги! – вопил Инариус.
– Съешь! – шептали личинки Дюраэля, копошащиеся в его печени.
Лукаста вонзила пальцы в его грудную клетку. Её рука прошла сквозь плоть, как сквозь воду, и сжала кристалл.
– Спасибо за силу, варвар, – она улыбнулась, и её зубы стали иглами. – Теперь я стану тем, для кого Инариус и Лилит создали этот кристалл – новым богом из плоти и лжи.
Но Жуву уже не было в своём теле. Бездна вытолкнула его сознание в пространство между мирами. Он видел, как Лукаста вырывает кристалл, как её тело взрывается в сиянии тысячи солнц, как Баал ревёт, лишаясь добычи. А потом…
Очнулся он в теле Лукасты.
Её плоть стала его клеткой. Он видел её глазами, чувствовал её голод, её связь с Баалом. И ужаснулся. Кристалл был лишь приманкой. Настоящая цель Лукасты – он сам. Его ярость, его кровь, его связь с Инариусом. Она встроила его в себя, как орган, чтобы стать гибридом ангела и демона.
– Мы будем прекрасны, – сказала Лукаста его голосом, глядя в зеркало из сгустков крови. Её тело теперь соединяло черты её и Жуву – лицо матери с татуировками Древних, руки варвара с пальцами-змеями.
Но в её груди, вместо кристалла, пульсировал зародыш. Существо с крыльями и клешнями.
– Наш ребёнок, – Лукаста погладила живот, где кожа прорывалась костями. – Он уничтожит как Небеса, так и Преисподнюю.
Жуву попытался закричать, но у него не было рта. Только тогда он понял: он больше не воин. Он – семя в чреве предательства.
Суд личинок и Кара, сотканная из ярости.
Лукаста рожала, и Санктуарий стонал. Её тело, напоминавшее расплавленную статую из плоти и костей, извивалось в центре Пустоты. Зародыш в её утробе бился, разрывая рёбра, высовывая наружу клешни, покрытые глазами. Жуву, заточённый в её сознании, чувствовал каждую боль, каждый шёпот Баала, который наполнял её венами жидкой тьмой. Но в её кишках копошилось иное – личинки Дуриэля, заражённые его яростью.
– Ты забыла, что я – не твоя марионетка, – прошипел Жуву через стиснутые зубы Лукасты. Её собственная рука, против воли, впилась в живот, пытаясь вырвать зародыш.
Черви Дуриэля, прогрызая нейроны Лукасты, слились с остатками сознания Жуву. Они стали его оружием – тысячами зубов, разрывающих её магию изнутри. Лукаста взвыла, когда её левая нога отвалилась, превратившись в рой ослеплённых мух.
– Ты… не сможешь… – булькала она, но Пустота уже реагировала на бунт. Стены, сотканные из божественных нервов, начали рваться, обнажая кровавое нутро реальности.
И тут пришёл Он.
Новый Дуриэль не полз. Он появился из воздуха, как грибы после дождя. Его тело состояло из спрессованных личинок, каждая с лицом Лукасты в момент предательства. Рот Короля Личинок был пастью Баала – воронкой из шипов и пламени.
– Ты разочаровала Повелителя, – проскрежетал Дуриэль, и личинки с лицами Лукасты закричали в унисон. – Он заберёт ребёнка. А твою душю скормит мне.
Лукаста, истекая чёрной желчью, подняла руки, чтобы сотворить заклятье, но Жуву уже перехватил контроль. Её пальцы сомкнулись на её же горле.
– Моя очередь, – прорычал он её голосом.
Личинки внутри Лукасты взорвались активностью. Они переписали её заклинание в момент его произнесения – вместо защиты, из её рта хлынул поток кипящей плоти, ударивший в Дуриэля. Король Личинок рассыпался, но мгновенно собрался вновь, уже с когтями из костей Жуву.
– Ты принадлежишь Баалу!
– Я принадлежу ярости!
Жуву, используя тело Лукасты как оружие, рванул вперёд. Её руки, управляемые личинками, впились в Дуриэля, вырывая личинок с корнем. Каждая из них взрывалась в его пальцах, разбрасывая слизь, которая жрала плоть Короля. Дуриэль ревел, но это был уже не голос победителя – а визг загнанного зверя. Лукаста, почти уничтоженная внутренней войной, рухнула на колени. Её утроба разверзлась, выпуская зародыш – существо с крыльями Инариуса и рогами Баала. Оно завопило, и от звука треснуло небо Пустоты.
– Мой… ребёнок…– прохрипела Лукаста, протягивая костлявую руку.
Жуву не дал ей прикоснуться. Личинки, ставшие его союзниками, сомкнулись вокруг неё, скрутив в кокон из собственных кишок.
– Ты съела моего отца. Теперь я съем тебя.
Он разорвал её. Не мечом, не топором – руками. Кишки Лукасты стали верёвками, её кости – кинжалами, её кровь – кислотой. Он лишил её конечностей, одну за другой, впиваясь зубами в её шею, пока её крики не слились с рёвом Дуртэля. Король Личинок бросился на помощь, но было поздно. Жуву, теперь уже частично свободный, схватил зародыш – дитя Баала и Инариуса – и сжал. Существо взорвалось, выпустив волну энергии, которая испарила Дуриэля, оставив лишь горстку пепла. Пустота рухнула, выплюнув Жуву обратно в мир смертных. Его тело, восстановленное, но изменённое, пылало. Личинки Дуриэля стали его броней, вплетаясь в мышцы. Кристалл Инариуса, теперь чёрный от гнева, пульсировал в груди, сливаясь с его сердцем. Он поднял голову и зарычал. Где-то в глубинах Ада, за морями расплавленной плоти, Диабло, Владыка Ужаса, ввздрогну.
– Он… стал хуже нас, – прошипел Примарный Зло, впервые за эпохи почувствовав холод.
Жуву же шёл вперёд, оставляя за собой следы пламени. Его ярость теперь была бесконечной. Его сила – абсурдной. Личинки пели в его крови, кристалл смеялся в его душе, а далеко впереди, на краю мира, ждал отец. Или то, что от него осталось.
В Бездне, где время струится как гной, Диабло собрал Совет Семи. Пламя его рогов горело тускло.
– Он использует нашу силу против нас, – рев демонов потряс основание Преисподней. – Найти его. Уничтожить. Пока он не стал…
Но даже Диабло не осмелился назвать это вслух. Где-то в мире смертных, варвар с сердцем из кристалла и кишками, полными личинок, стал чем-то большим.
Чем-то, что не нуждалось в богах.
Конец… или Начало?
На склонах Арреата, где ветер поёт старые песни, мать Жуву, Сурана, роняет амулет из клыка демона. Камень треснул, и из щели выползла личинка с глазами её сына. Она улыбнулась. Где-то вдали прогремел гром.
Шрамы далеких отголосков
«Шрамы – это не цепи прошлого. Это ноты, из которых я сложила свою свободу».
– Талара Железная Песнь
В далеких землях, где солнце целует горизонт кровавым ртом, а ветра шепчут забытые проклятия на языке костей, стояла она – Талара Железная Песнь. Ее имя ревело в устах шаманов, как гром, разрывающий плоть небес. Земли, что она называла домом, не были отмечены на картах цивилизованных королевств; здесь правили древние боги с клыками из теней, а реки текли чернильной скорбью. Она была дитя хаоса, рожденная в ночь, когда луна истекала серебряной кровью. Ее тело – алтарь плоти, высеченный из ярости и желания. Голая, как меч, вынутый из ножен, Талара не стыдилась своей наготы, ибо каждую морщину на ее коже, каждый шрам, мерцающий словно молния, племена слагали в саги. Ее бедра, сильные как корни древних дубов, несли ее через поля сражений, а грудь, поднимавшаяся в такт дыханию хищницы, была украшена рунами, выжженными раскаленным железом – письменами богов, чьи имена сводили с ума смертных. Ее волосы, чернее смолы и звездной бездны, сплетались в косы с осколками клинков павших врагов. Глаза – два угля, тлеющих в пепле ночи, – видели то, что скрыто за завесой реальности: шепот мертвых, танцы демонов в пламени костров. Но даже среди этой первобытной жестокости в ней таилась красота, от которой сжималось сердце. Ее улыбка обнажала острые зубы, будто выточенные из льда, а движения, гибкие и смертоносные, напоминали игру теней в пламени – невозможно поймать, невозможно забыть. Талара не была воительницей. Нет. Она была проводником. Тела, которые она приносила в жертву курганам из черепов, становились мостами между мирами. Ее клинок, выкованный из кости падшего титана, пил не только кровь, но и души, а ее нагое тело, покрытое священной грязью и пеплом, становилось холстом для ритуалов, что разрывали ткань времени.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/anton-s-a/eho-nesuschestvuuschih-otvetov-71620822/?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Антон S.A
Камни Мироздания #3
Сборник погружает читателя в мрачный и загадочный мир Санктуария, где древние боги, демоны и ангелы ведут вечную борьбу за власть и выживание. В центре повествования – судьбы тех, кто оказался на грани между светом и тьмой, между жизнью и смертью, между прошлым и будущим. Еретица, Жуву, Талара и Лифия – каждый из них становится проводником в этом мире, где магия и кровь сплетаются в единую ткань судьбы. Их истории – это истории о предательстве, жертве, перерождении и поиске истины в мире, где каждый шаг может стать последним.
Сборник объединяет в себе элементы мистики, фэнтези и хоррора, создавая уникальную атмосферу, где каждая история – это эхо древних пророчеств, отголоски которых звучат в сердцах героев и читателей.
Это не просто сборник рассказов, это путешествие в глубины человеческой души, где каждый выбор имеет свою цену, а каждый шаг может изменить судьбу мира.
Антон S.A
Эхо несуществующих ответов
«Мы – буквы в книге, которую пишет пустота. И каждая глава заканчивается тем, чего никогда не начиналось».
– Орфаэль, Хозяин Пробелов.
Эхо
«Мы – буквы в книге, которую пишет пустота. И каждая глава заканчивается тем, чего никогда не начиналось».
– Орфаэль, Хозяин Пробелов.
Они не хоронили своих мертвых здесь. Не смели. Земля Санктуария была ненасытным ртом, и кости, брошенные в ее чернозем, прорастали когтями, клыками, шипами—чем-то, что не принадлежало ни живому, ни мертвому. Но Еретица знала: под слоем грязи и пепла здесь лежали не кости. Здесь лежали слова. Первые слова, которые боги прошептали в пустоту, прежде чем та начала рожать миры. Она стояла на краю пропасти, где когда-то билось сердце Храма Первого Клина. Теперь от него остались лишь обломки, вросшие в скалы, как заноза в гниющей плоти. Камни храма дышали. Медленно, тяжело, словно легкие, наполненные жидким мраком. С каждым выдохом из трещин выползали насекомые—не жуки и не пауки, а нечто среднее между буквами и существами. Их хитиновые спины были покрыты письменами, которые жгли глаза.
«Ты опоздала», —прошипел ветер, обвивая ее шею.
Но она знала—это ложь. Время здесь было зверем с перебитыми лапами. Оно ползало по кругу, оставляя кровавый след на камнях. Она видела отголоски прошлого: тени жрецов, падающих на колени, их рты, разорванные в крике, когда божественный клин—первое оружие, выкованное из страха—рассек их души. Видела, как стены храма плакали смолой, а из слепых окон лилась музыка, от которой сходили с ума целые города. Ее руны загорелись. Боль была знакомой—как будто кто-то водил раскаленным шилом по костям, выцарапывая новые символы. Она не сопротивлялась. Ее тело давно перестало быть ее. Оно стало пергаментом, на котором писали те, кто старше демонов. Те, кого даже Праматерь Лилит боялась назвать по имени. Из пропасти поднялся запах—сладкий, как разлагающиеся фрукты, и резкий, как ржавое железо. Воздух заколебался, и она увидела ее. Лестницу. Не из камня или дерева—из спрессованных теней, скрученных в спираль. Ступени были зубами, вонзенными в плоть неба. Она знала, куда вела эта лестница: в Чрево, место, где спали боги до того, как им приснились миры. Но прежде чем сделать шаг, она обернулась. Твари уже окружали ее. Те самые—с вывернутыми суставами и ртами, полными тишины. Они не нападали. Они… кланялись. Их спины ломались с хрустом, головы ударялись о землю, а пальцы, длинные как шила, чертили в грязи те же руны, что горели на ее коже.
«-Пришло время», – сказала она, и голос ее был похож на скрип двери в заброшенной усыпальнице.
Потом шагнула в пропасть. А далеко внизу, в глубине, что-то зашевелилось. Что-то с зубами длиннее вечности. Лестница гнулась под ее весом, как хрящ под лезвием ножа. Каждая ступень оставляла на ее ступнях шрамы-символы, которые тут же начинали дымиться, впитываясь в плоть. Воздух густел, превращаясь в сироп из предсмертных стонов. Она спускалась вглубь, но чувствовала—это не падение, а перерождение. Как если бы ее тело разбирали на части, чтобы собрать заново, вставив между костей страницы запретных гимнов. Внизу тьма зашевелилась. Сначала она приняла это за иллюзию—глаза здесь лгали чаще, чем язык священника. Но нет: стены Чрева пульсировали, обнажая прожилки мерцающей синевы. Они бились в ритме, от которого зубы скрипели, пытаясь перемолоть собственные корни. А между ними—фигуры. Застывшие, как насекомые в янтаре, но живые. Очень живые. Один из них повернул голову. Человек? Нет. Чудовище? Тоже нет. Это было нечто вроде незаконченной иконы—очертания тела, лица, рук, но все расплывчатое, будто художник стер детали тряпкой, смоченной в желчи. Его рот открылся, и Еретица услышала… Не звук. Вкус. Медный привкус страха на языке, жжение гноя в ноздрях, чесотку под кожей, будто кто-то выводил иглой надпись: «ТЫ НЕ ДОЛЖНА ВИДЕТЬ».
–Я уже видела, – прошептала она, и язык ее обуглился от слов.
Существо рассыпалось в прах, но его смех остался—вибрирующий гул в костях. Она шла дальше, а Чрево раскрывалось перед ней, как цветок из жил и слизи. Теперь она различала структуру—это был не тоннель, а горло. Миндалины из обсидиана дрожали по бокам, цепляясь за нее волосками-спорами. Где-то в глубине булькало, и с каждым звуком руны на ее коже меняли цвет. Алый. Фиолетовый. Цвет вороной крови под луной. И тогда она увидела. Оно висело в центре, огромное, как падшая звезда, но лишенное формы. То пульсирующий шар из щупалец, то клубок спиралей, режущих пространство как ножницы пергамент. Его поверхность была покрыта… нет, не глазами. Зеркалами. Миллиардами осколков, в каждом из которых отражалась она сама—но иная. В одном—скелет, обтянутый кожей из молитв. В другом—демон с крыльями из детских костей. В третьем—богиня с пустотой вместо лица.
–Дитя Прорыва, – прорычало(запело/заплакало) Оно, и Еретица упала на колени, потому что ее кости вдруг вспомнили, что когда-то были прахом. – Ты пришла оплатить долг плотью.
Она попыталась вдохнуть, но воздух стал плотным, как стекло.
–Я… – голос рассыпался, как трухлявое дерево.
Оно приблизилось. Не телом—само пространство сжималось, подталкивая кошмар к ней. Зеркала-осколки начали плавиться, стекая вниз серебристыми слезами. Там, где они касались пола, вырастали руки—сотни, тысячи—с пальцами из перьев и когтей.
–«Ты носишь письмена Распада», – сказало оно, и теперь голос звучал изнутри, выворачивая кишки. – Но, чтобы открыть Дверь, тебе не хватает…
Одна из рук рванулась вперед, пронзив ее живот.
…ключа.
Боль была иной—не огонь, не холод. Это было как вдеть нитку в иглу, когда нить—твоя собственная нервная система. Еретица взвыла, но звук утонул в слизи, хлюпающей под ногами. Рука выдернулась обратно, сжимая в кулаке что-то черное и пульсирующее. Ее воспоминание. Нет—то, что скрывали воспоминания.
Обрывок видения: она, маленькая, стоит на коленях в храме, где вместо алтаря—трещина в полу. Из нее доносится шепот. Мать (была ли это мать?) толкает ее вперед, плача кровавыми слезами. «Пей, дитя, пей свет тех, кто был до…»
Оно рассмотрело украденный кусок ее души и… засмеялось.
–Так вот откуда запах святости в твоей гнили, – прошелестели зеркала, и вдруг все осколки показали одно: девочку, пьющую из трещины черный дым. Дым обвивает ее, входит в уши, глаза, утробу.
Еретица затряслась. Теперь она помнила.
–Ты-сосуд, – продолжило оно, – но не для того, чтобы хранить. Чтобы разбиться.
Руны на ее коже вспыхнули одновременно, выжигая на полу круг из пепла и печатей. Воздух наполнился звоном—как будто кто-то ударил в колокол, спрятанный за гранью реальности. И Дверь открылась. Прореха, из которой хлынул… не свет. Не тьма. Нечто третье, от чего у Еретицы мгновенно лопнули капилляры в глазах. Она видела сквозь пелену крови: фигуры, движущиеся там, в ином. Существа, для которых демоны—всего лишь бледные тени.
Лилит была права.
Инариус был прав.
Все они были слепыми червями, ползающими по трупу истины.
–Войди, – сказало оно, и это не было предложением.
Еретица шагнула.
А Санктуарий, далеко наверху, взвыл в родовых муках. Тьма за Дверью была живой. Она обволакивала Еретицу, как пуповина, питающаяся ее страхом. Но прежде чем существа из Иного смогли вцепиться в ее плоть, пространство вздрогнуло, и из трещин в реальности выползли они. Лилит явилась первой. Ее крылья, некогда белые как лунный свет, теперь напоминали сломанные мачты корабля-призрака—обугленные, покрытые язвами, из которых сочилась субстанция, похожая на стихи. Лицо Праматери было маской из совершенства, но за ним шевелилось нечто—сотни крошечных ртов, повторявших каждое ее слово на забытых языках.
–Дитя моего семени, но не моей крови, – ее голос был лаской, оставляющей шрамы. – Ты несёшь в себе искру Того, Кто Предшествовал. Отдай её мне, и я сделаю тебя…
–Богиней? – перебила Еретица, выплевывая клок черных волос – Или удобрением для твоего нового сада?
Лилит засмеялась, и звук этот заставил треснуть один из зеркальных осколков в Чреве.
Инариус возник из света—но это был свет прокаженного, желтый и вонючий. Его доспехи, некогда сиявшие божественной славой, теперь ржавели, впитывая грехи Святилища. Лицо ангела было скрыто за вуалью из живых цепей—каждое звено звенело проклятиями.
–Закрой Дверь, – прохрипел он, обращаясь к Еретице, но его взгляд буравил Лилит. -Или я вырву твое сердце и брошу его в бездну.
–Ты пытался сделать это и раньше, помнишь? – Лилит провела пальцем по воздуху, и между ними вспыхнула рана—разрез, из которого хлынули крики погибших в Вечной Битве. – Ты проиграл.
Еретица отступила, чувствуя, как руны на ее коже воспламеняются от близости двух древних врагов. Но тень—нет, тени—уже ждали своего часа.
Деккард Каин вышел из мрака, опираясь на посох, обмотанный пергаментами из человеческой кожи. Его глаза—вернее, пустые впадины, где когда-то были глаза—следили за ней через дымку времени.
–Ты читала «Книгу Адамаста», девочка? – кашлянул он, и из горла вырвался рой жуков с крыльями из пергамента. – Нет? Тогда слушай: то, что ты называешь Дверью—это не выход. Это пасть.
–Мудрец-червь, – Лилит повернулась к Каину, и ее крылья расправились, отбрасывая тени с когтями. – Ты все еще носишь в себе семя Тираэля?
Каин не ответил. Вместо этого он разорвал один из свитков на своем посохе. Бумага взорвалась пеплом, сложившимся в знак—глаз внутри треугольника.
–Они идут, – прошептал он, и Еретица поняла—он говорит не о демонах.
Андриэль, Созидательница Боли, просочилась сквозь Дверь первой. Ее тело—шедевр извращенной геометрии: конечности, сросшиеся под невозможными углами, лицо, утонувшее в паутине жил. За ней, волоча за собой цепи из спрессованных душ, возник Дюран, Палач Вечности, чье тело было гигантским гробом с сотней рук, держащих топоры из осколков времени. Лилит улыбнулась, и ее рот растянулся до ушей.
–Теперь начинается настоящая служба.
Инариус взревел, и его цепи ожили, превратившись в змей с головами ангелов. Каин отступил в тень, бормоча заклинание, которое заставляло его старую плоть отслаиваться, обнажая нечто… сияющее. Еретица стояла в эпицентре. Руны на ее коже теперь светились белым жаром, плавя плоть и высвобождая то, что спало внутри—сущность, старше Лилит, старше самого Санктуарий.
–En nephalem, – прошипела Лилит, и в ее голосе впервые прозвучал страх.
Но было поздно.
Еретица подняла руки, и Дверь… схлопнулась. Нет—она свернулась, как кожа вокруг раны, затягивая Андриэль, Дюрана, саму Лилит и Инариуса в клубок искаженной плоти. Каин, вернее, то, что им притворялось, рассыпался в прах, шепча: «Ложь… все ложь…» Когда все закончилось, Еретица упала на колени. Перед ней лежал только один предмет—кристалл, черный как пропущенное слово в молитве. Из глубины Чрева донесся смех Того, Кто Предшествовал.
–Ты думала, это конец?
А далеко наверху, в Санктуирии, первый камень Кафедрального Собора Лилит начал кровоточить. Черный кристалл лежал у ее ног, холодный и бездыханный, но Еретица чувствовала его пульс—глухой, как удары сердца подземного исполина. Он не отражал свет. Он пожирал его, оставляя вокруг себя ореол искаженного пространства. Казалось, сам воздух стыдился соприкосновения с ним, обтекая кристалл волнами, будто жидкость вокруг раскаленного железа.
–Ты не можешь не взять его, – прошептало Чрево. Стены сомкнулись, выталкивая ее к артефакту. – Он твой. Как ты—его.
Она протянула руку, и в тот миг кристалл ожил. Боль. Не в пальцах—в душе. Воспоминания, которые не принадлежали ей, хлынули, как гной из вскрытого нарыва. Она видела:
Древний храм, построенный из костей драконов. Жрецы в масках из человеческих лиц, склонившиеся над алтарем, где вместо святыни лежал осколок—точно такой же кристалл. Они пели, и их голоса сплавлялись в единый стон. Кристалл треснул, и из щели выползло… нечто. Не демон. Не бог. Существо, состоящее из вопросительных знаков и сломанных обещаний. Еретица отдернула руку, но было поздно. Кристалл прилип к ладони, впиваясь в кожу щупальцами черного дыма. Руны на ее теле засветились в ответ—не враждебно, а как давние союзники.
–Добро пожаловать домой, – прозвучало у нее в голове голосом, который она слышала лишь в детских кошмарах.
И тогда явился Малтаэль. Не ангел, каким его помнили хроники—в доспехах, окрашенных кровью грешников. Нет. Это был скелет, обтянутый пергаментной кожей, испещренной картами несуществующих миров. Его крылья, некогда сиявшие праведным гневом, теперь были голыми костями, скрепленными жилами. В руках он держал серп, но лезвие было изломано, а рукоять покрыта грибком.
–«Ты разбудила Спящего в Камне», – сказал он, и каждое слово оставляло на губах язву. – Теперь он будет расти. Пока не поглотит Санктуирий. Пока не станет новой библией.
–Ты—призрак, – Еретица сжала кристалл, чувствуя, как его острые грани режут плоть, но кровь не текла. Она испарялась, становясь паром с лицом. –Призраки не могут остановить меня.
Малтаэль рассмеялся, и его челюсть отвалилась, превратившись в рой моли.
–Я здесь, не чтобы останавливать. Я здесь чтобы предупредить. Тот, кто спит в кристалле, старше Лилит. Старше самого Ану. Он—тот, кого даже Баал и Диабло боялись называть.
Он исчез, оставив после себя запах гниющих свитков. Кристалл замерцал. Еретица повернулась—и увидела Дону, жрицу из болот Хаковиза. Но не ту, что бродила по легендам с луком из жил и нервов. Эту Дону кто-то разобрал и собрал заново, вкривь и вкось. Ее тело было сшито из лоскутов кожи разных рас, а глаза—две черные дыры, из которых свисали кишки, обмотанные вокруг шеи.
–Он зовет тебя, – прохрипела Дона, указывая на кристалл пальцем, который заканчивался жалом скорпиона. – Хозяин Пробелов. Он хочет…
–Знаю, чего он хочет, – перебила Еретица.
Она ударила кристаллом о землю. Пространство взорвалось.
Кул-Закад, забытый город под песками Кеждестана, восстал из небытия. Башни из сплавленных черепов, мосты из спинных хребтов, фонтаны, бьющие кровью с примесью золота. Здесь, среди руин, властвовал Золтан Кул, некромант, чье имя стерли из истории. Его тело было мумией, но вместо пелен—живые змеи, впивающиеся в плоть.
–Ты принесла ключ, – прошипел он, и змеи на его лице замерли, уставившись на кристалл. – Открой Врата Незримого.
–Ты служишь ему? – Еретица сжала кристалл так, что тот начал звонко вибрировать.
–Все служат, – Золтан Кул поднял руку, и из-под земли полезли мертвецы. Не обычные—их тела были пустыми оболочками, заполненными черными жуками.
Она бросила кристалл в толпу. Артефакт взорвался тишиной. Волна тьмы поглотила мертвецов, превратив их в прах, а затем ударила в Золтана. Его змеи взвыли, сливаясь в единую массу, а сам некромант рухнул, рассыпавшись на песок и когти. Кристалл вернулся в ее руку, теперь теплый, почти живой.
–Ты учишься, – сказал голос.
Еретица вышла из руин Кул-Закада, но город не исчез. Он расползался за ней, как пятно чернил на карте. Вдали, на горизонте, показалась фигура. Человек в плаще из теней, с посохом, увенчанным черепом козла. Тираэль. Но не Падший —тот, что когда-то пожертвовал своей сущностью. Это был призрак его былой силы. Его доспехи ржавели, а лицо, скрытое капюшоном, было лишь намеком на черты.
–«Ты несёшь семя Апокалипсиса», – сказал он, и его голос был похож на звон разбитого колокола. – Уничтожь кристалл, пока он не уничтожил тебя.
–Как? – спросила Еретица, зная ответ заранее.
–В Чащобе Когтей, – прошелестел Тираэль, растворяясь. – Там, где спит Первое Лезвие.
Кристалл дрогнул. Он боялся. Еретица двинулась на север, оставляя за собой след из камней, которые плакали смолой. А внутри кристалла что-то зашевелилось. Что-то с глазами, как у ребенка, и ртом, как у пасти.
Чащоба встретила ее дыханием гниющего зверя. Деревья здесь не были деревьями—их стволы состояли из костей, ветви—из сухожилий, листья—из обрывков проклятых молитв. Воздух гудел, словно наполненный крыльями насекомых, которых нельзя было увидеть. Но Еретица знала: они были внутри. В каждом вдохе, в каждой капле пота, стекавшем по ее спине. Кристалл на ее груди пульсировал, как второе сердце. Черный свет лился из его граней, оставляя на земле следы, похожие на руны. Они вели ее глубже, в самое сердце Чащобы—туда, где, по словам призрака Тираэля, спало Первое Лезвие. Но Чащоба не хотела отпускать. Из тени выползли Древохвосты—демоны, рожденные из корней, пропитанных грехом. Их тела напоминали гибрид человека и растения: кожа—кора, глаза—созревшие плоды с зрачками-семенами. Они зашипели, разевая рты, полные шипов.
–Мя-я-ясо…– застонали они хором, и из их глоток повалил дым, пахнущий горелыми волосами.
Еретица коснулась кристалла. Боль. Но вместе с ней—сила. Руны на ее коже вспыхнули, и шипы, выросшие из земли, пронзили Древохвостов. Не убивая—превращая. Кора треснула, и из тел демонов полезли белые ростки. Они цвели за секунды, рождая цветы с лепестками из человеческих языков.
–Спасибо, – прошептала Еретица кристаллу, чувствуя, как его сущность плетет новые узлы в ее венах.
Он появился у ручья, воды которого были густы, как кровь. Его плащ теперь казался сотканным из пепла, а в руке он держал не посох, а обломок меча.
–«Ты позволяешь ему говорить через тебя», – сказал Тираэль. Его голос был слабее, словно кто-то стирал его из реальности. – Каждое использование кристалла приближает его пробуждение.
–А ты думаешь, я не знаю? – Еретица показала на свою грудь, где под кожей шевелились черные жилки. – Он уже здесь. В моих снах. В моих костях.
Тираэль приблизился. Его лицо, обычно скрытое, теперь было видно—пустота, в которой мерцали крошечные звезды.
–Первое Лезвие—не оружие. Это—зеркало. Оно покажет тебе истинную суть кристалла. И твою собственную.
Он исчез, а на земле остался след—пепел, сложившийся в стрелу. Глубина Чащобы оказалась храмом. Не из камня—из плоти. Стены дышали, пол был покрыт слизью, в которой плавали зубы. В центре, на алтаре из спинных хребтов, лежало Первое Лезвие. Оно не было впечатляющим—простой обсидиановый клинок, покрытый трещинами. Но когда Еретица протянула руку, пространство завибрировало.
–Нет, – зарычал голос кристалла. – Ты не смеешь!
Из тени за алтарем поднялась фигура. Азмат, демон-хранитель, последний из рода Тёмных Архивариусов. Его тело напоминало свиток—кожа испещрена письменами, голова отсутствовала, вместо нее—вращающийся циферблат с символами древних эпох.
–Знание—защита, – прогудел Азмат, и его «голова» щелкнула, останавливаясь на символе, похожем на спираль. – Но ты не готова увидеть.
Еретица ударила кристаллом в пол. Черная волна прокатилась по храму, сдирая плоть со стен. Азмат взревел, его циферблат закрутился бешено, но кристалл уже парил в воздухе, направляя силу на Лезвие. Обсидиан треснул—и внутри него открылся глаз. Зрачок расширился, и Еретица увидела. Кристалл—не ключ. Он—клетка. Внутри него спал Орфаэль, Хозяин Пробелов—существо, рожденное из разрыва между «есть» и «нет». Его тело—парадокс, его голос—забытый вопрос, на который нет ответа. Лилит и Инариус пытались использовать его силу, но стали марионетками. Первое Лезвие—не для уничтожения. Оно—для освобождения. Ты поняла, – прошептал Тираэль, чей призрак теперь стоял рядом, прозрачный как слеза. – Убей кристалл—и освободишь его. Сломай Лезвие—и он останется связанным. Санктуарий захлебнулся. Небеса, некогда багряные, как рана, теперь сверкали дырами. Черные, зияющие, они открывали виды на иные миры: одни – пустыни из стекла, где ветер вырезал на поверхности крики; другие – океаны слизи, в которых плавали тени с глазами на ладонях. Воздух гудел гимном распада. Еретица стояла в эпицентре, ее тело – проводник для Орфаэля. Кристалл раскололся, выпустив сущность Хозяина Пробелов, и теперь он жил в ее венах, переписывая саму ее суть на языке парадоксов. Руны на ее коже стали подвижными.
Орфаэль говорил через нее:
–Смотрите, как ваши «боги» ползают на брюхе. Они – дети, испуганные темнотой под кроватью. Я – сама кровать.
Лилит явилась снова. Ее крылья, некогда гордые, теперь волочились по земле, оставляя борозды из огня и пепла.
–Ты обменяла вечность на роль футляра, – засмеялась Праматерь, но в смехе слышался треск ломающихся ребер. – Он сожрет тебя, как я когда-то сожрала надежду.
–Надежда – это запекшаяся кровь на губах умирающего, – ответил Орфаэль голосом Еретицы. – Я дам им нечто чище. Отсутствие.
Из трещин выползли Примархи.
– Ксарот’тул – демон с телом из сломанных часов, чьи шестеренки перемалывали кости в пыль воспоминаний.
– Йиргаза – существо с сотней ртов на ладонях, каждый из которых пел колыбельную на языке мертвых цивилизаций. Они пали ниц перед Еретицей, их спины трещали под грузом нового порядка. Тень ангела возникла у подножия горы из сплющенных черепов, где Еретица возвела трон из собственных ребер. Тираэль был почти невидим, как пятно на сетчатке глаза.
–«Ты разрушаешь баланс», – сказал он, но слова рассыпались, не долетев.
–Баланс – это гниль на весах трупного червя, – ответил Орфаэль, поглаживая череп Малтаэля, превращенный в чашу. Из нее сочилась жидкость, которая кричала голосами не рожденных детей. – Я принесу истинный покой – конец всем вопросам.
Тираэль протянул руку, и на мгновение Еретица увидела его истинную форму – сияющую нить, спутанную с черной дырой.
–Он соврал тебе. Ты не сосуд. Ты – пробка. И когда он вырвется полностью…
Орфаэль сжал кулак, и ангел рассыпался в пыль.
–Шуты любят поговорить. Убогие.
Город-крепость пал за ночь. Стены, пропитанные защитными рунами, теперь текли как воск. Донайн, капитан стражи, встретил Еретицу у ворот. Его доспехи слились с телом, превратившись в хитиновый панцирь, а копье дрожало, как испуганный зверь.
–Во имя Света… – начал он.
Орфаэль щелкнул пальцами Еретицы. Капитан взорвался. Не в кровавый дождь – в вопросительные знаки, которые впились в землю, прорастая каменными изваяниями его собственных страхов.
–Свет – это заикание тьмы, – провозгласил Хозяин Пробелов, поднимаясь на центральную площадь.
Толпа беженцев замерла. Их глаза стали черными, рты – швами. Орфаэль даровал им «дар» – свободу от мыслей. Они падали на колени, а их черепа наполнялись тишиной, пока не лопались, как перезревшие плоды. В зеркале из застывших слез Еретицы явилась Праматерь. Ее крылья теперь были покрыты глазами, каждый – портал в искаженную реальность.
–Он использует тебя, дитя, – шептала Лилит, и из ее губ выползали личинки с лицами ангелов. – Разбей трон. Верни Первое Лезвие, и я научу тебя…
– Замолчи, – оборвал ее Орфаэль, и зеркало треснуло. Осколки впились в лицо Лилит, оставляя раны, из которых полезли пауки с человечьими головами. – Ты – вчерашний кошмар. Я – завтрашняя пустота.
Но Еретица, где-то глубоко внутри, запомнила эти слова. Когда последний камень Кафедрального Собора Лилит испарился, Орфаэль начал Преображение. Тело Еретицы раздулось, кожа лопнула, выпуская щупальца из чёрного света. Санктуарий сворачивался в трубку, временные линии сплетались в петлю. Ангелы Небесного Совета, явившиеся остановить её, застыли в позах абсурдного танца – их крылья стали ногами, мечи – детскими погремушками.
–Смотрите! – голос Орфаэля гремел из всех щелей мироздания. – Я – вопрос, на который вы боитесь ответить!
Но в самый миг триумфа Еретица нашла осколок Первого Лезвия, вонзившийся ей в бедро. Рука сама потянулась к нему… Еретица стоит на краю новорожденного Пробела – дыры в реальности, где правит Орфаэль. В руке – осколок Лезвия, способный уничтожить симбиоз. Но за спиной – армии Примархов, а в ушах – шепот Хозяина:
–Ты действительно веришь, что у тебя есть выбор? Ты – буква в моем имени. Точка в моем вопросе.
Санктуарий умер. Его труп, раздутый альтернативными реальностями, разлагался под взглядом несуществующих звёзд. Орфаэль праздновал победу: горы превращались в вопросительные знаки, реки текли в обратном направлении, неся в своих водах обрывки забытых ответов. Еретица, вернее, то, что от неё осталось, сидела на троне из собственных рёбер. Её глаза—два чёрных кристалла—отражали пустоту, которой не нужны были зрачки. Но в груди, там, где раньше билось сердце, лежал осколок Первого Лезвия. Крошечный, как зерно песка в вселенной абсурда. Он жёг. Напоминал. Лилит явилась в последний раз. Её тело было коллажем из обрывков миров: рука из пепла, нога из детских кошмаров, лицо—пустая страница.
–Ты могла быть богиней, – прошипела она.
–Я стала чем-то лучше, – ответил Орфаэль, но это была ложь. Голос Еретицы прорвался сквозь щель в сознании:
–Я стала концом вопроса.
Она вонзила осколок в кристалл на своей груди. Мир вздрогнул. Орфаэль закричал—не от боли, а от ярости. Его сущность, бесконечная как голод, начала схлопываться. Санктуарий, миры, само время—всё стягивалось к осколку. Еретица смеялась, и её смех был последним звуком умирающей реальности.
А потом—тишина.
…в руинах Храма Первого Клина копошилось создание— гибрид насекомого и младенца. Оно поднимает голову и произносит хрипло:
–Мать…
Глаза существа горят знаком Лилит….
Кровавый Хор Ада
«Они хотели сделать меня оружием. Но я стал землетрясением, что разрывает саму бездну».
У подножия горы Арреат, где вечные снега цепляются за скалы, словно седые призраки, а ветра поют древние саги о войнах и павших героях, родился мальчик. Его первый крик слился с рёвом бури, будто сама гора, хранящая тайны Мирового Камня, признала его своим. Мать назвала его Жуву – «непокорённый» на языке племени. Так началась история, сотканная из огня и льда. Жуву не знал отца. Лишь шепот матери, Сураны, рисовал в ночных сказаниях образ воина, чей след растворился во тьме задолго до его рождения. «Он ушёл сражаться с тем, что не имеет имени», – говорила она, пряча глаза. Племя молчало, но Жуву читал правду в их взглядах: отец пал жертвой древнего проклятия, что витает над Арреатом, как дым после битвы. Детство Жуву прошло в тени великой горы. Он учился рубить мечом, прежде чем освоил буквы; его руки загрубели от древка секиры, а сердце закалилось в схватках с оборотнями, выползавшими из пещер по ночам. Он был красив, как рассвет над ущельями, и силён, как лавина. Но даже став лучшим из молодых берсерков, Жуву чувствовал пустоту – будто его душа ждала знака, которого не было. В ночь, когда ему исполнилось тридцать три, небо над Арреатом окрасилось в багрянец. Жуву проснулся от жара, пронзившего грудь, и увидел Его: фигуру, объятую пламенем, с лицом, скрытым под маской пепла. В руках незнакомец сжимал кристалл – чёрный, как бездна, но с прожилками алого, словно внутри билось сердце. «Сын крови и пепла… Ты нужен…» – голос прозвучал не в ушах, а в самой глубине сознания, заставив кости дрожать. Когда видение рассеялось, Жуву понял: это не сон. На камне у его постели лежал осколок – крошечный, но идентичный тому, что держал призрак. А в памяти всплыли слова матери: «Твой отец нёс в груди камень, горящий адским огнём…»
Племя не отпускало его. Когда Жуву объявил, что покинет Арреат, старейшины вскипели, как котлы с ядом. «Ты – щит горы! – гремел вождь Гаррок, чей правый глаз скрывал шрам от когтей Повелителя Стай. – Уйдёшь – откроешь врата проклятия!» Но Жуву уже не слышал их. В ушах звенел тот голос – низкий, как гул подземных пластов, зовущий в место, которого нет на картах племени. «Сын крови… Ты нужен…».Он ушёл на рассвете, не попрощавшись. Лишь мать молча положила ему в дорожный мешок амулет из клыка демона – единную память об отце. «Он тоже не прощался», – сказала Сурана, и Жуву впервые заметил в её глазах не страх, а гордость. Путь вёл через Долину Сотни Костей, где земля дышала серой, а тени цеплялись за путников, словно голодные твари. На третий день Жуву наткнулся на караван. Вернее, на то, что от него осталось: обугленные повозки, трупы с вырванными сердцами и знамя с символом пылающего глаза. «Хоррадрины», – мелькнуло в памяти. Мать рассказывала, как эти фанатики искали Мировой Камень, чтобы принести его в жертву своему божеству – слепому Пожирателю Снов. Но среди пепла он нашёл выжившую. Она сидела, прислонившись к скале, в одеждах цвета кровавой зари, с лицом, закрытым вуалью из золотых цепей. Казалось, огонь не тронул её – даже края платья не обгорели.
– Ты опоздал, варвар, – её голос звучал так, будто резал воздух лезвием. – Они умерли быстро. Слишком быстро для тех, кто служит Зиру.
Жуву сжал рукоять топора. Лукаста – жрица из проклятых земель Кехстана. О ней ходили легенды: говорят, она пережила падение своего храма, обратив демонов в пепел одной песней.
– Ты знала, что я приду? – рыкнул он.
– Знаю, что ты видел Его. Призрака в пламени, – Лукаста встала, и кристалл у пояса Жуву вдруг вспыхнул багровым. – Ты думаешь, это отец зовёт тебя? Глупец. То, что говорило с тобой, старше гор. Старше звёзд.
Она сорвала вуаль. Её лицо было покрыто татуировками – движущимися, как черви под кожей. Жуву отшатнулся: это были письмена Древних, языка, на котором говорили до людей.
– Он – Инариус, – прошипела жрица. – Падший ангел, что когда-то вырвал сердце у самой Лилит. Но демоны сковали его в бездне, а его кристалл… – Она указала на артефакт Жуву. – Это осколок его сущности. И он хочет свободы.
– Зачем мне верить тебе? – Жуву выхватил топор, но Лукаста лишь рассмеялась.
– Потому что твой отец верил. Он нёс этот кристалл в попытке уничтожить его. Но камень… съел его.
Ночь накрыла долину, когда они двинулись дальше – к Руинам Уль-Тамси, месту, где, по словам жрицы, скрывался вход в Пустоту. Кристалл жёг Жуву, как уголь, и в его разуме вновь возникал образ пламенеющей фигуры. «Сын… Освободи меня…».Но на рассвете их настигли хоррадрины. Они вышли из тумана – десятки фанатиков в робах, сожжённых до костей, но живых. Их глаза пылали зелёным, а рты распевали гимн Пожирателю. Лукаста заворожённо улыбнулась:
– Ты хотел доказательств, варвар? Посмотри, как твой «отец» защищает тебя.
Жуву не успел ответить. Кристалл взорвался алым светом, и боль пронзила его, как тысячи игл. Тело двигалось само – топор выписывал удары, которых он не учил, рёв вырывался из горла чужим, безумным голосом. Он убивал, не чувствуя ран, пока последний хоррадрин не рухнул, прошитый лучом пламени из кристалла. Когда всё кончилось, Лукаста приблизилась, её татуировки теперь светились, как карта звёзд.
– Видела? Он уже в тебе. Скоро ты станешь тем же, кем стал твой отец – рабом ангела, который хочет разрушить этот мир, чтобы отнять его у Демонов.
– Тогда почему ты со мной? – прохрипел Жуву, вытирая кровь с губ.
– Потому что я хочу забрать его силу, – её глаза сверкнули. – А ты… ты идеальная пешка.
Где-то вдали завыл ветер, похожий на смех. Кристалл пульсировал в такт, будто живой.
Тайна Уль-Тамси. Плоть, вывернутая наизнанку.
Руины Уль-Тамси не были построены. Они выросли. Стены, напоминавшие рёбра исполинского зверя, вздымались из земли, облитые слизью и кровью, что сочилась из трещин, будто Санктуарий истекал гноем. Камни здесь пульсировали, как сердца, покрытые жилками чёрных вен. Лукаста шла впереди, её татуировки мерцали, реагируя на кристалл у пояса Жуву. Он чувствовал, как артефакт впивается в плоть, прорастая нитями раскалённого металла. Больше не было боли – только зуд под кожей, словно личинки шевелились в мышцах.
– Здесь молились не богам, – прошептала жрица, проводя рукой по стене, которая сжалась, как матка. – Здесь лепили их.
Жуву не ответил. Его горло сдавили видения: отец, вернее, то, что от него осталось – скелет, обмотанный кишками, с кристаллом вместо сердца. «Освободи…» – шептали кости. Но голос принадлежал не отцу. Он исходил из глубины самого кристалла, из пасти, что зияла в его центре. Они спустились в зал, где воздух был густ от запаха разложения. Пол устилали ковры из волос, сплетённых в руны Баала. На стенах – фрески, но не нарисованные, а вылепленные из тел. Человеческие конечности складывались в сцены: ангел с крыльями из огня (Инариус?) разрывал грудь демонице (Лилит?), вырывая кристалл, который тут же пожирали черви с лицами младенцев.
– Дуриэль, – Лукаста указала на изображение существа, чье тело было соткано из личинок, каждая с острыми, человеческими зубами. – Король Личинок. Он жрёт богов, чтобы изрыгнуть их обратно – уже сломанными.
Жуву схватился за голову. Кристалл завыл, и стены зашевелились. Волосы с пола впились в его лодыжки, а фрески закричали. Из теней выползли они – личинки Дуриэля. Не насекомые, а нечто худшее: гибриды плоти и металла, с челюстями как бритвы и глазами, полными чужого разума.
– Они чувствуют кристалл! – засмеялась Лукаста, отступая в темноту. – Баал хочет его обратно!
Ярость накрыла Жуву волной. Его мышцы вздулись, рвя кожу, обнажая сухожилия, которые тут же зарастали чёрными жилами. Он рванул вперёд, топор круша личинок, но они множились, заползая в раны, откладывая яйца под кожу. Где-то вдалеке ревел Баал – не голосом, а через саму реальность, искривляя пространство. Потолок руин раскрылся, обнажив небо, которое было плотью, усыпанной сосками, сочащимися молоком тьмы.
– Ты будешь нашим сосудом! – слова Баала взорвались в черепе Жуву. – Сквозь тебя я сожру и ангела, и демона!
Кристалл вспыхнул. Жуву увидел себя со стороны: его тело теперь покрывали рты, которые пели гимн Разрушению. Личинки Дуриэля проникли в него, превращая кости в прах, но кристалл чинил плоть, замещая её металлом и пеплом. Он был больше не человек. Не варвар. Он стал полем битвы.
– Отец… – прохрипел он, выплюнув зуб, который превратился в жука.
Внезапно личинки отползли. Из тени вышел Он – Дуриэль. Его тело было гнездом. Тысячи червей копошились в дырах вместо глаз, изрыгая пар, а каждый палец заканчивался личиной, которая плакала кровавыми слезами.
– Маленький подарочек Баала, прошипел Король Личинок, облизывая Жуву языком, покрытым шипами. – Ты станешь прекрасной куклой. Разорву твою душу на нитки и сошью из неё новое лицо для моего Повелителя.
Жуву зарычал. Ярость смешалась с кристальным пламенем – и топор в его руке взорвался синевой адского огня. Он ударил, но Дуриэль рассыпался на червей, которые тут же срослись вновь.
– Слепой щенок! Ты думаешь, яркость твоей злобы сравнится с тьмой, что несёт Баал?
Лукаста появилась за спиной Дуриэля, её руки впились в спину Короля Личинок. Татуировки на её коже ожили, превратившись в змей, которые впились в плоть демона.
– Ты слишком много говоришь, паразит! – взревела она, и Дуриэль взорвался, разбрызгивая кислоту.
Но это была лишь часть его. Основное тело – гигантский кокон из жил – уже карабкалось по стене, спеша сбежать. Жуву прыгнул, топор вонзился в кокон, и из раны хлынул поток личинок. Они заполнили его рот, нос, уши…
И тогда кристалл запел.
Пламя выжгло личинок, а голос Инариуса прорезал хаос:
–Т ы – моя кровь! Сожги этого червя!
Жуву не контролировал тело. Его рука сама вырвала кристалл из пояса и вогнала его в кокон. Вспышка света разорвала Дуриэля, а вместе с ним – часть стены. Когда дым рассеялся, Жуву стоял на коленях перед проходом в Пустоту. Лукаста, обгоревшая, но живая, склонилась над ним:
– Теперь ты видишь? Баал ищет кристалл, чтобы разорвать Границу. А Инариус… – она коснулась его лба, – он уже почти в тебе.
Но Жуву не слышал. В разуме звучал смех отца – или того, что притворялось им.
Тень Баала:
– Ты пожрёшь ангела. Станешь новым богом. А я буду змеёй в твоих кишках.
Крик Инариуса:
– Убей её! Она знает, как уничтожить меня!
Шёпот личинок:
– Мы уже внутри… Мы везде…
Он закричал. Но это был не его голос.
Бездна во плоти и Предательство, сшитое из нервов.
Пустота не была местом. Это был позвоночник мироздания— сплетённый из кожи богов, содранной заживо. Жуву шагнул в неё, и его тело немедленно начало бунтовать. Кости вытягивались, прорывая кожу, превращаясь в щупальца, которые хлестали по воздуху, цепляясь за невидимые нервы. Лукаста шла рядом, но её плоть уже не подчинялась ей – глаза мигрировали по лицу, а пальцы срослись в единую перчатку из суставов.
– Здесь даже дыхание – предательство, – прошипела она, и её голос раздался из живота Жуву.
Он обернулся, но вместо жрицы увидел себя – свою кожу, вывернутую наизнанку, с пульсирующими мозгом на ладони. Лукаста смеялась где-то внутри его черепа.
– Ты всё ещё думаешь, что я твой союзник? – её слова просочились сквозь трещины в реальности. – Я привела тебя сюда, чтобы переварить.
Кристалл на поясе Жуву забился, как сердце. Инариус кричал в его сознании, но голос ангела тонул в рёве Баала, чьё присутствие висело над Бездной, как гнойный пузырь. «Она откроет тебя, как фрукт, и выпьет сок!» Жуву попытался бежать, но его ноги проросли в пол Пустоты – вернее, в то, что было полом: сплошную массу языков, слипшихся в ковёр. Лукаста приближалась, её тело теперь напоминало анатомический атлас – мускулы, вены, органы, выставленные напоказ, но работающие в обратном порядке. Сердце качало не кровь, а личинок Дюраэля.
– Ты не спросил, почему я выжила в том караване? – она провела рукой по своему обнажённому сердцу, и из желудка Жуву вырвался червь с лицом его матери. – Баал подарил мне особый дар. Я ем предательство. И ты только что накормил меня досыта.
Она поймала червя и раздавила его. Кровь брызнула в глаза Жуву, и он увидел правду: Лукаста была не жрицей, а швом между мирами. Её татуировки – это шрамы от тех, кого она поглотила. Включая его отца.
– Он умер не как герой, – Лукаста выплюнула обгоревший зуб – тот самый, что Жуву потерял в битве с Дуриэлем. – Он умолял меня убить его, пока кристалл не превратил его в куклу Инариуса. Но я… я решила сохранить его.
Из её рта полезли руки – десятки окровавленных ладоней, сжимающих обрывки памяти. Жуву узнал отца среди них: его лицо было пришито к ладони, как маска.
– Сын… Убей её! – застонала ладонь.
Жуву рванулся вперёд, но его тело уже принадлежало Бездне. Мышцы распались на змей, кости стали жидкостью. Кристалл, впившийся в рёбра, засветился ядовито-зелёным – Баал смеялся через него.
– Разорви её! – командовал Повелитель Разрушения.
– Сожги! – вопил Инариус.
– Съешь! – шептали личинки Дюраэля, копошащиеся в его печени.
Лукаста вонзила пальцы в его грудную клетку. Её рука прошла сквозь плоть, как сквозь воду, и сжала кристалл.
– Спасибо за силу, варвар, – она улыбнулась, и её зубы стали иглами. – Теперь я стану тем, для кого Инариус и Лилит создали этот кристалл – новым богом из плоти и лжи.
Но Жуву уже не было в своём теле. Бездна вытолкнула его сознание в пространство между мирами. Он видел, как Лукаста вырывает кристалл, как её тело взрывается в сиянии тысячи солнц, как Баал ревёт, лишаясь добычи. А потом…
Очнулся он в теле Лукасты.
Её плоть стала его клеткой. Он видел её глазами, чувствовал её голод, её связь с Баалом. И ужаснулся. Кристалл был лишь приманкой. Настоящая цель Лукасты – он сам. Его ярость, его кровь, его связь с Инариусом. Она встроила его в себя, как орган, чтобы стать гибридом ангела и демона.
– Мы будем прекрасны, – сказала Лукаста его голосом, глядя в зеркало из сгустков крови. Её тело теперь соединяло черты её и Жуву – лицо матери с татуировками Древних, руки варвара с пальцами-змеями.
Но в её груди, вместо кристалла, пульсировал зародыш. Существо с крыльями и клешнями.
– Наш ребёнок, – Лукаста погладила живот, где кожа прорывалась костями. – Он уничтожит как Небеса, так и Преисподнюю.
Жуву попытался закричать, но у него не было рта. Только тогда он понял: он больше не воин. Он – семя в чреве предательства.
Суд личинок и Кара, сотканная из ярости.
Лукаста рожала, и Санктуарий стонал. Её тело, напоминавшее расплавленную статую из плоти и костей, извивалось в центре Пустоты. Зародыш в её утробе бился, разрывая рёбра, высовывая наружу клешни, покрытые глазами. Жуву, заточённый в её сознании, чувствовал каждую боль, каждый шёпот Баала, который наполнял её венами жидкой тьмой. Но в её кишках копошилось иное – личинки Дуриэля, заражённые его яростью.
– Ты забыла, что я – не твоя марионетка, – прошипел Жуву через стиснутые зубы Лукасты. Её собственная рука, против воли, впилась в живот, пытаясь вырвать зародыш.
Черви Дуриэля, прогрызая нейроны Лукасты, слились с остатками сознания Жуву. Они стали его оружием – тысячами зубов, разрывающих её магию изнутри. Лукаста взвыла, когда её левая нога отвалилась, превратившись в рой ослеплённых мух.
– Ты… не сможешь… – булькала она, но Пустота уже реагировала на бунт. Стены, сотканные из божественных нервов, начали рваться, обнажая кровавое нутро реальности.
И тут пришёл Он.
Новый Дуриэль не полз. Он появился из воздуха, как грибы после дождя. Его тело состояло из спрессованных личинок, каждая с лицом Лукасты в момент предательства. Рот Короля Личинок был пастью Баала – воронкой из шипов и пламени.
– Ты разочаровала Повелителя, – проскрежетал Дуриэль, и личинки с лицами Лукасты закричали в унисон. – Он заберёт ребёнка. А твою душю скормит мне.
Лукаста, истекая чёрной желчью, подняла руки, чтобы сотворить заклятье, но Жуву уже перехватил контроль. Её пальцы сомкнулись на её же горле.
– Моя очередь, – прорычал он её голосом.
Личинки внутри Лукасты взорвались активностью. Они переписали её заклинание в момент его произнесения – вместо защиты, из её рта хлынул поток кипящей плоти, ударивший в Дуриэля. Король Личинок рассыпался, но мгновенно собрался вновь, уже с когтями из костей Жуву.
– Ты принадлежишь Баалу!
– Я принадлежу ярости!
Жуву, используя тело Лукасты как оружие, рванул вперёд. Её руки, управляемые личинками, впились в Дуриэля, вырывая личинок с корнем. Каждая из них взрывалась в его пальцах, разбрасывая слизь, которая жрала плоть Короля. Дуриэль ревел, но это был уже не голос победителя – а визг загнанного зверя. Лукаста, почти уничтоженная внутренней войной, рухнула на колени. Её утроба разверзлась, выпуская зародыш – существо с крыльями Инариуса и рогами Баала. Оно завопило, и от звука треснуло небо Пустоты.
– Мой… ребёнок…– прохрипела Лукаста, протягивая костлявую руку.
Жуву не дал ей прикоснуться. Личинки, ставшие его союзниками, сомкнулись вокруг неё, скрутив в кокон из собственных кишок.
– Ты съела моего отца. Теперь я съем тебя.
Он разорвал её. Не мечом, не топором – руками. Кишки Лукасты стали верёвками, её кости – кинжалами, её кровь – кислотой. Он лишил её конечностей, одну за другой, впиваясь зубами в её шею, пока её крики не слились с рёвом Дуртэля. Король Личинок бросился на помощь, но было поздно. Жуву, теперь уже частично свободный, схватил зародыш – дитя Баала и Инариуса – и сжал. Существо взорвалось, выпустив волну энергии, которая испарила Дуриэля, оставив лишь горстку пепла. Пустота рухнула, выплюнув Жуву обратно в мир смертных. Его тело, восстановленное, но изменённое, пылало. Личинки Дуриэля стали его броней, вплетаясь в мышцы. Кристалл Инариуса, теперь чёрный от гнева, пульсировал в груди, сливаясь с его сердцем. Он поднял голову и зарычал. Где-то в глубинах Ада, за морями расплавленной плоти, Диабло, Владыка Ужаса, ввздрогну.
– Он… стал хуже нас, – прошипел Примарный Зло, впервые за эпохи почувствовав холод.
Жуву же шёл вперёд, оставляя за собой следы пламени. Его ярость теперь была бесконечной. Его сила – абсурдной. Личинки пели в его крови, кристалл смеялся в его душе, а далеко впереди, на краю мира, ждал отец. Или то, что от него осталось.
В Бездне, где время струится как гной, Диабло собрал Совет Семи. Пламя его рогов горело тускло.
– Он использует нашу силу против нас, – рев демонов потряс основание Преисподней. – Найти его. Уничтожить. Пока он не стал…
Но даже Диабло не осмелился назвать это вслух. Где-то в мире смертных, варвар с сердцем из кристалла и кишками, полными личинок, стал чем-то большим.
Чем-то, что не нуждалось в богах.
Конец… или Начало?
На склонах Арреата, где ветер поёт старые песни, мать Жуву, Сурана, роняет амулет из клыка демона. Камень треснул, и из щели выползла личинка с глазами её сына. Она улыбнулась. Где-то вдали прогремел гром.
Шрамы далеких отголосков
«Шрамы – это не цепи прошлого. Это ноты, из которых я сложила свою свободу».
– Талара Железная Песнь
В далеких землях, где солнце целует горизонт кровавым ртом, а ветра шепчут забытые проклятия на языке костей, стояла она – Талара Железная Песнь. Ее имя ревело в устах шаманов, как гром, разрывающий плоть небес. Земли, что она называла домом, не были отмечены на картах цивилизованных королевств; здесь правили древние боги с клыками из теней, а реки текли чернильной скорбью. Она была дитя хаоса, рожденная в ночь, когда луна истекала серебряной кровью. Ее тело – алтарь плоти, высеченный из ярости и желания. Голая, как меч, вынутый из ножен, Талара не стыдилась своей наготы, ибо каждую морщину на ее коже, каждый шрам, мерцающий словно молния, племена слагали в саги. Ее бедра, сильные как корни древних дубов, несли ее через поля сражений, а грудь, поднимавшаяся в такт дыханию хищницы, была украшена рунами, выжженными раскаленным железом – письменами богов, чьи имена сводили с ума смертных. Ее волосы, чернее смолы и звездной бездны, сплетались в косы с осколками клинков павших врагов. Глаза – два угля, тлеющих в пепле ночи, – видели то, что скрыто за завесой реальности: шепот мертвых, танцы демонов в пламени костров. Но даже среди этой первобытной жестокости в ней таилась красота, от которой сжималось сердце. Ее улыбка обнажала острые зубы, будто выточенные из льда, а движения, гибкие и смертоносные, напоминали игру теней в пламени – невозможно поймать, невозможно забыть. Талара не была воительницей. Нет. Она была проводником. Тела, которые она приносила в жертву курганам из черепов, становились мостами между мирами. Ее клинок, выкованный из кости падшего титана, пил не только кровь, но и души, а ее нагое тело, покрытое священной грязью и пеплом, становилось холстом для ритуалов, что разрывали ткань времени.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/anton-s-a/eho-nesuschestvuuschih-otvetov-71620822/?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Антон S.A
Тип: электронная книга
Жанр: Фанфик
Язык: на русском языке
Стоимость: 0.01 ₽
Издательство: Автор
Дата публикации: 06.02.2025
Отзывы: Пока нет Добавить отзыв
О книге: Сборник погружает читателя в мрачный и загадочный мир Санктуария, где древние боги, демоны и ангелы ведут вечную борьбу за власть и выживание. В центре повествования – судьбы тех, кто оказался на грани между светом и тьмой, между жизнью и смертью, между прошлым и будущим. Еретица, Жуву, Талара и Лифия – каждый из них становится проводником в этом мире, где магия и кровь сплетаются в единую ткань судьбы. Их истории – это истории о предательстве, жертве, перерождении и поиске истины в мире, где каждый шаг может стать последним.