Главная страница | Христианство | Марокканское солнце

Марокканское солнце
Любовь Куклева
Солнце может быть ласковым и греть любовью и теплом, но оно же может быть испепеляющим зноем, превращающим жизнь в ад. Чем станет для молодой рыжеволосой Лизы солнце Марокко: палачом или светлой дорогой в новую жизнь? И кем станет Лиза для самого близкого ей человека: солнцем или испытанием?

Любовь Куклева
Марокканское солнце


ГЛАВА 1
Медленно отступала ночь, уступая дорогу свежести нового утра. С ясного небосклона скатился рассвет. Воздух, еще влажный, не обожженный суровым марокканским солнцем, облекся в полупрозрачную розовую дымку. Средь узких улиц Феса пронесся едва ли ощутимый ветерок, дыхание которого только однажды утром напоминает о себе. Легкие пушистые облака медленно брели по простору окутывающих землю небес, и, успев напитаться скоро разливающимся солнечным теплом, их мягкие бесформенные тела таяли, растворяясь в голубой лазури. Неизбежно утренняя заря проскальзывала сквозь щели закрытых на ночь окон, золотыми лучами врывалась в дома чрез решетки закругленных деревянных дверей, наполняла каждый уголок и закоулок узких улиц Феса. Наконец вдали послышались знакомые звуки ребаба и мелодии лютне, завораживающие слух только просыпающихся жителей города. Уже бодрые торговцы начали скоро заполонять свои лавки, выставляя взорам прохожих такчиты и джаллаба искусной работы с неповторимой вышивкой и выполненными в ручную орнаментами и узорами. Утро принимало полный расцвет и, ничуть не угасая, вдруг переливалось в сухой, жаркий марокканский день, наполненный жгучим солнцем и запахом песка…
Солнечный луч, упавший на ее длинные огненно-рыжие локоны, что мелкой льющейся волной были разбросаны по шелковой вышитой подушке, весело заиграл золотыми переливами. Лиза проснулась давно и недвижно теперь лежала в роскошной постели среди подушек и шелковых простыней. Большие изумрудно-зеленые глаза ее медленно оглядывали чужую комнату.
Высокие стены увешаны были яркими коврами с густой бахромой у низа, на решетчатых окнах красовались ярко-синие парчовые шторы, исшитые тонкими золотыми нитями. Чрез великолепные витражи дверей проскальзывал переливающийся утренний свет, наполняя жизнью нарядную комнату. У конца кровати находился зеркальный невысокий столик с разбросанными по поверхности лепестками алых роз, у изголовья с каждой стороны стояли небольшие беленькие тумбы, освещенные тусклым светом подвесных лампадок. В углу комнаты располагалась мягкая софа, облаченная в голубой шелк с вышитым золотым орнаментом по краю. Посреди же двух центральных окон находилось сооружение, напоминающее камин, с углубленной аркой внизу. Оно чуть выдавалось из стены и, словно было слито из ажурного, даже кружевного, легкого металла. У нижних краев его стояли две стройные, длинные золотые свечи.
Лиза приподнялась. Густые волосы небрежно пали на голые ее плечи. Она подняла голову, и в ее больших зеленых глазах блеснули слезы и вдруг крупными каплями скатились на белые щеки. Лиза молча и недвижно заплакала. Верхняя ее покрасневшая губка, что была пухлее нижней и чуть выдавалась вперед, слегка зашевелилась и задергалась от прихлынувшего удушающего рыдания. Ровные и тонкие ее брови изогнулись, поднявшись во внутренних уголках. Все нежное совсем молоденькое ее личико изображало жалость и безутешное страдание, но одновременно же искривленные страданием черты придавали облику девушки невообразимую миловидность и нежность. Изящная и тонкая фигура ее, напоминающая песочные часы, облечена была в почти неощутимую льняную рубашку розоватого оттенка с ажурным белым лифом на тоненьких бретельках и длинным подолом.
Лиза прижала к себе колени и, резко опустив голову, глубоко вздохнула. Далекое раздумье изобразилось в печальных ее глазах. Она медленно начала поглаживать покрасневшее лицо то прижимая белые ладони к губам, то хватаясь за голову, напрягая изящные пальцы, словно ей некуда было спрятать руки, словно не находила она места самой себе. Вдруг вне комнаты послышались чьи-то голоса, и Лиза, словно испуганная синица, подняла плечи, пытаясь спрятать в них голову. Ее странно-милые губы неслышно стали произносить слова молитвы. Слезы вдруг просохли, и девушка прислушалась. Стихло. Лиза откинулась на подушку, и из глаз ее вновь хлынули слезы. Она повернулась на бок и, глядя в окно, размышляла о всех происходящих с нею событиях и последних прожитых днях…

Лиза представила родное село Боголюбово. Здесь, совсем недалеко от Владимира, она родилась и выросла. Любимое и родное Боголюбово навсегда засело в сердце Лизы вместе с воспоминаниями и детством. Более двух лет девушка не возвращалась домой, но все равно отчетливо помнила она каждую его улочку и домик. По краям улиц росли тополя и осинки, по тротуарам насажены цветы и кусты сирени. Простые деревянные домики были огорожены невысокими заборчиками, за которыми без труда можно было разглядеть крылечки и лающих собак, что непрестанно охраняют вход в жилище дорогих хозяев.
Дом Лизы, ничем не приметный и крошечный, находился на самом краю села, там же располагалась и местная церковь, куда каждое воскресение девушка ходила вместе с родителями. Каждый воскресный день казался, тогда еще маленькой Лизе, праздником. Без труда она просыпалась и спешила нарядиться к службе. И сколько было восторга и счастья в наивных детских глазах, когда ее крошечные ножки в белых туфельках с бабочками переступали порог церкви. С улыбкой на странных утиных губках она пела христианские гимны, поглядывая на рядом сидящую мать. Казалось, не может быть ничего более искреннего, чем пение этой маленькой девочки, произносящей по памяти слова любимых гимнов. Однако же сколько серьезности было в детском личике Лизы, когда она вставала на молитву в конце службы. Она не умела притворяться, но искренно смеялась и плакала, радовалась и огорчалась.
Будние дни текли мерно и однообразно. Соболев Степан Романович, отец Лизы, с утра уезжал на работу во Владимир. Высокий, худощавый и прямой стан рыжего зеленоглазого Степана Романовича напоминал шпалы, которые он укладывал на железной дороге, за что односельчане и прозвали его – Шпалыч. Соболев, вдобавок к забавной внешности, и сам по себе был человеком веселым и общительным. Он производил впечатление некоего простачка, всегда приветливого и готового на всякое доброе дело. Порою, соседи посмеивались над Соболевым: звали его блаженным, Шпалычем, но он только пожимал в ответ плечами и уходил немного удивленный. Всегда же замечательным в Степане Романовиче было то, что он с кротким благоговением и открытой радостью говорил о Христе. Безусловно, слушали его по-разному: смеялись и крутили у виска, злились и раздражались, иные же напротив, с такой же радостью принимали и веровали в Иисуса Христа; как бы не слушали Соболева односельчане, коллеги и знакомые, но слушали, слушали.
Только коренастенькая, невысокая и беленькая Нина Платоновна проводила мужа на работу, как начинался ее нелегкий день. Соболева была страшной чистюлей и невозможной аккуратисткой – все идеально было в ее маленьком владении, которое даже смешно было назвать настоящим домом. Это была только одна комната, полупустая гостиная или зал, или спальня, смотря, в какое время и, кто в ней находился. В углу стоял старенький раскладной диванчик бежевого цвета, весь в катышках и дырочках по бокам. На полу лежал коврик, похоже еще бабушкин, но мягкий и теплый, особенно любимый всеми зимой, когда за замороженными окнами вьюжит злая метель и даже содрогается крыша. У стенки стоял низенький кривой шкафчик с покосившимися и вечно скрипучими дверцами. За тонкой стеной была кухня, раза в два меньше зала. У окна стоял крошечный столик, накрытый ажурной скатеркой, и три недавно купленных табуретки. Вдоль стены расположились две тумбы, старая газовая плита и новый белый холодильник, на который Соболевы копили не один месяц. Но и в этих двух комнатенках Нина Платоновна возилась полдня. Если же все было идеально вычищено, выбелено, она все равно находила себе работу и, словно пчелка в тесном улье, возилась и хлопотала если не в доме, так на грядках и в саду. Только к полудню Соболева управлялась и, отобедав вместе с Лизой, они садились на старый диван и читали Библию. Нина Платоновна была строгой и серьезной женщиной, но в тоже время прекрасной женой и любящей матерью. Самой главной ее заботой была цель привить маленькой дочери веру и любовь к Богу и Слову Его, все молитвы Соболевой начинались с прославления Иисуса Христа и горячих просьб о ребенке и муже. Каждое утро, закрывшись на кухне, когда все еще спали, она становилась на колени. Нина Платоновна чувствовала, что обязана быть примером дочери во всем и, тем более, в жизни, посвященной Христу.
Лизанька Соболева всегда с огромным нетерпением ожидала часа, когда мать обычно должна читать ей Библию вслух. Замерев, девочка вслушивалась в каждое слово, вдумывалась, задавала миллионы вопросов и делилась своими, уже личными, переживаниями с матерью. После они садились на мягкий коврик и молились.
После полдника, Лиза уединялась со своими игрушками в саду. Плюшевые мишки и зайчики скакали по веткам пахучих яблонек и груш, купались в лужах и спали под кучами листьев. Порою, и сама Лиза не отказывалась полежать в траве, а иногда и искупаться в грязевой ванне, образовавшейся в капустной грядке после дождя. Подобные забавы страшно веселили маленькую хохотушку и соседских ребят и девчонок, приходивших позабавиться вместе с Лизой и ее плюшевыми друзьями. Конечно, после всех этих игр и потех доставалось всем, правда по разному. За соседскими ребятами гонялись их родители с хворостинами в руках, мишки и зайки за уши весели на веревке после стирки, а Лиза, намыленная и выкупанная, рыдала в углу за диваном.
Классе в пятом в Лизаньке проснулся невообразимый интерес к языкам, особенно же к французскому и португальскому. Часами она учила уроки и читала книги на французском, сидя за маленьким столиком в саду. Позже Степан Романович соорудил для дочери беседку, в которой она могла проводить все свое свободное время. Только начинало теплеть после долгих морозов и сходил зачерствелый за зиму снег, как Лиза хватала все свои книжки и убегала в беседку. Многие ее привычки изменились. Не купалась она уже в капустных лужах, и не дружила с соседской ребятней, которая вдруг начала проявлять отчуждение и некоторую неприязнь к Лизе Соболевой. Но только стремление к Богу оставалось непоколебимым и возрастающим в Лизе. По-прежнему первой книгой оставалась Библия, и утро начиналась с молитвы. Вскоре девочка лицом к лицу встретилась с тем непониманием от людей, которое изо дня в день наблюдал ее отец. В школе отношения Лизы никак не складывались ни с одноклассниками, ни с учителями. Училась она неважно и, даже плохо, несмотря на все старания и порою чрезмерное усердие. Бывало, что Нина Платоновна не верила в то, что у такого старательного ребенка могут быть плохие отметки, и часто посещала уроки и внеклассные занятия, после чего убеждалась: все началось с отношения всей школы к ее дочери. И Соболева не ошибалась. Многие не верили открытости и жизнерадостности Лизы, принимая эти качества за лицемерие и притворство. Но центральной причиной была похожесть девочки на отца. Она никак не могла молчать и везде и всюду говорила о Христе, о Его любви и всемилостивом прощении. Потому на Лизу все чаще сыпались оскорбления, насмешки. В конце концов она превратилась в центр всеобщего негодования. Всегда и во всем была виновата именно Лиза, именно ее слова были источником всех зол. Но она не огорчалась и не переживала по этому поводу. Девочка просто пожимала плечами и улыбалась, не понимая всего окружающего ее негодования. Молясь по вечерам она вспоминала чуть ли не всю школу и просила за каждого. Родители, случайно услышав молитву дочери, останавливались друг против друга и в молчании глядели в пол. Нина Платоновна беззвучно плакала, но Степан Романович унимал ее и с улыбкой говорил: «Да брось, Ниночка, она не страдает, а напротив, учится держаться Христа, несмотря ни на что. Наша девочка разве жаловалась когда-нибудь? Нет. Не плач, милая голубушка, Лизонька уже такая взрослая в свои детские года, будем радоваться, Ниночка, будем славить Господа, дорогая.» – говоря это, Соболев обнимал супругу и целовал в мокрые щеки, которая почувствовав щетину на его лице, начинала смеяться и утыкалась лбом в его худые плечи.
Наконец, Лиза заканчивает школу и, вопреки всем придиркам учителей, отлично сдает экзамены и поступает во Владимирский институт, где учится на переводчика с французского языка. Соболевы всегда жили небогато, потому девушке пришлось жить у тети, родной сестры Нины Платоновны. Тетка была вредная и даже противная. Часто она сварлила и нудила с поводом и без. Однако, что было в ней замечательно – это любовь к бескорыстной помощи без всяких упреков. Лизе неплохо жилось у тети. Единственное, ее немало огорчало то, что поблизости не было ни одной церкви. Девушке приходилось обходиться без общения с верующими, но зато это побуждало ее еще более часто читать Библию и молиться. В институте Лизу вновь невзлюбили, как и в школе. В отделении, где училась девушка, учились одни девочки и двое мальчишек, точнее уже взрослых молодых людей, которым не было дела ни до чего, что творилось вокруг, они жили, словно отдельной жизнью. Однокурсницы, было видно сразу, страшно и неимоверно завидовали Лизе, она ведь была девушка очень красивая и нежно милая, что просто выводило из себя городских куколок.
Жизнь текла скучно и однообразно. Два года Лиза наблюдала продолжение нескончаемого спектакля ее жизни, в котором девушка играла самую последнюю роль. Но жизнь ее вдруг круто переменилась и, словно перевернулась, все вокруг стало иным. Случилось это однажды утром, когда Лиза, отправляясь в институт, села в автобус. На улице было жарко, самый разгар мая месяца. В транспорте было душно и полно народу, все толкались и жались друг к другу, страшно злились, ругались и потели, от чего в душном помещении стоял ужасный запах. Лиза кое-как протиснулась между двумя бабушками и пролезла к окну, чтобы глотнуть хоть капельку свежего воздуха, сочившегося через щелку еле открытой форточки. Иногда она приоткрывала губки и тяжело впитывала кислород.
– Жарко, правда? – послышался чей-то голос прямо за спиной Лизы.
Девушка вдруг, будто очнулась, и, подняв немного грустно бровки, обернулась. Позади, совсем близко, стоял молодой человек, такой же замученный и, как другие, удушенный жарой. До ужаса красивый, как показалось Лизе, чего раньше ей ни в ком никогда не казалось. У него была типично-славянская внешность: светло-русые густые волосы, серые глаза, не высокий и не низкий, на вид лет двадцати трех. Лиза кривовато улыбнулось и потупила взгляд, что испортило бы лицо любого другого человека, но только не ее. Девушка так казалась еще милее и нежнее, чем обычно, и незнакомец явно это заметил. Молодой человек на несколько секунд уставился сразу и на глаза, и на губки Лизы, и сам растаял в сладко-упоительной улыбке. Девушка еще более смутилась и отвернулась.
– Куда вы едите? – спросил неожиданно незнакомец, испугавшись потерять взгляд девушки.
– В институт… – ответила Лиза, будто сама сомневалась в правдивости своих слов. – Здесь недалеко… На Советской.
– Что вы? Я тоже там учусь… Как это я вас раньше не видел? – спросил молодой человек сам себя. – Жалко… – протянул он. – Руслан Громов… Меня зовут Руслан. – сказал он и с трудом вытащил зажатую меж людьми руку, протянув ее Лизе.
– Лиза я… Соболева. – ответила девушка, пожимая руку собеседника.
От остановки до института они прошли вместе, оживленно о чем-то беседуя. Лиза казалась немного скованной и рассеянной – никогда раньше не приходилось ей со столь наивной простотой общаться с человеком не из церкви. Девушка была удивлена такому приятному к ней отношению со стороны Громова, потому ей казалось непривычным то, что кто-то принял ее такой, какая она есть, хотя, по правде, они были знакомы лишь несколько минут. Во время пути Руслан был весел и непринужден. С некоторым возбуждением рассказывал он Лизе различные забавные истории и с искренним интересом слушал новую знакомую. Придя же на место они расстались, но Громов открыто выразил желание увидеться вновь, на что Лиза только мило улыбнулась и отправилась на учебу.
Уже к июлю, когда все учебные испытания были давно позади, Руслан и Лиза стали очень близки. Каждый день они завтракали вместе в кафе и до вечера слонялись по парку. Громов оказался очень верующим человеком, что Лиза сумела распознать, когда однажды решила ему засвидетельствовать об Иисусе Христе.
– Ты слышал когда-нибудь об Иисусе? – спросила она. – Я с раннего детства верую в Него и не могу жить без Его Слова, я не могу представить себе жизни без Библии… «Сейчас он вспылит…» – подумала тут же девушка. Реакция на свидетельство о Боге была лучшей проверкой, может ли она общаться с тем или иным человеком. Конечно, еще с тех первых минут знакомства Лизы и Громова девушка поняла для себя, что хочет быть ему другом. Руслан был хорош собой и, казалось, он неплохой человек, но мысль о том, что он, может, не верит или, больше, ненавидит Христа не давала Лизе покоя. Раньше она никогда не молчала, а теперь, будто готовилась рассказать о своей вере, о своей Жизни. Девушка не желала допускать этой мысли, но в глубине души она все-таки боялась, что после рокового разговора, ей придется выслушать от пока еще добродушного Громова все то, что она слышала от других людей в течении двадцати лет.
– А ты слышал об Иисусе? – продолжила Лиза.
– Знаешь, Лизанька, – Руслан уже давно так ее называл, потому что глядя на Соболеву, не мог назвать ее по другому. – знаешь, Лизанька, – повторил он. – Я хотел спросить у тебя тоже самое, но боялся разочароваться… – он подумал и продолжил. – Я тоже давно Христианин, но ты первая, кто понял меня по-настоящему. Я рос без родителей, в детском доме. У меня был хороший друг, его звали Сеня. Вместе мы ходили в церковь, здесь, во Владимире, на том краю. Но два года назад Сени не стало… Конечно у меня есть мои дорогие братья и сестры, но так как он меня не понимал никто. Вдруг появилась ты… Я почему-то сразу почувствовал в тебе родственную душу. Я боялся, что ты можешь оказаться противницей христианства… Я боялся… Я полюбил тебя, Лиза, Лизанька… – И они растворились в глазах друг друга.
На следующее утро Громов решил отвезти Лизу в церковь. Стоял июль и было ужасно жарко. Солнце палило так, словно хотело изжарить всех, ходящих под небом. От асфальта парило. Ветра не было, и ни один листочек не возмущал он на иссушенных деревьях. Руслан и Лиза, прокачавшись два долгих часа в душном и пыльном автобусе, наконец добрались до церкви. Вместе они вошли внутрь небольшого белокаменного здания, где было прохладно и тихо. Никого не было в тот день в церкви, кроме пастора, так как стоял душный вторник. Молодые люди, встав у одной из деревянных залакированных лавок, помолились. К ним подошел пастырь.
– Приветствую. – обратился он к Громову. – Давно тебя не видел, дорогой брат. – Он взглянул на Лизу. – Твоя невеста?
В глазах девушки выразилось удивление, и она вдруг посмотрела на Руслана.
– Это Лиза Соболева. Она родом из Боголюбова, под Владимиром… Тоже наша сестра во Христе.
– Замечательно, молодцы, что зашли. – ответил пастырь и пожал им обоим руки. – Пойдемте, выпьем чаю, побеседуем.
Они прошли в маленькую комнатку за залом. Посредине стоял столик и четыре стульчика. В углу находилась газовая плита и две тумбы. Тусклая лампа, покачиваясь, освещала это место. Пастырь предложил молодым людям сесть, поставив на стол тарелку с пряниками и три бокала чая.
– Возблагодарим Господа.
Пастырь помолился.
– Где же ты был, Руслан, так долго? – спросил он.
– Мне дали квартиру на другом краю… Каждый день учеба, экзамены… Все времени как-то не было.
– И в воскресение? – спросил пастырь и покачал головой. – Что ж дело твое, конечно, да трудно одному…
– Я и сам понимаю, Николай Иванович, трудно… Нужно чаще приходить…
– Да. – пастырь вздохнул. – Тяжело в наше время без Бога, тем более молодым… Даже если не имеешь возможности в церковь придти, то, смотри, не пренебрегай Словом Божиим, молитвой… Помнишь притчу о сеятеле? «… а упавшее в терние – это те, которые слушают слово, но, отойдя заботами, богатством и наслаждениями житейскими заглушают его и не приносит плода…».
– Молитесь за меня, Николай Иванович… Один я…
– Ты с Господом, Руслан, с Господом… – пастырь улыбнулся и взглянул на Лизу. – И с Лизой…
Громов, повернувшись, посмотрел на девушку, которая уже давно глядела на него. Николай Иванович кашлянул, прервав сладкое молчание. Молодые люди вздрогнули и вдруг засмеялись.
После они вернулись в зал и прочли все вместе несколько глав Евангелия от Иоанна. До самого вечера пастырь беседовал с Громовым и Лизой, отвечая на их вопросы и разъясняя прочитанное.
Стемнело. Молодые люди возвращались в город. Лиза, утомленная и вялая, дремала на плече у Руслана под громкие звуки электрички. Громов, уставившись в мелькающий пейзаж за окном, о чем-то думал. В вагоне было пусто. Только двое старушонок сидели неподалеку и громко разговаривали. Наконец, Руслан опустился щекой на рыжую голову Лизы и тоже заснул.
Медленно потом брели они под руку по тротуару до квартиры тетки Лизы. Налетели облака, и прохладный ветерок пронесся меж домами. Стройные, тощие фонари ярко освещали заезженный асфальт. Машин было, на удивление, мало. Только из редко проносились жужжащие «Жигули» и визжащие «Волги». Молча Громов держал руку Лизы в своей и перебирал ее тонкие пальцы. Девушка, иногда почувствовав щекотку, украдкой смеялась и морщилась, на что Руслан еще сильнее начинал щекотать ее ладони.
После затяжной осени пришла зима. Январь начался суровыми морозами и пургой. Несколько дней завывали ледяные метели и гулко стучал по замороженным окнам ветер. Громов, уже закончивший учебу в институте, каждый день, несмотря на обжигающий мороз, дожидался Лизу с занятий. Несколько месяцев ему не удавалось найти хорошую работу, потому целые дни он проводил с девушкой. Безусловно, ему приходилось подрабатывать то на газозаправке, то охранником, а иногда и грузчиком, чтобы просто питаться и греться.
Однажды, когда Лиза вернулась из института, Руслан пригласил ее к себе выпить кофе. В однокомнатной квартирке его было уютно и светло. Молодые люди, отряхнув с курток снег и раздевшись, сели за стол. Лиза, как всегда, была в приподнятом настроении и с легкой улыбкой довольства пила свой кофе, согревая продрогшие руки о чашку. Громов в этот день казался нервным. Он мало говорил и как-то прерывисто дышал. Часто он отрывался от трапезы и потирал ладони, после чего вдруг замирал, словно хотел что-то сказать, но, выдохнув, он прерывистым движением прикасался губами к чашке и продолжал мелкими глотками беззвучно отхлебывать горячий напиток.
– …и приглашают тебя в гости. – закончила пересказывать Лиза свой телефонный разговор с родителями. – Руслан, ты ведь приедешь? Мама сказала, что они будут рады познакомиться с тобой. Может… Я что-то сделала не так? Как ты думаешь? Руслан? Руслан… – последнее она тихо протянула.
– О чем ты? Ах, да… Конечно, съездим… Когда лучше? Весной? Хорошо… Весной… так… весной. Да, вот… – он потер лоб, будто бы вспотел.
– Что-то не так? Ты сегодня не в духе… Мне не кажется? – спросила Лиза, прищурив глаза и умилив бровки. – Что-то случилось? Опять с работой, да? Не переживай, Руслан, все обойдется…
Он молчал, глядя в стол.
– Да ты что? – взволновалась девушка и коснулась его руки.
– Просто не знаю, как лучше… Вдруг ты… Я хотел давно… Нет, не давно, но вот еще на кануне Нового Года, хотел сказать тебе, даже не сказать, а предложить… Может поженимся, Лизанька? – от волнения Громов напряженно улыбнулся и крепко сжал ладонь девушки. Он от чего-то похолодел и вновь согрелся. Громов молча смотрел на Лизу и не моргал, от чего его глаза, казалось, совсем близко.
Лиза, совсем умиленная, поднялась из-за стола и подошла к Руслану, который, еще не определив реакции девушки, медленно вставал со стула, не выпуская руки возлюбленной.
– Русланчик! – воскликнула внезапно Лиза и бросилась Громову в объятья, обвив его сильную шею беленькими ручками.
Он, наконец, улыбнулся и прильнул губами к щеке девушки. В глазах его показалась веселая искорка, и, раскачивая Лизу в объятьях, молодой человек радостно засмеялся в тон хохоту девушки.
Свадьба была назначена на март. Лиза созвонилась с родителями и сообщила, что скоро приедет, чтобы сообщить приятную новость. Ближе к выходным девушка отправилась к жениху. Соболева никак не желала ехать в деревню одна, но хотела представить отцу и матери своего будущего мужа. Однако случилось неожиданное: Громову вдруг предложили постоянную работу по специальности; выходить нужно было немедленно и, чтобы оформить все необходимые документы, следовало задержаться в городе на все выходные.
– Тогда поедем потом. – отрезала Лиза, услышав, что Руслан никак не может отправиться с нею сейчас.
– Лизанька, ты это брось… – уговаривал девушку Громов, поглаживая ее плечи. – Поезжай к маме с папой, а я, как улажу все дела, тоже приеду в Боголюбово.
– Нет. Я не хочу одна, слышишь? Не хочу.
– Они же будут ждать… Поезжай.
– Я же вместе хотела… – не соглашалась Лиза и, нахмурившись, отвернулась.
– Я тоже очень хотел бы вместе, но ты же видишь, что не могу сейчас… Если я не получу работу, как мы будем жить? Подумай сама, Лизанька. – Громов нежно обнял ее и прошептал:
– Поезжай, поезжай, ради меня… Хорошо?
– Хорошо… – ответила девушка и опустила голову на плечо Громову.
На следующий день, уже под вечер, Руслан проводил Лизу на электричку. Они несколько минут никак не могли расстаться и все смотрели друг на друга, взявшись за руки. На прощание девушка тепло обняла Громова и, маша рукой, поднялась в вагон. В электричке было полно народу, и стоял неимоверный галдеж, а от куда-то слышался даже треск хлебных сухарей. Соболева села на свободное место и печально взглянула в окно на удаляющегося Громова. Начал стоять в ушах оглушительный звон металлических рельс. Лиза вытащила из сумки Библию и начала читать.
На одной из остановок, когда уже совсем стемнело, к Соболевой подошел какой-то старичок и, умаляющими глазами глядя на девушку, сказал:
– Внученька, детка, купи мне водички вон в том киоске… Что-то совсем жажда меня, старика, замучила. – он протянул скомканные пятьдесят рублей. – Пойди, дочка, пожалуйста…
Лиза, взяв деньги, вышла. Неподалеку и вправду стоял маленький киоск, у которого толпилось полно людей. Девушка терпеливо ожидала своей очереди. Но, как только она протянула деньги в окошечко за купленную ею бутылку негазированной воды, послышался знакомый стук. Электричка двинулась со станции. Лиза, в ужасе произнеся «Сдачи не надо», бросилась бежать за удаляющимися вагонами, словно она способна была их догнать.
Полночь. К счастью, было тепло, будто весной. В небе горел ясный месяц, и бусинками перемигивались огоньки звезд. Вдоль железной дороги на худощавых ногах глядели желтые глаза фонарей. Лиза уснула прямо на одной из скамеек на пыльной остановке. Пытаясь согреться, она изо всех сил обнимала сама себя, но все равно дрожь пробегала по телу спящей девушки. С навеса капало. Тающий снег превращался в мокрые лужи и противную дорожную грязь. Вокруг было тихо и одиноко, ни одна живая душа не потрясала воздуха своим присутствием. Лиза осталась совсем одна, без денег и документов, но даже во сне она молилась и просила Бога о помощи.
Светало. Еле-еле выглянуло солнце из-за горизонта и осветило дороги чистотою утра. Соболева все еще тихо спала, скукожившись на холодной скамейке. Вдруг сквозь сон девушка почувствовала, будто ее кто-то толкнул в плечо, как если бы хотел разбудить. Лиза открыла слипшиеся спросонья глаза, и на бледном лице ее изобразилось глубокое недоумение. Перед Соболевой стояло четверо незнакомых мужчин, говорящих между собой на незнакомом девушке языке. Один из них подал ей руку. Лиза, покачав отрицательно головой, поспешно встала и хотела было уходить, но двое из незнакомцев, крикнув что-то невнятное, пошли за девушкой, все более и более ускоряя шаг. Соболева почувствовала, как в страхе у нее забилось сердце, она часто оборачивалась и тяжело дышала. Наконец, девушка стремглав пустилась бежать, не разбирая дороги. Снег сваливался под ногами и становился, точно тяжелые булыжники. Вскоре к погоне присоединились и те двое, что до сих пор стояли у остановки. В отчаянии Лиза свернула с тропы и понеслась чрез глубокий снег вперед. Двигаться становилось все труднее, ноги путались и не хватало воздуха. Скоро девушка в бессилии упала в сугроб и, с силой зажмурив глаза, пыталась отдышаться, и, преодолевая боль в груди от обжигающего утреннего мороза, молилась, прерывисто и отчаянно. Четверо нагнали Соболеву и, подняв, за руки потащили к машине, что находилась за остановкой. Вырываться и кричать уже не было сил. Девушка тщетно пыталась упираться ногами в заледенелую землю и издавать какие-то сухие стоны о помощи. Ее посадили в машину между двумя из незнакомцев, которые продолжали удерживать пленницу, будто она могла вырваться и убежать. Авто рвануло вперед, оставляя в воздухе клубы снежной пыли…

ГЛАВА 2
…Лиза вновь поднялась с постели и, закинув назад голову, от чего ее огненно-рыжие волосы распушились и упали на белое гладкое тело, точно осознала все с ней происшедшее. Еще вчера Лиза Соболева, простившись с Громовым, будто предчувствуя, что навсегда, садилась в переполненную электричку, направляясь к родителям; теперь же девушка сидела в богатой шелковой постели среди вышитых подушек и мягких простыней, будучи женой другого, совсем незнакомого, чужого ей человека. Казалось, все это происходит не на самом деле, Лиза хотела верить, что все это сон, страшный и леденящий душу кошмар, но сколько девушка не пыталась проснуться, открывая глаза, она вновь видела пред собою камин из ажурного металла и решетчатые марокканские двери. Лиза вновь схватилась за голову и взмолилась: «Господи, Святой Боже, что же мне теперь делать… Как же теперь… Отец Небесный, как мне вести себя с этими людьми? Как же все это произошло, кто этот человек, почему здесь сижу теперь именно я? – она закрыла лицо ладонями и заплакала. – Я даже не знаю, Господи, о чем просить Тебя, о чем теперь молиться? Не могу я уже вернуться к Руслану… Руслан, Руслан… Я будто чувствовала, что не нужно ехать одной. И как теперь? Господь Иисус, да будет воля Твоя, только дай мне все перенести, но и рук этих людей я не боюсь… Лучше бы Ты взял меня отсюда…» – она прижала к себе колени и горько зарыдала.
Вдруг двери комнаты распахнулись. Лиза, вздрогнув и переменившись в лице, взглянула. В комнату вошел ее муж, которого она еще не могла сразу узнать, но и, угадав, замерла, наблюдая за его передвижением только огромными зелеными глазами, полными слез. Он же, не глядя на девушку, прошел к окну и потянулся. Высокая, статная его фигура была облечена в национальный джеллаба с широкими рукавами и капюшоном. На фоне утреннего света, падающего из окна, плечи его казались еще более широкими и ровными, хотя и на самом деле вся спина его и руки были сильны и могучи. Мужчина резко обернулся и направившись к Лизе, сел на кровати совсем близко к девушке. Соболева, теперь же – аль Гафур, совсем побледнела и, уставившись в черные, точно ночь, его глаза, оставалась неподвижной. На вид ему было не более тридцати. Все красивое загорелое лицо его выражало невообразимо странный пытливый интерес. Густые черные, словно смола, волосы небрежно спадали на ровный его лоб и даже немного некоторые пряди касались прямых бровей. Он долго разглядывал, близкое от его, лицо Лизы и, иногда в глазах вспыхивал огонь, в ответ на испуганный холодный взгляд изумрудных глаз девушки. Только Лиза опустила глаза, потупив взгляд, как муж схватил ее белую руку и горячо прильнул губами к тонким ее дрожащим пальцам. Лиза вздрогнула, и верхняя губка ее чуть зашевелилась от нахлынувшего волнения.
– Мое имя Нариман, а как твое, красавица? – спросил мужчина на французском языке.
Девушка молчала, не поднимая глаз.
– Ты боишься… Чего? Поверь, ты можешь мне верить, дорогая, тебе нечего бояться… Ты очень красивая… – он погладил ее по обнаженной руке и улыбнулся. – Скажи, милая, как твое имя, не бойся.
– Лиза. – ответила она коротко, почти не шевеля губами.
– Хорошо, Лиза… – повторил Нариман и потянулся, чтобы поцеловать ее в шею, но девушка, вдруг подняв глаза, отстранилась.
– Тебе здесь все чуждо, я понимаю… Ты привыкнешь. – ответил мужчина и, взяв руку Лизы, прислонился губами к ее ладони. Его короткая щетина, красиво огибающая кубы и сходящая к подбородку, чуть защекотала пальцы девушки, но, несмотря на то, ее лицо оставалось неподвижным и холодным, так что, муж немало смутился.
– Я принес тебе, чтобы переодеться. – сказал он, остывая, и протянул девушке свернутые вещи. – За той дверью находится ванная, ты можешь найти там все, что необходимо… – он встал. – Только будешь готова, позови служанку, она проводит тебя ко столу. – сказав это, Нариман хотел было уделить жене еще хоть какое-то внимание, но, вновь увидев ее равнодушный взгляд, молча вышел из спальни.
Лиза тихо спустилась с постели и подошла к зеркалу. Вид ее был жалок. Глаза заплаканы, красны и потухши, прежде белая и чистая кожа казалась теперь бледной, вся фигура ее и красивый стан выражали тревогу и уныние. Она вдруг закрыла лицо руками и побежала к окну. Лиза упала на колени и, схватившись за решетку, слезно взмолилась, почти крича: «Господи Благой, спаси меня! Иисус! Спаси же меня!» Она совсем свалилась на пол, где-то в глубине души надеясь, что сердце остановится и она уйдет.
Через несколько минут Лиза поднялась и, умывшись, переоделась. Наконец, спокойствие овладело ее душей и, решила она отдать все в руки Божии и терпеть покуда есть силы. Девушка позвала служанку.
В большем зале за длинным столом, похоже, будто бы оббитым цветной тканью, уже сидели мать и отец Наримана, дожидаясь остальных членов семьи. Комната была светла и просторна и выполнена вся в красных и бордовых тонах, от чего и утренний свет, падающий из окон, казалось, приобретал розоватый теплый цвет. Шторы, ассиметрично развешанные по стенам, были собраны цветными лентами по углам. Все вокруг казалось мягким и чистым, и, несмотря на роскошество тканей и всего убранства, комната была уютной и свежей.
– Ибни, где твоя жена? – спросила Наримана мать. – Неужели, она так долго переодевается?
– Что вы, мама, дайте ей немного времени.
– Ты послал к ней служанку? – спросила некрасивая Амаль, выпрямляя сутулую спину?
– Сестра, что за вопросы? Брат не в духе сегодня, неужто ты не заметила? – отвечая, спросил шестнадцатилетний юноша, сидящий напротив Амали и поглядывающий на двери спальни.
– Заметила, Мурад. – ответила девушка. – Мама, что это с братом сегодня? Что-то случилось?
– Может, ибни, ты пожалел о том, что женился на этой русской? – спросил строго отец, опершись снежно-белым седым подбородком на кулак. – Ты знаешь мое мнение обо всем этом.

– Она такая красивая! – восхищенно протянула Амаль, покачивая головой и глядя на старшего брата, который с тех пор, как сел за стол, потирал шею, опустив голову.
– Как ее зовут? – покраснев и покосив улыбку, спросил Мурад и отвернулся от отца, непрестанно оглядывающего все семейство грозным взглядом.
– Нариман, взгляни на меня, хабиби. – просила мать, сделав серьезный вид.
– Оставь его, Закира, – велел седобородый отец жене. – наш сын, верно, разочарован или расстроен. Я говорил, что ничего доброго из этого брака не выйдет. Но… – он прервался и строго добавил. – мы еще поговорим с тобой об этом.
– Так как же ее имя, брат?
– Лиза… – ответил Нариман и потер бороду. – Все в порядке, абби, я всем доволен и ни секунды не жалею о сделанном мною выборе.
– Ты любишь ее? – не унималась Амаль и, широко раскрыв карие глаза и подняв высоко густые, совсем плохие, бровки, глядела на брата восторженным взглядом.
– Достаточно, сестра. – просил печально Нариман и вновь опустил голову.
Джабар аль Гафур совсем свел седые брови и, не отрывая взгляда от старшего своего сына, о чем-то напряженно думал. Жена его, явно европейского происхождения женщина, гордо подняв голову и не бросая взора на яростного мужа, все глядела на любимого сына, теперь совсем опустившегося и унылого. Ни одна мысль не тревожила души Наримана. Он спокойно сидел, не поднимая головы, несмотря на то, что глаза всей семьи были устремлены на него.

– Вот она! – невольно воскликнул юный Мурад, но тут же умолк и как-то помялся.
Все обернулись. В дверях зала показалась Лиза. Красивое личико ее было нежно спокойно и сдержанно. Изящная фигура ее казалась молчаливой и еще более неотразимой в национальной марокканской одежде ярко-синего цвета. Нариман вскочил с места, словно видит жену впервые. В глазах его показался огонь и оживление, так что молоденькая сестра его, заметив некую странность брата, прежде ему не присущую, тихо усмехнулась, прикрыв ладонями улыбку. Джабар аль Гафур сухо окликнул сына, в ответ на что Нариман бросил на отца осторожный и неловкий взгляд, и вздохнув, сел на свое место. Служанка, помогавшая Лизе, подвела ее к столу и посадила подле мужа.
– Я надеюсь ты утром уже объяснил жене, как следует себя вести в этом доме? – спросил отец, продолжая говорить на арабском языке, потому, как не считал нужным уважить или, тем более почтить, присутствие невестки. – Думаю, ты мог найти на это время, не так ли?
– Да, абби, я помню об этом. – прерывисто ответил Нариман, наконец оторвав взгляд от жены.
– Когда ты видел его таким? – тихо спросила Амаль, обратившись к младшему брату с улыбкой на узких губах.
– Да с тех пор, как он вернулся из России. – равнодушно и подозрительно ответил тот.
– Он увидел ее в Москве, когда ездил на продажу марокканских тканей?
– Ты и сама не хуже меня помнишь, что в не в Москву он ездил… – сказал Мурад и покосился на отца, не слышит ли он. – Я не помню, как назывался тот город… Он увидел ее несколько раз на улице.
– Достаточно, Мурад, ешь. – прервал Джабар аль Гафур беседу дочери и сына, грозным тоном.
Все последующие время трапеза проходила в молчании. Нариман никак не отнимал взгляда от красавицы жены в то время, как Лизе было трудно даже есть, хотя пища была приготовлена искусно. Сердце девушки все трепетало, и немного тряслись руки. Она бы хотела вскочить и броситься к дверям, не оборачиваясь, вырваться на улицу и бежать, не размышляя о последствиях. Про себя Лиза все молилась, повторяя одни и те же слова.
После завтрака Джабар аль Гафур вместе со старшим сыном отправились на торговлю, взяв с собою наилучшие ткани, сотканные в станах Феса. На улицах давно уже было полно и других торговцев, выставляющих взглядам прохожих свой бесценный товар. Нариман, влившись в работу, наконец, оживился. Мысли его теперь были спокойны и сосредоточены, несмотря на разочарования, постигающие его с самого утра.
– Пришло время говорить, ибни. – произнес строго Джабар аль Гафур, обращаясь к сыну.
– Я слушаю вас, абби, говорите.
– Я буду говорить о твоей русской жене. Выслушай меня, все, что будет произнесено мною – это очень важно.
– Вы хотите говорить о вчерашнем вечере? – спросил Нариман и вдруг сделался совсем серьезный. – Я дал вам свое слово и не отрекусь его. – добавил он, невольно понизив голос.
– Эта женщина не нашей веры, а ты хорошо знаешь, что велит закон. – начал отец, хмуро сведя седые брови. – Помнишь, ты еще тогда, когда увидел ее в России и решил, что сделаешь эту русскую своей, обещал мне, что не пойдешь против обычаев? Вчера, на свадьбе, мы требовали, что бы она отреклась от своей веры и приняла ислам, но на ее отказ, потекли твои просьбы дать тебе еще время. – он умолк и, коснувшись плеча сына, спросил. – Что ты намерен делать? Нам бы следовало убить ее…
– Абби! – прервал отца Нариман. – Я только для того, чтобы отыскать ее и привезти сюда, так долго не брал себе жены, и для чего вы сейчас говорите все это? Я чту Коран и Аллаха… Не думаете ли вы, что я могу пойти против отеческих законов? Я обещал вам вчера, что эта женщина во что б это ни стало примет мусульманскую веру, но теперь я клянусь вам собственной головой и жизнью: я сделаю все, что обещал. Я взял ее себе женой, а жена должна сделать все, что я прикажу, или я не Нариман аль Гафур и не сын своего отца и матери.
Седобородый отец еще больше нахмурился и помрачнел. Глаза его были ревностны и горячи. Он начал ходить из стороны в сторону, сложив руки за спину и сжав губы.
– Можете заколоть меня, если клятва эта потеряет силу и не исполнится! – воскликнул Нариман, пытаясь вызвать отцовское доверие. – Пусть Аллах покарает огнем мою голову, если все, что я произнес является ложью! – он сделался страшен. В глазах загорелись искры гнева, все же лицо его казалось напряженным и суровым.
– Пусть будет по твоим словам, ибни. – произнес твердо отец, взглянув прямо на сына. – судья тебе – Аллах. Но я думаю, что она не так проста, какой может показаться. Вчера на церемонии она держалась твердо и, по-моему, ни минуты не колебалась, отвечая на наши приказы.
– Она пока еще боится. – отвечал Нариман, уверенный в своих действиях. – Это чужой город и незнакомые люди, а девушка очень молода… Это пройдет, абби, уверен, что все пройдет. Да и мама не была ли в том же состоянии, когда вы выкрали ее?
– Твоя мать очень гордая женщина, но даже она очень скоро смирилась.
– Быстро ли она отреклась от своей веры?
– Быстро ли? – отец усмехнулся. – Только ей пригрозили высечь ее плетьми, как она отреклась от всего на свете, даже мать родную продать была готова. – он засмеялся в тон довольному смеху сына.
В это время в доме, в пальмовом саду, Амаль, спрятавшись между деревьями, наблюдала за Лизой, что сидела у пруда. Вдруг недалеко от себя девушка заметила младшего брата и, незаметно прокравшись между листьев, приблизилась к нему.
– Что ты здесь делаешь, Мурад? Не время ли читать Коран?
– Да, сестра, не время ли? – ответил юноша, прищурив глаза.
– Я прогуливалась здесь и, увидев тебя, подумала, что… – она высоко подняла некрасивые брови и криво улыбнулась. – Не подглядываешь ли ты за невесткой? Точно! – она вдруг вытращила глаза и показала на брата длинным пальцем.
– Что ты это говоришь? Я здесь тоже прогуливаюсь… – Мурад забегал глазами и вспотел. – Да что ты… Что ты… – он не нашел, что ответить, и отвернулся.
– Да! Я заметила, как ты крался возле спальни сегодня утром. И эти лукавые, хитрые глаза, что косились на нее сегодня за столом… Это нехорошо, Мурад, нехорошо… – прошептала девушка нравоучительным тоном. – Взгляни! – крикнула она, и юноша невольно бросил восторженный взгляд на сидящую у пруда Лизу.
Амаль засмеялась.
– Что ты делаешь, глупая! Она могла услышать! – тревожно заговорил Мурад. – Никакого сострадания в человеке. Понятно теперь, от чего тебя никто замуж не берет. Я бы тоже не взял. Некрасивая, глупая да и злая к тому же.
– Перестань… – произнесла девушка сквозь слезы и ударила брата по руке.
– Да ты… Ты еще и строптивая какая. – не унимался брат, узнав, как задеть и расстроить сестру.
– Мурад, зачем ты говоришь все это? – всхлипывая, спрашивала Амаль и утирала слезы. – У тебя хватает совести смотреть на жену брата в то время, как он больше года мечтал о ней… Я всегда любила Наримана больше, чем тебя… В тебе же ничего доброго! Отвернись! Отвернись! Не смей смотреть на нее… Я все расскажу брату… Я расскажу абби…
– Что ты несешь? Мечтал… – пытался юноша передразнить сестру. – Мало ли в Фесе красивых женщин, что он решился выкрасть ее из России? Посмел пойти против воли родителей и Аллаха, а ты его защищаешь…
– Неужто ты забыл, как он поник и, будто потух, с тех пор, как увидел ее?
– Сейчас его состояние не лучше. – возразил Мурад. – С утра ходит, как тень, молчит… Видно не понравилась она ему.
– Нет! – не унималась Амаль. – Он любит ее… Любит, слышишь? Наверное он расстроен из-за вчерашней церемонии, когда она отрекаться не хотела…
– Вот и все. – отрезал юноша, не желая продолжать разговор.
– Действительно, все. Достаточно говорить об этом. – продолжала Амаль уже спокойно и сдержанно. – Но все равно, если ты будешь вести себя так, как сейчас, я точно все расскажу абби и брату… Пусть он больше смотрит за женой, чтобы ты на нее не смотрел. – она встала, расправляя подолы одежды, и пошла прочь, пробираясь чрез кусты.
– Давай, давай, расскажи все и маме тоже… – крикнул вслед сестре оскорбленный Мурад и, встав, выбрался из кустов.
Оглядевшись, нет ли кого по близости, он направился к пруду, где до сих пор сидела Лиза. Неуверенно ступал он по узкой дорожке, выложенной светлым камнем. Пальмы еще пока скрывали его от взора девушки, потому юноша шел медленно, как бы крадясь, и неловко прятал руки за спину. Но вот совсем близок стал пруд, обложенный морскими ракушками и блестящими камнями, на фоне которого Лиза казалась еще большей красавицей. Она вдруг представилась ему в сказочном свете. Ласковый ветер нежно играл ее рыжими, словно пламя, волосами, и так изящно солнечные лучи скользили сквозь ее длинные ресницы, тени же деревьев, точно льющиеся волны прибоя, ложились на белую и гладкую кожу милого и чуть печального личика девушки. Мурад совсем остановился и вздохнул, глубоко и несколько нервно. Наконец, он выпрямился потер до горяча ладони и, встряхнув густыми волосами, направился к Лизе с свободным и непринужденным видом.
– Салям алейкум, невестка… – поздоровался Мурад, стараясь как можно тщательнее скрыть волнение. – Я же совсем забыл, что вы на арабском не понимаете… – сказал он в сторону, дружелюбно улыбаясь. – bonjour , невестка.
– bonjour. – ответила на приветствие Лиза и чуть улыбнулась, обратив внимание на добродушный взгляд юноши.
– Вам нравится у нас? – продолжал Мурад, присаживаясь около девушки.
– Не знаю пока…
– Да… – протянул юноша, и в глазах его показалась хитрая искра. – Молодым девушкам обычно не нравится у нас… Вы не слышали?
– Что должна была я услышать? – спросила Лиза, приподняв удивленно брови.
– Я так и думал, что вы не знаете… Это же все о моем старшем брате, Наримане. – он наклонил набок голову и загадочно продолжил. – О, дорогая невестка, это страшный человек. Он, кажется, так добр, заботлив, но на самом деле он просто ужасен… Вы не случайно попали к нам в дом. Он давно выслеживал вас и искал удобное время, чтобы похитить… Он проделывает это с каждой новой из своих несчастных жен.
– Каждой? – вдруг испугалась Лиза и совсем побледнела. – Разве у него их было несколько?
– Конечно! – воскликнул Мурад и, взяв Лизину руку, пред тем посмотрев по сторонам, продолжил. – Их было девять. Все они были очень молоды и красивы, как и вы. – он вдруг покраснел, но, изобразив в лице непоколебимость, взглянул вдоль сада и сказал – Видите, вон там… Это дикое место. Там он вначале обещает сладкую жизнь, но после бьет их плетьми на том же самом месте…
– За что? – в ужасе произнесла Лиза и закрыла губы ладонью, широко открыв удивленные и одновременно испуганные глаза.
– Никто не знает, зачем он так поступал с ними и где они теперь. Все девушки таинственно исчезали, но я видел одну как-то утром… Она просила милостыню и была… Нет. Это невозможно даже назвать одеждой… Нищие рубища и отребья…
– Может ли это быть правдой?
– Спросите хотя бы у Амали, моей сестры. – ответил Мурад, совсем разойдясь. – Только, если вы не боитесь, ведь она все докладывает брату… Я сжалился над вами, потому и предостерег… – он широко заулыбался и закивал головой, оглядывая восторженным взглядом льющиеся волосы Лизы.
– Мурад! – послышался голос Амали из дверей дома. – Мурад! – кричала она истерически и тревожно, сжимая худые руки в кулаки и тряся головой, словно пытаясь выдавить из себя голос.
– Да, сестра! – отозвался Мурад и взглянул на Лизу. – Что?!
– Мама зовет! Скорее иди сюда… И быстрее… Слышишь!
Юноша поднялся и, улыбнувшись Лизе, бодро направился к дому. У дверей он встретил Амаль, всю красную и раздраженную.
– Неужели ты говорил с ней? – спросила она, напрягаясь всем телом. – Где ты был, Мурад, отвечай… – говорила она твердо.
– Я гулял, сестра, гулял. – ответил юноша, произнося последнее строго и убедительно.
Недружелюбно глядя друг на друга они вошли в дом.

ГЛАВА 3
Весь оставшийся день Лиза провела в своей комнате. По-видимому, жители дома пока еще не собирались браться за ее воспитание, потому девушка искала одиночества, покуда была такая возможность. Лиза, совсем истерзанная последними происходящими с нею событиями, теперь была сама не своя еще и от того, что ей довелось услышать от Мурада. Девушка боялась показаться кому-то на глаза. Она чувствовала во всех угрозу, но только не в юноше, который показался ей единственным хорошим человеком в этом чужом доме. Приближался вечер. Лиза с ужасом чувствовала, что скоро вернется муж. Весь день она молилась и взывала, но теперь она совсем не поднималась с колен. Девушка уже не думала о побеге, о спасении от всего ее постигшего, теперь она просила Бога заступить ее от гнева мужа, с которым, по видимому, ей придется быть до конца дней, которых, казалось, уже осталось не так уж и много. Лиза страдала. Изо всех сил пыталась она успокоится, но страшные мысли не покидали ее разгоряченной головы. Девушка жаждала прочесть Библию, найти в ней успокоение и радость, которую она всю свою жизнь только и находила в этой книге. И в эти страшные для ее души минуты, Лиза только могла надеяться на Божью помощь и милость. Только надежда на Христа и спасала девушку во всякое время. На Него она надеялась и теперь, когда надеяться больше совсем не на кого.
Нариман возвращался домой в прекрасном расположении. День выдался удачным: ткани были успешно проданы и принесли хорошую прибыль. Нариман просил отца уйти вперед, пока он купит жене подарок. Услышав о желании сына, аль Гафур омрачился и, недовольно взглянув в сторону и вздохнув, медленно направился к дому. Совсем зашло солнце. Нариман совсем поздно вернулся и, в спешке отужинав с семьей, удалился в свою комнату. Только он ушел от глаз родных, как за столом начались оживленные толки.
– Джабар, ты говорил с ним? – спросила Закира мужа, вставая со своего места.
– Да. – сухо ответил тот, бросив гневный взгляд в сторону жены. – Все тоже. Клянется, что все исполнит.
– Я верю ему. Наш сын истинный мусульманин и не посмеет пойти против обычаев. Мы позволили ему взять эту женщину… Он не может переступить нашей воли на ее счет.
– Я тоже верю ему, Закира. – отвечал уверенно аль Гафур, приглашая жену выйти. – Поговорим не здесь.
Только родители вышли, как Амаль, словно разъяренная львица, напала на младшего брата, говоря:
– О чем же ты говорил с ней? О чем, Мурад, отвечай.
– Это сугубо личное, сестра, не тревожь меня, я в печали. – заговорил юноша важно и неестественно.
Амаль сделалась совсем страшна. Недоумение выразилось в ее широко раскрытых глазах, и дурно искривилось лицо. Она пыталась что-то возразить, но от услышанного просто не было слов и, встав, девушка почти бегом прошла в свою комнату, иногда оборачиваясь и злобно глядя на брата. Мурад же, довольный собой, поднялся, покачивая плечами, будто где-то играла музыка, и с улыбкой довольства на лице медленным и развалочным шагом вышел на улицу.
Торжественно распахнув двери, Нариман вошел в спальню, пряча руки за спиной и чуть улыбаясь. Лиза, стоявшая до сих пор у окна, вдруг обернулась, и вновь в лице ее показался испуг и странная готовность к чему-то, как могло показаться, неприятному. Закрыв плотно двери, Нариман медленно приблизился к жене и несколько застенчиво просил повернуться к нему спиной. Девушка неуверенно выполнила его просьбу и, закусив губу, зажмурила глаза и затаила дыхание. Он же вынул из-за спины черную, покрытую бархатом, коробочку и, открыв крышку, взял в руки золотое ожерелье, купленное им накануне вечером. Нежно он обогнул руками ее тонкую шею и, убрав аккуратно пышные волосы девушки, застегнул украшение и довольно поцеловал жену в плечо. Не оборачиваясь, Лиза наклонила голову и, увидев ожерелье, вдруг смутилась, точно не поверив происходящему.
– Не мог придти к тебе с пустыми руками. – произнес Нариман, садясь на кровать. – Я долго выбирал… Надеюсь, тебе нравится…
Лиза молча смотрела на него, вспоминая разговор с Мурадом. Опаска и страх слились в одно мгновение с удивлением и глубоким противоречием между услышанным и тем, что она наблюдает теперь.
– Подойди. – Нариман протянул девушке руку, глядя в ее большие зеленые глаза. – Подойди, не бойся. – повторил он уже с улыбкой.
Лиза, точно с опаской, протянула к мужу белую руку и осторожно присела рядом, не поднимая глаз.
– Взгляни на меня. – сказал Нариман, перебирая напряженные пальцы жены. – Взгляни.
Она медленно подняла глаза. Аль Гафур улыбнулся, ожидая от Лизы хоть малейшую реакцию на его нежность, но лик девушки оставался нем и испуганно холоден. Что-то вдруг всклокотало у Наримана в сердце, он внезапно омрачился, и гнев показался в черных и глубоких его глазах.
– Это невыносимо! – воскликнул он, дернув Лизу за руку и вскочив с кровати. – Скажи мне хоть слово! Я же твой муж! – кричал он, грозно и несколько раздосадовано.
Лиза вся съежилась, пряча голову в плечи. «Все так и есть.» – подумалось девушке мимолетом, и как-то коротко. Она приготовилась к худшему.
– Молчишь? – продолжал Нариман, наполняясь недовольством. – Молчи! Молчи! Что еще мне сделать, ответь! Я не нравлюсь тебе, я тебе противен?! Говори же хоть что-нибудь! Или ты всегда будешь молчать и глядеть на меня испуганными глазами?! – он умолк на секунду, но после, вдруг толкнул Лизу и, откинув одеяло, лег, отвернувшись к жене спиной.
Лиза, еще не поднимаясь после падения, вся смялась и ждала, что будет теперь, но Нариман больше ничего не говорил и не поворачивался, тогда, поблагодарив про себя Бога, девушка легко выдохнула и, ложась на самый край кровати, подальше от разъяренного мужа, уснула.
Нариман не спал. В душе его что-то жало и разрывалось. Он вдруг почувствовал себя одиноким и отвергнутым, чего ранее ему испытывать никогда не приходилось. Был еще маленький огонек надежды, что еще не все потеряно, и Лиза привыкнет. Нариман уже начал мечтать о том, что она весело улыбается и сама подает ему руку, с нежностью встречает его, возвращающегося домой, и рано утром, обнимая, провожает в город. Он однажды повернулся, но Лиза уже спала. Безмятежен и кроток был лик спящей девушки, скукожившейся на самом краю кровати и, казалось, она вот-вот упадет. Нариман поднялся и, стараясь осторожно и тихо, пододвинул к себе Лизу, от чего она во сне чуть поморщилась и улыбнулась. Вдруг и лицо Наримана озарила улыбка. Нагнувшись, он поцеловал девушку в лоб и, долго лежа и глядя на нее, наконец, уснул.
Джабар аль Гафур и Закира еще не ложились. Он медленно бродил по комнате, заложив руки за спину и тревожно нахмурив седые брови, но, только вошла жена, как аль Гафур остановился и вопросительно взглянул на Закиру.
– Я проходила сейчас мимо их комнаты. – ответила она, не дожидаясь вопроса. – Кажется, что-то не так. Нариман так кричал… Мой сын очень раздражен. – говорила она, качая головой и разбрасывая ладони, будто отказывается от чего-то.
– Садись. – велел Джабар деловито и вновь изменился в лице.
Закира села на софу песочного цвета, облокотившись на мягкую спинку и скрестив на коленях руки, украшенные золотыми браслетами и цепочками.
– Завтра мы с сыновьями идем к Камрану. – начал аль Гафур, продолжая ходить по комнате. – Он хочет взять еще одну жену и пригласил нас, чтобы посоветоваться… Ты знаешь, он очень ценит мнение Наримана… Так вот, мы уходим, а ты, пока нас не будет, займись невесткой… Будь с ней предельно строга и не пугайся, как бы она себя не вела… Эти русские ничего не знают… Их женщины своенравны и бесстыдны, они думают, что им все позволено… – он покраснел и сделался совсем страшен и суров. – Я всегда был против брака с иностранцами, но мой сын… сколько прекрасных женщин в фесе, но он выбрал именно эту русскую… Посмотри, он женился только раз, хотя в его года многие уже имеют по несколько детей… – аль Гафур наклонился к жене и твердо произнес, почти сквозь зубы. – Я хочу, чтобы ты смирила ее под самые стопы нашей семьи, чтобы она отреклась от всего, что было в ее жизни… Но если она будет упрямится, наказание будет жестоким и, даже Нариман меня не остановит.
– Ты забываешь, что я тоже иностранка, а ты так же всего однажды женат… – сказала в ответ Закира, по-своему снисходительно взглянув на мужа. – Не на тебя ли похож наш сын?
Джабар несколько опешил и смутился. Недоумение показалось в его, вдруг изменившемся лице. Он хотел было возразить, но не найдя слов, вновь омрачился и, пристально посмотрев на жену, сказал:
– Тебе не должно это говорить. Твоя забота выполнять мою волю и молчать. Присмири свою гордость, Закира… Ты знаешь, как я страшен в гневе. – сказав это, он велел ложиться.

Рано утром, когда еще не поднялось солнце, а только чуть показало золотые свои лучи, пока воздух свеж и прозрачен, не обогрет дневным марокканским зноем, когда еще все в доме спали, Лиза, тихо поднявшись с постели, прошла в ванную и, не защелкнув на замок двери, пала на колени и молилась. «Господи, Иисус Христос, вот и начался еще один день. – говорила она шепотом. – Я не знаю, что будет сегодня, но я прошу: помоги мне, Господи, по великой милости Твоей… Даруй мне все перенести и ничего не бояться… Помоги мне хранить Истину Твою, где бы я ни находилась, помоги, Отче, только на Имя Твое я уповаю… Я не знаю, для чего я здесь, но Ты знаешь… Пусть во всяком месте я буду угодным Тебе сосудом, чадом приносящим добрые плоды… Да будет воля Твоя. Аминь.» – она чуть остановилась и продолжила, читая «Отче Наш».
Свет, пробравшийся в окно, разбудил Наримана. Он с трудом открыл слипшиеся спросонья глаза и в удовольствии раскинул руки. Нариман повернул набок голову, думая взглянуть на жену, пока она спит, но, заметив, что ее уже нет рядом, он от чего-то вдруг всполошился и взволновался. Он вскочил с кровати и одернул одеяло, наивно думая найти под ним спрятавшуюся Лизу. Осмотрев комнату, Нариман, наконец, понял, что девушка может быть в ванной. Он, точно крадясь и, зажав губы рукой, будто боялся что-то произнести или создать лишний шум, приблизился к двери ванной и, заметив, что она не закрыта на ключ, приоткрыл. Ярый гнев вдруг охватил Наримана, увидевшего Лизу, молящейся сидя на коленях. В глазах его показался огонь, и злобно были сведены черные брови. Он стоял неподвижно, гневно глядя на жену. Лиза же, заметив мужа, тихо встала и, обойдя Наримана, прошла, чтобы заправить постель. Но не успела девушка отдалиться, как Нариман схватил ее за руку и, замахнувшись, ударил по лицу, сказав:
– Ты не будешь здесь молиться своему Богу!
– Разве вы можете запретить мне это делать? – спросила в ответ Лиза, не вырываясь и спокойно стоя подле мужа, еще крепко держащего ее за руку.
– Я запрещаю! Ты будешь молиться только нашему богу, если хочешь благостно проживать свои дни. – он покраснел от ярости и, казалось, задышал огнем, точно разъяренный дракон. – Я научу тебя уважать наши законы! Ты будешь все делать только так, как я велю! – Нариман оттолкнул ее от себя и ударил кулаком о стену. – Говори! Что ты еще можешь сказать?!
– Мне нечего вам ответить. – произнесла Лиза, глядя прямо в глаза грозному мужу.
– Будешь продолжать взывать к своему Богу? Думаешь, Он спасет тебя? Будешь молиться утром, молиться днем, вечером? Будешь?! – продолжал Нариман, совсем теряя контроль над собой.
– Да. – ответила Лиза и опустила глаза.
– Тогда продолжай и терпи, если у тебя достаточно сил, чтобы стерпеть все, что будет с тобой из-за твоего Бога! – громко произнес Нариман и вновь ударил Лизу по щеке так, что ее отбросило к стене.
Девушка, плотно прижавшись к стене, молча стояла несколько минут, выдерживая яростный взор мужа, еще дышащего пылающим гневом. Нариман хотел было продолжить воспитание непокорной жены, но время шло, и нужно было уходить. На последок он бросил в адрес Лизы еще несколько острых слов и, еле сдерживая порывы гнева от того, чтобы совсем не испортить жены синяками и ссадинами, поспешно удалился.
Только Нариман закрыл за собою дверь спальни, как Лиза, медленно опускаясь по стене и прижимаясь к ней ушибленным затылком, упала на пол и горько заплакала, как плачут истерзанные жизнью женщины, освобождая боль и всхлипы после минут храбрости и спокойствия. Она, закрыв лицо дрожащими руками и дыша в пол, лежала растрепанная и, казалось, изнемогшая; все тело ее было собрано, словно пыталось защититься, огненные же кудри безобразно раскинулись, стекая с головы, точно морская пена. Лиза совсем отчаялась. Страх, как острый кинжал, пронизал ее небитое молоденькое тело, белую кожу и гладкое омоченное слезами лицо. Несколько минут девушка не поднималась, но что-то вдруг зажгло в груди и, вскинув голову, она ухватилась за плечи и взмолилась потухшим хриплым голосом: «Заступи меня, Господи! Заступи! Почему Ты не взял меня к Себе? У меня теперь никого нет, никого нет, Отец! Я сирота, нет ни отца, ни матери… Я одна. Кто спасет меня, кто спасет? У меня нет родных, нет друзей, нет любви… Господи, у меня только Ты! Так забери же меня, больше мне нет нужды оставаться на этой пустой земле! Заступи меня, Отец!» – слезы совсем задушили ее, и не было уже слышно стонов из груди девушки, она рыдала беззвучно, будто сама в себя, и все хваталась околевшими пальцами за побитые щеки и согнутые плечи.
За дверями послышалось, что кто-то идет. Лиза встрепенулась и, вскочив, утерла слезы и поправила волосы и одежду. Она вновь сделалась спокойна и серьезна, хотя душа ее рвалась и кричала, все продолжая взывать к Богу. В комнату вошла Амаль.
– Салям алейкум, невестка, как спалось? – спросила она наивно просто и улыбнулась, некрасиво и совсем дурно искривив губы. – Что это? Что это у тебя на лице? – ужаснулась девушка, подойдя ближе и заметив красное расплывшееся пятно на щеке Лизы. – И, кажется, у тебя мокрые глаза… Ты плакала? Вы поссорились с моим братом?
– Я выходила из ванной и споткнулась… – заговорила Лиза, касаясь ноющего синяка. – Я ударилась… Было очень больно, и потому я плакала. – закончила она, осторожно подбирая слова.
– Очень больно? Хочешь, я помажу маслом? Или дождешься брата? – она покраснела и засмеялась. – Он будет рад сам оказать тебе помощь.
– Нет… – протянула Лиза и улыбнулась, постаравшись создать как можно более беззаботный и непринужденный вид. – Уже не болит… Видишь? – она чуть хлопнула себя по щеке и закачала головой, высоко поднимая брови.
– Хорошо, конечно, но, если бы синяк болел еще хоть чуть-чуть, ты увидела бы, как заботлив и нежен мой брат. – сказала Амаль, аккуратно держа Лизу за руку. – Он так любит тебя… Знаешь, когда два года назад Нариман увидел тебя в России, он совсем потерял покой… Он поник и опустился… Каждый день он говорил, как ты красива, как нежна твоя улыбка, как строен твой стан… – Амаль совсем оживилась и говорила приподнято и восторженно. – Тогда отец заставлял его жениться, но брат говорил, что только ты станешь его женой…
– Но Мурад говорил мне совсем другое. – произнесла Лиза удивленно, но в тоже время настороженно и, точно сомневаясь в услышанном.
– Что наговорил этот негодный мальчишка? Что он сказал тебе? – вдруг покраснела в раздражении Амаль и, сжав худые кулаки, взглянула на Лизу вопросительно.
– Он сказал, что хочет предостеречь меня… Говорил, будто бы ваш брат имел много жен, и все они теперь обмануты им и брошены, скитаются в нищете по городским улицам… – говорила Лиза быстро и, не успевая сделать вдох, все продолжала и продолжала. – Что он… Избивал их и… – она вдруг не сдержалась и, крепко обняв Амаль, заплакала, уткнувшись в ее плечо.
– Что ты, нет… Негодяй! Скверный мальчишка! – ругалась в гневе Амаль и, поглаживая голову невестки, пыталась успокоить ее. – Это ложь, поверь. Мой брат очень ждал тебя, ты ему очень нравишься… Мурад просто подлец! Я скажу тебе. – она отстранила от себя Лизу и, вытирая мокрые ее щеки, взглянула в ее печальные глаза. – Ты очень понравилась и Мураду. Он все время следит за тобой, ищет твоего взгляда… Он тоже мой брат, но он просто невыносим! Невыносим! Держись от него подальше… Не плач, все то ложь… Забудь, что он наговорил тебе. Он, наверняка, хотел, чтобы ты начала бояться Наримана. Успокойся, дорогая, успокойся. – они вновь обнялись. – Вообще-то и отец иногда бьет маму, но не потому, что он разлюбил ее… Просто он так наказывает ее и воспитывает, чтобы она училась слушаться мужа. Даже если когда-нибудь Нариман и ударит тебя, не бойся, так нужно. Просто делай все, как он велит… И знаешь, чтобы он не злился и не расстраивался, танцуй для него… Все это любят, а ты просто красавица, так что брат сразу забудет всякий гнев. – Амаль сделалась загадочной и прошептала. – У меня есть очень красивый наряд. Когда решишься, приходи ко мне… Я подарю тебе его и научу, что нужно делать.
– Откуда ты знаешь, как правильно? Разве ты замужем? – спросила заинтересованно Лиза, наконец, перестав плакать.
– Нет. Я еще не замужем. – несколько печально ответила Амаль и грустно улыбнулась. – Давно родители пытаются найти для меня мужа, но… – она насильно засмеялась, стараясь скрыть подавленность и неловкость. – Я такая некрасивая… Видишь? – девушка прикоснулась к своему лицу, проводя по губам и худеньким щекам. – Никто не хочет брать меня в жены… Но мама уже всему меня научила. Я умею вести дом, ухаживать за мужем и детьми… И танцевать я тоже умею…
– И что же нужно, чтобы он никогда меня не бил? – спросила Лиза, внутренне усмехнувшись. – Все время танцевать? Разве это не может надоесть?
– Нет, танцуют иногда… – засмеялась Амаль и наклонилась вперед, приподняв брови. – Просто слушайся его во всем, наряжайся, ухаживай за лицом и телом, никогда не отказывай, если брат чего-то просит у тебя, будь с ним ласкова и нежна, обходительна, не спорь… И еще, очень важно и не пренебрегай этим, – нужно исполнять все религиозные правила и обязанности. Ты не нашей веры, но лучше, если ты примешь ислам и отречешься от своего Бога… – она сделалась серьезной и готовой к нравоучению. – Расспроси у мужа обо всем. Узнай когда и как нужно молиться, чего нельзя делать, то есть что считается грехом… Он будет читать тебе Коран, и ты научишься общению со старшими… Ты все узнаешь, Нариман научит тебя…
– А если я не захочу отрекаться от своей веры? – спросила серьезно Лиза, глядя Амали в глаза.
– Будет лучше, если ты смиришься и забудешь все, что было раньше… Поверь. Любое упрямство все равно будет сломлено и подавленно… Но какими путями? Если ты покоришься нашему закону, то начнется спокойная и счастливая жизнь для тебя и твоего мужа, а если нет – придется пройти путем унижения, боли и претерпеть много неприятностей, прежде, чем ты изнеможешь и сама сдашься. Это никому не нужно. Скажи: есть ли толк сопротивляться птичке и терпеть боль, чтобы ей выщипали все перья и поломали хрупкие крылья, если она все равно окажется в клетке? Лучше, если она сама залетит туда и не потерпит никакого вреда? – Амаль говорила просто и непринужденно, точно слова ее несли совершенную истину и не казались странными и неудобовразумительными. – Конечно, каждый сам за себя решает. – она пожала плечами и, улыбнувшись, взяла невестку за руку. – Я пришла, чтобы сказать, что мама зовет тебя. Приведи себя в порядок, она ждет. – после этих слов Амаль поднялась и вышла из комнаты.
Лиза продолжала сидеть на кровати. В окаменелом лице ее выразилось глубокое раздумье и даже некоторое недоумение. «Где же это я? – подумала девушка, и глаза ее забегали по комнате. – Господи Святой, неужели все окажется так, как я слышала только что? Но Ты не можешь меня оставить, Ты не позволишь мне сдаться… Иисус, не дай мне отступить от Тебя… Я не хочу сделаться предательницей… Ты святым Твоим все давал перенести и устоять в вере, любви и надежде. Господи, сколько мучений перенесли апостолы, но Ты сохранил их для Себя Самого, сохранил сердца их верными Тебе… Так дай же и мне не сломиться ни пред каким страхом и мучением, ни пред какими словами этих людей и их угрозами… Что может быть страшнее, чем быть отлученной от Имени Твоего… Нет! Господи, не позволь мне отречься от Имени Твоего Святого… Если Тебе угодно, чтобы я приняла смерть, мучения, пытки, то даруй мне все стерпеть с Именем Твоим, Иисус Христос, с Твоим Именем на устах… Чтобы и сердце мое до последнего вздоха, до последнего удара и, даже после, как закроются мои глаза, чтобы не оставило Тебя мое сердце, прошу, Господи, помоги! Я слабая, я ничто пред Тобою… Разве могу я полагаться на свои жалкие силы? Но на милость Твою, Святой Боже, я уповаю, на Твою всеобъемлющую любовь… Пребудь со мной во веки, не дай мне упасть, сохрани меня для Себя, для Твоей Святой Славы…» – она вслух прочла девяностый псалом и, переодевшись, и уложив волосы, вышла из спальни, направившись к матери мужа, что уже давно ожидала ее в зале.
Закира стояла у дивана и разговаривала с Амалью в то время, как в зал вошла Лиза. Женщина, увидев невестку, еще более выпрямилась, хотя она и всегда держалась гордо и статно, исподлобья взглянула она на девушку и косо улыбнулась, точно задумала что-то. Закира медленно постукивала пальцами по спинке дивана и, чуть приподняв голову, при том показав сухую длинную шею пятидесяти летней женщины, подозвала Лизу.
– Я пойду, мама, – сказала живо Амаль, еще находившаяся в комнате. – Я буду в саду. – она поцеловала в щеку мать и выбежала на улицу.
– Что ж, вот мы и увиделись, наконец, лицом к лицу. – произнесла Закира степенно и невозмутимо гордо. – Я надеюсь, что ты проявишь себя послушной и покорной… – она осмотрела Лизу с ног до головы, только проводя глазами. – Мне велено научить тебя всем обязанностям. Ты должна делать все, что я прикажу…
– Хорошо. – коротко ответила Лиза, не дав свекрови договорить.
– Не перебивай меня! – воскликнула Закира, но тут же приняла спокойный вид и продолжила, смотря на невестку с высока. – Сейчас ты пойдешь в кладовую… В одном ящике я сохранила старую одежду. Ты должна пересмотреть ее, перебрать, отделить, что получше, аккуратно сложить и отнести Вазиру, слуге, он раздаст все это нищим. – она окликнула служанку и, когда та пришла, женщина велела. – Отведи ее в кладовую. – Закира обратилась к Лизе. – Сама найдешь нужный ящик и все сделаешь, как велено.
Служанка отвела Лизу в кладовую. Темная и невзрачная комната, заметно и контрастно отличающаяся от прочих, что были богаты и великолепно украшены, пахла пылью. Множество полок и шкафчиков были забиты ящиками, коробками и различным хламом, засаленным и истертым. Лиза, войдя в комнату, поморщилась и, задохнувшись пылью, громко чихнула.
– Да, сюда давно никто не заходил… – сказала Исма, служанка, провожавшая Лизу. – Саеда специально послала вас сюда…
– Почему? Почему меня? – спросила Лиза, почесывая покрасневший нос.
– Она теперь будет учить вас покорности. В этом доме все кому-нибудь подвластны. Слуги – господам, младшие – старшим, они же – родителям, а жена – мужу… – перечисляла служанка, едва ли выговаривая слова на французском языке.
– А глава семьи? Он кому-нибудь подвластен?
– Только Аллаху… – ответила Исма, пожав плечами. – Скажите, почему вы столь равнодушна к сайэду, вашему мужу?
– Я его совсем еще не знаю… – сказала в ответ Лиза, не найдя лучших слов для объяснения.
– Знаете, он лучше других… Старший сайэд очень строг, а его жена, Закира, хотя и иностранка, ведет себя не хуже и ни чуть не снисходительнее, чем женщины Феса. – Исма оглянулась и тихо добавила. – На самом деле ее зовут по другому, ведь она из Европы… Старший сайэд назвал ее другим именем, чтобы в доме не было ничего чуждого.
– Зачем же он женился на ней?
– Это произошло точно так же, как и с вами… – ответила служанка. – Он увидел ее однажды и решил сделать своей женой… Обычаи не позволяют этого, но он принудил ее принять ислам и сменить имя, чтобы не было никакого различия… – она умолкла и, чуть погодя, сказала. – Я пойду, сайеда, нужно работать… Да и вы, если не поторопитесь, потерпите оскорбления от свекрови… Извините. – опустив голову, служанка удалилась.
Лиза принялась за уборку. Коробкам и запылившимся ящикам не было числа. Сперва девушка брезгливо открывала крышки, осторожно вынимая всевозможные тряпки и лоскуты двумя пальцами, при чем лицо ее искажалось отвращением, и часто она жмурилась и почесывала нос, удерживаясь от того, чтобы чихнуть. Однако после нескольких минут промедления и бесполезной аккуратности, Лиза, наконец, закатала рукава и, погрузившись в сумрак зачумленной кладовой, влилась в работу, позабыв отвращение и всякое омерзение. Девушка даже сумела отыскать удовольствие и благо в этом бесполезном и черном деле. Только теперь, когда она находилась в этой серой, обшарпанной комнате, когда никто ее не видел и не наблюдал за тем, делает ли она что-нибудь запрещенное и противозаконное, теперь девушка могла вслух молиться, напевать любимые гимны и не бояться, что войдет муж и заставит ее терпеть боль и страдать. Безусловно, могло произойти и такое, но от чего-то Лиза была спокойна, радость и умиротворение наполняли ее измученную за несколько последних дней душу и раненое сердце, которое, несмотря ни на что, еще могло радоваться и прославлять Бога.
Иногда только Лиза вдруг замечала посторонние чужие звуки и понимала, что рядом кто-то есть. Украдкой она оборачивалась к двери, как бы невзначай, чтобы не казалось заметным ее подозрение. И девушка не ошибалась: за ней и вправду наблюдали. Исма привела с собой еще одну совсем молоденькую служанку по имени Агила; вместе они, прильнув к дверному косяку лбами, прикрытыми бежевыми платками, наблюдали за всем, что делала Лиза. Глаза их наполнял невообразимый интерес, несколько странный и необычный. Девушки, не двигаясь с места, точно вслушивались в слова гимнов, что напевала Лиза, и, хотя совершенно не понимали незнакомых слов, почему-то улыбались и переглядывались. Иногда они скрывались за дверью, и Исма начинала что-то рассказывать подруге, оживленно и даже возбужденно, часто разводя руками и открывая на миловидном своем лице все нахлынувшие на нее эмоции.
Лиза, замечая повышенный к себе интерес со стороны служанок, совсем повеселела и обрадовалась, надеясь найти в этих девушках, может не подруг, но хотя бы понимающие души. Она сперва не решалась, еще сторонясь и опасаясь новых недоброжелателей, но вскоре, обернувшись и поймав на себе их заинтересованные взгляды, Лиза пригласила служанок помочь ей с работой. Агила и Исма, переглянувшись и переговорив между собой на арабском, весело подошли и присели рядом с молодой госпожой. Они оказались более разговорчивыми, чем предполагала сама в себе Лиза. Исма разговаривала на французском плохо и от того часто запиналась и смущенно смеялась, глядя на госпожу. Агила же почти совсем не выговаривала слова, но это не было ей помехой, девушка говорила быстро и уверенно, несмотря на то, что Лиза всем своим видом давала понять, что совсем не разбирает смысла слов, произносимых служанкой. Когда только Лиза начинала громко смеяться над косноязычием Агилы и, словно раззадоренный ребенок, хлопала в ладоши и по коленям, уже испачканным пылью, Исма останавливала подругу и медленно поясняла госпоже суть сказанного, но и Исма, не сумев подобрать нужных слов, вдруг переходила на родной язык, совсем забывшись. Тогда Агила, переменившись в лице и странно искривив губы в попытке удержать смех, ударяла подругу по плечу, и вновь все троя заливались безудержным смехом.

ГЛАВА 4
Медленно прошли три месяца, абсолютно похожих и однообразных днями и каждой минутой. Все в доме аль Гафур оставалось неизменным, однако, уже совсем привычным и ничем не приметным, что порою раздражало одних и просто вводило в отчаяние и упадок других членов семьи. Глава дома, Джабар, изо дня в день ходил мрачный и хмурый, словно тень передвигаясь по комнатам и не произнося ни слова; но только ночная мгла окутывала Фес, как аль Гафур, уединяясь с женой, выливал в ее слух все накопившиеся планы и мерзкое недовольство, наполнявшее его сердце с каждым днем все больше и вызывавшее непреодолимое чувство гнева. Причиной же всего того, конечно, была невестка, все мозолившая глаза седобородому Джабару и его жене. Часто, слушая мужа, Закира сама наполнялась яростью, немного больше похожей на ядовитую зависть, что никак не давала покоя ее гордому самолюбию. Молодая невестка проявляла себя во всем послушной и кроткой, беспрекословно выполняя все повеления свекрови, от чего та просто выходила из себя и, порою изматывала сама себя, все придумывая новые испытания, что, казалось, одно другому не уступало в находчивости и неповторимости. Нередко Закира вместе с мужем целыми часами обсуждали невестку, выискивая в ней что-либо недоброе и притворное, при том сами лишались сна и покоя в то время, как все в доме давно спали, нежась в шелковых постелях.
Несмотря на то, что Лиза производила впечатление спокойной и всем довольной невестки, душа ее все болела и непрестанно изнывала, ощущая тяжелые цепи на скованном сердце, истекающем кровью и слезами. Не проходило и дня, чтобы она не терпела оскорблений со стороны свекрови или мужа, все чаще поднимающего руку на ее беленькое небитое тело. Каждый вечер, оторванная от молитвы, девушка терпела побои и всевозможные отвратительные слова, часто пугавшие ее ранимую душу. Но ни звука, ни сухого изнывающего стона, ни одной слезинки никогда не проронила Лиза в присутствие мужа. Все, что порою совершенно невозможно стерпеть, терпелось ею беспрекословно и стойко. Лиза не смела никому пожаловаться, зная, что в этом доме, городе да и целой стране не от кого ждать помощи и понимания. Только оставаясь одна, девушка слезно молилась и изливала свою душу пред Богом, на которого лишь надеялась и уповала всем сердцем. Единственно Ему Одному Лиза говорила, как ей тяжело и больно жить в этом доме, как измучили ее эти недобрые взгляды.
Прожив же так несколько месяцев, Лиза свыклась с мыслью, что подобно, и никак иначе, она проживет всю свою оставшуюся жизнь. Девушка научилась быть во всем послушной, кроме того, что противоречило Слову Господнему. С каждым днем она плакала все меньше, пыталась чаще улыбаться, хотя бы тогда, когда сердце воистину радовалось о Боге, воспевая Ему хвалу. Лиза старалась не вспоминать все то, что было раньше, когда жила она в деревне или училась – все это навивало уныние и грусть, чего итак хватало в каждой минуте продолжающейся жизни.
Не отстранялась она уже от мужа, порою совсем докучающего ее своими нежностями, вдруг приливающими после яростного гнева и появляющимися, точно солнце в дождливый день. Столько же яро и ревностно Нариман навязывал ей свою веру и закон, сколько целовал ее губы, наполненный пылкой страстью. Лиза принимала все молчаливо и послушно, но по-прежнему холодно и равнодушно, отвечая на все, что делал с ней муж. Но бывало, когда Нариман засыпал, когда расслаблялись его руки и умолкал суровый голос, Лиза, наклоняясь над ним, о чем-то задумывалась и начинала совсем неслышно молиться. Девушка нередко чувствовала себя обязанной сделать хотя бы что-нибудь, что могло бы дать небольшое, может самое крошечное, начало к покаянию этого человека. Лиза не смела и надеяться, что столь ярый мусульманин может вдруг уверовать во Христа, но со своей стороны девушка желала сделать все, что бы, придя к Богу, она не постыдилась и не была виновной в том, что молчала или не молилась за душу мужа. Говорить что-либо она пока боялась. Теперь Лиза лишь молилась Господу за мужа, который, как было видно, каждый новый день просыпался таким же, как и прежде: грозным и суровым, но в тоже время пламенно нежным.

В один из дней Нариман поднялся ранее обыкновенного и от чего-то был не в духе. Все спеша и раздражаясь он оделся и принялся будить еще спящую жену. Лиза не смыкала глаз всю ту ночь, ее мучили кошмары и головная боль, и только под утро ей удалось заснуть, хотя и с трудом. Потому, несмотря на то, что муж выходил из себя, раскачивая и толкая ее, Лиза вяло ворочалась среди шелковых подушек и ноюще стонала, не желая открывать глаза. Тогда Нариман просто встал возле кровати, поставив руки на пояс и гневно сведя густые брови.
– Поднимешься ли ты сегодня? Хватит нежиться в постели, поднимайся! – сказал он громко и, схватив жену за руку, насильно поднял, так что Лиза даже не успела раскрыть глаза и придти в себя. – Ступай и прими холодный душ.
Лиза медленно спустила с кровати ноги и, вздохнув, убрала упавшие на лицо огненно-рыжие кудри. Вяло и нехотя она поднялась и поправила бретельки ночной рубашки, что была ей немного велика и все как-то неудобно скользила по беленькому телу девушки. Нариман продолжал стоять на прежнем месте, наблюдая скользящим взглядом за каждым движением молодой жены. Странное и необъяснимое чувство силилось и, точно вырывалось, из его груди, в которой так сильно билось горячее сердце. Лиза же неуклюже и, немного покачиваясь спросонья, прошла в ванную. Вся ее походка и симпатичная фигурка в любом одеянии, в каждой чуть трепещущей неловкости и скромной грациозности, казались умиленными и нежным каковыми только могут казаться любящему человеку.
Несколько минут Нариман не двигался с места, уставившись в закрытую дверь ванной. После, наконец, опомнившись, он вышел и вернулся с огромной книгой в руках. Он сел на софу и, расслабившись, ждал Лизу. Девушка, совсем посвежевшая и проснувшаяся, вышла из ванной и, увидев мужа, пристально на нее смотрящего, остановилась.
– Иди сюда. – сказал он твердо.
Лиза подошла и села, не поднимая глаз.
– Видишь? Это Коран. – Нариман раскрыл книгу и, прикоснувшись, повернул на себя лицо жены. – Священная книга. Здесь все написано: как жить, во что верить и, чего никогда не совершать… Также, каким образом наказывать нарушающих закон Корана. – он отпустил Лизу и продолжил. – Все написано на арабском. Я буду читать тебе сперва на нашем языке, затем разъяснять на французском. Я буду учить тебя, чтобы ты понимала, как должна жить дальше. – он вздохнул и спокойно начал читать, произнося незнакомые и непонятные девушки слова.
Лиза вдруг потеряла покой. Кровь молниеносным ударом прильнула к голове, и что-то зазвенело в ушах. Девушка нахмурилась и сжала губы, покрасневшие, точно наливные спелые вишни, руки же ее были напряжены и белы, как остывшее пепелище. Она тяжело и прерывисто дышала, все больше наполняясь негодованием и беспокойством, и, только Нариман начал повторять прочитанное на французском, как Лиза, ссутулившись, закрыла уши руками и быстро закачала головой.
– Что ты делаешь? Я с тобой говорю! Слушай! – он попытался отнять ее ладони от головы, но девушка еще сильнее затыкала уши, не позволяя мужу сказать что-либо. – Я не собираюсь терпеть твое поведение! – воскликнул Нариман и с силой швырнул жену на пол. – Мне надоело то, как ты ведешь себя! Сколько можно?! Ничего не хочешь понимать: ни слов, ни наказаний! Что еще сделать, чтобы ты, наконец, отреклась от своего Бога?! – кричал он вне себя от раздражения.
– Разве вы спросили меня: хочу ли я за вас замуж и жить так, как вы принуждаете? – спросила Лиза спокойно, но твердо и, упорно глядя мужу в глаза. – Так, я точно так же и не подумаю спрашивать вас: в Кого и как мне верить. Почему я должна просить разрешение на то, чтобы веровать и молиться моему Господу? Кто вы такой, что будете заставлять меня отречься от Христа, от моей Жизни?
– Замолчи! – гневно сказал Нариман и ударил Лизу по лицу. – Не произноси Его Имя! Теперь ты принадлежишь только мне и этому дому с его законами и верой!
– Я всегда принадлежала Христу. И вы не в силах изменить этого.
– Закрой рот и поберегись. – он схватил ее больно за руку и продолжил. – Что может твой Бог против нашего закона? Твоя жизнь в моей власти. Будь на моем месте другой, твой труп давно бы лежал в земле.
– Весь мир – ничто против моего Господа. – отвечала Лиза с серьезным лицом и радующимся сердцем. – Все вы здесь ходите, словно трупы… Может ли быть жизнь без Христа?
Нариман совсем вышел из себя и, грубо оттолкнув от себя жену и не найдясь, что ответить, вышел из спальни. Вечером того же дня должна была состояться свадьба его хорошего друга, потому, чтобы развеять негодование и злобу, Нариман немедленно отправился в его дом, не дожидаясь вечера.
Лиза сидела на полу и молилась. Порою появлялся страх и непреодолимый ужас перед будущим. Девушка боялась сломаться, боялась не устоять, но в тоже время ей не давала покоя боязнь того, перед лицом какой смерти ей придется рано или поздно предстать. Она ощущала себя слабой и беспомощной, маленьким существом, подавленным исполинскими грудами и черствыми громадами, от которых ей освободиться было совершенно не под силу. Однако чем больше Лиза понимала свою ничтожность и беззащитность, тем сильнее она возлагала свое упование на Христа. Каждая молитва была, словно глоток свежего воздуха, дающего силы идти далее. Девушка желала бы упиваться им непрестанно, без сна и отдыха, но тело ее было измученно и уставшее, сил, порою, совсем ни на что не хватало. Но и теперь, сидя на полу и молившись, Лиза чувствовала себя под надежной защитой Божьей, под Его осеняющим крылом. Она вдруг успокаивалась и была готова идти дальше, не смотря на тяжкие испытания и изматывающие горькие дни.

Нариман быстрым шагом проходил по улицам Феса. Все вокруг раздражало его и выводило из себя. День стоял знойный и жгуче палило солнце, заливая городские стены дремучим маревом, и вот-вот, казалось, покажется какой-нибудь мираж, проницая глубины горячего воздуха. Иногда Нариман останавливался и хватался за голову то ли от мучительной жары, то ли от непрестанных раздумий, давно не покидающих его рассудка. Вокруг стоял галдеж торговцев, прохожих и приезжих туристов, но на мгновение бывало в ушах прекращался всякий звук, и Нариман, ничего не замечая, прислушивался лишь к собственным мыслям.
Наконец он пришел к дому друга. В то время, когда Нариман вошел в зал, Камран сидел, развалившись, на бордовом низеньком диване и курил кальян, дым которого уже походил на заполнивший комнату туман.
– Хабиби! Нариман, от чего так рано? – воскликнул Камран, вставая, только увидел вошедшего гостя. – свадьба только вечером, друг… Или пришел и себе подыскать подходящую жену? – он лукаво усмехнулся и обнял Наримана.
– Салям алейкум… Неважно начался день, и я решил не оставаться дома. – ответил тот и прошел к дивану сквозь облака прозрачного дыма.
– Опять она? Эта русская красавица не дает тебе покоя… – Камран засмеялся и рухнул на диван, вальяжно раскинув руки по бархатной вышитой спинке.
Нариман исподлобья взглянул на друга печальным взглядом согласия.
– Ты себя изведешь. – продолжал Камран, улыбаясь, и вновь закурил. – Кальян? – спросил он у друга и выдохнул клуб белого дымка. – Сколько помню, все твои печали связаны с этой красоткой. Встретил – и потерял покой, женился – опять не доволен… В чем дело? Мне просто больно смотреть на тебя. – Камран косо улыбнулся, открыв белые ровные зубы, и погладил черную бороду.
– Я не знаю… – ответил Нариман, вздохнув. – Она молчит, не говорит мне ни слова… Так холодно и мертво смотрит на меня. И все время молится! – он вдруг покраснел и сделался свирепым. – Даже не хочет послушать, хоть немного уступить. Сегодня я пытался прочесть ей Коран, но эта женщина, представь себе, заткнула уши!

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/lubov-kukleva/marokkanskoe-solnce-71620792/?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.