Главная страница | Современные любовные романы | Во весь голос

Во весь голос
Con Amore
Прошло уже пять лет с того дня, когда Лили сбежала из дома, чтобы начать свою жизнь заново. Теперь она была сильной и полной решимости. Но огонь в её глазах всё еще мог запросто угаснуть в любой момент. Однажды она встретила Эвана, парня, который, казалось бы, имел всё, что ему нужно для счастливой жизни. Но за идеальным фасадом скрывалась тьма, которую он не мог победить сам. Что же они могут дать друг другу? Она, искрящаяся от желания жить и он, тонущий в собственном мраке?

Con Amore
Во весь голос

Пролог. Луиза
– Оставь её, Джозефина. Немедленно. Она позорит нашу семью.
– Мама, она же умрет! Как…
Джози даже не успевает открыть рот – мать грубо хватает её за плечо и с натиском выводит из комнаты. Глаза различают тонкую полоску света, но и она угасает, когда дверь захлопывается с оглушительно громким звуком, который откликается спазмом в висках. Затем щёлкает замок. Остается лишь темнота.
Сводная сестра, кажется, права. Я скоро умру.
Конечности сводит в судороге, меня тошнит. Сильные боли во всем теле доводят до безумия, а голоса в голове кричат и требуют все это прекратить. Последние крупицы разума, оставшиеся во мне, пытаются осознать, что происходит.
Дрожь пробирает до самых костей. Мне и жарко, и холодно одновременно. Невозможно сравнить это состояние ни с чем. Страшно, больно, невыносимо.
Нет сил даже на то, чтобы открыть глаза. И не мечтаю о том, чтобы сжать пальцы или приподняться. Тело беспорядочно дергается на мраморном полу, издавая рыдания и нечеловеческие звуки. Господи, пусть это будет очередной кошмар. Тысячи вопросов мелькают в голове. Что со мной происходит? Почему все делают вид, будто все в порядке? Где отец?
И тут меня словно прошибает насквозь. Я выросла в семье медиков, мне знакомы эти симптомы. Слабость. Бледная кожа. Выкручивающая боль во всех конечностях. Рвота. Головокружения и обмороки. Бессонница и ночные кошмары.
Абстинентный синдром. Я не отравилась. Это наркотическая ломка.
Вот так значит, милая мачеха Грейс? Вытравила из дома брата, а меня решила сделать наркоманкой. Слезы градом льются на блестящий мрамор. На что еще готово пойти это чудовище ради денег отца?
Как же я не додумалась об этом раньше? Чувствую себя полной дурой. Если бы брат узнал о том, что сотворила со мной эта женщина, он прикончил бы ее более изощренным способом, чем она может себе представить.
Нет никаких сомнений, что это ее рук дело, но я все равно не могу поверить, что это происходит по-настоящему. Неужели она травила меня наркотиками? Каким способом? Подмешивала в чай? Колола их, пока я сплю в отключке после снотворных? Насколько долго? Пару недель? Месяц? Больше? Уму непостижимо. Мне хочется кричать и убежать отсюда куда подальше, но я не могу пошевелиться.
Да, я была в ужасном состоянии после того, как мама покинула нас. Я догадывалась, что что-то не так, но списывала все на последствия депрессии и эффект от успокоительных. Никто не знал, кроме Грейс.
Оказавшись запертой в собственном доме, я прекрасно понимаю, что никто мне не поможет. Отцу наплевать, он изменился после второй женитьбы и с успехом игнорирует мое существование. Про мачеху и говорить не стоит, а Джози, которую обрабатывала мать в попытках превратить ее в свою копию, просто не сможет ей перечить. Вот и все.
Может быть, на небе я встречу маму и все будет в порядке?
В следующий раз я прихожу в себя тогда, когда чувствую, как она за волосы тащит меня по полу. Звонкий стук каблуков эхом раздается по обширному холлу поместья. Она спустила меня по лестнице таким способом. За телом тянется дорожка из капель крови, ярко выделяясь на разводах благородного камня.
– Грязная наркоманка! Отвратительно! Сегодня вернется твой папаша, посмотрим, что он скажет на то, что его любимая дочка увлекается веществами!
От шока я не могу вымолвить и слова. Ее мерзкий голос оглушает все пространство. Боже, как мне страшно. Я просто хочу, чтобы все прекратилось. Пожалуйста.
– Смотри мне в глаза, дрянь!
С отвращением мачеха отпускает волосы, голова больно ударяется о пол. Она стоит надо мной, как надзиратель.
Из последних сил я приподнимаю голову и смотрю ей прямо в лицо, в змеиные глаза.
– Если ты так хочешь моей смерти, так уйди и оставь меня, дьявольское ты создание. Надеюсь, ты умрешь в муках. – голос с надрывом изменился до неузнаваемости.
– Да как ты смеешь…
В следующую секунду в живот врезается острый нос каблука. Скрутившись от очередного болезненного удара, кашляю кровью и задыхаюсь.
Джози в паническом ужасе выглядывает из другой комнаты. Ее руки нервно теребят идеально выглаженный подол платьица. Мне на самом деле искренне жаль, что она все это видит. Слишком жестоко для ее юного возраста осознание того, что твоя мать зло во плоти. Бедная девочка.
– Джозефина! Следи за ней. Пусть папа насладится видом во всей красе.
Губы Джози дрожат, и она в нерешительности делает шаг вперед. Сестре тринадцать лет, она младше меня всего на три года. Но у нас так не сложились доверительные отношения из-за ее матери.
Грейс ногой вытирает об меня мою же кровь и продолжает изливаться ядом.
– Я не слышу ответа.
– Да, мама. – сестра прикрывает рот рукой и покорным жестом кивает головой.
– Луиза, ты просто отвратительна. – Грейс подводит к концу издевательства, накидывает шубу и направляется к выходу из дома.
Мысли путаются в голове. Вокруг звенящая тишина, которая прерывается лишь моими всхлипами и стонами от боли во всем теле. Я снова теряю сознание.
– Лу, пожалуйста, очнись. Лу, прошу тебя.
Маленькие теплые пальцы нерешительно хлопают по моей щеке. Приоткрываю глаза и смутно узнаю черты лица Джози.
– Вставай. Тебе нельзя здесь оставаться.
Стараюсь приподняться, но ничего не выходит.
– Выпей.
Она приподнимает мою голову, и я чувствую что-то холодное на губах. Стакан воды. Осушаю его за один глоток. Замечаю, как сильно лицо Джози опухло от слез. Неужели она пошла наперекор матери?
С помощью Джозефины и титанических усилий мне удается встать на ноги. Она крепко держит мое исхудавшее тело в синяках и бесшумно ведет меня. Голова просто разрывается.
– У тебя есть десять минут, пока мама с папой не вернутся, – Джози оглядывается по сторонам. – У меня не получилось разбудить тебя раньше.
В сердце появляется крохотная надежда на спасение. Действовать надо быстро.
Сестра хватает первое попавшееся пальто и накидывает на мою спину. Аккуратно, но активно помогает спуститься по лестнице ко входу в сад.
– Черт, закрыто! – Джози дергает дверь, но та никак не поддается.
– Выбей окно, только отойди подальше, – привалившись к стене, нервно оглядываю комнату в поисках предмета потяжелее. – Вон там, в углу, дрова для камина.
Стекло с треском разбивается, и в помещение тут же врывается ледяной ветер, который треплет косички Джози. Она двигает стул к окну.
Плотнее закутавшись в пальто, вылезаю наружу. Мороз щиплет кожу, я задеваю ногой кусок стекла, который остался в окне, и падаю в снег.
Джозефину трясет то ли от холода, то ли от нервов. Отряхнувшись, в последний раз бросаю на нее взгляд, пока сердце внутри разрывается на части.
– Спасибо, Джози.
– Уходи. Как же я вас всех ненавижу.
– Прости меня, что так и не смогла стать для тебя хорошей старшей сестрой.
– Уходи! – с криком повторяет Джози и скрывается во тьме дома.
Но я больше не смогу назвать это место своим домом. Предательские слезы катятся по лицу, замерзая и оставляя следы. Я стараюсь как можно скорее преодолевать сугробы, хотя не вижу ничего впереди себя, потому что на дворе ночь.
Я не хочу закончить жизнь так. Умерев от обморожения, к тому же в ломке. Сестра спасла меня, помогла выйти наружу. Молю Бога о том, чтобы мне хватило сил дойти хотя бы до улицы.
Не помню, как оказалась рядом с соседними домами. От изнеможения и боли во всем теле практически падаю на чью-то лавочку, не в силах ступить и шагу дальше. Где-то в остатках разума понимаю, что слишком переоценила себя. Мне не пойти дальше. Я умираю. Веки тяжелеют, тело наклоняется набок и опускается.
– Девушка, что с вами? – чьи-то руки успевают схватить меня, и в бреду я размыкаю глаза. Передо мной стоит незнакомый мужчина, явно в шоке от увиденного.
Сердце в груди бешено колотится, я еле хватаю его руку замерзшими пальцами.
– Пожалуйста, помогите мне…
– Что случилось? Что сделать? – он поднимает меня и заносит внутрь дома. Женщина, прибежавшая на шум, ахает от ужаса.
– Господи, Лука…
– Вызывай скорую!
– Нет, не надо скорую. Позвоните, пожалуйста…
Они недоуменно смотрят друг на друга, затем на меня.
– Да она не в себе, Лука!
– Она убьет меня, если найдет. Умоляю Вас. Пожалуйста. – мои силы на исходе.
Мужчина достает телефон из кармана куртки и жестом протягивает женщине.
– Сара, делай что она говорит! Тут явно что-то не так.
– Хорошо, хорошо, сейчас… Диктуй цифры…
Проговариваю наизусть выученный номер. Гудок, два, три. Все замерли в немом оцепенении. Каждая секунда длится бесконечно долго. В голове снова темнеет.
– Алло?
– Софи… это Лу.
– Девочка моя, милая, что с тобой?!
– Она чуть не убила меня. Забери меня… Я нахожусь…
Лука говорит адрес.
– Боже, Луиза, сейчас. Сейчас я буду, Луиза, слышишь меня?
Звонок обрывается, как и мой последний вдох.
– Кто же с ней так, Лука! Ей на вид не больше восемнадцати!
Трясущимися руками Лука держит мое лицо, а Сара мечется по гостиной, возмущенно ругаясь.
Я теряю сознание, и последнее, что успеваю сделать, это лишь одними губами вымолвить единственное «Спасибо».
На следующий день Луизу Анри признают мертвой от несчастного случая. Шестнадцатилетняя дочь главы одной из самых влиятельных семей во Франции выпала из окна четырехэтажного особняка. Ее семья будет в трауре уже в который раз. На телевидении Грейс Анри со слезами на опухших глазах признается, что смерть падчерицы стала невыносимым ударом для клана. Джозефина Анри в черном платье будет стоять позади матери с каменным выражением лица. Глава семейства, Андре Анри, будет успокаивать свою жену, подставляя ей крепкое, надежное плечо. Закрытый, пустой гроб из белого дерева опустят в землю. Произнесут молитву милосердному Господу. Луиза будет вечно покоиться рядом с могилой ее родной матери.
На самом же деле, девушка выжила, несмотря на тяжелое обморожение и состояние наркотической ломки. Софи, подруга ее матери, направила людей для помощи Луизе. Девушку тайно провезли через границу, сменили ее документы и поместили в специальное заведение для излечения зависимости и реабилитации, где она проведет следующих несколько лет.
В душе Луизы осталась капелька решимости, и она цеплялась за каждую возможность выбраться из ада, который ей пришлось пережить.
Ее мама с особенным трепетом любила лилии. Лу подумала, что Лилиана станет прекрасным именем.

Глава 1. Эван
Спустя пять лет…
Мое семнадцатое лето проходит в окружении горы грязной посуды и дешевых сигарет. Правда, курение в кухне клуба запрещено санитарными нормами. Но разве потомкам начальства не полагаются определенные привилегии?
Клуб моей семьи «Гранд», названный в честь нашей фамилии, за последние несколько лет стал одним из самых популярных в штате. И это по-настоящему дело всей нашей жизни.
Началось все с давней папиной мечты: он всегда хотел открыть собственное кафе или небольшой ресторанчик. Совместными усилиями родители скопили достаточно денег и купили заброшенное здание забегаловки на окраине города. А теперь от людей нет отбоя.
Основное помещение со стороны проезжей дороги отделано панорамными стеклами, здесь расположено кафе. Но самое интересное происходит вечерами на втором этаже – здесь огромный бар с разнообразием алкоголя (мое любимое место), танцпол и обширная веранда, откуда открывается вид на ночной город. Мама взяла на себя обязанности по «дневному» кафе, папа – главный управленец и к тому же шеф-повар на кухне. А я наибольшее количество времени провожу за барной стойкой, поглощая виски с колой.
Если клуб самая большая гордость моей семьи, то ее самое главное разочарование – это я.
Очередная грязная тарелка отправляется в посудомойку. Следующая выскальзывает из рук и с виноватым звуком разбивается на полу.
– Бывает. – равнодушно вздыхаю и вытираю ладонью лоб.
Тушу сигарету и скрываю следы преступления против тарелок в мусорном баке. Быстро заканчиваю с оставшейся посудой, снимаю рабочую форму и кидаю припасенную бутылку джина в рюкзак.
Уже десятый час вечера. Музыка грохочет так, что ее слышно на противоположном конце зала. Спускаюсь вниз, проталкиваясь через танцующую толпу. По пути кто-то несильно хватает меня за растрепанные волосы.
– Стоять, юноша! Мы сегодня идем к Остину? – веселый голос Рене слышно даже в таком гуле. Она уже давно работает в баре и знает всех постоянных клиентов, как облупленных. Иногда ей даже предлагают деньги за информацию. У нее короткие бирюзовые волосы, вечно заправленные за уши, и огромное количество косметики на лице. Ее парень собрал свою рок группу, где и я раньше принимал участие. Играл на гитаре. При воспоминании об этом в груди неприятно колет.
– Отвали, Рене. Мне еще с аппаратурой возиться. Мама убьет меня, если я не разберусь с ней в ближайшее время.
– В таком случае, почему ты сбегаешь под шумок с бутылкой за плечом, м? – Рене улыбается и приподнимает мой подбородок пальцем, смотря в самую душу.
– Откуда ты… – удивленно подпрыгиваю и прищуриваю взгляд. – Да какая разница, куда я иду?
Она по-отцовски хлопает меня по плечу:
– Детка! Ты не вылезаешь отсюда с тех пор, как уехала твоя белобрысая подружка. Этого твоя мама тоже не оценит. Она недавно поделилась со мной переживаниями насчет твоего состояния, – ее лицо становится серьезным, а взгляд озадаченным. – Пора жить дальше. И вообще, она была жуткой стервой.
О Боже, я слышал этот разговор уже тысячу раз. Поднимаю руки в примирительном жесте.
– Мне пора, Рене. Пока.
«Жуткая стерва» Элайна – моя бывшая девушка. До сих пор одно ее имя напоминает о «бережно» оставленных ножах в спине. Она, после нескольких месяцев наших отношений, бросила меня по сообщению в мессенджере, а потом оборвала все контакты и исчезла. Позже, от ее подружек я узнал, что она улетела в Канаду той же ночью – буквально после того, как рассталась со мной за час до вылета.
Подумаешь, ничего такого тут нет. Моя первая любовь. Девушка, которую я любил до потери пульса, бросила меня, даже не объясняя при этом причину. Она уехала в конце апреля, сейчас на улице стоял жаркий июнь. Как будто так просто взять и вырвать человека из сердца. Она знала меня настоящего, все мои секреты. А как она убеждала меня, что в будущем у нас все сложится прекрасно. После выпуска из старшей школы пойдем в университеты, начнем работать, купим домик рядом с «Грандом», я буду продолжать сочинять ей песни на гитаре…
Кстати, после этого к гитаре я так и не притронулся. Она пылится в подсобке клуба брошенным хламом. Прямо как и я себя чувствую.
Моя жизнь стала практически бессмысленной без музыки. Я безумно горел ей с самого детства. Но все слишком резко оборвалось, и я не могу заставить себя снова взять в руки инструмент и сыграть до боли знакомые аккорды.
Бесчисленное количество ночей я пытался понять, что же послужило причиной для Элайны. Мы ругались по пустякам, как и все влюбленные парочки, которые забывают обо всех разногласиях после примирительных обнимашек. Я звонил ей, писал с разных номеров, выносил мозги дуэту «Джу» – Джульетте и Джулианне, самым близким подругам Элайны. Они лишь хлопали глазами и разводили руками, мол, она про тебя ничего не говорит, в Канаде у нее все в порядке, правда она изменилась и стала холодной по отношению даже к ним.
А потом я понял, что бессмысленно продолжать искать ответ. Перестал психовать и строчить ей сообщения. Раз ей наплевать, значит и мне тоже. Только это «тоже» повисло надо мной, как грозовая туча. И я не знаю, как помочь самому себе. Боль стала живой частью меня, постоянно напоминающей о своем существовании. Непонятная тревога заполонила весь мой разум, будто невидимые руки сжимали горло и давили на плечи без возможности отдышаться. Стало наплевать абсолютно на все.
Время я стал тратить на помощь маме с папой, выполняя их поручения, как робот. Так и проходят мои летние каникулы. Либо слоняюсь по улицам в одиночестве, либо намываю полы до идеально-пугающего блеска. День за днем, шаг за шагом. Изредка Рене силком вытаскивает меня на местные тусовки, но и с них мне удается слинять, либо я напиваюсь до одури в порыве чувств, чем вызываю очередные печальные вздохи мамы.
Хотя у меня с родителями всегда были достаточно близкие отношения, сейчас я отдалился от них со своими проблемами, да и они от меня тоже. Я видел угнетенное состояние мамы и грусть в глазах отца. Но они ничем не могли мне помочь, ведь я сам не мог понять, когда наконец смогу отпустить всю эту ситуацию.
В кафе приглушенный теплый свет. Официантки тихо разносят заказы, перешептываются между собой и с последними гостями. Мама стоит у окна и болтает с кем-то по телефону. Должно быть, с отцом. Густые черные волосы и темно-серые глаза достались мне от нее. Она крутит на пальце прядь и расслабленно смеется, вглядываясь в ночь.
– Эван, милый, папа скоро вернется с поставки. Нужно будет помочь разгрузить машину, – она замечает меня рядом и машет рукой, подзывая к себе. – Стой, все в порядке?
– Все нормально. Я приду. – отвечаю на ходу и стараюсь не смотреть ей в глаза. Маме стоило бы уже привыкнуть к моему вечно недовольному выражению лица и пустоте во взгляде.
Она молча стоит, прижав телефон к уху, и наблюдает за мной вслед. Я не вижу, но точно знаю, что сейчас на мамином лице запечатлено уже привычное беспокойство о своем единственном ребенке, который в последнее время испортил ей все нервы.
Где-то далеко я продолжаю слышать мамин голос и ее разговор с папой: «Да, сказал, что нормально. Не знаю, куда-то пошел. Должен помочь. Я в порядке. Не переживаю. Люблю тебя».
Я выхожу на улицу и встаю спиной к стене здания. Вся суета осталась внутри, а снаружи, наблюдая за дорогой и проезжающими мимо машинами, можно перевести дух. Прохладный летний воздух наполняет грудь, и дышать становится чуточку легче. Осталось только дождаться отца и конца смены. Закрываю глаза, пока рука тянется в карман за сигаретой.
Больше часа я сидел в подвале и разбирался с пыльной аппаратурой – отец хочет сделать перестановку на веранде и соорудить там что-то наподобие сцены. Таскать тяжелые колонки и другую технику мне приходится не в первый раз, но усталость дает о себе знать, и мне уже хочется куда-нибудь уйти.
Рене убежала на вечеринку, пара девушек-официанток расставляли посуду на столики. Отец задумчиво расхаживал по веранде, разминая пальцы рук, а мама сидела на одном из кресел рядом.
Закончив носить колонки из подвала на второй этаж, я устало окинул взглядом своих близких. Мама, горячая южанка с золотистой кожей и темными густыми волосами, с нежностью смотрела на моего отца, Мартина Гранда, истинного трудоголика. Он высокий и статный мужчина сорока лет, на своих крепких плечах смог поднять семейный бизнес и так же успешно его поддерживать. Странно, что бледностью кожи я пошел в папу, а от матери взял ее волосы. В близком кругу меня даже окрестили вампиром.
– Ну, Оливия, оценивай мою задумку. Завтра с утра тут придется все переставить. Было бы неплохо повесить вон те гирлянды на стену, – папа внимательно осматривал стоящие рядом коробки. – Эван, займешься этим? Как раз рост позволяет… Так, а вот со сценой придется повозиться…
Я лишь кивнул ему в ответ и спрятал руки подальше в карманы. Вдруг мой телефон издал мелодичный звук, но никому отвечать пока не хотелось. После еще нескольких уведомлений все же пришлось посмотреть, в чем дело.
Рене: Эван, хватит тухнуть дома у родителей.
Эван: Я даже не дома.
Рене: Значит, точно приходи. Завтра целый день заниматься делами, хоть развлечешься!
После недолгих раздумий пальцы сами напечатали «Ладно». Все равно мне нечего терять. Прощаюсь с родителями и обещаю вернуться не слишком поздно. Пусть сами решают, что им делать с моим очередным враньем.
До дома Остина мне идти около двадцати минут, через нашу и соседнюю улицу. Сейчас снаружи практически никого нет, а центральную дорогу освещают окна домов и одинокие фонари. Признаться честно, в такой прогулке есть своя прелесть. Можно погрузиться в свои мысли и отдохнуть ото всего, что происходило днем. От бесконечных гостей, беготни от одного столика к другому и натянутой улыбки, которую приходится постоянно выдавливать ради всех остальных.
Знакомые улицы навевают не очень приятные воспоминания. Мы с Элайной часто гуляли так после работы. Она тоже работала в «Гранде», помогала маме с гостями. Иногда мне даже кажется, что я выдумал ее. Нереальной мечтой приходят на ум кудрявые золотистые волосы и самые яркие свете зелёные глаза. Руки непроизвольно сжимаются в кулаки, а затем тянутся за джином. Горький алкоголь неприятно обжигает горло, после чего по телу разливается тепло. Делаю еще глоток, потом еще один…
Чувствую, что тяжелые мысли одна за другой отпускают меня, голова наполняется привычной пустотой. Уж лучше так.
Громкие хиты слышны еще за несколько домов до коттеджа Остина. Моя беда, что я слышал их уже по крайней мере сотню раз на работе. Молодежь снует вокруг бассейна, наслаждаясь прохладой летней ночи. Они смеются, болтают, выпивают, танцуют – короче, хорошо проводят время. Вижу несколько знакомых лиц, но не нахожу Рене. Наверное, она внутри дома.
Куча велосипедов валяется около входа на участок, я натыкаюсь на них и чудом не сваливаюсь в кусты. Ничего удивительного. Компания девушек замечает меня и хихикает. Тихо ругаюсь про себя, пока вытаскиваю руки из веток. Освободившись от их нежных объятий, понимаю, что надо мной смеется легендарный дуэт «Джу». Этого еще не хватало.
Девушки меняются в лице, узнавая меня. Их насмешка мигом меняется на жалостливое выражение лиц.
– Эван, бедняжка… Никак не может отойти… – говорит Джульетта Джулианне, прикрывая рот рукой.
Она серьезно думает, что я ее не слышу?
– Эван, погоди, не убегай ты так быстро, – Джулианна хватает рукав моей толстовки. – Надо кое–что тебе сказать.
– Ну, валяй.
«Джу» в нерешительности смотрят друг на друга. Они оделись в такие нарядные платья, будто бы пришли на последнюю вечеринку в жизни. Джульетта то и дело одергивает свое платье розового цвета вырви глаз, видно, что ей некомфортно.
– Мы, как честные подруги, не должны этого рассказывать, – начинает одна из них. – Но Элайна часто спрашивает о тебе. Даже кажется, что она скучает. Вы совсем не общаетесь, даже парочкой сообщений не перекидываетесь?
После отрицательного ответа они грустно опускают уголки губ.
– Ей очень жаль. И нам тоже. – Джульетта сочувственно вздыхает.
Теперь нагловатая усмешка появляется уже на моем лице. Мне становится смешно.
– Как бы вам попроще сказать? – начинаю я. – Мне не нужна ни ее, ни ваша жалость. Если вы хотели испортить мне настроение, то идите и испортите его кому-нибудь другому. Ах, да, если ей жаль… Пусть она скажет мне это в лицо.
«После чего я ласково пошлю ее туда, откуда она явилась» – так я закончил фразу в голове. Но им об этом не обязательно знать.
– Ей же плохо, Эван! – Джулианна с надрывом кричит в спину.
– Правда? Почему-то никто не подумал, как было плохо мне. Хорошего вечера.
Разговор окончен. Я наконец покидаю компанию гуманитарной помощи разбитым сердцам и захожу внутрь.
На кухне как всегда больше всего народу, там же, за барной стойкой, сидит хозяин вечеринки со своей свитой. Я здороваюсь с Остином и остальными.
– Эван, рад тебя видеть. Все-таки Рене удалось вытащить тебя в люди! – он смеется. – Налить тебе чего?
Остин – открытый и общительный человек. К нему можно обратиться с любой проблемой. Кажется, если на Землю будет падать метеорит, он найдет способ, как разрешить это недоразумение. К тому же, раньше он был капитаном команды по баскетболу и «президентом» нашей школы. Сейчас он учится в университете, где не менее популярен. И внешность у него приятная. Короткие светлые волосы, карие глаза и все лицо усыпано веснушками.
Достаю недопитую бутылку и ставлю ее прямо перед носом Остина. Он начинает смеяться пуще прежнего.
– Ай-ай, Эван. Хулиганишь. Ну, садись, давно я тебя не видел. Как дела в клубе? Надо бы заглянуть к вам на чашечку кофе.
– Он тебе нагло врет. Каждое утро покупает кофе в затхлой кафешке, обходя «Гранд». – Рене очень неожиданно появилась за нашими спинами. Остин, похожий на актера, которому платят очень мало, состроил грустное выражение лица в ответ.
Подруга бесцеремонно залезла на кухонную тумбу, вытянула ноги и начала болтать ими. Она явно наслаждалась вечеринкой. Вместо рабочей одежды на ней короткие джинсовые шорты и огромного размера футболка. Видимо, отжала у своего бойфренда.
Занимаю место рядом с Остином и рассказываю о работе. Припоминаю пару забавных случаев, от чего компания взрывается от смеха. Рене одобрительно кивает. Мне тоже становится весело, а голова тяжелеет от количества выпитого алкоголя.
Ламповую обстановку прерывает незнакомый мне юноша, который подбегает к нам, держа телефон и бутылку пива в руках.
– Чел, только посмотри, какая горячая девушка поселилась в соседнем доме! – общее внимание переключается на него, парень стоит между мной и Остином так, что я могу разглядеть фотографию на экране. – Только вчера заселилась! Втихаря сфоткал.
На фото девушка с яркими розовыми волосами. Она улыбается и держит в руках чехол с гитарой. Очередной фрик-музыкант, Рене бы нашла с ней общий язык. И как только у него получилось так незаметно ее сфотографировать?
– И правда, красотка. Подкатить к ней собрался, Крис? Откуда она вообще? – Остин приближает телефон поближе к себе.
– Да не знаю, мало чего говорила. Помог ей пару коробок донести, она одна совсем.
– В следующий раз приводи ее к нам. Познакомимся поближе.
– Вряд ли получится! – Крис расстроенно вздыхает и поправляет прическу. – Вся в делах…
– Как-нибудь обязательно вытащишь. Предупреждаю, если ты это не сделаешь, то это сделаю я. – с хитрым прищуренным взглядом отвечает Остин. – Кстати, Эван, – друг поворачивается ко мне. – Ты же играешь на гитаре. Развлеки нас песенкой.
– Не, Остин, я бросил, после того, как…
Она стоит в толпе. Смеется и крутит прядь на пальце. Болтает с кем-то. А потом наши глаза встречаются. Это не может быть ошибкой…
– Элли…
С грохотом я встаю из-за стола, падаю, потом опять поднимаюсь на ноги, по пути задеваю пустые бутылки, они трескаются, и стекляшки впиваются в кожу. В бессознательном порыве иду к ней, не в силах сдерживать себя.
– Эй, Эван, ты куда собрался? – чувствую прикосновение чужих пальцев на плече и какой–то странно отдаленный голос Рене. Все вокруг плывет. Я вижу только ее, она стоит и пялится на меня с глупой ухмылкой, размыкая руки для объятий.
– Рене, Элайна! Я должен… Поговорить с ней…
– Идиот, тут никого нет! У тебя крыша съехала? Кто-нибудь, держите его! – голова не контролирует меня, грубо отталкиваю подругу так, что она сама чуть ли не падает.
– У него кровь из носа пошла! Остин!
– Эван, дорогой, ты трип словил что ли?
– Придурок, нашел время шутить!
– Отпусти меня! Вы что, ее не видите? – по щекам начинают бежать слезы, я пытаюсь вырваться из крепких тисков уже в истерике. Пинаюсь ногами и руками, не понимаю, почему они не дают мне к ней подойти.
Элайна смеется так громко, что становится больно. Я не могу это выдержать.
– Останови ее. Пусть замолчит…
– Эван, Боже…
Последнее, что я помню: подруга обхватывает мое лицо с огромными от удивления глазами. Кто-то зовет меня по имени, но я ничего не могу ответить. А потом становится темно.

Глава 2. Лилиана
Обычно, когда люди переезжают, их новое место жительства просто завалено бесчисленным количеством коробок. Они самых разных размеров, заклеенные скотчем и подписанные большими буквами – чтобы точно знать, что та самая вазочка из чешского хрусталя лежит вот здесь. Меня почему-то так задевал этот факт.
Грустная и единственная моя коробочка стыдливо притаилась в углу кухни. Американские фильмы врут, не у всех переезды оказываются грандиозным событием. Мои – побеги из одного отеля в другой. Никакой кучи вещей и дурацких побрякушек, дорогих сердцу. Ни одной открытки, ни одного фотоальбома.
Единственные спутники – гитара и пара книжек по психологии. А еще маленькое черное платье, бережно завернутое как раз в эту коробку. Даже техники у меня не было. Перед очередным побегом приходилось менять ноутбуки и телефоны. Предыдущие безжалостно убивались мною где-нибудь за пределами города. Приходилось ломать их на такие крохотные частички, чтобы никто не смог отследить хоть крупицу данных. Вот такая паранойя.
Я жила так уже пять лет, хотя стоило бы уже смириться, что это никогда не закончится. Осознание того, что я никогда не смогу вернуться в родную Францию, представляться именем, данным при рождении, каждый раз отзывалось ноющей болью в груди.
Попытки отпустить прошлое не увенчались успехом до сих пор. Конечно, панический страх притупился, но противоречивые чувства не отступали: почему-то я винила себя. Я переживала за Джозефину, за отца и брата. Только Бог знает, что там творилось все это время. С другой стороны, если бы не побег, я бы не осталась в живых. Мне самой нужна была помощь, я не могла ничего изменить.
Безумно тяготило то, что я не знала, где находится брат. Неужели он так же, как и я, постоянно кочует? Тогда вероятность нашей встречи сводится к нулю. В глубине души я надеялась, что с ним все в порядке. Во время реабилитации я поддерживала контакт с Софи, умоляла ее попытаться разузнать хоть какую-то информации о Роберте, но и тут все обломалось.
Кстати, о Софи… Подруга мамы стала для меня ангелом-хранителем. Только благодаря ей я сейчас дышу. В последний момент, перед тем, как отключиться тогда, в доме Луки и Сары, я решила пойти на крайнюю меру и позвонить. Софи занимает должность в теневом правительстве, неизвестно, какую именно. Лишь по этой причине меня без особых проблем перевезли на частном самолете в дорогущую клинику на отшибе Европы. Также Софи рассказала мне, что мама открыла счета в одном из банков на Роберта и меня. Эти средства должны были стать доступны после нашего совершеннолетия, но и об этом я тоже не имела понятия. Денег, отложенных мамой, хватало на полное лечение и содержание в клинике, а потом и на ближайшие несколько лет жизни. Даже с небес она помогает мне.
В прошлом месяце мне исполнился двадцать один год. И тогда я решила, что устала мотаться по всему миру в поисках успокоения. За все прошедшее время я побывала почти во всех странах Европы, конечно же, исключая Францию. Даже несколько месяцев прожила в России. Путь был долгим и ужасно беспокойным.
Даже после реабилитации и работы с психологами, сон не приходил без дикой усталости или снотворной таблетки. Где бы я не находилась, меня трясло от случайно услышанного имени Луиза, а ночами на улицу я и не выходила. Сидя в тесных, душных и одиноких комнатках, занималась самообразованием и музыкой.
Раньше я думала, что мне хватит сил все это вынести. «По крайней мере, я жива» – вот как несчастная душа привыкла себя успокаивать. Но это была не жизнь, а мучение. И страх загнанной в угол мышки. Ах, да, и бесконечные белые простыни на кроватях в отелях. Хотелось ярких цветов, эмоций, радости. Короче, жизни.
И когда я наконец решилась изменить положение дел, принимая страх и риск быть случайно пойманной, но наслаждаться днями, отведенными и подаренными Богом, что-то треснуло внутри меня практически на грани самоуничтожения. Европейские демоны держали призрачную Луизу рядом с родиной, каждым порывом ветра насильно вдыхая прошлое в легкие. Пришлось разорвать с ними отношения. Я устала и выдохлась.
Тогда-то я и решила, что следующим, и, как я надеялась, последним пунктом назначения станет Америка.
Очередной новенький паспорт с измененной фамилией, зарегистрированный левой датой. Новая страна. Новый купленный дом. Новая личность со старыми проблемами. Зато с образованием психолога. Почему-то чужим людям помочь намного легче, чем себе самой.
Не знаю, почему выбрала именно Алабаму. Может, потому что в этом штате нельзя класть мороженое в карманы. А в городе Мобил запрещается носить туфли на шпильках. Такой закон был принят после того, как одна девушка застряла каблуком в канализационной решетке и повредила ногу, после чего подала в суд и выиграла его. С озорством оглядываю туфли, купленные час назад, которые горделиво стоят на полке в шкафу. Хорошо, что я в другом городе.
Вчера я разобралась с расстановкой мебели в доме и успела хорошенько прибраться, после чего сбегала по магазинам за самыми необходимыми вещами и продуктами. Вопрос с одеждой оставила на сегодняшнее утро, потому что днем собираюсь отправиться на поиски работы.
Впервые после переезда я чувствую себя лучше. Конечно, в Европе было намного привычнее, но все равно мне было страшно спать с раздвинутыми шторами. Здесь нет ощущения того, что за тобой пристально наблюдают. Меньше всего я хочу снова окунуться в ад, встречая на пороге знакомые лица.
Теперь я собралась с силами и больше не собиралась мотаться по всему свету. Мне нужен был любой укромный уголочек, но только мой. Чтобы, когда я возвращалась с работы, могла плюхнуться от усталости в постель и укрыться своим одеялом. Расставить ароматизированные свечки по всей комнате и любоваться их теплым светом и приятным запахом. Да даже с удовольствием мыть и оттирать до блеска свою посуду, а не питаться сэндвичами из забегаловок. Моральное состояние подсказывало мне, что больше нельзя бегать.
Может быть, здесь, в небольшом домике в тихой Алабаме, я, наконец, смогу начать все заново. Без нервотрепок, седативных таблеток и всегда собранной тревожной сумочки. Хочется наслаждаться жизнью, как и все остальные люди, без вечного страха и отчаяния.
Домик оказался довольно уютным. Ламинат на полу из светлого дерева, а обои выкрашены в белый цвет. Мебель довольно простая, в ней нет ничего лишнего. Конечно, я еще не все успела привести в порядок, но внутри уже просыпались хрупкие бабочки. Я проводила пальцами по каждой полочке, шкафчику, выстраивая в голове картины, чем же я буду заполнять места. Возникал необычный для меня трепет: то, о чем я грезила, начинает превращаться в реальность, и как же это радовало.
Утром на эмоциях я не смогла пройти мимо цветочного магазина и купила охапку красных роз. Мысленно записала в голове, что чуть позже посажу розы и другие цветы у дома. Подрезала букет и поставила на кухне. Помню, мама постоянно приносила домой цветы, самые разные. Нежный запах вызывал ностальгию.
Еще пару раз сделав обход по всем комнатам и удовлетворив внутреннего ребенка, я переоделась в белое летнее платье и заплела волосы в косички. С радостью оставила бы их распущенными, но на улице было очень жарко. Время отправиться на поиск работы. Хотя денег на счете было предостаточно, я хотела сама зарабатывать себе на жизнь. А они… пусть лежат в банке, на всякий случай.
Кто-то похлопал меня по плечу, пока я закрывала дверь снаружи. От резкого прикосновения я чуть не выпрыгнула из кед: все еще пугали тактильные вещи, тем более я не знала, кто именно за спиной. Несмело повернувшись, я увидела соседа, который с замешательством уставился на меня.
– Доброе утро, Лилиана! Ты чего так растерялась? Извини, не хотел тебя напугать. – юноша стянул кепку с головы и принялся крутить ее на пальце.
– Да ничего, все в порядке. Привет. – я спрятала руки за спину. Не хочется, чтобы он увидел, как они дрожат.
– Ну как, обосновалась уже? – парень облокотился на стену и придвинулся практически вплотную, пришлось сделать полшага назад. Спина уперлась в дверь.
– Я в процессе. Но мне уже очень нравится. Соседние дома так далеко от моего, так что я никому не буду мешать гитарой ночами. А еще потихоньку привыкаю к вашему южному акценту. Кстати, хотела спросить…
– Спрашивай все, что тебе угодно, красавица! – видимо, он воодушевился, но мне пришлось его огорчить.
– Где тут можно найти хорошую работу? Не очень далеко от дома, сам понимаешь.
Улыбка спала с его лица, он задумался на минутку, а потом соседа настигло озарение:
– Я знаю замечательное место! Наверняка, там и для тебя занятие найдут, всего через парочку улиц отсюда. Записывай адрес.
Мне кое-как удалось распрощаться с назойливым Кристофером, который всеми способами пытался уломать меня на свидание. Снова ловлю себя на мысли, что легкомысленные люди меня раздражают. Хотя, мне бы стоило у них многому поучиться, например, умению смотреть на все жизненные обстоятельства с оптимизмом. Зачем обременять себя проблемами и зацикливаться на плохом? Но так все еще не получается.
Может быть, стоит с кем-нибудь прогуляться, пусть и с приставучим юношей. Все друзья детства остались во Франции, с уверенностью того, что Луиза давно мертва. А во время реабилитации я дала себе обещание ни к кому не привязываться, чтобы не ранить себя и других людей из-за образа жизни.
Почему же тогда я решила отучиться на психолога? Прежде всего, чтобы разобраться в себе самой. Около года я связывалась с пациентами онлайн, давала им консультации и помогала переживать трудности. А потом резко забросила некогда любимую работу. Стало слишком тяжело морально работать с нестабильными людьми, пока я сама вздрагивала от любого шороха в комнате.
Со мной тоже была проделана колоссальная работа психиатров и психологов. Из амебного существа смогли по частям собрать личность. Но психотерапия не является универсальным лекарством от всех тараканов в голове, как бы этого не хотелось.
Я убежала прочь от всего этого в бесшумную Алабаму. Здесь так непривычно спокойно. Дома и правда раскиданы на достаточно большом расстоянии друг от друга. Нет огромных и шумных мегаполисов. Все идет размеренно, своим тихим чередом.
Жара смягчается ветром, дующим с Мексиканского залива. Позволяю себе наконец расслабиться и наслаждаться обычной прогулкой. В наушниках играют любимые песни, воздух ласково колышет легкое платье. Я вдруг представила себя маленькой пташкой, покидающей родительское гнездо. Она еще не окрепла и боится, но делает взмах крылышками навстречу большому неизведанному миру.
В приподнятом настроении дохожу до адреса, которым поделился сосед. Большое двухэтажное здание, именуемое «Грандом», находится прямо через дорогу. Внимание сразу же привлекли широкие панорамные окна и симпатичная веранда. А еще количество людей, заглядывающих внутрь.
Если в «Гранде» собрался не весь народ из города, то половина точно. Кажется, ресторан-клуб пользуется большой популярностью у местных. Неудивительно – меня тоже сразу заворожила атмосфера. Что-то прелестное было в идеально наглаженных скатертях, живых цветах на столиках и очаровательным декором помещения. А я еще не была на втором этаже.
– Здравствуйте! Вам столик? – милая официантка в черном платьице встретила меня с улыбкой на лице.
– Добрый день! Я бы хотела узнать, есть ли тут вакансии. К кому можно обратиться?
– Тогда Вам к миссис Оливии Гранд. Мартина, нашего начальника, пока тут нет, просто он обычно занимается вопросами с персоналом, так что я отведу Вас к его замечательной жене. Как раз у нас недавно ушла девочка, может, Вас возьмут на ее место.
Девушка отвела меня вглубь зала и легонько постучала в дверь кабинета начальства, после чего приоткрыла её.
– Оливия, тут девушка по поводу работы пришла…
Договорить она не успела. Вместо ответа оттуда как ошпаренный выскочил высокий темноволосый парень, разгоряченно вытирающий лицо рукавом.
Он молча захлопнул дверь с такой силой, что стоящая рядом со мной официантка вздрогнула, а юноша быстрым шагом направился вон из здания. Она наклонила голову и жестом пригласила меня войти в кабинет, а сама направилась вслед за ним.
Сцена поставила меня в довольно неудобное положение. Меня оставили один на один с закрытой дверью, за которой явно произошло недопонимание. Не слишком подходящее время для собеседования.
Я уже собиралась уходить и сделала несколько шагов к по направлению выходу, как из кабинета послышался тонкий женский голос.
– Подождите, девушка!
Очень колоритная женщина лет сорока выпорхнула в коридор. На ней была красная блузка, белые брюки, а в роскошных темных волосах завязана такая же ярко-красная лента. Уголки алых губ приподнялись в доброжелательной улыбке. До меня долетел шлейф свежего парфюма с ноткой перчинки.
– Прошу простить моего сына за такое неприятное происшествие. Подросток, гормоны бушуют. Надеюсь, он Вас не напугал.
– Я могу зайти в другой день, ничего страшного.
– Все в порядке, пройдемте ко мне.
Всякое бывает, подумала я и проследовала за ней.
В глаза сразу бросились фотографии и плакаты на стенах кабинета. На них был запечатлен сам «Гранд», Оливия, её муж и тот самый юноша. Фотографии были с самых разных времен, видимо, от создания клуба до настоящего времени. И практически везде семья втроем.
– Присаживайтесь, давайте знакомиться. А, Вы на фото загляделись! Это история нашего горячо любимого «Гранда». Меня зовут Оливия, это мой муж Мартин. А вот Эван, который только что убежал. – усталый вдох соскользнул с губ, но в ее серых глазах загорался огонек, пока она рассказывала о работе.
Хотя я видела Оливию первый раз в жизни, все в ее изысканных и живых движениях показывало, насколько она предана работе. С теплотой и любовью она говорила о муже, сыне и «Гранде». Дружелюбная атмосфера подкупила меня – хозяйка сразу показалась искренней и умной, располагающей к себе.
Я уселась на мягкий диванчик напротив стола начальства.
– Меня зовут Лилиана Тернер. Мне двадцать один год, и я на днях переехала в Америку. По образованию я психолог, но по профессии не работаю, хочу попробовать себя в другой сфере. Все документы у меня с собой, а также рекомендации от прошлых работодателей. Мой добродушный сосед дал мне адрес вашего ресторана.
– Ну что ж, Лилиана, добро пожаловать.
Домой я вернулась ближе к ночи. После «Гранда» я успела побывать еще в нескольких кафе и магазинах, но ничто не тронуло мое сердце больше, чем любезная и женственная Оливия. Она выслушала меня и предложила работу официанткой, с хорошей зарплатой и графиком. Провела экскурсию по «Гранду» и рассказала о его создании и немного о самой Алабаме. Я даже успела познакомиться с Мартином Грандом – он тоже оказался вежливым и приятным мужчиной. Так что визитка ресторана лежала наготове.
Сидя на кровати, я готовилась ко сну и расплетала волосы из кос. Свежий ночной воздух наполнял комнату. Приятный спазм от усталости разлился по мышцам и я откинула голову на податливую подушку. Зазвонил телефон. Цифры я опознала легко, звонила Софи.
– Алло!
– Привет, малышка! Как тебе самый южный по духу штат?
Знакомый тембр голоса маминой подруги еще больше поднял настроение. Я рассказывала ей о дороге, о новом доме, обо всем, что произошло со мной в последние пару недель. Она искренне радовалась за меня и давала советы. Мы болтали около получаса, а когда собирались прощаться, ее тон вдруг стал серьезным.
– Лили, – Софи учтиво называла меня новым именем. – Грейс, кажется, снова взялась за свое. Она, конечно, не прекращала мутить воду, но буквально пару часов назад к их дому подъехал целый наряд полиции. А потом твоего отца увезли на скорой. Что-то с сердцем.
Стенки собственного сердца после услышанного треснули с громким звуком. Я не могла до конца ненавидеть близкого человека, который сам позволил войти демону в наш мирный дом. Каким бы плохим он не был, он все еще оставался моим отцом.
– Как… Все очень серьезно? Она опять довела его?
– Не переживай, он под присмотром. Просто говорю, чтобы ты была в курсе. Да уж, его здоровье стало совсем никаким из-за этой сволочи. Что только его с ней держит? Неужели он до сих пор не раскрыл глаза? – Софи продолжила сыпать ругательства и оскорбления на родном языке, а я молча слушала ее, тщетно пытаясь дать ответ на поставленный вопрос, но никак его не находила.
Так что же тебя так крепко привязало к ней, папа?

Глава 3. Эван
Нудно тикающие часы сводили с ума.
Тик-так. Тик-так.
Примерно с таким же диапазоном пульсировала боль в висках. Я прикрыл голову рукой и спрятался за шторкой отросших волос, чтобы только не видеть лиц родителей. В горле пересохло. Ныли пальцы: от напряженной обстановки я то и дело кусал ногти, оставляя на коже маленькие ранки.
Очередная глупая выходка ознаменовалась грандиозным беспокойством. За себя-то волнения не было: подумаешь, галлюцинации. Может быть, в следующий раз увижу портал в новую вселенную, без сожаления войду в него и растворюсь в темноте.
Но мама была настроена решительно. Она хотела обратиться к психологу или психиатру, чтоб всерьез заняться моим здоровьем. Пить успокоительные таблетки и снотворные, чтобы превратиться в овоща похуже? Нет, спасибо, на такое я не согласен. Мама пришла в бешенство. Или в отчаяние.
Попросту оставить меня в покое было бы лучшим решением. Я ведь не больной псих и не нуждаюсь в лечении. Почему они этого не понимают?
Мы сидели дома на кухне. Ну, сидел только я. Мама носилась туда-сюда, как разъяренная фурия и читала лекции в попытках добиться моего согласия. Отец пил кофе и окидывал происходящее взглядом. Теперь каждый наш разговор превращался в ссору.
Прошло несколько дней после вечеринки. Той ночью я очнулся в больнице с жуткой слабостью. Мама сидела рядом, я не сразу узнал ее, она была слишком бледной. Отец держал нас за руки. И Рене тоже была там. Она бесконечно долго извинялась перед родителями. Хотя извиниться перед всеми ними стоило бы мне.
Из-за нервного срыва и алкоголя немного поехала крыша. Я не видел никакой проблемы. Все вокруг перепугались так, будто случился конец света. Странно, но в отличии от них, внутри не чувствовалось никакого страха или переживания. Абсолютно все равно.
– Мартин, ну скажи ты ему хоть что-нибудь! Вы оба молчите, как вкопанные! – мама сама была на грани нервного срыва. Эмоциональная и импульсивная по натуре, она просто не могла остановиться. Она то кричала, то плакала, то громко хлопала дверьми, а отец лишь молча принимал обезличенное участие в каждой нашей стычке, оценивая меня жутким взглядом со стороны.
– Ты только посмотри на него! Ни одной эмоции на лице, а мы про его здоровье говорим! Эван, ты вообще меня слушаешь?
Ее слова и состояние больно кололи сердце и давили на мозги. Я чувствовал вину за слезы и переживания. Нервы натянулись, как канаты, но не было сил выяснять отношения или ругаться. В который раз убеждаюсь, что от меня одни проблемы.
– Наш сын меня пугает! Ну что мы делаем не так, дорогой, ну скажи мне! – она падает в объятия отца и льет ручьи слез на его рубашку.
Отец, как и прежде, стоит в сторонке, время от времени поглядывает на часы, меня или маму. Он прижал ее к себе и отставил пустую чашку в сторону.
По правде говоря, я боялся такой реакции отца больше, чем разбирательства мамы. С каменным выражением лица он наблюдал абсолютно за всем, и только желваки напрягались на его загоревшем лице. Но до сих пор он не вымолвил и слова в мой адрес. Каждый его грозный взгляд заставлял вжиматься в несчастный стул еще сильнее.
Потоки ругательств все сыпались и сыпались, заполняя обидными словами все пространство вокруг. Стыд физически ощущался где-то под желудком: внутри будто надувается огромный шарик, сдавливает органы и норовит вот-вот взорваться. А я ни разу не шелохнулся. Шарик все увеличивался и увеличивался, заставляя сжиматься легкие вместе с ним. Скоро он лопнет вместе со мной.
Мама не выдержала и подошла вплотную, видимо, решив, что это способно изменить положение дел.
– Эван, ты стал похож на тряпку. Если это все из-за твоей девчонки, то ты правда рехнулся. Так нельзя! Посмотри на себя, где мой ребенок? Где он, Эван? Ты никого не слышишь! Даже не пытаешься услышать! Ну будешь ты пить успокоительные, что в этом такого? Подлечат нервы, никто не собирается класть тебя в больницу!
– Мам, пожалуйста, хватит. Меня не надо пытаться починить. Я такой, какой есть. И не собираюсь ничего пить. Просто оставьте меня. Я могу сам справиться со своими проблемами.
– А что будет дальше, Эван? Что ты выкинешь в следующий раз? У тебя есть все, а ты закрылся в себе и не даешь нам даже шанса тебе помочь! Ты себя губишь!
– Мам, у меня все нормально.
– Все у него нормально! Да что с тобой…
– Мне не нужна ничья помощь. Хватит. Я каждый день слышу одно и то же. Я сам разберусь, мам, прошу, успокойся.
Пришлось состроить глазки и поднять брови домиком для пущей убедительности. Еле-еле справившись с желанием исчезнуть подальше от дома и самого себя, совесть решила пожалеть родителей и хотя бы сделать вид, что я правда хочу измениться или прекратить вести образ жизни раздолбая. Подумалось, если они поверят, то и будут обращать на меня меньше внимания.
Не хватало только поставить грустный саундтрек на фон, а потом показать картинки со следующим содержанием: «Эван бросил пить», «Эван улыбается и веселится», «Эван снова занялся музыкой», «Эван счастлив» и прочее.
Природа дала мне удивительную возможность врать уж очень убедительно. Мама притихла и опустила голову. Ну или просто выдохлась от попыток достучаться в закрытую дверь.
– Ладно. Как хочешь. Я устала с тобой ругаться.
Втроем, в напряженной тишине, прерываемой лишь дурацким звуком тикания часов, за пятнадцать минут мы проглядели друг другу все глаза. Мама возилась в сумочке, папа наблюдал за каждым нервным движением ее рук.
Они собрались на работу, папа раздраженно выдохнул и на удивление бережно положил на стол ключи от «Гранда».
– Если у тебя осталась еще хоть капля совести, то приходи вечером на работу. А то будешь опять слоняться неизвестно где всю ночь. – он замялся и хотел сказать что-то еще, но махнул рукой и вышел. Мама уже ждала отца в машине.
Когда внедорожник отъехал от дома и скрылся из виду, тело расслабилось, и я обмяк на стуле после долгого напряжения. В голове было совсем пусто. Ни тревог, ни переживаний. В доме полная тишина, но в ушах еще звенит мамин голос. И отчетливо видны ее воспаленные глаза.
Слишком многое изменилось за столь короткий промежуток времени. Всего несколько месяцев, а я уже не узнаю в себе человека, которым являлся раньше. Анализируя детство и юношество, тщетно пытаюсь понять, что же так могло на меня повлиять.
У меня понимающая и заботливая семья. Родители никогда не цапались между собой, а все разногласия решали исключительно разговорами. Не было криков, кулаков или слез.
Денег в достатке, да и работа в «Гранде» приносила удовольствие.
Остался последний двенадцатый класс в старшей школе. Учеба шла неплохо, даже точные науки не вызывали особых трудностей.
Жизнь я планировал посвятить музыке.
А теперь ее нет.
Неправильно называть расставание с первой любовью самой большой трагедией, но в голове это выглядело именно так. Сначала я чувствовал себя намного выше седьмого неба, где-то в звездном потоке космических пространств. Потом, со стыдливым свистом я грохнулся на землю и превратился непонятно во что.
Ну разве это любовь? Больше похоже на бред или, как это сейчас называют… Эмоциональная зависимость! Как же сложно во всем разобраться!
Подводя итог размышлениям, я так и не смог сделать вывод. Остается только биться головой об стол. Или об стену.
Единственная вещь, которая меня огорчает, это то, что находясь в состоянии постоянной апатии и печали, я прекрасно понимаю, что ничего такого ужасного со мной и не случилось. Я не чувствую права на эту грусть, ведь моя жизнь абсолютно нормальная и даже счастливая по сравнению с людьми, у которых все гораздо и гораздо хуже. Эмоции вдруг перестали работать.
Почувствовал ли я счастье, когда Элайна показалась такой настоящей? Да скорее удар под дых, уж точно не приступ безграничной радости.
Как и мама, я бесцельно бродил по дому. Ноги завели в спальню, незаправленная после сна кровать так и манила завернуться в одеяло и тупо уснуть до вечера, хотя даже до полудня еще несколько часов.
Захотелось выкурить сигарету. Я уже подошел к окну, когда краем глаза заметил отражение в зеркале. К горлу подкатил ком.
Синяки под глазами, впалые щеки. Лицо похудело, а цвет кожи стал еще бледнее, чем обычно. И ни единой искорки в глазах. Совсем ни одной.
– Твою мать!
Со злостью кулак избавился от этого пугающего приведения в зеркале. Осколки разлетелись по всему полу. Стекляшки больно расцарапали руку, а приступ тошноты от собственного вида так и не проходил. Хотелось зажмуриться, сжаться, исчезнуть!
Так я и сделал. Трясущимися пальцами отыскал зажигалку в кармане джинсов, поджег никотиновую гадость и сунул ее в рот. Резким движением ноги сдвинул осколки куда-то под кровать, к прочему хламу. Потом уберу.
А потом побежал в магазин за новым зеркалом. Оно ведь было ни в чем не виновато. Но только вот вешать зеркало обратно я пока не собирался. Пусть стоит в шкафу и дожидается чуда.
В обнимку с коробкой я тащился до дома через дворики. Алабама – приятное глазу место. Тихое и мирное, дома небольшие, но аккуратные: хозяева любят наводить порядки и выстригать газон до идеала. Сажают цветы и ставят разные украшения для ландшафта.
Тяжелое зеркало не остановило от желания прошвырнуться по знакомым закоулкам. Проходя рядом со старой детской площадкой, я заметил странную картину.
На ржавых качелях сидела девушка явно не детского возраста. Не имею ничего против развлечений, но с ней было что-то не так.
Она сидела неподвижно, уставившись лицом вниз. Только плечи, видные за копной розовых волос, поднимались и опускались в почти незаметной дрожи.
Она плачет?
Я остановился и поставил зеркало на землю. Ее силуэт почему-то показался знакомым, но я не сумел вспомнить, почему. Она тихонько, даже как-то смирно всхлипывала. Будто бы отрешенная от всего мира.
Это ведь не мое дело – мало ли что происходит у других людей. Но мне вдруг стало ее жаль. Девушка так бесшумно плакала. В безнадежности, но не показывая слабости, как это происходило по обыкновению у меня.
А может, она случайно заблудилась или кто-то выгнал ее из дома? Ведь я с ней не знаком, хотя знаю на лицо людей в ближайших кварталах. Отдельное спасибо «Граду».
В нерешительности я медленно направился к качелям. Она не сдвинулась с места, даже не подняла головы. Ветер взметнул ее волосы и рассыпал по плечам, укрывая их.
Соседнее место неуклюже скрипнуло, когда я опустился на него.
– У тебя все в порядке?
Она растерянно выпрямилась и вытерла щеку тыльной стороной ладони. Губы застыли в полуулыбке.
– Ой, я тебя не заметила. Извини. – голос незнакомки был мягким и чуть встревоженным.
Тогда уже мой рот закрылся в удивлении. Я узнал ее. Это была та самая соседка друга Остина.
– У тебя что-то случилось? Я могу как-то помочь?
Девушка сложила руки на коленях и усмехнулась, но смешок вместе с выдохом вышел не ободряющим, а печальным.
– Нет-нет, все хорошо. Просто навеяло детскими воспоминаниями. Ностальгия – такая неоднозначная штука.
– А… ну тогда, ладно.
Прозвучало тупо. Захотелось провалиться сквозь качели в самое пекло Земли.
– Тут все соседи такие заботливые? – она вывела меня из секундного ступора. Как я вообще оказался в этой ситуации? К чему этот разговор…
– Не думаю. Просто показалось, что у тебя проблемы.
– Не переживай. Я Лили, – девушка протянула руку и повернулась в мою сторону. – Спасибо за беспокойство.
Я спрятал руки подальше в рукава. Никому бы не захотелось пожать ладонь в засохшей крови. Только кивнул.
– Эван.
Я разглядел ее получше. Она была небольшого роста, худенькая. Тонкие, чуть приподнятые брови, близко посаженные серые глаза. Верхняя губа чуть больше нижней. Лили была из тех, кто улыбается уголками губ вниз.
Лили убрала руку и кивнула в ответ.
– Очень давно не качалась на качелях. Пора возвращать это в рутину. – она подставила лицо к солнцу и вдохнула полной грудью. – Здесь совсем другой воздух.
Неловкость момента зашкаливала. Не знаю, как вести себя с девушкой, которая минутой ранее сжалась в клубочек и плакала, а сейчас непринужденно обсуждает местную фауну.
– Мне пора.
– Удачи. И да, еще раз спасибо.
Когда я отошел достаточно далеко, то обернулся. Она уже не плакала. Приподнялась, оттолкнулась от земли и взмыла вверх на старых качелях, позволяя волосам свободно разлетаться в порывах воздуха.
– Ты все-таки пришел. – отец с облегчением потрепал меня за плечи на пороге «Гранда». Мама помахала рукой с веранды на втором этаже. Они мельком переглянулись.
– Да, пап. Мне, как обычно, идти на кухню? – в душе я искренне надеялся, что не придется намывать посуду и для меня найдут работенку получше. Я ведь совсем забыл о разодранной руке – на ней была куча порезов, и они неприятно ныли.
– Нет, – Вселенная услышала мой зов! – Я попрошу тебя последить за новой сотрудницей, которую мама приняла на днях. Она должна подойти к началу вечерней смены. Полностью в твоем распоряжении. Твоя мама сказала, что девушка найдет тебя сама.
Господь ли на небе, или же это ретроградный Меркурий распоряжается судьбой, надо мной определенно издевались.
Если не драить тарелки, так близко контактировать с незнакомыми людьми, еще и два раза за день! Я с родителями и то не могу нормально разговаривать.
– У тебя такое выражение лица, будто бы тебя сейчас вытошнит. – Рене снова появилась из ниоткуда и выскочила прямо перед носом. – Ну как ты, Эван?
Подруга поздоровалась с отцом, и он дал нам время поболтать до начала смены. Я ответил ему кивком, и он скрылся в потоке гостей. Мы с Рене стояли перед входом, она по-сестрински приобняла меня.
– Да блин, не хочу сейчас об этом. Спасибо, что помогла.
– Я все эти дни так переживала. Винила себя, что притащила тебя на эту дурацкую вечеринку. Прости, детка.
– Ты ни в чем не виновата, – выдох с привкусом горечи и досады слетел с губ. Я откашлялся, а Рене положила голову на мое плечо. – Это я должен извиняться.
– Тут так хорошо и спокойно. Когда я прихожу на работу, то могу отключить голову от переживаний. В «Гранде» особенная атмосфера. И я рада, что ты вернулся.
– Мне все равно больше некуда идти.
Тревожный смешок вырвался из ее горла.
– Ладно, побегу переодеваться.
Излюбленным жестом Рене было потрепать мои волосы, что она и сделала сейчас, затем подмигнула и юркнула внутрь.
Мне хотелось еще постоять на улице и подышать прохладой летнего вечера. Небо уже потемнело и приобрело темно-голубой оттенок, а лучи закатного солнца отражались от облаков и окрашивали их в нежно-розовые цвета. Кое-где уже проглядывали звезды. Хорошо было бы залезть на крышу клуба и в тишине наблюдать, как вечер сменяется ночью, а небо меняет вид каждые несколько минут. И ведь никогда не увидишь двух одинаковых закатов.
Но недолго удалось созерцать садящееся солнце. В рюкзаке телефон просто разрывался от уведомлений! Кому в голову взбрело написывать столько сообщений за раз? Послать бы этого человека к чертям!
Проблема не приходит одна – я никак не мог добраться до телефона, потому что в рюкзаке заела застежка. Пальцы неряшливо дергали молнию из стороны в сторону, а телефон все продолжал сходить с ума. Я уже начинал злиться, и вот застежка наконец поддалась. Телефон был переведен в беззвучный режим и закинут на самое дно.
Пробубнив про себя ругательство, я собрался последовать примеру Рене и занять рабочее место. Разобравшись с несчастной молнией, поднял голову и откинул волосы со лба.
А затем перед взором возникла копна светло-розовых волос, направляющихся прямо к «Гранду».
От былой грусти не осталось и следа. Девушка шла расслабленно, то и дело приподнимая голову вверх и вдыхая вечерний воздух, умудряясь при этом улыбаться. Ее волосы, как и белую рубашку, накинутую поверх топа и шорт, обдувало ветром.
Как часто на улице можно встретить человека, который идет и улыбается всем подряд? Люди, которые проходили мимо, задерживали на ней взгляд.
Она вынула наушник, посмотрела на «Гранд», улыбнулась еще шире и подошла ко мне. Почему-то я стоял в замешательстве. Неужели она…?
– Вот мы и встретились снова. Кажется, сегодня я под твоим надзором. Надо бы представиться по-человечески. Лилиана Тернер. А ты – Эван Гранд. – Лилиана по-птичьи наклонила голову и собиралась сказать еще что-то.
– Опустим момент, который произошел днем, – на ее лице отразилось то же тактичное выражение, как в тот момент, когда я не стал пожимать ей руку, и она согласно хмыкнула. – Это мама… то есть Оливия тебя ко мне направила?
До чего неловкое положение! Откуда эта странная девица свалилась на мою голову?
– Да. Вообще, мы с тобой еще раньше пересекались. Ну, если это можно так назвать. Ты не обратил внимания, раз спрашиваешь, верно? – она попыталась прочитать эмоции на моем лице. – Когда я пришла устраиваться на работу и меня отвели к Оливии, ты оттуда пулей вылетел. – Лили пожала плечами. – Наверное, тебе тогда было не до знакомств. Извини. Когда я начинаю нервничать, то несу всякую пургу.
Мы зашли внутрь, и краем глаза я увидел неподдельное восхищение в лице девушки. Нет, она пребывала в искреннем восторге.
– Как же здесь красиво! Нигде еще не видела таких светильников в форме обручей.
У меня уже давно замылился глаз ото всех уникальных интерьерных решений. Отец-то по профессии дизайнер, сам занимался стилистикой залов. Он постоянно придумывал что-нибудь новенькое: затейливые аксессуары, скатерти всех возможных цветов, а светильники и люстры были просто бесконечной любовью и обновлялись довольно часто. Но вот эти, на которые обратила внимания Лилиана, стабильно висели уже несколько лет. Родителям они так полюбились, что они не захотели их менять.
– Ага. Пойдем, покажу тебе, где можно переодеться. Мама… черт, то есть Оливия выдала тебе форму?
Девушка довольно похлопала по рюкзаку, который все это время болтался за спиной.
Я кивнул.
– Волосы только заплети. Я буду на кухне. – она повернулась в нужном направлении. – А, так ты уже знаешь, куда идти. Встретимся там.
– Будет сделано.
Дверь в одно из помещений для персонала тихонько закрылась, я зашел в соседнюю. Небрежно сунул рюкзак в шкаф и накинул фартук.
– Эван! Ты там один? – постучался кто-то очень любопытный.
– Господи, да как ты успеваешь быть везде и всюду? Почему тебя до сих пор не уволили? Зайди уже.
Рене прошмыгнула в комнату и громко хихикнула.
– Как же я рада, что уволили не меня, а эту зануду Хелен! От новенькой официантки такой милый вайб, а я так задолбалась смотреть на Хелли и ее кислое лицо.
– Она сама ушла. А вот на тебя надо настучать. Ты поболтать сюда приходишь?
– Ты тоже зануда. Ну все, я обиделась! – Рене хлопнула в ладоши и показательно отвернулась. В медовых глазах читалась искреннее озорство, и мне только и оставалось выдохнуть и чуть приподнять уголки губ. Она заметила перемену в лице и открыла рот, чтобы выдать очередную шутку.
– Иди уже, обиженная. Ты меня отвлекаешь. Хочешь сама сопровождать розововолосую?
– С удовольствием. А ты зануда.
– У тебя все зануды.
Порой казалось, что у Рене нет кнопки выключения. Если бы не ее подколы и подобные выходки, я бы уже и в «Гранде» умер со скуки. За пару лет совместной работы мы так близко сдружились, хотя раньше ничего подобного с девушками у меня не было. Элайна не в счет – она поначалу со мной дружила, а я нет, она всегда вызывала трепет и желание окружить ее заботой. Рене холодно к ней относилась. Мы частенько спорили по поводу Элли. Но сейчас, когда ее уже нет, наши отношения с Рене стали еще доверительнее. Можно было назвать их братскими, наверное.
Когда я вошел в кухню, Лилиана уже была там. Она разговаривала с другими работниками, девушки и парни увлеченно перекидывались с ней фразами. Кажется, они проверяли ее на знание состава меню и блюд. Она без запинки попадала в яблочко, что бы у нее не спросили. Хорошо подготовилась.
Облокотившись о дверной проем, я наблюдал за девушкой и не мог понять, что же с ней не так. Казалось, днем мне встретился совершенно другой человек. От нее так и светило энтузиазмом и вовлеченностью в прямом смысле. Прежде это был отрешенный ото всего мира комочек.
Лилиана подошла ближе и с гордостью сообщила, что экзамен «Меню» прошел успешно.
– Хорошо. Идем.
– Погоди, Эван, – мы вышли из кухни и остановились около раздевалок, когда она мягко коснулась рукава толстовки. Я уже собирался повернуться и высказать ей за непрошенный жест, но она достала из кармана платья маленькую коробочку и протянула мне. – Твои руки.
Лейкопластыри.
Легким шагом она удалилась к столику с гостями, а я так и остался в тени, сжимая яркую коробочку «Бэнд-Эйд», отчетливо чувствуя, как шею сдавливает видимая одному мне веревка.

Глава 4. Лилиана
Тело с лёгкостью пушинки раскачивается вверх и вниз, а в животе порхают бабочки, от которых трудно сделать вдох полной грудью. Волосы липнут ко лбу и закрывают лицо, но убрать их не получится – руки крепко вцепились в железные цепи.
– Роберт, ты слишком сильно раскачиваешь! – пальцы стали влажными от жары, и я так боюсь, что могу случайно соскользнуть с качелей, если не буду держаться еще крепче.
– Ты ведь сама просила!
– Мне страшно!
– Не бойся, недолго падать!
Брат стоит рядом с качелями, то и дело подталкивая меня вперёд. Нынче выдалось знойное лето, и мы постоянно шатались на улице, стараясь отыскать местечки в тени, потому что находиться дома было невозможно.
Хотя душно было скорее не физически, а морально.
Роберт еще совсем юный, но мне он всегда казался таким взрослым и осмысленным. Среднего роста худой мальчишка, усыпанный родинками. Когда он прижимал меня к себе в объятиях, я могла пересчитать его ребра. Ему нравились светлые оттенки в одежде, а душился он одеколоном, который ему подарила мама на четырнадцатилетие, за несколько месяцев до ее ухода.
Мы были с ним очень похожи, но глаза ему достались отцовские: темно-карие. Волосы чуть завивались на концах, и сейчас, в лучах летнего солнца, они переливались золотом.
Сознательность – вот она, главная черта его характера. Роберт ко всему подходил рационально. Он был для меня примером стойкости и спокойствия. Даже в самые трудные минуты внутренний стержень не давал ему упасть духом. Я изо всех сил держалась за него и обожала безумной любовью.
Но ему пришлось рано повзрослеть. В силу детского возраста я еще не понимала многих вещей, в то время как момент раскола в нашей жизни пришелся на подростковый период Роберта. Мама не дожила до его выпуска из средней школы. Отец никак не мог отойти от шока, поэтому вся забота о маленькой сестре легла на его тощие плечи.
С его подружкой Амандой, американкой, у нас случилась взаимная любовь. Мы звали её Мэнди. Рыжая девчонка с копной кудрявых волос и веснушек на носу всегда поднимала окружающим настроение, сколько её помню. Мэнди была безнадежной оптимисткой, взбалмошной, веселой и часто по-детски, наивно доброй. Раньше ее часто обижали из-за излишней доверчивости, но теперь она научилась давать задирам отпор. Конечно, не без помощи и поддержки брата.
Они с Робертом учились в одном классе, но довольно долго не общались. А потом сблизились настолько, что никак не могли друг от друга отлипнуть. С восхищением ребёнка я наблюдала за их нежными, только-только зарождающимися отношениями и грезила мечтами о том, что когда-нибудь и я буду прогуливаться с мальчишками за руку.
– Когда уже придет Мэнди? Она обещала, что мы вместе пойдем кататься на роликах.
– Лу, у тебя еще не до конца зажили ссадины на коленках с прошлого раза.
– Ну и что? Мне же понравилось!
– Держись, болтушка! – очередной толчок заставляет меня взмыть еще выше, и я начинаю вопить от страха, перемешанного с восторгом.
Через некоторое время звук энергичных шагов позади заставляет нас обернуться, и я чуть не сваливаюсь с качелей от счастья.
– Мэнди!
На ней потертые джинсовые шорты и не по размеру большая яркая футболка. Раскрасневшаяся от зноя, с парой маленького размера роликов за спиной, Мэнди активно приближается к нам, плечи Роберта опускаются и он громко выдыхает.
– Я уже думал, тебя не отпустят. – он осторожно кладет ролики на траву и заключает подругу в объятия.
– Это не проблема, ты же знаешь, – ничто не могло разлучить их с братом. Мэнди вылезала из окна на чердаке, спускалась по крышам и сбегала на прогулки, за что Роберт ее ругал. – Как дела дома? Вот это солнышко, дышать совсем нечем!
– Как обычно.
«Обычно» теперь значило «отвратительно».
Пока они болтали, я спустилась с качелей и чуть не грохнулась на землю, потому что голова пошла кругом. Роберт вовремя подхватил меня, и Мэнди громко рассмеялась.
Они учили меня кататься на роликах, таскали на руках, веселили и просто были рядом – сложилась маленькая семья из двух влюблённых подростков и меня, где все трое остались без родительского присмотра.
У Аманды тоже не всё было гладко в семье, но, по крайней мере, оба ее родителя были живы и здоровы.
Так мы провели целое лето, наслаждаясь компанией друг друга.
Почему же я вспомнила именно об этом эпизоде из такого далекого, почти забытого прошлого?
Вечером того дня, с растрепанными волосами и ноющими от ссадин коленками, но зато довольная до небес, под руку с братом я зашла в дом и ощутила тяжелый, внушающий тревогу запах чужих духов.
– Эти оборванцы – твои дети, Андре? – откуда-то сверху донесся резкий женский голос.
– Да, это… Роберт и Луиза. Ребята, поднимайтесь на второй этаж. Нужно вас кое с кем познакомить.
Синхронно подняв глаза, мы с братом замерли в немом оцеплении. Я вжалась в него всем телом, а удивление на его лице быстро сменилось гневом.
Может быть, эмоция не была такой очевидной, но я точно распознала негативные нотки в том, как широко раскрываются его глаза, а губы беззвучно размыкаются и тут же принимают обратное положение. Пальцы сжались в кулаки и побелели, но с места он не сдвинулся.
– Вы не имеете никакого права оскорблять мою сестру. – слова брата отдались эхом в огромной опустевшей гостиной.
– Что, ребенок? Повтори. – незнакомка делала паузу перед каждым словом. – Так принято здороваться в вашей семье?
Роберт повторил всё слово в слово. Только интонация стала на тон грубее.
Раздались тяжелые шаги и глубокий вздох. Должно быть, отец встал с кресла. Мы не видели их, они сидели на втором этаже. Затем скрипнуло соседнее кресло. И этот ужасный стук каблуков. Как же он въелся в мою память. Она всегда шла неторопливо, контролируя каждое движение, наслаждаясь собой.
Роберт стоял почти не дыша.
Медленно, под руку, отец вел за собой роскошную женщину средних лет с безупречной внешностью и идеальными чертами лица, в темно-бордовом шелковом платье. Волосы располагались в заботливо уложенной прическе.
Один ее надменный взгляд пронзил меня, как ледяной штык.
Мы не заметили, но вместе с ними была девочка, еще младше меня, очень похожая на папину гостью. Она смотрела в пол, была одета с иголочки, а руки держала за спиной.
– Джозефина, дорогая, – женщина обратилась к ней. – Сколько раз мне еще повторять, что руки нужно держать по швам? Или ты такая же невоспитанная, как эти дети?
– Да, мама. – как робот, Джозефина сделала то, что ей приказали.
Они спустились. И в этот момент я ощутила себя существом ничтожнее, чем грязная крыса в канализации.
– Роберт, Луиза. Познакомьтесь с Грейс и её дочерью Джозефиной. Скоро мы будем жить вместе, одной дружной семьей. – папа проговорил будто бы заученный наизусть текст перед не очень-то интересующейся публикой, поправил очки и выпрямил спину.
Молчание затянулось. Во взгляде Грейс читалось чистой воды отвращение. Подкосились мои разбитые коленки.
– Андре, мать твоих отпрысков не воспитала их должным образом. – подытожила Грейс.
– Грейс, дорогая, прости их за эту оплошность. Я обязательно проведу с ними беседу.
– Беседу о чем? – всё не унимался Роберт. – Думаете, если Вы богатая и в дорогой одежде, можно хамить и оскорблять маленькую девочку? Кажется, это именно Ваши родители не позаботились о воспитании их ребёнка. – он не боялся ее, я так сильно удивилась его реакции. Брат заступился только за меня, хотя гадкие слова предназначались для нас обоих.
– Роберт Анри! Извинись перед Грейс, немедленно. И шагом марш в комнату! – сосуды на отцовском лбу набухли, а рот сжался в тонкую ниточку. Я никогда не видела его в таком состоянии.
– Эта женщина только что назвала твою дочь оборванкой, папа.
Немой ступор захватил меня в тиски. В уголках глаз начали собираться слезы ужаса.
Предчувствие катастрофы застряло в горле, начинало тошнить. Я с мольбой уставилась на брата, но он только крепче прижал меня к себе.
Грейс рассмеялась. Джозефина не поднимала глаз. Мне стало дурно.
– Вот так значит, Андре? Я вхожу в твой дом, а твои детишки с порога начинают со мной пререкаться и указывать, что делать?
Папа… я не узнавала его. Он весь сжался, стыдливо поджав губы. Стал жалкой пародией самого себя. Вытер пот со лба, задумался и замер так же, как и мы. Он сильно похудел и костюм болтался на нем, как на тростинке.
Будто бы под гипнозом, папа поцеловал ее руку в золотых кольцах. Она самодовольно улыбнулась и показала пальцем на нас.
– Мне еще долго ждать извинений?
– Роберт. Сейчас же. – папа смотрел сквозь нас. Мой горячо любимый, заботливый папа. Слезы уже покатились по щекам. Это не мой папа. Кто этот незнакомец? Кто эта грубая женщина? О какой семье шла речь? Мы только недавно похоронили маму, и боль от утраты все еще жестоко царапала душу. Что происходит?
Брат молчал. Тогда она кивнула головой.
– Займись им, Андре. Я и моя дочь не будем терпеть такого отношения к себе.
То, что произошло в следующую секунду, довело меня до истерики.
Папа подошел к нам, оттолкнул меня в сторону и оставил стремительную пощечину на лице брата. Его рука даже не дрогнула. Я разрыдалась, но мне не дали подойти к Роберту.
Грейс встала между нами. Наклонилась к Роберту и отчетливо заявила:
– Никто не может указывать мне, что делать, малыш.
Она вышла, и я слышала стук туфель, медленно удаляющихся по дорожке к воротам. Девочка, не проронив ни одного слова, вышла вслед за матерью.
Меня всю трясло. Папа стоял, склонив голову. Он никогда не поднимал руку. По характеру мягкий и любящий… я просто не могла в это поверить. Этого не могло быть.
– Дочка… – он попытался подойти ко мне, но Роберт быстро среагировал, убрал ладонь от покрасневшей щеки и пулей вытащил меня за собой на улицу.
– Не плачь, котёнок. Нам здесь больше не рады.
Не ностальгия ударила мне в голову, когда я, уже повзрослевшая и осознанная, присела на одинокие качели в закоулочке города. Мысли возвращались к образу брата и отца. И как тогда, слезы сами покатились по лицу.
Мамин уход сломал отца до неузнаваемости. И если другие мужчины после утраты жён посвящают себя детям и пытаются жить дальше, то наш медленно, но верно падал в пучину полной апатии.
Он являлся слабым звеном в отношениях с Грейс. Его доверчивость и желание соответствовать её идеалу во что бы то ни стало стали оружием в ее руках. Он всегда стремится угодить ей и исполнить ее каждое желание, даже если это противоречило его собственным интересам или моральным принципам.
Она умело манипулировала отцом, используя его слабости и зависимость от ее одобрения. Она подавляла его самооценку, критикуя его и делая намеки на то, что он не соответствует ее ожиданиям.
Папа постепенно терял свою самостоятельность и превратился в полностью зависимого от нее человека.
Только вот от их отношений страдали мы, и я до сих пор не понимаю, в чем же заключалась наша вина. Больно думать о событиях прошлого. Они как старые, никогда не заживающие язвы.
Окно спальни открыто, свежий утренний ветер колышет листья комнатных растений на подоконнике. До ушей доносится размеренное гудение пчел с улицы – я успела съездить на рынок и купить цветов, чтобы посадить их у дома.
Телефонный звонок прервал печальные воспоминания. Мобильник затерялся где-то в одеяле, руки принялись искать его в кровати. Звонила девушка с работы, Рене. Мы уже успели обменяться номерами на всякий случай. Она показалась забавной и общительной. И волосы у нее яркого цвета, как и у меня.
– Привет, Рене! Что-то случилось? – судорожно ответив на звонок, я свесила ноги с кровати и стала обводить пальцем рисунок на простыни.
– Лили, приветики! – ее голос был прерывистым и расстроенным. – Ты угадала, у меня форс-мажор! Короче, родителям перенесли рейс на ночь, а у меня смена. Я должна их в аэропорту встретить. Всех девчонок уже обзвонила! – она хныкнула. – И все как назло заняты! Ты сможешь выйти за меня сегодня вечером? Я потом за тебя отработаю, клянусь!
– Конечно, смогу. Всё равно, никаких планов.
– Ты ангел, Лилиана Тернер! Тысячу раз спасибо! Оливия в курсе, если что. У них там банкет намечается… У важного типа юбилей! Еще и певицу пригласили, ты не можешь упустить этот шанс!
– Такое бывает только раз в жизни. – я усмехнулась и самовольная улыбка появилась неожиданно. – Не волнуйся, я буду.
Она еще с десяток раз поблагодарила меня и отключилась. Спина снова прилегла на мягкие подушки, и, купаясь в лучах утреннего солнца, я разрешила себе еще немного подремать, раз вечер намечается загруженный.
Но форточка резко хлопнула и закрылась от порыва воздуха, чем испугала меня не шутку. Больше уснуть так и не получилось.
Ближе к ночному времени дух и настроение улучшаются в разы. Сколько бы раз я не пыталась пересмотреть режим дня, больше недели держаться не получалось. Ну не могу я вставать рано утром, мои работоспособность и энергия приходят уже за полночь.
По телевизору на фоне крутят клипы. Музыка приободряет, и пока я привожу себя в порядок, то тихонько подпеваю в такт знакомым группам.
Думаю, что никогда не перестану восхищаться «Грандом». За время скитаний по миру глаза видели кучу ресторанов, но здесь совсем иная атмосфера.
Как же тут уютно! Баланс между кантри-эстетикой и современностью создает гармоничный и уникальный стиль: элементы деревенской жизни и модерна успешно совместили различными акцентами. Мартин Гранд просто отличный дизайнер.
Тут есть и антикварные предметы, например, часы и вазы, украшения и картины на стенах. Все это дополняется минималистическими диванчиками и современными комфортными стульями. А чего стоят одни подвесные светильники геометрических форм, на которые я и обратила внимание, когда оказалась внутри первый раз.
С Оливией мы пересеклись на входе в подсобное помещение для персонала. Она, как и прежде, неотразима. Светлое летнее платье контрастирует с золотистой кожей, густые темные волосы украшает заколка в виде красного цветка.
– Боже мой, ну что сегодня за день-то такой! – она встревоженно разговаривала по телефону и жестикулировала свободной рукой. Та грациозно поднималась и опускалась, хотя Оливия явно нервничала.
Начальница аккуратно приостановила меня, положа руку на плечо и не заканчивая разговора. Я виновато стояла рядом, пока она кого-то отчитывала, но рука с плеча так и не сдвинулась. Выругавшись в последний раз, она выключила телефон и сунула его в карман.
– Лили, милая, прости, что тебе пришлось это выслушать, но мы просто ничего не успеваем! Ты пока оставь верхний этаж, беги помогать девчонкам внизу посуду расставлять. Еще и певица сказала, что приболела, ну что же это такое! К нам приедет очень уважаемый человек со своей женой, а она очень хотела послушать именно эту певицу. Черт, не знаю, где искать сейчас другую! Эван еще где-то шатается, ну это уже другой разговор…
– Я бы могла спеть, если не найдется замена. – нерешительно проронила я. – Конечно, до звезды эстрады мне еще долго, но вокальные навыки на очень приличном уровне.
Музыка спасала меня. Всегда. Она присутствовала в жизни с самого раннего детства.
Мама учила меня петь и играть на фортепиано. Коротала с еще совсем маленькой дочуркой вечера за инструментом. Ставила мои руки в правильное положение. Она привила особую любовь к классическим произведениям.
Когда одиночество и страх вытеснили любую радость из жизни, руки помнили ее руки, голос возвращал в бесконечно счастливые моменты. Это ее наследие, и сохранить его для меня стало священным долгом.
– Ты умеешь петь? А на сцене выступала? – брови Оливии взметнулись вверх, и лицо тут же засияло.
– Моя мама занималась со мной с раннего детства, а сейчас я сама продолжаю учиться. Выступала еще совсем малышкой, потом не пришлось.
– Ну-ка, планы меняются с мгновенной скоростью. Пойдем со мной.
Мы направились в уже знакомый кабинет, она позвала мужа и попросила меня напеть что-нибудь. Оба остались в восторге.
– Мартин, у нас пропадают таланты. – выдохнула она. – Как ты считаешь?
Он пожал мне руку и поддержал мнение жены:
– Тогда сделаем так. У нас час до приезда гостей. На кухне справимся сами. Оливия, пусть Лилиана пока готовится и разогревает голос тут, чтобы никто ей не мешал.
– Отлично. Лили, ты нас очень выручишь. Надеюсь, с аппаратурой дружишь? –положительный ответ ее более чем устроил, затем она одарила меня улыбкой, и они вместе с мужем поспешили удалиться из комнаты. – Мартин, ты не знаешь, где пропадает наш сын?
Дверь закрылась после того, как Мартин пожелал успехов и еще раз выразил благодарность.
Внутри возникал приятный трепет, который немного пугал. Неужели я смогла выйти из тени и страха, чтобы выступить на людях?
Маленькие мурашки пробегали по коже, а сердце билось в унисон с каждой мыслью. Легкое покалывание в животе и ногах возвращало мне чувства и эмоции, которые я не испытывала уже очень давно.
И как же я могла так долго без них жить? Все существо наполнялось лишь бесконечной тревогой и пугающими мыслями, вытесняя абсолютно все краски и энергию жизни.
Я могу вновь чувствовать приятное волнение и радоваться мелочам, которые раньше казались неосуществимыми.
Грузные, бесконечно тяжелые оковы начинают раскрываться прямо здесь и сейчас.
Вдруг ощущение благодарности согрело сердце и душу. Теперь я прекрасно осознавала, насколько ценными являются даже малейшие причины радоваться и испытывать счастье, несмотря на то, как часто человека разрушает и выматывает этот мир.
Пока я готовилась и распевалась, меня не покидало чувство, пока еще совсем крохотное и неокрепшее – чувство веры в будущее.
Вскоре начали приходить гости. Гранды доброжелательно встречали каждого из них, желая провести приятный вечер. Сердце радовалось, глядя на них. Такая дружная и заботливая семья, они все делали вместе.
Подоспел младший Гранд, и по жестам родителей стало ясно: Эвана снова отправляют ко мне на помощь.
Юноша выглядел уже уставшим. Он искал кого-то в толпе, потом заметил меня и удивился.
– А где Рене? – вместо приветствия выпалил Эван. Я всё гадала, на кого из родителей он больше похож. – Сегодня её смена.
– И тебе доброго вечера, – дурацкий провод от микрофона никак не хотел распутываться, я уже начинала нервничать. – Попросила её подменить, срочные дела.
Парень издал нервный смешок, и я подняла голову. Он стянул с себя джинсовку и кинул её на стоящий рядом диванчик, продолжая мрачно хохотать.
– Что-то не так?
– Давай сюда, еще больше запутаешь, а мне потом влетит, – он избавил меня от микрофона и принялся возиться с ним сам. Я заметила, что его ладони почти полностью заклеены пластырями. – А она, случайно, не сказала, какие именно у нее проблемы?
– Родителей поехала в аэропорт встречать. – я честно призналась. Рене как-то говорила, что с Эваном у нее близкие и теплые отношения, и что ему можно довериться.
– Что за бред она тебе наплела! Ай, да неважно, опять походу вляпалась. Держи. – Эван практически бросил микрофон, но я успела его поймать.
Не буду лезть в не свое дело. Наврала Рене мне или нет, пусть остаётся на её совести. В конце концов, человеку может просто стать плохо.
– С колонками разобралась? – он наклонился и принялся осматривать их со всех сторон.
– Полный порядок.
Как бы я не старалась думать о грядущем выступлении, Эван притягивал взгляд: высокий, темноволосый, выглядит старше своего возраста. Только вот постоянно хмурый и расстроенный. Хотя на деткой площадке он показался растерянным, но не как сейчас: закрытым и зажатым. Родители за него постоянно беспокоились: на лице Оливии появлялось печальное смирение, как только она его видела. Как будто он был безнадежным случаем.
Парень забрал джинсовку, накинул её на плечо и развернулся к выходу.
Мы даже толком и поговорить не можем, а ведь в ресторане часто работаем в паре. Хотелось выстроить приятельские отношения с людьми, ежедневно находящимися рядом с тобой.
Да и кого я обманываю? Мне жизненно необходимо общение после затворничества. Так отчаянно хотелось просто с кем-нибудь поговорить и прогуляться по городу…
Мальчишка зацепил меня заботливым жестом при первой встрече, и теперь тайна его настроения мучила меня со страшной силой.
Он остановился в паре шагов и достал из кармана телефон. Кажется, сегодня у всех проблемы со звонками.
– Твою мать, как же ты задолбала. – Эван пытался отключиться, но звонки продолжались. Потом он резко кинул телефон на столик, упал в то самое кресло, на которое ранее кинул джинсовку и закрыл лицо руками. Его начало трясти.
В груди неприятно сжалось сердце.
До выступления остаётся минут десять, но главные герои вечера опаздывают. Поэтому, беря инициативу на себя, я опустилась на диван рядом с парнем.
– Эван, прости, может я лезу не в своё дело, но ты выглядишь несколько… грустным.
Он убрал руки от лица, задумался и грубо выпалил:
– Ты права, это совершенно не твое дело. Ты странная. И твои попытки заговорить со мной не имеют никакого смысла. Чего ты пристала? Больше не с кем посплетничать?
Попал в самую точку.
– Я просто хотела…
– Мало ли, чего ты хотела. – он осадил меня так быстро, что я даже удивилась, но виду не подала.
– Я поняла, извини еще раз. Возможно, вместо выяснения отношений мы бы могли поговорить о чём-нибудь приятном. Хорошего вечера. – я поднялась и прихватила микрофон. Поправила непослушную прядь.
Подобная реакция – тревожный звоночек, напомнил психолог внутри. И все мои попытки хоть как-то вывести его на разговор заканчивались подобным.
Громкий голос Оливии означал, что прибыли виновники торжества.
Спокойно выдыхая, я прокручивала в голове текст песни Адель и готовилась выходить на люди.
Софи будет гордиться мной – это я точно знаю. И мама бы гордилась.

Глава 5. Эван
«Эх, Эван! Да у тебя просто поразительная стабильность! Продолжаешь вести себя как чудак на букву «М»! Так держать!» – укоризненно провозгласил внутренний голос, от чего к щекам прилил стыдливый румянец.
Лилиана лишь поинтересовалась, как у меня дела, а я нахамил ей на ровном месте, потому что не умею сдерживать эмоции. И почему их нельзя просто отключить?
«Дурак ты, Эван. Она ведь работает на твоих родителей. У кого появится мотивация хорошо относиться к начальству, если их сын грубит в лицо, просто потому что он тот ещё козёл?» – совесть продолжала доводить и так перегруженный мозг, а в груди неприятно ныло.
Надо извиниться перед Лилианой. Чем раньше, тем лучше: обостренное чувство вины терзало не хуже моих обыкновенных гнева или грусти.
Кажется, то же самое испытывала и бывшая. Элайна на протяжении последних нескольких дней заваливала телефон сообщениями с просьбой «просто поговорить». И её попытки вывести меня на разговор доводили до психоза. Лилиана попала под горячую руку, когда Элайна звонила уже сотый раз за вечер. Она никак не унималась, несмотря на тотальное игнорирование и чёрный список.
Вероятно, кудрявая не понимала, что мне категорически не хочется больше иметь с ней что-то общее. Да и с чего бы ей так внезапно вспоминать обо мне? По доброте душевной? Сомневаюсь.
Воспоминания о ней ковыряли ещё не до конца затянувшиеся раны, и мысль о том, что придётся пройти выяснение отношений еще раз выводила из себя. К горлу подкатила тошнота. Глупышка, сама наглухо обрубила все контакты, а чем я хуже, если поступлю точно также?
Короче, если надоедливые уведомления не прекратятся до завтра, придется удалить аккаунты в социальных сетях и сменить номер. Дурацкий «спам» заставляет нервничать. При взгляде на очередное сообщение с грустной скобочкой появлялось ощущение, словно на меня выливали ведро ледяной воды и заставляли встать на сквозняк.
Лилиана легко и непринужденно упорхнула по направлению в зал, не оглядываясь. А я сидел, пригвожденный к дивану чувством стыда и неловкости. Когда осознание того, что придется держать внутри тягучее и неприятное чувство весь банкет, и еще не факт, что найдется возможность перехватить Лилиану после праздника наконец настигло, ноги оторвались от пола и пустились в бег за официанткой.
Еще мгновение, и я бы не успел. Она замешкалась у самого выхода из зоны отдыха, нерешительно выглянув в проход. Лилиана вдруг стала выглядеть напряженной и натянутой как струна. Чего ей так переживать? Прежде она отлично справлялась со своими обязанностями.
– Погоди, – тяжело вздохнув, я обратился к розововолосой. – Прости меня. Я не должен был так с тобой… Лилиана, ты чего?
Что-то неопределенно хмыкнув, она повернулась с выражением полнейшего ужаса на лице. Пальцы, которыми она прижимала к груди микрофон, побелели.
– Если это из-за меня, то не стоит так волноваться. – я не знал, какие подобрать слова и начал тараторить чепуху. – Я еще тот придурок.
– Нет-нет, дело не в этом, – подала голос Лилиана. – Не хочу подводить твоих родителей, но и шагу вперед сделать тоже не могу.
– Так это ты будешь петь вместо приглашенной артистки? – удивился я. Поздновато до меня дошло осознание. – Поэтому так переживаешь?
– Ага-а-а. – как-то отстраненно протянула она. – Давно у меня не было публичных выступлений. Боюсь облажаться.
– Человек напротив тебя постоянно лажает. – признался я. – Как видишь, меня до сих пор не выгнали.
Губы Лили тронула слабая улыбка, точно такая же, как и в нашу первую встречу на старой детской площадке, но тут же погасла.
– И всё-таки, я бы хотел извиниться. Нехорошо портить человеку настроение прямо перед выступлением. Да и вообще, забудь о том, что я наговорил. – слова давались тяжело, но еще хуже держать их в себе. Вообще не помню, когда я последний раз перед кем-то извинялся.
Она нерешительно осмотрела меня с ног до головы и кивнула головой. Её грудь поднималась прерывисто и нервно, лицо побледнело на фоне ярких волос и черного платья, формы, которую носили официантки. Лилиана стояла в полнейшем ступоре и не могла сдвинуться с места.
– Ну вот и зачем ты вызвалась петь, раз так боишься? – буркнул я, привалившись к стене. Спиной случайно задел картину, и она чуть не упала на пол. – Тут никто не станет на тебя орать или злиться, переживать не о чем.
– Мне кажется, я сейчас взорвусь. – прошептала Лилиана. – Уже идти надо.
Всё еще терзаемая чувством вины, совесть подкинула идею помочь ей прийти в себя. Не могу оставить её в таком состоянии. Как раз, Лилиана сейчас успокоится, и наверняка забудет то, что несколько минут назад её, мягко говоря, послали куда подальше… Да и маму с папой подводить не хочется.
– Пойдем вместе? – предложил я, пока пытался поправить картину идеально ровно. – Натянем улыбочку на лицо, пропустим пару стаканчиков и сразу запоешь, как милая.
– Я не пью. – испуганно ответила Лили.
– Ты просто не пробовала отцовские коктейли. Ну всё, пойдём, нас… тебя уже заждались.
Лилиана удивленно ойкнула, когда я положил руку на её талию и легонько подтолкнул вперед. Время поджимало.
– Вот так, видишь? – наклонившись к ней лицом к лицу, я продемонстрировал фирменный жест – самую ненастоящую настоящую улыбку. – И никто не узнает, что ты трясешься, как лист на ветру.
– Я чувствую себя так глупо. – сказала она, делая нерешительный шаг. – Наверное, ты прав, что я странная. Со стороны это выглядит именно так.
Вот чёрт, не забыла.
– Ладно, хватит ныть. – прошептала она сама себе. – Спасибо, Эван, что возишься со мной, как с недотёпой.
Ответить не пришлось: мы вышли из комнаты, озаренные светом ламп. Лили держалась хорошо. Быстро подхватила мою улыбку и направилась к родителям. Её выдавали лишь слегка дрожащие, холодные руки. Я случайно задел её ладонь, когда убрал свою руку.
Мы не видели гостей. Родители стояли к нам спиной.
– Мы так рады Вас видеть! – возбужденно болтала с ними мама. – Здорово, что Вы решили отпраздновать у нас! – она повернулась к папе и заметила нас с Лилианой. – Мартин, а где же… А, вот и наш сын, Эван!
Мама с папой разошлись, пропуская нас в центр их компании. И когда мы увидели тех самых людей, Лилиана на миг вздохнула чуть громче обычного.
До последнего момента я был уверен, что к нам пожалуют какие-нибудь богатенькие бизнесмены с партнерами по работе и оставят у нас кучу денег, потому что мама была в полном восторге от приближающегося вечера. На деле, всё оказалось совсем не так.
Их было всего двое: ухоженный, хорошо одетый мужчина среднего возраста с седой прядью в каштановых волосах и женщина в инвалидном кресле. Она выглядела совсем плохо – худая, бледная настолько, что можно было разглядеть синие вены на руках. На её голове был повязан платок.
Отец представил нас с Лили. Джон и Анита – женатая пара, а сама Анита, оказывается, родилась в нашем городе, но из-за постоянного нахождения в разных больницах уже давно не посещала родные края. Джон, в свой день рождения, договорился с лечащим врачом жены и привез ее сюда.
– Раньше я выступала на сцене. Так хочется окунуться в молодость! – призналась Анита, ласково глядя на мужа. – Вот так Джон и нашел вас. Пообещал мне, что в «Гранде» просто волшебная атмосфера. Да и с той артисткой я знакома.
– К сожалению, – начал папа, – она не смогла сегодня приехать, но для вас выступит наша новая сотрудница Лилиана. У девушки просто чарующий голос! – он приобнял её за плечи, а я немного возмутился внутри. Чего все так резко её полюбили? Что мама, что отец.
Лили смутилась и продолжила болтать с гостями. Ради приличия я постоял еще пару минут, а затем за ненадобностью удалился к бару и занял любимое место в уголке, плеснул в стакан абсента и, расслабившись, начал наблюдать за происходящим. Родители будут заняты всю ночь, поэтому можно позволить себе небольшую шалость.
Через некоторое время зал наполнился друзьями и близкими Джона и Аниты. Стало шумно. Официантки, как пчёлки, носились туда-сюда и раздавали напитки. Люди очень тепло общались друг с другом, весело смеялись, многие подолгу обнимали Аниту и её мужа. Родители присоединились к ним, когда начались разговоры о городе. Мамина харизма доводила гостей до восторга, папа, по обыкновению, во всем её поддерживал и был немногословен. Лили снова куда-то испарилась.
Больше интересовало, где пропадает Рене. На сообщения она не отвечала, даже не заходила в сеть. Как забавно она обдурила Лилиану: родители Рене живут на этаж ниже подруги, а у её матери фобия высоты, так что о самолетах ни могло быть и речи. Мы привыкли делиться проблемами. Странно, что Рене совсем ничего мне не сказала.
Гостей пригласили на веранду. И мне не мешает проветриться. Алкоголь на пустой желудок быстро затуманивает голову. Хотя не потребность в свежем воздухе является главной причиной.
Папа еще не до конца закончил ремонт наверху, осталось добавить детали по мелочи: гирлянды, свечи и другую милую ерунду.
Закупили мягкие диваны с разноцветными подушками и небольшие столики, которые сегодня украсили живыми цветами. Атмосфера романтики и развлечений – и оба пункта в моей жизни отсутствовали напрочь.
Я непринужденно стоял в толпе, у самого края веранды, греясь в лучах мягкого света фонарей. Разговоры затихли, и заиграла знакомая мелодия.
Адель. Rolling in the deep.
Любопытство взяло верх: мне хотелось услышать, как она поёт. Появившаяся из ниоткуда девушка с детской площадки.
В последний раз спрашивая себя, что я здесь забыл и какого чёрта музыка снова заставляет до боли сжиматься сердце в груди, я поднимаю глаза на сцену.
И больше не хочу их опускать.
Она медленно появилась на сцене, аккуратно поправляя розовые длинные пряди.
Я впервые услышал её голос. В смысле, настоящий голос. Сердце застучало под ритм музыки, так громко, так непривычно, с безумным трепетом.
Так, как оно не билось уже очень, очень давно.
Я обомлел и очутился где-то в космосе. Запредельно далеко отсюда.
Слова лились с губ Лилианы и пробивались сквозь меня. Не обжигали, не заставляли чувствовать боль, ласково проникая в глубины души. Именно туда, где я собственными руками выстроил стену от всего, что было связано с музыкой.
Она не просто пела. Лилиана проживала песню – чутко и эмоционально, донося весь смысл текста слушателям. Её выступление не похоже на обычное исполнение: что-то в ней самой кричало и пыталось вырваться наружу с каждой нотой, с каждым словом.
– The scars of your love remind me of us, – она закрыла глаза и прижала сложенную в кулак руку к груди. – They keep me thinkin' that we almost had it all.
Кровь в венах пылала. Я забыл, как дышать, и еще больше погружался в голос Лилианы. Полностью растворялся в нём.
Три минуты показались мне бесконечностью. Три минуты, которые заставили меня почувствовать…
Почувствовать себя живым.
И меня это напугало.
Одурманенный эмоциями, конец ночи я провел в одиночестве. Сидя в подсобке на пыльном диване. Мысли одолевали, я снова и снова прокручивал в голове вокал Лили, и по рукам бежали мурашки. Полное замешательство настигло, и не оставалось ничего, кроме музыки и слов. И силуэта девушки на сцене, который отпечатался в сознании.
Она назвала себя недотёпой. Стоит признать, недотёпа оказалась очаровательной. Мне снова стало стыдно.
«Ты грубо послал её, а теперь не можешь понять, что с тобой сотворил её голос. Вот так, Эван. Так тебе и надо. За всё то, что ты сам с собой делаешь». – яростно боролось сердце с холодным разумом. – «Теперь сидишь тут и тешишь себя надеждами, что она еще раз с тобой заговорит. Или снова споет так, что у тебя внутри всё перевернется».
Если бы приехала певица, я бы даже не стал подниматься на веранду. И как обычно, напившись до состояния идиота, ушел бы спать домой, так ничего и не заметив.
Во мне просыпаются чувства, и я отчаянно хочу им поддаться. Взяться за гитару и насладиться аккордами. Но я не могу. Не могу себя перебороть.
Чувства делают нас уязвимыми. В этой хрупкости заключается одновременно их великая сила и источник боли. А я совсем не хочу, чтобы мне снова было больно.
Может, спустя время шок спадёт на «нет», и я вернусь к привычной апатии. Нет эмоций – нет боли.
Спустя часа полтора я заслышал шум внизу. Видимо, народ собирается уходить.
Первое, что бросилось в глаза: Лилиана склонилась над инвалидной коляской и радостно болтала с Анитой. Она держала Аниту за руку и смеялась вместе с ней. Всё в лице женщины изменилось, она будто бы ненадолго сбросила оковы болезни, в глазах светились огоньки.
Неужели сегодняшний вечер изменил не только меня? Я ведь даже не обратил внимания на остальных и их реакцию на волшебный голос Лилианы.
Распрощавшись с гостями, мама собрала всех работников в зале. Они с отцом похвалили персонал за слаженную работу и отличную вечеринку. Лилиана была в центре внимания, но явно смущалась и не знала, куда себя деть.
– Я так устала! – рассмеялась мама. – Но сегодня мы добились ошеломительного успеха.
– Живая музыка-то, чего нам не хватало. – продолжил отец. – Всем огромное спасибо, а особенно тебе, Лили.
Она кротко улыбнулась и кивнула в ответ.
Я сумел перехватить её на выходе из «Гранда». Заметив меня, она плюхнулась на скамейку рядом с дверью и громко выдохнула.
– Ты так сильно переживала, и я подумал, что ты плохо поешь. Но… как ты это сделала? – я не сдержался и задал рискованный вопрос, надеясь непонятно на что. Осторожно сел рядом с ней и покачал головой.
– Музыка была моим единственным спасением в тяжелый период. Поэтому я отдаюсь ей полностью. – задумавшись, махнула она. – Честно говоря, не ожидала, что твои родители так воодушевятся моим выступлением.
– Песня тяжелая. – сказал я.
– Зато она цепляет. – уверенно заявила Лили и наклонила голову набок. – Кажется, тебе знакомо состояние лирического героя. Видела тебя там.
Я промолчал. Неужели у меня всё на лице написано?
– Я верю, что музыка способна связывать людей, даже если они незнакомы. – первой нарушила тишину Лилиана, сменив тему. – Хочешь ты того или нет, эмоции врать не будут.
– Возможно. – эхом отозвался я.
– Кстати, – она прикусила губу. – Анита шепнула мне, что рядом есть магазинчик с винтажными вещичками. Ты не знаешь, как до него добраться?
– Знаю. Пока до него дойдешь, запутаешься в переулках. Если хочешь, провожу тебя до него. – предложил я.
Стоп, Эван. Что ты только что сделал?
Очевидно, очередную глупость. Но сейчас мои мозги отшибло. Результат налицо.
– О, просто супер! – обрадовалась Лилиана. – Я и правда могу потеряться. С навигатором не дружу. – усмехнулась она. – Ладно, мне уже пора. Скоро рассвет, а я до сих пор не дома. Увидимся!
– Пока. – коротко ответил я.
Она снова испарилась вдалеке, и на миг я подумал, что события сегодняшнего вечера мне приснились. Лилиана, сама того не зная, вывела меня из равновесия.
И я понял, что эта ночь надолго останется в моей памяти.

Глава 6. Лилиана
– Кажется, я делаю успехи. – мечтательно сказала я, расплываясь в улыбке. – Мне столько нужно рассказать тебе, Софи!
– Девочка моя, я вся внимание. – ответил тёплый голос с другого конца мира.
Наконец дозвонившись до Софи после нескольких дней молчания, я смогла поделиться эмоциями с близким человеком. Выступление стало огромным событием, и чувства лились через край. Мы, по обыкновению, долго болтали, я чуть ли не со слезами рассказывала ей о прошлом вечере. Софи удивилась, но похвалила меня и попросила напеть ей что-нибудь по телефону. А еще она заверила, что с отцом всё в порядке. Его переместили из реанимации в обычную палату, где он находится под надзором врачей. Мачеха в больнице не появлялась, ну и слава Богу. Понятия не имею, откуда Софи берет информацию, зато сердцу спокойнее.
– Не понимаю, как твоя мать терпела его столько лет. – туманно произнесла Софи. – Он ведь всю жизнь абсолютно инфантильный человек. Из-за него тебе пришлось…
– Потому что она любила его. Слепо, и… искренне. – я не дала ей договорить. – Мама сделала все возможное, чтобы мы не лезли в их отношения и ценили папу. Чтобы мы не увидели его отрицательную сторону. Я благодарна за это, но не оправдываю его поведение. Просто, – я остановилась, сощурившись. – Мама верила в него.
– И как же сильно он подвел вас, Лили. – подытожила Софи. И была полностью права.
После разговора я пребывала в приподнятом настроении, несмотря на затронутые темы о семье. Раз уж выдался выходной, я решила заняться садом и высадить новые цветы. Недалеко есть магазин для дома, где можно купить инструменты для флориста.
Долго думала, как заплести волосы, пока сидела напротив зеркала. Не уверена, когда в последний раз мне доводилось улыбаться отражению в нем. От солнца на носу и щеках появились пока еще бледные веснушки. Исчез пустой взгляд, внутри полный отчаяния и страха. Временами, пока я живу здесь, я даже позволяю себе мало-помалу отпускать прошлое и забывать моменты, которые душили меня последние несколько лет.
Надеюсь, однажды, проваливаясь в сон, я не буду ощущать леденящего душу холода и бояться, что следующий вдох станет последним.
В итоге, я решила оставить волосы распущенными.
Телефон завибрировал на самом краю стола, на пару секунд прерывая музыку, которая почти постоянно играла на фоне. Сообщение с незнакомого номера. Сердце пропустило удар. Я нервно прикусила губу. А потом судорожно выдохнула.
Эван: Привет. Мы так и не договорились, во сколько встретимся. Эван.
На вчерашней эйфории я совсем забыла обсудить время с Эваном. Радость была настолько великой, что я не замечала людей вокруг. Конечно, ведь впервые за столько лет я спела на самой настоящей сцене, расслабилась и просто прожила идеальный вечер. Раньше я даже не позволяла себе просто выйти на улицу в нарядной одежде: вдруг придется бежать, а я запутаюсь в подолах платья. Да, одно висело у меня в шкафу, но я надевала его в полном одиночестве, с отвращением разглядывая силуэт в маленьких, грязных зеркалах, какие по обыкновению бывают в дешевых отелях.
Лили: Привет) Во сколько тебе удобно?
Ответ пришел сразу же.
Эван: В 18.00 у «Гранда».
Я послала улыбающийся смайлик, но Эван больше не писал. Значит, встретимся вечером.
Закинув на плечо рюкзак, я отправилась на прогулку в самое пекло, и через пять минут после выхода из дома уже скучала по кондиционеру. Летнее солнце, словно живой огонь, проникало сквозь листву деревьев и кустов, создавая игривые блики на тропинке. До магазина можно было дойти и путем короче, но я решила пройти через небольшой парк.
Люди прятались от жары в тени ветвей на скамейках. Я проходила мимо пруда и остановилась, заглядевшись, как сверкает вода в лучах света, словно тысячи маленьких бриллиантов. Воображение рисовало образы, как будет меняться это место с течением времени, и больше всего мне хотелось запечатлеть метаморфозы собственными глазами. Задержаться хоть где-то. Почувствовать принадлежность. Ощутить себя дома.
Мимо пробегали дети, за ними едва поспевающие родители, парочки, одиночки, такие же как я, семенили по своим делам. Внутри разливалось спокойствие. Я так и стояла, завороженная природой, моментами вдохновения и теплой печали. Кто знает, что приготовило будущее?
– Луиза! – раздался истеричный женский голос за спиной. – Где ты, черт тебя подери?
Глаза широко раскрылись. Сердце застучало бешено быстро, руки задрожали.
– Я тебя видела, негодяйка! Луиза! – звуки окружающего мира исказились и превратились в шум.
Л-у-и-з-а. Я ненавижу эти буквы и слово, в которое они складываются.
Горький привкус ужаса заскользил по горлу, и я потеряла способность нормально дышать. Весь мир сократился до одного единственного имени. Паника захлестнула, как огромная волна, и в голове тут же возник план действий из единственного пункта.
Бежать. Бежать без оглядки. Снова.
В глазах возникли мутные образы прошлых событий, пролетающие мельком фрагменты кошмара. Полное ощущение бессилия и безысходности схватило снова и снова, вплетаясь в меня отвратительными смертельными объятиями.
Всё рассыпалось в пыль, не успевая даже начаться, как заметанный ветром песок – осталась лишь черная бездна.
Чужая рука легла мне на плечо, выжигая в теле дыру. Пустая оболочка Лилианы повернулась к человеку, чувствуя, что внутри что-то ломается.
– Девушка, вы не видели собаку? Толстая такая такса. – женщина, кому принадлежал тот самый голос, который точно приснится мне в кошмарах, развела руками. – Сорвалась с поводка, нахалка. – буркнула она, смотря по сторонам.
– Луиза? Ваша собака? – шепотом спросила я, ощущая, как глаза наливаются слезами.
– Да! – громко подтвердила она. – Так вы видели или нет?
– Нет, извините. – Безвольно ответила я, когда желудок больно кольнул от подступающей тошноты.
В тумане, на ватных ногах, я опустилась на ближайшую скамейку и беззвучно заплакала, закрывая лицо ледяными ладонями. Страх начал медленно отступать, оставляя после себя тень и разгоняя остатки тревожности.
«Боже, за что ты так со мной?» – подумала я, прислушиваясь к ритму сердца.
Прошлое так и оставалось неразрывной частью внутреннего мира, крепко вплетенное в ткань личности. И сколько бы я не старалась оттеснить его, отрезать от себя, как гниющую часть – оно всегда оставалось в памяти, суровым напоминанием о боли и непредсказуемости будущего.
Мне нужно быть сильной. Нужно двигаться вперед, несмотря на сюрпризы и испытания, которые подкидывает жизнь. Наступать на твердую землю ногами и поднимать глаза в ясное небо. Вырасти и стать сильнее.
Я поднялась и зашагала дальше, заставляя грудь дышать сухим, тяжелым воздухом.
Копание в земле новыми инструментами и рассаживание кустов дальше друг от друга успокаивали. Никогда бы не подумала, что садоводство так расслабляет.
Для пущего эффекта, после окончания возни в саду, я просидела под ледяным душем минут пятнадцать, просто позволяя холодным потокам воды насильно вымывать из себя стресс. Волосы облепили тело, покрытое мурашками, я прижала колени к груди, сидя в душевой кабине.
На улице всё ещё стояла палящая жара, так что я скрутила волосы в пучок и оделась совсем легко: черные шорты и джинсовый топ на пуговицах, а на ногах белые кеды с голубыми вставками.
За десять минут до назначенного времени, жалуясь на зной, мы разговаривали с Оливией внутри ресторана. Я хотела забежать и поздороваться, но начальница мастерски умела втягивать окружающих в болтовню, используя обаяние и харизму.
– Давай угощу тебя малиновым лимонадом, – предложила она, суетливо вертясь около барной стойки. – Погода просто издевается над нами!
– Ну что вы, – рассмеялась я. – Не стоит, правда.
– Мне нужен живой и радостный работник, – заявила она. – Ты сгоришь на солнце, Лили. Куда, если не секрет, собралась? Ты же здесь совсем недавно.
Лицо Оливии менялось за считанные секунды, пока она слушала мои объяснения. Сначала она добродушно улыбалась, затем пришло искренне удивление, в один момент она даже перестала мешать коктейль и очень серьёзно спросила:
– Эван сам предложил?
Я покачала головой, что ввело её в больший ступор.
– Не пойми неправильно, Лили, – начала она, наклонившись ближе. – Эван вообще не ходит гулять с кем-то, кроме Рене. Мне она нравится, но в основном это пьяные вечеринки. Да и то, он соглашается раза с десятого. А тут… Ну, тогда я сделаю два лимонада. – заговорщически подмигнула она, чем вызвала у меня улыбку.
Эван вышел из кухни, отряхивая рукава. Как обычно, весь в черном. Он заметил, как Оливия подала два прозрачных стаканчика с блестящей розовой жидкостью и льдом, и непонимающе уставился на мать.
– Хорошего вам вечера. – пролепетала она, обращаясь к сыну, затем скрылась в коридоре.
– И много она успела рассказать? – вместо приветствия выпалил Эван, явно недовольный таким раскладом.
– Привет. Не очень. – я протянула ему лимонад.
– Ну и в какие подробности моей личной жизни тебя посвятили? – усмехнулся Эван, направляясь к выходу.
– Ты не очень любишь гулять. – прямо ответила я. Стало как-то неудобно, будто я без спроса залезла в голову человеку.
– А, ладно. – он закатил глаза. – Идём.
Эван повел нас по улочкам, заворачивая в разные стороны, и тогда я убедилась, что точно бы растерялась. Мысленно пытаясь запомнить дорогу, я поглядывала на парня, пока он шел впереди. Он обернулся и вытащил из кармана сигарету.
– От этой сладкой белиберды еще хуже станет. – решительно заявил он, когда выбросил пустой стакан в урну. – Та еще дрянь.
– Обидно, – раздосадованно ответила я. – Мне понравилось.
Он молча закурил и пошел дальше.
Спустя пять минут молчания я спросила:
– Расскажешь что-нибудь о себе? – идти в тишине было ну уж очень неловко.
– Да особо нечего говорить. Последний год в школе остался. Работаю. Ты и так это знала.
– А потом? – я пожала плечами.
– Что потом?
– После школы. Пойдешь учиться дальше?
– Я хотел, – начал он. – Не важно, что я хотел. Не знаю. А ты? Откуда приехала? Идти еще минут десять, кстати. – сообщил Эван.
– Из Европы.
Эван замедлил шаг и вновь посмотрел на меня.
– Так далеко? Ясно. А по профессии? Неужели певица, с такими-то вокальными данными?
– Психолог. Правда, уже бывший. – призналась я.
– Почему? Мало платили?
– Стало тяжело. Я окончила курсы, работала на фрилансе, но бросила. – глухо отозвалась я. – Мне бы и самой он не помешал, честно говоря.
Теперь мы шли вровень, позволяла дорога. Эван шагал, опустив взгляд в пол.
– Проблемы с головой? – вдруг спросил он, чем вызвал у меня истерический смешок.
– Еще какие.
– Пришли. – сказал Эван, указывая на вывеску «Путешествие во времени».
– Зайдешь со мной? – предложила я. – Название обнадеживает.
Он коротко кивнул и поправил волосы, спадающие на лоб.
Восхищению не было предела! Магазинчик оказался небольшим, но очень колоритным внутри. Нас встретил звонок колокольчика и милая продавщица пожилого возраста.
Каждая деталь дышала прошлыми эпохами. Внутри царил аромат старины, книг и дерева. Стены украшали черно-белые фотографии, афиши и рекламные плакаты. Приглушенное освещение создавало интимную обстановку и волшебную атмосферу, будто мы очутились в музее. Даже Эван заинтересовался и направился в противоположный угол магазина, что-то разглядывая.
На полках лежала одежда: шелковые платья с перьями, плащи, вычурные головные уборы. Рядом находился книжный шкаф с раритетными изданиями классики и антикварных карт. Так же обнаружилось множество мебельных находок: статуэтки, вазы, винтажные зеркала с изящными рамами и уникальная посуда. Глаза разбегались – все предметы были необычными и интересными.
Я прошла мимо полок и обнаружила Эвана, который внимательно рассматривал виниловый проигрыватель.
– Кажется, я знаю, зачем мы сюда пришли. – обратилась я к нему, наклонив голову в сторону пластинок.
– О да. – немногословно ответил он и начал перебирать винил.
Схватив три пластинки и еще несколько свечей, довольная я направилась на кассу. Если придется еще раз увидеться с Анитой, с радостью передам ей огромную благодарность.
– Ну вот! – мы вернулись из «Путешествия во времени». – Осталось только проигрыватель купить.
Эван грязно выругался, подняв голову наверх.
Небо стало смутно-серым, словно покрылось плотной вуалью из туч, которые плыли низко и тяжело. Поднимающийся ветер стал растрепывать волосы и ощущался прохладным прикосновением на коже. Вдалеке мелькали молнии – острые разрывы света в темных облаках, зарождающие эхо грозового грохота.
– Сейчас будет ливень. Мы успеем добежать до «Гранда»? – спросила я, пока Эван пытался засунуть пачку сигарет поглубже в карман.
– Придется бежать очень быстро. – скомандовал он, и мы бросились в путь.
Уютно царившая тишина резко сменилась первыми звуками дождя. Капли ударили о листья и крыши домов с громким звоном, в воздух поднялся запах земли и влаги.
С каждой минутой небо становилось только темнее, облачая мир в палитру печальных серо-зеленых оттенков. Дождь настойчивее спускался с небес: поначалу, как тонкие нити, затем обратился в пульсирующий поток. Мы не прошли и половины пути, когда погода застала нас врасплох и окутала мир вокруг шелестом капель.
Мокрая до нитки, я, смеясь, крикнула Эвану:
– А мне всегда нравились дожди! Они как будто смывают все лишнее.
Мы оказались в совершенно пустом переулке. Я пыталась укрыться от воды пакетом с пластинками – ситуация забавляла меня, и тяжело было дышать от смеха и усталости.
– Глупая, ты их промочишь! – ругался Эван. Он, отчаявшись, вырвал из моих рук пластинки, помогая мне встать на выступ и прислонился спиной к бетонной стене.
Крыша плохо помогала спрятаться от дождя, но это было лучше, чем стоять и мокнуть без зонта. Отдышавшись, я заметила, что Эван совсем погрустнел, взгляд его стал пустым и стеклянным. Сердце сжалось, так знакомо было это состояние.
– Эван. – я придвинулась к нему чуть ближе и коснулась его руки. – Извини, что так получилось, я совсем не хотела, чтобы мы промокли. Такая странная погода. Ты в порядке?
– Да плевать на дождь. Просто… – мы встретились глазами, он отдернул руку. – День не задался. Как и вчерашний. И позавчерашний тоже.
– Понимаю. Мой тоже. Начался совсем не так.
– Но ты улыбаешься и смеешься. – растерянно продолжил он. – Как будто в сказке. Радуешься тому, что промокла и мерзнешь.
Не знаю, как к нему подступиться. Эван слишком разный – то грубый, а его любимый арсенал слов состоит из «ясно», «ладно» и «твою мать», то странно открытый, выдающий пугающие откровения.
– Иногда бывают такие дни, когда приходится вытаскивать себя самого вот из этого, – я развернулась и указала на небо. – Сегодня утром у меня случилась паническая атака, это к разговору о проблемах с головой. Но если я не помогу себе сама, мне никто не поможет. Поэтому я радуюсь дурацкому дождю. И дурацким свечам, которые, наверняка развалились от беготни. – рассказала я с осторожностью.
– Ты всегда такая оптимистка? – с подозрением произнес Эван.
– Почти. Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на грусть. Я стараюсь отыскать хорошее даже в простых моментах.
Эван задумчиво смотрел вперед.
– Каждый из нас проживает сложные моменты. Но важно помнить, что дождь – это всего лишь переходный период, а после него всегда наступает солнце. – и говорила я совсем не о погоде.
– Ты правда в это веришь? – слабый огонек в темно-серых глазах Эвана заставил меня улыбнуться.
– Абсолютно.
– Я не знаю, Лили. Мне кажется, некоторые вещи невозможно забыть или отпустить. И вот так, – он кивнул в сторону ливня. – Я чувствую себя изнутри. Постоянно.
Меня начало трясти то ли от холода, то ли от этого разговора. Он вызвал во мне гамму эмоций, начиная от сопереживания до нервозности. Человек, стоящий рядом со мной сейчас – полностью уязвим, и я не понимаю, почему он доверяет практически незнакомой девушке подобные вещи. Да и у меня язык развязывается с особой заинтересованностью.
Он, так же, как и я, с опаской приглядывается ко мне, осознавая, что не одинок в своих переживаниях. Я не знаю, что заставило этого парня в столь юном возрасте сломаться так сильно – это ведь было видно невооруженным глазом.
– Но когда ты пела, вчера, – вдруг продолжил он. – Мне стало немного легче. Всего лишь на мгновение. Спасибо, Лили. И меня сильно пугает этот разговор. А еще ты очень замерзла.
Эван нерешительно взял меня за руку и повел в сторону ресторана.

Глава 7. Эван
Лежа на кровати поздней ночью, я бессовестно курил и смотрел в потолок. Окно раскрыто настежь – слышно, как капли дождя барабанят по крыше, и, подхватываемые порывами ветра, ритмично разбиваются о землю. Мне чертовски необходим свежий воздух.
Ладонь отчаянно не покидало ощущение другой руки – маленькой и холодной, я всё еще чувствовал её неуверенное, робкое прикосновение на собственной коже. И я не мог перестать думать о том, какие неоднозначные эмоции вызывает простой физический контакт.
Дым медленно закружился вокруг, смешиваясь с прохладой, и я сделал последнюю затяжку. Затем провел пальцами по ладони, сжал её в кулак и приблизил к лицу, закрывая глаза. Трепет внутри поднялся с новой силой, заново погружая мысли в вечер сегодняшнего дня.
Лилиана отказалась идти со мной в «Гранд», сославшись на неудобное положение и позднее время. Мы оба дрожали от холода, как листья на ветру, но она заверила, что сама доберется до дома.
Мы странно попрощались: я долго не мог выпустить руку Лили, и мы просто смотрели друг на друга без слов, будто бы время вокруг нас остановилось.
Послезавтра мы снова встретимся на работе, и я не понимаю, как буду общаться с ней. Моменты с Лилианой выбивали из привычного состояния, и мне до сих пор не ясно, что происходит. Сначала это были слезы на детской площадке, потом пачка пластырей, её выступление и, наконец, последний разговор.
Я не могу сказать, что идет не так, но теперь у меня заболело в груди. Лилиана совершенно непонятна – появилась из ниоткуда, и по случайным стечениям обстоятельств хотелось разговаривать с ней о тяжелых и гнетущих чувствах. Казалось, что она понимает их.
Нельзя бросаться в омут с головой, открывая душу первой встречной девушке, даже если к ней очень тянет. С ней мир обнажается и заставляет делать глупые вещи.
Потерпи, Эван, и это пройдет. Просто потерпи.
– Где ты была? – я раздраженно обратился к Рене, когда она, сонная и с синяками под глазами, вяло вышла из подсобки. – Целый день на сообщения не отвечаешь!
От подруги пахло дешевым парфюмом и сигаретами. На фоне рубашки цвета крепкого кофе ее лицо с размазанным макияжем казалось еще бледнее, чем обычно. Рене кусала ногти и с усилием переставляла ноги. Растрепанные волосы торчали во все стороны. Совсем не рабочий вид.
– А я смотрю, ты сегодня рано явился. – она направилась к барной стойке, не обращая на меня внимания.
– Да так, судя по виду, бессонница мучает не только тебя, – сказал я и сел напротив. – Родителей из аэропорта встречала, да?
Люди вокруг начали оборачиваться на нас, и я растерялся от неожиданности.
– Эван, не начинай меня отчитывать. – Рене медленно протирала стаканы салфеткой. – Со мной ничего не случилось. Да и с каких пор ты стал таким заботливым?
– Я звонил и писал тебе. Ты игнорировала меня, и я не могу понять, почему. – сказал я, собравшись с духом.
Рене повернула голову, и в её взгляде читалось что-то, чего я не мог определить. Она выглядела бесконечно уставшей, а отвечала с натянутым спокойствием.
– Есть вещи, которые я хочу решить сама.
– Которые доводят тебя до такого состояния? – я выхватил стакан из её рук и громко поставил на стол, вызвав очередной шепот у рядом сидящих гостей. – Мы ведь друзья. Ты знаешь, какие у меня проблемы, так почему не можешь поделиться своими? – решительно говорил я, желая выяснить правду.
После молчания Элайны игнорирование превратилось в триггер, и безумно не хотелось, чтобы и Рене начала скрывать свои чувства и эмоции.
– Я просто следую твоему примеру. – грубо ответила она. – У всех свои секреты, Эван. Не лезь ко мне в голову, я же не лезу в твою.
– Ты сейчас серьезно? Бьешь по больному, потому что знаешь, на что надавить, когда я просто пытаюсь нормально поговорить с тобой? – беспокойно бросил я, начиная злиться.
– Хватит, – Рене махнула рукой и отвернулась. – Это правда не твое дело, Эван. Давай поговорим позже, когда я приду в себя, а?
– Ага, всё понятно. Удачи. – отозвался я, пытаясь держать себя в руках.
Хотя наши смены совпадали, за целый день мы больше не проронили друг другу и слова. Я наблюдал за Рене, но она упорно делала вид, что не замечает моего существования.
Вечером, после работы, папа окликнул меня, когда я собирался улизнуть в спальню. Они с мамой сидели в гостиной, уютно расположившись на диване. На столике рядом стояли два стакана темной коричневой жидкости со льдом. В комнате витал аромат маминых духов и вечерней прохлады.
– Сын, садись рядом. – обратилась ко мне мама. Папа отложил телефон и отодвинулся к краю дивана, освобождая место посередине.
– Что-то случилось? – спросил я, располагаясь рядом.
Мама прижала мягкую, успокаивающую руку к моему лицу.
– Тебе скоро восемнадцать, Эван. И мы с твоим папой хотим сделать тебе по-настоящему запоминающийся подарок.
О, я совсем забыл сказать родителям, что никак не хочу отмечать день рождения. Из друзей у меня только Рене, одноклассники летом разъехались кто куда. Да и настроения особо не было.
– Можешь не начинать упираться, – с глубоким пониманием в голосе папа перебил мои мысли. – Сначала выслушай. Честно, нам не нравится твое состояние. – я поджал губы, готовый выслушать очередной разговор о тяжелом подростковом периоде. – Ты отказываешься идти к врачу и торчишь на работе практически постоянно. Это, конечно, похвально, но ты вообще ничем не занимаешься, кроме «Гранда». Так вот, мы подумали и решили, что тебе нужна передышка. У тебя есть месяц на подумать, куда ты поедешь на неделю отдыха в честь дня рождения. – подытожил папа, расплываясь в улыбке.
– Вы серьезно? Путешествие? – выпалил я, широко раскрывая глаза. – Один?
– Можешь взять с собой кого-нибудь. – пожала плечами мама. – Это твое решение.
– Но мы всегда отдыхали вместе. Это же так дорого, для меня одного! – удивился я.
– Мы что, не имеем достаточно денег, чтобы обеспечить единственному сыну заслуженный подарок? – усмехнулся папа.
– Мы очень обеспокоены, Эван. – сказала мама, делая упор на слове «очень». – Это была папина идея. Может, вдали от всех привычных мест ты сможешь переосмыслить какие-то моменты…
– Чтобы снова найти радость и смысл в жизни. – добавил папа.
– Да, я… чувствую, что заблудился. – с трудом признался я, стараясь не смотреть на родителей. – Может, это и правда то, что мне нужно.
Мы крепко обнялись, и смущение от темы моего состояния медленно сменялось искренней благодарностью. Разговор завершился обещанием поддержки и тысячей слов «спасибо».
Они всеми усилиями пытаются подступиться ко мне, стараясь не ранить сильнее. Не заставили в очередной раз пойти к психотерапевту или выкладывать всё, как есть. Вина по отношению к родителям глубока и мучительна. Обдумывая свои действия, которые постоянно приводят к трудностям и недопониманию, я осознаю, что становлюсь как бы тяжелым бременем для близких. Но я никак не могу поделиться размышлениями с ними.
Отвратительная черта характера – эмоциональная скрытность. Кажется, во мне вмещается бесконечное множество мыслей, боли, страхов, а выражать их открыто я не привык, даже с самыми родными людьми.
А вот рядом с новой знакомой они прямо просятся наружу. Уверен, в подвешенном состоянии, выпив бутылку чего покрепче, я мог бы выложить ей печальную историю о неразделенной любви.
Полное безрассудство.
Ночью, по привычке, я вел монолог в голове, сидя перед монитором ноутбука. Раскачиваясь на стуле под биты песен, с воодушевлением представляю, как вдалеке от суеты буду ездить на велосипеде по незнакомым улицам и слышать, как встречный ветер стучит в висках.
А что мешает сделать это здесь? Почему-то на отдыхе все крохотные моменты ощущаются острее и ярче, и даже фруктовый лед обретает неповторимый освежающий вкус.
Окутанный приятными мыслями, засыпаю под утро прямо в наушниках, впервые за долгое время без стресса и нервов.
Погода все еще такая же мерзкая. Стягиваю с головы капюшон толстовки и на пороге «Гранда» натыкаюсь на Лилиану, которая встречает посетителей на входе.
– Доброе утро. – обращается ко мне Лилиана, шмыгая носом. – Кажется, я немного простудилась. – виновато смеется она, и на моем лице появляется что-то наподобие улыбки. Не фирменной – настоящей.
– Привет. Ну, как раз сегодня в очередной раз обещают грозу, можешь сходить и купить виниловый проигрыватель. Свалишься с ангиной, зато с музыкой. – подмечаю я, и она приходит в восторг от этой идеи.
– Ты серьезно запомнил про винил? – многозначительно подмигивает Лилиана.
Киваю в ответ, и она, довольная, провожает меня взглядом.
Что творится у нее в голове? Непонятно. Она постоянно улыбается и ходит в приподнятом настроении. А лицо у нее такое, будто перед ней открыт весь мир. И главное, её эмоции не кажутся даже на толику наигранными.
Элайна тоже была открытой и радостной, но не как Лилиана. Характер у бывшей был скорее сумбурным и «громким». В один момент она могла быть страстной и вдохновленной, а через мгновение стать раздражительной и упрямой. Куда бы мы не пошли вместе, она всегда была в центре внимания, уникальная и привлекательная для окружающих.
А я был её тенью. И теперь, в одиночестве, так и оставался ею.
Раньше я не замечал того, что шел в дополнение к Элайне. Глупо, но меня можно было сравнить с её аксессуаром, который просто шел в придачу. Она даже не отвечала на мои попытки обнять или поцеловать ее, пока мы находились в компании. Стало тошно, и я еще больше убедился, что не открою ни одно сообщение от бывшей.
Облако бирюзовых волос направляется прямо по курсу, и я не даю ей начать разговор. Прикусив губу, посвежевшая после нашего последнего разговора, сегодня она выглядит, как обычно, при параде.
– Ой, Рене, катись нахрен.
– Эва-а-ан, – тянет она. – Ну не дуйся ты так! Я же люблю тебя! – расстроенно говорит Рене и кидается мне на шею с объятиями, и я делаю шаг назад.
– Куда делось твое дебильное настроение?
– Да смылось, как в унитаз, при виде тебя! Представляешь?
– У тебя тупые шутки. Вылечи свою конченную биполярку.
– Ладно. Ты был прав. – признает она, концентрируя на мне взгляд. – Давай отойдем покурим, а?
С ней бесполезно спорить, так что мы молча выходим за ресторан и я жду, пока подруга начнет объясняться.
– Извини. – выдавливает Рене, закашлявшись. – Мы друзья, но я пока не готова рассказать тебе о том, где я была. Пожалуйста, дай мне время.
Я уже не так сильно злился на Рене, даже успел соскучиться.
– Я уважаю желание хранить секреты, – начал я, – Но знай, что я… рядом, если ты захочешь поделиться.
– Иногда мне кажется, что я тебя не заслуживаю.
– Расскажи это своему парню, и я останусь без лица. – придирчиво ответил я, хотя в душе слова Рене отозвались теплом. – У вас проблемы с доверием к людям.
– У тебя тоже.
– Иди ты.
Мы оба смеемся, и теперь я приобнимаю Рене, а она прячет замерзшие руки в кармане моей толстовки.
– Я все еще чувствую себя виноватой за прошлый раз, – произносит она, и я непонимающе поворачиваюсь к ней. – Ну, за вечеринку.
– Да забей ты уже.
– Просто сегодня Остин с ребятами снова собирается тусить. Они отмечают окончание летней сессии. Даже неудобно спрашивать тебя, чтобы составить мне компанию.
– Отец будет не в восторге. – отмечаю я и бросаю тлеющий окурок на землю. – Даже не знаю, Рене. Мне-то наплевать, где проводить время.
– Слушай, может Лили позовем? Она меня так выручила, хочется наладить контакт.
– Лилиану? Рехнулась? Что она там забыла?
Ха! Рене хочет позвать Лилиану на вечеринку к кучке пьяных людей и, видимо, окончательно испортить хорошее впечатление о себе. Вот дура. И так налепила ей лапши на уши.
– Она не пьет. – дополняю я собственное предположение.
– Так пить не обязательно! – уверяет подруга. – Просто поболтаем, узнаем друг друга лучше.
– Спроси. – без всякой надежды выдаю я, уверенный, что Лилиана откажется.
– А давай ты спросишь?
– Ты издеваешься?
– Да у тебя щеки покраснели, как у восьмиклассницы! – залилась хохотом Рене.
– Лучше бы ты пошла нахрен. – я разворачиваю подругу ко входу и толкаю ее внутрь. Еще один такой прикол, и ты будешь уволена.
– Как же я люблю тебя стебать, ты не представляешь! Ты просто душка, Эван!
Границы между дуростью Рене и ее серьезностью не существует. Она делает реверанс и указывает в сторону Лилианы. Та, летящей походкой, направляется в сторону кухни с грязными тарелками в руках.
Ближе к обеду мы пересекаемся в комнате для персонала. Я ставлю швабру в угол, пока Лили сидит на диване и поправляет прическу.
– У вас всегда так людно? – спрашивает она, расправляя складки на платье.
– Да, потому что в ближайших ресторанах работают такие, как Рене. Причем все. Люди убегают оттуда с холодным и отвратительным кофе и больше не возвращаются.
– Ты слишком строг к ней.
– Просто она меня бесит. По крайней мере, сегодня.
– Интересные у вас отношения. – шутливо выдает Лили. – Теперь кофе захотелось.
– Ага, а запросы у нее еще интереснее. Она собирается на вечеринку и хочет, чтобы я позвал тебя с нами. – из меня изливается невыпущенный гнев на подругу. – Идиотская затея, не находишь? А самой, видать, стыдно подойти, она ж наврала тебе про срочные дела.
– Ну-у, – тянет Лилиана в раздумьях. – Во-первых, ее проблемы меня не касаются, а во-вторых…
Вот-вот, сейчас она скажет, что проведет вечер в музее антиквариата или типа того.
– Почему бы и нет? – говорит она, и у меня глаза на лоб вылезают от удивления.
– О, если ты не в настроении от моей компании, то я не расстроюсь. – машет руками Лилиана.
– Да нет, – отчего-то стало грустно от ее предположения. – Я был уверен, что тебя не интересуют вечеринки.
– Эван. – спокойно обращается она. – Поверь, единственная моя прогулка была с тобой. Я немного социально не адаптирована. А если есть возможность начать хоть как-то общаться с людьми, я не думаю, что стоит отказываться.
– Странно. – заключаю я, и Лили пожимает плечами.
– Спасибо за приглашение. Напиши мне вечером, ладно? Когда будете выходить.
– Окей.
Рене не утруждалась с нарядом – рабочие брюки сменила на джинсы. В принципе, как и я.
Обычно я составлял компанию Рене от скуки, или потому что ее парень не мог пойти с ней. Но в данный момент предвкушение от того, что с нами будет Лилиана, охватило на полную катушку. Я выкурил уже пару сигарет, пока мы ждали ее на улице.
– Ты чего психуешь? Из-за новой подружки? – Рене осматривает облупившийся лак на ногтях.
– Нет. – вру я. – Отец меня прикончит, если узнает о планах на ночь.
– Они же не знают? – Рене поднимает голову.
– Неа. Не хочу их нервировать. – конечно, доля правды в этих словах имелась, но я не собирался напиваться так, как в прошлые разы, поэтому сегодня все должно пройти гладко.
Подруга откровенно пялится на Лилиану, торопливо идущую в нашу сторону. Она никак не может накинуть сумку на плечо, от быстрого шага аксессуар постоянно скатывается с руки.
– У нее есть парень? Кольца на пальце нет. – шепотом спрашивает Рене. – Наши придурки ей прохода не дадут, уж слишком милая у нее улыбка.
Ну вот, и Рене попалась на крючок обаяния Лилианы. Похоже, у всех случилось массовое помутнение рассудка.
– Честное слово, ты мне уже надоела. – шикаю я. – Ты можешь сама с ней поговорить.
– Привет еще раз. Ну, ведите.
На Лилиане светлые брюки, белая футболка и винного цвета вязаный кардиган на плечах. Она немного волнуется и старается расслабиться, уменьшая неловкость.
А Рене того и надо, уж у нее язык подвязан. Они мгновенно находят коннект, Рене во всю хохочет от шуток Лилианы, и они всю дорогу обсуждают девчачьи проблемы.
Пока я иду рядом, так и тянет посмотреть на нее. До меня доносится аромат ее парфюма. Яркий бергамот смешивается со сладким персиком и, кажется, цветочными нотками. Нужно находиться совсем близко, чтобы ощутить запах духов на коже.
Мне должно быть абсолютно наплевать, какими духами пользуется Лилиана, но на здравый смысл вдруг накинули пелену манящей загадочности. Делая вид, что совсем не слушаю их, я пытаюсь уловить каждое ее слово, совершенно не понимая, как обломки фраз помогут выстроить целостный образ в голове.
Иногда они поворачивались, чтобы убедиться, что я все еще семеню сзади, и, украдкой заглядывая в серые глаза, с усилием отвожу их в сторону.
Девушки снова смеются, а мне совсем не смешно.
Атмосфера на шумной вечеринке была яркой, наполненной энергией и радостью. Громкая музыка, басы, которые отдавались гулким ритмом в груди, заставляли сердца биться в унисон.
На сей раз Остин постарался на славу. Дом был обвешан гирляндами, внутри развесили плакаты с музыкальными группами, а прямо на полу расположились воздушные шары. Неаккуратные или просто уже пьяные ребята наступали на них, и те лопались, пугая народ.
В гостиной по телевизору крутили клипы, а на полу лежали ковры и пледы, где можно было уютно устроиться. Кухня ломилась от количества чипсов, закусок и пива. Коктейли сверкали разными цветами, украшенные фруктами и зонтиками.
В воздухе царили веселые разговоры. Молодежь отрывалась по полной: двигаясь, они создавали пульсирующую массу, поднимали руки вверх на припевах песен и окружали себя свободой.
– Понимаю, – произнесла Лилиана, оглядывая обстановку. – Успешная сдача экзаменов ощущается именно так. Жаль, что у меня такого никогда не было.
– Ты впервые на подобной тусовке, малышка? – Рене озабоченно наклонилась к Лили, потому что из всех нас она была самой низкой.
– Угу, – отдаленно кивнула Лилиана и скривила губы. – Надо когда-то начинать развлекаться. Пусть и в двадцать один.
– Ребят, у вас слишком кислые лица. – Рене строит недовольную рожицу. – Все пройдет отлично, я уверена. Сейчас найдем Остина.
Рене уплывает вперед, и мы проталкиваемся за ней через толпу. Лилиана с неподдельным интересом изучает людей вокруг.
Она серьезно ни разу не была в подобном месте? Или даже в клубе? Так и подмывает спросить, на что же тогда Лилиана потратила «лучшие годы» своей жизни.
– А вот и они! – кричит Рене и подзывает нас жестом. – Остин, знакомься!
Остин еще недостаточно пьян, чтобы свалиться с ног, но уже явно навеселе. Сейчас я задумался о смысле нахождения здесь без капли алкоголя в организме. Эйфория не затягивает в круговорот веселья, танцев или романов на одну ночь. Ты смотришь на заторможенных людей, которые просто взрываются от смеха даже от самых нелепых высказываний.
Видимо, Лилиана думает о том же. Мы находимся в самом центре событий, и она дергает меня за рукав. Я наклоняюсь, и Лили шепчет мне на ухо:
– Слушай, а тут есть место потише?
– Свалим отсюда, когда поздороваемся с Остином. – сообщаю я с облегчением, находя в ней единственного привлекательного собеседника.
Она показывает палец вверх, когда Остин наконец оказывается близко.
Но он не успевает заговорить первым. Из толпы раздается смешок.
– Чел, – один из друзей Остина хватает его за плечо, и всеобщее внимание переключается на нас. – Нахрена ты снова позвал своего дружка-шизофреника? Чтобы он снова устроил здесь театр драмы?
– Жду не дождусь очередного спектакля! – взвизгивает девчонка с противным голосом. – Он сегодня принял таблетки? Выглядит слишком спокойным.
Взгляды, полные насмешки и презрения. Уничижительные комментарии по поводу прошлой вечеринки.
Я стою, окаменев, а Остин как ни в чем не бывало продолжает молчать. Они решили прилюдно превратить меня в посмешище? Кровь в венах начинает закипать, и мышцы напрягаются.
– Подруга, – все та же девушка обращается к Лилиане. – Зря ты с ним спуталась, у него совсем крыша съехала на фоне бывшей. Правильно, что она кинула его – такая волевая красотка и нытик.
Я чувствую, как рука Лили слишком крепко обхватывает мою.
– Извини, Остин. – раздраженно парирует она. – У тебя отвратительные друзья.
Я заставляю себя сдвинуться с места. Сжимаю ладонь Лили в ответ, и мы, не проронив ни слова больше, направляемся прочь.

Глава 8. Лилиана
– Ты даже ничего не спросишь? Будешь молча стоять и смотреть мне в спину? – медленно и тихо произнес Эван, отчего на сердце стало совсем безрадостно и уныло.
Мы двигались по наитию, толкая всех вокруг, а затем оказались на втором этаже коттеджа. Пару раз чуть не соскользнули с лестницы. Ноги отяжелели, голова гудела от шума и количества людей.
Эван практически влетел в первую попавшуюся комнату, гневно хлопнув дверью. Затем тут же вышел на балкон. Яркой вспышкой вспомнился эпизод, когда он с точно таким же рвением удалился из кабинета в «Гранде» после разговора с матерью. Рассматривая незнакомую спальню с четверть часа, я дала ему возможность побыть наедине на свежем воздухе, хотя сама так и не могла успокоиться.
Отдаленно звучала музыка. Усевшись на краешке чужой кровати, я сложила руки на груди и укуталась в кардиган, а затем ощутила тупую пустоту. Я просто наблюдала за тем, как от ветра колышутся занавески, тревожно шелестят листья комнатных растений и пространство сгущается в давящий, чернильно-синий мрак.
Ну ты же хотела эмоций, Лилиана. Вот, пожалуйста, окунись в них полностью. Не в свои, так в чужие – тебе-то не привыкать.
Эван вцепился в резной балконный парапет с такой силой, что его руки побелели, и кольца на пальцах скрипели, царапая холодный металл ограждения.
Всё это время он просто стоял, склонив голову. Народа внизу практически не было, все попрятались внутрь в ожидании обещанной непогоды.
Небо вновь заволокли тучи в преддверие ливня. «Прямо, как он себя чувствует» – подумала я и наконец поднялась с кровати.
Он задал мне два вопроса, заслышав скрип половиц от моих шагов.
Ох, Эван, если бы ты знал, как мне не хочется молчать, когда людям вокруг больно.
Сколько всего может уместить человеческое сердце? Столько событий за всю жизнь остаются внутри, отпечатываются в памяти, заставляя тебя искренне улыбаться или плакать от отчаяния, свернувшись на кровати в комочек?
Но я так и не узнала ответов.
– Расскажи мне, если тебе правда хочется. – выдохнула я в тяжёлый воздух, и мои слова растворились во тьме. – Мне не всё равно.
– Ну вот, теперь и ты будешь смотреть на меня с опаской. Я ж больной шизофреник. – невесело рассмеялся он и пнул ногой парапет, и тот зазвенел от удара. – К черту всё это и всю мою идиотскую жизнь.
– Уж точно не я стану смеяться над тобой или испуганно убегать прочь. – я подошла ближе и встала рядом с Эваном. – Я не заметила никаких признаков расстройства такого спектра, если ты об этом.
– Не надо мне ставить диагнозы. – Эван недоверчиво повернулся в мою сторону. Волосы рассыпались по лбу юноши, а глаза его, серые, вдруг показались мне ослепительно белыми и стеклянными. – Я не просил консультации психолога.
– Я и не собиралась читать тебе нотации, – возразила я. – Ты не дал мне договорить.
Он лишь устало отмахнулся и вернулся в прежнюю позу.
– Справку о болезни может выписать только квалифицированный врач. – продолжила я. – А это, полагаю, просто грязные сплетни?
– Ха, доля правды в их словах имеется. Не знаю, зачем я тебе это говорю. Типа, я не пытаюсь оправдаться и выглядеть ангелом в чьих-то глазах. Я прекрасно знаю, какой я придурок. – он развернулся и облокотился спиной об ограждение, и теперь мы могли видеть лица друг друга. – Я перебрал через край и вообще не соображал, что происходит. И я почти ничего не помню с той ночи. Рене потом рассказала, что у меня случилась галлюцинация, я увидел бывшую девушку в толпе. А мы с ней не слишком хорошо разошлись. – слова давались ему с трудом, он запинался и делал перерывы в несколько секунд перед последующими предложениями. – Ну и разрыдался на глазах у всех, как девка. Охренеть, как весело. – подытожил Эван и помотал головой.
– Не вижу ничего смешного. – призналась я, наматывая на палец прядь волос. – Алкоголь развязывает руки, и мы не способны контролировать скрытые эмоции, которые в конечном счете вырываются наружу в тысячу раз сильнее.
– И что с ними делать? – резко спросил Эван, повышая тон голоса. – Куда их девать?
Глаза-льдинки уставились точно на меня, а губы он поджал, прямо-таки в попытке залезть в душу и разыскать ответы на вопросы.
Я ощутила себя драгоценным фолиантом, в страницах которого можно обнаружить желанный совет. Немного пораздумав, я ответила:
– Хотя бы начать признаваться самому себе в своих же чувствах. Мы боимся их, потому что они могут нас затопить. Нужно становиться себе другом, который сможет поддержать и дать опору. – затем я откинула голову назад, глубоко вдохнула влажный воздух и прикрыла глаза.
– Ну и насколько ты дружишь сама с собой, мисс школьный психолог? – меня позабавило его обращение.
– Меня отняли у самой себя, потому я и наверстываю упущенное. – вырвалось из груди. Зря, лучше бы мне держать язык за зубами. Хотя по словам и непонятно, кто и что стали причиной.
– Это как? – искренне удивился Эван.
– Это сложно. – ответила я с выражением абсолютного спокойствия.
– Я пытаюсь нормально поговорить с человеком, хотя мне реально трудно, – начал Эван. – И даже ты говоришь загадками. Просто жесть. – он вспомнил про пачку сигарет в кармане, выудил одну и повертел в пальцах, как бы спрашивая, не против ли я. После положительного кивка я поежилась от прохлады и продолжила:
– Так ты хочешь услышать голую правду от едва знакомой официантки с работы? Уверен, что оно тебе надо?
– Кажется, что да.
– И почему? – с интересом спросила я.
– Да мне уже так стыдно перед всеми, и я вот думаю, может и ты случайно ляпнешь какую-нибудь хрень, и мне будет не так стремно. – ухмыльнулся Эван.
Забавно. Мы сошлись на одной и той же проблеме. Видимо, парню, как и мне, не хватало простого человеческого общения. Да и признаться в чем-то не особо знакомому человеку намного проще. А может, ему просто скучно. По крайней мере, разговор вывел Эвана из ступора, а это не могло не радовать.
И что я могла рассказать? Как тупила и позволила сделать из себя наркоманку? На ум пришло только это. Да после такого откровения меня быстренько с работы вышвырнут.
Молчание затянулось.
– Эван, Лили, вот вы где! – Рене выскочила на балкон, и я испуганно дернулась не на шутку. – Я этим курицам все волосы повыдираю!
– Боги, Рене. – вымученно простонал Эван. – Давай не будем…
Она подошла к нему вплотную, и я отодвинулась подальше, чтобы не мешать.
– Мне очень жаль. – сказала она. – Правда, очень…
– Да хватит уже меня жалеть! – крикнул Эван, и мои брови удивленно поднялись на лоб. – Потом всякие идиотки говорят, что я нытик. Сколько можно уже? Надоели, черт бы вас побрал. Иди, Рене, иди, – просил Эван. – Не хочу я это обсуждать.
– Ты уверен? – обратилась к нему Рене, и ласково подтянула за рукав мой кардиган, приглашая к разговору. – Мне и перед тобой жутко неудобно, Лили. Зла на них не хватает.
Эван докурил сигарету и бросил окурок с балкона. Рене хихикнула и поддержала идею спалить этот дурацкий коттедж к чертовой матери.
– Если ты не уйдешь, сюда заявится Остин, а уж с ним я точно ничего не хочу обсуждать! – настаивал Эван. – Так что напоминаю, где находится выход.
– Всегда ты мне хамишь. – цокнула языком Рене.
Пока они выясняли отношения, я заслышала знакомую песню инди-рок группы «Cigarettes After Sex» и удивилась смене пластинки с веселой попсы на лирику. Мягко растекающийся, словно мед, голос Грега Гонзалеса нежно принял меня в объятия, и я не удержалась, чтобы не подпевать в такт гитаре.
– Well, I never wanted to be with you but I think I'm falling, so what can I do?– уже громче пела я, покачиваясь из стороны в сторону, когда слова подобрались к припеву.
Галдеж Эвана и Рене притупился, но я даже не обратила внимания, представляя себя на сцене рядом с Гонзалесом.
– Да вы обе ненормальные. – совершенно серьезно изрек Эван, поднимая руки вверх в жесте «я сдаюсь». Рене залилась искренним смехом, потрепала его по волосам, обняла меня и направилась вниз:
– Оставляю недовольного деда на тебя, раз ненависть ко мне так и прет. Ты же не обидишь ее, дорогой? – съязвила она, пародируя доброжелательную жену. Эван сделал шаг вперед, и в следующую секунду Рене уже убежала.
– И как вы еще друг друга не поубивали? – полюбопытствовала я, пока мы заходили внутрь комнаты.
– Кроме этой чокнутой у меня никого больше нет. Так и терпим. – ответил Эван и наощупь отыскал выключатель напольной лампы.
«Клик» – и комнату озарил теплый свет, и теперь она не казалась мне мрачной. Светло-голубые тона декора дарили атмосферу спокойствия и гармонии, на стенах висели морские пейзажи. В углу расположилось кресло с мягкими подушками, молча приглашая устроиться в нем и провести часы чтения или размышлений.
Мы сели на мягкий, словно облако, ковер, друг напротив друга. Эван не постеснялся вытянуть ноги и испачкать пыльными конверсами ворс. Я же стащила кеды и обняла колени руками.
– Ну, уберутся. Это в отместку за испорченную репутацию. – Эван заметил мой осуждающий взгляд. – Так что насчет тупых моментов?
– Однажды я вела групповую терапию. – вспоминала я. – В начале все шло хорошо, я задавала клиентам стандартные вопросы. Однако, в процессе разговора, одна из женщин показалась мне слишком напряженной, и я ляпнула что-то типа: « Мне кажется, что Вы выглядите более тревожной, чем остальные участники. Вас это тоже беспокоит?». Пошел шепоток между всеми остальными, и спустя мгновение я поняла, что именно я выдала. Она выбежала из аудитории в слезах. И больше не возвращалась. И другие тоже отказались со мной заниматься после этого.
– Даешь, психолог. Но как-то недостаточно тупо.
– Было ужасно неудобно. – призналась я, мысленно переносясь на пластмассовый, шатающийся стул в небольшом помещении. И взгляды участников, их недовольство и нервные покашливания. – Они потом еще оставили гневный отзыв, называя меня некомпетентной малолеткой. По факту.
– Ты поэтому забросила прошлую работу?
– О, нет. Тогда я еще была полна мотивации.
– Странно, конечно. – размышлял Эван. – Вроде сначала люди начинают работать официантами, а потом уже по основной профессии. А у тебя регресс получился.
– Да у меня всё не так, как у нормальных людей. – рассмеялась я, обнимая колени крепче.
– Почему ты здесь, со мной? – несмело спросил полушепотом Эван, уже другим, не отстраненно-формальным тоном голоса. – Могла бы остаться со всеми внизу, с Рене, вам было весело, пока мы шли сюда.
– А почему нет? – удивленно ответила я.
– У тебя привычка отвечать вопросом на вопрос?
– Нет, просто меня очень тронул твой жест на той детской площадке, помнишь? Не каждый подойдет к непонятно кому, чтобы узнать, что с тобой случилось. – честно говорила я. – Думала, если узнаем друг друга получше, то можем подружиться, ну или хотя бы общаться. Мы и на работе чаще всего пересекаемся. – Эван скрестил руки на груди, пока я спокойно объясняла ситуацию, слова лились легко и непринужденно. Но чем больше я говорила, тем сильнее парень старался избегать контакта глазами, и теперь он просто смотрел в сторону.
Ответ поставил мальчишку в ступор. Эван крутил кольца на пальцах. Я разглядела одно украшение получше – на черном металле красовалась величественная летучая мышь, в прожилки крыльев животного были вставлены сверкающие камни.
– Летучая мышка? – спросила я. – Так необычно и здорово. Оно выглядит довольно загадочно.
– А, ты про это. – Он стянул кольцо и бережно опустил его на мою ладонь. – Подарок родителей.
– Почему именно она?
– Вампиры. Бледные, потому что не выходят на солнечный свет. Так уж вышло, – Эван оглядел себя. – Я с белой кожей аристократа получил это прозвище. Раньше кольцо напоминало мне, что можно находить красоту, – замялся он. – И в темных моментах. Как у мрачных созданий, которые проникают в ночь, но всегда находят свой путь.
– Раньше? – переспросила я, передавая кольцо обратно. – Очень красивое, правда.
– Ага. Сейчас не соответствую требованиям.
За стеной раздался крик, и мы синхронно повернули головы в сторону двери:
– Да ты просто уникальный долбаный клоун! Чтоб я еще раз с тобой связалась!
Я закрыла рукой рот и засмеялась:
– Боже, восхитительно. Надо подумать, кого записать так в контактах в телефоне. Был бы у меня бывший, я бы так и записала.
– Можешь записать меня. Я не обижусь.
Взъерошенные волосы, помятая толстовка, грязные кеды. Уголки губ Эвана приподнялись в слабой улыбке. И лицо его сразу преобразилось: без хмурых, опущенных бровей и угрюмо поджатого рта он стал совсем другим. Черные волосы отдельными прядями спадали на светлый лоб и контрастировали с кожей.
Вокруг уголков губ нарисовались ямочки. Глаза глубокого серого цвета мягко отражали свет вокруг.
– Можем попробовать узнать друг друга поближе. – Эван протянул руку, и я уцепилась за его холодные пальцы. – Только не здесь, ладно? На меня тут все давит.
– Хочешь снова попасть под дождь? – В груди разливалось тепло, внутри я радовалась, что всё-таки удалось немного «расшатать» парня.
– У меня зонт в рюкзаке.
– Его еще предстоит отыскать. – напомнила я, пока завязывала шнурки.
– Да пофиг, если надо, возьмем чужой зонт. В хламину человеку все равно, идти под ливнем или нет.
– Бессовестный ты. – я мягко толкаю его в плечо.
– Я обязательно верну, не ругайся, мам. – ему смешно, хоть он и прикидывается недовольным.
Рюкзак Эвана грустно притомился на полу в гостиной. Удивительно, что шагая вдоль и поперек самых людных мест, мы не наткнулись на Рене, да и ее друзей не было рядом. Тем и лучше – поначалу Эван все еще выглядел напряженным, но стоило нам выйти наружу, он снова расслабился и выдохнул.
– Есть идеи? – спрашиваю я, аккуратно обступая лужу и стараясь не вляпаться в грязь. – Скоро все приличные места закроются.
– Значит, пойдем в неприличное. – прямолинейно отвечает Эван. – Ты пробовала наше местное блюдо фриклз?
– Это еще что такое?
– Жареные огурцы. – хихикает он.
– Боже, – удивляюсь я. – Что за извращение?
– Ты в Алабаме, Лили. – Эван демонстративно закатывает глаза. – Идем, познакомлю тебя с колоритом юга.
Минут сорок ходьбы сопровождаются разговорами о всякой всячине. И мне, и Эвану комфортно – парень заметно повеселел. По мере того, как мы пересекали улочки под уютным покровом ночи, общение становилось легче. Из головы исчезла вся тревожность и волнение. Уличные фонари приглушенно освещали тротуары, тучи плавно расходились, и искорки-звезды подмигивали с высоты.
Слышны далекие звуки музыки из баров, смех и разговоры людей. Эван делился рассказами о местах, через которые лежал наш путь. Сейчас он был так похож на Оливию – восторженные комментарии сопровождались жестами, а я растворялась в атмосфере маленького американского города, чувствуя его всей душой. Как же было приятно вот так проводить время после длительного одиночества.
Крошечная забегаловка рядом с заправкой светилась неоновыми вывесками.
Зеленый, ярко-розовый, голубой – по всему помещению рассыпались цвета, отражаясь в окнах. Эван отвел нас в дальний угол, и я с радостью плюхнулась на красный кожаный диванчик и вытянула ноги. Пахло жареной едой, специями и грилем.
Людей совсем мало. Компания из парней заняла столик рядом с телевизором, и, время от времени, с характерным шипящим звуком они открывали очередную бутылку газировки. Бармен откровенно заигрывал с девушкой, подающей еду. Она краснела так же, как и рабочий яркий фартук с логотипом бара.
– Будешь кофе? – спрашивает Эван, с воодушевлением поглядывая на холодильник, набитый пивом.
– О, нет. Я хочу самый сладкий молочный коктейль с большой трубочкой.
– Да что же вам так нравится эта сахарная дрянь? Фу. Ладно, жди. Тут самообслуживание, не то, что у нас.
Эван возвращается с картонными тарелками картофеля фри, и еще одной небольшой – с жареными огурцами. Он приносит высокий, пузатый стакан коктейля с шапкой из взбитых сливок и карамельного сиропа.
Себе он взял бутылку сидра – и его настроение достигло апогея.
– Пробуй. – он садится напротив и пододвигает ко мне тарелку с блестящими от масла, покрытыми золотистой корочкой круглыми кусочками огурцов. – Нельзя жить на юге Штатов и не попробовать этого блюда.
– Ты издеваешься. Как можно было додуматься пожарить огурцы? – все не унимаюсь я.
– Не вздумай сказать так при матери, она затаит на тебя великую обиду. – сверкнул Эван кривой ухмылкой.
Внутри распускаются давно увядшие цветы. Стебельки хрупких растений поднимаются выше и выше с каждым теплым мгновением, каждой мимолетной улыбкой или шуткой.
Я скучала по брату. Скучала по его подружке. Эта легкая грусть, о которой вспоминаешь в те моменты, когда ты счастлив. Комочком она таится в груди, и распознать ее можно по тихому всхлипыванию и мокрым уголкам глаз.
Весь остальной мир казался далеким. Необъятным, чужим, и, по правде говоря, мне было так все равно. Я чувствовала необычайную легкость и ясность.
А на фоне звучала музыка.
– Кантри. – тихо, с воодушевлением произношу я. – Как я раньше не обратила внимания.
– Ага, лошади, ковбои, приключения… – рассуждает Эван. – Тут постоянно такое крутят.
Мелодия начинается с простых аккордов на гитаре, которые играют основную тему. Затем она переходит в более энергичный и быстрый ритм, где вступают скрипка и банджо, добавляя глубину и текстуру в музыку.
– Дух свободы и независимости, бла-бла-бла… Я, вообще, больше рок люблю. – задумчиво продолжает Эван.
– Пошли танцевать. – поднимаюсь и тяну его за руку, приглашая присоединиться к внезапной авантюре. – Пожалуйста.
– С ума сошла? – попятился назад Эван, ошарашенно распахнув глаза.
– Я очень-очень настаиваю. – упрашивала я. – Один разочек.
– Ты ведь не отстанешь, да? – нескрываемый ужас вовсю расцвел на лице парня.
Я вытащила его на середину зала, кружась по черно-белому кафелю. Минутку он стоял в ступоре, затем шумно выдохнул, выругался про себя и положил руки на мою талию.
Глаза закрыты, и сейчас я безмерно счастлива, танцуя под волшебную музыку, раздающейся из старой колонки забегаловки где-то в самом сердце Алабамы. Губы расплываются в улыбке.
Я открываю глаза, встречаюсь с темно-серыми напротив.
Он тоже улыбается.
Он.
Тоже.
Улыбается.

Глава 9. Эван
Восьмой час утра. Лучи летнего солнца ласково скользят сквозь широкие панорамные окна «Гранда», освещая интерьер дневного кафе. Глаза тяжело разлепить, в них словно насыпали песка. Я сижу за баром, облокотившись на руку в попытках не уснуть, хотя то и дело проваливаюсь в полудрему.
Родители уехали часа три назад на очередную выставку изобразительных искусств, папа их просто обожает. К вечеру, они наверняка приедут уставшие, но искренне счастливые, с новыми картинами и дизайнерскими побрякушками.
Сзади по телевизору на минимальной громкости повествует о чем-то репортер на новостном канале, но я совсем его не слышу.
В сонных мыслях все еще продолжают звучать отголоски кантри. И не только…
– Я провожу тебя до дома. – щеки ярко вспыхивают румянцем, когда я приобнимаю Лилиану снаружи забегаловки. Она ежится от прохлады и несмело кладет голову на мое плечо. Наверняка Лили чувствует слабый (или не очень) запах яблочного сидра. Я выпил бутылки три, не меньше.
Мимо проезжают машины. На улицах – никого. Конечно, ведь уже третий час ночи.
– В следующий раз, – хрипло говорю я, пока поджигаю сигарету. – Не пойдем ни в какие коттеджи.
Она легонько толкает меня в бок, и я кашляю, подавившись горьким дымом. Никотин обволакивает и так пьяный рассудок, дыхание сбивается, кончики пальцев покалывают. Но я чувствую необыкновенную легкость и счастье. Время совершать импульсивные и необдуманные поступки, пока алкоголь дурманит адекватность, а нервы, словно тонкие ниточки, оголены до предела.
– Я думала, ты решил это, еще пока мы были там. – тихонько хихикает Лили, и ее дыхание обжигает шею.
Так нравится смотреть на нее. Ощущать близость рядом с кем-то. Мимолетные взгляды, прикосновения, смех…
Невольно сравниваю ее с Элайной.
Какие дурацкие мысли.
Я похож на наркомана в ломке.
Хочется прижать ее ближе. Рука медленно скользит по спине Лилианы и находит промежуток между джинсами и короткой футболкой. Вот это я стал смелым. Точно, я же пьян.
Без спроса пальцы поднимаются чуть выше, и я касаюсь ее позвоночника. Она не двигается, только ее губы слегка приоткрылись. Выдыхаю дым и, не контролируя себя, с непривычной нежностью прикасаюсь к Лилиане. Завтра будет стыдно, но не сейчас.
– Эван. – зовет она, пряча лицо за волосами. Затем мягко освобождается из объятий. – Нам пора.
Проглатываю разочарование вместе с дымом.
Звон колокольчика резко выводит из состояния мечтаний, когда открывается входная дверь. Я неловко дергаюсь и поднимаю голову, потирая глаза рукавом.
– Тебе бы кружку кофе, да побольше. – пропитанный теплой заботой голос Лилианы окончательно притупляет попытки поспать на рабочем месте, и я нехотя соскальзываю со стула. Подмечаю, что и у нее красуются синяки под глазами.
Выбившиеся из пучка пряди, чуть помятый воротник белой рубашки, расстегнутая пуговица на сарафане. Торопилась не опоздать?
– Я и тебе могу сделать. С карамельным мерзким сиропом будешь? – спрашиваю я без попытки уколоть ее, с удивлением для самого себя. Вдруг захотелось сделать Лилиане кофе. Не кому-то, а Лилиане…
Она стаскивает сумку с плеча и поправляет волосы. Лили подходит ближе, тонкой рукой кладет телефон на стойку, взгляд случайно останавливается на ее блестящих черных ногтях, и тут же меня охватывает тревожное чувство. Медленно, но верно глаза находят талию девушки, и комок в груди окончательно расцветает.
– Ну так чего? – отстраненно-недовольно говорю я, будто выплевываю слова, как поперхнувшийся человек воду, в попытках пресечь жгучее желание прикоснуться к ней снова.
Лилиана озадаченно приподнимает бровь.
Твою мать, какое же я хамло.
– Я по утрам не в настроении. – вылетает первое попавшееся оправдание. Интересно, насколько тупо это выглядит со стороны?
– Я вообще спать не ложилась. Иначе бы не встала. – безразлично отвечает она. – Через пять минут вернусь за кофе. Спасибо, Эван. Последишь за телефоном, пожалуйста?
– Окей.
Лили быстро топает в сторону раздевалок для сотрудников, попутно желая доброго утра остальным официантам.
Тщательно отмеряю нужное количество зерен и пересыпаю их в кофеварку. Вытаскиваю из полки милую розовую чашку, прямо в цвет волос Лили. Кофемашина шумит, и воздух вокруг наполняется ароматом нежного латте. Аккуратно помешиваю молочную пену и украшаю напиток корицей. Ладони становятся влажными от волнения, хотя кофе я варил уже сотню раз.
Почему-то вчера я совсем не волновался.
Ставлю чашку на блюдце и завершаю картину вафлей с ванильным кремом сбоку от кофе.
Телефон Лили лежит на краю стойки, и норовит вот-вот упасть, потому что кто-то настойчиво одолевает ее звонками. Тянусь за ним и двигаю ближе, чтобы он не свалился. На обоях стоит фотография Тейлор Свифт с концерта. Попсу, значит, любит…
Затем целой чередой посыпались сообщения.
У меня нет привычки заглядывать в чужие телефоны, но ее лежал совсем близко, и краем глаза я увидел слишком странные, даже страшные вещи:
«Тело не нашли в гробу. По всей видимости, будет расследование».
Какое, нахрен, тело? Она что, кого-то убила? Или сама из мертвых восстала?
Сон как рукой сняло. Кажется, отказали легкие – от удивления не получалось сделать и вдоха. Да у меня глаза на лоб вылезли! Пришлось придержаться за стойку, иначе я так бы и рухнул на пол.
– Ой, какая прелесть! Спасибо! – Лили появилась так резко и неожиданно, что я даже вздрогнул. – Эван, все нормально? – она запрыгнула на барный стул, пододвинула чашку ближе, следующий на очереди телефон. Я промычал в ответ и отвернулся, делая вид, что меня безумно интересует кофемашина.
В мыслях рисовалась картина, как Лилиана, по обыкновению, улыбаясь, с усилием открывает крышку деревянного ящика, царапая руки до крови. Затем поднимается, отряхивая гниль и землю с одежды, и идет себе по делам. Какая жуть.
Она берет в руки телефон. И в ту же секунду перестает двигаться. Прямо совсем. Не слышно ни дыхания, ни шелеста одежды, ни стука ногтей об экран телефона.
– Господи. – еле слышно, она роняет единственное слово надломленным голосом, полным отчаяния. И от этого тона всё тепло покидает тело, а по спине бегут колючие, ледяные мурашки.
Становится уже по-настоящему страшно.
Внезапно веселая и живая девушка превратилась в тень. Ее глаза, полные страха, широко распахнуты. Она не может держать телефон и роняет его на стойку. Медленно кладет руки на стол и опускается на них.
Я стою в абсолютнейшем ступоре. Лилиана поднимает голову, и по ее щекам водопадом катятся черные слезы от размазавшегося макияжа.
– Ты видел, да? – одними губами спрашивает Лили, желудок борется с желанием вывернуться наизнанку.
– Да. – признаюсь честно.
Будто в вакууме, я подхожу к ней и приподнимаю ее за плечи, но она обратилась в каменное изваяние и не может даже двинуться. Еще мгновение, и ее настигнет истерика.
– Идем, пожалуйста. Вставай, Лили, все хорошо. – пытаюсь успокоить ее, хотя у самого трясутся руки. – Девочки, кто-нибудь, подойдите к стойке! Лилиана плохо себя чувствует!
Не дождавшись ответа, практически неся ее на руках, влетаю в подсобку, не давая никому видеть Лили в состоянии полнейшего ужаса. У нее заплетаются ноги, рабочий фартук развязывается, и я чуть не наступаю на него.
Она, как тряпичная, безвольная кукла, падает на диван. Закрывает руками рот, пытаясь заглушить подступающий плач.
– Я сейчас вернусь. – говорю и возвращаюсь за кофе. Закрываю дверь подсобки и прислоняюсь к ней спиной, чтобы перевести дыхание.
Когда я вхожу обратно, Лили остается в прежней позе.
– Ты не должен со мной возиться. Я проявляю себя, как некомпетентный сотрудник, я должна соблюдать субординацию на рабочем месте. Мне очень стыдно. Я прошу прощения. Через несколько минут я приведу себя в порядок и… – без остановки говорит Лилиана, и складывается ощущение, что это выученный наизусть текст.
– Не надо. Хватит. – касаюсь ее плеча. – Выдохни.
В комнате становится тише, словно само окружение замолкает, чтобы услышать сокрытую боль, которую Лилиана отчаянно пытается спрятать за «некомпетентностью».
– Ты можешь объяснить, что происходит? – обращаюсь к ней, присаживаюсь рядом и протягиваю чашку. Лили приподнимает руку, и видно, как сильно трясутся ее пальцы. Ставлю кофе на стол.
– Я из неблагополучной семьи, – начинает она, колеблется, тщательно подбирает слова. – Много лет я пытаюсь забыть то, с чем мне пришлось жить, но даже сейчас… – Лилиана делает паузу и хмурится. – Иногда…
Мрачные ноты повисли в воздухе. Каждое слово – тяжелое бремя, и оно вгрызается прямо под кожу.
– Тебя били? – неаккуратно спрашиваю я, в попытках проникнуть в тайны ее души.
На мгновение в комнате замерли не только слова, но и время. Серые глаза Лилианы превратились в зеркало боли, затуманенные далекими воспоминаниями, известными только ей одной. Тревога окутала грудную клетку тысячами ядовитых, чернильно-синих змей, надменно оголяющих смертоносные клыки перед решающим рывком.
– Поверь, – отрешенно говорит она, смотря сквозь меня. – Это совсем не те подробности, которые стоит вспоминать. Я не хочу, чтобы меня жалели. – пальцы Лили сжимают край платья.
– Здесь тебя никто не тронет. – тянусь к рукаву Лили и тяну его ближе, как и она когда-то, обхватываю холодные пальцы своими. – Никого не бойся.
Дверь беззвучно приоткрывается на крошечное расстояние. Лилиана понятия не имеет, что к нам присоединился еще один слушатель.
Рене стоит, боясь сделать и вдоха. Я прочищаю горло с намеком «катись отсюда подальше», но она только безмолвно шикает в ответ. Бесполезно.
– Я не знаю, сколько ты успел увидеть, но, клянусь, вашей безопасности ничего не угрожает. Я не преступница и никогда ей не была. – решительно убеждает Лили. – Мне очень жаль, что тебе приходится это выслушивать.
– Ты уверена? Может, обратиться в полицию? Я знаю, что лезу абсолютно не в свое дело, Лили, но… тело? – последнее слово из четырех букв дается слишком тяжело, и Лилиана вновь напрягается, как струна.
Видит бог, я слышу, как с невероятной скоростью стучит сердце Рене.
Лилиана расплывается в жуткой, неестественно-застывшей улыбке.
– Это мое тело, Эван. Я инсценировала самоубийство. – шепотом изрекает она, и я окончательно перестаю верить в реальность происходящего. – Чтобы отречься от ада на земле, через который мне пришлось пройти.
Прошло секунд десять, которые показались целой вечностью.
– Может, я и не заслуживаю ничего хорошего. Поэтому расплачиваюсь за грехи, которые совершала не я. – слеза катится по щеке Лилианы, оставляя черный след.
– Мне очень жаль. – только и нахожу, что ответить. В мыслях – пусто. – Иди домой, Лили. – сухо выдавливаю я.
Рене как ветром сдуло.
– Если вы уволите меня, я пойму. – сдавленным голосом шепчет Лилиана, побледневшая, как полотно.
Она уходит, больше не проронивши ни звука. Червь сомнения глубоко закрадывается внутри груди. Кажется, что я больше никогда ее не увижу.
И эта мысль пугает больше, чем слова, сказанные Лилианой.
Остывший кофе остался на столе.
– Это сейчас что было? – влетает Рене, захлопывая дверь, и от грохота я вздрагиваю.
– Мы должны сейчас же позвонить в… – подрывается она, вытаскивая телефон из кармана.
– Не смей. – выдаю я с такой ненавистью, выхватываю из рук Рене телефон и бросаю его на диван. – Не смей. – повторяю с бесконечной усталостью, будто я пробежал олимпийский марафон.
– Ты каким местом слушал то, что она сказала? Эван, она подстроила суицид! – кричит Рене, трясет за плечи, и меня тошнит от запаха ее духов с ментолом.
– Да я все прекрасно слышал! Отойди, я сейчас задохнусь.
Мы стоим за «Грандом», и я курю третью сигарету подряд. Рене злится и напоминает переполненный воздухом шар, еще одно прикосновение, и она разорвется. Нет, не лопнет, именно разорвется, и заодно с собой снесет всю вселенную к чертям.
– Что мы о ней знаем? Откуда она? – допрос гестапо продолжается уже полчаса. Рене пытается выудить всю информацию.
– Из Европы.
– Отличный ответ, все сразу стало понятно. – сардонически подмечает она.
Я кручу пальцем у виска.
На лице подруги написано: «Катись отсюда подальше».
– Кем она работала?
– Психологом.
– Ты хочешь сказать, что сначала она решила «убить» себя, а потом помогать реальным суицидникам встать на путь истинный? Че за бред? – Рене разводит руками.
– А ты знаешь, что с ней было? Поэтому можешь делать гениальные выводы?
– Сними розовые очки, Эван. Ей написали, что будет расследование. И не факт, что она не наврала. – она общается со мной, как с умалишенным. Пока Рене не узнала бы все подробности, она бы не отстала. Пришлось выложить все на тарелочке, даже упомянуть сообщения.
И тут уже я взрываюсь.
– Кому, как не тебе, знать о насилии в семье! Не к тебе двенадцатилетней приставал отчим? – жалю подругу в больное место. Может, хоть так она поумерит пыл.
– Еще одно слово, и я ударю тебя.
– Что, неприятно? – нервно бросаю окурок и размазываю его ногой по бетону.
– Очнись, идиот! Каким образом она смогла работать, да даже иметь паспорт, если она числится мертвой? Она призналась в преступлении, хотя с видом блаженной говорила, что все прилично! – Рене озабоченно хмурит брови.
Молчу.
– Слушай, детка, делай, что хочешь, раз живешь в мире радужных пони. Но я расскажу Оливии и Мартину об этом. За прекрасным цветочком, пышущим зефирками, скрывается человек как минимум с поддельными документами. Я бы ей не доверяла. – с нескрываемым презрением полагает Рене. – И пусть они уволят ее отсюда. Это забота и о тебе в том числе.
Здравый смысл осознает полную правоту Рене, но…
Когда она разворачивается, чтобы уйти, я окликаю ее:
– Рене.
– Что?
– Что бы ты сделала ради возможности забыть отчима?
Она разворачивается и вытирает кулаком одну-единственную подступившую слезинку.
– Что угодно, Эван. Что угодно.
Остальной день проходит, как в тумане. Люди вокруг радуются, едят отличную еду, болтают, звенят бокалами.
И как переварить целый завал «приятных» новостей? Как расставить по полочкам осколки жизни другого человека и соединить их в единую линию?
Вчера я растворялся в бесконечных улыбках светящейся, словно солнце на рассвете девушки, а сегодня узнаю, что она подстроила собственную смерть.
Да как после такого вообще можно радоваться?
Нет, лучше не думать об этом.
Невозможно не думать об этом.
Мама с папой возвращаются поздно. Чтобы поберечь хоть их нервы, решаю отложить разговор на потом.
На цыпочках пробираюсь мимо родительской спальни, проклиная каждый звук.
Выхожу на улицу в одной футболке и наспех одетых джинсах, хоть и дует сильный ветер.
Пулей лечу сквозь знакомые улицы, обливаясь холодным потом.
В ее доме выключен свет. Шторами загорожены все окна.
Плевать мне было на рамки приличия. Уже давно за полночь.
– Лили! – колочу в дверь, как ненормальный. В домах рядом зажигается свет. Соседи меня возненавидят.
– Лилиана!
Ни шороха.
– Пожалуйста, открой! Это Эван!
Ничего.
Чувствую привкус железа во рту.
Стучу еще. И еще.
Я не думаю о последствиях своих действий.
– Эван?
Она в том же рабочем платье, волосы спутаны в непонятное гнездо, глаза опухшие и красные. На коленях порваны колготки и видны свежие ссадины. Лицо измазано косметикой.
Я обнимаю ее так, будто на ней заканчивается весь мир.
Вот так меня напугал шанс не увидеть ее снова.
Лилиана обмякает в моих руках.
– Рене была там.
– Я знаю. – выдыхает подобие Лили, безжизненное и пустое.
Я бережно вытираю ее слезы.
– У меня поддельные документы. – говорит Лили.
«Я знаю» – хочу сказать, но она продолжает:
– Мне пришлось сменить имя и выдумать новую личность лишь ради того, чтобы выжить.

Глава 10. Лилиана
Эван буквально внес свет в дом. Он включал абсолютно все лампы и светильники, которые попадались на пути. Были бы свечи, он и их бы зажег. Но я убедила его оставить ставни окон и занавески в закрытом состоянии. Но прежде…
Прежде дом был похож на место обитания мистических существ, из разряда тех, что показывают по телевизору в программах про экстрасенсов или охотников за привидениями. Двери закрыты, вокруг полная темнота и тишина, прерываемая редкими всхлипываниями из спальни. На кухне шумит что-то из техники, из крана капает вода. Лепестки от засохших роз разбросаны по полу. Ну и, собственно, сам призрак – растрепанная и зареванная тень, я сидела, как жалкая собачонка подле кровати, свернувшись и дрожа.
Телефонный разговор с Софи продлился больше двух часов. И за это время я пережила все стадии принятия неизбежного.
Отрицание. Мачеха в очередной раз заявилась к отцу в больницу, когда ему стало легче, и они устроили грандиозный скандал. По неизвестной причине папа вдруг решил, что мы с братом живы, и изъявил желание во что бы то ни стало нас разыскать. И, видимо, в качестве морального ущерба оставить наследство кровным детям. Сеть клиник, фармацевтическую фабрику, и, конечно же, кучу денег и недвижимости. Софи перешла на шепот и сказала, что санитары остановили Грейс, когда та в ярости пыталась задушить отца подушкой. Но частный детектив уже начал работу.
Гнев. Пока я слушала Софи и пыталась связать между собой последовательность событий, в голове все яснее и громче звучал собственный, злой, эгоистичный голос: «Да почему они не могут оставить меня в покое? Почему я не могу спокойно умереть? Мне, да и Роберту, если он жив, ни к чему эти грязные бумажки».
Торг. Софи продолжала уверять, что частный детектив до меня не доберется. В моих документах комар носу не подточит, а ее люди – надежные, и никто даже на смертном одре не признается, куда делась Луиза Анри. Да и вообще, ее и не существует. Ни в базе данных, ни в реальности.
Депрессия. Стоило лишь только сделать глоток чистого, неомраченного болью прошлого воздуха, как оно опять ставит меня в тупик. Я что, до конца дней буду трястись при каждом упоминании папы и этого чудовища Грейс? Неужели это никогда не кончится?
Принятие. Что же я решила делать? Бежать, сломя голову? Вот и нет. Единственное, что я готова была сделать – уволиться из «Гранда». За годы испуга от каждого шороха я прекрасно натренировала слух, чтобы услышать постороннего человека, стоящего за приоткрытой дверью. Повезло – Рене. Если бы родители Эвана услышали столь животрепещущие откровения своими ушами, уверена, дорога в ресторан закрылась бы надолго. А я ведь уже успела привязаться к месту, владельцам – милой Оливии и отзывчивому Мартину, к девчонкам-официанткам и парням на кухне. Хотя мы и перекидывались несколькими фразами в течение рабочего дня, находиться в компании молодых, ярких и целеустремленных людей – невероятно уютно.
Но из «Грандов» Эван был основным объектом моих размышлений, и я даже не пыталась обманываться и позволять себе притворяться, что он стал нечем-то иным, кроме увлекательного погружения в мир загадок человеческой личности. Каждый момент рядом с парнем напоминал исследование нового, неизведанного мира, наполненного удивительными открытиями, которые стоило попытаться раскрыть.
Я выплакалась в очередной раз, позволяя проклинать судьбу и жаловаться на бесконечный ад. Затем, вывернула себя наизнанку, эту дырявую, грязную тряпку, брошенную в угол, и повесила ее сушиться на солнце.
Наплевать. Наплевать на расследование. На то, что папа узнал, что гроб-то оказался пустым. Надеюсь, Грейс, ради собственной же выгоды, убедит отца, что я не выпала из окна, как по начальной версии, а сдохла где-нибудь под забором, и найти меня не представится и возможности.
Мачеха прекрасно знала, что хоронили в тот день ничто, и до сего момента ей на удивление хорошо удавалось держать тайну при себе. Вот пусть и расхлебывает. Мне не нужны их деньги и когда-то родной особняк. Внутри, Луиза растворилась, погасла, развеялась пеплом. Исчезла.
Но я не могла рассказать всю правду Эвану, насколько бы все его нутро не хотело ее узнать. Это мой крест, и я не могу подвергать других взять такую ответственность.
Я провалилась в жуткий, нервный сон от бессилия, когда Эван порывисто заколотил в дверь. Туманное сознание обещало, что громкий стук лишь очередная галлюцинация. Затем я услышала его голос, кричащий «Лилиана», и сердце мое сжалось до крохотного, невозможно-маленького атома, спазмом отдающего печалью во все окружающее пространство.
Он крикнул еще раз и резко затих. Вот тогда-то глаза раскрылись в ужасе, и, запинаясь о собственные ноги, я бросилась в прихожую.
Ох, Эван. Весь ледяной и мокрый от холодного пота, с выступившими венками на лбу, он закашлялся и прижал меня к себе, так крепко, что я и забыла, как дышать, и тогда отчаяние накрыло новой волной. В нос ударил запах табака, дешевых сигарет, что он курил, и я позволила себе раствориться в горьком оплоте призрачного дыма. Курение и другие вещества, вызывающие зависимость, были вычеркнуты из жизни, выброшены за борт и закопаны в самое ядро земли, но его прокуренная футболка медленно приводила в чувства, и теперь на ней остались отпечатки туши для ресниц.
Его тонкие, длинные пальцы с болезненной, доводящей до грани заботой вытирали слезы с щек, темные серые глаза беспокойно отбрасывали блики света фонарных уличных столбов. Они напоминают сталь, отражающую свет, гранитную скалу, стойко выдерживающую ветра и непогоду. Его цвет глаз соткан из пасмурных грозовых туч, смертоносного урагана, окутанного утренним туманом города – долговечный, сильный и стабильный. В них небо встречается с морем, создавая неповторимые оттенки между светлым и темным.
– Как мне называть тебя? – спрашивает он, влетая в мой дом, в мое сердце, в мою душу. Захлопывает дверь, закрывает ее на внутренний замок и держит меня за плечи. Я не смею сделать и шага.
– Мое имя Лилиана Тёрнер. – выдыхаю я больше для себя, чем для него. Убеждаю себя, создавая твердую, нерушимую почву под ногами. – Называй меня Лилианой.
– Тогда, – говорит он, сильнее сжимая руки на моих плечах, и между нами пролетает какая-то опасная искорка. – Лилиана Тёрнер, я собираюсь сделать что-то очень глупое, и ты можешь послать меня ко всем чертям или ударить, но, – его голос ломается, а у меня в груди уже полыхают переливающиеся всеми цветами кометы, разбиваются о ребра. – Не исчезай, пожалуйста. Ты самый живой человек из всех, что я знаю.
– Посмотрим, – шепчу я, мягко касаясь пальцами его рук. – Захочешь ли ты это сделать, если узнаешь меня лучше.
Слова его совсем не останавливают и не пугают.
– Тогда это будет моей самой правильной ошибкой. Ведь я собираюсь сделать это сейчас. – признается Эван, и я прекрасно осознаю, что это чистая правда. Мурашки, еле различимыми теплыми покалываниями, словно крохотными иголочками, пробежались по всей спине.
– И моей тоже.
Эван наклоняется, и не медля, одна его рука скользит за спину, вызывая новую волну мурашек, а вторая бережно ложится на шею и приподнимает мое лицо, которое вот так просто, без усилий, отзывается на его безмолвную просьбу. В коридоре до сих пор темно, но я все равно прикрываю глаза, и мне всё нравится в этом нежном мгновении: то, с какой немного детской наивностью он прикасается ко мне, осторожно изучая изгибы тела, с каждым легким движением спрашивая о границах, смущенно тянет к себе; брошенная на пуфик сумка, скомканные чеки на полке, духи, помады, зеркало, безлико отражающее наши силуэты напротив.
– Ты уверен? – спрашиваю я, когда его дыхание оказывается в решительной близости и окутывает лицо мягким облачком, а до непоправимого остается лишь пару сантиметров.
Пыталась ли я его остановить или нет – уже не имело значения. Эван не стал обдумывать свой порыв, и вместо ответа подался вперед.
Последний раз я целовалась лет в пятнадцать, еще в то время, когда все еще могла трезво мыслить. За мной ухаживал мальчик из музыкальной академии, пианист, характером похожий на моего брата. Может, потому я и влюбилась, ведь всецело обожала Роберта. Тот мальчик сочинил мелодию, назвал ее «Лайза-Лу» в честь моего имени, но не слишком отчетливо для одноклассников, чтобы сыграть ее, показать преподавателю. Помню, как я пыталась закрыть раскрасневшиеся щеки ладонями, пока слушала ноты и смотрела на него. После занятий он проводил меня до поворота к дому, обнял, и тогда я позволила ему поцеловать себя.
Но сейчас все было по-другому.
Отталкивая людей одного за другим, я не соглашалась даже на невинный поцелуй в лоб. Никаких отношений, никакой привязанности, насколько бы сильно я того не желала, ведь не хотела ранить людей и себя. Оставлять в сердце пустоту, словно от пули, кровоточащую, смертельную рану. Рушить иллюзию стабильности очередным исчезновением.
Теперь я не хотела бояться. И доверилась чувствам, человеку, который аккуратно и бережно подступался ближе. Как фитиль свечи, зажженный впервые: искорка за искоркой, он мерцал и неспешно плавил воск, и теплые капли тонкими струйками медленно стекали вниз, оставляя изящные узоры. И затем, дым становился все гуще, пламя разгоралось сильнее, огонек трепетал, как от дуновения ветра, и свеча становилась все меньше и меньше. Воск стремительно капал вниз, растекался и застывал на подсвечнике.
Пожар. Вот, что происходило между нами.
У Эвана сухие, покусанные от нервов губы. Мои пальцы сжались на его футболке, и он застыл в нерешительности, робко соприкоснувшись с моими губами. Я слегка улыбнулась, но успела спрятать улыбку, пока он ее не заметил, и сама углубила поцелуй.
Мы оба этого хотели, вот потому я ни о чем и не жалела. Дыхание Эвана становилось прерывистым, а прикосновения – отчаяннее. В тот момент я не осознавала, что у парня, возможно, случился нервный срыв – он увидел во мне друга, и таким образом просто хотел удержать или просто выразить накопившиеся чувства. В глубине груди тревожно сжалось сердце.
– Ты мне очень, очень нравишься. – еле слышно шептал он между поцелуями. – Но сегодня, когда ты вышла, у тебя было такое выражение лица, что мне стало страшно.
Вместо ответа я, словно ища защиты и утешения, прижалась щекой к лицу Эвана. И мы замерли в объятиях друг друга, будто боясь разрушить эту хрупкую гармонию. Его руки нежно и осторожно касались моих волос, и я все глубже тонула в этом ласковом прикосновении. Окружающая темнота была как занавес, скрывающий нас от всего мира, и позволяла мне полностью отдаться этому теплому мгновению.
– Где тут включается свет? – спросил Эван, мягко отстраняясь из объятий.
– Прямо за твоей спиной.
Он быстро нашел выключатель, и ослепительный свет безжалостно ударил по нашим глазам, словно пронзая насквозь. Всего лишь на мгновение мы потеряли четкость зрения, но этого было достаточно, чтобы волшебное ощущение деликатной темноты исчезло, уступив место реальности. Мы смогли взглянуть друг на друга уже совсем иначе, с трезвым осознанием происходящего.
– Тебе бы умыться. Складывается ощущение, что по твоему лицу проехался танк. – говорит он, и я не знаю, плакать или смеяться в ответ.
– Не вздумай сказать подобное девушке еще раз. – ухмыляюсь я, направляясь в ванную. – Можно и обидеться. Проходи на кухню, если не хочешь, то в комнату.
– Найду, где приземлиться.
Закрываю дверь ванной комнаты на замок, включаю воду в кране. Стою, держась руками за раковину, и холодная керамика вместе с тихим, размеренным шумом воды успокаивает. Часто, когда бывало совсем худо, я просто садилась под душ, и могла просидеть так целый час, а то и больше, растворяясь в каплях воды. «Хорошо бы выбраться к морю», – подумала я, и наконец посмотрелась в зеркало.
Даже сквозь размазанную косметику на щеках проглядывался румянец, а губы порозовели и чуть припухли от поцелуев. Мечтательная улыбка нарисовалась сама собой. И мысли об очередном побеге испарились – надо мной снова, как смерть с косой, нависла опасность, а я… просто начала влюбляться?
Я нашла Эвана в спальне – парень сидел за рабочим столом и крутился на стуле, пальцами настукивая какую-то мелодию по подлокотнику. Конечно, в комнате был полный беспорядок: вещи валялись на полу, рядом с кроватью лежал мой разряженный в ноль телефон, одеяло скомкано, на подоконнике стояла недопитая чашка чая.
– А у тебя тут миленько. Обычно у меня такой же бардак. – изрек Эван, оглядываясь вокруг, и мы оба рассмеялись.
Я лениво расправила одеяло и села на кровать, выдохнув.
– Нет у тебя чего покрепче? – спрашивает Эван, украдкой рассматривая гитару в углу спальни. – Разговор намечается не из легких.
– Ты же знаешь, что я не пью.
– Прямо совсем? Никакой заначки?
Из заначки – спрятанные на дне косметички сильные успокоительные для людей с диагнозами «депрессия» и «посттравматическое стрессовое расстройство», а также упаковка галоперидола в чемодане под кроватью.
– Прямо совсем.
– Хреново. – говорит он, закидывая ногу на ногу. – Я бы сейчас с радостью закинулся, чтобы забыться.
– А ты хочешь забыться? – с ноткой досады спрашиваю я и опускаю голову.
Ноготь цепляется за рваные колготки, и на них образовывается очередная стрелка. Интересно, сколько подобных «стрелок» высечено на моей душе?
Эван тяжело поднимается со стула и подходит ближе, опускаясь на кровать. Он ласково заправляет прядь моих волос за ухо и берет руку в свою.
– Я не это имел в виду. Я совсем не хочу забывать то, что произошло между нами. – вкрадчиво объяснялся он, понижая тон голоса. – Просто мне так проще проживать эмоции. Когда меня бросила бывшая, я нажрался так, что не помнил ничего, что я творил в тот вечер. И день отходняка я тоже плохо помню.
– И как? – внимательно вглядываюсь в его лицо. – Полегчало?
Эмоции Эвана меняются от удивления до задумчивости, и в конце концов на лбу у парня выступает венка. Он кривит губы в отвращении.
– В моменте – да. А так – нет.
Мы немного помолчали, и каждый задумался о своем. Пальцы Эвана медленно выводили на моих ладонях узоры, пока он пребывал в воспоминаниях. Мне было более чем спокойно – ноги утопали в мягком прикроватном коврике, лицо больше не щипало от соленых слез, на полке тикал будильник. Телефон безмолвно лежал на том же месте, экраном вниз. Да и черт бы с ним.
– Ну так что, – в итоге спрашивает Эван. – Правда за правду?
– Хорошо. – соглашаюсь я. Уже нет смысла идти на попятную.
– Что за история с самоубийством?
Я мысленно переношусь в огромное, давящее всеми стенами поместье. Отчетливо, даже сейчас могу расслышать неуверенные шаги младшей сестры и то, как она постоянно поправляет складки на симпатичном темном платьице. Как отец практически неслышно, с аккуратностью врача перелистывает страницы учебных книг. И от эхом доносящихся каблуков мачехи сердце подскакивает – она считала себя истинной аристократкой, и даже по дому ходила в туфлях. На кухне завязывается разговор. Грейс отчитывает дочь за "хорошо" по сольфеджио.
Оборачиваюсь назад и вижу огромное, вдребезги разбитое окно, на осколках стекол застыли алые капли крови. Шквал ветра, пронизывающий до костей, звенит в висках. За окном – ослепляющий белый снег. Мутное, тревожное серое небо, голые ветви деревьев скрипят и обламываются.
– Я сбежала из дома, – начинаю я и чувствую, как Эван крепче сжимает мою руку. – Но по легенде я выпала из окна на третьем этаже, из спальни.
– Неужели тебя не искали? Никто тебя не видел?
– Мне помогли. Патологоанатомы в морге убедили родственников, что мое тело было настолько сильно изувечено, что на него страшно смотреть.
– Как так? – ошарашенно спрашивает Эван, не находя слов.
– Связи. Благодаря единственному человеку я сейчас жива. Иначе, не прошло бы много времени перед тем, как легенда обратилась бы в реальность. Я была ужасно истощена. Как морально, так и физически.
– И куда ты пошла? К этому человеку?
– Нет. Я улетела в другую страну. И там уже ждали новые документы.
– Поддельные.
– С ними все в порядке. Даже не меняли дату рождения. Чувствую себя ужасной преступницей, но ненастоящий настоящий паспорт – небольшая плата за жизнь.
– И что же с тобой будет теперь? Когда правда вскрылась?
– Честно? Я не знаю, но меня это уже не касается. Я совершенно другая личность.
– Тебе очень повезло, что нашелся такой человек. – озадаченно говорит Эван. – Мне ужасно жаль, Лили.
– Да, повезло. – пробую на вкус это тянущееся, тошнотворное слово.
Оно, покрытое плесенью, спускается по горлу и отравляет его, выворачивает наизнанку. Безобразное черное месиво «везение» откликается с замедляющимся пульсом и гаснущими огнями в незнакомой мне операционной. Оно заполняет собой все, и я тону, как в кошмарном сне, но потом все равно открываю глаза в абсолютной прострации и непонимании, что происходит. «У вас была клиническая смерть, Луиза. Нам удалось вас откачать».
– А что насчет тебя, Эван? Расскажешь? – прерываю цепочку флешбэков и фокусирую внимание на Эване. Я и не заметила, что он перекинул руку за спину, и мы сидим, обнявшись.
– Ну, я родился и вырос в Алабаме. Остался последний год в старшей школе. Куда поступать… еще не придумал. Мне и в «Гранде» хорошо живется.
– А какие-нибудь глобальные мечты? – спрашиваю и радуюсь, что разговор выливается в более оптимистичное русло, чем обсуждение моего прошлого.
– Да мне как-то похрен на все стало.
– Почему? Что случилось?
– Были, конечно, планы. Но они все исчезли вместе с тем, как меня бросила девушка, которую я просто боготворил. Она ничего не объяснила и кинула меня по смс-ке. – горько признается парень. – Рене ее ненавидит. – добавляет он и печально смеется. – Кажется, я теперь тоже.
– Возможно, у нее были на то причины.
– Возможно, она просто эгоистичная стерва. Ей бы нарциссизм у тебя подлечить. – прерывает меня Эван. – Но это не отменяло того факта, что я ее люблю.
Разговор обрывается на полуслове. Я молчу, Эван не двигается и смотрит в пол.
– Любил. – добавляет он и закрывает лицо руками, и я чувствую холодок, невзначай пробегающий по комнате. – Какой же это бред.
Мы болтаем еще минут сорок, и все это время я пытаюсь успокоить Эвана. Воспоминания об утерянной первой любви взволновали его не на шутку, он снова стал нервничать и закрываться. Больше мы не касаемся друг друга.
– Понимаешь, я принадлежал только ей одной, а она – всему миру. И я до сих пор не могу отделаться от ощущения, что я полное ничтожество без нее. – практически плакался он, задыхаясь от эмоций. – Никто этого не понимает. Я дышал только с одним ее образом в сердце, испытывая постоянную душевную боль. Я бы умер за нее, только за одну ее улыбку. С этим невозможно жить.
Уже рассветает, когда приходит время прощаться.
Наступает момент, когда мир начинает оживать, пробуждаясь от ночной тишины, от откровенных признаний и чувств. Птицы просыпаются и своим веселым щебетанием начинают приветствовать новый день. Первые лучи солнца нежно касаются верхушек деревьев, словно заботливый художник наносит первый мазок на холст.
Мы стоим на пороге – Эван, оказавшийся наконец на улице, курит за долгое время пребывания у меня, а я, облокотившись на дверь, наблюдаю, как легкий ветерок треплет его волосы, и сигаретный дым рассеивается в утреннем воздухе, прохладном и свежем. А все темное и таинственное становится светлым и прозрачным.
Эван всматривается вдаль, а я – в его силуэт.
– Приходи вечером в «Гранд». Я предупрежу родителей, ты им все расскажи, они у меня понимающие. Все будет хорошо, Лили, обещаю. – говорит он, стоя спиной ко мне.
– А если нет? – устало спрашиваю я, так тихо, что даже птицы на деревьях и то громче поют.
– А если и нет, – рассуждает он, бросая окурок. – То от меня ты точно просто так не отделаешься.
Эван поворачивается, улыбаясь. Медленно приближается, обхватывает руками мое лицо и глубоко смотрит в глаза. В его взгляде читается решимость и едва уловимая тоска. Он наклоняется, мягко и трепетно касается моих губ своими, словно бабочка, садящаяся на лепесток цветка.
– Лилиана, Лилиана Тёрнер… – повторяет он мое имя.

Глава 11. Эван
Воздух в гостиной весь пропитался утренним, ленивым зноем. Босые ноги наступают на теплый, разогретый от проникающих через светлые занавески лучей солнца ламинат. Капли воды с мокрых волос стекают по шее и по спине, и при каждом движении оставляют на теле узкие полоски прохлады, исчезая слегка заметными следами на чистой футболке. Запускаю пальцы в волосы и убираю пряди со лба.
Я стараюсь как можно тише прикрыть дверь ванной комнаты. Машины родителей перед домом нет – значит, они уже уехали на работу. Или кто-то один из них.
Деревянные половицы заскрипели от неторопливых, усталых шагов. Я покорно опустил глаза, готовый принимать удар, чувствуя запоздалое сожаление за очередной побег из дома.
– Эван, где ты пропадаешь ночами? – голос матери звучит сдавленно. – Я не говорила отцу, что ты опять не ночевал в своей спальне. Почему ты продолжаешь так поступать с нами?
Ну вот, она снова прикрывает меня перед папой.
– Мама! – почти кричу я, выдыхая с ликованием, что это оказалась она, а не отец. Хватаю ее усыпанные кольцами руки и крепко прижимаю к груди. – Мне нужно очень серьезно с тобой поговорить. Пожалуйста, только выслушай меня!
– Где ты был? – спрашивает она почти с ужасом в глазах, неожиданно напуганная.
– У Лилианы.
И не только. Я успел оббежать с десяток улиц.
– Эван! Вы что, встречаетесь? Она же старше!
– Давай заварим кофе, сядем и поговорим? Мам, все в порядке, правда. Ничего, если мы задержимся на час или полтора? – с трепетом говорю я и жестом приглашаю маму сесть за кухонный стол, а сам направляюсь к плите.
– Никакая работа не важнее моего сына. – почти обиженно отвечает она.
Сейчас, кажется, около девяти утра. Мама, почти при полном параде, в легком летнем красном платье. Ее белоснежный, идеально выглаженный пиджак ждет, чтобы его сняли со стула и вывели в свет.
Последние несколько часов я просто слонялся по улицам и курил одну сигарету за другой, встречая приближение нового дня и новых проблем. Ночной флер сошел на нет, и я стал задумываться: «А не совершил ли я ошибку?»
Но одно я знал точно: нужно постараться убедить родителей встать на мою сторону и не выгонять Лилиану из-за ее прошлого.
Я все равно скажу родителям, что должен, пускай и не до конца уверен, во что выльется все происходящее. Для таких разговоров никогда не бывает подходящих условий или моментов. Нет подходящего момента, чтобы защищать девушку, видимо, перед всем миром, который разрушил ее жизнь.
И пусть мои слова, двести раз прокрученные в голове сегодняшним утром – лишь капля в море, но я не могу позволить ей даже потерять работу в «Гранде».
Лили сказала, что ей здесь хорошо. Что она чувствует себя лучше.
И она правда заслуживает лучшего.
Когда я заканчиваю говорить, становится тихо. Я не стал вдаваться в подробности именно наших отношений с Лилианой, но посвятил маму во всю суть истории.
Мама задумчиво устремляет взгляд мимо меня и мешает сахар в давно остывшем напитке.
– Ох. – глубоко выдыхает она. – Бедная девочка. Она ведь нравится тебе, правда?
Киваю.
– И мне она нравится, да и папе нашему тоже. Когда она пришла устраиваться, – начинает мама, уже более спокойным и рассудительным тоном. – я спросила у нее, не замужем ли она. Лилиана только скромно улыбнулась и сказала, что у нее совсем никого нет. Что она даже не общается с родителями. Мама умерла еще давно, а с отцом она не поддерживает отношений. А с другой стороны, – мама приостанавливается и кладет руку на лоб. – она же психолог. Кто даст нам гарантии, что она не врет? Да и все эти связи с людьми, которые делают поддельные документы…
– Что, если это была ее последняя надежда, мам? Она была готова уволиться сразу же, как призналась. Клянусь тебе.
– Эван, милый. – мама ласково приобнимает меня. – Ясно, что с девочкой поступили очень несправедливо, но мы не можем просто так продолжать верить на слова всем подряд. Как бы сильно она тебе не нравилась. – с грустью в голосе заключает она.
И я прекрасно понимаю ее. И полностью согласен, но…
– Ведь ты же учила меня доверять и помогать людям.
– Я поговорю с папой. И с Лилианой тоже. Но если твой отец не поддержит нас, то нам придется распрощаться с этой девушкой.
На кухне «Гранда», как и всегда, шумно. Пучок розовых волос проглядывается вдалеке, Лили сегодня работает в две смены сразу. Она аккуратно и точно располагает на руках несколько тарелок с салатами и направляется в зал отдавать заказы.
Лилиана чуть не проходит мимо меня. Она либо слишком сосредоточена на работе, либо просто нервничает – скорее, второе. Я стою, вытирая тряпкой и так сухие и чистые бокалы, сам взвинченный не хуже стекла – когда бутылка шампанского вот-вот рванет от количества искрящихся пузырьков сладкого алкоголя, пока она проходит рядом.
– Лили. – обращаюсь к ней, и она слегка поворачивает голову в мою сторону, замедлив шаг. Ярко накрашенные тенями темно-серые глаза, вместо нежного натурального цвета ее щек – розовая пудра. Запряталась в косметику.
Я хочу сказать ей, чтобы она зашла к родителям в кабинет после того, как рассчитается с клиентами, но только и могу смотреть на опущенные вниз уголки губ, и снова ощущаю всю ее хрупкую, худую фигуру в собственных руках.
– Тебе лучше без всего вот этого. – бездумно роняю я, говорю, что первое приходит в голову, совсем тихо, и в воздухе машу рукой около лица. – Ты очень красивая.
Ее плечи опускаются, и она чуть мотает головой, смущаясь.
– Зайди ко мне после этого столика, ладно? В подсобку. – обращаюсь уже громче, когда она почти пересекает порог кухни.
– Хорошо. – отвечает Лили и растворяется в потоке официанток в черных фартуках.
Я веду Лилиану за руку в родительский кабинет, пока никто не видит. Мы обмолвились всего парой фраз. Если мне хотелось разговаривать без умолку, как обычно ей, то сейчас все было наоборот. Она молча шла, поникшая, уставшая до глубины души. Как засыхают пестрые летние цветы, безжалостно опаленные солнцем.
Каблуки ее туфелек тихо отдаются эхом в коридоре. Не спешно, спокойно – так звучит секундная стрелка на часах.
– Ты опять не спала?
– Спала. Немножко.
– Может, тебе отказаться от второй смены?
– Нет необходимости, правда. Со мной все окей. Я и так пропустила слишком много работы.
– Ты похожа на меня.
– Почему?
– Так же бессовестно врешь о том, что и так видно.
Еще до двери можно услышать надрывистый, прокуренный голос Рене:
– Оливия, да у него розовые лужи в глазах! Так же было и с Элайной! Мало ли во что его втянет эта странная девка, она же могла совершить преступление! Выдумать можно все, что угодно! А он ходит, открыв рот, и всему верит, как щенок!
Кровь в жилах начинает кипеть, и, если бы Рене была парнем, я бы хорошенько дал ей под дых. В ответ, скорее всего, получил бы в морду и вышел из драки побежденным лохом без малейшего шанса.
А у Лилианы на лице – ни единой эмоции. Полный штиль. Мне стыдно за подругу, и хочется заткнуть ей рот.
– Я прошу за нее прощения. Подожди тут, секундочку. – выпускаю руку Лили и уже кладу ладонь на холодный металл дверной ручки.
– Эван. – она долго тянет мое имя, с измученным тоном, так, как мать обращается к ребенку, который снова вернулся домой весь измазанный в грязи, потому что ему захотелось попрыгать по лужам. – Успокойся. Не стоит портить отношения с подругой, а уж тем более на нее срываться. Она ведь за вас переживает, за тебя – особенно. Подумай, как ситуация выглядит со стороны Рене.
– А что ты? Тебе разве приятно? – огрызаюсь я, и краем уха продолжаю анализировать, какую ахинею несет Рене, в надежде припомнить все попозже.
– Ты правда думаешь, что меня волнуют эти слова, когда я столько лет слушаю, что обо мне болтают?
Ручка двери так и остается в пальцах, крепко сжатая. Я не вижу лица Лилианы, не могу проникнуть под ее кожу, ощутить на себе, через что пришлось пройти человеку, кто говорит подобное.
Она не понимает, насколько сломлена.
– Что за бардак тут творится, молодежь? – спрашивает папа, который волшебным образом оказался рядом. Я даже не понял, что он пришел.
Лилиана здоровается с моим отцом, а я опять стою, как истукан.
– Ну, чего застыл, Эван? Заходи.
Мне не нравится его выступившая венка на лбу.
Рене похожа на коршуна. Ну, или на испуганную курицу. Видит бог, у меня абсолютно непроизвольно вырывается смешок, когда я так ясно вижу картину наяву. Растрепанная, всклокоченная, с широко раскинутыми руками, такое ощущение, что это она тут всем заправляет, а не мама, которая смирно сидит за рабочим столом, сложив руки. Она поглядывает на Рене с опаской.
Подруга безошибочно улавливает настроение смешка и поворачивается в нашу сторону. Ноздри ее широко раскрываются при каждом вдохе, на лбу выступил пот. Волосы спутались в непонятное бирюзовое гнездо. Она даже не потрудилась переодеться в форму – стоит в уличной пыльной джинсовке.
– Рене, Эван, выйдите, пожалуйста. – спокойно говорит мама, поднимаясь.
– Но Оливия! Я же не… – выкашливает Рене.
– Я услышала достаточно. Гости ждут. Лилиана, пожалуйста, присаживайся.
Мы с папой отходим от прохода, пропуская Лили вперед.
– Мам, я тоже остаюсь!
– Нет, Эван, ты тоже выходишь. На рабочее место. Не забывай, где ты находишься.
– Через час привезут доставку. Иди, займись ею на складе. – добавляет папа.
Родители строгие со мной только на людях. Ну и ладно. Послушать можно и за стенкой, благо, они не слишком толстые.
Дверь закрывается. Рене суетливо ходит по коридору туда-сюда.
– У тебя хватило мозгов продолжать с ней общаться? Почему ты не отвечал мне?
Я поставил телефон на беззвучный режим и даже не открывал мессенджеры.
– Рене, захлопни рот, я тебя умоляю. Ты навела такой жуткой паники, что у мамы лицо стало такого же белого цвета, как тарелки на кухне.
Наш спор продолжался до тех пор, пока не вышел отец и пригрозил нам так, что уже мы стали похожи на тарелки.
– Рене. – чуть толкаю подругу в бок, посмеиваясь, пока мы энергично идем в подсобку за фартуками. Она спотыкается.
– Чего тебе? – в резкой форме отвечает она, поджав губы.
– В гневе ты похожа на испуганную курицу.
Я останавливаюсь и считаю секунды до момента смерти с улыбкой полного идиота. Курок нажат – выстрел неизбежен.
Она медленно поворачивается, а карие ободки зрачков наполняются ядом. Сейчас она испепелит меня, как Медуза Горгона. Тонкие губы, накрашенные малинового цвета помадой, беззвучно раскрываются и закрываются. Брови, проколотые пирсингом, натягиваются на лоб.
Раз, два, три.
– Ну ты и дрянь! – восклицает Рене, хохоча во все горло, так, что у нас обоих сбивается дыхание, когда я подхватываю ее смех.
Именно поэтому в наших отношениях все просто. Мы оба знаем, что мы те еще люди с поехавшей крышей – можно сколько угодно собачиться, но в конечном итоге все равно вы вместе.
За ухом у нее – сигарета. Рука с изящными длинными накладными ногтями мастерски замешивает «Манхэттен». Ржаной виски отправляется на стойку, звенит, столкнувшаяся с остальными, бутылка вермута. Рене замешивает коктейль под ритм окружающей музыки. Она украшает охлажденный бокал ягодой. Напитки из-под ее рук получаются восхитительными, алкогольному искусству ее учил папа.
Она беззастенчиво подмигивает гостю, когда тот подходит за «Манхэттеном». Плавно, как в замедленной съемке, наклоняется, позволяя ему прошептать себе одними губами пару фраз на ухо, и, сладко, как вишневый, томный аромат смешивается с терпким запахом виски, смеется или ухмыляется в ответ для виду.
Скомканная купюра из кожаного портмоне опускается в карман ее джинс. Рене не сдерживает улыбки удовольствия и дарит гостю на прощание неизменный лисий-кисий взгляд.
– Зачем ты продолжаешь этим заниматься? – хмуро недоумеваю я, и руки чешутся вышвырнуть этого мужика вон из «Гранда». – Тебе же хорошо платят. Я знаю, что хорошо.
– Мы в долгах из-за выступлений. Парни просрали обещанный продюсером солдаут. Они будут играть «в минус». – повадки кошки в движениях ее тела обращаются в сжатые пружины, а горящий флирт в блестящих глазах притупляется. Рене открывает бутылку пива, и крышка слетает с горлышка на пол. – Твою ж мать!
– Ты поэтому так психовала? – к горлу подходит ком.
– Нет. – перебивает Рене. – Не из-за этого, но я все равно как на иголках.
– Пусть возьмут подработку! – возмущаюсь и верчусь на барном стуле. – Почему опять все на тебе? Не ты потеряла эти деньги.
– Они бухают и спят в обнимку с инструментами в гараже. У них творческий кризис. – говорит Рене с явным неодобрением.
– Поэтому ты крутишь пятой точкой ради денег для своего парня-музыканта. Он алкаш, а не артист.
– Мне по кайфу. Может, найду кого получше?
Она пожимает плечами. Нет смысла ее переубеждать.
– Херня затея, Рене.
– Давай лучше про тебя, а, Эван? – она кладет в рот сахарную ягоду и опирается бедром о стойку.
Я изливаю Рене душу. После разговора с мамой стало легко, словно получилось одним ударом разрушить бетонную стену. Рене перекипела, немного прониклась переживаниями, но все равно осталась настороженной.
– Ты слишком легко поддаешься влиянию. Я волнуюсь, что ты случайно свяжешься с сомнительными людьми и не сможешь вовремя среагировать. – честно признается она, и меня неприятно колет чувство обиды. Неужели в глазах близких я настолько жалок, что должен опасаться людей и их влияния? – Ну не дуйся ты. Я знаю, что это может быть странно, но ведь она и правда может быть не опасной, конечно, но мутной – так уж точно.
– Твои парни тоже те еще подозрительные личности. – припоминаю недавнее обсуждение.
– Уж я-то могу дать им отпор, не сомневайся. Просто не позволяй вешать себе лапшу на уши. Подвергай все сомнениям.
– Я почему-то чувствую, что могу ей верить, Рене, правда. От нее такое… тепло. Мы много разговаривали.
Сцену с поцелуями тактично пропускаю. Иначе не отделаться от шуток.
– За ослепительной улыбкой Лилианы прячется что-то непонятное. Ты можешь представить ее, такую маленькую, худенькую, в таких стремных обстоятельствах? Она либо отличная актриса, либо… охренеть какая сильная. – поясняла она, смешивая очередной коктейль.
– Все будет нормально, не срывайся так больше. Я буду осторожен. – стараюсь утешить ее.
Рене доводит напиток до идеала свежей, сочной долькой лимона и смело кидает ее в бокал. Капля медового цвета алкоголя попадает ей на палец. Она отдает заказы официантам, потом резко наклоняется ко мне и подмигивает:
– Дай знать, когда решишься залезть ей под юбку.
– Какая же ты бестактная. Фу. – кончики ушей наверняка покраснели, как хорошо, что за волосами их не видно.
– Люблю тебя. – хихикает она и прикусывает губы.
– Дрянь. – отмахиваюсь от пошлостей и ухожу.
На склад можно попасть и изнутри «Гранда», но я решаю пройти через улицу, чтобы проветрить голову. Лилианы в зале не было. Неужели что-то пошло не так?
Парадоксально, как спокойствие Лили передалось и мне. Держу пари, она останется здесь. Иногда ты просто знаешь, что все будет в порядке. А если и нет, то… я ведь уже пообещал ей, что не отстану. А обещания принято сдерживать.
На складе пыльно, и пока, кроме полок с коробками, заполненными зернами арабики и сухими продуктами, я не нахожу ничего нового. Ворую яблоко со стеллажа, сажусь на одну из коробок и залипаю в телефоне.
Минут через десять гул колес с улицы заставляет оторваться от чтения постов в социальных сетях. Двери склада открываются, впуская дневной шум и суету в уединенное серенькое помещение.
Из фуры выгружают коробку, размером с хорошую лошадь. Отец расплачивается с доставщиками, и я, стоя рядом, туплю в замешательстве.
– Дай угадаю, это что-то с выставки? – спрашиваю я, борясь с клейкой лентой канцелярским ножом.
Папа заговорщически подмигивает.
– А что так загадочно? Диван новый купили? Обитый невесомыми шелками?
Он собирается ответить, но его отвлекает звонок, и папа жестом просит тишины. Я погряз в тонне упаковочной бумаги и пузырчатой пленки. Краем глаза вижу, как отцовские брови насупились, взгляд сосредоточился, и пальцы нервно постукивали по полке. Полностью погруженный в деловой разговор, он направляется к выходу:
– Эван, я надеюсь, тебя порадует то, что находится внутри. – многозначительно говорит он, хлопая дверью.
«Ага, ага», – думаю про себя, пока нож, как волнорез, скользит по пленке. – «Ну и что тут у нас за рояль в кустах?»
Остается пару миллиметров, и я швырком убираю руки, как от кипящей воды, когда осознание того, что рояль оказался не в кустах, а в коробке, наконец доходит до мозга.
– Какого…
Белые, перламутровые клавиши. Корпус из темного дерева, покрытый не одним слоем лака. Элегантный, явно ценный раритетный инструмент.
Один только вид фортепиано оскорбляет до глубины души. Враг, которого не ждешь, застает врасплох. Неприязнь и отторжение – вот, что вызывает у меня вещь, которая других приводит в восторг.
Я снова ощущал себя на грани разрыва, так что отвернулся от инструмента, не находя сил даже прикасаться к нему. Все, что связано с музыкой, стало символом чего-то ненужного и навязчивого. Звуки, издаваемые фортепиано, рождали отторжение, напоминая о том, что я так тщательно старался забыть.
И вот, я вдруг оказываюсь на репетиции перед концертом в школе. Ноты легко льются из-под пальцев, а на коленках у меня сидит Элайна и качает головой в такт.
Из глаз летят искры непонимания, когда я снова смотрю на клавиши в коробке. Руки сжимаются в кулаки, выражая нарастающее напряжение. Бушуют эмоции, и все-таки приходится бороться с внутренним противоречием. Лилиана научила меня дышать по секундам, и если поначалу я относился к этой идее с недоверием, то сейчас решил испробовать вариант из дыхательных практик для борьбы со стрессом.
Воздух наполняет легкие, прерывистые вдохи становятся глубже, и мыслям становится легче. Они, одна за другой, улетучиваются облаками, расчищая небо после дождя. Я приступаю к делу.
Весь оставшийся день полностью прошел за работой. По мере приближения вечера, загруженность в «Гранде» лишь нарастала. Люди, уставшие от жары и долгого дня, тянулись к бару и ресторану, наполняли пространство разговорами и смехом. Я неустанно бегал от одного столика к другому, пытаясь угодить каждому, либо носился в обнимку со шваброй, подтирая полы то там, то тут.
Розовый огонек Лилиана мелькал рядом. Ее присутствие давало незримую опору – раз она здесь, трудится, как пчелка, значит все нормально. Я чувствовал себя более спокойно и уверенно.
Когда наступил момент отдыха, родители позвали меня на веранду – оценить новоселье нового инструмента.
Конечно, в свете вечерних софитов оно выглядело великолепно, и даже при всей своей неприязни невозможно этого не признать. Стало как-то стыдно, пришлось мысленно попросить прощения у мастера, создавшего шедевр. Он же не виноват в несчастной любви какого-то семнадцатилетнего дурака.
Массивный, но утонченный музыкальный инструмент будто всю жизнь ждал момента переезда в «Гранд». На поверхности его видны следы времени – мелкие царапины, потертости, которые добавляли характер и историю. Сколько пальцев прикоснулись к этим клавишам? Их гладкая поверхность изношена годами практики и исполнений. Педали фортепиано тоже излучают старинную эстетику. Изогнутая форма украшена металлическими отделками и резьбой.
Мама с папой, счастливые, болтают и осматривают инструмент. Все их слова летят мимо ушей.
– Мам, – несмело обращаюсь к ней. – Что вы решили с Лилианой?
– Ох, дорогой, – она по очереди нажимает «до», «ре» и «ми» без абсолютного понимания. В нашей семье только я отличаюсь музыкальной грамотностью. – Мы так устали. Давай не сейчас, а дома, закинув ноги на диван? Если кратко, то все хорошо. Она остается.
– Это все, конечно, очень здорово, – не унимаюсь я. – Но зачем нам фортепиано?
Завязывается долгий рассказ родителей о волшебном свойстве музыки лечить сердца людей. На выставке играла живая музыка, и они так воодушевились, что решили выкупить этот инструмент прямо оттуда.
– Кстати, – говорит папа. – Многим так понравилось выступление Лилианы, и мы решили предложить ей иногда играть здесь по вечерам. Что ты думаешь?
– Отличная идея. – в голосе проскакивает нотка раздражения.
Я представил, как она поет под аккомпанемент, сидя в окружении людей, набивающих рты пирожными. И меня выбесила эта мысль. Музыку надо слушать, упоенно ловить каждую нотку, каждый вдох человека перед тем, как зазвучит голос. А тем более, ее голос. Казалось, что кроме меня, этого никто не понимает.
Я прощаюсь с родителями и остаюсь один на один со своими размышлениями. Задумчиво хожу вокруг веранды, рассматривая, как с разных углов виден инструмент. Закуриваю сигарету. Затем слышу осторожные шаги.
Она легкой поступью поднимается по ступенькам веранды и распускает волосы. Они, розовыми волнами, распадаются по ее плечам. Уставшая, но счастливая, Лилиана останавливается рядом и улыбается.
– Я остаюсь. – только всего и говорит она.
Без долгих оправданий, бессмысленных слов и накручивания мыслей. Она ничего не объясняет, и я мягко обнимаю ее. Иногда, сердце говорит намного больше, чем слова.
Мы робко стоим рядом. Я трепетно прикасаюсь к волосам Лилианы, вдыхая чуть уловимый запах ее парфюма. Она прижимается щекой к моей руке.
Я бросаю взгляд на злосчастное фортепиано:
– Сыграешь что-нибудь?
– Для тебя?
Киваю, а в голове, кажется, ревниво кричу на всю Вселенную: «Для меня. Только для меня. Только я пойму, сколько всего ты вложишь в эту музыку».

Глава 12. Лилиана
Вечерняя прохлада нежно струилась по воздуху, и ветер трепетно касался кожи. На веранде тихо: гости разошлись, рабочий день подошел к концу. Лампочки-бусинки молчаливо зажигаются на гирлянде, переплетаясь с вьющимися лианами изумрудного плюща, словно драгоценное ожерелье, камни которого переливаются желто-зеленым блеском. Их теплые блики отражаются крапинками на корпусе фортепиано.
Я сажусь за инструмент, и, непривычно для себя, не откидываю волосы на плечо. Позволяю им свободно рассыпаться по спине, окутать лицо розовыми прядями.
Останавливаясь на мгновение, замечаю необычный аромат. Это запах свежего дерева, который исходит от недавно построенной веранды и раскаленной дневным зноем соломы крыш. По-домашнему уютный момент летнего заката.
На ум приходит только одна мелодия. О конце света. Idea 22 – Gibran Alcocer, Anya Nami.
Пальцы опускаются на клавиши. Чуть касаясь инструмента, нахожу руками верные ноты.
Ля, ми, до, соль, до, ля, ми, ре.
Эван стоит, прислонившись к стене. Устало потирает синяки под глазами костяшками пальцев, наклоняет голову чуть в бок. Я слышу, какой глубокий вдох он сделал. Рукава его футболки, длинные, до самых локтей, колышутся от дуновений ветра.
Набираю воздух в легкие, чувствую, как расширяется диафрагма. Напрягаю мышцы живота, чтобы взять нужную ноту. Я ведь не распевалась, а без тренировки голос не всегда делает то, что необходимо.
– «Жадность и печаль уходят в бездну времени». – голос звучит спокойно, опустошенно и печально – так, как и нужно по настроению песни.
Парень застыл на месте. Нахмурившись, недоверчиво поджал губы, как потерянный ребенок в незнакомом городе. Но все равно молчит и слушает дальше.
До, ми, ре, до, си, до, ми, соль.
– «Моря охвачены пламенем, а луна заходит за горизонт. И вот, я играю на лире в последних лучах солнца».
Он подходит ближе, и встает совсем рядом. Наклоняется над инструментом, и, слишком неожиданно, заменяет одну мою руку своей. Неуверенно, пытаясь влиться в мелодию, находит верную последовательность нот. На слух.
Музыка затихает перед припевом. Я приподнимаю руки и поворачиваюсь к лицу Эвана. Он, чуть приоткрывая губы, туманно вглядываясь в черно-белые клавиши, тянется к ноте, и моя рука аккуратно перемещает его ладонь к верной.
– Пой. – шепчет парень.
– «Будь моим, когда наступит конец света и небеса обрушатся на землю».
Запах сигарет от рук Эвана переносит меня в гостиную дома. Я прикрываю глаза и продолжаю:
– «Почему вода так успокаивает, когда тонешь?»
Пальцы Эвана нервно трясутся. Я кладу голову на его плечо.
– «Обними меня крепче, ты легче перышка. Эта секунда жизни кажется… вечностью».
Мы доигрываем мелодию вместе, не произнося ни слова.
После утихания звука последней ноты я оборачиваюсь к нему. Он отряхивает руки с долей отвращения, поспешно достает сигарету и закуривает.
– Я не знала, что ты играешь. – удивленно говорю я, пытаясь разгадать его эмоции.
– Ага, раньше занимался. – хладнокровно улыбнулся он. – Не смог удержаться.
– Как давно ты не играл? У тебя хорошо получается подбирать ноты на слух, так не все умеют делать.
– Ой, как же не хочется! – раздражается парень и грубо опускает руку на клавиши, словно те оживляют неприятные воспоминания. – Несколько месяцев. Мне кажется, я потерял свою связь с музыкой.
– Почему? – я нахмурилась. – Дурные преподаватели? Давление, конкуренция, бесконечные репетиции, – перечисляла я наиболее распространенные причины, почему люди бросают занятия. – Травма? – испуганно спросила я.
– Нет, – он глубоко затягивается, кашляет и выдыхает дым прямо в мою сторону. – Извини. Просто музыка была для меня чем-то большим, чем хобби, но в итоге я просто бросил все и послал к чертовой матери. В голове, – он постучал пальцем по виску. – сразу неприятные картинки всплывают. Я пообещал себе не возвращаться к этому, вот и все.
– Но вернулся. На одну песню.
Так отчаянно люди тянутся к стакану холодной воды, плавясь от жажды на беспощадном летнем солнце. Рывками, не раздумывая – его рука сама направилась к инструменту, выпуская наружу истинное желание. Иногда порыв сильнее контроля.
– Это, – парень пристально смотрит на фортепиано, как на старого врага. – Не мой основной инструмент. Так что наплевать.
– А я скучала по музыке. Она не уходит окончательно. Стоит лишь протянуть руку.
– И снова коснуться символа неудач и разочарования? – еще больше злился Эван, его голос стал резким и наполнился обидой.
– Да кто же тебе такое в голову вбил? Что за бред? – я сложила руки на груди и внимательно следила за жестами Эвана с дурным предчувствием.
Мягкий серый цвет глаз вдруг наполнился свинцом, его плечи поднялись от напряжения, и он весь стал похож на оголенный провод, который искрит во все стороны и вот-вот подожжет деревянную мебель рядом. Его эмоции набирали обороты с каждой секундой.
– Не важно. – проговорил он, пытаясь убедить меня, но в конечном счете я расценила это как попытку убедить самого себя.
Виновник торжества получил по заслугам. Эван резко закрыл крышку фортепиано, и звук ударивших клавиш эхом разнёсся по воздуху, как гром среди ясного неба. Я невольно подскочила на стуле от испуга.
Как отпущенная пружина, за долю секунды меня холодно окатила волна тревоги: в один момент ты улыбаешься, а через мгновение стоишь и дрожишь в шоке, в сырой и прилипшей к телу одежде.
Очевидно, что Эван был на грани, и любая моя попытка вставить нравоучительный комментарий «от школьного психолога» только усугубит ситуацию.
Сохраняя спокойствие, пытаясь перевести дыхание в режим «нормальное», я медленно поднялась и расправила складки платья, чтобы уменьшить напряжение в пальцах. Громкие звуки все еще пугали меня, но я старалась с ними бороться.
Если я хотела остановить приближающуюся истерику, то следовало сделать это сейчас.
– Не надо, не подходи ко мне. – он предупредительно махнул рукой и повернулся в сторону лестницы. – Будет только хуже.
Но я не собиралась останавливаться. Если его отпустить вот так, он точно найдет проблем на голову. Или начнет вредить себе.
– Эван, я понимаю, что тебе больно. – осторожно начала я, аккуратно касаясь пальцами его запястья. Задача не из легких – успокоить взбунтовавшегося против мира подростка. – Но разрушать всё изнутри, словно сжигать мосты, по которым ты не сможешь вернуться обратно к себе.
– Оставь лекции для кого-то поумнее. – грубо бросил он. – Я не ребенок, со мной не надо возиться. – выхватывая руку из моей, продолжал Эван.
А я прижималась только сильнее.
– Отпусти! – умоляюще выкрикнул он, направляясь к выходу.
Я споткнулась о порог, и, чертыхнувшись от неожиданности, едва не упала на скользкий ламинат. Эван, однако, среагировал быстрее – крепко схватил меня за рукав рубашки и повернулся, придерживая, помог восстановить равновесие. Все это время я тянулась за ним следом, и, наконец, смогла взглянуть парню в лицо.
Бледный, как смерть, он ахнул и тут же отвернулся. Как будто я направила на него пистолет, готовая сию минуту нажать на спусковой крючок.
– Что с тобой? – хрипловато спросила я, в попытках понять, что его испугало.
Он вздрогнул, словно от боли, скрывая лицо руками.
– Не смотри на меня так, – прошептал Эван, голос его дрожал. – Пожалуйста.
– Как? – ветер взметнул волосы, и они прилипли к губам.
На мгновение он посмотрел на меня, и в его глазах я увидела смесь муки и отчаяния.
– Вот так. С жалостью. Как мама с папой. Если еще и ты будешь так на меня смотреть, – всхлипнул он. – Я этого не выдержу.
В замедленной съемке, я слышала, как визжат шины машин, проезжающих внизу, как из их окон долбит по ушам популярная музыка. Как шелестят листья на деревьях, поскрипывают половицы веранды. Как мотыльки тихо бьются об фонари, безрассудно летя на свет. Он обжигает их, но они продолжают биться крохотными серенькими крылышками об яркую желтизну ламп.
Мурашками на теле, я ощущала, как встречаются друг с другом волны, как мирно пузырится пена, растворяясь на песке берега. Как по небу, вихрями, плывут облака, гонимые порывами ветра.
Вокруг было столько жизни, и все это контрастировало с той пустотой, которая теперь, вместе с каждым вдохом, разрасталась изнутри. Мир продолжал идти чередом, не замечая маленькой трагедии, развернувшейся на веранде ресторана.
– Я не жалею тебя. Сама знаю, как это. Только еще больше доводит. – сбрасывая накатившее оцепенение, издалека говорю я. – И твои родители… это не жалость, Эван. Обзови это чувство по-другому. Беспокойство, забота, в конце концов – страх. Жалеют людей беспомощных, у которых нет выхода. А у тебя еще вся жизнь впереди.
– А меня вот не покидает стойкое ощущение, что это жалость. Я как бельмо на глазу – обнять и плакать. – коротко выдыхает он.
– Может, это просто ты так думаешь? Ты сам себя жалеешь? И видишь в других то, что сам о себе надумал?
У него в голове зашевелились шестеренки. Готова поклясться, что слышу, как они крутятся, поскрипывая.
– Но это не меняет того, как я себя чувствую. – бормочет Эван.
– Иногда людям трудно понять, что ты чувствуешь, и они могут неправильно, на твой взгляд, реагировать. Начни говорить об этом, Эван, я серьезно. Откройся – попробуй с того, кому ты доверяешь, родителям или Рене. Не стыдно признаваться в собственных эмоциях. Сделаешь первый шаг – и удивишься. Я не знаю точно, что сидит внутри тебя, но мне-то ты смог сказать! Не стало ли проще? – объясняю я, когда саму уже колотит, как бас-барабан.
Я пошла в психологию, потому что захотела помочь как можно большему количеству людей разобраться с бедами в их головах, хотя бы дать волшебный толчок в нужную сторону. Неизвестно, какой сюрприз подкинет жизнь завтра, куда меня занесет – но хоть жизнь у людей начнет налаживаться.
– На меня ты тоже можешь рассчитывать. Я здесь, если тебе нужно поговорить. Ты сам себя превращаешь во взрывчатку, замалчивая, злясь, заталкивая все больше пороха внутрь.
Казалось бы, просто слова! Но какая в них сила, если преподнести их в нужный момент.
Я осознала, какой он худой, когда мои руки легко сомкнулись на его груди. Чувствуя его сердце, бьющееся под футболкой. Чувствуя, как оно бьется рядом с моим. Меня совсем не пугает звон осколков – то ли его, то ли моих собственных.
Уткнувшись лицом в шею, легкими касаниями губ, прижавшись к спине, я впитывала его тепло. Запах сигарет, кислинки апельсина, цветущих пионов моих духов и разбитых надежд. Они пахнут солью слез и железом пролитой крови.
Пальцы плавно переместились на его руки. Мягко, опускаясь, я чувствовала каждую ссадину, каждый порез, каждый шрам от затушенных сигарет на запястьях.
Выступающие вены, синие ниточки на светлой коже.
– Лили… – с горечью в голосе шепчет Эван.
Что-то изменилось. Он больше не пытался убежать. Сейчас он скажет, что ему больно. Он ведь поэтому произнес мое имя? Не оттолкнул, позволил прикоснуться к повреждениям, потому что ему настолько больно? Потому что я вылила на него целое ведро внутренних страхов?
Эван молчит. И я продолжаю свое осторожное путешествие.
Ладони, тоже в царапинах. Мозолистые кончики пальцев. У меня такие же. Я додумалась, наверняка и он догадался, что я раскрыла его скромный секрет. Такие бывают у тех, кто играет на струнах. На металлических. Гитара, заключила я.
Кольца. Плоские, и только одно с очертаниями мрачного зверька. Когтистые лапы, крылья.
Именно в этот момент я поняла, держась за тонкие запястья юноши, чувствуя, как рвано пульсируют его вены под тонкой кожей, что я готова быть рядом, поддерживать его, даже если это просто означало молчать и ждать.
Никто не сделал этого со мной, когда я так отчаянно в этом нуждалась.
– Ты думаешь вслух. – шепчет он мне прямо в ухо.
Я ахаю.
– Зато честно. И искренне.
Откуда взялись чувства к человеку, которого я встретила совсем недавно? Пытаюсь понять его, а сама не лучше. С ним просто хорошо, и я никак не могу отделаться от желания находиться рядом с Эваном. Совсем не из-за того, что мне захотелось поиграть в спасателя – я увидела не грустного парня, озлобленного на всю вселенную, а чуткого и доброго мальчишку, пусть и меланхолика.
Еще несколько секунд мы стоим молча, а потом Эван резко берет меня в охапку и сажает на каменный край парапета. Я обнимаю Эвана за шею, опасливо поглядывая вокруг. Может, хотя бы прохлада бортика ограждения сможет понизить цифру градусов температуры тела.
Лица оказываются на одном уровне. В какой раз за сегодняшний вечер штормит голова. Легкое мерцание ночного света отражает выступивший румянец на щеках парня, и лучше бы ему не знать, как невинное волнение распыляет настоящее пламя. С радостью бы сфотографировала этот момент, хочу запечатлеть его в памяти навечно.
Эван провел пальцем по моей нижней губе, томно и с огоньком разглядывая меня.
– Ты знаешь, я еще не чувствовал ничего подобного. – задумчиво говорит он, подбирая слова, накручивая розовую прядь на свои пальцы. – Мне хочется не просто сидеть и болтать с тобой, или просто тебя касаться. Мне хочется целовать тебя с уважением, если так вообще можно выразиться.
– Зря ты это сказал. Я не буду тебе мешать. Я слишком долго мешала себе жить. – ошалело заходится сердце, и, по закону подлости, позже придется за все расплачиваться.
Отказываясь от своих чувств, влюбленности… мы отказываемся от самой жизни. И после этого изнутри начинаем гнить заживо. Если судьба распорядилась так, что при виде темных завитков, спадающих на ресницы, трепет пронизывает до кончиков пальцев, а невзначай пойманные взгляды задерживаются намного дольше обычных, то я и дальше буду погружаться в это чувство.
Я ощущала влечение так – как будто ставишь виниловую пластинку в проигрыватель, задерживаешь дыхание от хрупкости момента, пока игла касается дорожки и тихое шуршание наполняет комнату. Музыка медленно набирает силу, каждая клеточка тела наслаждается любимой мелодией, руки и ноги пускаются в пляс, покачиваешь головой в такт песне, невольно напеваешь, а потом уже голосишь вместе с исполнителем вовсю – хватаешь ртом воздух, прямо проживаешь этот момент, не в силах оторваться. Музыка обволакивает, заставляя позабыть обо всем вокруг – и Эван действовал на меня точно так же: полностью захватывал в состояние, где каждая мысль была сосредоточена только на нем.
Манит, как свет маяка в ужасную бурю. Я обхватываю Эвана руками, крепко, сжимая плотную ткань футболки, стараясь удержать то тепло, которого всегда так не хватало.
И по принципу «когда идет дождь, он льет как из ведра», говорю:
– Ты мне тоже очень нравишься.
Я не помню, как мы оказались на полу, как его руки запутались в моих волосах, как порывисто он оставлял поцелуи на моей шее. Как мои руки оказались под его футболкой. Как я старалась приглушать дыхание, каждый раз, когда его губы касались моих.
Он сказал, что я самый лучший музыкальный инструмент, который ему доводилось держать в руках.
А Оливия и Мартин разрешили мне остаться здесь при условии, что я не буду сближаться с их сыном. Они все понимают, но в любой момент позвонят в полицию. Пока ты не будешь высовываться, Лилиана, твоя жизнь будет спокойна, как сон мертвеца, и холодна, как лед в коктейлях. Ты как раковая опухоль. Пока что, тебя сдерживают, пытаясь отчаянно вылечить, залить химией и рассчитывать на положительный исход. Ты опасна, ты несешь за собой смерть.
Кажется, если единственным решением остановить этот поезд – лечь под него, то я уже добровольно расположилась на рельсах.
Эван крепко обнимает меня и целует в макушку на прощание. Мы и так сильно задержались. Он просит прощения за агрессию.
– Может, в следующий раз, сыграем что-нибудь… повеселее? – спрашиваю я, оборачиваясь в сторону пути к дому. – Не только же грустную музыку играть.
Эван улыбается, смущаясь.
– Может. Напиши, как дотопаешь до дома.
Почти бегом, он исчезает в ночной дымке. А я так и стою вполоборота, наблюдая, как высокий силуэт растворяется в воздухе. От его слов я согреваюсь, тепло разливается в груди и наполняет ее приятным блаженством, словно золотистый чай с медом в непогоду.
Дома я окончательно расплавилась от эмоций. Переоделась в самую удобную мягкую пижаму, поставила чайник и парочку раз задержалась у зеркала, рассматривая себя со стороны. Расчесала длинные волосы, стерла остатки макияжа с губ и глаз. Прикоснулась к губам пальцами, мимолетно прокручивая в голове, с каким волнительным трепетом их целовал Эван.
На пороге спальни, с кружкой в руках, я останавливаюсь. Звонит телефон, который я бросила на кровати. Ритмичная вибрация, подсвечивающийся экран с буквами «Софи».
В комнате царила мягкая, приглушенная темнота. Лишь слабый свет уличных фонарей и редко проезжающих фар машин пробивался сквозь полуоткрытые шторы, оставляя на стенках острые отблески.
– Дьявольщина. – сухо ругаюсь в пустоту.
Ну уж нет, думаю я. Не сегодня. Я не позволю им испортить мой волшебный вечер.
Рингтон повторяется раз, второй, третий. А я так и застыла в проходе, умоляюще смотря на телефон, как завороженная.
– Нет. – говорю себе вслух. – Не бери, Лили. Спи сегодня спокойно.
А вдруг Софи узнала что-то о брате?
Нет, не узнала. Роберт давно исчез, и пусть его больше ничего не тревожит.
А если папе стало плохо? Или еще чего хуже?
Нет, не должно. Он под присмотром лучших специалистов.
А если?
– Хватит. – эгоистично останавливаю себя, надавливая на кнопку выключения. – Напишет, если важно.
Веки тяжело опускались, и я уже практически провалилась в приятную дремоту, когда тишину внезапно нарушило несколько уведомлений в телефоне. Я вздрогнула на подушке от неожиданности, а сон, который почти принял в объятия, стремительно отступил.
Интуитивно потянувшись за телефоном к прикроватной тумбочке, я даже не разомкнула глаз. Если это опять Софи…
Сонная, я пощурилась от яркого экрана, пытаясь разглядеть, в чем же дело.
Эван прислал мне несколько аудиозаписей с короткой подписью: «Это мои. С репетиций».
Не тратя времени, быстро нащупываю под подушкой наушники, подключаю их к телефону, и, устроившись поудобнее, запускаю музыку и закрываю глаза в предвкушении.
Я ожидала чего угодно – дерзких рок-песен, бас-гитары, той же кантри-акустики… Но нет, это были спокойные, красивые гитарные мелодии. Перебор струн был мягким и плавным, как звук капель дождя, падающих на оконное стекло. Красивый, уютный и одновременно немного тоскливый. Как и сам Эван.
Мелодия медленно окутала меня, и, засыпая под минорные аккорды, я почувствовала, будто между нами возникла новая, особая связь. Этой ночью, укрываясь от забот мира музыкой, я представляла, как он сидит с гитарой в руках, курит, чертыхается, но с упорством продолжает играть и играть. Аудио звучат на повторе, пока я окончательно не забываюсь во сне.
Утром, маясь от чувства вины, я пытаюсь несколько раз дозвониться до Софи, занятая готовкой завтрака. В воздухе витает аромат поджаренного хлеба и клубничного джема.
Телефон молчал. Сначала я успокаивала себя мыслью, что она, возможно, занята. Однако время шло.
Я размешивала тесто в миске, машинально повторяя движения, но мыслями была далеко отсюда. Тревога постепенно переросла в беспокойство.
Мысли о том, что могло случиться, вихрем проносились мимо. Подруга моей мамы работает в теневом правительстве. С ней может произойти все, что угодно.
Я снова и снова набираю наизусть заученный номер, но каждый раз звонок просто сбрасывается. Руки чуть дрожат.
Когда я попыталась позвонить Софи в десятый раз, то обрадовалась, услышав долгожданный гудок. Только вот последующие гудки показались какими-то странными. Слишком короткими. А затем и вовсе пропали. Скорее всего, оператор, обслуживающий номер Софи, заблокировал мой. И неожиданное, леденящее чувство в груди на мгновение парализовало меня. Все вокруг, включая звуки и запахи, ушло на второй план, уступив место лишь одному вопросу: что с ней?
Сковорода на плите тихо зашипела, когда масло начало дымиться. Но я этого не заметила. Стояла с телефоном в руке, неотрывно прислоняя его к уху.
Я чувствую внезапный запах гари. Поворачиваюсь к плите, но уже поздно – панкейк, вылитый на сковородку, превратился в черный комок, дым поднимался к белому потолку, распространяя по кухне горький запах сгоревшей пищи.
– Прости, прости, прости, – сдавленно хриплю я в телефонное ничто, спускаясь по стенке. – Я просто хотела на один вечер… побыть просто обычной влюбленной девушкой… а не собой. Не Лу… – шепчу в надежде, что последнее хоть когда-нибудь станет неправдой.
Ощущение того, что я потеряла нечто более важное, чем простую утреннюю еду, накрыло с головой.

Глава 13. Эван
Дома меня уже ждали.
Нехороший червячок сомнения закрался в тот самый момент, когда я увидел свет, падающий из окон гостиной на подъездную дорогу к дому. Обычно в это время родители уже готовятся ко сну. Вот уже сейчас мне совсем не хочется разговаривать.
По пути я порылся в файлах телефона и нашел парочку самых удачных мелодий, записанных на гитаре. Переслушал их несколько раз и отправил Лили. Грустная волна воспоминаний от звука нот и струн рассеялась напрочь, стоило подойти к воротам дома.
Я задержался на мгновение, отряхивая ноги от пыли у входной двери. Рука нехотя легла на холодную ручку, и, закатывая глаза, я вошел внутрь.
Гостиная была освещена теплым светом торшера в углу комнаты. На стенах висели семейные фотографии в деревянных рамках, такие же, как в кабинете «Гранда». В отблеске мягкого света они показались мне приторно счастливыми.
В центре комнаты стоял удобный, темно-коричневый диван, слегка потертый от времени.
Отец, привычным жестом, держал в руках глянцевый журнал для дизайнеров интерьера, которые ему присылали пачками из разных магазинов. Но сейчас он скорее служил отвлечением, чем настоящим интересом.
Мама сидела рядом, сложив руки на коленях, и лицо ее выражало смесь беспокойства и смятения.
– А вы чего не спите? – стараясь как можно тише проскользнуть к лестнице через коридор, спросил я.
Родители синхронно повернули головы.
– Тебя, вроде как, ждем. – начал папа, потирая лоб. – Переживаем, что будешь шляться неизвестно где и неизвестно с кем. – он отбросил журнал на столик, и тот, с жалобным шелестом, залепетал страничками.
Ох и не нравится мне тон его голоса! Как будто ледяной водой окатили.
– В «Гранде» был. – тихо отвечаю я, внутренне начиная злиться. Чего это они так взъелись? Мама вообще сидит молча, это странно.
– Так долго? Неужто посуду перемывал?
– Нет, полы. – огрызаюсь я и в ту же секунду жалею об опрометчивом решении.
И ведь не вру – полы то мы и правда протерли. На веранде. Моей футболкой и волосами Лилианы.
Папа поднимается с дивана.
– А если без шуток?
– Вы сами купили фортепиано. Сидели и играли с Лилианой. А в честь чего, собственно, допрос?
– Эван. – мама прикусила губу и взяла отца за руку, жестом приглашая обратно на диван. – Ты бы с ней не связывался. Как бы помягче сказать…
Прям не в бровь, а в глаз! Я застыл на месте, нахмурившись, и уже решил, что зря вернулся домой.
– Ты должен прекратить с ней общаться. – сухо произнес отец, впервые за долгое время не давая маме вставить ни словечка.
Я стиснул зубы, пытаясь подавить нарастающую волну гнева. Может, я сплю? Они еще никогда не отчитывали меня вот так, прям с порога. Мама с папой, которые всегда были оплотом здравого смысла и примером справедливости, вели себя так, словно неведомая сила заставила их почерстветь.
– Почему? – с наигранным замешательством спросил я, пытаясь спокойно разговаривать под слоем скрытого раздражения. Я все еще не отошел от событий сегодняшнего вечера и был весь на нервах – флэшбеками вспоминал фортепиано, злился, а потом злость затмевал запах духов на шее Лили. И так по кругу. – Что такого она сделала? Вы же оставили ее на работе.
Мама, выпуская отцовскую руку, поджала губы и сказала тихо, но твердо:
– Она рассказала о прошлом. Уже подробнее.
– Поддельные документы, проблемы с законом. Ты действительно думаешь, что это просто так? Люди не скрывают свое прошлое без причины. – перебил маму отец. – Благодари свою маму, что мы дали девочке второй шанс на нормальной работе.
Мама виновато попятилась на диване, словно это была не мягкая удобная мебель, а старый дырявый матрас. Я посмотрел на нее, она на меня – отводя взгляд.
Я почувствовал, как внутри у меня все переворачивается. Подошел к папе, по-хамски скинул рюкзак со спины на пол. Ее прошлое? Да, она рассказывала страшные вещи, но это не делало ее самым ужасным и отвратительным человеком на планете.
В отличие от них, она смеялась над моими глупыми шутками и не глядела на меня свысока, этим дурацким осуждающим взглядом. И, несмотря на страх быть осужденным, я несколько раз открылся ей – и ни разу она меня не подводила.
– Вы серьезно? Какой второй шанс, пап? – мой голос сорвался на крик. – Она не преступница! Она просто пыталась откреститься от родственников, которые обходились с ней жестоко. Я думал, вы ее поймете!
Отец нахмурился и положил руку мне на плечо, неприятно сжимая его.
– Это не наша обязанность – понимать ее. Наша обязанность – защищать тебя. Мы видим больше, и знаем больше, чем ты. Все-таки постарше будем. А для твоего и так не очень нормального психического состояния такие связи нежелательны.
– Что за бред? – взорвался я и отдернул отцовскую руку. – Вы сами говорите, что доверяете мне, дарите путешествие на день рождения, а теперь запрещаете общаться с человеком, потому что боитесь за мое психическое здоровье?
Мама вскочила с дивана, смахивая подступившие слезы. Я умоляюще повернулся к ней с надеждой, что она охладит отцовский пыл:
– Мама, что за дела? – меня понесло. – Так увольте ее, чтоб не бояться! Что с ней не так?
– Она может втянуть тебя в проблемы, о которых ты даже не догадываешься. Мы просто хотим тебя уберечь – мама продолжала гнать отцовскую линию. – Ты очень быстро поддаешься влиянию, Эван. Вспомни свою подружку Элайну! Нам после нее приходится из тебя клещами слова вытаскивать, мы не хотим проходить через это в очередной раз! – быстро говорила она, запинаясь.
– Причем тут Элайна? Она уже свалила в закат, можете не переживать!
Возникла напряженная пауза. Я медленно отходил от родителей в сторону выхода из дома, уже не сдерживая того, как от нервов трясется все тело.
Отец тяжело вздохнул, словно принял трудное, но неизбежное решение:
– Мы не позволим тебе продолжать с ней встречаться. Болтайте на работе сколько угодно, общаться с ней тебе никто не запрещает. Но никаких отношений. Пока мы несем за тебя ответственность, ты будешь прислушиваться к нашему мнению.
Эти слова ударили под дых. Мирная гостиная милого дома стала невыносимо тесной и враждебной.
– Вы не можете запрещать мне этого. Приведи домой Рене, вы бы тоже ее отбросили, как бракованную? Она ведь тоже не образцовый идеал!
Родители молчат, и с каждым моим шагом назад, над ними сгущаются тучи.
– Так почему вы ее не уволили? – в который раз переспрашиваю я. – У меня как-то в голове не укладывается одна вещь. Вы говорите, что она опасная, но оставляете ее на работе, и даже предлагаете петь песенки на радость толпе по вечерам?
– Спроси у своей мамы. – коротко отвечает отец и устало, словно на его спине тонна груза, опускается на диван и закрывает лицо руками. – Ну не могу я так с ним разговаривать, Оливия! – спустя минуту отчаянно произносит он, чуть ли не срываясь на плач, чем вызывает новую волну шока. Его гнев как ветром сдуло. – Не умею я воспитывать ребенка криками. Расскажи ему, Оливия. Может, он и правда не знает. – совсем тихо говорит он, порывисто наливая стоящий на столике коньяк в стакан. – Извини, сын. Я не думал, что дойдет до такого.
Вот тут мне уже становится реально страшно, потому что я начинаю узнавать своих родителей. Они переглянулись, и напряжение в комнате достигло предела. Мама кивнула отцу, словно решаясь на что-то ужасное. И, наконец, заговорила, своим, маминым теплым голосом, только с огромной тяжестью и сожалением.
– Проблема не только в ее документах, Эван. Она была в реабилитационном центре. Проходила лечение от зависимости. Это уже не просто случайное обстоятельство, понимаешь? Мы оставили ее, потому что она искренне во всем призналась и сказала, что хочет начать все с чистого листа. Она замечательный работник и потрясающая вокалистка, и мы с отцом не можем отнимать у такого человека надежду на будущее. Мы не можем ее судить. Но это не то, что просто исчезает в одно мгновение. Мы просто боимся за тебя, и все. Что кто-то может потянуть тебя за собой, особенно сейчас, когда перед тобой столько возможностей и жизнь впереди. Нам искренне жаль эту девушку, Эван. Слишком жестоко выгонять ее за ошибки прошлого, а ведь она еще такая юная. Пойми нас. Мы не хотим видеть, как ты страдаешь, если с ней что-то случится.
Я не сразу понял смысл услышанного. В голове звенело только одно, перебивающее абсолютно все чувства и эмоции: реабилитация зависимости. Образы девушки, той, которую я целовал, знал как добрую и ранимую, вдруг стали окрашиваться в совсем другие тона.
– Ты видишь, что мы наделали? Оливия, он не знал. – где-то очень далеко я слышу обрывки голоса отца и чувствую его руки, крепко обнимающие оболочку моего пустого тела.
В сознании появился голос Рене и ее недавний совет – подвергать все сомнениям. И вместе с ним росло и сопротивление услышанному.
Я люблю своих родителей и уважаю их мнение. Но сейчас, все, что они на меня вылили, казалось чудовищной несправедливостью и жестоким недоверием к моим чувствам и человеку, который явно боролся, чтобы стать лучше.
Она ведь боялась каждого шороха. Она шарахалась от алкоголя, как от огня. Она беспокойно оглядывалась, когда кто-то рядом говорил слишком громко. Она задергивала шторы у себя дома на ночь. Ее абсолютно выбило из жизни то сообщение про начало расследования.
Лилиана боялась своего прошлого.
Как и я пытался насильно вытолкнуть его из себя.
Почему она ничего мне не сказала? Почему не подала виду, что родители явно настроены против?
Может, той же причине, что и я? Я уже задолбался выслушивать моральные наставления налево и направо.
И сейчас, какой бы горькой не была правда, мне стало до глубины души обидно за Лили. За ту Лили, которая не пыталась исправить меня на «нормального», а просто была рядом и поддерживала.
«Никто не сделал этого со мной, когда я так отчаянно в этом нуждалась» – говорила она.
– Вы даже не называете Лилиану по имени. Ни разу не назвали. – горько протянул я. – Вы говорите со мной о надежде, но где ваша вера в людей? Где ваша вера в меня? Лилиана не опасна, она человек, который заслуживает нормальной жизни, а не вашего осуждения.
С этими словами я развернулся и молча ушел в спальню, оставив родителей наедине с их собственными страхами.
Утро встретило яркими солнечными лучами, буквально выдавливающими остатки сна из сознания. Глаза начали жмуриться, и даже натянутое до самой головы одеяло не спасало от назойливого тепла. Я неохотно взглянул на часы: до будильника оставалось еще больше получаса. Ворочаясь на подушках еще минут десять, я понял, что это бесполезно. Сильный, летний знойный свет не давал ни малейшего шанса снова погрузиться в сон.
Вяло, я отбросил одеяло и уселся на кровати, слушая тишину. Затем, уже окончательно проснувшись, вспомнил, что задумал накануне ночью.
Родители молча пили кофе на кухне. Я отрешенно хмыкнул, что позавтракаю на работе, и не поднимая темы вечернего разговора, пулей вылетел из дома за час до начала рабочей смены.
Тугой узел внутри живота стягивается все сильнее с каждым шагом. Пересыхает рот, становится нечем дышать, будто я иду не по сонным улицам города, а бегу марафон. В голову лезут поспешные мысли: надо срочно увидеть Лилиану, спросить у нее обо всем.
Она ведь расскажет правду, верно?
Горький вкус табака на голодный желудок заставляет психовать еще сильнее. С отвращением выплевываю сигарету изо рта. Какое ужасное утро.
Спустя считанные минуты я оказываюсь на пороге цветочного магазина. Колокольчик на двери звонко приветствует входящих внутрь покупателей.
Вот тут-то я окончательно проснулся! Внутри небольшого магазинчика после жаркой улицы стояла такая холодина, что сознание протрезвело мгновенно.
– У вас тут всегда так холодно? – удивленно спрашиваю я, пока глаза разбегаются по разнообразию ярких цветов, названия которых я даже не знаю.
Красные, розовые, фиолетовые, желтые бутоны были один симпатичнее другого! Растерянный в пестрых красках, я не мог выбрать, что хочу купить.
– Всегда! – добродушно смеется продавщица, складывая в руках зеленые ветки с большими блестящими листьями. – Чтобы цветы оставались свежими и дольше радовали. Я вас слушаю, молодой человек.
– Мне нужен самый красивый букет. – скороговоркой выпалил я, нащупывая в кармане наличные деньги. – Только я ничего в цветах не понимаю.
Продавщица, сложив ветки на прилавок, с лёгкой улыбкой подошла ко мне. Она начала объяснять особенности каждого цветка, на которые указывала, но моё внимание вдруг отвлек звонок дверного колокольчика. Спиной чую подвох – заслышал знакомый смех. Утро обещает стать еще интереснее.
– Здравствуйте! – хором восклицают две девушки, едва переступив порог. – Ой, погоди, это что, Эван? – уже намного тише шепчет одна другой.
Конечно, кто же еще! Подружки Элайны. Дуэт Джулии и Джульетты. Как обычно, всегда вдвоем, как сиамские близнецы. Я даже не утруждаюсь повернуться, чтобы поздороваться.
Продавщица вежливо приветствует девушек и возвращается ко мне. Перед глазами вновь россыпь разноцветных роз, и я ощущаю, как неуверенность берет верх. Видя растерянность на моём лице, женщина мягко спрашивает:
– Кому будете дарить?
Не долго думая, отвечаю:
– Своей девушке.
Слава богу, Лилиана этого не слышит! Я глупо расплываюсь в улыбке, пробуя на вкус это выражение. Лилиана – моя девушка. Внутри становится так тепло и трепетно от одной только гипотетической мысли, что мы могли бы…
– Накосячил? Повод-то какой? – продавщица, тонко уловив мое настроение, продолжает с улыбкой.
– Нет. – мотаю головой, отводя смущенный взгляд. – Просто так.
Но спокойствие нарушается мгновенно. Меня порывисто хватают за рукав, и голос Джулии буквально взрывается над ухом:
– Так ты уже знаешь! Вы снова вместе, да?!
Опять они за свое. Прямо фанатский клуб моей бывшей. У них что, совсем мозгов нет, или они думают, что я собираюсь отправлять букет по почте в другую страну?
Или… что-то здесь не так.
Я резко оборачиваюсь, раздражение вспыхивает быстрее, чем я успеваю подумать.
– Ты дура? – рявкаю я, и с откровенно хамским поведением отбрасываю руку Джулии со своей. Как еще можно реагировать на поведение человека, если он полный идиот? – Мало того, что вы тут шепчетесь, так еще и человеку работать мешаете. Что я знаю?
Продавщица застывает в неловкости. Я тут же смягчаюсь и, с акцентом на последнем слове, пытаюсь вернуть всё на место:
– Извините, пожалуйста.
Я умоляюще смотрю на женщину, пытаясь вложить во взгляд всё своё извинение и скрытую просьбу о терпении. Девушки за моей спиной немного остужают пыл, но явно не намерены прекращать допрос.
– Ваша девушка любит какие-то конкретные цветы? – снова мягко спрашивает продавщица, явно стараясь вернуть разговор в привычное русло.
– Честно говоря, даже не знаю. – признаюсь я, стараясь абстрагироваться от навязчивых подруг Элайны. – Но она сама по себе… очень яркая.
Краем глаза замечаю, как захлопываются рты дуэта «Джу». Они похожи на рыб, которых выплеснуло на берег. Вот и пусть помолчат, может мое невинное вранье о «новой девушке» заставит их наконец отстать от темы прошлых отношений.
Продавщица кивает, оглядывая витрину:
– Что насчет подсолнухов?
Несколько крупных желто-черных головок склонились друг к другу в вазе.
– Тогда целую охапку. – говорю, чувствуя, что это и правда может порадовать Лили. – Можно даже без обертки.
– Несу.
Женщина уходит в подсобку за цветами, а я остаюсь наедине с Джулией и Джульеттой, которые тут же начинают сыпать очередными вопросами.
– Так это цветы не для Элайны? – Джулия поднимает бровь, словно этот факт уже должен был бы быть очевидным.
– Почему вы всегда приплетаете Элайну? – раздражение начинает накатывать новой волной. – Какие же вы…
– Она возвращается, Эван. Мы пришли купить ей букет. – вставляет Джульетта. – И думали, что ты тоже.
– Нет.
– У тебя новая девушка? – не унимаются они.
Я устало выдыхаю, и голос окрашивается язвительными нотками:
– Очень много вопросов, вы так не думаете? Я не повод для сплетен и не газета «Последние известия».
Девушки молчат, но всё ещё явно что-то замышляют. Я отворачиваюсь, стараясь их игнорировать, когда Джулия снова спрашивает:
– Какие цветы любит Элайна?
– Так вы же ее подружки! Не знаете, что ли?
Перед тем, как они успевают ответить, продавщица возвращается с шикарными подсолнухами, настоящими лучезарными звездами цветочного мира. Я тут же протягиваю посчитанные деньги и благодарно киваю:
– Большое спасибо. Они замечательные.
С букетом в руках я направляюсь к выходу, ощущая на себе акульи взгляды Джулии и Джульетты, которые явно так и не получили нужных им ответов.
Я их тоже не получил. Какого черта Элайна решила вернуться?
Не то, чтобы меня это так сильно волновало. Но если она начнет маячить перед глазами, то точно будет меня бесить. И может оттолкнуть Лили. Она ведь, по доброте душевной, может начать отдаляться, помня о моих глубоких страданиях. Еще и родители надавливают своими опасениями. Какое неудачное стечение обстоятельств.
По пути к «Гранду» я встречаю Рене на велосипеде. Она очень неуклюже тормозит на дороге, балансируя на одной ноге, и удивленно раскрывает глаза, будто только что увидела что-то невероятное. Поспешный маневр растрепал ее укладку.
– Эван, это ты кому? – спрашивает она с неподдельной серьёзностью, выглядывая из-за жёлтых лепестков, словно пытаясь заглянуть в самую суть моего намерения. На её лице застыл леденящий ужас.
– Парню твоему. Доставку заказали. – издевательски говорю я, не теряя момента для шутки и поддевая интерес. – Ты чего побледнела?
Она хмурится и направляется ко мне как таран, теперь уже более настойчиво, с решительным видом.
– Кому цветы? – её голос становится твёрже, и она сбрасывает велосипед на землю, делая шаг вперед.
– Да что с вами не так? – взрываюсь я. – Ни «привет», ни «как дела, Эван»! Одни вопросы! Пора нанимать адвоката от вас всех.
Рене смотрит на подсолнухи в моих руках так, будто это не цветы, а клубок шипящих змей, готовых в любой момент ужалить.
– Да Лилиане я купил! Теперь довольна? Ведешь себя как ревнивая мамаша!
Её лицо мгновенно меняется – напряжение улетучивается, и она, как по волшебству, обретает полный дзен.
– Ну вот, так бы сразу и сказал. – произносит она с невозмутимостью, будто мои цветы – теперь не её дело, и все вопросы решены. – Очень красивые.
– И что тебя так выбесило? – уже не сдерживаюсь я, хотя в глубине души начинаю догадываться, к чему всё идёт. Рене трудно вывести из себя не по серьёзным поводам, обычно она спокойна, как океан перед штормом.
– Если бы это была не Лилиана… – начинает объясняться подруга, пытаясь поправить кончиками пальцев волосы, смотря в отражение экрана телефона. Она явно тянет время, но мне уже не до её нервов.
– А кто? – спрашиваю я, поджав губы. Разговор становится всё более неприятным.
Мы молчим, хотя в головах вырисовывается одно и то же имя. Оно нависает над нами грозовой тучей.
Походу, все вокруг знают то, чего не знаю я. Это бесит, и я опять чувствую себя в западне, как будто мне просто не оставляют выбора.
У нас не такой маленький город, чтобы сплетни разлетались со скоростью света. Да и кого вообще это должно так сильно волновать? Одноклассники меняют девчонок каждую неделю, но почему-то именно наши отношения являются предметом самых бурных обсуждений. Вот и новая серия любимого сериала подъехала, мать вашу! Не хватает пива и чипсов!
Ответ прост. Элайна – местная звезда, не иначе.
Сейчас приду на работу, а Лилиана мне скажет с той лёгкой усмешкой на губах:
«Прикинь, Эван, твоя бывшая объявилась!». И всё. Я снова окажусь дураком, не знающим самого главного о своей собственной жизни.
– А ты откуда знаешь, Рене? – спрашиваю, сдерживая злость, хотя хочется уже просто послать всё к чёрту.
– А ты? – осторожно интересуется она, не отводя взгляда от экрана телефона.
– Встретил ее тупых подружек. – бурчу я, чувствуя, как внутри всё сжимается от негодования.
Рене сует телефон в карман смотрит на меня с прищуром.
– Если она появится в «Гранде», я ее пристрелю, Эван. Клянусь.
Её слова обжигают, в них вложено настоящее обещание. Она не шутит, и это сразу становится ясно.
Я хохочу до боли в животе, стараясь не повредить цветы.
Смешно мне перестает быть в тот момент, когда, заходя в «Гранд», я вижу её – копна золотистых кудрей, будто светящееся облако, стоит рядом с Лилианой. Всё внутри обрывается. Я не был к этому готов.
Мне везет как утопленнику.
– Давай, Рене. Готовь пистолет. – тихо бросаю, не отрывая взгляда от сцены передо мной.
Следом за нами появляются мои родители, прямо как в лучшей комедии.
Всё ещё надеясь, что это какой-то нелепый сон, я смотрю на маму – улыбаюсь, словно мученик, отпустивший грехи и готовый идти на эшафот. Мама удивленно вскидывает бровь, а затем мертвеет на глазах у изумленной публики.
Прекрасная сцена. Иронии добавляет ярко-желтый, солнечный букет в моих руках.
Лилиана смеётся, что-то отвечает Элайне, но как-то неестественно, устало. Она поднимает руку и машет нам в приветствии.
Она ее не узнала?
У меня больно колет в груди. Слишком резко. Эти глаза – большие, сверкающие зеленые глаза, те, которым я посвящал лучшие песни, самые горькие слезы и самую искреннюю любовь, встречаются с моими.
Элайна. Она приближается, её лёгкая походка плавно раскраивает пространство, как морская волна. Летнее платье колышется от каждого шага, открывая бедро и тонкие щиколотки в золотистых босоножках. Всё такая же красивая и невероятная, как и прежде. Никогда не забуду запах ее духов – манящего жасмина.
Она что-то шепчет Лилиане, та наконец складывает два плюс два. Лили смущённо отворачивается, её улыбка мгновенно гаснет, и она уходит из зала, скользя мимо, как тень. Рене, не задавая лишних вопросов, тут же следует за ней.
Я остаюсь один на один с прошлым.
– Привет, Эван. – мурлыкает Элайна, как ни в чем ни бывало.
Стоило только её увидеть – и все те чувства, будто обесцвеченные временем, превратились в легкий, неосязаемый туман. Я стою и вместо злости ощущаю лишь странную тупую пустоту.
Я ждал, пока она исчезнет – как заря, как молния, как солнечный удар.
Но она была передо мной. Реальная. Живая.

Глава 14. Лилиана
Рене вообще не пришлось ничего объяснять.
Сестринство, девичество – можно назвать это как угодно, но только другая девушка может безошибочно понять твои чувства и прочитать эмоции во взгляде. И дать пинка, чтобы окончательно не превратиться в лужу, если нужно.
Рене, с её привычной невозмутимостью, достаёт из кармана сигарету и подносит её мне под нос, как будто этот жест – всего лишь часть будничного ритуала.
– На, покури, расслабься, – говорит она, точно так же, как и Эван, только с лёгкой насмешкой в голосе. – Клянусь, с такой жизнью я к сорока точно стану пеплом.
Мы в подсобке, окружённые запахом чуть влажных тряпок и пыли, прячущейся в углах. Скрипучий диван с облупившейся обивкой, одна простецкая лампочка под потолком. Я уже бывала здесь – серым стенам неприметной комнаты не в первый раз видеть мое подавленное состояние.
Рене, как заботливая родительница, направила меня на «пятиминутный перекур» и поручила другой работнице пару моих гостей. Пристыженно прижимая колени к груди, я практически сложилась в крохотную фигуру, желая лишь раствориться и исчезнуть, как облако дыма в воздухе. Несколько прядей выбились из пучка и касались щек, давая малейшее ощущение реальности происходящего.
– Ты с ума сошла? – поднимаю я на неё взгляд, полный недоумения. – Я же не курю, ты это прекрасно знаешь.
Рене не обращает никакого внимания на отказ. Она наклоняется ближе, карие глаза искрятся озорным блеском. И тут она начинает смеяться – так громко и заразительно, что я не могу не рассмеяться вместе с ней.
– Да, я в курсе, – оправдывается она, еле сдерживая хохот, и в её голосе звучит что-то между беззаботностью и тревогой, что ли. – Просто нужно как-то разрядить атмосферу, а то тут скоро все сойдут с ума от количества внезапной драмы.
Я смещаюсь на подлокотник дивана, кривясь от спазмов в животе и начинаю смеяться, ловя её настрой, который, оказывается, был именно тем, что нужно.
– Жесть, – выдавливаю из себя я, борясь с отдышкой. – Я взрослый человек, и расстраиваюсь из-за девочки-подростка.
– Забей, подруга. Все мы там плавали.
Рене плюхается на потрепанную от времени подушку рядом и вальяжно закидывает ногу на ногу, затем обнимает меня, слегка потряхивая за плечи. От нее пахнет горьким кофе и ментоловой жвачкой. Я поддаюсь и размякаю в её руках, как половая тряпочка, лишенная уверенности и внутреннего стержня.
Я даже и не подозревала, что мое тело, после всего, что я пережила, может настолько глупо реагировать. Сердце предательски сжалось. Та девушка, безумной, чистой ангельской красоты, сразила меня наповал. На самом деле, Элайна потрясла меня гораздо больше, чем я готова признать, и я почти жалею себя за это.
Бестолковая, почти детская обида подтачивала изнутри, как неприметный, но острый осколок: «Сейчас у тебя опять отберут то, что тебе дорого».
Когда Элайна повернулась к двери, её длинные светлые волосы плавно качнулись, задевая кайму платья. Солнечный свет, льющийся из окна, играл с локонами, заставляя их светиться золотом. Я забыла, как дышать, когда её губы, аккуратные, чуть шевельнулись, произнося всего одно имя.
И тут я всё поняла. Я вмиг поняла, почему он влюбился в неё. Почему он так страдал по ней.
По таким, как она – невозможно не страдать. Она была совершенством. Словно фарфоровая кукла, каждая деталь которой вылеплена с любовью и мастерством. Её черты – идеальные, утончённые, почти болезненно правильные.
Я, двадцатиоднолетняя дура, смотрела на неё, как зачарованная.
– Вот же гадина. – выплевывает слова Рене, словно жгучую кислую конфету. – Вот ведь нашла, когда появиться.
– Честно говоря, теперь я понимаю, почему он был таким… одержимым.
– И ты туда же? – с долей скепсиса спрашивает Рене, разглядывая меня сверху вниз. – Уже и тебе про нее все растрепал, ну и… дурак.
– Да не в этом дело, – озадаченно качаю головой. – Просто становится ясно, почему он так убивался. Это та категория людей, на кого все смотрят и думают: «Вот это идеал».
– Ты серьёзно? – Рене поднимается и достает из шкафчика рабочий фартук. – Идеал? Это ты так называешь эту хитрую лису? Я бы выбрала другие слова, но тут тонкие стены, а я на работе обещала вести себя прилично.
Рене раздраженно захлопывает металлическую дверцу и переодевается в форму. Образцово выглаженная белая рубашка контрастирует с непослушными голубыми прядями коротких волос и смелым ярким макияжем.
– Ладно, надо работать. – я неохотно зеваю и поднимаюсь, наконец чувствуя, как напряжение в груди понемногу отпускает. Спасибо Элайне, что переключила внимание с одного кошмара на другой, да так славно, что я чуть не позабыла об утреннем запахе гари на кухне. – Я просто…
– Что «просто»? – перебивает Рене, скрещивая руки на груди. Её голос резкий, почти пронзительный, и в нём звучит вызов, как будто она готова бороться за меня, даже если я сама не уверена, что хочу.
– Вряд ли я смогу соревноваться с их прошлым. Да и Гранды… против. – открыто признаюсь я, уставшая держать все в себе. Слабая улыбка едва трогает губы, больше для Рене, чем для меня. Я приоткрываю дверь.
– Соревноваться? Лили, милая, ты даже не в той лиге, чтобы соревноваться с этим. У неё был шанс. Она его просрала. И я лично прослежу, чтобы она не получила второй. А с родителями разберетесь. – уверенно говорит она, словно всё уже давно решено, и я просто не понимаю этого. – Пойдём. Он тебе цветов притащил. Всю ночь на поле горбатился, походу. Пожалей парня.
– Рене… – я пытаюсь возразить, но она уже ведет нас по направлению к бару, равнодушно проходя мимо столика, за которым расположилась белокурая красавица.
– Нет, дорогая. Ты не видела, как она его бросила. Я видела. Она просто взяла и ушла, как будто он – никто. Как будто его чувства ничего не значат. И что, ты хочешь сказать, что она снова войдёт в его жизнь? – рассуждает Рене, как будто мы одни в этом мире, и никто не может нас услышать.
Я молчу. Не потому, что она не права, а потому что её слова слишком точно бьют в те самые страхи, которые я старательно прячу.
– Послушай. Если он настолько глуп, чтобы подумать о ней после всего, что произошло, я его тоже придушу. – она хлопает меня по спине, как бы «отпуская» в свободный полет.
– Ты такая… прямая. – замечаю я, задумываясь, всегда ли Рене была такой напористой.
Я знаю, что сделана из стали – меня все еще можно ранить, но никогда не разрушить. Кто превратил тебя в сталь, Рене?
– А ты такая милая. Сидела бы с тобой вечно, однако мы на работе. – она разводит руками, энергично обходя барную стойку. Деним облегающих джинс сидит на фигуре Рене, как вторая кожа.
– Ты свободна после смены? – украдкой спрашиваю ее, направляясь в свою рабочую зону.
– Если только Эван тебя не украдет.
– Спасибо тебе, Рене.
– Лети уже, птичка.
Хорошо, что никто не видит, как стремительно начинает щипать в глазах.
Пустые столики стоят выстроенными рядами и ждут первых гостей. Массивные деревянные стулья ещё хранят прохладу ночи. Я, отчаянно стараясь выбросить мысли из головы, расставляла посуду с особой осторожностью и аккуратностью, гипнотизировала мозги узорами на тарелках и еле-заметными царапинами на столовых приборах.
На кухне, за полуоткрытой дверью, кипит другая жизнь. Слышны лязги ножей по разделочным доскам, шипение масла на сковороде и приглушённые голоса поваров, обсуждающих свои утренние задачи. Время от времени оттуда доносится аромат свежих круассанов или обжариваемого бекона.
Надо было устраиваться работать на кухню, чтобы вообще не выходить оттуда до конца смены.
Элайна сидела у окна в дальнем углу, кажется, стараясь спрятаться от посторонних. Лёгкий ветерок из открытой форточки шевелил несколько выбившихся прядей, которые она машинально заправляла за ухо. Девушка выглядела невесомой, почти эфемерной. Её взгляд был устремлён в одну точку куда-то за окном. Она сделала маленький глоток из чашки, и в этот момент её ресницы чуть вздрогнули: напиток обжёг губы. Она поставила чашку обратно на блюдце, и звук, хоть и едва слышный, эхом разнёсся по залу.
– Прости, что задержался. Это тебе. – я и не заметила, когда привыкла к касанию худых пальцев Эвана. Он приподнял мой подбородок, пока я прилежно складывала пачку новых салфеток в салфетницу.
Эван, с закатанными рукавами черной рубашки и с растрепанными волосами, которые так и просились под мои пальцы. Цветы, – яркие, солнечные, нелепо смотрелись на фоне его строгой униформы. Так по-домашнему тепло.
Он как кадр из фильма, такой нереальный, что в груди что-то щемило, когда я снова подумала, что…
Что могу его потерять?
Разве он был моим, чтобы я могла его потерять?
– Боже мой, какая прелесть. – я обняла подсолнухи и прильнула щеками к нежным лепесткам. – Спасибо. Очень неожиданно. Надо бы поставить их в воду, а то они быстро завянут от жары.
– Ты чего такая хмурая? Из-за нее? – Эван приобнял меня так, что всем остальным была видна только его спина и желтые бутоны. Я с благодарностью спряталась за ним.
– Утром… кое-что произошло. Я не смогла связаться с человеком, который помог мне. Помнишь, я рассказывала тебе про него?
– Плохо дело, да? – обреченно спросил Эван, в силу незнания даже не подозревая, какими последствиями может обернуться потеря контакта с Софи.
– Не знаю. Это не совсем рабочий разговор. – сдержанно отвечаю я и делаю шаг назад.
– А я с тобой не о работе пришел разговаривать.
– На нас смотрят? – виновато интересуюсь я, потому что разговор с Грандами остается горьким напоминанием, что ничего хорошего не получится. Нет никакого права осуждать безутешных родителей, желающим ребенку только самого лучшего. Но сейчас это злит.
Злит собственное бессилие.
– Наплевать, Лили. Хоть весь штат Алабама припрется сюда, мне будет все равно.
И потом – так осторожно, словно я была хрупкой , как стекло, – он наклонился и едва заметно коснулся губами моего лба. Его поцелуй был таким легким, что я почувствовала больше тепло, чем само прикосновение.
– Пойдем, поможешь мне передвинуть столы. Не могу смотреть, как ты ходишь тут кругами, как потерянная.
Эван ухватил со стойки кувшин с водой, перелил её в первую попавшуюся на подоконнике вазу, которая служила декором, и без зазрения совести опустил туда подсолнухи.
– Бандит. – смеюсь я, любуясь нахальным натюрмортом.
– Потомкам начальства полагаются определенные привилегии.
Влажные волосы липнут к лицу, зной разогревает ткань темного платья, как обжигающе горячий душ. Эван бесится от жары, я орудую тряпкой, практически высохшей, по поверхности плетенной мебели. Живые изгороди не спасают уличные столики от дорожной пыли и белого невесомого пуха.
Он тащит стол, а я следом волочу стул, пытаясь не думать о том, как пот стекает по спине.
– Осторожнее, у него ножка качается. – предупреждает Эван, чертыхаясь.
– Качается, потому что он старый. – фыркнула я, стараясь не выдавать, как тяжело мне дышать.
Мы оба засмеялись, несмотря на жару и усталость. Я не знала, что в этот момент мне больше хочется: бросить все и убежать под кондиционер или продолжать наблюдать за тем, как Эван уверенно поднимает мебель.
– Я не знаю, что делать. – останавливается Эван, вытянув вперед руку, чтобы стереть пот со лба. На минуту он всматривается в окно, туда, где сидит Элайна с подругами, затем резко разворачивается, внимательно изучая мою реакцию.
– Из-за Элайны?
– В том числе.
– Поговорите с ней. Выскажи, что накопилось. Тебе станет легче, правда. – я опустилась на один из стульев, пытаясь перевести дух. Одежду уже можно выжимать.
– Она действует мне на нервы! Что там тебе наговорила Рене? – шипит Эван.
– Это же девчачьи разговоры.
– Зачем она пришла сюда? Специально маячить перед глазами? У нас что, последнее кафе в городе?
– Ты же понимаешь, что не можешь так продолжать. – я аккуратно стряхивала грязь с фартука Эвана. – Нужно разобраться с этим. Если не сейчас, то когда? Даже не обязательно получать от Элайны обратную связь, раз на то пошло.
– Я не знаю, что мне вообще сейчас чувствовать.
– Будь честным с собой.
– А ты была со мной честной? – вдруг подрывается он, выхватывает из моих рук тряпку и бросает на стоящий рядом стол. Пыль от удара ткани о поверхность разлетается мутным вихрем, как символ грязного прошлого, которое снова всплыло. – Почему ты не рассказала о рехабе? Неужели и ты будешь меня обманывать? – добавляет он уже тише, с тяжелым голосом и ноткой колючей обиды.
– Потому что не хотела. – спокойно отвечаю я, хотя внутренний протест начинает проскальзывать наружу. – На человека очень просто навесить ярлыки, а я не хочу разбираться с последствиями того, в чем не виновата.
Родители уже рассказали ему. В их глазах – я милая девушка, хорошая работница, но все-таки наркоманка, пусть и бывшая. Хотя, бывших наркоманов не существует, так ведь говорят?
– Тебя принуждали? – гневно взрывается он, руки начинают искать сигарету в кармане.
– Не кури, и так дышать нечем. – резко кручу головой, останавливая его.
Эван с вызовом достаёт сигарету, но не зажигает.
– Ответь мне, пожалуйста.
– Можно и так сказать. Я не знала, что меня травят веществами. Я думала, это просто успокоительные. – голос срывается на хрип, и я обхватываю себя руками в мнимой попытке защититься.
Эван замолкает на секунду, затем отвечает почти шёпотом, словно ошарашенный:
– Охренеть.
– Я злюсь, потому что ты мне не доверяешь. – погодя продолжает он. – Ты просто… просто решила молчать. Как эта. – пренебрежительно заканчивает Эван.
В венах вспыхивает ярость, я поднимаюсь и подхожу к нему почти вплотную. Неужели мне постоянно придется таскать за собой внезапно материализующийся черный ящик самолета, потерпевшего катастрофу пять лет назад?
– Ты думаешь, я не хотела бы тебе рассказать? Никто понятия не имеет, как это – жить с клеймом. Каково это – смотреть людям в глаза и видеть, что они больше никогда не поверят в тебя.
Эван делает шаг назад и упирается в живую изгородь, его лицо меняется, становится мягче:
– Я не смотрю на тебя так. Извини, если родители обидели тебя.
– А если посмотришь? Если в какой-то момент я стану «той самой из рехаба»? Что тогда? – эмоции прямо плещут, из спокойных волн становятся ураганом. Мне стыдно, что громоотводом становится Эван, но он сам вырулил на адскую дорожку.
– Успокойся. Я смотрю на тебя и вижу тебя, Лили.
Боюсь упасть, так дрожат ноги. Хочется сбежать, хочется обнять его так крепко, чтобы хрустнули кости. Спрятаться. Взять лицо в ладони, прикоснуться губами. Вдохнуть запах кожи. Погладить по волосам.
Лёгкий ветерок появился внезапно. Он ласково растрепал волосы, мягкими пальцами пробежался по телу, слегка охладив кожу, словно игривый друг. Воздух наполнился ароматами свежескошенной травы и далекой морской пены, перемешанных с еле уловимой ноткой выпечки, доносящейся из «Гранда».
– Луиза. – шепчу я, и дуновение ветра подхватывает имя, словно стараясь унести его куда-то вдаль, в прошлое, откуда оно пришло.
– Что? – тихо спрашивает Эван, заправляя прядь моих волос за ухо.
– Мое настоящее имя.
– Но это же все равно ты, – сказал он серьезно и просто, так, что очередной камень с души упал и разбился, позволяя расправить невидимые крылья.
Я шагнула к нему, и порыв ветра привёл меня обратно туда, где я должна была быть – в его объятиях.
– Ладно, надо закончить дела. Мы слишком бодрые для такого пекла. – говорю я, резко разрывая повисшую тишину. – Уборка-то сама себя не сделает.
Каждое движение теперь давалось легче, чем раньше. Эван дернулся, когда я ткнула его в бок тряпкой, одиноко брошенной на столе.
– Уборка, – эхом повторил Эван, закатывая рукава.
– Ну да, – отвечаю с напускной строгостью, не глядя на него. – Мы же не хотим, чтобы твоя мама решила, что я ленивая.
Он смеется с едва заметной тенью смущения.
– Мало ли, что она там решила. Мне по душе бардак.
– Хватит болтать, – заявила я, раскладывая подушки на стулья. – Бери веник и займись полом.
Он устало вздохнул, как будто я попросила его построить дом, и послушно отправился за веником.
Балансируя на стуле, я протирала окна. Эван так и не смог удержаться – закурил, и, держа сигарету зубами, мёл у входа. Дверь ресторана распахивается, и на пороге появляется Элайна с подругами. Она нервно оглядывает Эвана, покусывая губы, затем задерживает взгляд на мне, непонимающе хлопая ресницами. Она слегка улыбается подругам, но они, кажется, уже нацелены на мишень.
– Ну надо же, какая идиллия. – подает голос одна из них, слегка покачивая сумочку на запястье. – Я смотрю, у вас здесь семейный подряд.
Одна шепчет что-то на ухо другой, вызывая тихий смешок. Элайна стоит, как онемевшая.
– А вы вовремя. Мы как раз думали, куда деть весь мусор. – Эван поднимает голову, не выпуская веник из рук.
– О, это точно она. Видимо, конкуренция стала совсем слабой после твоего отъезда. – подхватывает другая, прикрывая рот рукой.
Ох, и не собиралась я вляпываться в эти глупые драмы. Но что поделать, если ты уже по уши влип? Стой и наслаждайся.
– Девочки, пожалуйста, хватит. Мы здесь не за этим. – строго говорит Элайна, оборачиваясь к подругам. Ее губы становятся тонкими, как ниточка, от раздражения.
– Да ладно, Элайна, мы просто… наблюдаем. Это что-то вроде любительского театра.
– Вам помочь купить билеты? Могу даже подушечки раздать для удобства. – парирует Эван, показывая пальцем на гору пыльных подушек в мешке для стирки.
– Эван, я хотела с тобой поговорить. Давай отойдем? – взмолившись, спрашивает девушка. Я снова засматриваюсь на нее, на блестящие туфли, ремешки которых аккуратно сжимают тонкие загоревшие щиколотки. Она раскраснелась, и румянец придал ей еще больше очаровательного шарма.
– Ты слепая? Я на работе, мне некогда с тобой трепаться. – сердито бросает Эван, демонстрируя веник прямо перед ней.
– А у вас на работе можно курить и обжиматься с официантками? – бесцеремонно спрашивает одна из подруг.
Они снова смеются, и на этот раз Элайна подхватывает их настроение.
– Мы должны поговорить. Можешь хотя бы выслушать меня? – в приказном тоне, она медленно подходит к Эвану, мнет складки своего платья, видимо с попыткой скрыть переживания. – Ты не отвечаешь на мои сообщения.
– И что? Начни с себя. Приперлась сюда со своими тупыми подружками, чтобы устраивать шоу? Возвращайтесь домой.
– Я просто хочу поговорить! Почему ты вечно строишь из себя обиженного? Почему мы не можем закончить, как взрослые люди? – её взгляд колючий, но голос искрит от напряжения.
– Ты поступила со мной, как очень взрослый человек. Что, выгнали с Олимпа? Решила спуститься к простым смертным? Потешить совесть? – не отрываясь от работы, нахмурившись, спрашивает Эван.
– Нет, просто проходила мимо. Увидела знакомые лица. Видимо, ничего не изменилось. Ты такой же упертый эгоист. – ядовитые нотки начали отравлять пространство вокруг.
Медленно, но верно, ангел начал путешествие с небес на землю. Я ощущала себя максимально неловко, стараясь концентрироваться на мытье окон. Люди внутри приглушили разговоры и беззастенчиво косились в нашу сторону.
– Очевидно. Ты всегда любила блеснуть остроумием… когда больше нечем. – у Эвана уже выступили вены на лбу, я опасалась, что веник испепелится и распадется трухой.
– Забавно слышать это от человека, который годами пел песни, вдохновляясь «ничем». – после недолгой паузы, поставив руки в боки, процедила Элайна.
Эван резко бросает веник к стене. Она перегнула палку.
– Я еще раз повторяю. Я на работе, слабоумная ты моя!
– Быстро же ты нашел замену. Двух месяцев не прошло, времени зря не терял. А мне в вечной любви клялся. – с презрением и лёгким насмешливым тоном подмечает Элайна.
– Да класть я хотел на эту любовь! – взрывается Эван. – Кто дезертировал? Кто меня бросил? Ты так просто все забыла, а теперь стоишь тут, устраиваешь скандал и думаешь, что я брошусь выслушивать оправдания?
– Ты придурок!
– Сама ты идиотка!
– Девочки, идите в машину. – прикрикивает кукла с розовым личиком. Бледные зеленые глаза блестят от сдерживаемых слёз.
– И что ты хочешь от меня, Элайна? – Эван саркастично усмехается.
– Ты ничего не понял, да? Ты настолько обижен, что забываешь, что виновата не только я. Ты довел меня до того, что произошло. И теперь ты будешь прятаться за своей новой подружкой или, может, ты наконец-то начнёшь думать головой?
– На что это ты намекаешь? Объяснись.
– Ты всё знал! Ты знал, как мне тяжело гнить в этой дыре, знал, что я тону, что я хочу уехать. Я не дезертировала, я спасала себя.
– Спасала? Знаешь, как это выглядело со стороны? Как предательство. Как будто я настолько недостойный человек, что даже не заслуживаю нормальных объяснений.
– Я пытаюсь объясниться! Если бы осталась, я бы просто исчезла!
– Ну и на кой ты сюда вернулась?
Подруги начинают тревожно переглядываться. Понимая, что разговор уже вышел за грань простой ссоры, я решаю вмешаться, когда до этого молчала.
– Может, это разговор, который стоит продолжить без свидетелей? – слезая со стула, говорю ровным и твердым голосом. Эвана потряхивает, он подходит ближе ко мне, занимая оборонительную позицию.
– Молчи, я не с тобой разговариваю. Он всегда был тряпкой. Не знала, что у него теперь есть пресс-секретарь. Как мило. – девушка поворачивается ко мне и нарочито разглядывает с головы до ног.
– Нет, я просто пытаюсь понять, зачем устраивать сцену, если тебе действительно важно поговорить.
– Забавно, что ты в этом участвуешь. Ты же вроде просто уборщица, да? Или у вас тут теперь всё включено?
– Хватит! – срывается Эван, его голос гремит. – Ты не в праве так говорить. Лилиана вообще не должна это слушать!
– Ты защищаешь её? – усмехается Элайна.
– Ты хочешь извинений? Хорошо. Прости. Прости за то, что я тебя любил. Прости за то, что я надеялся, что мы справимся. А в итоге ты оставила меня разбираться с этим дерьмом одному!
– Вот как! Решил, что теперь это не твоё дело? – она кричит в ответ, лицо пылает от гнева.
– Ты сама сделала это не моим делом. – горько говорит Эван, сжимая кулаки.
– Ты ничего не сказал, кроме обвинений. Ты как всегда… просто молчишь. Если тебе плевать, скажи это прямо, Эван.
– Если бы мне было плевать, ты думаешь, я бы стоял здесь, слушал всю эту чушь?
– Тогда скажи что-нибудь, сделай что-нибудь! Хватит скрываться за своим чёртовым веником!
Эван резко подходит ближе к Элайне. Их разделяют пару сантиметров. Его грудь судорожно поднимается и опускается, тон становится жёстче, но в нём слышна усталость. Элайна замолкает, её глаза расширяются – и вся она вытягивается, гордо запрокинув голову и расправив плечи.
– Ты хочешь, чтобы я что-то сделал? Хорошо. Я скажу тебе то, чего ты ждёшь. Вечером после работы. В парке, где мы всегда сидели. Одна. Будешь там – поговорим. Не придёшь – катись туда, откуда явилась.
Подруги позади неё переглядываются, явно не ожидая такого поворота. Внутренне я радуюсь, что они наконец смогут выяснить отношения. Без посторонних. Сердце колет и за него, и за нее – у девчонки страшный надрыв, она всеми способами пытается не дать залезть ей в душу.
Девушки перешептываются:
– Ну, теперь уже без театра точно не обойдётся.
– Думаешь, она пойдёт?
– Замолчите! – оборачивается Элайна. Во взгляде – смесь обиды, надежды и неуверенности. – Хорошо. Я приду.
***
Вода на озере в вечерний час напоминала зеркальную поверхность, отражающую густые оттенки закатного неба – от нежно-розового до глубокого пурпура. Лодка мягко скользила по глади, оставляя за собой лёгкие круги, которые тут же растворялись в волнах. Тёмные силуэты деревьев по берегам обнимали озеро со всех сторон объёмными тенями.
Я балансировала на носу лодки, прижимая к груди плюшевый плед. Ветер, хоть и тёплый, заставлял ежиться, а брызги от воды порой приятно охлаждали кожу.
– Рене?
– Да, птичка?
Рене, сидя на противоположном конце, вытянула ноги и лениво водила пальцами по поверхности воды, нарушая её идеальную гладь.
– У тебя странное хобби – шпионить за Эваном.
С легкой хрипотцой в голосе, пожимая плечами, она смеется:
– А что мне ещё делать? Я же должна понимать, в какое де… драму он вписывается на этот раз. Ну, ты и наблюдательная, подруга.
– Жизнь научила. С веранды, наверное, хорошо было видно. – поддеваю я, разглядывая тусклое мерцание звезд в воде.
– О, поверь, мне досталось лучшее место. Хотя вас было слышно за милю.
– Я же практически молчала!
– У тебя на лице все было написано. – Рене улыбнулась, и ее темные глаза блестели в полумраке.
Мы молчали. Лодка мягко покачивалась, звуки ночных насекомых начинали смешиваться с шёпотом воды. На горизонте зажигались первые фонари, а воздух наполнялся запахом летней полуночи.
Я подняла руку и указала на одинокую яркую звезду на небе:
– Видишь? Она как маяк.
– И что она показывает? – спросила Рене, протягивая мне термос с ароматным кофе.
– Правильное направление.

Глава 15. Эван
Все будет хорошо, как только я вернусь домой, выпью аспирин, который снимет головную боль, и спокойно закрою глаза. Этого вечера просто не было. Нужно выбросить его из мозгов, за борт жизни, как ненужный хлам. Не нужно думать об Элайне и ее дурном характере. Подсознательно я всегда понимал, что ничем хорошим наши отношения не закончатся. Главное – теперь это реально не мое дело.
При других обстоятельствах я бы хотел, чтобы она больше никогда не возвращалась в Алабаму. Намного проще было беситься и горевать по утраченной любви, чем сталкиваться лицом к лицу с человеком, которого я, оказывается, никогда и не знал. Что ж, любовь зла.
Если зайти в парк чуть дальше, обходя широкую дорожку, можно выйти на незаметную узкую тропинку, которая петляет между старыми дубами и ведет прямо к берегу озера. Там, в тени деревьев, скрывается крутой обрыв, когда-то заботливо огражденный забором. Со временем доски стали хлипкими, и в некоторых местах их вовсе не осталось, так что можно было найти лазейку внутрь.
Раскидистые ветви плакучих ив и влажный воздух давали спасительную прохладу. Вечерело, полоска неба над озерной темной водой становилась рыжей, и мягкие облака – подсвеченные сгустки летающей сахарной ваты – плавно смешивались с яркой желтизной.
Я смотрю на это, и вдруг понимаю: я вижу солнечный свет, чувствую, как он обнимает меня, разливается по венам целительным теплом. Какая тогда на цвет любовь? Раньше я думал, что она ярко-красная, пульсирующая и пьянящая, или черно-белая, как старые фотопленки. И тут в голове вдруг всплывает строчка из песни Свифт, которую как-то напевала Лили: «I once believed love would be burning red, but it’s golden». Как же это точно. Теперь мне кажется, что я различаю лишь блестящее золото.
Пальцы ритмично постукивают по сухому дереву ограждения в такт мелодии песни, я стою у самого края, напряжённый и молчаливый. Сердце поднимается к горлу и тянет за собой желудок. Теперь, как и всё остальное, это место стало лишь напоминанием о том, что «мы» когда-то были. Привычные вещи, окружение, даже запахи, которые когда-то приносили отраду, теперь напоминают только об утрате. И эта мысль не даёт покоя, она возвращается снова и снова, как мантра, которая не даёт окончательно забыться.
Блаженные минуты тишины прервал шум суетливых шагов. Моя погибель, подумал я.
Лицо Элайны было пугающе спокойным. Есть такие люди, к которым не залезешь в душу, их настоящие намерения и чувства остаются за непроницаемой стеной. Она была одной из них. Периодически я ее побаивался, особенно это проявлялось, когда она, с тонким, как лезвие ножа, намеком и похоронным голосом сообщала, что я где-то облажался. Она не повышала голос, не плакала, но именно этот ледяной тон и невидимая угроза морально терзали покруче любого крика.
Почти прозрачные, ясные зеленые глаза не выражали ни единой эмоции. Они просто наблюдали – безжизненно и в то же время настойчиво. Словно она пришла проветриться, без особого интереса, только вот дело было не совсем будничным: окончательный разрыв сердец бывших любовников.
Она бросила на меня быстрый взгляд, будто ожидая, что я начну говорить первым. Волны неспешно катились к берегу, отражая слабые отблески догорающего света. Я машинально провёл рукой по шероховатой поверхности уцелевшей доски ограждения, рисуя в голове картинку, как мы вместе поправляли её. Смеясь, представляли, что это была изгородь нашего дома. Доска виновато качнулась, и, оставляя труху, отвалилась и полетела вниз.
– Ну, привет еще раз. – голос Элайны рассеялся в шелесте листвы и криках чаек. Она сняла с головы модную соломенную шляпку и повесила ее на ветку дерева. – Мы так и не поговорили нормально.
– Я тебя внимательно слушаю. – насильно проглатывая накопившееся раздражение и ком в горле, ответил я.
Элайна принялась ходить взад и вперёд, её шаги отчётливо стучали по земле и моим мозгам, словно она пыталась выплеснуть всё свое напряжение. Сильный ветер, налетая резкими порывами, проникал сквозь ткань одежды и заставлял её трепетать на манер паруса. Руки беспокойно одергивали платье, Элайна не могла придумать, что с ними делать. Это начинало бесить.
– Слушай, мне жаль, ладно? Ты можешь хотя бы повернуться ко мне лицом? Или я пришла со стенкой разговаривать? – её голос звенел, едва сдерживая поры ядовитой злости.
– Не поверишь, общался с ней два месяца. – хмыкнул я, скривив губы.
Элайна резко остановилась. Она перевела дыхание, скрестила руки на груди и чуть прищурилась:
– И как, понравилось? – спросила она с напускной легкостью.
Я выругался, чувствуя, как злость начинает перерастать в усталость. Сил на ещё одну словесную перепалку не было. Но она всё равно не оставляла мне выбора.
– В разы лучше, чем это, – не скрывая цинизма, отрезал я, разворачиваясь к ней. – По крайней мере, стенка не заставляет меня оправдываться за всё подряд.
Я знаю, что она будет пытаться надавить. Манипулировать, выжимать из меня те слова, которых не хватило в последний раз. И, возможно, она права – она всегда была умнее. Но чего она на самом деле хочет?
Решив, что стоять у края, облокотившись на старые доски – не самое лучшее решение, я сел на траву. Руки обняли колени, и я упорно старался вглядываться в окружающие пейзажи, чтобы хоть как-то успокоить бушующие нервы. Тонкие слои футболки и рубашки не успевали сохранить тепло, и казалось, что ветер гуляет прямо по телу, обволакивая его невесомыми прикосновениями.
– Я не знаю, как тебе это объяснить. Мне правда стыдно, что я ушла вот так… без слов. Но я была на грани, понимаешь? – Элайна отвернулась, видимо, смутившись от собственных слов.
Я даже не пытался скрыть своё недовольство, невесело кивая головой, как бы ожидая продолжения.
– На грани чего? – с сарказмом произнёс я. – За день до этого мы тусили у Остина, и пока ты там веселилась, не было похоже, что тебе хреново. Не строй из себя жертву.
Она резко выдохнула, и её аккуратные губы мучительно дрогнули.
– Да ты всегда был слабохарактерным! Мне надо быть звездой, в центре внимания, я люблю людей и хочу, чтобы они любили меня! А с тобой я все больше и больше закрывалась.
С каждым её словом я чувствовал, как руки сильнее сжимают колени. Хотелось встать и уйти, но нездоровый интерес продолжал держать меня на месте.
– Чего? – холодно рассмеялся я. – Хочешь снова напомнить, как сильно я для тебя не дотягивал? Я и так постоянно это слышал. То слишком худой, то слишком бледный. Да и мышц маловато, не то, что у твоих…
Её лицо на мгновение потускнело, но она не сдавалась:
– Я хотела сделать как лучше! Я думала, что ты сильный, Эван. Что ты прислушаешься ко мне.
– Меня сделать лучше? Ты кем себя возомнила? – в момент запястья не выдержали накала, ноги разомкнулись, и я ударил себя побелевшими кулаками по бедрам. – Своими подколами и "мотивирующими" замечаниями? Я постоянно пытался соответствовать тебе, а ты всё равно всегда смотрела куда-то мимо. А потом вообще свалила в закат.
– Я ушла, потому что мы просто не можем существовать вместе. Я амбициозная, все время что-то делаю, а ты слишком инфантильный. Тебе было хорошо сидеть со своими расстроенными струнами, когда мне нужен целый концертный зал! Я не должна сдерживать себя ради кого-то, это нечестно.
Слова Элайны грубым нажимом точили нервы, как наждачная бумага. Ай, какое мерзкое шарканье! Она сделала шаг навстречу, и ее глаза безумно сверкали, она почти одержала победу в решающем сражении.
– Ты сама создала эту клетку. Тебе всегда мало. Тебе всегда нужно восхищение толпы и внимание, без этого твоя пыль в глаза не имеет смысла. Но я всегда тебя поддерживал. Таскался за тобой, как поплавок. А в итоге был просто… чем? Спокойной гаванью, где можно перевести дух, пока не найдёшь что-то «поинтереснее»? – изо всех сил стараясь успокоиться, я объяснялся максимально апатично.
– Это не так. – ответила она с упрямой решимостью.
– Да хватит уже! – я почувствовал, как мои нервы окончательно сдают. Она сделала шаг к краю, и я инстинктивно подскочил. – Ты бросила меня, потому что тебе стало скучно. И решила тихо удалиться, удобно перекинув вину и ответственность на меня. Тебе проще расшибиться об стену, чем согласиться, что ты ступила. Признай это хотя бы сейчас. – пришлось чуть повысить голос, хотя в голове ныло от тоски.
Ну наконец она замолчала, хоть на долю секунды!
– Хорошо… Да. Это одна из причин. – поразмыслив, отозвалась Элайна, и в ее ответе звучала расчетливая, правдивая сталь. Она смахнула слезу с ресниц рукавом платья, и, как бы я не злился, мне стало ее ужасно жаль.
Колени подкосились, ноги стали ватными. Воздух вокруг застыл и больше не мог заполнять легкие. Отбросив все свое никчемное самолюбие и гордость, я умоляюще прошептал:
– Элли, мы же могли просто поговорить. – особая, хрупкая нежность окутала мои слова.
Я разрушил стену всего лишь тоном своего голоса. Одной простой истиной, констатацией факта. Словно между нами не было двух месяцев разлуки, этой грязи, оскорблений, больно колющих по самому уязвимому. Это был правдивый душевный порыв, искренний – он шел из самого сердца. И когда реальность вырвалась наружу, когда я дал ей жизнь, мне стало легче. Гораздо легче, чем я мог себе представить.
Она же, наоборот, разрыдалась не на шутку. Слезы, нескончаемыми потоками, хлынули из прежде равнодушных глаз. Она била меня руками по груди и плечам, я старался своевременно ее сдерживать, чтобы не осталось огромных синяков. Лучше пусть калечит душу – ей не привыкать, да и мне тоже.
По коже ударил запах жасмина. Он был таким знакомым, таким сладким, что моментально стало настолько дурно, и мне захотелось прямо сейчас скинуться с обрыва, чтобы смыть с себя тонкий аромат белых лепестков. Расцарапать кожу до крови, до костей, только лишь бы только вытравить его вон.
– Я не могла тебе сказать. Ты ведь не понял бы. Ты бы умолял меня остаться. И я бы согласилась. А мне нужно было больше, понимаешь? – она сорвалась на хрип. – Я прорыдала всю ночь и решилась вырваться из этой временной петли. Мне… предложили обучение в модельном агентстве. Я не могла упустить такую возможность и обрубила все на корню. Я злилась на тебя, очень сильно. Поэтому на эмоциях было проще. А потом… я…
– Что ты сделала потом, Элайна? – подушечками пальцев я убрал пряди волос, прилипшие к щекам Элайны.
– Я поняла, что зря причинила тебе столько боли. Только ты можешь выдержать меня, Эван. Никто другой не станет терпеть мой характер и мои заскоки. – с горечью плачется она, почти заставляя сердобольную часть меня поверить в беззастенчивое вранье.
Ну давай, Эван, сыграем роль идиота в последний раз?
– Ты захотела вернуться, чтобы я тебя снова терпел? – обращаюсь к ней и расплываюсь в улыбке умалишенного.
Тишина длится дольше, чем нужно.
– Еще есть время что-то поменять. Ты можешь поехать со мной, я знаю, что у вас есть деньги. Пойдешь в старшую школу там. – Элайна колебалась, как лист на ветру.
– Ты серьёзно? Ты реально думаешь, что после всего я просто соберу вещи и поеду с тобой, чтобы снова стать твоим «удобным вариантом»?
– Всё не так легко! Я что, просто взяла и ушла из-за скуки? Я страдала, понимаешь? Я рвала себя на части, чтобы понять, что я хочу.
– Не за один день принимается решение о поступлении в модельное агентство и переезд. Сколько времени ты врала мне в глаза? – я отступаю и выпускаю ее из рук.
– Я ведь хотела, чтобы ты боролся за нас! Я хотела, чтобы ты показал, что тебе не всё равно!
– Я боролся с твоими требованиями, с твоими ожиданиями, с твоим холодом. И что я получил? Ты ушла. Финита ля комедия. – мрачно смеюсь я, собираясь сваливать отсюда.
Она не слушала. Не хотела слушать.
Я нагнулся и поднял с земли рюкзак. Один шаг вперед, потом другой.
Во взгляде Элайны вспыхнула яркая искорка безысходности, когда в порыве истерики она сдвинулась на шаг ближе к краю, не замечая, как земля под ногами становится рыхлой. Губы слегка изогнулись в лукавой улыбке.
– Знаешь, что самое смешное, Эван? Я тешу себя надеждой, что ты всё ещё любишь меня. – прошептала она. Голос был мягким, но в нём звучало что-то смертельно опасное.
Я замер. Эти слова застряли в воздухе между нами, как удар, от которого я не смог увернуться.
– Нет. – ответил я, хотя даже сам себе прозвучал неубедительно.
Она снова усмехнулась – едва заметное движение губ, которое только усилило моё чувство неприязни.
– Нет? Тогда зачем ты всё ещё здесь? Почему не вычеркнул меня, как это сделал бы любой нормальный человек?
– Потому что я надеялся, что в тебе осталась хоть капля сочувствия.
– Может, я действительно монстр, – сказала она тихо. – Но, знаешь, это не отменяет того, что ты всё ещё важен для меня.
– Нет, не надо этого говорить. Дай мне жить спокойно, я больше ничего от тебя не хочу.
– Тогда скажи мне, Эван, что мне делать? Что нам делать?
Всё, что я мог сказать, уже сказано. Я не ждал, что она поймёт. И не было нужды в объяснениях. Я понял, что она ещё не осознала, как сильно её эго может повредить ей самой. И меня это больше не волнует.
И на этом моменте я был совершенно свободен. Свободен от боли, от сожалений, от ожиданий. Я стоял здесь, перед ней, и впервые за долгое время ощущал, что всё будет хорошо.
Не для неё, а для меня.
Её голос сорвался, и я хотел дотянуться до неё, успокоить. Но прежде чем я успел подойти, Элайна сделала ещё один шаг назад, не заметив, как земля под ногами предательски осыпалась.
– Элайна, осторожно! – крикнул я, но было слишком поздно. Она оступилась, и её кукольная фигура исчезла за краем обрыва.
Я не думал, не колебался. Одним прыжком перемахнул через оставшийся забор и бросился вниз. Темная, почти свинцовая вода обожгла кожу. Мгновение, или целая вечность – не знаю, одна за другой мелькали только отчаянные мысли о том, что Элайна уже утонула.
Но потом, сквозь мрак воды, я различил её силуэт. Она едва держалась на плаву, рот раскрывался в немом крике – она пыталась дышать, но не могла.
Я вырвал себя из этих ужасающих мыслей, и, стиснув зубы, резко схватил её за талию и подтянул ближе, изо всех сил стараясь удержаться на поверхности. Элайна обняла меня за шею, кашляя и глотая воздух, но не отпускала. Нас тянуло вниз ее дурацкое платье, она запуталась в нем ногами.
– Ты в порядке? – прохрипел я, еле справляясь с захлёстывающими нас волнами.
Элайна кивнула, её лицо было бледным, а взгляд совершенно пустым. От близости ее тела я ощущал какой-то странный, болезненно знакомый контакт. Она наклонила голову, убрала волосы с моего лба и нерешительно свела ноги за спиной. Потом закрыла глаза и, прежде чем я успел сказать что-то ещё, прижалась губами к моим губам. Поцелуй был неожиданным, горячим, с привкусом озерной воды и отчаяния.
Когда она, наконец, отстранилась, то надрывно прошептала:
– Прости меня.
Наши тела громко плескались в мелководье, ближе к берегу было грязно, скользкие ветки цеплялись за одежду. Я с трудом переводил дыхание, чувствуя, как гнев и облегчение смешиваются внутри в непереносимый коктейль. Позже мне станет хуже. Пока еще в крови действует адреналин, я могу держаться.
– Ты что творишь, дура?! – рявкнул я с укором, толкая ее вперед. Получилось не слишком заботливо.
Элайна плюхнулась на песок и села, дрожа от холода, мокрые волосы прилипли к её лицу, шее, груди, но теперь она даже не пыталась убрать их. Вместо этого она просто смотрела на меня – широко распахнутыми, всё ещё зелёными глазами, которые, наконец, отражали нечто большее, чем бесстрастное равнодушие. Боль. Страх. Сожаление?
Её фигура почти сливалась с пейзажем – платье прилипло к телу, подчеркивая её хрупкость и точеную фигуру, а волосы выглядели как часть озёрных водорослей. За спиной всё ещё виднелся крутой обрыв, поросший высокой травой и кустарником, который со странным спокойствием колыхался в ритме ветра. Вся открытая сцена казалась почти статичной, застывшей в каком-то абсурдном моменте, где время утратило своё значение.
– Я не думала… – жалобно начала она, но я тут же прервал её.
– Замолчи. Вот в этом всё и дело, Элайна. Ты никогда не думаешь о том, что я чувствую. Никогда. На этом точно все кончено.
Внутри всё гудело, я нес домой не себя, а мешок, набитый разбитым стеклом. Каждый шаг ощущался как прыжок в бездну. Люди, проезжающие мимо на машинах или велосипедах, сигналили, но я не обращал на них никакого внимания. Мутная дорожная пыль прилипала к сырой, холодной коже.
Слава богу, родители еще не вернулись. Иначе не далек путь в дурдом.
Ноги на автомате привели бренное тело в ванную. Не раздеваясь, не обращая внимания на холодный пол, я зашёл в душевую кабину. Горячая вода острыми мелкими каплями обожгла кожу. Я всё глубже погружался в кипящий поток, будто вода могла забрать с собой весь внутренний ад, все вопросы и разочарования.
А потом, ближе к вечеру следующего дня, психопатка позвонила мне еще раз. Чтобы добить окончательно.
Честно, я держался какое-то время, не подавая вида, что все пошло по одному месту.
Но потом, когда я совестно отработал смену, что-то внутри требовало облегчения.
Дверца в склад приветливо скрипнула, и я сразу шагнул в тёмную комнату, не включая света. Просто остановился у полки, где стояли коробки, набитые бутылками виски. Рядом с Лили я забыл, когда последний раз пил, но сейчас не было выбора. Пальцы дрожали, когда я, давясь собственной слабостью, открыл бутылку и принял первый глоток. Он был горьким, омерзительным, но моментально согревал горло.
Я закрыл глаза. Почти сразу почувствовал, как тело расслабляется, а сердце начинает биться медленнее. Как будто алкоголь мог дать хоть какое-то утешение. Залпом выпил ещё несколько глотков. И ещё. И ещё.
Рука больше не слушалась. Бутылка вскользь ударилась о полку, и я, заливаясь слезами, упал на пол. Проклиная себя, проклиная эту идиотку, чувствовал, как внутри всё крушится. Опять.
С третьего раза получилось набрать Лили.
– Эван, привет, соскучился? У меня сегодня выходной. – услышав ее голос, я понял, что подразумевают люди, когда говорят, что у них поет сердце.
– Да. – с языка сорвался жалкий стон. – Я не хотел тебя тревожить, но мне больше некому признаться.
– Что случилось? Тебе плохо? – обеспокоенно залепетала Лилиана, громко дыша в телефонную трубку. На фоне зашуршала одежда. – Где ты?
– В «Гранде». – я до крови прикусил губы в попытках сдержать рыдание. Получилось плохо.
– Эван, что происходит?
Телефон, как спасательный круг, до боли прижался к уху. Я так тараторил, что Лили вряд ли разобрала хоть половину сказанного. И то, ее учтивое молчание на другом конце провода сейчас было единственным, за что я вообще мог держаться.
– Она ненормальная. Она просто больная. Пока вы с Рене собирались уезжать, мы пошли в парк, к озеру. Она хотела сойтись, но я послал ее куда подальше. Твою мать, – запинался я, стараясь откашляться. – Потом она стала истерить и случайно, или нет, я уже не знаю, сорвалась в воду. Я прыгнул за ней. Она меня поцеловала, эта дрянь. Но я ее вытащил.
– Боже мой, почему ты сразу не сказал? Вы же могли утонуть, Эван! – поспешно говорила Лили, но я уже не мог остановиться.
– Нет, подожди, ты еще не понимаешь. Ты не знаешь, что она сделала, эта сука. Она пошла в участок и написала заявление.
– Что за заявление?
– Она обиделась на мой отказ и сказала копам, что я хотел взять ее силой. Что я не смог выдержать расставания. Поэтому ей пришлось пожертвовать собой и спрыгнуть вниз.
– Что? – Лили ахнула, и я услышал, как что-то с грохотом упало. – Она что, серьёзно? Это же просто бред! Ты уже сказал родителям?
– Нет! Думаешь, я не знаю? – голос сорвался на крик. Я тут же сжал пальцы в кулак, пытаясь успокоиться. – Прости. Она позвонила мне час назад. У неё есть сочинённая история и актерские слёзы. Зачем я вообще с ней связался, ну почему снова я?
– Эван, – её голос стал твёрдым. – Слушай меня внимательно. Ты же спас её, так? Это факт. Она могла утонуть, но ты прыгнул за ней. Это не похоже на поступок насильника, верно?
В телефоне послышались шумные шаги. Лили, кажется, собиралась сюда.
– Попробуй это объяснить, – плакал я, закрывая лицо рукой. – Наверняка для полиции я просто ещё один мудак, который не справился с эмоциями.
– Эван, стой! Не вздумай так говорить. Мы что-нибудь придумаем. Позвони родителям. Я скоро приеду, и мы обязательно что-нибудь придумаем.
– Как? Она всё рассчитала, понимаешь? Это не просто импульсивное заявление. Она знает, что мне никто не поверит. Я ее ненавижу.
– Ты не один, ясно? Не вздумай натворить дел, пока меня нет, слышишь? Эван?
Вдруг на телефон позвонили. Я повесил трубку, и волна паники без Лилианы на проводе захлестнула с новой силой.
– Алло?
– Это Эван Гранд? – голос был строгий, низкий, почти безэмоциональный.
– Да. – ответил я, чувствуя, как внутри всё напряглось.
– Это полиция. Нам нужно поговорить с вами. Вы сейчас дома?
Я молчал. Ответить «да» или просто выключить телефон в данной ситуации казалось правильным решением.
– Нет… я на работе. В ресторане «Гранд».
– Оставайтесь на месте.
Воспаленный от обиды мозг привел меня на крышу «Гранда». Надо подышать свежим воздухом. А дальше все было как в тумане. Пустая бутылка из-под рома валялась рядом, скатившись чуть в сторону. В руке болталась вторая, наполовину полная. Я уже не мог себя контролировать. Ветер трепал волосы, а джинсовая куртка не грела худые плечи, я сбросил ее на пол. Шаг ближе к краю, прямо как Элайна. Кровь жуть как долбит по вискам.
Каждое слово, каждый взгляд, каждое обвинение – всё смешалось в один сплошной гул. Я скатываюсь в состояние между жалостью и ненавистью к себе самому.
На лестнице раздались быстрые шаги. Конечно, это она. Почему она не оставит меня? Почему таскается за мной, будто ей есть до меня дело?
Лилиана решительно подходила ближе, пока я одну за другой глотал слёзы. Ровно так же, как глотал алкоголь. Я думал, что будет легче. Будет весело и хорошо. Все в порядке. И так каждый раз. Я ненавидел себя за это. Меня отпускало, а потом все резко накатывало обратно и с безумной силой.
Я очень устал.
Элайна снова выиграла. А я повелся.
– Уходи, пожалуйста. Я больше так не могу. Мне ужасно стыдно.
Я не хотел, чтобы она видела меня таким. Разбитым. Слабым. Ничтожным. Утопающим в собственных ошибках. Ветер усиливался или это вина градусов в венах – не знаю – меня круто качнуло в сторону обрыва. Я отвернулся от Лилианы. Неужели хоть раз в жизни я не могу сделать правильный выбор?
– Эван. – леденящим голосом отозвалась Лилиана. – Что ты творишь?
Из груди вырвалось глухое рыдание.
– Там очень высоко. Стой на месте, ладно? – она говорила тихо, но так, что я мог различить её слова.
– Я знаю. Уйди. Не бери грех на душу. Только не ты.
– Давай поговорим. – я не узнавал её голоса, таким отдаленным казался мир позади.
– Нет. Не надо. Хватит.
Ногти больно впивались в ладони.
– Ты сейчас не можешь принимать серьёзных решений. Ты не в себе. Я понимаю твои чувства и принимаю их. Я сейчас подойду к тебе, хорошо?
– Нет.
Ещё пару шагов, и моё тело будет лежать на асфальте.
– Я устал. Я очень устал. Ты ничего не сделаешь. Оставь. Меня.
– Ты можешь на меня злиться, но я не уйду.
Я бы спросил у нее, почему. Но был слишком зол. На себя, на неё, на остальных. Так что просто смотрел. Смотрел, как она подходит ближе. Голова жутко болела.
– Я не сделаю тебе больно.
Внутри бушевали чувства беспомощности, отчаяния и одиночества. Я решил, что выхода нет, и единственный способ избавиться от этой муки – спрыгнуть. Элайна упала и вышла, ха, сухой из воды, может и у меня получится? Вокруг меня сплошное вранье. Я даже не могу до конца верить Лилиане. Или Луизе. Может, и это тоже вранье. Короче, порочный круг.
Я не могу справиться с собой, я просто ненавижу себя за то, что заставляю людей вокруг страдать. Мои родители этого не заслужили, мне ужасно стыдно. И страшно.
– Что ты сказала?
– Мы можем найти решение, но не этим образом. Прошу тебя.
– Ты выбрала не того человека, чтобы спасать его.
Дай мне завершить начатое. Пожалуйста.
– Почему тогда ты позвонил мне?
Потому что я с ума от тебя схожу. В хорошем смысле.
Как же заставить тебя уйти?
– Я тебя не знаю. – вру, это физически больно. – Ты мне никто. Еще и неизвестно, не принимаешь ли ты чего.
Смешно. До колик в животе.
Я думаю, что люблю тебя, Лилиана Тернер.
Но я слишком непутевый, вряд ли ты это стерпишь.
Иди уже, ну.
– Хочешь услышать правду? – Лилиана-Луиза надвигалась на меня ураганом. – Я не могу потерять еще одного близкого человека на своих глазах, Эван, с меня хватит смертей, еще и моих собственных!
Её собственных? Что она несет?