Главная страница | Современные детективы | Секундант Его Императорского Величества

Секундант Его Императорского Величества
Владимир Аваков
Олег Петрович Гребнев – политический консультант. Его сфера деятельности многообразна: от продумывания планов предвыборных кампаний для кандидатов до составления докладов по запросам на актуальные темы общественно-политической жизни.
В преддверии Нового года он получает заказ особой важности – исследовать возможность использования образа Александра Сергеевича Пушкина для популяризации государственных задач. То, что изначально выглядит трудоемкой бумажной волокитой, постепенно становится политическим детективом.
Кто, как и Олег Петрович, нацелен на документы, проливающие свет на историю? Какие цели преследуют эти люди?
И самое главное – в чем тайна убийства Пушкина?

Владимир Аваков
Секундант Его Императорского Величества

Глава первая
– …Пуля вошла через кожные покровы в живот справа, где-то вот в этом месте, разбила подвздошную кость, отколов множество небольших осколков, и, пройдя по окружности большого таза примерно по такой траектории, раздробила крестцовую кость, вероятно, перебив бедренную вену и повредив, как раньше говорили, становую жилу, то есть позвоночник. Началось сильное кровотечение. О характере раны мы знаем с определённым допущением, поскольку после смерти вскрытие тела производилось в домашних условиях и оно не было полноценным. Пулю не обнаружили и из тела не извлекли.
– Насколько ранение было болезненным?
– Рана вызвала приступы сильных болей и потерю сознания. Приёмы применявшегося лечения – холодные напитки и слабительное – только усиливали страдания. Состояние раненого облегчили, давая ему опиум в каплях. Смерть наступила спустя примерно пятьдесят часов и…
«Смакуют подробности мучения…» – подумал Гребнев и передвинул воспроизведение видеоролика вперёд.
– …Для ответа необходимо учитывать и другие обстоятельства, а не только расстояние, с которого производились выстрелы. Во-первых, использованное оружие. В настоящее время неизвестно, где находятся пистолеты и сохранились ли они вообще. Истории с их обнаружением периодически возникают, но являются недостоверными. Для изучения применённого тогда оружия и анализа характеристик совершённого из него выстрела сейчас исследователи обращаются к сохранившимся историческим экземплярам подобных пистолетов, например калибра двенадцать миллиметров французской фирмы Le Page. Эксперименты на манекенах показали, что стрельба из такого оружия приводит к серьёзным повреждениям мишени: выпущенная пуля имеет значительную убойную силу, однако точность выстрела низкая. Во-вторых, стрелки, как мы знаем, обладали хорошими навыками в приёмах пулевой стрельбы и имели опыт поединков на пистолетах, что немаловажно для оценки возможного исхода дуэли. У обоих участников присутствовала сильная мотивация к поединку: дуэлянты предполагали решить вопросы личной чести и косвенным образом иные вопросы из своей частной жизни, известные нам сегодня. По результатам сделанных выстрелов оба участника попали каждый в своего противника. В-третьих, расстояние в двадцать шагов с правом подхода каждого на пять шагов. Это условие, как и общие, в том числе повторение поединка, если в первый раз результат не достигнут, было согласовано дуэлянтами через секундантов. Какой результат имелся в виду? Очевидно, поражение противника. Посмотрите, здесь представлена возможная позиция дуэлянтов по условиям дуэли с приближением, которая и состоялась. Резюмируя, можно сказать, что всё устроено так, чтобы имелась возможность нанести противнику максимальный ущерб.
– То есть убить?
– Причинить ранение любой тяжести или поразить на месте…
«Ничего нового. А что дуэлянты думали и чувствовали в тот момент, не обсуждают, потому что никто этого не знает или разговоры о душе подписчиков не привлекают». Гребнев ещё передвинул ползунок записи вперёд.
– …Кодекс устанавливал, что дуэль является исключительно орудием удовлетворения интересов чести. Однако вопросы чести не всегда были причиной дуэли. Известны случаи, когда она использовалась в политической борьбе.
– Приведите пример.
– Первый известный пример – дуэль между князем Голицыным и Шепелевым. Петру Голицыну было тридцать семь лет. При подавлении восстания Пугачёва он командовал корпусом и одну неделю – всеми войсками. Голицын был богат и известен. Императрица Екатерина Вторая, увидев его в январе 1775 года на приёме генералитета в Москве, сказала: «Как он хорош! Настоящая куколка». В августе князя произвели в чин генерал-поручика. Следующим являлся высший генеральский чин генерал-аншефа. Одиннадцатого ноября Голицын был убит на поединке с армейским полковником Петром Шепелевым. Известно, что он стал полковником в тридцать три года, воевал против Пугачёва, но отмечен не был. После поединка с князем Голицыным судьба Шепелева изменилась: он получил генерал-майора, дивизию в армии Григория Потёмкина и племянницу Потёмкина с приданым в жёны. Именно Потёмкина, ставшего фаворитом императрицы, мог беспокоить карьерный рост прославленного боевого генерала с красивой внешностью. Писали, что, опасаясь утраты влияния и власти, Потёмкин организовал убийство возможного соперника и вознаградил убийцу. Пушкин упомянул об этом в своих «Замечаниях о бунте». Жизнь и политическая карьера Голицына были пресечены…
«Какое политическое убийство? Я читал – Потёмкин ни при чём». Гребнев ещё немного сдвинул ползунок.
– …Оскорбил капитана Василия Норова, сделав ему грубый публичный выговор и забрызгав грязью из-под копыт коня. Норов потребовал сатисфакции за оскорбление, бросив открытый вызов великому князю. Николай вызов не принял. Тогда Норов и пятеро офицеров в знак протеста против попрания офицерской чести подали прошение об отставке. Скандал дошёл до императора Александра Первого. Норова уговорили, и прошение об отставке он взял обратно. После поражения восстания декабристов в январе 1826 года Норова арестовали. По приговору он был лишён дворянства и чинов и подвергнут политической смерти с направлением на каторжные работы на пятнадцать лет. В последующем приговор изменили. В 1835 году Николай, ставший уже императором, разрешил перевести Норова из тюрьмы на Кавказ – рядовым в действующие войска. До самой смерти Норов находился под секретным…
Гребнев остановил воспроизведение. «В роли трупа – Пушкин… Конечно, можно вспомнить забытые истории и рассказать о них зрителям или читателям, но кому это интересно, кроме нескольких тысяч человек на всю страну и самого автора видоса с его нудным ”не забудьте подписаться на мой канал“. Разбираться, что там было на самом деле, никто не будет – никому это не нужно. Если в первых кадрах не показали, а на первых страницах не описали труп или секс, то дальше смотреть или читать не будут. Ещё есть любители рассуждать на ”философические“ темы, высасывая скуку из какого-нибудь исторического факта и требуя от читателя внимания и работы мозга. Напрасное дело. Мысли обывателя после пяти минут напряжения рассеиваются, сознание меркнет, и человек выключается. Настроение и пульс ровные, концентрация отсутствует – спокойный сон с открытыми глазами. Может, так скучно излагают? А кто, кстати, мог быть секундантом Николая? Да любой почёл бы за честь…»
Подойдя к окну, с высоты четвёртого этажа Гребнев стал смотреть, что за стеклом.
Тридцать первое декабря выпало на красное воскресенье.
Ветер дул прохожим в лицо. Глаза слезились. Подмораживало.
Здания светились огнями гирлянд и окон, деревья переливались в световых лучах. Все городские улицы, площади и бульвары сейчас смотрелись нарядно: украшенные декоративными конструкциями виды преобразились, надписи «С Новым годом!», иллюминация и завешенные игрушками ёлки как непременные атрибуты зимнего праздника давно заняли отведённые им места. Салюты и фейерверки запускались не везде. Красную площадь закрыли для посещения. Кремль в белой и золотой подсветке, как всегда, выглядел величественно, а часы на Спасской башне готовились дать команду на встречу нового года – время старого истекало.
Горожане спешили закончить последние дела и отправиться к домашним ёлкам, где собирались загадывать желания и разворачивать подарки. Каждый хранил надежду, что в новом году жизнь изменится к лучшему. Все вместе люди готовились встретить Новый год так же, как обычно, – по-российски.
Главное место на Пушкинской площади на высоком постаменте в окружении фонарей занимала бронзовая фигура Александра Сергеевича Пушкина – с головой, наклонённой в задумчивости. У памятника не ожидали влюблённые или те, кто назначил встречу. Здесь, сцепившись руками, стояла группа разношёрстной молодёжи, человек двадцать-тридцать. Некоторые из них держали транспаранты со словами, смысл и значение которых были непонятны. Слышались выкрики в мегафон.
Цепь сотрудников полиции отделяла митингующих от людей, проходивших по тротуару. Справа от памятника, в Большом Путинковском переулке, не заглушая двигатели, ждали припаркованные машины обеспечения и автобусы полиции и Росгвардии. За спиной Пушкина, на фасаде здания, где раньше находился кинотеатр «Россия», потом – кинотеатр «Пушкинский», затем – театр «Россия», а теперь размещается театр мюзикла, ярко светила реклама представления с обещанием зрелища для всей семьи.
Пешеходы шли по тротуарам Пушкинской площади и в большинстве, не обращая ни на что внимания на привычном пути, спускались по ступенькам в подземный переход. Просторный и длинный, он строился в советское время. Люди пользовались им, чтобы пройти в метро или на другие стороны площади. После произошедшего внутри террористического акта власти установили здесь мраморную доску в память о жертвах и пострадавших, и у мемориала всегда лежали цветы.
Жизнь в переходе протекала оживлённо. Кто-то передвигался в соответствии с временем суток – утром туда, вечером сюда; кто-то оказался здесь случайно; а кто-то слонялся без дела.
Вдоль одной стены власти распорядились смонтировать непрерывный ряд палаток и, собирая арендную плату, разрешили открыть в них торговлю почти всем – от нательного белья и телефонных чехлов до самодельных украшений и цветов. Цена товаров в основном не превышала стоимости нескольких поездок в метро. У освещенных витрин люди останавливались, образуя небольшие скопления: слышались заинтересованные разговоры, нужные вещи выбирались, примерялись и оплачивались. Активность покупателей привлекала следующих, тех, кто шёл мимо, – они вспоминали, что и им что-то нужно для себя или близких, и тоже подходили к палаткам. Довольные люди рассуждали, что сделанная покупка и детям их пригодится. Каждый, кто оказывался в переходе, находил в палатках всё, что нужно, и мог не тратить время на другие магазины. Здесь же пили кофе из стаканчика, быстро утоляя жажду и голод. Случайные прохожие покупали цветы, дорогие круглый год.
К стене напротив палаток иногда прислонялись попрошайки и нетрезвые личности. Долго они не задерживались, выходили на поверхность к местам, где в окружении голубей можно съесть шаурму или шаверму – кому что нравится.
В прежние времена в переходе стояла театральная касса, где продавались билеты на культурные мероприятия. После обустройства торгового ряда её убрали.
Людской поток, тянувшийся по переходу, редел поздно вечером.
По другую сторону улицы – впереди и правее памятника Пушкину – на нечётной стороне Тверского бульвара можно было увидеть стеклянные окна известного ресторана быстрого питания, под новой вывеской ставшего кафе с бургерами и картошкой фри.
По чётной стороне бульвара – вперёд и левее от памятника – просматривалось двухэтажное здание с элементами барокко, фасад которого сплошь украшали гирлянды из множества лампочек. Лампочки горели ровным бело-голубым светом, создавая впечатление, что стена состоит из искрящегося снега или льда, как у домиков в сказочной стране. В здании находилось «Кафе Пушкинъ», на самом деле – ресторан наценочной категории люкс с рекомендацией гида Michelin, внесённый в туристические справочники. У входа в заведение висела неброская белая мраморная табличка с едва различимым названием.
Контролёры неустанно проверяли улицу у ресторана быстрого питания на предмет нарушений правил платной парковки. Она в этом месте оплачивалась по максимальной ставке. Мужчина в расцвете сил в тёмно-синей форменной одежде, переходя от одной автомашины к другой, с помощью планшета фотофиксировал их номера. Если владелец автомашины задерживался, покупая «с собой» гамбургер и пакетик картошки, и пять минут, отведённых на оплату, истекали, то голодного любителя фастфуда ожидал штраф в размере, превышавшем стоимость купленной им еды в десять раз. Желание сэкономить на парковке подводило тех, кто обедал на скорую руку, но пополняло городской бюджет. Пребывание транспорта у ресторана «Кафе Пушкинъ» регулировал знак «Стоянка запрещена» с информационной табличкой «Работает эвакуатор». Водители автомашин, остановившихся под знаком более чем на пять минут, обычно заклеивали автомобильные номера бумажками или открывали багажник, чтобы номер не считывался машинами ДПС или контролёром. Если подкатывал эвакуатор, то транспорт, ожидавший обедавших пассажиров, уезжал на время и, петляя по переулкам, возвращался к тому же месту. Парковка здесь не разрешалась, но водители объясняли свои действия необходимостью. Пешеходы по обе стороны бульвара наблюдали ухищрения с бумажками и суету вокруг автомобилей и на тех, кто в них сидел, бросали недобрые взгляды, мысленно обвиняя в нарушении правил.
Вопросов никто не задавал, потому что правила все знали.
Давно закрытый Елисеевский гастроном заклеил свои большие пустые окна цветными картинами с новогодними сюжетами. На них в красивом городе у красивых витрин, полных подарков и товаров, стояли красивые люди с детьми, а по небу в санях, запряжённых оленями, летел Дед Мороз; последнее никак не соотносилось с российской национальной традицией. Судя по одежде изображённых на картинах людей, это были сцены из пятидесятых годов прошлого века или того раньше, когда большинство сегодняшних россиян ещё не родилось. Разглядывание нарисованной жизни не вызывало умиления или ностальгии, разве что обычную мысль: тогда было так, а сейчас этак. Тот, кто должен смотреть, не посмотрел, но те, кто, проходя мимо, посмотрел, вряд ли поняли.
Рекламные тумбы сообщали, что за бутерброды из фастфуда теперь надо платить меньше, телефонные тарифы открывают новые возможности, на острова летят прямо сейчас.
* * *
Гребнев Олег Петрович представлял собой мужчину сорока с небольшим лет с шевелюрой, уже тронутой сединой, маленьким животиком и достаточно твёрдым взглядом и являлся директором и владельцем компании по оказанию консалтинговых услуг. Олег Петрович специализировался на политическом консультировании и добился успехов: заработал личный авторитет, имя, известное потенциальным заказчикам, и некоторые деньги.
Свою работу Гребнев сравнивал с цветным стеклом, через которое можно рассматривать ослепительное солнце и работать с раскалённым металлом, контрастно увидеть опасную горнолыжную трассу или, если стёкла розовые, разглядеть доброжелательность и беззаботность окружающего мира. Будучи политическим консультантом, он преображал действительность, создавая условия и делая победу на выборах или мечту бюрократа реальными: подсказывал, как правильно посмотреть на вопрос, что в первую очередь выделить в проблеме, как следует понимать события и явления, какую необходимо применить идею, чтобы разрешить ситуацию и дойти до желанной цели.
Спрос на подобные услуги в обществе резко возрос, и востребованными они оказались в первую очередь на политическом поле. Как обычно, было необходимо доводить до людей различные решения, учитывать общественное мнение, обеспечивать поддержку действиям, но пришло понимание, что рассказывать людям о важном нужно правильным образом, и тогда достигается наилучший результат.
Политическое консультирование новой страны имело тридцатилетнюю историю: от привлечения иностранцев с момента исчезновения советского государства до опоры на российских специалистов к настоящему времени, от увлечения модными воззрениями в социологии и психологии до применения проверенных решений по управлению коллективным сознанием. По возрасту Гребнев не стоял у истоков отечественного политконсалтинга, но участвовал в развитии его тенденций последних лет, стараясь не отставать от духа времени. Результатами социологических опросов он интересовался, но и подыскивал другие источники информации. Гребнев постоянно находился в поиске новых подходов, с одной стороны, определяя пульс и нервы общественной жизни, с другой – способы влияния на них. В период «постпамяти»[1 - Постпамять (англ. postmemory) – механизм передачи травматического знания и материализованного опыта; явление, описывающее, какое отношение имеют последующие поколения к личным, коллективным и культурным травмам, к изменениям, которым подверглось предыдущее поколение, к тому, что они «помнят» только благодаря историям, образам, поведению людей, среди которых они выросли. – Прим. ред.] он пытался вызванными эмоциями спровоцировать людей на поступки, во времена fake news[2 - Fake news, фальшивые (поддельные, «фейковые», ложные) новости – информационная мистификация или намеренное распространение дезинформации в социальных медиа и традиционных СМИ с целью введения в заблуждение, для того чтобы получить финансовую или политическую выгоду. – Прим. ред.] разоблачал и использовал влияние фальшивок. Когда слово «газлайтинг»[3 - Газлайтинг (от английского названия пьесы «Газовый свет», англ. Gas Light) – форма психологического насилия и социального паразитизма; определённые психологические манипуляции, совершаемые с целью выставить жертву «дефективной», ненормальной либо заставить её саму мучиться и сомневаться в адекватности своего восприятия окружающей действительности. – Прим. ред.] стало словом года и выяснилось, что отношения газлайтинга – это когда врач выступает для человека в роли «всеведущего ума» и иногда такие отношения возникают между пациентами и сотрудниками стационарных психиатрических учреждений, Гребнев, ничего не понимавший в медицине, задался вопросом: «Может, нечто подобное для практических целей возможно проследить в паре “власть и гражданин”?» Но углубляться он не стал – просто был человеком, которому любой ценой нужен успех.
Профессионально Гребнев мастерски разрабатывал алгоритм действий на пути к обозначенной ему цели и успешно реализовывал замысел на практике. Однако при этом сам он называл себя аналитиком, потому что главным считал умение правильно разобраться в интересах клиента и предложить эффективные способы, чтобы эти интересы соблюсти. На практике данные способы нередко превращались в технологию, состоявшую из не совсем чистых приёмов, для выполнения которых особого ума не требовалось. Гребнев не хотел, чтобы он и его компания ассоциировались с грязными делами. Когда возникала необходимость, Олег Петрович не отказывался от возможности заработать и нанимал исполнителей со стороны. Они отзывались на его предложения поработать с охотой, зная, что задержек с выплатой вознаграждения не будет. Большую часть средств за свой труд он получал авансами: Олег Петрович был умным человеком, и те, кто имел с ним бизнес-отношения, были об этом в курсе.
Чем занимаются политические консультанты, известно. По общественно-политическому направлению – основному в работе – Гребнев представлял записки и сочинял доклады на темы, интересовавшие заказчика, продумывал планы предвыборных кампаний для кандидатов на выборах разных уровней, организовывал партийные и общественные форумы, проводил гражданские акции в поддержку действий властей. Иногда его привлекали и к составлению программ культурно-массовых мероприятий. Получал он задания и по непубличным вопросам. Например, составлял генеалогию рода какой-нибудь состоятельной персоны и параллельно разбирался в судимостях за корыстные преступления родственников заказчика, или, предлагая сторонам компромиссы, улаживал наследственные споры без обращения в суд, или помогал клиентам в достижении карьерных целей, другими словами, способствовал их назначению на желаемые должности. Задачи, которые ставили Гребневу, отличались разнообразием, но он предпочитал частные консультации для ответственных лиц. Не было оснований говорить о его политических пристрастиях в работе. Гребнев брался за любой проект, если заплатят. Его убеждения заключались в личной выгоде и коммерческом расчёте.
Работать Олег Петрович любил и считал, что заслуживает приличное вознаграждение. Желание сделать что-то бескорыстно у него возникало, но не часто, и он прослыл в меру неравнодушным человеком.
Гребнев избегал, чтобы его имя напрямую связывалось с политическими баталиями или, хуже того, с публичными скандалами, поэтому просьбы дать комментарий или принять участие в дискуссии по текущим событиям в публицистических программах на телевидении и радио, как правило, отклонял под благовидными предлогами. Ему не нравились легковесность и пропагандистский настрой передач или балаганный характер обсуждения темы. Он верил, что если используемые в дискуссии доводы превысили степень разумного преувеличения или вышли за границы допустимой недостоверности, то получаются не аргументы, а обман. Гребнев не участвовал в подобных постановках, не связывая свою работу с заданием морочить людям головы. Он хотел чувствовать себя мастером политического анализа, а не манипулятором общественного мнения.
«Коллеги по бизнесу», как всегда, нечасто хвалили такого конкурента, оценивая его работу. Среди них распространилось убеждение, что кто-то влиятельный покровительствует Гребневу, чем и объясняли деловые успехи его компании в последние годы. По этой причине старались не переходить ему дорогу. Он о сложившемся мнении знал и умно помалкивал, сам желая найти своего «тайного Санту».
Гребнев имел высшее юридическое образование, полученное в Московском государственном университете имени М. В. Ломоносова, и одно время служил юристом. Деятельность его всегда вписывалась в рамки закона, за чем он следил. Олег Петрович предпочитал сохранять собственную приватность, что помогало в делах. Успехи Гребнева можно было связать с аналитическими способностями его и членов собранной им небольшой команды, обширными знакомствами с чиновниками, политиками, банкирами, бизнесменами – людьми из многих областей общественной и государственной жизни – и просто везением. На него играли и приобретённый за годы опыт, и показанные результаты. Хотя заказчики, получая желаемое, не спешили рассказывать, что успех принёс он, кто надо знал, что работал Гребнев.
Существенное значение имело и то, как Олег Петрович вёл дела. При себе он всегда носил смартфон с двумя сим-картами, абоненты между которыми распределялись по степени важности, а в кармане приличную сумму наличных и, разбираясь с поставленной задачей, старался не создавать себе врагов. Это было непросто, но, пользуясь разными средствами, Олег Петрович пока справлялся.
Гребнев смотрел на себя и жизнь глазами стороннего наблюдателя. Не то чтобы он сознательно отделял себя от всего происходившего или не связывал свои поступки с действиями людей вокруг, просто таким образом делал работу политического аналитика, и отстранённый взгляд как предпосылка беспристрастности вошёл у него в привычку.
В дополнение к сказанному Гребнев был прагматиком, иначе ему никогда бы не стать тем, кем он стал – человеком, способным отыскать эффективное решение в клубке противоположных интересов и взаимоисключающих вариантов. И ещё он имел склонность иронизировать по любому пристойному поводу. Однако, полагая публичное проявление иронии непозволительным для ответственного человека и понимая свой недостаток, Гребнев сдерживал желание высказывать вслух приходившие на ум, как ему казалось, смешные мысли и большей частью своим шуткам смеялся сам и беззвучно, про себя. Кто-то мог сказать, что фантазии искажали его восприятие и вводили в заблуждение, но Олега Петровича устраивало такое представление о действительности. Оно помогало сохранять свежесть восприятия жизни и не скучать.
Несколько месяцев назад Гребнев почувствовал, что перспектива завтрашнего дня стала для него неопределённой. Смысл работы Олега Петровича заключался в том, чтобы помогать исполняться намеченным планам, но они перестали быть ясными. Какая информация будет предложена людям? Что отвечать на возникшие вопросы? Какие проекты передадут в работу? Что будет дальше? Гребнев нуждался в ответах, но, по своему мнению, их не получал. Кроме людей, активно занимавшихся политикой, ответы в действительности мало кого интересовали. Он оценивал ситуацию как непонятную, долго находиться в таком положении не мог, и ему оставалось только ждать.
* * *
С утра Олег Петрович находился в офисе. Он давно заметил, что люди, которые обращаются к нему за консультациями, часто принимают решения в последний момент, а конец года вполне подходил под такое определение. Поэтому в любое время могли состояться незапланированные встречи, и быть к ним готовым значило получить нового клиента.
Из своего директорского кабинета Гребнев несколько часов обзванивал друзей и знакомых, поздравляя их с наступающим Новым годом, и просматривал новые, интересовавшие его ролики, выложенные в YouTube. Время до середины дня прошло с пользой.
Оторвавшись от собственных отвлечённых мыслей и созерцания сумеречного города, Гребнев решил пообедать. Он быстро надел куртку, спустился из офиса на улицу, пробежав по подземному переходу и проскользив в летних ботинках последние сто метров, вошёл в «Кафе Пушкинъ» и вскоре, сидя за столиком и зная меню на память, делал заказ официанту. Салат «Оливье тре деликат подъ соусом Провансаль» и «Котелета телячIя, рубленная по рецепту Пожарского, гарнированная жареной картофелью» ждать себя не заставили.
Ресторан «Кафе Пушкинъ» последние несколько лет оставался его любимым местом, зайти и отобедать в которое можно было двадцать четыре часа в сутки. У гардероба в приглушённом освещении гости могли полюбоваться на себя в большое напольное зеркало Морена, но не все смотрели на себя со стороны. Посетители оказывались в залах, своим убранством напоминавших комнаты дворянской усадьбы царских годов. Униформа персонала, подобранная по фасону и цвету к обстановке, подчёркнуто уважительная манера общения официантов с посетителями, меню, составленное из блюд по старинным рецептам и написанное в стиле и грамматике стародавних времён, – всё это делало ресторан интересным заведением, не похожим ни на одно другое; заведением, предлагавшим вместе с едой нечто большее. Истоптанный мрамор на полу, стены в пятнах и трещинах, потёртые со временем предметы интерьера были изготовлены к открытию ресторана в декорационных мастерских киностудии. Если, проходя из гардероба в зал, постучать костяшками пальцев по настенной плитке, выглядевшей как каменная, палец не чувствовал твёрдости – в ответ раздавался глухой звук, который издают изделия из гипса или пластика. О том, что в ресторане всё не совсем так, как представляется, и старые предметы обстановки – это новые, искусственно состаренные вещи, одни посетители – в большинстве своем – не знали, а другие, как Гребнев, не придавали этому значения.
В городе открылось ещё несколько заведений в дизайнерских интерьерах и разных кулинарных направлений – с высокой европейской и русской кухней, – рассчитанных на посещение состоятельными людьми. Выбирать из них можно было по предпочтениям. К примеру, любители итальянского стиля в интерьере и еде ходили в ресторан, носивший имя сына царя Салтана – опять же героя из произведения Пушкина. Но ресторан «Кафе Пушкинъ» имел особенный колорит: почти всерьёз он предлагал гостям почувствовать себя уважаемыми персонами давно ушедшего века. Предложение нравилось им и благосклонно принималось.
Для внимательного наблюдателя в декорациях «Кафе Пушкинъ» происходило интересное представление.
Посетители ресторана в основном принадлежали к одной социальной группе – материально обеспеченных людей, то есть тех, кто, делая заказ по меню любого заведения, решает, что хочется съесть и выпить, а не разглядывает стоимость блюд. Они приходили сюда, чтобы в респектабельном месте и в своём кругу вкусно откушать, что-то отметить или провести небольшую деловую встречу. Обычные же граждане, которые перемещались по городу не в собственных автомашинах представительского класса и с личным водителем, оказывались в «Кафе Пушкинъ» только в силу обстоятельств. Они терялись, когда официанты в соответствии с порядком, установленным в заведении, использовали по отношению к ним вежливую форму обращения времён Российской империи, называя мужчину сударем, а женщину сударыней. Где ещё такое увидишь? Разве что в кино. Расслышав в свой адрес слово «сударь», произнесённое с уважительно-почтительной интонацией, обычный человек понимал, что в этом месте он в гостях во всех смыслах: и как посетитель ресторана, и как человек здесь случайный. Зато после чашки кофе с десертом в «Кафе Пушкинъ» им было что вспомнить.
Деловые завтраки или обеды проводились в ресторане обычным порядком. Гребневу приходилось наблюдать, как адвокат за поеданием пирожков с визигой объяснял клиентам план действий по возврату утраченной ими собственности. Клиенты, потрясённые окружающей обстановкой и перспективой предстоящих судебных баталий, проникались уважением к его компетентности и осознавали, как им повезло с таким специалистом.
Встречались здесь медийные и просто известные персоны. Как-то Олег Петрович увидел давно примелькавшегося в радиоэфирах главного редактора с яркой внешностью, который забыл, где находится, – не ел и не слушал своего спутника, как от него могли бы ожидать, а что-то убеждённо ему высказывал, жестикулируя; и в целом было непонятно, получал он информацию или давал. Произнесённое слишком громко восклицание: «Не может быть!» – долетело до Гребнева, но тот, кому предназначалась фраза, пропустил её мимо ушей, как и весь монолог представителя интеллигенции, и флегматично насыщался. Судя по его спокойному равнодушию, было понятно, кем являлся жевавший человек. Кто расплачивался за обед, Гребнев смотреть не стал, а через несколько месяцев стало известно, что средством массовой информации контракт с главным редактором прекращён. Но это другая история. В таких случаях Олег Петрович сам часто думал: «Не может быть!» – и удивлялся не услышанному, а представленной ему логике рассуждения. Да и в интерьерах ресторана известные персоны смотрелись простовато и выглядели не такими известными, как на телеэкранах.
Иногда в ранние утренние часы официанты просили посетителей, зашедших с хорошим настроением позавтракать, пройти в один из концов зала, потому что в другой его части заканчивала веселиться после ночи, проведённой в клубе, компания молодых людей. К этому времени они находились в состоянии глубокой нетрезвости и демонстрировали отвратительное поведение. Персонал ресторана терпеливо ждал окончания представления и ограждал от участия в нём других гостей. Безобразие происходило в удалении, и общий порядок в заведении не нарушался. Известного сюжета в духе «футболистов на завтраке» никогда не допускалось – не кафе всё-таки.
В последнее время в ресторан стали приходить мужчины, которые занимались строительным бизнесом. Не смущаясь и не обращая ни на кого внимания, они ели «Яйца “Бенедиктъ” съ лососиною» и «Кашу изъ пшена тыквенную» и обсуждали, кто кому и сколько миллионов перечислит и «что у нас получается в итоге».
Гребнев сидел на первом этаже в зале «Аптека». При входе в зал лежали последние в году выпуски деловых газет «Коммерсантъ-Daily» и «Ведомости», отпечатанные на бумаге, но ими давно никто не пользовался. Гостей встречала живая, вся в игрушках и золотых огоньках ёлка. Залы погрузились в полусвет, как если бы зажгли свечи – так неярко горели лампы в настенных бра с зеркалами. К концу трапезы занятыми остались меньше половины столиков. Новые посетители не появлялись: желающим войти с улицы вежливо объясняли, что доступ в заведение временно закрыт в связи с приготовлениями к «сказочной ночи». Официанты и метрдотели тактично ожидали, когда гости закончат обед и уйдут. За окнами заметно стемнело.
Мысли Олега Петровича были заняты не едой. Он думал о том, что время, наступающее после Нового года, должно всему наконец придать определённость и чего-то ему очень хотелось, но предугадать он ничего не мог. Скользнув взглядом по залу и окнам и остановив внимание на людях, проходивших за стёклами по улице, Гребнев решил, что, например, он может сказать, как пешеходы поведут себя через пару минут.
«Курьеры, доставщики еды и нетерпеливые горожане перебегут проезжую часть в начале бульвара – тогда, когда движутся автомашины, а пешеходы должны стоять, – сделал предположение Гребнев и попытался в окно разглядеть, как прогноз будет сбываться, но место событий находилось далековато. – Водители нескольких автомашин чёрного цвета и другие, которые считают, что сами решают, как ездить, с нарушением заедут в небольшое дорожное пространство у пересечения улицы и бульвара, чтобы затем повернуть налево на глазах у инспекторов ГИБДД, – почему-то продолжил он и заинтересовался, что же будет дальше: – Инспекторы постоянного поста на Тверской, перед памятником Пушкину, покажут, что сами знают, кого останавливать за нарушения, и с целью проверки документов будут высматривать в потоке автомашин легкие грузовики, – недолго думая, высказал очередное предположение Олег Петрович. – Полицейские и военнослужащие Росгвардии покажут, что не их дело разбираться, почему кто-то собрался у памятника, и они сами давно знают, что делать с этими людьми. А люди, собравшиеся у памятника, подумают, что сами знают, что делать, и покажут, как нарушается общественный порядок.
Всё здесь понятно, – рассуждал он. – Люди пытаются жить так, как им удобно, и не будем утверждать, что ради этого каждый второй собирается игнорировать закон, а каждый первый это уже сделал. Это неверное представление. Каждый на своём месте приспосабливает мир под себя и имеет на это право. С границами допустимого, да, надо поработать. И потом, у поступков есть разные мотивы и люди всегда были разные, а не только те, кто делает то, что ему говорят, или то, что от него ожидают. Вопрос: как все будем жить дальше? Единое движение производится в направлении, которое указано с верхнего в иерархии места. Так должно быть, и пора бы, а то неопределённость порождает ненужные домыслы…»
В очередной раз придя в рассуждениях к многоточию, Олег Петрович оставил упражнения в прогнозах и стал думать о жене и дочке и сочинять планы на дни отдыха, которые появятся до выхода на работу из праздничного безвременья. Настроение у него было хорошее, но в ощущениях присутствовала лирическая нотка. Общее для всех чувство новогоднего ожидания чего-то светлого дополнилось у Гребнева воздействием симфонической музыки – она никогда не оставляла его равнодушным и привлекала внимание. Подборка классических произведений для оркестра, как всегда, звучала в ресторане в фоновом режиме.
Неожиданно по первым тактам мелодии Гребнев узнал вальс из сюиты Свиридова «Метель». Олег Петрович удивился, потому что раньше этот замечательный вальс в плейлист не включали. Музыка завораживала драматической красотой, и жевать под неё не хотелось. Возможно, ранее записанную программу изменили в связи с предстоявшим проведением «сказочной ночи». Гребнев собрался послушать любимую мелодию, но мысли его тут же переключились, и он решил под звуки вальса развлечься придуманным им же занятием. Неспешный обед почти окончился, оставалось допить кофе.
Развлекался Гребнев тем, что смотрел на людей, которые находились вокруг, и представлял их в обстоятельствах XIX века. Было забавно, иногда смешно. Со стороны наблюдать за окружающими ему всегда казалось занимательным. Представлять людей оказавшимися в другом историческом периоде времени Олег Петрович стал после назначения консультантом на съёмках художественного фильма с рабочим названием «Дуэль». В должности он находился больше двух лет с перерывом на локдаун из-за пандемии.
Сюжет кинофильма рассказывал историю последней дуэли Пушкина. Гребневу нравилось приходить на съёмочную площадку, где оживали исторические картины и люди в костюмах и платьях по моде начала XIX века двигались, разговаривали, проявляли человеческие чувства. По мере погружения в свои обязанности и наблюдения за процессом создания киноленты Олега Петровича всё больше захватывали сцены прошлого, которые воссоздавались в деталях.
Впервые столкнувшись со съёмочным процессом, он испытал на себе то, что называют «магия кино». Олег Петрович не терял понимания, что киногерои, ведущие беседы в интерьерах светских салонов или танцующие на дворцовых балах, – это талантливые актёры, подобранные, одетые, загримированные под сценарные образы, и произносят они заученные реплики, написанные для роли. Он видел, что красивые картины прошлого – это постановка, результат труда многочисленной съёмочной группы. Но сила художественного изложения истории, убедительность актёрского перевоплощения и реалистичность действия, возникавшие на площадке, в итоге заставили его по-другому посмотреть на события, о которых шёл рассказ. Гребнев сначала задумался, а потом отчётливо осознал, что перед камерой разыгрывалась не придуманная история о мифологизированных личностях, а прожитая жизнь когда-то реальных людей. В какой мере увиденная картинка в целом достоверна и отражает далёкое прошлое, он глубоко не вникал, потому что кино есть кино, а не историческое исследование.
Именно наблюдая воссозданное давнее прошлое, Гребнев стал мысленно примерять окружавших его людей из сегодняшнего дня к жизни и персонажам, увиденным на съёмочной площадке. В результате у него возникла тайная забава – умозрительно оценивать, насколько человек, если его из повседневной жизни перенести в начало XIX века, оказался бы там к месту и в каком качестве. Объектами для таких шуток в большинстве выступали случайные знакомые и незнакомые, поэтому фантазии Олег Петрович строил на своих мимолётных впечатлениях и наблюдениях. Он от души иронизировал молча и выводами редко с кем делился.
Как-то Гребнев прочитал, что некоторые люди сами часто представляют себя оказавшимися глубоко в истории и, не стесняясь, рассказывают о личном опыте «путешествия во времени». И речь в данном случае шла не о реконструкторах или сообществах эльфов и орков – мужчинах и женщинах, живущих в воображаемом мире. Например, популярный телеведущий и журналист может рассказать, что представлял себя в обществе XIX века. Гребнев подумал, что тот на старости лет скорее страдает от недостатка чиновничьего внимания, раз намекает, что как аристократ духа был бы близок к императору. «Обращаясь к прошлому, люди определяют своё место в настоящем», – решил Олег Петрович.
Гребнев изобразил на лице, что получает удовольствие от вальса и кофе. «Кто у нас сегодня жуёт?» – задался он вопросом и под музыку, которая могла бы в танце кружить гостей бала, стал всматриваться в сидевших в зале людей, на которых и так смотрел, пока ел.
Первыми, с кого Гребнев начал, стали трое мужчин примерно одного с ним возраста, расположившихся за столиком, как в офисе. Перед ними находились только чайники с чаем, чашки и мобильные телефоны. Одеты мужчины были в костюмы тёмных оттенков синего и серого цветов, двое сняли пиджаки и повесили их на спинки стульев, оставаясь в белых немятых рубашках без галстуков. Он посмотрел на столик у самого входа в зал. Там пребывала пара охранников, которые держали в руках верхнюю одежду – куртки или пальто. Гребнев решил, что охранники ожидают именно этих мужчин. «Нет у них желания раздеться в гардеробе», – подумал он.
Компания вела негромкий разговор. Понять по лицам, о чём говорили, было невозможно, но эмоции проявлялись через слишком громко поставленную на блюдце чашку, пододвинутый несколько раз стул и пытливые взгляды, которые периодически бросались на окружавших. Телефоны не звонили – звук сигналов оставался выключен, – но их владельцы периодически смотрели на экраны – видимо, приходили сообщения.
С идентификацией группы у Гребнева вопросов не возникло: понятно, что судари являлись бизнесменами, возможно, собственниками или управляющими крупных компаний или банков – часть топ-менеджмента, входят в советы директоров и правление, а финансы – не только их дело, но и смысл жизни. Встретились ненадолго: надо посмотреть друг на друга, что-то уточнить или обсудить чужие мысли. У людей их положения всегда найдётся тема для общения в полуприватной обстановке. Встреча не то чтобы обязательная, но нужная.
«Господа должны быть дворянами и принадлежать к высшему аристократическому обществу. Благородство происхождения не учитываем, – стал рассуждать Гребнев. – У них есть состояние, в некоторых случаях хорошее образование, есть в собственности земля и просторный загородный дом, есть также зависимые люди, судьбы которых, в плане уволить или оставить на работе, они решают по своему усмотрению. Они путешествуют, пересекая любые границы, и занимаются благотворительностью».
Он представил, что принадлежащие им бронированные чёрные «роллс-ройсы», «майбахи» и БМВ седьмой серии – это разрисованные золотом чёрные экипажи: у крыльца ресторана в ожидании стоят лакированные кареты, запряжённые лошадьми вороной масти, падает чистый белый снег, и кучера смахивают снежный налёт с попон, лежащих на спинах у лошадей.
«Всё равно не дворяне, – оценив собственные фантазии, подумал Гребнев. – Сегодня у них что-то есть, а завтра побежит сударь, если успеет и если примут, за кордон, лишившись всего в родной стране. Нет у них ни положения, ни окружения, ни прошлого, ни ясного будущего. Накопленное ими богатство вызывает уважение не у всех».
«Хватит ёрничать», – поправил он себя и согласился с собой же, что вывод его необоснован и что побыть дворянами ребята могли.
Олег Петрович собрался перевести взгляд дальше, но тут ему пришла мысль, что вряд ли эти уверенные в себе люди продержались бы в дворянском обществе больше одного вечера и ночи, если не стоять за колонной. Дело было не в способности вести светский разговор и говорить дамам комплименты – этому можно научиться. Гребнев подумал, что при посещении мероприятия в дворянском собрании или великосветского салона, где обсуждали новости, пили шампанское, играли в карты, они из-за принципиальной несхожести своих взглядов на жизнь, вино и казино по сравнению со взглядами остальных присутствовавших «с большой долей вероятности» оказались бы внесёнными в стоп-лист на проход в заведение или, того хуже, получили бы вызовы на дуэли.
Гребнев стал смотреть дальше.
За столиком у окна сидели две дамы на вид лет тридцати. О женском возрасте Олег Петрович всегда высказывался неопределённо. Молодые женщины без стеснения разговаривали по телефону, в них же на экранах что-то показывали друг другу, пили вино и вели оживлённую беседу, скорее всего, о чём-то новом, красивом и полезном. Сударыни, как обращались к женщинам официанты, выглядели одетыми по моде и имели ухоженный вид.
Не высматривая украшения на пальцах, Гребнев определил, что перед ним жёны или подруги, которые расходуют средства своих состоятельных мужчин. Манера поведения и внешний вид говорили, что женщины вряд ли работают, скорее посвящают время себе, но, возможно, развлекаются приобретённым для них малым бизнесом, например косметическим салоном или nail/brow-баром. Детьми они не обременены: маленькие – на руках у нянек, постарше – после уроков в частной школе там же делают домашнее задание и с бабушкой или дедушкой на машине с семейным водителем едут на занятия в спортивные секции. Салат оливье дамы готовить сегодня не будут – всё уже приготовлено домработницами или доставлено из ресторана. «Породу оставляем в стороне, и если дам нарядить, то будут дворянки», – поначалу решил Гребнев.
Дальше память стала подсказывать ему, что женской части дворянства в целом были присущи высокий уровень культуры, образованность, поведение согласно этикету, владение французским языком, интерес к чтению литературы, умение играть на музыкальном инструменте, петь и, в конце концов, танцевать на балах. «Ещё и смартфонов у тех не было», – добавил Гребнев и посмотрел на дам уже с сомнением.
За одним из столиков обедали двое мужчин: один больше говорил, другой больше ел и для поддержания разговора делал головой неопределённые движения. У ног того, кто ел, на низкой подставке стоял новогодний пакет из плотной бумаги, очевидно, подарок. Гребнев решил, что чиновник получает поздравление от коммерсанта. Судя по тому, что аппетит у коммерсанта отсутствовал, инициатива обеда принадлежала не ему.
Гребнев предположил, что «чиновник» теперь думал: «Не засветился ли я, сидя здесь с этим деревенщиной? Но очень хотелось поесть суточных щей в горшочке, а пакет для подарка “крестьянин” выбрал правильный – без названия своей компании, соображает всё-таки». Олег Петрович посчитал, что «чиновник» мог бы поприсутствовать в своей же роли в XIX веке, но называть его дворянином не хотелось.
В отдалении сидели две пары среднего возраста – обедали с вином, весело общались и периодически дружно смеялись. Не утруждая себя сомнениями, Гребнев определил их как семьи квалифицированных специалистов, рабочее время которых проходит за компьютером. Управляющие фондами или дизайнеры с фамилией, что-то такое, но профессионально успешные люди. «Профи Новый год отметят не дома, а с компанией где-нибудь в шумном месте, например в ночном клубе. Дома, в его якорном понимании, у них, скорее всего, нет – арендуют жилплощадь, там и проживают. Они ещё думают, где у них в недалёком будущем построится дом – здесь или в другой стране, может, и сейчас обсуждают. Неопределившихся в историю не берём», – решил Гребнев.
Следующими оказались двое обыкновенных на вид мужчин в возрасте за пятьдесят с жёнами – все одеты, как показалось Олегу Петровичу, без изящества. Мужчины объявляли тосты, чокались рюмками и выпивали, дамы с небольшими перерывами отвечали на телефонные звонки. Общее оживление за столом указывало, что Новый год к ним уже пришёл. Гребнев сообразил, что это гости из региона: приехали в столицу потратиться и отдохнуть, а жёны принимают поздравления с малой родины, где Новый год, наверное, действительно наступил. Не разбираясь с социальным положением приезжих, Олег Петрович решил облачить мужчин в халаты и отправить на природу в сельскую местность.
Присутствовала группа китайских туристов. Одетые тепло, для пешей прогулки, они листали путеводитель и, возможно, обсуждали дальнейший маршрут освоения территории или прикидывали, как русские названия звучат на китайском. Местный праздник Нового года для них ничего не значил. У китайских товарищей свой Новый год и вообще календарь жизни. Гребнев мысленно поздравил их с успехами и пожелал «счастливого Нового года и Рождества». Туристам не было никакого дела до него и всех остальных вокруг.
Оглядевшись, Гребнев подумал, что сегодня дворян мало, и решил, что все ярлыки навесил.
«Ну что ты, в самом деле, дворянин не дворянин… Портреты им сочинил, физиономист нашёлся… – слегка пожурил он себя. – Это такие же люди, как из массовки на съёмках: идёт по залу в окружении свиты, голубая лента через плечо, мужчины встречают поклонами, женщины реверансы делают, а у самого ни роли, ни даже слов нет. Да, но какой вид имеет!.. – поспорил сам с собой Гребнев, вспоминая увиденное на съёмочной площадке. – Никто не будет думать, что “князь ненастоящий”. А почему? Потому что зритель смотрит и знает, что купил билет и ему рассказывают историю, а тут вроде как сама история происходит, а то, что жизнь именно такая, верить никто не хочет. Не умничай, идти пора».
Ещё он подумал: «Интересно посмотреть, как проходит ”сказочная ночь“ для тех, кому продали билет, и для тех, кто сам решает, какая сказка будет ночью. Понятно, что не для всех… А есть у них что-то общее, кроме билетов на сказку? Опять меня заносит… Ладно, как-нибудь…»
Напоследок Гребнев причислил себя к продвинутым специалистам, но с ясными представлениями о доме и определившейся любовью к Родине, самоназвался дворянином и удовлетворённо допил кофе из маленькой кремовой чашки. Музыка закончилась.
Желая получить счёт, Олег Петрович поискал глазами официанта и, немного обернувшись, посмотрел себе за спину, в угол зала, где стоял сервировочный шкафчик, которым пользовался персонал ресторана. Оказалось, что позади Гребнева, за столиком на двоих, спиной к нему сидел мужчина и напротив мужчины тоже кто-то сидел. Олег Петрович не заметил их раньше. Официант стоял как раз рядом с этим столиком.
Привстав и развернувшись, совсем уже неприлично Гребнев заглянул поверх плеча мужчины и увидел девочку, как ему показалось, лет около десяти, с русыми волосами. В руках она держала столовые приборы, перед ней на тарелке лежал эклер. Девочка заметила странное поведение Гребнева и посмотрела на него умными глазами. Во взгляде ребёнка он прочитал обращённый к нему вопрос и почувствовал неловкость.
Начала складываться новая мысль, но Гребнев не успел задуматься, так как ощутил в кармане пиджака вибрацию смартфона. Он присел на стул, достал «дрожащий» аппарат, посмотрел, как на экране определился входящий звонок, а затем сдвинул зелёный кружок приёма вызова.
– Слушаю вас, – сказал Гребнев, сосредоточившись в ожидании начала разговора и ощущая лёгкий душевный трепет.
– Здравствуйте, Олег Петрович, – раздался мужской голос с уверенно деловой интонацией.
– Здравствуйте, Сергей Сергеевич, – ответил он, стараясь попасть в ту же тональность.
– Примите к сведению: я подписал вам поручение, курьер отправлен. Не затягивайте с исполнением. Всего наилучшего.
– Я понял. Спасибо, Сергей Сергеевич! До свидания, – успел сказать Гребнев, как его собеседник закончил разговор.
Волнение исчезло, и он почувствовал радость: произошло то, ради чего Гребнев приехал в выходной день на работу, – получено новое задание. Никакой неожиданной встречи с заказчиком не состоялось, просто его главный заказчик ему позвонил, и сразу открылись новые перспективы. Этого достаточно, это то, что Гребнев желал.
Ни о чём больше не рассуждая, он оплатил счёт за обед, оделся в гардеробе и вышел из ресторана.
Ускоренным шагом Гребнев направился в свой офис, который располагался в здании на другой стороне улицы – в деловом центре на углу Пушкинской площади и Тверской, который прославился тем, что как-то выгорел дотла и годы стоял заброшенным пепелищем, пока его не восстановили.
Лёгкий мороз холодил лицо. Тротуары зачистили от недавно падавшего снега. Снежные кучи дожидались у края проезжей части, когда их вывезут на плавильные пункты. Обычная погода для зимы.
* * *
Звонил Гребневу Сергей Сергеевич Петров – важный чиновник, начальник управления. Неудивительно, что деловой звонок от него раздался, когда люди в основном уже занимались последними приготовлениями к новогодним праздникам. Производственный календарь Сергея Сергеевича зависел не от чёрных и красных дней, а от загруженности делами и их срочности. Петров являлся весьма ответственным лицом, и обязанностей у него хватало. Для выполнения служебных задач он работал столько, сколько требовалось для их успешного выполнения, и не считался со своим личным временем и временем других. По-иному быть не могло.
Гребнев знал Петрова не так чтобы давно, но уже несколько лет. Отношения между ними строились строго формально, на основе договора об оказании консультационных услуг. В документе стояла подпись Сергея Сергеевича, как и на заданиях, выдававшихся Гребневу время от времени в соответствии с договором. Сергей Сергеевич не являлся начальником для Олега Петровича, но в действительности именно от него зависело успешное существование компании Гребнева: удовлетворённость Петрова в результатах исполнения его заданий имела ключевое значение для зачисления и пребывания в обойме ведущих экспертов-консультантов.
Ходить к влиятельным людям хорошо с любыми докладами: улучшается качество жизни консультанта и открываются разные дополнительные возможности. Работая для Петрова, Гребнев старался как мог. Проектов первостатейной важности пока не случилось, но называть незначительным то, что сделано, было неверно.
Следуя по подземному переходу, Гребнев думал о состоявшемся телефонном разговоре. Диалог вышел сухой, поздравить Петрова с праздником он не успел. Понятно, что у Сергея Сергеевича нет времени выслушивать любезности в трубке, спасибо, что нашёл возможность лично позвонить. Значит, дело предстоит нерядовое, ответственное, а новогодняя открытка, отправленная Гребневым, точно уже дошла до Петрова. Новый заказ подтверждал, что наверху его работу ценят и полагают нужной, а значит, и полезным считают, что важнее всего.
Получить письмо от Петрова Олег Петрович хотел непременно сам. Тогда заказчику доложат, что документы переданы лично в руки, и тот поймёт, что, как и он, Гребнев сегодня на работе, дела не позволяют ему отдыхать и что Олег Петрович сразу «включается» по звонку. Подсознательно заказчик запомнит, что они с Гребневым в одинаковом положении, что он – «свой». С такими мыслями Олег Петрович вошёл в тёплое здание, и его дорогие офисные туфли не по сезону на кожаной подошве зацокали каблуками по скользкой плитке пола. На ресепшене Гребнев предупредил, что ожидает курьера с документами, и по лестнице поднялся на четвёртый этаж. Лифты в деловом центре не работали.
Рядом с дверью офиса компании Гребнева висела табличка с названием «КПП». Первое время после учреждения компания называлась «Консалтинг политических проектов», но затем он оставил только начальные буквы трёх слов – коротко и ни к чему не обязывает. Для клиентов потерялась смысловая ясность, но получилась интересная, как ему показалось, двусмысленность: путь к цели проходит через КПП Гребнева.
Электронным ключом он открыл дверь и зашёл в офис. Персонал компании отсутствовал, на работу сегодня никто не вызывался.
Гребнев прошёл в свой кабинет, снял и убрал в шкаф зимнюю куртку и сел в кресло за рабочий стол. Хотелось скорее узнать тему и содержание полученного задания. Ждать оставалось недолго.
Кабинет Гребнева представлял пространство, где, помимо директорского стола, размещались стол с креслами для проведения совещаний, журнальный столик с мягкой мебелью для неформального общения и несколько стеллажей для книг. Основное место на книжных полках занимала многотомная библиотека отечественной общественной мысли с древнейших времён до начала ХХ века. Большую часть томов в тёмном переплёте Гребнев не читал и даже не пролистывал, потому что полагал отечественную мысль устаревшей. В одном углу стоял шкаф для одежды, в другом висела телевизионная панель. На журнальном столике с начала зимы находилась маленькая искусственная ёлочка, украшенная только горящими лампочками.
Большая площадь столешницы директорского стола позволяла во время работы удобно раскладывать распечатанные тексты и документы – Гребнев предпочитал документы в руках, а не файлы на экране. Монитор компьютера и телефон офисной АТС располагались на приставной тумбе слева. Настольная лампа современного дизайна с узким удлинённым плафоном давала хороший направленный свет на нужное место перед человеком, сидевшим за столом. Рядом с ней находились два чугунных, покрытых чёрной матовой краской бюста высотой сантиметров двадцать пять: императора Николая Первого и поэта Пушкина.
Бюсты были самыми примечательными предметами в кабинете. Все, кто заходил к Гребневу, обращали на них внимание и с любопытством рассматривали. Некоторые не стесняясь спрашивали, указывая на один из бюстов: чей это? Получив ответ, качали головой, изображая понимание. Про бюст Пушкина вопросов не задавали. Самому Гребневу нравилась детальная проработанность скульптурных портретов.
Сначала в кабинете появился бюст Николая Первого, изготовленный, судя по клейму, в 1840-е годы на Мышегском заводе княгини Е. Бибарсовой. Бюст подарил режиссёр кинокартины, в работе над которой участвовал Гребнев. Император в военном мундире с эполетами и орденами непреклонно смотрел немного вверх. Мыслей о схожести железного императора с оригиналом у Олега Петровича не возникло. Бюст понравился ему и занял место не на книжном стеллаже, а на рабочем столе.
Через несколько дней Гребнев подумал, что для создания правильного впечатления от обстановки требуется иметь в кабинете и заметный культурный акцент. Находясь в состоянии душевной погружённости в киносъёмки, долго Олег Петрович не выбирал. Хотя он не являлся поклонником творчества поэта и художественную литературу читал по необходимости, отправился в книжный магазин и, найдя там бюст Пушкина, купил его. Поэт, одетый в смокинг с галстуком, смотрел в левую сторону. Погрудное изваяние было современной массовой продукцией. Гребнев отметил, что Александр Сергеевич выглядел несколько непохожим на себя, то есть не так, как представлялось ему по общему впечатлению от изображений Пушкина на двух известных портретах, написанных художниками Кипренским и Тропининым в 1827 году. Портреты эти с детских лет знакомы всем. Гребнев специально смотрел репродукции и описание картин. Искусствоведы отмечали байронизм Пушкина в работе Кипренского и одухотворённость поэта у Тропинина, современный же был корректен во всём, но на свои портретные изображения не походил. Олег Петрович предположил, что таким Пушкина видели его создатели – владельцы производства. Замыслу Гребнева это не мешало: по бакенбардам понятно, кто изображён, а знавших поэта лично сегодня нет.
Поставив бюсты на стол на небольшом расстоянии друг от друга, он удовлетворился. Скульптурные изображения великих людей характеризовали владельца кабинета мыслящим по-государственному, образованным и культурным человеком – Гребнев рассчитывал на такое впечатление. Иногда он шутливо обращался к бюстам с вопросами, что смешило работников КПП – вроде как директор разговаривал с самим императором или поэтом.
На стене, дальней от директорского стола Гребнева, висела небольшая цветная портретная фотография президента страны – такие тоже продаются в книжных магазинах. Лицо президента улыбалось и располагало к доверию, взгляд его был направлен вперёд. Посетитель не замечал фотографию, когда входил, потому что она оказывалась у него за спиной. Портрет бросался в глаза при выходе из кабинета. Увидев его, некоторые из посетителей начинали вспоминать, не слишком ли много они наболтали во время разговора. Гребнев осознанно поместил президентский портрет не на видном месте. Он считал, что не состоит на государственной службе и не имеет цели бессодержательно демонстрировать принадлежность к вертикали государственной власти. Президента уважал. С органами власти и управления работал с удовольствием, полагая, что и сам делает что-то нужное для страны.
Гребнев оживил монитор компьютера – на экране высветилась лента новостей – и стал просматривать краткие заголовки, уделяя внимание нужному. Он привык следить за информационными сообщениями о событиях, поскольку работа требовала оперативно знать о происходящем в стране и за её границами.
Новости больше относились к наступавшим праздникам, чем к деловой или политической жизни. Прочитав несколько сообщений, в том числе выделенных жирным шрифтом как важные, Гребнев понял, что дела и политика в этом году закончились, по стране разъезжал в санях Дед Мороз и шагал маленький, но Новый год.
Сообщение, что бывший премьер-министр Франции вышел из состава совета директоров крупной отечественной нефтехимической компании, под конец года излагалось читателям как история из жизни пенсионеров. Гребнев удивился, что иностранец продержался долго. Он подумал, что, приглашая управленца международного класса, страна поступает расчётливо или благодарно, вознаграждая его за прошлые дела. «Как бывает, – размышлял Олег Петрович, – изменившиеся обстоятельства делают нецелесообразным дальнейшее сотрудничество, и проект закрывается. Бывший премьер-министр… Здесь дела серьёзные… и обстоятельства, вероятно не в сфере текущих международных отношений, на что-то намекают». Он поморщился. Гребнев нередко читал в новостях то, что не написано. Новости бывают многоплановыми, но он считал себя догадливым, что для аналитика в порядке вещей.
Ещё один заголовок, привлёкший внимание Олега Петровича, напоминал о продолжении расследования уголовного дела в отношении арестованной в апреле бывшей замминистра культуры. Экс-чиновница подозревалась в злоупотреблении должностными полномочиями в рамках схемы хищения денежных средств через «Пушкинские карты». Гребневу хотелось знать, чем всё закончится, но конца пока не предвиделось.
Олег Петрович заинтересовался, какие фильмы ожидаются к выходу в прокат в ближайшие месяцы, – планировалась премьера художественного фильма «Онегин», затем узнал, как первые лица встретят праздник, и ознакомился с изменениями в законодательстве, которые вступят в силу с первого января. На всякий случай он изучил телепрограмму на несколько дней вперёд: нет ли анонсов каких-либо проектов, о которых потом будут говорить? Смотреть предлагалось авантюрные истории с пальбой в прямом и переносном смысле во все стороны: криминального, военного, исторического, общественно-политического, фантастического – какого-угодно покроя. Это было скучно.
Думая, чем ещё себя занять, Олег Петрович обвёл глазами кабинет и остановил взгляд на большой толстой книге в кожаном переплёте, которая стояла на полке. Он встал из-за стола, подошёл к стеллажу и взял книгу в руки, сразу ощутив её тяжесть. Это была «Российская летопись», изданная в начале двухтысячных в Санкт-Петербурге, большого формата, с золотым обрезом, на толстой глянцевой бумаге – модный некоторое время назад подарок одного из клиентов. Гребнев иногда просматривал летопись, чтобы узнать о событиях, происходивших в истории государства в те же календарные дни, но в прошедшие годы. Положив книгу на журнальный столик и присев в кресло, он открыл декабрь 1836 года. В связи с тем, что его текущая работа была связана со съёмками фильма о последних днях жизни Пушкина, Гребнев невольно многое делал под влиянием событий двухсотлетней давности, относившихся к поэту.
Летопись сообщала, что «22 декабря вышел в свет девятый номер журнала “Современник”, в котором за подписью “Издатель” был опубликован роман “Капитанская дочка”». Далее значилось, что «по велению Николая I на гранитном пьедестале возле Иоанновской колокольни в Кремле поставлен Царь-колокол». Кроме того, указывалось, что завершена восьмая ревизия (перепись населения), по результатам которой без учёта Финляндии и Царства Польского население России составляло пятьдесят два миллиона человек. Никаких других значимых событий, кроме указанных, в летописи государства Российского за декабрь 1836 года не значилось.
«Да, интересно, в чём заключается история и над чем работали великие мужи: каждый занимался своим делом на благо государства и народа, которого было пятьдесят два миллиона человек», – отметил Гребнев.
Поддавшись желанию узнать ещё что-нибудь про Царь-колокол, Гребнев вернулся за рабочий стол и, открыв в интернете нужный материал, прочитал, что колокол пролежал в земле около века и волею государя императора Николая Первого поставлен четвёртого августа. Гребнев слегка удивился, но раскапывать, почему об этом событии сообщает летопись за декабрь, не стал. Задумавшись на мгновение, Олег Петрович развернул статью о создании романа «Капитанская дочка» и обнаружил в ней указание, что впервые тот опубликован при жизни Пушкина в четвёртой книжке журнала «Современник», а не в девятой, как значилось в летописи. Снова удивившись, Гребнев открыл статью о ревизских сказках, и из неё следовало, что восьмая ревизия состоялась в 1833–1835 годах. «Странная какая-то история», – решил он и убрал летопись на полку.
Наконец раздался звонок офисного телефона. Олег Петрович поднял трубку, и девушка со стойки ресепшена делового центра сообщила ему, что прибыл курьер. Гребнев спустился на первый этаж, оформил у того получение письма и по лестнице вернулся в офис.
Расположившись за столом, Гребнев ножницами аккуратно вскрыл принесённый конверт и вынул из него два листа. Первый, из плотной бумаги, представлял собой короткое сопроводительное письмо: директор компании Гребнев О. П. уведомлялся, что в соответствии с ранее заключённым договором ему направляется Поручение на выполнение консультационных услуг – приложение на одном листе. Подписал начальник управления С. С. Петров. На втором – упомянутом Поручении – значилось, что ему, Олегу Петровичу, надлежит представить заключение по теме: «О возможности использования образа А. С. Пушкина и литературного наследия поэта для популяризации задач государственного строительства».
Находясь под впечатлением от узнавания предмета работы, Гребнев замер на несколько секунд и затем во второй раз прочитал задание. При беглом взгляде обозначенная тема привлекала внимание масштабностью, и он подумал, что за свою предыдущую деятельность не получал другого, требующего такого укрупнённого анализа; вероятно, оценка его как специалиста в глазах заказчика возросла и положение как одного из многих консультантов изменилось в лучшую сторону. Насколько, сказать трудно, но основания считать, что на него обратили внимание на новом уровне, видимо, имеются. Олег Петрович почувствовал, что тема интересная.
Пережив подъём самооценки, Гребнев обратился мыслями к работе и стал обдумывать, что ему предложено сделать. Разбираясь в формулировке, Олег Петрович осознал её неконкретность и вызванную этим очевидную трудность в понимании поставленной задачи. Если «образ Пушкина» и «литературное наследие поэта» по сути понятны и доступны для анализа по выбранным критериям, то про «задачи государственного строительства» в поручении ничего не объяснялось, и что имеется в виду, оставалось догадываться.
На память быстро пришло высказывание первого заместителя руководителя администрации президента о том, что страна вступила в период масштабных необратимых изменений, которые затрагивают все сферы человеческой жизни, включая очевидные, касающиеся системы политического устройства. Гребнев ни на минуту не забывал об услышанном, что являлось для таких, как он, политических консультантов ориентиром в перспективах работы. В область политических реформ его до сегодняшнего дня не допускали, но он очень хотел. «У-у-у, как интересно, – снова подумал Гребнев, – полезно узнать, над чем работает Комитет СФ по конституционному законодательству и государственному строительству. Хотя бы для общего представления».
«На что конкретно отвечать? Не будем торопиться с выводами, – сказал он себе. – Это тебе не “сделай то, не знаю что…”, тут в каждом слове смысл, который надо понять, потому что писано “для своих и умные поймут”. Решу задачу – докажу, что свой».
Работа, которая поручалась, определённо имела политическую направленность и соответствовала его специальности политического консультанта. Для составления полноценного заключения следовало провести профессиональный анализ по разным направлениям. Например, дать Пушкину историческую и политическую оценку, определить, что представляет образ поэта, сложившийся в общественном сознании, рассмотреть идейно-художественные аспекты его творчества применительно к общественно-политической обстановке в стране и проектам, которые находятся «на повестке». Одному справляться придётся долго, требовалась помощь специалистов разных компетенций: социологов, историков, литературоведов – всех, кого можно. Вот он, Гребнев, как назначенный первым исполнителем соберёт экспертные мнения и сведёт в один ответ. Против этого Олег Петрович возражений не имел. Вопросов, на которые у него имелись готовые ответы, ему давно не задавали. Он знал, что делать, и считал себя готовым для большого дела.
Гребнев вспомнил о пушкинском мифе и том, что его регулярно использовали в политических целях. Олегу Петровичу довелось читать об этом в исследованиях историков. Пушкин оказался не только канонизирован, но и идеологизирован. В период Великой Отечественной войны и в послевоенные годы он стоял на службе защиты отечества, воспевал победы русского оружия и великой Страны Советов. В советское время образ Пушкина использовали для воспитания советского человека, и Гребнев подумал, что заказчик рассчитывает на подход, который соответствует сегодняшнему времени – отличному по своему духу и укладу от прошлого века; подход, который не совпадает со сталинской или позднесоветской литературной стилисткой, хотя слова можно употреблять те же и смысл их может совпадать. «Хорошо бы придумать что-нибудь новое», – подумал он и вспомнил не так давно представленное публике изображение Александра Сергеевича. Улетающие авиапассажиры могли любоваться им на панно одной из стен в новом терминале аэропорта Шереметьево имени Пушкина: волосы и бакенбарды поэта, его одежду дополнили рисунками известных столичных зданий и сооружений – Большого театра, храма Христа Спасителя, метромоста, храма Василия Блаженного, Мавзолея Ленина, Кремлёвской стены, башен Сити и подобного, а у своевольно выбившегося из причёски на голове локона волос поэта нарисовался символический косяк условных маленьких птиц. Возможно, композиция должна была напоминать пассажирам с посадочными талонами на руках, что всё изображённое как-то присутствует в Пушкине, словом, «Пушкин – наше всё». Первый раз Гребнев увидел панно в новостном репортаже об открытии терминала, потом лицезрел воочию. «Можно трактовать широко, но это корпоративный взгляд аэропорта. Не вариант», – закончил мысль он.
«Сама постановка задачи говорит о том, – продолжал размышлять Олег Петрович, – что заказчик собирается действовать обдуманно и взвешенно. Современные руководители давно заказывают предварительные исследования при выборе образа главного героя рекламной кампании, прежде чем производить рекламные материалы. Например, финансовым организациям требуется знать, как образ того или иного известного лица – киноартиста, звезды спорта или эстрады – сработает на идею привлечения средств населения с его помощью. Подействует ли на людей призыв от конкретного человека отнести деньги в банк? Оправданно ли собрать группу артистов и объявить их “командой” своего банка – командой, которая явно не смыслит в финансах, – чтобы не говорили, что там все такие?»
Гребнев подумал, что не слышал раньше, чтобы подобная работа проводилась по госстроительству, то есть по вопросам устройства государства. Речь шла не о прославлении народа и тем более не о предложении отнести деньги в банк, а сдать кое-что поважнее. В виду, вероятно, имелась какая-то конкретная цель. Интерес того, кто спрашивает о Пушкине, представлялся как желание знать, к чему может тот призывать, выступая агитатором по делам внутренней политики, и какие проекты госстроительства можно продвигать от имени поэта. «Как интересно…» – в очередной раз отметил Олег Петрович. Но то, что ему казалось интересным, большинству людей было безразлично. Он по этому поводу считал, что работа и круг интересов у каждого свои, так же как и пристрастия в еде.
Гребневу было известно поручение президента о популяризации героев российской истории и фольклора, отвечающих традиционным ценностям. Новое задание никак не могло считаться частью проводимой работы по популяризации героев истории или очередным этапом её продолжения. Задание, полученное Олегом Петровичем, имело другую направленность: личность из истории должна выступать популяризатором.
Он подумал, что исторические личности не раз участвовали в рекламных кампаниях. На волне успеха создавались целые серии роликов с известными из истории персонажами. Гребнев вспомнил понравившегося ему Александра Васильевича Суворова, который «ждал-с первую звезду», рекламируя банк. Подобная продукция не поднималась выше житейских истин – «до первой звезды нельзя – звезду Александру Васильевичу» или «кормить надо, тогда и не улетят» – и была рекламой: красивой картинкой с использованием в лучшем случае ассоциативного мышления потребителя. Гребнев знал своего заказчика и считал, что тот не думает прямолинейно, то есть примитивно, а значит, и рекламный продукт придумывать не нужно, не тот формат.
Он посчитал, что перед ним поставили задачу определить сущностные стороны личности Пушкина, его жизненного пути и творческого наследия и то, как всё перечисленное понимается народом, а потом сделать на основе анализа предложение, которое не должно восприниматься как рекламный ход. Требовалось обнаружить некоторое единство, пересечение смыслов образа поэта и той темы, к продвижению которой его подведут. Рекламу можно использовать по ходу дела, куда без неё. Рекламщики подключатся, но под контролем политических консультантов, конечно.
Определяющим моментом задания всё равно оставалось указание на тему государственного строительства как области приложения найденной человеческой и творческой сущности поэта. Гребнев решил, что после праздников встретится и поговорит со своими источниками – в надежде найти сигнальные метки или приоритеты смыслов или что-нибудь, что даст подсказку направления «куда грести».
Олег Петрович посмотрел на присланные ему два листа. Ему захотелось помыслить о задании с другого ракурса и уловить намёк, какова цель этого замысла. «Зачем знать, – рассуждал Гребнев, – о чём думает средний россиянин, если слышит имя поэта позапрошлого века, что знают граждане о наследии Пушкина и как сегодня это можно использовать? Какое отношение к действительности имеет фигура поэта XIX века кроме того, что его произведения дети читают в школе? Какие проекты государственного строительства могут рассматриваться и в чём их нужда в Пушкине? Положим, наступающий через несколько часов год знаменателен тем, что шестого июня исполнится двести двадцать пять лет со дня рождения Александра Сергеевича Пушкина – великого русского поэта, большая дата, и новостью это не является. Подготовка к событию проводится комитетом, образованным указом президента страны два года назад. Государственная программа мероприятий по чествованию памяти поэта разработана. Не слышно, чтобы кто-то обращал внимание на недочёты плана. О подготовке крупной акции, связанной с Пушкиным, не заявлялось. Может, запрашиваемые материалы собираются использовать во время весенних кампаний? Поздновато для старта, но мало ли кто и что собирается сделать. В любом случае Сергей Сергеевич знает, какие вопросы задавать и что хочет выяснить. Придёт время, и мы узнаем».
Размышления привели к тому, что Гребнев вспомнил о словах, которые были записаны на бумаге, лежавшей в его столе. Он достал из ящика канцелярскую папку, развязал на ней завязки и вынул стопку листов с текстом. Просмотрев их, Гребнев извлёк один, остальные положил обратно в папку, оставив её перед собой.
На листе в руках Гребнев прочитал: «На Пушкине оборвались все вопросы <…> Зачем, к чему была его поэзия? Какое новое направленье мысленному миру дал Пушкин? Что сказал он нужное своему веку? <…> Произвёл ли влиянье на других хотя личностью собственного характера, гениальными заблуждениями <…> Зачем он дан был миру и что доказал собою?» Это была цитата из книги Н. В. Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями», вышедшей в свет в 1847 году. Высказывание известное, встречалось в работах пушкиноведов и исследователей литературы. Гребневу довелось просматривать материалы, в которых на вопросы Гоголя давались ответы, и Олег Петрович знал, что пушкинисты свои труды не закончили.
Перечитав в очередной раз известные строчки, Гребнев подумал, что концептуальные вопросы, поставленные Гоголем, требуют масштабных, нетривиальных ответов. Ограничиться признанием за Пушкиным выдающейся роли создателя современного русского языка – ответ не по теме, у Гоголя явно не об этом. Тогда о чём? «Мне, что ли, ответ давать? – подумал Гребнев. – За что такая честь? По заданию министерства я в установленных рамках являюсь консультантом на съёмках художественного кинофильма о последних днях жизни Пушкина и его дуэли. Не секрет, что за моим назначением имеется решение межведомственной комиссии по просвещению. Достаточно ли этого, чтобы понять, насколько глубоко я разбираюсь в пушкинской истории? Или пушкинская тема здесь не главное, а главное, смогу ли я её осмыслить, какие выводы сделаю и что в результате предложу?»
Рассуждая, Гребнев пришёл к выводу, что его, возможно, подтягивают к решению вопроса общероссийского масштаба, никак не обозначая сам вопрос. Речь шла не о слогане или девизе в виде строки из произведения Пушкина для использования в каком-то проекте, а о чём-то более серьёзном. Недосказанность в формулировке темы, а точнее – в предоставленной информации, конечно, не случайность. Над чем думают влиятельные люди, знать ему пока не обязательно. Гребнев допустил, что проект, о котором остаётся догадываться, находится в стадии первоначальной разработки, для чего и собирается информация. Может быть, не только Олег Петрович получил сегодня конверт от С. С. Петрова с аналогичным заданием. Предложения консультантов подскажут заказчику последующие шаги.
Размышляя над заданием ещё некоторое время и рассматривая поручение с разных сторон, Гребнев в итоге решил, что правильным будет сформулировать ответ, указав в нём какой-нибудь новый подход в осмыслении, чем и как Пушкин будет полезен сегодня. Мифологизация его – это факт, на который уже опирались, и решение должно быть современным, креативным и перспективным для дальнейшего применения. При таком подходе не имеет значения, какую в широком смысле государственно-политическую программу следует опереть на Пушкина, призвав его в сторонники, чтобы всё выглядело красиво. Если же удастся определить, о каких новшествах может идти речь, то это только облегчит дело, а формулировки следует и даже необходимо предварительно уточнить у того, кто платит.
«Ясно, что любовная лирика поэта никого не интересует, а о чём он писал ещё?..» – опять подумал Олег Петрович.
Искать ответы при недостатке информации Гребнев не любил – начинал действовать и вскоре, когда новые сведения дополняли неясную картину, начинал думать, кто и что от него ожидает, и старался удовлетворить заказчика.
– Александр Сергеевич, вас приглашают… – обратился он к бюсту Пушкина, выделив интонацией слово «вас». Ответа не последовало. Про себя Олег Петрович отметил: «Давно пора найти себе папу, а то по собственной бестолковости можно оказаться на казённом содержании в сиротском доме».
Олег Петрович откинулся на спинку кресла и посмотрел время на наручных часах. Следовало собираться к семье, но уходить из кабинета не хотелось. Полученное задание занимало мысли, в уме начался обычный процесс обдумывания вопроса. Гребнев знал, что теперь не сможет отрешиться от дела и переключиться на Новый год, особенно если предложенная работа его заинтересовала – голова будет занята не относящимися к празднику размышлениями.
Он не затягивал паузы, собираясь с духом. Когда поставленная перед ним задача приобретала очертания, Гребнев, не откладывая, принимался за просмотр имевшихся под рукой материалов, чтобы настроиться на тему и набросать план действий. И в этот раз он чувствовал, что не хочет отказываться от рабочей привычки и ему не терпится перечитать некоторые документы, которые находились на столе прямо перед ним.
Решив, что время ещё есть, Гребнев опять поискал среди бумаг в открытой папке и достал стопку листов, скреплённую зажимом. Затем он убрал папку обратно в ящик, снял зажим и, положив листы перед собой, начал читать.
В кабинете стояла тишина, направленный свет любимой лампы давал мягкое контрастное освещение.
На первой странице вверху указывалось название документа, далее шёл текст.

Обстоятельства смерти А. С. Пушкина по материалам военно-судного дела
Дуэльный поединок между Пушкиным и Геккереном:
Время: 27 января (8 февраля по новому стилю) 1837 года, между шестнадцатью и семнадцатью часами дня.
Место: окраина Санкт-Петербурга по Выборгскому тракту за Комендантской дачей (Комендантское поле – участок, находившийся в ведении коменданта Петропавловской крепости) близ Новой деревни в роще.
Участники:
– Георг Карл де Геккерен (Жорж Шарль де Геккерн Дантес, правильнее д’Антес) – поручик Кавалергардского её величества полка, барон, 25 лет, из французских дворян, воспитанник французского Королевского военного училища Сант-Сир, на службу поступил корнетом 8 февраля 1834 года, на верноподданство России не присягал, женат, жена – баронесса Геккерн (27 лет, фрейлина двора Её Императорского величества, в девичестве Екатерина Гончарова – старшая сестра Натальи Пушкиной), детей нет, произведён в поручики 28 января 1836 года;
– Пушкин Александр Сергеевич – титулярный советник (9-го класса, что соответствовало званию капитана военного ведомства), камер-юнкер двора его императорского величества, 37 лет, из дворян, женат, жена – Наталья Пушкина (24 года, в девичестве Гончарова), несовершеннолетних детей четверо.
Секунданты:
– Лоран Арнольд Оливье Демье, виконт д’Аршиак – секундант и двоюродный брат Геккерена, атташе французского посольства, 25 лет, после дуэли покинул Санкт-Петербург 2 февраля около двадцати часов;
– Данзас Константин Карлович – секундант Пушкина, инженер-подполковник Санкт-Петербургской инженерной команды по строительной морской части, 37 лет, из дворян, на службу поступил из Императорского Царскосельского лицея прапорщиком 7 ноября 1817 года, холост.
Вид поединка: дуэль с приближением, то есть на пистолетах с расстояния двадцати шагов, так, чтобы каждый имел право подойти к барьеру на пять шагов и стрелять по сопернику, не ожидая очереди; в случае безрезультатности поединок возобновляется на тех же условиях.
Исход поединка:
– Пушкин получил пулевое ранение в живот справа, скончался в четырнадцать часов сорок пять минут 29 января 1837 года. Факт смерти в материалах не доказывается, принимается как общеизвестный;
– Геккерен получил пулевую проникающую рану на правой руке…
Гребнев прекратил чтение и, отстранив листы на расстояние вытянутой руки, посмотрел на текст, стараясь освежить в памяти информацию. Документ он хорошо знал – лично участвовал в его написании вместе с работавшим в КПП аналитиком Алексеем. Вдвоём они составили справку по материалам официального расследования и суда над участниками дуэли, произошедшей между Пушкиным и Дантесом. Документ являлся служебно-справочным текстом и содержал факты и сведения, подвергнутые целевому анализу.
Гребнев использовал справку, работая консультантом на съёмках кинокартины. Изучая судебно-следственное дело, он выяснял, как в материалах описаны роли всех участников дуэли, вскрыты причинно-следственные связи событий и поступков, расставлены акценты важности по установленным данным, и решал, обоснованы ли судебные выводы. Получив необходимую информацию, Гребнев делал заключение: стоит ли итоги старого расследования считать сегодня официальной, государственной позицией по обстоятельствам дуэли. Формально материалы уголовного дела и представляли собой государственную оценку события, но с того момента прошло почти двести лет, и прежде чем отвечать утвердительно, ответ требовалось подкрепить результатами проверки. Другими словами, Гребнева интересовало, достаточно ли следствие и суд разобрались в событии, чтобы, взяв за основу имеющиеся в деле материалы, говорить об актуальной на сегодня государственной точке зрения на дуэль и избежать обвинения в легковесности такого подхода.
Сейчас же Гребнева интересовало что-то другое, но что – он пока не мог сформулировать определённо. Зная содержание справки, Олег Петрович не считал, что найдёт в ранее сделанной аналитике сведения, нужные для ответов на вопросы по новой теме. Проговаривая про себя известные факты, он надеялся, что прочтёт что-то, что подскажет направление для размышлений, наведёт его на идею о предстоящей работе, и по мере чтения вспоминал сведения, которые не включались в справку в связи с ненужностью, но теперь заставляли задуматься о своей значимости. Олег Петрович обладал хорошей памятью.
Настроившись на справочный характер текста, Гребнев продолжил чтение.

Императору Николаю Первому докладывали о дуэли:
– граф Бенкендорф А. Х. по Третьему отделению Собственной Е. И. В. канцелярии;
– 28 января 1837 года граф Нессельроде К. В. по Министерству иностранных дел;
– 28–29 января 1837 года командующий Отдельным гвардейским корпусом генерал-адъютант Бистром рапортом.
29 января 1837 года император Николай Первый распорядился: «Судить военным судом как Геккерена и Пушкина, так равно и всех прикосновенных к сему делу с тем, что ежели между ними окажутся лица иностранные, то, не делая им допросов и не включая в сентенцию суда, представить об них особую записку с означением токмо меры их прикосновенности».
Производство по делу велось:
– 3 февраля 1837 года – следователем – штаб-офицером полковником Галаховым;
– с 3 по 19 февраля – Комиссией военного суда в составе председателя полковника Бреверна и шести судей-асессоров – офицеров при одном аудиторе, полковом военном юристе Маслове.
19 февраля 1837 года приговор (сентенция) вынесен и объявлен подсудимым:
– Геккерена – повесить;
– Данзаса – повесить;
– суждение Пушкина за смертью прекратить.
С 11 по 18 марта дело проходило подготовку в аудиториатском департаменте Военного министерства для дальнейшего рассмотрения.
16 марта 1837 года при ревизионном рассмотрении дела генерал-аудиториат Военного министерства, согласно вынесенному определению, окончательно сформулировал обвинения и признал подсудимых виновными:
– Геккерена «за вызов на дуэль и убийство на оной камер-юнкера Пушкина»;
– Пушкина «за написание дерзкого письма министру нидерландского двора и согласие принять предложенный ему противозаконный вызов на дуэль»;
– Данзаса «в противозаконном согласии, по убеждению покойного Пушкина, быть при дуэли со стороны его секундантом и в непринятии всех зависящих мер к отвращению сей дуэли».
Действия подсудимых квалифицированы по артикулам 139 и 140 Воинского устава, статье 168 тома 9 и статьям 173, 174, 332, 334 и с 349-й по 357-ю тома 15 Свода законов Российской империи.
Наказание, предложенное генерал-аудиториатом:
– Геккерена – лишив чинов и приобретённого им российского дворянского достоинства, написать в рядовые;
– Данзаса – выдержать под арестом в крепости, на гауптвахте, два месяца и после того обратить по-прежнему на службу;
– преступный поступок Пушкина по случаю его смерти предать забвению.
Император на докладе собственноручно написал: «Быть по сему, но рядового Геккерена, как не русского подданного, выслать с жандармом за границу, отобрав офицерские патенты. НИКОЛАЙ. С.-Петербург. 18 марта 1837 г.»
Прочитанные страницы содержали общую информацию о дуэли и её расследовании, проведённом в феврале-марте 1837 года: как его организовали, круг участников, чем закончился суд. «О начале судебного расследования произошедшей дуэли распорядился император Николай Первый, – начал вспоминать и бегло рассуждать про себя Гребнев. – В нашем понимании следствие и суд находились на контроле у главы государства. После ревизии дела во второй инстанции – в генерал-аудиториате Военного министерства император производил утверждение – конфирмацию – судебного решения и выносил окончательное суждение о наказании подсудимых. Это понятно: установленная законом процедура, самодержавие всё-таки».
Дантес служил в конном полку, и Гребнев припомнил, что шефом лейб-гвардии конного полка Отдельного гвардейского корпуса по традиции являлся сам император Николай Первый. Офицерам этого полка выплачивалось содержание по высшей ставке.
Гребнев вспомнил, что для проведения расследования и суда согласно военно-уголовному законодательству была назначена группа армейских офицеров из семи человек вместе с аудитором, имевшим специальную подготовку военного юриста. Судебную комиссию возглавил полковник, в комиссию включили двух капитанов (ротмистра и штабс-ротмистра конного полка), двух поручиков и двух прапорщиков (корнетов). Судили двух офицеров и одно гражданское лицо, к тому моменту уже умершее. Все участники процесса являлись дворянами. Судьба судей впоследствии сложилась обычным образом. Аудитор – не дворянин и в соответствии с законом не являлся и не мог быть членом судебной комиссии. Дворяне судят дворян – равные судят равного. Это тоже было понятно.

Причины дуэли, указанные Комиссией военного суда в сентенции:
– «между подсудимыми камергером Пушкиным и поручиком бароном де Геккереном с давнего времени происходили семейные неприятности».
Причины дуэли, указанные генерал-аудиториатом в определении:
– «Предшествовавшие сей дуэли неудовольствия между камер-юнкером Пушкиным и поручиком бароном Егором Геккереном возникли с довольно давнего времени. Поводом к сему, как дело показывает, было легкомысленное поведение барона Егора Геккерена, который оскорблял жену Пушкина своими преследованиями, клонившимися к нарушению семейственного спокойствия и святости прав супружеских»;
– «…кроме того, присылаемы были к Пушкину безымянные равно оскорбительные для чести их письма…»
Материалы дела не содержат полученных Пушкиным анонимных писем или копий их текстов.
Непосредственная причина дуэли, указанная генерал-аудиториатом в определении:
– «26 января сего года Пушкин по получении безымянных писем послал к отцу подсудимого Геккерена, министру нидерландского двора, письмо, наполненное поносительными и обидными выражениями. Следствием сего письма был вызов на дуэль, предложенный Пушкину от Геккеренов… По изъявленному Пушкиным на это согласию избраны секундантами…»
Такая же непосредственная причина дуэли указана в сентенции полкового суда.
Воинские начальники подсудимых, от командира полка до командира корпуса, представили по результатам расследования мнения об обстоятельствах дуэли и наказании её участников. Из пяти командиров о причинах дуэли высказались четверо. Под предлогом смерти Пушкина военное командование посчитало вопросы о причинах дуэли не подлежащими достоверному выяснению и указало, что вызов на дуэль со стороны Геккерена обоснован оскорблением его чести Пушкиным. Оценка действий Геккерена по отношению к Пушкину фактически не дана: одно мнение содержит предположение об оскорбительности этих действий и в одном мнении высказано косвенное суждение о содержании записок, посылавшихся Геккереном к Наталье Пушкиной.
Документов под грифом «секретно» четыре: о повелении императора об организации расследования и суда; о направлении в Комиссию материалов, поступивших от следователя Галахова; об обстоятельствах дуэли; о причастных к дуэли лицах, установленных следователем в первые дни расследования.
В справке за подписью председателя Комиссии указано, что он наставлял всех присутствующих, «что в суде случится, хранили б тайно и никому о том, кто б он ни был, не объявляли», что дословно соответствует ст. 10 «Краткого изображения процессов или судебных тяжб» Петра Первого (апрель, 1715 года).
В деле имеются:
– справка, подписанная председателем Комиссии, о том, что 3 и 9 февраля он наставлял судей, «дабы при отправлении начинающегося дела напамятовали (приводили на память) свою совесть», что дословно соответствует ст. 10 «Краткого изображения…»;
– клятвенное обещание двух судей-корнетов, без даты, приговаривать и осуждать по воинским уставам «право и нелицемерно, так как нам ответ дать на Страшном суде Христовом» – к присяге приводил священник Зиновьевский;
– справка аудитора о том, что 6 и 9 февраля судейская присяга для напоминания прочтена («присутствующие на пред сего неоднократно при судах уже бывали»), а асессоры-корнеты к оной приведены;
– подписка подсудимых от 6 и 9 февраля о согласии с составом суда;
– определение Комиссии от 13 февраля об окончании расследования;
– рапорт аудитора от 14 февраля о необходимости провести дополнительные следственные действия, в том числе истребовать объяснения от «жены камергера Пушкина»;
– выписка из материалов дела от 19 февраля, в которой Комиссия, рассмотрев рапорт аудитора, определила, «дабы требованием оных (объяснений от вдовы Пушкиной) не расстроить её», привести дело к решению;
– подписка подсудимых от 19 февраля о том, что пристрастных допросов не было.
Мыслей о причинах дуэли, кроме тех, что у него уже сложились раньше, у Гребнева не возникло, и задерживаться на этом вопросе он не стал.
«Отношение военного министра к командующему Отдельным гвардейским корпусом, передающее распоряжение императора, имеет гриф “секретно”. Секретными являются и документы за первые два дня следствия, в которых сообщается о выявлении лиц, участвовавших в дуэли. Ещё председатель Комиссии судей наставлял участников процесса хранить обо всём тайну. Однако само военно-судное дело не имеет обозначенного уровня секретности. Получается, что в начальный период расследование производилось в условиях секретности, но в дальнейшем это не нашло подтверждения в присвоении секретной категории самому делу. Государственных секретов пока не видно, секретность первоначальных документов будем считать обычной бюрократической процедурой, – проговорил про себя Гребнев. – Кроме того, с 1820 года, а может, и с более раннего времени Пушкин находился под негласным надзором полиции, и материалы по вопросу надзора секретны.
До начала разбирательства по делу выполнены подготовительные действия. Председатель военно-судебной Комиссии, полковник, в соответствии с законом призывал всех “судить по совести” и своей личной подписью удостоверил данное обстоятельство в определении Комиссии. Члены её приведены к присяге. Для тех, кто ранее уже неоднократно участвовал в судебных заседаниях, текст присяги зачитывался для напоминания. Два корнета, назначенные судьями в первый раз, принимали присягу впервые. К присяге приводил священник. Принимая присягу, как того требовал закон, он предупреждал “об ответе за дела свои на Страшном суде Христовом”, что подтверждено его подписью в клятвенном обещании судей. Полковник самодеятельностью не занимался и знал, о чём под протокол надлежало говорить с назначенными судьями, – продолжал рассуждать Гребнев. – Священник тоже следовал принятому порядку. То есть закон требовал от судей при исполнении судейских обязанностей обращаться к совести, а церковь – помнить об ответе за дела свои на суде перед Богом. А что, собственно, имеется в виду, когда в присяге говорится о людских делах и о Божьем суде за них? – думал Олег Петрович. – Что такое “людские дела”, понятно. А что значит “суд Божий”? Это означает, что придёт время и судить будет Бог по закону Божьему. Надо понимать, присяга призывает: “Совершая дела свои, соблюдай закон Божий”. Это, конечно, ясно людям того времени. А что значит “жить по закону Божьему”?»
Гребнев быстро повернулся к монитору и набрал в поисковике «жить по закону Божьему». Через минуту он читал: «В первую очередь это значит соблюдать заповеди. Заповеди Божьи – внешний закон, данный Богом в дополнение к ослабевшему (вследствие греховной жизни) у человека внутреннему ориентиру – совести». Вот как оказывается.
«Председатель Комиссии – армейский полковник – и церковный священник имели в виду одно и то же. Значит, наличие совести у судьи – важное условие судебного процесса. Как это понимать?» – опять задумался Гребнев, потом повернулся к монитору и набрал в поисковике запрос. Вскоре он читал, что в главе XXIV Устава воинского Петра Первого сформулировано требование, что высшему военному судебному чину «надлежит быть не токмо учёному и в военных и прочих правах, но при том осторожному и благой совести человеку, дабы при написании и исполнении приговору преступитель оным отягчён не был». «Понимать надо так, – решил Олег Петрович, – что благая или хорошая совесть судьи является гарантией для подсудимого от незаслуженного наказания – несправедливого приговора, неправосудного суда».
Он подумал, что тратит время на то, чтобы понять смысл написанного в документах, тогда как человеку XIX века всё было понятно с самого начала. «Далеко мы ушли, если, изъясняясь на одном языке, не сразу понимаем, о чём говорило предыдущее поколение, – сделал он вывод. – Раньше не обращал на это внимания и не задумывался. Узнал что-то новое, значит, не зря трачу время».
Тут он вспомнил, что в наши дни судья при вступлении в должность тоже принимает присягу, поискал в интернете и прочитал, что, согласно её тексту в Федеральном законе, судья клянётся быть справедливым, как велит его совесть, при этом упоминания об ответственности и Божьем суде в присяге нет. Гребнев посмотрел, что быть справедливым означает «правильно вести себя, чтобы поступки, мысли и слова соответствовали истине, правде, норме». Прочитанное его не заинтересовало, он только вспомнил картину «Что есть истина?», где тему обсуждают Христос и Пилат, и решил, что ему до них далеко. «Нет упоминания об ответственности и Божьем суде, и не надо. А то как бы это могло выглядеть в нашем суде сейчас? Судья выходит и объявляет присутствующим, что судить будет по своей личной совести, потому как самому судимым быть на Страшном суде после смерти. Что будет затем происходить в зале заседаний? Что-то я не туда зашел…» – решил Гребнев.
Индивидуальность членов суда в документах не прослеживалась: никто не высказывал особого мнения, не отказывался подписывать определения и приговор, вопросы, заданные подсудимым и свидетелям, составлял аудитор. Олег Петрович ещё подумал, что судей семь человек и у каждого, наверное, имелось своё представление о совести. То, что судьи принадлежали к одному – дворянскому – сословию и были офицерами, вероятно, предполагает, что их представления о совести в основном совпадают.
На этом месте он решил, что хватит рассуждений. «Не слишком ли я увлёкся? Какое отношение к сегодняшнему дню имеют упоминания о совести в уголовном деле давно прошедших времён? Вообще, полезно почитать повнимательнее, что такое совесть», – отметил Гребнев, признавая, что для ясного понимания вопроса у него недостаточно знаний, а разобраться хочется.
«Продолжим, – решил Олег Петрович. – Был момент, когда Комиссия определила окончить расследование. После этого аудитор обратился к ней с рапортом, в котором указал, что необходимо допросить жену Пушкина. Однако Комиссия отказалась проводить её допрос. Многое из того, что установлено при расследовании, допрос Натальи мог бы подтвердить или опровергнуть, но она осталась не допрошена. Решение не допрашивать Наталью Пушкину принято открыто и отражено в материалах. Не хотели “расстраивать вдову”, – отметил он. – Подсудимые своими подписями выразили согласие с составом суда, отводов судьям не заявлено. Они же своими подписями подтвердили, что пристрастных допросов не было. Почему-то к подписям господ офицеров хочется относиться уважительно и с доверием. Будем считать, что офицеров не подвергали физическому, эмоциональному или психологическому давлению. Значит, показания давались осознанно и всё, сказанное на процессе, и всё, что находится в деле, несёт свой изначальный смысл и имеет значение».
В кармане пиджака беззвучно завибрировал смартфон. Посмотрев на экран, Олег Петрович понял, что звонит жена.
– Да, дорогая? – ответил он на звонок.
– Приезжай пораньше, всё-таки праздник… – по голосу Светланы чувствовалось, что у неё хорошее настроение.
Гребнев посмотрел на часы и понял, что задержаться дольше не удастся.
– Уже собираюсь.
– Ждём тебя!
Телефонный звонок немного раздосадовал Гребнева – он не любил, когда работу прерывали. Но сегодня должна наступить новогодняя ночь, и Олег Петрович собирался встретить Новый год в кругу семьи в своём загородном доме, поэтому пора ехать. Текст справки имелся на домашнем ноутбуке. Гребнев откроет его, как только праздничная кутерьма предоставит такую возможность.
Он посидел ещё минуту, запоминая мысли, как будто последовательно закрывая рабочие окна программы. Бюсты Николая Первого и Пушкина стояли на столе лицами к Гребневу и из тени смотрели на него или на лежавшие перед ним бумаги.
Олег Петрович погасил настольную лампу, вышел из-за стола, достал из стенного шкафа портфель и убрал в него справку, решив всё-таки взять её с собой. Потом он выключил гирлянду огоньков у ёлочки на журнальном столике, накинул на руку мягкую зимнюю куртку и, не одеваясь, вышел из кабинета.
В небольшом тамбуре у подземного паркинга Гребнев встретился с офисным охранником. Молодой мужчина в форменной одежде уткнулся в смартфон, нарушая должностную инструкцию. Олег Петрович увидел его лицо, когда на ходу бросил: «С Новым годом!» Охранник, подняв голову, автоматически ответил: «С Новым годом!» – и было понятно, что никакого праздника для него нет.
Через пять минут за рулём БМВ Гребнев выезжал из подземного паркинга, направляясь в сторону дома. Время заставляло его поторапливаться, а город со всех сторон подмигивал праздничной иллюминацией.

Глава вторая
По приезде домой Олег Петрович принял душ, смыв с себя последние следы уходящего года, и, обмениваясь в разговоре с женой и дочкой вопросами и ответами о приготовлении к празднику, выпил чашку чая. Потом он отзывался на запоздалые поздравления по телефону и делал мужскую часть работы, участвуя в подготовке праздничного ужина: носил с улицы и складывал в камине дрова, чтобы ночью разжечь огонь, выбирал из запасов вино и шампанское, которое они с женой откроют за столом, и помогал на кухне. Для таких случаев Гребнев хранил и при возможности покупал бутылки с этикетками «Советское шампанское» – вино стоило дешевле некуда и о качестве разговор не шёл, но Олегу Петровичу нравился процесс, а не результат.
Новый год по заведённой традиции Гребневы встречали вместе – семьёй. Сидели за столом в гостиной рядом с украшенной ёлкой и огнём в камине. Рюмкой водки Олег Петрович проводил старый год. Слушали новогоднее обращение президента к гражданам. С первым ударом курантов все поздравили друг друга и выпили шампанского. Бросились к ёлке и обнаружили, что там лежат надписанные для них подарки, принесённые никем не замеченным Дедом Морозом и разложенные под ёлкой Светланой. Как она это делала, никто не видел. Дочке Катерине достались новый телефон и баночка с косметикой, самой Светлане – сумка и лак для ногтей, Гребнев получил белую рубашку и блокнот. Все обрадовались подаркам. Затем Олег Петрович ел и сказал, как он считал, несколько обязательных тостов. Катерина занималась новым телефоном, но Гребнев видел, что она прислушивается к его словам. Светлана добавляла к сказанному свои мысли. Так они с женой наставляли дочь. Гребнев смотрел на Светлану и Катерину и думал, что любит их и дорожит ими, как никем.
Они обсуждали планы, дела и вспоминали события прошедшего года.
Катерина училась в последнем классе старшей школы. Летом ей предстояли выпускные экзамены и поступление в вуз. С местом получения высшего образования они всей семьёй определились. Катерина хотела поступать в МГИМО на факультет международного права. Сначала Гребнев спрашивал себя: «Зачем?», но потом решил, что пригодится. О возможности поступления дочери в это престижное учебное заведение он не беспокоился – знал, что вопрос решится, но ей ничего не говорил.
Светлана по образованию была журналистом. В первые годы их брака она работала в периодических изданиях и специализировалась на театральной теме, будучи автором обзоров событий театральной жизни и критических статей на новые постановки. После рождения Катерины Светлана стала заниматься семьёй и воспитанием дочери. Статьи и обзоры превратились в личный тематический телеграмм-канал с немалым числом подписчиков. Избранной темой оказалась семейная жизнь во всём её разнообразии – с проблемами и удачами. Радости и горести Гребневых не высвечивались. Канал вёлся как наблюдение за семьёй, в реальности не существовавшей, и имел культурно-просветительный характер, но без нравоучений. Светлана рассказывала, что такое «жить по-человечески» и как такую жизнь себе устроить. Материалы готовились с помощью психологов, социологов, врачей и всех, кто знал, как «жить правильно». О подписчиках на канал Гребнев думал, что это люди, которые хотят жить именно так, остальным – всё равно, но если заплатят, то могут всё. Работа доставляла Светлане удовольствие и почему-то не требовала больших временных затрат.
Когда дочка с женой собрались спать, Олег Петрович сказал, что допьёт шампанское и недолго посмотрит праздничную программу по телевизору. На его слова Светлана задумалась, но вопросов задавать не стала.
Телевизор Гребнев давно смотрел только по делу. В одиночестве он не торопясь понемногу глотал брют, поглядывал на красавицу ёлку и вспоминал своё детство и родителей, которых лишился. В тишине у догоравшего камина с неполным бокалом в руке становилось понятно, что время действительно течёт, жизнь проходит, сам он меняется, но что-то при этом остаётся прежним.
Одновременно с мыслями о переменах Олег Петрович переключал установленные на пониженную громкость телевизионные каналы, которые транслировали праздничные концерты. Прислушиваясь без особого интереса к репликам ведущих и выступлениям артистов, он не замечал новизны, однако остановился, когда, переключая в очередной раз, увидел известную «группировку» и её солистку.
Гребнев интересовался творчеством руководителя этого музыкального коллектива, потому что усматривал в текстах его экстравагантных сочинений темы, которые признавал актуальными для значительной социальной группы их постоянных слушателей. В дискографию автора песен и лидера «группировки» входило более четырёхсот произведений, и, по мнению Олега Петровича, стоило послушать их внимательно, чтобы представить образ мыслей, интеллектуальный уровень и саму жизнь многочисленных поклонников музыканта, которые одновременно являлись немалой и знаковой частью общества. Например, если музыканты драматично пели про мелочи, то Гребнев считал, что говорят о больших проблемах. Причинами популярности «группировки» он не интересовался, допуская, что язык, на котором исполнялись песни, сам по себе весьма популярен и понятен людям.
В этот раз с надрывом исполнялась новая песня «Не суждено» – в целом про любовь и, конечно, без ненормативной лексики. Массовка в студии прихлопывала в такт, пританцовывала и подпевала исполнительнице. Гребнев подумал, что новогоднее выступление могло бы быть повеселее и не отправлять в подсознание императив «не суждено…», пусть и относительно личной жизни зрителей. «Не будем обобщать до уровня всех программ», – решил он, тем более что номер показался ему интересным.
Пощёлкав кнопкой переключения каналов ещё немного, Гребнев попал на выступление актёра, известного по роли в сериале советского времени о расследовании уголовных дел. Он рассказывал собственную притчу о подземном переходе, который построили, но выход из-под земли сделать забыли. Гребнев спросил сам у себя: «Это о чём? – но минуту спустя уже думал: – Рассказал человек придуманную историю, чтобы развлечь. Какой-то я стал подозрительный. Всё равно не поймут…»
Не собираясь погружаться в меланхолию, Олег Петрович допил шампанское и тоже отправился спать.
* * *
Утром Гребнев проснулся чуть позже обычного и в восемь часов понял, что оставаться в постели не хочет. Окончательно пробудившись ото сна, он почувствовал едва ощутимую тревожность и первыми мыслями обратился к справке, которую читал накануне. Олег Петрович испытывал потребность продолжить чтение, ничто другое его не интересовало.
Стараясь не шуметь и не будить жену, Гребнев встал и прошёл в свой кабинет, где, приехав с работы, оставил портфель. Достав из него справку, Олег Петрович отправился на кухню. Он приготовил себе чашку растворимого кофе, сел за стол и, как полагается первого января, собрался продолжить жизнь в новом времени.
Справка лежала перед ним. Опустив взгляд на страницы с текстом, написанным им самим, Гребнев почему-то подумал, что вчера задание ему дали серьёзные люди.
Бумага составлялась почти два с половиной года назад, когда Олег Петрович приступал к выполнению обязанностей в должности консультанта на съёмках кинофильма «Дуэль». С получением работы открывалось новое направление в его личной практике: предстояло оказать консультационное сопровождение, а фактически – проследить за соответствием идеологии создававшегося фильма о последней дуэли Пушкина государственному ви?дению этого исторического события, а также российским духовно-нравственным ценностям. Выходило, что, поручая Гребневу работу, в министерстве не очень задумывались, как поставленная задача согласуется со специализацией консультанта по политическим вопросам. Он же, в свою очередь, воспринял задание как доверие к его профессиональным оценкам событий и от работы не отказался. Никто из причастных к работе над фильмом, как и сам Олег Петрович, не считал, что консультант Гребнев назначен произвести цензуру кинокартины. Лично он думал, что помогает создателям фильма в реализации их замыслов и тем самым делает картину яснее и доступнее для разумения зрителей.
В один из первых дней работы по собственной инициативе помощники Гребнева составили справку на несколько страниц, собрав и перечислив неофициальные оценки Пушкина, а также выводы о месте поэта и дуэли с Дантесом в иерархии ценностей, которые делались в соответствии с историческими периодами жизни общества и государства. Гребнев прочитал, например:

Гениальность Пушкина была феноменальна… Один из величайших поэтов мира, зачинатель прославленной русской прозы… замечательный драматург-новатор, выдающийся историк литературы… умнейший политический мыслитель… Великий гуманист… – 1970 год.
И:

Пушкин представляет собой высочайшую и всеобъемлющую нашу духовную ценность, не поддающуюся какому-либо логическому объяснению… Говорить о Пушкине – почти то же самое, что говорить о России во всех возможных её ракурсах. – 1986 год.
А ещё:

…Наёмника безжалостную руку
Наводит на поэта Николай. – 1924 год.
Помощники объяснили, что времени потратили немного, поскольку всё уже системно сведено в публицистические работы и в таком виде представлено на обозрение общественности. Олег Петрович похвалил за проявленное рвение, сказал, что справка может пригодиться, и убрал бумагу со стола в канцелярскую папку. Углубляться в поэтические оценки исторических событий он не стал и работникам запретил.
Общее описание задания Гребневу выдали. Объём обязанностей в соответствии с назначением виделся немалым и выражался в экспертизе кинокартины по разным направлениям: от оценки идеологической составляющей образов и социальных типажей до подтверждения исторической достоверности событий. Разбираться планировалось вплоть до нюансов и деталей, например прослушать, с какой интонацией актёры произносят реплики, чтобы подтвердить, что интересы, о которых Гребнев должен беспокоиться, соблюдаются. При этом следовало помнить о стереотипе знаний о дуэли Пушкина, укоренившемся в массовом сознании граждан, чтобы не подвергать их шоку от узнавания, возможно, неожиданных подробностей. Кино всё-таки про любовь, её цену, стрельбу из пистолетов и красную кровь на белом снегу, а в таких историях могло открыться что угодно. Главным же было установить, соответствует ли то, как в фильме показано и рассказано о дуэли Пушкина, государственному пониманию этой истории.
Работа не предполагала затруднений. Гребнев хорошо понимал всё, что должен делать, начиная с вопроса, почему это делается, и кончая вопросом, какой воспитательный посыл получат зрители, посмотрев фильм. Консультирование режиссёра не предполагалось: Гребнев, по существу, работал на чиновников министерства. Раз в месяц Олег Петрович в письменном виде докладывал о ходе выполнения поручения.
Определяя традиционные духовно-нравственные ценности, Гребнев не мог полагаться на собственные или чьи-то субъективные представления, поскольку материальная основа для проверки мира идей имелась под руками: перечень ценностей содержался в нормативных актах. Недавнее принятие соответствующих документов сопровождалось дискуссией, носившей не деловой, но несколько скандальный характер. Публично задавался вопрос: «Зачем это надо?», и складывалось впечатление, что единые духовные традиции и нравственные ценности в обществе не утвердились. Власти навели порядок и высказались однозначно, перечислив их через запятую.
С историей дуэли ситуация сложилась иная. Сначала Гребневу требовалось определить позицию государства в её оценке, чтобы потом иметь возможность проверить идеологию кинофильма на соответствие государственной установке. Как все, Олег Петрович учился в школе и для него обстоятельства гибели Пушкина умещались в одном предложении: поэт стрелялся, потому что хотел отомстить подлецу за поруганную честь семьи. Гребнев понимал, что у него недостаточно знаний для работы консультантом и, чтобы оправдать оказанное доверие, требуется подготовиться самому и снабдить необходимой информацией помощников.
Подготовка происходила следующим образом. Сотрудников КПП Гребнев проинструктировал, потребовав выполнять работу скрупулёзно и докапываться до истинной сути. По всплеску активности он понял, что ребята постараются, потому что дело всем интересно. Распределив обязанности, Олег Петрович выдал задание работникам, те в свою очередь подключили к его выполнению историков и пушкинистов. Специалисты десятилетиями изучали дуэль и всё, что ей предшествовало, и изложили результаты исследований в многочисленных трудах. Их и принялись штудировать работники Гребнева. На основе сведений, в большинстве бесспорно признанных достоверными, они составили материалы с описанием дуэльной истории в виде цепочки последовательных событий с указанием времени и места их совершения, участников и других деталей. В дальнейшем сверить полученный массив данных со сценарием и отснятыми эпизодами и выявить возможные несоответствия не составляло особого труда. И Гребнев контролировал этот процесс, но интересовался иным.
Он занялся главной и наиболее ответственной частью работы – прояснением и изучением официального заключения об обстоятельствах дуэли, то есть задокументированного мнения государства по вопросу, как погиб Пушкин. Гребнев не столько разбирался в последовательности дуэльных событий, сколько хотел понять, как государство описывает дуэль, её причины и мотивы поступков людей, причастных к поединку. Для этого требовалось избрать источник сведений.
Подспорьем в работе могли послужить оценки дуэли, высказанные высшими должностными лицами, например министром культуры, в публичных выступлениях или статьях. Полностью полагаться на них Гребнев не стал бы, потому что отказываются от своих слов легко и неизвестно, как следующий преемник по должности посмотрит на мнение предшественника. Но после проверки выяснилось, что ни министр, ни другие высшие чиновники по этому вопросу не высказывались. Помощники принесли справку, где значилось, что «на государственном уровне первым поэтом России Пушкина “назначил” И. В. Сталин». В передовице газеты «Правда» 17 декабря 1935 года говорится, что Пушкин – создатель русского литературного языка, а этот язык стал достоянием миллионов трудящихся, и через любовь к Пушкину будет правильно воспитываться советская молодёжь. В июне 1950 года Сталин в работе «Марксизм и вопросы языкознания» указал, что «современный русский язык по своей структуре мало чем отличается от языка Пушкина». Гребнев всё обозначенное запомнил, но к делу, которым он занимался, это не относилось.
Сориентировавшись в наличии официальных документов и узнав мнение некоторых знакомых, Гребнев решил получить представление о том, как государство видит событие дуэли, посредством ознакомления с материалами расследования и суда над её участниками. Кроме судебного дела, иных официальных письменных материалов по рассмотрению на государственном уровне дуэльного поединка Пушкина и Дантеса не существовало. Конечно, изучая судебное дело не с процессуальными целями, можно по-разному истолковывать его результаты из-за особой формы и содержания документов. Однако имелись и плюсы: наличие письменных подлинников давало возможность при необходимости предъявить их для собственного оправдания, а уголовно-процессуальная и судебная специфики обеспечивали то, что факты установлены и разложены в документах по определённым правилам и порядку.
Гребнев принял во внимание, что за прошедшие почти двести лет со дня дуэли и более ста лет с момента первой полной публикации военно-судного дела, произведённой в октябре 1899 года, государство ни разу не подвергало сомнениям истинность обстоятельств дуэли и выводов, изложенных в официальном расследовании. «Из этого и следует исходить», – решил он. Вековая незыблемость описания, почему и как застрелен Пушкин, с одной стороны, упрощала исследование, но с другой – вызывала вопрос: не устарели ли выводы и оценки суда? «Вот и проверим», – заключил Гребнев.
При изучении материалов дела Гребнев решил не опираться на мнения профильных специалистов и пушкинистов, то есть представителей научного сообщества. Он считал их личными оценками исследователей, обусловленными историко-литературными позициями авторов, изучавших одни и те же документы. Если ему говорили, что известный специалист уже высказался по теме, Гребнев отвечал: «Никто не знает, зачем он это написал, а сам он уже не расскажет». Ко всему спектру профессиональных мнений можно обратиться и позднее, если потребуется привлечь на свою сторону научный авторитет.
Более Гребнева интересовали выводы какого-нибудь, как и он, политического консультанта, однако люди такой специальности материалы дуэли не изучали, а если изучали, то ничего об этом не публиковали. А его личная предвзятость, на которую Гребнев соглашался, нуждаясь именно в собственном понимании фактов, была обусловлена профессиональным воззрением – точкой зрения политического консультанта. Особенность такого подхода к вопросу состояла в том, что, в отличие от историков, которые ищут «историческую правду», политический консультант Гребнев выяснял, как историю использовали и как её использовать дальше. Избавиться от этого «фона» было трудно и, как он считал, не нужно. Ход размышлений Гребнева всегда профессионально окрашивался, что и позволяло проводить анализ и делать выводы, которые интересовали его как политического консультанта, а не историка или литературоведа – нюансы важны везде.
Гребнев старался смотреть на вещи объективно и не усложнять смысл простого. Изучая материалы, он формулировал обобщённые тезисы, по которым делал заключения, и получал представление о предмете. Решив, что изучить судебно-следственные материалы ему по силам, Гребнев доверял собственным выводам и мог использовать их, как сочтёт нужным. В помощники он взял работника КПП, аспиранта социологического факультета МГУ Алексея Смирнова, которого почитал за аналитика с хорошими способностями. Алексей быстро улавливал, что хотел руководитель, и Гребневу иногда казалось, что тот научился у него говорить вслух меньше, чем на самом деле думает.
Методика анализа и изложения информации в справке соответствовала методу, обычно применявшемуся Гребневым для работы с объёмным фактическим материалом. Он наставлял Алексея, какие данные следует выделять и группировать и как вносить в справку конкретные и обобщенные сведения, которые по разным причинам существенны для изучения поставленного вопроса. На практике им приходилось анализировать уголовные дела, в том числе старые – репрессированных родственников сегодняшних клиентов. Гребнев говорил: «На дело мы смотрим с точки зрения юристов сегодняшнего дня. Мы не собираемся ломать судебное решение, но проверяем, насколько хорошо следователи и судьи сделали свою работу». «Так я же не юрист…» – вставил Алексей, получив задание в первый раз, и тут же осёкся под взглядом Гребнева. После первых попыток, правки и дополнительных разъяснений Алексей составлял документы так, как требовалось Гребневу, и он в очередной раз подумал, что работник у него хороший.
Перед началом работы Гребнев объяснил Алексею, что в итоге необходимо определить, насколько полно и всесторонне проведено официальное расследование причин и обстоятельств поединка, удостовериться, что выводы суда основаны на результатах рассмотрения материалов дела, и сформулировать, как царская Россия описывала и оценивала обстоятельства дуэли. С учётом объявленных задач и составлялась справка.
Предстояло изучить военно-судное дело в виде материалов трёх производств: «канцелярии Аудиториатского департамента о предании военному суду поручика Кавалергардского Её Величества полка барона Геккерена», «Военно-судной комиссии, учреждённой при лейб-гвардии Конном полку», «переписки Аудиториатского департамента и определения генерал-аудиториата» – всего двести тридцать четыре листа допросов обвиняемых и свидетеля, документов, справок, судебных определений, служебной переписки. Работали Гребнев и Алексей слаженно, обсуждали текущие результаты и проверяли друг друга. Оба находились под впечатлением от узнавания истории, ведь не каждый день доводилось читать исторические документы о расследовании обстоятельств трагической смерти человека, признанного олицетворением национального гения России.
Приступив к анализу, они заметили мелкие ошибки и путаницу, допущенные при оформлении материалов, содержавшихся в документах. Однако это не мешало выполнению поставленной задачи. Затем обнаружилось, что, если составлять справку только по материалам уголовного дела, отдельные обстоятельства истории будут отражены схематично, без уточнений и существенных деталей, потому что в указанных материалах, как правило, таких данных не содержалось. Их требовалось восполнять: без необходимого уровня конкретности не получится сделать выводы. Решили, сохраняя приоритет уголовного дела, расширить справку сведениями из других достоверных источников – в небольшом объёме использовали информацию о фактах, не заимствуя их оценки.
После недельного труда получился систематизированный аналитический материал со сведениями разного плана, позволявшими ответить на поставленные Гребневым вопросы. В результате он пришёл к пониманию картины произошедшего, восстановленной государственным расследованием в процессе проведения суда над участниками дуэли. Да, это была картина, излагающая преступные действия, но другой не имелось.
Дуэль в судебных документах представилась ему событием, юридически описанным достаточно полно. Генерал-аудиториат, проверяя дело после завершения работы Комиссии военного суда, изменил формулировки первоначально предъявленных обвинений, дал действиям подсудимых другую квалификацию по уголовным статьям и внёс указание на анонимные письма как причину дуэли. Правка сентенции объяснялась более высокой, по сравнению с полковым судом, квалификацией вышестоящих чиновников и необходимостью устранения ошибок. Гребнев отметил, что обвинения конкретны и представляют собой действия, подлежащие наказанию по уголовным статьям. Вина подсудимых в совершении преступлений, в которых они обвинялись, как говорят юристы, подтвердилась материалами дела.
Гребнев и Алексей составили сжатое извлечение из судебных материалов с изложением официального, как его понял Гребнев, ви?дения дуэли, что позволяло определить концептуальные акценты, ту самую идеологию, с которой предстояло работать на съёмках кинокартины.
Описание дуэли вышло следующим.

Между Пушкиным и бароном Геккереном несколько месяцев существовали личные неприязненные отношения, обусловленные поведением Геккерена, который своими открытыми преследованиями склонял жену Пушкина к нарушению супружеской верности, чем оскорблял её и Пушкина. Данная ситуация была известна в обществе.
В ноябре 1836 года Пушкин вызывал Геккерена на дуэль, но позже отказался от вызова, узнав, что Геккерен решил жениться на его свояченице, Катерине Гончаровой. После свадьбы Геккерена отношения между ним и Пушкиным продолжили ухудшаться, так как поведение Геккерена оставалось оскорбительным для чести Пушкина и его жены.
Кроме того, Пушкин получил анонимные оскорбительные для чести письма, в авторстве которых подозревал Геккерена, однако причастность последнего к письмам не установлена.
После получения анонимных писем 26 января 1837 года Пушкин послал отцу Геккерена, министру нидерландского двора, частное письмо с обвинениями в помощи сыну в его недостойном поведении, где также содержались оскорбительные для обоих Геккеренов выражения и требование прекратить непозволительное поведение. В ответ на это Геккерен-старший, считая себя оскорблённым, прислал через атташе французского посольства виконта д’Аршиака письмо Пушкину с вызовом на дуэль, которое подписал и Геккерен-сын, выразивший желание непосредственно участвовать в дуэли. Приняв вызов, Пушкин обращался к советнику британского посольства Артуру Мегенсу с предложением быть его секундантом, но тот предложение не принял. Тогда Пушкин обратился с данным предложением к инженер-подполковнику Константину Данзасу. Данзас согласился быть секундантом Пушкина. Секундантом Геккерена стал д’Аршиак. В результате состоявшейся между Геккереном и Пушкиным дуэли 27 января 1837 года Пушкин был ранен и 29 января умер, Геккерен неопасно ранен.
Обобщение, подготовленное Гребневым, почти совпадало с итоговым описанием дуэли в судебных материалах, сохраняя и стиль изложения. Оно включало установленные при расследовании обстоятельства и учитывало, как эти обстоятельства отражены в документах дела, чтобы обосновать судебные выводы. Объём извлечённой информации оказался небольшой, однако выделенные сведения обеспечивали возможность дать ответы на вопросы из круга обязанностей Гребнева на съёмках кинокартины.
На следующем этапе, выполняя проверку собственных выводов, он распорядился, чтобы о причинах дуэли Алексей собрал мнения историков и литературоведов. Сам Гребнев тоже принялся читать работы, написанные специалистами в разные исторические периоды. Он хотел не столько узнать выводы исследователей, сколько понять логику их рассуждений. Исследователи жизни и творчества Пушкина тщательно разбирали последние месяцы, дни и часы жизни поэта, анализировали факты, выявленные за рамками состоявшегося судебного процесса, но за исключением деталей, которые углубляли известные знания, ничего, что могло бы обрушить или пошатнуть официальную историю дуэли, им обнаружить не удалось. Гребнев убедился, что за прошедшее время судебное описание дуэльной истории в своей целостной картине во всех ключевых моментах не подвергнуто сомнениям и, значит, не утратило актуальности.
Гребнев проверил, насколько картина дуэли, данная в XIX веке, соответствует внутриполитическим тенденциям сегодняшнего дня в жизни общества, и не нашёл противоречий как с текущими трактовками истории властями, так и с актуальными особенностями в воспитательном процессе подрастающего поколения. В итоге он заключил, что составленное описание отражает государственное ви?дение обстоятельств дуэли и оценку её причин.
В развитие справки можно было сочинить методическое руководство по вопросам, требовавшим повышенного внимания, в том числе о смысловых акцентах, которые должны прослеживаться в кинокартине, но Гребнев подумал, что дальнейшая формализация работы не требуется. Он понимал, за чем проследить, и, автором кинокартины не являясь, создавать для себя обязывающие правила не хотел, тем более что на степень ответственности это не влияло. К тому же принеси он подобное руководство на согласование чиновникам, от него бежали бы, как от больного коронавирусом.
Что называется «с документами в руках», Гребнев пришёл к выводу, что суд признал дуэль частным делом между двумя дворянами, считавшими себя взаимно оскорблёнными. Ничего нового в этом выводе не было, но Гребнев знал полную базу доказательств, положенную в его основу. Он разбирался в деталях и мог аргументированно изложить судебную, а значит, и государственную оценку дуэли. А ещё – высказать определённые требования к тому, как в кинокартине должны представляться разные аспекты истории, закончившейся дуэлью, и как не надо об этой истории рассказывать.
К концу подготовительного периода Гребнев, лично изучая материалы и читая справки, подготовленные для него работниками КПП, получил некоторые знания не только о событиях дуэли Пушкина, но и о других, связанных с жизнью поэта. Он не претендовал на глубину своих познаний, но вполне понимал суть вопросов, по которым вели разговор профессиональные историки и пушкинисты. Для политического консультанта этого было достаточно. Гребнев почувствовал результативность проделанного труда и посчитал себя готовым снимать кино.
Он отправился к режиссёру и, сделав пояснения о своей роли в работе над фильмом, показал ему составленное описание дуэли. Прочитав описание, режиссёр сказал Гребневу, что изучал материалы уголовного дела над участниками дуэли, консультировался по этому вопросу у сведущих специалистов и осознаёт важность и значение судебных выводов – данная концепция заложена в сценарии и его стараниями воплощается в ленте. Консультант и режиссёр отметили общность задач, стоящих перед ними, и договорились о взаимодействии.
– Обращайтесь напрямую, – сказал режиссёр, передавая Гребневу визитку со своим номером телефона и пожимая руку.
– Постараюсь добиться выдающегося результата, – с улыбкой ответил Гребнев, вручая ему свою визитку.
«Что он про меня думает? – спрашивал себя Гребнев. – Прислали из министерства поприсутствовать для видимости? Мешать не буду, пригожусь ещё для продвижения картины?»
У консультанта начались рабочие будни. Технические и организационные вопросы съёмок решались оперативно. Творческая сторона процесса уверенно направлялась режиссёром. Гребнев чувствовал себя частью команды. Не вмешиваясь, он наблюдал, как замысел картины воплощается в экранную драму.
В своё время, когда выделялось государственное финансирование, сценарий фильма рассматривался в министерстве и вместе с деньгами получил одобрительные отзывы. Гребнев же со своими работниками изучал и его, и уже смонтированные материалы, которые ему предоставлялись по распоряжению режиссера. Обнаружить идеологический подвох он не рассчитывал, но к работе относился добросовестно и требовал того же от помощников. Работники КПП отслеживали хронологию событийного ряда, рассматривали идеологическую составляющую образов и социальных типажей, смысловые акценты эпизодов, проверяли озвучку, занимались другими делами.
Затруднительных ситуаций в отношениях с режиссёром и его командой по ходу работы у Гребнева не возникало. Общаться с самим режиссёром было интересно, а их отношения носили дружеский характер. Стараясь не досаждать, Гребнев иногда вежливо спрашивал его о чём-нибудь, связанном с историей дуэли, и в ответ слышал что-то для себя новое, потому что рассказывал талантливый человек и незаурядная личность. У режиссёра вопросов к Гребневу не имелось.
Съёмки кинофильма проходили по графику. Новых заданий проработать дополнительно какую-нибудь тему Гребнев помощникам не давал. Внешне казалось, что невысказанных мыслей у консультанта кинофильма Гребнева по работе не имеется, однако это было не так. В действительности у него сложилось личное понимание дуэльной истории, которое своей неопределённостью вызывало если не беспокойство, то неспокойствие. Его скрытая озабоченность проступала мелким, плохо читаемым шрифтом на полях составленного им же описания дуэли, но об этом никто не догадывался.
Невидимое для окружающих напряжение возникло у Гребнева по основаниям, которые открылись при изучении дела. В судебных документах замечалась обобщённость в описании событий и сделанных выводах. Использовав общие фразы, суд не вдавался в подробности и опускал детали. В материалах имелось начальственное распоряжение «дело сие окончить сколь возможно поспешнее». Выполняя его и никак не нарушая закон, суд не углублялся во что-либо несущественное для процесса. Но Гребнев не мог согласиться, чтобы в ходе полноценного по всей форме расследования без конкретных ответов были оставлены два важных вопроса, хотя в документах о них говорилось. Они относились к причинам и обстоятельствам, приведшим к дуэли. Кроме того, существовала и ещё одна неясность, которую только условно можно было назвать недостатком расследования, но знание об этой детали по ряду аспектов меняло, по мнению Гребнева, представление о дуэльных событиях, описанных в деле, весьма существенно.
Первый пробел, формально заполненный словами, заключался в неясности мотивов действий Дантеса. Объясняя действия подсудимых, генерал-аудиториат указал следующие причины: «неудовольствия» между Пушкиным и Геккереном и полученные поэтом «безымянные равно оскорбительные для чести их письма», а также непосредственный повод к дуэли – направление Пушкиным после получения безымянных писем письма от 26 января 1837 года отцу Геккерена с оскорбительным содержанием. Под «неудовольствиями» между подсудимыми следовало понимать отношение Пушкина к Геккерену, которое привело к осознанию, что Дантес оскорблял честь жены и его.
Гребнев внимательно посмотрел, каким образом в материалах упоминается об этом. В первый раз об оскорблении Пушкина говорится в письме самого поэта к министру нидерландского двора барону Геккерену от 26 января 1837 года, приобщенном к делу 10 февраля, в котором он уличал Геккеренов в недостойном поведении. Письмо не оставляет сомнений в недостойном характере поведения адресатов и в том, что Пушкин считал себя оскорблённым. На следующий день 11 февраля секундант Данзас в показаниях подтвердил это, а в рапорте от 14 февраля 1837 года сообщил, что и сам полагает, что Пушкин оскорблён Геккеренами, но как именно, не указал. Других материалов об оскорблении чести поэта в деле нет.
Подсудимый Геккерен давал показания четыре раза. В последних – от 12 февраля – он утверждал, что своим поведением не мог дать повод для распространения слухов о Пушкине и его жене или спровоцировать Пушкина на написание оскорбительного письма. Комиссия приняла за достоверное содержание письма Пушкина, подтверждённое в общей форме лишь показанием другого подсудимого, однако ничего не сделала, чтобы уличить Геккерена во лжи. В результате отрицавшего сам факт своего недостойного поведения Геккерена о его мотивах не допрашивали и они не были установлены. Другими словами, в материалах изложена одна версия с приведением доказательств, оказавшихся минимально возможными, иные версии не изучались, и, соответственно, очевидные противоречия между версиями не рассматривались и не устранялись.
Посмотрев на ситуацию в целом, Гребнев сделал вывод, что суд не выяснил, чем Геккерен руководствовался в своих действиях.
Второе обстоятельство, порождавшее неопределённость, заключалось в полной неясности всего, что связано с анонимными письмами.
В том же письме от 26 января 1837 года Пушкин писал: «…я получил безымянные письма и увидел, что настала минута, и я ею воспользовался». В показаниях от 11 февраля Данзас сообщил, что, по словам поэта, тот получил «письма от неизвестного, в коих он виновником почитал нидерландского посланника, и, узнав о распространившихся в свете нелепых слухах, касающихся до чести жены его, он в ноябре месяце вызвал на дуэль г-на поручика Геккерена, на которого публика указывала». На допросе 12 февраля Геккерен показал, что ему «неизвестно, кто писал г-ну Пушкину безымянные письма в ноябре месяце».
Аудитор Маслов в рапорте в Комиссию военного суда от 14 февраля 1837 года в первом же пункте предлагал потребовать от жены Пушкина объяснение: «не известно ли ей, какие именно безымянные письма получил покойный муж её, которые вынудили его написать 26 числа минувшего января к нидерландскому посланнику, барону Геккерену, оскорбительное письмо…» На момент проведения процесса и вынесения приговора никто из членов суда не видел и не знал содержания анонимных писем, полученных Пушкиным. Наиболее вероятно, что это касается и генерал-аудиториата. В итоговом определении по делу он указал на письма как причину дуэли, потому что доказательства этого имелись в материалах и игнорировать их было невозможно. Подданный Нидерландов, дипломат барон Геккерен, секундант-француз д’Аршиак и Наталья Пушкина, которые могли дополнительно прояснить вопрос с письмами и не только его, по разным причинам остались не допрошены. Что это за письма, кто их написал, каково их содержание, есть ли возможность их обнаружить и приобщить к делу – сведений в материалах не имеется. Известно только то, что они оскорбили Пушкина, и больше ничего.
«В наше время так дела не делаются», – решил Гребнев. Он посчитал, что любой, кто имел представление о расследовании уголовных дел, после изучения материалов военно-судного дела о дуэли мог утверждать, что Комиссия не принимала меры к выяснению мотивов неподобающего поведения Геккерена и обстоятельств, связанных с «анонимными письмами». Да, именно «не принимала меры к выяснению». Хотя оба вопроса имели первостепенное значение в раскрытии истории дуэли, поскольку относились к обстоятельствам, имевшим прямую причинную связь с трагическим концом.
Размышляя над ходом произведённого судебного разбирательства и его очевидным пробелом, Гребнев признал, что выявление причин дуэли не являлось задачей расследования. Предъявленные подсудимым уголовные статьи не требовали от суда устанавливать причины поединка. Не было об этом и распоряжений начальства. Участие в дуэли признавалось противоправным и наказывалось само по себе, вне зависимости от обстоятельств, к ней приведших, или каких-либо причин и поводов. Причины выяснялись из-за необходимости дать приемлемое объяснение поступкам подсудимых – этого правосудию было достаточно. В конце концов Гребнев подумал, что и сегодня профессионализм следствия определяется полнотой информации, собранной при его проведении, а достаточность проверяется возможностью для суда сделать на её основе вывод о виновности подсудимых. Если суд выносит приговор, то следствие свою работу выполнило. Иные цели, например удовлетворение общественного интереса, могут приниматься во внимание, но решающего значения не имеют. Поскольку приговор подсудимым по делу о дуэли вынесен и утверждён императором, можно считать, что расследование проведено на должном уровне.
Третье обстоятельство, которое вызывало напряжение, относилось к описанию событий ноября 1836 года. В судебных материалах они упоминались сжато и без подробностей, в то время как в хрониках, составленных командой Гребнева, были существенно дополнены. В результате общая картина происходившего тогда выглядела по-иному.
Генерал-аудиториат указывал, что в это время Пушкин первый раз вызвал Геккерена на дуэль, но затем вызов «уничтожил», узнав, что «Геккерен решил жениться на свояченице его, фрейлине Гончаровой». В хрониках события ноября излагались развёрнуто.

2 ноября (предположительно) Наталья Пушкина по приглашению И. Г. Полетики приехала в её квартиру в Кавалергардских казармах, где застала одного Дантеса. У них состоялась встреча наедине.
4 ноября Пушкин получил по почте экземпляр анонимного письма на французском языке с оскорбительными намёками в адрес его самого и его жены. Такие же письма пришли на имя семерых близких ему людей. Вечером Пушкин послал Дантесу по городской почте вызов на дуэль.
5 ноября на квартире у Пушкина барон Геккерен-отец просил его отсрочить дуэль на сутки. Пушкин согласился.
6 ноября дипломат вновь на квартире у Пушкина просил отсрочку поединка. Пушкин согласился подождать ещё две недели.
17 ноября Пушкин, узнав по слухам о намерении Жоржа Геккерена объявить о решении жениться на Екатерине Гончаровой после дуэли, написал своему секунданту В. А. Соллогубу письмо, содержащее отказ от вызова. Вечером того же дня было объявлено о помолвке Дантеса и Екатерины Гончаровой. В обществе возникло мнение, будто Дантес пожертвовал собой, спасая репутацию возлюбленной.
21 ноября Пушкин написал два письма: Геккерену – оскорбительное, другое – неустановленному адресату, возможно, главному начальнику Третьего отделения Собственной Е. И. В. канцелярии А. Х. Бенкендорфу или вице-канцлеру графу К. В. Нессельроде, где объясненял ситуацию Граф В. А. Соллогуб рассказал об этом поэту В. А. Жуковскому. Были ли письма отправлены, не установлено.
22 ноября Жуковский рассказал императору о сложившейся ситуации.
23 ноября Пушкину дана личная аудиенция у Николая Первого, на которой император взял с него слово «не драться» и «в случае чего» повелел обратиться прямо к нему.
Последовательность событий ноября приводила к Николаю Первому. Император оказывался посвящённым в дело самим Пушкиным и даже отдавал распоряжения по существу вопроса.
Напрасно было бы искать в материалах суда указание на то, что Николай Первый состоял в кругу лиц, причастных к дуэли. Он в ней никак не участвовал, а за длившимся конфликтом наблюдали многие, не один император. С другой стороны, знать, что он осведомлён от самого Пушкина о назревании скандала, важно: император являлся той самой властью, чьё ви?дение дуэли изучал Гребнев.
Сведения о личном участии Николая Первого в развитии дуэльной истории и его знании всех важных её обстоятельств дополняли общую картину, но ничего не прибавляли к официальной оценке дуэли. Поразмыслив, Гребнев решил, что оснований для включения событий ноября и, главным образом, упоминания о Николае Первом в составленное им описание нет. Дополнять и тем существенно редактировать выводы суда он не должен и не может, но не мешает эти сведения поместить в справке отдельно и помнить о них, исполняя обязанности консультанта. Так Гребнев и сделал.
В представлении политического консультанта Гребнева картина дуэли выходила за рамки следственного дела и рисовалась в перспективе большого временного интервала. Следствие установило, что дуэль состоялась, Пушкин умер в результате ранения, и, не выясняя причин дуэли, суд лишь обозначил направления, по которым причины произошедшего следовало домыслить. Публике в апреле 1837 года «Сенатские ведомости» и другие издания сообщили, что Дантес разжалован в солдаты и выслан из России с жандармом за то, что дерзким поступком с женою Пушкина вынудил последнего написать обидное письмо отцу Дантеса и ему, а он за это вызвал Пушкина на дуэль. Это всё, что рассказали официально. В июне в первом после смерти Пушкина выпуске журнала «Современник», разосланном нескольким сотням подписчиков, напечатали письмо Жуковского отцу поэта с коротким рассказом о последних днях и самой кончине Пушкина, но без деталей о причинах дуэли. Рассказ этот позднее исследователи признали во многом не соответствующим истине. Такие «подробности» мало что объясняли.
Возникла проблема удовлетворения публичного интереса к делу. Неконкретные выводы суда, как и судебные материалы в целом, не могли быть использованы для доказательства объявленных причин гибели поэта – их требовалось существенно «подкрепить». Дополнительная информация появилась уже после официального расследования. Обнародованные сведения не являлись предметом изучения и проверки по следственно-судебной процедуре, что порождает сомнения в их достоверности и ущербно для истины. В поддержку утверждения о частных причинах дуэли внимание общественности акцентировали на страсти как мотиве действий Дантеса, а также представили оскорбительное содержание писем, вероятно, полученных Пушкиным. Мотив страсти – одна из версий, в которую по желанию можно верить больше или меньше. Версия страсти не исключает наличия иных мотивов, оставшихся скрытыми.
Что касается анонимных писем, то обнародованное содержание – это минимум информации, которую можно раскрыть, не сообщив ничего важного. Тайной остаются вопросы: кто это сделал, почему и зачем? Без ответа на них нельзя утверждать, что дуэль имеет бытовой межличностный характер, а не что-то совсем другое. Тут ещё и император был в курсе всего и раздавал распоряжения, а в результате поэта, названного гением ещё при жизни, убили. Что со всем этим делать?
Что делать, Гребнев знал точно: помалкивать.
Олег Петрович помнил, что года два назад общественность с удивлением узнала о депутатском запросе руководителю следственного комитета с предложением провести новое расследование обстоятельств дуэли Пушкина и Дантеса. Новость жила не больше суток, и развития история не имела – сослались на отсутствие юридических возможностей и оснований. Чем вызвано обращение депутата, Гребнев уточнять не стал, но сделал для себя заключение, что говорить об этом как минимум неактуально, высказывать сомнения не стоит и задача его другая. Будущий кинофильм никаких намёков не допускает, и спровоцировать им дискуссию о невыясненных обстоятельствах гибели Пушкина не получится, а смотреть драму захватывающе интересно и в плане идеологии полезно.
Однако на этом Гребнев остановиться не мог. Как политолог он старался предусмотреть, возникнет ли всё же проблема и для кого, если вопрос, которым он занимался, попадёт в фокус общественного внимания и начнётся его обсуждение с разных политических позиций. Гребнев заботился прежде всего о себе, пытаясь не допустить собственных ошибок или попадания в трудную ситуацию. В принципе, он считал, что любая ошибка, двойственность или неясность в выводах аналитика представляют угрозу, потому что будут использованы оппонентом, а это навредит тому, кто занимался анализом. В данном случае – Гребнев, ему и отвечать. Поэтому он пытался прогнозировать неблагоприятное для себя развитие ситуации.
Предвосхищая будущие проблемы, Гребнев обыкновенно задумывался о возможности заимствования его выводов в недружественных целях; а по некоторым явно политизированным темам или обстоятельствам продолжал анализ, чтобы определить, можно ли по делу, которым он занимался, выдвинуть альтернативные, конфронтационные точки зрения. В случае с работой консультантом на съёмках Гребнев решил, что такой анализ является лишним: всеобщее внимание будет привлечено к драматизму истории в целом и красоте внешней формы. Всматриваться, стоит ли кто за силуэтом стреляющего Дантеса, не будут. Поэтому он пошёл привычным путём – постарался понять, создаёт ли картина, нарисованная собственным воображением, неблагоприятную перспективу: можно ли использовать известную историю гибели Пушкина хотя бы для сочинения теории, направленной на компрометацию власти.
Размышления Гребнева над политическим аспектом дела тоже возникли не сами по себе на ровном месте. Толчком задуматься послужили ставшие заметными в программах на телевидении, ресурсах интернета и материалах печати акценты на исторических параллелях настоящего времени и XVIII–XIX веков – времени правления российских императоров Петра Первого и Николая Первого. Гребнев отмечал эту тенденцию, знакомясь с новостными дайджестами. Внимание аудитории обращалось на общность задач по развитию и укреплению государства и власти, которые решались тогда и решаются сейчас. До телезрителей эта мысль доносилась посредством передачи визуальной информации, то есть нужной картинки. Например, Олег Петрович читал в сообщении информационного агентства о репортаже, в котором президент показал журналистам свою «тайную комнату» в Кремле – кабинет для приватной работы или небольшого отдыха. На кадрах было видно, что на стене в кабинете висит портрет Петра Первого, и в головах зрителей фигура хозяина кабинета удачно совместилась с образом конкретного исторического лица.
Гребнев подумал, что известная активизация внешних недружественных государству сил в попытках обострить общественно-политическую ситуацию в стране допускает использование радикальных взглядов вообще и на историю в частности. Совпадение по времени пушкинского юбилея, который отмечается на высоком государственном уровне, и, например, выборов может навести враждебные элементы на мысль о выстраивании концепции противостояния Пушкина и государственной власти. Гребнев не ожидал, что произойдёт именно так, и старался упреждать в анализе возможные события. Какой он специалист по политическим консультациям, если заранее не подумает над вопросом, актуальность которого бросается в глаза. Благо что по стечению обстоятельств он участвовал в подготовке к празднованию пушкинского юбилея – 225-летия со дня рождения, которое совпадает по времени с избирательной кампанией на президентских выборах.
Размышляя, можно ли на теме «о неустановленных причинах смерти Пушкина» раздуть в сегодняшних условиях политический конфликт, Гребнев предположил, что теоретически такое возможно и следует заранее подумать, как этого избежать.
В ответ на свои вопросы он сказал себе, что политическим оппонентом и тем более оппозиционером Пушкин не был. Подобные определения и термины не к месту и не ко времени. Однако есть основания считать, что расследование его убийства проведено неполно: дуэль описана односторонне в виде истории с частными причинами; общественное положение поэта или его место в культурной жизни общества того периода в материалах не отражено; версия о спланированном устранении «заговорщика-либералиста» не рассматривалась, как и другие возможные версии. Учитывая, что частные причины дуэли в достаточном виде не конкретизированы, а иные мотивы или побудительные обстоятельства поединка не изучались, главная и единственная версия смерти Пушкина выглядит не полностью достоверной и может порождать сомнения и в достоверности известных событий. Ситуацию спасает то, что ни в деле, ни в самой истории нет фактов, которые говорили бы о том, что власть имела заинтересованность в устранении политического или общественного деятеля – своего противника. Вывод получался такой: официальная версия о частных причинах дуэли обоснована, широко распространена и укоренилась в умах людей. Возможные утверждения о политических причинах смерти Пушкина будут восприниматься как фальсификация истории, клевета на власть и вымысел – одним словом, фейк. Серьёзно ставку на это никто не сделает, да и отбить такие вбросы нетрудно. Актуальность темы по времени тоже небольшая, через полгода сойдёт на ноль. Копать в этом направлении желания нет.
Выходило, что киноконсультант Олег Петрович не видел препятствий снимать кино, а политконсультант Гребнев напрягся – беспокоиться вроде как не о чем, но в то же время есть повод. Решения принимал политконсультант Гребнев, он и разобрался с вопросом.
Если бы Олега Петровича прямо спросили, что он думает о причинах трагической смерти Пушкина, то Гребнев не задумываясь сказал бы, что в процессе официального расследования дуэли установлено, что её причинами являются неприязненные отношения, сложившиеся между двумя дуэлянтами из-за оскорбительного поведения Дантеса, полученных Пушкиным анонимных писем и дерзкого, уличающего Дантеса письма, написанного поэтом. Про себя же Гребнев думал, что причины смерти не выяснены, иные версии события не проверялись, из-за чего результаты расследования имеется возможность подвергать сомнению и оспаривать. Так он и трудился: говорил о трагической гибели поэта и воспитательных уроках, которые следует извлечь из истории дуэли, одновременно в мыслях допуская, что цена этих рассуждений небольшая.
Олег Петрович, думая, что не один он такой умный, уверял себя, что переписывать историю и делать открытия в прошлом не его задача. Специалисты всё знают, и за прошедшее время новой истории ими не представлено. Его же дело конкретное: удостоверить, что в фильме о дуэли раскрыта официальная позиция. Так это и было, и он готов подтвердить.
До вчерашнего дня Олега Петровича устраивало объяснение своей роли. Вчера же, когда он получил новое задание, успокаивающий эффект самовнушения о малой значимости собственного труда прошёл. В первый момент Гребнев не обратил на это внимания. Ну получил он задание в развитие того, которым занимался, – новую серьёзную тему, и дальше будет заниматься серьёзно, как делал всегда. Однако изменение его личной роли всё-таки произошло. По пути из офиса домой Гребнев ясно понял, что раньше он проверял чью-то работу на соответствие интересам государства, а теперь сам должен предлагать и обосновывать, что для государства будет хорошо, а это не одно и то же.
Открыв утром глаза, Гребнев почувствовал необычную ответственность за порученное дело, которая стимулировала и бодрила. Теперь она не только побуждала к прилежанию, но и висела над головой дамокловым мечом. Требовалось время, чтобы привыкнуть к новому ощущению. Хотелось быстрее погрузиться в работу, вновь увериться в собственных силах и избавиться от неожиданной тревожности, поэтому он сидел утром на кухне со справкой в руках. Желания отказаться от полученного предложения не возникало.
Просмотрев несколько страниц, Гребнев выбрал, что хотел зрительно освежить в памяти – извлечения из показаний Дантеса, писем Пушкина и показаний секунданта Данзаса.

Дантес на допросе 6 февраля отрицал, что оскорбил Пушкина, и настаивал, что Пушкин в письме оскорбил его и отца и что подтверждающие его показания письма находятся у императора. Письмо Пушкина нидерландскому посланнику барону Геккерену от 26 января 1837 года, подтверждающее показания Дантеса, вручено председателю Комиссии вице-канцлером графом К. В. Нессельроде.
В письме от 26 января 1837 года Пушкин писал: …поведение Вашего сына было мне давно известно, и я не мог остаться равнодушным. Я довольствовался ролью наблюдателя, готовый взяться за дело, когда почту за нужное, случай, который во всякую другую минуту был бы мне очень неприятным, представился весьма счастливым, чтобы мне разделаться: я получил безымянные письма и увидел, что настала минута, и я ею воспользовался.
…после всего этого я не могу сносить, чтобы моё семейство имело малейшее сношение с Вашим. С этим условием я согласился не преследовать более этого гадкого дела…
Я… не могу позволить, чтоб сын Ваш после своего отвратительного поведения осмелился бы обращаться к моей жене…
В тексте Пушкин указывает, что поведение посланника Геккерена было «не совсем приличным», обвиняет его в сводничестве и внушении сыну выходок и глупостей, которые тот позволил себе писать, называет его старой развратницей, поведение поручика Геккерена по отношению к жене называет «жалкой ролью» и отвратительным, самого Дантеса – «низким и плоским, подлецом и негодяем».
Подсудимый Данзас допрошен два раза, один раз дал собственноручные объяснения и написал один рапорт председателю Военно-судной комиссии.
На допросах собственного мнения о причинах дуэли не высказывал.
Не касался вопроса о причинах дуэли в своём письме от 6 февраля 1837 года к князю П. А. Вяземскому, в котором сделал замечания об описании поединка, составленном вторым секундантом д’Аршиаком.
Из дела изъяты и утрачены собственноручно написанные объяснения Данзаса на двух листах, данные им Комиссии, заслушанные и приобщенные к делу согласно определению Комиссии от 10 февраля.
Закончив чтение, Гребнев собрался мысленно отметить ключевые моменты текста, но в кухне появилась Светлана. Она подошла к нему и приобняла за плечи:
– С Новым годом!
– С Новым годом! – ответил Гребнев и поцеловал жену в руку.
– Я слышала, ты встал. Ты работаешь?
– Просто читаю материалы, пока вы спите.
– Собирай свои бумаги, будем завтракать. У нас, как у людей, праздники.
Гребнев собрал листы справки и отнёс их в кабинет.
Всей семьёй они не спеша позавтракали. Потом отправились гулять.
* * *
Коттеджный посёлок, где Гребнев имел дом с большим участком, относился к элитной категории. Дома по индивидуальным проектам вдоль широких улиц с мощением из дорожного кирпича выглядели внушительно, по вечерам на участках загоралась подсветка насаждений и зданий, по улицам ездили автомашины престижных марок и передвижные патрульные группы частной охранной компании. На один из участков регулярно прилетал вертолёт. В общественной парковой зоне находились ресторан на берегу озера, фонтан, детские площадки, каток. Хозяева частной недвижимости вели бизнес или были топ-менеджерами, некоторые интересовались политикой, другие в ней непосредственно участвовали. Многие в посёлке знали друг друга или перезнакомились. Отдельные дома опустели, их жильцов перестали видеть.
Гребневы гуляли по расчищенным дорожкам парка, катались с горки на «ватрушке», делали смешные фотографии. Встречая знакомых, Олег Петрович обменивался с ними поздравлениями. Он веселился и старался поддержать настроение у Светланы и Катерины.
Возвратившись с прогулки домой, они принялись готовиться к приезду гостей. Гребневу очень хотелось уйти в кабинет, но остаться наедине с собой не удалось.
В середине дня позвонила помощница режиссёра Дарья и напомнила ему, что завтра, в ночь на третье января, он едет в Санкт-Петербург. Билеты куплены. Гребнев сказал, что помнит, и подтвердил поездку.
Друзья приехали, как договаривались несколько дней назад, к семнадцати часам. Они, как и Гребнев, подвизались на том же поприще – консультировали частным образом, в основном за бюджетные деньги. Случалось, по воле заказчика все трое работали в команде над одним проектом. Круг их жизненных интересов в главном совпадал – хотелось положения и денег.
Первые гости, Виктор Сажин с женой Ириной и сыном Колей – ровесником дочери Гребнева, подъехали на машине с водителем почти ровно в пять вечера. Машина принадлежала компании Сажина. Предваряя длинную вечеринку, тот сразу отпустил водителя. В ранние годы Сажин трудился в органах прокуратуры, потом, в результате затеянных против него интриг, поменял надзорную деятельность на услуги по заказу и за деньги, но наработанное умение разбираться в ситуации и поступках людей, особенно в плане допущенных нарушений закона, продолжил мастерски применять. Его подход к делу оказался востребован. Из них троих Сажин слыл самым опытным и имел репутацию известного, хорошо осведомлённого специалиста. Несмотря на то что он вращался в высших эшелонах, его не считали там своим. Коллеги-консультанты полагали, что положение его уже не изменится. Сажина точили сомнения в правильности сделанного выбора, но за место он держался крепко.
Ненамного запоздав, на такси приехал и Анатолий Белов с женой Татьяной. Белов был на несколько лет младше Гребнева. Он тоже считался умным, инициативным и деятельным, но иногда высказывал в меру критическое мнение, что могло восприниматься как неполная лояльность. Когда от него ждали предложения о вариантах, Белов сначала принимался объяснять, что не так. На деле он хотел добиться лучшего результата, потому что питал надежды в отношении себя. Большинство проектов Белов вёл в регионах, где его занудство понималось как столичный закидон, но в центре умничанье не одобрялось.
Про образ мыслей троих друзей можно было сказать, что, рассматривая портрет загадочно улыбающейся женщины, в первую очередь Белов оценивал его стоимость, Сажин отмечал удачное сочетание красок, а Гребнев видел дорогую девушку. Но, поразмыслив какое-то время, все начинали думать одинаково: что надо сделать, чтобы иметь её у себя. Люди в целом, или народ, представлялись им не как субъект отношений, а как объект влияния.
Гребнев любил разговаривать с друзьями: каждый умел оценить жизненные ситуации не фрагментарно, а увидеть неявные связи и скрытые цели. Используя сложившийся уровень доверия, они могли обратиться друг к другу за советом, что ценилось всеми. Сажин, считая себя старшим по возрасту, демонстрировал отеческую заботу по отношению к Белову и Гребневу, что проявлялось в основном в предупреждениях «не зарываться». Споры между ними возникали редко. Разговоры за коньяком иногда заводили троицу далеко, даже самим становилось интересно. Ответственности за слова, конечно, никто не нёс – упражнялись в софизмах. В своей компании позволяли себе то, что в других обстоятельствах исключалось. Однажды после особенно бурного употребления спиртного стали сочинять лозунг, который мог бы объединить абсолютное большинство. У них получилось: «Помогите, ради бога!» Протрезвев, никто не удивился, но к теме больше не возвращались.
Три семьи познакомились давно и имели обыкновение по праздникам собираться вместе. В этот раз встреча по поводу наступившего Нового года проводилась у Гребнева в соответствии с компанейским принципом «водка-селёдка». Пить аналитики умели – сохраняли вертикальность походки при любой дозе. Ясность мыслей и связность речи у них, как у всех людей, зависели от количества выпитого.
После объятий и приветствий обменялись новогодними подарками: вручили друг другу ставшие редкостью бутылки хорошего вина и коробки шоколадных конфет. Взаимная благодарность за них соответствовала радости их получивших. Женщины помогли Светлане завершить приготовление стола. У Катерины с Колей в стороне завязался свой разговор.
Гребнев предложил друзьям аперитив. Все выразили согласие и вскоре с бокалами шампанского, не присаживаясь за накрытый стол, стояли у ёлки. Вечер начинался с настроением.
Разговор за шампанским быстро менял предмет беседы, переключаясь с красовавшейся рядом ёлки и погоды за окном на личные планы в наступившие длинные выходные. Поездки в Альпы кататься на горных лыжах остались в прошлом. Общество собиралось в Сочи – Сажин планировал отправиться туда. Белов желал расширить географию своей деятельности и с этой целью намеревался отбыть в Цахкадзор. Гребнев, в свою очередь, сказал, что посетит Питер на пару дней и пойдёт в театр. Пообещали пересылать друг другу фотографии с отдыха. Допив шампанское, стали рассаживаться за стол.
Дальше всё проходило обычным порядком, но в несколько ускоренном темпе употребления спиртного. Друзья относились к сторонникам традиционных ценностей, поэтому с аппетитом закусывали салатами, холодцом, той же селёдкой с холодной картошкой, маленькими пирожками с мясом и капустой и пили водку. Гребнев имел привычку пить только холодную и не ленился обеспечивать себе это удовольствие, которое ценили и друзья. Получалось, что компания выпивала из двух бутылок одновременно: одна стояла на столе, и из неё наливали, другая стыла в холодильнике. Хитрость заключалась в том, что бутылки постоянно менялись местами, поэтому водка в рюмках всегда оказывалась холодной и тягучей. Будучи интеллигентными людьми, напиваться во время общих встреч они не собирались, но под хорошую еду незапланированный результат в конце застолья иногда получался сам собой. Женщины из напитков выбрали красное вино.
Хроника застолья, пока беседа имела смысл, была не слишком короткой, но и не затянутой. Гребнев на правах хозяина дома руководил столом. Первым тостом поздравили друг друга, как объявил он, с наступлением Нового года и нового времени, пожелав присутствовавшим счастья и удачи. Сажин заметил, что времена меняются, а люди никуда не деваются, и это правильно. Белов добавил, что, как известно, всё новое – это хорошо забытое старое, раньше жили и служили, не подведём и сейчас. Женщины улыбнулись. Углубляться в разговоры никто не хотел – требовалось немного поесть и выпить. Светлана объясняла, что находится на столе и как приготовлено, – гости пробовали и по обычаю хвалили. Особенно понравились залом с кольцами сладкого лука и крабовый салат с апельсинами, который, в отличие от других, заказанных в ресторане, имел домашнее происхождение.
Гребнев развлекал компанию, обращаясь главным образом к дамам. Он стал рассказывать, что его работа консультантом, о которой знали, подошла к концу и скоро кинофильм выйдет в прокат. Новость заинтересовала гостей, общественность давно ждала новое творение известного режиссёра. О фильме распространялись небольшие интригующие сообщения, но подробности не раскрывались. Рекламная кампания не начиналась. Гребнев в нескольких словах похвалил игру актёров, костюмы, декорации и музыку. Его стали расспрашивать о жанре и сюжете, о том, насколько похожи персонажи Пушкина и Натальи на свои известные портретные изображения, есть ли постельные сцены, получился ли шедевр и сколько денег потрачено. Гребнев отвечал, стараясь подогреть интерес, но, как и следовало, о сути ничего не говорил.
Белов сказал, что режиссёр – известный друг власти и обязан продвинуть в фильме какую-то верноподданническую идею, чтобы соответствовать своей репутации признанного таланта и не стыдно было получать орден. Например, интересно, убьёт ли Пушкина Дантес или англосаксы тоже приложат руку? Гребнев ответил, что не в его компетенции решать, кто убьёт Пушкина – лично он как консультант может настаивать, чтобы тот был ранен на дуэли и умер после неё на второй день. Белов попросил Гребнева относиться к делу повнимательнее, чтобы убийцы русского поэта – Дантес и его отец – не смогли скрыть свою сущность иностранцев-гомосексуалистов. Гребнев заверил, что все акценты в фильме расставлены правильно и сразу понятно, кто педераст, а кто нет.
Сажин поинтересовался, доводилось ли ему разговаривать с императором? Гребнев ответил, что один раз пил с ним кофе, а рядом Пушкин и режиссёр ели сосиски. Сажин спросил, какая марка шампанского разливалась на дворцовых балах и драгоценности какой фирмы носили красавицы высшего света? Гребнев ответил, что с продакт-плейсментом всё хорошо – импорт заместили, реквизиторы изготовили драгоценности, как настоящие, и всё остальное, что требовалось. Разговоры о фильме поддержали общую весёлость.
Откликаясь на обращённые к нему взгляды друзей, Гребнев предложил тост за находившихся рядом женщин, которые всё понимают и готовы прийти на помощь мужьям. Все одобрили высказанную мысль и выпили. Беседа переключилась на обсуждаемые в медиа расставания звёздных пар и политиков. Сажин сказал, что значение нравственных ценностей из года в год возрастает, от них же зависит удачный брак, как и вообще основы человеческого бытия. Белов добавил, что разводиться научились без скандалов – не в судах, а в загсе, и что от этого совместно нажитое имущество только целее. Посмеялись.
Гребнев предложил выпить за детей и их счастливое будущее. Выпили, но обсуждать тему не стали – вкратце вспомнили о знакомых за границей. У людей с широким кругом общения, как у друзей-аналитиков, такие знакомые тоже имелись. Общее мнение заключалось в том, что россиянам делать за кордоном нечего, жить они должны в родной стране, иначе ностальгия и другие объективные обстоятельства существовать не дадут. Катерина с Колей в это время показывали друг другу ролики в смартфонах и говорили вполголоса о своём.
Женщины принялись обсуждать, чем наступающий год Зелёного металлического дракона отличается от уходящего года Чёрного водяного кролика, – выходило, что он будет неспокойным и противоречивым. Люди, родившиеся в год Дракона, отлично умеют держаться, выглядят уверенными и увлечёнными. По сведениям из интернета для них характерны такие качества, как эгоцентризм, решительность, строгость, одержимость жаждой власти. Вспомнили и перечислили, что в год Дракона рождены Николай Первый, Николай Второй, Максим Горький, Зигмунд Фрейд, Пеле. Среди присутствовавших таких не оказалось. Выпили за благосклонность Дракона к ним.
Гребнев поинтересовался, что друзья ожидают в новом году в плане работы, потому что сам он стоит перед выбором. В компании следует сохранить персонал под возможные проекты, но конкуренция повышается, будут ли все при деле?
– Помертвело чисто поле, нет уж дней тех светлых боле… – с выражением продекламировал Белов и сразу вывел мораль, что, как учит классик, труд в летний период и особенно весной гарантированно обеспечит песни и танцы зимой.
Сажин сказал, что загруженность возрастёт, все получат своё, для них работы будет больше, и закончил слегка нараспев, что ожидает «ни сна, ни отдыха измученной душе…» Гребнев отметил про себя, что сам Сажин, похоже, думает не о радостных перспективах, хотя, может быть, просто недавно слушал «Князя Игоря» в Большом – любит туда ходить, а Белов, как всегда, рвётся в бой и «готов доказать»…
Разговор таким образом продолжался без затруднений, с участием желающих и не слишком большими перерывами в тостах. Политика друзьями не обсуждалась, их взгляды на события примерно совпадали, и высказывания на политические темы приводили к скуке. Экономического положения коснулись в том ключе, что становилось всё больше оснований для повышения ставок за собственную работу.
Светлана принесла на стол горячие хинкали, и все сразу предложили выпить за хозяйку дома. Потом ели и выпивали за здоровье присутствующих, за успехи в делах и за друзей-товарищей. Когда покончили с закусками и желание поесть в значительной мере удовлетворилось, Гребнев объявил, что мужчины отправляются в беседку жарить на углях бараньи ноги. Женщины собрались смотреть фотографии и домашнее видео о летнем семейном отдыхе.
В беседке быстро насыпали и с помощью щепы и специальной жидкости разожгли угли в мангале и, дождавшись ровного жара, насадили на шампуры две заготовленные бараньи ноги и поставили мясо на прожарку. Из холодильника, располагавшегося тут же, достали нужную бутылку и закуску. Выпили, закусили солёными огурцами и помидорами и расположились наблюдать, как, медленно вращаясь на шампурах, готовится баранина с чесноком. Россыпь раскалённых углей не виднелась, но периодически напоминала о себе шипением. Два больших аппетитных куска мяса обещали содержательное продолжение застолья.
Под воздействием выпитого алкоголя осторожность в высказываниях постепенно уходила, и в отсутствие женщин Гребнева потянуло поговорить на актуальную тему из последних новостей. Проверяя ладонью жар, он спросил друзей, знают ли они, почему из публичного пространства исчез Петровский, и правда ли, что он под домашним арестом? Эта история витала в некабинетных разговорах, но в средствах массовой информации не обсуждалась. Аналитик Петровский был известной личностью и знакомым всей тройки мужчин. У Гребнева имелся номер его личного мобильного телефона. Петровский не высказывал радикальных суждений, не засвечивал связи с нежелательными организациями и производил впечатление осторожного и проницательного человека себе на уме. По распространившейся версии его привлекали к ответственности «за фейки», но подразумевалось, что настоящие причины обществу не известны. Белов, немного подумав, сказал, что, по его сведениям, причина в том, что Петровский проговорился о каких-то секретах, о том, что говорить вслух не следовало. Сажин равнодушно сказал, что тот, возможно, не оправдал оказанного ему доверия.
– Предал, что ли? – уточнил Гребнев.
– Может, и предал. Я подробностей не знаю, – добавил Сажин.
Гребнев подумал, что за это всегда сажали, и спросил:
– А его покровители?
– Нет у него никаких покровителей, – спокойно ответил Сажин.
До самого Гребнева дошли слухи, что Петровский серьёзно подвёл важных людей. Гребнев за него не переживал, потому что предпочитал думать, что «воздаётся по заслугам», но его интересовало, в чём именно Петровский провинился. Выходило, что в узких кругах запущена информация, что он – предатель и болтун, и ждёт его публичная казнь в назидание остальным, а что именно сделал, значения не имеет. Они ещё обсудили, что вряд ли за Петровского кто-то будет хлопотать. Преследование аналитика встречено общественностью равнодушно, например их профессиональное сообщество политконсультантов просто приняло факт к сведению, и будущее бывшего коллеги представилось печальным. Гребнев звонить Петровскому не собирался.
Чокнулись рюмками и выпили. Гребнев подумал, не предложить ли перейти на коньяк. Он достал из шкафа армянский, двадцатилетней выдержки и показал бутылку друзьям. Один из приятелей сказал:
– Давай уже!
Другой просто кивнул.
Поменяли рюмки, разлили коньяк. Дальше пили без тостов, наслаждаясь напитком индивидуально. Сажин курил сигару. Отбирать у Гребнева роль модератора никто не собирался.
– Так что делать будем? – спросил Гребнев, всматриваясь куда-то между сидевшими рядом друзьями.
– А какие у нас варианты? – вопросом ответил Белов и, немного вскинувшись, уверенно продолжил: – Консультанты всегда нужны, особенно во времена перемен. Тему назовут – вон сколько направлений: модернизация экономики и технологический суверенитет, политическая трансформация и управленческая реорганизация, – что ни возьми, всё требует обновления. Всё не только делать, но и объяснять надо людям. Мы и займёмся. Нам будут платить, а мы будем зарабатывать.
– Сначала власть займётся собой, – сказал Сажин, прислушиваясь к шипящим от капающего жира углям, – а мы во вторую очередь.
– То есть? – вставил Гребнев, не дождавшись продолжения высказывания.
– То, что ты сказал, за шесть лет не сделать, а учитывая, как у нас всё делается, то и за больший срок вряд ли управятся, – повернув голову к Белову, высказал Сажин. – Надо определяться, кто будет продолжать начатое.
– Понятно, что этот вопрос решат без нас и решать, наверное, будут долго, – ответил Белов.
– С этим не так всё понятно, – уже медленно сказал Сажин и отпил из рюмки. – История показывает, что это и есть для нас главный вопрос.
– Рано или поздно выберут преемника или, если хотите, продолжателя – всё встанет на свои места. Все готовы, скажи, что делать… – заверил Белов, подняв взгляд вверх.
– Выберут, сомнений нет, и начнётся самое интересное, – опять задумчиво сказал Сажин. – Будем верить…
– А какие мысли на этот счёт? – спросил Гребнев и сделал глоток коньяка из рюмки, напиток продолжал оставаться прекрасным, как в первой пробе.
– Наверное, разные. Меня не посвящают, к сожалению… – закончил Сажин и тоже глотнул.
Возникла пауза. Каждый обдумывал услышанное и привычно сожалел, что серьёзный вопрос решают без него, а это не очень приятно для консультанта, но правила все трое знали хорошо и понимали: так устроено давно.
Гребнев покрутил шампуры с мясом и залил язычки пламени тонкой струйкой воды из пластиковой бутылки. Разговор вёлся в общем смысле, и он решил, что момент подходящий поговорить о том, что интересовало его самого.
– А что вы думаете о Пушкине в аспекте сегодняшнего дня? Скажем, какое значение для общества он имеет на текущий момент нашей жизни? – непринуждённым тоном сформулировал Гребнев, понимая, что вопрос получился корявым.
– Ты об Александре Сергеевиче? – вроде уточняя, спросил Белов.
– О нём самом – великом русском гении.
– А кого это интересует?
– Просто хочу понять, что ждут от фильма? – ответил Гребнев, сглаживая подтекст своего вопроса и ни в чём не признаваясь.
– Одни ждут денег, другие славы, а основная масса – поразвлечься, – легко сделал обобщение Белов.
– Я имею в виду, в чём для нас ценность его образа? – продолжил своё Гребнев, понимая, что фильм совсем не об этом. Однако друзьям уже было не до подоплёки разговора.
– Что Пушкин значит сегодня? – опять уточнил Белов.
– Ну да, – коротко подтвердил Гребнев и сделал глоток из рюмки.
– Опять, что ли? – негромко, будто сам себе сказал Сажин.
– Пушкин сегодня – это, как говорит часть населения, ценный «дядя» на Пушкинской, за которого в пункте приёма цветного лома можно получить деньги, – с живостью начал Белов. – То цепь-гирлянду с памятника украдут, то венки ограды. Ещё, помнится, на последнем референдуме он с билбордов то ли призывал сохранить русский язык, то ли работал своим портретом как иллюстрацией к анонимному призыву. На большее не тянет. Можно подобрать из него красивую строфу или строку по нужной теме. А так, я не припомню, чтобы он где-то в регионе выступал активистом и помогал кому-то в чём-то. Одним словом – культурное наследие, – закончил он.
– Помощник Пушкин или вредитель – вопрос решаемый, – опять замедлившись, заговорил Сажин. – Сам он возражать не будет. Если как обычно, то всегда можно открыть новое прочтение его произведений. Это литература – не каждый понимает, о чём читает и о чём написано, значит, можно объяснить, как читать правильно и в чём тут смысл. А поскольку гений Пушкина велик, то выступить сегодня он может на любую тему.
– Ты считаешь, что любая тема для Пушкина подходит? – спросил Гребнев.
– Подходит любая, но если подумать – найдётся что-нибудь эксклюзивное.
– Ну, подумай.
– Я не специалист по Пушкину. Помню: «кот учёный», «оковы тяжкие падут» и Смоктуновского «ваша дама бита».
– Хорошо, о новом смысле произведения мы расскажем, то есть объявим, но его же прочитать надо. Иначе идея, не подкреплённая материалом, недолговечна и не так сильна. Не говоря о том, что идея должна быть принята умом и воспринята душой. Язык Пушкина несовременен, многие слова уже не используются или непонятны. Читать никто не будет, молодёжи не интересно, – постарался завязать дискуссию Гребнев.
– То, что в большинстве молодёжь по своей воле читать не будет, – это факт, и отношение к Пушкину здесь не исключение. Сложные высказывания и диалоги вызывают скуку, в ходу короткие фразы и недлинные мысли – это мы знаем и сами с успехом используем. Требования тоже изменились: для знания текста читать оригинал стало необязательно. Значит, если форма устарела, то работай, придай форме новизну – вызовешь интерес, и тебе скажут спасибо. «Новые формы» давно просили? Пожалуйста, получите. Подобное уже делают: например, в Большом – Татьяна в конце вечеринки танцевала на столе. Это что напоминает? Никто не думал об аналогиях из современности, наоборот, постарались придать актуальности. Вызвала, кстати, бурные аплодисменты. – С сигарой в зубах Сажин хлопнул в ладони два раза. – Язык старой книги тоже можно осовременить. Потомки автора, если найдутся, будут благодарны за реновацию и материальную помощь. Расскажи какое-нибудь произведение Пушкина в терминах и оборотах нашего дня, и получится по-новому звучащая история. Современные слова всем понятны и богаты значением. Например, «контрпродуктивно», «удалёнка», «имплементация», «субстативный». Если вставить какое-нибудь слово из современного лексикона в старую поэму и прибавить нужных оценок, будет произведение с обновлённым смыслом. – Сажин предупреждающе поднял руку: – Не в текст поэмы, а в развёрнутую предваряющую аннотацию. Трогать правкой саму поэму нужды нет, раз читать не будут. Даже лучше не читать, чтобы сохранить ментальное здоровье. – Он пустил дым и глотнул коньяка. – И зачем вам помещать идею в душу, если срок жизни идеи короткий, например в рамках предвыборной кампании?
Гребнев и Белов заинтересованно смотрели на Сажина, тот под их взглядами картинно слегка расправил плечи. Гребнев ещё пытался понять, где в его высказываниях говорится о форме, а где о содержании. Если трезвых в компании нет, то рассуждения одного интересны всем.
– Не навязываем, а подводим к мысли. Содержание можно изложить по-новому, в духе молодёжной культуры, например в картинках – практика известна, опыт имеется. Комикс, возможно, даже вызовет интерес, но это неважно. Будет существовать два варианта произведения: один традиционный, но с аннотацией, написанной правильными словами и с нужными акцентами; другой – в каком-нибудь новаторском исполнении, главное, чтоб был. Оригинал не трогаем, он просто не задействован. Мы работаем по аннотациям и со вторым… вариантом… и с картинками… и по своей выборке, конечно, а не на всех.
– Думаешь, получится? – будто размышляя, спросил Гребнев.
– И сомневаться не в чем. Ещё бывший руководитель администрации прямо отмечал, что можно всё. Все же слышали.
– Может, и можно пересказать на современном языке «Капитанскую дочку», а что делать с поэзией? Тоже перекладывать? – продолжил Гребнев.
– Голубчик, вы какую задачу ставите? – в облаке дыма, войдя во вкус, заговорил Сажин. – Хотите дать современной молодёжи направление, куда вместе идти, или подготовить к сочинению из школьной программы? Если ваша задача мобилизовать молодых людей на большое дело, то преград нет и быть не может. Слова имеют тот смысл, который в них вкладывают, когда произносят, вот и вкладывай, что надо. Читать оригинал не будут, а если прочитают – не поймут. В этом смысле, если человек не понимает, о чём читает, то пусть читает что хочет, – напрасно потратит время. Нам такие не помеха.
– Нельзя ли часть возможностей не использовать и обойтись заимствованием поэтической строки или фразы без кастрации произведения? – стал уточнять Гребнев.
– А вопросов не будет, почему об этом не заявляли раньше? – вставил Белов.
– Может, и можно, – передразнил Сажин, – но это зависит от того, насколько большое дело вы собираетесь провернуть. Чем больше дело, тем масштабнее перемены. Это не мы придумали. А вопросов не будет…
– Вот Пушкин и современник… Тут до Пушкина-активиста недалеко! – весело провозгласил Белов.
– Ничего святого у этих людей! И как я не догадался? – будто сожалея, сказал Гребнев и тут же спросил: – А есть сомнения, что гибель Пушкина на дуэли – случайность, то есть дело случая, что пуля Дантеса убила Пушкина?
Друзья уже не обратили внимания на поворот темы. Белов обрадовался новой вводной и подхватил:
– Почему нет? Случайности разные бывают. Например, всё подготовлено и случайность только в том, чей выстрел окажется раньше. Один допускает, что может быть убит, если выстрелит вторым, а другой твёрдо знает, что обязан стрелять первым.
– Не умничайте, – опять вступил в разговор Сажин. – С делами по истории надо работать аккуратно. Общим правилом подхода должно быть: «углубляться не стоит». Менять историю вредно – утрачивается основа и сотрясается действительность. Чтобы напрасно не тратить время, следует себе напоминать, что случай в истории всегда присутствует и заранее его не предугадаешь, а логически потом не объяснишь.
Гребнев решил, что дальше углубляться не стоит.
Захотели чокнуться и выпить, но коньяка в рюмках не оказалось. Разливая его, вспомнили про мясо. Выпили, затем на большое блюдо сняли ноги с шампуров и пошли в дом.
После явления друзей женщины поняли, что мужья изрядно накачались спиртным. Сажин, как улику, держал в руке почти пустую бутылку коньяка, Белов нёс рюмки, а Гребнев – блюдо с мясом. Мужчины выглядели ещё бодро, вечер продолжился за столом.
Бараньи ноги на углях получились неплохо и распространяли аппетитный аромат. Все с удовольствием ели горячее мясо.
Гребнев опять проявил инициативу и рассказал о своём наблюдении за посетителями ресторана «Кафе Пушкинъ». Поведав о своих впечатлениях, немного утрируя и посмеиваясь, он заметил, что все посетители по внешнему виду благородством не отличались и вряд ли претендовали на дворянский титул.
– У нас высшего общества не осталось? – спросил Гребнев и принялся вытрясать на тарелку любимый соус сацебели.
– А что тебе дворяне? Мог бы крестьян на рынке поискать или рабочих в автомастерской – результат тот же. Дворян быть не должно, аристократов тем более, и не надо их искать. Общество у нас есть какое хочешь, – серьёзно ответил Сажин.
– Дворян быть не должно, хотя какие-то есть, но они сейчас не при деле, – заметил Белов, – венчаются в Исаакиевском соборе в Санкт-Петербурге в сопровождении почётного караула и выписывают желающим справки о титулах.
– Сейчас не при деле, а завтра кто знает… – добавил Сажин, но потом внимательно посмотрел на Гребнева и сказал: – Дворяне разные были. Тебя какие интересуют?
– Меня – те, кто разбирался в вопросах оружия и чести, – словчил Гребнев.
– Эти давно истребили сами себя, – нравоучительно высказал Сажин и продолжил: – И кто тебе сказал, что дворяне отличались чистотой в нравственном отношении? Анонимки Пушкину кто писал, не дворяне?
Гребнев признал, что анонимки – это плохо и что автора искали, конечно, в дворянском кругу высшего общества, но не нашли.
– Не нашли… в дворянском-то! – подняв указательный палец, как будто торжествуя, сказал Белов.
– Искали плохо или делали вид, что искали, – невозмутимо стал объяснять Сажин. – Помнится, анонимок там разослали штук пять-десять. Это какую работу провели: писать и переписывать один и тот же текст десять раз! Вы вопросом задайтесь, кто на такое способен в наше время? В наше время индивида, который собственноручно напишет и девять раз перепишет небольшой текст с гадким содержанием и потом в виде анонимки распространит его среди знакомых, опознают через десять минут без экспертиз: анонимка у него на лице засветится. К тому же и обществу заранее известно: мерзавец – это он. Всех же видно. Люди измельчали… А раньше разве по-другому работали или методы другие применяли? Искали и не нашли… Вы сейчас следователя спросите, если искали и не нашли, то что значит?
– Виктор, ты что распалился? – неожиданно произнесла Ирина, жена Сажина.
За столом никто не ел, все смотрели на него и слушали его монолог, даже подростки Коля и Катерина. Сажин всем видом изобразил, что ему закрывают рот.
Гребнев тут же привстал со стула и стал спрашивать: не налить ли кому минеральной воды? Предлагая и доливая в бокалы боржоми, про себя он напрасно надеялся, что Сажин закончит начатую мысль. Светлана в это же время уже предлагала гостям перейти к десерту.
– Давайте я вам историю расскажу, – подхватил разговор Белов. – Звонит мне в прошлом году с окраины директор завода и говорит, что нужно ему написать для человека поздравление по случаю юбилея, но на английском языке. Англичанин ему что-то поставлял в обход запретов. Говорит, что всё согласовал, одобрение получил. Дело важное и нужное, но проблема с текстом на английском. Необходимо не только грамотно всё сочинить, но и текст составить так, чтобы отвечал требованиям самого современного европейского корпоративного стиля, чтобы не выглядело как из дальней колонии. Обращаться к своим в регионе не хочет – сделать правильно не смогут и всё разболтают. Разобраться просит меня. Я соглашаюсь.
Теперь все за столом смотрели и слушали Белова.
– Сижу и думаю: аудиторов-консультантов или адвокатов английских нет, позвоню в МИД. Набираю своему человечку. Отвечает: «Напишем грамотно, по самой высокой дипломатической форме, но корпоративный стиль не гарантируем». Звоню людям в нефтяную компанию, предлагаю: «Вы с англичанами СП имели, знаете, как надо. Напишите». Говорят: «Напишем с учётом последних тенденций корпоративного стиля, но за грамотность в нюансах не отвечаем, потому как за своих носителей языка не ручаемся». Звоню знакомому олигарху, спрашиваю: «Секретарша твоя, англичанка, не сбежала? Пусть напишет». Он отвечает: «Напишет, конечно, но я не корпорация, у меня и стиль, и грамота свои». Угадайте, кто для меня поздравление писал?
– Собрали всех в одной комнате! Профессор из МГИМО! Переводчик из издательства! Из Англии кто-то прислал! В интернете взяли! – раздались варианты слушателей.
Гребнев сказал:
– Мне бы написали те же англичане-аудиторы и адвокаты, скажем, в Армении.
– А мне бы всё написали здесь, в посольстве Великобритании, – произнёс Сажин, и все засмеялись.
– Угадали, так и было, – согласился Белов, кивая в сторону Гребнева и Сажина.
– Принесём кофе, – сказала Светлана, и женщины удалились за кофе и десертом.
Мужчины чокнулись рюмками и выпили коньяк.
Потом пили «кофе с любовью», то есть с пенкой, и ели ванильное мороженое. Кофе придал бодрости, но языки давно заплетались, и хмель всё больше брал своё. Разговор замедлился и утратил характер интересного общения.
Время было позднее, вечер подошёл к завершению. Вызвали такси, и гости стали собираться домой, каждый не забывая захватить полученные подарки. О чём всё это время проговорили Катерина и Коля, их отцы остались непосвященными.
– Зачем ты устроил нам урок литературы? – спросил Белов Гребнева на выходе из дома.
– Проверить знания всегда полезно, – отшутился Гребнев.
– Не литературы, а истории, – поправил Сажин.
– Зима приближается! – глядя в небо, торжественно провозгласил Белов и выпустил изо рта облачко пара.
– Я бы сказал: зима будет большая, – ответил ему Сажин.
– Так где тебе письмо писали? – негромко спросил Гребнев Белова.
– Где писали – я не знаю, – так же негромко ответил тот, – но помогли и прислали с самого верха, а я потом месяц отрабатывал – анализировал статистику настроений избирателей по всей Сибири.
Сажин, прощаясь с Гребневым и склонившись, чтобы слышал только он, произнёс:
– Далеко не углубляйся, а то выйдешь через задний проход. Это не я сказал.
Гребнев подумал: «Знаю, что не ты».
Когда, проводив гостей, он и Светлана вернулись в дом, жена спросила: зачем они с друзьями напились? В ответ Гребнев промычал что-то в смысле «просто хорошо посидели», и она отложила разговор до утра.
Олег Петрович сосредоточенно проследовал на кухню, где ему налили стакан чая.
Светлана и Катерина стали убирать следы застолья, и через некоторое время комната приняла близкий к обычному, но ещё праздничный благодаря ёлке вид. Гребнев благоразумно решил, что жена и дочь справятся без его руководства, а сам он должен перевести дух.
Он сидел за столом на кухне, перед ним стояла чашка чая, взгляд его обратился в себя. Тихо урчала посудомоечная машина, отмывая тарелки от праздника. Олег Петрович понимал, что Светлана права, – он чувствовал, что перебрал со спиртным. Опьянение не было тяжёлым, и спать после кофе не хотелось, но делать что-то, например помогать жене с наведением порядка или разговаривать о чём-нибудь с семьёй, ему не представлялось возможным. Большее, на что он годился, – сидеть за столом и делать вид, что пьёт чай. В его голове, как и следовало, кружилось всё, что в ней имелось.
Жена понимала состояние Гребнева и за помощью к нему не обращалась. Дочь вскоре ушла спать.
Гребнев следовал за круговоротом своих дум. Нельзя сказать, что из-за опьянения он в сумбуре терял канву рассуждения. В мыслях имелся некоторый логический строй, но, как бывает в таком состоянии, они приходили на ум самостоятельно, приводя пьяного в удивление.
Гребнев «думал» с паузами: «Время провели хорошо, все довольны… Поели и выпили хорошо, украсили будни праздником… Гостей развлекал весь вечер… Ни о чём не проболтался… А что вызнал? Сажин на нервах, Белов надеется, что пригодится… Интересно Сажин придумал: предложил Пушкина осовременить… Я думал, а Сажин высказал… И главное, делай что хочешь… Смеха ради, а может, и правда… Он из опыта много знает, но говорить не хочет… А как получается: Пушкин по-современному… Как звучит “Капитанская дочка” в современной терминологии? Ну, пошутили… Ха-ха… Правильно, что слова использовать надо правильные, тогда все правильно понимают и смысл правильный получается… И вопросы правильные надо ставить… А как их ставить, если ничего не знаешь? Кто знает, что от меня хотят? Я умный, догадаться могу, если что… Ясно же: письма – это тайна… Сажин на прощание что мне говорил? Умный он… Наверху тоже умные… Какого чёрта я напился… Дурак…»
Светлана давно пожелала Гребневу спокойной ночи и, не дожидаясь ответа, ушла спать, постелив ему в гостиной на диване. Поднявшись со стула и оставив на столе недопитую чашку чая, Олег Петрович на автопилоте прошёл в туалетную комнату, а потом в гостиную. На диване, рядом с ёлкой, он забылся и до утра смотрел пьяные сны.

Глава третья
Утром Гребнев проснулся с головной болью. Ощущение физической разбитости дополнялось сожалением об излишне выпитом накануне алкоголе.
На кухне Светлана и Катерина накрывали завтрак. Он быстро встал и пошёл приводить себя в порядок. Перед семьёй Гребнев появился умытым и с улыбкой, виски немного ломило. Объявив: «С добрым утром!» – и аккуратно поцеловав жену и дочь, он сел на своё место за столом, обменявшись с ними репликами о том, кто как спал, и о солнечной погоде с лёгким морозцем на улице.
Когда перед Олегом Петровичем поставили глазунью из перепелиных яиц с колбасками и в кружку налили кофе, он решил не откладывать неприятный разговор и действовать на опережение, посетовав, что вчера выпили больше обычного, но гостям всё понравилось. Светлана ответила, что гостям, может, и понравилось, а ей – нет, потому что не важно, сколько выпили, важен результат. По молчаливому согласию дальше разбирать тему в присутствии Катерины воздержались. Гребнев рассчитывал, что на этом всё закончится.
Отправляя в рот небольшие кусочки поджаренной колбаски с маленькими желтками яиц и отхлёбывая ароматный горячий кофе, он восстанавливал способность адекватно ощущать окружающий мир.
Светлана стала рассказывать ему, какие домашние фильмы об отдыхе на море показывали вчера жёны друзей Гребнева. Картины белых песчаных пляжей с зелёными пальмами и голубой водой океана создавали представление, как хорошо на островах отдыхалось туристам и жилось аборигенам. Дослушав до конца, он пояснил, что туземцам на Мальдивах не так сладко: в столице случаются государственные перевороты, президент уходит в отставку и может отправиться в тюрьму, но да, туристам нечего опасаться, за исключением того, что некоторых из них недружественные страны прямо с пляжа вывозят к себе для предания суду. Кого-то это останавливает, но рейсы на острова даже в пандемию продолжали выполняться, и туристы летят туда, как мухи. Жена отметила, что избыток алкоголя не способствует хорошему самочувствию и настроению.
– Скажи, правда, что в Большом Татьяна танцевала на столе? – обращаясь к ней, неожиданно спросил Гребнев и, увидев её глаза, поправился: – Ну, в смысле, ты знаешь постановку оперы «Евгений Онегин» в Большом театре, где по сюжету Татьяна на именинах танцевала на столе?
– Тебе ночью приснилось? – уточнила Светлана.
– Сажин вчера рассказал. Говорил, что трактовка классики в современном духе сейчас распространена, – спокойно, как мог, пояснил Гребнев.
– Что он ещё под градусами интересного рассказал или показал? – Светлана смотрела на мужа и выдерживала паузу, раздумывая, достоин ли вопрос ответа, или вспоминала, что знает. – Такой «Евгений Онегин» ставился в Большом театре давно. Получил премию «Золотая маска» в номинации за лучшую работу режиссёра. Я смотрела. Татьяна залезала на стол, но это не то, что ты думаешь. Метания на столе говорили о смятении души. Ещё в спектакле артисты были одеты в костюмы наших дней. Форма выражения экстравагантна. Оценки давали разные. Режиссёр много работает и сейчас.
– Но идейный замысел «Евгения Онегина» он не трогал? – спросил Гребнев.
– Он одарённый и неглупый человек, – ответила Светлана.
– А если из текста, например, для выразительности убрать или включить в него некоторые слова, чтобы подчеркнуть ту же главную мысль произведения? Как на это посмотрят… критики?
– Тогда это будет не Пушкин, если мы говорим о его сочинениях.
– Редакция произведения приводит к утрате авторства или искажению авторской мысли?
– Любая редакция приводит к изменению авторского слова, значит, и к искажению мысли. Либретто оперы того же «Евгения Онегина» значительно упростило содержательную сторону романа. Но Чайковский, которому в написании либретто помогал его друг поэт-любитель и актёр Шиловский, относился к роману Пушкина деликатно. Принимая во внимание условия сценического жанра, можно говорить, что язык и стиль романа в значительной мере сохранены. Относительно авторства, ты понимаешь, что мы смотрим и слушаем оперу Чайковского, а не роман Пушкина. – Светлана считала полезным в разговорах с мужем не только дополнять его знания, но и направлять мысли в нужное русло.
– А что о современных трактовках классики? – напомнил Гребнев.
– В театре стало обычным, когда репертуар переделывают в духе времени. Предлагают новации в художественной форме, экспериментируют с визуальным восприятием, звуковым и световым оформлением, могут отойти от первоначального текста произведения, делают смысловые намёки на события из текущей жизни. Радикальные варианты, далёкие от исходного оригинала, объясняют авторским ви?дением постановщика. Кто хочет – тот ходит смотреть. Твой знакомый режиссёр тоже не отстаёт. В его театральной студии недавно поставлен спектакль по рассказам Чехова, где танец и пантомима заменяют текст. В подходе нового нет, интересно то, как сделано.
– Спасибо, дорогая, очень помогла, – сказал Гребнев.
– Пожалуйста. Пойдёшь с нами на каток?
Гребнев ответил, что хотел бы, но должен подготовиться к поездке, и напомнил, что ночью отправляется в Санкт-Петербург. Светлана произнесла, что и без того помнит, а на семью можно потратить два часа своего драгоценного времени. Гребнев настоял, что дело важное, и, сказав спасибо за завтрак, сразу удалился в кабинет.
Он сел за рабочий стол и разложил перед собой листы справки, с которой не расставался вторые сутки.
– С танцами понятно, теперь – современные слова. Чтоб тебя… Сажин, в следующий раз сам придумаю химеру на твою голову, – ворчал Гребнев, понимая, что приятель ни в чём не виноват. – Не хотелось копаться, так приходится.
Вчерашние разговоры в подпитии привели к тому, что в его мыслях разбередилась тема дуэли, и забыть её просто так Гребнев уже не мог. Общее правило в работе политических консультантов заключалось в том, что технология политконсалтинга предполагала обнаружение смысла и придание значения любому тезису, если они созвучны текущему моменту и могут быть полезны. Обоснован ли тезис или требует обоснования, соответствует смысл истине или нет – значения для Гребнева не имело: недостатки всегда устранимы, а использовать тезис или новую идею на пользу дела можно без оговорок, если нужно. В голове же у Олега Петровича и без того свербела заноза о причастности власти к дуэльной истории.
«О намеренном устранении Пушкина никто не говорил. Говорили, что слова привносят свой смысл в историю, а новые слова – новый смысл, кто поспорит? Почему я залип в историю дуэли? Потому что столько времени Пушкин на уме, в голове ношу вопросы, а ответов нет».
Звуки из других комнат не слышались. Гребнев был один, никто не подглядывал через плечо. Светлана и Катерина уже ушли на каток.
Он включил ноутбук, приготовил ножницы, клей-карандаш, чистую бумагу и авторучку. Разложенная справка покрывала большую часть поверхности стола.
Гребнев подумал, что раньше уже рассуждал о возможности устроить политический конфликт на смерти Пушкина и рассматривал дело со стороны критиков теории заговора власти, а теперь сам займётся сочинением версии о спланированном убийстве поэта.
«Метаморфозы бытия, – философски заметил про себя он. – Возможных основных версий всего две: или причины дуэли частные, или государственные интересы там тоже присутствуют. Ладно, как вариант допускаем, что дуэль Пушкина с Дантесом есть результат продуманных неявных действий с целью устранить поэта. Нет задачи доказать данную версию, попробуем понять, существует ли обоснованная возможность так считать. Могут ли известные факты являться действиями властей или их результатом? Какие выводы следует сделать, если рассматривать дуэль как тайный заговор?»
Становиться сторонником версии заговора власти Гребнев не собирался, ему требовалось оценить возможный результат простейшего быстрого анализа. Ещё недавно он решил, что делать это необязательно, однако новое задание, наложившееся на историю дуэли, воспринятую им как неопределённую, и случайные намёки в «весёлом» разговоре подвели к неизбежности посмотреть на всё и с этой стороны, чтобы представлять события объёмно, а не в плоскости установленных кем-то рамок. Гребнев признал, что недоработал, и необходимо не откладывая потрудиться.
Гребнев знал, что рассуждать на спорную тему в отсутствие оппонентов можно сколько угодно и как пожелаешь, – зависит от свободного времени и собственного интереса, но усилия потратятся неэффективно. Поступая рационально, достаточно убедиться, что новый взгляд на тему не противоречит и согласуется с принципиальными и бесспорными обстоятельствами, которые хорошо известны. Частные детали могут подтверждать или опровергать новую создаваемую теорию. Обращать внимание на мелкие или второстепенные по значению факты не стоит. Говорить о чём-то новом и приводить в обоснование давно известные доказательства не всегда верно, потому что очевидно, как правило, не всё и не так, и ещё следует поискать то, что должно быть известно. Проще говоря, новая теория хороша, если вне зависимости от всего множества общедоступных сведений она реалистична, то есть не требует невероятных условий, может существовать без особых допущений и способна сама определять значимость известных фактов.
– Сделаем это! – без энтузиазма, но чувствуя необходимость, сказал себе Олег Петрович и приступил.
С вниманием он просматривал текст справки, открывал на экране ноутбука и читал материалы на сайтах, распечатывал на принтере нужные страницы, ставил отметки на полях, делал вырезки, записывал возникшие мысли. Гребнев старался держать темп, и при взгляде со стороны работа кипела. Подспорьем служило то, что за предыдущие месяцы он изучил информационные ресурсы, посвящённые Пушкину, и знал, где посмотреть нужные данные. Пока являлся консультантом на съёмках, Гребнев взял за обыкновение следить за новостями по пушкинской тематике, чтобы быть в курсе всего нового и важного для работы.
Просматривая тексты, он не углублялся в своё незапланированное исследование, понимая, что куда больше данных для анализа даст только кропотливая работа, а проверял возможность собрать какое-то количество интересующего его материала. Когда Гребнев понимал, что материала по одному из вопросов подобрано достаточно, чтобы сделать вывод «в первом приближении», он переходил к следующему.
Вырезки сортировались и подклеивались одна к другой. Иногда приходилось разрезать склейку и вставлять новые абзацы. Спустя пару часов от многих листов остались неиспользованные обрезки канцелярского мусора, но получились новые листы, составленные из кусков печатного текста и частей, написанных от руки. Некоторые абзацы заканчивались дописанными Гребневым комментариями или обобщающими выводами. Склеенные листы в основном представляли собой последовательную подборку фактов на определённую тему.
Погружённый в работу, Гребнев не заметил жену и дочь, остановившихся в проёме открытой двери кабинета.
– Ты делом занят? – раздался вопрос Светланы. – Скоро обед.
– Папа дело клеит, – добавила Катерина.
Олег Петрович поднял взгляд и увидел улыбающиеся лица вернувшихся с катания жены и дочери. Он провёл за работой всё время, пока они гуляли, но закончить не успел.
– Я занят, – ответил Олег Петрович, давая понять, что общаться не намерен.
Светлана и Катерина ушли, демонстративно плотно прикрыв дверь, в кабинет вернулась тишина, а Олег Петрович взял в руки склеенные листы и откинулся на спинку кресла:
– Посмотрим, что получилось.
В первую очередь он сопоставил, как версия о спланированной операции власти соотносится с объявленным утверждением о частных причинах дуэли и обнародованными результатами судебного дела.

В официальной истории поединка о его причинах говорится в общем виде, ответа на вопросы «кто всё устроил и почему?» нет.
В первых документах – докладах командования – происшедшее называется дуэлью. В материалах дела упоминается донесение начальника штаба Отдельного гвардейского корпуса императору и имеется рапорт командующего Отдельным гвардейским корпусом императору за № 138 от 29 января 1837 года. На последний документ, но за № 129 ссылается военный министр в своём секретном отношении к командующему Отдельным гвардейским корпусом от 29 января 1837 года, что, вероятно, объясняется разными регистрационными номерами по учётным журналам. Таким образом, военное командование доложило о происшествии как о дуэли. Император распорядился судить всех причастных «к сему делу», не объявляя случившееся чем-либо.
Первичное расследование проводилось секретно, и информация о происшествии должна была строго контролироваться до момента передачи в Комиссию материалов, в которых случившееся называлось дуэлью и, соответственно, тем самым определялись рамки дальнейшего расследования – уголовные статьи о дуэли. Расследование по статьям о дуэли не предполагало раскрытия причин произошедшего. Направление судебному следствию задано, дальше можно работать в общепринятом порядке с подпиской о неразглашении для участвующих лиц.
В секретном рапорте от 3 февраля следователь полковник Галахов изложил установленные им обстоятельства дуэли и назвал причастных. Эти сведения полностью отвечали требованиям уголовной статьи, вменённой подсудимым, и уже оказывались достаточными для вынесения приговора. О выявлении глубинных причин произошедшего не было и речи.
Доказательств, однозначно утверждающих официальную версию, в деле нет, как нет и тех, что опровергают иные трактовки событий, например, взгляд на дуэль как тайную операцию власти. Известные факты о дуэли не являются выдуманными или ложными и, скорее всего, относятся к обстоятельствам, действительно имевшим место. В отдельных случаях можно говорить о неверных акцентах в оценке и описании событий.
Если тезис о том, что дуэль является тайной операцией власти, принимается в анализе исходным, то история, описанная в военно-судном деле, видится в новом свете. Главный вывод, который следует, если рассматривать эту версию, – всё, что установлено в судебном деле о дуэли, включая её объявленные частные причины, следует назвать обстоятельствами, лежащими на поверхности, маскирующими истинную подоплёку событий.
Закончив читать, Гребнев вскинул брови и сделал вбок движение головой, что означало: «Предположим…»
– Допустить можно, потому что обе версии не конфликтуют друг с другом. Точнее, одна из них может прятаться за другую из-за непрояснённости фактических обстоятельств. Частные причины дуэли известны, в то время как другие, связанные с государственными интересами, остаются для нас скрытыми. Участники поединка тоже имели на уровне подозрений неясное представление о предпосылках дуэли. Ни они, ни исследователи, изучавшие дело, не смогли устранить возникшие неопределённости, поэтому никто не может подвести итоговую черту под анализом истории дуэли.
Гребнев подумал, что с положением, которое сложилось, всё понятно и вопрос заключается в интерпретации имеющихся данных.
Вторая последовательность склеенных вырезок касалась полноты доступных для изучения документов по истории смерти Пушкина. Гребнев исходил из того факта, что раз материалы об операции в отношении поэта неизвестны и документы по ней не раскрыты до настоящего времени, то они не могут быть раскрыты и должны оставаться засекреченными. Вопрос о том, почему документы не представлены общественности и остаются секретными почти двести лет, показался Гребневу простым, но ответ на него уводил в сторону от текущего анализа, и он отложил его на потом.
Сейчас Гребневу требовался быстрый ответ, все ли письменные источники данных о дуэли известны и изучены исследователями?

Материалы военно-судного дела 1837 года долго оставались скрытыми от общества. Бенкендорф скончался в 1844 году, д’Аршиак – в 1848 году, Николай Первый – в 1855 году, Нессельроде – в 1862 году, Наталья Ланская (Пушкина – Гончарова) – в 1863 году, Данзас – в 1870 году (жил и умер в бедности, без семьи, не нажив никакого состояния, хоронили за счёт казны), барон Луи Геккерен – в 1884 году, Дантес – в ноябре 1895 года. Первые документы и ссылки на дело появились через тридцать лет после суда – в 1863 году – и явились “откровением для читающей России”. Полностью дело опубликовано по прошествии шестидесяти лет – в октябре 1899 года. К моменту публикации участников или свидетелей дуэли в живых не осталось, никто не мог как непосредственный очевидец событий заявить о неопределённости судебных материалов и выводов. Утверждение об откровении для читающей России – субъективная оценка, но говорит о непроходящем десятилетиями интересе к событию в обществе и ограниченности доступных о нём сведений. Отсутствие публикации – обычная практика сокрытия информации, в распространении которой нет заинтересованности.
Известна история с розысками “потаённого дневника № 1” Пушкина, который охватывает 1830-е годы. Обнаружить его местонахождение, установить содержание или подтвердить само существование до настоящего времени не удалось.
Во время аудиенции в ноябре 1836 года Николай Первый дал распоряжение Пушкину, как следует себя вести в сложившихся обстоятельствах. Закономерен вопрос: кроме распоряжения поэту император не давал ли и других распоряжений? Не посчитал ли он, что кроме Пушкина кто-то из должностных лиц должен в свою очередь предпринять какие-то действия? Может, Николай Первый всё-таки должен был дать распоряжения, например, начальнику Третьего отделения полиции А. Х. Бенкендорфу и министру иностранных дел К. В. Нессельроде – начальнику Пушкина по службе? Но документов о сделанных распоряжениях, как и отчётов об их исполнении, нет. Если император не давал никаких, кроме одного известного, то говорить о том, что он пытался как-то предотвратить наступление трагедии, не приходится, если не сказать больше – выступил на стороне тех, кто добивался дуэли.
Нахождение документов о смерти Пушкина в Третьем отделении полиции властями официально отрицалось. Первый секретный архив “секретное досье Третьего отделения полиции” обнаружен в 1917 году после революции. В нём в числе документов оказалось письмо Дантеса к председателю Военно-судной комиссии по делу о дуэли полковнику Бреверну от 26 февраля 1837 года. Вместо передачи во вторую судебную инстанцию – генерал-аудиториат Военного министерства – письмо поступило в Третье отделение, что говорит о целевом взаимодействии суда и тайной полиции. По делу Пушкина никаких письменных докладов графа А. Х. Бенкендорфа Николаю Первому, которые “он делал по своему обыкновению”, не найдено. Письмо Пушкина, написанное в ноябре 1837 года, в котором он объяснял ситуацию, в Третьем отделении также не обнаружено.
Помимо главного начальника Третьего отделения А. Х. Бенкендорфа вторым возможным адресатом ноябрьского письма Пушкина исследователи называют вице-канцлера графа К. В. Нессельроде. Министерство иностранных дел Российской империи – не полиция, архив и секретные документы у ведомства свои.
В событиях, приведших к дуэли, на протяжении длительного времени лично участвовали или имели к ним отношение иностранные дипломаты трёх стран – Нидерландов, Франции и Англии. Николай Первый знал о вовлечённости в события иностранных подданных.
Граф Нессельроде докладывал императору о дуэли 28 января. Но о чём именно, если Николай Первый уже был осведомлён Пушкиным о развитии конфликта, а слежку за поэтом осуществляла полиция? Нессельроде передал императору письма Геккерена и всё? Если же министр всё же докладывал, то знал о чём, а значит, раньше этим вопросом занимался – продумывал, и в Министерстве иностранных дел до того могли рассматривать ситуацию с разных аспектов. Информация, скорее всего, хранится в архиве министерства.
Годы спустя исследователи запрашивали европейские государства об имевшихся у них материалах, содержавших сведения о дуэли. Поступившие в ответ из иностранных архивов документы, в которых посольства докладывали о событиях, демонстрируют тогдашнюю активность иностранного дипломатического корпуса в связи со смертью Пушкина. Министерство иностранных дел Российской империи вряд ли могло остаться в стороне. Во время суда над участниками дуэли Нессельроде взаимодействовал с Комиссией военного суда – передал председателю Комиссии подлинные письма поэта, на которые в своё оправдание ссылался подсудимый поручик Геккерен.
В Санкт-Петербургском главном архиве Министерства иностранных дел хранились письма барона Геккерена к графу К. В. Нессельроде от 28 и 29 января 1837 года. С этими письмами барон передал Нессельроде пять документов, которыми очень дорожил, и требовал их возврата, в чем был заверен. Бреверн получил 8 февраля от Нессельроде два письма. 9 февраля они были доложены Комиссии и с них сняты копии. Подлинники возвращены Нессельроде 1 мая. 26 мая Нессельроде отправил российскому посланнику в Гааге пакет с документами для вручения барону Геккерену. Три документа остаются неизвестными.
Существует секретный отдел архива Министерства иностранных дел – второй секретный архив документов, имеющих отношение к делу. Известно, что там хранились перлюстрированные выписки из писем. Исследование всех документов из секретного отдела архива, имеющих отношение к смерти Пушкина, не опубликовано.

Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71523403?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

notes
Примечания

1
Постпамять (англ. postmemory) – механизм передачи травматического знания и материализованного опыта; явление, описывающее, какое отношение имеют последующие поколения к личным, коллективным и культурным травмам, к изменениям, которым подверглось предыдущее поколение, к тому, что они «помнят» только благодаря историям, образам, поведению людей, среди которых они выросли. – Прим. ред.

2
Fake news, фальшивые (поддельные, «фейковые», ложные) новости – информационная мистификация или намеренное распространение дезинформации в социальных медиа и традиционных СМИ с целью введения в заблуждение, для того чтобы получить финансовую или политическую выгоду. – Прим. ред.

3
Газлайтинг (от английского названия пьесы «Газовый свет», англ. Gas Light) – форма психологического насилия и социального паразитизма; определённые психологические манипуляции, совершаемые с целью выставить жертву «дефективной», ненормальной либо заставить её саму мучиться и сомневаться в адекватности своего восприятия окружающей действительности. – Прим. ред.