В Скале
В Скале
Сергей Викторович Мальцев
Тоннели в скале. Ужас одиночества. Но воля к жизни не даёт человеку потерять разум
Сергей Мальцев
В Скале
В скале (In Rock)
(Черновики офицера запаса)
… Я понял, что параллельно с нашим существуют другие, неведомые нам миры, и ни один учебник не может объяснить, какие они и откуда взялись. Думаю, что лучше всего забыть, что они есть. Если, конечно, удастся.
«Русская история. Том 4.»
«Habent sua fata libelli» – У книжек есть свои судьбы.
«Русская история. Том 4.» Название книги я прочитал гораздо позже той минуты, когда она оказалась у меня в руках. Когда, собственно, научился читать. А тогда она была просто Книгой, которую я сам нашёл. Мне тогда было уже целых пять лет, и я жил в деревне у родителей отца, деда Андрея и бабушки Лены в огромном доме, который дед, вернувшись с войны, построил для своей большой семьи из шести человек.
Кроме жены у него было три сына и дочь, которые к тому времени уже давно уехали из посёлка, носившего странное название «Тридцать четвёртый», а в народе – «тридцать четвёрка». Повзрослев, я узнал, что к легендарному советскому танку название места, где я провёл своё детство, не относится, а полное название посёлка – «Разъезд 34-й километр». История этой записи в моём паспорте на 2-й странице довольно проста и начинается в самом начале двадцатого века.
Железная дорога от нашего тогда ещё губернского центра, до узловой станции великой транссибирской магистрали, по прихоти одного инженера-путейца (не к ночи будь упомянут), некоего Гарина-Михайловского была однопутной и на её середине требовался разъезд. Было построено жильё для железнодорожников, затем ещё там стал работать леспромхоз, кругом то леса, так и вырос посёлок. Немного о Гарине-Михайловском. Эта личность, конечно же, проявляла великую заботу о государственной казне, когда решила, что мост через великую сибирскую реку Обь должен проходить в трёх сотнях вёрст от нашего города, ведь экономия от строительства моста в другом месте составила бы по его подсчётам, кстати довольно сомнительным, около 3-х миллионов рублей, а сама транссибирская магистраль стала короче на 120 вёрст, но … Как сказал один неглупый человек «всё, что говорится перед словом "но" полная ерунда». Главный город огромной даже по российским меркам губернии стал хиреть, превратившись в дальнейшем в районный центр области, где, по иронии судьбы, столицей стала бывшая деревенька, образовавшаяся на месте строительства того самого злополучного моста. Стоп! Уточняю слово «Огромной» – на 1905 год в Томскую губернию входили земли современных Кемеровской, Новосибирской и собственно Томской областей, а также Алтайский край с Горным Алтаем, запад Красноярского края и восток Омской области. А ещё Семипалатинская и Усть-Каменогорская области Казахстана. Впечатляет? И, чтобы поставить последнюю точку в этом географическом экскурсе – описываемая территория в цифровом выражении составляет 847 328 кв. км. Это «немного» больше Франции, самой большой страны Западной Европы – 551 500 кв.км. «Немного» – как раз на площадь современной Италии. И эти земли не были пустынными – население этой Сверхгубернии по численности уступало в Российской империи только Киевской.
Временная экономия обратится потом в потери, которые даже подсчитать трудно. Короче, страна потеряла мощный экономический и научный центр за Уралом.
В драматических событиях 41,42-годов отсутствие серьёзных производственных мощностей в неевропейской части территории в СССР было одной из причин той конфигурации линии фронта, которая случилась.
Однажды я помогал деду Андрею по хозяйству. Помощь эта заключалась в том, что я с интересом перебирал кучу старых вещей, в беспорядке сваленных в углу старой леспромхозовской конюшни, пока дед запрягал лошадь, выделенную директором для пахоты нашего поля под картошку. Вообще-то эта куча старых вещей была просто хламом, но не для меня. Накануне дед прочитал мне «Остров сокровищ», и я усиленно искал сокровища капитана Флинта. Естественно в этом деле мне позарез нужна была какая-нибудь карта, и куча хлама вполне годилась для поисков. Вот в ней то я и нашёл Книгу.
Она была в какой-то старой полуистлевшей сумке, которую я выбросил, о чём сейчас очень жалею. Вид у книги был очень солидный. Я к тому времени уже держал в руках разные книги, которые читал дед, но эта резко отличалась от них и переплётом и бумагой. Во время моего детства, да и сейчас, таких не делают.
Дед, осмотрев находку, одобрил её и подтвердил мои законные права на присвоение. Для хранения её мне была даже выделена хранившаяся на чердаке красивая резная тумбочка. Старая мебель почему-то вся была красивой, сделанной с любовью, а не то, что нынешняя, из стружек, опилок и прочего мусора, оклеенных бумагой под дерево. Книга была аккуратно обёрнута старой газетой и положена на верхнюю полку тумбочки. Начало моей личной библиотеки было положено.
Дальнейшее изучение артефакта было отодвинуто хозяйственными заботами. Мы с дедом пахали. Я был посажен на лошадь и гордо держался за хомут, а дед Андрей шёл за плугом. Это были счастливые часы. Дед держался со мной, как с равным, ведь мы работали вместе. Потом я понял, что он вообще со всеми держался, как с равными, неважно – большой начальник ты или пятилетний пацан.
Через неделю, когда все наши весенние работы были в основном сделаны, дед по моей просьбе начал учить меня чтению. А как же иначе? Хозяин библиотеки должен уметь читать по определению. Сам же дед Андрей читал прекрасно, как говорится, с выражением. Сейчас, в эпоху аудиокниг, он был бы нарасхват. А тогда … зимними вечерами у нас собирались соседи, чтобы послушать его. Обычно он читал серьёзные книги, или «Роман-газету», которую регулярно из года в год выписывал. Мне же он читал вещи, с моей точки зрения, гораздо более интересные – особенно я, как вы уже поняли, полюбил «Остров сокровищ» Стивенсона с пиратами капитана Флинта и поисками запрятанных кладов.
Каким дед Андрей был педагогом, я не знаю. Сам процесс обучения не помню вовсе, но читать я начал очень быстро. Вслух читать не любил, поскольку мой язык не успевал озвучивать те образы, которые выхватывали мои глаза из строчек и целых страниц. Позднее в школе в первом классе учительница Клавдия Николаевна долго учила меня читать по слогам и, хотя так и не научила этой премудрости, но была близка к тому, что я чуть совсем читать не разучился.
Овладев наукой чтения, я понял, что в найденной книге ничего интересного нет. Ни поисков сокровищ, ни путешествий, ни абордажных схваток. Какие-то профессора писали о государственном устройстве какого-то московского княжества, о непонятном смутном времени, а «семибоярщина» и вовсе поставила последнюю точку в чтении содержания моей находки. Более в руки Книгу я не брал. Там ещё был какой-то от руки исписанный листок, но тот оказался вообще на чужом языке. Дед, прошедший всю войну в пехоте до Будапешта, глянул на него и сурово изрёк:
– По-немецки написано. Перевести не смогу, но буквы ихние, точно. Письмо какое-то. Видишь в конце подпись и дата 28.03.20. Интересно, интересно … Не выбрасывай. Потом, в школе будешь немецкий учить, переведёшь.
В школах тогда в основном немецкий учили, а у меня уже был английский, да и интересы были другие. Так до перевода этого письма дело не дошло, но его я сохранил. Так в книге он и лежал все эти годы.
Глава
Прошли годы. Давно не стало деда Андрея. Сокровищ я так и не нашёл, особого счастья в жизни тоже, потому как выбрал себе незавидную офицерскую судьбу. Много колесил по стране, переезжая из гарнизона в гарнизон, оставляя в каждой служебной квартире не только частицу самого себя, но и конкретные осязаемые вещи. Кто хоть раз в жизни грузил контейнер домашним скарбом, тот меня поймёт, какое искушение бывает оставить половину неуместившихся вещей, только бы ещё раз не перекладывать весь контейнер. Сколько полезных и нужных предметов пришлось оставить благодарным друзьям, а сколько было просто потеряно в суматохе? Но по какой-то непонятной причине Книга не терялась, не дарилась. И вот последний переезд, закончилась моя служба, и наконец-то я распаковываю содержимое положенного мне пятитонного контейнера на последней, как мне кажется, остановке моего жизненного пути.
Родной город, куда я вернулся двумя неделями ранее, встретил меня крепким сибирским морозом и восторженными воплями Федьки, моего старого школьного друга, с которыми я виделся только в отпусках, да когда отлёживался дома у родителей после госпиталя. Федька, или как его называют теперь – Федор Михайлович, депутат областной Думы, известный предприниматель и меценат, подсобил мне решить кое-какие бытовые вопросы, и вот мы лазаем среди коробок и ящиков с моим нехитрым скарбом
– Как говорится, всё, что нажито непосильным трудом, – шутил Федя.
– Вот именно!
В коробке с книгами ему на глаза попалась… понятно, что.
– Интересно, хоть я и не библиофил, но это явно не «Учпедгиз», – Федя взял книгу и начал листать. Тут из неё выпал тот самый листок на немецком, и мне пришла в голову идея:
– Федя, ты как с языком Гёте и Канта?
– Обижаешь,
Федя вообще-то чистокровный немец, его предков сослали в наши края в сорок первом из Поволжья, они осели здесь, деревню в тайге построили, естественно местные Берлинкой прозвали. Работяги немцы толковые, потом их колхоз в передовые вышел, даже герои социалистического труда есть. Но после войны женились только на своих – к немцам тогда понятно, как относились.
–Теперь каждое лето к родне в Баварию езжу, вроде понимают.
– Сможешь перевести?
– Почему нет? Завтра сделаю.
До полуночи мы возились с коробками, потом выпили немного пива, больше пил я – Федька был за рулём и, хоть он и депутат, но…бережёного, как говорится, кто только не бережёт. Расстались мы где-то в час ночи, а уже в шесть утра длинный звонок в дверь поднял меня на ноги. У вчерашнего помощника были красные глаза невыспавшегося человека, и он был чем-то сильно взволнован.
– Заходи. Что с тобой? – спросил я, зевая.
– Скажи, что это был прикол, как говорит мой сын, – услышал в ответ я нечто невразумительное.
– Скажу, «это был прикол». А в чём прикол то?
Депутат внимательно посмотрел на меня, – значит не прикол…– Это письмо, оно настоящее?
– В каком смысле?
(«Что-то мне стало тоже тревожно»).
– В том смысле, что оно не могло быть написано. Точнее, написанного в нём быть не могло. Нет, дай собраться. В этом письме НЕТ ТОГО, ЧТО ДОЛЖНО БЫТЬ!
– Как это? – мне почему-то стало ещё тревожнее, – мы же только пиво…
– Да трезвый я! Вот перевод, сам читай.
Письмо
(Здесь я привожу только те отрывки из письма, которые заставили Федора Михайловича, уважаемого бизнесмена, депутата и прочая-прочая небритым сидеть в шесть утра на кухне новоиспечённого офицера запаса и нервно пить крепко заваренный дальневосточным лимонником чай)
«Здравствуйте, Михаил! Я и вся наша семья поздравляем тебя с Рождеством и с Новым 1918 годом! Ждём вас с вашим братом в нашем Баден-Бадене и этим летом. Вам также шлют привет наши друзья, семья Деницев, с которыми мы там познакомились… На прошлой неделе у нас выпал снег и тут же растаял. Не так, как у вас на Камчатке, о которой ты мне так интересно рассказывал, когда мы плавали с тобой на лодке по Баденскому озеру. Вдвоём, только ты и я. Потом, ты помнишь?.. Хочу уговорить отца и маменьку приехать к вам в гости осенью, когда, как ты говорил – «путина». Это когда рыбы много-много, и икру едят ложками. Трудно поверить, но, наверное, так и есть. Как будет интересно проехать по всей Транссибирской магистрали до самого Петропавловска, увидеть ваши знаменитые вулканы, долину гейзеров! Правда, что на всей магистрали нет ни одного паровоза, всё только на электрической тяге? Мой младший брат Фриц об этом все «уши мне прожужжал» – так у вас, кажется, говорят. Хочет через год поступать в ваш Томский технологический институт на кафедру знаменитого профессора Николая Теслы, ведь только там готовят инженеров по этой самой «беспроводной» энергетике. Молодой Карл Дениц шлёт привет твоему брату Петру и поздравляет его с новым назначением на ваш новый линкор «Цесаревич Николай», ведь военные моряки всё друг про друга знают
До встречи! Марта Редер.
P.S. Правда ли, что вашему папеньке император Александр за строительство камчатского участка Магистрали пожаловал чин тайного советника? Поздравь его от всех нас».
Я подошёл ко вчера собранному книжному шкафу и взял Книгу. Только сейчас до меня дошло, что в ней было не так
– Федя, в каком году отменили «яти» и прочие «твёрдые знаки»?
– После революции, в восемнадцатом, кажется.
– Смотри…
На титульном листе красивым шрифтом значилось «Издательство Томского Императорского Университета». 1916 год. И далее также ни одного «ятя» и прочего.
Пролистав всё до последнего листа, мы нашли ещё одну полустёршуюся карандашную надпись – «Фриц Рёдер. Эл./Тех.Факультет. 3-й курс»
– Иногда единственно возможным способом адекватного постижения действительности является безумие, – это написал один артиллерийский прапорщик во время первой мировой войны в своей маленькой книжке «Записки прапорщика артиллериста» под псевдонимом «Ильин», – Федя зажег сигарету и с наслаждением затянулся, – я вообще-то, уже год, как бросил, но что-то захотелось. У них не было ни мировой войны, ни революции, да и второй мировой вроде не намечается. До Камчатки электровозы шастают…
– Федя, а что с тем прапорщиком потом было, что книжку написал?
– А ничего не было. Кажется, пропал в гражданскую…
«Да, гражданская. Война, страшная. Война, в которой нет победителя, только побеждённый народ. Миллионы погибших с обеих сторон соотечественников никогда не смогут оправдать никакие высшие цели политиков. Дед Андрей воевал сначала у Колчака по мобилизации, потом оказался в Красной Армии, дошёл до Тихого океана. Дед …»
Фёдор покачал головой, – везло ему на войнах, да и в мирной жизни тоже было несладко. Хотя не любил он про свою жизнь рассказывать. Про своих родителей особенно. Опасно было многим в то время знать своих предков. От моих обоих прадедов остались только две реликвии, старенький нательный крестик отца деда Андрея и ленточка с бескозырки отца бабушки Елены. Ленточка эта лежала завёрнутая в шёлковый платок на самом дне её сундука, и я видел её всего пару раз в жизни. Вот этот платок, а вот и лента … «Очаков» Не знаю, нужен ли здесь на конце твёрдый знак. А вот крест, с которым не расставался дед Андрей. Довольно грубая работа, какой-то серый металл, что было в нём такого, что дед с ним не расставался, наверное, просто память. Тут я припомнил, как однажды летом он взял меня с собой в тайгу за грибами. Места грибные дед знал, как никто, и к обеду мы тащили две большие огромные корзины и две маленькие корзинки полные отборных белых грибов пополам с груздями. Ушли мы так далеко от нашей деревни, как раньше никогда не уходили. Сейчас, мне кажется, дело было не только в грибах. В полдень дед устроил привал на большой поляне, посредине которой находились несколько больших каменных образований, напоминавших колодцы. Дед называл это место "чаши". По его словам, вода в этих колодцах особенная, целебная. Насчёт целебности не знаю, но вкусная была она невероятно. Мне, как и любому двенадцатилетнему мальчишке, было интересно узнать, какой глубины эти природные колодцы, я нашёл длинную жердь и попытался достать до дна одной из "чаш". Дед сказал, что это бесполезно, он сам пытался когда-то глубину измерить, но на себе в такую даль много верёвки не притащишь, метров полтораста у него с собой было и ничего, дна он не достал. Возле одного колодца из земли выходил большой камень почти правильной круглой формы с плоской вершиной, идеальный стол. Но когда я собрался разложить на нём наши съестные припасы, чтобы подкрепиться, дед отрицательно покачал головой, снял с себя нательный крест и протянул руку с ним над камнем. Крест словно ожил – качнувшись несколько раз, он начал вращаться по часовой стрелке, затем, когда рука переместилась ближе к центру, вращение ускорилось, а над самым центром камня крест перестал вращаться, замер и просто приподнялся на своей тесьме. Дед разжал руку, и крест повис в воздухе, тесьма упала вниз.
– Мой отец говорил, что раз в десять лет его, – тут он указал на крест, – надо сюда приносить и держать над камнем столько времени, сколько нужно, чтобы вода в котелке на костре закипела, не меньше. Мы костра зажигать не будем, просто перекусим не спеша.
Снедь свою мы разложили на пеньке, расстелив на нём газету. Как сейчас помню, это был «Гудок», весь посёлок его выписывал.
– После меня крест у тебя должен быть. Сила в нём есть. Что за сила не знаю, но много раз он меня спасал. Детям своим дать его не мог, опасно с крестом тогда ходить было, да и делили бы его как? А мне он нужнее был в тюрьме да на фронте. Ты же один наследник, внучкам наш талисман не положен, тебе род продолжать – один ты внук в семье.
Это было действительно так – я был единственным внуком в семьях троих дядей и тёти Сони, которая жила с сыном, муж в своё время куда-то пропал и о нём не говорили, обычное дело в те непростые времена. О многих вещах было лучше молчать. Через час, набравшись сил, мы тронулись домой. Обратную дорогу я запомнил хорошо, дед умел объяснять любые вещи, так что те оставались в памяти навсегда. Уже открывая калитку в нашу усадьбу, дед остановился и сказал: «Крестик возьмёшь себе после моей смерти, отцу твоему скажу. Носить можно хоть на шее, хоть в кармане, главное, чтобы с собой был».
Через год дед с бабушкой переехали в город. На этом настоял старший из братьев, мой дядя. А ещё через год мой дед утром не проснулся. Говорят, что такая смерть даётся человеку редко, за честную и достойную жизнь.
Крест куда-то потерялся, на уснувшем навсегда дедушке его, по словам бабы Лены, не оказалось. Ценности никакой он не представлял, и поэтому никто не стал искать старый кусок серого металла. Нашёлся он после смерти самой бабушки. Она ушла за своим мужем через полгода, как обычно случалось в старых семьях. Когда разбирали вещи упокоившихся супругов, нашли и тот самый крест. Он хранился в одной шкатулке вместе с лентой от бескозырки прадеда по материнской линии. И вот дедов талисман у меня в руках. Ничего особенного, серый металл … пожалуй, немного тяжеловат для стали, но не сталь, мягкий, похож на олово. Раньше часто делали из олова, посуду, ложки … много всего. Рёбра креста сильно вытерлись, я взял увеличительное стекло, и мне показалось, там что-то блеснуло. Я взял нож и начал осторожно скоблить грань креста. Заблестело больше. Интересно. Я достал из дедова ящика с инструментами паяльную лампу и вышел на балкон.
Олово легкоплавкий металл – через пять минут нагрева в руках у меня остывал … золотой крестик искуснейшей работы, оправленный бриллиантами и рубинами. На одной из граней креста виднелась какая-то гравировка. Взяв увеличительное стекло, я разобрал клеймо фирмы Фаберже, поставщика двора его императорского величества. Многое сразу стало ясным: мой прадед Пётр, отец деда Андрея, замаскировал фамильную реликвию, а для его сына настоящая ценность креста заключалась не в золоте и камнях, а совсем в другом.
Когда гражданская война закончилась, дед долгое время работал председателем сельсовета, поскольку был одним грамотным человеком в деревне. Односельчане его уважали и дела шли неплохо по сравнению с другими председателями, которые слишком много времени уделяли политике и агитации, забывая про хозяйственные и производственные вопросы, а дед был крепким хозяйственником и словам предпочитал дело. Его усилиями леспромхоз числился в передовых не только в районе, но и в области, поэтому советская власть, как казалось, начала забывать, из какой семьи был дед, и по какую сторону фронта он воевал больше времени, а он успел и по насильственной мобилизации у Колчака побыть, и потом, когда сбежал, у красных повоевать. До самого Владивостока дошёл. Но так всего лишь казалось. Настал тридцать седьмой год и в сельсовет пришла телеграмма из района с указанием найти и разоблачить десять врагов народа. Мой дед послал ответ, что в его деревне никаких врагов народа нет, и он за каждого земляка ручается головой. Вскоре приехали чекисты и нашли не десять, а целых одиннадцать врагов этого самого ихнего народа. Ясно, кто стал одиннадцатым. Десятерых земляков расстреляли, особо не разбираясь, а одиннадцатого … вот тут-то и начинаешь верить в талисманы и прочие неправильные силы – начальником тюрьмы, где ожидал расстрела мой предок, оказался его однополчанин. Вместе воевали то ли у колчаковцев, то ли у красных (в то смутное время такие судьбы – обычное дело). Удалось приятелю спрятать деда от расстрела в тайге на дальнем лесоповале, где заготавливали дрова для тюрьмы. Там он и пробыл до осени 42-го года. Как началась война, то почти сразу, как только Красная армия стала терпеть поражения, началась кампания по пересмотру дел, и подошла очередь моего деда покинуть тюрьму, чтобы прямиком с жестких нар оказаться в окопах под Сталинградом. В это время не только Рокоссовских выпускали. Рядовые тоже были нужны. Особенно такие. Пройти в пехоте рядовым почти всю войну и не быть ни разу даже раненым – в это трудно поверить. Талисман ли работал, или просто солдат был умелый, но факт – провоевал дед до начала сорок пятого года и дошёл до Венгрии без единой царапины. И вот озеро Балатон.
Про то, что случилось в том бою, дед никому и никогда полностью не рассказывал, только какие-то отрывки. Но за год до своей смерти, когда они с бабушкой переехали из деревни в город к старшему сыну, брату моего отца я был у них в гостях во время летних каникул и однажды вечером по неизвестной мне причине дед рассказал про последний свой бой на той страшной войне.
Глава
Март 1945 года. Венгрия. Окрестности озера Балатон. Полоса обороны 26-й армии.
… пуля вошла под правую лопатку. Навылет. Что почувствовал? Да будто кто-то сапёркой врезал плашмя по спине. Сильной боли не было, но гимнастёрка под ватником быстро стала мокрой и слабеть начал. Оставив свой недорытый окопчик, пополз к овражку, где наш санитар Михалыч устроил импровизированный перевязочный пункт.
Там же с трубкой полевого телефона в руке сидел комбат. Мгновенно всё поняв спросил, – куда тебя? В грудь? Михалыч, давай быстрее! Не то кровью истечёт. Санитар ловко стащил ватник и гимнастёрку с нательной рубахой, присвистнул. Затем быстро, как у заправского фокусника, замелькали руки, запахло спиртом, и рана вспыхнула резкой болью. Ненадолго потеряв сознание, я не заметил, как бинты туго стянули грудь.
– Андрей Петрович! Как вы? Вот Михалыч говорит, что рана серьёзная, срочно в медсанбат нужно. Тут должна машина прийти за ранеными, но когда это будет, тут по прямой то недалеко, с километр где-то. Можно пёхом, если силы есть. Смотри сам. Пойдёшь, значит? Тогда слушай – во-он там ручей, мосток через него, видишь? Туда их пулемёт достаёт, а дальше ему вон та изба сектор стрельбы перекрывает, если быстро рвануть, то можно успеть запросто. Уже проверено, давай для скорости прими наркомовских! Отдав фляжку с остатками спирта, впился носом в рукав ватника, занюхал импровизированный ускоритель, и рванул через мостик. Только проскочил, как за спиной просвистели пули из «MG». Успел!
Сил хватило и на дорогу до медсанбата, а дальше темнота…
Очнулся только через сутки уже в госпитале, в Будапеште. Когда немного оправился и смог понемногу ходить, разузнал как дела на фронте, про свой батальон. Плохие были новости, немцев то мы остановили и дальше погнали, да и Вена уже наша. А вот с моими однополчанами дело было плохо – от роты и батальона осталось в строю не много, и самое страшное … та самая полуторка, что за ранеными пришла, под завязку гружёная, ясно чем, точнее кем … танки эсэсовские из дивизии, «Адольф Гитлер» прорвались и …в полуторку снаряд попал, потом гусеницами … живых не было, опознать кто там был? Бесполезно. Вот только у сопровождающего санитара в полевой сумке список раненых нашли. Моя фамилия тоже там была, меня же ранили. Домой похоронка пришла, потом узнал, когда ответ на моё письмо из госпиталя получил. Примета фронтовая есть, коли по ошибке похоронка, то войну пройдёшь и потом долго жить будешь. Говорят, примета работает, на войне во все приметы верят, и просто верят, нет на фронте неверующих. Но я то знаю, почему жив остался. Это Крест бережёт хозяина.
Глава
Неделю я провёл в хлопотах по устройству кое-какого немудрёного быта, но к выходным всё как-то незаметно утряслось. В субботу с утра сходил на кладбище, прибрал могилу родителей, помянул, как положено, посидел, погрустил …Затем вернулся в нашу квартиру. Нашу. А вот теперь мне придётся жить здесь одному. Вечером должны были подойти школьные друзья, надо было подготовиться. Через полтора часа холодильник был полон, напитков всякого рода тоже хватало, так что осталось приготовить что-нибудь горячее, салатов накрошить да колбаски нарезать. Не успел я повязать мамин кухонный халат, как мои хлопоты прервал звонок в дверь. На пороге стояла Она. У каждого нормального человека в жизни должен быть кто-то, в чьём присутствии он становится самим собой, настоящим. Кому ты не можешь врать, просто физически. От присутствия которого ты теряешь ощущение пространства, времени, … однажды мы пешком прошли почти через весь город, а он у нас не маленький, и даже не заметили – время как бы остановилось. Нет. «Как бы» уберём. Время на самом деле остановилось. И пространство … я его совсем не заметил, не помнил дороги, по которой мы шли, улиц, домов, площадей. Мы прошли через два прекрасных зелёных парка, на нашем пути было прекрасное озеро, одно из красивейших мест города, но я ничего этого не видел – помню только её лицо и улыбку, музыку её голоса, тепло её руки …
Нет. Это уже не воспоминание, это наяву – её рука касается моей щеки.
– Что с тобой? Тебе плохо? – в этом Голосе, слышится тревога, настоящая, она тревожится за меня.
– Да нет, всё нормально. Устал просто, на кладбище ездил …
– Ах да, извини, понимаю …
Неважно, что она говорит, что я говорю, это просто звуки, можно вообще нести всякую чушь, даже говорить на языке индейцев дакото, которого никто не знает, даже сам Гойко Митич – мы снова оказались в той реальности, где смысл слов не имеет значения, лишь бы звучал голос …
« Blооdsucker” – когда включаешь эту вещь из альбома «Deep Purple in Roсk» и в твои уши врывается виртуозная гитара Ритчи Блэкмора, в твоей голове словно бы кто-то переводит стрелку, и локомотив твоего сознания несётся по неистовым жёстким риффам, как по рельсам, в неведомые глубины преисподней. А финальные пронзительные вокальные рулады Яна Гиллана не могут напоминать ничего иного, кроме криков жертвы этого самого «бладсакера», не к ночи он будет упомянут…
Я люблю в самом начале дежурства после всей суеты с построениями дежурных смен, счётом-пересчётом документации и прочей скукотой сдачи-приёма дежурства немного расслабиться в комнате отдыха, завалившись в глубокое кресло, сделанное мной из остатков старого дивана. Перед тем я прошёлся по боевым постам – всё было в порядке. Личный состав надел головные телефоны радиоприёмников, сел за телефонные коммутаторы, забился в укромные тёплые местечки боевых постов – всё было, как обычно, в пределах допустимого, на ближайшие четверо суток. До ужина ещё пара часов, телефон под рукой, а коли что случится на смене, так на то есть громкая связь, так что «наши ушки на макушке» и вот он, «Bloodsucker» моя самая любимая вещь из лучшего альбома лучшей группы в мире «Deep Purple»! Даёшь! Стране угля и Rock-а! С такой музыкой нам сам чёрт не страшен, не то что какая-то Америка со своим NATO-м! Пусть «Рождённый в USA» отдыхает, когда капитан SU Army набирается сил, вкушая духовную пищу от этих чумовых британских парней! Нам песня строить и жить помогает!
После такой получасовой аудиозарядки я мог горы свернуть, по крайней мере попытаться что-нибудь сделать с той, под которой я в данный момент находился, а это ни много ни мало с полкилометра сплошного гранита над тем местом, где расположен наш Узел связи. Но по крайней мере спать не захочется часов пять –шесть, как раз до положенного мне по распорядку времени. Можно, конечно, в любое время придавить с 20-00 до 08-00, ночью никто не проверит, слищком много сложностей с проходом через несколько поясов охраны, начальник каждого из которых твой приятель и тебя, естественно, предупредит, смысла нет даже пытаться нагрянуть нежданным гостем – это не роту в казарме проверить после отбоя. Но у нас, дежурных по связи, есть свой негласный Кодекс, не спать, когда не положено, и пару раз проверить смену во время сна положенного. Бережёного, как говорится и сам Дежурный по Центральному Узлу связи бережёт и, к слову сказать, в среднем раз в год эта истина подтверждается.
Надо мной полкилометра гранита. За всё время службы здесь, на восточной окраине страны, я ни от кого не слышал вслух произнесённых слов о том, что находится с нами по соседству в уходящих в разные стороны от центральной галереи штреках. В глубинах подсознания каждого из нас, от рядового до генерала, всегда скрывалось то, что даже и страхом то назвать нельзя. Перед тем, что находилось в боковых штреках. Все боятся своей личной Смерти, правда, каждый по-разному, но даже мёртвые боятся Конца Света.
Он может наступить каждую секунду. Произойдёт это примерно так – сержант за радиоприёмником Р-250М, вторым от входа в приёмный радиоцентр, включит левой рукой диктофон и динамик, затем тумблер сигнализации о поступлении Сигнала Боевого Управления, а правая рука уже будет писать в рабочем журнале цифры и буквы, затем снова те же самые цифры и буквы (сигналы всегда дублируются). Вся остальная смена тоже принимает этот сигнал. Если сержант ошибётся, что почти невозможно, ведь за эту радиосеть сажают только самых лучших, с классной специальностью не ниже второй и только на последнем периоде службы, но, если всё-таки… другие радисты подстрахуют.
Сигнал в этой радиосети нельзя не принять. Ни в коем случае.
Точно такой же набор цифр и букв в это время печатает телеграфный аппарат в штабе части. Тоже подстраховка. Оперативный дежурный принимает по громкоговорящей связи сигнал нашего радиста, сверяет с полученной телеграфной лентой и вскрывает сейф с опечатанными пакетами. Через несколько секунд он узнает, что это за сигнал.
Он, этот самый сигнал ЦБУ (Центрального Боевого Управления) всегда учебный для связистов и дежурной службы и ещё несколько раз в год открывает большие учения всей части. Но в сейфе лежит один пакет, который никогда не вскрывают. Когда его вскроют, то и начнётся тот самый Конец света. Ну, а всё остальное просто закончится.
Закончится Всё. И остановить Это будет невозможно.
Однажды ещё в лейтенантские годы я спросил про «Это» у одного мудрого старого майора, соседа по офицерской общаге, частенько забредающего ко мне «на огонёк» или «на посидеть». Вечерами одному в общаговской комнате невыносимо скучно, и мы сдружились, несмотря на разницу в возрасте и звании, хотя вообще порядки у них в инженерной службе были гораздо демократичнее, чем в наших строевых подразделениях. И вот как-то за вечерним «посидеть» я спросил у него, насколько будет болезненна наша смерть, если «вдруг, не дай Бог…»
Василич, (так звали майора Петра Васильевича Субботина в быту) был совсем не стар по понятиям "гражданской" жизни – не так давно общага праздновала его сорокалетие, но в армии всё по-другому – я вот в свои 23 года был самым старым лейтенантом в части, задержали представление к очередному званию на целый год по причине якобы упущений по службе. Только у кого их не бывает в частях связи. Причина была другая, страшно сказать, музыкально-политическая. Как гласит народная легенда, а такие события быстро ими становятся, человек пострадал за песню.
Легенда о "неправильной" песне.
В один прекрасный летний вечер начальник политотдела полковник Коцюба с семейством прогуливался по нашему городку. Городок по армейским меркам немалый: два с лишним десятка пятиэтажек, штаб, детский сад с яслями, школа, спортзал, Гарнизонный Дом офицеров, он же ГДО и роскошный Военторг. Офицерское общежитие располагалось как раз на центральной улице, носящей, как и полагается, имя вождя мирового пролетариата. Было лето, все окна открыты, так что гуляющие имели возможность слышать всё, что звучало в этом местном вертепе разврата, как называли наше общежитие неутомимые труженики политотдела. Сердобольные мамаши, пытаясь воспитывать своих взрослеющих дочек, под страхом жесточайших наказаний запрещали своим чадам даже останавливаться, проходя мимо, не говоря уже о каких-либо посещениях сего заведения. А самым страшным наказанием для этих юных особ был запрет на посещение дискотеки в уже вышеупомянутом ГДО по выходным.
Многие слушались, и их нравственность оставалась чиста и непорочна, аки слеза младенца. Они так и не знали, что суперзвезда советской популярной музыки Алла Пугачёва не есть единственное музыкальное откровение двадцатого века, а за пределами нашей Родины поют не только слащавые, но одобренные Политбюро итальянцы… да, ещё под Новый год по "ящику" крутили несколько клипов "Smokie ", "Baccara " и, конечно же, "АBBA" – любимый коллектив Леонида Ильича, говорят ему блондиночка очень нравилась. И что? Он тоже человек, хоть и генеральный секретарь, а блондиночка действительно хороша, да и петь умеет. Но это всё попса, а серьёзную музыку по телеку не услышишь ни в Новый Год, ни на 8-е марта. Только у нас в "общаге".
Левое крыло обожало "Qeen", "Sweet" и "Wings", центр – "Emerson, Loid and Pulmer ", "Eleсtric Light Orchestra" и "Genezis " (гурманы!), а на правом фланге господствовало то, что собственно, и вызывало озабоченность вышеупомянутого политического органа. Запрещённый после выхода антисоветской, по их мнению, "Стены" "Pink Floid", непостижимый и поэтому абсолютно нерекомендуемый к прослушиванию "Deep Purple", жуткий даже по своему названию "Black Sabbath", и совсем уже кошмарный после выхода альбома "No mean city" с его знаменитым монстром на конверте –"Nazareth". Если учесть тот факт, что у меня была самая мощная звуковоспроизводящая аппаратура в городке, не исключая Дом офицеров, начальник которого иногда выпрашивал у меня усилитель и акустику для дискотеки, то репертуар крамольных музыкальных коллективов для жителей был широко в городке известен.
Когда почтенное семейство главного воспитателя гарнизона не спеша приблизилось к "нехорошему месту", то, как рассказывали потом очевидцы, наш полковник от удовольствия расплылся в улыбке, поскольку никакой противной его бдительному партийному слуху музыки не звучало. Более того, из окон общежития доносились звуки гитары и какой-то знакомой народной песни, дружно подхватываемой добрым десятком голосов во время припева. "Отдыхает молодёжь… хорошо поют, молодцы!"– что-то подобное услышали от него наши вездесущие очевидцы. Но затем он вслушался в слова и наконец-то вспомнил, что это за песня.
Этим вечером мы отмечали день рождения Василича и после обязательных "За именинника", "За тех, кто в сапогах", "После первой и второй перерывчик небольшой", "Не пьянства ради, но здоровья для" хорошенько закусили, перекурили и… душа потребовала песни.
Песни конкретной. Таковая была. Широким массам она была известна по фильму "Александр Пархоменко" где её проникновенно исполнил артист Чирков в роли батьки Махно, отчего она стала песней "махновской", и, стало быть, петь её сознательным советским гражданам было не рекомендовано. Но песня была хороша и душа просила… В том фильме она поётся под гармонь, но под гитару ещё лучше…
Сначала вступаем переборами, затем под припев бацаем всей пятернёй…а ребята воздуху в молодецкую грудь набрали да ка-а-ак рявкнут
Любо, братцы лю-ю-юбо!
Любо, братцы жи-ить!
С нашим атаманом не приходится тужи-ить!!
Народ под окнами так и замер от восторга, день был субботний и многие из гуляющих были в хорошем, можно сказать даже приподнятом, настроении, поскольку никакой перестройки "на трезвую голову" тогда ещё не было, и спиртное в Военторге продавалось свободно. Некоторые из мужчин стали подпевать. Когда начальник политотдела узнал песню, уже пошёл последний куплет, сочинённый мной самим для логического завершения произведения и придания ему самобытной державности. Кто знает эту песню, тот поймёт, в чём соль:
…Хлопцы ускакали в предзакатном мареве,
Привезли в станицу мою шашку и кинжал
Два креста Георгия за службу государеву,
Третий крест, ясёневый, да над могилкой встал…
Этого нашему начпо хватило. Махновскую песню ещё можно было простить, ведь батька одно время вместе с красными белых бил, но тут про кресты за службу государеву! Государеву! В его части появились монархисты! Да ещё их пропаганда имеет успех у несознательных граждан! Песня закончилась, и кто-то из невольных слушателей совсем уже в хорошем настроении, захлопал в ладоши. Аплодировала и супруга полковника Коцюбы вместе с восторженной дочкой, – какие молодцы, Кеша! Развлечений в гарнизоне маловато, а пели мы, наверное, действительно здорово.
На следующий день меня вызвали «на ковёр» в политотдел, а потом автоматически появилось множество взысканий за упущения по службе и, как следствие, через некоторое время я стал самым старым лейтенантом в части. В легенде к этим реальным фактам народ добавил исполнение " Боже, Царя храни!", причём "в положении стоя" и стрельбу из пистолета ворвавшимся в общагу начальником политотдела. Это, конечно же, выдумки. Текста "Гимна русского народа" я тогда ещё не знал, а начпо не мог стрелять из пистолета физически, потому что командир части запретил ему выдавать любое оружие, после того, как однажды на стрельбах тот чуть не застрелил проверяющего из Москвы.
Это случилось на одной из итоговых проверок. Офицеры выполняли норматив по огневой подготовке. Обычный норматив по стрельбе из «Макарова», ничего сложного, три патрона и мишень на 25 метрах, отстрелялся – доложи. Всё просто. Но это если ты офицерские погоны носишь по праву. А тут с нашим начпо случился конфуз – магазин он вставил, а с предохранителя пистолет не снял, хочет затвор передёрнуть, а нет, не получается и получится не может, оружие ведь на предохранителе. Не знаю, когда наш главный инженер человеческих душ соединения, последний раз брал в руки оружие, давненько наверное, когда итоговые проверки, он всегда в роли проверяющего, впрочем как и весь штаб, а тут московская проверка, и штаб тоже проверяют по полной, а чем они лучше, такие же офицеры. Вот командир наш первым отстрелялся и ничего, на «отлично», другие тоже нормально. И политотдел в пределах допустимого, они же, как правило, с ротных замполитов начинали, стрельбище для них не новость … Не знаю, что за учебное заведение кончал начпо, и где служил до нашей части, но до этого момента никто его с оружием в руках не видел. На стрельбах он проверяющий, да и старался подальше от огневого рубежа быть, в наряды по части, где положено с оружием быть, заряжать, разряжать его, тоже не ходит. Где ж ему с «Макарычем» подружиться? Вот и оконфузился. Да по правде любой на его месте мог оказаться, без тренировки то. А он всё затвор дёргает и дёргает, нервничает, полковник из комиссии бочком, бочком от него подальше отходит, а офицеры из его смены все уже отстрелялись, но уйти без проверки оружия и команды нельзя, стоят на рубеже, а тут уже скоро разборка оружия начнётся, заряженного оружия. Но командир наш молодец, не растерялся. Увидев, как его заместитель пытается произвести выстрел и поняв, что пистолет на предохранителе, он просто отобрал оружие и произнёс такую замечательнейшую речь:
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71521873?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Сергей Викторович Мальцев
Тоннели в скале. Ужас одиночества. Но воля к жизни не даёт человеку потерять разум
Сергей Мальцев
В Скале
В скале (In Rock)
(Черновики офицера запаса)
… Я понял, что параллельно с нашим существуют другие, неведомые нам миры, и ни один учебник не может объяснить, какие они и откуда взялись. Думаю, что лучше всего забыть, что они есть. Если, конечно, удастся.
«Русская история. Том 4.»
«Habent sua fata libelli» – У книжек есть свои судьбы.
«Русская история. Том 4.» Название книги я прочитал гораздо позже той минуты, когда она оказалась у меня в руках. Когда, собственно, научился читать. А тогда она была просто Книгой, которую я сам нашёл. Мне тогда было уже целых пять лет, и я жил в деревне у родителей отца, деда Андрея и бабушки Лены в огромном доме, который дед, вернувшись с войны, построил для своей большой семьи из шести человек.
Кроме жены у него было три сына и дочь, которые к тому времени уже давно уехали из посёлка, носившего странное название «Тридцать четвёртый», а в народе – «тридцать четвёрка». Повзрослев, я узнал, что к легендарному советскому танку название места, где я провёл своё детство, не относится, а полное название посёлка – «Разъезд 34-й километр». История этой записи в моём паспорте на 2-й странице довольно проста и начинается в самом начале двадцатого века.
Железная дорога от нашего тогда ещё губернского центра, до узловой станции великой транссибирской магистрали, по прихоти одного инженера-путейца (не к ночи будь упомянут), некоего Гарина-Михайловского была однопутной и на её середине требовался разъезд. Было построено жильё для железнодорожников, затем ещё там стал работать леспромхоз, кругом то леса, так и вырос посёлок. Немного о Гарине-Михайловском. Эта личность, конечно же, проявляла великую заботу о государственной казне, когда решила, что мост через великую сибирскую реку Обь должен проходить в трёх сотнях вёрст от нашего города, ведь экономия от строительства моста в другом месте составила бы по его подсчётам, кстати довольно сомнительным, около 3-х миллионов рублей, а сама транссибирская магистраль стала короче на 120 вёрст, но … Как сказал один неглупый человек «всё, что говорится перед словом "но" полная ерунда». Главный город огромной даже по российским меркам губернии стал хиреть, превратившись в дальнейшем в районный центр области, где, по иронии судьбы, столицей стала бывшая деревенька, образовавшаяся на месте строительства того самого злополучного моста. Стоп! Уточняю слово «Огромной» – на 1905 год в Томскую губернию входили земли современных Кемеровской, Новосибирской и собственно Томской областей, а также Алтайский край с Горным Алтаем, запад Красноярского края и восток Омской области. А ещё Семипалатинская и Усть-Каменогорская области Казахстана. Впечатляет? И, чтобы поставить последнюю точку в этом географическом экскурсе – описываемая территория в цифровом выражении составляет 847 328 кв. км. Это «немного» больше Франции, самой большой страны Западной Европы – 551 500 кв.км. «Немного» – как раз на площадь современной Италии. И эти земли не были пустынными – население этой Сверхгубернии по численности уступало в Российской империи только Киевской.
Временная экономия обратится потом в потери, которые даже подсчитать трудно. Короче, страна потеряла мощный экономический и научный центр за Уралом.
В драматических событиях 41,42-годов отсутствие серьёзных производственных мощностей в неевропейской части территории в СССР было одной из причин той конфигурации линии фронта, которая случилась.
Однажды я помогал деду Андрею по хозяйству. Помощь эта заключалась в том, что я с интересом перебирал кучу старых вещей, в беспорядке сваленных в углу старой леспромхозовской конюшни, пока дед запрягал лошадь, выделенную директором для пахоты нашего поля под картошку. Вообще-то эта куча старых вещей была просто хламом, но не для меня. Накануне дед прочитал мне «Остров сокровищ», и я усиленно искал сокровища капитана Флинта. Естественно в этом деле мне позарез нужна была какая-нибудь карта, и куча хлама вполне годилась для поисков. Вот в ней то я и нашёл Книгу.
Она была в какой-то старой полуистлевшей сумке, которую я выбросил, о чём сейчас очень жалею. Вид у книги был очень солидный. Я к тому времени уже держал в руках разные книги, которые читал дед, но эта резко отличалась от них и переплётом и бумагой. Во время моего детства, да и сейчас, таких не делают.
Дед, осмотрев находку, одобрил её и подтвердил мои законные права на присвоение. Для хранения её мне была даже выделена хранившаяся на чердаке красивая резная тумбочка. Старая мебель почему-то вся была красивой, сделанной с любовью, а не то, что нынешняя, из стружек, опилок и прочего мусора, оклеенных бумагой под дерево. Книга была аккуратно обёрнута старой газетой и положена на верхнюю полку тумбочки. Начало моей личной библиотеки было положено.
Дальнейшее изучение артефакта было отодвинуто хозяйственными заботами. Мы с дедом пахали. Я был посажен на лошадь и гордо держался за хомут, а дед Андрей шёл за плугом. Это были счастливые часы. Дед держался со мной, как с равным, ведь мы работали вместе. Потом я понял, что он вообще со всеми держался, как с равными, неважно – большой начальник ты или пятилетний пацан.
Через неделю, когда все наши весенние работы были в основном сделаны, дед по моей просьбе начал учить меня чтению. А как же иначе? Хозяин библиотеки должен уметь читать по определению. Сам же дед Андрей читал прекрасно, как говорится, с выражением. Сейчас, в эпоху аудиокниг, он был бы нарасхват. А тогда … зимними вечерами у нас собирались соседи, чтобы послушать его. Обычно он читал серьёзные книги, или «Роман-газету», которую регулярно из года в год выписывал. Мне же он читал вещи, с моей точки зрения, гораздо более интересные – особенно я, как вы уже поняли, полюбил «Остров сокровищ» Стивенсона с пиратами капитана Флинта и поисками запрятанных кладов.
Каким дед Андрей был педагогом, я не знаю. Сам процесс обучения не помню вовсе, но читать я начал очень быстро. Вслух читать не любил, поскольку мой язык не успевал озвучивать те образы, которые выхватывали мои глаза из строчек и целых страниц. Позднее в школе в первом классе учительница Клавдия Николаевна долго учила меня читать по слогам и, хотя так и не научила этой премудрости, но была близка к тому, что я чуть совсем читать не разучился.
Овладев наукой чтения, я понял, что в найденной книге ничего интересного нет. Ни поисков сокровищ, ни путешествий, ни абордажных схваток. Какие-то профессора писали о государственном устройстве какого-то московского княжества, о непонятном смутном времени, а «семибоярщина» и вовсе поставила последнюю точку в чтении содержания моей находки. Более в руки Книгу я не брал. Там ещё был какой-то от руки исписанный листок, но тот оказался вообще на чужом языке. Дед, прошедший всю войну в пехоте до Будапешта, глянул на него и сурово изрёк:
– По-немецки написано. Перевести не смогу, но буквы ихние, точно. Письмо какое-то. Видишь в конце подпись и дата 28.03.20. Интересно, интересно … Не выбрасывай. Потом, в школе будешь немецкий учить, переведёшь.
В школах тогда в основном немецкий учили, а у меня уже был английский, да и интересы были другие. Так до перевода этого письма дело не дошло, но его я сохранил. Так в книге он и лежал все эти годы.
Глава
Прошли годы. Давно не стало деда Андрея. Сокровищ я так и не нашёл, особого счастья в жизни тоже, потому как выбрал себе незавидную офицерскую судьбу. Много колесил по стране, переезжая из гарнизона в гарнизон, оставляя в каждой служебной квартире не только частицу самого себя, но и конкретные осязаемые вещи. Кто хоть раз в жизни грузил контейнер домашним скарбом, тот меня поймёт, какое искушение бывает оставить половину неуместившихся вещей, только бы ещё раз не перекладывать весь контейнер. Сколько полезных и нужных предметов пришлось оставить благодарным друзьям, а сколько было просто потеряно в суматохе? Но по какой-то непонятной причине Книга не терялась, не дарилась. И вот последний переезд, закончилась моя служба, и наконец-то я распаковываю содержимое положенного мне пятитонного контейнера на последней, как мне кажется, остановке моего жизненного пути.
Родной город, куда я вернулся двумя неделями ранее, встретил меня крепким сибирским морозом и восторженными воплями Федьки, моего старого школьного друга, с которыми я виделся только в отпусках, да когда отлёживался дома у родителей после госпиталя. Федька, или как его называют теперь – Федор Михайлович, депутат областной Думы, известный предприниматель и меценат, подсобил мне решить кое-какие бытовые вопросы, и вот мы лазаем среди коробок и ящиков с моим нехитрым скарбом
– Как говорится, всё, что нажито непосильным трудом, – шутил Федя.
– Вот именно!
В коробке с книгами ему на глаза попалась… понятно, что.
– Интересно, хоть я и не библиофил, но это явно не «Учпедгиз», – Федя взял книгу и начал листать. Тут из неё выпал тот самый листок на немецком, и мне пришла в голову идея:
– Федя, ты как с языком Гёте и Канта?
– Обижаешь,
Федя вообще-то чистокровный немец, его предков сослали в наши края в сорок первом из Поволжья, они осели здесь, деревню в тайге построили, естественно местные Берлинкой прозвали. Работяги немцы толковые, потом их колхоз в передовые вышел, даже герои социалистического труда есть. Но после войны женились только на своих – к немцам тогда понятно, как относились.
–Теперь каждое лето к родне в Баварию езжу, вроде понимают.
– Сможешь перевести?
– Почему нет? Завтра сделаю.
До полуночи мы возились с коробками, потом выпили немного пива, больше пил я – Федька был за рулём и, хоть он и депутат, но…бережёного, как говорится, кто только не бережёт. Расстались мы где-то в час ночи, а уже в шесть утра длинный звонок в дверь поднял меня на ноги. У вчерашнего помощника были красные глаза невыспавшегося человека, и он был чем-то сильно взволнован.
– Заходи. Что с тобой? – спросил я, зевая.
– Скажи, что это был прикол, как говорит мой сын, – услышал в ответ я нечто невразумительное.
– Скажу, «это был прикол». А в чём прикол то?
Депутат внимательно посмотрел на меня, – значит не прикол…– Это письмо, оно настоящее?
– В каком смысле?
(«Что-то мне стало тоже тревожно»).
– В том смысле, что оно не могло быть написано. Точнее, написанного в нём быть не могло. Нет, дай собраться. В этом письме НЕТ ТОГО, ЧТО ДОЛЖНО БЫТЬ!
– Как это? – мне почему-то стало ещё тревожнее, – мы же только пиво…
– Да трезвый я! Вот перевод, сам читай.
Письмо
(Здесь я привожу только те отрывки из письма, которые заставили Федора Михайловича, уважаемого бизнесмена, депутата и прочая-прочая небритым сидеть в шесть утра на кухне новоиспечённого офицера запаса и нервно пить крепко заваренный дальневосточным лимонником чай)
«Здравствуйте, Михаил! Я и вся наша семья поздравляем тебя с Рождеством и с Новым 1918 годом! Ждём вас с вашим братом в нашем Баден-Бадене и этим летом. Вам также шлют привет наши друзья, семья Деницев, с которыми мы там познакомились… На прошлой неделе у нас выпал снег и тут же растаял. Не так, как у вас на Камчатке, о которой ты мне так интересно рассказывал, когда мы плавали с тобой на лодке по Баденскому озеру. Вдвоём, только ты и я. Потом, ты помнишь?.. Хочу уговорить отца и маменьку приехать к вам в гости осенью, когда, как ты говорил – «путина». Это когда рыбы много-много, и икру едят ложками. Трудно поверить, но, наверное, так и есть. Как будет интересно проехать по всей Транссибирской магистрали до самого Петропавловска, увидеть ваши знаменитые вулканы, долину гейзеров! Правда, что на всей магистрали нет ни одного паровоза, всё только на электрической тяге? Мой младший брат Фриц об этом все «уши мне прожужжал» – так у вас, кажется, говорят. Хочет через год поступать в ваш Томский технологический институт на кафедру знаменитого профессора Николая Теслы, ведь только там готовят инженеров по этой самой «беспроводной» энергетике. Молодой Карл Дениц шлёт привет твоему брату Петру и поздравляет его с новым назначением на ваш новый линкор «Цесаревич Николай», ведь военные моряки всё друг про друга знают
До встречи! Марта Редер.
P.S. Правда ли, что вашему папеньке император Александр за строительство камчатского участка Магистрали пожаловал чин тайного советника? Поздравь его от всех нас».
Я подошёл ко вчера собранному книжному шкафу и взял Книгу. Только сейчас до меня дошло, что в ней было не так
– Федя, в каком году отменили «яти» и прочие «твёрдые знаки»?
– После революции, в восемнадцатом, кажется.
– Смотри…
На титульном листе красивым шрифтом значилось «Издательство Томского Императорского Университета». 1916 год. И далее также ни одного «ятя» и прочего.
Пролистав всё до последнего листа, мы нашли ещё одну полустёршуюся карандашную надпись – «Фриц Рёдер. Эл./Тех.Факультет. 3-й курс»
– Иногда единственно возможным способом адекватного постижения действительности является безумие, – это написал один артиллерийский прапорщик во время первой мировой войны в своей маленькой книжке «Записки прапорщика артиллериста» под псевдонимом «Ильин», – Федя зажег сигарету и с наслаждением затянулся, – я вообще-то, уже год, как бросил, но что-то захотелось. У них не было ни мировой войны, ни революции, да и второй мировой вроде не намечается. До Камчатки электровозы шастают…
– Федя, а что с тем прапорщиком потом было, что книжку написал?
– А ничего не было. Кажется, пропал в гражданскую…
«Да, гражданская. Война, страшная. Война, в которой нет победителя, только побеждённый народ. Миллионы погибших с обеих сторон соотечественников никогда не смогут оправдать никакие высшие цели политиков. Дед Андрей воевал сначала у Колчака по мобилизации, потом оказался в Красной Армии, дошёл до Тихого океана. Дед …»
Фёдор покачал головой, – везло ему на войнах, да и в мирной жизни тоже было несладко. Хотя не любил он про свою жизнь рассказывать. Про своих родителей особенно. Опасно было многим в то время знать своих предков. От моих обоих прадедов остались только две реликвии, старенький нательный крестик отца деда Андрея и ленточка с бескозырки отца бабушки Елены. Ленточка эта лежала завёрнутая в шёлковый платок на самом дне её сундука, и я видел её всего пару раз в жизни. Вот этот платок, а вот и лента … «Очаков» Не знаю, нужен ли здесь на конце твёрдый знак. А вот крест, с которым не расставался дед Андрей. Довольно грубая работа, какой-то серый металл, что было в нём такого, что дед с ним не расставался, наверное, просто память. Тут я припомнил, как однажды летом он взял меня с собой в тайгу за грибами. Места грибные дед знал, как никто, и к обеду мы тащили две большие огромные корзины и две маленькие корзинки полные отборных белых грибов пополам с груздями. Ушли мы так далеко от нашей деревни, как раньше никогда не уходили. Сейчас, мне кажется, дело было не только в грибах. В полдень дед устроил привал на большой поляне, посредине которой находились несколько больших каменных образований, напоминавших колодцы. Дед называл это место "чаши". По его словам, вода в этих колодцах особенная, целебная. Насчёт целебности не знаю, но вкусная была она невероятно. Мне, как и любому двенадцатилетнему мальчишке, было интересно узнать, какой глубины эти природные колодцы, я нашёл длинную жердь и попытался достать до дна одной из "чаш". Дед сказал, что это бесполезно, он сам пытался когда-то глубину измерить, но на себе в такую даль много верёвки не притащишь, метров полтораста у него с собой было и ничего, дна он не достал. Возле одного колодца из земли выходил большой камень почти правильной круглой формы с плоской вершиной, идеальный стол. Но когда я собрался разложить на нём наши съестные припасы, чтобы подкрепиться, дед отрицательно покачал головой, снял с себя нательный крест и протянул руку с ним над камнем. Крест словно ожил – качнувшись несколько раз, он начал вращаться по часовой стрелке, затем, когда рука переместилась ближе к центру, вращение ускорилось, а над самым центром камня крест перестал вращаться, замер и просто приподнялся на своей тесьме. Дед разжал руку, и крест повис в воздухе, тесьма упала вниз.
– Мой отец говорил, что раз в десять лет его, – тут он указал на крест, – надо сюда приносить и держать над камнем столько времени, сколько нужно, чтобы вода в котелке на костре закипела, не меньше. Мы костра зажигать не будем, просто перекусим не спеша.
Снедь свою мы разложили на пеньке, расстелив на нём газету. Как сейчас помню, это был «Гудок», весь посёлок его выписывал.
– После меня крест у тебя должен быть. Сила в нём есть. Что за сила не знаю, но много раз он меня спасал. Детям своим дать его не мог, опасно с крестом тогда ходить было, да и делили бы его как? А мне он нужнее был в тюрьме да на фронте. Ты же один наследник, внучкам наш талисман не положен, тебе род продолжать – один ты внук в семье.
Это было действительно так – я был единственным внуком в семьях троих дядей и тёти Сони, которая жила с сыном, муж в своё время куда-то пропал и о нём не говорили, обычное дело в те непростые времена. О многих вещах было лучше молчать. Через час, набравшись сил, мы тронулись домой. Обратную дорогу я запомнил хорошо, дед умел объяснять любые вещи, так что те оставались в памяти навсегда. Уже открывая калитку в нашу усадьбу, дед остановился и сказал: «Крестик возьмёшь себе после моей смерти, отцу твоему скажу. Носить можно хоть на шее, хоть в кармане, главное, чтобы с собой был».
Через год дед с бабушкой переехали в город. На этом настоял старший из братьев, мой дядя. А ещё через год мой дед утром не проснулся. Говорят, что такая смерть даётся человеку редко, за честную и достойную жизнь.
Крест куда-то потерялся, на уснувшем навсегда дедушке его, по словам бабы Лены, не оказалось. Ценности никакой он не представлял, и поэтому никто не стал искать старый кусок серого металла. Нашёлся он после смерти самой бабушки. Она ушла за своим мужем через полгода, как обычно случалось в старых семьях. Когда разбирали вещи упокоившихся супругов, нашли и тот самый крест. Он хранился в одной шкатулке вместе с лентой от бескозырки прадеда по материнской линии. И вот дедов талисман у меня в руках. Ничего особенного, серый металл … пожалуй, немного тяжеловат для стали, но не сталь, мягкий, похож на олово. Раньше часто делали из олова, посуду, ложки … много всего. Рёбра креста сильно вытерлись, я взял увеличительное стекло, и мне показалось, там что-то блеснуло. Я взял нож и начал осторожно скоблить грань креста. Заблестело больше. Интересно. Я достал из дедова ящика с инструментами паяльную лампу и вышел на балкон.
Олово легкоплавкий металл – через пять минут нагрева в руках у меня остывал … золотой крестик искуснейшей работы, оправленный бриллиантами и рубинами. На одной из граней креста виднелась какая-то гравировка. Взяв увеличительное стекло, я разобрал клеймо фирмы Фаберже, поставщика двора его императорского величества. Многое сразу стало ясным: мой прадед Пётр, отец деда Андрея, замаскировал фамильную реликвию, а для его сына настоящая ценность креста заключалась не в золоте и камнях, а совсем в другом.
Когда гражданская война закончилась, дед долгое время работал председателем сельсовета, поскольку был одним грамотным человеком в деревне. Односельчане его уважали и дела шли неплохо по сравнению с другими председателями, которые слишком много времени уделяли политике и агитации, забывая про хозяйственные и производственные вопросы, а дед был крепким хозяйственником и словам предпочитал дело. Его усилиями леспромхоз числился в передовых не только в районе, но и в области, поэтому советская власть, как казалось, начала забывать, из какой семьи был дед, и по какую сторону фронта он воевал больше времени, а он успел и по насильственной мобилизации у Колчака побыть, и потом, когда сбежал, у красных повоевать. До самого Владивостока дошёл. Но так всего лишь казалось. Настал тридцать седьмой год и в сельсовет пришла телеграмма из района с указанием найти и разоблачить десять врагов народа. Мой дед послал ответ, что в его деревне никаких врагов народа нет, и он за каждого земляка ручается головой. Вскоре приехали чекисты и нашли не десять, а целых одиннадцать врагов этого самого ихнего народа. Ясно, кто стал одиннадцатым. Десятерых земляков расстреляли, особо не разбираясь, а одиннадцатого … вот тут-то и начинаешь верить в талисманы и прочие неправильные силы – начальником тюрьмы, где ожидал расстрела мой предок, оказался его однополчанин. Вместе воевали то ли у колчаковцев, то ли у красных (в то смутное время такие судьбы – обычное дело). Удалось приятелю спрятать деда от расстрела в тайге на дальнем лесоповале, где заготавливали дрова для тюрьмы. Там он и пробыл до осени 42-го года. Как началась война, то почти сразу, как только Красная армия стала терпеть поражения, началась кампания по пересмотру дел, и подошла очередь моего деда покинуть тюрьму, чтобы прямиком с жестких нар оказаться в окопах под Сталинградом. В это время не только Рокоссовских выпускали. Рядовые тоже были нужны. Особенно такие. Пройти в пехоте рядовым почти всю войну и не быть ни разу даже раненым – в это трудно поверить. Талисман ли работал, или просто солдат был умелый, но факт – провоевал дед до начала сорок пятого года и дошёл до Венгрии без единой царапины. И вот озеро Балатон.
Про то, что случилось в том бою, дед никому и никогда полностью не рассказывал, только какие-то отрывки. Но за год до своей смерти, когда они с бабушкой переехали из деревни в город к старшему сыну, брату моего отца я был у них в гостях во время летних каникул и однажды вечером по неизвестной мне причине дед рассказал про последний свой бой на той страшной войне.
Глава
Март 1945 года. Венгрия. Окрестности озера Балатон. Полоса обороны 26-й армии.
… пуля вошла под правую лопатку. Навылет. Что почувствовал? Да будто кто-то сапёркой врезал плашмя по спине. Сильной боли не было, но гимнастёрка под ватником быстро стала мокрой и слабеть начал. Оставив свой недорытый окопчик, пополз к овражку, где наш санитар Михалыч устроил импровизированный перевязочный пункт.
Там же с трубкой полевого телефона в руке сидел комбат. Мгновенно всё поняв спросил, – куда тебя? В грудь? Михалыч, давай быстрее! Не то кровью истечёт. Санитар ловко стащил ватник и гимнастёрку с нательной рубахой, присвистнул. Затем быстро, как у заправского фокусника, замелькали руки, запахло спиртом, и рана вспыхнула резкой болью. Ненадолго потеряв сознание, я не заметил, как бинты туго стянули грудь.
– Андрей Петрович! Как вы? Вот Михалыч говорит, что рана серьёзная, срочно в медсанбат нужно. Тут должна машина прийти за ранеными, но когда это будет, тут по прямой то недалеко, с километр где-то. Можно пёхом, если силы есть. Смотри сам. Пойдёшь, значит? Тогда слушай – во-он там ручей, мосток через него, видишь? Туда их пулемёт достаёт, а дальше ему вон та изба сектор стрельбы перекрывает, если быстро рвануть, то можно успеть запросто. Уже проверено, давай для скорости прими наркомовских! Отдав фляжку с остатками спирта, впился носом в рукав ватника, занюхал импровизированный ускоритель, и рванул через мостик. Только проскочил, как за спиной просвистели пули из «MG». Успел!
Сил хватило и на дорогу до медсанбата, а дальше темнота…
Очнулся только через сутки уже в госпитале, в Будапеште. Когда немного оправился и смог понемногу ходить, разузнал как дела на фронте, про свой батальон. Плохие были новости, немцев то мы остановили и дальше погнали, да и Вена уже наша. А вот с моими однополчанами дело было плохо – от роты и батальона осталось в строю не много, и самое страшное … та самая полуторка, что за ранеными пришла, под завязку гружёная, ясно чем, точнее кем … танки эсэсовские из дивизии, «Адольф Гитлер» прорвались и …в полуторку снаряд попал, потом гусеницами … живых не было, опознать кто там был? Бесполезно. Вот только у сопровождающего санитара в полевой сумке список раненых нашли. Моя фамилия тоже там была, меня же ранили. Домой похоронка пришла, потом узнал, когда ответ на моё письмо из госпиталя получил. Примета фронтовая есть, коли по ошибке похоронка, то войну пройдёшь и потом долго жить будешь. Говорят, примета работает, на войне во все приметы верят, и просто верят, нет на фронте неверующих. Но я то знаю, почему жив остался. Это Крест бережёт хозяина.
Глава
Неделю я провёл в хлопотах по устройству кое-какого немудрёного быта, но к выходным всё как-то незаметно утряслось. В субботу с утра сходил на кладбище, прибрал могилу родителей, помянул, как положено, посидел, погрустил …Затем вернулся в нашу квартиру. Нашу. А вот теперь мне придётся жить здесь одному. Вечером должны были подойти школьные друзья, надо было подготовиться. Через полтора часа холодильник был полон, напитков всякого рода тоже хватало, так что осталось приготовить что-нибудь горячее, салатов накрошить да колбаски нарезать. Не успел я повязать мамин кухонный халат, как мои хлопоты прервал звонок в дверь. На пороге стояла Она. У каждого нормального человека в жизни должен быть кто-то, в чьём присутствии он становится самим собой, настоящим. Кому ты не можешь врать, просто физически. От присутствия которого ты теряешь ощущение пространства, времени, … однажды мы пешком прошли почти через весь город, а он у нас не маленький, и даже не заметили – время как бы остановилось. Нет. «Как бы» уберём. Время на самом деле остановилось. И пространство … я его совсем не заметил, не помнил дороги, по которой мы шли, улиц, домов, площадей. Мы прошли через два прекрасных зелёных парка, на нашем пути было прекрасное озеро, одно из красивейших мест города, но я ничего этого не видел – помню только её лицо и улыбку, музыку её голоса, тепло её руки …
Нет. Это уже не воспоминание, это наяву – её рука касается моей щеки.
– Что с тобой? Тебе плохо? – в этом Голосе, слышится тревога, настоящая, она тревожится за меня.
– Да нет, всё нормально. Устал просто, на кладбище ездил …
– Ах да, извини, понимаю …
Неважно, что она говорит, что я говорю, это просто звуки, можно вообще нести всякую чушь, даже говорить на языке индейцев дакото, которого никто не знает, даже сам Гойко Митич – мы снова оказались в той реальности, где смысл слов не имеет значения, лишь бы звучал голос …
« Blооdsucker” – когда включаешь эту вещь из альбома «Deep Purple in Roсk» и в твои уши врывается виртуозная гитара Ритчи Блэкмора, в твоей голове словно бы кто-то переводит стрелку, и локомотив твоего сознания несётся по неистовым жёстким риффам, как по рельсам, в неведомые глубины преисподней. А финальные пронзительные вокальные рулады Яна Гиллана не могут напоминать ничего иного, кроме криков жертвы этого самого «бладсакера», не к ночи он будет упомянут…
Я люблю в самом начале дежурства после всей суеты с построениями дежурных смен, счётом-пересчётом документации и прочей скукотой сдачи-приёма дежурства немного расслабиться в комнате отдыха, завалившись в глубокое кресло, сделанное мной из остатков старого дивана. Перед тем я прошёлся по боевым постам – всё было в порядке. Личный состав надел головные телефоны радиоприёмников, сел за телефонные коммутаторы, забился в укромные тёплые местечки боевых постов – всё было, как обычно, в пределах допустимого, на ближайшие четверо суток. До ужина ещё пара часов, телефон под рукой, а коли что случится на смене, так на то есть громкая связь, так что «наши ушки на макушке» и вот он, «Bloodsucker» моя самая любимая вещь из лучшего альбома лучшей группы в мире «Deep Purple»! Даёшь! Стране угля и Rock-а! С такой музыкой нам сам чёрт не страшен, не то что какая-то Америка со своим NATO-м! Пусть «Рождённый в USA» отдыхает, когда капитан SU Army набирается сил, вкушая духовную пищу от этих чумовых британских парней! Нам песня строить и жить помогает!
После такой получасовой аудиозарядки я мог горы свернуть, по крайней мере попытаться что-нибудь сделать с той, под которой я в данный момент находился, а это ни много ни мало с полкилометра сплошного гранита над тем местом, где расположен наш Узел связи. Но по крайней мере спать не захочется часов пять –шесть, как раз до положенного мне по распорядку времени. Можно, конечно, в любое время придавить с 20-00 до 08-00, ночью никто не проверит, слищком много сложностей с проходом через несколько поясов охраны, начальник каждого из которых твой приятель и тебя, естественно, предупредит, смысла нет даже пытаться нагрянуть нежданным гостем – это не роту в казарме проверить после отбоя. Но у нас, дежурных по связи, есть свой негласный Кодекс, не спать, когда не положено, и пару раз проверить смену во время сна положенного. Бережёного, как говорится и сам Дежурный по Центральному Узлу связи бережёт и, к слову сказать, в среднем раз в год эта истина подтверждается.
Надо мной полкилометра гранита. За всё время службы здесь, на восточной окраине страны, я ни от кого не слышал вслух произнесённых слов о том, что находится с нами по соседству в уходящих в разные стороны от центральной галереи штреках. В глубинах подсознания каждого из нас, от рядового до генерала, всегда скрывалось то, что даже и страхом то назвать нельзя. Перед тем, что находилось в боковых штреках. Все боятся своей личной Смерти, правда, каждый по-разному, но даже мёртвые боятся Конца Света.
Он может наступить каждую секунду. Произойдёт это примерно так – сержант за радиоприёмником Р-250М, вторым от входа в приёмный радиоцентр, включит левой рукой диктофон и динамик, затем тумблер сигнализации о поступлении Сигнала Боевого Управления, а правая рука уже будет писать в рабочем журнале цифры и буквы, затем снова те же самые цифры и буквы (сигналы всегда дублируются). Вся остальная смена тоже принимает этот сигнал. Если сержант ошибётся, что почти невозможно, ведь за эту радиосеть сажают только самых лучших, с классной специальностью не ниже второй и только на последнем периоде службы, но, если всё-таки… другие радисты подстрахуют.
Сигнал в этой радиосети нельзя не принять. Ни в коем случае.
Точно такой же набор цифр и букв в это время печатает телеграфный аппарат в штабе части. Тоже подстраховка. Оперативный дежурный принимает по громкоговорящей связи сигнал нашего радиста, сверяет с полученной телеграфной лентой и вскрывает сейф с опечатанными пакетами. Через несколько секунд он узнает, что это за сигнал.
Он, этот самый сигнал ЦБУ (Центрального Боевого Управления) всегда учебный для связистов и дежурной службы и ещё несколько раз в год открывает большие учения всей части. Но в сейфе лежит один пакет, который никогда не вскрывают. Когда его вскроют, то и начнётся тот самый Конец света. Ну, а всё остальное просто закончится.
Закончится Всё. И остановить Это будет невозможно.
Однажды ещё в лейтенантские годы я спросил про «Это» у одного мудрого старого майора, соседа по офицерской общаге, частенько забредающего ко мне «на огонёк» или «на посидеть». Вечерами одному в общаговской комнате невыносимо скучно, и мы сдружились, несмотря на разницу в возрасте и звании, хотя вообще порядки у них в инженерной службе были гораздо демократичнее, чем в наших строевых подразделениях. И вот как-то за вечерним «посидеть» я спросил у него, насколько будет болезненна наша смерть, если «вдруг, не дай Бог…»
Василич, (так звали майора Петра Васильевича Субботина в быту) был совсем не стар по понятиям "гражданской" жизни – не так давно общага праздновала его сорокалетие, но в армии всё по-другому – я вот в свои 23 года был самым старым лейтенантом в части, задержали представление к очередному званию на целый год по причине якобы упущений по службе. Только у кого их не бывает в частях связи. Причина была другая, страшно сказать, музыкально-политическая. Как гласит народная легенда, а такие события быстро ими становятся, человек пострадал за песню.
Легенда о "неправильной" песне.
В один прекрасный летний вечер начальник политотдела полковник Коцюба с семейством прогуливался по нашему городку. Городок по армейским меркам немалый: два с лишним десятка пятиэтажек, штаб, детский сад с яслями, школа, спортзал, Гарнизонный Дом офицеров, он же ГДО и роскошный Военторг. Офицерское общежитие располагалось как раз на центральной улице, носящей, как и полагается, имя вождя мирового пролетариата. Было лето, все окна открыты, так что гуляющие имели возможность слышать всё, что звучало в этом местном вертепе разврата, как называли наше общежитие неутомимые труженики политотдела. Сердобольные мамаши, пытаясь воспитывать своих взрослеющих дочек, под страхом жесточайших наказаний запрещали своим чадам даже останавливаться, проходя мимо, не говоря уже о каких-либо посещениях сего заведения. А самым страшным наказанием для этих юных особ был запрет на посещение дискотеки в уже вышеупомянутом ГДО по выходным.
Многие слушались, и их нравственность оставалась чиста и непорочна, аки слеза младенца. Они так и не знали, что суперзвезда советской популярной музыки Алла Пугачёва не есть единственное музыкальное откровение двадцатого века, а за пределами нашей Родины поют не только слащавые, но одобренные Политбюро итальянцы… да, ещё под Новый год по "ящику" крутили несколько клипов "Smokie ", "Baccara " и, конечно же, "АBBA" – любимый коллектив Леонида Ильича, говорят ему блондиночка очень нравилась. И что? Он тоже человек, хоть и генеральный секретарь, а блондиночка действительно хороша, да и петь умеет. Но это всё попса, а серьёзную музыку по телеку не услышишь ни в Новый Год, ни на 8-е марта. Только у нас в "общаге".
Левое крыло обожало "Qeen", "Sweet" и "Wings", центр – "Emerson, Loid and Pulmer ", "Eleсtric Light Orchestra" и "Genezis " (гурманы!), а на правом фланге господствовало то, что собственно, и вызывало озабоченность вышеупомянутого политического органа. Запрещённый после выхода антисоветской, по их мнению, "Стены" "Pink Floid", непостижимый и поэтому абсолютно нерекомендуемый к прослушиванию "Deep Purple", жуткий даже по своему названию "Black Sabbath", и совсем уже кошмарный после выхода альбома "No mean city" с его знаменитым монстром на конверте –"Nazareth". Если учесть тот факт, что у меня была самая мощная звуковоспроизводящая аппаратура в городке, не исключая Дом офицеров, начальник которого иногда выпрашивал у меня усилитель и акустику для дискотеки, то репертуар крамольных музыкальных коллективов для жителей был широко в городке известен.
Когда почтенное семейство главного воспитателя гарнизона не спеша приблизилось к "нехорошему месту", то, как рассказывали потом очевидцы, наш полковник от удовольствия расплылся в улыбке, поскольку никакой противной его бдительному партийному слуху музыки не звучало. Более того, из окон общежития доносились звуки гитары и какой-то знакомой народной песни, дружно подхватываемой добрым десятком голосов во время припева. "Отдыхает молодёжь… хорошо поют, молодцы!"– что-то подобное услышали от него наши вездесущие очевидцы. Но затем он вслушался в слова и наконец-то вспомнил, что это за песня.
Этим вечером мы отмечали день рождения Василича и после обязательных "За именинника", "За тех, кто в сапогах", "После первой и второй перерывчик небольшой", "Не пьянства ради, но здоровья для" хорошенько закусили, перекурили и… душа потребовала песни.
Песни конкретной. Таковая была. Широким массам она была известна по фильму "Александр Пархоменко" где её проникновенно исполнил артист Чирков в роли батьки Махно, отчего она стала песней "махновской", и, стало быть, петь её сознательным советским гражданам было не рекомендовано. Но песня была хороша и душа просила… В том фильме она поётся под гармонь, но под гитару ещё лучше…
Сначала вступаем переборами, затем под припев бацаем всей пятернёй…а ребята воздуху в молодецкую грудь набрали да ка-а-ак рявкнут
Любо, братцы лю-ю-юбо!
Любо, братцы жи-ить!
С нашим атаманом не приходится тужи-ить!!
Народ под окнами так и замер от восторга, день был субботний и многие из гуляющих были в хорошем, можно сказать даже приподнятом, настроении, поскольку никакой перестройки "на трезвую голову" тогда ещё не было, и спиртное в Военторге продавалось свободно. Некоторые из мужчин стали подпевать. Когда начальник политотдела узнал песню, уже пошёл последний куплет, сочинённый мной самим для логического завершения произведения и придания ему самобытной державности. Кто знает эту песню, тот поймёт, в чём соль:
…Хлопцы ускакали в предзакатном мареве,
Привезли в станицу мою шашку и кинжал
Два креста Георгия за службу государеву,
Третий крест, ясёневый, да над могилкой встал…
Этого нашему начпо хватило. Махновскую песню ещё можно было простить, ведь батька одно время вместе с красными белых бил, но тут про кресты за службу государеву! Государеву! В его части появились монархисты! Да ещё их пропаганда имеет успех у несознательных граждан! Песня закончилась, и кто-то из невольных слушателей совсем уже в хорошем настроении, захлопал в ладоши. Аплодировала и супруга полковника Коцюбы вместе с восторженной дочкой, – какие молодцы, Кеша! Развлечений в гарнизоне маловато, а пели мы, наверное, действительно здорово.
На следующий день меня вызвали «на ковёр» в политотдел, а потом автоматически появилось множество взысканий за упущения по службе и, как следствие, через некоторое время я стал самым старым лейтенантом в части. В легенде к этим реальным фактам народ добавил исполнение " Боже, Царя храни!", причём "в положении стоя" и стрельбу из пистолета ворвавшимся в общагу начальником политотдела. Это, конечно же, выдумки. Текста "Гимна русского народа" я тогда ещё не знал, а начпо не мог стрелять из пистолета физически, потому что командир части запретил ему выдавать любое оружие, после того, как однажды на стрельбах тот чуть не застрелил проверяющего из Москвы.
Это случилось на одной из итоговых проверок. Офицеры выполняли норматив по огневой подготовке. Обычный норматив по стрельбе из «Макарова», ничего сложного, три патрона и мишень на 25 метрах, отстрелялся – доложи. Всё просто. Но это если ты офицерские погоны носишь по праву. А тут с нашим начпо случился конфуз – магазин он вставил, а с предохранителя пистолет не снял, хочет затвор передёрнуть, а нет, не получается и получится не может, оружие ведь на предохранителе. Не знаю, когда наш главный инженер человеческих душ соединения, последний раз брал в руки оружие, давненько наверное, когда итоговые проверки, он всегда в роли проверяющего, впрочем как и весь штаб, а тут московская проверка, и штаб тоже проверяют по полной, а чем они лучше, такие же офицеры. Вот командир наш первым отстрелялся и ничего, на «отлично», другие тоже нормально. И политотдел в пределах допустимого, они же, как правило, с ротных замполитов начинали, стрельбище для них не новость … Не знаю, что за учебное заведение кончал начпо, и где служил до нашей части, но до этого момента никто его с оружием в руках не видел. На стрельбах он проверяющий, да и старался подальше от огневого рубежа быть, в наряды по части, где положено с оружием быть, заряжать, разряжать его, тоже не ходит. Где ж ему с «Макарычем» подружиться? Вот и оконфузился. Да по правде любой на его месте мог оказаться, без тренировки то. А он всё затвор дёргает и дёргает, нервничает, полковник из комиссии бочком, бочком от него подальше отходит, а офицеры из его смены все уже отстрелялись, но уйти без проверки оружия и команды нельзя, стоят на рубеже, а тут уже скоро разборка оружия начнётся, заряженного оружия. Но командир наш молодец, не растерялся. Увидев, как его заместитель пытается произвести выстрел и поняв, что пистолет на предохранителе, он просто отобрал оружие и произнёс такую замечательнейшую речь:
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71521873?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Сергей Мальцев
Тип: электронная книга
Жанр: Героическая фантастика
Язык: на русском языке
Издательство: Автор
Дата публикации: 11.01.2025
Отзывы: Пока нет Добавить отзыв
О книге: Тоннели в скале. Ужас одиночества. Но воля к жизни не даёт человеку потерять разум