Мир сошёл с ума. Опять?! – 1
Мир сошёл с ума. Опять?! – 1
Игорь Сотников
Жизнь на незнакомой для себя стороне истории. И где, спрашивается хлебнувшими этой жизни, молочные реки и кисельные берега? Столкнувшись с реальностью, новые соотечественники как могут приспосабливаются к новым реалиям своей жизни. А вот что у них из этого выйдет, то была не была!
Игорь Сотников
Мир сошёл с ума. Опять?! – 1
Тезис: Кто есть человек без веры – никто.
Антитезис: Человек не без своих заблуждений.
Предикат современной истории становления мира новой изящности и пролонгации своей правопреемственности во всём быть правым.
В начале было определяющее этот мир слово, и вот оно:
«Уважаемые дамы и господа! Дорогие гомосексуалисты, лесбиянки, андрогины, бигендеры, женщины, стремящиеся к мужскому, мужчины, стремящиеся к женскому, представители пола, допускающего несколько вариантов, гендерквиры, межполовые!
Уважаемые ни мужчины, ни женщины, асексуалы, отрицающие систему двух полов, пансексуалы, сверхуважаемые сверхличности, интермужчины, интерженщины, интерполовые, интерсексуалы! Дорогие представители четвёртого пола! Дорогие женщины, имеющие хромосомы Х и Y! Дорогие трансвеститы, трансгендеры, представители нулевого пола! И, конечно же, моё тёплое приветствие всем остальным полам!».
Если вы не обнаружили себя в этом списке, то тут что поделаешь, вам и только вам с таким собой маловразумительным жить.
Часть первая. Правда Прасковьи
Глава 1
Положение первое – дойти до ручки (и лучше до посольской).
«Русскими не рождаются, как правило, ими становятся… кажется… и притом всё сильней», – хоть и сбивчиво и со знаковым дополнением через пробел, чего только не скажешь в своё оправдание на заданный вопрос в консульстве, в том самом кабинете, этого, уж нет больше сил обивать пороги до чего же многострадального и выстраданного столь долгим ожиданием требований своего сердца здания, являющимся последним лучиком надежды, дорогой в сказочный Асгард для свободолюбивого гражданина мира была бы его воля, а пока есть только данность и неволя, всегда в душе испытывающего тягу к космополитизму, изнывающего под тяжким бременем внешних не свобод и тирании режима автократии гражданину в душе без гражданства и паспортных дорог.
И вот после стольких перенесённых на ногах тягот и невзгод при сборе документов, фиксирующих и закрепляющих твой статус человека с большими надеждами и видами на другого рода будущее и собственного жительства, – а вот где, то, конечно, хотелось бы сразу жить достойно и с уважением к себе, но по причине своей не дурости и здравого понимания того, что такую достойную жизнь требуется заслужить, то будьте так любезны предложить на рассмотрение все имеющиеся у вас варианты, и надеюсь без общего пользования одним апартаментом, – а также убеждения всех вокруг и себя в первую очередь, что вам со мной не по пути и нам лучше в одном географическом пространстве не жить, вы, человек самых передовых взглядов и оттого вы всех тут переросли и не переносите, и все и местные условия просто недотягивают до ваших потребностей, наконец-то, оказываетесь в том самом кабинете, где вот такие судьбоносные вопросы и решаются.
И вы, определённо новый Прометей или кто похлеще, к примеру, как есть Андрос Парамонович Собакин, не последний человек среди вообще людей и чуть ли не первый из знакомых ему людей, кто, наглотавшись по горло всех этих не свобод, которыми, – плюс уголовным кодексом и преследованием по политическим причинам, и нечё слушать прокурора, всегда имеющего отрицательную точку зрения на преследуемого по выдуманному делу и по закону законопослушного гражданина, – давит прогрессивную мысль всякого предпринимателя, к числу которых относил себя и Андрос Парамонович Собакин, также сукин сын в среде людей его хорошо знающих и оттого стороной его обходящих, поставив ребром перед собой вопрос: «Быть мне или не быть выездным?!», прямиков направился искать ответ на этот вопрос в одно из консульств своего не всегда родного города. Коих, между тем, не так уж и мало. И уже один выбор стольких мест, куда можно сбежа… отправиться для ознакомления с местной архитектурой, культурой и нравами, вызывает гордость за те страны, которые приютили у себя просвещение и цивилизацию. Коих нет отродясь здесь, откуда Андрос Парамонович Собакин собирается насколько можно быстрее свинтить и эмигрировать.
Ну а спросите, зачем там, в мире просвещения и цивилизации, нужен такой человек, как этот Андрос Парамонович Собакин, кто поди что даже не приучен быть цивилизационным человеком, кто не вилкой ест котлеты и бифштекс, и ржёт как конь во время обеда, рассказывая похабные анекдоты во всё горло и сам над ними при этом вовсю усмехаясь, – и вообще он никак не воспитан, и чего тогда он, собственно, хочет и добивается, – то ответ на этот и следующий вопрос легче, чем вам кажется.
– Хочу значит, быть вашим сукиным сыном. И всё тут. – Без всякой подробной детализации собой сказанного, но с намёком и не весть бог на что и кого, вот как расшифровывает эти свои запросы на уважаемую и беспечную жизнь Андрос Парамонович Собакин.
Так вот, – ещё раз приходиться повториться, – этот человек самого просвещённого хотя бы насчёт себя сознания, преодолев и последний вставший перед ним препон в виде того, как у него глаза разбегались, глядя на такое количество различных консульств, каждое из которых несёт в себе свои удивительные предложения, – хотите как сыр в масле кататься, попивая молоко на альпийских лугах, то прошу вас к нам, в Швейцарию, хотите более экстремального отдыха от своих бытовых проблем, которые вы в раз пересмотрите оказавшись один на один с тем народом, кто сам себя создал, то вам в страну Великанию, а если хотите открыть глаза людей на авторитарные режимы некоторых деспотично правящих лидеров, то вам в страну Открытию, где стоит вой до небес в режиме нон-стоп и всё потому, что каждое мгновение происходит какое-нибудь открытие и с завидным постоянством с нарушением прав людей на своё волеизъявление, – благодаря своему упорству и желанию жить хорошо и качественно, плюс слава всевышнему и собственному я, наконец-то, оказывается в нужном кабинете, само собой в нужное время, записанное на талоне приёма.
И вот тут-то Андроса Собакина, кого казалось ещё вчера, ничего на своём пути не остановит, перехватывает удивительный для него мандраж и он начинает путаться в ответах и показаниях (это всегда с ним случается при перекрёстных допросах, вот он и тычет своим грязным пальцем в кого попало), выставляя себя полностью не готовым к плодам цивилизации, а вот быть плодом не просвещения и всяким мутором (это из его гоп-лексикона словечко), всецело связанным с ходом речи и уходом мысли лапотника, то это запросто и сколько угодно.
А мисс Брунгильда, как всецело звали работника и работницу в одном лице этого консульства, в чьи задачи входит рассмотреть претендента на получения визы, то есть разрешения влиться в их сообщество и быть одним целым с народом бедного Йорика, с кем судьба так категорично и в чём-то цинично обошлась, не просто так на это место чуть ли не привратника в рай посажена. И она обладает всеми качествами такого человека, который насквозь вас с первого взгляда видит, – даже не сомневайтесь, вижу всё до и после едино, и притом без одежды, – и на основании этого делает всегда правильные выводы, раз они отвечают безопасности представляемой ею страны. Где, конечно, не так много Педр и диких обезьян, что само по себе уже волнует, но и в представленной ею стране не всё так однозначно с большим перманентным постоянством. Там всегда есть место формуле любви и всё такое в этом тумане абстрактности и мыслей.
И вот эта Брунгильда, дама в правильном соотношении деспотичная и непримиримая с любым видом отождествления регионального иммунитета, ещё называемым национальным колоритом и местным менталитетом, с самого порога появления на нём Собакина просекла, что этот человек при всём своём стремлении быть ближе к цивилизации, однозначно заражён вирусом своей народности, ущемлён и ущербен во всём. Которую (эту самую народность) как бы ты не отрицал в себе, изгоняя любое напоминание об этом в своём выражении человека, из этого мало что подходящего получается, и Собакин как был недоросль европейского права, то так и остался вот таким недоразвитым, дремучим человеком. И пусти его Брунгильда туда, куда он просится, – надеюсь, что не в туалет, уж шибко вымученно он выглядит, – да ещё и без визы, так он, падла, так всё там так засрё…то есть замусорит своим естественным и первым правом на свободы и волеизъявление, что век от этой гадости не отмыться.
В общем, глаз да глаз намётанный нужен в сторону Собакина, только с виду такого паиньки и всё понимающего человека, тогда как всё это в нём есть прикрытие самых отчаянных и далеко не цивилизационных качеств души и сердца. Кто в момент все ваши жизненные устои опровергнет вверх дном и ноги на стол закинет, стоит только его пустить к себе.
Ну а так как у Брунгильды глаз намётанный на всяких негодяев и подлецов, инсценирующих себя людьми более чем ответственных, достойных и передовых взглядов, – она их не только столько на своём веку повидала, но и с парочкой такой ушлой консистенции людей жила очень рядом, буквально в близких отношениях, – то она сразу примечает за этим чьим-то падежом его предприимчивость в плане их консульства обмана. Как минимум, его не кровь своих неизвестных предков туда зовёт, и точно не жажда мести за убиенного на чужбине принца Датского, нить к убийцам которого тянется как раз в ваше королевство (за отчизну обидно). Да и политическим беженцем нечего так неумело прикидываться, придумай для начала те взгляды, за которые тебя преследуют и жизни дома не дают. А вот что? То тут так и попахивает меркантильным интересом к своей жизни на чужбине, со своим технологическим укладом, в раз все эти неустроенности и компенсирующий.
И Брунгильда, составив для себя автопортрет этого жулика и шарлатана, с таким самозабвенным упорством набивающимся и к ней в том числе в согражданство, – после этого акта, мы нисколько не сможете ссылаться на вовлечённость моих меркантильных интересов в дело обстряпывания нашей свадьбы, наш брак не есть фикция, а он настоящий, – что не стала растягивать время приёма и распознавания этого претендента на визу недостойным этой визы, задаваясь мало значащими вопросами прикормки более крупной рыбы в голове Собакина, – и что же ты за сукин сын такой, Собакин? – а она, как только насладилась видами его удручения и посредственности поведения на краешке своего стула, куда ему было указано присесть и быть вообще ни и в чём уверенным, то сразу и задалась вопросами его семейственности. И так ловко и многогранно, что Андрос Собакин не сразу и сообразил, к чему подводят данные им ответы на эти скользкие вопросы Брунгильды.
И вот так звучал первый вопрос Брунгильды, дамы настолько железобетонной, непробиваемой на чувства и неприступной к стороннему свету, что даже господин Собакин у себя дома, а здесь этот вопрос как раз и решается, при всей своей способности принимать мир таким какой он есть (и это не приспособленчество и уж тем более не хамелеонство, если значение второго утверждения он не знает, а адаптация человека к внешним обстоятельствам, которое скверные и завистливые люди выдают за приспособленчество, есть его жизненный рефлекс), не смог в её сторону увлечься, пребывая в холодном остатке. – О чём говорит ваше семейное древо?
И первой реакцией Собакина на этот вопрос Брунгильды было его охренеть. Как во внутреннем словосочетании со слюнями, так и во внешнем, прикуской зубами воздуха и языка. А вот дальше нужно подумать и притом очень скоро, чтобы не быть выявленным шпионом или ещё хуже, человеком с неприемлемыми для данной страны пребывания установками на реальность. Где нет места всему новому и прогрессивным взглядам, а там присутствуют одни лишь традиции и другая подобная скукота, не делающая жизнь разнообразней и вкусней.
К тому же господин Собакин у себя, а здесь как придётся присесть и в своё ли место, знать не знает особо о таких фамильных реляциях на свою исключительность и значительность для существующего общества. – Мои предки уже были столпами общества, бывало итак, что они подавали зубило самому императору Петру, когда твои недалёкие и точно не умные предки, пережитки других племён, ещё на языке мамонтов земли осваивали. – Вот такую контрибуцию всегда Собакин мог потребовать от тех, кто с его семейным древом не собирался считаться, и если о нём было и Собакину что-то известно. А так как он из себя больше, чем требуется и ему надо для собственной выживаемости не надо не строит, то ему ничего о таких игр разума, подверженного тщеславию не знает. Впрочем, он и говорить об этом не собирается Брунгильде, действующей по одной и той же схеме – при достижении им определённого количества отрицательных ответов, на его счёт принимается отрицательное решение.
– На хрена спрашиваю вас, нам нужна такая отрицающая всё и вся отрицательная, и не побоюсь этого категорически-утвердительного слова, негативная личность? – перекривиться весь в себе, как после укуса напрямую лимона (думал груша, а вон как иногда, при большой спешке получается), председатель распределительной комиссии, если честно, то весь в себе унылый тип и одно отрицание. И захоти Собакин его оспорить, указав ему на все эти качества своего я, – на себя посмотри, паскуда, – то у председателя комиссии в момент нашлись бы контраргументы, безусловно оправдывающие им принятые решения.
– Ничего не имею против этого вашего мне пожелания скорее сдохнуть. – Начинает председатель, падла, по-своему интерпретировать и изворачивать сказанное по существу вопроса Собакиным. – Что между тем не решит в положительную сторону ваше бегство от самого себя, – продолжает извращать сказанное Собакиным председатель комиссии, однозначно бывший функционер партийного аппарата, – ведь таким образом не будет решена главная причина вашего недопуска в наши благословенные места, чуть ли не райские кущи для всякого колонизатора и эксплуататора разума и ума. А вы что уже себе тут придумали? – усмехнётся председатель комиссии, как сейчас выясняется, то ещё и бывший кэвээнщик, которых, как все знают, бывших не бывает.
Потратив совсем небольшое время на эту свою шутливость, бывший функционер, как, впрочем, и сейчашний, озвучивает ту самую причину из причин, которая не даёт и шанса Собакину получить визу.
– Раз наш мир, куда вы так стремитесь попасть, полон людей серой и унылой конституции, то какого хрена, Собакин, нам к себе пускать ещё одного такого. Нет уж увольте, Боливар не выдержит двоих. – А вот к чему всё это сказал председатель комиссии, всё так намешав, то кто его знает, кроме тех людей, кто находится с ним в одной зоне ответственности, что-то даёт понять Собакину, то по одному уголовному кодексу.
А Андросу Собакину, итак уже на такие огромные жертвы пошедшему, чтобы выглядеть в лице представителей просвещённых народов, в данном случае Брунгильды, своим в доску, – он сдвинул акценты своего прежнего имени в сторону своей европизации, назвавшись Андросом, каким-то прямо заскучным, тогда как прежде, до его посещения ЗАГСа, его звали очень звучно и традиционно по местным меркам, Андроном, – начинает уже невтерпёж слушать и слышать в свой адрес вот такие значит придирки и наглости, за которые он в каком другом месте, давно бы дал по шеям тому функционеру, а Брунгильду бы он оттаскал за косы.
Хотя с Брунгильдой так бы не вышло, она, что за продуманная стерва одного политического явно движения за свободу женского пола от всякого рода обязательств перед своей женской природой, остриглась специально так коротко, чтобы вот такие как Андрос Собакин, люди традиционных взглядов на женскую сущность и личность, не попытались провести в её сторону доказательства своей мужественности и не принялись её тыкать носом и таскать за косу в сторону домостроя.
В общем, Андрос Собакин весь в себе закипел и еле сдерживаясь от того, чтобы схватить лежащий перед ним на столе степлер и им закрепить на лице Брунгильды все те тезисы, которые ему сейчас пришли в голову по следам этой беседы, начал внутренне нервничать и беситься.
– Я вот всю, бл*ь, жизнь к этому шёл и стремился, а когда пришёл, то тут вон какая бюрократическая встреча! Мне, суки, нисколько не рады! Да вы кто на хрен такие, чтобы вставать, не просто на пути колеса истории, движущими винтиками которой являемся именно мы, люди передовых, предпринимательских взглядов на прогрессивную мысль, а на пути основополагающих законов движения природы и его капитализации. Которая всегда и сейчас говорит о том, что крупные капиталы ищут для себя спокойную гавань. Вот и я, соль земли и природной капитализации, вместе с ними перетекаю туда, где мне спокойней и комфортней. Ну а то, что я выгляжу сейчас не так соответственно своей капитализации, и даже несколько демонстративно нище, как дрянь бедно, паскудно и прибедняющееся, то это мой такой походный наряд. И то, что я от нервного теребления уже дорвал в кармане не снятого до сих пор пальто дырку, этот крайний для меня инструмент благосостояния всякого побирушки, у которого всё состояние уходит сквозь пальцы, то сами понимаете, место это для меня незнакомое и я должен проявлять осторожность к тому, что не доказало мне, что ему можно доверять.
И вот на этом месте растерянности и перевозбуждения Андроса, его подлавливает до чего же психологически натасканная Брунгильда (знает гадина, когда смутить будущего репатрианта провокационным вопросом), задав очередной по её списку вопрос. – Озвучьте, пожалуйста, цель вашего приезда в нашу благословенную страну.
И у Андроса прямо нет слов, кроме одних пакостных и не при дамах о них можно говорить, на такое её демонстративное выпячивание перед всеми другими своей страны проживания, называя её так эпично. Да если, бл*ь, она хотела бы знать, – а знать она точно не хочет, – то хуже её страны проживания для проживания и не найти. Разве что только в аду. Ну а то, что он в этой стране хочет проживать, то это всё от безысходности. Либо в ад (туда всегда успеется и там всегда ждут даже без визы), либо в эту промозглую страну, где все её жители живут с таким наплевательским ко всем отношением, – а что поделать, когда среда обитания определяет твой конструктивизм и быт внутреннего сгорания и состояния, – что все вокруг себя чувствуют так эгоцентрично и внутренне устремлённо.
И что больше всего бесит Андроса, так это вот такая подача Брунгильдой этого своего предложения. Мол, пожалуйста мне всё это скажите, а не скажите, то мы не будем считать наше дальнейшее общение перспективным. Вербуют гады не иначе. И Андрос уже начинает понимать, через какие препятствия и деформации личности ему придётся пройти, чтобы стать своим для всех этих снобов, если по сути говорить, а так-то при публичном употреблении их явственности, то независимых, с суверенной конституцией личностей.
– Вот как только вы без сложных умственных завихрений и проблематик морального толка, на мой вопрос: «Как нынче погода? Пасмурна или как-то иначе благоприятствует нашему нахождению на природе?», сразу дадите следующий ответ: «Я бы не сказал, что туманно, а на улице закономерно местным природным обстоятельствам отбалансировано», то тогда я могу сказать ответственно и в чём-то безусловно, что вы, наконец-то, влились в семью просвещённых местным законодательством народов. – Поставит вот такое условие принятия себе в страну эта служащая не одного только посольства, но и однозначно спецслужб, которые из государственных интересов должны выявлять среди потенциальных кандидатов на получение визы в свою страну, людей неблагонадёжных, склонных к беспорядкам ума и с наличием в себе качеств и интереса быть, скажем так, всему миру полезным. И если ты за мир во всём мире, то для вас все двери посольств открыты, и вы можете с закрытыми глазами пальцем ткнуть в любую их сторону и вас там всегда с открытым сердцем встретят.
Но, видимо, Андрос Собакин слишком закоренел в своём воспитании в недоверии капиталистической системе ценностей, которая определяет и систематизирует жизнь во всех тех государствах, которые находятся за чертой пределов мечтаний всякого быдла и немного вашего воображения, которое всегда плодит столько всяких преимуществ в странах находящихся под визовым запретом, что он со своей стороны не шибко широко открывает двери своего сердца и разума, и не всё под чистую рассказывает этому работнику визовой службы, Брунгильде. Где её вопросы к нему служат только для одной благочинной цели – выявить в нём его недостатки и в зависимости от запущенности его болезни, назначить лечение. И если болезнь культуры народничества не сильно в вас проникла, то вас под наблюдением специалистов впустят на лечение, если же всё в вас так запущенно, что вашу ментальность никаким средствами не выбить, сколько не предлагай материального обеспечения (здесь только так лечат), то лучше вас оставить там, где вы были, а иначе вы тут всех завирусите.
Ну и Андрос само собой Собакин, на её вопрос: «Цель вашего приезда или может переезда?», как думал, так и говорит честно-честно. Хочу, мол, влиться в семью просвещённых народов. И при этом как бы намекает, что если вы, падлы, меня туды не возьмёте, то я вам покажу такую кузькину мать, что вам будет лучше сдохнуть. В общем, не вынуждайте меня морду тут всем вам бить, заявляя истерично о двойных стандартах, которые вы применяете лишь к тем людям, кто рылом своим не вышел.
Чего будет недостаточно, как это видит по малоприятному лицу Брунгильды Андрон, и что уж тут пытаться выдать из себя того, кто ты не есть, заявляя, что Брунгильда не в моём вкусе, тогда как она вообще ни в чьём вкусе по своему определению страшилы и умнейшего создания, как компенсации за эту её тупорылость только по мнению Андроса Собакина, ещё только познающего арифметику тех двойных стандартов, по которым живёт сообщество близких к Брунгильде сограждан, в число которых и он намерен заехать. И если его вот такие намерения крепки, то ему уже прямо сейчас нужно сильно крепиться и учиться, называя вещи не так на прямую и своими именами, а наименовывать их ассоциированными тождествами.
И не особо в красоте или хотя бы пригожести своего внешнего вида выделяющаяся Брунгильда, чьё имя уже много чего нелестного в её адрес стоит, ни под каким видом, предлогом и в состоянии даже душевного полумрака, ещё называемого на родине Андроса с перепоя, не должна таким узколобым образом определяться. И если уж у Андроса, неожиданно для всех вокруг людей оказавшегося с перепоя, но только по евоному, а так-то он находился в глубоком насчёт себя и всех вокруг заблуждении, не останется никакого выбора, либо поцеловать эту жабу прилюдно, – они играли в бутылочку и так уж выпало, что горлышко бутылки указало на неё, – либо же должно объяснить свой отвод от этого общего желания насладиться видами превратности судьбы, где такой видный и самый представительный представитель мужского общества, Андрос Собакин, не жалея нисколько себя, бросается на амбразуру реальности в лице жабы Брунгильды.
И уважительным оправданием не могут служить слова подтверждения той очевидности в лице Брунгильды, которая для всех так очевидна – она тошнотворна и мне, как минимум, естественно неприятна. А Андрос, если он не хочет быть засужен за дискриминацию Брунгильды по этическим и моральным соображениям, – он ограничивает право Брунгильды на эксклюзивную красоту, – которую природа создала именно такой по своим резонным соображениям, чтобы учить уму-разуму вот таких как он недоумков, должен найти и притом немедленно, каким ещё словом можно назвать это внешнее своеобразие Брунгильды.
– Ваш лицевой сюрреализм недоступен моему животному и приспособленческому пониманию, и я его недостоин, пока не познаю все выверты кисти того художника, кто кладёт такие мазки своих художеств на человека. А именно природы. – А вот это уже что-то, и такие слова даже в устах Андроса (так-то в роте) подвигают Брунгильду задуматься о повышении собственной самооценки, до которой тому же Андросу ещё нужно дорасти.
В общем не верит ни единому слову Андроса эта зловредная Брунгильда, и всё по причине своего скверного характера (это из-за отсутствия личного счастья) и по напущению её должностных обязанностей и инструкций, в которых так прямо и написано: «Ни одному слову не верь Брунгильда, особенно, если оно сказано красавчиком на чуждом для тебя языке; умеют эти носители чуждых нам языком всё изворачивать так, что то, что казалось нам правильным, начинает видится не таким уж и верным», и если ты, Андрос Собакин (а коробиться физиономией нечего на такое фамильярное обращение, привыкай уже к тому, что в новых условиях существования, куда такие как ты(!), Собакины, всё стремитесь, нет обусловленного на уважение вы-обращения, и там сразу вам тычут туда, чего ты стоишь), хочешь получить одобрение консульской службы, то давай выкручивайся, придумывая для всех нас сказки. И так, чтобы они звучали как есть правдоподобно.
И видимо Андроса Собакина так припёрло к стенке необходимость насладиться воздухом свободы иноземщины, что он не стал лаяться с этой стервой Брунгильдой, а с каменным лицом, то есть серьёзным, принялся обосновывать ту необходимость для этой всей иноземщины принять его в качестве постоянного гостя.
Правда, сперва Андрос чуть было большую глупость не брякнул, заявив, что я, мол, пригожусь и буду вам очень полезен, демонстрируя таким образом свой генетический, народный код, где все мало уровневые герои сказок, с такой фразой обращались к главному герою сказки за своей поддержкой. Но так как Андрос вовремя одумался, то он, вспомнив и сообразив все внутренние нарративы судьбинушки людей, живущих на этой чужбине, частью которой, и он собирался стать, сразу обозначил свои деловые качества и перспективы.
– Я разве вам не говорил, – с вот таким уточнением недалёкой памяти, а может и ума Брунгильды, делает своё заявление Андрос, – меня, мол, всё в вашей стране устраивает. И разве этого недостаточно? – прямо обескуражен Андрос такой непонимаемостью всех этих бюрократов из посольства, кому поди что нужны душещипательные рассказы о своей ущербности и горькой доле, чтобы их проняло до самых печёнок (что поделать, иногда приходится пользоваться своим служебным положением, ведь работа в посольстве так скучна на душевные отношения) и они, испытывая сердечные и душевные волнения и склоки, так уж и быть, выпишут тебе разрешение на временное у них убежище по политическим мотивам. – У нас с тёщей полнейшая несовместимость в плане понимания будущего для неё родной дочери, а для меня жены Наташки. Вот она и дискредитирует меня постоянно в глазах всех кого знает и даже не знает, называя половой тряпкой и приживалой. С чем я категорически не согласен, но вынужден всё это в свой адрес слушать, проживая на её жилплощади. А когда попрекают жилплощадью, мол, ты на неё никакого права не имеешь, то разве можно дальше с этим и там жить. Вот я и обращаюсь к вам за содействием мне в этой проблеме.
Но Андрос не собирается прибедняться, как того любят видеть и наблюдать все эти работники консульств и посольств, даже заготавливая заранее для всех этих печальных историй орешки и конфетки в специальной блюдечке на столе перед собой. А его история будет про другого рода недопонимание с местной проблематикой жизни, где как раз его успешность во всём стала кому-то поперёк горла, и эти люди злодейского и завистливого склада ума и характера, и что главное при возможностях, решили укорить его образ жизни со стороны морально-нравственного аспекта жизни. А Андрос Собакин терпеть не может, когда его оценивают не по его капитализации, а по какой-то там шкале нравственных ценностей.
И он, никогда и никому не собирающийся ничего доказывать, решил всё же доказать, что ценность ценности рознь, и что его так называемая патологическая беспринципность и аморальность, которые ему и позволили стать успешным человеком, в других условиях существования, а если точней, при изменение места своей геолокации, будут называться совершенно другими словами. Так беспринципность и цинизм будут называться его деловой активностью и хваткой, а та же аморальность его взглядов на использование человека будет зваться наличием в нём, человеке исключительного качества, особых жизненных приоритетов, с некоторой диспропорцией в сторону отхода от нормы. «Это человек с неограниченными возможностями для своего самовыражения», – вот так он будет отныне называться по примеру того, как все тут друг друга кличут, чтобы не дать кому-то повод подать на тебя в суд за твоё не доброе, и что уж греха таить, дискриминационное отношение.
А такой подход людей друг другу, где как в бизнесе, человек человеку волк, и от него на хрен ничего хорошего не ожидаешь, в самый раз устраивает бизнесмена отныне Собакина (это у себя дома он всего лишь предприниматель, что очень близко стоит к жуликоватому человеку, а это Собакину мало нравится).
В общем, не хер, меня учить жить! И лучше всего это делать там, где тебя никто на своём не выговариваемом никак языке не понимает, и значит, уже априори тебя всей этой морали учить не может.
Вот и Андрос как есть высказал Брунгильде о том, что он из себя значит и представляет. Ну и чтобы два раза не повторяться для этой неповторимой по уму служащей государственной службы, Андрос от себя ещё добавит кое-какой определённости.
– И если хотите знать, чем я собираюсь в вашей стране заниматься. – С такого крайне интересного для Брунгильды захода начинает свои пояснения Андрос, вальяжно так откинувшись на спинку стула, прихватив из чашечки орешка, как бы демонстрируя и указывая Брунгильде на правду жизни, где не он от неё и её решений по своему вопросу зависит, а она полностью подчинена ему и всем тем обстоятельствам её жизни, заставляющих её, ни в свет, ни заря просыпаться и идти на эту, жутко скучную работу, где ей приходится ежедневно выслушивать все эти, далеко стоящие от правды слёзные истории. А разве она заслужила, чтобы ей на чистом глазу вот так врали безбожно (и то, что все они атеисты, это тоже относится к этому вранью безбожно)?
Да с какой это стати?! И теперь она понимает, почему её личная жизнь её не устраивает, а вот всех остальных как раз устраивает – она поднаторела на своей работе в деле умения распознавать ложь от правды, и вот это-то и стало для неё большой проблемой в деле своего личностного самообмана, который является первой ступенькой для построения личностного счастья. Когда вдруг увлекшийся Брунгильдой такой наивный прохожий, дабы впечатлить её, в качестве прелюдии начнёт возводить для неё воздушные замки. А для их построения и используются, скажем так, вещи иллюзорные, несколько отличающиеся от всего того, что называется правдой. А это всё наталкивается на профессиональный взгляд Брунгильды, в момент разрушающий все эти воздушные замки и низводя все эти, только намечающиеся отношения до уровня сам привет.
А Андрос Собакин между тем продолжает свои обоснования того, что без него эмигрантский поток будет не полон (и даже здесь прорывается его внутренний код), где он, естественно, не собирается посвящать Брунгильду в то, в чём он никогда не признается и что никогда не будет доступно людям без его возможностей воплотить в жизнь самые свои пакостные желания (почему-то только такие на ум приходят, когда о них заговаривают). – Я об этом никогда не распространялся, – как бы по секрету делает это вынужденное заявление Андрос, сразу поясняя с чем оно вызвано, – и это не потому, что к этому меня призывает ложная скромность или эта информация крайне критического качества, а дело тут в моей некоторой суеверности. Как у нас говорят, не говори о чём-то, а то не сбудется. Но если это необходимо и станет входным билетом в новый для меня мир, то я готов раскрыть свои карты. – На этих словах Андрос пододвигается к столу, несколько пугая Брунгильду такой своей к ней близостью и неустановленными намерениями, и уже отсюда конфиденциальным тоном голоса озвучивает то, что он никому, кроме теперь Брунгильды не говорил.
И тогда получается, что Брунгильда единственная, кто будет посвящена в эту его тайну. А это налагает на неё огромную ответственность. О которой Брунгильда пока что ничего не знает, но что-то ей тревожное в душе подсказывает, что без уточнения ею своих прав на эту информацию, было бы глупо брать на себя эту ответственность. Вот только ей не даётся право и время заявить о своих правах дать отвод и Андрос уже начал посвящать её в тайны своей души и сердца, и намерений.
– Я вообще-то научного склада ума человек. – Говорит вот такое Андрос, не сводя своего взгляда с Брунгильды, и чуть ли не сразу её разочаровывает. Она-то подспудно ожидала более чего-то сложного и опасного. Такого, что подвело бы её к повышению по службе, или на крайний случай, под монастырь (она окончательно разочаруется в мужском человечестве, которому был дан шанс себя оправдать перед её глазами, а он в очередной раз не воспользовался этим шансом), а тут такая…Прямо нет слов, даже родных для Брунгильды, а для Андроса мутор какого-то. А Брунгильда ещё дура хотела сослаться на своё иноязычное трудно понимание Андроса, если он сейчас начнёт её запугивать сложными для её душевного спокойствия предложениями.
– Я, мол, вам дорогуша (что это уже значит?!), со своей стороны предлагаю руку, сердце и морально-физическое удовлетворение. А от вас всего-то нужно всё это от меня принять на территории вашего государства. Как по мне, то достойное для вас предложение. – И вот как быть и что дальше думать о своей работе и счастье, а также об Андросе Собакине и этом его безнравственном с любой точки морали предложении Брунгильде. Только одно ей ясно – с придыханием, с ущемлением сердца и бюстгальтера.
Но Андрос, как и все представители мужского народонаселения, оказавшиеся на той стороне стола перед Брунгильдой, повёл себя ещё значительней безнравственней и подло, выступив с ничего не имеющим общего с её ожиданиями безнравственного предложением, таким образом указав на неё в деле корня всех проблем и зла, раз она выступает застрельщиком вот таких предложений. И он начал озвучивать какие-то прямо скучные и получается, что безнравственные с этого фокуса рассмотрения вещи.
– И у меня есть некие секретные разработки, которые могут заинтересовать людей, кто в теме. – Вот такую бредятину и глупость начинает озвучивать Андрос, как это делает каждый второй заявитель на получение статуса беженца от политического преследования. Но как спустя немного выясняется, то Андрос в этом деле пошёл куда дальше, и он беженец от самого себя. Правда, Брунгильда уже в пол уха его слушала, так как была в нём разочарована, и она уже наперёд знала, что он дальше скажет. Типа здесь ходу моим научным открытиям и разработкам не давали, ссылаясь на их антинаучность. А вот у вас полная свобода и как я слышал, то дают ход даже самым безумным и сумасбродным идеям, лишь бы они побольше финансирования под себя предполагали. И что есть здесь антинаучно и отрицательно, то у вас, на другом полюсе мировоззрения и антагонизма, как раз научно и здраво.
Правда, на словах Андроса всё это выражалось несколько иначе. – Я, – ещё говорит Андрос, как только он в своём предисловии озвучил ожидаемые Брунгильдой тезисы о научности и моральности двигать прогресс только в их благодатной точно для разработок мысли стране, – хочу опытным путём опровергнуть типа аксиому: «От самого себя не убежишь». Как по мне, то это спорное выражение. И в мире, где всё относительно, мы не можем полагаться на то, что сказано и не проверено одним человеком.
На что Брунгильда посмотрела без всякого душевного отклика и интереса, и… А вот и тот самый вопрос, честно признаться, озвученный в душевных впопыхах Брунгильдой: «Вы русский?», выводящий на чистую воду всякого человека, выдающего себя не за того, кто он есть на самом деле, беженца от самого себя, а не искателя себя, как сейчас неожиданно для себя проговорился Андрос. Кем себя кличут и пытаются оформить в этих консульских представительствах под благовидным предлогом разочарования все эти беглецы от самим себя.
И как звучит в её устах этот вопрос. Как прямо и буквально факт установления вот такой визуальной со стороны Брунгильды очевидности, без всякого налёта вероятности факта другого установления реальности Андроса. Который после вот такого подтверждения не имеет права на возмущение таким, бл*ь, не конфиденциальным и явно провокационным к себе отношением. И если бы это было не так, то она бы его спросила по другому, со своей нейтральностью.
– Прошу прощение за некоторую не поспешность нашего бюрократического аппарата, не успевающего идти в ногу со временем и менять наши инструкции. – Сперва выдаст вот такой дисклеймер Брунгильда, а уж затем обозначит вслух требования её должностных инструкций в своём опроснике. И хотя Андрос ни одному слову её не поверил, этот вариант её к нему обращения был более для него мягок. – Какова ваша интернациональность по силлогическому фактору и национальность по генетическому коду? – Вот так смешивая в одно эту разноплановость, хитро задаётся вопросом Брунгильда и, не давая возможности Андросу возмутиться, сразу начинает ему заговаривать зубы. – И не беспокойтесь слишком, мы не относимся предвзято к какой-либо национальности. Мы всех людей и народности уважаем, и вашу в чём-то даже особенно.
Ну и пришлось Андросу вот тута, в этом самом месте, после того как он в возмущении прошёлся по Брунгильде, – теперь-то понятно, зачем просили подписать бумаги на моё согласие на обработку конфиденциальной информации, – начать покрываться красными и одновременно бледными пятнами сомнений насчёт вообще человеческого появления на весь белый свет. Без выяснения которого, любое геологическое древо подпадает под сомнение. Ведь как всем известно из теологической версии происхождения человека, которая нынче всеми правдами, неправдами и главное правом на личную свободу оспаривается, то самое первое генеалогическое древо было общим грехом познания древа добра и зла. А это вопрос такой сложности, что его принять не все имеют силы, право и обязательства.
В общем, любое прошлое, а тем более твоего зачинания на этапе планирования, всегда туманно, глупо, самонадеянно, и находится в самом минимальном шансе исполнения. Так что то, что Андрос Собакин здесь и когда-то раньше на свет появился, есть уже по своей сути из ряда вон выходящее событие. И его нужно ценить.
Ну а Брунгильда, ожидаемо Андросом Собакиным, впрочем, как и любым другим человеком на его месте, все эти его, от чистого сердца откровения, воспринимает, если не за лукавство и хитрость ума, то, как минимум, за оторванный от жизни взгляд философии. А философы нынче, в век прагматизма, не сильно уж и востребованы, если Андрос таким способом хочет заявить о своей компетенции и профессиональных качествах, которые должны будут ему приносить краюху хлеба. Ну и ответ Брунгильды Андросу будет для него несколько неожиданным.
– Да вы умнейший человек, – охренеть откуда-то находит Брунгильда вот такие неожиданные для Андроса слова, прямо вгоняя его в умственный ступор от того завихрения своих мыслей, который был вызван этим её демонстративно льстивым заявлением (так чего она от меня хочет?!), хотя со следующих слов Брунгильды всё встало на свои места, – хотите круглый год находится под солнцем и его теплом. Тогда как здесь, солнце не слишком часто вас радует теплом. Вот и сейчас, когда у нас все ходят в майках, вы находитесь в… – А вот здесь Брунгильда, не скрывая своего скрытого намерения проверить культурный код Андроса, как бы сбилась, забыв, как называется эта одежда, которую с себя не снимает Андрос.
А Андрос вот чего-чего, а себя стеснять никогда не будет и не утруждает, и если кому-то не нравится, как он себя выражает, то ему плевать на это. И Андрос так прямо об этом заявляет. – Если хотите спросить, что я ношу на себе в ветренную погоду и прямо щас, то спрашивайте. Нечё там всё ходить вокруг да около. – Андрос вот таким образом вносит ясность для Брунгильды, и затем делает знаковое уточнение. – А предмет верхней одежды на мне, который вам сейчас не даёт покоя, называется мной так, как я его вижу. То есть в пальте я сижу перед вами, и никак иначе. – И по сугубо суровой выразительности всего своего своеобразия в лице Андроса, то его ни за что не переубедить быть в пальто, когда он в пальте. И об этой уловке психоаналитиков от лица Ломброзо, Ситуатьен и всяких там Плижур, Андрос прекрасно знает, вот он специально и нагнетает, дальше продолжая отстаивать своё право на скандал по мнению Брунгильды, а не на критическое мышление, как это хочет всем им преподать урок сам Андрос.
– Что думаете, я не понял к чему вы начали весь этот разговор. – С каким-то прямо пренебрежением к тем людям, кто составлял инструкции и методички для Брунгильды, вот такой провокационный и в чём-то с долей отчаяния начинает разговор Андрос, на которого видимо что-то такое сейчас нашло из того, что ещё называется дремучим и горьким наследием наших греховных и не таких как мы прогрессивных предков, что он не смог дальше в себе сдержаться быть культурным и цивилизационным человеком-месье. – Хотите выяснить мой культурный код, язык. – И вот с чего всё это взял Андрос, явно переходя все рамки приличий и допущений, то бог ему судья, если прокурор ничего с ним сделать так и не может.
И ладно бы только это, но в Андросе столько бесстыдной наглоты и беспринципности намешано, что он всё это, что он считает за правильное и непреложное, начинает приписывать тем ценностям, декларируемым всеми просвещёнными и цивилизационными обществами, которые и делают все эти социальные общества самыми передовыми и столь привлекательными для вот таких, как Андрос недостойных нисколько таких обществ шаромыг и людей тоталитарного мировоззрения. Им ведь что не дай, им всё мало. И не просто мало, а они начинают считать такое к себе отношение за ущемление их прав, данных им по природе своей данности.
Но вернёмся к Андросу Собакину, так в себе разошедшемуся, что его не перебьёшь, и он перешёл уже все границы приличий и готов перейти уже и государственные границы, установленные этим консульским представительством, на страже которых находится Брунгильда с каменной физиономией шлагбаума.
– Не буду скрывать, да и мне незачем, раз я подаю заявку на принятие меня в свободное и прогрессивное общество, – вот какие доверительные к себе эпитеты использует Андрос, чтобы выглядеть в глазах Брунгильды и того общества, которое она представляет, человеком достойным их общества. И как вслед за этим выясняется, то все эти заверения Андроса в своей полной лояльности тому мировоззрению, которое в себе предъявляют миру эти прогрессивные общества (Андрос никогда не переходит на личности, когда он с ними на прямую не знаком), имели под собой двойное дно, с позиции Андроса это называется «но». – Я противник всех видов ограничений свобод. – Говорит вполне себе здравые вещи Андрос, при этом Брунгильде прямо что-то не даёт покоя в той тональности Андроса, которую он использовал, чтобы выразить вот такую свою позицию на свободы, очень близкую к её.
И интуиция Брунгильду не подвела, и Андрос тут же начал передёргивать всё то, что собой определяют все завоевания прогрессивных обществ, где их определяет первая и наиглавнейшая поправка конституции этих стран, запрещающая ограничивать право на свободы слова человека. Из чего Андрос путём логических, дедуктивных и душевных умозаключений вывел для себя удивительную цепочку. – Всякое слово имеет для себя начало в человеческом языке, а ещё раньше, при наличии ума и разума человека говорящего, что не есть повседневный и обыденный факт, в его голове. Из чего я делаю вывод о том, что каждый человек имеет полное право на свой язык. – Вот такую удивительную в чём-то вещь загнул в своей извилине Андрос и, теперь будучи убеждён самим собой, и всех остальных людей в этом убеждает, даже не желая рассматривать альтернативы с предложением развития новое универсального для всех языка. Который бы был не только проще, – а то все эти двусмысленности вечно приводят не туда, куда задумал, – но и всех объединяющим под общим зонтиком того же успеха.
Вот и Андрос, используя в своих личностных целях свой родной язык, его знание и понимание в большей степени, чем Брунгильда, которая в своём совершенстве знает только свой родной язык, начинает коверкать прямые смыслы и посылы всех этих деклараций свобод. – Которые особенно подчёркивают твоё языческое (а вот и первая двусмысленность и что спрашивается она значит) происхождение в лингвистическом склонении иноземных и пришлых слов. Где эти слова не желают принять в семейство родных и отеческих слов местные охранители языка без их склонения под своё верноподданичество, – А вот и нотки авторитарных взглядов Андроса. Но дальше ещё хуже будет.
– Как по мне, то это не склонение, а принуждение к миру перед лицом науки лингвистики, где нет места повестке дня и ночи, когда и придумываются все эти отступления от правил, не одного правописания. Которое просвещёнными обществами уже рассматривается как один из столпов авторитаризма и с ним нужно бороться, упразднив для начала орфографию, закрывающую просторы для человеческого размышления о сути прогресса. – На этом месте зашедший дальше некуда Андрос сделал передышку, которая была необходима всем участникам этой беседы, и больше, конечно, Брунгильде, уже готовой в любой момент нажать экстренную кнопку вызова. Так как Андрос начал проявлять первые признаки помешательства, в которое посетители консульства попадают, как только начинают чувствовать, что всё то, что они делали для того, чтобы быть одобренным в глазах чуждого для них де-юре и де-факто государства, а так-то они уже все душей и сердцем к нему прикипели, – в общих словах, когда кривили, а когда не кривили душой, идя на сделку …хорошо бы если только с совестью, а с самим дьяволом не хотите, – бесполезно и не находит положительный отклик в лице сотрудника консульства или посольства, какая теперь разница.
Ну и раз так, и им терять с этого момента больше нечего, то в них проснувшись, очень резко проявляется всё то, что они от себя скрывали, так называемая правда-матка. Которая не знает для себя границ и пределов, и тогда держись крепко от всего того наката бессовестных и грязных слов, которые на тебя обрушит тот посетитель, который был вынужден по твоей причине столько врать и завираться, обманывая своих родственников и знакомых.
Правда, Андрос не пошёл так очень дальше, а он неожиданно для приготовившейся спрыгивать с этого летящего под откос эшелона Брунгильды, повёл себя относительно спокойно, принявшись только язвительно самоутверждаться.
– А так как за всем эти стоит оторвавшийся от народа не народ (вот какую дисфункцию для ума выдвигает Андрос), то я, рождённый летать (это значит, что он не боится авиаперелётов), не собираюсь пресмыкаться перед снобистской орфографией, и для меня пальто при необходимости его надеть или снять, будет пальто, без всяких там францисцизмов, а вот когда я захочу в нём быть, то я буду в пальте, и точка! – И как завершающий штрих собой сейчас всего сказанного, Андрос со всего размаху кулаком поставил эту, само собой жирную точку во всём, что он есть и здесь, ни прибавить, ни убавить. Тем более Брунгильде, каким-то странным и в чём-то удивительным способом убеждённой харизмой и обаянием Андроса в том, что и их государственность не будет полной, не окажись в ней соучастником жизненного передела Андрос Собакин. Очень верно за всех и за себя считающий, что государство не отделимо от человеческой природы, и в нём каждой твари должно быть отведено своё место.
Ну и главное, что убедило Брунгильду и поставило жирную точку в этом разговоре, так это то потрясение стола и её за ним, которое стало следствием вот такой напористости мысли и желания Андроса быть своим для всех тех людей, кого он толком и никак не знает, а если что-то и знает, то Брунгильда не такой уж эталон этого знания, по которому будет не слишком конструктивно и в чём-то неэтично, конечно, со стороны только Андроса, всех соотечественников Брунгильды ровнять под одну гребёнку. И если по одной Брунгильде (о чём только думали её наниматели, делая её лицом своей государственной территории) даже не судить, а делать первые впечатления, то что-то сразу становится на душе пасмурно, муторно и неуютно.
В общем, Андрос оставил след о себе, как на столе, уж очень хлипком и совершенно не рассчитанным на такого рода серьёзного посетителя, – думают все эти скупердяи чёртовы, что одни только хлюпики и нытики к ним сюда нагрянут, – так и в душе Брунгильды, несколько в себе растревожившейся и разволновавшейся от такого буйства энергии и страсти со стороны Андроса Тимофеевича Собакина, как она ещё раз внимательно и добросовестно выяснила из его анкеты. Где ей больше всего не понравилась одна личностная характеристика Андроса Тимофеевича Собакина. Он отмечен был как примерный семьянин. Но Брунгильду одно в этом моменте успокаивает – жизнь на чужбине и не такие моральные принципы ломает или хотя бы пересматривает.
– Сложный случай. – Выдохнув из себя очень много сильно перегоревших эмоций и прямо в светившуюся чёлку, со вздохом кручины, как бы это интересно выразился Андрос Тимофеевич, проговорила себе в нос Брунгильда.
Глава 2
Положение второе: Переговоры
Всякие уважающие себя и уважаемые обществом люди, само собой крепко стоящие на ногах, хорошего достатка и влиятельного толка, – а если ко всему этому, если быть честным, то всего лишь повседневно встречающимся в Сити вещам, ещё добавить ту их служебную ответственность, которой их наделило общество и государственная служба, то уважение к этим людям улетает прямо в космос, – начинают свою встречу и разговор её предваряющий с самых отстранённых от ихней реальности вещей, пока что никак независящих от их рода деятельности. Как, к примеру, с вопроса о погоде. Ну а с чем всё это связано, то как уже можно догадаться – с огромной умственной составляющей всех этих людей, кто запросто найдёт соринку в чужом глазу, хоть хозяин этого глаза и говорил о другом.
– Что скажите о сегодняшней погоде? – вот так, как бы безнадёжно просто и как само собой, задастся этим вопросом месье де Моль к своему визави, сидящему на другом, строго напротив своего левого плеча кресле, сэру Чемберлену. И вроде бы как все формальности соблюдены месье де Молем и его вопрос никак и нисколько не предвещает угрозы для сэра Чемберлена, да вот только сэр Чемберлен, тот ещё скряга, всё равно недовольно скрепит своими типа усами, а так-то своими вставными зубами.
Ну а что послужило причиной такой активной в плане негатива реакции сэра Чемберлена, то тут есть масса первоочередных причин и смыслов их определения. И то, что сэр Чемберлен всегда и каждую минуту своей жизни чем-то недоволен, скрепя зубами, то это так себе причина. Ну а то, что месье де Моль никогда не вызывал у сэра Чемберлена светлые и уважительные чувства, то это вторая, малозначительная причина. А вот то, что месье де Моль, вдруг себе посмел задаваться к нему вопросами, когда прерогатива задаваться вопросами принадлежит полностью ему, то это в такой край обескураживающая сэра Чемберлена причина.
Что опять же не всё, и это только малая толика недовольства сэром Чемберленом создавшимся некомфортным для него положением, по причине всеобъемлющей и всегда несдержанности и спешки этого выскочки месье де Моля. А что сейчас вызвало буйство холодных красок в лице и воображения в сэре Чемберлене, то это вот такая предсказуемость месье де Моля, в очередной раз решившего через мало что значащий вопрос прощупать положение дел на политической карте мира, где сэр Чемберлен является представителем одного из ведущих игроков в этой глобальной игре.
– Как был месье де Моль недальновидным политиком, так им и остался. – Очень жёстко прошёлся по месье де Молю сэр Чемберлен про себя естественно, вот так его буквально поставив на место. – Как будто не ясно о какой погоде и с чем она связана, он так интересуется. Ладно, подкину тебе загадку для ума. – Одними губами усмехнулся сэр Чемберлен и наконец-то соизволил дать ответ месье де Молю.
– Благоприятствует. – Очень многозначительно ответил сэр Чемберлен, и теперь месье де Моль поди догадайся, о чём так глубокомысленно сказал или умолчал сэр Чемберлен. Что за гад такой в глазах месье де Моля, который из мухи слона обязательно придумает, не дав самый простой ответ на такой же ничего больше не значащий вопрос.
– Сидит ещё и ухмыляется. – Всё в сэре Чемберлене подметил скрывающий неочевидно своё неудовольствие месье де Моль, всё же догадывающийся о настоящих причинах недовольства сэра Чемберлена и это очень даже греет месье де Моля. Так что он может себе позволить толику снисходительности к грубияну и чёрствому человеку, сэру Чемберлену.
– Благоприятствует, говорите. – Со своей стороны многозначительно проговорил месье де Моль, к новой вспышке недовольства сэра Чемберлена себе позволив усомниться в верности им употребления этого слова, как благоприятствует. Типа объясните мне интеллектуальному нищеброду, что вы имеете в виду, когда ставите так близко по смыслу такие разные по значению слова. Одно есть физика природы, тогда как другое слово собой олицетворяет душевное стремление к созиданию.
– Именно так. – С холодным безразличием и брезгливостью, а так-то весь в себе закипая, демонстрирует свою высокую выдержку и вышколенность профессионального дипломата и сноба на выражение чувств сэр Чемберлен, большой полиглот и скупец по части разделить с вами чтобы то там ни было.
И, конечно, месье де Моль, человек неуравновешенного образа жизни, разумения и во всём антагонист сэру Чемберлену, не захочет быть удовлетворённым вот таким ответом сэра Чемберлена, для которого главное в его ответе не смысловая нагрузка и составляющая, а тональность им сказанного, в котором должно быть как можно больше пренебрежения к своему собеседнику, с которым сэр Чемберлен лишь по той причине имеет такое разговорчивое дело, что того требует от него дипломатический этикет и некоторые жизненные обстоятельства, которые он пока что отменить не в силах. Что поделать, раз мир предполагает соседство умных и величавых людей с теми, кто всего этого не достиг, и это не может не удручать таких людей, как сэр Чемберлен, вынужденных на своём самосознании нести эту тяжёлую ношу, просвещения человечества.
Ну а месье де Моль можно сказать, что соответствует всему тому, что на его счёт предполагал сэр Чемберлен, и при этом в самом отягощающем о нём, составленным сэром Чемберленом качестве. – Хм. Вот как. – Чуть ли не пародируя сэра Чемберлена, вот так его передразнивает месье де Моль, с точно таким же, как у сэра Чемберлена углублённым в свою сознательную самостоятельность лицом, хмыкая ещё ему в ответ. И сэр Чемберлен находится буквально на грани своей изморози после того, что он сейчас видел со стороны месье де Моля, сунувшему ему под нос фигуральную дулю.
А такого перехода всех границ приличий, правил и на личности, стерпеть ни один человек в здравом смысле и при собственных уважающих себя обстоятельствах не сможет. На что видимо и рассчитывал этот провокатор в приличном ещё костюме месье де Моль, только выдающий себя за аристократа (а это есть лишь одно хвастовство, реклама и безальтернативные для недалёкого ума месье де Моля намерения), тогда как он и близко не стоял с теми аристократическими фамилиями, с которыми сэр Чемберлен находится на короткой ноге. А это уже многое значит, и сэра Чемберлена и таким откровенным на неприятие его действительности способом не вывести из себя.
И сэр Чемберлен только глубоко, с долей тяжести своей тяжёлой доли нести людям правду, просвещая их неграмотность, источником которого является их самонадеянность и глупость, вздыхает, и показывая месье де Молю как он понимает его стремление быть заметным и оценённым в его глазах, так уж и быть, и только по той причине, что они являются партнёрами и входят в одну коалицию непримиримых врагов общего врага – не просвещённости этого глубоко безнадёжного мира, между которыми не должно быть недопонимания, делает пояснение того, что он имел виду, когда говорил, что нынче погода благоприятствует.
– Полётам беспилотников и работе средств доставки … – и вот надо же такому именно в этот момент случится, что, впрочем, было предопределено слишком большой любознательностью месье де Моля, на поводу которой и пошёл сэр Чемберлен, что сэр Чемберлен на этом месте перебивается как-то неожиданно и вдруг объявившимся из своего ниоткуда и вставшим буквально рядом с его креслом товарищем и господином в одном лице Победоносцевым, по своему характеру являющимся непримиримым и крайне неудобным на переговоры дипломатом для сэра Чемберлена и месье де Моля тож, а также по своему совместительству хозяином этих апартаментов, в которых они сейчас все находились и которые являлись посольским представительством той самой страны, которую не представляли эти господа, кроме Победоносцева и оттого они себе мало представляли как её можно представлять. Ведь там всё не так, как у них принято жить и бытовать, и одно уже это вызывает в их животах неимоверную тоску и голодный ужас. Ну а когда в лице господина Победоносцева столкнёшься с теми правилами жизни, которыми руководствуются жители его страны, то прямо теряешься в собственных глазах от недоумения и непонимания того, как это ещё и по какому принципу там у них работают физические законы, если у них всё с ног на голову перемещено.
И как явственное проявление всего этого и демонстрация своей самобытной значимости и непохожести на всё то, что из себя значат и представляют сэр Чемберлен и месье де Моль, господин Победоносцев вот таким не предупредительным, чуть ли неожиданным способом перед ними появляется и сразу же вносит разлад в их переговорные и личные позиции, перебивая сэра Чемберлена на полуслове своим вопросом: Вы это о чём?
А так как всё это произошло специально со стороны господина Победоносцева, что за такая агрессивная фамилия, где он усыпил их внимание своим долгим ожиданием и всей этой уютной обстановкой, – особенно для месье де Моля, занявшего кресло рядышком с камином, потрескивающим горящими дровами, из-за чего месье де Моль и начал отклоняться от действительности, уводя себя в иную степень разума, – а когда они как надо для господина Победоносцева расслабились и потеряли бдительность, заведя такого рода конфиденциальные разговоры, то он тут как тут и без всякого соблюдения дипломатического протокола, подлавливает их на этой откровенности и откровенной глупости, раз они решили не соблюдать осторожность и вести стратегически важные разговоры в стенах здания посольства своего вероятного всё больше и больше противника.
И вот спрашивается, как отвечать сэру Чемберлену естественно (что с месье де Моля взять) на такой недружественный выпад господина Победоносцева, кого в первую очередь интересовал не его ответ, а его реакция на то, как он его подловил на непрофессионализме. И теперь господин Победоносцев имел полное право со своей точки зрения и оценки произошедшего раструбить в подконтрольных ему средствах массовой коммуникации о том, как не профессиональны его партнёры по дипломатическим каналам.
– Как на чистом глазу скажу, раз такой утечке суждено было случится, – с вот таких слов начнёт изгаляться над незапятнанной до этого момента, встречи с господином Победоносцевым, репутацией сэра Чемберлена всё тот же Победоносцев, созвав специально конференцию, чтобы заставить краснеть за сэра Чемберлена всех остальных членов правительства, в число которых входит и сэр Чемберлен, раз он краснеть не умеет из-за отсутствия в нём, ни стыда, ни совести. Что есть профессиональное качество политика, за которое его и взяли на эту службу. – Сэр Чемберлен крайне меня озадачил и вызвал большую обеспокоенность своим неумением держать язык за зубами. – Добавит Победоносцев. Что есть неслыханная наглость и самоутверждение Победоносцева за счёт сэра Чемберлена. Чего никогда не потерпит сэр Чемберлен, для которого неприемлемо оплачивать чужие счета, и нота протеста Победоносцеву обеспечена.
– Извольте объяснить ваши претенциозные слова, не имеющие под собой никаких оснований быть действительностью. – Уже начнут в голове сэра Чемберлена рождаться строчки ноты протеста, как Победоносцев делает ещё более провокационное заявление, целью которого является внесение раскола в их не с одним только месье де Молем коалицию.
– А вот с месье де Молем можно иметь дело. – Вот такое, корёжащее слух сэра Чемберлена заявление, делает Победоносцев. – Он знает цену слов и молчания.
– Бл*ь, да как-то?! – просто выведен из себя сэр Чемберлен, оказавшийся в нокауте от такого бесчестного поведения Победоносцева, забывшего о всех правилах и законах дипломатии, выставляя дураками своих буквально коллег по дипломатическому цеху. И Победоносцев не его, сэра Чемберлена, смешивает с грязью, выставляя дураком и человеком со своей глупой моралью, а он наносит огромный репутационной урон самой дипломатии, вынося на общественное обсуждение всё то, что происходит за закрытыми дверями дипломатических зданий.
– А вот мы, никогда бы так не поступили. – Вот это бы сказал прямо в глаза Победоносцеву сэр Чемберлен, случись всё этому случится и было бы у него ещё желание разговаривать с Победоносцевым.
Но сейчас, хоть и такая возможность для сэра Чемберлена буквально представляется, – вот он Победоносцев, прямо перед тобой стоит и усмехается над тем, как он тебя подловил, – он не ловится на следующую расставленную Победоносцевым ловушку, – поймаю я эту падлу, сэра Чемберлена, на его рефлексах, – а он, демонстрируя всем тута свою полнейшую выдержку и профессионализм (раздайся даже грохот пушки рядом с моим ухом, я на него не отреагирую), даёт полный снобизма, исчерпывающий ответ:
– О своём мы говорим, господин Победоносцев, представитель исчерпавшей своё партнёрство державы.
Что и говорить, а всё же великолепен сэр Чемберлен в ответ на такие не стандартные ситуации в отличие от месье де Моля, и он умеет отзываться о своих партнёрах, особенно в сторону исчерпавших свою необходимость в партнёрских отношениях стран, так, как никто не умеет, с подчёркнутой троекратно практичностью и указанием целесообразности дальнейших отношений. И теперь, как это ещё говорят, мяч на стороне Победоносцева, на которого сэр Чемберлен и отчасти месье де Моль смотрят без видимого интереса. Так, он какой-то субъект собственного права и интереса, к нам подошёл и на каких-то самим надуманных основаниях посчитал себя важной для них стороной.
Но и Победоносцев не пальцем деланный, как он по своей внутренней традиции смеет не только перед сэрами и месье выражаться, но и перед леди и дамами, вгоняя их в краску, а господ их сопровождающих в умственных ступор от такого нахальства Победоносцева, в край для них непонятно, к чему ведущего и на что намекающего в их сторону, и он, как его в дипломатических заведениях учили за словом в карман не полезет и он на всякую в свою сторону и страны, которую он представляет, колкость или не дай бог этим безбожникам все как один выпад, сторицей ответит.
– Понимаю, у каждого есть свои внутренние тайны и подводные камни. – С вот таким открытым намёком на что-то в сэре Чемберлене и месье де Моле говорит и в тоже время приговаривает во многих смыслах Победоносцев, своим бросающимся прямо в лицо взглядом указывая на принадлежность высказанных им точно не предположений, что у сэра Чемберлена прямо всё внутри похолодело от такой информированности Победоносцева. – Откуда он узнал, что у меня камни в почках?! – сорвался в нервном исступлении сэр Чемберлен, чуть ли не сразу обнаружив в своей памяти источник утечки этой конфиденциальной информации, которой теперь запросто может воспользоваться противник, предлагая ему на встречах мочегонные средства (вам пива, как я знаю), которые будут на него воздействовать своеобразным образом, на чём и можно будет его подловить. И этим подлым во всех смыслах и образах представления источником постоянного беспокойства сэра Чемберлена была его супруга, чёрствая на выражение своей преданности своему долгу и супругу, столько же бессердечная леди Чемберлена.
И теперь сэром Чемберленом выясняется, что всё это значило в её угрозах ему. – Вы, сэр Чемберлен, всё время нашего партнёрства и сотрудничества только с ваших слов на паритетных началах, как по мне, то ничего не имеющего общего с действительностью, буквально требовали и убеждали меня быть с вами более открытой. Что ж, вы этого для себя добились. И с сегодняшнего дня, я не буду по вашему поводу комплексовать. А вы с этим живите. – И вот что это значило и чего хотела сказать леди Чемберлен, только сейчас стало ясно сэру Чемберлену, поставленному так неожиданно перед фактом вероломства женского естества, для которого нет каких-то границ приличий и правил, если это касается их женской сути. А что сэр Чемберлен сделал такого, чтобы быть так преданным своей супругой? Всего-то не известил её о том, что он отправляется, прошу заметить, с дипломатическим визитом к леди Саквояж. Из чего она сделала такие поспешные выводы, обвинив его в самых бесчестных поступках, сродни предательству интересов их семьи и партнёрства, как нынче принято называть семейные отношения.
А все его попытки подвести леди Чемберлен к здравому смыслу, наталкивались на её, от него же заученную фразу, являющуюся девизом его департамента службы. – У нас нет постоянных партнёров, а есть только постоянные интересы. И вы, сэр Чемберлен, всё делаете для того, что мои интересы не совпадали с вашими.
– И вот же чёрт! – Чуть в своих раздувшихся щеках не лопнул сэр Чемберлен от натуги и работы разума, такую дикость и гадость сейчас ему надумавшего насчёт тех самых интересов, которые леди Чемберлен себе вдруг с какой-то стати надумала преследовать, что его чуть сидром неустоявшегося человека не уравновесил и не смирил с самим собой. А именно, расшифровывая эту дикость, быть крайне ближе к своей физической конституции, раз сэр Чемберлен не предполагает и не представляет из себя объект вот такого приземлённого влечения. Другими словами, сэр Чемберлен был весь отдан высшим материям, будучи холоден в сторону любых человеческих поползновений уже в сторону физического и духовного тепла. А вот леди Чемберлен, как и весь женский объект разума, как и раньше догадывался и бывало обращал внимание на это сэр Чемберлен, не обладает столь высокой выдержкой и выбором приоритетов, и ему подавай чувственных впечатлений.
И господин Победоносцев, как прямо сейчас вдруг вспомнил сэр Чемберлен, всё это мог предложить леди Чемберлен, когда он дурак согласно дипломатическому этикету притащил на посольский приём эту дуру леди Чемберлен и ещё при этом первый сделал шаг к своему сегодняшнему глубокому разочарованию в леди Чемберлен, познакомив её с Победоносцевым. А тот в момент воспользовался этим этикетным правилом и возможностью завладеть сперва вниманием леди Чемберлен, а затем кто знает, протянув ей руку для акта физического контакта, а не как это всем виделось, для того чтобы быть друг с другом знакомым.
Ну а как только их руки друг с другом соприкоснулись и даже больше положенного задержались по инициативе Победоносцева, с деланным смехом заметившего, что обоюдное сопряжение не даёт им расстаться, то леди Чемберлен и попалась в так ловко расставленные сети обаяния Победоносцева Ивана Фёдоровича, как со слов леди Чемберлен после этого приёма выяснилось. А он придурок ещё её похвалил за умение получать более достоверную информацию, чем её ему доносят спецслужбы. А тут вон оно что. Это Иван Фёдорович наметил для себя план по обрушению внутренних тылов и крепких позиций сэра Чемберлена, решив соблазнить леди Чемберлен её природной тягой к допотопным, животным отношениям и инстинктам. Где нет ни капельки разумного и не нужно из себя корчить умнее чем ты есть. Нужно лишь отдаться всему тому, что есть в тебе природного и…Вот же су…– прямо нет слов, а одни только слюни у сэра Чемберлена при его окунании в то, что могла себе позволить леди Чемберлен бесконтрольно со стороны своих обязательств перед партнёрством с ним.
А этот, как выясняется, Иван Фёдорович, только всему этому способствовал в леди Чемберлен, не просто её обхаживая весь вечер в посольстве, камуфлируя свои истинные намерения под личиной гостеприимного хозяина, а он своим глазомером уже осваивал территории в леди Чемберлен, в которые он собирался в будущем запустить свои руки. А сэр Чемберлен, что не отнять от него, то самокритичность, как какой-то наивный малец, ещё радовался тому, что ему удалось избавиться на время от привязчивости леди Чемберлен, сплавив так её удачно для себя Победоносцеву. И как оказывается, то он самолично вручил тому ключи от всех своих тайных шкафов со скелетами там. И теперь леди Чемберлен, как залог и доказательство своих истинных сердечных чувств в сторону Ивана Фёдоровича, что за имена всё-таки заковыристые, выдаст ему все тайны сэра Чемберлена. Кто теперь первый противник её интересов и от него нужно любыми способами избавиться.
И первое что по секрету сообщила Победоносцеву леди Чемберлен, так это о его сложностях со своей потенци… Она не посмеет! – и опять обескураженный поведением леди Чемберлен сэр Чемберлен не смог сдержаться внутри себя от такого вероломства и не честности леди Чемберлен даже перед Победоносцевым, заверив его таким образом, что между ней и сэром Чемберленом давно уже ничего нет, а между ними практически девственные отношения, – сами посмотрите на это мурло, разве он может что-то в тебе вызвать, кроме как только чувство брезгливости и невоспитанного поведения, – и это значит, что она чиста перед ним и ничего не нарушает.
Ну а тот подлец на это и рассчитывал в леди Чемберлен, отлично зная женскую психологию и их оправдания в деле своего обмана по природным основаниям, поверив всему тому, что она ему сказала и тут же заграбастав своей загребущей рукой всё то в леди Чемберлен, что по брачному договору, ему, сэру Чемберлену, принадлежало. Что невероятно обидно и вызывает в сэре Чемберлене тоску об утраченных территориях в леди Чемберлен, майорат над которыми он в своё время получил. И хоть сэр Чемберлен никакой не собственник, а его политическая платформа крепится на принципах либерализма, – берите столько суверенитета, сколько вам его дают, – всё-таки в нём ещё есть пережитки колониального прошлого своих деспотов предков, вот он и волнуется так по поводу осваивания Победоносцевым территорий неверной ему, но верной себе леди Чемберлен.
И за всеми этими отклонениями и завихрениями разума, сэр Чемберлен чуть отклонился от хода беседы, тогда как Победоносцев уже приступил к новому этапу введения их с месье де Молем в заблуждение дипломатического и культурного характера.
– Давайте уж хотя бы наедине будем честны друг с другом и называть вещи своими именами. – И не пойми на каком основании, Победоносцев решил рассчитывать на вот такую искренность и дружеское восприятие его слов с их стороны. – Не партнёры вы нам и никогда, собственно, ими не были. А вы для нас представители недружественных стран, белые господа. – А вот что это сейчас такое было и что всё это значит, вообще и нисколько непонятно для месье де Моля и сэра Чемберлена, перекосившихся в своём изумлении в лицах и ахнувшие внутри себя гулом потрясения за такое откровенное пренебрежение дипломатическим статусом и этикетом со стороны Победоносцева, посмевшего указывать им на их фантомные боли, так сказать, колониальное прошлое, за которое им всем очень стыдно, тревожно и они выражают глубокое сожаление.
И вообще, они сами, без лишнего со стороны напоминания, дошли до этих высот самосознания, признавшись в собственных ошибках, которые наши предки совершали, будучи допотопного и ещё неразвитого до цивилизационного самосознания. Чего как раз не хватает тем народам, которые представляет Победоносцев. И посмотрел бы сэр Чемберлен на способность Победоносцева признаться в ошибках своего прошлого. И сэр Чемберлен сильно уверен в том, что ничего такого не произойдёт, а заявлять о том, что у нас до такого непотребства души дойти своего ума не хватило, не является оправданием.
А между тем такое развитие по вине и замыслу Победоносцева ситуации, где он повёл себя дерзко и вызывающе неприлично, сходу указав на их недостатки и несовершенства месье до Моля и сэра Чемберлена, использую при этом факт внезапности и родные стены, которые всегда помогают в деле поддеть гостя, предусматривает и дальнейшее давление хозяина этого дома, Победоносцева, на своих незваных, как он вскоре будет доказывать, а так-то точно званых гостей, сэра Чемберлена и месье де Моля, которых если хотите знать, то всякий был бы рад заполучить в свой дом, и даже в том случае, если это влетит в копеечку (что поделать, если сии господа любят отличный стол и выпить). И как уверенно кажется сиим господам, то Победоносцев сейчас будет подлавливать их на невразумительных словах и поступках, не давая при этом высказать дословно свою мысль, где он сам будет сражать их разум разного рода сложными аллегориями и головоломками.
И бл*ь, хоть раз бы они насчёт пакостливого и в чём-то похабного в свою сторону поведения Победоносцева ошиблись. Да никогда он не доставит им такого уважения. В чём прямо сейчас и убедились все тута, как только Победоносцев занял место на свободном кресле, стоящим строго посередине между креслами сэра Чемберлена и месье де Моля, в самом деле озадаченными такой геометрической прогрессией Победоносцева в деле такой точности расстановки кресел. И что удивительно, то в какой очередности не поставил бы Победоносцев эти кресла, то он всегда будет посередине и в центре внимания своих соседей по креслам. Тогда как его соседи, находясь вроде бы в таких же условиях, отчего-то себя чувствуют как-то с краю и в стороне от центра принятия решений, который занял всё тот же Победоносцев, человек с огромной харизмой и длинной фамилией. Что видимо и даёт ему такое преимущество перед своими исчерпавшимися тоже партнёрами.
И вот как только Победоносцев с демонстративным пафосом, комфортом и удобством устроился на своём кресле, – а моё кресло не чета вашим, – отчего его соседи по креслам вдруг почувствовали себя ущемлёнными, сидя не на таком удобном кресле и вообще это подо мной не кресло, а одно название, то он с выражением на своём лице довольства и какого-то самозабвенного нахальства, которое возникает у человека когда он себя чувствует, так сказать, на коне, а все вокруг тут пешие, делает следующее заявление, которое по степени наглости и нахальства затмевало всё ранее услышанное и произносимое в присутствии сэра Чемберлена и месье де Моля.
– Смею вас спросить, – покручивая носком своего ботинка на той ноге, которая была Победоносцевым закинута на свою соседку, и которая упиралась в лица месье де Моля и сэра Чемберлена, делает вот такое беспрецедентное по своей подлости вопросительное заявление Победоносцев, – что вас ко мне привело?
И первой реакцией гостей Победоносцева на эту его откровенную манипуляцию и передёргивание легко прослеживаемых фактов настоящей, а не выдуманной им реальности, был кризис отношений со своей реалистичностью и спокойствием этих господ, прямо охреневших от такой самонадеянности и наглоты Победоносцева, так открыто и прямо им в лицо решившего интерпретировать по своему факт их здесь появления. Когда всё было не так, и чуть ли не наоборот.
А это они, через свою пресс-службу всего лишь заявили, что они приветствуют мирные посылы страны изгоя, представителем которой является Победоносцев. Им же в ответ сказали, что двери их посольства всегда открыты для диалога. И вот они здесь находятся по факту этого призыва к диалогу, а не как посчитал для себя удобным всё перекручивать Победоносцев, заявляя, что они сюда сами и по своему желанию припёрлись. Ведь все дипломатические и около работники знают, какое существенное значение имеет факт проявления инициативы в деле выстраивания диалога или навязывания будущей встречи. И со слов Победоносцева тогда получается, что это им больше всех надо и они больше других ожидают от этой встречи.
Что и говорить, а очень коварная и вероломная дипломатия у Победоносцева выстраивается по отношению к ним. Впрочем, а что ещё можно ожидать от представителя авторитарного режима, который и ведёт себя всегда так, ссылаясь на различных авторитетов, тогда как в странах полнейшего просвещения и цивилизационного жаргона, всё напрочь вычистили и отменили всех каких-то бы то не было авторитетов. И в них теперь полнейшая свобода и каждый сам себе авторитет и голова. И как с высоты своего просветительского понимания жизни и выбранного цивилизационного пути снисходительности к погрязшим в своей природной дремучести интеллекта стран, выбравших традиционный путь развития, понимают эти представительные господа, то тем странам, представителем которых является Победоносцев, никогда не достигнуть тех высот прогрессивного мышления, который они уже сейчас достигли.
Но только месье де Моль и сэр Чемберлен так себя успокоили, как Победоносцев создаёт новый повод для их раздражения, чуть ли не указывая на несовместимость их мышления. Считая свой головной мозг за самый разумный, а их за какой-то пришибленный и ограниченный санкциями (а это не санкции, а границы правил приличий в обществе друг друга уважаемых людей).
– Неужели холод наших отношений? – с проскальзываемым ёрничанием и усмешкой выдвигает вот такую неприемлемую и прямо циничную версию появления здесь этих господ Победоносцев. Где он при этом завуалированно так кивает в сторону камина, потрескивающего теплом отношений с ним людей, занявших предусмотрительно поближе к нему место, а также на возникший по поводу этого близкого к камину места раскол в отношениях между не разлей вода Ла-Манша союзников, сэра Чемберлена и месье де Моля. Где последний повёл себя как последний негодяй и подлец, вдруг и при этом очень сноровисто посчитав, что его мнение о себе ближе к фактическому положению дел и истине. Что и вылилось в то, что он опередил сэра Чемберлена в деле своей расторопности и быстро с ориентировавшись в этом гостевом кабинете, занял кресло поближе к камину. Оставив сэра Чемберлена в дураках и при крайне предвзятом мнении насчёт месье де Моля.
– Месье де Моль явно уже бывал в этом кабинете для секретных переговоров с Победоносцевым. А иначе никак не объяснить эту его расторопность. – Всё сразу понял насчёт месье де Моля сэр Чемберлен, не зря же именно у него в стране возникла дедукция. И вслед за этим ещё одну важную вещь понял сэр Чемберлен. – Держать врагов ближе, в своих союзниках, достаточно перспективная формула дипломатии. – При этом всё равно сэра Чемберлена от злости корёжит при виде довольной физиономии месье де Моля.
А вот такого раскола между сторонами этой коалиции на принципах безлюдности…тьфу, человеческого просвещения (ему всё объясняешь, что для него лучше, а он всё не слушает) и цивилизационных ценностей и добивается Победоносцев, крайне эффективно используя погрузивший величайшие умы просвещения в энергетический кризис, как оказывается имеющий большое значение для работы мысли человечества, в том числе и облагороженного философией. И тут как не вспомнишь одного Карла, который в своих, как все думали философских и оторванных о реальности трудах предвосхищал этот энергетический кризис, заявляя, что бытие определяет сознание. И вот же падла этот Карл, так будучи прав, как в воду глядевший.
И вот теперь месье де Моль, полностью подтвердивший на собственном примере правоту воззрений этого Карла на сознательную жизнь человека, испытывал нервы сэра Чемберлена, стойко переносящего бытие несовершенства этого мира. Ну и что, что в душе не спокойно и покусывая от злобы губы. И сэр Чемберлен не пойдёт на нарушения своих принципов, ради своего комфорта, и ему пусть будет даже в сознании холодно, но он по примеру месье де Моля не оденет под сорочку тёплую кофту, которая, конечно, тело теплит надеждами на обогретое будущее, но нисколько не приближает эту реальность.
Ну и как в сознании сэра Чемберлена ожидалось, то всем этим решил воспользоваться Победоносцев, обратив свой взор на неспособность месье де Моля осознавать вокруг себя реальность. Где месье де Моль несколько убаюкался комфортом своего нахождения на мягком кресле в такой успокаивающей близи от камина и представлял из себя лёгкую для Победоносцева добычу.
– Что вы по этому поводу думаете? – очень неожиданно для месье де Моля обращается к нему с этим вопросом Победоносцев. И, естественно, месье де Моль растерялся и даже слегка разнервничался, будучи пойманным Победоносцевым на неожиданности. И как так уже вышло, что даже сам месье де Моль не в курсе своего разумения и правил извлечения из головы слов, но всё это случилось в той самой событийной степени, что этого уже не изменишь и все услышали, как месье де Моль, пойдя на поводу Победоносцева, не удержал себя в рамках односложного ответа, а начал заикаться, пытаясь выдавить из себя хоть что-то. Но получилось одно какое-то прямо самолюбование собой месье де Молем, где он даже проглатывая основные смыслы и слова, и только себя выделяя на манер Победоносцева: «Я..я,…я», принялся прямо-таки захлёбываться от важности своей персоны.
Правда, в этом его самолюбовании местами очень чётко прослеживалось влияние другого именного авторитета для месье де Моля. И это авторитетное лицо не имело никакого отношения к сэру Чемберлену. И если посмотреть на это высказывание месье де Моля через призму лингвистики и человеческого самосознания на основе его языка, – а месье де Моль себя позиционировал за полиглота, в общем, не слишком большого государственника, – то что-то тут всем подсказывает, что тот авторитет, на кого так сейчас ссылается месье де Моль, находится не за горами и даже не за проливом. И этот авторитет для месье де Моля большой не авторитет и конкурент для сэра Чемберлена, если выражаться языком его знания о дипломатии.
А вот Победоносцев почему-то считает, что он может себе позволить не только укоризненные рожи строить и в своей физиономии видоизменяться в сторону прискорбности такое видеть. И он позволяет себе усмешку и многозначительное замечание в сторону вот такой невоздержанности месье де Моля. – Как говорится, оговорка по Фрейду.
Что немедленно вызывает бледность лица месье де Моля и расстройство личности сэра Чемберлена по Стивенсону (в него от такого невероятного искушения дать в морду всем тута, сейчас вселился мистер Хайд), честно сказать по секрету, то ошеломлёнными такими беспринципными намёками Победоносцева и не пойми на что и на кого, когда он использовал Фрейда. Чья гражданская активность и принадлежность является тем фактором, которым злоупотреблять слишком много на себя брать.
Ну а пока послы недружественных всё больше и с каждой минутой стран пребывают в таком выведенном из состояния собственного благоприятствования состоянии и безуспешно пытаются в себе собраться, Победоносцев продолжает жечь напалмом, задаваясь самыми провокационными вопросами, игнорируя право человека в лице послов на диалог. Но что они могу поделать, когда каждый вопрос Победоносцева включает в себя такую волнующую для них загадку, что они не могут перебить этот выбранный им ход беседы.
– А знаете господа, чего нам не хватает для конструктивности нашего разговора? – вот такой, предопределяющий в чём-то ответ вопрос задаёт Победоносцев. И, естественно, месье де Моль и сэр Чемберлен, на чьё благоразумие и умение мыслить рассчитывает в своём вопросе Победоносцев, начинают думать в сторону предложенного Победоносцевым направления – поиска того, чего им всем сейчас не хватает, чтобы достичь консенсуса и понимания.
И как все сперва понимают, то всё это может в себя включать один эксклюзивный напиток, с помощью которого совершает экспансию в другие страны и главное в сознание людей, завоёвывая их лояльность, одна авторитарная страна, представителем которой и является Победоносцев. И как бы всё это неприемлемо для господ послов не звучало, но они ничего не смогли поделать против своих рефлексов, заставивших их облизнуться при выходе их разума на этот разрушающий стены непонимания, а затем и всё остальное напиток.
И господа послы уже готовы были переступить в себе через здравый смысл, заявив напрямую Победоносцеву, что они категорически против продвижения в их сторону своих ценностей и морали, которые вкладывает Победоносцев в рекламу своего эксклюзивного продукта, но их в очередной раз опередил Победоносцев, задавшись как бы риторическим вопросом:
– А знаете, белые господа («Да что ж опять на этом моменте акцентировать внимание!», – прямо корёжит месье де Моля и сэр Чемберлена от такой негативной правды), чего нам не хватает для более конструктивного разговора? – И откуда спрашиваемые Победоносцевым просто господа могут знать, что там в голове у Победоносцева творится, и они как сидели внимающе каждому слову Победоносцева, так и продолжили не лезть на рожон этой его новой дикой выходке. И как ими и ожидалось, то не зря. Победоносцев в очередной раз поставил их в тупик собственного непонимания.
– Как говорит наша народная мудрость, – с этой присказки Победоносцев подводит своих слушателей к главному, – то для того, чтобы беседа состоялась, и насущная проблема была рассмотрена со всех сторон, всегда нужен третий собеседник. – И на этих, с дальним каким-то прицелом и посылом, раз всё сказанное находится в спорном положении по отношению с действительностью, Победоносцев устремился своим затуманенным взглядом куда-то в дальнюю даль, вгоняя в полный абсурд господ послов, чего-то вообще не понявших, что тут имеет в виду Победоносцев, своим этим заявлением войдя в сопряжение с очевидностью.
И если Победоносцев счёл их за неразумных и неграмотных людей с традиционной точки зрения знания научных дисциплин, той же математики, где они, согласно требованиям современной повестки дня, при арифметических решениях элементарных задач не имеют права не учитывать мнение учащегося на итоговые выводы того же сложения и тем более разницы между двумя числовыми элементами задачи, то он будет крайне разочарован, и они ещё не забыли законы арифметики и физики, и ещё умеют считать и особенно складывать. И они на раз, два, три видят количественную составляющую кабинета Победоносцева, и вот такое разночтение между ними и Победоносцева, однозначно специально внёсшего в их разумение такую нестыковку между визуальной и слуховой картинкой, вызывает в них осложнение умственного порядка.
Хотя если посмотреть на это заявление Победоносцева через призму политграмотности, то тогда многое становится ясно из того, что он добивается. Он хочет усугубить раскол между месье де Молем и сэром Чемберленом, таким математическим способом намекая каждому из них, что кого-то из них он не считает за полноценного игрока на выстроенной между ними шахматной партии. А вот кого, то это вы господа между собой разберитесь, здесь я вам даю полную свободу.
И что особенно отвратительно, так это то, что господа месье де Моль и сэр Чемберлен подловились на эту уловку Победоносцева, где он так ловко стравил их между собой, и они давай друг против друга настраиваться, не сильно доверяя своему партнёру по коалиции, который в момент спрыгнет с общего поезда, замаячь перед ним лучшее и более выгодное предложение. И что самое пакостное из сейчас происходящего в умах господ послов, так это их полная неспособность противостоять задуманному Победоносцеву, и они уже начали обесценивающе смотреть косо друг на друга.
Но как ожидалось, то Победоносцев оказался ещё хитроумней и подлее, чем о нём составили впечатление господа послы, заявляя новую загадку для ума послов. – Хотя я понимаю. – Многозначительно так говорит Победоносцев. – Не всякая птица долетит до середины Днепра. – И вот как понимать, что всё это значит?! Совершенно и никак не знают господа послы, окончательно разуверившиеся в здравомыслие человечества, особенно в тех его представителях, кто берёт на себя право его представлять. А между тем уже на входе в здание посольства и затем на пути к этому кабинету столько было явственных знаков и знамений предупреждения о том, что эта их прогулка для них будет крайне нелёгкой. И сэр Чемберлен в первую очередь, на чьи дедуктивные и аутистические способности человека дождя (он всегда и в любую погоду носит с собой зонт и аутистические способности) и рассчитывал Победоносцев, расставляя по ходу его движения в этот кабинет эти логические ловушки и головоломки, из-за своей самонадеянности и чуточку снобизма не посчитал нужным насторожиться.
И как оказывается зря. И вот сейчас сэру Чемберлену начинает экстренно вспоминаться все те знаковые вещи, с помощью которых Победоносцев подводил его к той проблемной задаче, к решению которой они так и не могут прийти. И сэру Чемберлену вдруг в глаза бросается как бы забытая книга на столике в коридоре. Чей посыл в её названии «Тарас Бульба» был сразу расшифрован сэром Чемберленом, – эту книгу только мы читаем, а вы можете только со стороны внешнего контура, обложки, в неё вчитываться, – то вот на каком читательском моменте был поставлен акцент в виде закладки в этой книге, то тут требовался расчёт и расшифровка его аутистического ума.
И хотя осознание сэром Чемберленом того, что Победоносцев именно его считает игроком, а не пешкой в вопросах противостояния, что итак для сэра Чемберлена было очевидно, наполняет его важностью и осознанием собственной значительности, всё же ему не хотелось быть замеченным в своей прямой вовлечённости в конфликт с Победоносцевым, который как раз к этому и подводит через эту книгу.
И когда сэр Чемберлен уже у себя дома открыл срочно ему доставленную точно такую же книгу и прочитал на том самом месте, где была заложена закладка, то он ещё сильней ощутил себя на перепутье своего сознания, не зная как реагировать на вброшенную Победоносцевым информацию о том, что некие игроки на политическом поле той реальности, которая приводится в качестве примера в этой книге, ляхи, указываются как крайне ненадёжные партнёры, для кого тебя обмануть первое правило ведения политической игры. И хотя сэр Чемберлен никогда и ни за что не испытывал даже мысли в сторону доверия даже самому близкому по целям союзнику, он отчего-то расстроился сильно, когда для него таким способом открылась изнанка дипломатии со своими принципами и правилами.
И сэр Чемберлен даже не стал осторожничать, хоть для этого и были основания: он находился один на один с собой в своём кабинете, эмоционально отреагировав на это открытие: «Неужели и с этой стороны нас ждёт раскол?!». В общем, Победоносцев сумел добиться своей коварной цели, посеять зёрна сомнения в сэре Чемберлене.
А между тем все эти мысли о собственном мало внятном положении, в состоянии растерянности перед напористостью мысли Победоносцева, приводят господ послов к неожиданному для себя открытию. Они вдруг обнаруживают едва заметный торчащий из уха Победоносцева проводок от точно микро-наушника. И их при виде этого открытия в Победоносцеве в одно мгновение озаряет откровением, наконец-то, всё расставляющее по своим местам. И это откровение всё практически меняет в прежних раскладах и в сложившейся сейчас ситуации.
– Так Победоносцев тоже несамостоятелен, и он ведом! – Ахнули одновременно про себя от этого открытия сер Чемберлен и месье де Моль, в тоже мгновение уравновесив себя и вернув к себе прежнее уважение, которое было на некоторое время оспорено Победоносцевым. Но теперь, как только ими выяснилось, что им в его лице противостоит целое аналитическое бюро и значит, против них сейчас работала ни одна мысль Победоносцева, а для него составлялись целые программные ответы, они вновь почувствовали себя не в одном ряду со среднестатистическим человеком, способными заглядывать не только в незримые приметы настоящего, но и в будущее.
И лучше бы они на этом остановились, не увлекаясь дальнейшим развитием ситуации со своей прозорливостью, и тогда бы они вновь не уткнулись в тупиковое восприятие реальности. Но что поделать, таков уж человек, и он никогда не может остановится на одной данности, ища для себя добавки. И только господа послы обрели для себя уверенность и усмехнулись наивности Победоносцева, чья техническая оснащённость слаба и выдаёт его на раз, как они, глядя на этот наушник в его ухе, надо же было такому случиться, взяли и себя соединили по этому наушнику с абонентом Победоносцева, кто сидел на той стороне переговоров с ними.
А так как господа послы не знают слова достаточно и хватит, и их так и распирает от собственной важности, то они посчитали только одного человека быть достойным для ведения с собой переговоров вот таким путём использования технических средств. И этим человеком был сам … У сэра Чемберлена и месье де Моля прямо челюсти отпали и у них спёрло дыхание от тех высот своих мыслей, в которые они их занесли и вывели на самого… на того, о ком даже не заикаются в своём блеянье, а о нём нужно говорить чётко по спрашиваемой теме и с уважением. А это всё значит, что они сейчас находятся на прямой связи с…И опять пробел в дыхании и в умственной взаимосвязи господ послов, не сводящих своего застопоренного взгляда с уха Победоносцева. Откуда сейчас поступит сигнал мягким, но требовательным голосом: «Я думаю, хватит с ними тут нянчиться. Пора им уж давно надавать лещей. А ну-ка подбрось-ка дровишек в костёр их противоречий», и они даже не успеют сообразить, что это ещё за лещи такие и о каком костре идёт речь, как Победоносцев уже начал свою атаку на их разум.
– Так какие у вас ко мне предложения? – так и тянет за язык откровений сэра Чемберлена Победоносцев, напрямую обращаясь именно к нему.
А у сэра Чемберлена, ни смотря на наушник Победоносцева, язык не онемеет от уважения к незримому участнику этой встречи (и это не только те люди, кого он представляет и кого не представляет тоже), и он с видом человека отвечающего за возложенные на него полномочия и уважения ко всему тому, что он представляет не одним самим собой, озвучивает то, что было бы принято во внимание стороной Победоносцева и послужило бы первым гвоздем…нет, не так открыто, а первым посылом для налаживания взаимо не исключающих факторов отношений.
– Наше предложение следующее. – Говорит с долей пафоса сэр Чемберлен с высоты оказанного его правительством доверия. – Мы предлагаем обнулить все наши прежние договорённости и вернуться на границы… – Памяти! – этим вмешательством Победоносцева всё в сэре Чемберлене перебивается, и он с месье де Молем теперь сидит в полнейшем замешательстве и непонимании того, что всё это и главное сказанное Победоносцевым значит.
О чём сэр Чемберлен так и спрашивает: Что это всё значит?
– Если обнулять, то до самых начал. – Даёт ответ Победоносцев. – Предлагаем вернуться к самым истокам истории начал. И начнём мы всё это с возвращения исторического названия и значит памяти, Эллады. – И как видно по пронизывающим самую суть господ послов глазам Победоносцева, то это его предложение согласовано с самым верхом.
– И что всё это значит и как это всё понимать?! – на грани эмоциональной невоздержанности и чуточку истерики, начали задаваться этим уже набившим оскомину вопросом сэру Чемберлену и затем самим себе все сотрудники мозгового и аналитического центра, раз сэр Чемберлен и все остальные, к кому обращались с этим вопросом, ничего вразумительного ответить не могут, только пожимая плечами. А откуда они могут знать ответ на этот вопрос, не зная хода мыслей Победоносцева, внёсшего такую загадку для ума их аналитического центра. И теперь, чтобы продолжать и иметь право так называться, они должны дать ответ на эту загадку. Для чего, собственно, и было экстренно созвано заседание ситуативного штаба, решающего самые назревшие незамедлительно задачи.
– Мы то только расслабились, считая небезосновательно, что пришло наше время осваивать этот мир. Но как сейчас выясняется, то это мы стали мишенью по осваиванию нашего разума. – С не пробивной уверенностью во всё, что он скажет, начал с такого не обсуждаемого предисловия заседание ситуативного штаба центральное лицо по важности и должности, советник и глава по совокупности мнений палаты представительств, с свою бытность мистер, а сейчас лицо не зацикленное на одной своей принадлежности к любому подклассу, и лишь по факту необходимости для счастья народа остановившийся на одной своей инклюзивной интерпретации инвертации – президент мира самой просвещённой его части (а другого и большего нам и не надо), человек общего со всеми гражданства космополитизма, Джорж(етта) Камертон.
Глава 3
Положение третье: Непринятие и поиски
Семья самого обычного отщепенца и вырожденца по одну только сторону определения, а также плюс и минус одновременно, беженца по политической мотивации и преследованию, – достала меня уже эта вся политика, везде меня преследует, куда бы я не посмотрел и не пошёл, – а так-то ещё более обычного патриархального в себе жизнеутверждения, чем все вы вместе и скопом о такого рода единоначалии людей думаете и всегда им завидуете чёрной завистью (не спроста здесь используется вот такая тавтология), Терентия Игнатьевича Морозова, как это вписано в метрике и не только в регистрационных учреждениях, – а это указывает на самостоятельность мысли и на патриархальные замашки Морозова, – кто и дальше собирался почивать на награбленном у трудового народа, неожиданно и как-то вдруг столкнулась с такими, как оказывается труднопредсказуемыми веяниями времени, когда и до тебя есть дело у следственных органов и что главное, у запросов общества к твоей точки зрения на любовь к отчизне и родине.
А Терентий Морозов, хоть и человек с великодержавными устоями в своей голове и со своей житейской принципиальностью, зиждущейся на вот такой-то народной ментальности и приметливости, тем не менее, – и всему этому вопреки его бизнес планы и тем более уже осуществляемые проекты, имеющие транснациональную природу движения капиталов, – был поставлен перед сложным выбором – с кем быть? Со своими капиталами или на босу ногу хвосты коровам крутить.
Ну а так как Терентий Морозов, как и любой человек, человек привычки и он шибко привык пользоваться своими капиталами и за их счёт жить, то что тут поделаешь и его выбор был в общем предопределён. И он через какое-то время и какие есть предвиденные потери оказался на так называемой чужбине, где как оказалось совсем не так, как он себе не только представлял, а он всё это видел, с большим постоянством сюда пребывая для деловых переговоров и отдыха от этих переговоров. И с первым, с чем столкнулся Терентий Морозов, бизнесмен и предприниматель, так это с изменением политики ведения с собой этих самых деловых переговоров. Его бывшие партнёры, те ещё акулы бизнеса и подлости, сразу определили его слабость позиций, – не на что и главное не на кого теперь Терентию опереться, а на деловые качества, вот только нас этим не смешите, – как, впрочем, о них и думал Терентий, и на их месте так же бы поступил, начали его зажимать там, где только можно и не можно тоже.
И Терентий Морозов в один из жизненных моментов так для себя странно оказался буквально в безвыходном положении, поджимаемый со всех сторон не только своими деловыми очень партнёрами, которые, как только сейчас им выяснилось, не такие дураки как он, чтобы отказываться от того, что им даёт своё подданство и гражданство, и государственными структуры которые-то по наущению всё тех же его деловых партнёров и решили опять же вдруг и очень для него неожиданно, проверить все его источники такого большого благосостояния.
– Вы уж извините нас, Терентий Игнатьевич Морозов, за нашу настойчивость и придирчивость в деле выполнения нашего общественного долга, но с сегодняшнего часа и времени, мы вам нисколько не доверяем и не верим. И чтобы значит, вы не воспользовались по своему усмотрению нашим гостеприимством и доверием, мы накладываем арест на все ваши активы. – Какая-то прямо серая мышь в дешёвом казённом картузе или костюме, какая уже разница для разъярённого Терентия, вот такое прямо ему в лицо заявляет на пороге его же пока что особняка эта паскуда клерк. И эту падлюку от благородного гнева и ярости Терентия одно только спасает, его окружение из лиц полицейского, с этого момента произвола, а не порядка, как это всегда считал и облагораживал намерения этих служб правопорядка Терентий. Отчего Терентий прямо на своих глазах перерождается из западника-идеалиста в чуть ли не оппортуниста и анархиста, если его ещё с одними шишами и пустотой в карманах сейчас оставят.
Но видимо в том учреждении, которое берёт под свою опеку и под контроль вот таких, как Терентий лиц, перемещённых по своему незнанию местных законов и ценностей, и плюс и минус опять одновременно, по своему идеализированию чуждого для себя мира, в котором отчего-то всё должно быть не так, как у себя дома, и раз это царство-королевство находится за тридевять земель, то там всё обустроено как в сказке и единственное чего там нет, так кисельных рек и пряничных берегов, отлично понимают, к чему могут привести вот такие заблуждения людей, заблудших до сюда, и они всё же оставляют хоть что-то для худо-бедного существования этих людей. Чтобы они не дошли уже до другой ручки – не до посольской, а до ручки дверей какого-нибудь анархического сообщества людей в край недовольных своим положением в этом, как оказывается, пагубном для их свободы выражения обществе и государственном мироустройстве.
– Для поддержания ваших штанов мы оставляем на ваше содержание вот такую-то сумму. – Уже перефразируя в свою сторону слова этого серого чиновника, сквозь зубы воспринял Терентий эту несправедливость для своей будущей жизни. А попробуй он возмутиться всем этим произволом, – вы что это мне предлагаете, самому за собой и за своим особняком следить, да этого пособия, которое вы мне оставили на содержание, только на самую скоромную пищу и хватит, – так эти гады и последнего его лишат.
– А вот если бы ты, Терентий, придерживался скромной жизни и держался в тени, не выпячивая перед всеми свою несдешность, – что опять за выражение скоромность, – то тебя бы никто не вспомнил. – И как это всегда в такие сложные и трагические минуты происходит, под руку несообразительности Терентия лезет его супруга, Марфа Андреевна, та ещё паскуда и дура. И не успевает Терентий дальше сообразить в сторону своей защиты от таких её нападок, кинув в неё что-нибудь по тяжелее, на крайний случай ботинок, как она уже завелась и начала ему указывать на те недопустимые по местному благоразумию поступки, которые себе решил позволять Терентий под лозунгом того, что в мире полной свободы будет недопустимо и даже как-то противоречиво не пользоваться тем, что у тебя есть. А если у меня есть большие капиталы, то будет логично, что я буду жить напоказ и пускать ими пыль в глаза не столь как я всё от жизни берущим людям.
А Марфа Андреевна тем временем продолжает гнобить интеллектуальную конституцию Терентия, чёрт её побери, неопровержимыми доказательствами его такого сложного с моральной точки зрения поведения, которое могло и способствовать вот такому решению о заморозке всех его активов – за беспрецедентное бесчестие венценосных особ. – И вот кто тебя, Терентий, тянул за слова вначале, а затем на поступки в сторону прямого понимания выражения пустить пыль в глаза и прямо в лицо члена королевской семьи, которого ты приписал к семейству петухов Гамбургских. – Что немыслимая обида для дома Йокшира, имеющих уже несколько столетий враждебные отношения с этим Гамбургским семейством. – И откуда не спрашивается Терентием всё это знает Марфа Андреевна, сельская дура и когда-то доярка.
– А что, собственно, не так я сделал? – ещё пытается оправдаться Терентий, до чего же сволочной и склочный человек, никогда не признающийся в своих ошибках. И при этом вот такую свою позицию самого упрямого и несговорчивого человека, обосновывающего крайне обескураживающим Марфу Андреевну аргументом. – Да, всё так. И я никогда, ни тебе, никому-то другому не признаюсь, что ты моя главная в жизни ошибка. – И вот как жить с таким провокационным человеком, как Терентий Марфе Андреевне, прямо теряющейся вся в себе от таких его, до чего же головокружительных для неё признаний. Подлец и негодяй этот Терентий, так умеющий манипулировать человеческим сознанием.
Но вернёмся к тому житейскому с точки зрения Терентия факту, который привёл его в такое бедственное положение, причиной которого стало введение в заблуждение Терентия всеми этими мифами о свободе слова и своего волеизъявления в этих благословенных свободой человеческого сознания, а не бога, странах.
– Что сделал?! – переспрашивая Терентия, в край удивлена вот такой неприкрытой наглостью Терентия Марфа Андреевна, благодаря которой все они теперь должны испытывать трудности перевода и что главное, акклиматизации к местным условиям теперь уж точно, что существования. И как внутренним женским умом, интуицией, понимает Марфа Андреевна, то теперь ей придётся работать не успешной хозяйкой бизнесмена Терентия Морозова, а ей в натуре придётся пойти работать, и поди что точно не по своей прежней специальности и желанию. – И кем же? – этим вопросом Марфа Андреевна задалась немного раньше. И тем же раньше не смогла на него сразу ответить, с большим трудом пытаясь припомнить на каких основах строится благосостояние местного контингента жителей.
– Что чаще от всего от них слышится, так это о борьбе за свои права и за права человека иметь все права. Значит, самая востребованная вакансия, это вакансия правозащитника. Что ж, мне это подойдёт. Только надо немного местное наречие подучить. – Мысленно посмотрев на себя стороны и убедившись в своей привлекательности, растущей прямо на дрожжах в сравнении с тем, что здесь из себя представляет вся эта пренебрежительная ко всем холодность в скудных на эмоции лицах представительницах местного жизненного потенциала, Марфа Андреевна наметила для себя будущую стезю по своему совершенствованию.
– И в первую очередь нужно будет что-то в себе изменить согласно местным взглядам на креативность и прогресс. И начинать нужно с самых основ, с имени. – Достаточно здраво и логично рассудила Марфа Андреевна, только с позиции силы мужского шовинизма доморощенная дура и толку от тебя нет никакого. – Теперь то становится понятно, почему все местные гражданские лица (служебным это по их чину полагается) начинают так кисло выглядеть, когда я им представляюсь, они начинают пытаться выговорить пока что про себя моё, такое для них сложносоставное имя, да ещё и с не выясненным пока что предикатом моей личности, отчеством. Для них совершенно неясной составляющей, а если значение этого отчества для них выяснится, то они поди что посчитают, что это отчество есть дань и проявление протекционизма допотопного авторитаризма, который, что тут уж поделаешь, по всем нам когда-то прошёлся, и что было делать, когда вопрос выживаемости человечества так категорично перед ним стоял и человек был вынужден объединяться в общинный уклад жизни.
Ну а сейчас человек, благодаря технологическому прогрессу и развитию, который из себя представляет эволюция, как гвоздевой фактор в крышку гроба теологической версии возникновения и затем развития мира, – ага, конечно, кому-то там в голову стукнуло откровением и знамением одновременно (Сёма! Да проснись ты, наконец, я бог твой!), и он повёл человечество к лучшему будущему, – достиг того самого уровня, когда он может совершенно открыто заявить о своей независимости существования от природного фактора, который только на первом этапе становления человечества, на уровне рефлексов, как-то ему способствовал в своём развитие.
А вот сейчас этот природный фактор стал тем фактором, который тормозит дальнейшее развитие в своём совершенствовании человека. Где человек для себя понял свои природные пределы, и чтобы за них перейти, нужно нечто другое. И это другое находится в возможности трансформации человеческого сознания. – И вот спрашивается, откуда взялись все эти, до чего несвойственные интеллекту домохозяйки мысли. И ответ на этот вопрос видится в той стрессовой ситуации, в которой оказалась семья Терентия Морозова, и в первую очередь Марфа Андреевна, очень верно и дальновидно думающая о том, что всё что им здесь, на чужбине, предстоит перенести, в первую очередь ляжет на её плечи.
А на Терентия нет большой надежды, он как обычно психанёт и только ещё сильней усугубит и так не гладко складывающуюся ситуацию. Что так и вышло, как она это сейчас воочию видит. Вот и приходится Марфе Андреевне вот так оперативно реагировать на все эти кардинальные изменения в своей жизни, подчёркивая самые основы своей новой среды обитания и ореола существования не шибко знакомых для себя представителей социума и человечества.
– Буду зваться Марией Антуанеттой. – В Марфе Андреевне от такого трансформирования своего имени под требования новой реальности и её выговора через алфавит другого построения умственной сознательности и построения гласных и несогласных вечно с тобой звуков, произошло лёгкое головокружение, которому не дало развиться нахождение рядом с ней Терентия, кто вечно её тормозил в своём развитии и не давал полностью раскрыться, даже будучи наедине. И Марфа Андреевна пока что, сразу же негативно среагировала на Терентия, представляющего вся для неё всё запоздалое и не современное. – А вас Терентий как не переименовывай, вы всё равно останетесь для людей какой-то особой фикцией, которую всё равно никак нем поймёшь и с ней приходиться считаться. – С вот такой язвительностью с реагировала Марфа Андреевна на своего между прочим супруга, Терентия.
Впрочем, при наличии стольких лет брака и общего сожительства, за время которого была нажита не только особая снисходительность друг к другу, – что с неё возьмёшь, если она дура, а что от этого дурака ещё можно ожидать, – где каждый из них принимал друг друга таким какой он дурак есть, и ничего сверх того, что ожидалось, не требовал от своего супруга, но и не малое количество детей, если считать в относительных цифрах к уровню местной депопуляции населения, такое её только отчасти язвительное и прискорбное отношение к Терентию, называлось брюзжанием, ни на что особенно не влияющим.
– Хотя… – Марфа Андреевна вдруг передумала насчёт своего прежнего решения, натолкнувшись в лице приосанившегося в альтернативную сторону Терентия на желание его уколоть и тем самым хоть как-то взбодрить. – Моё имя ещё куда ни шло, хотя возможно причиной такого его более менее восприятия, является необходимость не препятствовать выражению моей женской сути, что в местных реалиях есть тотем благоразумия, а вот когда у наших новых знакомых из местных возникает необходимость выговорить имя Терентия, да ещё и в составе всего остального, что относится к его полному имени, – хотя можно было и не утруждать так себя, Терентия и без его отчества здесь никто не перепутал бы, – то они как будто лимон кусают, так их физиономии окисляются.
А что, если Терентию обозваться на пример какого-нибудь древнего философа, а лучше арифметика. Например, Теоремом. Хм. А что, Терентию по всем параметрам подходит. Теорем созвучно его природному и наследственному имени, плюс оно заставляет задуматься над загадкой своего значения, – какое доказательство в имени твоём, – и вызывает уважение таким своим оригинальным звучанием. А Терентий ничего так не любит, как доказывать что-то. Особенно свою правоту. И это имя как нельзя лучше ему подойдёт, с отеческой приставкой – Спиционович.
И вот откуда ноги растут в этой отеческой приставке, то этот вопрос так и остался невыясненным, а всё по причине неугомонного и нетерпеливого характера Терентия, требующего от Марфы Андреевны немедленного подтверждения своих гадких в его сторону инсинуаций и само собой доказательств того, что поможет сохранить их отношения на прежнем, доверительном уровне. В общем, живо говори дура, что там такого я натворил, что это вынудило обратить в мою сторону пристальное внимание фискальных служб, которые без судебных разбирательств в один момент меня отморозили, заморозив все мои счета.
– Значит, хочешь знать? – Марфа Андреевна, отлично зная противоречивый характер своего мужа Терентия, прежде чем выносить ему мозг своими бабскими рассуждениями, сделала вот такое уточнение в его сторону насчёт того, кто всё-таки первый был инициатором всего этого разговора. И хотя это всё со стороны Марфы Андреевны провокация и принуждение Терентия к тому, чего он не хотел делать, Терентий вынужден согласиться. – Это не я, это те гады хотят знать. – Говорит Терентий, кивая в сторону отъезжающего служебного автомобиля.
– Ну тогда всё по порядку. – Говорит Марфа Андреевна, и как это с ней обычно бывает, начинает сама себе противоречить, сбиваясь по ходу своего рассказа на всякий непорядок поведения Терентия и умозаключения его мировоззрения на местные устои жизни и его такой уклад, что Терентий не сразу врубится, что тут к чему. И что самое непрезентативное для местного сообщества, так это то, что эти падлы, всё в дорогих костюмах и сюртуках, а некоторые даже в мундирах, не делают совершенно никакую скидку на незнание Терентием местных языков и наречий.
И по одному только этому факту и трудности перевода Терентий просто обязан впасть в ошибку, в неловкость и ещё какую-нибудь сумятицу. А если учесть то в Терентии, что не учесть ни у кого не получится, его живость характера, то он ко всему этому ожидаемому должен вляпаться в какую-нибудь дурную историю. И притом очень громко и публично. Что, собственно, с ним и случилось, и о чём у него короткая память потому, что всего в своей жизни не упомнишь, тем более из того, что для тебя есть в порядке вещей.
– А начнём мы с того, как очень резко обошли на одном из поворотов этих тормозов и дегенератов по твоему собственному, громкому выражению в открытое окно нашего автомобиля в сторону обгоняемого автомобиля и лиц в нём так ошарашено и неполноценно после такого твоего к ним обращения находящихся. – С холодным красноречием и точностью начала Марфа Андреевна озвучивать факты того памятного дня, который стал предшественником и получается, что причиной всего сегодня произошедшего. И хотя Марфа Андреевна и не думала шутить и иронизировать, Терентию всё из ею сказанного кажется смешным и забавным.
И Марфа Андреевна еле сдерживается от того, чтобы и самой не рассмеяться при воспоминании упомянутого ею же момента с обгоном, как вскоре выяснится, венценосных особ – достопочтенного принца Флоризеля…Да что ж такое?! Опять Терентий всю серьёзность перебил в Марфе Андреевне, теперь точно не могущей вспомнить имя того чопорного и до самого предела самодовольного типа в этом люксовом экипаже. И ей приходится в своей умственной деятельности напрячься, чтобы во всей этой геральдической хрени разобраться. И первое, что ей сейчас приходит на ум, так это то, что в этом мире победы демократии как-то многое провоцирует думать иначе, когда видишь всех этих принцев и принцесс, информационного прохода тебе тут не дающих, на каждом твоём шагу тебя преследующих своей благословенной жизнью всю в ништяках.
И вот это чопорное в себе представительство, да ещё такое всё на амбициях своего пренебрежения ко всему этому тухлому миру и его представительству на аж двух ногах, вдруг и до крайнего предела огорчения и физиологического замешательства типа удивления, как привычно для себя так себя выражать этому прынцу, сталкивается чёрт знает с кем имеешь дело, то есть с Терентием. Кто не будет себя стеснятся и своих поступков, тем более таких, которые его превозносят в запредельную степень. И Терентий, как только заметил прибытие на террасу того самого автомобиля, на котором ехал тот недовольный чем-то тип, то сразу же решил справиться о его самочувствие, которое по всем внешним признакам и параметрам не выказывало здоровье, как минимум духа.
И только двери этого люксового автомобиля были открыты специальным человеком, как Терентий, сразу догадавшись, что тот чопорный тип чем-то болен, раз сам не может дверь открыть, уже тут как тут и готов побеспокоиться о самочувствии этого серьёзно болезненного типа. О чём он так его и спрашивает через голову швейцара. – А чего рожа такая кислая и сам весь жёлтый? Никак с похмела пребываешь?
И уж трудно сказать, что вогнало в ступор и буквальное онеменение этого типа, как после уже выяснилось, Йокширского принца Феодосия второго – то ли появление перед ним того самого человека, кто ему посылал угрожающие сигналы в окно автомобиля, то ли лингвистическая стена непонимания между ними, или всё-таки у них так не было принято нарушать границы личностного комфорта, но так или иначе, Терентий был им не понят на всех уровнях взаимоотношений между людьми. И Терентий был этим Феодосием да ещё не первым, не уразумлён с первого раза. И пришлось Терентию пока что откланяться, как он представляет это движение, плюнув сгоряча себе под ноги и покинув в край удручённого и успевшего сиюминутно покаяться от испуга за все свои преступления Феодосия. Что-то сразу передумавшего принимать участие на этом благотворительном вечере, посвящённого спасению той части млекопитающего мира, который представляют дельфины.
И только понимание Феодосием того, что мир дельфинов без него никто не спасёт, не развернуло его в сторону отбытия домой. Вот только прежде чем присоединиться к ожидающего его обществу, он должен для себя выяснить, кто это такой сейчас был и что ему от меня надо. И единственный, кто на этот вопрос ему может ответить – это герцогиня Йокширская, по совместительству его супруга Агнесса, по удивительному стечению обстоятельств находящаяся тут же и рядом с ним.
Ну а что позволяет Феодосию возлагать столь большие надежды на свою супругу, герцогиню Агнессу, как её зовут все её приближённые, так это её полиглотство. Настолько любит она чесать своим языком, что её язык её вначале довёл до принца Феодосия, кому она так ловко зубы заговорила, а уж затем до ушей других знатных и королевских особ. А так как все эти особы очень уж сильно придерживаются именно своего языка выражения своих чувств и политики, а Агнессе важно до них донести, что она о них думает, то ей пришлось продемонстрировать чудеса своего характера и послушания в изучении новых жизненных и житейских подробностей, которые дают определения на других языках.
Вот по этой причине Феодосий и обратился в сторону Агнессы, кто уж точно ничего мимо своих ушей не пропустит и для начала для себя переведёт всё в его сторону сказанное этим недисциплинированным к уважению человеку. Вот только на пути к этому стоит возникшее в последние пару часов недопонимание между ними, которое вызывает их крайнюю озабоченность и огорчённость, и не способствует конструктивному между ними общению пока он, что за беспредельная дерзость, перед ней не извинится за ту холодность, которую он выразил при её виде в обновках. Что есть беспрецедентная наглость и требование к нему Агнессы, в последнее время всё чаще и чаще забывающая, кто она есть такая и кто он есть такой.
Правда, та ситуация, в которой он сейчас оказался, требует от Феодосия поспешных и решительных действий, и он берёт себя в руки, забыв обо всех тех оскорбляющих само его достоинство словах, которые себе позволила в его адрес: «Бостон стрит 7» герцогиня Агнесса, ругающаяся такими пакостными и похабными словами, которые возбуждают аппетит иного характера в Феодосии и которые позволительно слышать только в устах хабалки, – что есть ещё одно доказательство её полиглотства, – и обращается к герцогине Агнессе со следующим предположением:
– Дорогая, вы слышали, что этот неприятный мне нисколько тип сказал?
На что герцогиня Агнесса следующим образом отреагировала. Она в своём лице выразила недоумение таким умением Феодосия так подчёркивать свою близость к фактам, до которых всем остальным далеко, а на практике это так звучало: я не глухая. После чего она покоробилась слегка тому, что Феодосий делает такой вид, как будто всё в их отношениях в порядке и ничего не произошло категорически ею неприемлемого буквально недавно, перед их отправлением сюда. Но ладно, она всё это может стерпеть и даже закрыть глаза, приняв во внимание неспособность мужского интеллекта принять факт своей неразумности перед тем, что называется актуальная красота, то есть мода, но как Феодосий к ней обращается?! Через вопросы! Тогда как такое обращение предписывается только в сторону себе неровни. А к ней нужно только утвердительно обращаться.
И раз Феодосий считает себя тут самым умным, что есть принижение и дискриминация герцогини Агнессы по интеллектуальному признаку, то она ему сейчас такое услышит, что он себя найти не сможет от таких своих новых знаний.
– От первого до последнего слова. – Самым бездушным и холодным тембром голоса даёт ответ герцогиня Агнесса, не считая за возможное выказывать своё участие в происходящем.
– И что вы скажите по поводу сказанного? – задаётся следующим вопросом Феодосий, с трудом скрывая в себе такого рода неуравновешенность своих внутренних душевных сил, которые дай им только волю, то они эту стерву Агнессу голыми руками об капот автомобиля придушат.
– Человеку свойственно ошибаться по причине увлечённости своим самомнением. – Даёт вот такой, ни к чему не обязывающий и ничего толком не разъясняющий ответ Агнесса. И Феодосий на этот раз не сдерживается и как есть и что хотел сказать, говорит Агнессе: «Так и скажи, что ничего не поняла из того, что он сказал!».
– Так же как и ты, но больше. – А вот что это значило из сказанного Агнессой, то Феодосий не понял, а переспросить Агнессу не было никакой возможности, она покинула очень быстро его, направившись в сторону полного гостей крыльца. И Феодосию ничего не оставалось делать, как последовать вслед за Агнессой и навстречу той опасности, которую нёс ему Терентий, самых непредсказуемых в сторону негатива намерений тип. И одно пока что только спасает Феодосия – это публичность его нахождения на этом благотворительном мероприятии. Где он всё время находится на виду и под защитой окружения разных людей, через призму которых он посматривает по сторонам, в надежде отыскать этого малоприятного для себя типа и наконец-то, для себя выяснить, кто он такой и в чём для него представляет опасность. Но он так нигде не объявился и Феодосий даже сумел забыться, забыв о связанной с ним неприятностей. И так до тех пор, пока он не занял место председательское место в жюри по проведению благотворительно аукциона.
– Ну и вот кто тебя за язык и на такие поступки тянул, перебивать самый главный лот – картину Малевича (не того самого, а другого того самого), который по замыслу устроителей этого аукциона, – а это, как не трудно догадаться, принц Феодосий и его монаршие родственники, члены попечительного совета этого благотворительного мероприятия, – резко и притом саму себя и свой плавный ход повествования перебила Марфа Андреевна, в коей от Марии Антуанетты ещё нет ни шиша и от того она такая живая, без всей той чопорности, вычернутости и бездушия, которыми так гордятся все эти Антуанетты, – и как сейчас я начинаю догадываться, то эта картина принадлежит кому-то из родственников Феодосия и они таким хитрым образом обеляют свои финансовые поступления, не учитываемые налоговыми органами, – должен был выкуплен членом семьи, самым его видным, Феодосием, и тем самым остаться в кругу семьи. А тут вдруг ты, как чёрт из табакерки вылез, и бл*ь, – без этого злоупотребления кульминационного характера слова не выразить всю ту степень неблагоразумия и бесноватости, которой себя постигли все эти члены попечительного совета, – все планы этой заносчивой семейки нарушил.
«Бью все ваши ставки!», – вырвавшись прямо к лоту и к аукционисту, попутно вырывая молоток у него, как гром среди ясного неба обрушиваешь ты эту новость на дремлющие головы заседающей на председательских местах аукциона комиссии. Отчего в этом жюри происходят не предвиденные никак мероприятия, связанные с твоим столь напористым в их сторону появлением. Ведь все уже приготовились пройти к столу отобедать после так блестяще проведённого аукциона, – сэр Болиндброк, как всегда блестяще провёл аукцион, сэр Мальборо не меньше вашего отметился в своём благородстве, уступив вашему сиятельству канделябр её величества, а его высочество в очередной раз затмил всех своей непоколебимой тягой к милости к своим подданным, – и осталось только зафиксировать всё это третьим ударом молотка, объявляющим, что последний лот благотворительного аукциона, картина Малевича-некст, ожидаемо перешёл в руки принца Феодосия за символическую сумму, которую он не поскупился отдать на нужды в них нуждающихся дельфинов (в этом есть некий символизм и гротеск Анатоля Франса), как перед всеми ты заявляешься и нарушаешь для всех столь привычный порядок жизни.
И весь до единого попечительский совет этого аукциона от такой своей растерянности перед лицом самого неожиданного толка непредвиденных обстоятельств, начинает уподобляться разжижжёной массе, растекаясь на своих стульях и выпадая в отдельных случаях, связанных с сэром Болинброком, в креативность своего мышления, роняя себя сразу под стол. И единственный, кто проявляет выдержку, то это принц Феодосий, застопорившийся в одном положении по одной лишь причине. Он тебя узнал и от нервного испуга застыл в умственном ступоре, в таком состоянии не имея никакой возможности перебить твою ставку.
А тебе этого только и нужно было. И ты, беспардонно и что-то в этом есть унизительное, тыча в лица всех этих достопочтенных лиц молотком аукционщика, как бы подспудно у них интересуешься: «Есть ли среди вас смельчак, кто бросит мне вызов?», добавляя при этом нескрытую угрозу: «Только не забывайте, что молоток в моих руках и я им умею как надо пользоваться». И естественно и благоразумно, что все эти лица из попечительского совета этого благотворительного мероприятия, решили с тобой не пререкаться и не портить тебе настроение. И даже единственный, кто мог тебе потенциально бросить вызов, принц Феодосий, и тот счёл, что всё того не стоит и он лучше помолчит в тряпочку, как ты ему порекомендовал это сделать, сунув кулак под нос.
– Ну а раз никто меня тут не урезонит, то картина моя. – Заявляешь ты, и жутким гулом удара молотка ставишь точку в этом аукционе, погружая в собственное окисление всю председательскую комиссию.
– И как теперь я понимаю, то ты был не забыт. – Без особого восторга и оптимистического настроя делает итоговый вывод Марфа Андреевна. И Терентий, что для него удивительно, вынужден с ней согласится. Правда, не без свойственного ему сумасбродного замечания. – Так что думаешь, и картину заберут?
– Боже ты мой! Нашёл о чём думать. – В сердцах выплеснула всё это Марфа Андреевна и бросилась на второй этаж, подальше от этого особого мышления Терентия. Кто всё равно ей вслед решит подумать, что она бросилась бежать не от него, а проверить, на месте ли злополучная картина, и заодно укорить её в том, что она так о нём недальновидно судит.
– Можешь не беспокоиться за картину, я её успел перепрятать. А вот куда? А ты подумай. – Расплывшись от осознания своей ловкости, Терентий многозначительно посмотрел куда-то сквозь спину Марфы Андреевны, не на радуясь теми заголовками газет, которые вышли по информационным следам этого злополучного для Феодосия вечера.
«На-ка, выкуси! И опять неудобный вопрос для нашего монаршего семейства», – так отличились оппозиционные партии из числа падл лейбористов, так уверенно и смело по ним прошёлся Феодосий, когда обратил внимание на заголовки вышедшей прессы.
«Чем ответит на эту экзистенциональную угрозу монархии в своём лице Феодосий?!», – а это уже задались к Феодосию вопросом его сторонники.
«Кто этот человек, сунувший дулю под нос Феодосию?!», – а это уже сам Феодосий хотел бы знать и он узнает, не будь он Феодосий. – А кто есть я? – ещё задался вопросом Феодосий, поняв, что ответ на этот вопрос будет решён через решение вопроса с этим негодяем, вырвавшим из его рук картину.
– Я так всё это дело не оставлю! – сжимая что есть силы бутылку из-под минеральной воды, – и у принцев бывают газы и горечь исступления по отношению к реальности, выраженная через гастрит, и тут выбирай между своей вспученностью и изжогой, где за первое отвечают газы из минеральной воды, а за второе не отвечают в тоже время всё те же газы (что и говорить, а сложный выбор), – проскрипел зубами Феодосий, не сводя своего немигающего взгляда холодных глаз с заголовка одного из таблоидов, принадлежащих между прочим и его семье.
И что больше всего сейчас бесит и напрягает Феодосия, так это то, что и ему, наследнику не одних только титулов и богатств своего семейства, а тут как не крутись, а не обошлось без наследственных болячек в виде генетического кода, уж очень сильно сказывающихся на мировоззрении Феодосия, видящего белый свет, не как все думают, через розовые очки, которые имеют возможность себе позволить носить только люди благородного и что главное, при средствах ума, а через призму и фокус одновременно своего гастрита и социального образования, приходится подыгрывать общечеловеческим ценностям и становится мишенью вот таких светских хроник. Где его, как какого-то простолюдина и хапугу честят на весь белый свет, а он должен и обязан ещё за это всё оправдываться.
– Всё моё королевство обшарьте, а отыщите мне этого наглеца. – До не стерпения больно смотреть Феодосию на себя в отражение зеркала во время отдачи этого приказа отвечающим за исполнение всех его желаний людям тёмного прошлого, настоящего и они надеются, то со своими просветами будущего. Во что с трудом верится, посмотрев на этих людей, уж очень грубой и жестокой физической выразительности, и сложного характера интеллекта, только в свою сторону чего-то считающего.
– И в каком виде его доставить? – а вот и те признаки их интеллектуального развития, которое так мрачно определяет будущее этих людей.
– В каком виде? – не сразу понял сути вопроса Феодосий, про себя считающий, что он итак всё ясно разъяснил этим дуракам своим бешенным видом. И, пожалуй, он всё-таки несколько поторопился, и этот заданный ему вопрос имеет право на существование.
– Пожалуй, не будем с этим вопросом торопиться. А вы устройте этому типу такую жизнь, чтобы мне было любо-дорого на это посмотреть. – Ставит ещё более нелёгкую задачу этим своим грубым подопечным Феодосий, ставя тех в некоторый тупик своего понимания, чего собственно Феодосий хочет. Ведь когда в его устах звучит любо-дорого, то это всегда указывает на обратное этому действию действие. И уж чего-чего, а ничего хорошего и уж точно ценного не будет ждать цель ненавистных устремлений Феодосия. Как в этом и убедился вскоре Терентий, ставший тем самым лицом, к которому вдруг возникли свои вопросы у фискальных пока служб контроля твоей независимости. А завтра кто знает, может к нему в гости нагрянет кто и по существенней. Уж слишком Терентий человек самоуверенный и самонадеянный, считающий, что завтра и притом в самом благостном свете для него точно настанет. Тогда как такое суеверие совершенно не приветствуется там, где ход небесного светила, а за ним и всех физических законов, которые включают в себя и законы человеческого жанра, определяет соизволение высших сил, монополию на применение которых имеет только одно благородное, монаршее лицо – де-факто король Феодосий второй.
А насчёт де-юра утверждения этого факта, то тут не урегулированы ещё некоторые формальности с его строптивым папашей Феодосием первым, выжившим из ума стариком, всё не желающим оставлять свой монарший пост по весьма резонной причине для обоих сторон это возникшего на ровном месте конфликта, из-за его большой забывчивости. Забывает Феодосий пока что король, а наряжается он прямо как королева, в ажурные чулки и шмотки аки платье (и здесь повестка дня не обошла стороной монаршие структуры управления государевыми умами), что пора бы честь знать и освободить место для управление страной, свой трон, молодой поросли, и всё гад цепляется за своё место и при этом очень умело это делая, играя на противоречиях на будущее своего трона среди своих наследников. Которых было не пруд пруди, а для монаршего престола более чем достаточно в лице двух принцев. Где Феодосий второй был хоть и первым по возрасту претендентом на престол и значит в ближайшем обозримом будущем более предпочтимой фигурой, но его брат близнец (не в физическом плане, а чистотой своих помыслов и взглядов на своё и престолонаследие будущее), как же быть без такой трагедии и интриги для монаршего престола, принц Ланселот по требованию этого на выдумки горазд брата наследника престола Тутси, как опять же он гад шутит, а так-то он носит вполне благообразное имя принц Альберт, кто уж сильно не страдал, а за него страдали все остальные, изобретательностью своего ума, который вдруг себе втемяшил вот такую глупость и чуть ли не переворот в правилах престолонаследия. – С какой это стати Феодосий должен занять трон, когда он недостоин такой большой чести. А считать своё имя за тот самый аргумент (раз меня назвали в честь короля, то это знак моей королевской судьбы), который становится пропускным билетом к трону, уж слишком наивно.
А вот почему Феодосий всего это недостоин, то тут можно не одного только Альберта не спрашивать. А зайди в какие-нибудь доки и спроси первое же попавшее лицо о том, кто более чем достоин навязывать ему свои мысли, то после того как ты в себя придёшь, оказавшись на грязной мостовой, после навязывающего свою точку зрения удара интеллекта этого интервьюируемого тобой лица, ты более чем задумаешься о такой арифметике престолонаследия.
И как людьми, знающими толк в политических манипуляциях и интригах на почве родственных связей, то наличие двух таких центров принятия решения насчёт будущего устройства государственного аппарата управления, – и всё это находится в подвешенном состоянии по воле бога сказали бы люди отсталого мировоззрения на ход сменяемости дня и ночи, а также жизни и смерти, а так-то всему причиной человеческая инсинуационная модель систематизации жизни, и её сейчас представляет строптивость и неуёмная жажда жить и ею всех тут мучить, короля Феодосия, – всегда несёт собой большие сложности в определении будущего государственного устройства.
А так как и в этом деле никогда нет единства мнений, то на этом ровном месте всегда возникает столько всяких противоречий, что никто окончательно не знает, чья партия в итоге власть в свои руки возьмёт. Ну и учитывая то, что на этом поле политического действия и сражения действуют всё больше люди капитального мироустройства в себе, то получается так, что они не делают все свои ставки на одно лицо, кладя все свои капиталы в одну корзину. И тут как монета ляжет. И не только в руках принца Альберта, определяющего свой дальнейший путь с помощью такой монеты, держа её в постоянной готовности в своих руках, чтобы для себя и для всех остальных наметить свой дальнейший путь.
– А сегодня мой путь лежит к этому типу, Терентию. – Бросив монету и убедившись в том, что она следует за его мыслью, рассудил Альберт, не сводя своего взгляда с заголовка утренней газеты, где на весь белый и не только так не толерантно свет, по чём есть честили его брата Феодосия, выставленного этим Терентием дурак-дураком. И Альберт от радостного возбуждения даже сперва порывался пойти навестить своего брата и поинтересоваться у него о его самочувствии.
– И главное надо поинтересоваться о судьбе картины Малевича-некст. – А вот эта мысль прямо взбудоражила своими перспективами Альберта, вспомнившего предысторию выхода на первый план взглядов на современного искусство в лице этой картины у его брата, решившего таким образом отметиться в глазах своего папаши, здравствующего короля Феодосия, кому в качестве подарка на именины и предназначалась это картина. А всякие коррупционные схемы, которые сопровождали информационный шум вокруг этого мероприятия по приобретению этой картины, то это дело второстепенное и куда без этого, когда доходы венценосных особ тоже благодаря инфляционным процессам снизились.
– Что уж тут поделаешь, – разводят свои липкие руки кровопийцы банкиры, оправдывая свои сверхдоходы, – таковы основополагающие, физические законы жизни. Коим подчинены, и мал, и стар, человек самой гнусной социализации и нечета ему венценосная особа. Все они подвержены давлению сил инфляционных процессов. И это к сожалению неизбежно и неотвратимо.
– Почему? – а вот непонимание Альбертом вот таких очевидных вещей, физических законов обесценивания жизни человека, по своей сути являющимся тем же жизненным процессом, ведущим человека к смерти, прямо обескураживает его доверенное лицо по ценным бумагам, Кузьму Продкова-Ротшильда, и найти в своей голове не могущего причин для объяснения себе и самому Альберту, откуда в нём такая анархическая арифметика взялась. Что же касается самого этого вопроса, то и здесь Кузьма, который Ротшильд, не может найти для себя доводов довести до сведения Альберта истинных причин вот такого кругооборота вещей и событий.
Он же не спрашивает, хоть когда-то и спрашивал, с чем связано вот такое мировоззрение его родителей на себя, уделивших только раз до жизни и в жизни к нему внимание, наделив вначале его правом на жизнь, а затем наградив таким, много каверзных вызывающих вопросов именем Кузьма. Уж совсем не похожим на имена их фамильного древа. Что даёт повод для его беспокойства в сторону легкомысленности взглядов, а затем поведение его благоверной матери, решившей вот таким кардинальным образом указать своему супругу на наличие у неё своего отдельного мнения и взглядов на их будущее. И бл*ь, Теодор Ротшильд, тридцать девятый из колена Ротшильдов Теодор, вынужден был, скрипя зубами, принять достойно право своей супруги на своё мнение, хоть оно и несло измену всему его прежнему мировоззрению.
Но Теодор не был бы Теодором Ротшильдом, если не внёс свою поправку в это утверждаемое своей легкомысленной супругой будущее. И эта его поправка относилась к имени отпрыска личного мнения Анны Ротшильд, супруги Теодора, в девичестве Морозовой Анны Савовны.
– Тогдась нарекаю его Кузьмой. Как ты того и хотела, Анна на шее. – Вот такой фортель выкинул с именем своего наследника всех своих жизненных утверждений Теодор Ротшильд. В данном случае видимо слишком замудрив в своей изощрённой на месть изобретательности, что на него отчего-то все косо смотрели, когда в его присутствии представляли Кузьму. Начав при этом хмурить лбы и задаваться вопросами: Откуда такое поветрие у Теодора обретать своё будущее с восточным соседом.
Но как буквально скоро, через оффшорные эмитенты новостной политики узрело в движение мысли, то Теодор, как это было на него похоже, вновь всех опередил дальновидностью своих взглядов на будущее, связав его и свои капиталы с востоком. И теперь его слова: «Солнце всегда восходит с востока», когда-то никем не понимаемые и вносящими сумятицу в головы людей, ведущих свою капитализацию несколько веков, обрели для себя то самое значение, которое раньше всем не давало покоя своей туманностью, а сейчас не даёт уже завистливого покоя.
– Таковы законы жизни. – Как-то удручённо, без надежды на другой состав жизни, говорит Кузьма. На что Альберт смотрит с сомнением, и он отчего-то уверен в том, что Кузьма тот ещё прохиндей и он от него что-то скрывает.
– А как насчёт того, чтобы изменить эти законы жизни? – задаёт провокационный вопрос Альберт по своему непониманию, как это всё делается в коммерческой жизни, или тут имеет место что-то более сложное. И Кузьма Ротшильд, пока что держа в уме второй, более для себя опасный вариант, принимает за основную версию первый вариант.
– Боюсь, что нельзя. – Фигурально разводя руками в сторону такой несправедливости жизни, которую и он сам терпеть не может, говорит Кузьма, ожидая от Альберта принятия такой неизбежной действительности. Но куда там, Альберт так уж воспитан, что для него не существует никаких авторитетов, и он пока сам на своей шкуре не убедится в том, что он не совсем бог, а только к нему приближен по некоторым функциональным началам, он, бл*ь, от тебя не отстанет.
– И кого вы боитесь? – А вот это был очень глубоко копающий и идущий вопрос Альберта, прямо всё в глубине Ротшильда переворачивающий от неожиданности увидеть, что он вдруг оказался в одном шаге от раскрытия самой великой тайны банкиров – порождения инфляции, ведущей почему-то к росту доходов банкиров и одновременно обесцениванию жизни человека (хотя в ценах она растёт). И за раскрытие этой вселенской банкирской тайны, его, и не посмотрят, что Ротшильда, ждёт полнейшее отлучение от связей с жизнью.
– Никого я не боюсь. – Фальшиво пытается всё обратить в смех Кузьма. – Это такой оборот речи.
– Оборот речи, говоришь. – Говорит Альберт, и по нему видно, что он ни одному слову Кузьмы не верит.
– А что скажешь насчёт вот такого моего аргумента. – Берёт вновь слово Альберт. – Если, к примеру, физические законы, того же всемирного тяготения, в праве и в своей возможности отменить или переписать высшая сущность, тот же бог, то законы человеческого интеллекта, к которым относится и закон кругооборота физических ценностей в лице тех же денежных средств, во власти человека изменить. Как тебе такая логика? – ставит Кузьму в безвозвратное положение Ротшильд. И пойди найти теперь, чем его эту логику переубедить.
И вот же чёртов сукин сын Кузьма, он нашёл аргумент, что б перебить этот ход мысли Альберта. – От того мы и не верим в бога. – Не в бровь, а в глаз бьёт Альберта этим своим откровением Кузьма Ротшильд, раскрывая перед Альбертом секрет своего банкирского успеха и могущества.
– Ладно, убедил. – Усмехается Альберт, отпуская Кузьму, но не в коем случае своего брата Феодосия, вон чего себе надумавшего, вложить в подарок их между прочим общему отцу, столько будущих посылов. И как не самый, а самый чёрный квадрат Малевича (ну и что, что некст), несёт в себе столько очень туманных посылов и знамений на твоё будущее. И в него можно столько вложить закамуфлированного и в тебе нереализованного по вине или благодаря тому человеку, в кого этим подарком сейчас столько вкладываешь, что одаренный этим подарком человек, в данном случае король Феодосий, и уснуть больше никогда не сможет спокойным сном, тем самым приближая Феодосия к вожделенной цели всего этого мероприятия.
– Ну смотри, Феодосий, как бы тебе самому не встал боком этот, так называемый чёрный квадрат современного Малевича, со знаковым именем Надскрёбышев. К тому же фигурального исполнения и фигуры речи. – Ещё тогда, при первом сообщении Феодосия о выборе такого подарка другому Феодосию, тому, что по важней и по старше, понимая, что того никак не переубедить остолопа, Альберт, бл*ь, получается, что накаркал ему. И сейчас Феодосий в первую очередь его обвиняет во всём случившемся. И не как фактор суеверного фатализма, а Альберт во всём этом деле имел свой интерес и выступил организующим все эти беспорядки лицом. Из чего делается один логический вывод. Если переубедить Феодосия никак нельзя, а оправдываться Альберт не собирается, то нужно всё это дело возглавить своим дальнейшим участием. То есть найти этого Терентия, и…А там посмотрим.
Феодосий и его замыслы
А на что посмотрим, то Альберт пока что не может отвести своего памятливого внимания от краеугольного камня всего этого закрутившегося с Феодосием и людьми вокруг него события. Физического воплощения в форме искусства всего того, что человек в себе не может сдержать и из него всё это так и прёт и рвётся наружу, в сторону изваять что-нибудь (что есть обратная сторона сломать что-нибудь природное), или же обрисовать случайным прохожим ситуацию с собой, и вы, мол, мил человеки, даже не думайте меня игнорировать и со мной, и моим талантом всех цеплять не считаться, а если в общих, объединяющих все эти действия словах, то доказать всему миру, что с ним нужно опять же считаться по крайней мере.
А взгляд человека на искусство не меньше вызывает споров и диаметрально-противоположных и критических взглядов на него, нежели само искусство, за которое не всякое твоё творение можно принять, признать и сойти (что за хрень такая?! Искусство! Во бл*ь, искусство). И вот тут-то и возникает один из самых архиважнейших вопросов, касающихся этой проблемы, порождённой человеческим разумом, не знающего успокоения. По какому критерию определять, что перед тобой, искусство, блажь удручённого собственным абсолютизмом разума, или просто бытовая поделка, целью которой является скрасить интерьер твоей жизни, и какой мерой всё это мерить, хрен его знает. И тут первое, что приходит на ум при выяснении этого вопроса, так это алгоритм определения ценности того или иного продукта. А именно торговые отношения, через которые как бы рождается цена выставленного на продажу, к примеру, продукта. Вот только искусство – это не предмет первой необходимости, без которого можно запросто прожить, и здесь необходим какой-то иной подход.
А из этого следует, что в продукцию искусства, его творческого потенциала, в первую очередь вкладывается субъективизм его создателя, в котором он пробует, местами не безуспешно, отразить требования своего сердца и души, и параллельно ему та же категория ума приобретателя этого объекта искусства, которому пришлось по душе и сердцу то, что в себе не смог удержать этот талант изобразительного или другого тематического искусства. И если этот объект искусства, если использовать для объяснения современный язык общения, набирает для себя критическое количество лайков, то он, пожалуй, имеет свою вероятность стать шедевром.
И как из всего этого выходит, то каждое время налагает свои взгляды на искусство. И больше всего подвержено влиянию конъюнктуры времени, то это изобразительное искусство, являющее окном в современный мир. Ну а учитывая то, что задачей всякого художника является его желание своими откровениями поразить, а лучше потрясти зрительскую публику (и доказательством чему служит то, что движущей силой всякого таланта является его гордыня и тщеславие, как бы это не прискорбно говорить, ведь все таланты такие грешники, раз бросают вызов самой природе творения), то их мировоззренческий реализм изображения действительности подчас проходит через фильтры сна разума, который, как все знают, рождает чудовищ. Что как раз и нужно современному зрителю, пресыщенному до предела реалиями современного мира – предельным насыщением среды существования человека информацией. И что его хоть что-то трогает, так это что-нибудь из ряда вон выходящее.
И как в своё время Малевич поставил в тупик искусствоведов и его зрительный нерв своей дислокацией цветовой гаммы порождения реальности в отдельно взятой части света и полотна, где всей этой иллюминации цвета и фантазии художника портретиста реальности и анархиста будничных дней, склонных к вечере, сопутствовала аура из взведённых на тебя в курках маузеров, так и в нынешнее время, по своему революционное, как минимум, беременное революцией, возникла необходимость в своём Малевиче, но только некст. Где бы его картины открывали окно не в безрадостное и неизвестное, всё в потёмках будущее, – нынче обыватель демонстрирует в себе бессмертие и бесстрашие через тот же новый алгоритм современного откровения камин-аут, открывающего для него ворота в земной рай (а другого рая и нет для атеиста, о чём почему-то никто не упоминает в своём откровении), – а они бы стали окнами в этот новый, фантастический мир (вот почему такое распространение в жизни получили окна в виртуальный мир; но там всего не пощупаешь).
И картина нового Малевича, Малевича-некст, под именем которого себя позиционирует Надскрёбышев, большой талант находиться для вас в нужном месте и в нужное время, что и есть самое важное качество программиста реальности, как определяет значение всякого художника Надскрёбышев (Малевич-некст), где он выхватывает из этой реальности, даже не само это место в этой позиции времени, а он ухватывает суть этой точки значения, перекладывая всё это на полотно, как бы оцифровывая эту реальность, за которую и вокруг которой разгорелся весь этот сыр-бор, и в самом деле была до предела реалистичной, представляя из себя реальное окно в мир. И это была не фигура речи, как бы выразился Феодосий или Альберт, а буквальное окно в этот и тот мир фантазии. Единственное, что оно было небольшое по своему размеру и в специальной рамке, чтобы придать этому шедевру, больше драматического, чем изобразительного искусства, условность его определения как объект искусства, а не то что вы подумали: Кто опять окно выставил и за собой не убрал.
Ну а почему этот, подающий столько надежд и замеченный нужными людьми изобразист куртуазного маньеризма, как он, Надскрёбышев, себя просил ассоциировать с анархией калейдоскопа сознания Малевича, решил себя выставить не под своим ничего не значащим для мира искусства людей именем, а под проверенным временем именем Малевича, то, во-первых, его имя не столько внушало звучности и памфлетов о бессмертии духа, а во-вторых, он, как художник, не может не замечать тенденции мира, который обрёк себя на примитивизм и концепцию прогресса, всё обрекая в абсолютизм мэма. И зритель, даже самый прогрессивный, не готов идти, и тем более понимать неизвестное имя, которое может по своему своеобразно и разумно в шикарной образности выглядит, но человеку сейчас требуется нечто большее для его созвучия с этой частью мира. Ему нужно указать на пути-дороги его движения разума. Что как раз и даёт бренд, по итогу имя. Вот и пришлось этому новому стартапу изобразительного искусства взять для себя франшизу в виде брендового имени Малевича.
При этом подошёл новоиспечённый Малевич к продвижению своего продукта достаточно грамотно и не как чайник. А он в своё неизвестное время проделал тёмный и покрытый мраком путь по местам былого пребывания своего теперь однофамильца, Малевича, и за толику немалую заручился поддержкой своего таланта реальным артефактом жизни Малевича из одной харчевни, где в своё время пребывал в своей жуткой действительности тот самый Малевич, нагружая себя по полной нетерпением к той точки своего позиционирования и дислокации, в которую его поместила его фатальность. И этим артефактом, который уже после, после некоторой доработки выдал за своё прорывное произведение «Чёрная квадратура реальности» Малевич-некст, стало настоящее окно, а точнее часть окна, у которого в своё время сидел Малевич по заверению хозяина этой харчевни, и через его призму смотрел в мир.
– А теперь включите своё воображение, которое у вас, как у художника, бьёт ключом, – ломал через колено все прежние представления об искусстве Надскрёбышева нынешний хозяин той самой харчевни, где Малевич и задумал свой чёрный квадрат, Зинаид Ламанский, заверяя и утверждая свой взгляд на изобразительное искусство, для рождения которого просто необходим какой-нибудь фильтр, в виде той же фокусировки реальности через прицел окна его харчевни.
– А вот не окажись Малевич в своё время в моей харчевне, не сядь он у этого окна и не разыграйся за ним человеческая драма, – пьяный купец Илья Лукич, очень крепко настаивал на своём супружеском праве поколачивать свою супругу тогда, когда она этого заслуживала, забывая о своих супружеских обязанностях в объятиях мещанина Домбровского, той ещё скотины и всегда он не нравился Илье Лукичу своими разговорами о женском праве на своё отдельное слово (теперь-то понятно, к чему он вёл все эти разговоры), – то кто знает, сумел бы изобразить Малевич так убедительно ретроградное и регрессивное человеческое прошлое. – И вот до чего же убедителен этот Зинаид, уже на ухо Надскрёбышеву приговаривающий и уговаривающий его о таком перспективном для себя будущем, которое ему даст это приобретение.
И Надскрёбышев внял голосу коммерческого разума Зинаида, сразу в нём заметившего настоящего художника (я тебя сразу срисовал за художника), выкупив у того часть окна, в которое в своё время лицезрел и пялился Малевич. При этом Надскрёбышев проявил себя, не как какой-нибудь лопух, а он потребовал от ловкого на уговоры Зинаида доказательств того, что Малевич именно в это окно когда-то зырил на то, как этот мир погрузился в пучину тёмного и безрадостного прошлого (Малевич по всё тем же словам Зинаида, осторожно тогда относился к случайным связям, да и супруга купца Ильи Лукича не вызвала в нём ответных чувств, и он счёл за более разумное быть сторонним наблюдателем за этой демонстрацией одного из смыслов жизни).
– Ваше требование законно. – Соглашается Зинаид с этим требованием Надскрёбышева, и раз, тычет его носом в угол этого окна, указывая там на узор царапин.
– Видишь эти царапины? – несколько агрессивно и с угрозой почему-то Надскрёбышеву, вопрошает того Зинаид.
И, конечно, Надскрёбышев, когда ему угрожает опасность дальше носа своего не видеть, потому что он будет разбит, видит то, что ему предлагают увидеть. А вот насчёт того, чтобы понять, что всё это значит, то об этом разговора не было и Надскрёбышев позволяет себе это не понять.
– И что это? – спрашивает Надскрёбышев.
– А ты ещё не понял? – в край удивлён такой недальновидностью Надскрёбышева Зинаид.
– Не совсем. – Удручённо пожимает плечами Надскрёбышев.
На что уже вздыхает Зинаид, поражённый в очередной раз безграмотностью современного человечества и куда катиться этот мир, знать не знающего очевидных вещей. Ну да ладно, он это дело по мере своих возможностей исправит.
– Это своего рода вензель Малевича, оставленного им с помощью вилки, когда он в нервном исступлении пришёл к тому самому откровению, которое и привело его сознание и разум к открытию для себя этого прохода в мир иной. Который всем известен, как чёрный квадрат. Тогда как это есть портал для перехода в другие миры. – Вот до какой степени убеждения дошёл Зинаид, и всё для того, чтобы продать этот артефакт.
Ну а Надскрёбышев не такой наивный дурачок, чтобы верить всем этим сказкам продавца, с помощью которых он набивает цену своему товару, и он сразу, чтобы указать Зинаиду на то, что с ним нечего играть в такие игры, спросил о том самом коде, который нужно ввести, чтобы открыть вначале, а затем воспользоваться этим порталом.
И как ожидалось Надскрёбышевым, то Зинаид замешкался, заявив, что знай он этот код, то не сидел бы здесь, а отдыхал бы Майами. А вот Надскрёбышев в отличие от него нашёл этот для себя этот код. И он теперь находится, хоть и не в Майами, но в местах, приближенных к этому райскому отношению к тебе реальности. Правда, он нашёл только косвенный код для открытия этого портала – им оказалась его коммерческая жилка, принявшая живейшее участие в продвижение его изобразительных талантов, а вот как только он разгадает настоящий код для открытия этого портала, то тогда вы с ним так запанибратски не поговорите, даже будучи самим Феодосием вторым. Чьей поддержкой он и заручился на первом этапе своего становления большим художественным талантом, ради чего ему пришлось поделиться секретом этой своей картины. – Это портал в другой мир.
Во что Феодосий не полностью поверил, как не поверил в дух свободомыслия Надскрёбышева, отчего-то совсем не готового ради своих убеждений плохо питаться, а уж говорить о том, чтобы голодать, то никто не имеет права зажимать человеческую свободу таким иезуитским образом.
– У меня таких порталов вон сколько. В каждом окне. – Резонно контраргументировал Феодосий.
Ну а что Надскрёбышев может ему на ответить? Да только ничего из того, что находится в ощутимой реальности.
– Я без кодов доступа ничего пока доказать не могу, но как только я их вычислю, мы откроем этот портал. – Делает заведомо неосуществимое заявление Надскрёбышев. На что Феодосий хотел бы ему указать носком своего мокасина, которые он очень любит носить на голую ногу, да вот только Надскрёбышев демонстрировал в себе столько искренней веры в собой сказанное, что Феодосий захотел ему в этом поверить. Тем более Феодосий, хоть и был главой своей поместной церкви, по каким-то внутренним моральным убеждениям, скорей всего, связанных с политической необходимостью быть для своих подданных выше любых принципов и привязанностей, ничему и никому не верил, а недостаток в организме, даже в духовной области, как ты этого не хочешь, а ощущался, вот он и решил своё неверие восполнить в вере в такую абстракцию.
– Ладно, Григорий, – обращается к Надскрёбышеву Феодосий, – как только разгадаешь загадку своей картины, сразу ко мне дуй. И не думай открывать портал без меня. А чтобы ты по глупости своей меня не надумал надуть, я …– Феодосий поднялся на ноги, подошёл к этой, так эффектно и ловко оформленной новой работе Малевича-некст (хватит уже скрестить в дом этого художественного гения через своё непризнанное имя), установленной прежде всего на его рассмотрение и усмотрение в центре приёмного зала на специальной треноге, и ещё раз решил убедиться в соответствии на неё наговариваемого её типа создателем, и тем, что в ней есть.
И судя по непредвзятому, но субъективному мнению Феодосия, выраженному в гримасе лёгкого непонимания и больше, конечно, недоумения, то этот маляр Малевич, водит его за нос всеми этими фантастическими байками о каком-то там портале. И этого сукина сына не мешает проучить за такую его дерзость. Хотя…Во всём этом что-то такое есть. Перспектива выставить дураками весь такой не толерантный, белый свет. – Среди дураков живётся как-то лучше и вольготней. – Всё за всех решил Феодосий, глядя сквозь поверхность этой работы Малевича-некст в ближайшее будущее некоторый известных для него особ. И надо же, какая вдруг мысль поразила Феодосия, при взгляде в это окно возможной реалистичности. – А ведь это и в самом деле в своём роде портал. Его надо уметь только правильно применять, и уметь в него видеть.
– В таких сложный и неоднозначных делах, как мерить искусство (какой мерой отмеришь, такой и сам будешь мериться), я не могу полагаться только на одного себя. – Возвращаясь к Малевичу-некст, обращается к нему Феодосий. – Я считаю необходимым привлечь к этому делу специалистов. И чтобы определить настоящую ценность твоего произведения, его нужно выставить на аукцион.
– На аукцион? – нервно переспросил Малевич-некст, почему-то своим ушам не поверив.
– А что тебя в этом не устраивает? – переспрашивает Феодосий, выказывая в себе непонимание такой привередливости современных художников, отчего-то требующих для себя эксклюзивного показа, не хотят они отчего-то настоящей конкурентной борьбы за внимание к своим работам, которую даёт аукцион. Им подавай сразу личные выставки в самых известных галереях. Нет уж, ты вначале пройти горловину борьбы за свою выживаемость и ценность на аукционе, а затем мы посмотрим в каких галереях на тебя смотреть.
– Вы сами знаете, какая там есть предвзятость к новичкам и конъюнктура. – Аргументирует свою озабоченность Малевич-некст.
– Ладно, я пойду тебе навстречу и через свои средства связи и информации доведу до сведения глубинных участников аукциона, что я имею покупательский интерес к тебе и твоим работам. – Говорит Феодосий. А вот это уже другое дело для Малевича-некст, расплывшегося в улыбке при взгляде на такое своё светлое будущее.
А вот у Феодосия не такой благожелательный взгляд на будущее Малевича-некст, и в нём просматривается некая придирчивая критичность через его подслеповатый прищур, обращённый прямо в душу Малевича-некст, пытающегося быть не полностью честным со своим сюзереном Феодосием, кто ему дал всё, а он этого, падла, не ценит, скрывая свой прямой взгляд под толстым стеклом своих очков. И Феодосий так себя участливо к Малевичу-некст проявил не потому, что Феодосий считал, что у человека его уровня должен быть обязательно какой-нибудь либеральный бзик, – благотворитель из меня никудышный, меценат так себе, что касается милосердия, то вы что, ржёте, посмотрите на меня, и разве с таким хлебалом можно желать добра, – а потому, что итак иногда надо, и его выбор после долгих раздумий фокус-группы пал на поддержку себя в качестве правозащитника. Буду, бл*ь, людей друг от друга и главное от себя защищать.
А чтобы значит, первый блин не вышел комом, а как раз наоборот, заявка Феодосия на правозащитную деятельность прогремела и имела успех, то его первым клиентом должен быть не какой-нибудь неизвестный прощелыга, сбежавший от своих алиментных обязательств, которые он подал на рассмотрение, как ущемление своих прав на размножение, а этим лицом должно в чём-то значимое и знаковое лицо.
– Как минимум, вы должны утереть нос нашему стратегическому противнику. – Вот по каким параметрам определял это угнетенное и всеми преследуемое за свои убеждения лицо начальник стратегий, генерал и сэр одновременно, Ланкастер. И как всегда при разработке таких стратегических планов бывает, разработчик планов натолкнулся на своё непонимание со стороны того лица, кто все эти планы заказывает и внедряет через свою оплату. А именно со стороны Феодосия, поморщивший в ответ свой нос и категорично заявивший:
– Ну уж нет, носы я вытирать никому не буду.
С чем сэр Ланкастер спорить не будет, как и объяснять не будет, что он употребил для своего объяснения того, как он всех своих врагов и противников ненавидит, фигуру речи и фигуру из трёх пальцев руки, спрятанную в кармане брюк (ещё прикажут их продемонстрировать), а он сразу переходит к делу, предлагая двух претендентов на роль объекта для своей защиты.
– У нас есть две кандидатуры на эту роль. – Говорит сэр Ланкастер, кладя и разворачивая перед Феодосием папку с этими кандидатурами. – Мери диссиденша и Григорий отверженный.
– Чем они отметились? – спрашивает Феодосий после того, как он обменялся с сэром Ланкастером мнением о неблагозвучии имён всех этих угнетаемых за своё свободомыслие людей. – И почему всегда их имена так звучат предумышленно противно.
– Наверное, потому, что они и для нас несут угрозу и негатив. – Посмел себе заметить сэр Ланкастер и бл*, верно.
– Эта баба, Мери, как и все бабы, всему и главное сама себе противоречит. Вот и до противоречила до такого бегства. – Делает пояснения сэр Ланкастер уже на заданный вопрос Феодосия.
– А ей с такой физиономией можно и даже в чём-то простительно. – Говорит Феодосий, рассмотрев фотокарточку Мери диссиденши.
– Внешность обманчива. – Резюмирует сэр Ланкастер.
– Это да. – Сказал Феодосий, покосившись на зеркало. – А кто идёт с ней в параллель? – спросил Феодосий.
– Художник экспрессионист.
– А с ним что не так?
– Как это всегда заведомо у художников. Его никто не понимает, особенно соотечественники.
– И он решил, что здесь он будет понят? – спрашивает Феодосий.
– Ага. – Отвечает сэр Ланкастер.
– И с какой стати. И откуда у них берутся все эти мысли? – уже чуть ли негодует Феодосий.
– Мы это им внушили. – А вот ответ сэра Ланкастера удивил и в чём-то поразил Феодосия.
– И зачем?
– Чтобы они к нам ехали. – И опять ответ сэра Ланкастера остаётся без ответа.
– Но зачем? – ещё сильней недоумевает Феодосий.
– Такова наша политика. – Пожимая плечами, отвечает так туманно сэр Ланкастер, от кого толку не добьёшься, и Феодосий, чувствуя, что в такой политике нужно что-то менять, но только после смены вектора направления их государство образующего лица, задаётся итоговым вопросом. – И кого ты мне порекомендуешь выбрать?
– Бабы предсказуемы своей непредсказуемостью поведения. А эта Мери-конституция, из ряда вон выходящее событие. Так что будет верней сделать ставку на художника. – Делает вывод сэр Ланкастер.
– Во как! – удивлён Феодосий такой трансформации имени этой Мери. – Ты же говорил, что она диссиденша или как там, трансформация.
– Да у ней семь пятниц на неделе с этими переиначиваниями себя. И если кто-то из рода Болейн (это такой чёрно-тонкий юмор сэра Ланкастера, отпрыска одной из пэрских ветвей, с правом заглядывать на престол из-за спины монарха и иметь на всё про всё своё шутливое мнение) меняет цвета своей фактуры через день, то эта Мери с той же периодичностью меняет фокусировку своего мировоззрения. – С толком и знанием этого толка говорит сэр Ланкастер, заставив Феодосия заинтересоваться больше, чем хотелось бы этой Мери. И у него даже возникла мысль взять на себя эту трудоёмкую заботу и с громоздить на худые плечи сэра Ланкастера, кто технически и буквально отвечает за все его правозащитные решения, патронаж над этой, так и не могущей найти для себя ориентиры жизни, бедной овечкой Мери.
– А может не стоит её вообще обходить вниманием. Может для запаса и на неё обратим внимание. – Делает предложение Феодосий и сэр Ланкастер не против предлагаемого на её счёт решения, но не более того. И на этом как вроде сговорились.
– Что ж, посмотрим на его художества. – А вот так выбор пал на Григория, то есть Малевича-некст, со стороны жизнеутверждающих людей, в частности Феодосия.
А Григорий со своей скотской и неблагодарной стороны, и не думает учитывать всё то, на какие жертвы ради него пошёл не чета ему своим благородством и высотой своего родственного положения, Феодосий, кто таких людишек, как Григорий, мог и имел полное право не замечать, хотя бы по причине своей огромной занятости, и если каждое такое лицо, из себя ничего не представляющее, замечать, то когда же жить собственной жизнью. И Григорий, как за ним сейчас заметил всё тот же Феодосий, фокусирует свой взгляд и внимание только на самом себе, смотря на мир вокруг и людей его представляющих, с высот своего значения через фокус своих очков, которые он ещё к тому же натянул на свой нос фасонисто по борзому. И глядя на нос Григория, так и видится, как снисходительно на всех и в частности на вас он посматривает.
И понятно, что Феодосий, хоть и большой демократ, и либерал, но, тем не менее, он ко всему этому и высокородный отпрыск одного монаршего семейства, только самим себе позволяющие так на реальность с высока смотреть, в себе чуть не перекрестился, возмутившись на такую дерзость Григория, не ясно к чему в итоге стремящегося.
При этом Феодосий уже не столь вспыльчив, как предки по отцовской линии, всё-таки монаршее сословие по своему эволюционировало, и теперь оно не всё то, что несёт ему беду и неудовольствие рубит прямо с плеча, а монаршие отпрыски и близкое к нему сословие готово выслушать представителей народных масс и даже посчитать его доводы иногда сознательными.
Так и сейчас Феодосий, видя себя в фокусе внимания и взглядов Григория через очки (ещё бы в монокль, падла, на меня посмотрел), не имея причин подозревать Григория в большем уме, чем он у него есть, взял и, приговаривая: «Теперь-то мне ясно, почему у твоих очков такие толстые стёкла», прямо ткнул пальцем руки в одно из стёкол его очков, отчего Григория аж парализовало в одном не сдвигаемом положении.
А так как Григорий не имел ничего супротив этой проницательности Феодосия сказать, то на этом они и разошлись, чтобы в своё время сойтись на том самом аукционе, который стал для Феодосия в чём-то знаменательным из-за встречи на нём Терентия, перехватившего буквально из его рук знаковую картину Малевича-некст, и ставший огромным информационным поводом для оппозиционной прессы в плане унизить и проехаться по репутации Феодосия: Как мы и говорили, непутёвый сын своего отца, где под огромным вопросом определение его отца. О том ли отце говорим мы, когда вспоминаем отца Феодосия второго, чья схожесть с известным всем отцом, имеется только в имени.
А если рассмотреть другие родовые черты, и не только в физическом плане, то у Феодосия второго нет ничего общего и основного от Феодосия первого. И приводить в качестве основного аргумента такой природной несправедливости и аномальности то, что природа отдыхает на детях своих отцов, конечно, можно, но это всё равно ничего не исправит и такая демонстрация своей решимости идти до конца своего отца в схватке за своё право на престолонаследие, ещё не другое доказательство своего генетического кода, как у монаршего отца.
Но сейчас разговор не идёт о родословной Феодосия второго, где эта тема шибко интересует оппозицию, и как Феодосий понимает, то всю эту оппозицию к себе подкармливает инсайдами, его, теперь, да и ранее под большим сомнением, единокровный брат Альберт, а сейчас к Феодосию, итак уже задёрганному связанным со встречей с Терентием событием по пути к этому замку, где проводился аукцион, вдруг и с какой это ещё стати появились вопросы у Григория. Умело пользующегося тем, что Феодосий на публике слывёт большим либералом, хоть и эксцентричным, и он мимо тебя, малая зрительная симпатия и отождествление хоть какого-то интереса к твоей персоне у природы и начал разума человека, не пройдёт, поворотив в презрении нос.
И Григорий невероятно по хамски и нагло тычет своим длинным носом в неизвестную покуда для Феодосия сторону, и смеет, не просто у того интересоваться о чём-то, а он прямо-таки требует от Феодосия объяснений тому, чему он видите ли не видит объяснений. А с какой стати Феодосий обязан кому-то что-либо объяснять, если твоя природа изначально тебе всё объяснила на твой собственный счёт, наделив тебя с избытком дебилизмом.
Но что поделаешь, времена нынче снисходительны к такого рода людям, с особенностями своего мышления, и Феодосий не будет кичиться тем, что в нём есть, а вот в Григории этого никогда по смыслу задуманного на его счёт природой не будет и можешь даже не мечтать в революционных фантазиях, и он, так уж и быть, уделит толику своего драгоценнейшего времени Григорию и тому, что он ещё тут не понял.
А судя по направлению его носа, то Григорий совсем уж дурак дураком (что для художника экспрессиониста не только спасение его души и тела от негативных очень взглядов публики на такое его типа искусство, но и протеже его творений в мир искусства), если его ставит в ступор непонимания своя собственная же картина, выставленная на специальной смотровой площадке для всеобщего обозрения и оценки эстетами и искусствоведами.
И вот что не может понять в самом деле Григорий, глядя на своё творение, как в первый раз видит, то не совсем ясно, но только с первого на него взгляда. Хотя это совершенно не сложно представить и в случаях с работами экспрессионистов, такое сплошь и рядом случается. Из-за специфики своих работ, не с первого взгляда могут узнать, а затем признать свою работу за свою работу эти мастера эпатажа и муляжа реалистичности с помощью мольберта и кисточки. И эти художники своих художеств, очень искусственно выделяясь из когорты представителей изобразительного искусства, несколько раз посмотрят, и всё с разных сторон и под разными углами наклона в сторону навязываемой в его сторону и его мастерству картину, и всё через призму зрительского внимания к этому творения, и если степень негодования явно превалирует во всех этих зрительских лицах перед их внутренним восхищением перед такой дерзостью и наглостью этого маляра от кисточки, то разве зря это художник записался в экспрессионисты, и это даёт ему повод спокойно откланяться, резонно указывая на неправильное прочтение этой представленной всем тут работы.
– Стыдно господа, так путать почерки великих мастеров экспрессионизма. Где Мане, там Моне не обретал искусство в залежах кувшинок. Тьфу на вас, эстетически не оформленных. – За всё воздаст отверженный мастер снобизму этой публики, которая и понимает лишь то искусство, на которое им указывают специально обученные коммерсантами от искусства люди.
Правда, сейчас другой случай, и взволнованность Григория и непринятие им выставленной на всеобщее обозрение картины, имеет другие причины, о которых он, сверля своими глазами Феодосия, прямо и указывает Феодосию. – Мол, ты чего тут надумал из меня дурака делать. – Примерно что-то такое читалось в нервном взгляде Григория на Феодосия. – Думаешь, если я творю в такой области искусства, где сам чёрт ногу сломит, и где нужно к своему творению прикладывать путеводитель по изломам вашего разума, чтобы указать вам, куда надо смотреть и в какую сторону восхищаться при рассмотрение всей этой, только с первого взгляда галиматьи, то можно по собственному усмотрению выставлять мою работу.
А вот Феодосий, в край поражённый этой беспричинной дерзостью и наглотой Григорий, сразу и не нашёлся чем ему указать на своё место, так он был обескуражен самонадеянностью Григория, а если точней, то представленных в его лице художников. Вообще ни с кем и ни с чем не считающихся и кроме себя никого в упор не видящих. И, наверное, по этой в том числе причине, Феодосий не стал сразу урезонивать Григория карами небесными в виде своего кулака, а также земными, в лице службы внутренних сношений, стоящей на принципах защиты всякого высокородного лица, а он, явно имея большие планы на Григория, дал ему шанс себя понять.
– Что тебя ещё не устраивает, Григорий? – вопрошает Феодосий.
– Да как, что не устраивает?! – теперь уже в край обескуражен такой постановкой вопроса Феодосием Григорий. – Разве не понятно. Картина.
– Картина? – ничего не поймёт Феодосий, переведя взгляд в сторону картины. Где задерживает своё фиксирующее внимание на ней, и всё равно ничего и суть претензий Григория не поймёт, кроме, как только воспалённое желание того ещё как-нибудь бзикнуть. Как будто всем тут мало видеть этот его взгляд на искусство, который сравни помешательству твоего внутреннего культурного слоя, то есть желудка.
– И что с ней не так? – спрашивает Феодосий, уже частично догадываясь о причине такого столь нервного и сложного беспокойства Григория. Кто, как и всякий художник, очень трепетно и с большой толикой зависти относится к интерпретации своих творений. Которые в парадигме построения других взглядов на эстетику его творения, могут более выигрышно выглядеть, а этого он не может себе позволить. А так как подготовкой картины Григория к аукциону и к предпродажной выставке занимался сам Феодосий, то вся эта ревность Григория была обращена к нему. Ну а если принять во внимание крайне значимый для этого случая фактор области целевого творения Григория, где и не всегда уразумеешь, и поймёшь, куда смотреть и что с чем связано или это сверху птицей наляпано, то, пожалуй, этот конфликт интересов требует для себя более внимательного рассмотрения.
И как сейчас выясняется Феодосием, то Григорий всё-таки сумел заметить его ловкость ума, сузившего до собой определяемых пределов области внимания к его картине зрительской публики. Другими словами, больше матерными и Григория, то его картина, имеющая для него и для мирового искусства ценность в каждом миллиметре своей значимости, скукожилась до размеров неприличия, а не как в пику ему заявляет Феодосий, до ранжира Джоконды. И что это ещё за экспозиция такая, которую тиражирует в мир здешний и иной это окно возможностей в мир рекурсии – картина Григория Малевича-некст, по своей сути из объективного вещизма представляющая из себя и в самом деле часть окна из той самой харчевне, в которой в своё время сидел тот самый Малевич и через него смотрел в мир своего и пусть будет общего прошлого и будущего, потеряла много от своих прежних размеров, сократившись до размеров картины одного известного Всегда Да Винчи.
На чём, как можно из негодования Григория, всегда очень ревностно относящегося к своим инсталляциям, понять, Феодосий не остановился, а он обставил так загадочно и многогранно интерьер демонстрации этой картины «Black windows», что тут и в самом деле мимо неё не пройдёшь, не заинтересовавшись, что всё это значит и что в итоге видишь в этом окне. Вот и все тут люди, видя там многогранность этого мира, и заглядывают в это окно в мир из своей спальни, как это представляется людям с сонными потребностями и леностью в себе больше чем следует, или же как это видит человек с потребностями видеть больше, чем он того есть – это окно, ведущее в чужую, скрытную жизнь, и в самом кардинальном случае, который из себя представляет Григорий, то это перекройка всей концепции его мировоззрения на инсталляцию современного искусства.
И тогда спрашивается, чего ещё недоволен Григорий, раз публика не разочарована в его работе и проявляет искренний интерес и непонимание того, что всё это значит, и что он хотел всем этим сказать, с фокусировав общий взгляд через это окно в итоге на косвенно только известную личность незнакомки, стоящей в полуоборот в сторону этого окна (инсталляция этого супермодернисткого искусства представляла из себя целый ряд окон, стоящих друг за дружкой в процессе уменьшения, где последнее оконце упиралось на фотокарточку незнакомки, чья подспудно знакомая личность и вызывала особый резонанс общественного мнения и внимания, не могущего пройти спокойно мимо того, когда кто-то нарушает общественный порядок своим, на грани аморальности поведением).
Вот и Феодосий не поймёт, с чем связано вот такое недовольство Григория, когда его картина уже получила такое для себя повышенное признание. Ну а если у него есть к нему претензии искусственного характера, – ему, видите ли, не нравится, как подаётся в меню его блюдо, – то у Феодосия есть в таком случае до неприличия приличные и действенные слова.
– А теперь послушай меня, Григорий. – Со всей своей жёсткостью и неприятием вот такой позиции нахального Григория, отбивает слова Феодосий. – Твоё дело создавать и поставлять на ревизию качества удобоваримый продукт. А моё дело видеть и определять в нём искусство. Ты меня понял? – этим своим вопросом ставит точку в разговоре с Григорием Феодосий, вынимая из кармана пиджака монокль, имеющий одну отличительную особенность, его стекло слишком толстое для обычных моноклей. Но Феодосий не принадлежит к обычной прослойке людей, и он согласно задумке насчёт себя своей родословной природы и пользуется в своём обиходе на самыми простыми вещами. И этот его монокль, на который Григорий посмотрел с явным подозрением на что-то своё, позволяет Феодосию более глубже и глубинно смотреть на окружающий его мир.
Правда, он не всегда этим фокусом своего мировоззрения успевает пользоваться, что и случилось вскоре, когда появился вдруг Терентий, и бл*ь, руки Феодосия затряслись и выронили из рук этот инструмент идентификации реальности, оставив Феодосия и в том числе и Григория без этого проекта продвижения своих замыслов. О коих у Альберта было своё, альтернативное понимание и мнение.
А Альберт, как лицо альтернативной для Феодосия реальности и мировоззрения, имел совершенно другие понимания и взгляды на проводимую Феодосием политику и его намерения в плане выставить на всеобщее обозрение эту картину в качестве подарка на юбилей своему отцу, Феодосию первому. И Альберт, видя и понимая, какую мину замедленного действия Феодосий закладывает в этот свой подарок, – с принимающего всегда больший спрос (он получается, что принимает не просто сам подарок, а то, что он в себе несёт), чем с дающего, возможно по своей глупости и недальновидности, – и попытался унять гордыню и строптивость Феодосия второго, решившего не придавать значения тому, что его подарок имеет в себе ущербную составляющую для сегодняшней повестки дня. В общем, ни к месту, и ни ко времени этот его подарок, чёрный квадрат, который и не чёрный, а в насмешку так называется.
И получается, что Феодосий, приняв этот подарок своего непутёвого сына, таким образом поддерживает колониальные воззрения своих предков колонизаторов и людей другой морали. И всем плевать на то, что в прошлом у самого Феодосия первого есть тёмные пятна, связанные с похождениями его единокровной матери, имевшей свою отдельную точку зрения на продолжение монаршего рода Плантагенетов, где её супруг деспот, принадлежал к роду Йорков, тогда как она была из конкурирующего рода Капулетти, смотрящего на мир под другим фокусом цвета красок. И этим вся её настырность в плане досадить Йорку объяснялась. И фатальная бастардность Феодосия, ставшего заложником первородной строптивости своей матери Сюзанны Капулетти, не есть оправдание его заносчивости в плане несоблюдения писанных для всех правил, хоть и со своими исключениями.
Так что когда с Феодосием вторым произошло это немыслимое с разумной точки зрения событие, то Альберт счёл это за знак свыше, и посчитал необходимым немедленно во всё это дело вмешаться.
А между тем и Терентий не собирался сидеть, сложив ручки в ожидании того, что на его счёт решат все те представители власти, кто такие вопросы решает.
– Я так легко им не дамся. – Выкрикнув из себя эту угрозу, Терентий бросился одевать пальто и затем вон из дома. А вот куда, то это надо спросить его воспалённое сознание, увидевшее в доставленном только что службой курьерской службой послании для себя необходимость пройтись и проветриться.
И Терентий, кто в основном и часто подразумевал под своими словами совершенно иные действия, – вот сказал он, что пошёл проветриться, а сам идёт в кабак, чтобы в этом затхлом помещении ещё сильнее заветриться, – на этот раз и в самом деле последовал тому, что он сказал и возможно думал. И отнёсся Терентий к этому своему заявлению более чем серьёзно и последовательно, выдвинувшись пройтись, не как все это обычно делают, используя свой автомобиль, а как это делали все прежние люди, пешком.
И такая дань традициям предков и в чём-то даже традиционность, где твои слова не расходятся с реальностью их понятий, в последнее время не слишком свойственная людям, как сейчас е выясняется Терентием, налагает на тебя непривычные для твоих ног трудности и местами ответственность перед своим выражением приличия на людях хотя бы в костюме. Где уличные загрязнения и прорехи в обслуживании своего коммунального хозяйства на улицах специальных служб, как оказывается ещё имеющих своё место в жизни прохожих, так и норовили испортить жизнь Терентию, редко смотрящего себе под ноги и прущего всегда напропалую.
Ну а почему Терентий так спешит, то сегодня и сейчас это имеет для себя конкретные обоснования. Терентий заявил, что собирается себя проветрить от всяких дурных мыслей, а этому как раз и способствует такой быстрый ход ног и мыслей. Ну а то, что при взгляде на так быстро уходящего от своего дома Терентия можно подумать, что он, как последний трус, решил убежать от своих проблем, то это ничего не имеет общего с действительностью, и доказательством этому служит та встреча, к которой Терентий шёл и вскоре пришёл, обставив всё это дело случайной встречей с человеком с общими интересами и взглядами на футбол. Который транслировали из каждого телевизионного ящика в том спортивном баре, где вдруг оказался Терентий, решивший дать отдых своим ногам и своему сознанию.
И не успел Терентий распробовать на вкус местный чай, подающийся здесь за редким исключением, – местная публика характеризуется экспрессивным поведением и налегает в основном на пиво, – как к нему за столик присоединяется незваный гость, и не давая возможности Терентию возмутиться, перебивает сразу все его возможности для возмущения.
– Вы, я вижу, тоже не спешите жить. – Делает вот такое заявление незнакомец, ставя на стол перед собой такую же чашку чая, что и у Терентия. И вот с какой стати и с чего всё это решил думать в сторону Терентия этот тип, то этого Терентий понять никак не может. Вот он и спрашивает, а вначале значит поправляет незнакомца. – По себе людей не судят. Хотя мне было бы интересно узнать, с чего вы это решили.
– Хотя бы потому, что я до сих пор здесь сижу. – Отвечает незнакомец.
– А я значит, должен разгадать этот ваш смысловой ребус. – С долей агрессивности спрашивает Терентий.
– Так вы спешите? – спрашивает незнакомец.
– Мне бы хотелось определённости. – Даёт ответ Терентий.
– Тогда держите. – Говорит незнакомец, а сам ничего не делает из того, что могло бы быть квалифицированно под словом держите. И при этом не даёт Терентию возможности выяснить, что он должен держать или взять, резко поднимаясь и выходя из-за стола и прямо на выход из бара.
Но Терентий не бросился за этим странным на своё поведение типом, а он, вдруг заметив некий предмет, находящийся в тёмном пакете, оставленный незнакомцем на стуле, решил сейчас же сменить своё место сидения, и сесть на этот освободившийся стул.
– Хм. Очень всё это интересно. – Пробормотал себе под нос Терентий, нащупывая рукой то, что находилось в этом пакете.
Глава 4
Выход на сцену капитана третьего ранга Копейкина и сразу вопрос не в бровь, а в глаз: Кто есть на самом деле капитан третьего ранга Копейкин?
– Что у нас тут есть? – постукивая пальцами руки по дубовому столу в предвкушении чего-то столь необычного и впечатляющего, что нет сил в себе сдержать это нетерпение, задаётся этим вопросом человек очень неприметливой наружности, которой должны обладать и обязаны в себе нести люди за вот такими монументальными столами, определяющими крайне высокую важность и представительство этого занятливейшего и занятого человека, кому только было суждено по волею судьбы и обстоятельств занять это высоко определяющее его место.
Ну а тот человек, к кому относятся эти слова неприметливого на выражение своей личности человека, как уже от него ожидается, уже предвосхищает все движения души и слов этого предметного человека, занимающего столь ответственный пост в одном из важнейших департаментов права государства, отвечающего за некоторые внешние и больше внутренние сношения между специальными службами государств. Пытаясь, и часто небезуспешно, доказать своим конкурентам на этом поле деятельности то, что они и сами лыком шиты, и могут то, что никому даже в голову прийти не может такое. В общем и в частности, а в данном случае в сторону значения этого подручного человека, то он с предпосылками на учтивость и готовность быть во всём предупредительным на своём лице, протягивает вперёд кожаную папку, как бы демонстрируя спрашивающему человеку, что всё тот просит, находится в этой папке, и раз там желают сразу знать некоторые ответы на свои вопросы, то вот они.
– Капитан третьего ранга, Копейкин. – С придыханием тайны и загадки озвучивает это имя человек с папкой, по совокупности своего интеллекта и нахождения здесь, как нужного человека, как есть кавалер нескольких рыцарских крестов, плюс очень удобный человек для всякого начальника (нет в нём той самой фантазии, которая временами посещает людей вольнодумных и амбициозных, смотрящих на своего прямого начальника сверху вниз), инспектор первой группы допуска и шифрования, некст регулятор коммуникационного движения, капитан второго уровня специальной деятельности командного состава, Хью Грант.
– Звучит многообещающе и даже в чём-то ободряюще. – Вот так реагирует на эту информацию человек за дубовым столом, ревизор системы, вне ранговый определяющий движения Хаоса, генерал Энд Клоп.
– Это все говорят при первом с ним знакомстве. – Как-то нехорошо сморщился во лбу Гранд, видимо уже имевший, как минимум, одну значительную встречу с этим приведённым, как факт лицом, капитаном Копейкиным, которая и наложила на него печать пессимизма в сторону этого лица.
– А у вас, как вижу, есть особое мнение. – Демонстрирует проницательность Энд Клоп.
– Кто из нас без своего субъективизма к чужой судьбе. – Многозначительно говорит Гранд.
– Вы как всегда узурпируете объективизм реальности. – Усмехается Энд Клоп. – Надеюсь, не так трагично, как это всегда. – Это, конечно, была разговорная сентенция Клопа, и заверять его в чём-то этом и другом не нужно было, так что Гранд промолчал, дожидаясь, когда Клоп укажет на направление дальнейшего разговора.
– Ну что ж, откройте мне глаза на этого капитана Копейкина. Кто есть капитан третьего ранга Копейкин? Троянский конь, враг государства или же нашей гегемонии конвертирования мира в нашу реальность? И если это так, то должны ли мы немедленно пресечь деятельность вот таких капитанов Копейкиных? Или же всё наоборот, и он сам обладает всей этой прерогативой и префектурой власти, и сам может всех нас отменить и опровергнуть в ничто. Что и говорить, а вопрос крайне сложный. – Задумчиво замолчал Клоп, предоставляя Гранду определять, как дальше быть с его нравственным здоровьем и этим капитаном Копейкиным, что за странной и опасной личностью, о которой ещё ничего неизвестно, а он уже так всех предчувственно, к нехорошим предпосылкам на будущее напрягает.
И понятно, что Гранду, не врагу себе и не дураку в том же числе, нужно сперва хорошенько подумать, а имеет ли вообще смысл говорить об этом капитане Копейкине. И он бы о нём и не заикнулся, если бы ранее уже о нём заикнулся. И тогда ответ на эту его незадачу предопределён. Придётся так или иначе иметь дело с этой тёмной личностью капитана Копейкина.
Отстранение в форме пролога
Вот такое, часто не ко времени и не по существу, да ещё вслух применимое утверждение: «Явился, не запылился», к людям знания не первой степени, может в дальнейшем деструктивно сказаться на понимании друг друга, если к вашему счастью, этот, так вами оскорблённый и приниженный человек, кто не собирается лучше о вас думать, чем вы есть (Вы посчитали его за пилота звездолёта, так фигурально вами подчёркнуто упавшего к вам на голову с самой Луны), не окажется человеком с большим чувством долга, достоинства и юмора, с чьей подачи он живёт и смысл её для себя обретает.
Каким и оказался прибывший не так гадано и совсем не задано, хоть и с поводом так о себе подумать (он опоздал, ну и что ж тут такого и какого хрена сразу делать такие выводы) на вот такую фигурально образованную с заинтересованными лицами встречу, будущий и отчасти уже сейчашний гражданин мира (а что поделать, когда нет никаких паспортов, только себя так обозначать и приписывать к столь интеллектуальному, и не только по медицинским показаниям обществу, живущему везде и нигде в одно и тоже время, и что главное, то на содержании общественных начал), непосредственно, а другим он себя и знать не знает, Демьян, так требовательно зовущий себя по-фламандски, или Демиан известный по какой другой заявке и категории ума, если её не определить по причине вымершего языка использования этого определения. Любящий очень, когда к нему обращаются подчёркнуто уважительно к тому, чем он мог бы гордиться и он гордится, но не выставляет всё это напоказ по причине того, чтобы слишком не загордиться. В общем, если по делу, то с применением к нему одной из форм титулирования его значения для этой и какой другой государственной реальности. В его случае ваше благородие, капитан Копейкин.
А почему Копейкин, а не Рублёв к примеру, и уж тем более в какой-нибудь более ликвидной и конвертируемой валюте, как Фунт, то, во-первых, Демьян есть плоть от плоти, род от роду Копейкин, кто именно рубль бережёт, а не какую другую иноземную валюту, во-вторых, он не гонится за мнимыми ценностями с многими нулями, и в главных, это всё его благородство по отношению к жизни, ведь должно же быть как-то учтено, и если не наказано, то хотя бы отблагодарено этим обращением: «Ваше благородие». Что и говорить, а ещё не обеднела талантами матушка Русь, родина капитанов Копейкиных, о коих молва идёт с самых древних, гоголевских времён.
Ну а то, что Демьян, как есть по своему умственному и интеллектуальному развитию капитан Копейкин, внутри себя почувствовал необыкновенное стремление и тягу нести в мир знание о себе и о своём мире, то это было предполагаемо его сутью начал и определений. Всегда тесно капитанам Копейкиным у себя на родине быть, и не могут они усидеть на одном месте, желая нести просвещение, доброе и вечное в мир иной, как правило, всё дремучий и непонимающий нормального русского языка. Вот он и ударился в бега по местному изречению, а так-то отправился с назидательной миссией нести людям с чужих берегов просвещение, которые (берега, что бы ты не попутал) в итоге и привели его к пониманию того, что люд-людской, хоть и неисправим по своему характеру и он готов на всё, чтобы его оставили в покое, но он всё же отдаст все свои силы для того, чтобы для начала быть им принятым в свою дремучую семью, которую он по совокупности не дознаний о себе, как о венце творения, считает за самую, бл*ь, просвещённую и культурную на хрен братию и сестрию, а уж затем он им всем покажет кузьки…хотя нет, рано ещё их знакомить со своей будущей реальностью, а пока что только культуру речи.
Что же из себя представляет Демьян, капитан Копейкин, о ком уже отчасти составилось представление, как о человеке сам себе на уме, и кто недопустим до себя разного не нужного ему толка, то чтобы всё это в нём объяснить, нужно будет сделать небольшое вступление, а точнее и лучше, отступление.
Отступление
– Так кто же всё-таки есть таков этот капитан Копейкин? – для значимости ответа придётся ещё не раз повториться. То, если считать, что человек есть то, что он ест, то если так называемый только здесь капитан Копейкин, в быту и в разных местах известный всё по разным именам, фамилиям и бывает что по кличкам, в данный, сегодняшний момент поедает лобстеров, запивая их шампанским, то есть такое предположение и взгляды вытянувшихся по струнке официантов, что капитан Копейкин не только заслужил общего тут уважения, но и в полной мере пользуется плодами уважения себя, как весьма ценного члена общества. В ком он себя представляет в качестве… А вот это вопрос открытый, конфиденциального характера и без разрешения на то этого видного члена общества и при деньгах, особо что приятно, не имеет права на раскрытие. Обращайтесь к нему по-простому, господин Немо. Так это звучит многослойно и с запросами на большую загадку.
Но это сейчас капита…стоп! Господин Немо так себя чуточку балует, а так-то питает себя и свой мозговой центр плодами трудов своих (это при его содействии рыбаки получили квоту на отлов лобстеров, а хозяева этого ресторана льготный кредит на открытие этого ресторанного бизнеса, так что он имеет право рассчитывать на особое к себе отношение), что определённо было не всегда (такие люди не почивают на лаврах своих предшественников, а они сами всего добиваются, начиная с самых низов) и когда-то зовущийся соответственно для тех времён и лет Демьян, черпал жизненные знание через вкус баланды. Где он только встал на путь своего уважения.
– Это не тот случай, чтобы уступать. – Решил и точка, и не стал уступать прежде всего самому себе и своей безынициативности и тяге к бездеятельности Демьян, заодно понявший, что зваться будет для этого места подобающе Демианом. Человеком другой культуры, и мир понимающий и на него смотрящий с иных позиций. Что между тем сделать чрезвычайно сложно, особенно в местах сильно отдалённых от демократического мироустройства, то есть в зоне особого контроля за твоей свободой выражения. А, впрочем, к чёрту все эти эвфемизмы, и назовём вещи своими именами, а именно в тюрьме.
– Займусь, ни смотря ни на что, поддержанием своей физической формы. – С долей пафоса и вызова к устоявшейся системе отношений в этом ограниченном по всем: физическим, материальным географическим и главное духовным параметрам пространстве, сделал для себя такое утверждение Демиан потом, а сейчас капитан Копейкин, и давай к потрясению основ жизненного устройства и понимания своих сокамерников с распахнутыми от удивления и для мух служащих отличным плацдармом для приземления ртами отжиматься.
И надо отдать должное решимости капитана Копейкина, его умению людей удивить и в предел озадачить, что стало основным и главным итогом этой его, однозначно не самого обычного поступка и вызова местной системе взаимоотношений, в сторону которой уже со стороны этого, до чего же чудаковатого и странного типа, капитана Копейкина (чьё капитанство уже само по себе вызвало вопросы и споры: Почему капитан и если он офицерского звания, то сухопутный или морской капитан), есть свои претензии, он сумел добиться того, чего хотел.
Так что то, что возникло множество вопросов по следам всего произошедшего с капитаном Копейкиным и его сокамерниками, многим из которых пришлось обратиться в медсанчасть для вправления их вывихнутых от слишком большого разевания скул, другой части пришлось задержаться в карцере из-за их очевидного, не в ладах с собой психического состояния – он смог, а я нет – было ожидаемо, и в первую очередь капитаном Копейкиным, всё это дело со своими физическими занятиями задумавшего.
А кому спрашиваться задумываться и отвечать на все возникшие вопросы: «Что всё это значит? Что этот капитан Копейкин хочет нам, и главное администрации доказать?», как в первую очередь всеми в этих местах уважаемым и определяющим собой тюремный порядок людям. И в первую очередь Михалычу, матёрому рецидивисту и самому авторитетному человеку в этом ореоле обитания самых не стандартных и оригинальных по своему личностей, о чьей строгости следования сложившимся и затем устоявшимся из века в век правилам и тюремного порядка ходили не менее чем у него авторитетные мнения и за пределами этого ореола обитания, лечебного заведения исправительного порядка номер 6.
И Михалыч, почти бывший человек – на нём нет пустого места от набата набитых на нём куполов, так и вопрошающих человека: по кому бьёт колокол, а он бьёт и очень сильно всегда по тебе, раз ты довёл себя до точки встречи с Михалычем – кому в тот же момент, как только капитан Копейкин бросил вызов устоявшейся и под его контролем находящейся системе взаимоотношений, доложили об этом, не потерпит в первую очередь того, что кто-то решил оспорить его право разрешать в этом месте конфликтные вопросы.
Ну а так как случай с капитаном Копейкиным сильно выделялся из череды обыденных вопросом, волнующих людей, оказавшихся в этом месте под сенью стечения различных, в основном глупых обстоятельств, то Михалыч, тёртый жизнью под сводами камерных стен, не стал действовать наобум и впопыхах, затребовав к себе через своих громил-подручных так всеми называемого капитана Копейкина, а он решил раскинуть мозгами и понять, чего собственно хочет и добивается этот, уж до чего странный и непонятный тип, что даже Михалыч начинает его опасаться.
– Это что тут этот тип предлагает молодому поколению отрицалово, – начинает про себя разжёвывать порядок действий капитана Копейкина и давиться от возмущения слюной Михалыч, – добиваться жизненного успеха через здоровый образ жизни, физическим трудом. – Теперь уже у Михалыча скулы сводит от такой гнусной правды жизни, которую хочет всем тут навязать капитан Копейкин своим подтянутым и физически здоровым видом. – Тем самым встать на путь вертухаев. Тогда как нам, самым авторитетным людям, гниющим тут чуть ли не заживо что б заслужить авторитет положенца, не имеющего права палец об палец ударить (для этого есть зашкварные подшконники), сделавших фетиш на своей физической бесполезности, приходиться в личном теле чахнуть и выглядеть живыми трупами и посланцами из ада. – Чему в Михалыче противится его суть, крепящаяся на инстинктах выживания.
И у Михалыча возникает соответствующий логике событий вопрос. – А не дотянулись ли и до наших богом забытых мест, что как раз всему этому мракобесию и способствует, новые веяния прогрессивного мировоззрения на отношения человека с богом. Чьи наставления начали пересматриваться и отменяться. Ведь весь мир есть правовое поле одной из высших администраций. Где жизнь регламентируется действующими в нём условно-срочными актами. И, к примеру, закон всемирного тяготения есть основа основ, конституция, от которой отталкиваются все возникающие правовые акты. И тогда что получается. – Задумался Михалыч. – Этот самозванец капитан Копейкин, – его никто сюда не звал, и он прибыл не как все, по этапу, согласно установленному законодательству и вынесенному приговору, – здесь оказался, чтобы подвергнуть сомнению основной закон местного мироздания. После чего всё обратить в хаос и нарушить установленный администрацией и поддерживаемый в том числе и нами порядок. – А вот как дошёл до таких опасных для себя мыслей Михалыч, из которых выходит, что он сотрудничает с администрацией, а за это его товарищи, а так-то у него нет не друзей, не товарищей, не то что не погладят фигурально по головке, а они его удавят на собственном полотенце, то разве ещё не ясно. Это капитан Копейкин уже начал своими провокационными действиями распространять вирус неподчинения устоявшимся правилам и устоям.
– Так кто же такой есть капитан Копейкин? – в очередной раз задался вопросом капитан Хью Грант, специалист специальных операций, очень ревностно относящийся к людям, носящим одно и тоже с ним офицерское звание. Так что в нём не могла не прибывать предвзятость к капитану Копейкину. А вот в какую сторону, то здесь всё очень сложно и неоднозначно. Ведь не может капитан Грант занижать значение своего воинского звания, даже если его носит последний проходимец, капитан Копейкин. И пока он не выяснит, кто такой этот капитан Копейкин, а в этом случае он применит особое усердие, он не может неприглядными фактами из жизнедеятельности Копейкина позорить честь и своего мундира тоже.
В общем, большую ответственность на себя взял этот Копейкин, назвавшись капитаном. И теперь за него взялся настоящий капитан Америка, капитан Грант, отмеченный, между прочим, правительственными наградами и записанный в реестр должностных лиц офицерства. Чего никак не прослеживается насчёт капитана Копейкина. Кто только в одном случае может носить это звание по праву, если он состоит на службе и зачислен на довольствие у секретных служб. Что ещё сильнее фокусирует на его личности внимание капитана Гранта, кто и сам относится к секретной службе, к департаменту стратегических ответов.
А между тем этим вопросом капитан Гранд задался не от самого себя, хоть этот вопрос и прозвучал от него, и не со стороны личности Михалыча, кого достаточно оригинально изображал Грант, а от самого капитана Копейкина, кто на одном из перекрёстков жизненного пути встретился вдруг капитану Гранту, и капитан Грант к полнейшей для себя растерянности подпал под бесконечное обаяние этого капитана Копейкина, в один момент в нём распознавшего человека того же самого, что и у него склада ума, и мы, как капитаны по жизни, а не какие-то там пассажиры, должны во всём поддерживать друг друга.
Что в итоге и вылилось в сегодняшний, по следам той незабываемой для Гранта встречи вопрос о капитане Копейкине, который раз уже повторяемый, но прошу заметить, в разных интерпретациях. И к этому новому вопрошанию было добавлено очень важное добавление.
Кто же он, если он в данный момент угощается купленным за деньги капитана Гранта уличным хот-догом, бросая по сторонам всем интересующийся и что-то ищущий взгляд?
– Скажу так, – прожёвывая одновременно откушенный кусок хот-дога, начинает рассуждать вслух этот первый встречный для капитана Гранта, кто стал для него объединённым образом неуловимого капитана Копейкина (не хочется Гранту принимать такую реальность, где его вокруг пальца обвёл обычный уличный прощелыга, а вот если на его месте будет капитан Копейкин, под чьим кодовым именем работает супер вражеский для их конституции шпион, то это другое дело), – современная реальность это ассоциативная основа действительности (а такими заумными словесами разве может интегрировать свою личность в ваше сознание человек самого обычного ума, да никогда), со своими визуальными мироощущениями. – И как по словам Гранта выясняется, то эти слова капитана Копейкина стали отражением его взглядов на размещённую афишу для вот таких как он уличных интеллектуалов-проходимцев мимо этого центра экспонирования своего мироощущения. И капитан Копейкин, в момент заинтересовавшись так открыто кем-то позиционирующей своей отдельной точкой зрения на мир и его проблематики, что в наше время, где всем рулит повестка, удивительное и в чём-то героическое решение, доедает хот-дог, и напоследок кидает вот такую мысль.
«Кто-то живёт констатацией своего времени по инерции, от события к событию, созерцая движения своей души и сердца, я же определяю своё время постулатами. Каждый твой поступок – это основа построения будущего, от которого будут отталкиваться все дальнейшие твои построения. И от него будет зависеть то, как будет течь время. Так что то, что меня после насыщения себя материальной пищей, тянет к духовной, это логично», и на этом он меня покидает. – Завершает свой рассказ Грант о знакомстве с так называемым капитаном Копейкине.
– Тогда получается, что у нас имеется на его счёт информация о том, что он привлекался за некое преступление и отбывал срок. – Делает первый вывод из рассказа Гранта генерал Энд Клоп, прихватив со стола увесистый дырокол, которым он готов прихлопнуть всякого, кто встанет на его пути.
– Что-то я не совсем в этом уверен. – Противоречит сам себе Грант, только же рассказывающий сам об имевших место именно таких событиях в жизни этого неуловимого типа, капитана Копейкина.
– Я вас не понимаю. – Многозначительно говорит Энд Клоп.
– Чем больше я анализирую эту встречу и разговор с капитаном Копейкиным, тем больше у меня сомнения в том, что он говорил. – Задумчиво говорит Грант.
– Хотите сказать, что он вас провёл. – Делает корёжащее слух Гранта заявление Энд Клоп.
– И он об этом пожалеет. – Налившись кровью в лице, процедил сквозь зубы Грант, очень трепетно всегда относящийся к своим сбережениям, на которые покусился этот самозванец в лице проходимца с улицы, который был им использован как аффилированное с противником лицо. Не с чистого же лица начинать свои специальные операции по купированию влияния противника всего того, что считается для вас родным и ценностным. А так, исходя из ситуации и штампов из кино о том, какой изворотливый на всякую пагубность в вашу сторону является противник, готовый на любую хитрость, что б вас провести (в данном случае на умение подкупить вас забесплатно в сторону оказать ему вспоможение в покупке для себя хот-дога), накидал эскизов понимания того, с кем придётся в будущем бороться за влияние над умами людей, этой окончательной цели работы всех специальных служб, обозначив его первым пришедшим в голову именем, и теперь можно требовать от начальства фонды для своего освоения.
– Надеюсь, вы нас и страну не подведёте. – Даёт ответ генерал Энд Клоп, потомственный аристократ мысли.
Глава 5
Положение пятое: Всё тот же поиск мотивации жить в новых условиях
На чужбине жить особенно горько и раздражённо тогда, когда средства к твоему существованию тебе нерегулярно и не в достаточной по твоему разумению мере выделяются теми контролирующими органами, которые взяли себя за право за тебя решать, что тебе нужно и не нужно более, и заодно взяли под опеку все твои найденные и затем замороженные счета. Взяв (да сколько можно брать) тебя самого и всю твою семью заодно в заложники вот такого дискриминационного по твоему сознанию определения жить хорошо норматива. Где ты сделать ничего не можешь без согласования с этим, взявшим тебя в кандалы собственных решений, комитетом обеспечения, предвзятого к тебе и твоим капиталам отношения (что ж, пришлось ещё раз это всё повторить, и, конечно, не для благодарного слушателя и читателя, а для того человека, кому хоть кол на голове чеши, а он всё равно никак понять не может, как так с ним вышло и по каким всё это законам его тут тиражируют и раздевают, а именно для того самого Терентия, кто попал не только в поле зрения злодейки судьбы и фискальных органов, а что самое для него важное: он как и многие другие, как он жирные коты, оказался на переломе монетарных эпох, с потерей всех прежних принципов и ориентиров; и с этим ничего не поделаешь).
И что особенно раздражает и выводит из себя благоразумного и благовоспитанного когда-то, до этого решения, Терентия Морозова, о ком и идёт сейчас речь, как бы кто по другому и иначе не думал, имея на это полное моральное право и факты из собственного опыта жизни, так это то, что за всем этим блокированием его, не просто финансовых средств и счетов, а инструментов его свободы, стояли банкирские семьи, его братья по вере в нерушимый эквивалент жизненного счастья, славы и могущества – деньги.
И сиюминутные выгоды тех банкирских домов, кто стоял за принятием вот такого в свою сторону решения, по ограничению движения его капиталов, только в степени утоления своей жажды и голода жадности и наживы понимается Терентием. Но вот чего он никак понять не может, так это того, почему эти хапуги перестали в завтра верить и заглядывать туда же. Ведь они, живя на проценты от этого завтра, таким образом подрывают веру человечества в основополагающие для мира потребления вещи. И если банкира можно довести до его безверия в самую обеспеченную вещь на свете – деньги и инструмент закабаления мира, судный процент, то что уж говорить о простом человеке, кто, больше полагаясь на самого себя, никогда и не полагался на вот такое своё обеспечение.
И вот сейчас, Терентий Игнатьевич Морозов, по хер, что банкир в первом поколении (это значит, что он сам себя сделал), а по купеческому и по капиталам, представитель купечества первой гильдии, обнаружил себя с другой стороны судного и добавленного процента роста эмитента права. И рассчитывать на то, что его брат по вере в финансовые институты, банкир, захочет пересмотреть своё право на прибыль, тем более на сверхприбыль, точно не приходится. А это значит только одно. Свет в конце этого тоннеля бесполезно отыскивать и нужно делать собственную инвентаризацию и начинать жить с тем, что есть, и по тем законам, которые тебе предлагаются обжить и освоить.
А понимание всего этого, и хорошо, что своевременное, приводит Терентия Морозова к тому, что он собирает за обеденным столом всех известных и записанных в метриках семейной родословной домочадцев, – благо это с утра не сложно сделать, все дрыхнут до обеда, – и… Не торопится всем тут объявлять о причине этого семейного сбора. Пусть помучаются в неведении, пока он делает вид, что не находит себе места от опять какой-то взбалмошной мысли, в состоянии полной бессонницы и растрёпанного во всём внешнем виде прохаживаясь вдоль стола, не блещущим прежним изобилием.
А домочадцы Терентия, в число которых входят следующие лица: его супруга Марфа Андреевна, урождённая Шевалье откуда-то, два сына, для характеристики которых будет лучше применимо сообщить: один блудный на мысленную деятельность, другой не столь результативный, но за то ответственный за свои слова и поступки, Севастьян и Кирилл, если поимённо, ну и как без неё, венец творения и всех самых необдуманных поступков Терентия, его дочь Прасковья (по имени которой можно отследить корни самого Терентия), реагировали на столь повышенное сердцебиение и уже с утра эмоциональное поведение главы семейства Терентия со свойственным людям, поднятым не по их воли с утра и прямо к столу, хладнокровием и равнодушием.
В общем, все находящиеся за столом члены семьи Терентия Морозова, смотрели на все эти его очередные выходки сквозь опущенные веки и через прищур своего спросонья, которое их ещё не отпускало от мыслей о тёплой кровати и от снов, которые всё чаще начали заменять мысленную активную деятельность, за неимением лучших предложений со стороны той части их жизненной деятельности, которая называется бодрствование. И только зевать открыто никто здесь не решался, чувствуя и верно предполагая, какую это вызовет злую реакцию со стороны Терентия, кто рефлекторно всегда реагирует на чьей-то открытый рот, немедленно желая его чем-то заткнуть. И здесь он его будет затыкать не словом, а тем, что под руки попадётся.
– Я, конечно, польщён вашей мысленной активностью, раз вы слушаете меня раскрыв рот, но что-то не даёт мне покоя в вашей невнятной на умственную деятельность физиономии, Марфа Андреевна. Сдаётся мне, что вы прежде всего саму себя обманываете, выказывая таким образом своё участие в озвученных мной проблемах. Кстати, о чём я только что говорил? – вот таким ловким способом подловит свою супругу, Марфу Андреевну, Терентий, стоит только ей зазеваться открыто в его сторону.
А откуда Марфа Андреевна может знать, о чём тут всем опять выносил мозг с утра Терентий, когда она, во-первых, не накрашена, значит совершенно неподготовлена к умственной деятельности, – да, кстати, средства для макияжа кончаются, – во-вторых, она с самого утра вообще не о чём не склонна думать, и как последний гвоздь в сторону всех этих озвученных в её адрес претензий Терентия – о чём она может думать, когда перед её глазами мелькает и переходит из одного в другое агрегатное состояние вот такая странная собранность во внешнем виде Терентия, по имел бы совесть и надел бы халат не на голое тело, а хотя бы на подштанники.
А вот не современники Терентия по семейной линии, а по совокупности деяний Терентия также его наследники и продолжатели его дела, – это, конечно, устаревшее заблуждение, и даже если его взять во внимание, то интересно какое всё-таки это дело, если Терентий принудительно обанкрочен и разорён, только разве что стать криотехнологом, как это напрашивается из всего им демонстрируемого, – то есть его дети, не позволяют со своей стороны таких упущений. И не потому, что они придерживаются традиционных представлений о семейных отношениях внутри семьи, а возможно в них нет столь большого революционного духа, чтобы так открыто выражать неудовольствие этим самодурством и зацикленностью на себе главы семейства. Что тоже спорно в первую очередь со стороны Марфа Андреевны, верно уже заразившейся той легкомысленностью местных нравов, которыми теперь сопровождают свою жизнь, живущие здесь люди.
И пока что до оспаривания этого положения Терентия в центре семейных решений не дошло, то этот вопрос не поднимался Терентием. Правда, это только до той поры до времени, пока он своим финансовым обеспечением фигурально и буквально затыкал им всем рты. Но в последнее время начинает сказываться потеря авторитета Терентия, уже не способного поддерживать на прежнем уровне благосостояние своего семейного клана. А это начинает будоражить умы в сторону расстройства и неприятия такой реальности всех членов семьи натурально и само собой в первую очередь Марфы Андреевны. У которой уже не тот возраст, чтобы на переправе менять коней и кому она сдалась с таким багажом знаний, интеллекта и главное физических не преимуществ перед более молодыми претендентками на ваш кошелёк и всё такое.
И Марфа Андреевна, всё значительней и уверенней саму себя удивляющая всеми этими познаниями мирской и светской жизни, являющаяся прологом к за пределами наших знаний, конфессиональной жизни, начинает для себя многое понимать из того, что ей раньше и знать было не нужно для обеспечения в комфорте своей жизни.
– Так вот на чём основывается вся эта свобода выражения своей легкомысленности. Людям финансово непозволительно себя отягощать какой-либо ответственностью. Где семья самая расходная и затратная часть жизни, и она есть та самая база, на которую и опираются все значения ответственности. И если вычеркнуть из своей жизни эту определяющую твоё интеллектуальное и нравственное значение основу, то что тогда тебя может сдерживать. Полная свобода, так сказать настаёт. – А вот эта мысль как-то особенно покорёжила Марфу Андреевну, в кой имеет большое место её интуиция, и она решила пока что не спешить пользоваться всеми благами дарованных типа свобод. А сначала нужно осмотреться, пощупать и по дегустировать чем пахнут и что несут с собой все эти свободы, а уж затем принимать то, что соответствует её представлению о свободе.
Что-то не больно верится Марфе Андреевне, наученной горьким опытом общения с Терентием, в то, что самый экспортируемый по всему миру и главное во внешние пределы продукт интеллектуальной собственности местного рынка – свобода своего волеизъявления и выражения (почему-то Марфой Андреевной они представляются, как физическое выражение умственного представления о свободе и воли её выражать), имея под собой такое огромное финансовое обеспечение, является бесплатно распространяемым продуктом. Есть в ней какая-то, основанная на женском энтузиазме и неуверенности в завтрашнем дне уверенность в том, что за всё это рано или поздно придётся заплатить и что главное, с процентами в кратном размере. И она даже не будет озвучивать ту самую аксиому о бесплатном сыре в мышеловке.
Так что Терентий Игнатьевич может быть спокоен за свою главенствующую роль в их семействе. Но только до той поры, пока он её не выведет своей бестолковостью и бессердечием. Что, пора бы знать вот таким деспотичным и самонадеянным мужьям, является самой принципиальной ошибкой в их семейной политике по отношению к тем, на кого они всегда рассчитывают, опираются и за их счёт наглеют дома. И если находящиеся только на вторых ролях в семейной иерархии по мнению всех этих деспотов и автократов, глав семейств, их жёны, готовы с их стороны стерпеть все возможные авторитарные решения, – сегодня я иду с друзьями в бар, а ты сидишь дома, – их всевозможные иронии в свой адрес, – это надо же такое на себя надеть, – и даже не признание за собой интеллектуального начала, – вот же ты дура, надо же столько заплатить за эту типа вещь, – то вот бессердечия и равнодушия в свою сторону никто не будет терпеть.
И только попробуй Терентий с равнодушничать в её сторону, даже смешком не отреагировав на её падение на скользкой ступеньке, то это станет последним, что она от него…само собой не потерпит. Всё, всё что она о нём думает, тут же высказав в лицо.
Но Терентий не только не пробует всего этого, ставящего крест на взаимовыгодных с точки зрения логистики отношениях, а если использовать Эвклидову геометрию, то здесь имеет место перпендикулярность отношений и пересечений (это вот когда степень холодности между ними достигнет предела, то тут-то и возникнет та критическая для отношений основа, другого рода прямота друг к другу отношений, ещё называемая всем параллельно), а он, как этого раньше все не заметили в руках Терентия, демонстрирует в себе горячность сердечных чувств, в любой момент готовых вылиться в нечто большее, а именно в попытку Терентия достучаться до вас балбесов этой столовой ложкой, выполненной из дерева.
Ну а если Терентий достал из своих запасников эту реликвию его детства и рода, суть которой заключалась не в прямом её применении за столом (она это своё прежнее предназначение уже изжила, уступив место новым столовым приборам), черпая суп из тарелки, а она служила своего рода указателям всем, кто здесь, за столом Терентия (Марфа Андреевна напрягитесь), присутствовал и на его шее сидел, на то, что они в очередной раз пренебрегли и не дай бог, забыли. В общем, с помощью этой деревянной ложки, этого самодельного символа его приверженности к традиционным ценностям, с главенством обязательно его, кормильца, Терентий, как его далёкие предки, фигурально черпал знания в сторону своих беспечных и таких неразумных детей, а если буквально, то он вбивал им в голову то, чему в школе не научат, семейные ценности и как нужно себя вести.
Так к примеру, никто раньше Терентия не раскрывал свой рот в сторону поданных блюд, и лишь только после того, как он эту свою ложку запустит в суп или что там сегодня подают (от того наверное, Терентий так и не научился использовать вилки во время еды), и всем остальным разрешалось брать столовые приборы в свои руки. В общем, культурное мракобесие и принципиальный деспотизм Терентия, застрявшего, даже не в прошлом, а в позапрошлом веке, и ещё многое чего можно было бы сказать в его сторону, если бы эта ложка так угрожающе в каждую частную сторону людей за столом не смотрела. А это наводит на весьма интересные выводы, мыслящиеся в такие напряжённые моменты жизни, даже спросонья.
– Значит, каждый из нас чувствует за собой, если не вину, то наличие в наших поступках такого рода мотивационную характеристику, которая, как минимум, нас не красит и считается зазорной. – Обзорным зрением поглядывая в сторону ложки в руках Терентия, рассудила так логично про себя всё та же Марфа Андреевна, единственная за этим столом, в такое раннее время умеющая и позволяющая себе размышлять о вещах вечных и отвлечённых. А всё потому, что сия стезя, угроза в виде ложки в руках Терентия, её не коснётся, хоть и у Марфы Андреевны всегда имеется в эту сторону сомнения, особенно в тот самый момент, когда Терентий останавливается за её спиной и начинает оттуда на неё тяжко и глубоко дышать.
А такое глубокомысленное дыхание со спины и тебе в затылок однозначно неспроста. И Марфа Андреевна, вся в себе напрягшись и застыв в предельных значениях, начинает сбиваться на панические мысли о сути возникших в голове Терентия проблем и беспокойства в её сторону.
– Что он там опять надумал?! – сперва нервно себя так вопросила Марфа Андреевна. Да и зная скверный и непредсказуемый характер и образ мышления Терентия, из пустяка раздувающего целую трагедию, начала сама за него додумывать насчёт того, что может заставить его перейти красные линии и стукнуть её ложкой. И первое, что так и напрашивается прийти в голову Марфы Андреевны, так это недовольство Терентия в её сторону тем, что он там опять что-то подрывающее основы семьи и доверия натворил, и теперь бессовестно из угрызений совести её во всём винит, так как не может для своего подлого поведения найти другое направление оправдания.
– Боится мне в глаза посмотреть, вот и заходит со стороны затылка, чтобы…Бог ты мой! Чтобы внушить и вложить мне в голову несвойственные мне мысли об основах семейных отношений и ценностях – мол, что позволительно Юпитеру, то есть мне, то не позволительно быку, то есть тебе, корове. А всё это должно понизить мой равноправный статус в семье и как итог, с какой это стати я буду оправдываться перед тобой, даже если у меня завелась интрижка с твоей лучшей и бывшей одновременно подругой Светиком. – И Марфа Андреевна прямо в себе закипает от такой беспредельной наглости вероломства Терентия, сам значит, вляпался в грязную историю, завязанную на его подчинении своим рефлексам и животным инстинктам, а она значит, его оправдывай в этом. – Ну что поделать, раз Терентий плоть от плоти человек, и ему ничто человеческое не чуждо. Так что вы вполне можете на него положиться (Светик подтвердит), выбрав депутатом вашего округа. А вот ты, Светик, даже не рассчитывай на депутатские запросы в свою сторону. Ты не приписана к нашему округу.
– Нет уж, Терентий Игнатович, ничего у вас не выйдет из вами задуманного. – Решительно в себе пресекает все эти панические и сложные мысли Марфа Андреевна, перебивая Терентия на полпути к своей подлой и исподтишка задумки вопросами откровениями для Терентия. – И чего там спрятался от меня? Есть что скрывать? – И теперь уже Терентий вынужден искать в себе оправдания вот такому своему уходу с глаз долой от Марфы Андреевны, считающей, что ничего без причины не бывает и не делается. И даже вот такой твой шаг на рефлексах, подразумевает в себе внутренние причины, которые привели в действие все эти рефлексы.
Впрочем, Терентий Игнатович, как его сейчас официально назвала Марфа Андреевна, всегда умел выкручиваться перед ней, своей супругой. Отчего их брак и считался крепким и устойчивым. – Хочется иногда побыть в твоей тени. А то на людях нет у меня удержу, и вечно я себя выпячиваю. – Что уж поделать Марфе Андреевне, когда Терентий готов за собой признать все свои недостатки, и самокритикой пройтись по себе, при этом включая в собой сказанное лёгкую комплементарную лексику в её сторону. Мол, не только ты за мной, как за каменной стеной, но и ты для меня иногда бываешь той перегородкой от внешнего мира, за которой я отсиживаюсь.
Правда, сейчас Терентий находился не в такой близости от Марфы Андреевны, и если кому он и нёс угрозу, так это старшему сыну Кириллу, который между прочим всегда ретранслировал ожидания на свой счёт со стороны Терентия и был верен традициям, ведя бескомпромиссную к сложившимся устоям жизнь, ещё называемую перебесившимся и всё это опытным путём прошедшим поколением беспорядочной и безрассудной, с элементами беспутства и распутства жизнью в очеловечении, если без всех этих теологических наставлений и определений во грехе.
Ну а так как жизненные принципы Кирилла были не только всем в семье известны, и они всегда в себе предполагали повод для Терентия сорваться на крик, на возмущение в сторону того, куда же катится молодёжь, а мы-то в их время ничего такого и не думали и до себя не допускали (а не было возможностей, так это фейк) и что главное, на пролог для выражение своей мысли, то все сейчас ждали плавного перехода Терентия к сути того дела, ради которого они, ни в свет, ни заря были подняты с постелей.
А какой это будет переход, то из самых всеми тут ожидаемых, то это демонстрация Терентием в реальности алгоритма работы правила «Пока не ударит гром, мужик не перекрестится». Где в качестве грома будет выступать Терентий со своим громоизвлекающим из голов человеков инструментом, ложкой, а мужиком значит, будет Кирилл. С чем он не то чтобы вот так прямо категорически не согласен, – свою природную естественность я не отвергаю и не ставлю под сомнение, – но шлифовка этого определения половой зрелости человека под современные наречия не помешала бы. Плюс у Кирилла есть обоснованные его анархическим характером представления и претензии в сторону теологических требований, предъявленных этой формулой приведения к здравомыслию и откровению мужика, единицы человеческого однополярного разумения. Где совершенно не рассматриваются другие версии обоснования и понимания мира. Того же Заратустры. Как по мнению Кирилла и его нового круга общения, то его концепция жизненного устройства и умиротворения в себе буйства страстей и нигилизма, вполне даже перспективная.
Но Терентий сегодня прямо непредсказуем на своё поведение, и он не считается с общим мнением, врезать по шеям Кириллу, всех уже доставшим своим шумным поведением, – опять на бровях буквально был доставлен за полночь на дом шумной компанией, – а проходит к своему месту за столом, само собой находящемуся в самом центре, и задержавшись на одно мгновение перед своим стулом, окинув взглядом исподлобья своих домочадцев, наконец-то, занимает своё место за столом. Но не как обычно, с готовностью приступить к трапезничанью, – что за слово такое дикое и вызывает тошнотные чувства у людей никогда к нему привыкнуть не могущим, – а Терентий откладывает в сторону эту свою ложку, складывает руки в замок перед собой, предварительно их поставив локтями на стол, тем самым нарушая правило этикета, предписывающего не ставить локти на стол (но Терентию всегда были до одного места все эти правила), и начинает искать в этих лицах за столом, скажем так, родственную для себя душу и личность.
Что несколько сложно сделать хотя бы потому, что за столом с Терентием сидят все буквально его родственники по материнской и супружеской линии. Да, кстати, Марфа Андреевна по этому признаку может быть запросто быть вычеркнута из этого списка. Если она, конечно, не будет возмущаться за такую свою дискриминацию по родственному признаку, и она не позволит, чтобы с ней не считались, даже если такой её выбор Терентием не сулит ей ничего, кроме новых хлопот и беспокойства.
И теперь все внимательны к отцу семейства, кроме, как всегда Марфы Андреевны, у которой всегда есть особое мнение и причины не считать Терентия, по крайней мере в сторону себя отцом семейства. – Такая постановка вопроса противоречит всем принципам построения нашего брака. – Вот как всё обоснованно подвергает сомнению Марфа Андреевна в своих представлениях Терентия. Даже не пытаясь понять и принять в расчёт то, что он только по отечески называет себя отцом семейства, а для неё он выступает в плане идейного вдохновителя, отца всех её замыслов на своё будущее. И опять Терентий не находит в Марфе Андреевне согласия на эти свои ловкости ума.
– Если ты так ставишь вопрос о своей ответственности перед всем, что творится и к чему идёт наш брак, то в этом плане я ничего не имею против, но со своими поправками. Всё-таки за вдохновение всегда отвечала муза. А она всегда была женщиной, мимолётным, творческим созданием. И было бы как-то неудобно и тяжеловесно тебя записывать в этом качестве. Сам только послушай, как звучит в твоём исполнении муза вдохновения. Вдохновитель. Да прямо тебя давит и прижимает этот чуть ли не подавитель всего тебя. Так что это не пойдёт, Терентий. – Вот как перебивает все самые светлые чувства в Терентии Марфа Андреевна, вдохновительница Терентия на самые остросюжетные, безалаберные поступки.
Между тем Терентий не склонен себя и свои намерения перебивать тяжбами с Марфой Андреевной, готовой в любой момент выступить адвокатом дьявола, стоит только ему не учесть её право на своё личное мнение, и он начинает по порядку разглядывать видимое отсутствие внимание к себе со стороны своих домочадцев. Кои делают неосознанный этой реальностью вид и пребывают здесь из необходимости подчиниться грубой силе обстоятельств своего сыновнего и дочернего долга, часто их убеждающего на практике, что ему противиться будет себе дороже. Оставит их без наличного содержания Папа на французский манер, Ваше представительство для ничего в своей жизни не сделавшего своими руками, а вот ломать не строить Кирилла, и Пред для социологически-культурно и прогрессивно мыслящего Севастьяна, Севы по нынешнему, являющегося блудным сыном по одному культурному наследию, и баламутом и смутьяном по колхозному, если без всей этой божественной беллетристики и философской метафизики.
В общем, смотри, не смотри, ищи, не ищи в этих лицах напротив для себя ответа на вставшие поперёк горла вопросы, ты останешься при своих ответах на эти вопросы. А вот при каких, то тут всё зависит от того, какими категориями здравомыслия рассуждает Терентий. Ну а так как природный фактор и наследственность никто ещё отменить или хотя бы подвергнуть сомнению не сумел, то вот то, что не могло не прийти в голову Терентию, так внимательно располагающего собой в сторону своего наследия и наследства этому миру одновременно. – Мир тесен. – Непонятно к чему и что откуда тут исходит и происходит, это подумал Терентий. – Яблоку негде упасть без того, чтобы не придумать закон всемирного тяготения и что главное, не озвучить закон всемирного мироздания – яблоко от яблока не далеко падает. – А вот эти умопостроения Терентия вносят некоторую ясность в первое его утверждение.
И теперь также становится ясно то, почему Терентий не ожидал дельного ответа от своих домочадцев, наследников не одних только его плюсов, но в основном недостатков по человеческому мнению, тогда как у природы на всё это другие взгляды – если она в тебя что-то вкладывает, то это не по своей прихоти, а только по необходимости той же проверки твоей выживаемости в таких экстремальных условиях, которые и организуют все эти в тебе как бы недостатки – твою тягу к беспорядочной жизни всю в праздности и запоях к примеру. И если ты по примеру Терентия в этих экстремальных условиях не просто выживешь, а ты станешь, не смотря ни на что, преуспевающим человеком, то природа сочтёт тебя за успешный свой экземпляр и даст добро на твоё воспроизводство. Что и видит сейчас перед собой Терентий, чьи труды на пути к своему становлению зрелым человеком не прошли даром.
– Вот только одно мне не ясно. – Всё же у Терентия есть некоторые затруднения по этому поводу. – Если я прошёл через все эти испытания греховности, то на кой природе испытывать моё потомство в тех же областях пагубности. Хотя… Результат тогда считается выверенным, если он достигается через большого количество опытных испытаний.
Ну и главный вывод, к которому пришёл Терентий путём вот такой логической цепочки, – нечего ждать от судьбы благосклонности, если ты и сам к ней её не проявляешь, – так это то, что надо прощупать умонастроения своих домочадцев и начать их готовить к новой для себя жизни. Не только без его опеки, что рано или поздно пришлось бы делать, а всем им придётся себя реализовывать в более чем обычно агрессивной среде, не только непонимающей русского языка, а разговаривающей, понимающей и навязывающей своё понимание жизни и вещей её составляющей на неизвестном во всех смыслах для них языке. И это не просто лингвинистическое препятствие на их пути к своей жизненной реализации, а здесь придётся себя перестраивать и переформатировать под новые формы существования и своего определения для начала и для всех интеллектуального гастарбайтера и потенциального штрейкбрехера при случае.
– Кхм, кхм. – Прочистив горло и дав всем понять, что настало время себя слушать, таким образом нарушил тишину и озвучил свой пролог Терентий. И как только все за столом люди проявили понимание, Терентий начал своё к ним обращение.
– А теперь слушайте внимательно. И не только своими ушами, а душой и сердцем. К кому я в первую очередь и буду обращаться. – Терентий сделал эту присказку, глубоко вдохнул, выдохнул, и, как говорят в таких случаях, пошло, поехало.
– Все мы оказались по воле судьбы и случая, не просто на другой стороне географии, жизни и так уж вышло, но и истории («Истории? Хм. – Чему-то удивился про себя Терентий»), а мы буквально попали в необычную для нашей прежней жизни ситуацию, по своей сути, в другой ореол обитания. Где всё вокруг только внешне мало чем отличимо от того, что считалось нами обычными жизненными обстоятельствами и в порядке вещей, тогда как всё здесь не так и это только внешне так представляется. А всё это требует от нас мобилизации всех наших физических и интеллектуальных сил, и что главное, мы должны отбросить в сторону все наши распри и противоречия, и сплотиться, чтобы противостоять всему тому, что нас здесь ждёт. – На этих словах Терентий к полной для всех сидящих за столом людей неожиданности берёт и поднимает фужер с водой, окидывает всех каким-то многозначительным и напряжённым взглядом, и добивается от всех того, что он вкладывал в этот свой взгляд – присоединиться к нему, взяв стоящий перед собой наполненный заранее фужер, и … После немого тоста, который произнёс таким визуальным образом глава семейства, и который примерно вот такое предполагал в себе: «За наше единство души и тела!», поднесли к своим устам фужеры и по примеру Терентия отпили от него сколько хотели и не жалко.
Когда это, в чём-то необычное и странное действие, было произведено как того требовал и хотел Терентий, видимо решивший через вот такой символический церемониал всех их тут подписать под себя, наставника нового нравственного учения, – они таким образом очищались от прежней скверны по примеру адептов прорубного омовения, – и фужеры были отставлены на стол, то … Чего-то отец родной для кого-то, а для кого-то супруг поднадоевший и доставший во многом, а также Терентий, не последний человек даже в этой природной геолокации, как он про себя думал, в общем, три в одном для описания отношений между этими людьми и самим собой, опять задумал, раз не берётся за столовые приборы, а с той самой хитринкой в своём прищуре, которая так всех выводит из себя и нервирует, начинает исподтишка рассматривать всех их поодиночке и всецело.
Что крайне нервирует и провоцирует на необдуманные поступки всех сидящих за столом людей, исключая, естественно, Терентия, кто и является инициатором всего сейчас происходящего, и кто всё это мог бы прекратить в одно мгновение, взяв столовый прибор, пожелав всех хорошего аппетита, а так как он всего этого не делает, то он аппетита им всем не желает и получается, что собрал он их всех за столом не для обеда. И теперь все эти ближайшие родственники Терентия начинают испытывать к Терентию, скажем так, не совсем родственные чувства (хотя, как сказать), посылая его в одном случае к его чёртовым родственникам, если он не объяснит немедля, какого хрена они здесь делают, а в трёх остальных случаях коллективно намерены, как минимум, пренебрегать всем сказанным Терентием, а по максимуму, достал ты уже всех и может уже пора рассказать, чего ты от нас всех хочешь и чему подчинить, пользуясь тем, что мы оболтусы по твоим словам, ни к чему не приспособлены по твоей между прочим вине и инициативе – нечего было нас с самого детства баловать и потакать всем нашим капризам, отчего мы ничему толковому не обучены и без твоих денег не найдём себя в этой жизни и для начала на что поесть.
В общем, деспот, тиран и что главное, самодур вы, отец родной, раз таким образом решили нас держать в подчинении. И если бы не ваши деньги, то мы бы себя показали. И знаете, покажем, как только акклиматизируемся к жизни на собственное само обеспечение. Для чего и нужен нам плавный переход, за который вы, Терентий Игнатьевич, заплатите по весьма веской причине. Вы за всем этим ведь и стояли.
А между тем, пока супротивная Терентию сторона таким образом пыталась разгадать намерения Терентия в свою сторону, – опять будет всех нас попрекать хлебом с маслом и икрой, которой, между прочим, никогда к столу не подавали, но жизнь в достатке никому представлять не запретишь, – Терентий, как-то так для всех неожиданно произошло, зловеще усмехнулся, и не давая возможности своим родственникам осмыслить эту его насмешку над всеми ними, вот такую фантастическую жесть заявляет, обратившись к ним с вопросом. – Как думаете, что вы сейчас выпили?
На что, естественно, следует икотная реакция рефлексов спрашиваемых людей, одёрнуто бросивших свой взгляд на фужер перед собой и одновременно с этим сглотнувших комок испуганности на то, что Терентий ничего так просто не говорит и от него можно ожидать всего, чего угодно, как правило, странных, неразумных и крайне непонятных поступков. Чем они и страшны для всего его семейства. Ведь Терентий по причине своей самонадеянности может такого учудить в их сторону, что это может стать опасно для их нормальной жизни. И не только в ментальном и морально-нравственном плане, а как прямо сейчас, в физическом плане, если он надоумился кем-то или скорей чем-то из информационного пространства интернета какой-нибудь удивительной идеей.
«Хотите уберечь и обезопасить свою семью от пагубного влияния западных ценностей, вот вам ответ, подмешайте им еду или дайте выпить это приворотное средство под названием блокиратор, и он не даст проникнуть сквозь кору головного мозга, – там будут установлены фильтры, рекомендованные ассоциацией транспантологов, – всем этим ничтожным с морально-нравственной точки зрения идеям», – во такую хренотень нашёл в этом виртуальном пространстве Терентий, и как человек решительный очень и не боящийся ставить эксперименты на своей семье, добавил этого приворотного средства им в напиток, падла.
Но как сейчас выясняется со слов Терентия, то правда ещё горше и хуже, чем самые смелые ожидания в сторону его пакостного поведения. – Не догадываетесь? – задаётся новым вопросом злободневности Терентий, и у каждого члена его семьи прямо внутри всё закипает и подрывает высказать ему всё то, что он о нём и о таких его экспериментах над живыми людьми думает.
И кто первым не сможет в себе удержать этот порыв страстей, то, конечно, Марфа Андреевна, кто больше всех тут знала Терентия, и кто в себе тоже немного чувствовала вину за то, что в Терентии так и не было изжито за их время совместного брака и проживания. – Всё, Терентий, достал ты всех нас своими выходками. Мы тебя всё терпели и терпели, давая время тебе одуматься и со временем остепениться. А ты только этим пользовался, изверг. Но на этом всё, это была последняя капля в чашу нашего терпения. Кстати, чем она была заряжена? – вот так ловко Марфа Андреевна подведёт разговор к развязыванию языка Терентия. Чего можно было и не делать, когда Терентий и сам собирался обо всём этом сказать, просто он хотел, чтобы его домочадцы себя сами дурни умственно проявили без его подсказок. Тем более подсказки очень информативны и находятся буквально внутри всех нас. Нужно лишь к себе прислушаться и сделать выводы.
И Марфа Андреевна их сделала, с долей язвительной иронии и надеждой на то, что она на этот раз всё-таки насчёт Терентия ошибается, задав ему вопрос: Неужели сыворотка правды?
И что удивительно и крайне интересно, так это то, что этот вопрос Марфы Андреевны вызвал повышенный интерес у всех буквально людей, сидящих за столом, уперевшихся в тот же момент своими взглядами в Терентия, чтобы по мимике его лица раньше всех обнаружить для себя ответ на этот вопрос. – Она самая! – оттуда разил всех наповал такой ответ.
И вот же, бл*ь, сердце прямо в пропасть внутреннего дна упало при виде на лице Терентия ответа на этот свой вопрос. И домочадцы Терентия, ещё в достаточной мере не осознавая, что эта новая для них реальность на ближайшее, хрен знает сколько время, несёт в себе, начинают в чём-то наивно, а в чём-то рефлекторно за себя пугаться и так переживать, как никогда до этого не думали расстраиваться. Где, к примеру, Прасковья в себе хлопотно осела, в край обескураженная происходящим сейчас с собой, где её вынуждают высказаться по актуальному поводу, тогда как раньше и всегда без этого принуждения была всегда готова высказаться. А это как-то сложно для неё понять и воспринять, вводя в состояние когнитивного диссонанса.
– И теперь что, всё время правду говорить? И даже самой себе? И даже перед зеркалом, наедине с самой собой? – аж в лице побледнела подохреневшая Прасковья от такого откровения и ошеломления, ставшими следствием открытия Прасковьей значения всего того, что под собой несёт и подразумевает этот эликсир правды, и боже ты мой, поди что и честности. – Так я что, должна теперь быть честна с самой собой. И всё как есть, ничего не утаивая себе, прямо в глаза и открыто говорить: какая я дура, раз такое значение придаю внешней красоте, всем при этом демонстрируя, что меня это совершенно не волнует. – А вот и первый приступ истерики и «чеснока» с самой собой Прасковьи, начавшей в себе теряться и уменьшаться в своём внешнем значении, сползая ногами по полу под стол.
Где её вдруг останавливает только что пришедшая мысль: «А что насчёт моих знакомых?!», и всё это на полпути к той самой точке опоры для приземлённых личностей. А вот люди, живущие в своём пренебрежении к мирским заботам, эти новые неоконы–философы, к которым был ещё недавно и когда-то близок Терентий Морозов, не просто так наживавший свои капиталы на неспособности человека рассуждать рационально и категориями глобального мировоззрения, а всё это делалось для одной лишь цели – достижения осознания полной свободы, на подобие буддийской мокши, совершенно на другие жизненные принципы опираются. А именно на свою беспринципность и не следование никаким установленным правилам и законам, того же всемирного тяготения. Ведь тогда ты действуешь по чьей-то указке, в рамках ограничений и подчинении чьей-то чужой воли. А вот если ты сам устанавливаешь все эти жизненные правила, то только тогда ты можешь считать себя свободным человеком.
И первое, что бросается в глаза при виде этих волевых в первую очередь людей, так это их особое отношение с законами всемирного притяжения и тяготения, так называемой гравитации. Их практически ничего на этой бренной земле не держит и не сдерживает, и они от любого сдерживающего и удерживающего их на месте препятствия и фактора безусловности могут легко отмахнуться, сменив в один момент место своего жительства и родину. – Тьфу на всех вас! Я человек без родины, веры и совести. Я космополит по своему единобожию.
– Мне им тоже что ли всю правду, то есть мою честность в глаза говорить? – Вопросила вновь себя Прасковья, и на вскидку памяти представила поочерёдно всех своих знакомых, с кем она до сегодняшнего дня (что касается завтра, то что-то она теперь не слишком уверена в этом) имела общественные и публичные отношения. И что только сейчас осознала и поняла Прасковья, так это то, что она со всеми своими знакомыми и даже друзьями общается в вот таком своём мысленном представлении всегда так, как они того заслуживают своим поведением и жизненными характеристиками (то есть честно). Прасковья, как и всякий другой человек действует от реакции человека, а когда она сама задаёт тон общению и отношениям, то… Это тоже реакция на свои внутренние потребности и интуитивные ощущения в сторону того или иного человека, на чей счёт по его внешнему виду и по проскальзывающим в его поведении характеристикам формируется своё мнение. Чего никогда нельзя добиться при прямом общении.
– А если я с ними буду честна, как сейчас, без всего этого умалчивания в них того, что называется ничего человеческому уму и его отдыху от себя не чуждо, то сможем ли мы и дальше продолжать наше знакомство и общение? – Прасковья задалась новым вопросом, представив, а точнее с моделировав одну такую ситуацию с кругом своего основного общения. Где их разношёрстная компания численностью ровно семь человек, была бы собрана на одной из вечеринок прямо в одной из комнат для дружеского общения и для того, чтобы чем-то себя эдаким занять. Чего как раз и нужно было Прасковье, решившей этим моментом воспользоваться и в игровой манере выяснить для себя, как будет работать эта её новая концепция систематизации своей жизни.
Здесь крайне необходима пояснительная ремарка, поясняющаяся почему был сделан такой акцент на таком численном составе этой дружеской для Прасковьи компании. А дело в том, и это есть природный фактор сути женского представительства в лице Прасковьи, что она мерила мир недельным шаблоном, являющимся для неё фигуральным горизонтом планирования и разметки жизни, исходя из которого она и с собой определялась, как на всё это реагировать (если сегодня понедельник, то у неё забот полон рот, а вот если воскресенье, то сами понимаете, надо готовиться к понедельнику; итак каждый день без всякого отдыха) и попутно к этому она несколько поступала самонадеянно к своим товарищам из этой компании, каждого из них соотнеся к одному из дней своей жизни.
А узнай каждый из них об этом, то каждый бы захотел быть для Прасковьи Пятницей (тебя всю рабочую неделю ждут нетерпеливо, окунаясь в этот день с головой, часто с неразумной), а не Средой, как многие подозревают в себе середнячка и статиста, без особого насчёт себя выделения. И уж точно не Понедельником, – это уж вы меня увольте, значит, собираетесь на мне вывозить все свои проблемы, а как только я для вас всё решу, то вы со спокойной душой и без всякой благодарности в мою сторону, – спасибо не считается, – пойдёте отдыхать и развлекаться с Пятницей, – кто будет видеть и чувствовать себя используемым. Что касается Вторника, на чей счёт нет точной ясности, и он скорее является переходным периодом, то с этим своим назначением на не ясные в будущем и сейчас перспективы, согласится разве что тот, кто звёзд с неба не хватает и он принимает свою данность.
Дальше, после, ни рыба, ни мясо Среды идёт многообещающий и интригующий Четверг, который чем-то загадочен и к которому всегда много вопросов. И за Четверг, пожалуй, захотят побороться, как за Пятницу, Субботу и… С Воскресеньем вопрос не так однозначен для людей практического и рационального склада ума, всегда видящих чуть дальше того, что есть. И они уж точно видят за воскресеньем понедельник, и такая их близость не может свободолюбивого человека не удручить этой ожидаемой заботой.
Ну а как и по какому личному принципу Прасковья больше про себя распределяла эти имена среди своих знакомых, то тут вопросы личного и личностного пристрастия к ней и не к кому бы то другому. Что возможно, а возможно нет выяснится по степени её углубления в модуляцию своих мыслей.
– А теперь предлагаю сыграть в одну интересную игру, под названием «Правда или действие». – Подловив всех вокруг людей на разговорной паузе, Прасковья закидывает эту наживку для расслабленного и скучающего разума людей. И они однозначно и ожидаемо Прасковьей реагируют на самую действенную наживку в виде любопытства и желания подёргать свои нервы.
– И что это за игра? – немедленно задаётся риторическим вопросом, честно, если сказать, а так только теперь и будет говорится Прасковьей, то слишком гиперактивный и выскочка Френсис Факт Феррари, у кого и имя не настоящее, а есть факт его подражания кому-то более основательному и блестящему (во как уже попёрло Прасковью на честность и откровенность), а вот кто он по недельному шаблону для Прасковьи, то это достаточно интересный вопрос (уж точно не Понедельник и не…Да хрен знает он кто! Неужто Четверг?! Почти как по Честертону). И тут же он сам и даёт ответ на этот вопрос в своей умозаключительной манере, исключающей другие варианты осмысления того, что есть и все тут видят.
– Не та ли самая игра из кино, которая при любом варианте выбора приводит к аннигиляции игрока? – И вот что поделать с этим Френсисом, сразу для всех тут навязавшим свои выводы.
И только одна Прасковья может оспорить Френсиса. И не только потому, что она с моделировала всю эту ситуацию и сама сделала этого игровое предложение, а хотя бы потому, что она самая язвительная и изобретательная на твою выволочку из всей компании стерва. А вот эта честность Прасковьи по отношению к самой себе ставит её, не то чтобы в неловкое положение перед самой собой, а в непонятную для её рассудка растерянность. – И что, мне этому открытию радоваться или как?! – уже в который раз за это короткое время задалась к себе вопросом Прасковья, и тяжело вздохнула в качестве ответа на этот свой вопрос, догадываясь, как ей теперь будет сложно уживаться с этим новым для себя открывшимся качеством души.
– Намекаешь на фатальность человеческого выбора. Где он по своей сути не делает выбор, а он выбирает для себя лишь свой путь, ведущий к той самой цели, которую для него наметила его судьба? – если честно, но в другой уже степени значения, то Прасковья приструнила норов Френсиса изящно и для него вполне достойно. И Френсису только и остаётся, как согласиться с таким глубокомысленным выводом Прасковьи насчёт своих умственных качеств и способностей.
– Я же хочу внести небольшие правки в эту игру, – может пора бы и нам показать судьбе, что мы не только пешки в её играх с нами, – сменив мысленную нагрузку на каждое из этих предложений. Где предполагаемая убийственность правды не ставит нас в зависимость от неё, а только мы её определяем. Ну а действие, это всегда есть следствие этой всеми ожидаемой правды, ради озвучивания которой и затевалась вся эта игра судьбой. Итогом которой должна стать правда нашей жизни – мы против тебя уже не ничто. – На этом месте Прасковья делает паузу, дав возможность всей компании вздохнуть и переварить вместе с пивом ею сказанное.
И как только она посчитала, что этого мгновения достаточно, она, как-то очень неожиданно это произошло, подскочив на ноги, и встав ко всем лицом, ко всем и к каждому по отдельности обращается:
– Ну как, дерзнём?
И что тут с ней поделаешь, умеет она подловить и одновременно взбудоражить на неразумные и как все потом уже знают, будут они обо всём этом жалеть, решения самого беспорядочного и им несвойственного характера, лезя, если не в петлю сразу головой, то в омут уж точно. И вся компания вслед за ней подрывается на ноги, и себя подбадривая и настраивая на сумасшествие и сумасбродство дальнейших действий, орёт:
– Дерзнём!!
Ну а пока все находятся в таком приподнятом состоянии и накале мыслей, Прасковья, пресекая любую возможность на возврат и обратный отчёт, сразу же ловит на вопросе правды и честности всё того же Френсиса, раз он ближе к ней стоит и всегда и во всём желает быть первым. – Френсис, к тебе вопрос или правда. – Обращается к Френсису Прасковья, в момент заглушая шум восторженных сердец и воодушевления людей здесь стоящих. – Ты в каждой дырке затычка. – Задаётся вопросом или констатирует факт реальности с Френсисом Прасковья, что совершенно непонятно из интонации подачи этой информации Прасковьей, и получается, что Френсису самому решать, как воспринимать сказанное Прасковьей. И лучше без этих с её стороны подсказок, где она смотрит сквозь него в сторону… – Да с чего она взяла и откуда она знает, что между нами с Милой было?! – прямо холодным ознобом пробило забледневшего Френсиса, в момент угадавшего по этой, едва уловимой ухмылки Прасковьи, куда она в его подлую сторону метит.
– А и в самом деле, откуда я это теперь знаю и с чего взяла? – задалась этим вопросом к себе Прасковья. И ответ на эту загадку своего ума ставит Прасковью в другое растерянное положение. – Неужели, эта правда и честность, прежде всего в самим собой, раскрывает ворота разума. И человеку становится доступным ранее им не понимаемое. Природа в ответ на твою честность к ней отвечает тем же. Хм. Это нужно проверить.
А пока что Прасковья в своём лицезрении этой виртуальной реальности проверяет на сообразительность Френсиса Факта, у кого есть большие шансы прозваться Четвергом. И пока все заняты своей несообразительностью в деле уразуметь все эти посылаемые сигналы и намёки Прасковьей, она неожиданно очень для Френсиса сокращает расстояние между собой и им, и придвинувшись своим лицом в предельную близость к одному из его ушей, начинает озадачивать таким своим поведением всех вокруг и в особой степени Милу, а самого Френсиса шепотом проговариваемой загадки.
– А теперь определи, что есть правда, а что есть действие. – В качестве предисловия к главному сказала это Прасковья, а как только Френсис в себе ещё сильней и категоричней напрягся, то на, получай загадку для своего ума. – Тебя, если что, то убьют в пятницу, как самый подходящий день для такого твоего мироустройства. И вот дай прежде всего самому себе ответ на вопрос: Всё же в какой день недели это с тобой произойдёт, если у твоего убийцы семь пятниц на неделе, и он это собирается сделать в четверг, во второй половине дня, как только дождичек пройдёт?
И бл*ь, одни матюки и слюни у Френсиса, о чьём недельном имени начинается кое-что прояснятся. Но пока что этого недостаточно, и для полной картины, кто в этой компании есть кто, нужны ещё факты и улики с будущего преступления в сторону Френсиса, если он его не сможет предотвратить, не узнав имя убийцы, зашифрованного Прасковьей под день недели. И пока что есть одна точная дата – Четверг, и время исполнения преступления – вторая половина дня, после ожидаемого дождя.
– А почему должен быть дождь и откуда убийца о нём знает? – нервно задался про себя вопросом Френсис, вот такого зловещего для себя насоображав по следам этого к себе откровения Прасковьи, очень убедительно подведшей его к тому, что озвученная правда всегда служит следствием неких ответных действий. И тогда получается, что она в чём-то права, всё это утверждая. И Френсис параллельно первому вопросу об идентификации своего будущего убийцы, которого ему нагадала Прасковья, пустился в другие рассуждения по этому же поводу.
– Но только в том случае, если мне озвучивают правду. А вот если это не правда, то вся моя озабоченность будет пуста и бесполезна. И тогда передо мной стоит задача выяснить, является ли правдой правда Прасковьи. Но как? – вопросил себя Френсис и вернулся к первой вопросительной ветви своего рассуждения, найдя ответ на которую, он ответит и на вопрос о правдивости заявления Прасковьи. – Вот как оно всё переплетается. – Слегка удивился Френсис, но на этом всё, он не должен терять ход своей мысли, приведшей его к тому, что интересующий его человек имеет некоторое отношение к прогнозам природы, он синоптик, и притом суеверный, и фанатичный, раз придаёт такое большое значение погоде и по ней ориентируется в своих действиях.
– Он поди что никогда не расстаётся с зонтом. – Было усмехнулся Френсис от этой пришедшей в голову шутки, как его лицо исказила нервная гримаса от бросившего в глаза памятливого воспоминания, которому он до этого момента и дня не придавал никакого значения. А именно на такую странность и бзик поведения… Френсис про себя продёрнулся, начав своим обзорным взглядом фокусировать себя в сторону… Тумана и размытости, которые после себя оставила Прасковья, переключившись на повседневную реальность.
Что же касается Кирилла, то он с материалистической точки зрения посмотрел на такое открытие и откровение в свою сторону. Он взял фужер с этим эликсиром правды и давай его просматривать на пузырьки и комочки. – А меня, пожалуй, это нисколько не огорчает и даже устраивает. – Усмехнулся в своём рассуждении Кирилл. – Будет любопытно посмотреть на мир с философской точки зрения, как он будет реагировать на свою райскую первородность. Захочет ли мир сбросить с себя одежды эволюционного прогресса и вернуться к первозданному миру, очень интересный вопрос… Хотя он не сможет. – После задумчивой паузы, рассудил Кирилл. – Для человечества что есть информация? А она для него сродни дыханию, даже ещё закабалённей и хуже. Он без входа и выдоха из себя информационной составляющий жить не может. И это к сожалению медицинский факт.
Ну а самые неспособные себя сдерживать, как Севастьян, люди, дошли, а точнее он дошёл до того в своём стремлении себя обезопасить от побочных эффектов такого приёма в себя сыворотки правды (каждый по своему и согласно своего видения прежде всего себя, видит этот напиток деформации своего сознания), что он облокотился подбородком на свою руку, чтобы значит, не дать раскрыть свой рот (а ему есть что всем тут сказать) этим прижатием рукой. А то он знает, какие крамольные по своей честности и правоте мысли оттуда могут вырваться.
И это даже без использования в его сторону этой сыворотки для какого-то счастья над ним подшутить. Ведь если он и без этого злоупотребления своим положением, как все в его сторону очень смело, со стороны его широкой спины выражаются и подчёркивают, – этому такому бугаю в лицо говорить правду совершенно невозможно по причине того, что всем жить хочется и притом не больным и не со сломанным носом и отбитыми почками, – плюс Сева может всегда своего несговорчивого и просто паскуду, как он решил противника задавить своим интеллектом помноженным на свою физическую массу и боксёрство особенно на кухне, со всеми честен и проявляет в их сторону благородство, называя всех вас падл падлами, а сволочей сволочами и козлами, то что будет после того, когда эту его природную прямоту помножить на бесконечность.
Само собой, существует возможность и вариант того, что его в этом процессе переклинит, и Сева до такой глубины и степени в этот процесс углубится, что он перейдёт все границы и пределы приличий, в итоге оказавшись с обратной стороны Луны и правды, на стороне её изнанки. И начнёт, озвучивая изнанку правды для людей недалёких и непонимающих всё туже изнанку души и жизни, и при этом нисколько не кривя душой и не привирая, изворачивать всем известную правду жизни. А это ему грозит ещё большими осложнениями в жизни, чем если бы он и дальше продолжил резать правду матку, и ему теперь прямая дорога в репортёры, политики, или на худой конец, в актёры.
– Хм. В актёры. Это надо подумать. И кого бы я сыграл? – задумчиво себя спросил Сева и как человек к себе предельно честный, оценочно посмотрел на себя со стороны. – С моей фактурой играть, либо громил третьего плана, либо взять всех продюсеров в руки, а лучше в кулак и заметить во мне талант крушить всех противников человечества в лице нового супергероя.
– А так как вашу рожу, прошу меня извинить за эту оскорбительную прямоту и честность, а так-то фактуру, под наш уровень смысловой нагрузки никак не подправишь, – есть в вашем взгляде на вещи для нас самые обыденные и в порядке вещей, какое-то нескрываемо ничем и никак пренебрежение и недоумение, – то придётся из вас лепить какого-нибудь антигероя. Который утрирует и переформатирует мир через своё языческое мировоззрение, внося в него хаос и безрассудство. Ну а задумка нашего нового блокбастера такая. Так как мир был создан из хаоса, то для того, чтобы мир возник, его будет нужно вновь погрузить в хаос. Поняли глубину моей мысли? – ещё и задаётся вопросом к Севе один из именитых и ещё не пойманный за руку прогресса среди актёрской массы интеллекта продюсеров, после того, как он столько оскорбительных правд его жизни вынес в общественную плоскость обсуждения.
Впрочем, этот именитый продюсер, не пойманный за руку в сторону своих елейных поползновений по одной только причине, он не перешёл дорогу повестке дня и протягивает свою похотливую руку в сторону официально признанной альтернативной морали, знает не по слухам, что есть честность, когда сам занимался продюссированием каминг-аутов многих известных личностей из кинопроизводства. Правда, имея при этом для себя странное оправдание, заявляя в кругу других продюсеров, удивлённых и озадаченных тем, что ему то гаду, так прёт: «А ну давай колись Стефано. Как так получилось, что в столь тяжёлые времена мы еле сводим дебет с кредитом, а тебе так прёт?», что людям в наше абсолютизированное на собственной индивидуальности и закрытости от мира время нужно хоть как-то выговориться. И так, чтобы все тебя слушали и сопереживали тебе. А для этого более всего подходит трагическая история о травме твоей души и сердца.
– В общем, никто их за язык не тянул. Они сами всё это с собой проделали. – Вот какой оправдательный для себя вердикт и дисклеймер придумал этот ловкий на наживу продюсер Стефано Лауренсис и Стеклополокупос. Как почти Навуходоносор по степени его непонимания в своей исторической миссии современниками, и выговаривании его имени. Хотя если его историческая миссия заключалась в том, чтобы его имя стало нарицательным, обозначающим всё самое неизбежное по непонятной для всех причине и затмевающее всё ранее известное, то тогда, пожалуй.
– А как же иначе. Не дурак. И что главное, мне по плечу воссоздать весь этот первозданный хаос, и в самом деле несущий в себе только одну честность и правду жизни. – Следует ответ Севы, кому предлагаемая таким изящным и туманным способом Стефано роль Навуходоносора, а кого же ещё(!), кажется соответствующей своей личности. – А почему бы не взять себе такой псевдоним? – задал себе риторический вопрос Сева, прямо поджилками чувствую перспективность этого имени, правда после того, как удастся его без заморочек умственных и запинки выговорить.
– Так и представляю в одно мгновение прокисшие лица своих политических противников по предвыборной гонке, когда я буду им представлен под этим именем. – Уже начал про себя потешаться Сева, представляя эту ситуацию.
– Мистер Руби, разрешите вам представить вашего конкурента только по предвыборной борьбе на пост губернатора. А так-то все мы единомышленники и хотим одного. Процветания нашей демократии. – Остановит на полпути к своему микрофону на трибуне конгрессмена и сенатора когда-то, мистера Руби Брауна, одно ответственное лицо за ознакомление электората со своими дегустаторами жизни, как в своём кругу любят шутить избранники народа, всякие там конгрессмены, и заодно всех этих важных и нет у них ни одной лишней минутки на личную жизнь и компрометирующие их личность связи людей, и оттого вопросами планирования их рабочих встреч занимаются специально подобранные специально подобранными людьми люди (кто их, этих людей самого начала, подбирает, то это вопрос философского, атеистического сознания) и давай ему представлять новое лицо политики, – не нужно вам мистер Руби говорить, кем оно одобрено и без чьего желания оно не появилось бы на небосклоне политической жизни. Знакомьтесь! Навуходоносор.
А мистер Руби, как конгрессмен не первого созыва и он в политике столько, сколько себя помнит, кого удивить уже практически нечем, тем не менее всё же удивлён и в чём-то даже обескуражен (в том, что его имя не столь звучно и запоминаемо), слыша такое представление нового политического деятеля, надеюсь, вас не сильно его политической массой придавило и вы ещё способны хоть как-то реагировать, кроме как только недоумённо переспрашивать: «Как-как?!».
А все новые политические деятели, тем более с такими вызывающими именами, как Навуходоносор, сопли не собираются жевать и сразу берут инициативу свои руки, если ты дал им повод или зазевался.
– Хотите знать мою политическую программу, с чего и как я начну преобразования напрочь прогнившей политической системы. Что ж, скажу честно и как оно дальше будет, и чему вы помешать не сможете, а иначе я вам все ваши керамические зубы выбью. Всё на самом деле просто и ничем принципиальным не отличается от вашей программы регулируемого хаоса. Я туда же, в труху, весь этот мир погружу. И на его бездушных началах воссоздам новый дух победителей хаоса и героев. Так что можете присоединиться к будущим победителям или стать частью хаоса. – Что и говорить, а Сева, отныне Навуходоносор, всегда убедителен со своими политическими противниками, особенно при встрече с ними в такой виртуальной реальности, его замыслах.
– А как ваша партия называется? – задался вопросом своей будущей выживаемости Руби, до сего момента, до встречи с Навуходоносором, слишком узколобо мыслящий политик, живущий в двухпартийной, можно сказать и признать, наконец-то, это, что в плоском, двухмерном мире, без всякой 3D фантазии на другие мирские и мировые измерения. Пытаясь себя обмануть такой глупостью, что за пределами двухпартийной соизмеримости своей жизненной все целости и измерения политического пространства, ничего больше не существует хотя бы по той причине, что это не рационально и вносит бардак и неустойчивость в существование в отлаженность этой системы.
Но как сейчас выясняется, то прогресс не стоит на месте даже в их случае, непререкаемого авторитета. И теперь и их система нуждается в переформатировании, и всё по какой-то банальной причине. Она перестала отвечать требованиям времени, тормозя собой прогресс. Который они же и накачивали новыми смыслами, – мол, стремление к разнообразию, точнее к его признанию движущей силой прогресса, сейчас нас всех вывезет на новую ступеньку роста нашего самосознания, – и он же их, по примеру, Уробосора и съел.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71516902?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Игорь Сотников
Жизнь на незнакомой для себя стороне истории. И где, спрашивается хлебнувшими этой жизни, молочные реки и кисельные берега? Столкнувшись с реальностью, новые соотечественники как могут приспосабливаются к новым реалиям своей жизни. А вот что у них из этого выйдет, то была не была!
Игорь Сотников
Мир сошёл с ума. Опять?! – 1
Тезис: Кто есть человек без веры – никто.
Антитезис: Человек не без своих заблуждений.
Предикат современной истории становления мира новой изящности и пролонгации своей правопреемственности во всём быть правым.
В начале было определяющее этот мир слово, и вот оно:
«Уважаемые дамы и господа! Дорогие гомосексуалисты, лесбиянки, андрогины, бигендеры, женщины, стремящиеся к мужскому, мужчины, стремящиеся к женскому, представители пола, допускающего несколько вариантов, гендерквиры, межполовые!
Уважаемые ни мужчины, ни женщины, асексуалы, отрицающие систему двух полов, пансексуалы, сверхуважаемые сверхличности, интермужчины, интерженщины, интерполовые, интерсексуалы! Дорогие представители четвёртого пола! Дорогие женщины, имеющие хромосомы Х и Y! Дорогие трансвеститы, трансгендеры, представители нулевого пола! И, конечно же, моё тёплое приветствие всем остальным полам!».
Если вы не обнаружили себя в этом списке, то тут что поделаешь, вам и только вам с таким собой маловразумительным жить.
Часть первая. Правда Прасковьи
Глава 1
Положение первое – дойти до ручки (и лучше до посольской).
«Русскими не рождаются, как правило, ими становятся… кажется… и притом всё сильней», – хоть и сбивчиво и со знаковым дополнением через пробел, чего только не скажешь в своё оправдание на заданный вопрос в консульстве, в том самом кабинете, этого, уж нет больше сил обивать пороги до чего же многострадального и выстраданного столь долгим ожиданием требований своего сердца здания, являющимся последним лучиком надежды, дорогой в сказочный Асгард для свободолюбивого гражданина мира была бы его воля, а пока есть только данность и неволя, всегда в душе испытывающего тягу к космополитизму, изнывающего под тяжким бременем внешних не свобод и тирании режима автократии гражданину в душе без гражданства и паспортных дорог.
И вот после стольких перенесённых на ногах тягот и невзгод при сборе документов, фиксирующих и закрепляющих твой статус человека с большими надеждами и видами на другого рода будущее и собственного жительства, – а вот где, то, конечно, хотелось бы сразу жить достойно и с уважением к себе, но по причине своей не дурости и здравого понимания того, что такую достойную жизнь требуется заслужить, то будьте так любезны предложить на рассмотрение все имеющиеся у вас варианты, и надеюсь без общего пользования одним апартаментом, – а также убеждения всех вокруг и себя в первую очередь, что вам со мной не по пути и нам лучше в одном географическом пространстве не жить, вы, человек самых передовых взглядов и оттого вы всех тут переросли и не переносите, и все и местные условия просто недотягивают до ваших потребностей, наконец-то, оказываетесь в том самом кабинете, где вот такие судьбоносные вопросы и решаются.
И вы, определённо новый Прометей или кто похлеще, к примеру, как есть Андрос Парамонович Собакин, не последний человек среди вообще людей и чуть ли не первый из знакомых ему людей, кто, наглотавшись по горло всех этих не свобод, которыми, – плюс уголовным кодексом и преследованием по политическим причинам, и нечё слушать прокурора, всегда имеющего отрицательную точку зрения на преследуемого по выдуманному делу и по закону законопослушного гражданина, – давит прогрессивную мысль всякого предпринимателя, к числу которых относил себя и Андрос Парамонович Собакин, также сукин сын в среде людей его хорошо знающих и оттого стороной его обходящих, поставив ребром перед собой вопрос: «Быть мне или не быть выездным?!», прямиков направился искать ответ на этот вопрос в одно из консульств своего не всегда родного города. Коих, между тем, не так уж и мало. И уже один выбор стольких мест, куда можно сбежа… отправиться для ознакомления с местной архитектурой, культурой и нравами, вызывает гордость за те страны, которые приютили у себя просвещение и цивилизацию. Коих нет отродясь здесь, откуда Андрос Парамонович Собакин собирается насколько можно быстрее свинтить и эмигрировать.
Ну а спросите, зачем там, в мире просвещения и цивилизации, нужен такой человек, как этот Андрос Парамонович Собакин, кто поди что даже не приучен быть цивилизационным человеком, кто не вилкой ест котлеты и бифштекс, и ржёт как конь во время обеда, рассказывая похабные анекдоты во всё горло и сам над ними при этом вовсю усмехаясь, – и вообще он никак не воспитан, и чего тогда он, собственно, хочет и добивается, – то ответ на этот и следующий вопрос легче, чем вам кажется.
– Хочу значит, быть вашим сукиным сыном. И всё тут. – Без всякой подробной детализации собой сказанного, но с намёком и не весть бог на что и кого, вот как расшифровывает эти свои запросы на уважаемую и беспечную жизнь Андрос Парамонович Собакин.
Так вот, – ещё раз приходиться повториться, – этот человек самого просвещённого хотя бы насчёт себя сознания, преодолев и последний вставший перед ним препон в виде того, как у него глаза разбегались, глядя на такое количество различных консульств, каждое из которых несёт в себе свои удивительные предложения, – хотите как сыр в масле кататься, попивая молоко на альпийских лугах, то прошу вас к нам, в Швейцарию, хотите более экстремального отдыха от своих бытовых проблем, которые вы в раз пересмотрите оказавшись один на один с тем народом, кто сам себя создал, то вам в страну Великанию, а если хотите открыть глаза людей на авторитарные режимы некоторых деспотично правящих лидеров, то вам в страну Открытию, где стоит вой до небес в режиме нон-стоп и всё потому, что каждое мгновение происходит какое-нибудь открытие и с завидным постоянством с нарушением прав людей на своё волеизъявление, – благодаря своему упорству и желанию жить хорошо и качественно, плюс слава всевышнему и собственному я, наконец-то, оказывается в нужном кабинете, само собой в нужное время, записанное на талоне приёма.
И вот тут-то Андроса Собакина, кого казалось ещё вчера, ничего на своём пути не остановит, перехватывает удивительный для него мандраж и он начинает путаться в ответах и показаниях (это всегда с ним случается при перекрёстных допросах, вот он и тычет своим грязным пальцем в кого попало), выставляя себя полностью не готовым к плодам цивилизации, а вот быть плодом не просвещения и всяким мутором (это из его гоп-лексикона словечко), всецело связанным с ходом речи и уходом мысли лапотника, то это запросто и сколько угодно.
А мисс Брунгильда, как всецело звали работника и работницу в одном лице этого консульства, в чьи задачи входит рассмотреть претендента на получения визы, то есть разрешения влиться в их сообщество и быть одним целым с народом бедного Йорика, с кем судьба так категорично и в чём-то цинично обошлась, не просто так на это место чуть ли не привратника в рай посажена. И она обладает всеми качествами такого человека, который насквозь вас с первого взгляда видит, – даже не сомневайтесь, вижу всё до и после едино, и притом без одежды, – и на основании этого делает всегда правильные выводы, раз они отвечают безопасности представляемой ею страны. Где, конечно, не так много Педр и диких обезьян, что само по себе уже волнует, но и в представленной ею стране не всё так однозначно с большим перманентным постоянством. Там всегда есть место формуле любви и всё такое в этом тумане абстрактности и мыслей.
И вот эта Брунгильда, дама в правильном соотношении деспотичная и непримиримая с любым видом отождествления регионального иммунитета, ещё называемым национальным колоритом и местным менталитетом, с самого порога появления на нём Собакина просекла, что этот человек при всём своём стремлении быть ближе к цивилизации, однозначно заражён вирусом своей народности, ущемлён и ущербен во всём. Которую (эту самую народность) как бы ты не отрицал в себе, изгоняя любое напоминание об этом в своём выражении человека, из этого мало что подходящего получается, и Собакин как был недоросль европейского права, то так и остался вот таким недоразвитым, дремучим человеком. И пусти его Брунгильда туда, куда он просится, – надеюсь, что не в туалет, уж шибко вымученно он выглядит, – да ещё и без визы, так он, падла, так всё там так засрё…то есть замусорит своим естественным и первым правом на свободы и волеизъявление, что век от этой гадости не отмыться.
В общем, глаз да глаз намётанный нужен в сторону Собакина, только с виду такого паиньки и всё понимающего человека, тогда как всё это в нём есть прикрытие самых отчаянных и далеко не цивилизационных качеств души и сердца. Кто в момент все ваши жизненные устои опровергнет вверх дном и ноги на стол закинет, стоит только его пустить к себе.
Ну а так как у Брунгильды глаз намётанный на всяких негодяев и подлецов, инсценирующих себя людьми более чем ответственных, достойных и передовых взглядов, – она их не только столько на своём веку повидала, но и с парочкой такой ушлой консистенции людей жила очень рядом, буквально в близких отношениях, – то она сразу примечает за этим чьим-то падежом его предприимчивость в плане их консульства обмана. Как минимум, его не кровь своих неизвестных предков туда зовёт, и точно не жажда мести за убиенного на чужбине принца Датского, нить к убийцам которого тянется как раз в ваше королевство (за отчизну обидно). Да и политическим беженцем нечего так неумело прикидываться, придумай для начала те взгляды, за которые тебя преследуют и жизни дома не дают. А вот что? То тут так и попахивает меркантильным интересом к своей жизни на чужбине, со своим технологическим укладом, в раз все эти неустроенности и компенсирующий.
И Брунгильда, составив для себя автопортрет этого жулика и шарлатана, с таким самозабвенным упорством набивающимся и к ней в том числе в согражданство, – после этого акта, мы нисколько не сможете ссылаться на вовлечённость моих меркантильных интересов в дело обстряпывания нашей свадьбы, наш брак не есть фикция, а он настоящий, – что не стала растягивать время приёма и распознавания этого претендента на визу недостойным этой визы, задаваясь мало значащими вопросами прикормки более крупной рыбы в голове Собакина, – и что же ты за сукин сын такой, Собакин? – а она, как только насладилась видами его удручения и посредственности поведения на краешке своего стула, куда ему было указано присесть и быть вообще ни и в чём уверенным, то сразу и задалась вопросами его семейственности. И так ловко и многогранно, что Андрос Собакин не сразу и сообразил, к чему подводят данные им ответы на эти скользкие вопросы Брунгильды.
И вот так звучал первый вопрос Брунгильды, дамы настолько железобетонной, непробиваемой на чувства и неприступной к стороннему свету, что даже господин Собакин у себя дома, а здесь этот вопрос как раз и решается, при всей своей способности принимать мир таким какой он есть (и это не приспособленчество и уж тем более не хамелеонство, если значение второго утверждения он не знает, а адаптация человека к внешним обстоятельствам, которое скверные и завистливые люди выдают за приспособленчество, есть его жизненный рефлекс), не смог в её сторону увлечься, пребывая в холодном остатке. – О чём говорит ваше семейное древо?
И первой реакцией Собакина на этот вопрос Брунгильды было его охренеть. Как во внутреннем словосочетании со слюнями, так и во внешнем, прикуской зубами воздуха и языка. А вот дальше нужно подумать и притом очень скоро, чтобы не быть выявленным шпионом или ещё хуже, человеком с неприемлемыми для данной страны пребывания установками на реальность. Где нет места всему новому и прогрессивным взглядам, а там присутствуют одни лишь традиции и другая подобная скукота, не делающая жизнь разнообразней и вкусней.
К тому же господин Собакин у себя, а здесь как придётся присесть и в своё ли место, знать не знает особо о таких фамильных реляциях на свою исключительность и значительность для существующего общества. – Мои предки уже были столпами общества, бывало итак, что они подавали зубило самому императору Петру, когда твои недалёкие и точно не умные предки, пережитки других племён, ещё на языке мамонтов земли осваивали. – Вот такую контрибуцию всегда Собакин мог потребовать от тех, кто с его семейным древом не собирался считаться, и если о нём было и Собакину что-то известно. А так как он из себя больше, чем требуется и ему надо для собственной выживаемости не надо не строит, то ему ничего о таких игр разума, подверженного тщеславию не знает. Впрочем, он и говорить об этом не собирается Брунгильде, действующей по одной и той же схеме – при достижении им определённого количества отрицательных ответов, на его счёт принимается отрицательное решение.
– На хрена спрашиваю вас, нам нужна такая отрицающая всё и вся отрицательная, и не побоюсь этого категорически-утвердительного слова, негативная личность? – перекривиться весь в себе, как после укуса напрямую лимона (думал груша, а вон как иногда, при большой спешке получается), председатель распределительной комиссии, если честно, то весь в себе унылый тип и одно отрицание. И захоти Собакин его оспорить, указав ему на все эти качества своего я, – на себя посмотри, паскуда, – то у председателя комиссии в момент нашлись бы контраргументы, безусловно оправдывающие им принятые решения.
– Ничего не имею против этого вашего мне пожелания скорее сдохнуть. – Начинает председатель, падла, по-своему интерпретировать и изворачивать сказанное по существу вопроса Собакиным. – Что между тем не решит в положительную сторону ваше бегство от самого себя, – продолжает извращать сказанное Собакиным председатель комиссии, однозначно бывший функционер партийного аппарата, – ведь таким образом не будет решена главная причина вашего недопуска в наши благословенные места, чуть ли не райские кущи для всякого колонизатора и эксплуататора разума и ума. А вы что уже себе тут придумали? – усмехнётся председатель комиссии, как сейчас выясняется, то ещё и бывший кэвээнщик, которых, как все знают, бывших не бывает.
Потратив совсем небольшое время на эту свою шутливость, бывший функционер, как, впрочем, и сейчашний, озвучивает ту самую причину из причин, которая не даёт и шанса Собакину получить визу.
– Раз наш мир, куда вы так стремитесь попасть, полон людей серой и унылой конституции, то какого хрена, Собакин, нам к себе пускать ещё одного такого. Нет уж увольте, Боливар не выдержит двоих. – А вот к чему всё это сказал председатель комиссии, всё так намешав, то кто его знает, кроме тех людей, кто находится с ним в одной зоне ответственности, что-то даёт понять Собакину, то по одному уголовному кодексу.
А Андросу Собакину, итак уже на такие огромные жертвы пошедшему, чтобы выглядеть в лице представителей просвещённых народов, в данном случае Брунгильды, своим в доску, – он сдвинул акценты своего прежнего имени в сторону своей европизации, назвавшись Андросом, каким-то прямо заскучным, тогда как прежде, до его посещения ЗАГСа, его звали очень звучно и традиционно по местным меркам, Андроном, – начинает уже невтерпёж слушать и слышать в свой адрес вот такие значит придирки и наглости, за которые он в каком другом месте, давно бы дал по шеям тому функционеру, а Брунгильду бы он оттаскал за косы.
Хотя с Брунгильдой так бы не вышло, она, что за продуманная стерва одного политического явно движения за свободу женского пола от всякого рода обязательств перед своей женской природой, остриглась специально так коротко, чтобы вот такие как Андрос Собакин, люди традиционных взглядов на женскую сущность и личность, не попытались провести в её сторону доказательства своей мужественности и не принялись её тыкать носом и таскать за косу в сторону домостроя.
В общем, Андрос Собакин весь в себе закипел и еле сдерживаясь от того, чтобы схватить лежащий перед ним на столе степлер и им закрепить на лице Брунгильды все те тезисы, которые ему сейчас пришли в голову по следам этой беседы, начал внутренне нервничать и беситься.
– Я вот всю, бл*ь, жизнь к этому шёл и стремился, а когда пришёл, то тут вон какая бюрократическая встреча! Мне, суки, нисколько не рады! Да вы кто на хрен такие, чтобы вставать, не просто на пути колеса истории, движущими винтиками которой являемся именно мы, люди передовых, предпринимательских взглядов на прогрессивную мысль, а на пути основополагающих законов движения природы и его капитализации. Которая всегда и сейчас говорит о том, что крупные капиталы ищут для себя спокойную гавань. Вот и я, соль земли и природной капитализации, вместе с ними перетекаю туда, где мне спокойней и комфортней. Ну а то, что я выгляжу сейчас не так соответственно своей капитализации, и даже несколько демонстративно нище, как дрянь бедно, паскудно и прибедняющееся, то это мой такой походный наряд. И то, что я от нервного теребления уже дорвал в кармане не снятого до сих пор пальто дырку, этот крайний для меня инструмент благосостояния всякого побирушки, у которого всё состояние уходит сквозь пальцы, то сами понимаете, место это для меня незнакомое и я должен проявлять осторожность к тому, что не доказало мне, что ему можно доверять.
И вот на этом месте растерянности и перевозбуждения Андроса, его подлавливает до чего же психологически натасканная Брунгильда (знает гадина, когда смутить будущего репатрианта провокационным вопросом), задав очередной по её списку вопрос. – Озвучьте, пожалуйста, цель вашего приезда в нашу благословенную страну.
И у Андроса прямо нет слов, кроме одних пакостных и не при дамах о них можно говорить, на такое её демонстративное выпячивание перед всеми другими своей страны проживания, называя её так эпично. Да если, бл*ь, она хотела бы знать, – а знать она точно не хочет, – то хуже её страны проживания для проживания и не найти. Разве что только в аду. Ну а то, что он в этой стране хочет проживать, то это всё от безысходности. Либо в ад (туда всегда успеется и там всегда ждут даже без визы), либо в эту промозглую страну, где все её жители живут с таким наплевательским ко всем отношением, – а что поделать, когда среда обитания определяет твой конструктивизм и быт внутреннего сгорания и состояния, – что все вокруг себя чувствуют так эгоцентрично и внутренне устремлённо.
И что больше всего бесит Андроса, так это вот такая подача Брунгильдой этого своего предложения. Мол, пожалуйста мне всё это скажите, а не скажите, то мы не будем считать наше дальнейшее общение перспективным. Вербуют гады не иначе. И Андрос уже начинает понимать, через какие препятствия и деформации личности ему придётся пройти, чтобы стать своим для всех этих снобов, если по сути говорить, а так-то при публичном употреблении их явственности, то независимых, с суверенной конституцией личностей.
– Вот как только вы без сложных умственных завихрений и проблематик морального толка, на мой вопрос: «Как нынче погода? Пасмурна или как-то иначе благоприятствует нашему нахождению на природе?», сразу дадите следующий ответ: «Я бы не сказал, что туманно, а на улице закономерно местным природным обстоятельствам отбалансировано», то тогда я могу сказать ответственно и в чём-то безусловно, что вы, наконец-то, влились в семью просвещённых местным законодательством народов. – Поставит вот такое условие принятия себе в страну эта служащая не одного только посольства, но и однозначно спецслужб, которые из государственных интересов должны выявлять среди потенциальных кандидатов на получение визы в свою страну, людей неблагонадёжных, склонных к беспорядкам ума и с наличием в себе качеств и интереса быть, скажем так, всему миру полезным. И если ты за мир во всём мире, то для вас все двери посольств открыты, и вы можете с закрытыми глазами пальцем ткнуть в любую их сторону и вас там всегда с открытым сердцем встретят.
Но, видимо, Андрос Собакин слишком закоренел в своём воспитании в недоверии капиталистической системе ценностей, которая определяет и систематизирует жизнь во всех тех государствах, которые находятся за чертой пределов мечтаний всякого быдла и немного вашего воображения, которое всегда плодит столько всяких преимуществ в странах находящихся под визовым запретом, что он со своей стороны не шибко широко открывает двери своего сердца и разума, и не всё под чистую рассказывает этому работнику визовой службы, Брунгильде. Где её вопросы к нему служат только для одной благочинной цели – выявить в нём его недостатки и в зависимости от запущенности его болезни, назначить лечение. И если болезнь культуры народничества не сильно в вас проникла, то вас под наблюдением специалистов впустят на лечение, если же всё в вас так запущенно, что вашу ментальность никаким средствами не выбить, сколько не предлагай материального обеспечения (здесь только так лечат), то лучше вас оставить там, где вы были, а иначе вы тут всех завирусите.
Ну и Андрос само собой Собакин, на её вопрос: «Цель вашего приезда или может переезда?», как думал, так и говорит честно-честно. Хочу, мол, влиться в семью просвещённых народов. И при этом как бы намекает, что если вы, падлы, меня туды не возьмёте, то я вам покажу такую кузькину мать, что вам будет лучше сдохнуть. В общем, не вынуждайте меня морду тут всем вам бить, заявляя истерично о двойных стандартах, которые вы применяете лишь к тем людям, кто рылом своим не вышел.
Чего будет недостаточно, как это видит по малоприятному лицу Брунгильды Андрон, и что уж тут пытаться выдать из себя того, кто ты не есть, заявляя, что Брунгильда не в моём вкусе, тогда как она вообще ни в чьём вкусе по своему определению страшилы и умнейшего создания, как компенсации за эту её тупорылость только по мнению Андроса Собакина, ещё только познающего арифметику тех двойных стандартов, по которым живёт сообщество близких к Брунгильде сограждан, в число которых и он намерен заехать. И если его вот такие намерения крепки, то ему уже прямо сейчас нужно сильно крепиться и учиться, называя вещи не так на прямую и своими именами, а наименовывать их ассоциированными тождествами.
И не особо в красоте или хотя бы пригожести своего внешнего вида выделяющаяся Брунгильда, чьё имя уже много чего нелестного в её адрес стоит, ни под каким видом, предлогом и в состоянии даже душевного полумрака, ещё называемого на родине Андроса с перепоя, не должна таким узколобым образом определяться. И если уж у Андроса, неожиданно для всех вокруг людей оказавшегося с перепоя, но только по евоному, а так-то он находился в глубоком насчёт себя и всех вокруг заблуждении, не останется никакого выбора, либо поцеловать эту жабу прилюдно, – они играли в бутылочку и так уж выпало, что горлышко бутылки указало на неё, – либо же должно объяснить свой отвод от этого общего желания насладиться видами превратности судьбы, где такой видный и самый представительный представитель мужского общества, Андрос Собакин, не жалея нисколько себя, бросается на амбразуру реальности в лице жабы Брунгильды.
И уважительным оправданием не могут служить слова подтверждения той очевидности в лице Брунгильды, которая для всех так очевидна – она тошнотворна и мне, как минимум, естественно неприятна. А Андрос, если он не хочет быть засужен за дискриминацию Брунгильды по этическим и моральным соображениям, – он ограничивает право Брунгильды на эксклюзивную красоту, – которую природа создала именно такой по своим резонным соображениям, чтобы учить уму-разуму вот таких как он недоумков, должен найти и притом немедленно, каким ещё словом можно назвать это внешнее своеобразие Брунгильды.
– Ваш лицевой сюрреализм недоступен моему животному и приспособленческому пониманию, и я его недостоин, пока не познаю все выверты кисти того художника, кто кладёт такие мазки своих художеств на человека. А именно природы. – А вот это уже что-то, и такие слова даже в устах Андроса (так-то в роте) подвигают Брунгильду задуматься о повышении собственной самооценки, до которой тому же Андросу ещё нужно дорасти.
В общем не верит ни единому слову Андроса эта зловредная Брунгильда, и всё по причине своего скверного характера (это из-за отсутствия личного счастья) и по напущению её должностных обязанностей и инструкций, в которых так прямо и написано: «Ни одному слову не верь Брунгильда, особенно, если оно сказано красавчиком на чуждом для тебя языке; умеют эти носители чуждых нам языком всё изворачивать так, что то, что казалось нам правильным, начинает видится не таким уж и верным», и если ты, Андрос Собакин (а коробиться физиономией нечего на такое фамильярное обращение, привыкай уже к тому, что в новых условиях существования, куда такие как ты(!), Собакины, всё стремитесь, нет обусловленного на уважение вы-обращения, и там сразу вам тычут туда, чего ты стоишь), хочешь получить одобрение консульской службы, то давай выкручивайся, придумывая для всех нас сказки. И так, чтобы они звучали как есть правдоподобно.
И видимо Андроса Собакина так припёрло к стенке необходимость насладиться воздухом свободы иноземщины, что он не стал лаяться с этой стервой Брунгильдой, а с каменным лицом, то есть серьёзным, принялся обосновывать ту необходимость для этой всей иноземщины принять его в качестве постоянного гостя.
Правда, сперва Андрос чуть было большую глупость не брякнул, заявив, что я, мол, пригожусь и буду вам очень полезен, демонстрируя таким образом свой генетический, народный код, где все мало уровневые герои сказок, с такой фразой обращались к главному герою сказки за своей поддержкой. Но так как Андрос вовремя одумался, то он, вспомнив и сообразив все внутренние нарративы судьбинушки людей, живущих на этой чужбине, частью которой, и он собирался стать, сразу обозначил свои деловые качества и перспективы.
– Я разве вам не говорил, – с вот таким уточнением недалёкой памяти, а может и ума Брунгильды, делает своё заявление Андрос, – меня, мол, всё в вашей стране устраивает. И разве этого недостаточно? – прямо обескуражен Андрос такой непонимаемостью всех этих бюрократов из посольства, кому поди что нужны душещипательные рассказы о своей ущербности и горькой доле, чтобы их проняло до самых печёнок (что поделать, иногда приходится пользоваться своим служебным положением, ведь работа в посольстве так скучна на душевные отношения) и они, испытывая сердечные и душевные волнения и склоки, так уж и быть, выпишут тебе разрешение на временное у них убежище по политическим мотивам. – У нас с тёщей полнейшая несовместимость в плане понимания будущего для неё родной дочери, а для меня жены Наташки. Вот она и дискредитирует меня постоянно в глазах всех кого знает и даже не знает, называя половой тряпкой и приживалой. С чем я категорически не согласен, но вынужден всё это в свой адрес слушать, проживая на её жилплощади. А когда попрекают жилплощадью, мол, ты на неё никакого права не имеешь, то разве можно дальше с этим и там жить. Вот я и обращаюсь к вам за содействием мне в этой проблеме.
Но Андрос не собирается прибедняться, как того любят видеть и наблюдать все эти работники консульств и посольств, даже заготавливая заранее для всех этих печальных историй орешки и конфетки в специальной блюдечке на столе перед собой. А его история будет про другого рода недопонимание с местной проблематикой жизни, где как раз его успешность во всём стала кому-то поперёк горла, и эти люди злодейского и завистливого склада ума и характера, и что главное при возможностях, решили укорить его образ жизни со стороны морально-нравственного аспекта жизни. А Андрос Собакин терпеть не может, когда его оценивают не по его капитализации, а по какой-то там шкале нравственных ценностей.
И он, никогда и никому не собирающийся ничего доказывать, решил всё же доказать, что ценность ценности рознь, и что его так называемая патологическая беспринципность и аморальность, которые ему и позволили стать успешным человеком, в других условиях существования, а если точней, при изменение места своей геолокации, будут называться совершенно другими словами. Так беспринципность и цинизм будут называться его деловой активностью и хваткой, а та же аморальность его взглядов на использование человека будет зваться наличием в нём, человеке исключительного качества, особых жизненных приоритетов, с некоторой диспропорцией в сторону отхода от нормы. «Это человек с неограниченными возможностями для своего самовыражения», – вот так он будет отныне называться по примеру того, как все тут друг друга кличут, чтобы не дать кому-то повод подать на тебя в суд за твоё не доброе, и что уж греха таить, дискриминационное отношение.
А такой подход людей друг другу, где как в бизнесе, человек человеку волк, и от него на хрен ничего хорошего не ожидаешь, в самый раз устраивает бизнесмена отныне Собакина (это у себя дома он всего лишь предприниматель, что очень близко стоит к жуликоватому человеку, а это Собакину мало нравится).
В общем, не хер, меня учить жить! И лучше всего это делать там, где тебя никто на своём не выговариваемом никак языке не понимает, и значит, уже априори тебя всей этой морали учить не может.
Вот и Андрос как есть высказал Брунгильде о том, что он из себя значит и представляет. Ну и чтобы два раза не повторяться для этой неповторимой по уму служащей государственной службы, Андрос от себя ещё добавит кое-какой определённости.
– И если хотите знать, чем я собираюсь в вашей стране заниматься. – С такого крайне интересного для Брунгильды захода начинает свои пояснения Андрос, вальяжно так откинувшись на спинку стула, прихватив из чашечки орешка, как бы демонстрируя и указывая Брунгильде на правду жизни, где не он от неё и её решений по своему вопросу зависит, а она полностью подчинена ему и всем тем обстоятельствам её жизни, заставляющих её, ни в свет, ни заря просыпаться и идти на эту, жутко скучную работу, где ей приходится ежедневно выслушивать все эти, далеко стоящие от правды слёзные истории. А разве она заслужила, чтобы ей на чистом глазу вот так врали безбожно (и то, что все они атеисты, это тоже относится к этому вранью безбожно)?
Да с какой это стати?! И теперь она понимает, почему её личная жизнь её не устраивает, а вот всех остальных как раз устраивает – она поднаторела на своей работе в деле умения распознавать ложь от правды, и вот это-то и стало для неё большой проблемой в деле своего личностного самообмана, который является первой ступенькой для построения личностного счастья. Когда вдруг увлекшийся Брунгильдой такой наивный прохожий, дабы впечатлить её, в качестве прелюдии начнёт возводить для неё воздушные замки. А для их построения и используются, скажем так, вещи иллюзорные, несколько отличающиеся от всего того, что называется правдой. А это всё наталкивается на профессиональный взгляд Брунгильды, в момент разрушающий все эти воздушные замки и низводя все эти, только намечающиеся отношения до уровня сам привет.
А Андрос Собакин между тем продолжает свои обоснования того, что без него эмигрантский поток будет не полон (и даже здесь прорывается его внутренний код), где он, естественно, не собирается посвящать Брунгильду в то, в чём он никогда не признается и что никогда не будет доступно людям без его возможностей воплотить в жизнь самые свои пакостные желания (почему-то только такие на ум приходят, когда о них заговаривают). – Я об этом никогда не распространялся, – как бы по секрету делает это вынужденное заявление Андрос, сразу поясняя с чем оно вызвано, – и это не потому, что к этому меня призывает ложная скромность или эта информация крайне критического качества, а дело тут в моей некоторой суеверности. Как у нас говорят, не говори о чём-то, а то не сбудется. Но если это необходимо и станет входным билетом в новый для меня мир, то я готов раскрыть свои карты. – На этих словах Андрос пододвигается к столу, несколько пугая Брунгильду такой своей к ней близостью и неустановленными намерениями, и уже отсюда конфиденциальным тоном голоса озвучивает то, что он никому, кроме теперь Брунгильды не говорил.
И тогда получается, что Брунгильда единственная, кто будет посвящена в эту его тайну. А это налагает на неё огромную ответственность. О которой Брунгильда пока что ничего не знает, но что-то ей тревожное в душе подсказывает, что без уточнения ею своих прав на эту информацию, было бы глупо брать на себя эту ответственность. Вот только ей не даётся право и время заявить о своих правах дать отвод и Андрос уже начал посвящать её в тайны своей души и сердца, и намерений.
– Я вообще-то научного склада ума человек. – Говорит вот такое Андрос, не сводя своего взгляда с Брунгильды, и чуть ли не сразу её разочаровывает. Она-то подспудно ожидала более чего-то сложного и опасного. Такого, что подвело бы её к повышению по службе, или на крайний случай, под монастырь (она окончательно разочаруется в мужском человечестве, которому был дан шанс себя оправдать перед её глазами, а он в очередной раз не воспользовался этим шансом), а тут такая…Прямо нет слов, даже родных для Брунгильды, а для Андроса мутор какого-то. А Брунгильда ещё дура хотела сослаться на своё иноязычное трудно понимание Андроса, если он сейчас начнёт её запугивать сложными для её душевного спокойствия предложениями.
– Я, мол, вам дорогуша (что это уже значит?!), со своей стороны предлагаю руку, сердце и морально-физическое удовлетворение. А от вас всего-то нужно всё это от меня принять на территории вашего государства. Как по мне, то достойное для вас предложение. – И вот как быть и что дальше думать о своей работе и счастье, а также об Андросе Собакине и этом его безнравственном с любой точки морали предложении Брунгильде. Только одно ей ясно – с придыханием, с ущемлением сердца и бюстгальтера.
Но Андрос, как и все представители мужского народонаселения, оказавшиеся на той стороне стола перед Брунгильдой, повёл себя ещё значительней безнравственней и подло, выступив с ничего не имеющим общего с её ожиданиями безнравственного предложением, таким образом указав на неё в деле корня всех проблем и зла, раз она выступает застрельщиком вот таких предложений. И он начал озвучивать какие-то прямо скучные и получается, что безнравственные с этого фокуса рассмотрения вещи.
– И у меня есть некие секретные разработки, которые могут заинтересовать людей, кто в теме. – Вот такую бредятину и глупость начинает озвучивать Андрос, как это делает каждый второй заявитель на получение статуса беженца от политического преследования. Но как спустя немного выясняется, то Андрос в этом деле пошёл куда дальше, и он беженец от самого себя. Правда, Брунгильда уже в пол уха его слушала, так как была в нём разочарована, и она уже наперёд знала, что он дальше скажет. Типа здесь ходу моим научным открытиям и разработкам не давали, ссылаясь на их антинаучность. А вот у вас полная свобода и как я слышал, то дают ход даже самым безумным и сумасбродным идеям, лишь бы они побольше финансирования под себя предполагали. И что есть здесь антинаучно и отрицательно, то у вас, на другом полюсе мировоззрения и антагонизма, как раз научно и здраво.
Правда, на словах Андроса всё это выражалось несколько иначе. – Я, – ещё говорит Андрос, как только он в своём предисловии озвучил ожидаемые Брунгильдой тезисы о научности и моральности двигать прогресс только в их благодатной точно для разработок мысли стране, – хочу опытным путём опровергнуть типа аксиому: «От самого себя не убежишь». Как по мне, то это спорное выражение. И в мире, где всё относительно, мы не можем полагаться на то, что сказано и не проверено одним человеком.
На что Брунгильда посмотрела без всякого душевного отклика и интереса, и… А вот и тот самый вопрос, честно признаться, озвученный в душевных впопыхах Брунгильдой: «Вы русский?», выводящий на чистую воду всякого человека, выдающего себя не за того, кто он есть на самом деле, беженца от самого себя, а не искателя себя, как сейчас неожиданно для себя проговорился Андрос. Кем себя кличут и пытаются оформить в этих консульских представительствах под благовидным предлогом разочарования все эти беглецы от самим себя.
И как звучит в её устах этот вопрос. Как прямо и буквально факт установления вот такой визуальной со стороны Брунгильды очевидности, без всякого налёта вероятности факта другого установления реальности Андроса. Который после вот такого подтверждения не имеет права на возмущение таким, бл*ь, не конфиденциальным и явно провокационным к себе отношением. И если бы это было не так, то она бы его спросила по другому, со своей нейтральностью.
– Прошу прощение за некоторую не поспешность нашего бюрократического аппарата, не успевающего идти в ногу со временем и менять наши инструкции. – Сперва выдаст вот такой дисклеймер Брунгильда, а уж затем обозначит вслух требования её должностных инструкций в своём опроснике. И хотя Андрос ни одному слову её не поверил, этот вариант её к нему обращения был более для него мягок. – Какова ваша интернациональность по силлогическому фактору и национальность по генетическому коду? – Вот так смешивая в одно эту разноплановость, хитро задаётся вопросом Брунгильда и, не давая возможности Андросу возмутиться, сразу начинает ему заговаривать зубы. – И не беспокойтесь слишком, мы не относимся предвзято к какой-либо национальности. Мы всех людей и народности уважаем, и вашу в чём-то даже особенно.
Ну и пришлось Андросу вот тута, в этом самом месте, после того как он в возмущении прошёлся по Брунгильде, – теперь-то понятно, зачем просили подписать бумаги на моё согласие на обработку конфиденциальной информации, – начать покрываться красными и одновременно бледными пятнами сомнений насчёт вообще человеческого появления на весь белый свет. Без выяснения которого, любое геологическое древо подпадает под сомнение. Ведь как всем известно из теологической версии происхождения человека, которая нынче всеми правдами, неправдами и главное правом на личную свободу оспаривается, то самое первое генеалогическое древо было общим грехом познания древа добра и зла. А это вопрос такой сложности, что его принять не все имеют силы, право и обязательства.
В общем, любое прошлое, а тем более твоего зачинания на этапе планирования, всегда туманно, глупо, самонадеянно, и находится в самом минимальном шансе исполнения. Так что то, что Андрос Собакин здесь и когда-то раньше на свет появился, есть уже по своей сути из ряда вон выходящее событие. И его нужно ценить.
Ну а Брунгильда, ожидаемо Андросом Собакиным, впрочем, как и любым другим человеком на его месте, все эти его, от чистого сердца откровения, воспринимает, если не за лукавство и хитрость ума, то, как минимум, за оторванный от жизни взгляд философии. А философы нынче, в век прагматизма, не сильно уж и востребованы, если Андрос таким способом хочет заявить о своей компетенции и профессиональных качествах, которые должны будут ему приносить краюху хлеба. Ну и ответ Брунгильды Андросу будет для него несколько неожиданным.
– Да вы умнейший человек, – охренеть откуда-то находит Брунгильда вот такие неожиданные для Андроса слова, прямо вгоняя его в умственный ступор от того завихрения своих мыслей, который был вызван этим её демонстративно льстивым заявлением (так чего она от меня хочет?!), хотя со следующих слов Брунгильды всё встало на свои места, – хотите круглый год находится под солнцем и его теплом. Тогда как здесь, солнце не слишком часто вас радует теплом. Вот и сейчас, когда у нас все ходят в майках, вы находитесь в… – А вот здесь Брунгильда, не скрывая своего скрытого намерения проверить культурный код Андроса, как бы сбилась, забыв, как называется эта одежда, которую с себя не снимает Андрос.
А Андрос вот чего-чего, а себя стеснять никогда не будет и не утруждает, и если кому-то не нравится, как он себя выражает, то ему плевать на это. И Андрос так прямо об этом заявляет. – Если хотите спросить, что я ношу на себе в ветренную погоду и прямо щас, то спрашивайте. Нечё там всё ходить вокруг да около. – Андрос вот таким образом вносит ясность для Брунгильды, и затем делает знаковое уточнение. – А предмет верхней одежды на мне, который вам сейчас не даёт покоя, называется мной так, как я его вижу. То есть в пальте я сижу перед вами, и никак иначе. – И по сугубо суровой выразительности всего своего своеобразия в лице Андроса, то его ни за что не переубедить быть в пальто, когда он в пальте. И об этой уловке психоаналитиков от лица Ломброзо, Ситуатьен и всяких там Плижур, Андрос прекрасно знает, вот он специально и нагнетает, дальше продолжая отстаивать своё право на скандал по мнению Брунгильды, а не на критическое мышление, как это хочет всем им преподать урок сам Андрос.
– Что думаете, я не понял к чему вы начали весь этот разговор. – С каким-то прямо пренебрежением к тем людям, кто составлял инструкции и методички для Брунгильды, вот такой провокационный и в чём-то с долей отчаяния начинает разговор Андрос, на которого видимо что-то такое сейчас нашло из того, что ещё называется дремучим и горьким наследием наших греховных и не таких как мы прогрессивных предков, что он не смог дальше в себе сдержаться быть культурным и цивилизационным человеком-месье. – Хотите выяснить мой культурный код, язык. – И вот с чего всё это взял Андрос, явно переходя все рамки приличий и допущений, то бог ему судья, если прокурор ничего с ним сделать так и не может.
И ладно бы только это, но в Андросе столько бесстыдной наглоты и беспринципности намешано, что он всё это, что он считает за правильное и непреложное, начинает приписывать тем ценностям, декларируемым всеми просвещёнными и цивилизационными обществами, которые и делают все эти социальные общества самыми передовыми и столь привлекательными для вот таких, как Андрос недостойных нисколько таких обществ шаромыг и людей тоталитарного мировоззрения. Им ведь что не дай, им всё мало. И не просто мало, а они начинают считать такое к себе отношение за ущемление их прав, данных им по природе своей данности.
Но вернёмся к Андросу Собакину, так в себе разошедшемуся, что его не перебьёшь, и он перешёл уже все границы приличий и готов перейти уже и государственные границы, установленные этим консульским представительством, на страже которых находится Брунгильда с каменной физиономией шлагбаума.
– Не буду скрывать, да и мне незачем, раз я подаю заявку на принятие меня в свободное и прогрессивное общество, – вот какие доверительные к себе эпитеты использует Андрос, чтобы выглядеть в глазах Брунгильды и того общества, которое она представляет, человеком достойным их общества. И как вслед за этим выясняется, то все эти заверения Андроса в своей полной лояльности тому мировоззрению, которое в себе предъявляют миру эти прогрессивные общества (Андрос никогда не переходит на личности, когда он с ними на прямую не знаком), имели под собой двойное дно, с позиции Андроса это называется «но». – Я противник всех видов ограничений свобод. – Говорит вполне себе здравые вещи Андрос, при этом Брунгильде прямо что-то не даёт покоя в той тональности Андроса, которую он использовал, чтобы выразить вот такую свою позицию на свободы, очень близкую к её.
И интуиция Брунгильду не подвела, и Андрос тут же начал передёргивать всё то, что собой определяют все завоевания прогрессивных обществ, где их определяет первая и наиглавнейшая поправка конституции этих стран, запрещающая ограничивать право на свободы слова человека. Из чего Андрос путём логических, дедуктивных и душевных умозаключений вывел для себя удивительную цепочку. – Всякое слово имеет для себя начало в человеческом языке, а ещё раньше, при наличии ума и разума человека говорящего, что не есть повседневный и обыденный факт, в его голове. Из чего я делаю вывод о том, что каждый человек имеет полное право на свой язык. – Вот такую удивительную в чём-то вещь загнул в своей извилине Андрос и, теперь будучи убеждён самим собой, и всех остальных людей в этом убеждает, даже не желая рассматривать альтернативы с предложением развития новое универсального для всех языка. Который бы был не только проще, – а то все эти двусмысленности вечно приводят не туда, куда задумал, – но и всех объединяющим под общим зонтиком того же успеха.
Вот и Андрос, используя в своих личностных целях свой родной язык, его знание и понимание в большей степени, чем Брунгильда, которая в своём совершенстве знает только свой родной язык, начинает коверкать прямые смыслы и посылы всех этих деклараций свобод. – Которые особенно подчёркивают твоё языческое (а вот и первая двусмысленность и что спрашивается она значит) происхождение в лингвистическом склонении иноземных и пришлых слов. Где эти слова не желают принять в семейство родных и отеческих слов местные охранители языка без их склонения под своё верноподданичество, – А вот и нотки авторитарных взглядов Андроса. Но дальше ещё хуже будет.
– Как по мне, то это не склонение, а принуждение к миру перед лицом науки лингвистики, где нет места повестке дня и ночи, когда и придумываются все эти отступления от правил, не одного правописания. Которое просвещёнными обществами уже рассматривается как один из столпов авторитаризма и с ним нужно бороться, упразднив для начала орфографию, закрывающую просторы для человеческого размышления о сути прогресса. – На этом месте зашедший дальше некуда Андрос сделал передышку, которая была необходима всем участникам этой беседы, и больше, конечно, Брунгильде, уже готовой в любой момент нажать экстренную кнопку вызова. Так как Андрос начал проявлять первые признаки помешательства, в которое посетители консульства попадают, как только начинают чувствовать, что всё то, что они делали для того, чтобы быть одобренным в глазах чуждого для них де-юре и де-факто государства, а так-то они уже все душей и сердцем к нему прикипели, – в общих словах, когда кривили, а когда не кривили душой, идя на сделку …хорошо бы если только с совестью, а с самим дьяволом не хотите, – бесполезно и не находит положительный отклик в лице сотрудника консульства или посольства, какая теперь разница.
Ну и раз так, и им терять с этого момента больше нечего, то в них проснувшись, очень резко проявляется всё то, что они от себя скрывали, так называемая правда-матка. Которая не знает для себя границ и пределов, и тогда держись крепко от всего того наката бессовестных и грязных слов, которые на тебя обрушит тот посетитель, который был вынужден по твоей причине столько врать и завираться, обманывая своих родственников и знакомых.
Правда, Андрос не пошёл так очень дальше, а он неожиданно для приготовившейся спрыгивать с этого летящего под откос эшелона Брунгильды, повёл себя относительно спокойно, принявшись только язвительно самоутверждаться.
– А так как за всем эти стоит оторвавшийся от народа не народ (вот какую дисфункцию для ума выдвигает Андрос), то я, рождённый летать (это значит, что он не боится авиаперелётов), не собираюсь пресмыкаться перед снобистской орфографией, и для меня пальто при необходимости его надеть или снять, будет пальто, без всяких там францисцизмов, а вот когда я захочу в нём быть, то я буду в пальте, и точка! – И как завершающий штрих собой сейчас всего сказанного, Андрос со всего размаху кулаком поставил эту, само собой жирную точку во всём, что он есть и здесь, ни прибавить, ни убавить. Тем более Брунгильде, каким-то странным и в чём-то удивительным способом убеждённой харизмой и обаянием Андроса в том, что и их государственность не будет полной, не окажись в ней соучастником жизненного передела Андрос Собакин. Очень верно за всех и за себя считающий, что государство не отделимо от человеческой природы, и в нём каждой твари должно быть отведено своё место.
Ну и главное, что убедило Брунгильду и поставило жирную точку в этом разговоре, так это то потрясение стола и её за ним, которое стало следствием вот такой напористости мысли и желания Андроса быть своим для всех тех людей, кого он толком и никак не знает, а если что-то и знает, то Брунгильда не такой уж эталон этого знания, по которому будет не слишком конструктивно и в чём-то неэтично, конечно, со стороны только Андроса, всех соотечественников Брунгильды ровнять под одну гребёнку. И если по одной Брунгильде (о чём только думали её наниматели, делая её лицом своей государственной территории) даже не судить, а делать первые впечатления, то что-то сразу становится на душе пасмурно, муторно и неуютно.
В общем, Андрос оставил след о себе, как на столе, уж очень хлипком и совершенно не рассчитанным на такого рода серьёзного посетителя, – думают все эти скупердяи чёртовы, что одни только хлюпики и нытики к ним сюда нагрянут, – так и в душе Брунгильды, несколько в себе растревожившейся и разволновавшейся от такого буйства энергии и страсти со стороны Андроса Тимофеевича Собакина, как она ещё раз внимательно и добросовестно выяснила из его анкеты. Где ей больше всего не понравилась одна личностная характеристика Андроса Тимофеевича Собакина. Он отмечен был как примерный семьянин. Но Брунгильду одно в этом моменте успокаивает – жизнь на чужбине и не такие моральные принципы ломает или хотя бы пересматривает.
– Сложный случай. – Выдохнув из себя очень много сильно перегоревших эмоций и прямо в светившуюся чёлку, со вздохом кручины, как бы это интересно выразился Андрос Тимофеевич, проговорила себе в нос Брунгильда.
Глава 2
Положение второе: Переговоры
Всякие уважающие себя и уважаемые обществом люди, само собой крепко стоящие на ногах, хорошего достатка и влиятельного толка, – а если ко всему этому, если быть честным, то всего лишь повседневно встречающимся в Сити вещам, ещё добавить ту их служебную ответственность, которой их наделило общество и государственная служба, то уважение к этим людям улетает прямо в космос, – начинают свою встречу и разговор её предваряющий с самых отстранённых от ихней реальности вещей, пока что никак независящих от их рода деятельности. Как, к примеру, с вопроса о погоде. Ну а с чем всё это связано, то как уже можно догадаться – с огромной умственной составляющей всех этих людей, кто запросто найдёт соринку в чужом глазу, хоть хозяин этого глаза и говорил о другом.
– Что скажите о сегодняшней погоде? – вот так, как бы безнадёжно просто и как само собой, задастся этим вопросом месье де Моль к своему визави, сидящему на другом, строго напротив своего левого плеча кресле, сэру Чемберлену. И вроде бы как все формальности соблюдены месье де Молем и его вопрос никак и нисколько не предвещает угрозы для сэра Чемберлена, да вот только сэр Чемберлен, тот ещё скряга, всё равно недовольно скрепит своими типа усами, а так-то своими вставными зубами.
Ну а что послужило причиной такой активной в плане негатива реакции сэра Чемберлена, то тут есть масса первоочередных причин и смыслов их определения. И то, что сэр Чемберлен всегда и каждую минуту своей жизни чем-то недоволен, скрепя зубами, то это так себе причина. Ну а то, что месье де Моль никогда не вызывал у сэра Чемберлена светлые и уважительные чувства, то это вторая, малозначительная причина. А вот то, что месье де Моль, вдруг себе посмел задаваться к нему вопросами, когда прерогатива задаваться вопросами принадлежит полностью ему, то это в такой край обескураживающая сэра Чемберлена причина.
Что опять же не всё, и это только малая толика недовольства сэром Чемберленом создавшимся некомфортным для него положением, по причине всеобъемлющей и всегда несдержанности и спешки этого выскочки месье де Моля. А что сейчас вызвало буйство холодных красок в лице и воображения в сэре Чемберлене, то это вот такая предсказуемость месье де Моля, в очередной раз решившего через мало что значащий вопрос прощупать положение дел на политической карте мира, где сэр Чемберлен является представителем одного из ведущих игроков в этой глобальной игре.
– Как был месье де Моль недальновидным политиком, так им и остался. – Очень жёстко прошёлся по месье де Молю сэр Чемберлен про себя естественно, вот так его буквально поставив на место. – Как будто не ясно о какой погоде и с чем она связана, он так интересуется. Ладно, подкину тебе загадку для ума. – Одними губами усмехнулся сэр Чемберлен и наконец-то соизволил дать ответ месье де Молю.
– Благоприятствует. – Очень многозначительно ответил сэр Чемберлен, и теперь месье де Моль поди догадайся, о чём так глубокомысленно сказал или умолчал сэр Чемберлен. Что за гад такой в глазах месье де Моля, который из мухи слона обязательно придумает, не дав самый простой ответ на такой же ничего больше не значащий вопрос.
– Сидит ещё и ухмыляется. – Всё в сэре Чемберлене подметил скрывающий неочевидно своё неудовольствие месье де Моль, всё же догадывающийся о настоящих причинах недовольства сэра Чемберлена и это очень даже греет месье де Моля. Так что он может себе позволить толику снисходительности к грубияну и чёрствому человеку, сэру Чемберлену.
– Благоприятствует, говорите. – Со своей стороны многозначительно проговорил месье де Моль, к новой вспышке недовольства сэра Чемберлена себе позволив усомниться в верности им употребления этого слова, как благоприятствует. Типа объясните мне интеллектуальному нищеброду, что вы имеете в виду, когда ставите так близко по смыслу такие разные по значению слова. Одно есть физика природы, тогда как другое слово собой олицетворяет душевное стремление к созиданию.
– Именно так. – С холодным безразличием и брезгливостью, а так-то весь в себе закипая, демонстрирует свою высокую выдержку и вышколенность профессионального дипломата и сноба на выражение чувств сэр Чемберлен, большой полиглот и скупец по части разделить с вами чтобы то там ни было.
И, конечно, месье де Моль, человек неуравновешенного образа жизни, разумения и во всём антагонист сэру Чемберлену, не захочет быть удовлетворённым вот таким ответом сэра Чемберлена, для которого главное в его ответе не смысловая нагрузка и составляющая, а тональность им сказанного, в котором должно быть как можно больше пренебрежения к своему собеседнику, с которым сэр Чемберлен лишь по той причине имеет такое разговорчивое дело, что того требует от него дипломатический этикет и некоторые жизненные обстоятельства, которые он пока что отменить не в силах. Что поделать, раз мир предполагает соседство умных и величавых людей с теми, кто всего этого не достиг, и это не может не удручать таких людей, как сэр Чемберлен, вынужденных на своём самосознании нести эту тяжёлую ношу, просвещения человечества.
Ну а месье де Моль можно сказать, что соответствует всему тому, что на его счёт предполагал сэр Чемберлен, и при этом в самом отягощающем о нём, составленным сэром Чемберленом качестве. – Хм. Вот как. – Чуть ли не пародируя сэра Чемберлена, вот так его передразнивает месье де Моль, с точно таким же, как у сэра Чемберлена углублённым в свою сознательную самостоятельность лицом, хмыкая ещё ему в ответ. И сэр Чемберлен находится буквально на грани своей изморози после того, что он сейчас видел со стороны месье де Моля, сунувшему ему под нос фигуральную дулю.
А такого перехода всех границ приличий, правил и на личности, стерпеть ни один человек в здравом смысле и при собственных уважающих себя обстоятельствах не сможет. На что видимо и рассчитывал этот провокатор в приличном ещё костюме месье де Моль, только выдающий себя за аристократа (а это есть лишь одно хвастовство, реклама и безальтернативные для недалёкого ума месье де Моля намерения), тогда как он и близко не стоял с теми аристократическими фамилиями, с которыми сэр Чемберлен находится на короткой ноге. А это уже многое значит, и сэра Чемберлена и таким откровенным на неприятие его действительности способом не вывести из себя.
И сэр Чемберлен только глубоко, с долей тяжести своей тяжёлой доли нести людям правду, просвещая их неграмотность, источником которого является их самонадеянность и глупость, вздыхает, и показывая месье де Молю как он понимает его стремление быть заметным и оценённым в его глазах, так уж и быть, и только по той причине, что они являются партнёрами и входят в одну коалицию непримиримых врагов общего врага – не просвещённости этого глубоко безнадёжного мира, между которыми не должно быть недопонимания, делает пояснение того, что он имел виду, когда говорил, что нынче погода благоприятствует.
– Полётам беспилотников и работе средств доставки … – и вот надо же такому именно в этот момент случится, что, впрочем, было предопределено слишком большой любознательностью месье де Моля, на поводу которой и пошёл сэр Чемберлен, что сэр Чемберлен на этом месте перебивается как-то неожиданно и вдруг объявившимся из своего ниоткуда и вставшим буквально рядом с его креслом товарищем и господином в одном лице Победоносцевым, по своему характеру являющимся непримиримым и крайне неудобным на переговоры дипломатом для сэра Чемберлена и месье де Моля тож, а также по своему совместительству хозяином этих апартаментов, в которых они сейчас все находились и которые являлись посольским представительством той самой страны, которую не представляли эти господа, кроме Победоносцева и оттого они себе мало представляли как её можно представлять. Ведь там всё не так, как у них принято жить и бытовать, и одно уже это вызывает в их животах неимоверную тоску и голодный ужас. Ну а когда в лице господина Победоносцева столкнёшься с теми правилами жизни, которыми руководствуются жители его страны, то прямо теряешься в собственных глазах от недоумения и непонимания того, как это ещё и по какому принципу там у них работают физические законы, если у них всё с ног на голову перемещено.
И как явственное проявление всего этого и демонстрация своей самобытной значимости и непохожести на всё то, что из себя значат и представляют сэр Чемберлен и месье де Моль, господин Победоносцев вот таким не предупредительным, чуть ли неожиданным способом перед ними появляется и сразу же вносит разлад в их переговорные и личные позиции, перебивая сэра Чемберлена на полуслове своим вопросом: Вы это о чём?
А так как всё это произошло специально со стороны господина Победоносцева, что за такая агрессивная фамилия, где он усыпил их внимание своим долгим ожиданием и всей этой уютной обстановкой, – особенно для месье де Моля, занявшего кресло рядышком с камином, потрескивающим горящими дровами, из-за чего месье де Моль и начал отклоняться от действительности, уводя себя в иную степень разума, – а когда они как надо для господина Победоносцева расслабились и потеряли бдительность, заведя такого рода конфиденциальные разговоры, то он тут как тут и без всякого соблюдения дипломатического протокола, подлавливает их на этой откровенности и откровенной глупости, раз они решили не соблюдать осторожность и вести стратегически важные разговоры в стенах здания посольства своего вероятного всё больше и больше противника.
И вот спрашивается, как отвечать сэру Чемберлену естественно (что с месье де Моля взять) на такой недружественный выпад господина Победоносцева, кого в первую очередь интересовал не его ответ, а его реакция на то, как он его подловил на непрофессионализме. И теперь господин Победоносцев имел полное право со своей точки зрения и оценки произошедшего раструбить в подконтрольных ему средствах массовой коммуникации о том, как не профессиональны его партнёры по дипломатическим каналам.
– Как на чистом глазу скажу, раз такой утечке суждено было случится, – с вот таких слов начнёт изгаляться над незапятнанной до этого момента, встречи с господином Победоносцевым, репутацией сэра Чемберлена всё тот же Победоносцев, созвав специально конференцию, чтобы заставить краснеть за сэра Чемберлена всех остальных членов правительства, в число которых входит и сэр Чемберлен, раз он краснеть не умеет из-за отсутствия в нём, ни стыда, ни совести. Что есть профессиональное качество политика, за которое его и взяли на эту службу. – Сэр Чемберлен крайне меня озадачил и вызвал большую обеспокоенность своим неумением держать язык за зубами. – Добавит Победоносцев. Что есть неслыханная наглость и самоутверждение Победоносцева за счёт сэра Чемберлена. Чего никогда не потерпит сэр Чемберлен, для которого неприемлемо оплачивать чужие счета, и нота протеста Победоносцеву обеспечена.
– Извольте объяснить ваши претенциозные слова, не имеющие под собой никаких оснований быть действительностью. – Уже начнут в голове сэра Чемберлена рождаться строчки ноты протеста, как Победоносцев делает ещё более провокационное заявление, целью которого является внесение раскола в их не с одним только месье де Молем коалицию.
– А вот с месье де Молем можно иметь дело. – Вот такое, корёжащее слух сэра Чемберлена заявление, делает Победоносцев. – Он знает цену слов и молчания.
– Бл*ь, да как-то?! – просто выведен из себя сэр Чемберлен, оказавшийся в нокауте от такого бесчестного поведения Победоносцева, забывшего о всех правилах и законах дипломатии, выставляя дураками своих буквально коллег по дипломатическому цеху. И Победоносцев не его, сэра Чемберлена, смешивает с грязью, выставляя дураком и человеком со своей глупой моралью, а он наносит огромный репутационной урон самой дипломатии, вынося на общественное обсуждение всё то, что происходит за закрытыми дверями дипломатических зданий.
– А вот мы, никогда бы так не поступили. – Вот это бы сказал прямо в глаза Победоносцеву сэр Чемберлен, случись всё этому случится и было бы у него ещё желание разговаривать с Победоносцевым.
Но сейчас, хоть и такая возможность для сэра Чемберлена буквально представляется, – вот он Победоносцев, прямо перед тобой стоит и усмехается над тем, как он тебя подловил, – он не ловится на следующую расставленную Победоносцевым ловушку, – поймаю я эту падлу, сэра Чемберлена, на его рефлексах, – а он, демонстрируя всем тута свою полнейшую выдержку и профессионализм (раздайся даже грохот пушки рядом с моим ухом, я на него не отреагирую), даёт полный снобизма, исчерпывающий ответ:
– О своём мы говорим, господин Победоносцев, представитель исчерпавшей своё партнёрство державы.
Что и говорить, а всё же великолепен сэр Чемберлен в ответ на такие не стандартные ситуации в отличие от месье де Моля, и он умеет отзываться о своих партнёрах, особенно в сторону исчерпавших свою необходимость в партнёрских отношениях стран, так, как никто не умеет, с подчёркнутой троекратно практичностью и указанием целесообразности дальнейших отношений. И теперь, как это ещё говорят, мяч на стороне Победоносцева, на которого сэр Чемберлен и отчасти месье де Моль смотрят без видимого интереса. Так, он какой-то субъект собственного права и интереса, к нам подошёл и на каких-то самим надуманных основаниях посчитал себя важной для них стороной.
Но и Победоносцев не пальцем деланный, как он по своей внутренней традиции смеет не только перед сэрами и месье выражаться, но и перед леди и дамами, вгоняя их в краску, а господ их сопровождающих в умственных ступор от такого нахальства Победоносцева, в край для них непонятно, к чему ведущего и на что намекающего в их сторону, и он, как его в дипломатических заведениях учили за словом в карман не полезет и он на всякую в свою сторону и страны, которую он представляет, колкость или не дай бог этим безбожникам все как один выпад, сторицей ответит.
– Понимаю, у каждого есть свои внутренние тайны и подводные камни. – С вот таким открытым намёком на что-то в сэре Чемберлене и месье де Моле говорит и в тоже время приговаривает во многих смыслах Победоносцев, своим бросающимся прямо в лицо взглядом указывая на принадлежность высказанных им точно не предположений, что у сэра Чемберлена прямо всё внутри похолодело от такой информированности Победоносцева. – Откуда он узнал, что у меня камни в почках?! – сорвался в нервном исступлении сэр Чемберлен, чуть ли не сразу обнаружив в своей памяти источник утечки этой конфиденциальной информации, которой теперь запросто может воспользоваться противник, предлагая ему на встречах мочегонные средства (вам пива, как я знаю), которые будут на него воздействовать своеобразным образом, на чём и можно будет его подловить. И этим подлым во всех смыслах и образах представления источником постоянного беспокойства сэра Чемберлена была его супруга, чёрствая на выражение своей преданности своему долгу и супругу, столько же бессердечная леди Чемберлена.
И теперь сэром Чемберленом выясняется, что всё это значило в её угрозах ему. – Вы, сэр Чемберлен, всё время нашего партнёрства и сотрудничества только с ваших слов на паритетных началах, как по мне, то ничего не имеющего общего с действительностью, буквально требовали и убеждали меня быть с вами более открытой. Что ж, вы этого для себя добились. И с сегодняшнего дня, я не буду по вашему поводу комплексовать. А вы с этим живите. – И вот что это значило и чего хотела сказать леди Чемберлен, только сейчас стало ясно сэру Чемберлену, поставленному так неожиданно перед фактом вероломства женского естества, для которого нет каких-то границ приличий и правил, если это касается их женской сути. А что сэр Чемберлен сделал такого, чтобы быть так преданным своей супругой? Всего-то не известил её о том, что он отправляется, прошу заметить, с дипломатическим визитом к леди Саквояж. Из чего она сделала такие поспешные выводы, обвинив его в самых бесчестных поступках, сродни предательству интересов их семьи и партнёрства, как нынче принято называть семейные отношения.
А все его попытки подвести леди Чемберлен к здравому смыслу, наталкивались на её, от него же заученную фразу, являющуюся девизом его департамента службы. – У нас нет постоянных партнёров, а есть только постоянные интересы. И вы, сэр Чемберлен, всё делаете для того, что мои интересы не совпадали с вашими.
– И вот же чёрт! – Чуть в своих раздувшихся щеках не лопнул сэр Чемберлен от натуги и работы разума, такую дикость и гадость сейчас ему надумавшего насчёт тех самых интересов, которые леди Чемберлен себе вдруг с какой-то стати надумала преследовать, что его чуть сидром неустоявшегося человека не уравновесил и не смирил с самим собой. А именно, расшифровывая эту дикость, быть крайне ближе к своей физической конституции, раз сэр Чемберлен не предполагает и не представляет из себя объект вот такого приземлённого влечения. Другими словами, сэр Чемберлен был весь отдан высшим материям, будучи холоден в сторону любых человеческих поползновений уже в сторону физического и духовного тепла. А вот леди Чемберлен, как и весь женский объект разума, как и раньше догадывался и бывало обращал внимание на это сэр Чемберлен, не обладает столь высокой выдержкой и выбором приоритетов, и ему подавай чувственных впечатлений.
И господин Победоносцев, как прямо сейчас вдруг вспомнил сэр Чемберлен, всё это мог предложить леди Чемберлен, когда он дурак согласно дипломатическому этикету притащил на посольский приём эту дуру леди Чемберлен и ещё при этом первый сделал шаг к своему сегодняшнему глубокому разочарованию в леди Чемберлен, познакомив её с Победоносцевым. А тот в момент воспользовался этим этикетным правилом и возможностью завладеть сперва вниманием леди Чемберлен, а затем кто знает, протянув ей руку для акта физического контакта, а не как это всем виделось, для того чтобы быть друг с другом знакомым.
Ну а как только их руки друг с другом соприкоснулись и даже больше положенного задержались по инициативе Победоносцева, с деланным смехом заметившего, что обоюдное сопряжение не даёт им расстаться, то леди Чемберлен и попалась в так ловко расставленные сети обаяния Победоносцева Ивана Фёдоровича, как со слов леди Чемберлен после этого приёма выяснилось. А он придурок ещё её похвалил за умение получать более достоверную информацию, чем её ему доносят спецслужбы. А тут вон оно что. Это Иван Фёдорович наметил для себя план по обрушению внутренних тылов и крепких позиций сэра Чемберлена, решив соблазнить леди Чемберлен её природной тягой к допотопным, животным отношениям и инстинктам. Где нет ни капельки разумного и не нужно из себя корчить умнее чем ты есть. Нужно лишь отдаться всему тому, что есть в тебе природного и…Вот же су…– прямо нет слов, а одни только слюни у сэра Чемберлена при его окунании в то, что могла себе позволить леди Чемберлен бесконтрольно со стороны своих обязательств перед партнёрством с ним.
А этот, как выясняется, Иван Фёдорович, только всему этому способствовал в леди Чемберлен, не просто её обхаживая весь вечер в посольстве, камуфлируя свои истинные намерения под личиной гостеприимного хозяина, а он своим глазомером уже осваивал территории в леди Чемберлен, в которые он собирался в будущем запустить свои руки. А сэр Чемберлен, что не отнять от него, то самокритичность, как какой-то наивный малец, ещё радовался тому, что ему удалось избавиться на время от привязчивости леди Чемберлен, сплавив так её удачно для себя Победоносцеву. И как оказывается, то он самолично вручил тому ключи от всех своих тайных шкафов со скелетами там. И теперь леди Чемберлен, как залог и доказательство своих истинных сердечных чувств в сторону Ивана Фёдоровича, что за имена всё-таки заковыристые, выдаст ему все тайны сэра Чемберлена. Кто теперь первый противник её интересов и от него нужно любыми способами избавиться.
И первое что по секрету сообщила Победоносцеву леди Чемберлен, так это о его сложностях со своей потенци… Она не посмеет! – и опять обескураженный поведением леди Чемберлен сэр Чемберлен не смог сдержаться внутри себя от такого вероломства и не честности леди Чемберлен даже перед Победоносцевым, заверив его таким образом, что между ней и сэром Чемберленом давно уже ничего нет, а между ними практически девственные отношения, – сами посмотрите на это мурло, разве он может что-то в тебе вызвать, кроме как только чувство брезгливости и невоспитанного поведения, – и это значит, что она чиста перед ним и ничего не нарушает.
Ну а тот подлец на это и рассчитывал в леди Чемберлен, отлично зная женскую психологию и их оправдания в деле своего обмана по природным основаниям, поверив всему тому, что она ему сказала и тут же заграбастав своей загребущей рукой всё то в леди Чемберлен, что по брачному договору, ему, сэру Чемберлену, принадлежало. Что невероятно обидно и вызывает в сэре Чемберлене тоску об утраченных территориях в леди Чемберлен, майорат над которыми он в своё время получил. И хоть сэр Чемберлен никакой не собственник, а его политическая платформа крепится на принципах либерализма, – берите столько суверенитета, сколько вам его дают, – всё-таки в нём ещё есть пережитки колониального прошлого своих деспотов предков, вот он и волнуется так по поводу осваивания Победоносцевым территорий неверной ему, но верной себе леди Чемберлен.
И за всеми этими отклонениями и завихрениями разума, сэр Чемберлен чуть отклонился от хода беседы, тогда как Победоносцев уже приступил к новому этапу введения их с месье де Молем в заблуждение дипломатического и культурного характера.
– Давайте уж хотя бы наедине будем честны друг с другом и называть вещи своими именами. – И не пойми на каком основании, Победоносцев решил рассчитывать на вот такую искренность и дружеское восприятие его слов с их стороны. – Не партнёры вы нам и никогда, собственно, ими не были. А вы для нас представители недружественных стран, белые господа. – А вот что это сейчас такое было и что всё это значит, вообще и нисколько непонятно для месье де Моля и сэра Чемберлена, перекосившихся в своём изумлении в лицах и ахнувшие внутри себя гулом потрясения за такое откровенное пренебрежение дипломатическим статусом и этикетом со стороны Победоносцева, посмевшего указывать им на их фантомные боли, так сказать, колониальное прошлое, за которое им всем очень стыдно, тревожно и они выражают глубокое сожаление.
И вообще, они сами, без лишнего со стороны напоминания, дошли до этих высот самосознания, признавшись в собственных ошибках, которые наши предки совершали, будучи допотопного и ещё неразвитого до цивилизационного самосознания. Чего как раз не хватает тем народам, которые представляет Победоносцев. И посмотрел бы сэр Чемберлен на способность Победоносцева признаться в ошибках своего прошлого. И сэр Чемберлен сильно уверен в том, что ничего такого не произойдёт, а заявлять о том, что у нас до такого непотребства души дойти своего ума не хватило, не является оправданием.
А между тем такое развитие по вине и замыслу Победоносцева ситуации, где он повёл себя дерзко и вызывающе неприлично, сходу указав на их недостатки и несовершенства месье до Моля и сэра Чемберлена, использую при этом факт внезапности и родные стены, которые всегда помогают в деле поддеть гостя, предусматривает и дальнейшее давление хозяина этого дома, Победоносцева, на своих незваных, как он вскоре будет доказывать, а так-то точно званых гостей, сэра Чемберлена и месье де Моля, которых если хотите знать, то всякий был бы рад заполучить в свой дом, и даже в том случае, если это влетит в копеечку (что поделать, если сии господа любят отличный стол и выпить). И как уверенно кажется сиим господам, то Победоносцев сейчас будет подлавливать их на невразумительных словах и поступках, не давая при этом высказать дословно свою мысль, где он сам будет сражать их разум разного рода сложными аллегориями и головоломками.
И бл*ь, хоть раз бы они насчёт пакостливого и в чём-то похабного в свою сторону поведения Победоносцева ошиблись. Да никогда он не доставит им такого уважения. В чём прямо сейчас и убедились все тута, как только Победоносцев занял место на свободном кресле, стоящим строго посередине между креслами сэра Чемберлена и месье де Моля, в самом деле озадаченными такой геометрической прогрессией Победоносцева в деле такой точности расстановки кресел. И что удивительно, то в какой очередности не поставил бы Победоносцев эти кресла, то он всегда будет посередине и в центре внимания своих соседей по креслам. Тогда как его соседи, находясь вроде бы в таких же условиях, отчего-то себя чувствуют как-то с краю и в стороне от центра принятия решений, который занял всё тот же Победоносцев, человек с огромной харизмой и длинной фамилией. Что видимо и даёт ему такое преимущество перед своими исчерпавшимися тоже партнёрами.
И вот как только Победоносцев с демонстративным пафосом, комфортом и удобством устроился на своём кресле, – а моё кресло не чета вашим, – отчего его соседи по креслам вдруг почувствовали себя ущемлёнными, сидя не на таком удобном кресле и вообще это подо мной не кресло, а одно название, то он с выражением на своём лице довольства и какого-то самозабвенного нахальства, которое возникает у человека когда он себя чувствует, так сказать, на коне, а все вокруг тут пешие, делает следующее заявление, которое по степени наглости и нахальства затмевало всё ранее услышанное и произносимое в присутствии сэра Чемберлена и месье де Моля.
– Смею вас спросить, – покручивая носком своего ботинка на той ноге, которая была Победоносцевым закинута на свою соседку, и которая упиралась в лица месье де Моля и сэра Чемберлена, делает вот такое беспрецедентное по своей подлости вопросительное заявление Победоносцев, – что вас ко мне привело?
И первой реакцией гостей Победоносцева на эту его откровенную манипуляцию и передёргивание легко прослеживаемых фактов настоящей, а не выдуманной им реальности, был кризис отношений со своей реалистичностью и спокойствием этих господ, прямо охреневших от такой самонадеянности и наглоты Победоносцева, так открыто и прямо им в лицо решившего интерпретировать по своему факт их здесь появления. Когда всё было не так, и чуть ли не наоборот.
А это они, через свою пресс-службу всего лишь заявили, что они приветствуют мирные посылы страны изгоя, представителем которой является Победоносцев. Им же в ответ сказали, что двери их посольства всегда открыты для диалога. И вот они здесь находятся по факту этого призыва к диалогу, а не как посчитал для себя удобным всё перекручивать Победоносцев, заявляя, что они сюда сами и по своему желанию припёрлись. Ведь все дипломатические и около работники знают, какое существенное значение имеет факт проявления инициативы в деле выстраивания диалога или навязывания будущей встречи. И со слов Победоносцева тогда получается, что это им больше всех надо и они больше других ожидают от этой встречи.
Что и говорить, а очень коварная и вероломная дипломатия у Победоносцева выстраивается по отношению к ним. Впрочем, а что ещё можно ожидать от представителя авторитарного режима, который и ведёт себя всегда так, ссылаясь на различных авторитетов, тогда как в странах полнейшего просвещения и цивилизационного жаргона, всё напрочь вычистили и отменили всех каких-то бы то не было авторитетов. И в них теперь полнейшая свобода и каждый сам себе авторитет и голова. И как с высоты своего просветительского понимания жизни и выбранного цивилизационного пути снисходительности к погрязшим в своей природной дремучести интеллекта стран, выбравших традиционный путь развития, понимают эти представительные господа, то тем странам, представителем которых является Победоносцев, никогда не достигнуть тех высот прогрессивного мышления, который они уже сейчас достигли.
Но только месье де Моль и сэр Чемберлен так себя успокоили, как Победоносцев создаёт новый повод для их раздражения, чуть ли не указывая на несовместимость их мышления. Считая свой головной мозг за самый разумный, а их за какой-то пришибленный и ограниченный санкциями (а это не санкции, а границы правил приличий в обществе друг друга уважаемых людей).
– Неужели холод наших отношений? – с проскальзываемым ёрничанием и усмешкой выдвигает вот такую неприемлемую и прямо циничную версию появления здесь этих господ Победоносцев. Где он при этом завуалированно так кивает в сторону камина, потрескивающего теплом отношений с ним людей, занявших предусмотрительно поближе к нему место, а также на возникший по поводу этого близкого к камину места раскол в отношениях между не разлей вода Ла-Манша союзников, сэра Чемберлена и месье де Моля. Где последний повёл себя как последний негодяй и подлец, вдруг и при этом очень сноровисто посчитав, что его мнение о себе ближе к фактическому положению дел и истине. Что и вылилось в то, что он опередил сэра Чемберлена в деле своей расторопности и быстро с ориентировавшись в этом гостевом кабинете, занял кресло поближе к камину. Оставив сэра Чемберлена в дураках и при крайне предвзятом мнении насчёт месье де Моля.
– Месье де Моль явно уже бывал в этом кабинете для секретных переговоров с Победоносцевым. А иначе никак не объяснить эту его расторопность. – Всё сразу понял насчёт месье де Моля сэр Чемберлен, не зря же именно у него в стране возникла дедукция. И вслед за этим ещё одну важную вещь понял сэр Чемберлен. – Держать врагов ближе, в своих союзниках, достаточно перспективная формула дипломатии. – При этом всё равно сэра Чемберлена от злости корёжит при виде довольной физиономии месье де Моля.
А вот такого раскола между сторонами этой коалиции на принципах безлюдности…тьфу, человеческого просвещения (ему всё объясняешь, что для него лучше, а он всё не слушает) и цивилизационных ценностей и добивается Победоносцев, крайне эффективно используя погрузивший величайшие умы просвещения в энергетический кризис, как оказывается имеющий большое значение для работы мысли человечества, в том числе и облагороженного философией. И тут как не вспомнишь одного Карла, который в своих, как все думали философских и оторванных о реальности трудах предвосхищал этот энергетический кризис, заявляя, что бытие определяет сознание. И вот же падла этот Карл, так будучи прав, как в воду глядевший.
И вот теперь месье де Моль, полностью подтвердивший на собственном примере правоту воззрений этого Карла на сознательную жизнь человека, испытывал нервы сэра Чемберлена, стойко переносящего бытие несовершенства этого мира. Ну и что, что в душе не спокойно и покусывая от злобы губы. И сэр Чемберлен не пойдёт на нарушения своих принципов, ради своего комфорта, и ему пусть будет даже в сознании холодно, но он по примеру месье де Моля не оденет под сорочку тёплую кофту, которая, конечно, тело теплит надеждами на обогретое будущее, но нисколько не приближает эту реальность.
Ну и как в сознании сэра Чемберлена ожидалось, то всем этим решил воспользоваться Победоносцев, обратив свой взор на неспособность месье де Моля осознавать вокруг себя реальность. Где месье де Моль несколько убаюкался комфортом своего нахождения на мягком кресле в такой успокаивающей близи от камина и представлял из себя лёгкую для Победоносцева добычу.
– Что вы по этому поводу думаете? – очень неожиданно для месье де Моля обращается к нему с этим вопросом Победоносцев. И, естественно, месье де Моль растерялся и даже слегка разнервничался, будучи пойманным Победоносцевым на неожиданности. И как так уже вышло, что даже сам месье де Моль не в курсе своего разумения и правил извлечения из головы слов, но всё это случилось в той самой событийной степени, что этого уже не изменишь и все услышали, как месье де Моль, пойдя на поводу Победоносцева, не удержал себя в рамках односложного ответа, а начал заикаться, пытаясь выдавить из себя хоть что-то. Но получилось одно какое-то прямо самолюбование собой месье де Молем, где он даже проглатывая основные смыслы и слова, и только себя выделяя на манер Победоносцева: «Я..я,…я», принялся прямо-таки захлёбываться от важности своей персоны.
Правда, в этом его самолюбовании местами очень чётко прослеживалось влияние другого именного авторитета для месье де Моля. И это авторитетное лицо не имело никакого отношения к сэру Чемберлену. И если посмотреть на это высказывание месье де Моля через призму лингвистики и человеческого самосознания на основе его языка, – а месье де Моль себя позиционировал за полиглота, в общем, не слишком большого государственника, – то что-то тут всем подсказывает, что тот авторитет, на кого так сейчас ссылается месье де Моль, находится не за горами и даже не за проливом. И этот авторитет для месье де Моля большой не авторитет и конкурент для сэра Чемберлена, если выражаться языком его знания о дипломатии.
А вот Победоносцев почему-то считает, что он может себе позволить не только укоризненные рожи строить и в своей физиономии видоизменяться в сторону прискорбности такое видеть. И он позволяет себе усмешку и многозначительное замечание в сторону вот такой невоздержанности месье де Моля. – Как говорится, оговорка по Фрейду.
Что немедленно вызывает бледность лица месье де Моля и расстройство личности сэра Чемберлена по Стивенсону (в него от такого невероятного искушения дать в морду всем тута, сейчас вселился мистер Хайд), честно сказать по секрету, то ошеломлёнными такими беспринципными намёками Победоносцева и не пойми на что и на кого, когда он использовал Фрейда. Чья гражданская активность и принадлежность является тем фактором, которым злоупотреблять слишком много на себя брать.
Ну а пока послы недружественных всё больше и с каждой минутой стран пребывают в таком выведенном из состояния собственного благоприятствования состоянии и безуспешно пытаются в себе собраться, Победоносцев продолжает жечь напалмом, задаваясь самыми провокационными вопросами, игнорируя право человека в лице послов на диалог. Но что они могу поделать, когда каждый вопрос Победоносцева включает в себя такую волнующую для них загадку, что они не могут перебить этот выбранный им ход беседы.
– А знаете господа, чего нам не хватает для конструктивности нашего разговора? – вот такой, предопределяющий в чём-то ответ вопрос задаёт Победоносцев. И, естественно, месье де Моль и сэр Чемберлен, на чьё благоразумие и умение мыслить рассчитывает в своём вопросе Победоносцев, начинают думать в сторону предложенного Победоносцевым направления – поиска того, чего им всем сейчас не хватает, чтобы достичь консенсуса и понимания.
И как все сперва понимают, то всё это может в себя включать один эксклюзивный напиток, с помощью которого совершает экспансию в другие страны и главное в сознание людей, завоёвывая их лояльность, одна авторитарная страна, представителем которой и является Победоносцев. И как бы всё это неприемлемо для господ послов не звучало, но они ничего не смогли поделать против своих рефлексов, заставивших их облизнуться при выходе их разума на этот разрушающий стены непонимания, а затем и всё остальное напиток.
И господа послы уже готовы были переступить в себе через здравый смысл, заявив напрямую Победоносцеву, что они категорически против продвижения в их сторону своих ценностей и морали, которые вкладывает Победоносцев в рекламу своего эксклюзивного продукта, но их в очередной раз опередил Победоносцев, задавшись как бы риторическим вопросом:
– А знаете, белые господа («Да что ж опять на этом моменте акцентировать внимание!», – прямо корёжит месье де Моля и сэр Чемберлена от такой негативной правды), чего нам не хватает для более конструктивного разговора? – И откуда спрашиваемые Победоносцевым просто господа могут знать, что там в голове у Победоносцева творится, и они как сидели внимающе каждому слову Победоносцева, так и продолжили не лезть на рожон этой его новой дикой выходке. И как ими и ожидалось, то не зря. Победоносцев в очередной раз поставил их в тупик собственного непонимания.
– Как говорит наша народная мудрость, – с этой присказки Победоносцев подводит своих слушателей к главному, – то для того, чтобы беседа состоялась, и насущная проблема была рассмотрена со всех сторон, всегда нужен третий собеседник. – И на этих, с дальним каким-то прицелом и посылом, раз всё сказанное находится в спорном положении по отношению с действительностью, Победоносцев устремился своим затуманенным взглядом куда-то в дальнюю даль, вгоняя в полный абсурд господ послов, чего-то вообще не понявших, что тут имеет в виду Победоносцев, своим этим заявлением войдя в сопряжение с очевидностью.
И если Победоносцев счёл их за неразумных и неграмотных людей с традиционной точки зрения знания научных дисциплин, той же математики, где они, согласно требованиям современной повестки дня, при арифметических решениях элементарных задач не имеют права не учитывать мнение учащегося на итоговые выводы того же сложения и тем более разницы между двумя числовыми элементами задачи, то он будет крайне разочарован, и они ещё не забыли законы арифметики и физики, и ещё умеют считать и особенно складывать. И они на раз, два, три видят количественную составляющую кабинета Победоносцева, и вот такое разночтение между ними и Победоносцева, однозначно специально внёсшего в их разумение такую нестыковку между визуальной и слуховой картинкой, вызывает в них осложнение умственного порядка.
Хотя если посмотреть на это заявление Победоносцева через призму политграмотности, то тогда многое становится ясно из того, что он добивается. Он хочет усугубить раскол между месье де Молем и сэром Чемберленом, таким математическим способом намекая каждому из них, что кого-то из них он не считает за полноценного игрока на выстроенной между ними шахматной партии. А вот кого, то это вы господа между собой разберитесь, здесь я вам даю полную свободу.
И что особенно отвратительно, так это то, что господа месье де Моль и сэр Чемберлен подловились на эту уловку Победоносцева, где он так ловко стравил их между собой, и они давай друг против друга настраиваться, не сильно доверяя своему партнёру по коалиции, который в момент спрыгнет с общего поезда, замаячь перед ним лучшее и более выгодное предложение. И что самое пакостное из сейчас происходящего в умах господ послов, так это их полная неспособность противостоять задуманному Победоносцеву, и они уже начали обесценивающе смотреть косо друг на друга.
Но как ожидалось, то Победоносцев оказался ещё хитроумней и подлее, чем о нём составили впечатление господа послы, заявляя новую загадку для ума послов. – Хотя я понимаю. – Многозначительно так говорит Победоносцев. – Не всякая птица долетит до середины Днепра. – И вот как понимать, что всё это значит?! Совершенно и никак не знают господа послы, окончательно разуверившиеся в здравомыслие человечества, особенно в тех его представителях, кто берёт на себя право его представлять. А между тем уже на входе в здание посольства и затем на пути к этому кабинету столько было явственных знаков и знамений предупреждения о том, что эта их прогулка для них будет крайне нелёгкой. И сэр Чемберлен в первую очередь, на чьи дедуктивные и аутистические способности человека дождя (он всегда и в любую погоду носит с собой зонт и аутистические способности) и рассчитывал Победоносцев, расставляя по ходу его движения в этот кабинет эти логические ловушки и головоломки, из-за своей самонадеянности и чуточку снобизма не посчитал нужным насторожиться.
И как оказывается зря. И вот сейчас сэру Чемберлену начинает экстренно вспоминаться все те знаковые вещи, с помощью которых Победоносцев подводил его к той проблемной задаче, к решению которой они так и не могут прийти. И сэру Чемберлену вдруг в глаза бросается как бы забытая книга на столике в коридоре. Чей посыл в её названии «Тарас Бульба» был сразу расшифрован сэром Чемберленом, – эту книгу только мы читаем, а вы можете только со стороны внешнего контура, обложки, в неё вчитываться, – то вот на каком читательском моменте был поставлен акцент в виде закладки в этой книге, то тут требовался расчёт и расшифровка его аутистического ума.
И хотя осознание сэром Чемберленом того, что Победоносцев именно его считает игроком, а не пешкой в вопросах противостояния, что итак для сэра Чемберлена было очевидно, наполняет его важностью и осознанием собственной значительности, всё же ему не хотелось быть замеченным в своей прямой вовлечённости в конфликт с Победоносцевым, который как раз к этому и подводит через эту книгу.
И когда сэр Чемберлен уже у себя дома открыл срочно ему доставленную точно такую же книгу и прочитал на том самом месте, где была заложена закладка, то он ещё сильней ощутил себя на перепутье своего сознания, не зная как реагировать на вброшенную Победоносцевым информацию о том, что некие игроки на политическом поле той реальности, которая приводится в качестве примера в этой книге, ляхи, указываются как крайне ненадёжные партнёры, для кого тебя обмануть первое правило ведения политической игры. И хотя сэр Чемберлен никогда и ни за что не испытывал даже мысли в сторону доверия даже самому близкому по целям союзнику, он отчего-то расстроился сильно, когда для него таким способом открылась изнанка дипломатии со своими принципами и правилами.
И сэр Чемберлен даже не стал осторожничать, хоть для этого и были основания: он находился один на один с собой в своём кабинете, эмоционально отреагировав на это открытие: «Неужели и с этой стороны нас ждёт раскол?!». В общем, Победоносцев сумел добиться своей коварной цели, посеять зёрна сомнения в сэре Чемберлене.
А между тем все эти мысли о собственном мало внятном положении, в состоянии растерянности перед напористостью мысли Победоносцева, приводят господ послов к неожиданному для себя открытию. Они вдруг обнаруживают едва заметный торчащий из уха Победоносцева проводок от точно микро-наушника. И их при виде этого открытия в Победоносцеве в одно мгновение озаряет откровением, наконец-то, всё расставляющее по своим местам. И это откровение всё практически меняет в прежних раскладах и в сложившейся сейчас ситуации.
– Так Победоносцев тоже несамостоятелен, и он ведом! – Ахнули одновременно про себя от этого открытия сер Чемберлен и месье де Моль, в тоже мгновение уравновесив себя и вернув к себе прежнее уважение, которое было на некоторое время оспорено Победоносцевым. Но теперь, как только ими выяснилось, что им в его лице противостоит целое аналитическое бюро и значит, против них сейчас работала ни одна мысль Победоносцева, а для него составлялись целые программные ответы, они вновь почувствовали себя не в одном ряду со среднестатистическим человеком, способными заглядывать не только в незримые приметы настоящего, но и в будущее.
И лучше бы они на этом остановились, не увлекаясь дальнейшим развитием ситуации со своей прозорливостью, и тогда бы они вновь не уткнулись в тупиковое восприятие реальности. Но что поделать, таков уж человек, и он никогда не может остановится на одной данности, ища для себя добавки. И только господа послы обрели для себя уверенность и усмехнулись наивности Победоносцева, чья техническая оснащённость слаба и выдаёт его на раз, как они, глядя на этот наушник в его ухе, надо же было такому случиться, взяли и себя соединили по этому наушнику с абонентом Победоносцева, кто сидел на той стороне переговоров с ними.
А так как господа послы не знают слова достаточно и хватит, и их так и распирает от собственной важности, то они посчитали только одного человека быть достойным для ведения с собой переговоров вот таким путём использования технических средств. И этим человеком был сам … У сэра Чемберлена и месье де Моля прямо челюсти отпали и у них спёрло дыхание от тех высот своих мыслей, в которые они их занесли и вывели на самого… на того, о ком даже не заикаются в своём блеянье, а о нём нужно говорить чётко по спрашиваемой теме и с уважением. А это всё значит, что они сейчас находятся на прямой связи с…И опять пробел в дыхании и в умственной взаимосвязи господ послов, не сводящих своего застопоренного взгляда с уха Победоносцева. Откуда сейчас поступит сигнал мягким, но требовательным голосом: «Я думаю, хватит с ними тут нянчиться. Пора им уж давно надавать лещей. А ну-ка подбрось-ка дровишек в костёр их противоречий», и они даже не успеют сообразить, что это ещё за лещи такие и о каком костре идёт речь, как Победоносцев уже начал свою атаку на их разум.
– Так какие у вас ко мне предложения? – так и тянет за язык откровений сэра Чемберлена Победоносцев, напрямую обращаясь именно к нему.
А у сэра Чемберлена, ни смотря на наушник Победоносцева, язык не онемеет от уважения к незримому участнику этой встречи (и это не только те люди, кого он представляет и кого не представляет тоже), и он с видом человека отвечающего за возложенные на него полномочия и уважения ко всему тому, что он представляет не одним самим собой, озвучивает то, что было бы принято во внимание стороной Победоносцева и послужило бы первым гвоздем…нет, не так открыто, а первым посылом для налаживания взаимо не исключающих факторов отношений.
– Наше предложение следующее. – Говорит с долей пафоса сэр Чемберлен с высоты оказанного его правительством доверия. – Мы предлагаем обнулить все наши прежние договорённости и вернуться на границы… – Памяти! – этим вмешательством Победоносцева всё в сэре Чемберлене перебивается, и он с месье де Молем теперь сидит в полнейшем замешательстве и непонимании того, что всё это и главное сказанное Победоносцевым значит.
О чём сэр Чемберлен так и спрашивает: Что это всё значит?
– Если обнулять, то до самых начал. – Даёт ответ Победоносцев. – Предлагаем вернуться к самым истокам истории начал. И начнём мы всё это с возвращения исторического названия и значит памяти, Эллады. – И как видно по пронизывающим самую суть господ послов глазам Победоносцева, то это его предложение согласовано с самым верхом.
– И что всё это значит и как это всё понимать?! – на грани эмоциональной невоздержанности и чуточку истерики, начали задаваться этим уже набившим оскомину вопросом сэру Чемберлену и затем самим себе все сотрудники мозгового и аналитического центра, раз сэр Чемберлен и все остальные, к кому обращались с этим вопросом, ничего вразумительного ответить не могут, только пожимая плечами. А откуда они могут знать ответ на этот вопрос, не зная хода мыслей Победоносцева, внёсшего такую загадку для ума их аналитического центра. И теперь, чтобы продолжать и иметь право так называться, они должны дать ответ на эту загадку. Для чего, собственно, и было экстренно созвано заседание ситуативного штаба, решающего самые назревшие незамедлительно задачи.
– Мы то только расслабились, считая небезосновательно, что пришло наше время осваивать этот мир. Но как сейчас выясняется, то это мы стали мишенью по осваиванию нашего разума. – С не пробивной уверенностью во всё, что он скажет, начал с такого не обсуждаемого предисловия заседание ситуативного штаба центральное лицо по важности и должности, советник и глава по совокупности мнений палаты представительств, с свою бытность мистер, а сейчас лицо не зацикленное на одной своей принадлежности к любому подклассу, и лишь по факту необходимости для счастья народа остановившийся на одной своей инклюзивной интерпретации инвертации – президент мира самой просвещённой его части (а другого и большего нам и не надо), человек общего со всеми гражданства космополитизма, Джорж(етта) Камертон.
Глава 3
Положение третье: Непринятие и поиски
Семья самого обычного отщепенца и вырожденца по одну только сторону определения, а также плюс и минус одновременно, беженца по политической мотивации и преследованию, – достала меня уже эта вся политика, везде меня преследует, куда бы я не посмотрел и не пошёл, – а так-то ещё более обычного патриархального в себе жизнеутверждения, чем все вы вместе и скопом о такого рода единоначалии людей думаете и всегда им завидуете чёрной завистью (не спроста здесь используется вот такая тавтология), Терентия Игнатьевича Морозова, как это вписано в метрике и не только в регистрационных учреждениях, – а это указывает на самостоятельность мысли и на патриархальные замашки Морозова, – кто и дальше собирался почивать на награбленном у трудового народа, неожиданно и как-то вдруг столкнулась с такими, как оказывается труднопредсказуемыми веяниями времени, когда и до тебя есть дело у следственных органов и что главное, у запросов общества к твоей точки зрения на любовь к отчизне и родине.
А Терентий Морозов, хоть и человек с великодержавными устоями в своей голове и со своей житейской принципиальностью, зиждущейся на вот такой-то народной ментальности и приметливости, тем не менее, – и всему этому вопреки его бизнес планы и тем более уже осуществляемые проекты, имеющие транснациональную природу движения капиталов, – был поставлен перед сложным выбором – с кем быть? Со своими капиталами или на босу ногу хвосты коровам крутить.
Ну а так как Терентий Морозов, как и любой человек, человек привычки и он шибко привык пользоваться своими капиталами и за их счёт жить, то что тут поделаешь и его выбор был в общем предопределён. И он через какое-то время и какие есть предвиденные потери оказался на так называемой чужбине, где как оказалось совсем не так, как он себе не только представлял, а он всё это видел, с большим постоянством сюда пребывая для деловых переговоров и отдыха от этих переговоров. И с первым, с чем столкнулся Терентий Морозов, бизнесмен и предприниматель, так это с изменением политики ведения с собой этих самых деловых переговоров. Его бывшие партнёры, те ещё акулы бизнеса и подлости, сразу определили его слабость позиций, – не на что и главное не на кого теперь Терентию опереться, а на деловые качества, вот только нас этим не смешите, – как, впрочем, о них и думал Терентий, и на их месте так же бы поступил, начали его зажимать там, где только можно и не можно тоже.
И Терентий Морозов в один из жизненных моментов так для себя странно оказался буквально в безвыходном положении, поджимаемый со всех сторон не только своими деловыми очень партнёрами, которые, как только сейчас им выяснилось, не такие дураки как он, чтобы отказываться от того, что им даёт своё подданство и гражданство, и государственными структуры которые-то по наущению всё тех же его деловых партнёров и решили опять же вдруг и очень для него неожиданно, проверить все его источники такого большого благосостояния.
– Вы уж извините нас, Терентий Игнатьевич Морозов, за нашу настойчивость и придирчивость в деле выполнения нашего общественного долга, но с сегодняшнего часа и времени, мы вам нисколько не доверяем и не верим. И чтобы значит, вы не воспользовались по своему усмотрению нашим гостеприимством и доверием, мы накладываем арест на все ваши активы. – Какая-то прямо серая мышь в дешёвом казённом картузе или костюме, какая уже разница для разъярённого Терентия, вот такое прямо ему в лицо заявляет на пороге его же пока что особняка эта паскуда клерк. И эту падлюку от благородного гнева и ярости Терентия одно только спасает, его окружение из лиц полицейского, с этого момента произвола, а не порядка, как это всегда считал и облагораживал намерения этих служб правопорядка Терентий. Отчего Терентий прямо на своих глазах перерождается из западника-идеалиста в чуть ли не оппортуниста и анархиста, если его ещё с одними шишами и пустотой в карманах сейчас оставят.
Но видимо в том учреждении, которое берёт под свою опеку и под контроль вот таких, как Терентий лиц, перемещённых по своему незнанию местных законов и ценностей, и плюс и минус опять одновременно, по своему идеализированию чуждого для себя мира, в котором отчего-то всё должно быть не так, как у себя дома, и раз это царство-королевство находится за тридевять земель, то там всё обустроено как в сказке и единственное чего там нет, так кисельных рек и пряничных берегов, отлично понимают, к чему могут привести вот такие заблуждения людей, заблудших до сюда, и они всё же оставляют хоть что-то для худо-бедного существования этих людей. Чтобы они не дошли уже до другой ручки – не до посольской, а до ручки дверей какого-нибудь анархического сообщества людей в край недовольных своим положением в этом, как оказывается, пагубном для их свободы выражения обществе и государственном мироустройстве.
– Для поддержания ваших штанов мы оставляем на ваше содержание вот такую-то сумму. – Уже перефразируя в свою сторону слова этого серого чиновника, сквозь зубы воспринял Терентий эту несправедливость для своей будущей жизни. А попробуй он возмутиться всем этим произволом, – вы что это мне предлагаете, самому за собой и за своим особняком следить, да этого пособия, которое вы мне оставили на содержание, только на самую скоромную пищу и хватит, – так эти гады и последнего его лишат.
– А вот если бы ты, Терентий, придерживался скромной жизни и держался в тени, не выпячивая перед всеми свою несдешность, – что опять за выражение скоромность, – то тебя бы никто не вспомнил. – И как это всегда в такие сложные и трагические минуты происходит, под руку несообразительности Терентия лезет его супруга, Марфа Андреевна, та ещё паскуда и дура. И не успевает Терентий дальше сообразить в сторону своей защиты от таких её нападок, кинув в неё что-нибудь по тяжелее, на крайний случай ботинок, как она уже завелась и начала ему указывать на те недопустимые по местному благоразумию поступки, которые себе решил позволять Терентий под лозунгом того, что в мире полной свободы будет недопустимо и даже как-то противоречиво не пользоваться тем, что у тебя есть. А если у меня есть большие капиталы, то будет логично, что я буду жить напоказ и пускать ими пыль в глаза не столь как я всё от жизни берущим людям.
А Марфа Андреевна тем временем продолжает гнобить интеллектуальную конституцию Терентия, чёрт её побери, неопровержимыми доказательствами его такого сложного с моральной точки зрения поведения, которое могло и способствовать вот такому решению о заморозке всех его активов – за беспрецедентное бесчестие венценосных особ. – И вот кто тебя, Терентий, тянул за слова вначале, а затем на поступки в сторону прямого понимания выражения пустить пыль в глаза и прямо в лицо члена королевской семьи, которого ты приписал к семейству петухов Гамбургских. – Что немыслимая обида для дома Йокшира, имеющих уже несколько столетий враждебные отношения с этим Гамбургским семейством. – И откуда не спрашивается Терентием всё это знает Марфа Андреевна, сельская дура и когда-то доярка.
– А что, собственно, не так я сделал? – ещё пытается оправдаться Терентий, до чего же сволочной и склочный человек, никогда не признающийся в своих ошибках. И при этом вот такую свою позицию самого упрямого и несговорчивого человека, обосновывающего крайне обескураживающим Марфу Андреевну аргументом. – Да, всё так. И я никогда, ни тебе, никому-то другому не признаюсь, что ты моя главная в жизни ошибка. – И вот как жить с таким провокационным человеком, как Терентий Марфе Андреевне, прямо теряющейся вся в себе от таких его, до чего же головокружительных для неё признаний. Подлец и негодяй этот Терентий, так умеющий манипулировать человеческим сознанием.
Но вернёмся к тому житейскому с точки зрения Терентия факту, который привёл его в такое бедственное положение, причиной которого стало введение в заблуждение Терентия всеми этими мифами о свободе слова и своего волеизъявления в этих благословенных свободой человеческого сознания, а не бога, странах.
– Что сделал?! – переспрашивая Терентия, в край удивлена вот такой неприкрытой наглостью Терентия Марфа Андреевна, благодаря которой все они теперь должны испытывать трудности перевода и что главное, акклиматизации к местным условиям теперь уж точно, что существования. И как внутренним женским умом, интуицией, понимает Марфа Андреевна, то теперь ей придётся работать не успешной хозяйкой бизнесмена Терентия Морозова, а ей в натуре придётся пойти работать, и поди что точно не по своей прежней специальности и желанию. – И кем же? – этим вопросом Марфа Андреевна задалась немного раньше. И тем же раньше не смогла на него сразу ответить, с большим трудом пытаясь припомнить на каких основах строится благосостояние местного контингента жителей.
– Что чаще от всего от них слышится, так это о борьбе за свои права и за права человека иметь все права. Значит, самая востребованная вакансия, это вакансия правозащитника. Что ж, мне это подойдёт. Только надо немного местное наречие подучить. – Мысленно посмотрев на себя стороны и убедившись в своей привлекательности, растущей прямо на дрожжах в сравнении с тем, что здесь из себя представляет вся эта пренебрежительная ко всем холодность в скудных на эмоции лицах представительницах местного жизненного потенциала, Марфа Андреевна наметила для себя будущую стезю по своему совершенствованию.
– И в первую очередь нужно будет что-то в себе изменить согласно местным взглядам на креативность и прогресс. И начинать нужно с самых основ, с имени. – Достаточно здраво и логично рассудила Марфа Андреевна, только с позиции силы мужского шовинизма доморощенная дура и толку от тебя нет никакого. – Теперь то становится понятно, почему все местные гражданские лица (служебным это по их чину полагается) начинают так кисло выглядеть, когда я им представляюсь, они начинают пытаться выговорить пока что про себя моё, такое для них сложносоставное имя, да ещё и с не выясненным пока что предикатом моей личности, отчеством. Для них совершенно неясной составляющей, а если значение этого отчества для них выяснится, то они поди что посчитают, что это отчество есть дань и проявление протекционизма допотопного авторитаризма, который, что тут уж поделаешь, по всем нам когда-то прошёлся, и что было делать, когда вопрос выживаемости человечества так категорично перед ним стоял и человек был вынужден объединяться в общинный уклад жизни.
Ну а сейчас человек, благодаря технологическому прогрессу и развитию, который из себя представляет эволюция, как гвоздевой фактор в крышку гроба теологической версии возникновения и затем развития мира, – ага, конечно, кому-то там в голову стукнуло откровением и знамением одновременно (Сёма! Да проснись ты, наконец, я бог твой!), и он повёл человечество к лучшему будущему, – достиг того самого уровня, когда он может совершенно открыто заявить о своей независимости существования от природного фактора, который только на первом этапе становления человечества, на уровне рефлексов, как-то ему способствовал в своём развитие.
А вот сейчас этот природный фактор стал тем фактором, который тормозит дальнейшее развитие в своём совершенствовании человека. Где человек для себя понял свои природные пределы, и чтобы за них перейти, нужно нечто другое. И это другое находится в возможности трансформации человеческого сознания. – И вот спрашивается, откуда взялись все эти, до чего несвойственные интеллекту домохозяйки мысли. И ответ на этот вопрос видится в той стрессовой ситуации, в которой оказалась семья Терентия Морозова, и в первую очередь Марфа Андреевна, очень верно и дальновидно думающая о том, что всё что им здесь, на чужбине, предстоит перенести, в первую очередь ляжет на её плечи.
А на Терентия нет большой надежды, он как обычно психанёт и только ещё сильней усугубит и так не гладко складывающуюся ситуацию. Что так и вышло, как она это сейчас воочию видит. Вот и приходится Марфе Андреевне вот так оперативно реагировать на все эти кардинальные изменения в своей жизни, подчёркивая самые основы своей новой среды обитания и ореола существования не шибко знакомых для себя представителей социума и человечества.
– Буду зваться Марией Антуанеттой. – В Марфе Андреевне от такого трансформирования своего имени под требования новой реальности и её выговора через алфавит другого построения умственной сознательности и построения гласных и несогласных вечно с тобой звуков, произошло лёгкое головокружение, которому не дало развиться нахождение рядом с ней Терентия, кто вечно её тормозил в своём развитии и не давал полностью раскрыться, даже будучи наедине. И Марфа Андреевна пока что, сразу же негативно среагировала на Терентия, представляющего вся для неё всё запоздалое и не современное. – А вас Терентий как не переименовывай, вы всё равно останетесь для людей какой-то особой фикцией, которую всё равно никак нем поймёшь и с ней приходиться считаться. – С вот такой язвительностью с реагировала Марфа Андреевна на своего между прочим супруга, Терентия.
Впрочем, при наличии стольких лет брака и общего сожительства, за время которого была нажита не только особая снисходительность друг к другу, – что с неё возьмёшь, если она дура, а что от этого дурака ещё можно ожидать, – где каждый из них принимал друг друга таким какой он дурак есть, и ничего сверх того, что ожидалось, не требовал от своего супруга, но и не малое количество детей, если считать в относительных цифрах к уровню местной депопуляции населения, такое её только отчасти язвительное и прискорбное отношение к Терентию, называлось брюзжанием, ни на что особенно не влияющим.
– Хотя… – Марфа Андреевна вдруг передумала насчёт своего прежнего решения, натолкнувшись в лице приосанившегося в альтернативную сторону Терентия на желание его уколоть и тем самым хоть как-то взбодрить. – Моё имя ещё куда ни шло, хотя возможно причиной такого его более менее восприятия, является необходимость не препятствовать выражению моей женской сути, что в местных реалиях есть тотем благоразумия, а вот когда у наших новых знакомых из местных возникает необходимость выговорить имя Терентия, да ещё и в составе всего остального, что относится к его полному имени, – хотя можно было и не утруждать так себя, Терентия и без его отчества здесь никто не перепутал бы, – то они как будто лимон кусают, так их физиономии окисляются.
А что, если Терентию обозваться на пример какого-нибудь древнего философа, а лучше арифметика. Например, Теоремом. Хм. А что, Терентию по всем параметрам подходит. Теорем созвучно его природному и наследственному имени, плюс оно заставляет задуматься над загадкой своего значения, – какое доказательство в имени твоём, – и вызывает уважение таким своим оригинальным звучанием. А Терентий ничего так не любит, как доказывать что-то. Особенно свою правоту. И это имя как нельзя лучше ему подойдёт, с отеческой приставкой – Спиционович.
И вот откуда ноги растут в этой отеческой приставке, то этот вопрос так и остался невыясненным, а всё по причине неугомонного и нетерпеливого характера Терентия, требующего от Марфы Андреевны немедленного подтверждения своих гадких в его сторону инсинуаций и само собой доказательств того, что поможет сохранить их отношения на прежнем, доверительном уровне. В общем, живо говори дура, что там такого я натворил, что это вынудило обратить в мою сторону пристальное внимание фискальных служб, которые без судебных разбирательств в один момент меня отморозили, заморозив все мои счета.
– Значит, хочешь знать? – Марфа Андреевна, отлично зная противоречивый характер своего мужа Терентия, прежде чем выносить ему мозг своими бабскими рассуждениями, сделала вот такое уточнение в его сторону насчёт того, кто всё-таки первый был инициатором всего этого разговора. И хотя это всё со стороны Марфы Андреевны провокация и принуждение Терентия к тому, чего он не хотел делать, Терентий вынужден согласиться. – Это не я, это те гады хотят знать. – Говорит Терентий, кивая в сторону отъезжающего служебного автомобиля.
– Ну тогда всё по порядку. – Говорит Марфа Андреевна, и как это с ней обычно бывает, начинает сама себе противоречить, сбиваясь по ходу своего рассказа на всякий непорядок поведения Терентия и умозаключения его мировоззрения на местные устои жизни и его такой уклад, что Терентий не сразу врубится, что тут к чему. И что самое непрезентативное для местного сообщества, так это то, что эти падлы, всё в дорогих костюмах и сюртуках, а некоторые даже в мундирах, не делают совершенно никакую скидку на незнание Терентием местных языков и наречий.
И по одному только этому факту и трудности перевода Терентий просто обязан впасть в ошибку, в неловкость и ещё какую-нибудь сумятицу. А если учесть то в Терентии, что не учесть ни у кого не получится, его живость характера, то он ко всему этому ожидаемому должен вляпаться в какую-нибудь дурную историю. И притом очень громко и публично. Что, собственно, с ним и случилось, и о чём у него короткая память потому, что всего в своей жизни не упомнишь, тем более из того, что для тебя есть в порядке вещей.
– А начнём мы с того, как очень резко обошли на одном из поворотов этих тормозов и дегенератов по твоему собственному, громкому выражению в открытое окно нашего автомобиля в сторону обгоняемого автомобиля и лиц в нём так ошарашено и неполноценно после такого твоего к ним обращения находящихся. – С холодным красноречием и точностью начала Марфа Андреевна озвучивать факты того памятного дня, который стал предшественником и получается, что причиной всего сегодня произошедшего. И хотя Марфа Андреевна и не думала шутить и иронизировать, Терентию всё из ею сказанного кажется смешным и забавным.
И Марфа Андреевна еле сдерживается от того, чтобы и самой не рассмеяться при воспоминании упомянутого ею же момента с обгоном, как вскоре выяснится, венценосных особ – достопочтенного принца Флоризеля…Да что ж такое?! Опять Терентий всю серьёзность перебил в Марфе Андреевне, теперь точно не могущей вспомнить имя того чопорного и до самого предела самодовольного типа в этом люксовом экипаже. И ей приходится в своей умственной деятельности напрячься, чтобы во всей этой геральдической хрени разобраться. И первое, что ей сейчас приходит на ум, так это то, что в этом мире победы демократии как-то многое провоцирует думать иначе, когда видишь всех этих принцев и принцесс, информационного прохода тебе тут не дающих, на каждом твоём шагу тебя преследующих своей благословенной жизнью всю в ништяках.
И вот это чопорное в себе представительство, да ещё такое всё на амбициях своего пренебрежения ко всему этому тухлому миру и его представительству на аж двух ногах, вдруг и до крайнего предела огорчения и физиологического замешательства типа удивления, как привычно для себя так себя выражать этому прынцу, сталкивается чёрт знает с кем имеешь дело, то есть с Терентием. Кто не будет себя стеснятся и своих поступков, тем более таких, которые его превозносят в запредельную степень. И Терентий, как только заметил прибытие на террасу того самого автомобиля, на котором ехал тот недовольный чем-то тип, то сразу же решил справиться о его самочувствие, которое по всем внешним признакам и параметрам не выказывало здоровье, как минимум духа.
И только двери этого люксового автомобиля были открыты специальным человеком, как Терентий, сразу догадавшись, что тот чопорный тип чем-то болен, раз сам не может дверь открыть, уже тут как тут и готов побеспокоиться о самочувствии этого серьёзно болезненного типа. О чём он так его и спрашивает через голову швейцара. – А чего рожа такая кислая и сам весь жёлтый? Никак с похмела пребываешь?
И уж трудно сказать, что вогнало в ступор и буквальное онеменение этого типа, как после уже выяснилось, Йокширского принца Феодосия второго – то ли появление перед ним того самого человека, кто ему посылал угрожающие сигналы в окно автомобиля, то ли лингвистическая стена непонимания между ними, или всё-таки у них так не было принято нарушать границы личностного комфорта, но так или иначе, Терентий был им не понят на всех уровнях взаимоотношений между людьми. И Терентий был этим Феодосием да ещё не первым, не уразумлён с первого раза. И пришлось Терентию пока что откланяться, как он представляет это движение, плюнув сгоряча себе под ноги и покинув в край удручённого и успевшего сиюминутно покаяться от испуга за все свои преступления Феодосия. Что-то сразу передумавшего принимать участие на этом благотворительном вечере, посвящённого спасению той части млекопитающего мира, который представляют дельфины.
И только понимание Феодосием того, что мир дельфинов без него никто не спасёт, не развернуло его в сторону отбытия домой. Вот только прежде чем присоединиться к ожидающего его обществу, он должен для себя выяснить, кто это такой сейчас был и что ему от меня надо. И единственный, кто на этот вопрос ему может ответить – это герцогиня Йокширская, по совместительству его супруга Агнесса, по удивительному стечению обстоятельств находящаяся тут же и рядом с ним.
Ну а что позволяет Феодосию возлагать столь большие надежды на свою супругу, герцогиню Агнессу, как её зовут все её приближённые, так это её полиглотство. Настолько любит она чесать своим языком, что её язык её вначале довёл до принца Феодосия, кому она так ловко зубы заговорила, а уж затем до ушей других знатных и королевских особ. А так как все эти особы очень уж сильно придерживаются именно своего языка выражения своих чувств и политики, а Агнессе важно до них донести, что она о них думает, то ей пришлось продемонстрировать чудеса своего характера и послушания в изучении новых жизненных и житейских подробностей, которые дают определения на других языках.
Вот по этой причине Феодосий и обратился в сторону Агнессы, кто уж точно ничего мимо своих ушей не пропустит и для начала для себя переведёт всё в его сторону сказанное этим недисциплинированным к уважению человеку. Вот только на пути к этому стоит возникшее в последние пару часов недопонимание между ними, которое вызывает их крайнюю озабоченность и огорчённость, и не способствует конструктивному между ними общению пока он, что за беспредельная дерзость, перед ней не извинится за ту холодность, которую он выразил при её виде в обновках. Что есть беспрецедентная наглость и требование к нему Агнессы, в последнее время всё чаще и чаще забывающая, кто она есть такая и кто он есть такой.
Правда, та ситуация, в которой он сейчас оказался, требует от Феодосия поспешных и решительных действий, и он берёт себя в руки, забыв обо всех тех оскорбляющих само его достоинство словах, которые себе позволила в его адрес: «Бостон стрит 7» герцогиня Агнесса, ругающаяся такими пакостными и похабными словами, которые возбуждают аппетит иного характера в Феодосии и которые позволительно слышать только в устах хабалки, – что есть ещё одно доказательство её полиглотства, – и обращается к герцогине Агнессе со следующим предположением:
– Дорогая, вы слышали, что этот неприятный мне нисколько тип сказал?
На что герцогиня Агнесса следующим образом отреагировала. Она в своём лице выразила недоумение таким умением Феодосия так подчёркивать свою близость к фактам, до которых всем остальным далеко, а на практике это так звучало: я не глухая. После чего она покоробилась слегка тому, что Феодосий делает такой вид, как будто всё в их отношениях в порядке и ничего не произошло категорически ею неприемлемого буквально недавно, перед их отправлением сюда. Но ладно, она всё это может стерпеть и даже закрыть глаза, приняв во внимание неспособность мужского интеллекта принять факт своей неразумности перед тем, что называется актуальная красота, то есть мода, но как Феодосий к ней обращается?! Через вопросы! Тогда как такое обращение предписывается только в сторону себе неровни. А к ней нужно только утвердительно обращаться.
И раз Феодосий считает себя тут самым умным, что есть принижение и дискриминация герцогини Агнессы по интеллектуальному признаку, то она ему сейчас такое услышит, что он себя найти не сможет от таких своих новых знаний.
– От первого до последнего слова. – Самым бездушным и холодным тембром голоса даёт ответ герцогиня Агнесса, не считая за возможное выказывать своё участие в происходящем.
– И что вы скажите по поводу сказанного? – задаётся следующим вопросом Феодосий, с трудом скрывая в себе такого рода неуравновешенность своих внутренних душевных сил, которые дай им только волю, то они эту стерву Агнессу голыми руками об капот автомобиля придушат.
– Человеку свойственно ошибаться по причине увлечённости своим самомнением. – Даёт вот такой, ни к чему не обязывающий и ничего толком не разъясняющий ответ Агнесса. И Феодосий на этот раз не сдерживается и как есть и что хотел сказать, говорит Агнессе: «Так и скажи, что ничего не поняла из того, что он сказал!».
– Так же как и ты, но больше. – А вот что это значило из сказанного Агнессой, то Феодосий не понял, а переспросить Агнессу не было никакой возможности, она покинула очень быстро его, направившись в сторону полного гостей крыльца. И Феодосию ничего не оставалось делать, как последовать вслед за Агнессой и навстречу той опасности, которую нёс ему Терентий, самых непредсказуемых в сторону негатива намерений тип. И одно пока что только спасает Феодосия – это публичность его нахождения на этом благотворительном мероприятии. Где он всё время находится на виду и под защитой окружения разных людей, через призму которых он посматривает по сторонам, в надежде отыскать этого малоприятного для себя типа и наконец-то, для себя выяснить, кто он такой и в чём для него представляет опасность. Но он так нигде не объявился и Феодосий даже сумел забыться, забыв о связанной с ним неприятностей. И так до тех пор, пока он не занял место председательское место в жюри по проведению благотворительно аукциона.
– Ну и вот кто тебя за язык и на такие поступки тянул, перебивать самый главный лот – картину Малевича (не того самого, а другого того самого), который по замыслу устроителей этого аукциона, – а это, как не трудно догадаться, принц Феодосий и его монаршие родственники, члены попечительного совета этого благотворительного мероприятия, – резко и притом саму себя и свой плавный ход повествования перебила Марфа Андреевна, в коей от Марии Антуанетты ещё нет ни шиша и от того она такая живая, без всей той чопорности, вычернутости и бездушия, которыми так гордятся все эти Антуанетты, – и как сейчас я начинаю догадываться, то эта картина принадлежит кому-то из родственников Феодосия и они таким хитрым образом обеляют свои финансовые поступления, не учитываемые налоговыми органами, – должен был выкуплен членом семьи, самым его видным, Феодосием, и тем самым остаться в кругу семьи. А тут вдруг ты, как чёрт из табакерки вылез, и бл*ь, – без этого злоупотребления кульминационного характера слова не выразить всю ту степень неблагоразумия и бесноватости, которой себя постигли все эти члены попечительного совета, – все планы этой заносчивой семейки нарушил.
«Бью все ваши ставки!», – вырвавшись прямо к лоту и к аукционисту, попутно вырывая молоток у него, как гром среди ясного неба обрушиваешь ты эту новость на дремлющие головы заседающей на председательских местах аукциона комиссии. Отчего в этом жюри происходят не предвиденные никак мероприятия, связанные с твоим столь напористым в их сторону появлением. Ведь все уже приготовились пройти к столу отобедать после так блестяще проведённого аукциона, – сэр Болиндброк, как всегда блестяще провёл аукцион, сэр Мальборо не меньше вашего отметился в своём благородстве, уступив вашему сиятельству канделябр её величества, а его высочество в очередной раз затмил всех своей непоколебимой тягой к милости к своим подданным, – и осталось только зафиксировать всё это третьим ударом молотка, объявляющим, что последний лот благотворительного аукциона, картина Малевича-некст, ожидаемо перешёл в руки принца Феодосия за символическую сумму, которую он не поскупился отдать на нужды в них нуждающихся дельфинов (в этом есть некий символизм и гротеск Анатоля Франса), как перед всеми ты заявляешься и нарушаешь для всех столь привычный порядок жизни.
И весь до единого попечительский совет этого аукциона от такой своей растерянности перед лицом самого неожиданного толка непредвиденных обстоятельств, начинает уподобляться разжижжёной массе, растекаясь на своих стульях и выпадая в отдельных случаях, связанных с сэром Болинброком, в креативность своего мышления, роняя себя сразу под стол. И единственный, кто проявляет выдержку, то это принц Феодосий, застопорившийся в одном положении по одной лишь причине. Он тебя узнал и от нервного испуга застыл в умственном ступоре, в таком состоянии не имея никакой возможности перебить твою ставку.
А тебе этого только и нужно было. И ты, беспардонно и что-то в этом есть унизительное, тыча в лица всех этих достопочтенных лиц молотком аукционщика, как бы подспудно у них интересуешься: «Есть ли среди вас смельчак, кто бросит мне вызов?», добавляя при этом нескрытую угрозу: «Только не забывайте, что молоток в моих руках и я им умею как надо пользоваться». И естественно и благоразумно, что все эти лица из попечительского совета этого благотворительного мероприятия, решили с тобой не пререкаться и не портить тебе настроение. И даже единственный, кто мог тебе потенциально бросить вызов, принц Феодосий, и тот счёл, что всё того не стоит и он лучше помолчит в тряпочку, как ты ему порекомендовал это сделать, сунув кулак под нос.
– Ну а раз никто меня тут не урезонит, то картина моя. – Заявляешь ты, и жутким гулом удара молотка ставишь точку в этом аукционе, погружая в собственное окисление всю председательскую комиссию.
– И как теперь я понимаю, то ты был не забыт. – Без особого восторга и оптимистического настроя делает итоговый вывод Марфа Андреевна. И Терентий, что для него удивительно, вынужден с ней согласится. Правда, не без свойственного ему сумасбродного замечания. – Так что думаешь, и картину заберут?
– Боже ты мой! Нашёл о чём думать. – В сердцах выплеснула всё это Марфа Андреевна и бросилась на второй этаж, подальше от этого особого мышления Терентия. Кто всё равно ей вслед решит подумать, что она бросилась бежать не от него, а проверить, на месте ли злополучная картина, и заодно укорить её в том, что она так о нём недальновидно судит.
– Можешь не беспокоиться за картину, я её успел перепрятать. А вот куда? А ты подумай. – Расплывшись от осознания своей ловкости, Терентий многозначительно посмотрел куда-то сквозь спину Марфы Андреевны, не на радуясь теми заголовками газет, которые вышли по информационным следам этого злополучного для Феодосия вечера.
«На-ка, выкуси! И опять неудобный вопрос для нашего монаршего семейства», – так отличились оппозиционные партии из числа падл лейбористов, так уверенно и смело по ним прошёлся Феодосий, когда обратил внимание на заголовки вышедшей прессы.
«Чем ответит на эту экзистенциональную угрозу монархии в своём лице Феодосий?!», – а это уже задались к Феодосию вопросом его сторонники.
«Кто этот человек, сунувший дулю под нос Феодосию?!», – а это уже сам Феодосий хотел бы знать и он узнает, не будь он Феодосий. – А кто есть я? – ещё задался вопросом Феодосий, поняв, что ответ на этот вопрос будет решён через решение вопроса с этим негодяем, вырвавшим из его рук картину.
– Я так всё это дело не оставлю! – сжимая что есть силы бутылку из-под минеральной воды, – и у принцев бывают газы и горечь исступления по отношению к реальности, выраженная через гастрит, и тут выбирай между своей вспученностью и изжогой, где за первое отвечают газы из минеральной воды, а за второе не отвечают в тоже время всё те же газы (что и говорить, а сложный выбор), – проскрипел зубами Феодосий, не сводя своего немигающего взгляда холодных глаз с заголовка одного из таблоидов, принадлежащих между прочим и его семье.
И что больше всего сейчас бесит и напрягает Феодосия, так это то, что и ему, наследнику не одних только титулов и богатств своего семейства, а тут как не крутись, а не обошлось без наследственных болячек в виде генетического кода, уж очень сильно сказывающихся на мировоззрении Феодосия, видящего белый свет, не как все думают, через розовые очки, которые имеют возможность себе позволить носить только люди благородного и что главное, при средствах ума, а через призму и фокус одновременно своего гастрита и социального образования, приходится подыгрывать общечеловеческим ценностям и становится мишенью вот таких светских хроник. Где его, как какого-то простолюдина и хапугу честят на весь белый свет, а он должен и обязан ещё за это всё оправдываться.
– Всё моё королевство обшарьте, а отыщите мне этого наглеца. – До не стерпения больно смотреть Феодосию на себя в отражение зеркала во время отдачи этого приказа отвечающим за исполнение всех его желаний людям тёмного прошлого, настоящего и они надеются, то со своими просветами будущего. Во что с трудом верится, посмотрев на этих людей, уж очень грубой и жестокой физической выразительности, и сложного характера интеллекта, только в свою сторону чего-то считающего.
– И в каком виде его доставить? – а вот и те признаки их интеллектуального развития, которое так мрачно определяет будущее этих людей.
– В каком виде? – не сразу понял сути вопроса Феодосий, про себя считающий, что он итак всё ясно разъяснил этим дуракам своим бешенным видом. И, пожалуй, он всё-таки несколько поторопился, и этот заданный ему вопрос имеет право на существование.
– Пожалуй, не будем с этим вопросом торопиться. А вы устройте этому типу такую жизнь, чтобы мне было любо-дорого на это посмотреть. – Ставит ещё более нелёгкую задачу этим своим грубым подопечным Феодосий, ставя тех в некоторый тупик своего понимания, чего собственно Феодосий хочет. Ведь когда в его устах звучит любо-дорого, то это всегда указывает на обратное этому действию действие. И уж чего-чего, а ничего хорошего и уж точно ценного не будет ждать цель ненавистных устремлений Феодосия. Как в этом и убедился вскоре Терентий, ставший тем самым лицом, к которому вдруг возникли свои вопросы у фискальных пока служб контроля твоей независимости. А завтра кто знает, может к нему в гости нагрянет кто и по существенней. Уж слишком Терентий человек самоуверенный и самонадеянный, считающий, что завтра и притом в самом благостном свете для него точно настанет. Тогда как такое суеверие совершенно не приветствуется там, где ход небесного светила, а за ним и всех физических законов, которые включают в себя и законы человеческого жанра, определяет соизволение высших сил, монополию на применение которых имеет только одно благородное, монаршее лицо – де-факто король Феодосий второй.
А насчёт де-юра утверждения этого факта, то тут не урегулированы ещё некоторые формальности с его строптивым папашей Феодосием первым, выжившим из ума стариком, всё не желающим оставлять свой монарший пост по весьма резонной причине для обоих сторон это возникшего на ровном месте конфликта, из-за его большой забывчивости. Забывает Феодосий пока что король, а наряжается он прямо как королева, в ажурные чулки и шмотки аки платье (и здесь повестка дня не обошла стороной монаршие структуры управления государевыми умами), что пора бы честь знать и освободить место для управление страной, свой трон, молодой поросли, и всё гад цепляется за своё место и при этом очень умело это делая, играя на противоречиях на будущее своего трона среди своих наследников. Которых было не пруд пруди, а для монаршего престола более чем достаточно в лице двух принцев. Где Феодосий второй был хоть и первым по возрасту претендентом на престол и значит в ближайшем обозримом будущем более предпочтимой фигурой, но его брат близнец (не в физическом плане, а чистотой своих помыслов и взглядов на своё и престолонаследие будущее), как же быть без такой трагедии и интриги для монаршего престола, принц Ланселот по требованию этого на выдумки горазд брата наследника престола Тутси, как опять же он гад шутит, а так-то он носит вполне благообразное имя принц Альберт, кто уж сильно не страдал, а за него страдали все остальные, изобретательностью своего ума, который вдруг себе втемяшил вот такую глупость и чуть ли не переворот в правилах престолонаследия. – С какой это стати Феодосий должен занять трон, когда он недостоин такой большой чести. А считать своё имя за тот самый аргумент (раз меня назвали в честь короля, то это знак моей королевской судьбы), который становится пропускным билетом к трону, уж слишком наивно.
А вот почему Феодосий всего это недостоин, то тут можно не одного только Альберта не спрашивать. А зайди в какие-нибудь доки и спроси первое же попавшее лицо о том, кто более чем достоин навязывать ему свои мысли, то после того как ты в себя придёшь, оказавшись на грязной мостовой, после навязывающего свою точку зрения удара интеллекта этого интервьюируемого тобой лица, ты более чем задумаешься о такой арифметике престолонаследия.
И как людьми, знающими толк в политических манипуляциях и интригах на почве родственных связей, то наличие двух таких центров принятия решения насчёт будущего устройства государственного аппарата управления, – и всё это находится в подвешенном состоянии по воле бога сказали бы люди отсталого мировоззрения на ход сменяемости дня и ночи, а также жизни и смерти, а так-то всему причиной человеческая инсинуационная модель систематизации жизни, и её сейчас представляет строптивость и неуёмная жажда жить и ею всех тут мучить, короля Феодосия, – всегда несёт собой большие сложности в определении будущего государственного устройства.
А так как и в этом деле никогда нет единства мнений, то на этом ровном месте всегда возникает столько всяких противоречий, что никто окончательно не знает, чья партия в итоге власть в свои руки возьмёт. Ну и учитывая то, что на этом поле политического действия и сражения действуют всё больше люди капитального мироустройства в себе, то получается так, что они не делают все свои ставки на одно лицо, кладя все свои капиталы в одну корзину. И тут как монета ляжет. И не только в руках принца Альберта, определяющего свой дальнейший путь с помощью такой монеты, держа её в постоянной готовности в своих руках, чтобы для себя и для всех остальных наметить свой дальнейший путь.
– А сегодня мой путь лежит к этому типу, Терентию. – Бросив монету и убедившись в том, что она следует за его мыслью, рассудил Альберт, не сводя своего взгляда с заголовка утренней газеты, где на весь белый и не только так не толерантно свет, по чём есть честили его брата Феодосия, выставленного этим Терентием дурак-дураком. И Альберт от радостного возбуждения даже сперва порывался пойти навестить своего брата и поинтересоваться у него о его самочувствии.
– И главное надо поинтересоваться о судьбе картины Малевича-некст. – А вот эта мысль прямо взбудоражила своими перспективами Альберта, вспомнившего предысторию выхода на первый план взглядов на современного искусство в лице этой картины у его брата, решившего таким образом отметиться в глазах своего папаши, здравствующего короля Феодосия, кому в качестве подарка на именины и предназначалась это картина. А всякие коррупционные схемы, которые сопровождали информационный шум вокруг этого мероприятия по приобретению этой картины, то это дело второстепенное и куда без этого, когда доходы венценосных особ тоже благодаря инфляционным процессам снизились.
– Что уж тут поделаешь, – разводят свои липкие руки кровопийцы банкиры, оправдывая свои сверхдоходы, – таковы основополагающие, физические законы жизни. Коим подчинены, и мал, и стар, человек самой гнусной социализации и нечета ему венценосная особа. Все они подвержены давлению сил инфляционных процессов. И это к сожалению неизбежно и неотвратимо.
– Почему? – а вот непонимание Альбертом вот таких очевидных вещей, физических законов обесценивания жизни человека, по своей сути являющимся тем же жизненным процессом, ведущим человека к смерти, прямо обескураживает его доверенное лицо по ценным бумагам, Кузьму Продкова-Ротшильда, и найти в своей голове не могущего причин для объяснения себе и самому Альберту, откуда в нём такая анархическая арифметика взялась. Что же касается самого этого вопроса, то и здесь Кузьма, который Ротшильд, не может найти для себя доводов довести до сведения Альберта истинных причин вот такого кругооборота вещей и событий.
Он же не спрашивает, хоть когда-то и спрашивал, с чем связано вот такое мировоззрение его родителей на себя, уделивших только раз до жизни и в жизни к нему внимание, наделив вначале его правом на жизнь, а затем наградив таким, много каверзных вызывающих вопросов именем Кузьма. Уж совсем не похожим на имена их фамильного древа. Что даёт повод для его беспокойства в сторону легкомысленности взглядов, а затем поведение его благоверной матери, решившей вот таким кардинальным образом указать своему супругу на наличие у неё своего отдельного мнения и взглядов на их будущее. И бл*ь, Теодор Ротшильд, тридцать девятый из колена Ротшильдов Теодор, вынужден был, скрипя зубами, принять достойно право своей супруги на своё мнение, хоть оно и несло измену всему его прежнему мировоззрению.
Но Теодор не был бы Теодором Ротшильдом, если не внёс свою поправку в это утверждаемое своей легкомысленной супругой будущее. И эта его поправка относилась к имени отпрыска личного мнения Анны Ротшильд, супруги Теодора, в девичестве Морозовой Анны Савовны.
– Тогдась нарекаю его Кузьмой. Как ты того и хотела, Анна на шее. – Вот такой фортель выкинул с именем своего наследника всех своих жизненных утверждений Теодор Ротшильд. В данном случае видимо слишком замудрив в своей изощрённой на месть изобретательности, что на него отчего-то все косо смотрели, когда в его присутствии представляли Кузьму. Начав при этом хмурить лбы и задаваться вопросами: Откуда такое поветрие у Теодора обретать своё будущее с восточным соседом.
Но как буквально скоро, через оффшорные эмитенты новостной политики узрело в движение мысли, то Теодор, как это было на него похоже, вновь всех опередил дальновидностью своих взглядов на будущее, связав его и свои капиталы с востоком. И теперь его слова: «Солнце всегда восходит с востока», когда-то никем не понимаемые и вносящими сумятицу в головы людей, ведущих свою капитализацию несколько веков, обрели для себя то самое значение, которое раньше всем не давало покоя своей туманностью, а сейчас не даёт уже завистливого покоя.
– Таковы законы жизни. – Как-то удручённо, без надежды на другой состав жизни, говорит Кузьма. На что Альберт смотрит с сомнением, и он отчего-то уверен в том, что Кузьма тот ещё прохиндей и он от него что-то скрывает.
– А как насчёт того, чтобы изменить эти законы жизни? – задаёт провокационный вопрос Альберт по своему непониманию, как это всё делается в коммерческой жизни, или тут имеет место что-то более сложное. И Кузьма Ротшильд, пока что держа в уме второй, более для себя опасный вариант, принимает за основную версию первый вариант.
– Боюсь, что нельзя. – Фигурально разводя руками в сторону такой несправедливости жизни, которую и он сам терпеть не может, говорит Кузьма, ожидая от Альберта принятия такой неизбежной действительности. Но куда там, Альберт так уж воспитан, что для него не существует никаких авторитетов, и он пока сам на своей шкуре не убедится в том, что он не совсем бог, а только к нему приближен по некоторым функциональным началам, он, бл*ь, от тебя не отстанет.
– И кого вы боитесь? – А вот это был очень глубоко копающий и идущий вопрос Альберта, прямо всё в глубине Ротшильда переворачивающий от неожиданности увидеть, что он вдруг оказался в одном шаге от раскрытия самой великой тайны банкиров – порождения инфляции, ведущей почему-то к росту доходов банкиров и одновременно обесцениванию жизни человека (хотя в ценах она растёт). И за раскрытие этой вселенской банкирской тайны, его, и не посмотрят, что Ротшильда, ждёт полнейшее отлучение от связей с жизнью.
– Никого я не боюсь. – Фальшиво пытается всё обратить в смех Кузьма. – Это такой оборот речи.
– Оборот речи, говоришь. – Говорит Альберт, и по нему видно, что он ни одному слову Кузьмы не верит.
– А что скажешь насчёт вот такого моего аргумента. – Берёт вновь слово Альберт. – Если, к примеру, физические законы, того же всемирного тяготения, в праве и в своей возможности отменить или переписать высшая сущность, тот же бог, то законы человеческого интеллекта, к которым относится и закон кругооборота физических ценностей в лице тех же денежных средств, во власти человека изменить. Как тебе такая логика? – ставит Кузьму в безвозвратное положение Ротшильд. И пойди найти теперь, чем его эту логику переубедить.
И вот же чёртов сукин сын Кузьма, он нашёл аргумент, что б перебить этот ход мысли Альберта. – От того мы и не верим в бога. – Не в бровь, а в глаз бьёт Альберта этим своим откровением Кузьма Ротшильд, раскрывая перед Альбертом секрет своего банкирского успеха и могущества.
– Ладно, убедил. – Усмехается Альберт, отпуская Кузьму, но не в коем случае своего брата Феодосия, вон чего себе надумавшего, вложить в подарок их между прочим общему отцу, столько будущих посылов. И как не самый, а самый чёрный квадрат Малевича (ну и что, что некст), несёт в себе столько очень туманных посылов и знамений на твоё будущее. И в него можно столько вложить закамуфлированного и в тебе нереализованного по вине или благодаря тому человеку, в кого этим подарком сейчас столько вкладываешь, что одаренный этим подарком человек, в данном случае король Феодосий, и уснуть больше никогда не сможет спокойным сном, тем самым приближая Феодосия к вожделенной цели всего этого мероприятия.
– Ну смотри, Феодосий, как бы тебе самому не встал боком этот, так называемый чёрный квадрат современного Малевича, со знаковым именем Надскрёбышев. К тому же фигурального исполнения и фигуры речи. – Ещё тогда, при первом сообщении Феодосия о выборе такого подарка другому Феодосию, тому, что по важней и по старше, понимая, что того никак не переубедить остолопа, Альберт, бл*ь, получается, что накаркал ему. И сейчас Феодосий в первую очередь его обвиняет во всём случившемся. И не как фактор суеверного фатализма, а Альберт во всём этом деле имел свой интерес и выступил организующим все эти беспорядки лицом. Из чего делается один логический вывод. Если переубедить Феодосия никак нельзя, а оправдываться Альберт не собирается, то нужно всё это дело возглавить своим дальнейшим участием. То есть найти этого Терентия, и…А там посмотрим.
Феодосий и его замыслы
А на что посмотрим, то Альберт пока что не может отвести своего памятливого внимания от краеугольного камня всего этого закрутившегося с Феодосием и людьми вокруг него события. Физического воплощения в форме искусства всего того, что человек в себе не может сдержать и из него всё это так и прёт и рвётся наружу, в сторону изваять что-нибудь (что есть обратная сторона сломать что-нибудь природное), или же обрисовать случайным прохожим ситуацию с собой, и вы, мол, мил человеки, даже не думайте меня игнорировать и со мной, и моим талантом всех цеплять не считаться, а если в общих, объединяющих все эти действия словах, то доказать всему миру, что с ним нужно опять же считаться по крайней мере.
А взгляд человека на искусство не меньше вызывает споров и диаметрально-противоположных и критических взглядов на него, нежели само искусство, за которое не всякое твоё творение можно принять, признать и сойти (что за хрень такая?! Искусство! Во бл*ь, искусство). И вот тут-то и возникает один из самых архиважнейших вопросов, касающихся этой проблемы, порождённой человеческим разумом, не знающего успокоения. По какому критерию определять, что перед тобой, искусство, блажь удручённого собственным абсолютизмом разума, или просто бытовая поделка, целью которой является скрасить интерьер твоей жизни, и какой мерой всё это мерить, хрен его знает. И тут первое, что приходит на ум при выяснении этого вопроса, так это алгоритм определения ценности того или иного продукта. А именно торговые отношения, через которые как бы рождается цена выставленного на продажу, к примеру, продукта. Вот только искусство – это не предмет первой необходимости, без которого можно запросто прожить, и здесь необходим какой-то иной подход.
А из этого следует, что в продукцию искусства, его творческого потенциала, в первую очередь вкладывается субъективизм его создателя, в котором он пробует, местами не безуспешно, отразить требования своего сердца и души, и параллельно ему та же категория ума приобретателя этого объекта искусства, которому пришлось по душе и сердцу то, что в себе не смог удержать этот талант изобразительного или другого тематического искусства. И если этот объект искусства, если использовать для объяснения современный язык общения, набирает для себя критическое количество лайков, то он, пожалуй, имеет свою вероятность стать шедевром.
И как из всего этого выходит, то каждое время налагает свои взгляды на искусство. И больше всего подвержено влиянию конъюнктуры времени, то это изобразительное искусство, являющее окном в современный мир. Ну а учитывая то, что задачей всякого художника является его желание своими откровениями поразить, а лучше потрясти зрительскую публику (и доказательством чему служит то, что движущей силой всякого таланта является его гордыня и тщеславие, как бы это не прискорбно говорить, ведь все таланты такие грешники, раз бросают вызов самой природе творения), то их мировоззренческий реализм изображения действительности подчас проходит через фильтры сна разума, который, как все знают, рождает чудовищ. Что как раз и нужно современному зрителю, пресыщенному до предела реалиями современного мира – предельным насыщением среды существования человека информацией. И что его хоть что-то трогает, так это что-нибудь из ряда вон выходящее.
И как в своё время Малевич поставил в тупик искусствоведов и его зрительный нерв своей дислокацией цветовой гаммы порождения реальности в отдельно взятой части света и полотна, где всей этой иллюминации цвета и фантазии художника портретиста реальности и анархиста будничных дней, склонных к вечере, сопутствовала аура из взведённых на тебя в курках маузеров, так и в нынешнее время, по своему революционное, как минимум, беременное революцией, возникла необходимость в своём Малевиче, но только некст. Где бы его картины открывали окно не в безрадостное и неизвестное, всё в потёмках будущее, – нынче обыватель демонстрирует в себе бессмертие и бесстрашие через тот же новый алгоритм современного откровения камин-аут, открывающего для него ворота в земной рай (а другого рая и нет для атеиста, о чём почему-то никто не упоминает в своём откровении), – а они бы стали окнами в этот новый, фантастический мир (вот почему такое распространение в жизни получили окна в виртуальный мир; но там всего не пощупаешь).
И картина нового Малевича, Малевича-некст, под именем которого себя позиционирует Надскрёбышев, большой талант находиться для вас в нужном месте и в нужное время, что и есть самое важное качество программиста реальности, как определяет значение всякого художника Надскрёбышев (Малевич-некст), где он выхватывает из этой реальности, даже не само это место в этой позиции времени, а он ухватывает суть этой точки значения, перекладывая всё это на полотно, как бы оцифровывая эту реальность, за которую и вокруг которой разгорелся весь этот сыр-бор, и в самом деле была до предела реалистичной, представляя из себя реальное окно в мир. И это была не фигура речи, как бы выразился Феодосий или Альберт, а буквальное окно в этот и тот мир фантазии. Единственное, что оно было небольшое по своему размеру и в специальной рамке, чтобы придать этому шедевру, больше драматического, чем изобразительного искусства, условность его определения как объект искусства, а не то что вы подумали: Кто опять окно выставил и за собой не убрал.
Ну а почему этот, подающий столько надежд и замеченный нужными людьми изобразист куртуазного маньеризма, как он, Надскрёбышев, себя просил ассоциировать с анархией калейдоскопа сознания Малевича, решил себя выставить не под своим ничего не значащим для мира искусства людей именем, а под проверенным временем именем Малевича, то, во-первых, его имя не столько внушало звучности и памфлетов о бессмертии духа, а во-вторых, он, как художник, не может не замечать тенденции мира, который обрёк себя на примитивизм и концепцию прогресса, всё обрекая в абсолютизм мэма. И зритель, даже самый прогрессивный, не готов идти, и тем более понимать неизвестное имя, которое может по своему своеобразно и разумно в шикарной образности выглядит, но человеку сейчас требуется нечто большее для его созвучия с этой частью мира. Ему нужно указать на пути-дороги его движения разума. Что как раз и даёт бренд, по итогу имя. Вот и пришлось этому новому стартапу изобразительного искусства взять для себя франшизу в виде брендового имени Малевича.
При этом подошёл новоиспечённый Малевич к продвижению своего продукта достаточно грамотно и не как чайник. А он в своё неизвестное время проделал тёмный и покрытый мраком путь по местам былого пребывания своего теперь однофамильца, Малевича, и за толику немалую заручился поддержкой своего таланта реальным артефактом жизни Малевича из одной харчевни, где в своё время пребывал в своей жуткой действительности тот самый Малевич, нагружая себя по полной нетерпением к той точки своего позиционирования и дислокации, в которую его поместила его фатальность. И этим артефактом, который уже после, после некоторой доработки выдал за своё прорывное произведение «Чёрная квадратура реальности» Малевич-некст, стало настоящее окно, а точнее часть окна, у которого в своё время сидел Малевич по заверению хозяина этой харчевни, и через его призму смотрел в мир.
– А теперь включите своё воображение, которое у вас, как у художника, бьёт ключом, – ломал через колено все прежние представления об искусстве Надскрёбышева нынешний хозяин той самой харчевни, где Малевич и задумал свой чёрный квадрат, Зинаид Ламанский, заверяя и утверждая свой взгляд на изобразительное искусство, для рождения которого просто необходим какой-нибудь фильтр, в виде той же фокусировки реальности через прицел окна его харчевни.
– А вот не окажись Малевич в своё время в моей харчевне, не сядь он у этого окна и не разыграйся за ним человеческая драма, – пьяный купец Илья Лукич, очень крепко настаивал на своём супружеском праве поколачивать свою супругу тогда, когда она этого заслуживала, забывая о своих супружеских обязанностях в объятиях мещанина Домбровского, той ещё скотины и всегда он не нравился Илье Лукичу своими разговорами о женском праве на своё отдельное слово (теперь-то понятно, к чему он вёл все эти разговоры), – то кто знает, сумел бы изобразить Малевич так убедительно ретроградное и регрессивное человеческое прошлое. – И вот до чего же убедителен этот Зинаид, уже на ухо Надскрёбышеву приговаривающий и уговаривающий его о таком перспективном для себя будущем, которое ему даст это приобретение.
И Надскрёбышев внял голосу коммерческого разума Зинаида, сразу в нём заметившего настоящего художника (я тебя сразу срисовал за художника), выкупив у того часть окна, в которое в своё время лицезрел и пялился Малевич. При этом Надскрёбышев проявил себя, не как какой-нибудь лопух, а он потребовал от ловкого на уговоры Зинаида доказательств того, что Малевич именно в это окно когда-то зырил на то, как этот мир погрузился в пучину тёмного и безрадостного прошлого (Малевич по всё тем же словам Зинаида, осторожно тогда относился к случайным связям, да и супруга купца Ильи Лукича не вызвала в нём ответных чувств, и он счёл за более разумное быть сторонним наблюдателем за этой демонстрацией одного из смыслов жизни).
– Ваше требование законно. – Соглашается Зинаид с этим требованием Надскрёбышева, и раз, тычет его носом в угол этого окна, указывая там на узор царапин.
– Видишь эти царапины? – несколько агрессивно и с угрозой почему-то Надскрёбышеву, вопрошает того Зинаид.
И, конечно, Надскрёбышев, когда ему угрожает опасность дальше носа своего не видеть, потому что он будет разбит, видит то, что ему предлагают увидеть. А вот насчёт того, чтобы понять, что всё это значит, то об этом разговора не было и Надскрёбышев позволяет себе это не понять.
– И что это? – спрашивает Надскрёбышев.
– А ты ещё не понял? – в край удивлён такой недальновидностью Надскрёбышева Зинаид.
– Не совсем. – Удручённо пожимает плечами Надскрёбышев.
На что уже вздыхает Зинаид, поражённый в очередной раз безграмотностью современного человечества и куда катиться этот мир, знать не знающего очевидных вещей. Ну да ладно, он это дело по мере своих возможностей исправит.
– Это своего рода вензель Малевича, оставленного им с помощью вилки, когда он в нервном исступлении пришёл к тому самому откровению, которое и привело его сознание и разум к открытию для себя этого прохода в мир иной. Который всем известен, как чёрный квадрат. Тогда как это есть портал для перехода в другие миры. – Вот до какой степени убеждения дошёл Зинаид, и всё для того, чтобы продать этот артефакт.
Ну а Надскрёбышев не такой наивный дурачок, чтобы верить всем этим сказкам продавца, с помощью которых он набивает цену своему товару, и он сразу, чтобы указать Зинаиду на то, что с ним нечего играть в такие игры, спросил о том самом коде, который нужно ввести, чтобы открыть вначале, а затем воспользоваться этим порталом.
И как ожидалось Надскрёбышевым, то Зинаид замешкался, заявив, что знай он этот код, то не сидел бы здесь, а отдыхал бы Майами. А вот Надскрёбышев в отличие от него нашёл этот для себя этот код. И он теперь находится, хоть и не в Майами, но в местах, приближенных к этому райскому отношению к тебе реальности. Правда, он нашёл только косвенный код для открытия этого портала – им оказалась его коммерческая жилка, принявшая живейшее участие в продвижение его изобразительных талантов, а вот как только он разгадает настоящий код для открытия этого портала, то тогда вы с ним так запанибратски не поговорите, даже будучи самим Феодосием вторым. Чьей поддержкой он и заручился на первом этапе своего становления большим художественным талантом, ради чего ему пришлось поделиться секретом этой своей картины. – Это портал в другой мир.
Во что Феодосий не полностью поверил, как не поверил в дух свободомыслия Надскрёбышева, отчего-то совсем не готового ради своих убеждений плохо питаться, а уж говорить о том, чтобы голодать, то никто не имеет права зажимать человеческую свободу таким иезуитским образом.
– У меня таких порталов вон сколько. В каждом окне. – Резонно контраргументировал Феодосий.
Ну а что Надскрёбышев может ему на ответить? Да только ничего из того, что находится в ощутимой реальности.
– Я без кодов доступа ничего пока доказать не могу, но как только я их вычислю, мы откроем этот портал. – Делает заведомо неосуществимое заявление Надскрёбышев. На что Феодосий хотел бы ему указать носком своего мокасина, которые он очень любит носить на голую ногу, да вот только Надскрёбышев демонстрировал в себе столько искренней веры в собой сказанное, что Феодосий захотел ему в этом поверить. Тем более Феодосий, хоть и был главой своей поместной церкви, по каким-то внутренним моральным убеждениям, скорей всего, связанных с политической необходимостью быть для своих подданных выше любых принципов и привязанностей, ничему и никому не верил, а недостаток в организме, даже в духовной области, как ты этого не хочешь, а ощущался, вот он и решил своё неверие восполнить в вере в такую абстракцию.
– Ладно, Григорий, – обращается к Надскрёбышеву Феодосий, – как только разгадаешь загадку своей картины, сразу ко мне дуй. И не думай открывать портал без меня. А чтобы ты по глупости своей меня не надумал надуть, я …– Феодосий поднялся на ноги, подошёл к этой, так эффектно и ловко оформленной новой работе Малевича-некст (хватит уже скрестить в дом этого художественного гения через своё непризнанное имя), установленной прежде всего на его рассмотрение и усмотрение в центре приёмного зала на специальной треноге, и ещё раз решил убедиться в соответствии на неё наговариваемого её типа создателем, и тем, что в ней есть.
И судя по непредвзятому, но субъективному мнению Феодосия, выраженному в гримасе лёгкого непонимания и больше, конечно, недоумения, то этот маляр Малевич, водит его за нос всеми этими фантастическими байками о каком-то там портале. И этого сукина сына не мешает проучить за такую его дерзость. Хотя…Во всём этом что-то такое есть. Перспектива выставить дураками весь такой не толерантный, белый свет. – Среди дураков живётся как-то лучше и вольготней. – Всё за всех решил Феодосий, глядя сквозь поверхность этой работы Малевича-некст в ближайшее будущее некоторый известных для него особ. И надо же, какая вдруг мысль поразила Феодосия, при взгляде в это окно возможной реалистичности. – А ведь это и в самом деле в своём роде портал. Его надо уметь только правильно применять, и уметь в него видеть.
– В таких сложный и неоднозначных делах, как мерить искусство (какой мерой отмеришь, такой и сам будешь мериться), я не могу полагаться только на одного себя. – Возвращаясь к Малевичу-некст, обращается к нему Феодосий. – Я считаю необходимым привлечь к этому делу специалистов. И чтобы определить настоящую ценность твоего произведения, его нужно выставить на аукцион.
– На аукцион? – нервно переспросил Малевич-некст, почему-то своим ушам не поверив.
– А что тебя в этом не устраивает? – переспрашивает Феодосий, выказывая в себе непонимание такой привередливости современных художников, отчего-то требующих для себя эксклюзивного показа, не хотят они отчего-то настоящей конкурентной борьбы за внимание к своим работам, которую даёт аукцион. Им подавай сразу личные выставки в самых известных галереях. Нет уж, ты вначале пройти горловину борьбы за свою выживаемость и ценность на аукционе, а затем мы посмотрим в каких галереях на тебя смотреть.
– Вы сами знаете, какая там есть предвзятость к новичкам и конъюнктура. – Аргументирует свою озабоченность Малевич-некст.
– Ладно, я пойду тебе навстречу и через свои средства связи и информации доведу до сведения глубинных участников аукциона, что я имею покупательский интерес к тебе и твоим работам. – Говорит Феодосий. А вот это уже другое дело для Малевича-некст, расплывшегося в улыбке при взгляде на такое своё светлое будущее.
А вот у Феодосия не такой благожелательный взгляд на будущее Малевича-некст, и в нём просматривается некая придирчивая критичность через его подслеповатый прищур, обращённый прямо в душу Малевича-некст, пытающегося быть не полностью честным со своим сюзереном Феодосием, кто ему дал всё, а он этого, падла, не ценит, скрывая свой прямой взгляд под толстым стеклом своих очков. И Феодосий так себя участливо к Малевичу-некст проявил не потому, что Феодосий считал, что у человека его уровня должен быть обязательно какой-нибудь либеральный бзик, – благотворитель из меня никудышный, меценат так себе, что касается милосердия, то вы что, ржёте, посмотрите на меня, и разве с таким хлебалом можно желать добра, – а потому, что итак иногда надо, и его выбор после долгих раздумий фокус-группы пал на поддержку себя в качестве правозащитника. Буду, бл*ь, людей друг от друга и главное от себя защищать.
А чтобы значит, первый блин не вышел комом, а как раз наоборот, заявка Феодосия на правозащитную деятельность прогремела и имела успех, то его первым клиентом должен быть не какой-нибудь неизвестный прощелыга, сбежавший от своих алиментных обязательств, которые он подал на рассмотрение, как ущемление своих прав на размножение, а этим лицом должно в чём-то значимое и знаковое лицо.
– Как минимум, вы должны утереть нос нашему стратегическому противнику. – Вот по каким параметрам определял это угнетенное и всеми преследуемое за свои убеждения лицо начальник стратегий, генерал и сэр одновременно, Ланкастер. И как всегда при разработке таких стратегических планов бывает, разработчик планов натолкнулся на своё непонимание со стороны того лица, кто все эти планы заказывает и внедряет через свою оплату. А именно со стороны Феодосия, поморщивший в ответ свой нос и категорично заявивший:
– Ну уж нет, носы я вытирать никому не буду.
С чем сэр Ланкастер спорить не будет, как и объяснять не будет, что он употребил для своего объяснения того, как он всех своих врагов и противников ненавидит, фигуру речи и фигуру из трёх пальцев руки, спрятанную в кармане брюк (ещё прикажут их продемонстрировать), а он сразу переходит к делу, предлагая двух претендентов на роль объекта для своей защиты.
– У нас есть две кандидатуры на эту роль. – Говорит сэр Ланкастер, кладя и разворачивая перед Феодосием папку с этими кандидатурами. – Мери диссиденша и Григорий отверженный.
– Чем они отметились? – спрашивает Феодосий после того, как он обменялся с сэром Ланкастером мнением о неблагозвучии имён всех этих угнетаемых за своё свободомыслие людей. – И почему всегда их имена так звучат предумышленно противно.
– Наверное, потому, что они и для нас несут угрозу и негатив. – Посмел себе заметить сэр Ланкастер и бл*, верно.
– Эта баба, Мери, как и все бабы, всему и главное сама себе противоречит. Вот и до противоречила до такого бегства. – Делает пояснения сэр Ланкастер уже на заданный вопрос Феодосия.
– А ей с такой физиономией можно и даже в чём-то простительно. – Говорит Феодосий, рассмотрев фотокарточку Мери диссиденши.
– Внешность обманчива. – Резюмирует сэр Ланкастер.
– Это да. – Сказал Феодосий, покосившись на зеркало. – А кто идёт с ней в параллель? – спросил Феодосий.
– Художник экспрессионист.
– А с ним что не так?
– Как это всегда заведомо у художников. Его никто не понимает, особенно соотечественники.
– И он решил, что здесь он будет понят? – спрашивает Феодосий.
– Ага. – Отвечает сэр Ланкастер.
– И с какой стати. И откуда у них берутся все эти мысли? – уже чуть ли негодует Феодосий.
– Мы это им внушили. – А вот ответ сэра Ланкастера удивил и в чём-то поразил Феодосия.
– И зачем?
– Чтобы они к нам ехали. – И опять ответ сэра Ланкастера остаётся без ответа.
– Но зачем? – ещё сильней недоумевает Феодосий.
– Такова наша политика. – Пожимая плечами, отвечает так туманно сэр Ланкастер, от кого толку не добьёшься, и Феодосий, чувствуя, что в такой политике нужно что-то менять, но только после смены вектора направления их государство образующего лица, задаётся итоговым вопросом. – И кого ты мне порекомендуешь выбрать?
– Бабы предсказуемы своей непредсказуемостью поведения. А эта Мери-конституция, из ряда вон выходящее событие. Так что будет верней сделать ставку на художника. – Делает вывод сэр Ланкастер.
– Во как! – удивлён Феодосий такой трансформации имени этой Мери. – Ты же говорил, что она диссиденша или как там, трансформация.
– Да у ней семь пятниц на неделе с этими переиначиваниями себя. И если кто-то из рода Болейн (это такой чёрно-тонкий юмор сэра Ланкастера, отпрыска одной из пэрских ветвей, с правом заглядывать на престол из-за спины монарха и иметь на всё про всё своё шутливое мнение) меняет цвета своей фактуры через день, то эта Мери с той же периодичностью меняет фокусировку своего мировоззрения. – С толком и знанием этого толка говорит сэр Ланкастер, заставив Феодосия заинтересоваться больше, чем хотелось бы этой Мери. И у него даже возникла мысль взять на себя эту трудоёмкую заботу и с громоздить на худые плечи сэра Ланкастера, кто технически и буквально отвечает за все его правозащитные решения, патронаж над этой, так и не могущей найти для себя ориентиры жизни, бедной овечкой Мери.
– А может не стоит её вообще обходить вниманием. Может для запаса и на неё обратим внимание. – Делает предложение Феодосий и сэр Ланкастер не против предлагаемого на её счёт решения, но не более того. И на этом как вроде сговорились.
– Что ж, посмотрим на его художества. – А вот так выбор пал на Григория, то есть Малевича-некст, со стороны жизнеутверждающих людей, в частности Феодосия.
А Григорий со своей скотской и неблагодарной стороны, и не думает учитывать всё то, на какие жертвы ради него пошёл не чета ему своим благородством и высотой своего родственного положения, Феодосий, кто таких людишек, как Григорий, мог и имел полное право не замечать, хотя бы по причине своей огромной занятости, и если каждое такое лицо, из себя ничего не представляющее, замечать, то когда же жить собственной жизнью. И Григорий, как за ним сейчас заметил всё тот же Феодосий, фокусирует свой взгляд и внимание только на самом себе, смотря на мир вокруг и людей его представляющих, с высот своего значения через фокус своих очков, которые он ещё к тому же натянул на свой нос фасонисто по борзому. И глядя на нос Григория, так и видится, как снисходительно на всех и в частности на вас он посматривает.
И понятно, что Феодосий, хоть и большой демократ, и либерал, но, тем не менее, он ко всему этому и высокородный отпрыск одного монаршего семейства, только самим себе позволяющие так на реальность с высока смотреть, в себе чуть не перекрестился, возмутившись на такую дерзость Григория, не ясно к чему в итоге стремящегося.
При этом Феодосий уже не столь вспыльчив, как предки по отцовской линии, всё-таки монаршее сословие по своему эволюционировало, и теперь оно не всё то, что несёт ему беду и неудовольствие рубит прямо с плеча, а монаршие отпрыски и близкое к нему сословие готово выслушать представителей народных масс и даже посчитать его доводы иногда сознательными.
Так и сейчас Феодосий, видя себя в фокусе внимания и взглядов Григория через очки (ещё бы в монокль, падла, на меня посмотрел), не имея причин подозревать Григория в большем уме, чем он у него есть, взял и, приговаривая: «Теперь-то мне ясно, почему у твоих очков такие толстые стёкла», прямо ткнул пальцем руки в одно из стёкол его очков, отчего Григория аж парализовало в одном не сдвигаемом положении.
А так как Григорий не имел ничего супротив этой проницательности Феодосия сказать, то на этом они и разошлись, чтобы в своё время сойтись на том самом аукционе, который стал для Феодосия в чём-то знаменательным из-за встречи на нём Терентия, перехватившего буквально из его рук знаковую картину Малевича-некст, и ставший огромным информационным поводом для оппозиционной прессы в плане унизить и проехаться по репутации Феодосия: Как мы и говорили, непутёвый сын своего отца, где под огромным вопросом определение его отца. О том ли отце говорим мы, когда вспоминаем отца Феодосия второго, чья схожесть с известным всем отцом, имеется только в имени.
А если рассмотреть другие родовые черты, и не только в физическом плане, то у Феодосия второго нет ничего общего и основного от Феодосия первого. И приводить в качестве основного аргумента такой природной несправедливости и аномальности то, что природа отдыхает на детях своих отцов, конечно, можно, но это всё равно ничего не исправит и такая демонстрация своей решимости идти до конца своего отца в схватке за своё право на престолонаследие, ещё не другое доказательство своего генетического кода, как у монаршего отца.
Но сейчас разговор не идёт о родословной Феодосия второго, где эта тема шибко интересует оппозицию, и как Феодосий понимает, то всю эту оппозицию к себе подкармливает инсайдами, его, теперь, да и ранее под большим сомнением, единокровный брат Альберт, а сейчас к Феодосию, итак уже задёрганному связанным со встречей с Терентием событием по пути к этому замку, где проводился аукцион, вдруг и с какой это ещё стати появились вопросы у Григория. Умело пользующегося тем, что Феодосий на публике слывёт большим либералом, хоть и эксцентричным, и он мимо тебя, малая зрительная симпатия и отождествление хоть какого-то интереса к твоей персоне у природы и начал разума человека, не пройдёт, поворотив в презрении нос.
И Григорий невероятно по хамски и нагло тычет своим длинным носом в неизвестную покуда для Феодосия сторону, и смеет, не просто у того интересоваться о чём-то, а он прямо-таки требует от Феодосия объяснений тому, чему он видите ли не видит объяснений. А с какой стати Феодосий обязан кому-то что-либо объяснять, если твоя природа изначально тебе всё объяснила на твой собственный счёт, наделив тебя с избытком дебилизмом.
Но что поделаешь, времена нынче снисходительны к такого рода людям, с особенностями своего мышления, и Феодосий не будет кичиться тем, что в нём есть, а вот в Григории этого никогда по смыслу задуманного на его счёт природой не будет и можешь даже не мечтать в революционных фантазиях, и он, так уж и быть, уделит толику своего драгоценнейшего времени Григорию и тому, что он ещё тут не понял.
А судя по направлению его носа, то Григорий совсем уж дурак дураком (что для художника экспрессиониста не только спасение его души и тела от негативных очень взглядов публики на такое его типа искусство, но и протеже его творений в мир искусства), если его ставит в ступор непонимания своя собственная же картина, выставленная на специальной смотровой площадке для всеобщего обозрения и оценки эстетами и искусствоведами.
И вот что не может понять в самом деле Григорий, глядя на своё творение, как в первый раз видит, то не совсем ясно, но только с первого на него взгляда. Хотя это совершенно не сложно представить и в случаях с работами экспрессионистов, такое сплошь и рядом случается. Из-за специфики своих работ, не с первого взгляда могут узнать, а затем признать свою работу за свою работу эти мастера эпатажа и муляжа реалистичности с помощью мольберта и кисточки. И эти художники своих художеств, очень искусственно выделяясь из когорты представителей изобразительного искусства, несколько раз посмотрят, и всё с разных сторон и под разными углами наклона в сторону навязываемой в его сторону и его мастерству картину, и всё через призму зрительского внимания к этому творения, и если степень негодования явно превалирует во всех этих зрительских лицах перед их внутренним восхищением перед такой дерзостью и наглостью этого маляра от кисточки, то разве зря это художник записался в экспрессионисты, и это даёт ему повод спокойно откланяться, резонно указывая на неправильное прочтение этой представленной всем тут работы.
– Стыдно господа, так путать почерки великих мастеров экспрессионизма. Где Мане, там Моне не обретал искусство в залежах кувшинок. Тьфу на вас, эстетически не оформленных. – За всё воздаст отверженный мастер снобизму этой публики, которая и понимает лишь то искусство, на которое им указывают специально обученные коммерсантами от искусства люди.
Правда, сейчас другой случай, и взволнованность Григория и непринятие им выставленной на всеобщее обозрение картины, имеет другие причины, о которых он, сверля своими глазами Феодосия, прямо и указывает Феодосию. – Мол, ты чего тут надумал из меня дурака делать. – Примерно что-то такое читалось в нервном взгляде Григория на Феодосия. – Думаешь, если я творю в такой области искусства, где сам чёрт ногу сломит, и где нужно к своему творению прикладывать путеводитель по изломам вашего разума, чтобы указать вам, куда надо смотреть и в какую сторону восхищаться при рассмотрение всей этой, только с первого взгляда галиматьи, то можно по собственному усмотрению выставлять мою работу.
А вот Феодосий, в край поражённый этой беспричинной дерзостью и наглотой Григорий, сразу и не нашёлся чем ему указать на своё место, так он был обескуражен самонадеянностью Григория, а если точней, то представленных в его лице художников. Вообще ни с кем и ни с чем не считающихся и кроме себя никого в упор не видящих. И, наверное, по этой в том числе причине, Феодосий не стал сразу урезонивать Григория карами небесными в виде своего кулака, а также земными, в лице службы внутренних сношений, стоящей на принципах защиты всякого высокородного лица, а он, явно имея большие планы на Григория, дал ему шанс себя понять.
– Что тебя ещё не устраивает, Григорий? – вопрошает Феодосий.
– Да как, что не устраивает?! – теперь уже в край обескуражен такой постановкой вопроса Феодосием Григорий. – Разве не понятно. Картина.
– Картина? – ничего не поймёт Феодосий, переведя взгляд в сторону картины. Где задерживает своё фиксирующее внимание на ней, и всё равно ничего и суть претензий Григория не поймёт, кроме, как только воспалённое желание того ещё как-нибудь бзикнуть. Как будто всем тут мало видеть этот его взгляд на искусство, который сравни помешательству твоего внутреннего культурного слоя, то есть желудка.
– И что с ней не так? – спрашивает Феодосий, уже частично догадываясь о причине такого столь нервного и сложного беспокойства Григория. Кто, как и всякий художник, очень трепетно и с большой толикой зависти относится к интерпретации своих творений. Которые в парадигме построения других взглядов на эстетику его творения, могут более выигрышно выглядеть, а этого он не может себе позволить. А так как подготовкой картины Григория к аукциону и к предпродажной выставке занимался сам Феодосий, то вся эта ревность Григория была обращена к нему. Ну а если принять во внимание крайне значимый для этого случая фактор области целевого творения Григория, где и не всегда уразумеешь, и поймёшь, куда смотреть и что с чем связано или это сверху птицей наляпано, то, пожалуй, этот конфликт интересов требует для себя более внимательного рассмотрения.
И как сейчас выясняется Феодосием, то Григорий всё-таки сумел заметить его ловкость ума, сузившего до собой определяемых пределов области внимания к его картине зрительской публики. Другими словами, больше матерными и Григория, то его картина, имеющая для него и для мирового искусства ценность в каждом миллиметре своей значимости, скукожилась до размеров неприличия, а не как в пику ему заявляет Феодосий, до ранжира Джоконды. И что это ещё за экспозиция такая, которую тиражирует в мир здешний и иной это окно возможностей в мир рекурсии – картина Григория Малевича-некст, по своей сути из объективного вещизма представляющая из себя и в самом деле часть окна из той самой харчевне, в которой в своё время сидел тот самый Малевич и через него смотрел в мир своего и пусть будет общего прошлого и будущего, потеряла много от своих прежних размеров, сократившись до размеров картины одного известного Всегда Да Винчи.
На чём, как можно из негодования Григория, всегда очень ревностно относящегося к своим инсталляциям, понять, Феодосий не остановился, а он обставил так загадочно и многогранно интерьер демонстрации этой картины «Black windows», что тут и в самом деле мимо неё не пройдёшь, не заинтересовавшись, что всё это значит и что в итоге видишь в этом окне. Вот и все тут люди, видя там многогранность этого мира, и заглядывают в это окно в мир из своей спальни, как это представляется людям с сонными потребностями и леностью в себе больше чем следует, или же как это видит человек с потребностями видеть больше, чем он того есть – это окно, ведущее в чужую, скрытную жизнь, и в самом кардинальном случае, который из себя представляет Григорий, то это перекройка всей концепции его мировоззрения на инсталляцию современного искусства.
И тогда спрашивается, чего ещё недоволен Григорий, раз публика не разочарована в его работе и проявляет искренний интерес и непонимание того, что всё это значит, и что он хотел всем этим сказать, с фокусировав общий взгляд через это окно в итоге на косвенно только известную личность незнакомки, стоящей в полуоборот в сторону этого окна (инсталляция этого супермодернисткого искусства представляла из себя целый ряд окон, стоящих друг за дружкой в процессе уменьшения, где последнее оконце упиралось на фотокарточку незнакомки, чья подспудно знакомая личность и вызывала особый резонанс общественного мнения и внимания, не могущего пройти спокойно мимо того, когда кто-то нарушает общественный порядок своим, на грани аморальности поведением).
Вот и Феодосий не поймёт, с чем связано вот такое недовольство Григория, когда его картина уже получила такое для себя повышенное признание. Ну а если у него есть к нему претензии искусственного характера, – ему, видите ли, не нравится, как подаётся в меню его блюдо, – то у Феодосия есть в таком случае до неприличия приличные и действенные слова.
– А теперь послушай меня, Григорий. – Со всей своей жёсткостью и неприятием вот такой позиции нахального Григория, отбивает слова Феодосий. – Твоё дело создавать и поставлять на ревизию качества удобоваримый продукт. А моё дело видеть и определять в нём искусство. Ты меня понял? – этим своим вопросом ставит точку в разговоре с Григорием Феодосий, вынимая из кармана пиджака монокль, имеющий одну отличительную особенность, его стекло слишком толстое для обычных моноклей. Но Феодосий не принадлежит к обычной прослойке людей, и он согласно задумке насчёт себя своей родословной природы и пользуется в своём обиходе на самыми простыми вещами. И этот его монокль, на который Григорий посмотрел с явным подозрением на что-то своё, позволяет Феодосию более глубже и глубинно смотреть на окружающий его мир.
Правда, он не всегда этим фокусом своего мировоззрения успевает пользоваться, что и случилось вскоре, когда появился вдруг Терентий, и бл*ь, руки Феодосия затряслись и выронили из рук этот инструмент идентификации реальности, оставив Феодосия и в том числе и Григория без этого проекта продвижения своих замыслов. О коих у Альберта было своё, альтернативное понимание и мнение.
А Альберт, как лицо альтернативной для Феодосия реальности и мировоззрения, имел совершенно другие понимания и взгляды на проводимую Феодосием политику и его намерения в плане выставить на всеобщее обозрение эту картину в качестве подарка на юбилей своему отцу, Феодосию первому. И Альберт, видя и понимая, какую мину замедленного действия Феодосий закладывает в этот свой подарок, – с принимающего всегда больший спрос (он получается, что принимает не просто сам подарок, а то, что он в себе несёт), чем с дающего, возможно по своей глупости и недальновидности, – и попытался унять гордыню и строптивость Феодосия второго, решившего не придавать значения тому, что его подарок имеет в себе ущербную составляющую для сегодняшней повестки дня. В общем, ни к месту, и ни ко времени этот его подарок, чёрный квадрат, который и не чёрный, а в насмешку так называется.
И получается, что Феодосий, приняв этот подарок своего непутёвого сына, таким образом поддерживает колониальные воззрения своих предков колонизаторов и людей другой морали. И всем плевать на то, что в прошлом у самого Феодосия первого есть тёмные пятна, связанные с похождениями его единокровной матери, имевшей свою отдельную точку зрения на продолжение монаршего рода Плантагенетов, где её супруг деспот, принадлежал к роду Йорков, тогда как она была из конкурирующего рода Капулетти, смотрящего на мир под другим фокусом цвета красок. И этим вся её настырность в плане досадить Йорку объяснялась. И фатальная бастардность Феодосия, ставшего заложником первородной строптивости своей матери Сюзанны Капулетти, не есть оправдание его заносчивости в плане несоблюдения писанных для всех правил, хоть и со своими исключениями.
Так что когда с Феодосием вторым произошло это немыслимое с разумной точки зрения событие, то Альберт счёл это за знак свыше, и посчитал необходимым немедленно во всё это дело вмешаться.
А между тем и Терентий не собирался сидеть, сложив ручки в ожидании того, что на его счёт решат все те представители власти, кто такие вопросы решает.
– Я так легко им не дамся. – Выкрикнув из себя эту угрозу, Терентий бросился одевать пальто и затем вон из дома. А вот куда, то это надо спросить его воспалённое сознание, увидевшее в доставленном только что службой курьерской службой послании для себя необходимость пройтись и проветриться.
И Терентий, кто в основном и часто подразумевал под своими словами совершенно иные действия, – вот сказал он, что пошёл проветриться, а сам идёт в кабак, чтобы в этом затхлом помещении ещё сильнее заветриться, – на этот раз и в самом деле последовал тому, что он сказал и возможно думал. И отнёсся Терентий к этому своему заявлению более чем серьёзно и последовательно, выдвинувшись пройтись, не как все это обычно делают, используя свой автомобиль, а как это делали все прежние люди, пешком.
И такая дань традициям предков и в чём-то даже традиционность, где твои слова не расходятся с реальностью их понятий, в последнее время не слишком свойственная людям, как сейчас е выясняется Терентием, налагает на тебя непривычные для твоих ног трудности и местами ответственность перед своим выражением приличия на людях хотя бы в костюме. Где уличные загрязнения и прорехи в обслуживании своего коммунального хозяйства на улицах специальных служб, как оказывается ещё имеющих своё место в жизни прохожих, так и норовили испортить жизнь Терентию, редко смотрящего себе под ноги и прущего всегда напропалую.
Ну а почему Терентий так спешит, то сегодня и сейчас это имеет для себя конкретные обоснования. Терентий заявил, что собирается себя проветрить от всяких дурных мыслей, а этому как раз и способствует такой быстрый ход ног и мыслей. Ну а то, что при взгляде на так быстро уходящего от своего дома Терентия можно подумать, что он, как последний трус, решил убежать от своих проблем, то это ничего не имеет общего с действительностью, и доказательством этому служит та встреча, к которой Терентий шёл и вскоре пришёл, обставив всё это дело случайной встречей с человеком с общими интересами и взглядами на футбол. Который транслировали из каждого телевизионного ящика в том спортивном баре, где вдруг оказался Терентий, решивший дать отдых своим ногам и своему сознанию.
И не успел Терентий распробовать на вкус местный чай, подающийся здесь за редким исключением, – местная публика характеризуется экспрессивным поведением и налегает в основном на пиво, – как к нему за столик присоединяется незваный гость, и не давая возможности Терентию возмутиться, перебивает сразу все его возможности для возмущения.
– Вы, я вижу, тоже не спешите жить. – Делает вот такое заявление незнакомец, ставя на стол перед собой такую же чашку чая, что и у Терентия. И вот с какой стати и с чего всё это решил думать в сторону Терентия этот тип, то этого Терентий понять никак не может. Вот он и спрашивает, а вначале значит поправляет незнакомца. – По себе людей не судят. Хотя мне было бы интересно узнать, с чего вы это решили.
– Хотя бы потому, что я до сих пор здесь сижу. – Отвечает незнакомец.
– А я значит, должен разгадать этот ваш смысловой ребус. – С долей агрессивности спрашивает Терентий.
– Так вы спешите? – спрашивает незнакомец.
– Мне бы хотелось определённости. – Даёт ответ Терентий.
– Тогда держите. – Говорит незнакомец, а сам ничего не делает из того, что могло бы быть квалифицированно под словом держите. И при этом не даёт Терентию возможности выяснить, что он должен держать или взять, резко поднимаясь и выходя из-за стола и прямо на выход из бара.
Но Терентий не бросился за этим странным на своё поведение типом, а он, вдруг заметив некий предмет, находящийся в тёмном пакете, оставленный незнакомцем на стуле, решил сейчас же сменить своё место сидения, и сесть на этот освободившийся стул.
– Хм. Очень всё это интересно. – Пробормотал себе под нос Терентий, нащупывая рукой то, что находилось в этом пакете.
Глава 4
Выход на сцену капитана третьего ранга Копейкина и сразу вопрос не в бровь, а в глаз: Кто есть на самом деле капитан третьего ранга Копейкин?
– Что у нас тут есть? – постукивая пальцами руки по дубовому столу в предвкушении чего-то столь необычного и впечатляющего, что нет сил в себе сдержать это нетерпение, задаётся этим вопросом человек очень неприметливой наружности, которой должны обладать и обязаны в себе нести люди за вот такими монументальными столами, определяющими крайне высокую важность и представительство этого занятливейшего и занятого человека, кому только было суждено по волею судьбы и обстоятельств занять это высоко определяющее его место.
Ну а тот человек, к кому относятся эти слова неприметливого на выражение своей личности человека, как уже от него ожидается, уже предвосхищает все движения души и слов этого предметного человека, занимающего столь ответственный пост в одном из важнейших департаментов права государства, отвечающего за некоторые внешние и больше внутренние сношения между специальными службами государств. Пытаясь, и часто небезуспешно, доказать своим конкурентам на этом поле деятельности то, что они и сами лыком шиты, и могут то, что никому даже в голову прийти не может такое. В общем и в частности, а в данном случае в сторону значения этого подручного человека, то он с предпосылками на учтивость и готовность быть во всём предупредительным на своём лице, протягивает вперёд кожаную папку, как бы демонстрируя спрашивающему человеку, что всё тот просит, находится в этой папке, и раз там желают сразу знать некоторые ответы на свои вопросы, то вот они.
– Капитан третьего ранга, Копейкин. – С придыханием тайны и загадки озвучивает это имя человек с папкой, по совокупности своего интеллекта и нахождения здесь, как нужного человека, как есть кавалер нескольких рыцарских крестов, плюс очень удобный человек для всякого начальника (нет в нём той самой фантазии, которая временами посещает людей вольнодумных и амбициозных, смотрящих на своего прямого начальника сверху вниз), инспектор первой группы допуска и шифрования, некст регулятор коммуникационного движения, капитан второго уровня специальной деятельности командного состава, Хью Грант.
– Звучит многообещающе и даже в чём-то ободряюще. – Вот так реагирует на эту информацию человек за дубовым столом, ревизор системы, вне ранговый определяющий движения Хаоса, генерал Энд Клоп.
– Это все говорят при первом с ним знакомстве. – Как-то нехорошо сморщился во лбу Гранд, видимо уже имевший, как минимум, одну значительную встречу с этим приведённым, как факт лицом, капитаном Копейкиным, которая и наложила на него печать пессимизма в сторону этого лица.
– А у вас, как вижу, есть особое мнение. – Демонстрирует проницательность Энд Клоп.
– Кто из нас без своего субъективизма к чужой судьбе. – Многозначительно говорит Гранд.
– Вы как всегда узурпируете объективизм реальности. – Усмехается Энд Клоп. – Надеюсь, не так трагично, как это всегда. – Это, конечно, была разговорная сентенция Клопа, и заверять его в чём-то этом и другом не нужно было, так что Гранд промолчал, дожидаясь, когда Клоп укажет на направление дальнейшего разговора.
– Ну что ж, откройте мне глаза на этого капитана Копейкина. Кто есть капитан третьего ранга Копейкин? Троянский конь, враг государства или же нашей гегемонии конвертирования мира в нашу реальность? И если это так, то должны ли мы немедленно пресечь деятельность вот таких капитанов Копейкиных? Или же всё наоборот, и он сам обладает всей этой прерогативой и префектурой власти, и сам может всех нас отменить и опровергнуть в ничто. Что и говорить, а вопрос крайне сложный. – Задумчиво замолчал Клоп, предоставляя Гранду определять, как дальше быть с его нравственным здоровьем и этим капитаном Копейкиным, что за странной и опасной личностью, о которой ещё ничего неизвестно, а он уже так всех предчувственно, к нехорошим предпосылкам на будущее напрягает.
И понятно, что Гранду, не врагу себе и не дураку в том же числе, нужно сперва хорошенько подумать, а имеет ли вообще смысл говорить об этом капитане Копейкине. И он бы о нём и не заикнулся, если бы ранее уже о нём заикнулся. И тогда ответ на эту его незадачу предопределён. Придётся так или иначе иметь дело с этой тёмной личностью капитана Копейкина.
Отстранение в форме пролога
Вот такое, часто не ко времени и не по существу, да ещё вслух применимое утверждение: «Явился, не запылился», к людям знания не первой степени, может в дальнейшем деструктивно сказаться на понимании друг друга, если к вашему счастью, этот, так вами оскорблённый и приниженный человек, кто не собирается лучше о вас думать, чем вы есть (Вы посчитали его за пилота звездолёта, так фигурально вами подчёркнуто упавшего к вам на голову с самой Луны), не окажется человеком с большим чувством долга, достоинства и юмора, с чьей подачи он живёт и смысл её для себя обретает.
Каким и оказался прибывший не так гадано и совсем не задано, хоть и с поводом так о себе подумать (он опоздал, ну и что ж тут такого и какого хрена сразу делать такие выводы) на вот такую фигурально образованную с заинтересованными лицами встречу, будущий и отчасти уже сейчашний гражданин мира (а что поделать, когда нет никаких паспортов, только себя так обозначать и приписывать к столь интеллектуальному, и не только по медицинским показаниям обществу, живущему везде и нигде в одно и тоже время, и что главное, то на содержании общественных начал), непосредственно, а другим он себя и знать не знает, Демьян, так требовательно зовущий себя по-фламандски, или Демиан известный по какой другой заявке и категории ума, если её не определить по причине вымершего языка использования этого определения. Любящий очень, когда к нему обращаются подчёркнуто уважительно к тому, чем он мог бы гордиться и он гордится, но не выставляет всё это напоказ по причине того, чтобы слишком не загордиться. В общем, если по делу, то с применением к нему одной из форм титулирования его значения для этой и какой другой государственной реальности. В его случае ваше благородие, капитан Копейкин.
А почему Копейкин, а не Рублёв к примеру, и уж тем более в какой-нибудь более ликвидной и конвертируемой валюте, как Фунт, то, во-первых, Демьян есть плоть от плоти, род от роду Копейкин, кто именно рубль бережёт, а не какую другую иноземную валюту, во-вторых, он не гонится за мнимыми ценностями с многими нулями, и в главных, это всё его благородство по отношению к жизни, ведь должно же быть как-то учтено, и если не наказано, то хотя бы отблагодарено этим обращением: «Ваше благородие». Что и говорить, а ещё не обеднела талантами матушка Русь, родина капитанов Копейкиных, о коих молва идёт с самых древних, гоголевских времён.
Ну а то, что Демьян, как есть по своему умственному и интеллектуальному развитию капитан Копейкин, внутри себя почувствовал необыкновенное стремление и тягу нести в мир знание о себе и о своём мире, то это было предполагаемо его сутью начал и определений. Всегда тесно капитанам Копейкиным у себя на родине быть, и не могут они усидеть на одном месте, желая нести просвещение, доброе и вечное в мир иной, как правило, всё дремучий и непонимающий нормального русского языка. Вот он и ударился в бега по местному изречению, а так-то отправился с назидательной миссией нести людям с чужих берегов просвещение, которые (берега, что бы ты не попутал) в итоге и привели его к пониманию того, что люд-людской, хоть и неисправим по своему характеру и он готов на всё, чтобы его оставили в покое, но он всё же отдаст все свои силы для того, чтобы для начала быть им принятым в свою дремучую семью, которую он по совокупности не дознаний о себе, как о венце творения, считает за самую, бл*ь, просвещённую и культурную на хрен братию и сестрию, а уж затем он им всем покажет кузьки…хотя нет, рано ещё их знакомить со своей будущей реальностью, а пока что только культуру речи.
Что же из себя представляет Демьян, капитан Копейкин, о ком уже отчасти составилось представление, как о человеке сам себе на уме, и кто недопустим до себя разного не нужного ему толка, то чтобы всё это в нём объяснить, нужно будет сделать небольшое вступление, а точнее и лучше, отступление.
Отступление
– Так кто же всё-таки есть таков этот капитан Копейкин? – для значимости ответа придётся ещё не раз повториться. То, если считать, что человек есть то, что он ест, то если так называемый только здесь капитан Копейкин, в быту и в разных местах известный всё по разным именам, фамилиям и бывает что по кличкам, в данный, сегодняшний момент поедает лобстеров, запивая их шампанским, то есть такое предположение и взгляды вытянувшихся по струнке официантов, что капитан Копейкин не только заслужил общего тут уважения, но и в полной мере пользуется плодами уважения себя, как весьма ценного члена общества. В ком он себя представляет в качестве… А вот это вопрос открытый, конфиденциального характера и без разрешения на то этого видного члена общества и при деньгах, особо что приятно, не имеет права на раскрытие. Обращайтесь к нему по-простому, господин Немо. Так это звучит многослойно и с запросами на большую загадку.
Но это сейчас капита…стоп! Господин Немо так себя чуточку балует, а так-то питает себя и свой мозговой центр плодами трудов своих (это при его содействии рыбаки получили квоту на отлов лобстеров, а хозяева этого ресторана льготный кредит на открытие этого ресторанного бизнеса, так что он имеет право рассчитывать на особое к себе отношение), что определённо было не всегда (такие люди не почивают на лаврах своих предшественников, а они сами всего добиваются, начиная с самых низов) и когда-то зовущийся соответственно для тех времён и лет Демьян, черпал жизненные знание через вкус баланды. Где он только встал на путь своего уважения.
– Это не тот случай, чтобы уступать. – Решил и точка, и не стал уступать прежде всего самому себе и своей безынициативности и тяге к бездеятельности Демьян, заодно понявший, что зваться будет для этого места подобающе Демианом. Человеком другой культуры, и мир понимающий и на него смотрящий с иных позиций. Что между тем сделать чрезвычайно сложно, особенно в местах сильно отдалённых от демократического мироустройства, то есть в зоне особого контроля за твоей свободой выражения. А, впрочем, к чёрту все эти эвфемизмы, и назовём вещи своими именами, а именно в тюрьме.
– Займусь, ни смотря ни на что, поддержанием своей физической формы. – С долей пафоса и вызова к устоявшейся системе отношений в этом ограниченном по всем: физическим, материальным географическим и главное духовным параметрам пространстве, сделал для себя такое утверждение Демиан потом, а сейчас капитан Копейкин, и давай к потрясению основ жизненного устройства и понимания своих сокамерников с распахнутыми от удивления и для мух служащих отличным плацдармом для приземления ртами отжиматься.
И надо отдать должное решимости капитана Копейкина, его умению людей удивить и в предел озадачить, что стало основным и главным итогом этой его, однозначно не самого обычного поступка и вызова местной системе взаимоотношений, в сторону которой уже со стороны этого, до чего же чудаковатого и странного типа, капитана Копейкина (чьё капитанство уже само по себе вызвало вопросы и споры: Почему капитан и если он офицерского звания, то сухопутный или морской капитан), есть свои претензии, он сумел добиться того, чего хотел.
Так что то, что возникло множество вопросов по следам всего произошедшего с капитаном Копейкиным и его сокамерниками, многим из которых пришлось обратиться в медсанчасть для вправления их вывихнутых от слишком большого разевания скул, другой части пришлось задержаться в карцере из-за их очевидного, не в ладах с собой психического состояния – он смог, а я нет – было ожидаемо, и в первую очередь капитаном Копейкиным, всё это дело со своими физическими занятиями задумавшего.
А кому спрашиваться задумываться и отвечать на все возникшие вопросы: «Что всё это значит? Что этот капитан Копейкин хочет нам, и главное администрации доказать?», как в первую очередь всеми в этих местах уважаемым и определяющим собой тюремный порядок людям. И в первую очередь Михалычу, матёрому рецидивисту и самому авторитетному человеку в этом ореоле обитания самых не стандартных и оригинальных по своему личностей, о чьей строгости следования сложившимся и затем устоявшимся из века в век правилам и тюремного порядка ходили не менее чем у него авторитетные мнения и за пределами этого ореола обитания, лечебного заведения исправительного порядка номер 6.
И Михалыч, почти бывший человек – на нём нет пустого места от набата набитых на нём куполов, так и вопрошающих человека: по кому бьёт колокол, а он бьёт и очень сильно всегда по тебе, раз ты довёл себя до точки встречи с Михалычем – кому в тот же момент, как только капитан Копейкин бросил вызов устоявшейся и под его контролем находящейся системе взаимоотношений, доложили об этом, не потерпит в первую очередь того, что кто-то решил оспорить его право разрешать в этом месте конфликтные вопросы.
Ну а так как случай с капитаном Копейкиным сильно выделялся из череды обыденных вопросом, волнующих людей, оказавшихся в этом месте под сенью стечения различных, в основном глупых обстоятельств, то Михалыч, тёртый жизнью под сводами камерных стен, не стал действовать наобум и впопыхах, затребовав к себе через своих громил-подручных так всеми называемого капитана Копейкина, а он решил раскинуть мозгами и понять, чего собственно хочет и добивается этот, уж до чего странный и непонятный тип, что даже Михалыч начинает его опасаться.
– Это что тут этот тип предлагает молодому поколению отрицалово, – начинает про себя разжёвывать порядок действий капитана Копейкина и давиться от возмущения слюной Михалыч, – добиваться жизненного успеха через здоровый образ жизни, физическим трудом. – Теперь уже у Михалыча скулы сводит от такой гнусной правды жизни, которую хочет всем тут навязать капитан Копейкин своим подтянутым и физически здоровым видом. – Тем самым встать на путь вертухаев. Тогда как нам, самым авторитетным людям, гниющим тут чуть ли не заживо что б заслужить авторитет положенца, не имеющего права палец об палец ударить (для этого есть зашкварные подшконники), сделавших фетиш на своей физической бесполезности, приходиться в личном теле чахнуть и выглядеть живыми трупами и посланцами из ада. – Чему в Михалыче противится его суть, крепящаяся на инстинктах выживания.
И у Михалыча возникает соответствующий логике событий вопрос. – А не дотянулись ли и до наших богом забытых мест, что как раз всему этому мракобесию и способствует, новые веяния прогрессивного мировоззрения на отношения человека с богом. Чьи наставления начали пересматриваться и отменяться. Ведь весь мир есть правовое поле одной из высших администраций. Где жизнь регламентируется действующими в нём условно-срочными актами. И, к примеру, закон всемирного тяготения есть основа основ, конституция, от которой отталкиваются все возникающие правовые акты. И тогда что получается. – Задумался Михалыч. – Этот самозванец капитан Копейкин, – его никто сюда не звал, и он прибыл не как все, по этапу, согласно установленному законодательству и вынесенному приговору, – здесь оказался, чтобы подвергнуть сомнению основной закон местного мироздания. После чего всё обратить в хаос и нарушить установленный администрацией и поддерживаемый в том числе и нами порядок. – А вот как дошёл до таких опасных для себя мыслей Михалыч, из которых выходит, что он сотрудничает с администрацией, а за это его товарищи, а так-то у него нет не друзей, не товарищей, не то что не погладят фигурально по головке, а они его удавят на собственном полотенце, то разве ещё не ясно. Это капитан Копейкин уже начал своими провокационными действиями распространять вирус неподчинения устоявшимся правилам и устоям.
– Так кто же такой есть капитан Копейкин? – в очередной раз задался вопросом капитан Хью Грант, специалист специальных операций, очень ревностно относящийся к людям, носящим одно и тоже с ним офицерское звание. Так что в нём не могла не прибывать предвзятость к капитану Копейкину. А вот в какую сторону, то здесь всё очень сложно и неоднозначно. Ведь не может капитан Грант занижать значение своего воинского звания, даже если его носит последний проходимец, капитан Копейкин. И пока он не выяснит, кто такой этот капитан Копейкин, а в этом случае он применит особое усердие, он не может неприглядными фактами из жизнедеятельности Копейкина позорить честь и своего мундира тоже.
В общем, большую ответственность на себя взял этот Копейкин, назвавшись капитаном. И теперь за него взялся настоящий капитан Америка, капитан Грант, отмеченный, между прочим, правительственными наградами и записанный в реестр должностных лиц офицерства. Чего никак не прослеживается насчёт капитана Копейкина. Кто только в одном случае может носить это звание по праву, если он состоит на службе и зачислен на довольствие у секретных служб. Что ещё сильнее фокусирует на его личности внимание капитана Гранта, кто и сам относится к секретной службе, к департаменту стратегических ответов.
А между тем этим вопросом капитан Гранд задался не от самого себя, хоть этот вопрос и прозвучал от него, и не со стороны личности Михалыча, кого достаточно оригинально изображал Грант, а от самого капитана Копейкина, кто на одном из перекрёстков жизненного пути встретился вдруг капитану Гранту, и капитан Грант к полнейшей для себя растерянности подпал под бесконечное обаяние этого капитана Копейкина, в один момент в нём распознавшего человека того же самого, что и у него склада ума, и мы, как капитаны по жизни, а не какие-то там пассажиры, должны во всём поддерживать друг друга.
Что в итоге и вылилось в сегодняшний, по следам той незабываемой для Гранта встречи вопрос о капитане Копейкине, который раз уже повторяемый, но прошу заметить, в разных интерпретациях. И к этому новому вопрошанию было добавлено очень важное добавление.
Кто же он, если он в данный момент угощается купленным за деньги капитана Гранта уличным хот-догом, бросая по сторонам всем интересующийся и что-то ищущий взгляд?
– Скажу так, – прожёвывая одновременно откушенный кусок хот-дога, начинает рассуждать вслух этот первый встречный для капитана Гранта, кто стал для него объединённым образом неуловимого капитана Копейкина (не хочется Гранту принимать такую реальность, где его вокруг пальца обвёл обычный уличный прощелыга, а вот если на его месте будет капитан Копейкин, под чьим кодовым именем работает супер вражеский для их конституции шпион, то это другое дело), – современная реальность это ассоциативная основа действительности (а такими заумными словесами разве может интегрировать свою личность в ваше сознание человек самого обычного ума, да никогда), со своими визуальными мироощущениями. – И как по словам Гранта выясняется, то эти слова капитана Копейкина стали отражением его взглядов на размещённую афишу для вот таких как он уличных интеллектуалов-проходимцев мимо этого центра экспонирования своего мироощущения. И капитан Копейкин, в момент заинтересовавшись так открыто кем-то позиционирующей своей отдельной точкой зрения на мир и его проблематики, что в наше время, где всем рулит повестка, удивительное и в чём-то героическое решение, доедает хот-дог, и напоследок кидает вот такую мысль.
«Кто-то живёт констатацией своего времени по инерции, от события к событию, созерцая движения своей души и сердца, я же определяю своё время постулатами. Каждый твой поступок – это основа построения будущего, от которого будут отталкиваться все дальнейшие твои построения. И от него будет зависеть то, как будет течь время. Так что то, что меня после насыщения себя материальной пищей, тянет к духовной, это логично», и на этом он меня покидает. – Завершает свой рассказ Грант о знакомстве с так называемым капитаном Копейкине.
– Тогда получается, что у нас имеется на его счёт информация о том, что он привлекался за некое преступление и отбывал срок. – Делает первый вывод из рассказа Гранта генерал Энд Клоп, прихватив со стола увесистый дырокол, которым он готов прихлопнуть всякого, кто встанет на его пути.
– Что-то я не совсем в этом уверен. – Противоречит сам себе Грант, только же рассказывающий сам об имевших место именно таких событиях в жизни этого неуловимого типа, капитана Копейкина.
– Я вас не понимаю. – Многозначительно говорит Энд Клоп.
– Чем больше я анализирую эту встречу и разговор с капитаном Копейкиным, тем больше у меня сомнения в том, что он говорил. – Задумчиво говорит Грант.
– Хотите сказать, что он вас провёл. – Делает корёжащее слух Гранта заявление Энд Клоп.
– И он об этом пожалеет. – Налившись кровью в лице, процедил сквозь зубы Грант, очень трепетно всегда относящийся к своим сбережениям, на которые покусился этот самозванец в лице проходимца с улицы, который был им использован как аффилированное с противником лицо. Не с чистого же лица начинать свои специальные операции по купированию влияния противника всего того, что считается для вас родным и ценностным. А так, исходя из ситуации и штампов из кино о том, какой изворотливый на всякую пагубность в вашу сторону является противник, готовый на любую хитрость, что б вас провести (в данном случае на умение подкупить вас забесплатно в сторону оказать ему вспоможение в покупке для себя хот-дога), накидал эскизов понимания того, с кем придётся в будущем бороться за влияние над умами людей, этой окончательной цели работы всех специальных служб, обозначив его первым пришедшим в голову именем, и теперь можно требовать от начальства фонды для своего освоения.
– Надеюсь, вы нас и страну не подведёте. – Даёт ответ генерал Энд Клоп, потомственный аристократ мысли.
Глава 5
Положение пятое: Всё тот же поиск мотивации жить в новых условиях
На чужбине жить особенно горько и раздражённо тогда, когда средства к твоему существованию тебе нерегулярно и не в достаточной по твоему разумению мере выделяются теми контролирующими органами, которые взяли себя за право за тебя решать, что тебе нужно и не нужно более, и заодно взяли под опеку все твои найденные и затем замороженные счета. Взяв (да сколько можно брать) тебя самого и всю твою семью заодно в заложники вот такого дискриминационного по твоему сознанию определения жить хорошо норматива. Где ты сделать ничего не можешь без согласования с этим, взявшим тебя в кандалы собственных решений, комитетом обеспечения, предвзятого к тебе и твоим капиталам отношения (что ж, пришлось ещё раз это всё повторить, и, конечно, не для благодарного слушателя и читателя, а для того человека, кому хоть кол на голове чеши, а он всё равно никак понять не может, как так с ним вышло и по каким всё это законам его тут тиражируют и раздевают, а именно для того самого Терентия, кто попал не только в поле зрения злодейки судьбы и фискальных органов, а что самое для него важное: он как и многие другие, как он жирные коты, оказался на переломе монетарных эпох, с потерей всех прежних принципов и ориентиров; и с этим ничего не поделаешь).
И что особенно раздражает и выводит из себя благоразумного и благовоспитанного когда-то, до этого решения, Терентия Морозова, о ком и идёт сейчас речь, как бы кто по другому и иначе не думал, имея на это полное моральное право и факты из собственного опыта жизни, так это то, что за всем этим блокированием его, не просто финансовых средств и счетов, а инструментов его свободы, стояли банкирские семьи, его братья по вере в нерушимый эквивалент жизненного счастья, славы и могущества – деньги.
И сиюминутные выгоды тех банкирских домов, кто стоял за принятием вот такого в свою сторону решения, по ограничению движения его капиталов, только в степени утоления своей жажды и голода жадности и наживы понимается Терентием. Но вот чего он никак понять не может, так это того, почему эти хапуги перестали в завтра верить и заглядывать туда же. Ведь они, живя на проценты от этого завтра, таким образом подрывают веру человечества в основополагающие для мира потребления вещи. И если банкира можно довести до его безверия в самую обеспеченную вещь на свете – деньги и инструмент закабаления мира, судный процент, то что уж говорить о простом человеке, кто, больше полагаясь на самого себя, никогда и не полагался на вот такое своё обеспечение.
И вот сейчас, Терентий Игнатьевич Морозов, по хер, что банкир в первом поколении (это значит, что он сам себя сделал), а по купеческому и по капиталам, представитель купечества первой гильдии, обнаружил себя с другой стороны судного и добавленного процента роста эмитента права. И рассчитывать на то, что его брат по вере в финансовые институты, банкир, захочет пересмотреть своё право на прибыль, тем более на сверхприбыль, точно не приходится. А это значит только одно. Свет в конце этого тоннеля бесполезно отыскивать и нужно делать собственную инвентаризацию и начинать жить с тем, что есть, и по тем законам, которые тебе предлагаются обжить и освоить.
А понимание всего этого, и хорошо, что своевременное, приводит Терентия Морозова к тому, что он собирает за обеденным столом всех известных и записанных в метриках семейной родословной домочадцев, – благо это с утра не сложно сделать, все дрыхнут до обеда, – и… Не торопится всем тут объявлять о причине этого семейного сбора. Пусть помучаются в неведении, пока он делает вид, что не находит себе места от опять какой-то взбалмошной мысли, в состоянии полной бессонницы и растрёпанного во всём внешнем виде прохаживаясь вдоль стола, не блещущим прежним изобилием.
А домочадцы Терентия, в число которых входят следующие лица: его супруга Марфа Андреевна, урождённая Шевалье откуда-то, два сына, для характеристики которых будет лучше применимо сообщить: один блудный на мысленную деятельность, другой не столь результативный, но за то ответственный за свои слова и поступки, Севастьян и Кирилл, если поимённо, ну и как без неё, венец творения и всех самых необдуманных поступков Терентия, его дочь Прасковья (по имени которой можно отследить корни самого Терентия), реагировали на столь повышенное сердцебиение и уже с утра эмоциональное поведение главы семейства Терентия со свойственным людям, поднятым не по их воли с утра и прямо к столу, хладнокровием и равнодушием.
В общем, все находящиеся за столом члены семьи Терентия Морозова, смотрели на все эти его очередные выходки сквозь опущенные веки и через прищур своего спросонья, которое их ещё не отпускало от мыслей о тёплой кровати и от снов, которые всё чаще начали заменять мысленную активную деятельность, за неимением лучших предложений со стороны той части их жизненной деятельности, которая называется бодрствование. И только зевать открыто никто здесь не решался, чувствуя и верно предполагая, какую это вызовет злую реакцию со стороны Терентия, кто рефлекторно всегда реагирует на чьей-то открытый рот, немедленно желая его чем-то заткнуть. И здесь он его будет затыкать не словом, а тем, что под руки попадётся.
– Я, конечно, польщён вашей мысленной активностью, раз вы слушаете меня раскрыв рот, но что-то не даёт мне покоя в вашей невнятной на умственную деятельность физиономии, Марфа Андреевна. Сдаётся мне, что вы прежде всего саму себя обманываете, выказывая таким образом своё участие в озвученных мной проблемах. Кстати, о чём я только что говорил? – вот таким ловким способом подловит свою супругу, Марфу Андреевну, Терентий, стоит только ей зазеваться открыто в его сторону.
А откуда Марфа Андреевна может знать, о чём тут всем опять выносил мозг с утра Терентий, когда она, во-первых, не накрашена, значит совершенно неподготовлена к умственной деятельности, – да, кстати, средства для макияжа кончаются, – во-вторых, она с самого утра вообще не о чём не склонна думать, и как последний гвоздь в сторону всех этих озвученных в её адрес претензий Терентия – о чём она может думать, когда перед её глазами мелькает и переходит из одного в другое агрегатное состояние вот такая странная собранность во внешнем виде Терентия, по имел бы совесть и надел бы халат не на голое тело, а хотя бы на подштанники.
А вот не современники Терентия по семейной линии, а по совокупности деяний Терентия также его наследники и продолжатели его дела, – это, конечно, устаревшее заблуждение, и даже если его взять во внимание, то интересно какое всё-таки это дело, если Терентий принудительно обанкрочен и разорён, только разве что стать криотехнологом, как это напрашивается из всего им демонстрируемого, – то есть его дети, не позволяют со своей стороны таких упущений. И не потому, что они придерживаются традиционных представлений о семейных отношениях внутри семьи, а возможно в них нет столь большого революционного духа, чтобы так открыто выражать неудовольствие этим самодурством и зацикленностью на себе главы семейства. Что тоже спорно в первую очередь со стороны Марфа Андреевны, верно уже заразившейся той легкомысленностью местных нравов, которыми теперь сопровождают свою жизнь, живущие здесь люди.
И пока что до оспаривания этого положения Терентия в центре семейных решений не дошло, то этот вопрос не поднимался Терентием. Правда, это только до той поры до времени, пока он своим финансовым обеспечением фигурально и буквально затыкал им всем рты. Но в последнее время начинает сказываться потеря авторитета Терентия, уже не способного поддерживать на прежнем уровне благосостояние своего семейного клана. А это начинает будоражить умы в сторону расстройства и неприятия такой реальности всех членов семьи натурально и само собой в первую очередь Марфы Андреевны. У которой уже не тот возраст, чтобы на переправе менять коней и кому она сдалась с таким багажом знаний, интеллекта и главное физических не преимуществ перед более молодыми претендентками на ваш кошелёк и всё такое.
И Марфа Андреевна, всё значительней и уверенней саму себя удивляющая всеми этими познаниями мирской и светской жизни, являющаяся прологом к за пределами наших знаний, конфессиональной жизни, начинает для себя многое понимать из того, что ей раньше и знать было не нужно для обеспечения в комфорте своей жизни.
– Так вот на чём основывается вся эта свобода выражения своей легкомысленности. Людям финансово непозволительно себя отягощать какой-либо ответственностью. Где семья самая расходная и затратная часть жизни, и она есть та самая база, на которую и опираются все значения ответственности. И если вычеркнуть из своей жизни эту определяющую твоё интеллектуальное и нравственное значение основу, то что тогда тебя может сдерживать. Полная свобода, так сказать настаёт. – А вот эта мысль как-то особенно покорёжила Марфу Андреевну, в кой имеет большое место её интуиция, и она решила пока что не спешить пользоваться всеми благами дарованных типа свобод. А сначала нужно осмотреться, пощупать и по дегустировать чем пахнут и что несут с собой все эти свободы, а уж затем принимать то, что соответствует её представлению о свободе.
Что-то не больно верится Марфе Андреевне, наученной горьким опытом общения с Терентием, в то, что самый экспортируемый по всему миру и главное во внешние пределы продукт интеллектуальной собственности местного рынка – свобода своего волеизъявления и выражения (почему-то Марфой Андреевной они представляются, как физическое выражение умственного представления о свободе и воли её выражать), имея под собой такое огромное финансовое обеспечение, является бесплатно распространяемым продуктом. Есть в ней какая-то, основанная на женском энтузиазме и неуверенности в завтрашнем дне уверенность в том, что за всё это рано или поздно придётся заплатить и что главное, с процентами в кратном размере. И она даже не будет озвучивать ту самую аксиому о бесплатном сыре в мышеловке.
Так что Терентий Игнатьевич может быть спокоен за свою главенствующую роль в их семействе. Но только до той поры, пока он её не выведет своей бестолковостью и бессердечием. Что, пора бы знать вот таким деспотичным и самонадеянным мужьям, является самой принципиальной ошибкой в их семейной политике по отношению к тем, на кого они всегда рассчитывают, опираются и за их счёт наглеют дома. И если находящиеся только на вторых ролях в семейной иерархии по мнению всех этих деспотов и автократов, глав семейств, их жёны, готовы с их стороны стерпеть все возможные авторитарные решения, – сегодня я иду с друзьями в бар, а ты сидишь дома, – их всевозможные иронии в свой адрес, – это надо же такое на себя надеть, – и даже не признание за собой интеллектуального начала, – вот же ты дура, надо же столько заплатить за эту типа вещь, – то вот бессердечия и равнодушия в свою сторону никто не будет терпеть.
И только попробуй Терентий с равнодушничать в её сторону, даже смешком не отреагировав на её падение на скользкой ступеньке, то это станет последним, что она от него…само собой не потерпит. Всё, всё что она о нём думает, тут же высказав в лицо.
Но Терентий не только не пробует всего этого, ставящего крест на взаимовыгодных с точки зрения логистики отношениях, а если использовать Эвклидову геометрию, то здесь имеет место перпендикулярность отношений и пересечений (это вот когда степень холодности между ними достигнет предела, то тут-то и возникнет та критическая для отношений основа, другого рода прямота друг к другу отношений, ещё называемая всем параллельно), а он, как этого раньше все не заметили в руках Терентия, демонстрирует в себе горячность сердечных чувств, в любой момент готовых вылиться в нечто большее, а именно в попытку Терентия достучаться до вас балбесов этой столовой ложкой, выполненной из дерева.
Ну а если Терентий достал из своих запасников эту реликвию его детства и рода, суть которой заключалась не в прямом её применении за столом (она это своё прежнее предназначение уже изжила, уступив место новым столовым приборам), черпая суп из тарелки, а она служила своего рода указателям всем, кто здесь, за столом Терентия (Марфа Андреевна напрягитесь), присутствовал и на его шее сидел, на то, что они в очередной раз пренебрегли и не дай бог, забыли. В общем, с помощью этой деревянной ложки, этого самодельного символа его приверженности к традиционным ценностям, с главенством обязательно его, кормильца, Терентий, как его далёкие предки, фигурально черпал знания в сторону своих беспечных и таких неразумных детей, а если буквально, то он вбивал им в голову то, чему в школе не научат, семейные ценности и как нужно себя вести.
Так к примеру, никто раньше Терентия не раскрывал свой рот в сторону поданных блюд, и лишь только после того, как он эту свою ложку запустит в суп или что там сегодня подают (от того наверное, Терентий так и не научился использовать вилки во время еды), и всем остальным разрешалось брать столовые приборы в свои руки. В общем, культурное мракобесие и принципиальный деспотизм Терентия, застрявшего, даже не в прошлом, а в позапрошлом веке, и ещё многое чего можно было бы сказать в его сторону, если бы эта ложка так угрожающе в каждую частную сторону людей за столом не смотрела. А это наводит на весьма интересные выводы, мыслящиеся в такие напряжённые моменты жизни, даже спросонья.
– Значит, каждый из нас чувствует за собой, если не вину, то наличие в наших поступках такого рода мотивационную характеристику, которая, как минимум, нас не красит и считается зазорной. – Обзорным зрением поглядывая в сторону ложки в руках Терентия, рассудила так логично про себя всё та же Марфа Андреевна, единственная за этим столом, в такое раннее время умеющая и позволяющая себе размышлять о вещах вечных и отвлечённых. А всё потому, что сия стезя, угроза в виде ложки в руках Терентия, её не коснётся, хоть и у Марфы Андреевны всегда имеется в эту сторону сомнения, особенно в тот самый момент, когда Терентий останавливается за её спиной и начинает оттуда на неё тяжко и глубоко дышать.
А такое глубокомысленное дыхание со спины и тебе в затылок однозначно неспроста. И Марфа Андреевна, вся в себе напрягшись и застыв в предельных значениях, начинает сбиваться на панические мысли о сути возникших в голове Терентия проблем и беспокойства в её сторону.
– Что он там опять надумал?! – сперва нервно себя так вопросила Марфа Андреевна. Да и зная скверный и непредсказуемый характер и образ мышления Терентия, из пустяка раздувающего целую трагедию, начала сама за него додумывать насчёт того, что может заставить его перейти красные линии и стукнуть её ложкой. И первое, что так и напрашивается прийти в голову Марфы Андреевны, так это недовольство Терентия в её сторону тем, что он там опять что-то подрывающее основы семьи и доверия натворил, и теперь бессовестно из угрызений совести её во всём винит, так как не может для своего подлого поведения найти другое направление оправдания.
– Боится мне в глаза посмотреть, вот и заходит со стороны затылка, чтобы…Бог ты мой! Чтобы внушить и вложить мне в голову несвойственные мне мысли об основах семейных отношений и ценностях – мол, что позволительно Юпитеру, то есть мне, то не позволительно быку, то есть тебе, корове. А всё это должно понизить мой равноправный статус в семье и как итог, с какой это стати я буду оправдываться перед тобой, даже если у меня завелась интрижка с твоей лучшей и бывшей одновременно подругой Светиком. – И Марфа Андреевна прямо в себе закипает от такой беспредельной наглости вероломства Терентия, сам значит, вляпался в грязную историю, завязанную на его подчинении своим рефлексам и животным инстинктам, а она значит, его оправдывай в этом. – Ну что поделать, раз Терентий плоть от плоти человек, и ему ничто человеческое не чуждо. Так что вы вполне можете на него положиться (Светик подтвердит), выбрав депутатом вашего округа. А вот ты, Светик, даже не рассчитывай на депутатские запросы в свою сторону. Ты не приписана к нашему округу.
– Нет уж, Терентий Игнатович, ничего у вас не выйдет из вами задуманного. – Решительно в себе пресекает все эти панические и сложные мысли Марфа Андреевна, перебивая Терентия на полпути к своей подлой и исподтишка задумки вопросами откровениями для Терентия. – И чего там спрятался от меня? Есть что скрывать? – И теперь уже Терентий вынужден искать в себе оправдания вот такому своему уходу с глаз долой от Марфы Андреевны, считающей, что ничего без причины не бывает и не делается. И даже вот такой твой шаг на рефлексах, подразумевает в себе внутренние причины, которые привели в действие все эти рефлексы.
Впрочем, Терентий Игнатович, как его сейчас официально назвала Марфа Андреевна, всегда умел выкручиваться перед ней, своей супругой. Отчего их брак и считался крепким и устойчивым. – Хочется иногда побыть в твоей тени. А то на людях нет у меня удержу, и вечно я себя выпячиваю. – Что уж поделать Марфе Андреевне, когда Терентий готов за собой признать все свои недостатки, и самокритикой пройтись по себе, при этом включая в собой сказанное лёгкую комплементарную лексику в её сторону. Мол, не только ты за мной, как за каменной стеной, но и ты для меня иногда бываешь той перегородкой от внешнего мира, за которой я отсиживаюсь.
Правда, сейчас Терентий находился не в такой близости от Марфы Андреевны, и если кому он и нёс угрозу, так это старшему сыну Кириллу, который между прочим всегда ретранслировал ожидания на свой счёт со стороны Терентия и был верен традициям, ведя бескомпромиссную к сложившимся устоям жизнь, ещё называемую перебесившимся и всё это опытным путём прошедшим поколением беспорядочной и безрассудной, с элементами беспутства и распутства жизнью в очеловечении, если без всех этих теологических наставлений и определений во грехе.
Ну а так как жизненные принципы Кирилла были не только всем в семье известны, и они всегда в себе предполагали повод для Терентия сорваться на крик, на возмущение в сторону того, куда же катится молодёжь, а мы-то в их время ничего такого и не думали и до себя не допускали (а не было возможностей, так это фейк) и что главное, на пролог для выражение своей мысли, то все сейчас ждали плавного перехода Терентия к сути того дела, ради которого они, ни в свет, ни заря были подняты с постелей.
А какой это будет переход, то из самых всеми тут ожидаемых, то это демонстрация Терентием в реальности алгоритма работы правила «Пока не ударит гром, мужик не перекрестится». Где в качестве грома будет выступать Терентий со своим громоизвлекающим из голов человеков инструментом, ложкой, а мужиком значит, будет Кирилл. С чем он не то чтобы вот так прямо категорически не согласен, – свою природную естественность я не отвергаю и не ставлю под сомнение, – но шлифовка этого определения половой зрелости человека под современные наречия не помешала бы. Плюс у Кирилла есть обоснованные его анархическим характером представления и претензии в сторону теологических требований, предъявленных этой формулой приведения к здравомыслию и откровению мужика, единицы человеческого однополярного разумения. Где совершенно не рассматриваются другие версии обоснования и понимания мира. Того же Заратустры. Как по мнению Кирилла и его нового круга общения, то его концепция жизненного устройства и умиротворения в себе буйства страстей и нигилизма, вполне даже перспективная.
Но Терентий сегодня прямо непредсказуем на своё поведение, и он не считается с общим мнением, врезать по шеям Кириллу, всех уже доставшим своим шумным поведением, – опять на бровях буквально был доставлен за полночь на дом шумной компанией, – а проходит к своему месту за столом, само собой находящемуся в самом центре, и задержавшись на одно мгновение перед своим стулом, окинув взглядом исподлобья своих домочадцев, наконец-то, занимает своё место за столом. Но не как обычно, с готовностью приступить к трапезничанью, – что за слово такое дикое и вызывает тошнотные чувства у людей никогда к нему привыкнуть не могущим, – а Терентий откладывает в сторону эту свою ложку, складывает руки в замок перед собой, предварительно их поставив локтями на стол, тем самым нарушая правило этикета, предписывающего не ставить локти на стол (но Терентию всегда были до одного места все эти правила), и начинает искать в этих лицах за столом, скажем так, родственную для себя душу и личность.
Что несколько сложно сделать хотя бы потому, что за столом с Терентием сидят все буквально его родственники по материнской и супружеской линии. Да, кстати, Марфа Андреевна по этому признаку может быть запросто быть вычеркнута из этого списка. Если она, конечно, не будет возмущаться за такую свою дискриминацию по родственному признаку, и она не позволит, чтобы с ней не считались, даже если такой её выбор Терентием не сулит ей ничего, кроме новых хлопот и беспокойства.
И теперь все внимательны к отцу семейства, кроме, как всегда Марфы Андреевны, у которой всегда есть особое мнение и причины не считать Терентия, по крайней мере в сторону себя отцом семейства. – Такая постановка вопроса противоречит всем принципам построения нашего брака. – Вот как всё обоснованно подвергает сомнению Марфа Андреевна в своих представлениях Терентия. Даже не пытаясь понять и принять в расчёт то, что он только по отечески называет себя отцом семейства, а для неё он выступает в плане идейного вдохновителя, отца всех её замыслов на своё будущее. И опять Терентий не находит в Марфе Андреевне согласия на эти свои ловкости ума.
– Если ты так ставишь вопрос о своей ответственности перед всем, что творится и к чему идёт наш брак, то в этом плане я ничего не имею против, но со своими поправками. Всё-таки за вдохновение всегда отвечала муза. А она всегда была женщиной, мимолётным, творческим созданием. И было бы как-то неудобно и тяжеловесно тебя записывать в этом качестве. Сам только послушай, как звучит в твоём исполнении муза вдохновения. Вдохновитель. Да прямо тебя давит и прижимает этот чуть ли не подавитель всего тебя. Так что это не пойдёт, Терентий. – Вот как перебивает все самые светлые чувства в Терентии Марфа Андреевна, вдохновительница Терентия на самые остросюжетные, безалаберные поступки.
Между тем Терентий не склонен себя и свои намерения перебивать тяжбами с Марфой Андреевной, готовой в любой момент выступить адвокатом дьявола, стоит только ему не учесть её право на своё личное мнение, и он начинает по порядку разглядывать видимое отсутствие внимание к себе со стороны своих домочадцев. Кои делают неосознанный этой реальностью вид и пребывают здесь из необходимости подчиниться грубой силе обстоятельств своего сыновнего и дочернего долга, часто их убеждающего на практике, что ему противиться будет себе дороже. Оставит их без наличного содержания Папа на французский манер, Ваше представительство для ничего в своей жизни не сделавшего своими руками, а вот ломать не строить Кирилла, и Пред для социологически-культурно и прогрессивно мыслящего Севастьяна, Севы по нынешнему, являющегося блудным сыном по одному культурному наследию, и баламутом и смутьяном по колхозному, если без всей этой божественной беллетристики и философской метафизики.
В общем, смотри, не смотри, ищи, не ищи в этих лицах напротив для себя ответа на вставшие поперёк горла вопросы, ты останешься при своих ответах на эти вопросы. А вот при каких, то тут всё зависит от того, какими категориями здравомыслия рассуждает Терентий. Ну а так как природный фактор и наследственность никто ещё отменить или хотя бы подвергнуть сомнению не сумел, то вот то, что не могло не прийти в голову Терентию, так внимательно располагающего собой в сторону своего наследия и наследства этому миру одновременно. – Мир тесен. – Непонятно к чему и что откуда тут исходит и происходит, это подумал Терентий. – Яблоку негде упасть без того, чтобы не придумать закон всемирного тяготения и что главное, не озвучить закон всемирного мироздания – яблоко от яблока не далеко падает. – А вот эти умопостроения Терентия вносят некоторую ясность в первое его утверждение.
И теперь также становится ясно то, почему Терентий не ожидал дельного ответа от своих домочадцев, наследников не одних только его плюсов, но в основном недостатков по человеческому мнению, тогда как у природы на всё это другие взгляды – если она в тебя что-то вкладывает, то это не по своей прихоти, а только по необходимости той же проверки твоей выживаемости в таких экстремальных условиях, которые и организуют все эти в тебе как бы недостатки – твою тягу к беспорядочной жизни всю в праздности и запоях к примеру. И если ты по примеру Терентия в этих экстремальных условиях не просто выживешь, а ты станешь, не смотря ни на что, преуспевающим человеком, то природа сочтёт тебя за успешный свой экземпляр и даст добро на твоё воспроизводство. Что и видит сейчас перед собой Терентий, чьи труды на пути к своему становлению зрелым человеком не прошли даром.
– Вот только одно мне не ясно. – Всё же у Терентия есть некоторые затруднения по этому поводу. – Если я прошёл через все эти испытания греховности, то на кой природе испытывать моё потомство в тех же областях пагубности. Хотя… Результат тогда считается выверенным, если он достигается через большого количество опытных испытаний.
Ну и главный вывод, к которому пришёл Терентий путём вот такой логической цепочки, – нечего ждать от судьбы благосклонности, если ты и сам к ней её не проявляешь, – так это то, что надо прощупать умонастроения своих домочадцев и начать их готовить к новой для себя жизни. Не только без его опеки, что рано или поздно пришлось бы делать, а всем им придётся себя реализовывать в более чем обычно агрессивной среде, не только непонимающей русского языка, а разговаривающей, понимающей и навязывающей своё понимание жизни и вещей её составляющей на неизвестном во всех смыслах для них языке. И это не просто лингвинистическое препятствие на их пути к своей жизненной реализации, а здесь придётся себя перестраивать и переформатировать под новые формы существования и своего определения для начала и для всех интеллектуального гастарбайтера и потенциального штрейкбрехера при случае.
– Кхм, кхм. – Прочистив горло и дав всем понять, что настало время себя слушать, таким образом нарушил тишину и озвучил свой пролог Терентий. И как только все за столом люди проявили понимание, Терентий начал своё к ним обращение.
– А теперь слушайте внимательно. И не только своими ушами, а душой и сердцем. К кому я в первую очередь и буду обращаться. – Терентий сделал эту присказку, глубоко вдохнул, выдохнул, и, как говорят в таких случаях, пошло, поехало.
– Все мы оказались по воле судьбы и случая, не просто на другой стороне географии, жизни и так уж вышло, но и истории («Истории? Хм. – Чему-то удивился про себя Терентий»), а мы буквально попали в необычную для нашей прежней жизни ситуацию, по своей сути, в другой ореол обитания. Где всё вокруг только внешне мало чем отличимо от того, что считалось нами обычными жизненными обстоятельствами и в порядке вещей, тогда как всё здесь не так и это только внешне так представляется. А всё это требует от нас мобилизации всех наших физических и интеллектуальных сил, и что главное, мы должны отбросить в сторону все наши распри и противоречия, и сплотиться, чтобы противостоять всему тому, что нас здесь ждёт. – На этих словах Терентий к полной для всех сидящих за столом людей неожиданности берёт и поднимает фужер с водой, окидывает всех каким-то многозначительным и напряжённым взглядом, и добивается от всех того, что он вкладывал в этот свой взгляд – присоединиться к нему, взяв стоящий перед собой наполненный заранее фужер, и … После немого тоста, который произнёс таким визуальным образом глава семейства, и который примерно вот такое предполагал в себе: «За наше единство души и тела!», поднесли к своим устам фужеры и по примеру Терентия отпили от него сколько хотели и не жалко.
Когда это, в чём-то необычное и странное действие, было произведено как того требовал и хотел Терентий, видимо решивший через вот такой символический церемониал всех их тут подписать под себя, наставника нового нравственного учения, – они таким образом очищались от прежней скверны по примеру адептов прорубного омовения, – и фужеры были отставлены на стол, то … Чего-то отец родной для кого-то, а для кого-то супруг поднадоевший и доставший во многом, а также Терентий, не последний человек даже в этой природной геолокации, как он про себя думал, в общем, три в одном для описания отношений между этими людьми и самим собой, опять задумал, раз не берётся за столовые приборы, а с той самой хитринкой в своём прищуре, которая так всех выводит из себя и нервирует, начинает исподтишка рассматривать всех их поодиночке и всецело.
Что крайне нервирует и провоцирует на необдуманные поступки всех сидящих за столом людей, исключая, естественно, Терентия, кто и является инициатором всего сейчас происходящего, и кто всё это мог бы прекратить в одно мгновение, взяв столовый прибор, пожелав всех хорошего аппетита, а так как он всего этого не делает, то он аппетита им всем не желает и получается, что собрал он их всех за столом не для обеда. И теперь все эти ближайшие родственники Терентия начинают испытывать к Терентию, скажем так, не совсем родственные чувства (хотя, как сказать), посылая его в одном случае к его чёртовым родственникам, если он не объяснит немедля, какого хрена они здесь делают, а в трёх остальных случаях коллективно намерены, как минимум, пренебрегать всем сказанным Терентием, а по максимуму, достал ты уже всех и может уже пора рассказать, чего ты от нас всех хочешь и чему подчинить, пользуясь тем, что мы оболтусы по твоим словам, ни к чему не приспособлены по твоей между прочим вине и инициативе – нечего было нас с самого детства баловать и потакать всем нашим капризам, отчего мы ничему толковому не обучены и без твоих денег не найдём себя в этой жизни и для начала на что поесть.
В общем, деспот, тиран и что главное, самодур вы, отец родной, раз таким образом решили нас держать в подчинении. И если бы не ваши деньги, то мы бы себя показали. И знаете, покажем, как только акклиматизируемся к жизни на собственное само обеспечение. Для чего и нужен нам плавный переход, за который вы, Терентий Игнатьевич, заплатите по весьма веской причине. Вы за всем этим ведь и стояли.
А между тем, пока супротивная Терентию сторона таким образом пыталась разгадать намерения Терентия в свою сторону, – опять будет всех нас попрекать хлебом с маслом и икрой, которой, между прочим, никогда к столу не подавали, но жизнь в достатке никому представлять не запретишь, – Терентий, как-то так для всех неожиданно произошло, зловеще усмехнулся, и не давая возможности своим родственникам осмыслить эту его насмешку над всеми ними, вот такую фантастическую жесть заявляет, обратившись к ним с вопросом. – Как думаете, что вы сейчас выпили?
На что, естественно, следует икотная реакция рефлексов спрашиваемых людей, одёрнуто бросивших свой взгляд на фужер перед собой и одновременно с этим сглотнувших комок испуганности на то, что Терентий ничего так просто не говорит и от него можно ожидать всего, чего угодно, как правило, странных, неразумных и крайне непонятных поступков. Чем они и страшны для всего его семейства. Ведь Терентий по причине своей самонадеянности может такого учудить в их сторону, что это может стать опасно для их нормальной жизни. И не только в ментальном и морально-нравственном плане, а как прямо сейчас, в физическом плане, если он надоумился кем-то или скорей чем-то из информационного пространства интернета какой-нибудь удивительной идеей.
«Хотите уберечь и обезопасить свою семью от пагубного влияния западных ценностей, вот вам ответ, подмешайте им еду или дайте выпить это приворотное средство под названием блокиратор, и он не даст проникнуть сквозь кору головного мозга, – там будут установлены фильтры, рекомендованные ассоциацией транспантологов, – всем этим ничтожным с морально-нравственной точки зрения идеям», – во такую хренотень нашёл в этом виртуальном пространстве Терентий, и как человек решительный очень и не боящийся ставить эксперименты на своей семье, добавил этого приворотного средства им в напиток, падла.
Но как сейчас выясняется со слов Терентия, то правда ещё горше и хуже, чем самые смелые ожидания в сторону его пакостного поведения. – Не догадываетесь? – задаётся новым вопросом злободневности Терентий, и у каждого члена его семьи прямо внутри всё закипает и подрывает высказать ему всё то, что он о нём и о таких его экспериментах над живыми людьми думает.
И кто первым не сможет в себе удержать этот порыв страстей, то, конечно, Марфа Андреевна, кто больше всех тут знала Терентия, и кто в себе тоже немного чувствовала вину за то, что в Терентии так и не было изжито за их время совместного брака и проживания. – Всё, Терентий, достал ты всех нас своими выходками. Мы тебя всё терпели и терпели, давая время тебе одуматься и со временем остепениться. А ты только этим пользовался, изверг. Но на этом всё, это была последняя капля в чашу нашего терпения. Кстати, чем она была заряжена? – вот так ловко Марфа Андреевна подведёт разговор к развязыванию языка Терентия. Чего можно было и не делать, когда Терентий и сам собирался обо всём этом сказать, просто он хотел, чтобы его домочадцы себя сами дурни умственно проявили без его подсказок. Тем более подсказки очень информативны и находятся буквально внутри всех нас. Нужно лишь к себе прислушаться и сделать выводы.
И Марфа Андреевна их сделала, с долей язвительной иронии и надеждой на то, что она на этот раз всё-таки насчёт Терентия ошибается, задав ему вопрос: Неужели сыворотка правды?
И что удивительно и крайне интересно, так это то, что этот вопрос Марфы Андреевны вызвал повышенный интерес у всех буквально людей, сидящих за столом, уперевшихся в тот же момент своими взглядами в Терентия, чтобы по мимике его лица раньше всех обнаружить для себя ответ на этот вопрос. – Она самая! – оттуда разил всех наповал такой ответ.
И вот же, бл*ь, сердце прямо в пропасть внутреннего дна упало при виде на лице Терентия ответа на этот свой вопрос. И домочадцы Терентия, ещё в достаточной мере не осознавая, что эта новая для них реальность на ближайшее, хрен знает сколько время, несёт в себе, начинают в чём-то наивно, а в чём-то рефлекторно за себя пугаться и так переживать, как никогда до этого не думали расстраиваться. Где, к примеру, Прасковья в себе хлопотно осела, в край обескураженная происходящим сейчас с собой, где её вынуждают высказаться по актуальному поводу, тогда как раньше и всегда без этого принуждения была всегда готова высказаться. А это как-то сложно для неё понять и воспринять, вводя в состояние когнитивного диссонанса.
– И теперь что, всё время правду говорить? И даже самой себе? И даже перед зеркалом, наедине с самой собой? – аж в лице побледнела подохреневшая Прасковья от такого откровения и ошеломления, ставшими следствием открытия Прасковьей значения всего того, что под собой несёт и подразумевает этот эликсир правды, и боже ты мой, поди что и честности. – Так я что, должна теперь быть честна с самой собой. И всё как есть, ничего не утаивая себе, прямо в глаза и открыто говорить: какая я дура, раз такое значение придаю внешней красоте, всем при этом демонстрируя, что меня это совершенно не волнует. – А вот и первый приступ истерики и «чеснока» с самой собой Прасковьи, начавшей в себе теряться и уменьшаться в своём внешнем значении, сползая ногами по полу под стол.
Где её вдруг останавливает только что пришедшая мысль: «А что насчёт моих знакомых?!», и всё это на полпути к той самой точке опоры для приземлённых личностей. А вот люди, живущие в своём пренебрежении к мирским заботам, эти новые неоконы–философы, к которым был ещё недавно и когда-то близок Терентий Морозов, не просто так наживавший свои капиталы на неспособности человека рассуждать рационально и категориями глобального мировоззрения, а всё это делалось для одной лишь цели – достижения осознания полной свободы, на подобие буддийской мокши, совершенно на другие жизненные принципы опираются. А именно на свою беспринципность и не следование никаким установленным правилам и законам, того же всемирного тяготения. Ведь тогда ты действуешь по чьей-то указке, в рамках ограничений и подчинении чьей-то чужой воли. А вот если ты сам устанавливаешь все эти жизненные правила, то только тогда ты можешь считать себя свободным человеком.
И первое, что бросается в глаза при виде этих волевых в первую очередь людей, так это их особое отношение с законами всемирного притяжения и тяготения, так называемой гравитации. Их практически ничего на этой бренной земле не держит и не сдерживает, и они от любого сдерживающего и удерживающего их на месте препятствия и фактора безусловности могут легко отмахнуться, сменив в один момент место своего жительства и родину. – Тьфу на всех вас! Я человек без родины, веры и совести. Я космополит по своему единобожию.
– Мне им тоже что ли всю правду, то есть мою честность в глаза говорить? – Вопросила вновь себя Прасковья, и на вскидку памяти представила поочерёдно всех своих знакомых, с кем она до сегодняшнего дня (что касается завтра, то что-то она теперь не слишком уверена в этом) имела общественные и публичные отношения. И что только сейчас осознала и поняла Прасковья, так это то, что она со всеми своими знакомыми и даже друзьями общается в вот таком своём мысленном представлении всегда так, как они того заслуживают своим поведением и жизненными характеристиками (то есть честно). Прасковья, как и всякий другой человек действует от реакции человека, а когда она сама задаёт тон общению и отношениям, то… Это тоже реакция на свои внутренние потребности и интуитивные ощущения в сторону того или иного человека, на чей счёт по его внешнему виду и по проскальзывающим в его поведении характеристикам формируется своё мнение. Чего никогда нельзя добиться при прямом общении.
– А если я с ними буду честна, как сейчас, без всего этого умалчивания в них того, что называется ничего человеческому уму и его отдыху от себя не чуждо, то сможем ли мы и дальше продолжать наше знакомство и общение? – Прасковья задалась новым вопросом, представив, а точнее с моделировав одну такую ситуацию с кругом своего основного общения. Где их разношёрстная компания численностью ровно семь человек, была бы собрана на одной из вечеринок прямо в одной из комнат для дружеского общения и для того, чтобы чем-то себя эдаким занять. Чего как раз и нужно было Прасковье, решившей этим моментом воспользоваться и в игровой манере выяснить для себя, как будет работать эта её новая концепция систематизации своей жизни.
Здесь крайне необходима пояснительная ремарка, поясняющаяся почему был сделан такой акцент на таком численном составе этой дружеской для Прасковьи компании. А дело в том, и это есть природный фактор сути женского представительства в лице Прасковьи, что она мерила мир недельным шаблоном, являющимся для неё фигуральным горизонтом планирования и разметки жизни, исходя из которого она и с собой определялась, как на всё это реагировать (если сегодня понедельник, то у неё забот полон рот, а вот если воскресенье, то сами понимаете, надо готовиться к понедельнику; итак каждый день без всякого отдыха) и попутно к этому она несколько поступала самонадеянно к своим товарищам из этой компании, каждого из них соотнеся к одному из дней своей жизни.
А узнай каждый из них об этом, то каждый бы захотел быть для Прасковьи Пятницей (тебя всю рабочую неделю ждут нетерпеливо, окунаясь в этот день с головой, часто с неразумной), а не Средой, как многие подозревают в себе середнячка и статиста, без особого насчёт себя выделения. И уж точно не Понедельником, – это уж вы меня увольте, значит, собираетесь на мне вывозить все свои проблемы, а как только я для вас всё решу, то вы со спокойной душой и без всякой благодарности в мою сторону, – спасибо не считается, – пойдёте отдыхать и развлекаться с Пятницей, – кто будет видеть и чувствовать себя используемым. Что касается Вторника, на чей счёт нет точной ясности, и он скорее является переходным периодом, то с этим своим назначением на не ясные в будущем и сейчас перспективы, согласится разве что тот, кто звёзд с неба не хватает и он принимает свою данность.
Дальше, после, ни рыба, ни мясо Среды идёт многообещающий и интригующий Четверг, который чем-то загадочен и к которому всегда много вопросов. И за Четверг, пожалуй, захотят побороться, как за Пятницу, Субботу и… С Воскресеньем вопрос не так однозначен для людей практического и рационального склада ума, всегда видящих чуть дальше того, что есть. И они уж точно видят за воскресеньем понедельник, и такая их близость не может свободолюбивого человека не удручить этой ожидаемой заботой.
Ну а как и по какому личному принципу Прасковья больше про себя распределяла эти имена среди своих знакомых, то тут вопросы личного и личностного пристрастия к ней и не к кому бы то другому. Что возможно, а возможно нет выяснится по степени её углубления в модуляцию своих мыслей.
– А теперь предлагаю сыграть в одну интересную игру, под названием «Правда или действие». – Подловив всех вокруг людей на разговорной паузе, Прасковья закидывает эту наживку для расслабленного и скучающего разума людей. И они однозначно и ожидаемо Прасковьей реагируют на самую действенную наживку в виде любопытства и желания подёргать свои нервы.
– И что это за игра? – немедленно задаётся риторическим вопросом, честно, если сказать, а так только теперь и будет говорится Прасковьей, то слишком гиперактивный и выскочка Френсис Факт Феррари, у кого и имя не настоящее, а есть факт его подражания кому-то более основательному и блестящему (во как уже попёрло Прасковью на честность и откровенность), а вот кто он по недельному шаблону для Прасковьи, то это достаточно интересный вопрос (уж точно не Понедельник и не…Да хрен знает он кто! Неужто Четверг?! Почти как по Честертону). И тут же он сам и даёт ответ на этот вопрос в своей умозаключительной манере, исключающей другие варианты осмысления того, что есть и все тут видят.
– Не та ли самая игра из кино, которая при любом варианте выбора приводит к аннигиляции игрока? – И вот что поделать с этим Френсисом, сразу для всех тут навязавшим свои выводы.
И только одна Прасковья может оспорить Френсиса. И не только потому, что она с моделировала всю эту ситуацию и сама сделала этого игровое предложение, а хотя бы потому, что она самая язвительная и изобретательная на твою выволочку из всей компании стерва. А вот эта честность Прасковьи по отношению к самой себе ставит её, не то чтобы в неловкое положение перед самой собой, а в непонятную для её рассудка растерянность. – И что, мне этому открытию радоваться или как?! – уже в который раз за это короткое время задалась к себе вопросом Прасковья, и тяжело вздохнула в качестве ответа на этот свой вопрос, догадываясь, как ей теперь будет сложно уживаться с этим новым для себя открывшимся качеством души.
– Намекаешь на фатальность человеческого выбора. Где он по своей сути не делает выбор, а он выбирает для себя лишь свой путь, ведущий к той самой цели, которую для него наметила его судьба? – если честно, но в другой уже степени значения, то Прасковья приструнила норов Френсиса изящно и для него вполне достойно. И Френсису только и остаётся, как согласиться с таким глубокомысленным выводом Прасковьи насчёт своих умственных качеств и способностей.
– Я же хочу внести небольшие правки в эту игру, – может пора бы и нам показать судьбе, что мы не только пешки в её играх с нами, – сменив мысленную нагрузку на каждое из этих предложений. Где предполагаемая убийственность правды не ставит нас в зависимость от неё, а только мы её определяем. Ну а действие, это всегда есть следствие этой всеми ожидаемой правды, ради озвучивания которой и затевалась вся эта игра судьбой. Итогом которой должна стать правда нашей жизни – мы против тебя уже не ничто. – На этом месте Прасковья делает паузу, дав возможность всей компании вздохнуть и переварить вместе с пивом ею сказанное.
И как только она посчитала, что этого мгновения достаточно, она, как-то очень неожиданно это произошло, подскочив на ноги, и встав ко всем лицом, ко всем и к каждому по отдельности обращается:
– Ну как, дерзнём?
И что тут с ней поделаешь, умеет она подловить и одновременно взбудоражить на неразумные и как все потом уже знают, будут они обо всём этом жалеть, решения самого беспорядочного и им несвойственного характера, лезя, если не в петлю сразу головой, то в омут уж точно. И вся компания вслед за ней подрывается на ноги, и себя подбадривая и настраивая на сумасшествие и сумасбродство дальнейших действий, орёт:
– Дерзнём!!
Ну а пока все находятся в таком приподнятом состоянии и накале мыслей, Прасковья, пресекая любую возможность на возврат и обратный отчёт, сразу же ловит на вопросе правды и честности всё того же Френсиса, раз он ближе к ней стоит и всегда и во всём желает быть первым. – Френсис, к тебе вопрос или правда. – Обращается к Френсису Прасковья, в момент заглушая шум восторженных сердец и воодушевления людей здесь стоящих. – Ты в каждой дырке затычка. – Задаётся вопросом или констатирует факт реальности с Френсисом Прасковья, что совершенно непонятно из интонации подачи этой информации Прасковьей, и получается, что Френсису самому решать, как воспринимать сказанное Прасковьей. И лучше без этих с её стороны подсказок, где она смотрит сквозь него в сторону… – Да с чего она взяла и откуда она знает, что между нами с Милой было?! – прямо холодным ознобом пробило забледневшего Френсиса, в момент угадавшего по этой, едва уловимой ухмылки Прасковьи, куда она в его подлую сторону метит.
– А и в самом деле, откуда я это теперь знаю и с чего взяла? – задалась этим вопросом к себе Прасковья. И ответ на эту загадку своего ума ставит Прасковью в другое растерянное положение. – Неужели, эта правда и честность, прежде всего в самим собой, раскрывает ворота разума. И человеку становится доступным ранее им не понимаемое. Природа в ответ на твою честность к ней отвечает тем же. Хм. Это нужно проверить.
А пока что Прасковья в своём лицезрении этой виртуальной реальности проверяет на сообразительность Френсиса Факта, у кого есть большие шансы прозваться Четвергом. И пока все заняты своей несообразительностью в деле уразуметь все эти посылаемые сигналы и намёки Прасковьей, она неожиданно очень для Френсиса сокращает расстояние между собой и им, и придвинувшись своим лицом в предельную близость к одному из его ушей, начинает озадачивать таким своим поведением всех вокруг и в особой степени Милу, а самого Френсиса шепотом проговариваемой загадки.
– А теперь определи, что есть правда, а что есть действие. – В качестве предисловия к главному сказала это Прасковья, а как только Френсис в себе ещё сильней и категоричней напрягся, то на, получай загадку для своего ума. – Тебя, если что, то убьют в пятницу, как самый подходящий день для такого твоего мироустройства. И вот дай прежде всего самому себе ответ на вопрос: Всё же в какой день недели это с тобой произойдёт, если у твоего убийцы семь пятниц на неделе, и он это собирается сделать в четверг, во второй половине дня, как только дождичек пройдёт?
И бл*ь, одни матюки и слюни у Френсиса, о чьём недельном имени начинается кое-что прояснятся. Но пока что этого недостаточно, и для полной картины, кто в этой компании есть кто, нужны ещё факты и улики с будущего преступления в сторону Френсиса, если он его не сможет предотвратить, не узнав имя убийцы, зашифрованного Прасковьей под день недели. И пока что есть одна точная дата – Четверг, и время исполнения преступления – вторая половина дня, после ожидаемого дождя.
– А почему должен быть дождь и откуда убийца о нём знает? – нервно задался про себя вопросом Френсис, вот такого зловещего для себя насоображав по следам этого к себе откровения Прасковьи, очень убедительно подведшей его к тому, что озвученная правда всегда служит следствием неких ответных действий. И тогда получается, что она в чём-то права, всё это утверждая. И Френсис параллельно первому вопросу об идентификации своего будущего убийцы, которого ему нагадала Прасковья, пустился в другие рассуждения по этому же поводу.
– Но только в том случае, если мне озвучивают правду. А вот если это не правда, то вся моя озабоченность будет пуста и бесполезна. И тогда передо мной стоит задача выяснить, является ли правдой правда Прасковьи. Но как? – вопросил себя Френсис и вернулся к первой вопросительной ветви своего рассуждения, найдя ответ на которую, он ответит и на вопрос о правдивости заявления Прасковьи. – Вот как оно всё переплетается. – Слегка удивился Френсис, но на этом всё, он не должен терять ход своей мысли, приведшей его к тому, что интересующий его человек имеет некоторое отношение к прогнозам природы, он синоптик, и притом суеверный, и фанатичный, раз придаёт такое большое значение погоде и по ней ориентируется в своих действиях.
– Он поди что никогда не расстаётся с зонтом. – Было усмехнулся Френсис от этой пришедшей в голову шутки, как его лицо исказила нервная гримаса от бросившего в глаза памятливого воспоминания, которому он до этого момента и дня не придавал никакого значения. А именно на такую странность и бзик поведения… Френсис про себя продёрнулся, начав своим обзорным взглядом фокусировать себя в сторону… Тумана и размытости, которые после себя оставила Прасковья, переключившись на повседневную реальность.
Что же касается Кирилла, то он с материалистической точки зрения посмотрел на такое открытие и откровение в свою сторону. Он взял фужер с этим эликсиром правды и давай его просматривать на пузырьки и комочки. – А меня, пожалуй, это нисколько не огорчает и даже устраивает. – Усмехнулся в своём рассуждении Кирилл. – Будет любопытно посмотреть на мир с философской точки зрения, как он будет реагировать на свою райскую первородность. Захочет ли мир сбросить с себя одежды эволюционного прогресса и вернуться к первозданному миру, очень интересный вопрос… Хотя он не сможет. – После задумчивой паузы, рассудил Кирилл. – Для человечества что есть информация? А она для него сродни дыханию, даже ещё закабалённей и хуже. Он без входа и выдоха из себя информационной составляющий жить не может. И это к сожалению медицинский факт.
Ну а самые неспособные себя сдерживать, как Севастьян, люди, дошли, а точнее он дошёл до того в своём стремлении себя обезопасить от побочных эффектов такого приёма в себя сыворотки правды (каждый по своему и согласно своего видения прежде всего себя, видит этот напиток деформации своего сознания), что он облокотился подбородком на свою руку, чтобы значит, не дать раскрыть свой рот (а ему есть что всем тут сказать) этим прижатием рукой. А то он знает, какие крамольные по своей честности и правоте мысли оттуда могут вырваться.
И это даже без использования в его сторону этой сыворотки для какого-то счастья над ним подшутить. Ведь если он и без этого злоупотребления своим положением, как все в его сторону очень смело, со стороны его широкой спины выражаются и подчёркивают, – этому такому бугаю в лицо говорить правду совершенно невозможно по причине того, что всем жить хочется и притом не больным и не со сломанным носом и отбитыми почками, – плюс Сева может всегда своего несговорчивого и просто паскуду, как он решил противника задавить своим интеллектом помноженным на свою физическую массу и боксёрство особенно на кухне, со всеми честен и проявляет в их сторону благородство, называя всех вас падл падлами, а сволочей сволочами и козлами, то что будет после того, когда эту его природную прямоту помножить на бесконечность.
Само собой, существует возможность и вариант того, что его в этом процессе переклинит, и Сева до такой глубины и степени в этот процесс углубится, что он перейдёт все границы и пределы приличий, в итоге оказавшись с обратной стороны Луны и правды, на стороне её изнанки. И начнёт, озвучивая изнанку правды для людей недалёких и непонимающих всё туже изнанку души и жизни, и при этом нисколько не кривя душой и не привирая, изворачивать всем известную правду жизни. А это ему грозит ещё большими осложнениями в жизни, чем если бы он и дальше продолжил резать правду матку, и ему теперь прямая дорога в репортёры, политики, или на худой конец, в актёры.
– Хм. В актёры. Это надо подумать. И кого бы я сыграл? – задумчиво себя спросил Сева и как человек к себе предельно честный, оценочно посмотрел на себя со стороны. – С моей фактурой играть, либо громил третьего плана, либо взять всех продюсеров в руки, а лучше в кулак и заметить во мне талант крушить всех противников человечества в лице нового супергероя.
– А так как вашу рожу, прошу меня извинить за эту оскорбительную прямоту и честность, а так-то фактуру, под наш уровень смысловой нагрузки никак не подправишь, – есть в вашем взгляде на вещи для нас самые обыденные и в порядке вещей, какое-то нескрываемо ничем и никак пренебрежение и недоумение, – то придётся из вас лепить какого-нибудь антигероя. Который утрирует и переформатирует мир через своё языческое мировоззрение, внося в него хаос и безрассудство. Ну а задумка нашего нового блокбастера такая. Так как мир был создан из хаоса, то для того, чтобы мир возник, его будет нужно вновь погрузить в хаос. Поняли глубину моей мысли? – ещё и задаётся вопросом к Севе один из именитых и ещё не пойманный за руку прогресса среди актёрской массы интеллекта продюсеров, после того, как он столько оскорбительных правд его жизни вынес в общественную плоскость обсуждения.
Впрочем, этот именитый продюсер, не пойманный за руку в сторону своих елейных поползновений по одной только причине, он не перешёл дорогу повестке дня и протягивает свою похотливую руку в сторону официально признанной альтернативной морали, знает не по слухам, что есть честность, когда сам занимался продюссированием каминг-аутов многих известных личностей из кинопроизводства. Правда, имея при этом для себя странное оправдание, заявляя в кругу других продюсеров, удивлённых и озадаченных тем, что ему то гаду, так прёт: «А ну давай колись Стефано. Как так получилось, что в столь тяжёлые времена мы еле сводим дебет с кредитом, а тебе так прёт?», что людям в наше абсолютизированное на собственной индивидуальности и закрытости от мира время нужно хоть как-то выговориться. И так, чтобы все тебя слушали и сопереживали тебе. А для этого более всего подходит трагическая история о травме твоей души и сердца.
– В общем, никто их за язык не тянул. Они сами всё это с собой проделали. – Вот какой оправдательный для себя вердикт и дисклеймер придумал этот ловкий на наживу продюсер Стефано Лауренсис и Стеклополокупос. Как почти Навуходоносор по степени его непонимания в своей исторической миссии современниками, и выговаривании его имени. Хотя если его историческая миссия заключалась в том, чтобы его имя стало нарицательным, обозначающим всё самое неизбежное по непонятной для всех причине и затмевающее всё ранее известное, то тогда, пожалуй.
– А как же иначе. Не дурак. И что главное, мне по плечу воссоздать весь этот первозданный хаос, и в самом деле несущий в себе только одну честность и правду жизни. – Следует ответ Севы, кому предлагаемая таким изящным и туманным способом Стефано роль Навуходоносора, а кого же ещё(!), кажется соответствующей своей личности. – А почему бы не взять себе такой псевдоним? – задал себе риторический вопрос Сева, прямо поджилками чувствую перспективность этого имени, правда после того, как удастся его без заморочек умственных и запинки выговорить.
– Так и представляю в одно мгновение прокисшие лица своих политических противников по предвыборной гонке, когда я буду им представлен под этим именем. – Уже начал про себя потешаться Сева, представляя эту ситуацию.
– Мистер Руби, разрешите вам представить вашего конкурента только по предвыборной борьбе на пост губернатора. А так-то все мы единомышленники и хотим одного. Процветания нашей демократии. – Остановит на полпути к своему микрофону на трибуне конгрессмена и сенатора когда-то, мистера Руби Брауна, одно ответственное лицо за ознакомление электората со своими дегустаторами жизни, как в своём кругу любят шутить избранники народа, всякие там конгрессмены, и заодно всех этих важных и нет у них ни одной лишней минутки на личную жизнь и компрометирующие их личность связи людей, и оттого вопросами планирования их рабочих встреч занимаются специально подобранные специально подобранными людьми люди (кто их, этих людей самого начала, подбирает, то это вопрос философского, атеистического сознания) и давай ему представлять новое лицо политики, – не нужно вам мистер Руби говорить, кем оно одобрено и без чьего желания оно не появилось бы на небосклоне политической жизни. Знакомьтесь! Навуходоносор.
А мистер Руби, как конгрессмен не первого созыва и он в политике столько, сколько себя помнит, кого удивить уже практически нечем, тем не менее всё же удивлён и в чём-то даже обескуражен (в том, что его имя не столь звучно и запоминаемо), слыша такое представление нового политического деятеля, надеюсь, вас не сильно его политической массой придавило и вы ещё способны хоть как-то реагировать, кроме как только недоумённо переспрашивать: «Как-как?!».
А все новые политические деятели, тем более с такими вызывающими именами, как Навуходоносор, сопли не собираются жевать и сразу берут инициативу свои руки, если ты дал им повод или зазевался.
– Хотите знать мою политическую программу, с чего и как я начну преобразования напрочь прогнившей политической системы. Что ж, скажу честно и как оно дальше будет, и чему вы помешать не сможете, а иначе я вам все ваши керамические зубы выбью. Всё на самом деле просто и ничем принципиальным не отличается от вашей программы регулируемого хаоса. Я туда же, в труху, весь этот мир погружу. И на его бездушных началах воссоздам новый дух победителей хаоса и героев. Так что можете присоединиться к будущим победителям или стать частью хаоса. – Что и говорить, а Сева, отныне Навуходоносор, всегда убедителен со своими политическими противниками, особенно при встрече с ними в такой виртуальной реальности, его замыслах.
– А как ваша партия называется? – задался вопросом своей будущей выживаемости Руби, до сего момента, до встречи с Навуходоносором, слишком узколобо мыслящий политик, живущий в двухпартийной, можно сказать и признать, наконец-то, это, что в плоском, двухмерном мире, без всякой 3D фантазии на другие мирские и мировые измерения. Пытаясь себя обмануть такой глупостью, что за пределами двухпартийной соизмеримости своей жизненной все целости и измерения политического пространства, ничего больше не существует хотя бы по той причине, что это не рационально и вносит бардак и неустойчивость в существование в отлаженность этой системы.
Но как сейчас выясняется, то прогресс не стоит на месте даже в их случае, непререкаемого авторитета. И теперь и их система нуждается в переформатировании, и всё по какой-то банальной причине. Она перестала отвечать требованиям времени, тормозя собой прогресс. Который они же и накачивали новыми смыслами, – мол, стремление к разнообразию, точнее к его признанию движущей силой прогресса, сейчас нас всех вывезет на новую ступеньку роста нашего самосознания, – и он же их, по примеру, Уробосора и съел.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=71516902?lfrom=390579938) на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Игорь Сотников
Тип: электронная книга
Жанр: Шпионские детективы
Язык: на русском языке
Издательство: Автор
Дата публикации: 09.01.2025
Отзывы: Пока нет Добавить отзыв
О книге: Жизнь на незнакомой для себя стороне истории. И где, спрашивается хлебнувшими этой жизни, молочные реки и кисельные берега? Столкнувшись с реальностью, новые соотечественники как могут приспосабливаются к новым реалиям своей жизни. А вот что у них из этого выйдет, то была не была!